Викитека ruwikisource https://ru.wikisource.org/wiki/%D0%97%D0%B0%D0%B3%D0%BB%D0%B0%D0%B2%D0%BD%D0%B0%D1%8F_%D1%81%D1%82%D1%80%D0%B0%D0%BD%D0%B8%D1%86%D0%B0 MediaWiki 1.39.0-wmf.21 first-letter Медиа Служебная Обсуждение Участник Обсуждение участника Викитека Обсуждение Викитеки Файл Обсуждение файла MediaWiki Обсуждение MediaWiki Шаблон Обсуждение шаблона Справка Обсуждение справки Категория Обсуждение категории Страница Обсуждение страницы Индекс Обсуждение индекса TimedText TimedText talk Модуль Обсуждение модуля Гаджет Обсуждение гаджета Определение гаджета Обсуждение определения гаджета Сонеты (Шекспир) 0 7693 4590453 4589823 2022-07-19T13:37:12Z Lozman 607 wikitext text/x-wiki {{header2 | title = Сонеты | author = [[Уильям Шекспир]] (1564 – 1616) | section = | previous = ← [[Уильям Шекспир]] | next = [[Сонет 1 (Шекспир)|Сонет 1]] → | notes = Цикл из 154 сонетов Уильяма Шекспира написан 1590-х годах и публиковался частями, начиная с 1599 г. Целиком сонеты были опубликованы в 1609 г. Томасом Торпом с таинственным посвящением «Mr. W. H.». {{Oncolor|#99e6ff||''Цветом''}} выделены сонеты, вошедшие в издание под редакцией Венгерова (1904). }} # Перевод: {{СШ/строка| 1|hi=1|Лихачёв|Лихачёва}} # Перевод: {{СШ/строка| 2|hi=1|Лихачёв|Лихачёва}} # Перевод: {{СШ/строка| 3|hi=1|Лихачёв|Лихачёва}} # Перевод: {{СШ/строка| 4|hi=1|Лихачёв|Лихачёва}} # Перевод: {{СШ/строка| 5|hi=1|Холодковский|Холодковского}} # Перевод: {{СШ/строка| 6|hi=1|Лихачёв|Лихачёва}} # Перевод: {{СШ/строка| 7|hi=1|Лихачёв|Лихачёва}} # Перевод: {{СШ/строка| 8|hi=1|Лихачёв|Лихачёва}} # Перевод: {{СШ/строка| 9|hi=1|Лихачёв|Лихачёва}} # Перевод: {{СШ/строка|10|hi=1|Лихачёв|Лихачёва}} # Перевод: {{СШ/строка|11|hi=1|Лихачёв|Лихачёва}} # Перевод: {{СШ/строка|12|hi=1|Лихачёв|Лихачёва}} # Перевод: {{СШ/строка|13|hi=1|Лихачёв|Лихачёва}} # Перевод: {{СШ/строка|14|hi=1|Случевский|Случевского}} # Перевод: {{СШ/строка|15|hi=1|Фёдоров|Фёдорова}} # Перевод: {{СШ/строка|16|hi=1|Фёдоров|Фёдорова}} # Перевод: {{СШ/строка|17|hi=1|Фёдоров|Фёдорова|Гумилёв|Гумилёва}} # Перевод: {{СШ/строка|18|hi=1|Ильин|Ильина}} # Перевод: {{СШ/строка|19|hi=1|Лихачёв|Лихачёва}} # Перевод: {{СШ/строка|20|hi=1|Лихачёв|Лихачёва}} # Перевод: {{СШ/строка|21|hi=1|Лихачёв|Лихачёва}} # Перевод: {{СШ/строка|22|hi=2|Ильин|Ильина|Лихачёв|Лихачёва}} # Перевод: {{СШ/строка|23|hi=2|Подстрочный||Холодковский|Холодковского}} # Перевод: {{СШ/строка|24|hi=1|Мазуркевич|Мазуркевича}} # Перевод: {{СШ/строка|25|hi=2|Ильин|Ильина|Мазуркевич|Мазуркевича}} # Перевод: {{СШ/строка|26|hi=2|Уманец|Уманца|Мазуркевич|Мазуркевича}} # Перевод: {{СШ/строка|27|hi=2|Бенедиктов|Бенедиктова|Ильин|Ильина}} # Перевод: {{СШ/строка|28|hi=2|Бенедиктов|Бенедиктова|Мазуркевич|Мазуркевича}} # Перевод: {{СШ/строка|29|hi=2|Мамуна|Мамуны|Мазуркевич|Мазуркевича|Соколов|Соколова}} # Перевод: {{СШ/строка|30|hi=1|Мамуна|Мамуны|Ильин|Ильина|Шуф|Шуфа}} # Перевод: {{СШ/строка|31|hi=1|Случевский|Случевского|Ильин|Ильина}} # Перевод: {{СШ/строка|32|hi=1|Случевский|Случевского}} # Перевод: {{СШ/строка|33|hi=1|Холодковский|Холодковского}} # Перевод: {{СШ/строка|34|hi=1|Мазуркевич|Мазуркевича}} # Перевод: {{СШ/строка|35|hi=1|Мазуркевич|Мазуркевича}} # Перевод: {{СШ/строка|36|hi=1|Мазуркевич|Мазуркевича}} # Перевод: {{СШ/строка|37|hi=1|Мазуркевич|Мазуркевича}} # Перевод: {{СШ/строка|38|hi=1|Случевский|Случевского (мл.)}} # Перевод: {{СШ/строка|39|hi=1|Случевский|Случевского (мл.)}} # Перевод: {{СШ/строка|40|hi=0}} # Перевод: {{СШ/строка|41|hi=1|Краснов|Краснова|Брюсов|Брюсова|Ильин|Ильина}} # Перевод: {{СШ/строка|42|hi=1|Краснов|Краснова}} # Перевод: {{СШ/строка|43|hi=1|Брянский|Брянского}} # Перевод: {{СШ/строка|44|hi=1|Брянский|Брянского|Брюсов|Брюсова}} # Перевод: {{СШ/строка|45|hi=1|Брянский|Брянского}} # Перевод: {{СШ/строка|46|hi=1|Брянский|Брянского}} # Перевод: {{СШ/строка|47|hi=1|Краснов|Краснова}} # Перевод: {{СШ/строка|48|hi=1|Краснов|Краснова}} # Перевод: {{СШ/строка|49|hi=1|Краснов|Краснова}} # Перевод: {{СШ/строка|50|hi=1|Краснов|Краснова}} # Перевод: {{СШ/строка|51|hi=1|Краснов|Краснова}} # Перевод: {{СШ/строка|52|hi=1|Холодковский|Холодковского|Ильин|Ильина}} # Перевод: {{СШ/строка|53|hi=1|Брянский|Брянского}} # Перевод: {{СШ/строка|54|hi=0}} # Перевод: {{СШ/строка|55|hi=0|Мамуна|Мамуны|Брюсов|Брюсова}} # Перевод: {{СШ/строка|56|hi=0}} # Перевод: {{СШ/строка|57|hi=1|Брюсов|Брюсова}} # Перевод: {{СШ/строка|58|hi=1|Брюсов|Брюсова}} # Перевод: {{СШ/строка|59|hi=2|Бенедиктов|Бенедиктова|Брюсов|Брюсова}} # Перевод: {{СШ/строка|60|hi=2|Мамуна|Мамуны|Брюсов|Брюсова|Ильин|Ильина|Червинский|Червинского}} # Перевод: {{СШ/строка|61|hi=2|Брюсов|Брюсова|Червинский|Червинского}} # Перевод: {{СШ/строка|62|hi=1|Брянский|Брянского}} # Перевод: {{СШ/строка|63|hi=1|Брянский|Брянского}} # Перевод: {{СШ/строка|64|hi=1|Червинский|Червинского}} # Перевод: {{СШ/строка|65|hi=1|Червинский|Червинского}} # Перевод: {{СШ/строка|66|hi=3|Подстрочный||Бенедиктов|Бенедиктова|Червинский|Червинского|Гоппен|Гоппена|Луначарский|Луначарского}} {{*}} [[wikilivres:Сонет 66 (Шекспир/Пастернак)|Пастернака]] # Перевод: {{СШ/строка|67|hi=1|Фёдоров|Фёдорова}} # Перевод: {{СШ/строка|68|hi=1|Фёдоров|Фёдорова}} # Перевод: {{СШ/строка|69|hi=1|Фёдоров|Фёдорова}} # Перевод: {{СШ/строка|70|hi=1|Фёдоров|Фёдорова}} # Перевод: {{СШ/строка|71|hi=1|Гриневская|Гриневской}} {{*}} [[Wikilivres:Сонет 71 (Шекспир/Шрейбер)|Шрейбера]] # Перевод: {{СШ/строка|72|hi=2|Бенедиктов|Бенедиктова|Гриневская|Гриневской}} # Перевод: {{СШ/строка|73|hi=3|Подстрочный||Бенедиктов|Бенедиктова|Ильин|Ильина|Брюсов|Брюсова}} {{*}} [[Wikilivres:Сонет 73 (Шекспир/Пастернак)|Пастернака]] {{*}} [[Wikilivres:Сонет 73 (Шекспир/Смирнов)|Смирнова]] # Перевод: {{СШ/строка|74|hi=2|Бенедиктов|Бенедиктова|Быков|Быкова}} {{*}} [[Wikilivres:Сонет 74 (Шекспир/Пастернак)|Пастернака]] # Перевод: {{СШ/строка|75|hi=1|Быков|Быкова}} # Перевод: {{СШ/строка|76|hi=1|Быков|Быкова|Ильин|Ильина}} # Перевод: {{СШ/строка|77|hi=1|Быков|Быкова}} # Перевод: {{СШ/строка|78|hi=1|Гриневская|Гриневской}} # Перевод: {{СШ/строка|79|hi=1|Гриневская|Гриневской}} # Перевод: {{СШ/строка|80|hi=1|Гриневская|Гриневской}} # Перевод: {{СШ/строка|81|hi=2|Ильин|Ильина|Гриневская|Гриневской}} {{*}} [[Wikilivres:Сонет 81 (Шекспир/Смирнов)|Смирнова]] # Перевод: {{СШ/строка|82|hi=1|Гриневская|Гриневской}} # Перевод: {{СШ/строка|83|hi=1|Гриневская|Гриневской}} # Перевод: {{СШ/строка|84|hi=1|Гриневская|Гриневской}} # Перевод: {{СШ/строка|85|hi=1|Щепкина-Куперник|Щепкиной-Куперник}} # Перевод: {{СШ/строка|86|hi=1|Щепкина-Куперник|Щепкиной-Куперник}} # Перевод: {{СШ/строка|87|hi=1|Щепкина-Куперник|Щепкиной-Куперник}} # Перевод: {{СШ/строка|88|hi=1|Щепкина-Куперник|Щепкиной-Куперник}} # Перевод: {{СШ/строка|89|hi=1|Щепкина-Куперник|Щепкиной-Куперник}} # Перевод: {{СШ/строка|90|hi=1|Щепкина-Куперник|Щепкиной-Куперник}} # Перевод: {{СШ/строка|91|hi=1|Щепкина-Куперник|Щепкиной-Куперник}} # Перевод: {{СШ/строка|92|hi=1|Щепкина-Куперник|Щепкиной-Куперник}} # Перевод: {{СШ/строка|93|hi=1|Щепкина-Куперник|Щепкиной-Куперник}} # Перевод: {{СШ/строка|94|hi=1|Червинский|Червинского}} # Перевод: {{СШ/строка|95|hi=1|Галина|Галиной|Соколов|Соколова}} # Перевод: {{СШ/строка|96|hi=1|Фёдоров|Фёдорова}}<!--М. Фёдоров--> # Перевод: {{СШ/строка|97|hi=1|Ильин|Ильина|Червинский|Червинского}} # Перевод: {{СШ/строка|98|hi=3|Гоппен|Гоппена|Ильин|Ильина|Холодковский|Холодковского|Червинский|Червинского}} # Перевод: {{СШ/строка|99|hi=1|Холодковский|Холодковского}} # Перевод: {{СШ/строка|100|hi=1|Ухтомский|Ухтомского}} # Перевод: {{СШ/строка|101|hi=1|Ухтомский|Ухтомского}} # Перевод: {{СШ/строка|102|hi=1|Ухтомский|Ухтомского}} # Перевод: {{СШ/строка|103|hi=1|Червинский|Червинского}} # Перевод: {{СШ/строка|104|hi=1|Червинский|Червинского}} # Перевод: {{СШ/строка|105|hi=1|Червинский|Червинского}} # Перевод: {{СШ/строка|106|hi=3|Бенедиктов|Бенедиктова|Уманец|Уманца|Холодковский|Холодковского}} # Перевод: {{СШ/строка|107|hi=1|Фофанов|Фофанова}} # Перевод: {{СШ/строка|108|hi=1|Фофанов|Фофанова}} # Перевод: {{СШ/строка|109|hi=1|Фофанов|Фофанова}} # Перевод: {{СШ/строка|110|hi=1|Мазуркевич|Мазуркевича}} # Перевод: {{СШ/строка|111|hi=1|Мазуркевич|Мазуркевича}} # Перевод: {{СШ/строка|112|hi=1|Мазуркевич|Мазуркевича}} # Перевод: {{СШ/строка|113|hi=1|Мазуркевич|Мазуркевича}} # Перевод: {{СШ/строка|114|hi=1|Мазуркевич|Мазуркевича}} # Перевод: {{СШ/строка|115|hi=1|Мазуркевич|Мазуркевича}} # Перевод: {{СШ/строка|116|hi=1|Ильин|Ильина}} # Перевод: {{СШ/строка|117|hi=1|Мазуркевич|Мазуркевича}} # Перевод: {{СШ/строка|118|hi=1|Мазуркевич|Мазуркевича}} # Перевод: {{СШ/строка|119|hi=2|Подстрочный||Мазуркевич|Мазуркевича}} # Перевод: {{СШ/строка|120|hi=1|Мазуркевич|Мазуркевича}} # Перевод: {{СШ/строка|121|hi=2|Бенедиктов|Бенедиктова|Мазуркевич|Мазуркевича}} # Перевод: {{СШ/строка|122|hi=0}} # Перевод: {{СШ/строка|123|hi=1|Фёдоров|Фёдорова}} # Перевод: {{СШ/строка|124|hi=1|Фёдоров|Фёдорова}} # Перевод: {{СШ/строка|125|hi=1|Фёдоров|Фёдорова}} # Перевод: {{СШ/строка|126|hi=1|Фёдоров|Фёдорова}} # Перевод: {{СШ/строка|127|hi=1|Фёдоров|Фёдорова}} # Перевод: {{СШ/строка|128|hi=1|Фёдоров|Фёдорова}} # Перевод: {{СШ/строка|129|hi=1|Фёдоров|Фёдорова}} # Перевод: {{СШ/строка|130|hi=1|Мамуна|Мамуны|Уманец|Уманца|Ильин|Ильина|Червинский|Червинского}} # Перевод: {{СШ/строка|131|hi=1|Фёдоров|Фёдорова}} # Перевод: {{СШ/строка|132|hi=1|Вилькина|Вилькиной}} # Перевод: {{СШ/строка|133|hi=1|Фёдоров|Фёдорова}} # Перевод: {{СШ/строка|134|hi=1|Фёдоров|Фёдорова}} # Перевод: {{СШ/строка|135|hi=1|Фёдоров|Фёдорова}} # Перевод: {{СШ/строка|136|hi=1|Фёдоров|Фёдорова}} # Перевод: {{СШ/строка|137|hi=1|Фёдоров|Фёдорова}} # Перевод: {{СШ/строка|138|hi=2|Гоппен|Гоппена|Фёдоров|Фёдорова}} # Перевод: {{СШ/строка|139|hi=1|Мамуна|Мамуны|Соколов|Соколова}} # Перевод: {{СШ/строка|140|hi=2|Гоппен|Гоппена|Фёдоров|Фёдорова}} # Перевод: {{СШ/строка|141|hi=1|Вилькина|Вилькиной}} # Перевод: {{СШ/строка|142|hi=1|Фёдоров|Фёдорова}} # Перевод: {{СШ/строка|143|hi=1|Фёдоров|Фёдорова}} # Перевод: {{СШ/строка|144|hi=2|Ильин|Ильина|Фёдоров|Фёдорова}} # Перевод: {{СШ/строка|145|hi=1|Галина|Галиной}} # Перевод: {{СШ/строка|146|hi=2|Бенедиктов|Бенедиктова|Ильин|Ильина}} # Перевод: {{СШ/строка|147|hi=2|Подстрочный||Фёдоров|Фёдорова|Шуф|Шуфа}} # Перевод: {{СШ/строка|148|hi=1|Фёдоров|Фёдорова}} # Перевод: {{СШ/строка|149|hi=1|Фёдоров|Фёдорова}} # Перевод: {{СШ/строка|150|hi=2|Уманец|Уманца|Фёдоров|Фёдорова}} # Перевод: {{СШ/строка|151|hi=1|Фёдоров|Фёдорова}} # Перевод: {{СШ/строка|152|hi=1|Фёдоров|Фёдорова}} # Перевод: {{СШ/строка|153|hi=2|Бенедиктов|Бенедиктова|Фёдоров|Фёдорова}} # Перевод: {{СШ/строка|154|hi=2|Бенедиктов|Бенедиктова|Брянский|Брянского}} ==Ссылки== * [http://rus-shake.ru/translations/sonnets/title/ Сонеты Шекспира в русских переводах] в [[w:Информационно-исследовательская база данных «Русский Шекспир»|Информационно-исследовательской базе данных «Русский Шекспир»]] * [http://members.tripod.com/poetry_pearls/sonnets/marshak.html Сонеты на Tripod] * [http://www.lib.ru/SHAKESPEARE/sonets.txt Сонеты в Бибиотеке Мошкова] * [http://vcisch.front.ru/SHAKESPEARE/Shakespeare.html Сергей Степанов: Сонеты Шекспира] * [http://magazines.russ.ru/arion/2005/1/sh21.html Журнальный зал: Переводы Аркадия Штыпеля ] * [http://www1.lib.ru/SHAKESPEARE/shks_sonnets20.txt Осип Румер: Переводы сонетов Шекспира] * [http://libelli.narod.ru/sonnet66/index.html Все переводы 66-го сонета Шекспира] [[Категория: Английская поэзия]] [[Категория: Поэзия Уильяма Шекспира]] [[Категория: Литература 1590-х годов]] [[Категория: Переводы с английского языка]] [[Категория:Сонеты]] [[Категория:Викитека:Служебные списки]] [[en:The Sonnets]] [[fr:Sonnets de Shakespeare]] [[zh:十四行诗]] igzv9skt2a5cst9gdx9zj0gohzgie4d 4590455 4590453 2022-07-19T13:44:29Z Lozman 607 wikitext text/x-wiki {{header2 | title = Сонеты | author = [[Уильям Шекспир]] (1564 – 1616) | section = | previous = ← [[Уильям Шекспир]] | next = [[Сонет 1 (Шекспир)|Сонет 1]] → | notes = Цикл из 154 сонетов Уильяма Шекспира написан 1590-х годах и публиковался частями, начиная с 1599 г. Целиком сонеты были опубликованы в 1609 г. Томасом Торпом с таинственным посвящением «Mr. W. H.». {{Oncolor|#99e6ff||''Цветом''}} выделены сонеты, вошедшие в издание под редакцией Венгерова (1904). }} # Перевод: {{СШ/строка| 1|hi=1|Лихачёв|Лихачёва}} # Перевод: {{СШ/строка| 2|hi=1|Лихачёв|Лихачёва}} # Перевод: {{СШ/строка| 3|hi=1|Лихачёв|Лихачёва}} # Перевод: {{СШ/строка| 4|hi=1|Лихачёв|Лихачёва}} # Перевод: {{СШ/строка| 5|hi=1|Холодковский|Холодковского}} # Перевод: {{СШ/строка| 6|hi=1|Лихачёв|Лихачёва}} # Перевод: {{СШ/строка| 7|hi=1|Лихачёв|Лихачёва}} # Перевод: {{СШ/строка| 8|hi=1|Лихачёв|Лихачёва}} # Перевод: {{СШ/строка| 9|hi=1|Лихачёв|Лихачёва}} # Перевод: {{СШ/строка|10|hi=1|Лихачёв|Лихачёва}} # Перевод: {{СШ/строка|11|hi=1|Лихачёв|Лихачёва}} # Перевод: {{СШ/строка|12|hi=1|Лихачёв|Лихачёва}} # Перевод: {{СШ/строка|13|hi=1|Лихачёв|Лихачёва}} # Перевод: {{СШ/строка|14|hi=1|Случевский|Случевского}} # Перевод: {{СШ/строка|15|hi=1|Фёдоров|Фёдорова}} # Перевод: {{СШ/строка|16|hi=1|Фёдоров|Фёдорова}} # Перевод: {{СШ/строка|17|hi=1|Фёдоров|Фёдорова|Гумилёв|Гумилёва}} # Перевод: {{СШ/строка|18|hi=1|Ильин|Ильина}} # Перевод: {{СШ/строка|19|hi=1|Лихачёв|Лихачёва}} # Перевод: {{СШ/строка|20|hi=1|Лихачёв|Лихачёва}} # Перевод: {{СШ/строка|21|hi=1|Лихачёв|Лихачёва}} # Перевод: {{СШ/строка|22|hi=2|Ильин|Ильина|Лихачёв|Лихачёва}} # Перевод: {{СШ/строка|23|hi=2|Подстрочный||Холодковский|Холодковского}} # Перевод: {{СШ/строка|24|hi=1|Мазуркевич|Мазуркевича}} # Перевод: {{СШ/строка|25|hi=2|Ильин|Ильина|Мазуркевич|Мазуркевича}} # Перевод: {{СШ/строка|26|hi=2|Уманец|Уманца|Мазуркевич|Мазуркевича}} # Перевод: {{СШ/строка|27|hi=2|Бенедиктов|Бенедиктова|Ильин|Ильина}} # Перевод: {{СШ/строка|28|hi=2|Бенедиктов|Бенедиктова|Мазуркевич|Мазуркевича}} # Перевод: {{СШ/строка|29|hi=2|Мамуна|Мамуны|Мазуркевич|Мазуркевича|Соколов|Соколова}} # Перевод: {{СШ/строка|30|hi=1|Мамуна|Мамуны|Ильин|Ильина|Шуф|Шуфа}} # Перевод: {{СШ/строка|31|hi=1|Случевский|Случевского|Ильин|Ильина}} # Перевод: {{СШ/строка|32|hi=1|Случевский|Случевского}} # Перевод: {{СШ/строка|33|hi=1|Холодковский|Холодковского}} # Перевод: {{СШ/строка|34|hi=1|Мазуркевич|Мазуркевича}} # Перевод: {{СШ/строка|35|hi=1|Мазуркевич|Мазуркевича}} # Перевод: {{СШ/строка|36|hi=1|Мазуркевич|Мазуркевича}} # Перевод: {{СШ/строка|37|hi=1|Мазуркевич|Мазуркевича}} # Перевод: {{СШ/строка|38|hi=1|Случевский|Случевского (мл.)}} # Перевод: {{СШ/строка|39|hi=1|Случевский|Случевского (мл.)}} # Перевод: {{СШ/строка|40|hi=0}} # Перевод: {{СШ/строка|41|hi=1|Краснов|Краснова|Брюсов|Брюсова|Ильин|Ильина}} # Перевод: {{СШ/строка|42|hi=1|Краснов|Краснова}} # Перевод: {{СШ/строка|43|hi=1|Брянский|Брянского}} # Перевод: {{СШ/строка|44|hi=1|Брянский|Брянского|Брюсов|Брюсова}} # Перевод: {{СШ/строка|45|hi=1|Брянский|Брянского}} # Перевод: {{СШ/строка|46|hi=1|Брянский|Брянского}} # Перевод: {{СШ/строка|47|hi=1|Краснов|Краснова}} # Перевод: {{СШ/строка|48|hi=1|Краснов|Краснова}} # Перевод: {{СШ/строка|49|hi=1|Краснов|Краснова}} # Перевод: {{СШ/строка|50|hi=1|Краснов|Краснова}} # Перевод: {{СШ/строка|51|hi=1|Краснов|Краснова}} # Перевод: {{СШ/строка|52|hi=1|Холодковский|Холодковского|Ильин|Ильина}} # Перевод: {{СШ/строка|53|hi=1|Брянский|Брянского}} # Перевод: {{СШ/строка|54|hi=0}} # Перевод: {{СШ/строка|55|hi=0|Мамуна|Мамуны|Брюсов|Брюсова}} # Перевод: {{СШ/строка|56|hi=0}} # Перевод: {{СШ/строка|57|hi=1|Брюсов|Брюсова}} # Перевод: {{СШ/строка|58|hi=1|Брюсов|Брюсова}} # Перевод: {{СШ/строка|59|hi=2|Бенедиктов|Бенедиктова|Брюсов|Брюсова}} # Перевод: {{СШ/строка|60|hi=2|Мамуна|Мамуны|Брюсов|Брюсова|Ильин|Ильина|Червинский|Червинского}} # Перевод: {{СШ/строка|61|hi=2|Брюсов|Брюсова|Червинский|Червинского}} # Перевод: {{СШ/строка|62|hi=1|Брянский|Брянского}} # Перевод: {{СШ/строка|63|hi=1|Брянский|Брянского}} # Перевод: {{СШ/строка|64|hi=1|Червинский|Червинского}} # Перевод: {{СШ/строка|65|hi=1|Червинский|Червинского}} # Перевод: {{СШ/строка|66|hi=3|Подстрочный||Бенедиктов|Бенедиктова|Червинский|Червинского|Гоппен|Гоппена|Луначарский|Луначарского}} {{*}} [[wikilivres:Сонет 66 (Шекспир/Пастернак)|Пастернака]] # Перевод: {{СШ/строка|67|hi=1|Фёдоров|Фёдорова}} # Перевод: {{СШ/строка|68|hi=1|Фёдоров|Фёдорова}} # Перевод: {{СШ/строка|69|hi=1|Фёдоров|Фёдорова}} # Перевод: {{СШ/строка|70|hi=1|Фёдоров|Фёдорова}} # Перевод: {{СШ/строка|71|hi=1|Гриневская|Гриневской|Шрейбер|Шрейбера|wl2=1}} # Перевод: {{СШ/строка|72|hi=2|Бенедиктов|Бенедиктова|Гриневская|Гриневской}} # Перевод: {{СШ/строка|73|hi=3|Подстрочный||Бенедиктов|Бенедиктова|Ильин|Ильина|Брюсов|Брюсова}} {{*}} [[Wikilivres:Сонет 73 (Шекспир/Пастернак)|Пастернака]] {{*}} [[Wikilivres:Сонет 73 (Шекспир/Смирнов)|Смирнова]] # Перевод: {{СШ/строка|74|hi=2|Бенедиктов|Бенедиктова|Быков|Быкова}} {{*}} [[Wikilivres:Сонет 74 (Шекспир/Пастернак)|Пастернака]] # Перевод: {{СШ/строка|75|hi=1|Быков|Быкова}} # Перевод: {{СШ/строка|76|hi=1|Быков|Быкова|Ильин|Ильина}} # Перевод: {{СШ/строка|77|hi=1|Быков|Быкова}} # Перевод: {{СШ/строка|78|hi=1|Гриневская|Гриневской}} # Перевод: {{СШ/строка|79|hi=1|Гриневская|Гриневской}} # Перевод: {{СШ/строка|80|hi=1|Гриневская|Гриневской}} # Перевод: {{СШ/строка|81|hi=2|Ильин|Ильина|Гриневская|Гриневской}} {{*}} [[Wikilivres:Сонет 81 (Шекспир/Смирнов)|Смирнова]] # Перевод: {{СШ/строка|82|hi=1|Гриневская|Гриневской}} # Перевод: {{СШ/строка|83|hi=1|Гриневская|Гриневской}} # Перевод: {{СШ/строка|84|hi=1|Гриневская|Гриневской}} # Перевод: {{СШ/строка|85|hi=1|Щепкина-Куперник|Щепкиной-Куперник}} # Перевод: {{СШ/строка|86|hi=1|Щепкина-Куперник|Щепкиной-Куперник}} # Перевод: {{СШ/строка|87|hi=1|Щепкина-Куперник|Щепкиной-Куперник}} # Перевод: {{СШ/строка|88|hi=1|Щепкина-Куперник|Щепкиной-Куперник}} # Перевод: {{СШ/строка|89|hi=1|Щепкина-Куперник|Щепкиной-Куперник}} # Перевод: {{СШ/строка|90|hi=1|Щепкина-Куперник|Щепкиной-Куперник}} # Перевод: {{СШ/строка|91|hi=1|Щепкина-Куперник|Щепкиной-Куперник}} # Перевод: {{СШ/строка|92|hi=1|Щепкина-Куперник|Щепкиной-Куперник}} # Перевод: {{СШ/строка|93|hi=1|Щепкина-Куперник|Щепкиной-Куперник}} # Перевод: {{СШ/строка|94|hi=1|Червинский|Червинского}} # Перевод: {{СШ/строка|95|hi=1|Галина|Галиной|Соколов|Соколова}} # Перевод: {{СШ/строка|96|hi=1|Фёдоров|Фёдорова}}<!--М. Фёдоров--> # Перевод: {{СШ/строка|97|hi=1|Ильин|Ильина|Червинский|Червинского}} # Перевод: {{СШ/строка|98|hi=3|Гоппен|Гоппена|Ильин|Ильина|Холодковский|Холодковского|Червинский|Червинского}} # Перевод: {{СШ/строка|99|hi=1|Холодковский|Холодковского}} # Перевод: {{СШ/строка|100|hi=1|Ухтомский|Ухтомского}} # Перевод: {{СШ/строка|101|hi=1|Ухтомский|Ухтомского}} # Перевод: {{СШ/строка|102|hi=1|Ухтомский|Ухтомского}} # Перевод: {{СШ/строка|103|hi=1|Червинский|Червинского}} # Перевод: {{СШ/строка|104|hi=1|Червинский|Червинского}} # Перевод: {{СШ/строка|105|hi=1|Червинский|Червинского}} # Перевод: {{СШ/строка|106|hi=3|Бенедиктов|Бенедиктова|Уманец|Уманца|Холодковский|Холодковского}} # Перевод: {{СШ/строка|107|hi=1|Фофанов|Фофанова}} # Перевод: {{СШ/строка|108|hi=1|Фофанов|Фофанова}} # Перевод: {{СШ/строка|109|hi=1|Фофанов|Фофанова}} # Перевод: {{СШ/строка|110|hi=1|Мазуркевич|Мазуркевича}} # Перевод: {{СШ/строка|111|hi=1|Мазуркевич|Мазуркевича}} # Перевод: {{СШ/строка|112|hi=1|Мазуркевич|Мазуркевича}} # Перевод: {{СШ/строка|113|hi=1|Мазуркевич|Мазуркевича}} # Перевод: {{СШ/строка|114|hi=1|Мазуркевич|Мазуркевича}} # Перевод: {{СШ/строка|115|hi=1|Мазуркевич|Мазуркевича}} # Перевод: {{СШ/строка|116|hi=1|Ильин|Ильина}} # Перевод: {{СШ/строка|117|hi=1|Мазуркевич|Мазуркевича}} # Перевод: {{СШ/строка|118|hi=1|Мазуркевич|Мазуркевича}} # Перевод: {{СШ/строка|119|hi=2|Подстрочный||Мазуркевич|Мазуркевича}} # Перевод: {{СШ/строка|120|hi=1|Мазуркевич|Мазуркевича}} # Перевод: {{СШ/строка|121|hi=2|Бенедиктов|Бенедиктова|Мазуркевич|Мазуркевича}} # Перевод: {{СШ/строка|122|hi=0}} # Перевод: {{СШ/строка|123|hi=1|Фёдоров|Фёдорова}} # Перевод: {{СШ/строка|124|hi=1|Фёдоров|Фёдорова}} # Перевод: {{СШ/строка|125|hi=1|Фёдоров|Фёдорова}} # Перевод: {{СШ/строка|126|hi=1|Фёдоров|Фёдорова}} # Перевод: {{СШ/строка|127|hi=1|Фёдоров|Фёдорова}} # Перевод: {{СШ/строка|128|hi=1|Фёдоров|Фёдорова}} # Перевод: {{СШ/строка|129|hi=1|Фёдоров|Фёдорова}} # Перевод: {{СШ/строка|130|hi=1|Мамуна|Мамуны|Уманец|Уманца|Ильин|Ильина|Червинский|Червинского}} # Перевод: {{СШ/строка|131|hi=1|Фёдоров|Фёдорова}} # Перевод: {{СШ/строка|132|hi=1|Вилькина|Вилькиной}} # Перевод: {{СШ/строка|133|hi=1|Фёдоров|Фёдорова}} # Перевод: {{СШ/строка|134|hi=1|Фёдоров|Фёдорова}} # Перевод: {{СШ/строка|135|hi=1|Фёдоров|Фёдорова}} # Перевод: {{СШ/строка|136|hi=1|Фёдоров|Фёдорова}} # Перевод: {{СШ/строка|137|hi=1|Фёдоров|Фёдорова}} # Перевод: {{СШ/строка|138|hi=2|Гоппен|Гоппена|Фёдоров|Фёдорова}} # Перевод: {{СШ/строка|139|hi=1|Мамуна|Мамуны|Соколов|Соколова}} # Перевод: {{СШ/строка|140|hi=2|Гоппен|Гоппена|Фёдоров|Фёдорова}} # Перевод: {{СШ/строка|141|hi=1|Вилькина|Вилькиной}} # Перевод: {{СШ/строка|142|hi=1|Фёдоров|Фёдорова}} # Перевод: {{СШ/строка|143|hi=1|Фёдоров|Фёдорова}} # Перевод: {{СШ/строка|144|hi=2|Ильин|Ильина|Фёдоров|Фёдорова}} # Перевод: {{СШ/строка|145|hi=1|Галина|Галиной}} # Перевод: {{СШ/строка|146|hi=2|Бенедиктов|Бенедиктова|Ильин|Ильина}} # Перевод: {{СШ/строка|147|hi=2|Подстрочный||Фёдоров|Фёдорова|Шуф|Шуфа}} # Перевод: {{СШ/строка|148|hi=1|Фёдоров|Фёдорова}} # Перевод: {{СШ/строка|149|hi=1|Фёдоров|Фёдорова}} # Перевод: {{СШ/строка|150|hi=2|Уманец|Уманца|Фёдоров|Фёдорова}} # Перевод: {{СШ/строка|151|hi=1|Фёдоров|Фёдорова}} # Перевод: {{СШ/строка|152|hi=1|Фёдоров|Фёдорова}} # Перевод: {{СШ/строка|153|hi=2|Бенедиктов|Бенедиктова|Фёдоров|Фёдорова}} # Перевод: {{СШ/строка|154|hi=2|Бенедиктов|Бенедиктова|Брянский|Брянского}} ==Ссылки== * [http://rus-shake.ru/translations/sonnets/title/ Сонеты Шекспира в русских переводах] в [[w:Информационно-исследовательская база данных «Русский Шекспир»|Информационно-исследовательской базе данных «Русский Шекспир»]] * [http://members.tripod.com/poetry_pearls/sonnets/marshak.html Сонеты на Tripod] * [http://www.lib.ru/SHAKESPEARE/sonets.txt Сонеты в Бибиотеке Мошкова] * [http://vcisch.front.ru/SHAKESPEARE/Shakespeare.html Сергей Степанов: Сонеты Шекспира] * [http://magazines.russ.ru/arion/2005/1/sh21.html Журнальный зал: Переводы Аркадия Штыпеля ] * [http://www1.lib.ru/SHAKESPEARE/shks_sonnets20.txt Осип Румер: Переводы сонетов Шекспира] * [http://libelli.narod.ru/sonnet66/index.html Все переводы 66-го сонета Шекспира] [[Категория: Английская поэзия]] [[Категория: Поэзия Уильяма Шекспира]] [[Категория: Литература 1590-х годов]] [[Категория: Переводы с английского языка]] [[Категория:Сонеты]] [[Категория:Викитека:Служебные списки]] [[en:The Sonnets]] [[fr:Sonnets de Shakespeare]] [[zh:十四行诗]] h9ugpqbapx8afx9de5nrf5m186lxnma Всеволод Михайлович Гаршин 0 18346 4590500 4579491 2022-07-19T17:10:10Z Vladis13 49438 /* См. также */ wikitext text/x-wiki {{Обавторе |ФАМИЛИЯ=Гаршин |ИМЕНА=Всеволод Михайлович |ВАРИАНТЫИМЁН= |ОПИСАНИЕ=русский писатель |ДРУГОЕ= |МЕСТОРОЖДЕНИЯ=Бахмутский уезд [[:w:ru:Екатеринославская губерния|Екатеринославской губернии]] |МЕСТОСМЕРТИ=[[:w:ru:Санкт-Петербург|Санкт-Петербург]] |ИЗОБРАЖЕНИЕ=Garshin by Repin 1883.jpg |НЭС=Гаршин, Всеволод Михайлович |БЭЮ=Гаршин |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ=Гаршин }} == Проза == :''Смотри также: [[:Категория:Проза Всеволода Михайловича Гаршина|Проза по алфавиту]]'' * [[Трус (Гаршин)|Трус]], 1875, опубл. в 1879 * [[Четыре дня (Гаршин)|Четыре дня]], 1877, опубл. в 1877 * [[Происшествие (Гаршин)|Происшествие]], 1878, опубл. в 1878 * [[Очень коротенький роман (Гаршин)|Очень коротенький роман]], опубл. в 1878 * [[Встреча (Гаршин)|Встреча]], 1879, опубл. в 1879 * [[Художники (Гаршин)|Художники]], опубл. в 1879 * [[Денщик и офицер (Гаршин)|Денщик и офицер]], 1880, опубл. в 1880 * [[Ночь (Гаршин)|Ночь]], 1880, опубл. в 1880 * [[Attalea princeps (Гаршин)|Attalea princeps]], 1880, опубл. в 1880 * [[Из воспоминаний рядового Иванова (Гаршин)|Из воспоминаний рядового Иванова]], 1882, опубл. в 1883 * [[То, чего не было (Гаршин)|То, чего не было]], 1882, опубл. в 1882 * [[Петербургские письма (Гаршин)|Петербургские письма]], опубл. в 1882 * [[Медведи (Гаршин)|Медведи]], опубл. в 1883 * [[Красный цветок (Гаршин)|Красный цветок]], 1883, опубл. в 1883 * [[Сказка о жабе и розе (Гаршин)|Сказка о жабе и розе]], 1884, опубл. в 1884 * [[Надежда Николаевна (Гаршин)|Надежда Николаевна]], 1885, опубл. в 1885 * [[Сказание о гордом Аггее (Гаршин)|Сказание о гордом Аггее]], 1886 * [[Лягушка-путешественница (Гаршин)|Лягушка-путешественница]], 1887, опубл. в 1887 * [[Сигнал (Гаршин)|Сигнал]], 1887, опубл. в 1887 == Поэзия == * [[На первой выставке картин Верещагина (Гаршин)|На первой выставке картин Верещагина («Толпа мужчин, детей и дам нарядных…»)]], 1874, опубл. в 1888 * [[Нет, не дана мне власть над вами (Гаршин)|«Нет, не дана мне власть над вами…»]], 1876, опубл. в 1889 * [[Пятнадцать лет тому назад Россия (Гаршин)|«Пятнадцать лет тому назад Россия…»]], 1876, опубл. в 1917 * [[Когда науки трудный путь пройдётся (Гаршин)|«Когда науки трудный путь пройдётся…»]], 1876, опубл. в 1917 * [[Пленница (Гаршин)|Пленница («Прекрасная пальма высокой вершиной…»)]], 1876, опубл. в 1889 * [[Друзья, мы собрались перед разлукой (Гаршин)|«Друзья, мы собрались перед разлукой…»]], 1876, опубл. в 1893 * [[28 сентября 1883 г. (Гаршин)|28 сентября 1883 г. («Остановилась кровь поэта…»)]], 1883, опубл. в 1913 * [[Свеча (Гаршин)|Свеча («Свеча погасла, и фитиль дымящий…»)]], 1887, опубл. в 1889 == Переводы == :''Смотри также: [[:Категория:Переводы, выполненные Всеволодом Михайловичем Гаршиным|Переводы по алфавиту]]'' * [[Проспер Мериме]], [[Коломба (Мериме; Гаршин)|Коломба]] == См. также == * [[Всеволод Михайлович Гаршин †/РМ 1888 (ДО)|Некролог]] в «Русская мысль», 1888 * [[Яков Петрович Полонский|Я. П. Полонский]], [[Памяти В. М. Гаршина (Полонский)|Памяти В. М. Гаршина («Вот здесь сидел он у окна…»)]] == Библиография == Отдельные издания: * {{книга|автор=Всеволод Гаршин|заглавие=Из записок рядового Иванова о походе 1877 года|место=СПб|издательство=Типография И.&nbsp;Н.&nbsp;Скороходова|год=1887|страниц=64}} ({{РГБ|01003550566|3}}) * {{книга|заглавие=Медведи. Сочинение В.&nbsp;М.&nbsp;Гаршина|место=М.|издательство=Типография И.&nbsp;Д.&nbsp;Сытина и К°|год=1890|страниц=16}} ({{РГБ|01003626499|7}}) * {{книга|заглавие=Гордая пальма и Сказание о гордом Аггее. Сказки В.&nbsp;М.&nbsp;Гаршина|место=СПб.|издательство=Санкт-Петербургский комитет грамотности|год=1894|страниц=32}} ({{РГБ|01003635193|7}}) * {{книга|заглавие=Трус. Рассказ В.&nbsp;М.&nbsp;Гаршина|место=СПб.|издательство=Санкт-Петербургский комитет грамотности|год=1894|страниц=34}} ({{РГБ|01003635195|9}}) * {{книга|автор=Всеволод Гаршин|заглавие=Первая книжка рассказов|издание=8-е изд.|место=СПб|издательство=Типография М.&nbsp;М.&nbsp;Стасюлевича|год=1897}} ({{GBS|JHEqAAAAYAAJ}}) * {{книга|автор=Всеволод Гаршин|заглавие=Третья книжка рассказов|издание=5-е изд.|место=СПб|издательство=Комитет «Общества для пособия нуждающимся литераторам и учёным»|год=1898}} ({{РГБ|01003642804|11}}) * {{книга|автор=В.&nbsp;Гаршин|заглавие=Четыре дня|место=СПб.|издательство=Типография товарищества «Общественная польза»|год=1905|страниц=19}} ({{РГБ|01003727220|7}}) * {{книга|автор=Всеволод Гаршин|заглавие=Рассказы|ответственный=С биографиею, написанной [[Александр Михайлович Скабичевский|А.&nbsp;М.&nbsp;Скабичевским]], и тремя портретами|издание=10-е изд.|место=СПб|издательство=Типография М.&nbsp;М.&nbsp;Стасюлевича|год=1905}} ({{GBS|Dm8FAQAAIAAJ}}) * {{книга|заглавие=Лягушка-путешественница. Из жизни лягушки-квакушки|место=М.|издательство=В.&nbsp;М.&nbsp;Саблин|год=1911}} ({{РГБ|01003777528|7}}) * {{книга|автор=В.&nbsp;Гаршин|заглавие=Сигнал. Рассказ|место=М.|издательство=Посредник|год=1913|страниц=16}} ({{РГБ|01003802023|5}}) * {{книга|заглавие=Лягушка-путешественница. Рассказ В.&nbsp;Гаршина|место=М.|издательство=Г.&nbsp;Ф.&nbsp;Мириманов|год=1928}} ({{РГБ|01009021436|5}}) * {{книга|автор=В.&nbsp;М.&nbsp;Гаршин|заглавие=Сочинения|ответственный=Вступительная статья, редакция и комментарии [[Юлиан Григорьевич Оксман|Ю.&nbsp;Г.&nbsp;Оксман]]|издание=2-e изд., доп.|место=М.—Л.|издательство=Государственное издательство художественной литературы|год=1934}} ({{РГБ|01006623830|1}}) * {{книга|автор=В.&nbsp;М.&nbsp;Гаршин|заглавие=Сочинения|ответственный=Подготовка текста, вступительная статья и примечания [[:w:Бялый, Григорий Абрамович|Г.&nbsp;А.&nbsp;Бялого]]|место=Петрозаводск|издательство=Государственное издательство Карело-финской ССР|год=1954|страниц=447}} ({{РГБ/Каталог|005777312}}) В сборниках: * {{книга|заглавие=Памяти В.&nbsp;М.&nbsp;Гаршина. Художественно-литературный сборник|место=СПб|издательство=Типография и фототипия В.&nbsp;И.&nbsp;Штейн|год=1889|страницы={{GBS|w6RAAQAAIAAJ|PA65|65—67}}}} * {{книга|заглавие=Путь-дорога. Научно-литературный сборник|место=СПб|издательство=[[:w:Сибиряков, Константин Михайлович|К.&nbsp;М.&nbsp;Сибирякова]]|год=1893|страницы={{РГБ|01003665894|366|326}}}} В периодических изданиях: * {{Отечественные записки|год=1877|том=CCXXXIV|номер=10|отд=I|страницы={{GBS|dlYFAAAAQAAJ|RA2-PA461|461—474}}}}<!-- Четыре дня --> * {{Отечественные записки|год=1878|том=CCXXXVII|номер=3|отд=I|страницы={{GBS|bjkFAAAAYAAJ|PA129|129—144}}}}<!-- Происшествие --> * {{Стрекоза|год=1878|номер=10|цр=2 марта|страницы={{РГБ|60000291025|83|7}}}}<!-- Очень коротенький роман --> * {{Стрекоза|год=1878|номер=11|цр=9 марта|страницы={{РГБ|60000291025|92|8}}}}<!-- Очень коротенький роман --> * {{Отечественные записки|год=1879|том=CCXLIII|номер=3|отд=I|страницы={{РНБ|bv000020038|163|145—164}}}}<!-- Трус --> * {{Отечественные записки|год=1879|том=CCXLIII|номер=4|отд=I|страницы={{РНБ|bv000020038|591|555—572}}}}<!-- Встреча --> * {{Отечественные записки|год=1879|том=CCXLVI|номер=9|отд=I|страницы={{РНБ|bv000020042|106|103—118}}}}<!-- Художники --> * {{Русское богатство|год=1880|номер=1|страницы=142—150}}<!-- Attalea princeps --> * {{Русское богатство|год=1880|номер=3|страницы=109—125}}<!-- Люди и война (Денщик и офицер) --> * {{Отечественные записки|год=1880|том=CCL|номер=6|отд=I|страницы={{РНБ|bv000020045|524|397—412}}}}<!-- Ночь --> * «Устои», 1882, № 3—4, стр. 266—170<!-- То, чего не было --> * {{Отечественные записки|год=1883|том=CCLVI|номер=1|отд=I|страницы={{РНБ|bv000020065|136|135—176}}}}<!-- Из воспоминаний рядового Иванова --> * {{Отечественные записки|год=1883|том=CCLXX|номер=10|отд=I|страницы={{РНБ|bv000020060|484|297—310}}}}<!-- Красный цветок --> * {{Отечественные записки|год=1883|том=CCLXXI|номер=11|отд=I|страницы={{РНБ|bv000020067|202|199—213}}}}<!-- Медведи --> * {{Русская мысль|год=1885|номер=2|страницы={{РГБ|60000299605|355|343—368}}}}<!-- Надежда Николаевна, I-VII --> * {{Русская мысль|год=1885|номер=3|страницы={{РГБ|60000299606|238|224—261}}}}<!-- Надежда Николаевна, VIII-XIX --> * {{Русская мысль|год=1886|номер=4|страницы={{РГБ|60000299620|231|225—233}}}}<!-- Сказание о гордом Аггее --> * [[Северный вестник (1885-1898)|«Северный вестник»]], 1887, кн. I, стр. {{GBS|hZc0AQAAMAAJ|PA1|1—9}}<!-- Сигнал --> * «Родник», 1887, кн. VII, стр. 575—581<!-- Лягушка-путешественница --> * «День», 1888, № 39<!-- На первой выставке картин Верещагина --> * {{Русская мысль|год=1917|номер=1|страницы={{РГБ|60000301910|289|53—65}}}}<!-- Письма Гаршина, «Пятнадцать лет тому назад Россия…» и «Когда науки трудный путь пройдётся…» --> {{Импорт текстов/az.lib.ru/Список неразобранных страниц автора|подкатегория=Всеволод Михайлович Гаршин}} == Ссылки == * [http://az.lib.ru/g/garshin_w_m/ Произведения Гаршина в библиотеке Максима Мошкова] * [http://imwerden.de/cat/modules.php?name=books&pa=showbook&pid=10 «Рассказы для детей» Гаршина в библиотеке ImWerden] {{АП|ГОД=1888}} [[Категория:Писатели России]] [[Категория:Прозаики]] [[Категория:Художественные критики]] [[Категория:Писатели на русском языке]] imf0wgdyl22ktreoe7nz6sdf54bphk9 Прощание 0 18709 4590416 3785124 2022-07-19T12:30:43Z Sergey kudryavtsev 265 wikitext text/x-wiki {{Навигация |Тема={{PAGENAME}} |Викисклад= |Викицитатник= |Викисловарь=прощание |Википедия= Прощание |Викиновости= }} '''Прощание:''' * [[Прощание (Боратынский)|Прощание («Простите, милые досуги…»)]] — стихотворение [[Евгений Абрамович Боратынский|Евгения Абрамовича Боратынского]], ''1819'' * [[Прощание (Пушкин)|Прощание («В последний раз твой образ милый…»)]] — стихотворение [[Александр Сергеевич Пушкин|Александра Сергеевича Пушкина]], ''1830'' * [[Прощание (Мицкевич; Бенедиктов)|Прощание]] — стихотворение [[Адам Мицкевич|Адама Мицкевича]] в переводе [[Владимир Григорьевич Бенедиктов|Владимира Григорьевича Бенедиктова]] * [[Прощание (Мицкевич; Берг)|Прощание]] — стихотворение [[Адам Мицкевич|Адама Мицкевича]] в переводе [[Николай Васильевич Берг|Николая Васильевича Берга]] * [[Прощание (Теннисон; Чюмина)|Прощание («Неси, ручей, серебряные волны…»)]] — стихотворение [[Альфред Теннисон|Альфреда Теннисона]] в переводе [[Ольга Николаевна Чюмина|Ольги Николаевны Чюминой]], ''1893'' * [[Прощание (Далёко предо мною — Бальмонт)|Прощание («Далёко предо мною…»)]] — стихотворение [[Константин Дмитриевич Бальмонт|Константина Дмитриевича Бальмонта]], ''1903'' * [[Прощание (Ты прости-прощай, тело белое — Бальмонт)|Прощание («Ты прости-прощай, тело белое…»)]] — стихотворение [[Константин Дмитриевич Бальмонт|Константина Дмитриевича Бальмонта]], ''1909'' * [[Прощание (Вот и ты, печальная, отчалила — Брюсов)|Прощание («Вот и ты, печальная, отчалила…»)]] — стихотворение [[Валерий Яковлевич Брюсов|Валерия Яковлевича Брюсова]], ''1904'' * [[Прощание (На пристани пустынной бледный мальчик — Брюсов)|Прощание («На пристани пустынной бледный мальчик…»)]] — стихотворение [[Валерий Яковлевич Брюсов|Валерия Яковлевича Брюсова]], ''1912'' * [[Прощание (Бунин)|Прощание («Поблекший дол под старыми платанами…»)]] — стихотворение [[Иван Алексеевич Бунин|Ивана Алексеевича Бунина]], ''1909'' * [[Прощание (Ходасевич)|Прощание («Итак, прощай. Холодный лёг туман…»)]] — стихотворение [[Владислав Фелицианович Ходасевич|Владислава Фелициановича Ходасевича]], ''1908'' * [[Прощание (Юрков)|Прощание («За высокими заборами…»)]] — стихотворение [[Игорь Владимирович Юрков|Игоря Владимировича Юркова]], ''1928'' '''Прощанье:''' * [[Прощанье (Прости, прости! — Лермонтов)|Прощанье («Прости, прости!..»)]] — стихотворение [[Михаил Юрьевич Лермонтов|Михаила Юрьевича Лермонтова]], ''1830/1831'' * [[Прощанье (Не уезжай, лезгинец молодой — Лермонтов)|Прощанье («Не уезжай, лезгинец молодой…»)]] — стихотворение [[Михаил Юрьевич Лермонтов|Михаила Юрьевича Лермонтова]], ''1832'' * [[Прощанье (Некрасов)|Прощанье («Мы разошлись на полпути…»)]] — стихотворение [[Николай Алексеевич Некрасов|Николая Алексеевича Некрасова]], ''1856'' * [[Прощанье (Уланд; Михайлов)|Прощанье («Там прощай, моя радость, прощай!..»)]] — стихотворение [[Людвиг Уланд|Людвига Уланда]] в переводе [[Михаил Ларионович Михайлов|Михаила Ларионовича Михайлова]], ''1862'' * [[Прощанье (Гумилёв)|Прощанье («Ты не могла иль не хотела…»)]] — стихотворение [[Николай Степанович Гумилёв|Николая Степановича Гумилёва]], ''1917—1918'' * [[Прощанье (Маяковский)|Прощанье («В авто, последний франк разменяв…»)]] — стихотворение [[Владимир Владимирович Маяковский|Владимира Владимировича Маяковского]], ''1925'' == См. также == * [[На прощанье]] * [[Прощание Гектора]] * [[Прощание Леона со своей возлюбленной]] * [[Прощание с жизнью (Полежаев)|Прощание с жизнью]] * [[Прощание с Италией (Огарёв)|Прощание с Италией]] * [[Прощанье с краем, откуда я не уезжал (Огарёв)|Прощанье с краем, откуда я не уезжал]] * [[Прощание с Мариенгофом (Есенин)|Прощание с Мариенгофом]] * [[Прощание с Неаполем (К. Р.)|Прощание с Неаполем]] * [[Прощание с халатом (Вяземский)|Прощание с халатом]] * [[Прощание с элегиями (Языков)|Прощание с элегиями]] * [[Что тебе на прощанье скажу я]] {{Неоднозначность}} jd96dnb5n6040wzmyappcw7cldz4qnr Людвиг Уланд 0 27010 4590403 4590191 2022-07-19T12:10:09Z Sergey kudryavtsev 265 /* Сборник 1815 года */ wikitext text/x-wiki {{Обавторе |ФАМИЛИЯ=Уланд |ИМЕНА=Людвиг |ВАРИАНТЫИМЁН={{lang-de|Ludwig Uhland}} |ОПИСАНИЕ=немецкий поэт-романтик |ДРУГОЕ= |МЕСТОРОЖДЕНИЯ=[[w:Тюбинген|Тюбинген]] |МЕСТОСМЕРТИ=[[w:Тюбинген|Тюбинген]] |ИЗОБРАЖЕНИЕ= }} == Поэзия == {{langi|de|Bertran de Born}} * [[Бертран де Борн (Уланд; Фет)|Бертран де Борн («На утёсе том дымится…»)]] {{перевод|Афанасий Афанасьевич Фет|А.&nbsp;А.&nbsp;Фета}} {{langi|de|Die Zufriedenen}} * {{2O|Довольные (Уланд; Отрадин)|Довольные («Под липою душистой…»)}} {{перевод|В. Отрадин|В.&nbsp;Отрадина}} {{langi|de|Die Glockenhöhle}}, опубл. 1834 * {{2О|Пещера-колокол (Уланд; Мин)|Пещера-колокол («Со сводом горных хрусталей…»)}} {{перевод|Дмитрий Егорович Мин|Д.&nbsp;Е.&nbsp;Мина}} === Сборник 1815 года === {{langb|de|Lieder}}: {{langi|de|[[:de:Der König auf dem Thurme|Der König auf dem Thurme («Da liegen sie alle, die grauen Höhn…»)]]}} * [[Король на башне (Уланд; Михайлов)|Король на башне («Объяты дремучею мглой, предо мной…»)]] {{перевод|Михаил Ларионович Михайлов|М.&nbsp;Л.&nbsp;Михайлова|опубл. в 1859}} {{langi|de|[[:de:Mönch und Schäfer|Mönch und Schäfer («Was stehst du so in stillem Schmerz?..»)]]}} * [[Монах и пастух (Уланд; Миллер)|Монах и пастух («Зачем стоишь ты одинок…»)]] {{перевод|Фёдор Богданович Миллер|Ф.&nbsp;Б.&nbsp;Миллера}} {{langi|de|[[:de:Des Knaben Berglied|Des Knaben Berglied («Ich bin vom Berg der Hirtenknab…»)]]}} * [[Горный пастух (Уланд; Михайлов)|Горный пастух («Я на горах пасу стада…»)]] {{перевод|Михаил Ларионович Михайлов|М.&nbsp;Л.&nbsp;Михайлова|опубл. в 1890}} {{langi|de|[[:de:Seliger Tod|Seliger Tod («Gestorben war ich…»)]]}} * [[Блаженная смерть (Уланд; Михайлов)|Блаженная смерть («Я умер от неги…»)]] {{перевод|Михаил Ларионович Михайлов|М.&nbsp;Л.&nbsp;Михайлова}} {{langi|de|[[:de:Nachts|Nachts («Dem stillen Hause blick’ ich zu…»)]]}} * [[Ночью (Уланд; Михайлов)|Ночью («На дом умолкший я гляжу…»)]] {{перевод|Михаил Ларионович Михайлов|М.&nbsp;Л.&nbsp;Михайлова|опубл. в 1848}} {{langi|de|[[:de:Des Hirten Winterlied|Des Hirten Winterlied («O Winter, schlimmer Winter!..»)]]}} * [[Пастушья песня (Уланд; Михайлов)|Пастушья песня («Зима, зима лихая!..»)]] {{перевод|Михаил Ларионович Михайлов|М.&nbsp;Л.&nbsp;Михайлова}} Цикл {{langi|de|[[:de:Frühlingslieder|Frühlingslieder]]}} (Весенние песни): # {{langi|de|Frühlingsahnung («O sanfter, süßer Hauch!..»)}} # {{langi|de|Frühlingsglaube («Die linden Lüfte sind erwacht…»)}} # {{langi|de|Frühlingsruhe («O legt mich nicht in’s dunkle Grab…»)}} #* [[Весеннее успокоение (Уланд; Тютчев)|Весеннее успокоение («О, не кладите меня…»)]], {{перевод|Фёдор Иванович Тютчев|Ф.&nbsp;И.&nbsp;Тютчева|1829, опубл. в 1832}} #* [[Из Уланда (Уланд; Отрадин)|«О нет! в холодную могилу…»]] {{перевод|В. Отрадин|В.&nbsp;Отрадина}} #* [[Весенний покой (Уланд; Михайлов)|Весенний покой («Ах! не кладите в могилу меня…»)]] {{перевод|Михаил Ларионович Михайлов|М.&nbsp;Л.&nbsp;Михайлова|опубл. в 1862}} # {{langi|de|Frühlingsfeier («Süßer, goldner Frühlingstag!..»)}} # {{langi|de|Lob des Frühlings («Saatengrün, Veilchenduft…»)}} #* [[Приход весны (Жуковский)|Приход весны («Зелень нивы, рощи лепет…»)]] {{перевод|тип=вольный перевод|Василий Андреевич Жуковский|В.&nbsp;А.&nbsp;Жуковского}} # {{langi|de|Frühlingslied des Recensenten («Frühling ist’s, ich lass’ es gelten…»)}} Цикл {{langi|de|[[:de:Wanderlieder (Ludwig Uhland)|Wanderlieder]]}} # {{langi|de|Lebewohl («Lebe wohl, lebe wohl, mein Lieb!..»)}} #* [[Прощанье (Уланд; Михайлов)|Прощанье («Так прощай, моя радость, прощай!..»)]] {{перевод|Михаил Ларионович Михайлов|М.&nbsp;Л.&nbsp;Михайлова|опубл. в 1862}} #* [[Прощай (Уланд; Жадовская)|Прощай («О, прощай, моя радость, прощай!..»)]] {{перевод|Юлия Валериановна Жадовская|Ю.&nbsp;В.&nbsp;Жадовской}} # {{langi|de|Scheiden und Meiden («So soll ich nun dich meiden…»)}} # {{langi|de|In der Ferne («Will ruhen unter den Bäumen hier…»)}} # {{langi|de|Morgenlied («Noch ahnt man kaum der Sonne Licht…»)}} # {{langi|de|Nachtreise («Ich reit’ in’s finstre Land hinein…»)}} # {{langi|de|Winterreise («Bei diesem kalten Wehen…»)}} # {{langi|de|Abreise («So hab’ ich nun die Stadt verlassen…»)}} # {{langi|de|Einkehr («Bei einem Wirthe, wundermild…»)}} # {{langi|de|Heimkehr («O brich nicht, Steg, du zitterst sehr!..»)}} {{langb|de|Sinngedichte}}: {{langi|de|[[:de:Die Ruinen (Uhland)|Die Ruinen («Wandrer! es ziemet dir wohl, in der Burg Ruinen zu schlummern…»)]]}} * [[Развалины (Уланд; Михайлов)|Развалины («Странник! не бойся средь этих развалин забыться дремотой…»)]] {{перевод|Михаил Ларионович Михайлов|М.&nbsp;Л.&nbsp;Михайлова|опубл. в 1862}} {{langi|de|[[:de:Mutter und Kind (Uhland)|Mutter und Kind («Blicke zum Himmel, mein Kind! dort wohnt dir ein seliger Bruder…»)]]}} * [[Мать и дитя (Уланд; Михайлов)|Мать и дитя («У тебя есть братец в небе!..»)]] {{перевод|Михаил Ларионович Михайлов|М.&nbsp;Л.&nbsp;Михайлова|опубл. в 1858}} {{langb|de|Sonette. Oktaven. Glossen}} {{langb|de|Dramatische Dichtungen}} {{langb|de|Balladen und Romanzen}}: {{langi|de|[[:de:Entsagung (Uhland)|Entsagung («Wer entwandelt durch den Garten…»)]]}} {{langi|de|[[:de:Das Schloß am Meere (Uhland)|Das Schloss am Meere («Hast du das Schloß gesehen…»)]]}} * [[Замок на берегу моря (Жуковский)|Замок на берегу моря («Ты видел ли замок на бреге морском?..»)]] {{перевод|Василий Андреевич Жуковский|В.&nbsp;А.&nbsp;Жуковского}} {{langi|de|[[:de:Der schwarze Ritter (Uhland)|Der schwarze Ritter («Pfingsten war, das Fest der Freude…»)]]}}, опубл. 1807 * [[Чёрный рыцарь (Уланд; Мин)|Чёрный рыцарь («Духов день — триумф природы…»)]] {{перевод|Дмитрий Егорович Мин|Д.&nbsp;Е.&nbsp;Мина}} {{langi|de|[[:de:Die drei Lieder (Uhland)|Die drei Lieder («In der hohen Hall’ saß König Sifrid…»)]]}}, опубл. в 1808 * [[Три песни (Уланд; Жуковский)|Три песни («Споёт ли мне песню весёлую скальд?..»)]] {{перевод|Василий Андреевич Жуковский|В.&nbsp;А.&nbsp;Жуковского|1816}} {{langi|de|[[:de:Der Wirthin Töchterlein (Uhland)|Der Wirtin Töchterlein («Es zogen drei Bursche wohl über den Rhein…»)]]}} * [[Три путника (Жуковский)|Три путника («В свой край возвратяся из дальней земли…»)]] {{перевод|тип=вольный перевод|Василий Андреевич Жуковский|В.&nbsp;А.&nbsp;Жуковского|1820}} {{langi|de|[[:de:Das Ständchen (Uhland 1815)|Das Ständchen («Was wecken aus dem Schlummer mich…»)]]}} * [[Серенада (Уланд; Михайлов)|Серенада («Что за песня, о родная…»)]] {{перевод|Михаил Ларионович Михайлов|М.&nbsp;Л.&nbsp;Михайлова}} {{langi|de|[[:de:Sängers Vorüberziehn (Uhland)|Sängers Vorüberziehn («Ich schlief am Blüthenhügel…»)]]}} * [[Сон (Уланд; Жуковский)|Сон («Заснув на холме луговом…»)]] {{перевод|Василий Андреевич Жуковский|В.&nbsp;А.&nbsp;Жуковского|опубл. в 1822}} {{langi|de|[[:de:Der gute Kamerad (Uhland 1815)|Der gute Kamerad («Ich hatt’ einen Kameraden…»)]]}} * [[Был у меня товарищ (Жуковский)|«Был у меня товарищ…»]] {{перевод|Василий Андреевич Жуковский|В.&nbsp;А.&nbsp;Жуковского|1826, опубл. в 1902}} * [[Лучший друг мой, собрат мой любимый и я (Уланд; Пальмин)|«Лучший друг мой, собрат мой любимый и я…»]] {{перевод|Лиодор Иванович Пальмин|Л.&nbsp;И.&nbsp;Пальмина|опубл. в 1888}} * [[Добрый товарищ (Уланд; Михайлов)|Добрый товарищ («Был у меня товарищ…»)]] {{перевод|Михаил Ларионович Михайлов|М.&nbsp;Л.&nbsp;Михайлова|опубл. в 1890}} {{langi|de|[[:de:Der Sieger (Uhland)|Der Sieger («Anzuschauen das Turnei…»)]]}}, 1809, опубл. в 1812 * [[Победитель (Уланд; Жуковский)|Победитель («Сто красавиц светлооких…»)]] {{перевод|Василий Андреевич Жуковский|В.&nbsp;А.&nbsp;Жуковского|1822}} {{langi|de|[[:de:Der nächtliche Ritter (Uhland)|Der nächtliche Ritter («In der mondlos stillen Nacht…»)]]}}, 1810, опубл. 1812 * [[Ночной рыцарь (Уланд; Мин)|Ночной рыцарь («В тихий час безлунной ночи…»)]] {{перевод|Дмитрий Егорович Мин|Д.&nbsp;Е.&nbsp;Мина}} Цикл {{langi|de|[[:de:Sängerliebe (Uhland)|Sängerliebe]]}}: {{langi|de|«Seit der hohe Gott der Lieder…»}} 1. {{langi|de|Rudello («In den Thalen der Provence…»)}} 2. {{langi|de|Durand («Nach dem hohen Schloß von Balbi…»)}} 3. {{langi|de|Der Kastellan von Couci («Wie der Kastellan von Couci…»)}} 4. {{langi|de|Don Massias («Don Massias aus Gallizien…»)}}, 1812, опубл. 1815 * [[Дон Массиа (Уланд; Мин)|Дон Массиа («Дон Массилья из Кастильи…»)]] {{перевод|Дмитрий Егорович Мин|Д.&nbsp;Е.&nbsp;Мина}} 5. {{langi|de|Dante («War’s ein Thor der Stadt Florenz…»)}} Цикл {{langi|de|[[:de:Liebesklagen (Uhland)|Liebesklagen]]}}: 1. {{langi|de|Der Student («Als ich einst bei Salamanka…»)}} * [[Испанский студент (Уланд; Мин)|Испанский студент («Как-то раз я в Саламанке…»)]] {{перевод|Дмитрий Егорович Мин|Д.&nbsp;Е.&nbsp;Мина}} 2. {{langi|de|Der Jäger («Als ich einsmals in den Wäldern…»)}} {{langi|de|[[:de:Graf Eberhards Weißdorn|Graf Eberhards Weissdorn («Graf Eberhard im Bart…»)]]}} * [[Старый рыцарь (Уланд; Жуковский)|Старый рыцарь («Он был весной своей…»)]] {{перевод|тип=свободный перевод|Василий Андреевич Жуковский|В.&nbsp;А.&nbsp;Жуковского|1832}} {{langi|de|[[:de:Harald (Uhland)|Harald («Vor seinem Heergefolge ritt…»)]]}}, 1811, опубл. в 1813 * [[Гаральд (Уланд; Жуковский)|Гаральд («Перед дружиной на коне…»)]] {{перевод|Василий Андреевич Жуковский|В.&nbsp;А.&nbsp;Жуковского|1816}} * [[Гаральд (Уланд; Цертелев)|Гаральд («Гаральд дремучим лесом едет…»)]] {{перевод|Дмитрий Николаевич Цертелев|Д.&nbsp;Н.&nbsp;Цертелева|опубл. в 1875}} {{langi|de|[[:de:Junker Rechberger|Junker Rechberger («Rechberger war ein Junker keck…»)]]}} * [[Рыцарь Роллон (Жуковский)|Рыцарь Роллон («Был удалец и отважный наездник Роллон…»)]] {{перевод|тип=свободный перевод|Василий Андреевич Жуковский|В.&nbsp;А.&nbsp;Жуковского|1832}} {{langi|de|[[:de:Die Rache (Uhland)|Die Rache («Der Knecht hat erstochen den edeln Herrn…»)]]}}, опубл. в 1810 * [[Мщение (Уланд; Жуковский)|Мщение («Изменой слуга палладина убил…»)]] {{перевод|Василий Андреевич Жуковский|В.&nbsp;А.&nbsp;Жуковского|1816}} {{langi|de|[[:de:Der Königssohn (Uhland)|Der Königssohn («Der alte, graue König sitzt…»)]]}} * [[Королевич (Уланд; Миллер)|Королевич («На троне прадедов сидит…»)]] {{перевод|Фёдор Богданович Миллер|Ф.&nbsp;Б.&nbsp;Миллера}} {{langi|de|[[:de:Des Sängers Fluch|Des Sängers Fluch («Es stand in alten Zeiten ein Schloß, so hoch und hehr…»)]]}} * [[Проклятие певца (Уланд; Миллер)|Проклятие певца («Стоял когда-то замок — угрюмый великан…»)]] {{перевод|Фёдор Богданович Миллер|Ф.&nbsp;Б.&nbsp;Миллера|1846}} * [[Проклятие певца (Уланд; Вейнберг)|Проклятие певца («Был в стары годы замок. Высоко на просторе…»)]] {{перевод|Пётр Исаевич Вейнберг|П.&nbsp;И.&nbsp;Вейнберга}} == См. также == * [[Николай Васильевич Гербель|Н.&nbsp;В.&nbsp;Гербель]], [[Уланд (Гербель)|Уланд]], опубл. в 1877 {{Импорт текстов/az.lib.ru/Список неразобранных страниц автора|подкатегория=Людвиг Уланд}} {{АП|ГОД=1862}} [[Категория:Писатели Германии]] [[Категория:Поэты]] [[Категория:Писатели на немецком языке]] aaqeviuwyynvmttzy7rko9jv1rh4csc 4590409 4590403 2022-07-19T12:17:42Z Sergey kudryavtsev 265 wikitext text/x-wiki {{Обавторе |ФАМИЛИЯ=Уланд |ИМЕНА=Людвиг |ВАРИАНТЫИМЁН={{lang-de|Ludwig Uhland}} |ОПИСАНИЕ=немецкий поэт-романтик |ДРУГОЕ= |МЕСТОРОЖДЕНИЯ=[[w:Тюбинген|Тюбинген]] |МЕСТОСМЕРТИ=[[w:Тюбинген|Тюбинген]] |ИЗОБРАЖЕНИЕ= }} == Поэзия == {{langi|de|Bertran de Born}} * [[Бертран де Борн (Уланд; Фет)|Бертран де Борн («На утёсе том дымится…»)]] {{перевод|Афанасий Афанасьевич Фет|А.&nbsp;А.&nbsp;Фета}} {{langi|de|Die Zufriedenen}} * {{2O|Довольные (Уланд; Отрадин)|Довольные («Под липою душистой…»)}} {{перевод|В. Отрадин|В.&nbsp;Отрадина}} {{langi|de|Die Glockenhöhle}}, опубл. 1834 * {{2О|Пещера-колокол (Уланд; Мин)|Пещера-колокол («Со сводом горных хрусталей…»)}} {{перевод|Дмитрий Егорович Мин|Д.&nbsp;Е.&nbsp;Мина}} === Сборник 1815 года === {{langb|de|Lieder}}: {{langi|de|[[:de:Der König auf dem Thurme|Der König auf dem Thurme («Da liegen sie alle, die grauen Höhn…»)]]}} * [[Король на башне (Уланд; Михайлов)|Король на башне («Объяты дремучею мглой, предо мной…»)]] {{перевод|Михаил Ларионович Михайлов|М.&nbsp;Л.&nbsp;Михайлова|опубл. в 1859}} {{langi|de|[[:de:Mönch und Schäfer|Mönch und Schäfer («Was stehst du so in stillem Schmerz?..»)]]}} * [[Монах и пастух (Уланд; Миллер)|Монах и пастух («Зачем стоишь ты одинок…»)]] {{перевод|Фёдор Богданович Миллер|Ф.&nbsp;Б.&nbsp;Миллера}} {{langi|de|[[:de:Des Knaben Berglied|Des Knaben Berglied («Ich bin vom Berg der Hirtenknab…»)]]}} * [[Горный пастух (Уланд; Михайлов)|Горный пастух («Я на горах пасу стада…»)]] {{перевод|Михаил Ларионович Михайлов|М.&nbsp;Л.&nbsp;Михайлова|опубл. в 1890}} {{langi|de|[[:de:Seliger Tod|Seliger Tod («Gestorben war ich…»)]]}} * [[Блаженная смерть (Уланд; Михайлов)|Блаженная смерть («Я умер от неги…»)]] {{перевод|Михаил Ларионович Михайлов|М.&nbsp;Л.&nbsp;Михайлова}} {{langi|de|[[:de:Nachts|Nachts («Dem stillen Hause blick’ ich zu…»)]]}} * [[Ночью (Уланд; Михайлов)|Ночью («На дом умолкший я гляжу…»)]] {{перевод|Михаил Ларионович Михайлов|М.&nbsp;Л.&nbsp;Михайлова|опубл. в 1848}} {{langi|de|[[:de:Des Hirten Winterlied|Des Hirten Winterlied («O Winter, schlimmer Winter!..»)]]}} * [[Пастушья песня (Уланд; Михайлов)|Пастушья песня («Зима, зима лихая!..»)]] {{перевод|Михаил Ларионович Михайлов|М.&nbsp;Л.&nbsp;Михайлова}} Цикл {{langi|de|[[:de:Frühlingslieder|Frühlingslieder]]}} (Весенние песни): # {{langi|de|Frühlingsahnung («O sanfter, süßer Hauch!..»)}} # {{langi|de|Frühlingsglaube («Die linden Lüfte sind erwacht…»)}} # {{langi|de|Frühlingsruhe («O legt mich nicht in’s dunkle Grab…»)}} #* [[Весеннее успокоение (Уланд; Тютчев)|Весеннее успокоение («О, не кладите меня…»)]], {{перевод|Фёдор Иванович Тютчев|Ф.&nbsp;И.&nbsp;Тютчева|1829, опубл. в 1832}} #* [[Из Уланда (Уланд; Отрадин)|«О нет! в холодную могилу…»]] {{перевод|В. Отрадин|В.&nbsp;Отрадина}} #* [[Весенний покой (Уланд; Михайлов)|Весенний покой («Ах! не кладите в могилу меня…»)]] {{перевод|Михаил Ларионович Михайлов|М.&nbsp;Л.&nbsp;Михайлова|опубл. в 1862}} # {{langi|de|Frühlingsfeier («Süßer, goldner Frühlingstag!..»)}} # {{langi|de|Lob des Frühlings («Saatengrün, Veilchenduft…»)}} #* [[Приход весны (Жуковский)|Приход весны («Зелень нивы, рощи лепет…»)]] {{перевод|тип=вольный перевод|Василий Андреевич Жуковский|В.&nbsp;А.&nbsp;Жуковского}} # {{langi|de|Frühlingslied des Recensenten («Frühling ist’s, ich lass’ es gelten…»)}} Цикл {{langi|de|[[:de:Wanderlieder (Ludwig Uhland)|Wanderlieder]]}} # {{langi|de|Lebewohl («Lebe wohl, lebe wohl, mein Lieb!..»)}} #* [[Прощанье (Уланд; Михайлов)|Прощанье («Так прощай, моя радость, прощай!..»)]] {{перевод|Михаил Ларионович Михайлов|М.&nbsp;Л.&nbsp;Михайлова|опубл. в 1862}} #* [[Прощай (Уланд; Жадовская)|Прощай («О, прощай, моя радость, прощай!..»)]] {{перевод|Юлия Валериановна Жадовская|Ю.&nbsp;В.&nbsp;Жадовской}} # {{langi|de|Scheiden und Meiden («So soll ich nun dich meiden…»)}} # {{langi|de|In der Ferne («Will ruhen unter den Bäumen hier…»)}} # {{langi|de|Morgenlied («Noch ahnt man kaum der Sonne Licht…»)}} # {{langi|de|Nachtreise («Ich reit’ in’s finstre Land hinein…»)}} # {{langi|de|Winterreise («Bei diesem kalten Wehen…»)}} # {{langi|de|Abreise («So hab’ ich nun die Stadt verlassen…»)}} # {{langi|de|Einkehr («Bei einem Wirthe, wundermild…»)}} # {{langi|de|Heimkehr («O brich nicht, Steg, du zitterst sehr!..»)}} {{langb|de|Sinngedichte}}: {{langi|de|[[:de:Die Ruinen (Uhland)|Die Ruinen («Wandrer! es ziemet dir wohl, in der Burg Ruinen zu schlummern…»)]]}} * [[Развалины (Уланд; Михайлов)|Развалины («Странник! не бойся средь этих развалин забыться дремотой…»)]] {{перевод|Михаил Ларионович Михайлов|М.&nbsp;Л.&nbsp;Михайлова|опубл. в 1862}} {{langi|de|[[:de:Mutter und Kind (Uhland)|Mutter und Kind («Blicke zum Himmel, mein Kind! dort wohnt dir ein seliger Bruder…»)]]}} * [[Мать и дитя (Уланд; Михайлов)|Мать и дитя («У тебя есть братец в небе!..»)]] {{перевод|Михаил Ларионович Михайлов|М.&nbsp;Л.&nbsp;Михайлова|опубл. в 1858}} {{langb|de|Sonette. Oktaven. Glossen}} {{langb|de|Dramatische Dichtungen}} {{langb|de|Balladen und Romanzen}}: {{langi|de|[[:de:Entsagung (Uhland)|Entsagung («Wer entwandelt durch den Garten…»)]]}} {{langi|de|[[:de:Das Schloß am Meere (Uhland)|Das Schloss am Meere («Hast du das Schloß gesehen…»)]]}} * [[Замок на берегу моря (Жуковский)|Замок на берегу моря («Ты видел ли замок на бреге морском?..»)]] {{перевод|Василий Андреевич Жуковский|В.&nbsp;А.&nbsp;Жуковского}} {{langi|de|[[:de:Der schwarze Ritter (Uhland)|Der schwarze Ritter («Pfingsten war, das Fest der Freude…»)]]}}, опубл. 1807 * [[Чёрный рыцарь (Уланд; Мин)|Чёрный рыцарь («Духов день — триумф природы…»)]] {{перевод|Дмитрий Егорович Мин|Д.&nbsp;Е.&nbsp;Мина}} {{langi|de|[[:de:Die drei Lieder (Uhland)|Die drei Lieder («In der hohen Hall’ saß König Sifrid…»)]]}}, опубл. в 1808 * [[Три песни (Уланд; Жуковский)|Три песни («Споёт ли мне песню весёлую скальд?..»)]] {{перевод|Василий Андреевич Жуковский|В.&nbsp;А.&nbsp;Жуковского|1816}} {{langi|de|[[:de:Der Wirthin Töchterlein (Uhland)|Der Wirtin Töchterlein («Es zogen drei Bursche wohl über den Rhein…»)]]}} * [[Три путника (Жуковский)|Три путника («В свой край возвратяся из дальней земли…»)]] {{перевод|тип=вольный перевод|Василий Андреевич Жуковский|В.&nbsp;А.&nbsp;Жуковского|1820}} {{langi|de|[[:de:Das Ständchen (Uhland 1815)|Das Ständchen («Was wecken aus dem Schlummer mich…»)]]}} * [[Серенада (Уланд; Михайлов)|Серенада («Что за песня, о родная…»)]] {{перевод|Михаил Ларионович Михайлов|М.&nbsp;Л.&nbsp;Михайлова}} {{langi|de|[[:de:Sängers Vorüberziehn (Uhland)|Sängers Vorüberziehn («Ich schlief am Blüthenhügel…»)]]}} * [[Сон (Уланд; Жуковский)|Сон («Заснув на холме луговом…»)]] {{перевод|Василий Андреевич Жуковский|В.&nbsp;А.&nbsp;Жуковского|опубл. в 1822}} {{langi|de|[[:de:Der gute Kamerad (Uhland 1815)|Der gute Kamerad («Ich hatt’ einen Kameraden…»)]]}} * [[Был у меня товарищ (Жуковский)|«Был у меня товарищ…»]] {{перевод|Василий Андреевич Жуковский|В.&nbsp;А.&nbsp;Жуковского|1826, опубл. в 1902}} * [[Лучший друг мой, собрат мой любимый и я (Уланд; Пальмин)|«Лучший друг мой, собрат мой любимый и я…»]] {{перевод|Лиодор Иванович Пальмин|Л.&nbsp;И.&nbsp;Пальмина|опубл. в 1888}} * [[Добрый товарищ (Уланд; Михайлов)|Добрый товарищ («Был у меня товарищ…»)]] {{перевод|Михаил Ларионович Михайлов|М.&nbsp;Л.&nbsp;Михайлова|опубл. в 1890}} {{langi|de|[[:de:Der Sieger (Uhland)|Der Sieger («Anzuschauen das Turnei…»)]]}}, 1809, опубл. в 1812 * [[Победитель (Уланд; Жуковский)|Победитель («Сто красавиц светлооких…»)]] {{перевод|Василий Андреевич Жуковский|В.&nbsp;А.&nbsp;Жуковского|1822}} {{langi|de|[[:de:Der nächtliche Ritter (Uhland)|Der nächtliche Ritter («In der mondlos stillen Nacht…»)]]}}, 1810, опубл. 1812 * [[Ночной рыцарь (Уланд; Мин)|Ночной рыцарь («В тихий час безлунной ночи…»)]] {{перевод|Дмитрий Егорович Мин|Д.&nbsp;Е.&nbsp;Мина}} Цикл {{langi|de|[[:de:Sängerliebe (Uhland)|Sängerliebe]]}}: {{langi|de|«Seit der hohe Gott der Lieder…»}} 1. {{langi|de|Rudello («In den Thalen der Provence…»)}} 2. {{langi|de|Durand («Nach dem hohen Schloß von Balbi…»)}} 3. {{langi|de|Der Kastellan von Couci («Wie der Kastellan von Couci…»)}} 4. {{langi|de|Don Massias («Don Massias aus Gallizien…»)}}, 1812, опубл. 1815 * [[Дон Массиа (Уланд; Мин)|Дон Массиа («Дон Массилья из Кастильи…»)]] {{перевод|Дмитрий Егорович Мин|Д.&nbsp;Е.&nbsp;Мина}} 5. {{langi|de|Dante («War’s ein Thor der Stadt Florenz…»)}} Цикл {{langi|de|[[:de:Liebesklagen (Uhland)|Liebesklagen]]}}: 1. {{langi|de|Der Student («Als ich einst bei Salamanka…»)}} * [[Испанский студент (Уланд; Мин)|Испанский студент («Как-то раз я в Саламанке…»)]] {{перевод|Дмитрий Егорович Мин|Д.&nbsp;Е.&nbsp;Мина}} 2. {{langi|de|Der Jäger («Als ich einsmals in den Wäldern…»)}} {{langi|de|[[:de:Graf Eberhards Weißdorn|Graf Eberhards Weissdorn («Graf Eberhard im Bart…»)]]}} * [[Старый рыцарь (Уланд; Жуковский)|Старый рыцарь («Он был весной своей…»)]] {{перевод|тип=свободный перевод|Василий Андреевич Жуковский|В.&nbsp;А.&nbsp;Жуковского|1832}} {{langi|de|[[:de:Harald (Uhland)|Harald («Vor seinem Heergefolge ritt…»)]]}}, 1811, опубл. в 1813 * [[Гаральд (Уланд; Жуковский)|Гаральд («Перед дружиной на коне…»)]] {{перевод|Василий Андреевич Жуковский|В.&nbsp;А.&nbsp;Жуковского|1816}} * [[Гаральд (Уланд; Цертелев)|Гаральд («Гаральд дремучим лесом едет…»)]] {{перевод|Дмитрий Николаевич Цертелев|Д.&nbsp;Н.&nbsp;Цертелева|опубл. в 1875}} {{langi|de|[[:de:Junker Rechberger|Junker Rechberger («Rechberger war ein Junker keck…»)]]}} * [[Рыцарь Роллон (Жуковский)|Рыцарь Роллон («Был удалец и отважный наездник Роллон…»)]] {{перевод|тип=свободный перевод|Василий Андреевич Жуковский|В.&nbsp;А.&nbsp;Жуковского|1832}} {{langi|de|[[:de:Die Rache (Uhland)|Die Rache («Der Knecht hat erstochen den edeln Herrn…»)]]}}, опубл. в 1810 * [[Мщение (Уланд; Жуковский)|Мщение («Изменой слуга палладина убил…»)]] {{перевод|Василий Андреевич Жуковский|В.&nbsp;А.&nbsp;Жуковского|1816}} {{langi|de|[[:de:Der Königssohn (Uhland)|Der Königssohn («Der alte, graue König sitzt…»)]]}} * [[Королевич (Уланд; Миллер)|Королевич («На троне прадедов сидит…»)]] {{перевод|Фёдор Богданович Миллер|Ф.&nbsp;Б.&nbsp;Миллера}} {{langi|de|[[:de:Des Sängers Fluch|Des Sängers Fluch («Es stand in alten Zeiten ein Schloß, so hoch und hehr…»)]]}} * [[Проклятие певца (Уланд; Миллер)|Проклятие певца («Стоял когда-то замок — угрюмый великан…»)]] {{перевод|Фёдор Богданович Миллер|Ф.&nbsp;Б.&nbsp;Миллера|1846}} * [[Проклятие певца (Уланд; Вейнберг)|Проклятие певца («Был в стары годы замок. Высоко на просторе…»)]] {{перевод|Пётр Исаевич Вейнберг|П.&nbsp;И.&nbsp;Вейнберга}} == См. также == * [[Николай Васильевич Гербель|Н.&nbsp;В.&nbsp;Гербель]], [[Уланд (Гербель)|Уланд]], опубл. в 1877 {{АП|ГОД=1862}} [[Категория:Писатели Германии]] [[Категория:Поэты]] [[Категория:Писатели на немецком языке]] 4utkkbo2u53pfa6brui1xb50j142gf4 О любви (Чехов) 0 30705 4590837 4140204 2022-07-20T11:12:30Z Vlassover 60758 ПУНКТУАЦИЯ — пробелы, запятые, точки, тире wikitext text/x-wiki {{Отексте |КАЧЕСТВО = 75% |АВТОР = [[Антон Павлович Чехов]] (1860—1904) |НАЗВАНИЕ = О любви |ДАТАСОЗДАНИЯ = июнь—июль 1898 |ДАТАПУБЛИКАЦИИ = 1898<ref>Впервые&nbsp;— в&nbsp;журнале {{Русская мысль|год=1898|номер=8|страницы={{РГБ|60000301133|166|154—162}}}} с подписью «Антон Чехов».</ref> |ИСТОЧНИК = [http://ilibrary.ru/text/461/index.html Библиотека Алексея Комарова] со&nbsp;ссылкой на&nbsp;книгу {{Полное собрание сочинений Чехова|том=10|страницы=}} |ДРУГОЕ = Входит в «[[Маленькая трилогия (цикл, Чехов)|маленькую трилогию]]» Чехова («[[Человек в футляре (Чехов)|Человек в футляре]]», «[[Крыжовник (Чехов)|Крыжовник]]», «О любви») |ПРЕДЫДУЩИЙ = [[Крыжовник (Чехов)|Крыжовник]] |СЛЕДУЮЩИЙ = [[Случай из практики (Чехов)|Случай из практики]] |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ = О любви }} <div class="indent"> На другой день к завтраку подавали очень вкусные пирожки, раков и бараньи котлеты; и пока ели, приходил наверх повар Никанор справиться, что гости желают к обеду. Это был человек среднего роста, с пухлым лицом и маленькими глазами, бритый, и казалось, что усы у него были не бриты, а выщипаны. Алехин рассказал, что красивая Пелагея была влюблена в этого повара. Так как он был пьяница и буйного нрава, то она не хотела за него замуж, но соглашалась жить так. Он же был очень набожен, и религиозные убеждения не позволяли ему жить так; он требовал, чтобы она шла за него, и иначе не хотел, и бранил ее, когда бывал пьян, и даже бил. Когда он бывал пьян, она пряталась наверху и рыдала, и тогда Алехин и прислуга не уходили из дому, чтобы защитить ее в случае надобности. Стали говорить о любви. — Как зарождается любовь, — сказал Алехин, — почему Пелагея не полюбила кого-нибудь другого, более подходящего к ней по ее душевным и внешним качествам, а полюбила именно Никанора, этого мурло, — тут у нас все зовут его мурлом, — поскольку в любви важны вопросы личного счастья — всё это неизвестно и обо всем этом можно трактовать как угодно. До сих пор о любви была сказана только одна неоспоримая правда, а именно, что «тайна сия велика есть», всё же остальное, что писали и говорили о любви, было не решением, а только постановкой вопросов, которые так и оставались неразрешенными. То объяснение, которое, казалось бы, годится для одного случая, уже не годится для десяти других, и самое лучшее, по-моему, — это объяснять каждый случай в отдельности, не пытаясь обобщать. Надо, как говорят доктора, индивидуализировать каждый отдельный случай. — Совершенно верно, — согласился Буркин. — Мы, русские, порядочные люди, питаем пристрастие к этим вопросам, остающимся без разрешения. Обыкновенно любовь поэтизируют, украшают ее розами, соловьями, мы же, русские, украшаем нашу любовь этими роковыми вопросами, и притом выбираем из них самые неинтересные. В Москве, когда я еще был студентом, у меня была подруга жизни, милая дама, которая всякий раз, когда я держал ее в объятиях, думала о том, сколько я буду выдавать ей в месяц и почем теперь говядина за фунт. Так и мы, когда любим, то не перестаем задавать себе вопросы: честно это или нечестно, умно или глупо, к чему поведет эта любовь и так далее. Хорошо это или нет, я не знаю, но что это мешает, не удовлетворяет, раздражает — это я знаю. Было похоже, что он хочет что-то рассказать. У людей, живущих одиноко, всегда бывает на душе что-нибудь такое, что они охотно бы рассказали. В городе холостяки нарочно ходят в баню и в рестораны, чтобы только поговорить, и иногда рассказывают банщикам или официантам очень интересные истории, в деревне же обыкновенно они изливают душу перед своими гостями. Теперь в окна было видно серое небо и деревья, мокрые от дождя, в такую погоду некуда было деваться и ничего больше не оставалось, как только рассказывать и слушать. — Я живу в Софьине и занимаюсь хозяйством уже давно, — начал Алехин, — с тех пор, как кончил в университете. По воспитанию я белоручка, по наклонностям — кабинетный человек, но на имении, когда я приехал сюда, был большой долг, а так как отец мой задолжал отчасти потому, что много тратил на мое образование, то я решил, что не уеду отсюда и буду работать, пока не уплачу этого долга. Я решил так и начал тут работать, признаюсь, не без некоторого отвращения. Здешняя земля дает не много, и, чтобы сельское хозяйство было не в убыток, нужно пользоваться трудом крепостных или наемных батраков, что почти одно и то же, или же вести свое хозяйство на крестьянский лад, то есть работать в поле самому, со своей семьей. Середины тут нет. Но я тогда не вдавался в такие тонкости. Я не оставлял в покое ни одного клочка земли, я сгонял всех мужиков и баб из соседних деревень, работа у меня тут кипела неистовая; я сам тоже пахал, сеял, косил и при этом скучал и брезгливо морщился, как деревенская кошка, которая с голоду ест на огороде огурцы; тело мое болело, и я спал на ходу. В первое время мне казалось, что эту рабочую жизнь я могу легко помирить со своими культурными привычками; для этого стоит только, думал я, держаться в жизни известного внешнего порядка. Я поселился тут наверху, в парадных комнатах, и завел так, что после завтрака и обеда мне подавали кофе с ликерами и, ложась спать, я читал на ночь «[[Вестник Европы]]». Но как-то пришел наш батюшка, отец Иван, и в один присест выпил все мои ликеры; и «Вестник Европы» пошел тоже к поповнам, так как летом, особенно во время покоса, я не успевал добраться до своей постели и засыпал в сарае в санях или где-нибудь в лесной сторожке — какое уж тут чтение? Я мало-помалу перебрался вниз, стал обедать в людской кухне, и из прежней роскоши у меня осталась только вся эта прислуга, которая еще служила моему отцу и которую уволить мне было бы больно. В первые же годы меня здесь выбрали в почетные мировые судьи. Кое-когда приходилось наезжать в город и принимать участие в заседаниях съезда и окружного суда, и это меня развлекало. Когда поживешь здесь безвыездно месяца два-три, особенно зимой, то в конце концов начинаешь тосковать по черном сюртуке. А в окружном суде были и сюртуки, и мундиры, и фраки, всё юристы, люди, получившие общее образование; было с кем поговорить. После спанья в санях, после людской кухни сидеть в кресле, в чистом белье, в легких ботинках, с цепью на груди — это такая роскошь! В городе меня принимали радушно, я охотно знакомился. И из всех знакомств самым основательным и, правду сказать, самым приятным для меня было знакомство с Лугановичем, товарищем председателя окружного суда. Его вы знаете оба: милейшая личность. Это было как раз после знаменитого дела поджигателей; разбирательство продолжалось два дня, мы были утомлены. Луганович посмотрел на меня и сказал: — Знаете что? Пойдемте ко мне обедать. Это было неожиданно, так как с Лугановичем я был знаком мало, только официально, и ни разу у него не был. Я только на минутку зашел к себе в номер, чтобы переодеться, и отправился на обед. И тут мне представился случай познакомиться с Анной Алексеевной, женой Лугановича. Тогда она была еще очень молода, не старше двадцати двух лет, и за полгода до того у нее родился первый ребенок. Дело прошлое, и теперь бы я затруднился определить, что, собственно, в ней было такого необыкновенного, что мне так понравилось в ней, тогда же за обедом для меня всё было неотразимо ясно; я видел женщину молодую, прекрасную, добрую, интеллигентную, обаятельную, женщину, какой я раньше никогда не встречал; и сразу я почувствовал в ней существо близкое, уже знакомое, точно это лицо, эти приветливые, умные глаза я видел уже когда-то в детстве, в альбоме, который лежал на комоде у моей матери. В деле поджигателей обвинили четырех евреев, признали шайку и, по-моему, совсем неосновательно. За обедом я очень волновался, мне было тяжело, и уж не помню, что я говорил, только Анна Алексеевна всё покачивала головой и говорила мужу: — Дмитрий, как же это так? Луганович — это добряк, один из тех простодушных людей, которые крепко держатся мнения, что раз человек попал под суд, то, значит, он виноват, и что выражать сомнение в правильности приговора можно не иначе, как в законном порядке, на бумаге, но никак не за обедом и не в частном разговоре. — Мы с вами не поджигали, — говорил он мягко, — и вот нас же не судят, не сажают в тюрьму. И оба, муж и жена, старались, чтобы я побольше ел и пил; по некоторым мелочам, по тому, например, как оба они вместе варили кофе, и по тому, как они понимали друг друга с полуслов, я мог заключить, что живут они мирно, благополучно и что они рады гостю. После обеда играли на рояле в четыре руки, потом стало темно, и я уехал к себе. Это было в начале весны. Затем всё лето провел я в Софьине безвыездно, и было мне некогда даже подумать о городе, но воспоминание о стройной белокурой женщине оставалось во мне все дни; я не думал о ней, но точно легкая тень ее лежала на моей душе. Позднею осенью в городе был спектакль с благотворительной целью. Вхожу я в губернаторскую ложу (меня пригласили туда в антракте), смотрю — рядом с губернаторшей Анна Алексеевна, и опять то же самое неотразимое, бьющее впечатление красоты и милых, ласковых глаз, и опять то же чувство близости. Мы сидели рядом, потом ходили в фойе. — Вы похудели, — сказала она. — Вы были больны? — Да. У меня простужено плечо, и в дождливую погоду я дурно сплю. — У вас вялый вид. Тогда, весной, когда вы приходили обедать, вы были моложе, бодрее. Вы тогда были воодушевлены и много говорили, были очень интересны, и, признаюсь, я даже увлеклась вами немножко. Почему-то часто в течение лета вы приходили мне на память и сегодня, когда я собиралась в театр, мне казалось, что я вас увижу. И она засмеялась. — Но сегодня у вас вялый вид, — повторила она. — Это вас старит. На другой день я завтракал у Лугановичей; после завтрака они поехали к себе на дачу, чтобы распорядиться там насчет зимы, и я с ними. С ними же вернулся в город и в полночь пил у них чай в тихой, семейной обстановке, когда горел камин и молодая мать всё уходила взглянуть, спит ли ее девочка. И после этого в каждый свой приезд я непременно бывал у Лугановичей. Ко мне привыкли, и я привык. Обыкновенно входил я без доклада, как свой человек. — Кто там? — слышался из дальних комнат протяжный голос, который казался мне таким прекрасным. — Это Павел Константиныч, — отвечала горничная или няня. Анна Алексеевна выходила ко мне с озабоченным лицом и всякий раз спрашивала: — Почему вас так долго не было? Случилось что-нибудь? Ее взгляд, изящная, благородная рука, которую она подавала мне, ее домашнее платье, прическа, голос, шаги всякий раз производили на меня всё то же впечатление чего-то нового, необыкновенного в моей жизни и важного. Мы беседовали подолгу и подолгу молчали, думая каждый о своем, или же она играла мне на рояле. Если же никого не было дома, то я оставался и ждал, разговаривал с няней, играл с ребенком или же в кабинете лежал на турецком диване и читал газету, а когда Анна Алексеевна возвращалась, то я встречал ее в передней, брал от нее все ее покупки, и почему-то всякий раз эти покупки я нес с такою любовью, с таким торжеством, точно мальчик. Есть пословица: не было у бабы хлопот, так купила порося. Не было у Лугановичей хлопот, так подружились они со мной. Если я долго не приезжал в город, то, значит, я был болен или что-нибудь случилось со мной, и они оба сильно беспокоились. Они беспокоились, что я, образованный человек, знающий языки, вместо того, чтобы заниматься наукой или литературным трудом, живу в деревне, верчусь как белка в колесе, много работаю, но всегда без гроша. Им казалось, что я страдаю и если я говорю, смеюсь, ем, то только для того, чтобы скрыть свои страдания, и даже в веселые минуты, когда мне было хорошо, я чувствовал на себе их пытливые взгляды. Они были особенно трогательны, когда мне в самом деле приходилось тяжело, когда меня притеснял какой-нибудь кредитор или не хватало денег для срочного платежа; оба, муж и жена, шептались у окна, потом он подходил ко мне и с серьезным лицом говорил: — Если вы, Павел Константиныч, в настоящее время нуждаетесь в деньгах, то я и жена просим вас не стесняться и взять у нас. И уши краснели у него от волнения. А случалось, что точно так же, пошептавшись у окна, он подходил ко мне, с красными ушами, и говорил: — Я и жена убедительно просим вас принять от нас вот этот подарок. И подавал запонки, портсигар или лампу, и я за это присылал им из деревни битую птицу, масло и цветы. Кстати сказать, оба они были состоятельные люди. В первое время я часто брал взаймы и был не особенно разборчив, брал, где только возможно, но никакие силы не заставили бы меня взять у Лугановичей. Да что говорить об этом! Я был несчастлив. И дома, и в поле, и в сарае я думал о ней, я старался понять тайну молодой, красивой, умной женщины, которая выходит за неинтересного человека, почти за старика (мужу было больше сорока лет), имеет от него детей, — понять тайну этого неинтересного человека, добряка, простяка, который рассуждает с таким скучным здравомыслием, на балах и вечеринках держится около солидных людей, вялый, ненужный, с покорным, безучастным выражением, точно его привели сюда продавать, который верит, однако, в свое право быть счастливым, иметь от нее детей; и я всё старался понять, почему она встретилась именно ему, а не мне, и для чего это нужно было, чтобы в нашей жизни произошла такая ужасная ошибка. А приезжая в город, я всякий раз по ее глазам видел, что она ждала меня; и она сама признавалась мне, что еще с утра у нее было какое-то особенное чувство, она угадывала, что я приеду. Мы подолгу говорили, молчали, но мы не признавались друг другу в нашей любви и скрывали ее робко, ревниво. Мы боялись всего, что могло бы открыть нашу тайну нам же самим. Я любил нежно, глубоко, но я рассуждал, я спрашивал себя, к чему может повести наша любовь, если у нас не хватит сил бороться с нею; мне казалось невероятным, что эта моя тихая, грустная любовь вдруг грубо оборвет счастливое течение жизни ее мужа, детей, всего этого дома, где меня так любили и где мне так верили. Честно ли это? Она пошла бы за мной, но куда? Куда бы я мог увести ее? Другое дело, если бы у меня была красивая, интересная жизнь, если б я, например, боролся за освобождение родины или был знаменитым ученым, артистом, художником, а то ведь из одной обычной, будничной обстановки пришлось бы увлечь ее в другую такую же или еще более будничную. И как бы долго продолжалось наше счастье? Что было бы с ней в случае моей болезни, смерти или просто если бы мы разлюбили друг друга? И она, по-видимому, рассуждала подобным же образом. Она думала о муже, о детях, о своей матери, которая любила ее мужа, как сына. Если б она отдалась своему чувству, то пришлось бы лгать или говорить правду, а в ее положении то и другое было бы одинаково страшно и неудобно. И ее мучил вопрос: принесет ли мне счастье ее любовь, не осложнит ли она моей жизни, и без того тяжелой, полной всяких несчастий? Ей казалось, что она уже недостаточно молода для меня, недостаточно трудолюбива и энергична, чтобы начать новую жизнь, и она часто говорила с мужем о том, что мне нужно жениться на умной, достойной девушке, которая была бы хорошей хозяйкой, помощницей, — и тотчас же добавляла, что во всем городе едва ли найдется такая девушка. Между тем годы шли. У Анны Алексеевны было уже двое детей. Когда я приходил к Лугановичам, прислуга улыбалась приветливо, дети кричали, что пришел дядя Павел Константиныч, и вешались мне на шею; все радовались. Не понимали, что делалось в моей душе, и думали, что я тоже радуюсь. Все видели во мне благородное существо. И взрослые и дети чувствовали, что по комнате ходит благородное существо, и это вносило в их отношения ко мне какую-то особую прелесть, точно в моем присутствии и их жизнь была чище и красивее. Я и Анна Алексеевна ходили вместе в театр, всякий раз пешком; мы сидели в креслах рядом, плечи наши касались, я молча брал из ее рук бинокль и в это время чувствовал, что она близка мне, что она моя, что нам нельзя друг без друга, но, по какому-то странному недоразумению, выйдя из театра, мы всякий раз прощались и расходились, как чужие. В городе уже говорили о нас бог знает что, но из всего, что говорили, не было ни одного слова правды. В последние годы Анна Алексеевна стала чаще уезжать то к матери, то к сестре; у нее уже бывало дурное настроение, являлось сознание неудовлетворенной, испорченной жизни, когда не хотелось видеть ни мужа, ни детей. Она уже лечилась от расстройства нервов. Мы молчали и всё молчали, а при посторонних она испытывала какое-то странное раздражение против меня; о чем бы я ни говорил, она не соглашалась со мной, и если я спорил, то она принимала сторону моего противника. Когда я ронял что-нибудь, то она говорила холодно: — Поздравляю вас. Если, идя с ней в театр, я забывал взять бинокль, то потом она говорила: — Я так и знала, что вы забудете. К счастью или к несчастью, в нашей жизни не бывает ничего, что не кончалось бы рано или поздно. Наступило время разлуки, так как Лугановича назначили председателем в одной из западных губерний. Нужно было продавать мебель, лошадей, дачу. Когда ездили на дачу и потом возвращались и оглядывались, чтобы в последний раз взглянуть на сад, на зеленую крышу, то было всем грустно, и я понимал, что пришла пора прощаться не с одной только дачей. Было решено, что в конце августа мы проводим Анну Алексеевну в Крым, куда посылали ее доктора, а немного погодя уедет Луганович с детьми в свою западную губернию. Мы провожали Анну Алексеевну большой толпой. Когда она уже простилась с мужем и детьми и до третьего звонка оставалось одно мгновение, я вбежал к ней в купе, чтобы положить на полку одну из ее корзинок, которую она едва не забыла; и нужно было проститься. Когда тут, в купе, взгляды наши встретились, душевные силы оставили нас обоих, я обнял ее, она прижалась лицом к моей груди, и слезы потекли из глаз; целуя ее лицо, плечи, руки, мокрые от слез, — о, как мы были с ней несчастны! — я признался ей в своей любви, и со жгучей болью в сердце я понял, как ненужно, мелко и как обманчиво было всё то, что нам мешало любить. Я понял, что когда любишь, то в своих рассуждениях об этой любви нужно исходить от высшего, от более важного, чем счастье или несчастье, грех или добродетель в их ходячем смысле, или не нужно рассуждать вовсе. Я поцеловал в последний раз, пожал руку, и мы расстались — навсегда. Поезд уже шел. Я сел в соседнем купе, — оно было пусто, — и до первой станции сидел тут и плакал. Потом пошел к себе в Софьино пешком… Пока Алехин рассказывал, дождь перестал и выглянуло солнце. Буркин и Иван Иваныч вышли на балкон; отсюда был прекрасный вид на сад и на плес, который теперь на солнце блестел, как зеркало. Они любовались и в то же время жалели, что этот человек с добрыми, умными глазами, который рассказывал им с таким чистосердечием, в самом деле вертелся здесь, в этом громадном имении, как белка в колесе, а не занимался наукой или чем-нибудь другим, что делало бы его жизнь более приятной; и они думали о том, какое, должно быть, скорбное лицо было у молодой дамы, когда он прощался с ней в купе и целовал ей лицо и плечи. Оба они встречали ее в городе, а Буркин был даже знаком с ней и находил ее красивой. </div> == Примечания == {{примечания}} {{PD-old-70}} [[Категория:Проза Антона Павловича Чехова]] [[Категория:Литература 1898 года]] [[Категория:Русская проза, малые формы]] [[en:About Love]] [[no:Om kjærleik (Tsjekhov)]] sn2n6m764lqqp3fmx0ew32ttg3mw1dg Братья Карамазовы (Достоевский)/Книга четвёртая/VI 0 33891 4590838 3889668 2022-07-20T11:15:54Z Monedula 5 опечатка wikitext text/x-wiki {{Отексте | НАЗВАНИЕ=Братья Карамазовы&nbsp; | АВТОР =Фёдор Михайлович Достоевский | ЧАСТЬ=Книга IV, Глава {{roman|6}} | ПРЕДЫДУЩИЙ=[[../{{roman|5}}|Глава {{roman|5}}]] | СЛЕДУЮЩИЙ=[[../{{roman|7}}|Глава {{roman|7}}]] | ДРУГОЕ= }}__NOEDITSECTION__ <center>''Книга четвёртая. Надрывы''</center> <div class='text'> == VI. Надрыв в избе == <onlyinclude>У него было действительно серьезное горе, из таких, какие он доселе редко испытывал. Он выскочил и «наглупил»&nbsp;— и в каком же деле: в любовных чувствах! «Ну что я в этом понимаю, что я в этих делах разбирать могу?&nbsp;— в сотый раз повторял он про себя, краснея,&nbsp;— ох, стыд бы ничего, стыд только должное мне наказание,&nbsp;— беда в том, что несомненно теперь я буду причиною новых несчастий… А старец посылал меня, чтобы примирить и соединить. Так ли соединяют?» Тут он вдруг опять припомнил, как он «соединил руки», и страшно стыдно стало ему опять. «Хоть я сделал это всё и искренно, но вперед надо быть умнее»,&nbsp;— заключил он вдруг и даже не улыбнулся своему заключению. Поручение Катерины Ивановны было дано в Озерную улицу, а брат Дмитрий жил как раз тут по дороге, недалеко от Озерной улицы в переулке. Алеша решил зайти к нему во всяком случае прежде, чем к штабс-капитану, хоть и предчувствовал, что не застанет брата. Он подозревал, что тот, может быть, как-нибудь нарочно будет прятаться от него теперь, но во что бы то ни стало надо было его разыскать. Время же уходило: мысль об отходившем старце ни на минуту, ни на секунду не оставляла его с того часа, как он вышел из монастыря. В поручении Катерины Ивановны промелькнуло одно обстоятельство, чрезвычайно тоже его заинтересовавшее: когда Катерина Ивановна упомянула о маленьком мальчике, школьнике, сыне того штабс-капитана, который бежал, плача в голос, подле отца, то у Алеши и тогда уже вдруг мелькнула мысль, что этот мальчик есть, наверное, тот давешний школьник, укусивший его за палец, когда он, Алеша, допрашивал его, чем он его обидел. Теперь уж Алеша был почти уверен в этом, сам не зная еще почему. Таким образом, увлекшись посторонними соображениями, он развлекся и решил не «думать» о сейчас наделанной им «беде», не мучить себя раскаянием, а делать дело, а там что будет, то и выйдет. На этой мысли он окончательно ободрился. Кстати, завернув в переулок к брату Дмитрию и чувствуя голод, он вынул из кармана взятую у отца булку и съел дорогой. Это подкрепило его силы. Дмитрия дома не оказалось. Хозяева домишка&nbsp;— старик столяр, его сын и старушка, жена его,&nbsp;— даже подозрительно посмотрели на Алешу. «Уж третий день как не ночует, может, куда и выбыл»,&nbsp;— ответил старик на усиленные вопросы Алеши. Алеша понял, что он отвечает по данной инструкции. На вопрос его: «Не у Грушеньки ли он, и не у Фомы ли опять прячется» (Алеша нарочно пустил в ход эти откровенности), все хозяева даже пугливо на него посмотрели. «Любят его, стало быть, руку его держат,&nbsp;— подумал Алеша,&nbsp;— это хорошо». Наконец он разыскал в Озерной улице дом мещанки Калмыковой, ветхий домишко, перекосившийся, всего в три окна на улицу, с грязным двором, посреди которого уединенно стояла корова. Вход был со двора в сени; налево из сеней жила старая хозяйка со старухою дочерью, и, кажется, обе глухие. На вопрос его о штабс-капитане, несколько раз повторенный, одна из них, поняв наконец, что спрашивают жильцов, ткнула ему пальцем чрез сени, указывая на дверь в чистую избу. Квартира штабс-капитана действительно оказалась только простою избой. Алеша взялся было рукой за железную скобу, чтоб отворить дверь, как вдруг необыкновенная тишина за дверями поразила его. Он знал, однако, со слов Катерины Ивановны, что отставной штабс-капитан человек семейный: «Или спят все они, или, может быть, услыхали, что я пришел, и ждут, пока я отворю; лучше я снова постучусь к ним»,&nbsp;— и он постучал. Ответ послышался, но не сейчас, а секунд даже, может быть, десять спустя. —&nbsp;Кто таков?&nbsp;— прокричал кто-то громким и усиленно сердитым голосом. Алеша отворил тогда дверь и шагнул чрез порог. Он очутился в избе, хотя и довольно просторной, но чрезвычайно загроможденной и людьми, и всяким домашним скарбом. Налево была большая русская печь. От печи к левому окну чрез всю комнату была протянута веревка, на которой было развешено разное тряпье. По обеим стенам налево и направо помещалось по кровати, покрытых вязаными одеялами. На одной из них, на левой, была воздвигнута горка из четырех ситцевых подушек, одна другой меньше. На другой же кровати, справа, виднелась лишь одна очень маленькая подушечка. Далее в переднем углу было небольшое место, отгороженное занавеской или простыней, тоже перекинутою чрез веревку, протянутую поперек угла. За этою занавеской тоже примечалась сбоку устроенная на лавке и на приставленном к ней стуле постель. Простой деревянный четырехугольный мужицкий стол был отодвинут из переднего угла к серединному окошку. Все три окна, каждое в четыре мелкие, зеленые, заплесневшие стекла, были очень тусклы и наглухо заперты, так что в комнате было довольно душно и не так светло. На столе стояла сковорода с остатками глазной яичницы, лежал надъеденный ломоть хлеба и, сверх того, находился полуштоф со слабыми остатками земных благ лишь на донушке. Возле левой кровати на стуле помещалась женщина, похожая на даму, одетая в ситцевое платье. Она была очень худа лицом, желтая; чрезвычайно впалые щеки ее свидетельствовали с первого раза о ее болезненном состоянии. Но всего более поразил Алешу взгляд бедной дамы&nbsp;— взгляд чрезвычайно вопросительный и в то же время ужасно надменный. И до тех пор пока дама не заговорила сама и пока объяснялся Алеша с хозяином, она всё время так же надменно и вопросительно переводила свои большие карие глаза с одного говорившего на другого. Подле этой дамы у левого окошка стояла молодая девушка с довольно некрасивым лицом, с рыженькими жиденькими волосами, бедно, хотя и весьма опрятно одетая. Она брезгливо осматривала вошедшего Алешу. Направо, тоже у постели, сидело и еще одно женское существо. Это было очень жалкое создание, молодая тоже девушка, лет двадцати, но горбатая и безногая, с отсохшими, как сказали потом Алеше, ногами. Костыли ее стояли подле, в углу, между кроватью и стеной. Замечательно прекрасные и добрые глаза бедной девушки с какою-то спокойною кротостью поглядели на Алешу. За столом, кончая яичницу, сидел господин лет сорока пяти, невысокого роста, сухощавый, слабого сложения, рыжеватый, с рыженькою редкою бородкой, весьма похожею на растрепанную мочалку (это сравнение и особенно слово «мочалка» так и сверкнули почему-то с первого же взгляда в уме Алеши, он это потом припомнил). Очевидно, этот самый господин и крикнул из-за двери: «кто таков», так как другого мужчины в комнате не было. Но когда Алеша вошел, он словно сорвался со скамьи, на которой сидел за столом, и, наскоро обтираясь дырявою салфеткой, подлетел к Алеше. —&nbsp;Монах на монастырь просит, знал к кому прийти!&nbsp;— громко между тем проговорила стоявшая в левом углу девица. Но господин, подбежавший к Алеше, мигом повернулся к ней на каблуках и взволнованным срывающимся каким-то голосом ей ответил: —&nbsp;Нет-с, Варвара Николавна, это не то-с, не угадали-с! Позвольте спросить в свою очередь,&nbsp;— вдруг опять повернулся он к Алеше,&nbsp;— что побудило вас-с посетить… эти недра-с? Алеша внимательно смотрел на него, он в первый раз этого человека видел. Было в нем что-то угловатое, спешащее и раздражительное. Хотя он очевидно сейчас выпил, но пьян не был. Лицо его изображало какую-то крайнюю наглость и в то же время&nbsp;— странно это было&nbsp;— видимую трусость. Он похож был на человека, долгое время подчинявшегося и натерпевшегося, но который бы вдруг вскочил и захотел заявить себя. Или, еще лучше, на человека, которому ужасно бы хотелось вас ударить, но который ужасно боится, что вы его ударите. В речах его и в интонации довольно пронзительного голоса слышался какой-то юродливый юмор, то злой, то робеющий, не выдерживающий тона и срывающийся. Вопрос о «недрах» задал он как бы весь дрожа, выпучив глаза и подскочив к Алеше до того в упор, что тот машинально сделал шаг назад. Одет был этот господин в темное, весьма плохое, какое-то нанковое пальто, заштопанное и в пятнах. Панталоны на нем были чрезвычайно какие-то светлые, такие, что никто давно и не носит, клетчатые и из очень тоненькой какой-то материи, смятые снизу и сбившиеся оттого наверх, точно он из них, как маленький мальчик, вырос. —&nbsp;Я… Алексей Карамазов…&nbsp;— проговорил было в ответ Алеша. —&nbsp;Отменно умею понимать-с,&nbsp;— тотчас же отрезал господин, давая знать, что ему и без того известно, кто он такой.&nbsp;— Штабс я капитан-с Снегирев-с, в свою очередь; но всё же желательно узнать, что именно побудило… —&nbsp;Да я так только зашел. Мне, в сущности, от себя хотелось бы вам сказать одно слово… Если только позволите… —&nbsp;В таком случае вот и стул-с, извольте взять место-с. Это в древних комедиях говорили: «Извольте взять место»…&nbsp;— и штабс-капитан быстрым жестом схватил порожний стул (простой мужицкий, весь деревянный и ничем не обитый) и поставил его чуть не посредине комнаты; затем, схватив другой такой же стул для себя, сел напротив Алеши, по-прежнему к нему в упор и так, что колени их почти соприкасались вместе. —&nbsp;Николай Ильич Снегирев-с, русской пехоты бывший штабс-капитан-с, хоть и посрамленный своими пороками, но всё же штабс-капитан. Скорее бы надо сказать: штабс-капитан Словоерсов, а не Снегирев, ибо лишь со второй половины жизни стал говорить словоерсами. Словоерс приобретается в унижении. —&nbsp;Это так точно,&nbsp;— усмехнулся Алеша,&nbsp;— только невольно приобретается или нарочно? —&nbsp;Видит бог, невольно. Всё не говорил, целую жизнь не говорил словоерсами, вдруг упал и встал с словоерсами. Это делается высшею силой. Вижу, что интересуетесь современными вопросами. Чем, однако, мог возбудить столь любопытства, ибо живу в обстановке, невозможной для гостеприимства. —&nbsp;Я пришел… по тому самому делу… —&nbsp;По тому самому делу?&nbsp;— нетерпеливо прервал штабс-капитан. —&nbsp;По поводу той встречи вашей с братом моим Дмитрием Федоровичем,&nbsp;— неловко отрезал Алеша. —&nbsp;Какой же это встречи-с? Это уж не той ли самой-с? Значит, насчет мочалки, банной мочалки?&nbsp;— надвинулся он вдруг так, что в этот раз положительно стукнулся коленками в Алешу. Губы его как-то особенно сжались в ниточку. —&nbsp;Какая это мочалка?&nbsp;— пробормотал Алеша. —&nbsp;Это он на меня тебе, папа, жаловаться пришел!&nbsp;— крикнул знакомый уже Алеше голосок давешнего мальчика из-за занавески в углу.&nbsp;— Это я ему давеча палец укусил! Занавеска отдернулась, и Алеша увидел давешнего врага своего, в углу, под образами, на прилаженной на лавке и на стуле постельке. Мальчик лежал накрытый своим пальтишком и еще стареньким ватным одеяльцем. Очевидно, был нездоров и, судя по горящим глазам, в лихорадочном жару. Он бесстрашно, не по-давешнему, глядел теперь на Алешу: «Дома, дескать, теперь не достанешь». —&nbsp;Какой такой палец укусил?&nbsp;— привскочил со стула штабс-капитан.&nbsp;— Это вам он палец укусил-с? —&nbsp;Да, мне. Давеча он на улице с мальчиками камнями перебрасывался; они в него шестеро кидают, а он один. Я подошел к нему, а он и в меня камень бросил, потом другой мне в голову. Я спросил что я ему сделал? Он вдруг бросился и больно укусил мне палец, не знаю за что. —&nbsp;Сейчас высеку-с! Сею минутой высеку-с,&nbsp;— совсем уже вскочил со стула штабс-капитан. —&nbsp;Да я ведь вовсе не жалуюсь, я только рассказал. Я вовсе не хочу, чтобы вы его высекли. Да он, кажется, теперь и болен… —&nbsp;А вы думали, я высеку-с? Что я Илюшечку возьму да сейчас и высеку пред вами для вашего полного удовлетворения? Скоро вам это надо-с?&nbsp;— проговорил штабс-капитан, вдруг повернувшись к Алеше с таким жестом, как будто хотел на него броситься.&nbsp;— Жалею, сударь, о вашем пальчике, но не хотите ли я, прежде чем Илюшечку сечь, свои четыре пальца, сейчас же на ваших глазах, для вашего справедливого удовлетворения, вот этим самым ножом оттяпаю. Четырех-то пальцев, я думаю, вам будет довольно-с для утоления жажды мщения-с, пятого не потребуете?..&nbsp;— Он вдруг остановился и как бы задохся. Каждая черточка на его лице ходила и дергалась, глядел же с чрезвычайным вызовом. Он был как бы в исступлении. —&nbsp;Я, кажется, теперь всё понял,&nbsp;— тихо и грустно ответил Алеша, продолжая сидеть.&nbsp;— Значит, ваш мальчик&nbsp;— добрый мальчик, любит отца и бросился на меня как на брата вашего обидчика… Это я теперь понимаю,&nbsp;— повторил он раздумывая.&nbsp;— Но брат мой Дмитрий Федорович раскаивается в своем поступке, я знаю это, и если только ему возможно будет прийти к вам или, всего лучше, свидеться с вами опять в том самом месте, то он попросит у вас при всех прощения… если вы пожелаете. —&nbsp;То есть вырвал бороденку и попросил извинения… Всё, дескать, закончил и удовлетворил, так ли-с? —&nbsp;О нет, напротив, он сделает всё, что вам будет угодно и как вам будет угодно! —&nbsp;Так что если б я попросил его светлость стать на коленки предо мной в этом самом трактире-с&nbsp;— «Столичный город» ему наименование&nbsp;— или на площади-с, так он и стал бы? —&nbsp;Да, он станет и на колени. —&nbsp;Пронзили-с. Прослезили меня и пронзили-с. Слишком наклонен чувствовать. Позвольте же отрекомендоваться вполне: моя семья, мои две дочери и мой сын&nbsp;— мой помет-с. Умру я, кто-то их возлюбит-с? А пока живу я, кто-то меня, скверненького, кроме них, возлюбит? Великое это дело устроил господь для каждого человека в моем роде-с. Ибо надобно, чтоб и человека в моем роде мог хоть кто-нибудь возлюбить-с… —&nbsp;Ах, это совершенная правда!&nbsp;— воскликнул Алеша. —&nbsp;Да полноте наконец паясничать; какой-нибудь дурак придет, а вы срамите!&nbsp;— вскрикнула неожиданно девушка у окна, обращаясь к отцу с брезгливою и презрительною миной. —&nbsp;Повремените немного, Варвара Николавна, позвольте выдержать направление,&nbsp;— крикнул ей отец, хотя и повелительным тоном, но, однако, весьма одобрительно смотря на нее.&nbsp;— Это уж у нас такой характер-с,&nbsp;— повернулся он опять к Алеше. {{poem1||<poem> И ничего во всей природе Благословить он не хотел. </poem>|}} То есть надо бы в женском роде: благословить она не хотела-с. Но позвольте вас представить и моей супруге: вот-с Арина Петровна, дама без ног-с, лет сорока трех, ноги ходят, да немножко-с. Из простых-с. Арина Петровна, разгладьте черты ваши: вот Алексей Федорович Карамазов. Встаньте, Алексей Федорович,&nbsp;— он взял его за руку и с силой, которой даже нельзя было ожидать от него, вдруг его приподнял.&nbsp;— Вы даме представляетесь, надо встать-с. Не тот-с Карамазов, маменька, который… гм и так далее, а брат его, блистающий смиренными добродетелями. Позвольте, Арина Петровна, позвольте, маменька, позвольте вашу ручку предварительно поцеловать. И он почтительно, нежно даже поцеловал у супруги ручку. Девица у окна с негодованием повернулась к сцене спиной, надменно вопросительное лицо супруги вдруг выразило необыкновенную ласковость. —&nbsp;Здравствуйте, садитесь, господин Черномазов,&nbsp;— проговорила она. —&nbsp;Карамазов, маменька, Карамазов (мы из простых-с),&nbsp;— подшепнул он снова. —&nbsp;Ну Карамазов или как там, а я всегда Черномазов… Садитесь же, и зачем он вас поднял? Дама без ног, он говорит, ноги-то есть, да распухли, как ведра, а сама я высохла. Прежде-то я куды была толстая, а теперь вон словно иглу проглотила… —&nbsp;Мы из простых-с, из простых-с,&nbsp;— подсказал еще раз капитан. —&nbsp;Папа, ах папа!&nbsp;— проговорила вдруг горбатая девушка, доселе молчавшая на своем стуле, и вдруг закрыла глаза платком. —&nbsp;Шут!&nbsp;— брякнула девица у окна. —&nbsp;Видите, у нас какие известия,&nbsp;— расставила руки мамаша, указывая на дочерей,&nbsp;— точно облака идут; пройдут облака, и опять наша музыка. Прежде, когда мы военными были, к нам много приходило таких гостей. Я, батюшка, это к делу не приравниваю. Кто любит кого, тот и люби того. Дьяконица тогда приходит и говорит: «Александр Александрович превосходнейшей души человек, а Настасья, говорит, Петровна, это исчадие ада».&nbsp;— «Ну, отвечаю, это как кто кого обожает, а ты и мала куча, да вонюча».&nbsp;— «А тебя, говорит, надо в повиновении держать».&nbsp;— «Ах ты, черная ты,&nbsp;— говорю ей,&nbsp;— шпага, ну и кого ты учить пришла?»&nbsp;— «Я,&nbsp;— говорит она,&nbsp;— воздух чистый впускаю, а ты нечистый».&nbsp;— «А спроси,&nbsp;— отвечаю ей,&nbsp;— всех господ офицеров, нечистый ли во мне воздух али другой какой?» И так это у меня с того самого времени на душе сидит, что намеднись сижу я вот здесь, как теперь, и вижу, тот самый генерал вошел, что на святую сюда приезжал: «Что,&nbsp;— говорю ему,&nbsp;— ваше превосходительство, можно ли благородной даме воздух свободный впускать?»&nbsp;— «Да, отвечает, надо бы у вас форточку али дверь отворить, по тому самому, что у вас воздух несвежий». Ну и все-то так! А и что им мой воздух дался? От мертвых и того хуже пахнет. «Я, говорю, воздуху вашего не порчу, а башмаки закажу и уйду». Батюшки, голубчики, не попрекайте мать родную! Николай Ильич, батюшка, я ль тебе не угодила, только ведь у меня и есть, что Илюшечка из класса придет и любит. Вчера яблочко принес. Простите, батюшки, простите, голубчики, мать родную, простите меня, совсем одинокую, а и чего вам мой воздух противен стал! И бедная вдруг разрыдалась, слезы брызнули ручьем. Штабс-капитан стремительно подскочил к ней. —&nbsp;Маменька, маменька, голубчик, полно, полно! Не одинокая ты. Все-то тебя любят, все обожают!&nbsp;— и он начал опять целовать у нее обе руки и нежно стал гладить по ее лицу своими ладонями; схватив же салфетку, начал вдруг обтирать с лица ее слезы Алеше показалось даже, что у него и у самого засверкали слезы.&nbsp;— Ну-с, видели-с? Слышали-с?&nbsp;— как-то вдруг яростно обернулся он к нему, показывая рукой на бедную слабоумную. —&nbsp;Вижу и слышу,&nbsp;— пробормотал Алеша —&nbsp;Папа, папа! Неужели ты с ним… Брось ты его, папа!&nbsp;— крикнул вдруг мальчик, привстав на своей постельке и горящим взглядом смотря на отца. —&nbsp;Да полноте вы, наконец, паясничать, ваши выверты глупые показывать, которые ни к чему никогда не ведут!&nbsp;— совсем уже озлившись, крикнула всё из того угла Варвара Николаевна, даже ногой топнула. —&nbsp;Совершенно справедливо на этот раз изволите из себя выходить, Варвара Николавна, и я вас стремительно удовлетворю. Шапочку вашу наденьте, Алексей Федорович, а я вот картуз возьму&nbsp;— и пойдемте-с. Надобно вам одно серьезное словечко сказать, только вне этих стен. Эта вот сидящая девица&nbsp;— это дочка моя-с, Нина Николаевна-с, забыл я вам ее представить&nbsp;— ангел божий во плоти… к смертным слетевший… если можете только это понять… —&nbsp;Весь ведь так и сотрясается, словно судорогой его сводит,&nbsp;— продолжала в негодовании Варвара Николаевна. —&nbsp;А эта, вот что теперь на меня ножкой топает и паяцем меня давеча обличила,&nbsp;— это тоже ангел божий во плоти-с и справедливо меня обозвала-с. Пойдемте же, Алексей Федорович, покончить надо-с… И, схватив Алешу за руку, он вывел его из комнаты прямо на улицу.</onlyinclude> </div> [[Категория:Братья Карамазовы (Достоевский)|D06]] [[en:The Brothers Karamazov/Book IV/Chapter 6]] tr85d29wxfz04wgm80i1zhyoa8mqj6u Гаральд (Уланд; Жуковский) 0 36606 4590406 3773938 2022-07-19T12:15:33Z Sergey kudryavtsev 265 wikitext text/x-wiki {{Отексте |КАЧЕСТВО=75% |АВТОР = [[Людвиг Уланд]] (1787—1862) |НАЗВАНИЕ = Гаральд |ПЕРЕВОДЧИК = [[Василий Андреевич Жуковский]] (1783—1851) |ЯЗЫКОРИГИНАЛА = de |НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = {{lang|de|[[:de:Harald (Uhland)|Harald («Vor seinem Heergefolge ritt…»)]]}}, 1811, опубл. в 1813 |ДАТАСОЗДАНИЯ=1816 |ДАТАПУБЛИКАЦИИ=1820<ref>Впервые&nbsp;— в&nbsp;журнале «Соревнователь просвещения и благотворения», 1820, часть&nbsp;IX, №&nbsp;III.</ref> |ИСТОЧНИК = [http://feb-web.ru/feb/zhukovsky/texts/zhuk4/zh2/zh2-081-.htm ФЭБ] со ссылкой на книгу {{Жуковский:Собрание сочинений 1959|том=2|страницы=81—82}}. |СОДЕРЖАНИЕ = [[Василий Андреевич Жуковский/Баллады|Баллады Жуковского]] |ДРУГОЕ=Баллада Уланда написана на основе средневековых скандинавских легенд о шведском и датском короле Гаральде Хильдетанде. В средние века возникла легенда о том, что он не умер, но спит в заколдованном сне. |ПРЕДЫДУЩИЙ=[[Мщение (Уланд; Жуковский)|Мщение]] |СЛЕДУЮЩИЙ=[[Три песни (Уланд; Жуковский)|Три песни]] |ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ=Гаральд (Уланд) }} {{poem-on|Гаральд}}<poem> Перед дружиной на коне {{indent|4|Гаральд, боец седой,}} При свете полныя луны, {{indent|4|Въезжает в лес густой.}} {{№|5}}Отбиты вражьи знамена {{indent|4|И веют и шумят,}} И гулом песней боевых {{indent|4|Кругом холмы гудят.}} Но что порхает по кустам? {{№|10}}{{indent|4|Что зыблется в листах?}} Что налетает с вышины {{indent|4|И плещется в волнах?}} Что так ласкает, так манит? {{indent|4|Что нежною рукой}} {{№|15}}Снимает меч, с коня влечет {{indent|4|И тянет за собой?}} То феи… в лёгкий хоровод {{indent|4|Слетелись при луне.}} Спасенья нет; уж все бойцы {{№|20}}{{indent|4|В волшебной стороне.}} Лишь он, бесстрашный вождь Гаральд, {{indent|4|Один не побежден:}} В нетленный с ног до головы {{indent|4|Булат закован он.}} {{№|25}}Пропали спутники его; {{indent|4|Там брошен меч, там щит,}} Там ржёт осиротелый конь {{indent|4|И дико в лес бежит.}} И едет, сумрачно-уныл, {{№|30}}{{indent|4|Гаральд, боец седой,}} При свете полныя луны {{indent|4|Один сквозь лес густой.}} Но вот шумит, журчит ручей&nbsp;— {{indent|4|Гаральд с коня спрыгнул,}} {{№|35}}И снял он шлем и влаги им {{indent|4|Студёной зачерпнул.}} Но только жажду утолил, {{indent|4|Вдруг обессилел он;}} На камень сел, поник главой {{№|40}}{{indent|4|И погрузился в сон.}} И веки на утёсе том, {{indent|4|Главу склоня, он спит:}} Седые кудри, борода; {{indent|4|У ног копьё и щит.}} {{№|45}}Когда ж гроза, и молний блеск, {{indent|4|И лес ревёт густой,&nbsp;—}} Сквозь сон хватается за меч {{indent|4|Гаральд, боец седой.}} </poem>{{poem-off}} == Примечания == {{примечания}} [[Категория:Поэзия Людвига Уланда]] [[Категория:Немецкая поэзия, малые формы]] [[Категория:Переводы, выполненные Василием Андреевичем Жуковским]] [[Категория:Литература 1811 года]] [[Категория:Литература 1816 года]] [[de:Harald (Uhland)]] fa1mrj6qucozvem3binm2xazfkgp0in Бертран де Борн (Уланд; Фет) 0 43016 4590797 3715477 2022-07-20T05:26:34Z Sergey kudryavtsev 265 iwiki wikitext text/x-wiki {{Отексте |КАЧЕСТВО=100% |АВТОР=[[Людвиг Уланд]] (1787—1862) |НАЗВАНИЕ=Бертран де Борн |ПОДЗАГОЛОВОК= |ИЗЦИКЛА= |ИЗСБОРНИКА=[[Вечерние огни (Фет)/Выпуск первый|Вечерние огни]] |ДАТАСОЗДАНИЯ= |ДАТАПУБЛИКАЦИИ=188З<ref>{{книга|автор=Фет&nbsp;А.&nbsp;А.|заглавие=Вечерние огни|место=М.|издательство=|год=188З|страницы=113—115}}</ref> |ЯЗЫКОРИГИНАЛА=de |ПЕРЕВОДЧИК=[[Афанасий Афанасьевич Фет]] (1820—1892)<ref>Перевод [[Фет|А. А. Фета]] вошел в его книгу [[Вечерние огни (Фет)#Выпуск первый|Вечерние огни. Выпуск первый]]. Источник: [http://az.lib.ru/f/fet_a_a/text_0050-1.shtml А. А. Фет. Вечерние огни. М. Наука, 1971 (полный текст)] (Стр. 97-99).</ref> |НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА={{lang|de|Bertran de Born}} |ПОДЗАГОЛОВОКОРИГИНАЛА= |ИСТОЧНИК= |ДРУГОЕ= |ВИКИПЕДИЯ= |ИЗОБРАЖЕНИЕ= |ПРЕДЫДУЩИЙ= |СЛЕДУЮЩИЙ= }} {{poem-on|Бертран де Борн}}<poem> На утёсе там дымится Аутафорт, сложён во прах, И пред ставкой королевской Властелин его в цепях. Ты ли, что мечом и песней Поднял бунт на всех концах? Что к отцу непослушанье {{nr|8}} У детей вселил в сердцах? Тот ли здесь, что выхвалялся, Не стыдяся никого, Что ему и половины Хватит духа своего? Если мало половины, Призови его всего, Замок твой отстроить снова, {{nr|16}} Снять оковы с самого. — «Мой король и повелитель, Пред тобой Бертран де Борн, Что возжёг единой песнью Перигорд и Вертадорн. Что у мощного владыки Был в глазу колючий тёрн, Тот, из-за кого гнев отчий {{nr|24}} Короля пылал, как горн, Дочь твоя сидела в зале, С ней был герцог обручён, И гонец мой спел ей песню, Мною песне обучён; Спел, как сердце в ней гордилось, Что певец в неё влюблен, И убор невесты пышный {{nr|32}} Весь слезами стал смочён. В бой твой лучший сын воспрянул, Кинув долю без забот, Как моих воинских песен Гром донёс к нему народ. На коня он сел поспешно, Сам я знамя нёс вперед: Тут, стрелою он пронзённый, {{nr|40}} У Монфортских пал ворот! На руках моих он бедный, Окровавленный лежал, Не от боли, — от проклятья Он отцовского дрожал. Вдаль к тебе он тщетно руку На прощанье простирал, Но твоей не повстречавши, {{nr|48}} Он мою ещё пожал. Тут, как Аутафорт мой, горе Надломило силача: Ни вполне, ни вполовину Ни струны, и ни меча: Лишь расслабленного духом Ты сразил меня сплеча. Для одной лишь песни скорби {{nr|56}} Он поднялся сгоряча». — И король челом поникнул: «Сына мне ты возмутил, Сердце дочери пленил ты — И моё ты победил. Дай же руку, друг сыновний, За него тебя простил, Прочь оковы! — Твоего же {{nr|64}} Духа вздох я ощутил». </poem>{{poem-off|Перевод 1878}} ==Примечания== <references/> :Перевод стихотворения [[Людвиг Уланд|Людвига Уланда]] "Bertran de Born". Впервые — ВО1, стр. 113—115. Автограф в Тетр. II, стр. 123. В Хрон. указ. датируется 1878 г. :Бертран де Борн (1140—1215) — провансальский трубадур, знаменитый поэт французского средневековья, владелец замка Аутафорт, в графстве Перигор. Участник распри английского короля Генриха II с его сыновьями; выступал на стороне последних. Генрих II разгромил Аутафорт, но пощадил Бертрана де Борна как друга своего сына. :19—20 ''Что возжег единой песнью Перигор и Вертадорн'' — По преданию графы Вентадурский и Перигорский, возбужденные пламенными речами и песнями Бертрана де Борна, приняли участие в войне с Генрихом II. :25 ''Дочь твоя сидела в зале...'' — Дочери Генриха II. Матильде, Бертран де Борн посвящал свои любовные стихи. :39—40 ''Тут стрелою он пронзенный у Монфортских пал ворот.'' — По преданию, Генрих III погиб у замка Монфор. [[Категория:Вечерние огни (Фет)/Выпуск первый]] [[Категория:Поэзия Людвига Уланда]] [[Категория:Немецкая поэзия, малые формы]] [[Категория:Переводы, выполненные Афанасием Афанасьевичем Фетом]] [[Категория:Литература 1878 года]] [[fr:Bertrand de Born]] 5h1uc0wopopyb320bw1lwhbmbqu6xz5 Ромео и Джульетта (Шекспир) 0 52529 4590516 4169322 2022-07-19T19:36:26Z Lozman 607 wikitext text/x-wiki {{Отексте | АВТОР = [[Уильям Шекспир]] (1564—1616) | НАЗВАНИЕ = Ромео и Джульетта | ЧАСТЬ = | ПОДЗАГОЛОВОК = | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = en | ГОДИЗДАНИЯ = | ДАТАСОЗДАНИЯ = 1592 | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = 1623 | СОДЕРЖАНИЕ = | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = [[:en:Romeo and Juliet (Shakespeare)|Romeo and Juliet]] | ПЕРЕВОДЧИК = нет | ПРЕДЫДУЩИЙ = | СЛЕДУЮЩИЙ = | ВИКИДАННЫЕ = | КАЧЕСТВО = | НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ = }} <div class='text'> == Переводы == * [[Ромео и Джульетта (Шекспир; Григорьев)|Ромео и Джульетта]] {{перевод|Аполлон Александрович Григорьев|А. А. Григорьева|1860}} * [[Ромео и Джульетта (Шекспир; Михаловский)|Ромео и Джульетта]] {{перевод|Дмитрий Лаврентьевич Михаловский|Д.&nbsp;Л.&nbsp;Михаловского|1899}} * Ромео и Джульетта {{перевод|Анна Дмитриевна Радлова|А.&nbsp;Д.&nbsp;Радловой|1935}} * Ромео и Джульетта {{перевод|Татьяна Львовна Щепкина-Куперник|Т.&nbsp;Л.&nbsp;Щепкиной-Куперник|1941}} * Ромео и Джульетта {{перевод|Борис Леонидович Пастернак|Б.&nbsp;Л.&nbsp;Пастернака|1942}} * Ромео и Джульетта {{перевод||Е.{{#categorytree:|mode=pages|depth=0|hideroot=on}}&nbsp;Савич|1998?}} </div> [[Категория:Ромео и Джульетта (Шекспир)]] 3pa8n0qllp7d15kb1vqr39xces3wzaj Русский вестник (журнал, 1856—1906) 0 88210 4590824 4589599 2022-07-20T08:17:59Z Sergey kudryavtsev 265 /* «Русский вестник» Михаила Никифоровича Каткова (1856—1887) */ wikitext text/x-wiki {{Ожурнале | НАЗВАНИЕ=Русский вестник | ГОДЫИЗДАНИЯ= 1856—1906 | МЕСТОИЗДАНИЯ=Санкт-Петербурге и Москве | ОПИСАНИЕ=литературно-политический журнал | Google=?q=editions:0N7wKQAlaycWjyEX&id=xlMFAAAAQAAJ | Google2=?q=editions:LCCNsn98034635&id=fwMZAAAAYAAJ | ВИКИСКЛАД=Category:Russkiy Vestnik (magazine) | ВИКИЦИТАТНИК= | ВИКИПЕДИЯ=Русский вестник (журнал, 1856—1906) | ЭСБЕ = Русский Вестник, московский журнал (с 1856 г.) | ДРУГОЕ=Редакторы [[Михаил Никифорович Катков|М.&nbsp;Н.&nbsp;Катков]] (с 1856 по 1887) и [[Фёдор Николаевич Берг|Ф.&nbsp;Н.&nbsp;Берг]] (с 1887 по 1895) | ИЗОБРАЖЕНИЕ=Russki vestnik.jpg | ОПИСАНИЕИЗОБРАЖЕНИЯ= | НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= Русский вестник }}__NOTOC__ == «Русский вестник» [[Михаил Никифорович Катков|Михаила Никифоровича Каткова]] (1856—1887) == * [[Русский вестник/тома|простой перечень томов в электронном виде без содержания]] {| | [[/1856|1856]] || [[/1856#Том 1|Том&nbsp;1]]&nbsp;•&nbsp;[[/1856#Том 2|Том&nbsp;2]]&nbsp;•&nbsp;[[/1856#Том 3|Том&nbsp;3]]&nbsp;•&nbsp;[[/1856#Том 4|Том&nbsp;4]]&nbsp;•&nbsp;[[/1856#Том 5|Том&nbsp;5]]&nbsp;•&nbsp;[[/1856#Том 6|Том&nbsp;6]] |- | [[/1857|1857]] || [[/1857#Том 7|Том&nbsp;7]]&nbsp;•&nbsp;[[/1857#Том 8|Том&nbsp;8]]&nbsp;•&nbsp;[[/1857#Том 9|Том&nbsp;9]]&nbsp;•&nbsp;[[/1857#Том 10|Том&nbsp;10]]&nbsp;•&nbsp;[[/1857#Том 11|Том&nbsp;11]]&nbsp;•&nbsp;[[/1857#Том 12|Том&nbsp;12]] |- | [[/1858|1858]] || [[/1858#Том 13|Том&nbsp;13]]&nbsp;•&nbsp;[[/1858#Том 14|Том&nbsp;14]]&nbsp;•&nbsp;[[/1858#Том 15|Том&nbsp;15]]&nbsp;•&nbsp;[[/1858#Том 16|Том&nbsp;16]]&nbsp;•&nbsp;[[/1858#Том 17|Том&nbsp;17]]&nbsp;•&nbsp;[[/1858#Том 18|Том&nbsp;18]] |- | [[/1859|1859]] || [[/1859#Том 19|Том&nbsp;19]]&nbsp;•&nbsp;[[/1859#Том 20|Том&nbsp;20]]&nbsp;•&nbsp;[[/1859#Том 21|Том&nbsp;21]]&nbsp;•&nbsp;[[/1859#Том 22|Том&nbsp;22]]&nbsp;•&nbsp;[[/1859#Том 23|Том&nbsp;23]]&nbsp;•&nbsp;[[/1859#Том 24|Том&nbsp;24]] |- | [[/1860|1860]] || [[/1860#Том 25|Том&nbsp;25]]&nbsp;•&nbsp;[[/1860#Том 26|Том&nbsp;26]]&nbsp;•&nbsp;[[/1860#Том 27|Том&nbsp;27]]&nbsp;•&nbsp;[[/1860#Том 28|Том&nbsp;28]]&nbsp;•&nbsp;[[/1860#Том 29|Том&nbsp;29]]&nbsp;•&nbsp;[[/1860#Том 30|Том&nbsp;30]] |- | [[/1861|1861]] || [[/1861#Том 31|Том&nbsp;31]]&nbsp;•&nbsp;[[/1861#Том 32|Том&nbsp;32]]&nbsp;•&nbsp;[[/1861#Том 33|Том&nbsp;33]]&nbsp;•&nbsp;[[/1861#Том 34|Том&nbsp;34]]&nbsp;•&nbsp;[[/1861#Том 35|Том&nbsp;35]]&nbsp;•&nbsp;[[/1861#Том 36|Том&nbsp;36]] |- | [[/1862|1862]] || [[/1862#Том 37|Том&nbsp;37]]&nbsp;•&nbsp;[[/1862#Том 38|Том&nbsp;38]]&nbsp;•&nbsp;[[/1862#Том 39|Том&nbsp;39]]&nbsp;•&nbsp;[[/1862#Том 40|Том&nbsp;40]]&nbsp;•&nbsp;[[/1862#Том 41|Том&nbsp;41]]&nbsp;•&nbsp;[[/1862#Том 42|Том&nbsp;42]] |- | [[/1863|1863]] || [[/1863#Том 43|Том&nbsp;43]]&nbsp;•&nbsp;[[/1863#Том 44|Том&nbsp;44]]&nbsp;•&nbsp;[[/1863#Том 45|Том&nbsp;45]]&nbsp;•&nbsp;[[/1863#Том 46|Том&nbsp;46]]&nbsp;•&nbsp;[[/1863#Том 47|Том&nbsp;47]]&nbsp;•&nbsp;[[/1863#Том 48|Том&nbsp;48]] |- | [[/1864|1864]] || [[/1864#Том 49|Том&nbsp;49]]&nbsp;•&nbsp;[[/1864#Том 50|Том&nbsp;50]]&nbsp;•&nbsp;[[/1864#Том 51|Том&nbsp;51]]&nbsp;•&nbsp;[[/1864#Том 52|Том&nbsp;52]]&nbsp;•&nbsp;[[/1864#Том 53|Том&nbsp;53]]&nbsp;•&nbsp;[[/1864#Том 54|Том&nbsp;54]] |- | [[/1865|1865]] || [[/1865#Том 55|Том&nbsp;55]]&nbsp;•&nbsp;[[/1865#Том 56|Том&nbsp;56]]&nbsp;•&nbsp;[[/1865#Том 57|Том&nbsp;57]]&nbsp;•&nbsp;[[/1865#Том 58|Том&nbsp;58]]&nbsp;•&nbsp;[[/1865#Том 59|Том&nbsp;59]]&nbsp;•&nbsp;[[/1865#Том 60|Том&nbsp;60]] |- | [[/1866|1866]] || [[/1866#Том 61|Том&nbsp;61]]&nbsp;•&nbsp;[[/1866#Том 62|Том&nbsp;62]]&nbsp;•&nbsp;[[/1866#Том 63|Том&nbsp;63]]&nbsp;•&nbsp;[[/1866#Том 64|Том&nbsp;64]]&nbsp;•&nbsp;[[/1866#Том 65|Том&nbsp;65]]&nbsp;•&nbsp;[[/1866#Том 66|Том&nbsp;66]] |- | [[/1867|1867]] || [[/1867#Том 67|Том&nbsp;67]]&nbsp;•&nbsp;[[/1867#Том 68|Том&nbsp;68]]&nbsp;•&nbsp;[[/1867#Том 69|Том&nbsp;69]]&nbsp;•&nbsp;[[/1867#Том 70|Том&nbsp;70]]&nbsp;•&nbsp;[[/1867#Том 71|Том&nbsp;71]]&nbsp;•&nbsp;[[/1867#Том 72|Том&nbsp;72]] |- | [[/1868|1868]] || [[/1868#Том 73|Том&nbsp;73]]&nbsp;•&nbsp;[[/1868#Том 74|Том&nbsp;74]]&nbsp;•&nbsp;[[/1868#Том 75|Том&nbsp;75]]&nbsp;•&nbsp;[[/1868#Том 76|Том&nbsp;76]]&nbsp;•&nbsp;[[/1868#Том 77|Том&nbsp;77]]&nbsp;•&nbsp;[[/1868#Том 78|Том&nbsp;78]] |- | [[/1869|1869]] || [[/1869#Том 79|Том&nbsp;79]]&nbsp;•&nbsp;[[/1869#Том 80|Том&nbsp;80]]&nbsp;•&nbsp;[[/1869#Том 81|Том&nbsp;81]]&nbsp;•&nbsp;[[/1869#Том 82|Том&nbsp;82]]&nbsp;•&nbsp;[[/1869#Том 83|Том&nbsp;83]]&nbsp;•&nbsp;[[/1869#Том 84|Том&nbsp;84]] |- | [[/1870|1870]] || [[/1870#Том 85|Том&nbsp;85]]&nbsp;•&nbsp;[[/1870#Том 86|Том&nbsp;86]]&nbsp;•&nbsp;[[/1870#Том 87|Том&nbsp;87]]&nbsp;•&nbsp;[[/1870#Том 88|Том&nbsp;88]]&nbsp;•&nbsp;[[/1870#Том 89|Том&nbsp;89]]&nbsp;•&nbsp;[[/1870#Том 90|Том&nbsp;90]] |- | [[/1871|1871]] || [[/1871#Том 91|Том&nbsp;91]]&nbsp;•&nbsp;[[/1871#Том 92|Том&nbsp;92]]&nbsp;•&nbsp;[[/1871#Том 93|Том&nbsp;93]]&nbsp;•&nbsp;[[/1871#Том 94|Том&nbsp;94]]&nbsp;•&nbsp;[[/1871#Том 95|Том&nbsp;95]]&nbsp;•&nbsp;[[/1871#Том 96|Том&nbsp;96]] |- | [[/1872|1872]] || [[/1872#Том 97|Том&nbsp;97]]&nbsp;•&nbsp;[[/1872#Том 98|Том&nbsp;98]]&nbsp;•&nbsp;[[/1872#Том 99|Том&nbsp;99]]&nbsp;•&nbsp;[[/1872#Том 100|Том&nbsp;100]]&nbsp;•&nbsp;[[/1872#Том 101|Том&nbsp;101]]&nbsp;•&nbsp;[[/1872#Том 102|Том&nbsp;102]] |- | [[/1873|1873]] || [[/1873#Том 103|Том&nbsp;103]]&nbsp;•&nbsp;[[/1873#Том 104|Том&nbsp;104]]&nbsp;•&nbsp;[[/1873#Том 105|Том&nbsp;105]]&nbsp;•&nbsp;[[/1873#Том 106|Том&nbsp;106]]&nbsp;•&nbsp;[[/1873#Том 107|Том&nbsp;107]]&nbsp;•&nbsp;[[/1873#Том 108|Том&nbsp;108]] |- | [[/1874|1874]] || [[/1874#Том 109|Том&nbsp;109]]&nbsp;•&nbsp;[[/1874#Том 110|Том&nbsp;110]]&nbsp;•&nbsp;[[/1874#Том 111|Том&nbsp;111]]&nbsp;•&nbsp;[[/1874#Том 112|Том&nbsp;112]]&nbsp;•&nbsp;[[/1874#Том 113|Том&nbsp;113]]&nbsp;•&nbsp;[[/1874#Том 114|Том&nbsp;114]] |- | [[/1875|1875]] || [[/1875#Том 115|Том&nbsp;115]]&nbsp;•&nbsp;[[/1875#Том 116|Том&nbsp;116]]&nbsp;•&nbsp;[[/1875#Том 117|Том&nbsp;117]]&nbsp;•&nbsp;[[/1875#Том 118|Том&nbsp;118]]&nbsp;•&nbsp;[[/1875#Том 119|Том&nbsp;119]]&nbsp;•&nbsp;[[/1875#Том 120|Том&nbsp;120]] |- | [[/1876|1876]] || |- | [[/1877|1877]] || [[/1877#Том 127|Том&nbsp;127]]&nbsp;•&nbsp;[[/1877#Том 128|Том&nbsp;128]]&nbsp;•&nbsp;[[/1877#Том 129|Том&nbsp;129]]&nbsp;•&nbsp;[[/1877#Том 130|Том&nbsp;130]]&nbsp;•&nbsp;[[/1877#Том 131|Том&nbsp;131]]&nbsp;•&nbsp;[[/1877#Том 132|Том&nbsp;132]] |- | [[/1878|1878]] || [[/1878#Том 133|Том&nbsp;133]]&nbsp;•&nbsp;[[/1878#Том 134|Том&nbsp;134]]&nbsp;•&nbsp;[[/1878#Том 135|Том&nbsp;135]]&nbsp;•&nbsp;[[/1878#Том 136|Том&nbsp;136]]&nbsp;•&nbsp;[[/1878#Том 137|Том&nbsp;137]]&nbsp;•&nbsp;[[/1878#Том 138|Том&nbsp;138]] |- | [[/1879|1879]] || [[/1879#Том 139|Том&nbsp;139]]&nbsp;•&nbsp;[[/1879#Том 140|Том&nbsp;140]]&nbsp;•&nbsp;[[/1879#Том 141|Том&nbsp;141]]&nbsp;•&nbsp;[[/1879#Том 142|Том&nbsp;142]]&nbsp;•&nbsp;[[/1879#Том 143|Том&nbsp;143]]&nbsp;•&nbsp;[[/1879#Том 144|Том&nbsp;144]] |- | [[/1880|1880]] || [[/1880#Том 145|Том&nbsp;145]]&nbsp;•&nbsp;Том&nbsp;146&nbsp;•&nbsp;Том&nbsp;147&nbsp;•&nbsp;Том&nbsp;148&nbsp;•&nbsp;Том&nbsp;149&nbsp;•&nbsp;[[/1880#Том 150|Том&nbsp;150]] |- | [[/1881|1881]] || Том&nbsp;151&nbsp;•&nbsp;Том&nbsp;152&nbsp;•&nbsp;Том&nbsp;153&nbsp;•&nbsp;Том&nbsp;154&nbsp;•&nbsp;Том&nbsp;155&nbsp;•&nbsp;Том&nbsp;156 |- | [[/1882|1882]] || |- | [[/1883|1883]] || |- | [[/1884|1884]] || |- | [[/1885|1885]] || |- | [[/1886|1886]] || |- | [[/1887|1887]] || |- |} == «Русский вестник» [[Фёдор Николаевич Берг|Фёдора Николаевича Берга]] (1887—1895) == {| | [[/1887|1887]] || |- | [[/1888|1888]] || |- | [[/1889|1889]] || |- | [[/1890|1890]] || |- | [[/1891|1891]] || |- | [[/1892|1892]] || |- | [[/1893|1893]] || |- | [[/1894|1894]] || |- | [[/1895|1895]] || |- |} ==== Том 160 ==== [http://books.google.com/books?id=SxAZAAAAYAAJ&pg=PA57 том 160] (см. [http://books.google.com/books?id=SxAZAAAAYAAJ&pg=PA1 огл.]) * [[Уильям Шекспир|Уильям Шекспир]], [[Король Иоанн (Шекспир; Мин)|Король Иоанн]] — перевод [[Дмитрий Егорович Мин|Д. Е. Мина]] (стр. [http://books.google.com/books?id=SxAZAAAAYAAJ&pg=PA57 57—144]) ===1880-е=== * [[Елена Петровна Блаватская|Радда-Бай]]. [[Из пещер и дебрей Индостана]] === 1892 === * [[Всеволод Сергеевич Соловьёв|Соловьёв Вс. С.]] [[Современная жрица Изиды]] === 1899 === {{НЭБ|005664_000048_RuPRLIB20001080|1|Том 260, № 3}} * … * [[Ольга Платоновна Вейсс|О.&nbsp;П.&nbsp;Вейсс]], Из [[Генрих Гейне|Гейне]]: *# [[Сладко дышет ночь левкоем (Гейне; Вейсс)|«Сладко дышет ночь левкоем…»]] (стр. {{НЭБ|005664_000048_RuPRLIB20001080|208|198}}) *# [[Разве мне не снился прежде (Гейне; Вейсс)|«Разве мне не снился прежде…»]] (стр. {{НЭБ|005664_000048_RuPRLIB20001080|208|198—199}}) *# [[Ужель на моих побледневших чертах (Гейне; Вейсс)|«Ужель на моих побледневших чертах…»]] (стр. {{НЭБ|005664_000048_RuPRLIB20001080|209|199}}) * … <!-- === 1880 === * т. 148, август * т. 149, сентябрь * т. 149, октябрь * т. 150, ноябрь * т. 150, декабрь === 1881 === === 1882 === === 1883 === === 1884 === * т. 169, январь * т. 169, февраль * т. 170, март * т. 170, апрель * т. 171, май * т. 171, июнь * т. 172, июль * т. 172, август * т. 173, сентябрь * т. 173, октябрь * т. 174, ноябрь * т. 174, декабрь === 1885 === * т. 175, январь * т. 175, февраль * т. 176, март * т. 176, апрель * т. 177, май * т. 177, июнь * т. 178, июль * т. 178, август * т. 179, сентябрь * т. 179, октябрь * т. 180, ноябрь * т. 180, декабрь === 1886 === * т. 181, январь * т. 181, февраль * т. 182, март * т. 182, апрель * т. 183, май * т. 183, июнь * т. 184, июль * т. 184, август * т. 185, сентябрь * т. 185, октябрь * т. 186, ноябрь * т. 186, декабрь === 1887 === * т. 187, январь * т. 187, февраль * т. 188, март * т. 188, апрель * т. 189, май * т. 189, июнь * т. 190, июль * т. 190, август * т. 191, сентябрь * т. 191, октябрь ** Ошибка при пересчете томов со стороны издателя: за томом 191 следует том 193!!! * т. 193, ноябрь * т. 193, декабрь === 1888 === * т. 194, январь * т. 194, февраль * т. 195, март * т. 195, апрель * т. 196, май * т. 196, июнь * т. 197, июль * т. 197, август * т. 198, сентябрь * т. 198, октябрь * т. 199, ноябрь * т. 199, декабрь === 1889 === * т. 200, январь * т. 200, февраль * т. 201, март * т. 201, апрель * т. 202, май * т. 202, июнь * т. 203, июль * т. 203, август * т. 204, сентябрь * т. 204, октябрь * т. 205, ноябрь * т. 205, декабрь === 1890 === * т. 206, январь * т. 206, февраль * т. 207, март * т. 207, апрель * т. 208, май * т. 208, июнь * т. 209, июль * т. 209, август * т. 210, сентябрь * т. 210, октябрь * т. 211, ноябрь * т. 211, декабрь === 1891 === * т. 212, январь * т. 212, февраль * т. 213, март * т. 213, апрель * т. 214, май * т. 214, июнь * т. 215, июль * т. 215, август * т. 216, сентябрь * т. 216, октябрь * т. 217, ноябрь * т. 217, декабрь === 1892 === * т. 218, январь * т. 218, февраль * т. 219, март * т. 219, апрель * т. 220, май * т. 220, июнь * т. 221, июль === 1892 === === 1895 === * т. 236, февраль * т. 237, март * т. 237, апрель * т. 238, май * т. 238, июнь * т. 239, июль * т. 239, август * т. 240, сентябрь * т. 240, октябрь * т. 241, ноябрь * т. 241, декабрь === 1896 === === 1897 === * т. 247, январь * т. 247, февраль * т. 248, март * т. 248, апрель * т. 249, май * т. 249, июнь * т. 250, июль * т. 250, август * т. 251, сентябрь * т. 251, октябрь * т. 252, ноябрь * т. 252, декабрь === 1898 === * т. 253, январь * т. 253, февраль * т. 254, март * т. 254, апрель * т. 255, май * т. 255, июнь * т. 256, июль * т. 256, август * т. 257, сентябрь * т. 257, октябрь * т. 258, ноябрь * т. 258, декабрь === 1899 === {{НЭБ|005664_000048_RuPRLIB20001080|1|Том 260, № 3}} * т. 259, январь * т. 259, февраль * т. 260, март * т. 260, апрель * т. 261, май * т. 261, июнь * т. 262, июль * т. 262, август * т. 263, сентябрь * т. 263, октябрь * т. 283, январь * т. 283, февраль * т. 284, март * т. 284, апрель * т. 285, май * т. 285, июнь * т. 286, июль * т. 286, август * т. 287, сентябрь * т. 287, октябрь * т. 288, ноябрь * т. 288, декабрь == 1904 == * https://search.rsl.ru/ru/search#p=3&q=%D0%A0%D1%83%D1%81%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B9%20%D0%B2%D0%B5%D1%81%D1%82%D0%BD%D0%B8%D0%BA * т. 289, январь * т. 289, февраль * т. 290, март * т. 290, апрель * т. 291, май * т. 291, июнь * т. 292, июль * т. 292, август * т. 293, сентябрь * т. 293, октябрь * т. 294, ноябрь * т. 294, декабрь == См. также == * {{tl|Русский вестник}} * [[Систематический указатель статей, помещенных в нижепоименованных периодических изданиях с 1830 по 1884 год (Попов)/1885 (ДО)|Систематический указатель статей в периодических изданиях с 1830 по 1884 год]] <!-- https://catalog.hathitrust.org/Record/008700345 https://catalog.hathitrust.org/Record/000635989 --> [[Категория:Русский вестник, 1856—1906|*]] lxnlpwdnds8biwb99zowkar3j96pb1t Шаблон:Документ/Орган 10 136910 4590847 4192966 2022-07-20T11:57:22Z Butko 139 + wikitext text/x-wiki <includeonly>{{#switch: {{{1|}}}<!-- ************************************************** ************** Международные органы ************** ************************************************** --> |Генеральная Ассамблея={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Генеральной Ассамблеи|Генеральная Ассамблея}} |Совет Безопасности={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Совета Безопасности|Совет Безопасности}} |Председатель Совета Безопасности={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Председателя Совета Безопасности|Председатель Совета Безопасности}} |МОТ|Международная организация труда|Международная Организация Труда={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Международной организации труда|Международная организация труда}} |Парламентская ассамблея={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Парламентской ассамблеи|Парламентская ассамблея}} |Парламентская ассамблея ОБСЕ={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Парламентской ассамблеи ОБСЕ|Парламентская ассамблея ОБСЕ}} |СБСЕ|Совещание по безопасности и сотрудничеству в Европе={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе|Совещание по безопасности и сотрудничеству в Европе}} |Международный уголовный суд={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Международного уголовного суда|Международный уголовный суд}} |JIT|Объединённая следственная группа={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Объединённой следственной группы (JIT)|Объединённая следственная группа (JIT)}}<!-- ************************************************** ********************** Общие ********************* ************************************************** --> |Президент={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Президента|Президент}} |Вице-президент={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Вице-президента|Вице-президент}} |и.о. Президента|и. о. Президента|ио Президента={{#ifeq:{{{2|}}}|род.|исполняющего обязанности Президента|исполняющий обязанности Президента}} |Губернатор={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Губернатора|Губернатор}} |Совет Федерации Федерального Собрания={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Совета Федерации Федерального Собрания|Совет Федерации Федерального Собрания}} |Государственная Дума Федерального Собрания={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Государственной Думы Федерального Собрания|Государственная Дума Федерального Собрания}} |Аппарат Совета Федерации={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Аппарата Совета Федерации|Аппарат Совета Федерации}} |Генеральная прокуратура={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Генеральной прокуратуры|Генеральная прокуратура}} |Мэр={{#ifeq:{{{2}}}|род.|мэра|мэр}} |мэр={{#ifeq:{{{2}}}|род.|мэра|мэр}} |Правительство={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Правительства|Правительство}} |КС={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Конституционного Суда|Конституционный Суд}} |Временное правительство={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Временного правительства|Временное правительство}} |Государственный Совет={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Государственного Совета|Государственный совет}} |Президиум Государственного Совета={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Президиума Государственного Совета|Президиум Государственного совета}}<!-- ************************************************** ******************** Органы РФ ******************* ************************************************** --> |ФСБ|Федеральная служба безопасности={{#ifeq:{{{2}}}|род.|ФСБ|Федеральная служба безопасности}} |ФНС={{#ifeq:{{{2}}}|род.|ФНС|Федеральная налоговая служба}} |Комитет по тарифам={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Комитета по тарифам|Комитет по тарифам}} |МПР |МИНПРИРОДЫ={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Министерства природных ресурсов|Министерство природных ресурсов}} |МПР1 |МИНПРИРОДЫ1={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Министерства природных ресурсов и экологии|Министерство природных ресурсов и экологии}} |Министерство высшего образования={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Министерства высшего образования|Министерство высшего образования}} |Верховный Суд={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Верховного Суда|Верховный Суд}} |Министерство образования и науки={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Министерства образования и науки|Министерство образования и науки}} |МНС|Министерство по налогам и сборам={{#ifeq:{{{2}}}|род.|МНС|Министерство по налогам и сборам}} |ФМС|Федеральная миграционная служба={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Федеральной миграционной службы|Федеральная миграционная служба}} |Правительство Москвы={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Правительства Москвы|Правительство Москвы}} |Мэр Москвы={{#ifeq:{{{2}}}|род.|мэра Москвы|мэр Москвы}} |мэр Москвы={{#ifeq:{{{2}}}|род.|мэра Москвы|мэр Москвы}} |Комитет по транспорту Правительства={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Комитета по транспорту Правительства|Комитет по транспорту Правительства}} |Банк России={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Центрального Банка РФ|Центральный банк Российской Федерации}} |Пленум ВС РФ и Пленум ВАС РФ={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Пленума Верховного Суда Российской Федерации и Пленума Высшего Арбитражного Суда Российской Федерации|Пленум Верховного Суда Российской Федерации и Пленум Высшего Арбитражного Суда Российской Федерации}} |Россвязь|Федеральное агентство связи={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Федерального агентства связи|Федеральное агентство связи}} |Минкомсвязи|Министерство связи и массовых коммуникаций={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Министерства связи и массовых коммуникаций|Министерство связи и массовых коммуникаций}}<!-- ************************************************** ************ Украина и другие страны ************* ************************************************** --> |ВР={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Верховной Рады|Верховная Рада}} |Севастопольский городской совет={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Севастопольского городского совета|Севастопольский городской совет}} |Донецкий областной совет={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Донецкого областного совета|Донецкий областной совет}} |Донецкий городской совет={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Донецкого городского совета|Донецкий городской совет}} |Ясиноватский городской совет={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Ясиноватского городского совета|Ясиноватский городской совет}} |Маджлиси Милли Маджлиси Оли|Маджлиси милли Маджлиси Оли=Маджлиси милли Маджлиси Оли |Совет по безопасности Нидерландов={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Совета по безопасности Нидерландов|Совет по безопасности Нидерландов}} |Государственный департамент США={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Государственного департамента США|Государственный департамент США}} |Государственный секретарь={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Государственного секретаря|Государственный секретарь}}<!-- ************************************************** ********** Органы сов. власти 1917-1946 ********** ************************************************** --> |РВС|Реввоенсовет|Революционный военный совет={{#ifeq:{{{2}}}|род.|РВС|Революционный военный совет}} |ВС|Верховный Совет={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Верховного Совета|Верховный Совет}} |Председатель ВС={{#ifeq:{{{2|}}}|род.|Председателя Верховного Совета|Председатель Верховного Совета}} |ВСНХ|Высший совет народного хозяйства={{#ifeq:{{{2}}}|род.|ВСНХ|Высший совет народного хозяйства}} |Совет Республик ВС СССР|Совет Республик Верховного Совета СССР={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Совета Республик Верховного Совета СССР|Совет Республик Верховного Совета СССР}} |Президиум ВС|Президиум Верховного Совета={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Президиума Верховного Совета|Президиум Верховного Совета}} |СНД|Съезд народных депутатов={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Съезда народных депутатов|Съезд народных депутатов}} |Специальный комитет при ГКО СССР={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Специального комитета при ГКО СССР|Специальный комитет при ГКО СССР}} |Президиум ВС|Президиум Верховного Совета={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Президиума Верховного Совета|Президиум Верховного Совета}} |Второй Съезд Советов РСФСР|II Всероссийский съезд Советов рабочих и солдатских депутатов={{#ifeq:{{{2}}}|род.|II Всероссийского съезда Советов рабочих и солдатских депутатов|II Всероссийский съезд Советов рабочих и солдатских депутатов}} |Четвертый Съезд Советов РСФСР|IV Чрезвычайный Всероссийский съезд Советов={{#ifeq:{{{2}}}|род.|IV Чрезвычайного Всероссийского съезда Советов|IV Всероссийский съезд Советов}} |Двенадцатый Съезд Советов РСФСР|XII Всероссийский съезд Советов={{#ifeq:{{{2}}}|род.|XII Всероссийского съезда Советов|XII Всероссийский съезд Советов}} |Первый Съезд Советов СССР|I съезд Советов СССР={{#ifeq:{{{2}}}|род.|I съезда Советов СССР|I съезд Советов СССР}} |Второй Съезд Советов СССР|II съезд Советов СССР={{#ifeq:{{{2}}}|род.|II съезда Советов СССР|II съезд Советов СССР}} |Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет|ВЦИК = {{#ifeq:{{{2}}} |род.|ВЦИК|Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет}} |Третий Съезд Советов РСФСР|III Всероссийский съезд Советов = {{#ifeq:{{{2}}} |род.|III Всероссийского съезда Советов|III Всероссийский съезд Советов}} |Седьмой Съезд Советов РСФСР|VII Всероссийский съезд Советов = {{#ifeq:{{{2}}} |род.|VII Всероссийского съезда Советов|VII Всероссийский съезд Советов}} |Восьмой Съезд Советов РСФСР|VIII Всероссийский съезд Советов = {{#ifeq:{{{2}}} |род.|VIII Всероссийского съезда Советов|VIII Всероссийский съезд Советов}} |Семнадцатый Съезд Советов РСФСР|XVII Всероссийский съезд Советов = {{#ifeq:{{{2}}} |род.|XVII Всероссийского съезда Советов|XVII Всероссийский съезд Советов}} |президиум ВЦИК = {{#ifeq:{{{2}}} |род.|президиума ВЦИК|президиум Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета}} |Президиум ВЦИК = {{#ifeq:{{{2}}} |род.|Президиума ВЦИК|Президиум Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета}} |Президиум ВЦИК СССР = {{#ifeq:{{{2}}} |род.|Президиума ВЦИК|Президиум Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета СССР}} |Государственный Комитет Обороны|ГКО = {{#ifeq:{{{2}}}|род.|ГКО|Государственный Комитет Обороны}} |Дальстрой = {{#ifeq:{{{2}}}|род.|Главного Управления строительства Дальнего Севера НКВД СССР «ДАЛЬСТРОЙ»|Главное Управление строительства Дальнего Севера НКВД СССР «ДАЛЬСТРОЙ»}} |Оргбюро ЦК ВКП(б)=Оргбюро ЦК ВКП(б) |Центральный Комитет ВКП(б)|ЦК ВКП(б) = {{#ifeq:{{{2}}}|род.|ЦК ВКП(б)|Центральный Комитет ВКП(б)}} |Политбюро ЦК РКП(б)|политбюро ЦК РКП(б) = Политбюро ЦК РКП(б) |Политбюро ЦК ВКП(б)|политбюро ЦК ВКП(б) = Политбюро ЦК ВКП(б) |ЦИК|Центральный Исполнительный Комитет={{#ifeq:{{{2}}} |род.|ЦИК|Центральный Исполнительный Комитет}} |Президиум ЦИК = {{#ifeq:{{{2}}} |род.|Президиума ЦИК|Президиум Центрального Исполнительного Комитета}} |СГК|Ставка ГК|Ставка Главного Командования={{#ifeq:{{{2}}} |род.|Ставки Главного Командования|Ставка Главного Командования}} |СВГК|Ставка ВГК|Ставка Верховного Главнокомандования={{#ifeq:{{{2}}} |род.|Ставки Верховного Главнокомандования|Ставка Верховного Главнокомандования}} |ГВС РККА|Главный военный совет РККА={{#ifeq:{{{2}}} |род.|Главного военного совета РККА|Главный военный совет РККА}} |Реввоенсовет|Революционный Военный Совет Республики = {{#ifeq:{{{2}}}|род.|Реввоенсовета|Революционный Военный Совет Республики}} |Пятый Всеказакский съезд Советов|5-й Всеказакский съезд советов = {{#ifeq:{{{2}}} |род.|5-го Всеказакского съезда советов|5-й Всеказакский съезд советов}} |Перовский Совет рабочих и солдатских депутатов = {{#ifeq:{{{2}}} |род.|Перовского Совета рабочих и солдатских депутатов|Перовский Совет рабочих и солдатских депутатов}} |Оренбургский военно-революционный комитет = {{#ifeq: {{{2}}} |род.|Оренбургского военно-революционного комитета|Оренбургский военно-революционный комитет}} |Петропавловский Совет рабочих и солдатских депутатов = {{#ifeq: {{{2}}} |род.|Петропавловского Совета рабочих и солдатских депутатов|Петропавловский Совет рабочих и солдатских депутатов}} |Киргизский военно-революционный комитет = {{#ifeq: {{{2}}} |род.| Киргизского военно-революционного комитета|Киргизский военно-революционный комитет}} |Уральский городской совет = {{#ifeq: {{{2}}} |род.| Уральского городского совета|Уральский городской совет}} |Оренбургский губернский исполнительный комитет|Оренбургский губисполком = {{#ifeq:{{{2}}}|род.| Оренбургского губернского исполнительного комитета | Оренбургский губернский исполнительный комитет }} |СРКО|Совет Рабочей и Крестьянской Обороны={{#ifeq:{{{2}}} |род.|Совета Рабочей и Крестьянской Обороны|Совет Рабочей и Крестьянской Обороны}} |СТО|Совет Труда и Обороны={{#ifeq:{{{2}}} |род.|Совета Труда и Обороны|Совет Труда и Обороны}} |Временное рабоче-крестьянское правительство ={{#ifeq:{{{2}}} |род.|Временного рабоче-крестьянского правительства|Временное рабоче-крестьянское правительство}} |Военный совет Северо-Кавказского военного округа|Военный совет СКВО={{#ifeq:{{{2}}} |род.|Военного совета Северо-Кавказского военного округа|Военный совет Северо-Кавказского военного округа}}<!-- ************************************************** ******* Народные комиссариаты (наркоматы) ******** ************************************************** --> |Совет Народных Комиссаров|СНК = {{#ifeq:{{{2}}} |род.|СНК|Совет Народных Комиссаров}} |Народный комиссариат авиационной промышленности = {{#ifeq:{{{2}}} |род.|Народного комиссариата авиационной промышленности|{{{1}}}}} |Народный комиссариат внешней торговли|НКВТ|Наркомвнешторг = {{#ifeq:{{{2}}}|род.|Наркомвнешторга|Народный комиссариат внешней торговли}} |Народный комиссариат внутренней торговли|Наркомвнуторг={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Наркомвнуторга|Народный комиссариат внутренней торговли}} |Народный комиссариат внутренних дел|НКВД={{#ifeq:{{{2}}}|род.|НКВД|Народный комиссариат внутренних дел}} |Народный комиссариат водного транспорта|НКВод={{#ifeq:{{{2}}}|род.|НКВода|Народный комиссариат водного транспорта}} |Народный комиссариат военно-морского флота|НКВМФ={{#ifeq:{{{2}}}|род.|НКВМФ|Народный комиссариат военно-морского флота}} |Народный комиссариат государственной безопасности|НКГБ={{#ifeq:{{{2}}}|род.|НКГБ|Народный комиссариат государственной безопасности}} |Народный комиссариат заготовок|Наркомзаг={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Наркомзага|Народный комиссариат заготовок}} |Народный комиссариат здравоохранения|НКЗдрав|Наркомздрав={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Народного комиссариата здравоохранения|Народный комиссариат здравоохранения}} |Народный комиссариат земледелия|НКЗем={{#ifeq:{{{2}}}|род.|НКЗема|Народный комиссариат земледелия}} |Народный комиссариат зерновых и животноводческих совхозов|Наркомсовхозов={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Наркомсовхозов|Народный комиссариат зерновых и животноводческих совхозов}} |Народный комиссариат иностранных дел|НКИД={{#ifeq:{{{2}}}|род.|НКИД|Народный комиссариат иностранных дел}} |Народный комиссариат коммунального хозяйства|НККХ|Наркомхоз={{#ifeq:{{{2}}}|род.|НККХ|Народный комиссариат коммунального хозяйства}} |Народный комиссариат легкой промышленности|НКЛП={{#ifeq:{{{2}}}|род.|НКЛП|Народный комиссариат коммунального хозяйства}} |Народный комиссариат лесной промышленности|НКЛес={{#ifeq:{{{2}}}|род.|НКЛеса|Народный комиссариат лесной промышленности}} |Народный комиссариат машиностроения|Наркоммаш={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Наркоммаша|Народный комиссариат машиностроения}} |Народный комиссариат местной промышленности|НКМестпром={{#ifeq:{{{2}}}|род.|НКМестпрома|Народный комиссариат местной промышленности}} |Народный комиссариат оборонной промышленности|НКОП={{#ifeq:{{{2}}}|род.|НКОП|Народный комиссариат оборонной промышленности}} |Народный комиссариат обороны|НКО={{#ifeq:{{{2}}}|род.|НКО|Народный комиссариат обороны}} |Народный комиссариат пищевой промышленности|НКПищепром={{#ifeq:{{{2}}}|род.|НКПищепрома|Народный комиссариат пищевой промышленности}} |Народный Комиссариат по Военным Делам|Народный комиссариат по военным делам={{#ifeq:{{{2}}} |род.|Народного Комиссариата по Военным Делам|{{{1}}}}} |Народный комиссариат по военным и морским делам|Наркомвоенмор={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Наркомвоенмора|Народный комиссариат по военным и морским делам}} |Народный комиссариат по делам национальностей|Наркомнац={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Наркомнаца|Народный комиссариат по делам национальностей}} |Народный комиссариат по просвещению={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Наркомпроса|Народный комиссариат по просвещению}} |Народный комиссариат почт и телеграфов = {{#ifeq:{{{2}}} |род.|Народного комиссариата почт и телеграфов|{{{1}}}}} |Народный комиссариат продовольствия|Наркомпрод={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Наркомпрода|Народный комиссариат продовольствия}} |Народный комиссариат просвещения|Наркомпрос={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Наркомпроса|Народный комиссариат просвещения}} |Народный комиссариат путей сообщения|НКПС={{#ifeq:{{{2}}}|род.|НКПС|Народный комиссариат путей сообщения}} |Народный комиссариат Рабоче-Крестьянской инспекции|НК РКИ={{#ifeq:{{{2}}}|род.|НК РКИ|Народный комиссариат Рабоче-Крестьянской инспекции}} |Народный комиссариат связи|НКСвязи={{#ifeq:{{{2}}}|род.|НКСвязи|Народный комиссариат связи}} |Народный комиссариат снабжения|НКСнаб={{#ifeq:{{{2}}}|род.|НКСнаба|Народный комиссариат снабжения}} |Народный комиссариат социального обеспечения|НКСО={{#ifeq:{{{2}}}|род.|НКСО|Народный комиссариат социального обеспечения}} |Народный комиссариат торговли|Наркомторг={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Наркомторга|Народный комиссариат торговли}} |Народный комиссариат труда|НКТ|Наркомтруд={{#ifeq:{{{2}}}|род.|НКТ|Народный комиссариат труда}} |Народный комиссариат тяжелой промышленности|Наркомтяжпром|НКТП={{#ifeq:{{{2}}}|род.|НКТП|Народный комиссариат тяжелой промышленности}} |Народный комиссариат финансов|НКФ|Наркомфин={{#ifeq:{{{2}}}|род.|НКФ|Народный комиссариат финансов}} |Народный комиссариат юстиции|НКЮ|Наркомюст={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Народного комиссариата юстиции|Народный комиссариат юстиции}}<!-- ************************************************** ***************** Субъекты СССР ****************** ************************************************** --> |Президиум ВС Башкирской АССР={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Президиума ВС Башкирской АССР|Президиум ВС Башкирской АССР}} |ВС УССР={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Верховного Совета Украинской ССР|Верховный Совет Украинской ССР}} |ВУЦИК={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Всеукраинского Центрального Исполнительного Комитета|Всеукраинский Центральный Исполнительный Комитет}} |Президиум ВУЦИК={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Президиума Всеукраинского Центрального Исполнительного Комитета|Президиум Всеукраинского Центрального Исполнительного Комитета}} |Рабоче-Крестьянское Правительство={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Рабоче-Крестьянского Правительства|Рабоче-Крестьянское Правительство}}<!-- ************************************************** ***** Органы сов. власти 2-й половины XX века **** ************************************************** --> |Госстрой СССР|Госстрой={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Госстроя|Госстрой}} |Государственный комитет СССР по издательству|Госкомиздат СССР={{#ifeq:{{{2}}} |род.|Госкомиздата СССР|Государственный комитет СССР по издательству}} |ВЦСПС|ВЦСПС={{#ifeq:{{{2}}}|род.|ВЦСПС|ВЦСПС}} |ЦК КПСС|Центральный Комитет КПСС={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Центрального Комитета КПСС|Центральный Комитет КПСС}} |Секретариат ЦК КПСС={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Секретариата Центрального Комитета КПСС|Секретариат Центрального Комитета КПСС}} |СНД СССР|Съезд народных депутатов СССР={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Съезда народных депутатов СССР|Съезд народных депутатов СССР}} |Пленум ЦК КПСС ={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Пленума ЦК КПСС|Пленум ЦК КПСС}} |Президиум ЦК КПСС={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Президиума ЦК КПСС|Президиум ЦК КПСС}} |ГКЧП={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Государственного комитета по чрезвычайному положению|Государственный комитет по чрезвычайному положению}} |Комитет конституционного надзора={{#ifeq:{{{2|}}}|род.|Комитета конституционного надзора|Комитет конституционного надзора}}<!-- ****************** ***** Военные **** ****************** --> |Петроградский военно-революционный комитет|Петроградский военно-революционный комитет={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Петроградского военно-революционного комитета|Петроградский военно-революционный комитет}} |Командование 20-й армии|командование 20-й армии={{#ifeq:{{{2}}}|род.|командования 20-й армии|командование 20-й армии}} |Военный Совет Северо-Западного направления|военный Совет Северо-Западного направления={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Военного Совета Северо-Западного направления|Военный Совет Северо-Западного направления}} |Штаб 5-й гвардейской танковой армии|штаб 5-й гвардейской танковой армии={{#ifeq:{{{2}}}|род.|штаба 5-й гвардейской танковой армии|штаб 5-й гвардейской танковой армии}} |Штаб 48-й армии|штаб 48-й армии={{#ifeq:{{{2}}}|род.|штаба 48-й армии|штаб 48-й армии}} |Штаб Северного фронта|штаб Северного фронта={{#ifeq:{{{2}}}|род.|штаба Северного фронта|штаб Северного фронта}} |Штаб Северо-Западного фронта|штаб Северо-Западного фронта={{#ifeq:{{{2}}}|род.|штаба Северо-Западного фронта|штаб Северо-Западного фронта}}<!-- *********************************************************** ***** Органы власти времён гражданской войны в России ***** *********************************************************** --> |3-й Курултай Башкурдистана={{#ifeq:{{{2}}}|род.|3-го Курултая Башкурдистана|3-й Курултай Башкурдистана}} |Башкирское правительство|Башкирское Правительство|Правительство Башкурдистана={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Башкирского правительства|Башкирское правительство}} |Башкирское центральное шуро (совет)|Башкирский центральный совет (шуро)={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Башкирского центрального шуро (совета)|Башкирское центральное шуро (совет)}} |Башкирский военный совет={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Башкирского военного совета|Башкирский военный совет}} |Западно-Сибирский комиссариат={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Западно-Сибирского комиссариата|Западно-Сибирский комиссариат}} |Уполномоченные Западно-Сибирского комиссариата={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Уполномоченных Западно-Сибирского комиссариата|Уполномоченные Западно-Сибирского комиссариата}} |Временное Сибирское правительство={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Временного Сибирского правительства|Временное Сибирское правительство}} |Уполномоченные Временного Сибирского правительства={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Уполномоченных Временного Сибирского правительства|Уполномоченные Временного Сибирского правительства}} |Исполнительный комитет Советов|Исполком Советов={{#ifeq:{{{2}}}|род.|исполнительного комитета Советов|исполнительный комитет Советов}} |Амурский военный комитет={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Амурского военного комитета|Амурский военный комитет}} |Временное правительство Амурской области={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Временного правительства Амурской области|Временное правительство Амурской области}} |Военно-полевой коллектив Амурской области={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Военно-полевого коллектива Амурской области|Военно-полевой коллектив Амурской области}} |Комуч|КОМУЧ|Комитет членов Учредительного собрания={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Комитета членов Учредительного собрания|Комитет членов Учредительного собрания}} |Политцентр|Политический центр={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Политического центра|Политический центр}} |Уполномоченный Политцентра|Уполномоченный Политического центра={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Уполномоченного Политического центра|Уполномоченный Политического центра}} |Временный совет народного управления Сибири={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Временного совета народного управления Сибири|Временный совет народного управления Сибири}} |Ревком Центрального Забайкалья|Революционный комитет Центрального Забайкалья={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Революционного комитета Центрального Забайкалья|Революционный комитет Центрального Забайкалья}} |Реввоенсовет Кавказского фронта={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Реввоенсовета Кавказского фронта|Реввоенсовет Кавказского фронта}} |Ревком Якутии|Якутский ревком|Якутский губревком={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Якутского губернского революционного комитета|Якутский губернский революционный комитет}} |Сибревком={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Сибирского революционного комитета|Сибирский революционный комитет}}<!--- ********** Органы власти Дальневосточной республики ********** --> |Управляющий делами бюро жалоб при президиуме правительства|Управляющий делами бюро жалоб при Президиуме правительства={{#ifeq:{{{2}}} |род.|Управляющего делами бюро жалоб при Президиуме правительства|Управляющий делами бюро жалоб при Президиуме правительства}} |Центральная комиссия по борьбе с дезертирством={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Центральной комиссии по борьбе с дезертирством|Центральная комиссия по борьбе с дезертирством}} |Забайкальское областное воинское управление={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Забайкальского областного воинского управления|Забайкальское областное воинское управление}} |Верхнеудинское уездное воинское управление={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Верхнеудинского уездного воинского управления|Верхнеудинское уездное воинское управление}} |Народно-революционная армия|НРА={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Народно-революционной армии|Народно-революционная армия}} |Командование Народно-революционной армии|Командование НРА={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Командования Народно-революционной армии|Командование Народно-революционной армии}} |Военный Совет Народно-революционной армии|Военный Совет НРА={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Военного Совета Народно-революционной армии|Военный Совет Народно-революционной армии}} |Военный Совет Народно-революционной армии и флота|Военный Совет НРА и флота={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Военного Совета Народно-революционной армии и флота|Военный Совет Народно-революционной армии и флота}}<!-- ********** Перечень различных министерств ********** --> |Совмин|Совет Министров={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Совета Министров|Совет Министров}} |Министр высшего образования|Министерство высшего образования={{#ifeq:{{{2}}} |род.|Министерства высшего образования|Министерство высшего образования}} |Военный министр|Военное министерство={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Военного министерства|Военное министерство}} |Министр юстиции|Министерство юстиции={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Министерства юстиции|Министерство юстиции}} |Минздрав|Министр здравоохранения|Министерство здравоохранения={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Министерства здравоохранения|Министерство здравоохранения}} |МИД|Министр иностранных дел|Министерство иностранных дел={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Министерства иностранных дел|Министерство иностранных дел}} |Министр продовольствия|Министерство продовольствия={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Министерства продовольствия|Министерство продовольствия}} |МВД|Министр внутренних дел|Министерство внутренних дел={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Министерства внутренних дел|Министерство внутренних дел}}<!-- ********** Должностные лица ********** --> |Главнокомандующий всеми вооруженными силами={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Главнокомандующего всеми вооруженными силами|Главнокомандующий всеми вооруженными силами}} |Начальник пограничных войск|Начальник погранвойск={{#ifeq:{{{2}}}|род.|Начальника пограничных войск|Начальник пограничных войск}} | {{{1}}} }}</includeonly><noinclude>[[Категория:Шаблоны:Заголовки:Документы]]{{doc}}</noinclude> ctt5432o4y8bwgq2zbw4p207a00rtxi Три песни (Уланд; Жуковский) 0 148370 4590805 3771718 2022-07-20T05:56:18Z Sergey kudryavtsev 265 iwiki wikitext text/x-wiki {{Отексте | АВТОР = Людвиг Уланд | НАЗВАНИЕ = Три песни | СОДЕРЖАНИЕ = [[Василий Андреевич Жуковский/Баллады|Баллады Жуковского]] | ДАТАСОЗДАНИЯ = 1816 | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = «Соревнователь просвещения и благотворения», 1820, ч. X, № IV | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = de | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = {{lang|de|[[:de:Die drei Lieder (Uhland)|Die drei Lieder («In der hohen Hall’ saß König Sifrid…»)]]}}, опубл. в 1808 | ПЕРЕВОДЧИК = [[Василий Андреевич Жуковский]] | ИСТОЧНИК = [http://feb-web.ru/feb/zhukovsky/texts/zhuk4/zh2/zh2-083-.htm ФЭБ] со ссылкой на книгу: {{Жуковский:Собрание сочинений 1959|том=2|страницы=83}}. | ДРУГОЕ = | ВИКИПЕДИЯ = | ПРЕДЫДУЩИЙ = [[Гаральд (Уланд; Жуковский)|Гаральд]] | СЛЕДУЮЩИЙ = [[Двенадцать спящих дев (Жуковский)|Двенадцать спящих дев]] | КАЧЕСТВО = 4 }} {{poemx|Три песни| «Споет ли мне песню веселую скальд?» — Спросил, озираясь, могучий Освальд. И скальд выступает на царскую речь, Под мышкою арфа, на поясе меч. «Три песни я знаю: в одной старина! Тобою, могучий, забыта она; Ты сам ее в лесе дремучем сложил; Та песня: ''отца моего ты убил.'' Есть песня другая: ужасна она; И мною под бурей ночной сложена; Пою ее ранней и поздней порой; И песня та: ''бейся, убийца со мной!»'' Он в сторону арфу, и меч наголо; И бешенство грозные лица зажгло; Запрыгали искры по звонким мечам — И рухнул Освальд — голова пополам. «Раздайся ж, последняя песня моя; Ту песню и утром и вечером я Греметь не устану пред девой любви; Та песня: ''убийца повержен в крови».'' |}} [[Категория:Поэзия Людвига Уланда]] [[Категория:Немецкая поэзия, малые формы]] [[Категория:Переводы, выполненные Василием Андреевичем Жуковским]] [[Категория:Литература 1808 года]] [[Категория:Литература 1816 года]] [[de:Die drei Lieder (Uhland)]] [[ro:Cele trei cântece]] c0rs1dubb9x04ghp9vsmf6m9fyx7n54 Блаженная смерть (Уланд; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО) 0 148386 4590460 3774295 2022-07-19T14:13:34Z Sergey kudryavtsev 265 wikitext text/x-wiki {{Отексте | КАЧЕСТВО = 100% | АВТОР = [[Людвиг Уланд|Людвигъ Уландъ]] (1787—1862) | НАЗВАНИЕ = Блаженная смерть | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = 1862<ref>Въ настоящей редакціи впервые&nbsp;— въ&nbsp;книгѣ {{Стихотворения М. Л. Михайлова, 1862|до=1|страницы={{РГБ|01003565889|113|103}}}}. Первоначальная редакція впервые&nbsp;— въ&nbsp;«Литературной газетѣ», 1847, № 33, 14 августа.</ref> | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = de | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = {{lang|de|[[:de:Seliger Tod|Seliger Tod («Gestorben war ich…»)]]}} | ПЕРЕВОДЧИК = [[Михаил Ларионович Михайлов|М.&nbsp;Л.&nbsp;Михайловъ]] (1829—1865) | ИСТОЧНИК = {{Стихотворения М. Л. Михайлова, 1862|до=1|страницы={{РГБ|01003565889|113|103}}}}. | ДРУГОЕ = | ВИКИПЕДИЯ = | НАВИГАЦИЯ = {{Стихотворения Михайлова, 1862 | РАЗДЕЛ = Изъ нѣмецкихъ поэтовъ. | ПРЕДЫДУЩИЙ = [[Печать с изображением головы Гомера (Шиллер; Михайлов)/ДО|Печать съ изображеніемъ головы Гомера]] | СЛЕДУЮЩИЙ = [[Пастушья песня (Уланд; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|Пастушья пѣсня]] }} }} {{poem-on|Блаженная смерть.}} {{Страница|М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 103.jpg|num=103|section=Блаженная смерть}} {{poem-off}} == Примѣчанія. == {{примечания}} {{PD-simple-translate}} [[Категория:Поэзия Людвига Уланда]] [[Категория:Немецкая поэзия, малые формы]] [[Категория:Переводы, выполненные Михаилом Ларионовичем Михайловым]] [[Категория:Литература 1862 года]] [[de:Seliger Tod]] [[fi:Autuas kuolo]] j1hbwuszrw6op8yjib0pie64uilca6u 4590762 4590460 2022-07-20T04:40:37Z Sergey kudryavtsev 265 Sergey kudryavtsev переименовал страницу [[Блаженная смерть (Уланд; Михайлов)/ДО]] в [[Блаженная смерть (Уланд; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)]] без оставления перенаправления wikitext text/x-wiki {{Отексте | КАЧЕСТВО = 100% | АВТОР = [[Людвиг Уланд|Людвигъ Уландъ]] (1787—1862) | НАЗВАНИЕ = Блаженная смерть | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = 1862<ref>Въ настоящей редакціи впервые&nbsp;— въ&nbsp;книгѣ {{Стихотворения М. Л. Михайлова, 1862|до=1|страницы={{РГБ|01003565889|113|103}}}}. Первоначальная редакція впервые&nbsp;— въ&nbsp;«Литературной газетѣ», 1847, № 33, 14 августа.</ref> | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = de | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = {{lang|de|[[:de:Seliger Tod|Seliger Tod («Gestorben war ich…»)]]}} | ПЕРЕВОДЧИК = [[Михаил Ларионович Михайлов|М.&nbsp;Л.&nbsp;Михайловъ]] (1829—1865) | ИСТОЧНИК = {{Стихотворения М. Л. Михайлова, 1862|до=1|страницы={{РГБ|01003565889|113|103}}}}. | ДРУГОЕ = | ВИКИПЕДИЯ = | НАВИГАЦИЯ = {{Стихотворения Михайлова, 1862 | РАЗДЕЛ = Изъ нѣмецкихъ поэтовъ. | ПРЕДЫДУЩИЙ = [[Печать с изображением головы Гомера (Шиллер; Михайлов)/ДО|Печать съ изображеніемъ головы Гомера]] | СЛЕДУЮЩИЙ = [[Пастушья песня (Уланд; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|Пастушья пѣсня]] }} }} {{poem-on|Блаженная смерть.}} {{Страница|М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 103.jpg|num=103|section=Блаженная смерть}} {{poem-off}} == Примѣчанія. == {{примечания}} {{PD-simple-translate}} [[Категория:Поэзия Людвига Уланда]] [[Категория:Немецкая поэзия, малые формы]] [[Категория:Переводы, выполненные Михаилом Ларионовичем Михайловым]] [[Категория:Литература 1862 года]] [[de:Seliger Tod]] [[fi:Autuas kuolo]] j1hbwuszrw6op8yjib0pie64uilca6u 4590771 4590762 2022-07-20T04:51:42Z Sergey kudryavtsev 265 wikitext text/x-wiki {{Отексте | КАЧЕСТВО = 100% | АВТОР = [[Людвиг Уланд|Людвигъ Уландъ]] (1787—1862) | НАЗВАНИЕ = Блаженная смерть | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = 1862<ref>Въ настоящей редакціи впервые&nbsp;— въ&nbsp;книгѣ {{Стихотворения М. Л. Михайлова, 1862|до=1|страницы={{РГБ|01003565889|113|103}}}}. Первоначальная редакція впервые&nbsp;— въ&nbsp;«Литературной газетѣ», 1847, № 33, 14 августа.</ref> | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = de | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = {{lang|de|[[:de:Seliger Tod|Seliger Tod («Gestorben war ich…»)]]}} | ПЕРЕВОДЧИК = [[Михаил Ларионович Михайлов|М.&nbsp;Л.&nbsp;Михайловъ]] (1829—1865) | ИСТОЧНИК = {{Стихотворения М. Л. Михайлова, 1862|до=1|страницы={{РГБ|01003565889|113|103}}}} | ДРУГОЕ = | ВИКИПЕДИЯ = | НАВИГАЦИЯ = {{Стихотворения Михайлова, 1862 | РАЗДЕЛ = Изъ нѣмецкихъ поэтовъ. | ПРЕДЫДУЩИЙ = [[Печать с изображением головы Гомера (Шиллер; Михайлов)/ДО|Печать съ изображеніемъ головы Гомера]] | СЛЕДУЮЩИЙ = [[Пастушья песня (Уланд; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|Пастушья пѣсня]] }} }} {{poem-on|Блаженная смерть.}} {{Страница|М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 103.jpg|num=103|section=Блаженная смерть}} {{poem-off}} == Примѣчанія. == {{примечания}} {{PD-simple-translate}} [[Категория:Поэзия Людвига Уланда]] [[Категория:Немецкая поэзия, малые формы]] [[Категория:Переводы, выполненные Михаилом Ларионовичем Михайловым]] [[Категория:Литература 1862 года]] [[de:Seliger Tod]] [[fi:Autuas kuolo]] 5w16pxcc03mpu7pn9pphynz9jcs65z8 Блаженная смерть (Уланд; Михайлов)/Изд. 1958 (СО) 0 148387 4590768 4588383 2022-07-20T04:45:11Z Sergey kudryavtsev 265 Sergey kudryavtsev переименовал страницу [[Блаженная смерть (Уланд; Михайлов)]] в [[Блаженная смерть (Уланд; Михайлов)/Изд. 1958 (СО)]] wikitext text/x-wiki {{Отексте | КАЧЕСТВО = 100% | АВТОР = [[Людвиг Уланд]] (1787—1862) | НАЗВАНИЕ = Блаженная смерть | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = 1862<ref>В настоящей редакции впервые&nbsp;— в&nbsp;книге {{Стихотворения М. Л. Михайлова, 1862|до=0|страницы={{РГБ|01003565889|113|103}}}} Первоначальная редакция впервые&nbsp;— в&nbsp;«Литературной газете», 1847, № 33, 14 августа.</ref> | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = de | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = {{lang|de|[[:de:Seliger Tod|Seliger Tod («Gestorben war ich…»)]]}} | ПЕРЕВОДЧИК = [[Михаил Ларионович Михайлов|М.&nbsp;Л.&nbsp;Михайлов]] (1829—1865) | ИСТОЧНИК = {{Михайлов:Сочинения в 3 томах|том=1|страницы=241}} | ДРУГОЕ = | ВИКИПЕДИЯ = | НАВИГАЦИЯ = {{Стихотворения Михайлова, 1862 | РАЗДЕЛ = Из немецких поэтов | ПРЕДЫДУЩИЙ = [[Печать с изображением головы Гомера (Шиллер; Михайлов)|Печать с изображением головы Гомера]] | СЛЕДУЮЩИЙ = [[Пастушья песня (Уланд; Михайлов)|Пастушья песня]] }} }} {{poem-on|Блаженная смерть}}<poem> Я умер от неги Любви и счастья; Мне были могилой Объятья милой; {{№|5}}Меня воскресили Ее лобзанья; Я небо увидел В очах прекрасных. </poem>{{poem-off}} == Примечания == {{примечания}} {{PD-simple-translate}} [[Категория:Поэзия Людвига Уланда]] [[Категория:Немецкая поэзия, малые формы]] [[Категория:Переводы, выполненные Михаилом Ларионовичем Михайловым]] [[Категория:Литература 1862 года]] [[de:Seliger Tod]] [[fi:Autuas kuolo]] spa75lnwawq4uwca6vgj5pl2vzpaqer 4590774 4590768 2022-07-20T04:53:57Z Sergey kudryavtsev 265 wikitext text/x-wiki {{Отексте | КАЧЕСТВО = 100% | АВТОР = [[Людвиг Уланд]] (1787—1862) | НАЗВАНИЕ = Блаженная смерть | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = 1862<ref>В настоящей редакции впервые&nbsp;— в&nbsp;книге {{Стихотворения М. Л. Михайлова, 1862|до=0|страницы={{РГБ|01003565889|113|103}}}} Первоначальная редакция впервые&nbsp;— в&nbsp;«Литературной газете», 1847, № 33, 14 августа.</ref> | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = de | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = {{lang|de|[[:de:Seliger Tod|Seliger Tod («Gestorben war ich…»)]]}} | ПЕРЕВОДЧИК = [[Михаил Ларионович Михайлов|М.&nbsp;Л.&nbsp;Михайлов]] (1829—1865) | ИСТОЧНИК = {{Михайлов:Сочинения в 3 томах|том=1|страницы=241}} | ДРУГОЕ = | ВИКИПЕДИЯ = | НАВИГАЦИЯ = | ПРЕДЫДУЩИЙ = [[Печать с изображением головы Гомера (Шиллер; Михайлов)/Изд. 1958 (СО)|Печать с изображением головы Гомера]] | СЛЕДУЮЩИЙ = [[Пастушья песня (Уланд; Михайлов)/Изд. 1958 (СО)|Пастушья песня]] | ЛИЦЕНЗИЯ = PD-old }} {{poem-on|Блаженная смерть}}<poem> Я умер от неги Любви и счастья; Мне были могилой Объятья милой; {{№|5}}Меня воскресили Ее лобзанья; Я небо увидел В очах прекрасных. </poem>{{poem-off}} == Примечания == {{примечания}} [[Категория:Поэзия Людвига Уланда]] [[Категория:Немецкая поэзия, малые формы]] [[Категория:Переводы, выполненные Михаилом Ларионовичем Михайловым]] [[Категория:Литература 1958 года]] [[de:Seliger Tod]] [[fi:Autuas kuolo]] 7224q69uy17gsup1xix4p37q2yjtc6a 4590775 4590774 2022-07-20T04:56:21Z Sergey kudryavtsev 265 wikitext text/x-wiki {{Отексте | КАЧЕСТВО = 100% | АВТОР = [[Людвиг Уланд]] (1787—1862) | НАЗВАНИЕ = Блаженная смерть | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = 1862<ref>В настоящей редакции впервые&nbsp;— в&nbsp;книге {{Стихотворения М. Л. Михайлова, 1862|до=0|страницы={{РГБ|01003565889|113|103}}}} Первоначальная редакция впервые&nbsp;— в&nbsp;«Литературной газете», 1847, № 33, 14 августа.</ref> | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = de | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = {{lang|de|[[:de:Seliger Tod|Seliger Tod («Gestorben war ich…»)]]}} | ПЕРЕВОДЧИК = [[Михаил Ларионович Михайлов|М.&nbsp;Л.&nbsp;Михайлов]] (1829—1865) | ИСТОЧНИК = {{Михайлов:Сочинения в 3 томах|том=1|страницы=241}} | ДРУГОЕ = | ВИКИПЕДИЯ = | НАВИГАЦИЯ = | ПРЕДЫДУЩИЙ = [[Долг каждого (К целому вечно стремись, и, если не можешь стать целым — Шиллер; Михайлов)/Изд. 1958 (СО)|Долг каждого]] | СЛЕДУЮЩИЙ = [[Пастушья песня (Уланд; Михайлов)/Изд. 1958 (СО)|Пастушья песня]] | ЛИЦЕНЗИЯ = PD-old }} {{poem-on|Блаженная смерть}}<poem> Я умер от неги Любви и счастья; Мне были могилой Объятья милой; {{№|5}}Меня воскресили Ее лобзанья; Я небо увидел В очах прекрасных. </poem>{{poem-off}} == Примечания == {{примечания}} [[Категория:Поэзия Людвига Уланда]] [[Категория:Немецкая поэзия, малые формы]] [[Категория:Переводы, выполненные Михаилом Ларионовичем Михайловым]] [[Категория:Литература 1958 года]] [[de:Seliger Tod]] [[fi:Autuas kuolo]] ittrj5fxyyawphxp2venydtyjz3y4i6 Пастушья песня (Уланд; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО) 0 148388 4590458 4590060 2022-07-19T14:12:36Z Sergey kudryavtsev 265 Sergey kudryavtsev переименовал страницу [[Пастушья песня (Уланд; Михайлов)/ДО]] в [[Пастушья песня (Уланд; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)]] без оставления перенаправления wikitext text/x-wiki {{Отексте | КАЧЕСТВО = 100% | АВТОР = [[Людвиг Уланд|Людвигъ Уландъ]] (1787—1862) | НАЗВАНИЕ = Пастушья пѣсня | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = 1859<ref>Впервые&nbsp;— въ&nbsp;книгѣ {{книга|заглавие=Сборникъ литературныхъ статей, посвященныхъ русскими писателями памяти покойного книгопродавца-издателя Александра Филипповича Смирдина|место=СПб.|издательство=|год=1859|том=VI|страницы=123}}; затѣмъ&nbsp;— въ {{Стихотворения М. Л. Михайлова, 1862|до=1|страницы={{РГБ|01003565889|113|103—104}}}}.</ref> | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = de | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = [[:de:Des Hirten Winterlied|Des Hirten Winterlied («O Winter, schlimmer Winter!..»)]] | ПЕРЕВОДЧИК = [[Михаил Ларионович Михайлов|М.&nbsp;Л.&nbsp;Михайловъ]] (1829—1865) | ИСТОЧНИК = {{Стихотворения М. Л. Михайлова, 1862|до=1|страницы={{РГБ|01003565889|113|103—104}}}}. | ДРУГОЕ = | ВИКИПЕДИЯ = | НАВИГАЦИЯ = {{Стихотворения Михайлова, 1862 | РАЗДЕЛ = Изъ нѣмецкихъ поэтовъ. | ПРЕДЫДУЩИЙ = [[Блаженная смерть (Уланд; Михайлов)/ДО|Блаженная смерть]] | СЛЕДУЮЩИЙ = [[Развалины (Уланд; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|Развалины]] }} }} {{poem-on|Пастушья пѣсня.}} {{Страница|М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 103.jpg|num=103|section=Пастушья песня}} {{Страница|М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 104.jpg|num=104|section=Пастушья песня}} {{poem-off}} == Примѣчанія. == {{примечания}} {{PD-simple-translate}} [[Категория:Поэзия Людвига Уланда]] [[Категория:Немецкая поэзия, малые формы]] [[Категория:Переводы, выполненные Михаилом Ларионовичем Михайловым]] [[Категория:Литература 1859 года]] [[de:Des Hirten Winterlied]] ep88bl6mynuslljdwhzkffw6m2jk7va 4590466 4590458 2022-07-19T14:18:16Z Sergey kudryavtsev 265 wikitext text/x-wiki {{Отексте | КАЧЕСТВО = 100% | АВТОР = [[Людвиг Уланд|Людвигъ Уландъ]] (1787—1862) | НАЗВАНИЕ = Пастушья пѣсня | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = 1859<ref>Впервые&nbsp;— въ&nbsp;книгѣ {{книга|заглавие=Сборникъ литературныхъ статей, посвященныхъ русскими писателями памяти покойного книгопродавца-издателя Александра Филипповича Смирдина|место=СПб.|издательство=|год=1859|том=VI|страницы=123}}; затѣмъ&nbsp;— въ {{Стихотворения М. Л. Михайлова, 1862|до=1|страницы={{РГБ|01003565889|113|103—104}}}}.</ref> | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = de | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = [[:de:Des Hirten Winterlied|Des Hirten Winterlied («O Winter, schlimmer Winter!..»)]] | ПЕРЕВОДЧИК = [[Михаил Ларионович Михайлов|М.&nbsp;Л.&nbsp;Михайловъ]] (1829—1865) | ИСТОЧНИК = {{Стихотворения М. Л. Михайлова, 1862|до=1|страницы={{РГБ|01003565889|113|103—104}}}} | ДРУГОЕ = | ВИКИПЕДИЯ = | НАВИГАЦИЯ = {{Стихотворения Михайлова, 1862 | РАЗДЕЛ = Изъ нѣмецкихъ поэтовъ. | ПРЕДЫДУЩИЙ = [[Блаженная смерть (Уланд; Михайлов)/ДО|Блаженная смерть]] | СЛЕДУЮЩИЙ = [[Развалины (Уланд; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|Развалины]] }} }} {{poem-on|Пастушья пѣсня.}} {{Страница|М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 103.jpg|num=103|section=Пастушья песня}} {{Страница|М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 104.jpg|num=104|section=Пастушья песня}} {{poem-off}} == Примѣчанія. == {{примечания}} {{PD-simple-translate}} [[Категория:Поэзия Людвига Уланда]] [[Категория:Немецкая поэзия, малые формы]] [[Категория:Переводы, выполненные Михаилом Ларионовичем Михайловым]] [[Категория:Литература 1859 года]] [[de:Des Hirten Winterlied]] qjrbbkjve0fqswwiqr94e16nmtteu94 4590763 4590466 2022-07-20T04:41:34Z Sergey kudryavtsev 265 wikitext text/x-wiki {{Отексте | КАЧЕСТВО = 100% | АВТОР = [[Людвиг Уланд|Людвигъ Уландъ]] (1787—1862) | НАЗВАНИЕ = Пастушья пѣсня | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = 1859<ref>Впервые&nbsp;— въ&nbsp;книгѣ {{книга|заглавие=Сборникъ литературныхъ статей, посвященныхъ русскими писателями памяти покойного книгопродавца-издателя Александра Филипповича Смирдина|место=СПб.|издательство=|год=1859|том=VI|страницы=123}}; затѣмъ&nbsp;— въ {{Стихотворения М. Л. Михайлова, 1862|до=1|страницы={{РГБ|01003565889|113|103—104}}}}</ref> | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = de | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = [[:de:Des Hirten Winterlied|Des Hirten Winterlied («O Winter, schlimmer Winter!..»)]] | ПЕРЕВОДЧИК = [[Михаил Ларионович Михайлов|М.&nbsp;Л.&nbsp;Михайловъ]] (1829—1865) | ИСТОЧНИК = {{Стихотворения М. Л. Михайлова, 1862|до=1|страницы={{РГБ|01003565889|113|103—104}}}} | ДРУГОЕ = | ВИКИПЕДИЯ = | НАВИГАЦИЯ = {{Стихотворения Михайлова, 1862 | РАЗДЕЛ = Изъ нѣмецкихъ поэтовъ. | ПРЕДЫДУЩИЙ = [[Блаженная смерть (Уланд; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|Блаженная смерть]] | СЛЕДУЮЩИЙ = [[Развалины (Уланд; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|Развалины]] }} }} {{poem-on|Пастушья пѣсня.}} {{Страница|М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 103.jpg|num=103|section=Пастушья песня}} {{Страница|М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 104.jpg|num=104|section=Пастушья песня}} {{poem-off}} == Примѣчанія. == {{примечания}} {{PD-simple-translate}} [[Категория:Поэзия Людвига Уланда]] [[Категория:Немецкая поэзия, малые формы]] [[Категория:Переводы, выполненные Михаилом Ларионовичем Михайловым]] [[Категория:Литература 1859 года]] [[de:Des Hirten Winterlied]] 4nk8zsqxl9dg1p3j32nl4ai9jguxwpf Пастушья песня (Уланд; Михайлов)/Изд. 1958 (СО) 0 148389 4590464 4588384 2022-07-19T14:16:20Z Sergey kudryavtsev 265 Sergey kudryavtsev переименовал страницу [[Пастушья песня (Уланд; Михайлов)]] в [[Пастушья песня (Уланд; Михайлов)/Изд. 1958 (СО)]] wikitext text/x-wiki {{Отексте | КАЧЕСТВО = 100% | АВТОР = [[Людвиг Уланд]] (1787—1862) | НАЗВАНИЕ = Пастушья песня | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = 1859<ref>Впервые&nbsp;— в&nbsp;книге {{книга|заглавие=Сборник литературных статей, посвященных русскими писателями памяти покойного книгопродавца-издателя Александра Филипповича Смирдина|место=СПб.|издательство=|год=1859|том=VI|страницы=123}}; затем&nbsp;— в {{Стихотворения М. Л. Михайлова, 1862|до=0|страницы={{РГБ|01003565889|113|103—104}}}}</ref> | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = de | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = [[:de:Des Hirten Winterlied|Des Hirten Winterlied («O Winter, schlimmer Winter!..»)]] | ПЕРЕВОДЧИК = [[Михаил Ларионович Михайлов|М.&nbsp;Л.&nbsp;Михайлов]] (1829—1865) | ИСТОЧНИК = {{Михайлов:Сочинения в 3 томах|том=1|страницы=241—242}} | ДРУГОЕ = | ВИКИПЕДИЯ = | НАВИГАЦИЯ = {{Стихотворения Михайлова, 1862 | РАЗДЕЛ = Из немецких поэтов | ПРЕДЫДУЩИЙ = [[Блаженная смерть (Уланд; Михайлов)|Блаженная смерть]] | СЛЕДУЮЩИЙ = [[Развалины (Уланд; Михайлов)|Развалины]] }} }} {{poem-on|Пастушья песня}}<poem> Зима, зима лихая! Как мал и тесен свет! Ни в хатах, ни в долинах&nbsp;— Нигде простору нет! {{№|5}}Иду ли мимо дома, Где милая живет,&nbsp;— Ее не видно: окна Покрыл узорный лед. Прижму ли к сердцу руки {{№|10}}И перейду порог&nbsp;— Она сидит, не взглянет: Отец суров и строг. О лето золотое! Широк с тобою свет! {{№|15}}На верх ли гор взберешься&nbsp;— Ограды взору нет. Когда с зеленой выси Мне милая видна, Зову&nbsp;— и зов мой слышит {{№|20}}Вдали она одна. Когда сидим целуясь Мы на горах вдвоем, Мы никому не видны&nbsp;— И видим все кругом! </poem>{{poem-off}} == Примечания == {{примечания}} {{PD-simple-translate}} [[Категория:Поэзия Людвига Уланда]] [[Категория:Немецкая поэзия, малые формы]] [[Категория:Переводы, выполненные Михаилом Ларионовичем Михайловым]] [[Категория:Литература 1859 года]] [[de:Des Hirten Winterlied]] hzmfmygxksgac766z5jq8xzp2hnqmom 4590468 4590464 2022-07-19T14:22:24Z Sergey kudryavtsev 265 wikitext text/x-wiki {{Отексте | КАЧЕСТВО = 100% | АВТОР = [[Людвиг Уланд]] (1787—1862) | НАЗВАНИЕ = Пастушья песня | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = 1859<ref>Впервые&nbsp;— в&nbsp;книге {{книга|заглавие=Сборник литературных статей, посвященных русскими писателями памяти покойного книгопродавца-издателя Александра Филипповича Смирдина|место=СПб.|издательство=|год=1859|том=VI|страницы=123}}; затем&nbsp;— в {{Стихотворения М. Л. Михайлова, 1862|до=0|страницы={{РГБ|01003565889|113|103—104}}}}</ref> | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = de | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = [[:de:Des Hirten Winterlied|Des Hirten Winterlied («O Winter, schlimmer Winter!..»)]] | ПЕРЕВОДЧИК = [[Михаил Ларионович Михайлов|М.&nbsp;Л.&nbsp;Михайлов]] (1829—1865) | ИСТОЧНИК = {{Михайлов:Сочинения в 3 томах|том=1|страницы=241—242}} | ДРУГОЕ = | ПРЕДЫДУЩИЙ = [[Блаженная смерть (Уланд; Михайлов)/Изд. 1958 (СО)|Блаженная смерть]] | СЛЕДУЮЩИЙ = [[Развалины (Уланд; Михайлов)/Изд. 1958 (СО)|Развалины]] |ЛИЦЕНЗИЯ=PD-old }} {{poem-on|Пастушья песня}}<poem> Зима, зима лихая! Как мал и тесен свет! Ни в хатах, ни в долинах&nbsp;— Нигде простору нет! {{№|5}}Иду ли мимо дома, Где милая живет,&nbsp;— Ее не видно: окна Покрыл узорный лед. Прижму ли к сердцу руки {{№|10}}И перейду порог&nbsp;— Она сидит, не взглянет: Отец суров и строг. О лето золотое! Широк с тобою свет! {{№|15}}На верх ли гор взберешься&nbsp;— Ограды взору нет. Когда с зеленой выси Мне милая видна, Зову&nbsp;— и зов мой слышит {{№|20}}Вдали она одна. Когда сидим целуясь Мы на горах вдвоем, Мы никому не видны&nbsp;— И видим все кругом! </poem>{{poem-off}} == Примечания == {{примечания}} [[Категория:Поэзия Людвига Уланда]] [[Категория:Немецкая поэзия, малые формы]] [[Категория:Переводы, выполненные Михаилом Ларионовичем Михайловым]] [[Категория:Литература 1958 года]] [[de:Des Hirten Winterlied]] pnp8s1d7wensxhpwa25dquppwz9lpoz Развалины (Уланд; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО) 0 148390 4590459 4590095 2022-07-19T14:12:58Z Sergey kudryavtsev 265 wikitext text/x-wiki {{Отексте | КАЧЕСТВО = 100% | АВТОР = [[Людвиг Уланд|Людвигъ Уландъ]] (1787—1862) | НАЗВАНИЕ = Развалины | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = 1862<ref>Впервые&nbsp;— въ&nbsp;книгѣ {{Стихотворения М. Л. Михайлова, 1862|до=1|страницы={{РГБ|01003565889|115|105}}}}.</ref> | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = de | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = {{lang|de|[[:de:Die Ruinen (Uhland)|Die Ruinen («Wandrer! es ziemet dir wohl, in der Burg Ruinen zu schlummern…»)]]}} | ПЕРЕВОДЧИК = [[Михаил Ларионович Михайлов|М.&nbsp;Л.&nbsp;Михайловъ]] (1829—1865) | ИСТОЧНИК = {{Стихотворения М. Л. Михайлова, 1862|до=1|страницы={{РГБ|01003565889|115|105}}}} | ДРУГОЕ = | ВИКИПЕДИЯ = | НАВИГАЦИЯ = {{Стихотворения Михайлова, 1862 | РАЗДЕЛ = Изъ нѣмецкихъ поэтовъ. | ПРЕДЫДУЩИЙ = [[Пастушья песня (Уланд; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|Пастушья пѣсня]] | СЛЕДУЮЩИЙ = [[Король на башне (Уланд; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|Король на башнѣ]] }} | НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ = Развалины }} {{poem-on|Развалины.}} {{Страница|М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 105.jpg|num=105|section=Развалины}} {{poem-off}} == Примѣчанія. == {{примечания}} {{PD-simple-translate}} [[Категория:Поэзия Людвига Уланда]] [[Категория:Немецкая поэзия, малые формы]] [[Категория:Переводы, выполненные Михаилом Ларионовичем Михайловым]] [[Категория:Литература 1862 года]] [[de:Die Ruinen (Uhland)]] 7j2j9ryx2yudkzp1bp4beuo7vlt9p42 Весенний покой (Уланд; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО) 0 148411 4590412 4588988 2022-07-19T12:28:30Z Sergey kudryavtsev 265 wikitext text/x-wiki {{Отексте | КАЧЕСТВО = 100% | АВТОР = [[Людвиг Уланд|Людвигъ Уландъ]] (1787—1862) | НАЗВАНИЕ = Весенній покой | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = 1862<ref>Впервые&nbsp;— въ&nbsp;книгѣ {{Стихотворения М. Л. Михайлова, 1862|до=1|страницы={{РГБ|01003565889|116|106}}}}</ref> | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = de | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = {{lang|de|[[:de:Frühlingslieder|Frühlingslieder, 4. Frühlingsruhe («O legt mich nicht in’s dunkle Grab…»)]]}} | ПЕРЕВОДЧИК = [[Михаил Ларионович Михайлов|М.&nbsp;Л.&nbsp;Михайловъ]] (1829—1865) | ИСТОЧНИК = {{Стихотворения М. Л. Михайлова, 1862|до=1|страницы={{РГБ|01003565889|116|106}}}} | ДРУГОЕ = | ВИКИПЕДИЯ = | НАВИГАЦИЯ = {{Стихотворения Михайлова, 1862 | РАЗДЕЛ = Изъ нѣмецкихъ поэтовъ. | ПРЕДЫДУЩИЙ = [[Мать и дитя (Уланд; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|Мать и дитя]] | СЛЕДУЮЩИЙ = [[Прощанье (Уланд; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|Прощанье]] }} |ЛИЦЕНЗИЯ=PD-old |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= }} {{poem-on|Весенній покой.}} {{Страница|М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 106.jpg|num=106|section=Весенний покой}} {{poem-off}} == Примѣчанія. == {{Альтернативные переводы/de/Frühlingsruhe}} {{примечания}} [[Категория:Поэзия Людвига Уланда]] [[Категория:Немецкая поэзия, малые формы]] [[Категория:Переводы, выполненные Михаилом Ларионовичем Михайловым]] [[Категория:Литература 1862 года]] [[Категория:Восьмистишия]] [[de:Frühlingslieder]] 076xcz59ig0jt5n48jby5xzrszldp8e Прощанье (Уланд; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО) 0 148414 4590411 4588908 2022-07-19T12:28:06Z Sergey kudryavtsev 265 Sergey kudryavtsev переименовал страницу [[Прощанье (Уланд; Михайлов)/ДО]] в [[Прощанье (Уланд; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)]] без оставления перенаправления wikitext text/x-wiki {{Отексте | КАЧЕСТВО = 100% | АВТОР = [[Людвиг Уланд|Людвигъ Уландъ]] (1787—1862) | НАЗВАНИЕ = Прощанье | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = | СОДЕРЖАНИЕ = | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = 1862<ref>Впервые&nbsp;— въ&nbsp;книгѣ {{Стихотворения М. Л. Михайлова, 1862|до=1|страницы={{РГБ|01003565889|117|107}}}}</ref> | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = de | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = {{lang|de|[[:de:Wanderlieder (Ludwig Uhland)|Wanderlieder, 1. Lebewohl («Lebe wohl, lebe wohl, mein Lieb!..»)]]}} | ПЕРЕВОДЧИК = [[Михаил Ларионович Михайлов|М.&nbsp;Л.&nbsp;Михайловъ]] (1829—1865) | ИСТОЧНИК = {{Стихотворения М. Л. Михайлова, 1862|до=1|страницы={{РГБ|01003565889|117|107}}}} | ДРУГОЕ = | ВИКИПЕДИЯ = | НАВИГАЦИЯ = {{Стихотворения Михайлова, 1862 | РАЗДЕЛ = Изъ нѣмецкихъ поэтовъ. | ПРЕДЫДУЩИЙ = [[Весенний покой (Уланд; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|Весенній покой]] | СЛЕДУЮЩИЙ = [[Серенада близ Везувия (Копиш; Михайлов)/ДО|Серенада близъ Везувія]] }} | НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ = Прощание }} {{poem-on|Прощанье.}} {{Страница|М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 107.jpg|num=107|section=Прощанье}} {{poem-off}} == Примѣчанія. == {{примечания}} {{PD-simple-translate}} [[Категория:Поэзия Людвига Уланда]] [[Категория:Немецкая поэзия, малые формы]] [[Категория:Переводы, выполненные Михаилом Ларионовичем Михайловым]] [[Категория:Литература 1862 года]] [[de:Wanderlieder (Ludwig Uhland)]] i204gftxi9yb7yqxtjvr4tvdfl4nzdl 4590432 4590411 2022-07-19T13:16:28Z Sergey kudryavtsev 265 wikitext text/x-wiki {{Отексте | КАЧЕСТВО = 100% | АВТОР = [[Людвиг Уланд|Людвигъ Уландъ]] (1787—1862) | НАЗВАНИЕ = Прощанье | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = | СОДЕРЖАНИЕ = | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = 1862<ref>Впервые&nbsp;— въ&nbsp;книгѣ {{Стихотворения М. Л. Михайлова, 1862|до=1|страницы={{РГБ|01003565889|117|107}}}}</ref> | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = de | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = {{lang|de|[[:de:Wanderlieder (Ludwig Uhland)|Wanderlieder, 1. Lebewohl («Lebe wohl, lebe wohl, mein Lieb!..»)]]}} | ПЕРЕВОДЧИК = [[Михаил Ларионович Михайлов|М.&nbsp;Л.&nbsp;Михайловъ]] (1829—1865) | ИСТОЧНИК = {{Стихотворения М. Л. Михайлова, 1862|до=1|страницы={{РГБ|01003565889|117|107}}}} | ДРУГОЕ = | ВИКИПЕДИЯ = | НАВИГАЦИЯ = {{Стихотворения Михайлова, 1862 | РАЗДЕЛ = Изъ нѣмецкихъ поэтовъ. | ПРЕДЫДУЩИЙ = [[Весенний покой (Уланд; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|Весенній покой]] | СЛЕДУЮЩИЙ = [[Серенада близ Везувия (Копиш; Михайлов)/ДО|Серенада близъ Везувія]] }} | НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ = Прощание | ЛИЦЕНЗИЯ = PD-old }} {{poem-on|Прощанье.}} {{Страница|М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 107.jpg|num=107|section=Прощанье}} {{poem-off}} == Примѣчанія. == {{примечания}} [[Категория:Поэзия Людвига Уланда]] [[Категория:Немецкая поэзия, малые формы]] [[Категория:Переводы, выполненные Михаилом Ларионовичем Михайловым]] [[Категория:Литература 1862 года]] [[de:Wanderlieder (Ludwig Uhland)]] bb8ngf36wnfkmky26uabk5yt0ws66k9 Прощанье (Уланд; Михайлов)/Изд. 1958 (СО) 0 148415 4590417 4588588 2022-07-19T12:31:28Z Sergey kudryavtsev 265 Sergey kudryavtsev переименовал страницу [[Прощанье (Уланд; Михайлов)]] в [[Прощанье (Уланд; Михайлов)/Изд. 1958 (СО)]] wikitext text/x-wiki {{Отексте | КАЧЕСТВО = 100% | АВТОР = [[Людвиг Уланд]] (1787—1862) | НАЗВАНИЕ = Прощанье | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = 1862<ref>Впервые&nbsp;— в&nbsp;книге {{Стихотворения М. Л. Михайлова, 1862|до=0|страницы={{РГБ|01003565889|117|107}}}}</ref> | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = de | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = {{lang|de|[[:de:Wanderlieder (Ludwig Uhland)|Wanderlieder, 1. Lebewohl («Lebe wohl, lebe wohl, mein Lieb!..»)]]}} | ПЕРЕВОДЧИК = [[Михаил Ларионович Михайлов|М.&nbsp;Л.&nbsp;Михайлов]] (1829—1865) | ИСТОЧНИК = {{Михайлов:Сочинения в 3 томах|том=1|страницы=243}} | ДРУГОЕ = | ВИКИПЕДИЯ = | НАВИГАЦИЯ = {{Стихотворения Михайлова, 1862 | РАЗДЕЛ = Из немецких поэтов | ПРЕДЫДУЩИЙ = [[Весенний покой (Уланд; Михайлов)|Весенний покой]] | СЛЕДУЮЩИЙ = [[Серенада близ Везувия (Копиш; Михайлов)|Серенада близ Везувия]] }} | НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ = Прощание }} {{poem-on|Прощанье}}<poem> Так прощай, моя радость, прощай! Дождались мы с тобой расставанья. Поцелуй же меня, приласкай! Уж другого не будет свиданья. {{№|5}}На прощаньи нарви мне цветов! Все на яблоне ветки белеют. Не увижу на ней я плодов: Без меня они летом созреют. </poem>{{poem-off}} == Примечания == {{примечания}} {{PD-simple-translate}} [[Категория:Поэзия Людвига Уланда]] [[Категория:Немецкая поэзия, малые формы]] [[Категория:Переводы, выполненные Михаилом Ларионовичем Михайловым]] [[Категория:Литература 1862 года]] [[de:Wanderlieder (Ludwig Uhland)]] ne9soc6a6xhiunfhu6olb2m7kfcks6z 4590424 4590417 2022-07-19T12:40:01Z Sergey kudryavtsev 265 wikitext text/x-wiki {{Отексте | КАЧЕСТВО = 100% | АВТОР = [[Людвиг Уланд]] (1787—1862) | НАЗВАНИЕ = Прощанье | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = 1862<ref>Впервые&nbsp;— в&nbsp;книге {{Стихотворения М. Л. Михайлова, 1862|до=0|страницы={{РГБ|01003565889|117|107}}}}</ref> | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = de | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = {{lang|de|[[:de:Wanderlieder (Ludwig Uhland)|Wanderlieder, 1. Lebewohl («Lebe wohl, lebe wohl, mein Lieb!..»)]]}} | ПЕРЕВОДЧИК = [[Михаил Ларионович Михайлов|М.&nbsp;Л.&nbsp;Михайлов]] (1829—1865) | ИСТОЧНИК = {{Михайлов:Сочинения в 3 томах|том=1|страницы=243}} | ДРУГОЕ = | ВИКИПЕДИЯ = | ПРЕДЫДУЩИЙ = [[Весенний покой (Уланд; Михайлов)/Изд. 1958 (СО)|Весенний покой]] | СЛЕДУЮЩИЙ = [[Серенада близ Везувия (Копиш; Михайлов)/Изд. 1958 (СО)|Серенада близ Везувия]] }} | НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ = Прощание }} {{poem-on|Прощанье}}<poem> Так прощай, моя радость, прощай! Дождались мы с тобой расставанья. Поцелуй же меня, приласкай! Уж другого не будет свиданья. {{№|5}}На прощаньи нарви мне цветов! Все на яблоне ветки белеют. Не увижу на ней я плодов: Без меня они летом созреют. </poem>{{poem-off}} == Примечания == {{примечания}} {{PD-simple-translate}} [[Категория:Поэзия Людвига Уланда]] [[Категория:Немецкая поэзия, малые формы]] [[Категория:Переводы, выполненные Михаилом Ларионовичем Михайловым]] [[Категория:Литература 1862 года]] [[de:Wanderlieder (Ludwig Uhland)]] i6bk25fasvtv7r2ih6ly7flhw69svd4 4590425 4590424 2022-07-19T12:40:11Z Sergey kudryavtsev 265 wikitext text/x-wiki {{Отексте | КАЧЕСТВО = 100% | АВТОР = [[Людвиг Уланд]] (1787—1862) | НАЗВАНИЕ = Прощанье | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = 1862<ref>Впервые&nbsp;— в&nbsp;книге {{Стихотворения М. Л. Михайлова, 1862|до=0|страницы={{РГБ|01003565889|117|107}}}}</ref> | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = de | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = {{lang|de|[[:de:Wanderlieder (Ludwig Uhland)|Wanderlieder, 1. Lebewohl («Lebe wohl, lebe wohl, mein Lieb!..»)]]}} | ПЕРЕВОДЧИК = [[Михаил Ларионович Михайлов|М.&nbsp;Л.&nbsp;Михайлов]] (1829—1865) | ИСТОЧНИК = {{Михайлов:Сочинения в 3 томах|том=1|страницы=243}} | ДРУГОЕ = | ВИКИПЕДИЯ = | ПРЕДЫДУЩИЙ = [[Весенний покой (Уланд; Михайлов)/Изд. 1958 (СО)|Весенний покой]] | СЛЕДУЮЩИЙ = [[Серенада близ Везувия (Копиш; Михайлов)/Изд. 1958 (СО)|Серенада близ Везувия]] | НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ = Прощание }} {{poem-on|Прощанье}}<poem> Так прощай, моя радость, прощай! Дождались мы с тобой расставанья. Поцелуй же меня, приласкай! Уж другого не будет свиданья. {{№|5}}На прощаньи нарви мне цветов! Все на яблоне ветки белеют. Не увижу на ней я плодов: Без меня они летом созреют. </poem>{{poem-off}} == Примечания == {{примечания}} {{PD-simple-translate}} [[Категория:Поэзия Людвига Уланда]] [[Категория:Немецкая поэзия, малые формы]] [[Категория:Переводы, выполненные Михаилом Ларионовичем Михайловым]] [[Категория:Литература 1862 года]] [[de:Wanderlieder (Ludwig Uhland)]] 0rch8qy91c82xap627is2emlx7cxpvl 4590426 4590425 2022-07-19T12:40:44Z Sergey kudryavtsev 265 wikitext text/x-wiki {{Отексте | КАЧЕСТВО = 100% | АВТОР = [[Людвиг Уланд]] (1787—1862) | НАЗВАНИЕ = Прощанье | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = 1862<ref>Впервые&nbsp;— в&nbsp;книге {{Стихотворения М. Л. Михайлова, 1862|до=0|страницы={{РГБ|01003565889|117|107}}}}</ref> | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = de | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = {{lang|de|[[:de:Wanderlieder (Ludwig Uhland)|Wanderlieder, 1. Lebewohl («Lebe wohl, lebe wohl, mein Lieb!..»)]]}} | ПЕРЕВОДЧИК = [[Михаил Ларионович Михайлов|М.&nbsp;Л.&nbsp;Михайлов]] (1829—1865) | ИСТОЧНИК = {{Михайлов:Сочинения в 3 томах|том=1|страницы=243}} | ДРУГОЕ = | ВИКИПЕДИЯ = | ПРЕДЫДУЩИЙ = [[Весенний покой (Уланд; Михайлов)/Изд. 1958 (СО)|Весенний покой]] | СЛЕДУЮЩИЙ = [[Серенада близ Везувия (Копиш; Михайлов)/Изд. 1958 (СО)|Серенада близ Везувия]] | НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ = Прощание }} {{poem-on|Прощанье}}<poem> Так прощай, моя радость, прощай! Дождались мы с тобой расставанья. Поцелуй же меня, приласкай! Уж другого не будет свиданья. {{№|5}}На прощаньи нарви мне цветов! Все на яблоне ветки белеют. Не увижу на ней я плодов: Без меня они летом созреют. </poem>{{poem-off}} == Примечания == {{примечания}} {{PD-simple-translate}} [[Категория:Поэзия Людвига Уланда]] [[Категория:Немецкая поэзия, малые формы]] [[Категория:Переводы, выполненные Михаилом Ларионовичем Михайловым]] [[Категория:Литература 1958 года]] [[de:Wanderlieder (Ludwig Uhland)]] kd2067ihuawydb9oyoj34xoiejqtnuz 4590427 4590426 2022-07-19T12:41:12Z Sergey kudryavtsev 265 wikitext text/x-wiki {{Отексте | КАЧЕСТВО = 100% | АВТОР = [[Людвиг Уланд]] (1787—1862) | НАЗВАНИЕ = Прощанье | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = 1862<ref>Впервые&nbsp;— в&nbsp;книге {{Стихотворения М. Л. Михайлова, 1862|до=0|страницы={{РГБ|01003565889|117|107}}}}</ref> | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = de | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = {{lang|de|[[:de:Wanderlieder (Ludwig Uhland)|Wanderlieder, 1. Lebewohl («Lebe wohl, lebe wohl, mein Lieb!..»)]]}} | ПЕРЕВОДЧИК = [[Михаил Ларионович Михайлов|М.&nbsp;Л.&nbsp;Михайлов]] (1829—1865) | ИСТОЧНИК = {{Михайлов:Сочинения в 3 томах|том=1|страницы=243}} | ДРУГОЕ = | ВИКИПЕДИЯ = | ПРЕДЫДУЩИЙ = [[Весенний покой (Уланд; Михайлов)/Изд. 1958 (СО)|Весенний покой]] | СЛЕДУЮЩИЙ = [[Серенада близ Везувия (Копиш; Михайлов)/Изд. 1958 (СО)|Серенада близ Везувия]] | НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ = Прощание | ЛИЦЕНЗИЯ = PD-old }} {{poem-on|Прощанье}}<poem> Так прощай, моя радость, прощай! Дождались мы с тобой расставанья. Поцелуй же меня, приласкай! Уж другого не будет свиданья. {{№|5}}На прощаньи нарви мне цветов! Все на яблоне ветки белеют. Не увижу на ней я плодов: Без меня они летом созреют. </poem>{{poem-off}} == Примечания == {{примечания}} [[Категория:Поэзия Людвига Уланда]] [[Категория:Немецкая поэзия, малые формы]] [[Категория:Переводы, выполненные Михаилом Ларионовичем Михайловым]] [[Категория:Литература 1958 года]] [[de:Wanderlieder (Ludwig Uhland)]] 2jxosi8twai1sqw6g0wtpurf5kon8ea 4590776 4590427 2022-07-20T04:57:44Z Sergey kudryavtsev 265 wikitext text/x-wiki {{Отексте | КАЧЕСТВО = 100% | АВТОР = [[Людвиг Уланд]] (1787—1862) | НАЗВАНИЕ = Прощанье | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = 1862<ref>Впервые&nbsp;— в&nbsp;книге {{Стихотворения М. Л. Михайлова, 1862|до=0|страницы={{РГБ|01003565889|117|107}}}}</ref> | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = de | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = {{lang|de|[[:de:Wanderlieder (Ludwig Uhland)|Wanderlieder, 1. Lebewohl («Lebe wohl, lebe wohl, mein Lieb!..»)]]}} | ПЕРЕВОДЧИК = [[Михаил Ларионович Михайлов|М.&nbsp;Л.&nbsp;Михайлов]] (1829—1865) | ИСТОЧНИК = {{Михайлов:Сочинения в 3 томах|том=1|страницы=243}} | ДРУГОЕ = | ВИКИПЕДИЯ = | ПРЕДЫДУЩИЙ = [[Весенний покой (Уланд; Михайлов)/Изд. 1958 (СО)|Весенний покой]] | СЛЕДУЮЩИЙ = [[Горный пастух (Уланд; Михайлов)/Изд. 1958 (СО)|Горный пастух]] | НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ = Прощание | ЛИЦЕНЗИЯ = PD-old }} {{poem-on|Прощанье}}<poem> Так прощай, моя радость, прощай! Дождались мы с тобой расставанья. Поцелуй же меня, приласкай! Уж другого не будет свиданья. {{№|5}}На прощаньи нарви мне цветов! Все на яблоне ветки белеют. Не увижу на ней я плодов: Без меня они летом созреют. </poem>{{poem-off}} == Примечания == {{примечания}} [[Категория:Поэзия Людвига Уланда]] [[Категория:Немецкая поэзия, малые формы]] [[Категория:Переводы, выполненные Михаилом Ларионовичем Михайловым]] [[Категория:Литература 1958 года]] [[de:Wanderlieder (Ludwig Uhland)]] hsyoy5r2sgh4gq3cwtc64hq5sxf3wje Гаральд (Уланд) 0 158029 4590404 3777340 2022-07-19T12:14:23Z Sergey kudryavtsev 265 Удалено перенаправление на [[Гаральд (Уланд; Жуковский)]] wikitext text/x-wiki '''Гаральд''' — стихотворение [[Людвиг Уланд|Людвига Уланда]]: * {{langi|de|[[:de:Harald (Uhland)|Harald («Vor seinem Heergefolge ritt…»)]]}} — оригинал на немецком языке, 1811, опубл. в 1813 * [[Гаральд (Уланд; Жуковский)|Гаральд («Перед дружиной на коне…»)]] {{перевод|Василий Андреевич Жуковский|В.&nbsp;А.&nbsp;Жуковского|1816}} * [[Гаральд (Уланд; Цертелев)|Гаральд («Гаральд дремучим лесом едет…»)]] {{перевод|Дмитрий Николаевич Цертелев|Д.&nbsp;Н.&nbsp;Цертелева|опубл. в 1875}} {{неоднозначность|тип=перевод}} nl33yqhh0xsfrmeou8enhmlwtsih1cr Михаил Васильевич Авдеев 0 170066 4590484 4580575 2022-07-19T15:09:29Z Kuzzim 88136 /* Другая проза */ wikitext text/x-wiki {{Обавторе |ФАМИЛИЯ=Авдеев |ИМЕНА=Михаил Васильевич |ВАРИАНТЫИМЁН= |ОПИСАНИЕ=русский беллетрист и критик |ДРУГОЕ= }} == Проза == ===Тамарин (трилогия)=== * [[Варенька (Авдеев)|Варенька]] (рассказ Ивана Васильевича) ''1849'' * [[Тетрадь из записок Тамарина (Авдеев)|Тетрадь из записок Тамарина]] ''1850'' * [[Иванов (Авдеев)|Иванов]] ''1851'' ===Другая проза=== * [[Ясные дни (Авдеев)|Ясные дни]], идиллия ''1850'' * [[Горы (Авдеев)|Горы]], рассказ ''1851'' * [[Нынешняя любовь (Авдеев)|Нынешняя любовь]], повесть ''1852'' * [[Поездка на кумыс (Авдеев)|Поездка на кумыс]], очерк ''1852'' * [[Огненный змей (Авдеев)|Огненный змей]], рассказ ''1853'' * [[Порядочный человек (Авдеев)|Порядочный человек]], повесть ''1855'' * [[Дорожные заметки (Авдеев)|Дорожные заметки]] (из поездки на Кавказ) ''1857'' * [[На дороге (Авдеев)|На дороге]], рассказ ''1857'' * [[Письма из-за границы (Авдеев)|Письма из-за границы]] ''1858'' * [[Подводный камень (Авдеев)|Подводный камень]], роман ''1860'' * [[Меж двух огней (Авдеев)|Меж двух огней]], роман в трёх частях ''1867'' * [[Магдалина (Авдеев)|Магдалина]] (из рассказов одного знакомого) ''1869'' ==Драматургия== * [[Мещанская семья (Авдеев)|Мещанская семья]], комедия в пяти действиях ''1869'' == Мемуары == * [[Записка Авдеева к Жемчужникову (Авдеев)|Записка Авдеева к Жемчужникову]] == Критика == * [[Между двух огней (Салтыков-Щедрин)|М. Е. Салтыков-Щедрин. Между двух огней]] * [[Мещанская семья (Салтыков-Щедрин)|М. Е. Салтыков-Щедрин. Мещанская семья]] {{Импорт текстов/az.lib.ru/Список неразобранных страниц автора|подкатегория=Михаил Васильевич Авдеев}} {{АП|ГОД=1876}} [[Категория:Писатели России]] [[Категория:Прозаики]] [[Категория:Критики]] [[Категория:Писатели на русском языке]] hpn2otnw4cg8h26sidolsjdi3q65k1w ЭСБЕ/Мари, Мэтью-Фонтейн 0 209550 4590790 3979261 2022-07-20T05:07:21Z Wlbw68 37914 категоризация wikitext text/x-wiki {{ЭСБЕ |КАЧЕСТВО=3 }} '''Мари''' (Matthew-Fontaine Maury, 1806—73) — американский моряк и физик, с 1825 г. поступил мичманом во флот Соединенных Штатов, в 1834 г. издал важную книгу «Navigation», в 1839 г. был разбит параличом, оставил флот и занялся научными изысканиями, будучи с 1842 г. директором Архива морских карт в Вашингтоне. С 1840 г. он стал издавать «Wind and current charts», потом «Sailing directions», в которых предложил всеми потом принятую новую линию судоходства на Ю. Резульгат дальнейших исследований его «Physical geography of the sea» (Нью-Йорк, 1855; 19 изд., 1883). Во время союзной войны он организовать береговую защиту у конфедератов. После войны он жил в Мексике, потом основал в Лондоне Минное училище и в 1868 г. вернулся на родину, где сделался профессором естественных наук в Virginia Military Institute в Лексингтоне. == См. также == {{ЭСБЕ/дубль|Мори, Мэтью-Фонтейн}} [[Категория:ЭСБЕ:Персоналии]] [[Категория:ЭСБЕ:Моряки]] [[Категория:ЭСБЕ:Физики]] [[Категория:Мэтью-Фонтейн Мори]] pumf9h1vkfdr3xhcylzsnzfmjmmi9q3 ЭСБЕ/Мори, Мэтью-Фонтейн 0 224916 4590789 3979262 2022-07-20T05:06:50Z Wlbw68 37914 категоризация wikitext text/x-wiki {{ЭСБЕ |КАЧЕСТВО=3 }} '''Мори''' (Matthew-Fontaine Maury) — знам. американский гидрограф (1807—73). В начале 1824 г. он начал свою деятельность мичманом во флоте [[../США|Сев.-Амер. Соед. Штатов]]. Во время своих первых плаваний он обратил внимание на изменения в атмосферном давлении с переменою кораблем места; сделанные по этому поводу наблюдения и выводы опубликовал в «American Journal of Arts and Sciences» за 1831 г. Затем, продолжая заниматься заинтересовавшим его вопросом, который в то время еще никем решительно не был поднят, М. в 1835 г. опубликовал свои первые «Sailing Directions». Через 4 года он напечатал (в «Southern literary Messenger») статью, где высказал первый мысль о возможности сократить время плавания судов от одного порта назначения до другого, пользуясь попутными ветрами и течениями. Вскоре он сломал себе ногу и потому был переведен на береговое место, начальником архива морских карт в Вашингтоне, к которому затем было присоединено гидрографическое управление и морская обсерватория. Это новое расширение его деятельности дало ему возможность проявить всю его громадную энергию и провести в жизнь уже давно занимавший его вопрос о морских кратчайших путях, творцом которых его и следует признать. Попутные ветры и течения влияют не только на продолжительность перехода, но и на величину необходимых для того расходов. Поэтому нужно было иметь материал относительно распределения и направления плаваний и ветров в океанах. Главная заслуга М. и заключается в том, что, еще не имея полного для решения вопроса материала, он сумел подметить и угадать результат будущих исследований, давших столь богатые плоды. Первые скудные данные, обработанные им для Северного Атлантического океана, дали, однако, возможность почти наполовину уменьшить время перехода для парусных судов из Нью-Йорка к экватору (вместо 40 сут. только 24 с.). Столь блестящий результат не замедлил снискать ему сторонников и сейчас увеличить число нужных наблюдений, которые он просил ему присылать взамен сообщения разработанных им путей судов. Затем Мори таким же образом разработал и многие другие пути, также сократив переходы, иногда более чем наполовину. В 1845 г. он, кроме «Sailing Directions», стал издавать первые «Charts of winds and currents», которые послужили прототипом для всех издаваемых теперь подобных пособий, необходимых для плавания в океанах, где почти всегда кратчайший по расстоянию путь далеко не быстрейший по времени. Работы М. возбудили интерес и вообще к физико-географич. исследованиям океанов, и первая «Физическая география моря», им написанная, была переведена на многие яз., в том числе и на русский. Следовательно, М. был также творцом «океанографии» и морской метеорологии, которые до него не существовали. Чтобы упорядочить и объединить это дело, по его настоянию в 1853 г. в Брюсселе собралась [[ЭСБЕ/Брюссельская морская конференция|первая международная морская метеорологическая конференция]], установившая однообразную систему наблюдений и их записи. Когда вспыхнула в Соединенных Штатах междоусобная война, М. подал в отставку и, перейдя на сторону Южных Штатов, заведовал береговой обороной. После войны он ездил в Центральную Америку и Европу и, возвратившись на родину, закончил жизнь частным человеком. {{ЭСБЕ/Автор|Ю. Ш.}} == См. также == {{ЭСБЕ/дубль|Мари, Мэтью-Фонтейн}} [[Категория:ЭСБЕ:Персоналии]] [[Категория:ЭСБЕ:Гидрографы]] [[Категория:Мэтью-Фонтейн Мори]] 26u7k0sqtytlmwamioji5ncvnjn42jd МЭСБЕ/Мори 0 273868 4590787 751011 2022-07-20T05:06:03Z Wlbw68 37914 категоризация wikitext text/x-wiki {{МЭСБЕ | ВИКИПЕДИЯ = | ПРЕДЫДУЩИЙ = Морзе | СЛЕДУЮЩИЙ = Мориер | СПИСОК = 57 | КАЧЕСТВО = 3 | ЭСБЕ = }} '''Мори,''' (Maury), Матью Фонтэнви, америк. моряк и физик, 1806—73, с 1812 — директор морской обсерватории в Вашингтоне. Труды по изучению физич. географии моря. «Wind and currents charts» (8-е издание 1859), «Physical geography of the sea» (19-е издание 1883). [[Категория:МЭСБЕ]] [[Категория:Мэтью-Фонтейн Мори]] 94o4ct0nco4mebex0emqguve80t420p Индекс:Стихотворения М. Л. Михайлова, 1862 106 381290 4590463 4158462 2022-07-19T14:15:28Z Sergey kudryavtsev 265 proofread-index text/x-wiki {{:MediaWiki:Proofreadpage_index_template |Type=book |wikidata_item= |Progress=C |Название=Стихотворения [[Михаил Ларионович Михайлов|М.&nbsp;Л.&nbsp;Михайлова]] |Автор= |Переводчик= |Редактор= |Иллюстратор= |Год=1862 |Издатель=Georg Stilke |Место=Берлин |Том= |Часть= |Издание= |Серия= |Источник= |school= |Ключ= |Изображение=[[Файл:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page P01.jpg|frameless|border]] |Страницы=;Передняя обложка, титульный лист :[[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page P01.jpg|-]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page P02.jpg|-]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page P03.jpg|-]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page P04.jpg|-]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page P05.jpg|-]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page P06.jpg|-]] ;Подражания восточному :[[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 001.jpg|1]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 002.jpg|2]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 003.jpg|3]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 004.jpg|4]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 005.jpg|5]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 006.jpg|6]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 007.jpg|7]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 008.jpg|8]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 009.jpg|9]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 010.jpg|10]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 011.jpg|11]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 012.jpg|12]] ;Из английских поэтов :[[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 013.jpg|13]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 014.jpg|14]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 015.jpg|15]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 016.jpg|16]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 017.jpg|17]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 018.jpg|18]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 019.jpg|19]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 020.jpg|20]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 021.jpg|21]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 022.jpg|22]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 023.jpg|23]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 024.jpg|24]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 025.jpg|25]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 026.jpg|26]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 027.jpg|27]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 028.jpg|28]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 029.jpg|29]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 030.jpg|30]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 031.jpg|31]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 032.jpg|32]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 033.jpg|33]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 034.jpg|34]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 035.jpg|35]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 036.jpg|36]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 037.jpg|37]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 038.jpg|38]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 039.jpg|39]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 040.jpg|40]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 041.jpg|41]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 042.jpg|42]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 043.jpg|43]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 044.jpg|44]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 045.jpg|45]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 046.jpg|46]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 047.jpg|47]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 048.jpg|48]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 049.jpg|49]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 050.jpg|50]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 051.jpg|51]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 052.jpg|52]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 053.jpg|53]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 054.jpg|54]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 055.jpg|55]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 056.jpg|56]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 057.jpg|57]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 058.jpg|58]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 059.jpg|59]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 060.jpg|60]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 061.jpg|61]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 062.jpg|62]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 063.jpg|63]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 064.jpg|64]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 065.jpg|65]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 066.jpg|66]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 067.jpg|67]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 068.jpg|68]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 069.jpg|69]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 070.jpg|70]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 071.jpg|71]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 072.jpg|72]] ;Из немецких поэтов :[[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 073.jpg|73]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 074.jpg|74]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 075.jpg|75]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 076.jpg|76]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 077.jpg|77]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 078.jpg|78]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 079.jpg|79]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 080.jpg|80]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 081.jpg|81]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 082.jpg|82]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 083.jpg|83]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 084.jpg|84]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 085.jpg|85]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 086.jpg|86]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 087.jpg|87]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 088.jpg|88]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 089.jpg|89]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 090.jpg|90]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 091.jpg|91]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 092.jpg|92]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 093.jpg|93]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 094.jpg|94]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 095.jpg|95]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 096.jpg|96]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 097.jpg|97]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 098.jpg|98]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 099.jpg|99]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 100.jpg|100]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 101.jpg|101]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 102.jpg|102]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 103.jpg|103]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 104.jpg|104]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 105.jpg|105]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 106.jpg|106]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 107.jpg|107]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 108.jpg|108]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 109.jpg|109]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 110.jpg|110]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 111.jpg|111]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 112.jpg|112]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 113.jpg|113]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 114.jpg|114]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 115.jpg|115]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 116.jpg|116]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 117.jpg|117]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 118.jpg|118]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 119.jpg|119]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 120.jpg|120]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 121.jpg|121]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 122.jpg|122]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 123.jpg|123]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 124.jpg|124]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 125.jpg|125]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 126.jpg|126]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 127.jpg|127]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 128.jpg|128]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 129.jpg|129]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 130.jpg|130]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 131.jpg|131]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 132.jpg|132]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 133.jpg|133]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 134.jpg|134]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 135.jpg|135]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 136.jpg|136]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 137.jpg|137]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 138.jpg|138]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 139.jpg|139]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 140.jpg|140]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 141.jpg|141]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 142.jpg|142]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 143.jpg|143]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 144.jpg|144]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 145.jpg|145]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 146.jpg|146]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 147.jpg|147]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 148.jpg|148]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 149.jpg|149]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 150.jpg|150]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 151.jpg|151]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 152.jpg|152]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 153.jpg|153]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 154.jpg|154]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 155.jpg|155]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 156.jpg|156]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 157.jpg|157]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 158.jpg|158]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 159.jpg|159]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 160.jpg|160]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 161.jpg|161]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 162.jpg|162]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 163.jpg|163]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 164.jpg|164]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 165.jpg|165]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 166.jpg|166]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 167.jpg|167]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 168.jpg|168]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 169.jpg|169]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 170.jpg|170]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 171.jpg|171]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 172.jpg|172]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 173.jpg|173]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 174.jpg|174]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 175.jpg|175]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 176.jpg|176]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 177.jpg|177]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 178.jpg|178]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 179.jpg|179]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 180.jpg|180]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 181.jpg|181]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 182.jpg|182]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 183.jpg|183]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 184.jpg|184]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 185.jpg|185]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 186.jpg|186]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 187.jpg|187]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 188.jpg|188]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 189.jpg|189]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 190.jpg|190]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 191.jpg|191]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 192.jpg|192]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 193.jpg|193]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 194.jpg|194]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 195.jpg|195]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 196.jpg|196]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 197.jpg|197]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 198.jpg|198]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 199.jpg|199]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 200.jpg|200]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 201.jpg|201]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 202.jpg|202]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 203.jpg|203]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 204.jpg|204]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 205.jpg|205]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 206.jpg|206]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 207.jpg|207]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 208.jpg|208]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 209.jpg|209]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 210.jpg|210]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 211.jpg|211]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 212.jpg|212]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 213.jpg|213]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 214.jpg|214]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 215.jpg|215]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 216.jpg|216]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 217.jpg|217]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 218.jpg|218]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 219.jpg|219]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 220.jpg|220]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 221.jpg|221]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 222.jpg|222]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 223.jpg|223]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 224.jpg|224]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 225.jpg|225]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 226.jpg|226]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 227.jpg|227]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 228.jpg|228]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 229.jpg|229]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 230.jpg|230]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 231.jpg|231]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 232.jpg|232]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 233.jpg|233]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 234.jpg|234]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 235.jpg|235]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 236.jpg|236]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 237.jpg|237]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 238.jpg|238]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 239.jpg|239]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 240.jpg|240]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 241.jpg|241]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 242.jpg|242]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 243.jpg|243]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 244.jpg|244]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 245.jpg|245]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 246.jpg|246]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 247.jpg|247]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 248.jpg|248]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 249.jpg|249]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 250.jpg|250]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 251.jpg|251]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 252.jpg|252]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 253.jpg|253]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 254.jpg|254]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 255.jpg|255]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 256.jpg|256]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 257.jpg|257]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 258.jpg|258]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 259.jpg|259]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 260.jpg|260]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 261.jpg|261]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 262.jpg|262]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 263.jpg|263]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 264.jpg|264]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 265.jpg|265]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 266.jpg|266]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 267.jpg|267]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 268.jpg|268]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 269.jpg|269]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 270.jpg|270]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 271.jpg|271]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 272.jpg|272]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 273.jpg|273]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 274.jpg|274]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 275.jpg|275]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 276.jpg|276]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 277.jpg|277]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 278.jpg|278]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 279.jpg|279]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 280.jpg|280]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 281.jpg|281]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 282.jpg|282]] ;С венгерского :[[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 283.jpg|283]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 284.jpg|284]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 285.jpg|285]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 286.jpg|286]] ;С малороссийского :[[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 287.jpg|287]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 288.jpg|288]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 289.jpg|289]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 290.jpg|290]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 291.jpg|291]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 292.jpg|292]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 293.jpg|293]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 294.jpg|294]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 295.jpg|295]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 296.jpg|296]] ;С польского :[[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 297.jpg|297]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 298.jpg|298]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 299.jpg|299]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 300.jpg|300]] ;Народные песни :[[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 301.jpg|301]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 302.jpg|302]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 303.jpg|303]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 304.jpg|304]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 305.jpg|305]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 306.jpg|306]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 307.jpg|307]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 308.jpg|308]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 309.jpg|309]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 310.jpg|310]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 311.jpg|311]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 312.jpg|312]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 313.jpg|313]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 314.jpg|314]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 315.jpg|315]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 316.jpg|316]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 317.jpg|317]] ;Оглавление :[[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 318.jpg|318]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 319.jpg|319]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 320.jpg|320]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 321.jpg|321]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 322.jpg|322]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 323.jpg|323]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 324.jpg|324]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 325.jpg|325]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 326.jpg|326]] ;Задняя обложка : [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 327.jpg|327]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 328.jpg|328]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 329.jpg|329]] [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 330.jpg|330]] [[Категория:Стихотворения М. Л. Михайлова, 1862|*Индекс]] |Тома= |Примечания= |Содержание={{Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 318.jpg}} {{Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 319.jpg}} {{Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 320.jpg}} {{Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 321.jpg}} {{Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 322.jpg}} {{Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 323.jpg}} {{Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 324.jpg}} {{Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 325.jpg}} {{Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 326.jpg}} |Header=<div class="oldspell verse"> <div align="center">— {{{PAGENUM}}} —</div> |Footer=<!-- --> </div> |Width= |Css= }} mnk2oucv06aoqg40sb3gs8qrdvwsrpl Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 321.jpg 104 381883 4590414 4590063 2022-07-19T12:29:15Z Sergey kudryavtsev 265 proofread-page text/x-wiki <noinclude><pagequality level="1" user="Sergey kudryavtsev" /><div class="oldspell"> <div align="center">— 321 —</div></noinclude>{| width=100% |-<noinclude> | &nbsp; || align=right | Стр.</noinclude> |- | [[Учёный работник (Ты дерево взрастил, но не вкусил плода — Шиллер; Михайлов)/ДО|Ученый работникъ]] || align=right | [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 100.jpg|100]] |- | [[Общая участь (Ненависть, распри меж нами; и мненья и чувства нас делят — Шиллер; Михайлов)/ДО|Общая участь]] || align=right | — |- | [[К музе (Шиллер; Михайлов)/ДО|Къ музѣ]] || align=right | — |- | [[Ключ (Шиллер; Михайлов)/ДО|Ключъ]] || align=right | — |- | [[Наше поколение (Шиллер; Михайлов)/ДО|Наше поколѣніе]] || align=right | — |- | [[Благо и величие (Шиллер; Михайлов)/ДО|Благо и величіе]] || align=right | [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 101.jpg|101]] |- | [[Великий миг (Шиллер; Михайлов)/ДО|Великій мигъ]] || align=right | — |- | {{Опечатка2|[[Натуралисты и трансцендентальные философы (Шиллер; Михайлов)/ДО|Натуралисты и трансцедентальные философы]]|[[Натуралисты и трансцендентальные философы (Шиллер; Михайлов)/ДО|Натуралисты и трансцендентальные философы]]}} || align=right | — |- | [[ Долг каждого (К целому вечно стремясь, ты не можешь быть целым — Шиллер; Михайлов)/ДО|Долгъ каждаго]] || align=right | — |- | [[Милость муз (Вместе с невеждой умрёт его слава; небесная муза — Шиллер; Михайлов)/ДО|Милость музъ]] || align=right | [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 102.jpg|102]] |- | [[Печать с изображением головы Гомера (Шиллер; Михайлов)/ДО|Печать съ изображеніемъ головы Гомера]] || align=right | — |- | colspan=2 align=center | {{razr|[[Людвиг Уланд|Уландъ]].}} |- | [[Блаженная смерть (Уланд; Михайлов)/ДО|Блаженная смерть]] || align=right | [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 103.jpg|103]] |- | [[Пастушья песня (Уланд; Михайлов)/ДО|Пастушья пѣсня]] || align=right | — |- | [[Развалины (Уланд; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|Развалины]] || align=right | [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 105.jpg|105]] |- | [[Король на башне (Уланд; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|Король на башнѣ]] || align=right | — |- | [[Мать и дитя (Уланд; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|Мать и дитя]] || align=right | [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 106.jpg|106]] |- | [[Весенний покой (Уланд; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|Весенній покой]] || align=right | — |- | [[Прощанье (Уланд; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|Прощанье]] || align=right | [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 107.jpg|107]] |- | colspan=2 align=center | {{razr|[[Август Копиш|Августъ Копишъ]].}} |- | [[Серенада близ Везувия (Копиш; Михайлов)/ДО|Серенада близъ Везувія]] || align=right | [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 108.jpg|108]] |- | [[История о Ное (Копиш; Михайлов)/ДО|Исторія о Ноѣ]] || align=right | [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 109.jpg|109]] |- | colspan=2 align=center | {{razr|[[Фридрих Рюккерт|Рюккертъ]].}} |- | [[Похороны (Рюккерт; Михайлов)/ДО|Похороны]] || align=right | [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 111.jpg|111]] |- | [[У дверей (Рюккерт; Михайлов)/ДО|У дверей]] || align=right | [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 112.jpg|112]] |- | colspan=2 align=center | {{razr|[[Йозеф фон Эйхендорф|Эйхендорфъ]].}} |- | [[Тоска по родине (Эйхендорф; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|Тоска по родинѣ]] || align=right | [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 113.jpg|113]] |- | colspan=2 align=center | {{razr|[[Карл Таннер|Карлъ Таннеръ]].}} |- | [[Говор волн (Таннер; Михайлов)/ДО|Говоръ волнъ]] || align=right | [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 114.jpg|114]] |- | colspan=2 align=center | {{razr|[[Адельберт фон Шамиссо|Шамиссо]].}} |- | [[На мельнице (Шамиссо; Михайлов)/ДО|На мельницѣ]] || align=right | [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 115.jpg|115]] |- | colspan=2 align=center | {{razr|[[Фердинанд Фрейлиграт|Фрейлигратъ]].}} |- | [[У гробовщика (Фрейлиграт; Михайлов)/ДО|У гробовщика]] || align=right | [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 120.jpg|120]] |- |}<noinclude><references/></div></noinclude> td66456bqh1t3l8xoa2yohr20rankqt 4590461 4590414 2022-07-19T14:14:00Z Sergey kudryavtsev 265 proofread-page text/x-wiki <noinclude><pagequality level="1" user="Sergey kudryavtsev" /><div class="oldspell"> <div align="center">— 321 —</div></noinclude>{| width=100% |-<noinclude> | &nbsp; || align=right | Стр.</noinclude> |- | [[Учёный работник (Ты дерево взрастил, но не вкусил плода — Шиллер; Михайлов)/ДО|Ученый работникъ]] || align=right | [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 100.jpg|100]] |- | [[Общая участь (Ненависть, распри меж нами; и мненья и чувства нас делят — Шиллер; Михайлов)/ДО|Общая участь]] || align=right | — |- | [[К музе (Шиллер; Михайлов)/ДО|Къ музѣ]] || align=right | — |- | [[Ключ (Шиллер; Михайлов)/ДО|Ключъ]] || align=right | — |- | [[Наше поколение (Шиллер; Михайлов)/ДО|Наше поколѣніе]] || align=right | — |- | [[Благо и величие (Шиллер; Михайлов)/ДО|Благо и величіе]] || align=right | [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 101.jpg|101]] |- | [[Великий миг (Шиллер; Михайлов)/ДО|Великій мигъ]] || align=right | — |- | {{Опечатка2|[[Натуралисты и трансцендентальные философы (Шиллер; Михайлов)/ДО|Натуралисты и трансцедентальные философы]]|[[Натуралисты и трансцендентальные философы (Шиллер; Михайлов)/ДО|Натуралисты и трансцендентальные философы]]}} || align=right | — |- | [[ Долг каждого (К целому вечно стремясь, ты не можешь быть целым — Шиллер; Михайлов)/ДО|Долгъ каждаго]] || align=right | — |- | [[Милость муз (Вместе с невеждой умрёт его слава; небесная муза — Шиллер; Михайлов)/ДО|Милость музъ]] || align=right | [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 102.jpg|102]] |- | [[Печать с изображением головы Гомера (Шиллер; Михайлов)/ДО|Печать съ изображеніемъ головы Гомера]] || align=right | — |- | colspan=2 align=center | {{razr|[[Людвиг Уланд|Уландъ]].}} |- | [[Блаженная смерть (Уланд; Михайлов)/ДО|Блаженная смерть]] || align=right | [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 103.jpg|103]] |- | [[Пастушья песня (Уланд; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|Пастушья пѣсня]] || align=right | — |- | [[Развалины (Уланд; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|Развалины]] || align=right | [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 105.jpg|105]] |- | [[Король на башне (Уланд; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|Король на башнѣ]] || align=right | — |- | [[Мать и дитя (Уланд; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|Мать и дитя]] || align=right | [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 106.jpg|106]] |- | [[Весенний покой (Уланд; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|Весенній покой]] || align=right | — |- | [[Прощанье (Уланд; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|Прощанье]] || align=right | [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 107.jpg|107]] |- | colspan=2 align=center | {{razr|[[Август Копиш|Августъ Копишъ]].}} |- | [[Серенада близ Везувия (Копиш; Михайлов)/ДО|Серенада близъ Везувія]] || align=right | [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 108.jpg|108]] |- | [[История о Ное (Копиш; Михайлов)/ДО|Исторія о Ноѣ]] || align=right | [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 109.jpg|109]] |- | colspan=2 align=center | {{razr|[[Фридрих Рюккерт|Рюккертъ]].}} |- | [[Похороны (Рюккерт; Михайлов)/ДО|Похороны]] || align=right | [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 111.jpg|111]] |- | [[У дверей (Рюккерт; Михайлов)/ДО|У дверей]] || align=right | [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 112.jpg|112]] |- | colspan=2 align=center | {{razr|[[Йозеф фон Эйхендорф|Эйхендорфъ]].}} |- | [[Тоска по родине (Эйхендорф; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|Тоска по родинѣ]] || align=right | [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 113.jpg|113]] |- | colspan=2 align=center | {{razr|[[Карл Таннер|Карлъ Таннеръ]].}} |- | [[Говор волн (Таннер; Михайлов)/ДО|Говоръ волнъ]] || align=right | [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 114.jpg|114]] |- | colspan=2 align=center | {{razr|[[Адельберт фон Шамиссо|Шамиссо]].}} |- | [[На мельнице (Шамиссо; Михайлов)/ДО|На мельницѣ]] || align=right | [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 115.jpg|115]] |- | colspan=2 align=center | {{razr|[[Фердинанд Фрейлиграт|Фрейлигратъ]].}} |- | [[У гробовщика (Фрейлиграт; Михайлов)/ДО|У гробовщика]] || align=right | [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 120.jpg|120]] |- |}<noinclude><references/></div></noinclude> ml11x323vrx9gy3zmz54bao2w07yl3b 4590765 4590461 2022-07-20T04:42:56Z Sergey kudryavtsev 265 proofread-page text/x-wiki <noinclude><pagequality level="1" user="Sergey kudryavtsev" /><div class="oldspell"> <div align="center">— 321 —</div></noinclude>{| width=100% |-<noinclude> | &nbsp; || align=right | Стр.</noinclude> |- | [[Учёный работник (Ты дерево взрастил, но не вкусил плода — Шиллер; Михайлов)/ДО|Ученый работникъ]] || align=right | [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 100.jpg|100]] |- | [[Общая участь (Ненависть, распри меж нами; и мненья и чувства нас делят — Шиллер; Михайлов)/ДО|Общая участь]] || align=right | — |- | [[К музе (Шиллер; Михайлов)/ДО|Къ музѣ]] || align=right | — |- | [[Ключ (Шиллер; Михайлов)/ДО|Ключъ]] || align=right | — |- | [[Наше поколение (Шиллер; Михайлов)/ДО|Наше поколѣніе]] || align=right | — |- | [[Благо и величие (Шиллер; Михайлов)/ДО|Благо и величіе]] || align=right | [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 101.jpg|101]] |- | [[Великий миг (Шиллер; Михайлов)/ДО|Великій мигъ]] || align=right | — |- | {{Опечатка2|[[Натуралисты и трансцендентальные философы (Шиллер; Михайлов)/ДО|Натуралисты и трансцедентальные философы]]|[[Натуралисты и трансцендентальные философы (Шиллер; Михайлов)/ДО|Натуралисты и трансцендентальные философы]]}} || align=right | — |- | [[ Долг каждого (К целому вечно стремясь, ты не можешь быть целым — Шиллер; Михайлов)/ДО|Долгъ каждаго]] || align=right | — |- | [[Милость муз (Вместе с невеждой умрёт его слава; небесная муза — Шиллер; Михайлов)/ДО|Милость музъ]] || align=right | [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 102.jpg|102]] |- | [[Печать с изображением головы Гомера (Шиллер; Михайлов)/ДО|Печать съ изображеніемъ головы Гомера]] || align=right | — |- | colspan=2 align=center | {{razr|[[Людвиг Уланд|Уландъ]].}} |- | [[Блаженная смерть (Уланд; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|Блаженная смерть]] || align=right | [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 103.jpg|103]] |- | [[Пастушья песня (Уланд; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|Пастушья пѣсня]] || align=right | — |- | [[Развалины (Уланд; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|Развалины]] || align=right | [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 105.jpg|105]] |- | [[Король на башне (Уланд; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|Король на башнѣ]] || align=right | — |- | [[Мать и дитя (Уланд; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|Мать и дитя]] || align=right | [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 106.jpg|106]] |- | [[Весенний покой (Уланд; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|Весенній покой]] || align=right | — |- | [[Прощанье (Уланд; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|Прощанье]] || align=right | [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 107.jpg|107]] |- | colspan=2 align=center | {{razr|[[Август Копиш|Августъ Копишъ]].}} |- | [[Серенада близ Везувия (Копиш; Михайлов)/ДО|Серенада близъ Везувія]] || align=right | [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 108.jpg|108]] |- | [[История о Ное (Копиш; Михайлов)/ДО|Исторія о Ноѣ]] || align=right | [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 109.jpg|109]] |- | colspan=2 align=center | {{razr|[[Фридрих Рюккерт|Рюккертъ]].}} |- | [[Похороны (Рюккерт; Михайлов)/ДО|Похороны]] || align=right | [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 111.jpg|111]] |- | [[У дверей (Рюккерт; Михайлов)/ДО|У дверей]] || align=right | [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 112.jpg|112]] |- | colspan=2 align=center | {{razr|[[Йозеф фон Эйхендорф|Эйхендорфъ]].}} |- | [[Тоска по родине (Эйхендорф; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|Тоска по родинѣ]] || align=right | [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 113.jpg|113]] |- | colspan=2 align=center | {{razr|[[Карл Таннер|Карлъ Таннеръ]].}} |- | [[Говор волн (Таннер; Михайлов)/ДО|Говоръ волнъ]] || align=right | [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 114.jpg|114]] |- | colspan=2 align=center | {{razr|[[Адельберт фон Шамиссо|Шамиссо]].}} |- | [[На мельнице (Шамиссо; Михайлов)/ДО|На мельницѣ]] || align=right | [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 115.jpg|115]] |- | colspan=2 align=center | {{razr|[[Фердинанд Фрейлиграт|Фрейлигратъ]].}} |- | [[У гробовщика (Фрейлиграт; Михайлов)/ДО|У гробовщика]] || align=right | [[Страница:М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 120.jpg|120]] |- |}<noinclude><references/></div></noinclude> g9beo1s8wbaqf6jkx8baqohkejrs9cp Серенада близ Везувия (Копиш; Михайлов)/ДО 0 382532 4590413 3770626 2022-07-19T12:28:47Z Sergey kudryavtsev 265 wikitext text/x-wiki {{Отексте | КАЧЕСТВО = 100% | АВТОР = [[Август Копиш|Августъ Копишъ]] (1799—1853) | НАЗВАНИЕ = Серенада близъ Везувія | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = | СОДЕРЖАНИЕ = | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = 1862<ref>Впервые(?)&nbsp;— въ&nbsp;книгѣ {{Стихотворения М. Л. Михайлова, 1862|до=1|страницы={{РГБ|01003565889|118|108—109}}}}.</ref> | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = de | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = {{lang|de|Ständchen am Vesuv («Unruhige du, du rufst mir „ruhe!“ zu…»)}} | ПЕРЕВОДЧИК = [[Михаил Ларионович Михайлов|М.&nbsp;Л.&nbsp;Михайловъ]] (1829—1865) | ИСТОЧНИК = {{Стихотворения М. Л. Михайлова, 1862|до=1|страницы={{РГБ|01003565889|118|108—109}}}}. | ДРУГОЕ = | ВИКИПЕДИЯ = |НАВИГАЦИЯ={{Стихотворения Михайлова, 1862 | РАЗДЕЛ = Изъ нѣмецкихъ поэтовъ. | ПРЕДЫДУЩИЙ = [[Прощанье (Уланд; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|Прощанье]] | СЛЕДУЮЩИЙ = [[История о Ное (Копиш; Михайлов)/ДО|Исторія о Ноѣ]] }} | НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ = }} {{poem-on|Серенада близъ Везувія.}} {{Страница|М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 108.jpg|num=108|section=Серенада близ Везувия}} {{Страница|М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 109.jpg|num=109|section=Серенада близ Везувия}} {{poem-off}} == Примѣчанія. == {{примечания}} {{PD-simple-translate}} [[Категория:Поэзия Августа Копиша]] [[Категория:Немецкая поэзия, малые формы]] [[Категория:Переводы, выполненные Михаилом Ларионовичем Михайловым]] [[Категория:Литература 1862 года]] jebxxulp1czt08c9is6jgge0267a3s9 Печать с изображением головы Гомера (Шиллер; Михайлов)/ДО 0 387559 4590764 3772467 2022-07-20T04:42:05Z Sergey kudryavtsev 265 wikitext text/x-wiki {{Отексте |КАЧЕСТВО=100% |АВТОР=[[Фридрих Шиллер|Фридрихъ Шиллеръ]] (1759—1805) |НАЗВАНИЕ=Печать съ изображеніемъ головы Гомера |ИЗЦИКЛА= |ИЗСБОРНИКА= |ДАТАСОЗДАНИЯ= |ДАТАПУБЛИКАЦИИ=1862<ref>Въ настоящей редакціи впервые&nbsp;— въ&nbsp;книгѣ {{Стихотворения М. Л. Михайлова, 1862|до=1|страницы={{РГБ|01003565889|112|102}}}}; затѣмъ&nbsp;— въ&nbsp;книгѣ {{книга|заглавие=Собраніе сочиненій Шиллера въ переводахъ русскихъ писателей|ответственный=Подъ редакціей [[Николай Васильевич Гербель|Н.&nbsp;В.&nbsp;Гербеля]]|издание=4-е изд|место=Лейпцигъ|издательство=F.&nbsp;A.&nbsp;Brockhaus|год=1863|том=I|страницы={{РГБ|01005429501|192|369}}}}. Первоначальная редакція впервые&nbsp;— въ&nbsp;«Литературной газетѣ», 1847, №&nbsp;33, 14 августа подъ заглавіемъ «Печать съ головой Гомера»; затѣмъ&nbsp;— въ&nbsp;книгѣ {{Сочинения Шиллера под ред. Н. В. Гербеля|до=1|том=2|страницы={{GBS|WwQ7AAAAcAAJ|PA210|210}}}} подъ заглавіемъ «Печать съ изображеніемъ головы Гомера».</ref> |ЯЗЫКОРИГИНАЛА=de |ПЕРЕВОДЧИК=[[Михаил Ларионович Михайлов|М.&nbsp;Л.&nbsp;Михайловъ]] (1829—1865) |НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА={{lang|de|[[:de:Der Homeruskopf als Siegel|Der Homeruskopf als Siegel («Treuer alter Homer! dir vertrau ich das zarte Geheimniß…»)]]}} |ИСТОЧНИК={{Стихотворения М. Л. Михайлова, 1862|до=1|страницы={{РГБ|01003565889|111|101}}}}. |ДРУГОЕ= |ВИКИПЕДИЯ= |НАВИГАЦИЯ={{Стихотворения Михайлова, 1862 | РАЗДЕЛ = Изъ нѣмецкихъ поэтовъ. | ПРЕДЫДУЩИЙ = [[Милость муз (Вместе с невеждой умрёт его слава; небесная муза — Шиллер; Михайлов)/ДО|Милость музъ]] | СЛЕДУЮЩИЙ = [[Блаженная смерть (Уланд; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|Блаженная смерть]] }} |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= }} {{poem-on|Печать съ изображеніемъ головы Гомера.}} {{Страница|М. L. Mikhailovs poems, 1862, page 102.jpg|num=102|section=Печать с изображением головы Гомера}} {{poem-off}} == Примѣчанія. == {{примечания}} {{PD-simple-translate}} [[Категория:Поэзия Фридриха Шиллера]] [[Категория:Немецкая поэзия, малые формы]] [[Категория:Переводы, выполненные Михаилом Ларионовичем Михайловым]] [[Категория:Литература 1862 года]] [[de:Der Homeruskopf als Siegel]] ifdn3zqzihctq2abd322jikrjg55sv3 Стихотворения М. Л. Михайлова, 1862 0 391377 4590415 4590065 2022-07-19T12:29:44Z Sergey kudryavtsev 265 /* Уланд */ wikitext text/x-wiki {{Отексте |НАЗВАНИЕ=Стихотворения М. Л. Михайлова |АВТОР=[[Михаил Ларионович Михайлов]] (1829—1865) |ДАТАСОЗДАНИЯ= |ДАТАПУБЛИКАЦИИ=1862<ref>{{Стихотворения М. Л. Михайлова, 1862|до=0}}.</ref> |ИСТОЧНИК={{Стихотворения М. Л. Михайлова, 1862|до=0}}. |ИЗОБРАЖЕНИЕ=М. L. Mikhailovs poems, 1862, page P01.jpg |ОПИСАНИЕИЗОБРАЖЕНИЯ=Титульный лист |ПРЕДЫДУЩИЙ= |СЛЕДУЮЩИЙ= |ДРУГОЕ= |ВИКИСКЛАД=Category:М. L. Mikhailov's poems, 1862 |КАЧЕСТВО=нет }} == Оглавление == === Подражания восточному === ==== [[Джалаладдин Руми|Джелаль-Эддин Руми]] ==== * [[Я — дикий виноград; мне явором ты будь (Рюккерт; Михайлов)|«Я&nbsp;— дикий виноград; мне явором ты будь…»]] ==== [[Саади]] ==== * [[Капля дождевая пала с тучи в море (Саади; Михайлов)|«Капля дождевая пала с тучи в море…»]] * [[Крепко ударил я заступом в рыхлую землю (Саади; Михайлов)|«Крепко ударил я заступом в рыхлую землю…»]] ==== [[Бхартрихари|Бгартригари]] ==== * [[Слеза упоенья (Бхартрихари; Михайлов)|«Слеза упоенья…»]] * [[Пусть горит лампада (Бхартрихари; Михайлов)|«Пусть горит лампада…»]] * [[Как не вижу — только б увидаться (Рюккерт; Михайлов)|«Как не вижу — только б увидаться…»]] * [[Лесом шла она; смотрел я (Бхартрихари; Михайлов)|«Лесом шла она; смотрел я…»]] * [[Груди волнуются; кудри трубчатые (Рюккерт; Михайлов)|«Груди волнуются; кудри трубчатые…»]] ==== Из ши-кинга ==== * [[Мой хороший, мой пригожий (Рюккерт; Михайлов)|«Мой хороший, мой пригожий…»]] ==== Из [[Коран|корана]] ==== * [[Из рода в род твой глас идёт (Михайлов)|«Из рода в род твой глас идёт…»]] ==== Из [[Талмуд|талмуда]] ==== * [[Где сверкает меч (Михайлов)|«Где сверкает меч…»]] * [[Что моё — моё (Михайлов)|«Что моё&nbsp;— моё…»]] ==== С персидского ==== * [[Что не могу в моих стихах (Михайлов)|«Что не могу в моих стихах…»]] === Из английских поэтов === ==== [[Кристофер Марло|Марло]] ==== * {{2O|Из «Фауста» (Марло; Михайлов)|Из «Фауста»}} ==== [[Роберт Бёрнс|Борнс]] ==== * {{2O|Джон Андерсон, сердечный друг (Бёрнс; Михайлов)|«Джон Андерсон, сердечный друг…»}} * {{2O|К полевой мыши, разорённой моим плугом (Бёрнс; Михайлов)|К полевой мыши, разорённой моим плугом}} * {{2O|К срезанной плугом маргаритке (Бёрнс; Михайлов)|К срезанной плугом маргаритке}} * {{2O|Пахарь (Бёрнс; Михайлов)|Пахарь}} * {{2O|Джон Ячменное Зерно (Бёрнс; Михайлов)|Джон Ячменное-Зерно}} * {{2O|Злая судьба (Бёрнс; Михайлов)|Злая судьба}} ==== [[Джордж Гордон Байрон|Байрон]] ==== * {{2O|Прости, прости мой край родной! (Байрон; Михайлов)|Из «Чайльд-Гарольда» («Прости, прости мой край родной!..»)}} ==== [[Фелиция Гименс|Фелисия Гименс]] ==== * {{2O|Убаюкай, родная, больную меня (Гименс; Михайлов)|«Убаюкай, родная, больную меня…»}} * {{2O|Всё, что вольно, снится мне (Гименс; Михайлов)|«Всё, что вольно, снится мне…»}} ==== [[Томас Гуд]] ==== * {{2O|У смертного одра (Гуд; Михайлов)|У смертного одра}} * {{2O|Песня о рубашке (Гуд; Михайлов)|Песня о рубашке}} * {{2O|Стансы (Гуд; Михайлов)|Стансы}} ==== [[Барри Корнуолл|Барри Корнваль]] ==== * {{2O|Лодовико Сфорца (Корнуолл; Михайлов)|Лодовико Сфорца}} ==== [[Альфред Теннисон|Теннисон]] ==== * {{2O|Годива (Теннисон; Михайлов)|Годива}} ==== [[Генри Уодсворт Лонгфелло|Лонгфелло]] ==== Песни о невольничестве: * {{2O|К Вильяму Чаннингу (Лонгфелло; Михайлов)|К Вильяму Чаннингу}} * {{2O|Сон невольника (Лонгфелло; Михайлов)|Сон невольника}} * {{2O|Благая часть, яже не отымется (Лонгфелло; Михайлов)|Благая часть, яже не отымется}} * {{2O|Невольник в Проклятом Болоте (Лонгфелло; Михайлов)|Невольник в Проклятом Болоте}} * {{2O|Пенье невольника в полночь (Лонгфелло; Михайлов)|Пенье невольника в полночь}} * {{2O|Свидетели (Лонгфелло; Михайлов)|Свидетели}} * {{2O|Кватронка (Лонгфелло; Михайлов)|Кватронка}} * {{2O|Предостережение (Лонгфелло; Михайлов)|Предостережение}} === Из немецких поэтов === ==== [[Иоганн Вольфганг фон Гёте|Гёте]] ==== * {{2O|Песня Миньоны (Гёте; Михайлов)|Песня Миньоны}} * {{2O|Обман (Гёте; Михайлов)|Обман}} * {{2O|Песня Клары (Гёте; Михайлов)|Песня Клары}} * {{2O|Могила Анакреона (Гёте; Михайлов)|Могила Анакреона}} * {{2O|Факел возьми прометеев; людей оживи ты им, Муза! (Гёте; Михайлов)|«Факел возьми прометеев; людей оживи ты им, Муза!..»}} * {{2O|Близость (Гёте; Михайлов)|Близость}} * {{2O|Жизнью украсил язычник свои саркофаги и урны (Гёте; Михайлов)|«Жизнью украсил язычник свои саркофаги и урны…»}} * {{2O|Близость милого (Гёте; Михайлов)|Близость милого}} * {{2O|Вечерняя песня охотника (Гёте; Михайлов)|Вечерняя песня охотника}} * {{2O|Новая любовь и новая жизнь (Гёте; Михайлов)|Новая любовь и новая жизнь}} * {{2O|Сон и Дремота (Гёте; Михайлов)|Сон и Дремота}} * {{2O|Блаженство грусти (Гёте; Михайлов)|Блаженство грусти}} * {{2O|Эта гондола мне кажется тихо качаемой люлькой (Гёте; Михайлов)|«Эта гондола мне кажется тихо качаемой люлькой…»}} * {{2O|Ночная песня странника (Гёте; Михайлов)|Ночная песня странника}} ==== [[Фридрих Шиллер|Шиллер]] ==== * {{2O|Беспредельность (Шиллер; Михайлов)|Безпредельность}} * {{2O|Миг (Шиллер; Михайлов)|Миг}} * {{2O|Дифирамб (Шиллер; Михайлов)|Диѳирамб}} * {{2O|Прощание Гектора (Шиллер; Михайлов)|Прощание Гектора}} * {{2O|Надовесская похоронная песня (Шиллер; Михайлов)|Надовесская похоронная песня}} * {{2O|Истукан Изиды (Шиллер; Михайлов)|Истукан Изиды}} * {{2O|Колумб (Шиллер; Михайлов)|Колумб}} * {{2O|Одиссей (Все моря переплыл Одиссей, возвращаясь в отчизну — Шиллер; Михайлов)|Одиссей}} * {{2O|Нения (Шиллер; Михайлов)|Нения}} * {{2O|Илиада (Шиллер; Михайлов)|Илиада}} * {{2O|Сеятель (Шиллер; Михайлов)|Сеятель}} * {{2O|Согласие (Шиллер; Михайлов)|Согласие}} * {{2O|Архимед и ученик (Шиллер; Михайлов)|Архимед и ученик}} * {{2O|Ожидание и исполнение (С тысячью гордых судов пускается юноша в море — Шиллер; Михайлов)|Ожидание и исполнение}} * {{2O|Данаиды (Веки черпаем ситом, и камень у сердца мы греем — Шиллер; Михайлов)|Данаиды}} * {{2O|Друг и враг (Дорог мне друг, но полезен и враг: наблюдения друга — Шиллер; Михайлов)|Друг и враг}} * {{2O|Ребёнок в колыбели (Счастлив младенец! ему в колыбели простор бесконечный — Шиллер; Михайлов)|Ребенок в колыбели}} * {{2O|Triebfedern (Шиллер; Михайлов)|Triebfedern}} * {{2O|Лжеучёные (Шиллер; Михайлов)|Лжеучёные}} * {{2O|Учёный работник (Ты дерево взрастил, но не вкусил плода — Шиллер; Михайлов)|Учёный работник}} * {{2O|Общая участь (Ненависть, распри меж нами; и мненья и чувства нас делят — Шиллер; Михайлов)|Общая участь}} * {{2O|К музе (Шиллер; Михайлов)|К музе}} * {{2O|Ключ (Шиллер; Михайлов)|Ключ}} * {{2O|Наше поколение (Шиллер; Михайлов)|Наше поколение}} * {{2O|Благо и величие (Шиллер; Михайлов)|Благо и величие}} * {{2O|Великий миг (Шиллер; Михайлов)|Великий миг}} * {{2O|Натуралисты и трансцендентальные философы (Шиллер; Михайлов)|Натуралисты и трансцендентальные философы}} * {{2O|Долг каждого (К целому вечно стремясь, ты не можешь быть целым — Шиллер; Михайлов)|Долг каждого}} * {{2O|Милость муз (Вместе с невеждой умрёт его слава; небесная муза — Шиллер; Михайлов)|Милость муз}} * {{2O|Печать с изображением головы Гомера (Шиллер; Михайлов)|Печать с изображением головы Гомера}} ==== [[Людвиг Уланд|Уланд]] ==== * {{2O|Блаженная смерть (Уланд; Михайлов)|Блаженная смерть}} * {{2O|Пастушья песня (Уланд; Михайлов)|Пастушья песня}} * [[Развалины (Уланд; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|Развалины]] * [[Король на башне (Уланд; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|Король на башне]] * [[Мать и дитя (Уланд; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|Мать и дитя]] * [[Весенний покой (Уланд; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|Весенний покой]] * [[Прощанье (Уланд; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|Прощанье]] ==== [[Август Копиш|Август Копиш]] ==== * {{2O|Серенада близ Везувия (Копиш; Михайлов)|Серенада близ Везувия}} * {{2O|История о Ное (Копиш; Михайлов)|История о Ное}} ==== [[Фридрих Рюккерт|Рюккерт]] ==== * {{2O|Похороны (Рюккерт; Михайлов)|Похороны}} * {{2O|У дверей (Рюккерт; Михайлов)|У дверей}} ==== [[Йозеф фон Эйхендорф|Эйхендорф]] ==== * [[Тоска по родине (Эйхендорф; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|Тоска по родине]] ==== [[Карл Таннер|Карл Таннер]] ==== * {{2O|Говор волн (Таннер; Михайлов)|Говор волн}} ==== [[Адельберт фон Шамиссо|Шамиссо]] ==== * {{2O|На мельнице (Шамиссо; Михайлов)|На мельнице}} ==== [[Фердинанд Фрейлиграт|Фрейлиграт]] ==== * {{2O|У гробовщика (Фрейлиграт; Михайлов)|У гробовщика}} ==== [[Генрих Гейне|Гейне]] ==== [[Снова я в сказочном старом лесу (Гейне; Михайлов)|Пролог («Снова я в сказочном старом лесу…»)]] Грёзы: * [[Мне снились страстные восторги и страданья (Гейне; Михайлов)|«Мне снились страстные восторги и страданья…»]] * {{2O|Снилась мне девушка: кудри как шёлк (Гейне; Михайлов)|«Снилась мне девушка: кудри как шёлк…»}} * {{2O|Ночь могилы тяготела (Гейне; Михайлов)|«Ночь могилы тяготела…»}} * [[Зловещий грезился мне сон (Гейне; Михайлов)|«Зловещий грезился мне сон…»]] * {{2O|И я когда-то знал край родимый (Гейне; Михайлов)|«И я когда-то знал край родимый…»}} * {{2O|Сумерки богов (Гейне; Михайлов)|Сумерки богов}} На Гарце: * [[Фраки, белые жилеты (Гейне; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|«Фраки, белые жилеты…»]] * [[Горная идиллия (Гейне; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|Горная идиллия]] Песни: * [[Дай ручку мне! к сердцу прижми её, друг! (Гейне; Михайлов)|«Дай ручку мне! к сердцу прижми её, друг!..»]] * {{2O|Из слёз моих много, малютка (Гейне; Михайлов)|«Из слёз моих много, малютка…»}} * {{2O|Когда гляжу тебе в глаза (Гейне; Михайлов)|«Когда гляжу тебе в глаза…»}} * {{2O|Щекою к щеке ты моей приложись (Гейне; Михайлов)|«Щекою к щеке ты моей приложись…»}} * {{2O|Стоят от века звёзды (Гейне; Михайлов)|«Стоят от века звёзды…»}} * {{2O|Опустясь головкой сонной (Гейне; Михайлов)|«Опустясь головкой сонной…»}} * {{2O|Когда-то друг друга любили мы страстно (Гейне; Михайлов)|«Когда-то друг друга любили мы страстно…»}} * {{2O|На северном голом утёсе (Гейне; Михайлов)|«На северном голом утёсе…»}} * {{2O|Как пришлось с тобой расстаться (Гейне; Михайлов)|«Как пришлось с тобой расстаться…»}} * {{2O|Только до слуха коснётся (Гейне; Михайлов)|«Только до слуха коснётся…»}} * {{2O|Лето жаркое алеет (Гейне; Михайлов)|«Лето жаркое алеет…»}} * {{2O|Полны мои песни (Гейне; Михайлов)|«Полны мои песни…»}} * {{2O|Во сне неутешно я плакал (Гейне; Михайлов)|«Во сне неутешно я плакал…»}} * {{2O|Падает звёздочка с неба (Гейне; Михайлов)|«Падает звёздочка с неба…»}} * {{2O|Полночь немая была холодна (Гейне; Михайлов)|«Полночь немая была холодна…»}} * {{2O|Не радует вешнее солнце (Гейне; Михайлов)|«Не радует вешнее солнце…»}} * {{2O|Печален по роще брожу (Гейне; Михайлов)|«Печален по роще брожу…»}} * [[Привяжи, душа-рыбачка (Гейне; Михайлов)|«Привяжи, душа-рыбачка…»]] * {{2O|Вихорь смерчи водяные (Гейне; Михайлов)|«Вихорь смерчи водяные…»}} * {{2O|Безбрежное море кругом (Гейне; Михайлов)|«Безбрежное море кругом…»}} * [[Объятый туманными снами (Гейне; Михайлов)|«Объятый туманными снами…»]] * [[Снежная изморозь, ветер (Гейне; Михайлов)|«Снежная изморозь, ветер…»]] * {{2O|Как сквозь облачного дыма (Гейне; Михайлов)|«Как сквозь облачного дыма…»}} * {{2O|Ты, как цветок весенний (Гейне; Михайлов)|«Ты, как цветок весенний…»}} * [[Пусть на землю снег валится (Гейне; Михайлов)|«Пусть на землю снег валится…»]] * {{2O|Я к белому плечику милой (Гейне; Михайлов)|«Я к белому плечику милой…»}} * {{2O|Трубят голубые гусары (Гейне; Михайлов)|«Трубят голубые гусары…»}} * {{2O|Я при первой нашей встрече (Гейне; Михайлов)|«Я при первой нашей встрече…»}} * {{2O|Смерть — прохладной ночи тень (Гейне; Михайлов)|«Смерть&nbsp;— прохладной ночи тень…»}} * {{2O|Дождался я светлого мая (Гейне; Михайлов)|«Дождался я светлого мая…»}} * {{2O|Глазки весны голубые (Гейне; Михайлов)|«Глазки весны голубые…»}} * {{2O|Как трепещет, отражаясь (Гейне; Михайлов)|«Как трепещет, отражаясь…»}} * {{2O|Священный союз заключили (Гейне; Михайлов)|«Священный союз заключили…»}} * {{2O|Скажи мне, кто вздумал часы изобресть (Гейне; Михайлов)|«Скажи мне, кто вздумал часы изобресть…»}} * {{2O|Тот же сон, что снился прежде! (Гейне; Михайлов)|«Тот же сон, что снился прежде!..»}} * {{2O|Тень — любовь твоя и ласки (Гейне; Михайлов)|«Тень&nbsp;— любовь твоя и ласки…»}} * {{2O|Корабль мой на чёрных плывёт парусах (Гейне; Михайлов)|«Корабль мой на чёрных плывёт парусах…»}} * {{2O|Всё море, братья, в час заката (Гейне; Михайлов)|«Всё море, братья, в час заката…»}} * {{2O|Из края в край твой путь лежит (Гейне; Михайлов)|«Из края в край твой путь лежит…»}} * {{2O|Как расстаются двое (Гейне; Михайлов)|«Как расстаются двое…»}} * {{2O|И розы на щёчках у милой моей (Гейне; Михайлов)|«И розы на щёчках у милой моей…»}} * [[На дальнем небосклоне (Гейне; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|«На дальнем небосклоне…»]] * [[Лежу ли бессонною ночью (Гейне; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|«Лежу ли бессонною ночью…»]] * [[Полно, сердце! что с тобою? (Гейне; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|«Полно, сердце! что с тобою?..»]] * {{2O|Липа вся под снежным пухом (Гейне; Михайлов)|«Липа вся под снежным пухом…»}} * {{2O|Солнце близко; на востоке (Гейне; Михайлов)|«Солнце близко; на востоке…»}} * {{2O|Полночь немая была холодна (Гейне; Михайлов)|«Полночь немая была холодна…»}} * {{2O|Порою картины былого (Гейне; Михайлов)|«Порою картины былого…»}} * {{2O|Сердце мне терзали (Гейне; Михайлов)|«Сердце мне терзали…»}} * [[Буря поёт плясовую (Гейне; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|«Буря поёт плясовую…»]] * [[Пусть на землю снег валится (Гейне; Михайлов)|«Пусть на землю снег валится…»]] * {{2O|Случайно со мной повстречалась (Гейне; Михайлов)|«Случайно со мной повстречалась…»}} * {{2O|Снова роща зеленеет (Гейне; Михайлов)|«Снова роща зеленеет…»}} Думы: * {{2O|С толпой безумною не стану (Гейне; Михайлов)|«С толпой безумною не стану…»}} * {{2O|Брось свои иносказанья (Гейне; Михайлов)|«Брось свои иносказанья…»}} * {{2O|Афронтенбург (Гейне; Михайлов)|Афронтенбург}} * {{2O|Ночные мысли (Гейне; Михайлов)|Ночные мысли}} Романсы и баллады: * {{2O|Гренадеры (Гейне; Михайлов)|Гренадеры}} * {{2O|Гонец (Гейне; Михайлов)|Гонец}} * {{2O|Король Ричард (Гейне; Михайлов)|Король Ричард}} * {{2O|Трагедия (Гейне; Михайлов)|Трагедия}} * {{2O|Женщина (Гейне; Михайлов)|Женщина}} * {{2O|Рыцарь Олаф (Гейне; Михайлов)|Рыцарь Олаф}} * {{2O|Гаральд Гарфагар (Гейне; Михайлов)|Гаральд Гарфагар}} * {{2O|Гастингское поле (Гейне; Михайлов)|Гастингское поле}} * {{2O|Богомольцы в Кевларе (Гейне; Михайлов)|Богомольцы в Кевларе}} * {{2O|Ильза (Гейне; Михайлов)|Ильза}} * {{2O|Асра (Гейне; Михайлов)|Асра}} * [[Пастор (Гейне; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|Пастор]] * {{2O|Пастух (Гейне; Михайлов)|Пастух}} * {{2O|Альманзор (Гейне; Михайлов)|Альманзор}} * [[Валтасар (Уж час полночный наступал — Гейне; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|Вальтасар]] На смертном одре: * {{2O|Радость и горе (Гейне; Михайлов)|Радость и горе}} * {{2O|Оглядка на прошлое (Гейне; Михайлов)|Оглядка на прошлое}} * {{2O|В мае (Гейне; Михайлов)|В мае}} * {{2O|Умирающие (Гейне; Михайлов)|Умирающие}} * {{2O|Скорбь вавилонская (Гейне; Михайлов)|Скорбь вавилонская}} Северное море: * {{2O|Коронование (Гейне; Михайлов)|Коронование}} * {{2O|Сумерки (Гейне; Михайлов)|Сумерки}} * {{2O|Закат солнца (Гейне; Михайлов)|Закат солнца}} * {{2O|Ночь на берегу (Гейне; Михайлов)|Ночь на берегу}} * {{2O|Посейдон (Гейне; Михайлов)|Поссейдон}} * {{2O|Признание (Гейне; Михайлов)|Признание}} * {{2O|Ночью в каюте (Гейне; Михайлов)|Ночью в каюте}} * {{2O|Буря (Гейне; Михайлов)|Буря}} * {{2O|Морская тишь (Гейне; Михайлов)|Морская тишь}} * {{2O|Морской призрак (Гейне; Михайлов)|Морской призрак}} * {{2O|Очищение (Гейне; Михайлов)|Очищение}} * {{2O|Утренний привет (Гейне; Михайлов)|Утренний привет}} * {{2O|Гроза (Гейне; Михайлов)|Гроза}} * {{2O|Крушение (Гейне; Михайлов)|Крушение}} * {{2O|На закате (Гейне; Михайлов)|На закате}} * {{2O|Песнь океанид (Гейне; Михайлов)|Песнь океанид}} * {{2O|Боги Греции (Гейне; Михайлов)|Боги Греции}} * {{2O|Вопросы (Гейне; Михайлов)|Вопросы}} * {{2O|Феникс (Гейне; Михайлов)|Феникс}} * {{2O|У пристани (Гейне; Михайлов)|У пристани}} * {{2O|Эпилог (Гейне; Михайлов)|Эпилог}} ==== [[Николаус Ленау|Ленау]] ==== * {{2O|Трое цыган (Ленау; Михайлов)|Трое цыган}} * {{2O|Совет и желание (Ленау; Михайлов)|Совет и желание}} ==== [[Мориц Гартман|Мориц Гартман]] ==== * {{2O|Белое покрывало (Гартман; Михайлов)|Белое покрывало}} ==== [[Оскар Редвиц|Оскар Редвиц]] ==== * {{2O|Ясно надо мною (Редвиц; Михайлов)|«Ясно надо мною…»}} ==== [[Фридрих Боденштедт|Боденштедт]] ==== Песни мирзы Шаффи: * {{2O|Мирза Шаффи! пчелой прилежной (Боденштедт; Михайлов)|«Мирза Шаффи! пчелой прилежной…»}} * {{2O|Распахни покрывало! не прячь ты себя! (Боденштедт; Михайлов)|«Распахни покрывало! не прячь ты себя!..»}} === С венгерского === ==== [[Шандор Петёфи|Петёфи]] ==== * {{2O|Проснувшись, плачет дитя больное (Петёфи; Михайлов)|«Проснувшись, плачет дитя больное…»}} === С малороссийского === ==== [[Тарас Григорьевич Шевченко|Шевченко]] ==== * {{2O|К Основьяненке (Шевченко; Михайлов)|К Основьяненке}} * {{2O|Иван Подкова (Шевченко; Михайлов)|Иван Подкова}} === С польского === ==== [[Зыгмунт Красиньский|Красинский]] ==== * {{2O|От слёз и крови мутны и черны (Красиньский; Михайлов)|«От слёз и крови мутны и черны…»}} === Народные песни === ==== Шотландская баллада ==== * {{2O|Вилли и Маргарита (Михайлов)|Вилли и Маргарита}} ==== Серские песни ==== * {{2O|Девушка у моря сидела (Михайлов)|«Девушка у моря сидела…»}} * {{2O|Будь у меня, Лазо (Михайлов)|«Будь у меня, Лазо…»}} * {{2O|Арапская царевна (Михайлов)|Арапская царевна («Мать пытала кралевича Марка…»)}} ==== Новогреческая песня ==== * {{2O|Как в ночи мы целовались (Шамиссо; Михайлов)|«Как в ночи мы целовались…»}}<ref name="Шамиссо">Переведено с немецкого перевода [[Адельберт фон Шамиссо|Шамиссо]].</ref> ==== Литовская песня ==== * {{2O|Как в лес меня послали (Шамиссо; Михайлов)|«Как в лес меня послали…»}}<ref name="Шамиссо" /> == Примечания == {{примечания}} [[Категория:Стихотворения М. Л. Михайлова, 1862|*]] abht4vzjlhw6mhmj4qudqx77s5zobgm 4590462 4590415 2022-07-19T14:14:49Z Sergey kudryavtsev 265 /* Уланд */ wikitext text/x-wiki {{Отексте |НАЗВАНИЕ=Стихотворения М. Л. Михайлова |АВТОР=[[Михаил Ларионович Михайлов]] (1829—1865) |ДАТАСОЗДАНИЯ= |ДАТАПУБЛИКАЦИИ=1862<ref>{{Стихотворения М. Л. Михайлова, 1862|до=0}}.</ref> |ИСТОЧНИК={{Стихотворения М. Л. Михайлова, 1862|до=0}}. |ИЗОБРАЖЕНИЕ=М. L. Mikhailovs poems, 1862, page P01.jpg |ОПИСАНИЕИЗОБРАЖЕНИЯ=Титульный лист |ПРЕДЫДУЩИЙ= |СЛЕДУЮЩИЙ= |ДРУГОЕ= |ВИКИСКЛАД=Category:М. L. Mikhailov's poems, 1862 |КАЧЕСТВО=нет }} == Оглавление == === Подражания восточному === ==== [[Джалаладдин Руми|Джелаль-Эддин Руми]] ==== * [[Я — дикий виноград; мне явором ты будь (Рюккерт; Михайлов)|«Я&nbsp;— дикий виноград; мне явором ты будь…»]] ==== [[Саади]] ==== * [[Капля дождевая пала с тучи в море (Саади; Михайлов)|«Капля дождевая пала с тучи в море…»]] * [[Крепко ударил я заступом в рыхлую землю (Саади; Михайлов)|«Крепко ударил я заступом в рыхлую землю…»]] ==== [[Бхартрихари|Бгартригари]] ==== * [[Слеза упоенья (Бхартрихари; Михайлов)|«Слеза упоенья…»]] * [[Пусть горит лампада (Бхартрихари; Михайлов)|«Пусть горит лампада…»]] * [[Как не вижу — только б увидаться (Рюккерт; Михайлов)|«Как не вижу — только б увидаться…»]] * [[Лесом шла она; смотрел я (Бхартрихари; Михайлов)|«Лесом шла она; смотрел я…»]] * [[Груди волнуются; кудри трубчатые (Рюккерт; Михайлов)|«Груди волнуются; кудри трубчатые…»]] ==== Из ши-кинга ==== * [[Мой хороший, мой пригожий (Рюккерт; Михайлов)|«Мой хороший, мой пригожий…»]] ==== Из [[Коран|корана]] ==== * [[Из рода в род твой глас идёт (Михайлов)|«Из рода в род твой глас идёт…»]] ==== Из [[Талмуд|талмуда]] ==== * [[Где сверкает меч (Михайлов)|«Где сверкает меч…»]] * [[Что моё — моё (Михайлов)|«Что моё&nbsp;— моё…»]] ==== С персидского ==== * [[Что не могу в моих стихах (Михайлов)|«Что не могу в моих стихах…»]] === Из английских поэтов === ==== [[Кристофер Марло|Марло]] ==== * {{2O|Из «Фауста» (Марло; Михайлов)|Из «Фауста»}} ==== [[Роберт Бёрнс|Борнс]] ==== * {{2O|Джон Андерсон, сердечный друг (Бёрнс; Михайлов)|«Джон Андерсон, сердечный друг…»}} * {{2O|К полевой мыши, разорённой моим плугом (Бёрнс; Михайлов)|К полевой мыши, разорённой моим плугом}} * {{2O|К срезанной плугом маргаритке (Бёрнс; Михайлов)|К срезанной плугом маргаритке}} * {{2O|Пахарь (Бёрнс; Михайлов)|Пахарь}} * {{2O|Джон Ячменное Зерно (Бёрнс; Михайлов)|Джон Ячменное-Зерно}} * {{2O|Злая судьба (Бёрнс; Михайлов)|Злая судьба}} ==== [[Джордж Гордон Байрон|Байрон]] ==== * {{2O|Прости, прости мой край родной! (Байрон; Михайлов)|Из «Чайльд-Гарольда» («Прости, прости мой край родной!..»)}} ==== [[Фелиция Гименс|Фелисия Гименс]] ==== * {{2O|Убаюкай, родная, больную меня (Гименс; Михайлов)|«Убаюкай, родная, больную меня…»}} * {{2O|Всё, что вольно, снится мне (Гименс; Михайлов)|«Всё, что вольно, снится мне…»}} ==== [[Томас Гуд]] ==== * {{2O|У смертного одра (Гуд; Михайлов)|У смертного одра}} * {{2O|Песня о рубашке (Гуд; Михайлов)|Песня о рубашке}} * {{2O|Стансы (Гуд; Михайлов)|Стансы}} ==== [[Барри Корнуолл|Барри Корнваль]] ==== * {{2O|Лодовико Сфорца (Корнуолл; Михайлов)|Лодовико Сфорца}} ==== [[Альфред Теннисон|Теннисон]] ==== * {{2O|Годива (Теннисон; Михайлов)|Годива}} ==== [[Генри Уодсворт Лонгфелло|Лонгфелло]] ==== Песни о невольничестве: * {{2O|К Вильяму Чаннингу (Лонгфелло; Михайлов)|К Вильяму Чаннингу}} * {{2O|Сон невольника (Лонгфелло; Михайлов)|Сон невольника}} * {{2O|Благая часть, яже не отымется (Лонгфелло; Михайлов)|Благая часть, яже не отымется}} * {{2O|Невольник в Проклятом Болоте (Лонгфелло; Михайлов)|Невольник в Проклятом Болоте}} * {{2O|Пенье невольника в полночь (Лонгфелло; Михайлов)|Пенье невольника в полночь}} * {{2O|Свидетели (Лонгфелло; Михайлов)|Свидетели}} * {{2O|Кватронка (Лонгфелло; Михайлов)|Кватронка}} * {{2O|Предостережение (Лонгфелло; Михайлов)|Предостережение}} === Из немецких поэтов === ==== [[Иоганн Вольфганг фон Гёте|Гёте]] ==== * {{2O|Песня Миньоны (Гёте; Михайлов)|Песня Миньоны}} * {{2O|Обман (Гёте; Михайлов)|Обман}} * {{2O|Песня Клары (Гёте; Михайлов)|Песня Клары}} * {{2O|Могила Анакреона (Гёте; Михайлов)|Могила Анакреона}} * {{2O|Факел возьми прометеев; людей оживи ты им, Муза! (Гёте; Михайлов)|«Факел возьми прометеев; людей оживи ты им, Муза!..»}} * {{2O|Близость (Гёте; Михайлов)|Близость}} * {{2O|Жизнью украсил язычник свои саркофаги и урны (Гёте; Михайлов)|«Жизнью украсил язычник свои саркофаги и урны…»}} * {{2O|Близость милого (Гёте; Михайлов)|Близость милого}} * {{2O|Вечерняя песня охотника (Гёте; Михайлов)|Вечерняя песня охотника}} * {{2O|Новая любовь и новая жизнь (Гёте; Михайлов)|Новая любовь и новая жизнь}} * {{2O|Сон и Дремота (Гёте; Михайлов)|Сон и Дремота}} * {{2O|Блаженство грусти (Гёте; Михайлов)|Блаженство грусти}} * {{2O|Эта гондола мне кажется тихо качаемой люлькой (Гёте; Михайлов)|«Эта гондола мне кажется тихо качаемой люлькой…»}} * {{2O|Ночная песня странника (Гёте; Михайлов)|Ночная песня странника}} ==== [[Фридрих Шиллер|Шиллер]] ==== * {{2O|Беспредельность (Шиллер; Михайлов)|Безпредельность}} * {{2O|Миг (Шиллер; Михайлов)|Миг}} * {{2O|Дифирамб (Шиллер; Михайлов)|Диѳирамб}} * {{2O|Прощание Гектора (Шиллер; Михайлов)|Прощание Гектора}} * {{2O|Надовесская похоронная песня (Шиллер; Михайлов)|Надовесская похоронная песня}} * {{2O|Истукан Изиды (Шиллер; Михайлов)|Истукан Изиды}} * {{2O|Колумб (Шиллер; Михайлов)|Колумб}} * {{2O|Одиссей (Все моря переплыл Одиссей, возвращаясь в отчизну — Шиллер; Михайлов)|Одиссей}} * {{2O|Нения (Шиллер; Михайлов)|Нения}} * {{2O|Илиада (Шиллер; Михайлов)|Илиада}} * {{2O|Сеятель (Шиллер; Михайлов)|Сеятель}} * {{2O|Согласие (Шиллер; Михайлов)|Согласие}} * {{2O|Архимед и ученик (Шиллер; Михайлов)|Архимед и ученик}} * {{2O|Ожидание и исполнение (С тысячью гордых судов пускается юноша в море — Шиллер; Михайлов)|Ожидание и исполнение}} * {{2O|Данаиды (Веки черпаем ситом, и камень у сердца мы греем — Шиллер; Михайлов)|Данаиды}} * {{2O|Друг и враг (Дорог мне друг, но полезен и враг: наблюдения друга — Шиллер; Михайлов)|Друг и враг}} * {{2O|Ребёнок в колыбели (Счастлив младенец! ему в колыбели простор бесконечный — Шиллер; Михайлов)|Ребенок в колыбели}} * {{2O|Triebfedern (Шиллер; Михайлов)|Triebfedern}} * {{2O|Лжеучёные (Шиллер; Михайлов)|Лжеучёные}} * {{2O|Учёный работник (Ты дерево взрастил, но не вкусил плода — Шиллер; Михайлов)|Учёный работник}} * {{2O|Общая участь (Ненависть, распри меж нами; и мненья и чувства нас делят — Шиллер; Михайлов)|Общая участь}} * {{2O|К музе (Шиллер; Михайлов)|К музе}} * {{2O|Ключ (Шиллер; Михайлов)|Ключ}} * {{2O|Наше поколение (Шиллер; Михайлов)|Наше поколение}} * {{2O|Благо и величие (Шиллер; Михайлов)|Благо и величие}} * {{2O|Великий миг (Шиллер; Михайлов)|Великий миг}} * {{2O|Натуралисты и трансцендентальные философы (Шиллер; Михайлов)|Натуралисты и трансцендентальные философы}} * {{2O|Долг каждого (К целому вечно стремясь, ты не можешь быть целым — Шиллер; Михайлов)|Долг каждого}} * {{2O|Милость муз (Вместе с невеждой умрёт его слава; небесная муза — Шиллер; Михайлов)|Милость муз}} * {{2O|Печать с изображением головы Гомера (Шиллер; Михайлов)|Печать с изображением головы Гомера}} ==== [[Людвиг Уланд|Уланд]] ==== * {{2O|Блаженная смерть (Уланд; Михайлов)|Блаженная смерть}} * [[Пастушья песня (Уланд; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|Пастушья песня]] * [[Развалины (Уланд; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|Развалины]] * [[Король на башне (Уланд; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|Король на башне]] * [[Мать и дитя (Уланд; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|Мать и дитя]] * [[Весенний покой (Уланд; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|Весенний покой]] * [[Прощанье (Уланд; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|Прощанье]] ==== [[Август Копиш|Август Копиш]] ==== * {{2O|Серенада близ Везувия (Копиш; Михайлов)|Серенада близ Везувия}} * {{2O|История о Ное (Копиш; Михайлов)|История о Ное}} ==== [[Фридрих Рюккерт|Рюккерт]] ==== * {{2O|Похороны (Рюккерт; Михайлов)|Похороны}} * {{2O|У дверей (Рюккерт; Михайлов)|У дверей}} ==== [[Йозеф фон Эйхендорф|Эйхендорф]] ==== * [[Тоска по родине (Эйхендорф; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|Тоска по родине]] ==== [[Карл Таннер|Карл Таннер]] ==== * {{2O|Говор волн (Таннер; Михайлов)|Говор волн}} ==== [[Адельберт фон Шамиссо|Шамиссо]] ==== * {{2O|На мельнице (Шамиссо; Михайлов)|На мельнице}} ==== [[Фердинанд Фрейлиграт|Фрейлиграт]] ==== * {{2O|У гробовщика (Фрейлиграт; Михайлов)|У гробовщика}} ==== [[Генрих Гейне|Гейне]] ==== [[Снова я в сказочном старом лесу (Гейне; Михайлов)|Пролог («Снова я в сказочном старом лесу…»)]] Грёзы: * [[Мне снились страстные восторги и страданья (Гейне; Михайлов)|«Мне снились страстные восторги и страданья…»]] * {{2O|Снилась мне девушка: кудри как шёлк (Гейне; Михайлов)|«Снилась мне девушка: кудри как шёлк…»}} * {{2O|Ночь могилы тяготела (Гейне; Михайлов)|«Ночь могилы тяготела…»}} * [[Зловещий грезился мне сон (Гейне; Михайлов)|«Зловещий грезился мне сон…»]] * {{2O|И я когда-то знал край родимый (Гейне; Михайлов)|«И я когда-то знал край родимый…»}} * {{2O|Сумерки богов (Гейне; Михайлов)|Сумерки богов}} На Гарце: * [[Фраки, белые жилеты (Гейне; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|«Фраки, белые жилеты…»]] * [[Горная идиллия (Гейне; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|Горная идиллия]] Песни: * [[Дай ручку мне! к сердцу прижми её, друг! (Гейне; Михайлов)|«Дай ручку мне! к сердцу прижми её, друг!..»]] * {{2O|Из слёз моих много, малютка (Гейне; Михайлов)|«Из слёз моих много, малютка…»}} * {{2O|Когда гляжу тебе в глаза (Гейне; Михайлов)|«Когда гляжу тебе в глаза…»}} * {{2O|Щекою к щеке ты моей приложись (Гейне; Михайлов)|«Щекою к щеке ты моей приложись…»}} * {{2O|Стоят от века звёзды (Гейне; Михайлов)|«Стоят от века звёзды…»}} * {{2O|Опустясь головкой сонной (Гейне; Михайлов)|«Опустясь головкой сонной…»}} * {{2O|Когда-то друг друга любили мы страстно (Гейне; Михайлов)|«Когда-то друг друга любили мы страстно…»}} * {{2O|На северном голом утёсе (Гейне; Михайлов)|«На северном голом утёсе…»}} * {{2O|Как пришлось с тобой расстаться (Гейне; Михайлов)|«Как пришлось с тобой расстаться…»}} * {{2O|Только до слуха коснётся (Гейне; Михайлов)|«Только до слуха коснётся…»}} * {{2O|Лето жаркое алеет (Гейне; Михайлов)|«Лето жаркое алеет…»}} * {{2O|Полны мои песни (Гейне; Михайлов)|«Полны мои песни…»}} * {{2O|Во сне неутешно я плакал (Гейне; Михайлов)|«Во сне неутешно я плакал…»}} * {{2O|Падает звёздочка с неба (Гейне; Михайлов)|«Падает звёздочка с неба…»}} * {{2O|Полночь немая была холодна (Гейне; Михайлов)|«Полночь немая была холодна…»}} * {{2O|Не радует вешнее солнце (Гейне; Михайлов)|«Не радует вешнее солнце…»}} * {{2O|Печален по роще брожу (Гейне; Михайлов)|«Печален по роще брожу…»}} * [[Привяжи, душа-рыбачка (Гейне; Михайлов)|«Привяжи, душа-рыбачка…»]] * {{2O|Вихорь смерчи водяные (Гейне; Михайлов)|«Вихорь смерчи водяные…»}} * {{2O|Безбрежное море кругом (Гейне; Михайлов)|«Безбрежное море кругом…»}} * [[Объятый туманными снами (Гейне; Михайлов)|«Объятый туманными снами…»]] * [[Снежная изморозь, ветер (Гейне; Михайлов)|«Снежная изморозь, ветер…»]] * {{2O|Как сквозь облачного дыма (Гейне; Михайлов)|«Как сквозь облачного дыма…»}} * {{2O|Ты, как цветок весенний (Гейне; Михайлов)|«Ты, как цветок весенний…»}} * [[Пусть на землю снег валится (Гейне; Михайлов)|«Пусть на землю снег валится…»]] * {{2O|Я к белому плечику милой (Гейне; Михайлов)|«Я к белому плечику милой…»}} * {{2O|Трубят голубые гусары (Гейне; Михайлов)|«Трубят голубые гусары…»}} * {{2O|Я при первой нашей встрече (Гейне; Михайлов)|«Я при первой нашей встрече…»}} * {{2O|Смерть — прохладной ночи тень (Гейне; Михайлов)|«Смерть&nbsp;— прохладной ночи тень…»}} * {{2O|Дождался я светлого мая (Гейне; Михайлов)|«Дождался я светлого мая…»}} * {{2O|Глазки весны голубые (Гейне; Михайлов)|«Глазки весны голубые…»}} * {{2O|Как трепещет, отражаясь (Гейне; Михайлов)|«Как трепещет, отражаясь…»}} * {{2O|Священный союз заключили (Гейне; Михайлов)|«Священный союз заключили…»}} * {{2O|Скажи мне, кто вздумал часы изобресть (Гейне; Михайлов)|«Скажи мне, кто вздумал часы изобресть…»}} * {{2O|Тот же сон, что снился прежде! (Гейне; Михайлов)|«Тот же сон, что снился прежде!..»}} * {{2O|Тень — любовь твоя и ласки (Гейне; Михайлов)|«Тень&nbsp;— любовь твоя и ласки…»}} * {{2O|Корабль мой на чёрных плывёт парусах (Гейне; Михайлов)|«Корабль мой на чёрных плывёт парусах…»}} * {{2O|Всё море, братья, в час заката (Гейне; Михайлов)|«Всё море, братья, в час заката…»}} * {{2O|Из края в край твой путь лежит (Гейне; Михайлов)|«Из края в край твой путь лежит…»}} * {{2O|Как расстаются двое (Гейне; Михайлов)|«Как расстаются двое…»}} * {{2O|И розы на щёчках у милой моей (Гейне; Михайлов)|«И розы на щёчках у милой моей…»}} * [[На дальнем небосклоне (Гейне; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|«На дальнем небосклоне…»]] * [[Лежу ли бессонною ночью (Гейне; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|«Лежу ли бессонною ночью…»]] * [[Полно, сердце! что с тобою? (Гейне; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|«Полно, сердце! что с тобою?..»]] * {{2O|Липа вся под снежным пухом (Гейне; Михайлов)|«Липа вся под снежным пухом…»}} * {{2O|Солнце близко; на востоке (Гейне; Михайлов)|«Солнце близко; на востоке…»}} * {{2O|Полночь немая была холодна (Гейне; Михайлов)|«Полночь немая была холодна…»}} * {{2O|Порою картины былого (Гейне; Михайлов)|«Порою картины былого…»}} * {{2O|Сердце мне терзали (Гейне; Михайлов)|«Сердце мне терзали…»}} * [[Буря поёт плясовую (Гейне; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|«Буря поёт плясовую…»]] * [[Пусть на землю снег валится (Гейне; Михайлов)|«Пусть на землю снег валится…»]] * {{2O|Случайно со мной повстречалась (Гейне; Михайлов)|«Случайно со мной повстречалась…»}} * {{2O|Снова роща зеленеет (Гейне; Михайлов)|«Снова роща зеленеет…»}} Думы: * {{2O|С толпой безумною не стану (Гейне; Михайлов)|«С толпой безумною не стану…»}} * {{2O|Брось свои иносказанья (Гейне; Михайлов)|«Брось свои иносказанья…»}} * {{2O|Афронтенбург (Гейне; Михайлов)|Афронтенбург}} * {{2O|Ночные мысли (Гейне; Михайлов)|Ночные мысли}} Романсы и баллады: * {{2O|Гренадеры (Гейне; Михайлов)|Гренадеры}} * {{2O|Гонец (Гейне; Михайлов)|Гонец}} * {{2O|Король Ричард (Гейне; Михайлов)|Король Ричард}} * {{2O|Трагедия (Гейне; Михайлов)|Трагедия}} * {{2O|Женщина (Гейне; Михайлов)|Женщина}} * {{2O|Рыцарь Олаф (Гейне; Михайлов)|Рыцарь Олаф}} * {{2O|Гаральд Гарфагар (Гейне; Михайлов)|Гаральд Гарфагар}} * {{2O|Гастингское поле (Гейне; Михайлов)|Гастингское поле}} * {{2O|Богомольцы в Кевларе (Гейне; Михайлов)|Богомольцы в Кевларе}} * {{2O|Ильза (Гейне; Михайлов)|Ильза}} * {{2O|Асра (Гейне; Михайлов)|Асра}} * [[Пастор (Гейне; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|Пастор]] * {{2O|Пастух (Гейне; Михайлов)|Пастух}} * {{2O|Альманзор (Гейне; Михайлов)|Альманзор}} * [[Валтасар (Уж час полночный наступал — Гейне; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|Вальтасар]] На смертном одре: * {{2O|Радость и горе (Гейне; Михайлов)|Радость и горе}} * {{2O|Оглядка на прошлое (Гейне; Михайлов)|Оглядка на прошлое}} * {{2O|В мае (Гейне; Михайлов)|В мае}} * {{2O|Умирающие (Гейне; Михайлов)|Умирающие}} * {{2O|Скорбь вавилонская (Гейне; Михайлов)|Скорбь вавилонская}} Северное море: * {{2O|Коронование (Гейне; Михайлов)|Коронование}} * {{2O|Сумерки (Гейне; Михайлов)|Сумерки}} * {{2O|Закат солнца (Гейне; Михайлов)|Закат солнца}} * {{2O|Ночь на берегу (Гейне; Михайлов)|Ночь на берегу}} * {{2O|Посейдон (Гейне; Михайлов)|Поссейдон}} * {{2O|Признание (Гейне; Михайлов)|Признание}} * {{2O|Ночью в каюте (Гейне; Михайлов)|Ночью в каюте}} * {{2O|Буря (Гейне; Михайлов)|Буря}} * {{2O|Морская тишь (Гейне; Михайлов)|Морская тишь}} * {{2O|Морской призрак (Гейне; Михайлов)|Морской призрак}} * {{2O|Очищение (Гейне; Михайлов)|Очищение}} * {{2O|Утренний привет (Гейне; Михайлов)|Утренний привет}} * {{2O|Гроза (Гейне; Михайлов)|Гроза}} * {{2O|Крушение (Гейне; Михайлов)|Крушение}} * {{2O|На закате (Гейне; Михайлов)|На закате}} * {{2O|Песнь океанид (Гейне; Михайлов)|Песнь океанид}} * {{2O|Боги Греции (Гейне; Михайлов)|Боги Греции}} * {{2O|Вопросы (Гейне; Михайлов)|Вопросы}} * {{2O|Феникс (Гейне; Михайлов)|Феникс}} * {{2O|У пристани (Гейне; Михайлов)|У пристани}} * {{2O|Эпилог (Гейне; Михайлов)|Эпилог}} ==== [[Николаус Ленау|Ленау]] ==== * {{2O|Трое цыган (Ленау; Михайлов)|Трое цыган}} * {{2O|Совет и желание (Ленау; Михайлов)|Совет и желание}} ==== [[Мориц Гартман|Мориц Гартман]] ==== * {{2O|Белое покрывало (Гартман; Михайлов)|Белое покрывало}} ==== [[Оскар Редвиц|Оскар Редвиц]] ==== * {{2O|Ясно надо мною (Редвиц; Михайлов)|«Ясно надо мною…»}} ==== [[Фридрих Боденштедт|Боденштедт]] ==== Песни мирзы Шаффи: * {{2O|Мирза Шаффи! пчелой прилежной (Боденштедт; Михайлов)|«Мирза Шаффи! пчелой прилежной…»}} * {{2O|Распахни покрывало! не прячь ты себя! (Боденштедт; Михайлов)|«Распахни покрывало! не прячь ты себя!..»}} === С венгерского === ==== [[Шандор Петёфи|Петёфи]] ==== * {{2O|Проснувшись, плачет дитя больное (Петёфи; Михайлов)|«Проснувшись, плачет дитя больное…»}} === С малороссийского === ==== [[Тарас Григорьевич Шевченко|Шевченко]] ==== * {{2O|К Основьяненке (Шевченко; Михайлов)|К Основьяненке}} * {{2O|Иван Подкова (Шевченко; Михайлов)|Иван Подкова}} === С польского === ==== [[Зыгмунт Красиньский|Красинский]] ==== * {{2O|От слёз и крови мутны и черны (Красиньский; Михайлов)|«От слёз и крови мутны и черны…»}} === Народные песни === ==== Шотландская баллада ==== * {{2O|Вилли и Маргарита (Михайлов)|Вилли и Маргарита}} ==== Серские песни ==== * {{2O|Девушка у моря сидела (Михайлов)|«Девушка у моря сидела…»}} * {{2O|Будь у меня, Лазо (Михайлов)|«Будь у меня, Лазо…»}} * {{2O|Арапская царевна (Михайлов)|Арапская царевна («Мать пытала кралевича Марка…»)}} ==== Новогреческая песня ==== * {{2O|Как в ночи мы целовались (Шамиссо; Михайлов)|«Как в ночи мы целовались…»}}<ref name="Шамиссо">Переведено с немецкого перевода [[Адельберт фон Шамиссо|Шамиссо]].</ref> ==== Литовская песня ==== * {{2O|Как в лес меня послали (Шамиссо; Михайлов)|«Как в лес меня послали…»}}<ref name="Шамиссо" /> == Примечания == {{примечания}} [[Категория:Стихотворения М. Л. Михайлова, 1862|*]] fschtcxpk2786ouawa2telphm4xnxcb 4590766 4590462 2022-07-20T04:43:33Z Sergey kudryavtsev 265 /* Уланд */ wikitext text/x-wiki {{Отексте |НАЗВАНИЕ=Стихотворения М. Л. Михайлова |АВТОР=[[Михаил Ларионович Михайлов]] (1829—1865) |ДАТАСОЗДАНИЯ= |ДАТАПУБЛИКАЦИИ=1862<ref>{{Стихотворения М. Л. Михайлова, 1862|до=0}}.</ref> |ИСТОЧНИК={{Стихотворения М. Л. Михайлова, 1862|до=0}}. |ИЗОБРАЖЕНИЕ=М. L. Mikhailovs poems, 1862, page P01.jpg |ОПИСАНИЕИЗОБРАЖЕНИЯ=Титульный лист |ПРЕДЫДУЩИЙ= |СЛЕДУЮЩИЙ= |ДРУГОЕ= |ВИКИСКЛАД=Category:М. L. Mikhailov's poems, 1862 |КАЧЕСТВО=нет }} == Оглавление == === Подражания восточному === ==== [[Джалаладдин Руми|Джелаль-Эддин Руми]] ==== * [[Я — дикий виноград; мне явором ты будь (Рюккерт; Михайлов)|«Я&nbsp;— дикий виноград; мне явором ты будь…»]] ==== [[Саади]] ==== * [[Капля дождевая пала с тучи в море (Саади; Михайлов)|«Капля дождевая пала с тучи в море…»]] * [[Крепко ударил я заступом в рыхлую землю (Саади; Михайлов)|«Крепко ударил я заступом в рыхлую землю…»]] ==== [[Бхартрихари|Бгартригари]] ==== * [[Слеза упоенья (Бхартрихари; Михайлов)|«Слеза упоенья…»]] * [[Пусть горит лампада (Бхартрихари; Михайлов)|«Пусть горит лампада…»]] * [[Как не вижу — только б увидаться (Рюккерт; Михайлов)|«Как не вижу — только б увидаться…»]] * [[Лесом шла она; смотрел я (Бхартрихари; Михайлов)|«Лесом шла она; смотрел я…»]] * [[Груди волнуются; кудри трубчатые (Рюккерт; Михайлов)|«Груди волнуются; кудри трубчатые…»]] ==== Из ши-кинга ==== * [[Мой хороший, мой пригожий (Рюккерт; Михайлов)|«Мой хороший, мой пригожий…»]] ==== Из [[Коран|корана]] ==== * [[Из рода в род твой глас идёт (Михайлов)|«Из рода в род твой глас идёт…»]] ==== Из [[Талмуд|талмуда]] ==== * [[Где сверкает меч (Михайлов)|«Где сверкает меч…»]] * [[Что моё — моё (Михайлов)|«Что моё&nbsp;— моё…»]] ==== С персидского ==== * [[Что не могу в моих стихах (Михайлов)|«Что не могу в моих стихах…»]] === Из английских поэтов === ==== [[Кристофер Марло|Марло]] ==== * {{2O|Из «Фауста» (Марло; Михайлов)|Из «Фауста»}} ==== [[Роберт Бёрнс|Борнс]] ==== * {{2O|Джон Андерсон, сердечный друг (Бёрнс; Михайлов)|«Джон Андерсон, сердечный друг…»}} * {{2O|К полевой мыши, разорённой моим плугом (Бёрнс; Михайлов)|К полевой мыши, разорённой моим плугом}} * {{2O|К срезанной плугом маргаритке (Бёрнс; Михайлов)|К срезанной плугом маргаритке}} * {{2O|Пахарь (Бёрнс; Михайлов)|Пахарь}} * {{2O|Джон Ячменное Зерно (Бёрнс; Михайлов)|Джон Ячменное-Зерно}} * {{2O|Злая судьба (Бёрнс; Михайлов)|Злая судьба}} ==== [[Джордж Гордон Байрон|Байрон]] ==== * {{2O|Прости, прости мой край родной! (Байрон; Михайлов)|Из «Чайльд-Гарольда» («Прости, прости мой край родной!..»)}} ==== [[Фелиция Гименс|Фелисия Гименс]] ==== * {{2O|Убаюкай, родная, больную меня (Гименс; Михайлов)|«Убаюкай, родная, больную меня…»}} * {{2O|Всё, что вольно, снится мне (Гименс; Михайлов)|«Всё, что вольно, снится мне…»}} ==== [[Томас Гуд]] ==== * {{2O|У смертного одра (Гуд; Михайлов)|У смертного одра}} * {{2O|Песня о рубашке (Гуд; Михайлов)|Песня о рубашке}} * {{2O|Стансы (Гуд; Михайлов)|Стансы}} ==== [[Барри Корнуолл|Барри Корнваль]] ==== * {{2O|Лодовико Сфорца (Корнуолл; Михайлов)|Лодовико Сфорца}} ==== [[Альфред Теннисон|Теннисон]] ==== * {{2O|Годива (Теннисон; Михайлов)|Годива}} ==== [[Генри Уодсворт Лонгфелло|Лонгфелло]] ==== Песни о невольничестве: * {{2O|К Вильяму Чаннингу (Лонгфелло; Михайлов)|К Вильяму Чаннингу}} * {{2O|Сон невольника (Лонгфелло; Михайлов)|Сон невольника}} * {{2O|Благая часть, яже не отымется (Лонгфелло; Михайлов)|Благая часть, яже не отымется}} * {{2O|Невольник в Проклятом Болоте (Лонгфелло; Михайлов)|Невольник в Проклятом Болоте}} * {{2O|Пенье невольника в полночь (Лонгфелло; Михайлов)|Пенье невольника в полночь}} * {{2O|Свидетели (Лонгфелло; Михайлов)|Свидетели}} * {{2O|Кватронка (Лонгфелло; Михайлов)|Кватронка}} * {{2O|Предостережение (Лонгфелло; Михайлов)|Предостережение}} === Из немецких поэтов === ==== [[Иоганн Вольфганг фон Гёте|Гёте]] ==== * {{2O|Песня Миньоны (Гёте; Михайлов)|Песня Миньоны}} * {{2O|Обман (Гёте; Михайлов)|Обман}} * {{2O|Песня Клары (Гёте; Михайлов)|Песня Клары}} * {{2O|Могила Анакреона (Гёте; Михайлов)|Могила Анакреона}} * {{2O|Факел возьми прометеев; людей оживи ты им, Муза! (Гёте; Михайлов)|«Факел возьми прометеев; людей оживи ты им, Муза!..»}} * {{2O|Близость (Гёте; Михайлов)|Близость}} * {{2O|Жизнью украсил язычник свои саркофаги и урны (Гёте; Михайлов)|«Жизнью украсил язычник свои саркофаги и урны…»}} * {{2O|Близость милого (Гёте; Михайлов)|Близость милого}} * {{2O|Вечерняя песня охотника (Гёте; Михайлов)|Вечерняя песня охотника}} * {{2O|Новая любовь и новая жизнь (Гёте; Михайлов)|Новая любовь и новая жизнь}} * {{2O|Сон и Дремота (Гёте; Михайлов)|Сон и Дремота}} * {{2O|Блаженство грусти (Гёте; Михайлов)|Блаженство грусти}} * {{2O|Эта гондола мне кажется тихо качаемой люлькой (Гёте; Михайлов)|«Эта гондола мне кажется тихо качаемой люлькой…»}} * {{2O|Ночная песня странника (Гёте; Михайлов)|Ночная песня странника}} ==== [[Фридрих Шиллер|Шиллер]] ==== * {{2O|Беспредельность (Шиллер; Михайлов)|Безпредельность}} * {{2O|Миг (Шиллер; Михайлов)|Миг}} * {{2O|Дифирамб (Шиллер; Михайлов)|Диѳирамб}} * {{2O|Прощание Гектора (Шиллер; Михайлов)|Прощание Гектора}} * {{2O|Надовесская похоронная песня (Шиллер; Михайлов)|Надовесская похоронная песня}} * {{2O|Истукан Изиды (Шиллер; Михайлов)|Истукан Изиды}} * {{2O|Колумб (Шиллер; Михайлов)|Колумб}} * {{2O|Одиссей (Все моря переплыл Одиссей, возвращаясь в отчизну — Шиллер; Михайлов)|Одиссей}} * {{2O|Нения (Шиллер; Михайлов)|Нения}} * {{2O|Илиада (Шиллер; Михайлов)|Илиада}} * {{2O|Сеятель (Шиллер; Михайлов)|Сеятель}} * {{2O|Согласие (Шиллер; Михайлов)|Согласие}} * {{2O|Архимед и ученик (Шиллер; Михайлов)|Архимед и ученик}} * {{2O|Ожидание и исполнение (С тысячью гордых судов пускается юноша в море — Шиллер; Михайлов)|Ожидание и исполнение}} * {{2O|Данаиды (Веки черпаем ситом, и камень у сердца мы греем — Шиллер; Михайлов)|Данаиды}} * {{2O|Друг и враг (Дорог мне друг, но полезен и враг: наблюдения друга — Шиллер; Михайлов)|Друг и враг}} * {{2O|Ребёнок в колыбели (Счастлив младенец! ему в колыбели простор бесконечный — Шиллер; Михайлов)|Ребенок в колыбели}} * {{2O|Triebfedern (Шиллер; Михайлов)|Triebfedern}} * {{2O|Лжеучёные (Шиллер; Михайлов)|Лжеучёные}} * {{2O|Учёный работник (Ты дерево взрастил, но не вкусил плода — Шиллер; Михайлов)|Учёный работник}} * {{2O|Общая участь (Ненависть, распри меж нами; и мненья и чувства нас делят — Шиллер; Михайлов)|Общая участь}} * {{2O|К музе (Шиллер; Михайлов)|К музе}} * {{2O|Ключ (Шиллер; Михайлов)|Ключ}} * {{2O|Наше поколение (Шиллер; Михайлов)|Наше поколение}} * {{2O|Благо и величие (Шиллер; Михайлов)|Благо и величие}} * {{2O|Великий миг (Шиллер; Михайлов)|Великий миг}} * {{2O|Натуралисты и трансцендентальные философы (Шиллер; Михайлов)|Натуралисты и трансцендентальные философы}} * {{2O|Долг каждого (К целому вечно стремясь, ты не можешь быть целым — Шиллер; Михайлов)|Долг каждого}} * {{2O|Милость муз (Вместе с невеждой умрёт его слава; небесная муза — Шиллер; Михайлов)|Милость муз}} * {{2O|Печать с изображением головы Гомера (Шиллер; Михайлов)|Печать с изображением головы Гомера}} ==== [[Людвиг Уланд|Уланд]] ==== * [[Блаженная смерть (Уланд; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|Блаженная смерть]] * [[Пастушья песня (Уланд; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|Пастушья песня]] * [[Развалины (Уланд; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|Развалины]] * [[Король на башне (Уланд; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|Король на башне]] * [[Мать и дитя (Уланд; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|Мать и дитя]] * [[Весенний покой (Уланд; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|Весенний покой]] * [[Прощанье (Уланд; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|Прощанье]] ==== [[Август Копиш|Август Копиш]] ==== * {{2O|Серенада близ Везувия (Копиш; Михайлов)|Серенада близ Везувия}} * {{2O|История о Ное (Копиш; Михайлов)|История о Ное}} ==== [[Фридрих Рюккерт|Рюккерт]] ==== * {{2O|Похороны (Рюккерт; Михайлов)|Похороны}} * {{2O|У дверей (Рюккерт; Михайлов)|У дверей}} ==== [[Йозеф фон Эйхендорф|Эйхендорф]] ==== * [[Тоска по родине (Эйхендорф; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|Тоска по родине]] ==== [[Карл Таннер|Карл Таннер]] ==== * {{2O|Говор волн (Таннер; Михайлов)|Говор волн}} ==== [[Адельберт фон Шамиссо|Шамиссо]] ==== * {{2O|На мельнице (Шамиссо; Михайлов)|На мельнице}} ==== [[Фердинанд Фрейлиграт|Фрейлиграт]] ==== * {{2O|У гробовщика (Фрейлиграт; Михайлов)|У гробовщика}} ==== [[Генрих Гейне|Гейне]] ==== [[Снова я в сказочном старом лесу (Гейне; Михайлов)|Пролог («Снова я в сказочном старом лесу…»)]] Грёзы: * [[Мне снились страстные восторги и страданья (Гейне; Михайлов)|«Мне снились страстные восторги и страданья…»]] * {{2O|Снилась мне девушка: кудри как шёлк (Гейне; Михайлов)|«Снилась мне девушка: кудри как шёлк…»}} * {{2O|Ночь могилы тяготела (Гейне; Михайлов)|«Ночь могилы тяготела…»}} * [[Зловещий грезился мне сон (Гейне; Михайлов)|«Зловещий грезился мне сон…»]] * {{2O|И я когда-то знал край родимый (Гейне; Михайлов)|«И я когда-то знал край родимый…»}} * {{2O|Сумерки богов (Гейне; Михайлов)|Сумерки богов}} На Гарце: * [[Фраки, белые жилеты (Гейне; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|«Фраки, белые жилеты…»]] * [[Горная идиллия (Гейне; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|Горная идиллия]] Песни: * [[Дай ручку мне! к сердцу прижми её, друг! (Гейне; Михайлов)|«Дай ручку мне! к сердцу прижми её, друг!..»]] * {{2O|Из слёз моих много, малютка (Гейне; Михайлов)|«Из слёз моих много, малютка…»}} * {{2O|Когда гляжу тебе в глаза (Гейне; Михайлов)|«Когда гляжу тебе в глаза…»}} * {{2O|Щекою к щеке ты моей приложись (Гейне; Михайлов)|«Щекою к щеке ты моей приложись…»}} * {{2O|Стоят от века звёзды (Гейне; Михайлов)|«Стоят от века звёзды…»}} * {{2O|Опустясь головкой сонной (Гейне; Михайлов)|«Опустясь головкой сонной…»}} * {{2O|Когда-то друг друга любили мы страстно (Гейне; Михайлов)|«Когда-то друг друга любили мы страстно…»}} * {{2O|На северном голом утёсе (Гейне; Михайлов)|«На северном голом утёсе…»}} * {{2O|Как пришлось с тобой расстаться (Гейне; Михайлов)|«Как пришлось с тобой расстаться…»}} * {{2O|Только до слуха коснётся (Гейне; Михайлов)|«Только до слуха коснётся…»}} * {{2O|Лето жаркое алеет (Гейне; Михайлов)|«Лето жаркое алеет…»}} * {{2O|Полны мои песни (Гейне; Михайлов)|«Полны мои песни…»}} * {{2O|Во сне неутешно я плакал (Гейне; Михайлов)|«Во сне неутешно я плакал…»}} * {{2O|Падает звёздочка с неба (Гейне; Михайлов)|«Падает звёздочка с неба…»}} * {{2O|Полночь немая была холодна (Гейне; Михайлов)|«Полночь немая была холодна…»}} * {{2O|Не радует вешнее солнце (Гейне; Михайлов)|«Не радует вешнее солнце…»}} * {{2O|Печален по роще брожу (Гейне; Михайлов)|«Печален по роще брожу…»}} * [[Привяжи, душа-рыбачка (Гейне; Михайлов)|«Привяжи, душа-рыбачка…»]] * {{2O|Вихорь смерчи водяные (Гейне; Михайлов)|«Вихорь смерчи водяные…»}} * {{2O|Безбрежное море кругом (Гейне; Михайлов)|«Безбрежное море кругом…»}} * [[Объятый туманными снами (Гейне; Михайлов)|«Объятый туманными снами…»]] * [[Снежная изморозь, ветер (Гейне; Михайлов)|«Снежная изморозь, ветер…»]] * {{2O|Как сквозь облачного дыма (Гейне; Михайлов)|«Как сквозь облачного дыма…»}} * {{2O|Ты, как цветок весенний (Гейне; Михайлов)|«Ты, как цветок весенний…»}} * [[Пусть на землю снег валится (Гейне; Михайлов)|«Пусть на землю снег валится…»]] * {{2O|Я к белому плечику милой (Гейне; Михайлов)|«Я к белому плечику милой…»}} * {{2O|Трубят голубые гусары (Гейне; Михайлов)|«Трубят голубые гусары…»}} * {{2O|Я при первой нашей встрече (Гейне; Михайлов)|«Я при первой нашей встрече…»}} * {{2O|Смерть — прохладной ночи тень (Гейне; Михайлов)|«Смерть&nbsp;— прохладной ночи тень…»}} * {{2O|Дождался я светлого мая (Гейне; Михайлов)|«Дождался я светлого мая…»}} * {{2O|Глазки весны голубые (Гейне; Михайлов)|«Глазки весны голубые…»}} * {{2O|Как трепещет, отражаясь (Гейне; Михайлов)|«Как трепещет, отражаясь…»}} * {{2O|Священный союз заключили (Гейне; Михайлов)|«Священный союз заключили…»}} * {{2O|Скажи мне, кто вздумал часы изобресть (Гейне; Михайлов)|«Скажи мне, кто вздумал часы изобресть…»}} * {{2O|Тот же сон, что снился прежде! (Гейне; Михайлов)|«Тот же сон, что снился прежде!..»}} * {{2O|Тень — любовь твоя и ласки (Гейне; Михайлов)|«Тень&nbsp;— любовь твоя и ласки…»}} * {{2O|Корабль мой на чёрных плывёт парусах (Гейне; Михайлов)|«Корабль мой на чёрных плывёт парусах…»}} * {{2O|Всё море, братья, в час заката (Гейне; Михайлов)|«Всё море, братья, в час заката…»}} * {{2O|Из края в край твой путь лежит (Гейне; Михайлов)|«Из края в край твой путь лежит…»}} * {{2O|Как расстаются двое (Гейне; Михайлов)|«Как расстаются двое…»}} * {{2O|И розы на щёчках у милой моей (Гейне; Михайлов)|«И розы на щёчках у милой моей…»}} * [[На дальнем небосклоне (Гейне; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|«На дальнем небосклоне…»]] * [[Лежу ли бессонною ночью (Гейне; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|«Лежу ли бессонною ночью…»]] * [[Полно, сердце! что с тобою? (Гейне; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|«Полно, сердце! что с тобою?..»]] * {{2O|Липа вся под снежным пухом (Гейне; Михайлов)|«Липа вся под снежным пухом…»}} * {{2O|Солнце близко; на востоке (Гейне; Михайлов)|«Солнце близко; на востоке…»}} * {{2O|Полночь немая была холодна (Гейне; Михайлов)|«Полночь немая была холодна…»}} * {{2O|Порою картины былого (Гейне; Михайлов)|«Порою картины былого…»}} * {{2O|Сердце мне терзали (Гейне; Михайлов)|«Сердце мне терзали…»}} * [[Буря поёт плясовую (Гейне; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|«Буря поёт плясовую…»]] * [[Пусть на землю снег валится (Гейне; Михайлов)|«Пусть на землю снег валится…»]] * {{2O|Случайно со мной повстречалась (Гейне; Михайлов)|«Случайно со мной повстречалась…»}} * {{2O|Снова роща зеленеет (Гейне; Михайлов)|«Снова роща зеленеет…»}} Думы: * {{2O|С толпой безумною не стану (Гейне; Михайлов)|«С толпой безумною не стану…»}} * {{2O|Брось свои иносказанья (Гейне; Михайлов)|«Брось свои иносказанья…»}} * {{2O|Афронтенбург (Гейне; Михайлов)|Афронтенбург}} * {{2O|Ночные мысли (Гейне; Михайлов)|Ночные мысли}} Романсы и баллады: * {{2O|Гренадеры (Гейне; Михайлов)|Гренадеры}} * {{2O|Гонец (Гейне; Михайлов)|Гонец}} * {{2O|Король Ричард (Гейне; Михайлов)|Король Ричард}} * {{2O|Трагедия (Гейне; Михайлов)|Трагедия}} * {{2O|Женщина (Гейне; Михайлов)|Женщина}} * {{2O|Рыцарь Олаф (Гейне; Михайлов)|Рыцарь Олаф}} * {{2O|Гаральд Гарфагар (Гейне; Михайлов)|Гаральд Гарфагар}} * {{2O|Гастингское поле (Гейне; Михайлов)|Гастингское поле}} * {{2O|Богомольцы в Кевларе (Гейне; Михайлов)|Богомольцы в Кевларе}} * {{2O|Ильза (Гейне; Михайлов)|Ильза}} * {{2O|Асра (Гейне; Михайлов)|Асра}} * [[Пастор (Гейне; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|Пастор]] * {{2O|Пастух (Гейне; Михайлов)|Пастух}} * {{2O|Альманзор (Гейне; Михайлов)|Альманзор}} * [[Валтасар (Уж час полночный наступал — Гейне; Михайлов)/Изд. 1862 (ДО)|Вальтасар]] На смертном одре: * {{2O|Радость и горе (Гейне; Михайлов)|Радость и горе}} * {{2O|Оглядка на прошлое (Гейне; Михайлов)|Оглядка на прошлое}} * {{2O|В мае (Гейне; Михайлов)|В мае}} * {{2O|Умирающие (Гейне; Михайлов)|Умирающие}} * {{2O|Скорбь вавилонская (Гейне; Михайлов)|Скорбь вавилонская}} Северное море: * {{2O|Коронование (Гейне; Михайлов)|Коронование}} * {{2O|Сумерки (Гейне; Михайлов)|Сумерки}} * {{2O|Закат солнца (Гейне; Михайлов)|Закат солнца}} * {{2O|Ночь на берегу (Гейне; Михайлов)|Ночь на берегу}} * {{2O|Посейдон (Гейне; Михайлов)|Поссейдон}} * {{2O|Признание (Гейне; Михайлов)|Признание}} * {{2O|Ночью в каюте (Гейне; Михайлов)|Ночью в каюте}} * {{2O|Буря (Гейне; Михайлов)|Буря}} * {{2O|Морская тишь (Гейне; Михайлов)|Морская тишь}} * {{2O|Морской призрак (Гейне; Михайлов)|Морской призрак}} * {{2O|Очищение (Гейне; Михайлов)|Очищение}} * {{2O|Утренний привет (Гейне; Михайлов)|Утренний привет}} * {{2O|Гроза (Гейне; Михайлов)|Гроза}} * {{2O|Крушение (Гейне; Михайлов)|Крушение}} * {{2O|На закате (Гейне; Михайлов)|На закате}} * {{2O|Песнь океанид (Гейне; Михайлов)|Песнь океанид}} * {{2O|Боги Греции (Гейне; Михайлов)|Боги Греции}} * {{2O|Вопросы (Гейне; Михайлов)|Вопросы}} * {{2O|Феникс (Гейне; Михайлов)|Феникс}} * {{2O|У пристани (Гейне; Михайлов)|У пристани}} * {{2O|Эпилог (Гейне; Михайлов)|Эпилог}} ==== [[Николаус Ленау|Ленау]] ==== * {{2O|Трое цыган (Ленау; Михайлов)|Трое цыган}} * {{2O|Совет и желание (Ленау; Михайлов)|Совет и желание}} ==== [[Мориц Гартман|Мориц Гартман]] ==== * {{2O|Белое покрывало (Гартман; Михайлов)|Белое покрывало}} ==== [[Оскар Редвиц|Оскар Редвиц]] ==== * {{2O|Ясно надо мною (Редвиц; Михайлов)|«Ясно надо мною…»}} ==== [[Фридрих Боденштедт|Боденштедт]] ==== Песни мирзы Шаффи: * {{2O|Мирза Шаффи! пчелой прилежной (Боденштедт; Михайлов)|«Мирза Шаффи! пчелой прилежной…»}} * {{2O|Распахни покрывало! не прячь ты себя! (Боденштедт; Михайлов)|«Распахни покрывало! не прячь ты себя!..»}} === С венгерского === ==== [[Шандор Петёфи|Петёфи]] ==== * {{2O|Проснувшись, плачет дитя больное (Петёфи; Михайлов)|«Проснувшись, плачет дитя больное…»}} === С малороссийского === ==== [[Тарас Григорьевич Шевченко|Шевченко]] ==== * {{2O|К Основьяненке (Шевченко; Михайлов)|К Основьяненке}} * {{2O|Иван Подкова (Шевченко; Михайлов)|Иван Подкова}} === С польского === ==== [[Зыгмунт Красиньский|Красинский]] ==== * {{2O|От слёз и крови мутны и черны (Красиньский; Михайлов)|«От слёз и крови мутны и черны…»}} === Народные песни === ==== Шотландская баллада ==== * {{2O|Вилли и Маргарита (Михайлов)|Вилли и Маргарита}} ==== Серские песни ==== * {{2O|Девушка у моря сидела (Михайлов)|«Девушка у моря сидела…»}} * {{2O|Будь у меня, Лазо (Михайлов)|«Будь у меня, Лазо…»}} * {{2O|Арапская царевна (Михайлов)|Арапская царевна («Мать пытала кралевича Марка…»)}} ==== Новогреческая песня ==== * {{2O|Как в ночи мы целовались (Шамиссо; Михайлов)|«Как в ночи мы целовались…»}}<ref name="Шамиссо">Переведено с немецкого перевода [[Адельберт фон Шамиссо|Шамиссо]].</ref> ==== Литовская песня ==== * {{2O|Как в лес меня послали (Шамиссо; Михайлов)|«Как в лес меня послали…»}}<ref name="Шамиссо" /> == Примечания == {{примечания}} [[Категория:Стихотворения М. Л. Михайлова, 1862|*]] 8m36umyxnwybkt4hogkmo2d1fa488dy РБС/ВТ/Галензовский, Северин 0 394774 4590488 4500681 2022-07-19T15:20:57Z AMY 81-412 41248 wikitext text/x-wiki {{РБС|КАЧЕСТВО=5}} <pages index="Русский биографический словарь. Том 4 (1914).djvu" from=142 to=142 onlysection="Галензовский, Северин" /> [[Категория:РБС:Врачи]] [[Категория:РБС:Доктора медицины]] 9srahi5weivq522tf9ymmeloxdkwxrw РБС/ВТ/Галецкий, Петр Семенович 0 395224 4590505 3876624 2022-07-19T19:11:07Z AMY 81-412 41248 wikitext text/x-wiki {{РБС|КАЧЕСТВО=5}} <pages index="Русский биографический словарь. Том 4 (1914).djvu" from=143 to=143 onlysection="Галецкий, Петр Семенович" /> [[Категория:РБС:Казацкая старшина]] 6tewopsw73ylwqozwcimmz7o5wkjlf5 РБС/ВТ/Галенковский, Яков Андреевич 0 395597 4590507 3877345 2022-07-19T19:14:48Z AMY 81-412 41248 Содержимое страницы заменено на «{{РБС |БЭЮ=Галинковский, Яков Андреевич |НЭС=Галинковский, Яков Андреевич |ЭЛ=Галенковский, Яков Андреевич |КАЧЕСТВО=5}} <pages index="Русский биографический словарь. Том 4 (1914).djvu" from=142 to=143 onlysection="Галенковский, Яков Андреевич" /> Категория:РБС:П...» wikitext text/x-wiki {{РБС |БЭЮ=Галинковский, Яков Андреевич |НЭС=Галинковский, Яков Андреевич |ЭЛ=Галенковский, Яков Андреевич |КАЧЕСТВО=5}} <pages index="Русский биографический словарь. Том 4 (1914).djvu" from=142 to=143 onlysection="Галенковский, Яков Андреевич" /> [[Категория:РБС:Писатели]] [[Категория:Яков Андреевич Галенковский|РБС]] nuj6n1gmtqf6f6cf927fuoo2jetlr0m РБС/ВТ/Галецкий, Семен Яковлевич 0 396852 4590504 3876625 2022-07-19T19:10:49Z AMY 81-412 41248 пишу wikitext text/x-wiki {{РБС |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИТЕКА= |КАЧЕСТВО=3 |ЭСБЕ= }} '''Галецкий,''' ''Семен Яковлевич'', генеральный бунчучный, один из заметных людей Малоросии XVIII века по своему образованию и уму. По-видимому, был сыном «дворянина» гетмана Мазепы Галецы (по предположению А. М. Лазаревского); образование получил, по всей вероятности, в Киевской академии, так как он хорошо владел языком и слогом того времени. Женившись в 1700 г. на внучке Бакланского сотника Терентия Ширая, Г. поселился в Погаре (ныне заштатный город Черниговской губ.) и служил в казацком войске, именуясь значным войсковым товарищем Старо<!-- -->дубовского полка (1700—1704). Способности Г. скоро, однако, дали возможность ему получить и уряды. Так, в самом начале 1706 г. он был уже Погарским наказным сотником, а затем, в начале 1707 г. — Стародубовским полковым есаулом. На этом уряде Г. пробыл до 1712 г., когда получил более видное место — Погарского сотника, а затем с 1722 года, по указу Сената, — уряд Новгород-северского сотничества. Осенью следующего (1723) года, по поручению наказного гетмана Павла Полуботка, Г. отвозил в Петербург известные «Коломацкие» челобитные, за что в декабре этого же года был арестован А. И. Румянцевым и выслан в Петербург. Здесь Г. сумел оправдаться настолько, что в 1724 году получил уряд Стародубовского полкового сотничества, а в 1725 г. — был отпущен на родину. Насколько был ценим Г., видно из того, что он несколько раз «правил» Стародубовское наказное полковничество (1719, 1725, 1726), совмещал уряды сотничества, полкового обозничества и судейства (1726) и в течение двух лет (1728—1730), вместе с Афанасием Есимонтовским и Степаном Максимовичем, управлял Стародубовским полком после смещения полковника Ильи Пашкова. Во время гетманства Апостола (1727—1734) Г. был уже настолько заметной фигурой, что повел борьбу с Стародубовским полковником А. И. Дуровым, против которого был бессилен и сам гетман, ибо ему над Дуровым «нельзя было суда учинить для того, что он из русских полковников». Поехав с жалобами на Дурова в различных притеснениях в Петербург, Г. добился там смещения Дурова, причем сам «по именному указу» пожалован был урядом генерального бунчучного, а его сыну Петру было дано Стародубовское сотничество. К концу жизни Г. составил себе значительное состояние, причем для собирания его нередко пользовался и своей властью. Имения были утверждены за ним двумя царскими грамотами (23 декабря 1724 г. и 12 марта 1734 г.) и рядом гетманских и полковничьих универсалов. Уряд генерального бунчучного Г. занимал до своей смерти, последовавшей 8 июля 1738 г., когда он был «побит» в Крымском походе, в сражении при Гайман-долине. <small>А. М. Лазаревский, «Описание старой Малороссии», т. I, полк Стародубский, Киев, 1888, стр. 51, 53—56, 100, 138—141, 161, 162, 196, 222, 234, 236, 259—263, 271, 273, 291, 419; Сулимовский Архив, Киев, 1884, стр. 65, 66, 187; Дневник Якова Марковича, т. І, стр. 31; т. II, стр. 47; В. Л. Модзалевский, «Малороссийский Родословник», т. I, Киев, 1908, стр. 234—237; Дневник Ханенка, стр. 4, 5; Бантыш-Каменский, «История Малой России», изд. 1903 г., стр. 446; Н. Маркевич, «История Малороссии», М., 1843, т. II, стр. 619, 620.</small> {{РБС/Автор|В. Гарский.}} [[Категория:РБС:Казацкая старшина]] lely7d9i2s029jqw4g90qiyl4wpjbj1 Шаблон:ПСС Шекспира (1902-1904) 10 402452 4590515 1644691 2022-07-19T19:31:15Z Lozman 607 wikitext text/x-wiki <includeonly> {{Отексте | АВТОР = [[Уильям Шекспир|{{ЕДО|Вильямъ Шекспиръ|Уильям Шекспир}}]] (1564—1616) | НАЗВАНИЕ = {{{НАЗВАНИЕ}}} | ЧАСТЬ = {{{ЧАСТЬ|}}} | ПОДЗАГОЛОВОК = {{{ПОДЗАГОЛОВОК|}}} | ДАТАСОЗДАНИЯ = {{{ДАТАСОЗДАНИЯ|}}} | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = {{{ДАТАПУБЛИКАЦИИ|}}} | СОДЕРЖАНИЕ = {{{СОДЕРЖАНИЕ|}}} | ОГЛАВЛЕНИЕ = {{{ОГЛАВЛЕНИЕ|}}} | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = en | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = {{{НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА|}}} | ПЕРЕВОДЧИК = {{{ПЕРЕВОДЧИК|}}} | ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ = {{{ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ|}}} | ИСТОЧНИК = <!-- {{Источник|Полное собрание сочинений Шекспира. Т. {{{ТОМ}}} ({{{ГОДИЗДАНИЯ}}}).djvu|{{ЕДО|Полное собраніе сочиненій Шекспира/ подъ ред. С. А. Венгерова. — Санктъ-Петербургъ: изданіе Брокгаузъ-Ефрона, {{{ГОДИЗДАНИЯ}}}. — Т. {{{ТОМ}}}. — (Библіотека великихъ писателей)|Полное собрание сочинений Шекспира/ под ред. С. А. Венгерова. — Санкт-Петербург: издание Брокгауз-Ефрона, {{{ГОДИЗДАНИЯ}}}. — Т. {{{ТОМ}}}. — (Библиотека великих писателей)}}}}-->{{книга|автор={{ЕДО|В. Шекспиръ|У. Шекспир}}|часть=[[:Файл:Полное собрание сочинений Шекспира. Т. {{{ТОМ}}} ({{#switch:{{{ТОМ}}}|1|2|3=1902|4=1903|5=1904}}).djvu|{{{НАЗВАНИЕ2|{{{НАЗВАНИЕ}}}}}}]]|заглавие=Полное собран{{и}}е сочинен{{и}}й Шекспира|ответственный=под{{ъ}} ред. С. А. Венгерова|издание=|место=СПб.|издательство=Брокгауз{{ъ}}-Ефрон{{ъ}}|год={{#switch:{{{ТОМ}}}|1|2|3=1902|4=1903|5=1904}}|том={{{ТОМ}}}|страницы={{{СТРАНИЦЫ|}}}|серия=Библ{{и}}отека великих{{ъ}} писателей}} | ПРЕДЫДУЩИЙ = {{{ПРЕДЫДУЩИЙ|}}} | СЛЕДУЮЩИЙ = {{{СЛЕДУЮЩИЙ|}}} | ВИКИПЕДИЯ = {{{ВИКИПЕДИЯ|}}} | ВИКИДАННЫЕ = {{{ВИКИДАННЫЕ|}}} | КАЧЕСТВО = {{{КАЧЕСТВО|}}} | НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ = {{{НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ|}}} }}</includeonly><noinclude>{{doc}}[[Категория:Викитека:Шапки]]</noinclude> 7lcuydd9r4eii6di5pwcbeykohocb54 ВЭ/ВТ/«Ливадия» 0 416602 4590678 1309115 2022-07-20T02:59:27Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''"ЛИВАДИЯ".''' См. '''[[../Круглые суда|Круглые суда]].''' [[Категория:ВЭ:Перенаправления]] 2kyxiooq4fppwsn7r8wa4s2ner9yqvd ВЭ/ВТ/Лабедойер, Шарль, граф 0 417063 4590556 3060432 2022-07-20T02:36:43Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ|КАЧЕСТВО=2}} '''ЛАБЕДОЙЕР, граф, Шарль,''' франц. ген., род. в 1786 г., 20 л. поступил на воен. службу. В 1806—07 гг. участвовал в войне с Россией в Польше и Пруссии и б. назн. ад-том к марш. Ланну, в 1808 г. сражался в Испании и б. ран. при Туделе. [[Изображение:Портрет к статье «Лабедойер, Шарль, граф». Военная энциклопедия Сытина (Санкт-Петербург, 1911-1915).jpg|слева|228px]] Выздоровев, в 1809 г. Л. находился в штабе пр. Евгения Богарне и за отличие б. назн. ком-ром 112-го лин. п., в 1813 г. он отличился при Люцене и Бауцене и б. ран. при Кольберге. При реставрации Бурбонов Л. б. пожалован орд. св. Людовика, и он отправлен в Гренобль командовать 7-м лин. п. В мрт. 1815 г. Л. отправился навстречу Наполеону, вернувшемуся с Эльбы, стал на его сторону и своим примером увлек всю армию. Наполеон сделал Л. пэром Франции и дивизион. ген-лом. После Ватерлоо Л. защищал в палате пэров права Наполеона II. Мин-р полиции Фушэ выдал Л. паспорт с тем, чтобы он выехал в Швейцарию, но Л. из Оверниснова тайно вернулся в Париж, чтобы принять участие в заговоре против Бурбонов. 2 августа 1815 г. Л. б. арестован, предан воен. суду и, несмотря на защиту Бенжамена Констана, расстрелян 4 авг. Л. умер с необыч. твердостью. «C’est là qu’il faut frapper», сказал он, показывая на сердце, оф-ру, командовавшему взводом солдат при расстрелянии. [[Категория:ВЭ:Персоналии]] aq0sz6v0qso6oeqc9nfrqgrb1huuvuy ВЭ/ВТ/Лабиены 0 417065 4590557 1290512 2022-07-20T02:36:57Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ|КАЧЕСТВО=}} '''ЛАБИЕНЫ.''' 1) Квинт Л., римск. полк-дець, сын Тита Л. Верный традициям своей семьи, Л. принял участие в движении, организованном Брутом и Кассием; после битвы при Филиппах Л. явился с парфянами и напал на войска Антония. Два раза Л. удавалось разбить рим. войска, однако, затем он, в свою очередь, потерпел решительное поражение и собирался бежать в Киликию, но б. захвачен победителями и убит (39 г. до Р. Хр.). 2) '''Тит Л.,''' римск. политич. и воен. деятель, род. в 98 г. до Р. Х., б. один из ближайш. помощников Цезаря, способствовал многим его успехам. Однако, когда Цезарь поссорился с сенатом и двинулся на Рим, Л. отказался перейти Рубикон и отправился помогать Помпею и республиканцам, сражался при Диррахиуме и Фарсале, затем последовал за Катоном в Африку, а после смерти его присоединился в Испании к сыновьям Помпея и б. уб. в сражении при Мунде (45 г. до Р. Хр.). Голова Л. б. отправлена Цезарю. [[Категория:ВЭ:Персоналии]] l8m27cg3ii6e4omuzd0woyf57n1qomt ВЭ/ВТ/Лабораторные работы 0 417067 4590558 1309133 2022-07-20T02:37:10Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ|КАЧЕСТВО=}} '''ЛАБОРАТОРНЫЕ РАБОТЫ.''' См. '''[[../Лаборатории военные|Лаборатории военные]].''' [[Категория:ВЭ:Перенаправления]] 8y39rf70w7q3af6tvwdgt5rocukx6yr ВЭ/ВТ/Ла-Бурдоннэ 0 417071 4590559 1309134 2022-07-20T02:37:26Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ|КАЧЕСТВО=}} '''ЛА-БУРДОННЭ.''' См. '''[[../Бурдоннэ|Бурдоннэ]].''' [[Категория:ВЭ:Перенаправления]] swfbfk2yvu6b9dqnubk1injbelmritj ВЭ/ВТ/Лаваль (маршал) 0 417073 4590561 1290520 2022-07-20T02:37:51Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ|КАЧЕСТВО=}} '''ЛАВАЛЬ (André de Monfort de Laval),''' маршал Франции, род. в 1411 г. 12 лет от роду принял участие в воен. действиях и в 1428 г. б. взят в плен англ-ми; заплатив выкуп, Л. принял участие в осаде Орлеана, в сраж. при Патай и в 1437 г. б. произв. в адм-лы, а в 1439 г. получил звание маршала. До самой смерти Карла VII (1453) Л. принимал участие во всех его войнах, по вступлении же на трон Людовика XI впал в немилость, б. лишен звания маршала и получиль его снова лишь в 1465 г. Впоследствии Л. был ген.-губ-ром Пикардии; на этом посту он отразил нападение Карла Смелого в 1472 г. и до самой своей смерти в 1485 или в 1486 г. продолжал с успехом оборонять Пикардию. [[Категория:ВЭ:Персоналии]] t88gliymc02bxvlth0ttgelrzxv8h03 ВЭ/ВТ/Лаваль (город) 0 417074 4590560 1309135 2022-07-20T02:37:38Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ|КАЧЕСТВО=}} '''ЛАВАЛЬ.''' См. '''[[../Вандейская война|Вандейская война]].''' [[Категория:ВЭ:Перенаправления]] jbmnztmv0p0icy1vf8v3cpu48xsyp0x ВЭ/ВТ/Лаваля турбины 0 417075 4590562 3349658 2022-07-20T02:38:01Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ|КАЧЕСТВО=}} '''ЛАВАЛЯ ТУРБИНЫ.''' См. '''[[../Двигатели судовые|Двигатели судовые]]''' и '''Турбины'''{{ВЭ/Нетстатьи}}'''.''' {{Примечания ВТ}} [[Категория:ВЭ:Перенаправления]] bxlghdnn1h9c5vbl64tgaxnjg3lbb0q ВЭ/ВТ/Лавокупэ 0 417078 4590563 1290525 2022-07-20T02:38:16Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ|КАЧЕСТВО=}} '''ЛАВОКУПЭ (Sylvain-François-Jules-Merle de Labruyère de Laveaucoupet),''' франц. ген-л, род. в 1806 г.; окончив в 1826 г. Сен-Сирскую воен. школу, Л. в 1833 г. б. произв. в кап., в 1852 — в полк., в 1859 г. сражался при Сольферино и за отличие получил чин бриг. ген., а в 1868 г. — дивиз. ген. Командуя 2-ой д-зией во время фр.-прус. войны, Л. мужест-но и талантливо руководил ею в сраж-х при Форбахе, обороняя Шпихерн. высоты, при Гравене и Борни и под Мецом, где ему б. вверены фф. С.-Жюльен, Келе, С.-Кентен и Плаппевиль. Получив от Базена при кап-ции Меца приказ сдать знамена пруссакам, Л. предпочел сжечь их. После войны Л. покинул службу. [[Категория:ВЭ:Персоналии]] jucwkgr1wjbpk0s7pao893sa8sz7vi8 ВЭ/ВТ/Лаврентьев, Александр Иванович 0 417079 4590564 3053912 2022-07-20T02:38:26Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ|КАЧЕСТВО=1}} {{ВЭ/Статья со звездочкой}}'''ЛАВРЕНТЬЕВ, Александр Иванович,''' ген. от инф., воен. писатель, род. в 1830 г.; образование получил в 1-м кад. к-се, из к-раго б. выпущен прап-ком в 6-ю арт. бр-ду в 1849 г. и тотчас принял участие в войне с Венгрией, в сраж. под Дебречином и во взятии кр-сти Мункач. В 1851 г. Л. окончил Имп. воен. ак-мию и затем занимал долж-ти по ген. штабу. В этот период им б. составлено «В.-статист. обозрение Кутаис. губ.». В 1863 г. Л. б. командирован для рекогнос-ки ю.-зап. Финляндии и принимал участие в составлении в.-топогр. карты её. К этому времени относятся его работы: «Территориальн. система воен. упр-ния» («Воен. Сб.» 1862 г., № 7) и «Статист. очерки губерний Царства Польского», имевшие важное значение в виду вспыхнувшего в 1863 г. мятежа. Тогда же Л. б. приглашен П. К. Меньковым сотрудничать в «Воен. Сб.» для составления в.-статист. очерков наших и иностр. вооруж. сил. В 1872 г., по избранию Д. А. Милютина, Л. б. назн. гл. ред-ром «Рус. Инв.» и «Воен. Сб.». С 1877 по 1884 г. Л. состоял также членом ком-та по устр-ву и образованию войск. В 1874 г. Л. б. произв. в г.-м., в 1885 г. — в г.-л., в 1893 г. — в ген. от инф. с увольнением от службы. Ум. 25 мрт. 1894 г. Многосторонне образованный и начитанный, Л. до послед. дней жизни сохранил живой интерес ко всему, что касалось науки и иск-ва; гуманный в своих воззрениях, чистый и преданный долгу, он с необыкновенной теплотой и добродушием относился ко всем окружающим. («Рус. Инв.» 1894 г., № 69; «Историч. Вестн.» 1894 г., № 5). [[Файл:Портреты к статьям на буквы «К» и «Л» 14 тома. Военная энциклопедия Сытина (Санкт-Петербург, 1914).jpg|центр|570px]] [[Категория:ВЭ:Персоналии]] fk9bd9gakhjycl8n5pqppxvoniy3sxq ВЭ/ВТ/Лавровы 0 417080 4590565 3053947 2022-07-20T02:38:39Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ|КАЧЕСТВО= 2}} [[Изображение:Лавров Василий Николаевич.jpg|мини|справа|228px|<center>Генерал-майор<br>В. Н. Лавров.<br>(Т. XIV, стр. 451).</center>]] '''ЛАВРОВЫ.''' 1) {{ВЭ/Статья со звездочкой}}'''Василий Николаевич Л.,''' г.-м., герой войны 1877—78 гг., род. в 1838 г., воспитывался в школе гвард. подпрап-ков и кав. юнкеров, к-рую окончил, с занесением имени его на мрам. доску, в 1855 г. и б. произв. в прап-ки в л.-гв. К.-Грен. п. По окончании Ник. ак-мии ген. штаба Л. б. переведен в штаб Гвард. к-са и в 1863 г., в чине шт.-кап., командирован в сев.-запад. край в распоряжение ген. Н. С. Ганецкого. Состоя при штабе 2-ой гвард. пех. д-зии, Л. участвовал с л.-гв. Финлянд. п. в делах при Гудишках и Шнуркишках (в последнем б. ран.) и за отличие в них награжден золот. саблею и орд. св. Владимира 4 ст. с меч. и бант. По возвращении из похода 1863 г., Л. продолжал свою службу в штабе Гвард. к-са, исполнял долж-ть нач-ка штаба 2-ой гвард. пех. д-зии и в 1866 г. б. произв. в полк-ки. В 1873 г. Л. б. назн. состоять при Авг. Гл-щем войск гвардии и Петерб. воен. округа и в то же время избран в гласные Спб. город. думы, в работах к-рой, особенно по введению всеобщей воин. пов-сти, принимал самое деят. участие. В 1875 г. Л. б. произв. в г.-м., а 24 снт. 1876 г. назн. ком-ром л.-гв. Финлянд. п., с к-рым и выступил на театр войны с Турцией в 1877 г. В самые труд. минуты боев. жизни Л. всегда был перед своими Финляндцами: на походе он шел пешком впереди полков. колонны, чтобы служить примером для подчиненных, а в бою становился во главе п. Под Горн. Дубняком Л. с криком «ура» повел Финляндцев в атаку и б. смерт-но ран.; ум. на др. день боя; его прострелен. и окровавл. мундир хранится, как реликвия, в музее л.-гв. Финл. п. (''С. Гулевич'', Ист. л.-гв. Финл. п., 1806—1906 гг., ч. III, 1906). 2) {{ВЭ/Статья со звездочкой}}'''Петр Лаврович Л.''' (1823—1900), бывш. преподаватель Мих. арт. уч-ща и ред-р «Арт. Жур.», а впоследствии извест. рус. эмигрант и философ позитив. напр-ния. Окончив курс Мих. арт. уч-ща в 1842 г. прап-ком, Л. б. сейчас же перечислен в офиц. классы его (ныне Мих. арт. ак-мия), по окончании к-рых в 1844 г. б. оставлен репет-ром, а в 1849 г. утвержден в долж-ти препод-ля математики. В 1853 г., в чине шт.-кап., зачислен в л.-гв. 2-ю арт. бр-ду и утвержден чл. конф-ции Мих. арт. ак-мии. В 1855 г., во время Крымск. кампании, в чине кап., б. командирован летом в кр-сть Нарву, в помощь нач-ку г-зона. В 1858 г. произв. в полк., а в 1860 г. утвержден, кроме того, в долж-ти наставника-наблюдателя в Конст. воен. уч-ще. В апр. 1866 г. б. арестован по подозрению в соучастии в деле Каракозова, но на воен. суде, к-рому он б. предан в авг. того же года, ясно б. установлена его непричас-ть к делу, а «за хранение у себя сочинений преступ. содержания и за близкие сношения с людьми, известными прав-ству своим преступным напр-нием», он б. приговорен к 3-мес. аресту, при чём ген.-аудиториат нашел, что Л. не м. б. терпим на службе; в нач. 1867 г. он б. уволен в отставку с чином полк-ка и сослан на поселение внутрь России под строг. надзор полиции. Вскоре ему удалось скрыться за гр-цу, где он оставался до смерти, посвятив себя всецело философской, литературной, а отчасти и революц. деят-сти, оставив после себя много крупных сочинений, гл. обр., по философии. Как препод ль, Л. пользовался больш. уважением слуш-лей. (''В. К.'', Позитивизм в рус. лит-ре, «Рус. Бог.» 1889 г.). [[Категория:ВЭ:Персоналии]] fnva6asuts50qtgvqcl5kzt1cygimxf ВЭ/ВТ/Лагарп, Амедей 0 417082 4590566 1290539 2022-07-20T02:38:54Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ|КАЧЕСТВО=}} '''ЛАГАРП, Амедей,''' франц. ген. времен 1-ой респ-ки; род. в Швейцарии в 1754 г. В 1777 г. он поступил прап-ком на голл. службу, но скоро по семейн. и имуществ. делам д. б. вернуться на родину. Когда буря франц. революции задела и Швейцарию, Л. примкнул к ней, б. присужден Бернскими властями к смертн. казни и бежал во Францию (1791); зачислившись в ряды франц. армии, он скоро б. сделан ком-ром б-на волонтеров. В этой долж-ти Л. выделился храброй защитой замка Родемак (возле Тионвиля) против союзн. герм. сил и при осаде Тулона, при чём за отличие при овладении фортом Фарон б. произв. в бригад. ген-лы (1793). В 1793—95 гг. Л. действовал в Италии под нач. Келлермана и, командуя его ар-рдом, прикрывал отст-ние, одержав успех при Вадо и Савоне (1795). Произведенный в дивиз. ген., Л. в 1796 г. командовал д-зиею в ав-рде Итал. армии Бонапарта. Содействуя победам фр-зов при Монтенотте, Миллезимо и Дего, Л. затем искусно провел самост-ную операцию против австр. ген. Болье. 9 мая 1796 г., после перехода через По и дела при Фубио, Л. занял позицию при Коданво (по дороге из Кремоны в Лоди); во время ночн. неприят. нападения на франц. аванпосты Л. б. ран. неск. выстрелами своих же людей, в темноте принявших его за непр-ля. Бонапарт в приказе по армии заявил, что "армия потеряла в Л. одного из лучш. ген-лов, а все солдаты — неустрашимого и строгого в требованиях дисц-ны товарища". Один из сыновей Л., также служивший во французских рядах, подобно отцу, умер от ран, полученных в боях за свое новое отечество. [[Категория:ВЭ:Персоналии]] dv8a20oy3jfcj9526jys40is0p6ihk4 ВЭ/ВТ/Лагерное довольствие 0 417083 4590567 1309137 2022-07-20T02:39:03Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ|КАЧЕСТВО=}} '''ЛАГЕРНОЕ ДОВОЛЬСТВИЕ.''' См. '''[[../Довольствие войск|Довольствие]].''' [[Категория:ВЭ:Перенаправления]] iip2w1tfdjcw3z30n27tlsv13evdfun ВЭ/ВТ/Лагерные суточные 0 417086 4590568 1309138 2022-07-20T02:39:14Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ|КАЧЕСТВО=}} '''ЛАГЕРНЫЕ СУТОЧНЫЕ.''' См. '''[[../Довольствие войск|Довольствие]].''' [[Категория:ВЭ:Перенаправления]] s4nhpre6l41udcuz7in18wgl676kskf ВЭ/ВТ/Лагерный сбор 0 417087 4590569 1309139 2022-07-20T02:39:21Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ|КАЧЕСТВО=}} '''ЛАГЕРНЫЙ СБОР.''' См. '''[[../Лагерь учебный|Лагерь учебный]].''' [[Категория:ВЭ:Перенаправления]] hm94um1o595pahlu5ggo1ixwlwck5tp ВЭ/ВТ/Лагерь укрепленный 0 417089 4590570 3349660 2022-07-20T02:39:32Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ|КАЧЕСТВО=}} '''ЛАГЕРЬ УКРЕПЛЕННЫЙ.''' См. '''Укрепленный лагерь'''.{{ВЭ/Нетстатьи}} {{Примечания ВТ}} [[Категория:ВЭ:Перенаправления]] dnyf1j56aje994wl6wdk05uf6z79ivp ВЭ/ВТ/Лагит 0 417092 4590571 3241039 2022-07-20T02:39:46Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ|КАЧЕСТВО=1}} '''ЛАГИТ (La-Hitte),''' ген. франц. арт-рии, под рук-ством к-раго в 1847 г. начала свои работы к-сия по выработке первых нарезн. полев. орудий и именем к-раго была названа система полевых 4-клг. бронзов. нарезн. пушек, заряжаемых с дула, введенная во Франции в 1857 г. [[Изображение:Иллюстрация к статье «Лагит». Военная энциклопедия Сытина (Санкт-Петербург, 1911-1915).jpg|thumb|справа|255px|<center> Сечение канала сист. «Лагит». </center>]] Орудие получилось от снабжения прежних 4-фн. бронзов. пушек 6 нарезами системы Л. с наклонною боевою гранью удовлетворяющею требованиям хорош. центрования снаряда, т. е. совмещению оси фигуры снаряда с осью канала при выстреле, несмотря на значит. зазоры, неизбежные для удобства заряжания с дула. Вместо прежнего 4-фн. ядра были введены продолг. снаряды с 6 парами цилиндрич. цинковых выступов (предложение члена к-сии кап. Тамизье); вес снаряда длиною 2 клб. получился ок. 4 клг. Нижний нарез близ дна канала суживался, так что досланный до места снаряд нижней парой выступов заклинялся плотно в этом нарезе, чем б. устранен удар остал. выступов о боев. грани при смещении снаряда при выстреле. Заряд при увеличенном в 2½ раза весе снаряда пришлось уменьшить до <sup>1</sup>/<sub>10</sub>, и нач. скорость упала с 1.500 до 1.000 фт. По этой же системе б. нарезаны 12-фн. и 8-фн. полев. пушки, обратившиеся в 12 и 8-клг. (по весу снарядов) и назначенные, гл. обр., в резерв. Снаряды: обыкн. граната, картеч. граната (кроме 12-клг. пушки) и картечь. В 1858 г. Франция первая среди европ. гос-тв б. перевооружена этими нарез. орудиями сист. Л. Впрочем, 8-фнт. б. переделаны только в 1864 г. [[Категория:ВЭ:Персоналии]] dagcjrezwwnulfjhht16tj0q9udm026 ВЭ/ВТ/Лагоц 0 417096 4590572 1290552 2022-07-20T02:40:04Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ|КАЧЕСТВО=}} '''ЛАГОЦ (Lahoz),''' ген., итал. патриот и герой войны 1799 г., род. в Милане в 1764 г. Служа поруч. в австр. войсках, он в 1792 г., при вступлении фр-зов в Сев. Италию, перешел на их сторону с большею частью своей роты, состоявшей почти из одних итал-цев. Своею выдающейся храбростью и воен. дарованиями Л. обратил на себя внимание ген. Лагарпа, назначившего его своим ад-том. После смерти Лагарпа Л. стал ад-том ген. Бонапарта и отличился в походах 1796—98 гг. Назначенный членом законодат. к-са Цизальпинск. респ-ки, он с большим усердием служил франц. прав-ству, пока не убедился, что Франция вовсе не намерена создавать независ. Италию. Энергичная защита им прав своего отеч-ва перед Директорией повлекла за собою отстранение его оть участия в упр-нии Цизальпин. республикою и назначение бригад. ген-лом цизальпин. войскь, входивших в д-зию франц. ген. Монришара. Но Л. отказался исполнять приказания последнего и, мечтая из гос-тва Италии создать одну независ. респ-ку, объявил деп-т Рубикона, занятый его бр-дою, в осадн. положении и учредил в нём воен. упр-ние. Это вызвало отрешение его от команд-ния и бегство в неаполит. владения. Появление в Адриатич. море рус.-тур. эс-дры, под нач. адм. Пустошкина, побудило Л. объявить себя защитником Италии, собрать до 20 т. инсургентов и явиться грозою фр-зов. Совмест. действия Пустошкина и Л. заставили франц. ген. Монье засесть за стенами Анконы (май 1799 г.). Но появление франц.-испан. флота вынудило рус. адм-ла отойти с эс-дрою и десантом к о-ву Корфу, а Л. — засесть в Фермо, на берегу Адриатич. моря, близ неаполит. границы. В июле на выручку Л. пришла рус.-тур. эс-дра кап. 2 р. гр. Войновича, отбросившая фр-зов от Фермо. Когда адм. Ушаков возобновил осаду Анконы, Л. со своим 6-тыс. отрядом действовал на прав. фланге осадн. к-са. 19 снт. г-зон кр-сти произвел сильн., вылазку, Л. б. окружен фр-зами и тяж. ранен. С трудом отбитый рус. моряками, он скончался 1 окт. и погребен в м. Лоретто. Л. пользовался больш. уважением Суворова, исходатайствовавшего ему прощение австр. имп-ра. [[Категория:ВЭ:Персоналии]] eyzcq0gih272rchv1oxjyudrao6fyco ВЭ/ВТ/Лаграфель д’Аллест 0 417097 4590573 1309466 2022-07-20T02:40:22Z Henry Merrivale 56557 +Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ|КАЧЕСТВО=}} '''ЛАГРАФЕЛЬ д’АЛЛЕСТ,''' система водотрубных котлов (см. ''[[../Водотрубный котел|это]]''). == Примечания == {{примечания}} [[Категория:ВЭ:Перенаправления]] 77z39in2y2fepro64ouyg060yxvsoqy ВЭ/ВТ/Лагюр 0 417100 4590574 1290557 2022-07-20T02:40:37Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ|КАЧЕСТВО=}} '''ЛАГЮР (Louis-Joseph Lahure),''' франц. ген., род. в 1767 г. в Бельгии, в 1790 г. переселился во Францию и под нач. Пишегрю участвовал в кампаниях 1792—94 гг. в Голландии. Получив от Пишегрю поручение овладеть сев. Голландией, Л. воспользовался тем, что неприят. флот б. задержан льдом в Гельдерне, и овладел им во главе эск-на гусар. В воен. истории это был первый пример атаки флота кав-рией. Затем Л. принял участие в войнах с Германией и Италией и б. произв. в бригад. ген-лы, но рана, полученная им в сраж. на Треббии, вынудила его оставить боев. поприще. В 1803 г. Л. б. избран в законод. к-с и заседал там во всё время империи. В 1813 г. Л. получил барон. титул; в 1814—15 гг. он с больш. энергией и тактом организовал оборону сев. департаментов Франции. В 1818 г. Л. вышел в отставку. Год смерти его неизвестен. [[Категория:ВЭ:Персоналии]] t3mfih79k6qhtxyulcbz9o7u5hhim22 ВЭ/ВТ/Ладмиро, Луи-Рене-Поль 0 417102 4590575 3060944 2022-07-20T02:40:48Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ|КАЧЕСТВО=2}} '''ЛАДМИРО (Ламиро, Ladmirault), Луи-Рене-Поль,''' франц. ген., род. в 1808 г.; воспит-к С.-Сирск. воен. школы; в 1831 г. вступил в 67-й пех. п. в Алжире. Здесь в течение 20 л. Л. принимал деят. участие в делах против туземных племен и в 1852 г., в чине ген-ла, б. переведен в Париж нач-ком д-зии. [[Изображение:Портрет к статье «Ладмиро, Луи-Рене-Поль». Военная энциклопедия Сытина (Санкт-Петербург, 1911-1915).jpg|слева|255px]] Во время Итал. камп. 1859 г. Л. командовал 2-ой д-зией I арм. к-са, с к-рой в сражении при Меленьяно (8 июня) форсировал мост через р. Ламбро и оттеснил прот-ка от Меленьяно к Каза-Бернардо. В сражении при Сольферино Л. с своей д-зией защищал кладбище против 1-ой австр. армии, а затем атаковал укр-ния у Сольферино, при чём б. тяж. ран., но не оставил команд-ния, пока не упал обессиленный. В 1870 г. Л. б. поручена, во главе IV к-са, защита линии Мец — Диденгофен. Но после поражения Мак-Магона при Рейхсгофене и Фроссара — при Форбахе, Л. д. б. отступить к Мецу, где его к-с вошел в состав Рейнск. армии Базена и в сражениях под Мецем составлял правое крыло. При Вионвиль-Марс-ла-Туре Л. со своим к-сом находился против X прус. к-са, и между ними разыгралась известная в военной истории кавал. схватка (в к-рой приняло участие до 5 т. кав-рии), окончившаяся оттеснением прус. кав-рии. В сраж-х при Гравелоте и при Нуазвиле Л. снова выделился своей храбростью и умелыми действиями. Взятый в плен вместе с армией Базена, Л. в мрт. 1871 г. возвратился во Францию и б. назн. ком-щим I к-сом, направленным против парижск. Коммуны. 22 мая Л. взял Монмартрские высоты и овладел большей частью прав. бер. Сены. Назначенный в июле губ-ром Парижа, Л. широко пользовался своей дискреционной властью, особенно в отношении к республикан. печати. В 1878 г. Л. вышел в отставку и ум. в 1898 г. Перу Л. принадлежит: «Bases d’un projet pour le recrutement De L’armée De terre» (Paris, 1871). (''Vinoy'', L’armistice et La Commune, Paris, 1872; Der Deutsch-französische Krieg, v. Gr. Gen.-Stabe). [[Категория:ВЭ:Персоналии]] gb5qlfkh6li4s48ix81v6158gp73tmw ВЭ/ВТ/Ладыга 0 417106 4590576 1309140 2022-07-20T02:41:04Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ|КАЧЕСТВО=}} '''ЛАДЫГА.''' См. '''[[../Лафет орудийный|Лафет]].''' [[Категория:ВЭ:Перенаправления]] g1vsnxd4gmxommjtlg9vhjas5fuubnu ВЭ/ВТ/Ладыжная наметка 0 417110 4590577 1309141 2022-07-20T02:41:17Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ|КАЧЕСТВО=}} '''ЛАДЫЖНАЯ НАМЕТКА.''' См. '''[[../Лафет орудийный|Лафет]].''' [[Категория:ВЭ:Перенаправления]] d2l5co30gmemsu3xtuphjhksia6cmhh ВЭ/ВТ/Ладюрнер, Адольф Игнатьевич 0 417111 4590578 1290567 2022-07-20T02:41:26Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ|КАЧЕСТВО=}} '''ЛАДЮРНЕР, Адольф Игнатьевич,''' художник-баталист, один из самых характерн. и лучш. представителей батальн.-живописи эпохи Имп. Николая I. Л. род. в 1798 г. во Франции и в 1830 г. переселился в Россию. Пользуясь любовью Имп-ра, Л. сам б. так ему предан, что под влиянием кончины своего покровителя сошел с ума и ненадолго пережил его. В бытность в Париже он писал еще боев. сцены ("Битва при Маторо"), но в России посвятил себя всецело изображению мирн. жизни войск. Многочисл. картины смотров и парадов ("Парад на Царицыном лугу 1836 г.", "Смотр В. К. Константина Павловича л.-гв. Литовск. п. и др.), разл. торжеств ("Открытие Александров. колонны", "Присяга Цес. Александра Николаевича"), разводов, смен караулов, ("Смена часовых у Зимн. Дворца") и проч. — с точностью передают безукоризнен. стройность николаевских фронтовиков. "Изящная", по выражению Д. Давыдова, "ремешковая служба" того времени воспроизводится Л. с своебразной поэзией, и его полотна, будучи цепн. историч. док-тами, как верная картина быта и портреты мног. историч. лиц, не лишены и художеств. ценности, как произведения хорош. ученика Ораса Верне и живого, талантливого художника. [[Категория:ВЭ:Персоналии]] 8ho56t4l8k861vtnxs063axbu2kqwtr ВЭ/ВТ/Лазарева порт 0 417112 4590579 1309142 2022-07-20T02:41:35Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ|КАЧЕСТВО=}} '''ЛАЗАРЕВА ПОРТ.''' См. '''[[../Гензан|Гензан]].''' [[Категория:ВЭ:Перенаправления]] 9ino2e04ht08dmpwcxedc1uiosadscq ВЭ/ВТ/Лазаревич, Юрий Сергеевич 0 417113 4590580 1290569 2022-07-20T02:41:45Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ|КАЧЕСТВО=}} '''ЛАЗАРЕВИЧ, Юрий Сергеевич,''' полк., воен. писатель, род. в 1863 г.; воспит-к Полоцк. воен. г-зии. По окончании 2-го воен. Конст. уч-ща произв. в 1882 г. в подпор-ки 160-го пех. Абхазского п. С 1891 по 1896 г. состоял в Казанск. пех. юнк. уч-ще младш. оф-ромь и препод-лем форт-ции. С 1896 по 1901 г. командовал в Абхазск. полку ротой. В 1901 г. назн. секретарем по литератур. части редакции "Рус. Инв." и "Воен. Сб.", а по учреждении в 1906 г. ком-та по образованию войск — делопроизвод-лем ком-та. С упразднением последнего в 1909 г. назн. нач-ком отд-ния по образованию войск и изданию уставов в гл. упр-нии ген. штаба. Литератур. деят-сть началась в 1896 г. в "Рус. Инв." и "Разведч." статьями по постановке обучения в нашей и иностран. армиях. Статьи эти обратили на себя внимание воен. мин-ра, ген. Куропаткина, и Л. б. дана возм-сть совершить неск. продолжит. поездок за гр-цу для ознакомления на местах с подготовкой важнейш. европ. армий. Резул-том этих поездок были статьи о франц., герм. и австр. армиях, напечатанные в "Воен. Сб." за 1899—1903 гг. и вышедшие затем отдел. изданиями. Кроме того, с 1901 по 1911 гг. он вел в "Рус. Инв." отдел "Иностран. армий", продолжая сотрудничать и по вопросам службы, быта и обучения войск. Л. известен также как переводчик с франц., нем. и англ. яз. Из главнейш. работ его следует отметить: изд. Имп. воен. ак-мией перевод труда ''Шлихтинга'', "Основы соврем. стратегии и тактики" и изд. В. А. Березовским: ''Луиджи Барцини'', "Мукден"; ''Модюи'', "Пехота, — основы её обучения и восп-ния"; ''Гамильтон'', 2-й т. его записок; "Ляоян" — изд. англ. ген. шт.; ''Бернгарди'', "Соврем. война", т. II; кроме того, им переведен ряд иностр. уст. и мелк. брошюр. С 1911 г. Л. принимает близк. участие в ред. журн. "Разведчик". [[Категория:ВЭ:Персоналии]] 4fun1dixw3ss7hagnc9vla834ov80n5 ВЭ/ВТ/Лазаревы 0 417115 4590581 4131437 2022-07-20T02:42:04Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ|КАЧЕСТВО=2}} '''ЛАЗАРЕВЫ'''. {{якорь|1}}1) '''Иван Давидович Л.,''' г.-ад., г.-л., герой покорения Кавказа и рус.-тур. войны 1877—78 гг., род. в 1820 г. в семье небогатых карабах. армян г. Шуши, воспитывался в Шушин. уездн. уч-ще и в 1839 г. поступил рядовым в Ширван. пех. п., с к-рым и принял участие в ряде эксп-ций против горцев; в 1842 г., еще в звании нижн. чина, Л. б. награжден за свою выдающуюся храбрость знаком отличия Воен. орд., а в 1843 г. за боев. отличия произведен в прапорщики. Все последующие чины, ордена и звания также б. получены им за боевые отличия. В 1847 г., при взятии штурмом аула Салты, Л. б. контужен ружейною пулею в левую руку, а в 1848 г. при штурме валов близ с. Мискенджи ранен пулею в шею навылет, ушиблен камнем в голову и контужен в плечо. В 1850 г. Л. б. назначен управляющим Мехтулинским ханством, в 1854 г. — упр-щим Даргинск. округом, а в 1859 г. — ком-щим войсками и нач-ком врем. упр-ния в Сред. Дагестане. В это время он был уже полк-ком и пользовался как в рядах кавказ. армии, так и у горцев такой завидной репутацией благородства и мужества, что Шамиль, осажденный в Гунибе, просил для переговоров о сдаче прислать к нему не кого иного, как Л., зная, что на его слова он м. положиться. Л. отправился к Шамилю в Гуниб один, без конвоя, и после беседы с имамом привел его к кн. Барятинскому. [[Изображение:Lazarev Ivan Davidovich.jpg|справа|255px]] В 1860 г. Л. назначается воен. нач-ком Сред. Дагестана и в том же г. производится в г.-м. Человек непреклон. воли, всегда суровый, но всегда справедливый, Л. славился в горах, как правитель края, твердою рукою державший власть. Во время восстания горцев в 1861 г. он одним своим нравств. влиянием потушил мятеж и заставил Каракуль-Магому явиться к нему с повинною. Через 2 г. он также без кровопролития усмирил новую вспышку мятежа. В 1865 г. Л. б. назнач. ком-щим, и в 1866 г. нач-ком 21-ой пех. д-зии, а в 1868 г. назначен состоять при войсках Кавказ. армии. Он оставался не у дел до рус.-тур. войны, с нач. к-рой в 1877 г. он написал помощнику гл-щего Кавказск. армий: «Я не прошу какого-либо особого назначения. Мне, как стар. солдату, достаточно будет стать на фланге какого-нибудь б-на, чтобы вместе с ним идти в атаку против непр-ля и тем исполнить долг присяги, данной великому своему Государю». В самый разгар войны, 20 авг. 1877 г. Л. б. назы. нач-ком Байрактарск. отряда, вместо ген. Девеля, и принял деят. участие в сраж. при Авлиаре, где ему вверена б. обход. колонна и овладение Везинкевскими и Борлохск. высотами и преграждение армии Мухтара-паши пути отст-ния к Карсу. От успеха действий Л. зависел успех всей операции. Л. блистат-но выполнил свою задачу. Наградою ему за отражение натиска Мухтара был орд. св. Георг. 3 ст. Затем Л. б. вверено команд-ние блокадн. к-сом под Карсом, а при штурме его — ближайшее рук-ство им. В самый разгар штурма, когда успех его казался одно время сомнит-ным, Л. получил разрешение отвести войска назад, если не надеется на успех, «Передайте пославшему вас, — отвечал Л., — что я штурмую Карс бесповоротно: не возьму его ночью, то возьму его днем, не возьму днем, — буду драться и в след. ночь». Карс б. взят, и Л. б. награжден за это орд. св. Георгия 2 ст. и званием г.-ад-та. В нач. янв. 1878 г. Л. поручено б. оперировать против Вана и Муша, в округах к-рых собрались для помощи Батуму значит. скопища курдов; Л. вступил в Ванский санджак и рассеял их. По отъезде с театра войны М. Т. Лорис-Меликова команд-ние отд. действ. Кавказ. к-сом вверено б. Л., а по окончании войны он б. назн. ком-ром II Кавказ. к-са. В 1879 г. Л. б. поставлен во главе экспедиц. отряда, назначенного для усмирения туркменов Ахал-Теке. Скудость перевязоч. средств, к-рыми располагали воен. и торгов. фл-лии на Касп. море, делали орг-зацию похода крайне трудною; одноврем. перевозка войск и боев. и продовольств. запасов оказалась невозможною. Воен. нач-во Кавказ. воен. округа, руководившее подготовкою эксп-ции, предпочло начать с перевозки войск, к-рые к концу июля 1879 г. и сосредоточились в Чикишляре. 2 июля туда же прибыл и Л. Осмотрев войска, он тотчас же выслал ав-рд для разработки путей и спусков к р.р. Атреку и Сумбару, а сам занялся устр-вом арт. и провиантск. складов и приобретением перевязоч. средств для обоза. Непосил. труды расшатали здоровье Л.; у него открылся на спине карбункул, и 31 июля войска двинулись в путь без него. Это обстоят-во произвело удруч. впечатление на отряд, веривший в своего вождя. Сознавая это и беспокоясь за службу отряда, Л. совершенно больной (у него открылся карбункул и на затылке) выехал вслед за войсками и 13 авг. прибыл в м. Чат. Здесь ему стало хуже. Врач настаивал на продолжит. остановке, Л. требовал продолжения пути. «Я не должен служить задержкой для всего отряда», говорил он, уже впадая в агонию. В 4½ ч. у. 14 авг. он скончался. Тело его б. перевезено в Тифлис и погребено в ограде Ванского собора. В память Л. Карсский ф. Канлы назван фортом «Лазарев». (''В. Потто'', Г.-л. И. Д. Л., Спб., 1899; ''В. А. Туган-Мирза-Барановский'', Русские в Ахад-Теке в 1879 г., Спб., 1881; ''А. А. Старчевский'', Памятник Вост. войны 1877—78 гг., Спб., 1878). {{якорь|2}}2) {{ВЭ/Статья со звездочкой}}'''Иван Петрович Л.,''' г.-м., шеф 17-го егер. п., ныне л.-грен. Эриван. п., один из первых деятелей покорения Кавказа, погибший от руки грузин. царицы Марии, род. в 1763 г. и происходил из дворян Казан. наместнич-ва; в 1775 г. он начал свою службу капралом в л.-гв. Кон. п. и в 1784 г. б. произв. в корнеты; в 1789 г. он был уже в чине секунд-ротм-ра и в рядах Кон. гвардии участвовал в войне с Швецией, по окончании к-рой в чине подпол-ка б. переведен в новоформируемый Моск. грен. п., а 29 фвр. 1792 г. назн. ком-ром 4-го б-на Кубан. егер. к-са. К этому времени относится знакомство Л. с молодым [[../Котляревский, Петр Степанович|Котляревским]] (см. ''это''), к-раго он уговорил вступить в воен. службу, определил в свой б-н, назначил своихм ад-том и был его покровителем и боев. воспитателем. Отлич. боев. подготовка б-на, подвиги, оказанные при взятии Анапы и Дербента, обратили на Л. внимание высш. нач-ва, и когда в 1797 г. началось преобразование Кавказ. и Кубан. егер. к-сов в 17 и 18-й егер. пп., Л. б. поручено форм-ние последнего. За быстрое исполнение этого поручения Л. в том же г. б. произв. в полк-ки и назн. шефом 18-го егер. п., к-рый стал называться его именем. В 1798 г. Л. б. произв. в г.-м. и в 1799 г., когда грузин. царь Георгий XII отдался в подданство России и просил Имп. Павла прислать в Тифлис рус. войска для защиты его от нашествия персов, отправлен туда с своим полком из Моздока, по личн. избранию Гос-ря. Поход через горы в стужу и снеж. метели был труден, но выполнен б. блестяще. После 36-дн. похода Л. прибыл 20 нбр. 1799 г. в Тифлис и б. торжест-но встречен царем и всем населением. Здесь на долю Л. выпали тяжел. заботы не только по охранению столицы Грузии и её царя, но и по устр-ву полка на новой стоянке. В стране и в столице царила анархия, распоряжения царя не исполнялись, и полк терпел нужду в кв-рах, топливе и продовольствии. Состоявший при Георгии XII полномоч. мин-р ст. сов. Коваленский не только не оказывал содействия Л., но всячески интриговал против него, боясь его влияния на слабовол. царя и домогаясь подчинения своей власти и рус. войск. Не вмешиваясь в дела гражд. упр-ния, Л. высоко держал честь рус. имени в новой стране и скоро заслужил доверие и расположение Георгия XII; Коваленский же в 1800 г. б. отозван. В конце того же г. в Грузию вторгся с 20-тыс. скопищем Омар-хан аварский. Л. тотчас же выступил ему навстречу и на р. [[../Иора|Иоре]] (см. ''это'') нанес ему решит. поражение. Наградою был командор. крест орд. св. Иоанна Иерусалимского. В 1801 г. 18-й егер. п., к-рым командовал Л., б. переименован в 17-й г.-м. Л. п. После смерти Георгия XII (в 1800 г.) и окончат. присоед-ния Грузии к России, в ней наступили смуты, для прекращения к-рых решено б. выслать в Россию всех членов царствовавшего в Грузии дома. В отношении вдовств. царицы Марии это поручено б. сделать Л., к-рый и б. ею при этом заколот (1803 г.). Обстоят-ва гибели К. подробно рассказаны С. А. Тучковым в его записках. (''П. Бобровский'', Куб. егер. к-с, Спб., 1893; ''В. Потто'', Кавказ. война, т. I, вып. 2-й, Спб.; ''Н. Дубровин'', Георгий XII, послед. царь Грузии, и присоед-ние её к России, Спб., 1897; Записки ''С. А. Тучкова'', изд. газ. «Свет», Спб., 1898). {{якорь|3}}3) '''Михаил Петрович Л.,''' г.-ад., адм-л, происходил из дворян Владимир. губ., род. в 1788 г., ум. в 1851 г., погребен в склепе заложенного им Владимир. собора в Севастополе. В 1803 г., по окончании Мор. к-са, Л. в числе 30 лучш. гардемарин б. отправлен в Англию для службы волонтером на судах англ. флота. Проведя 5 л. в непрерыв. плавании в Атлантич. океане и Средизем. море, а на судах О.-Индск. К° и в Тих. океане, Л. вернулся в Россию опытным оф-ром. Служба в англ. флоте оставила неизгладимый след в характере «юноши острого ума и благородного поведения», как его аттестовали англ. кап-ны. Здесь именно Л. проникся тем чувством долга к службе, любовью к морю, духом спорта, стремлением достигнуть в каждом деле и работе наилучш. резул-та, к-рые выделили его сразу в дальнейш. службе. Получив боев. крещение в сраж-х с франц. приватирами, побывав в плену и испытав на себе и тяж. стороны мор. службы, Л. с первых шагов её проникся глуб. убеждением, ставшим затем нравств. законом его жизни, что «всякое положение человека прежде всего возлагает на него обяз-ти» и что «с точным, безукоризн. их выполнением связана не только служебная, но и личная честь». Этот принцип и был основой созданного им впоследствии Лазаревского Черномор. флота, давшего России ряд блестящих деятелей, — Нахимова, Корнилова, Истомина, Путятина, Унковского и др. Характеристика, данная им П. Ст. Нахимову — «чист душой и любит море», — лучший показатель собств. идеалов Л. По отзывам его учеников (Д. Афанасьев, «Р. Арх.» 1902 г.), «честность, безукориз-ть в исполнении долга и фанатич. заботливость о казен. интересе в хозяйстве составляли необходимые условия таких избранных в кружок, близкий Л». Головой возвышаясь над окружавшей его средой оф-рства, Л. скоро б. оценен нач-вом и когда в 1813 г. Росс.-Америк. К° обратилась к мор. мин-ру с просьбой назначить оф-ра для команд-ния новым компанейск. кораблем ''Суворов'', в предстоявшем ему кругосвет. плавании, б. выбран Л. Молодой ком-р оправдал доверие, утвердив за собою репутацию решит-го, самостоят., не боящегося ответ-ности при исполнении долга, оф-ра с тверд. сознанием своих прав и обяз-стей. [[Изображение:Mikhail Petrovich Lazarev - 2.jpg|thumb|справа|255px|<center> Генерал-адъютант<br> М. П. Лазарев.<br> (Т. XIV, стр. 465).</center>]] По возвращении с Востока в 1819 г. Л. б. назн. ком-ром шлюпа ''Мирный'', в эксп-цию для исслед-ния Южн. Антарктич. океана, под нач. кап. 2 р. Беллинсгаузена. За эту эксп-цию (см. [[../Беллинсгаузен, Фаддей Фаддеевич|''Беллинсгаузен'']]) Л. б. произв. через чин в кап. 2 р. и назн. ком-ром фрег. ''Крейсер'', через неск. мес-в отправленного в кругосвет. плавание; в этом плавании Л. довел порученный ему фр-т до образц. состояния; намечая свои приемы воспитания личн. состава, он создал здесь первую ячейку новой школы (орд. св. Владимира 3 ст.). Назначенный ком-ром лин. к-бля ''Азов'', Л. в 1827 г., в долж-ти нач-ка штаба отряда гр. Гейдена, перешел в Средизем. море, где 8 окт. в [[../Наварин|Наваринском сражении]] (см. ''это'') увековечил блестящ. подвигом имя командуемого им к-бля. Произведенный в к.-адм., Л. еще. 2 г. оставался в той же долж-ти в Архипелаге, участвовал в блокаде Дарданелл и лет. 1830 г., командуя эс-дрою из 10 суд., вернулся в Кронштадт без захода в иностр. порта. В 1831—32 гг. Л. принял ближайш. участие в работах ком-та образования флота по испр-нию штатов вооружения и запасов воен. судов и по выработке нов. положения об упр-нии Черномор. флотом, и б. назн. нач-ком штаба Черномор. флота и портов. Вскоре после этого, в дкб. того же года, по Выс. повелению, Л. б. назн. ком-щим эскадрой, отправленной с 10-тыс. к-сом войск в Босфор на помощь Турции, а лет. 1833 г., по заключении Ункиар-Искелессийского договора, ген.-ад-том и и. д. гл. командира Черномор. флота. Дальнейшая эпоха истории этого флота, включая Севастопол. кампанию, по справедливости называется Лазаревскою. Неутомимый работник, настойчивый в достижении поставленной цели, беззаветно преданный мор. делу, Л. и в своих подчиненных умел вызвать те же чувства и стремления. Сам в душе спортсмен, идеально управлявшийся под парусами, М. П. особое внимание обратил на развитие в личн. составе здоров. духа соревнования в работе, учениях и особенно в упр-нии судами. Пользуясь кажд. выходом флота в море на эволюции, Л. обык-но заканчивал их общей гонкой судов, не взирая на ранги; эта система дост. состязаний способствовала развитию во всех чинах флота любви и гордости своею частью. И в этом отношении Л. достигал удивит. резул-тов. Руководствуясь мыслъю, что лучшей школой для воспитания молод. оф-ров является команд-ние, Л. не жалел средств для увеличения числа малых судов, хотя и не имевших реальн. боев. значения, но зато широко использованных им для крейсер. и блокад. службы у кавказ. берегов. В суровой обстановке этой службы создалась целая плеяда Лазарев. питомцев — блестящих оф-ров и адм-лов. Постепен. занятие берег. линии дало Черномор. флоту богатый опыт в произ-ве совмест. действий с армией. В эксп-циях для занятия берег. пунктов Кавказа проверялись боев. гот-сть флота, посадка войск на суда, орг-зация высадки, резул-том чего и явился Лазарев. план десант. эксп-ции в Босфор, в дкб. 1852 г., уже после смерти М. П., принятый Гос-рем за основание плана воен. действий против Турции. Насколько подготовленным к десант. операциям был в это время Черномор. флот, наглядно показала перевозка 13-ой пех. д-зии осенью 1853 г. Ум. Л. 11 апр. 1851 г. в Вене, от рака в желудке, не дожив до Синопской победы, к-рой Россия, несомненно, в значит. степени б. обязана деят-сти Л., но зато не видав и разрушения своего детища, Черномор. флота. В период команд-ния Л. Черномор. флот, как в технике судостроения, так и в орг-зации службы шел впереди Балт. флота, лишенного единства власти. Все штаты, положения, судов. росписания, всякое новое слово в подготовке и обучении флота шло из Севастополя. Внимат-но следя за развитием флотов глав. мор. держав, особенно Англии, Л. постоянно увеличивал тоннаж и арт. вооружение лин. к-бля; предвидя неизбежный переход к паров. двигателю, он прилагал все усилия к созданию в Севастополе адмир-ства для перевооружения флота. Но пост. сокращения просимых кредитов замедляли выполнение этой задачи. Наим-ние Севастопольск. адмир-ства Лазаревским увековечило заботы Л. по обеспечению незав-сти флота от загранич. заводов. В этом взгляде вперед, проникновенном определении глав. прот-ков, планомер. подготовке к борьбе с ними и верн. понимании задач Черномор. флота сказались госуд. способ-ти Л.: в его лице во главе флота стоял не чин-к в мор. мундире или кабинет. ученый, а боев. адм-л, действ-но осуществлявший свои права ком-щего всеми мор. силами Черн. моря. И в этом шир. понимании своих обяз-стей была глав. заслуга Л. [[Категория:Иван Давидович Лазарев|{{PAGENAME}}]] [[Категория:Михаил Петрович Лазарев|{{PAGENAME}}]] [[Категория:ВЭ:Персоналии]] nv8vkqnr3gi6dwxs1i6d2jbr6ifkly9 ВЭ/ВТ/Лайминг 0 417120 4590582 3072293 2022-07-20T02:42:25Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ|КАЧЕСТВО=2}} [[Файл:Laimingna.jpg|thumb|справа|192px|<center> Полковник<br />Н. А. Лайминг.<br />(Т. XIV, стр. 469). </center>]] '''ЛАЙМИНГ.''' 1) {{ВЭ/Статья со звездочкой}}'''Николай Александрович Л.,''' полк., ком-р 11-го Вост.-Сиб. стрелк. п., род. в 1847 г., образование получил в Ревельск. клас. г-зии, в 1864 г. вступил в службу юнкером в 100-й пех. Островский п., в 1866 г. произв. в прап-ки, в 1874 г. переведен в 79-й пех. Куринск. п., в составе к-раго в 1878 г. участвовал в усмирении горцев Терск. области и за отличие б. произв. в кап-ны и награжден орд. св. Владимира 4 ст. с меч. и бант.; участвовал в Ахал-Текин. эксп-ции ген. Скобелева и за отличие при штурме Денгиль-Тепе награжден орд. св. Станислава 2 ст. с меч. 1 окт. 1900 г. Л. б. произв. в полк-ки и назначен ком-ром 238-го Клязминск. рез. б-на, а 2 мрт. 1902 г. — ком-ром 11-го Вост.-Сибир. стрелк. п., во главе к-раго убит в 1904 г. под Тюренченом. 2) '''Павел Александрович Л.,''' ген. шт. г.-л., герой рус.-яп. войны, род. в 1852 г. Образование получил в 1-ой Спб. воен. гимназии и 2-м воен. Конст. училище, из к-раго в 1871 г. б. выпущен прапорщиком в 24-ю арт. бригаду. В составе войск XIII арм. корпуса Л. принял участие в рус.-тур. войне 1877—78 гг., по окончании к-рой поступил в Ник. академию ген. штаба, успешно ее окончил и дальнейшую службу проходил по ген. штабу. В 1896 г. Л. б. назн. командиром 16-го пех. Ладож. п., но командовал им недолго и в том же г. б. назн. начальником Моск. пех. юнк. училища (ныне Алексеев. воен. училище). [[Изображение:Pavel A. Layming.jpeg|thumb|слева|192px|<center>Генерал-лейтенант<br />П. А. Лайминг.<br />(Т. XIV, стр. 469). </center>]] В 1897 г. Л. б. произв. в г.-м., в 1901 г. — назн. нач-ком Александр. воен. уч-ща, в 1903 г. — ком-щим 2-ой пех. д-зией, а 2 авг. 1904 г. — ком-щим 55-ой пех. д-зией, с к-рою и принял участие в войне с Японией. В сраж. на Шахе 1 окт. 1904 г., когда 219-й пех. Юхновский п., потеряв ⅔ состава оф-ров, дрогнул, Л., за выбытием из строя ком-ра этого полка, стал во главе его и лично повел п. в атаку, во время к-рой б. ран. Несмотря на рану, он остался в строю до окончания боя. За этот подвиг Л. б. награжден орд. св. Георгия 4 ст. Другими наградами ему в эту войну были чин г.-л. и орд. св. Анны 1 ст. с меч. В 1906 г. Л. б. назн. ком-ром X арм. к-са, в 1907 г. назн. в распоряжение воен. мин-ра, в 1908 г. — пом-ком глав. нач-ка в.-учебн. зав-ний, а в 1910 г. — ген-лом для поручений при ген.-инсп-ре в.-учебн. зав-ний. Л. числится в списках 184-го пех. Варшавского полка. [[Категория:ВЭ:Персоналии]] 0oo62bkcw508h49hr5y0vkol7zuvnhl ВЭ/ВТ/Лайонс, Эдмунд 0 417121 4590583 1290577 2022-07-20T02:42:35Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ|КАЧЕСТВО=}} '''ЛАЙОНС, Эдмунд (Lord Lyons of Christchurch),''' англ. адм-л, род. в 1790 г. В 1828 г., командуя фрег. ''Blonde'', блокировал Наварин. бухту и принудил к сдаче укрепл. замок Морею. Блестяще образованный, знаток Средизем. моря и горячий защитник идеи освобождения греков, Л. значит. часть своей карьеры сделал на дипломатич. службе. Неоднократно командируемый к разн. дворам с важн. поручениями, он с воцарением на греч. престоле кор. Оттона I б. назн. англ. представ-лем в Афины, а в 1849 г. посл-ком в Стокгольм. Произведенный в к.-адм-лы, с началом Вост. войны Л. вернулся в действ. флот младш. флагманом в эс-дру Средизем. моря, с к-рой и участвовал во всех операциях этой войны. После неск. мес-в крейс-ва в Черн. море (27 апр. 1854 г. Л. занял Редут-Кале), ему б. поручена орг-зация перевозки и высадки экспедиц. к-са союзников на Крымск. полуо-в. Блестяще выполнив это поручение, Л. также успешно организовал службу связи и сообщения экспедиц. к-са с отеч. базами. Приняв деят. участие в 1-ой бомбард-ке Севастополя. Л. заменил ком-щего англ. флотом в Черн. море, лорда Дункана, к-раго англ. обществ. мнение обвиняло в недостатке энергии. Организовав эксп-цию легк. кр-ров и пароходов в Азов. море, он принял в ней личн. участие, занял в мае 1855 г. Керчь, бомбардировал и отчасти сжег ряд прибреж. пунктов Азов. моря. Большая часть мор. операций союзников против Севастополя также производилась под руководством Л. Последним его делом в этой кампании было взятие Кинбурна. Произведенный с окончанием войны в в.-адм-лы, Л. умер в нбр. 1858 г. [[Категория:ВЭ:Персоналии]] 63lkox6c7t0oy70yy2k3xkhrja2k9kw ВЭ/ВТ/Лалаев, Матвей Степанович 0 417122 4590584 3330803 2022-07-20T02:42:52Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ|КАЧЕСТВО= 2}} {{ВЭ/Статья со звездочкой}}'''ЛАЛАЕВ, Матвей Степанович,''' ген. от арт., выдающийся воен. педагог и писатель; род. в 1828 г., образование получил во 2-м кад. к-се, откуда (в 1846 г.), в чине прап-ка, б. выпущен в к.-арт. легкую № 14 б-рею, с прикомандированием к ген. штабу, а 20 авг. 1849 г. вступил на педагогическое поприще, заняв должность репетитора артиллерии в своем родном корпусе, а впоследствии (с 1856 по 1863 гг.), исполняя еще и обязанности библиотекаря. В это время в в.-учебном ведомстве уже подготовлялись реформы: кад. корпуса решено б. преобразовать в военные гимназии. Преобразование началось с 2-го кад. к-са. Дир-ром г-зии б. назн. известный [[../Данилович, Григорий Григорьевич|Г. Г. Данилович]] (см. ''это''). Л., занявший долж-ть восп-ля воен. г-зии, своей вдумчивой педагог. работой обратил на себя внимание как Даниловича, так и тогдашнего гл. нач-ка в.-учебн. зав-ний, Н. В. Исакова, и ему б. предложено место инсп-ра классов 1-ой Москов. воен. г-зии, а за отказом от этой долж-ти по семейн. обстоят-вам, он б. назн. (в 1865 г.), в чине полк-ка, в гл. упр-ние в.-учебн. зав-ний для особ. поручений. Назначение это совпало с кипучей преобразоват. работой, к-рая шла тогда в в.-учебн. вед-ве. Л. б. поручена разработка вопросов по орг-зации т. наз. «низших» школ воен. вед-ва; со свойственной ему энергией берется Л. за это дело: принимает самое видное участие в к-сии по составлению проекта «Положения» о в.-фельдшер. школе и единолично составляет проект «Положения» для учит. семинарии воен. вед-ва и для специал. школ арт. вед-ва. На его работу обращает внимание воен. мин-р Д. А. Милютин, и Л. получает от него спец. поручение — исследовать причины злоупотреблений в фельдшер. школе при 2-м Спб. сухоп. госп-ле. Вслед за тем (в 1868 г.) под непосред. руководством Л. совершается преобразование «в.-начальн.» школ в воен. прог-зии, при чём Л. единолично составляет проект «Положения» для этих вновь преобразованных в.-учебн. зав-ний а также и сборник материалов по устр-ву в них учебно-воспитат. части. Л. помещает в «Педаг. Сб.» ряд солидн. статей, всесторонне освещающих порученное ему дело. В 1871 г. Л. производится в г.-м. и назначается чл. к-сии по разработке вопроса об улучшении быта оф-ров; тогда же им составляется обширная записка, с 28 таблицами, о сравнит. выгодах офицер. службы в нашей и главн. иностран. армиях; записка эта, одобренная Д. А. Милютиным, послужила существен. пособием при разработке общ. вопроса об улучщении быта рус. оф-ров. В 1872 г. Л. назначается членом к-сии для разработки общей программы по составлению истории воен. мин-ства. В 1878 г. Л. поручается редактирование истор. очерка 1-ой Моск. воен. г-зии за 1778—1878 гг. В 1879 г. Л. составляет по официал. источникам «Истор. очерк в.-учебн. зав-ний, за период времени с 1700 по 1880 гг.» Этот выдающийся труд, изд. в 2 ч. в 1880 г., получил широкую извес-ть далеко за пределами вед-ва, и имя Л. заняло почетное место в историко-педагогич. лит-ре. В 1882 г. Л. составляет «Инструкцию по воспитат. части», на к-рой тогдашний воен. мин-р П. С. Ванновский положил след. резолюцию: «Написана с больш. чувством и глубоким убеждением; любовь к педагогич. делу и знание его просвечивают на каждой почти странице. Надо оч. и оч. благодарить ген. Л.». 30 авг. 1882 г. Л. производится в г.-л.; в 1886 г., по инициативе и под редакцией Л., проф. В. В. Тарновским б. составлен, а гл. упр-нием издан, весьма ценный и редкий в наст. время труд под заглавием: «Половая зрелость, её течение, отклонения и болезни», как забота вед-ва о предохранении физич. здоровья учащихся от тлетвор. заболеваний заразн. свойства. В 1886 г. Л. проводит в жизнь мысль [[../Кавелин, Константин Дмитриевич|К. Д. Кавелина]] (см. ''это'') о необходимости введения законоведения в курс нашей сред. воен. школы: под ред. Л. составляется проф. Мушниковым руководство по законоведению: «Основные понятия о нравств-сти, праве и общежитии». В этот же период Л. составляет проект «Положения» и штат Паж. Е. И. В. к-са и проект нового положения для воен. уч-щ. В 1890 г. Л. поручается составление статьи: «К 50-летн. юбилею воен. мин-ства, с кратким очерком развития в.-учебн. зав-ний с 1881 по 1890 гг.» (напечатана в «Педагогическ. Сборнике» за 1890 г.). Одновременно с сим Л. поручается составление отчета о деятельности вед-ва в.-учебн. заведений за время 1881—91 гг. и исторического обзора в.-учебн. зав-ний в первое 10-летие царствования Имп. Александра III (этот труд составил часть его капитальн. сочинения: «Истор. очерк в.-учебн. зав-ний»). В 1896 г. Л. производится в ген. от арт. Несмотря на преклон. свой возраст, Л. с обычной ему энергией работает над тщательно собранным в течение прежних лет материалом и выпускает последов-но 3 сочинения историко-педагогич. характера. «Имп. Николай I зиждитель Русской школы» (1896 г.); «Очерк жизни и деят-сти в Бозе почивающего Вел. Кн. Михаила Павловича к 100-летию со дня его рождения» (1898) и «Наши в.-учебн. зав-ния под главн. нач-вом Вел. Кн. Михаила Николаевича» (1897). В то же время Л. поручается составить «Истор. обзор регламентации воспитания и обучения в наших в.-учебн. заведениях». Обзор этот б. напечатан в № 1 и 2 «Воен. Сб.» за 1900 г. Из последних наиболее важных поручений, возложенных на Л., следует отметить редактирование составленной П. В. Петровым «Истории гл. упр-ния в.-учебн. зав-ний», вошедшей в общий труд «Столетие воен. министерства». В янв. 1906 г., по расстроенному здоровью, Л. б. уволен в отставку и ум. 28 окт. 1912 г. Свои досуги Л. отдавал литературным работам. В молодости он работал в известном журнале «Современник» (под ред. Некрасова), а затем принимал живое участие в журнале «Педаг. Сб.», где поместил ряд статей, имеющих преимущественно историко-педагогич. характер. (''И. С. Симонов'', Памяти М. С. Лалаева, «Пед. Сб.», 1912 г. № 12). [[Изображение:Портреты к статьям на буквы «К» и «Л» 14 тома. Военная энциклопедия Сытина (Санкт-Петербург, 1914).jpg|центр|570px]] [[Изображение:Опечатка. Вклейка к 14 тому, стр 386. Военная энциклопедия Сытина (Санкт-Петербург, 1911-1915).jpg|центр|570px]] [[Категория:ВЭ:Персоналии]] nlqnnpyw6aaq7n83kwaeceua1cj5wpl ВЭ/ВТ/Лаллеман 0 417123 4590585 1290579 2022-07-20T02:43:05Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ|КАЧЕСТВО=}} '''ЛАЛЛЕМАН.''' 1) '''Генрих Л.,''' франц. ген., род. в 1777 г. Окончив воен. школу в Шалоне на Марне, Л. поступил в арт-рию, служил с отличием и получил барон. титул и чин бригад. ген., участвовал в камп. 1814 г. При возвращении Наполеона Л. сделал попытку возбудить в его пользу войска, но б. арестован и освобожден только со вступлением Наполеона в Париж. Имп-р наградил Л. произ-вом в дивиз. ген-лы. При Ватерлоо Л. командовал гвард. арт-рией, а после занятия союзн. войсками Парижа под чуж. именем бежал в Лондон, а оттуда в Америку, где женился и предался научн. занятиям. Из трудов Л. известен изд. им на франц. яз. в Нью-Орлеане и переведенный на англ. яз. "Трактат об арт-рии" (2 т.). Ум. в 1823 г. 2) '''Карл Л.,''' франц. ген-л, брат предыдущего, род. в 1771 г. Поступив волонтером в армию в 1792 г., Л. участвовал в войнах с коалицией и в Египет. эксп-ции Бонапарта, в кач-ве ад-та Жюно, и в камп-х в Австрии (1805), в Пруссии и в Польше (1806—07 гг.); после Иены Л. б. произв. в полк., в 1808 г. отправился в Испанию, вскоре получил титул барона и чин бригад. ген. (1811); в 1813 г. б. вызван к Вел. Армии, а после воцарения Бурбонов получил команд-ние в деп-те Эн; но при вести о возвращении Наполеона сразу перешел на его сторону и побудил к тому же войска, отчаянно бился при Ватерлоо, затем последовал за остатками армии за Луару и тщетно просил о разрешении сопровождать Наполеона на о-в Св. Елены. Л. б. увезен в качестве в-пленного англ-нами на о. Мальту. Не имея возм-сти по освобождении из плена вернуться во Францию, где он б. заочно присужден воен. судом к смерт. казни, Л. скитался по Турции, Персии и Египту и, наконец, перебрался в Соед. Штаты; там он встретился с братом и мног. др. воен. переселенцами из Франции и в Техасе основал колонию (1816). Однако, вследствие преслед-ний исп-цев и неблагоприятн. местн. условий, колония скоро распалась, и Л. в 1819 г. поселился ок. Нов. Орлеана. Серьезно занятый мыслью о похищении Наполеона, Л. вел переписку с ним. В 1823 г. Л. поехал в Испанию и сражался там, но б. взят в плен и снова уехах в Америку, где основал учебн. заведение. После революции 1830 г. Л. вернулся во Францию, б. восстановлен в чине дивизионного генерала и нек-рое время заведовал воен. управлением Корсики. Умер в 1839 г. [[Категория:ВЭ:Персоналии]] 4bp8sbhbjcrr6y1xk0jx71f1l42dsx8 ВЭ/ВТ/Лалли де-Толлендаль 0 417124 4590586 1290580 2022-07-20T02:43:16Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ|КАЧЕСТВО=}} '''ЛАЛЛИ де-ТОЛЛЕНДАЛЬ (Thomas-Arthur, comte de Lally, baron de Tollendal),''' франц. ген., род. в 1702 г. и оч. рано начал воен. карьеру. С 1741 г. по 1744 г. он участвовал в войне во Фландрии, потом в Голландии, под нач. Морица Саксонского, и отличился при Маастрихте (1748). К этому же времени относится его деят. участие в попытке вернуть Иакова III ка англ. престол. В 1756 г. Л. составил обширн. план эксп-ции в Индии, для восстановления расшатанного англ-ми франц. господства в Индии. Произведенный в г.-л., Л. б. назн. наместником индийск. владений Франции, из к-рых больш. часть предстояло покорить, но эксп-ция б. задержана почти на 1½ г. и отправлена далеко не в полн. составе, что дало англ-нам много преимущ-в. Тем не менее, в начале её Л. имел в Индии блистат. успех. Высадившись в апр. 1758 г., Л. быстро овладел Гонделуром, затем взял ф. Св. Давида и через месяц вытеснил англичан с южной части Коромандельского берега. Однако, встречая в своем прав-стве и его агентах в Индии, вместо поощрения и помощи, только помеху, Л. принужден б. ограничиться частичн. успехами, к-рые его всё более и более истощали. Неудача при осаде Мадраса (1758) повела к тому, что Л. сам вынужден б. запереться в Пондишери; там ему удалось продержаться целый год, несмотря на отсутствие помощи из метрополии и слабость гарнизона, быстро таявшего вследствие болезней и дезертирства. Кроме того, в городе неск. раз возникали восстания против фр-зов. В довершение несчастий, франц. флот покинул Пондишери, оставив Л. на произвол судьбы, и он б. вынужден капитулировать (1761 г.). Англ-не отправили Л. в Лондон, но оттуда отпустили на честн. слово в Париж, чтобы дать ему возм-сть оправдаться пред своим прав-ством. Однако, непреклонный характер Л. приобрел ему лишь новых врагов. В течение целого года против Л. велась при дворе сильнейшая ингрига, в результате к-рой Л. б. посажен в Бастилию, а через год приговорен к смертн. казни (1766). Как самый суд, так и исполнение его постановления, б. произведены с вопиющ. нарушениями закона, вызвавшими всеобщ. негодование. Вольтер публично выступил против этого приговора в 1773 г. Сын Л. настойчиво продолжал дело реабилитации памяти отца и добился в 1778 г. назначения вторичн. рассмотрения дела. Вследствие разразившейся революции дело не б. окончено, хотя оправдат. приговор б. очевиден. [[Категория:ВЭ:Персоналии]] at1cgbbm5nnrqsp2s8jf880993gpgld ВЭ/ВТ/Ламарк, Максимилиан 0 417127 4590587 1290582 2022-07-20T02:43:29Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ|КАЧЕСТВО=}} '''ЛАМАРК, Максимилиан,''' франц. ген., род. в 1770 г. С началом революции вступил в 1791 г. в б-н добров-цев деп-та Ланд, стоявший у испан. гр-цы. Произведенный в кап-ны, Л. командовал в 1793 г. ротой в "адской колонне" "первого гренадера Франции" Ла-Тур д’Оверня. В сражении при Монтенере (1793) Л. с двумя грен. ротами удержал испан. колонну и получил 2 тяж. раны. Во время штурма кр-сти Фуэнтарабии Л., во главе 200 ч., под убийств. огнем, потеряв половину отряда, перешел р. Бидассоа, ворвался внутрь кр-сти и взял в плен 1.800 ч. и 80 пуш. За этот исключит-ный подвиг Л. б. произв. в г.-ад., и ему б. поручено доставить взятые у непр-ля знамена конвенту, к-рый особым декретом выразил Л. благодарность. По заключении мира с Испанией (1795) Л. служил, под нач-вом Моро и де-Дессоля, в Рейнск. армии. Во 2-ую коалиц. войну Л. сражался при Энгене (3 мая 1800 г.), Мескирхе (5 мая) и при Гогенлиндене (3 дкб.). Произведенный в 1801 г. в бригад. ген-лы, Л. принял участие в сражении при Аустерлице (1805), а затем б. комаидирован Наполеоном к неаполит. королю Иосифу Бонапарту и принял участие во взятии кр-сти Гаэты (1806). Произведенный Наполеоном в дивизион. ген-лы, Л. служил в Неаполитан. кор-стве нач-ком ген. штаба. По вступлении на неаполит. престол Мюрата, последний поручил Л. в 1808 г. взятие о-ва Капри, к-рый вследствие его неприступ-ти называли "2-м Гибралтаром". 2 т. англ-н, под нач. Гудсона Лоу, имея сильную арт-рию, защищали о-в. Л. нашел пункт для десанта, по приставн. лестницам вскарабкался с 650 ч. на скалы, после неск. жарк. схваток овладел кр-стцой Св. Варвары и взял в плен 1.100 ч. Для овладения остал. частью о-ва необходимо б. спуститься по лестнице в 580 ступ., шир. на 1 чел., обстреливаемой 12 пушками. Л. первый подал пример и смело пошел вперед. Награжденный Мюратом, Л. вскоре вступил в армию пр. Евгения Богарне и в камп. 1809 г. отличился во главе своей д-зии при Вилла-Нова, Пиаве и особенно при Лайбахе, где штурмовал укрепл. лагерь, взял 5 т. плен. и 65 пуш. В сражении при Ваграме под Л. б. уб. 4 лошади, а его д-зия почти вся б. истреблена ужасн. огнем 200 австр. пуш. Награжденный орд. Почет. Лег. 1 ст., Л. б. послан в Антверпен для отражения высадки англ-н. В течение 1811—13 гг. Л. на Пиренейск. полуо-ве сражался против союзной англо-исп. армии при Атта-Хулии, Риполье, Соль-Сакро, Баньоласе и Ла-Салюде, а в 1814 г. командовал ар-рдом отступавшей из Испании франц. армии. Во время "Ста дней" Л. б. назн. сначала к-дантом Парижа, затем ком-ром д-зии на бельг. гр-це, а затем гл-щим войск при усмирении восставшей Вандеи. Л. б. дана инструкция беспощадно расправиться с повстанцами, но он предпочел мягкие действия и после неск. незначит. сражений добился подписания инсург-ми мира. За действия Л. в Вандее Наполеон наметил его в маршалы, вместе с Клозелем, Жераром и Фуа. После сражения при Ватерлоо Л. сумел удержать в повиновении войска и привел их к присяге королю. Несмотря на это, он б. внесен в проскрипционные списки. Тогда Л. эмигрировал в Нидерланды. Здесь в оправдание от взведенных на него обвинений он написал брошюры: "Défence de M. Le lieut.-gén. M. Lamarque" (1815) и "Réponse au lieut.-gén. Canuel" (1818). В 1820 г. Л. возвратился во Францию, в 1828 г. б. избран в палату депутатов, где примкнул к крайней оппозиции и своим пламен. красноречием создал себе огромную популярность. В революции 1830 г. Л. принял деят. участие, в 1831 г. вновь б. избран деп-том, а в 1832 ум. от холеры. Похороны Л., на к-рые явились десятки тысяч народа, ознаменовались рядом кровав. столк-ний, продолжавшихся неск. дней, между народом, требовавшим перенесения праха Л. в Пантеон, и правит. войсками. Незадолго до смерти Л. выпустил брошюру-петицию о перенесении праха марш. Неё в Пантеон. Перу Л. принадлежат также представляющие большой интерес брошюры: "Necessité d’une armée permanente et projet d’une organisation d’infanterie économique" (Paris, 1820) и "De l’esprit militaire en France" (Paris, 1826); в 1833 г. вышли его восп-ния и письма. (''Mullié'', Biographies des célébrités militaires; ''L. Blanc'', Histoire des dix ans.). [[Категория:ВЭ:Персоналии]] to6zdna5txxsfwhqnnc56jad6fv35cz ВЭ/ВТ/Ламармора 0 417128 4590588 4587297 2022-07-20T02:43:39Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ|КАЧЕСТВО=3}} '''ЛАМАРМОРА.''' 1) '''Александр Ферреро Л.,''' сардинск. ген., брат Альфонса Л., род. в 1799 г. Ему принадлежит мысль об образовании к-са берсальеров, орг-зация к-раго и б. поручена ему королем Карлом-Альбертом в 1846 г. В 1848 г., во время восстания Италии против австр. госп-ва, Л. (г.-м.) сражался во главе берсальеров и особенно отличился в сражении у моста Гоито (8 апр.), где получил неск. ран. В камп. 1849 г. Л. состоял нач-ком ген. штаба действ. армии. В 1855 г. Л., в чине г.-л., командовал, под нач-вом своего брата Альфонса, одной из д-зий, посланных в Крым; в июне 1855 г. умер от холеры. (''Duc de Dino'', Souvenirs de la guerre de Lombardie 1848—49, Paris, 1851). 2) '''Альберт Ферреро Л., гр.,''' сардинск. ген-л, брат предыдущего, род. в 1789 г. Воен. службу начал в франц. войсках; в 1814 г. перешел на сардинск. службу, но после восстания в Пьемонте (1821), к к-рому Л. б. причастен, ему пришлось выйти в отставку; с восшествием на престол Карла-Альберта (1831), он снова вступил в войска и в 1840 г. б. произведен в г.-м. В 1848 г., с началом австро-сардин. войны, Л. получил в команд-ние к-с пьемонтск. войск, направленный в помощь Венеции. Здесь Л. искусно организовал милицию и выделился своими умелыми действиями при защите города. В 1849 г. Л. б. произв. в г.-л. и назначен граждан. и воен. губ-ром о-ва Сардинии, а в 1856 г. — дир-ром морск. уч-ща в Генуе. В 1861 г. Л. б. назн. чл. сената вновь образован. Итал. кор-ва. Ум. в 1863 г. Л. написаны интересные в воен. отношении исслед-ния об о-ве Сардинии: "Itinéraire de l’île de Sardaigne" (Turin, 1860). (''Duc de Dino'', Souvenirs de la guerre de Lombardie 1848—49, Paris, 1851). 3) '''Альфонс Ферреро Л.,''' итал. ген., род. в 1804 г.; в 1823 г., по окончании Туринск. воен. ак-мии, вступил в пьемонтск. войска и усердно занялся усоверш-нием кон. арт-рии и устр-вом школ для солдат и у.-оф-ров. Неск. путешествий по Европе расширили его воен. познания. Когда в 1848 г. вспыхнула война за освобождение Италии, Л., командуя, в чине майора, 2 б-реями пьемонтск. арт-рии, отличился при Монцамбано, Боргетто, Валеджио и Пескьере и получил зол. медаль "За храбрость". Наиб. блестящим его делом была диверсия в тылу авст-цев 30 апр. 1848 г. у Пастренго, где он искусн. расположением арт-рии склонил победу на сторону пьемонтцев. 6 авг. того же года Л. спас в Милане во время народн. восстания жизнь короля Карла-Альберта. Произведенный в г.-м., Л. в течение полугода был дважды воен. мин-ром. Когда, после поражения пьемонтск. войск при Новаре (23 мрт. 1849 г.), в Генуе вспыхнуло восстание, Л. усмирил его, преимущ-но мягкими мерами. Новый король Виктор-Эммануил произвел Л. в г.-л. и назначил воен. мин-ром. В течение 6 л. упр-ния мин-ством Л. совершил реорг-зацию армии: произвел радикальную чистку ген. штаба от бесполезн. элементов, ввел новую систему компл-ния и порядок чинопроиз-ва, давший возм-сть выдвигаться вперед наиб. способным оф-рам и, наконец, улучшил положение н. чинов. В 1855 г. Л. б. назн. ком-щим 17-тыс. к-сом пьемонтск. войск, посланных в Крым, где отличился в сражении при Черной речке. Гос-тво наградило Л. пожалованием земель ок. Турина, к-рые Л. уступил под дом инвалидов. В Итал. войну 1859 г. Л. состоял в долж-ти нач-ка ген. штаба, но в действ-ности был лишь советником при короле, к-рый лично командовал войсками. В 1860 г. Л. вновь занял пост воен. мин-ра в кабинете Ратацци, к-рый вынужден б. вскоре уступить место кабинету Кавура, и б. затем назн. ком-ром I пех. к-са, а в 1861 г. — наместником короля в Неаполе, где в течение 4 л. б. занят реорг-зацией упр-ния и борьбой против разбойнич-ва и каморры. В 1864 г. Л. стал мин-ром-през-том и мин-ром иностр. дел и заключил с Пруссией договор о наступат. войне против Австрии, а в 1866 г., уступив место премьера Риказоли, отправился на театр воен. действий нач-ком ген. штаба; в действит-ности Л. был гл-щим и ему принадлежал весь неудачный план кампании. Ряд крупн. ошибок: разделение армии на 2 части, ни на чём не основанная уверенность, что авст-цы будуть в полн. бездействии ожидать итал. войска за р. Эч, оккупация Вилла-Франки без занятия одновр-но командующих высот у Сомма-Кампанья, наконец, битва при Кустоцце, — все эти ошибки сделали имя Л. крайне непопулярным и вызвали обвинения Л. в подчинении Италии политике Наполеона III. По окончании войны Л. подал в отставку. В 1873 г. Л. выпустил книгу: "Un poco piu de luce", посвященную событиям 1866 г., в к-рой раскрыл закулисную сторону войны и обвинял Пруссию в интригах. Последняя офиц-но объявила документы, приведенные Л., подложными. В 1877 г. Л. опубликовал вторую книгу ("I seggretti Di stato del governo constitutionale") по тем же вопросам. Книги Л. вызвали больш. шум, но произвели невыгод. для него впечатление. Ум. Л. в 1878 г. В Турине воздвигнута в его честь статуя. (''Luigi Chiala'', Cenni storica della guerre del 1866, Roma e Fiorenza, 1871—73; ''A. Firouzzi'', Il Generale L., Parma, 1873; Gen. L. u. d. preuss.-ital. Allianz, Leipzig, 1868; ''Massari'', Il Generale A. L. M., Fiorenza, 1880). [[Категория:ВЭ:Персоналии]] 78krv2f3bdiq0sts7pivzq36dzty8rf ВЭ/ВТ/Ламатунь 0 417129 4590589 3349663 2022-07-20T02:43:49Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ|КАЧЕСТВО=}} '''ЛАМАТУНЬ.''' См. '''Шахе'''.{{ВЭ/Нетстатьи}} {{Примечания ВТ}} [[Категория:ВЭ:Перенаправления]] jvzs35sbzjui9t0q96yfkw4vhlhsdrc ВЭ/ВТ/Ламах 0 417130 4590590 3349664 2022-07-20T02:44:00Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ|КАЧЕСТВО=}} '''ЛАМАХ''' (469—414), сын Ксенофана, афинский полк-дец V века до Р. Х., получил извес-ть в 433 г., во время эксп-ции в Синоп, к-рый он освободил от тирана Тимезилая; в 421 г. предпринял эксп-цию в Понт, окончившуюся неудачно. В 415 г. вместе с [[../Алкивиад|Алкивиадом]] (см. ''это'') и Никием сделался одним из нач-ков Сицилийской эксп-ции (см. ''Сиракузы''{{ВЭ/Нетстатьи}}). Л. советовал немедленно ударить на Сиракузы, совершенно не готовые к войне. План его, вполне сообразный с обстоят-вами, обещал почти верн. успех и наибол. выгоды, но б. принят план Алкивиада. После ареста последнего Л. и Никий продолжали войну, сумели найти союзников на о-ве и приступили к осаде Сиракуз, но здесь при штурме Эпипол (предместье города с зап. стороны) Л. был уб., и Никий остался единств. предводителем афинск. войска (414 г.). (''Бузескул'', История афинск. демократии; ''Дройзен'', История эллинизма; ''Frieke'', Untersuchung über die Quellen des Plutarch; ''Herzberg'', Griechengeschichte). {{Примечания ВТ}} [[Категория:ВЭ:Персоналии]] bbgbc4974kqehh62m1nkacuikocst2z ВЭ/ВТ/Ламбах 0 417131 4590591 3349665 2022-07-20T02:44:09Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ|КАЧЕСТВО=}} '''ЛАМБАХ.''' См. '''Русско-французско-австрийская война 1805 г'''.{{ВЭ/Нетстатьи}} {{Примечания ВТ}} [[Категория:ВЭ:Перенаправления]] 9c0y9s9htuwd0gefdezj1ck0p9gefst ВЭ/ВТ/Ламбер 0 417132 4590592 3061844 2022-07-20T02:44:20Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ|КАЧЕСТВО=}} '''ЛАМБЕР (Joseph-Gaspard Lambert de Guerin),''' инж.-генерал в царст-ние Петра В., по происхождению фр-з, пользовавшийся большою благосклонностью и доверием царя. В рус. службу Л. вступил, будучи уже опытным инженером, в 1701 г., по договору, заключенному с ним в Варшаве кн. Долгоруким, рус. послом при польск. короле Августе II. [[Изображение:Портрет к статье «Ламбер». Военная энциклопедия Сытина (Санкт-Петербург, 1911-1915).jpg|справа|255px]] Уже в след. году Л. сопровождал Петра в Архангельск и принимал участие в осаде кр-сти Нотебурга (нынешний Шлиссельбург). В 1703 г. он руководил осадой Ниеншанца, затем принимал участие в выборе места для Петербурга и составил план нынешней Спб. (Петропавловской) крепости, которая и б. построена по этому плану почти без изменений. В 1706 г. Л. сопровождал Петра в Польшу, но вслед затем, получив разрешение поехать в Данциг, Берлин и Копенгаген для прииска на рус. службу иностр. инж-ров, отказался вернуться в Россию; оправдат. поводом к этому он выставлял враждеб. отношение к нему рус. вельмож. Рассерженный этим бегством Л., Петр запретил ему носить пожалованный орд. св. Андрея Первозванного и приказал его задержать. В 1711 г. Л. б. арестован в Пруссии рус. посольством, как самовольно оставивший рус. службу, но ему удалось бежать в Италию. Оттуда Л. затем в течение 5 л. просил Петра принять его вновь на службу, но безуспешно, при чём Петр не раз указывал на него, как на пример бесхарактерности и неблагодарности. Дальнейш. судьба Л. неизвестна. [[Категория:ВЭ:Персоналии]] 9nvey86gwzb5b6rg8n9h2o751xbns8m ВЭ/ВТ/Ламберг, граф 0 417133 4590593 1290591 2022-07-20T02:44:32Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ|КАЧЕСТВО=}} '''ЛАМБЕРГ, граф,''' австр. фельдм-л, род. в 1791 г., в 1810 г. поступил в австр. армию и в качестве кав. оф-ра сражался против фр-зов, а с 1815 г. принимал близкое участие в реформах по воен. вед-ву и во внутр. жизни страны; в 1843 г. получил чин фельдм-да. В 1848 г. назн. комиссаром кор-ства Венгерского и гл-щим всеми венгер. войсками. Но Пештское народное собрание отказалось признать это назначение и объявило всех повинующихся Л. госуд. изменниками. Л. немедленно явился в столицу Венгрии, пытался принять меры к подавлению движения, но б. уб. толпой на мосту, соединяющем Буду с Пештом (1848). [[Категория:ВЭ:Персоналии]] l63petlyg9xee8qkgb8okoz3fcq422w ВЭ/ВТ/Ламберт 0 417134 4590594 3341547 2022-07-20T02:44:41Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ|КАЧЕСТВО=2}} '''ЛАМБЕРТ.''' 1) '''Карл Карлович де Л., гр.,''' сын ген. Кар. Ос. Л., род. в 1815 г., воспит-к Пажеск. к-са, в 1833 г. выпущен корнетом в Л.-Кирас. Насл. Цесар-ча п., из к-раго в 1837 г. б. переведен в Кавалерг. п. В 1840 г. Л. б. командирован на Кавказ, принял участие в делах с горцами (при Валерике) и за боев. отличие в 1843 г. пожалован фл.-ад-том. В 1844 г. он б. вторично командирован на Кавказ, где «почти ежедневно находился в походах и в огне»; награжден чин. ротм-ра и полк-ка. В 1849 г. Л. б. произв. в г.-м. и зачислен в свиту Е. И. В., в 1853 г. назн. ком-ром л.-гв. Кон. п., в 1855 г. пожалован в г.-ад-ты и назначен чл. к-сии гр. Ридигера по улучшению воен. части, где на него б. возложена разработка проекта орг-зации юнкер. школ. В 1856 г. Л. б. назн. нач-ком штаба южн. воен. поселений, спец-но для ликвидации таковых, что и б. произведено им быстро и разумно. В 1861 г., когда началась служба в Польше, Л. вверен б. важный пост наместника Царства Польского и ком-щего 1-ой армией Но он оставался на нём всего лишь 2 мес. начавшаяся чахотка, столкновение с своим помощником, ген. [[../Герштенцвейг, Александр Данилович|А. Д. Герштенцвейгом]] (см. ''это''), закончившееся америк. дуэлью, в к-рой жребий пал на Герштенцвейга, а также неудачи его мероприятий, побудили Л. просить о загранич. отпуске, в к-рый он и б. уволен. В 1862 г. он б. отчислен по болезни от долж-ти наместника и ком-щего 1-ой армией, с сохранением звания г.-ад-та, и ум. в 1865 г. на о. Мадейре. (''Панчулидзев'', Биографии Кавалерг-в; ''Очевидец'', Последняя польск. смута, «Рус. Стар.» 1874 г., окт. и дкб.; ''Н. В. Берг'', Записки о польск. восстаниях и заговорах, «Рус. Ст.» 1874 г.). 2) '''Карл Осипович де Л., гр.,''' г.-ад., ген. от кав., род. в 1772 г. во Франции, где отец его, франц. службы г.-м., был членом воен. сов. и инспектором кав. д-зии. Старший брат Л., Мориц, еще до начала революции перешел в рус. сдужбу и б. уб. при Дубенке в 1792 г., в чине полковника. Имп-ца Екатерина, желая почтить службу Морица Л., предложила отцу его и брату, Карлу Л., в то время уже эмигрировавшим из отеч-ва, поступить в рус. службу. Карл Л. в 1793 г. б. определен сек.-майором в Кинбурн. драг. п., с к-рым принял участие в войне с Польшей, сражался при Холме, Мациовицах и при штурме Праги и б. награжден чинами премьер-майора, подполк-ка и орд. св. Георгия 4 кл. В 1796 г., командуя казач. полком, Л. участвовал в походе гр. В. А. Зубова в Персию, по возвращении из к-раго б. переведен в Стародубовск. кирас. п., в 1798 г. произв. в полк-ки и в том же году, по болезни, уволен от службы. В 1799 г. Л. вновь определился в тот же Стародубовск. п. (к-с ген. А. М. Римского-Корсакова), совершил поход в Швейцарию и в сраж. при Цюрихе б. ран. Награжденный чином г.-м. и назначенный шефом Рязан. кирас. п., он в 1800 г., по расформировании этого полка, уволен б. от службы с правом носить мундир. Через 2 недели по воцарении Имп. Адександра I Л. б. снова принять в службу и зачислен по армии, в 1802 г. назн. ком-ром Елисаветград. гусар. п., а в 1803 г. — шефом Александрийск. гусар. п. и принял участие в камп. 1806—07 гг. Л. первый встретился с фр-зами у м. Блонья и первый же выдержал удар Наполеона, лично руководившего войсками в бою (11 дкб. 1806 г.) у Чарнова, близ Модлина. Командуя здесь ав-рдом к-са гр. Остермана-Толстого в составе своего Александрийск. гусар. п. и 6 егер. рот, Л. отбил все атаки фр-зов, неск. раз врубался в неприят. колонны и водил егерей в штыки, при чём сам б. легко ран. Л. б. награжден орд. св. Георгия 3 ст. Затем он участвовал в сраж-х при Пултуске, Прейсиш-Эйлау, где командовал 3 гусар. и 2 драг. пп. (орд. св. Владимира 3 ст.), и Фридланде, где спас 2 брошенные батар. роты (орд. св. Анны 1 ст.)" В 1811 г. Л. б. пожалован ген.-ад-том к Е. И. В. и назн. нач-ком 5-ой кав. д-зии, с к-рою и поступил в 1812 г. в 3-ю резерв. Обсервац. армию Тормасова. С началом Отеч. войны в его команд-ние поступила и 8-я кав. д-зия, и Л. стал, т. обр., во главе кав. к-са. В июле 1812 г. Тормасов поручил Л. с отрядом в 4 б-на, 16 эск., 5 казач. пп. и 6 ор. очистить от непр-ля Брест, Кобрин, Яново и Пинск. Присоединив к себе по дороге к Бресту отряд кн. Щербатова, Л. 13 июля овладел Брестом, 15-го атаковал саксонцев у Кобрина и разбил их (зол. сабля с алмазами), затем двинулся к Городечне на соединение с армией и принял участие в сражении под этим городом (чин г.-л.). Узнав, что конный рекогносц. отряд авст-цев, саксонцев и поляков расположился ночевать у с. Чарукова, Л. ночью налетел на них, рассеял и захватил 3 австр. штандарта. По соединении Обсервац. и Дунайск. армий в одну 3-ю Западную, под нач-вом адм. Чичагова, Л. поставлен б. во главе одного из 7 её к-сов, а при движении её к Березине командовал ав-рдом. Идя всё время форсиров. маршем, Л. быстрыми ударами выбил непр-ля из Несвижа, Новосверженя и Минска, где захватил огром. непр. запасы продовольствия. Получив приказание от Чичагова идти к Борисову, Л. быстро двинулся туда и хотя не успел предупредить ген. [[../Домбровский, Ян-Генрих|Домбровского]] (см. ''это''), также спешившего на помощь к Борисовск. г-зону, но и не дал ему времени своею атакою перестроить войска из поход. порядка в боевой. Когда 13-й и 38-й егер. пп., атаковавшие одно из Борисовск. укр-ний, б. отбиты, Л. стал во главе их и сам повел их в штыки на редут. Раненый, Л. отказался покинуть поле сражения: «Я остаюсь с вами и здесь, — сказал он егерям, снимавшим его с лошади, — или умру, или дождусь, пока вы для меня отведете в Борисове кв-ру». Борисов б. взят. За эту важн. услугу армии Л. б. награжден орд. св. Владимира 2 ст. Донося о взятии Борисова, Чичагов писал Государю: «Сопр-ление было сильное, а сражение жестокое и кровопролитное, но Вы имеете, Гос-рь, в храбром и искусн. Л. ген-ла, к-рый не знает препятствий». Когда Л. раненого везли из Борисова вдоль р. Березины, он всматривался в мес-ть и, оценивая её свойства, предугадал переправу Наполеона у Студянки, о чём и послал сказать Чичагову. К сожалению, его мнению не придали цены, и Михайловский-Данилевский справедливо по этому поводу замечает, что «оставление гр. Л. армии было одною из главн. причин, облегчивших Наполеону прорыв через Березину, ибо более всех ген-лов Дунайск. армии Л. пользовался доверенностью адм. Чичагова, к-рый, если бы гр. Л. не б. ран., вероятно, согласился бы с его мнением поставить армию у Студянки». По поводу ранения Л. и Ермолов в своих «Записках» пишет, что «в армии адмирала не стало одного из отличнейших и распорядит. ген-лов». Ермолов вообще говорит о Л. не иначе, как называя его храбрым, мужеств. и распорядит-ным. Лечение раны потребовало 1½ г., и Л. вернулся к армии лишь в нач. мрт. 1814 г., накануне сражения под Парижем, во время к-раго, командуя грен. к-сом, он вел атаку на Бельвиль (орд. св. Александра Нев.). По возвращении в Россию в 1816 г., Л. б. назн. ком-ром V резерв. кав. к-са, в 1823 г. произв. в ген. от кав., в 1826 г. назначен сенатором, а в 1836 г., в награду «долговр-ной, постоян. и неутомимыми трудами сопровождаемой службы», награжден орд. св. Владимира 1 ст. Послед. годы жизни Л. провел в имении своего брата, тайн. сов. и сенат. Я. О. Л., Циглеровке, близ г. Константинограда, Полтав. губ. где 30 мая 1843 г. и ум. «изнурением пуль и старостию», как гласит его эпитафия. Л. был одним из самых выдающихся кав. ген-лов Александров. эпохи, соединяя в себе личн. храбрость, большую распорядит-сть, находчивость, энергию, смелость действий и верн. стратегич. глазомер. Красавец в молодости, «версальский царедворец», в приемах обхождения с людьми оч. вежливый, доступный и щедрый, он б. любим не только войсками, но и крестьян. населением Циглеровки и её окрес-тей, к-рому широко благотворил. (Воен. галерея Зимн. дворца, 1847; Воен. г-рея 1812 г., 1912; ''А. П. Ермолов'', Записки, М., 1865; ''Ив. Павловский'', Гр. К. О. Л. в с. Циглеровке, «Рус. Ст.» 1874 г., дкб.; ''Очевидец'', Послед. польск. смута, «Рус. Ст.» 1874 г., окт.). [[Изображение:Портреты к статьям на буквы «К» и «Л» 14 тома. Военная энциклопедия Сытина (Санкт-Петербург, 1914).jpg|центр|570px]] [[Категория:ВЭ:Персоналии]] qbs92ijeqrv8muw6qf5c24adbqnyncu ВЭ/ВТ/Ламбро Качиони 0 417135 4590595 1309144 2022-07-20T02:44:50Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ|КАЧЕСТВО=}} '''ЛАМБРО КАЧИОНИ.''' См. '''[[../Качиони, Ламбро Дмитриевич|Качиони]].''' [[Категория:ВЭ:Перенаправления]] qrzj26sri8c8xmmcrudilzuxtcf8n3x ВЭ/ВТ/Ламорисьер, Христофор-Луи-Леон 0 417138 4590596 3062138 2022-07-20T02:45:04Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ|КАЧЕСТВО= 2}} '''ЛАМОРИСЬЕР, Христофор-Луи-Леон,''' франц. ген., воен. мин-р и полит. деятель; род. в 1806 г., воспитывался в париж. политехн. школе и в аппликац. уч-ще в Меце. На службу вступил в 1828 г. поручиком в инж. войска. В 1830 г. участвовал в алжирск. эксп-ции и за отличие б. произв. в кап-ны вновь образованного к-са зуавов. В 1833 г. алжир. губ-р Авизар назначил Л. нач-ком арабск. бюро, к-рое д. б. служить посредником между фр-зами и арабами. Л., успевший хорошо ознакомиться с нравами и обычаями арабов, нередко, не имея никакого оружия, кроме трости, отправлялся к соседн. племенам, чтобы чинить суд и расправу, при чём частенько для расправы пускал в ход свою трость, за что и получил от арабов прозвище Бу-Аруа (отец палки). [[Изображение:Портрет к статье «Ламорисьер, Христофор-Луи-Леон». Военная энциклопедия Сытина (Санкт-Петербург, 1911-1915).jpg|справа|255px]] С 1835 г. Л. находился во главе зуавов и совершил с ними ряд блестящих подвигов. Штурм Константины (1837), во время к-раго Л. б. ран., сделал его имя особенно популярным, и за него Л. б. произв. в полк-ки к-са зуавов. В 1840 г. за дело у Музайи Л. получил чин бриг. ген. и команд-ние Оранской д-зией; в 1841 Л. принял деят. участие в эксп-ции в Текедемпт, а в 1842 г. нанес у Маскары ряд поражений войскам Абдель-Кадера и весной 1843 г. оттеснил его в пустыню Ангад, а затем организовал эксп-цию герц. Омальского, захвативщую «смалу» (подвижную главн. кв-ру) Абдель-Кадера. Произведенный в том же году в г.-л., Л. в 1844 г. отразил внезапное нападение мароканцев и содействовал успеху фр-зов при р. Исли и в 1845 г. б. назн. времен. ген.-губ-ром Алжира. Наконец, в 1847 г. Л. взял в плен Абдель-Кадера, чем и б. положен конец завоеванию Алжира. Избранный еще в 1846 г. в депутаты, Л. возвратился в нач. 1848 г. во Францию. 24 фвр. 1848 г., в день революции, Тьер, на назначение к-раго (вместо Гизо) король, наконец, согласился, потребовал, чтобы популярный в народе Л. б. назн. нач-ком национал. гвардии. Король согласился на это слишком поздно, когда разделение воен. власти между Жераром и Л. сильно ослабило ее. Л. отказывался стрелять в народ, а по отречении Людовика-Филиппа усиленно поддерживал кандидатуру герцогини Орлеанской в регентши. Слегка ран. в одной из стычек, Л. по провозглашении респ-ки удалился от дел, отказавшись от портфеля воен. министра и сохранив лишь звание депугата. В июне 1848 г. Л. усердно помогал Кавеньяку в подавлении восстания, после чего б. назн. воен. министром, но в дкб. того же года б. вынужден покинуть этот пост из-за отрицательного отношения к кандидатуре Луи-Бонапарта в през-ты респ-ки. В 1849 г. Л. б. отправлен послом в Спб., но, когда во Франции окончат-но стали преобладать бонапартисты, отказался и от этой долж-ти. Избранный вице-през-том законодат. собрания Л., за противодействие планам Луи-Бонапарта, в ночь на 2 дкб. 1851 г. б. вместе с друг. антибонапартистами арестован и выслан за гр-цу. Вернулся во Францию лишь в 1857 г. В 1860 г. Л. б. притлашен в Рим для команд-ния папск. войсками. Не успев еще внести в них надлежащий порядок, Л. вынужден б. разбить их на неск. слабых отрядов для подавления отдел. восстаний, одновр-но вспыхнувших в Папской области, и для противодействия войскам Гарибальди. В сражении при Кастельфидардо (18 снт. 1860 г.) слабый отряд Л. б. разбит пьемонтск. войсками, и Л. лишь с небол. отрядом успел укрыться в Анконе, к-рую сдал после обложения её с моря сардинск. флотом, разрушившим берег. б-реи. По возвращении на родину Л. ум. в 1865 г. (Le général L., Paris, 1866; ''Rüstow'', Der Italienische Krieg 1860, Zürich, 1866; «Öster. mnit. Zeitschrift», 1860; ''Keller'', Le général De L., sa vie militaire, politique et religieuse, Paris, 1873 и 1891). [[Категория:ВЭ:Персоналии]] ing49lng7sry6362g17st1tj26c5uhb ВЭ/ВТ/Ла-Мотт-Пике 0 417139 4590597 4008504 2022-07-20T02:45:12Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ|КАЧЕСТВО=}} '''ЛА-МОТТ-ПИКЕ (comte Picquet de la Motte),''' гр., франц. адм.; род. в 1720 г. В 1745 г., будучи старш. оф-ром фр-та ''la Renommée'', участвовал в сраж. у о-ва Королевского с 2 англ. фр-тами, к-рые после жесток. боя потеряли рангоут. Но в это время подошел англ. 70-пуш. лин. к-бль. От его огня ''la Renommée'' потерял больш. часть своего экипажа, и ран. ком-р решил сдаться. Л. не согласился, вступил в команд-ние фр-том и спас его после неск. часов отчаян. борьбы. Произведенный в кап. 1 р. и назначенный нач-ком отряда на В.-Индск. театре, Л. в 1779 г. выдержал блестящий бой с англ-ми: после взятия Гранады ему б. поручено конвоировать транс-т с войсками в Саванну, после чего он вернулся на о-в Мартинику с 3 к-блями; здесь он узнал, что англ. эс-дра погналась за караваном франц. коммерч. судов. Не дожидаясь остал. своих судов, с одним 74-пуш. к-блем ''Annibal'' Л. настиг англ-н и вступил в бой с 2 к-блями их ар-рда. Когда подошли его 2 отставшие к-бля, число англ. судов достигло 8, и бой длился еще 4 ч., до наступления темноты. На след. утро Л. привел в гавань Мартиника почти все отбитые им суда каравана; от своего прот-ка, адм. Паркера, он получил письмо, в к-ром последний выражал свое восхищение этим подвигом. В 1781 г. Л. захватил 22 англ. коммерч. судна со всею добычей, собранной эс-дрой ген. Роднея при нападении на о-в Св. Евстафия (голл. колония на Антил. о-вах); в том же году участвовал в осаде Гибралтара и в сраж. у мыса Спартель. С нач. революции Л. перешел на береговую должность и умер в 1791 г. [[Категория:ВЭ:Персоналии]] 7dzju0lxhj79iao48e4dbbe8xr66z45 ВЭ/ВТ/Ламсдорф, Матвей Иванович, граф 0 417140 4590598 1290597 2022-07-20T02:45:24Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ|КАЧЕСТВО=}} '''ЛАМСДОРФ, гр., Матвей Иванович,''' ген. от инф., воспитатель имп. Николая I, род. в 1745 г. 18-ти л. от роду вступил в воен. службу, участвовал в войнах с Турцией, в чине подполк-ка командовал Казанск. кирас. п., в 1795 г. б. произв. в г.-м. и вслед за тем, по присоед-нии к России Курляндии, назн. прав-лем этой области. Имп. Павел I переименовал Л. в 1798 г. в т. сов., но затем уволил от службы; а в 1799 г. снова принял его на службу с чином г.-л. и назначил дир-ром Сухопут. шлях. к-са. В нбр. 1800 г. рано утром Л. б. призван в Зимн. Дворец, и Имп. Павел сказал ему: "Я избрал вас воспитателем моих сыновей" (Николая и Михаила); на ответ Л., что он вполне чувствует великую к нему милость и доверие Монарха, но не смеет принять столь лестное поручение, опасаясь исполнить его не с тем успехом, к-раго ожидают, Имп-р возразил: "Если вы не хотите взяться за это дело для меня, то вы обязаны исполнить это ради России; скажу вам лишь одно: не сделайте из моих сыновей повес, каковы немец. принцы". Граф М. Корф говорит: "Неизвестно, на чём основывалось то великое уважение к педагог. способ-тям ген. Л., к-рое могло решить выбор Имп-ра, но достоверно то, что ни Россия, ни Вел. Князья, в особ-сти же Николай Павлович, не выиграли от этого избрания". Ставши в непосред-но подчиненное Имп-це Марии Феодоровне положение, Л. всего более сообразовался с её волею и стремился к выполнению той программы, к-рая ею б. избрана; а в этой программе глав. пунктом было отвлечь обоих Вел. Князей от страсти ко всему военному. Поддерживаемые в своих природн. вкусах и склон-тях ко всему военному Гос-рем Цес-чём и всею окружавшею обстановкою, юные Вел. Князья оказывали стараниям их матери и восп-ля Л. упорное и постоян. сопр-ление. Подобное положение вещей озлобляло Л. В особ-сти не пользовался его расположением Николай Павлович, к-рый не терпел насилия над своею волею. Л., вместо того, чтобы умерять этот характер мерами кротости, обратился к мерам строгости, почти бесчеловечной, позволяя себе, по словам Адлерберга и записям дежур. кавалеров, даже бить Вел. Князей линейками, руж. шомполами и пр. По рассказам самого Имп. Николая I, не раз случалось, что в ярости своей Л. хватал мальчика за грудь или за воротник и ударял его об стену так, что тот почти лишался чувств. В течение 17 л., проведенных при В. Князьях, Л. получил чин ген. от инф., орд. св. Александра Невского, св. Владимира I ст. и св. Андрея Первозванного. В 1817 г. он б. возведен в граф. дост-во, а в 1822 г. назн. чл. Гос. Совета. Сверх того, Имп. Александр I пожаловал ему табакерку с портретами своих родителей и алмазн. надписью: "Бог благоволил Их выбор", а Имп-ца вручила ему др. табакерку, осыпанную драгоц. камнями, так расположенными, что начальн. буквы их франц. названий составляли слово "Reconnaissance". По преклонности лет и глухоте Л. принужден б. испросить увольнение и доживал век в бессрочн. отпуску в деревне. Но Имп. Николай I не забыл старика, и в день своей коронации, 22 авг.1826 г., прислал своему бывшему восп-лю в деревню, с особым фельдъегерем, свой портрет. В мрт. 1828 г. Л. ум. в Спб. Когда сын его явился к Гос-рю с докладом о том и о желании отца быть погребенным без всяких воен. почестей, при участии одних родных, Гос-рь ответил: "Надеюсь, что вы Меня не исключите из числа родных", и почтил своим присутствием погребал. обряд в Аннен. лютер. церкви.(''Бар. М. Корф'', Материалы и черты к биографии Имп. Николая I и к ист. его царст-ния, "Сб. Имп. Рус. ист. общ-ва", т. 98, Спб., 1896; Столетие воен. мин-ства, Имп. гл. кв-ра. Царст-ние Имп. Николая I, Спб., 1908). [[Категория:ВЭ:Персоналии]] r6wnjhg6tjx03pk7b37w42es250vvr6 ВЭ/ВТ/Лангара, Дон-Хуан 0 417142 4590599 1290599 2022-07-20T02:45:37Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ|КАЧЕСТВО=}} '''ЛАНГАРА, Дон-Хуан,''' исп. адмирал. Происходил из старой дворян. андалузской семьи, род. в 1730 г. В чине к.-адм. командовал испан. флотом 16 янв. 1780 г. в [[../Кадикс|Кадиксском сражении]] (см. ''это''), в к-ром после отчаян. сопр-ления, 3 раза раненый, б. взят в плен англ-ми. За геройск. поведение в этом бою кор. Карл III произвел его в в.-адм. В 1793 г., командуя исп. флотом, совместно с англ. адм. Худом (см. [[../Англо-французские войны|''Англо-французские войны'']], стр. 510) занял Тулон, когда там произошла к.-революция. Когда Худ, под влиянием Нельсона, не выполнил своего обещания возвратить в целости франц. к-бли при уходе из Тулона и начал их уничтожать, Л. протестовал против этого, и, благодаря ему, часть франц. флота б. спасена. Помимо выполнения своего слова, им руководило и сознание, что союз с Англией только временный, и что уничтожение франц. флота невыгодно для Испании. И действ-но, в 1796 г. Испания уже б. союзницей Франции, и теперь именно Л. пришлось сыграть выдающуюся роль (см. [[../Англо-французские войны|''Англо-французские войны'']], стр. 513) в очищении Средизем. моря от английского флота. В 1797 г. Л. б. назн. мор. мин-ром, но пробыл в этой должности только год. Л. умер в 1800 г. в чине полного адмирала. (''Jurien de-la-Gravière'', Guerres maritimes sous la république et l’empire, 1847). [[Категория:ВЭ:Персоналии]] gide165e8o91rueqbj286ojkgkjp2tl ВЭ/ВТ/Лангевич, Мариан-Мельхиор 0 417143 4590600 3858636 2022-07-20T02:45:47Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ|КАЧЕСТВО=2}} '''ЛАНГЕВИЧ (Лянгевич), Мариан-Мельхиор,''' один из вождей польск. восстания 1863 г., род. в 1827 г., служил нек-рое время в прус. гвард. арт-рии, а в 1859 г. участвовал в эксп-ции Гарибальди против Неаполя, по окончании к-рой получил место преподавателя в воен. школе в Кунео (Кони), основанной Мирославским для подготовки из молод. поляков оф-ров будущ. польск. восстания. Когда последнее вспыхнуло в 1863 г., Л. явился в Польшу и б. назн. нач-ком Сандомир. воеводства, при чём «народовый жонд» поручил ему орг-зацию и рук-ство восстанием на всём лев. бер. Вислы. Не обладая воен. талантами, Л. энергично принялся, однако, за дело и, пользуясь поход. типографией, наводнил край прокламациями, собравшими вокруг него банду до 3½ т. ч., к-рая и расположилась лагерем на Лысой горе, под мон-рем св. Креста, при с. Слупянова (Опатов. у. Радом. губ.). Здесь она б. атакована 31 янв. 1863 г. отрядом полк. Ченгери и рассеяна: во взятом лагере б. найдены 3 дерев. пушки. Л. бежал к Малогощу и по дороге, у Радкова, соединился с бандою Езеранского, но у Малогоща 12 фвр. снова б. разбит отрядами полк. Ченгери, подплк. Добровольского и майора Голубева, к-рые энергично его преследовали и у Влощовы нанесли ему новое поражение. Л. с горстью людей бросился в Олькушский уезд к Скале, но здесь его предупредил кн. Шаховской. Л. перекочевал тогда в Меховский уезд и расположился в с. Гоща, вер. в 16 от Кракова. Л. не унывал и проявлял кипучую деят-сть по усилению своей банды. В выпускаемых им из походной типографии листках он беззастенчиво превращал свои поражения в победы, отст-ния — в искус. маневры. Благодаря им, популярность Л. росла, в нём видели второго Костюшку, его движение к Малогощу сравнивали с походами Бонапарта в Италии («Nadwislanin», № 22), банда его росла и в Гоще достигла уже 5—6 т. ч. Здесь 26 фвр., по совещании с главарями восстания, Л. провозгласил себя дикт-ром и выпустил манифест с призывом «объединен. народов Европы, Литвы и Руси» к общему восстанию против «московского наезда». 27 фвр. Л. покинул Гощинский лагерь и 6 мрт. остановился в м. Хробрж, в 15 вер. от Буска. Здесь он в тот же день б. атакован отрядами полк. Ченгери и майора Бентковского и разбит на-голову. Л. отступил к Гроховиску, но б. настигнут и снова разбит. Остатки его банды бежали к г. Опатову и здесь б. уничтожены оконч-но. Л. едва избежал плена, перешел в Австрию, б. арестован австр. властями и посажен в кр-сть Иозефштадт. Здесь он содержался 2 года и, получив свободу, уехал в Швейцарию, но оттуда переехал в Турцию, где сын его поступил на воен. службу и в 1877—78 гг. сражался против России. Из Турции Л. переселился во Францию и ум. в 1881 г. (''Н. В. Берг'', Записки о польск. заговорах и восстаниях, «Рус. Стар.» 1879 г., № 2; ''Н. И. Павлищев'', Седмицы польского мятежа 1861—64 гг., Спб., 1887; ''П. Д. Брянцев'', Польск. мятеж 1863 г., Вильна, 1892; Походные записки, «Воен. Сб.» 1867 г.) № 9; Gallerie polonaise, Le général Langiewicz, Paris, 1863). [[Категория:ВЭ:Персоналии]] sikjudok3528mirsz6apd10mat896o9 ВЭ/ВТ/Лангенау, Фридрих-Вильгельм 0 417144 4590601 1317180 2022-07-20T02:45:55Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ|КАЧЕСТВО=}} '''ЛАНГЕНАУ, Фридрих-Вильгельм,''' австр. фельдм., сын саксон. ген-ла, род. в 1782 г.) 13 л. вступил в саксон. службу, участвовал в камп. 1795 и 1805—06 гг. (против Франции). В камп. 1812 г. Л. сражался против России, состоя нач-ком ген. штаба VII к-са саксонск. войск. В 1813 г., согласно данной ему инструкции, Л. вступил в союзн. договор с авст-цами, но в виду нового поворота в саксонск. политике вышел в отставку и в июле 1813 г. вступил в австр. службу в чине г.-м. Зачисленный в ген. штаб, Л. в сражении при Лейпциге принял на себя команд-ние арт-рией центра и лев. крыла и, соединив б-реи в двух пунктах, привел франц. арт-рию к молчанию. 18 окт. Л. первый обнаружил отст-ние фр-зов от Вахау и настоял на немедлен. их преслед-нии. В сражении при Гохгейме Л. успешно командовал арт-рией. В качестве квартирм-ра Рейнск. армии в 1815 г. Л. оказал больш. услуги, за к-рые получил рыцарск. крест воен. орд. Марии-Терезии. В 1819 г. Л. был представителем Австрии, а затем председ-лем воен. к-сии немец. союзного собрания во Франкфурте на Майне, в 1827 г. б. произв. в фельдм-лы. В 1835 г. Л. б. назначен командовать войсками в Иллирии и Тироле. Ум. в 1840 г. Л. написал: "Der deutsche Krieg im Jahre 1813 nach Oesterreichs Einritt". [[Категория:ВЭ:Персоналии]] a1960h7f3tvp45c1bfzs2a6wmtc3ej4 ВЭ/ВТ/Ланглуа, Ипполит 0 417146 4590604 3072303 2022-07-20T02:46:35Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ|КАЧЕСТВО=2}} '''ЛАНГЛУА,''' франц. [[../Артиллерия|арт.]] генерал, воен. писатель, род. в Безансоне в 1839 г. и по окончании курса Политехн. школы, вышел оф-ром в 4-й арт. п. в Валенце. Война 1870—71 гг. застала Л. в чине кап-на и инстр-ра верхов. и оруд. езды 17-го полка кон. арт-рии в Меце, где он и попал вместе с армией Базена в плен. Вернувшись из плена, кап. Л. б. зачислен в 17-й арт. п. в Ла-Фере. Здесь, м. проч., ему б. поручено сделать сообщение об арт-рии разл. европ. держав. Л. отнесся к этой теме серьезно и, исследуя свойства арт-рии разл. армий по резул-там практич. стрельб и сравнивая эти свойства с требованиями, к-рые предъявила к ней франко-прусск. война, пришел к выводу о выгодности уменьшения калибра орудий при соответ. увеличении скорости стрельбы. В 1874 г. появляется первый печат. труд Л. — «{{lang|fr|Les artilleries de campagne de l’Europe en 1874}}». {{inline float|l|255|Портрет к статье «Ланглуа». Военная энциклопедия Сытина (Санкт-Петербург, 1911-1915).jpg||hi=off}} Он выдвигает автора, и в 1885 г. подполк. Л. назначается проф-ром тактики арт-рии в Высшей воен. школе ({{lang|fr|Ecole Supérieure de guerre}}), с кафедры к-рой он смело и пламенно проповедует о новой арт-рии — скорострельной, щитовой, глав. средством к-рой является шрапнель. В 1888 г. Л. производится в полк-ки; в 1892 г. он издает свой классич. труд: «Полев. арт-рия в связи с др. родами войск» («{{lang|fr|L’artillerie de campagne en liaison avec les autres armes}}»), в к-ром дает глав. основания устройства матер. части новой арт-рии, устанавливает начала её боев. подготовки, приемы стрельбы и действие в бою. Сочинение это навлекло на автора сильное неудовольствие верхов франц. армии, т. к. шло в разрез с существовавшими тогда взглядами и отразилось на его карьере. Л. дважды б. представляем к произ-ву в ген-лы, но оба раза арт. ком-т вписывал его имя в список кандидатов последним, а высшая аттестац. к-сия отсрочивала его производство. Проф-ром он пробыл 6 л. и в 1891 г. б. назн. ком-ром 4-го арт. п. В 1894 г., благодаря энергич. протесту ген. Буссенара, он, наконец, б. произв. в г.-м. с назначением ком-ром 13-ой арт. бр-ды. В 1895 г. Л. назначается ком-ром 17-ой пех. бр-ды. Природный арт-рист, он в новой долж-ти проявил себя не менее страстн. пехотинцем. Он всеми силами старался внушить подчиненным сознание самой тесной и полной связи в бою между всеми родами войск. Впервые во Франции под его непосредств. рук-ством организуется боев. стрельба пехоты совместно с арт-рией на Мальзевильском плато близ Нанси. Убежденный, что пехота м. успешно вести наст-ние на какой угодно мес-ти, если только оно ведется разумно и поддерживается др. родами войск, Л. организует в своей бр-де спец. упражнения, с целью выяснить возм-сть и наилучш. приемы ведения масс. атаки под огнем. Как опытный инстр-р, он дает своим полкам ряд практич. указаний в «Беседах», к-рые м. служить для каждого цен. рук-ством. Он старается всемерно вселить подчиненным наступат. идею и лично дает оф-рам темы для обсуждения и изучения. В 1898 г. Л. назначается нач-ком высшей воен. школы. В 1901 г. он получает в команд-ние XX к-с, стоящий на гр-це с Германией, в Нанси. Последнее обстоят-во удваивает его энергию; он отдает все свои знания и силы на подготовку войск к-са. Он ставит в основу их обучения боев. требования; маневры и боев. стрельбы производятся под его авторитет. рук-ством. В 1902 г. Л. б. призван в воен. совет, где пробыл до 1904 г., когда, за достижением предел. возраста, б. уволен в отставку; в том же году он избирается сенатором, в 1911 г. и членом франц. ак-мии. Это избрание б. отмечено всей франц. прессой, т. к. с 1635 г. ак-мия избирала военных или за их воен. славу, или за их общелитературные работы. Л. не пожинал лавров на полях сражений, он совсем не лит-р; все его труды имеют чисто в.-технич. характер, в них нет никакой риторики, никакого уклонения от воен. дела. През-т ак-мии в след. выражениях приветствовал Л.: «Вы остались чуждым, что так редко бывает у писателей, всему, что чуждо вам… Не в моей компетенции оценить вас — и особая хвала вам заключается в моем признании, что не в моих силах воздать вам эту хвалу». Л. в своем ответ. слове указал, что выбором его в «бессмертные» ак-мия почтила заслуги цел. ряда оф-ров его поколения, что в высокопочтен. собрании историков, философов, лит-ров и поэтов солдат-писатель найдет всегда точки соприкос-ния, ибо военному необходима и история, и философия, по крайней мере, настолько, чтобы осветить психологич. сторону боя и выяснить законы эволюции тактики; военному нужна известная литературность, хотя бы ясность и определ-сть стиля. Наконец, солдату приходится быть и немного поэтом». 31 янв. (13 фвр. н. с.) 1912 г. Л. скончался. Кроме возникшего под его рук-ством журн. «{{lang|fr|Revue militaire général}}», он печатал статьи по воен. вопросам в «{{lang|fr|Revue des deux Mondes}}» и «{{lang|fr|Temps}}». Главнейш. труды Л.: «{{lang|fr|L’Artillerie du campagne en liaison avec les autres armes}}» (1892 г., переведено на рус. яз. в 1895 г., под редакцией шт.-кап. С. Беляева); «{{lang|fr|Manoeuvres d’un détachement de toutes armes avec feux réels}}» (1897 г., переведено на рус. яз. в 1905 г.); «{{lang|fr|Conséquences tactiques des progrès de l’Armement}}» (1903 г., перев. на рус. язык кап. Изместьевым и М. И. Драгомировым); «{{lang|fr|Enseignements de deux guerres récentes, — guerre turco-russe et anglo-boer}}» (1904); «{{lang|fr|Question de défense nationale}}» (1906); «{{lang|fr|La Belgique et la Hollande devant de pangermanisme}}» (1907); «{{lang|fr|Quelques questions d’actualité}}» (1909) и «{{lang|fr|L’armée anglaise dans un conflict européen}}» (1910). В первом из перечисленных выше трудов Л. разбирает нек-рые наиболее характер. события кампаний 1866 г. и 1870—71 гг., отмечая, что в первой кампании, несмотря на превосх-во прус. нарезн. орудий над авст-скими, пруссаки признали превосх-во австр. арт-рии. Л. видит в этом подтверждение той неоспоримой истины, что оценка инстр-та, машины зависит только от способа их применения к делу. На примере встречн. боя при Находе, где численно сильнейшая арт-рия прус-в, вследствие неумелого её употребления, уступает в огне авст-ской, Л. рельефно подчеркивает главенство тактики над техникой и замечает, что ''чем могущ-нее станет арт-рия, тем дороже будут платить за подобные ошибки; расплачиваться же за ошибки придется пехоте''. Очень интересны его выводы из этого боя, в к-рых он проводит те идеи, о к-рых неумолчно твердит соврем. арт-рия, а именно, о необходимости самой тесной связи в действиях пехоты и арт-рии, о соглас-нии их усилий, важности спец-но артил. разведок, о важности своевремен. питания снарядами, что, в свою очередь, находится в тесной зав-сти от однообразия калибров. Он сурово осуждает прус-в за удержание ими гл. массы арт-рии позади в резерве, справедливо указывая, что ими не б. учтена эволюция, произведенная введением нарез. арт-рии. Арт-рия Наполеон. войн не м. рассчитывать на метк. стрельбу с дис-ций, больших 1.000 ш., и, для производства решит. действия, д. б. приближаться на дис-цию в 300—400 ш. Естественно, что при подобн. условиях, раз арт-рия эта б. введена в дело, она уже выпускалась из рук и уже нельзя б. рассчитывать на польз-ние ею на др. пункте в том же сражении. Нарез. арт-рия ведет огонь с дальних дис-ций, след-но, способна к перемене позиций, а отсюда вывод, что ее нечего держать в резерве до наст-ния решит. момента. Опытом 1866 г. пруссаки широко воспользовались и внесли изменения как орг-зацион. характера, так и в способы ведения практич. стрельб, придавая громад. значение вопросу ведения правил. пристрелки. Фр-зы же, пишет Л., исключили из боев. комплекта ударные трубки. Действия арт-рии обеих сторон он рассматривает на примере Вертского сражения. Выше б. отмечено, что это сочинение б. встречено крайне недоброжелательно. Однако, в конце концов идеи Л. восторжествовали, и в 1897 г. во Франции появилась новая скоростр. пушка (Депора). Выводы, к к-рым Л. пришел в дни глубок. мира, вкратце заключаются в след.: скоростр. арт-рия д. стараться стать независимой от мес-ти, дабы везде оказывать содействие др. родам войск; скоростр. орудие увеличит необходимость этой незав-сти и облегчит её удовлетворение. Скоростр. арт-рия д. усвоить себе способ ведения стрельбы ураганами, т. е. после короткой, но надежной пристрелки сразу задавить прот-ка огнем, но в то же время не забывать принципа, «стрелять только по важной цели с хорошей дистанции и с целью разрешения опред. тактич. задачи». Законом для новой арт-рии д. б. одновр-но и скупость и расточит-сть. Действие арт-рии станет решит-ным на больш. дис-ниях, а отсюда вытекает важность польз-ния местн. закрытиями. Горе тем б-реям, к-рые не сумеют скрытно выехать и скрытно развернуться на позиции. Не умеющая укрываться арт-рия м. оказаться лишенной возм-сти передвижения. Чем совершеннее матер. часть, тем более она нуждается в подвиж-ти, т. к. последняя обеспечивает надеж. и своеврем. её прибытие. Чем могущ-нее арт-рия, тем более надо избегать последов-наго её разверт-ния небол. частями: завязывать дело д. только тогда, когда все силы под руками. В этом последнем заключается принцип одноврем. развертывания и выдвигания арт-рии вперед. Тактика скоростр. арт-рии, как при наст-нии, так и при обороне, д. б. тактикой движения, что требует от арт. нач-ков особ. кач-в. Большая быстрота действия арт-рии еще больше увеличивает трудность положения арт. ав-рда, подвергающегося на решит. дис-ции огню внезапно открывшейся превосход. арт-рии прот-ка. В силу этого, по мнению Л., ныне более важно, чем прежде, заранее наметить себе план действий на случай, если бы пришлось внезапно очутиться перед губит. огн. линией врага. Арт-рия д. содействовать всем частн. атакам пехоты и, наоборот, энергич. соср-чением огня больш. числа орудий д. пользоваться пехота. Скоростр-сть особенно будет полезна при подготовке атаки. Скоростр. пушка будет оч. благоприятствовать атакующему в период атаки; атака данной цели требует расхода известного по весу колич-ва снарядов в извест. время, но ее м. будет выполнить половин. числом б-рей (б-реи подготовки), а это даст возможность оставить в своем распоряжении больше б-рей для обуздания арт-рии прот-ка (к.-б-реи) и для сопровождения атаки (б-реи атаки). Один из наших арт. писателей, г.-м. С. М. Беляев, заявляет с полн. и глуб. убеждением, что всё высказанное Л. оправдалось до мельчайш. деталей в войне 1904—05 гг. Появление труда Л.: «Тактич. последствия прогресса в вооружении» б. вызвано гл. обр. статьями в «{{lang|fr|Revue de Deux Mondes}}» по поводу англо-бурской войны, «прочитав к-рые, — говорит Л., — м. придти к заключению, что не только концепция о бое устарела, но что поколеблены и моральные принципы, на к-рых покоится самая идея войны». И вслед за этим он решит-но заявляет, что в воен. орг-зации не произошло никакого существ. изменения, а бездым. порох, малые калибры ружей и скоростр. пушки в смысле последствий их появления на полях сражений заранее учитывались, неудачи же англ-н д. б. отнесены не только к их начальной тактике, но и к той, к-рую они вывели из опыта во время самой англо-бурской войны, и вообще к их неподготовл-сти к ведению войны. Далее Л. высказывает мысль, что выводы из этой войны д. б. ограничены тем, что ни относит. положение, ни силы сторон, ни театр воен. действий не представляют аналогии с тем, что будет в большой европ. войне. Затем он дает великолеп. характеристику сил сторон, а равно и тактики обоих прот-ков. Главнейшие его тезисы сводятся к след. Медленность в ведении операций и в развитии боев следует искать не в действии соврем. огня, а в том, что ни один из прот-ков, по совершенно различным и в одинаковой мере спорн. причинам, не м. заставить себя закончить бой смелым использ-нием своих средств. В ведении боя Л. — сторонник франц. доктрины, с её фазами завязки, подготовки и решения, а в силу этого восстает против того, чтобы один прогресс в материал. части мог совершенно изменить значение духов. элемента, к-рый одного из прот-ков делает победителем, а другого — побежденным. Он восстает против взгляда, что ныне бои завязываются при туманности сведений о прот-ке, обвиняя в этом лишь разведывател. органы англ-н, и вслед за этим правильно указывает на отсутствие у них данных подготовки огнем, связи между пехотой и арт-рией, на равномерную разброску сил, на отсутствие организации службы разведывания, охранения и связи, неуменье употреблять ав-рды и общее отсутствие идеи марша-маневра. В отношении растянутого лин. порядка англ-н Л. высказывает взгляд, что такой порядок допустим лишь при наличии прот-ка, способного к пассив. обороне. Но в то же время он не отрицает, что англо-бурская война дала нек-рые опытные данные, касающиеся изменения нек-рых тактич. приемов; так, она подчеркнула необходимость ''эволюции, но не революции'' (употребление огня и менее поражаемые строи, использ-ние мес-ти). Но всё это не исключило, а лишь подтвердило значение наступат. тенденций, развития в солдате индивидуал. свойств спокойствия и почина. Война указала, что бой д. происходить при полн. взаимодействии всех родов войск, а не представлять из себя последов-ную борьбу каждого в отдел-ти. Прогресс в вооружении способствует соблюдению экономии сил, сохранению резервов и ''облегчает маневрирование'', т. к. является возм-сть ослабить прот-ка, введя в бой меньшее число бойцов, и получить большее и скорейшее, чем прежде, превосх-во в огне над прот-ком. Вторая часть этого труда посвящена тактич. этюду на мес-ти, в к-ром противопоставлены одна другой две армии, в основу маневр-ния и действия к-рых положены противоположные доктрины; одна, — основанная на опыте воен. истории с внесением в него тех изменений, к-рые, по мнению Л., вытекали из свойств нового оружия; другая, выведенная теоретически из англо-бурской войны. Труд этот обратил внимание ген. Драгомирова, к-рый перевел его с примечаниями (Сборн. «11 лет», т. I, Спб., 190{{Опечатка| |(не пропечатана цифра)}}). Не менее интересен след. труд Л.: «{{lang|fr|Ense{{Опечатка| |i|О1}}gnements de deux guerres récentes}}», в к-ром он разбирает нашу тактику в войну 1877—78 гг. (Плевна) и тактич. действия англ-н и буров и отмечает, что, по его мнению, следует отнести к ошибоч. выводам из англо-бур. войны и чем действ-но необходимо воспользоваться для будущего. Как и в предыдущ. сочинении, основ. положением Л. является мысль, что обе войны д. иметь резул-том извест. эволюцию, но отнюдь не полное ниспровержение существующих тактич. взглядов. Первым ошибочным и опасн. взглядом он считает признание неуязвимости фронтов ({{lang|fr|inviolabilité du front}}). Потери англ-н при фронтал. атаках он справедливо объясняет полн. отсутствием предварит. разведки и пренебрежением к приобретению перевеса в огне, — необходимой данной при современ. вооружении. Далее Л. восстает против взгляда, будто кав-рия утратила ныне свое значение; по его мнению, именно потрясающее действие соврем. огня м. дать широкий простор для кав. атак на подавленную морально пехоту. Он убежденно говорит о почетной роли к-цы не только во время преслед-ния, но и в самом бою. Затем он переходит к защите штыка, к-рый, по его мнению, не потерял и не м. потерять своего значения. Далее весьма интересны его взгляды на применение навесн. огня, тяж. орудий и пулеметов в полев. войне. Наконец, Л. излагает след. законы совершившейся на его глазах эволюции: 1) усоверш-ние оружия делает фронтал. атаку почти всегда трудною, требующею больш. жертв, но не исключает её, а лишь побуждает прибегать к менее уязвимым, менее густым и более гибк. строям и построениям; 2) усоверш-ние оружия облегчает охваты и обходы; бездым. порох способствует неожид-сти фланг. огня, играя тем в руку атакующему; возросшая сила огня увеличила значение маневра. Отсюда, как вывод, 3-й закон: при должн. развитии наступат. духа, действия на флангах при растянутых фронтах и отсутствии резервов опасны: неизбежен прорыв. Стратегич. наст-ние и тактич. оборона привели к неудачам в 1870 г., повлекли к поражению буров и всегда будут иметь фатальные для прибегающего к такому образу действий резул-ты; 4) возросшее могущ-во арт-рии всегда облегчает атаку, как фронтальную, так и фланговую. Это могущ-во — благо ат-щему, к-рый знает, куда он бьет и м. сосредоточить необходимые для этого усилия; 5) фронты сражений растянулись, что, однако, не исключает необходимости соср-чения наибольших усилий на извест. участках поля сражения; 6) оборона всё более и более имеет возм-сть и право маневрировать из глубины, ибо: а) завязка боя сделалась более медленной, трудной и сложной, б) сила и продолж-ность сопр-ления {{lang|fr|détachements mixtes}}, гибких, маневрирующих, увеличивается с кажд. днем с усоверш-нием вооружения, в) развертывание сильн. арт. линии б-рей м. б. производимо под прикрытием слабых частей пехоты; 7) ат-щий д. улучшать и усилять всё более и более органы завязки боя; 8) прогресс вооружения выдвигает значение полев. форт-ции вообще и в час-ти применение лопаты на поле сражения. Как последствия этих законов, Л. отмечает след. выводы: значение маневра и его легкость всё увеличиваются, отсюда возрастает необходимость в подвижности; полное взаимодействие всех родов войск, что требует более солидной в мирн. время подготовки и правильной орг-зации; соврем. война требует высшего морал. уровня войск; всякий прогресс в вооружении уменьшает значение числа. Обширное воен. образование, глубокое и правильное понимание воен. явлений, к-рые Л. обнаружил в своей практич. деят-сти и в многочисл. в.-литер. трудах, его здравые идеи о способах и приемах ведения соврем. войны и боя, к-рые с теми или иными оттенками усвоены всеми европ. армиями, заставляют признать Л. не только отцом соврем. скоростр. арт-рии, но и одним из замечат-ших воен. писателей нашей эпохи. Это не только техник и тактик, но и глуб. психолог, прозорливый ум к-раго разрешал спорные дилеммы воен. дела. («Арт. Журнал» 1913 г., № 3; «Известия Имп. Никол. воен. ак-мии» 1912 г., № 29). [[Категория:ВЭ:Персоналии]] g7zm0jw575kfflnub6zm64bf9b23avl ВЭ/ВТ/Ланглуа, Жан-Шарль 0 417147 4590603 3062898 2022-07-20T02:46:17Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ|КАЧЕСТВО=2}} '''ЛАНГЛУА, Жан-Шарль,''' полк. франц. службы, художник-баталист, род. в 1789 г. в Бомоне, образование получил в Политехн. уч-ще, по окончании к-раго в 1807 г. поступил в ряды Наполеонов. армии и совершил с нею ряд кампаний: в 1809 г. он был при Ваграме адъютантом генерала Плозона, в 1810—12 гг. сражался в Испании, в 1815 г. при Ватерлоо, где под ним б. уб. 2 лошади. Как сторонник Наполеона, Л. при Бурбонах д. б. оставить службу и жил под надзором в Бурже. В 1817 г. он получил разрешение приехать в Париж и здесь в мастерских Жиродэ, Ораса Вернэ и Гро отдался усовершенствованию в живописи, которою занимался и ранее. В 1819 г. Л. вернулся в ряды армии и участвовал в походе в Испанию. В 1822 г. он выставил в париж. Салоне свою первую батал. картину и получил медаль. С тех пор он в течение свыше 25 л. ежегодно выставлял картины в Салоне. [[Изображение:Портрет к статье «Ланглуа, Жан-Шарль». Военная энциклопедия Сытина (Санкт-Петербург, 1911-1915).jpg|справа|255px]] Не участвуя лично в походе Наполеона в Россию, Л., однако, в 1824 г. выставил в Салоне картину «Взятие большого редута при Бородине в 1812 г.», а в 1827 г. и вторую: «Переход через Березину». Обе они б. написаны Л. по рассказам товарищей-участников похода и хотя с знанием войны и воен. дела вообще, но без знакомства с страной, как основн. фоном событий. Обозрение панорамы Афин, выставленной в 1826 г. в Париже Пьером Прево, навело Л. на мысль приурочить панораму к батал. живописи, ввести в нее всю возмож. правду, создать полную иллюзию боя и показать не уголок и не эпизод его, а в целом. Он с жаром отдался этой идее и осуществил ее столь полно и успешно, что всеми его усоверш-ниями в этой области пользуются и до наст. времени. Он придумал способ ввести зрителя в самую средину изображаемого события и изобрел декорацию, кладя на первый план предметы, связующие зрителя с картиной. Первая панорама (1830 г.) изображала Наваринское сражение, вторая (1833 г.) — «Взятие Алжира»; был ли Л. очевидцем первого события, — неизвестно, но очевидцем и участником второго был, т. к. с конца 20-х до нач. 30-х гг. прошл. столетия служил в Африке. В нач. 30-х гг. Л. сопровождал посольство ген. Мезона в Россию, б. представлен Имп. Николаю и получил предложение остаться при нём в кач-ве ад-та, но не принял его. Сколько времени пробыл Л. в России, неизвестно, но в 1832 г. он еще пропутешествовал по следам Великой Армии, собирая материалы для задуманных им грандиозных панорам «Бородино» и «Пожар Москвы», зарисовывая виды историч. местностей и типы рус. людей. Первая из этих панорам, размером в 1800 мтр., открыта б. в 1835 г. в Париже; она изображает атаку пехоты Неё и конницы Мюрата на б-рею Раевского в момент смерти Коленкура (на первом плане). Вторая панорама б. выставлена в 1839 г. Обе имели огром. успех. Критика называла Л. «чародеем» и заявляла, что «его картинам не достает только шума». 1850 г. Л. провел в путешествии по Египту, а с нбр. 1855 г. по апр. 1856 г. — под Севастополем, зарисовывая его осаду. После Крым. войны Л. вышел в отставку с чином полк-ка, поселился близ родного Бомона в имении и здесь ум. в 1870 г. Свое имение он завещал для устр-ва в нём дома призрения военных и вдов солдат, убитых на войне, а городу Канн — 256 своих полотен, составляющих «музей Л.». В Бомоне ему воздвигнут памятник. (''Denis Roche'', Этюды Л. для панорам 1812 г., «Старые годы» 1912 г., июль — снт.). [[Категория:ВЭ:Персоналии]] kp8q8xkmo1hxjzwpixbtye7subt91ss ВЭ/ВТ/Ландриано 0 417154 4590605 1309145 2022-07-20T02:46:56Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ|КАЧЕСТВО=}} '''ЛАНДРИАНО.''' См. '''[[../Итальянские войны|Итальянские войны]].''' [[Категория:ВЭ:Перенаправления]] hxzxhviwguadp92s2yqkzrw68w47cq0 ВЭ/ВТ/Ландсберг 1-й (старший) 0 417156 4590606 1290614 2022-07-20T02:47:08Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ|КАЧЕСТВО=}} '''ЛАНДСБЕРГ 1-й''' (или старший), прус. инж-р, предложивший в 1648 г. тенальное начертание крепост. фронтов, примененное вскоре после того, хотя и рядом с баст-ным, при укр-нии Вюрцбурга (1650 г.) и Майнца (1676 г.). [[Категория:ВЭ:Персоналии]] d2tvdfxecdc7htec5uykoej3lhhp28x ВЭ/ВТ/Ландсберг 2-й (младший) 0 417157 4590607 1290615 2022-07-20T02:47:17Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ|КАЧЕСТВО=}} '''Л. 2-й''' (или младший, 1670—1746), боев. прус. инж-р; образование получил в Нидерландах и там же принимал участие в войне за испан. насл-во; далее он участвовал в войнах пр. Евгения Савойского с турками, а в 1733 г. перешел на службу к Августу II, курфюсту Саксонскому, на коей и ум. в 1746 г. в чине полн. ген. В 1-ой половине его деят-сти Л. является ярым прот-ком бастион. начертания фронтов и сторонником тенального, для к-раго разработал многие характерные детали ("Nouvelle manière de fortifier", 1712); в своих же последующ. трудах ("Les fortifications de tout le monde", 1734—40) и особенно в "Nouveaux plans et Projets de fortification" (посмерт. издание) Л. возвращается к бастион. начертанию. В проектах Л. совершенно отсутствует прикрыт. путь, а у гл. вала, как и в многочисленных в его системе вспомог. постройках — траверсы: он палагал, что и то и другое облегчает для прот-ка постеп. атаку. На стороне атаки Л. ввел в употр-ние мешки с шерстью для защиты рабочих при закладке пар-лей летуч. сапою. (''F. Prevost'', Études bistoriques sur la fortification, l’attaque et la défense des places, 1869; ''Müller'', Geschichte des Festungskrieges, 1892). [[Категория:ВЭ:Персоналии]] 8hxcuf0s9zk00hen3h2raez8yeouyog ВЭ/ВТ/Ланжерон, Александр Федорович, граф 0 417164 4590608 3072107 2022-07-20T02:47:49Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ|КАЧЕСТВО=2}} [[Изображение:RusPortraits v2-168 Le comte Alexandre Feodorowitch Langeron.jpg|справа|255px|мини|<center>Генерал от инфантерии<br />гр. А. Ф. Ланжерон.<br />(Т. XIV, стр. 496).</center>]] {{ВЭ/Статья со звездочкой}}'''ЛАНЖЕРОН, гр., Александр Федорович,''' ген. от инф., потомок старин. франц. рода, род. в Париже в 1763 г. и 17 л. начал службу в полку гр. Дама. В 1782 г. Л. отправился в Америку, где, под нач. ген. Виомениля, сражался против англ-н. По заключении Версальск. мира Л. возвратился во Францию и в 1788 г.) в чине подплк., пытался поступить волонтером в австр. войска, действовавшие против Турции. Получив отказ от Иосифа II, он нашел более благосклон. прием в России; при содействии пр. Нассау-Зигена, 7 мая 1790 г. он б. зачислен полк-ком в Сибир. грен. полк и принял деят. участие в мор. действиях против шведов. Командуя частью нашего гребн. флота, Л. отличился в сраж. при Выборге 22 июня 1790 г. и получил орд. св. Георгия 4 ст. из рук самой Имп-цы Екатерины II. Осенью того же г. он уже был на Дунае; в войсках г.-м. де-Рибаса, блокировавших Измаил. Во время штурма этой кр-сти, 11 дкб. 1790 г.) Л., во главе б-на Лифлянд. егер. к-са, шел в колонне ген. Арсеньева со стороны Дуная; здесь он получил сильную контузию в ногу. В след. г. Л. участвовал в сраж. под Мачином и получил зол. шпагу. С июля 1791 г. по 1794 г. включ-но Л. пришлось сражаться против своей родины в войнах 1-ой коалиции, состоя волонтером, то при войсках франц. эмигрантов, то при прус. армии герц. Брауншвейгского; особенно деят-но Л. провел камп. 1793—94 гг. в Нидерландах, в рядах австр. армии пр. Саксен-Ксбургского, доставляя, по поручению Имп. Екатерины, сведения об её действиях в Спб. В 1795 г. он б. переведен в Малорос. грен. полк и вскоре назн. его ком-ром. 22 мая 1797 г. Л. б. произв. в г.-м. и сделан шефом вновь сформированного Уфимск. мушк. п.; в царст-ние Имп. Павла, неизмен. расположением к-раго он пользовался, Л. б. принят в рус. подданство, пожалован графом Рос. Империи, произв. в г.-л., назн. шефом Ряжск. мушк. п. и инсп-ром пехоты Брестской инспекции. Высш. наградой Л. считал личную переписку с Государем даже по служебн. делам. В 1805 г. Л., командуя колонною в к-се Буксгевдена, участвовал в сраж. под Аустерлицем, гибельн. исход к-раго для нек-рых полков его колонны вызвал столь сильное неудовольствие Имп. Александра I на Л., что ему б. предложено подать в отставку; вскоре, однако, это решение б. смягчено, и он б. назн. состоять по армии. Л. находился в отдел. 13-ой д-зии своего друга герц. Ришелье, когда началась война с Турцией. В камп. 1807 г. он командовал отдел. отрядом в к-се, стоявшем под Измаилом, и 7 апр. имел жаркую схватку с вышедшими из кр-сти толпами турок, отбив у них 2 знамени и 2 ор. Через год гл-щий кн. Багратион, в виду угрожающего движения верховн. визиря к Бухаресту, предписал Л. принять меры к обороне этого важного для армии складоч. пункта. Будучи больным, Л., тем не менее, с 6 т. смело двинулся против 20 т. турок и 29 авг. 1809 г. близ Фрасины нанес поражение ав-рду Бошняка-аги. 31 авг. наши войска подошли на 5 вер. к Журже; визирь начал было укреплять свой лагерь, но, подавленный импонирующими действиями Л., стал переводить войска обратно за Дунай, отказавшись от своего движения к Бухаресту. Л. б. награжден орд. св. Владимира 2 ст. при весьма милост. рескрипте. В 1810 г. гр. Каменский поручил Л. вести осаду Силистрии, к-рая, через 7 дней по открытии траншей, 30 мая 1810 г. и сдалась (орд. Александра Нев.); во время последовавшего за сим обложения Шумлы Л. разбил 8 июля при Дерекиое 12-тыс. к-с паши Ахмет-бея и б. награжден за это орд. Георгия 3 ст. 15 снт. Л. добился сдачи Рущука, блокированного его к-сом. В нач. 1811 г.) за болезнью гр. Каменского, на Л. б. возложено команд-ние Молдавск. армией впредь до прибытия М. И. Кутузова. В сраж. близ Рущука, 22 июня, Л. командовал лев. крылом и за отличие б. произв. в ген. от инф. При окружении армии верховн. визиря на Дунае у Слободзеи, решившем участь войны, он был деят. пом-ком Кутузова, начальствуя всеми войсками на лев. бер. реки (орд. св. Владимира 1 ст.). В Отеч. войну Л. командовал одним из к-сов в армии адм. Чичагова и принял участие в сраж. при Борисове. С открытием похода 1813 г. Л. б. поручена блокада Торна; 4 апр., после 7-дн. осады, кр-сть пала, и Л. б. награжден орд. Георгия 2 ст. и 5 т. р. ассигнациями. Осен. поход 1813 г. Л. начал во главе к-са (42½ т.), в составе Силезск. армии Блюхера. В сраж. под Кацбахом его к-с составлял левое крыло рус.-прус. войск и при преслед-нии фр-зов отбил 22 ор. и принудил д-зию Пюжо положить оружие. За участие в делах при походе Силезск. армии ему б. пожаловано вензел. изображение Высоч. Имени на эполеты и 30 т. р. В 1-й день Лейпциг. битвы, 4 окт., Л. действовал близ с. Видерич; его трофеями в этот день были: 13 непр. орудий, 80 заряд. ящ. и до 1.200 плен. 6 окт. он сражался на сев. фронте, под нач. наслед. принца шведского. Ему б. приказано взять сел. Шенфельд, составлявшее опору лев. фл. армии Наполеона и занятое к-сами Мармона и Сугама. С иск-вом и выдающеюся смелостью Л. подготовил артил. огнем атаку на селение; противник был выбит из Шенфельда, и Л., единственному из всех союзн. ген-лов, удалось прорвать расположение франц. армии под Лейпцигом. Ночью к-с Л. б. переведен к Галлеск. предместью; на утро он овладел находившимся тут редутом; его б-ны ворвались в город и своим победоносн. появлением у Эльстерск. моста способствовали преждевр-ному и гибельному для фр-зов взрыву последнего. По окончании преслед-ния фр-зов у Рейна Л. с своим к-сом участвовал в блокаде Касселя, а с 23 дкб. самост-но управлял блокадою Майнца, законченной 31 янв. 1814 г. Тогда он двинулся в пределы Франции на присоед-ние к армии Блюхера, с к-рою и принял участие в сраж-х под Краоном, Лаоном и Фер-Шампенуазом. 18 мрт., под Парижем, войска Л. овладели Монмартром, с уступов к-раго рус. арт-рия грозила столице Франции. За взятие монмартрск. высот Л. б. награжден из рук Гос-ря орд. св. Андрея Первозванного. В апр. 1815 г. он снова выступил в поход, ведя колонну из IV и VI пех. к-сов; он дошел до Эльзаса и Лотарингии, где ему б. поручена блокада нек-рых франц. кр-стей. По окончании наполеон. войн, 10 нбр. 1815 г.) Л. б. назн. сперва Херсон. воен. губ-ром, а в 1822 г. Новорос. ген.-губ-ром, но уже в след. году уволен от долж-сти и уехал за гр-цу; 1 июня 1826 г. Л. б. назн. чл. верховн. угол. суда по делу декабристов. В тур. войну 1828—29 гг. Л. сопровождал Имп. Николая I на Дунай; в конце июля 1828 г. ему б. поручено команд-ние всеми войсками в обеих Валахиях, а также наблюдение за кр-стями Журжей, Турно и Кале, из к-рых 2 последние вскоре б. взяты штурмом, за что Л. б. назн. шефом Ряжск. пех. п. и ему б. пожаловано одно орудие из числа взятых в Кале. В мрт. 1829 г. Л. за болезнью б. уволен из армии с пожалованием 60 т. р. Он поселился в Одессе, здоровье его поправилось, но 4 июля 1831 г.) по приезде в Спб., он сделался жертвою холеры. Блестяще образованный, утонченно вежливый, Л., обычно отличавшийся рассеянностью, с больш. хладнокровием и выдержкой распоряжался в бою и сохранял при этом присущую ему веселость нрава; его боев. опыт был многосторонним; будучи человеком добрым и ласковым в обращении с подчиненными, он, тем не менее, не всегда б. беспристрастен в отзывах о сослуживцах. Л. оставил обширн. мемуары на франц. яз. о своем времени и 19 кампаниях, в к-рых участвовал; они хранятся в Париже, в архиве мин-ства иностр. дел и до сих пор полностью еще не изданы; только часть появилась в печати. В Париже изданы: в 1895 г. — о походах 1792—94 гг. первой коалиции, а в 1902 г. — о войнах 1812—14 гг. (помещено в извлечении в «Воен. Сб.» 1903 г.); затем — о комп. 1805 г. — в «Воен. Сб.» 1900 г.; о тур. войне 1806—12 гг. — в «Рус. Стар.» 1908—11 гг.; о рус. армии в год смерти Имп-цы Екатерины II — в «Рус. Стар.» 1895 г. Биографии Л., м. проч., имеются в «Воен. галерее Зимн. дворца», т. II, и у Бантыш-Каменского, Биографии рос. генералиссимусов и ген.-фельдм-лов, т. II, Спб., 1840—41. [[Категория:ВЭ:Персоналии]] 773evicf788ohbxlz5s4mmedre08olm ВЭ/ВТ/Ланн, Жан, герцог де-Монтебелло 0 417166 4590609 3064639 2022-07-20T02:48:06Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ|КАЧЕСТВО=2}} '''ЛАНН, Жан, герц. де-Монтебелло,''' марш. Франции; блестящий сподвижник Наполеона, род. по одним сведениям в 1769 г.) по другим в 1771 г. Будучи сыном конюха, Л., исключ-но благодаря своим способностям, достиг положения в армии Наполеона, к-рый, уже будучи на о-ве Св. Елены, охарактеризовал его словами: «Я нашел его пигмеем и лишился его гигантом». Проведя свое детство в конюшне и в обучении у красильщика, едва выучившись в народ. школе грамоте, Л. в 1792 г. поступил волонтером в войска, скоро б. произв. в сержанты, и, находясь в составе вост.-пиренейской армии, проявил такую храбрость, что б. произв. в оф-ры. Однако, конвент не признал возможным иметь полуграмот. оф-ра и предложил ему с почетом покинуть службу. Л. бросился к ген. Бонапарту и упросил принять его волонтером в Итал. армию. [[Файл:Портрет к статье «Ланн, Жан, герцог де-Монтебелло». Военная энциклопедия Сытина (Санкт-Петербург, 1911-1915).jpg|слева|255px]] Блестящие дела при Миллезимо, Дего, Каданьо, Лоди, Бассано и Павии доставили Л. генер. чин. Во главе бр-ды Л. взял форт у Мантуи, б. ранен у Говерноло и получил 2 раны при Арколе. На другой день, узнав, что бой еще продолжается, Л., полуживой, велел посадить себя на лошадь, бросился в центр сражения и одним своим появлением увлек солдат. Однако, на Аркольск. мосту новая пуля сбросила Л. с лошади. Едва оправившись от ран, Л. принял участие в сраж. при Риволи, в наст-нии на Рим и во взятии укр-ний Имолы. По заключении мира, Л. после небол. отдыха, отправился в Египет. эксп-цию; при Сен-Жан-д’Акре он получил по счету 5-ю рану и при Абукире 24 июля 1799 г. — 6-ю. Во Францию Л. вернулся уже дивиз. ген-лом. Л. б. предан Наполеону всей душой, и тот 18 брюмера поручил Л. нач-вание консул. гвардией, а затем ав-рдом Альпийск. армии. В камп. 1800 г. Л. вновь совершил ряд блестящ. подвигов, заслужив почет. саблю. В 1801 г. Л. б. назн. полномочн. мин-ром в Португалию. Малообразованный, грубый и заносчивый, считая себя в стране завоеванной, Л. совершенно не принимал в расчет местн. ннтересы; посыпались жалобы португальцев, и вскоре Л. б. отозван и заменен Жюно. Сделавшись имп-ром, Бонапарт пожаловал Л. марш. жезл, большой крест орд. Поч. Легиона и титул герц. де-Монтебелло. В камп. 1805 г. Л. командовал ав-рдом франц. армии и участвовал в сраж-х при Ульме, Шенграбене и Аустерлице. В 1806—07 гг. сражался при Иене и Пултуске, где б. ран. в 7-й раз, и за отличие при Фридланде получил почетн. звание ген.-полк-ка Швейцарцев. В 1808 г. Л. одерживает победы в Испании, при Туделе, Палафоксе и Кастаньосе, и после отчаянного сопр-ления овладевает Сарагоссой. Вернувшись во Францию, Л. не долго отдыхал. В 1809 г. Наполеон вызвал его в армию для войны с Австрией и снова поставил во главе своего авангарда. Л. по-прежнему геройски сражается при Абенсберге, Экмюле, Ратисбоне, Амштетене, Вене и, наконец, при Эслингене. В этом послед. сражении центр армии, под ком. Л., д. б., перейдя Дунай, смелым и энергичн. движением вперед разрезать авст-цев на 2 части. Л. уже опрокинул авст-цев и гнал их в беспорядке за Эслинген, как вдруг в тылу его произошла катастрофа, изменившая весь ход сражения: мост через Дунай обрушился, и Л. с войсками оказался отрезанным от армии. Мало-помалу авст-цы стали окружать фр-зов. Л. начал медленно отступать. В то время, когда он вместе с своим другом ген. Буде обходил линию застрельщиков между Эслингеном и Асперном, пуля поразила на смерт Буде, а затем ядро оторвало ноги Л. Его отнесли на о-в Лобау, где был имп-р. Наполеон б. потрясен этим несчастьем: он стал на колени у носилок Л., плакал, целовал его и говорил: «Л., друг мой, узнаешь ли ты меня? это я''… ''имп-р''… ''твой друг Бонапарт, мы спасем тебя…». Л. очнулся. «Государь, я желал бы жить, — сказал он, — если жизнь моя будет полезна вам и нашей Франции''… ''Но я думаю, что через час вы лишитесь того, кто был вашим лучшим другом». Очевидец этой сцены, ген. бар. Пеле отрицает какую-либо другую версию слов, сказанных Л. Наполеону (о том, что его честолюбие погубит его и Францию). Две операции не спасли Л., и он скончался через 8 дней, проведя их без сознания, в бреду, Прах Л. б. перевезен в Париж для погребения в Пантеоне, а в 1830 г. ему б. поставлен роскошный мрам. памятник. Вот характеристика Л., сделанная Наполеоном на о-ве Св. Елены: «Л. был храбрости необычайной. Оставаясь совершенно спокойным в огне, он обладал замечат. глазомером, и ни одна случайность, к-рой м. б. бы воспользоваться, от него не ускользала. Воен. дарования его б. необык-ны и, как военач-к, он б. неизмеримо выше Моро и Сульта». (Очерки из жизни Наполеона, собранные ''Эм. Марко де-Сент Илером'', ч. II; Смерть Ланна, перев. с франц., М., 1852). [[Категория:ВЭ:Персоналии]] b2xl67liwo3ii8brcv0jp2vkbf4466o ВЭ/ВТ/Ланнуа, Карл 0 417167 4590610 1290625 2022-07-20T02:48:15Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ|КАЧЕСТВО=}} '''ЛАННУА (Lannoy), Карл,''' один из виднейших сподвижников [[../Карл V|Карла V]] (см. ''это''), род. во Фландрии ок. 1487 г.; воспитывался вместе с будущим имп-ром Карлом V, участвовал в войнах с Нидерландами и Венецией. По вступлении Карла V на престол Л. б. сделан кавалером орд. Зол. Руна (1515 г.), в 1521 г. участвовал в осаде Турне, по взятии к-раго б. сделан губ-ром его, а в 1552 г. — вице-королем Неаполитанским. В 1523 г. Карл V поручил Л. команд-ние всеми войсками, стоявшимй в Милане. В 1525 г. он разбил при Павии франц. короля Франциска I, к-рый вручил ему свою шпагу, как достойн. сопернику. Л. отправил коронован. пленника в Пиччигетонский замок, а оттуда в Испанию. Карл V пожаловал Л. в награду княжество Сульмону и владения в Асти и де-ля-Рока. Л. был одним из делегатов при заключении Мадрид. мира. Перемирие же, заключенное им с папой, не б. признано войсками коннетабля Бурбонского; ландскнехты возмутились, изгнали Л. из лагеря и предали Рим грабежу. Л. ум. от чумы в Гаэте в 1527 г. (''Juste'', Charles de Lannoy, vice-roi de Naples, et Charles Quint). [[Категория:ВЭ:Персоналии]] fdi8tp4snb1jjw259hijkkwri5mulsi ВЭ/ВТ/Ланские 0 417168 4590611 3072338 2022-07-20T02:48:29Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ|КАЧЕСТВО=2}} [[Изображение:Портрет к статье «Ланские» (Павел Петрович). Военная энциклопедия Сытина (Санкт-Петербург, 1911-1915).jpg|thumb|справа|255px|<center> Генерал от кавалерии<br />Пав. П. Ланской.<br />(Т. XIV, стр. 499).</center>]] '''ЛАНСКИЕ. 1) Павел Петрович Л.,''' ген. от кав., род. в 1792 г.) в 1809 г. поступил юнкером в Кавалергард. п., в 1811 г. б. произв. в корнеты и совершил с полком Отеч. войну и походы 1813—14 гг. Награжденный за Бородино, Кульм и Фер-Шампенуаз орд. св. Владимира 4 ст. и св. Анны 2, 3 и 4 ст. ст., Л. б. произв. в 1820 г. в полк-ки и 15 дкб. 1825 г. пожалован фл.-ад-том. В 1828 г. он б. произв. в г.-м. с назначением состоять при 1-ой кирасир. д-зии, а в 1830 г. получил в команд-ние Образцовый кавал. п. Произведенвый в 1837 г. в г.-л., Л. б. назн. нач-ком 1-ой легк. гв. д-зии, с оставлением заведующим Образц. кав. полком. В 1848 г. состоялось назначение его ком-ром гвард. резерв. кав. к-са, но в 1849 г. он б. уволен по болезни от службы. Венгер. война 1849 г. заставила Л. снова поступить на службу; он б. назн. в распоряжение гл-щего и принял участие в сраж-х под Вайценом и Дебречином. По окончании войны Л. б. назн. председ-лем ком-та для составления проекта ремонт-ния кав-рии, в 1854 г. — ком-щим всеми резерв. и запас. гвард. эск-нами и резерв. бр-дою 7-ой кав. д-зии, а в 1855 г. снова получил долж-ть ком-ра гвард. резерв. кав. к-са и произв. в ген. от кав. 1 янв. 1856 г. состоялось назначение Л. чл. воен. сов., и в этом звании он состоял до конца жизни. В 1862 г. Л. б. назн. инсп-ром войск к-сии по ремонт-нию кав-рии и чл. ком-та по орг-зации войск. В след. г., в день празд-ния 50-летия сражения при Кульме, Л. б. пожалован мундир Кавалерг. п. Ум. Л. в Неаполе 25 янв. 1873 г. Л. считался выдающимся кавалеристом и больш. знатоком лошадей. (Сборник биографий Кавалергардов, т. III; Столетие воен. мин-ства. Память о чл. воен. сов.). 2) {{ВЭ/Статья со звездочкой}}'''Петр Петрович Л.,''' г.-ад., ген. от кав., род. в 1799 г. Поступив в 1818 г. юнкером в Кавалерг. п., он всю свою службу до чина полк-ка включ-но провел в этом полку. Ревностной, образц. службой Л. обратил на себя внимание Имп. Николая I, к-рый назначил его 23 авг. 1834 г. фл.-ад-том. В 1848 г. Л. б. произв. в г.-м., а в 1844 г. назн. ком-ром л.-гв. Кон. п. Пожалованный в 1846 г. в свиту Его Вел., Л. б. назн. в 1849 г. г.-ад-том и в 1853 г. произв. в г.-л. Во время Вост. войны Л. б. командирован в Вятск. губ. для сформ-ния ополчения. В 1856 г. он б. назн. нач-ком 1-ой гвард. кав. д-зии. Отчисленный в 1861 г. в Свиту, в виду увольнения в продолжит. отяуск, Л. перешел к администр. деят-сти и б. назн. членом к-сии для разбора и суда по всем политич. делам. Произведенный в 1867 г. в ген. от кав., Л. б. назн. председ-лем этой к-сии. Ум. Л. 6 мая 1877 г. Пользуясь особым благоволением Имп-ров Николая I и Александра II, Л. отличался тверд. характером, строг. отношением к службе и редким прямодушием. Он б. женат на вдове поэта А. С. Пушкина, Н. Н. Гончаровой. (Сборник биографий Кавалерг-в, т. III). 3) {{ВЭ/Статья со звездочкой}}'''Сергей Николаевич Л.,''' г.-л., участник Наполеонов. войн, род. в 1774 г. Поступив в 1783 г. подпрап-ком в л.-гв. Измайл. п., он б. произв. в 1797 г. в прап-ки и быстро прошел об.-офицер. чины. В 1801 г. Л. б. назн. ад-том к Цес-чу Константину Павловичу и переведен шт.-ротм-ром в л.-гв. Кон. п. Произведенный в ротм-ры, он оставил службу и, перейдя на дипломат. поприще, б. назн. в 1802 г. в коллегию иностран. дел. Пробыв 2 г. при парижск. миссии, Л. б. назн. в 1805 г. кам.-юнкером. [[Изображение:Портрет к статье «Ланские» (Сергей Николаевич). Военная энциклопедия Сытина (Санкт-Петербург, 1911-1915).jpg|thumb|слева|255px|<center> Генерал-лейтенант<br />С. Н. Ланской.<br />(Т. XIV, стр. 499).</center>]] Начавшаяся война с Наполеоном призвала его снова на воен. службу, и 14 авг. того же года он б. зачислен полк-ком в Мариупол. гусар. п. Перейдя с армией Кутузова гр-цу, Л. участвовал в отст-нии к Цнайму и за молодецк. атаку при Амштетене б. награжден орд. св. Георгия 4 ст. 16 мая 1807 г. б. назн. ком-ром Польск. улан. п. и пожалован 23 мрт. 1808 г. фл.-ад-том. Приняв затем участие в тур. войне, Л. зарекомендовал себя выдающимся кав. нач-ком. 10 окт. 1809 г.) в сраж. при Татарицах, он, несмотря на превосх-во сил непр-ля, геройски атаковал с Белорус. гусар. п. турок и, опрокинув их, захватил 2 знамени. 1 июня 1810 г. при взятии Разграда Л. врубился с 3 эск. гусар в многочисл. неприят. к-цу и, сбив турок, преследовал их более 8 вер. С такою же неустрашимостью он атаковал непр-ля в сраж-х при Шумле и Батине. Ордена св. Георгия 3 ст. и св. Анны 2 ст., чин г.-м. (3 авг. 1810 г.) и назначение шефом Белорус. гусар. п. (1811 г.) были наградами Л. за тур. войну. В Отеч. войну Л. находился в армии Чичагова и отличился 17 снт. 1812 г. в сраж. при Любомле. После Березинск. операции Л. б. назн. нач-ком кав-рии в отряде г.-ад. Винценгероде и содействовал уничтожению Саксон. к-са Ренье под Калишем. Вступив в Саксонию, он находился при занятии Дрездена и участвовал в сраж-х при Люцене, Бауцене и Лейпциге. 14 авг. 1813 г.) в сраж. при Кацбахе, Л. геройски опрокинул с Белорус. и Александрийск. гусарами франц. кав-рию Макдональда и смял пехоту на лев. фланге. Произведенный за это сражение в г.-л., он перешел Рейн в составе армии Блюхера и 23 фвр. 1814 г.) в сраж. при Краоне, прикрыл своею бр-дою отст-ние кн. Воронцова. Во время этого отст-ния храбр. Л. б. смерт-но ран.(Столетие воен. мин-ства. Ист. Госуд. Свиты, т. II; Воен. галерея 1812 г.). [[Категория:ВЭ:Персоналии]] s1e2pofoupx9i3waxg4jljxwk6s3h9m ВЭ/ВТ/Лану, Франсуа 0 417169 4590612 1290627 2022-07-20T02:48:40Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ|КАЧЕСТВО=}} '''ЛАНУ (La Noue), Франсуа,''' известный вождь гугенотов, прозванный "Железной Рукой", род. в 1531 г.) происходил из старин. дворян. фамилии в Бретани. Был пажем при дворе кор. Генриха II. Боевую службу начал в Пьемонтск. армии, под нач-вом марш. де-Бриссака, в войну Генриха II против Карла V Габсбургского (1552—59). После Като-Камбрезийского мира Л. возвратился во Францию и здесь, сблизившись с адм. Колинии и его братом д’Андло, примкнул к гугенотам, но в заговоре 1560 г. в Амбруазе участия не принимал. Однако, при известии о "кровавой бане" в Васси (1562) Л. вступил под знамена Конде и участвовал в сражении при Дре и вместе с Колинии руководил отст-нием разбит. гугенотов от Дре. Во время 2-ой гугенот. войны (1567—68) Л. овладел Орлеаном, а в 3-ю гугенотскую войну (1568—70), в 1569 г. командовал ар-рдом в сражении при Жарнаке и б. взят в плен, но вскоре освобожден и в том же году взят в плен вторично при Монконтуре. Колинии предложил в обмен за Л. взятого им в плен герц. Строцци, но получил в ответ, что таких, как Строцци, найдется не мало, а таких, как Л., больше нет. Однако, обмен всё же состоялся. В 1570 г. Л., во главе небольшого отряда, овладел Люсоном и при осаде Фонтенэ-де-Конт получил рану в левую руку, к-рую пришлось ампутировать. Один искусный Ларошельский механик сделал Л. руку из железа, откуда и взялась кличка Л. По заключении С.-Жерменск. мира (1570) Л. б. послан во Фландрию, где овладел Валансьенном и Монсом, но, в свою очередь, б. осажден в Монсе герц. Альбой. После падения Монса (1572) Л. сначала не решался возвратиться во Францию, но вскоре, по призыву кор. Карла IX, несмотря на "Варфоломеевскую ночь", покинул лагерь Альбы и отправился в осажден. Ла-Рошель, чтобы, по поручению короля, уговорить гуг-тов сдаться на известн. гарантиях. Это был единственный в течение жизни Л. случай, когда он вступил на скользкий путь компромиссов. После ряда неудачн. попыток Л. убедился в безнадеж-ти своей миссии и, став во главе собратьев по религии, в течение 4 л. проявил неутомимую энергию, отстаивая Ла-Рошель. По заключении мира в 1578 г. Л. участвовал в Нидерланд. войне за освобождение, сражаясь в войсках Вильгельма Оранского против испанцев, и в течение 1578—79 гг. овладел Лувеном, Брюжем и Касселем. В мае 1580 г. Л. б. взят при Изегеме исп-цами в плен и заключен в замок Лимбург, где томился в течение 5 л. Здесь Л. написал свои известные "Discours politiques et militaires" (изд. в 1587 г.), считающиеся одним из лучших образцов франц. прозы XVI ст. Освобожденный в 1585 г.) Л. отправился в Женеву, где оказал существенную помощь в отражении войск герц. Савойского. В 1588 г. Л. сражался на стороне кор. Генриха III против герц. Гиза, в 1589 г. отстоял кр-сть Санлис, осажденную герц. Омальским, в 1590 г. в войсках Генриха IV осаждал Париж и участвовал в сражениях при Акре и Иври. В 1591 г.) при осаде замка Ламбаль в Бретани, Л. б. смерт-но ранен. "Это был великий воин (un grand homme de guerre), — сказал Генрих IV, узнав о его смерти, — а также человек великой доброты" (un grand homme de bien). Монтэнь ставил его "Discours politiques et militaires" на один уровень с творениями Ксенофонта, Полибия и Цезаря. ''(Amyrault'', Vie de F. de La Noue, Leyde, 1661; ''Davila'', Histoire des guerres civiles en France; ''Arcère'', Histoire de La Rochelle; ''Kervin de Volkoersberke'', Correspondance de F. de La Noue, Gand et Paris, 1854; ''Hauser'', François de La Noue, Paris, 1892). [[Категория:ВЭ:Персоналии]] f3t4jmlcyxb0dn8bi9o6pvbxkjrezsg ВЭ/ВТ/Лапейрер, Буе, де 0 417171 4590613 1290629 2022-07-20T02:48:53Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ|КАЧЕСТВО=}} '''ЛАПЕЙРЕР, Буе, де,''' франц. адм-л, род. в 1852 г.) поступил на службу во флот в 1869 г. Гард-рином и мич-м отличился на Д. Востоке и в чине лейт-та назн. ком-ром лодки ''Vipère'', с к-рой участвовал в Кит. эксп-ции 1885 г. Произведенный за отличие в кап. 2 р., командовал в этом чине кр-ром 2 кл. ''Cosmao'', а в след. чине состоял фл.-кап-ном штаба адм. Фурнье, после чего командовал отрядом кр-ров. С произв-вом в 1902 г. в к.-адм-лы назн. нач-ком эскадры Антлантич. океана; командовал ею до произв-ва в в.-адм. В 1908 г. назначен морск. префектом округа Брест, а в след. году призван на пост мор. мин-ра. С 1911 г. Л. командует всеми мор. силами в Средизем. море, каковая долж-ть (commandant de l’armée navale) создана во Франции впервые и спец-но для него. В наст. время Л. подчинены 4 эскадры, с 4 старш. флагманами в в.-адмир. чине. Предназначенный командовать флотом Франции в случае войны, Л. по свидет-ву его сослуживцев и подчиненных, является носителем лучш. традиций франц. флота: настоящ. моряк, он обладает исключ. энергией, отличн. здоровьем и желез. волей и пользуется во франц. флоте большою популярностью. [[Категория:ВЭ:Персоналии]] qeyml3mob99whjw742ivcoov0mvlexb ВЭ/ВТ/Ла-Перуз, Жан-Франсуа Гало, граф де 0 417172 4590614 3067355 2022-07-20T02:49:05Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ|КАЧЕСТВО=2}} '''ЛА-ПЕРУЗ (Jean-François Galaup, comte de La-Pérouse),''' знаменитый франц. мореплав ль, род. в Альби в 1741 г. и в 1756 г. поступил в воен. флот гард-рином. В 1759 г. в сражении в [[../Киберон|Киберонской бухте]] (см. ''это'') б. тяж. ран. и взят в плен. Участвовал в войне за незав-сть амер. колоний, и в 1782 г.) в чине кап. 1 р., б. отправлен с отрядом судов в Гудсонов зал. для разрушения находившихся там английск. факторий. {{inline float|l|255|Портрет к статье «Ла-Перуз». Военная энциклопедия Сытина (Санкт-Петербург, 1911-1915).jpg||hi=off}} Несмотря на огромн. трудности плавания в полярн. странах, Л. выполнил поручение успешно. В 1785 г. Людовик XVI организовал кругосв. путешествие и нач-ком экс-ции назначил Л. Задачей эксп-ции было дополнить открытия Кука, собрать данные о китовом промысле в южн. Ледов. океане и о пушном промысле и торговле мехами в сев. части Тих. океана. 20 авг. 1785 г. эксп-ция, в составе 2 фрегатов ''La Boussole'' (ком-р — Л.) и ''L’Astrolabe'', вышла из Бреста. Обогнув м. Горн и зайдя на о-ва Св. Пасхи и Сандвичевы, эксп-ция поднялась до параллели 60° с. ш. и затем спустилась на ю. вдоль бер. Америки до порта Монтерей. При этом Л. открыл пропущенную Куком превосх. бухту, названную им Le port des Français и к-рая носит теперь название С.-Франциско. Поднявшись через о-ва Сандвичевы, Марианские и Макао в Японск. море, Л. открыл названный его именем пролив между о. Сахалином и Японск. о-вами. Придя в Петропавловск, Л. отправил отсюда с журналами и отчетами члена эксп-ции Лессепса через Сибирь. Эксп-ция в это время находилась в плавании уже больше 2 л. Из Петропавловска Л. вновь направился на ю. и в конце дкб. 1787 г. посетил о-ва Мореплавателей, где потерял своего помощника — кап. Лангля, к-рый вместе с 11 матросами б. уб. туземцами. В конце фвр. 1788 г. Л. вышел из бухты Ботани (где теперь Сидней) в Австралии и с тех пор пропал без вести. В снт. 1791 г. для отыскания экспедиции б. послан к.-адм. Д’Антрекасто, но поиски его оказались безуспешными. Только в 1827 г. англ. кап. Диллон, плавая у Новогебридских островов, нашел среди скал, окружающих самый большой из них — о. Ваникоро, остатки разбившихся кораблей; признав в них к-бли экспедиции Л., Диллон назвал о-в именем погибшего мореплав-ля. В 1828 г. это место посетил Дюмон д’Юрвиль на корвете ''L’Astrolabe'', проверил показания Диллона и привез много вещей, принадлежавших экс-ции (хранятся в париж. Лувре). На скале ок. места крушения д’Юрвиль воздвиг памятник. Погиб ли именно тут и Л., осталось всё же неизвестным. ''(Голенищев-Кутузов'', Путешествие Лаперуза, 1880; Bulletin de La societé de Géographie de Paris, t. IX, 1888). [[Категория:ВЭ:Персоналии]] 9drvx06a7ouqyyvskqgkuy076m4mayo ВЭ/ВТ/Лаперузов пролив 0 417173 4590615 3349670 2022-07-20T02:49:14Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ|КАЧЕСТВО=}} '''ЛАПЕРУЗОВ ПРОЛИВ.''' См. '''Японское море'''.{{ВЭ/Нетстатьи}} {{Примечания ВТ}} [[Категория:ВЭ:Перенаправления]] 56zd0wg4rggbaflbor8tx6ssay7uj58 ВЭ/ВТ/Лапоминская гавань 0 417176 4590616 1309146 2022-07-20T02:49:26Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ|КАЧЕСТВО=}} '''ЛАПОМИНСКАЯ ГАВАНЬ.''' См. '''[[../Архангельский порт|Архангельский порт]].''' [[Категория:ВЭ:Перенаправления]] otd9nm2yu02gdesdszzy7wmz93bvpen ВЭ/ВТ/Лаптев, Василий Данилович 0 417179 4590617 3072404 2022-07-20T02:49:45Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ|КАЧЕСТВО=2}} {{ВЭ/Статья со звездочкой}}'''ЛАПТЕВ, Василий Данилович,''' г.-л., участник войн Екатеринин. и Александров. царст-ний, род. в 1760 г.) в службу вступил фурьером в л.-гв. Преображ. п., в 1776 г. переведен в л.-гв. Измайл. п., из к-раго в 1789 г. выпущен в армию кап-ном в Тамбов. мушк. п., с к-рым принял участие в войне с Турцией и находился при взятии Килии; в 1790 г. перешел в Астрах. грен. п. и с охотниками от этого п. участвовал в штурме Измаила, где б. ран. пулею в грудь навылет. Переведенный за отличие в 1-й б-н Бугск. егер. к-са с чином майора, Л. участвовал в 1792 г. в войне с Польшею, по окончании к-рой б. командирован в составе посольства М. И. Кутузова в Константинополь; в 1797 г. переведен в Рижский мушк. п.; в 1799 г. произв. в полк-ки, в 1802 г. назн. шефом 8-го егер. п., с к-рым участвовал в камп. 1805 г.) сражался под Ламбахом, Амштетеном (орд. св. Георгия 4 ст.) и Кремсом, а за особ. отличия под Аустерлицем произв. в г.-м. и назн. шефом 21-го егер. п.; с этим полком Л. совершил 2-ю кампанию против фр-зов (1806—07 гг.), сражаясь при Голымине, Прейсиш-Эйлау (орд. св. Владимира 3 ст.), Мансфельде, Петерсвальде, Лаунау и Данциге, и по окончании войны б. назн. воен. губ-ром на о-ве Эзеле. В 1812 г. Л. формировал моск. ополчение и привел его в армию, после чего б. назн. ком-ром бр-ды 11-ой пех. д-зии, участвовал в сраж-х при Бородине, где б. контужен в шею (орд. св. Георгия 3 ст.) и при Вязьме (орд. св. Владимира 2 ст.). В камп. 1813 г. Л. командовал 2 пех. д-зиями в армии насл. принца шведского и принял участие в сражениях под Берлином, Денневицем и Лейпцигом и за отличие произв. в г.-л. В 1814 г.) в сраж. при Краоне, Л. б. тяж. ран. картечью в ногу и в 1815 г. б. уволен по болезни от службы. Год смерти неизвестен{{примечание ВТ|Согласно Русской Википедии, [[w:Лаптев, Василий Данилович|Василий Данилович Лаптев]] умер 2 апреля 1825 года.}}. (Военная галерея 1812 г.) изд. 1912 г.). [[Изображение:Портреты к статьям «Ланжерон, Александр Федорович, граф» и другим. Военная энциклопедия Сытина (Санкт-Петербург, 1911-1915).jpg|центр|570px]] {{примечания ВТ}} [[Категория:ВЭ:Персоналии]] om462cvldzva1wsm0phq5akymwue0ug ВЭ/ВТ/Ла-Ронсиер Ленури, Клеман, барон 0 417183 4590618 3331814 2022-07-20T02:50:11Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ|КАЧЕСТВО=2}} {{опечатка|пропущено; текст восстановлен по приложению к XV тому|'''ЛА-РОНСИЕРЪ ЛЕНУРИ,''' (La Roncière le Noury, Clement), '''барон,''' франц. адм., род. в 1813 г. После ряда продолжит. плаваний в мо|О2}}лод. чинах, Л. неск. лет исполнял обяз-ти нач-ка штаба, сперва морск. мин-ства, потом в эскадре Средизем. моря. Командуя с 1853 г. лин. кораблем ''Roland'', он участвовал в Крымск. кампании (Вост. война), проник на своем корабле в загражденные минами Камышовую и Стрелецкую бухты и неоднократно отличался при бомардировках Севастополя. Назначенный в чине кап-на 1 р. членом адмир-ств-совета, Л. в 1856 г. командовал научн. эксп-цией Наполеона Бонапарта в Сев. Ледовитый океан. В 1858 г. он командовал вооруж. силами франц. флота и мор. станцией на Новой Земле; неоднократно исполнял дипломатич. поручения в Англии и Италии; в 1860 г. командовал отрядом судов в Леванте. Произведенный в к.-адм., Л. в 1861—66 гг. состоял нач-ком главн. мор. штаба, в 1866 г. командовал эскадрой в Средизем. море, а в след. году организовал и заведовал эвакуацией франц. войск из Мексики. С началом франко-прус. войны 1871 г. Л. б. назн. для блокады Балтийск. портов Германии; однако, экс-ция эта не состоялась из-за волнений, охвативших франц. порта и команды с началом воен. неудач на сухом пути. Тогда Л. организовал «морскую оборону» целого ряда парижск. фортов; набрав из мор. команд Тулона, Бреста и др. портов свыше 3 т. ч., он распределил их по фортам и б-реям, в коротк. время успел ввести судовую дисциплину и достиг замечат. резул-тов; каждое самостоят. укр-ние представляло собою как бы корабль, на к-ром служба отправлялась по мор. уставу; нач-ки соседн. фортов по собств. почину переняли многое из заведенного Л. Назначенный во время осады Парижа нач-ком арм. к-са в С.-Дени, Л. командовал вылазкой 30 нбр., за к-рую б. награжден больш. крестом Поч. Легиона, и атакой 21 дкб. на Бурже. Избранный в 1871 г. депутатом, он вошел в состав монархистского больш-ва и был одним из заметн. деятелей первого парламента 3-ей франц. респ-ки. После сдачи Парижа Л. отказался принять медаль, поднесенную по всенародной подписке «морякам — защитникам Парижа», заявив публично, что моряки составляли только част великой, хотя и несчастной франц. армии и потому не имеют право на какое-либо предпочтение. С 1873 г. Л. состоял до самой своей смерти пресед-лем франц. географич. общества. Перу Л. принадлежат: «Considérations sur Les Marines à voile et à vapeur de France et d’Angleterre» (1844) и «La Marine au siége de Paris» (1872) с атласом чертежей и рисунков. [[Изображение:Опечатка. Вклейка к 14 тому, стр 386. Военная энциклопедия Сытина (Санкт-Петербург, 1911-1915).jpg|центр|570px]] [[Категория:ВЭ:Перенаправления]] da5llzc0yrfw89f2bdcfjyeflheeput 4590630 4590618 2022-07-20T02:52:14Z Henry Merrivale 56557 removed [[Category:ВЭ:Перенаправления]]; added [[Category:ВЭ:Персоналии]] using [[Help:Gadget-HotCat|HotCat]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ|КАЧЕСТВО=2}} {{опечатка|пропущено; текст восстановлен по приложению к XV тому|'''ЛА-РОНСИЕРЪ ЛЕНУРИ,''' (La Roncière le Noury, Clement), '''барон,''' франц. адм., род. в 1813 г. После ряда продолжит. плаваний в мо|О2}}лод. чинах, Л. неск. лет исполнял обяз-ти нач-ка штаба, сперва морск. мин-ства, потом в эскадре Средизем. моря. Командуя с 1853 г. лин. кораблем ''Roland'', он участвовал в Крымск. кампании (Вост. война), проник на своем корабле в загражденные минами Камышовую и Стрелецкую бухты и неоднократно отличался при бомардировках Севастополя. Назначенный в чине кап-на 1 р. членом адмир-ств-совета, Л. в 1856 г. командовал научн. эксп-цией Наполеона Бонапарта в Сев. Ледовитый океан. В 1858 г. он командовал вооруж. силами франц. флота и мор. станцией на Новой Земле; неоднократно исполнял дипломатич. поручения в Англии и Италии; в 1860 г. командовал отрядом судов в Леванте. Произведенный в к.-адм., Л. в 1861—66 гг. состоял нач-ком главн. мор. штаба, в 1866 г. командовал эскадрой в Средизем. море, а в след. году организовал и заведовал эвакуацией франц. войск из Мексики. С началом франко-прус. войны 1871 г. Л. б. назн. для блокады Балтийск. портов Германии; однако, экс-ция эта не состоялась из-за волнений, охвативших франц. порта и команды с началом воен. неудач на сухом пути. Тогда Л. организовал «морскую оборону» целого ряда парижск. фортов; набрав из мор. команд Тулона, Бреста и др. портов свыше 3 т. ч., он распределил их по фортам и б-реям, в коротк. время успел ввести судовую дисциплину и достиг замечат. резул-тов; каждое самостоят. укр-ние представляло собою как бы корабль, на к-ром служба отправлялась по мор. уставу; нач-ки соседн. фортов по собств. почину переняли многое из заведенного Л. Назначенный во время осады Парижа нач-ком арм. к-са в С.-Дени, Л. командовал вылазкой 30 нбр., за к-рую б. награжден больш. крестом Поч. Легиона, и атакой 21 дкб. на Бурже. Избранный в 1871 г. депутатом, он вошел в состав монархистского больш-ва и был одним из заметн. деятелей первого парламента 3-ей франц. респ-ки. После сдачи Парижа Л. отказался принять медаль, поднесенную по всенародной подписке «морякам — защитникам Парижа», заявив публично, что моряки составляли только част великой, хотя и несчастной франц. армии и потому не имеют право на какое-либо предпочтение. С 1873 г. Л. состоял до самой своей смерти пресед-лем франц. географич. общества. Перу Л. принадлежат: «Considérations sur Les Marines à voile et à vapeur de France et d’Angleterre» (1844) и «La Marine au siége de Paris» (1872) с атласом чертежей и рисунков. [[Изображение:Опечатка. Вклейка к 14 тому, стр 386. Военная энциклопедия Сытина (Санкт-Петербург, 1911-1915).jpg|центр|570px]] [[Категория:ВЭ:Персоналии]] axsh7gvd7pmz8o327jubwikqgq2jr49 ВЭ/ВТ/Ла-Рошель 0 417185 4590619 3349673 2022-07-20T02:50:23Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ|КАЧЕСТВО=}} '''ЛА-РОШЕЛЬ.''' См. '''Рошель'''.{{ВЭ/Нетстатьи}} {{Примечания ВТ}} [[Категория:ВЭ:Перенаправления]] ivhgo492jigsij5bvzytf0tvqcvetcc ВЭ/ВТ/Ла-Рош-Жакелен, Генрих, граф 0 417186 4590620 1290534 2022-07-20T02:50:37Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ|КАЧЕСТВО=}} '''ЛА-РОШ-ЖАКЕЛЕН (La Roche Jaquelin), гр., Генрих,''' вождь вандейск. восстания, род. в 1772 г.) воспитывался в Сомюр. воен. уч-ще, по выходе из к-раго поступил в гвардию Людовика XVI. Велик. франц. революция нашла в нём яраго и деят. прот-ка. Он отказался эмигрировать вместе с отцом и в 1792 г. отправился на родину, в Вандею, стал во главе роялистов и нанес республик. ген. Кетино поражение при Обье (Des Aubiers). Затем он разбил республик. войска при Бопрэ, оттеснил их за Луару, взял Туар, но б. разбит при Фонтенэ. Быстро оправившись от поражения, Л. 7 июня 1793 г. овладел укрепл. лагерем республ-цев у Варрена и захватил Сомюр, но скоро д. б. его очистить и испытал нов. неудачу при Мулен-о-Шевре. Борьба шла с перемен. успехом: после победы при Мартинье-Брио последовало поражение вандейцев при Дуо и Люсоне, а затем новые успехи — при Шантоне и Эринье, где Л. б. легко ран., и новые неудачи при Шатильоне, Шоле и Бопрэ. Положение роялистов становилось день от дня хуже, ряды их редели, республик. войска наводнили Вандею, сподвижники Л., — Боншан, Эльбе, Лескюр — сходили один за другим со сцены, но он не падал духом и продолжал борьбу, организуя новые отряды. Провозглашенный гл-щим вандейск. армии, он двинулся в Бретань, рассчитывая там соединиться с англ. десант. войсками, и по пути одержал ряд побед (при Лавале, Эрнее и Фужере), но они оказались безрезультатными. Сильные ветры мешали англ-нам произвести высадку, и, потеряв надежду, Л. по требованию своих войск начал отст-ние в Вандею. Пробивая себе путь на родину, Л. нанес республ. ген. Трибу поражение при Понторсоне, выдержал упорн. бой с ген. Вестерманом близ Антрена и после неудач. попытки взять Анжер дошел до Лефлеша, где была переправа через Луару. Но мост оказался разрушенным, и Л. попал в тиски между преследовавшими его республик. войсками и городом, жители к-раго объявили себя сторонниками республики. Тогда Л., взяв 400 вс-ков и посадив на крупы их лошадей столько же пех-цев, двинулся вверх по Луаре, перешел ее в брод, с тылу взял Лефлеш, восстановил мост и перевел войска за Луару. С трудом удерживал он под знаменами толпы истомленных войною и недисциплинир. крестьян, обещая отдых и большие запасы продовольствия в Монсе. Но здесь его ждал ген. [[../Марсо, Франсуа|Марсо]] (см. ''это''). Бой кончился не в пользу вандейцев. Собрав остатки их, Л. двинулся форсир. маршем к Ансени, но не нашел здесь средств к новой переправе через Луару и свернул к Савенэ. Здесь в нов. столк-нии вандейцы б. оконч-но рассеяны, и Л. бежал к Шаретту, с к-рым вторгся в верхн. Пуату. Не поладив с Шареттом из-за власти, Л. покинул его, сформировал нов. отряды, в течение всего 1794 г. вел с перемен. счастьем партиз. войну, в мрт. 1795 г. разбил респ-цев при д. Трументине, но вслед затем б. уб. взятым в плен респ. солдатом. Его характеристика — в словах, с к-рыми он обратился к вандейцам при нач. восстания: "Si j’avance — suivez moi, si je recule — tuez moi, si ji meurs — vengez moi". [[Категория:ВЭ:Персоналии]] 60al0h6czf81mpadblfwcjzicbsuuz2 ВЭ/ВТ/Ласалль, Антуан-Шарль-Луи 0 417188 4590621 3070090 2022-07-20T02:50:54Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ|КАЧЕСТВО=2}} '''ЛАСАЛЛЬ (Лассаль, Lasalle), Антуан-Шарль-Луи,''' извест. франц. кавал. генерал, род. в 1775 г. Благодаря дворян. происхождению, Л. б. произв. в оф-ры 11 л. (1786 г.), но действит. службу начал в 1791 г. в 24-м кав. полку. С наступлением революции Л., в силу декрета конвента, исключившего всех дворян из армии, вынужден б. отказаться от офицер. звания и вступил рядовым в 23-й к.-егер. п., с к-рым, в составе Сев. армии, участвовал в войнах 1792—94 гг. Выдающиеся подвиги Л. в 1794 г. вернули ему офицер. звание. Вследствие дружбы с молодым [[../Келлерман|Келлерманом]] (см. ''это'') Л. стал ад-том его отца, марш. Келлермана, командовавшего франц. армией в Италии, но скоро замещенного Бонапартом. Итал. кампания быстро выдвинула Л., совершившего ряд подвигов самой блистат. храбрости. В сражении у Брешии Л. б. взят в плен ген. Кваждановичем. Вурмзер, между прочим, спросил Л., сколько лет Бонапарту. Находчивый Л. ответил: "Ему столько же лет, сколько было Сципиону, когда он победил Ганнибала". Польщенный тонким комплиментом, Вурмзер отпустил Л. на слово. Под Виченцой Л., в сопровождении 18 драгун, пробрался в австр. тыл (по нек-рым сведениям, для свидания с красавицей-маркизой де-Сали, с к-рой познакомился еще до занятия Виченцы австрийцами). На обрат. пути все дороги оказались занятыми. Л. атаковал 100 австр. гусар, пробрался к р. Бакильоне, б. окружен 4-мя гусарами, ранил их всех, переплыл со своими людьми реку и присоединился к своему отряду как раз тогда, когда Бонапарт производил ему смотр. Всегда щегольски одетый и на прекрасных лошадях, Л. на этот раз явился на смотр весьма потрепанный, верхом на австр. лошади, на австр. седле. Спрошенный Бонапартом о причине такого странного появления, Л. рассказал, что он предпринимал рекогносц-ку. И действ-но, он отлично сумел заметить неприят. расположение и доставил гл-щему драгоцен. сведения. Бонапарт, всегда любивший подвиги безумн. храбрости, произвел его в след. чин. [[Файл:Портрет к статье «Ласалль, Антуан-Шарль-Луи». Военная энциклопедия Сытина (Санкт-Петербург, 1911-1915).jpg|справа|255px]] В сражении при Риволи Л. произвел неск. лихих кав. атак на колонну Кваждановича, а в конце боя отчаян. атакой 200 всадников опрокинул в овраг колонну Очкая, чем и б. закончен бой. После сражения Л., бледный и усталый, явился к гл-щему с отнятыми у авст-цев знаменами; Бонапарт, указывая на них, сказал Л.: "Отдохните под ними, вы это вполне заслужили". Впоследствии Наполеон говорил: "Битву при Риволи выиграли: Массена, Жубер, Л. и я". Итал. кампания дала Л. случай отличиться также при Пиаве и Тальяменто. По заключении Кампоформийского мира Л. б. командирован в Париж для участия в подготовке Египетск. экспедиции. Участие в последней ознаменовалось для Л. длин. рядом новых подвигов. В сражении при пирамидах лихая атака эскадрона Л. довершила поражение Мурад-бея. Произведенный за это сражение в полк-ки и назначенный командиром 22-ой к.-егерск. подубригады, Л., находясь во главе кав. ав-рда, под нач-вом Даву, выполнял самые рискован. задачи, отличившись при Суаже, Согейдже, Самхуде, Шебрейсе (где Л. сломал в бою 7 сабель, а под ним б. убито 3 лошади) и Салахие. В послед. сражении, во время атаки на мамелюков, Л. нечаянно уронил саблю, но немедленно подхватил ее с земли, вскочил на лошадь и врубился в непр. ряды. В деле при Ремедие Л. спас жизнь Даву, отважно бросившись на окруживших последнего арабов. За отличия 1-й консул наградил Л. почетной саблей и пистолетами и вверил ему команд-ние 10-м гусар. полком. В 1805 г. Л. б. произв. в бригад. ген-лы и командовал сначала бр-дой драгун в к-се Клейна, а затем бр-дой гусар в корпусе резервн. кав-рии Мюрата. Во время преследования остатков разбитой под Ауэрштедтом и Иеной прусской армии, Л. 28 окт. 1806 г. взял в плен у Пренцлау пр. Гогенлоэ с 16 т. ч. пехоты, всей почти королев. гвардией, 45 знаменами и 65 пушками. Наполеон выразил Л. в приказе по армии благодарность, а на след. день Л., во главе своей бр-ды, появился под кр-стью Штетин, хорошо укрепленной и снабженной (160 пуш.) и имевшей 6-тыс. г-зон, и потребовал её сдачи. В 2 ч. у. к-дант Штетина подписал кап-цию, по к-рой г-зон д. б. в 8 ч. у. дефилировать из кр-сти и сдаться в-пленным. Л. тотчас же послал об этом донесение Мюрату, прося у него пехоты. К 8 ч. у. прибыл, однако, всего один полк с 2 ор. Вышедшие из кр-сти прус. войска, заметив незначит-сть франц. отряда, решили сопротивляться. Тогда Л. отчаян. атакой рассеял их по равнине, а подошедшая тем временем пехота Виктора положила конец бою. По этому случаю Наполеон писал Мюрату: "Если ваши гусары берут кр-сти, то мне остается расплавить тяжелую арт-рию и распустить инженеров". В сраж. при Швартау Л. сыграл весьма видную роль в обходн. движении, принудившем Блюхера капитулировать. Как энергично действовал Л. в течение этой кампании, видно из того, что с 7 окт. 1806 г. по 7 нбр. его бр-да ежедневно делала в среднем по 39 вер., а в экстренных случаях вдвое больше. Для характеристики же его строжайшего отношения к воинск. чести лучше всего можеть служить случай с его бригадой при Голымине (26 дкб. 1806 г.). Получив приказание атаковать рус. арт-рию, бр-да двинулась вперед, как вдруг послышался крик "стой", повторившийся по всей линии. Эск-ны остановились, ряды разорвались, а затем, в силу ничем необъяснимой паники, кинулись назад в таком беспорядке, что только через ½-часа их удалось собрать снова. Л. повел бр-ду опять вперед, поставил ее под выстрелы неприят. орудий и держал так. обр. неподвижно до полуночи. Бр-да понесла чувствит. потери, а под Л. б. уб. 2 лошади. 30 дкб. 1806 г. Л. получил чин дивизион. ген-ла, и вся легк. резерв. кав-рия б. сосредоточена под его начальством. В камп. 1807 г. Л. сражался у Деппена, Прейсиш-Эйлау, Кенигсберга и Фридланда, а в сраж. при Гейльсберге спас Мюрата, окруженного русскими кав-ристами. Через 2 ч. Мюрат оказал Л. такую же услугу. В 1808 г. Л., во главе своей кав-рии, сражался в Испании, в июне нанес у Торквемады поражение испан. инсург-м, а затем после сражения у д. Кабезон взял гор. Вальядолид. В сражении при Медина-дель-Рио-Секко (14 июня), только благодаря отважным и умелым действиям Л., 12 т. фр-зов, под нач-вом марш. Бессьера, одержали победу над 40 т. исп-цев. При отст-нии фр-зов на Витторию Л. впервые пришлось командовать ар-рдом, он обнаружил при этом выдающиеся способ-ти к маневр-нию. 10 нбр., в сраж. при Бургосе, Л., во главе 2 к.-егер. полков, взял в плен непр. д-зию, 12 пуш. и 17 знам. Через неск. дней при Вилларейо Л. нанес новое поражение исп-цам, а в мрт. очистил лев. бер. Таго и принял участие в сраж. при Меделине, и только лихая атака Л. с 26-м драг. полком на 6-тыс. испан. каре дала возм-сть франц. армии, окруженной превосходн. непр-лем, отступить за р. Меделину по единств. мосту. В нач. войны с Австрией (1809 г.) Наполеон назначил Л. нач-ком 1-ой легк. кав. д-зии, командуя к-рой Л. отличился в сраж-х при Альтенбурге, Раабе и Эсслингене. Во время отважн. атак при Эсслингене, дорого обошедшихся авст-цам, половина д-зии Л. осталась на поле сражения. В этом сражении Л. спас жизнь марш. Бессьеру. В сраж. при Ваграме Марюла и Л. б. поручено прикрывать знаменитый фланг. марш Массены. Рядом своих атак Л. останавливал австр. кав-рию, неск. раз покушавшуюся на к-с Массены. Вечером Л. опрокинул неск. неприят. каре, прорвал австр. линию при Леопольдау и вслед за послед. атакой на к-с Кленау отдал трубачу приказ играть сбор. В этот момент Л. б. сражен пулей, посланной одним раненым авст-цем, лежавшим в 15 шаг. Наполеон приказал поставить статую Л. на мосту Согласия в Париже. Останки Л. в 1891 г. б. перенесены в Дом Инвалидов, а в 1893 г. в Люневилле Л. воздвигнут памятник. Блестящий кавал. генерал, храбрый до самозабвения, решит-ный, обладавший необык-ным глазомером и быстротой, великолепный авангард. нач-к, решавшийся на самые отчаян. предприятия и в то же время умевший высоко ценить жизнь своих подчиненных и братской заботливостью о них успевший снискать их глубокую любовь и уважение, — таков б. Л., этот, поистине, "рыцарь без страха и упрека". Наполеон, умевший давать меткие характеристики, сказал как-то о рус. ген. Кульневе: "Кульнев это — Лассаль рус. армии". В письме к жене Л. писал: "Мое сердце — для тебя, моя кровь — для императора, а моя жизнь — для чести". Замечательно боевое счастье Л.: он ни разу не б. ранен. (''Mullié'', Bibliographie des célèbres militaires; ''Thiers'', Histoire du Consulat et de l’Empire, t. X; ''Gén. Thoumas'', Les grands cava’iers du Premier Empire, Paris, 1891). [[Категория:ВЭ:Персоналии]] rc8jpuyzd6486dy2wewr8l8hxpyiv2m ВЭ/ВТ/Ласковские 0 417189 4590622 3315252 2022-07-20T02:51:10Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО=2 }} {{ВЭ/Статья со звездочкой}}'''ЛАСКОВСКИЕ.''' 1) '''Федор Павлович Л.,''' г.-л., бывш. пом-к ком-щего войсками Варшав. воен. округа, боев. генерал, кавалер орд. св. Георгия 4 ст., числился по инж. войскам и в л.-гв. Сап. б-не. Род. в 1843 г.) ум. в 1905 г. Военное и специал. образование получил в Ник. инж. уч-ще и в Ник. Инж. ак-мии (окончил в 1865 г.). В 1866 г. Л. б. переведен в л.-гв. Сап. б-н и через год назн. ад-том к В. Кн. Николаю Николаевичу Старшему. В этой долж-ти он принимал участие в камп. 1877—78 гг. и с отличием участвовал: при бомбард-ке Браилова (24 апр.); при переправе через Дунай (15 июня) в отряде ген. Драгомирова; при атаке 5 июля Шипкинск. перевала — в отряде ген. Святополк-Мирского, при чём во время этой атаки роты Орловск. пех. п., встреченные сильн. огнем турок на открытой мес-ти, окопались под рук-ством Л.; в занятии Шипкинск. перевала 7 июля, после чего с 7 по 20 июля укреплял на нём позицию; затем Л. заведовал оборонит. работами при Сельви; 18 авг. вновь б. послан на Шипку к ген. Радецкому и 20 авг. участвовал в отражении нападения турок на д. Зелено-Древо; с 28 авг. находился под Плевной вплоть до её падения, затем б. командирован в отряд ген. Скобелева 2-го и при переходе через Балканы 25—27 дкб. был нач-ком передов. отряда из 2 б-нов Казан. пех. п. и 2 сап. рот 4-го сап. б-на, заведуя вместе с тем постройкой укр-ний и разработкой дорог; при этом при занятии д. Иметли он б. ран. и д. б. отправиться в Габровский госп ль. За свои боев. подвиги и заслуги Л. получил в числе боев. наград зол. саблю с надп.: «За храбрость» — за переправу через Дунай и орд. св. Георгия 4 ст. — за укр-ние Шипкинск. перевала. Произведенный в 1877 г. в полк-ки, Л. в 1880 г. б. назн. ад-том В. Кн. Николая Николаевича Старшего по долж-ти ген.-инсп-ра по инж. части, а в 1886 г.) с произв-вом в г.-м., состоящим при нём для поручений. В 1889 г. Л. б. назн. ком-ром л.-гв. Сап. б-на и в 1894 г. — нач-ком 6-ой сап. бр-ды. С произв-вом в 1896 г. в г.-л. Л. последов-но затем назначается: в 1898 г. — нач-ком 1-ой грен. д-зии, в 1902 г. — ком-ром XVIII арм. к-са и в 1904 г. — пом-ком ком-щего войсками Варшав. воен. округа. Отличаясь личной храбростью, боев. и служебн. опытом, прямодушн. и спок. характером, Л. на командных долж-тях был выдающимся нач-ком, привлекавшим к себе сердца подчиненных и оставившим светлую по себе память в рядах нашей армии. 2) '''Федор Федорович Л.,''' воен. инж-р, г.-л., заслуж. проф-р форт-ции; род. 22 июня 1802 г.) ум. 8 апр. 1870 г.; из дворян Спб. губ. В воен. службу вступил в 1819 г. кондуктором 2 кл. в Спб. инж. команду, затем б. зачислен в кондуктор. роту гл. инж. уч-ща. Произведен в полев. инж.-прап-ки в 1820 г.) с оставлением в офицер. классах уч-ща (нынеш. ак-мия). Окончил высш. офицер. класс в 1822 г. с занесением имени его на мрамор. доску. В 1824 г. назн. б. препод-лем форт-ции в гл. инж. уч-ще; в 1832 г. — адъюнкт-проф-ром по этому же предмету в Имп. воен. ак-мии. В 1835 г. Л. назначается наставником-наблюдателем форт-ции офицер. класса гл. инж. уч-ща, в 1842 г. проф-ром Имп. воен. ак-мии, в 1853 г. чл. конф-ции гл. инж. уч-ща, а в 1858 г. — заслуж. проф-ром. В г.-м. произв. в 1850 г. и в г.-л. в 1862 г. Л. преподавал форт-цию сыновьям Имп. Александра II и пр. Петру Георгиевичу Ольденбургскому. В 1850 г.) в 25-летие царст-ния Имп. Николая I, Л. б. поднесен Его Величеству атлас фортификац. чертежей, при чём Л. получил от Имп-ра словесно выраженное желание, чтобы чертежи эти б. напечатаны и продолжались. Это послужило причиною, почему Л. предпринял издание обширн. труда большой историч. ценности: «Материалы для истории инж. иск-ва в России», посвященного памяти Имп. Николая I. В период 1856—65 гг. им выпущено 3 т. этого сочинения, общей сложностью ок. 2 т. стр. с 3 атласами прекрас. чертежей. К сожалению 4-й том, за смертью автора, не вышел и в рукописи, с атласом чертежей, до сих пор хранится в библ. Ник. инж. ак-мии. Здесь же в рукописях хранятся еще 2 ист. труда Л.: «Осада Данцига в 1807 г.» и «Осада Лилля в 1708 г.». Кроме этих трудов, Л., в сотруднич-ве с проф. Болдыревым, издан «Курс долговр. форт-ции» (1864 г.) с атласом чертежей, долгое время служивший единствен. литер. пособием по этому предмету. [[Файл:Портреты к статьям «Ланжерон, Александр Федорович, граф» и другим. Военная энциклопедия Сытина (Санкт-Петербург, 1911-1915).jpg|центр|570px]] [[Изображение:Generals of the Russian Empire.jpg|центр|570px]] [[Категория:ВЭ:Персоналии]] kb4rwuubpbap8s0ke2ubrifo1yf48vt ВЭ/ВТ/Ласси 0 417190 4590623 3341122 2022-07-20T02:51:15Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |КАЧЕСТВО = 2 }} '''ЛАССИ.''' 1) '''Борис (Мориц) Петрович Л.,''' ген. от инф., герой штурмов Измаила и Праги, родственник фельдм-ла П. П. Л., род. в 1737 г.) начал службу в австр. армии, а в 1762 г. б. принят в рус. службу с чином поручика, но в уважение к заслугам фельдм-ла Л. на другой же день произв. в кап-ны и зачислен в Азов. пех. п. С этим полком Л. участвовал в 1763—64 гг. в воен. действиях в Польше и Литве, и в войну с Турцией в 1769—74 гг., был при взятии Хотина и в сраж. при Ларге. За отличие в последнем Л. б. произв. в сек.-майоры и переведен в Бутыр. пех. п., с к-рым он участвовал во взятии Браилова и в сраж. под Мачином (1771 г.). Произведенный в премьер-майоры, Л. б. переведен в Ростов. пех. п., в 1673 г. произведен в подплк. и назн. ком-ром егер. б-на в к-с гр. И. П. Салтыкова, а в 1774 г. принял участие в штурме Рущука. [[Файл:Портрет к статье «Ласси» (Борис Петрович). Военная энциклопедия Сытина (Санкт-Петербург, 1911-1915).jpg|справа|255px]] В 1776 г. Л., командовавший одним из грен. б-нов отличился мужеств. защитой Бахчисарая (1777 г.). Произведенный в 1779 г. в полк., Л. б. назн. ком-ром Углицк. мушкет. п., в 1787 г. — произв. в бриг-ры, а в 1788 г. — в г.-м. и в том же году принял участие во 2-ой войне с Турцией. Войдя с своим полком в состав Украин. армии гр. Румянцева, Л. принял участие в бою при д. Ганкуре, близ Бендер, командуя одною из 3 колонн, наступавших к этому пункту и отразил натиск тур. к-цы. В 1789 г.) по соединении Украинской и Екатеринослав. армий, Л. вверено б. команд-ние бр-дою из полков Моск. и Сибир. грен-ских, а в 1790 г. он б. назн. шефом Екатериносл. егер. к-са, при чём ему же б. подчинен и Белорус. егер. к-с. С этими к-сами Л. участвовал при штурме Измаила. Суворов поручил ему команд-ние 2-ой штурм. колонною, для атаки куртины у Бросских ворот. Однако, чтобы избежать перекрест. огня, Л. повел ее не на куртину, а на сосед. бастион (Мустафа-паша) и первым подошел к кр-сти. В 100 ш. от рва бастиона Л. остановил колонну в ожидании 3-ей сигнальн. ракеты. Но в тумане ее не заметили, и в 5½ час. у. командовавший стрелками колонны сек.-майор Неклюдов подошел к Л. с вопросом: «Не пора ли начинать?» — «С Богом», отвечал Л. и двинул колонну на штурм. В 6 ч. у. его войска уже взобрались на валы и после упорн. боя к полудню первыми же дошли до серед. города, где и взяли штурмом монастырь. Сам Л. б. ран. в руку, но не покинул колонны до конца боя. «Твердость и мужество г.-м. Ласия, — доносил со слов Суворова Потемкин Императрице, — оживотворяли храбрость первых на бастион вскочивших войск» (награды орд. св. Георгия 3 кл. и пожизнен. аренда). В 1793 г. за деят. участие вообще в минувшей войне с Турцией Л. получил еще орд. св. Владимира 2 ст. В войну с Польшею, в 1794 г. Л. участвовал в поражении конф-тов под Вильною и Слонимом, а во время штурма Праги командовал 1-ой штурм. колонною и вторично б. ран. в плечо (орд. св. Анны, шпага с алмазами и обращение пожизн. аренды в Лифляндии в потомственную). Произведенный в 1795 г. в ген.-поручики, Л. оставался во главе Екатериносл. егер. к-са до 22 нбр. 1796 г.) когда Имп. Павел назначил его шефом Рязан. кирас. п. В 1797 г. Л. б. назн. Казан. воен. губ-ром и шефом Казан. гарниз. п., а в мае 1798 г. — нач-ком войск Оренбург. инспекции и в том же г. произв. в ген. от инф. Имп-р, видимо, благоволил к Л. 2 нбр. он б. назн. инсп-ром пехоты Литов. инспекции, 18 нбр. — шефом Муромск. мушк. п., 27-го — шефом Псковск. мушк. п., 18 дкб. — инсп-ром Смоленск. инспекции, а 16 янв. 1799 г. — гл-щим армии, расположенной по Балт. побережью. Но затем внимание Имп-ра сменилось немилостью: в июле 1799 г. Л. б. объявлено Монаршее неблаговоление за представление к принятию в службу отставленного от неё ген. Беннигсена, а в окт. того же года и сам Л. б. отставлен от службы. Он оставался не у дел до 1805 г.) когда, сперва в качестве частн. лица, б. послан в Неаполь с секрет. поручением, а затем, в июле того же г. вновь определен в службу и назн. гл-щим соединен. рус., англ. и неаполит. войск, собранных для защиты Неапол. корол-ва. Катастрофы под Ульмом и Аустерлицем не дали развернуться событиям в Неаполе, Л. вернулся в Россию и поселился в своем гроднен. имении, где и ум. в 1820 г. 2) '''Петр Петрович Л., гр.,''' рус. ген.-фельдм-л, род. в Ирландии в 1678 г. В 1691 г. он, вместе со своим дядею полк. Ласси, несмотря на то, что уже б. записан прап-ком в полк гр. Валлийского, покинул родину и перешел во франц. службу. Здесь, под нач. марш. Катина, Л. участвовал в походе против Савойск. герцога, сражался при Val de Marsaille (1693 г.) и после 3 незначит. кампаний вместе с франц. армией вернулся (1697 г.) к берегам Рейна. По заключении мира Л. предложил свои услуги находившемуся тогда в Венгрии герц. [[../Кроа-де-Крои, Карл-Евгений, герцог|де-Кроа]] (см. ''это''). [[Изображение:Портрет к статье «Ласси» (Пётр Петрович). Военная энциклопедия Сытина (Санкт-Петербург, 1911-1915).jpg|слева|255px]] В рядах австр. армии он был в походе против турок, а в 1700 г.) вместе с герцогом, прибыл в Россию, поступил в ряды рус. армии и принял участие в сраж. под Нарвой, командуя ротой Брюсова полка. В составе к-са кн. Репнина участвовал в походе к Риге для содействия польск. кор. Августу II. В 1702 г. Л., в чине кап-на, командуя грен. ротой, был в деле под Гуммельсгофом. В 1703 г.) назначенный ком-ром «Дворянской роты», к-рую он обучал пеш. и кон. строю, он участвовал в лифляндск. походах, а в 1704 г. — во взятии Дерпта. В 1705 г. б. произв. в майоры, в полк гр. Шереметева, и участвовал в Гродненск. операции, а в 1706 г. произв. в подплк. Затем в составе отряда Репнина Л. был при взятии Ст. Быхова, за что в 1708 г. получил чин полк. с назначением в Сибир. п. Будучи ком-ром этого полка, Л. в бою у Пирогова б. опасно ран., но не покинул строя. В бою под Полтавой он б. вторично тяж. ран., но, несмотря на это, в составе армии Шереметева, выступил со своим полком к Риге. При осаде Риги Шереметев предоставил Л. широкую самост-ность, поставив ему целью с особой колонной вести атаку со стороны Динамюнде; при штурме сев. форштадта Л. первый со своим полком вступил в Ригу и б. назн. её к-дантом. За участие в Прутск. походе 1711 г. он б. произв. в бриг-ры, а в 1712 г. за успеш. обеспечение запасов в Познани — в г.-м. В 1713 г.) под непосредств. нач-вом Петра В., Л. был в бою под Фридрихштадтом и при осаде Штеттина. В 1715 г.) командуя 2 полками гвардии и Астраханским, Л. находился в Либаве, «для содержания онаго места от непр-ля», а в 1716 г. вместе с этими же полками на гадерах б. доставлен в Висмар, где участвовал в осаде его, а затем был «при транспорте под Копенгагеном». В 1717 г. он командовал отдел. отрядом, оставленным Петром в Мекленбурге «для безопас-ти герцога». В 1719 г. он принял участие в морск. эксп-ции к бер. Швеции с гр. Апраксиным. 17 июля 1720 г. Л. б. произв. в ген.-пор. и пожалован поместьем в Лифляндии. В 1725 г. Л. получил орд. св. Александра Нев. и произв. в ген.-анш., а в 1726 г. б. назн. ком-щим войсками петерб. района, а вскоре затем и всеми частями, расположенными в Остзейск. крае. В 1730 г. Л. б. назн. рижск. ген.-губ-ром. Кроме того, с 1725 г. и до конца службы он оставался бессмен. членом воен. коллегии. В 1727 г. с 3 пех. и 2 кон. пп. он вступил в Курляндию, чтобы помешать избранию на Курлянд. престол пр. Мориса Саксонского. До 1733 г. Л. являлся лишь исполнителем распоряжений старш. нач-ков и не имел случая действовать вполне самост-но. С воцарением Имп-цы Анны Иоанновны ему пришлось командовать отдел. отрядами и армиями. Возникшие в Польше после кончины Августа II волнения принудили направить в 1733 г. в Польшу 16-тыс. к-с, под нач. Л., для поддержания прав на польск. престол Августа III против Станислава Лещинского. 19 авг. Л. занял Ковну, 27-го — Гродну, а 20 снт. — Прагу, после чего под его влиянием б. избран польск. кор. Август III. 29 снт. Л. вынудил конфедератов очистить Варшаву, а кор. Станислава — бежать в Данциг. Смененный гр. Минихом, он в 1734 г. обеспечивает тыл осадн. к-са Миниха у Данцига, рассеяв 10-тыс. отряд конф-тов гр. Тарло и кастеляна Черского. Л. успел принять участие и в действиях под Данцигом. В 1735 г. Л., во главе 13½ т., б. двинут к Рейну на помощь Карлу VI, для соединения с австр. армией пр. Евгения Савойского, но в виду заключения мира в конце 1735 г. возвратился на зимн. кв-ры в Моравию. Орг-зация марша рус. войск к Рейну и обратно, полный порядок в снабжении, дисц-на частей вызвали всеобщее удивление и похвалу самого пр. Евгения. Имп. Карл VI пожаловал Л. свой портрет, осыпанный бриллиантами, а на обрат. пути из Вены 17 фвр. 1736 г. Л. получил с курьером фельдмарш. жезл и вместе с тем повеление немедленно двигаться к Азову. 20 мая Азов сдался на кап-цию. Во время осады Л. б. ран. 5 мрт. 1737 г. Имп-ца наградила «верные и радетельные службы» Л. орд. св. Андрея Первозван. Согласно общему плану кампании на 1737 г.) Л. д. б. с 40-тыс. регул. армией и 15 т. нерегул. войск вторгнуться в Крым. Желая избежать атаки укрепл. Перекопской линии, Л. решил ее обойти по Арабатск. косе. 18 июня армия Л. сосредоточилась к Генчи, а 25-го окончилась переправа на Арабатск. косу. Движение значит. армии по узкой косе, естественно, д. б. представить серьез. затруднения. И эти затруднения почти для всех старш. нач-ков армии Л. казались непреодолимыми. Еще переправа армии не б. окончена, как все ген-лы, за исключ. Шпигеля, явились к Л. и заявили ему, что при этом движении он слишком рискует войсками и что армии надлежит вернуться к гр-цам. Ответ Л. был крайне характерен: возразив, что все воен. предприятия всегда сопряжены с опасностью и что настоящее, по его мнению, не представляется более опасным, Л. предложил ген-лам, не желавшим идти с ним, отправиться в Украйну, для чего готов б. снабднть их видами для отъезда и конвоем. Спокойствие и твердость фельдм-ла подействовали, и ген-лам ничего не оставалось более, как упросить Л. не отсылать их из армии. В общем, участвуя в тур. войне 1736—39 гг. и находясь в подчинении Миниху, Л. всё время начальствует отдел. армией и проявляет себя крупной воен. величиной. Он тщат-но изучает обстановку и умело распоряжается имеющимися у него средствами, удачно комбинируя действия сухоп. армии с действиями фл-лии. В 1-ю половину войны Л. особенно энергичен и решителен, но при этом старается достичь наибол. резул-тов с наименьш. потерями людей и времени, для чего искусно пользуется демонстрациями. Боя Л. не избегает, а наборот, всегда старается атаковать прот-ка. Во 2-ю половину войны, в камп. 1738—39 гг., Л. действует менее решит-но и энергично. 1 дкб. 1740 г. состоялось постановление сената, утвердившее пожалованный Л. со всемь потомством титул графа. По окончании тур. войны (с 1740 г.) Л. занял свое прежнее место лифлянд. ген.-губ-ра и ком-щего войсками Остзейск. края, на каковых долж-тях и оставался до назначения гл-щим рус. армией в швед. войну 1741—43 гг. 20 авг. Л. прибыл к армии. Узнав о разбросанном расположении шведов, он приказал ген. Кейту немедленно выступить с 10-тыс. к-сом к Вильманстранду, имея в виду разбить прот-ка по частям. 23 авг. шведы, под нач. ген. Врангеля, б. разбиты на-голову, Вильманстранд сожжен, а Врангель и ок. 1.500 оф-ров и н. ч. захвачены в плен. Но первым успехом 1741 г. Л. не воспользовался и отвел войска к Выборгу на зимн. кв-ры. Прав-ство осталось недовольным этой «ретирадой» Л., находя, что он пропустил момент для истребления швед. к-са ген. Будденброка, пока к нему не успели еще прибыть подкр-ния. Сам Л. объясняет свое отступление: 1) отсутствием тяж. арт-рии для осады Фридрихсгама, 2) огранич-тью сил, 3) затруд-ностью продовольствовать армию при неимении гребн. фл-лии и при условии отст-ния ген. Будденброка внутрь страны. Кроме того, имеются основания думать, что Л. знал о готовящемся перевороте в Петербурге, а потому желал держать войска ближе к столице. Зима 1741—42 гг. прошла в орг-зации армии и пополнении запасов. В нбр. 1741 г. произошел госуд. переворот: на престол взошла Имп-ца Елизавета Петровна; многие из иностранцев, заполонивших собою рус. армию и Россию, б. отправлены в ссылку, но Л. удержадся на посту. Когда фельдм-ла разбудили в 3-м часу ночи и спросили, к какой партии он принадлежит, Л. дал простой и ясный ответ солдата «к ныне царствующей» — и этим ответом сберег себе завидное положение, а себя для России. Возобновившаяся в фвр. 1742 г. война покрыла новой славой армию Л. 29 июня б. взят Фридрихсгам, 30 июля занят Борго, 7 авг. без осады сдался Нейшлот. В авг. борьба сосредоточилась у Гельеингфорса и окончилась кап-цией шведов 24-го. Наконец, 26 авг. сдался Тавастгуст, последний укрепл. пункт Финляндии. «И тако, — писал Л. в своей реляции, — милостью всех благ Подателя, Творца Бога, и Высочайшим Вашего Имп. Вел-ва тщанием, сие Великое Княж-во в Высочайшее Вашего Вел-ва подданство, с великим вероломному непр-лю пред всем умным светом вечным стыдом и с зело чувствит-ным убытком, напротиву же того, с нашей стороны без всякого в людях урону и кровопролития, покорено и овладено». Проект плана кампании 1743 г. составлен Л. Основная его идея заключалась в том, чтобы после соср-чения войск в окр-стях Або высадить пехоту гребной фл-лии в Швецию, на «Стокгольмскую сторону», под прикрытием корабел. флота. Воен. операции в 1743 г. свелись гл. обр. к действию нашего флота. Имп-ца прислала Л. собств. яхту для его въезда в Спб., пожаловала ему неск. деревень, шпагу и табакерку, осыпанные бриллиантами и 3 т. руб. добав. жалованья. Кампанией 1743 г. заканчивается боев. деят-сть Л., он снова вернулся к своему посту в Остзейском крае. В последующие годы жизни Л. выступает как опытный орг-затор и в.-администр. реформ-р. На него же возлагается и составление оперативн. планов на случай борьбы с Пруссией и при отпр-нии (1748 г.) вспомогат. к-са Репнина к бер. Рейна на помощь Марии-Терезии. 19 апр. 1751 г. Л. ум. в Риге. Л. принадлежал к числу тех «птенцов Петровых», к-рые прошли его суровую школу, привязались к воен. делу всем своим сущ-вом и были прежде всего солдатами и по призванию и по симпатиям. Л. с гордостью в послед. годы своей жизни заявлял, что «находился везде на воин. потребах, именно: в 31 кампаниях, на генеральных баталиях, 15 акциях и 18 осадах и при взятии кр-стей, где не мало и ранен». Более полустолетия Л. служил исключительно «воинским потребам России», совершенно удаляясь от борьбы политич. партий того времени. Оценивая личность Л., ирландца по происхождению, необходимо отметить, что он всецело принадлежал к той немногочисл. категории иностр-в, к-рые, прибыв в Россию, посвятили все свои силы, разум и знания приютившей их стране. Талантливость боев. ген-ла соединяется у Л. с выдающимися дост-вами воен. админ-ра. Но наряду с этим, пользуясь среди соврем-ков репутацией выдающ. полк-ца, он выделялся просвещен. умом и добр. сердцем. В 1891 г. имя Л. присвоено 13-му пех. Белозер. п. (''Бантыш-Каменский'', Биографии рос. генералис-сов и ген.-фельдм-лов, ч. I, Спб., 1840; ''Бородкин'', Ист. Финляндии. Время Елизаветы Петровны, Спб., 1910; ''Баиов'', Рус. армия в царст-ние имп-цы Анны Иоанновны, Спб., 1906). 3) '''Франц-Мориц Л., гр.,''' австр. фельдмаршал; сын рус. фельдм-ла, Л. род. в 1725 г.) получил воспитание в Вене и, с разрешения отца, опасавшегося, что в России протекция испортит молод. человека, поступил прапорщиком в имперск. армию. Боевое крещение Л. получил в австр. наследств. войне, показав себя храбр. оф-ром; в деле при Фельтри под ним б. убита лошадь, и он б. ран. (1744). Состоя ад-том при своем родств-ке, фельдм. Броуне, Л. под его рук-ством изучал воен. дело. В 1745 г.) находясь в Богемск. армии, Л. б. вновь ран.; в 1746 г.) за отличие в сраж. при Пиаченце, получил чин майора. В начале Семилет. войны Л. со своим полком (Колоредо) особенно отличился при Ловозице, и Броун доносил: «Без Л. в этот день всё б. бы потеряно, а без его раны всё б. бы выиграно». Л. б. произв. в ген. и принимал участие во мног. сражениях. При Праге он б. ран.; при Бреславле ему принадлежало рук-ство всем сражением, как равно и при Лейтене, где он, будучи опять ран., всё-таки сумел спасти остатки разбитой австр. армии. Получив пост ген.-квартирм-ра армии, Л. энергично работал над восстановлением воен. сил Австрии. В походе 1760 г. он командовал особ. к-сом и оказал большие услуги глав. силам своим маршем вблизи непр-ля из Силезии в Саксонию, спас имперск. армию при Дрездене и облегчил Дауну переход через Эльбу у Торгау и отступление в лагерь при Плауене. После Торгау имп-ца Мария-Терезия прислала Л. патент на чин фельдм-ла, но он его не принял, извиняясь, что не хочет обогнать в чине другого, старшего его ген-ла, своего друга. За Максен (1759) Л. получил чин фельдцейхм-ра, за Гохкирх — орд. Марии-Терезии 1 ст. В 1765 г. Л. б. назн. ген.-инсп-ром армии, в 1766 г. — президентом гофкригсрата. Л. много сделал для лучш. устр-ва и обучения войск; ему, м. проч., австр. армия обязана введением уч. лагерей. Он же считается изобретателем [[../Кордон (кордонная система)|кордон. системы]] (см. ''это'') ведения воен. действий. Ум. он в 1801 г. [[Категория:ВЭ:Персоналии]] sghnqoaictqrhptxutcufasyye297mh ВЭ/ВТ/Латур 0 417193 4590624 1290649 2022-07-20T02:51:24Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''ЛАТУР.''' 1) '''Максимилиан Л., гр. де-Байлье,''' австр. фельдцейхм-р, род. в 1737 г.) участвовал в Семилетн. войне и отличился в сражении при Колине (1757). В 1782 г. б. произв. в г.-м., в 1789 г.) в чине фельдм.-лейт-та, командовал австр. войсками в Нидерландах. В течение 4 мес. Л. с небол. отрядом выдержал до 30 сражений, взял Намюр, Монс, Гент, Брюж, Остенде и оконч-но подавил восстание, рассеяв силы повстанцев у Флоренна. Награжденный рыцар. крестом воен. орд. Марии-Терезии, Л. в 1792 г. б. назн. ком-щим прав. крылом австр. армии в Нидерландах и искусно руководил отст-нием её после поражения при Жемаппе. В 1793 г. Л., командуя отдел. к-сом, прикрывавшим прав. крыло австр. армии, нанес фр-зам поражение при Рюрмонде и принудил их отступить на Тирлемон; затем Л. блокировал кр-сть Мобеж и прикрывал осаду Валансьенна. В 1794 г.) командуя австр. войсками в союзной армии, Л. участвовал в осаде и взятии укрепл. лагеря и кр-сти Ландреси и умело действовал у Шарлеруа. В 1795 г. Л., командуя к-сом, расположенным у Раштадта, нанес у Франкенталя поражение Пишегрю и вынудил его к отст-нию на Шпейербах, изолировав, т. обр., к-сть Мангейм, а затем оказал значит. содействие её овладению. Произведенный в фельдцейхм-ры, Л. в камп. 1796 г. командовал Верхне-Рейнск. армией, при Келе потерпел поражение и отступил к Раштадту, затем прикрывал р. Лех и Тироль и нанес Моро поражение при Гейзенфельде, но во время неосторожного преслед-ния после победы при Гейзенфельде, в свою очередь, б. разбит при Биберахе. По отъезде эрцгерц. Карла в Вену Л. получил главн. нач-вание над армией. По заключении Кампо-Формийского мира Л. был ком-щим войсками в Силезии и Моравии, в 1805 г. б. назн. през-том гофкригсрата и ум. В 1806 г. (''Erzh. Carl'', Crundsätze Der Strategie; ''Hirtenfeld'', Der Militär-Maria-Theresia-Orden, Wien, 1887; ''Schweigerd'', Die österreichischen Helden und Heerführer, Wien, 1854). 2) '''Теодор-Франц Л., гр. Байлье,''' австр. фельдцейхм-р и воен. мин-р, сын предыдущего, род. в 1780 г. Образование получил в Винер-Нейштадтск. воен. ак-мии и в венск. инж. ак-мии; принял участие в кампаниях. 1799, 1800 (в Италии), 1805 (в Германии) и в 1809 гг. (в Галиции). В 1812 г. был в сражении при Поддубном (11—12 авг. 1812 г.), за к-рое б. награжден рыцар. крестом воен. орд. Марии-Терезии, а в 1813 г. — в сраж-х при Дрездене и Лейпциге. В кампаниях 1814 и 1815 гг. Л. принимал участие в качестве нач-ка ген. штаба к-са кронпр. Вюртембергского. В 1831 г. Л. б. произв. в фельдм.-лейт-ты, в 1846 г. — в фельдцейхм-ры. В 1848 г. Л. б. назн. воен. мин-ром в кабинете Вессенберга, где, вместе с премьером, явился представителем консерватив. партии и возбудил против себя ненависть почти всего венск. населения. После убийства в Пеште толпой народа импер. комиссара ген. Ламберга Л. отдал приказ неск. полкам выступить из Вены на помощь бану Иеллачичу. Попытка народа задержать войска в Вене привела к уличной борьбе (6 окт. 1848 г.), при чём победа осталась за революц-рами. Взяв здание воен. мин-ства, они захватили Л., вывели на улицу и здесь уб., а потом, уже мертвого, повесили на фонаре. (''Hirtenfeld'', Der Militär-Maria-Theresia-Orden, Wien, 1854; ''Schweigerd'', Die österreichischen Helden u. Heerführer, Wien, 1854; ''Dunder'', Denkschrifte über Die Wiener Oktober-Revolution, Wien, 1849). [[Категория:ВЭ:Персоналии]] dz1mccx1cwbi55cwu46ief326fs5hw2 ВЭ/ВТ/Латур-де-Бернгард, Владимир Андреевич 0 417194 4590625 3473093 2022-07-20T02:51:28Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО=2 }} '''ЛАТУР-ДЕ-БЕРНГАРД, Владимир Андреевич,''' ген. от инф., род. в 1836 г. Воспитывался в Имп. моск. унив-те, по окончании коего б. принят по Выс. повелению в 3-й спец. кл. 2-го Моск. кад. к-са и в 1858 г. б. произв. в л.-гв. Измайл. п. прап-ком с прикоманд-нием к Мих. арт. ак-мии. По окончании ак-мии в 1860 г.) Л.-де-Б. в 1861 г. б. зачислен в гвард. кон. арт-рию с прикоманд-нием ко 2-му Моск. кад. к-су. В 1867 г.) в чине шт.-кап., Л.-де-Б. б. назн. состоять в распоряжении нач-ка арт-рии Туркестан. воен. окр. и принял участие в походе к Самарканду и взятии его, за отличие в к-ром произв. в кап-ны гвард. кон. арт-рии. В 1870 г. Л.-де-Б. б. назн. восп-лем к В. Кн. Николаю Михайловичу (до 1872 г.) и б. произв. в полк-ки, в 1875 г. назн. нач-ком учебн. арт. полигона Спб. воен. округа; в 1877 г. командирован в действ. армию на Кавказ. театре войны, где участвовал в большей части боев с турками, м. пр., в 3-днев. бою на Аладжинск. высотах, и в долж-ти нач-ка арт-рии отряда ген. Лазарева — в бою под Авлиаром, при чём за штурм Визинкевских высот награжден орд. св. Георгия 4 ст., и в ночн. штурме Карса. Кроме того, он получил чин г.-м., орд. св. Владимира 3 ст. и зол. оружие. По окончании кампании Л.-де-Б. возвратился к прежнему месту служения, а в 1882 г. б. назн. ком-ром 24-ой арт. бр-ды, в 1887 г. — нач-ком арт-рии II арм. к-са, в 1888 г. произв. в г.-л., в 1889 г. назначен нач-ком арт-рии I арм. к-са; в 1892 нач-ком 22-ой пех. д-зии с зачислением по арм. пехоте; в 1897 г. — к-дантом Брест-Литов. кр-сти; в 1899 г. произв. в ген. от инф.; в 1902 г. назн. чл. Александр. ком. о ран. и награжден орд. св. Александра Невского. [[Изображение:Портреты генералов. Военная энциклопедия Сытина, том № 18. (Санкт-Петербург, 1911-1915).jpg|центр|570px]] [[Категория:ВЭ:Персоналии]] 5v2yk778vv6iqqe68embynors8qehcn ВЭ/ВТ/Латур д’Овернь, Теофил 0 417195 4590626 3878238 2022-07-20T02:51:32Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ = |КАЧЕСТВО=2 }} [[Изображение:Портрет к статье «Латур д’Овернь, Теофил». Военная энциклопедия Сытина (Санкт-Петербург, 1911-1915).jpg|справа|255px]] '''ЛАТУР Д’ОВЕРНЬ, Теофил,''' известен в истории Франции под прозвищем «первого гренадера франц. республики». Знаменит своею храбростью, скромностью и добродетелями. Род. в 1749 г{{примечание ВТ|Вероятно типографская опечатка; в большинстве других источников, в частности в «[[ЭСБЕ/Латур д’Овернь, Теофиль Мало|ЭСБЕ]]», «[[МЭСБЕ/Латур д’Овернь|МЭСБЕ]]» и «[[s:en:1911 Encyclopædia Britannica/La Tour d'Auvergne, Théophile Malo|Британнике]]», говорится, что Теофиль Мало Корре де Латур д’Овернь родился в 1743 году.}}.; уб. 27 июня 1800 г. Вся жизнь Л. б. настолько замечат-на и в то же время настолько проста, чго вокруг его имени сложилась целые легенды. Получив отличн. образование, Л. поступил 23 л. на воен. службу, в один из мушкетер. пп. Тяготясь гарниз. службой, он рвался к кипучей деят-сти и в 1779 г.) в чине кап-на, отправился в Америку бороться за незав-сть [[../США|Соед. Штатов]]. Принятый на службу рядовым, в качестве волонтера, Л. скоро обратил на себя внимание подвигами безумн. храбрости, и ему предложили командовать отрядом волонтеров; но Л. отказался от этой чести, как и от пожизн. пенсии в 3 т. фр., назначенной конгрессом. Вернувшись из Америки в свой полк, Л. занялся изучением классиков и философ. наук. Под влиянием этих занятий у него сложился образ мыслей, вполне совпадавший с начавшимся во Франции революц. движением, и, когда революция вспыхнула, Л. примкнул к ней, вступив в республиканскую армию, сражался в Швейцарии и Испании. Нравствен. авторитет Л. в войсках был столь велик, что высшие начальники ничего не предпринимали, с ним не посоветовавшись, хотя Л. всё еще оставался кап-ном и энергично отклонял всякие награды. Чтобы почтить заслуги Л., прав-ство собрало под его нач-вом все грен. роты и т. обр. поставило Л. во главе отряда в 8 т. ч., с к-рым Л. оказал ряд блестящ. подвигов; так, им б. взяты в Испании Бидассоа, ф. Ирун, освобожден ф. Себастиан и пр. Испанцы прозвали гренадер Л. «адской колонной», но во главе её стоял человек в высшей степени скромный, добрый и всем доступный. Этими его качествами и объясняется любовь, к-рую Л. вызывал даже среди побежден. им населения. Слава его непобедимости б. так велика, что одно его имя заставляло прот-ка класть оружие, и Л. с безум. риском часто этим пользовался. Т., напр., б. им взят ф. С.-Себастиан. Увидав, что взять открытой силой расположенный на о-ве и отлично вооруж. форт, имея всего одну лушку, нельзя, Л. сел в лодку, явился к-данту и под угрозой жестокой бомбардировки потребовал немедл. сдачи. Обескураженный к-дант обратился к Л. с просьбой, чтобы по кр-сти, хотя бы из чести, б. сделан один выстрел. Л. согласился, вернулся к отряду и из своей единств. пушки дал требуемый выстрел. На этот выстрел исп-цы ответили залпом из 50 ор. и затем положили оружие. Когда во Франции б. издан закон, по к-рому все оф-ры из дворян д. б. покинуть армию, исключение б. сделано только для одного Л. Желая наградить его за подвиги в Испании, прав-ство послало к нему своего комиссара узнать, на какую награду Л. согласится. «Если вы так влият-ны, — отвечал ему Л., — то прикажите, чтобы мне дали пару сапог». Климат Испании оказался однако, для Л. оч. вредным, и он отправился морем к себе на родину в Бретань. По дороге к-бль б. захвачен англ-ми, и Л. очутился в плену. Здесь, в англ. тюрьме он нашел много франц. солдат, положение к-рых было крайне плачевно. Л. всячески облегчал их страдания и поднимал дух. Во Францию Л. вернулся лишь в 1797 г.) и т. к. за ним было уже 30 л. службы, то он вышел в отставку. Л. б. предложена усилен. пенсия, но, несмотря на бедность, он взял только ¼ предложенной суммы. Поселившись на родине, Л. вместе с своим другом адвокатом Ле-Бриган занялся изучением истории кельтич. народ-тей. Однако, ему не суждено б. жить для себя. Во Франции объявили новый набор новобранцев. У Ле-Бригана было 5 сыновей, четверо из них б. уже призваны на воен. службу и все погибли на полях сражений. Наступила очередь идти и пятому. Видя горе друга, Л. отправился в Париж и, несмотря на протесты Ле-Бригана, устроил так, что вместо его сына на службу б. вновь принят Л. Назначенный в армию Массены, Л., всё с тем же чином кап-на, принял участие в камп. 1799 г. в Швейцарии. Ок. этого времени сенат избрал Л. чл. законодат. собрания; однако, Л. заявил, что он надеется принести отеч-ву больше пользы в рядах армии. Тогда воен. мин-р Карно прислал Л. почетную саблю и звание «первого гренадера франц. респ-ки». Л. принял саблю, но от титула категорически отказался, не желая ничем выделяться среди своих гренадер, к-рых он всех считал себе равными. Предчувствуя свою гибель, Л. за 6 дн. до смерти раздал бедным всё имущ-во. 27 июня 1800 г.) в деле при Обер-Гаузене, он пал во главе гренадер 26-го полка, пронзенный пикой в сердце. Отступавшие фр-зы вынесли тело Л. из боя; однако, гр-деры этому воспротивились. «Как, Вы хотите, — закричали они, — чтобы тот, к-рый ни разу не отступал при жизни, отступил бы после смерти! Вперед». И энергичной к.-атакой фр-зы отбросили прот-ка. Вся армия облеклась в траур. Имя Л. б. оставлено навсегда в списках 46-го полка. На месте, где погиб Л., воздвигнут монумент, на к-ром, в память о скромности героя б. написано просто «Латур д’Овернь». Почетная сабля Л. хранится в Доме Инв-дов. Сердце героя б. заключено в серебр. урну и долго хранилось в Пантеоне, но затем бесследно пропало. По преданию, одна из шпаг Л. досталась Гарибальди, и он носил ее во всех походах. Во французской литературе и поэзии подвигам Л. посвящены многие страницы. {{примечания ВТ}} [[Категория:ВЭ:Персоналии]] 1wqwbx6j3eth2p98k3vy4vokfro99vg ВЭ/ВТ/Латур-Мобур, Виктор-Николай, маркиз 0 417196 4590627 1290652 2022-07-20T02:51:35Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''ЛАТУР-МОБУР (Latour-Maubourg), марк., Виктор-Николай,''' франц. ген., род. в 1768 г.) в воен. службу вступил в 1782 г. В 1792 г.) в чине полк-ка, он сражался, под нач. ген. Лафайета, при Филиппвиле и при Мобеже и вместе с Лафайетом бежал в Голландию, где б. арестован авст-цами, но вскоре освобожден. Во Францию Л. возвратился в 1797 г. и принял участие в Египет. эксп-ции, при чём при защите Александрии против англ-н б. тяжело ран. При Аустерлице Л. командовал 22-м к.-егер. полком и за выдающуюся храбрость б. произведен в бригад. ген-лы. За сражение при Гейльсберге (1807) Л. б. произв. в дивизион. ген-лы. Тяж. раненый в сраж. при Фридланде, Л. по излечении отправился в Испанию, где в течение 1808—12 гг., командуя отдел. к-сом, принял участие в сражениях при Меделине (1809) и Геборе (1811) и в осаде Бодахоса (1812). Во время похода в Россию Л. особенно отличился в Бородин. сражении, в к-ром б. ран. В 1813 г. Л. командовал I кав. к-сом и покрыл себя славой в сраж-х при Дрездене и Лейпциге (в последнем у него оторвало ногу), б. награжден больш. крестом орд. Поч. Лег. и возведен в графск. дост-во. По отречении Наполеона в 1814 г. Л. предложил свои услуги Бурбонам, б. назн. член. к-сии, к-рой б. поручена реорг-зация армии, и возведен в пэры. Во время "Ста дней" Л. держался в стороне. В 1819 г. он б. назн. воен. мин-ром, а в 1820 г. — губ-ром Дома Инвалидов В 1830 г. вышел в отставку. Умер в 1850 г. [[Категория:ВЭ:Персоналии]] sjclcwbafbbn7b6lt1cgdqkxcag4uag ВЭ/ВТ/Латур-Мобур, Карл, граф 0 417197 4590628 1290653 2022-07-20T02:51:38Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''ЛАТУР-МОБУР, гр., Карл,''' франц. ген., род. в 1758 г. Революция застала его в чине полк-ка. Он отказался от всех своих наследств. прав и привилегий и поклялся в верности народу. В 1792 г. Л. командовал ав-рдом армии Лафайета и вместе с ним бежал из Франции. После 18 брюмера Наполеон вызвал его во Францию. В 1801 г. Л.-М. б. избран членом законод. собрания и в 1806 г. вошел в состав сената. Вскоре после этого Л. вновь обратился к воен. службе и получиль назначение к-дантом Шербурга. Бурбоны, старавшиеся привлечь на свою сторону всех сподвижников Наполеона, даровали Л.-М. звание пэра Франции. Тем не менее, едва лишь Наполеон появился вновь на франц. материке, как Л.-М. объявил себя его преданным слугою. Это обстоят-во послужило причиной немилости вновь воцарившихся Бурбонов к Л.-М., при чём он б. даже лишен звания пэра. Это звание б. ему возвращено лишь в 1819 г. Он умер в 1831 г. [[Категория:ВЭ:Персоналии]] gq63ddyk2uk3tz6sdohi9xqh4hytvbr ВЭ/ВТ/Латуш-Тревиль, Рене 0 417198 4590629 1309754 2022-07-20T02:51:41Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''ЛАТУШ-ТРЕВИЛЬ, Рене,''' франц. адм. (портрет в ст. [[../Англо-французские войны|''Англо-французские войны'']], стр. 522). Род. в 1745 г.) воспитание получил морское, под рук-ством служивших во флоте отца и дяди, из к-рых последний был выдающимся воен. моряком царст-ния Людовика XV. Под его командой и начал свою службу молодой Л., принявший участие в несчастном для фр-зов сражении при [[../Киберон|Кибероне]] (см. ''это''). Разгром франц. флота в этой войне оставил глубок. след в душе Л., и он до конца жизни сохранил живую ненависть к англ-м. В 1768 г. он вышел по болезни в отставку, через год поступил в армию и получил чин кап-на драгунов, но любовь к морю заставила его вернуться во флот. Во время войны за незав-сть амер. колоний (1778 г.) Л. командовал сначала корветом, потом фр-том и отличился в ряде одиноч. боев. В 1781 г. Л. участвовал в Чезапикском сражении, а в 1782 г.) после ожесточенной борьбы с превосходными силами англичан (2 лин. к-бля, 1 фр. и 2 корв.), вынужден б. сдать свой фр-т, ставший на мель в р. Делавар. Возвратившись из плена, Л. служил в администр. должностях, а с 1789 г.) выбранный депутатом, участвовал во всех работах, сперва генер. штатов, а затем и национал. и учредител. собраний, вплоть до окончании их занятий, — 10 окт. 1791 г. При преобразовании флота в 1790 г. Л. получил чин к.-адм. и в 1792 г. участвовал в экспедиции против Сардинии. В снт. 1793 г.) только что назначенный командовать флотом в Бресте, он б. заподозрен ком-том обществ. спасения в анти-республ. тенденциях и посажен в тюрьму, откуда вышел только через год, при перевороте 9 термидора. Тодько в 1799 г. Л. б. вновь призван во флот и вступил в команд-ние эс-дрой в Бресте. Бонапарт оч. ценил его за неукротимый воен. дух, пылкий характер, ненависть к англ-м и даже за его бурную жизнь, т. к. считал, что именно такие натуры м. увлекать людей и достигать великих резул-тов. Поэтому именно ему б. поручено общее рук-ство сооружением [[../Булонская флотилия|Булон. фл-лии]] (см. ''это''). В авг. 1801 г. Л. дважды отбил атаку Нельсона на фл-лию. Во время Амьенского перемирия с Англией (1801—03 гг.) Л. командовал флотом в эксп-ции против С.-Доминго, к-рая утвердила мнение Наполеона о выдающихся качествах этого флотоводца, и имп-р произвел его в в.-адм. Как только вновь началась война и Наполеон приступил к выполнению своего грандиоз. плана вторжения в Англию, он решил предоставить Л. глав. роль (см. [[../Англо-французские войны|''Англо-франц. войны'']], стр. 522) и назначил нач-ком Тулонск. эскадры. Л. с юношеск. жаром принялся за дело и достиг в подготовке эскадры для целей эксп-ции и в борьбе с блокировавшим его Нельсоном превосход. резул-тов. Но тут начало сдавать его здоровье, и в ночь на 29 авг. 1804 г. он ум. на своем флагм. к-бле ''Буцентавр.'' Л. был единств. франц. адм-лом того времени, к-раго м. б. противопоставить Нельсону, и с его смертью план Наполеона не имел уже шансов на успех. Во франц. флоте имя Л. носит один из броненос. кр-ров. (''Guérin'', Les marins illustres de la France, 1846). [[Категория:ВЭ:Персоналии]] hamydf10aeiupxixpylyvw35c6evs8t ВЭ/ВТ/Латы 0 417199 4590631 1308849 2022-07-20T02:52:52Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''ЛАТЫ.''' См. '''[[../Древне-русское вооружение|Древне-русское вооружение]]''' и '''[[../Кираса|Кираса]].''' [[Категория:ВЭ:Перенаправления]] 3uvvk969fcgzktt2x9qcck4xajwa0a4 ВЭ/ВТ/Лаудон, фон, Гедеон-Эрнст, барон 0 417200 4590632 3071334 2022-07-20T02:52:57Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО=2 }} [[Файл:Портрет к статье «Лаудон, фон, Гедеон-Эрнст, барон». Военная энциклопедия Сытина (Санкт-Петербург, 1911-1915).jpg|справа|255px]] '''ЛАУДОН, барон, фон, Гедеон-Эрнст,''' австр. генерал-с и ген.-фельдм., род. в 1716 или 1717 г. в родов. своем имении Тоотцен в Лифляндии и начал службу в 1731 г. в рядах рус. армии, с к-рою в 1734 г. участвовал в осаде Данцига, а в 1736—39 гг. — в войне с Турцией. С воцарением Имп-цы Елисаветы Петровны и падением влияния немец. партии при дворе, Л. не рассчитывая сделать карьеру в России, вышел в отставку подпол-ком и пытался вступить в прус. армию, но не б. принять Фридрихом В., к-рый только впоследствии, когда Л. явился его боев. прот-ком, говорил, что желал бы иметь Л. не против себя, а подле себя, и называл его фельдм-лом, хотя Л. и не имел еще этого чина. Л. отправился в Австрию, в 1742 г. б. зачислен кап-ном в Славонскую вольн. дружину и принял участие в войне с Францией. При переправе через Рейн у Шрекка в 1744 г. Л. б. тяж. ранен в живот и взят фр-зами в плен, но выручен изь плена людьми своей дружины. Не ладя с своим нач-ком Тренком, запятнавшим себя грабежами и жестокостями, Л. после боя у Траутенау покинул ряды дружины и уехал в Вену, помышляя совершенно оставить австр. службу. Но этого сделать ему не удалооь, т. к. вместе с Тренком он б. предан суду. Оправданный судом и награжденный чином майора, Л. женился, перешел в католич-во и остался в Австрии. С нач. Семилет. войны Л., по собств. желанию, б. зачислен в действ. армию, получил отряд кроатов и вел партизан. войну в Богемии, зарекомендовав себя отважн., энергичн. и неутомимым партизаном. Из дел этого периода особенно выдается уничтожение им больш. прус. транспорта (3 т. повозок) у Домштедта (в Богемии). Произведенный за отличн. действия под Гиршфельдом в полк-ки, а после Росбаха в г.-м. и поставленный во главе особого обсервац. к-са, Л. принял деят. участие в сраж. при Гохкирхе, где на него б. возложена атака прус. лагеря с тыла. Это трудное предприятие Л. выполнил блистат-но и положил начало успеху авст-цев. В сраж. при Куннерсдорфе Л. неоднократно водил австр. кав-рию в атаку на фланги и тыл пруссаков и довершил их поражение энергич. преслед-нием до самого Одера. В камп. 1760 г. он вторгся с своим к-сом в Верхнюю Силезию, разбил ген. Фуке при Ландсгуте и, заняв беззащитный город, отдал его своим солдатам на разграбление. Жители б. перерезаны, дома сожжены. Л. сам ужаснулся жестокости своих солдат. Затем почти без сопр-ления он занял Глац и осадил Бреславль, но к-дант его оказал мужеств. сопр-ление, и Л. отступил. Присоединившись с своим к-сом к глав. австр. силам, он принял затем участие в неудачном для авст-цев сраж. при Лигнице, где мужст-но водил лично в атаку свою кав-рию. В камп. 1761 г. Л. командовал уже 70-тыс. армией, прикрывавшей Богемию. Нелады с рус. гл-щим гр. Бутурлиным помешали ему развить энергич. воен. действия. Л. тщетно доказывал Бутурлину необходимость атаковать прус-в в лагере у Бунцельвица. Бутурлин отказался и отошел за Одер. Л. отошел в горы и оттуда сделал набег на кр-сть Швейдниц, к-рую и захватил. Однако, этот смелый подвиг, давший возм-сть авст-цам стать твердою ногою в Силезии, навлек на Л. неудовольствие вен. гофкригсрата. Его обвинили в самовол. действиях и вызвали в Вену для суда. Последний хотя и не б. над ним назначен, но Л. уже не успел принять участия в заключит. событиях Семилет. войны и поселился в своем богем. поместье, как опальный. Вероятно, под влиянием этих обстоятельств Л. возымел мысль снова вернуться в рус. службу и по этому поводу вступил в переписку с нашим канцлером гр. М. И. Воронцовым, но требования, им поставленные, были столь велики и унизительны для рус. генералов, к-рым Л. не хотел подчиняться, что Имп-ца Екатерина II отказала ему в этом домогательстве. Только в 1766 г. Л. б. назн. чл. гофкригсрата, а в 1769 г. — гл. нач-ком в Моравии. С нач. войны за Бавар. насл-во Л. б. поставлен во главе армии, действовавшей в Богемии, но ничем себя не проявил. Во время войны с Турцией в 1787—90 гг. Л. командовал сперва к-сом и взял укрепл. м. Дубицу, Нови и Бербир, а затем, заместив фельдм. Гаддика на посту гл-щего, окончил кампанию взятием Белграда. Имп. Леопольд II пожаловал в 1790 г. Л. звание генерал-са и вверил ему глав. команд-ние армией в предстоявшей войне с Пруссией, но в июле того же г. Л. скончался. Имя Л. присвоено австр. пех. № 29 п. (''В. А. Алексеев'', К биографии Л., Спб., 1913; ''Pezzl'', Laudon’s Lebensgeschichte, Wien, 1811; ''Jan Ko'', Laudon’s Leben, Wien, 1869). [[Категория:ВЭ:Персоналии]] 05xt3smgc8s9l8wr760pe6bla7oudsk ВЭ/ВТ/Лауниц 0 417201 4590633 3349675 2022-07-20T02:53:04Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО=1 }} '''ЛАУНИЦ.''' 1) {{ВЭ/Статья со звездочкой}}'''Василий Федорович, фон-дер-Л.,''' ген.-ад-т, ген. от кав., сын еванг.-лютер. пробста в г. Гробине, Курлянд. г., род. в 1802 г.) службу начал в Павлоград. гусар. п., с к-рым участвовал в камп. 1829 г. в Турции, за боев. отличия награжден орд. св. Владимира 4 ст. и переведен в л.-гв. Драг. п. [[Изображение:Launitz wasilij fedorovitch.jpg|thumb|слева|255px|<center> Генерал-адъютант<br />В. Ф. ф.-д. Лауниц.<br />(Т. XIV, стр. 521). </center>]] С этим полком Л. принял участие в усмирении польск. мятежа 1831 г. и б. награжден зол. оружием. Обратив на себя внимание гр. Толя, Л. б. назн. к нему ад-том и нашел в нём покровителя, а по переводе в образцов. кав. п. Л. заслужил расположение В. К. Михаила Павловича. С 1835 по 1844 г. Л. командовал Одесск. ул. п. На этой долж-ти, строго поддерживая дисц-ну и действуя порою даже слишком круто, Л. довел свай полк до блестящего внешн. состояния. В 1843 г. он б. произв. в г.-м., в 1844 г. назн. нач-ком штаба и рез. кав. к-са, в 1848 г. — нач-ком штаба рез. кав-рии, в 1852 г. произв. в г.-л., а 9 мая 1857 г. назн. нач-ком к-са внутр. стражи. Привыкший к строгой муштре, царившей в поселен. кав-рии, Л. не м. подтянуть довольно расшатанный к-с внутр. стражи, хотя и принялся за это дело с присущим ему жаром. Ряд разумн. мероприятий, предпринятых им, не увенчался успехом, т. к. зародыш развала внутр. стражи лежал в самой орг-зации её; в 1861 г. Л. б. произв. в ген. от кав., а в 1863 г. пожалован ген.-ад-том к Е. И. В. Как знаток воен. хозяйства, Л. б. привлечен Д. А. Милютиным к работам по преобраз-нию армии. 10 авг. 1864 г. Л. б. назн. ком-щим войсками Харьков. воен. окр., на каковом посту и скончался в том же году, после несчаст. падения с лошади во время смотра. Суров. требования Л. создали ему не мало врагов из подчиненных. Сам Л. сознавался, что в первое время команд-ния им Одесск. полком он б. вынужден принимать оф-ров с заряжен. пистолетами на столе. Но начальствующие лица (ген. Герштенцвейг, гр. Д. Е. Остен-Сакен и Д. А. Милютин) ценили в Л. честность, добросовес-ть, исполнит-сть и желание внести во всякое дело порядок. По свид-ству его ад-та, Зеге-ф.-Лауренберга, Л. был человек умный, образованный, с огром. энергией, силой воли и настойч-стью. Перу Л. принадлежат статьи: «Из в.-походн. записок о кампании 1829 г. в Турции» («В. Сб.» 1874 г.) № 7); «Штурм Варшавы 25 и 26 авг. 1831 г.» («В. Сб.» 1873 г.) № 9); «О перевозке войск посредством речн. буксирн. пароходов» («В. Сб.» 1861 г.). (''М. К. Соколовский'', История 10-го улан. Одесск. п.; ''Теобальд'', Воспоминания, «Рус. Ст.» 1889 г.) № 2; ''Зеге-ф.-Лауренберг'', По поводу воспоминаний г. Теобальда, «Рус. Ст.» 1889 г.) № 7). 2) '''Иван Александрович, Шмидт ф.-д.-Л.,''' г.-м. арт-рии, пост. чл. арт. ком-та гл. арт. упр-ния, род. в 1860 г. Воспит-к Немиров. классич. и Полоцк. воен. г-зий и Мих. арт. уч-ща, из к-раго в 1880 г. выпущен подпор-ком в 32-ю арт. бр-ду. По окончании в 1885 г. Мих. арт. ак-мии, Л. б. произв. в шт.-кап. и переведен в 33-ю арт. бр-ду, а в 1887 г. в гл. арт. упр-ние, сначала делопроизв-лем арт. ком-та, а с 1910 г. назн. на наст. долж-ть, будучи в 1909 г. произв. в г.-м. По выполнении в 1891 г. загранич. команд-ки в Германию, Францию, Австрию и Италию для науч. подготовки к преподаванию в Мих. арт. ак-мии и уч-ще курсов истории и орг-зации арт-рии, был 2 г. препод-лем орг-зации арт-рии, но, занявшись вопросами стрельбы креп. арт-рии, Л. увидел настоят. необходимость серьез. реформ-ния этого дела первостеп. важности и, оставив преподавание, всецело посвятил себя разработке приборов для ведения стрельбы из орудий, сухоп.-крепостных и береговых, а также правил. постановки дела стрельбы во всей его совокупности, продолжая неустанно и плодотворно вести это дело и до наст. времени. В 1896 г. он присутствовал во Франции на больш. маневрах креп. арт-рии в Шалонск. лагере и при испытании нового берег. дальномера сист. Ривальса. Подобные же команд-ки б. повторены в 1902, 1905 и 1908 гг. Начиная с 1889 г.) Л. разрабатывает совершенно заново, или перерабатывает по иностранным, преимущ-но фр-зским, образцам ряд приборов для закрытой стрельбы из креп. орудий, благодаря чему наша креп. арт-рия, в отношении орг-зации стрельбы, поставлена в соответствие с соврем. требованиями. Т. обр., появились две группы приборов, дополняющих друг друга. Первая из них выработана в 1889—93 гг. и рассчитана на «стрельбу по планам местности»; вторая группа (взамен первой) — в 1903—07 гг., рассчитана на закрытую стрельбу вообще, как по планам, так и без них, и состоит частью из нов. образцов приборов 1-ой группы, частью из таких, каких раньше в нашей креп. арт-рии и не было вовсе (см. ''Стрельба''{{ВЭ/Нетстатьи}}). В 1904 г.) по указаниям Л., выработан удобный клавишный образец переносной узловой (централ.) телеф. станции для арт. наблюд-лей, б-рей и старш. арт. нач-ков. По части приборов для берег. стрельбы Л. сделано след{{Опечатка|.|O1}}: 1) В 1895—97 гг. усовершенствован вертикальнобазный дальномер обр. 86 г. (см. [[../Дальномеры|''Дальномеры'']]), а затем образцы 1907, 1910, 1911 и 1913 гг., различающиеся между собою степенью удобства обращения и дальностью действий. В 1896 г. выработан первый годный для применения при стрельбе образец т. наз. «шворневого» прибора, назначенного для механич. перевода расстояния и направления от дальномера в расстояние и напр-ние от б-рей; по этому образцу, с небол. лишь изменениями, изготовляют шворн. приборы и теперь. 2) В 1899 г. выработан образец дальномера гориз-нобазного, рассчитанного на передачу показаний вдоль его базы и от него б-реям по телефону. Впоследствии явились усоверш-ные образцы 1903, 1905 и 1907 гг. В 1908 г. выработан образец, отличающийся от предыдущих обособл-стью визир. частей от построительных и приспособл-стью к работе на двух базах: на большой, главной, и на малой, вспомогат-ной, к-рая примыкает к главному (целеизбирающему) концу базы главной и служит только для указания друг. концу этой последней приблиз-наго напр-ния от него на выбранную цель, что достигается путем засечки цели с концов малой базы. В 1912 г. дальномер обр. 1908 г. существенно усовершенствован включением в его построит. прибор еще одной вращающейся линейки с лимбом на её закрепл. конце, к-рая позволяет на самом этом приборе, без помощи отдел. шворн. прибора, механически переводить дальномер. координаты цели в б-рейные. Одна из выгод этого дальномера состоит в возможности значит-но сократить в кр-сти число шворн. приборов, а следов-но, и расход людей для их обслуживания. Перечисленные образцы гориз. дальномера, кроме лишь обр. 1899 г.) тоже снабжены автомат. упредит. мех-змами. Выработанные по указаниям Л. берегов. приборы применяются для обоих принятых у нас родов берег. стрельбы «по времени» и"по расстоянию". В 1904 г. одновр-но с образцом узл. телеф. станции для сухоп. креп. арт-рии, выработан по указаниям Л., образец такой станции для арт-рии береговой. Помимо конструир-ния приборов, Л. разработал и самые способы подготовки и ведения закрыт. стрельбы, изложенные в составленных им рук-ствах: «Наставление для выбора наблюдат. и ориентир. пунктов при подготовке сухоп. кр-стей к закрыт. стрельбе с пособием планов и местности» (1894 г.); «Формы телефон. сношений при стрельбе с пособием планов мес-ти» (1896 г.); «Описание берегов. стрельбы при пособии шворн. приборов и вертик-наго дальномера обр. 86 г.) приспособленного к указанию цели и к определению поправок на ход судна» (1896 г.); «Польз-ние телефотографич. снимками мес-ти с воздушн. шара, для определения положения закрытых целей на плане» (1907 г.). Кроме того, им же составлены официал. описания больш-ва назван. приборов. 3) '''Михаил Васильевич ф.-д.-Л.,''' ген. от кав., род. в 1843 г.) образование получил в Пажеск. к-се и Ник. ак-мии ген. штаба; службу начал корнетом в л.-гв. Гродн. гусар. п., по окончании ак-мии занимал разл. долж-ти по ген. штабу; во время войны с Турцией в 1877—78 гг. командовал 7-м гусар. Белгородск. п., с 2 эск-нами к-раго имел лихое дело у д. Орман-Куюса (по дороге к г. Хаджи-Оглу-Базарджик) с непр. кав-рией, к-рую атаковал и рассеял. Л. б. награжден зол. оружием и чином г.-м. После войны Л. был нач-ком штабов XV и XX арм. к-сов и нач-ком 1-ой кав. д-зии, проявив на этом последнем посту выдающуюся энергию и большую требовательность к к-це, в силу к-рой, как боев. фактора, он верил. Он требовал от неё большой подвиж-ти, выносл-сти и лихости. В 1897 г. Л. б. уволен в запас, но в 1903 г. вернулся на действит. службу и б. назн. пом-ком ком-щего войсками Вилен. воен. округа, а в 1904 г. — чл. Александр. ком-та о ран. Война с Японией побудила Л. покинуть ком-т, и он б. назн. состоять в распоряжении ком-щего 2-ой Манчж. армией, с к-рою принял деят. участие в сраж-х при Сандепу и под Мукденом, командуя отдел. отрядами. Наградою ему за эту войну было зол. оружие с брилл. По окончании войны Л. вернулся в Александр. ком-т о ран. и ум. в 1911 г. Свидетель его боев. деят-сти в войну 1904—05 гг. М. Полянский говорит на страницах «Рус. Инв.» (1911 г.) № 212), что пример необык-ной выносл-ти и лихости Л. передавался даже пехотн. оф-рам. С ним бок-о-бок никто не думал об утомлении. Сформированные во время войны наскоро кон.-охотн. команды были предметом особых забот Л. Он зорко следил за их обучением, ездою, уходом за лошадью и незнакомой охотникам стрельбою с коня. Затишье после Мукден. отст-ния дало Л. возм-сть довести и эти наскоро сформированные части до надлежащ. высоты. Быстроту, подвижность и находчивость он требовал от охотников, как от заправских кав-ристов: «Нашему солдату только покажи, он всё сделает», часто говорил Л. По опыту тур. войны, зная причины распростр-ния среди солдат эпидемич. болезней, он требовал идеал. чистоты биваков. Придавая серьезное значение духовно-нравств. развитию н. чинов, он добился постройки из гаолян. циновок походн. церквей во всех частях войск. Несмотря на свою нем. фамилию, он был глубоко религиозн. и истинно верующим сыном правосл. церкви. В лице Л. армия лишилась ходячей энциклопедии воен. истории, изучение к-рой он мечтал привить не только всем оф-рам, но и у.-оф-рам, в огромной их массе. Он всё делал, чтобы заинтересовать солдата доблестн. подвигами славн. боев. прошлого. Непрестанно расширяя круг своих воен. познаний, он умел привлекать и оф-ров к саморазвитию и усоверш-нию в излюбленном им воен. иск-ве. Спартанец в жизни, строгий к себе, внимат-ный к каждому, вечно трудящийся, — таким был Л. Его рыцарск. честность, прямодушие, огромная начитанность и самоотверженное трудолюбие навсегда сохранят его имя в числе наших выдающихся кавал. генералов. {{Примечания ВТ}} [[Категория:ВЭ:Персоналии]] flcppy620k8go0e8co7osvjadmwyvno ВЭ/ВТ/Лафайет, де, маркиз 0 417207 4590634 3072054 2022-07-20T02:53:20Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО=2 }} [[Файл:Портрет к статье «Лафайет, де, маркиз». Военная энциклопедия Сытина (Санкт-Петербург, 1911-1915).jpg|справа|255px]] '''ЛАФАЙЕТ, де, маркиз,''' франц. ген-л, игравший выдающуюся роль во время вел. франц. революции, род. в 1757 г. Воспитанный в духе энцикл-дистов, пламен. поклонник идей Ж.-Ж. Руссо, Л., как только вспыхнула в [[../США|Сев.-Амер. Штатах]] война против Англии за незав-сть, с неск. товарищами отправился туда на защиту угнетенных, как называли амер-цев в Париже. Там он вскоре выделился своим воен. талантом и храбростью, б. ран. в сражении при Брандиуайне 11 снт. 1777 г. и отличился при взятии Йоркотуна в 1781 г. Осененный воен. славой, Л. вместе с знаменитым Вен. Франклином прибыл в Париж и сумел склонить франц. прав-ство к признанию С.-Ам. Штатов независимым гос-твом. Как только началась в 1789 г. велик. франц. революция, Л. с его пламен. красноречием, с честн. и благород. порывами, в ореоле славы борьбы за свободу Америки, стал одним из её главн. деятелей; он б. избран нач-ком париж. национ. гвардии и, т. обр., в кач-ве нач-ка главн. вооруж. сил столицы, явился одним из самых влият. людей Франции, но сохранял это влияние недолго. Как либерал, не отказавшийся, однако, вполне от дворянск. традиций, Л. мечтал о совмещении монархии и порядка с свободой и торжеством демократич. начал. В самый разгар борьбы между абсолютной монархией и якобинской демократией Л. выступил в качестве «честного маклера», с целью примирить враждующие силы на половинчатом решении. Это ему не удалось и лишь возбудило недовольство и недоверие к нему обеих сторон. Популярность Л. особенно сильно пошатнулась после того, как он принял участие в подавлении восстания 17 июля 1791 г. на Марсовом поле. В конце того же года Л. б. послан командовать армией, собранной близ Меца. Оттуда он посылал письма в законодат. собрание с протестами против его решений; но письма не действовали. Тогда он покинул лагерь и явился в собрание с адресом оф-ров, требовавшим наказания террористич. клубов, восстановления автор-та законов и конституции и спасения королевск. дост-ва. Большая часть собрания отнеслась к Л. враждебно. Во дворце его встретили также сухо: «Лучше смерть, чем помощь Л.», сказала королева. После низвержения короля Л. отказался присягнуть респ-ке и арестовал явившихся к нему в лагерь комиссаров. Объявленный изменником, Л. бежал в Нидерданды, где попал в руки к авст-цам и б. заключен в Ольмюцскую кр-сть; здесь он в ужасн. условиях провел 5 л. Только по объявлении Наполеона I императором Л. вернулся на родину, но держался вдали от дел и выступил вновь на арену полит. деят-сти лишь во время 100 дней. Во время 2-ой реставрации Бурбонов Л. примкнул к крайн. левой в палате деп-тов. В 1830 г.) по свержении с престола Карла X, престарелый Л., бывший в это время самым популярн. человеком в Париже, стал во главе врем. прав-ства. Он высказался против респ-ки и содействовал избранию на франц. престол Луи-Филиппа Орлеанского. Ум. В 1834 г. (Mémoires, correspondances et manuscrits de L., Paris, 1837; ''Regnault-Warin'', Mémoires pour servir à la vie de L., Paris, 1824; ''Sarrans'', L. et la révolution de 1830, Paris, 1832; ''Bayard Tuckermann,'' Life of general L., New-York, 1889). [[Категория:ВЭ:Персоналии]] jpre7ilfpjigywatqvc7ecqh7goqkx0 ВЭ/ВТ/Ла-Хог 0 417211 4590635 1309136 2022-07-20T02:53:44Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ|КАЧЕСТВО=}} {{ВЭ/Статья со звездочкой}}'''ЛА-ХОГ (Ла-Хуг).''' См. '''[[../Барфлёр|Барфлер]].''' [[Категория:ВЭ:Перенаправления]] 1tvarign4vsrahssebx2tiiamzxftd9 ВЭ/ВТ/Лачинов, Николай Александрович 0 417212 4590636 3072425 2022-07-20T02:53:48Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО=2 }} {{ВЭ/Статья со звездочкой}}'''ЛАЧИНОВ, Николай Александрович,''' ген. от инф., бывш. ред-р «Воен. Сб.» и «Рус. Инв.», род. в 1834 г.) воопит-к 1-го кад. к-са, из к-раго б. произв. в 1851 г. в прап-ки в л.-гв. Егер. п. В 1854 г. Л. поступил в Имп. воен. ак-мию и по окончании её в 1856 г. б. прикомандирован к ген. штабу. В 1859 г. Л. б. приглашен Я. И. Ростовцевым преподавателем тактики и воен. истории в Полоц. кад. к-с, где и служил до 1863 г.) когда вышел в отставку. Вернувшись в 1865 г. на службу по в.-учебн. вед-ву, Л. занял место сперва репетитора, а потом штат. препод-ля, в 1-м воен. Павл. уч-ще и занимал его до 1872 г.) когда б. назн. пом-ком гл. ред-ра изданий «Воен. Сб.» и «Рус. Инв.». В 1882 г. Л. б. произв. в г.-м., а в 1893 г. назн. гл. ред-ром названных выше изданий. Произведенный в 1894 г. в г.-л., Л. оставался гл. ред-ром «Воен. Сб.» и «Рус. Инв.» до 1899 г.) когда б. назн. сверхштат. чл. в.-учен. ком-та; в 1903 г. он б. назн. состоять в распоряжении воен. мин-ра с зачислением по гв. пехоте. В 1906 г. Л. б. произв. в ген. от инф. с увольнением в отставку. [[Изображение:Портреты к статьям «Ланжерон, Александр Федорович, граф» и другим. Военная энциклопедия Сытина (Санкт-Петербург, 1911-1915).jpg|центр|570px]] [[Категория:ВЭ:Персоналии]] 186k4uq0xw94ulkwoelzl89m9m3vg0c ВЭ/ВТ/Лебедев, Петр Семенович 0 417213 4590637 3340381 2022-07-20T02:53:51Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |КАЧЕСТВО= 2 }} [[Изображение:Портрет к статье «Лебедев, Петр Семенович». Военная энциклопедия Сытина (Санкт-Петербург, 1911-1915).jpg|thumb|справа|255px|<center> Генерал-майор<br />П. С. Лебедев.<br />(Т. XIV, стр. 535). </center>]] {{ВЭ/Статья со звездочкой}}'''ЛЕБЕДЕВ, Петр Семенович,''' г.-м., воен. писатель, род. в 1817 г. Воспит-к Моск. кад. к-са, из к-раго б. выпущен в 1836 г. прап-ком в л.-гв. Волын. п. По окончании воен. ак-мии в 1840 г. б. перевед. в ген. штаб. В этой же ак-мии он был затем проф-ром: воен. адм-ции (1849—62), воен. статистики (1846—48), воен. истории и стратегии (1848—55), воен. красноречия (1848—56) и тактики (1856—59). Кроме того, Л. преподавал в Паж. к-се тактику и воен. историю. Л. был блестящ. оратором, свободно владевшим словом и картинностью изображения. В своих лекциях по воен. истории он старался воспроизвести характер истор. эпохи, настроение и устр-во войск в данный историч. момент, охотно останавливался на биографиях воен. деятелей и затрагивал всевозмож. житейские темы. В то же время Л. б. чл. воен.-цензурн. ком-та и членом-ред-ром к-сии для улучшений по воен. части. С 1855 по 1861 г. он был ред-ром «Рус. Инв.». В газете он работал оч. много: составлял сам выборки известий, писал обозрения, фельетоны, рецензии и даже делал переводы из иностран. газет. Отчисленный в 1861 г. от долж-ти ред-ра, а в 1862 г. и от профессуры, Л. принял деят. участие в устр-ве тюремн. дела и б. назн. чл. Спб. и Моск. тюремн. ком-тов. В 1864 г. он б. произв. в г.-м. и назн. пом-ком нач-ка 2-ой грен. д-зии. С 1869 г. он командовал 7-ой пех. д-зией, с 1872 г. состоял в распоряжении ком-щего войсками Виленск. воен. округа. Ум. в 1875 г. Гл. воен. статьи и сочинения Л.: «Неск. слов о воен. красноречии» («Воен. Журн.» 1847 г.); «Гр. Радецкий и его походы в Италии в 1848—49 гг.» (Спб., 1850); «Беседы о воен. адм-ции» (Спб., 1853); «Воспом-ния о гл-щем Гвард. и Грен. к-сами гр. Ф. В. Ридигере» (М., 1856); «Гр. Никита и Петр Панины» (Спб., 1863). Л. перевел (вместе с М. И. Богдановичем) «Очерк Венгер. войны 1848—49 гг.» («Воен. Журн.» 1850 г. и отдел. изд. Спб., 1856). («Рус. Инв.» 1875 г.) № 55; ''С. Яковлев'', Статья в «Моск. Вед.» 1875 г.) № 100; ''Н. П. Глиноецкий'', Ист. очерк Ник. ак-мии ген. штаба, Спб., 1882; ''А. П. Скугаревский'', «Рус. Инв.» 1813—1913 гг. О нек-рых из бывш. ред-рах; «Разведчик» 1913 г.) № 1161). [[Категория:ВЭ:Персоналии]] 8jwk4a47w9glb6z9csjof94u7isp6lm ВЭ/ВТ/Лебедка 0 417215 4590638 1309147 2022-07-20T02:54:00Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''ЛЕБЕДКА.''' См. '''[[../Подъемные средства крепостной артиллерии|Подъемные средства]].''' [[Категория:ВЭ:Перенаправления]] plktjnwgywily7p7yb60j1m2lmm6gfe ВЭ/ВТ/Лебель, Николай 0 417216 4590640 1290672 2022-07-20T02:54:08Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''ЛЕБЕЛЬ (Lebel), Николай''' (1838—91), офицер франц. армии, участвовавший в проектировании малокалиберной магазинной винтовки обр. 89—93 гг., состоящей на вооружении франц. армии (см. [[../Винтовки современные|''Винтовки современные'']]). По окончании в 1857 г. С.-Сирской школы Л. б. произв. в поручики, а в 1869 г. — в капитаны; участвовал во франко-прусской войне. В 1883 г. б. произведен в подполковники, а по выходе в отставку в 1890 г. занимал место сборщика податей. [[Категория:ВЭ:Персоналии]] 3wj8fvf2wusr7c5rmjwafqjwytiagsm ВЭ/ВТ/Лебеф, Эдмонд 0 417217 4590641 3072612 2022-07-20T02:54:11Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО=2 }} [[Изображение:Edmond leboeuf.jpg|справа|255px]] '''ЛЕБЕФ (Leboeuf), Эдмонд,''' франц. маршал и воен. мин-р, род. в 1809 г.) воспит-к Политехнич. уч-ща и артил. уч-ща в Меце. В 1837—41 гг., в чине кап-на, сражался в Алжире и с выдающейся храбростью участвовал в осаде Константины (1837) и в экспедиции на Медеаг и Милиану в 1840 г. В 1852 г. б. произв. в полк-ки. С нач. Восточ. войны Л. б. назн. нач-ком штаба арт-рии экспедиц. к-са и участвовал в сражении при Альме. Произведенный в г.-м. и назначенный начальником артиллерии I корпуса, Л. принял на себя руководство осадными работами против Севастополя со стороны Федюхиных высот. В 1856 г. Л. б. назн. ком-щим гвард. арт-рией и в том же году б. послан, в кач-ве атташе при чрезвыч. пос-ве гр. Морни, в Спб., откуда вернулся в 1858 г. и б. произв. в дивизион. ген-лы. В Итал. войну 1859 г. Л. получил глав. команд-ние арт-рией и в сражении при Сольферино впервые употребил нарез. орудия, благодаря действию к-рых б. взят ключ итальян. позиции, — гор. Сольферино. В награду Л. б. назн. ген.-ад-том. В 1864—65 гг. Л. был председ-лем артил. ком-та и ген.-инсп-ром Политехн. уч-ща. В 1866 г. Л., по поручению Наполеона III, принял Венецию от авст-цев и передал ее Виктору-Эммануилу. В 1868 г. Л. командовал Шалонск. лагерем, а в нач. 1869 г. — VI арм. к-сом в Тулузе. По смерти марш. Ниэля Л., по его предсмертному указанию, б. назн. воен. мин-ром. Эта должхгь превосходила способности Л., и он не докончил начатой Ниэлем реорг-зации армии. Когда в июле 1870 г. в палате депутатов возник вопрос о степени готовности франц. армии к войне, Л. не раз решит-но заявлял о полной гот-сти: «Мы готовы, — утверждал он, — до такой степени готовы, что, если бы война продлилась 2 года, то нам не потребовалось бы ничего покупать, даже пуговицы к гетрам». Такими категорич. утверждениями Л. ввел в заблуждение страну и имп-ра. При нач. франко-прус. войны Наполеон III произвел Л. в маршалы и назначил гл-щим Рейнск. армии. После поражений при Верте и Шпихерне, к-рые б. приписаны недостаточ. распорядит-сти Л., против него поднялась такая буря общественного негодования, что он вынужден б. сложить с себя глав. командование и вступить в генер. штаб Базена, а затем заместил убитого ген. Декаена в командовании III к-сом. Стремясь искупить свои неудачи при Верте и Шпихерне, Л. с выдающеюся храбростью сражался при Марс-ла-Туре и при Нуазевилле, бросаясь в самые опасные места и как бы ища смерти. В воен. совете, происходившем за 2 дня до послед. сражения, Л. единственный высказался за прорыв какой бы то ни было ценой. Остаток жизни Л. провел в Гааге. Ум. в 1888 г. (''Ch. Fay Bazancourt'', Compagne d’Italie, Paris, 1859; Rapports du Conseil d’enquête sur Les capitulations, Paris, 1872). [[Категория:ВЭ:Персоналии]] pd6pmdpgtqz69qoxpega1eblu5c974h ВЭ/ВТ/Лебурже 0 417219 4590642 1309148 2022-07-20T02:54:21Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''ЛЕБУРЖЕ.''' См. '''[[../Париж|Париж]].''' [[Категория:ВЭ:Перенаправления]] gp104gm2xdy9u5isthf6ql7kwdwwpq3 ВЭ/ВТ/Леваль 0 417221 4590643 3804745 2022-07-20T02:54:29Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО=2 }} [[Изображение:Портрет к статье «Леваль». Военная энциклопедия Сытина (Санкт-Петербург, 1911-1915).jpg|справа|255px]] '''ЛЕВАЛЬ (Leval, Jules-Louis),''' франц. генерал, бывш. воен. мин-р и крупный воен. писатель, род. в 1823 г. в Париже. Образование получил в Сен-Сирской воен. школе, к-рую окончил первым в 1843 г.) а затем в Аппликацион. школе ген. штаба. В 1848 г.) в чине кап-на, б. назн. в Алжир, где обнаружил исключит-ные организатор. способности при осуществлении колонизацион. плана марш. Бюжо. Участие в эксп-ции 1857 г. в Кабилию доставило Л. команд-ние эск-ном. В 1859 г. Л. принял участие в Итал. кампании в штабе марш. Канробера, по окончании к-рой опубликовал в 1860 г. свои путевые заметки: «Catulle à Sermione», «Annibal et Magenta», «Mantoue et Virgile». В 1861—67 гг. Л. состоял в штабе экспедиц. к-са, направленного в Мексику, и за сражение при Пуэбле б. произведен в подполк-ки; затем он служил в воен. мин-рстве до 1870 г.) когда б. назначен в Рейнскую армию Базена. В конце осады Меца выдающиеся способ-ти и познания Л. создали ему такое влияние, что он, несмотря на чин полк-ка, фактически выполнял обяз-ти нач-ка штаба Рейнск. армии. По возвращении из плена Л. усиленно занялся вопросом о реорг-зации франц. воен. сил. Еще до войны, в 1869 г.) Л. поместил в «Moniteur de l’armée», под псевдонимом Studens ряд статей, в к-рых доказывал необходимость еще в мирн. время придать армии деление на к-са и д-зии. В вышедших в 1872 г. «Lettres à l’armée» содержится более подробн. план реорг-зации армии. Дальнейшее развитие взглядов Л. содержитея в вышедшем в 1873 г. I томе «Études de guerre», произведшем большое впечатление в воен. мире. Дальнейшие труды Л. («Tacticue» — 1875—83 гг., «Stratégie de Marche» — 1893 г. и друг.) поставили его в ряды выдающихся воен. писателей. В 1874 г. Л. б. произв. в бригад. ген-лы, а в 1880 — в дивизионные, причем в 1878—83 гг. был нач-ком Аппликацион. школы ген. штаба и высш. воен. уч-ща, в 1883 г. назначен ком-ром XVII к-са, а в нач. 1885 г. — воен. мин-ром. Последнее назначение вызвало немало толков, т. к. все ожидали, что Л. проведет в жизнь свой план реорг-зации армии, тем более, что сам Л. заявил в парламенте, что не считает себя политич. деятелем и намерен заниматься лишь улучшением армии. Считая для неё лучшею школою войну, Л. высказался за энергич. ведение кампании в Китае и за отправку туда значит. подкр-ний. Но Л. не успел осуществить своих реформатор. намерений, т. к. через 4 мес. вынужден б. вместе с мин-ством Ж. Ферри покинуть свой пост. Затем Л. командовал X к-сом в Ренне и II — в Амьене, с 1884 по 1888 г. состоял чл. высш. воен. совета, а в 1888 г. — одним из трех ком-щих армиями, на к-рых возлагается команд-ние в случае войны. В виду достижения в 1888 г. предельн. возраста Л. б. зачислен в запас, а в 1889 г. уволен в отставку. Начав свою литератур. деят-сть исслед-нием тактич. вопросовь, Л. дал француз. воен. лит-ре целый ряд трудов по стратегии. К таковым относятся: 1) «Introduction à La partie positive de Stratégie»; 2) «La Stratégie de Marche»; 3) «La Stratégie de combat»; 4) «La veillée d’Iéna» (étude de Stratégie de combat); 5) «Le combat complet»; 6) «Le plan de combat»; 7) «Le rôle de Langres dans Les inventions passées et futures». Оригинал-сть мысли и талантл-сть изложения — отличит. черты всех его трудов. Он далеко ушел вперед от больш-ва франц. писателей в стремлении создать из стратегии не умозрительную, отвлечен. науку, а чисто практич. знание, соответ-но тем условиям, к-рые выдвинули успехи техники и ведение войны вооружен. народами. Он опередил по многим своим взглядам истолкователя соврем. войны, герм. писателя Шлихтинга, хотя в рус. лит-ре должн. внимания на себя не обратил. Он является не только воен. писателем, но в полной мере м. б. назван воен. философом, таким, как Клаузевиц у немцев, Леер у нас. Он ставит вопросы стратегии на реальную почву, освобождая иск-во ведения операций от всяких схоластич. наслоений и предостерегая от рабск. след-ния образцам воен. истории, без сопоставления тех или других фактов с вызвавшими их обстоят-вами. Сущность его стратегич. учения заключается в след. Когда война решена, слово принадлежит пушке; в течение борьбы существует только один способ её ведения: единство цели и применение наиболее энергич. средств с тем, чтобы потрясти прот-ка морально и физически и заставить его просить мира. Он резко расходится во взглядах на взаимоотношения политики и стратегии с Клаузевицем, к-рый отчасти признает законность и целесообразность вмешат-ва первой. Разбирая разл. определения понятия, что такое стратегия, Л. подчеркивает, что нек-рые исслед ли смешивают два разл. понятия: «стратагема» и «стратегия». Стратегия, по его определению, составляет специальную и самую высокую часть обяз-стей войсков. нач-ков, в каком бы чине они не состояли. Ошибочно полагают, — говорит Л., — что она заключает в себе только планы воен. действий; на самом деле она должна охватывать всю деят-сть армии, все отрасли её службы, её обычную жизнь, движения и вообще борьбу, при чём задача стратегии состоит в том, чтобы определять общее напр-ние деят-сти армии. Стратегия слагается из мысли и её применения, данных духовных и материальных, логики и расчета, умозрит-ной и положит. стороны, т. е. она соприкасается с иск-вом и с наукой. Соединение в стратегии иск-ва и науки приводит его к требованию отнюдь их не смешивать, т. к. действия их разнообразны и средства различны. Наука команд-ния не м. трактоваться, как исключ-но врожденная способность, как дар небес, т. к. она основана на знании. Разницу между способ-тями и качествами в деле команд-ния Л. выражает так: мочь и знать; одни могли бы, но не знают, другие знают, но не могут. Принципам он отводит условное место, останавливаясь на изменившихся условиях их применения. Так, на принцип «se diviser pour Vivre et réunir pour combattre» он смотрит совершенно иначе, чем рус. и франц. воен. школы, говоря, что рассредоточение при наличии ж. дорог для питания не нужно, а нужно ради свободы движения и маневр-ния. Он восстает против того, что в принципы иногда возводятся изречения, положения и правила, заимствованные у велик. полк-дцев и известных воен. писателей, к-рые сами им не придавали особого значения или же объясняли различно. Характерно, что особенно он предостерегает от возведения в правила изречений Наполеона, к-рый не особенно заботился о точности своих выражений, стремясь большею частью поразить сооеседника блестящей и короткой фразой. Возведение таких изречений в правила противоречит, по мнению Л., столь необходимой в воен. деле эволюции его. Он не признает отожествления сущности стратегии с действием исключ-но по здравому смыслу (Мольтке), т. к. считает, что такой взгляд приводит в сущности к отрицанию воен. иск-ва и сводит его на степень ремесла, требующего лишь решит-сти, деят-сти и темперамента. На неск-х примерах Л. выясняет, до какой степени недостаточно в воен. деле руководствоваться лишь здравым смыслом. Поклонение здравому смыслу в стратегии, по его мнению, могло возникнуть лишь вследствие шаткости и неопределенности основ. положений воен. иск-ва, и вытекающей отсюда необходимости значит. умствен. усилий для изучения воен. дела. Сведение воен. иск-ва на степень ремесла сводит всё изучение войны к практике, к-рая совершенно неосновательно отожествляется с опытностью. Прот-ки воен. образования забывают, что при помощи одной практики, без знания, приходится вести войну точно с завязанными глазами. Под опытностью Л. понимает приложение разума к исслед-нию событий с точки зрения вызвавших их причин. Практика без знания приводит к тому, что у многих свет ума не увеличивается вместе с достигнутым рангом, а этот свет и есть знание. Воен. вождь — не только дело, а в особ-сти ум и знание. Признавая все плюсы опыта, нельзя считать, что им исчерпывается всё дело, нередко бывает, что опыт служит лишь костылем для прихрамывающих умствен. качеств. Постоян. изучение дела в век быстро прогрессирующей техники служит единств. средством к тому, чтобы оставаться в курсе настоящего и на высоте будущего. Придавая громад. значение морал. элементу, Л. всё время подчеркивает важность материал. данных, при чём, в противоположность Клаузевицу, выдвигает значение расчета, к-рый распространяет и на морал. элемент. Успех зависит от приложения идеи, а последн. слово принадлежит исполнению; друг. словами: вдохновение д. спускаться со своей интеллектуал. высоты к реал. исполнению (формула замысла для войн будущего). Дело войны основывается, гл. обр., на расчете вероятностей, а в силу этого даже случайности и неожиданности д. б. взяты в расчет для принятия мер к устранению их гибел. влияния. Необходимость обдумывания и расчета нужна в равной мере, как в операциях армии, так и небол. войсков. части, и привычка к этому д. вырабатываться всё время, т. к., не приучив себя на малых частях, не сумеешь применить расчет к больш. массам. Предвидя возражения на то, что он стремится всё разрешить расчетом, Л. сравнивает воен. иск-во с механикой в отношении силы сопр-ления и трений. Он говорит, что ск-сть марша д-зии не одинакова с б-ном, движение без ранца более быстро, чем с ним; по дороге движение легче и быстрее, чем целиной и т. д. Такова сущность его взглядов изложенных в его труде «Introduction à La partie positive de Stratégie», непосред-ным продолжением к-раго является «Stratégie de Marche». Этот труд имел цель выяснить условия движения крупн. войсков. соединений в неск-х колоннах на протяжении многих переходов в условиях соврем. войны. И тут взгляды Л., высказанные полвека назад, совершенно аналогичны со взглядами соврем. герман. стратегов (Шлихтинг). Фронт движения отдел. колонн, по его мнению, д. б. обусловлен не одними соображениями использования местн. средств, а соответствовать фронту предподагаемого разверт-ния для боя. В связи с этим он рассматривает технику движения глуб. колоннами и стремится к созданию такого «ordre de Marche», в к-ром бы последний акт марша составлял первый период боя. Он является прот-ком предвар-наго перестроения колонн в резерв. порядки, считая их нелогичными и неудобными, т. к. они влекут за собой лишь потерю времени для вступления в бой. Нельзя не видеть в этом тождественность со взглядами герман. школы относ-но соср-чения сил на поле боя, а не до боя. Взгляды Л. на назначение ав-рда расходятся с франц. доктриной: «Полагают, — говорит Л., — что ав-рд м. остановить непр-ля, заставит его обнаружить свои силы и что под прикрытием ав-рда м. будет принять такое расположение, к-рое по обстоят-вам будет признано наиб. полезным; но всё это основано на том предположении, что непр ль будет оставаться в строго оборонит. положении и позволит задержать себя, пока глав. силы, прикрываемые ав-рдом, не подготовятся к атаке». Восстает он и против мнения, что артил. борьба м. являться прелюдией боя, предшест-щей разверт-нию: «Ничего хуже невозможно себе представит того, — восклицает Л., — что сначала д. происходить борьба кав-рий, потом арт-рий и, наконец, пехоты, ибо успех боя зависит единственно от совместн. усилий всех родов войск, а не отдельно каждого». Рассматривая возм-сть встречи с прот-ком на марше, Л. выдвигает современ. герман. тезис, т. е. атаку, не выжидая разъяснения обстановки и не отступая ни перед какими жертвами, что является полною противополож-тью основного и поныне тезиза франц. доктрины: «on s’engage partout, et puis on voit». Изучая все невыгоды движения глубок. колоннами, Л. считает, что пример немцев в 1870 г. — образец отрицат-ный. Являясь сторонниками марша небол. колоннами, он считает маршевой единицей бр-ду, основывая свое стремление к дроблению колонн на возможности охвата флангов — драгоценнейшего в соврем. войне маневра. Не отрицая возм-сти выдвижения одной из колонн уступом вперед, он предпочитает частные ав-рды общему, считая, что функции общего ав-рда м. выполнить арм. кав-рия (тезис герман. доктрины). Весьма подробно и рационально Л. выясняет глав. основания маршев. порядка не только к-сов, но и эволюции отдел. армии и неск-х армий. Не менее интересными с чисто научной и прикладной стороны являются его взгляды в «Stratégie de combat». И здесь Л. начинает с того, что характеризует общие условия ведения соврем. войны. Это альфа и омега всех его положений. Установить способы к достижению взаимодействия разн. родов войск при миллион. армиях — цель его труда. Увлекать за собой в бой — способность недостаточная для генерала в соврем. бою: необходим хорошо развитый дар упр-ния. Пушки, ружья, все средства борьбы совершенствуются, а потому д. совершенствоваться и способы упр-ния, след-но, и ген-л д. б. выше тех войсков. нач-ков прошлых времен, к-рые удивляли мир геройством. Он восстает против мнения Жомини, что в эпоху Наполеона стратегия установилась окончат-но и не способна к дальнейш. совершенст-нию. В век пара, электричества и пр. прежние приемы неприложимы. Приступая к исслед-нию боя, как важнейшего и конечн. акта войны, Л. отмечает разл. взгляды на сущность боя, к-рые обык-но находятся в зав-сти от склада ума того или другого исслед-ля; но каковы бы ни были эти взгляды, приводящие к извест. правилам, все они имеют преходящее значение. Условиями обязат-ными являются решит-сть и знание способов действий. Отсюда он подчеркивает важность наличия воли, но в то же время считает, что одной только воли в воен. деле недостаточно. Исключ-ное её проявление представляет акт безгранич. энергии, почти безумия, отнимающего способность рассчитать степень опасности. Необходимым дополнением воли и её поправкой д. служить знание. Воля д. занимать первое место, но, т. к. трудно действовать, не зная, то ясно, что знание столь же необходимо, как воля. Понимая под тактикой боя способы действий, присущие разл. родам войск в отдельности и совместно, он определяет стратегию боя, как деят-сть командного персонала, собственно упр-ние боем в шир. смысле слова, начиная с распределения войск на поле сражения и указания каждой части цели её действий до рук-ства в разл. периоды боя. Он восстает против взгляда, что в каждом дан. случае следует действовать, смотря по обстоят-вам, т. к. вся сущность войны заключается в преодолении сопр-ления непр-ля, мес-ти и обстоят-в. В пояснение его взгляда необходимо привести след. его слова: «Рекомендуют каждому нач-ку колонны по неск. раз в день спрашивать себя: „что я сделаю при появлении непр-ля?“, — и в то же время не допускают, чтобы тот же нач-к заранее обдумал способ исполнения какого бы то ни было маневра, а между тем вдохновение на поле сражения не выпадает обык-но на долю таких лиц, к-рые плохо знают свое дело». Если полезно учиться управлять ротами и б-нами, то тем более полезно и необходимо управлять к-сами и армиями, а потому отрицание известных, даже уставных положений для последних неправильно. Главн. условием при вступлении в бой Л. считает необходимость дать себе ясный отчет в собств. намерениях и в зав-сти от них установить общий план действий. Обстановка же м. потребовать лишь видоизменения частностей. При таких условиях только и м. захватить почин и атаковать первым. Думать о том, что сделает прот-к, значит подчиняться его действиям. «Если уместно придавать его действиям значение, то еще лучше, — повторяет он, — прежде всего наметить свой собствен. образ действий». И в стратегии боя Л. вновь возвращается к вопросу об ав-рдах. Изменившийся характер ведения войны, заключающийся с самого её начала в том, что обе стороны сразу оказываются в оч. близком расстоянии друг от друга, не дает более места прежнему маневр-нию ав-рдом. Колонны ныне д. прикрываться частными ав-рдами охранит. значения. После весьма подробн. разбора значения сильн. и слаб. ав-рдов Л. приходит к заключению, что ав-рд это — первое звено, вступающее в бой при встрече с непр-лем, обяз-сть к-раго создать и занять ту линию, на к-рой развернутся главн. силы. Как при обороне, так и при наст-нии, он признает подготовит. порядок, получивший в нашей лит-ре послед. времени термин «предбоев. положение». Под этим порядком Л. понимает первонач. идею, основание плана действий. Этот порядок — начало действий, а отнюдь не выжидат-ное или нерешит. расположение. «Возможен ли такой порядок, если мы не знаем, в каком виде произойдет самое столк-ние с непр-лем? — спрашивает Л. — Очевидно, да, — отвечает он, — т. к. в противн. случае пришлось бы выжидать резул-тов разведки, собирать сведения и предоставить свободное поле для действий непр-лю, т. е. усвоить оборонит. образ действий. Но, конечно, — замечаеть Л., — подготовит. порядок д. б. способен обратиться в окончат-ный боевой». Не отвергая необходимости нек-рых норм, он подчеркивает пользу их лишь с точки зрения правил. освещения дела, с точки зрения отправных данных. Определяя возможные протяжения боев. порядков к-са, д-зии, он подчеркивает необходимость руководствоваться в этом отношении числ-стью, а не одними организац. соображениями. В дальнейшем его взгляды на ведение и рук-ство боем носят вполне соврем. характер в отношении шир. применения охватов и самого тесн. и полн. взаимодействия разл. родов войск. Для окончат. характеристики Л. не следует упускать из вида, что он по справедлнвости м. б. назван писателем-синтетиком, рассматривающим вопрос о ведении воен. операций во всю его ширь, со всех сторон, хотя местами он подвергает нек-рые вопросы самому глубок. анализу. Он не является прот-ком истинной теории, но восстает во всех своих трудах против злоупотребления теорией, особенно против теории бессодержат-ной, покрытой лоском учености. Он ярый прот-к взглядов, что ведение воен. операций м. б. какой-то прирожденной человеку функцией; он требует самых шир. знаний, считая их базой развития воли и решит-сти. Не отвергая необходимости риска, он ставит суровый приговор тем (т. е. немцам), к-рые стараются доказать возможность достижения успехов одним риском. Он сторонник расчета, полагая, что и в риске д. б. благоразумие и расчет. Он не увлекается морал. стороной дела, но в то же время подчеркивает важность полного единения факторов материальных и моральных. Придавая должное опыту прошлого, он стремится к использ-нию в.-историч. данных с точки зрения применимости их к условиям соврем-сти. Всё это дает право считать Л. наиб. замечат. представителем иностран. воен. лит-ры, менее других способным слепо подчиняться господст-щим в данное время теориям и взглядам, ищущим нов. путей, обусловливающих поступател. движение воен. дела в его прикладной технич. части. Кроме назван. выше основных трудов Л., перу его принадлежит еще статья «Фельдм. Мольтке, как организатор и стратег». («Воен. Сб.» 1892 г.) № 1 — статья Л. о Мольтке, в извлечении; 1892 г.) № 12, и 1893 г. — кратк. обзор сочинений Л. по стратегии). [[Категория:ВЭ:Персоналии]] lln6duk50kxb8ylh2wnjry9mu7kbxus ВЭ/ВТ/Левальд, фон, Ганс 0 417222 4590644 1290678 2022-07-20T02:54:32Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''ЛЕВАЛЬД, фон, Ганс,''' прус. фельдм-л, род. в 1685 г.; в 1700 г. вступил в воен. службу и в 1713 г. был уже в чине майора. В молодости Л. участвовал в событиях Вел. Сев. войны в Померании, затем отличился в ряде сражений 1-ой Силез. войны и во время войны за Австр. наследство (при Гогенфридберге и особенно при Кессельдорфе, где он командовал пехотой прав. крыла прус. армии). Произведенный в 1791 г. в г.-м., а в 1757 г. в ген.-фельдм., Л. с началом Семилет. войны б. назн. ком-щим армией, действовавшей против русских и б. разбит Апраксиным при Гросс-Егерсдорфе. Пользуясь бездеят-стью победителя, Л. зимой 1757—58 гг. двинулся в Померанию, куда вторглись шведы, взял Грейфсвальде и дошел до Стральзунда. Однако, Фридрих II Вел., недовольный нерешит-стью Л., отрешил его от команд-ния армией и назначил губ-ром Берлина. На этом посту Л. дал в окт. 1760 г. отпор рус. и австр. войскам, но под давлением числ. их превосх-ва всё же б. вынужден уступить. Ум. в 1768 г. Нерешит-ный, чуждый творчества и самост-сти как полк-дец, Л. всегда искал себе опытн. советника и в этой роли при нём состоял сперва подплк. ф.-д.-Гольц, а после геройск. смерти последнего в бою при Гр.-Егерсдорфе — ген. Стуттерхейм. [[Категория:ВЭ:Персоналии]] r5bkpid9esig8czmk3cpup7jm3o2d83 ВЭ/ВТ/Левашевы 0 417223 4590645 3073453 2022-07-20T02:54:34Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО=2 }} '''ЛЕВАШЕВЫ.''' 1) '''Василий Иванович Л.,''' ген. от инф., участник войн Екатерин. царствования, был внуком В. Я. Л., начал службу в арт-рии в 1758 г.) в 1768 г. будучи сек.-майором служил в 1-м Моск. пех. п., из к-раго в 1769 г. перешел премьер-майором в Кабардин. пех. п. и в рядах его принял участие в 1-ой войне с Турцией. За подвиги, оказанные в 1770 г. в сраж-х при Ларге и Кагуле, Л. б. награжден орд. св. Георгия 3 кл. и чином подполк. В 1774 г. он б. произв. в полк-ки с переводом в Ярослав. пех. п., в 1777 г. пожалован фл.-ад-том Её Имп. Вел-ва и в 1779 г. произв. в г.-м. В 1788 г.) во время войны со Швецией, Л. был к-дантом Фридрихсгама, осажденного швед. гребн. флотом под нач-вом самого короля. На предложение сдаться Л., несмотря на малочисл-сть своих войск, ответил коротко: «Русские не сдаются». Наградою ему за муж-во и успешн. оборону Фридрихсгама был чин ген.-пор-ка, а по окончании войны — орд. св. Александра Нев. Назначенный ком-ром л.-гв. Семен. п., Л. сохранил этот пост и с воцарением Имп. Павла I, к-рый в ряде наград выказывал ему свое неизмен. расположение. 12 нбр. 1796 г. Л. б. пожалован подполк-ком гвардии, 5 апр. 1797 г. произв. в ген. от инф., в мае того же г. уволен в отставку с позволением носить мундир, а в июле того же года вновь назнач. стоять в л.-гв. Семен. п., в 1799 г. награжден орденами св. Андрея Первозван. и св. Иоанна Иерусалимского, а в 1800 г. наименован обер-егерм-ром и отправлен чрезв. послом в Неаполь. Ум. в 1804 г. (''Д. Бантыш-Каменский'', Словарь достопамят. людей рус. земли, ч. 2, Спб., 1847). 2) '''Василий Яковлевич Л.,''' ген.-аншеф, сподвижник Петра В., один из первых боевых деятелей на Кавказе, род. в 1667 г.) начал службу ниж. Чином в 1696 г.) в полках солдатского строя, участвовал в Азовских походах и в делах с кубан. татарами и своею отвагою обратил внимание Петра, к-рый в 1700 г.) при образовании регуляр. армии, пожаловал Л. чином пор-ка. Л. сражался под Нарвою, Шлиссельбургом, Ригою, Полтавою, в Померании и на бер. Швеции, командуя ф-лией, и закончил ее с чином бриг-ра. Петр взял Л. с собою и в персид. поход. Оставленный в глав. городе занятой нами Гилянской провинции Ряще с 6 б-нами пехоты и 500 драгунами, Л. б. окружен здесь 20-тыс. полчищем персов, но упорно оборонялся и принудиле непр-ля снять осаду. Назначенный в 1726 г. ком-щим войсками в Гилянской провинции, Л. тотчас же разослал по всему краю подвиж. колонны, к-рые очистили от перс. войск всю страну от Ряща до Мосулы и от Кескера до Астарты, достигли Лошомодана, взяли укр-ние Сигман, овладели Кескером и загнали персов в Фумин. Екатерина I произвела Л. в г.-м., а Петр II — в ген.-поручики, пожаловал орд. св. Александра Нев. и 750 душ кр-н в Симбир. губ. Положение его в ново-завоеван. провинции было, однако, тревожное: Л. приходилось всё время отражать покушения перс. войск на захват того или иного пункта и сдерживать население в повиновении. В 1728 г. Аббас-Кули-хан Персидский (впоследствии Надир-шах) и самозванец Измаил, выдававший себя за сына умершего шаха, двинулись на Л. от Кессера и Лагиджана. Л. с горстью войск, бывших у него под рукою в Ряще, занял центральную позицию между названными двумя пунктами и, когда показался Аббас-Кули-хан, стремит-но его атаковал и, разбив на-голову, двинулся против Измаила, но на дороге встретился с перс. визирем Карчибаши и также нанес ему поражение. Едва отразив вторжение персов, Л. принужден б. сразиться с афганцами, к-рые заняли Мазандеран и послали Л. требование в течение суток очистить Гилян. Л. выслал против них отряд в 250 ч., к-рый и разбил афганцев у Лагиджана. В 1734 г. Имп-ца Анна Иоанновна, заключив мир с Персией, повелела Л. очистить все занятые нами перс. провинции. Послед. актом деят-сти Л. в Закавказье было заложение им кр-сти Кизляр в 1735 г. на месте старого города Терки. Произведенный в ген.-аншефы, Л. командовал затем Низовым к-сом, участвовал в войне с Турцией и Крымских походах Миниха, в 1741 г. снова б. послан на гр-цу с Персией, для принятия мер против чумы, а в 1742 г.) во время войны с Швецией, командовал галерн. флотом, потом — д-зией и прогнал шведов за Кюмень (шпага с алмазами и орд. св. Андрея Первозван.). В 1744 г. Л. б. вверено глав. нач-ние над Москвою, а в 1749 г. ему б. присвоено звание первоприсут-щего в сенат. конторе. Л. ум. в Москве в 1751 г. Он был не только отлич. боев. ген-лом и деят. админ-ром, но и чрезвыч. честным, бескорыстным человеком. Скопив за время упр-ния Гиляном неск. милл. перс. монетою, он, покидая Кавказ, отослал их в казну. (''П. П. Бекетов'', Кратк. описание жизни В. Я. Л., 1808). [[Категория:ВЭ:Персоналии]] tvf732ob2m3la2hhdxjyz6oieiluk80 ВЭ/ВТ/Левашов, Василий Васильевич, граф 0 417224 4590646 3073520 2022-07-20T02:54:38Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО=2 }} {{ВЭ/Статья со звездочкой}}'''ЛЕВАШОВ, граф, Василий Васильевич,''' г.-ад., ген. от кав., участник Наполеонов. войн и близкий сподвижник Имп. Николая I, род. в 1783 г. и был «внебрачн. сыном» об.-егерм-ра В. И. Левашова. Поступив в 1799 г. на службу в канц-рию Спб. губ-ра, Л. перешел в 1801 г. майором в Л.-Кирас. Её Вел. п. и затем б. переведен шт.-ротм-ром в Кавалерг. п. Л. находился во всех походах и войнах против Наполеона, кончая взятием Парижа. Участвуя в сраж-х при Аустерлице, Пултуске, Янкове, Ландсберге, Прейсиш-Эйлау, Гутштадте, Пассенгейме, он б. награжден орд. св. Анны 3 ст., св. Владимира 4 ст., зол. оружием и в 1808 г. произв. в полк-ки. В сражении при Бородине Л. принял в команд-ние Кавалерг. п. после убитого бар. Лезенвольде и участвовал в знаменитой атаке кавалергардов. Награжденный за это орд. св. Георгия 4 ст., он б. произв. в г.-м. и назн. в 1813 г. шефом Новгород. кирас. п. В битве под Лейпцигом Л. получил 2 раны и принужден б. уехать в отпуск. В камп. 1814 г. он участвовал в сраж-х при Бриен-ле-Шато, Труа, Арси, Фер-Шампенуазе и Париже. В 1815 г. Л. б. назн. ком-ром л.-гв. Гусар. п. и через 2 г. пожалован г.-ад-том. В 1820 г. он б. назн. председ-лем суда над н. чинами л.-гв. Семен. п. после их возмущения. 14 дкб. 1825 г. Л. находился на Сенатск. площади при особе Гос-ря и 1 янв. 1826 г. б. произв. в г.-л. Имп. Николай I поручил ему допрос арестованных декабристов и назначил его чл. следств. к-сии. В 1826 г. Л. б. назн. нач-ком 1-ой кирас. д-зии, а затем через год — нач-ком гв. берейторск. школы. В 1831 г. Л. оставил воен. поприще и, перейдя к администр. деят-сти, б. назн. сперва врем. воен. губ-ром Подольск. и Волынск. губ., а в 1835 г. — Чернигов., Полтав. и Харьков. ген.-губ-ром; 1 янв. 1838 г. Л. б. назн. чл. Гос. Сов., а в 1848 г. — его председ-лем. В 1833 г. Л. пожалован граф. титул и в том же году — чин ген. оть кав. 23 снт. 1848 г. Л. ум. от холеры. По отзывам бар. Корфа, «отличит-ными чертами Л., при усердном и безотчетн. исполнении Царск. воли, были: тиранич. деспотизм над всем от него зависевшим и, несмотря на оч. ограниченную способность к делу, безмерное тщеславие; в публике он не пользовался ни особ. доверием, ни больш. уважением». (Сборник биографий Кавалергардов; т. III; Воен. галерея 1812 г.) изд. 1912). [[Изображение:Портреты генералов Российской империи. ВЭС. (СПб, 1911-1915).jpg|центр|570px]] [[Категория:ВЭ:Персоналии]] j6vrmh7ai7klk0kpugciu9zh9fxm5c1 ВЭ/ВТ/Левенгаупт 0 417226 4590647 3658929 2022-07-20T02:54:44Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО=2 }} '''ЛЕВЕНГАУПТ.''' 1) '''Адам-Людвиг Л., гр.,''' один из выдающихся шведск. ген-лов Карла XII, род. в 1659 г.) в молодости слушал лекции в унив-тах Лунда, Упсалы, Ростока и Виттенберга, а затем много путешествовал по Европе. Возвратясь в 1684 г. в Стокгольм, Л. пожелал поступить на воен. службу на родине; когда же это ему не удалось, он поступил корнетом в полк, сформированный в Гамбурге баварск. ген. гр. Бильс-Биэлке. С этим полком Л. пошел на войну в Венгрию и участвовал во взятии гор. Нейхейзеля и Офена. Но т. к. пришлось служить без жалованья, то Л. вышел в отставку и, по ходатайству гр. Биэлке, вновь поступил на службу майором во вспомогат. к-с Карла XI в Голландии. По расформ-нии же этих войск согласно Рисвикскому договору, возвратился в Швецию. С началом Север. войны Карл XII назначил Л. полк-ком и шефом одного вновь сформированного п., с к-рым Л. и отличилса в боях против русских и поляков; в 1703 г. Л. б. произв. в г.-м., а в 1706 г. — в г.-л., с назначением Лифлянд. и Курлянд. губ-ром. В 1708 г.) получив приказание Карла XII следовать к нему на присоед-ние и подвезти продовольств. и боев. припасы, в к-рых нуждалась шведск. армия, Л. выступил с 15 т. ч. и 7 т. повозок из Риги. Петр, узнав об этом движении, поручил преслед-ние отходившего на Северские области Карла XII Шереметеву, а сам с 12-тыс. отрядом быстр. маршем двинулся против Л. 28 снт. у д. Лесной Петр атаковал Л. и разбил его на-голову. 27 июня 1709 г. Л. принимал видн. участие в сраж. под Полтавой и, после поражения, приняв команд-ние над остатками швед. армии, отступил к Переволочне, где 30 июня принужден б. сдаться Меншикову. В 1718 г. королева Ульрика-Элеонора назначила Л. госуд. советником и неск. раз, но без успеха, пыталась выменять его из плена; в 1719 г. Л. ум. в России. Тело его б. перевезено в Швецию в 1722 г. и погребено в Стокгольме. 2) '''Карл-Эмилий Л., гр.,''' злополучный главнокомандующий швед. армиею во время войны 1741—42 гг. с Россией, род. в 1691 г. и был племянником знаменитой Авроры Кенигсмарк, фаворитки Августа II, короля польского и курфюрста саксонского. Воспитанный за гр-цею, Л. в 1710 г. поступил в швед. армию и с 1716 г.) в чине лейт-та королев. драбантов, сопровождал Карла XII до самой его смерти (1718 г.). Личн. храбрость и родствен. связи создали Л. большое влияние в армии, и он воспользовался им, чтобы сделать политич. карьеру. Честолюбивый, но ограниченный, он служил и королю, и вольнолюбивому швед. дворянству; исполнял разл. дипломатич. поручения, председательствовал в к-сии по составлению уложения 1734 г.) был членом секрет. к-сии при короле и в то же время ландмаршалом швед. риксдага, где он добился расширения прав сословий за счет власти короля, за что б. почтен особою медалью, выбитой в его честь. Для достижения своих честолюб. планов, к-рые вели к короне если не Швеции, то особого герц-ва Финляндского (с глав. городом Спб.), Л. недоставало славы полководца, — и он стал ярым сторонником войны с Россией для возвращения Швеции утерянных ею по Ништадт. миру провинций. [[Файл:Портрет к статье «Левенгаупт». Военная энциклопедия Сытина (Санкт-Петербург, 1911-1915).jpg|thumb|слева|255px|<center> Карл Эмиль Левенгаупт </center>]] Внутр. политич. положение России при преемниках Петра В. благоприятствовало развитию шовинизма в Швеции, а чтобы не вызывать протеста против войны со стороны народ. представ-лей в риксдаге, боявшихся нов. расходов, Л. отклонял все проекты о фортификац. усилении Финляндии, уверяя всех в несомненном воен. успехе шведов, при наличности к-раго кр-сти внутри страны бесполезны, а в смете воен. издержек устранил все крупные ассигнования на продовольствие и орг-зацию обоза, заявляя, что подвоз припасов будет производиться морем на воен. швед. судах, а затем их будут брать у русских войск. Его самонадеянность, красноречие и личное обаяние увлекли шведов, и война б. начата. Поставленный во главе армии, Л. заявил, что «не пощадит своей головы». Слова оказались пророческими, но не в том смысле, как он их произносил. Его план войны сводился к тому, чтобы следовать с армией по прибреж. дороге к Выборгу под охраной флота, везшего продовольств. запасы. Л. прибыл к армии уже после взятия рус. войсками Вильманстранда и в течение 2 мес. не проявил никакой энергии и предприимч-сти, несмотря на то, что путь к Выборгу б. открыт. Только в нбр. 1741 г. он лично двинулся с частью сил (6.500 ч.) к Секкиярви, чтобы захватить запасы сена. Уже одна эта «фуражировка», руководимая гл-щим, свидетельствовала о невысоких кач-вах Л. как полк-дца. Переворот в России, возведший на престол Имп-цу Елисавету Петровну, остановил этот поход, и Л. через франц. посланника в Спб. Шетарди вошел в переговоры с новой Имп-цей о прекращении войны под условием уступки Швеции всего взятого у неё Петром. Уверенный, что требование это будет принято, Л. отвел 6 дкб. свою армию к Фридрихсгаму на зимн. кв-ры и не принимал никаких мер на случай возобновления воен. действий. Но ожидания Л. не сбылись: 18 фвр. 1742 г. Россия прервала перемирие, и её войска двинулись к Фридрихсгаму. Между тем, за это время в рядах швед. армии начался упадок дисц-ны. Сам политикан по натуре, Л. не сумел потушить начавшееся в офицер. к-се своей армии политич. брожение и внушить к себе уважение, как к военач-ку. Оф-ры-дворяне продолжали видеть в нём ландмаршала риксдага, а не гл-щего армией. К тому же швед. прав-ство обязало Л. не предпринимать ничего единолично без совещания с генералитетом армии. Отсюда ряд воен. советов по поводу каждой операции, каждого шага армии и каждого акта гл-щего. Разноречие мнений на них еще более сбивало с толку и без того нерешит-го Л. После одного из этих советов Фридрихсгам б. очищен шведами, после второго Л. отступил за р. Кюмень и далее к Гельсингфорсу. Здесь он получил от короля повеление действовать, не считаясь с мнением воен. совета. Но он уже пал духохм, подчинить своей воле и своему авторитету генералитет было поздно и, когда рус. главнокомандующий Ласси предложил ему капитулировать, Л. собрал воен. совет, к-рый после долгих совещаний и высказался за сдачу. Л. б. вызван в Стокгольм, предан суду, по обвинению в том, что «добровольно покинул кр-сть, проходы, страну и города». Тщетно Л. старался доказать, что ход кампании в значит. степени определялся действиями флота, нач-ки к-раго его не слушали, а воен. советы постановляли решения об отст-нии. Суд приговорил его к смертн. казни. Друзья дали Л. возм-сть бежать в Германию, но по дороге он б. пойман, привезен в Стокгольм и обезглавлен вместе с своим главн. помощником по команд-нию армией, ген. Будденброком (1743 г.). «Л. б. бесстраш. воин и честн. швед, — пишет шведский историк этой эпохи Тибурциус, — но слишком добродуш. человек, чтобы управлять шайкой головорезов (так называет он швед. ген-лов и оф-ров) и недостаточно хитрый, чтобы заметить их тайн. замыслы. Кроме того, он ничем не командовал, кроме своего полка». (''М. М. Бородкин'', Ист. Финляндии. Время Елисаветы Петровны, Спб., 1910). [[Категория:ВЭ:Персоналии]] jth1dshov0ts2ivqnavjj1mx7jqt1mf ВЭ/ВТ/Левендаль, фон, Ульрих-Фридрих-Вольдемар, граф 0 417227 4590648 1290684 2022-07-20T02:54:47Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''ЛЕВЕНДАЛЬ, граф, фон, Ульрих-Фридрих-Вольдемар,''' франц. маршал, фельдмаршал и ген.-инсп-р саксон. армии и ген. рус. службы, род. в 1700 г. Его отец внук датск. кор. Фридриха III, занимал важные долж-ти в Дании, а впоследствии перешел в саксон. службу. Знатн. происхождение и выдающ. способ-ти быстро выдвинули молод. Л., начавшего 13-лет. юношею датск. воен. службу, и через год он получил чин кап-на. Прослужив нек-рое время в датск. флоте, он в 1716 г. вступил в австр. службу, отличился при Петерсвардейне и осаде Белграда и в 1721 г. перешел на службу Августа II, кор. польского и курфюрста саксонского, к-рый пожаловал ему чин полк-ка саксон. гвардии. Для расширения своих воен. познаний Л. предпринял в общ-ве неск. прус. и саксон. оф-ров поездку по южн. Германии и Италии. Во время путешествия кипучая натура Л. заставила его принять участие в эксп-ции пр. Виртембергского против инсург-в о-ва Корсики. По возвращении в 1732 г. в Дрезден, Л. б. произв. в г.-м. и вскоре назн. инсп-ром саксон. пехоты. При Августе III Л., назначенный нач-ком г-зона Кракова, отразил нападение польск. повстанцев (1733 г.). В 1734—35 гг. он командовал саксон. войсками на Рейне, после чего перешел на рус. службу и б. назн. губ-ром Эстляндии. Приняв участие в войне против Турции, он отличился при Хотине в 1739 г. и б. назн. к-дантом этой кр-сти, затем командовал к-сом в армии гр. Ласси в Финляндии во время войны со Швецией (1741—43 гг.), но, недовольный уступкою шведам завоеванной нами части Финляндии, просил об отставке. Имп-ца Елисавета, высоко ценя воен. дарования Л. отклонила его просьбу и согласилась лишь на продолжит. отпуск. Кор. Август III в том же 1743 г. пожаловал Л. титул графа. Однако, Л. не остался в рус. службе: по личн. приглашению кор. Людовика XV, он поступил во франц. службу с чином г.-л. и там развернул свои воен. дарования, показав себя не только талантл. военач-ком, но и выдающ. инж-ром. В 1744 г. он отличился при осаде Мента, Иперна и Фрейбурга. В след. году Л. командовал рез. к-сом при Фонтенуа, после чего завоевал Гент, Уденард, Остенде и Ньюпорть, а в след. году — города Л’Эклюз, Сас-де-Ган и ряд друг. кр-стей голланд. Фландрии. За взятие штурмом кр-сти Берген-оп-Цоом, считавшейся неприступной (6 снт. 1747 г.), Л. б. пожалован чином маршала и 50 т. ливр. годов. дохода. В 1748 г. он вместе с Морицем Саксон. осаждал Маастрихт. По взятии этого города (7 мая 1748 г.) Л. б. назн. его губернатором. Умер 27 мая 1755 г. [[Категория:ВЭ:Персоналии]] kr6u9ctxcbaefv30j5naux1tmd7n9h7 ВЭ/ВТ/Левенштерн, Карл Федорович, барон 0 417229 4590649 3073540 2022-07-20T02:54:54Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО=2 }} {{ВЭ/Статья со звездочкой}}'''ЛЕВЕНШТЕРН, бар., Карл Федорович,''' ген. от арт., участник войн с Наполеоном; род. в 1770 г. в Вюртемберге, в детстве б. привезен в Россию и определен сперва в Арт. и Инжен. (ныне 2-й) кад. к-с, а в 1788 г. — в Мор. кад. к-с и еще кадетом в том же году принял участие на фр-те ''Подражислав'' в Гогландск. сражении. Неспособный переносить морск. болезнь, Л. в 1789 г. перешел поручиком в Нарвск. пех. п. и уже на суше продолжал участие свое в войне с Швецией и за отличие в ней б. произв. в кап-ны. В 1797 г. Л. перешел в арт-рию, в 1799 г. произв. в полк-ки, в 1804 г. назн. ком-ром 2-го арт. п., в 1805 г. произв. в г.-м. и назн. шефом 1-го арт. полка. В том же г. последовало разделение арт-рии на бр-ды, и Л. б. вверено нач-вание над 2, 3, 4 и 6-ой арт. бр-дами, с к-рыми он и принял участие в камп. 1806—07 гг. против фр-зов, сражаясь под Янковом, Ландсбергом, Прейсиш-Эйлау, Гейльсбергом и Фридландом. Награжденный орд. св. Владимира 3 ст. и зол. шпагою с алмазами, Л. в 1812 г.) с нач. Отеч. войны, б. назн. нач-ком арт-рии 2-ой Запад. армии, а по соединении армий под общ. нач-вом Кутузова стал глав. нач-ком всей арт-рии. В Бородинск. сраж., когда непр ль заставил нек-рые наши б-реи на лев. фланге оставить свои позиции, Л. прибыл на место боя и, взяв бр-ду 27-ой д-зии, штыками отогнал прот-ка и вернул б-реям позиции. За это Л. б. награжден орд. св. Георгия 3 кл. Пред началом загранич. походов Л. б. назн. нач-ком арт-рии Гв. и Грен. к-сов, и руководил ею под Дрезденом, Неллендорфом, Петерсвальде, Кульмом и Лейпцигом, под Бар-сюр-Об, Арсис-сюр-Об, Фершампенуазом и Парижем; последов-но занимал место нач-ка арт-рии сперва к-са Сакена, потом Южной и Резерв. армий и в 1818 г. б. произв. в г.-л. В 1828—29 гг. он принял участие в войне с Турцией, руководил арт-рией при осаде Силистрии и в сраж. при Кулевче и за отличие б. награжден орд. св. Александра Нев. с алмазами и чином ген. от арт. В 1831 г. Л. б. назн. членом воен. совета и ум. в 1840 г. [[Изображение:Портреты генералов Российской империи. ВЭС. (СПб, 1911-1915).jpg|центр|570px]] [[Категория:ВЭ:Персоналии]] s7acw2od3dc7fhizghru9b0qo79lnoq ВЭ/ВТ/Левестам, Михаил Юльевич 0 417230 4590650 3273325 2022-07-20T02:54:57Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО=2 }} [[Изображение:Mikhail Levestam.jpg|thumb|слева|174px|<center>Генерал-лейтенант<br /> М. Ю. Левестам</center>]] '''ЛЕВЕСТАМ, Михаил Юльевич,''' г.-л., участник рус.-тур. и рус.-яп. войн; род. в 1847 г.) образ-ние получил в 1-ой Спб. воен. г-зии и Тифлисск. юнк. уч-ще, в 1868 г. произв. в прап-ки, в 1877—78 гг. участвовал в войне с Турцией на Кавказ. театре войны и за боев. отличия б. награжден чином кап-на, орд. св. Анны 2 ст. с меч., св. Владимира 4 ст. с меч. и бант. и св. Георгия 4 ст. В 1890 г. произв. в полк-ки; командовал 80-м пех. Кабардин. п.; в 1900 г. произв. в г.-м. и назн. нач-ком 2-ой Сибир. рез. пех. бр-ды, а в 1904 г. — ком-щим 2-ой Сибир. пех. д-зией, с к-рою в составе Вост. отряда и принял участие во всех крупных боевых событиях рус.-яп. войны. Наградами ему за нее были чин г.-л. и зол. оружие; по окончании войны Л. вышел в отставку и ум. в 1905 г{{примечание ВТ|1=Дата ошибочна; 27 ноября 1906 года М. Ю. Левестам был уволен в отставку с производством в генералы от инфантерии и умер вскоре после этого.}}. {{примечания ВТ}} [[Категория:ВЭ:Персоналии]] loug0ousd8td5ll10kwci2l6ibi00dw ВЭ/ВТ/Левиз-оф-Менар, Федор Федорович 0 417231 4590651 3074252 2022-07-20T02:55:00Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО=1 }} {{ВЭ/Статья со звездочкой}}'''ЛЕВИЗ-оф-МЕНАР, Федор Федорович,''' г.-л., славн. участник войн Екатеринин. и Александров. царст-ний, род. в 1767 г. в Лифляндии и начал действит. службу подпор-ком Ревельск. пех. п. в 1782 г.; в 1783 г. б. произв. в пор-ки, а в 1786 г. перешел в Нарвск. пех. п. и, командуя в нём ротою, принял участие в войне со Швецией в 1788—90 гг., при чём оказал ряд подвигов. В бою под Фридрихсгамом атакою на прав. крыло шведов он содействовал их поражению; под сильн. непр. огнем уничтожил мост на р. Кюмени (чин кап-на); захватил со своею ротою и 160 охотниками др. полков ночною атакою швед. б-рею (чин сек.-майора); с 2 ротами перешел по рыхл. льду оз. Сайма; штурмом взял укрепл. дер. Кумбарандо, затем атаковал непр. б-рею и захватил 1 ор. и 30 н. ч. (чин прем.-майора). Назначенный ком-ром одного из грен. б-нов в армии ген. Кречетникова, Л. принял в 1791 г. участие в войне с Польшей и выделился как лихой партизан. Сформировав летуч. отряд из 2 грен. рот, 60 егерей, эск-на драгун, эск-на гусар и сотни казаков, он лихим налетом занял Вильну и затем участвовал в поражении конфедератов у м. Гранно. В камп. 1794 г. Л. разбил отряд Грабовского под Вильною, пробился с 6 ротами через 7-тыс. отряд Ясинского, при чём отбил 3 пушки, участвовал в ночн. бою у Солл, близ Сморгони, и в штурме Вильны, разбил поляков у Вилькомира и за отличия в делах с поляками получил чин подплк., орд. св. Георгия 4 кл. и зол. шпагу. По окончании войны Л. служил в Риж. и Самогит. караб. пп., в 1798 г. б. назн. ком-ром Рижск. кирас. п., произв. в полк-ки, а в 1799 г. — в г.-м., с назначением шефом Казан. кирас. п., названного его именем, но в 1800 г. б. отставлен Имп. Павлом от службы. В 1801 г. он вновь б. принят на службу и назначен ком-ром Екатеринослав. кирас. п., но в 1802 г. по болезни вышел в отставку; в 1805 г. вновь вступил в службу, б. назн. шефом Ярослав. мушкет. п. и доблестно сражался с ним под Аустерлицем (орд. св. Владимира 3 ст.). В камп. 1806—07 гг. Л., командуя ав-рдом к-са Эссена 1-го, всё время тревожил прот-ка, участвовал в бою при г. Острове и в ряде др. дел. Произведенный в 1807 г. в г.-л., Л. б. назн. нач-ком 10-ой д-зии, участвовал с нею в походе в Галицию в 1809 г.) а в 1810 г. б. назн. в Молдав. армию, получив в команд-ние к-с в составе 8 б-нов, 24 эск. и 24 ор., с к-рым и участвовал в боях под Шумлою. Тяжкая болезнь снова заставила Л. выйти в отставку. С нач. Отеч. войны он вновь вступил в службу и, командуя отдел. отрядом в к-се ген. Эссена, оборонял Лифляндию от прус. войск к-са ген. Йорка, при чём особенно прославился геройск. обороною м. Экау и нападением на прус-в у с. Кекау (орд. св. Георгия 3 ст.). В камп. 1813 г. Л., по поручению гр. Витгенштейна, обложил Данциг и руководил его блокадою до прибытия ком-ра блокад. к-са пр. Александра Вюртембергского. После кап-ции кр-сти Л. б. награжден зол. шпагою с алмазами и орд. св. Александра Нев. Назначенный нач-ком 25-ой пех. д-зии, Л. в 1814 г. вышел в отставку, жил в Дерпте, был предвод-лем Лифлянд. двор-ства и ум. в 1824 г. После Л. остались любопытн. записки о всех войнах, в к-рых он участвовал (особенно подробно описана блокада и осада Данцига), и ряд сочинений по форт-ции, ботанике, технологии и земледелию, неск. «юмористич. статей» и ряд переводов на нем. язык рус., франц. и англ. классиков (всё в рукоп.). Истинный воин, он воспитывал и сыновей воинами и брал их с собою в траншеи и параллели под Данцигом. (Воен. галерея Зимн. дворца, т. V, Спб., 1849; Воен. галерея 1812 г.) Спб., 1912). [[Файл:Портреты генералов Российской империи. ВЭС. (СПб, 1911-1915).jpg|центр|570px]] [[Категория:ВЭ:Персоналии]] 054p7uax146yc5ryzjxn38g1mxozmaf ВЭ/ВТ/Левицкий, Казимир Васильевич 0 417232 4590652 3073824 2022-07-20T02:55:03Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО=2 }} {{ВЭ/Статья со звездочкой}}'''ЛЕВИЦКИЙ, Казимир Васильевич,''' г.-л., один из видных деятелей рус.-тур. войны, род. в 1835 г.) воспит-к Полоцк. к-са, из к-раго в 1853 г. б. произв. в прап-ки в л.-гв. Павл. п.; в 1857 г. поступил в Имп. воен. ак-мию, к-рую окончил первым в 1859 г. и б. зачислен в гв. ген. штаб с назначением старш. ад-том штаба войск гвардии. В 1865 г. он занял долж-ть шт.-оф-ра для поручений при штабе войск гвардии Спб. воен. округа, в 1867 г. назн. нач-ком штаба 2-ой гв. кав. д-зии, в 1870 г. б. приглашен в ак-мию ген. шт. для чтения лекций по одному из отделов тактики, с назначением адъюнк.-проф-ром, в 1874 г. — за отлич. службу по ген. штабу пожалован фл.-ад-том к Е. И. В., утвержден в звании проф-ра и назн. чл. ком-та по образованию и устр-ву войск; в 1875 г. получил в команд-ние л.-гв. К.-Грен. п., весною 1876 г. назн. пом-ком нач-ка штаба войск гвардии и Спб. воен. округа, а в окт. того же года произв. в г.-м. с назначением в Свиту Е. И. В. Изумит. трудоспособность Л. обратила на себя внимание Вел. Кн. Николая Николаевича, к-рый при образовании действ. армии для войны с Турцией избрал Л. на чрезвычайно важн. и ответств. пост пом-ка нач-ка полев. штаба армии. Нелюбимый товарищами и подчиненными за свою педантичность, мелочность, угодливость перед нач-вом и эгоизм, Л. на этом посту, в дни тяжел. испытаний войны, заслужил положит-но ненависть в армии и общ-ве, к-рые, считаясь с его польск. происхождением, обвиняли его в измене России, возлагая на него ответ-сть за все воен. неудачи. А. Н. Витмер, близко и хорошо знавший Л., в своих воспоминаниях о нём говорит, что «никаких польск. тенденций в нём решит-но не было» и «как человек безусловно честный, ни на какую измену он, конечно, способен не был», но всеми качествами своей натуры он не б. пригоден к той роли, к-рую судьба определила ему играть в эту войну «при решит-ном, но мало сведущем гл-щем и совершенно инертном его нач-ке штаба Непокойчицком''… ''Характера живого, впечатлит-наго, Л. был скор в своих решениях, но, приняв решение, поддавался сомнениям, вечно колебался, суетился и суетил других; в своем воен. деде он был весь в деталях; плохой аналитик, — он совсем не был способен к синтезу; основательно знавший теорию воен. дела, он проявлял полное непонимание его принципов и неуменье разобраться в обстановке и применить теорию к практике; педант, он отличался чрезвычайной рассеянностью и забывчивостью; человек искренний, он не умел привязывать к себе людей и многим вредил своими предвзятыми суждениями о них (Скобелев); много работавший сам и требоват-ный к подчиненным, он не умел ценить работы других, поощрять их и отстаивать их интересы и заслуги…». К числу заслуг Л. в эту войну относится, прежде всего, его настояние на блокаде Плевны после неудач. штурма её 30 авг. На воен. совете 1 снт. он решит-но высказал, что от Плевны не следует отступать ни на шаг, дабы не подчеркивать и не преувеличивать значения неудачи 3-го штурма и не брать вновь с бою занятых уже позиций. На заявление нач-ка арт-рии кн. Масальского о недостатке снарядов и патронов Л. возразил, что, если их мало для наст-ния, то вполне достаточно для отражения турок, если бы они вздумали перейти в наступление. Мнение Л., горячо поддержанное и развитое Милютиным, восторжествовало. 29 нбр., после благодарств. молебна по случаю падения Плевны, Гос-рь лично вручил Л. орд. св. Георгия 4 ст. На недоуменный воирос Л.: «За что? Я недостоин», Государь ответил: «А ты забыл, как на совете 1 снт. ты первый горячо доказывал, что мы не должны отступать от Плевны? А я этого не забыл». Другою заслугою Л. в эту войну Витмер считает выдвигание Гурко, в к-раго «он б. просто влюблен» и свое расположение передал гл-щему. Но выдвигая Гурко, Л. всячески затушевывал Скобелева, к-раго, по своей близорукости и непониманию людей, считал «шелопаем» и с к-рым у него еще в 60-х гг. было личн. столк-ние; этим нерасположением многие объясняют то обстоят-во, что в бою 30 авг. за Зеленые Горы Скобелеву штабом армии не б. оказана поддержка. Другим крупн. упреком Л. является его пассив. роль в орг-зации продовольств. части армии и передаче этого дела пресловутой компании Грегера, Когана и Горвица. Репутация Л. б. так подорвана, что Тотлебен, вступая в команд-ние армией, первым делом своим ставил увольнение Л., но последний сумел своим служебн. рвением покорить сердце нового гл-щего, и Тотлебен не только не сместил его, но деманстративно отличал перед другими и до конца жизни относился к нему сочувственно и сердечно. По-прежнему ценил Л. и Вел. Кн. Николай Николаевич, взявший его к себе по окончании войны для поручений по долж-ти ген.-инсп-ра кав-рии. В 1885 г. Л., произведенный в г.-л., б. назн. нач-ком 1-ой кав. д-зии, но расстроенное войною здоровье побудило Л. через 33 года просить об отставке. Однако, и Вел. Кн. Николай Николаевич и гр. Милютин удержали его от этого шага, и в 1888 г. Л. б. назн. состоять для особ. поручений при ген.-инсп-ре кав-рии, при чём на него б. возложено высшее наблюдение за офицер. кав. школою. Ум. в 1891 г. (''Ал. Витмер'', Ген. Левицкий, Спб., 1912; ''М. А. Газенкампф,'' Мой дневник 1877—78 гг., Спб., 1907; ''М. Г.'', Г.-л. К. В. Л. «Нива» 1891 г.) № 4; ''П. Гейсман'', Ген. К. В. Л. в 1877—78 гг., «Рус. Инв.» 1913 г.) № 134). [[Изображение:Портреты генералов Российской империи. ВЭС. (СПб, 1911-1915).jpg|центр|570px]] [[Категория:ВЭ:Персоналии]] ogv6xp4c9t43nist5c6f5f7v24je1mf ВЭ/ВТ/Леер, Генрих Антонович 0 417248 4590653 3222707 2022-07-20T02:55:41Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО=2 }} '''ЛЕЕР, Генрих Антонович,''' ген. от инф., профессор воен. иск-ва, род. в 1829 г. в Н. Новгороде. Учился в Спб. в Ларинской г-зии и в 1844 г. поступил кондуктором в кондуктор. роту гл. инж. уч-ща; в 1848 г. б. произв. в прап-ки полев. инж-ров, с оставлением при уч-ще для прохождения курса офицер. классов. Хотя воен. история преподавалась в Инж. уч-ще неудовлетвор-но, но всё-таки Л. настолько увлекся ею, что даже стал переводить с франц. извест. сочинение Роконкура по истории воен. иск-ва. Однако, знаменитый Остроградский, преподававший математику в уч-ще и любивший беседовать с Л. о воен. истории, сказал ему по этому поводу: «Никогда не переводи, если можешь написать что-нибудь мало-мальски самост-ное». На действ. службу Л. б. выпущен в 1850 г. и в том же г. переведен в 3-й рез. сап. б-н (ныне 11-й сап.), с к-рым в 1851 г. принял участие в походах и делах с горцами на Кавказе. {{inline float|c|570|Genrich Leer.jpg||hi=off}} В 1852 г. он поступил в Имп. воен. ак-мию. В те времена наука в ак-мии стояла не особенно высоко. В тактике преобладало «практическое» напр-ние, приводившее к госп-ву устава и характеризовавшееся торжеством «красносельских» боев. построений, составлявших анахронизм после Наполеонов. войн; преподавание теории воен. иск-ва сводилось: а) к обширн., чисто фактич., курсу воен. истории, обнимавшему описание всех войн, начиная с древн. мира; эти описания проф. [[../Карцов, Александр Петрович|А. П. Карцов]] (см. ''это'') иронически называл «вензелями, к-рые армии выписывали ногами», оф-ры же — «наукою о том, кто куда пошел»; и б) к обзору выдающихся сочинений по стратегии, исключ-но в догматич. форме. Младший, «теоретич.» курс Л. прошел отлично; но в старшем, «практическом», работал недостаточно, гл. обр., вследствие домашн. обстоят-в (женитьба); кроме того, он не б. искусен в черчении. Вследствие всего этого в 1854 г. Л. кончил курс лишь успешно и б. назн. старш. ад-том в штаб командовавшего войсками в Эстляндии. По окончании Вост. войны Л. б. назн. состоять при деп-те ген. штаба. С этого времени и началась ученая и педагогич. деят-сть Л., — больше он уже не соприкасался на практике с войсками, и только огромная умозрит. сила и обширн. эрудиция позволили ему избежать значит. промахов в его в.-научн. трудах. Необык-ная способность к обобщениям и классификации сказалась у Л. уже во время кратковрем. его службы в деп-те ген. штаба. Однажды ему приказали сделать работу, весьма сложную и объемистую, к-рая в прежние годы требовала много труда и времени. К удивлению нач-ва Л. принес ее готовою уже через неск. дней; оказалось, что весь обшир. текст он изобразил в виде таблиц с примечаниями, благодаря чему содержание работы б. исчерпано полностью. В то же время Л. преподавал в в.-учебн. зав-ниях. После Вост. войны число сдушателей в ак-мии ген. шт. сильно уведичилось; под влиянием веяний времени в воен. общ-ве также развился дух строгой, даже беспощадной, критики; явились запросы на новое, жизненное. Преподавание тактики всею тяжестью лежало на одном проф-ре, подплк. Мезенцове, к-рый, при всей его добросовес-ти, не б. в состоянии справиться с непосил. задачей и пригласил к себе в пом-ки шт.-кап. Л., к-рый в 1858 г. б. назн. и. д. ад.-проф-ра. Диссертацией послужила ему превосход. работа «О боев. порядках пехоты», поставившая вопрос на совершенно новые основания. В то же время Л. б. приглашен в Инж. ак-мию читать курс воен. истории. Т. к. курс этот б. поставлен слабо и не заключал в себе ничего поучит-наго собственно в инж. отношении, то в 1860 г. Л. предложил новую программу, к-рая и б. утверждена конф-цией. Целью курса ставилось — уяснение путем критич. исслед-ния наиб. замечат. истор. фактов: значение укр-ний, кр-стей, укрепл. лагерей, оборонит. линий и пр. средств в.-инж. иск-ва, а равно связь и зав-сть их от проч. элементов воен. иск-ва. Широко намеченная программа исполнялась Л. по частям в течение неск. лет. В журналах («Воен. Сб.», «Инж. Журн.») начали появляться статьи Л., составлявшие этюды намеченных им крупн. работ: «Неск. слов о соврем. состоянии полев. форт-ции»; «Неск. слов о связи полев. форт-ции с тактикою и о более рационал. изучении тактич. отдела полев. форт-ции»; «Фортификац. боев. порядки. Предмет и объем полев. форт-ции»; «О значении укр-ний вообще и в особ-сти кр-стей, укрепл. лагерей, оборонит. линий, по отношению их к соврем. состоянию воен. иск-ва»; «Приготовление театра воен. действий в инж. отношении»; «Действия армии в сфере кр-стей». Все эти статьи своей новизной давали повод к спорам и обсуждениям даже в далеких уголках России. Сильное впечатление произвела большая статья Л.: «Влияние нарезного оружия на соврем. состояние тактики», — настоящая диссертация, уяснившая значение нового тогда могуч. средства в воен. деле. Заглавия нек-рых статей Л., выражавшие в неск. словах чуть ли не всю сущность вопроса, сделались ходячими афоризмами: «Кто обходит, тот сам обойден»; «Всякому маневру отвечает к.-маневр, если только минута не упущена». Статьи: «О боев. порядках», «О позициях», «Тактика и уставы», «Форма и дух линейной и перпенд-ной тактики, противопоставленные друг другу», «Основ. начала орг-зации в применении к высш. тактич. единицам» — явились целым откровением. В 1865 г. полк. Л. б. назн. инсп-ром классов во 2-м воен. Конст. уч-ще и со свойственным ему стремлением к творчеству ввел совершенно особую (позаимствованную за гр-цей) систему препод-ния, получившую по своей оригинал-сти название «Лееровской». Учебники б. отменены; по каждому предмету назначалось обык-но по 2 лекции подряд; первая из них посвящалась чтению, а вторая разъяснению и составлению кажд. юнкером конспекта в обработ. виде; конспект д. б. заменить учебник при подготовке к репетициям и к экзамену. Эта система, прекрасная по замыслу, требовала отличн. состава препод-лей и соотв-наго ведения всего учебн. дела. Однако, таких препод-лей было мало, а нек-рые даже не разделяли убеждения Л. в целесообраз-ти подобн. системы. Она существовала, пока Л. был инсп-ром, но в 1867 г. он б. командирован во Францию и Германию для осмотра в.-учебн. зав-ний, а затем в Сербию — во главе воен. к-сии для реорг-зации её вооруж. сил, и спустя нек-рое время от его системы отказались вовсе. Да и сам Л. в 1866 г. издал учебник: «Записки тактики для воен. уч-щ». Этот труд, составленный и напечатанный под давлением потребности, спешно (неск. месяцев), заключал т. наз. «2-ю» часть курса тактики. Чрезвычайно ясное изложение предмета на строго научн. основаниях сделало книгу Л. драгоценной для армии; она осталась таковою и до сих пор, но, к сожалению, составляет библиограф. редкость. 2-е издание этого труда под именем «Прикладная тактика», вернее, совершенно новый труд, появилось в виде обширн. академич. курса 2-мя книгами в 1877 и 1880 г. Академич. курс б. совершенно необходим, т. к. предшествовавшее академич. рук-ство проф. Горемыкина б. издано в 1848 г. и не только не годилось по своей устарелости, но и по самому методу изложения, описат-ному, т. е., по словам Л., «описывалось большею частью принятое в извест. время решение того или другого вопроса и затем теория призывалась на помощь для оправдания его и нередко для восхваления». Нарезн. оружие, нов. арт-рия, огром. армии, опыт войн 1870 г. и 1877 г. дали обширный новый материал для суждений и породили «сильное умств. брожение», выразившееся в необъят. лит-ре по тактике. Л. считал необходимым сделать для оф-ров всей армии прежде всего сводку, сопоставление и критич. разбор взглядов на рацион. решение того или друг. тактич. вопроса; особенно же это б. необходимо для слуш-лей ак-мии. При исслед-нии разл. вопросов курса Л. применил научный метод — для уяснения принципиал. стороны дела и сравнит-ный — для уяснения влияния обстановки на решение одного и того же вопроса, как в соврем. эпохе, так и во времена минувшие (исторический метод). Дабы такое философ. изложение не страдало излишней отвлеч-стью, он ввел целый ряд историч. примеров и разнообразн. задач, придавших изложению характер конкретности. Т. обр., курс получился одновр-но практический, «аппликационный». Однако, Л. удалось избежать недостатка его предшеств-ков, у к-рых устав вводился в тактику в шир. размерах и подчинял ее себе; он устранил устав, ограничившись разбором свойств разл. уставн. типов и оценкой приемов построений и движений. Он не увлекся, подобно другим, излиш-вом в историч. примерах и поставил себе правилом «не приводить факта ради факта, а лишь для уяснения идеи и притом, насколько то необходимо для её уяснения». Классификацию научн. материала он принял лишь естественную, вытекающую непосред-но из сущ-ти дела и чуждую всякой искусств-сти, усложнения и произвола. В деле класс-ции Л. был великий мастер. Весь курс он разделил на 4 отдела: бой, движение, покой, употребление войск в нек-рых частн. случаях (фуражировки, сопровождение транспортов, употребление войск при блокаде кр-стей, рейды). К сожалению, он успел окончат-но разработать только первый отдел, да и то без 2 последн. глав: о сражениях и об упр-нии войсками в бою. Правда, что он коснулся всех отделов курса в «Записках тактики для воен. уч-щ» и в журнальн. статьях и отдел. брошюрах, но это было только началом разработки упомянутых отделов. Выход в свет «Прикладной тактики» знаменовал собою важную стадию в развитии тактики, как науки; ничего подобного ни в нашей воен. лит-ре, ни в иностранной не было и нет до сих пор. Преемникам Л. по кафедре оставалось разрабатывать начатый им курс в указан. им напр-нии, по принятым им методам и по составленной им программе. Но этого не случилось, монументал. труд остановился в своем начале; впрочем, автор дал действ-но наиб. важную и наиб. трудную часть курса. Т. к. в тактике научн. материал для лучш. его изучения расчленяется, то для уяснения тактики в целом, для создания цельной картины всего сражения с его подготовкой и последствиями Л. считал необходимым дать подробн. описание с критич. разбором какого-либо поучит-наго, типичн. сражения из времен, наиболее к нам близких. С этою целью он напечатал «Сражение при Верте 6 авг. 1870 г.». Эта брошюра, составленная со свойств. Л. талантом, является существен. дополнением к курсу тактики. Если Л. сделал много в тактике, то всё-таки гл. его трудом является «Стратегия». Он начал ее читать в ак-мии ген. шт. в 1865 г., после того, как закончил свою профессор. деятельность М. И. Богданович; Л. предложил новую программу предмета, к-рая б. принята академией. В сущности курс уже б. намечен ранее, — это курс, к-рый читал Л. в Инж. ак-мии в форме крит.-историч. разборов; оставалось только отметить в них, сверх инж. стороны, тактическую, администр-вную и политическую. Мысли свои о разработке и постановке курса стратегии Л. выразил в журн. статьях: «О значении критич. воен. истории в изучении тактики и стратегии», «Теоретич. масштабы», «Положительная воен. наука». С тех пор он занимался разработкой стратегии до конца дней, издавая статьи и брошюры, как этюды, запечатлевшие ход его работы и распространявшие истин. понятия о стратегии в воен. среде. Таковы: «Стратегия-наука и стратегия-иск-во»; «Значение подготовки к войне вообще и подготовит. стратегических операций в особ-сти»; «Стратег. знанение ж. дорог»; «Значение принципа деят-сти на войне»; «Основные истины, дающие жизнь искусствам»; «Сущность горн. войны»; «Синтез тактики — бой и бойня, иск-во и ура»; «Сложн. операции и упр-ние массов. армиями». На первых же порах нужно б. дать слуш-лям ак-мии ген. шт. рук-ство; Л. оч. быстро составил «Записки стратегии» и в 1867 г. напечатал их в «Воен. Сб.», под заглавием «О современ. состоянии стратегии», с целью «воспользоваться замечаниями компетентных лиц» относ-но этого нового способа изложения науки. Замечаний, однако, не последовало никаких. Второе, переработ. изд. этого труда вышло в 1869 г. под заглавием «Опыт крит. истор. исслед-ния законов иск-ва ведения войны (Положит. стратегия)». Сочинение наделало шум; особенно смущало многих, что Л. смело возвел стратегию в число положит. наук. Европ. в.-ученый мир обратил внимание на автора, как на выдающегося мыслителя и писателя; его начали переводить на иностр. языки; вскоре королев. шведская ак-мия воен. наук избрала его своим членом. В последовавших изд-х (1-я часть выдержала 6 изд.) Л. расширял, дополнял, совершенствовал свой труд, к-рый окончат-но вышел в 1898 г. в 3 частях: 1) ''главн. операции'' (трактат об операцион. линиях); 2) ''подготовит. операции'' (база, сосредоточение к ней войск и запасов) и дополнительные (коммуникац. линии, подготовка театра воен. действий в инж. отношении, оборонит. линии, кр-сти, жел. дороги); 3) ''операции'' — ''типы частн. характера'' (горная и степная войны, смешанные — морские — операции, оборона берегов, действия на реках); приложения составили атласы карт и планов и целые книги отдельн. исслед-ний. Вполне выработанный и законченный труд целой жизни Л. построен на строго научн. основаниях и представляет, по его скромному мнению, «сборник неск. стратегич. аксиом и теорем, уясненных логич. и историч. путем и сведенных, по возм-сти, в одну стройную систему». Свои труды по тактике и стратегии Л. создал после глубок. изучения литературы, глав. обр., иностранной, притом не только предшествовавшей (Ллойд, Жомини, Клаузевиц — как основа), но и современной, за к-рой внимательно следил. Воен. историю он не только изучал как опору для тактики и стратегии, но разработал многое в ней и самост-но. Им напечатаны: «Воен. дело в XVII веке»; «Очерк военных действий в Турции (1877 г.)»; «Иенская операция 1806 г.»; «Война 1805 г.»; «Конспект кампании 1815 г.»; «Отеч. война 1812 г.»; «Война 1813 г.»; «Война 1814 г.». Все эти очерки составлены по источникам печатным, даже немногим, но ценность их заключается в превосх. критич. разборе событий с точки зрения тактики и стратегии, в чрезвыч. искусном расчленении событий, т. сказать, их анатомировании, и затем применении к ним научн. теоретич. масштабов. Такой же характер носит и статья «Петр В., как полк-дец», но здесь в особую заслугу Л. надо поставить, что он впервые ярко и доказат-но выставил великое значение гения и творч-ва Петра, как полк-дца. Сочинения же: «Публичные лекции о войне 1870—71 гг. между Францией и Германией», ч. I (до Седана) и ч. II (до конца войны), «Приговор над Базеном» — имеют значение работы по первоисточникам. Дело в том, что в 1870 г., когда началась столь важная для воен. дела война немцев с фр-зами, нач-к ак-мии ген. штаба г.-л. [[../Леонтьевы|Леонтьев]] (см. ''это'') захотел устроить публичн. лекции о происходивших событиях. Выбор пал на Л., да кроме его никто из профессоров и не в состоянии б. бы справиться с такой трудной задачей. Пришлось разрабатывать лекции по телеграммам, газетн. известиям, летуч. брошюрам и т. п. материалу, т. сказать, под гром выстрелов еще продолжавшейся войны, и надо удивляться необык-ной прозорливости Л., к-рый, как потом оказалось, сделал фактич. ошибки, сравнит-но незначит-ные; оценка же и анализ происходившего совершенно верны. Лекции имели огромный успех; картина событий рисовалась ясно и понятно, особенно же существ-ми являлись выводы и заключения лектора, составлявшие наст. вклад в науку. Сам Гос-рь посетил лекции Л.; в награду за них он б. произв. в г.-м. и пожалован брилл. перстнем. В последующее время Л-м овладевало всё более и более философ. напр-ние. Резул-том явились две брошюры: «Метод воен. наук» (1894 г.) и «Коренные вопросы» (1897 г.). В них он стремился в сжатом виде объяснить сущ-ть своих прежн. работ, выразить нек-рые общие идеи и, по своей обычной манере, подкрепить всё это примерами. Брошюры эти оч. полезны, т. к. из них чуткий человек м. извлечь оч. многое, а нек-рые историч. черты, яркия обобщения и сравнения весьма ценны. Глиноецкий в своем «Истор. очерке Ник. ак-мии ген. шт.», характеризуя «главн. деятеля по кафедре воен. иск-ва», говорит (стр. 266): «Проф. Л. служил самым полн. представ-лем кафедры воен. иск-ва, принимая деят. уча стие во всех 3 его отделах, фактически поддерживая живую связь между ними, а в то же время увлекая слуш-лей своими образн. чтениями. К тому же имя Л. тесно связано со всеми наиб. живыми эпизодами академич. жизни. Будучи командирован в 1867 г. от вед-ва в.-учебн. зав-ний за гр-цу, Л. привез оттуда и для академич. конф-ции разные сведения из берлинск. ак-мии, к-рые возбудили у нас вопросы о новом методе изложения в.-истор. чтений, о необходимости продолжения академич. курса; внесенная же им в конф-цию записка о воен. поездках в Пруссии послужила началом установления и у нас полев. поездок». Новый метод изложения в.-истор. чтений практиковался в Берлине Верди-дю-Вернуа и заключался в том, что лектор очерчивал слуш-лям обстановку какого-нибудь в.-истор. события так, как она представлялась полк-дцу, а затем предлагал каждому слушателю принять за него решение и выразить его в форме распоряжений, исходящих из штаба. После того излагалась обстановка противной стороны, решения, принятые в действит-ности, и как всё дело разыгралось; т. обр., выяснялось, насколько целесообразны решения, принятые слуш-лями. Этот способ чтений у нас не привился. Курс ак-мии б. изменен с 2-летнего на 3-летний — прибавлен «дополнит.» курс. Что же касается полев. поездок, то они прочно утвердились в рус. армии. Отчет Л. о его загранич. команд-ке вообще богат по своему содержанию. В 1868 г. из него напечатаны две статьи: «Глав. характеристич. черты франц. и прус. учебно-воспитат. систем сравнит-но с нашею» и «Генер. штаб и его компл-вание в Пруссии и во Франции». Работоспособность Л. б. изумит-ная; он преподавал одновр-но в 3 ак-миях, в уч-щах, читал лекции Высоч. особамь, состоял для поручений при гл. упр-нии в.-учебн. зав-ний и чл. в.-учебн. ком-та гл. штаба. В 1872 г. Л., по Выс. повелению, б. командирован для сопровождения В. Кн. Николая Константиновича во время путешествия по Италии и Австрии. После его возвращения шла речь о назначении Л. воен. мин-ром в Сербии, но он отказался. В 1874 г. он б. командирован на [[../Брюссельская конференция|Брюссельскую междунар. конференцию]] (см. ''это''), где своими занятиями весьма помог председ-лю конф-ции Жомини (сыну писателя-стратега). Перед турец. войной 1877—78 гг. б. запрошено мнение Л., как авторитет. стратега. Он ответил весьма сжатой запиской (эта теградь на почт. бумаге больш. формата хранилась в делах в.-учен. ком-та), в к-рой изложил лишь общие мысли (глав. мысль — достаточное число войск сразу, лучше больше, чем меньше), не касаясь подробностей, к-рые следовало разработать уже технически в штабе; вероятно, вследствие этого записка Л. осталась без влияния. Часть её Л. впоследствии развил и напечатал в 1877 г. под заглавием: «Условия театра войны на Балкан. полуо-ве для рус. армии». В 1881 г. к прежним обяз-тям Л. прибавилось назначение его чл. гл. ком-та по устр-ву и образованию войск. По сущ-ву дела он уже б. и ранее его членом, т. к. под его редакцией и при самом деят. его участии б. издан «Устав полев. службы 1881 г.», отличавшийся полнотой и в высшей степени облегчивший армии изучение полев. службы. {{inline float|c|570|Иллюстрация к статье «Леер, Генрих Антонович». Военная энциклопедия Сытина (Санкт-Петербург, 1911-1915).jpg|Рабочий кабинет Г. А. Леера.|hi=off}} В 1882 г. Л. временно исправлял долж-ть нач-ка ак-мии ген. шт. В том же году он б. командирован на маневры во Францию, а затем неоднократно принимал участие на маневрах рус. войск в качестве посредника. В этих случаях его многозначит. слово удерживало нач-ков от увлечения служебн. рутиной и напоминало о главном — руководящем смысле маневра. Он организовал и редактировал 2 обширн. воен. издания: «Энциклопедию воен. и мор. наук», в 8 т., заменившую устаревший «В.-энциклоп. лексикон» Зедделера, и «Обзор войн России от Петра В. до наших дней», в 3 тт., послуживший рук-ством для изучения отеч. воен. истории в рус. воен. уч-щах, где перед тем она не преподавалась; несомненно, что этим восполнился существ. пробел в занятиях оф-ров. В 1889 г. Л. б. назн. нач-ком ак-мии ген. шт. По единодушной просьбе конф-ции он продолжал читать стратегию. Ак-миею Л. управлял почти 10 л. Это время не ознаменовалось чем-либо особенно примечат-ным. М. б. уже преклонный возраст (60—70 л.) и ослабление энергии и творч-ва, а м. б., слабый характер, вследствие к-раго Л. вполне подпал под влияние лиц подчиненной ему админ-ции, но только личность замечат. ученого не проявила себя так, как м. б. этого ожидать. В большую заслугу ему м. поставить введение отдел. кафедры истории русск. воен. иск-ва, что в сильной степени двинуло вперед разработку рус. воен. истории по архивн. материалам и вообще по первоисточникам. В остальном погытки его реформ нельзя назвать удачными. Под влиянием своих философ. занятий послед. времени Л. ввел в академич. курс, и без того перегруженный излишн. предметами, гуманитар. науки, как госуд. право и психология, или предметы искусственные, как «тактика массов. армий». Точно также при нём б. введена «служба генер. штаба», — предмет, составленный из обрывков, позаимствованных из других воен. наук, и вследствие этого, конечно, не ставший самостоятельной наукой; этот предмет уже существовал в академии в 40-х гг. XIX ст. и б. осужден таким знатоком дела, как Д. А. Милютин. На академич. экзаменах Л., весьма снисходит-ный, никогда не налегал на требования мелочн. знания, вообще всего, что составляет работу одной памяти, но за то настаивал на разъяснении смысла излагаемого. В этих случаях любимым его выражением было: «Я дарю вам факт, дайте мне освещение». В 1896 г. Л. б. назн. чл. воен. сов. и произведен в ген. от инф., а в 1898 г. оставил нач-ние ак-мией. Сконч. в 1904 г. Он б. почетн. чл. 3 воен. ак-мий, в к-рых преподавал, и Спб. унив-та и членом корресп-том ак-мии наук. В 1893 г., во время празд-ния 35-летия его профессор. деят-сти, б. собран по подписке капитал (более 20 т. р.) для премии его имени за лучшие сочинения по воен. иск-ву и в особ-сти по тем отделам воен. науки, к-рые разработал сам Л. В ак-мии существует зал имени Л., где находится его портрет. Целую жизнь боролся Л. за важное значение правил. теории, принципов, верных отправных точек для решения кажд. вопроса. Сущ-ть его учения вкратце заключается в след. Теория ничего не решает и решить не может. Это противно её природе. Теория только объясняет: свойства эл-тов, влияние их друг на друга и сущ-ть, природу воен. явлений (операции, боя). Орудия теории воен. дела те же, как и орудия всякой другой науки: классификация, индукция, дедукция и аналогия. Между методами логич. мышления в теории воен. дела, как и во всех опытн. науках, первое место принадлежит индукции. Заключит. выводы теории являются в виде принципов, правил и норм; по отношению к практике это — отнюдь не готовые решения вопросов, а лишь отправные точки (общие и частные) для правил. их решения. В то время, как принципы — общие отправные точки для решения вопросов — безусловны, т. е. всегда справедливы, независимо от условий оружия, времени и места, правила и нормы — частные отправные точки для решения тех же вопросов — условны, т. е. справедливы только при изв. условиях обстановки. Посредством принципов, правил и норм наука регулирует творчество, направляя его на путь правил. решений. Этим путем теория помогает творч-ву, но не силится стать на его место, заменить его собою. Регулирующая сила науки и свобода творч-ва, как нельзя лучше, уживаются рядом. Принципы, правила и нормы только направляют творч-во на путь правил. решений, облегчают первый шаг; всё остальное решение — уже дело творч-ва. Если говорят, что не дело теории давать правила и что правил для действий нет, то тут является смешение понятий; очевидно, тут разумеют правила в смысле универсал. рецептов, готовых решений на все случаи; но не об этих правилах, составляющих абсурд, говорит теория. Всё, что утверждал Л., до того азбучно, «само собою разумеется», что казалось бы не д. б. вызывать возражений. Однако, даже авторитетные в науке лица глумились иногда над «принципистикой» Л., а один публицист поместил в распространенной газете насмешливую статью под заглавием «14 принципов». «Вы знаете, — говорил Л., — для них теоретик значит негодяй». Как был бы Л. удовлетворен словами Л. Толстого относит-но принципов и теории: «Если истина отвлеченная есть истина, то она будет истиною и в действительности…; меня всегда удивляют часто повторяемые слова: да, это так по теории, но на практике-то как? Точно, как будто, теория это — какие-то хорошие слова, нужные для разговора, но не для того, чтобы вся практика, т. е. вся деят-сть неизбежно основывалась на ней». Точно также Л. горячо ратовал за правил-сть воен. терминологии. «Правильно называть что-либо — значит правильно понимать его». Так, Л. установил термин «стратегич. резерв» — отряд, к-рый оставляется для непосред-ной обороны времен. базиса. Кроме такого резерва, имеющего администр. значение, других резервов в стратегии не м. быть. Л. прямо говорил, что «в стратегии резервы — явление преступное» и подкреплял положение известной фразой Наполеона: «Генералы, сберегающие свежие войска ко дню, следующему за сражением, обык-но бывают биты». Казалось бы, вопрос исчерпан; однако, еще не успел Л. сойти в могилу, как уже не только в лит-ре, но и в официал. языке, термин оказался извращенным и стали часто называть стратегич. резервом — резерв неск. армий, действующих в бою бок-о-бок одна с другой. Если тактика получает свои задачи от стратегии, то в свою очередь, стратегия зависит от указаний политики. Л. один из первых выяснил с полностью взаимные отношения политики и стратегии. В окончат. заключении следует сказать, что по значению своих работ, как воен. ученый, Л. д. б. поставлен рядом с Ллойдом, Жомини и Клаузевицем. Свои лекции Л. читал стоя, часто закрывая глаза и прохаживаясь; изложение было гладкое, оч. красноречивое, образное, нередко многословное. В обращении Л. б. оч. обходителен и гостеприимен (Лееровск. субботы), но с домашними часто раздражителен и капризен; крайне самолюбив и щепетилен. Его библиотека, тщат-но составленная и не только прочитанная, но и изученная, б. продана за 20 т. р. [[Категория:ВЭ:Персоналии]] 8ozdrsxjwo43bblz26y1m71v0oozd8l ВЭ/ВТ/Лежнев, Прохор Иванович 0 417250 4590654 1290712 2022-07-20T02:55:47Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''ЛЕЖНЕВ, Прохор Иванович,''' в.-адм., участник Выборгск. сражения. Воспит-к Мор. к-са, из к-раго выпущен гард-рином в 1760 г. Всю службу провел под нач-вом лучш. адмиралов: Спиридова, Грейга, Чичагова и др. В 1770 г., на к-бле ''Не тронь меня'' в эс-дре к.-адм. Эльфинстона перешел из Ревеля в Средизем. море и здесь участвовал в сраж-х при Наполи ди-Романья и Чесме. Энергия и распорядит-сть Л. обратили на него внимание нач-ва, и он дважды б. командирован, сперва на р. Днепр, для заготовления леса Херсонскому адмир-ству, а в 1783 г. в интендант. эксп-цию, после чего б. произв. в кап. 1 р. и назн. ком-ром к-бля ''Не тронь меня.'' В войне со шведами 1789 г., в чине кап-на г.-майорск. ранга, Л. командовал отрядом судов в Каттегате, в эс-дре в.-адм. Козлянинова, к-рым б. послан в Норвегию, для привода зимовавшего там к-бля № 9. Л. не только прекрасно исполнил поручение, но на обрат. пути привел к эс-дре больш. шведск. фр-т ''Ве ус'', взятый в плен бригом его отряда ''Меркурий'' под нач-вом [[../Кроун, Роман Васильевич|Кроуна]] (см. ''это''). В 1790 г., командуя отрядом, состоявшим из к-блей ''Принц Карл, Януарий, Победослав'' и ''Болеслав'', бомбардирск. к-бля ''Страшный'' и гребн. фр-та ''Св. Павел'', Л. б. назн. охранять проход между о-вами Рондо и Пейсари и защищать ар-рд от внезап. нападения шведск. гребн. судов, находившихся в Биоркэ-Зунде. С этим отрядом 21 июня, ок. 9 ч. у., Л. отбил нападение 6 канонер. лодок, а в 11 ч. у. — 50-ти, получив подкр-ние к-блями ''Иезекиил'' и ''Владимир.'' 22 июня также успешно им б. отбита атака 80 канон. лодок (см. [[../Выборгское морское сражение|''Выборгское сражение'']]). Л. б. произв. в к.-адм-лы и награжден орд. св. Владимира 2 ст. В 1792 г. переведен в Черн. море и в 1798 г. назн. флагманом Черномор. гребн. флота. (Воен. действия рсссийского флота против шведов в 1788—90 гг. по запискам и донесениям адм. Чичагова, изд. 1826 г.; Общий морской список). [[Категория:ВЭ:Персоналии]] r4z085a6trdtlyzlmstsz0f236ld6pi ВЭ/ВТ/Лейбниц, Готфрид-Вильгельм 0 417256 4590655 2296327 2022-07-20T02:56:01Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''ЛЕЙБНИЦ, Готфрид-Вильгельм,''' знаменитый философ и ученый (1646—1716) президент основанной им берлинск. академии наук. Беседами своими с Петром Великим (1711, 1712, 1716) о распространении наук и просвещения в России Л. дал первый толчек к основанию Спб. академии наук. Знаменитый математик, физик, историк, богослов и юрист, Л. известен также своими сочинениями в области воен. политики. Л. был современником Людовика XIV, в период расцвета могущества Франции, которая являлась самым страшным врагом империи и мелких герм. государств, т. к. Людовик поставил себе задачей овладеть всем побережьем Немец. моря и, т. обр., отрезать Германию от морск. сообщений. Отсюда возникли его войны с Голландией и с герм. государствами. Чтобы отвлечь внимание Людовика от Немец. моря, Л. подал королю обширную записку, в к-рой излигал план франц. воен. политики и завоеваний, направленных по Средиземному морю, к Ост-Индии. Для этой цели Л. в 1672 г. поехал в Париж, в качестве воспит-ля сына Бойнебурга, бывш. мин-ра курфюрста майнцского Иосифа-Филиппа, и прожил там 4 г. Хотя и написанная в целях ограждения герман. интересов, эта записка прямо гениальна по своему предвидению того пути, к-рый мог привести могущ-ную мор. державу к миров. владыч-ву. А как раз тогда Франция была такой державой. Её флот, благодаря гению [[../Кольбер, Жан-Батист|Кольбера]] (см. ''это''), был первым в Европе по силе и стройности своей орг-зации. Л. рекомендовал Людовику совершенно изменить политику и смотреть на территориал. расширение, как на вопрос для Франции второстепенный, а взамен этого стремиться к развитию колониал. владений; указывая на то, что основа величия страны — это обладание морями и обширная мор. торговля, Л. обращал внимание короля на слабость Турции и легкость, с к-рой можно достигнуть дальнейшего её расстройства восстановлением против неё Австрии и особенно Польши — традицион. союзницы Франции. Указав, что Франция не может встретить серьез. непр-ля в Средизем. море, и что за Египтом она найдет португал. колонии, жаждующие покров-ства (см. [[../Колонии|''Колонии'']]) для противодействия голл-цам в Индии, Л. говорит: "Завоевание Египта — этой Голландии Востока — бесконечно легче, чем завоевание Соед. провинций (Голландии). Франции нужен мир на западе и война в отдален. краях. Война с Голландией, по всей вероятности, разорит новые индийские компании, также как колонии и торговлю, недавно оживившиеся во Франции, и увеличит бремя налогов; голл-цы соберутся в свои мор. города и располажатся там в совершен. безопас-ти, основав с больш. шансами на успех оборону на мор. силах. Если Франция не одержит полн. победы над ними, то она потеряет всё свое влияние в Европе, а победой она подвергнет это влияние опасности. В Египте, напротив, поражение её, почти невозможное, не будет иметь больш. последствий; победа же даст обладание морями, торговлю с Востоком и Индией, преобладающее влияние в христиан. мире и даже м. привести к созданию империи на Востоке, на развалинах Оттоманск. державы. Обладание Египтом открывает путь к завоеваниям, достойным Александра; крайняя слабость обитателей вост. стран уже не составляет более тайны. Кто владеет Египтом, тот будет владеть также и всеми берегами и островами Инд. океана. Именно в Египте Голландия будет завоевана; именно там она будет лишена того, что одно только дает ей благосостояние — сокровищ Востока". Если бы Франция приняла этот план, она была бы приведена к занятию позиций, подобных Мальте, Кипру, Адену, а для обеспечения тыла — к занятию Гибралтара. Однако, Людовик оставил мемуар Л. без внимания, и печальн. последствия для Франции груб. заблуждений принятого им плана политики и войн известны. Сто лет спустя хотел стать на этот путь Наполеон, но обстановка была уже не та. Флота у Франции не было, и соперником её являлась Англия, уже владевшая рядом станций в Средизем. море и в Инд. океане. (''Мэхэн'', Влияние мор. силы на историю, 1896; ''Герье'', Лейбниц и его век, 1867; ''Его же'', Отношение Лейбница к Петру В., "Журн. мин. нар. просв." 1870 г., ч. 147 и 148; Лейбниц и Египетская экспедиция, "Рус. Вестн." 1864 г., № 7). [[Категория:ВЭ:Персоналии]] nrf0zk2zzk6fst2tp0yfuhiqxcnic31 ВЭ/ВТ/Лекко 0 417268 4590656 1309150 2022-07-20T02:56:32Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''ЛЕККО.''' См. '''[[../Адда|Адда]].''' [[Категория:ВЭ:Перенаправления]] bhkan7mxqkoqx58lb18oeopffxit458 ВЭ/ВТ/Лекурб, граф 0 417270 4590657 3243710 2022-07-20T02:56:39Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= 2 }} '''ЛЕКУРБ, граф,''' франц. ген., род. в 1760 г. Поступив на службу в корол. войска он прослужил 8 л. и вышел в отставку. Как только вспыхнула революция и начала формироваться национ. гвардия, Л. вновь вступил на службу и б. назн. ком-ром б-на. В 1799 г. Л., уже в чине дивиз. ген-ла, является первым прот-ком Суворова в Швейцар. походе и весьма искусно обороняет горн. позиции. По окончании похода, когда французы прибыли в Цюрих, солдаты д-зии Л., долго не получая жалованья, взбунтовались. Но Л. проявил больш. твердость характера и прекратил бунт, собственноручно убив двух из числа сопротивлявшихся. В 1800 г. Л. принимает видное участие в кампании французов на Рейне, в армии Моро, командуя прав. крылом. 1 мая он совершает блестящ. переправу через Рейн, а 3 мая бьет на-голову авст-в у Штокаха и отбрасывает их на Зигмаринген. Между Моро и Л. завязалась крепкая дружба, и во время процесса Моро Л. выказал настолько сильную привяз-сть к нему, что Бонапарт вычеркнул имя Л. из списков армии. При реставрации 1814 г. Людовик XVIII возвратил ему чин. Ум. в 1815 г. [[Изображение:Портрет к статье «Лекурб, Клод Жак». Военная энциклопедия Сытина (Санкт-Петербург, 1911-1915).jpg|центр|570px]] [[Категория:ВЭ:Персоналии]] 1b2c5c2dkasovgy0bvei37wk4i83em7 ВЭ/ВТ/Леман 0 417271 4590658 3349684 2022-07-20T02:56:48Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''ЛЕМАН,''' майор саксон. службы, предложивший изображать на плане неровности мес-ти посредством штрихов и первый, установивший правила для такового изображения. Л. род. 11 мая 1765 г. в Иоганнисмюле, близ г. Барута в прус. Саксонии, где отец его имел мельницу. 16 л. он поступил рядовым в полк, расположенный в Луккау, где вскоре б. назн., благодаря красив. почерку, ротн. писарем, а через 5 л. — у.-оф-ром. По переводе его полка в Дрезден Л. получил разрешение обучаться в юнкерск. уч-ще, где его учителем по черчению был кап. Баккенбург, автор известной в свое время книги по черчению. По окончании в 1791 г. курса наук Л. б. произв. в оф-ры, но недостаток личн. средств вынудил его в 1793 г. выйти в отставку и поступить на гражд. службу. В 1793 г. Л. вновь поступил на воен. службу и б. назн. препод-лем в кав. школе в Дрездене. В 1806 г. он принял участие в походе, в составе гл. кв-ры, и перед Иенск. сражением написал исслед-ние театра воен. действий; в 1807 г. Л. участвовал в чине кап-на в воен. действиях под Данцигом и Грауденцом, а затем получил поручение произвести съемку Варшавы; в 1810 г. б. назн. нач-ком воен. чертежной; ум. в 1811 г. 1-е сочинение Л. по топографии, "Изложение нов. теории для изображения неровностей в плане или ситуационное черчение", б. им изд. в 1799 г. в Лейпциге и встречено враждебно со стороны лучш. представ-лей этой науки (см. ''Ситуация''{{ВЭ/Нетстатьи}}). {{Примечания ВТ}} [[Категория:ВЭ:Персоналии]] hfrtraxpagjuzks12tcy0fzk0318z67 ВЭ/ВТ/Ленк-фон-Велерсберг, барон 0 417279 4590659 3072729 2022-07-20T02:57:04Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} {{ВЭ/Статья со звездочкой}}'''ЛЕНК-фон-ВЕЛЕРСБЕРГ, барон,''' фельдм.-лейт. австр. арт-рии, сыгравший весьма крупную роль в деле применения пироксилина для стрельбы, а также автор системы первых нарез. полев. орудий в Австрии. В 1861 г. Л. (тогда еще в чине кап.) выработал оригинальную систему в отношении устройства нарезов, ведущих частей снаряда и пороха. Орудия Л. б. отлиты из бронзы (90 ч. меди и 10 ч. олова), заряжались с дула и имели канал с сечением в виде архимед. спирали, концы к-рой соединены наклон. гранью, идущей винтообразно вдоль всего канала в виде одного нареза, делая ок. ½-оборота. Кроме этого нареза, еще сделано было 3 нареза трапецоидал. формы для направления снаряда при заряжании, идущие парал-но первому. Снаряды б. снабжены оболочкою из мягкого сплава цинка и олова, к-рой б. сообщено тоже спирал. сечение, как и каналу, а также б. сделаны 3 выступа соотв-но 3 добавоч. нарезам канала. Снаряд входил в канал с больш. зазором, а при выстреле хорошо центровался спирал. боев. гранью. Боев. заряды изготовлялись из мотков пироксилин. нитей, вложенных в дерев. футляры. Несмотря на полную неудачу опытов в Англии, Франции и Германии по применению пирокс-на для стрельбы из оружия, производившихся с 1849 г., Л. удалось настолько улучшить фабрикацию пирокс-на предвар-ной вываркой в поташе хлопк. нитей перед нитрацией для удаления жира, что австр. прав-ство решилось ввести с 1862 г. пирокс-н для стрельбы из орудий и ружей и для снаряжения снарядов. Уже б. изготовлено 30 б-рей нарез. пироксил. полев. ор. сист. Л., когда неожидан. взрыв склада с 2 т. пд. пирокс. пороха заставил и Австрию отменить свое решение, а орудия Л. переделать для стрельбы обыкнов. порохом. Переделка коснулась устр-ва нарезов и ведущих частей снарядов. Канал б. сделан обык-ным цилиндрич-м и снабжен 6 или 8 нарезами со спирал. боев. гранью и плоской ведущей; промежутков между нарезами (полей) не было (фиг. 1 и 2).{{ifloat|-180|Иллюстрация к статье «Ленк-фон-Велерсберг, барон». Картинка № 1. Военная энциклопедия Сытина (Санкт-Петербург, 1911-1915).jpg|title1=Фиг. 1.|Иллюстрация к статье «Ленк-фон-Велерсберг, барон». Картинка № 2. Военная энциклопедия Сытина (Санкт-Петербург, 1911-1915).jpg|title2=Фиг. 2.|Иллюстрация к статье «Ленк-фон-Велерсберг, барон». Картинка № 3. Военная энциклопедия Сытина (Санкт-Петербург, 1911-1915).jpg|title3=Фиг. 3.}} Снаряды снабжены твердою оболочкой (сплав цинка с оловом) с выступами по форме нарезов (фиг. 3), но с зазорами. На головн. части снаряда два чугун. прилива, за к-рые снаряд по досылке прибойником поворачивался до плотного прижимания к боев. граням спирал. гранями своих выступов; благодаря этому, при выстреле не получалось толчка, и снаряд хорошо центровался. Зазор между снарядом и каналом получался в виде промежутков залитых на фиг. 2 черным) между ведущими гранями нарезов и плоскими гранями выступов (на фиг. 1 показано положение досланного снаряда в канале до повертывания его прибойником и зазоры залиты черной краской). Орудий сист. Л. обр. 63 г. было принято 3 калибра: 4 и 8-фн. полевые и 3-фн. горное; стреляли гранатами с ударн. трубками, шрапнелями с донною каморою и дистанц. трубкою и картечью; кроме того, имелась зажигат. граната (см. [[../Зажигательные снаряды|''Зажигательный снаряд'']]). Конструкция Л. считалась одною из лучших среди соврем. им систем первых нарезн. пушек, орудия выдержали боев. испытание в камп. 1866 г. и в сухоп. кр-стях сохранились доныне под назв. соответ-но 8, 10 и 7-см. [[Категория:ВЭ:Персоналии]] io2x5ao0075crkkbd2y5nb07l3003i6 ВЭ/ВТ/Леоновы 0 417286 4590660 3899227 2022-07-20T02:57:16Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= Леонов |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= 2 }} '''ЛЕОНОВЫ.''' 1) {{ВЭ/Статья со звездочкой}}'''Николай Степанович Л. 1-й,''' г.-м., участник Кавказ. и рус.-тур. войн, род. на Дону в 1824 г., воспит-к школы гв. подпрап-ков и кав. юнкеров; в 1842 г. б. произв. в корнеты в л.-гв. Гродн. гусар. п. Командированный в 1845 г. на Кавказ, Л. принял участие в делах с горцами и б. награжден зол. саблей, в 1860 г. произв. в полк-ки; в 1863 г. принял участие в усмирении польск. мятежа и отличился в бою при Игнацове; в 1865 г. назн. ком-ром Переяслав. драг. п.; затем командовал л.-гв. Драг. п. и, произведенный в г.-м., б. назн. ком-ром 2-ой гв. кав. д-зии, с к-рой и выступил на театр войны с Турцией в 1877 г. Здесь он ознаменовал себя лихим налетом на г. Брацы и занятием его. Ум. 31 нбр. 1877 г. 2) {{ВЭ/Статья со звездочкой}}'''Степан Степанович Л. 2-й,''' г.-л., участник рус.-тур. войны 1877—78 гг., брат предыдущего, род. в 1834 г.; воспит-к школы гв. подпрап-ков и кав. юнкеров; выпущен в 1854 г. корнетом в л.-гв. Гродн. гусар. п. и служил в нём до 1870 г., когда б. назн. ком-ром Переяслав. драг. п. В 1876 г. Л. б. произв. в г.-м. и назн. ком-ром 1-ой бр-ды 8-ой кав. д-зии. Командуя ав-рдом Рущукск. отряда, Л. выдержал 18 авг. упорный 12-час. бой с 12-тыс. тур. отрядом у Карахасанкиоя. За это дело Л. б. награжден зол. саблей с бриллиантами. В 1879 г. Л. б. назн. ком-ром Кавказ. запас. кав. бр-ды, а в 1884 г. — ком-щим 2-ой Кавказ. каз. д-зией. В 1856 г. произв. в г.-л. и в 1892 г. назн. ком-ром XVII арм. к-са. Ум. в 1892 г. [[Изображение:Портреты генералов Российской империи. ВЭС. (СПб, 1911-1915).jpg|центр|570px]] [[Категория:Ручная ссылка на неоднозначность:Википедия]] [[Категория:ВЭ:Персоналии]] sm8uraw8i3as1exe8jfvup2qp564rea ВЭ/ВТ/Леонтьевы 0 417287 4590661 3263298 2022-07-20T02:57:21Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= 2 }} '''ЛЕОНТЬЕВЫ.''' 1) {{ВЭ/Статья со звездочкой}}'''Александр Николаевич Л.,''' ген. шт. г.-л., род. в 1824 г., воспит-к Паж. к-са; в 1845 г. произв. в подпор-ки л.-гв. Драг. п. В 1850 г. Л. окончил курс Имп. воен. ак-мии с мал. сер. медалью и с занесением имени на мрамор. доску; в 1851 г. он б. причислен к ген. штабу, в 1860 г. Л. б. назн. чл. к-сии для улучшения воен. части; в 1861 г. произв. в г.-м. и в 1862 г. назн. нач-ком Ник. ак-мии ген. штаба. До 1878 г. Л. занимал этот пост, всецело посвятив себя ак-мии. Прежде всего он привлек конф-цию к широк. участию в обсуждении не только всего касающегося учебн. части, но и вопросов администр-ных, стремился придать академич. деят-сти возможно более глас-ти; по его инициативе, ежегодно печатались и рассылались в войска «отчеты о занятиях конф-ции»; при нём б. разработано и введено новое положение об ак-мии (1868), а в 1869 г. б. учрежден дополнит. курс; академич. библиотека открыта для всех желающих; б. допущен прием вольнослуш-лей Петерб. г-зона (1863); с 1866 г. установлены при ак-мии публич. лекции и т. п. В общем Л. настойчиво стремился придать ак-мии более практич. напр-ние по подготовке оф-ров ген. штаба и умерить схоластику, свившую прочн. гнездо уже при его предшеств-ках. Однако, это удалось ему лишь в слаб. степени. Высш. наградою для Л. и его сотрудников был Выс. приказ 29 янв. 1878 г., в к-ром Имп. Александр II обратил особое внимание на отлич. службу ген. штаба во время войны и, видя в этом резул-ты плодотворн. деят-сти ак-мии, объявил Свою благодарность Л., как нач-ку ак-мии и председ-лю её конф-ции, и Свое благоволение проф-рам и друг. чинам ак-мии. Это была последняя награда Л. Он ум. в 1878 г. Л. составил «Справоч. солдатск. книжку», выдержавшую 2 изд. (1862 и 1866). 2) '''Иван Михайлович Л.,'''{{Примечание ВТ|Ошибка: в действительности — [[w:Леонтьев, Михаил Иванович|Михаил Иванович]].}} ген.-аншеф, известный своими походами в Крым в царствование имп-цы Анны Иоанновны; был двоюродным племянником матери Петра В., царицы Наталии, начал службу в гвардии и в 1717 г., будучи пор-ком, женился на племяннице кн. А. Д. Меншикова. Эти связи способствовали его быстр. возвышению, и в 1724 г. он был уже бриг-ром и подпор-ком Кавалергард. роты, а в 1725 г. б. произв. в г.-м. В 1730 г., по кончине Имп. Петра II, Л., в числе 3 деп-тов, б. отправлен Верховн. советом в Митаву, для извещения Анны Иоанновны об избрании её Имп-цей. В 1735 г., будучи в чине ген.-пор-ка, Л. б. назн. ком-щим 28-тыс. к-сом, отправленным в Крым для наказания ногайцев за набеги их на наши границы. Ему б. предписано предать весь полуо-в огню и мечу. Это поручение вполне отвечало предприимчивому и жесток. характеру Л. Но поход был труден и малоудачен. Правда, Л. истребил более 4 т. ногайцев, живших в степях между Украйною и Крымом, взял много скота, но и сам понес чувствит. потери в людях и лошадях вследствие наступивш. холодов (поход начался в окт.) и недостатка в провианте и фураже. (Л. потерял в этом походе более 9 т. ч.). Все эти обстоят-ва, в связи с взыскательностью и строгостью до жестокости (Л. намеревался, несмотря ни на что, идти далее), привели к тому, что подчиненные ему ген-лы, среди к-рых было не мало иностранцев (Вейсбах, Дуглас и др.), оказали ему открытое неповиновение. Собрав самовольно воен. совет, они постановили начать отступление и не подчиняться более Л. Войска вернулись на Украйну; о действиях Л. производилось особое расслед-ние, резул-том к-раго было оправдание Л., и он уже в след. 1736 г. участвовал в походе Миниха в Крым, был при занятии Перекопа и сам во главе 13-тыс. к-са овладел Кинбурном, где нашел 250 рус. пленников, 49 ор. и много скота. В 1737 г. Л. находился при осаде и взятии Очакова и, произведенный в ген.-аншефы, б. назн. Киевск. ген. губ-ром, а в 1741 г. ему б. вверено упр-ние всей Украйной. Ум. в 1755 г. Сын его, Ник. Мих., участвовал в чине ген.-пор. в Семилетн. войне, б. взят в плен при Цорндорфе и в день коронации Имп-цы Екатерины II б. произведен в ген.-аншефы и уволен в отставку. (''Д. Бантыш-Каменский'', [[СДЛРЗ/ВТ/Леонтьев, Михайла Иванович|Словарь достопамятн. людей рус. земли]], ч. 3, М., 1836). 3) '''Николай Степанович Л., граф Абиссинской империи,''' организатор абиссин. армии, положивший начало дипломатическ. сношениям России с Абиссинией; начал службу в гвард. кав-рии, с чином шт.-ротм-ра вышел в запас и в окт. 1894 г., по собств. инициативе и на собственные средства, предпринял под покровительством Имп. географич. общ-ва эксп-цию в Абиссинию, имевшую, кроме научной, цель внушить негусу Менелику мысль об отправке чрезвыч. посольства к Гос-рю Имп-ру для установления официал. сношений с Россией. Эксп-ция Л. состояла из 11 ч.; ближайш. пом-ком был шт.-кап. Звягин. [[Изображение:Nikolay S. Leontiev.jpeg|thumb|слева|228px|<center>Н. С. Леонтьев в форме ген.-губ-ра Экваториал. области. </center>]] В 1895 г. Л. привез в Спб. собственноруч. письмо Менелика, а затем в столицу России прибыло чрезвыч. посольство, во главе с митрополитом Харрарским и двумя абиссин. принцами крови. Негус, оценив труды Л., наградил его эфиопской звездой 1 ст. Дело о создании постоян. отношений с Абиссинией оч. увлекло Л., к-рый настойчиво доказывал все выгоды рус.-абиссин. единения. В нбр. 1895 г., благодаря чрезвыч. усилиям Л., состоялась отправка из Спб. негусу 30 т. ружей, 5 милл. патронов и 5 т. сабель. В дан. случае Л. проявил большую изобрет-сть. Он нашел фр-за Шефне, к-рый и явился официал. поставщиком оружия для Менелика, т. к. подобная посылка под официал. флагом России м. в то время вызвать нежелательные разговоры. Когда разгорелась итало-абиссин. война, Л. выехал в Абиссинию с у.-офицерами всех родов войск и фельдшерами. Л. занял при Менелике совершенно исключительное положение. Негус во всём советовался с Л., к-рый редактировал всю его переписку с иностранцами и вел переговоры с итал. ген. Альбертоне. В мае 1896 г. за свои услуги Л. получил от негуса граф. титул, впервые для него созданный в Абиссинии. По его инициативе в день священ. коронования Их Величеств Менелик освободил 50 итал. в-плен. В нач. июня того же г., под влиянием Л., между Абиссинией и Италией начались переговоры о мире. В авг. Л. б. командирован негусом в Рим со спец. секрет. поручением. Отсюда он отправился в Спб. и добился согласия принять на счет рус. казны изготовление снарядов и недостающих частей к 60 ор., отбитым у итал-цев в сраж. при Адуе. В дкб. того же года, по поручению негуса, Л. б. командирован в Константинополь, где ему удалось добиться у султана необходимых для подданных Менелика реформ в абиссин. монастыре в Иерусалиме. В мрт. 1897 г. Л. возвратился в Абиссинию и принимал живейшее участие в переговорах негуса с Ренель Родом, к-рый предлагал тайное соглашение с Англией. В это время Л. до извест. степени был официозн. представ-лем России, и его донесения принимались во внимание нашим прав-ством. Вскоре затем Л. снова б. послан негусом в Спб., где он сумел снова заинтересовать представ-лей нашей дипломатии и воен. мира абиссин. делами, и в конце окт. того же г. отправил на пароходе ''Envoy'' отпущенные из арсенала для доставки негусу 30 т. ружей и 3 милл. патронов и арт. снаряды. 12 июня 1897 г. Менелик назначил Л. ген.-губ-ром экваториал. провинций Абиссинии. В июле Л. б. ран. тяжело в бедро навылет абиссин. оф-ром. Преступление это б. совершено при исключ-но загадоч. обстоят-вах, и причины его остались невыясненными. В бытность свою ген.-губ-ром Л. прилагал все старания сформировать регуляр. войско, и в нач. фвр. 1899 г. ему удалось представить Менелику впервые сформированный регуляр. б-н, кадром к-раго послужила рота сенегальск. стрелков, привезенных им из Сен-Луи, с рус. и франц. у.-оф-рами. Негус был оч. доволен успехами Л., и при особой церемонии ему б. пожалован высший воен. чин в Абиссинии — деджазмеги. В том же г. Л. выступил с войсками в поход к оз. Рудольфа для присоед-ния неск. областей к составу экваториал. провинций. Поход увенчался полн. успехом. Затем Л. покинул Абиссинию. Когда началась война с Японией и приняла неблагоприят. оборот после Мукден. событий, Л. определился в Уманск. п. Кубан. казач. войска, входивший в отряд ген. Мищенко, состоял при нач-ке Таулазского ав-рда и заведовал разведоч. отделом. В ночн. набеге он упал с ран. лошадью и разорвал себе связки на ноге, однако, не покидал строя до ратификации мирн. договора. Еще до поездки в Абиссинию Л. в 1892 г. предпринял с Звягиным поездку верхом через Персию и Белуджистан в Индию. В послед. годы Л. большею частью жил в Париже, где и ум. в 1910 г. («Нов. Вр.» 1910 г., № 12313). {{Примечания ВТ}} [[Изображение:Портреты генералов Российской империи. ВЭС. (СПб, 1911-1915).jpg|центр|570px]] [[Категория:ВЭ:Персоналии]] til00k30lkqb9rwpxicil0gi5ip6wo6 ВЭ/ВТ/Л’Ермит 0 417291 4590662 1290952 2022-07-20T02:57:31Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''Л’ЕРМИТ (L’Hermite),''' франц. адм., известный своими удачн. набегами на англ. мор. торговлю в период Наполеоновских войн; род. в 1766 г., поступил 14 лет волонтером во флот и вскоре отличился при взятии в Ламанше англ. корсара. В 1793 г. взял с бою англ. фр. ''Thames'' и, получив его в команд-ние, захватил и потопил в Ламанше ок. 60 англ. комм. судов. Столь же удачны были крейсерства Л. у берегов Швеции и Норвегии в 1794 г. (уничтожено свыше 80 англ. судов), в Индийск. океане и в китайск. водах в последующие года. В 1799 г. Л. захватили англ-не, в плену у к-рых он пробыл ''2'' года. После Трафалагара (1805), командуя отрядом из 5 судов и получив от Наполеона полную свободу действий, Л. привел в Нант 50 захваченных англ. комм. судов с грузом, оцененным в 10 милл. фр. Однако, частные успехи крейсерск. операций не м. возместить Франции уничтожения лин. флота, и это отразилось на судьбе лучших франц. моряков эпохи. Назначенный в 1811 г. мор. префектом Тулона, Л. вскоре вышел в отставку. Ум. в 1826 г. [[Категория:ВЭ:Персоналии]] mfq6m5un147wxbbics1ox5yn14l4um8 ВЭ/ВТ/Лермонтов, Михаил Юрьевич 0 417292 4590663 3945927 2022-07-20T02:57:36Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= 2 }} '''ЛЕРМОНТОВ, Михаил Юрьевич,''' известн. поэт, певец [[../Кавказ|Кавказа]], кавказ. войны и бытописатель её типов, род. в 1814 г., образование начал в Москов. унив-те и, по собств. его признанию, «жил для поприща литературного». Однако, столкновение с одним из проф-ров Москов. унив-та побудило Л. покинуть его, а поступлению в другой (Спб.) помешали какие-то формальности, — и тогда, 10 нбр. 1832 г., он поступил в школу гв. подпрап-ков и кавал. юнкеров. [[Файл:Портрет к статье «Лермонтов, Михаил Юрьевич». Военная энциклопедия Сытина (Санкт-Петербург, 1911-1915).jpg|thumb|справа|255px|<center> <small>Лермонтов в форме л.-гв. Гусар. полка.</small> </center>]] Он сделал этот шаг серьезно и сознательно и, сообщая о нём близким, писал в одном из своих писем: «Если начнется война, клянусь Богом, что я всегда буду впереди». Эту свою Аннибалову клятву Л. свято и честно сдержал. Л-ву-поэту и человеку и его «вечно-печальной дуэли» посвящен ряд биографич., историко-литер. и критич. исследований и мемуаров; поэтому в наст. издании он рассматривается с наименее обследованной и известной стороны: как оф-р, числившийся в списках 4 полков нашей армии, как боев. деятель Кавказ. войны и как её поэт, историк и бытописатель, произведения к-раго дают не одно художеств. наслаждение, но и возможность живо и верно ознакомиться с характером этой войны, проникнуть в её дух, понять её тактику и психику её бойцев, наших славных «старых кавказцев», и их беспощадн. врагов-горцев («Герой нашего времени»). Школьные годы Л. отмечены рядом поэтич. произведений («Молитва», «Петергоф. праздник», «Госпиталь», «Уланша» и «Монго»), воспроизводящих быт и режим этой школы столь ярко, что никакие историч. документы не могут сделать этого сильнее. 23 нбр. 1834 г. Л. б. произв. в корнеты л.-гв. Гусар. п. и служил в нём до фвр. 1837 г., когда за стихотворение «На смерть Пушкина» б. переведен прап-ком в Нижегород. драг. п. За этот период жизни им написаны уже такие крупн. вещи, как «Боярин Орша», «Маскарад», «Умирающий гладиатор», «Хаджи-Абрек» и «Измаил-бей». Т. обр., Кавказ уже привлекал внимание Л. и, отправляясь теперь туда, он ехал, подготовленный своим гениал. прозрением к тому, чтобы принять жив. участие в шедшей на нём войне, знакомый с характером прот-ка и его приемами борьбы. Об этом ясно свидетельствует именно поэма «Измаил-бей» (1832 г.), в к-рой дано худож.-этнографич. описание горск. племен Кавказа, к-рых «Бог — свобода», а «закон — война», рассказана поэтич. история Кавказ. войны и предсказан её удачный для России исход. («Какие степи, горы и моря оружию славян сопротивлялись? И где веленью русского царя измена и вражда не покорялись?»). Явившись на Кавказ, Л. тотчас же стал хлопотать о том, чтобы попасть в осен. эксп-цию на Черномор. побережье и, действ-но, «1837 г. находился в эксп-ции за Кубанью под нач-вом г.-л. Вельяминова, в каких же походах неизвестно». На другой же день после Высоч. смотра Нижегород. полку (11 окт. 1837 г.) Л. б. переведен обратно в гвардию — в л.-гв. Гродн. гусар. п., а в апр. 1838 г. — в свой прежний л.-гв. Гусар. п. Покидая Кавказ, Л. резюмировал свои впечатления от пребывания на нём так: «Здесь, кроме войны, службы нет». Литератур. слава Л. всё росла, первые варианты «Демона» уже ходили в списках по рукам, «в нём начинали видеть преемника Пушкину», а его уже опять тянуло на Кавказ, где «в сшибках удалых забавы много, толку мало». Однако, просьба Л. о переводе его на Кавказ встретила отказ: «не хотят даже допустить, чтобы меня убили», писал он. Но ссора его, вернее, спор — опять-таки из-за Пушкина — с сыном франц. посланника де-Барантом, закончившаяся дуэлью, заставила позабыть об этих высок. побуждениях, и по воен. суду 13 апр. 1840 г. Л. б. отправлен на Кавказ пор-ком в Тенгин. пех. п. Здесь ему предстояло попасть в гарнизон какого-либо укр-ния на Черномор. линии, но это ему не улыбалось. Он добился прикоманд-ния к отряду ген. Галафеева, посланному для усмирения Чечни, возмущенной Шамилем. 11 июня 1810 г. он принял деят. участие в бою на р. [[../Валерик|Валерик]] (см. ''это''), картину к-раго, как и свои боев. впечатления, отразил в стихотв. «Валерик». Ген. Мамацев, участник этого боя, в своих воспом-ниях, напечатанных в 1897 г. в газ. «Кавказ», говорит, что хорошо помнит момент, когда Л. верхом на бел. коне, рванувшись вперед, исчез за валами. Об этом же свидетельствовал в своей реляции и ген. Галафеев: «Тенгин. пех. полка пор. Л. во время штурма непр. завалов на р. Валерик имел поручение наблюдать за действиями передов. штурм. колонны и уведомлять нач-ка отряда об её успехах, что б. сопряжено с величайшей для него опас-тью от непр-ля, скрывавшегося в лесу за деревьями и кустами. Но оф-р этот, несмотря ни на какие опасности, исполнял возложенное на него поручение с отмен. мужеством и хладнокровием и с первыми рядами храбрейших ворвался в непр. завалы». Зрелище войны сделало Л. серьезным, — и зрелость его мыслей о ней сказалась не только в «Валерике», но и в том остальном его худож. наследии, к-рое связано с Кавказом («Завещание», «Спор», «Казач. колыбел. песня»). Однако, скорбный вопрос, заданный себе Л. после боя под Валериком: «Жалкий человек! Чего он хочет? Небо ясно, под небом места много всем, но беспрестанно и напрасно один враждует он''… ''Зачем?», не ослабил в Л. сознания долга и боев. энергии. Его отчаян. храбрость, удивлявшая по словам К. Х. Мамацева, даже старых кавказ. джигитов, и столь ценная в кав-ристе «непоседливость» доставили ему нач-вание над кон. охотниками отряда Галафеева, и Л. оказался образцов. нач-ком летуч. отряда. «Его команда, — по словам Мамацева, — как блуждающая комета, бродила всюду, появлялась там, где ей вздумается, открывая присутствие непр-ля и как снегь на голову падая на чечен. аулы». «Невозможно было сделать выбора удачнее, — доносил Галафеев высш. нач-ву. [[Изображение:PGRS 2 057 Lermontov - crop.jpg|thumb|слева|255px|<center><small>Лермонтов в форме Тенгинск. пех. полка.</small></center>]]  — Всюду пор. Л. первый подвергался выстрелам хищников и во главе отряда оказывал самоотвержение выше похвалы. 12 окт. на фуражировке за Шали этот отличн. оф-р, пользуясь плоскостью местоположения, бросился с горстью людей на превосходного числом непр-ля, отбивал его от цепи наших стрелков и поражал неоднократно собств. рукою хищников. 15 окт. он с командою первый прошел через Шалинский лес, обращая на себя все усилия хищников, покушавшихся препятствовать нашему движению. При переправе через р. Аргунь он действовал отлично и, пользуясь выстрелами наших орудий, внезапно кинулся на партию непр-ля, к-рая тотчас же ускакала в ближайш. лес». Так же лестно отзывается о Л. и князь Голицын, нач-к кав-рии в отряде ген. Граббе, в состав которого, для действий против Шамиля, вошел и отряд Галафеева с его Лермонтовской командой. «Во всю эту экспедицию в М. Чечню, с 27 окт. по 6 нбр. (1840 г.), — доносил Голицын, — поруч. Л. командовал охотниками, выбранными из всей кавалерии, и командовал отлично во всех отношениях; 27 окт. он первый открыл отступление хищников из аула Алды и при отбитии у них скота принимал деят. участие, врываясь с командою в чащи леса и отличаясь в рукопаш. бою». В бою 28 окт. в Гойтин. лесу Л. первый открыл завалы, за к-рыми укрепился непр ль, выбил его из леса, гнал и уничтожил больш. часть хищников. 30 окт. произошло второе дело на р. Валерик, в к-ром Л. с своей командой отрезал сильн. партии горцев выход из лесу. 4 нбр. в Алдин. лесу произошел последн. бой, вся тяжесть к-раго легла на нашу арт-рию (4 ор.), долженствовавшую обеспечить отступление ар-рда. Понимая тяжкое положение арт-рии в лесн. дефиле, Л. «раньше всех явился к орудиям с своей командой». Соврем-ки поэта сообщают, что в походе он не обращал никакого внимания на форму: носил то канаусовую красную рубаху, то офицер. сюртук, расстегнутый, без эполет, с откинутым назад воротником. Переброшенная через плечо черкес. шашка и белая холщ. фуражка довершали его костюм. «Всегда первый на коне и последний на отдыхе», — так характеризовал Л. кн. Голицын. Галафеев представил Л. за первое дело к орд. св. Владимира 4 ст. с бант., за последующие — к обрат. переводу в гвардию с тем же чином и со старш-вом, а кн. Голицын за экс-цию в Чечню — к зол. оружию. Но в Спб. Л. отказано б. даже в орд. св. Станислава 3 ст. и велено никуда из полка не отпускать. Это Выс. повеление уже не застало Л. в живых. Он погиб 15 июля 1841 г. в г. Пятигорске на дуэли с отст. майором Мартыновым. В Никол. кав. уч-ще имеется Л-ский музей, а пред зданием уч-ща ему воздвигается памятник. (Последн. полн. собр. соч. Л., изд. Имп. ак-мии наук, Спб., 1911—13 гг.; ''Вл. Апушкин'', Лермонтов, «Рус. Инв.» 1901 г., № 155, 156, 157). [[Категория:ВЭ:Персоналии]] 5ditkcf8kef5ffnpbpf346nki7hl38l ВЭ/ВТ/Лесистая сопка 0 417295 4590664 3349687 2022-07-20T02:57:48Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''ЛЕСИСТАЯ СОПКА.''' См. '''Шахе'''.{{ВЭ/Нетстатьи}} {{Примечания ВТ}} [[Категория:ВЭ:Перенаправления]] 9g2r3ormloermr1vdr4080o0z4k8u0c ВЭ/ВТ/Лес корабельный 0 417296 4590665 1309153 2022-07-20T02:57:54Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''ЛЕС КОРАБЕЛЬНЫЙ.''' См. '''[[../Дерево в судостроении|Дерево в судостроении]].''' [[Категория:ВЭ:Перенаправления]] 8kgkb7ij2guclhuiqz1hu7kvb7idawd ВЭ/ВТ/Лесовский, Степан Степанович 0 417299 4590666 3349689 2022-07-20T02:58:01Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО=2 }} {{ВЭ/Статья со звездочкой}}'''ЛЕСОВСКИЙ, Степан Степанович,''' в.-адм., ген.-ад., управляющий мор. мин-ством с 1876 по 1880 г. Сын ком-ра Кинбурнск. драг. п., входившего в состав рус. оккупац. армии, Л. род. во Франции в 1817 г. Воспит-к мор. кад. к-са, к-рый окончил в числе первых, в 1833 г. произв. в гард-рины. В 1839 г., в чине лейт., перев. в Черномор. флот, в к-ром прослужил 14 л., командовал бригом ''Язон'' в загранич. плавании и фр-том ''Кулевча.'' В 1853 г., по ходат-ву адм. Путятина, отправлявшегося с отрядом в Японию (см. ''Путятин''{{ВЭ/Нетстатьи}}), Л. б. назн. ком-ром фр-та ''Диана.'' Выйдя из Кронштадта, не заходя ни в один из европ. портов, обогнув м. Горн, Л. пришел к берегам Японии. Здесь 11 дкб. 1854 г. на рейде Симода, вследствие сильн. землетрясения, почти уничтожившего город, фр-т Л. погиб (см. "{{ВЭ/TODO|Здесь пропущен значительный кусок текста}} ''[[../Монитор|Монитор]]'' (см. ''это''), Л. б. командирован по Высоч. повелению в С. Америку. Резул-том поездки была постройка мор. вед-вом ок. десятка этого рода судов для Балт. моря. В 1863 г. Л-му, произведенному в к.-адм., б. доверено выполнение поручения большой госуд. важности — команд-ние отрядом судов, секретно сосредоточиваемых у вост. берегов С. Америки, с целью политич. и стратегич. воздействия на враждебную нам коалицию европ. держав (см. [[../Американская экспедиция Русского флота в 1863—1864 гг.|''Американская экспедиция'']]). Выполнив с чрезвыч. успехом это поручение, Л. удостоился Выс. одобрения и б. зачпслен в свиту Гос-ря. В 1864—65 гг. командовал отрядом судов в Средизем. море, а в 1866 г. назн. гл. ком-ром Кронштадт. порта, и в этой долж-ти пробыл 6 л. При Л. б. произведены существенные улучшения быта команд, устроены водопроводы, газовое освещение, хлебопекарни, помещения для семейн. н. чин. и т. п. В 1869 г. Л. б. назн. г.-ад. и сначала пом-ком упр-щего (адм. Краббе), а с 1876 г. и упр-щим мор. мин-ством. В 1880 г. Л., по выраженному им самим желанию, б. отчислен от последн. долж-ти и назн. чл. гос. сов. и одновр-но глав. нач-ком наших мор. сил в Тих. океане. Держа свой флаг на кр. ''Африка'', он во время шторма получил опасный перелом ноги, почему принужден б. возвратиться в Спб. Ум. в 1884 г. В долж-ти упр-щего мор. мин-ством он являлся ближайш. пом-ком г.-адм. В. К. Константина Николаевича в его трудах по орг-зации мор. вед-ва и по постройке флота. Отказ его от этой долж-ти, по-видимому, был принципиальным и, во всяком случае, свидетельствует, что Л. не принадлежал к числу ординарн. честолюбцев. Как человек, Л. совмещал в себе противоположные качества: имея в сущ-ти не злое сердце, он даже в те времена приобрел репутацию исключ-но жестокого кап-на. На к-блях, к-рыми он командовал, матросы изнемогали под тяжестью беспощадн. телес. наказаний и кулач. расправы как самого кап-на, так и его оф-ров. Даже терпеливые и кроткие рус. команды того времени не выдерживали невыносимого сущ-вания: на фр-те ''Диана'' в загранич. плавании были попытки к возмущению, крики матросов с марсов во время работ по адресу Л. «за борт его» и т. п. Однажды ночью, в океане, команда ''Диана'' выбежала наверх с целью привести в исполнение свои угрозы, и только находчивость старш. оф-ра фрегата (И. И. Бутакова), скомандовавщего «К повороту», дала возм-сть предупредить преступление и принять меры, дабы оно не м. повториться в будущем. Случай этот описан в мор. рассказах Станюковича, без упоминания имен к-бля и героев печал. истории. В «Мор. Сб.» 1854 и 1863 гг. помещены статьи Л.: «Выписка из письма с фр-та ''Диана''» и «Замечания на статью Unit. Service Gazette о резул-тах испытания брон-цев». [[Изображение:Портреты генералов Российской империи. ВЭС. (СПб, 1911-1915).jpg|центр|570px]] {{Примечания ВТ}} [[Категория:ВЭ:Персоналии]] juc6etuo7jw0vytl25ipxchqlm4ttid ВЭ/ВТ/Лестницы штурмовые 0 417300 4590667 3349690 2022-07-20T02:58:09Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''ЛЕСТНИЦЫ ШТУРМОВЫЕ.''' См. '''Штурмовые приспособления'''.{{ВЭ/Нетстатьи}} {{Примечания ВТ}} [[Категория:ВЭ:Перенаправления]] rizirphfniu8yaxa2aoegq3iy45onw8 ВЭ/ВТ/Лесток, Антон-Вильгельм 0 417301 4590668 1290763 2022-07-20T02:58:13Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''ЛЕСТОК (L’Estocq), Антон-Вильгельм,''' прус. кав. ген-л, род. в 1738 г. В 7-лет. войне Л. участвовал, состоя в гусар. полку Цитена, в сраж-х при Цорндорфе, Лигнице, Торгау и Лангензальце (за последнее получил орд. Poul le Mérite). В 1787 г. Л. участвовал в походе в Голландию герц. Брауншвейгского для восстановления прав штатгальтера. В Рейнск. походе 1193 г. Л. отличился в сраж-х при Кайзерслаутерне и Тринштадте. В 1798 г. Л. б. произв. в г.-м., в 1805 г. — в г.-л. В 1807 г. Л. прикрывал Вислу от Плоцка до Данцига, но когда русск. войска, под нач-вом Беннигсена, оставили Вислу и отошли к Нареву, Л. б. вынужден очистить Торн. При общем наст-нии фр-зов на Вислу Л. имел дела с ген. Бессьером при Безуле и с марш. Неем при Сольдау и в порядке отступил в вост. Пруссию. В сражении при Прейсиш-Эйлау Л., подоспевший с небол. отрядом (6 т. ч.), атакой прав. фланга к-са Даву поддержал лев. фланг рус. армии, находившийся в критич. положении. За оказанные услуги Л. б. назн. берлин. губ-ром. Ум. в 1815 г. (''Zedlitz'', Pantheon, Berlin, 1835). [[Категория:ВЭ:Персоналии]] dq1zyeibpneti320miivmuq0qanf75f ВЭ/ВТ/Летучая сапа 0 417303 4590669 3349691 2022-07-20T02:58:22Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''ЛЕТУЧАЯ САПА.''' См. '''Сапа'''.{{ВЭ/Нетстатьи}} {{Примечания ВТ}} [[Категория:ВЭ:Перенаправления]] 0sc569rtjtwzkc4wl42od5u6rwnoawz ВЭ/ВТ/Летцен 0 417305 4590670 1309154 2022-07-20T02:58:30Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''ЛЕТЦЕН.''' См. '''[[../Бойен|Бойен]].''' [[Категория:ВЭ:Перенаправления]] jv0ron5d9m2hadv58j3p23044mghg3l ВЭ/ВТ/Лефебр 0 417306 4590671 1290769 2022-07-20T02:58:34Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''ЛЕФЕБР,''' майор прус. инж. к-са, член Берлин. ак-мии наук. В 1762 г.) когда Фридрих В. осаждал кр-сть Швейдниц (Грибоваль), Л. руководил осад. работами. В 1778 г. издано его сочинение ("Oeuvres complètes"), состоящее из 2 частей: в первой — изложены принципы атаки и обороны кр-сти, вооружение и снабжение её на 2 мес. всеми припасами, в конце приложен журнал осады Швейдница; во 2-ой изложено мин. иск-во, нивеллировка и черчение карт. Это сочинение Л., отличающееся большой простотой и ясностью изложения, тем более ценно, что теоретич. выводы подтверждены мног. примерами, а действия атакующего и обороняющегося разъяснены примерами мног. осад и оборон крепостей. Л. предложил ход атаки, в к-ром он изменил ведение подступов с целью сократить действия ат-щего. Л. предложил: 1) вести атаку на 2 бастиона и на один равелин; первую пар ль закладывать в 230 сж. от исх. угла гребня гласиса рав-на, вести ее к исх. плацдармам смежных равединов, к к-рым она приближается до 165 сж.; первая пар ль упирается в местн. препятствия, за неимением к-рых она оканчивается редутами; в ней располагают углубл. мортир. и рикошетн. б-реи. 2) 2-я пар ль закладывается в 90 сж. от исх. плацдарма атакованного рав-на; она имеет прямое напр-ние, чем достигаются след. выгоды: а) она более приближена к кр-сти и короче всех пар-лей, о к-рых упоминается в разл. предложениях; б) ее нельзя анфилировать; в) устраняются особые подступы к ней для сообщения. Из 2-ой пар ли ведутся подступы с кажд. стороны рав-на: одни из них встречаются на капитали, другие же два направлены так, чтобы их продолжение проходило в 55 сж. от неё. 3) В 3-ю пар ль у подошвы гласиса баст-в перемещают б-реи из 1-ой пар ли и предназначают их для рикошет-ния фасов рав-на и прикр. пути, а также для обстрел-ния баст-в. 4) Далее подступы к гребню ведут по трем капиталям, устраивают траншейн. кавальеры, к-рые в случае надобности соединяют общим плацдармом и, т. обр., составляют 4-ю пар ль. (''Кн. Голицын'', Всеобщ. воен. история; ''Г. Миллер'', История форт-ции). [[Категория:ВЭ:Персоналии]] 3mk6ncn1wfli2adlv23li45qc6voh3g ВЭ/ВТ/Лефевр, Франсуа-Жозеф, герцог Данцигский 0 417307 4590672 3693184 2022-07-20T02:58:37Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО=2 }} '''ЛЕФЕВР (Lefebvre), Франсуа-Жозеф, герц. Данцигский,''' франц. маршал, род. в 1755 г.) в 1773 г. вступил в гвардию и в течение 15 л. дослужился лишь до чина сержанта. В начале революции, 21 июля 1789 г.) при нападении враждебно настроенной против оф-ров толпы на казармы полка, Л. своей находчивостью и мужеством спас оф-ров. Полк, однако, б. расформирован, а Л. б. переведен в б-н «дочерей св. Фомы» (Filles-Saint-Thomas), во главе к-раго, защищая королев. семейство, дважды б. ран. С 1792 г. начинается быстрое повышение Л., благодаря его выдающимся воен. способ-тям и патриотизму. В дкб. 1793 г. он б. произв. в бриг. ген-лы, а в янв. 1794 г.) в награду за отличия в сраж-х при Гисберге и Ламбахе, во главе 2 д-зий в Мозельской армии, — в дивизион. ген-лы. Ген. Гош поручил Л. с 30-тыс. к-сом осаду форта Вобан, к-рым овладели авст-цы, и Л. так энергично повел осад. работы, что через 2 нед. форт б. взят. В течение 1794 г. Л., находясь с своей д-зией во главе ав-рда Самбро-Маасск. армии, принял участие в сражениях при Динане, Сент-Круа, Арлоне, Маримоне, Нивелле, Флоривале, Фирмоне и Альденговене, всюду проявив храбрость, инициативу и настойчивость.{{Lfloat|250|Портрет к статье «Лефевр, Франсуа-Жозеф, герцог Данцигский». Военная энциклопедия Сытина (Санкт-Петербург, 1911-1915).jpg}} Особенно замечат-ны б. действия Л. в сраж. при Флерюссе (26 июня): увидев, что оба крыла франц. армии отступают, Л. атаковал во фланг д-зию Кауница и остановил её дальнейш. наст-ние, затем отбил три атаки Болье и эрцг. Карла и, т. обр., спас франц. армию от поражения. В 1795 г. Л. сражался в рядах Рейнско-Мозельск. армии, и его д-зия первая начала 5 снт. переход через Рейн у Дюссельдорфа, во время к-раго Л. б. ранен. Несмотря на рану, Л., находясь всё время в ав-рде, принял участие в неск. делах с австр. ар-рдом, занял Бланкенбергские высоты и овладел Ветцларом. В сражении при Альтенкирхене (1796) Л. командовал центром армии Клебера и взял у авст-цев 4 знамени, 12 пуш. и 3 т. плен. В том же г. Л., командуя ав-рдом Самбро-Маас. армии, овладел кр-стью Кенигсгофен, с отличием сражался при Вюрцбурге, а затем искусно прикрывал отст-ние фр-зов к р. Лан. В течение камп. 1797 г. Л. командовал прав. крылом Самбро-Маас. армии. При переходе через Рейн Л. в штыки взял укр-ния Бендорф. За храбрость, проявленную им в этом сражении, Л. получил от Директории особое поздравит. послание. При движении на Франкфурт Л. принял участие в сраж-х при Кальдейхе, Фридберге, Бамберге и Зульцбахе. Вслед за тем Л. атаковал Франкфурт, и полк егерей уже ворвался в город, когда получилось известие о перемирии, заключенном в Леобене. По смерти Гоша Л. принял времен. команд-ние Самбро-Маас. армией, а в мрт. 1799 г.) когда началась новая война с Австрией, ему б. поручено команд-ние ав-рдом Дунайск. армии, с к-рым он удачно действовал при Гольцкирхене, Зибене и Бахауптене. При Штокахе Л. с 8 т. ч. выдержал натиск 30 т. австр-цев, но б. тяж. ран. и вернулся в Париж. Назначенный ком-ром 17-ой д-зии, штаб к-рой находился в Париже, Л. оказал важные услуги Бонапарту при перевороте 18 брюмера, а затем участвовал в усмирении нек-рых провинций. В 1800 г. Л. получил место в сенате, а в 1804 г. — маршальск. жезл. В сражении при Иене (1806) Л. командовал гвард. пехотой. В янв. 1807 г. Л. присоединился к X к-су в Торне для прикрытия армии, оперировавшей на Висле, а в мрт. ему б. поручена осада Данцига, успешное и энергичное ведение к-рой ему принесло титул герц. Данцигского. В 1808 г. Л. командовал в Испании IV к-сом, в июле оттеснил исп-цев к Сарагоссе, нанес им в окт. поражение при Дуранто, овладел Бильбао, рассеял отряд Эстремадуры и на высотах Гуэнес разбил армию ген. Блека, а через 3 дня при Эспинозе обратил исп-цев в бегство. В нач. 1809 г. Л. вместе с Виктором отбил попытки исп-цев двинуться к Мадриду, но затем б. вызван в Австрию для команд-ния бавар. войсками и принял участие в сражениях при Танне, Абернсберге, Экмюле и Ваграме. После эвакуации Баварии авст-цами Л. б. направлен в Тироль для обеспечения тыла франц. армии. Здесь при Коллине он нанес поражение к-су Иеллачича и при Форгеле рассеял тирольск. инсург-в, взяв 710 ч. в плен и 12 пуш. В 1812 г. Л. командовал старой гвардией, а при отступлении Великой Армии — её лев. крылом. В камп. 1814 г. Л., командуя лев. крылом франц. армии, с обычным муж-вом сражался при Монмирале, Арсис-сюр-Об и Шампобере. По отречении Наполеона в 1814 г. Л. б. возведен Людовиком XVIII в пэры, во время Ста Дней перешел на сторону Наполеона, за что при 2-ой реставрации впал в немилость, но в 1816 г. б. вновь возведен в маршалы, а в 1819 г. — в перы. Ум. в 1820 г. По отзыву Наполеона, Л. был «настоящим гренадером. Дитя природы, он всем б. обязан своему природ. уму, выдающейся храбрости и простодуш. и весел. характеру; он умел внушить к себе любовь в солдатах и смело водил их прямо на позицию: вот главное его дост-во». Старый солдат, Л. страстно любил бой. Во время осады Данцига Л., к-рому тогда было уже 52 г.) во главе б-на бросился в занятый пруссаками редут, а когда солдаты хотели заслонить его собою, он закричал: «Нет, нет, я также хочу сражаться». Л. нисколько не стыдился своего «низкого» происхождения и ни за что не хотел расстаться с женой, бывшей прачкой, к-рая мало подходила к придвор. жизни. (Сарду посвятил ей пьесу — «Madame Sans-Gène»). Насмешкам при дворе по поводу его происхождения Л. положил конец остроумн. ответом. Когда один из придворных в его присутствии начал перечислять длин. ряд своих предков, Л. сказал ему: «Не гордитесь, пожалуйста, своими предками, я сам — предок». Однажды Л. б. раздосадован тоном зависти и недоброжелат-сти, с к-рым друг его детства, встретившись с ним в дни его славы, начал говорить о его богатстве, титулах и роскоши. «Хочешь, я тебе всё отдам, но за ту же плату, за к-рую я сам всё получил, — сказал ему Л. — Мы пойдем в сад, и я выстрелю в тебя 60 раз; если ты не будешь убит, всё будет твоим». (''Жомини,'' Полит. и воен. жизнь Наполеона; ''Suchet'', Éloge de Lefebvre à la chambre des Paris; ''Courelles'', Dictionnaire des généraux français, Paris, 1823). [[Категория:ВЭ:Персоналии]] s46vibohwuyu2t08g9fzjlwm7gu2lpv ВЭ/ВТ/Лефорт, Франц Яковлевич 0 417308 4590673 3341119 2022-07-20T02:58:43Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |КАЧЕСТВО=2 }} '''ЛЕФОРТ, Франц Яковлевич,''' ближайш. сподвижник [[Пётр Великий|Петра В.]], сыгравший громад. роль в его развитии и в направлении его воен. и общей реформаторск. деят-сти, хотя одни исследователи придают ей положит. значение, а другие признают это влияние пагубным. Л. род. в Женеве в 1656 г. (по нек-рым данным в 1653 г.) и готовился к торг. деят-сти. Но профессия купца б. не по душе Л.; он поступил волонтером в одну из рот марсельск. г-зона, где и пробыл неск. мес., пока не б. вызван отцом в Женеву. Здесь он вновь принужден б. заняться коммерч. делами. Судьбу Л. определила его дружба с младш. сыном курляд. герц. Карлом-Яковом, 20-лет. юношей, прибывшим в Женеву в конце 1673 г. или в нач. 1674 г. Оба считали своим призванием воен. карьеру. Пр. Карл предложил Л. поступить под нач-во своего брата, наслед. пр. Курляндского, к-рый командовал полком в армии Нидерландск. генер. штатов. Сопр-ление родителей б. сломлено, Л. посгупил на голл. службу и получил боев. крещение при осаде и штурме Уденарда (1674 г.). Вскоре Л. принял предложение полк-ка Фон-Фростена с чин. кап-на ехать в «Московию» на службу к рус. царю, вызывавшему иностр. оф-ров (1675 г.). Прибыв в 1676 г. в Россию, Л. лишь через 2 г. поступил на действит. воен. службу. Первые шаги Л. на рус. воен. службе были в качестве ком-ра роты, входившей в состав г-зона Киева и принадлежавшей к войску кн. В. В. Голицына. 2½ г. пробыл Л. в Киеве и участвовал в делах против турок и татар. [[Изображение:Портрет к статье «Лефорт, Франц Яковлевич». Военная энциклопедия Сытина (Санкт-Петербург, 1911-1915).jpg|thumb|справа|255px|<center> Ф. Я. Лефорт.<br>(С портрета в музее Морск. корпуса.) </center>]] По заключении мира он возвратился с ротою в Москву. Перемена прав-ства с кончиною Царя Феодора Алексеевича отразилась благоприятно на судьбе Л.; покров-ство кн. В. А. Голицына, назначенного дядькою к юному Царю Петру, открыло Л. дорогу к быстр. служеб. движению. 29 июня 1683 г.) в день именин Царя Петра, он б. произв. в майоры, а 29 авг., в день именин Царя Иоанна, получил чин подплк. Затем Л., в качестве батал. ком-ра Елец. солдат. п., принимал участие в Крымск. походах Голицына и б. произв. в полк. Неудачный исход этих походов нанес решит. удар правит-це Софии и её фавориту кн. В. В. Голицыну. Наступавшие события создали новую историч. эпоху в России и выдвинули Л. на широкое политич. поприще. Наиб. интересным является разрешение вопроса, когда Л. сблизился с Петром. Одни историки считают, что сближение произошло на почве появления Л. одним из первых в Троицко-Сергиев. лавре, по вызову Царя в 1689 г.) другие относят начало сношений Л. с отроком-Царем еще к периоду воен. игр Петра в Преображенском. Правильнее допустить, что сближение Петра с Л. возникло постепенно, при посещении Царем немец. Слободы. 18 фвр. 1690 г.) по случаю рождения Цар-ча Алексея, Л. б. произв. в г.-м.; в течение 1691 г. Л. делается любимцем Царя и в этом же году получает чин г.-л. Петру нужен был человек образованный, сведущий, опытный, обладавший гибким умом, весел. характером и трудолюбием, человек, способный отдаться ему целиком. Такого человека Петр нащел в Л. В 1693 г. Л. сопровождал Петра в его поездке на Белое море, а в течение зимы 1693—94 гг., по приказанию Петра, вел деят. переписку с амстердамск. бургомистром Витсеном по заказу больш. фрегата и снаряжению этого первого рус. воен. судна, построенного за гр-цей, и вместе с тем приготовлял всё необходимое для 2-ой поездки Царя в Архангельск. 29 апр. 1694 г.) Петр, после обеда и ужина у Л., простившись с приближенными, около полуночи вторично отправился в Архангельск. Л., по приказанию Царя, до 1 мая оставался в Москве для наблюдения за отправкой в Архангельск всего необходимого. 26 авг. Петр в сопровождении небол. свиты, в к-рой находился и Л., выехал из Архангельска сухим путем, а уже 5 снт. прибыл в Москву. 17 мрт. 1693 г. Петру б. вручен и принят им «со всевозможной честью» адрес женевск. сената, в к-ром сенат благодарил Царей за милости, оказываемые их соотечест-ку Франсуа Л. Вручение этого документа и ответ Царя на него являются первым выступлением Петра на дипломат. поприще. Завязываются оживлен. сношения с Женевой при посредстве Л. Еще в 1692 г. Царь выразил желание принять на службу иностр-в, знающих инж. и арт. дело и искусн. врачей; поручение это возлагается на Л., но выполнить его вполне Л. удалось лишь впоследствии, во время знаменит. посольства 1697—98 гг. Начиная с 1691 г.) воен. упражнения Петра принимают правил. характер маневров, в к-рых участвует и Л. В 1692 г.) в Вербное воскресенье, Л. б. назн. ком-ром 1-го отборн. полка (15 т. ч.). Начинается усиленная воен. деят-сть Л. Он прежде всего хлопочет об учреждении особой солдат. слободы в Москве и находит обширн. плац на лев. бер. Яузы, против своего дома, для учений и маневр-ний. Уже в снт. 1692 г. началась постройка 500 домов для солдат и возникает новая город. часть, названная Лефортовской (ныне Лефортово). Поездка в Архангельск и увлечение морем временно отвлекли Петра от маневров, но осенью 1694 г. организуются грандиоз. Кожуховские маневры, в к-рых участвует и полк Л. Во время этих маневров Л. б. ран. В след. 1695 г. политич. обстоят-ва заставили Царя от маневров перейти к действит. войне — с Турцией. В состав Азов. армии вошел и полк Л. (12 т. ч.), принимавшего в приготовлениях к походу деят. участие. Роль Л. в 1-м Азов. походе освещается двояко; она далеко неблагоприятно обрисовывается в заметках ген. Гордона, что следует объяснить натянутыми отношениями в ту пору обоих сотрудников Петра, возникшими на почве соревнования и совершенно различ. политич. и религиоз. воззрений. Иначе рисуется деят-сть Л. в эту войну из его писем к брату. Занимая со своими войсками позицию на крайн. лев. фланге, Л., по-видимому, д. б. справиться с трудной задачей — прервать сообщение Азова с тылом вдоль бер. Дона. После 1-го Азов. похода Петр назначил Л. адм-лом рус. флота (1695). Естественным является вопрос, что побудило Царя, умевшего выбирать себе пом-ков, назначить сухоп. ген-ла нач-ком мор. сил? Поссельт дает на это определ. ответ: единствен. человеком в России в то время, практически изучившим мор. службу, был сам Царь, выбора для Петра не было; поэтому понятно, что, при назначении на новую ответств. долж-ть, Царь остановился на Л., как на близком к себе человеке, готовом с полн. пониманием и огром. энергией выполнить любое поручение. Во 2-м Азов. походе, запирая флотом устье Дона, Л. неск. раз отражал попытки тур. флота прорваться к Азову и подать г-зону помощь; эти действия рус. флота в большой степени способствовали овладению Азовом. Глав. честь победы Петр приписывал флоту и его нач-ку. Отдавая особые почести Л., Царь хотел почтить в его лице свое новое творение. Вступление в Москву б. обставлено крайне торжест-но: во главе мор. роты, предводимой Царем, ехал в санях триумфатор адм-л; за ротой несли мор. флаг. Далее следовал гл-щий и остал. войска. У Триумфал. ворот процессия остановилась, адм-л вышел из саней и, прослушав прочитанные в рупор стихи, прославлявшие его и храбр. моряков, проследовал рядом с Царем под аркой. «Всё это шествие, — пишет Л., — продолжалось с утра до вечера, и никогда Москва не видала подобной великолеп. церемонии». Щедрые награды посыпались на участников похода. О награждении себя Л. писал: «Его Вел-во пожаловал меня званием в.-короля (наместника) вел. княж-ва Новгородского; кроме того, я получил за мою службу под Азовом неск. деревень с 200 крестьянами; далее, зол. медаль, соболью шубу, кусок златотканной парчи, большой вызолоч. бокал с именем Его Царск. Вел-ва и камен. дом, выстроенный по приказанию Гос-ря в мое отсутствие». Но среди шумн. потех по поводу победы под Азовом Петра занимают две мысли: о создании значит. воен. флота и о загранич. путешествии. Планы Царя не ограничивались одним удержанием Азова, его тянуло уже в Черн. море, к Керчен. проливу. 4 нбр. 1696 г. в заседании думы б. постановлено, чтобы к 1 апр. 1698 г. все землевл-цы, имевшие 10 т. душ крестьян, построили по одному воен. к-блю; лица, владевшие меньшим числом душ, соединились для той же цели в «кумпанства» или уплачивали денеж. сбор. Гл. местом постройки судов б. указан Воронеж; высшее завед-ние всем делом б. возложено на Л. В 1-м заграничн. путешествии Петра Л. б. назн. главн. посланником, и на него легла вся тяжесть дипломатич. переговоров во время путешествия, а также заботы: о молод. дворянах, посланных за гр-цу для обучения, о закупке материалов для флота и, наконец, по подысканию людей на рус. службу. 18 июля 1698 г. Петр получил известие о бунте стрельцов и спешно 19-го, в сопровождении Л., Головина, Меншикова и еще неск-х человек, выехал из Вены в Москву. В Москве Л. ждала новая милость Царя: он получил в подарок великолеп. дворец, убранный с необычайной роскошью. Судя по огромн. издержкам (80 т.), другого подобн. здания в России в то время не существовало. Но сам Л. смотрит на этот дворец лишь как на времен. свою собств-сть, долженствующую служить для торжеств. приемов Петра и даваемых здесь иногда Царем аудиенций. Вообще, бескорыстие Л. б. исключ-ное, и его родня давно б. недовольна этим направлением его деят-сти. После смерти Л. остались только долги, покрытые его царствен. другом из личн. средств. На все уговоры родственников позаботиться о материал. обеспечении хотя бы своего сына Л. отвечал: «Я искал своего счастья, пусть он ищет свое. Я постараюсь научить его всему, что пригодится, а там пусть сам позаботится о себе…» Личной жизни у Л. не было: он весь принадлежал Петру и своей новой родине. В нач. 1699 г. Л., ослабленный физически и морально, стал страдать от старой раны в боку, затем заболел горячкой и в ночь на 2 мрт. умер. Петр в это время был в Воронеже. Тотчас по кончине Л. к Царю б. послан гонец. 8 мрт. Гос-рь приехал в Москву. Взглянув на покойника, Петр произнес многознаменат. слова: «На кого могу я теперь положиться? он один был верен мне…». «В чертах царя выражалась глубочайшая скорбь», писал амстердамск. бургомистру Витсену свидетель этой сцены. 11 мрт. Петр кончил приготовления к погребению Л. и притом, к такому погребению, какого не удостаивался никто из знатнейш. бояр, не говоря уже об иноземн. служилых людях. Место погребения Л. неизвестно. На могильн. мраморной доске, по повелению Петра, б. сделана надпись с таким началом: «На опасной высоте придворн. счастья стоял непоколебимо…». По словам царск. денщика Нартова, Петр имел в виду заказать в Италии надгробные памятники Л., Б. П. Шереметеву, Шеину и Гордону. «Люди эти, — говорил Петр, — своею правдивостью и заслугами — вечные памятники для России. Я хочу соединить моих героев, после их смерти, в одном месте, под сенью св. Вел. Кн. Александра Невск.». Рисунки памятника находились уже в Риме, но кончина монарха остановила работу. Чтобы дополнить характеристику Л. и выяснить степень его влияния на Петра, вот отзывы о Л. нек-рых исслед-лей эпохи. Ламбин называет его «незабвен. пришельцем, к-рому Россия д. вечною благодарностью, как наставнику своего великого Преобразователя». Карамзин пишет: «Сей Гос-рь, худо воспитанный, окруженный людьми молодыми, узнал и полюбил женевца Л., к-рый от бедности заехал в Москву и, весьма естественно находя рус. обычаи для него странными, говорил ему об них с презрением, а всё европейское возвышал до небес; вольные общ-ва Немец. слободы, приятные для необузданной молодости, довершили Л-во дело, и пылкий Монарх, с разгорячен. воображением, увидев Европу, захотел сделать Россию Голландиею». Устрялов видит в Л. иноземца, приехавшего искать счастья на чужбине; по его мнению, Л. не имел никаких познаний в воен. иск-ве, ни на море ни на суше, и обязан своим выс. положением единственно благоволению Царя, полюбившего Л. за то, что он один из первых отстал от царевны Софии и явился в Троицко-Серг. лавру, готовый пожертвовать за Царя жизнью; впоследствии признат-сть Петра обратилась в дружбу; Петр полюбил Л. за беззаботную веселость, столь пленит-ную после тяжк. трудов, за природн. остроту ума, доброе сердце, смелость, а больше всего за правдивость и редкое в то время бескорыстие, наконец, за незаменимое иск-во устраивать пиры на славу". С. М. Соловьев называет Л. «блестящим представителем иностранцев, живших в Немец. слободе». Он относит сближение Петра с Л. к тому периоду, когда напр-ние Петра начало оконч-но определяться и когда человек с таким характером, как Л., д. б. иметь огром. влияние на молод. Царя. Брикнер не отрицает талантл-сти Л., но, сравнивая его с Патриком Гордоном, отдает преимущ-во последнему. «Л., — по словам Брикнера, — был равнодушен к наукам. Образ его действий в Азовск. походах не м. считаться свидет-вом особых воен. способ-тей. По своим сведениям в области политики Л. далеко уступал Гордону. За то Л. был дорог Петру, гл. обр., своею личностью, своим прекрас. сердцем, бескорыстною, беспредельною преданностью к особ Царя». А. К. Баиов, оценивая Л. как военного, пишет, что он в значит. мере уступал Гордону, имея и меньшее образование и меньший боев. опыт. Но наряду с этим Л. б. больш. любителем строев. службы и отличн. экзерцирм-ром. Он целые дни проводил на плацу, занимаясь обучением солдат руж. приемам и маршировке. Будучи оч. гуман. человеком, он быль любим и оф-рами и солдатами. Л., между прочим, настоят-но проводил в жизнь ту мысль, что, пока солдаты не будут иметь постоян. нач-ков и будут жить по обывателям, до тех пор нельзя утвердить в полках внутр. порядок и дисц-ну. При этих условиях Л., очевидно, д. б. оказывать влияние на воен. развитие Петра, хотя и неск. иное, чем Гордон. Л. и Гордон как бы дополняли один другого; если второй был способен на большее углубление в сущность вещей, то первый обращал внимание на внешность. Т. обр., Гордон являлся представителем духа, а Л. — формы. Это двойст. влияние на Петра приводило в резул-те к уравновеш-сти его воен. реформ и к гармонич. сочетанию в них внутр. смысла с внешн. Формой. (Ген-л и адм-л Ф. Я. Л., его жизнь и его время, «Воен. Сб.» 1870 г.) № 7—12; Ф. Л., «Отеч. Зап.» 1867 г. № 1, 1871 г. № 1—3; Ф. Л., «Журн. мин. нар. просв.» 1887 г.) № 1; Адм-л рус. флота Ф. Я. Л. или начало рус. флота, прил. к № 3 «Мор. Сб.» 1863 г.; ''Н. Устрялов'', Л. и потехи Петра В. до 1689 г.) Спб., 1851; ''Мориц Поссельт'', Der General und Admiral Frannz Lefort. Sein Leben und Seine Zeit, Frankfurt-am-Main, 2 Bände, 1866). [[Категория:ВЭ:Персоналии]] cz2vr27xfboj0jepix390v61asxg09l ВЭ/ВТ/Лефоше 0 417309 4590674 3266042 2022-07-20T02:58:47Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО=2 }} [[Изображение:Чертёж к статье «Лефоше». Военная энциклопедия Сытина (Санкт-Петербург, 1911-1915).jpg|справа|192px]] '''ЛЕФОШЕ (Lefaucheux),''' парижск. оружейник, предложивший в 1852 г. заряжающееся с казны ружье с откидн. стволом, а в 1853 г. — первый унитарн. метал. патрон и казнозарядн. револьвер. У его ружья 2 крюка, удерживающие ствол при закрыт. затворе, освобождали его при вращении назад рукоятки затвора, и ствол откидывался на шарнире дулом вниз. В 1863 г. затвор б. изменен так, что он открывался помощью скобки, а ствол удерживался в неподвижн. положении защелкою. К своему ружью Л. предложил также и унитар. патрон сначала с картон. гильзою с медн. дном, а затем с цельной латун. гильзой. В остальном же патроны сходны по устр-ву, только капсюль вкладывался в гнездо в папк. шпигеле боком (см. фиг.), а к ударн. составу прикасалась шпилька, выступающая друг. концом наружу сбоку гильзы, и восплам-ние капсюля производилось ударом курка по шпильке. Вследствие небезопас-ти в обращении с подобн. патронами система Л. не получила воен. применения, а употреблялась лишь в охотнич. образцах. Впрочем, ружьями Л. б. снабжен конвой франц. императора. Рев-р сист. Л. имел барабан с шестью каморами, подводимыми для заряжания к отверстию в щитике, составляющем перед. стенку коробки; через это отверетие патроны вдвигаются в каморы, продвигая ударн. шпильки в прорези на наруж. стенках барабана, т. ч. наруж. концы при выстреле шпилек выступают над боковой пов-стью барабана и служат для удара по ним курком при выстреле. Стрелян. гильзы выталкиваются шомполом. По указанной выше причине рев-ры Л. не б ли приняты на вооружение армий и вскоре б. вытеснены вовсе рев-рами централ. боя. [[Категория:ВЭ:Персоналии]] 3fowg48jy2o2jkxe8gk7ylqhwen7ouh ВЭ/ВТ/Лечицкий, Платон Алексеевич 0 417313 4590675 3074291 2022-07-20T02:58:56Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО=2 }} {{ВЭ/Статья со звездочкой}}'''ЛЕЧИЦКИЙ, Платон Алексеевич,''' ген. от ифн., ком-щий войсками Приамур. воен. округа, сын свящ-ка Гродн. губ., род. в 1856 г.) общее образование получил в Литовск. духовн. семинарии, а военное — в Варшав. юнк. уч-ще, из к-раго б. выпущен подпрап-ком; в 1879 г. произв. в прап-ки в 39-й рез. кадр. б-н. В чине кап-на, в 1891 г. Л. б. переведен в 6-й В.-Сибир. лин. б-н, а в 1892 г. — в 5-й В.-Сиб. стр. б-н. В 1896 г. он б. произв. в подплк. и 24 нбр. 1898 г. со своим б-ном (5-й В.-Сиб. стр. б-н б. переименован в 4-й В.-Сиб. п.) б. командирован в составе отряда для занятия кр-сти П.-Артура. В 1900 г.) при открытии воен. действий против китайцев, 4-й В.-Сиб. стр. п. б. назн. в состав Сев.-Манчж. отряда ген. Сахарова. Л. (с 2 ротами) произвел 27 июля рекогнос-ку г. Боян-су, занятого боксерами. С 4 по 6 авг., в отряде Сахарова, Л. участвовал в бою у г. Ажихэ. Командуя затем отд. отрядом из 2 рот и 1 сотни охран. стражи В.-Кит. ж. д., Л. выдержал 3 окт. успешн. бой с боксерами у д. Фонигоу, близ г. Куанченцзы. Когда в начале 1901 г. из войск ю.-манчж. отряда б. организована эксп-ция в Вост. Монголию, на г. Куло, Л. командовал колонной, направленной для обеспечения важного ж.-д. узла в Кабанцзы. Произведенный за боев. отличие в полк-ки, Л. б. назн. врем. ком-щим 1-м В.-Сиб. стр. Е. В. п. и к-дантом Мукдена. 2 снт. 1902 г. Л. б. назн. ком-ром 7-го Кавказ. стр. б-на, но, не принимая его, 3 нбр. получил в команд-ние 24-й В.-Сиб. стр. п., с к-рым в снт. 1904 г. и выступил из Ляояна к Фынхуанчену и далее на Ялу. 11 апр. Л. б. поручено охранять участок р. Ялу от с. Сындягоу до с. Кулуза, на протяжении 18 вер., с отрядом из б-на 24-го В.-Сиб. стр. полка, роты 10-го В.-Сиб. стр. п., 1-ой В.-Сиб. горн. б-реи и 2 сот. Уссур. казач. п. Совершив форсир. переход в 44 вер., Л. на рассвете 12 апр. прибыл к устью р. Амбихэ и занял своим отрядом назначенный участок, гл. обр., против устья р. Амбихэ — пункта важной переправы. 18 апр. разыгрался Тюренчен. бой. Совершенно не ориентированный из штаба Вост. отряда, Л. только 19-го получил от китайцев сведения о нём и потому 20-го отошел, а 21-го поступил в состав прав. колонны Вост. отряда, отступавшей на Модулинск. перевал. 1 мая все части Вост. отряда отошли к Ляндансяну, оставив на перевалах передов. части, в том числе на Модулинском — отряд Л. из 24-го В.-Сиб. стр. п. с 2 ор. и 1 сот. каз. 14 июня, по приказанию нач-ка Вост. отряда, 24-й В.-Сиб. стр. п. отошел к Тхавуану, образовав общий резерв. Не имея достовер. сведений о прот-ке, нач-к Вост. отряда, гр. Келлер, назначил в ночь на 21 июня усилен. рекогнос-ку, во время к-рой Л. с отрядом в 2 б-на д. б. выяснить силы прот-ка на прав. гребне Уфангуанск. перевала. Вся разведка свелась к ряду отдел. штыков. схваток с заставами япон. сторож. охранения. Определив, что первый гребень Уфангуанск. перевала занимается целым полком, но без арт-рии, Л. в 5½ ч. у. стал отходить. Было уже светло, и потому при отст-нии на Лидяпуза и далее вдоль большой дороги отряд Л. понес глав. потери, выразившиеся в 12 оф. и 355 н. ч.; сам Л. б. контужен руж. пулей прямо в прав. висок. 4 июля Л. принял участие в наст-нии части Вост. отряда (26 б-нов) к Уфангуанск. перевалу. За выдающееся муж-во в предшествующие бои Л. б. награжден орд. св. Георгия 4 ст., а 11 авг. пожалован фл.-ад-том к Е. И. В. 10 авг. Л. со своим полком и 4 б-реями занял прав. участок Ляндасяньской позиции у д. Кофинцзы, а 13 авг. утром на позицию 24-го В.-Сиб. стр. п. начали наст-ние части 1-ой бр-ды япон. гвардии ген. Ассады, поддержанные сильн. арт. огнем, но потерпели полную неудачу. 8 раз японцы пытались овладеть окопами, но б. отбиты дружн. усилиями доблест. стрелков 24-го п., действовавших в замечат. связи с арт-рией под общ. рук-ством своего мужеств. ком-ра. Когда началось соср-чение нашей армии у Ляояна, Л. с полком составил один из ар-рдов III Сиб. к-са, на к-рые б. возложена тяж. задача удерживать прот-ка, пока не окончится переправа через Ванбатайский перевал всех обозов и арт-рии к-са. С арьергард. боями Л. 15 авг. отошел на передов. Ляоянские позиции и расположился в окр-стях д. Мындяфан, а 16 авг. занял участок на Цофантуньской позиции, к-рый и оборонял упорно в дни Ляоян. сражения. Во время Шахейск. наст-ния Л. вошел в состав лев. колонны III Сиб. к-са и с 25 по 30 снт. участвовал в действиях этого к-са у Бенсиху. В самом начале Мукденск. операции, как только обнаружилось наст-ние японцев против Цинхеченск. отряда, гл-щий направил из 2-ой армии на поддержку бр-ду г.-м. Данилова (23 и 24-й полки), к-рая в ночь на 15 фвр. 1905 г. заняла позиции на Цанданских высотах, у д. Кудяза. На этих позициях до 23 фвр. Л., совместно с друг. частями отряда ген. Данилова, мужест-но отбивал все атаки врага, пока не последовало приказание об отходе 1-ой армии за р. Хунхе. 12 мая 1905 г. Л. б. произв. за боев. отличия в г.-м., а 5 авг. назн. ком-ром 1-ой бр-ды 6-ой В.-Сиб. стр. д-зии. 15 авг. он б. зачислен в Свиту Его Вел.; 10 мрт. 1906 г. Л. б. назн. ком-щим 6-ой В.-Сиб. стр. д-зией, а 21 июля — ком-щим 1-ой гвард. пех. д-зией. 12 дкб. 1906 г. ему Выс. пожалован мундир 24-го В.-Сиб. стр. п., 26 авг. 1908 г. он б. назн. ком-щим XVIII арм. к-сом. 5 окт. 1908 г. произв. в г.-л. и в дкб. 1910 г. назн. ком-щим войсками Приамур. воен. округа. С 1913 г. он — ген. от инф. Л. за боев. отличия имеет орд.: св. Станислава 2 и 1 ст. с меч., св. Владимира 4 и 3 ст. с меч., зол. оружие и орд. св. Георгия 4 ст. Ген. Л., великолепно ориентируясь на всякой мес-ти, настойчив в проведении раз принятого решения, своим мужеством и спокойствием в бою производит чарующее впечатление на подчиненные ему войска, к-рые верят, что с ним всегда возможна победа. Прослужив с младших чинов всё время в строю, он близок к солдату и офицеру и отлично знает их быт и нужды, и нет ни одного вопроса по обучению и воспитанию войск, в котором он не являлся бы знатоком дела. [[Файл:Генералы Российской империи. ВЭС. (СПб, 1911-1915).jpg|центр|570px]] [[Категория:ВЭ:Персоналии]] 90ef4gbvy1b7ln74ea3flq8uu9qfv7n ВЭ/ВТ/Леш, Леонид Вильгельмович 0 417315 4590676 1290778 2022-07-20T02:59:02Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''ЛЕШ, Леонид Вильгельмович,''' г.-л., числящийся по гв. пехоте и в списках 1-го Сибир. стр. Его Вел-ва п., видный участник рус.-яп. войны, род. в 1862 г.) образование получил в частн. учебн. зав-нии, Ник. кав. и Мих. арт. уч-щах и в Ник. ак-мии ген. шт.; в 1-й офицер. чин произв. в 1882 г.) участвовал в походе в Китай в 1900—01 гг. и за боев. отличия б. награжден орд. св. Станислава 2 ст. с меч.; в 1903 г. произв. в полк-ки; с началом рус.-яп. войны Л., по собств. желанию, прибыл в действ. армию, б. зачислен в 1-й В.-Сиб. стр. п. и 4 июня 1904 г. принял его в команд-ние за смертью в бою при Вафангоу полк. Хвастунова. С этим полком Л. принял участие во всех боях рус.-яп. войны и зарекомендовал себя выдающимся боев. ком-ром, — храбрым, деят-ным и энергич-ным. Наградами ему были орд. св. Георгия 4 ст., св. Владимира 4 ст. с меч. и бант., 3 ст. с меч. и чин г.-м. В сраж. под Ляояном Л. б. контужен. В снт. 1905 г. Л. б. назн. ком-ром 2-ой бр-ды 1-ой В.-Сиб. стр. д-зии, в 1906 г. — ком-ром 1-ой бр-ды 9-ой В.-Сиб. стр. д-зии и в том же году перемещен ком-ром 2-ой бр-ды 23-ей пех. д-зии; в 1907 г. назн. нач-ком 2-ой Финлянд. стр. бр-ды, в 1908 г. — нач-ком гв. стр. бр-ды, в 1910 г. — нач-ком 2-ой гв. пех. д-зии, произв. в г.-л. и в 1912 г. получил в команд-ние I Туркестан. арм. к-с, во главе к-раго стоит в наст. время. Л. издано рук-ство: "Приемы боев. подготовки бойца, звена, отд-ния и взвода" (6-е изд. 1912 г.). (''И. К. Шахновский'', Желт. туча. 12 мес. войны с Японией, дневн. корресп-та, М., 1905). [[Категория:ВЭ:Персоналии]] 4ftg5rlbw4nbqz9a15ggmg1gl2yzal8 ВЭ/ВТ/Лжедмитрий 0 417316 4590677 3349692 2022-07-20T02:59:08Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''ЛЖЕДМИТРИЙ.''' См. '''Смутное время'''.{{ВЭ/Нетстатьи}} {{Примечания ВТ}} [[Категория:ВЭ:Перенаправления]] cyxvg4gw6nxdd6ul7l9y6kndpkb1eaw ВЭ/ВТ/Ливен 0 417322 4590679 3804753 2022-07-20T02:59:33Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИСКЛАД=Category:Lieven family |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО=2 }} '''ЛИВЕН.''' 1) {{ВЭ/Статья со звездочкой}}'''Александр Александрович Л., светл. князь,''' в.-адм., нач-к мор. ген. штаба. Происходя из старин. курляндск. рода, Л. род. в 1860 г.) воспитывался в Германии, в Берлин. кадет. к-се, по окончании к-раго в 1878 г. Высоч. приказом зачислен прап-ком в л.-гв. Семенов. п. Прикомандированный к мор. вед-ву «для испытаний по службе и перевода впоследствии во флот», посещал лекции в Мор. уч-ще, в 1884 г. произв. в подпор-ки, а в мае того же года переведен по экзамену во флот мичманом. До 1890 г. служил в Балт. флоте, проводя значит. часть времени в загранич. плаваниях. В 1887 г. окончил минный офиц. класс, затем переведен в Сибир. флотилию, где оставался до 1895 г.; плавал ком-ром мин-цев и мин. оф-ромь на канонер. лодках. В 1898 г. окончил курс в.-мор. наук при Ник. мор. ак-мии, командирован на время исп.-америк. войны в Америку, где в кач-ве в.-мор. агента участвовал в эксп-ции амер-цев против С. Яго на о. Куба (донесения Л. об этой эксп-ции напечатаны в «Мор. Сб.» за 1899 г.). Назначенный в том же году старш. оф-ром бр-ца ''Полтава'', Л. пришел на нём в Тих. океан и с 1902 г. командовал мин-цем ''Бесшумный'', кан. лодкой ''Бобр'' и учебн. судном ''Разбойник'', на к-ром сделал два загранич. плавания в водах Д. Востока с строев. учениками квартирм-рами эскадры Тих. океана. За время этих плаваний, исключит-ных по колич-ву посещенных и описанных в в.-мор. отношении загранич. портов и о-вов, Л. б. пересмотрены все программы у.-офицер. курса занятий и приготовлены 2 выпуска квартирм-ров. Для судовых оф-ров, привлекаемых, кроме строев. занятий, к работам по описанию посещаемых мест, эти плавания служили лучшею школой в.-мор. дела, статистики и географии. С нач. япон. войны кн. Л. б. откомандирован в распоряжение нач-ка 1-ой эс-дры Тих. океана и занял место нач-ка сперва мин. обороны П.-Артура, затем 2-го д-зиона 1-го отряда мин-цев, ком-ра лодки ''Бобр'' и, наконец, с 11 мая 1904 г. — ком-ра кр-ра 1 р. ''Диана.'' За это время Л. неоднократно участвовал в делах с неприятелем (в ночь на 12 фвр. на мин-це, в ночь на 14 мрт., при отражении брандеров, на ''Бобре''). О деятельности его на кр-ре ''[[../"Диана"|Диана]]'' — см. ''это слово''. После боя 28 июля, за к-рый он б. награжден зол. саблей «за храбрость», Л. в воен. действиях не участвовал, а по заключении мира вернулся в Россию. В 1908 г. он б. прикомандирован к мор. ген. штабу и назн. председ-лем к-сии по описанию рус.-яп. войны; в нбр. того же года назн. нач-ком 1-ой мин. д-зии; в 1909 г. произв. в к.-адм., а 11 окт. 1911 г. назн. и. д. нач-ка мор. ген. шт., в каковой долж-ти утвержден, с производством в в.-адм., 25 мрт. 1912 г. Назначение Л. на послед. пост совпало с реформой центральн. мор. учреждений, по к-рой нач-к мор. ген. штаба является пом-ком мин-ра по орг-зации боев. готов-ти флота; к деят-сти Л. надо отнести разработку и проведение в Гос. Думе малой судостроит. программы (июнь 1912 г.) и заключение после неё в.-мор. конвенции с Францией. Проведя за 29 л. службы почти 18 л. на палубе к-бля, Л. по справедливости м. б. назван строевым (плавающим) адм-лом. Эго обстоят-во, равно как приобретенный им боев. опыт, привели Л. к убеждению в необходимости корен. реформ во флоте; мысли его по этому поводу изложены в замечат-ной по силе и образности языка работе «Дух и дисц-на в нашем флоте» (1908 г.), в к-рой Л., тогда еще кап-н 1 р., указывал на необходимость поднятия воен. сознания и духа личн. состава, надлежащей постановки у нас в.-мор. воспитания, чувства солидарности и принадлеж-ти каждого строев. чина к своей боев. части. «Мы вообразили, — пишет он м. проч., — что центр мор. вед-ва и флота находится в мин-стве, между тем как он в действ-ности — на бев. к-бле. Мы стали рассматривать положение и распоряжаться из гл. адмиралтейства; мы видели предметы не с того конца, и всё получилось на изнанку. Как же теперь поправить дело? Очень просто: надо сначала занять верную точку зрения, стать на палубу к-бля. Оттуда сейчас увидим, в чемь дело». И Л. полагает, что первый шаг в реформе д. заключаться в восстановлении строев. начальства{{примечание ВТ|Один и тот же портрет Александра Александровича Ливена, вероятно по невнимательности, был напечатан в «ВЭС» дважды: во вклейке 14-го тома и во вклейке 15-го тома; обе представлены ниже.}}. 2) {{ВЭ/Статья со звездочкой}}'''Вильгельм Карлович Л., барон,''' ген.-ад., ген. от инф., род. ок. 1800 г. и по окончании Дерптск. унив-та в 1821 г. поступил колонновожатым в свиту Е. И. В. по квартирм. части. В 1824 г. прап-к Л. участвовал в эксп-ции Ф. Ф. Берга к Аральск. морю; в 1827 г.) будучи подпор-ком гвард. ген. штаба, он был перед войной с Турцией командирован с особ. поручением в Константинополь. Затем Л. участвовал в войне 1828—29 гг. с Турцией (неск. боев. наград, в том числе зол. оружие и чин шт.-кап.) и в усмирении польск. мятежа 1831 г. В 1833 г. Л. сопровождал г.-ад. гр. Орлова в Константинополь, откуда б. командирован в М. Азию, для наблюдения за отст-нием египет. войск и собрал много сведений о М.-Азиат. театре войны. В 1834 г. он б. произв. в полк-ки с назначением об.-квартирм-ром пехоты Гв. к-са, в 1836 г. пожалован в фл.-ад-ты, в 1841 г. сделан об.-квартирм-ром Гв. к-са, в 1842 г. произв. в г.-м. с назначением в Свиту, в 1845 г. получил звание г.-ад-та, в 1849 г. произв. в г.-л.; Л. пользовался особ. доверием Имп. Николая I и неоднократно сопровождал его в путешествиях в России и за гр-цей. В 1855 г. Л. занял пост ген.-квартирм-ра глав. штаба; в 1861 г.) в чине ген. от инф., Л. б. назн. Рижск. воен., Лифлянд., Эстлянд., и Курлянд. ген.-губ-ром и чл. сов. Имп. воен. ак-мии, а в 1863 г. — чл. Гос. Сов. Ум. в 1880 г. 3) '''Карл Андреевич Л., светл. князь,''' ген. от инф., сын представителя старой остзейск. фамилии г.-м. Отто-Генриха (Андрея Романовича) Л. (1726—81) и Шарлотты Л., воспит-цы Вел. Кн. Николая и Михаила Павловичей, возведенной в 1799 г. в графское, а в 1826 г. в княж. дост-во с титулом светлости; род. в 1767 г.) был ад-том Потемкина, участвовал в войнах с Швецией (1789—90 гг.) и Польшей и, командуя Тульск. мушк. п., отличился при взятии Праги (1794). В 1797 г. он был уже г.-м., затем Имп. Павел I назначил его воен. губ-ром в Архангельск. После продолжит. отставки Л. б. назн. в 1817 г. попечителем Дерптск. учебн. округа, а затем и куратором Дерптск. унив-та (деятельности Л. в Дерпте посвящено специал. исследование Busch’a на нем. яз.). В 1826 г. Л. б. назн. членом Гос. Совета, в 1828—33 гг. — министром народного просвещения. Умер в 1845 г. 4) {{ВЭ/Статья со звездочкой}}'''Христофор Андреевич Л., кн.,''' г.-ад., ген. от инф., брат предыдущего, род. в 1777 г.) служил вместе с братом в Тульск. мушкет. п. и 20 л. от роду, в чине подполк-ка, назначен фл.-ад-том Е. И. В., а в 1798 г.) минуя чины полк-ка и бриг-ра, б. произведен в г.-м., пожалован г.-ад-том и назн. состоять при Гос-ре докладчиком по воен. делам (обяз-ти воен. мин-ра). Пользуясь доверием Имп. Александра I, Л. был его спутником при Аустерлице и в Тильзите. В 1807 г. он б. назн. послом в Берлин, в 1812 г. — Лондон, где представлял рус. интересы до 1834 г. В 1834 г. Л. б. вызван в Россию и назн. попечителем Насл. Цес-ча В. Кн. Александра Николаевича (будущ. Имп-ра Александра II) и ум. в 1838 г. в Риме, во время загранич. путешествия Насл-ка. Л. был кавалером орд. св. Георгия 3 кл. {{примечания ВТ}} [[Изображение:Генералы Российской империи. ВЭС. (СПб, 1911-1915).jpg|центр|570px]] [[Изображение:Портреты генералов Российской империи. ВЭС (Том 14 и 15. СПб, 1911-1915).jpg|центр|570px]] [[Категория:ВЭ:Персоналии]] 2i8yq2urtuc9a7vwpu748apwi47j12x ВЭ/ВТ/Ливонский орден 0 417325 4590680 1309155 2022-07-20T02:59:44Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''ЛИВОНСКИЙ ОРДЕН.''' См. '''[[../Военно-монашеские ордена|Военно-монашеские ордена]].''' [[Категория:ВЭ:Перенаправления]] ge5z9zev3kkdi8lct96oyy3kcl390hs ВЭ/ВТ/Лига обновления флота 0 417328 4590681 1309156 2022-07-20T02:59:53Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''ЛИГА ОБНОВЛЕНИЯ ФЛОТА.''' См. '''[[../Лиги морские|Лиги морские]].''' [[Категория:ВЭ:Перенаправления]] 0mq7pbztro9eqb5aoeh0uii9l5kiy3u ВЭ/ВТ/Лигонье, Джон, граф Риплейский 0 417331 4590682 1290796 2022-07-20T03:00:02Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''ЛИГОНЬЕ, Джон, граф Риплейский,''' англ. фельдмаршал, род. в 1678 г. во Франции и в 1697 г.) как гугенот, эмигрировал в Англию. Здесь Л. в 1702 г.) в начале войны за испан. наследство, вступил добровольцем в армию Мальборо на Нидерландском театре и принял участие в сраж-х при Рамильи и Мекене в 1706 г.) при Уденарде и Винендале в 1708 г. и при Мальпляке в 1709 г. Выдающаяся храбрость Л. быстро выдвинула его, и в 1720 г. он получил чин полк-ка. Дальнейш. возвышение Л. относится к эпохе войны за австр. наследство. После сражения при Деттингене (1743) Л., к-рому б. поручено команд-ние англ. кав-рией, б. возведен Георгом II на поле сражения в дворян. достоинство. В том же году Л. б. произв. в г.-л. и принял в 1745 г. участие в сражении при Фонтенуа. В сраж. при Року (1746) Л. командовал всей англ. кав-рией и в том же году б. произв. за отличие в ген. от кав. Особенно блестящим было поведение Л. в сражении при Лафельде (1747), где он прикрывал отступление герц. Кумберлендского к Маастрихту: во время отчаян. кавал. атаки на высоты, занятые войсками марш. Морица Саксонского, Л. б. взят в плен. Людовик XV обошелся с Л. очень милостиво, несмотря на то, что Л. сражался против своей родины, и отпустил его на честное слово. В 1748 г. Л. б. избран членом парламента, в 1757 г. б. назн. нач-ком всех сухопутн. англ. сил и произв. в фельдм-лы, в 1766 г. получил титул графа Риплейского. Ум. в 1770 г. Л. б. выдающийся военач-к и админ-р: во всех мероприятиях Георга II видна рука Л., но англ. историки старательно замалчивают Л., как иностранца. Однако, исключит. возвышение Л. из прост. солдат до фельдм-ла и гл-щего англ. сухопут. силами доказывает его выдающиеся воен. дарования. (''Haag'', La France protestante, 1877; ''A. Combos'', J.-L. Ligonier, Castres, 1866). [[Категория:ВЭ:Персоналии]] l4d1qgxaj4mfmhivutmwvey133c92sp ВЭ/ВТ/Лидерс, Александр Николаевич, граф 0 417333 4590683 3074283 2022-07-20T03:00:08Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО=2 }} {{ВЭ/Статья со звездочкой}}'''ЛИДЕРС, гр., Александр Николаевич,''' ген. ад., ген. от инф., род. в 1790 г. В доме своего отца, впоследствии к-данта Хотина, Л. вырос в чисто воен. обстановке, среди сподвижников Суворова и других Екатерин. героев. В 1805 г. он б. записан на службу в Брянск. пех. п., состоявший в бр-де его отца, и первое боев. крещение получил под Аустерлицем. В след. году Л. б. переведен порт.-прап-ком в Охотск. п. и в 1807 г.) произв. в оф-ры. В войну 1808—12 гг. с Турцией Л. в чине пор-ка, под нат. гр. Н. М. Каменскаю, принял участие в блокаде Силистрии, в делах под Шумлой и в штурме Рущука; получиль зол. шпагу и б. перев. в л.-гв. Егер. п. С этим полком Л. участвоваль в Отеч. войне и в походе 1813 г. до Кульмск. сражения, когда б. ран. За боев. отличия в 1812—13 гг. он б. награжден орд. св. Анны 2 ст. и св. Владимира 4 ст. с бант. и вторично зол. шпагой. В 1823 г. Л. б. произв. в полк-ки и назн. ком-ром 37-го егер. п., с к-рым и принял участие в камп. 1828 г. в осаде Браилова, блокаде Шумлы, в боях при Чифтлике и Кюстенджи, при чём в послед. деле б. контужен картечью, но остался во фронте. Уменье Л. воодушевить подчиненных, воспитать их в духе беззавет. исполнения долга характеризуется след. эпизодом; в нач. войны 1828 г. 37-й егер. п. состояль, гл. обр., из новобранцев; одному из б-нов п. пришлось в 1-й раз быть под выстрелами в отсутствие своего полков. ком-ра; б-н вел себя нестойко. Когда доложили об этом вернувшемуся Л., он на другой же день вывел лично очередн. б-н и, выстроив фронт, продержал людей под ядрами ок. часа, оставаясь сам на коне перед б-номь. Убедившись, что люди стойко выносят неприят. огонь, и потеряв убитой лошадь, Л. отвел б-н к месту работ и поблагодарил молод. егерей. С этих пор 37-й егер. п. приобрел почет. ипзвес-ть в армии. Нач-к отряда гр. Ридигер говаривал часто: «Где 37-й п., там не нужно д-зии». В нач. 1829 г. Л. б. поручена отдел. эксп-ция к селен. Чалы-Малы, увенчавшаяся полн. успехом. Посланный для подкр-ния отряда ген. Карпенко, осажденного в гор. Праводы армией вел. визиря, 37-й егер. п., под ком. Л., бросив ранцы, пробрался в город по горн. тропе, считавшейся непроходимой. После разбития вел. визиря под Праводами Л., в голове отряда гр. Ридигера, первый со своим полком перешел р. Камчик и овладел укр-ниями сел. Кеприкиой, отбив у непр-ля 4 ор. При переходе через Балканы 37-й егер. п. отбил у сел. Кашагер тур. знамя, участвовал в штурме гор. Айдоса, в сраж. при г. Сливно и, вступив одним из первых в Адрианополь, остановился в г. Джезерм-Мустафа-паша, в виду Константинополя. Л. б. награжден чином г.-м., орд. св. Владимира 3 ст. и св. Анны 2 ст. с алм. и св. Георгия 4 ст. Вручая Л. в Айдосе орд. сз. Георгия, гр. Ридигер сказал: «Вы двадцать раз заслужили эту награду». Перед польск. восстанием 1831 г. Л. командовал 1-ой бр-дой 3-ей пех. д-зии и с ней участвовал в делах против поляков; под Остроленкой он начальствовал 1-ой пех. д- ией, за раной её нач-ка; за это кровопрол. сражение Л. получил орд. св. Анны 1 ст. При штурме Варшавы Л., командуя колонною, направленной против Воли, овладел передов. люнетом и пятью защищавшими его орудиями и, во главе б-нов мор. пехоты, ворвался первым в глав. укр-ние. За все дела против польск. мятежников Л. б. пожалован чин г.-л. и 2 т. ежегод. пенсии из инвалид. капитала. Вскоре затем состоялось назначение его нач-ком штаба и пех. к-са. В 1837 г. Л. б. назн. ком-щим V пех. к-сом. Доступность и простота в обращении Л. шли в разрез с тогдашн. обычаями, но приобрели ему любовь и уважение подчиненных, а работа по обучению частей V к-са велась в духе подготовки их к чисто боевой деят-сти. В 1843 г. V к-с б. сосредоточен на Кавказе, и Л., несмотря на болезн. состояние, принял нач-во над войсками сев. и нагорн. Дагестана. Под его командой эти войска овладели переправой у Ахатли, покорили средн. Дагестан, разбили горцев у Цудохара и взяли Гергебиль. В 1845 г.) командуя чеченск. отрядом, Л., под нач. кн. Воронцова, участвовал в походе к Дарго. Боев. служба Л. на Кавказе б. вознаграждена пожалованием ему орд. св. Александра Нев. и св. Владимира 1 ст. В 1848 г. Л. б. назн. командовать всеми войсками, занявшими Дунайские княж-ва. Положение наше в этом крае было крайне щекотливым, но ум и такт Л. сделали то, что без применения воен. силы, в течение более 2 л. пребывания в княж-вах наших войск, между ними и населением были наилучш. отношения. В 1849 г.) когда Россия решила подать помошь Австрии, часть наших войск д. б. двинуться в Трансильванию. План этого похода, представленный Л., удостоился Выс. одобрения до мельчайш. подробностей. Во время этой войны Л. выказал незауряд. талант полк-дца, что видно из его стремления обеспечить линию действий созданиемь прочн. базы их. Вступив в Трансильванию в Кронштадте и владея, т. обр., основанием действий, он не рискнул двинуться внутрь страны к Сегешвару и Марош-Вашаргелю, а поставил себе задачей предвар-но удлинить основание действий занятием Германштадта и Карлсбурга. Ему удалось только первое, т. к. демонстрация ген. Бема к Фогарашу вынудила Л. к поспешн. движению внутрь страны. Блестящие действия V к-са в занятии с боя Роттентурмск. ущелья, считавшегося почти непроходимым, в бою при Сегешваре с непр-лем, вдвое сильнейщим, истинно Суворовский переход к Германштадту и выигранное тотчас же после перехода сражение, покрыли Л. новою славою. Все части V к-са за походь в Трансильванию б. осыпаны наградами, а Л. пожалован званием г.-ад-та, орд. св. Георгия 3 кл. и неск. иностр. орд. В 1852 г. Л. получил орд. св. Андрея Первозв. В след. году, часть V к-са (13-я д-зия с арт-рией) б. отправлена десантом на Кавказ, одна бр-да 14-ой д-зии осталась в Севастополе, а остал. части, под нач. Л., направились к Дунаю. По прибытии в Молдавию и Валахию, отряду Л. первому пришлось обменяться с непр-лем выстрелами у Сатунова, при прохождении нашей Дунайск. фл-лии мимо укр-ния Исакчи. Через 5 мес. отряд переправился через Дунай у Галаца: Л. б. награжден алмазн. знаками к орд. св. Андрея Первозв. После переправы, части V к-са быстро двинулись к Гирсову, но в дальнейшемь Л. пришлось играть пассив. роль, т. к. советы его, клонившиеся к движению вперед и овладению штурмом Силистрией, не б. приняты. По отст-нии от Силистрии и возвращении войск в Россию Л. б. поручен отряд, расположенный в южн. Буджаке. Со вступлением на престол Имп. Александра II Л. б. вверено нач-ние над Южн. армией, задача к-рой заключалась в содействии всеми способами Крымск. армии, и эту задачу Л. выполнил с полным самоотвержением. 27 дкб. 1856 г. он б. назн. гл-щим Крымск. армией, при чём деят-сть его на этом посту состояла, гл. обр., в упорядочении сильно запущенных продовольств. и госпитальн. дел. По окончании войны воен. мин-ром, по Выс. повелению, б. сделан Л. запрос, не сочтет ли он возможным вступить опять в команд-ние V к-сом, т. е. принять низшую против занимаемой долж-ть. Л. ответил, что он считает себя обязанным исполнить во всяком случае беспрекословно волю Его Вел-ва. Уведомляя его впоследствии о назначении гл-щим 2-ой армией, воен. мин-р кн. Долгоруков, в виду тогдашнего затруднит. финансов. положения, спросил Л., не сочтет ли он возможным сократить содержание, определенное штатом по новому его званию. Л. ответил, что половины этого содержания для него достаточно. На это заявление последовал негласный Высоч. подарок в 30 т. руб. 8 снт. 1856 г. Л. б. уволен по болезни в загранич. отпуск, с отчислением от звания гл-щего 2-ой армией, при чём удостоился Высоч. рескрипта, а в 1857 г. б. назн. шефом 58-го Прагского пех. п. Вернувшись из-за гр-цы, Л. до 1861 г. жил частн. человеком. Когда же в Польше начались волнения, Л. неожиданно б. призван исполнять обяз-ти наместника Е. И. В. в Царстве Польском и гл-щего 1-ой армии. В Варшаве веселый, общит-ный Л. пользовался расположением общ-ва, смело гулял по городу пешком, без конвоя и вел твердую рус. политику. Опасаясь влияния Л. на польск. общ-во, архиепископ Фалинский и марк. Велепольский вели интригу против него в Спб. и добились увольнения его от долж-ти наместника. Полагая, однако, что и в Спб. Л. будет опасен, мятежники решили убить Л. 15 июня 1862 г. во время прогулки в Саксон. саду Л. б. ран. злоумышл-ком в шею. «Подлец, стреляет сзади!», крикнул ему Л. и, зажав рану рукой, вернулся во дворец. При увольнении с поста наместника в 1862 г. Л. б. возведен в граф. дост-во, назн. чл. Гос. Сов. и в том же г., в память подвигов во время тур. войны 1828—29 гг. 37-го егер. п., 2 б-на к-раго поступили в Азовский пех. п., б. зачислен в этот полк, а потом назн. его шефом. Поселившись в Одессе, Л. ум. там 1 фвр. 1874 г. Он не оставил муж. потомства, и потому зятю его, полк. А. А. Веймарну, разрешено б. принять титул графа Л.-Веймарна. П. К. Меньков дает след. характеристику Л.: «Что-то непонятно привлекат-ное было во всём сущ-ве Л. Всегда спокойный, всегда и со всеми вежливый, Л. приобрел себе общую любовь всехь, от ген-ла до солдата». Многие обвиняли Л. в излишн. привяз-ти к родств-кам, командовавшим в его к-се разл. частями, и в любви к женщинам. Но этих родств-ков Меньков называет «порядочными людьми», а женщины «не мешали Л. любить солдата и вести его в бой». (''А. Непокойчицкий'', Гр. А. Н. Лидерс, «Рус. Инв.» 1874 г.) № 50; Описание войны в Трансильвании в 1849 г. Составлено при ген. штабе V к-са, 1866; История л.-гв. егер. п.; ''П. К. Меньков'', Записки, т. 1, Спб., 1898). [[Файл:Генералы Российской империи. ВЭС. (СПб, 1911-1915).jpg|центр|570px]] [[Категория:ВЭ:Персоналии]] hrmat2b40h5ma8lglb984clpjjfyk10 ВЭ/ВТ/Лидиутунь 0 417336 4590684 3349696 2022-07-20T03:00:19Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''ЛИДИУТУНЬ.''' См. '''Сандепу'''.{{ВЭ/Нетстатьи}} {{Примечания ВТ}} [[Категория:ВЭ:Перенаправления]] qwm9b0g5x5wwqovtr2qq47vipe91vwq ВЭ/ВТ/Лизандр 0 417338 4590685 4047588 2022-07-20T03:00:24Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''ЛИЗАНДР,''' сын Аристокрита, — знаменитый спартанский полководец, тип древн. спартанца старинного закала; он б. одушевлен пламенным честолюбием, побуждавшим его распространять власть Спарты на всю Грецию, в надежде самому получить господствующее положение на родине. Явившись прот-ком [[../Алкивиад|Алкивиада]], Л. не обладал, однако, ни его гением, ни геройством, ни благородством, но за то далеко превосходил его трезвостью ума, холодн. спокойствием и обдуманностью действий. С 79 новыми к-блями Л. в серед. 407 г. отплыл к Эфесу, к-рый он сделал своею базою в разгоревшейся войне с Афинами. Ему удалось приобрести личное расположение наместника М. Азии, сына перс. царя Кира Младшего (см. ''[[../Анабазис|Анабазис]] и [[../Кунакс|Кунакса]]''), к-рый предоставил к его услугам значит. денеж. средства. Л. мастерски играл роль царедворца и добился от Кира возвышения жалованья своим матросам до 4 оболов в день (12 коп.). Прямым следствием подобн. увеличения платы явился переход на сторону спартанцев мног. матросов, уже завербованных афинянами, к-рые обещали им жалованье в размере всего 3 оболов. Это обстоят-во поставило Алкивиада в большое затруднение, хотя флот его и был сильнее спартанского по числу кораблей; прекрасно понимая, чта афиняне рано или поздно будуть побеждены действием перс. флота, Л. старат-но избегал всякого столк-ния. В окт. 407 г. младший нач-к афин. флота Антиох, пользуясь отсутствием Алкивиада, дал битву спартан. флоту, стоявшему на якоре недалеко от бухты, где б. расположена афнн. эскадра, и потерпел сильное поражение, потеряв 15 трирем. Победа Л. при Эфесе сама по себе являлась довольно незнач-ной, но важно было впечатление, произведенное ею на афинян, и готовность персов поддерживать спартанцев. По окончании срока команд-ния Л. сдал свою долж-ть Калликратиду и вернулся в Спарту, но к нач. 405 г. лакедемон. союзники потребовали от последней вторичн. назначения Л.; т. к. законы гос-ва не позволяли 2 раза сряду назначать одного и того же человека ком-ром флота, то решено б. обойти это затруднение соблюдением закон. формал-сти. Команд-ние флотом б. вверено Араку, человеку дюжинному, но оч. хорошо понимавшему цель своего назначения, а Л. б. сделан эпистолием или младш. ком-ром. Он энергично принялся за новые вооружения, тем более, что Кир отдал в его распоряжение огром. денеж. средства. Вскоре, когда пелопонес. флот сделался почти равносильным афннскому, Л., избегая пока сражения с последним, обратился против подвластных Афинам городов и владений, доходы к-рых служили Аттической республике единственными и послед. средствами для содержания эс-дры. Взяв на малоаз. побережье Кедрею и Лампсак, он сосредоточил в бухте послед. города весь флот и имел полную свободу действовать по желанию, тогда как при бессилии афин. прав-ства и внутр. раздорах и при необезпечен. содержании аттич. флота действия афин. стратегов б. связаны. Когда же афин. флот (160 трирем) отплыл к Систу и расположился на якоре против Лампсака, близ устья р. Эгоспотамоса (дкб. 405 г.), Л., усыпив бдит-сть афинск. наварха и дождавшись момента, когда больш. часть афин. матросов и солдат сошла на берег и там разбрелась, атаковал афин. эскадру столь неожиданно, что после коротк. боя весь флот, кроме 9 трирем, достался в руки спартанцев. После этой победы Л. завоевал почти все афин. города на Геллеспонте и во Фракии и овладел больш-вом о-вов в Эгейск. море (кроме Самоса), принудив побежденных присоединиться к Пелопонесскому союзу. Подчинив Скиону, Милос и Эгину, Л. отплыл к Саламину, а оттуда двинулся к Афинам. Соединившись с многочисл. пелопонес. войском под предвод-ством царей Агиса и Павзания 2-го, он тесно обложил город с моря и с суши. Положение Афин стало еще труднее, когда Л. отпустил туда г-зоны взятых им городов, чтобы, т. обр., еще более увеличить число голодн. желудков. Голод и болезни произвели между осажденными такую смертность, что они увидели в конце концов необходимость кап-ции. Но Л. умышленно затягивал переговоры до тех пор, пока не вынудил афинян, доведенных до крайности, согласиться на предписанные Спартою тяжкие условия мира. Покончив с Афинами, Л. отплыл к Самосу и лет. 404 г. принудил его к покорности и установил там олигархич. декадархию. Так окончилась 27-лет. Пелопонес. война, в к-рой личные дарования и иск-во Л., в связи с денежной поддержкой из Сузы, восторжествовали над пришедшими в упадок Афинами. Надеясь играть во вновь начавшейся войне с персами (396 г. до Р. Х., см. [[../Греко-персидские войны|''Греко-персидские войны'']]) роль гл. руков-ля, Л. добился назначения царя [[../Агезилай|Агезилая]] (см. ''это'') гл-щим, а царю посоветовал взять в руков ли этой войной себя. Однако, Агезилай не б. склонен поступаться своей властью, и Л. вынужден б. покинуть Эфес и принять команд-ние на Геллеспонте (май 396 г.), откуда он в след. году возвратился в Спарту. В том же г. в Греции вспыхнула война, известная под именем Беотийской (395—387 гг. до Р. Х.). Л. получил приказание отправиться в Фокиду, чтобы собрать там союзн. войско, с к-рым д. б. соединиться 6-тыс. пелопонес. отряд, под ком. Павзания 2-го. Пунктом их соединения б. избран г. Галиарт в Беотии, куда Л. и прибыл в июне 395 г. Пользуясь тем, что Павзаний шел в Беотию медленно, фиванцы обратились против Л., как ближайшего, дабы разбить его до подхода Павзания. В происшедшем под стенами Галиарта сражении Л. б. уб., и его войско, лишенное предвод-ля, разбежалось. Со смертью Л. одни бедствия за другими обрушились на Спарту, и в течение зимы 395—394 гг. она потеряла всё, что б. добыто в течение мног. лет: (''Дройзен'', История эллинизма; ''Герцберг'', История Греции; ''Plutarch'', Les vies des hommes illustres; ''Ranke'', Weltgeschichte; ''Lavisse et Rambaud'', Histoire générale). [[Категория:ВЭ:Персоналии]] khoz90aoggyxcwpcwqw8me02r0egbb2 ВЭ/ВТ/Лизимах 0 417340 4590686 1290807 2022-07-20T03:00:31Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''ЛИЗИМАХ''' (361—281 гг. до Р. Х.), один из полководцев Александра Вел., получивший после его смерти Фракию и распространивший свою власть на геллеспонтскую Фригию. Опасаясь могущ-ва Антигона (см. [[../Диадохи|''Диадохи'']]), Л. в 315 г. заключил союз с Кассандром, Птоломеем и Селевком. Лет. 302 г. он начал войну в с.-зап. части М. Азии и успел овладеть кр-стями Синнадой и Эфесом. Однако, армия Антигона успела оттеснить войска Л. до вифинской Гераклеи, но, благодаря помощи союзников, ему удалось снова овладеть потерян. провинциями. После сражения при [[../Ипс|Ипсе]] (см. ''это'') Л. принял царск. титул и захватил М. Азию до Галиса и Тавра. В 292 г. он предпринял поход в придунайск. страны против гетов, но эксп-ция окончилась неудачей; Л. попался в плен к варварам и освободился ценой дорог. выкупа. В 286 г. в борьбе с Дмитрием Полиоркетом он отнял у него Македонию, хотя и не м. ее удержать в своих руках. В 283 г. Л. начал войну с Селевком, к-рый вторгся в М. Азию. В ген. сражении при Корупедионе (во Фригии) Л. б. разбит и пал на поле битвы (281 г. до Р. Х.), после чего вся М. Азия б. присоединена к монархии Селевкидов. (''I. G. Droysen'', Geschichte des Hellenismus, Gotha, 1877—78; ''G. F. Herzberg'', GeschichteGriechenlands, Helle, 1866—75). [[Категория:ВЭ:Персоналии]] ra736e0eavdbse0u5kux1vc0qqa1mue ВЭ/ВТ/Лико, Николай Константинович 0 417344 4590687 3349699 2022-07-20T03:00:45Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''ЛИКО, Николай Константинович,''' шт.-кап. Черномор. лин. № 5 б-на, прославившийся геройск. обороной укр-ния [[../Михайловская крепость|Михайловского]] (см. ''это и [[../Осипов, Архип|Осипов, Архип]]'') в 1840 г.; происходил из греч. дворян г. Балаклавы и род. между 1795 и 1800 гг. По отзыву нач-ка штаба Черномор. берег. линии ген. Филипсона{{ВЭ/Нетстатьи}} (см. ''это''), Л. был "исправный оф-р, всю службу проведший на Кавказе, серьезный и отважный". Когда он узналь о взятии горцами Лазаревск. укр-ния, то, предполагая и себе возм-сть такой же участи, благоразумно отделил внутр. бруствером ближайшую к морю часть укр-ния, где были провиант. магазины и порох. погреб. В этой цит ли Л. предполагал держаться, если бы непр ль и ворвался в остал. часть укр-ния. Л. же внушил г-зону решимость биться до послед. человека и вдохновил Архипа Осипова взорвать укр-ние, если не удастся отбросить прот-ка. 22 мрт. 1840 г. Л. б. ран. в голову и ногу, но продолжал отдавать приказания, опираясь на шашку, с кинжалом в руке. После взрыва укр-ния Л. в числе немног. уцелевших от него защитников б. взят горцами в плен, увезен в горы и там ум. от гангрены ноги. Вышедшие из плена н. чины показали, что Л., как нач-ка строгого и справедливого, все подчиненные боялись и уважали. Сохранилось, по их показаниям, и описание наружности Л.: он был роста среднего, брюнет, с черными бакенбардами и усами, средн. телосложения. Во Владикавказе и на развалинах укр-ния Михайловского ему и ряд. Архипу Осипову поставлены памятники. (''Ракович'', Тенгинский полк на Кавказе в 1819—46 гг., Тифлис, 1900; ''А. П. Берже'', "Русск. Стар." 1877 г.) № 6). {{Примечания ВТ}} [[Категория:ВЭ:Персоналии]] guujanyec5cyac8qchdkxsltjvrqn7s ВЭ/ВТ/Лима, Юрий Степанович 0 417347 4590688 1290814 2022-07-20T03:00:54Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''ЛИМА, Юрий Степанович,''' первый рус. в.-адмирал, по происхождению венецианец, приглашен на службу при царе Феодоре Алексеевиче. Стоя во главе подкопного дела, Л. участвовал в Чигиринск. походах в чине подполк-ка инж. войск. В 1695 г.) в период зарождения рус. флота, Петр I, еще не имея личн. состава моряков, назначил Л., тогда уже полк-ка, в.-адм-лом. В 1696 г. Л. с частью гребн. флота, предводимого Лефортом, спустился по рр. Воронежу и Дону к Азову, участвовал в его обложении и взятии. Замененный в звании в.-адм-ла Крюйсом (1698), Л. вернулся на в.-сухоп. службу, командовал полком своего имени (бывш. Лефорта), в 1700 г. был при осаде г. Нарвы и в 1702 г. — в отряде фельдм-ла Шереметева в Лифляндии. В сраж. под Нарвой, 19 нбр. 1700 г.) полк Л. один из немногих сохранил до конца боя порядок, не дав шведам ни одного трофея. 18 июля 1702 г. Л. задержал натиск Шлиппенбаха у мест. Гуммельсгоф до подхода Шереметева, благодаря чему последний разбил в этом деле шведов; но при этом сам Л. б. уб. Любимец Петра и Лефорта, Л. отличался не только больш. способностями, но и твердым характером, решительностью и смелостью. [[Категория:ВЭ:Персоналии]] ewsywpir29jkbilsa4plh6rcdw8j5e6 ВЭ/ВТ/Линденау 0 417350 4590689 1309157 2022-07-20T03:01:05Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''ЛИНДЕНАУ.''' См. '''[[../Лейпциг|Лейпциг]].''' [[Категория:ВЭ:Перенаправления]] fs04s0g8cvrd61b82qeho8qwfgijkcs ВЭ/ВТ/Линевич, Николай Петрович 0 417356 4590690 3271924 2022-07-20T03:01:21Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО=2 }} '''ЛИНЕВИЧ (Леневич), Николай Петрович,''' ген.-ад-т, ген. от инф., гл-щий Манчжурскими армиями в рус.-япон. войну, род. в 1838 г. Учился в Черниг. г-зии. В 1855 г. поступил юнкером на воен. службу и в 1856 г. б. произв. в прап-ки в 58-й пех. Прагск. п., из коего перевелся, сначала в 78-й пех. Навагинский, а в 1862 г. — в 75-й пех. Севастопол. п., стоявшие в те времена на Кавказе. В Севастопол. п. Л. получил свое боев. крещение, находясь с полком в составе Даховск. отряда, действовавшего в земле абадзехов, между рр. Пшех и Белая. Послуж. список Л. заполнен множ-вом дел и стычек с горцами в 1862—64 гг., в к-рых он участвовал в роли ком-ра роты. За эти годы Л. приобрел репутацию храбрейш. оф-ра и прекрас. строевика, ибо был первым гимнастом, стрелком и фехтовальщиком в полку. За боев. отличия он б. произв. в подпор-ки и пор-ки и награжден орд. св. Станислава и Анны с меч. и бант. В конце 1867 г. Л. командируется в Тифлис, в Кавказ. учебн. роту, в к-рой и остается 10 л., пользуясь больш. автор-том у Кавказ. нач-ва, как прекрас. знаток строев. дела и всех вопросов воен. быта. С объявлением в 1877 г. войны Турции, Л. по собств. желанию немедленно прикомандировывается к 15-му грен. Тифлис. п., входившему в состав Карсского отряда, с к-рым и участвует в первых боях под Карсом. В авг. 1877 г. подплк. Л. получает в командование 2-й Кавказ. стрелк. б-н, входивший в состав Кобулетск. отряда ген. Оклобжио, и участвует в боях Батумской операции, начальствуя прав. колонной на позиции у Мухаэстате. 18 апр. 1878 г. Л., в бою на р. Гинтриш, б. ран. пулями в руку, грудь и ногу. За отличие под Батумом Л. пожалованы орд. св. Георгия 4 ст., зол. сабля с надп. «За храбрость» и чин полк-ка. После войны Л. вернулся в Тифлис с громкой репутацией храбр. оф-ра, хладнокровного в бою и распорядит. ком-ра части. Через год, в 1879 г.) всего 40 л. от роду, Л. назначается ком-ром 84-го пех. Ширванск. п., к-рым и командует 6 л. Команд-ние Л. составляет блестящий период в истории Ширванск. п. По свидет-ву нач-ков, Л. во всех случаях являл собою пример неусыпной деят-сти и энергии. Отсюда и все чины полка с редким единодушием несли свой служебн. труд. Его корпус. ком-р ген. Джемаджидзе, называя его команд-ние «внеразрядным», писал в одном своем приказе, что в Ширванском п. одинаково отличны, как весь полк, так и каждая его рота и команда в отдел-сти. В дкб. 1885 г. Л. б. назн. ком-ром Закасп. стрелк. бр-ды, части к-рбй б. разбросаны от Асхабада до Мерва. К устр-ву и обучению молод. закасп. б-нов Л. приложил всю свою энергию и богат. служебн. опыт. В 1892 г. в Мерве вспыхнула сильн. холер. эпидемия, и решит. меры Л. для её прекращения обратили на себя внимание в Спб. В 1895 г. он б. назн. ком-щим воисками Южно-Уссур. воен. отдела с правами ком-ра к-са. Ожидалась война с Японией, и Л. энергично принялся за боев. подготовку войск. Деят-сть его была неутомима и плодотворна. Ком-щий войсками на Амуре ген. Гродеков, представляя его в 1898 г. в г.-л., отозвался о нём так: «В течение 3 л. ген. Л. довел вверенные ему войска до превосход. состояния и своей настойч-стью и энергией поставил войска в такие условия, при к-рых войсков. части стали привлекаться лишь исключ-но к строев. занятиям. Он лично следит за офицер. занятиями и всячески поддерживает стремение к самообразованию, устраивает часто беседы и сообщения, в коих является всегда компетентн. руков-лем. Авторитет его в войсках огромный. Устр-во внутр. быта войск и забота его как об оф-рах, так и о н. чинах выше всякой похвалы, и, в отношении казарм. удобств и довольствия, войска, ему подчиненные, достигли высокого соверш-ва». К этой характеристике надо еще добавить чрезвыч. популярность Л. среди солдат и его доступность вне службы, его неизменно благожелат. отношение к офицер. нуждам и личную обаятел. манеру обращения с подчиненными. В 1898 г. Л. б. произв. в г.-л., а в 1900 г. назн. ком-ром Сибир. к-са, образованного из войск Южно-Уссур. отдела. В конце июня Л. б. командирован на Печилийск. театр воен. действий, куда постепенно б. направлено более ½ войск его к-са. Прибыв в П.-Артур, Л. оставался нек-рое время не у дел, но медлит-сть ген. Стесселя (см. [[../Боксерское восстание 1900—02 гг.|''Боксерское восстание'']]) побудила, наконец, наместника командировать в Тянцзин Л. 18 июля он прибыл в Тянцзин, а 22-го начал наст-ние к Пекину. Энергич. решение Л. быстро наступать, несмотря на сильнейшую, свыше 40° жару, на крайнюю скудость продов-вия и на разнореч. сведения о силах китайцев под Пекином, встретило глухой протест его предместника, ген. Стесселя, рисовавшего ему всякие ужасы и писавшего ему 29 июля, «что довольствия в стрелк. бр-де совершенно нет, местн. средства разграблены, сам он болен, а люди так истомлены, что с ними никуда не уйдешь». На письмо это Л. отвечал кратко: «Я совершенно иного мнения о состоянии вашей доблест. бр-ды. Сожалею о Вашем болезн. состоянии, но всякая остановка м. послужить лишь на пользу нашего непр-ля, что допустить я не в праве, а посему исполнить в точности приказание мое о наст-нии завтра на Тунчжоу». 1 авг. Л. штурмовал Пекин, и рус. колонна первой заняла стену (см. [[../Пекин|''Пекин'']]), с потерями в 140 ч. Неожид. штурм Пекина произвел в Европе сенсацию, и Л. сразу приобрел широкую изв-сть, как энергич. и смел. ген-л. Орд. св. Георгия 3 ст. был наградой покорителю Пекина. Одновр-но б. пожалованы Л., как нач-ку междунар. отряда, высокие ордена: герм., франц., австр. и японский. По взятии Пекина Л. принял ряд мер по уничтожению остатков кит. войск и хунхузск. шаек в окрес-тях столицы, а по соср-чении рус. войск на зимовку в Тянцзине, дал весьма полез. указания для размещения войск и отношений к жителям. К 1 янв. 1901 г. Л. возвратился к команд-нию к-сом в Уссурийск. край, а в 1903 г. б. назн. ком-щим войсками Приамур. воен. округа и ген.-губ-ром Приамурья. С началом рус.-яп. войны Л. вступил во врем. команд-ние армией и выехал в Ляоян. В списке кандидатов в ком-щие армией, представленном Гос-рю, имя Л. стояло на первом плане, с пометкой Куропаткина — «65 лет» (Офиц. ист. войны, I, 786), но выбор пал на самого воен. мин-ра. Рассматривая первые распоряжения Л., нельзя не считать их вполне отвечающими и принципам воен. иск-ва и сложившейся обстановке. 8 фвр. он прибыл в Ляоян, в район коего уже собралось 17 б-нов и 25 сот., считая и ав-рд на Ялу, а 10 фвр. писал г.-ад. Куропаткину: «Японцы предполагают высадить на Ляодуне все свои 13 д-зий, т. е. ок. 175 б-нов, и для того, чтобы покончить с ними сразу, необходимо и нам иметь внушит. силы, знач-но больше 200 б-нов. На море мы сделались слабы, но нельзя допускать, чтобы и на суше мы были слабы, и надо немедля собирать внушительную армию, чтобы без всякого риска, а наверняка разгромить японцев». Относ-но плана действий Л. высказался совершенно определенно: «Если, — писал он наместнику, — высадится близ Квантуна сильная япон. армия, а мы будем слабее у Ляояна, то неминуемо мы д. отступить к Мукдену, а, м. б., к Телину, до подхода всех наших подкр-ний, следов-но, японцы неминуемо набросятся на П.-Артур с целью овладеть этим достойным славы трофеем. Поэтому эти силы д. б. надежны, чтобы П.-Артур даже в течение 3 мес. м. отбиться от настойчивости японцев». Поэтому Л. настаивал, чтобы и 9-я В.-Сибир. стрелк. дивизия вошла в гарнизон Артура, говоря, что лишение 6—8 б-нов для Манчжур. армии не существенно. Повторил он это и в депеше от 21 фвр. Куропаткину. Относ-но ав-рда на Ялу, выдвинутого в поддержку нашей к-цы, Л. был совершенно определ. мнения, к-рое он выразил и в донесениях наместнику и предписаниях ген. Кашталинскому и Мищенко. «Отряд на Ялу, — писал Л. — д. иметь лишь демонстрат. характер''… ''заставить прот-ка с осторож-тью подходить к Ялу. Наша 3-я стрелк. бр-да, как только получит сведения о подходе прот-ка в значит. силах, д. с саперн. ротой отойти к Фынхуанчену, не ввязываясь вовсе с прот-ком в бой, как потому, что она не м. задержать на Ялу прот-ка, к-рый будет переправляться, вероятно, широк. фронтом, так и потому, чтобы бесцельно не подвергать свои части под удары. Нам необходимо лишь выиграть нек-рое время для соср-чения в Ляояне. Ввязываться же с непр-лем в бой на Ялу нет никакой надобности». Позднее, как известно, восторжествовало мнение ген. Мищенко, поддержанное наместником, считавшего, что драться на Ялу необходимо, но, приведя туда еще 2 д-зии. Несмотря на возражения г.-м. Мищенко и отчасти Кашталинского, Л. остался при своем мнении и убедил наместника не посылать на Ялу 1-ю стрелк. д-зию, как это предполагалось планом соср-чения. В ряду распоряжений Л. этого периода следует отметить, что он принял все меры не нарушать нейтр-та Китая, дабы не вызвать его на нападение, могущее угрожать нашей Манчж. ж. д. Несмотря на ряд сведений из Пекина, указывавших на намерение Китая присоединиться к Японии, на донесения агентов, сообщавших, что войска Юаньшикая собираются на Ляохе, чтобы угрожать Ляояну (отряд ген. Ма), Л. не двинул к Ляохе ни одного солдата, презирая нестройные кит. полчища, если бы они и были там, и ограничившись наблюдением за отрядом ген. Ма. В конце мрт. Л. вернулся в Хабаровск. Отсылка Л. с театра воен. действий, конечно, сильно повлияла на психику стар. солдата, обреченного на бездействие. Есть сведения, что он просил и ген. Куропаткина и адм. Алексеева оставить его в армии нач-ком отряда на р. Ялу, но согласия не последовало. Получая сведения о тяжких неудачах рус. оружия на Ялу, под Киньчжоу и Вафангоу, Л. сердился, недоумевал, и взгляды его на события в Манчжурии хорошо обрисовываются в письме от 4 июня 1904 г. к ген. П. Ф. Унтербергеру, впоследствии ком-щему войсками Приамурск. воен. округа: «По моему мнению, там (в Манчжурии) что-то все растерялись. Сожалею, что я не остался у Куропаткина, но наместник и слышать не желал о моем оставлении, говоря, что он весь Приамур. округ обобрал для Манчжур. армии и еще взять Л. решит-но не может и не считает себя в праве. Но всё же я повторяю, что там в армии что-то растерялись. Я, напр., решит-но не понимаю, к. обр. мы могли сидеть на Ялу, когда японцы уже накануне, 17 апр., перешли в значит. силах Ялу и, конечно, д. б. и действ-но атаковали наши войска. Находясь в Ляояне, я постоянно твердил нач-ку отряда на Ялу: уходить, как только будет заметно, что японцы на Ялу стали сильны''… ''Я смотрел на этот отряд только лишь с той мыслью, чтобы он служил задержкой японцев на Ялу на месяц. Задачу свою этот отряд и выполнил. Имейте еще в виду то обстоят-во, что этот отряд б. растянут на 14 вер.; уже такая растянутость указывает, что на него не возлагается никакой обороны. И вот он при таком растянутом положении, по приказанию кого-то, вынужден б. принять сражение против прот-ка в 5 раз сильнейшего. Мое глубокое убеждение, что ком-щий армией мыслил: „Авось отобьются“. Но в таком случае еще одну д-зию необходимо б. отправить на Ялу и занять позицию не как-нибудь, а по правилам для обороны. Вслед за сим произошла высадка в Бицзыво. {{inline float|c|570|Портрет к статье «Линевич, Николай Петрович». Военная энциклопедия Сытина (Санкт-Петербург, 1911-1915).jpg||hi=off}} И в дан. случае совершенно свободно и с больш. успехом м. было бы воспрепятствовать высадке. Однако же, ничего никто не надумался, и высадку японцы окончили с успехом. Вслед за сим состоялся штурм позиции Киньчжоу, и этот штурм тоже японцам удался, тогда как я считал эту позицию неприступной. Впоследствии все подробности будут, конечно, известны, но ныне я решит-но не понимаю, каким способом японцы м. взять штурмом эту неприступ. позицию. По моему мнению, для обороны этой позиции б. оставлен, вероятно, по легкомыслию, только один полк — 5-й и самое большое 2 полка, к-рые, конечно, не м. занять позиции в 4½ вер., тогда как я предполагал и указывал занять эту позицию 4-мя полками, и смею Вас уверить, что японцы в этом случае положит-но не м. бы ее взять штурмом''… ''После всех этих неудач решили I к-с, для целей, совершенно мне непонятных, выдвинуть на ю. к Вафандяну и там тоже самое наскочили на гораздо сильнейш. прот-ка. Так зачем же передвигаться на ю., если неизвестны силы прот-ка? Зачем же наших славных оф-ров и солдат ставить в такое тяжкое положение, что они д. сдаваться в плен? Смею Вас уверить, что, если бы и на Ялу наши продержались бы еще 2 или 3 ч., то ни один не избежал бы плена''… ''все были бы окружены''… ''не думайте, однако, что у меня стол дурное и тяжкое настроение; наоборот, я не унываю, но сержусь, для чего делать ошибки, когда подумавши и помысливши, можно их избежат. Итак, по моему мнению, еще недостаточно иметь обширные отлич. профессорские знания, еще к сему необходимо иметь хотя бы немного творчества». Только после боев на Шахе, с разделением войск на театре войны на 3 армии, Куропаткин предложил Л. команд-ние 1-ой армией, составленной из I, II, III и IV Сибир. к-сов и отряда ген. Ренненкампфа. С восторгом принял Л. приглашение, и в конце окт. сибир. стрелки восторженно приветствовали своего «папашу», как называли Л. за глаза и оф-ры и солдаты. Гл. кв-ра Л. помещалась в д. Хуаньшань, где в простой фанзе он и жил. Началось Шахейское сиденье. Проходил окт., нбр., дкб. Шли бесконеч. дебаты о планах действий. В этот период Л. не проявил обычной настойч-сти, хотя определенно указывал, что действия всех 3 армий д. б. единовр-ны. Падение Артура ускорило решение, и 12 янв. 2-я армия начала наст-ние на Сандепу. Однако, гл-щий в день боя запретил 1-ой и 3-ей армиям всякое «содействие», приказав ожидать, «когда разовьются события». Л. б. приказано даже не открывать огня на фронте. Атака Сандепу окончилась неудачей, и начался нов. период выжидания «благоприятной обстановки». На совещаниях у гл-щего Л., как отмечает официал. история, всегда стоял за самое решител. продолжение операций (т. 5, 66). Так же решит-но отвечал он и на письм. запрос гл-щего в письме от 9 фвр. 1905 г.: «Полагаю, что безусловно необходимо теперь же переходить в наст-ние. Всякое промедление будет невыгодно отражаться на том числен. перевесе, к-рый сейчас у нас имеется (подходила к японцам и армия Ноги). Что же касается вопроса Вашего, — добавлял Л., — следует ли при успехе неотлагат-но развивать его дальше, или ограничиться взятием Сандепу, то вопрос этот не м. б. разрешен теперь, ибо вполне зависит от самого хода боя» (т. 5, 142). В другом письме Л. указывает гл-щему на опасность отсрочки решит. сражения, «ибо р. Хунхе, в тылу армии, при вскрытии, явится сильн. и опас. препятствием» (т. 5, 133). На запрос в конце янв. о плане действий Л. отвечал: «Надо оставаться при прежнем плане — атаковать лев. фланг, дабы не терять времени на соображения нового». Наконец, Л. просил гл-щего, если общее наст-ние будет отложено, разрешить ему «захватить с. Цзянчан на Тайцзыхе, и тем подбодрить войска». Когда японцы повели первые атаки на отряд ген. Алексеева у Цинхечена, Л. писал ему: «Немедленно сами наступайте и отбейте у японцев охоту нас тревожить». Затем наступили Мукденск. бои. 1-я армия, по свидет-ву Куропаткина в его отчете (т. III, 99), к 22 фвр. совершила ряд геройских дел и удержала все свои растянутые позиции. «Однако, — пишет гл-щий, — действия 1-ой армии носили пассив. характер, и прот-к не только не оттянул свои силы к своему прав. флангу, но продолжал свое смелое обход. движение». Пассив-сть Л. ген. Куропаткин усматривает особенно в дни 16—17 фвр., когда в его распоряжение он вернул I Сибир. к-с, бывший до этого у ген. Каульбарса (см. [[../Мукден|''Мукден'']]). С уходом I Сибир. к-са обратно к Каульбарсу и изъятием в резерв гл-щего IV Сибир. к-са, на 10-й день ожесточенных боев, вряд ли 1-я армия м. действовать наступательно. На запрос гл-щего 20 фвр. «представить соображения и расчеты по выполнению насгупательной операции против Куроки», Л. ответил, что, в виду бывшего ранее некомплекта людей и сильных потерь (около 14—15 т. ч.), в полках остались лишь «жалкие ряды», а в его парках выбраны все руж. патроны, и наступать сейчас невозможко" (?.5, 377). При так. обстоят-вах о наст-нии нечего б. и думать. 21 фвр. Л. получил предупреждение об отходе на линию р. Хунхе, а 22-го отвел армию на Фулинские и Фушунские позиции. Есть сведения, что Л. просил Куропаткина 22 фвр. назначить его на прав. фланг для атаки японцев, но согласия не последовало. Удержаться на Хунхе нашим армиям, как известно, не удалось, и 25 фвр. началось общее отступление к Телину. Войска 1-ой армии отступили в наибольшем порядке, с самой небольшой потерей обозов. 3 мрт. Л. б. назн. гл-щим вместо А. Н. Куропаткина. Назначение его б. встречено общей радостью и лучшими надеждами. Общество русское хотело верить, что Л. есть именно тот вождь, к-рый «не мудрствуя лукаво и не делая сложных маневров, даст армии победу своей непреклон. волей, своим опытом и знанием нач-ков и солдат. души. Но Мукденское сражение так истощило силы обеих сторон, что ни победитель ни побежденный не были в состоянии немедленно продолжать свои операции. Л., принявший армию на Сыпингайских высотах и убедившийся, что японцы не преследуют, решил оставить армию у Сыпингая и дальше не отступать. Тяжелое наследство принял Л. и, если он сумел, при содействии Спб., укомплектовать и хорошо снабдить армию и вновь сделать ее грозной врагу, то следуеть признать, что ему не удалось восстановить её дух и внушить веру в победу. Годовой кошмар неудач, постоянно внушаемая мысль, что японцев гораздо больше, и что они обойдут, отрежут нашу армию, — столь крепко овладели умами оф-ров и солдат, что и свежие войска, прибывавшие из России, очень быстро проникались этой мыслью и падали духом. К этому поисоединилась еще и революц. пропаганда. Донося Гос-рю 9 мрт. 1905 г. (депеша № 950) о состоянии армии, Л. откровенно писал: „Обнаружено, что во время паники у Мукдена из рядов армии потоком потекло на с. к Харбину, частью при обозах, а большей частью по одиночке, около 60 т. н. чин., преимущ-но запасных. Таковой повальный уход солдат из армии в тыл за всю мою 50-лет. службу я встречаю первый раз и, простите, Ваше Величество, что Вас огорчаю, но не считаю возможнымь скрыть столь неслыхан. явление“. Однако, сам Л. не упал духом и в депеше № 1106 от 22 мрт. писал Гос-рю, что, „несмотря на многочислен. затруднения, по моему глубок. убеждению, Россия в наст. время ни под каким предлогом не д. просить мира у Японии''… ''Россия, по моему мнению, не только может, но и должна во что бы то ни стало продолжать войну, чтобы победить Японию, т. к. средств у России еще много, а прося мира у Японии, мы должны готовиться заплатить контрибуцию в 1, а м. б., и в 2 миллиарда рублей“. Не менее характерна и полна уверенности и спокойствия, переписка Л. с кит. ген.-губ-рами в Манчжурии. Так, напр., извещая Цицикарского цзянь-цзюня Дагуя о назначении в Цицикар нового росс. воен. комиссара полк. Линда (после убитого полк. [[../Богданов, Алексей Федорович|Богданова]], см. ''это'') в письме от 12 мрт. 1905 г.) № 2760, гл-щий сообщил след.: „Объявите населению провинции, чтобы оно спокойно занималось полев. работами и не допускало япон. шпионов находиться в селениях и выдавать наши воен. тайны. Объявите, что война до ваших границ не дойдет и пошлите монгольск. князьям сказать, чтобы они не пускали к себе в хошуны япон. солдат. Прошу иметь также в виду, что если русские подданные будут у вас в провинции терпеть какие-либо обиды от населения, то я приму строгия меры наказать виновных, а Хейлунцзянскую провинцию объявлю на воен. положении, и тогда будут большие строгости, а Вы, наверно, слышали в Пекине, что ген. Л. на ветер слов не говорит“. Писать письма в таком тверд. тоне сейчас же после поражения под Мукденом и когда повсюду в Манчжурии обнаружились волнения, мог, конечно, только ген-л, глубоко уверенный в силе рус. войск и окончат-ной нашей победе. На запрос Государя, как отразилась на настроении армии Цусимская катастрофа, Л. отвечал в депеше Государю от 23 мая (Офиц. ист. войны, т. VI, 189): „Совершенно неожиданная для всех нас потеря всей Тихоокеан. эс-дры подействовала на армию удручающе, но нисколько не поколебала принятого мною решения продолжать держаться на Сыпингайск. позиции“. В друг. депеше, от 20 мая, Л. писал: „После потери флота мы нынче переживаем столь тяжелое время, что должны переходить в наст-ние только тогда, когда успех будет за нами вполне обеспечен, и притом полн. успех“. Поэтому Л. просил о спешн. высылке укомпл-ний из молод. солдат 1905 г.) присылке еще 2 к-сов, кроме IX и XIX, присылке в резерв еще 80 т. ч. и о назначении ежедневно 6 воин. поездов для войсков. эшелонов (т. VI, 190). Обстановка требовала от Л. особой осторожности, и внимат. изучение документов убеждает, что Л., занимая всех составлением многочисл. планов обороны Сыпингая, а потом и атаки япон. позиций, намеренно тянул время, выжидая резул-тов переговоров в Портсмуте, о к-рых начались толки вслед за Цусимским поражением. В то же время из России в армию сыпались прокламации, муссировавшие происходившие там беспорядки, призывавшие к измене, твердившие „чем хуже, тем лучше“. Гл-щий ежедневно получал сотни подметн. писем, указывавших на упадок дисц-ны. Вот обстановка, при к-рой приходилось Л. создавать планы действий против японцев. Он ясно видел, что в войсках потеряна вера в нач-ков. На предложение его ген. Струкову и Гродекову принять в команд-ние 3-ю армию, оба они отказались, и эту армию получил старый сослуживец Л. по Кавказу, ген. Ботьянов. Поэтому, энергично требуя из Спб. быстрого и непрерыв. отправления подкр-ний и заботясь об устройстве тыла армий и дорог к Харбину, требуя от ком-щих армиями разработки планов воен. действий, Л. не решился, однако, перейти в наст-ние. Сомнение его в моральн. качествах армии видно, напр., из того, что, определяя к 1 мая силы японцев в 390 т. штыков, он требовал довести нашу армию до 550 т., дабы превосходить японцев „не менее как в 1½ раза“ (депеша 25 апр., № 982). В начале июля он просил выслать в армию 150 т. солдат срока 1904 г.) как наиболее подгоговленных, и жаловался на перерыв в перевозках, лишивший его 80 т. ч. укомпл-ний, при чём добавлял, „что никакое иск-во ген-лов не м. восполнить 80 т. штыков“. Что касается его планов воен. деиствий, то можно сказать, что в первые 3 мес. стоянки на Сыпингае планы эти были строго оборонит-ные, и даже не было уверенности в том, что войска отстоят эту позицию. Только с начала июля начинается разработка наступат. планов, и на воен. совете 21 июня Л. ставит вопрос, не время ли нам самим переходить в наступление, в виду усиления армии до 440 т. ч. Было предложено штабам армий немедленно разработать планы наступат. действий, но таковые б. представлены лишь к 1 авг. Общее внимание, видимо, было обращено на Порсмут. Однако, непомерные требования японцев в Портсмуте побудили государя дать указания Л. о необходимости с нашей стороны активн. действий. В депеше от 7 авг. 1905 г. Государь писал: „Политич. условия и интересы России требуют успеха нашего оружия. Переговоры в Портсмуте не должны умалять вашей настойчивости в достижении успеха над врагом. Я твердо уверен, что, когда обстоят-ва укажут вам возможность доказать силу рус. оружия, вы не упустите перейти в решит. наст-ние, не испрашивая на это Моего утверждения и согласия“ .(Офиц. ист., т. VI, 259). Спешно начались навые совещания. А. Н. Куропаткин настаивал на ударе своей армией в прав. фланг прот-ка, что противоречило плану, разработанному в штабе гл-щего армии и одобренному уже Л.: ударить в лев. фланг японцев, у Кайпинсяна, армией Ботьянова из 6 к-сов, к-рый, после больших пререканий, и был 16 авг. утвержден. Были сделаны уже предварит. распоряжения для наступления, но 19 авг. Л. получил депешу Гос-ря Имп-ра о соглашении наших и япон. уполномоченных в Портсмуте. Война б. окончена. Медлит-сть Л. несомненна, но она объясняется исключ-но неуверенностью в успехе при наличн. силах и состоянии войск. Официал. история войны говорит, что он решил выжидать прибытия в армию, кроме IV, IX и XIX к-сов, еще и XIII к-са и тогда перейти в наступление. Но дело было, конечно, не в официал. счете штыков. Своему доверен. лицу Л. однажды сказал:»Зачем я часто раздаю в полках солдат. кресты? А ведь я поверку рядов делаю; знаю, что на раздачу крестов прибежит всякий, кто только может. И что же, вот справка, что в ротах N-скаго полка 110 рядов, а я вчера нашел на лицо 65 рядов в роте. Значит, в полку больше тысячи в команд-ках, и знаю, что все команд-ки вызваны жизнью, нуждой полковой". Заслуга Л. в том, что после Мукдена он не ушел к Харбину, вновь собрал грозную армию, проявил огром. деят-сть по подготовке будущих воен. операций, тщат-но скрыл от всех свою неуверенность в победе и вселил в японцев сомнение в будущих успехах. Это сомнение и грозный вид армии Л. побудили япон. уполномоченных предложить приемлемые для достоинства России условия мира. Государь оценил заслугу Л. по созданию грозной вооруж. силы и в день заключения мира пожаловал его Своим ген.-ад-том. Предстояла еще огромная работа по демобилизации и эвакуированию армии в Европ. Россию, и в этой работе, мало подготовленный к ней прежней службой, Л. не нашель, к сожалению, и опытн. пом-ков. Ко времени ратификации мирн. договора плана демобилизации и расформ-ния обозов составлено не б., и таковые производились крайне медленно и бессистемно, что повлекло за собою значит. перерасходы казны. После продолжит. сношений с Спб. Л. определил очередь отправления войск обратно в Россию след. обр.: отправление д. б. происходить целыми частями войск, сначала конница и казаки, как самые дорогие по содержанию, засим сибир. к-са, а затем прочие к-са в обрат. порядке их прибытия из России. Однако, внутр. события заставили нарушить этот разумно выработанный план. Перевозка началась 13 окт., а с 15-го началась грандиоз. ж.-д. забастовка на Сибирской и Забайкальской ж. д. Хотя через неск. дней порядок б. восстановлен, но ж.-д. хозяйство б. сильно расстроено, и Сибир. ж. д. не могла пропускать более 3 пар поездов. Эвакуация затягивалась, а в войсках возрастали волнения. Всё это побудило Л. изменить план эвакуации и в 1-ю очередь отправить только запасных. На это он получил согласие воен. мин-ра, при условии возвращения в голове запасных IX к-са и IV Сибирского. Работа по эвакуации оказалась необычайно сложной и, благодаря неточн. учету запасных и многочисл. побегам из армии на ж. д. одиночных людей, выполнение намеченного плана оказалось положит-но невозможным. В половине нбр. на Сибир., Забайкал. и В.-Кит. ж. д. началась новая «телеграфная» забастовка, и гл-щий оказался отрезанным от Спб. и Иркутска. Не зная, продвигает ли Сибир. дорога отправляемые на нее поезда с запасными, Л. торопил отправкой эшелонов из Харбина, откуда ежедневно в нбр. и дкб. отправлялось по 7—8 воин. поездовь, в то время, как Сибир. дорога пропускала лишь 4 поезда, что, естественно, произвело необычайную закупорку в Чите и Иркутске и неминуемо вело к полному беспорядку в движении. Узнав лишь в конце дкб. о беспорядках и буйстве запасных на Сибир. ж. д., Л. приказал в каждый эшелон запасных назначать строевую роту, и постепенно эвакуация наладилась; к концу фвр. 1906 г. все запасные б. вывезены, а вперемежку с ними происходила отправка и Сибир. к-сов. Одновр-но с трудами по эвакуации армии Л. выпала тяжелая обяз-ть бороться с сильной революц. пропагандой в войсках, следы к-рой обнаружились еще летом 1905 г. Октябрьск. забастовки проявились открыт. бунтами во Владивостоке, Чите, Благовещенске, Хабаровске и Иркутске. Выс. манифест 17 окт. б. встречен политич. демонстрациями во всех городах Д. Востока и, особенно, во Владивостоке и Харбине. Брожение передалось и в армию. Бессилие властей прекратить забастовку на ж. д. и задержка в отправлении эшелонов из армии глухо волновали войска. Когда к ноябр. забастовке примкнули Вост.-Кит. и Уссурийская ж. д., образовавшие стачечный ком-т для упр-ния ими, Л. молчаливо признал сущ-ние этого самозван. ком-та, только дабы не задержать запасных, и эвакуация деят-но продолжалась. Однако, брожение среди запасных всё разрасталось, и в дкб. дошло до открытых возмущений и жалоб старш. нач-кам скопом о скорейш. отправлении на родину. Никаких репрессив. мер против этой многочисл. массы запасных Л. не принял, смотря на это, как на повальную болезнь — «тоску по родине». Отсутствие карател. мер против стачечников, забастовщиков и запас. солдат в Спб. б. поставлено в вину Л., 6 фвр. 1903 г. он б. отозван, и о нём б. назначено расслед-ние по обвинению в бездействии власти. По поводу этих обвинений Л. писал во всеподд. письме от 28 апр. 1906 г.: «Во время народн. волнений в России мне необходимо было считаться одновр-но с двумя положениями: на ж. д. были стачечники, не препятствовавшие, однако, эвакуации армии на родину, а с друг. стороны — брожение в армии именно на почве крайне медлен. увольнения на родину. Я мог начать громить стачечников и идти к Иркутску, но такое решение могло вызвать полн. забастовку и остановку всего движения с порчей пути, паровозов и мостов, а это было в высш. степени рискованно и могло вызвать в армии мятеж, подобный Владивостокскому, размеры к-раго трудно и определить. При 2-м решении я мог отложить расправу со стачечниками на нек-рое время и продолжать вывозить из армии запасных н. ч., как я и сделал, и последствия явно показали правильность 2-го решешения. К концу дкб. армия настолько освободилась от запасных, что я имел возможность послать стрелк. части в Харбин, Никольск-Уссурийский, Хабаровск, Владивосток, Читу и Иркутск, и, по мере прибытия названных частей, в этих пунктах восстанавливался полн. порядок, а зачинщики арестовывались. Я не отрицаю заслуг ген. Ренненкампфа и Меллер-Закомельского в деле водворения порядка в Чите и Иркутске, но водворение порядка на ж. дорогах началось по моим распоряжениям в конце дкб. 1905 г.) а после моего отъезда только доканчивались аресты и суд над виновными. Докладываю Вашему Величеству, что со стачечниками я никаких сношений, ни письменных ни словесных, не имел и орденов им не раздавал. Государь, я следствия не боюсь, ибо никакой вины за собой не вижу, но обязываюсь доложить, что следствие надо мной унижает в глазах армии и общества и меня и высокое звание рус. гл-щего и будет лишь в интересах врагов отеч-ва. Если я лишился уже доверия Вашего Велич-ва, то хотел бы верить, что Вы меня осудили за неумение, а не за умысел, и мне остается просить лишь одного — отпустить меня на покой». Гос-рю благоугодно б. приказать возбужденное дело прекратить и на первом же приеме обласкать Л. Однако, испытания послед. лет надломили крепкое здоровье Л., и легкая простуда быстро свела его в могилу. Он ум. 10 апр. 1908 г. и похоронен на кладбище Александро-Невской лавры. Смерть Л. б. встречена общей печалью участников Манчжур. кампании. Почтили его память особ. венком, возложенным на гроб, и враги его японцы. Это был типичный ген-л нашей Кавказ. армии, пользовавшийся в войсках огром. популярностью, любовью и доверием. Его Пекин. поход показал, что войска в его присутствии б. способны на самые изумит. усилия, и назначение его гл-щим после Мукдена б. прямо необходимо, ибо прежде всего надо было назначить ген-ла, пользующегося полным доверием масс. Как человек, Л. был типичный малоросс — по уму, характеру и привычкамь. Его природ. юмор и живой практич. ум, способность проникать в сущность воен. явлений, наконец, глубокое знание воен. быта, умение привлекать к себе солдат. сердца — всё это д. б. оставить значит. след на воспитании и устройстве войск, бывших под его командой. Об этом свидетельствует ряд рассказов-анекдотов, ходивших в армии. В них Л. — несомненно, оригинальный, нравный человек, добродушно ворчливый и причудливый, с хитрецой, но большим простым здравым смыслом и непреклон. волей. Л. оставил обшир. мемуары (19 тетрадей), обнимающие его интерес. службу в период 1885—1905 гг. (''Колюбакин'', Действия Кобулетского отряда в 1877 г.; Материалы для описания воен. действий в Китае 1900 г.) изд. гл. шт.; ''Овсяный'', Воен. действия в Китае, 1910; ''Янчевецкий'', У стен недвижного Китая; Официал. история войны 1904—05 гг., тт. 1, 2, 5, 6 и 7; Отчет ком-щего 1-ой Манчж. арм. за 1904 г.; Отчет А. Н. Куропаткина, тт. 3 и 4; ''В. Флуг'', План стратегич. развертывания на Д. Востоке 1903 г.) «Воен. Сб.» 1911 г.; ''В. А. А.'', Ген. Л., «Летопись войны с Японией», № 56; ''А. Рогачевский'', Памяти Н. П. Л., «Рус. Инв.» 1908 г.) № 90; Г.-ад. Н. П. Линевич, «Рус. Инв.» 1908 г.) № 85; ''М. Меньшиковь'', Последний вождь, «Нов. Вр.» 1908 г.) № 11525; ''Эль-Эс'', Памяти Н. П. Л., «Нов. Вр.» 1908 г.) № 11524; ''Ю. Елец'', Памяти ген. Л., «Нов. Вр.» 1908 г.) № 11527; Кончина г.-ад. Л., «Петерб. Газ.» 1908 г.) № 100; Послед. минуты Н. П. Л., «Бирж. Вед.» 1908 г.) № 10449; ''Freg et Voyron'', Rapport sur l’expédition de China, 1904). [[Категория:ВЭ:Персоналии]] kgojin9q1j7oc4kpassidbu230pr0jq ВЭ/ВТ/Линия коммуникационная 0 417360 4590692 1309158 2022-07-20T03:01:53Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''ЛИНИЯ КОММУНИКАЦИОННАЯ.''' См. '''[[../Коммуникационная линия|Коммуникационная линия]].''' [[Категория:ВЭ:Перенаправления]] aecb7bw2yh1y646a0v49gyl6iswxq13 ВЭ/ВТ/Линии контрвалационная и циркумвалационная 0 417361 4590691 3994606 2022-07-20T03:01:42Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ=Контр-валационная линия |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''ЛИНИЯ КОНТРВАЛАЦИОННАЯ''' и '''ЦИРКУМВАЛАЦИОННАЯ.''' См. '''[[../Контр-валационная линия|Контрвалационная линия]]''' и '''Циркумвалационная линия'''{{ВЭ/Нетстатьи}}'''.''' {{Примечания ВТ}} [[Категория:ВЭ:Перенаправления]] ftrz90tc5txizg9ojy6rfkjdrkf092z ВЭ/ВТ/Линия обложения крепости 0 417362 4590693 1309159 2022-07-20T03:01:59Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''ЛИНИЯ ОБЛОЖЕНИЯ КРЕПОСТИ.''' См. '''[[../Крепостная война|Крепостная война]].''' [[Категория:ВЭ:Перенаправления]] ezz98dvbeaeil7kwu7wwt6qqx3akpt3 ВЭ/ВТ/Линия оборонительная 0 417363 4590694 1309160 2022-07-20T03:02:05Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''ЛИНИЯ ОБОРОНИТЕЛЬНАЯ.''' См. '''[[../Оборонительная линия|Оборонительная линия]].''' [[Категория:ВЭ:Перенаправления]] 1whp6rby4vcnissetuhic63mg682zi2 ВЭ/ВТ/Линия операционная 0 417364 4590695 1309161 2022-07-20T03:02:12Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''ЛИНИЯ ОПЕРАЦИОННАЯ.''' См. '''[[../Операционная линия|Операционная линия]].''' [[Категория:ВЭ:Перенаправления]] lrisnj5cvrsqjke9h01t0egyz8e73l9 ВЭ/ВТ/Линуа, Дюран, граф 0 417370 4590696 1290838 2022-07-20T03:02:24Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''ЛИНУА, граф, Дюран,''' франц. адм-л (1761—1848). Произведенный в к.-адм., 2 г. состоял нач-ком штаба при адм. Брюи и Латуш-Тревиле, а в 1801 г., командуя отрядом из 3 к-блей, блестяще отбил атаку вдвое сильнейш. непр-ля при [[../Алжезирас|Алжезирасе]] (см. ''это'') и вслед за этим, войдя в состав испан. эс-дры, участвовал в [[../Гибралтар|Гибралтар. сражении]] (см. ''это''). В 1803 г. Л. б. послан с отрядом в О.-Индскую колонию Пондишери. Производя отсюда смелые набеги на англ. торг. пути от Кит. моря до м. Доброй Надежды, Л. 2½ г. вел самостоят. крейсерскую войну, разоряя англ. фактории и захватывая цен. призы. Возвращаясь во Францию с одним 78-пуш. к-блем и одним 44-пуш. фр-том, Л. наткнулся 13 мрт. 1806 г., ок. Канарск. о-вов, на англ. отряд в.-адм. Уаррена из 7 лин. к-блей и 2 фр-тов. Завязался отчаян. бой, в к-ром к-бль Л. б. окружен 4 англ. к-блями; франц. суда принуждены б. сдаться, и раненый Л. в 3-й раз попал в плен, в к-ром пробыл до 1814 г. За это время Л. б. возведен Наполеоном в графск. дост-во, а по возвращении на родину назначен губ-ром колонии Гваделупы. Несмотря на постигавшие его неоднократ. неудачи, Л. по справедливости считается одним из лучш. адм-лов франц. флота в эпоху его упадка после революции. [[Категория:ВЭ:Персоналии]] 8wicybkdrj4tjis676i3h7evxgw5mvm ВЭ/ВТ/Линь, де, Шарль-Жозеф, принц 0 417374 4590697 1290842 2022-07-20T03:02:34Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''ЛИНЬ, де, принц, Шарль-Жозеф,''' австр. фельдмаршал, сподвижник Потемкина, происходил из знатной бельг. фамилии (1735—1814). В 1752 г. он поступил прап-ком в австр. армию, за отличие при Гохкирхе б. произв. в майоры, а к концу 7-летн. войны его имя б. уже популярно в австр. армии, как храбр. оф-ра и остроумн. человека. В 1764 г. Л. б. произв. в г.-м., а в 1771 г. в фельдм.-лейт. и во время войны за Баварск. насл-во командовал ав-рдом в армии Лаудона. В 1782 г. Л. б. послан имп. Иосифом II в Россию с важн. поручениями и, благосклонно принятый Имп-цей Екатериной II, надолго остался в России; когда началась 2-я война с Турцией, Л. б. назн. состоять в звании фельдцейхм-ра при армии кн. Потемкина и участвовал в осаде и взятии Очакова (1788 г.), а в 1789 г., командуя австр. к-сом, сам взял Белград. Леопольд II уволил Л. в отставку, и он вернулся на службу лишь при Франце II, к-рый в 1808 г. произвел Л. в фельдм-лы и назначил чл. гофкригсрата. После Л. остались 32 тома записок под заглавием: "Mélanges militaires, littéraires et sentimentaires" (1795—1804 гг.). ''Сын его'', убитый в 1792 г., в сраж. с фр-зами при вторжении в Бельгию, в 1790 г., в чине полк-ка австр. армии, состоял при Суворове под Измаилом, исполняя обяз-ти инж-ра, строил б-реи, во время штурма, командуя частью войск, б. ран. и по представлению Суворова награжд. орд. св. Георгия 3 кл. [[Категория:ВЭ:Персоналии]] cvkqi3f2lj379vts2q7qd6pfr07okib ВЭ/ВТ/Липпе-Детмольд 0 417380 4590698 1309162 2022-07-20T03:02:54Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''ЛИППЕ-ДЕТМОЛЬД.''' См. '''[[../Германия|Германия]].''' [[Категория:ВЭ:Перенаправления]] 1x7yh8w6lhf5ri02d3u5vgxh7mftky9 ВЭ/ВТ/Липпе-Шаумбург 0 417381 4590699 4062498 2022-07-20T03:02:59Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ | ВИКИДАННЫЕ = Q310650 |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''ЛИППЕ-ШАУМБУРГ.''' См. '''[[../Германия|Германия]].''' [[Категория:ВЭ:Перенаправления]] 97nrzs3vz6k9w82a1waxp2l6h6xic4z ВЭ/ВТ/Липранди 0 417382 4590700 3273338 2022-07-20T03:03:03Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |КАЧЕСТВО=2 }} '''ЛИПРАНДИ.''' 1) '''[[Иван Петрович Липранди|Иван Петрович Л.]],''' г.-м., воен. писатель и критик, род. ок. 1790 г.; получил домашн. образование и в 1807 г. поступил на воен. службу колонновожатым. В конце этого года он б. назн. в действ. армию в Финляндию, где сперва был в штабе кн. М. П. Долгорукого, а после его смерти состоял при ген. Алексееве. За эту войну Л. б. награжден шестью боев. наградами, в том числе знаком отличия Воен. орд. и произв. в подпор-ки с назначением в свиту Е. И. В. по квартирм-ской части, в к-рой и состоял свыше 20 л. Л. участвовал также в войнах: с Турцией в 1810—12 гг., в Отеч. войне и загранич. походах 1813—15 гг., с Турцией в 1828—29 гг. и в усмирении польск. мятежа 1831 г. и за боев. подвиги б. награжден орд. св. Георгия 3 и 4 ст. В дни мира Л. выделялся исключит. познаниями воен. дела и в особ-сти воен. истории. Он аккуратно вел свои заметки и дневники, отмечая «практику» и «события». По окончании Наполеон. войн он служил преимущ-но на юге. В 1825 г. Л. б. привлечен по делу «декабристов», но доказал свою невиновность. Л. весьма часто исполнял разл. ответствен. поручения, до поездки в Турцию включ-но, при чём заслуженно приобрел авторитет знатока Бессарабии, Молдавии и Балкан. полуо-ва. В 1832 г. Л. вышел в отставку, а через неск. лет зачислился по армии. В 1839 г. Л. перешел на службу в мин-ство внутр. дел, а затем вышел в отст. г.-м. Скончался в 1880 г. Свою литер. деят-сть Л. начал в 1820 г. В 1832 г. Л. б. поручено, по Высоч. повелению, составить «сведения о характерн. свойствах и политич. мнениях Турции». Проработав 2 г., Л. представид 1 ч. огромн. труда, из к-раго б. напечатаны впоследствии лишь отдельные очерки в журн. «Имп. общ. ист. и древн. росс.» в 1877 г. Особенно Л. специализовался на эпохе 1812 г., к-рую знал близко как обер-кварт-р VI к-са ген. Дохтурова и изучил до мелочей. След. труды Л. являются капитальн. вкладом в воен. историю: 1) «Опыт каталога всем отдел. сочинениям по 1872 г. об Отеч. войне 1812 г.» (Москва, 1876); 2) «Замечания на книгу „Ист. Отеч. войны 1812 г.“ соч. г.-м. Богдановича» (Москва, 1869); 3) «50-летие Бородин. битвы» (Москва, 1866); 4) статья «Неск. мыслей по поводу двух сочинений об Отеч. войне, вышедших в 1856 и 1857 гг.» («Сев. Пчела» 1858 г., № 39, 43, 44, 63—65); 5) «Нек-рые замечания, почерпнутые из иностр. источников, о действит. причинах гибели Наполеоновских полчищ в 1812 г.» (1856 г.); 6) "Нек-рые замечания по поводу двух сочинений, вышедших под заглавием «Малая война» (соч. напечатано в 1851 г. «для старых сослуживцев» и в продажу не поступало). Кроме того, Л. написал массу отдел. статей по разл. вопросам войны 1812 г. Часть статей Л. издана в виде отдел. сборника: «Материалы для Отеч. войны 1812 г.» (Спб., 1867). После Л. остались еще рукопис. материалы о 1812 г., переданные в Имп. ак-мию наук. Ценные материалы по Финлянд. войне 1808—09 гг. находятся в труде Л.: «Замечания на воспоминания Ф. Ф. Вигеля» (Москва, 1873 г.). 2) {{ВЭ/Статья со звездочкой}}'''Павел Петрович Л.,''' ген. от инф. (1796—1864). С началом Отеч. войны отправился в действ. армию для поступления в Ахтыр. гусар. п., но ему пришлось удовольствоваться ролью волонтера при штабе VI к-са (Дохтурова), в к-ром брат его, Ив. Петр. Л., занимал долж-ть об.-квартирм-ра. Л. участвовал в сражениях при Тарутине, Малоярославце и Красном и, отлично зарекомендовав себя, б. зачислен подпрап-ком в Псков. мушкет. п. В камп. 1813—14 гг. Л. участвовал в 17 боях и за отличие под Кацбахом б. произв. в прап-ки; в 1816 г. он б. назн. ад-том к нач-ку 16-ой д-зии ген. Талызину, в 1818 г., уже в чине шт.-кап., б. переведен в л.-гв. Грен. п., а в 1822 г. перешел в армию майором, с назначением ад-том к корпус. ком-ру ген. Сабанееву, с к-рым скоро дружески сошелся и через к-раго стал известен гр. Воронцову и П. Д. Киселеву. Близкое общение с этими просвещен. и гуман. военач-ками оказало большое влияние на Л. и проявилось впоследствии, когда он стал командовать отдел. частями. С нач. рус.-тур. войны 1828—29 гг. Л. б. назн. состоять при нач-ке штаба действ. армии ген. Киселеве и выполнил ряд ответств. поручений и рекогносцировок. В нач. 1831 г. Л. получил в командование Елецкий пех. п., с к-рым и принял участие в усмирении польского восстания. На штурме Варшавы 25 и 26 авг. он дважды первым со знаменем в руке, во главе полка, взошел на валы укр-ний № 54 и 22 и б. награж. орд. св. Георгия 3 ст. По окончании воен. действий Л. приступил к проведению в жизнь тех начал по улучшению солдат. быта, к-рые он разрабатывал совместно с ген. Сабанеевым, Киселевым и Воронцовым. Через 2 г. Елец. п. настолько выделился во всех отношениях, что Л. б. назн. в 1833 г. фл.-ад-том, а в 1835 г. ему б. пожалован майорат в Царстве Польском. В 1839 г. Л. б. произв. в г.-м. и получил в команд-ние грен. кор. Фридриха-Вильгельма III п. (ныне л.-гв. Спб.), а в 1842 г. назначен ком-ром л.-гв. Семен. п. Продолжая деят-но заботиться об улучшении солдат. быта, Л. выработал особую инструкцию ротн. ком-ру по довольствию роты, принятую затем к рук-ству во всех частях гвардии, устроил для полка на бер. Крюкова канала водоподъемн. башню с фильтром и довел средства полка до такого состояния, что м. отказаться от посылки солдат на вольн. работы. За всё время своего 17-летн. команд-ния разл. пп. Л. не арестовал ни одного оф-ра и не подверг телес. наказанию ни одного н. чина, доказав тем, что царившие в то время суров. способы команд-ния были предрассудком. В 1848 г. Л. б. произв. в г.-л. и назн. нач-ком штаба Грен. к-са, с зачислением по гв. пехоте и ген. штабу и в списки л.-гв. Семенов. п. С объявлением в 1849 г. воен. похода в Венгрию, гл-щий гр. Паскевич предложил Л. команд-ние 12-ой пех. д-зией, с к-рою последний и участвовал в воен. действиях. Когда началась Вост. война, Л. б. назн. нач-ком Мало-Валахск. отряда, для прикрытии прав. фланга Южн. армии и охраны М. Валахии. Рядом усилен. рекогнос-к, а затем наст-нием всем отрядом и занятием с боя с. Чепурчеи Л. положил конец всем поискам турок из Калафата (орд. Бел. Орла с меч.). Из Бессараби д-зия Л. б. двинута форсир. маршем в Крым. Гос-рь рекомендовал Л. гл-щему в след. выражениях: «Ген. Л. можно поручить отдел. отряд, и на него м. смело положиться, как на опытн. генерала». Л. не замедлил оправдать эту Высоч. рекомендацию в первом же самостоят-но веденном деле под Балаклавою, во время к-раго он сам б. ран. осколком гранаты в ногу, но остался в строю. Затем Л. участвовал в сраж-х при Инкермане и на Черн. речке. В 1855 г. Л. получил в команд-ние VI пех. к-с, но в 1856 г. взял бессроч. отпуск. Получив в 1858 г. по наследству с. Ефимьево, Нижегор. губ., и став помещиком, Л. тотчас же отпустил своих крестьян на волю с землей. К 1859 г., по личн. желанию Гос-ря, Л. принял в команд-ние II пех. к-с, расположенный в Царстве Польском, но в 1860 г., вследствие несогласия во взглядах с наместником гр. Ламбертом, б. назн. чл. воен. сов., а в 1862 г. — инсп-ром войск. Ум. в 1864 г. Похоронен в Спб. на Митрофаньевск. кладбище. ''Сын его, Рафаил Павлович Л.'', умерший в начале 900-х гг. в Варшаве, г.-м. ген. штаба в отставке, с отличием участвовал в рус.-турецк. войне 1877—78 гг. и за боев. отличия при обороне Шипки б. награжден зол. оружием и орд. св. Георгия 4 ст. (''Р. Липранди'', Ген. от инф. Л., «Воен. Сб.» 1900 г., № 12; Журнал г.-л. Л. о событиях в Крыму, «Воен. Сб.» 1902 г., № 5). [[Изображение:Портреты генералов Российской империи. ВЭС (Том 14 и 15. СПб, 1911-1915).jpg|центр|570px]] [[Категория:ВЭ:Персоналии]] 300x4e8oqd4s9oo958ujp3sqi04oqzz ВЭ/ВТ/Ли, Роберт-Эдуард 0 417383 4590701 3266713 2022-07-20T03:03:06Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО=1 }} [[Изображение:Портрет к статье «Ли, Роберт-Эдуард». Военная энциклопедия Сытина (Санкт-Петербург, 1911-1915).jpg|справа|255px]] '''ЛИ (Lee), Роберт-Эдуард,''' гл-щий южан в междоусоб. америк. войне 1861—65 гг., род. в 1807 г.) блестяще окончил курс воен. ак-мии в Вест-Пойнте (1829) и начал службу в инжен. войсках. Во время Мексик. войны 1845—48 гг. он показал себя не только отличн. инж-ром, но и оф-ром ген. шгаба, неоднократно исполняя долж-ть нач-ка ген. штаба армии; при Чепультепеке он б. тяж. ран. В 1852 г. Л. в чине полк-ка б. назн. дир-ром Вест-Пойнтской воен. ак-мии и заявил себя на этом посту прекрас. админ-ром, подняв научн. подготовку обучающихся. Еще более широкое поприще открылось Л. с назначением его в 1855 г. ком-ром кон. полка в Техасе. В этом, тогда еще диком, краю, населенном свирепыми, воинств. краснокожими, он умел поддерживать порядок, быстро подавляя восстания. В 1861 г. Л., только что произведенный в ген-лы, вышел в отставку и, отказавшись от предложения през-та Линкольна принять команд-ние армией сев. штатов, стал во главе войск своего родн. штата Виргинии и в течение 4 л. с перемен. счастьем боролся с превосх. силами сев. штатов. 12 снт. 1861 г.) разбитый Рейнольдсом при Чет-Мунтене, Л. временно принял нач-во над войсками конфедератов в южн. Каролине и Георгии. Вернувшись в апр. 1862 г. в Ричмонд и снова вступив в команд-ние южн. армией, Л. вторгнулся в Мерилэнд, но после 3-дн. нерешит. боя у Антьетама (17 снт.) б. вынужден отойти. 13 дкб. 1862 г. он одержал победу над армией Бернсайда при Фредериксбурге. Затем, разбив на-голову при Ченслорсвиле 125-тыс. армию Гукера (Hooker), ген. Л. со своей 65-тыс. армией еще неск. раз переходил в наступление. Неудачи при Гетисбурге, упорные бои при Спотсильвании и Кольд-Харборе заставили его отойти под натиском превосх. сил и занять Ричмонд-Питерсбургскую линию обороны. В этой 10-мес. борьбе (с июня 1864 по апр. 1865 г.) Л. с больш. иск-вом и энергией руководиль обороной. Но сила была на стороне сев. армии. 9 апр., после ряда энергичных попыток прорвать железное кольцо окружавших его войск генерала Гранта, Л. капитулировал при Аппоматоксе. Л. д. б. признан одним из выдающихся генералов, совмещавшим в себе дарования стратега, тактика, воен. инж-ра и организатора. Искусная подготовка пути отст-ния с бер. Рапидана до Ричмондск. укрепл. лагеря, заблаговр-ное возведение сильн. укр-ний и преград на главн. позициях, перехватывавших вероятн. напр-ния стратегич. обходов непр-ля, наконец, самое устр-во Ричмонд-Питерсбургского укрепл. лагеря, — вот высокопоучит. примеры применения впервые полев. инж. иск-ва в области стратегии и тактики. Вынужденный обстоят-вами придерживаться обороны, Л. никогда не упускал случая перейти к актив. действиям. Кроме того, он показал себя талантл. орг-затором, обратившим в неск. месяцев толпы волонтеров и рекрут, без кадров, в отличн. дисциплинированную, стойкую, выносл. и искус. в ведении наступат. и оборонит. боя армию. Как человек, Л. являл собой редкий пример сочетания личн. благородства, прямоты и скромности с глубокой религиоз-тью, близкою к мистицизму. Эти кач-ва вместе с воен. дарованиями и подвигами сделали имя Л. известным далеко за пределами Америки. Хотя конфискация обширн. имений совершенно разорила Л., тем не менее, он отказался от ряда оч. выгодн. предложений с громад. окладами и принял лишь звание дир-ра Вашингтонск. института в Лексинтоне. Заслуги Л. на этом поприще б. оценены америк. народом, избравшим после его кончины (12 окт. 1870 г.) на ту же долж-ть его любим. сына. Кроме того, институт б. переименован в институт Вашингтона-Ли. Генералу Л. воздвигнут в 1890 г. памятник в Ричмонде. (''Lee'' ''Chi’de'', Le gén. Lee, Paris, 1874; ''W. H. Taylor'', Four years with General Lee, 1878; Memoirs of Gen. L., London, 1886; ''Cooke'', Life of Gen. Lee, 2-е изд. 1887; ''Lee'', Gen. R.-E. Lee, 1894; ''White'', R.-E. Lee and the Southern confederacy, London, 1897; ''Boissonas'', Un vaincu. Souvenirs du gén. R. Lee; ''Grasset'', La guerre de sécession 1861—65). [[Категория:ВЭ:Персоналии]] dgh7pduqtnyg63hqm5qp4k0jubu7e1o ВЭ/ВТ/Лисаневичи 0 417384 4590702 3341545 2022-07-20T03:03:09Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |КАЧЕСТВО=1 }} '''ЛИСАНЕВИЧИ.''' 1) '''Григорий Иванович Л.,''' г.-л., участник Наполеонов. войн (1756—1832). Поступив в 1771 г. на службу капралом, он принял участие в войне с турками и б. произв. в 1775 г. в оф-ры. Совершив 2 похода против крымск. татар, Л. затем находился при штурме Очакова, в сраж. при Каушанах и при взятии Аккермана и Бендер. Во время польск. войны 1794 г. он исполнял долж-ть дежур-майора в к-се ген.-пор. Ферзена и за сраж. при Мациовицах и штурм Праги б. награжден орд. св. Владимира 4 ст. и чином сек.-майора. Произведенный в царст-ние Имп. Павла I в след. 2 чина, Л. участвовал с полком в камп. 1805 г. и за отличие в сраж. при Аустерлице б. награжден зол. саблею. В 1807 г. он доблестно участвовал с сраж-х при Прейсиш-Эйлау, на берегах Пассарги, при Гейльсберге и Фридланде и 12 дкб. 1807 г. б. произв. в г.-м. В 1808 г. Л. б. назн. шефом Чугуевск. улан. п., с к-рым и принял участие в войне с Турцией в 1808—10 гг. (орд. св. Георгия 3 ст.). Во время Отеч. войны Л. состоял с своим полком в 3-ей армии (Тормасова) и прикрывал наши гр-цы от покушений авст-цев. В камп. 1813 г. Л. участвовал в осаде Глогау, прикрывал отступление армии от Люцена к Дрездену и за сраж. при Бауцене б. награжден орд. св. Владимира 2 ст. 6 окт. 1813 г., при Лейпциге, он атаковал с Чугуевск. уланами неприят. кав-рию и отбил 2 ор. В 1814 г. Л. был в ряде крупн. дел. Произведенный за сраж. при Бар-сюр-Об в г.-л., Л. б. назн. в 1814 г. нач-ком 3-ей улан. д-зии, в 1820 г. Л. вышел в отставку. (Военная галерея Зимнего дворца, т. V, 1847; Военная галерея 1812 г., 1912). 2) '''Дмитрий Тихонович Л.,''' г.-л., один из героев Кавказа, род. в 1778 г., начал службу в 1793 г. рядовым в Кубан. егер. к-се, в рядах к-раго участвовал в перс. походе гр. Зубова, отличился при взятии Дербента и за бой под Алпанами б. произв. в оф-ры. По расформ-нии Кубан. егер. к-са Л. б. зачислен в 17-й егер. п., с к-рым перешел в Грузию и здесь, под нач. Цицианова, Лазарева и Карягина, прошел отлич. боев. школу. В 1803 г. он был уже майором, а в 1804 г. за штурм Ганжи, во время к-раго, командуя б-ном, он первым взошел на город. стену, б. награжден орд. св. Георгия 4 ст. Во время войны с Персией в 1807—10 гг., 28 снт. 1808 г., выдержав при Кара-Бабе с одним б-ном пехоты нападение всей перс. армии, Л. нанес ей поражение, а затем у той же Кара-Бабы вторично разбил персов. Назначенный за эти подвиги шефом 9-го егер. п. Л. принял видное участие в покорении Имеретии, в 1810 г. явился героем победы при Ахалкалаках и в том же году с 2 егер. ротами усмирил Кубинск. ханство и выручил наши войска, осажденные в Кубе (орд. св. Владимира 3 ст., чин г.-м., зол. сабля с брилл.). Бдител. охрана рус. гр-ц со стороны Бамбака и Шурагеля, дело под Паргитом в Карсск. пашалыке, эксп-ция в Эриван. ханство и замечат. ночн. переход от Мигри до Керчевани по горам в 1812 г., заселение обшир. Лорийской степи и принятие Карабагского ханства в рус. подданство — таковы были дальнейш. подвиги и заслуги Л. В 1815 г. он получил в команд-ние 7-ю пех. д-зию в к-се гр. Воронцова, находившемся во Франции, и по возвращении оттуда командовал ею до 1824 г., когда, по личн. избранию Гос-ря, б. назн. ком-щим войсками на Кавказ. линии и произв. в г.-л. Он вернулся на Кавказ в мрт. 1825 г. и застал линию в тяж. положении: закубанские черкесы громили рус. поселения, Кабарда б. объята восстанием. Едва Л. принялся за усмирение Кабарды, как в Чечне, вспыхнул бунт и грозил всколыхнуть весь Дагестан. Л. поспешил в Чечню на выручку г-зона Герзель-аула, к-рый б. спасен, но в нём и погиб Л. вместе с ген. Грековым 18 июля 1825 г. от руки одного из фанатиков-горцев. (''Пл. Зубов'', Подвиги рус. воинов в странах Кавказских, Спб., 1836; ''В. Потто'', Кавказская война в отдел. очерках, эпизодах, легендах и биографиях, Спб., 1913). [[Изображение:Портреты генералов Российской империи. ВЭС (Том 14 и 15. СПб, 1911-1915).jpg|центр|570px]] [[Категория:ВЭ:Персоналии]] firub9vgrzx182x26yluvgtklwch6n2 ВЭ/ВТ/Лисянские 0 417388 4590703 4029326 2022-07-20T03:03:19Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |КАЧЕСТВО= 2 }} '''ЛИСЯНСКИЕ.''' 1) {{ВЭ/Статья со звездочкой}}'''Платон Юрьевич Л.,''' адм., мор. деятель и филантроп, сын Ю. Ф. Л. По окончании Мор. кад. к-са плавал в Балт. море, потом переведен в Черномор. флоть. В 1849 г. б. ад-том адм. Лазарева. В 1853 г. определен к статск. делам, но в том же году переведен во флот и назн. ад-том ген.-адм. В. К. Константина Николаевича. В 1854 г. редактировал «Мор. Сб.». Во время Вост. войны состоял нач-ком штаба адм. Матькова, нач-ка отряда винтов. канон. лодок. По окончании вой-ны наблюдал за постройкой во Франции воен. судов. С 1866 г. работал в разл. ком-тах и к-сиях, заведовал мор. отд-нием на всемир. Лондон. выставке, состоял чл. кораб. отдела мор. техн. ком-та. В 1881 г. назн. чл. адм.-сов., а в 1892 г. произв. в адм. Л. б. известен во флоте, как отлично образованный оф-р. В «Мор. Сб.» в 1860 и 1862 гг. помещены его статьи: «О мор. восп-нии в России»; «О превращении лин. к-блей в бр-сцы»; «О всемир. выставке в Лондоне» и др. В шир. кругах Петерб. общ-ва Л. знали как гуман. филантропа, отдававшего все свои средства и свобод. время делам человеколюбия. М. пр., им основан приют в честь Св. Благов. Кн. Михаила Черниговского (в Спб.). 2) {{ВЭ/Статья со звездочкой}}'''Юрий Федорович Л.,''' извест. рус. моряк. Род. в 1773 г., 15 л. выпущен из Мор. кад. к-са «за мичмана» и тотчас же принял участие во всех главн. делах нашего флота против шведов в войне 1788—90 гг. Произв. в лейт-ты, в числе 16 избранных Имп-цей Екатериной лучш. моряков, назнач. на воен. суда британ. флота. В 1794 г. отправился к берег. Сев. Америки на фр-те ''L’Oiseau'', участвовал в захвате каравана амер. коммерч. судов, находившихся под конвоем франц. фр-та ''La Concorde'', и во взятии воен. брига ''Chigamoga''. На фр-те ''Topaze'' в жаркой схватке с франц. фр-том ''Elizabeth'', окончившейся взятием последнего, Л. получил контузию в голову; в 1800 г. вернулся в Россию. В 1803 г., командуя шлюпом ''Нева'', принял участие в эксп-ции под нач. Крузенштерна, посланной Рос. Сев.-Амер. компанией для доставления в наши амер. колонии разл. материалов и установления сношений с Японией. Шлюпы ''Нева'' и ''Надежда'' во время шторма у м. Горна разлучились и соединились вновь у о-ва Нука-Гива (Вашингтоновы о-ва). У Гавайск. о-вов суда опять разлучились. ''Надежда'' пошла в Камчатку, а ''Нева'' сперва на Гаваи, а потом к о-ву ''Кадьяк''. Здесь, в порте Св. Павла, Л. получил известие от правителя Амер. компании Баранова о том, что туземцы, под предвод-ством амер. матросов, взяли Архангельск. укрепл. селение и перебили в нём всех жителей. Л. немедленно вышел на о-в Ситха, и при его содействии укр-ние б. взято Барановым. Покончив с этим делом, Л. занялся описью прилежащих о-вов и этнографич. исслед-ниями. В 1805 г. ''Нева'' б. послана с товарами в Кантон и на пути туда 3 окт. среди океана внезапно стала на мель. Сбросив в воду ростры и карронады, облегченный шлюп стянули завозами на глубину, но в это время налетел сильнейш. шквал, и ''Нева'' вновь села на риф. Только пожертвовав якорями и нужнейш. вещами, ценою неимоверн. усилий, шлюп удалось стащить на глубину. Низкий корал. о-в, находящийся посреди опасн. мели и только слегка прикрытый травой, по настоянию экипажа ''Невы'', б. назван «о-вом Лисянского». Выйдя из опасн. положения и подняв сброшенные в воду грузы, Л. продолжал плавание. Вскоре б. открыт еще корал. о-в, названный по имени нач-ка эксп-ции. В Кантоне Л. соединился с Крузенштерном, и оба шлюпа, взяв груз чая, фарфора и китайки, отправились в обратн. путь. У м. Добр. Надежды пасмурность их разлучила. Пользуясь благоприятн. обстоят-вами, Л. решил идти в Европу, не заходя никуда по пути. Через 142 дня после выхода из Кантона ''Нева'' бросила якорь в Портсмуте. Все находившиеся на шлюпе люди были здоровы и не терпели ни в чём недостатка. По возвращении в Россию Л. б. произв. в кап. 2 р., награжден орд. св. Владимира 3 ст., пожизн. пенсионом в 3 т. руб. и единоврем. выдачей от Рос. Сев.-Амер. компании 10 т. руб.; командой шлюпа ему б. поднесена зол. шпага. После кругосв. плавания Л. командовал еще неск. к-блями, отрядом и одно время всеми Имп. яхтами. В 1809 г. он вышел в отставку с чин. кап. 1 р. Ум. в 1837 г. На могиле его на кладбище Алекс.-Невск. монастыря поставлен скромн. памятник (рисунок сделан при жизни самим Л.) из гранита, с чугун. якорем и оборванной цепью. В 1803 г. Л. издал переведенную им с англ. тактику [[../Клерк, Джон|Дж. Клерка]] (см. ''это слово'') под заглав. «Движение флотов», а в 1812—14 гг. — описание своего кругосв. путешествия на рус. и англ. яз., с атласом. Значит. коллекции одежд, оружия дикарей, раковин и т. п. переданы в моск. музей гр. Румянцева. [[Изображение:Портреты генералов Российской империи. ВЭС (Том 14 и 15. СПб, 1911-1915).jpg|центр|570px]] [[Категория:Ручная ссылка на неоднозначность:Википедия]] [[Категория:ВЭ:Персоналии]] 5cic26enllp6111ccvzcoc77gw4z534 ВЭ/ВТ/Литке, Федор Петрович, граф 0 417390 4590704 3273787 2022-07-20T03:03:24Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО=2 }} '''ЛИТКЕ, граф, Федор Петрович,''' адмирал, извест. мореплаватель, гидрограф и ученый. В день своего рожд-ния, 17 снт. 1797 г. Л. потерял мать, умершую от родов; отец его женился вторично и, по настоянию мачехи, мальчик 7 л. б. отдан в пансион, где воспитание велось весьма небрежно. 11-ти л., по смерти отца, сироту приютил его дядя, чл. Гос. Сов. Энгель, также мало заботившийся о его воспитании. В это время уже начал складываться характер мальчика, всю жизнь стремившегося к науке: целыми днями сидя в библиотеке дяди, читая всё без разбора, кроме больш. колич-ва отрывоч. сведений, он приобрел здесь знание иностр. языков. В 1810 г. сестра Л. вышла замуж за кап.-лейт. Сульменева, и Л. вошел в среду моряков, возбудивших в нём страстное желание путешествовать. С помощью зятя в 1813 г. Л. поступил во флот волонтером, б. через месяц пожалован в гард-рины и на галете Аглая послан к Данцигу, где за участие в сраж. под Вейксельмюнде награжден знаком отличия Воен. ордена и произв. в мичманы. В 1817 г. Л. отправился в кругосв. плавание на шлюпе Камчатка, под ком. высокообразованного моряка, кап. 2 р. В. М. Головнина, в школе к-раго сложились служеб. взгляды Л. Головнин оценил талантл. оф-ра: по возвращении из плавания, в 1821 г., по его рекомендации, Л. б. назн. нач-ком эксп-ции для описи берегов Новой Земли. В теч. 4 л., неутомимо работая, Л. произвел подроб. описание сев. части Белого моря, зап. и южн. берегов Новой Земли и т. д. О размерах этого капитал. труда м. судить по его сочинению «Четырехкратное путешествие в Сев. Лед. океан». Едва кончив эту книгу, Л. б. назн. ком-ром шлюпа Сенявин, отправленного в кругосв. плавание для произв-ва гидрографич. работ в Охотск. и Беринг. морях. Снова 3 года напряженной деят-сти, за научные резул-ты к-рой Л. произв., через чин, в кап-ны 1 р. Недав. съемка вост. берега Камчатки и Карагинского о-ва (в 1907 г.) показала безукоризн. точность определенных Л. астрономич. пунктов. По пути он подробно описал неизвестные до него Каролинские о-ва и о-ва Бонин-Сима. Помимо этого, Л. во время плавания произвел массу метеорологич. и магнитн. наблюдений и опытов над пост. маятником, с целью определения фигуры земли; эти послед. работы создали ему всемирн. извес-ть в науке. Имп. ак-мия наук избрала Л. в члены-корресп-ты и за сочинение о плавании на Сенявине присудила ему полную Демидовск. премию. В 1831 г. его науч. труды б. прерваны служебн. поручением: командированный в Данциг для орг-зации снабжения наших войск в Польше провиантом, он блестяще выполнил эту задачу. В 1832 г. Л. назначается восп-лем Вел. Кн. Константина Николаевича. впоследствии ген.-адм-ла, при к-ром почти безотлучно находился в течение 16 л. Несмотря на высокую и благодарную задачу воспитывать такого исключ-но даровитого юношу, каким был Вел. Князь, и на все выс. милости, к-рыми он б. щедро осыпан (1835 г. — к.-адм., 1842 г. — г.-ад., 1843 г. — в.-адм.), Л. в глубине души сожалел, что так рано принужден б. забросить свое истинное призвание — самостоят. науч. работы. Но и в этот период жизни он не прекратил общения с наукой, настоял на посылке в Белое море гидрографа Рейнеке для описи берегов и наблюдений над качанием маятника, а сам принимал деят. участие в собраниях небольш. кружка ученых, среди к-рых глав. членами были такие светила науки, как Бэр, Миддендорф, Ленц, Остроградский, Струве и др. В этом хотя и открытом для молод. ученых, но совершенно частн. кружке Л. предложил на обсуждение свою давнишнюю мечту о создании в России географич. общ-ва, по образцу Лондонского, к-рое в 1845 г. и б. основано под именем Имп. рус. геогр. общ-ва. В первое 5-летие его сущ-ния Л. был его в.-председ-лем и деят. участником всех работ. Чтобы создать общ-ву устойч. положение, Л. пришлось выдержать упорн. борьбу, и своим нынешн. состоянием общ-во обязано Л. В 1846 г. Л. б. назн. председ-лем мор. уч. ком-та, в 1850 г. — глав. ком-ром и воен. губ-ром Ревельск. порта, где учредил мор. клуб и библиотеку. После Ревеля ок. 2 л. Л. был глав. ком-ром и воен. губ-ром Кронштадта, а в 1855 г., с произ-вом в адм-лы, назн. чл. Гос. Сов. Простран. записки Л. по вопросам о преобраз-нии мор. вед-ва, поставленным на обсуждение ген.-адм-лом, несомненно, сыграли извест. роль при создании глав. реформ нашего флота этой эпохи, т. к. Вел. Князь высоко ценил ум, искрен. преданность делу и жизн. опыт своего восп-ля, с к-рым он постоянно советовался. С 1856 по 1873 г. Л. был снова в.-председ-лем геогр. общ-ва, а в 1864 г. назн. през-том Имп. ак-мии наук. Здесь Л. обратил особен. внимание на глав. физич. и Николаевск. Пулк. обсерватории, добился увеличения их средств и учредил в Павловске магнит. обсерв-рию, по своему оборуд-нию считавшуюся первой в Европе. В 1866 г. «за долговрем. службу, особо важные поручения и учен. труды, приобретшие европ. извес-ть», Л. возведен в графское дост-во. В 1870 г. назн. попечителем Вел. Кн. Константина Николаевича, а в 1877 г. почетн. чл. Ник. мор. ак-мии. В апр. 1882 г. он б. уволен по болезни от звания през-та ак-мии наук и 8 авг. того же года скончался. Наряду с науч. заслугами Л. в областях географии, астрономии, геодезии и навигации, главнейшею обществ. заслугой Л. перед Россией и рус. флотом было воспитание Вел. Кн. Константина Николаевича. (Автобиография гр. Федора Петровича Литке; ''Безобразов'', Гр. Ф. П. Литке, «Записки Имп. ак-мии наук» 1888 г.; ''Струве'', Речь об ученых заслугах гр. Литке, «Зап. Имп. ак-мии наук» 1883 г.; ''Веселаго'', Воспоминания об ученых заслугах гр. Литке). [[Изображение:Портреты генералов Российской империи. ВЭС (Том 14 и 15. СПб, 1911-1915).jpg|центр|570px]] [[Категория:ВЭ:Персоналии]] 1yffg13r7tjl3xzyeykgxhgq0ju36g8 ВЭ/ВТ/Литовские войны 0 417392 4590705 3349709 2022-07-20T03:03:34Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''ЛИТОВСКИЯ ВОЙНЫ.''' См. '''Русско-литовские войны'''.{{ВЭ/Нетстатьи}} {{Примечания ВТ}} [[Категория:ВЭ:Перенаправления]] tjuo0hw6cqo2q04bpibcwqvq4n2gbk6 ВЭ/ВТ/Литофрактор 0 417397 4590706 1309164 2022-07-20T03:03:47Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''ЛИТОФРАКТОР.''' См. '''[[../Динамиты|Динамиты]].''' [[Категория:ВЭ:Перенаправления]] j0yg932556zijgi0x6limzsg1p7nz3o ВЭ/ВТ/Литта, Юлий Помпеевич 0 417398 4590707 3349710 2022-07-20T03:03:52Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО=2 }} {{ВЭ/Статья со звездочкой}}'''ЛИТТА (де Литта, граф Бальи), Юлий Помпеевич,''' кап-н-командор мальтийск. флота, принятый в 1789 г. Имп-цей Екатериной II на мор. службу с чином кап. ген.-майор. ранга, как спец-ст и знаток в деле создания гребн. (шхерного) флота, строившегося в Балтике для борьбы со шведами. Совместными трудами Л., Балле и Слизова гребная фл-лия б. создана к концу лета 1789 г. и, под общим команд-нием пр. Нассау-Зиген, приступила к операциям в шхерах против гребн. флота шведов. Гр. Л. б. назн. нач-ком её ав-рда и в этой долж-ти проявил себя дельным и энерг. оф-ром. Его мужество и решимость в 1-м Роченсальмск. сражении{{ВЭ/Нетстатьи}} (см. ''это''), во время знаменит. прорыва его отряда на выручку отступавшего г.-м. Балле через Королевск. ворота, решили участь боя. Подвиг отряда Л. б. исключителен: очистка прохода от затопленных шведами судов продолжалась ок. 8 ч. под сильн. огнем непр-ля почти в ручную, при чём б. разобрано и растащено по частям более 10 судов. За это дело гр. Л. б. произв. в к.-адм. и награжден орд. св. Георгия 3 ст. и зол. шпагой. Продолжая командовать своим отрядом галер, Л. принимал участие во всех воен. действиях в шхерах, в блокаде Выборгск. залива и во 2-м Роченсальмск. сражении. С окончанием войны Л. командовал рез. эс-дрой Балт. моря до 1793 г., когда б. уволен в отпуск в Италию «впредь до востреб-ния». В 1796 г. снова вернулся в гребн. флот. В 1797 г. произв. в в.-адм. и принял рус. подданство, а через 2 г. уволен в отставку. Одновр-но Л. исполнял обяз-ти представ-ля Мальт. ордена при рус. дворе и содействовал принятию ордена под покров-ство имп. Павла I. (''Головачев'', Действия рус. флота в войну со Швецией 1788—90 гг.; Общ. мор. список, т. IV). [[Изображение:Портреты генералов Российской империи. ВЭС (Том 14 и 15. СПб, 1911-1915).jpg|центр|570px]] {{Примечания ВТ}} [[Категория:ВЭ:Персоналии]] 1p9qngo3j62ng0la9fxwfyw0f3yrn4x ВЭ/ВТ/Литтихский штуцер 0 417399 4590708 3349711 2022-07-20T03:03:58Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''ЛИТТИХСКИЙ ШТУЦЕР.''' См. '''Штуцер'''.{{ВЭ/Нетстатьи}} {{Примечания ВТ}} [[Категория:ВЭ:Перенаправления]] l6dlughfjcqfhs4vfsl87rqnno4owng ВЭ/ВТ/Лихачевы 0 417401 4590709 3304385 2022-07-20T03:04:04Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО=2 }} '''ЛИХАЧЕВЫ.''' 1) {{ВЭ/Статья со звездочкой}}'''Дмитрий Федорович Л.,''' воен. инж-р, г.-м., нач-к инж-ров кр-сти Карс; род. в 1853 г., ум. в 1908 г. Военное и спец. образование получил в Ник. инж. уч-ще (окончил в 1873 г.) и в Ник. инж. ак-мии (окончил в 1879 г.). Офиц. службу начал в 6-м саперн. б-не, с к-рым принимал участие в рус.-тур. камп. 1877—78 гг. По переводе в воен. инж-ры, первонач-но находился на службе в Одес. воен. округе, на крепостн. работах в Николаеве и Очакове. С 1885 г. Л. состоял производ-лем работ по постройке нов. укр-ний в кр-стях Варшаве и Ковне, что продолжалось до 1898 г., когда он б. назн. инсп-ром инж. работ Кавказск. воен. округа. В 1906 г., с назначением нач-ком инж-ров Карсск. кр-сти, б. произв. в г.-м. В в.-инж. литературе Л. известен как автор талантливого проекта креп. форта и изобретатель скрывающейся установки для креп. противоштурмовых пушек. То и другое описано им в статье: «Заметки по вопросам долговр. фортификации» («Инж. Журн.» 1899 и 1900 гг.). {{inline float|c|570|Иллюстрация к статье «Лихачевы». Военная энциклопедия Сытина (Санкт-Петербург, 1911-1915).jpg||hi=off}} Предложенный им тип креп. форта для того времени представлялся совершенным, отвечавшим всем боев. и технич. требованиям; во многом он не утратил этих качеств и для наст. времени. В проекте удачно б. применены почти все те общие идеи и указания, к-рые выдвинула долговр. форт-ция после изобретения фугасн. бомб; вместе с тем лично автору принадлежит разработка полезн. и современ. деталей в устройстве форта. В проекте (см. черт.) проведен принцип независ-ти вала от рва. Такое начертание дало возм-сть автору достигнуть хорошей фронтал. обороны окружающей форт мес-ти и в то же время ограничить число фланкирующих построек. Оборона эта знач-на: на головн. фасе 120 стрелков, 6 полев. пушек на колесн. лафетах и 6 скорострельных на тумбах; на каждом боков. фасе 60 стрелков, 6 полев. пушек, в 2-этажн. промеж. капонирах 4 пушки; наконец, на горжев. фасе — 260 стрелков и 3 полев. пушки в казематах у середины фаса. Форт имеет: а) бетон. бруствер и валганг на головн. и бок. части фасов; б) для всех людей и орудий на время бомбард-ки форта — бетон. убежища; в) по всем фасам — непрер. кругов. казематир. сообщение, а также с капонирами и полукап-рами. Скрывающаяся установка Л., для механич. подъема на валганг скоростр. орудий на тумбах, состоит из подъемника ''Б'' (см. черт.), выдвигаемого вместе с орудиями на откидной щит А по колодцу-щели у подошвы внутр. крутости бруствера; пушки находятся в гориз-ном положении, парал-но бр-веру и, под-нятые наверх и повернутые на 90°, становятся сразу в положение для стрельбы; при этом, закраины тумбы при повороте входят в соотв-щие пазы и закрепляют неподвижн. систему. Ров форта имеет сильную фланк. оруд. оборону, но сравнит-но слабые преграды штурму, только в виде камен. к.-эскарпа, выс. ок. 3 сж., на напольн. фасах и примкнут. эскарпа в горже. Г-зон форта и вооружение слишком велики: 3 р. пех., 1 рота креп. арт-рии и 50 ор. Еще в 90-х гг. прошл. столетия Л. проектировал и устроил в одной из кр-стей оч. оригин. приспособление для быстр. механ. подачи противоштурм. колесн. орудий из казематов-убежищ на бетонный валганг. 2) {{ВЭ/Статья со звездочкой}}'''Иван Федорович Л.,''' адм-л, род. в 1826 г., 13 л. поступил в Мор. к-с, в 1843 г. произв. в мичманы, с оставлением в офицер. классе. Начав службу в Черн. море, Л. вернулся в Балт. море уже лейт-м в 1850 г. и осенью того же года отправился в кругосв. плавание на корв. ''Оливуца''. С окт. 1851 г. он командовал им до 1853 г. Произведенный в кап.-лейт-ты, Л. состоял нек-рое время пом-ком редактора «Мор. Сб.», а в 1854 г., с нач. Вост. войны, отправился в Севастополь, где и занял долж-ть флаг-оф-ра при в.-адм. Корнилове. Каждый из 4 фл.-оф-ров Корнилова имел спец. поручение; Л. д. б. составить план эвакуации нашей позиции на Корабел. стороне и переправы оттуда войск к глав. силам в город, а позднее, под видом наблюдения за правил. сообщением осажден. города с Сев. стороной, подготовлял и держал наготове все переправочные средства, равно как и следил за постройкой моста через Сев. бухту. Л. остался заведующим всеми сообщениями по бухте и при преемнике Корнилова, М. П. Станюковиче, до конца осады. При самом отст-нии войск Л. не присутствовал, т. к. накануне б. сильно контужен в голову и отнесен в госп ль. Вскоре по окончании войны, за к-рую Л. б. произв. в капитаны 2-го и 1-го ранг., Л. привел из Балт. моря в Черное 3 винт. корвета и нек-рое время оставался в Николаеве в долж-ти нач-ка штаба при заведующем мор. частью, к.-адм. Г. И. Бутакове. В 1858 г., вернувшись в Спб., Л. б. назн. ад-том к В. Кн. Константину Николаевичу. Находясь в пост. близк. сношениях с Вел. Князем и пользуясь его полн. доверием, Л. принял деят. участие в разработке всех начатых при нём преобраз-ний по мор. вед-ву; между прочим, в янв. 1859 г. он подал ген.-адм-лу «записку о состоянии флота» (Архив адм. Лихачева, № 79), в к-рой доказывал необходимость для наших судов и их личн. состава дальн. плаваний и образования в морях Д. Востока самост-ной эс-дры. «Поручите распоряжение ими, — писал он, — одному из лучш. воен. моряков… У вас образуются современем наст. адм-лы, к-рые будут страшиться одного только суда моряков всех наций, будут бояться одной ответ-ности перед отечеством, вверившим им драгоцен. средства и интересы, и к-рых не будет вгонять в идиотизм страх нач-ва в лице разн. деп-тов и разн. ком-ров, главных и неглавных». При постройке новых судов Л. предлагал отдавать предпочтение новейш. типу, каким в то время были блиндир. фр-ты. «В наш век нескончаемых совершенст-ний и преобраз-ний в мор. иск-ве, — писал он, — единственное средство не быть позади других, — это стремиться быть впереди всех». К постройке броненос. судов б. приступлено только в 1863 г., образование же отдел. эс-дры на Д. Востоке б. поручено самому Л. В 1859 г. наш полномоч. посол в Пекине, г.-м. Н. П. Игнатьев, д. б. заключить с кит. прав-ством договор о гр-цах; недовольный ходом переговоров, Игнатьев в конце 1859 г. прислал донесение, что не м. ничего добиться от кит. прав-ства, и просил разрешения выехать из Пекина в Монголию, в Китай же в виде демонстрации двинуть из Сибири войска; это пожелание разделялось всецело и ген.-губ-ром гр. Муравьевым-Амурским. Для обсуждения создавшегося положения Имп-р Александр II созвал небол. ком-т, в к-рый пригласил и Вел. Князя. Зная Л., В. Кн. показал ему донесение Игнатьева. Мнение Л., поддержанное Вел. Князем, б. принято в ком-те, и самому Л. приказано отправиться на Восток и собрать там эс-дру. Порученное ему дело Л. выполнил блестяще. Прибыв на Восток в кон-це мрт., он быстро сформировал эс-дру и лично руководил выполнением всего дела. 20 мая г.-м. Игнатьев прибыл на эс-дру, где и оставался ок. 2½ мес. Затем, вслед за союзн. силами англ-н и фр-зов, Игнатьев двинулся в Пекин; китайцы б. разбиты, и с ними заключень весьма выгодный для нас Пекинск. договор (см. [[../Игнатьевы|''Игнатьев, Н. П.'']]). Тем временем Л. по пути в Печил. зал. зашел на транспорте ''Японец'' в залив Посьета и оставил на берегу десант, с приказанием при появлении иностр. судов поднять рус. флаг и объявить порт собств-стью России. Поступок Л. встретил горячую оценку со стороны гр. Муравьева, назвавшего занятую бухту «Лихачевской», а также полное одобрение со стороны Вел. Князя, к-рый в письме к Л. сообщал, что Гос-рь в высшей степени доволен им и его распоряжениями. За свою деят-сть на Востоке Л. получил орд. св. Владимира 3 ст., а в апр., имея всего 35 л., чин к.-адм. Сам Л. придавал большое значение действиям флота; в письмах к Вел. Князю он писал: «Если истинные и тяжелые подчас (как, напр., настоящая) заслуги наши будут проходить незамеченными, то этому убеждению в пользе флота никогда не народиться в нации, а без него и развитие флота, лишенное поддержки обществ. мнения, будет всегда трудною и непрочною затеей». К сожалению, с полн. отсутствием такой поддержки, не только со стороны широк. слоев общ-ва, но даже правит. кругов, пришлось встретиться Л. при проведении в жизнь одной из его заветнейш. мыслей — приобретения о-ва Цусима. Намерение Л. б. встречено с полн. сочувствием лишь Вел. Кн.; с его разрешения б. сделаны первые шаги для занятия о-ва: послан в мрт. 1861 г. корв. ''Посадник'', под ком. фл.-ад. Н. А. Бирилева, в одну из бухт Цусим. зал. Л. посылал в Петербург донесение за донесением, в к-рых доказывал необходимость для России о-ва Цусимы и торопил прав-ство принять какое-нибудь решение, с полн. основанием опасаясь вмешат-ва в наши планы Англии. Энергия Л. разбилась о медлит-сть и осторожность мин-ства иностр. дел и полную несостоят-сть нашего консула в Японии, Гашкевича. Осенью 1861 г. англ-не заявили протест; дипломатия забила тревогу, и Л., с разрешения Вел. Кн., спешно отправился в Спб., чтобы личн. докладом подвинуть дело. Это ему не удалось; против Л. были мин-ства иностр. дел и морское; Россия отказалась от Цусимы, инициатор же всего предприятия б. зачислен в резерв. флот (1862 г.). Этот первый уход от дел Л. был не долог; год провел он за гр-цей, посвятив его изучению новых броненос. судов; 8 авг. 1863 г. Л. снова зачисляется на действител. службу и назначается ком-щим отрядом кр-ров в Балт. море. В 1864—66 гг. Л. командует первой, только что оборудованной бронен. эс-дрой; за успешную её орг-зацию его награждают орд. св. Станислава 1 ст. и св. Анны 1 ст. с меч. и зачисляют в свиту Гос-ря. Плодотворная деят-сть Л. нашла себе справедл. оценку в приказах сменившего его в 1867 г. Г. И. Бутакова, но в дальнейшем талантл. орг-затор, полный сил и энергии, б. отстранен от строев. службы во флоте. В дкб. 1866 г. он б. назн. чл. арт. отд-ния мор. техн. ком-та, а в 1867 г. получил место мор. агента во Франции и Англии, на к-ром и оставался в продолжение 17 л., до самой своей отставки. В новом положении Л. проявил ту же кипучую энергию. В Спб. как будто были довольны его деят-стью; Л. получал награды (1871 г. — орд. св. Владимира 2 ст., 1874 г. — чин в.-адм., 1877 г. — орд. Бел. Орла, 1880 г. — орд. св. Александра Невского, 1883 г. — алмаз. знаки того же орд.), но о возвращении в Россию не было и разговора. Один только раз, в 1882 г., мор. мин-ство сделало попытку вернуть Л. к более практич. деят-сти: новый ген.-адм. предложил Л. занять место председ-ля техн. ком-та в реформир. мор. мин-стве; но на этот раз Л. сам отказался работать в обстановке, к-рая совершенно не соответствовала его взглядам. Вел. Кн. Константин Николаевич ушел от дел, в мор. вед-ве царило новое напр-ние, подчиниться к-рому Л. считал для себя невозможным. Одновр-но с отказом Л. отправил адм. Шестакову и свое прошение об отставке, и 28 авг. 1883 г. он б. уволен по болезни, с тем же чином в.-адм., с мундиром и пенсией. Сам Л. о своем уходе пишет так: "Я вышел в отставку, не унося с собой другой награды за службу, кроме личн. чувства избавления от участия в фатальном, как мне всегда казалось, преступном деле реакции и нравствен. понижения или «притупления», что было тогда лозунгом для Шестакова и сотрудников его «реформ» (журн. «Море» 1909 г., № 3. Письмо Л.). При выходе в отставку Л. было 57 л., и казалось, что актив. деят-сть его закончена; но на самом деле это было не так. «Оторванный силою разных обстоят-в от своего поприща, — говорит он в одном из писем, — думаю, что осталось еще нечто сделать для родного каждому из нас дела. И вот с тех пор, что нахожусь в отставке, начал помещать нек-рые свои работы и заметки в „Мор. Сб.“ и „Кр. В.“. Делая это, я думаю, что исполняю свой долг относ-но прежн. товарищей, стараясь помочь им в разъяснении того или другого из многочисл. вопросов нашей спец-сти. Никакой другой цели я не преследую и с ред-рами б. условлено, что статьи мои будут оставаться не подписанными, — именно для того, чтобы они не носили никакого характера личности». И вот, в течение целого ряда лет в мор. журналах появляются статьи Л.: «Военные суда будущего»; «Практические приемы вычисления водоизмещения и остойчивости»; перевод «О дальнейшем развитии герман. флота»; «О тяжелой арт-рии»; Разбор книги адм. Эллиота под названием «Тактические этюды»; «Пробелы мор. воспитания»; «Число миноносок и самодвижущихся мин»; «По поводу столк-ния бр-сцев ''Кампердоун'' и ''Виктория''» и др. Продолжая жить за гр-цей, Л. получал чуть ли не все мор. журналы и газеты, ни одно из событий родн. флота не ускользало от его проницат. взгляда. В 1888 г. в журнале «Рус. Судоходство» появилась статья Л., без подписи, под заглавием «Служба генерального штаба во флоте», в которой автор со свойственной ему силой таланта и убеждения развивал взгляд на необходимость учреждения во флоте особого органа, занимающегося собиранием точн. сведений о силах иностр. флотов, заблаговрем. изучением мор. театров и составлением стратегич. планов ведения войны, и, сообразно с этим, развитием программы родн. флота, его подготовкой к войне, орг-зацией обороны побережий и т. д. Т. обр., Л. один из первых поставил на очередь вопрос о необходимости мор. ген. штаба. Не смущаясь тем, что и другие мор. державы еще не имели таких штабов, Л. писал, что «в этом случае ничто не мешает нам сделать первый шаг и показать пример хорошего порядка и устр-ва. Нужно только небольшое усилие патриотизма и веры в самих себя, в собств. разум и здравый смысл». Разбирая подробно обяз-ти, возложенные по положению 1886 г. на нач-ка гл. мор. штаба, «лица, обяз-ти коего перечисляются в наказе в 32 пунктах», Л. писал: «Эти 32 пункта представляют столь же пеструю мозаику, как одеяло, сшитое из лоскутков, частью домашнего, частью чужеземн. происхождения». «В этой преизбыточности наставлений выразилась, м. б., только общая черта излишней и иногда пустоцветной плодовитости нашего бюрократич. законодат-ва». Касаясь воен. образования, Л. говорит: «Гл. цель образования мор. оф-ров, цель, к-рая для флота д. б. дороже всего и к-рой все другие соображения д. уступать место, — это приготовление хороших капитанов». При изучении стратегии, «разбирая историч. примеры, должно оставить веру в принятые авторитеты и сложившиеся предания; иметь в виду одни только факты и смотреть на них с беспристраст. равнодушием ученого, не уклоняясь от раскрытия наших собств. ошибок и промахов; настаивать на них даже более, чем на чём-нибудь другом, ибо изучение ошибок, в особ-ти наших собственных, поучит-нее, чем изучение успехов, и ложный патриотизм не д. закрывать нам глаза на наши промахи и неудачи. Больше и лучше любит свое отечество тот, кто имеет дух раскрывать его ошибки и недостатки». «Всё преподавание в ак-мии генер. штаба д. б. направлено к тому, чтобы просветить ум и сформировать верность воен. взгляда и логич. прямоту суждения слушателей». Касаясь «морского ценза», введенного при Шестакове, Л. замечал, что если вообще допустимо мерило дост-в и способ-ти, то мерило это д. б. по преимущ-ву нравственное, основанное на степени практич. и теоретич. знания и опытности кандидатов, а не на слепом только счете лет службы и числа сделанных кампаний. Нечего опасаться того, что тот или другой более способный оф-р опередит своих товарищей и в более ранн. летах достигнет высш. положения. Гл. цель состоит не в том, чтобы никого не обойти и не обидеть, а в том, чтобы извлечь из способ-тей имеющегося личн. состава наибол. выгоду на пользу флота и отеч-ва". Наконец, Л. писал: «Мы требуем не замкнутой корпорации, а только воен. образования генер. штаба и требуем его для больш-ва строев. оф-ров флота». — Статья эта, содержащая полное осуждение существовавшего в 1888 г. порядка, произвела сильн. впечатление. «Мысли Ваши, — писал Л-ву Дубасов, — изложены с такой яс-ностью и твердостью, что не понять их нельзя; но мысли эти до такой степени новы для той массы, к-рая копошится в будничной служеб. суете, и тех правящих, к-рые носят на себе, как старый удобн. халат, рутину сложившегося порядка, что эта масса и эти правящие остались в нек-ром недоумении и даже страхе перед призраком нового порядка, к-рый непременно д. наложить на каждого суровую нравств. ответ-ность. Нужно ли искать друг. доказат-в глуб. упадка, к-рый бедный флот наш переживает». «Мне сдается, — прибавлял Дубасов, — что Россия переживает тяж. время, печать к-раго наложена на все наши учреждения… Я думаю, что нам суждено еще дорого рассчитаться за наши грехи и пройти через тяжелые злополучия». Всё это оправдалось в 1904 г. С такой же горькой искр-стью реагировал Л. и на гибель бр-сца ''Гангут''. В брошюре «Дело о гибели бр-сца ''Гангут'' 12 июня 1897 г. ок. Транзунда», основываясь на печатавшихся в «Кр. В.» отчетах судебн. процесса, Л. беспощадно называет все ошибки своими именами и глав. причину катастрофы видит в отсутствии мор. духа. «Беда тому флоту, в к-ром заведется и укоренится зараза равнодушия. Ни громад. сооружения, ни все новейш. изобретения, ни миллионы, отпускаемые щедротою гос-тва, не избавят его от „спасования“ перед соперником, в к-ром господствует более живой, более горячий и более мор. дух». Брошюра эта б. названа другом Л., адм. Асланбековым, «вечевым колоколом», но и ей не суждено б. пробудить от сна рус. флот и мин-ство. Всё осталось по-прежнему, до самой катастрофы. К литературным трудам Л. надо отнести и статью «Реформы, в к-рых нуждается личный состав флота» (1899 г.), две историч. заметки: «Роль Черном. флота в Крым. войну и затопление наших воен. судов в Севастоп. бухте в 1854 г.» (1901 г.) и «В Севастополе 50 л. тому назад» (1904 г.). В самом конце своей жизни Л. предпринял больш. работу: «Беседы о задачах народ. образования» в 7 вып. (составляют библиографич. редкость, имеются только в Имп. публ. библ-ке), в к-рой затрагиваются самые больные стороны рус. действ-ности: от студенч. волнений он переходит к средн. образованию, затем к начальному, говорит о широк. постановке этого дела и, наконец, приходит к заключению, что главнейш. роль в воспитании молод. поколений принадлежит женщине. Старый холостяк, Л. так заканчивает одну из своих статей: «В общем успехе дела воспитания будущих поколений не дост-ву начальн. школ, а дост-ву материнск. воспитания будет принадлежать первенствующая рол, и до тех пор, пока женщина не будет на высоте своего призвания, как воспитательница грядущих поколений, одни школы, при всевозмож. их соверш-ве, мало помогут успеху народ. воспитания». Следует отметить еще одну сторону деят-сти Л.: отлично изучив археологию и древн. языки, он познакомился со славянск. наречиями и серьезно увлекся историей церковно-славян. и рус. языков; купленное им богатое собрание археологич. древностей принесено в дар г. Казани. Уже в преклон. возрасте Л. пришлось пережить войну с Японией; осущ-ление его мысли об учреждении мор. ген. штаба состоялось за год до смерти Л., в 1906 г. Тяж. действ-ность совершенно разбила его силы, и 15 нбр. 1907 г. он ум. Со смертью Л. сошел в могилу один из талантливейших рус. адм-лов, человек, к к-рому всецело можно отнести слова из его брошюры по поводу гибели ''Гангута'': он был «жив. примером преданности долгу и одушевл. любви к своему призванию, способным дать нравств. толчок внутр. настроению всего сословия, пробудить в нём заснувшие идеалы». После Л. остался богат. архив, к-рый находится в мор. ген. шт. в Спб. В № 11 «Мор. Сб.» за 1912 г. помещен биограф. очерк Л. вместе с его классич. работой: «Служба ген. шт. во флоте». 3) {{ВЭ/Статья со звездочкой}}'''Петр Гаврилович Л.,''' г.-м., герой Кавказа и Бородина, род. в 1758 г., начал службу в арт-рии фурьером в 1774 г. В 1783 г., находясь в составе Кубан. егер. к-са, Л. участвовал в закубан. походе Суворова и за отличие б. произв. в подпор-ки. В 1786 г. Л. б. назн. ротн. оф-ром в Арт. и Инж. кад. к-с (ныне 2-й), но в след. году вернулся в строй 1-го Бомбардир. п. и с нач. рус.-швед. войны 1788—90 гг. б. назн. на суда гребн. флотилии пр. Нассау-Зигена. За «отлично оказанные подвиги в швед. войне» Л. б. произв. в кап-ны, но в 1791 г., по расстроен. здоровью, вышел в отставку с чином майора. В 1792 г. Л. вернулся на службу подполк. В 1797 г. Л. б. поручено форм-ние 17-го (впоследствии 16-го) егер. п.; в том же году он б. произв. в полк-ки, а в след. — в г.-м., с назначением шефом сформированного им полка. На этом посту Л. проявил большую самост-ность и как боев. нач-к и как воен. админ-р. Охрану гр-цы с Кабардою он построил не на пассив. обороне её в ожидании нападения и отражения его, а на актив. началах поиска врага и атаке его первым. Цел. ряд эксп-ций его в горы, кончавшихся разгромом кабардин. аулов, заставил горцев далеко обходить грозное Константиногор. укр-ние. Систему обучения и боев. подготовки своего полка Л. изменил радикально для того времени. Отказавшись от муштры и лин. учений, он дал преобладающее влияние гимнастике, воен. играм, стрельбе и ученью на мес-ти с применением к ней. Он изменил также и обмундир-ние и снаряжение своих егерей. Кивера, мундиры, гамаши, ранцы и патрон. сумы б. заменены им мягкими черкес. папахами, зелеными простор. куртками с такого же цвета шароварами, сапогами выше колен, холщев. мешками и поясн. патронташем. Так одетые и снаряженные, «зеленые егеря» Л. ходили на походе так быстро, что на первых 10—12 вер. не отставали от казаков, в рассып. строю так искусно применялись к мес-ти, что сливались с травою и кустами и могли вплотную почти подползать к прот-ку, стреляли столь метко, что горцы не выдерживали их огня. В 1800 г. Л. участвовал со своим полком в усмирении Абазинск. владельцев, в 1804 г. содействовал поражениям кабард. скопищ у Баксана (9 мая), за р. Чегемом (14 мая) и у р. Зеленчука (в конце этого года), а в 1806 г. — в знаменитом дагестан. походе Глазенапа, закончившемся занятием Дербента. Когда в последнем вспыхнул бунт против местн. хана и жители прислали ген. Глазенапу просьбу о скорейш. занятии города рус. войсками, Л. убедил Глазенапа не медлить исполнением их просьбы и сам вызвался ехать в Дербент. На напоминание ему об участи вероломно убитого кн. Цицианова, Л. отвечал словами: «Честь — мой бог. Я умру спокойно, если должно, чтобы я умер для пользы отечества». Взяв 6 сот. каз. и 1 ор., он прошел в одну ночь 60 вер. и явился под Дербентом. Вызвав к себе всё население навстречу, Л. вступил в Дербент, но не принял ключей города, предоставив эту честь следовавшему за ним Глазенапу. Затем, под нач-вом Булгакова, Л. участвовал в усмирении Кубинского ханства, при чём опять-таки вызвался один проникнуть в горы для свидания с кубинск. владетелем Шейх-Али-ханом, чтобы отговорить его от дальнейш. сопр-ления. Отважная поездка эта, совершенная Л. с малочисл. конвоем, увенчалась полн. успехом, и Шейх-али-хан распустил войска. Наградами Л. за эти подвиги были орд. св. Владимира 3 ст. и св. Анны 1 ст. и брилл. перстень с вензел. изображением имени Имп. Александра I. В фвр. 1807 г. Л. ознаменовал себя нов. подвигом, штурмом Ханкальск. ущелья и б. за это награжден орд. св. Георгия 3 ст., как «образец муж-ва и неустрашимости», по выражению Булгакова в реляции. Послед. подвигом 15-летн. службы Л. на Кавказе было усмирение им в том же 1808 г. восстания карабулаков. Вслед за сим за болезнью и ранами он вышел в отставку. Но через год, в виду предполагавшейся войны с Австрией, снова вступил в службу, б. назн. шефом Томск. пех. п. и совершил с ним поход в Галицию. В 1811 г. он получил в команд-ние 24-ю пех. д-зию, с к-рою и принял участие в Отеч. войне, в геройск. обороне Смоленска и в Бородин. битве, в к-рой д-зия Л. защищала б-рею Раевского. Совершенно больной, не будучи уже в силах ходить, Л. не покинул своего поста и, сидя на поход. стуле в перед. углу укр-ния, руководил его обороной. «Стойте, ребята, смело и помните — за нами Москва», говорил он своим солдатам. Когда фр-зы ворвались на б-рею, Л., собрав остаток сил, с обнажен. шпагой бросился в толпу непр-ля, ища смерти… Сбитый с ног ударом приклада и исколотый штыками, Л., полуживой, б. взят в плен и представлен Наполеону. Последний выразил ему свое восхищение доблестью защитников б-реи и подал ему назад его шпагу. Л. отказался ее принять, сказав: «Плен лишил меня шпаги и я могу ее принять обратно только от моего Государя». Отправленный во Францию, Л. скончался от ран по дороге, в Кенигсберге. (''В. Потто'', Кавказ. война, т. I, Спб., 1887; ''А. И. Михайловский-Данилевский'', Воен. галерея Зимн. дворца, т. I., Спб., 1846; Воен. галерея 1812 г., Спб., 1912). [[Изображение:Портреты генералов Российской империи. ВЭС (Том 14 и 15. СПб, 1911-1915).jpg|центр|570px]] [[Изображение:Портреты генералов РИА. Военная энциклопедия Сытина (Том 15. Санкт-Петербург, 1911-1915).jpg|центр|570px]] [[Категория:ВЭ:Персоналии]] kxmpxlc1ullyg1113427drscdk1gu6g ВЭ/ВТ/Лихтенштейн 0 417402 4590710 1290869 2022-07-20T03:04:08Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''ЛИХТЕНШТЕЙН. '''1) '''Иосиф-Венцеслав-Лаврентий Л., кн., герц. Троппауский и Егерндорфский''' (1696—1772), имперск. ген.-фельдм-л. Отец Л. б. убит в 1704 г. в сраж. при Кастельнуово. Л. получшил блест. восп-ние и окончил курс в Пражск. унив-те. Воен. службу он начал 18 л. и с отличием (особенно при Белграде в 1717 г.) участвовал в походах против Турции и в Италии. Находясь в 1734—35 гг. в армии пр. Евгения Савойского на Рейне, Л. обратил внимание на превосх-во прус. арт-рии и решил по образцу её реорганизовать австр. арт-рию. В 1743 г., будучи назн. нач-ком австр. арт-рии, он м. заняться реорг-зацией этого рода оружия. Затратив на это дело часть своих средств, он через 2 г. привел австр. арт-рию в такое блест. состояние, что превосходство её много содействовало успехам австр. оружия во время Семилет. войны. Назначенный в 1746 г. гл-щим в Италию, Л. действовал оч. успешно (победа при Пиаченце 16 июня 1746), но вследствие слабости здоровья б. вынужден сдать команд-ние армией. В 1888 г. 9-му богем. арт. полку присвоено имя ген.-фельдм. кн. Л. (''Falke'', Geschichte des fürstl. Hauses L., Wien, 1882; ''Schweigerd'', Oesterr. Helden u. Heerführer, Wien, 1855). 2) '''Иосиф-Иоанн Л., владетельный кн., герцог Тропаусский и Егерндорфский,''' австр. ген.-фельдмаршал (1760—1836), выдающийся кавал. ген. Начав воен. службу под рук-твом австр. фельдм-ла гр. Ласси, Л. с отличием участвовал в войне 1788—90 гг. против Турции, потом сражался в Нидерландах и на Рейне с фр-зами и в 1794 г. б. произв. в г.-м. В 1796 г. Л. в бою при Вюрцбурге решил победу в пользу авст-цев. Во время войны 1799 г. в Италии Л., под нач-вом Суворова, отличился при Требии (награда — чин фельдм.-лейт.), при Нови и Кони, а 4 дкб. взял Кунео. В 1800 г., после битвы при Гогенлиндене, Л. искусно прикрывал отст-ние разбитой австр. армии и при Зальцбурге разбил к-с Лекурба. Приняв в конце Аустерлиц. сражения команд-ние австр. армией, Л. ночью заключил перемирие с Наполеоном, чем и спас отступавшие войска. По заключении мира Л. принял деят. участие в работах по реорг-зации австр. армии. Командуя кав. корпусом при Асперне и Ваграме, Л. после отчисления эрцг. Карла, вступил в команд-ние армиею и заключил (14 окт. 1809 г.) с Наполеоном мирный договор. Участвуя во время своей воен. деят-сти в 132 стычках, делах и сраж-х с непр-лем, при чём под ним б. уб. 24 лош., Л. б. лишь раз легко ран. при Ваграме. С 1888 г. 10-й драг. австр. полк называется полком его имени. [[Категория:ВЭ:Персоналии]] fg5v6irstaiu49vxj7pqo4oz8w0xu2c ВЭ/ВТ/Лиценсия 0 417404 4590711 1309507 2022-07-20T03:04:16Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''ЛИЦЕНСИЯ.''' См. '''[[../Англо-французские войны|Англо-франц. войны]].''' [[Категория:ВЭ:Перенаправления]] c1j5egk183kv102ujppvhjg4md5fpj0 ВЭ/ВТ/Личинка боевая 0 417405 4590712 3349712 2022-07-20T03:04:23Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''ЛИЧИНКА БОЕВАЯ,''' часть ружейн. или пулеметн. замка (см. [[../Замок|''Замок'']], [[../Ладыжка|''Ладыжка'']], [[../Винтовки современные|''Винтовки современные'']] и'' Пулемет''{{ВЭ/Нетстатьи}}). {{Примечания ВТ}} [[Категория:ВЭ:Перенаправления]] tj6cy8vxk59iij9esbqmrlr0o5od97q ВЭ/ВТ/Ллойд, Генрих 0 417408 4590713 1290875 2022-07-20T03:04:34Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''ЛЛОЙД (Lloyd), Генрих,''' отец науки стратегии, сын сельск. пастора, род. в 1729 г. в Англии. По собствен. внутрен. влечению он занялся воен. науками, но по бедности не м. купить места в англ. армии, а потому 16 л. отправился в Нидерланды, где участвовал в сраж. при Фонтенуа в 1745 г. После этого, прожив неск. лет в Германии и Австрии, Л. поступил ад-том к фельдм-лу Ласси, участвовал в первых походах Семилет. войны и получил чин подпол-ка. Относясь строго к исполнению своих обяз-тей, обладая прямотой и независ-тью характера, чуждый заискиваний, Л. действовал всегда открыто и держал себя гордо перед старшими. Всё это создало ему много врагов; под давлением интриг Л. вышел в отставку и затем поступил в прус. армию, с к-рой участвовал в 2 послед. кампаниях Семилет. войны ад-том герц. Фердинанда Брауншвейгского. По окончании Семилет. войны Л. оставил службу и посвятил себя дипломатич. деят-сти. Во время 1-ой тур. войны он предложил свои услуги Имп. Екатерине, б. принят в рус. службу с чином г.-м. и командовал д-зиею при осаде Силистрии в 1774 г. Высокое доверие Имп-цы и в этом случае возбудило против Л. интриги и зависть, вследствие чего он вышел в отставку. По друг. данным, причиною отставки послужили его двухсмыслен. политич. действия. Возвратившись в Англию, Л. составил "Мемуары политические и военные о Великобритании", в к-рых рассматривался вопрос о вторжении в нее непр-ля. Англ. прав-ство купило их у Л. за значит. сумму, дабы они никогда не появлялись в печати; т. обр., этот замечат. труд б. погребен в тайниках лондон. архивов. Трудно сказать, какое именно было это сочинение, ибо существует совершенно доступная брошюра Л.: "Mémoire politique et militaire sur l’invasion et la défense de la Grande Bretagne", trad. de l’anglais par J. Umbert, Limoges, 1801. Через неск-ко времени Л. поселился в Голландии и посвятил себя в.-литер. занятиям. Скончался в 1783 г. Вскоре после его кончины приехал англ. комиссар и забрал все его бумаги. Главн. труд Л., переведенный на франц. язык, — "История Семил. войны" (Paris, 1803). Смерть помешала Л. окончить это сочинение; он написал только обширное вступление и первые 2 тома, остальные дописал Темпельгоф. Собственно вступление, под заглавием "Политич. и воен. мемуары", и заключает всё учение Л. Ныне имеет значение, притом весьма важное, та часть труда Л., к-рая обнимает исслед-ние основн. начал воен. иск-ва, справедливая для всех времен; та же часть, к-рая касается применения этих основн. начал к делу, справедливая только по отношению к обстановке эпохи, когда написано сочинение, имеет значение лишь историческое, т. к. отразила в себе состояние воен. дела в XVIII в. Книга разделяется на 5 отделов. В 1 и 4-м трактуется боевая, оперативная сторона войны, при чём сначала Л. говорит о разл. формах изложения и изучения воен. дела. Перед дидактическими воен. писателями он совершенно основат-но отдает предпочтение историческим. Несмотря на важность воен. истории, она в XVIII в., да и в 1-ой пол. следующего, находилась в неудовлетворит. положении. Л. верно подметил эти недостатки и дал в.-истор. науке весьма важные указания. "Они (историки) не с достаточ. отчетл-стью описывають страны, служившие полями сражений. Они не обозначают ни числа, ни рода, ни кач-в войск, входивших в состав армий, ни вообще всего того, на чём основываются воен. действия; да и самые воен. действия описывают слишком поверхностно, за исключ. разве особенно важных. Они не объясняют настолько подробно, как бы следовало, где, как и для чего предпринято б. такое-то воен. действие... Между тем, знание всего этого до того необходимо, что без него невозможна верн. оценка события". Л. указал на важность воен. науки и на необходимость изучения принципов, на к-рых зиждется воен. иск-во; в его время это было знач-ным, новым словом. Рекомендуя изучать тщат-но воен. науку, Л. отмечает творч. часть иск-ва, к-рую нельзя изучить. "Она заключается в умении верно и быстро применять общие начала к бесконечно разнообраз. обстоят-вам... Усвоение её есть дело гения, след-но, природн. дарований... Воен. иск-во весьма близко подходит к поэзии и красноречию...". Л., как тактич. писатель, является представ-лем тактики холодн. оружия. Сущность его тактич. учения сводится к след.: "Уважайте штык; смотрите на огонь, как на подготовку; стреляйте тамь, где двигаться нельзя; ходите хорошо; не останавливайтесь на полдороге, а завершайте бой решит. ударом; армия, к-рая лучше ходит, д. одержать победу". Характерно и метко заключение Л. о взаимн. отношении холодн. и огнестр. оружия: "Огнестр. оружие более свойственно оборонит. действиям. Огнестр. оружие — это оружие слабого, опасающегося поражения; холодное — храброго, исполненного сознания своей силы". Кроме указаний на необходимость рассыпного строя, Л. также первый указал, хотя и робко, на важность и необходимость колонн, и это во время исключ-наго госп-ва развернут. строя. Он же предложил тип боев. порядка для армии, гораздо более совершенный, нежели существовавший при нём боев. порядок Фридриха В.; тип боев. порядка Л. предназначен б. для решит. атаки (le coup de collier) и основывался на способ-ти к более раннему изготовлению к бою против непр-ля. Оч. ценно в сочинениях Л. описание сражения того времени, представляющее превосход. характеристику тактики эпохи Фридриха; описание сопровождается замечаниями, дающими весьма едкий критич. разбор этой тактики, не приводившей к решит. резул-там в бою и не заканчивавшей его преслед-нием. Как стратегич. писатель, Л. первый установил ясное понятие в области самого существенного вопроса стратегии, — именно, понятие о линии действий (операц. линия), и первый ввел в науку этот термин. На выбор линии действий он советует обратить особенное внимание. "Это самый важный предмет. Хороший или дурной выбор линии действий решает успех войны. Если этот выбор сделан ошибочно, то все ваши успехи, как бы они ни были блистат-ны сами по себе, не приведут ни к чему". Хотя и не первый (раньше его Гибер), Л. придает первенствующее значение в стратегии основн. принципу соср-чения сил. "Верх искусства заключается в том, чтобы на пункте, на к-ром мы готовимся атаковать непр-ля, сосредоточить превосх. силы; этой предосторожности прусс. король обязан своими победами в послед. войне". Сравнивая наступ-ные и оборонит. действия, Л. советует наступающему искать решит. боя в сколь возможно скорейш. время и держать свои силы сосредоточенно. Обор-щемуся, напротив того, надлежит избегать по возм-сти боя, увлекать непр-ля за собою, заставляя, т. обр., удлинить свою линию действий (т. е. сделать ее опасною), и, когда эта цель достигнута, переходить к наст-нию и действовать на его сообщения. В 5-м отделе сочинения Л. касается значения местн. элемента в смысле средства к захвату почина действий. "Предусмотрит. ген-л скорее доверится ему (т. е. близк. знакомству с театром воен. действий), чем слепому случаю, обык-но решающему участь битв. Обладая этими сведениями, можно заранее рассчитывать воен. действия с математич. точностью и вести войну, не подчиняясь необходимости вступать в бой против воли". Рассматривая в воен. отношении гр-цы разл. европ. гос-тв, Л. принимает за отправн. точку, что природа, положив извест. предел честолюб. замыслам народов, тем самым уже подчинила политику их извест. физич. законам. Всё, что выходит за черту, положенную природой каждому народу, составляет обладание непрочное; всё, что отчуждено из круга, предначертанного самою природой тому или др. народу, по естеств. закону, рано или поздно будет ему возвращено. Вне этого принципа Л. не признает возм-ти ни установки политич. равновесия, ни желат. мира между гос-твами. Эта часть сочинения Л. дала указания, из к-рых развилась одна из новейших воен. наук, — воен. статистика. Рассуждения Л. о кр-стях высоко поучит-ны. Высота воззрений д. б. поднять Л., как воен. писателя, из тесн. сферы отдел. элементарных воен. наук (что только и б. доступно его предшеств-кам) на высоту обобщения всего воен. дела, т. е. на высоту стратегии, хотя сам Л. этого названия созданной им науки не употребляет. Он посвящает полн. внимание анализу важнейшего из эл-тов на войне, обык-но обходившегося в воен. сочинениях молчанием — нравств. эл-та — и вдается в разбор политич. начала, насколько оно соприкосновенно с воен. делом. Л. здесь рассматривает собственно ту связь, к-рая существует между разл. формами госуд. устр-ва и войною, её характером и способом ведения. Республика демократическая способна вести войны только оборонит-ные; монархия деспотическая — наступ-ные; монархия с достаточно сильною центр. властью — и наступ-ные, и оборонит-ные; респ-ка аристократическая, олигархия — ни тех, ни других, ибо пользуется войсками наемными. Л. — писатель необык-но талантливый, но недостаточно оцененный современниками. Л. первый поставил вехи для научн. разработки стратегии и очертил её пределы. Он является первым стратегич. писателем, единственным, написавшим трактат о воен. деле, обобщавший все его стороны. В книжке мал. формата, на 350 стр., Л. разобрал всё, что только есть более существенного в воен. деле. Его сочинение привлекло к себе внимание сильн. умов, как Жомини, Леер, к-рые использовали сочинение Л. для своих работ и пошли по его следам. Сам Наполеон I тщат-но изучал Л., а когда задумал произвести высадку на берега Англии, то внимат-но прочел его мемуар о вторжении в Великобританию. [[Категория:ВЭ:Персоналии]] dc2js6l0icc4bgp5tsnhhfxwo9jnu9b ВЭ/ВТ/Лобанов-Ростовский, Дмитрий Иванович, князь 0 417410 4590714 3304052 2022-07-20T03:04:40Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО=2 }} {{ВЭ/Статья со звездочкой}}'''ЛОБАНОВ-РОСТОВСКИЙ, князь, Дмитрий Иванович,''' ген. от инф. (1758—1838). Принимая в чине подплк. деятельное участие в войне с турками, Л.-Р. при осаде Очакова и взятии Измаила б. тяж. ран., за что получил орд. св. Георгия 4 ст. и чин полк-ка. [[Изображение:Lobanov-Rostovsky Dmitry Ivanivch.jpg|thumb|слева|228px|<center> Генерал от инфантерии<br />кн. Д. И. Лобанов-Ростовский. </center>]] За Мачин и Прагу Л.-Р. получил орд. Георгия 3 ст., зол. ор. и чин бриг-ра. Имп. Павел I пожаловал ему чины г.-м. и г.-л., орд. св. Анны I ст. и командорство этого ордена в 400 душ. Однако, назначенный воен. губ-ром Архангельска и получив 14 дкб. 1797 г. рескрипт с выражением благоволения, Л.-Р. 27 того же дкб. б. уволен в отставку. В конце 1806 г. он вернулся на службу и б. назн. нач-ком 17-ой д-зии, к-рую и привел в армию Беннигсена под Тильзит. Здесь Имп. Александр I возложил на него обяз-ти вести переговоры с Наполеоном о прекращении воен. действий. Переговоры сначала с Бертье, затем с самим имп-ром французов, при всей самост-ности и неуступчивости Л., не привели, однако, к резул-там, желанным для рус. Гос-ря. Тильзитск. трактат б. подписан Л.-Р. вместе с кн. А. Б. Куракиным. Пожалованный в ген. от инф. и Александровской звездой, Л.-Р. получил от Наполеона орд. Поч. Лег. и подарки. 1 янв. 1808 г. он б. назн. Спб. воен. губ-ром, но на след. год вышел в отставку по расстроенному здоровью. С 1810 по 1812 г. он занимал должность ген.-губ-ра Лифляндии. Во время Отеч. войны ему б. поручено формировать резервные дивизии, а в 1813 г., он б. назн. ком-щим погранич. резерв. армией, 16 дкб. того же года — членом Госуд. Сов., а 25 авг. 1817 г. — мин-ром юстиции. В 1827 г. Л.-Р. по прошению б. уволен с поста министра. [[Категория:ВЭ:Персоналии]] azj79alvckr9cadtxzluxea4juaj14l ВЭ/ВТ/Лобеф, Макс 0 417412 4590715 3275214 2022-07-20T03:04:44Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО=2 }} [[File:Портрет к статье «Лобеф, Макс». Военная энциклопедия Сытина (Санкт-Петербург, 1911-1915).jpg|right|255px]] '''ЛОБЕФ (Laubeuf), Макс,''' современный франц. инженер, изобретатель оригинального типа подводных лодок. Род. в 1864 г.; воспитанник Политехн. школы, по окончании к-рой посещал École d’application du Génie Maritime. В 1887 г. Л. поступил в воен. флот инж-ром; в 1896 г., в виду объявленного мор. мин-ром Локруа конкурса проектов подвод. лодок, начал заниматься вопросами подводного плаванья; существовавшие в то время во Франции типы подвод. лодок, снабженные исключительно электрическ. моторами, обладали ничтож. районом действия и неудовлетворительными мор. качествами. После ряда опытов Л. составил собственный проект, по к-рому в 1899 г. и б. построена первая погружающаяся подводн. лодка (submercible). От предыдущ. типов она отличалась гораздо большей плавучестью, имела минонос. обводы и 2 типа двигателей — электрический для подвод. хода и тепловой для надводного. Этот первонач. проект автономной подводной лодки был усовершенствован Л., и в наст. время франц. флот в значит. степени пользуется подвод. лодками его изобретения. Число их во Франции доходит до 42. Кроме того, имеются, как готовые, так и в постройке, лодки его чертежей в Англии, Греции, Перу и Японии. Л. дважды посещал Россию: в 1898 г. для изучения отопления мазутом и в 1908 г. для представления проекта берег. мин. обороны нашего побережья, когда он удостоился Выс. аудиенции, читал в адмир-стве доклад о подвод. плавании, типах существующих лодок и перспективах дальнейшего их усовершенствования. В 1906 г. Л. вышел в отставку и поступил инженером на заводы Крезо (Шнейдер и К°). [[Категория:ВЭ:Персоналии]] foyur9o4kg81st8m943gp9s8n8ld6zt ВЭ/ВТ/Лобко 0 417413 4590716 3658930 2022-07-20T03:04:49Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО=2 }} '''ЛОБКО.''' 1) '''Лев Львович Л.,''' ген. шт. г.-л., извест. воен. цензор (1838—1907), воспитывался в 1-м Моск. кад. к-се, окончил ак-мию ген. шт. (1862) и служил затем по этому штабу в Цар. Польском (во время восстания 1863 г.), в Зап. Сибири, в Рижск. воен. округе, а с 1868 г. вплоть до отставки в 1906 г. — в гл. штабе. Во время Тур. войны 1877—78 гг. Л. исполнял обяз-ти пом-ка инсп-ра госпиталей действ. армии и б. награжден орд. св. Владимира 4 ст. с меч. и бант. С 1891 по 1905 г. Л. присутствовал на правах воен. цензора в Спб. цензур. ком-те, при чём отличался крайн. педантизмом. Так, однажды Л. не пропустил клише портрета г.-м. вследствие того, что на эполетах не вышли звездочки, а потому, по мнению цензора, читатели могли принять его за полн. ген-ла. Иногда он воспрещал перепечатывать статьи, уже напечатанные ранее в журналах. Перед рус.-яп. войной Л. запрещал «что-либо печатать в защиту войны, но против войны — сколько угодно». Наша воен. лит-ра в то время вообще не отличалась больш. оживлением, а такой цензор еще больше стеснял её развитие; особенно вредно отражалась деят-сть Л. на частн. в.-период. печати, к-рая едва нарождалась. Л. при отставке б. произв. в ген. от инф., имел орд. св. Александра Нев. Ум. в 1907 г. («Рус. Инв.» 1906 г., № 201). 2) {{ВЭ/Статья со звездочкой}}'''Павел Львович Л.,''' г.-ад., ген. от инф., род. в 1838 г. и, по окончании в 1856 г. 1-го Моск. кад. к-са, б. произв. в прап-ки в л.-гв. Литов. п., с прикоманд-нием к Мих. арт. ак-мии. В ак-мии Л. пробыл год, после чего вернулся в полк. Через 2 г. он поступил в ак-мию ген. штаба и, по окончании её в 1861 г., б. переведен в гвард. ген. штаб. После ряда долж-тей в штабе войск гвардии Л. в 1867 г. б. назн. пом-ком делопроизв-ля канц-рии воен. мин-ства и в том же году назн. ад.-проф-ром воен. админ-ции в ак-мии ген. шт. В войну 1877—78 гг. полк. Л. состоял при воен. мин-ре и участвовал в нескольких боев. делах, за отличие в к-рых б. награжден зол. саблей с надп. «За храбрость»; в 1878 г. Л. б. произв. в г.-м. Через 3 г. Л. б. назн. упр-щим делами в.-учен. ком-та гл. штаба и пом-ком нач-ка канц-рии воен. мин-ства. В 1883 г. Л. б. утвержден в звании засл. проф-ра Ник. ак-мии ген. шт., а в след. году назн. нач-ком канц-рии воен. мин-ства. В 1885 г. Л. удостоился чести быть препод-лем воен. админ-ции Насл. Цес-чу (ныне царствующему Гос-рю Имп-ру). В 1889 г. Л. б. произв. в г.-л. и назн. сначала почетн. чл. конф-ции Ник. ак-мии ген. штаба, а затем и почет. членом самой ак-мии. В 1898 г. Л. б. назн. чл. Гос. Сов. и в том же г. уволен от долж-ти нач-ка канц-рии воен. мин-ства. Уход б. ознаменован Выс. рескриптом, в к-ром в высокомилост. словах Гос-рю было благоугодно указать на строго логич. ум Л. и на ясный его взгляд на вопросы воен. упр-ния, основанный на глубоком всесторон. изучении дела. В 1899 г. Л. б. назн. госуд. контролером. Произведенный в 1900 г. в ген. от инф., Л. б. уволен от этой долж-ти с оставлением чл. Гос. Сов. и с назнач. г.-ад-том. Имя Л. пользуется больш. извес-тью в в.-учебн. мире; по его учебнику «Записки воен. админ-ции для воен. и юнк. уч-щ», выдержавшему (к 1913 г.) 18 изд., готовились оф-ры нашей армии в течении не одного десятка лет. Л. ум. в 1905 г. [[Изображение:Портреты генералов РИА. Военная энциклопедия Сытина (Том 15. Санкт-Петербург, 1911-1915).jpg|центр|570px]] [[Категория:ВЭ:Персоналии]] or7spl4at0h6pfgx9z7rc98s2ezinx5 ВЭ/ВТ/Ложемент минный 0 417425 4590717 1309166 2022-07-20T03:05:18Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''ЛОЖЕМЕНТ МИННЫЙ.''' См. '''[[../Минный ложемент|Минный ложемент]].''' [[Категория:ВЭ:Перенаправления]] 87k6l64mnn2ihf21z1x880w0hnqa8z0 ВЭ/ВТ/Лозенград 0 417426 4590718 3349715 2022-07-20T03:05:24Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''ЛОЗЕНГРАД (Кирк-Килисса).''' См. '''Славяно-греко-турец. война 1912—13 гг'''.{{ВЭ/Нетстатьи}} {{Примечания ВТ}} [[Категория:ВЭ:Перенаправления]] q93jhnji6qx7wqtkd8y18xnwp8f9u5v ВЭ/ВТ/Лозьер, Бальтазар Емельянович 0 417428 4590719 1290895 2022-07-20T03:05:30Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''ЛОЗЬЕР, Бальтазар Емельянович,''' шаутбейнахт рус. флота, один из первых сподвижников Петра В., прибыл в Москву из Персии вместе с царем Имеретинским в 1687 г. В 1693 г. Л. числился полк-ком Курск. рейтар. п.; в 1695 г. состоя с тем же чином в Лефортов. полку, провел по р. Воронежу часть вновь построенных судов и участвовал с ними в действиях против Азова. Раненый здесь, Л. б. произведен Царем в шаутбейнахты, но по возвращении в Москву (1697) умер от операции удаления нароста над глазом. [[Категория:ВЭ:Персоналии]] c33oghlddl0rgio4saz8kns8vbgi1un ВЭ/ВТ/Лом 0 417430 4590720 3349716 2022-07-20T03:05:36Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''ЛОМ.''' См. '''Шанцевый инструмент'''.{{ВЭ/Нетстатьи}} {{Примечания ВТ}} [[Категория:ВЭ:Перенаправления]] o5spn7grx5hac1pt57cf0qimzzv3c0u ВЭ/ВТ/Ломакин, Николай Павлович 0 417431 4590721 3304692 2022-07-20T03:05:39Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО=2 }} '''ЛОМАКИН, Николай Павлович,''' ген. от инф. (1830—1902). Воспитание получил в Полоцком кад. к-се и Дворян. полку. Службу начал в 1848 г. в 19-ой арт. бр-де. [[Изображение:Ломакин Николай Павлович.jpg|thumb|слева|228px|<center>Генерал от инфантерии<br>Н. П. Ломакин </center>]] С 1850 по 1863 г. он с отличием участвовал в Кавказ. войне, затем состоял для особ. поручений при командовавшем войсками Дагестан. области и был нач-ком Закасп. воен. отдела. В Хивинск. походе 1873 г. Л. командовал Мангышлакским отрядом и за отличие получил чин г.-м., зол. оружие и орд. св. Владимира 3 ст. с меч. В 1879 г. Л. за смертью ген. [[../Лазаревы|И. Д. Лазарева]] (см. ''это'') б. поставлен во главе эксп-ции в Ахал-Теке, но после неудач. штурма им Геок-Тепе сдал нач-вание экспедицией ген. Тергукасову и в 1881 г. б. назн. Тифлис. воин. нач-ком, а спустя 3 г. — нач-ком 24-ой местн. бр-ды. В 1886 г. Л. б. произв. в г.-л., а в след. году получил в команд-ние 19-ю пех. д-зию. В 1897 г. Л. вышел в отставку, с производством в ген. от инф., и отдался обществ. деят-сти. Кроме неск. статей учен. характера, Л. принадлежат ценн. записки о своей службе: «Десять лет в Закасп. крае», напечатанные в «В.-Истор. Вестн.» 1911—12 гг. [[Категория:ВЭ:Персоналии]] q66jlhi0dpab5tg6d3kb93b7iahqcuw ВЭ/ВТ/Лопухины 0 417436 4590722 3304910 2022-07-20T03:05:51Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО=2 }} '''ЛОПУХИНЫ.''' 1) '''Василий Абрамович Л.,''' ген.-аншеф, герой Семилет. войны, был родн. племянником цар. Евдокии Федоровны; выпущенный из сухоп. кад. к-са в армию прап-ком, Л. сражался с турками под нач-вом Миниха; ко времени воцарения Имп-цы Елисаветы он был уже в чине г.-м. и участвовал в швед. войне 1740—42 гг. Во время Семилет. войны Л. в чине ген.-анш. находился в армии гр. Апраксина, командуя 2-ой д-зией. В сраж. при Гросс-Егерсдорфе, когда пруссаки оттеснили наш центр и загнали его в беспорядке в лес, Л. стал во главе неск. б-нов и повел их в атаку, но б. поражен 3 пулями и ум. Трагич. конец его гр. Апраксин подробно описывает в своей реляции Государыне: «Главная наша потеря в том состоит, что командовавший нашим лев. крылом храбрый ген. В. А. Л. убит; но своей неустраш. храбростью много способствовал одержанию победы, толь славно жизнь свою скончал, что почтение к своим добродетелям тем еще вящше умножил. Позвольте, Всемилостивейш. Государыня, что я, упоминая о нём, не могу от слез воздержаться: он до послед. дыхания сохранил мужество и к службе Вашего Имп. Вел-ва прямое усердие. Быв вдруг тремя пулями ранен тяжко, однако ж сохраняя остатки жизни, спрашивал только, гонят ли непр-ля и здоров ли фельдм-л; и как ему то и другое уверено, то последние его слова были: «Теперь умираю спокойно, отдав мой долг Всемилостивейш. Гос-не». Кроме личн. храбрости, Л. обладал уменьем привязывать к себе солдат ласкою и необыч. щедростью. «Тысячи сердец, по словам соврем-ка, оплакивали умершего ген-ла». Имя его сохранилось в народных песнях. 2) {{ВЭ/Статья со звездочкой}}'''Павел Петрович Л., светл. кн.,''' род. в {{опечатка2|1720|1790}} г. и б. зачислен в л.-гв. Преображ. п. порт.-прап-ком. 8 л. от роду он б. пожалован Имп. Павлом I во фл.-ад-ты. По вступлении на престол Имп. Александра I он б. пожалован в камергеры и уволен в дом отца до окончания наук. В 1806 г. Л. б. вновь принят на службу пор-ком в Кавалергард. п., с назначением фл.-ад-том. Служа в кавалергардах, Л. получил чины шт.-ротм-ра и ротм-ра и в 1812 г. за боев. отличие б. произв. в полк-ки. Командуя казач. п. Дячкина, в отр. г.-ад. Чернышева, Л. за блест. действия под Люттихом 12 янв. и под Суассоном 1 и 2 фвр. 1814 г. б. награжд. орд. св. Георгия 4 кл., в 1817 г. произв. в г.-м., а в 1829 г. в г.-л. Командуя 1-ой д-зией, Л. получил орд. св. Георгия 3 кл. за штурм Варшавы (1831). В 1835 г. Л. б. уволен от службы по прошению и ум. в 1873 г. [[Изображение:Портреты генералов РИА. Военная энциклопедия Сытина (Том 15. Санкт-Петербург, 1911-1915).jpg|центр|570px]] [[Категория:ВЭ:Персоналии]] h4z66pklv8hm7df7jh8l51s0576e5f7 ВЭ/ВТ/Лорини 0 417440 4590723 1290907 2022-07-20T03:06:49Z Henry Merrivale 56557 added [[Category:ВЭ:Персоналии]] using [[Help:Gadget-HotCat|HotCat]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''ЛОРИНИ,''' итальянск. инж-р, к-рый еще в XVI в. (''Lorini'', Des fortifications, 1597) указывал на необходимость укрывать камен. одежды эскарпа достаточно выс. к.-эскарпом и гласисом от прямых выстрелов осаждающего; в остальном его система с камен. одеждой внутр. крут. гласиса, с дозорн. путем наверху камен. эскарпа, с двумя арт. валами и пр. мало отличается от предложений друг. итал. инж-ров того времени. Ближнюю оборону Л. основывал на огне из малых, заряжаемых с казны, пушек, мало полагаясь на огонь ружейный. При атаках Л. рекомендовал возводить в траншеях выс. земл. кавальеры. (''F. Prevost'', Études historique sur la fortification, l’attaque et la défense Des places, 1869). [[Категория:ВЭ:Персоналии]] 6qrgp2kll8x6s2i8jkhwop8ewjsidt1 ВЭ/ВТ/Лорис-Меликов, Михаил Тариелович, граф 0 417441 4590725 3276896 2022-07-20T03:07:09Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО = 2 }} [[Изображение:Портрет к статье «Лорис-Меликов, Михаил Тариелович, граф». Военная энциклопедия Сытина (Санкт-Петербург, 1911-1915).jpg|справа|255px]] {{ВЭ/Статья со звездочкой}}'''ЛОРИС-МЕЛИКОВ, гр., Михаил Тариелович,''' г.-ад., ген. от кав., крупный госуд. и воен. деятель эпохи Имп. Александра II происходил из армяно-грузин. дворян, род. в 1825 г., воспитывался в школе гв. подпрап-ков и кав. юнкеров, из к-рой в 1843 г. б. выпущен корнетом в л.-гв. Гродн. гусар. п. В 1847 г. Л.-М. б. назн. состоять для особ. поручений при гл-щем Кавказ. отдел. к-са, кн. М. С. Воронцове, и с тех пор 30 л. не покидал Кавказа, где за это время участвовал в 180 делах с горцами и турками. В 1847—48 гг. он за боев. отличия б. награжден чином шт.-ротм-ра; в 1848 г. отличился при взятии Гергебиля и б. награжден чином ротм-ра. С началом Вост. войны, поставленный во главе передов. кон. отряда, подплк. Л.-М. отличился в ряде дел: у Карчаха, Баяндура, Александрополя и Карса. Наградами ему за эти дела были чины полк. и г.-м. и золот. сабля. В 1859 г. ему пришлось руководить действиями нашей флотилии в борьбе с тур. контрабандн. судами; в 1860 г. — он б. назн. воен. нач-ком Южн. Дагестана и Дербентск. градонач-ком, а в 1863 г. — нач-ком Терской обл. и наказн. атаманом Терск. казач. войска и в том же г. произв. в г.-л. На всех этих постах Л.-М. зарекомендовал себя отличн., гуман. админ-ром; особою заслугою его является уничтожение креп. завис-ти горск. крестьян от беков. Пожалованный в 1865 г. в г.-ад., а в 1875 г. произведенный в ген. от кав., Л.-М. б. назн. состоять при наместнике Е. И. В. на Кавказе, Вел. Кн. Михаиле Николаевиче, а с началом рус.-тур. войны 1877—78 гг. он б. поставлен во главе отдел. Кавказ. к-са и явился непосредств. руков-лем воен. операций на Кавказ. театре войны. За взятие Ардагана, штурмом к-раго он руководил лично, двигаясь вслед за штурмов. колоннами, Л.-М. б. награжден орд. св. Георгия 3 ст. При рекогнос-ке тур. укр-ний у Визинкея 22 июля Л.-М. едва не поплатился жизнью за свое мужество и стремление всё видеть самому: тур. граната упала у самых ног его лошади, и Л.-М. уцелел лишь чудом; за разбитие армии Мухтара-паши на Аладжинск. высотах Л.-М. получил орд. св. Георгия 2 ст. Взятие Карса доставило ему орд. св. Владимира 1 ст. с меч., а по заключении мира он получил граф. титул. Как полк-дец, вынужденный действовать с незнач-ными сравнит-но силами, Л.-М. проявил верн. понимание обстановки, правил. оценку прот-ка, к к-рому относился без пренебрежения, и должную осторожность в операциях, к-рые вел систематически и настойчиво. Большое личное мужество, постоян. общение с войсками в бою и на походе и большая заботливость о них создали ему любовь и доверие их, а гуманное и закономер. отношение к местн. населению и плен. туркам обеспечило спокойствие в крае, ставшем театром войны и населенном воинств. племенами, и облегчило переход его в рус. владение. Выдающ. энергия и администр. способности Л.-М. побудили Имп. Александра II возложить на него тотчас же после войны, в 1879 г., трудн. и ответств. миссию — борьбу с т. наз. «ветлянской чумой» в Астрах. губ., при чём он б. назн. врем. астрахан., саратов. и самар. ген.-губ-ром с самыми широк. полномочиями. Л.-М. лично объехал весь край и с затратою всего лишь 600 т. р. в течение 2 мес. уничтожил эпидемию. Вслед за тем он б. назн. харьков. ген.-губ-ром опять-таки с обширн. полномочиями, на этот раз для борьбы с революц. движением. Такт, с к-рым он пользовался своею обшир. властью, снискал ему глубокое уважение населения. Отлич. резул-ты, достигнутые деятельностью Л.-М. в Харьков. ген.-губ-стве, побудили Гос-ря призвать в 1880 г. Л.-М. на пост мин-ра внутр. дел и нач-ка «верховн. распорядит. к-сии по борьбе с крамолою» в Империи, с диктатор. полномочиями. На этом посту Л.-М. явился тем же гуманным, закономерным, широко смотревшим на дело, админ-ром. По его идее готовился уже созыв в Спб. лучших людей России в «Земскую думу», когда катастрофа 1 мрт. 1881 г. положила конец жизни Имп. Александра II и деят-сти Л.-М. Проект его б. отвергнут, и 4 мая 1831 г. он б. уволен от занимаемых им долж-тей с оставлением чл. Гос. Сов. Потрясенный физически и нравственно, Л.-М. уехал за гр-цу и ум. в Ницце 12 дкб. 1883 г. Перу Л.-М. принадлежат статьи: «О кавказ. правителях с 1776 до конца XVIII в.» («Рус. Арх.» 1873 г.); «Записки о Хаджи-Мурате» («Рус. Ст.» 1881 г.) и «Записки о состоянии Терск. обл.» («Рус. Ст.» 1889 г.). [[Категория:ВЭ:Персоналии]] bcjtwjncaeaza535o2hz2p3992qtv99 ВЭ/ВТ/Лористон, Жак-Александр-Бернар Лоу, маркиз 0 417442 4590726 3276892 2022-07-20T03:07:12Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= 2 }} [[Изображение:Портрет к статье «Лористон, Жак-Александр-Бернар Лоу, маркиз». Военная энциклопедия Сытина (Санкт-Петербург, 1911-1915).jpg|справа|246px]] '''ЛОРИСТОН (Lauriston), марк., Жак-Александр-Бернар Лоу (Law),''' франц. маршал, внук знаменит. франц. финансиста Лоу, род. в 1768 г., воспитывался в париж. артил. уч-ще и 16 л. б. произв. в оф-ры арт-рии. С 1791 по 1796 г. Л. принял участие в революцион. войнах; после 18 брюмера Бонапарт пригласил Л. к себе ад-том. Произведенный в 1802 г. в бригад. ген-лы, Л. в конце 1804 г. б. назн. ком-щим войсками, отправленными на эскадре адм. Вильнева на Антильские о-ва. На о-ве Мартинике Л. овладел англ. фортом Diamant, затем вернулся в Европу и участвовал в действиях эс-дры Вильнева у бер. Испании. В 1805 г. Л. б. произв. в дивиз. ген-лы и назн. губерн-ром г. Браунау. В 1807 г. ему б. поручено принять во владение Франции Далмацию и побережье Каттаро. Здесь Л. с перемен. успехом сражался против черногорск. и рус. войск. В 1808 г. Л. б. отправлен в Испанию, где принял участие в атаке Мадрида. В камп. 1809 г. Л. сражался при Ландсгуте, при Земерингберге рассеял отряд авст-цев и после сраж. при Асперне содействовал соединению главн. армии с Итальянской. Затем Л. участвовал в камп. пр. Евгения в Венгрии, при Раабе командовал лев. крылом армии и вместе с Ласаллем взял после 10-дневн. осады сильно укрепл. замок Рааб. В сраж. при Ваграме Л. командовал гвард. арт-рией, на рысях подвел без единого выстрела 100-пуш. б-рею к австр. позиции и огнем её принудил австр. арт-рию к молчанию. В 1811 г. Л. б. назн. послом в Спб., где оставался до начала войны 1812 г., и при Смоленске присоединился к франц. армии. После занятия Москвы Л. б. поручены переговоры с Кутузовым о перемирии. При отст-нии Вел. Армии Л. командовал ар-рдом. В камп. 1813 г. Л. командовал обсервац. к-сом на Висле, затем организовал в Магдебурге д-зии Пакто, Мезона и Рошамбо (всего 18 т. ч.) для сформ-ния V к-са, команд-ние к-рым ему и б. вручено. С этим к-сом Л. сражался при Люцене, Бауцене и Вурмштете, проник с ав-рдом до Бреславля, но в арьергард. деле при Гайнау потерпел сильн. урон. По окончании Рейхенбахск. перемирия Л. принял участие в сраж. при Кацбахе. В сраж. при Вахау Л. Упорно отстаивал позицию у Либертволквица. В сраж. при Лейпциге Л. б. взят в плен и отправлен в Берлин. Во Францию Л. вернулся после реставрации и б. назн. ком-ром серых мушкетеров королев. гвардии. При 2-ой реставрации Л. б. назн. ком-ром 1-ой д-зии гвард. пехоты и председ-лем воен. суда по некоторым важн. делам, а также возведен в звание пэра. В 1817 г. Л. получил титул маркиза. В 1820 г. Л. б. назн. ком-щим 12 и 13-ой д-зиями и был мин-ром двора в кабинете Ришелье и Виллена. В 1823 г. Л. получил маршальск. жезл и принял участие в эксп-ции в Испанию, командуя II к-сом, с к-рым взял Пампелуну. Умер в 1828 г. [[Категория:ВЭ:Персоналии]] at1iuy2gy23a9lvfjmyr1z4slmukzgo ВЭ/ВТ/Лория 0 417443 4590727 1290910 2022-07-20T03:07:15Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''ЛОРИЯ (Dell’Oria, Roger),''' сицилийск. адм-л, принимавший видное участие в мор. войнах в Средиз. море в конце XIII ст. По происхождению итальянец, Л. в 1262 г. попал в Испанию в свите принцессы Констанции, вышедшей замуж за насл-ка аррагонск. престола, будущего короля Петра III. Ярый прот-к франц. владыч-ва (Карл Анжуйский) в Сицилии, Л. принимал участие во всех заговорах против фр-зов и после "Сицилийской вечерни" б. назн. аррагонск. королем Петром III, к-рому б. предложен восставшими сицилийский престол, нач-ком сицилийск. эскадры. Разбив французов в двух мор. сражениях в 1282 и 1284 гг., Л. обеспечил испанцам владение Сицилией и Мальтой. После того Л. перешел с эс-дрой к Неаполю, к-рым правил сын Карла Анжуйского, принц Салернский, разбил вышедшую к нему навстречу эс-дру, самого принца взял в плен и овладел большею частью Калабрии. Когда, в отместку, франц. армия вторглась в Испанию, Л. разбил франц. флот, сопутствовавший армии, чем принудил последнюю к отступлению; до конца войны (1302 г.) ему всюду сопутствовал успех. Умер в 1305 г. (''Du Sein'', Histoire De la marine De tous les peuples, 1879). [[Категория:ВЭ:Персоналии]] jckphqgj0xvt90s2dqa33e4uh8lw7y1 ВЭ/ВТ/Лошадиная сила 0 417452 4590729 1309171 2022-07-20T03:07:40Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''ЛОШАДИНАЯ СИЛА.''' См. '''[[../Индикаторная сила|Индикаторная сила]].''' [[Категория:ВЭ:Перенаправления]] 6i81fadnbfggvxwvo6rvgj2hjmq5stl ВЭ/ВТ/Лубино 0 417455 4590730 1309172 2022-07-20T03:07:50Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''ЛУБИНО.''' См. '''[[../Валутина гора|Валутина гора]].''' [[Категория:ВЭ:Перенаправления]] m56srgl70mft8tuuey1upw2arjq4str ВЭ/ВТ/Лувуа, Франсуа-Мишель Ле-Телье, маркиз 0 417456 4590731 3277553 2022-07-20T03:07:54Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО=2 }} '''ЛУВУА, маркиз, Франсуа-Мишель Ле-Телье,''' воен. министр Людовика XIV и великий канцлер (1639—93). Отец Л., госуд. секретарь воен. мин-ства (т. е. воен. мин-р), выхлопотал у короля право передать наследственно эту долж-ть своему сыну. В виду этого Л. с ранних лет готовился, под надзором своего отца и рук-ством Тюрення, к исполнению своих будущих служебн. обяз-тей. В 1666 г. Л. фактически стал воен. мин-ром, хотя эта долж-ть формально числилась еще до 1677 г. за его отцом. В течение 27 л., вплоть до своей смерти, Л. неустанно работал над огромн. задачей корен. реорг-зации франц. армии. Одной из перв. мер Л. было ограничение продажи офицер. чинов. Одновр-но с этим Л. принял ряд мер к улучшению состава офицер. к-са. По отношению к оф-рам установлена б. строгая дисциплина, особенно по отношению к оф-рам знатн. происхождения, к-рых Л. обязал всегда находиться при армии, предложив им выбирать одно из двух: быть царедворцами или оф-рами. [[Изображение:François-michel le tellier marquis de louvois.jpg|слева|255px]] В высшем командн. составе Л. уничтожил правило, что служившие в одной армии ген-лы командовали ею поочередно по одному дню и заменил его назначением командующих, имеющих старш-во, чем обеспечивалась последоват-сть в проведении плана кампании. Была точно установлена военная иерархия, и б. создан к-с офицеров, что дало возм-сть централизовать армию и её упр-ние и подчинить отдел. п-ки, сформированные владельцами офицер. патентов, вместе с королев. армией, общей власти короля. Не менее важными были меры Л. в области воен. админ-ции. Увеличение числа воен. комиссаров, к-рым б. поручено наблюдение за складами съестн. припасов, арсеналами, литейн. заводами, транспортами, конск. заводами и ремонтом, походн. госп-лями и воен. больницами; учреждение в погранич. городах магазинов для обеспечения армий в воен. время, чем положено б. начало, т. наз., «магаз. системе» продовольствия, давшей франц. армии большие преимущества; замена мушкета кремнев. ружьем (в кав-рии карабином), введение штыка и ручных гранат и обучение пехоты ходить в ногу — вот те меры, к-рые сплотили и дисциплинировали франц. армию и выдвинули ее на первое место в Европе. Численность франц. армии, в 1672 г. составлявшая 112 т. ч., к началу войны за испан. наследство (1701) б. доведена до 300 т. Вместе с тем, Л. заботился о том, чтобы франц. армию, заключавшую благодаря вербовке много иностр-в, сделать национальной. На каждый приход б. возложена обяз-сть доставлять и снабжать всем необходимым неск. милиционеров. Из них б. составлено 30 полков (всего до 25 т. ч.). В кав-рии Л. б. организованы отряды гусар, драгун и карабинеров, а шпага заменена саблей. Наконец, в арт-рии им также б. произведены реформы. Артил. оф-ры, прежде считавшиеся простыми подрядчиками, поставлявшими заказанное им число б-рей, б. причислены к воен. иерархии, а сама арт-рия включена в состав армии. Наряду с громад. работой по реорг-зации франц. армии, Л. вырабатывал во время войн Людовика XIV планы воен. операций и руководил ими, посредством детальнейших инструкций, крайне стеснявших действия ком-щих армиями, или же лично сопровождая короля на театр воен. действий. На этой почве у Л. нередко бывали столк-ния с ком-щими армиями. В ведении войны Л. не признавал ни малейшей пощады по отношению к побежден. прот-ку и рекомендовал насильствен. действия даже против мир. населения. Соврем-ки обвиняли Л. в деспотич. наклонностях и в властолюбии. Однако, часть этих обвинений нужно отнести на счет тех крутых мер, к-рые Л. пускал в ход для искоренения злоупотреблений и введения в армии строгой дисц-ны. Будучи воен. мин-ром, Л. заведовал в то же время почт. сообщениями (1668 г.), занимал ряд др. постов, а в 1683 г. сменил Кольбера на посту мин-ра искусств и промышл-сти. Под конец жизни Л. впал в немилость у Людовика XIV и был близок к Бастилии, но смерть в 1693 г. избавила его от неё. (''Camille Rousset'', Histoire de L., Paris, 1862; ''Paul Lehugeur'', Louvois ou l’armée française sous Louis XIV, Paris, 1863). [[Категория:ВЭ:Персоналии]] i81fiwle0onoioilxkskul05bo9llb2 ВЭ/ВТ/Луковкин, Гавриил Амвросиевич 0 417461 4590733 3305212 2022-07-20T03:08:05Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО=2 }} {{ВЭ/Статья со звездочкой}}'''ЛУКОВКИН, Гавриил Амвросиевич,''' войска Донского г.-м., род. в 1772 г., 12 л. от роду б. записан в службу казаком и первый поход, в звании полков. есаула одного из Донск. казач. пп., совершил в составе отряда Суворова, посланного за Кубань для наказания ушедших из рус. подданства ногайск. татар (1783). В 1790—92 гг. Л. участвовал во мног. схватках с закубанцами, при чём особенно отличился в деле близ Малого Зеленчука (снт. 1790 г.), где выдержал жесток. напор неприят. к-цы и, опрокинув ее, отбил 2 знамени, орудие и взял в плен самого сераксира Батал-пашу. За этот блестящ. подвиг Л. б. произв. в премьер-майоры. В 1799 г. Л. б. уволен от службы по домашн. обстоят-вам и лишь через 9 л. вновь б. принят на службу бригадн. ком-ром Донск. пп. в Молдавск. армии. Командуя Донским своего имени полком и в то же время еще 2 полками, Л. принял участие во мног. делах с турками в 1809, 1810 и 1811 гг. и за дело под Шумлой получил орд. св. Георгия 4 кл. После Рущукск. сражения на Л. б. возложено взятие Силистрии, что он исполнил блестяще, и Имп. Александр наградил его орд. св. Владимира 3 кл. В Отеч. войну, а равно в походах 1813 и 1814 гг. Л. был деят. участником мног. боев и за ряд славн. подвигов в походе 1813 г. получил Георг. кр. 3 кл.; в Краонском сражении 1814 г. он б. контужен ядром в руку. По вступлении в Париж, Имп. Александр пожаловал Л. алмаз. знаки ордена св. Анны I ст. и дважды объявил ему благоволение. В апр. 1814 г. Л. уехал на Дон для поправления здоровья и в дальнейшем продолжал службу в Донск. войске, исполняя разн. администр. поручения. Год смерти неизвестен. [[Изображение:Портреты генералов РИА. Военная энциклопедия Сытина (Том 15. Санкт-Петербург, 1911-1915).jpg|центр|570px]] [[Категория:ВЭ:Персоналии]] ri6z3gk67btd09ygctrt1s9is1h34fa ВЭ/ВТ/Лукомля 0 417462 4590734 3349717 2022-07-20T03:08:12Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''ЛУКОМЛЯ.''' См. '''Чашники'''.{{ВЭ/Нетстатьи}} {{Примечания ВТ}} [[Категория:ВЭ:Перенаправления]] jcwishkfe8z526ls3lzu1h11dbp44hz ВЭ/ВТ/Лукулл 0 417463 4590735 1290930 2022-07-20T03:08:15Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''ЛУКУЛЛ''' (106—57 гг. до Р. Х.), римск. полк-дец, соединявший с роскошн. образом жизни и жаждой наслаждений твердый характер, образованность и замечат. воен. дарования, выказавшиеся в полном блеске во время войны против понтийского царя, Митридата Великого (см. [[../Понтийские войны|''Понтийские войны'']]), во время которой он несколько раз одерживал блистательные победы — при Гранике, Кирике, Лемносе, Тиграноцерте (71 г. до Р. Х.). По возвращении в Рим (68 г. до Р. Х.), замененный Помпеем на посту гл-щего, Л. только через 3 г. добился триумфа, вполне им заслуженного грандиоз. походом. Солдаты ненавидели Л. за его жестокое с ними обращение. (''Plutarch'', Les vies des hommes illustres). [[Категория:ВЭ:Персоналии]] jzos9k4qi3c0v95t38kjsw0z3xm8ikc ВЭ/ВТ/Лучники 0 417467 4590736 1309173 2022-07-20T03:08:27Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''ЛУЧНИКИ.''' См. '''[[../Лук|Лук]].''' [[Категория:ВЭ:Перенаправления]] adj4m8ob4lomrkmjojf600d44pifv2j ВЭ/ВТ/Лыков, Борис Михайлович, князь 0 417469 4590737 1290936 2022-07-20T03:08:33Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''ЛЫКОВ, кн., Борис Михайлович,''' боярин и воевода, видн. деятель смутн. времени и эпохи царя Михаила, начал воен. службу ок. 1602 г.; при царе Василии Шуйском вместе с кн. Андреем Голицыным одержал на р. Восме (близ Каширы) победу над ратью кн. Телятевского, действовавшего от имени Тушинского вора, и взял до 5 т. пленных (1607). Во время сражения, после цел. дня боя, мужеств. воеводы, видя начавшееся было колебание царск. войск, энергично и даже со слезами уговаривали их: "Куда нам бежать? Лучше нам здесь помереть друг за друга единодушно всем!" Затем Л. с кн. Куракиным разбил при Коломне Лисовского (1608); участвовал в кровопролитн. и удачном деле на Ходынке (у Тушина) с поляками и тушинцами (Троицын день 1609 г.), помешавшем полякам занять Москву. При царе Михаиле Л. принимал деят. участие в умиротворении страны и прекращении деят-сти воровск. шаек (1614), командовал отдел. отрядом в Можайске в войну с кор. Владиславом (1618). В 1632 г. (с кн. Черкаским) б. избран воеводою в польск. войне, но из-за местнич. споров это назначение пришлось отменить, и воеводами б. назначены поплатившиеся впоследствии головой за сдачу Смоленска бояр. М. Б. Шеин и окольн. Артемий Измайлов. Л. ум. в 1644 г. Это был типичн. боярин XVII ст., строптив. нрава; в то же время современники (даже враги-поляки) свидетельствуют о его человеколюбии и гуман. отношении к непр-лю. [[Категория:ВЭ:Персоналии]] fmj2yn050salyzrpeiixhw83rzn44vs ВЭ/ВТ/Лыкошин, Александр Сергеевич 0 417470 4590738 2316848 2022-07-20T03:08:37Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''ЛЫКОШИН, Александр Сергеевич,''' г.-м., соврем. воен. писатель и учен. юрист. Род. в 1867 г.; окончил 2-й кад. к-с, в 1886 г., по выдержании экзамена при Мих. арт. уч-ще, б. произв. в подпор-ки в 17-ю арт. бр-ду. В 1894 г. окончил курс в.-юрид. ак-мии и в 1899 г., по защите диссертации ("Порядок постановления приговоров в воен. судах", Спб., 1896), б. назн. экстраорд. проф-ром в.-юрид. ак-мии по кафедре воен. судопроизв-ва В то же время Л. занимал должности сперва пом-ка воен. прок-ра Петерб. в.-окружн. суда, а затем шт.-оф-ра для поручений при нач-ке гл. в.-судн. упр-ния. Во время занятия последн. должности он в 1903—04 гг. единолично составил проект общей части нового воин. устава о наказаниях, согласованного с уг. ул. 1903 г. Весною 1906 г. полк. Л. б. назн. орд. проф-ром Александр. в.-юрид. ак-мии, а осенью того же года, по болезни, вышел в отставку. В 1908 г. вернулся на службу по в.-судебн. вед-ву, в 1912 г. б. назн. нач-ком отд-ния гл. в.-судн. упр-ния и в том же году б. произв. в г.-м. С осени 1913 г. Л. возобновил чтение лекций по воен. судопроизв-ву в Александр. в.-юрид. ак-мии; кроме того, Л. читает лекции по законоведению в Мих. арт. уч-ще. Кроме многочисл. статей по своей спец-сти в разл. сборниках и повремен. изданиях, в "Энциклопедии воен. и мор. наук" под ред. ген. Леера, "Энциклоп. словаре" изд. Брокгауза, "Большой энциклопедии" под ред. Южакова (был ред-ром воен. отдела) и "Воен. Энциклопедии". Л. издал еще ряд книг: "Воен. судопроизв-во" (конспект лекций), Спб., 1900; "Учебник законоведения для воен. и юнк. уч-щ" (1-е изд. 1902 г., 2-е изд. 1908 г.); "Суд в воен. время" (Спб., 1900); "Устав дисциплинарный с комментариями (1-е изд. 1904 г., 6-е 1913 г.). [[Категория:Александр Сергеевич Лыкошин|ВЭ]] [[Категория:ВЭ:Персоналии]] kcpz91l971xrq05fy48e6ia10r0grhs ВЭ/ВТ/Львов, Сергей Лаврентьевич 0 417472 4590739 3305297 2022-07-20T03:08:43Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО=2 }} {{ВЭ/Статья со звездочкой}}'''ЛЬВОВ, Сергей Лаврентьевич,''' ген. от инф., участник штурмов Очакова и Измаила, род. в 1742 г. и в 1756 г. начал воен. службу. Родство с Потемкиным помогло ему сделать быструю и блест. карьеру; в 1788 г. за отличие при штурме Очакова бриг. Л. б. произв. в г.-м. и награжден орд. св. Георгия 3 кл. В 1790 г., при штурме Измаила, Л. командовал 1-ю колонною прав. крыла, б. ран. во время штурма и, по представлению Суворова, награжден орд. св. Анны 1 ст. (Впрочем, Ланжерон утверждает, что Л. лишь притворился раненым и вообще отзывается о поведении Л. во время штурма неодобрит-но). Впоследствии Л. командовал Белорусск. егер. к-сом. Имп. Павел произвел его в ген.-поруч. и ген. от инф. (1800), назначил чл. воен. коллегии, но затем уволил его от службы. Л. ум. в 1812 г. Соврем-ки оч. дурно отзываются о нравств. качествах Л., соединявшего в себе, по-видимому, все отрицат. свойства царедворца того времени. [[Изображение:Портреты генералов РИА. Военная энциклопедия Сытина (Том 15. Санкт-Петербург, 1911-1915).jpg|центр|570px]] [[Категория:ВЭ:Персоналии]] h5v0u2q5rgmai7lnqfqt4rdxhrf4l3i ВЭ/ВТ/Лэк, Симон 0 417477 4590740 1290943 2022-07-20T03:08:53Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''ЛЭК (Lake), Симон,''' современный американ. изобретатель-строитель подводных лодок; род. в 1866 г. По окончании народной школы поступил в Рутерфорскую академию в Нью-Джерсее, но скоро вышел из неё и пошел простым мастеровым на лит. и механич. завод; все изобретения Л. носят следы большого практич. опыта и нек-раго недостатка научн. образования. Работая, за неимением средств, только теоретически над разрешением проблемы подвод. плавания, в 1893 г. Л. представил мор. мин-ру Соед. Штатов проект подвод. лодки, погружающейся при помощи расположенных по бортам гидропланов, вместо обычного погружения посредством кормового киля. Проект не был принят, и только в 1897 г. Л. удалось построить маленькую дерев. подвод. лодку. После этого друзья и знакомые Л., обратив внимание на его работы, собрали деньги по подписке, и в 1899 г. он построил ''Аргонавт'', подводную лодку, предназначенную для мирных целей спасания затонувших грузов и др. подводных работ, со слабым винтовым двигателем и колесами для передвижения по дну. Продолжая совершенствовать свой ''Аргонавт'', Л. в 1903 г. построил новую лодку, ''Протектор'', уже для воен. целей, с ходом 6—7 узл. под водой. Рус. прав-ство купило ''Протектор'' и заказало еще 4 таких же лодки, а в 1905 г. заказало Л. 4 усовершенствованных ''Протектора'' (типа ''Кайман''), больших размеров и с большей скоростью. В 1912 г. Л. построена больш. подвод. лодка ''Силь'' (''Тюлень''), приобретенная мор. мин-ством Соед. Штатов. Кроме подводн. дела, Л. много работал над изобретениями золотопромывных приборов, машин внутр. сгорания и воздухоплав. аппаратов. [[Категория:ВЭ:Персоналии]] 2qc8rm43ca3wu9nwkdfi5cmtgzn3nlh ВЭ/ВТ/Л’Этандюэр 0 417478 4590741 3349718 2022-07-20T03:09:04Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''Л’ЭТАНДЮЭР''' (Desherbiers, marquis de l’Etanduère), франц. коммодор (1682—1750), сподвижник Пуанти{{ВЭ/Нетстатьи}}, [[../Дюкасс, Жан-Батист|Дю-Касса]], [[../Дюгэ-Труэн, Рене|Дюге-Труена]] (см. ''эти слова ''и [[../Англо-французские войны|''Англо-франц. войны'']], стр. 497—499). Л. составил себе громкую известность в роли нач-ка отряда умелыми действиями в крейсер. войне и особенно геройской защитой в сраж. 14 окт. 1747 г. у м. Финистерре{{ВЭ/Нетстатьи}} (см. ''это''), в к-ром б. тяжело ранен. {{Примечания ВТ}} [[Категория:ВЭ:Персоналии]] d7v7zhzmapgir99mzntz0nilj1qeyz3 ВЭ/ВТ/Любовицкий, Юлиан Викторович 0 417483 4590742 3305290 2022-07-20T03:09:18Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО=2 }} {{ВЭ/Статья со звездочкой}}'''ЛЮБОВИЦКИЙ, Юлиан Викторович,''' ген. от инф., род. в 1836 г. и воспитывался во 2-м кад. к-се, из к-раго б. выпущен в 1855 г. прап-ком в л.-гв. Измайл. п. с прикоманд-нием к офицер. классам Мих. арт. уч-ща. Командированный в Свеаборг, Л. 28 июня при бомбард-ке кр-сти англо-франц. эс-дрой и при начавшемся пожаре порох. погреба потушил полами шинели загоревшуюся дерев. трубу. За этот подвиг Л. б. награжден орд. св. Георгия 4 ст. лишь в 1871 г. По окончании офицер. классов Мих. уч-ща Л. поступил в Ник. ак-мию ген. шт. (1861) и по окончании её б. переведен в гвард. ген. штаб. В 1873 г. он удостоился назначения фл.-ад-том к Е. И. В., а в 1876 г. назначен ком-щим л.-гв. Грен. п., с к-рым и принял участие в войне 1877—78 гг. с Турцией. 12 окт. 1877 г., в сраж. под Горн. Дубняком, под Л. б. убита лошадь, сам он б. ран. 2 пулями, но остался во главе полка и, когда рядом с ним б. уб. барабанщик, Л. снял с него барабан, надел его на себя и продолжал "бить" наступление, к-рое и закончилось взятием редута. За это сражение л.-гв. Грен. полку б. пожалованы знаки отличия на голов. уборы, а храбрый ком-р его б. произв. в г.-м., с назначением в свиту Е. И. В., и награжден орд. св. Гооргия 3 ст. За отличие, оказанное 12 нбр. при взятии Этрополя, Л. б. награжден зол. оружием. С 17 нбр. по 21 дкб. ему пришлось пробыть в лютую зимнюю пору на Златицком перевале, в непрерыв. перестрелках, нередко соединенных с отбитием тур. атак, и при пост. работах по укр-нию позиций и расчистке путей, занесенных глуб. снегом. За переход через Балканы Л. б. награжден орд. св. Владимира 3 ст. с меч., а за отличие в бою под Филипополем — орд. св. Станислава 1 ст. с меч. По окончании войны Л. пробыл во главе полка еще 10 л., командуя одновр-но с 1881 по 1888 г. и 1-ой бр-дой 2-ой гвард. пех. д-зии. В 1888 г. он б. произв. в г.-л. и назн. нач-ком Спб. местн. бр-ды. Перемещенный 10 мрт. 1895 г. на должность нач-ка 2-ой гвард. пех. д-зии, Л. б. назн. в 1897 г. ком-ром IX арм. к-са и через 2 г. произв. в ген. от инф. Награжденный в 1902 г. орд. св. Александра Невск., он оставил ряды войск в 1905 г. и б. назн. членом Гос. Сов. Л. ум. 16 фвр. 1908 г. Обладая всесторон. воен. образованием и значит. боев. опытом, Л. неутомимо работал в мирн. время над тактич. подготовкой вверенных ему войск. Систематически воспитывая подчиненных и предъявляя им строг. служеб. требования, Л. сам был жив. примером строг. отношения к долгу. Будучи умел. руков-лем восп-ния и образ-ния войск, Л. не забывал трудов своих подчиненных и отличался особ. заботливостью о н. чин. [[Изображение:Портреты генералов РИА. Военная энциклопедия Сытина (Том 15. Санкт-Петербург, 1911-1915).jpg|центр|570px]] [[Категория:ВЭ:Персоналии]] r5al4q5ekidl2o4wphjofpxfrmwswsi ВЭ/ВТ/Людовик XIV 0 417486 4590744 3297498 2022-07-20T03:09:28Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= 2 }} '''ЛЮДОВИК XIV (Louis le Grand),''' франц. король, род. в 1638 г., ум. в 1715 г.; сын Людовика XIII и Анны Австрийской; вступил на престол малолетним по смерти отца в 1643 г. В 1661 г. Л. выступил самостоят. правителем гос-тва и проявил широкую и энергичную деятельность, направленную к созданию экономич., политич. и воен. могущества Франции. Являясь наиб. ярким представителем «просвещенного абсолютизма», Л. возвел учение об абсолютной власти короля в религиозный догмат («l’etat c’est moi») и окружил себя блестящ. двором, роскошь и великолепие к-раго д. б. усиливать блеск «короля-солнца». Умелый подбор сотрудников дал Л. возможность совершить обширные реформы, укрепившие единство Франции и поставившие ее во всех отношениях впереди остальных гос-тв Зап. Европы. Целый ряд мер б. направлен к поднятию промышленности Франции, к улучшению путей сообщения и развитию внешней торговли, для к-рой б. создан обширный коммерч. флот. Создание воен. флота (до 300 боев. судов), пришедшего после Ришелье в полный упадок, обеспечило Франции господство на море и дало возможность ослабить пиратство на Средизем. море (Алжирские экспедиции Дюкена). Учреждение морск. школы дало флоту образованных морск. оф-ров, а введение обязат. службы во флоте для всех прибрежных жителей явилось источником комплектования н. чинов флота. Эти реформы б. проведены [[../Кольбер, Жан-Батист|Кольбером]] (см. ''это''). [[../Лувуа, Франсуа-Мишель Ле-Телье, маркиз|Лувуа]] (см. ''это'') произвел огромную реорг-зацию воен. сил Франции, главной целью к-рой было создание постоян. национал. армии, дисциплинированной и сплоченной под единым центральн. упр-нием. Деятельность Кольбера и Лувуа дала Л. XIV возможность увеличить численность армии втрое (к нач. войны за Испан. наследство — 300 т. ч.) и в течение полустолетия вести почти непрерывный ряд войн. Реорг-зация армии и флота при Л. XIV вынудила друг. европ. государства следовать за Францией и составила, т. обр., эпоху в [[../История военного искусства|истории воен. искусства]] (см. ''это''), а беспрерывн. войны, воспитывая воен. дух нации, выдвинули блестящий ряд замечат. воен. деятелей (Тюренн, Конде, Люксембург, Вобан, Кегорн, Катина, Виллар, Вандом, Креки, Дюкен, Шомберг и много других). [[Изображение:Портрет к статье «Людовик XIV». Военная энциклопедия Сытина (Санкт-Петербург, 1911-1915).jpg|слева|255px]] Войны Л. XIV носили завоеват. характер и б. направлены к расширению пределов Франции за счет соседн. гос-тв. После смерти Филиппа IV испан. Л. заявил притязания на часть испан. Нидерландов, основываясь на, т. наз., деволюционном праве (см. [[../Деволюционная война|''Деволюционная война'']]), и поддержал их вторжением во Фландрию (1667) и испанскую область Франш-Конте (1668). Однако, под давлением союза Голландии, Англии и Швеции Л. вынужден б. возвратить Франш-Конте Испании, удержав за Францией одну лишь Фландрию. Но Л. не оставил своих завоевательных планов против Голландии. Отвлекши путем подкупов Англию и Швецию от союза с Голландией и привлекши на сторону Франции Кельн и Мюнстер, Л. занял в 1670 г. владения герц. Карла IV Лотарингского, союзника Нидерланд. генеральн. штатов, а в 1672 г. перешел Рейн и в течение 6 недель завоевал половину провинции. Этим начата б. 2-я Нидерландская война, окончившаяся в 1678 г. Нимвегенским миром, по к-рому к Франции от Испании отошел Франш-Конте, а от Нидерландов — 12 погранич. кр-стей. В 1688 г. вспыхнула 3-я Нидерландск. война, поводом к к-рой были притязания Л. на Пфальц, а действ-ной причиной — чрезвыч. рост воен. могущества Франции, угрожавший соседн. державам и побудивший почти все зап.-европ. гос-тва объединиться в союзе против Франции. Продолжавшаяся 9 л., война эта, вследствие свойственного той эпохе нерешит. способа ведения воен. действий и неуменья использовать победы, привела к Рисвикскому миру (1697 г.), ограничившему могущество Франции и обеспечившему (впрочем, ненадолго) политич. равновесие Европы. В 1701 г. началась [[../Испанская наследственная война (1701—14)|Испан. наследственная война]] (см. ''это''), вызванная желанием Л. отвоевать всю Испанск. монархию для своего внука Филиппа Анжуйского. Хотя эта цель и б. достигнута, но Испания потеряла свои итальян. и нидерланд. владения, а Англия приобрела на море могущество. Все эти войны крайне истощили Францию, изнемогавшую под тяжестью долгов (до 2 миллиардов франков) и налогов, доведших ее до экономического разорения и нищеты. Одним из печальных результатов этих постоянных войн являлся сильный рост числа инвалидов, для обеспечения которых б. приняты некоторые меры (увеличение налогов для содержания инвалидов, увеличение пособий монастырям, призревавшим инвалидов) и в 1671 г. б. учрежден «Дом Инвалидов». Сам Л. XIV во время этих войн не раз принимал личное участие в военных действиях. В 1667 г. он взял на себя главное командование армией, захватившей Фландрию, и лично руководил осадой крепостей Лилля в 1667 г. и Доля и Грая — в 1668 г. В 1672 г. Л. стал во главе армии и совершил у Везеля переход через Рейн, в свое время воспетый поэтами, равнявшими его с переходом Граника Цезарем, но к-рый Наполеон презрительно назвал «четвертостепенной операцией». В 1674 г. Л. лично командовал армией, с к-рой оккупировал Франш-Конте, а в 1676 г. принял на себя главное командование армией, оперировавшей в Нидерландах. Командование Л. не носило, однако, самостоятельного характера. Имея таких талантливых «помощников», как Тюренн, Конде, Люксембург, Вобан и др., Л. пользовался их советами, к-рые они, опытные в искусстве лести, умели преподносить ему под видом его собственных планов. Особенно любил Л. смотры (за что и прозван б. своими противниками «королем смотров») и осады крепостей. (''Saint-Simon'', Mémoires complets et authentiques sur le siècle de L. XIV et la Régence, Paris, 1873—81; ''Gaillardin'', Histoire du règne de L. XIV, Paris, 1871—78; ''Marquise de Sourches'', Mémoires sur le règne de L. XIV, Paris, 1881—92). [[Категория:ВЭ:Персоналии]] 167dvv6zdu004xnvoa54ene6r2jpolp ВЭ/ВТ/Людовик Бонапарт, граф Сен-Ле, король Голландский 0 417487 4590743 3293085 2022-07-20T03:09:25Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО=2 }} '''ЛЮДОВИК БОНАПАРТ, гр. Сен-Ле, король Голландский,''' брат Наполеона I, род. в 1778 г. После переворота 18 брюмера, в к-ром Л. принял деятельное участие, он б. произв. в полк-ки. В 1802 г., после долгого сопр-ления, Л. женился на Гортензии Богарне, — падчерице Наполеона. В том же году Л. б. произв. в бригадн. ген-лы, а в 1804 г. — в дивизионные, возведен в звание коннетабля Франции и назначен главн. нач-ком карабинеров. В том же году Л. б. назн. ком-щим парижск. г-зоном (вместо Мюрата), при условии заниматься исключ-но воен. делами и не вмешиваться в политику. [[Изображение:Иллюстрация к статье «Людовик Бонапарт, граф Сен-Ле, король Голландский». Военная энциклопедия Сытина (Санкт-Петербург, 1911-1915).jpg|слева|255px]] На этом посту Л. проявил крупные организатор. способности и получил от Наполеона публичную благодарность за успешн. сформ-ние армии, предназначенной для охраны сев. границы Франции. В 1806 г. Л. б. возведен, вопреки своему желанию, на трон Голландии, преобразованной Наполеоном из Батавской респ-ки в королевство. В кампанию 1806 г. Л. был гл-щим Север. армии, составленной из франц. и голланд. войск и вторгшейся в Пруссию с запада. Вследствие отказа выполнить приказ Наполеона об овладении Ганновером, Л. вынужден б. оставить команд-ние армией. Ряд мероприятий в области финансов и народн. просвещения, а также юстиции, сделали его очень популярным среди голл-цев. Л. стремился быть «голландским» королем и отстаивал интересы Голландии против Наполеона, смотревшего на нее как на колонию, не имеющую собствен. интересов и обязанную жертвовать всем для метрополии. Отказ Л. распространить континентал. систему на Голландию и установить конскрипцию до такой степени обострил отношения между братьями, что Наполеон поставил Л. диллему: или отказаться от голланд. короны, или ввести все проектируемые им меры. Опасаясь уничтожения королевства Голландии, Л. согласился на последнее. Но это не спасло Голландии. В 1810 г. франц. войска, под нач. маршала Удино, оккупировали ее. Л. отказался от трона в пользу своего сына и поселился в Австрии под имен. гр. Сен-Ле. В 1813—14 гг. Л. неоднократно предлагал Наполеону свои услуги, но при условии восстановления самостоятельности Голландии. Наполеон решительно отклонил это предложение. Во время Ста Дней Наполеон предложил Л. пэрство Франции, но Л. отказался. Несмотря на это, он вместе с остальн. Бонапартами б. изгнан из Франции. Поселившис в Италии, Л. отдался изучению философии, к к-рой всегда чувствовал большую склонность. Ум. в 1846 г. Оставленные им беллетристические и драматич. произведения не стоят выше уровня посредственности. Воен. дарования Л. также были не высоки. (''Loosjes'', Louis Bonaparte, De Koning van Holland, Amsterdam, 1888; ''L. Wichers'', De Regeering von Koning Lodewijk van Holland, Utrecht, 1892; см. также и литературу к ст. [[../Наполеон I Великий|''Наполеон I'']]). [[Категория:ВЭ:Персоналии]] 2w5vu1qhlgiqbtm7ma7g3i9mweyrmew ВЭ/ВТ/Люжоль 0 417488 4590745 1290956 2022-07-20T03:09:35Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''ЛЮЖОЛЬ,''' одна из устарелых систем морск. [[../Дальномеры|дальномеров]] (см. ''это''). [[Категория:ВЭ:Перенаправления]] n2a9co4th1geh0sjr6amfoi2o1awjes ВЭ/ВТ/Люксембург, Франсуа-Анри де Монморанси 0 417492 4590746 3845533 2022-07-20T03:09:45Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''ЛЮКСЕМБУРГ, Франсуа-Анри де Монморанси,''' маршал Франции; род. в 1628 г. Ученик великого Конде, Л. рано начал воен. службу, в 1648 г. за отличие при Лансе б. пожалован званием maréchal de camp. Приняв во время Нидерланд. войны, после отъезда Людовика XIV, команд-ние армией, Л. в конце дкб. 1672 г. с 8 т. ч. сделал смелый переход по льду от Утрехта к Вердену, а от последнего к Сваммердаму, к-рый взял приступом и сжег. После этого он с согласия Лувуа сильно опустошил Голландию. После смерти Тюрення (1675 г.) Л. получил маршальск. жезл. Опустошив осенью 1676 г. Брейсгау, он принудил герц. Виртембергского очистить Мемпельгард, но вскоре потерпел неудачу при Филиппсбурге. Разбив в след. году герц. Оранского при Монкасселе и вторично при Сен-Дени, он принудил его снять осаду Шарлеруа. Назначенный в 1690 г. гл-щим франц. войсками во Фландрии, Л. обессмертил свое имя рядом побед. При Флерюсе 1 июля 1690 г. он разбил кн. Вальдека; в 1691 г. при Лезе к-ца Л., вопреки обычаю того времени, решит-но атаковала непр-ля, без стрельбы с коня: 4 авг. 1692 г. он одержал победу над армией Вильгельма III кор. английского, при Штеенкеркене, а 29 июля 1693 г. нанес ему же новое решит. поражение при Неервиндене. Закончив поход взятием Шарлеруа, Л. вследствие болезни б. вынужден выехать из армии и ум. в 1695 г. Один из замечат-ших полк-дцев эпохи Людовика XIV, выдающийся кавал. нач-к, Л. отличался необык-ной быстротой тактич. соображений, искусно маневрировал больш. войсков. массами и пользовался среди солдат большою популярностью и доверием. Подвиги Л. послужили материалом для создания легенды о его союзе с диаволом. (Le maréchal de Luxembourg, Paris, 1900—04; ''Kippenberg'', Sage von dem Herzog von Luxembourg und die histor. Persönlichkeit ihres Trägers, Leipzig, 1901). [[Категория:ВЭ:Персоналии]] kx0l5wlwhtoz94ze0xfdclmqh9pwwt3 ВЭ/ВТ/Люлька 0 417496 4590747 3933733 2022-07-20T03:09:59Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''ЛЮЛЬКА.''' См. '''[[../Лафет орудийный|Лафет]].''' [[Категория:ВЭ:Перенаправления]] c9lskgz658taofogpumk8uu3u6di307 ВЭ/ВТ/Люсон 0 417499 4590748 1309175 2022-07-20T03:10:10Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''ЛЮСОН.''' См. '''[[../Вандейская война|Вандейская война]].''' [[Категория:ВЭ:Перенаправления]] lotuhs4rnp0j3gb4972hz2nnbue8tqa ВЭ/ВТ/Люсьен Бонапарт, принц Канино 0 417500 4590749 3297511 2022-07-20T03:10:14Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= 2 }} [[Изображение:Портрет к статье «Люсьен Бонапарт, принц Канино». Военная энциклопедия Сытина (Санкт-Петербург, 1911-1915).jpg|справа|255px]] '''ЛЮСЬЕН БОНАПАРТ, принц Канино,''' брат Наполеона I, род. в 1775 г.; родители предназначали его сперва к военной, а затем к духовн. карьере. В 1793 г. Л., эмигрировавший с Корсики во Францию, получил место смотрителя магазинов в воен. интендантстве в маленьк. городе Сен-Максимин, но после падения Робеспьера вынужден б. покинуть этот город и с трудом получил в 1795 г. место инсп-ра воен. обозов в С.-Шамоне. Арестованный после усиления роялистской реакции на юге и посаженный в тюрьму в Э (Aix), Л. вскоре б. освобожден, благодаря хлопотам своего брата Наполеона, и занял место воен. комиссара. В 1798 г., будучи депутатом в Совете Пятисот, в союзе с своим братом Иосифом, Талейраном и Сийесом, Л. подготовил перевороть 18 брюмера и, во главе собранной им толпы, разогнал Совет Пятисот. Получив портфель мин-ра внутр. дел, Л. мечтал захватить в свои руки всё граждан. упр-ние, предоставив Наполеону всецело упр-ние военное. Но последний желал объединить в своих руках оба и отправил Л. в почетн. ссылку, назначив его в 1800 г. послом в Мадрид. Здесь Л. снискал доверие кор. Карла IV и добился заключения Испанией союза с Францией, направленного против Португалии. В 1802 г. Л. вернулся в Париж и в 1803 г. б. назн. сенатором. Недовольный такой малой наградой за свои услуги, Л. начал фрондировать против своего могуществен. брата. Это подготовило почву для разрыва между братьями, к-рый последовал после отказа Л. жениться или на Гортензии Богарне, или на инфанте Марии-Луизе; Л. женился на Александрине Блешан и, уехав в 1804 г. в Рим, жил здесь до 1808 г., пользуясь расположением папы Пия VII. Наполеон предлагал Л. корону под условием расторжения его брака, но Л. отказался. В 1810 г. Л. отправился с семьей в Америку, но по дороге б. захвачен англ-ми и до 1814 г. прожил в Англии. В 1814 г. Л. вернулся в Рим, где получил от папы титул принца Канино. Примирившись с Наполеоном, Л. всеми силами содействовал возвращению его с о-ва Эльбы. В эпоху Ста Дней Л. находился в Париже, а после Ватерлоо вместе со всеми Бонапартами вынужден б. покинуть Францию. Поселившись в Риме, Л. мечтал при содействии Иосифа Бонапарта освободить Наполеона и овладеть Мексикой. Со смертью Наполеона (1821) Л. удалился от политич. жизни и только после июльской революции 1830 г. пытался пропагандировать. Наполеоновские идеи переустройства Франции одновр-но в духе демократич. и монархическом. Из произведений, принадлежащих перу Л. и получивших в свое время широкое распространение, заслуживают упоминания «La verité sur les Cents Jours» (Paris, 1835) и «Mémoires de Lucien B. prince de Canino, écrits Par Lui-même» (Paris, 1836). Ум. в 1840 г. (''Jung'', Lucien B. et ses mémoires, Paris, 1883). [[Категория:ВЭ:Персоналии]] 498y7c5asj7vwwqlb5n8fphiqdhuld2 ВЭ/ВТ/Лютико 0 417502 4590750 1309176 2022-07-20T03:10:22Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''ЛЮТИКО (Лютиково, Лютако).''' См. '''[[../Орханиэ|Орхание]].''' [[Категория:ВЭ:Перенаправления]] ae45cgc8jtj9qvo8sn7ym1gmvjqttf2 ВЭ/ВТ/Люттих 0 417504 4590751 3276817 2022-07-20T03:10:38Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ|КАЧЕСТВО= 3}} '''ЛЮТТИХ.''' См. '''[[../Льеж|Льеж]].''' [[Категория:ВЭ:Перенаправления]] 6ql9a5uleeu9l8otk9lsg327iq7hgyr ВЭ/ВТ/Люттихский штуцер 0 417505 4590752 3349726 2022-07-20T03:10:44Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''ЛЮТТИХСКИЙ ШТУЦЕР.''' См. '''Штуцер'''.{{ВЭ/Нетстатьи}} {{Примечания ВТ}} [[Категория:ВЭ:Перенаправления]] 1hdd7rkqoi0he4n33iz4z2kdcedjfd7 ВЭ/ВТ/Люцов, Людвиг-Адольф, барон 0 417508 4590753 1290975 2022-07-20T03:10:51Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''ЛЮЦОВ, барон, Людвиг-Адольф,''' прус. кав. ген. (1782—1834), начал воен. службу в 1795 г., участвовал в несчастном для Пруссии сраж. при Ауэрштедте. Счастливо избежав плена, Л. присоединился к отряду поруч. Шилля и принял участие в его отваж. партизан. действиях, во время к-рых б. дважды тяж. ран. После гибели Шилля Л. сам решил сформировать кон. волонтер. к-с и, получив на это согласие короля, в 1813 г. деят-но принялся за его орг-зацию и уже в мрт. начал с ним набеги на тыл фр-зов. Наполеон б. оч. раздражен ими и, не признавая отряд Л. за прот-ка, на к-раго распространяются правила и обычаи войны, внезапно напал на него во время Рейхенбергского перемирия у Цейца и почти весь отряд уничтожил. Л. счастливо избежал плена и расстреляния и сформировал нов. значит. отряд, с к-рым участвовал во многих боях 1813—14 гг., при чём б. снова дважды ранен. Назначенный ком-ром кав. бр-ды, полк. Л. лихо атаковал в сраж. при Флерюсе в 1815 г. франц. каре, но, придавленный убитою под ним лошадью, б. взят в плен. Победа при Ватерлоо спустя два дня освободила его из плена. В 1822 г. Л. б. произв. в г.-м. и назн. состоять при короле для особых поручений. [[Категория:ВЭ:Персоналии]] eo88w40c7t620fri22rtyhruan0lset ВЭ/ВТ/Лялин, Дмитрий Васильевич 0 417510 4590754 3305301 2022-07-20T03:10:56Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО=2 }} {{ВЭ/Статья со звездочкой}}'''ЛЯЛИН, Дмитрий Васильевич,''' г.-м., участник Наполеоновск. войн (1772—1847), учился в Мор. к-се, служил сперва в мор. пехоте. Имп. Павел назначил Л., в чине полк., ком-ром Навагинск. пех. п. Во время шведской войны 1808—09 гг. Л. б. ран. в сраж. при Иденсальми. В Отеч. войну Л., находясь с Тенгинским полком в к-се гр. Витгенштейна, участвовал в ряде дел и получил чин г.-м., орд. св. Анны 2 ст., св. Владимира 3 ст. и св. Георгия 4 ст. В камп. 1813—14 гг. Л. б. ран. в сраж. при Люцене и Кульме, но не покинул армии (орд. св. Анны 1 ст.) и за сраж. при Париже б. награжден орд. св. Георгия 3 ст. В 1816 г. Л. за ранами вышел в отставку. [[Изображение:Портреты генералов РИА. Военная энциклопедия Сытина (Том 15. Санкт-Петербург, 1911-1915).jpg|центр|570px]] [[Категория:ВЭ:Персоналии]] fgcnxrb4jtt5wmy86ap8b3e13cn99fl ВЭ/ВТ/Ляпунов, Прокофий Петрович 0 417515 4590755 3339766 2022-07-20T03:11:10Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |КАЧЕСТВО=2 }} '''ЛЯПУНОВ, Прокофий Петрович,''' один из вождей 1-го земск. ополчения Смутн. времени. О происхождении и мол. годах Л. не сохранилось достовер. сведений. Известно только, что род Л. вел начало от дома Св. Владимира. В XVI в. Ляпуновы, как богатые рязан. дворяне, занимали видное положение и пользовались больш. влиянием среди местн. населения. Впечатлит-ный, увлекающийся и порывистый по натуре, далекий от преслед-ния своих личн. интересов, Л. не м. оставаться безмолвн. зрителем, когда по всей Руси разлилась смута. Несмотря на то, что в это время Л. было уже около 50 л. от роду, он с юнош. страстностью начал участвовать в политич. жизни страны. Л. поднял всю Рязан. землю за первого самозванца, в лице к-раго он искренно видел спасшегося от смерти цар. Димитрия. С такою же глуб. верой в сущ-вание цар. Димитрия Л. стал на сторону Ив. Болотникова, но, присмотревшись, что за люди собрались вокруг этого мятежника, перешел на сторону Шуйского. Когда затем появился Тушинский вор, Л. выступил против него и много способствовал очищению рус. земли от тушинцев. Поверив слухам об отравлении Скопина Шуйским, Л. через брата своего Захара поднял мятеж в Москве. Царь Шуйский б. низложен, и Москва присягнула польск. королевичу Владиславу. Л. одобрил избрание Владислава, т. к. верил, что Владислав будет царствовать на тех условиях, к-рые б. выработаны боярами в Москве. Между тем, в конце 1610 г. Тушин. вор б. уб., а в то же время выяснилось, что договор с Владиславом выполнен не будет. Тогда поднялось сильное народ. движение против поляков, и первым восстал Л. со всей своей Рязанью. Л. начал созывать всех рус. людей в свое ополчение для освобождения Моск. гос-тва от поляков. Он разослал по разн. городам свои воззвания, объявив, что он уже снесся с северскими и украинскими городами, "чтобы со всею землею стать за Моск. гос-тво и биться на смерть с поляками и литовцами". Эти грамоты расходились по всей стране, читались в церквах и производили огромн. впечатление. Всюду собирались сходки, постановлялись приговоры, люди вооружались, везли в город порох, свинец и съестн. припасы. Быстро формировались отряды кон. и пеш. ратн. людей, к-рые, по приказанию Л., стягивались к Москве. Скоро к земск. ополчению Л. присоединились отряды казаков Заруцкого и Сапеги. Пока всё это ополчение подходило к Москве, произошла резня между жителями столицы и польск. г-зоном. Оставшиеся в живых поляки сожгли Москву и заперлись в Кремле. Весною 1611 г. ополчение осадило поляков и приступило к избранию врем. прав-ства. Оно б. образовано из трех лиц: Л., кн. Дм. Трубецкого и Заруцкого и д. б. "строить землю и всяким, и ратн., делом промышлять". 30 июня 1611 г., по просьбе ополчения, Л. б. созван "собор всея рати", на к-ром б. составлен "приговор всей земли", устанавливавший главн. основания упр-ния государством. Приговор этот б. составлен явно в пользу земск. элемента и служилых людей и во вред казач-ву. Это сильно волновало казаков, к-рые считали главн. виновником таких постановлений Л. и, кроме того, питали против него глухое раздражение за то, что он отнимал от них поместья, к-рые раздавал им Заруцкий, и строго и беспощадно преследовал их за неповиновение и бесчиние. Так. настроением казач-ва воспользовались осажденные в Москве поляки. Они переслали в казац. стан письмо, якобы написанное Л., где говорилось, что казаки — враги и разорители Моск. гос-тва и что их следует бить и топить. Когда это письмо б. прочтено на казацк. раде, то казаки вызвали в свой стан Л. и зарубили его на смерть саблями (25 июля 1611 г.). Со смертью Л. первое земск. ополчение распалось: среди него не нашлось такого человека, к-рый мог бы заместить собою этого, по выражению летописца, "всего моск. воинства властителя". [[Категория:ВЭ:Персоналии]] oimajar44g8lkf5liq21yfz1l9v692m ВЭ/ВТ/Мори, Матье-Фонтэн 0 418189 4590786 3340772 2022-07-20T05:05:40Z Wlbw68 37914 категоризация wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО=2 }} '''МОРИ, Матье-Фонтэн,''' америк. гидрограф (1806—73). Еще молод. оф-ром плавая в Тих. и Атлантич. океанах, составил курс навигации (изд. в 1835 г.) и напечатал ряд статей о плавании по дуге больш. круга в связи с мор. течениями и ветрами. Сломав ногу, он б. назн. в 1839 г. заведовающим архивом мор. карт и книг в Вашингтоне, к-рый впоследствии развился в гидрограф. упр-ние и мор. обсерв-рию. [[Изображение:Портрет к статье «Мори, Матье-Фонтэн». Военная энциклопедия Сытина (Санкт-Петербург, 1911-1915).jpg|слева|309px|]] Изучая старые вахтен. журналы воен. судов, М. продолжал заниматься вопросами навигации. Нач-во относи-лось к этим занятиям очень безучастно, и М. приходилось получать необходимые сведения личною перепиской с кап-нами коммерч. судов. На основании этих данных в 1848 г. М. издал неск. карт для плавания в сев. Атлант. океане. Когда опыт судна ''Wright'' блестяще доказал правил-сть идей М., прав-ство штатов обратилось ко всем мор. державам с предложением принять однообраз. систему наблюдений в море, и в 1853 г. б. созвана по этому поводу междунар. конф-ция в Брюсселе. Т. обр., замыслы М. б. проведены в жизнь, и с этого времени он начал издавать свои карты ветров и течений. Карты М. разделены на 5° участки. Каждый такой участок разбит на квадраты, вертик-но по числу месяцев в году и гориз-но — по силе и направлениям господст. ветров; в кажд. квадрате поставлено число наблюдений, что дает полн. наглядность карте. Затем М. издал карты штормов и дождей Атлант. ок. и карту китов, сильно поднявшую развитие китового промысла. Разработка карт ветров и течений открыла М. границы пассатов, муссонов, множ-во течений и т. п. Т. обр., его смело м. назвать создателем океанографии и мор. метеорологии; написанная им первая «Физич. география моря» сейчас же переведена на мног. яз. В рус. переводе сочинения и подробн. рук-ства М. печатались в книжках «Мор. Сб.» в 1851—61 гг. Во время междоусоб. войны Соед. Шт. М. подал в отставку и перешел на сторону южан, где заведовал берегов. обороной. После войны он больше на службу не поступал. [[Категория:Мэтью-Фонтейн Мори]] gmauc09rvi9uv8ok85zt1f49w6a1c9g ВЭ/ВТ/Лангеншельд, Николай Федорович 0 421968 4590602 1317183 2022-07-20T02:46:07Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ|КАЧЕСТВО=}} '''ЛАНГЕНШЕЛЬД, Николай Федорович''' (1865—1907), арт-рии г.-м., чл. арт. ком-та, один из выдающихся теоретиков соврем. арт. техники и воен. писатель по её животрепещущим вопросам. Финлянд. уроженец, Л. воспитывался в Владимир.-Киев. воен. г-зии и Мих. арт. уч-ще, откуда в 1876 г. б. выпущен подпор-ком в 33-ю арт. бр-ду, в рядах к-рой принимал участие в рус.-тур. войне 1877—78 гг., в составе Рущукск. отряда. Сейчас же по окончании войны Л. поступил в Мих. арт. ак-мию, по окончании полн. курса к-рой служил с 1881 по 1886 г. на гл. арт. полигоне, принимая самое деят. участие в испытании и разработке проектированной ген. Энгельгардтом 6-дм. полев. мортиры. Перейдя затем в арт. ком-т, Л. работал там сначала в кач-ве делопроизв-ля, а в 1905 г. — сверхштатн. члена, по вопросам осад., креп. и берег. арт-рии, при чём за три из своих многочисл. работ в этой области Л. б. награжден Михайл. премиями, а именно: в 1891 г. — за "Приспособление для укр-ния 57-мм. скорострел. пушки. Норденфельта в канале 11-дм. берег. пушки с целью произв-ва практич. стрельбы" (см. [[../Вставные пушки|''Вставные пушки'']]); в 1897 г. — за "Графич. таблицы стрельбы из берег. мортир", крайне упростившие навесную и перекидную стрельбу сравнительно со стрельбою по обычным до того таблицам стрельбы в неск. страниц, требовавшим сложных вычислений при определении данных для стрельбы; в 1900 г. — за изобретение сокращен. таблиц стрельбы из 9-дм. легк. мортиры, в виде колодки с пропущенной через нее резиновой лентой, и для шрапнели 6-дм. полев. мортиры, в виде диска с подвижн. сектором; в приложенной к ним брошюре "О применении анаморфозы кривых, изображающих зависимость между главнейш. данными стрельбы, к составлению сокращен. таблиц стрельбы" даны теоретич. основания устр-ва этих портативн. таблиц, не уступающих в дост-вах графическим, но ускоряющих работу пристрелки. Кроме того, состоя в течение 6 л. препод-лем арт-рии в Павл. воен. уч-ще и принимая участие по поручению гл. арт. упр-ния в разработке программ для экзаменующихся на чин прап-ка запаса арт-рии, Л. составил "Начальный курс арт-рии", за к-рый в 1903 г. б. также награжден Михайл. премией. Этот курс б. отмечен во франц., бельг. и нем. лит-ре, как выдающийся и интересный не только для рус. арт-ристов (напр. длинная рецензия в "Danzer’s Armee-Zeitung" 1903 г., № 46). Наконец, Л. выдвинул и до сих пор еще не получивший окончат. практич. решения вопрос об автоматич. прицелах для берег. орудий. Занимаясь еще с 1887 г. изучением этого рода прицелов (в № 4 "Арт. Журн." за 1887 г. дано описание прибора Гранта для автоматич. прицел-ния тяж. орудий), Л. в 1904 г. издал брошюру: "Проект автоматич. прицела к 11-дм. пушке обр. 77 г.", а в след. году: "Проект приспособления для автоматич. прицел-ния 6-дм. берег. пушки Канэ", в к-рых приведена теория и значение этих приборов. Смерть от тяжкого нервного недуга, медленно подтачивавшего физические силы, но не отражавшегося на продуктивности умственной работы, не дала ему докончить начатый вопрос. Кроме этих капитальных работ, Л. дал громаднейший ряд более или менее крупных и мелких заметок в "Арт. Журн.", в к-ром он работал с 1882 г. Кроме того, Л. изредка писал в "Рус. Инв.", а в 1906 г. в "Военном Голосе" поместил две заметки за подписью "Академик-артиллерист": "Вероятное недоразумение" и "По вопросу об отношениях между не-академистами и академистами в артиллерии", вызвавшие оживленный обмен мнений на страницах этой газеты. В "Арт. Журн." Л. работал непрерывно в течение 25 л., ведя библиографич. отдел, а с 1889 г. ввел и сам продолжал всё время вести новый важный отдел: "Указатель главнейших статей в иностр. журналах"; с 1902 г. он также начал писать "Заметки из области арт. техники". Из крупных статей в этом журнале нужно отметить: "О составлении таблиц стрельбы" (1882 г., № 11; 1883 г., № 4); "О графич. таблицах стрельбы" (1896 т., № 3); "О влиянии наклона оси цапф на наводку орудия" (1900 г., № 11); "О новейших скорострел. орудиях" (1886 г., №№ 9, 10 и 11); "Заметки об арт-рии, диктованные Наполеоном бар. Гурго на о. Св. Елены" (1897 г., № 11); "Арт. опыты в Австрии 1886 г." (1883 г., № 9) и др. Отдедьно в 1884 г. изданы: "Многоствол. скоростр. пушки" и "Описание 1-дм. картечницы Норденфельта и пушек-револьверов Гочкиса" и в 1885 г. — "Электр. свет в креп. войне". Послед. трудом Л. была брошюра "Соврем. вооружение полев. арт-рии" (1907 г.). [[Категория:ВЭ:Персоналии]] 8vtvod20kqvn5n0j3zfuenv5ayxm0f2 ВЭ/ВТ/Лебель, Генрих, фон 0 421969 4590639 1315055 2022-07-20T02:54:05Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''ЛЕБЕЛЬ (v.-Löbell), Генрих, фон''' (1816—1901), герман. воен. писатель, издатель известного "Лебелевского ежегодника" ("v.-Löbell’s Jahresberichte über die Veränderungen und Fortschritte im Militärwesen"{{Опечатка|)|O1}}. С 1854 по 1867 г. Л. состоял препод-лем в арт. и инж. уч-ще, затем был нек-рое время членом арт. к-сии по производству опытов, в 1866 г. вышел в отставку с чином полк-ка, а в 1867—75 гг. состоял проф-ром воен. ак-мии в Берлине. Кроме множ-ва статей по воен. вопросам в разл. воен. журналах, Л. издал: "Des Zündnadelgewehrs Geschichte und seine Konkurenten" (Berlin, 1867). Начав с 1868 г. издавать альманах "Jahrbücher für die deutsche Armee und Marinne", Л. в 1880—99 гг. редактировал "Militärwochenblatt", а в 1875—91 гг. был ред. издателем основанного им альманаха — "v.-Löbell’s Jahresberichte über die Veränderungen und Fortschritte im Militärwesen". Это издание пользуется заслужен. известностью и поныне; выходит 1 раз в год (ныне XXXIX книга). [[Категория:ВЭ:Персоналии]] 9a051u21tdaaks1jdj9bba5p0cbpc6v ВЭ/ВТ/Лофтон 0 421971 4590728 3930630 2022-07-20T03:07:25Z Henry Merrivale 56557 /* top */+Категория с помощью [[Project:AWB|AWB]] wikitext text/x-wiki {{ВЭ |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИДАННЫЕ= |ВИКИВЕРСИТЕТ= |ВИКИГИД= |ВИКИВИДЫ= |БЭАН= |БЭЮ= |ВЭ= |ЕЭБЕ= |МЭСБЕ= |НЭС= |РБС= |ТСД= |ЭСБЕ= |ADB= |Британника= |БСЭ1= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''ЛОФТОН (Laughton, John Knox),''' англ. мор. писатель, профессор истории; род. в 1830 г. В 1853 г., по окончании Кембридж. унив-та, поступил в мор. вед-во препод-лем. Добровольцем плавал на англ. эскадре во время Вост. войны (1854—55) в Балт. море, на Д. Востоке во время 2-ой войны с Китаем (1856—58) и затем в Средиз. море и в Канале. В 1866 г. Л. поступил препод-лем математики и метеорологии в мор. уч-ще в Гринвиче и с 1873 г. читал там историю. В 1886 г. Л. издал переписку Нельсона. Труды Л.: "Phisycal geography in its Relation To the prevailing Winds and Currents" (1870); "A treatise on nautical Survaying" (1872); "Studies in naval History" (1887); "Nelson and His companions in Arms" (1896); "Memoirs of the life and correspondence of Henry Reeve" (1898); "Memoirs Relating To the Lord Torrington" (1889); "Defeat of the Spanish Armada" (1894); "From Howard To Nelson" (1899); "Sea fights and adventures" (1901). [[Категория:ВЭ:Персоналии]] buvjbu044zwvzp8082ouawgzave577z РБС/ВТ/Галахов, Алексей Дмитриевич 0 428295 4590485 4590303 2022-07-19T15:11:04Z AMY 81-412 41248 Содержимое страницы заменено на «{{РБС|КАЧЕСТВО=5}} <pages index="Русский биографический словарь. Том 4 (1914).djvu" from=133 to=142 onlysection="Галахов, Алексей Дмитриевич" /> [[Категория:РБС:Учёные]]» wikitext text/x-wiki {{РБС|КАЧЕСТВО=5}} <pages index="Русский биографический словарь. Том 4 (1914).djvu" from=133 to=142 onlysection="Галахов, Алексей Дмитриевич" /> [[Категория:РБС:Учёные]] mm9dlwp5ya7belut5hl9ek2o3yg01x3 4590508 4590485 2022-07-19T19:19:09Z AMY 81-412 41248 wikitext text/x-wiki {{РБС|НЭС=Галахов, Алексей Дмитриевич|КАЧЕСТВО=5}} <pages index="Русский биографический словарь. Том 4 (1914).djvu" from=133 to=142 onlysection="Галахов, Алексей Дмитриевич" /> [[Категория:РБС:Учёные]] gr5ui3chle7anuirpeuovray0ykniag РБС/ВТ/Галактионов, Степан Филиппович 0 457039 4590518 4589641 2022-07-19T19:55:59Z AMY 81-412 41248 wikitext text/x-wiki {{РБС|НЭС=Галактионов, Степан Филиппович|КАЧЕСТВО=5}} <pages index="Русский биографический словарь. Том 4 (1914).djvu" from=125 to=128 onlysection="Галактионов, Степан Филиппович" /> [[Категория:РБС:Гравёры]] [[Категория:РБС:Художники]] jzgnjzdks42s2hfou4hj3cxyzajex9j РБС/ВТ/Галаган, Григорий Павлович 0 457058 4590511 4588078 2022-07-19T19:28:12Z AMY 81-412 41248 wikitext text/x-wiki {{РБС|НЭС=Галаган, Григорий Павлович|КАЧЕСТВО=5}} <pages index="Русский биографический словарь. Том 4 (1914).djvu" from=119 to=123 onlysection="Галаган, Григорий Павлович" /> [[Категория:РБС:Благотворители]] l847a8y22tl33rkexaupv08mwbj1ukx РБС/ВТ/Гайдебуров, Павел Александрович 0 457090 4590513 4588195 2022-07-19T19:29:34Z AMY 81-412 41248 wikitext text/x-wiki {{РБС|НЭС=Гайдебуров, Павел Александрович|КАЧЕСТВО=5}} <pages index="Русский биографический словарь. Том 4 (1914).djvu" from=115 to=116 onlysection="Гайдебуров, Павел Александрович" /> [[Категория:РБС:Издатели]] [[Категория:РБС:Писатели]] [[Категория:Павел Александрович Гайдебуров|{{PAGENAME}}]] f1wjjek6rgmoi8l4k8tdweerua8oymo Участник:Sergey kudryavtsev/Журналы и газеты 2 458260 4590399 4588348 2022-07-19T12:03:23Z Sergey kudryavtsev 265 /* НЭБ */ wikitext text/x-wiki == aleph.rsl.ru == Поиск: * WTI: [http://aleph.rsl.ru/F?func=find-b&find_code=WTI&local_base=xser&request= xser], [http://aleph.rsl.ru/F?func=find-b&find_code=WTI&local_base=xgas&request= xgas], [http://aleph.rsl.ru/F?func=find-b&find_code=WTI&local_base=xbk&request= xbk], [http://aleph.rsl.ru/F?func=find-b&find_code=WTI&local_base=RSL01&request= RSL01], [http://aleph.rsl.ru/F?func=find-b&find_code=WTI&local_base=RSL60&request= RSL60] * [http://aleph.rsl.ru/F?func=find-b&find_code=WRD&local_base=xser&request=%D0%A1%D1%82%D1%80%D0%B0%D0%BD%D0%BD%D0%B8%D0%BA Странник] (WRD) * [http://aleph.rsl.ru/F?func=find-b&find_code=ISN&local_base=RSL01&request=0233-4305 0233-4305] (ISN) * [http://aleph.rsl.ru/F?func=find-b&find_code=SYS&local_base=RSL01&request=004346106 004346106] (SYS) local_base=xser «Каталог сериальных изданий (кроме газет)»: * @id [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xser&doc_number=002390278 002390278] — [[Горный журнал]] (1825—1941, 1944—н. вр.) — [[:w:Горный журнал]] — [[:d:Q4144709]] * @id [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xser&doc_number=003353086 003353086] — [[Иллюстрация]] — [[:d:Q15628819]] * @id [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xser&doc_number=004346106 004346106] (pdf, обработано) — [[Вестник Европы]] (1802—1830) — [[:d:Q16630006]] * @id [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xser&doc_number=004571049 004571049] — [[Вестник Европы]] (1866—1918) — [[:d:Q765757]] * @id [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xser&doc_number=004869881 004869881] (pdf) — [[Русская старина (журнал)]] (1870—1918) — [[:d:Q1627802]] * @id [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xser&doc_number=004869888 004869888] (pdf, обработано) — [[Московский вестник]] (1827—1830) — [[:w:Московский вестник]] — [[:d:Q4304048]] * @id [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xser&doc_number=004869901 004869901] (<s>pdf</s>) — [[Слепец (журнал)]] (1889—1892) — [[ЭСБЕ/Слепец, журнал]] * @id [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xser&doc_number=004869903 004869903] (pdf, обработано) — [[Весы (журнал)]] (1904—1909) — [[:w:Весы (журнал)]]— [[:d:Q4109675]] * @id [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xser&doc_number=004869918 004869918] (pdf) — [[Русский архив]] (1863—1917) — [[:d:Q4400730]] * @id [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xser&doc_number=004869966 004869966] — [[Атеней (1828—1830)]] — [[:w:Атеней (русский журнал, 1828—1830)]] — [[:d:Q4072060]] * @id [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xser&doc_number=004908640 004908640] — [[Голос жизни]] (М.: 1910—1911) * @id [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xser&doc_number=004939904 004939904] — [[Молва]] (1831—1836) — [[:w:Молва (газета, 1831—1836)]] — [[:d:Q16271741]] * @id [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xser&doc_number=004940007 004940007] (pdf, обработано) — [[Сын отечества]] — [[:d:Q4447953]] * @id [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xser&doc_number=004940147 004940147] (<s>pdf</s>) — [[Дамский журнал]] (1823—1833) — [[ЭСБЕ/Дамский журнал (1823—1833)]] — [[:w:Дамский журнал (1823—1833)]] — [[:d:Q17562608]] * @id [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xser&doc_number=004940188 004940188] — [[Благонамеренный]] (1818—1826) — [[ЭСБЕ/Благонамеренный]] — [[:w:Благонамеренный]] — [[:d:Q4087885]] * @id [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xser&doc_number=004940240 004940240] — [[Русская мысль]] (1880—1918, 1921—1927) — [[:d:Q15628820]] * @id [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xser&doc_number=004940271 004940271] (pdf) — [[Русское богатство]] (1876—1918) — [[:d:Q918215]] * @id [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xser&doc_number=004940349 004940349] — [[Московский телеграф]] (1825—1834) — [[:w:Московский телеграф (журнал)]] — [[:d:Q535783]] * @id [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xser&doc_number=004940682 004940682] — [[Журнал Министерства народного просвещения]] — [[:d:Q4181914]] * @id [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xser&doc_number=004940709 004940709] — [[Вокруг света (журнал)]] (1861—1868) — [[:w:Вокруг света (журнал)]] — [[:d:004940709]] * @id [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xser&doc_number=004940804 004940804] — [[Былое (журнал)]] (1906—1907, 1917—1926, 1991) — [[:w:Былое (журнал)]] — [[:d:Q4101055]] * @id [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xser&doc_number=004940962 004940962] — [[Отечественные записки]] (1818—1830, 1839—1884) — [[:d:Q2661947]] * @id [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xser&doc_number=005029500 005029500] — [[Беседа]] (1871—1872) — [[ЭСБЕ/Беседа, журнал (Москва)]] — [[:w:Беседа (московский журнал)]] — [[:d:Q15845825]] * @id [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xser&doc_number=005029516 005029516] — [[Время (журнал)|Время]] (1861—1863) — [[:d:Q1959539]] * @id [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xser&doc_number=005029517 005029517] — [[Эпоха (журнал)|Эпоха]] (1864—1865) — [[:d:Q5383780]] * @id [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xser&doc_number=005029532 005029532] (<s>pdf</s>) — [[Новый путь]] (1903—1904) — [[:w:Новый путь (журнал)]] — [[:d:Q4326921]] * @id [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xser&doc_number=005029535 005029535] — [[Пантеон]] (1852—1856) — [[:w:Репертуар и пантеон]] * @id [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xser&doc_number=005029538 005029538] (pdf, обработано) — [[Пантеон литературы]] (1888—1895) — [[:d:Q19915327]] * @id [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xser&doc_number=005456187 005456187] — [[Библиограф]] (1884—1902, 1905—1914) — [[:w:Библиограф (петербургский журнал)]] — [[:d:Q4086278]] * @id [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xser&doc_number=005517948 005517948] (pdf) — [[Заря (журнал)]] (1913—1916) * @id [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xser&doc_number=005392825 005392825] — [[Московское обозрение]] (1859) * @id [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xser&doc_number=006579073 006579073] (pdf) — [[Искры (журнал)]] (1900—1919) — [[ЭСБЕ/Искры]] — [[:d:Q20644308]] * @id [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xser&doc_number=006681743 006681743] — [[Странник (журнал)]] (1860—1917) — [[:w:Странник (духовный журнал)]] — [[:d:Q4443356]] * @id [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xser&doc_number=006726556 006726556] (<s>pdf</s>) — [[Воспитание и обучение]] (1866—1917) — [[ЭСБЕ/Воспитание и обучение]] * @id [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xser&doc_number=006728082 006728082] (<s>pdf</s>) — [[Маяк (журнал)]] (1909—1918) * @id [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xser&doc_number=006728131 006728131] (<s>pdf</s>) — [[Подснежник (журнал)]] (1858—1862) — [[:w:Подснежник (журнал)]] — [[:d:Q19060692]] * @id [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xser&doc_number=006728241 006728241] (<s>pdf</s>) — [[Родник (журнал)]] (1882—1917) — [[ЭСБЕ/Родник]] * @id [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xser&doc_number=006728569 006728569] (<s>pdf</s>) — [[Тропинка (журнал)]] (1906—1912) — [[:w:Тропинка (журнал)]] — [[:d:Q19917053]] * @id [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xser&doc_number=006732580 006732580] (<s>pdf</s>) — [[Детский драматический вестник]] (1829—?) =[[ЭСБЕ/Детский Драматический Вестник]] * @id [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xser&doc_number=007486126 007486126] (pdf, обработано) — [[Дело]] (1866—1888) — [[:d:Q4157102]] * @id [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xser&doc_number=007508917 007508917] — [[Сатирикон]] (1908—1914) — [[:w:Сатирикон (журнал)]] — [[:d:Q4409008]] * @id [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xser&doc_number=007559510 007559510] — [[Мир Божий]] (1892—1905)<!-- ежемесячный литературный и научно-популярный журнал для юношества --> — [[ЭСБЕ/Мир Божий, журнал]] — [[:w:Мир Божий (журнал)]] — [[:d:Q4295438]] * @id [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xser&doc_number=007567519 007567519] (<s>pdf</s>) — [[Москвитянин]] — [[:d:Q685331]] * @id [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xser&doc_number=007577122 007577122] (<s>pdf</s>) — [[Нива]] — [[:d:Q4318426]] * @id [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xser&doc_number=007828954 007828954] (<s>pdf</s>) — [[Современник]] (1836—1846) — [[:d:Q1187775]] * @id [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xser&doc_number=007828983 007828983] (<s>pdf</s>) — [[Современник]] (1847—1866) — [[:d:Q1187775]] * @id [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xser&doc_number=007888504 007888504] (<s>pdf</s>) — [[ЭСБЕ/Новый Русский Базар]] (1867—1898) * @id [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xser&doc_number=007902634 007902634] — [[Труды Общества любителей российской словесности]] при Императорском Московском университете (1812—1821) * @id [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xser&doc_number=007907707 007907707] (<s>pdf</s>) — [[ЭСБЕ/Новый Русский Базар]] (1867—1898) * @id [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xser&doc_number=007911873 007911873] (<s>pdf</s>) — [[ЭСБЕ/Новый Русский Базар]] (1867—1898) * @id [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xser&doc_number=007916878 007916878] (<s>pdf</s>) — [[Северный вестник]] (1804—1805) — [[:w:Северный вестник (1804—1805)]] — [[:d:Q4412314]] * @id [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xser&doc_number=007916884 007916884] — [[Лицей]] (1806) * @id [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xser&doc_number=008736417 008736417] — Баян (1888—1890) — [[:d:Q36639266]] * @id [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xser&doc_number=009859088 009859088] — [[:w:Светоч (журнал)|Светоч]] (1860—1862) — [[ЭСБЕ/Светоч, с.-петербургский журнал]] — [[:d:Q16695285]] local_base=xgas «Каталог газет»: * [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xgas&doc_number=004907853 004907853] — [[Биржевые ведомости]] — [[:w:Биржевые ведомости]] — [[:d:Q4087004]] * [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xgas&doc_number=004908894 004908894] — [[Денница]] (1842—1843) — [[ЭСБЕ/Денница]] * [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xgas&doc_number=004909348 004909348] — [[Зритель]] (1883) — [[ЭСБЕ/Зритель, театральный листок]] * [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xgas&doc_number=004909777 004909777] — [[Киевлянин]] (1864—1919) — [[ЭСБЕ/Киевлянин]] — [[:d:Q4220127]] * [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xgas&doc_number=004910180 004910180] — [[Литературная газета (1840—1849)]] — [[ЭСБЕ/Литературная Газета]] — [[:d:Q20644287]] * [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xgas&doc_number=004910634 004910634] — [[Наша жизнь]] (1904—1906) — [[ЭСБЕ/Наша Жизнь]] — [[:d:Q20644326]] * [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xgas&doc_number=004910783 004910783] — [[Новое время]] (1868—1917) — [[:w:Новое время (газета)]] — [[:d:Q2598596]] * [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xgas&doc_number=004911088 004911088] — [[Отчизна]] — [[ЭСБЕ/Отчизна]] (24 января — 1 июня 1906) * [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xgas&doc_number=004911920 004911920] — [[Северная пчела]] (1825—1864) — [[ЭСБЕ/Северная Пчела, с.-петербургская газета (1825—1864 гг.)]] — [[:w:Северная пчела]] — [[:d:Q3201373]] * [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xgas&doc_number=004911921 004911921] — [[Северная пчела]] (1869—1870) — [[ЭСБЕ/Северная Пчела, с.-петербургская газета (1869—1870 гг.)]] * [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xgas&doc_number=004912125 004912125] — [[Слово (газета)]] (1 янв. 1896 — 5 июля 1909) — [[ЭСБЕ/Слово, газета]] * [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xgas&doc_number=004912311 004912311] — [[Столичная почта]] (1906—1908) — [[ЭСБЕ/Столичная Почта]] — [[:d:Q20644335]] * [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xgas&doc_number=004912428 004912428] — [[Театр (газета)]] (1883) * [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xgas&doc_number=004912857 004912857] — [[Художественная газета]] (1836—1841) local_base=xbk «Каталог книг (изданных с 1831г. по настоящеее время)»: * [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xbk&doc_number=007511753 007511753] — [[Новоселье]] (1833—1834) ** [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xbk&doc_number=007503365 007503365] (<s>pdf</s>) Часть 1, 1833 ** [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xbk&doc_number=007503367 007503367] (<s>pdf</s>) Часть 2, 1834 * [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xbk&doc_number=003530461 003530461] ([http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xbk&doc_number=003995865 003995865], [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xbk&doc_number=003995866 003995866], [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xbk&doc_number=003995864 003995864]), [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xbk&doc_number=003530462 003530462] ([http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xbk&doc_number=003995867 003995867]) — Альманах для всех (1910—1912) * [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xbk&doc_number=003505528 003505528] — [[Альциона]] (1831—1833) — [[:d:Q20644291]] ** [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xbk&doc_number=003821801 003821801] (<s>pdf</s>) — [[Альциона]] на 1831 год ** [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xbk&doc_number=003821800 003821800] — [[Альциона]] на 1832 год ** [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xbk&doc_number=003821799 003821799] — [[Альциона]] на 1833 год * [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xbk&doc_number=003512068 003512068] — [[Иллюстрированный бес]] (1880—?) * [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xbk&doc_number=003515240 003515240] — альманах [[Север]] (1889—1890, беспл. приложение к журналу «Север») ** [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xbk&doc_number=003921561 003921561] (pdf) на 1889 год {{РГБ|01003921561|1}} ** [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xbk&doc_number=003921560 003921560] (pdf) на 1890 год {{РГБ|01003921560|1}} * [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xbk&doc_number=003528332 003528332] — альманах [[Корона]] (1908) * [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xbk&doc_number=003558836 003558836] — [[Талия]] (1833) * [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xbk&doc_number=003571105 003571105] — литературный сборник [[Северная лира]] на 1827 год — [[w:Северная лира]]— [[:d:Q3210164]] * [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xbk&doc_number=003613799 003613799] — художественный альманах журнала «[[Свет и тени]]» (1882) — [[ЭСБЕ/Свет и Тени]] * [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xbk&doc_number=003714299 003714299] — [[Московский меркурий]], репринтное издание 1903 года * [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xbk&doc_number=003716609 003716609] (pdf, обработано) — [[Северные цветы (альманах символистов)]] на 1901, 1902, 1903 — [[:d:Q18455074]] * [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xbk&doc_number=003797353 003797353] — альманах [[Стожары]] (1912) * [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xbk&doc_number=005416542 005416542] (pdf) — альманах [[Русская Талия на 1825 год]] (1824) — [[:d:Q20826439]] * [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xbk&doc_number=005423083 005423083] (pdf) — [[Трутень]], 1769 — [[:w:Трутень (журнал)]] — [[:d:Q4464550]] * [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xbk&doc_number=006565320 006565320] — [[Утренняя заря]] ** [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xbk&doc_number=006560844 006560844] (pdf) — [[Утренняя заря]] на 1841 год {{РГБ|01006560844|2}} — [[:d:Q28854622]] * [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xbk&doc_number=003575445 003575445] — [[Северное сияние]] (1862—1865) — [[:w:Северное сияние (журнал)]] — [[:d:Q16695703]] ** [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xbk&doc_number=007566617 007566617] (<s>pdf</s>) — [[Северное сияние]], т. 1, 1862 ** [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xbk&doc_number=007566644 007566644] (<s>pdf</s>) — [[Северное сияние]], т. 2, 1863 ** [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xbk&doc_number=007566659 007566659] (<s>pdf</s>) — [[Северное сияние]], т. 3, 1864 * [[Золотое руно (журнал)]] (1906—1909) — [[:w:Золотое руно (журнал)]] — [[:d:Q4193427]] ** [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xbk&doc_number=004432474 004432474] (pdf, обработано) — [[Золотое руно (журнал)]], 1906, № 11—12 ** [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xbk&doc_number=004432475 004432475] (pdf, обработано) — [[Золотое руно (журнал)]], 1908, № 11—12 ** [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xbk&doc_number=004432476 004432476] (pdf, обработано) — [[Золотое руно (журнал)]], 1908, № 2 ** [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xbk&doc_number=004432477 004432477] (pdf, обработано) — [[Золотое руно (журнал)]], 1906, № 3 ** [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xbk&doc_number=004432478 004432478] (pdf, обработано) — [[Золотое руно (журнал)]], 1906, № 4 ** [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xbk&doc_number=004432479 004432479] (pdf, обработано) — [[Золотое руно (журнал)]], 1906, № 5 * [[Гриф (альманах)]] — [[:d:Q20088976]] ** [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xbk&doc_number=005487613 005487613] (<s>pdf</s>) — [[Гриф (альманах)]] на 1903 год ** [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xbk&doc_number=005487624 005487624] (<s>pdf</s>) — [[Гриф (альманах)]] на 1906 год ** [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xbk&doc_number=005487640 005487640] (<s>pdf</s>) — [[Гриф (альманах)]] на 1905 год ** [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xbk&doc_number=005487468 005487468] (<s>pdf</s>) — [[Гриф (альманах)]] на 1914 год ** [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xbk&doc_number=005493133 005493133] (pdf, обработано) — [[Гриф (альманах)]] на 1904 год * [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xbk&doc_number=006699179 006699179] — [[Трудолюбивая пчела]] (репринтное издание) ** [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xbk&doc_number=006692452 006692452] ** [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xbk&doc_number=006692463 006692463] ** [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xbk&doc_number=006692436 006692436] * [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xbk&doc_number=006706108 006706108] (pdf, обработано) — [[Записки мечтателей]] (1919—1922) — [[:d:Q20080429]] * [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xbk&doc_number=007894584 007894584] — [[Почта духов]] (1802) * [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xbk&doc_number=007561640 007561640] — [[Северные цветы]] Дельвига (1827—1832) — [[:d:Q4412227]] ** [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xbk&doc_number=007559638 007559638] (<s>pdf</s>) — [[Северные цветы/1825]] ** [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xbk&doc_number=007559633 007559633] (<s>pdf</s>) — [[Северные цветы/1826]] ** [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xbk&doc_number=007559628 007559628] (<s>pdf</s>) — [[Северные цветы/1827]] ** [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xbk&doc_number=007559651 007559651] (<s>pdf</s>) — [[Северные цветы/1828]] ** [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xbk&doc_number=007559645 007559645] (<s>pdf</s>) — [[Северные цветы/1831]] * [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=xbk&doc_number=003558234 003558234] [[Цефей]]. Альманах на 1829 год. — [[:d:Q109968685]] ** {{HT|loc.ark:/13960/t2w38z852|13}} ** [http://lermontov-lit.ru/lermontov/kritika/levit-literaturnaya-sreda.htm Об авторстве] local_base=RSL01: * [http://aleph.rsl.ru/F?func=find-b&find_code=SYS&local_base=RSL01&request=002389475 002389475] — [[Вопросы литературы]] (1957— н. вр.) — [[:w:Вопросы литературы]] * [http://aleph.rsl.ru/F?func=find-b&find_code=SYS&local_base=RSL01&request=003340372 003340372] — [[Вечера]] на 1772 год — [[ЭСБЕ/Вечера]] * [http://aleph.rsl.ru/F?func=find-b&find_code=SYS&local_base=RSL01&request=003340382 003340382] — [[Невинное упражнение]] — [[ЭСБЕ/Невинное упражнение]] * [http://aleph.rsl.ru/F?func=find-b&find_code=SYS&local_base=RSL01&request=003340385 003340385] — [[Парнасский щепетильник]] (1770) — [[ЭСБЕ/Парнасский Щепетильник]] * [http://aleph.rsl.ru/F?func=find-b&find_code=SYS&local_base=RSL01&request=003340421 003340421]— [[Доброе намерение]] * [http://aleph.rsl.ru/F?func=find-b&find_code=SYS&local_base=RSL01&request=003340461 003340461] — [[Полезное увеселение]] (1760—1762) — [[ЭСБЕ/Полезное Увеселение]] — [[:d:Q33590966]] * [http://aleph.rsl.ru/F?func=find-b&find_code=SYS&local_base=RSL01&request=003340464 003340464] — [[Почта духов]] (1789—1790) * [http://aleph.rsl.ru/F?func=find-b&find_code=SYS&local_base=RSL01&request=003340472 003340472] — [[Пустомеля]] (1770) — [[ЭСБЕ/Пустомеля, юмористический журнал]] * [http://aleph.rsl.ru/F?func=find-b&find_code=SYS&local_base=RSL01&request=003340373 003340373] (pdf) — [[Всякая всячина]] (1770) — [[ЭСБЕ/Всякая Всячина]] * [http://aleph.rsl.ru/F?func=find-b&find_code=SYS&local_base=RSL01&request=003340412 003340412] — [[Трудолюбивая пчела]] (1759) — [[ЭСБЕ/Трудолюбивая Пчела]] * [http://aleph.rsl.ru/F?func=find-b&find_code=SYS&local_base=RSL01&request=003340413 003340413] (pdf) — [[Трудолюбивая пчела]] (репринтное издание 1780 года) * [http://aleph.rsl.ru/F?func=find-b&find_code=SYS&local_base=RSL01&request=003340436 003340436] — [[Зритель]] (1792) — [[:w:Зритель (журнал, 1792)]] — [[:d:Q4194175]] * [http://aleph.rsl.ru/F?func=find-b&find_code=SYS&local_base=RSL01&request=003506634 003506634] — альманах «[[Раут]]» (1851—1854) ** [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=RSL01&doc_number=003827178 003827178] — Раут на 1851 год ** [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=RSL01&doc_number=003827177 003827177] (<s>pdf</s>) — Раут на 1852 год ** [http://aleph.rsl.ru/F?func=direct-set&l_base=RSL01&doc_number=003827176 003827176] — Раут на 1854 год * [http://aleph.rsl.ru/F?func=find-b&find_code=SYS&local_base=RSL01&request=003538074 003538074] — [[Сирин]] (1913—1914) ** {{РГБ|01004017972|1|Сб. первый}} ** {{РГБ|01004017971|1|Сб. второй}} * [http://aleph.rsl.ru/F?func=find-b&find_code=SYS&local_base=RSL01&request=003644445 003644445] (<s>pdf</s>) — Юбилейный альбом журнала «Развлечение» (1898) * [http://aleph.rsl.ru/F?func=find-b&find_code=SYS&local_base=RSL01&request=005514963 005514963] (<s>pdf</s>) — Альбом Развлечения. Бесплатное приложение к журналу Развлечение за 1885 год. * [http://aleph.rsl.ru/F?func=find-b&find_code=SYS&local_base=RSL01&request=006664636 006664636] — [[Корифей или Ключ литературы]] (1802—1807) — [[ЭСБЕ/Корифей, с.-петербургский журнал]] local_base=RSL60 (Holdings): * [http://aleph.rsl.ru/F?func=find-b&find_code=SYS&local_base=RSL60&request=000085024 000085024] == РГБ == [[:w:Мнемозина (альманах)|Мнемозина]] — [[ЭСБЕ/Мнемозина, альманах]] — [[:d:Q4298793|Q4298793]] ({{РГБ/Каталог|005512660}}): * {{книга|автор=|часть=|заглавие=Мнемозина, собрание сочинений в стихах и прозе, издаваемая Кн. [[Владимир Фёдорович Одоевский|В.&nbsp;Одоевским]] и [[Вильгельм Карлович Кюхельбекер|В.&nbsp;Кюхельбекером]]. Часть I|место=М.|издательство=А.&nbsp;Похорский|год=1824|страниц=184}} ({{РГБ|01004740397|5}}) [[:d:Q29014584|Q29014584]] * {{книга|автор=|часть=|заглавие=Мнемозина, собрание сочинений в стихах и прозе, издаваемая Кн. [[Владимир Фёдорович Одоевский|В.&nbsp;Одоевским]] и [[Вильгельм Карлович Кюхельбекер|В.&nbsp;Кюхельбекером]]. Часть II|место=М.|издательство=А.&nbsp;Похорский|год=1824|страниц=185}} ({{РГБ|01004740401|3}}) [[:d:Q29014587|Q29014587]] * {{книга|автор=|часть=|заглавие=Мнемозина, собрание сочинений в стихах и прозе, издаваемая Кн. [[Владимир Фёдорович Одоевский|В.&nbsp;Одоевским]] и [[Вильгельм Карлович Кюхельбекер|В.&nbsp;Кюхельбекером]]. Часть III|место=М.|издательство=А.&nbsp;Похорский|год=1824|страниц=199}} ({{РГБ|01004740409|5}}) [[:d:Q29014613|Q29014613]] * {{книга|автор=|часть=|заглавие=Мнемозина, собрание сочинений в стихах и прозе, издаваемая Кн. [[Владимир Фёдорович Одоевский|В.&nbsp;Одоевским]] и [[Вильгельм Карлович Кюхельбекер|В.&nbsp;Кюхельбекером]]. Часть IV|место=М.|издательство=А.&nbsp;Похорский|год=1824|страниц=}} ({{РГБ/Каталог|008010567}}) [[:d:Q29014628|Q29014628]] == Google == «[[Пантеон славных российских мужей]]» ([[ЭСБЕ/Пантеон Славных Российских Мужей]], [[БЭЮ/Пантеон Славных Российских Мужей]]): * 1816, №1 {{GBS|LidoAAAAcAAJ|PA1}} «[[Денница]]» ([[ЭСБЕ/Денница]]) * 1842: {{GBS|M8FfAAAAcAAJ|PP7}} * 1843: {{GBS|4sJfAAAAcAAJ|PA3}}, {{GBS|L9xYAAAAcAAJ|PA3}} «Переписка моды» ([[ЭСБЕ/Переписка Моды]]): * 1791: {{GBS|VQFhAAAAcAAJ|PR1}} «[[Московский меркурий]]» ([[ЭСБЕ/Московский Меркурий]]) * 1803: {{GBS|YyFJAAAAcAAJ|PA1|Часть 1}} ({{GBS|YyFJAAAAcAAJ|PA238|огл. № 3}}) «[[Живописное обозрение]]» ([[ЭСБЕ/Живописное Обозрение (Москва)]]) * 1837: {{GBS|5pBEAAAAcAAJ|PT4|Часть 3}} «[[Утренняя заря]]», альманах (изд. [[ЭСБЕ/Владиславлев, Владимир Андреевич|В.&nbsp;А.&nbsp;Владиславлев]], 5 книг, 1839—43) * {{GBS|p-MGAAAAQAAJ|PP13|Утренняя заря на 1841 год}} [[Русская старина (альманах)|«Русская старина»]]. Карманная книжка для любителей отечественного, изд. [[Александр Осипович Корнилович|А.&nbsp;Корниловичем]] * {{GBS|h5sdAQAAMAAJ|PP7|Русская старина на 1825 год}}, {{GBS|YqgOAQAAIAAJ|PP7|дубль 1}}; {{GBS|WS3UAAAAMAAJ|PP7|дубль 2}} «[[Русская старина]]» ([[ЭСБЕ/Русская Старина]]): * 1870: {{GBS|gjcFAAAAYAAJ|PP7|Том I}}, {{GBS|SjkFAAAAYAAJ|PP9|Том II}} * 1871: {{GBS|vTYFAAAAYAAJ|PP9|Том III}}, {{GBS|8jUFAAAAYAAJ|PP7|Том IV}} * {{GBS|Uv_TAAAAMAAJ||1872}} (не доступен) * {{GBS|ezUFAAAAYAAJ||1872}} (не доступен) * {{GBS|WegGAAAAQAAJ||1873}} (не доступен) * {{GBS|mDsFAAAAYAAJ||1873}} (не доступен) * {{GBS|mTsFAAAAYAAJ||1873}} (не доступен) * {{GBS|JxsFAAAAYAAJ||1885}} (не доступен) * {{GBS|9hwFAAAAYAAJ||1885}} (не доступен) * {{GBS|VUlbAAAAQAAJ||1908}} (не доступен) «[[Русский художественный листок]]» * 1855, {{GBS|mI5CAAAAcAAJ|PT166|№ 23 от 1 сентября}} * 1860: {{GBS|z45CAAAAcAAJ}} * 1861, {{GBS|2I5CAAAAcAAJ|PA1}}: {{GBS|2I5CAAAAcAAJ|PA3|№ 1 от 1 января}} «[[Русский зритель]]»: * 1828: {{GBS|gB8FAAAAYAAJ|PP9|часть 1}}, {{GBS|mx8FAAAAYAAJ|PA1|часть 3}} * 1829: {{GBS|FR0FAAAAYAAJ|PA1|часть 5}} «[[Журнал изящных искуств]]»: * 1823: {{GBS|-jtFAAAAYAAJ|PP11|Книжка 1}}, {{GBS|QxIoAAAAYAAJ|PP5|Дубль}} «[[Санкт-петербургский журнал]]»: * 1805: {{GBS|9WYTAAAAYAAJ|PA1|№ IX}} * 1807: {{GBS|k1wTAAAAYAAJ|PP9|№ V}} «[[Московское обозрение]]»: * 1859: {{РГБ|01005390467|2|кн. 1}}, {{РГБ|01005390641|1|кн. 2}} [[Рассвет (журнал)|«Рассвет»]], журнал наук, искусств и литературы для взрослых девиц, издаваемый под редакциею В.&nbsp;Кремпина ([[ЭСБЕ/Рассвет, с.-петербургский журнал (1859—1862 гг.)]]): * 1859: {{GBS|kBYFAAAAYAAJ|PP9|Том I}}, {{GBS|yhYFAAAAYAAJ|PP9|Том II}} «[[Маяк современного просвещения и образованности]]»: * 1840: {{GBS|UbgaAAAAYAAJ|PP5|Часть I}}, {{GBS|JLgaAAAAYAAJ|PP5|Часть II}} ({{GBS|JLgaAAAAYAAJ|RA2-PA33|огл. 2 части}}), {{GBS|ibgaAAAAYAAJ|PA67|Часть III}}, {{GBS|5rgaAAAAYAAJ|PP7|Часть V}}, {{GBS|PbkaAAAAYAAJ|PA71|Часть VIII}}, {{GBS|crkaAAAAYAAJ|PA23|Часть VIII}}, {{GBS|nrkaAAAAYAAJ|PP7|Часть IX}}, {{GBS|vrkaAAAAYAAJ|PP7|Часть X}}, {{GBS|5bkaAAAAYAAJ|PA49|Часть XI}}, {{GBS|C7oaAAAAYAAJ|PA103|Часть XII}} «[[Женский вестник]]»: * 1866: {{GBS|DAMFAAAAYAAJ|PP11|№ 1, сентябрь}} * 1867: {{GBS|MgMFAAAAYAAJ|PP9|№ 4}} «[[Комета Белы]]»: * {{GBS|JmhGAAAAYAAJ|PP3|1833}} «[[Беседа]]»: * 1871: {{GBS|BfkWAAAAYAAJ|PA3|Кн. 3, январь}} ({{GBS|BfkWAAAAYAAJ|PP8|огл.}}), {{GBS|b_kWAAAAYAAJ|PA3|Кн. 3, март}}, {{GBS|-PkWAAAAYAAJ|PA3|Кн. 5, май}} ({{GBS|-PkWAAAAYAAJ|PP8|огл.}}) * 1872: {{GBS|3wcFAAAAYAAJ|PA3|Кн. 12, декабрь}} «[[Русская беседа]]»: * 1841: {{GBS|Im9GAAAAYAAJ|PR2|Том I}} * 1859: {{GBS|t2FDAQAAMAAJ|PP5|Кн. 13}}, {{GBS|iTo8AQAAIAAJ|PR6|Кн. 15}} «[[Воронежская беседа]]»: * 1861: {{GBS|vI4UAAAAYAAJ|PP9}} «[[Звёздочка]]», журнал для детей старшего возраста, издаваемый Александрою Ишимовою ([[ЭСБЕ/Звездочка]]): * 1847: {{GBS|l3IEAAAAQAAJ|PA1}} * 1848: {{GBS|w3IEAAAAQAAJ|PP9}} «[[Этнографическое обозрение]]» * 1889: {{GBS|TJQFAAAAYAAJ|PP5|Кн. 1}} «[[Пантеон]]», журнал литературно-художественный, издаваемый [[Фёдор Алексеевич Кони|Фёдором Кони]] ([[:w:Репертуар и пантеон]], [[ЭСБЕ/Пантеон, журнал]]) * 1853: {{GBS|QL4aAAAAYAAJ|PP9|Том X, № 7}} {{GBS|7L4aAAAAYAAJ|PP9|Том XI, № 9}} «[[Репертуар русского и пантеон всех европейских театров]]», издание [[Иван Петрович Песоцкий|И.&nbsp;Песоцкого]] ([[:w:Репертуар и пантеон]], [[ЭСБЕ/Репертуар русского театра]] + [[ЭСБЕ/Пантеон, журнал]]) * 1840: {{GBS|I29GAAAAYAAJ|PP9|Часть I}}, {{GBS|P0g9AAAAIAAJ|PP5|дубль}} * 1841: {{GBS|Jm9GAAAAYAAJ|PA1|Часть III}} * 1842: {{GBS|fYAEAAAAYAAJ|PP5}}, {{GBS|WIAEAAAAYAAJ}} «[[Вестник императорского русского географического общества]]»: * 1855: {{GBS|s0o9AQAAMAAJ|PP9|часть 14}} «[[Всемирная иллюстрация]]» ([[ЭСБЕ/Всемирная Иллюстрация]]) * 1869: {{GBS|vJpLAAAAcAAJ|PA13|том 2}} * 1870: {{GBS|oKpLAAAAcAAJ|PA461|том 4}} «[[Народное чтение]]» ([[ЭСБЕ/Народное Чтение]]) * 1861: {{GBS|6sNKH9-HwMoC|PA1|Кн. 1}} ({{GBS|6sNKH9-HwMoC|PA176|огл.}}), {{GBS|LfTf6af4H6oC||Кн. 3}}, {{GBS|xDiO4cakO5EC||Кн. 4}}, {{GBS|f_k3lX8DNvsC||Кн. 5}}, {{GBS|Heua-_Ee6gwC||Кн. 6}} [[Заря (журнал)|«Заря»]] ([[ЭСБЕ/Заря, журнал]]) * 1870: {{GBS|tfU6AQAAMAAJ|PA1|сентябрь}} «[[Северное сияние]]», русский художественный альбом, издаваемый Василием Генкелем ([[ЭСБЕ/Северное Сияние, художественный альбом]]) * 1863: {{GBS|-klAAQAAMAAJ|PP11|том II}} * 1864: {{GBS|LRFBAAAAcAAJ|PP11|том III}} * 1865: {{GBS|WxFBAAAAcAAJ|PP5|том IV}} [[Странник (журнал)|«Странник»]], духовный учёно-литературный журнал ([[ЭСБЕ/Странник, журнал]]): * 1862: {{GBS|tck7AQAAMAAJ|PA323|июль}} * 1863: {{GBS|k8s7AQAAMAAJ|PA1|Том III}} «[[Горный журнал]]» ([[ЭСБЕ/Горный Журнал]]): * 1863: {{GBS|4ulSAAAAcAAJ|PP5|Часть II, книжка IV}} «[[Пропилеи]]», сборник статей по классической древности, издаваемый [[Павел Михайлович Леонтьев|П.&nbsp;Леонтьевым]] * 1854: {{РГБ|01003827086|1|Книга IV}} «Журнал для детей, или приятное и полезное чтение для образования ума и сердца» * 1815: {{GBS|jTxFAAAAYAAJ|PR5|январь, февраль и март}} «[[Художественная газета]]», издаваемая [[Нестор Васильевич Кукольник|Нестором Кукольником]] ([[ЭСБЕ/Художественная Газета]]) * {{GBS|DFMEAAAAYAAJ|PA1|1837}} ({{GBS|4ZNAAAAAYAAJ|PA1|дубль}}) * 1838: {{GBS|NbM-AAAAcAAJ|PA1|№ 1, 15 января}} «[[Новая библиотека для чтения]]» * 1824: {{GBS|-TdFAAAAYAAJ|PA1|Часть 3}} «[[Основа]]», южно-русский литературно-учёный вестник ([[ЭСБЕ/Основа, с.-петербургский журнал]]) * 1861: {{GBS|sbYaAAAAYAAJ|PP7|январь}} * 1862: {{GBS|JhpJAAAAcAAJ|PP5|январь}} [[:w:Колокол (газета)|«Колокол»]], прибавочные листы к [[Полярная Звезда (журнал)|«Полярной звезде»]]: * 1857: {{GBS|We5cAAAAcAAJ}} * 1858: {{GBS|f-5cAAAAcAAJ|PA51|Лист 7, 1 января 1858}} * 1859: {{GBS|ku5cAAAAcAAJ}}, {{GBS|mO5cAAAAcAAJ}} * 1860: {{GBS|l-5cAAAAcAAJ}} «[[Заноза]]», журнал филосовский, политический, экономический, социальный, учёный, литературный всяческих российских художеств и безобразий ([[ЭСБЕ/Заноза (Санкт-Петербург)]]) * 1863: {{GBS|xqRFAQAAMAAJ|PA1|№ 1, 6 января}} ({{GBS|xqRFAQAAMAAJ|PA175|№ 19, 19 мая}}) * 1864: {{GBS|haRFAQAAMAAJ|PA1|№ 1, 6 января}} Современная летопись, воскресные прибавления к «Московским ведомостям» * 1868: {{GBS|NFMiAQAAIAAJ|PA1|№ 1, 14 января}} [[Математический сборник]] ([[ЭСБЕ/Математический Сборник]]): * 1866: {{GBS|QafxAAAAMAAJ|PP13|том 1}} * 1867: {{GBS|KdREAAAAcAAJ|PP7|том 2}} * 1868: {{GBS|NqjxAAAAMAAJ|PP7|том 3}} * 1869: {{GBS|p6o_AQAAIAAJ|PP7|том 4, выпуск 1}} * 1870: {{GBS|WdRSAAAAcAAJ|PP7|том 5}} * 1872: {{GBS|Y6s_AQAAIAAJ|PR5|том 6, выпуск 1}}, {{GBS|WKnxAAAAMAAJ|PP9}} «[[Новоселье]]» * 1846: {{GBS|EiFJAQAAMAAJ|PP5|Часть 3}} «[[Северная пчела]]» (1825—1864) ([[ЭСБЕ/Северная Пчела, с.-петербургская газета (1825—1864 гг.)]]) * 1825: {{GBS|WmxpAAAAcAAJ|PP3|№ 1 от 1 января}} ... {{GBS|WmxpAAAAcAAJ|RA2-PA26|№ 38 от 28 марта}} ... {{GBS|WmxpAAAAcAAJ|RA3-PT464|№ 156 от 31 декабря}} * 1826: {{GBS|12tpAAAAcAAJ|PT2|№ 1 от 2 января}} ... {{GBS|12tpAAAAcAAJ|PT666|№ 156 от 30 декабря}} * 1828: {{GBS|B21pAAAAcAAJ}} * 1830: {{GBS|mG1pAAAAcAAJ}} * 1834: {{GBS|QmxpAAAAcAAJ}} * 1835: {{GBS|emppAAAAcAAJ}} * 1836: {{GBS|cG1pAAAAcAAJ|PA1|№ 1 от 2 января}} * 1837: {{GBS|mWxpAAAAcAAJ|PA1|№ 1 от 2 января}}, {{GBS|mWxpAAAAcAAJ|PA321|№ 81 от 12 апреля}} * 1839: {{GBS|ImxpAAAAcAAJ}} * 1841: {{GBS|YmppAAAAcAAJ}} * 1843: {{GBS|XGhpAAAAcAAJ}} * 1857: {{GBS|mWxpAAAAcAAJ}} «[[Литературная газета (1840—1849)]]» * 1844: {{GBS|Sw1iaEYFSC0C|PP1}} «[[Иллюстрация. Всемирное обозрение]]» * 1862: {{GBS|vbZBkzt0QzIC|PA15|Том X}} == НЭБ == «[[Литературная газета (1840—1849)]]» * 1845: [https://rusneb.ru/catalog/000200_000018_RU_NLR_DRG_3076/ НЭБ] «[[Пчела (1875—1878)]]» — [https://rusneb.ru/catalog/000200_000018_RU_NLR_INFOCOMM31_1000116113/ 000200_000018_RU_NLR_INFOCOMM31_1000116113] == Другие источники == «Полярная звезда» [http://school.rusarchives.ru/dvizhenie-dekabristov/polyarnaya-zvezda-1823-1824-1825.html school.rusarchives.ru] * [http://school.rusarchives.ru/sites/default/files/imagecache/image-full/26-almanah-polyrnaya-zvezda-1.jpg] - Титул ПЗ на 1824 год * [http://school.rusarchives.ru/sites/default/files/imagecache/image-full/26-almanah-polyrnaya-zvezda-2.jpg] - Титул ПЗ на 1825 год * [http://school.rusarchives.ru/sites/default/files/imagecache/image-full/26-almanah-polyrnaya-zvezda-3.jpg] - ПЗ на 1825 год, стр. 359 — [[Братья разбойники (Пушкин)]] * [http://xn--80aba1abaoftjax8d.xn--p1ai/Portals/0/EasyGalleryImages/1/405/Part_52_Page_1_Image_0001.png] - Титул ПЗ на 1823 год * [http://xn--80aba1abaoftjax8d.xn--p1ai/Portals/0/EasyGalleryImages/1/405/Part_52_Page_1_Image_0002.png] - Титул ПЗ на 1824 год * [http://xn--80aba1abaoftjax8d.xn--p1ai/Portals/0/EasyGalleryImages/1/405/Part_52_Page_1_Image_0003.png] - Титул ПЗ на 1825 год * [http://xn--80aba1abaoftjax8d.xn--p1ai/Portals/0/EasyGalleryImages/1/405/Part_52_Page_2_Image_0001.png] - Титул ПЗ на 1825 год * [http://xn--80aba1abaoftjax8d.xn--p1ai/Portals/0/EasyGalleryImages/1/405/Part_52_Page_3_Image_0001.png] - * [http://xn--80aba1abaoftjax8d.xn--p1ai/Portals/0/EasyGalleryImages/1/405/Part_52_Page_4_Image_0001.png] - ПЗ на 1825 год, стр. 359 — [[Братья разбойники (Пушкин)]] * [http://xn--80aba1abaoftjax8d.xn--p1ai/Portals/0/EasyGalleryImages/1/405/Part_52_Page_4_Image_0002.png] - ПЗ на ? год, стр. 93 - Глава VI, [[Александр Александрович Бестужев-Марлинский]], [[Ревельский турнир (Бестужев-Марлинский)]] * Полярная звезда на 1823 год — цензурное разрешение 30 ноября 1822 года * Полярная звезда на 1824 год — цензурное разрешение 20 декабря 1823 года * Полярная звезда на 1825 год — цензурное разрешение 20 марта 1825 года * [http://www.on-island.net/History/NorthStar/vol9.pdf Полярная звезда журнал А. И. Герцена и Н. П. Огарёва в восьми книгах. Факсимильное издание. М.:Наука, 1968] kpl9pc3svaqhw3v0txpgwbepvt8zy1g Обсуждение участника:TextworkerBot 3 477551 4590429 1598554 2022-07-19T12:49:16Z Kuzzim 88136 Удалятор: Номинация КБУ wikitext text/x-wiki #перенаправление [[Обсуждение участника:Vladis13]] == Удалятор: Номинация КБУ == [[Участник:Kuzzim|Kuzzim]] ([[Обсуждение участника:Kuzzim|обсуждение]]) 12:49, 19 июля 2022 (UTC) mt0nl1mua8xqwpgv816hyow8ts00lno 4590502 4590429 2022-07-19T17:21:11Z Vladis13 49438 Отмена правки 4590429 [[Special:Contributions/Kuzzim|Kuzzim]] ([[User talk:Kuzzim|обсуждение]]) wikitext text/x-wiki #перенаправление [[Обсуждение участника:Vladis13]] orobram0inyc04v4wx5gm46g7zoshkm Ромео и Джульетта (Шекспир; Григорьев)/1902 (ДО) 0 478764 4590517 3764199 2022-07-19T19:39:36Z Lozman 607 wikitext text/x-wiki {{ПСС Шекспира (1902-1904) | НАЗВАНИЕ = Ромео и Джульетта | ЧАСТЬ = | ПОДЗАГОЛОВОК = | ТОМ = 1 | СТРАНИЦЫ = 181—263 | ДАТАСОЗДАНИЯ = 1592 | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = 1623/1860 | СОДЕРЖАНИЕ = | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = [[:en:Romeo and Juliet (Shakespeare)|Romeo and Juliet]] | ПЕРЕВОДЧИК =[[Аполлон Александрович Григорьев|А. А. Григорьевъ]] (1822—1864) | ПРЕДЫДУЩИЙ = | СЛЕДУЮЩИЙ = | ВИКИПЕДИЯ = Ромео и Джульетта | ВИКИДАННЫЕ = | КАЧЕСТВО = 3 | ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ = Ромео и Джульетта (Шекспир) }} <div class="text"> <pages index="Полное собрание сочинений Шекспира. Т. 1 (1902).djvu" from=228 to=228 /> == Содержан{{и}}е == {{Dotted TOC||[[../1902 (ДО)/Предисловие (Дашкевич)|Предислов{{и}}е]] Н. П. Дашкевича|181}} {{Dotted TOC||[[../1902 (ДО)/Пролог|Пролог{{ъ}}]]|194}} {{Dotted TOC||[[../1902 (ДО)/Акт первый|Акт{{ъ}} первый]]|195}} {{Dotted TOC||[[../1902 (ДО)/Пролог ко второму акту|Пролог{{ъ}} къ второму акту]]|210}} {{Dotted TOC||[[../1902 (ДО)/Акт второй|Акт{{ъ}} второй]]|211}} {{Dotted TOC||[[../1902 (ДО)/Акт третий|Акт{{ъ}} трет{{и}}й]]|224}} {{Dotted TOC||[[../1902 (ДО)/Акт четвёртый|Акт{{ъ}} четвертый]]|243}} {{Dotted TOC||[[../1902 (ДО)/Акт пятый|Акт{{ъ}} пятый]]|253}} </div> [[Категория:Ромео и Джульетта (Шекспир; Григорьев)]] jkfr3hldx80asskg2vk2rn711vlo7l1 Индекс:Полное собрание сочинений Шекспира. Т. 5 (1904).djvu 106 533658 4590520 1955104 2022-07-19T20:02:41Z Lozman 607 proofread-index text/x-wiki {{:MediaWiki:Proofreadpage_index_template |Type=book |wikidata_item= |Progress=C |Название=Полное собрание сочинений Шекспира |Автор=[[Уильям Шекспир]] |Переводчик= |Редактор=[[Семён Афанасьевич Венгеров|С. А. Венгеров]] |Иллюстратор= |Год=1904 |Издатель=Издание Брокгауз-Ефрона |Место=Санкт-Петербург |Том=5 |Часть= |Издание= |Серия=Библиотека великих писателей |Источник=djvu |school= |Ключ= |Изображение=3 |Страницы=<pagelist 1="титул" 2="инфо" 3="титул" 4to6="-" 7to8="илл." 9="-" 10="илл." 11="-" 12="3" 26="илл." 27="-" 28="17" 45="-" 44="илл." 46="33" 143="-" 142="илл." 144="129" 176to179="инфо" 180="161" 318="илл." 246="илл." 247="-" 248="227" 319="-" 320="297" /> |Тома=[[Индекс:Полное собрание сочинений Шекспира. Т. 1 (1902).djvu|т. 1]]{{*}}[[Индекс:Полное собрание сочинений Шекспира. Т. 2 (1902).djvu|т. 2]]{{*}}[[Индекс:Полное собрание сочинений Шекспира. Т. 3 (1902).djvu|т. 3]]{{*}}[[Индекс:Полное собрание сочинений Шекспира. Т. 4 (1903).djvu|т. 4]]{{*}}[[Индекс:Полное собрание сочинений Шекспира. Т. 5 (1904).djvu|т. 5]] |Примечания= |Содержание={{Страница:Полное собрание сочинений Шекспира. Т. 5 (1904).djvu/728}} |Header=__NOEDITSECTION__ <div class='indent'> |Footer=<!-- --> <references /></div> |Width= |Css= }} kbfzeehtyo08ooure8j101ur95z6ivm 4590521 4590520 2022-07-19T20:18:40Z Lozman 607 proofread-index text/x-wiki {{:MediaWiki:Proofreadpage_index_template |Type=book |wikidata_item= |Progress=C |Название=Полное собрание сочинений Шекспира |Автор=[[Уильям Шекспир]] |Переводчик= |Редактор=[[Семён Афанасьевич Венгеров|С. А. Венгеров]] |Иллюстратор= |Год=1904 |Издатель=Издание Брокгауз-Ефрона |Место=Санкт-Петербург |Том=5 |Часть= |Издание= |Серия=Библиотека великих писателей |Источник=djvu |school= |Ключ= |Изображение=3 |Страницы=<pagelist 1="титул" 2="инфо" 3="титул" 4to6="-" 7to8="илл." 9="-" 10="илл." 11="-" 12="3" 26="илл." 27="-" 28="17" 45="-" 44="илл." 46="33" 143="-" 142="илл." 144="129" 176to179="инфо" 180="161" 318="илл." 246="илл." 247="-" 248="227" 319="-" 320="297" 423="илл." 424="-" 425="илл." 426="-" 373="-" 372="илл." 344to348="инфо" 348="илл." 349="-" 350="321" 358="илл." 359="-" 360="329" 374="341" /> |Тома=[[Индекс:Полное собрание сочинений Шекспира. Т. 1 (1902).djvu|т. 1]]{{*}}[[Индекс:Полное собрание сочинений Шекспира. Т. 2 (1902).djvu|т. 2]]{{*}}[[Индекс:Полное собрание сочинений Шекспира. Т. 3 (1902).djvu|т. 3]]{{*}}[[Индекс:Полное собрание сочинений Шекспира. Т. 4 (1903).djvu|т. 4]]{{*}}[[Индекс:Полное собрание сочинений Шекспира. Т. 5 (1904).djvu|т. 5]] |Примечания= |Содержание={{Страница:Полное собрание сочинений Шекспира. Т. 5 (1904).djvu/728}} |Header=__NOEDITSECTION__ <div class='indent'> |Footer=<!-- --> <references /></div> |Width= |Css= }} 5v8n59nmrxyvp9ubthi6rga37ve3gjk 4590542 4590521 2022-07-19T23:36:03Z Lozman 607 proofread-index text/x-wiki {{:MediaWiki:Proofreadpage_index_template |Type=book |wikidata_item= |Progress=C |Название=Полное собрание сочинений Шекспира |Автор=[[Уильям Шекспир]] |Переводчик= |Редактор=[[Семён Афанасьевич Венгеров|С. А. Венгеров]] |Иллюстратор= |Год=1904 |Издатель=Издание Брокгауз-Ефрона |Место=Санкт-Петербург |Том=5 |Часть= |Издание= |Серия=Библиотека великих писателей |Источник=djvu |school= |Ключ= |Изображение=3 |Страницы=<pagelist 1="титул" 2="инфо" 3="титул" 4to6="-" 7to8="илл." 9="-" 10="илл." 11="-" 12="3" 26="илл." 27="-" 28="17" 45="-" 44="илл." 46="33" 143="-" 142="илл." 144="129" 176to179="инфо" 180="161" 318="илл." 246="илл." 247="-" 248="227" 319="-" 320="297" 423="илл." 424="-" 425="илл." 426="-" 373="-" 372="илл." 344to348="инфо" 348="илл." 349="-" 350="321" 358="илл." 359="-" 360="329" 374="341" 421="илл." 422="-" 420="-" 419="илл." 376="илл." 377="-" 378="343" 380="-" 381="илл." 382="-" 383="345" 387="илл." 388="-" 389="илл." 390="-" 391="349" 411="илл." 412="-" 413="илл." 414="-" 415="илл." 416="-" 417="илл." 418="-" 427="369" 459="-" 460="илл." 461="-" 462="401" 494="-" 495="илл." 496="-" 497="433" 500="-" 595="илл." 596="-" 597="531" 675to729="илл." 676="-" 678="-" 680="-" 682to683="-" 685="-" 687to688="-" 691="-" 693="-" 695="-" 697="-" 699="-" 701="-" 703="-" 705="-" 707="-" 709="-" 711="-" 713="-" 715="-" 717to718="-" 720="-" 722="-" 724to725="-" 727="-" 728="огл." 729="-" 730to731="инфо" /> |Тома=[[Индекс:Полное собрание сочинений Шекспира. Т. 1 (1902).djvu|т. 1]]{{*}}[[Индекс:Полное собрание сочинений Шекспира. Т. 2 (1902).djvu|т. 2]]{{*}}[[Индекс:Полное собрание сочинений Шекспира. Т. 3 (1902).djvu|т. 3]]{{*}}[[Индекс:Полное собрание сочинений Шекспира. Т. 4 (1903).djvu|т. 4]]{{*}}[[Индекс:Полное собрание сочинений Шекспира. Т. 5 (1904).djvu|т. 5]] |Примечания= |Содержание={{Страница:Полное собрание сочинений Шекспира. Т. 5 (1904).djvu/728}} |Header=__NOEDITSECTION__ <div class='indent'> |Footer=<!-- --> <references /></div> |Width= |Css= }} i2c55gtfbzrp89e569l86lg1cf1sdwy Решение Донецкого областного совета народных депутатов от 27 июня 1984 г. № 276 0 580109 4590841 4192972 2022-07-20T11:31:42Z Butko 139 removed [[Category:Решения Донецкого областного совета]]; added [[Category:Решения Донецкого областного совета 1984 года]] using [[Help:Gadget-HotCat|HotCat]] wikitext text/x-wiki <pages index="Решение «О новой сети территорий и объектов природно-заповедного фонда области» от 27 июня 1984 г. № 276.pdf" from=1 to=7 header=1 /> [[Категория:Решения Донецкого областного совета 1984 года]] 84c50ptlli24jnrt02qu86fpk5zqkg3 РСКД/Encomium 0 621117 4590825 2976350 2022-07-20T09:15:27Z Андрей Бондарь 23659 Энкомий wikitext text/x-wiki {{РСКД |КАЧЕСТВО = 2 |ВИКИПЕДИЯ = Энкомий }} '''Encomium,''' {{lang|grc|ἐγκὡμιον}}, первоначально хвалебная песнь, которой сопровождала победителя на Еллинских играх праздничная процессия или {{lang|grc|κῶμος}}, в отличие от {{lang|grc|ἐπινίκιον}}, певшегося хором торжественно в храме; позже — всякое хвалебное сочинение, похвальное слово, стихотворение. 3lblfdemc4d9v06yx2y48a00l47kwmw НЭС/Мори, Мэтью 0 822062 4590788 3913856 2022-07-20T05:06:25Z Wlbw68 37914 категоризация wikitext text/x-wiki {{НЭС |НАЗВАНИЕ=Мори |ВИКИПЕДИЯ= |ЭСБЕ= |КАЧЕСТВО=1 }} '''Мори''' (Maury), {{razr|Мэтью}} — выдающийся американский гидрограф (1807—73). Служил во флоте, затем заведывал архивом морских карт и морской обсерваторией в Вашингтоне. Собранные М. наблюдения о направлении ветров и течений для северной части Атлантического океана дали возможность почти на половину уменьшить время перехода, для парусных судов, из Нью-Иорка к экватору (вместо 40 суток только 24 сут.). Позже М. таким же образом разработал и многие другие пути, также сократив переходы, иногда более чем на половину. Главные его труды: «Sailing Directions» (1835); «Charts of winds and currents» (1845), послужившие прототипом для всех издаваемых теперь подобных пособий, необходимых для плавания в океанах. Работы М. возбудили интерес к физико-географическим исследованиям океанов; его «Physical geography of the sea» (1856, 20 изданий) была переведена на многие языки, в том числе и на русский. Написал также «Nautical monographs» (1859—61). М. был творцом океанографии и морской метеорологии. Чтобы упорядочить и объединить это дело, по его настоянию, в 1853 г., в Брюсселе собралась первая международная морская метеорологическая конференция, установившая однообразную систему наблюдений и их записи. Когда вспыхнула в Соед. Штатах междоусобная война, М., перейдя на сторону Южных Штатов, заведывал их береговой обороной. [[Категория:НЭС:Персоналии]] [[Категория:Мэтью-Фонтейн Мори]] a58yt4q2nnsftsig8v1wzw1ge4s0l2k Участник:Henry Merrivale/AWB 2 914300 4590756 4590259 2022-07-20T03:12:06Z Henry Merrivale 56557 /* Л */ wikitext text/x-wiki == ЭСБЕ (Персоналии): А == <small> {| class="wikitable" style="margin:0 auto 0 auto;" |+ ! Персоналии (-WD) ! Святые (-WD) ! Библия (-WD) ! Others (-WD) ! Others (no cat) |- | style="vertical-align:top;" | <DynamicPageList> category = ППБЭС:Персоналии category = Викиданные:Страницы с элементами без указания элемента темы count = 200 offset = namespace = mode = ordered ordermethod = sortkey </DynamicPageList> | style="vertical-align:top;" | <DynamicPageList> category = ППБЭС:Святые category = Викиданные:Страницы с элементами без указания элемента темы count = 200 offset = namespace = mode = ordered ordermethod = sortkey </DynamicPageList> | style="vertical-align:top;" | <DynamicPageList> category = ППБЭС:Библия category = Викиданные:Страницы с элементами без указания элемента темы count = 200 offset = namespace = mode = ordered ordermethod = sortkey </DynamicPageList> | style="vertical-align:top;" | <DynamicPageList> category = ППБЭС:ВТ notcategory = ППБЭС:Библия notcategory = ППБЭС:Персоналии notcategory = ППБЭС:Святые category = Викиданные:Страницы с элементами без указания элемента темы count = 200 offset = namespace = mode = ordered ordermethod = sortkey </DynamicPageList> | style="vertical-align:top;" | <DynamicPageList> category = ППБЭС:ВТ notcategory = ППБЭС:Библия notcategory = ППБЭС:Персоналии notcategory = ППБЭС:Святые count = 200 offset = namespace = mode = ordered ordermethod = sortkey </DynamicPageList> |} </small> == Л == <small> {| class="wikitable" style="margin:0 auto 0 auto;" |+ ! ВЭ:Персоналии (-Викиданные) ! -ВЭ:Персоналии (-Викиданные) ! -ВЭ:Персоналии (-Викиданные) ! Ручная ссылка:ЭСБЕ ! ВЭ:Статьи с ручной ссылкой на Викисклад |- | style="vertical-align:top;" | <DynamicPageList> category = ВЭ:ВТ:Л category = ВЭ:Персоналии notcategory = Викиданные:Страницы с указанным элементом темы count = 200 offset = mode = ordered ordermethod = sortkey </DynamicPageList> | style="vertical-align:top;" | <DynamicPageList> category = ВЭ:ВТ:И notcategory = ВЭ:Персоналии notcategory = ВЭ:Перенаправления notcategory = ВЭ:Воинские формирования notcategory = Викиданные:Страницы с указанным элементом темы count = 200 offset = mode = ordered ordermethod = sortkey </DynamicPageList> | style="vertical-align:top;" | <DynamicPageList> category = ВЭ:ВТ:Г notcategory = ВЭ:Персоналии notcategory = ВЭ:Перенаправления notcategory = Викиданные:Страницы с указанным элементом темы count = 200 offset = 200 mode = ordered ordermethod = sortkey </DynamicPageList> | style="vertical-align:top;" | <DynamicPageList> category = ВЭ:ВТ category = Ручная ссылка:ЭСБЕ notcategory = ВЭ:Перенаправления category = Викиданные:Страницы с указанным элементом темы category = Ручная ссылка совпадает со ссылкой из Викиданных:ЭСБЕ count = 200 offset = mode = ordered ordermethod = sortkey </DynamicPageList> | style="vertical-align:top;" | <DynamicPageList> category = ВЭ:Статьи с ручной ссылкой на Викисклад category = Ссылка из Викиданных:Викисклад count = 200 offset = mode = ordered ordermethod = sortkey </DynamicPageList> |} </small> == М1 == <small><small> {| class="wikitable" style="margin:0 auto 0 auto;" |+ ! no WD ! no WD ! no WD ! JE (no WD) ! JE (WD) |- | style="vertical-align:top;" | <DynamicPageList> notcategory = Статьи с внешними ссылками:Jewish Encyclopedia category = Викиданные:Страницы с элементами без указания элемента темы category = ЕЭБЕ:Отдел VII (ново-еврейская литература) category = ЕЭБЕ:Персоналии count = 50 offset = mode = ordered ordermethod = sortkey </DynamicPageList> | style="vertical-align:top;" | <DynamicPageList> notcategory = Статьи с внешними ссылками:Jewish Encyclopedia category = Викиданные:Страницы с элементами без указания элемента темы notcategory = Ссылка из Викиданных:Википедия category = ЕЭБЕ:Отдел VII (ново-еврейская литература) category = ЕЭБЕ:Персоналии count = 50 offset = 50 mode = ordered ordermethod = sortkey </DynamicPageList> | style="vertical-align:top;" | <DynamicPageList> notcategory = Статьи с внешними ссылками:Jewish Encyclopedia category = Викиданные:Страницы с элементами без указания элемента темы notcategory = Ссылка из Викиданных:Википедия category = ЕЭБЕ:Отдел VII (ново-еврейская литература) category = ЕЭБЕ:Персоналии count = 200 offset = 100 mode = ordered ordermethod = sortkey </DynamicPageList> | style="vertical-align:top;" | <DynamicPageList> category = Статьи с внешними ссылками:Jewish Encyclopedia category = Викиданные:Страницы с элементами без указания элемента темы category = ЕЭБЕ:Отдел VII (ново-еврейская литература) category = ЕЭБЕ:Персоналии count = 100 offset = mode = ordered ordermethod = sortkey </DynamicPageList> | style="vertical-align:top;" | <DynamicPageList> category = Статьи с внешними ссылками:Jewish Encyclopedia category = Викиданные:Страницы с указанным элементом темы category = ЕЭБЕ:Отдел VII (ново-еврейская литература) category = ЕЭБЕ:Персоналии count = 200 offset = mode = ordered ordermethod = sortkey </DynamicPageList> |} </small></small> ==М-2== <small> {| class="wikitable" style="margin:0 auto 0 auto;" |+ ! 85 ! 38 ! 37 ! 36 ! Неоднозначность |- | style="vertical-align:top;" | <DynamicPageList> notcategory = ЭСБЕ:Персоналии:Неоднозначность notcategory = Ссылка из Викиданных:Википедия category = ЭСБЕ:Персоналии category = ЭСБЕ:Ж count = 200 offset = mode = ordered ordermethod = sortkey </DynamicPageList> | style="vertical-align:top;" | <DynamicPageList> notcategory = Ссылка из Викиданных:Википедия notcategory = ЭСБЕ:Персоналии:Неоднозначность category = ЭСБЕ:Персоналии category = ЭСБЕ:Ж count = 200 offset = 200 mode = ordered ordermethod = sortkey </DynamicPageList> | style="vertical-align:top;" | <DynamicPageList> notcategory = Ссылка из Викиданных:Википедия notcategory = ЭСБЕ:Персоналии:Неоднозначность category = ЭСБЕ:Персоналии category = ЭСБЕ:Ж count = 200 offset = 400 mode = ordered ordermethod = sortkey </DynamicPageList> | style="vertical-align:top;" | <DynamicPageList> notcategory = Ссылка из Викиданных:Википедия notcategory = ЭСБЕ:Персоналии:Неоднозначность category = ЭСБЕ:Персоналии category = ЭСБЕ:Ф count = 200 offset = 600 mode = ordered ordermethod = sortkey </DynamicPageList> | style="vertical-align:top;" | <DynamicPageList> notcategory = Ссылка из Викиданных:Википедия category = ЭСБЕ:Персоналии:Неоднозначность category = ЭСБЕ:Персоналии category = ЭСБЕ:Ф count = 200 offset = 800 mode = ordered ordermethod = sortkey </DynamicPageList> |} </small> ==Ручная ссылка:Викиданные== <small> {| class="wikitable" style="margin:0 auto 0 auto;" |+ ! БСЭ1 (элемент) ! БСЭ1 (-элемент) ! ЭСГ (элемент) ! ЭСГ (-элемент) ! НЭС |- | style="vertical-align:top;" | <DynamicPageList> category = Ручная ссылка:Викиданные category = Викиданные:Страницы с элементами notcategory = БСЭ1:Перенаправления notcategory = Произведения, срок исключительных прав на которые истекает через несколько лет category = БСЭ1 count = 200 offset = 1100 mode = ordered ordermethod = sortkey </DynamicPageList> | style="vertical-align:top;" | <DynamicPageList> notcategory = Ручная ссылка:Викиданные category = БСЭ1 notcategory = БСЭ1:Перенаправления notcategory = Викиданные:Страницы с указанным элементом темы notcategory = Произведения, срок исключительных прав на которые истекает через несколько лет category = БСЭ1 count = 200 offset = 4000 mode = ordered ordermethod = sortkey </DynamicPageList> | style="vertical-align:top;" | <DynamicPageList> category = Ручная ссылка:Викиданные category = Викиданные:Страницы с элементами notcategory = Произведения, срок исключительных прав на которые истекает через несколько лет category = ЭСГ count = 200 offset = mode = ordered ordermethod = sortkey </DynamicPageList> | style="vertical-align:top;" | <DynamicPageList> category = Ручная ссылка:Викиданные notcategory = Викиданные:Страницы с элементами notcategory = Произведения, срок исключительных прав на которые истекает через несколько лет category = ЭСГ count = 200 offset = mode = ordered ordermethod = sortkey </DynamicPageList> | style="vertical-align:top;" | <DynamicPageList> category = Ручная ссылка:Викиданные category = НЭС count = 200 offset = mode = ordered ordermethod = sortkey </DynamicPageList> |} </small> a7zngajzhvl37kryrm9c5eqappcbtuy Чаши гнева Господня (Беляев)/ДО 0 990723 4590477 4189830 2022-07-19T14:45:23Z Butko 139 оформление wikitext text/x-wiki {{Отексте | НАЗВАНИЕ = Чаши гнѣва Господня | АВТОР = [[Александр Романович Беляев]] (1884—1942) | СОДЕРЖАНИЕ = | ДАТАСОЗДАНИЯ = 1916 | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = 1916<ref>Впервые — в газете «Приазовский край». 1916. № 340. 25 декабря. С. 7-8.</ref> | ИСТОЧНИК = http://az.lib.ru/b/beljaew_a_r/text_1916_chashi_gneva_gospodnya_oldorfo.shtml | ВИКИПЕДИЯ = | ДРУГОЕ = | ИЗОБРАЖЕНИЕ = | ОПИСАНИЕИЗОБРАЖЕНИЯ = | ПРЕДЫДУЩИЙ = | СЛЕДУЮЩИЙ = | КАЧЕСТВО = }} <div class=text> [[Файл:Чаши гнѣва Господня.jpg|600px|мини|центр]] == Чаши гнѣва Господня == Узкая и крутая каменная лѣстница вела въ подвалъ стараго дома. По обѣ стороны лѣстницы стояли вывѣски, старыя, облупившіяся, забрызганныя грязью. На лѣвой сохранялось только нѣсколько словъ: «настоящія искусствѣнные мѣнералы…» и нарисованная головка сифона; правая выглядѣла лучше. На ней изображена была аршинная бутылка, изъ которой, какъ изъ жерла вулкана, вылетаетъ пробка въ цѣломъ вѣерѣ бѣлыхъ полосъ. Вокругъ бутылки неровными печатными буквами написано «Сдесь продаецца боярски квасъ сприятнымъ отрыжкомъ». Въ подвалѣ доживалъ шестой десятокъ квасникъ Назарычъ. Никакими минеральными водами онъ не торговалъ, и самъ не могъ бы объяснитъ происхожденіе вывѣски съ нарисованнымъ сифономъ. Квасное дѣло перешло къ нему отъ отца и всегда, сколько онъ себя помнитъ, торговали они только квасомъ. Отъ отца же Назарычъ унаслѣдовалъ секретъ приготовленія кваса необыкновенной шипучести. Это свойство кваса было своего рода «спеціальностью фирмы» и создало въ свое время «боярскому квасу» большую славу во всей округѣ. Вывѣска объясняла несвѣдущимъ, въ чемъ прелесть этой шипучести. Но не однимъ квасомъ былъ знаменитъ Назарычъ. Слава его, какъ чтеца и толкователя священныхъ книгъ, была не меньше, а лѣтъ двадцать тому назадъ даже больше, чѣмъ слава его кваса. Послѣ отца осталась цѣлая библіотека: полный «кругъ» житія святыхъ («Четьи Минеи»), — четыре громадныхъ толстыхъ книги къ тисненыхъ кожаныхъ переплетахъ, съ металлическими застежками, и старинная Библія. Всѣ поля этихъ книгъ были испещрены какими-то кабалистическими знаками, — понятными одному Назарычу. По этимъ знакамъ онъ съ необыкновенной быстротой разыскивалъ нужное ему мѣсто въ книгѣ. Онъ умѣть найти подходящій текстъ св. писанія или разсказъ изъ житій святыхъ на всякій случай жизни. Это умѣнье сблизить вѣчное съ преходящимъ, «злобы дня» съ древними преданьями, близкое, личное съ далекимъ, божескимъ привлекало къ нему людей. Правда, онъ пользовался словомъ писанія довольно свободно и еще свободнѣе толковалъ его, но слушатели приходили къ нему не за тѣмъ, чтобы критиковать. Лѣтъ двадцатъ тому назадъ, когда въ городѣ еще не было кинематографовъ и кіосковъ съ продажею шипучихъ водъ, — его квасъ и его чтенія собирали въ полутемный, сырой подвалъ многочисленныхъ посѣтителей. Съ какими только горестями не приходили къ Назарычу, и онъ всегда находилъ слова утѣшенія. Моль попортила у сосѣдки салопъ, и онъ читалъ ей о сокровищахъ нетлѣнныхъ на небеси, приходила къ нему женщина, у которой умеръ ребенокъ, и онъ, углубившись на минуту въ свои іероглифы, открывалъ Четьи Минеи, и вотъ уже слышится мѣрное его чтеніе житія преподобнаго отца нашего Андроника и святыя супруги его Афанасіи. …Рече ей святый: почто убо о нихъ плачеши… глаголю бо та… чада небесными благими питаются у Христа, его-же молятъ глаголюще: Праведный Судіе, лишилъ еси насъ земныхъ, не лиши убо насъ небесныхъ. Она-же, слышавши сіе, умилися. И преложи скорбь ни радость, глаголющи: аще чада моя живутъ на небеси, то почто азъ плачу"… Даже съ сердечными дѣлами обращались къ Назарычу. Однажды онъ до полусмерти перепугалъ парня, который, оставивъ дѣвушку, свою первую любовь, хотѣть жениться на другой. По жалобѣ покинутой, Назарычъ призвалъ парня къ себѣ и, раскрывъ Апокалипсисъ на второй главѣ грозно сказалъ ему: — Слушай, что сказано про такихъ, какъ ты: «Ты много переносилъ и имѣешь терпѣніе… но имѣю противъ тебя то, что ты оставилъ первую любовь твою. Итакъ вспомни, откуда ты ниспалъ, и покайся, и твори прежнія дѣла; а если не такъ, скоро приду къ тебѣ и сдвину свѣтильникъ твой съ мѣста его, если не покаешься». — «Сдвину свѣтильникъ съ мѣста». Это значить — поражу тебя смертью! Ты понимаешь? Вотъ какое наказаніе ожидаетъ тебя, если ты бросишь Марѳушу. Перепуганный парень прямо отъ Назарыча побѣжалъ къ священнику «на счетъ законнаго брака съ дѣвицей Марѳой Панкратовой». Такимъ вліяніемъ обладалъ Назарычъ. Но это было когда-то. Въ послѣдніе годы интересъ къ нему значительно упалъ. Посѣтителей становилось все меньше, и это сильно огорчало Назарыча. Во всемъ онъ винилъ «киматографъ», который будто бы, «отбилъ» у него публику. Съ началомъ войны, къ отношеніи «публики» къ Назарычу и его чтеніямъ произошелъ еще болѣе рѣзкій переломъ. Житія святыхъ уже совсѣмъ не привлекали слушателей. А однажды былъ даже такой случай. Назарычъ читалъ «житіе тріехъ женъ, въ горѣ пустыннѣй обрѣтенныхъ». Когда онъ прочиталъ о томъ, какъ птицы приносили пустынножителямъ овощи, солдатку-дворничиху точно прорвало. — Хорошо имъ было спасаться, — перебила она Назарыча, — когда птицы имъ овощи носили, да дикія козы доиться приходили! А вотъ тутъ, когда за каждымъ кускомъ сахара полдня простоишь, да за кружкой молока для ребенка, по всему базару побѣгаешь, вотъ тутъ и спасись! Вотъ тутъ и подумай о душѣ! Это-бъ всякій въ пустыню пошелъ бы! И душу спасешь, — и бѣгать не надо. А тутъ ни душѣ, ни тѣлу, какъ каторжныя…. И долго еще слышались ея причитыванія. Авторитетъ Назарьгча, казалось, безнадежно падалъ. Однако, онъ не сдавался. И послѣ долгаго, напряженнаго раздумья, ему, наконецъ, пришла въ голову счастливая мысль. — Что-жъ, мобилизуемъ и мы свое предпріятіе, — шепталъ онъ съ лукавой улыбкой, — будемъ работать на оборону! И, посидѣвъ нѣсколько вечеровъ надъ Библіей и, главнымъ образомъ, надъ Апокалипсисомъ, онъ вдругъ сталъ «пророчествовать» о войнѣ и о скоромъ наступленіи Второго Пришествія. Это сразу подняло его авторитетъ, хотя и не вернуло его былой славы. ----- Вечеромъ, въ Рождественскій Сочельникъ, въ подвалѣ квасника Назарыча собралось всего четверо слушателей: солдатка-дворничиха, — та самая, что разсердилась на трехъ женъ-пустынножительницъ, ея свекоръ, полуглухой, высокій, сухопарый старикъ, пароходный поваръ Иванъ Потапычъ и пароходный буфетчикъ Кольчиковъ. Потапычъ, маленькій, кругленькій, съ пуговкой вмѣсто носа, живой, какъ ртуть, былъ давнишнимъ пріятелемъ Назарыча, который въ шутку называлъ его «Потопычъ». — Ну, что, Потопычъ, еще не потопъ на своемъ дырявомъ пароходѣ? — Вашими молитвами, Назарычъ. А только, пароходъ въ лучшемъ видѣ, хоть бы и вамъ проѣхать! Иногда Назарычъ называлъ своего пріятеля-повара Евфросиномъ, за его крайнюю любовь къ житію преподобнаго Евфросина. Любовь же, эта основывалась на томъ что Евфросинъ, такъ же, какъ и Потапычъ, былъ поваромъ. — Евфросинъ былъ святой, — говорится къ житіи, — но объ этомъ никто не зналъ, — такъ какъ онъ «работалъ Господу въ тайнѣ». «Терпѣніе его бѣ неизреченно: бѣды бо многи, поношенія, поруганія и частыя досады прія». Потапычъ невольно вздыхалъ, вспоминая свое невеселое дѣтство, все исполненное такими же поношеніями и поруганіями. Случилось одному іерею того монастыря, — повѣствуетъ далѣе житіе, — видѣть во снѣ рай и въ раю повара Евфросина: «къ нему же приступивъ іерей вопроси: брате Евфросине, что се есть? еда-ли рай есть се? Отвѣща Евфросинъ: тако есть отче, рай Божій. Паки вопроси іерей: ты же како здѣ обрѣлся еси?»… Когда Назарычъ прочитывалъ эта слова, Потапычъ всякій разъ приходитъ въ необыкновенное волненіе. — Да, ты тутъ чего? — насмѣшливо и вмѣстѣ съ тѣмъ злобно повторялъ поваръ вслѣдъ за Назарычемъ, — недоставало еще, чтобы повара въ раю гуляли! Рай-то, чай, только для благородной публики? Ишь ты! А вотъ, накось-выкусь райскихъ яблочковъ отъ повара-то! Дальше Назарычъ могъ не читатъ, такъ какъ поваръ самъ досказывалъ о томъ, какъ Евфросинъ далъ іерею три райскихъ яблока, какъ эти яблоки іерей, проснувшись, нашелъ у себя на кровати, какъ Евфросинъ разсказалъ іерею его сонъ и какъ поэтому іерей и весь монастырь узнали, что ихъ поваръ — преподобный святой. — Вотъ тебѣ и поваръ, — съ чувствомъ удовлетворенія заканчивалъ всегда Потапычъ. Буфетчикъ Кольчиковъ считалъ себя интеллигентомъ. Онъ любилъ выражаться изысканно: «чувствительно вами тронутъ», «великодушно извиняюсь», на письмахъ подписывался «уважаемый Вами Кольчиковъ». Онъ почитывалъ газеты, оставляемыя пассажирами, носилъ потрескавшійся и пожелтѣвшій отъ времени воротничокъ «композиція», по натурѣ былъ скептикъ и даже немножко атеистъ. Когда на пароходѣ, во время качки, старухи-богомолки падали на колѣни и начиняли громко молиться, онъ пожималъ плечами и съ сожалѣніемъ въ голосѣ говорилъ: «необразованность»! Однако, во время сильной бури, когда пароходу дѣйствительно грозила большая опасность, онъ сямъ, забившись въ свою каморку, уцѣпился за привинченную къ стѣнѣ кровать, сталъ на колѣни и молился съ такимъ же жаромъ, какъ и богомолки. Молитвы онъ забылъ, и потому импровизировалъ: — Великодушно прошу Тебя, Господи, спаси раба Твоего! Ты же знаешь, Господи, что я въ Тебя очень вѣрю и люблю, а если я тамъ что какое, такъ, вѣдь, Ты же знаешь, что все это такъ, только для блезиру! Къ Назарычу Кольчиковъ согласился идти только потому, что «Грезы» сегодня не работаютъ, т. е., по случаю Сочельника закрытъ кинематографъ «Грезы». Мужчины усѣлись вокругъ стола, дворничиха, сложа руки на груди, стояла у стѣны. Керосиновая лампа, висѣвшая надъ столомъ. освѣщала красивую голову Назарыча, съ цѣлой гривой сѣдыхъ волосъ, правильными, крупными чертами лица и густой бородой. Это былъ «ликъ», исполненный древняго русскаго «благообразія». — Ну, о чемъ сегодня? — спросилъ онъ, обводя слушателей глазами. — Это что-жъ, — съ улыбкой недовѣрія спросилъ буфетчикъ, — тутъ отвѣты на всѣ случаи жизни, — въ родѣ какъ бы оракулъ? — Ну и ляпнулъ! — обидѣлся за Назарыча поваръ. — Здѣсь, — спокойно отвѣтить Назарычъ буфетчику, поглаживая ладонью раскрытую Библію. — въ сихъ богодухновенныхъ книгахъ есть всѣ случаи не только жизни, но и смерти человѣческой. — Ну вотъ, къ слову сказать, какъ святые писатели говорятъ на счетъ…-- буфетчикъ запнулся, но потомъ твердо проговорилъ, — на счетъ закрытія винополіи? Поваръ даже со стула привскочилъ. — Ну и дуракъ?.. — Прошу неприличныхъ словъ не говоритъ! — Ну, и дуракъ! — не унимался поваръ, — очень интересна святымъ писателямъ винополія твоя! — Есть и про винополію, — спокойно сказалъ Назарычъ, будто ожидавшій такого вопроса. Слушайте, что говоритъ пророкъ: «Пробудитесь, пьяницы, и плачьте и рыдайте всѣ пьющіе вино о виноградномъ сокѣ ибо онъ отнятъ отъ устъ вашихъ»! Буфетчикъ, съ удивленіемъ и недовѣріемъ заглянули, въ Библію. Назарычъ показалъ ему пятый стихъ, первой главы пророка Іоиля. — Совершенно вѣрно! — смущенно проговорилъ буфетчикъ, и прочелъ самъ слѣдующій стихъ «ибо пришелъ на мою землю народъ сильный и безчисленный»… — Это нѣмцы, — не удержался Потапычъ. — Какъ нѣмцы пришли, такъ и вину крышка. Что, получилъ? — обратился онъ торжествующе къ буфетчику, раскачиваясь на стулѣ и потирая колѣни руками. — Ну, а какъ тамъ по части спекуляціи да взяточничества? Тоже, чай, прописано? На этотъ разъ Назарычъ немного замѣшкался, но и тутъ не посрамилъ себя. «Пророкъ Михей, глава седьмая. Такъ», — проговорилъ онъ про себя. — Не стало милосердныхъ на землѣ, — началъ Назарычъ сильнымъ, обличительнымъ голосомъ, будто духъ древняго пророка, который не боялся говорить правду въ глаза народу и сильнымъ міра сего, пробудился въ немъ. — Нѣтъ правдивыхъ между людьми: всѣ строють ковы, чтобы проливать кровь… — Работаютъ, значатъ, на оборону, — шопотомъ пояснялъ поваръ. — …Каждый ставить брату своему сѣть. Руки ихъ обращены къ тому, чтобы дѣлать зло… — Это все про спекулянтовъ! — не унимался буфетчикъ. — …Начальникъ требуетъ подарковъ… — Начальники станцій, значитъ, понимаемъ! — …и судьи судятъ за взятки, а вельможи высказываютъ злыя хотѣнія души своей и извращаютъ дѣло. Лучшій изъ нихъ — какъ тернъ и справедливый хуже колючей изгороди… — Взять хоть бы нашего капитана, — вдругъ съ необыкновенной горячностью перебилъ Назарыча поваръ. — Сущій тернъ, такъ и лѣзетъ такъ и цѣпляется почемъ-зря? — Это «Иванъ-ты-пьянъ» (презрительная кличка капитана) въ вельможи попалъ? — иронически спросилъ Потапыча буфетчикъ, — деревенщина! — Кому Иванъ, кому капитанъ. Съ придетъ на кухню съ похмѣлья, и такой газъ отъ него… — Я что, про удушливые газы тоже есть? — не шелъ во вкусъ буфетчикъ. Назарычъ открылъ Апокалипсисъ. — Слушайте! — Такъ видѣлъ я въ видѣніи коней и на нихъ всадниковъ, которые имѣли на себѣ брони огненныя, гіацинтовыя и сѣрныя; головы у коней, какъ головы у львовъ, и изо рта ихъ выходилъ огонь, дымъ и сѣра. Отъ этихъ трехъ язвъ, отъ огня, дыма и сѣры, выходящихъ изо рта ихъ, умерла третья часть людей… — Будто бы отъ газовъ меньше померло, — усумнился буфетчикъ. — Такъ, война-то еще не кончилась, — возразилъ ему поваръ. — А ты подожди, еще такую вонь придумаютъ, что, можетъ, и тутъ нимъ съ тобой носы затыкать придется! — Все должно исполниться, — наставительно произнесъ Назарычъ, — ни одна буква не прейдетъ. И все предсказано, все предопредѣлено. Предсказана и дороговизна, когда горсть пшеницы будетъ стоить столько же, сколько дневная плата поденщику, предсказаны въ Откровеніи и карточки на продукты продовольствія. Въ тринадцатой главѣ прямо сказало, что никто, ни малый, ни великій, ни богатый, ни бѣдный не въ состояніи будетъ ни продать, ни купить, не имѣя въ рукѣ «начертанія», то есть, значить, карточки на покупку или разрѣшенія на продажу. Сидѣвшій все время неподвижно полуглухой старикъ вдругъ неожиданно спросилъ скрипучимъ голосомъ: — А на счетъ конца войны ничего не слыхать? Потапычъ заерзалъ на стулѣ отъ досады, что такой интересный вопросъ не ему первому пришелъ въ голову. — Объ этомъ въ Откровеніи сказано трижды, и вездѣ указана совершенно точная цифра. Въ главѣ одиннадцатой сказано, что язычники будутъ попирать святой городъ срокъ два мѣсяца, и дальше, что два свидѣтеля будутъ пророчествовать тысячу двѣсти шестьдесятъ дней. Сочти. Сорокъ два мѣсяца, какъ и тысяча двѣсти шестьдесятъ дней, составляютъ ровно три съ половиной года. Это и есть время войны. Теперь считай дальше-то. Война когда началась? — Мубилизація къ самому Ильѣ Пророку объявлена. — отозвалась солдатка, которая твердо помнила тотъ день, стоившей ей столькихъ слезъ. — Такъ. Стало быть въ іюлѣ четырнадцатаго года. Да три съ половиной. Выходитъ, что война кончится къ январю восемнадцатаго. — Когда? — недослышалъ дѣдъ. — Двадцатаго января тысяча девятьсотъ восемнадцатаго года, — отчеканилъ поваръ. Дѣдъ помоталъ головой. — Хватитъ ли животовъ-то, — проскрипѣлъ онъ. Наступило молчаніе. ----- — А вотъ… послушали-бъ меня, давно война прикончилась бы, — заявилъ вдругъ поваръ. — потому я средство такое выдумалъ. И средство это, братцы мои, за-амѣчательно простое и вѣрное. Чтобы переодѣть вѣхъ на-чисто нашихъ солдатъ въ нѣмецкую форму. Какъ пойдутъ въ сраженіе, да перемѣшаются, поди тогда, разбери, гдѣ свой, гдѣ чужой? Всѣ въ одномъ видѣ, всѣ человѣки.. Тутъ и войнѣ конецъ! — Ну, а дальше-то что, — задумчиво спросилъ Кольчиковъ. — А дальше трамъ-тамъ-тамъ, трамъ-тамъ-тамъ, къ своимъ бабамъ, по домамъ! — Я на о томъ. Послѣ войны-то что? — А дальше прилетъ великій день гнѣва Божьяго! — пророчески произнесъ Назарычъ, поднимая вверхъ указательный палецъ. — Исполнилось пророчества, свершились времена. Возсталъ народъ на народъ и царство на царство, были глады и моры, и знаменія небесныя, и лжепророки. «Се гряду скоро, и возмездіе Мое со Мною, чтобы подать, каждому по дѣтямъ его». Горе, горе, живущимъ на землѣ! Въ тѣ дни люди будутъ искать смерти, но не найдуть ея; пожелаютъ умереть, но смерть убѣжитъ отъ нихъ… Назарычъ уже не читалъ, а «пророчествовалъ» въ какомъ-то экстазѣ онъ всталъ. Свѣтъ лампы ярко освѣтилъ его сѣдые, пушистые волосы. На темномъ фонѣ они свѣтились, будто сіяніе исходило отъ чела его. Глаза его горѣли. Весь онъ былъ похожъ на древняго пророка, посланнаго призвать людей къ послѣднему покаянію. Слушатели были охвачены волненіемъ. Солдатка колотилась мелкой дрожью и тихо шептала «Господи спаси, Господи спаси»… Потапычъ ерзалъ за стулѣ, тяжело вздыхалъ и пожимался, будто его окатывали то холодной, то горячей водой, буфетчикъ устремилъ неподвижный взоръ на лицо Назарыча; въ этомъ взорѣ отражался страхъ и глубокое вниманіе; отъ прежняго недовѣрія не осталось и слѣда. Даже дѣдъ приложилъ руку къ уху, чтобы лучше слышать жуткія, но притягательныя, какъ бездна, слова Апокалипсиса. …Уже нѣтъ убогаго подвала, съ кислымъ запахомъ кваса и коптящей лампой, все унеслось куда-то въ темную бездну… и солнце стало, мрачно, какъ власяница, и луна сдѣлалась какъ кровь, и звѣзды небесныя пали на землю, …и небо скрылось, свившись, какъ свитокъ; и всякая гора и островъ двинулись съ мѣстъ своихъ… Вотъ конь рыжій. Сидящему на немъ дано взять миръ съ земли, и чтобы убивали другъ друга, вотъ конь блѣдный, и на немъ всадникъ, которому имя смерчъ, адъ слѣдуетъ за нимъ, а вотъ и самъ страшный таинственный звѣрь, съ семью головами и десятью рогами, выходящій изъ бездны морской. Онъ подобенъ барсу. Ноги у него, какъ у медвѣдя, а пасть, какъ у льва… Голосъ Назарыча звучалъ, какъ труба ангела, возвѣщающая о грозномъ Пришествіи. — «И услышалъ я изъ храма громкій голосъ, говорящій семи ангеламъ: идите и вылейте семь чашъ гнѣва Божія на землю»… И вотъ, выливаютъ ангелы чаши свои, и начинаютъ мучить людей язвы, огонь и звѣри, и бѣсовскіе духи… Седьмой ангелъ вылилъ чашу свою на воздухъ… отъ Престола раздался громкій голосъ: свершилось! И произошли молнія, громы и голоса, и великое землетрясеніе, какого не бывало съ тѣхъ поръ, какъ люди на землѣ. — Такое землетрясеніе, — слышится громовый голосъ Назарыча, — такъ великое!…. Вдругъ страшный ударъ потрясъ весь подвалъ Назарыча, — точно своды небесныя обрушились. Задребезжали стекла въ окнахъ, пламя лампы заметалось, какъ въ предсмертной судорогѣ солдатка истерически крикнула, слушатели поблѣднѣли… Когда волненіе немного улеглось и всѣ убѣдились въ своей цѣлости, послышался такой обычный, знакомый, простой голосъ Назарыча. — Это, навѣрно, большая бутыль съ квасомъ не выдержала! Назарычъ подошелъ къ корзинѣ, изъ-подъ которой уже расползалась по каменному полу темная лужа. — Таки и есть — произнесъ онъ, почему-то виновато улыбаясь. Разсѣялись страшные призраки. Всѣмъ стало какъ-то неловко, что разорвавшуюся бутыль съ квасомъ они приняли за громъ отъ пролитой чаши гнѣва Господня. Гости стали поспѣшно прощаться съ Назарычемъ, у котораго такъ и застыла на лицѣ виноватая улыбка. == Примечания == {{примечания}} </div> {{PD-RusEmpire}} [[Категория:Литература 1916 года]] [[Категория:Проза Александра Романовича Беляева]] [[Категория:Статьи в газете «Приазовский край»]] [[Категория:Русская проза, малые формы]] [[Категория:Проза в дореформенной орфографии]] 90973ilkr3b0yqvsu84bi8ie9syfrjz Отчего кошки преследуют мышей (Лукашевич)/ДО 0 990973 4590475 4190880 2022-07-19T14:41:53Z Butko 139 fix wikitext text/x-wiki {{Отексте | НАЗВАНИЕ = Отчего кошки преслѣдуютъ мышей. (Малороссійская сказочка). | АВТОР = [[Клавдия Владимировна Лукашевич]] (1859—1931) | СОДЕРЖАНИЕ = | ДАТАСОЗДАНИЯ = 1905 | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = 1905 | ИСТОЧНИК = [[:commons:File:Светлячок. 1905. №14.pdf|Светлячок. 1905. №14]] | ВИКИПЕДИЯ = | ДРУГОЕ = | ИЗОБРАЖЕНИЕ = | ОПИСАНИЕИЗОБРАЖЕНИЯ = | ПРЕДЫДУЩИЙ = | СЛЕДУЮЩИЙ = | КАЧЕСТВО = }} <div class=text> == Отчего кошки преслѣдуютъ мышей.<br><small>(Малороссійская сказочка).</small> == [[Файл:Светлячок. 1905. №14 (page 9 crop).jpg|500px|center]] ОДНАЖДЫ, — давно это было, — шелъ человѣкъ на охоту и встрѣтилъ двухъ звѣрковъ. — Откуда вы, звѣри? — спросилъ онъ у нихъ. — Мы изъ воды вышли. — А куда вы идете? — Мы теперь будемъ жить на землѣ. — Какъ вы называетесь? — Собаки. — Да, можетъ, вы лжете? Собаки вынули свои паспорта и показываютъ охотнику. — Вѣрно. Дѣйствительно вы — собаки, — сказалъ человѣкъ, посмотрѣвъ паспорта. — Смотрите только, вамъ позволено жить на землѣ одинъ годъ, а послѣ этого вы опять должны идти въ воду. — Ладно, слушаемъ!.. — сказали собаки. Прошло болѣе года. Человѣкъ опять пошелъ на охоту, встрѣтилъ тѣхъ же звѣрей и сталъ ихъ бранить: — Какъ вы смѣете жить на землѣ, когда ужъ вамъ срокъ прошелъ!? Ступайте въ воду! — Нельзя намъ въ воду безъ паспортовъ. — А гдѣ же ваши паспорта? — Мы отдали ихъ коту на храненіе. — Подите скорѣй и возьмите ихъ у кота. Собаки пошли къ коту и стали требовать свои паспорта. — Нѣтъ ихъ у меня; мыши утащили и съѣли, — отвѣчалъ котъ. Нечего дѣлать, пришлось собакамъ остаться на землѣ. Но съ тѣхъ поръ человѣкъ преслѣдуетъ собаку, собака — кошку, а кошка — мышь. [[Файл:Светлячок. 1905. №14 (page 10 crop).jpg|500px|center]] == Примечания == {{примечания}} {{PD-RusEmpire}} </div> [[Категория:Литература 1905 года]] [[Категория:Клавдия Владимировна Лукашевич]] [[Категория:Русская проза, малые формы]] [[Категория:Проза в дореформенной орфографии]] [[Категория:Украинские сказки‎]] [[Категория:Светлячок]] bm59q735jav5b8cfuz97wun77b704eq 4590481 4590475 2022-07-19T14:47:26Z Butko 139 оформление wikitext text/x-wiki {{Отексте | НАЗВАНИЕ = Отчего кошки преслѣдуютъ мышей. (Малороссійская сказочка). | АВТОР = [[Клавдия Владимировна Лукашевич]] (1859—1931) | СОДЕРЖАНИЕ = | ДАТАСОЗДАНИЯ = 1905 | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = 1905 | ИСТОЧНИК = [[:commons:File:Светлячок. 1905. №14.pdf|Светлячок. 1905. №14]] | ВИКИПЕДИЯ = | ДРУГОЕ = | ИЗОБРАЖЕНИЕ = | ОПИСАНИЕИЗОБРАЖЕНИЯ = | ПРЕДЫДУЩИЙ = | СЛЕДУЮЩИЙ = | КАЧЕСТВО = }} <div class=text> == Отчего кошки преслѣдуютъ мышей.<br><small>(Малороссійская сказочка).</small> == [[Файл:Светлячок. 1905. №14 (page 9 crop).jpg|500px|center]] ОДНАЖДЫ, — давно это было, — шелъ человѣкъ на охоту и встрѣтилъ двухъ звѣрковъ. — Откуда вы, звѣри? — спросилъ онъ у нихъ. — Мы изъ воды вышли. — А куда вы идете? — Мы теперь будемъ жить на землѣ. — Какъ вы называетесь? — Собаки. — Да, можетъ, вы лжете? Собаки вынули свои паспорта и показываютъ охотнику. — Вѣрно. Дѣйствительно вы — собаки, — сказалъ человѣкъ, посмотрѣвъ паспорта. — Смотрите только, вамъ позволено жить на землѣ одинъ годъ, а послѣ этого вы опять должны идти въ воду. — Ладно, слушаемъ!.. — сказали собаки. Прошло болѣе года. Человѣкъ опять пошелъ на охоту, встрѣтилъ тѣхъ же звѣрей и сталъ ихъ бранить: — Какъ вы смѣете жить на землѣ, когда ужъ вамъ срокъ прошелъ!? Ступайте въ воду! — Нельзя намъ въ воду безъ паспортовъ. — А гдѣ же ваши паспорта? — Мы отдали ихъ коту на храненіе. — Подите скорѣй и возьмите ихъ у кота. Собаки пошли къ коту и стали требовать свои паспорта. — Нѣтъ ихъ у меня; мыши утащили и съѣли, — отвѣчалъ котъ. Нечего дѣлать, пришлось собакамъ остаться на землѣ. Но съ тѣхъ поръ человѣкъ преслѣдуетъ собаку, собака — кошку, а кошка — мышь. [[Файл:Светлячок. 1905. №14 (page 10 crop).jpg|500px|center]] == Примечания == {{примечания}} </div> {{PD-RusEmpire}} [[Категория:Литература 1905 года]] [[Категория:Клавдия Владимировна Лукашевич]] [[Категория:Русская проза, малые формы]] [[Категория:Проза в дореформенной орфографии]] [[Категория:Украинские сказки‎]] [[Категория:Светлячок]] t4zz7ubwnjzkp79khntng2lcisjj89j Решение Донецкого областного совета от 3.09.2002 № 4/3-059 0 992081 4590830 4193591 2022-07-20T10:13:13Z Butko 139 архивная ссылка wikitext text/x-wiki {{Документ |ОРГАН = Донецкий областной совет |ОРГАН2 = |ОРГАН3 = |СТРАНА = |СТРАНА2 = |СТРАНА3 = |ВИД = Решение |НАЗВАНИЕ = Об объявлении ландшафтного заказника местного значения «Ларинский» |ДАТА = 3.09.2002 |№ = 4/3-059 |№2 = |№3 = |ИСТОЧНИК = https://web.archive.org/web/20220208191451/http://donbassrada.gov.ua/?lang=ru&sec=02.01&iface=Public&cmd=showdoc&args=id:75 |КАЧЕСТВО = |ВИКИПЕДИЯ = |СТИЛЬ = |КАТЕГОРИЯ = |НЕТ КАВЫЧЕК = |НЕТ ДАТЫ = |УТРАТИЛ СИЛУ = |ГРИФ = |ЛИЦЕНЗИЯ = PD-UA-exempt }} <div class=text> С целью сохранения мест произрастания редких для юго-востока Украины видов растений, в том числе занесенных в Красную книгу Украины, руководствуясь ст. 43 Закона Украины «О местном самоуправлении в Украине», ст. 53 Закона Украины «О природно-заповедном фонде Украины», учитывая согласие владельца земельного участка и ходатайство Госуправления экологии и природных ресурсов в Донецкой области, областной совет РЕШИЛ: 1. Объявить природную территорию, расположенную в пределах города Донецка на землях Ларинского поселкового совета, общей площадью 70 га, ландшафтным заказником местного значения «Ларинский», без изъятия земель у землевладельца. 2. Государственному управлению экологии и природных ресурсов в Донецкой области (Куруленко): 2.1. Разработать и утвердить в установленном порядке Положение о ландшафтном заказнике местного значения «Ларинский». 2.2. Передать землевладельцу — Ларинскому поселковому совету — под охрану заповедный объект с оформлением охранного обязательства. 3. Землевладельцу — Ларинскому поселковому совету (Басс): 3.1. Обеспечить соблюдение режима заказника местного значения «Ларинский». 3.2. Обозначить на местности границы заповедного объекта с установкой информационных щитов, информационно-охранных и граничных охранных знаков. 4. Донецкому городскому совету (Лукьянченко) внести соответствующие изменения в планы землеустройства и земельно-кадастровую документацию. 5. Контроль за выполнением настоящего решения возложить на постоянную комиссию областного совета по вопросам земли и приходных ресурсов (Бевзенко). </div> [[Категория:Донецк]] q3i61wyubhvkj61749conmjxunequbm Басни (Аблесимов) 0 997897 4590428 4515769 2022-07-19T12:49:15Z Kuzzim 88136 Удалятор: Номинация КБУ wikitext text/x-wiki <noinclude>{{d|О8 Дубликат статьи [[Дворянка в купчихах (Аблесимов)]]}}</noinclude>{{imported/lib.ru}} {{Отексте | АВТОР = Александр Онисимович Аблесимов | НАЗВАНИЕ = Басни | ПОДЗАГОЛОВОК = | ЧАСТЬ = | СОДЕРЖАНИЕ = | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = 1781 | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = | ПОДЗАГОЛОВОКОРИГИНАЛА = | ПЕРЕВОДЧИК = | ДАТАПУБЛИКАЦИИОРИГИНАЛА = | ИСТОЧНИК = [http://az.lib.ru/a/ablesimow_a_o/text_0040.shtml az.lib.ru] | ВИКИДАННЫЕ = <!-- id элемента темы --> | ВИКИПЕДИЯ = | ВИКИЦИТАТНИК = | ВИКИНОВОСТИ = | ВИКИСКЛАД = | ДРУГОЕ = Дворянка в купчихах<br> Купчиха во дворянках<br>Приказная уловка | ОГЛАВЛЕНИЕ = | ПРЕДЫДУЩИЙ = | СЛЕДУЮЩИЙ = | КАЧЕСТВО = 1 <!-- оценка по 4-х бальной шкале --> | НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ = | ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ = | ЛИЦЕНЗИЯ = PD-old | СТИЛЬ = text }} <div class="text"> <pre> А. О. Аблесимов Басни СОДЕРЖАНИЕ Дворянка в купчихах Купчиха во дворянках Приказная уловка ДВОРЯНКА В КУПЧИХАХ Чиновного отца дочь, девка-сирота, По бедности купцом в супружество взята: Купецкой став молодкой, Другою начала ходить походкой! Во девушках она Не кушала вина И презирала водку. Одну имела лишь охотку: Почасту кушать чай! Читатель, примечай: Придвинувшись к купчищу. Придвинулась к винищу И к крепкому пивищу. Пустилась в чарку нос частехонько втыкать. Привыкла куликать... И ныне уже пьет она с охоткой Поутру тот же чай; Но пьет его уж с водкой... Читатель, примечай: Плотненько ежель кто вокруг кого потрется Иль с кем дружненько поведется Ума и разума того и наберется. КУПЧИХА ВО ДВОРЯНКАХ Купеческая дочка, На возрасте девочка, Смазливенька лицом, В замужстве быть никак не мнила за купцом... Отец ее имел достаточек свободный; Так ей желалось быть, конечно, благородной! Не стало дело в том, Старуха шасть к ним в дом! Невесте роспись в руки, И ей за женихов сама бралась в поруки... Старик свое дитя, Утешить захотя, Не размышляя более, Желая следовать во всем дочерней воле: Заметил женишка в сей росписи с чинком, Которого отец ему бывал знаком... Откладывать сего вдаль дела не хотели, Условились: жених, на смотр явясь, Невесте полюбясь, Ударив по рукам... подружки песни пели; Потом и свадебку немедленно свертели. Причина скорости такой сия была: Невесте честь мила... Жених же выгоды свои, напротив, числил; Он состояние свое поправить мыслил: Деревню чтоб купя, иметь с нее доход... Но сказан вдруг ему нечаянный поход! Пришло супружнику с супругой расставаться; Однако ж не забыл он к денежкам прибраться И, нагрузяся всем, сел на воз как-нибудь, Да и отправился в свой путь... Осталась молодая, Об муже потужа И всю потом печаль на радость проложа... Затейливостей тех своих не покидая, Какие в девушках приятны были ей, На воле став своей, Приданое она довольное имея; Но как себя вести, того не разумея, Не в зрелом возрасте она еще была, - По-новомодному во всем себя вела: Уборы и наряды Брала всегда без ряды. Сначала чистые платила рубельки; А после начала давать и вексельки, Лишь только чтобы ей со вкусом нарядиться... Не слушалась ни в чем родимого отца, Не знала, как себе уставить и лица! И вздумала гордиться Перед купчихами, их стала презирать, Пустилась картами исправно козырять!.. Убит в походе муж, супружница осталась... Родня ей новая немедленно сыскалась: Кто кум, кто сват, кто брат... Недолго ж это длилось, Повсюду вексельков довольно расплодилось; Голубушку сию стащили в _магистрат_. Отец хоть выкупил ее из сей неволи, Но уж восстановить не мог ей прежней доли. ----- Купец при свадебке щедр_е_нько поступил: За дочерью он все именье укрепил, Сам чистым чист остался И после только чуть не по миру скитался. ПРИКАЗНАЯ УЛОВКА Читал печатное, не помню, где-то я А повесть вот сия: Когда б подьячих мы не сами баловали И повод им к тому не сами подавали, Они б не плутовали, Они б не воровали, И в век свой в сем грехе они бы не бывали... А я скажу на то: Вы спросите... а что? Не пременю я слова, Рассказка вот готова: Кто в свете жив, нельзя порока избежать, Или болтливому рот накрепко зажать, Или ленивому к наукам прилежать, Так точно всякого подьячего от взяток Не можно вовсе удержать... Прибыток сей им сладок, А путь к нему так гладок; Хоть с первых дней указ подьячих испужал, Да брать им за труды никак не удержал! Приказный выдумал тотчас такие хватки: Как брать тайком им взятки. Дабы просильщикам о том не докучать, А прибыль получать Подьячески головки Легко изобретут надежные уловки, И вот что вымыслил писец: его возьми В свою просильщик норку, Напой и накорми; Потом в нехитрую игорку, Что вычислил писец с просильщика содрать, То должно тут ему, конечно, проиграть... И в этом, Что взяток не берут, клянутся белым светом. Я здесь про них сказал лишь только что вершки: А в их казну рублей скопляются мешки. ПРИМЕЧАНИЯ Александр Онисимович Аблесимов (1742-1783), сын небогатого помещика, в юности служил канцеляристом при А. П. Сумарокове в привилегированной гвардейской лейб-кампанской роте, а потом в придворном театре и начал печататься в журнале "Трудолюбивая пчела" (1759). В 1769 г. он стал постоянным сотрудником журнала Н. И. Новикова "Трутень", где появились его первые стихотворные "сказки" - сатирические басни, действующими лицами которых были люди, а не животные. В том же году он издал сборник "Сказки в стихах Александра Аблесимова". Часть этих стихотворений и он позднее переделал и поместил в журнале "Разкащик забавных басен", издававшемся им анонимно в 1781 г. Однако славу Аблесимову принесли не стихи, а комическая опера "Мельник - колдун, обманщик и сват", долго державшаяся в репертуаре русского театра. Печатаются по журналу "Разкащик забавных басен" и по изданию: Стихотворная сказка (новелла) ХVIII - начала XIX в.- Л. 1969. Купчиха во дворянках. Старуха - здесь - сваха. Роспись - список женихов. Магистрат - высшее учреждение городского самоуправления, которое ведало также вексельными делами. Приказаная уловка. Читал печатное - намек на объяснения в журнале Екатерины II "Всякая всячина", что взяточничество процветает только по тому, что просители развращают чиновников, предлагая им взятки. Эти объяснения были осмеяны в передовой сатирическом журналистике ХVIII в. Указ подьячих испугал - изданное Екатериной II в 1762 г. и не имевшее серьезных последствий запрещение чиновникам брать взятки.</pre> </div> [[Категория:Импорт/lib.ru/Страницы с тегами pre]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Тег br в параметре ДРУГОЕ]] [[Категория:Поэзия]] [[Категория:Басни]] [[Категория:Александр Онисимович Аблесимов]] [[Категория:Литература 1781 года]] [[Категория:Импорт/lib.ru]] [[Категория:Импорт/az.lib.ru/Александр Онисимович Аблесимов]] iyvpnd6dyfr3ow3z49w80t2rzonxgws Бессмертный заяц (Фоняков) 0 1009472 4590530 4543350 2022-07-19T21:05:34Z Sergey kudryavtsev 265 Sergey kudryavtsev переименовал страницу [[Илья Фоняков. Бессмертный заяц (Миллер)]] в [[Бессмертный заяц (Фоняков)]] без оставления перенаправления wikitext text/x-wiki {{imported/lib.ru}} {{Отексте | АВТОР = Федор Богданович Миллер | НАЗВАНИЕ = Илья Фоняков. Бессмертный заяц | ПОДЗАГОЛОВОК = | ЧАСТЬ = | СОДЕРЖАНИЕ = | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = 2001 | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = | ПОДЗАГОЛОВОКОРИГИНАЛА = | ПЕРЕВОДЧИК = | ДАТАПУБЛИКАЦИИОРИГИНАЛА = | ИСТОЧНИК = [http://az.lib.ru/m/miller_f_b/text_0020.shtml az.lib.ru] | ВИКИДАННЫЕ = <!-- id элемента темы --> | ВИКИПЕДИЯ = | ВИКИЦИТАТНИК = | ВИКИНОВОСТИ = | ВИКИСКЛАД = | ДРУГОЕ = Статья из газеты «Санкт-Петербургские Ведомости» № 33(2423), 20 февраля 2001 | ОГЛАВЛЕНИЕ = | ПРЕДЫДУЩИЙ = | СЛЕДУЮЩИЙ = | КАЧЕСТВО = 1 <!-- оценка по 4-х бальной шкале --> | НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ = | ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ = | ЛИЦЕНЗИЯ = PD-old | СТИЛЬ = text }} <div class="text"> [http://dux.ru/spbved/2001/arts/spbved-2423-art-33.html '''Санкт-Петербургские Ведомости''' № 33(2423), 20 февраля 2001] '''Бессмертный заяц''' Самая маленькая трагедия в русской литературе Среди литературных юбилеев нынешнего года есть один, ни в каких календарях не отмеченный, но по-своему знаменательный и занятный: исполняется 150 лет самому известному русскому стихотворению! Какому же именно? Легко представить себе, как заинтригованные читатели начинают перебирать в уме строки классиков, сопоставлять даты. Пушкин? Увы, его к тому времени уже не было. Может быть, молодой Некрасов? Речь, однако, идет о стихотворении, опережающем по части популярности лучшие классические образцы. Сейчас убедитесь: «Раз, два, три, четыре, пять…» — как дальше? Совершенно верно: «Вышел зайчик погулять». И далее: Вдруг охотник выбегает, Прямо в зайчика стреляет. Пиф-паф, ой-ой-ой, Умирает зайчик мой. Маленькая трагедия в шести строчках. Помнится, в детстве, впервые услышав от соседки историю несчастного зайчика, я никак не мог примириться с печальным финалом. Думалось: может, ослышался — не «умирает», а «убегает»? «Если хороший охотник — тогда умирает, если плохой — тогда убегает», — объяснила соседка, имея в виду, так сказать, профессиональную квалификацию охотника. А для детского ума возникла непосильная дилемма: как же так — если убил, то — хороший? Первое прикосновение к диалектике добра и зла! Тогда, конечно (и долго еще потом), не приходило в голову, что у стишка о зайчике есть автор. А он есть: русский поэт немецкого происхождения Федор Богданович Миллер. Жил он в Москве и бывал в нашем городе, издавал в течение многих лет журнальчик под непритязательным названием «Развлечение», стихи писал малооригинальные, зато чувствительные. Такие, например: Полно, зачем ты, слеза одинокая, Взоры туманишь мои? Разве не сгладило время далекое Раны последней любви? А однажды, в 1851 году, сочинил подписи под картинки для детей. Те самые. Про зайчика. И сам, наверное, не заметил, что пережил свой звездный час. Почему безжалостное время, сталкивающее в бездну забвения тысячи куда более искусных строк вместе с их авторами, остановило свой выбор на «зайчике», сказав: «Этому жить?». Случайность, каприз? Или сверхчеловеческая точность оценки? Ведь при желании тут можно обнаружить редкое сочетание качеств: сжатость, динамичность, запоминаемость. Так или иначе, «зайчика» приняли и полюбили. Дети продолжали бороться за его жизнь. Не утвердилась замена «умирает» на «убегает» — придумали продолжение: «Принесли его домой, оказался он живой». Судьба зайчика получила развитие и в мире взрослых. Поэт Юрий Левитанский сочинил в свое время целую книгу пародий на своих коллег: как бы написал о зайце каждый из них. «Со скоростью звука» несся по лесу заяц Леонида Мартынова. «По угорью, по заречью…» скакал он у Александра Прокофьева. Охотник «с кулацким обрезом в руке» преграждал ему путь в стихах Ярослава Смелякова. «Долой Рафаэля! Да здравствует заяц!» — восклицал якобы Андрей Вознесенский. И заяц здравствует. Никакой охотник убить его не в силах. Илья ФОНЯКОВ </div> [[Категория:Импорт/lib.ru/Страницы с внешними ссылками]] [[Категория:Статьи]] [[Категория:Критика]] [[Категория:Фёдор Богданович Миллер]] [[Категория:Литература 2001 года]] [[Категория:Импорт/lib.ru]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Литература 2000-х годов]] [[Категория:Импорт/az.lib.ru/Федор Богданович Миллер]] 4nsp11he7byvm51l19j42ipn039z4kg 4590533 4590530 2022-07-19T21:09:37Z Sergey kudryavtsev 265 wikitext text/x-wiki {{imported/lib.ru}} {{Отексте | АВТОР = Илья Фоняков | НАЗВАНИЕ = Бессмертный заяц | ПОДЗАГОЛОВОК = | ЧАСТЬ = | СОДЕРЖАНИЕ = | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = 2001 | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = | ПОДЗАГОЛОВОКОРИГИНАЛА = | ПЕРЕВОДЧИК = | ДАТАПУБЛИКАЦИИОРИГИНАЛА = | ИСТОЧНИК = [http://az.lib.ru/m/miller_f_b/text_0020.shtml az.lib.ru] | ВИКИДАННЫЕ = <!-- id элемента темы --> | ВИКИПЕДИЯ = | ВИКИЦИТАТНИК = | ВИКИНОВОСТИ = | ВИКИСКЛАД = | ДРУГОЕ = Статья из газеты «Санкт-Петербургские Ведомости» № 33(2423), 20 февраля 2001 | ОГЛАВЛЕНИЕ = | ПРЕДЫДУЩИЙ = | СЛЕДУЮЩИЙ = | КАЧЕСТВО = 1 <!-- оценка по 4-х бальной шкале --> | НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ = | ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ = | ЛИЦЕНЗИЯ = PD-old | СТИЛЬ = text }} <div class="text"> [http://dux.ru/spbved/2001/arts/spbved-2423-art-33.html '''Санкт-Петербургские Ведомости''' № 33(2423), 20 февраля 2001] '''Бессмертный заяц''' Самая маленькая трагедия в русской литературе Среди литературных юбилеев нынешнего года есть один, ни в каких календарях не отмеченный, но по-своему знаменательный и занятный: исполняется 150 лет самому известному русскому стихотворению! Какому же именно? Легко представить себе, как заинтригованные читатели начинают перебирать в уме строки классиков, сопоставлять даты. Пушкин? Увы, его к тому времени уже не было. Может быть, молодой Некрасов? Речь, однако, идет о стихотворении, опережающем по части популярности лучшие классические образцы. Сейчас убедитесь: «Раз, два, три, четыре, пять…» — как дальше? Совершенно верно: «Вышел зайчик погулять». И далее: Вдруг охотник выбегает, Прямо в зайчика стреляет. Пиф-паф, ой-ой-ой, Умирает зайчик мой. Маленькая трагедия в шести строчках. Помнится, в детстве, впервые услышав от соседки историю несчастного зайчика, я никак не мог примириться с печальным финалом. Думалось: может, ослышался — не «умирает», а «убегает»? «Если хороший охотник — тогда умирает, если плохой — тогда убегает», — объяснила соседка, имея в виду, так сказать, профессиональную квалификацию охотника. А для детского ума возникла непосильная дилемма: как же так — если убил, то — хороший? Первое прикосновение к диалектике добра и зла! Тогда, конечно (и долго еще потом), не приходило в голову, что у стишка о зайчике есть автор. А он есть: русский поэт немецкого происхождения [[Фёдор Богданович Миллер|Федор Богданович Миллер]]. Жил он в Москве и бывал в нашем городе, издавал в течение многих лет журнальчик под непритязательным названием «Развлечение», стихи писал малооригинальные, зато чувствительные. Такие, например: Полно, зачем ты, слеза одинокая, Взоры туманишь мои? Разве не сгладило время далекое Раны последней любви? А однажды, в 1851 году, сочинил подписи под картинки для детей. Те самые. Про зайчика. И сам, наверное, не заметил, что пережил свой звездный час. Почему безжалостное время, сталкивающее в бездну забвения тысячи куда более искусных строк вместе с их авторами, остановило свой выбор на «зайчике», сказав: «Этому жить?». Случайность, каприз? Или сверхчеловеческая точность оценки? Ведь при желании тут можно обнаружить редкое сочетание качеств: сжатость, динамичность, запоминаемость. Так или иначе, «зайчика» приняли и полюбили. Дети продолжали бороться за его жизнь. Не утвердилась замена «умирает» на «убегает» — придумали продолжение: «Принесли его домой, оказался он живой». Судьба зайчика получила развитие и в мире взрослых. Поэт Юрий Левитанский сочинил в свое время целую книгу пародий на своих коллег: как бы написал о зайце каждый из них. «Со скоростью звука» несся по лесу заяц Леонида Мартынова. «По угорью, по заречью…» скакал он у Александра Прокофьева. Охотник «с кулацким обрезом в руке» преграждал ему путь в стихах Ярослава Смелякова. «Долой Рафаэля! Да здравствует заяц!» — восклицал якобы Андрей Вознесенский. И заяц здравствует. Никакой охотник убить его не в силах. Илья ФОНЯКОВ </div> [[Категория:Импорт/lib.ru/Страницы с внешними ссылками]] [[Категория:Статьи]] [[Категория:Критика]] [[Категория:Фёдор Богданович Миллер]] [[Категория:Литература 2001 года]] [[Категория:Импорт/lib.ru]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Литература 2000-х годов]] [[Категория:Импорт/az.lib.ru/Федор Богданович Миллер]] mk5d6ufj1j86ts5t0betbkh6a99d72y Старинные английские баллады (Миллер)/АП 1875 (ДО) 0 1009475 4590534 4543354 2022-07-19T21:10:54Z Sergey kudryavtsev 265 Sergey kudryavtsev переименовал страницу [[Старинные английские баллады (Миллер)/ДО]] в [[Старинные английские баллады (Миллер)/АП 1875 (ДО)]] без оставления перенаправления wikitext text/x-wiki {{imported/lib.ru}} {{Отексте | АВТОР = Федор Богданович Миллер | НАЗВАНИЕ = Старинные английские баллады | ПОДЗАГОЛОВОК = | ЧАСТЬ = | СОДЕРЖАНИЕ = | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = 1881 | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = | ПОДЗАГОЛОВОКОРИГИНАЛА = | ПЕРЕВОДЧИК = | ДАТАПУБЛИКАЦИИОРИГИНАЛА = | ИСТОЧНИК = [http://az.lib.ru/m/miller_f_b/text_1881_ballady_oldorfo.shtml az.lib.ru] | ВИКИДАННЫЕ = <!-- id элемента темы --> | ВИКИПЕДИЯ = | ВИКИЦИТАТНИК = | ВИКИНОВОСТИ = | ВИКИСКЛАД = | ДРУГОЕ = Король и аббат<br> Исповедь королевы Элеоноры | ОГЛАВЛЕНИЕ = | ПРЕДЫДУЩИЙ = | СЛЕДУЮЩИЙ = | КАЧЕСТВО = 1 <!-- оценка по 4-х бальной шкале --> | НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ = | ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ = | ЛИЦЕНЗИЯ = PD-old | СТИЛЬ = text }} <div class="text"> <center>АНГЛІЙСКІЕ ПОЭТЫ<br> ВЪ БІОГРАФІЯХЪ И ОБРАЗЦАХЪ Составилъ Ник. Вас. Гербель САНКТПЕТЕРБУРГЪ Типографія А. М. Потомина. У Обуховскаго моста, д. № 93<br> 1875</center> КОРОЛЬ И АББАТЪ. СТАРИННАЯ АНГЛІЙСКАЯ БАЛЛАДА. Хочу разсказать вамъ былину одну, Какъ жилъ-былъ король Іоаннъ въ старину. Онъ въ Англіи царствомъ, какъ могъ, такъ и правилъ И память недобрую въ людяхъ оставилъ. Еще васъ потѣшу я былью другой, Какъ жилъ въ Кентенбёри игуменъ сѣдой. Онъ сладко питалъ свое тучное тѣло — И вѣсть о богатствѣ его прогремѣла. Король услыхалъ, что смиренный аббатъ Содержитъ огромный служителей штатъ; Пажи его всѣ съ золотыми цѣпями, Лишь въ бархатѣ ходятъ, живутъ господами. «Эге, мой почтенный! ты такъ-то живёшь? Ты лучше меня своё дѣло ведёшь!» Сказалъ Іоаннъ: «берегись — мнѣ извѣстно, Что нажила, богатство свое ты не честно.» — Монархъ! отвѣчаетъ аббатъ: не грѣшно Намъ то расточать, что судьбою дано, И, право, ни тѣни тутъ нѣтъ преступленья, Коль я проживаю своё лишь имѣнье. — "Ну, нѣтъ, мой отецъ! ты преступникъ большой, И долженъ за-то разсчитаться со мной: Коль на три вопроса не дашь мнѣ отвѣта, То знай — не видать тебѣ божьяго свѣта! «Во-первыхъ: когда средь вельможъ по дворцѣ Явлюсь я въ порфирѣ и царскомъ вѣнцѣ, Тогда пусть премудрость твоя намъ откроетъ, Чего твой монархъ приблизительно стоитъ. „Второе: ты долженъ мнѣ точно сказать, Какъ скоро могу я весь свѣтъ обскакать; А третье: безъ всякаго вкривь уклоненья, Ты долженъ открыть мнѣ мои помышленья.“ — О, Господи Боже! гдѣ мудрости взять? И мнѣ ли такіе вопросы рѣшать? Ахъ, дай трехнедѣльный мнѣ срокъ размышленья, Чтобъ могъ я придумать отвѣтовъ рѣшенье! — „Изволь, три недѣли тебѣ я даю Явить намъ великую мудрость свою; Но если тогда ты не дашь мнѣ отвѣта, Клянусь, не видать тебѣ божьяго свѣта!“ Уѣхалъ аббатъ съ сокрушонной душой, Отправился въ Кембриджъ дорогой прямой, Оттуда въ Оксфордъ; но задачи мудрёной Не могъ разрѣшить весь совѣтъ тамъ ученый Вотъ ѣдетъ домой онъ; упалъ его духъ; На встрѣчу ему монастырскій пастухъ Со стадомъ: „Здоровье и миръ вашей чести! Какія везёте изъ Лондона вѣсти?“ Ахъ, другъ мой! печальная вѣсть у меня: Мнѣ жить остаётся четыре лишь дня. Коль на три вопроса не дамъ я отвѣта. Король меня хочетъ повѣсить за это. — Во-первыхъ, сказалъ онъ: когда во дворѣ Предстанетъ онъ свитѣ въ монаршемъ вѣнцѣ, Тогда пусть ему моя мудрость откроетъ, Чего онъ, какъ царь, приблизительно стоитъ. — Второе: я долженъ навѣрно сказать, Какъ скоро онъ можетъ весь свѣтъ обскакать; А третье: безъ всякаго вкривь уклоненья, Я долженъ открыть всѣ его помышленья». «Утѣшьтесь! вѣдь это еще не бѣда! И умника учитъ дуракъ иногда! Снабдите меня лишь одеждой своею Да свитой — и въ Лондонъ поѣду я съ нею. „Не хмурьте такъ брови: вѣдь всѣ говорятъ, Что съ виду на васъ я похожъ, точно братъ: Позвольте жь мнѣ ваше надѣтъ облаченье — И всѣ меня примутъ за васъ, безъ сомнѣнья.“ — Ну такъ ужь и быть, отвѣчаетъ аббатъ: Возьми себѣ свиту, надѣнь мой нарядъ; Теперь я и самъ замѣчаю, что съ ними Ты могъ бы явиться предъ напою въ Римѣ». «А, здравствуй, почтеннѣйшій отче аббатъ!» Воскликнулъ король: «ты пріѣхалъ впопадъ, И если привёзъ намъ вопросовъ рѣшенье — Тебѣ подарю я и жизнь, и владѣнье. „Во-первыхъ, когда средь вельможъ во дворцѣ Явлюсь я въ порфирѣ и въ царскомъ вѣнцѣ, Пусть мудрость твоя мнѣ и свитѣ откроетъ, Чего твой король приблизительно стоитъ?“ — Господь нашъ Спаситель, скажу я въ отвѣтъ, Вылъ проданъ евреямъ за тридцать монетъ; За васъ двадцать-девять назначу примѣрно: Одною хоть меньше вы стоите вѣрно. — Король засмѣялся. „Ну вотъ ужь ивнякъ Не думалъ, ей-ей, стоить дёшево такъ! Теперь отъ тебя жду второго отвѣта: Какъ скоро могу я объѣхать вкругъ свѣта?“ — Извольте лишь утромъ поранѣе встать И слѣдомъ за солнцемъ вкругъ свѣта скакать — И, вѣрьте, что будете здѣсь вы обратно Чрезъ двадцать четыре часа аккуратно, — „Ну, право, не думалъ, чтобъ въ эдакій срокъ Вокругъ всего свѣта объѣхать я могъ. Теперь жду на третій вопросъ мой рѣшенья: Огкрой-ка мнѣ, отче, мои помышленья!“ — И это открыть вамъ готовъ я и радъ: У васъ на умѣ, что предъ вами аббатъ; Но я лишь пастухъ при аббатовомъ стадѣ, И васъ за аббата молю о пощадѣ». Король засмѣялся. "Ну такъ ужь и быть — Придётся въ аббаты тебя посадить. — — Ахъ, нѣтъ, государь! имъ я быть не посмѣю! Вѣдь я ни читать, ни писать не умѣю. — «Три нобля въ недѣлю тебѣ я даю Въ награду за ловкую шутку твою. Ступай и аббату скажи въ утѣшенье, Что я его чести дарую прощенье.» Ѳ. Миллеръ. ИСПОВѢДЬ КОРОЛЕВЫ ЭЛЕОНОРЫ. АНГЛІЙСКАЯ НАРОДНАЯ БАЛЛАДА. Семь дней Леонора больная лежитъ, И въ тяжкомъ, предсмертномъ страданьѣ Изъ Франціи только двухъ иноковъ ждётъ Принесть ямъ души покаянье. Король призываетъ троихъ изъ вельможъ: «Я тайну свою вамъ открою: Я самъ исповѣдовать стану жену. Графъ-маршалъ, ты будешь со мною.» — Монархъ! пощадите! графъ-маршалъ въ отвѣтъ: Не дайте мнѣ вашего гнѣва Всю силу узнать, если что мнѣ во вредъ Повѣдаетъ вамъ королева! — "Не бойся, графъ-маршалъ! я честью клянусь, Тебя не постигнетъ опала, Что-бъ ни было тутъ между мной и женой И что бы она ни сказала. «Мы чорныя рясы надѣнемъ съ тобой, Закроемъ лицо капюшономъ, И въ этомъ нарядѣ предстанемъ больной При ложѣ ея золочёномъ.» Король и графъ-маршалъ одѣлись, идутъ Безмолвно, въ притворномъ смиреньѣ; Предъ ними три отрока свѣчи несутъ; За ними весь клиръ въ облаченьѣ. Пришли и съ молитвой предстали больной, Съ почтеньемъ вредъ нею склонились: «Къ тебѣ, королева, изъ Франціи мы На зонъ твой усердный явились.» — Когда вы тѣ старцы, которыхъ я жду, Принять васъ готова и рада; Но если вы здѣшніе, наши новы, То мнѣ васъ и даромъ не надо — «Мы тѣ, королева, которыхъ узрѣть Сама ты явила желанье. Чрезъ море къ тебѣ мы нарочно пришли Принять отъ тебя покаянье.» — Ахъ! первый мой грѣхъ-омъ мнѣ душу давилъ Сильнѣе, больнѣе недуга: Графъ-маршалъ мнѣ тайнымъ любовникомъ былъ, Дороже, милѣе супруга. — «Великій то грѣхъ!» восклицаетъ король: «Пошли тебѣ Богъ отпущенье!» «Аминь!» повторяетъ графъ-маршалъ за нимъ Чуть слышно въ сердечномъ смущеньѣ. Не скрою отъ васъ и второго грѣха… Его я свершить не успѣла: Былъ ядъ у меня приготовленъ — его Поднесть королю я хотѣла — «Великій то грѣхъ!» восклицаетъ король: «Пошли тебѣ Богъ отнущенье!» «Аминь!» повторяетъ графъ-маршалъ за нимъ; «О, даруй ей. Боже, прощенье!» — И третій есть грѣхъ на душѣ у меня: Отъ васъ ничего я не скрою! Ахъ! ядъ Розамундѣ въ питье я влила Въ Вудстокѣ своею рукою. «Великій то грѣхъ!» восклицаетъ король: «Пошли тебѣ Богъ отпущенье!» «Аминь!» повторяетъ графъ-маршалъ ''гл'' нимъ: «О, даруй ей, Боже, прощенье!» — Смотрите: два отрока тамъ на дворѣ; Одинъ, что красивѣй собою — Вотъ кинулъ онъ мячикъ — то маршала сынъ. Его я люблю всей душою. — Другой, онъ поменьше и хуже собой, Въ нёмъ члены такъ вялы и слабы: То сынъ мой отъ мужа, то Генриха кровь; Но мнѣ онъ противнѣе жабы. — Его голова, какъ котёлъ, велика, А уши ослиныхъ длиннѣе… «Что нужды?» прервалъ её съ сердцемъ король: «Онъ тѣмъ для меня и милѣе!» И сбросилъ онъ рясу, долой капюшонъ — И въ красномъ предсталъ одѣяньѣ, И съ воплемъ больная упала на одръ, И тутъ же пресѣклось дыханье. На маршала мрачно король посмотрѣлъ, И молвилъ съ грозою во взглядѣ: «Графъ-маршалъ! когда бы по слово моё, Висѣть бы тебѣ на оградѣ!» Ѳ. Миллеръ. </div> [[Категория:Импорт/lib.ru/Тег br в параметре ДРУГОЕ]] [[Категория:Поэзия]] [[Категория:Переводы]] [[Категория:Сборники стихов]] [[Категория:Фёдор Богданович Миллер]] [[Категория:Литература 1881 года]] [[Категория:Дореформенная орфография]] [[Категория:Импорт/lib.ru]] [[Категория:Импорт/az.lib.ru/Федор Богданович Миллер]] 8karq8i83wm2u5vm0vvdtwsp42p6aqp Ф. Б. Миллер/РМ 1881 (ДО) 0 1009476 4590523 4543355 2022-07-19T20:57:07Z Sergey kudryavtsev 265 Sergey kudryavtsev переименовал страницу [[Ф. Б. Миллер (Миллер)/ДО]] в [[Ф. Б. Миллер/РМ 1881 (ДО)]] без оставления перенаправления wikitext text/x-wiki {{imported/lib.ru}} {{Отексте | АВТОР = Федор Богданович Миллер | НАЗВАНИЕ = Ф. Б. Миллер | ПОДЗАГОЛОВОК = | ЧАСТЬ = | СОДЕРЖАНИЕ = | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = 1881 | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = | ПОДЗАГОЛОВОКОРИГИНАЛА = | ПЕРЕВОДЧИК = | ДАТАПУБЛИКАЦИИОРИГИНАЛА = | ИСТОЧНИК = [http://az.lib.ru/m/miller_f_b/text_1881_nekrolog_oldorfo.shtml az.lib.ru] | ВИКИДАННЫЕ = <!-- id элемента темы --> | ВИКИПЕДИЯ = | ВИКИЦИТАТНИК = | ВИКИНОВОСТИ = | ВИКИСКЛАД = | ДРУГОЕ = (Некролог). | ОГЛАВЛЕНИЕ = | ПРЕДЫДУЩИЙ = | СЛЕДУЮЩИЙ = | КАЧЕСТВО = 1 <!-- оценка по 4-х бальной шкале --> | НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ = | ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ = | ЛИЦЕНЗИЯ = PD-old | СТИЛЬ = text }} <div class="text"> Двадцатыя числа января ознаменовались тяжкими утратами въ литературѣ и наукѣ, — скончались: одинъ изъ самыхъ крупныхъ представителей самобытнаго русскаго творчества въ области изящнаго слова, Алексѣй Ѳеофилактовичъ Писемскій, талантливый, добросовѣстный переводчикъ-поэтъ Ѳедоръ Богдановичъ Миллеръ и представитель русской самостоятельной научной мысли, изслѣдователь нашей древней общественной жизни, Василій Николаевичъ Лешковъ. Мы сообщаемъ здѣсь самые краткіе некрологи; изъ нихъ уже отчасти читатель можетъ взвѣсить потерю, понесенную въ лицѣ ихъ русскимъ обществомъ. === III. Ѳ. Б. Миллеръ.<br>(Некрологъ). === Самыя тяжелыя; утраты, понесенныя въ концѣ января обществомъ и литературой нужно дополнить еще однимъ почтеннымъ именемъ: 20 января, наканунѣ смерти А. Ѳ. Писемекаго, скончался въ Москвѣ извѣстный поэтъ и переводчикъ, Ѳедоръ Богдановичъ Миллеръ. Спѣшимъ сообщить читателямъ нѣкоторыя біографическія свѣдѣнія о покойномъ. Ѳ. Б. происходилъ изъ небогатой нѣмецкой семьи и родился въ 1818 г. въ Москвѣ. Образованіе онъ получилъ въ нѣмецкой школѣ Петра и Павла. Еще на школьной скамьѣ, онъ обнаружилъ страстную любовь къ литературѣ и въ свободное отъ уроковъ время зачитывался произведеніями русскихъ и нѣмецкихъ поэтовъ. Шестнадцати лѣтъ онъ окончилъ курсъ наукъ и уже мечталъ объ университетѣ. Но судьба судила иначе: дѣла семьи Ѳ. Б. были на столько разстроены, что ему нечего было и думать обѣ университетѣ; нужно было избирать профессію, которая бы дала вѣрный кусокъ хлѣба. И вотъ, даровитый юноша приноситъ себя въ жертву семьѣ и поступаетъ простымъ ученикомъ въ аптеку. Пробывъ тамъ три года, Ѳ. Б. съ успѣхомъ выдержалъ экзаменъ на аптекарскаго помощника. Потомъ онъ сталъ ходить въ университетъ и заниматься фармаціей съ цѣлью сдать экзаменъ на степень провизора, причемъ кромѣ лекцій по своей спеціальности посѣщалъ лекціи и другихъ профессоровъ. Двухлѣтнее посѣщеніе университета, преимущественно лекцій И. П. Погодина и С. П. Шевырева, которые тогда находились въ зенитѣ своей славы, окончательно опредѣлило призваніе Ѳ. Б., и вмѣсто того, чтобъ держать экзаменъ на провизора, онъ по совѣту Погодина, выдержалъ экзаменъ на должность учителя русскаго и нѣмецкаго языковъ, и въ 1841 г. былъ опредѣленъ учителемъ русскаго языка въ 1-й московскій кадетскій корпусъ. Прослуживъ тамъ 28 лѣтъ, Ѳ. Б: вышедъ въ отставку въ 1869 г. и съ тѣхъ поръ окончательно посвятилъ себя литературѣ. Первые поэтическіе опыты Ѳ. Б. стали появляться съ 1841 г. въ ''Москвитянинѣ'', котораго онъ былъ постояннымъ сотрудникомъ вплоть до закрытія журнала. Впослѣдствіи, онъ печаталъ свои переводы въ ''Русскомъ Словѣ, Библіотекѣ для Чтенія, Русскомъ Вѣстникѣ'' и ''Отеч. Запискахъ.'' Здѣсь не мѣсто оцѣнивать заслуги, оказанныя Ѳ. Б. русской литературѣ посредствомъ усвоенія ей лучшихъ произведеній западной поэзіи; скажемъ только, что въ ряду русскихъ переводчиковъ покойному принадлежитъ одно изъ самыхъ видныхъ мѣстъ. Кромѣ множества мелкахъ стихотворныхъ переводовъ изъ Шиллера, Уланда, Гейне, Гуда и другихъ менѣе извѣстныхъ поэтовъ, Ѳ. Б. перевелъ цѣлый рядъ большихъ и цѣльныхъ произведеній, какъ-то: двѣ трагедіи Шиллера (Вильгельмъ Телль и Мессинская невѣста), двѣ пьесы Шекспира (Цимбеллинъ и Мѣра за Мѣру), драму Крузе Разамунда, поэму Мицкевича (Конрадъ Валленродъ), поэму Гамерлинга (Агасѳеръ въ Римѣ) и др. Выйдя въ отставку и редактируя въ продолженіе двадцати лѣтъ юмористическій журналъ ''Развлеченіе'', Ѳ. Б. не оставлялъ своихъ любимыхъ занятій. Замѣчательно, что послѣднее десятилѣтіе его жизни было самымъ плодотворнымъ въ этомъ отношеніи; самые лучшіе и наиболѣе крупные переводы его относятся къ этому періоду. — Годы нисколько не угасили его любви къ поэзіи. Какъ бы предчувствуя, что ему уже не долго приходится бесѣдовать съ любимыми поэтами запада, Ѳ. Б. въ послѣднее время своей жизни работалъ съ удвоенной энергіей. Въ теченіе одного прошлаго года онъ напечаталъ въ ''Русскомъ Вѣстникѣ'' переводъ трагедіи Крузе ''Розамунда'', помѣстилъ въ ''Газетѣ'' г. Гатцука оригинальную повѣсть въ стихахъ ''Загробное письмо'' и оставилъ двѣ готовыя работы въ рукописи: переводъ трагедіи ''Павзаній'' и драмы ''Дочь короля Гене.'' Послѣднее изданіе стихотвореній Ѳ. Б. состоитъ изъ шести томовъ, являвшихся съ 1873 по 1881 годъ. Первый томъ содержитъ стихотворенія съ 1840—60 г., второй съ 1861—73 г.; остальные четыре тона заключаютъ въ себѣ стихотворные переводы послѣднихъ лѣтъ. Съ 1858 года покойный былъ дѣйствительнымъ членомъ Общества Любителей Р. С, а въ теченіе послѣдняго дѣсятилѣтія его безсмѣннымъ казначеемъ. Ѳ. Б. оставилъ по себѣ добрую память во всѣхъ знавшихъ его, какъ человѣкъ въ высшей степени добрый, честный и гуманный. Грустно терять такихъ людей! {{right|''"Русская Мысль", № 2, 1881''}} {{right|''[mailto:bmn@lib.ru OCR Бычков М. Н.]''}} </div> [[Категория:Импорт/lib.ru/Страницы с не вики-сносками или с тегом sup]] [[Категория:Публицистика 1881 года]] [[Категория:Очерки]] [[Категория:Фёдор Богданович Миллер]] [[Категория:Литература 1881 года]] [[Категория:Дореформенная орфография]] [[Категория:Импорт/lib.ru]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Имя автора в заглавии]] [[Категория:Импорт/az.lib.ru/Федор Богданович Миллер]] bwwya2mohuuwujdwz53d57pegqnljuu 4590524 4590523 2022-07-19T20:59:16Z Sergey kudryavtsev 265 wikitext text/x-wiki {{imported/lib.ru}} {{Отексте | АВТОР = | НАЗВАНИЕ = [[Фёдор Богданович Миллер|Ф. Б. Миллер]] | ПОДЗАГОЛОВОК = | ЧАСТЬ = | СОДЕРЖАНИЕ = | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = 1881 | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = | ПОДЗАГОЛОВОКОРИГИНАЛА = | ПЕРЕВОДЧИК = | ДАТАПУБЛИКАЦИИОРИГИНАЛА = | ИСТОЧНИК = [http://az.lib.ru/m/miller_f_b/text_1881_nekrolog_oldorfo.shtml az.lib.ru] со ссылкой на журналъ {{Русская мысль|год=1881|номер=2}}. | ВИКИДАННЫЕ = <!-- id элемента темы --> | ВИКИПЕДИЯ = | ВИКИЦИТАТНИК = | ВИКИНОВОСТИ = | ВИКИСКЛАД = | ДРУГОЕ = (Некролог). | ОГЛАВЛЕНИЕ = | ПРЕДЫДУЩИЙ = | СЛЕДУЮЩИЙ = | КАЧЕСТВО = 1 <!-- оценка по 4-х бальной шкале --> | НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ = | ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ = | ЛИЦЕНЗИЯ = PD-old | СТИЛЬ = text }} <div class="text"> Двадцатыя числа января ознаменовались тяжкими утратами въ литературѣ и наукѣ, — скончались: одинъ изъ самыхъ крупныхъ представителей самобытнаго русскаго творчества въ области изящнаго слова, Алексѣй Ѳеофилактовичъ Писемскій, талантливый, добросовѣстный переводчикъ-поэтъ Ѳедоръ Богдановичъ Миллеръ и представитель русской самостоятельной научной мысли, изслѣдователь нашей древней общественной жизни, Василій Николаевичъ Лешковъ. Мы сообщаемъ здѣсь самые краткіе некрологи; изъ нихъ уже отчасти читатель можетъ взвѣсить потерю, понесенную въ лицѣ ихъ русскимъ обществомъ. === III. Ѳ. Б. Миллеръ.<br>(Некрологъ). === Самыя тяжелыя; утраты, понесенныя въ концѣ января обществомъ и литературой нужно дополнить еще однимъ почтеннымъ именемъ: 20 января, наканунѣ смерти А. Ѳ. Писемекаго, скончался въ Москвѣ извѣстный поэтъ и переводчикъ, Ѳедоръ Богдановичъ Миллеръ. Спѣшимъ сообщить читателямъ нѣкоторыя біографическія свѣдѣнія о покойномъ. Ѳ. Б. происходилъ изъ небогатой нѣмецкой семьи и родился въ 1818 г. въ Москвѣ. Образованіе онъ получилъ въ нѣмецкой школѣ Петра и Павла. Еще на школьной скамьѣ, онъ обнаружилъ страстную любовь къ литературѣ и въ свободное отъ уроковъ время зачитывался произведеніями русскихъ и нѣмецкихъ поэтовъ. Шестнадцати лѣтъ онъ окончилъ курсъ наукъ и уже мечталъ объ университетѣ. Но судьба судила иначе: дѣла семьи Ѳ. Б. были на столько разстроены, что ему нечего было и думать обѣ университетѣ; нужно было избирать профессію, которая бы дала вѣрный кусокъ хлѣба. И вотъ, даровитый юноша приноситъ себя въ жертву семьѣ и поступаетъ простымъ ученикомъ въ аптеку. Пробывъ тамъ три года, Ѳ. Б. съ успѣхомъ выдержалъ экзаменъ на аптекарскаго помощника. Потомъ онъ сталъ ходить въ университетъ и заниматься фармаціей съ цѣлью сдать экзаменъ на степень провизора, причемъ кромѣ лекцій по своей спеціальности посѣщалъ лекціи и другихъ профессоровъ. Двухлѣтнее посѣщеніе университета, преимущественно лекцій И. П. Погодина и С. П. Шевырева, которые тогда находились въ зенитѣ своей славы, окончательно опредѣлило призваніе Ѳ. Б., и вмѣсто того, чтобъ держать экзаменъ на провизора, онъ по совѣту Погодина, выдержалъ экзаменъ на должность учителя русскаго и нѣмецкаго языковъ, и въ 1841 г. былъ опредѣленъ учителемъ русскаго языка въ 1-й московскій кадетскій корпусъ. Прослуживъ тамъ 28 лѣтъ, Ѳ. Б: вышедъ въ отставку въ 1869 г. и съ тѣхъ поръ окончательно посвятилъ себя литературѣ. Первые поэтическіе опыты Ѳ. Б. стали появляться съ 1841 г. въ ''Москвитянинѣ'', котораго онъ былъ постояннымъ сотрудникомъ вплоть до закрытія журнала. Впослѣдствіи, онъ печаталъ свои переводы въ ''Русскомъ Словѣ, Библіотекѣ для Чтенія, Русскомъ Вѣстникѣ'' и ''Отеч. Запискахъ.'' Здѣсь не мѣсто оцѣнивать заслуги, оказанныя Ѳ. Б. русской литературѣ посредствомъ усвоенія ей лучшихъ произведеній западной поэзіи; скажемъ только, что въ ряду русскихъ переводчиковъ покойному принадлежитъ одно изъ самыхъ видныхъ мѣстъ. Кромѣ множества мелкахъ стихотворныхъ переводовъ изъ Шиллера, Уланда, Гейне, Гуда и другихъ менѣе извѣстныхъ поэтовъ, Ѳ. Б. перевелъ цѣлый рядъ большихъ и цѣльныхъ произведеній, какъ-то: двѣ трагедіи Шиллера (Вильгельмъ Телль и Мессинская невѣста), двѣ пьесы Шекспира (Цимбеллинъ и Мѣра за Мѣру), драму Крузе Разамунда, поэму Мицкевича (Конрадъ Валленродъ), поэму Гамерлинга (Агасѳеръ въ Римѣ) и др. Выйдя въ отставку и редактируя въ продолженіе двадцати лѣтъ юмористическій журналъ ''Развлеченіе'', Ѳ. Б. не оставлялъ своихъ любимыхъ занятій. Замѣчательно, что послѣднее десятилѣтіе его жизни было самымъ плодотворнымъ въ этомъ отношеніи; самые лучшіе и наиболѣе крупные переводы его относятся къ этому періоду. — Годы нисколько не угасили его любви къ поэзіи. Какъ бы предчувствуя, что ему уже не долго приходится бесѣдовать съ любимыми поэтами запада, Ѳ. Б. въ послѣднее время своей жизни работалъ съ удвоенной энергіей. Въ теченіе одного прошлаго года онъ напечаталъ въ ''Русскомъ Вѣстникѣ'' переводъ трагедіи Крузе ''Розамунда'', помѣстилъ въ ''Газетѣ'' г. Гатцука оригинальную повѣсть въ стихахъ ''Загробное письмо'' и оставилъ двѣ готовыя работы въ рукописи: переводъ трагедіи ''Павзаній'' и драмы ''Дочь короля Гене.'' Послѣднее изданіе стихотвореній Ѳ. Б. состоитъ изъ шести томовъ, являвшихся съ 1873 по 1881 годъ. Первый томъ содержитъ стихотворенія съ 1840—60 г., второй съ 1861—73 г.; остальные четыре тона заключаютъ въ себѣ стихотворные переводы послѣднихъ лѣтъ. Съ 1858 года покойный былъ дѣйствительнымъ членомъ Общества Любителей Р. С, а въ теченіе послѣдняго дѣсятилѣтія его безсмѣннымъ казначеемъ. Ѳ. Б. оставилъ по себѣ добрую память во всѣхъ знавшихъ его, какъ человѣкъ въ высшей степени добрый, честный и гуманный. Грустно терять такихъ людей! </div> [[Категория:Импорт/lib.ru/Страницы с не вики-сносками или с тегом sup]] [[Категория:Публицистика 1881 года]] [[Категория:Некрологи]] [[Категория:Фёдор Богданович Миллер]] [[Категория:Литература 1881 года]] [[Категория:Импорт/lib.ru]] [[Категория:Импорт/az.lib.ru/Федор Богданович Миллер]] f3czd4k6m2ll1iwy9ktk7mo3oom2rfk Избранная лирика (Вордсворт; Мин) 0 1015824 4590537 4540408 2022-07-19T21:12:50Z Sergey kudryavtsev 265 Sergey kudryavtsev переименовал страницу [[Уильям Вордсворт. Избранная лирика (Мин)]] в [[Избранная лирика (Вордсворт; Мин)]] без оставления перенаправления wikitext text/x-wiki {{imported/lib.ru}} {{Отексте | АВТОР = Дмитрий Егорович Мин | НАЗВАНИЕ = Уильям Вордсворт. Избранная лирика | ПОДЗАГОЛОВОК = | ЧАСТЬ = | СОДЕРЖАНИЕ = | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = 1885 | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = | ПОДЗАГОЛОВОКОРИГИНАЛА = | ПЕРЕВОДЧИК = | ДАТАПУБЛИКАЦИИОРИГИНАЛА = | ИСТОЧНИК = [http://az.lib.ru/m/min_d_e/text_0040.shtml az.lib.ru] | ВИКИДАННЫЕ = <!-- id элемента темы --> | ВИКИПЕДИЯ = | ВИКИЦИТАТНИК = | ВИКИНОВОСТИ = | ВИКИСКЛАД = | ДРУГОЕ = Гарри-Гилль<br> Мальчик<br>«Отшельницам не тесно жить по кельям…»<br>Кукушка<br>Близость осени<br>Сентябрь<br>Водопад<br>Гнездо пеночки | ОГЛАВЛЕНИЕ = | ПРЕДЫДУЩИЙ = | СЛЕДУЮЩИЙ = | КАЧЕСТВО = 1 <!-- оценка по 4-х бальной шкале --> | НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ = | ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ = | ЛИЦЕНЗИЯ = PD-old | СТИЛЬ = text }} <div class="text"> <pre> Уильям Вордсворт Избранная лирика ---------------------------------------------------------------------------- Перевод Д. Мина Избранная лирика: Сборник/Составл. Е. Зыковой. - М.: ОАО Издательство "Радуга", 2001. - На английском языке с параллельным русским текстом. ---------------------------------------------------------------------------- Гарри-Гилль Мальчик "Отшельницам не тесно жить по кельям..." Кукушка Близость осени Сентябрь Водопад Гнездо пеночки ГАРРИ-ГИЛЛЬ Что за причина! что за чудо! Наш Гарри-Гилль угрюм как тень; Лицо его так желто, худо, И весь он зябнет целый день. Уж мало ль у него одежи, Плащей, камзолов и всего: У всей у нашей молодежи Нет столько их, как у него. А все дрожит он; даже летом Ему, как в зиму, холодно. Соседи все твердят об этом, Что Гарри-Гилль дрожит давно - Дрожит во всякую погоду, Поутру, в поддень и в ночи, Идет ли солнышко по своду, Блестят ли месяца лучи. А был он фермер сильный, тучный, Румяный, словно маков цвет; Имел он голос громозвучный, Силач, каких в деревне нет. - Бедна была старушка Гуди, Жила поденным лишь трудом; Бывало, все дивились люди, Как у сердечной беден дом. Весь день прядет она, бывало, И долго за полночь прядет, А выпрядет порой так мало, Что чуть на свечи достает. Жила она у нас лет сорок, В Дорсетском графстве, под горой, Где уголь каменный так дорог И к нам привозится водой. У нас все бедные старушки Ведут хозяйство сообща; Но Гуди-Блэк одна в лачужке Жила, на Бога не ропща. Еще ей летом было сносно, Когда день долог, ночь тепла, Весь день прядет она под сосной, Как коноплянка, весела. Зато как жить сердечной трудно, Когда замерзнут волны рек! Тогда-то, Боже правосудный, Какая жизнь для Гуди-Блэк! Ей худо днем, а ночью хуже. Какая грустная пора! Как страшно лечь в постель от стужи, Не спать от стужи до утра! Зато, о верх благополучья! Когда метель, качая бор, В ночь поломает сосен сучья И занесет их к ней на двор. Но никогда, вам скажет каждый, Ей не случалось их набрать Так много, чтоб хотя однажды Согреться и не горевать. Когда трещит мороз и станет Уж не по силам холод ей, - Как сильно взор старушки манит К себе соседних вид плетней! И, молвить истину, нередко, В избе продрогнув целый день, Ходила по ночам соседка Ломать у Гарри-Гилль плетень. Давно старушку в похищеньи Наш Гарри-Гилль подозревал, И в сердце каменном о мщеньи Немилосердно замышлял, И часто ночью, встав с постели, Ходил дозором по полям, И на снегу, в мороз, в метели, Он поджидал соседку там. И вот он раз, за скирдом хлеба, Старушку Гуди сторожил. Луна светила ярко с неба, И жниво иней серебрил. И вдруг он слышит чей-то шорох; Тогда он тихо сполз с холма И с дикой радостью во взорах Глядит - то Гуди-Блэк сама! В расположении веселом, Он за кустом к земле приник И видит: Гуди, кол за колом, Кладет в дырявый передник; Потом, на плечи взяв вязанку, Спешит околицей домой. Тогда несчастную беглянку Он ухватил и крикнул: стой! И злобно руку ей пожал он Рукой тяжелой, как свинец, И злобно руку потрясал он, Крича: "Попалась наконец!" Тут Гуди, с ужасом во взоре, Бросает наземь ношу дров И, преклоня колена, в горе Так молится творцу миров: "О Боже, бедных покровитель, Не дай ему согреться век!" Холодный месяц был лишь зритель, Как на коленях Гуди-Блэк, Иссохшие поднявши руки, Молилась жаркою мольбой. Наш Гарри, слов тех слыша звуки, Вдруг охладев, пошел домой. Наутро все узнали вскоре Ужасную в деревне быль. В лице болезнь, на сердце горе, Весь день не мог согреться Гилль; Весь день ходил он в рединготе, Во вторник он купил другой, Купил две шубы он к субботе, Но не согрелся ни в одной. Не греет мех, не греют шубы, Ему все так же холодно; Стучат, стучат о зубы зубы, Как в бурю ветхое окно. С тех пор он вянет в юном цвете: На нем проклятия печать, И сколько б ни жил он на свете, Он не согреется опять. Он говорить ни с кем не хочет, Он всех дичится, весь ослаб, И вечно сам с собой бормочет: "Бедняжка Гарри-Гилль озяб". И, головой поникнув к груди, Стучит зубами целый век. - Порою вспомните, о люди! О Гарри-Гилль и Гуди-Блэк. x x x Отшельницам не тесно жить по кельям; В пещерах жизнь пустыннику легка; Весь день поэт не сходит с чердака; Работница поет за рукодельем; Ткач любит стан свой; в Форнер-Фелльс к ущельям Пчела с полей летит издалека, Чтоб утонуть там в чашечке цветка; И узники живут в тюрьме с весельем. Вот почему так любо мне замкнуть, В час отдыха, мысль вольную поэта В размере трудном тесного сонета. Я рад, когда он в сердце чье-нибудь, Узнавшее излишней воли бремя, Прольет отраду, как и мне, на время. МАЛЬЧИК Был мальчик. Вам знаком он был, утесы И острова Винандра! Сколько раз, По вечерам, лишь только над верхами Холмов зажгутся искры ранних звезд В лазури темной, он стоял, бывало, В тени дерев, над озером блестящим. И там, скрестивши пальцы и ладонь Сведя с ладонью наподобье трубки, Он подносил ее к губам и криком Тревожил мир в лесу дремучих сов. И на призыв его, со всех сторон, Над водною равниной раздавался Их дикий крик, пронзительный и резкий. И звонкий свист, и хохот, и в горах Гул перекатный эха - чудных звуков Волшебный хор! Когда же, вслед за тем, Вдруг наступала тишина, он часто В безмолвии природы, на скалах, Сам ощущал невольный в сердце трепет, Заслышав где-то далеко журчанье Ключей нагорных. Дивная картина Тогда в восторг в нем душу приводила Своей торжественной красой, своими Утесами, лесами, теплым небом, В пучине вод неясно отраженным. Его ж уж нет! Бедняжка умер рано, Лет девяти он сверстников оставил. О, как прекрасна тихая долина, Где он родился! Вся плющом увита, Висит со скал над сельской школой церковь. И если мне случится в летний вечер Идти через кладбище, я готов Там целый час стоять с глубокой думой Над тихою могилой, где он спит. КУКУШКА С восторгом слышу голос твой, Кукушка, гость весны! О, кто ты? - птица, иль пустой Лишь голос с вышины? Я слышу твой двухзвучный стон, Здесь лежа на траве; Вблизи, вдали - повсюду он В воздушной синеве. Долинам весть приносит он О солнце, о цветах, А мне - волшебный сладкий сон О прошлых чудных днях. Пленяй, как некогда, мне слух! Доныне, гость долин, Ты мне не птица; нет, ты дух, Загадка, звук один, - Тот звук, который в прежни дни, Как школьник, я искал, Везде, и в небе, и в тени Дерев, и в недрах скал. Бывало, целый день везде В лесах, лугах брожу; Ищу повсюду, но нигде Тебя не нахожу. Так и теперь я слушать рад Твой крик в лесной тени. Я жду: не придут ли назад Давно минувши дни. И снова кажется мне мир Каким-то царством снов, Куда принесся, как на пир, Ты, вешний гость лесов! БЛИЗОСТЬ ОСЕНИ While not a leaf seems faded. Еще и лист в дубраве не поблек, И жатвы с нив, под ясным небосклоном, Не срезал серп, а в воздухе студеном, Пахнувшем с гор, где Дух Зимы извлек Ледяный меч, мне слышится намек, Что скоро лист спадет в лесу зеленом. И шепчет лист певцам весны со стоном: Скорей на юг, ваш недруг недалек! А я, зимой поющий, как и летом, Без трепета, в том шелесте глухом Густых лесов и в ясном блеске том Осенних дней, жду с радостным приветом Снегов и бурь, когда сильней согрет, Чем в летний зной, восторгом муз поэт. СЕНТЯБРЬ Как позлащенные щиты, Трофеи пламенного неба, Легли на горные хребты Поля с роскошной жатвой хлеба. Как сткло, лазоревых озер Поверхность спит, не колыхаясь, И выси дальных сизых гор В нее глядятся, отражаясь. Повсюду гулкие леса Оглашены пернатых пеньем, Хотя уж птичек голоса Любви не дышат вдохновеньем. Но пусть в священной тишине Их песня страстью не согрета, - Она сто раз отрадней мне, Чем музыка весны и лета. В весенних песнях пыл любви, Борьба, тревога, раздраженье, Огонь в клокочущей крови И жизни бурное волненье. В них страсти рвутся на простор, Трепещут сладострастьем звуки, В них слышен бешеный раздор И голос ревности и муки. А здесь святая песнь слышна, Как благовест другого года; В ней, благодарности полна, Гимн Божеству гремит природа. И я, внимая песне той, Все дольное отбросив долу И чуждый мук борьбы земной, Несусь душой к Его престолу. Греми же, песнь! Да не смутит Тебя бурь зимних приближенье! Жив Тот, чья благость сохранит Все, что живет, от разрушенья, Все, что живет, живет лишь Им, Отцом любви, Владыкой славы, И шестикрылый херувим, И звучный хор певцов дубравы. ВОДОПАД Поутру рано или в час, когда Закат горит последним блеском света И в сумрак вечера вся даль одета, Взгляни, поэт задумчивый, тогда На водопад, где бурная вода, Как в логе лев, бушует. Нет предмета Ужаснее! Дух страшный водомета В венце из камня, кудри, борода Струят потоки - воссидит над урной, Скрывая днем свой облик. Он струит По бархату лугов поток лазурный Или, встречая на пути гранит Обрушенный, обломки гор, гремит И пенится чрез них волною бурной. ГНЕЗДО ПЕНОЧКИ Из гнезд, свиваемых весной По рощам птичками, ничье С такой не строится красой, Как пеночки жилье. На нем и свода сверху нет, Нет и дверей; но никогда Не проникает яркий свет, Ни дождик в глубь гнезда. В нем так уютно, так умно Все приспособлено, что, знать, Уж свыше пеночкам дано Искусство так свивать И прятать гнезда от невзгод В такую глушь, в такую тень, Что и пустынник не найдет Для кельи гуще сень. Они вьют гнезда то в щелях Руин, вкруг убранных плющом; То их свивают в камышах, Нависших над ручьем, Где, чтобы самке не скучать, Самец льет звонко трель свою Иль целый день отец и мать Поют под такт ручью; То вьют их в просеках леска, Где в гнездышке, как в урне клад, Яички прячет мать, пока Не прилетит назад. Но если пеночки вполне Искусны в стройке гнезд своих, - Все ж в выборе им мест одне Искуснее других. Такой-то птичкой был под тень, В том месте спрятан дом из мха, Где вкруг раскинул, как олень, Дубок ветвей рога. Но, видно, было ей невмочь Своим умом скрыть домик свой: Она просила ей помочь Куст буквицы лесной, Где карлик-дуб поник челом, Там в вышине, как детский рост, Виднелось над густым кустом То чудо между гнезд. Мой клад я показал, гордясь, Друзьям, способным без стыда Ценить и малое. Но раз, Взглянул я - нет гнезда! Погибло! Видно, хищник злой, Враг песен, правды и любви, Свершил безжалостной рукой Здесь подвиги свои! Но через три дня, проходя При ярком солнце место то, Гляжу - и вскрикнул как дитя - Целехонько гнездо! Пред ним куст буквицы лесной Поднял листы, как паруса, И этой хитростью простой Мне обманул глаза. - Укрытая от хищных рук, Таясь и от своих друзей, Чтоб не мешал тебе и друг Высиживать детей, - Сиди здесь, пеночка! И вот, Как дети вылетят и пуст Твой станет домик, отцветет И покровитель куст. Не забывай, как здесь тебя В тенистой роще, в дождь и зной, Берег, лелея и любя, \ Куст буквицы лесной.</pre> </div> [[Категория:Импорт/lib.ru/Страницы с тегами pre]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Тег br в параметре ДРУГОЕ]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Длина текста в параметре ДРУГОЕ более 100]] [[Категория:Поэзия]] [[Категория:Переводы]] [[Категория:Сборники стихов]] [[Категория:Дмитрий Егорович Мин]] [[Категория:Литература 1885 года]] [[Категория:Импорт/lib.ru]] [[Категория:Импорт/az.lib.ru/Дмитрий Егорович Мин]] kxfnbdjersz97trb3cr71w0k8349ujq 4590538 4590537 2022-07-19T21:13:25Z Sergey kudryavtsev 265 wikitext text/x-wiki {{imported/lib.ru}} {{Отексте | АВТОР = Уильям Вордсворт | НАЗВАНИЕ = Избранная лирика | ПОДЗАГОЛОВОК = | ЧАСТЬ = | СОДЕРЖАНИЕ = | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = 1885 | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = en | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = | ПОДЗАГОЛОВОКОРИГИНАЛА = | ПЕРЕВОДЧИК = Дмитрий Егорович Мин | ДАТАПУБЛИКАЦИИОРИГИНАЛА = | ИСТОЧНИК = [http://az.lib.ru/m/min_d_e/text_0040.shtml az.lib.ru] | ВИКИДАННЫЕ = <!-- id элемента темы --> | ВИКИПЕДИЯ = | ВИКИЦИТАТНИК = | ВИКИНОВОСТИ = | ВИКИСКЛАД = | ДРУГОЕ = Гарри-Гилль<br> Мальчик<br>«Отшельницам не тесно жить по кельям…»<br>Кукушка<br>Близость осени<br>Сентябрь<br>Водопад<br>Гнездо пеночки | ОГЛАВЛЕНИЕ = | ПРЕДЫДУЩИЙ = | СЛЕДУЮЩИЙ = | КАЧЕСТВО = 1 <!-- оценка по 4-х бальной шкале --> | НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ = | ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ = | ЛИЦЕНЗИЯ = PD-old | СТИЛЬ = text }} <div class="text"> <pre> Уильям Вордсворт Избранная лирика ---------------------------------------------------------------------------- Перевод Д. Мина Избранная лирика: Сборник/Составл. Е. Зыковой. - М.: ОАО Издательство "Радуга", 2001. - На английском языке с параллельным русским текстом. ---------------------------------------------------------------------------- Гарри-Гилль Мальчик "Отшельницам не тесно жить по кельям..." Кукушка Близость осени Сентябрь Водопад Гнездо пеночки ГАРРИ-ГИЛЛЬ Что за причина! что за чудо! Наш Гарри-Гилль угрюм как тень; Лицо его так желто, худо, И весь он зябнет целый день. Уж мало ль у него одежи, Плащей, камзолов и всего: У всей у нашей молодежи Нет столько их, как у него. А все дрожит он; даже летом Ему, как в зиму, холодно. Соседи все твердят об этом, Что Гарри-Гилль дрожит давно - Дрожит во всякую погоду, Поутру, в поддень и в ночи, Идет ли солнышко по своду, Блестят ли месяца лучи. А был он фермер сильный, тучный, Румяный, словно маков цвет; Имел он голос громозвучный, Силач, каких в деревне нет. - Бедна была старушка Гуди, Жила поденным лишь трудом; Бывало, все дивились люди, Как у сердечной беден дом. Весь день прядет она, бывало, И долго за полночь прядет, А выпрядет порой так мало, Что чуть на свечи достает. Жила она у нас лет сорок, В Дорсетском графстве, под горой, Где уголь каменный так дорог И к нам привозится водой. У нас все бедные старушки Ведут хозяйство сообща; Но Гуди-Блэк одна в лачужке Жила, на Бога не ропща. Еще ей летом было сносно, Когда день долог, ночь тепла, Весь день прядет она под сосной, Как коноплянка, весела. Зато как жить сердечной трудно, Когда замерзнут волны рек! Тогда-то, Боже правосудный, Какая жизнь для Гуди-Блэк! Ей худо днем, а ночью хуже. Какая грустная пора! Как страшно лечь в постель от стужи, Не спать от стужи до утра! Зато, о верх благополучья! Когда метель, качая бор, В ночь поломает сосен сучья И занесет их к ней на двор. Но никогда, вам скажет каждый, Ей не случалось их набрать Так много, чтоб хотя однажды Согреться и не горевать. Когда трещит мороз и станет Уж не по силам холод ей, - Как сильно взор старушки манит К себе соседних вид плетней! И, молвить истину, нередко, В избе продрогнув целый день, Ходила по ночам соседка Ломать у Гарри-Гилль плетень. Давно старушку в похищеньи Наш Гарри-Гилль подозревал, И в сердце каменном о мщеньи Немилосердно замышлял, И часто ночью, встав с постели, Ходил дозором по полям, И на снегу, в мороз, в метели, Он поджидал соседку там. И вот он раз, за скирдом хлеба, Старушку Гуди сторожил. Луна светила ярко с неба, И жниво иней серебрил. И вдруг он слышит чей-то шорох; Тогда он тихо сполз с холма И с дикой радостью во взорах Глядит - то Гуди-Блэк сама! В расположении веселом, Он за кустом к земле приник И видит: Гуди, кол за колом, Кладет в дырявый передник; Потом, на плечи взяв вязанку, Спешит околицей домой. Тогда несчастную беглянку Он ухватил и крикнул: стой! И злобно руку ей пожал он Рукой тяжелой, как свинец, И злобно руку потрясал он, Крича: "Попалась наконец!" Тут Гуди, с ужасом во взоре, Бросает наземь ношу дров И, преклоня колена, в горе Так молится творцу миров: "О Боже, бедных покровитель, Не дай ему согреться век!" Холодный месяц был лишь зритель, Как на коленях Гуди-Блэк, Иссохшие поднявши руки, Молилась жаркою мольбой. Наш Гарри, слов тех слыша звуки, Вдруг охладев, пошел домой. Наутро все узнали вскоре Ужасную в деревне быль. В лице болезнь, на сердце горе, Весь день не мог согреться Гилль; Весь день ходил он в рединготе, Во вторник он купил другой, Купил две шубы он к субботе, Но не согрелся ни в одной. Не греет мех, не греют шубы, Ему все так же холодно; Стучат, стучат о зубы зубы, Как в бурю ветхое окно. С тех пор он вянет в юном цвете: На нем проклятия печать, И сколько б ни жил он на свете, Он не согреется опять. Он говорить ни с кем не хочет, Он всех дичится, весь ослаб, И вечно сам с собой бормочет: "Бедняжка Гарри-Гилль озяб". И, головой поникнув к груди, Стучит зубами целый век. - Порою вспомните, о люди! О Гарри-Гилль и Гуди-Блэк. x x x Отшельницам не тесно жить по кельям; В пещерах жизнь пустыннику легка; Весь день поэт не сходит с чердака; Работница поет за рукодельем; Ткач любит стан свой; в Форнер-Фелльс к ущельям Пчела с полей летит издалека, Чтоб утонуть там в чашечке цветка; И узники живут в тюрьме с весельем. Вот почему так любо мне замкнуть, В час отдыха, мысль вольную поэта В размере трудном тесного сонета. Я рад, когда он в сердце чье-нибудь, Узнавшее излишней воли бремя, Прольет отраду, как и мне, на время. МАЛЬЧИК Был мальчик. Вам знаком он был, утесы И острова Винандра! Сколько раз, По вечерам, лишь только над верхами Холмов зажгутся искры ранних звезд В лазури темной, он стоял, бывало, В тени дерев, над озером блестящим. И там, скрестивши пальцы и ладонь Сведя с ладонью наподобье трубки, Он подносил ее к губам и криком Тревожил мир в лесу дремучих сов. И на призыв его, со всех сторон, Над водною равниной раздавался Их дикий крик, пронзительный и резкий. И звонкий свист, и хохот, и в горах Гул перекатный эха - чудных звуков Волшебный хор! Когда же, вслед за тем, Вдруг наступала тишина, он часто В безмолвии природы, на скалах, Сам ощущал невольный в сердце трепет, Заслышав где-то далеко журчанье Ключей нагорных. Дивная картина Тогда в восторг в нем душу приводила Своей торжественной красой, своими Утесами, лесами, теплым небом, В пучине вод неясно отраженным. Его ж уж нет! Бедняжка умер рано, Лет девяти он сверстников оставил. О, как прекрасна тихая долина, Где он родился! Вся плющом увита, Висит со скал над сельской школой церковь. И если мне случится в летний вечер Идти через кладбище, я готов Там целый час стоять с глубокой думой Над тихою могилой, где он спит. КУКУШКА С восторгом слышу голос твой, Кукушка, гость весны! О, кто ты? - птица, иль пустой Лишь голос с вышины? Я слышу твой двухзвучный стон, Здесь лежа на траве; Вблизи, вдали - повсюду он В воздушной синеве. Долинам весть приносит он О солнце, о цветах, А мне - волшебный сладкий сон О прошлых чудных днях. Пленяй, как некогда, мне слух! Доныне, гость долин, Ты мне не птица; нет, ты дух, Загадка, звук один, - Тот звук, который в прежни дни, Как школьник, я искал, Везде, и в небе, и в тени Дерев, и в недрах скал. Бывало, целый день везде В лесах, лугах брожу; Ищу повсюду, но нигде Тебя не нахожу. Так и теперь я слушать рад Твой крик в лесной тени. Я жду: не придут ли назад Давно минувши дни. И снова кажется мне мир Каким-то царством снов, Куда принесся, как на пир, Ты, вешний гость лесов! БЛИЗОСТЬ ОСЕНИ While not a leaf seems faded. Еще и лист в дубраве не поблек, И жатвы с нив, под ясным небосклоном, Не срезал серп, а в воздухе студеном, Пахнувшем с гор, где Дух Зимы извлек Ледяный меч, мне слышится намек, Что скоро лист спадет в лесу зеленом. И шепчет лист певцам весны со стоном: Скорей на юг, ваш недруг недалек! А я, зимой поющий, как и летом, Без трепета, в том шелесте глухом Густых лесов и в ясном блеске том Осенних дней, жду с радостным приветом Снегов и бурь, когда сильней согрет, Чем в летний зной, восторгом муз поэт. СЕНТЯБРЬ Как позлащенные щиты, Трофеи пламенного неба, Легли на горные хребты Поля с роскошной жатвой хлеба. Как сткло, лазоревых озер Поверхность спит, не колыхаясь, И выси дальных сизых гор В нее глядятся, отражаясь. Повсюду гулкие леса Оглашены пернатых пеньем, Хотя уж птичек голоса Любви не дышат вдохновеньем. Но пусть в священной тишине Их песня страстью не согрета, - Она сто раз отрадней мне, Чем музыка весны и лета. В весенних песнях пыл любви, Борьба, тревога, раздраженье, Огонь в клокочущей крови И жизни бурное волненье. В них страсти рвутся на простор, Трепещут сладострастьем звуки, В них слышен бешеный раздор И голос ревности и муки. А здесь святая песнь слышна, Как благовест другого года; В ней, благодарности полна, Гимн Божеству гремит природа. И я, внимая песне той, Все дольное отбросив долу И чуждый мук борьбы земной, Несусь душой к Его престолу. Греми же, песнь! Да не смутит Тебя бурь зимних приближенье! Жив Тот, чья благость сохранит Все, что живет, от разрушенья, Все, что живет, живет лишь Им, Отцом любви, Владыкой славы, И шестикрылый херувим, И звучный хор певцов дубравы. ВОДОПАД Поутру рано или в час, когда Закат горит последним блеском света И в сумрак вечера вся даль одета, Взгляни, поэт задумчивый, тогда На водопад, где бурная вода, Как в логе лев, бушует. Нет предмета Ужаснее! Дух страшный водомета В венце из камня, кудри, борода Струят потоки - воссидит над урной, Скрывая днем свой облик. Он струит По бархату лугов поток лазурный Или, встречая на пути гранит Обрушенный, обломки гор, гремит И пенится чрез них волною бурной. ГНЕЗДО ПЕНОЧКИ Из гнезд, свиваемых весной По рощам птичками, ничье С такой не строится красой, Как пеночки жилье. На нем и свода сверху нет, Нет и дверей; но никогда Не проникает яркий свет, Ни дождик в глубь гнезда. В нем так уютно, так умно Все приспособлено, что, знать, Уж свыше пеночкам дано Искусство так свивать И прятать гнезда от невзгод В такую глушь, в такую тень, Что и пустынник не найдет Для кельи гуще сень. Они вьют гнезда то в щелях Руин, вкруг убранных плющом; То их свивают в камышах, Нависших над ручьем, Где, чтобы самке не скучать, Самец льет звонко трель свою Иль целый день отец и мать Поют под такт ручью; То вьют их в просеках леска, Где в гнездышке, как в урне клад, Яички прячет мать, пока Не прилетит назад. Но если пеночки вполне Искусны в стройке гнезд своих, - Все ж в выборе им мест одне Искуснее других. Такой-то птичкой был под тень, В том месте спрятан дом из мха, Где вкруг раскинул, как олень, Дубок ветвей рога. Но, видно, было ей невмочь Своим умом скрыть домик свой: Она просила ей помочь Куст буквицы лесной, Где карлик-дуб поник челом, Там в вышине, как детский рост, Виднелось над густым кустом То чудо между гнезд. Мой клад я показал, гордясь, Друзьям, способным без стыда Ценить и малое. Но раз, Взглянул я - нет гнезда! Погибло! Видно, хищник злой, Враг песен, правды и любви, Свершил безжалостной рукой Здесь подвиги свои! Но через три дня, проходя При ярком солнце место то, Гляжу - и вскрикнул как дитя - Целехонько гнездо! Пред ним куст буквицы лесной Поднял листы, как паруса, И этой хитростью простой Мне обманул глаза. - Укрытая от хищных рук, Таясь и от своих друзей, Чтоб не мешал тебе и друг Высиживать детей, - Сиди здесь, пеночка! И вот, Как дети вылетят и пуст Твой станет домик, отцветет И покровитель куст. Не забывай, как здесь тебя В тенистой роще, в дождь и зной, Берег, лелея и любя, \ Куст буквицы лесной.</pre> </div> [[Категория:Импорт/lib.ru/Страницы с тегами pre]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Тег br в параметре ДРУГОЕ]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Длина текста в параметре ДРУГОЕ более 100]] [[Категория:Поэзия]] [[Категория:Переводы]] [[Категория:Сборники стихов]] [[Категория:Дмитрий Егорович Мин]] [[Категория:Литература 1885 года]] [[Категория:Импорт/lib.ru]] [[Категория:Импорт/az.lib.ru/Дмитрий Егорович Мин]] phdy588a8xxcf46ty29f5pt5qd5k9h6 Очерки бурсы (Помяловский) 0 1015939 4590402 4590391 2022-07-19T12:09:34Z Tosha 10874 ref wikitext text/x-wiki {{imported/lib.ru}} {{Отексте | АВТОР = Николай Герасимович Помяловский | НАЗВАНИЕ = Очерки бурсы | ПОДЗАГОЛОВОК = | ЧАСТЬ = | СОДЕРЖАНИЕ = | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = 1863 | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = | ПОДЗАГОЛОВОКОРИГИНАЛА = | ПЕРЕВОДЧИК = | ДАТАПУБЛИКАЦИИОРИГИНАЛА = | ИСТОЧНИК = [http://az.lib.ru/p/pomjalowskij_n_g/text_0030.shtml az.lib.ru] | ВИКИДАННЫЕ = <!-- id элемента темы --> | ВИКИПЕДИЯ = | ВИКИЦИТАТНИК = | ВИКИНОВОСТИ = | ВИКИСКЛАД = | ДРУГОЕ = OCR & spellcheck by HarryFan, 4 December 2000 | ОГЛАВЛЕНИЕ = | ПРЕДЫДУЩИЙ = | СЛЕДУЮЩИЙ = | КАЧЕСТВО = 1 <!-- оценка по 4-х бальной шкале --> | НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ = | ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ = | ЛИЦЕНЗИЯ = PD-old | СТИЛЬ = text |ИСТОЧНИК= издание Киев, «Радянська школа», 1982. |КАЧЕСТВО = 2 }} <div class="text"> == Очерки бурсы == === ЗИМНИЙ ВЕЧЕР В БУРСЕ. ОЧЕРК ПЕРВЫЙ === {{right|Посвящается Н. А. Благовещенскому}} Класс кончился. Дети играют. Огромная комната, вмещающая в себе второуездный класс училища, носит характер казенщины, выражающей полное отсутствие домовитости и приюта. Стены с промерзшими насквозь углами грязны — в чернобурых полосах и пятнах, в плесени и ржавчине; потолок подперт деревянными столбами, потому что он давно погнулся и без подпорок грозил падением; пол в зимнее время посыпался песком либо опилками: иначе на нем была бы постоянная грязь и слякоть от снегу, приносимого учениками на сапогах с улицы. От задней стены идут ''парты'' (учебные столы); у передней стены, между окнами, стол и стул для учителя; вправо от него — черная учебная доска; влево, в углу у дверей, на табурете — ведро воды для жаждущих; в противоположном углу — печка; между печкой и дверями вешалка, на спицах которой висит целый ряд тряпичный: шинели, шубы, халаты, накидки разного рода, все перешитое из матерних капотов и отцовских подрясников, — нагольное, крытое сукном, шерстяное и тиковое; на всем этом виднеются клочья ваты и дыры, и много в том месте злачнем и прохладном паразитов, поедающих, тело плохо кормленного бурсака. В пять окон, с пузырчатыми и зеленоватыми стеклами, пробивается мало свету. Вонь и копоть в классе; воздух мозглый, какой-то прогорклый, сырой и холодный. Мы берем училище в то время, когда кончался ''период насильственного образования'' и начинал действовать ''закон великовозрастия''. Были года — давно они прошли, — когда не только малолетних, но и бородатых детей по приказанию начальства насильно гнали из деревень, часто с дьяческих и пономарских мест, для научения их в бурсе письму, чтению, счету и церковному уставу. Некоторые были обручены своим невестам и сладостно мечтали о медовом месяце, как нагрянула гроза и повенчала их с Пожарским, Меморским, псалтырем и обиходом церковного пения, познакомила с ''майскими'' (розгами), проморила голодом и холодом. В те времена и в приходском классе большинство было взрослых, а о других классах, особенно семинарских, и говорить нечего. Достаточно пожилых долго не держали, а поучив грамоте года ''три-четыре'', отпускали ''дьячить''; а ученики помоложе и поусерднее к науке лет под тридцать, часто с лишком, достигали ''богословского'' курса (старшего класса семинарии). Родные с плачем, воем и причитаньями отправляли своих птенцов в науку; птенцы с глубокой ненавистью и отвращением к месту образования возвращались домой. Но это было очень давно. Время перешло. В общество мало-помалу проникло сознание — не пользы науки, а неизбежности ее. Надо было пройти хоть приходское ученье, чтобы иметь право даже на пономарское место в деревне. Отцы сами везли детей в школу, парты замещались быстро, число учеников увеличивалось и наконец доросло до того, что не помещалось в училище. Тогда изобрели знаменитый ''закон великовозрастия''. Отцы не все еще оставили привычку отдавать в науку своих детей взрослыми и нередко привозили шестнадцатилетних парней. Проучившись в четырех классах училища по два года, такие делались ''великовозрастными''; эту причину отмечали в ''титулке'' ученика (в аттестате) и отправляли ''за ворота'' (исключали). В училище было до пятисот учеников; из них ежегодно получали титулку человек сто и более; на смену прибывала новая масса из деревень (большинство) и городов, а через год отправлялась ''за ворота'' новая сотня. Получившие титулку делались послушниками, дьячками, сторожами церковными и консисторскими писцами; но наполовину шатались без определенных занятий по епархии, не зная, куда деться со своими титулками, и не раз проносилась грозная весть, что всех безместных будут верстать в солдаты. Теперь понятно, каким образом поддерживался училищный комплект, и понятно, отчего это в темном и грязном классе мы встречаем наполовину сильно взрослых. На дворе слякоть и резкий ветер. Ученики и не думают идти на двор; с первого взгляда заметно, что их в огромном классе более ста человек. Какое разнохарактерное население класса, какая смесь одежд и лиц!.. Есть двадцатичетырехгодовалые, есть и двенадцати лет. Ученики раздробились на множество кучек; идут игры — оригинальные, как и все оригинально в бурсе; некоторые ходят в одиночку, некоторые спят, несмотря на шум, не только на полу, но и по партам, над головами товарищей. Стон стоит в классе от голосов. Большая часть лиц, которые встретятся в нашем очерке, будут носить те клички, которыми нарекли их в товариществе, например, ''Митаха, Элпаха, Тавля, Шестиухая Чабря, Хорь, Плюнь, Омега, Ерра-Кокста, Катька'' и т. п., но этого не можем сделать с Семеновым: бурсаки дали ему прозвище, какого не пропустит никакая цензура — крайне неприличное. Семенов был мальчик хорошенький, лет шестнадцати. Сын городского священника, он держит себя прилично, одет чистенько; сразу видно, что училище не успело стереть с него окончательно следов домашней жизни. Семенов чувствует, что он ''городской'', а на городских товарищество смотрело презрительно, называло бабами; они любят маменек да маменькины булочки и пряники, не умеют драться, трусят розги, народ бессильный и состоящий под покровительством начальства. Для товарищества редкий городской составлял исключение из этого правила. Странно было лицо у Семенова — никак не разгадать его: грустно и в то же время хитро; боязнь к товарищам смешана с затаенной ненавистью. Ему теперь скучно, и он, шатаясь из угла в угол, не знает, чем развлечься. Он усиливается удержать себя вдали от товарищей, в одиночку; но все составили партии, играют в разные игры, поют песни, разговаривают; и ему захотелось разделить с кем-нибудь досуг свой. Он подошел к играющим в ''камешки'' и робко проговорил: — Братцы, примите меня. — Гусь свинье не товарищ, — отвечали ему. — Этого не хочешь ли? — проговорил другой, подставив под самый нос его сытый свой кукиш с большим грязным ногтем на большом пальце… — Пока по шее не попало, убирайся! — прибавил третий. Семенов отошел уныло в сторону; но на него не произвели особенного впечатления слова товарищей. Он точно давно привык и стерпелся с грубым обращением. — Господа, ''с пылу горячих''! — Кому, Тавля? — отозвались голоса. — Гороблагодатскому. Семенов вместе с другими направился к столу, около которого тоже шла игра в камешки между двумя великовозрастными, и притом Гороблагодатский был второй силач в классе, а Тавля — четвертый. Лица, окружившие игроков, приятно осклаблялись, ожидая увеселительного зрелища. — Ну! — сказал Тавля. Гороблагодатский положил на стол руку, растопырив на ней пальцы. Тавля разместил на руке его пять небольших камней самым неудобным образом. — Валяй! — сказал он. Тот вскинул кверху камни и поймал из них только три. — За два! — подхватили окружающие. — Пиши, брат, к родителям письма, — прибавил Тавля с своей стороны. Гороблагодатский, ничего не отвечая, положил левую руку на стол. Тавля кинул камень в воздух, во время его полета успел со страшной силой щипнуть руку Гороблагодатского и опять поймал камень. Толпа захохотала. Игра в камешки, вероятно, всем известна, но в училище она имела оригинальные дополнения: здесь она ''со щипчиками'', и притом ''щипчиками холодненькими, тепленькими, горяченькими'' и ''с пылу горячими'', которые доставались проигравшему. Без щипчиков играла самая молодая, самая зеленая ''приходчина'', а при щипчиках с пылу горячих присутствует теперь читатель. Между тем ''матка'' (главный камень) летала в воздухе, а Тавля своими, здоровенными руками скручивал кожу на руке партнера и дергал ее с ожесточением. После двадцати щипчиков рука сильно покраснела; после пятидесяти появилась синева. — Любо ли? — спрашивает Тавля, заглядывая ему в глаза. Противник молчит. — Любо ли? Опять ответа нет. — Взъерепень, взъерепень его! — говорят окружающие. — Заплачь, так прощу! — говорит Тавля. — Смотри, чтобы самому плакать не пришлось! — ответил Гороблагодатский. Здоровый детина выносил сильную боль в руке, но только мрачный взгляд обнаруживал, что он чувствует. — Что, дядя, больно? Тавля дал такого щипка, что Гороблагодатский невольно стиснул зубы. Все захохотали. — Живота аль смерти? Сильный щипок повторился при хохоте зрителей. В этом хохоте не слышалось злорадованья или неприязненной насмешки; товарищи видели во всем только комическую сторону. Один лишь Семенов улыбался как-то особенно; его удовольствие не походило на удовольствие других, и действительно, он затаенно повторял в душе: «Так и надо, так и надо!». Дошло до ста… — Ну, черт с тобой! — заключил наконец Тавля. Гороблагодатский глубоко ненавидел Тавлю и решился на игру с ним в надежде остаться победителем и задать ему более, чем с пылу горячих. Оба они были ''второкурсные''. Каждое учебное заведение имеет свои предания. Аборигены училища, насильно посаженные за книгу, образовали из себя ''товарищество'', которое стало во враждебные отношения к ''начальству'' и завещало своим потомкам ненависть к нему. Начальство, со своей стороны, также стало во враждебные отношения к товариществу и, чтобы сдерживать его в границах ''училищной инструкции'' (кодекс правил для поведения и учения), изобрело целую бурсацко-бюрократическую систему. Зная, что всякое царство, раздельшееся на ся, не устоит, оно отдало одних товарищей под власть другим, желая внести в среду их междуусобие. Такими властями были: ''старшие спальные'' — из второуездных; ''старшие дежурные'' — из спальных, справляя недельную очередь по всему училищу; ''цензора'' — надзирающие за поведением в классе; ''авдитора'' — выслушивающие по утрам уроки и отмечающие баллы в ''нотатах'' (особой тетради для баллов); наконец, последняя власть и едва ли не самая страшная — ''секундатор'', ученик, который, по приказанию учителя, сек своих товарищей. Все эти власти выбирались из ''второкурсных''. Ученик, просидев за партою два года, за леность и малоуспешность оставался в том же классе еще на два: этот и назывался второкурсным. Очень естественно, что такой ученик что-нибудь да выносил из уроков учителей и потому больше знал, чем первокурсный; это бралось начальством во внимание, и расчет был верен: второкурсные, желая удержать власть в руках, учились усердно, и большинство из них заняло первые места, потому что не бездарность, а лень делала их второкурсными. Вот основы училищной бюрократии, при помощи которой начальство хотело разрушить товарищество. Изо всего этого вышла одна гадость. Ко второкурсным было полное доверие начальства; жалоба на них была оскорблением для смотрителя и инспектора; деспотизм их развился в высшей степени, и ничто так не оподляет дух учебного заведения, как власть товарища над товарищем; цензора, авдитора, старшие и секундаторы получили полную возможность делать что угодно. Цензор был чем-то вроде царька в своем царстве, авдитора составляли придворный штат, а второкурсные — аристократию. Притом второкурсные, просидев лишних два года, понятно, делались взрослыми, а потому и физическая сила была на их стороне. Наконец, по той же причине они знали обряды и формы своего класса, характер учителей, уменье надувать их. Новичок без помощи второкурсного не умел ступить шагу. Начальство, вводя такой деспотизм, думало, что оно поселит в товариществе ябеду и донос. Случилось совсем не то: при училищном ''второкурсии'' только народились в товариществе такие гадины, отвратительные гадины, как Тавля, и такие дикие характеры, как Гороблагодатский. Они ненавидели друг друга, потому что воспользовались данною им властью для разных целей. Тавлю ненавидели и другие силачи — Лашезин и Бенелявдов; его все ненавидели и презирали. Тавля, с качестве второкурсного авдитора, притом в качестве силача, был нестерпимый взяточник, драл с подчиненных деньгами, булкой, порциями говядины, бумагой, книгами. Ко всему этому Тавля был ростовщик. Рост в училище, при нелепом его педагогическом устройстве, был бессовестен, нагл и жесток. В таких размерах он нигде и никогда не был и не будет. Вовсе не редкость, а напротив — норма, когда ''десять копеек'', взятые на ''недельный срок'', оплачивались ''пятнадцатью копейками'', то есть, по общепринятому займу на год, это выйдет ''двадцать пять раз капитал на капитал''. При этом должно заметить, если должник не приносил, по условию, долгу через неделю, то через следующую неделю он обязал был принести вместо пятнадцати двадцать копеек. Такой рост неизвестно с каких пор вошел в обычай бурсы; не один Тавля живодерничал; он был только виднее других. Необходимость в займе всегда существовала. Цензор или авдитор требовали взятки; не дать — беда, а денег нет, вот и идет первокурсный к своему же товарищу, но ростовщику, согласен на какой угодно процент, лишь бы избавиться от прежестоких грядущих розгачей. Кредит обыкновенно гарантируется кулаком либо всегдашнею возможностью нагадить должнику, потому что рисковали на рост только второкурсники. Надо заметить, что большая часть тягостей в этом отношении падала на городских, потому что они каждое воскресенье ходили домой и приносили с собою деньжонки; поэтому на городских налегали все, хотя и из них считался уже богачом, кто получал на неделю какой-нибудь гривенник. Поэтому многие были в неоплатном долгу и нередко состояли в бегах. Пошлая, гнилая и развратная натура Тавли проявилась вся при деспотизме второкурсия. Он жил барином, никого знать не хотел; ему писались записки и вокабулы, по которым он учился; сам не встанет для того, чтобы напиться воды, а кричит: «Эй, Катька, пить!» Подавдиторные чесали ему пятки, а не то велит взять перочинный нож и скоблить ему между волосами в голове, очищая эту поганую голову от перхоти, которая почему-то называлась плотью; заставлял говорить ему сказки, да непременно страшные, а не страшно, так отдует; да и чем только при глубоком разврате Тавли не служили для него подавдиторные? При всем этом он был жесток с теми, кто служил ему. «Хочешь, говорит, Катька, ''рябчика съесть''?» — и начинает щипать подчиненного за волоса. «Тебя маменька вот так гладила по головке; постой же, я покажу, как папенька гладит»; после этого, уставив палец против ''шерсти'' (волос), он плотно проводил им от начала лба и до конца затылка. «Видал ли ты Москву?» — спрашивает он ученика и прикладывает свои широкие, потные, скверные ладони к ушам подавдиторного, сжимает между ними голову его и потом, приподняв на воздух, говорит: «Теперь видишь ли Москву? вон она!». Он загибал своим товарищам ''салазки'', то есть положит ученика на сиденье парты лицом вверх, поднимает его ноги и гнет их к лицу. Плюнуть в лицо товарищу, ударить его и всячески изобидеть составляло потребность его души. Известно было товарищам, что он однажды добыл из гнезда неоперившихся воробьиных птенцов, взял за тонкие ноги и разорвал воробьев на части. Меньшинство его ненавидело; большинство боялось и ненавидело. Гороблагодатский был сильная, но дикая натура. Второкурсие отразилось на нем совершенно иначе, нежели на Тавле. Он был положительным доказательством, что начальство ошиблось в расчете, вводя деспотизм ученика над учеником и через то желая внести в товарищество ябеду и донос. Товарищество в самом деспотизме нашло себе опору. Второкурсные сделались хранителями преданий и, получив по наследству ненависть к начальству, употребляли власть, им данную, на то, чтобы гадить тому же начальству. Цензор, авдитора, секундатор стали на стороне товарищества, а во главе их всех, в тот курс, который описываем мы, стоял Гороблагодатский. Пьянство, нюханье табаку, самовластные отлучки из училища, драки и шум, разные нелепые игры — все это было запрещено начальством, и все это нарушалось товариществом. Нелепая долбня и спартанские наказания ожесточали учеников, и никого они так не ожесточили, как Гороблагодатского. Он был ''отпетый''. Отпетый характеристичен и по внутреннему и по внешнему складу. Он ходит, заломив козырь на шапке, руки накрест, правым плечом вперед, с отважным перевалом с ноги на ногу; вся его фигура так и говорит: «хочешь, тресну в рожу? думаешь, не посмею!» — редко дает кому дорогу, обойдет начальника далеко, чтобы только избежать поклона. Гороблагодатский поддерживает самое неприличное дело, если оно относится ко вреду высших властей, ''отмачивает'' дикие штуки. Он ревнитель старины и преданий, стоит за свободу и вольность бурсака и, если нужно будет, не пощадит для этого священного дела ни репутации, ни титулки. Он основной столп товарищества. Бурсаки с такими доблестями обыкновенно звались отпетыми. Но отпетые были разного рода: одни из них назывались ''благими'': это были дураковатые господа, но держащиеся тех же принципов; другие назывались ''отчвалыми'': эти были вообще не глупы, но лентяи бесшабашные; Гороблагодатский же был отпетый ''башка'': он шел в первых по учению и в последних по поведению. Башка и отчвалый умно гадили начальству, а благой глупо: например, вдруг захохочет учителю в лицо и покажет ему кукиш; вздерут благого, а через несколько времени он опять выкинет какую-нибудь глупую дерзость. Но никто из отпетых так не солил начальству, как Гороблагодатский. Если вымазали эконому двери нестерпимой ''размазней'' (жидкая гречневая каша), нелюбимому учителю вшей<ref>Этих насекомых было огромное количество в бурсе. Не поверят, что один ученик был почти съеден ими; он служил каким-то огромным гнездом для паразитов; целые стада на виду ходили в его нестриженой и нечесаной голове; когда однажды сняли с него рубашку и вынесли ее на снег, то снег зачернелся от них. Вообще неприятность бурсы была поразительна; золотуха, чесотка и грязь ели тело бурсака.</ref> напустили в шубу, свинье инспектора переломали ноги или оторвали хвост, обокрали погреб смотрителя, выбили ночью целый ряд стекол — все это были дела Гороблагодатского, который смело вел за собою на пакость начальству благих и отчвалых. Когда требовалось устроить стачку против начальства, то опять коноводом был Гороблагодатский: под его влиянием отпетые настраивали недавно сеченных и вообще недовольных; эти волнуют весь класс, самые смиренные и кроткие начинают шуметь и грозить, товарищество возбуждено — и зреет бурсацкий скандал, который на местном языке называется ''бунтом''. Протестанты наперед знают, что они ничего не добьются от начальства: если, например, их кормили ''убоиной'', похожей на падаль, то они уверены, что и после возмущения будут есть ту же убоину; но они по крайней мере гнев сорвут, а там пори себе десятого. Гороблагодатскому, как отпетому, часто доставалось от начальства; в продолжение семи лет он был сечен раз триста и бесконечное число раз подвергался другим разнообразным наказаниям бурсы; но, во всяком случае, должно сказать, что его все-таки мало секли: за его разные проделки ему следовало бы подвергнуться наказаниям по крайней мере в пять раз больше, но он был ловок и хитер. В бурсе отпетыми было изобретено много способов, чтобы надувать начальство. Особенно замечателен был прием под названием — ''пустить вкруговую''. Например, отнимут табакерку у А.; А. говорит, что она не его, а В.; В. ссылается на Д., Д. на А., А. опять на В. — вот и круговая: разыщите, чья табакерка. В круговую вводилось человек тридцать, и тогда сам Соломон не разберет, кого следует выпороть. При бунтах всегда прибегали к круговой. «Ты зачем кричал во время класса?» — «Меня научил такой-то». — «А ты зачем?». Тот ссылается на другого, и пошла коловоротица, в которой сам черт ногу сломит. Надуть товарищество считалось преступлением, надуть начальство — подвигом и добродетелью. Случалось, что секли не того, кого следует, но наказываемый редко выдавал виноватого. Добровольное сознание в проступке ученики признавали за пошлость и трусость; напротив, кто больше и наглее лгал перед начальником, бессовестно запирался, путал дело мастерски, божился и клялся на чем свет стоит, тот высоко стоял в глазах бурсацкой общины. Но и в этом отношении Гороблагодатский стоял выше всех; после долгой практики в скандалах разного рода он приобрел навык в самом изворотливом запирательстве. Другие только не сознавались в проступке, а он с самоуверенной дерзостью, глядя прямо в глаза начальнику, огрызался, и в то время такая оскорбленная невинность была написана на его лице, что опытный физиономист и психолог сбился бы с толку. Он входил до того в роль невинного, что сам считал себя невинным и под лозами никогда не сознавался. Все, что исходило от начальства, он презирал и ставил ни во что; поэтому розги, оплеухи, лишения обеда, стоянье на коленях, земные поклоны и т. п. для него положительно не имели никакого морального значения. Наказание было до такой степени дело не позорное, лишенное смыслу и полное только боли и крику, что Гороблагодатский, сеченный публично в столовой, пред лицом пятисот человек, не только не стеснялся сряду же после порки явиться перед товарищами, но даже похвалялся перед ними. Полное бесстыдство пред начальнической розгой создало местную поговорку: ''не репу сеют, а секут только''. Да чего лучше: секундатор, товарищ, секущий своих товарищей, уважаем и любим был ими, потому что и он служил в их видах: искусный в своем деле, он сильно драл своих товарищей, и свистели лозы по воздуху, когда под ними лежала добрая голова. Гороблагодатского много секли; случалось ему вкушать даже до ста ударов, и потому он переносил розги легче, нежели его товарищи, вследствие чего с абсолютным презрением относился к какому бы то ни было наказанию. Ставили его коленями на покатой доске парты, на выдающееся ребро ее, заставляли в двух шубах волчьих делать до двухсот земных поклонов, приговаривали держать в поднятой руке, не опуская ее, тяжелый камень по получасу и более (нечего сказать, изобретательно было начальство), жарили его линейкой по ладони, били по щекам, посыпали сеченное тело солью (верьте, что это факты) — все он переносил спартански: лицо его делалось после наказания свирепо и дико, а на душе копилась ненависть к начальству. Мы видели в Гороблагодатском переносчивость физической боли, когда Тавля задавал ему с пылу горячих. Но кража, сплетня, порча чужих вещей и всякая гадость не считались пороками только относительно начальства, а в себе самом товарищество было честно, и с этой стороны Гороблагодатский является в новом свете. Он не взял ни одной взятки, беспристрастно и справедливо отмечал подавдиторным баллы, не куражился над ними, часто защищал слабосильных, любил вмешиваться в ссоры и хотя деспотически, но всегда справедливо решал их; он постоянно солил ростовщикам и взяточникам. Товарищество его любило и уважало. Мы сказали, что Гороблагодатский глубоко ненавидел Тавлю за его гнусную натуру; но он с ним играет в камешки: ему хочется выиграть и помучить Тавлю. Кончив щипчики, Тавля предложил лукаво: — Не хочешь ли еще? Тавля отлично играл в камешки и надеялся на себя. — Давай! — упорно отвечал Гороблагодатский. Камни опять защелкали. Семенов издали наблюдал за игроками. Семенов был третий тип училищный, созданный тою же бурсацкою администрацией. Товарищество сегодня огласило его ''фискалом''. Начальство понимало, что через свое педагогическое устройство бурсы оно не достигло цели, но вместо того, чтобы отказаться от училищных порядков, оно пошло по пути нелепостей далее. Явилось новое должностное лицо — фискал, который тайно сообщал начальству все, что делалось в товариществе. Понятно, какую ненависть питали ученики к наушнику; и действительно, требовался громадный запас подлости, чтобы решиться на фискальство. Способные и прилежные ученики не наушничали никогда, они и без того занимали видное место в списке; тайными доносчиками всегда были люди бездарные и подловатенькие трусы; за низкую послугу начальство переводило их из класса в класс, как дельных учеников. Но мы сказали, что товарищество само в себе было честно и потому не уважало тех учеников, которые за взятку начальнику, по родственным связям, по протекции, а тем более за фискальство, занимали не свое место в списке. Кроме того, ученики вполне справедливо были уверены, что наушник переносил не только то, что в самом деле было в товариществе, но и клеветал на них, потому что фискал должен был всячески доказать свое усердие к начальству. Но когда он передавал инспектору или смотрителю даже правду, и тогда он возбуждал в классе ненависть и злобу: например, дети собираются устроить попойку, оторвать хвост экономской свинье, улизнуть к знакомой прачке или чем иным развлечься, и вдруг инспектор, предуведомленный заранее, вместо развлечения драл их не на живот, а на смерть. Правда, в большинстве случаев, при непобедимом упорстве бурсаков, доносы не вели к наказанию, но начальство из доносов все-таки умело сделать полезное для себя употребление. Как объяснить, отчего инспектор за одинаковое преступление двоих учеников наказывал неодинаково? Это большею частью объяснялось тем, что на ученика сильно наказанного были доносы через фискалов. Начальство особенно не терпело тех лиц, которые ненавидели и преследовали наушников. Вся ябеда, добытая через наушников, вносилась в ''черную книгу''. Эта книга имела огромное значение при переводе из класса в класс; тогда многим неожиданно вручались ''волчьи паспорты'': это те же титулки, только с отметкою в них о дурном поведении; такие титулки объяснялись единственно черною книгою. Семенов чувствовал, но страшно верить ему было, что товарищество догадалось, что он фискал. Он ясно заметил, что с ним никто не хочет слова сказать, а первой мерой против наушника было ''молчание'': целый класс, а иногда все училище соглашалось не говорить ни слова, исключая брани, с фискалом. Положение ужасное: жить целые недели среди живых людей и не услышать ни одного приветливого звука, видеть на всех лицах отталкивающее презрение и отвращение, вполне быть уверену, что никто ни в чем не поможет, а напротив — с радостью сделает зло… И действительно, фискал становится в товариществе вне покровительства всяких законов: на него клеветали, подводили под наказания, крали и ломали его вещи, рвали одежду и книги, били его и мучили. Иное поведение относительно фискала считалось ''бесчестным''. Но начальство все-таки напрасно развратило навеки несколько десятков человек, сделав из них наушников: училищная жизнь развивалась в своих нелепых формах, и товарищество делало что хотело. Семенов, смотря на играющих в камешки, злорадостно усмехнулся. — С пылу горячие! — закричал Гороблагодатский. В его голосе было что-то зловещее. Тавля струсил и побледнел на минуту. Около стола опять толпа. Опять камень летает в воздухе, но теперь Тавлина рука лежит на столе; напрасно он понадеялся на себя: Гороблагодатский в один прием взял все восемь конов, а Тавля срезался на пятом… — Конца не будет! — сказал сурово Гороблагодатский. Тавля видимо трусил. Окружающие не смеялись: они видели, что дело идет не на шутку, что Гороблагодатский мстит. Дошло до ста. От здоровенных щипчиков вспухла рука Тавли. Он выносил страшную боль, наконец не вытерпел и проговорил просительно: — Да ну, полно же!.. — После двухсот проси пощады, — отвечал Гороблагодатский. — Ведь больно!.. — Еще больнее будет. На сто семидесятом щипке у Тавли рука покрылась темно-синим цветом. Он чувствовал лом до самого плеча… — Довольно же, Ваня… что же это будет? Гороблагодатский вместо ответа с ожесточением щипнул Тавлю. Тавля знал, что слово Гороблагодатского ненарушимо, однако он ощущал до того сильную боль во всей руке, что не мог не просить: — Оставь… ведь натешился. — Скажи только слово, еще двести закачу!.. Гороблагодатский дал щипчик более чем с пылу горячий. Тавля не вынес: по щекам его потекли слезы. Наконец двести. — Теперь прощенья проси! Как ни больно Тавле, а стыдно прощенья просить. — Да ну, оставь же! — Зачем насмехался давечь? — Так то ведь шутка! — Так ты смеешь, животное, надо мной шутить? Жестоко щипнул он Тавлю. — Ну прости меня, Ваня… Гороблагодатскому точно жаль было прекратить мучения ненавистного для него Тавли. Он собрал все силы, и от последнего щипка рука Тавли почернела. — Будет с тебя. Сыт ли?.. — спросил Гороблагодатский. Лишь только освободился Тавля, страх в душе его сменился бешенством и злостью. — Подлец! — проговорил он. — Слышь, не задевай! в зубы съезжу! — Ты? — Я. — А вот и харя, съезди, — сказал Гороблагодатский, подставляя свое лицо… Тавля забылся в бешенстве и залепил оглушительную плюху своему врагу, но в ответ получил еще здоровейшую. Завязалась драка… «Так и надо, так и надо!..» — шевелилось в душе Семенова… Тавля так ошалел от злости, что, несмотря на истерзанную свою руку, не уступал Гороблагодатскому, хотя тот был сильнее его. Злость до того охмелила Тавлю и увеличила его силы, что трудно было решить, на чьей стороне осталась победа… Гороблагодатский затаил и эту обиду в душе. Гороблагодатский после драки пошел к ведру напиться; на дороге ему попался Семенов. Он дал Семенову затрещину и, как ни в чем не бывало, продолжал свой путь. Семенов со злостью посмотрел на него, но не смел пикнуть слова. Постояв немного посреди класса, Семенов стал бесцельно шляться из угла в угол и между партами, останавливаясь то здесь, то там. Посмотрел он, как играют в ''чехарду'', — игра, вероятно, всем известная, а потому и не будем ее описывать. В другом месте два парня ''ломали пряники'', то есть, встав спинами один к другому и сцепившись руками около локтей, поочередно взваливали себе не спину друг друга; это делалось быстро, отчего и составлялась из двух лиц одна качающаяся фигура. У печки секундатор, по прозванию Супина, учился своему мастерству: в руках его отличные лозы; он помахивал ими и выстегивал в воздухе полосы, которые должны будут лечь на тело его товарища. На третьей парте играли в ''швычки'': эта деликатная игра состоит в том, что одному игроку закрывают глаза, наклоняют голову и сыплют в голову щелчки, а он должен угадать, кто его ударил; не угадал — опять ложись; угадал — на смену ему ляжет угаданный. Семенов увидел, как его товарищу пустили в голову целый заряд швычков и как тот, вставая, схватился руками за голову. «Так и надо!» — повторил он в душе и пошел к пятой парте. Там одна партия дулась в три листика, а другая в носки: известная игра в карты, в которой проигравшему бьют по носу колодой карт. Семенов перешел к седьмой парте и полюбовался, как шесть ''нахаживали''. Эти шестеро, взявшись руками за парту, качались взад и вперед. На следующей парте Митаха выделывал ''богородичен на швычках'', то есть он пел благим гласом «Всемирную славу» и в такт подщелкивал пальцами. Тут же Ерундия (прозвище) играл ''на белендрясах'', перебирая свои жирные губы, которые, шлепаясь одна о другую, по местному выражению, ''белендрясили''. Третий артист старался возможно быстро выговаривать: «под потолком полком полколпака гороху», «нашего пономаря не перепономаривать стать», «сыворотка из-под простокваши». Наконец Семенов пробрался до стены. Здесь Омега и Шестиухая Чабря играли в ''плевки''. Оба старались как можно выше плюнуть на стену. Игра шла на ''смазь''. Шестиухая Чабря плюнул выше. — Подставляй! — сказал он, расправляя в воздухе свою пятерню. Омега выпятил свою ''лупетку'' (лицо). — Надувайся! — сказал Чабря. Омега надул щеки. — Шире бери! Омега до того надулся, что покраснел. — ''Верховая'', — начал Чабря, прикладывая свою руку ко лбу Омеги, — ''низовая'', прикладывая к подбородку, — две ''боковых'', — прикладывая к одной и другой щеке. — Надувайся! Омега надулся. — И ''всеобщая''! — торжественно вскрикнул Шестиухая Чабря. После этого он забрал лицо Омеги в пясть, так что оно между пальцами проступило жирными и лоснящимися складками, и тряс его за упитанные мордасы и кверху и книзу. Семенову было скучно. Он не знал, что делать… — Леденцов, пряников! Пряников, леденчиков! Это был голос Элпахи, который обыкновенно торговал пряниками и леденцами, от чего получал немалую выгоду, потому что покупал фунтами, а продавал по мелочи. Семенов очутился около него. — На сколько? — спросил Элпаха, оглядываясь вокруг и около, потому что товарищество запрещало говорить с Семеновым, но купецкая корысть Элпахи взяла свое. — На пять копеек. — Деньги? — Вот! — Держись. — Что ж ты обсосанных даешь? — Лучший сорт. — Перемени, Элпаха. — Леденчиков, пряников! — закричал Элпаха, отворачиваясь в сторону. Семенов, держа на ладони, рассматривал леденцы, не зная, съесть их или бросить, и уже решился съесть, как кто-то сзади подкрался, схватил с руки лакомство и быстро скрылся. Семенов со злобой посмотрел на товарищей, но бессильна была его злоба, и в то же время одурь брала его от скуки. — Давай играть в ''костяшки'', — сказал ему Хорь. Семенов сам удивился, что с ним заговорил товарищ. Он недоверчиво смотрел на Хоря. — Что ''гляделы'' -то пучишь? не бойся! — Надуешь… — Ну вот дурак… что ты! — Побожись. — Ей-богу, вот те Христос! — Право, не надуешь? — Побожился! чего ж тебе еще? — Ну ладно, — ответил Семенов, от души обрадовавшись, что с ним заговорило живое существо, хоть это живое существо и было Хорь. В училище была своя монета — ''костяшки'' от брюк, жилетов и сюртуков. За единицу принималась ''однодырочная'' костяшка; две однодырочных равнялись ''четырехдырочной'', или ''паре'', пять пар ''куче'', или ''грошу'', пять куч ''великой куче''. Костяшки имели цену, определенную раз навсегда, и во всякое время за пять пар можно было получить грош. Огромное количество костяной монеты обращалось в бурсе. Ею платили при игре ''в юлу'' и ''в чет-нечет''. Бывали владетели сотни великих куч и более; их можно узнать по тому, что они всегда держат руку в кармане и роются там в костяном богатстве. Употребление костяной монеты породило особого рода промышленников, которые по ночам обрезывали костяшки на одежде товарищей или делали это во время классов, под партами, спарывая бурсацкую монету сзади сюртуков. Хорь был один из таких промышленников. У Хоря ничего не было своего — все казенное, и если бы не казна, вы увидели бы в лице его возможность на Руси совершенно голого человека. У него почти никогда не водилось денег. В продолжение семи лет у него не перебывало и семи рублей, так что настоящая монета для него была менее действительна, чем костяшки. Это был нищий второуездного класса, и мастер же он был ''кальячить''. Узнав, что у товарища есть булка или какое-нибудь лакомство, он приставал к нему как с ножом к горлу, канючил и выпрашивал до тех пор, пока не удовлетворят его желание Будучи без роду и племени, круглый сирота, он безвыходно жил в училище, на каникулы никогда не ездил и до того втянулся во все формы бурсацкой жизни, что, кроме ее, другой не существовало для него. Только в каникулярное время посещал он базар соседний, реку да лес: здесь был конец его света. Учиться Хорь терпеть не мог, но учился, потому что не мог терпеть и розги: из двух зол (а бурсацкое ученье — зло) приходилось выбирать меньшее. Он был страстный игрок в костяшки; но, наживши кое-как великую кучу, он либо выменивал ее на деньги и проедал их с жадностью нищего, либо опять проигрывал, потому что играл не совсем счастливо. Тогда с перочинным ножом он промышлял под партами, либо по ночам под подушками товарищей, куда ученики прятали свою одежду. У одного товарища таким образом он спорол с одежды все костяшки, так что не на что было застегнуться — все валилось долой, хоть умирай. Однажды Бенелявдов, первый силач класса, во время урока, при учителе, поймал его за волоса под партой и задал ему ''волосянку''. Просить пощады нельзя было: заметит учитель. После долго смеялись над Хорем, говоря, что у него волоса распухли. Теперь у Хоря только и было полпары, то есть однодырочная. — Чет аль нечет? — спросил он, загадывая. — Пусть нечет, — отвечал Семенов. — Твое. Теперь ты. Семенов загадал, но лишь только открыл он ладонь, чтобы сосчитать, верно ли Хорь сказал «нечет», как хищный Хорь схватил костяшки и спрятал их себе в карман. — Что же это. Хорь? — говорил Семенов. — Я тебе Хорь?.. а в ухо хочешь? — Оплетохом, — сказал один из товарищей. — Беззаконновахом, — прибавил другой. — И неправдовахом, — заключил третий. — Отдай, Хорь; право, отдай. — Опять Хорь?.. Рожу растворожу, зубы на зубы помножу! Семенов не стал более разговаривать. Несчастный отошел в сторону. Нигде не было для него приюта. Он вспомнил, что у него в парте есть горбушка с кашей. Семенов хотел позавтракать, но горбушки не оказалось. Раздраженный постоянными столкновениями с товарищами, он обратился к ним со словами: — Господа, это подло, наконец! — Что такое? — Кто взял горбушку? — С кашей? — отвечали ему насмешливо. — ''Стибрили''? — ''Сбондили''? — ''Сляпсили''? — ''Сперли''? — ''Лафа'', брат! Все эти слова в переводе с бурсацкого на человеческий язык означали: украли, а ''лафа'' — лихо! — Комедо! — раздался голос Тавли. — Иду! — было ответом. Семенов еще после обеда подслушал, что у Комеды с Тавлей состоялся странный спор на пари, и потому поспешил на голос Тавли, забыв о своей горбушке. — Готово? — спросил Комедо. — Есть! — отвечал Тавля и развязал узел, в котором оказалось шесть трехкопеечных булок. — Сожрешь? — Сказано. Толпа любопытных обступила их. Комедо был парень лет девятнадцати, высокого роста, худощавый, с старообразным лицом, сгорбленный. — Условия? — Не стрескаешь — за булки деньги заплати, а стрескаешь — с меня двадцать копеек. — Давай. — Смотри, ничего не пить, пока не съешь. Вместо ответа Комедо стал уплетать белый хлеб, который так редко едят бурсаки. — Раз! — считали в толпе. — Два, три, четыре… — Ну-ка пятую… Комедо улыбнулся и съел пятую. — Хоть на шестой-то подавись! Комедо улыбнулся и съел шестую. — Прорва! — говорил Тавля, отдавая двадцать копеек. — Теперь и напиться можно, — сказал Комедо. Когда он напился, его спрашивали: — А еще можешь съесть что-нибудь? — Хлеба с маслом съел бы. Достали ломоть хлеба и масла достали. — Ну-ка попробуй! Он съел. — А еще? — Горбушку с кашей съел бы. Добыли и горбушку. Его кормили из любопытства. Он съел и горбушку. — Эка тварь!.. Куда это лезет в тебя, животина ты эдакая! Скот! Как ты не лопнешь, подлец? — А что брюхо? — спросил кто-то. — Тугое, — отвечал Комедо, тупо глядя на всех… — Очень? — Пощупай. Стали брюхо щупать у Комеды. — Ишь ты, стерва!.. как барабан!.. — А что, два фунта патоки съешь? — Съем. — А четыре миски каши? — Съем… — А пять редек? — А четыре ковша воды выпьешь? — Не знаю… не пробовал… Я спать хочу… Комедо отправился в Камчатку. Долго толпа ругала Комеду и стервой, и прорвой, и всячески… Между тем Тавля, накормив на свой счет Комеду, по обыкновению озлился. Одному из первокурсных попала от него затрещина, другому он загнул салазки, третьему сделал смазь. Гороблагодатский видел это и в душе называл Тавлю скотиной. Потом Тавля посмотрел на игру в ''скоромные''. Васенда наводил: он выставляет руку на парте, а Гришкец со всего маху ладонью бьет его по руке. Васенда старается отдернуть руку, чтобы Гришкец дал промах: тогда уже будет подставлять руку Гришкец. Это Тавлю не развлекло. — Не ''садануть'' ли в ''постные''? — пробормотал он. Он стал оглядываться, желая узнать, не играют ли где в постные. — А, вон где! — сказал он, отыскав то, что требовалось. Около задних парт, подле Камчатки, собралось человек восемь. Один из них, положив голову на руки, так что не мог видеть окружающих, наводил; спина его была открыта и выпячена вперед. Поднялись над спиной руки и с треском опустились на нее. К ударам других присоединился и удар Тавли. По силе удара наводивший догадался, чей он был… — Тавля ударил, — сказал он. Тавля лег под удары. Гороблагодатский между тем направлялся правым плечом вперед, по-медвежьи, к той же кучке. Увидев, что Тавля наводит, он присоединился к играющим. Ударили Тавлю. — Хлестко! — говорили в толпе. — Ты восчувствуй, дорогая, я за что тебя люблю! — Кто ударил? — Ты. — Вали его… вали снова!.. Тавля наклонился… — Взбутетень его! — Взъерепень его! — Чтоб насквозь прошло! Трехпудовый удар упал на спину Тавли. — Гороблагодатский, — сказал Тавля, едва переводя дух… — Растянуть его снова! Опять повторился сильный удар… — Бенелявдов, — указал Тавля. — Вали еще!.. — Что ж, братцы, эдак убить можно человека… — Зачем мало каши ел? — Жарь ему в становой! Опять сильный удар, и опять не угадал Тавля. — Что ж это, братцы?.. убить, что ли, хотите? — Значит, любим тебя, почитаем, — сказал Гороблагодатский. — Братцы, я не лягу… что же такое!.. других так не бьют… — А тебя вот бьют! — Жилить? — Вздуем! — Морду расквашу! — сказал Гороблагодатский. — Братцы… — Ну! — крикнул грозно Бенелявдов. Тавля угадал наконец… Игроки захохотали, когда он сказал: — Я не хочу больше играть… — Отчего же, душа моя? — спросил Гороблагодатский. Тавля взглянул на него с ненавистью, но, не сказав ни слова, удалился потешаться над первокурсными… Кучка продолжала игру в постные. Но вдруг один из играющих поднял нос и понюхал воздух. — Кто это? — спросил он. Поднялись носы и других игроков. Потом все подозрительно посмотрели на Хорька. — Ей-богу, братцы, не я… вот те Христос, не я… хоть обыщите… — Чичер!.. — провозгласил Гороблагодатский. Человек десять вцепились Хорьку в волоса, а один из них запел: — Чичер, ячер, на вечер; кто не был на пиру, тому волосы деру; с кровью, с мясом, с печенью, перепеченью. Кочена иль пирога? — Пирога, — пищал Хорь… — Не проси пирога, мука дорога. Чичер, ячер, на вечер; кто не был на пиру, тому волосы деру; с кровью, с мясом, с печенью, перепеченью… Кочена иль пирога? — Кочена. Снова почали и опять пропели «чичер»… — Кок или вилки в бок? — Кок! — отвечал истасканный Хорь. После этого, отпустив в его голову несколько щелчков, отпустили его с миром, говоря: — Не бесчинствуй!.. — Черти эдакие! — отвечал Хорь. — Я в другой раз еще не так! Семенов, видя, как таскали Хоря, шептал: — Так и надо, так и надо! Но Гороблагодатский схватил Семенова сзади и положил на парту вместо того, кто должен был наводить; с другой стороны придержали Семенова за голову. На спину его обрушились жесточайшие удары. Он шатался, когда поднялся. Не его спине было переносить такую тяжесть здоровых ладоней. Осмотрелся он бессмысленно кругом. Кто бил? за что?.. Семенов упал на парту и зарыдал. Темнело в классе; еще несколько минут, и зги не увидишь. — Братцы, — заговорил Семенов, опомнившись, — за что вы меня ненавидите?.. все!.. все!.. Голос его был заглушен хоровою песней. Сумерки развивались быстро, едва можно рассмотреть лица; цвета и линии пропадают в воздухе, остаются одни звуки. Семенов пробрался к окну и с гнетущей тоской и злобой на сердце смотрел на неприветливый двор, в непроглядную тьму зимнего скверного вечера. Припомнилась ему родная семья. Отец давно уже встал от послеобеденного сна; добрая мать, которой он был любимцем, вносит теперь самовар в гостиную; брат и две сестренки уже около стола, щебечут и смеются; звенят чайные ложки и блюдца, и легкий пар идет от живительной влаги. «Домой бы теперь!..» Он закрыл лицо руками, приклонился к стеклу и опять зарыдал… Но вдруг плач его пресекся… Ужас напал на него, и он задрожал всем телом. Страшна такая жизнь, какую он испытал сегодня. Он забыл физическую боль тела, лишь только в груди залегло что-то и мешало дышать. Отупел он от страху, и неотразимо ясно представилось ему: «Отверженец!.. тебя все ненавидят! и даже предвидеть нельзя, что с тобой сделают! быть может, сейчас ударят в спину, вырвут клок волос из головы, плюнут в лицо…». В классе совершенно темно, потому что начальство из экономического расчета зажигало лампу только в часы занятий. В этой темноте могут сделать с ним что угодно, и не узнаешь, кто над тобой сорвет гнев свой и отомстит за товарищество. «Не буду больше», — прошептал он, и не было тени злобы в его душе. «Того и стою!» — прокрадывалось в его сознание. Он желал примириться с товариществом и душевно просил пощады. Он уже ненавидел начальство, сделавшее его фискалом, и готов был сам вырвать клок волос из головы того товарища, который займет его место. Семенов решился просить у всего класса прощения и публично отказаться от шпионства. Но вдруг он услышал, что будто кто-то крадется к нему; он в страхе поспешно оставил окно и неизвестно куда скрылся в темноте. В классе так темно, что за два шага не распознать лица человеческого. Всякие игры прекращались в эти часы и бурсак мог развлекаться только звуками, странными и разнообразными. Общее впечатление было дико… Звуки мешаются и переплетаются. Раздается крик какого-то несчастного, которому, вероятно, ''въехали в загорбок''; слышен напев на «Господи воззвах, глас осьмый»; вырывается из концерта патетическая нота в верхнее re; кого-то еще треснули по роже; у печки поют: «Отроцы семинарстии, посреде кабака стояще, пояху: подавай, наливай; мы книги продадим, тебе деньги отдадим»; слышен плач; ''грегочет'' какая-то тварь, то есть ржет по-лошадиному, выделывая «и-и-го-го-го-го!». Ругань висит в воздухе, крики и хохот, козлоглагольствуют, грегочут и поют на гласы и вкушают затрещины. В Камчатке, под управлением заматерелого Митахи, хранителя училищных преданий, поется стих, сложенный еще аборигенами бурсы: Сколь блаженны те народы, Коих крепкие природы Не знали наших мук, Не ведали наук! Тут в столовую заглянешь, Щей негодных похлебаешь, Опять в свой класс идешь, Идешь, хоть и воешь… А тут архангелы подскочат, Из-за парты поволочат, Давай раба терзать, Лозой его стегать… Бедняги! недаром же так дико в вашем классе. Вас волочат, терзают, стегают!.. Сочувственно подстают к голосу Митахи голоса его товарищей. К сожалению, конец песни, которая пелась каким-то замогильным, грустным напевом, забылся и не дошел до нас… В другом месте слышно: На поповой-то на даче Мужичок едет на кляче, Хлибушку везе, Хлибушку везе… Мужичье к возью бежали, Кулачьем в возье совали: — Ще, бра', продаешь? Ще, бра' продаешь? Им сказали, ще овес; Мужик вынул да потрес На горсти своей, На горсти своей. Еще слышно: А как взяли козла Поперек живота, Как ударили козла О сырую мать-землю; Его ноженьки При дороженьки, Голова его, язык Под колодою лежит… После каждого двустишия припевалось: Ти-ли-ли-ли-ли-ли-ли и потом повторение второго стиха. А вот и еще отрывок: Любимцы… Аполлона Сидят беспечно in caupona [в кабачке, в харчевне]. Едят селедки, merum [чистое, неразбавленное вино] пьют И Вакху дифирамб поют: «О, как ты силен, добрый Вакх! Мы tuum regnum [твое царство] чтим в мозгах: Dum caput nostrum [пока нашу голову] посещаешь, Оттуда curas [заботы] выгоняешь, Блаженство в наши льешь сердца И dignus domini [достойный господа] отца. Мы любим Феба, любим муз: Они с богами нас равняют, Они путь к счастью прокладают, Они дают нам лучший вкус; Sed omnes haec [но все эти] плоды ученья Conjunctae sunt [соединены] всегда с томленьем… Давно б наш юный цвет увял, Когда б ты нас не подкреплял!» Восьмипесенная «Семинариада» составлена давно и переходит по преданию от одного поколения к другому. В местных песнях и стихах отразилось, как товарищество смотрело на науку и на своих начальников… Из общего же всем репертуара певались здесь либо жестокие романсы: «Стонет сизый голубочек», «Ночною темнотою», «Я, бедная пастушка», «Уж солнце зашло вверх, горя» и т. п., либо чисто народные песни: «Ах вы. сени», «Вниз по матушке по Волге», «Как за реченькою, как за быстрою», «Полно, полно нам, ребята, чужо пиво пити» и т. п. Но вот какой-то отпетый возглашает еще стих домашнего изделия: В восьмом часу по утрам, Лишь лампы блеснут на стенах, Мужик Суковатов несется, Несется в личных сапогах… Повисли в воздухе хохот, остроты и крепкая ругань против начальства… Опять какая-то шельма грегочет… десятеро загреготали… двадцать человек… счету нет… Появились лай, мяуканье и кряканье, свист и визг. Ко всей этой ерунде присоединилась голосов в сорок бурсацкая ''разноголосица'': участвующие в ней разбирают между собою все тоны, употребляемые в пении, и все ноты берут сразу. Между тем сырость и холод пронимают приходчину до костей; благим матом затягивается: «холодно, холодно!» — это призывный к согреванию звук, после которого ученики начинают махать руками наподобие тому, как греются извозчики, и стонут — душу надрывают: «холодно, холодно!» — «Домового ли хоронят, ведьму ль замуж выдают?» Пастей во сто выработывается бесшабашный гвалт, и все это совершается в непроглядной темноте. Если бы привести в класс свежего человека, не слыхавшего стенаний бурсака, он подумал бы, что это грешные души воют в аду. Грегочут, тянут «холодно», дуют разноголосицу во все ноты; в вопиющих и взывающих звуках растут-разрастаются голоса и отдаются дрожью в оконных стеклах… Существует ли на свете еще какой-нибудь нелепый звук, который не отыскался бы в этой массе крика, пенья и гуденья! Но вот что-то новое зарождается в душном, промозглом воздухе кромешного класса; что-то встало над всеми голосами. Заслышали товарищи знаменитый громадный бас Великосвятского, гласящего «благоденственное и мирное житие»; с неудержимою силою оглушаются товарищи последними словами: «благополучно ныне почивающему на лаврах курсу многая лета!». На необъятной нотище разрешается последний звук… В одно мгновение, точно по одному темпу, смолкли все… Товарищество наслаждается; оно страстно любит крепкий звук… Но минута — и стоголосое «многая лета!» отвечало басу… Надо заметить, что товарищество уважало, кроме отпетых, потом силачей, потом голов, выносящих многоградусный хмель, — уважало и обширных басов. Бурса любит хорошие голоса, бережет их, лелеет, выручает из всякой беды. Ученики еще дома привыкли петь в церкви, славить Христа, служить панихиды и молебны, читать часы и апостол, отчего у них развиваются голоса и любовь к пению. В училищах часто бывают превосходные певческие хоры. Около Великосвятского слышно одобрение. — Господа, концерт! — предложил кто-то. — «На реках вавилонских». — Да нот нет!.. — На память!.. — Зови маленьких певчих. Через несколько минут поется концерт. Ни одного дикого звука нет в классе. Дисканты плачут детскими голосами; бас, как подавленная сила, гудит и сдержанно ропщет; слышен крик вавилонянина: «Воспойте нам от песней сионских!»; чудится, как в гневе и нетерпении топает ногами грозный деспот… «Каково воспоем на земле чуждей песнь господню?» — отвечают плачущие, робкие голоса детей; женские слезы слышны в грудных дискантах. Высокими, тихими и страстными нотами восходит плач и наконец переходит в сильные, грозные голоса: «Дщи вавилоня, окаянная! блажен, кто возьмет твоих младенцев и расшибет их головы о камень!». После концерта все стихло. Ученики, укрощенные на время стройным пением, рассказывают друг другу сказки, вспоминают каникулы, толкуют о начальстве и товариществе. Изредка кого-нибудь треснут по шее. Митаха, хранитель преданий, поет заунывным голосом: А как взяли козла Поперек живота… Но ученики недолго сидели скромно и тихо. — Приходчину дуть! — раздался чей-то голос. — Идет! — отвечают на голос. Собирается партия человек двадцать, и ноябрьским вечером крадутся через двор, в класс приходских учеников. Приходчина, тоже сидящая в сени смертней, ничего не ожидала. Второуездные, сделавши набег, рассыпались по классу, бьют приходчину в лицо, загибают ей салазки, делают смази, рассыпают постные и скоромные, швычки и подзатыльники. Кто бьет? за что бьет? Черт их знает, и черт их носит!.. Плач, вопль, избиение младенцев! На партах и под партами уничтожается горе-злосчастная приходчина. Больно ей. В этих диких побиениях приходчины, совершаемых в потемках, выражалась, с одной стороны, какая-то нелепая удаль: «раззудись, плечо, размахнись, кулак!», а с другой стороны — «трепещи, приходчина, и покоряйся!». Впрочем, в таких случаях большинство только удовлетворяло своей потребности побить кого-нибудь, дать вытряску, лупку, волосянку, отдуть, отвалять, взъерепенить, отмордасить, чтобы чувствовалось, что в твоих руках пищит что-то живое, страдает и просит пощады, и все это делается не из мести, не из вражды, а просто из любви к искусству. Натешившись вдоволь и всласть, рыцари с торжественным хохотом отправляются восвояси. Истрепанная приходчина охает, плачет и щупает бока свои. Когда рыцари вернулись в класс, там шла новая забава. — Мала куча! — кричало несколько человек. Среди класса, в темноте, шла какая-то возня — не то игра, не то драка… Смех и брань раздавались оттуда. Усиливается возня. Обыкновенно, когда кричали «мала куча», то это значило, что кого-нибудь повалили на пол, на этого другого, потом третьего и т. д. Упавшим не дают вставать. Человек тридцать роются в куче, сплетаясь руками и ногами и тиская друг другу животы. Успевшие выбиться из кучи и встать на ноги стараются повалить других, еще не упавших на пол, и постоянно раздается в несколько голосов: — Мала куча! Не окончилась еще эта возня, как затеялась новая. — Масло жать! — кричали из угла у печки. Слышно, как толпа пробирается в угол, напирает и давит своею массою попавших к стене, при криках: — Михалка, вали! — Васенда, при! — Работай, Шестиухая Чабря… — Тисни, Хорь, тисни! Попавшие к стене еле дышат, силятся выбиться наружу, а выбившись, в свою очередь жмут масло. Но обе игры неожиданно прекратились… Раздался пронзительный, умоляющий вопль, который, однако, слышался не оттуда, где игралась «мала куча», и не оттуда, где «жали масло». — Братцы, что это? братцы, оставьте!.. караул!.. Товарищи не сразу узнали, чей это голос… Кому-то зажали рот… вот повалили на пол… слышно только мычанье… Что там такое творится? Прошло минуты три мертвой тишины… потом ясно обозначился свист розог в воздухе и удары их по телу человека. Очевидно, кого-то секут. Сначала была мертвая тишина в классе, а потом едва слышный шепот… — Десять… двадцать… тридцать… Идет счет ударов. — Сорок… пятьдесят… — А-я-яй! — вырвался крик… Теперь все узнали голос Семенова и поняли, в чем дело… — Ты, сволочь, кусаться! — Это был голос Тавли. — Ай, братцы, простите!.. не буду!.. ей-богу, не бу… Ему опять зажали рот… — Так и следует, — шептались в товариществе… — Не фискаль вперед!.. Уже семьдесят… Боже мой, наконец-то кончили! Семенов рыдал сначала, не говоря ни слова… В классе было тихо, потому что всячески совершилось дело из ряду вон… Облегчившись несколько слезами, но все-таки не переставая рыдать, Семенов, потеряв всякий страх от обиды и позора, кричал на весь класс: — Подлецы вы эдакие!.. Чтобы вам всем… — И при этом он прибавил непечатную брань. — Полайся! — На зло же расскажу все инспектору… про всех… Неизвестно, от кого он получил затрещину, и опять зарыдал на весь класс благим воем. Некоторые захохотали, но многим было жутко… отчего? Потому что при подобных случаях товарищество возбуждалось сильно, отыскивало в потемках своих нелюбимцев и крепко било их. Между тем рыдал Семенов. Невыразимая злость на обиду душила его; он в клочья разорвал чью-то попавшуюся под руку книгу, кусал свои пальцы, драл себя за волосы и не находил слов, какими бы следовало изругаться на чем свет стоит. Измученный, избитый, иссеченный, несколько раз в продолжение вечера оскорбленный и обиженный, он теперь совершенно одурел от горя. Жаль и страшно было слышать, как он шептал: — Сбегу… сбегу… зарежусь… жить нельзя!.. Надобно честь отдать товарищам: большая часть, особенно первокурсные, в эту минуту сочувствовали горю Семенова. У некоторых были даже слезы на глазах — благо темно, не заметят. Второкурсные храбрились, но и на них напала тоска, смешанная со страхом. Все понимали, что такое дело даром не пройдет и что великого сеченья должна ожидать бурса. Тихо было в классе; лишь Семенов рыдал… Что-то злое было в его рыданиях… но вот они вдруг прекратились, и настала мертвая тишина. — Что с ним? — спрашивали ученики. — Не случилось ли беды? — Да жив ли он? — Братцы, — закричал Гороблагодатский, освидетельствовав парту, на которой сидел Семенов, — он пошел жаловаться! — Опять фискалить! — раздалось несколько голосов. Расположение товарищей мгновенно переменилось; посыпалась на Семенова злая брань. — Смотрите, не выдавать, ребята! — Э, не репу сеять!.. — слышались ответные голоса. — А ты как же, Тавля? — Я скажу, что хотел заступиться за него, и в то время, как отдергивал от его рта чью-то руку, он и укусил мою. — Молодец Тавля. Однако Тавля дрожал, как осиновый лист. — А что цензор будет говорить? — он должен донести, а то ему придется отвечать. — А скажу, что меня не было в классе, — вот и все! В это время раздался звонок, возвестивший час занятий. Отворилась дверь, и в комнату внесли лампу о трех рожках. От столбов полосами легли тени по классу, и осветились неуклюжие здоровенные парты, голые и ржавые стены, грязные окна, осветились угрюмым и неприветливым светом. Второкурсные собрались на первых партах и вели совещания о текущих событиях. Начались занятия; но странно, несмотря на прежестокие розги учителей, по крайней мере человек сорок и не думали взяться за книжку. Иные надеялись получить в нотате хорошую отметку, подкупив авдитора взяткой; иные думали беспечно: «авось-либо и так сойдет!», а человек пятнадцать, на задних партах, в Камчатке, ничего не боялись, зная, что учителя не тронут их: учителя давно махнули на них рукой, испытав на деле, что никакое сеченье не заставит их учиться; эти счастливцы готовились к исключению и знать ничего не хотели. Лень была развита в высшей степени, а отсутствие всякой деятельности во время занятных часов заставило ученика выработать тот элемент училищной жизни, который известен под именем школьничества, элемент, общий всякому воспитательному заведению, но который здесь, как и все в бурсе, является в оригинальных формах. Сидящие в Камчатке пользовались некоторыми привилегиями; на их шалости цензор, наблюдающий тишину и порядок, смотрел сквозь пальцы, лишь бы не шумели камчадалы. Пользуясь такими льготами, камчадалы развлекались как умели. Гришкец толкает Васенду и шепчет: «следующему», Васенда толкает Карася, Карась Шестиухую Чабрю, передавая то же слово; этот передает дальнейшему, толчок переходит на другую парту, потом на третью и так перебирает всех учеников. Вон Комедо, объевшись, спит, а Хорь, нажевав бумаги, сделал комок, который называется ''жевком'', и пустил его в лицо спящего товарища. Комедо проснулся и пишет к Хорю записку: «После занятия тебе я спину сломаю, потому что не приставай, если к тебе не пристают», и опять засыпает. Записок много пересылается по комнате; в одной можно читать: «Дай ножичка или карандаша», в другой: «Эй, Рабыня! (это прозвище ученика) я ужо с тобой на матках в чехарду», в третьей «Пришли, дружище, табачку понюшку, после, ей-богу, отдам»; а вот Хитонов получил безымянную ругательную записку: «Ты, Хитонов, рыжий, а рыжий-красный — человек опасный; рыжий-пламенный сожег дом каменный». Ответы и требуемые вещи идут по той же почте. Дети развлекаются по мере возможности. Многие корчат гримасы, ловят нос языком, косят глаза, пялят рот пальцами, показывая искривленное лицо другим или рассматривая его в трехкопеечное зеркальце. Плюнь умеет корчить рожи на номера: он высунул язык в левую сторону, нос подпер пальцем к правой щеке, глаза выпучил, щеки отдул — это номер пятый. Всех номеров двенадцать. Авдитор, по прозванью Богиня, жует резину, третий день не выпуская ее изо рта; она скоро превратится в мягкую массу; потом надо надуть ее воздухом, сжать пальцами, вследствие чего образуется пузырек; пузырьком великовозрастный ударит себя по лбу и услышит легкий треск; чтобы насладиться таким счастьем, он работает усердно, не щадя своих челюстей, а когда устанет, то дает пожевать подавдиторному. Мямля сделал панораму из конфетных картинок и любуется ею целый час и в сотый раз; у него же из билетиков от леденцов сделан оракул: по леденечным билетикам красны девицы гадают о женихах, а он — вспорют его завтра или нет. Сосед его сделал ''пильщика'', то есть деревянную куклу с пилою, и, отыскав равновесие, поставил ее на краю парты и заставляет ее качаться. Чеснок запихнул себе в нос нитку, под сильным вдыханием воздуха проводит ее в рот и, передергивая нитку взад и вперед, показывает эту штуку своему ''закоперщику'' (другу) Мямле. Один великовозрастный камчадал оттачивает перочинный нож и потом бреет верхнюю губу и щеки. Выбрившись, он начинает долбить в парте ящичек. Другой великовозрастный делает цепочку из сутуги. Третий великовозрастный свернул бумагу в тонкую трубочку и щекочет ею себе в носу; рожа его сморщилась, он чихнул громко, и ему весело. Двое камчадалов учатся иностранным языкам; один говорит «хер-я, хер-ни, хер-че, хер-го, хер-не, хер-зна, хер-ю, хер-к зав, хер-тро, хер-му»; следует лишь вставить после каждого слога «хер» и выйдет не по-русски, а ''по-херам''. Другой отвечает ему еще хитрее: «ши-чего ни-цы, ши-йся не бо-цы», то есть «ничего не бойся». Это опять не по-русски, а ''по-шицы''; здесь слово делится на две половины, например: розга, к последней прибавляется ''ши'' и произносится она сначала, а к первой ''цы'' и произносится она после; выходит ''ши-зга ро-цы''. Пентюх на последней парте занимается типографским искусством: он слюнит кость на суставе пальца, прикладывает сустав на печатную букву в учебнике и потом вырывает ее; снявши букву с пальца, он переводит ее на бумагу; таким образом печатается какое-нибудь слово. Под последними партами улеглись на постланные на пол шубы человек пять и рассказывают сказки и побывальщины. На многих скучное, монотонное, без всякого содержания занятное время нагнало непобедимый сон; спят на пятой парте, спят на седьмой, спят на двенадцатой, спят под партами. Так камчатники и второкурсные, приготовившие уроки, проводят занятные часы. Веселая жизнь! Но только записные, безнадежные лентяи, готовящиеся получить титулку, пользовались правом развлекаться в занятные часы. Кроме их, было еще много лентяев, кандидатов в камчадалы, но еще не камчадалов. Провождение времени этими учениками было еще бесцветнее. Они тоже развлекались по-своему, но так как им необходимо было притворяться, будто они дело делают, то и развлечения их были другие. Цапля со всеусердием пишет что-то; со стороны посмотреть, он прилежнейший ученик, а между тем он вот что делает: напишет цифру, под ней другую, потом умножит их; под произведением опять подпишет первую цифру, опять умножит числа и т. д. работает, желая узнать, что из этого выйдет. Порося придавил глаз пальцем и любуется, как перед ним двоятся и троятся предметы; потом, затыкая и оттыкая уши, слушает жужжанье и легкий говор в классе, как оно прерывающимися звуками отдается в его ушах; а не то он приставит ухо к парте и рассуждает, отчего это через дерево усиливается звук. Один первокурсный нащипывает себе руку, желая приучить ее хоть к тепленьким щипчикам. Другой завязал конец пальца ниткой и любуется на затекшийся кровью палец. Третий насасывает руку до крови… Изобретают самые пустые и, кажется, неинтересные занятия, например, прислушиваются, как бьется пульс, заберут в легкие воздуху и усиливаются как можно дольше удержать его в груди, задают себе задачу — не мигнуть ни разу, пока не сосчитают тысячу, сбивают слюну во рту и потом выплевывают на пол, читают страницу сзаду наперед и притом снизу вверх, положат натаскать из головы сотню волос и натаскают; кто болтает ногами, кто ковыряет в носу, перемигиваются, передают друг другу разные знаки, руками выделывают разные акробатические штуки… Иной сидит, положив голову на ладони, и смотрит в воздух беспредметно: он мечтает о матери, сестрах, о соседнем саде помещика, о пруде, в котором ловил карасей… и урок ему нейдет на ум. Некоторые, зажмурив глаза и стараясь попасть пальцем в палец, гадают, будет ли сечь завтра учитель или нет, и когда выходит — будет, то соображают, где бы взять денег в долг, чтобы подкупить авдитора, а за книжку и не думают браться. Иные сидят обессмыслевши и млеют в тоске неисходной, ожидая скоро ли пройдут три узаконенных часа и ударит благодатный звонок, возвещающий ужин, тупо глядя на тускло горящую лампу. У этих бурсаков не хватает силы воли взяться за урок. Но что это значит? — спросит читатель. — Неужели занимательнее читать страничку снизу вверх, как это делают некоторые для развлечения, нежели сверху вниз?.. Да пожалуй, что и занимательнее. Недаром же сложилась в бурсе песня, которая говорит, что «блаженны народы, не ведающие наук», что нужно иметь «крепкую природу» для училищных «мук», что ученик, идя в класс, «воет», он «раб», его «терзают». Песня, переходящая от поколения к поколению, недаром сложилась. Главное свойство педагогической системы в бурсе — это долбня, долбня ужасающая и мертвящая. Она проникала в кровь и кости ученика. Пропустить букву, переставить слово считалось преступлением. Ученики, сидя над книгою, повторяли без конца и без смыслу: «стыд и срам, стыд и срам, стыд и срам… потом, потом… постигли, стигли, стигли… стыд и срам потом постигли…». Такая египетская работа продолжалась до тех пор, пока навеки нерушимо не запечатлевалось в голове ученика «стыд и срам». Сильно мучился воспитанник во время урока, так что учение здесь является физическим страданием, которое и выразилось в песне: «Сколь блаженны те народы». При глухой долбне замечательны в училищной науке возражения. Педагоги получали воспитание схоластическое, произошли всевозможную синекдоху и гиперболу, острием священной хрии вскормлены, воспитаны тою философией, которая учит, что «все люди смертны, Кай — человек, следовательно Кай смертей» или что «все люди бессмертны, Кай — человек, следовательно Кай бессмертен», что «душа соединяется с телом по однажды установленному закону», что «законы тожества и противоречия неукоснительно вытекают из нашего я или из нашего самосознания», что «где является свет, там уничтожается тьма», что «смирение есть источник всякого блага, а вольнодумство пагубно и зазорно» и т. п. Они упражнялись в диалектике, разрешая такие, например, вопросы: «может ли диавол согрешить?», «сущность духа подлежит ли в загробной жизни мертвенному состоянию?», «первородный грех содержит ли в себе, как в зародыше, грехи смертные, произвольные и невольные?», «что чему предшествует: вера любви или любовь вере?» и т. п. Окончательно же окрепли их мозги в диспутах, когда они победоносно витийствовали на одну и ту же тему pro и contra [за и против (лат.)], смотря по тому, как прикажет начальство, причем пускались в дело все сто форм схоластических предложений, все роды и виды софизмов и паралогизмов. Еще во время детства у них явилось расположение разрешать: «что такое сущность?», «что такое целое?», «спасется ли Сократ и другие благочестивые философы язычества или нет?», и им очень хотелось, чтобы нет. Особенно же любили учителя доказывать, что человек есть существо бессмертное, одаренное свободно-разумной душою, царь вселенной, — хотя странно, в действительной жизни они едва ли не обнаруживали того убеждения, что человек есть не более не менее, как бесперый петух. Все это слышалось в возражениях педагогов. Ученик до боли в висках напрягал голову, когда приходилось разрешать великие вопросы педагогов-философов, но, к благополучию его, возражения давались редко и вообще считались ученою роскошью. Над всем царила всепоглощающая долбня… Что же удивительного, что такая наука поселяла только отвращение в ученике и что он скорее начнет играть в плевки или проденет из носу в рот нитку, нежели станет учить урок? Ученик, вступая в училище из-под родительского крова, скоро чувствовал, что с ним совершается что-то новое, никогда им не испытанное, как будто пред глазами его опускаются сети одна за другою, в бесконечном ряде, и мешают видеть предметы ясно; что голова его перестала действовать любознательно и смело и сделалась похожа на какой-то препарат, в котором стоит пожать пружину — и вот рот раскрывается и начинает выкидывать слова, а в словах — удивительно! — нет мысли, как бывало прежде. Только ученики, соединившие в себе способность долбить со способностью отвечать на возражения, никогда не задумывались над уроком. Но для этого надо было родиться ''башкой''. Бывали удивительные башки. Так, некто Светозаров выучил из латинского лексикона Розанова слова и фразы на четыре буквы; начав с «A, ab, abc», он отхватывал несколько печатных листов, не пропуская ни одного слова, и такой подвиг был предпринят единственно из любви к искусству. Но немногие были способны к училищным работам; большинству они давались трудно, и лишь розги заставляли заниматься. Вон Данило Песков, мальчик умный и прилежный, но решительно неспособный долбить слово в слово, просидев над книгой два часа с половиной, поводит помутившимися глазами… и что же?.. он видит, многие измучились еще более, чем он, многие еще доканчивают свою порцию из учебников, озабоченно вычитывая урок и подняв голову кверху, как пьющие куры. Иные чуть не плачут, потому что невысокий балл будет выставлен против их фамилии в нотате. Один, желая возбудить в себе энергию, треплет сам себя за волоса… Э, бедняга, хоть сам-то пожалей себя! брось ты книгу под парту либо наплюй в нее — все равно завтра твое тело будет страдать под лозами… ступай-ка, дружище, в Камчатку — там легче живется; а дельных знаний у камчатников, право, не меньше, нежели у самого закаленного башки. Ученик, вглядываясь в измученные долбнею лица товарищей, невольно спрашивает себя: «Зачем эти труды и страдания? к чему эта возня с утра до вечера над опротивевшим учебником? разве мы не люди?». Среди таких размышлений выскочит без спросу, сам собою, кончик урока и простучит всеми словами в голове. Под конец занятия у прилежного ученика голова измается; в ней не слышно ни одной мысли, хотя и являются они, послушные сцеплению идей, как это бывает с человеком во сне. Невесела картина класса… Лица у всех скучные и апатические, а последние полчаса идут тихо, и, кажется, конца не будет занятию… Счастлив, кто уснуть сумел, сидя за партой: он и не заметит, как подойдет минута, возвещающая ужин. Но вечер кончился очень занимательно. Минут за тридцать до звонка явился в классе Семенов. Бледный и дрожащий от волнения, вошел он в комнату и, потупясь, ни на кого не глядя, отправился на свое место. Занятная оживилась: все смотрели на него. Семенов чувствовал, что на него обращены сотни любопытных и злобных глаз, холодно было у него на душе, и замер он в каком-то окаменелом состоянии. Он ждал чего-то. Минуты через четыре снова отворилась дверь; среди холодного пара, ворвавшегося с улицы в комнату, показались четыре солдатские фигуры — служителя при училище: один из них был Захаренко, другой Кропченко — на них была обязанность сечь учеников; двое других, Цепка и Еловый, обыкновенно держали учеников за ноги и за голову во время сечения. Мертвая тишина настала в классе… Тавля побледнел и тяжело дышал. Скоро явился инспектор, огромного роста и мрачного вида. Все встали. Он, ни слова не говоря, прошелся по классу, по временам останавливаясь у парт, и ученик, около которого он останавливался, дрожал и трепетал всем телом… Наконец инспектор остановился около Тавли… Тавля готов был провалиться сквозь землю. — К порогу! — сказал ему инспектор после некоторого молчания. — Я… — хотел было оправдываться Тавля. — К порогу! — крикнул инспектор. — Я заступался за него… он не понял… Инспектор был сильнее всякого бурсака. Он схватил Тавлю за волосы и дал ему трепку; потом наклонил его за волоса лбом к парте, а другой рукой, кулаком, ударил ему в спину, так что гул раздался от здорового удара по крепкой спине; потом, откинув Тавлю назад, инспектор закричал: — К порогу! Тавля после этого не смел рта разинуть. Он отправился к порогу, разделся медленно, лег на грязный пол голым брюхом; на плеча и ноги его сели Цепка и Еловый… — Хорошенько его! — сказал инспектор. Захаренко и Кропченко взмахнули с двух сторон лозами; лозы впились в тело Тавли, и он, дико крича, стал оправдываться, говоря, что он хотел заступиться за Семенова, а тот не понял, в чем дело, и укусил ему руку. Инспектор не обращал внимания на его вопли. Долго секли Тавлю и жестоко. Инспектор с сосредоточенной злобой ходил по классу, ни слова не говоря, а это был дурной признак: когда он кричал и ругался, тогда криком и руганью истощался гнев… Ученики шепотом считали число ударов и насчитали уже восемьдесят. Тавля все кричал «не виноват!», божился господом богом, клялся отцом и матерью под лозами. Гороблагодатский злобно смотрел то на инспектора, то на Семенова; Семенов не понимал сам себя: и тени наслаждения местью не было в его сердце, он почти трясся всем телом от предчувствия чего-то страшного, необъяснимого. Бог знает, на что бы он согласился, чтобы только не секли Тавлю в эту минуту. Тавля вынес уже более ста ударов, голос его от крику начал хрипнуть, но все он продолжал кричать: «Не виноват, ей-богу, не виноват… напрасно!». Но он должен был вынести полтораста. — Довольно, — сказал инспектор и прошелся по комнате. Все ожидали, что будет далее. — Цензор! — сказал инспектор. — Здесь, — отозвался цензор. — Кто еще сек Семенова? — Я не знаю… меня… — Что? — крикнул грозно инспектор. — Меня не было в классе… — А, тебя не было, скот эдакой, в классе!.. Завтра буду сечь десятого, а начну с тебя… И тебя отпорю, — сказал он Гороблагодатскому, — и тебя, — сказал он Хорю. Потом инспектор указал еще на несколько лиц. Гороблагодатский грубовато ответил: — Я не виноват ни в чем… — Ты всегда виноват, подлец ты эдакой, и каждую минуту тебя драть следует… — Я не виноват, — ответил резко Гороблагодатский. — Ты грубить еще вздумал, скотина? — закричал инспектор с яростью. Гороблагодатский замолчал, но все-таки, стиснув зубы, взглянул с ненавистью на инспектора… Выругав весь класс, инспектор отправился домой. На товарищество напал панический страх. В училище бывали случаи, что не только секли десятого, но секли поголовно весь класс. Никто не мог сказать наверное, будут его завтра сечь или нет. Лица вытянулись; некоторые были бледны; двое городских тихонько от товарищей плакали: что, если по счету придешься в списке инспектора десятым?.. Только Гороблагодатский проворчал: «не репу сеять!» и остервенился в душе своей и с наслаждением смотрел на Тавлю, который не мог ни стать, ни сесть после экзекуции. Гороблагодатский намеревался идти к Семенову и избить его окончательно; он уже сказал себе: «семь бед — один ответ»; но вдруг лицо его озарилось новой мыслью, он злорадостно усмехнулся и проговорил: — ''Пфимфа''! Семенов совершенно замер… Он был в том состоянии, когда человек чувствует, что над ним поднят кулак, готовый упасть на его темя каждую минуту, и он каждую минуту ждет удара тяжелого. Он был точно стиснут и сдавлен со всех сторон… дышать почти нельзя… Черти, черти! какие минуты приходилось переживать бурсаку… — Пфимфа! — сказал Гороблагодатский, подходя к цензору, и стали они шептаться… Ударил звонок к ужину. Сердца несколько повеселели… — Становись в пары! — закричал цензор… Минуты через две ученики отправились в столовую и, пропевши в пятьсот голосов «Отче наш», принялись за скудную пищу… Когда толпа обратно валила из столовой, цензор подошел к Бенелявдову и повторил загадочное слово: — Пфимфа! — Следует! — ответил Бенелявдов. Уже в обители священной Привратник запер крепко вход, И схимник в келье единенной На сон грядущий preces [молитвы] чтет… Морфей на город сыплет маки, Заснул народ мастеровой; Одни не дремлют лишь собаки, Да кой-где вскрикнет часовой… Вторично петухи кричали… Был ночи час; все крепко спали… Так «Семинариада» описывает ночь… Во втором этаже, по правую руку огромного училищного двора, помещаются 6, 7, 8, 9 и 10-й номера спален. Эти спальни соединены между собой. Задний отдел трех номеров носил название ''Сапога''. Это были спальни своекоштных; поэтому утром и вечером, особенно в первые недели после больших праздников, в Сапоге и других двух комнатах открывался чисто обжорный ряд. Сюда стекалось все училище; ученики толпами переходили от одной кровати к другой; из под кроватей, числом до двухсот в этих номерах, выдвигались сундуки, наполненные, кроме книг, разными съестными припасами. С дома, особенно с деревень, привозились в запас огромные белые хлебы, масло, толокно, грибы в сметане, моченые яблоки. От этих припасов отделялись особого рода запахи и наполняли собою воздух; с этими запахами мешались нецензурные миазмы; от стен, промерзавших зимою в сильные морозы насквозь, несла сырость, сальные свечи в шандалах делали атмосферу горькою и едкою, и ко всему этому надо прибавить, что в углу у дверей стоял огромный ушат, наполненный до половины какою-то жидкостью и заменявший место нечистот. К такой ядовитой атмосфере должен был привыкать ученик, и поверит ли кто, что большинство, живя в зараженном воздухе, утрачивало наконец способность чувствовать отвращение к нему!.. Другая беда — холод был для ученика более невыносим. Начальство печей не топило по неделе; ученики воровали дрова, но это не всегда случалось, и товарищество, ложась под холодные одеяла, должно было покрываться своими шубами и шинелями. Огромные комнаты спален, со столбами посредине, как и в классах, слабо освещались, и темные тени ложились полосами по кроватям. Ученики храпели и бредили; некоторые во сне скрипели зубами. Доскажем последние события зимнего вечера в бурсе. Из комнат Сапога неожиданно появилась фигура и отправилась в угол девятого номера; там поднялись еще две фигуры… Между ними начались совещания. — У тебя пфимфа? — спрашивал один. — У меня. — Давай сюда. Все три фигуры отправились в угол и там остановились около кровати Семенова… Один из участников держал в руках сверток бумаги в виде конуса, набитый хлопчаткою. Это и была пфимфа, одно из варварских изобретений бурсы. Державший пфимфу босыми ногами подкрался к Семенову. Он зажег вату с широкого отверстия свертка, а узким осторожно вставил в нос Семенову. Семенов было сделал во сне движение, но державший пфимфу сильно дунул в горящую вату; густая струя серного дыму охватила мозги Семенова; он застонал в беспамятстве. После второго, еще сильнейшего дуновения он соскочил, как сумасшедший. Он усиливался крикнуть, но вся внутренность его груди была обожжена и прокопчена дымом. Задыхаясь, он упал на кровать. Участники этого инквизиторского дела тотчас же скрылись. Слышалось глубокое храпенье Семенова, прерываемое тяжкими стонами. На другой день его замертво стащили в больницу. Доктор понять не мог, что такое случилось с Семеновым, а когда сам Семенов очувствовался и получил способность говорить, то оказалось, что он сам не помнит, что с ним было. Начальство подозревало, что враги Семенова что-нибудь да сделали с ним, но разыскать ничего не могло. На другой день были многие пересечены в училище, и многие напрасно… '''1862''' === БУРСАЦКИЕ ТИПЫ. ОЧЕРК ВТОРОЙ === Три часа утра. В спальне, именуемой ''Сапог'', все покоится. Слышится храп и легкий бред; некоторые скрипят во сне зубами, чего терпеть не могли бурсаки и за что нередко набивали рот скрипевшего золою с целью отучить от дурной привычки; иные стонут от прилившей крови к голове и груди, а завтра рассказывать будут, как их домовой душил. Только после усиленного вглядывания в мрак, наполняющий воздух Сапога, можно рассмотреть множество бурсацких тел, брошенных на кровати и покрытых поверх одеял шубами, халатами, накидками и обносками разного рода. В углу кто-то поднялся и на босую ногу, крадучись осторожно, начал обходить кровати. Он останавливался изредка там и сям и потом продолжал путь далее. Это был училищный вор, знаменитый некогда Аксютка. Один спящий юноша был покрыт волчьей шубой. В той шубе много было паразитов, которые наконец доняли бурсака. Он разбросался, шуба свесилась на пол, одной лишь половиной покрывая спящего. Аксютка наклонился к изголовью товарища, отыскал ворот шубы и, сдернув ее с бурсака в один миг, мгновенно скрылся. Искусанное тело скраденного горело огнем, прохладный воздух освежил его, и он благодаря Аксютке уснул сладко и спокойно. Аксютка между тем успел запрятать шубу впредь до распоряжения ею, после чего отправился в свой угол, где и заснул невинным сном праведника. Четыре часа. Вошел Захаренко. (На нем, кроме обязанности сечь учеников, лежала еще обязанность будить их и возвещать колокольчиком начало и конец классов). Он, проходя по рядам между кроватями, звонил яро над головами спящих направо и налево. Ученики вскакивали, чесали бока и ''овчину'' на голове, отплевывались, зевали и крестили рты; иные тупо глядели, не понимая сразу, зачем их будят в такую рань, и опять тяжело падали на постели. — В баню! в баню! — провозглашал Захаренко. — Эй, вы!.. И-го-го-го! — загреготал кто-то. В баню пускали по утрам раным-раненько. Срам было днем выпустить в город эту массу бурсаков, точно сволочь Петра Амьенского, грязных, истасканных, в разнородной одежде, никогда не ходивших скромно, но всегда с нахальством, присвистом и греготом, стремящихся рассыпать скандалы на всю окрестность. В продолжение всей истории училищной жизни только и был один случай, когда днем отпустили бурсаков в баню, но после начальство долго раскаивалось в своем распоряжении. Но об этом после. — Живо! — крикнул спальный старший. — Подымайся! — кто-то заревел неистовым, раздирающим уши и душу голосом. — Грешные тела мыть! — отвечали еще неистовее. Спальня Сапога наполнилась шумом. Скоро и охотно одевались бурсаки, потому что баня для учеников была чем-то вроде праздника. Выдвигаются сундуки; у кого есть чистое белье, связывают узлы; у кого есть деньжонки, запасаются грошами; всем весело, потому что хоть раз в две недели бурсаки подышат свежим воздухом и увидят иные, не казенные лица, а главное — день бани для бурсака был днем разнообразных промыслов и похождений. — В пары! — командовал старший. Установились в пары. — Марш! Длинной вереницей отправились из спальни Сапога. На лестнице они повстречали еще своекоштных, к хвосту их пристали еще несколько номеров; у ворот их ожидали номера казенных учеников. Только городские остались в училище. Они ходили в баню дома, по субботам. Во главе ополчения стоял ''Еловый'', солдат из училищной прислуги. Ему было поручено от начальства наблюдать порядок и тишину. Понятно, что порядку и тишины не могло быть под надзором такого педагога, как солдат Еловый. Огромной змеей извивались по мосткам пар двести с лишком, заворачивая из училищных ворот на монастырский двор. Гвалт, смех и неприличные остроты потрясли воздух святыни. Схимник в ''келье единенной'', заслыша гуденье и шум мирской, усерднее и теплее стал молиться о грехах людского рода. Ученикам повстречался рыжий монастырский сторож, до безобразия огромного роста. Сторож редко упускал случай посмеяться над бурсаками, когда бурсаки шли в баню либо по праздникам в город. Ученики насолили чем-то ему. — А, вот и вшивая команда! — сказал он проходившим мимо него ученикам. — Блином подавился! — отвечали ему. Ученикам известно было, что сторож однажды на масленице, не сходя с места, съел семьдесят три блина и выпил четверть ведра ''сиводеру'', то есть водки. — Отчего это леса вздорожали? — спрашивал сторож. — Тебе блины пекли. — Черти! на порку вам пошло! — Рыжий, да ты никак на коне? Али вправду такой длинный? — Златорунный! — Веха! — Каланча! На сторожа градом сыпались насмешки. Где ж одному человеку переговорить более двухсот крепко острящих бурсаков? Он едва успел вставить свое слово: — Слышь, паршивая команда, не воровать на базаре! В него ''Сатана'' пустил ком грязи. Сторож стал лаяться на чем свет стоит. Когда проходили последние пар семьдесят, затеялась оркестрованная брань. — Блин, блин, блин! — запел кто-то. Сторож не знал, что предпринять; голосу его не было слышно. Когда мимо его прошли все, когда слово ''блин'' раздавалось далеко, он крикнул вслед утекающей бурсы: — Сволочь отпетая! Всех вас перепороть следует! Издалека откуда-то едва слышно донеслось: — Бли-и-н! Сторож плюнул; ударили в колокол, он перекрестился набожно и пошел к утрени. Бурса двигалась, большинство правым плечом вперед, по базару. Город спал еще. Бурсаки рассыпали целую серию скандалов Собаки, которых такое обилие в наших святорусских городах, ищут спозаранку, чем бы напитать свое животное чрево; бурсак не упустит случая и непременно метнет в собаку камнем. Шествие их знаменуется порчею разных предметов, без всякого смысла и пользы для себя, а просто из эстетического наслаждения разрушать и пакостить. Вон ''Мехалка'' раскачал тумбу, выдернул ее из земли и бросил на середину улицы. Хохочет животное. Идут ученики мимо двора с окнами в нижнем этаже и барабанят в рамы, нарушая мирный сон горожан. Старушка плетется куда-то и, повстречавшись с бурсой, крестится, спешит на другую сторону улицы и шепчет: — Господи! да это никак бурса тронулась! Хорошо, что она догадалась перейти на другую сторону, а то нашлись бы охотники сделать ей ''смазь'', и ''верховую'', и ''боковую'', и ''всеобщую''. Едет ломовой извозчик. Аксютка пресерьезно обратился к нему: — Дядя, а дядя! — Чаво тебе? — отвечал тот благодушно. — А зачем, братец, ты гужи-то съел? Крючники, лабазники и ломовой народ терпеть не могут, когда их обзывают гужеедами. — Рукавицей закусил! — прибавил кто-то. Мужик озлился и загнул им крутую брань. Когда шли по берегу реки, на которой уже стояли весенние суда. Сатана сделал предложение: — Господа, крикнемте «посматривай!». — Начинай! Сатана начал, и вслед за ним пастей в сорок раздалось над рекой: «посматривай!». На барках мужики с переполоху повскакивали, не понимая, что бы значил такой громадный крик. Когда они разобрали, в чем дело, начали ругаться; слышалось даже: — Эх, ребята, в колье их! На это им ответом было: — Тупорылые! Аншпуг съели! — Посматривай! — хватили бурсаки что есть силы. Над рекой повисла крепкая ругань. Наконец под предводительством солдата-педагога Елового ученики добрались и до торговых бань. Пары остановились. Еловый у двери пропускал по паре, выдавая казеннокоштным по миньятюрному кусочку мыла. Своекоштным не полагалось. Затем пары отправлялись в предбанник, по дороге покупая веник и мочалку, потому что ни того, ни другого казна не давала ученикам. Пары бегом бежали одна за другой, бросаясь в двери предбанника. В дверях была давка: всякий спешил захватить шайку, которых не хватало по крайней мере для третьей части учеников, вследствие чего они должны были сидеть около часу, дожидаясь, пока кто-нибудь не освободится. При этом Аксютка с Сатаной, разумеется, были с шайками. Чрез четверть часа баня наполнилась народом, огласившим воздух бесшабашным гвалтом. Негде было яблоку упасть; все скамейки заняты; иные сидят на полу, иные забрались в ящики, устраиваемые для одежды моющихся. Старшие, цензора и прочие власти занимают отдельную, довольно чистенькую комнатку, назначаемую содержателем для лиц почетных. Дети, потешаясь, хлещут друг друга ладонями по голому телу. Большинство отправилось в паровую баню. Бурсаки страстно любят париться. Полок брали приступом; изредка слышались затрещины, которых бурсак вкушает при всяком случае достаточное количество. Тавля стащил кого-то за волоса, со ''своего'', как он говорил, места. — Катька! — кричит Тавля. — Что? — отвечает тот подобострастно. — Поддай еще! — Не надо, — отвечают голоса. — Я вам дам не надо! — А в ''рождество'' (лицо) хочешь? Это был голос Бенелявдова. С ним Тавля не стал разговаривать. Он опять кричит: — Катька! встань предо мной, как лист перед травой! Катька явился. — Окати меня. Окатил. — Парь меня! Катька парит его. Тавля от удовольствия страшно грегочет. На полке продолжалась возня; стонут, грегочут, визг с присвистом и хлест горячего березняка. Вот пробирается несчастный ''Лягва''. Он был пария бурсы. У Лягвы какое-то скверное, точно гнилое лицо, в пятнах, рябое; про это лицо бурсаки говорили, что на нем ножи точить можно. Куда он ни приходил, воздух делался противным и вредным для легких, потому что этот запах у него был и за пазухой, и на спине, и в карманах, и в волосах. Это несчастное существо, право, кажется, перестало быть человеком, было просто живое и ходячее тело человечье. Проклятая бурса сгноила Лягву, буквально сгноила Лягву. Товарищи не то чтобы ненавидели его, а чувствовали к нему отвращение, и даже редко кто находил удовольствие обижать его. Не поверят, что из пятисот человек в продолжение восьми лет не нашлось никого, кто бы решился не только дать ему руку, но и сказать ласковое слово. Не только ученики его презирали, но даже начальство и прислуга. Мы сказали, что бурса сгноила его тело: это в собственном смысле надо понимать. Он должен был по приговору начальства и товарищества жить и ночевать в спальне, которая была отведена для таких же, как он, отторженников бурсы, двенадцати человек. Дело в том, что были ученики, страдавшие известною болезнью, которая в детском возрасте не составляет еще болезни, а зависит от неразвитости организма. Никто о них не заботился, не лечил. Бурсацкая казна не купила для них даже клеенки, чтобы предохранить тюфяки от сырости и гнили; вместо этого страдавших этой болезнью имели обыкновение в училище сечь голенищами. Честное слово, что в тюфяках заводились черви, и несчастные должны были спать чисто на гноищах. Спросят, отчего же эти ученики сами себя не жалели и не просушивали своих тюфяков по утрам? Попадая в каторжный номер, в котором приходилось дышать положительно зараженным, ядовитым воздухом, ощущать под своим телом ежедневно рой червей, быть в презрении у всех — они делались до цинизма неопрятны и вполне равнодушны к своей личности; они сами себя презирали. Вот факт: Лягва дошел то того, что глотал мух и других насекомых, съел однажды лист бумаги, вымазанный деревянным маслом, ел сальные огарки. Лягва уныло шатался по бане, высматривая, где бы добыть шайку. Он подошел к Хорю, тоскливо и каким-то дряблым голосом проговорил: — Дай шаечки, когда вымоешься. Нищий второуездного класса Хорь даже по отношению к Лягве сумел выдержать роль нищего. Он отвечал: — Три копейки, так дам. — У меня самого только две. — Давай их. — Что же у меня останется? — Ну, давай пять пар костяшек. — У меня их нет. — Убирайся же к черту, fraterculus (братец)! Он подошел к Сатане, которому, кроме этого, было другое прозвище: Ipse (сам). Его никогда не звали собственным именем, и мы не будем звать его. Черти, смотря по тому, к какой нации они принадлежат, бывают разного рода. Есть черт немецкий, черт английский, черт французский и проч. Он ни на одного из них не походит. Ipse был даже и не русский черт; наш национальный бес честен, весел и отчасти глуповат: так он представляется в народных сказках и легендах. Ipse был черт-самородок, дух того ада, которому имя бурса. В качестве черта он и служил такому человеку, каков вор Аксютка. Его прозвали Сатаной за его характерец. В училище существовал нелепый обычай ''дразнить'' товарищей, особенно новичков. Я сейчас объясню, что это значит. Соглашались трое или четверо подразнить кого-нибудь. Они приставали к своей жертве. Сначала насмехались над ней и ругали ее, потом начинались пощипыванья, наконец дело кончалось швычками, смазями, плюходействием. Задача таких невинных развлечений состояла в том, чтобы довести свою жертву до бешенства и слез. Когда цель достигалась, мучители с хохотом бросали свою жертву, которую часто доводили до самозабвения и остервенения; так ''Asinus'' (осел) прошиб кочергой голову ''Идола'', который вывел его из себя. В такого рода потехах всегда принимал деятельное участие Сатана; вряд ли был другой мастер дразнить, как Ipse. Он решался раздражать даже тех, кто был сильнее его. Назойливее, неотвязчивое Сатаны трудно себе представить что-нибудь. Иногда он систематически привязывался с утра до вечера, в продолжение трех дней и более, не давая ни на минуту покоя. Его часто бивали, и жестоко, но ему все было нипочем. Он был какой-то околоченный, деревянный. Только Аксютка мог укрощать его, но и то потому, что Сагана благоговел перед бурсацким гением Аксютки. К такого рода господину обратился с просьбою о шайке Лягва. — А ''вывернись''! — отвечал ему Сатана. — Мне не вывернуться. — Волоса ведь мокрые? — Я не окачивался. — Окатись! вот и шайку дам. — Нет, не могу. Лягва встал в раздумье, не зная, вывернуться или нет. Когда предлагали ''вывернуться'', то ученик подставлял свои волоса, которые партнер и забирал в пясть. Ученик должен был высвободить свои волоса. Державший за волоса имел право запустить свою пятерню только раз в голову товарища, и когда мало-помалу освобождались волоса, он не имел права углубляться в них вторично. Мокрые волоса многие вывертывали очень ловко. Впрочем, бывали артисты, которые решались вывертываться и с сухими волосами: к числу таких принадлежал сам Сатана. Ipse, видя, что Лягва не решается, сказал: — Ну ладно, подожди, только вымоюсь. — Вот спасибо-то! — отвечал Лягва радостно. Он носил воду Сатане, окачивал его, стараясь выслужиться и получить шайку; наконец Сатана вымылся, и Лягва с радостным выражением лица протянул руку к шайке. — Эй, ребята! — закричал Сатана. — Что же ты, Ipse? Но голос Лягвы вопиял, как в пустыне. Человек пятнадцать налетело на призыв Сатаны. — На шарап! Сатана покатил шайку по скользкому полу. Все бросились на нее самым хищным образом. Толкотня, шум, ругань и затрещины. Наконец, когда вымылись многие, шаек освободилось достаточное количество. Лягва добыл шайку и начал с ожесточением намыливать голову, но лишь только волоса его и лицо покрылись густой пеной мыла, как Сатана, вернувшийся зачем-то в баню, вырвал у него шайку и сделал ему смазь всеобщую. Лягва в испуге раскрыл широко глаза, пена пробралась за ресницы, и он ощутил в них едкое щипанье, но делать было нечего; прищуриваясь и протирая глаза, он добрался кое-как до крана и промыл здесь их. Между тем многие уже вымылись; сделалось гораздо тише в бане, хотя и слышны были иногда греготанье, брань и проч., что читатель, ознакомясь несколько с бытом бурсы, сам уже может вообразить себе. Перейдемте в предбанник. Гардеробщик выдавал казенным белье. Ученики отправлялись в училище не парами, а кто успел вымыться, тот и убирался восвояси. Вот тут-то и наступал праздник бурсы. — Теперь, дедушка, следует ''двинуть от всех скорбей'', — говорил Бенелявдов Гороблагодатскому. — То есть ''столбуху'' водки, яже паче всякого глаголемого бога или чтилища? — В ''Зеленецкий'' (кабак) ''дерганем''. — Только вот что: первая перемена Долбежина. — Так что же? — Заметит — ''отчехвостит'' (высечет). — С какой стати он заметит? — Развезет после бани-то натощак. — А мы сначала потрескаем, а потом разопьем одну лишь ''штофендию''. — А, была не была, идет! — Так ''наяривай'' (действуй), живо! При банях всегда бывают торговцы, которые продают сбитень, молоко, кислые щи, квас, булки, сайки, кренделя и пряники. Здесь идет великое столованье. Человек двадцать едят и пьют. Второкурсные бесстыдно, а напротив — важно и с сознанием своего достоинства, пожирают и пьют чужое. Докрасна распаренные лица бурсаков дышат наслаждением. Нищий второуездного класса Хорь шатается между гостями и, по обыкновению, ''кальячит''. Ему сегодня везет: там ему отщипнут кусочек булки, здесь он просит: «дай, голубчик, разок хлебнуть» — и ему дают благосклонно, после чего датель продолжает пить из того же стакана. Только аристократы заседают в трактире, виноторговле или кабаке, смотря по вкусу и расположению духа. Огромное большинство не может полакомиться и двухгрошовым стаканом сбитня или полуторакопеечною булкою. Оно смотрит с завистью и жадностью на угощающихся, особенно, на второкурсных, и щелкает зубами. Из этого большинства выделилась довольно большая масса учеников, которые не останавливались глазеть около лавочки предбанника или ''кальячить'', а отправлялись на промысел, высматривая по улицам и базару, нельзя ли где-нибудь что-либо стянуть. Аксютка, однако, успел стащить сайку в лавочке же. Шли кучками и вразбивку ученики. В эту минуту вся торговля окрест трепетала. Надобно заметить характеристическую черту бурсацкой морали: воровство считалось предосудительным только относительно товарищества. Было три сферы, которые по нравственному отношению к ним бурсака были совершенно отличны одна от другой. Первая сфера — товарищество, вторая — общество, то есть все, что было вне стен училищных, за воротами его: здесь воровство и скандалы одобрялись бурсацкой коммуной, особенно когда дело велось хитро, ловко и остроумно. Но в таких отношениях к обществу не было злости или мести; позволялось красть только съедобное: поэтому обокрасть лавочника, разносчика, сидельца уличного — ничего, а украсть, хоть бы на стороне, деньги, одежду и тому подобное считалось и в самом товариществе мерзостью. Третья сфера — начальство: ученики гадили ему злорадостно и с местию. Так сложилась бурсацкая этика. Теперь понятно, отчего это, когда Аксютка стянул сайку, никто из видевших его товарищей не остановил его: то было бы в глазах бурсы фискальством. Теперь также понятно, отчего это в бурсацком языке так много самобытных фраз и речений, выражающих понятие кражи: вот откуда все эти ''сбондили, сляпсили, сперли, стибрили, объегорили'' и тому подобные. Наши герои и пошли бондить, ляпсить, переть, тибрить, объегоривать. Главными героями были Аксютка и Сатана — ''единый'' и как бы ''единственный'' (выражение из одного нелепого, варварским языком изложенного учебника бурсы). — Сатана! — Что тебе? — Ipse! — крикнул Аксютка. — Да что тебе? — Потирай руки! — Значит, на ''левую ногу можно обделать'' (надуть кого-нибудь, украсть)? — Уж ты помалчивай. — ''Купим на пятак, сожрем на четвертак''! — Вот тебе гривенник, — сказал Аксютка. — Что расщедрился вдруг? — Пойдем в мелочную: видишь, отворена уж. Ты торгуйся, да, смотри, по мелочам; муки, скажи, для приболтки в суп, на ''кипеечку'' (копеечку), цикорьицы на грош, перечку на кипеечку, лучку на грош, клею на кипеечку, махорки на грош, леденчиков и постного маслица уже на две. — Во что же масла-то брать? — Да ты Сатана ли? Ты ли мой любезный Ipse? Аксютка сделал ему смазь всеобщую. Сатана не рассердился на него, предвидя поживу. Он только, по обыкновению, сделал из фалд нанкового сюртука хвост и описал им три круга в воздухе, приговаривая: — Я Ipse. Аксютка стал объяснять ему: — По мелочам будешь брать, дольше времени пройдет. Когда спросишь маслица, скажи, что забыл дома бутылочку, и не отставай, проси посудинки. — ''Облапошим''! Аксен, ты умнее Сатаны! — Ты должен звать меня: Аксен Иваныч. Сатане была пожалована при этом смазь. Сатана вытянулся во фрунт, сделал себе на голове пальцами рожки, сделал на своей широкой роже смазь ''вселенскую'' и в заключение вернул хвостом трижды. Прозвали его Сатаной, и недаром: как есть сатана, с хвостом и рогами. План их вполне удался. У Аксютки через четверть часа оказалось краденого: две булки, банка малинового варенья, краюха полубелого хлеба и десятка два картофелю. Ноздри Аксютки раздувались, как маленькие паруса, — всегдашний признак того, что он либо хочет украсть, либо украл уже. — Теперь, ''скакая играше веселыми ногами, в кабачару''! — скомандовал невинный мальчик Аксюша. Другое невинное дитя, мальчик Ipse, скорчил рожу на номер седьмой, на которой выразились радость и ободрение. — Знаешь, что я ''отмочил''? — Что? — Наплевал в кадушку с капустой. — И-го-го-го! — заржало ''сатанинское'' горло. Училищный и уличный тать Аксютка был человек необыкновенный, талантливый, человек сильной воли и крепкого ума, но его сгубила бурса (впрочем, отчасти и домашнее воспитание), как она сгубила сотни и сотни несчастных людей. В самой системе и характере его воровства сказалась сильная натура, — сильная, но погибшая нравственно. Он воровал артистически. Этот каторгорожденный не мог стянуть без того, чтобы зло не подшутить над тем, у кого он крал. Когда он забирался в сундук, ''ляпсил'' булку, ''тибрил'' бумагу, ''бондил'' книгу и проч., — где бы другому бежать, а он не то: он сходит за каменьями или грязью и накладет их в сундук вместо краденого. Иные, зная его как вора и желая задобрить (случается, у нас и не в бурсе задобривают воров, чтобы они не нагадили), приходили к нему с приношениями, но он отказывался от приношений, играя роль честного человека, которого оскорбляет взятка. Вот пример. Прислали из деревни одному ученику мешочек толокна. Он знал, что Аксютка видел присылку, и был вполне убежден, что Аксютка украдет толокно; поэтому ученик забежал к Аксютке с акциденцией, предлагая ему около двух горстей толокна. Аксютка сказал: «Я не могу есть толокна». А у самого ноздри поднялись и опустились. Аксютка пожелал сыграть остроумно-воровскую штуку. Когда успокоенный товарищ задвинул в парту мешок с толокном, Аксютка подкрался легче, нежели блоха скачет по полу, под парту ''толоконника'' и выкрал мешок. Сряду же после этого он подошел к ''толоконнику'' и умиляющим голосом сказал ему: «Братец, ты обещал мне толоконца, так дай». Тот полез в парту; толокна не оказалось. Аксютка обругал его, сказав: «Свинья! обещал, а не даешь; я за это тебе отплачу!» — отвернулся; ноздри его раздувались, как паруса, а на роже отсвечивалось сознание своей силы в воровстве. Через полчаса он подошел к окраденному им товарищу и сказал: «Не хочешь ли толоконца?». Аксютка держал на ладони толокно. «Это мое?» — «Нет, мне самому мамаша прислала». — «Скотина, ведь у тебя и матери-то нет!» — «Я говорю про крестную мамашу». Таков был Аксютка. Особенно он был искусник ''меняться ножами''. Здесь мы опишем еще один характеристический обычай бурсы. Обыкновенно кто-нибудь кричал: «С кем ножичками меняться?». Когда выискивался охотник на мену, тогда между ними начиналась следующая проделка. Оба они выставляли напоказ друг другу только концы ножей; тогда следовало угадать, стоит ли решаться на мену, чтобы вместо хорошего ножа не пришлось получить дурной. Вот в этом-то деле был особенно искусен Аксютка. Мы убеждены, что его участь — каторга. По исключении из училища он сначала поселился на постоялом дворе, где за три копейки суточного жалованья, при ночлеге и харчах хозяйских, он рубил капусту, таскал дрова, топил печи, месил хлебы и тому подобное. Но ему скоро наскучил честный труд, он обокрал своего хозяина и утек от него. После того его встречали один раз в подряснике, другой — в тулупе, третий раз во фраке, — словом, он из училищного вора сделался всесветным мошенником. Напрактиковавшись в ''девятой школе'' (так древними бурсаками называлась школа жизненного опыта, которая следовала за восьмиклассным обучением в бурсе), он поступил на службу в качестве дьячка, но скоро за пьянство и буйство (он расшиб стекла у городничего) был сослан на тяжелую работу в какой-то бедный монастырь. Выдержав курс церковного покаяния, Аксютка поступил в соборный хор певчим, но его протурили оттуда едва ли не за разбой. Аксютка при этом должен был переменить духовное звание на мещанское. Самое важное дело Аксютки то, что он хотел зарезать бывшего своего благочинного. По этому делу он был оставлен в подозрении. Страшен этот человек, но наперед можно сказать, что ему осталась одна торная дорога — Владимировка, по которой идут сотни наших каторжников, и посреди этих сотен Аксютка будет один из самых отпетых. Теперь мы будем продолжать о других. Хищная бурса рассыпалась повсюду. Старая оборванная баба, бывшая некогда камелией низшего сорта, которых прозвище — ночные крысы, торгует для поддержания своего дряхлого тела ободранными лимонами, растрескавшимися как сухая глина, пряниками, серо-пегими булками и другим неудобоваримым отребьем. Когда она завидела возвращавшуюся домой бурсу, то, как мать, защищая свое детище от волка, она прикрыла гнилое сухоястие грязной тряпицей и дырявым передником. Ее однажды обокрали, но теперь бурсакам не удалось утащить ни одной черствой булки из-под вретища отживающей женщины. Бурсаки на этот раз ограничились одной лишь бранью с несчастной женщиной. В другом месте промыслы учеников были удачны. Саепеки открыли длинное и широкое окно. На досках дышат легким паром только что испеченные сайки. Хотя зоркий воровской глаз бурсаков сразу же заметил, что тут трудно было поживиться, но ученики все-таки обнюхивают местность и вот с радостью делают открытие, что в другом отделении саечной пекарни на досках разложено сырое тесто. Саепеки не ожидали нападения с этого пункта и не защищали его от воров. Бурсаки, под предводительством хищного Хорька, прокрались в пекарню и стали хватать тесто, торопливо пряча его в карманы сюртуков и брюк. Едва они заслышали шаги саепеков, мгновенно скрылись, и через минуту их не было даже на базаре. Спросят, к чему бы ученикам нужно было сырое тесто: неужели они съедят его сырым? Нет, они ухитрятся спечь его на вьюшках в трубах поутру топленных печей, и хотя оно выйдет с сажей — ничего! Бурсаку и то на руку. Теперь расскажем еще событие. Трое великовозрастных зашли по дороге к певчему, своему исключенному товарищу. Певчего нашли они лежащего на постеле и страдающего похмельем. К нему в то время должен был зайти сапожник, затем чтобы получить с него долгу три рубля Певчий накануне того дня с клятвою и божбою обещался ему заплатить непременно, но из запасных денег у певца осталось около половины. — Что, братцы, делать? — вскричал встревоженный певчий. — Живо сюда! — отвечал ему один из великовозрастных. — А что? — ''Объегорим''. Ложись сейчас на стол. — Зачем? — Не разговаривай, а ложись. Поставили стол в переднем углу, под образами. Певчий улегся на стол, в головах его зажгли восковую свечку, покрыли его белой простыней; один великовозрастный взял псалтырь, подошел к певчему и сказал ему: — Умри! Тот притворился мертвым. Бурсак стал читать над ним псалтырь, как над покойником, скорчив великопостную харю. Вошел сапожник и, услышав монотонное чтение, понял, что в доме есть мертвый. Он набожно перекрестился. — Кто это? — спросил он. — Товарищ, — отвечали ему печально. — Который это? — Барсук. Сапожник сначала почесал в затылке, подумав про себя: «Эх, пропали мои денежки!», но потом умилился духом и сказал бурсакам: — Ведь вот, господа, за покойником-то должишко остался, да уж бог с ним: грех на мертвом искать. — Вот и видно доброго человека! — было ответом. — Его, признаться, и похоронить не на что. Начал, брат, ты доброе дело, так и кончил бы: дай что-нибудь на поминки бедному человеку. Сапожник вынул полтину и подал им. Те благодарили его. Сапожнику, естественно, захотелось взглянуть на мертвого. Он, перекрестясь, проговорил: — Дай хоть взгляну на него. Барсук до того притворился мертвым, что хоть сейчас тащи на кладбище. Открыли его лицо: с похмелья оно было бледно и имело мертвенный вид. Сапожник, по православному обычаю, приложился губами ко лбу певчего, а тот, сделав под простыней фигу, думал про себя: «Вот те кукиш! а не свечка». Когда сапожник удалился, мертвый воскрес и с диким хохотом вскочил на стол. — Теперь, ребята, поминки справлять. — Четвертную! — Огурцов да селедку! То и другое было мигом добыто, и, поя разные духовные канты, перемешивая их смехом и остротами, справляли поминальную тризну о упокоении раба божия Барсука. Бурсаки с торжеством и гордостью передавали друг другу рассказ об этом событии. Но дело этим не кончилось. Спустя месяц времени сапожник встретил под вечер Барсука. Барсук и тут нашелся. Скрестив руки и сверкая глазами, он грозно приблизился к сапожнику и диким голосом возопил: — Неправедные да погибнут! Сапожник растерялся: ему представилось, что он видит покойника, который воротился с того света, чтобы наказать его за то, что он дерзнул прийти к мертвому и требовать от него свой долг. Он перекрестился и с ужасом бросился бежать куда глаза глядят. Долго он потом рассказывал, как являлся к нему мертвец и хотел утащить его едва ли не в тартарары. Этот случай еще более утешил бурсу. Последний скандал из банных похождений бурсаков. Мехалка, воровски пробираясь по базару и увидев, что в пряничной лавке отворена дверь, заглянул в нее. Он увидел в ней торговца, который стоял в дальнем углу, к двери спиною. Мехалка был не тактик, а стратегик и, много не рассуждая, стремительно бросился на пряник из стычных ковриг, который был величиною с добрую доску, и потом выбежал вон из лавки. За ним с криком «грабят!» устремился торговец. Мехалка, обремененный ношею, бежал медленно и был в опасности человека, которого сейчас треснут по шее. Он употребил следующий стратегический прием: выждал приближения к себе торговца и, неожиданно обернувшись к нему, поднял над головой ковригу и ударил ею в лицо торговца. Потом пустился с обломком ковриги, оставшимся в его руках. Мехалка был замечательная личность. Это не вор, а чисто разбойник. Известно было, что он, выходя из церкви, схватил попавшуюся ему навстречу собачонку и расшиб ей голову о тумбу, а потом закусил свой подвиг сальною свечою. За то хотели его отпороть не на живот, а на смерть. Но по случаю страстной недели и пасхальной экзекуция была отложена до Фоминой. Когда наступил день возмездия и под предводительством смотрителя вошли в класс четыре солдата с огромным количеством розог, у Мехалки засверкали глаза, как у дикого зверя, и он, энергически сжав кулаки и стиснув зубы, бросился к отворенному окну и вскочил на подоконник с быстротою кошки. (Класс был во втором этаже). — Только подступись, размозжу себе голову о камни! — вскричал он. На убеждения смотрителя покориться он отвечал, что бросится с высоты второго этажа и тем накажет начальство. Смотритель плюнул и ушел. Мехалке за такие дикости вручили волчий паспорт. Известно, что впоследствии он, Аксютка и еще один артист нанялись в кузницу чернорабочими. Мехалка, работая здоровым молотом по наковальне, добывал себе грош на свой образец, вместе со своими товарищами. Забрался он на соседний двор, разломал там извозчичьи дрожки и все железо утащил к себе в кузницу. Карьера его кончилась дьячеством, и он сделался истинным мучителем своего священника. Вот вам, господа, веселая картинка бурсацкой бани, в повести о которой одни лишь голые факты. К ним нечего прибавлять, они сами за себя говорят. После бани бурсаки, поев всего краденого, были в добром расположении духа; меньше раздавалось швычков и подзатыльников, реже творилось всеобщих смазей, и вообще в классе сравнительно было довольно тихо и скромно. В Камчатке собралось несколько человек и ведут беседу о старине и древних героях бурсы. Митаха занимал среди них первое место. — Эх, господа! то ли дело было в старину! — В старину живали деды веселей своих внучат. — Зато, брат, и пороли, — сказал Митаха. — А что? — Да вот вам случай. — Расскажи, брат Митаха, расскажи. — Только чур не перебивать. Митаха начал: — Были у нас три брата: ''Каля, Миля'' и ''Жуля''. Это были силачи тогдашнего времени и обыкновенно занимались шитьем сапогов. Они однажды отправились в город с товарищами, чтобы кутнуть хорошенько на стороне. Кутнули добре. Когда шли назад, то орали песни на пять улиц и встретились с казаками. Те пригласили их молчать. Наша братия ругаться. Драка. Бурсаки отдули казаков на обе корки и утекли в училище, будучи уверены, что их дело шито-крыто. Ан нет: на другой день начались розыски. Все всплыло наружу. Вот была порка-то! Драли тогда под колокольчиком, среди двора, слева и справа, закачивали штук по триста. — Братцы, я вот тоже знаю… — заговорил один. — Сказано, не перебивать! — ответили ему. — Сволочь! — Животина! — ''Мазепа''! Замечательно, что в бурсе ''Мазепа'' было ругательное слово, и, вероятно, основание тому историческое; но во времена нами описываемой бурсы из пятисот человек вряд ли пятеро знали о существовании Мазепы. Здесь это имя было слово нарицательное, а не собственное. По преимуществу называли ''мазепами'' толсторожих. В бурсе все своеобразно и оригинально. Бурсак, перебивший рассказ, замолчал. — Ну так что же, Митаха? — А вот слушайте. Собрались все ученики на двор, пришел инспектор, явились сторожа, и принесена огромная куча распаренных лоз. Каля, Миля и Жуля стояли в толпе. Им, братцы, успели товарищи вкатить перед сечением по полштофу водки. Растянули Калю, потом Милю, потом Жулю. Но хотя и драли их пьяных, хоть они и закусывали себе руку до крови, однако после порки их отливали водой и на рогожке стащили в больницу замертво. Вот так ''чехвостили''! — А зачем они закусывали руку? — Фаля! — Бардадым! — Ведь закуси руку, так оттягивает: укусишь руку — руке больно, а сзаду и не слышишь в то время. — Тогда же, братцы, вышел дивный случай. — Ну-ка. — При этой страшной порке был один приходский ученик, только что привезенный из дому, которого мамаша гладила по головке, а здесь он увидел, что гладят по другому месту. Он был мальчик худенький, маленький, бледненький — одним словом, вовсе не бурсак, а сволочь. Как он увидел такую знатную порку, так чуть не умер со страху. Он стал учиться отлично и каждый шаг следил за собою, чтобы не заслужить розгу. Когда секли кого-нибудь, он дрожал и бледнел. Учитель заметил это и возненавидел его, потому что терпеть не мог, когда кто-нибудь сильно кричал под лозами. Учителю захотелось попробовать, каков новичок под розгами. Придравшись к какому-то случаю, он отпорол новичка так, что тот долго после того таскал из тела своего прутья. Учениц после порки упал в обморок. Этим он окончательно вооружил против себя учителя, который стал преследовать его и каждый раз порол жестоко. Ученику до того тяжко было жить, что он решился бежать из училища. Его поймали. Тогда он сначала хотел повеситься, но потом решился на следующую штуку. Дождался он ночи, достал перочинный нож, разрезал себе руку и своей кровью написал на бумажке: «Дьявол, продаю тебе свою душу, только избавь меня от сеченья». Внимание слушателей чрезвычайно было напряжено. — С этой бумажкой, — продолжал Митаха, — он залез ночью в двенадцать часов под печь. Что там с ним было, неизвестно. Оттуда его вытащили замертво. Он говорил, что видел черта. Начальство, узнав его проделку, высекло его под колоколом, после чего, говорят, он был снесен в больницу, где отдал душу богу. Такой рассказ подействовал даже на крепкое воображение бурсаков. Разговоры смолкли, и все впали в раздумье. Ученики понимали, а в эту минуту особенно ясно сознали, что и при их житье-бытье подчас хоть продавай душу черту. Когда впечатление несколько ослабело, кто-то спросил: — А кто из вас, братцы, видел дьявола? Никто не отозвался. — А домового видел кто? Оказалось, что домовых видели многие, а если кто сам не видел, то знал таких, которые видели. В бурсе предрассудки и суеверие были так же сильны, как и в простом народе: верили в леших, домовых, водяных, русалок, ведьм, колдунов, заговоры и приметы. Словом, эта сторона бурсацкой личности выражала глубокое невежество, которое начальство и не думало искоренять, потому что и само не всегда было свободно от суеверия. В бурсе была даже доморощенная кабалистика. Так, почти вся бурса верила, что если вынуть из пера сухую перепонку и положить ее в книгу, то забудешь урок из той книги; если же такую перепонку положить под тюфяк спящего, то с ним случится грех, за который заставят поцеловать Лягву. Считалось дурным — книгу после урока оставить открытою, потому что урок забудешь. Когда кто-нибудь мистифировал, говоря, что идет учитель, ему кричали: «Чего, сволочь, врешь-то? хочется, чтоб злым пришел!» Для того же, чтобы не спросил учитель, была примета у некоторых учеников держаться за какую-нибудь часть своего тела… В училище одно время был даже свой туземный колдун. Это был ученик, прибывший в местную бурсу из Киева, некто ''Бегути''. Его прозвали так за то, что он, рассказывая сказку, выговаривал вместо «бежали, бежали» — «бегути, бегути». Он брался угадывать, у кого сколько в деревне коров, в семействе сестер, в кармане денег и т. д. Многие серьезно верили ему. Кстати, мы расскажем проделку Аксютки над Гришкецом. Аксютка вот уже целую неделю подговаривает товарищей, чтобы они показывали Гришкецу, что серьезно считают его за колдуна. Когда это состоялось, многие стали обращаться к нему с просьбою поворожить им. Гришкец сначала принимал это за шутку, но товарищи выдерживали свою роль отлично, так что Гришкец наконец принял их затею за чистую монету. Тогда он перепугался и стал умолять товарищей, чтобы они не считали его за колдуна. Но они, видя его тревогу, усилили свою назойливость. Гришкец едва не потерял рассудка. Когда Аксютка, сидя подле него в столовой, умолял Гришкеца научить его колдовать, то Гришкец обратился к инспектору с такими словами: «Я, ей-богу, господин инспектор, не умею колдовать. Возьму ли я такой грех на душу?». И он, крестясь, уверял, что Аксютка врет все. Чертовщина для разговоров бурсаков — предмет неистощимый. Но мы, однако, незаметно перешли опять к воспоминаниям давних дней. Мы приведем два рассказа. Ученикам было запрещено начальством купаться, и, по его приказанию, полиция преследовала бурсаков на реке. Надзиратель, видя, что ученики не унимаются, решился во что бы то ни стало изловить их и представить к начальству. Каля, Миля и Жуля взбесились и, взяв с собою несколько товарищей, на другой же день нарочно отправились купаться. Нагрянул надзиратель и накрыл их на месте преступления; но они схватили его, зажали ему рот, чтобы не кричал, и потом выкупали его. После этой операции они завязали ему брюки у сапог, так что из них образовались два мешка, и набили брюки песком до самого пояса; после этого с хохотом бросили его и утекли восвояси. Несчастный долго барахтался, не могши подняться с земли. Когда его освободили, он закаялся беспокоить учеников. Одному из товарищей надобно было справить именины, а денег было всего пять рублей. Это было летом. Идет наш бедняга со своими друзьями по берегу реки да горюет. В одном месте они натолкнулись на кучку рабочих, которые оставили свою барку и на берегу варили кашу. «Хлеб да соль!» — говорят. — «Хлеба-соли кушать». — «Но без водки что за еда?» — «Где же ее взять?» — «А вот деньги», — сказал бурсак, подавая на полведерную. Мужики обрадовались и тотчас добыли водки. Бурсаки напоили их допьяна, и когда они удалились спать в барку, то угнали ее и вместе с мужиками продали. Такие рассказы и воспоминания о подвигах бурсаков ученики всегда выслушивали охотно и с полным одобрением. Но ударил звонок, и начались классы. Мы сказали, что начинаются классы, а начинаются они следующим образом. — Поймал вошь! — сказал один из камчатников. — Будет дождь. — Я две рядом. — Будет с градом. — Вчетвером. — Будет гром. Какой-то великовозрастный ни к селу ни к городу стал подщелкивать словами: — Раз-два — голова, три-четыре — прицепили, пять-шесть — в ряд снесть, семь-восемь — сено косим, девять-десять — сено весить, одиннадцать-двенадцать — на улице бранятся. Потом другой великовозрастный, вытянув из сапога берестяную тавлинку, затянул благим гласом какой-то кант и зарядил нос с присвистом. В училище нюханье табаку было развито в высшей степени. Иначе и нельзя: во время занятий, на которых одна лампа о трех рожках давала свет на сто и более человек, поневоле рябило в глазах, а когда ученик заряжал понюшку табаку, то глаза его делались на несколько минут светлее. Во время классов, из которых каждый по два часа, монотонные ответы уроков учителю нагоняли непобедимый сон, — и вот когда ученик понюхает табаку, то поневоле раскроет глаза. Табак был запрещен начальством, но товарищество не хотело и знать этого запрещения. Табак покупался у Захаренки, который молол его из махорки и потому продавал довольно дешево. И в отношении нюханья табаку в бурсе были свои особенности. Так, нюхали со швычка, брали перстью, но особенно замечательно, когда табак раскладывался по указательному пальцу до кисти и вбирался в нос сильным вдыханием. Бывали пари, кто больше вынюхает в один прием, и случалось, что задорный нюхальщик, решившись на непосильную понюшку и приняв ее, падал в обморок. До прихода учителя ученики успели сыграть в ''краски''. Выбрали из среды себя ''ангела'' и ''черта'', выбрали хозяина: другим участникам в игре были розданы названия той или другой краски, которые не сообщались ни ангелу, ни черту. Вот приходит ангел, и стучит он в двери. — Кто тут? — спрашивает хозяин. — Ангел. — За чем? — За краской. — За какой? — За зеленой. — Кто зеленая краска, иди к ангелу. В свою очередь приходит к хозяину черт, выбирает себе краску и уводит ее. Так продолжается до тех пор, пока не разберутся все краски. Тогда сила ангела становится одесную от хозяина, а сила дьявола ошуюю. Каждая из партий образует из себя цепь, хватая друг друга сзади за животы. Ангел и черт сцепляются руками, — и вот взревели и ангелы и черти — и началась таскотня. Долго шла борьба, но черт-таки одолел. Вдруг отворилась дверь. В класс вошел господин огромного роста, в коричневой шинели. Все смолкло. Это был учитель Иван Михайлыч Лобов. Цензор прочитал молитву «Царю небесный». Ученики стояли, ожидая приказания сесть. Сели. Великий педагог отправился к столу, за которым и сел на грязном стуле. Он взял нотату. Многие вздрогнули. Немного помолчав, Лобов крикнул: — Аксютка! — Здесь, — смело отвечал Аксютка. — Ты опять? — Не могу учиться. — А отчего до сих пор учился? — Теперь не могу. — К печке!.. ''на воздусях его''! Аксютка озлил учителя. Он с ним выделывал штуки, на которые никто не решался. Этот отчасти описанный нами вор имел отличные способности, память у него была обширнейшая, и, вероятно, он был умнее всех в классе; ничего не стоило ему прочитать урок раза два, и он отвечал его слово в слово. Учиться, значит, было легко ему. Но он вдруг прекращал заниматься, поддразнивая учителя назло. Его секли, но ничего не могли поделать с ним. Тогда его поселяли в Камчатку. Но лишь только он добивался своего, как опять начинал учиться отлично, его переводили на первую парту, и лишь только переводили, он опять запевал; Ай, люди, люди, люли! А в нотате все нули! После такой песни Аксютка опять ничего не делал. Снова повторялось сеченье. Он у Лобова несколько раз переходил из Камчатки на первую парту и обратно. Наконец Лобов рассвирепел, и раздалось его грозное ''на воздусях''! Тотчас же выскочили четверо парней, схватили его, раздели, взяли за руки и ноги, так что он повис в горизонтальном положении, а справа и слева начался свист лоз. Взвыл Аксютка, а все-таки кричит: — Не могу учиться! ей-богу, не могу! — Положите ему под нос книгу! Положили. — Учи! — Не могу! хоть образ со стены снять, не могу. — Сейчас же и учи! На этот раз Аксютка правду кричал, что не может учиться, потому что лежал под розгами, и учитель это сознавал, но все-таки продержал его висящим над книгой достаточно. — Бросьте эту тварь. Аксютка пробрался в Камчатку. — Дать ему ''сугубое раза''! Товарищи повскакали с парт, бросились на Аксютку и зарядили ему в голову ''картечи'', то есть швычков. Взвыл Аксютка: — Хоть убейте, не могу учиться! Лобов имел обыкновение ходить в класс с длинным березовым хлыстом. Он поднялся с места и ''вытянул'' Аксютку вдоль спины, а тот взвыл: — Ей-богу, не могу учиться! Лобов мало-помалу успокоился, и класс продолжался обычным порядком. Спустя несколько времени он крикнул: — Цензор, квасу! Цензор отправился за квасом и принес его. Лобов, прихлебывая из оловянной кружки квас, просматривал нотату и назначал по фамилиям, кому к печке — для сеченья, кому к доске на колени, кому коленями на ребро парты, кому без обеда, кому в город не ходить. Класс Лобова разукрасился всевозможно расставленными фигурами. Потом он стал спрашивать знающих учеников, поправляя отвечающего, когда он отвечал не слово в слово, и запивая бурсацкую премудрость круто заваренным квасом. Он сидел обыкновенно в калошах, не снимая своей красноватого цвета шинели. Когда спрошенный им ученик кончил свой ответ, Лобов полез в карман шинели и вынул из него довольно большой пирог, который стал уписывать с аппетитом. Бурсаки с жадностью посмотрели на пожираемый пирог. Так Лобов имел обычай завтракать во время класса, мешая пищу духовную с пищей телесной. После экзаменации пяти учеников он стал дремать и наконец заснул, легонько всхрапывая. Отвечавший ученик должен был дожидаться, пока не проснется великий педагог и не примется опять за дело. Лобов никогда уроков не объяснял — жирно, дескать, будет, — а отмечал ногтем в книжке ''с энтих до энтих'', предоставляя ученикам выучить урок ''к следующему'', то есть классу. Что этот великий педагог в своей юности — недосечен или пересечен? Морфей легонько посвистывал себе через нос педагога, а ученики, наказанные на колени и столбом, воспользовались этим. Поднялся легкий шумок, и начались невинные игры бурсаков, как-то в шашки, ''святцы'' (карты), костяшки, щипчики, швычки и т. п. Ударил звонок, учитель проснулся, и после обычной молитвы и по выходе учителя класс наполнился обычным шумом. Второй класс, латинский, занимал некто Долбежин. Долбежин был тоже огромного роста господин; он был человек чахоточный и раздражительный и строг до крайности. С ним шутить никто не любил, ругался он в классе до того неприлично, что и сказать нельзя. У него было положено за священнейшую обязанность в продолжение курса непременно пересечь всех — и прилежных и скромных, так чтобы ни один не ушел от лозы. Его мучил бес какой-то бурсацкой зависти, когда из его класса к концу курса остались все-таки не сеченными ни разу двое, державших себя крайне осторожно. Придраться было не к чему, но он выискал-таки случай. Однажды он пропустил было уже свой класс, и ученики весело ожидали звонка, но вдруг минут за пять до него Долбежин показался на конце училищного двора; лицо его было как-то особенно грозно (он был сильно выпивши), взоры его были устремлены на окна своего класса. Многие струхнули. Один из несеченных в это время взглянул в окно и потом быстро скрылся в классе. — Елеонский (несеченный)! — крикнул, входя в класс, Долбежин. Елеонский, трясясь всем телом, подошел к нему. Долбежин ударил его в лицо кулаком и окровавил его; из носу и рта потекла кровь. Елеонский ни слова не отвечал. Бледный и дрожащий, он смотрел бессмысленно на учителя. — Отодрать его! Елеонского отодрали. Остался один только несеченный. Того, напротив, отодрал Долбежин в самом веселом расположении духа. — Душенька, — сказал он ему, улыбаясь, — поди к порогу. — Да за что же? — За то, что тебя ни разу не секли. Тот и не думал отвечать, что это не причина, и отправился к порогу. Не осталось ни одного несеченного в классе. Но несмотря на все это, трудно поверить, его не только уважало товарищество, но и любило. Долбежин сам был точно отпетый. Он, как и товарищество, терпеть не мог «городских» и одному из них дал самое неприличное прозвище; фискала, пришедшего к нему наушничать, он отодрал не на живот, а на смерть; ученики вроде Гороблагодатского были его любимцами. Однажды ''Блоха'' решился изумить товарищество и под лозами Долбежина молчал, как будто и не его дерут; Долбежин при всех назвал его молодцом, тогда как за ту же проделку Лобов вознес его на воздусях, а потом просолил насквозь сеченное тело. Долбежин не брал с родителей взяток и до того был честен, что составленный им список учеников с отметками об их учении за треть он читал ученикам и позволял устраивать диспуты тем, которые претендовали на высшее место. Вот за это-то и любили его. Сегодня были только два случая в классе. Вызван был ''Копыта''. Он взял книжку латинскую и хотел было остаться переводить за партою. — На средину! — сказал Долбежин. ''На середке'' отвечать было хуже, чем за партой, потому что в первом случае товарищи ''подсказывали'' ученику. Отвечающий способен был расслышать самый тонкий звук, а если не расслыхивал, то, глядя искоса, он угадывал слово по движению губ. Копыта вышел ''на середку''. Здесь он ''срезался'' (то же, что в гимназии ''провалился'') и не мог перевести одного пункта. — Не так! — сказал Долбежин. Тот перевел иначе. — Не так! Копыта на новый манер. — К печке! Копыте дали ''всего'' десять ударов. Он обрадовался, что так легко отделался, и уже направился за парту, но услышал голос Долбежина: — Переводи снова. Тот перевел ему на новый манер. — Еще раз к печке! Копыте дали еще десять лоз и снова заставили переводить. На этот раз Копыта сказал, что он не может и придумать еще новой варьяции, за что и услышал: — К печке! Десять дали, и снова переводить. Копыта напряг все усилия памяти и рассудка. Ничего не выходило. — Ну! — сказал Долбежин, и уже палец указательный его поднялся по направлению к печке. Способности Копыты были страшно напряжены, мозг работал в сто сил лошадиных, и вот, точно озарение свыше, сложилась в голове новая варьяция. Он сказал ее. — Наконец-то! — одобрил его Долбежин. — Довольно с тебя. Пошел за парту. Вались дерево на дерево! — Вслед за тем Долбежин обратился к ''Трезорке'': — Вокабулы приготовил? — Нет. — Что? который это раз? — Если угодно, приготовлю, — отвечал Трезорка бойко. Трезорка был городской и привык к довольно свободному обращению. Его развязность взбесила Долбежина. Он побледнел, на лбу надулись жилы. — Ах ты, подлец! — закричал он и сильной рукой поднял в воздухе здоровый лексикон Кронеберга. Лексикон взвился и пролетел через класс; еще немного — так и влепился бы в голову бойкого мальчика. Он потом начал ругаться и плеваться; в его чахоточной груди клокотала мокрота; дерзость озадачила его, но он почему-то не посмел отпороть Трезорку, — вероятно, потому, что отец Трезорки был довольно значительное лицо в городе. И действительно, завязалось было дело, но кончилось все-таки ничем. В классе после этого скандала наступила мертвая тишина. Все дрожали. Один только беззаботный Карась, притом еще сидевший на первой парте, на глазах разъяренного учителя ухитрился уснуть. Его вдруг спросил учитель, а он, не слыша этого, тихо всхрапывал. Товарищ его толкнул, но уже было поздно: у учителя сверкали глазки. — К печке! — Розог нет, — сказал секундатор. — А давеча чем сек? — Те изломались. — Сходи за новыми. Карась между тем клялся и божился, что встал в три часа, чтобы приготовить урок, что у него голова болит, а в существе дела на него одурь напала от латынщины, и он смежил свои карасиные очи. — Я тебе! Явился секундатор, но без розог. — Розги все вышли, — сказал он. Учитель опять вспыхнул, поднялся со стула и отправился к той парте, где сидел секундатор. Он отыскал свежие розги. Карась запищал. — Простите!.. Но учитель в это время позабыл Карася, а направился к секундатору. Взяв пук длинных лоз за жидкий конец, он начал бить его комлем и по спине, и в брюхо, и в плечи, и по ногам. Раздался звонок. Пропели молитву «Достойно есть…». Между тем Карась спасся. Этот же учитель, озлившийся на Трезорку за умеренный оттенок дерзости в его ответе, прощал и даже с удовольствием встречал дерзости очень крупные. Так, однажды на публичном экзамене пришлось держать ответ некоему ''Ваксе''. Долбежин из-под стола показал ему кулак и проговорил тихо: «Только срежься, я тебе!». Вакса показал ему свой кулак и прошептал непечатную брань. Это только утешило учителя. Наконец, Долбежин был циник. Он с тем же Ваксой рассуждал о самых грязных вещах. Тот ему отвечал не стесняясь и откровенно, и оба они импровизировали самым грязным образом на разные темы. Заглянула бурса в столовую, «щей негодных похлебала и опять в свой класс идет». Кормили скверно; хлебная мука мешалась с мякиной; нередко порции говядины летели за окно и гнили потом на дворе; один только Комедо собирал порций по шести и потреблял их; в супе попадались маленькие беловатые червячки, в каше мышиный помет; только при одном экономе пища была безукоризненна, но такие экономы были редкость в бурсе. (Впрочем, в своем месте мы дойдем и до этого эконома). Лобов граничил по своему характеру к Тавле, Долбежин к Гороблагодатскому. Перейдем теперь к характеристике третьего лица, которое, собственно говоря, не составляло цельного типа, а было помесью двух названных нами. Этот господин носил имя Батьки. Он был красавец собою, с открытым грудным и объемистым басом, лицо — кровь с молоком. Он, между прочим, преподавал так называемый «''Устав''», то есть науку, как править церковные службы. Эта наука излагалась им самым странным образом. Вместо того, чтобы выдать церковные книги на руки учеников, ознакомить с теми книгами наглядным образом, показать по самым книгам, когда, что и где читалось и пелось, — вместо этого выдавались записочки, в которых по порядку службы обозначались только первые слова каждого чтения или пения. Таких заголовков целые листы писчей бумаги. До того трудно и тошно было ученье и зубренье, что изо ста с лишком учеников знало урок, случалось, только четверо. Кажется, ясно, что тут уже не ученики виноваты. Правда, могло случиться, что ученики на зло учителю делали стачку не учить урока, но такие стачки назывались бунтом и разрешались великим сечением класса; но тут была не стачка, а просто физическая и умственная невозможность вызубрить все это. И это понимал сам Батька. Несмотря на все это, он поочередно сек весь класс: так парта за партой и выдвигались к печке. Хотя в этих случаях секундаторы были крайне снисходительны, но снисходительны только к тем, кого любили. Секундаторы были очень изобретательны и свою профессию знали специально. Когда Батока заподозревал секундатора в мирволенье и шел свидетельствовать производство секуции, тогда оказывалось, что тело наказываемого было покрыто синими полосами: секрет в том, что секундатор намазывал лозы чернилами, потом стирал их слегка; достаточно было легкого прикосновения их, чтобы сделать фальшивый рубец. Черт знает на что расходовался ум воспитанника! Когда приходилось, что три описанные учителя занимали уроки в один и тот же день, то одного и того же ученика секли несколько раз. Так, Карася, случилось, отодрали четыре раза в один день (в продолжение училищной жизни непременно раз четыреста). Но сегодня не было устава. Занимались другим предметом. Беда, когда Батька приходил пьян! Тогда лицо его было бледно, а черные огромные глаза особенно глубоки и блестящи. Сегодня эта беда и случилась. Все вздрогнули, как только он вошел. По лицу все узнали, что будет классу великое горе. Взял он нотату. Мучительную и страшную минуту пережил класс. Батька вызвал Элпаху. Элпаха, трясясь телом и содрогаясь душою, вышел на средину. — Я… — голос его пресекся… — Что ты? — спокойным, но глубоко сосредоточенно-злым голосом спросил его Батька. — Я… сегодня… именинник… — Так с ангелом! — Октава его упала на две ноты ниже, а сердце свирепело, и в нем развивались кровожадность и зверские инстинкты… Страшен он был в эту минуту. — Я… — заговорил страдалец, — был в церкви… — Доброе дело! — Я потому и не успел выучить урока… — погасающим голосом продолжал Элпаха, видя, как с мертвенно бледного лица смотрели на него неподвижные, блестящие сосредоточенной ненавистью глаза… — Ты думаешь, что радуется твой ангел на небесах? Элпаха молчал; в его сердце пробивалась слабая надежда, что его не накажут, потому что Батькин гнев иногда истощался в нравоучениях, которыми увлекался он на полчаса и более. Элпаха ждал, что будет. — Он плачет о твоей лености. Элпаха ни жив, ни мертв. — И ты должен плакать. Поди сюда. Элпаха ни с места. — Поди же сюда! — тем же ровным, спокойным голосом повторил Батька. Элпаха подошел к нему. — Встань тут, около меня, на колени. Дрожащий Элпаха встал. — Твой ангел плачет, и ты заплачешь. Положи свою голову ко мне на колени. Тот медленно исполнил это, не понимая, что с ним хотят делать. Но вот он сильно вскрикнул и поднял голову, за которую ухватился руками. — Лежи, лежи! — сказал ему Батька. Отчего вскрикнул Элпаха? А оттого, что Батька взял щепоть волос его, сильной рукой вздернул их кверху, вырвал с корнем и, постепенно разводя свои красивые пальцы, сдувал с них волоса и продолжал дуть, пока они летели в воздухе. — Лежи, лежи! — повторил Батька. Элпаха с воем опустил голову на колени его, как на эшафот… Батька взял вторую щепоть Элпахиных волос, и опять выдернул их с корнем, и опять пустил их по воздуху. — Простите, ради бога! — взмолился страдалец. — Лежи, лежи! — отвечал Батька. Что-то сатанинское было в его ровных октавах… Еще медленнее и хладнокровнее он повторил ту же операцию в третий раз. Элпаха рыдал мучительно. — Теперь поди встань на колени посреди класса! — сказал Батька, когда улетел последний волос Элпахи и пропал в воздухе. Батька потом долго сидел, понуря голову. Не почувствовал ли он угрызений совести? — Стой на коленях ''целый год''! Значит, совесть его была спокойна. Батько имел обыкновение ставить на колени на целый год, на целую треть, на месяц: как его класс, так и становись. Беспощадный человек! В продолжение всего класса Батька разбойничал. Чего-чего он не придумывал: заставлял ''кланяться печке, целовать розги'', сек и ''солил сеченного'', одно слово — артист в своем деле, да под пьяную еще руку. Но все-таки приходится сказать, что большая часть товарищества уважала его по тем же причинам, по каким и Долбежина, и только меньшинство ненавидело его и боялось. В описываемый нами период бурсы нравственный уровень товарищества и начальства был почти одинаков. Но впоследствии увидим, что в товариществе и в лучшей половине начальства развились иные начала. Что описываю теперь — скверно, но что дальше, то лучше становилось товарищество и добрее люди из начальства. И жаль и досадно мне, что некоторые писатели заявили, будто я все исчерпал относительно бурсы в «Зимнем вечере бурсы». Уже в следующем очерке вы увидите добрые задатки для будущего в жизни бурсаков, хотя и там будет много гадкого и гадкого. Бурса будет в моих очерках, как и на деле было, постепенно улучшаться, — только позвольте описать так, как было, не прибавляя, не убавляя. Всякое дело строится не сразу, а должно пройти многие фазы развития. Еще очерков восемь, и бурса, даст бог, выяснится окончательно. Если придется ограничиться только этими двумя очерками — «Зимний вечер в бурсе» и «Бурсацкие типы», — то будет очень жаль, потому что читатель тогда не получит полного понятия о том, что такое бурса, и потому относительно составит о ней ложное представление. '''1862''' === ЖЕНИХИ БУРСЫ. ОЧЕРК ТРЕТИЙ === Наконец Аксютка доигрался с Лобовым до скверной шутки. Заглянула бурса в столовую, «щей негодных похлебала и опять в свой класс идет». Один лишь Аксютка щелкает зубами. Как бы то ни было, все более или менее подкрепились; один лишь Аксютка щелкает зубами от голода, или, по туземному выражению, у него ''по брюху девятый вал ходит, в брюхе зорю бьют''. Положение Аксютки никогда не было так беспомощно, как теперь, и в моральном и в животном отношении. Он, потешаясь над Лобовым, по обыкновению своему, лишь только попал в Камчатку, как опять стал появляться в ''нотате с пяткАми'', то есть самыми лучшими баллами. Это только сбесило учителя: «Ты, животное, — сказал ему Лобов, — потешаешься надо мною: когда тебя порют, у тебя в нотате нули; когда шлют в Камчатку — пятки? Знаю я тебя: ты добиваешься того, чтобы опять перейти на первую парту, чтобы потом снова бесить меня нулями? Врешь же! Не бывать тебе на первой парте, и пока у тебя снова не будут нули, до тех пор не ходи в столовую». Аксютка клялся и божился, что он раскаялся и теперь будет учиться постоянно. Лобов ничего слышать не хотел. «Не надо твоего ученья, — сказал он, — сиди в Камчатке». Аксюткино самолюбие было сильно задето, и, раздувая ноздри, он думал: «посмотрим, чья возьмет!». И в нотате его были отличные баллы; но Лобов каждый раз говорил ему: «и сегодня не жри!». В продолжение трех дней Аксютка кое-как перебивался, выкрадывая там или здесь булку, сайку, ломоть хлеба, толокно, горох и тому подобное. Вчера он забрался в ''сбитенную'', где ''Ванька рыжий'' продавал сбитень, сайки, булки, пеклеванные хлебы, сухари, крендели, яблоки, репу, патоку, мед и красную икру, а для избранных и ''водчонку'', разумеется по двойной цене против откупной; здесь Аксютка успел украсть несколько булок, насадив на палку гвоздь, которым и добывал из-за залавка съедомое, когда Ванька рыжий отходил в другую сторону. Но сегодня была среда, а сбитенная наполнялась битком только по понедельникам и вторникам, пока у бурсачков держались деньжонки, принесенные из дому; а при безлюдстве в сбитенной опасно было рисковать на воровство в ней. Что было делать? Бурсаки, зная, что у Аксютки девятый вал в брюхе, бережно припрятывали ломти хлеба и зорко следили за ним. Большинство не желало делиться с ним запасным хлебом; впрочем, и делиться было не с чего: утренних и вечерних фриштиков в бурсе не полагалось; за обедом выдавали только по два ломтя хлеба, из которых один съедался в столовой, а другой уносился в кармане в запас. Между тем все училище высыпало на двор. Ученики строили катальную гору. Так как досок взять было неоткуда, то вся гора была сплошь из снегу. Снежные комы величиной в рост человека двигались по огромному двору училища. Около каждого из них, под командою вожака, работало человек по десяти. Комы доставлялись к горе, около которой, как муравьи в муравейнике, кишели ученики. Дня через два по длинному расчищенному раскату, который был немного менее балаганных раскатов Петербурга, полетит бурса вниз головой на санках, салазках, подмороженных дощечках, рогожках, коньках, а то и просто на самородном самокате, то есть на брюхе вверх спиною. Бурсаки представляют веселый и радостный вид: раздается команда выбранного распорядителя, призыв к работе, звонкие басы и тенора, хохот, остроты. Весело. Аксютка щелкает зубами. На левой стороне двора около осьмидесяти человек играют в ''килу'' — кожаный, набитый волосом мяч величиной в человеческую голову. Две партии ''сходились'' стена на стену; один из учеников ''вел килу'', медленно подвигая ее ногами, в чем состоял верх искусства в игре, потому что от сильного удара мяч мог перейти в противоположную сторону, в лагерь неприятеля, где и завладели бы им. Запрещалось ''бить с носка'' — при этом можно было нанести удар в ногу противника. Запрещалось ''бить с закилька'', то есть, забежав в лагерь неприятеля и выждав, когда перейдет на его сторону мяч, прогонять его ''до города'' — назначенной черты. Нарушающему правила игры ''мылили шею''. — Кила! — закричали ученики; это означало, что ''город взят''. Победители в восторге и с гордостью возвращались на свое место. Им весело. Аксютка же щелкает зубами. В углу двора, около сбитенной и хлебной пекарни, несколько человек прокапывали в огромной куче снега норы и проползали через те норы на своем брюхе. В другом углу двора играли в крепость, стараясь выбить друг друга из занятой на куче снега позиции, причем вместо картечи употреблялись в дело снежки. Гришкец и Васенда повалили Сашкеца на снег, зарыли его с руками и ногами в кучу снега, так что торчит одна лишь голова Сашкеца, — он беззащитен, и творят ему ''смазь вселенскую''. Гришкец и Васенда хохочут, да и Сашкец хохочет, — это была шутка полюбовная. Всем весело. Аксютка щелкает зубами. На двор училища вошли две женщины — одна старуха, другая лет тридцати с лишком. Спросивши где живет ''ишпехтор'', то есть инспектор, они направились к двухэтажному зданию, крыша которого заканчивалась шпилем со звездою. Скоро они уже стояли в зале инспектора. Старуха была женщина дряхлая, лицо в трещинах, до того обожженное летним солнцем, что и зимою не сходил с него загар; маленькие глазки ее бегали, как две перепуганных мыши, и тоскливое их выражение возбуждало жалость. Эта сгорбившаяся дама имела на седой, в висках плешивой голове шерстяной платок, на плечах поношенную шубейку, на ногах мужские сапоги. Другая женщина была лет тридцати двух, высокого роста, рябая, с длинными мозолистыми руками; она смотрела исподлобья с тем беспристрастьем, с которым смотрят люди на что-либо неизбежное в их жизни и с чем они примирились. Одета она в новую заячью шубку, в новый платок, и на ногах ее не сапоги, а башмаки козловые. Они прождали инспектора около получаса. Наконец инспектор вышел, но, очевидно, в дурном расположении духа. — Что вам надо? — сказал он грубо. Обе женщины повалились в ноги. Старая заплакала и тем напевом, каким голосят у нас по покойникам, стала приговаривать: — Батюшка, отец родной… Ох, кормилец, наше горе большое… лишились последнего хлебушка… батюшка, не погневайся!.. Старуха стукнула в пол головою. Такое раболепие смягчило несколько инспектора; но дурное расположение его духа не миновалось окончательно. — Говори, зачем пришли… Старуха от грозного голоса начальника трепетала, терялась и понесла дичь: — Помер голубчик наш… пришибло сердечного… испил кваску, сначала таково легко… Инспектор вышел из себя: — Чтобы черт вас побрал, паскудные бабы! — крикнул он, топнув ногою… Обе женщины замерли… — Сейчас на ноги и говори толком, а не то метлой выгнать велю!.. Шлюхи!.. и поспать не дадут… — Батюшка!.. — начала было опять старуха… — Иван! — закричал инспектор. — Гони их в шею!.. Обе женщины вскочили на ноги. Старушка бросилась из приемного зала в переднюю. Все это со стороны казалось очень странным, особенно последний маневр старой женщины; теперь должно было, по-видимому, ожидать, что инспектор окончательно выйдет из себя, но, напротив, взгляд его прояснился, и он стал спокойно ходить вдоль комнаты, дожидаясь терпеливо старухи. Та скоро вернулась, в одной руке с кульком, в другой — с узлом. То и другое она положила к ногам начальника… — Что это? — спросил он. — Не побрезгуй, батюшка, деревенским гостинцем, и… — Покажи, что тут? Старуха, торопливо развязывая кулек, вынимала из него сахар, чай, бутылку рому, сушеные грибы и яблоки, а в узле оказалось десятка четыре аршин холста… Инспектор не без удовольствия, но и не без достоинства сказал: — Хорошо, спасибо… В чем же твое дело? — Это вот дочка моя, — говорила старуха, — сиротой осталась… были у преосвященного… закрепил за ней местечко… отцовское… — Ну так что же? — К тебе послал. — ''За женихами''? — ''За женихами'', батюшка, — и старуха опять чебурах в ноги. — Хорошо, хорошо. — Да не озорников каких, батюшка! — Старуха при этом вытянула свою руку, разжала кулак, и на ладони ее очутился серебряный рубль. Инспектор взял старухин рубль и положил его себе в карман с полным спокойствием, точно так, как авдитор берет с подавдиторного взятку. — У меня двое есть, а может быть, найдутся и еще охотники. После того инспектор расспросил, где место, какие обязательства, доходы, состав причта, спросил адрес старухи и обещал отпустить учеников на другой день на смотрины невесты. Старуха и невеста, поблагодарив инспектора, отправились восвояси. Они остановились на дворе и посмотрели на пестреющую и кишащую толпу учеников. «Кого-то из них бог пошлет кормильцем?» — подумала старуха. «С кем-то из них под венец идти?» — подумала невеста. Эта невеста была ''закрепленная невеста'', вступавшая в брак единственно для того, чтобы не умереть с голоду. У нас на Руси не редкость, что брак устраивается потому, что жених получит повышение по службе и приданое, а невеста пристроится, получит имя жениха и чин его. Но все это делается более или менее в приличных формах, так или иначе маскируется. И потому не поражает сильно своим безобразием и извращением честных целей брака. Случаев таких везде немало. Но нигде святость брака так не попирается, как в сфере бурсацких типов. Здесь нарушение брака, извращение его узаконено и освещено обычаем. Бурсак, сеченный, быть может, раз четыреста, унижаемый и уродуемый нравственно, умственно и физически часто в продолжение четырнадцати лет, наконец после такой педагогической дрессировки заслуживший диплом, дающий, по-видимому, ему право получить место в приходе, — не иначе может достигнуть этого, как обязавшись взять ''такую-то'', по назначению от ''начальства, казенную, закрепленную'' девицу. Выходит что-то вроде того, когда, бывало, ''помещики женили'' своих крестьян, а не то чтобы крестьяне ''сами женились''. Когда умирает то или другое лицо духовное и у него остается семейство, — куда ему деться? Хоть с голоду умирай!.. Дом (если он церковный), земля, сады, луга, родное пепелище — все должно перейти преемнику. Русские священники, диаконы, причетники — представители православного пролетариата… У них нет собственности… До поступления на место всякий поп наш гладен и хладен, при поступлении приход его кормит; умирает он всегда с тяжелой мыслью, что его сыновья и дочери пойдут по миру. Вот это-то пролетариатство духовенства, безземельность, необеспеченность извратили всю его жизнь. Чтобы не дать умереть с голоду осиротевшим семействам духовных лиц, решились пожертвовать одним из высочайших учреждений человеческих — браком. Места ''закрепляют'', — техническое, заметьте, чуть не официальное выражение. По смерти главы семейства место его остается за тем, кто согласится взять замуж его дочь либо родственницу. Кандидатам на места объявляется об открывшейся вакансии, со взятием ''такой-то''. Начинается хождение женихов в дом невесты. Большею частию это делается на скорую руку, всегда назначается срок для выбора невесты, вследствие чего ''посягающие'' не имеют времени узнать один другого. И бывали такие случаи, что невеста, находясь за двести верст, не успевала ко времени приехать в главный епархиальный город; претендент на поповское место не имел средств и времени съездить к невесте; тогда обе стороны списывались; давалось заочное согласие, и, получивши уже указ о поступлении на место, жених ехал к невесте; при таких порядках нередко выходили скандальные столкновения — невеста попадалась старая, рябая, сварливая девчина, и жених еще до свадьбы порывался побить ее. Но когда невеста приезжала в город, так и тогда умели обделывать дела и спускали залежалый и бракованный товар с удивительною ловкостию: щеки невесты штукатурились, смотрины назначались вечером, при слабом освещении, — и рябое выходило гладким, старое молодым… Бывало и то, что до самого венца роль невесты брала на себя ее родственница, молодая и недурная собою женщина, иногда замужняя, и уже только в церкви по левую руку жених видел какого-нибудь монстра вроде тех древних изображений, которые в старину сначала задымляли и коптили, а потом променивали на лук и яйца. Что было делать? Бурсак, наголодавшись после бурсы вдоволь, стиснув зубы и скрепив сердце, смотрел на свою будущую сожительницу, но… махнув рукою, поступал согласно внушению Ольги, сделанному ею князю Игорю, и, стоя под венцом, думал думу, как бы в первую же ночь изломать бока своей, черт бы ее взял, подруге жизни. Нечего говорить, что при подобном надуванье и фальше брак есть зло и поругание самых дорогих, самых святых прав человечества. Но когда при смотринах и сватовстве товар показывали лицом, и тогда редко-редко брак был счастливым. Если часто бывает, что после долгого знакомства брак неудачен, что сказать о том, когда он устраивался на авось… В светских искусственных браках большею частию оскорбляется и унижается женщина; но в бурсацких — и женщина и мужчина… В светских мужчина говорит: «я сыт и есть у меня имя, иди за меня — ты будешь сыта и получишь имя»; в бурсацких же не то; жених кричит: «есть нечего»; невеста кричит: «с голоду умираю» — и исход один: соединиться обеим сторонам. Все это — порождение проклятого пролетариата в нашем духовенстве. Кого же тут винить? Вот и дьячиха привезла по смерти своего мужа свою задеревенелую дочь и успела закрепить за ней место. Преосвященный послал ее в училище, чтобы из готовящихся к исключению выбрать жениха. В те времена, когда в бурсе свирепствовали Лобов, Батька, Долбежин и тому подобные педагоги, в ней уже нарождался новый тип учителей, как будто более гуманных. К ним принадлежал Павел Федорыч Краснов. Павел Федорыч был из молодых, окончивших курс семинарии студентов. Это был мужчина красивый, с лицом симпатическим, по натуре своей человек добрый, деликатный. Хотелось бы нам отнестись к нему вполне сочувственно, но как это сделать? Он и не думал изгонять розги, а напротив — защищал ее, как необходимый суррогат педагогического дела. Но он, наказывая ученика, не давал никогда более десяти розог. Преподавая арифметику, географию и греческий язык, он не заставлял зубрить слово в слово, а это в бурсе почиталось едва ли не признаком близкого пришествия антихриста и кончины века сего. Он позволял ученикам делать себе вопросы, возражения, требовать объяснений по разным предметам и снисходил до ответов на них, а это уже окончательный либерализм для бурсы. Увлекаясь своим положительно добрым сердцем, он входил иногда в нужды своих учеников. Так, мы упомянули в первом очерке об одном несчастном, который был бы почти съеден чесотными клещами, если бы не Павел Федорыч: он сводил его в баню, вымыл, выпарил, остриг его голову, сжег всю его одежду, дал ему новую и обласкал беднягу. Был случай, что по классам Краснова, за его болезнию, пришлось справлять уроки Лобову. Лобов вознес Карася и ''отчехвостил'' его на воздусях. То же самое хотел он сделать с цензором класса, парнем лет под двадцать, но цензор утек от него; тогда Лобов записал его в журнал, и дело все-таки пахло розгой. Узнав о том, как в классе свирепствовал Лобов, Краснов вышел из себя, разорвал в клочья журнал и рассорился с Лобовым. Он был справедлив относительно списков, из которых не делал для учеников тайны, а напротив — вызывал недовольных на диспуты. Раз только случилось, что Краснов избил своего ученика собственноручно и беспощадно; но и то по той причине, что бурсак решился острить во время ответа урока самым площадным образом, а Павел Федорыч был щекотлив на нервы. Словом, Краснов как частное лицо неоспоримо был честный и добрый человек. Но посмотрите, чем он был как учитель бурсы. — Иванов! — говорит он. Иванов поднимается с заднего стола бурсацкой Камчатки, за которою Краснов следил постоянно и зорко, вследствие чего для желающих ''почивать на лаврах'', то есть лентяев, он был нестерпимый учитель. Краснов донимал их не столько сеченьем, сколько систематическим преследованием; и вот это-то преследование, основанное на психологической тактике, сильно отзывалось иезуитством. Краснов в нотате видит, что у Иванова стоит сегодня ноль, но все-таки говорит: — Прочитай урок, Иванов. Но Иванов не отвечает ничего. Он думает про себя: «Ведь знает же Краснов, что у меня в нотате ноль… что же спрашивает? — только мучит!». — Ну, что же ты? Иванов молчит… Лучше бы ругали Иванова, тогда не было бы ему стыдно перед товарищами, потому что ругань начальства на вороту бурсака, ей же богу, не виснет; а теперь Иванов поставлен в комическое положение: над его замешательством потешаются свои же, и таким образом главная поддержка против начальства — товарищество — для него не существует в это время. — Ты здоров ли? — спрашивает ласково Павел Федорыч. Сбычившись и выглядывая исподлобья, Иванов говорит: — Здоров. — И ничего с тобой не случилось? — Ничего. — Ничего? — Ничего, — слышится ответ Иванова каким-то псалтырно-панихидным голосом. — Но ты точно расстроен чем-то? От Иванова ни гласа, ни послушания. — Да? Но Иванову точно рот зашили. — Что же ты молчишь?.. Ну, скажи же мне урок. Наконец Иванов собирается с силами. Краснея и пыхтя, он дико вскрикивает: — Я… я… не… зна-аю. — Чего не знаешь? — Я… урока. Павел Федорыч притворяется, что недослышал. — Что ты сказал? — Урока… не знаю! — повторяет Иванов с натугой. — Не слышу; скажи громче. — Не знаю! — приходится еще раз сказать Иванову. Товарищи хохочут. Иванов же думает про себя: «черти бы побрали его!.. привязался, леший!». Учитель между тем прикидывается изумленным, что ''даже'' Иванов не приготовил уроков. — Ты не знаешь? Да этого быть не может! Новый хохот. Иванов рад провалиться сквозь землю. — Отчего же ты не знаешь? Опять начинается травля, до тех пор, пока Иванов не начинает лгать. — Голова болела. — Угорел, верно? — Угорел. — А ты, может быть, простудился? — Простудился. — И угорел и простудился?.. Экая, братец ты мой, жалость! Товарищи, видя, что Иванов сбился с толку, помирают со смеху. А мученик думает: «господи ты боже мой, когда же отпорют наконец» и решается покончить дело разом: — Не могу учиться. — Отчего же, друг мой? — Способностей нет. — Но ты пробовал учить вчера? — Пробовал. — О чем же ты учил? Вот тут доходит дело до самой мучительной минуты: хоть убей, не разжать рта, точно губы с пробоем, а на пробое замок. Иванов не обеспокоился не только что выучить урок, но даже узнать, что следовало учить. Павел Федорыч, боясь, что Иванову подскажут товарищи, встал со стула и подошел к нему с вопросом: — Что же ты не говоришь? Иванов замкнулся, и не отомкнуться ему, несчастному. Павел Федорыч кладет на него руку. Иванов переживает мучительную моральную пытку, да и другим камчатникам вчуже становится жутко. — Зачем ты смотришь в парту? Смотри прямо на меня. У Иванова нервная дрожь. Не поднять ему своей головы — тяжела она, точно пивной котел, который только был по плечам богатыря. Между тем Павел Федорыч берет Иванова за подбородок. — Не надо быть застенчивым, мой друг. Мера душевных страданий переполнена. Иванов только тяжело вздыхает. Наконец, после долгого выпытывания, с тем глубоким отчаянием, с которым бросаются из третьего этажа вниз головой, Иванов принужден сознаться, что он не знает, что задано. Но у него была теперь надежда, что после этого начнутся только распекания и порка, значит, скоро и делу конец, — напрасная надежда. — Зачем ты забрался на Камчатку? Посмотри, что здесь сидят за апостолы. Ну, хоть ты, Краснопевцев, скажи мне, что такое шхера? Краснопевцеву что-то подсказывают. — Шхера есть, — отвечает он бойко, — не что иное, как морская собака. Все хохочут. — Ну ты, Воздвиженский… поди к карте и покажи мне, сколько частей света. Воздвиженский подходит к висящей на классной доске ланд-карте, берет в руки кий и начинает путешествовать по европейской территории. — Ну, поезжай, мой друг. — Европа, — начинает друг. — Раз, — считает учитель. — Азия. — Два, — считает учитель. — Гишпания, — продолжает камчатник, заезжая кием в Белое море, прямо к моржам и белым медведям. Раздается общий хохот. Учитель считает. — Три. Но ученый муж остановился на Белом море, отыскивая здесь свою милую Гишпанию, и здесь зазимовал. — Ну, путешествуй дальше. Али уже все пересчитал страны света? — Все, — отвечал наш мудрый географ. — Именно все. Ступай, вались дерево на дерево, — заключил Павел Федорыч. Он нарочно вызывает самых ядреных лентяев, отличающихся крутым, безголовым невежеством. — Березин, скажи, на котором месте стоят десятки? — На десятом. — И отлично. А сколько тебе лет? — Двадцать с годом. — А сколько времени ты учишься? — Девятый год. — И видно, что ты не без успеха учился восемь лет. И вперед старайся так же. А вот послушайте, как переводит у нас Тетерин. Следовало перевести: «Диоген, увидя маленький город с огромными воротами, сказал: „Мужи мидяне, запирайте ворота, чтобы ваш город не ушел“». Мужи по-гречески — андрес. Вот Тетерин и переводит: «Андрей, затворяй калитку — волк идет». Он же расписался в получении казенных сапогов следующим образом: «Петры Тетеры получили сапоги». Ну, послушай, Петры Тетеры, что такое море? — Вода. — Какова она на вкус? — Мокрая. — Про Петры же Тетеры рассказывали, что он слово «maximus» переводил слово «Максим»; когда же ему стали подсказывать что «maximus» означает «весьма большой», он махнул «весьма большой Максим». Ну, а ты, Потоцкий, проспрягай мне «богородица». — Я богородица, ты богородица, он богородица, мы богородицы, вы богородицы, они, оне богородицы. — Дельно. Проспрягай «дубина». — Я дубина… — Именно. Довольно. Федоров, поди к доске и напиши «охота». Тот пишет «охвота». — Напиши «глина». У того выходит «гнила». Таким образом Павел Федорыч потешался над камчатниками, заставляя их нести дичь. Иванов радовался в душе, что учительское внимание было отвлечено от него. Напрасная радость: то был новый маневр, пущенный в ход учителем. — Что, Иванов, хороши эти гуси? Иванов опять приходит в ажитацию. — Как бы ты назвал этих господ? Не назвал ли бы ты их дикарями? Платонов, что такое дикарь? — Дикий человек. — А умеешь ты говорить по-гречески? — Нет. — А я слышал, что да. Идет он с таким же, как сам, гусем. Один гусь говорит: «альфа, вита, гамма, дельта»; другой гусь говорит: «эпсилон, зита, ита, фита». Неправда, что ли? Тогда еще пирожник назвал вас язычниками. Вот вроде его один господин приезжает к отцу на каникулы. Отец его спрашивает: «Как сказать по-латыне: лошадь свалилась с моста?» — Молодец отвечает: «Лошадендус свалендус с мостендус». Иванов опять оживился надеждой, что его забыли. — И не стыдно тебе, Иванов, сидеть среди таких олухов? Я ведь знаю, что ты не станешь спрягать «дубину», не скажешь, что десятки стоят на десятом месте, не поедешь в Ледовитый океан с какой-то «Гишпанией», зачем же ты забрался к этим дикарям? — Простите, — шептал Иванов. — В чем тебя простить? — И Павел Федорыч опять добивается того, что Иванов сам себе делает приговор: — Ленился… — Дело ли будет, если я прощу тебя? Пускается в ход новый маневр. Известно, что для школьника мучительна не столько самая минута возмездия, сколько ожидание его. Это понимал Павел Федорыч и пускал в ход всю практическую психологию. — Простить тебя? А потом сам же будешь бранить за это, зачем дозволял тебе лениться; скажешь, не дурак же я был — учителя не хотели обратить на меня внимания. — Простите! — говорил Иванов. — Да ты знаешь ли, что с тобой может случиться, если, чего избави боже, тебя исключат? Знаешь ли, что предстоит всем этим камчатникам? Камчатка внимательно насторожила уши. — Теперь по Руси множество шляется заштатных дьячков, пономарей, церковных и консисторских служек, выгнанных послушников, исключенных воспитанников, — знаете ли, что хочет сделать с ними начальство? — оно хочет верстать их в солдаты. — Простите! — говорил Иванов, думая с тоскою: «боже мой, скоро ли же сечь-то начнут?.. проклятый Краснов!.. всю душу вытянул». — Я слышал за верное, что скоро набор, рекрутчина. Ожидайте беды… Мы имели случай в первом очерке заметить, что не раз проносилась грозная весть о верстании в солдаты всех безместных исключенных. Теперь прибавим, что такой проект начальство действительно не раз хотело осуществить, но в духовенстве всегда в этом случае подымался ропот; оно и понятно: многие сильные мира были или сами дети причетников, или имели причетниками своих детей и других родственников. Однако тем не менее грозная весть о солдатчине часто заставляла трепетать бурсаков. Павел Федорыч пользовался этим обстоятельством с полным успехом. — Как же тебя простить, — говорит он Иванову, — неужели тебе хочется под красную шапку? — Я буду учиться. — Как же ты давеча говорил, что не можешь учиться? Скверно на душе Иванова, потому что учитель доводит его до того, что он сам сознается: — Лгал. Травля продолжается далее. Приходилось после долгих выпытываний соглашаться — что и делалось замогильным тоном, — в том, что он должен быть наказан; потом, сколькими ударами розог. Когда ученик был доводим до истомы нравственной и едва не до полупомешательства, тогда только учитель отсылал его к печке, где и давал десять ударов розгами, причем внушалось, что ученик каждый раз при незнании урока будет получать это ординарное количество стежков по тому месту, откуда ноги растут. Решившись обратить лентяя на путь истины, Павел Федорыч всегда доводил свою работу до благоприятного результата, преследуя цель неутомимо и энергически. — Иванов! после класса приходи ко мне на квартиру. Пригласивши к себе на квартиру, Павел Федорыч заставляет Иванова учить урок в рекреационные часы, так что если и после этого захотел бы лениться, то ему пришлось бы всю училищную жизнь просидеть над книгой, не нашлось бы и в праздничные дни свободной минуты — вечно под носом проклятый учебник, и лентяи со скрежетом зубовным вгрызается в ненавистные отроки. Мало-помалу долбня всасывает его и поглощает всецело. Конец ли? Нет, все-таки не конец. Павел Федорыч сносится с другими учителями относительно неофита. Долбежин и Батька говорят неофиту: «А, голубчик, у других ты учишься, а у меня нет?.. Запорю, животное, убью!». Те учителя, в свою очередь, начинали ''досекать'' лентяя, каждый ''до своей науки''. Что тут станешь делать? Поневоле съешь всю бурсацкую науку, хотя в душе созреет и навек укоренится глубокая ненависть и беспощадное отвращение к той науке. Правда, ученик, досеченный до хорошего аттестата, будет благодарен, но все же не за бурсацкую науку, но за аттестат, дающий ему известные права. Милостивые государи, как вам нравится подобное варварство в педагогике, к которому, однако, прибегал даже Павел Федорыч, человек с сердцем положительно добрым? Что же это значит? Если бы Лобов, Долбежин, Батька и Краснов не употребляли противоестественных и страшных мер преподавания, то, уверяю вас, редкий бурсак стал бы учиться, потому что наука в бурсе трудна и нелепа. Лобов, Долбежин, Батька и Краснов поневоле прибегали к насилию нравственному и физическому. Значит, вся причина главным образом не в учителях и не в бурсаках, а в бурсацкой науке, чтоб ей сгинуть с белого света. Мало-мальски развитый семинарист всегда вспоминает о ней с ужасом. Камчатка ''почивала на лаврах'' до сего дня спокойно и беспечно; но сегодня в ней ярые толки и шум. Павел Федорыч возбудил те толки и шум своими угрозами о солдатчине. Но не на всех камчатников грозная весть произвела одинаковое впечатление. Камчатники распадались на два типа по роду бурсацких наук. Науки были: ''божественные'', которые ныне называются богословскими, и ''внешние'', которые ныне называются светскими. Один камчатники отрицали только ''внешние'' науки и с усердием занимались законом божиим, священною историею, церковным уставом и церковным пением. Эти специально готовились в дьячки и пономари. Представителями такого типа в особенности были двое — ''Васенда'' и ''Азинус''. Васенда был великовозрастный, так что кончить курс ему пришлось бы не юношей; а тридцатилетним мужем. Он махнул на все рукою и принялся за божественные науки. Это был человек честный, добрый, обладавший громадною физическою силою, но, как все силачи, спокойный и сосредоточенный; но главное — он был замечательный скопидом и хозяин. Так он и выглядит кремнем-причетником, у которого хозяйство никак не будет хуже по крайней мере дьяконского. Заглянем в его ученический сундук, когда Васенда выдвигает его из-под кровати. В углу небольшой деревянный образок Василия Великого, благословение матери, вдовы-дьячихи; на внутренней стенке крышки сундука набиты два ремня, и за них вложено несколько дестей писчей бумаги; по краям, около бумаги, художественная выставка произведений конфетного и леденечного искусства: генерал, у которого нос чуть не поперек лица; голая женщина, кормящая грудью голубка, а за нею амур, как будто бы страдающий водяной болезнью; потом лубочная гравюра, вырезанная из «Бовы» и изображающая то, как сей богатырь побивает метлою рать несметную; далее картинка из священной истории, на которой вы можете видеть изгнание наших прародителей из рая, и тому подобные изображения; эти изображения перемешаны с леденечными билетиками; тут же, между прочим, налеплена числительница, показывающая дни и месяцы на целый год. Внутри сундука в одном углу кадушка, в которой грибы со сметаной, а в другом мешок с толокном. На дне лежат книги, все божественные, ни одной внешней — их Васенда продал, как ненужные. В другой стороне сундука аккуратно уложено чистое белье и новенькая верхняя одежда. Кроме того, под образком находится маленький ящичек, в котором хранятся его деньги, письма, новейший песенник, нюхательный табак, пустая склянка, перочинный нож, гребенка, мыло и тому подобное. Вот вам сундук Васенды, окованный прочными железными полосами, с крепчайшим замком. У Васенды отличный дубленый тулуп и неизносимые осташи с голенищами по колено. Его скопидомство доходило даже до крайности; так, он целый год писал одним пером, едва касаясь бумаги и каждый раз бережно завертывая его в бумажку. Он уже и теперь так и выглядит степенным и практическим дьячком; и действительно, он умеет что угодно и купить и продать; походка у него важная, осташи блестят… Вот этот-то господин и был представителем лучшего типа бурсацкой Камчатки. В самом деле, из него вышел прекрасный зажиточный деревенский дьячок. Весть о солдатчине мало тревожила его: он верил в свою звезду. Азинус был ученик высокого роста, сутуловатый, с выдавшимися лопатками на спине, на длинных ногах; широкие скулы, бойкие серые глаза и постоянно вздернутый кверху нос, вечно нюхающий что-то в воздухе, придавали лицу его выражение той хитрости, которою отличаются мелкие плуты с узким лбом. Он ходил в тиковом халате, в дырявых сапогах и в ватной шапке и зимой и летом. Азинус был сын заштатного пономаря, горького пьяницы, жившего подаянием. Мать Азинуса, бедная старуха, забитая своим мужем, переслала своего сына в училище с одним дальним своим родственником, но при этом, по неопытности или старческой рассеянности, не озаботилась передачею ему документов, необходимых для поступления в бурсу. Родственник привез Азинуса, тогда еще осьмилетнего мальчика, на огромный двор училища и пустил его на волю божью отыскивать самому себе науку. Азинус долго ходил по двору, не зная, куда деться. К вечеру он проголодался и, увидя в восемь часов огромную массу воспитанников, примкнул к ним и очутился в столовой, где, долго не думая, принялся за щи и кашу. После ужина ученики отправились сначала на молитву, а потом по спальням, — он за ними; в спальне он нашел незанятую казенную кровать, где и уснул спокойно. Поутру он опять вместе с другими сходил на молитву, а потом попал в приходский класс; тут он водворился на задней парте. Так он прожил около трех месяцев, пока наконец учитель не обратил на него внимания. Стали наводить справки, Азинуса в списках не оказалось. Его покормили в последний раз обедом и велели убираться за ворота, на все четыре стороны. Вот так младенчество — лучшая пора нашей жизни! Он несколько дней питался милостынею, бог знает где ночуя, пока не наткнулся на другого нищего, своего отца, который отвел сынка к знакомому дьячку, окончательно определившему маленького Азинуса в бурсу, которая его окончательно изувечила. Он сначала оказывал успехи, но скоро плюнул на все и, выжив известный период сечения, засел в Камчатку навсегда. Здесь сложился его характер, в высшей степени безалаберный. Главным его занятием были чет и нечет, юла, три листика, мена ножами и тому подобные коммерческие игры бурсы. Он сделался настоящим цыганом училища, променивая и выменивая, продавая и покупая что угодно. Деньжонки и вещи, приобретаемые им, шли у него без толку. Все ученики, остающиеся на рождество или пасху в училище, умели чем-нибудь запастись для праздника; Азинус же часто проедал деньги накануне его, а потом шлялся по спальням, льстил, кланялся, прислуживался, ругался и лгал выпрашивая кусок булки, яйцо или клок масла у своих товарищей. При таком характере он совершенно изолгался. До сих пор передают его рассказы. Так, он однажды говорил, что в страшную метель зимою ехал куда-то, на него напали волки. Что было делать? «Я, говорит, со страху спрятался в рожь». Когда его спрашивали, каким образом зимою попался он в рожь, тогда Азинус ругался, рассыпал смази и, свертывая из пол халата хвост, описывал им в воздухе круги. Нередко он сообщал своим слушателям о том, как он видел сам привидения, домовых, мертвецов и чертей. Но он не только, что врал, но не прочь был и стянуть что-нибудь. Однажды он путешествовал на родину, верст за полтораста, с четырьмя копейками в кармане, спал в лесу, питался незрелыми ягодами, иногда заходил в харчевни, обедал в них и потом утекал, не заплативши денег за обед. Этот молодец когда прибыл на родину, то у него оставалась еще одна копейка в экономии. Азинус был во всех отношениях противоположность Васенде. Но и он не обратил внимания на весть о солдатчине, хотя это сделал единственно по безалаберности своего характера. Вообще Камчатка, отрицающая внешние науки и изучающая только божественные, не была сильно взволнована словами Павла Федорыча. К тому были основания. Начальство смотрело на божественную Камчатку довольно благосклонно: она что-нибудь да делала. Бывали проекты (и это знали камчатники) о преобразовании священных задних парт в специальный класс, так называемый ''причетнический''. И потому ученики, подобные Васенде или Азинусу, были спокойны. Но иное совсем происходило в другой половине Камчатки. Здесь почивали на лаврах абсолютные нигилисты, отрицавшие и внешние и божественные науки. Там сидели некоторые убогие личности, которые и сами убедились и начальство убедили, что не имеют способностей и учиться не могут, хотя странно считать кого бы то ни было неспособным даже к самому ограниченному элементарному образованию. Так, был один ученик, сын финского священника, который просидел в приходском классе шесть лет и едва-едва научился читать, после чего его исключили. Его прозвище ''АзбУчка Забалдырь ЕвангИлье Свитцы'' — за то, что он азбуку называл азбучкой, а псалтырь — забалдырью. Такие примеры не редкость в бурсе. Столько же времени и в том же классе сидел Чабря. Иные до второуездного класса доплетались только через четырнадцать лет — время, которого достаточно для того, чтобы приготовиться на степень доктора какой угодно науки, срок, который одним годом только меньше нынешней солдатской службы. Эх, бедняги, какую ж лямку вы тянули: солдатскую, а вас еще солдатчиной стращали!.. Нашли чем испугать!.. Но вы все же таки пеняли тогда на начальство, дрожали от страха за свою судьбу: вам, конечно, не хотелось такую же службу вынести вторично. Мы видели, что действительно неспособные ученики были сегодня сильно встревожены. Но во внешней Камчатке были и способные ученики, сердце которых тоже дрогнуло от слов Краснова, не столько от того, что их головы хотели накрыть красной шапкой — эти лентяи были народ беззаботный, мало думающий о будущем, — сколько от той беды, которую испытал сегодня их товарищ, Иванов. Изленившись, они не могли взяться за книжку, а с другой стороны, особенно умные из лентяев инстинктивно и, право, справедливо чувствовали отвращение к бурсацкой науке. Однако тем не менее нервная дрожь пробегала по их телу, когда они вспоминали Павла Федорыча. Они чувствовали, что вслед за Ивановым стоит их очередь, что зоркий глаз Краснова отыщет их в Камчатке и заставит их прочувствовать всю моральную пытку своей психолого-педагогической системы. Грустно, скучно сегодня в Камчатке; но, читатель, подождите немного, и вы увидите, ''что'' сегодня же радостно взволновало не только Камчатку божественную, не только Камчатку внешнюю, но и весь класс бурсаков. Дайте только рассказать мне, какую штуку отмочил сегодня Аксютка в сообществе с Ipse, — иначе рассказ наш не будет вам понятен. Аксютка все еще щелкает зубами. Стемнело. Лампы, как мы уже имели случай заметить, не зажигались в классах до занятных часов. Аксютка пробрался в первоуездный класс, где в потемках обыскивал карманы и парты учеников. — Где бы ''стилибонить''? — шептал он. Отправился он в приходские классы. Успех был тот же, и Аксютка со злости загнул какому-то несчастному трехэтажные салазки. — Все стрескали, подлецы! — проговорил он. С голодом Аксютки естественно росло непобедимое его желание похитить что-нибудь и съесть, а вместе с тем увеличивались его хитрость, изворотливость и предприимчивость. Он отыскал своего друга и верного пажа Ipse и отправился вместе с ним в тот угол двора, у ворот, где была пекарня. Они пришли к пекарне; Ipse спрятался в темном углу ее, а Аксютка что есть силы стал ломиться в двери. — Голубчик, Цепа, дай хлебца. Цепка был солдат добрый. Он голодных бурсаков часто наделял хлебом, а кого любил — так и ржаными лепешками. Но этот хлебопек не мог терпеть Аксютку: он был уверен, что Аксютка стянул у него новые голенища. Отметим здесь еще странное явление бурсы. Служители училища были чем-то вроде властей для учеников; у инспектора они имели значение гораздо большее, нежели всякий второклассный старшой. Свидетельство ''сторожа'' (так ученики звали прислугу) или жалобы его всегда уважались начальством. Ученик против сторожа ничего предпринять не мог. Это объясняется тем, что вахтер, гардеробщик, повар, хлебник, привратник и секундатор из сторожей, очевидно, служили в видах начальства. Все они из урезанных продуктов, разумеется ученических, должны были во что бы то ни стало приготовить для начальства хлеб, мясо, крупу, холст, сукно и тому подобное. Естественно, что жалоба на каждого из них была как бы жалобою на самое начальство; например, сказать, что повар мало каши дает, значило сказать, что эконом крадет казенную крупу, что эконом делится с смотрителем, училищный смотритель с семинарским, этот с академическим и так далее: выйдет, что жалоба о каше есть жалоба против высшего начальства, чуть не заговор и бунт. Да, на бурсацком языке такие жалобы, действительно, и назывались бунтами и преследовались, как бунты. Служители сознавали свое положение и пользовались им. Они жили гораздо лучше тех, кому служили: одежду носили казенную, ели вволю и хорошо, могли высказывать свои неудовольствия и грозить оставлением службы, у них всегда бывали жирные щи со свежей говядиной, жирно промасленная каша, а хлеба не порциями, как бурсакам, но сколько угодно. Живя почти на всем готовом, они, кроме того, получали жалованья от восьми до двенадцати, а вахтер и семнадцать рублей ассигнациями, — они были богаче самых богатых бурсаков. Многие из них имели случай красть казенное. Повар получал от некоторых учеников еженедельную плату за то, что кормил их утром и вечером кашею. Захаренко, секундатор, открыто брал взятки; каждый праздник он обходил классы и объявлял: «Что же, господа, Алексею Григорьичу (так величали Захаренко) на табачок?». К нему сыпались на подставленную ладонь гроши и пятаки. За неделю, когда сбор был скуден, ученики замечали, что он сек их с большею исправностию и аппетитом. Кроме того, Захаренко продавал ученикам нюхательный табак, сам-тре. Словом, служители составляли низшее начальство. Если к этому прибавить, что некоторые из них наушничали инспектору, то понятно будет их влияние на учеников. Поэтому ничего нет удивительного, когда Захаренко под пьяную руку проводил пальцем по голове ученика, как по бубну, приговаривая: «Эй, прокислая кутья, ваше дело гадить, наше убирать». Или что удивительного, если Еловый бил бурсака метлой по затылку, Трехполенный давал трепку и тому подобное? В большинстве случаев такие обиды терпеливо сносились учениками. Но Аксютка, как отпетая личность, не обращал внимания на служительские власти. Он продолжал ломиться к Цепке в хлебную. — Кто тут? — послышался голос Цепки. — Это я, Цепа. — Я тебе дам такого хлебца, что не съешь… прочь пошел!.. — Цепа, ей-богу, есть хочется!.. — Ну, пошел, пошел!.. не проедайся!.. Аксютка переменил тон. Он стал ругаться: — Цепка, черт, дай же хлеба! Жалко, что ли, тебе куска какого-нибудь? Собака ты этакая, чтоб подавиться тебе сапогом, который ты шьешь! — Ах ты, бесов сын! — проворчал Цепка. Цепка воткнул шило в деревянный обрубок, служивший ему столом, и, стиснув зубы, схватил метлу и стремительно бросился к двери. Он приударил за Аксюткой. Аксютка бегал очень хорошо; он мастер был играть в пятнашки и на небольшом пространстве умел ''увертываться'', делая неожиданные повороты то в ту, то в другую сторону. Двор был велик, но Аксютка побежал к воротам. Цепка крикнул привратнику, стоявшему там: — Держи его! Привратник схватил тоже метлу и бросился на Аксютку. Аксютка переменил рейс. К его несчастию, был шестой час вечера, час, в который служители мели спальные комнаты. Они теперь выходили с разных концов двора. — Держи его! Аксютку все знали. Служители ополчились на него со швабрами. Аксютке приходилось плохо. Его травили с четырех концов — он и озирался хищным волком. «Намнут, черти, шею!» — думал он. Но вот ноздри его поднялись и опустились. Он быстро бросился к Цепке. Цепка, не подозревая ничего в этом новом маневре, бежал к нему с распростертыми руками. Другие служители, видя, что Аксютка почти в руках Цепки, опустив швабры, кричали: — Хватай его! Но Аксютка, налетев на Цепку, неожиданно упал ему под ноги. Разлетевшийся Цепка полетел кубарем вверх ногами. Аксютка направил свой бег к классу, который уже был освещен, потому что начались занятия. Цепка, человек бедовый, в сердцах, стал клясться и божиться, что убьет Аксютку. Он поднялся с земли, схватил метлу и отправился к классу, куда скрылся Аксютка. — Теперь поймает… попался! — говорили служители и разошлись в разные стороны. Цепка ворвался в класс со страшными ругательствами и помахивая метлою. Аксютка, увидев его, вскочил на первую парту, с первой на вторую и полетел над головами товарищей. Цепка последовал его примеру, и огромный солдат носился с метлою в храме бурсацкой науки… Картина была великолепная… Ученикам стало весело, — такие спектакли приходилось видеть нечасто. Из-под ног разъяренных врагов летели на пол дождем книги, грифельные доски, чернильницы и линейки. — Го-го-го! — начали бурсаки. — Ату его! — подхватили другие. Третьи свистнули. Кто-то книгой пустил в Цепку. Цепка не обращал внимания на крик, атуканье и рев бурсаков. Он распалился страшно. Двадцать две парты, как клавиши, играли под здоровенными его ступнями. Но вот Аксютка, соскочив на пол, скрылся под партой; Цепка хотел последовать его примеру, но какой-то бурсак дернул его за ногу, и он растянулся среди класса плашмя. Невозможно привести здесь той свирепой брани, которою он осыпал весь класс. Аксютка, выглядывая из-под парты, говорил ему: — Цепка, встань, да на другой бок. Цепка бросился к нему; но Аксютка уже из-под другой парты: — Право, Цепка, дай, — голенища подарю. Цепка понял, что под партами ему не угоняться за врагом. Он, обозвав бурсаков прокислой кутьей и жеребячьей породой, направился к двери. Его проводили криком, свистом, атуканьем и крепкими остротами. Покажется странным, каким образом подобный гвалт и рев мог не доходить до начальства. К тому способствовало самое устройство училища. Все здание разделялось на два корпуса — старый и новый. В ''старом'' года за три до описываемого нами периода помещалась семинария, а в ''новом'' училище. Семинария потом была переведена в новое здание, училище же осталось в прежнем. В училище из начальства жили только смотритель и инспектор, другие учителя помещались в старом корпусе<ref>Между прочим, описывая бурсу, мы опустили очень важное обстоятельство, что повело ко многим недоразумениям. Мы забыли сказать, что описываемая нами бурса — было закрытое учебное заведение. Ученики ее не жили, как в других бурсах, на вольных квартирах. Все, человек до пятисот, помещались в огромных каменных зданиях, постройки времен Петра I. Эту черту не следует опускать из внимания, потому что в других бурсах вольные квартиры порождают типы и быт бурсацкой жизни такие, которых нет в закрытом заведении. Быть может, здесь же должно искать причину и того, что формы бурсацизма в нашем училище сложились так оригинально и так неискоренимо. Традиция, при закрытости заведения, имела полную силу и жизненность.</ref>. Таким образом, училище, по необходимости, управлялось властями, выбранными из учеников же. Кроме того, квартира смотрителя и инспектора была на противоположном конце двора, далеко от классов, так что никакой гвалт и рев не доходили до начальства. Служители составляли, как мы уже имели случай сказать, нечто вроде начальства и, значит, были ненавидимы товариществом, вследствие чего скандалы вроде описанного не доходили до инспектора и смотрителя. Мало-помалу все успокоилось в классе. Аксютка пробрался в Камчатку. Скоро явился и Сатана (он же и Ipse)… — Ну, что, Сатана? — Оплетохом! — Лихо!.. Ну-ка, давай сюда! Ipse вынул целый хлеб… — Да ты молодец!.. я тебя за это жалую смазью… Сатана принял смазь и проговорил: — Аз есмь Ipse! Аксютка уписывал хлеб с волчьим аппетитом. Но после завтрака он все-таки не успокоился духом. «Черт их побери, — думал Аксютка, — этак когда-нибудь и с голоду умрешь. Уж не закатить ли завтра нуль в нотате? Э, нет, подожду — еще потешусь над Лобовым. А дело все-таки гадко». Но ладно, «''бог напитал, никто не видал; а кто и видел, так не обидел''», — заключил Аксютка бурсацким присловьем. — «Утро вечера мудренее…» — Эх, Аксен Иваныч, — сказал ему Ipse, как бы отвечая его мыслям, — воззри на птицы небесные: они не сеют, не жнут, не собирают в житницы, но отец небесный питает их. — Аминь! — сказал Аксютка и решился продолжать свои проделки с Лобовым. Еще не утих гомерический хохот бурсы, как вошел в класс лакей инспектора и спросил: — Где дежурный старшой? — Здесь, — отвечал старшой. — ''Тебя'' инспектор зовет. Лакей ушел. Сразу по всем головам прошла одна и та же мысль: верно, Цепка нажаловался инспектору на Аксютку, у которого уже дрожали от предчувствия беды поджилки, но и, кроме его, многие струхнули, потому что многие принимали участие в скандале. Старшой застегнулся на все пуговицы и отправился к инспектору не без внутреннего трепета, потому что в его дежурство случилась эта милая шутка веселых бурсачков. На класс напало уныние. Минуты еле тянулись в ожидании дежурного. Наконец он явился. Его встретило мертвое молчание. Дежурный окинул взором класс. Все ждали. — Женихи! — крикнул он. У всех отлегло от сердца. — Женихи? — отвечали ему. Класс наполнился радостным ропотом. Туман с физиономий исчез, по ним пробежала светлая полоса. Все приподняли головы. У всех была одна мысль: «среди нас есть женихи, значит, мы не мальчики, а народ самостоятельный». Но что сделалось с Камчаткой? Там воодушевленный говор, потому что настал час торжества, час величия Камчатки. Взоры всех были обращены в эту счастливую страну. Полно азбуке учиться, Букварем башку ломать! Не пора ли нам жениться, В печку книги побросать? Шум усиливался. — Тише! — крикнул цензор. В классе несколько стихло. — Кто женихи? Вышли Васенда, Азинус, Ерра-Кокста, Рябчик. — И я жених. — С этими словами присоединился к ним Аксютка. Класс захохотал. Ipse от восторга вертел хвостом халата. — Никого больше? Больше никого не оказалось. — Женихи к инспектору!.. живо! Все пятеро отправились к инспектору. Класс, глядя на Аксютку, который с уморительными гримасами подпрыгивал и бил себя по бедрам, весело смеялся. Когда женихи скрылись за дверями, класс наполнился сильным говором, точно на рыночной площади торг во всем разгаре. Но это не был тот бесшабашный гвалт, когда бурсаки тянули ''холодно'' или дули ''разноголосицу'': он скорее походил на тот шум, который наполнял класс во время получения билетов на каникулы. В Камчатке же шло положительное ликование — она высылала от себя женихов, героев дня. Событие во всех головах поднимало мечты: «когда-нибудь и мы освободимся от бурсы». От двенадцатилетнего мальчика до двадцатидвухгодовалого парня, от последнего лентяя до первого ученика — все думали одну радостную думу. Все училище было охвачено трепетом. Бог весть каким образом магическое слово «женихи» быстрее ласточки облетело по всем классам, сладостно волнуя бурсацкие души. Урок нейдет на ум, книги в партах, ученики сбились в кучки, и цензор снисходителен на этот раз — не разгоняет их. Все сразу почему-то вспомнили свою родину, дом, отца с матерью, братьев с сестрами. Самые молодые бурсачки, и те рассуждают о невестах, о женитьбе, о поповских и дьяческих местах и доходах, о славленьи и т. п. Многие толкуют о дне исключения их: кто собирается в дьячки, кто в послушники, кто в чиновники, а кто так и в военную службу. Женихи вернулись от инспектора. — Ну что? — спрашивали их с любопытством. — Везет ли, Аксен Иваныч? — говорил Ipse. — Вот тебе — читай. Ipse взял из рук Аксютки осьмушку исписанной бумаги и начал по ней читать громко: <center>БИЛЕТ</center> Ученик Аксен Иванов уволен в город для свидания со своею невестою Ириною Вознесенскою, 18… года 23 октября, с 4 часов пополудни до 9 часов вечера. Далее следовала подпись инспектора. — Браво, Аксютка! — кричали товарищи. У Васенды и Азинуса были такие же билеты. Но остальные два претендента пробирались на священные парты Камчатки с унылым и понуренным видом. — Вы что? — Их сначала будут румянить и уж потом на смотрины. Раздался смех. Униженные и оскорбленные, усевшись на место, положили с отчаянием свои победные головы на руки. — Этому, — пояснял Аксютка, указывая на великовозрастного бурсака, — инспектор сказал: «Я тебя замечал в нетрезвом виде — какой же из тебя выйдет муж?.. Нет, вместо свадьбы устрою тебе баню». — Поздравьте, господа, — дополнил Аксютка, — молодых с законным браком. Хохот. — А этому, — говорил Аксютка, указывая на другого отверженного жениха, — оказалось всего четырнадцать лет. — Вот так жених! — Смазь ему, ребята! — Салазки жениху! Несчастного окончательно унизили и оскорбили широчайшей смазью и беспощадными салазками. В другое время он протестовал бы, но теперь стыдно было, что он, четырнадцатилетний мальчик, задумал ''брачиться'' с тридцатидвухлетней древностью. Кроме того, его мучил страх грядущих румян. С горя, стыда и страха он заплакал. К нему подошел Тавля, приподнял его голову, ущемил двумя перстами нос жениха и потянул через парту. — У-у-у — затянул он. Класс захохотал. — Молокосос! Тавля после того еще надрал ему уши. Бедняга рыдал, но от стыда не решился просить пощады. С той поры его прозвали «мозглым женихом». Он в тот же вечер ударился в беги. Когда будем говорить о бегунах бурсы, расскажем и о его похождениях. Около женихов были шум и толкотня. Расспрашивали о приходе, о невесте, о доходах, давали советы и снаряжали на завтрашний день к невесте. Общая внимательность и предупредительность показывали то напряженное состояние духа учеников, в котором они находились. Это выразилось тем, что товарищи охотно предлагали женихам кто новенький сюртучок, кто брюки, кто жилет, даже сапоги и белье. Азинус на другой день сбросил с себя тиковый халат и дырявые сапоги, у которых вместо подметок были привязаны дощечки деревянные, и явился франтом хоть куда. Все это напоминает нам тех беглых арестантов, которых г. Достоевский изобразил в «Мертвом доме». Как там товарищи радовались за освободившихся от каторги, так и здесь радовались за освободившихся от бурсы. Вечер закончился блистательным скандалом. Тавля женился на Катьке. Достали свеч, купили пряников и леденцов, выбрали поезжан и поехали за Катькой в Камчатку. Здесь невеста, недурной мальчик лет четырнадцати, сидела одетая во что-то вроде импровизированного капота; голова была повязана платком по-бабьи, щеки ее были нарумянены линючей красной бумажкой от леденца. Поезжане, наряженные мужчинами и бабами, вместе с Тавлей отправились к невесте, а от ней к печке, которую Тавля заставил принять на себя роль церкви. Явились попы, дьяконы и дьяки, зажгли свечи, началось венчанье с пением «Исаие, ликуй!». Гороблагодатский ''отломал апостол'', закричав во всю глотку на конце: «А жена да боится своего мужа». Тавля поцеловал у печки богом данную ему сожительницу. После того поезд направился опять в Камчатку, где и начался великий пир и столованье. Здесь гостям подавались леденцы, пряники, толокно, моченый горох, и даже часть украденного Аксюткою хлеба шла в угощение поезжан и молодых. Поднялись пляски и пенье. В конец занятных часов появилась и святая мать, сивуха. На другой день через фискалов все известно было инспектору, и последовало румяненье тех мест, откуда у бурсаков растут ноги. На другой день у Васенды, Азинуса и Аксютки были действительные смотрины. Васенда, как человек положительный и практический, нашел невыгодным закрепленное место, приданое и обязательства, а невесту чересчур заматоревшею во днех своих, на вид рябою, длинною и черствою. Он решился остаться в Камчатке до лучшей суженой. Азинус, по безалаберности своего характера, а отчасти потому, что ему надоела и опротивела бурса, махнув на все рукою, решился вступить в законный брак с дамою, которая была старше его по крайней мере десятью годами. Впоследствии из него вышел мерзейший муж, а из его супруги того же достоинства баба. Аксютка вовсе и не думал жениться. Он отправился на смотрины единственно из желанья потешиться, поесть у невесты, стянуть что-нибудь и погулять вне училища, на свободе. Он украл у «нареченной» шелковый платок и три медных гривны. Один из женихов, как мы уже видели, удрал из училища и теперь состоял в бегах. Пятый жених на другой день получил от инспектора румяны, то есть блистательную порку. === БЕГУНЫ И СПАСЕННЫЕ БУРСЫ. ОЧЕРК ЧЕТВЕРТЫЙ === Главное действующее лицо настоящего очерка Карась. Что это за рыба? Карась был довольно самолюбивая рыба. Два его брата, уже бурсаки, смотрели на него как на ''маленького'', не допускали его не только в серьёзные, по их понятию, предприятия, но даже и в простые игры, и именно на том основании, что он ''не ел еще семинарской каши'', а между тем он слышал иногда от них рассказы о разного рода играх бурсаков, о бурсацких богатырях, их похождениях, проделках с начальством — рассказы, которые казались ему очень привлекательны: все это породило в нем страстное желание как можно скорее, всецело, по самые уши окунуться в болото бурсацкой жизни. Настал давно ожидаемый им день. Сняли с Карася детскую рубашонку и вместо ее надели сюртучок — с той минуты он почувствовал себя годом старше; он имел уже ''свою'' кровать, ''свой'' сундук, ''свои'' книжки — это еще прибавило ему росту; дали ему на булки двадцать копеек, капитал, редко бывавший в его руках, — тогда карасиная гордость сделалась непомерна. Пришел час расставания с родным домом: помолились богу, благословили Карася, у матери слезы на глазах, отец серьёзен, сестренки задумались, — лишь Карась радуется и скачет, как сумасшедший, он блаженствует от той мысли, что еще несколько минут — и он будет бурсак, бурсак с головы до ног, вдоль и поперек. Карася отвели в бурсу. Здесь он простился с отцом очень невнимательно. Ему хотелось поскорее присоединиться к ученикам, которые играли на большом дворе бурсы в ''лапту, касло, отскок, свайку, рай и ад, казаки-разбойники, краденую палочку'' и т. п. Долго не думая, он по уходе отца отправился на двор, где и присоединился к кучке бурсачков, игравших в ''рай и ад'', то есть скакавших на одной ноге среди начерченной на земле фигуры, причем носком сапога они выбивали из разных ее отделений камешек… «Это очень весело», — подумал Карась. Но в то же время он услышал насмешливый голос: — ''Новичок''! — ''Городской''! — прибавил кто-то. — ''Маменькин сынок''! «О ком это?» — думал Карась. Его щипнули. «Обо мне», — решил он. Сердце его замерло от предчувствия чего-то нехорошего… — Смазь новичку! «О ком это?» — думал Карась. На него налетел довольно взрослый бурсак и схватил его лицо в свою грязную пясть. Карась вовсе не ожидал такого приветствия. Он озлился, но не ему, поступившему в училище на десятом году, было бороться с здоровыми бурсаками. Однако Карась не обратил внимания на свое слабосилие. Он размахнулся ногою и ударил ею своего обидчика в живот. Бурсак застонал и хотел дать трепку Карасю, но Карась ударился в беги. — Ай да новичок! — слышал он сзади себя одобрение. «Вона — еще хвалят!» — думал утекающий Карась. В пять часов вечера братья отвели Карася во второй приходский класс, где он и водворился на задней парте и скоро познакомился со своим соседом, которого звали ''Жирбасом''. — Ты будешь учить урок? — спросил Жирбас. — Буду. — Зачем? — А учитель спросит? — Быть может, и не спросит. — Так разве не учить? — Не стоит. — И не буду же учить. Так Карась начал свое духовное образование. Однако же чем развлечься? — впереди предстояли еще три учебных часа. — Что ж мы будем делать? — спросил Карась. — Давай играть в ''трубочисты''. — Ладно. Но лишь только Жирбас стал загадывать, пряча грифель, подходит к Карасю какая-то каналья и, показывая ему небольшую склянку, говорит: — Хочешь, ''посажу тебя в эту бутылочку''? — В эту?.. Каким образом?.. — Да уж будешь сидеть… хочешь? — Шутишь, брат!.. Ну-ка, сади! — Вот тебе шапка — трись ею… — И буду сидеть в бутылочке? — Будешь. Карась берет поданную ему шапку и начинает очень усердно тереться тою шапкой. — Входишь в бутылочку, лезешь, — говорили окружающие Карася товарищи, а сами хохотали. — Чего вам смешно? — спрашивал глупый Карась. — Довольно! — говорят ему. — Сел в бутылочку. — Как так? — спрашивает Карась, отнимая от лица шапку. Раздался дружный веселый смех… — Где же я в бутылочке? — Данте ему зеркальце. Подали зеркало. Заглянув в него, Карась не узнал своей рожицы: вся она была черна, как у трубочиста. Только тут Карась смекнул, что шапка, которою он терся, была вымазана сажею и ее трудно было приметить на черном сукне. Карасю было досадно и стыдно. Сам выпачкался, — говорили ему. — Не на кого и жаловаться… — Фискалить? да мы его ''вздуем''! — Не буду я фискалить, — ответил Карась, — а вы все-таки подлецы! Карасю пришлось выносить насмешки своих товарищей. Вымыв рожицу из ведра, стоявшего в углу класса, Карась бросился к Жирбасу, надеясь на его сочувствие… — Черти этакие! — сказал он… Но Жирбас, услышав такие слова, отвечал на них оскорбительным для карасиного уха смехом. — Жирная скотина! — проворчал Карась… Это было началом его раздора с Жирбасом. Этот раздор с каждой минутой развивался сильнее и сильнее при тех случаях, когда Карасю приходилось, как новичку, терпеть разного рода шутки и проделки со стороны своих товарищей. К Карасю подошел цензор и спросил его: — ''Видал ли ты Москву''? — Никогда не видал. — Так я тебе покажу ее. С этими словами цензор схватил карасиную голову в свои руки, ущемил ее между ладонями и приподнял новичка в воздухе… — Ай, пусти! — запищал Карась. Цензор, потешившись над рыбою, опустил ее на парту. Жирбас опять смеялся. Его рожа для Карася становилась противна. — Жирная харя! — сказал он вслух. Это нисколько не обидело Жирбаса. Он только пуще захохотал. Карась нашел, что благоразумнее будет, если он и на этот раз смирится, — иначе его досада только усилит насмешки соседей. Но вот спустя немного времени подходит к Карасю какой-то верзила. Строгим, начальницким тоном он отдает ему приказ: — Ступай на первую парту. Видишь, там сидит большой ученик. Ты спроси у него ''волосянки''. Карась повинуется. — Дай ''волосянки'', — говорит он, подходя к указанному ученику. — Изволь, сколько хочешь, — отвечает тот и, вцепившись в волоса несчастного Карася, начинает трепать ею очень чувствительно… Карась пищит, на глазах его слезы. Вернувшись на свое место, он слышит новый смех Жирбаса. Рожа этого соседа делается для него ненавистна. — Вот тебе! — говорит озлившаяся рыба и дает толчок по боку соседа. Но и это не действует на Жирбаса. — ''Чкни'' еще, — говорит он, подставляя другой бок, а сам заливается обидным смехом. — Свинья, — приветствует его Карась и отворачивается в сторону с твердым намерением не говорить ни слова с соседом. Карась сидит, насупившись. ''Смазь, бутылочка, Москба, волосянка'' показались ему очень солоны… Он опасается, чтобы еще не провели его на чем-нибудь. К нему подходит один второкурсник. Карась смотрит на него подозрительно… — Что, бедняга, тебя обижают? — говорит второкурсник ласково… Карась отвечает на этот вопрос сердитым взглядом. — Они новичков всегда обижают, — продолжал второкурсник. — Ты мне скажи, если кто тебя тронет. Карась пойман был на ласковое слово… — Чего они лезут ко мне, — проговорил он жалобно, — ведь я их не трогаю?.. — Теперь ничего не бойся: я заступлюсь… — Заступись, брат… Второкурсник сел подле него и стал расспрашивать, откуда он, где его отец, есть ли у него мать, братья и сестры. Карась доверчиво раскрыл перед новым знакомцем свою душу: его приветливость была очень кстати и вовремя для огорченного Карася… — Хочешь булки? — сказал он, развязывая узелок… Второкурсник не отказался и стал еще ласковее. — Давай, я тебе штуку покажу, — говорит он… — Напиши: «''Я иду с мечем судия''». Карась написал. — Читай теперь сзаду наперед, от правой руки к левой. И от правой руки к левой выходит: «''Я иду с мечем судия''». Это очень понравилось Карасю. — Подожди, я тебе еще покажу штуку, — говорит второкурсник. Он отлучился куда-то ненадолго и, вернувшись, опять садится подле Карася… — Напиши, — говорит: — «''Лей воду, лей; ей-богу, не скажу я никому''». Карась, в надежде, что еще увидит что-нибудь вроде „судии с мечем“, взял карандаш и написал, что требовалось. Но едва успел он кончить последнее слово, как второкурсник окатил его водою из ковша, который он держал за спиною. Мокрый Карась понять не мог, что это значит. — Это еще что? — спросил он. — Сам, — отвечал второкурсник, — дал расписку, что никому не скажешь… — Ах ты, подлец, подлец… Но подлец лишь только смеялся. Отвратительный Жирбас вторил ему. Карась был унижен и оскорблен. Он не вынес смеха Жирбаса и, увлекшись злобой, довольно сильно ударил его по шее… Но, казалось, Жирбас был неуязвим. Он после удара, схватившись за живот, раскатился пущим смехом… Карась стиснул зубы и, закрыв лицо руками, собирался плакать. В то время проходил мимо его ''Силыч'', парень лет осьмнадцати, товарищ ему, десятилетнему мальчугану. Силыч остановился около Карася, положил на его плечо руку, а другою ни с того ни с сего сильно ударил в его спину. Дух замер в Карасе, потому что удар пришелся против сердца. Он со стоном еле поднял свою голову. — За что? — проговорил он… — ''Так себе'', — ответил Силыч… И действительно, Силыч, человек, как увидим далее, добрый, сам не знал, зачем сделал подобную гадость. Он ударил не по злости, не для потехи, не потому, что рука затеклась кровью и просила моциону, а именно ''так себе'', бессознательно, как-то само ударилось, нечаянно… Он спокойно пошел далее, а Карась наконец не вынес и зарыдал… Жирбаса при этом прорвало неудержимым смехом… — Что, голубчик, верно, не едал еще таких штук… В Карасе вспыхнула вся злость, накопившаяся в продолжение занятных часов… — Подожди же, жирная тварь, — проговорил он, и с этими словами он, схватив в одну руку линейку, а в другую довольно толстую книгу, принялся отработывать Жирбаса — линейкой по бокам, а книгою по голове. Жирбас был старше Карася и сильнее, но оказался трусом. Он и не думал, в свою очередь, сделать нападение. — Ай да новичок! — одобряли Карася. — Молодчина! — Ты корешком-то его! Карась послушался доброго совета, повернул книгу корнем вниз и влепил ее в темя ненавистного Жирбаса. — Браво! — Хлестко! — Свистни еще его! Карась послушался и этого совета… Наконец Жирбас вырвался из его рук и, закричав: „я смотрителю пожалуюсь“, скрылся за дверями. Расположение товарищей к Карасю переменилось по уходе Жирбаса. — Попался, голубчик! — говорили ему. — Так что же? — А то, что накормят ''березовой кашей''! Карась струсил, но, не желая обнаружить этого, проговорил храбро: — Пусть кормят! — а сам думал: „неужели меня в первый же день отпорют? только это не хватало!“. Через несколько минут Карася позвали к смотрителю, и, действительно, ''в первый же день'' крещения в бурсацкую веру он получил помазание в количестве пяти ударов розгами, причем ему было внушено: „только на первый раз к тебе снисходительны; вперед будем драть больнее!“. Соображая, в каком размере должна усилиться порка в будущее время, он в горьком раздумье возвращался в класс… — Ну что? — спрашивали его товарищи… Карась, опять не желая показаться трусом, отвечал: — Отодрали — вот и все. — И тебе нипочем? — Дери сколько хочешь — мне все одно! — Э, да ты молодец! — похвалили его товарищи. Карасиное самолюбие ощутило приятное щекотание, и он продолжал врать: — Меня хоть пополам раздери, не струшу! — Полно, так ли? — Ей-богу, мне нипочем. — Ах ты, поросенок, — осадил его один из второкурсников, — а дирали ль тебя ''на воздусях''? — На воздусях? — спросил с недоумением Карась… — Да, ты вот откушай этой похлебки, тогда и говори, что дерут — ''ведь не репу сеют''. Карась, сделавшись на несколько минут предметом общего внимания, думал: „значит, и мы не из последних?“, но эту думу рефлектировала другая: „что это такое ''на воздусях''? что-нибудь слишком жестокое, если меня пугают такой деркой?“. Но сила последнего вопроса скоро была ослаблена тем, что он за несколько минут до ужина подслушал мнение нескольких второкурсников о своей личности. Они говорили: „Из новичка, кажется, выйдет добрый парень. Фискалить он не любит, порки мало боится, Жирбасу отлично съездил по голове. Из него выйдет порядочный бурсак, только следует пошлифовать его хорошенько. Мы и пошлифуем его!“. Такие речи настроили Карася на доброе расположение духа. Он соображал так: „Все эти смази, волосянки, треухи и бутылочки есть не что иное, как шлифованье. Это меня испытывают они. Значит, надо держать ухо востро!“. Он решился показать себя молодцом и уже взыгрался духом, намереваясь заявить среди новых товарищей свой характер, вполне достойный бурсака. „Что такое на воздусях? и какое еще предстоит мне шлифованье?“ — когда эти мысли приходили ему в голову, он старался прогонять их тем, что „из него, вероятно, выйдет добрый парень“. „Посмотрим, что будет!“ — говорил он себе. Сходил он в училищную столовую, „щей негодных похлебал“, поел каши и после молитвы пришел в спальную… — Ты что? — спросил его брат, по прозванью ''Носатый''. — Меня отодрали, — отвечал хвастливо Карась. — Уже? — Эге! Брат, выслушав подробности дела, одобрил поведение Карася… Но Карась, сообщая брату о том, за что его высекли, не сказал ему о своих слезах, которые были вызваны у него сажанием в бутылочку, смазями, окачиванием воды и затрещинами; в нем начинал развиваться ложный бурсацкий стыд, который запрещает краснеть от лозы. Карась, главное действующее лицо этого очерка, будет описан нами с особенными подробностями, потому что он во многих характерных событиях училища и семинарии принимал деятельное участие и притом прожил в бурсе четырнадцать лет — период, который мы хотим проследить в своих статейках о елейном воспитании. При этом заметим, что мы ''лично'' и ''очень коротко'' знакомы с господином, носящим прозвище Карася, и эту правдивую историю пишем с его слов. Мы сказали, что Карась уже взыгрался духом от той мысли, что он покажет своим новым товарищам свой характер, вполне достойный бурсака, и что потом все пойдет ладно. „Обживемся“, — думал он. Но он и не предполагал, что главное горе было впереди. Он не носил имени Карася при поступлении в училище. Это прозвище он получил несколько дней спустя, и оно-то было причиною тех его несчастий, о которых поведем рассказ. Дело было так. Не прошло и четырех дней, а Карась начал уже задумываться о доме, скучать и потихоньку от товарищей плакать. Желание его обурсачиться пропало. Все в училище ему казалось гадко и противно. С каждой минутой открывались пред ним гадости, описанные в наших очерках, и он скоро постиг весь контраст между домашним и училищным бытом. Семейная жизнь теперь казалась ему полным блажеством, выше которого нет на свете, бурсацкая — царством бесконечных мучений. Он усиленно всматривался в черную бездну, которая легла между той и другой жизнью… Домой хотелось, домой! Теперь самыми счастливыми для него минутами были те, когда он виделся с своими братьями; но он ошибся и в братьях, когда думал, что, поступив в бурсу, он сделается равен им; Карась принадлежал к ''приходчине'', на которую старшие классы смотрели свысока и с пренебрежением. С товарищами он не успел сойтись. Тоска грызла карасиное сердце, и ему приходило не раз в голову: „не дать ли тягу из училища? — но куда бежать?“. В это время Карась и придумал дело, которое показалось ему очень хорошим. Карась еще дома знал, что в училище так называемым ''певчим'' не житье, а масленица. В епархиальном главном городе той бурсы, в которую поступил он, было несколько духовных певческих хоров: ученический, семинарский, академический, архиерейский и, кроме того, два хора при городских церквах. Дисканты и альты (иногда басы и тенора) в эти хоры набирались из учеников. Родители всегда восставали против того, что их детей верстали в певчие. Хоры положительно портили детей<ref>При нашей характеристике хоров должно помнить, что она вполне относится не ко всем им; из них отчасти должно исключить хоры при учебных заведениях, хотя и эти хоры не совсем безвредны, но о них речь будет когда-нибудь после. </ref>. Мальчики теряли учебное время на спевках, ''заказных'' обеднях, свадьбах и т. п. В прошлом очерке мы приводили факты бурсацкого невежества, но самое глухоголовое невежество царило в певческих хорах. Дельные бурсаки рассказывают, что за ''четырнадцать'' лет они помнят только ''одного'' умного человека, бывшего в маленьких певчих, да и тому не удалась жизнь: поступив по окончании семинарского курса псаломщиком в один из университетских заграничных городов, с намерением получить полное образование, он кончил тем, что застрелился. Хоры, делая мальчиков дураками, в то же время развращают их. Присутствуя очень часто на поминках, на которых, как известно, наш православный люд не ест, а лопает, не пьет, а трескает, дети не только видят пьяных, но привыкают и сами пить водку. Равным образом, они нередко бывают при кутежах больших певчих, слышат цинические рассказы о полуведерных, любовных похождениях, картежной игре, о драках и разного рода скандалах. Кроме того, маленькие певчие получают деньжонки, особенно так называемые ''исполатчики'', — деньжонки идут у них не путем. Чтобы сразу охарактеризовать растлевающую силу хорового быта, представляем читателю следующий факт. В одно время какая-то старая дева, на закате дней своих начавшая похотствовать, приучила к себе маленьких певчих возрастом ''от пятнадцати до осьми'' лет, шесть человек, и со всеми ими вступила в гражданский брак. Иногда же маленькие певчие употреблялись для того дела, для которого Нерон употреблял Спора. Понятно, что очень легко погибнуть мальчику в певческом хоре. Карась не знал ничего этого. Он решился поступить в хор. Впрочем, он поступал в учебный хор, в котором хотя тоже баловались дети, но все же не развращались. Поступив в семинарский хор, Карась мог отлучаться из училища два раза в неделю на спевки, при чем хоть сколько-нибудь удавалось подышать чистым воздухом; кроме того, в семинарии певчих поили иногда чаем и давали деньги; наконец, певчие состояли под особым покровительством семинарского начальства. Смекнув все это, Карась в то же время, когда ему противна стала бурса, поступил в хор; но не смекнул Карась того, что он, несмотря на свой сильный альт, не имел никакого певческого таланта. Это ему дорого обошлось. Лучше бы и в самом деле быть ему безгласной рыбой, а не певчим. За постоянную фальшу в пении начали драть ему уши, потчевать пинками, щипками и ударами камертона в голову. Тогда Карась пустился на хитрости. Его сотрудники поют, а он только рот разевает. „Не заметят, — думает, — скажут, что и я пою“. Но регента трудно было провести такими штуками. — Ты, галчон, что только рот разеваешь? — сказал он Карасю. — Я пою. — Врешь, каналья. — Ей-богу же, пою! Карась перекрестился. Карась крестится, а его за ухо. — Пой, шельмец, громче!.. шибче!.. Карась заревел во все горло. Пение вышло так хорошо, что все расхохотались, и сам регент не выдержал. Один же озорник, из маленьких певчих, по прозванию ''Леха'', указывая на мученика пальцем и задыхаясь от смеху, проговорил: — Ка… ка… ка… р-р-рась… — И вправду карась… Широкой, как карась, — подхватили другие. — Его надо в пруд! Пошла потеха. Карась не был настолько благоразумен, чтобы обратить дело в шутку. На возвратном пути Леха дразнил его, и когда они пришли в училище, бурсачки, окружив его, стали кричать: — Карась! — Рыба! — С ершом подрался! Карась стал браниться; его начали дергать за полы и щипать; тогда Карась принялся за палки и каменья. Весело стало ученикам; толпа увеличилась. Наконец кто-то сшиб Карася с ног. — ''Мала куча''! На Карася повалили других, на других третьих, и пошла история. — Где ты, Карасище? — кричали сверху. Карасю живот тискали, Карась задыхался, Карась землю ел, Карась плакал… После долгих усилий он вырвался кое-как и ударился бежать в класс. Бурсаки бросились за ним в погоню. В классе окружили его снова. — Давайте ''нарекать'' Карася… Схватили его за руки и всевозможными голосами, с криком, визгом, лаем, стоном начали кричать в самые уши его: — Карась, карась, карась! Гвалт поднялся страшный, и среди него ученики не слышали, как раздался звонок, возвещающий классные занятия. Прошло довольно времени, и уже в соседний класс пришел учитель, знаменитый Лобов, а шум не унимался. Несчастного Карася щипали, сыпали в голову щелчки, кидали в лицо жеваную бумагу. Карась точно в котле варился; он постепенно был оглушен и ощипан. Шутка зашла так далеко, что ему уже казалось, будто из мира действительности он перешел в мир полугорячечного, безобразного сна. Рев был до того невыносим, что Карасю представлялось, что ревет кто-то внутри самой головы его и груди. Начинал он шалеть, предметы в глазах путались, линии перекрещивались, цвета сливались в одну массу. Еще бы минута, и он упал бы в обморок. Но Карася так жестоко щипнули, что вся кровь бросилась в лицо его, в висках и на шее вздулись жилы, и он с остервенением и в беспамятстве бросился на первого попавшегося под руку; пальцы его, вцепившись в волоса жертвы, закостенели. Дело кончилось крайне омерзительно… В класс вошел Лобов, которого сбесил шум бурсаков. Все разбежались по местам; лишь один Карась таскал свою жертву, которая, к несчастию, пришлась ему под силу. — Взять его! — приказал Лобов. Никто ни с места. — Взять его! На Карася бросились ученики большого роста и в одно мгновение обнажили те части корпуса, которые в бурсе служат проводниками человеческой нравственности и высшей правды. — ''На воздусях его''! Карась повис в воздухе. — Хорошенько его. Справа свистнули лозы, слева свистнули лозы; кровь брызнула на теле несчастного, и страшным воем огласил он бурсу. С правой стороны опоясалось тело двадцатью пятью ударами лоз, с левой столькими же; пятьдесят полос, кровавых и синих, составили отвратительный орнамент на теле ребенка, и одним только телом он жил в те минуты, испытывая весь ужас истязания, непосильного для десятилетнего организма. Нервы его были уже измучены тогда, когда его нарекали Карасем, щипали и заушали, а во время наказания они совершенно потеряли способность к восприятию моральных впечатлений: память его была отшиблена, мысли… мыслей не было, потому что в такие минуты рассудок не действует, нравственная обида… и та созрела после, а тогда он не произнес ни одного слова в оправдание, ни одной мольбы о пощаде, раздавался только крик живого мяса, в которое впивались красными и темными рубцами жгучие, острые, яростные лозы… Тело страдало, тело кричало, тело плакало… Вот почему Карась, когда после его спрашивали, что в его душе происходило во время наказания, отвечал: „Не помню“. Нечего было и помнить, потому что душа Карася умерла на то время. — Бросьте его! С этими словами Лобова кончилось гнусное, любовское, лобное дело. В жизни человека бывает период времени, от которого зависит вся моральная судьба его, когда совершается перелом его нравственного развития. Говорят, что этот период наступает только в юности; это неправда: для многих он наступает в самом розовом детстве. Так было и с Карасем. Слышали мы от него мнение такого рода: „Все уверены, что детство есть самый счастливый, самый невинный, самый радостный период жизни, но это ложь: при ужасающей системе нашего воспитания, во главе которой стоят черные педагоги, лишенные деторождения; — это самый опасный период, в который легко развратиться и погибнуть навеки“. Это Карась испытал на себе… Карась после ''нарекания'' и порки не мог опомниться и на долгое время потерял способность соображать. На другой день его посетил отец. Лишь только он увидел отца, из глаз его полились слезы. Родное селение, кладбище, дом с садом, семья, домашние товарищи, игры — все это живой картиной встало перед его воображением. Он теперь хорошо понял, как мила домашняя жизнь, которая казалась ему такой простой, и как гнусна бурсацкая, к которой он когда-то стремился. — Домой хочу, — говорил он, глотая соленую слезу. Отец его был человек в высшей степени добрый. Ему сделалось жалко сына… — Тятенька, возьмите меня домой. — Нельзя, — отвечал отец, — надобно учиться; все учатся, и ты не маленькой… Сначала только скучно, а потом привыкнешь… Ты веди себя хорошо, хорошо и жить будет. Но отец вдруг прервал свою речь. Он подумал: „все мы говорим детям подобные вещи, но они никогда не утешают их“. Отец вздохнул. — Зачем вы меня отдали сюда? Сын заплакал. — Обижают, что ли, тебя?.. Сын ничего не отвечал… Отец видел, что что-то неладно… Он опять сказал ласково: — Что же, тебе худо здесь?.. Не только дети, но и взрослые, когда посещает их горе, делаются несправедливы к самым близким людям и друзьям, отплачивая на них свое горе. У Карася появилась досада на своего доброго отца. „Зачем меня отдали в эту проклятую бурсу? — рассуждал он, не говоря ни слова. — Зачем меня заперли сюда?.. Отец меня не любит, мать тоже, братьям и сестрам я не нужен… Большие всегда обижают маленьких… Когда так, не хочу домой… пусть их… мне все одно… Что и дома, когда там все ненавидят меня?.. Им приятно, что я мучусь… нарочно отдали сюда, чтоб меня секли, били, ругали… Отпустят в субботу домой, не пойду домой“. Так рассуждал Карась, а самому страстно хотелось домой. Казалось, тут и раскрыть свою душу перед отцом, он Карась роптал и думал про себя; „К чему? не поможет!“ Он решился ничего не говорить отцу, который так и не узнал, какую моральную и физическую пытку перенес его сын в первые дни училищной жизни. Когда ушел отец, к тоске по родном доме присоединился страх. Карась и не подозревал, что он, сравнительно с большинством новичков, довольно счастливо начал бурсацкую карьеру. Товарищи знали, что он вошел в училище с веселым лицом, а не со слезами, на первую пожалованную ему смазь отвечал ногой в живот обидчика; когда его сажали в бутылочку, давали ему волосянку, показывали Москву, обливали водой, когда бил его Силыч, — он и не думал жаловаться начальству, значит, из него не выйдет фискала; он лихо отколотил Жирбаса, получил в первый же день порку; когда дразнили его на дворе, он хватался за палки и каменья, а не бежал к инспектору; даже во время самого ''наречения'' его вцепился в волоса одного бурсака, — все это были факты такого рода, которые внушали уважание к Карасю. Для него скоро бы прошло время, в которое его считали бы новичком и в которое больше всего терпит бурсак; но он потерял способность резюмировать — Лобов отшиб эту способность на время. Не будь Лобова, дело еще пошло бы кое-как. Но в это-то время душевного отупения пред ним и развернулась широкая, бездонная, зияющая пропасть бурсацких ужасов, силу которых он испытал на своей коже, мясе и костях. Карась находился теперь под полным подавляющим влиянием этой силы: мертвая безнадежность, глухое отчаяние легли на его сердце, и если бы товарищи продолжали мучить его, а начальники драть беспощадно, не дав отдохнуть для борьбы, он превратился бы или в дурака, или в подлеца. Вспоминая это страшное время, Карась говорит: „Многие честные дети честных отцов возвращаются домой подлецами; многие умные дети умных родителей возвращаются домой дураками. Плачут отцы и матери, отпуская сына в бурсу, плачут и принимая его из бурсы“. Карась уединился ото всех и замкнулся. Он всех боялся. Но должно же было разрешиться чем-нибудь это пассивное страдание? Оно могло пока разрешаться только внутренним путем. В душе его проявляется страшная злость и ненависть, однако боящаяся обнаружить себя. Она горячит воображение Карася, и в голове его возникают странные идеи и картины. Он переносится в область фантазии, единственный уголок, где может он приютиться безопасно. „Хоть поджег бы кто ненавистную бурсу!“ — думает он. Эта мысль очень нравится ему, и он быстро доходит почти до образных созерцаний. Карась представляет себе, как он с зажженной паклей в руках опускается в подвалы училища, строит там огромные костры и, вышедши оттуда, ждет, скоро ли пламень своими огненными языками начнет лизать проклятые бурсацкие гнезда. Злость его видит, как пожар охватил бурсу… трещат, нагибаются, падают стены… разрушаются гнусные классы… горят противные книги и учебники, журналы и нотаты… гибнут в огне начальники и учителя, цензора и авдиторы… С галлюцинационною ясностию стоит перед Карасем нарисованная им картина… Слышит он треск и гром разрушающегося здания, вопль умирающего начальства… „Это кто стонет? — спрашивает Карась. — А! это Лобов корчится на горячих угольях, его придавило бревном, глаз его лопнул, почернели губы, трескается зверское лицо…“ Карась с сладострастным наслаждением любуется своими образами и живет злорадостной мечтательной местью… Нервы его в полугорячечном состоянии; пульс бьет девяносто в секунду; голова горит… Когда в действительности силы связаны, тогда у мальчика с сильным воображением является в неестественных образах гиперболическая месть. Доводя злые мечты до последнего развития, Карась повторяет одно и то же несколько раз, определяя каждую подробность их, каждую мелочь. Но такое психическое состояние не может продолжаться долго; душа утомляется, и начинает незаметно пробиваться здравая мысль. Карась, погруженный в свирепые мечтания, почему-то вдруг вспоминает, как он однажды подшиб нечаянно камнем голубя и потом целую ночь не мог заснуть от мучений совести… Он ясно начинает понимать всю ложь и безобразие своих картин, гонит их прочь, на душе делается пусто и противно, остается одна тошнота от неумеренных и бесплодных мечтаний. Яркий звонок возвестил час вечерних занятий. Действительность, от которой он закрывал глаза и затыкал уши, врывалась насильно в сознание, обнаруживая все ребячество его раздраженного воображения. Он сидел в классе, на задней парте, понуря тоскливо голову. Уличенный совестью, он теперь гнал от себя мечты, и таким образом ни во внешнем, ни во внутреннем мире не осталось места, куда бы можно было спрятаться, а между тем душа и тело просят деятельности. В этом мучительном состоянии Карась не знает, что и делать. Очень тяжело ему. „Господи, — думает он в невыносимой тоске, — хоть захворать бы мне!“ Это было толчком, от которого развились фантазии в новом направлении. Кроме внутреннего мира, нигде не было приюта. И вот Карась болен… Он при смерти… Родная семья плачет около его постели и прощается с ним до радостного утра… Карась готовится к переходу в вечность… последний час… Но далее мечта сбивается» с пути, потому что умирать не хочется. Карасю является Николай-чудотворец, исцеляет его и велит идти спасаться в пустыню… Рисуется ему пустынная, мирная, ангельская жизнь, трудные подвиги, церковные песни, беседы с богом… Из него выходит великий святой… Он получает дар пророчества и чудодействия… на поклонение ему стекаются жители окрестностей… Долгие годы он постится, молится, изнуряет свою плоть, благодетельствует людям, и он уже видит, как господь призывает его к себе, как являются его мощи… как… — Карасище! Это был голос не с того света, а из бурсацкого мира. — Ты брат ''Носатого''? Карась видит пред собою страшного Силыча и инстинктивно сокращает свою шею… «Боже мой, он опять бить пришел меня!» — думает Карась. — Брат тебе Носатый? — повторяет Силыч… — Брат, — отвечает Карась, не понимая, к чему идет дело… — И ладно, коли брат… Теперь ты ничего не бойся… Я за тебя, потому что твой брат — мой первейший друг… Жалуйся мне, кто будет обижать тебя… Слышишь? — Слышу. Но, вспоминая коварного второкурсника, Карась недоверчиво смотрел на нового покровителя… — Тише! — закричал Силыч звонким голосом… Больше ста человек приготовились слушать Силыча со вниманием. Это показывает, какое он имел влияние в классе. — Встань! — сказал он Карасю. Карась поднялся на ноги. — Вот эту рыбу, — обратился он к классу, показывая на Карася, — никто не сметь обижать… Кости переломаю тому, кто тронет Карася… Карасю стало легко на сердце… — А ты, Карась, жалуйся мне… Скажи, кто тебя трогал? — Не знаю… Он действительно не знал, на кого указать… — Не бойся; говори, кто тебя обижал? — Никто не обижал… — Быть не может… — Да все обижали… Это было вернее. — Кто твой авдитор? — ''Рыжик''. — Хорошо. Я скажу ему, чтобы он не смел тебя ''жучить'' (строго выслушивать урок). — Спасибо, Силыч… — Будет просить булки, не давай… — Ладно, Силыч… — Так слушайте же, — опять обратился Силыч к классу, — беда тому, кто даже пальцем тронет Карася!.. Но на этот раз послышался ответ некоего ''Паникадилы'': — Ну, невелика еще беда… Силыч посмотрел в ту сторону, откуда слышался голос. Он ничего не отвечал, а только сердито сжал кулак… — Не бойся, — сказал он Карасю и стал гулять по классу… Из мира фантазий Карась быстро и охотно перешел в мир действительности. Точно гора свалилась с его плеч… Оглядывая товарищей, он видел, что впечатление, произведенное Силычем, было очень велико… Легко, весело, вольно стало ему. Он начал наблюдать жизнь занятных часов и скоро увлекся ею… Но он и не подозревал, что сделался теперь предметом раздора между Силычем и Паникадилом… Кто такое Силыч? Носатый, брат Карася, до поступления в училище ходил в частную школу, где и познакомился на понюшке табаку с сыном городской вдовы-дьячихи Силычем. Впоследствии они стали друзьями. Оба они поступили потом во второй приходский класс бурсы… Здесь Силыч остался на второй курс — вот почему и встречаем его, осьмнадцатилетнего парня, товарищем Карася и вместе с ним склоняющим «перо, пера, перу», долбящим «един бог», изучающим «сумму» и «разность». Силыч был среднего роста, некрасиво скроен, но крепко сшит и обладал замечательной силой… Он однажды пришел в гости к своему приятелю Носатому. Отправились на реку. Там мужики ловили рыбу. Один из рыбаков сматывал веревку с ворота. «Дядя, — говорит Силыч, — давай я буду сматывать, а ты останови ворот за палку». — «Ты, кутья, должно быть, с ума сошел», — отвечал мужик. «Так верти же хорошенько». Мужик завертел ворот так, что палки его сливались для глаза в один сплошной круг, с каждой минутой усиливая скорость оборотов. Силыч подставил свою крепкую ладонь, толстая палка ворота влепилась в нее — и ворот остановился неподвижно. Мужик только подивился на него. При таких крепких мышцах Силыч обладал не меньшею и ловкостью. Приходит он еще раз к Носатому в гости. Теперь они пошли гулять в поле, но лишь только стали подходить к забору, как услышали сзади себя голос мужика, который ругался, зачем они траву мнут. Друзья полезли через забор, на кладбище; мужик за ними. Силыч смело встретил его. «Что тебе надо?» — спросил он мужика. Тот оказался несколько пьяным и, разгоряченный вином, хотел ударить Силыча. Его рука уже описала полукруг в воздухе, но в то время, когда должен был совершиться удар, Силыч быстро наклонился и прошмыгнул под рукой мужика. После того он выпрямился, встал пред мужиком снова и, скрестив руки, сказал: «Бей еще!». Последовал второй размах, и опять напрасно… Силыч снова встал пред ним и опять сказал: «Бей еще!». И на этот раз мужик не мог поймать своим большим кулаком лицо Силыча. Тогда только Силыч произнес: «С трех раз не попал! теперь держись за землю, а не то упадешь» и с этими словами сшиб мужика с могилы… И вот этакой-то господин заодно с Карасем склонял «перо, пера, перу», долбил «един бог» и т. п. Что же делать? Его поздно отдали в бурсу, и до нее он добывал для матери копейку, справляя службы за дьячков, читая покойникам, занимаясь славлением Христа, молебнами и обеднями. Будучи учеником, он в семье и среди знакомых принимался как взрослый человек. Силыч был вообще человек добрый. Ой никогда не употреблял своих здоровых кулаков на то, чтобы вынудить взятку или: добиться от кого-нибудь низкой послуги. Если же он и давал кому затрещину, как, например, Карасю при первом с ним знакомстве, то из этого еще ничего не следует: в бурсе затрещина — все одно, что в лавке мелкая монета. Но поступить под защиту такого господина значило обеспечить себя от всевозможных обид с чьей бы то ни было стороны… Силыч был и неглуп, и не его беда, что так поздно он начал склонять «перо, пера, перу»… Что такое Паникадило? Чтобы определить его, надо сказать наперед, что такое ''озубки. Озубками'' в бурсе называются куски хлеба, остающиеся на столе от обеда и ужина, и притом такие куски, которые имеют на себе следы чьих-либо зубов. В бурсе есть поверье, что съеденный озубок сообщает силу того, кому он принадлежит. Многие постоянно ели чужие озубки, чтобы сделаться богатырями. Паникадило, великовозрастный ученик, ел их уже несколько лет. Он постоянно бахвалился своей силой, которая действительно была велика. Он со всеми передрался в классе, кроме Силыча. Силыч был для него бельмом на глазу за то, что удержал в своих руках пальму кулачного первенства. Он и боялся Силыча и не хотел верить, чтобы тот смог дать ему трепку. Этот вопрос давно мучил Паникадилу, и он решил, что должно получить на него ответ сегодня… Карась между тем совершенно успокоился. Он опять сошелся с Жирбасом, который оказался круглым дураком. «Это не беда!» — подумал Карась и стал играть с ним в трубочисты. — В которой руке? — спрашивал он Жирбаса… В это время подошел к нему Паникадило, взял его за воротник сюртука, положил спиной на парту и стал загибать ему салазки… — Оставь! — кричал Карась. Паникадило гнул ему ступни за самые плеча. — Силыч! — завопил Карась… — Что? — откликнулся тот. — Заступись!.. Явился Силыч. Паникадило того ждал… Он бросил Карася. Начались предварительные переговоры. — Ты зачем, сволочь, трогаешь его? — А тебе что? — Не слышал, что я говорил? — На это ухо глух. — Значит, вытряски захотелось? — Ну-ко, тронь! — А ты думаешь, не трону… Силыч подвинулся к Паникадиле… — Задень только, задень… Паникадило подвинулся к Силычу. — Слышь, не лезь! Силыч толкнул Паникадилу плечом… — Ты не толкайся! Толчок был отдан обратно… В такой форме бурсаки, желающие подраться, бросают друг другу перчатку. Началось плюходействие. Специалисты сразу же решили: «Намнут Паникадиле бока», и действительно, не прошло пяти минут, как Силыч сидел верхом на Паникадиле, мял его и спрашивал: — ''Живота или смерти''? — Пусти!.. черт с тобой!.. — Карася будешь трогать? — Да ну тебя! — То-то! Потрясши Паникадилу за шиворот, Силыч отпустил его с миром. Паникадило, отправляясь на свое место, думал про себя: «Черта с два: эти проклятые озубки ничего не значат. А впрочем, я, быть может, мало ел их?». И после того он продолжал есть озубки и, быть может, по настоящую минуту кушает их, но более никогда он не решался схватываться с Силычем… Таким образом, куча плюх, смазей и салазок, тычков, швычков и плевков, зуботрещин, заушений и заглушений пронеслась довольно благополучно над головой Карася. И опять повторим: не для всех проходят первые дни бурсацкой жизни так счастливо, как они счастливо миновались для Карася… Но ни для кого они не остаются без последствий; не остались без них и для Карася. Первые впечатления бурсы на Карася были таковы, что не помоги Силыч, то он, как говорит сам, превратился бы в подлеца либо в дурака. Эти впечатления определили главным образом весь дальнейший характер его бурсацкой жизни. По отношению к начальству он сделался полнейшим, закаленным, пропеченным бурсаком… Главное начало товарищества, ненависть к своему начальству, в нем укоренилось и развилось более, нежели в ком другом. Он получил доучилищное воспитание довольно гуманное и честное, но бурса должна была положить на него свое клеймо. Лобовская порка сделала то, что он после ее никогда уже не мог обращаться со своим начальником просто, спокойно и откровенно. Доверенность к начальству в нем была убита сразу и навсегда. Это главным образом выразилось в том, что он никогда не мог смотреть начальнику прямо в глаза, а всегда исподлобья; никогда не говорил естественным голосом, а заунывным и фальшивым, гробовым и нижнетонным; всегда перед начальником ежился и потому не любил встречаться с ним. Он каждую минуту точно чувствовал себя провинившимся, хотя бы и ни в чем не был виноват. Это странное чувство, заставлявшее держать себя так, не было следствием страха, потому что, как увидим ниже, Карась не был очень труслив, часто решался на дерзости и штуки, на которые решались немногие. Дело вот в чем. Карась положительно сознавал, что он ненавидит бурсу, ее воспитателей, ее законы, учебники, бурсацкие щи и кашу — и в то же время должен покоряться начальству, улыбаться перед ним, кланяться, а иногда и льстить даже. Держать себя прямо, высказываться без обиняков было нельзя, потому что запорют, и вот Карась навсегда сбычился пред начальством. Тут действовал не страх, а совестливость. Когда сколько-нибудь честному человеку, уважающему свою личность, приходится гнуть спину, гнуть невольно, насильно, неизбежно, под страхом всевозможного заушения, тогда он будет гнуть ее как человек, которого мучит совесть. В Карасе так и устроилось: либо он дерзок с начальником, либо смотрит каким-то чудаком. Многие педагоги, вероятно, чутьем чуют, что они нехорошие педагоги, когда преследуют таких учеников, как Карась, когда они строго говорят ученику: «Смотри прямо мне в глаза, имей лицо веселое и спокойное, отвечай урок твердо и четко!». «Кто не может смотреть прямо в глаза начальнику, — утверждают такие педагоги, — у того совесть нечиста». Спорить нельзя, что это верно. Как же: ученик сознает ведь, что он должен плюнуть в лицо своего учителя, а вместо того должно улыбаться перед ним; на душе становится скверно, и улыбка выходит странная. Разумеется, Карась и сам не понимал, отчего он и говорит, и улыбается, и кланяется при встрече с начальником не по-людски; он не развился еще до анализа и не мог определить, что тут действовала именно совесть; он это только инстинктивно слышал в себе и уже гораздо позже сознательно разобрал источник своих отношений к властям. Впрочем, изо всего этого никоим образом не следует, чтобы потупленность ученика перед учителем всегда была следствием затаенной ненависти первого к последнему: она может происходить от простой застенчивости. Но мы говорим только о Карасе. Такая замаскированная ненависть Карася изредка разрешалась откровенною с его стороны дерзостью, а без покровов сказывалась очень сильно за спиной начальства, когда гадили ему секретным образом. Правда, и самое гаженье начальству в первые годы не было призванием Карася, но, что увидим из дальнейших очерков, оно впоследствии, когда Карась развился несколько, сделалось его сознательным делом… Сначала, и именно в то время, которое берем, он инстинктивно ненавидел своих педагогов, а после дошел до уверенности, что их следует ненавидеть, обязательно следует. Боязнь и совестливость перед начальством в дальнейшем развитии его превратились в глубокую, органическую ненависть к нему. Но о втором периоде после. Теперь мы застаем его пока в состоянии этой придавленности и потупленности перед своими бурсацкими пестунами… Но и в этот период своего развития, когда характер его еще не успел вполне сложиться, Карась стал несколько оригинально к своим властям сравнительно с другими бурсаками, протестовавшими против начальства. Карась занял почти исключительное положение в бурсе. По крайней мере половины вредных условий, имеющих злое влияние на бурсака, для него не существовало. Его человеческое достоинство было защищено простой, грубой, мышечной силой первого богатыря класса, и эта грубая сила спасла его. Ему не пришлось пред товарищами кланяться, льстить, говорить второкурсникам на ночь сказки, давать им деньги и булки, искать в их головах тварей разного рода, чесать пятки, бегать за водой и т. п. В продолжение бурсацкой жизни он только три раза дал взятку — и то подошли особые случаи. Он, под покровительством Силыча, еще будучи новичком, скоро приобрел все выгоды и льготы второкурскника. Четырех лет, пока не исключили Силыча, достаточно было, чтобы привыкнуть Карасю держать себя независимо, он знать не хотел ни авдиторов, ни цензоров, ни старших. Но при таком положении он не воспользовался кулаками Силыча, чтобы угнетать других: его самого чуть не оглушили навеки, он этого никогда не забывал и с тех пор относился к властям из товарищей и к физической бурсацкой силе отрицательно, притом Силыч и сам не любил взяток и утеснений, потому не стал бы помогать в том и Карасю. Карась в редких случаях прибегал к его помощи; большею частию при нужде он сам дрался, и если бывал при этом поколочен, то обыкновенно либо ругался, либо пускал в противника камнем, книгой, линейкой; если же при схватке с более сильным врагом не случалось под рукой оружия, то он употреблял в дело зубы, когти и ноги, то есть кусался, царапался и лягался. Нередко был Карась бит, бивал и других, но все это было в порядке бурсацких вещей — и только. Поэтому-то покровительство Силыча, при таком направлении его, не навлекло на Карася неприязни товарищей. Многие даже любили его. Испытав на себе горькую участь беззащитного человека в бурсе, он нередко употреблял кулаки Силыча, иногда же свои зубы, когти и ноги в пользу угнетенных. В продолжение последних четырех лет училищной жизни он постоянно был авдитором, часто терпел наказания за преувеличивание баллов — и только раз увлекся взяткой. Постоянный его протест в защиту заколоченных личностей выразился в том обстоятельстве, что он особенно любил дураков. Так, без него совершенно погиб бы ''Петры Тетеры'', упоминаемый нами в прошлом очерке. Тетеры, обладающий воловьею силою, по характеру был чистейший теленок. Все его колотили, плевали на него, обирали его. Карась в продолжение полугода защищал его и успел-таки поставить своего Тетеры на ноги, даже до того, что сам однажды получил от него трепку. Карась, не будучи сам дураком, любил глупцов, проводил с ними целые часы, беседовал с ними, играл, делился добром своим, помогал им. В этом, по-видимому, странном явлении выразился тоже своего рода протест против некоторых сторон бурсацкой жизни. Карась был привязан к своему родному дому, но большинство умных бурсаков, к которым он обратился бы со своими интимностями, непременно сделали бы ему смазь, потому что интимности на языке бурсаков носят название ''телячьих нежностей''. Ни с кем так не был откровенен Карась, как с дураками, только с ними говорил о родном доме, вспоминал домашнюю жизнь, делил семейные тайны, только с ними был задушевен не по-бурсацки, а по-человечески. Карась, по чувству ложного стыда и боязни насмешек, не только скрывал внутреннюю, самую дорогую для него жизнь, но даже напускал на себя цинизм и сам смеялся над телячьими нежностями, так что это разноречие между внешним выражением и внутренним содержанием составило почти вторую натуру Карася. Но душа требовала отзыва, и Карась окружил себя особого рода дураками. Это род дураков честных, добрых, милых, задушевных. Благодаря бога таких дураков немало на белом свете. Только в семинарии Карась вступил в дружбу с умными людьми. Но неужели, спросят, в бурсе Карась не нашел ни одного человека умного, с которым мог бы поговорить по душе? Как не найти, но на первых порах он не сошелся с ними, а потом так и пошло на долгое время. Но всего оригинальнее относился Карась к бурсацкой науке. Поступив в училище, Карась знал более половины того, что требовала программа его класса. Учиться ему было легко. Только «Начатки», которые приходилось ''жарить вдолбяжку'', составляли для него такую же муку, какую испытывал один древний оратор, набивая себе рот каменьями, чтобы усовершиться в искусстве красноречия, но и то ничего: Карась набивал свой рот дресвой тяжело прогрызаемых «Начаток» очень усердно. По другим наукам он шел в первых и не хотелось ему из-за одного предмета лишиться видного места в списке. Над чем товарищи просиживали по целому занятию, он приготовлял в полчаса. Но это самое и повредило впоследствии его бурсацкой карьере. У него было очень много свободного времени, и Карась, учась таким образом два года, привык гулять и ничего не делать. Когда перешел он в следующий класс, от него потребовались более усиленные занятия, и притом занятия бурсацкие, требующие особых туземно-специальных способностей, которые и развили в себе товарищи в продолжение двух лет, пущенных Карасем на ветер. Карасю хотелось и тогда гулять по-старому. ''Долбежники'' скоро обогнали его, он спускался все ниже и ниже, и дело дошло до того, что нотата была осквернена нулем карасиным. Стали его сечь. «Что ж, — думал Карась, — посечете да и бросите — самим надоест!» Он неудержимо стремился в Камчатку и, несмотря на розги, достиг своей цели. Здесь лень его развилась до последних пределов. В первый год он по крайней мере носил в класс книги, но на другой бросил и этот, по его мнению, дурной обычай. В сундуке его безобразно были перемешаны между собою клочья порванных вдоль и поперек разных грамматик, арифметик и хрестоматий; писчая бумага шла на беспутное маранье, перья на свистульки и пушки, заряжаемые картофелем, репою и жеваною бумагою, нож перочинный для порчи столов и строганья палок. Вначале Карась приходил к своему авдитору каждое утро, чтобы сообщить ему свой ученый нуль, но потом, для сокращения занятий, он объявлял ему нуль на целую неделю; но наконец ему надоело и это — он однажды сказал авдитору: «''навеки мне нуль''!». Таким образом, Карась очень решительно отрицал и внешние и божественные науки бурсы. Изредка являлось в нем какое-то темное сознание необходимости учиться, он брался за книжку, но книжка валилась из рук. В одно время двоюродный брат Карася, кончивший курс семинарист, стал требовать к себе нотату и следить за его учением; но Карась нашелся и тут: он сделал другую нотату, свою, и этот документ, с отличными отметками против своей фамилии, отсылал к брату, за что и получал от него гостинцы. Сначала он ленился, собственно, потому, что было ему приятно лениться, но после дошло до того, что его «навеки нуль» было возведено в сознательный принцип. Учитель Краснов обратил на него внимание, заставил его сидеть над книгой и в неучебное время, в своей квартире; против системы Краснова не устоял Карась и стал зубрить учебники, но когда его насильно заставили занять второе место в списке, тогда-то и созрел окончательно его бурсацкий «''навеки нуль''!». Он возненавидел вколоченную в него науку, и она поместилась в его голове, как непрошенный гость; значит, в существе дела, он продолжал отрицать ее — разница в том, что прежде он не понимал, что такое отрицал, а теперь, выучив урок, знал, что вот именно этот урок, эти страницы, эти слова ему не нужны. Тогда он стал следить и изучать каждый урок, как злейшего своего врага, который без его воли владел его мозгами, и постепенно, с каждым днем открывал в учебниках множество чепухи и безобразия; это развило в нем анализ и критицизм, и впоследствии, отвечая бойко урок, он в то же время думал про себя: «этакую, святые отцы, я дичь несу». Карась после долгих личных исследований вполне убедился, что бурсацкая наука, изучаемая иначе, может погубить человека и что только при его методе она послужит материалом, поработав над которым, как над уродливым явлением, можно, не заразившись чепухой, развить в себе мыслительные способности, анализ, остроумие и даже опытность житейскую. И не догадывались богомудрые педагоги, что многие хорошие ученики относились к их учебникам, как психиатр относится к печальному явлению сумасшествия. Вот чем и объясняется то странное обстоятельство, каким это образом из бурсы выходят так много дельных и даровитых людей, несмотря на то, что они поглощали учение, ставшее посмешищем всех образованных людей. Как, обыкновенно спрашивают, они не погибли, не ошалели и не оглупели, как сохранились они? Очень просто: в душе их относительно местной науки глубоко укоренился нуль… И да процветает бурсацкое «во веки нуль!». В нем бурсака спасение. Итак, нуль, во веки нуль, во веки веков нуль! Аминь, что значит — истинно, или да будет! Вот вам более или менее подробная характеристика того, что создала из Карася бурса. Отношения его к начальству выразились во всегдашней потупленности, которая была признаком совестливости, рождавшейся от сознания своей ненависти к властям; отношения науки оказались вечным нулем; среди товарищей, исключая последних трех семинарских лет, он не нашел отзыва той стороне своей жизни, которая была всего дороже для него, составляла главный мотив всего его бурсацкого существа, то есть отзыва своей привязанности к дому, — и одни лишь дураки были его задушевными приятелями. Этот-то мотив и был главным двигателем тех похождений и действий Карася, которые мы хотим изложить далее и которые случились на четвертом году его пребывания в бурсе. Воздух первоуездного класса наполняется странными напевами и голосами. — ''Братие, не дерите платия, а берите нитки и зашивайте дырки'', — читает кто-то на манер чтения «Апостола». — Не мешай, — говорят ему соседи… — ''Марфо, Марфо, что печалишся и молвиши о мнозе'', — продолжает чтец… — Замолчишь ли ты, сволочь? — ''Печали и болезни вон полезли''. — Слушай, скотина, перестань… — ''Ему же дань — дань, ему же честь — честь, а что и за честь, коли нечего есть''? — Братцы, ударьте его хорошенько! — ''И бысть слышен глас с небесе — тп-тпру''! Вдруг чтец замычал — ему сделали очень невкусную смазь. В классе сегодня обиход церковного пения, и чтец был наказан за то, что мешал другим петь. — Я, — говорит ''Лапша Голопузу'' (оба отличные знатоки обихода), — ''шарарахну по нотам''. — А я, — отвечает тот, — ''дергану по тексту''. — Валяй! — Лупи! — ''Ми-ре-ми-фа-соль-фа-ми-ре'', — запевает Лапша. — ''Все-е-ми-и-и-рну-у-ю'', — аккомпанирует Голопуз каждым слогом в каждую ноту Лапши. Шарарахнуть по нотам, когда другой певец в то же время дерганет по тексту, и при этом не сбиться — составляло венец церковно-обиходного пения. К певцам подходит четырнадцатилетний Карась. Лицо его озабочено; он, по всему видно, ожидает учителя с тоской и страхом. — Братцы, — начал он… — Поди прочь, не мешай, — ответил Голопуз. Но Лапша был добрее. — Чего тебе? — спросил он… — Не знаю, как «''Господи, воззвах''» на седьмой глас. Покажи, Лапша. — Слушай! — и Лапша запел: — «''Палася, перепалася, давно с милым не видалася''». Так же поется и на глас. Ну-ко, попробуй. — ''Господи, воззвах к тебе, услыши мя, услыши мя, господи'', — запел Карась. — Напев тот, только разнишь сильно… — А как на пятый глас? В ответ Карасю Лапша запел: — ''Кто бы нам поднес, мы бы випили''. — А на четвертый? — Слушай: «''Шел баран: бя, бя, бя''». Пой! Карась на новый напев затянул: «Господи, воззвах». Отправляясь на заднюю парту Камчатки, он все твердил: «палася, перепалася», «кто бы нам поднес» и «шел баран». В обиходе церковного пения употребляется 8 гласов, или напевов, на текст «Господи, воззвах»; слова одни и те же, а напевы разные. Это сильно затрудняло бурсаков. Вот аборигены еще бурсы и придумали разные присловья, по образцу которых нетрудно было припомнить, как поется тот или другой глас… Но Карась не был одарен музыкальным ухом, за что давным-давно его выгнали из семинарского хора. Через несколько минут он перепутал напевы. Посмотрел Карась на Лапшу и Голопуза, думая, не пойти ли опять к ним, но, махнув рукою, оставил это намерение. «Все равно не пойму», — заключил он и печально опустил на ладони голову. Горек пришелся ему обиход церковного пения. Странное явление этот обиход. В церковной практике он никогда почти не употребляется. В состав его входят разные духовные песни. Музыка их сильна замогильным какофонием: она до того тягуча, что на один слог текста иногда приходится до семидесяти и более голосовых такт — все нижними, заунывными, душу тянущими, тошнящими нотами. И какая филармоническая голова ввела в бурсу и узаконила в ней это обиходно-церковно-мусикийское безобразие? Обиход был обязателен ''для всех'', но не все имели голос или верное ухо, — были картавые, гугнивые, заики, имевшие зуб с присвистом — что было делать таким? — ничего: свищи соловьем и воспевай господу славу! Во всем блеске обиходное козлогласование являлось тогда, когда учитель назначал общее пение, хором всего класса, когда «поющими и взывающими» были голосистые и безголосые, даровитые и бездарные: в то время в воздухе совершался террор музыкальный и петый ''богородичен'' представлялся партитурой из какой-то дикой византийской оперы, партитурой, о которой хочется сказать, что это отрывок из оперы «Заткни крепче уши». Удивляемся только, как не заклепаны уши бурсаков так называемым ''столповым'' пением? Но, характеризуя обиходные композиции, мы должны сказать, что с них тошнило и само начальство, которое, кроме того, понимало, что не все же могли быть певцами, и потому на обиход не обращало внимания, незнание его не служило препятствием для перехода из класса в класс, даже и нотаты не существовало по этому предмету, потому что уроки прекращались иногда на целый год. Но направление бурсацкого образования зависит от главного епархиального начальника, со вкусами которого сообразуются училищные власти, а в то время, которое нами взято, старшим начальником был любитель всевозможной ''столповщины'', и вот бурса наполнилась обиходным воем. Одно к одному, и учителем обихода поступил некто Всеволод Васильевич Разумников. Он один преподавал обиход в нескольких классах. Разумников обладал хорошим баритоном, отлично знал ноту и порядочно играл на скрипке. О Разумникове мы должны сказать несколько слов, потому что он был одним из лучших педагогов бурсы. Мы упоминали о нем в первом очерке как о честном экономе училища. Он учредил должность ''комиссара'', выбранного из старших учеников, обязанностью которого было наблюдать за количеством и качеством пищи. Прежде служителя, в заведывании которых находились жизненные продукты, имея каждый по нескольку родственников, содержали их на счет бурсацкого питания; но лишь только комиссар вступил в свои права, он тотчас уличил повара в краже тридцати фунтов мяса и двух мешков гречневой крупы, за что повар был изгнан из училища. По крайней мере третья часть продуктов, прежде похищаемая служителями, была возвращена ученикам. Кроме того, Разумников никого и никогда не наказывал лишением обеда и ужина, как будто боялся подозрения, что он из экономических<ref>Провинившихся в училище иногда бывало до ста человек сразу. Лишить такое количество, пятую часть всех учеников, обеда либо ужина очевидно было выгодно в экономическом отношении. Почти все экономы брали это во внимание и старались распространить наказание голодом. И действительно, наказание голодом было немаловажным источником так называемых остаточных сумм, из которых начальству даются награды. Скоро ли педагоги убедятся, что голодный ученик гак же негоден для науки, как и объевшийся? Не знаем. Только наверное можем сказать, что эту простую истину позже всех поймут экономы учебных заведений.</ref> расчетов заставляет голодать провинившихся. Он всегда стоял против педагогического изречения: satur venter non studet libenter [сытое брюхо к ученью глухо (лат.)]. Ученики за это любили его. Он, кроме того, преподавал «закон божий» и «священную историю». И здесь он шел далее своих сотрудников. Он запретил носить в класс учебники и отвечать по ним. Рассказав ясно и толково урок, он тут же в классе заставлял повторять его со своих слов. Когда ученик не мог ответить, он заставлял другого растолковывать незнающему; если и этот оказывался плох, он поднимал третьего, четвертого и т. д. Урок учился сразу всеми учениками и оживлялся спорами. Но и после этого многие плоховато знали урок, особенно слабые, а Разумников хотел, чтобы у него все без исключения учились хорошо. Для достижения такой цели он постановил: «''авдиторы отвечают за незнание своих подавдиторных''». Авдиторы выбирались из лучших учеников, успевали хорошо выслушать урок вовремя, и потому они были обязаны учить своих подавдиторных в приготовительные занятные часы. Для устранения случаев, когда ученик, по интриге с авдитором, являлся в класс с нулем, ссылаясь на то, что авдитор не хотел ему помочь, требовалось на то подтверждение со стороны товарищества, иначе незнающий подвергался сугубому наказанию, а авдитор был прав. Такие приемы для бурсы были слишком прогрессивны. Лентяи были уничтожены Разумниковым. Но главное достоинство его нововведений состояло в том, что с ним сама собою падала власть авдиторов и второкурсных, они из притеснителей должны были превратиться в помощников своих подчиненных, из начальников в их братьев. Таким образом Разумников положил начало к уничтожению подлой власти товарища над товарищем. Он не уничтожил наказаний и даже был очень строг, но все-таки явление такого учителя в бурсе было редкостью, тем более что в описываемое нами время и в других учебных заведениях, а не только в бурсе, царила дремучая ерунда и свинство. Одно лишь лежит на совести Разумникова — это обиход. Положим, что косноязычных и безголосых он оставил в покое, но держался вредного убеждения, что всякий имеющий какой-нибудь голос при старании непременно постигнет нотное искусство. Горше всех пришлось от него Карасю, тем более что у Разумникова была система наказаний особого рода: он наблюдал, на кого какое наказание действует сильнее. Он понял, что для Карася всего хуже неувольнение в родительский дом. Несмотря на то, что Карась доказывал учителю свою бездарность изгнанием его из певческого хора, он ничего слушать не хотел. Вошел учитель обихода в класс и вместе с учениками пропел звучным голосом «Царю небесный», после чего прямо обратился к Карасю: — Пропой на седьмой глас… Уши режет Карась. Учитель говорит Лапше: — Покажи ему. Лапша заливается… — Повтори, — говорят Карасю. Уши режет Карась… — И нынешний праздник не ходи в город… — Всеволод Васильевич, я уже три недели не был дома… — И четвертую не ходи… — Простите… — А я вот что тебе скажу, — отвечал твердым безапелляционным голосом учитель, — если ты не выучишься петь, я тебя на всю пасху не отпущу… Учитель отошел от него. Карась побледнел и затрясся всем телом. Несчастный Карась. Замечательно широкая глотка, которою он был награжден от природы, служила вечным источником его несчастий. Еще дома ему досталось, когда он закричал на поповну, дразнившую его, так яростно, что его голос был слышен за рекой. В бурсе его нарекли Карасем в тот момент, когда он, по приказу регента, пустил нотку, которая надорвала животы слушателям. Впоследствии, в семинарии, голос его развился до необъятного горлобасия, его выбрали опять в хор, и регент, по прозванию ''Капелла'' (он же ''Редакция, Конституция'' и ''Мелочная лавочка''), употреблял его как стенобитную машину, как хоровой таран: подойдет крепкая нота, мигнет регент — и рявкнет Карась, а при тихих нотах ему велят молчать, — это оскорбляло Карася. Однажды Карась упражнял свой голос в комнате по соседству с семинарским экономом, он едва не оглушил его громовыми нотами, за что эконом, схватив Карася за шиворот, потащил к ректору и только по доброте своей помиловал его. Инспектор ненавидел его, говоря, что человек обладающий рыканием льва, должен иметь характер зверский: должно быть, судил по себе, ибо, обладая семипушечным басом, несравненно сильнейшим карасиного, по натуре был настоящий зверь, за что и получил прозвище не рыбье, как Карась, а звериное, ибо имя его — ''Медведь''. Даже по окончании курса Карась, хвативши однажды чарочку-другую и вышедши на улицу, пустил такую руладу, что городовой должен был внушить, что подобные рулады суть не что иное, как нарушение общественной тишины и порядка. Одно из сильных несчастий, причиною которых был голос, посетило его теперь. «С таким альтом, — думал Разумников, — невозможно не научиться петь». Неувольнение на пасху для Карася было глубоким несчастием, которое подвигло его на многие скандальные похождения… Он от слов Разумникова тихо плакал. Кому горе, а кому радость. День поступления Разумникова в училище был днем торжества и счастия некоего Лапши… Лапша был чудак, парень шальной и благой. Широкоскулое, серого цвета лицо, голова, почти вросшая в плечи, выдавшаяся вперед неестественно грудь и остальная часть туловища, помещенная на коротких ногах, — делали фигуру его в высшей степени странною, попеременно то жалкою, то уморительною. Лицо его освещалось каким-то неразгаданным, постоянно меняющимся внутренним светом: оно серьёзно, даже угрюмо, но вдруг Лапша без всякой причины покраснеет, а потом раскатится смехом, и все это совершается в нем быстро и неуловимо. Он при всем этом не был дураком. В лице его вы видите образчик бурсацкой застенчивости, которая особенно развилась от его несчастного безобразия. Не будь этой застенчивости, он, быть может, и не сидел бы в Камчатке… Таков был Лапша. Но он делался совершенно иным человеком, когда пел что-нибудь: значит, талант. Голосок он имел довольно приятный и владел тонко развитым слухом. Всегдашней, самой задушевной мечтой его было иметь свою скрипку и выучиться играть на ней, но мечта так и осталась мечтой: теперь он где-то пастухом монастырских коров и, говорят, отлично играет на рожке… Подходит к Лапше Карась. — Что тебе? — говорит Лапша, ежась, двигая плечами и выпячивая свое странное лицо. — Поучи меня обиходу. Лапшу медом не корми, а только дай в руки обиход. — Пойдем. Сначала надо ноты выучить. Отправились они в Камчатку и затянули — ут, ре, ми, фа и т. д. — Не так: надо тоном выше! Карась усиливается тоном выше. — Чересчур высоко — теперь ниже надо. Карась на новый манер. Долго они упражнялись в церковногласии. Спотели оба. Но вот Лапша съежился, перегнулся, вытянулся, сделал сначала тоскливую рожу, а потом вдруг поднес к носу Карася кукиш… — Это что? — Кукиш! Лапша после этого захохотал. — Да что с тобой? — Не буду учить… — Голубчик… Лапша… — Не поймешь ничего… Лапша убежал… Остервенение напало на Карася. Он грыз свои ногти и, мигая глазами, усиливался удержать злую соленую слезу, которая ползла на щеку. — Когда так, к черту все! Он ударил об пол обиходом… — Проклятое училище! — проговорил он… Карась начал вести себя неприлично. Если бы не проклятое наказание, Карась от среды до воскресенья провел бы время, мирно почивая на лаврах, но теперь он был раздражен, и жизнь его пошла ломаным путем. Подходит к нему один из его любимых дураков, бедная Катька. — Нет ли у тебя хлебца? — Этого не хочешь ли? Карась предлагает голодному Катьке туго натянутую фигу. Катька отходит от него печально… Карась идет развлечься на училищный двор. — Карасики, пучеглазики! — говорит ему ''Тальянец'', второкурсный мужлан старшего класса, ученик с вывороченными ногами. — Кривы ножки, кочерыжки! — отвечает Карась… Тальянец начинает его преследовать. — На кривых ногах пять верст дальше! — отвечает Карась, пускает в него комом грязи и удаляется опять в класс. Подходит к нему другой дурак, ''Зябуня''. — Карасик, — говорит он ласково. — Ты что, животное безмозглое? — Карасик… — Поди прочь, пустая башка! Пустая башка тоже отходит от него печально… Карась стал несговорчив и несправедлив. Он чувствует это, и его начинает мучить совесть… — Черт знает, какая тоска, — объясняет он приступы совести… Идет Карась ко второуездному классу, берется за ручку двери и начинает стучать ею: ученики низших классов, не имевшие права входить в высший, так вызывали второуездных. Выходит ученик. — Кого тебе? — Тавлю. — Сейчас. Вышел Тавля. — Чего тебе? — Дай в долг. — Сколько? — Пять копеек. — В воскресенье семь. — Нет уж, после воскресенья, в другое. Я не уволен. Откуда ж мне взять? — Тогда десять. Карась задумался на минуту. — Давай, — сказал он, махнув рукою… Тавля отсчитал ему пять копеек… Карась отправился в сбитенную, съел там на три копейки сухарей, а на две выпил сбитню. И угощение не успокоило его. Оно напомнило ему только домашний чай и кофе. Затосковал Карась. — Боже мой, — проговорил он, — неужели не отпустят меня на пасху? Пойду попрошу еще Лапшу: не поучит ли? А нет! черт с ними!.. не выучиться мне!.. После того Карась из пустяков каких-то полез в драку, и хотя пустил в дело зубы, когти и ноги, как обыкновенно, однако его все-таки поколотили. Для Карася не было наказания тяжелее, как неотпуск домой. И вот еще порядочный бурсацкий учитель Разумников не понимал же, что такое наказание гнусно, незаконно и вредно. Не понимают педагоги и понимать не хотят, что они, когда запрещают человеку, в виде наказания, переступать порог отцовского дома, то этим самым вгоняют его в скуку, тоску и апатию, подвергают на скандалы разного рода, поселяют к уроку или нравственному правилу, за которые штрафуют и шельмуют, полное отвращение, лицемерное исполнение и страсть к запрещенному поступку. Неужли такие плоды в видах здравой педагогики? Кроме того, чем виноваты отец и мать, когда они во время праздника, по приговору педагогов, не видят в своей семье сына, часто любимого, часто единственного сына? за что братья и сестры лишаются свидания со своим братом? за что их-то наказывают педагоги? Воскресный день во многих семействах один только и есть свободный день в неделе — к чему же он туманится печалью по сыне или брате? Портить чужой праздник никто не имеет права, это дело нечестное, дело несправедливое. И неужели отец и мать, если они любят своего сына, меньшее могут иметь на него влияние, нежели черствый педагог? Многие педагоги скажут на это: «да». Был же, например, болван, которого мы называли Медведем, семинарский инспектор, который привязанность к родному дому ставил ученику в преступление на том основании, что желающий быть дома не желает быть в школе, значит, ненавидит науку и нравственность, проводимые в ней. Диво, что такие черные педагоги, как лишенные деторождения, не наказывали детей за любовь к родителям! Но таких педагогов скорее прошибешь колом, нежели добрым словом. Бог с ними. Лучше посмотрим, что сталось с Карасем, когда он страдал от мысли, что его не отпустят домой на целую пасху. Учителем арифметики того класса, где был Карась, был некто Павел Алексеевич Ливанов; собственно говоря, не один Ливанов, а два или, если угодно, один, но в двух ''естествах'' — Ливанов пьяный и Ливанов трезвый. Третья ''перемена'', которая была после обеда, назначалась для арифметики… Стоят при входе в класс ''караульные'', ожидающие Ливанова. Ливанов входит в ворота училища… — Каков? — спрашивает один караульный… — Руками махает, значит, того… — Это еще ничего не значит… — Да ты не видишь, что он у привратника просит понюхать табаку? — Именно так… Значит, пишет по восемнадцатому псалму. Караульные бегут в класс и с восторгом возвещают: — Братцы, Ливанов в пьяном естестве… Класс оживляется, книги прячутся в парты. Хохот и шум. Один из великовозрастных, ''Пушка'', надевает на себя шубу овчиной вверх… Он становится у дверей, чрез которые должен проходить Ливанов… Входит Ливанов. На него бросается Пушка… — Господи, твоя воля, — говорит Ливанов, отступая назад и крестясь… Пушка кубарем катится под парту. — Мы разберем это, — говорит Ливанов и идет к столику. В классе шум… — Господа, — начинает Ливанов нетвердым голосом… — Мы не господа, вовсе не господа, — кричат ему в ответ… Ливанов подумал несколько времени и, собравшись с мыслями, начинает иначе: — Братцы… — Мы не братцы! Ливанов приходит в удивление… — Что? — спрашивает он строго… — Мы не господа и не братцы… — Так… это так… Я подумаю… — Скорее думайте… — Ученики, — говорит Ливанов… — Мы не ученики… — Что? как не ученики? кто же вы? а! знаю кто. — Кто, Павел Алексеевич, кто? — Кто? А вот кто: вы — свинтусы!.. Эта сцена сопровождается постоянным смехом бурсаков. Ливанов начинает хмелеть все больше и больше… — Милые дети, — начинает Ливанов… — Ха-ха-ха! — раздается в классе… — Милые дети, — продолжает Ливанов, — я… я женюсь… да… у меня есть невеста… — Кто, кто такая?.. — Ах вы, поросята!.. Ишь чего захотели: скажи им кто? Эва, не хотите ли чего? Ливанов показывает им фигу… — Сам съешь! — Нет, вы съешьте! — отвечал он сердито. На нескольких партах показали ему довольно ядреные фиги. Увлекшись их примером, один за другим, ученики показывали своему педагогу фиги. Более ста бурсацких фиг было направлено на него… — Черти!.. цыц!.. руки по швам!.. слушаться начальства!.. — Ребята, ''нос'' ему! — скомандовал ''Бодяга'' и, подставив к своему носу большой палец одной руки, зацепив за мизинец этой руки большой палец другой, он показал эту штуку своему учителю… Примеру Бодяги последовали его товарищи… Учителя это сначала поразило, потом привело в раздумье, а наконец он печально поник головою. Долго он сидел, так долго, что ученики бросили показывать ему фиги и выставлять носы… — Друзья, — заговорил учитель, очнувшись… Господа, братцы, ученики, свинтусы, милые дети, поросята, черти и друзья захохотали… — Послушайте же меня, добрые люди, — говорил Ливанов, совсем хмелея… Лицо его покрылось пьяной печалью. Глаза стали влажны… — Слушайте, слушайте!.. тише!.. — заговорили ученики. В классе стихло… — Я, братцы, несчастлив… Я женюсь… нет, не то: у меня есть невеста… опять не то: мне отказали… Мне не отказали… Нет, отказали… О черти!.. о псы!.. Не смеяться же! Ученики, разумеется, хохотали. Пьяная слеза оросила пьяное лицо Ливанова… Он заплакал… — Голубчики, — начал он, за меня никто не пойдет замуж, никто не пойдет… Рыдать начал Ливанов. — У меня рожа скверная, — говорил он, — пакостная рожа. Этакие рожи на улицу выбрасывают. Плюньте на меня, братцы: я гадок, братцы… — Гадок, гадок, гадок, — подхватили бурсаки… — Да, — отвечал их учитель, — да, да, да… Плюньте на меня… плюньте мне в рожу. Ученики начинают плевать по направлению к нему. — Так и надо… Спасибо, братцы, — говорит Ливанов, а сам рыдает… У Ливанова была не рожа, а лицо, и притом довольно красивое, ему и не думала отказывать невеста, к которой он начал было свататься, напротив — он сам отказался от нее. Спьяна Ливанов напустил на себя небывалое с ним горе. Со стороны посмотреть на него, так стало бы жалко, но для бурсаков он был ''начальник'', и они не опустили случая потравить его. — Братцы, — продолжал он, — я отхожу ко господу моему и к богу моему… Я вселюсь… — Смазь ему, ребята! — крикнул Пушка. — Что такое? — спросил Ливанов… — Смазь… — Что ''суть'' смазь? — А вот я сейчас покажу тебе, — отвечал Пушка, вставая с места… — Не надо!.. сам знаю… Сиди, скотина… Убью!.. Ах вы, канальи!.. над учителем смеяться!.. а?.. — говорил Ливанов, приходя в себя… — Да я вас передеру всех… Розог!.. — крикнул он, совсем оправившись… В классе стихло… — Розог! — Сейчас принесу, — отвечал секундатор. — Живо!.. Я вам дам, мерзавцы!.. Хмель точно прошел в Ливанове. «Что за черт, — думали бурсаки, — неужели в другое естество перешел?» Но это была минутная реакция опьяненного состояния, после которого с большею силою продолжает действовать водка, и когда вернулся в класс секундатор, то он увидел Ливанова совершенно ошалевшим. Ливанов, стиснув зубы и поставив на стол кулак, смотрел на учеников безумными глазами… — Розог, — сказал он однако, не забывая своего желания… — Что Павел Алексеич? — отвечал секундатор, смекнув, как надо вести себя… — Розог… — Все люди происходят от Адама… — говорил ему секундатор… — Так, — отвечал Ливанов, опять забываясь, — а роз… — Добро зело, то есть чисто, прекрасно и безвредно… — Не понимаю, — говорил Ливанов, уставясь на секундатора. — Я родился в пятьдесят одиннадцатом году, не доходя, минувши Казанский собор… — Ей-богу, не понимаю, — говорил Ливанов убедительно… — Как же не понять-то? Ведь это написано у пророка Иеремии… — Где? — Под девятой сваей… — Опять не понимаю… — Очень просто: оттого-то и выходит, что числитель, будучи помножен на знаменатель, производит смертный грех… — Ты говоришь: грех? — Смертный грех… — Ничего не понимаю… — Всякое дыхание да хвалит… — Что хвалит?.. скотина!.. винительного падежа нет в твоей речи!.. черт ты этакой!.. По какому вопросу познается винительный падеж? — По вопросу «кого, что?». — Так кого же хвалит? что хвалит? черт ты этакой, отвечай! — Черта хвалит. Ливанов посмотрел на него злобно… — Ты это серьёзно говоришь? — спросил он. — Вот тебе крест. Ученик перекрестился. — Ты мне сказал «тебе»? — Я, тебе, мне, мною, обо всех… — Уйди!.. убью! — отвечал, озлившись, Ливанов, — прошу тебя, уйди!.. Я в пьяном виде не ручаюсь за себя… — Он ушел, — говорит ученик… — Он?. Что мне за дело до него?.. ты-то уйди!.. Черт же с тобой, скотина, — говорит опьяневший педагог, стуча по столу кулаком… — Не хочешь уйти? Так я же уйду… Я пьян… Я уйду… Учитель после этих слов неожиданно встает со стула и направляется к двери. Его провожают хохотом, криком, визгом и лаем… — Это все пустяки, — говорит он, — в жизни все пустяки, — и выходит на лестницу… Лишь только он ступил на первую ступеньку, как тот же секундатор, следивший за ним, схватил его за ногу. Пьяный педагог полетел с лестницы вниз головою. Счастье его, что он не переломал себе ребер… — Оступился, черт возьми, — говорил перепачканный учитель, вставая на площадке, у которой кончалась лестница… Подле него уже очутился секундатор, дернувший его за ногу… — Вы, кажется, замарались? — спрашивает он. — Позвольте, я вас почищу. — Не надо, друг мой, вовсе не надо… Все пустяки… Учитель наконец ушел домой. Вот каков был Павел Алексеевич Ливанов в пьяном естестве. Описанная нами сцена была в четверг. В субботу Ливанов явился в трезвом естестве. Ученики держали себя, как и Ливанов, иначе — прилично, разумеется прилично по-бурсацки. С Ливановым, когда естество его переменялось, из пьяного переходило в трезвое, шутить было опасно. Вообще Ливанов был не дурной человек, хотя как учитель не выдавался из среды своих товарищей; но по крайней мере он не запарывал своих учеников до отшибления затылка… Лобов, Долбежин и Батька были представителями террора педагогического, Краснов и Разумников — представителями прогрессивного бурсацизма, а Ливанов был какая-то помесь тех и других: иногда строг до лобнических размеров, иногда добр бестолково. Во всяком случае, не любили шутить с Ливановым, когда он был в трезвом естестве… Карась не выходил на сцену, когда был пьян Ливанов, но сегодня, когда шутки с Ливановым были опасны, он решился на скандалы… Хотя Карась сидел в Камчатке и заявил своему авдитору «нуль навеки», но он был все-таки довольно любознательная рыба. Вышел такой случай. Однажды от нечего делать Карась рвал арифметику Куминского; он в этом занятии прошел уже до деления. Тут его злодеяния вдруг прекратились. «Деление? — подумал он. — А ведь я знаю деление… А дальше что?.. Именованные числа… Это что за штука?.. Сначала узнаю, а потом раздеру…» Остановившись на такой мысли, он стал читать Куминского и без посторонних пособий понял именованные числа. «Дальше дроби — это что такое?» — сказал он. Понял он и дроби… Все это было пройдено им в три приема. Значит, когда захочет человек учиться, то можно обойтись и без розги. «Дальше что? десятичные дроби… Не хочу читать… Довольно». После этого он Куминского обратил в клочья. Задано было о «приведении дробей к одинаковому знаменателю», и хотя у Карася стоял в нотате нуль, однако он знал урок, приготовив его без всякого поощрения и принуждения гораздо ранее, чем требовалось… Учитель вызвал к доске ''Секиру''. Секира, несмотря на то, что был авдитор, путался… — Дурак, — сказал ему Ливанов… — Дурак и есть, — подтвердил Карась из Камчатки… — Кто это говорит? — рассердившись, спросил Ливанов… Ему дерзким показался ответ Карася… — Я, — отвечал Карась. — Помилуйте, Павел Алексеевич, не умеет привести к одному знаменателю: ну не дурак ли? — Ах ты, скотина, — закричал Ливанов… — Помилуйте же, Павел Алексеевич. Я сижу в Камчатке, значит, дурак из дураков, а все-таки «приведение знаменателей» знаю! — Если же ты не сделаешь мне «приведения», я тебя запорю… — Запорите… — К доске!.. Карась вышел и отлично ответил урок… — Ну, не правду ли я сказал, что дурак он? — говорил Карась, показывая на Секиру. — Даже я умею это сделать. Ливанов подошел к Карасю и Секире. — Дай мел, — сказал он Карасю… — Извольте… Взявши в руки мел, Ливанов сделал на лице Секиры крупный крест. Делая крест, он говорил: — Пентюх, перепентюх, выпентюх!.. — Ну, дурак и есть, — подтверждал Карась… После этого Карась отправился в Камчатку. Развлеченный на несколько минут своим ответом, он, однако скоро начал скучать. Пришла ему на мысль предстоявшая опасность неотпуска домой на святую. Злость на него нашла, которую он и выместил на грифельной доске, попавшей ему под руки. Сняв с краев ее боковые планки, он хотел обратить их в щепы, но, приложив палец ко лбу, сказал себе: «Подожди, дружище, тут выйдет скрипка». Из трех планок он сделал треугольник, к вершине его прикрепил четвертую, в треугольнике натянул веревочные струны, добыл из розог, лежавших в печке, по соседству его, прут, из которого смастерил смычок, и таким образом устроил нечто вроде цевницы… Это заняло его на время, но в голову его опять приходит мысль о пасхе. «Черти, — думал он, — неужели так-таки и не пустят на пасху?.. Лучше бы пересекли пополам! Сколько хочешь секи, мне все одно». — «Так ли?» — рефлектирует он. — «А вот попробуем». Карась берет свою цевницу и начинает водить по ней смычком, то есть розгой… Раздается на весь класс страшный визг, произведенный Карасем для скандала. — Кто это? — спрашивает изумленный учитель. — Я это, — отвечает храбро Карась… Визг был до того неожидан и неуместен, что учитель растерялся… — Что это значит? — Ничего не значит. — Скотина… Карась сел спокойно. Учителя поразил этот случай, и потому только он не отпорол Карася… «Врешь, — думает между тем Карась, — ты меня отпорешь!» — и берет в свои руки цевницу… Раздается еще сильнейший его визг… Ливанов на этот раз вышел из себя. Он, озлобленный, бросается к Карасю. Карась же становится коленями на ребро парты… — Я наказан, — говорит при приближении к нему Ливанова… — Стой, скотина, весь класс… — Буду стоять. Учитель недоумевает, что сталось с Карасем. Однако мало-помалу он успокаивается. «Нет, ты меня отпорешь!» — думает Карась… Берет он в руки цевницу и, водя по ней прутом, производит третий, сильнейший визг… На этот раз Ливанов совершенно сбесился. Он бросился на Карася с поднятыми кулаками… — Убью, мерзавец! Карась струсил, видя разъяренного учителя, и когда Ливанов подбежал к нему, он вскочил на ноги и понесся над головами товарищей, по партам, к двери, за которою и скрылся. Учитель долго не мог прийти в себя. Долго ходил учитель по классу. Он был страшно озлоблен и в то же время изумлен. «Понять не могу, — думал он, — что сталось с этим мерзавцем?» Факт выходил своею оригинальностию из ряда обыкновенных фактов, и, должно быть, именно это обстоятельство сделало то, что Ливанов не донес о карасиных деяниях инспектору. Иначе Карасю пришлось бы целую неделю таскать из своего тела прутья: за подобные его дерзости в бурсе драли жестоко, до того жестоко, что после сечения относили в больницу ''на рогожке''. Счастье Карася… Но Карася все-таки высекли в тот день. Он в озлоблении пошел бить стекла училища, был пойман на этом деле, и хотя призывал всю небесную силу во свидетельство того, что он нечаянно разбил стекло, однако ему ''влепили'', как выражается он, около пятидесяти. Таким образом, наказание Разумникова имело свои добрые последствия: оно бесило только человека, а нисколько не наставляло на путь истины. Посмотрим, что было после. Ученики отпускались домой из бурсы по письменным билетикам от двенадцати часов субботы до пяти часов воскресенья. В субботу разошлись ученики, большинство по домам. Училище опустело. Карась остался в бурсе. Ученики в свободное время обыкновенно сидели в спальнях. Карась находился в ''Сапоге''. На него напала невыносимая тоска. Он бросился на кровать, покрыл свою голову подушкой и зарыдал. Мы, взрослые люди, на детское горе смотрим очень легко. Разве может ребенок серьезно страдать? Разумеется, большинство читателей ответит: нет. Между тем бывают детские печали глубокие и сильные, печали, за которые человек не может простить и тогда, когда станет взрослым. Карась в ту минуту, когда лежал на кровати, всех ненавидел. Разве может глубоко ненавидеть ребенок? Может. Если бы не учился человек ненавидеть в детстве, не умел бы ненавидеть и в зрелых летах. Бурса дала Карасю сильные уроки ненависти, злости и мести — бурса превосходное адовоспитательное заведение! Для городского, привыкшего проводить праздники дома, самый гадкий день — праздничный день в бурсе. Карась кое-как дождался всенощного. Учеников разделили на две партии: одна отправлялась в лаврскую церковь, другая оставалась в бурсе. К первой принадлежали имевшие сколько-нибудь приличную одежду, ко второй оборвыши и отрепыши, которых стыдно было даже бурсацкому начальству пустить на свет божий. Карась остался с отрепышами, потому что был не уволен в город, а таких не пускали в лаврскую церковь. По звонку в шесть часов вечера оборвыши и отрепыши отправились на домашнюю всенощную в так называемый «''пятый номер''», то есть класс под № 5. Это была большая длинная комната, уставленная партами. На передней стене ее висел огромный образ Христа, сидящего на престоле; пред тем образом и совершалась всенощная одним из лаврских монахов. Ученики сдвинули парты в одну сторону, к стене. Образовалась довольно обширная площадка, на которой и поместились рядами ученики. По правую руку образа поставили аналой, около которого поместилась ''сборная братия'', то есть певчие-любители из оставшихся в бурсе оборвышей и отрепышей. Карась в детстве был очень религиозный мальчик. Кроме того, на сердце его накопилось очень много горя. Он, лишь только началось всенощное, встал на колени и начал усердно молиться. Содержание его молитвы, как часто случается в детстве, было беспредметное, неопределенное. Он ни о чем не просил, ни на кого не жаловался богу; он, отрешаясь от внешнего мира, стремился куда-то всеми силами своей души. Тепла была его молитва и сильна… Так прошло около полчаса, и Карась с каждым поклоном разгорался духом. Но это благодатное настроение было неожиданно нарушено самым пасквильным образом. Когда Карась кончал усердный поклон, сосед его, дурак Тетеры, сделал ему дружескую смазь. Карася это изумило, а Тетеры, рассматривая свою пясть, в которой сейчас держал лицо Карася, увидел ее мокрою… — Ты плачешь, — сказал он Карасю… Религиозный экстаз Карася миновался. — У тебя слезы? — повторил Тетеры. Карась озлился, тем более что ему было стыдно своих слез… — Безмозглая башка, — отвечал он и дал пинка Тетеры. — Да о чем ты плакал? — спрашивал глупец Тетеры. — Отстань, осел! — Скажи же, — допрашивал добродушный глупец. — Вот тебе! Карась дал ему очень чувствительный пинок. — Подлый Карасище, — приветствовал его дурак… Таким образом, молитвенное настроение карасиного духа было нарушено. Карасю сделалось просто скучно. Он стал наблюдать религиозность своих сомолитвенников. Ученики любили свой бурсацкий храм более, нежели лаврский, потому что богослужение, которое они совершали, возможно было только в том именно храме, в котором и драли их. Домашняя служба была короче и веселее: ее по возможности сокращали и делали занимательною. Дьячок из учеников, читая псалмы, перебирал слова до того быстро, что слышалось только щелканье языком и губами, а смыслу… смыслу бурсакам и не требовалось… «Бог с ним!..» — говорили они… Для характеристики бурсацкого богослужения мы должны сообщить читателю следующего содержания рассказ. Сидели в горячей бане два купца, один очень жирный, другой так себе, и разговаривали они о духовных делах. «Нет, ты скажи мне, — говорит купец так себе, — что такое дьячок?» — «Известно, что: служитель божий», — отвечает жирный. «А вот и врешь». — «Что же такое дьячок, объясни!» — «Сейчас объясню, — отвечает задавший вопрос. — Дьячок, — говорит он, — есть дудка, чрез которую глас божий проходит, но… ее не задевает — вот что!» — «Это так, — подтвердил жирный, — ты в самую центру попал». После такого определения читатель поймет нас, когда мы скажем, что бурсаки во время всенощного были не молельщиками, а чистыми дудками… Но, кроме бестолкового дьяческого чтения, было еще безобразное пение. ''Сборная братия'' любила ''хватить, ляпнуть, рявкнуть, отвести кончик'', — эти термины означают громыгласия бурсы. Поющая и взывающая бурса стоит и подзадоривает тех, у кого хорошо устроены дыхательные мехи и горловые связки… Ревет молящаяся бурса… Но это все еще ничего бы: у нас на Руси в большинстве случаев церковные службы сопровождаются нелепым чтением и аневричным пением, но богомольный русский человек давно привык к тому, и его религиозное чувство все-таки питается во время службы; но этот же стерпевшийся наш богомольный человек, посетив бурсацкую всенощную; непременно возмутится духом. Мы видели, как Карась во время службы смазь получил. Такие явления во время всенощной были очень обыкновенны. Молящиеся толкались, смеялись, плевались… Отрепыши в первых рядах только стояли прилично, а в средине, где ученики были заслонены окружающими их товарищами, играли в карты и ''костяшки''. Хорь лазил по карманам. ''Чахотка'', второкурсник, спал на тулупе, ''Павка'', городской мальчик, не отпущенный домой за леность, учил урок… Смази, щипки, плевки, подзатыльники рассыпались только ''несколько'' реже и скромнее сравнительно с обыкновенными занятными часами. Все это в бурсе называлось богослужением… Но не можем удержаться от горячего слова. И не будем удерживаться. Договоримся до конца — благо, время такое подошло, что ''можно'' говорить и ''следует'' говорить. Бурсацкая религиозность своеобычна. В бурсе вы всегда встретите смесь дикого фанатизма с полною личною апатией к делу веры. В бурсацком фанатизме, как и во всяком фанатизме, нет капли, нет тени, намека нет на чувство всепрощающей, всепримиряющей, всесравнивающей христианской любви. По понятию бурсацкого фанатика, католик, особенно же лютеранин — это такие подлецы, для которых от сотворения мира топят в аду печи и куют железные крючья. Между тем всякий бурсак-фанатик более или менее непременно невежда, как и всякий фанатик. Спросите его, чем отличается католик от православного, православный от лютеранина, он ответит бестолковее всякой бабы, взятой из самой глухой деревни, но, несмотря на то, все-таки будет считать своей обязанностию, своим призванием ненависть к католику и протестанту. Но жаль учеников, жаль: если препарировать бурсацкую религиозность, сбросить с нее покрывало, которым маскируется и декорируется сущность дела пред неспециалистом или недальновидным наблюдателем, распутать схоластические и диалектические тенета, мешающие анализировать факт смело и верно, то эта бурсацкая религиозность, знаете ли, чем окажется в большинстве случаев? — она окажется полным, абсолютным ''атеизмом'' — не сознательным атеизмом, а животным атеизмом необразованного человека, атеизмом кошки и собаки. Они называют себя верующими, и лгут они: у них и для них не существует того бога, к которому так любят обращаться женщины, дети, идеалисты и люди, находящиеся в несчастии. И что может развить в них религиозное чувство? Уж не ''божественные'' ли науки, которые зубрят они с проклятием и скрежетом зубовным? Эти-то науки, устилаемые их ''сочинителями'' дерьмом с чертоплешинами, и развращают человека. Науки бурсацкие таким писаны диким языком, вымощены таким непроходимым камением, что могут произвести в душе человека разве только сыворотку, а никак не возбудить в нем религиозное чувство. Прочитать бурсацкий учебник так же легко, как перекусить толстую веревку. Но попытайтесь перекусить эту веревку, попытайтесь выучить наизусть, слово в слово, буква в букву, всю ерунду бурсацкую и в то же время ухитритесь поверить ей, обратить ее в свое убеждение, «в плоть и кровь», как приказывает своим ученикам один из семинарских педагогов, — тогда, честное слово, вы ошалеете навеки. Но главная причина, настоящая сущность дела все-таки не в каменологии, не в дресвологии, не в тернологии туземных наук. Религия, хотя и не проповедуется она в бурсе, как у поклонника Магомета, огнем и мечом, но проповедуется розгой, голодом, дерганьем из головы волос, забиением и заушением. Например, Лобов велит ''вознести'' ученика ''на воздусях'', положить под самый нос его «Закон божий» и в то же время кричит дико: «Учи, сейчас же и учи урок!». Мы думаем, что бурсацкое начальство, поступая так, постепенно и незаметно, однако самым радикальным путем, направляет миросозерцание своих учеников к полному атеизму. Когда дети начинают подрастать, то из них лишь одни идиоты остаются упорствующими в фанатизме, вынося из бурсы только боязнь черта и ада да еще ненависть к иноверцам и ученым, а любви к человеку, заповеданной Христом, того чувства и тех начал, которые ныне называются гуманностию, они не получают от бурсы, потому что бурса вечно ''аскоченствует'', убеждения ее носят на себе всегда несчастное клеймо «Домашней беседы», этой плевательницы нашей российской духовной литературы. Но при дальнейшем развитии большинство бурсаков, чуя человеческим чутьем неладность своей науки, делается вполне равнодушно к той вере, за которую так долго и так жестоко секли их. Так формируется большинство; но затем остается меньшинство — самые умные люди из семинаристов, цвет бурсацкого юношества… Эти умные бурсаки распадаются на три типа… Одни из них — по направлению своему идеалисты, спиритуалисты, мистики, и в то же время по натуре народ честный и славный, добрый народ. Они во время самостоятельного развития своего, силою собственного, личного ума и опыта, очищают бурсацкую веру, всеченную в их душу, от всевозможных ее ужасов, потом создают новую веру, свою, человеческую, которую, надев впоследствии рясы и сделавшись попами, и проповедуют в своих приходах под именем православной веры. Таких попов и народ любит и так называемые ''нигилисты'' уважают, потому что эти попы — люди хорошие. Другого типа бурсаки — это бурсаки материалистической натуры. Когда для них наступает время брожения идей, возникают в душе столбовые вопросы, требующие категорических ответов, начинается ломка убеждений, эти люди, силою своей диалектики, при помощи наблюдений над жизнью и природой, рвут сеть противоречий и сомнений, охватывающих их душу, начинают читать писателей, например вроде Фейербаха, запрещенная книга которого в переводе на русский язык даже и посвящена бурсакам, после того они делаются глубокими атеистами и сознательно, добровольно, честно оставляют духовное звание, считая делом непорядочным — проповедовать то, чего сами не понимают, и за это кормиться на счет прихожан. Это также народ хороший. Вначале этим бурсакам жаль вечности, которую им, в качестве материалистов, приходится отрицать, но потом они находят в себе силы помириться с своим отрицанием, успокоиваются духом, и тогда для бурсака-атеиста нет в развитии его попятного шага. Эти люди всегда бывают люди честные и, если не вдаются в эпикуреизм, люди деловые, которыми все дорожат. Они, сделавшись атеистами, никогда не думают проповедовать террор безбожия. Самый атеизм они определяют совсем не так, как принято у нас определять его. Вот как они резюмируют свой нигилизм: «В деле совести, в деле коренных убеждений насильственное вмешательство кого бы то ни было в чужую душу незаконно и вредно, и поэтому я, человек рациональных убеждений, не пойду ломать церквей, топить монахов, рвать у знакомых моих со стен образа, потому что через это не распространю своих убеждений; надо развивать человека, а не насиловать его, и я не враг, не насилователь совести добрых верующих людей. Даже на словах с человеком верующим я не употреблю насмешки, а не только что брани, и остроты над предметами, которые дороги для человека, будут допущены мною только тогда, когда дозволяет их мой собеседник, — иначе я и говорить с ним не буду о делах веры. Но, не стесняя свободу совести моих ближних, не желаю, чтобы и мою теснили. Научи меня, если сумеешь? Не можешь, отойди прочь. Я тебя поучу, если желаешь? Не хочешь, и толковать не стану — тогда мое дело сторона. При таких отношениях мы можем ужиться, потому что честный атеист с честным деистом всегда отыщут пункты, на которых они сойтись могут. Что такое атеизм? Безбожие, неверие, заговор и бунт против религии? Нет, не то. Атеизм есть не более, не менее, как известная форма развития, которую может принять всякий порядочный человек, не боясь сделаться через то диким зверем, и кому ж какое дело, что я нахожусь в той или другой форме развития. А уж если кому она кажется горькою, то приди и развей меня в ином направлении. Если же будете насиловать меня, я прикинусь верующим, стану лицемерить и пакостить потихоньку — так лучше не троньте меня — вот и все!». Вот какие иногда бывают бурсаки. Этих тоже все любят и уважают, и честный поп, встретясь с атеистом-товарищем, охотно подаст ему руку, если только он в существе дела порядочный человек. Так и следует. Но бурса из умных учеников своих создает еще род людей, которые, ставши атеистами, прикрывают свое неверие священнической рясой. Вот эти господа бывают существами отвратительными — они до глубины проникаются смрадною ложью, которая убивает в них всякий стыд и честь. Желая скрыть собственное неверие, рясоносные атеисты громче всех вопят о нравственности и религии и обыкновенно проповедуют самую крайнюю, безумную нетерпимость. Беда, если эти рясофорные атеисты делаются педагогами бурсы. Будучи убеждены, что неверие лежит в природе всякого человека, и между тем поставлены в необходимость учить религии, они вносят в свою педагогику сразу и иезуитство и принципы турецкой веры. По их понятию, самый лучший ангел-хранитель бурсацкого спасения — это фискал, наушник, доносчик, сикофанта и предатель, а самое сильное средство развить религиозность — это плюха, розга и голод. Терпеть не могут они Христова правила, апостолам данного: «в доме, где не верят вам, отрясите прах ног ваших — и только»; нет, им хочется в христианскую веру напустить туретчины. «Отодрем, — думают они, — человека за погибель души его и стащим потом в царствие небесное за волоса хоть — и делу конец!» Эти рясофорные атеисты развивают в себе эгоизм — источник деятельности всякого атеиста, но который у хороших атеистов является прекрасным началом, а у этих, оскверняясь в их душе, становится гнусным. Они проповедуют яро не потому, что боятся за вечную погибель своего ''прихода'', а потому, что боятся вечной погибели своего ''дохода'': при каждой проповеди они щупают свои карманы, нет ли в них дыры, и нельзя ли дыру, если она есть, вместо заплаты заклеить проповедью. Эти рясофорцы бывают главными прислужниками тех барынь и купчих, которые постоянно ханжат и благочестиво куксятся на Руси: они обирают глупых женщин; кроме того, из них же выходят самые усердные церковные воры и святотатцы. Но, имея широкие карманы, в которых лежат деньги верующих и усердствующих прихожан, не хотят часто шевельнуть пальцем, чтобы помочь какой-нибудь вдове голодающей, из их же ведомства, — благо, свое чрево давным-давно набито ассигнациями. Если в их руки попадает власть, то они употребляют ее возмутительным образом; если они чувствуют в своих руках силу, то употребляют ее на зло. Например, один знакомый нам литератор напечатал две очень дельных и честных статьи, касающихся духовного вопроса, — так что же? Он получил анонимное письмо, в котором говорится, что если он не прекратит своих статей, то его мать, вдова, будет выгнана из казенной квартиры и лишена последнего куска хлеба, а ему, литератору, лоб забреют. Я уверен, что это писал непременно рясофорный атеист, потому что когда к рясофорному являешься с откровенным словом, он против слова поднимается с дреколием. Вот каких господ заготовляет бурса! Но таких господ презирают честные бурсаки, которые считали себя не в праве надеть рясу, и верующее наше духовенство, образованная часть его, — добрый поп всегда подаст руку доброму атеисту и с отвращением встанет спиной к своему же сослуживцу, но не верующему в свое призванье. Так и следует. Но пока довольно. Все эти мысли пришли нам в голову по поводу бурсацкого богослужения, которое для Карася началось так благоговейно, потом было прервано смазью, а кончилось тем, что он под конец всенощного играл в ''чет и нечет''. Кончился для Карася гадкий бурсацкий праздник. «Неужели меня не уволят и на пасху?» — думал он. Страшно сделалось ему. Он знал, что такое в бурсе пасха. Лучше бы совсем не существовало пасхи в бурсацком календаре. Этот праздник ожидался учениками с нетерпением, все думали встретить в святой день что-то особенное, выходящее из ряду вон; лица торжественные, светлые, добрые; товарищи внимательны друг к другу и ласковы; ни одной нет затрещины во всей бурсе. Хоры после спевки идут в церковь, поют с увлечением и звонко, весело христосуются и после службы возвращаются в бурсу, где и разговляются. Все это очень мило; но вместе с разговеньем улетает из бурсы и праздник. Если бы дали ученикам простую рекреацию, они и справили бы ее, как обыкновенно, но пасха — праздник особенный, и проводить его следует иначе. И вот бурсаки снуют из угла в угол, ищут своего праздника и найти не могут. Где же он? Затерялся где-то, а вернее всего, оставлен дома, на родине. Поневоле припоминают бурсачки Христов день под родным кровом, все чуют, что не так надо праздновать его, и уже христовский вечер становится невыносимо скучен, на всех нападает тоска и апатия. Прожить целую неделю в таком состоянии — дело крайне тяжелое. Оттого-то Карасю и прописывали бурсацкую пасху вместо казни: на дельное что-нибудь она и не годилась. Но Карась поклялся, что он во что бы то ни стало отделается от этой казни… Но что же он предпримет? «Сбегу», — чаще и чаще приходит ему на мысль. С этой блаженной мыслью он и заснул в тот день. «Сбегу», — думал Карась, проснувшись, и на другой день поутру. Эта мысль начинала нравиться Карасю и окончательно укоренилась по поводу одного маленького ''бегуна''. Событие было такого рода. Привезли в училище ''Фортунку'', деревенского мальчика, едва ли не семилетнего ребенка, который долго скучал по родине. Этот Фортунка, когда ему сделалось очень горько от бурсацкой жизни, ночью задумал совершить бегство. Он предпринял такой подвиг, не зная, где найдет приют, и не имея денег, а только полагаясь на слова песни, певавшейся в училище, в которой говорилось, что однажды шел бедный малютка, он весь перемок и дрожал от холоду, по думал: «Бог и в поле птичку кормит и росой кропит цветы, — и меня он не оставит», и действительно, мальчику попалась навстречу старушка, которая и приютила его у себя… Полагаться Фортунке больше было не на что, но он все-таки встал с своей постельки глубокой ночью на ноги, натянул на себя свою одежку, завязал что-то в узелок и вышел на двор. «Вечер был, сверкали звезды», как говорилось в приведенной же нами песне. Фортунка полез через забор, вот он уже сидит под открытым небом и думает со страхом, куда ему направить путь. «Но ладно: бог и в поле птичку кормит». Бурсацкая птичка хотела спорхнуть с забора… — Стой! — услышал Фортунка чей-то грозный голос… Его сняла с забора чья-то сильная рука и поставила на землю… Пред Фортункой оказался солдат Цепка, училищный хлебопек, который и поймал его на месте преступления… — Ты что затеял? — Ей-богу, ничего не затеивал… — Пойдем-ко со мной, дружище… — Прости, Цепа… — Пойдем, пойдем… Солдат повлек за собой Фортунку. Он привел его в свою пекарню. Об этом солдате мы уже однажды упоминали как о человеке, несмотря на жесткость и грубость его характера, вообще добром… — Ты что задумал, а? — Я только погулять хотел… — То есть в беги пуститься?.. это с чего? — Здесь скучно, Цепа… — Скучно? а инспектор отдерет, так весело станет? И куда ты, этакой мальчишка, пойдешь? — Домой пойду… — Ах ты, каналья! Где же тебе домой идти? Однако Фортунка понравился солдату. — Присядь-ко лучше вот здесь, — сказал он мальчику, — и поешь лепешек с маслом… Фортунка от ласкового слова повеселел и начал есть данную ему лепешку. Солдат разговаривал с ним о его доме и совершенно приголубил. — Ну, поел, и ступай с богом спать. И не думай уходить из училища — поймаю… Фортунка пришел в свою спальную и заснул в ней сном птички божией. Но на другой день Цепка, несмотря на доброту свою, счел обязанностию донести о попытке дезертира… «Отдеру», — сказал инспектор. Но когда к нему привели Фортунку и он в лице его увидел совершенного ребенка, в котором и сечь-то нечего, тогда инспектор помиловал его… Но бегство было одним из сильнейших преступлений бурсы. Поэтому замысел Фортунки, хотя и кончился он пустяками, возбудил в училище толки. — Бегуна поймали, — рассказывали в Камчатке. — Что же с ним сделали? — спрашивал с любопытством Карась. — Ничего… — Неужели? — Инспектор простил. «Убегу же и я, — укреплялся в своей затаенной мысли Карась, — ведь не запорют же, если и поймают». Он стал разговаривать с товарищами о бегунах… — Много у нас бегунов? — Есть-таки… — А ведь плохо им придется… — И очень даже… — А правда, — спросил один, — что наши на дровяном дворе ''спасаются''? — Правда, только ты никому не говори… — Я фискал, что ли? — То-то. Я сам бывал у них в гостях. — Как же они живут? — Отлично живут. В дровах поделали себе келью и спасаются в ней… — Чем же они питаются? — Воруют. Вот уже второй месяц живут так… Иногда милостыню просят… Иногда приходят сюда, в училище, и наши дают им хлеба… — Не выдадим своих, — ответили слушатели с гордостию. «Убегу и я», — думал про себя Карась и с каждой минутой разгорался духом… — А что ''жених'' наш? — спросил кто-то об ученике, упоминаемом в прошлом очерке. — Он, никак, теперь пятый раз состоит в бегах. Сколько раз его драли за бегство? — Четыре раза, а все-таки неймется… Отпорют его, он бежит за восемьдесят верст, да пешком лупит. Явится домой, его начинает драть отец, от отца он бежит в бурсу. Отстегают здесь, он опять домой: так и гоняют его розгами с места на место. «Но ведь не засекли жениха, — ободряет себя Карась, жадно прислушиваясь к речам товарищей, — и я жив останусь». — Но что жених? Нет, вот бегуны-то: Даниловы… — И ведь городские еще? — Да; напишут, бывало, фальшивые письма от родителей, что они оставлены дома по болезни, начальство не беспокоится, дома этого не знают, и Даниловы гуляют себе по городу. Так они однажды гуляли целую треть года… — А правда, что их однажды поймали вместе с мошеннической шайкой? — Еще бы. Но потом другие мошенники выкупили из полиции. Они опять долго торговали краденой нанкой и имели большие деньги. Когда же негде было стянуть, нанимались в поденную работу. — Ай да ну! Но не слышно ли чего о ''Меньшинском''? — Что-то не слышно… А он тоже давно в бегах… — Вот этот будет почище всех. Помните, как он однажды оборвал у инспектора часовую цепочку и бросился на него с перочинным ножом? Он когда-нибудь зарежет его. То ли еще было с ним: он раз кинулся с ножом на своего отца. — И все это ему проходит. Отпорют и только. — Другому давно бы дали волчий паспорт, а у него покровители есть. Про Меньшинского говорили правду. Он был примером того, что жестокое воспитание может сделать из человека. Из Меньшинского оно сделало чистого зверя, который не задумался бы под горячую руку и приколоть кого-нибудь. Долго толковали о нем, предполагая, чем разыграется последнее его бегство. Пред тем, по просьбе отца, его так наказали, что совершенно избитого ''на рогожке'' отнесли в больницу. У Карася гвоздем села в голову мысль покинуть бурсу. «Если и накажут, то все же не так, как Меньщинского: я воровать не буду и с ножом ни на кого не брошусь. Пусть секут потом; теперь по крайней мере погуляю». Он стал обдумывать план бегства. И он, предпринимая такое смелое дело, был не много разумнее Фортунки. Но Карась ходил около ворот и выглядывал, как бы шмыгнуть за них: это было дело нелегкое, потому что привратник строго следил за бурсаками и без билета, данного от инспектора, никого не пропускал в ворота. «Лишь бы только уйти, а там пойду, отыщу дровяную келью и присоединюсь к спасенным. Не примут, удеру куда-нибудь — все одно». Так размышлял Карась, стоя у ворот училища, с твердым намерением исполнить свой замысел. Но вдруг распахнулись двери училища настежь, и в них показалась телега. Сзади шел священник. Телега остановилась у дома инспектора, к которому и отправился священник. Карась из любопытства заглянул в рогожку, которою был прикрыт экипаж, и невольно попятился назад. Из-под рогожки на него сверкнули два страшных глаза… — Меньшинского привезли! — закричал он. В телеге лежал, связанный по рукам и ногам, действительно Меньшинский. Он, убежав за несколько верст, в свою деревню, был накрыт отцом ночью, скручен веревками и отправлен в бурсу. Свободным везти его боялись — непременно убежит снова… Около телеги образовалась толпа учеников. — Меньшинскнй! — говорили бурсаки… Он посмотрел только со злобой на своих товарищей: он всех их ненавидел в ту минуту. — Как тебя поймали? — Связанного так и везли? — Сорок с лишком верст? — Убирайтесь к черту, — отвечал он и закрыл глаза. Появился инспектор, и толпа рассыпалась в стороны. Через полчаса ведено было ученикам собраться в «''пятом номере''». Туда притащили связанного Меньшинского, повалили его на пол, раздели, два служителя сели ему на плеча, два на ноги, два встали с розгами по бокам, и началось сечение. Жестоко наказали знаменитого бегуна. Он получил около ''трехсот'' ударов и замертво был стащен в больницу на рогожке… Впечатление от этой порки было потрясающее. «Страшно, — подумал Карась, — бог с ним и с бегством! Лучше на пасху не пойду». После того у Карася прошла охота бежать. «Однако, на пасху не идти? Нет, как-нибудь да урвусь из бурсы. Завтра обиход, — думал Карась, — решится дело — идти мне на пасху или нет?» Вот когда сделалось ему страшно. Чем ближе подходил грозный день неотпуска, тем становилось ему тошнее. К чувству ненависти и тоски присоединялось еще какое-то новое чувство: все стало казаться пустяками, зарождалась мизантропия, мрачный взгляд на мир божий. Пробовал он чем-нибудь развлечься — ничего не выходило. Купил он костяшек и стал играть в ''юлу''. «Какое нелепое занятие!» — сказал он через несколько минут и раскидал костяшки по полу. Добыл пряник из кармана, стал лакомиться, но скоро и пряник полетел на печку. Пошел к своим дуракам, но дураки только бесили его. В душе Карася начали подниматься вопросы, на которые ни йоты не могли ответить дураки. «Отчего все так гадко устроено на свете? Отчего люди злы? Отчего слабосильного человека всегда давят и теснят? Где всему этому начало? Говорят, дьявол всему причина, он соблазнил людей, но кто же дьявола-то соблазнил? Был когда-то рай на земле, но теперь все гадко на свете: отчего это? откуда?» Дуракам до таких вопросов, разумеется, не было дела. Сновал Карась из угла в угол и сильно волновался, наконец забился он в своей Камчатке под парту, накрыл победную голову шинелью и горько зарыдал. Слезы, однако, мало облегчили его. Он мало-помалу, однако, забылся и, утомленный впечатлениями дня, заснул кое-как. Пробудился он с головной болью, и первый вопрос опять был о пасхе. Карась думал, что он с ума сойдет от горя. Но вдруг лицо его стало проясняться, какая-то надежда прокрадывалась в сердце, точно он видел исход из своего положения. Карась решался на что-то и не решался. Но борьба быстро кончилась. — Не умру же, господи, твоя воля! — проговорил и приступил к занятиям такого странного рода, что человеку, незнакомому с тайнами бурсацкой жизни, мог показаться уже лишившимся рассудка. Вечер. Занятия кончаются. Скоро ужин. Карась вышел на двор, отыскал большую лужу, уселся около нее и стал снимать сапоги. Потом, оставшись в одних чулках, принялся бродить по воде, как будто и в самом деле превратился в большую рыбу. После такой операции он надел сапоги сверху мокрых чулков и долго ходил по двору. Хотя уже весенний лед прошел и время стояло довольно теплое, но на дворе по вечерам стояла легкая изморозь. Карась рисковал поплатиться здоровьем; но когда чулки на нем просохли, он опять стал плавать в луже и снова повторил свою проделку. Все это было очень дико. Но Карась не унимался. За ужином он нарочно ничего не ел, хотя не мог пожаловаться на дурной аппетит. После ужина он опять ходил в намоченных чулках. Пришедши в спальную, он намочил холодной водой галстук и надел его себе на шею. Все заснули, а он все ворочался в постели. Когда же стал одолевать сон Карася, он встал с кровати, добыл свои подтяжки, привязал ими себя за ноги к спинке кровати — положение, в котором невозможно заснуть. Он гнал свой сон. Мучил себя Карась добровольно. Но что все это значит? «Как бы захворать? — думал Карась. — Завтра меня стащут в больницу; обиход пройдет без меня, и я останусь уволенным на пасху. Не умру же я. Хоть и больного возьмут домой, все же лучше!..» Вот чем объясняется сумасбродство Карася… Когда бурсак уходил от какой-нибудь беды в больницу, прятался в отхожих местах, строил келью на дровяном дворе, утекал в лес либо домой, то это на местном языке называлось — ''спасаться''. ''Спасающихся'' в больнице было немало. Мы видели, что делал Карась, чтобы поселиться в ней. Для той же цели многие развивали на теле чесотку и нарочно не лечили ее, смотрели долго на солнце, чтобы получить куриную слепоту, натирали шею сукном либо накалывали ее булавками, чтобы распухла она, расковыривали страшно свои носы, растравляли на ногах раны и т. п. Черт бы побрал бурсу, заставляющую человека прибегать к тем же средствам, чтобы избавиться от нее, к каким прибегают рекруты для избавления от солдатчины, то есть обрубают себе пальцы и рвут вон зубы. Отлично. Поутру на другой день Карась, бледный, растрепанный, еле держась на ногах, был отведен ''старшим'' в местную больницу. Но такое ''спасение'', на которое решился Карась, обходилось очень дорого: во-первых, потому, что приходилось рисковать здоровьем, а во-вторых, больница была одним из самых страшных мест бурсы. Она делилась на два отделения: ''чистое'' и ''чесотное''. ''Чистое'' имело в себе комнату под аптекой; потом шли палаты для больных. В палатах на железные кровати были брошены слежавшиеся матрацы, жесткие, как камень, — в них гнездами гнездились клопы и другие паразиты. Комнаты были с линючими стенами, в пятнах, плесени, зелени; пол проеден мышами и крысами. ''Чесотное'' отделение, находящееся от ''чистого'' через коридор, в одной огромной комнате, было еще милее: это была какая-то прокаженная яма, кишащая коростой, струпьями и всякою заразою. Подле той ямы находилась кухня, из которой неслась в нос рвущая гниль и вонь. Близлежащие ватер-клозеты увеличивали впечатление. Содержание больных было очень нездорово. Воздух, при дурной вентиляции, был дохлый, пища скудная и скверная — ''габерсуп'', прозванный от бурсаков ''храбрым супом'', вместе с ''пятибулкой'' (булка в пятак ассигнациями), прополаскивая желудок, мало питали организм; белье было грязное и рваное; верхняя одежда тоже, но особенно замечательны были так называемые ''саккосы'' (древнее слово, означающее вретище, рубище, лохмотьище и одежду смирения), то есть дерюжные, сероармяжные халаты; при этом строго наблюдалось, чтобы грязный колпак был на голове больного, так что больные сразу казались и нищими и дураками. Лекарства, нечего и говорить, были пустые — мушки, рожки, горчица, ромашка, oleum ricini [касторка (лат.)], рыбий жир, мазь от чесотки да несколько пластырей — вот, кажется, и все; только в крайних случаях решались на что-нибудь подороже. Ко всему этому фельдшером был некто Мокеич. Он был глух на правое ухо и глух на левое ухо, глуп с фронтона и глуп с затылка, хотя и был человек души доброй. Он был глубоко убежден, что доктора всегда глупее фельдшеров, особенно молодые. Мокеич хвастовался главным образом тем, что у него счастливая рука, и, вероятно, на этом основании пропил аптекарские весы, а после всегда узнавал вес рукою — подтряхнет на ладони какую-нибудь специю, «полунце», — говорит и сыплет в банку. Он лечил обыкновенно прислугу училищную и кой-кого из окрестных обывателей, перед которыми и ругал своего доктора. Бурсаков в такой больнице спасал от смерти служащий при ней Доброволин. Если бы не он, то мором бы морило бурсаков. Ученики, помнящие его, вспоминают об этом человеке с глубоким уважением и любовью. Он обладал отличною ученостью, постоянно следил за наукой и в какие-нибудь три года составил себе огромную репутацию. Кроме того, что он всегда был готов помочь, уже один вид его доброго лица, ласковый, задушевный голос, уменье обойтись с больным оживляли пациента доброй надеждой. Бедные люди во всякое время дня и ночи могли найти его готовым на помощь им: посещая лачугу какого-нибудь бедняка, он приносил ему лекарство, пищу и деньги. Несмотря на то, что он имел богатую практику, Доброволин, вследствие необъятной доброты своего сердца, по смерти оставил капиталу только ''пятиалтынный''. Когда газеты напечатали его некролог, то огромное количество почитателей стеклись, чтобы помочь его семейству в несчастии. Доброволин был духовного происхождения и очень любил бурсаков. Он вел деятельную и усердную войну с училищным начальством. Но, несмотря на всю энергию свою, ничего не мог сделать в этом несчастном гнезде. Больница осталась страшным местом. И вот все-таки в это место, полное смрада, нечистоты и болезней, бурсак прибегал, как в древности прибегали люди к священному алтарю своему, искать защиты и спасения. Бурсак в гнусной больнице искал спасения. И знаете ли, что и здесь не всегда ученик избегал зол бурсацких: бывали, хотя очень редко, примеры, что ''больных секли''. Да. Но Карась все выжил, все перенес, лишь бы только бурсацкое начальство не украло у него домашнюю пасху. Пасху Карась провел дома. Дорогонько она обошлась ему. Вот, господа, как бегают и спасаются наши бурсачки. === ПЕРЕХОДНОЕ ВРЕМЯ БУРСЫ. ОЧЕРК ПЯТЫЙ === Несколько бурсачков в спальном коридоре играли в жмурки. Один из них, с завязанными глазами и распростертыми руками, ловил товарищей. Игроки то дергали его за сюртук с веселым смехом и шутками, то прятались от него по углам или тихо ходили около него на цыпочках. Наводивший, по прозванию ''Копчик'', бежал по направлению заслышанных голосов. Но вдруг стихло все, и Копчик встретил на пути своем неожиданное препятствие, ударившись головою во что-то мягкое, по ощущению похожее на подушку, набитую хорошим пухом. Он схватил руками этот странный предмет. По всем соображениям, в руки попался человек, но что за человек? — такого мягкого, пузатого, шарообразного не было среди играющих. Однако Копчик, не разобрав, в чем дело, радостно закричал: — Ага, попался, голубчик! Он стал ощупывать круглый предмет, потому что в жмурках недостаточно только поймать кого-нибудь, а следует еще угадать, кто пойман… Но Копчик вдруг услышал над собою грозный голос: — Сам попался, мерзавец!.. Голос был незнакомый. — Кто это? — спросил Копчик. — Я это! Копчик почувствовал, что в его волоса вцепился какой-то зверь и теперь свирепо таскает его. Он быстро сдернул с глаз повязку и диву дался: он увидел перед собою какого-то человека, очень толстого, круглого и красного, в корпусе которого по крайней мере две трети пошло на пузо. — Батюшка, что вы? — говорил изумленный Копчик. — А вот что! Незнакомец, оставив волоса Копчика, стал бить его по щекам серыми замшевыми перчатками… — Ты не узнал своего начальника, каналья?.. Ты не узнал его?.. Так-то вы уважаете власти? Он продолжал бить Копчика перчатками. — Шапки долой! — обратился он к другим ученикам. Те машинально обнажили головы. — По классам!.. живо!.. Бурсаки мгновенно исчезли. Новый же начальник отправился к инспектору. — Новый!.. Новый!.. — раздавалось по всему училищу… Особенно сильное волнение было во второуездном классе, самом влиятельном во всей бурсе. — Копчика уже успел оттаскать, — говорили в кучках. — Жирный черт! — Плешивый! — Круглее шара! — Жирнее сала!.. — Мягче воску! — Легче пуху! — Чище хрусталю! — Это не поп, а пуп! Озлобленные бурсаки ругались и крепко острили. — А вот еще черта-то посадили на шею! — А говорил я, братцы, — начал один бурсак, — что лучше ''Звездочета'' нам не дождаться начальника… — Что же, Звездочет был, ей-богу, добрый человек! Звездочетом называли смотрителя, который выходил в отставку. О нем мы редко упоминали в своих очерках. Сила, сдерживающая грозный поток бурсацкой жизни, у нас всегда являлась в лице инспектора. Так было и на деле. Он редко являлся в классы, спальную или столовую; даже на дворе он показывался не часто, стараясь выходить из училища в занятные часы. Он для бурсы был каким-то мифом, высшим существом, которое таинственно правило судьбами бурсы, являясь ученикам большею частию в образе инспектора и лично почти только что во время экзаменов. Среди учеников ходило много предрассудков и суеверий насчет этой таинственной силы. Его считали в высшей степени ученым астрономом и математиком. Причиною тому было то обстоятельство, что Звездочет однажды за несколько дней объявил своим воспитанникам, что такого-то числа ночью будет лунное затмение, выбрал из них лучших и вместе с ними наблюдал интересное явление природы, объясняя его своим слушателям, которые, разумеется, ничего не поняли из его слов, но это-то именно главным образом и утвердило их в мысли о громадной учености смотрителя. Потом ученики видали, как смотритель по ночам смотрел в зрительную трубу на небо, а днем, закрывшись старою, направлял ее на окна классов… «Наш смотритель — звездочет», — говорили ученики, соединяя с словом «звездочет» понятие о недостижимой для простого смертного учености. Зрительная же трубка, направленная на класс, производила трепет в учениках. Многие серьезно были убеждены, что Звездочет мог видеть все, что делается в классе, даже сквозь каменные стены. «Есть такие трубки», — говорили они. Были и такие, которые думали, что есть инструменты, посредством которых можно даже слышать, кто и что говорит. Разумеется, либералы бурсы, развившиеся до отрицания шляющихся по ночам мертвецов, домовых и чертей (немало было и таких в бурсе), смеялись над всевидящими и слышащими препаратами, но тем не менее и они верили в бездонную ученость Звездочета и, кроме того, невольно поддавались влиянию того таинственного страха, который распространял вокруг них Звездочет, как будто стараясь поддерживать этот страх. Являясь неожиданно, он всегда озадачивал учеников чем-нибудь чрезвычайным. Так, однажды растворилась дверь класса, в ней показались служителя, несшие черную доску, на доске была изображена «слепая» карта Европы, то есть без надписей гор, рек, городов и проч., города обозначались медными гвоздиками. Ученики в жизнь свою не видали такого дива. Пришел и сам Звездочет. Он стал спрашивать лучших учеников по слепой карте. Ученики, как говорится в бурсе, ''ни в зуб толкануть''. Тогда Звездочет стал объяснять им географию России — ''со всеми замечаниями'', то есть рассказывая, чем замечательна та или другая гора, озеро, место, тогда как бурсаки ''жарили вдолбяжку'' одну номенклатуру, но главное их поразило, что он тот или другой гвоздик на доске называл каким-нибудь городом, всякую извивающуюся линию рекою и т. д. «Как это помнит он? Как не собьется?» После подобной штуки Звездочет опять скрывался в своем таинственном жилище надолго… Все трепетало при его появлении в класс. Ученики не запомнят случая, чтобы он, когда наказывал сам (чрезвычайно редко), давал более десяти ударов (жестокие порки были делом инспектора), но его боялись несравненно более, нежели инспектора. Эти десять ударов сопровождались обычно непроницаемою таинственностью. Он объявлял ученику какой-нибудь его проступок, о котором никто не знал, кроме провинившегося, и притом проступок его всегда был серьезный, за который инспектор отодрал бы до страшного кровопролития, но тут имела силу уже не физическая боль, а именно то, что высек сам смотритель. Откуда он все знает? Бурсакам хорошо известно было, что у него хранится страшная ''черная'' книга (упоминаемая нами в первом очерке), в которую вносились все преступления учеников и на основании которой составлялись аттестаты их поведения, но как наполнялась эта демонская книга, в свою очередь клавшая темноту и мрак на лицо Звездочета? Дуракам приходили в голову зрительные и слуховые инструменты. Самые беззатылочные глупцы уверяли, что Звездочет давно продал черту душу, что он по звездам все знать может, и считали его колдуном. Люди поумнее подозревали тут фискальство; но сколько ни следили они за Звездочетом, какие ''пластыри''<ref>Когда бурсаки выслеживали фискала, переносящего всю скверную нечистоту бурсы в уши начальника по ночам, чтобы скрыть свою подлую службу от товарищества, то они, между множеством средств, употребляли пластырь гуммозный, который всегда можно было достать в лазарете. Пластырь кладется по лестнице, ведущей к дверям начальника, и около его дверей. На другой день осматривали сапоги учеников и если на подошве их находили улику, то обыкновенно вели себя по отношению к ним как к несомненным фискалам.</ref> ни употребляли — и признака, и тени фискальства не открыли: оно, как и розги, было в руках инспектора. Все были в недоумении насчет этого обстоятельства. Все располагало к тому, чтобы окружить таинственностью, мраком, чуть не чародейством личность Звездочета. Жил он один, скромно, тихо, женщины никогда его не посещали. Во время экзамена бурсаки видели его, окруженного другими начальниками, относящимися в большинстве тоже с каким-то страхом и все с глубоким почтением. Ходили слухи, что и высшее начальство смотрело на него с уважением и ценило его деятельность. Говорили, что он однажды предложил поднять на воздух здание духовной академии и что поднял бы непременно, только потребовал очень много денег; что англичане изобрели лодку, которая ходит под водой, и что, когда у них дело не ладилось, они, услыхав о великой учености бурсацкого Звездочета, пригласили его, и лодка пошла под водой. Таков был Звездочет по взгляду учеников. Он всегда был загадочен, таинственен, и существование его кончилось для бурсы как-то странно; пришел какой-то пузатый человек, оттрепал ученика и объявил себя не смотрителем уже, а ректором, — ректоров до сих пор в училище не бывало. Но что же это был в самом деле за человек, заключавший в себе высшую и таинственную силу бурсацкого управления? Не астролог же он был или алхимик, не колдун, не демон, наконец? Ученики его уже по окончании курса узнали, что Звездочет в действительности был очень обыкновенный смертный. Это был человек довольно образованный, хотя подводных лодок и слуховых инструментов и не думал изобретать. Нам кажется, всю таинственность его персоны очень просто объяснить. В описываемые нами времена, при нелепых порядках, существовавших почти везде на Руси, трудно, часто невозможно было служить вполне честно и гуманно. Мы объясняли не раз, что бурсацкая наука и нравственность были до того анормальны, что без жестокостей они не могли быть поддерживаемы в бурсе. Звездочет же был человек добрый и не мог выносить ужасов бурсы; поэтому он среди ее уединился в своей квартире, предоставив все дело инспектору. Этого, разумеется, не могли понять бурсаки. Значит, вся сила в том, что Звездочет попал не на свое место, что он был человек без призвания, а не то чтобы колдун или демон. Он старался как можно менее иметь соприкосновения к бурсе. Вот почему он редко выходил на сцену в наших очерках, а всегда решителем всех дел являлся инспектор. Но и этот решитель, сослуживец его, давно вышел в отставку, еще ранее его. Подошли другие времена, настали иные нравы бурсы. Вместе с выходом старого инспектора по крайней мере наполовину уменьшились в училище спартанские наказания, бросили драть ''под колоколом'', не заставляли держать кирпич в поднятой руке, стоя на коленях среди двора, нередко в грязи, не ставили коленями на ребро парты, не относили на рогожках жестоко сеченных учеников, начальство реже расшибало зубы и ломало ребра своим питомцам. И самая бурса измельчала и выродилась: прежде по крайней мере наполовину учеников было великовозрастных, теперь их осталось не более десятой части. Бурса прогрессировала по-своему. '''1863''' == ПРИМЕЧАНИЯ АВТОРА == {{примечания}} </div> [[Категория:Импорт/lib.ru/Страницы с не вики-сносками или с тегом sup]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Страницы с тегами pre]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Тег br в параметре ДРУГОЕ]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Длина текста в параметре ДРУГОЕ более 100]] [[Категория:Проза]] [[Категория:Повести]] [[Категория:Николай Герасимович Помяловский]] [[Категория:Литература 1863 года]] [[Категория:Импорт/lib.ru]] [[Категория:Импорт/az.lib.ru/Николай Герасимович Помяловский]] hsya7fj1w3843j0nlbxqbcqzhoeagpl 4590430 4590402 2022-07-19T13:07:01Z Tosha 10874 «» wikitext text/x-wiki {{imported/lib.ru}} {{Отексте | АВТОР = Николай Герасимович Помяловский | НАЗВАНИЕ = Очерки бурсы | ПОДЗАГОЛОВОК = | ЧАСТЬ = | СОДЕРЖАНИЕ = | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = 1863 | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = | ПОДЗАГОЛОВОКОРИГИНАЛА = | ПЕРЕВОДЧИК = | ДАТАПУБЛИКАЦИИОРИГИНАЛА = | ИСТОЧНИК = [http://az.lib.ru/p/pomjalowskij_n_g/text_0030.shtml az.lib.ru] | ВИКИДАННЫЕ = <!-- id элемента темы --> | ВИКИПЕДИЯ = | ВИКИЦИТАТНИК = | ВИКИНОВОСТИ = | ВИКИСКЛАД = | ДРУГОЕ = OCR & spellcheck by HarryFan, 4 December 2000 | ОГЛАВЛЕНИЕ = | ПРЕДЫДУЩИЙ = | СЛЕДУЮЩИЙ = | КАЧЕСТВО = 1 <!-- оценка по 4-х бальной шкале --> | НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ = | ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ = | ЛИЦЕНЗИЯ = PD-old | СТИЛЬ = text |ИСТОЧНИК= издание Киев, «Радянська школа», 1982. |КАЧЕСТВО = 2 }} <div class="text"> == Очерки бурсы == === ЗИМНИЙ ВЕЧЕР В БУРСЕ. ОЧЕРК ПЕРВЫЙ === {{right|Посвящается Н. А. Благовещенскому}} Класс кончился. Дети играют. Огромная комната, вмещающая в себе второуездный класс училища, носит характер казенщины, выражающей полное отсутствие домовитости и приюта. Стены с промерзшими насквозь углами грязны — в чернобурых полосах и пятнах, в плесени и ржавчине; потолок подперт деревянными столбами, потому что он давно погнулся и без подпорок грозил падением; пол в зимнее время посыпался песком либо опилками: иначе на нем была бы постоянная грязь и слякоть от снегу, приносимого учениками на сапогах с улицы. От задней стены идут ''парты'' (учебные столы); у передней стены, между окнами, стол и стул для учителя; вправо от него — черная учебная доска; влево, в углу у дверей, на табурете — ведро воды для жаждущих; в противоположном углу — печка; между печкой и дверями вешалка, на спицах которой висит целый ряд тряпичный: шинели, шубы, халаты, накидки разного рода, все перешитое из матерних капотов и отцовских подрясников, — нагольное, крытое сукном, шерстяное и тиковое; на всем этом виднеются клочья ваты и дыры, и много в том месте злачнем и прохладном паразитов, поедающих, тело плохо кормленного бурсака. В пять окон, с пузырчатыми и зеленоватыми стеклами, пробивается мало свету. Вонь и копоть в классе; воздух мозглый, какой-то прогорклый, сырой и холодный. Мы берем училище в то время, когда кончался ''период насильственного образования'' и начинал действовать ''закон великовозрастия''. Были года — давно они прошли, — когда не только малолетних, но и бородатых детей по приказанию начальства насильно гнали из деревень, часто с дьяческих и пономарских мест, для научения их в бурсе письму, чтению, счету и церковному уставу. Некоторые были обручены своим невестам и сладостно мечтали о медовом месяце, как нагрянула гроза и повенчала их с Пожарским, Меморским, псалтырем и обиходом церковного пения, познакомила с ''майскими'' (розгами), проморила голодом и холодом. В те времена и в приходском классе большинство было взрослых, а о других классах, особенно семинарских, и говорить нечего. Достаточно пожилых долго не держали, а поучив грамоте года ''три-четыре'', отпускали ''дьячить''; а ученики помоложе и поусерднее к науке лет под тридцать, часто с лишком, достигали ''богословского'' курса (старшего класса семинарии). Родные с плачем, воем и причитаньями отправляли своих птенцов в науку; птенцы с глубокой ненавистью и отвращением к месту образования возвращались домой. Но это было очень давно. Время перешло. В общество мало-помалу проникло сознание — не пользы науки, а неизбежности ее. Надо было пройти хоть приходское ученье, чтобы иметь право даже на пономарское место в деревне. Отцы сами везли детей в школу, парты замещались быстро, число учеников увеличивалось и наконец доросло до того, что не помещалось в училище. Тогда изобрели знаменитый ''закон великовозрастия''. Отцы не все еще оставили привычку отдавать в науку своих детей взрослыми и нередко привозили шестнадцатилетних парней. Проучившись в четырех классах училища по два года, такие делались ''великовозрастными''; эту причину отмечали в ''титулке'' ученика (в аттестате) и отправляли ''за ворота'' (исключали). В училище было до пятисот учеников; из них ежегодно получали титулку человек сто и более; на смену прибывала новая масса из деревень (большинство) и городов, а через год отправлялась ''за ворота'' новая сотня. Получившие титулку делались послушниками, дьячками, сторожами церковными и консисторскими писцами; но наполовину шатались без определенных занятий по епархии, не зная, куда деться со своими титулками, и не раз проносилась грозная весть, что всех безместных будут верстать в солдаты. Теперь понятно, каким образом поддерживался училищный комплект, и понятно, отчего это в темном и грязном классе мы встречаем наполовину сильно взрослых. На дворе слякоть и резкий ветер. Ученики и не думают идти на двор; с первого взгляда заметно, что их в огромном классе более ста человек. Какое разнохарактерное население класса, какая смесь одежд и лиц!.. Есть двадцатичетырехгодовалые, есть и двенадцати лет. Ученики раздробились на множество кучек; идут игры — оригинальные, как и все оригинально в бурсе; некоторые ходят в одиночку, некоторые спят, несмотря на шум, не только на полу, но и по партам, над головами товарищей. Стон стоит в классе от голосов. Большая часть лиц, которые встретятся в нашем очерке, будут носить те клички, которыми нарекли их в товариществе, например, ''Митаха, Элпаха, Тавля, Шестиухая Чабря, Хорь, Плюнь, Омега, Ерра-Кокста, Катька'' и т. п., но этого не можем сделать с Семеновым: бурсаки дали ему прозвище, какого не пропустит никакая цензура — крайне неприличное. Семенов был мальчик хорошенький, лет шестнадцати. Сын городского священника, он держит себя прилично, одет чистенько; сразу видно, что училище не успело стереть с него окончательно следов домашней жизни. Семенов чувствует, что он ''городской'', а на городских товарищество смотрело презрительно, называло бабами; они любят маменек да маменькины булочки и пряники, не умеют драться, трусят розги, народ бессильный и состоящий под покровительством начальства. Для товарищества редкий городской составлял исключение из этого правила. Странно было лицо у Семенова — никак не разгадать его: грустно и в то же время хитро; боязнь к товарищам смешана с затаенной ненавистью. Ему теперь скучно, и он, шатаясь из угла в угол, не знает, чем развлечься. Он усиливается удержать себя вдали от товарищей, в одиночку; но все составили партии, играют в разные игры, поют песни, разговаривают; и ему захотелось разделить с кем-нибудь досуг свой. Он подошел к играющим в ''камешки'' и робко проговорил: — Братцы, примите меня. — Гусь свинье не товарищ, — отвечали ему. — Этого не хочешь ли? — проговорил другой, подставив под самый нос его сытый свой кукиш с большим грязным ногтем на большом пальце… — Пока по шее не попало, убирайся! — прибавил третий. Семенов отошел уныло в сторону; но на него не произвели особенного впечатления слова товарищей. Он точно давно привык и стерпелся с грубым обращением. — Господа, ''с пылу горячих''! — Кому, Тавля? — отозвались голоса. — Гороблагодатскому. Семенов вместе с другими направился к столу, около которого тоже шла игра в камешки между двумя великовозрастными, и притом Гороблагодатский был второй силач в классе, а Тавля — четвертый. Лица, окружившие игроков, приятно осклаблялись, ожидая увеселительного зрелища. — Ну! — сказал Тавля. Гороблагодатский положил на стол руку, растопырив на ней пальцы. Тавля разместил на руке его пять небольших камней самым неудобным образом. — Валяй! — сказал он. Тот вскинул кверху камни и поймал из них только три. — За два! — подхватили окружающие. — Пиши, брат, к родителям письма, — прибавил Тавля с своей стороны. Гороблагодатский, ничего не отвечая, положил левую руку на стол. Тавля кинул камень в воздух, во время его полета успел со страшной силой щипнуть руку Гороблагодатского и опять поймал камень. Толпа захохотала. Игра в камешки, вероятно, всем известна, но в училище она имела оригинальные дополнения: здесь она ''со щипчиками'', и притом ''щипчиками холодненькими, тепленькими, горяченькими'' и ''с пылу горячими'', которые доставались проигравшему. Без щипчиков играла самая молодая, самая зеленая ''приходчина'', а при щипчиках с пылу горячих присутствует теперь читатель. Между тем ''матка'' (главный камень) летала в воздухе, а Тавля своими, здоровенными руками скручивал кожу на руке партнера и дергал ее с ожесточением. После двадцати щипчиков рука сильно покраснела; после пятидесяти появилась синева. — Любо ли? — спрашивает Тавля, заглядывая ему в глаза. Противник молчит. — Любо ли? Опять ответа нет. — Взъерепень, взъерепень его! — говорят окружающие. — Заплачь, так прощу! — говорит Тавля. — Смотри, чтобы самому плакать не пришлось! — ответил Гороблагодатский. Здоровый детина выносил сильную боль в руке, но только мрачный взгляд обнаруживал, что он чувствует. — Что, дядя, больно? Тавля дал такого щипка, что Гороблагодатский невольно стиснул зубы. Все захохотали. — Живота аль смерти? Сильный щипок повторился при хохоте зрителей. В этом хохоте не слышалось злорадованья или неприязненной насмешки; товарищи видели во всем только комическую сторону. Один лишь Семенов улыбался как-то особенно; его удовольствие не походило на удовольствие других, и действительно, он затаенно повторял в душе: «Так и надо, так и надо!». Дошло до ста… — Ну, черт с тобой! — заключил наконец Тавля. Гороблагодатский глубоко ненавидел Тавлю и решился на игру с ним в надежде остаться победителем и задать ему более, чем с пылу горячих. Оба они были ''второкурсные''. Каждое учебное заведение имеет свои предания. Аборигены училища, насильно посаженные за книгу, образовали из себя ''товарищество'', которое стало во враждебные отношения к ''начальству'' и завещало своим потомкам ненависть к нему. Начальство, со своей стороны, также стало во враждебные отношения к товариществу и, чтобы сдерживать его в границах ''училищной инструкции'' (кодекс правил для поведения и учения), изобрело целую бурсацко-бюрократическую систему. Зная, что всякое царство, раздельшееся на ся, не устоит, оно отдало одних товарищей под власть другим, желая внести в среду их междуусобие. Такими властями были: ''старшие спальные'' — из второуездных; ''старшие дежурные'' — из спальных, справляя недельную очередь по всему училищу; ''цензора'' — надзирающие за поведением в классе; ''авдитора'' — выслушивающие по утрам уроки и отмечающие баллы в ''нотатах'' (особой тетради для баллов); наконец, последняя власть и едва ли не самая страшная — ''секундатор'', ученик, который, по приказанию учителя, сек своих товарищей. Все эти власти выбирались из ''второкурсных''. Ученик, просидев за партою два года, за леность и малоуспешность оставался в том же классе еще на два: этот и назывался второкурсным. Очень естественно, что такой ученик что-нибудь да выносил из уроков учителей и потому больше знал, чем первокурсный; это бралось начальством во внимание, и расчет был верен: второкурсные, желая удержать власть в руках, учились усердно, и большинство из них заняло первые места, потому что не бездарность, а лень делала их второкурсными. Вот основы училищной бюрократии, при помощи которой начальство хотело разрушить товарищество. Изо всего этого вышла одна гадость. Ко второкурсным было полное доверие начальства; жалоба на них была оскорблением для смотрителя и инспектора; деспотизм их развился в высшей степени, и ничто так не оподляет дух учебного заведения, как власть товарища над товарищем; цензора, авдитора, старшие и секундаторы получили полную возможность делать что угодно. Цензор был чем-то вроде царька в своем царстве, авдитора составляли придворный штат, а второкурсные — аристократию. Притом второкурсные, просидев лишних два года, понятно, делались взрослыми, а потому и физическая сила была на их стороне. Наконец, по той же причине они знали обряды и формы своего класса, характер учителей, уменье надувать их. Новичок без помощи второкурсного не умел ступить шагу. Начальство, вводя такой деспотизм, думало, что оно поселит в товариществе ябеду и донос. Случилось совсем не то: при училищном ''второкурсии'' только народились в товариществе такие гадины, отвратительные гадины, как Тавля, и такие дикие характеры, как Гороблагодатский. Они ненавидели друг друга, потому что воспользовались данною им властью для разных целей. Тавлю ненавидели и другие силачи — Лашезин и Бенелявдов; его все ненавидели и презирали. Тавля, с качестве второкурсного авдитора, притом в качестве силача, был нестерпимый взяточник, драл с подчиненных деньгами, булкой, порциями говядины, бумагой, книгами. Ко всему этому Тавля был ростовщик. Рост в училище, при нелепом его педагогическом устройстве, был бессовестен, нагл и жесток. В таких размерах он нигде и никогда не был и не будет. Вовсе не редкость, а напротив — норма, когда ''десять копеек'', взятые на ''недельный срок'', оплачивались ''пятнадцатью копейками'', то есть, по общепринятому займу на год, это выйдет ''двадцать пять раз капитал на капитал''. При этом должно заметить, если должник не приносил, по условию, долгу через неделю, то через следующую неделю он обязал был принести вместо пятнадцати двадцать копеек. Такой рост неизвестно с каких пор вошел в обычай бурсы; не один Тавля живодерничал; он был только виднее других. Необходимость в займе всегда существовала. Цензор или авдитор требовали взятки; не дать — беда, а денег нет, вот и идет первокурсный к своему же товарищу, но ростовщику, согласен на какой угодно процент, лишь бы избавиться от прежестоких грядущих розгачей. Кредит обыкновенно гарантируется кулаком либо всегдашнею возможностью нагадить должнику, потому что рисковали на рост только второкурсники. Надо заметить, что большая часть тягостей в этом отношении падала на городских, потому что они каждое воскресенье ходили домой и приносили с собою деньжонки; поэтому на городских налегали все, хотя и из них считался уже богачом, кто получал на неделю какой-нибудь гривенник. Поэтому многие были в неоплатном долгу и нередко состояли в бегах. Пошлая, гнилая и развратная натура Тавли проявилась вся при деспотизме второкурсия. Он жил барином, никого знать не хотел; ему писались записки и вокабулы, по которым он учился; сам не встанет для того, чтобы напиться воды, а кричит: «Эй, Катька, пить!» Подавдиторные чесали ему пятки, а не то велит взять перочинный нож и скоблить ему между волосами в голове, очищая эту поганую голову от перхоти, которая почему-то называлась плотью; заставлял говорить ему сказки, да непременно страшные, а не страшно, так отдует; да и чем только при глубоком разврате Тавли не служили для него подавдиторные? При всем этом он был жесток с теми, кто служил ему. «Хочешь, говорит, Катька, ''рябчика съесть''?» — и начинает щипать подчиненного за волоса. «Тебя маменька вот так гладила по головке; постой же, я покажу, как папенька гладит»; после этого, уставив палец против ''шерсти'' (волос), он плотно проводил им от начала лба и до конца затылка. «Видал ли ты Москву?» — спрашивает он ученика и прикладывает свои широкие, потные, скверные ладони к ушам подавдиторного, сжимает между ними голову его и потом, приподняв на воздух, говорит: «Теперь видишь ли Москву? вон она!». Он загибал своим товарищам ''салазки'', то есть положит ученика на сиденье парты лицом вверх, поднимает его ноги и гнет их к лицу. Плюнуть в лицо товарищу, ударить его и всячески изобидеть составляло потребность его души. Известно было товарищам, что он однажды добыл из гнезда неоперившихся воробьиных птенцов, взял за тонкие ноги и разорвал воробьев на части. Меньшинство его ненавидело; большинство боялось и ненавидело. Гороблагодатский был сильная, но дикая натура. Второкурсие отразилось на нем совершенно иначе, нежели на Тавле. Он был положительным доказательством, что начальство ошиблось в расчете, вводя деспотизм ученика над учеником и через то желая внести в товарищество ябеду и донос. Товарищество в самом деспотизме нашло себе опору. Второкурсные сделались хранителями преданий и, получив по наследству ненависть к начальству, употребляли власть, им данную, на то, чтобы гадить тому же начальству. Цензор, авдитора, секундатор стали на стороне товарищества, а во главе их всех, в тот курс, который описываем мы, стоял Гороблагодатский. Пьянство, нюханье табаку, самовластные отлучки из училища, драки и шум, разные нелепые игры — все это было запрещено начальством, и все это нарушалось товариществом. Нелепая долбня и спартанские наказания ожесточали учеников, и никого они так не ожесточили, как Гороблагодатского. Он был ''отпетый''. Отпетый характеристичен и по внутреннему и по внешнему складу. Он ходит, заломив козырь на шапке, руки накрест, правым плечом вперед, с отважным перевалом с ноги на ногу; вся его фигура так и говорит: «хочешь, тресну в рожу? думаешь, не посмею!» — редко дает кому дорогу, обойдет начальника далеко, чтобы только избежать поклона. Гороблагодатский поддерживает самое неприличное дело, если оно относится ко вреду высших властей, ''отмачивает'' дикие штуки. Он ревнитель старины и преданий, стоит за свободу и вольность бурсака и, если нужно будет, не пощадит для этого священного дела ни репутации, ни титулки. Он основной столп товарищества. Бурсаки с такими доблестями обыкновенно звались отпетыми. Но отпетые были разного рода: одни из них назывались ''благими'': это были дураковатые господа, но держащиеся тех же принципов; другие назывались ''отчвалыми'': эти были вообще не глупы, но лентяи бесшабашные; Гороблагодатский же был отпетый ''башка'': он шел в первых по учению и в последних по поведению. Башка и отчвалый умно гадили начальству, а благой глупо: например, вдруг захохочет учителю в лицо и покажет ему кукиш; вздерут благого, а через несколько времени он опять выкинет какую-нибудь глупую дерзость. Но никто из отпетых так не солил начальству, как Гороблагодатский. Если вымазали эконому двери нестерпимой ''размазней'' (жидкая гречневая каша), нелюбимому учителю вшей<ref>Этих насекомых было огромное количество в бурсе. Не поверят, что один ученик был почти съеден ими; он служил каким-то огромным гнездом для паразитов; целые стада на виду ходили в его нестриженой и нечесаной голове; когда однажды сняли с него рубашку и вынесли ее на снег, то снег зачернелся от них. Вообще неприятность бурсы была поразительна; золотуха, чесотка и грязь ели тело бурсака.</ref> напустили в шубу, свинье инспектора переломали ноги или оторвали хвост, обокрали погреб смотрителя, выбили ночью целый ряд стекол — все это были дела Гороблагодатского, который смело вел за собою на пакость начальству благих и отчвалых. Когда требовалось устроить стачку против начальства, то опять коноводом был Гороблагодатский: под его влиянием отпетые настраивали недавно сеченных и вообще недовольных; эти волнуют весь класс, самые смиренные и кроткие начинают шуметь и грозить, товарищество возбуждено — и зреет бурсацкий скандал, который на местном языке называется ''бунтом''. Протестанты наперед знают, что они ничего не добьются от начальства: если, например, их кормили ''убоиной'', похожей на падаль, то они уверены, что и после возмущения будут есть ту же убоину; но они по крайней мере гнев сорвут, а там пори себе десятого. Гороблагодатскому, как отпетому, часто доставалось от начальства; в продолжение семи лет он был сечен раз триста и бесконечное число раз подвергался другим разнообразным наказаниям бурсы; но, во всяком случае, должно сказать, что его все-таки мало секли: за его разные проделки ему следовало бы подвергнуться наказаниям по крайней мере в пять раз больше, но он был ловок и хитер. В бурсе отпетыми было изобретено много способов, чтобы надувать начальство. Особенно замечателен был прием под названием — ''пустить вкруговую''. Например, отнимут табакерку у А.; А. говорит, что она не его, а В.; В. ссылается на Д., Д. на А., А. опять на В. — вот и круговая: разыщите, чья табакерка. В круговую вводилось человек тридцать, и тогда сам Соломон не разберет, кого следует выпороть. При бунтах всегда прибегали к круговой. «Ты зачем кричал во время класса?» — «Меня научил такой-то». — «А ты зачем?». Тот ссылается на другого, и пошла коловоротица, в которой сам черт ногу сломит. Надуть товарищество считалось преступлением, надуть начальство — подвигом и добродетелью. Случалось, что секли не того, кого следует, но наказываемый редко выдавал виноватого. Добровольное сознание в проступке ученики признавали за пошлость и трусость; напротив, кто больше и наглее лгал перед начальником, бессовестно запирался, путал дело мастерски, божился и клялся на чем свет стоит, тот высоко стоял в глазах бурсацкой общины. Но и в этом отношении Гороблагодатский стоял выше всех; после долгой практики в скандалах разного рода он приобрел навык в самом изворотливом запирательстве. Другие только не сознавались в проступке, а он с самоуверенной дерзостью, глядя прямо в глаза начальнику, огрызался, и в то время такая оскорбленная невинность была написана на его лице, что опытный физиономист и психолог сбился бы с толку. Он входил до того в роль невинного, что сам считал себя невинным и под лозами никогда не сознавался. Все, что исходило от начальства, он презирал и ставил ни во что; поэтому розги, оплеухи, лишения обеда, стоянье на коленях, земные поклоны и т. п. для него положительно не имели никакого морального значения. Наказание было до такой степени дело не позорное, лишенное смыслу и полное только боли и крику, что Гороблагодатский, сеченный публично в столовой, пред лицом пятисот человек, не только не стеснялся сряду же после порки явиться перед товарищами, но даже похвалялся перед ними. Полное бесстыдство пред начальнической розгой создало местную поговорку: ''не репу сеют, а секут только''. Да чего лучше: секундатор, товарищ, секущий своих товарищей, уважаем и любим был ими, потому что и он служил в их видах: искусный в своем деле, он сильно драл своих товарищей, и свистели лозы по воздуху, когда под ними лежала добрая голова. Гороблагодатского много секли; случалось ему вкушать даже до ста ударов, и потому он переносил розги легче, нежели его товарищи, вследствие чего с абсолютным презрением относился к какому бы то ни было наказанию. Ставили его коленями на покатой доске парты, на выдающееся ребро ее, заставляли в двух шубах волчьих делать до двухсот земных поклонов, приговаривали держать в поднятой руке, не опуская ее, тяжелый камень по получасу и более (нечего сказать, изобретательно было начальство), жарили его линейкой по ладони, били по щекам, посыпали сеченное тело солью (верьте, что это факты) — все он переносил спартански: лицо его делалось после наказания свирепо и дико, а на душе копилась ненависть к начальству. Мы видели в Гороблагодатском переносчивость физической боли, когда Тавля задавал ему с пылу горячих. Но кража, сплетня, порча чужих вещей и всякая гадость не считались пороками только относительно начальства, а в себе самом товарищество было честно, и с этой стороны Гороблагодатский является в новом свете. Он не взял ни одной взятки, беспристрастно и справедливо отмечал подавдиторным баллы, не куражился над ними, часто защищал слабосильных, любил вмешиваться в ссоры и хотя деспотически, но всегда справедливо решал их; он постоянно солил ростовщикам и взяточникам. Товарищество его любило и уважало. Мы сказали, что Гороблагодатский глубоко ненавидел Тавлю за его гнусную натуру; но он с ним играет в камешки: ему хочется выиграть и помучить Тавлю. Кончив щипчики, Тавля предложил лукаво: — Не хочешь ли еще? Тавля отлично играл в камешки и надеялся на себя. — Давай! — упорно отвечал Гороблагодатский. Камни опять защелкали. Семенов издали наблюдал за игроками. Семенов был третий тип училищный, созданный тою же бурсацкою администрацией. Товарищество сегодня огласило его ''фискалом''. Начальство понимало, что через свое педагогическое устройство бурсы оно не достигло цели, но вместо того, чтобы отказаться от училищных порядков, оно пошло по пути нелепостей далее. Явилось новое должностное лицо — фискал, который тайно сообщал начальству все, что делалось в товариществе. Понятно, какую ненависть питали ученики к наушнику; и действительно, требовался громадный запас подлости, чтобы решиться на фискальство. Способные и прилежные ученики не наушничали никогда, они и без того занимали видное место в списке; тайными доносчиками всегда были люди бездарные и подловатенькие трусы; за низкую послугу начальство переводило их из класса в класс, как дельных учеников. Но мы сказали, что товарищество само в себе было честно и потому не уважало тех учеников, которые за взятку начальнику, по родственным связям, по протекции, а тем более за фискальство, занимали не свое место в списке. Кроме того, ученики вполне справедливо были уверены, что наушник переносил не только то, что в самом деле было в товариществе, но и клеветал на них, потому что фискал должен был всячески доказать свое усердие к начальству. Но когда он передавал инспектору или смотрителю даже правду, и тогда он возбуждал в классе ненависть и злобу: например, дети собираются устроить попойку, оторвать хвост экономской свинье, улизнуть к знакомой прачке или чем иным развлечься, и вдруг инспектор, предуведомленный заранее, вместо развлечения драл их не на живот, а на смерть. Правда, в большинстве случаев, при непобедимом упорстве бурсаков, доносы не вели к наказанию, но начальство из доносов все-таки умело сделать полезное для себя употребление. Как объяснить, отчего инспектор за одинаковое преступление двоих учеников наказывал неодинаково? Это большею частью объяснялось тем, что на ученика сильно наказанного были доносы через фискалов. Начальство особенно не терпело тех лиц, которые ненавидели и преследовали наушников. Вся ябеда, добытая через наушников, вносилась в ''черную книгу''. Эта книга имела огромное значение при переводе из класса в класс; тогда многим неожиданно вручались ''волчьи паспорты'': это те же титулки, только с отметкою в них о дурном поведении; такие титулки объяснялись единственно черною книгою. Семенов чувствовал, но страшно верить ему было, что товарищество догадалось, что он фискал. Он ясно заметил, что с ним никто не хочет слова сказать, а первой мерой против наушника было ''молчание'': целый класс, а иногда все училище соглашалось не говорить ни слова, исключая брани, с фискалом. Положение ужасное: жить целые недели среди живых людей и не услышать ни одного приветливого звука, видеть на всех лицах отталкивающее презрение и отвращение, вполне быть уверену, что никто ни в чем не поможет, а напротив — с радостью сделает зло… И действительно, фискал становится в товариществе вне покровительства всяких законов: на него клеветали, подводили под наказания, крали и ломали его вещи, рвали одежду и книги, били его и мучили. Иное поведение относительно фискала считалось ''бесчестным''. Но начальство все-таки напрасно развратило навеки несколько десятков человек, сделав из них наушников: училищная жизнь развивалась в своих нелепых формах, и товарищество делало что хотело. Семенов, смотря на играющих в камешки, злорадостно усмехнулся. — С пылу горячие! — закричал Гороблагодатский. В его голосе было что-то зловещее. Тавля струсил и побледнел на минуту. Около стола опять толпа. Опять камень летает в воздухе, но теперь Тавлина рука лежит на столе; напрасно он понадеялся на себя: Гороблагодатский в один прием взял все восемь конов, а Тавля срезался на пятом… — Конца не будет! — сказал сурово Гороблагодатский. Тавля видимо трусил. Окружающие не смеялись: они видели, что дело идет не на шутку, что Гороблагодатский мстит. Дошло до ста. От здоровенных щипчиков вспухла рука Тавли. Он выносил страшную боль, наконец не вытерпел и проговорил просительно: — Да ну, полно же!.. — После двухсот проси пощады, — отвечал Гороблагодатский. — Ведь больно!.. — Еще больнее будет. На сто семидесятом щипке у Тавли рука покрылась темно-синим цветом. Он чувствовал лом до самого плеча… — Довольно же, Ваня… что же это будет? Гороблагодатский вместо ответа с ожесточением щипнул Тавлю. Тавля знал, что слово Гороблагодатского ненарушимо, однако он ощущал до того сильную боль во всей руке, что не мог не просить: — Оставь… ведь натешился. — Скажи только слово, еще двести закачу!.. Гороблагодатский дал щипчик более чем с пылу горячий. Тавля не вынес: по щекам его потекли слезы. Наконец двести. — Теперь прощенья проси! Как ни больно Тавле, а стыдно прощенья просить. — Да ну, оставь же! — Зачем насмехался давечь? — Так то ведь шутка! — Так ты смеешь, животное, надо мной шутить? Жестоко щипнул он Тавлю. — Ну прости меня, Ваня… Гороблагодатскому точно жаль было прекратить мучения ненавистного для него Тавли. Он собрал все силы, и от последнего щипка рука Тавли почернела. — Будет с тебя. Сыт ли?.. — спросил Гороблагодатский. Лишь только освободился Тавля, страх в душе его сменился бешенством и злостью. — Подлец! — проговорил он. — Слышь, не задевай! в зубы съезжу! — Ты? — Я. — А вот и харя, съезди, — сказал Гороблагодатский, подставляя свое лицо… Тавля забылся в бешенстве и залепил оглушительную плюху своему врагу, но в ответ получил еще здоровейшую. Завязалась драка… «Так и надо, так и надо!..» — шевелилось в душе Семенова… Тавля так ошалел от злости, что, несмотря на истерзанную свою руку, не уступал Гороблагодатскому, хотя тот был сильнее его. Злость до того охмелила Тавлю и увеличила его силы, что трудно было решить, на чьей стороне осталась победа… Гороблагодатский затаил и эту обиду в душе. Гороблагодатский после драки пошел к ведру напиться; на дороге ему попался Семенов. Он дал Семенову затрещину и, как ни в чем не бывало, продолжал свой путь. Семенов со злостью посмотрел на него, но не смел пикнуть слова. Постояв немного посреди класса, Семенов стал бесцельно шляться из угла в угол и между партами, останавливаясь то здесь, то там. Посмотрел он, как играют в ''чехарду'', — игра, вероятно, всем известная, а потому и не будем ее описывать. В другом месте два парня ''ломали пряники'', то есть, встав спинами один к другому и сцепившись руками около локтей, поочередно взваливали себе не спину друг друга; это делалось быстро, отчего и составлялась из двух лиц одна качающаяся фигура. У печки секундатор, по прозванию Супина, учился своему мастерству: в руках его отличные лозы; он помахивал ими и выстегивал в воздухе полосы, которые должны будут лечь на тело его товарища. На третьей парте играли в ''швычки'': эта деликатная игра состоит в том, что одному игроку закрывают глаза, наклоняют голову и сыплют в голову щелчки, а он должен угадать, кто его ударил; не угадал — опять ложись; угадал — на смену ему ляжет угаданный. Семенов увидел, как его товарищу пустили в голову целый заряд швычков и как тот, вставая, схватился руками за голову. «Так и надо!» — повторил он в душе и пошел к пятой парте. Там одна партия дулась в три листика, а другая в носки: известная игра в карты, в которой проигравшему бьют по носу колодой карт. Семенов перешел к седьмой парте и полюбовался, как шесть ''нахаживали''. Эти шестеро, взявшись руками за парту, качались взад и вперед. На следующей парте Митаха выделывал ''богородичен на швычках'', то есть он пел благим гласом «Всемирную славу» и в такт подщелкивал пальцами. Тут же Ерундия (прозвище) играл ''на белендрясах'', перебирая свои жирные губы, которые, шлепаясь одна о другую, по местному выражению, ''белендрясили''. Третий артист старался возможно быстро выговаривать: «под потолком полком полколпака гороху», «нашего пономаря не перепономаривать стать», «сыворотка из-под простокваши». Наконец Семенов пробрался до стены. Здесь Омега и Шестиухая Чабря играли в ''плевки''. Оба старались как можно выше плюнуть на стену. Игра шла на ''смазь''. Шестиухая Чабря плюнул выше. — Подставляй! — сказал он, расправляя в воздухе свою пятерню. Омега выпятил свою ''лупетку'' (лицо). — Надувайся! — сказал Чабря. Омега надул щеки. — Шире бери! Омега до того надулся, что покраснел. — ''Верховая'', — начал Чабря, прикладывая свою руку ко лбу Омеги, — ''низовая'', прикладывая к подбородку, — две ''боковых'', — прикладывая к одной и другой щеке. — Надувайся! Омега надулся. — И ''всеобщая''! — торжественно вскрикнул Шестиухая Чабря. После этого он забрал лицо Омеги в пясть, так что оно между пальцами проступило жирными и лоснящимися складками, и тряс его за упитанные мордасы и кверху и книзу. Семенову было скучно. Он не знал, что делать… — Леденцов, пряников! Пряников, леденчиков! Это был голос Элпахи, который обыкновенно торговал пряниками и леденцами, от чего получал немалую выгоду, потому что покупал фунтами, а продавал по мелочи. Семенов очутился около него. — На сколько? — спросил Элпаха, оглядываясь вокруг и около, потому что товарищество запрещало говорить с Семеновым, но купецкая корысть Элпахи взяла свое. — На пять копеек. — Деньги? — Вот! — Держись. — Что ж ты обсосанных даешь? — Лучший сорт. — Перемени, Элпаха. — Леденчиков, пряников! — закричал Элпаха, отворачиваясь в сторону. Семенов, держа на ладони, рассматривал леденцы, не зная, съесть их или бросить, и уже решился съесть, как кто-то сзади подкрался, схватил с руки лакомство и быстро скрылся. Семенов со злобой посмотрел на товарищей, но бессильна была его злоба, и в то же время одурь брала его от скуки. — Давай играть в ''костяшки'', — сказал ему Хорь. Семенов сам удивился, что с ним заговорил товарищ. Он недоверчиво смотрел на Хоря. — Что ''гляделы'' -то пучишь? не бойся! — Надуешь… — Ну вот дурак… что ты! — Побожись. — Ей-богу, вот те Христос! — Право, не надуешь? — Побожился! чего ж тебе еще? — Ну ладно, — ответил Семенов, от души обрадовавшись, что с ним заговорило живое существо, хоть это живое существо и было Хорь. В училище была своя монета — ''костяшки'' от брюк, жилетов и сюртуков. За единицу принималась ''однодырочная'' костяшка; две однодырочных равнялись ''четырехдырочной'', или ''паре'', пять пар ''куче'', или ''грошу'', пять куч ''великой куче''. Костяшки имели цену, определенную раз навсегда, и во всякое время за пять пар можно было получить грош. Огромное количество костяной монеты обращалось в бурсе. Ею платили при игре ''в юлу'' и ''в чет-нечет''. Бывали владетели сотни великих куч и более; их можно узнать по тому, что они всегда держат руку в кармане и роются там в костяном богатстве. Употребление костяной монеты породило особого рода промышленников, которые по ночам обрезывали костяшки на одежде товарищей или делали это во время классов, под партами, спарывая бурсацкую монету сзади сюртуков. Хорь был один из таких промышленников. У Хоря ничего не было своего — все казенное, и если бы не казна, вы увидели бы в лице его возможность на Руси совершенно голого человека. У него почти никогда не водилось денег. В продолжение семи лет у него не перебывало и семи рублей, так что настоящая монета для него была менее действительна, чем костяшки. Это был нищий второуездного класса, и мастер же он был ''кальячить''. Узнав, что у товарища есть булка или какое-нибудь лакомство, он приставал к нему как с ножом к горлу, канючил и выпрашивал до тех пор, пока не удовлетворят его желание Будучи без роду и племени, круглый сирота, он безвыходно жил в училище, на каникулы никогда не ездил и до того втянулся во все формы бурсацкой жизни, что, кроме ее, другой не существовало для него. Только в каникулярное время посещал он базар соседний, реку да лес: здесь был конец его света. Учиться Хорь терпеть не мог, но учился, потому что не мог терпеть и розги: из двух зол (а бурсацкое ученье — зло) приходилось выбирать меньшее. Он был страстный игрок в костяшки; но, наживши кое-как великую кучу, он либо выменивал ее на деньги и проедал их с жадностью нищего, либо опять проигрывал, потому что играл не совсем счастливо. Тогда с перочинным ножом он промышлял под партами, либо по ночам под подушками товарищей, куда ученики прятали свою одежду. У одного товарища таким образом он спорол с одежды все костяшки, так что не на что было застегнуться — все валилось долой, хоть умирай. Однажды Бенелявдов, первый силач класса, во время урока, при учителе, поймал его за волоса под партой и задал ему ''волосянку''. Просить пощады нельзя было: заметит учитель. После долго смеялись над Хорем, говоря, что у него волоса распухли. Теперь у Хоря только и было полпары, то есть однодырочная. — Чет аль нечет? — спросил он, загадывая. — Пусть нечет, — отвечал Семенов. — Твое. Теперь ты. Семенов загадал, но лишь только открыл он ладонь, чтобы сосчитать, верно ли Хорь сказал «нечет», как хищный Хорь схватил костяшки и спрятал их себе в карман. — Что же это. Хорь? — говорил Семенов. — Я тебе Хорь?.. а в ухо хочешь? — Оплетохом, — сказал один из товарищей. — Беззаконновахом, — прибавил другой. — И неправдовахом, — заключил третий. — Отдай, Хорь; право, отдай. — Опять Хорь?.. Рожу растворожу, зубы на зубы помножу! Семенов не стал более разговаривать. Несчастный отошел в сторону. Нигде не было для него приюта. Он вспомнил, что у него в парте есть горбушка с кашей. Семенов хотел позавтракать, но горбушки не оказалось. Раздраженный постоянными столкновениями с товарищами, он обратился к ним со словами: — Господа, это подло, наконец! — Что такое? — Кто взял горбушку? — С кашей? — отвечали ему насмешливо. — ''Стибрили''? — ''Сбондили''? — ''Сляпсили''? — ''Сперли''? — ''Лафа'', брат! Все эти слова в переводе с бурсацкого на человеческий язык означали: украли, а ''лафа'' — лихо! — Комедо! — раздался голос Тавли. — Иду! — было ответом. Семенов еще после обеда подслушал, что у Комеды с Тавлей состоялся странный спор на пари, и потому поспешил на голос Тавли, забыв о своей горбушке. — Готово? — спросил Комедо. — Есть! — отвечал Тавля и развязал узел, в котором оказалось шесть трехкопеечных булок. — Сожрешь? — Сказано. Толпа любопытных обступила их. Комедо был парень лет девятнадцати, высокого роста, худощавый, с старообразным лицом, сгорбленный. — Условия? — Не стрескаешь — за булки деньги заплати, а стрескаешь — с меня двадцать копеек. — Давай. — Смотри, ничего не пить, пока не съешь. Вместо ответа Комедо стал уплетать белый хлеб, который так редко едят бурсаки. — Раз! — считали в толпе. — Два, три, четыре… — Ну-ка пятую… Комедо улыбнулся и съел пятую. — Хоть на шестой-то подавись! Комедо улыбнулся и съел шестую. — Прорва! — говорил Тавля, отдавая двадцать копеек. — Теперь и напиться можно, — сказал Комедо. Когда он напился, его спрашивали: — А еще можешь съесть что-нибудь? — Хлеба с маслом съел бы. Достали ломоть хлеба и масла достали. — Ну-ка попробуй! Он съел. — А еще? — Горбушку с кашей съел бы. Добыли и горбушку. Его кормили из любопытства. Он съел и горбушку. — Эка тварь!.. Куда это лезет в тебя, животина ты эдакая! Скот! Как ты не лопнешь, подлец? — А что брюхо? — спросил кто-то. — Тугое, — отвечал Комедо, тупо глядя на всех… — Очень? — Пощупай. Стали брюхо щупать у Комеды. — Ишь ты, стерва!.. как барабан!.. — А что, два фунта патоки съешь? — Съем. — А четыре миски каши? — Съем… — А пять редек? — А четыре ковша воды выпьешь? — Не знаю… не пробовал… Я спать хочу… Комедо отправился в Камчатку. Долго толпа ругала Комеду и стервой, и прорвой, и всячески… Между тем Тавля, накормив на свой счет Комеду, по обыкновению озлился. Одному из первокурсных попала от него затрещина, другому он загнул салазки, третьему сделал смазь. Гороблагодатский видел это и в душе называл Тавлю скотиной. Потом Тавля посмотрел на игру в ''скоромные''. Васенда наводил: он выставляет руку на парте, а Гришкец со всего маху ладонью бьет его по руке. Васенда старается отдернуть руку, чтобы Гришкец дал промах: тогда уже будет подставлять руку Гришкец. Это Тавлю не развлекло. — Не ''садануть'' ли в ''постные''? — пробормотал он. Он стал оглядываться, желая узнать, не играют ли где в постные. — А, вон где! — сказал он, отыскав то, что требовалось. Около задних парт, подле Камчатки, собралось человек восемь. Один из них, положив голову на руки, так что не мог видеть окружающих, наводил; спина его была открыта и выпячена вперед. Поднялись над спиной руки и с треском опустились на нее. К ударам других присоединился и удар Тавли. По силе удара наводивший догадался, чей он был… — Тавля ударил, — сказал он. Тавля лег под удары. Гороблагодатский между тем направлялся правым плечом вперед, по-медвежьи, к той же кучке. Увидев, что Тавля наводит, он присоединился к играющим. Ударили Тавлю. — Хлестко! — говорили в толпе. — Ты восчувствуй, дорогая, я за что тебя люблю! — Кто ударил? — Ты. — Вали его… вали снова!.. Тавля наклонился… — Взбутетень его! — Взъерепень его! — Чтоб насквозь прошло! Трехпудовый удар упал на спину Тавли. — Гороблагодатский, — сказал Тавля, едва переводя дух… — Растянуть его снова! Опять повторился сильный удар… — Бенелявдов, — указал Тавля. — Вали еще!.. — Что ж, братцы, эдак убить можно человека… — Зачем мало каши ел? — Жарь ему в становой! Опять сильный удар, и опять не угадал Тавля. — Что ж это, братцы?.. убить, что ли, хотите? — Значит, любим тебя, почитаем, — сказал Гороблагодатский. — Братцы, я не лягу… что же такое!.. других так не бьют… — А тебя вот бьют! — Жилить? — Вздуем! — Морду расквашу! — сказал Гороблагодатский. — Братцы… — Ну! — крикнул грозно Бенелявдов. Тавля угадал наконец… Игроки захохотали, когда он сказал: — Я не хочу больше играть… — Отчего же, душа моя? — спросил Гороблагодатский. Тавля взглянул на него с ненавистью, но, не сказав ни слова, удалился потешаться над первокурсными… Кучка продолжала игру в постные. Но вдруг один из играющих поднял нос и понюхал воздух. — Кто это? — спросил он. Поднялись носы и других игроков. Потом все подозрительно посмотрели на Хорька. — Ей-богу, братцы, не я… вот те Христос, не я… хоть обыщите… — Чичер!.. — провозгласил Гороблагодатский. Человек десять вцепились Хорьку в волоса, а один из них запел: — Чичер, ячер, на вечер; кто не был на пиру, тому волосы деру; с кровью, с мясом, с печенью, перепеченью. Кочена иль пирога? — Пирога, — пищал Хорь… — Не проси пирога, мука дорога. Чичер, ячер, на вечер; кто не был на пиру, тому волосы деру; с кровью, с мясом, с печенью, перепеченью… Кочена иль пирога? — Кочена. Снова почали и опять пропели «чичер»… — Кок или вилки в бок? — Кок! — отвечал истасканный Хорь. После этого, отпустив в его голову несколько щелчков, отпустили его с миром, говоря: — Не бесчинствуй!.. — Черти эдакие! — отвечал Хорь. — Я в другой раз еще не так! Семенов, видя, как таскали Хоря, шептал: — Так и надо, так и надо! Но Гороблагодатский схватил Семенова сзади и положил на парту вместо того, кто должен был наводить; с другой стороны придержали Семенова за голову. На спину его обрушились жесточайшие удары. Он шатался, когда поднялся. Не его спине было переносить такую тяжесть здоровых ладоней. Осмотрелся он бессмысленно кругом. Кто бил? за что?.. Семенов упал на парту и зарыдал. Темнело в классе; еще несколько минут, и зги не увидишь. — Братцы, — заговорил Семенов, опомнившись, — за что вы меня ненавидите?.. все!.. все!.. Голос его был заглушен хоровою песней. Сумерки развивались быстро, едва можно рассмотреть лица; цвета и линии пропадают в воздухе, остаются одни звуки. Семенов пробрался к окну и с гнетущей тоской и злобой на сердце смотрел на неприветливый двор, в непроглядную тьму зимнего скверного вечера. Припомнилась ему родная семья. Отец давно уже встал от послеобеденного сна; добрая мать, которой он был любимцем, вносит теперь самовар в гостиную; брат и две сестренки уже около стола, щебечут и смеются; звенят чайные ложки и блюдца, и легкий пар идет от живительной влаги. «Домой бы теперь!..» Он закрыл лицо руками, приклонился к стеклу и опять зарыдал… Но вдруг плач его пресекся… Ужас напал на него, и он задрожал всем телом. Страшна такая жизнь, какую он испытал сегодня. Он забыл физическую боль тела, лишь только в груди залегло что-то и мешало дышать. Отупел он от страху, и неотразимо ясно представилось ему: «Отверженец!.. тебя все ненавидят! и даже предвидеть нельзя, что с тобой сделают! быть может, сейчас ударят в спину, вырвут клок волос из головы, плюнут в лицо…». В классе совершенно темно, потому что начальство из экономического расчета зажигало лампу только в часы занятий. В этой темноте могут сделать с ним что угодно, и не узнаешь, кто над тобой сорвет гнев свой и отомстит за товарищество. «Не буду больше», — прошептал он, и не было тени злобы в его душе. «Того и стою!» — прокрадывалось в его сознание. Он желал примириться с товариществом и душевно просил пощады. Он уже ненавидел начальство, сделавшее его фискалом, и готов был сам вырвать клок волос из головы того товарища, который займет его место. Семенов решился просить у всего класса прощения и публично отказаться от шпионства. Но вдруг он услышал, что будто кто-то крадется к нему; он в страхе поспешно оставил окно и неизвестно куда скрылся в темноте. В классе так темно, что за два шага не распознать лица человеческого. Всякие игры прекращались в эти часы и бурсак мог развлекаться только звуками, странными и разнообразными. Общее впечатление было дико… Звуки мешаются и переплетаются. Раздается крик какого-то несчастного, которому, вероятно, ''въехали в загорбок''; слышен напев на «Господи воззвах, глас осьмый»; вырывается из концерта патетическая нота в верхнее re; кого-то еще треснули по роже; у печки поют: «Отроцы семинарстии, посреде кабака стояще, пояху: подавай, наливай; мы книги продадим, тебе деньги отдадим»; слышен плач; ''грегочет'' какая-то тварь, то есть ржет по-лошадиному, выделывая «и-и-го-го-го-го!». Ругань висит в воздухе, крики и хохот, козлоглагольствуют, грегочут и поют на гласы и вкушают затрещины. В Камчатке, под управлением заматерелого Митахи, хранителя училищных преданий, поется стих, сложенный еще аборигенами бурсы: Сколь блаженны те народы, Коих крепкие природы Не знали наших мук, Не ведали наук! Тут в столовую заглянешь, Щей негодных похлебаешь, Опять в свой класс идешь, Идешь, хоть и воешь… А тут архангелы подскочат, Из-за парты поволочат, Давай раба терзать, Лозой его стегать… Бедняги! недаром же так дико в вашем классе. Вас волочат, терзают, стегают!.. Сочувственно подстают к голосу Митахи голоса его товарищей. К сожалению, конец песни, которая пелась каким-то замогильным, грустным напевом, забылся и не дошел до нас… В другом месте слышно: На поповой-то на даче Мужичок едет на кляче, Хлибушку везе, Хлибушку везе… Мужичье к возью бежали, Кулачьем в возье совали: — Ще, бра', продаешь? Ще, бра' продаешь? Им сказали, ще овес; Мужик вынул да потрес На горсти своей, На горсти своей. Еще слышно: А как взяли козла Поперек живота, Как ударили козла О сырую мать-землю; Его ноженьки При дороженьки, Голова его, язык Под колодою лежит… После каждого двустишия припевалось: Ти-ли-ли-ли-ли-ли-ли и потом повторение второго стиха. А вот и еще отрывок: Любимцы… Аполлона Сидят беспечно in caupona [в кабачке, в харчевне]. Едят селедки, merum [чистое, неразбавленное вино] пьют И Вакху дифирамб поют: «О, как ты силен, добрый Вакх! Мы tuum regnum [твое царство] чтим в мозгах: Dum caput nostrum [пока нашу голову] посещаешь, Оттуда curas [заботы] выгоняешь, Блаженство в наши льешь сердца И dignus domini [достойный господа] отца. Мы любим Феба, любим муз: Они с богами нас равняют, Они путь к счастью прокладают, Они дают нам лучший вкус; Sed omnes haec [но все эти] плоды ученья Conjunctae sunt [соединены] всегда с томленьем… Давно б наш юный цвет увял, Когда б ты нас не подкреплял!» Восьмипесенная «Семинариада» составлена давно и переходит по преданию от одного поколения к другому. В местных песнях и стихах отразилось, как товарищество смотрело на науку и на своих начальников… Из общего же всем репертуара певались здесь либо жестокие романсы: «Стонет сизый голубочек», «Ночною темнотою», «Я, бедная пастушка», «Уж солнце зашло вверх, горя» и т. п., либо чисто народные песни: «Ах вы. сени», «Вниз по матушке по Волге», «Как за реченькою, как за быстрою», «Полно, полно нам, ребята, чужо пиво пити» и т. п. Но вот какой-то отпетый возглашает еще стих домашнего изделия: В восьмом часу по утрам, Лишь лампы блеснут на стенах, Мужик Суковатов несется, Несется в личных сапогах… Повисли в воздухе хохот, остроты и крепкая ругань против начальства… Опять какая-то шельма грегочет… десятеро загреготали… двадцать человек… счету нет… Появились лай, мяуканье и кряканье, свист и визг. Ко всей этой ерунде присоединилась голосов в сорок бурсацкая ''разноголосица'': участвующие в ней разбирают между собою все тоны, употребляемые в пении, и все ноты берут сразу. Между тем сырость и холод пронимают приходчину до костей; благим матом затягивается: «холодно, холодно!» — это призывный к согреванию звук, после которого ученики начинают махать руками наподобие тому, как греются извозчики, и стонут — душу надрывают: «холодно, холодно!» — «Домового ли хоронят, ведьму ль замуж выдают?» Пастей во сто выработывается бесшабашный гвалт, и все это совершается в непроглядной темноте. Если бы привести в класс свежего человека, не слыхавшего стенаний бурсака, он подумал бы, что это грешные души воют в аду. Грегочут, тянут «холодно», дуют разноголосицу во все ноты; в вопиющих и взывающих звуках растут-разрастаются голоса и отдаются дрожью в оконных стеклах… Существует ли на свете еще какой-нибудь нелепый звук, который не отыскался бы в этой массе крика, пенья и гуденья! Но вот что-то новое зарождается в душном, промозглом воздухе кромешного класса; что-то встало над всеми голосами. Заслышали товарищи знаменитый громадный бас Великосвятского, гласящего «благоденственное и мирное житие»; с неудержимою силою оглушаются товарищи последними словами: «благополучно ныне почивающему на лаврах курсу многая лета!». На необъятной нотище разрешается последний звук… В одно мгновение, точно по одному темпу, смолкли все… Товарищество наслаждается; оно страстно любит крепкий звук… Но минута — и стоголосое «многая лета!» отвечало басу… Надо заметить, что товарищество уважало, кроме отпетых, потом силачей, потом голов, выносящих многоградусный хмель, — уважало и обширных басов. Бурса любит хорошие голоса, бережет их, лелеет, выручает из всякой беды. Ученики еще дома привыкли петь в церкви, славить Христа, служить панихиды и молебны, читать часы и апостол, отчего у них развиваются голоса и любовь к пению. В училищах часто бывают превосходные певческие хоры. Около Великосвятского слышно одобрение. — Господа, концерт! — предложил кто-то. — «На реках вавилонских». — Да нот нет!.. — На память!.. — Зови маленьких певчих. Через несколько минут поется концерт. Ни одного дикого звука нет в классе. Дисканты плачут детскими голосами; бас, как подавленная сила, гудит и сдержанно ропщет; слышен крик вавилонянина: «Воспойте нам от песней сионских!»; чудится, как в гневе и нетерпении топает ногами грозный деспот… «Каково воспоем на земле чуждей песнь господню?» — отвечают плачущие, робкие голоса детей; женские слезы слышны в грудных дискантах. Высокими, тихими и страстными нотами восходит плач и наконец переходит в сильные, грозные голоса: «Дщи вавилоня, окаянная! блажен, кто возьмет твоих младенцев и расшибет их головы о камень!». После концерта все стихло. Ученики, укрощенные на время стройным пением, рассказывают друг другу сказки, вспоминают каникулы, толкуют о начальстве и товариществе. Изредка кого-нибудь треснут по шее. Митаха, хранитель преданий, поет заунывным голосом: А как взяли козла Поперек живота… Но ученики недолго сидели скромно и тихо. — Приходчину дуть! — раздался чей-то голос. — Идет! — отвечают на голос. Собирается партия человек двадцать, и ноябрьским вечером крадутся через двор, в класс приходских учеников. Приходчина, тоже сидящая в сени смертней, ничего не ожидала. Второуездные, сделавши набег, рассыпались по классу, бьют приходчину в лицо, загибают ей салазки, делают смази, рассыпают постные и скоромные, швычки и подзатыльники. Кто бьет? за что бьет? Черт их знает, и черт их носит!.. Плач, вопль, избиение младенцев! На партах и под партами уничтожается горе-злосчастная приходчина. Больно ей. В этих диких побиениях приходчины, совершаемых в потемках, выражалась, с одной стороны, какая-то нелепая удаль: «раззудись, плечо, размахнись, кулак!», а с другой стороны — «трепещи, приходчина, и покоряйся!». Впрочем, в таких случаях большинство только удовлетворяло своей потребности побить кого-нибудь, дать вытряску, лупку, волосянку, отдуть, отвалять, взъерепенить, отмордасить, чтобы чувствовалось, что в твоих руках пищит что-то живое, страдает и просит пощады, и все это делается не из мести, не из вражды, а просто из любви к искусству. Натешившись вдоволь и всласть, рыцари с торжественным хохотом отправляются восвояси. Истрепанная приходчина охает, плачет и щупает бока свои. Когда рыцари вернулись в класс, там шла новая забава. — Мала куча! — кричало несколько человек. Среди класса, в темноте, шла какая-то возня — не то игра, не то драка… Смех и брань раздавались оттуда. Усиливается возня. Обыкновенно, когда кричали «мала куча», то это значило, что кого-нибудь повалили на пол, на этого другого, потом третьего и т. д. Упавшим не дают вставать. Человек тридцать роются в куче, сплетаясь руками и ногами и тиская друг другу животы. Успевшие выбиться из кучи и встать на ноги стараются повалить других, еще не упавших на пол, и постоянно раздается в несколько голосов: — Мала куча! Не окончилась еще эта возня, как затеялась новая. — Масло жать! — кричали из угла у печки. Слышно, как толпа пробирается в угол, напирает и давит своею массою попавших к стене, при криках: — Михалка, вали! — Васенда, при! — Работай, Шестиухая Чабря… — Тисни, Хорь, тисни! Попавшие к стене еле дышат, силятся выбиться наружу, а выбившись, в свою очередь жмут масло. Но обе игры неожиданно прекратились… Раздался пронзительный, умоляющий вопль, который, однако, слышался не оттуда, где игралась «мала куча», и не оттуда, где «жали масло». — Братцы, что это? братцы, оставьте!.. караул!.. Товарищи не сразу узнали, чей это голос… Кому-то зажали рот… вот повалили на пол… слышно только мычанье… Что там такое творится? Прошло минуты три мертвой тишины… потом ясно обозначился свист розог в воздухе и удары их по телу человека. Очевидно, кого-то секут. Сначала была мертвая тишина в классе, а потом едва слышный шепот… — Десять… двадцать… тридцать… Идет счет ударов. — Сорок… пятьдесят… — А-я-яй! — вырвался крик… Теперь все узнали голос Семенова и поняли, в чем дело… — Ты, сволочь, кусаться! — Это был голос Тавли. — Ай, братцы, простите!.. не буду!.. ей-богу, не бу… Ему опять зажали рот… — Так и следует, — шептались в товариществе… — Не фискаль вперед!.. Уже семьдесят… Боже мой, наконец-то кончили! Семенов рыдал сначала, не говоря ни слова… В классе было тихо, потому что всячески совершилось дело из ряду вон… Облегчившись несколько слезами, но все-таки не переставая рыдать, Семенов, потеряв всякий страх от обиды и позора, кричал на весь класс: — Подлецы вы эдакие!.. Чтобы вам всем… — И при этом он прибавил непечатную брань. — Полайся! — На зло же расскажу все инспектору… про всех… Неизвестно, от кого он получил затрещину, и опять зарыдал на весь класс благим воем. Некоторые захохотали, но многим было жутко… отчего? Потому что при подобных случаях товарищество возбуждалось сильно, отыскивало в потемках своих нелюбимцев и крепко било их. Между тем рыдал Семенов. Невыразимая злость на обиду душила его; он в клочья разорвал чью-то попавшуюся под руку книгу, кусал свои пальцы, драл себя за волосы и не находил слов, какими бы следовало изругаться на чем свет стоит. Измученный, избитый, иссеченный, несколько раз в продолжение вечера оскорбленный и обиженный, он теперь совершенно одурел от горя. Жаль и страшно было слышать, как он шептал: — Сбегу… сбегу… зарежусь… жить нельзя!.. Надобно честь отдать товарищам: большая часть, особенно первокурсные, в эту минуту сочувствовали горю Семенова. У некоторых были даже слезы на глазах — благо темно, не заметят. Второкурсные храбрились, но и на них напала тоска, смешанная со страхом. Все понимали, что такое дело даром не пройдет и что великого сеченья должна ожидать бурса. Тихо было в классе; лишь Семенов рыдал… Что-то злое было в его рыданиях… но вот они вдруг прекратились, и настала мертвая тишина. — Что с ним? — спрашивали ученики. — Не случилось ли беды? — Да жив ли он? — Братцы, — закричал Гороблагодатский, освидетельствовав парту, на которой сидел Семенов, — он пошел жаловаться! — Опять фискалить! — раздалось несколько голосов. Расположение товарищей мгновенно переменилось; посыпалась на Семенова злая брань. — Смотрите, не выдавать, ребята! — Э, не репу сеять!.. — слышались ответные голоса. — А ты как же, Тавля? — Я скажу, что хотел заступиться за него, и в то время, как отдергивал от его рта чью-то руку, он и укусил мою. — Молодец Тавля. Однако Тавля дрожал, как осиновый лист. — А что цензор будет говорить? — он должен донести, а то ему придется отвечать. — А скажу, что меня не было в классе, — вот и все! В это время раздался звонок, возвестивший час занятий. Отворилась дверь, и в комнату внесли лампу о трех рожках. От столбов полосами легли тени по классу, и осветились неуклюжие здоровенные парты, голые и ржавые стены, грязные окна, осветились угрюмым и неприветливым светом. Второкурсные собрались на первых партах и вели совещания о текущих событиях. Начались занятия; но странно, несмотря на прежестокие розги учителей, по крайней мере человек сорок и не думали взяться за книжку. Иные надеялись получить в нотате хорошую отметку, подкупив авдитора взяткой; иные думали беспечно: «авось-либо и так сойдет!», а человек пятнадцать, на задних партах, в Камчатке, ничего не боялись, зная, что учителя не тронут их: учителя давно махнули на них рукой, испытав на деле, что никакое сеченье не заставит их учиться; эти счастливцы готовились к исключению и знать ничего не хотели. Лень была развита в высшей степени, а отсутствие всякой деятельности во время занятных часов заставило ученика выработать тот элемент училищной жизни, который известен под именем школьничества, элемент, общий всякому воспитательному заведению, но который здесь, как и все в бурсе, является в оригинальных формах. Сидящие в Камчатке пользовались некоторыми привилегиями; на их шалости цензор, наблюдающий тишину и порядок, смотрел сквозь пальцы, лишь бы не шумели камчадалы. Пользуясь такими льготами, камчадалы развлекались как умели. Гришкец толкает Васенду и шепчет: «следующему», Васенда толкает Карася, Карась Шестиухую Чабрю, передавая то же слово; этот передает дальнейшему, толчок переходит на другую парту, потом на третью и так перебирает всех учеников. Вон Комедо, объевшись, спит, а Хорь, нажевав бумаги, сделал комок, который называется ''жевком'', и пустил его в лицо спящего товарища. Комедо проснулся и пишет к Хорю записку: «После занятия тебе я спину сломаю, потому что не приставай, если к тебе не пристают», и опять засыпает. Записок много пересылается по комнате; в одной можно читать: «Дай ножичка или карандаша», в другой: «Эй, Рабыня! (это прозвище ученика) я ужо с тобой на матках в чехарду», в третьей «Пришли, дружище, табачку понюшку, после, ей-богу, отдам»; а вот Хитонов получил безымянную ругательную записку: «Ты, Хитонов, рыжий, а рыжий-красный — человек опасный; рыжий-пламенный сожег дом каменный». Ответы и требуемые вещи идут по той же почте. Дети развлекаются по мере возможности. Многие корчат гримасы, ловят нос языком, косят глаза, пялят рот пальцами, показывая искривленное лицо другим или рассматривая его в трехкопеечное зеркальце. Плюнь умеет корчить рожи на номера: он высунул язык в левую сторону, нос подпер пальцем к правой щеке, глаза выпучил, щеки отдул — это номер пятый. Всех номеров двенадцать. Авдитор, по прозванью Богиня, жует резину, третий день не выпуская ее изо рта; она скоро превратится в мягкую массу; потом надо надуть ее воздухом, сжать пальцами, вследствие чего образуется пузырек; пузырьком великовозрастный ударит себя по лбу и услышит легкий треск; чтобы насладиться таким счастьем, он работает усердно, не щадя своих челюстей, а когда устанет, то дает пожевать подавдиторному. Мямля сделал панораму из конфетных картинок и любуется ею целый час и в сотый раз; у него же из билетиков от леденцов сделан оракул: по леденечным билетикам красны девицы гадают о женихах, а он — вспорют его завтра или нет. Сосед его сделал ''пильщика'', то есть деревянную куклу с пилою, и, отыскав равновесие, поставил ее на краю парты и заставляет ее качаться. Чеснок запихнул себе в нос нитку, под сильным вдыханием воздуха проводит ее в рот и, передергивая нитку взад и вперед, показывает эту штуку своему ''закоперщику'' (другу) Мямле. Один великовозрастный камчадал оттачивает перочинный нож и потом бреет верхнюю губу и щеки. Выбрившись, он начинает долбить в парте ящичек. Другой великовозрастный делает цепочку из сутуги. Третий великовозрастный свернул бумагу в тонкую трубочку и щекочет ею себе в носу; рожа его сморщилась, он чихнул громко, и ему весело. Двое камчадалов учатся иностранным языкам; один говорит «хер-я, хер-ни, хер-че, хер-го, хер-не, хер-зна, хер-ю, хер-к зав, хер-тро, хер-му»; следует лишь вставить после каждого слога «хер» и выйдет не по-русски, а ''по-херам''. Другой отвечает ему еще хитрее: «ши-чего ни-цы, ши-йся не бо-цы», то есть «ничего не бойся». Это опять не по-русски, а ''по-шицы''; здесь слово делится на две половины, например: розга, к последней прибавляется ''ши'' и произносится она сначала, а к первой ''цы'' и произносится она после; выходит ''ши-зга ро-цы''. Пентюх на последней парте занимается типографским искусством: он слюнит кость на суставе пальца, прикладывает сустав на печатную букву в учебнике и потом вырывает ее; снявши букву с пальца, он переводит ее на бумагу; таким образом печатается какое-нибудь слово. Под последними партами улеглись на постланные на пол шубы человек пять и рассказывают сказки и побывальщины. На многих скучное, монотонное, без всякого содержания занятное время нагнало непобедимый сон; спят на пятой парте, спят на седьмой, спят на двенадцатой, спят под партами. Так камчатники и второкурсные, приготовившие уроки, проводят занятные часы. Веселая жизнь! Но только записные, безнадежные лентяи, готовящиеся получить титулку, пользовались правом развлекаться в занятные часы. Кроме их, было еще много лентяев, кандидатов в камчадалы, но еще не камчадалов. Провождение времени этими учениками было еще бесцветнее. Они тоже развлекались по-своему, но так как им необходимо было притворяться, будто они дело делают, то и развлечения их были другие. Цапля со всеусердием пишет что-то; со стороны посмотреть, он прилежнейший ученик, а между тем он вот что делает: напишет цифру, под ней другую, потом умножит их; под произведением опять подпишет первую цифру, опять умножит числа и т. д. работает, желая узнать, что из этого выйдет. Порося придавил глаз пальцем и любуется, как перед ним двоятся и троятся предметы; потом, затыкая и оттыкая уши, слушает жужжанье и легкий говор в классе, как оно прерывающимися звуками отдается в его ушах; а не то он приставит ухо к парте и рассуждает, отчего это через дерево усиливается звук. Один первокурсный нащипывает себе руку, желая приучить ее хоть к тепленьким щипчикам. Другой завязал конец пальца ниткой и любуется на затекшийся кровью палец. Третий насасывает руку до крови… Изобретают самые пустые и, кажется, неинтересные занятия, например, прислушиваются, как бьется пульс, заберут в легкие воздуху и усиливаются как можно дольше удержать его в груди, задают себе задачу — не мигнуть ни разу, пока не сосчитают тысячу, сбивают слюну во рту и потом выплевывают на пол, читают страницу сзаду наперед и притом снизу вверх, положат натаскать из головы сотню волос и натаскают; кто болтает ногами, кто ковыряет в носу, перемигиваются, передают друг другу разные знаки, руками выделывают разные акробатические штуки… Иной сидит, положив голову на ладони, и смотрит в воздух беспредметно: он мечтает о матери, сестрах, о соседнем саде помещика, о пруде, в котором ловил карасей… и урок ему нейдет на ум. Некоторые, зажмурив глаза и стараясь попасть пальцем в палец, гадают, будет ли сечь завтра учитель или нет, и когда выходит — будет, то соображают, где бы взять денег в долг, чтобы подкупить авдитора, а за книжку и не думают браться. Иные сидят обессмыслевши и млеют в тоске неисходной, ожидая скоро ли пройдут три узаконенных часа и ударит благодатный звонок, возвещающий ужин, тупо глядя на тускло горящую лампу. У этих бурсаков не хватает силы воли взяться за урок. Но что это значит? — спросит читатель. — Неужели занимательнее читать страничку снизу вверх, как это делают некоторые для развлечения, нежели сверху вниз?.. Да пожалуй, что и занимательнее. Недаром же сложилась в бурсе песня, которая говорит, что «блаженны народы, не ведающие наук», что нужно иметь «крепкую природу» для училищных «мук», что ученик, идя в класс, «воет», он «раб», его «терзают». Песня, переходящая от поколения к поколению, недаром сложилась. Главное свойство педагогической системы в бурсе — это долбня, долбня ужасающая и мертвящая. Она проникала в кровь и кости ученика. Пропустить букву, переставить слово считалось преступлением. Ученики, сидя над книгою, повторяли без конца и без смыслу: «стыд и срам, стыд и срам, стыд и срам… потом, потом… постигли, стигли, стигли… стыд и срам потом постигли…». Такая египетская работа продолжалась до тех пор, пока навеки нерушимо не запечатлевалось в голове ученика «стыд и срам». Сильно мучился воспитанник во время урока, так что учение здесь является физическим страданием, которое и выразилось в песне: «Сколь блаженны те народы». При глухой долбне замечательны в училищной науке возражения. Педагоги получали воспитание схоластическое, произошли всевозможную синекдоху и гиперболу, острием священной хрии вскормлены, воспитаны тою философией, которая учит, что «все люди смертны, Кай — человек, следовательно Кай смертей» или что «все люди бессмертны, Кай — человек, следовательно Кай бессмертен», что «душа соединяется с телом по однажды установленному закону», что «законы тожества и противоречия неукоснительно вытекают из нашего я или из нашего самосознания», что «где является свет, там уничтожается тьма», что «смирение есть источник всякого блага, а вольнодумство пагубно и зазорно» и т. п. Они упражнялись в диалектике, разрешая такие, например, вопросы: «может ли диавол согрешить?», «сущность духа подлежит ли в загробной жизни мертвенному состоянию?», «первородный грех содержит ли в себе, как в зародыше, грехи смертные, произвольные и невольные?», «что чему предшествует: вера любви или любовь вере?» и т. п. Окончательно же окрепли их мозги в диспутах, когда они победоносно витийствовали на одну и ту же тему pro и contra [за и против (лат.)], смотря по тому, как прикажет начальство, причем пускались в дело все сто форм схоластических предложений, все роды и виды софизмов и паралогизмов. Еще во время детства у них явилось расположение разрешать: «что такое сущность?», «что такое целое?», «спасется ли Сократ и другие благочестивые философы язычества или нет?», и им очень хотелось, чтобы нет. Особенно же любили учителя доказывать, что человек есть существо бессмертное, одаренное свободно-разумной душою, царь вселенной, — хотя странно, в действительной жизни они едва ли не обнаруживали того убеждения, что человек есть не более не менее, как бесперый петух. Все это слышалось в возражениях педагогов. Ученик до боли в висках напрягал голову, когда приходилось разрешать великие вопросы педагогов-философов, но, к благополучию его, возражения давались редко и вообще считались ученою роскошью. Над всем царила всепоглощающая долбня… Что же удивительного, что такая наука поселяла только отвращение в ученике и что он скорее начнет играть в плевки или проденет из носу в рот нитку, нежели станет учить урок? Ученик, вступая в училище из-под родительского крова, скоро чувствовал, что с ним совершается что-то новое, никогда им не испытанное, как будто пред глазами его опускаются сети одна за другою, в бесконечном ряде, и мешают видеть предметы ясно; что голова его перестала действовать любознательно и смело и сделалась похожа на какой-то препарат, в котором стоит пожать пружину — и вот рот раскрывается и начинает выкидывать слова, а в словах — удивительно! — нет мысли, как бывало прежде. Только ученики, соединившие в себе способность долбить со способностью отвечать на возражения, никогда не задумывались над уроком. Но для этого надо было родиться ''башкой''. Бывали удивительные башки. Так, некто Светозаров выучил из латинского лексикона Розанова слова и фразы на четыре буквы; начав с «A, ab, abc», он отхватывал несколько печатных листов, не пропуская ни одного слова, и такой подвиг был предпринят единственно из любви к искусству. Но немногие были способны к училищным работам; большинству они давались трудно, и лишь розги заставляли заниматься. Вон Данило Песков, мальчик умный и прилежный, но решительно неспособный долбить слово в слово, просидев над книгой два часа с половиной, поводит помутившимися глазами… и что же?.. он видит, многие измучились еще более, чем он, многие еще доканчивают свою порцию из учебников, озабоченно вычитывая урок и подняв голову кверху, как пьющие куры. Иные чуть не плачут, потому что невысокий балл будет выставлен против их фамилии в нотате. Один, желая возбудить в себе энергию, треплет сам себя за волоса… Э, бедняга, хоть сам-то пожалей себя! брось ты книгу под парту либо наплюй в нее — все равно завтра твое тело будет страдать под лозами… ступай-ка, дружище, в Камчатку — там легче живется; а дельных знаний у камчатников, право, не меньше, нежели у самого закаленного башки. Ученик, вглядываясь в измученные долбнею лица товарищей, невольно спрашивает себя: «Зачем эти труды и страдания? к чему эта возня с утра до вечера над опротивевшим учебником? разве мы не люди?». Среди таких размышлений выскочит без спросу, сам собою, кончик урока и простучит всеми словами в голове. Под конец занятия у прилежного ученика голова измается; в ней не слышно ни одной мысли, хотя и являются они, послушные сцеплению идей, как это бывает с человеком во сне. Невесела картина класса… Лица у всех скучные и апатические, а последние полчаса идут тихо, и, кажется, конца не будет занятию… Счастлив, кто уснуть сумел, сидя за партой: он и не заметит, как подойдет минута, возвещающая ужин. Но вечер кончился очень занимательно. Минут за тридцать до звонка явился в классе Семенов. Бледный и дрожащий от волнения, вошел он в комнату и, потупясь, ни на кого не глядя, отправился на свое место. Занятная оживилась: все смотрели на него. Семенов чувствовал, что на него обращены сотни любопытных и злобных глаз, холодно было у него на душе, и замер он в каком-то окаменелом состоянии. Он ждал чего-то. Минуты через четыре снова отворилась дверь; среди холодного пара, ворвавшегося с улицы в комнату, показались четыре солдатские фигуры — служителя при училище: один из них был Захаренко, другой Кропченко — на них была обязанность сечь учеников; двое других, Цепка и Еловый, обыкновенно держали учеников за ноги и за голову во время сечения. Мертвая тишина настала в классе… Тавля побледнел и тяжело дышал. Скоро явился инспектор, огромного роста и мрачного вида. Все встали. Он, ни слова не говоря, прошелся по классу, по временам останавливаясь у парт, и ученик, около которого он останавливался, дрожал и трепетал всем телом… Наконец инспектор остановился около Тавли… Тавля готов был провалиться сквозь землю. — К порогу! — сказал ему инспектор после некоторого молчания. — Я… — хотел было оправдываться Тавля. — К порогу! — крикнул инспектор. — Я заступался за него… он не понял… Инспектор был сильнее всякого бурсака. Он схватил Тавлю за волосы и дал ему трепку; потом наклонил его за волоса лбом к парте, а другой рукой, кулаком, ударил ему в спину, так что гул раздался от здорового удара по крепкой спине; потом, откинув Тавлю назад, инспектор закричал: — К порогу! Тавля после этого не смел рта разинуть. Он отправился к порогу, разделся медленно, лег на грязный пол голым брюхом; на плеча и ноги его сели Цепка и Еловый… — Хорошенько его! — сказал инспектор. Захаренко и Кропченко взмахнули с двух сторон лозами; лозы впились в тело Тавли, и он, дико крича, стал оправдываться, говоря, что он хотел заступиться за Семенова, а тот не понял, в чем дело, и укусил ему руку. Инспектор не обращал внимания на его вопли. Долго секли Тавлю и жестоко. Инспектор с сосредоточенной злобой ходил по классу, ни слова не говоря, а это был дурной признак: когда он кричал и ругался, тогда криком и руганью истощался гнев… Ученики шепотом считали число ударов и насчитали уже восемьдесят. Тавля все кричал «не виноват!», божился господом богом, клялся отцом и матерью под лозами. Гороблагодатский злобно смотрел то на инспектора, то на Семенова; Семенов не понимал сам себя: и тени наслаждения местью не было в его сердце, он почти трясся всем телом от предчувствия чего-то страшного, необъяснимого. Бог знает, на что бы он согласился, чтобы только не секли Тавлю в эту минуту. Тавля вынес уже более ста ударов, голос его от крику начал хрипнуть, но все он продолжал кричать: «Не виноват, ей-богу, не виноват… напрасно!». Но он должен был вынести полтораста. — Довольно, — сказал инспектор и прошелся по комнате. Все ожидали, что будет далее. — Цензор! — сказал инспектор. — Здесь, — отозвался цензор. — Кто еще сек Семенова? — Я не знаю… меня… — Что? — крикнул грозно инспектор. — Меня не было в классе… — А, тебя не было, скот эдакой, в классе!.. Завтра буду сечь десятого, а начну с тебя… И тебя отпорю, — сказал он Гороблагодатскому, — и тебя, — сказал он Хорю. Потом инспектор указал еще на несколько лиц. Гороблагодатский грубовато ответил: — Я не виноват ни в чем… — Ты всегда виноват, подлец ты эдакой, и каждую минуту тебя драть следует… — Я не виноват, — ответил резко Гороблагодатский. — Ты грубить еще вздумал, скотина? — закричал инспектор с яростью. Гороблагодатский замолчал, но все-таки, стиснув зубы, взглянул с ненавистью на инспектора… Выругав весь класс, инспектор отправился домой. На товарищество напал панический страх. В училище бывали случаи, что не только секли десятого, но секли поголовно весь класс. Никто не мог сказать наверное, будут его завтра сечь или нет. Лица вытянулись; некоторые были бледны; двое городских тихонько от товарищей плакали: что, если по счету придешься в списке инспектора десятым?.. Только Гороблагодатский проворчал: «не репу сеять!» и остервенился в душе своей и с наслаждением смотрел на Тавлю, который не мог ни стать, ни сесть после экзекуции. Гороблагодатский намеревался идти к Семенову и избить его окончательно; он уже сказал себе: «семь бед — один ответ»; но вдруг лицо его озарилось новой мыслью, он злорадостно усмехнулся и проговорил: — ''Пфимфа''! Семенов совершенно замер… Он был в том состоянии, когда человек чувствует, что над ним поднят кулак, готовый упасть на его темя каждую минуту, и он каждую минуту ждет удара тяжелого. Он был точно стиснут и сдавлен со всех сторон… дышать почти нельзя… Черти, черти! какие минуты приходилось переживать бурсаку… — Пфимфа! — сказал Гороблагодатский, подходя к цензору, и стали они шептаться… Ударил звонок к ужину. Сердца несколько повеселели… — Становись в пары! — закричал цензор… Минуты через две ученики отправились в столовую и, пропевши в пятьсот голосов «Отче наш», принялись за скудную пищу… Когда толпа обратно валила из столовой, цензор подошел к Бенелявдову и повторил загадочное слово: — Пфимфа! — Следует! — ответил Бенелявдов. Уже в обители священной Привратник запер крепко вход, И схимник в келье единенной На сон грядущий preces [молитвы] чтет… Морфей на город сыплет маки, Заснул народ мастеровой; Одни не дремлют лишь собаки, Да кой-где вскрикнет часовой… Вторично петухи кричали… Был ночи час; все крепко спали… Так «Семинариада» описывает ночь… Во втором этаже, по правую руку огромного училищного двора, помещаются 6, 7, 8, 9 и 10-й номера спален. Эти спальни соединены между собой. Задний отдел трех номеров носил название ''Сапога''. Это были спальни своекоштных; поэтому утром и вечером, особенно в первые недели после больших праздников, в Сапоге и других двух комнатах открывался чисто обжорный ряд. Сюда стекалось все училище; ученики толпами переходили от одной кровати к другой; из под кроватей, числом до двухсот в этих номерах, выдвигались сундуки, наполненные, кроме книг, разными съестными припасами. С дома, особенно с деревень, привозились в запас огромные белые хлебы, масло, толокно, грибы в сметане, моченые яблоки. От этих припасов отделялись особого рода запахи и наполняли собою воздух; с этими запахами мешались нецензурные миазмы; от стен, промерзавших зимою в сильные морозы насквозь, несла сырость, сальные свечи в шандалах делали атмосферу горькою и едкою, и ко всему этому надо прибавить, что в углу у дверей стоял огромный ушат, наполненный до половины какою-то жидкостью и заменявший место нечистот. К такой ядовитой атмосфере должен был привыкать ученик, и поверит ли кто, что большинство, живя в зараженном воздухе, утрачивало наконец способность чувствовать отвращение к нему!.. Другая беда — холод был для ученика более невыносим. Начальство печей не топило по неделе; ученики воровали дрова, но это не всегда случалось, и товарищество, ложась под холодные одеяла, должно было покрываться своими шубами и шинелями. Огромные комнаты спален, со столбами посредине, как и в классах, слабо освещались, и темные тени ложились полосами по кроватям. Ученики храпели и бредили; некоторые во сне скрипели зубами. Доскажем последние события зимнего вечера в бурсе. Из комнат Сапога неожиданно появилась фигура и отправилась в угол девятого номера; там поднялись еще две фигуры… Между ними начались совещания. — У тебя пфимфа? — спрашивал один. — У меня. — Давай сюда. Все три фигуры отправились в угол и там остановились около кровати Семенова… Один из участников держал в руках сверток бумаги в виде конуса, набитый хлопчаткою. Это и была пфимфа, одно из варварских изобретений бурсы. Державший пфимфу босыми ногами подкрался к Семенову. Он зажег вату с широкого отверстия свертка, а узким осторожно вставил в нос Семенову. Семенов было сделал во сне движение, но державший пфимфу сильно дунул в горящую вату; густая струя серного дыму охватила мозги Семенова; он застонал в беспамятстве. После второго, еще сильнейшего дуновения он соскочил, как сумасшедший. Он усиливался крикнуть, но вся внутренность его груди была обожжена и прокопчена дымом. Задыхаясь, он упал на кровать. Участники этого инквизиторского дела тотчас же скрылись. Слышалось глубокое храпенье Семенова, прерываемое тяжкими стонами. На другой день его замертво стащили в больницу. Доктор понять не мог, что такое случилось с Семеновым, а когда сам Семенов очувствовался и получил способность говорить, то оказалось, что он сам не помнит, что с ним было. Начальство подозревало, что враги Семенова что-нибудь да сделали с ним, но разыскать ничего не могло. На другой день были многие пересечены в училище, и многие напрасно… '''1862''' === БУРСАЦКИЕ ТИПЫ. ОЧЕРК ВТОРОЙ === Три часа утра. В спальне, именуемой ''Сапог'', все покоится. Слышится храп и легкий бред; некоторые скрипят во сне зубами, чего терпеть не могли бурсаки и за что нередко набивали рот скрипевшего золою с целью отучить от дурной привычки; иные стонут от прилившей крови к голове и груди, а завтра рассказывать будут, как их домовой душил. Только после усиленного вглядывания в мрак, наполняющий воздух Сапога, можно рассмотреть множество бурсацких тел, брошенных на кровати и покрытых поверх одеял шубами, халатами, накидками и обносками разного рода. В углу кто-то поднялся и на босую ногу, крадучись осторожно, начал обходить кровати. Он останавливался изредка там и сям и потом продолжал путь далее. Это был училищный вор, знаменитый некогда Аксютка. Один спящий юноша был покрыт волчьей шубой. В той шубе много было паразитов, которые наконец доняли бурсака. Он разбросался, шуба свесилась на пол, одной лишь половиной покрывая спящего. Аксютка наклонился к изголовью товарища, отыскал ворот шубы и, сдернув ее с бурсака в один миг, мгновенно скрылся. Искусанное тело скраденного горело огнем, прохладный воздух освежил его, и он благодаря Аксютке уснул сладко и спокойно. Аксютка между тем успел запрятать шубу впредь до распоряжения ею, после чего отправился в свой угол, где и заснул невинным сном праведника. Четыре часа. Вошел Захаренко. (На нем, кроме обязанности сечь учеников, лежала еще обязанность будить их и возвещать колокольчиком начало и конец классов). Он, проходя по рядам между кроватями, звонил яро над головами спящих направо и налево. Ученики вскакивали, чесали бока и ''овчину'' на голове, отплевывались, зевали и крестили рты; иные тупо глядели, не понимая сразу, зачем их будят в такую рань, и опять тяжело падали на постели. — В баню! в баню! — провозглашал Захаренко. — Эй, вы!.. И-го-го-го! — загреготал кто-то. В баню пускали по утрам раным-раненько. Срам было днем выпустить в город эту массу бурсаков, точно сволочь Петра Амьенского, грязных, истасканных, в разнородной одежде, никогда не ходивших скромно, но всегда с нахальством, присвистом и греготом, стремящихся рассыпать скандалы на всю окрестность. В продолжение всей истории училищной жизни только и был один случай, когда днем отпустили бурсаков в баню, но после начальство долго раскаивалось в своем распоряжении. Но об этом после. — Живо! — крикнул спальный старший. — Подымайся! — кто-то заревел неистовым, раздирающим уши и душу голосом. — Грешные тела мыть! — отвечали еще неистовее. Спальня Сапога наполнилась шумом. Скоро и охотно одевались бурсаки, потому что баня для учеников была чем-то вроде праздника. Выдвигаются сундуки; у кого есть чистое белье, связывают узлы; у кого есть деньжонки, запасаются грошами; всем весело, потому что хоть раз в две недели бурсаки подышат свежим воздухом и увидят иные, не казенные лица, а главное — день бани для бурсака был днем разнообразных промыслов и похождений. — В пары! — командовал старший. Установились в пары. — Марш! Длинной вереницей отправились из спальни Сапога. На лестнице они повстречали еще своекоштных, к хвосту их пристали еще несколько номеров; у ворот их ожидали номера казенных учеников. Только городские остались в училище. Они ходили в баню дома, по субботам. Во главе ополчения стоял ''Еловый'', солдат из училищной прислуги. Ему было поручено от начальства наблюдать порядок и тишину. Понятно, что порядку и тишины не могло быть под надзором такого педагога, как солдат Еловый. Огромной змеей извивались по мосткам пар двести с лишком, заворачивая из училищных ворот на монастырский двор. Гвалт, смех и неприличные остроты потрясли воздух святыни. Схимник в ''келье единенной'', заслыша гуденье и шум мирской, усерднее и теплее стал молиться о грехах людского рода. Ученикам повстречался рыжий монастырский сторож, до безобразия огромного роста. Сторож редко упускал случай посмеяться над бурсаками, когда бурсаки шли в баню либо по праздникам в город. Ученики насолили чем-то ему. — А, вот и вшивая команда! — сказал он проходившим мимо него ученикам. — Блином подавился! — отвечали ему. Ученикам известно было, что сторож однажды на масленице, не сходя с места, съел семьдесят три блина и выпил четверть ведра ''сиводеру'', то есть водки. — Отчего это леса вздорожали? — спрашивал сторож. — Тебе блины пекли. — Черти! на порку вам пошло! — Рыжий, да ты никак на коне? Али вправду такой длинный? — Златорунный! — Веха! — Каланча! На сторожа градом сыпались насмешки. Где ж одному человеку переговорить более двухсот крепко острящих бурсаков? Он едва успел вставить свое слово: — Слышь, паршивая команда, не воровать на базаре! В него ''Сатана'' пустил ком грязи. Сторож стал лаяться на чем свет стоит. Когда проходили последние пар семьдесят, затеялась оркестрованная брань. — Блин, блин, блин! — запел кто-то. Сторож не знал, что предпринять; голосу его не было слышно. Когда мимо его прошли все, когда слово ''блин'' раздавалось далеко, он крикнул вслед утекающей бурсы: — Сволочь отпетая! Всех вас перепороть следует! Издалека откуда-то едва слышно донеслось: — Бли-и-н! Сторож плюнул; ударили в колокол, он перекрестился набожно и пошел к утрени. Бурса двигалась, большинство правым плечом вперед, по базару. Город спал еще. Бурсаки рассыпали целую серию скандалов Собаки, которых такое обилие в наших святорусских городах, ищут спозаранку, чем бы напитать свое животное чрево; бурсак не упустит случая и непременно метнет в собаку камнем. Шествие их знаменуется порчею разных предметов, без всякого смысла и пользы для себя, а просто из эстетического наслаждения разрушать и пакостить. Вон ''Мехалка'' раскачал тумбу, выдернул ее из земли и бросил на середину улицы. Хохочет животное. Идут ученики мимо двора с окнами в нижнем этаже и барабанят в рамы, нарушая мирный сон горожан. Старушка плетется куда-то и, повстречавшись с бурсой, крестится, спешит на другую сторону улицы и шепчет: — Господи! да это никак бурса тронулась! Хорошо, что она догадалась перейти на другую сторону, а то нашлись бы охотники сделать ей ''смазь'', и ''верховую'', и ''боковую'', и ''всеобщую''. Едет ломовой извозчик. Аксютка пресерьезно обратился к нему: — Дядя, а дядя! — Чаво тебе? — отвечал тот благодушно. — А зачем, братец, ты гужи-то съел? Крючники, лабазники и ломовой народ терпеть не могут, когда их обзывают гужеедами. — Рукавицей закусил! — прибавил кто-то. Мужик озлился и загнул им крутую брань. Когда шли по берегу реки, на которой уже стояли весенние суда. Сатана сделал предложение: — Господа, крикнемте «посматривай!». — Начинай! Сатана начал, и вслед за ним пастей в сорок раздалось над рекой: «посматривай!». На барках мужики с переполоху повскакивали, не понимая, что бы значил такой громадный крик. Когда они разобрали, в чем дело, начали ругаться; слышалось даже: — Эх, ребята, в колье их! На это им ответом было: — Тупорылые! Аншпуг съели! — Посматривай! — хватили бурсаки что есть силы. Над рекой повисла крепкая ругань. Наконец под предводительством солдата-педагога Елового ученики добрались и до торговых бань. Пары остановились. Еловый у двери пропускал по паре, выдавая казеннокоштным по миньятюрному кусочку мыла. Своекоштным не полагалось. Затем пары отправлялись в предбанник, по дороге покупая веник и мочалку, потому что ни того, ни другого казна не давала ученикам. Пары бегом бежали одна за другой, бросаясь в двери предбанника. В дверях была давка: всякий спешил захватить шайку, которых не хватало по крайней мере для третьей части учеников, вследствие чего они должны были сидеть около часу, дожидаясь, пока кто-нибудь не освободится. При этом Аксютка с Сатаной, разумеется, были с шайками. Чрез четверть часа баня наполнилась народом, огласившим воздух бесшабашным гвалтом. Негде было яблоку упасть; все скамейки заняты; иные сидят на полу, иные забрались в ящики, устраиваемые для одежды моющихся. Старшие, цензора и прочие власти занимают отдельную, довольно чистенькую комнатку, назначаемую содержателем для лиц почетных. Дети, потешаясь, хлещут друг друга ладонями по голому телу. Большинство отправилось в паровую баню. Бурсаки страстно любят париться. Полок брали приступом; изредка слышались затрещины, которых бурсак вкушает при всяком случае достаточное количество. Тавля стащил кого-то за волоса, со ''своего'', как он говорил, места. — Катька! — кричит Тавля. — Что? — отвечает тот подобострастно. — Поддай еще! — Не надо, — отвечают голоса. — Я вам дам не надо! — А в ''рождество'' (лицо) хочешь? Это был голос Бенелявдова. С ним Тавля не стал разговаривать. Он опять кричит: — Катька! встань предо мной, как лист перед травой! Катька явился. — Окати меня. Окатил. — Парь меня! Катька парит его. Тавля от удовольствия страшно грегочет. На полке продолжалась возня; стонут, грегочут, визг с присвистом и хлест горячего березняка. Вот пробирается несчастный ''Лягва''. Он был пария бурсы. У Лягвы какое-то скверное, точно гнилое лицо, в пятнах, рябое; про это лицо бурсаки говорили, что на нем ножи точить можно. Куда он ни приходил, воздух делался противным и вредным для легких, потому что этот запах у него был и за пазухой, и на спине, и в карманах, и в волосах. Это несчастное существо, право, кажется, перестало быть человеком, было просто живое и ходячее тело человечье. Проклятая бурса сгноила Лягву, буквально сгноила Лягву. Товарищи не то чтобы ненавидели его, а чувствовали к нему отвращение, и даже редко кто находил удовольствие обижать его. Не поверят, что из пятисот человек в продолжение восьми лет не нашлось никого, кто бы решился не только дать ему руку, но и сказать ласковое слово. Не только ученики его презирали, но даже начальство и прислуга. Мы сказали, что бурса сгноила его тело: это в собственном смысле надо понимать. Он должен был по приговору начальства и товарищества жить и ночевать в спальне, которая была отведена для таких же, как он, отторженников бурсы, двенадцати человек. Дело в том, что были ученики, страдавшие известною болезнью, которая в детском возрасте не составляет еще болезни, а зависит от неразвитости организма. Никто о них не заботился, не лечил. Бурсацкая казна не купила для них даже клеенки, чтобы предохранить тюфяки от сырости и гнили; вместо этого страдавших этой болезнью имели обыкновение в училище сечь голенищами. Честное слово, что в тюфяках заводились черви, и несчастные должны были спать чисто на гноищах. Спросят, отчего же эти ученики сами себя не жалели и не просушивали своих тюфяков по утрам? Попадая в каторжный номер, в котором приходилось дышать положительно зараженным, ядовитым воздухом, ощущать под своим телом ежедневно рой червей, быть в презрении у всех — они делались до цинизма неопрятны и вполне равнодушны к своей личности; они сами себя презирали. Вот факт: Лягва дошел то того, что глотал мух и других насекомых, съел однажды лист бумаги, вымазанный деревянным маслом, ел сальные огарки. Лягва уныло шатался по бане, высматривая, где бы добыть шайку. Он подошел к Хорю, тоскливо и каким-то дряблым голосом проговорил: — Дай шаечки, когда вымоешься. Нищий второуездного класса Хорь даже по отношению к Лягве сумел выдержать роль нищего. Он отвечал: — Три копейки, так дам. — У меня самого только две. — Давай их. — Что же у меня останется? — Ну, давай пять пар костяшек. — У меня их нет. — Убирайся же к черту, fraterculus (братец)! Он подошел к Сатане, которому, кроме этого, было другое прозвище: Ipse (сам). Его никогда не звали собственным именем, и мы не будем звать его. Черти, смотря по тому, к какой нации они принадлежат, бывают разного рода. Есть черт немецкий, черт английский, черт французский и проч. Он ни на одного из них не походит. Ipse был даже и не русский черт; наш национальный бес честен, весел и отчасти глуповат: так он представляется в народных сказках и легендах. Ipse был черт-самородок, дух того ада, которому имя бурса. В качестве черта он и служил такому человеку, каков вор Аксютка. Его прозвали Сатаной за его характерец. В училище существовал нелепый обычай ''дразнить'' товарищей, особенно новичков. Я сейчас объясню, что это значит. Соглашались трое или четверо подразнить кого-нибудь. Они приставали к своей жертве. Сначала насмехались над ней и ругали ее, потом начинались пощипыванья, наконец дело кончалось швычками, смазями, плюходействием. Задача таких невинных развлечений состояла в том, чтобы довести свою жертву до бешенства и слез. Когда цель достигалась, мучители с хохотом бросали свою жертву, которую часто доводили до самозабвения и остервенения; так ''Asinus'' (осел) прошиб кочергой голову ''Идола'', который вывел его из себя. В такого рода потехах всегда принимал деятельное участие Сатана; вряд ли был другой мастер дразнить, как Ipse. Он решался раздражать даже тех, кто был сильнее его. Назойливее, неотвязчивое Сатаны трудно себе представить что-нибудь. Иногда он систематически привязывался с утра до вечера, в продолжение трех дней и более, не давая ни на минуту покоя. Его часто бивали, и жестоко, но ему все было нипочем. Он был какой-то околоченный, деревянный. Только Аксютка мог укрощать его, но и то потому, что Сагана благоговел перед бурсацким гением Аксютки. К такого рода господину обратился с просьбою о шайке Лягва. — А ''вывернись''! — отвечал ему Сатана. — Мне не вывернуться. — Волоса ведь мокрые? — Я не окачивался. — Окатись! вот и шайку дам. — Нет, не могу. Лягва встал в раздумье, не зная, вывернуться или нет. Когда предлагали ''вывернуться'', то ученик подставлял свои волоса, которые партнер и забирал в пясть. Ученик должен был высвободить свои волоса. Державший за волоса имел право запустить свою пятерню только раз в голову товарища, и когда мало-помалу освобождались волоса, он не имел права углубляться в них вторично. Мокрые волоса многие вывертывали очень ловко. Впрочем, бывали артисты, которые решались вывертываться и с сухими волосами: к числу таких принадлежал сам Сатана. Ipse, видя, что Лягва не решается, сказал: — Ну ладно, подожди, только вымоюсь. — Вот спасибо-то! — отвечал Лягва радостно. Он носил воду Сатане, окачивал его, стараясь выслужиться и получить шайку; наконец Сатана вымылся, и Лягва с радостным выражением лица протянул руку к шайке. — Эй, ребята! — закричал Сатана. — Что же ты, Ipse? Но голос Лягвы вопиял, как в пустыне. Человек пятнадцать налетело на призыв Сатаны. — На шарап! Сатана покатил шайку по скользкому полу. Все бросились на нее самым хищным образом. Толкотня, шум, ругань и затрещины. Наконец, когда вымылись многие, шаек освободилось достаточное количество. Лягва добыл шайку и начал с ожесточением намыливать голову, но лишь только волоса его и лицо покрылись густой пеной мыла, как Сатана, вернувшийся зачем-то в баню, вырвал у него шайку и сделал ему смазь всеобщую. Лягва в испуге раскрыл широко глаза, пена пробралась за ресницы, и он ощутил в них едкое щипанье, но делать было нечего; прищуриваясь и протирая глаза, он добрался кое-как до крана и промыл здесь их. Между тем многие уже вымылись; сделалось гораздо тише в бане, хотя и слышны были иногда греготанье, брань и проч., что читатель, ознакомясь несколько с бытом бурсы, сам уже может вообразить себе. Перейдемте в предбанник. Гардеробщик выдавал казенным белье. Ученики отправлялись в училище не парами, а кто успел вымыться, тот и убирался восвояси. Вот тут-то и наступал праздник бурсы. — Теперь, дедушка, следует ''двинуть от всех скорбей'', — говорил Бенелявдов Гороблагодатскому. — То есть ''столбуху'' водки, яже паче всякого глаголемого бога или чтилища? — В ''Зеленецкий'' (кабак) ''дерганем''. — Только вот что: первая перемена Долбежина. — Так что же? — Заметит — ''отчехвостит'' (высечет). — С какой стати он заметит? — Развезет после бани-то натощак. — А мы сначала потрескаем, а потом разопьем одну лишь ''штофендию''. — А, была не была, идет! — Так ''наяривай'' (действуй), живо! При банях всегда бывают торговцы, которые продают сбитень, молоко, кислые щи, квас, булки, сайки, кренделя и пряники. Здесь идет великое столованье. Человек двадцать едят и пьют. Второкурсные бесстыдно, а напротив — важно и с сознанием своего достоинства, пожирают и пьют чужое. Докрасна распаренные лица бурсаков дышат наслаждением. Нищий второуездного класса Хорь шатается между гостями и, по обыкновению, ''кальячит''. Ему сегодня везет: там ему отщипнут кусочек булки, здесь он просит: «дай, голубчик, разок хлебнуть» — и ему дают благосклонно, после чего датель продолжает пить из того же стакана. Только аристократы заседают в трактире, виноторговле или кабаке, смотря по вкусу и расположению духа. Огромное большинство не может полакомиться и двухгрошовым стаканом сбитня или полуторакопеечною булкою. Оно смотрит с завистью и жадностью на угощающихся, особенно, на второкурсных, и щелкает зубами. Из этого большинства выделилась довольно большая масса учеников, которые не останавливались глазеть около лавочки предбанника или ''кальячить'', а отправлялись на промысел, высматривая по улицам и базару, нельзя ли где-нибудь что-либо стянуть. Аксютка, однако, успел стащить сайку в лавочке же. Шли кучками и вразбивку ученики. В эту минуту вся торговля окрест трепетала. Надобно заметить характеристическую черту бурсацкой морали: воровство считалось предосудительным только относительно товарищества. Было три сферы, которые по нравственному отношению к ним бурсака были совершенно отличны одна от другой. Первая сфера — товарищество, вторая — общество, то есть все, что было вне стен училищных, за воротами его: здесь воровство и скандалы одобрялись бурсацкой коммуной, особенно когда дело велось хитро, ловко и остроумно. Но в таких отношениях к обществу не было злости или мести; позволялось красть только съедобное: поэтому обокрасть лавочника, разносчика, сидельца уличного — ничего, а украсть, хоть бы на стороне, деньги, одежду и тому подобное считалось и в самом товариществе мерзостью. Третья сфера — начальство: ученики гадили ему злорадостно и с местию. Так сложилась бурсацкая этика. Теперь понятно, отчего это, когда Аксютка стянул сайку, никто из видевших его товарищей не остановил его: то было бы в глазах бурсы фискальством. Теперь также понятно, отчего это в бурсацком языке так много самобытных фраз и речений, выражающих понятие кражи: вот откуда все эти ''сбондили, сляпсили, сперли, стибрили, объегорили'' и тому подобные. Наши герои и пошли бондить, ляпсить, переть, тибрить, объегоривать. Главными героями были Аксютка и Сатана — ''единый'' и как бы ''единственный'' (выражение из одного нелепого, варварским языком изложенного учебника бурсы). — Сатана! — Что тебе? — Ipse! — крикнул Аксютка. — Да что тебе? — Потирай руки! — Значит, на ''левую ногу можно обделать'' (надуть кого-нибудь, украсть)? — Уж ты помалчивай. — ''Купим на пятак, сожрем на четвертак''! — Вот тебе гривенник, — сказал Аксютка. — Что расщедрился вдруг? — Пойдем в мелочную: видишь, отворена уж. Ты торгуйся, да, смотри, по мелочам; муки, скажи, для приболтки в суп, на ''кипеечку'' (копеечку), цикорьицы на грош, перечку на кипеечку, лучку на грош, клею на кипеечку, махорки на грош, леденчиков и постного маслица уже на две. — Во что же масла-то брать? — Да ты Сатана ли? Ты ли мой любезный Ipse? Аксютка сделал ему смазь всеобщую. Сатана не рассердился на него, предвидя поживу. Он только, по обыкновению, сделал из фалд нанкового сюртука хвост и описал им три круга в воздухе, приговаривая: — Я Ipse. Аксютка стал объяснять ему: — По мелочам будешь брать, дольше времени пройдет. Когда спросишь маслица, скажи, что забыл дома бутылочку, и не отставай, проси посудинки. — ''Облапошим''! Аксен, ты умнее Сатаны! — Ты должен звать меня: Аксен Иваныч. Сатане была пожалована при этом смазь. Сатана вытянулся во фрунт, сделал себе на голове пальцами рожки, сделал на своей широкой роже смазь ''вселенскую'' и в заключение вернул хвостом трижды. Прозвали его Сатаной, и недаром: как есть сатана, с хвостом и рогами. План их вполне удался. У Аксютки через четверть часа оказалось краденого: две булки, банка малинового варенья, краюха полубелого хлеба и десятка два картофелю. Ноздри Аксютки раздувались, как маленькие паруса, — всегдашний признак того, что он либо хочет украсть, либо украл уже. — Теперь, ''скакая играше веселыми ногами, в кабачару''! — скомандовал невинный мальчик Аксюша. Другое невинное дитя, мальчик Ipse, скорчил рожу на номер седьмой, на которой выразились радость и ободрение. — Знаешь, что я ''отмочил''? — Что? — Наплевал в кадушку с капустой. — И-го-го-го! — заржало ''сатанинское'' горло. Училищный и уличный тать Аксютка был человек необыкновенный, талантливый, человек сильной воли и крепкого ума, но его сгубила бурса (впрочем, отчасти и домашнее воспитание), как она сгубила сотни и сотни несчастных людей. В самой системе и характере его воровства сказалась сильная натура, — сильная, но погибшая нравственно. Он воровал артистически. Этот каторгорожденный не мог стянуть без того, чтобы зло не подшутить над тем, у кого он крал. Когда он забирался в сундук, ''ляпсил'' булку, ''тибрил'' бумагу, ''бондил'' книгу и проч., — где бы другому бежать, а он не то: он сходит за каменьями или грязью и накладет их в сундук вместо краденого. Иные, зная его как вора и желая задобрить (случается, у нас и не в бурсе задобривают воров, чтобы они не нагадили), приходили к нему с приношениями, но он отказывался от приношений, играя роль честного человека, которого оскорбляет взятка. Вот пример. Прислали из деревни одному ученику мешочек толокна. Он знал, что Аксютка видел присылку, и был вполне убежден, что Аксютка украдет толокно; поэтому ученик забежал к Аксютке с акциденцией, предлагая ему около двух горстей толокна. Аксютка сказал: «Я не могу есть толокна». А у самого ноздри поднялись и опустились. Аксютка пожелал сыграть остроумно-воровскую штуку. Когда успокоенный товарищ задвинул в парту мешок с толокном, Аксютка подкрался легче, нежели блоха скачет по полу, под парту ''толоконника'' и выкрал мешок. Сряду же после этого он подошел к ''толоконнику'' и умиляющим голосом сказал ему: «Братец, ты обещал мне толоконца, так дай». Тот полез в парту; толокна не оказалось. Аксютка обругал его, сказав: «Свинья! обещал, а не даешь; я за это тебе отплачу!» — отвернулся; ноздри его раздувались, как паруса, а на роже отсвечивалось сознание своей силы в воровстве. Через полчаса он подошел к окраденному им товарищу и сказал: «Не хочешь ли толоконца?». Аксютка держал на ладони толокно. «Это мое?» — «Нет, мне самому мамаша прислала». — «Скотина, ведь у тебя и матери-то нет!» — «Я говорю про крестную мамашу». Таков был Аксютка. Особенно он был искусник ''меняться ножами''. Здесь мы опишем еще один характеристический обычай бурсы. Обыкновенно кто-нибудь кричал: «С кем ножичками меняться?». Когда выискивался охотник на мену, тогда между ними начиналась следующая проделка. Оба они выставляли напоказ друг другу только концы ножей; тогда следовало угадать, стоит ли решаться на мену, чтобы вместо хорошего ножа не пришлось получить дурной. Вот в этом-то деле был особенно искусен Аксютка. Мы убеждены, что его участь — каторга. По исключении из училища он сначала поселился на постоялом дворе, где за три копейки суточного жалованья, при ночлеге и харчах хозяйских, он рубил капусту, таскал дрова, топил печи, месил хлебы и тому подобное. Но ему скоро наскучил честный труд, он обокрал своего хозяина и утек от него. После того его встречали один раз в подряснике, другой — в тулупе, третий раз во фраке, — словом, он из училищного вора сделался всесветным мошенником. Напрактиковавшись в ''девятой школе'' (так древними бурсаками называлась школа жизненного опыта, которая следовала за восьмиклассным обучением в бурсе), он поступил на службу в качестве дьячка, но скоро за пьянство и буйство (он расшиб стекла у городничего) был сослан на тяжелую работу в какой-то бедный монастырь. Выдержав курс церковного покаяния, Аксютка поступил в соборный хор певчим, но его протурили оттуда едва ли не за разбой. Аксютка при этом должен был переменить духовное звание на мещанское. Самое важное дело Аксютки то, что он хотел зарезать бывшего своего благочинного. По этому делу он был оставлен в подозрении. Страшен этот человек, но наперед можно сказать, что ему осталась одна торная дорога — Владимировка, по которой идут сотни наших каторжников, и посреди этих сотен Аксютка будет один из самых отпетых. Теперь мы будем продолжать о других. Хищная бурса рассыпалась повсюду. Старая оборванная баба, бывшая некогда камелией низшего сорта, которых прозвище — ночные крысы, торгует для поддержания своего дряхлого тела ободранными лимонами, растрескавшимися как сухая глина, пряниками, серо-пегими булками и другим неудобоваримым отребьем. Когда она завидела возвращавшуюся домой бурсу, то, как мать, защищая свое детище от волка, она прикрыла гнилое сухоястие грязной тряпицей и дырявым передником. Ее однажды обокрали, но теперь бурсакам не удалось утащить ни одной черствой булки из-под вретища отживающей женщины. Бурсаки на этот раз ограничились одной лишь бранью с несчастной женщиной. В другом месте промыслы учеников были удачны. Саепеки открыли длинное и широкое окно. На досках дышат легким паром только что испеченные сайки. Хотя зоркий воровской глаз бурсаков сразу же заметил, что тут трудно было поживиться, но ученики все-таки обнюхивают местность и вот с радостью делают открытие, что в другом отделении саечной пекарни на досках разложено сырое тесто. Саепеки не ожидали нападения с этого пункта и не защищали его от воров. Бурсаки, под предводительством хищного Хорька, прокрались в пекарню и стали хватать тесто, торопливо пряча его в карманы сюртуков и брюк. Едва они заслышали шаги саепеков, мгновенно скрылись, и через минуту их не было даже на базаре. Спросят, к чему бы ученикам нужно было сырое тесто: неужели они съедят его сырым? Нет, они ухитрятся спечь его на вьюшках в трубах поутру топленных печей, и хотя оно выйдет с сажей — ничего! Бурсаку и то на руку. Теперь расскажем еще событие. Трое великовозрастных зашли по дороге к певчему, своему исключенному товарищу. Певчего нашли они лежащего на постеле и страдающего похмельем. К нему в то время должен был зайти сапожник, затем чтобы получить с него долгу три рубля Певчий накануне того дня с клятвою и божбою обещался ему заплатить непременно, но из запасных денег у певца осталось около половины. — Что, братцы, делать? — вскричал встревоженный певчий. — Живо сюда! — отвечал ему один из великовозрастных. — А что? — ''Объегорим''. Ложись сейчас на стол. — Зачем? — Не разговаривай, а ложись. Поставили стол в переднем углу, под образами. Певчий улегся на стол, в головах его зажгли восковую свечку, покрыли его белой простыней; один великовозрастный взял псалтырь, подошел к певчему и сказал ему: — Умри! Тот притворился мертвым. Бурсак стал читать над ним псалтырь, как над покойником, скорчив великопостную харю. Вошел сапожник и, услышав монотонное чтение, понял, что в доме есть мертвый. Он набожно перекрестился. — Кто это? — спросил он. — Товарищ, — отвечали ему печально. — Который это? — Барсук. Сапожник сначала почесал в затылке, подумав про себя: «Эх, пропали мои денежки!», но потом умилился духом и сказал бурсакам: — Ведь вот, господа, за покойником-то должишко остался, да уж бог с ним: грех на мертвом искать. — Вот и видно доброго человека! — было ответом. — Его, признаться, и похоронить не на что. Начал, брат, ты доброе дело, так и кончил бы: дай что-нибудь на поминки бедному человеку. Сапожник вынул полтину и подал им. Те благодарили его. Сапожнику, естественно, захотелось взглянуть на мертвого. Он, перекрестясь, проговорил: — Дай хоть взгляну на него. Барсук до того притворился мертвым, что хоть сейчас тащи на кладбище. Открыли его лицо: с похмелья оно было бледно и имело мертвенный вид. Сапожник, по православному обычаю, приложился губами ко лбу певчего, а тот, сделав под простыней фигу, думал про себя: «Вот те кукиш! а не свечка». Когда сапожник удалился, мертвый воскрес и с диким хохотом вскочил на стол. — Теперь, ребята, поминки справлять. — Четвертную! — Огурцов да селедку! То и другое было мигом добыто, и, поя разные духовные канты, перемешивая их смехом и остротами, справляли поминальную тризну о упокоении раба божия Барсука. Бурсаки с торжеством и гордостью передавали друг другу рассказ об этом событии. Но дело этим не кончилось. Спустя месяц времени сапожник встретил под вечер Барсука. Барсук и тут нашелся. Скрестив руки и сверкая глазами, он грозно приблизился к сапожнику и диким голосом возопил: — Неправедные да погибнут! Сапожник растерялся: ему представилось, что он видит покойника, который воротился с того света, чтобы наказать его за то, что он дерзнул прийти к мертвому и требовать от него свой долг. Он перекрестился и с ужасом бросился бежать куда глаза глядят. Долго он потом рассказывал, как являлся к нему мертвец и хотел утащить его едва ли не в тартарары. Этот случай еще более утешил бурсу. Последний скандал из банных похождений бурсаков. Мехалка, воровски пробираясь по базару и увидев, что в пряничной лавке отворена дверь, заглянул в нее. Он увидел в ней торговца, который стоял в дальнем углу, к двери спиною. Мехалка был не тактик, а стратегик и, много не рассуждая, стремительно бросился на пряник из стычных ковриг, который был величиною с добрую доску, и потом выбежал вон из лавки. За ним с криком «грабят!» устремился торговец. Мехалка, обремененный ношею, бежал медленно и был в опасности человека, которого сейчас треснут по шее. Он употребил следующий стратегический прием: выждал приближения к себе торговца и, неожиданно обернувшись к нему, поднял над головой ковригу и ударил ею в лицо торговца. Потом пустился с обломком ковриги, оставшимся в его руках. Мехалка был замечательная личность. Это не вор, а чисто разбойник. Известно было, что он, выходя из церкви, схватил попавшуюся ему навстречу собачонку и расшиб ей голову о тумбу, а потом закусил свой подвиг сальною свечою. За то хотели его отпороть не на живот, а на смерть. Но по случаю страстной недели и пасхальной экзекуция была отложена до Фоминой. Когда наступил день возмездия и под предводительством смотрителя вошли в класс четыре солдата с огромным количеством розог, у Мехалки засверкали глаза, как у дикого зверя, и он, энергически сжав кулаки и стиснув зубы, бросился к отворенному окну и вскочил на подоконник с быстротою кошки. (Класс был во втором этаже). — Только подступись, размозжу себе голову о камни! — вскричал он. На убеждения смотрителя покориться он отвечал, что бросится с высоты второго этажа и тем накажет начальство. Смотритель плюнул и ушел. Мехалке за такие дикости вручили волчий паспорт. Известно, что впоследствии он, Аксютка и еще один артист нанялись в кузницу чернорабочими. Мехалка, работая здоровым молотом по наковальне, добывал себе грош на свой образец, вместе со своими товарищами. Забрался он на соседний двор, разломал там извозчичьи дрожки и все железо утащил к себе в кузницу. Карьера его кончилась дьячеством, и он сделался истинным мучителем своего священника. Вот вам, господа, веселая картинка бурсацкой бани, в повести о которой одни лишь голые факты. К ним нечего прибавлять, они сами за себя говорят. После бани бурсаки, поев всего краденого, были в добром расположении духа; меньше раздавалось швычков и подзатыльников, реже творилось всеобщих смазей, и вообще в классе сравнительно было довольно тихо и скромно. В Камчатке собралось несколько человек и ведут беседу о старине и древних героях бурсы. Митаха занимал среди них первое место. — Эх, господа! то ли дело было в старину! — В старину живали деды веселей своих внучат. — Зато, брат, и пороли, — сказал Митаха. — А что? — Да вот вам случай. — Расскажи, брат Митаха, расскажи. — Только чур не перебивать. Митаха начал: — Были у нас три брата: ''Каля, Миля'' и ''Жуля''. Это были силачи тогдашнего времени и обыкновенно занимались шитьем сапогов. Они однажды отправились в город с товарищами, чтобы кутнуть хорошенько на стороне. Кутнули добре. Когда шли назад, то орали песни на пять улиц и встретились с казаками. Те пригласили их молчать. Наша братия ругаться. Драка. Бурсаки отдули казаков на обе корки и утекли в училище, будучи уверены, что их дело шито-крыто. Ан нет: на другой день начались розыски. Все всплыло наружу. Вот была порка-то! Драли тогда под колокольчиком, среди двора, слева и справа, закачивали штук по триста. — Братцы, я вот тоже знаю… — заговорил один. — Сказано, не перебивать! — ответили ему. — Сволочь! — Животина! — ''Мазепа''! Замечательно, что в бурсе ''Мазепа'' было ругательное слово, и, вероятно, основание тому историческое; но во времена нами описываемой бурсы из пятисот человек вряд ли пятеро знали о существовании Мазепы. Здесь это имя было слово нарицательное, а не собственное. По преимуществу называли ''мазепами'' толсторожих. В бурсе все своеобразно и оригинально. Бурсак, перебивший рассказ, замолчал. — Ну так что же, Митаха? — А вот слушайте. Собрались все ученики на двор, пришел инспектор, явились сторожа, и принесена огромная куча распаренных лоз. Каля, Миля и Жуля стояли в толпе. Им, братцы, успели товарищи вкатить перед сечением по полштофу водки. Растянули Калю, потом Милю, потом Жулю. Но хотя и драли их пьяных, хоть они и закусывали себе руку до крови, однако после порки их отливали водой и на рогожке стащили в больницу замертво. Вот так ''чехвостили''! — А зачем они закусывали руку? — Фаля! — Бардадым! — Ведь закуси руку, так оттягивает: укусишь руку — руке больно, а сзаду и не слышишь в то время. — Тогда же, братцы, вышел дивный случай. — Ну-ка. — При этой страшной порке был один приходский ученик, только что привезенный из дому, которого мамаша гладила по головке, а здесь он увидел, что гладят по другому месту. Он был мальчик худенький, маленький, бледненький — одним словом, вовсе не бурсак, а сволочь. Как он увидел такую знатную порку, так чуть не умер со страху. Он стал учиться отлично и каждый шаг следил за собою, чтобы не заслужить розгу. Когда секли кого-нибудь, он дрожал и бледнел. Учитель заметил это и возненавидел его, потому что терпеть не мог, когда кто-нибудь сильно кричал под лозами. Учителю захотелось попробовать, каков новичок под розгами. Придравшись к какому-то случаю, он отпорол новичка так, что тот долго после того таскал из тела своего прутья. Учениц после порки упал в обморок. Этим он окончательно вооружил против себя учителя, который стал преследовать его и каждый раз порол жестоко. Ученику до того тяжко было жить, что он решился бежать из училища. Его поймали. Тогда он сначала хотел повеситься, но потом решился на следующую штуку. Дождался он ночи, достал перочинный нож, разрезал себе руку и своей кровью написал на бумажке: «Дьявол, продаю тебе свою душу, только избавь меня от сеченья». Внимание слушателей чрезвычайно было напряжено. — С этой бумажкой, — продолжал Митаха, — он залез ночью в двенадцать часов под печь. Что там с ним было, неизвестно. Оттуда его вытащили замертво. Он говорил, что видел черта. Начальство, узнав его проделку, высекло его под колоколом, после чего, говорят, он был снесен в больницу, где отдал душу богу. Такой рассказ подействовал даже на крепкое воображение бурсаков. Разговоры смолкли, и все впали в раздумье. Ученики понимали, а в эту минуту особенно ясно сознали, что и при их житье-бытье подчас хоть продавай душу черту. Когда впечатление несколько ослабело, кто-то спросил: — А кто из вас, братцы, видел дьявола? Никто не отозвался. — А домового видел кто? Оказалось, что домовых видели многие, а если кто сам не видел, то знал таких, которые видели. В бурсе предрассудки и суеверие были так же сильны, как и в простом народе: верили в леших, домовых, водяных, русалок, ведьм, колдунов, заговоры и приметы. Словом, эта сторона бурсацкой личности выражала глубокое невежество, которое начальство и не думало искоренять, потому что и само не всегда было свободно от суеверия. В бурсе была даже доморощенная кабалистика. Так, почти вся бурса верила, что если вынуть из пера сухую перепонку и положить ее в книгу, то забудешь урок из той книги; если же такую перепонку положить под тюфяк спящего, то с ним случится грех, за который заставят поцеловать Лягву. Считалось дурным — книгу после урока оставить открытою, потому что урок забудешь. Когда кто-нибудь мистифировал, говоря, что идет учитель, ему кричали: «Чего, сволочь, врешь-то? хочется, чтоб злым пришел!» Для того же, чтобы не спросил учитель, была примета у некоторых учеников держаться за какую-нибудь часть своего тела… В училище одно время был даже свой туземный колдун. Это был ученик, прибывший в местную бурсу из Киева, некто ''Бегути''. Его прозвали так за то, что он, рассказывая сказку, выговаривал вместо «бежали, бежали» — «бегути, бегути». Он брался угадывать, у кого сколько в деревне коров, в семействе сестер, в кармане денег и т. д. Многие серьезно верили ему. Кстати, мы расскажем проделку Аксютки над Гришкецом. Аксютка вот уже целую неделю подговаривает товарищей, чтобы они показывали Гришкецу, что серьезно считают его за колдуна. Когда это состоялось, многие стали обращаться к нему с просьбою поворожить им. Гришкец сначала принимал это за шутку, но товарищи выдерживали свою роль отлично, так что Гришкец наконец принял их затею за чистую монету. Тогда он перепугался и стал умолять товарищей, чтобы они не считали его за колдуна. Но они, видя его тревогу, усилили свою назойливость. Гришкец едва не потерял рассудка. Когда Аксютка, сидя подле него в столовой, умолял Гришкеца научить его колдовать, то Гришкец обратился к инспектору с такими словами: «Я, ей-богу, господин инспектор, не умею колдовать. Возьму ли я такой грех на душу?». И он, крестясь, уверял, что Аксютка врет все. Чертовщина для разговоров бурсаков — предмет неистощимый. Но мы, однако, незаметно перешли опять к воспоминаниям давних дней. Мы приведем два рассказа. Ученикам было запрещено начальством купаться, и, по его приказанию, полиция преследовала бурсаков на реке. Надзиратель, видя, что ученики не унимаются, решился во что бы то ни стало изловить их и представить к начальству. Каля, Миля и Жуля взбесились и, взяв с собою несколько товарищей, на другой же день нарочно отправились купаться. Нагрянул надзиратель и накрыл их на месте преступления; но они схватили его, зажали ему рот, чтобы не кричал, и потом выкупали его. После этой операции они завязали ему брюки у сапог, так что из них образовались два мешка, и набили брюки песком до самого пояса; после этого с хохотом бросили его и утекли восвояси. Несчастный долго барахтался, не могши подняться с земли. Когда его освободили, он закаялся беспокоить учеников. Одному из товарищей надобно было справить именины, а денег было всего пять рублей. Это было летом. Идет наш бедняга со своими друзьями по берегу реки да горюет. В одном месте они натолкнулись на кучку рабочих, которые оставили свою барку и на берегу варили кашу. «Хлеб да соль!» — говорят. — «Хлеба-соли кушать». — «Но без водки что за еда?» — «Где же ее взять?» — «А вот деньги», — сказал бурсак, подавая на полведерную. Мужики обрадовались и тотчас добыли водки. Бурсаки напоили их допьяна, и когда они удалились спать в барку, то угнали ее и вместе с мужиками продали. Такие рассказы и воспоминания о подвигах бурсаков ученики всегда выслушивали охотно и с полным одобрением. Но ударил звонок, и начались классы. Мы сказали, что начинаются классы, а начинаются они следующим образом. — Поймал вошь! — сказал один из камчатников. — Будет дождь. — Я две рядом. — Будет с градом. — Вчетвером. — Будет гром. Какой-то великовозрастный ни к селу ни к городу стал подщелкивать словами: — Раз-два — голова, три-четыре — прицепили, пять-шесть — в ряд снесть, семь-восемь — сено косим, девять-десять — сено весить, одиннадцать-двенадцать — на улице бранятся. Потом другой великовозрастный, вытянув из сапога берестяную тавлинку, затянул благим гласом какой-то кант и зарядил нос с присвистом. В училище нюханье табаку было развито в высшей степени. Иначе и нельзя: во время занятий, на которых одна лампа о трех рожках давала свет на сто и более человек, поневоле рябило в глазах, а когда ученик заряжал понюшку табаку, то глаза его делались на несколько минут светлее. Во время классов, из которых каждый по два часа, монотонные ответы уроков учителю нагоняли непобедимый сон, — и вот когда ученик понюхает табаку, то поневоле раскроет глаза. Табак был запрещен начальством, но товарищество не хотело и знать этого запрещения. Табак покупался у Захаренки, который молол его из махорки и потому продавал довольно дешево. И в отношении нюханья табаку в бурсе были свои особенности. Так, нюхали со швычка, брали перстью, но особенно замечательно, когда табак раскладывался по указательному пальцу до кисти и вбирался в нос сильным вдыханием. Бывали пари, кто больше вынюхает в один прием, и случалось, что задорный нюхальщик, решившись на непосильную понюшку и приняв ее, падал в обморок. До прихода учителя ученики успели сыграть в ''краски''. Выбрали из среды себя ''ангела'' и ''черта'', выбрали хозяина: другим участникам в игре были розданы названия той или другой краски, которые не сообщались ни ангелу, ни черту. Вот приходит ангел, и стучит он в двери. — Кто тут? — спрашивает хозяин. — Ангел. — За чем? — За краской. — За какой? — За зеленой. — Кто зеленая краска, иди к ангелу. В свою очередь приходит к хозяину черт, выбирает себе краску и уводит ее. Так продолжается до тех пор, пока не разберутся все краски. Тогда сила ангела становится одесную от хозяина, а сила дьявола ошуюю. Каждая из партий образует из себя цепь, хватая друг друга сзади за животы. Ангел и черт сцепляются руками, — и вот взревели и ангелы и черти — и началась таскотня. Долго шла борьба, но черт-таки одолел. Вдруг отворилась дверь. В класс вошел господин огромного роста, в коричневой шинели. Все смолкло. Это был учитель Иван Михайлыч Лобов. Цензор прочитал молитву «Царю небесный». Ученики стояли, ожидая приказания сесть. Сели. Великий педагог отправился к столу, за которым и сел на грязном стуле. Он взял нотату. Многие вздрогнули. Немного помолчав, Лобов крикнул: — Аксютка! — Здесь, — смело отвечал Аксютка. — Ты опять? — Не могу учиться. — А отчего до сих пор учился? — Теперь не могу. — К печке!.. ''на воздусях его''! Аксютка озлил учителя. Он с ним выделывал штуки, на которые никто не решался. Этот отчасти описанный нами вор имел отличные способности, память у него была обширнейшая, и, вероятно, он был умнее всех в классе; ничего не стоило ему прочитать урок раза два, и он отвечал его слово в слово. Учиться, значит, было легко ему. Но он вдруг прекращал заниматься, поддразнивая учителя назло. Его секли, но ничего не могли поделать с ним. Тогда его поселяли в Камчатку. Но лишь только он добивался своего, как опять начинал учиться отлично, его переводили на первую парту, и лишь только переводили, он опять запевал; Ай, люди, люди, люли! А в нотате все нули! После такой песни Аксютка опять ничего не делал. Снова повторялось сеченье. Он у Лобова несколько раз переходил из Камчатки на первую парту и обратно. Наконец Лобов рассвирепел, и раздалось его грозное ''на воздусях''! Тотчас же выскочили четверо парней, схватили его, раздели, взяли за руки и ноги, так что он повис в горизонтальном положении, а справа и слева начался свист лоз. Взвыл Аксютка, а все-таки кричит: — Не могу учиться! ей-богу, не могу! — Положите ему под нос книгу! Положили. — Учи! — Не могу! хоть образ со стены снять, не могу. — Сейчас же и учи! На этот раз Аксютка правду кричал, что не может учиться, потому что лежал под розгами, и учитель это сознавал, но все-таки продержал его висящим над книгой достаточно. — Бросьте эту тварь. Аксютка пробрался в Камчатку. — Дать ему ''сугубое раза''! Товарищи повскакали с парт, бросились на Аксютку и зарядили ему в голову ''картечи'', то есть швычков. Взвыл Аксютка: — Хоть убейте, не могу учиться! Лобов имел обыкновение ходить в класс с длинным березовым хлыстом. Он поднялся с места и ''вытянул'' Аксютку вдоль спины, а тот взвыл: — Ей-богу, не могу учиться! Лобов мало-помалу успокоился, и класс продолжался обычным порядком. Спустя несколько времени он крикнул: — Цензор, квасу! Цензор отправился за квасом и принес его. Лобов, прихлебывая из оловянной кружки квас, просматривал нотату и назначал по фамилиям, кому к печке — для сеченья, кому к доске на колени, кому коленями на ребро парты, кому без обеда, кому в город не ходить. Класс Лобова разукрасился всевозможно расставленными фигурами. Потом он стал спрашивать знающих учеников, поправляя отвечающего, когда он отвечал не слово в слово, и запивая бурсацкую премудрость круто заваренным квасом. Он сидел обыкновенно в калошах, не снимая своей красноватого цвета шинели. Когда спрошенный им ученик кончил свой ответ, Лобов полез в карман шинели и вынул из него довольно большой пирог, который стал уписывать с аппетитом. Бурсаки с жадностью посмотрели на пожираемый пирог. Так Лобов имел обычай завтракать во время класса, мешая пищу духовную с пищей телесной. После экзаменации пяти учеников он стал дремать и наконец заснул, легонько всхрапывая. Отвечавший ученик должен был дожидаться, пока не проснется великий педагог и не примется опять за дело. Лобов никогда уроков не объяснял — жирно, дескать, будет, — а отмечал ногтем в книжке ''с энтих до энтих'', предоставляя ученикам выучить урок ''к следующему'', то есть классу. Что этот великий педагог в своей юности — недосечен или пересечен? Морфей легонько посвистывал себе через нос педагога, а ученики, наказанные на колени и столбом, воспользовались этим. Поднялся легкий шумок, и начались невинные игры бурсаков, как-то в шашки, ''святцы'' (карты), костяшки, щипчики, швычки и т. п. Ударил звонок, учитель проснулся, и после обычной молитвы и по выходе учителя класс наполнился обычным шумом. Второй класс, латинский, занимал некто Долбежин. Долбежин был тоже огромного роста господин; он был человек чахоточный и раздражительный и строг до крайности. С ним шутить никто не любил, ругался он в классе до того неприлично, что и сказать нельзя. У него было положено за священнейшую обязанность в продолжение курса непременно пересечь всех — и прилежных и скромных, так чтобы ни один не ушел от лозы. Его мучил бес какой-то бурсацкой зависти, когда из его класса к концу курса остались все-таки не сеченными ни разу двое, державших себя крайне осторожно. Придраться было не к чему, но он выискал-таки случай. Однажды он пропустил было уже свой класс, и ученики весело ожидали звонка, но вдруг минут за пять до него Долбежин показался на конце училищного двора; лицо его было как-то особенно грозно (он был сильно выпивши), взоры его были устремлены на окна своего класса. Многие струхнули. Один из несеченных в это время взглянул в окно и потом быстро скрылся в классе. — Елеонский (несеченный)! — крикнул, входя в класс, Долбежин. Елеонский, трясясь всем телом, подошел к нему. Долбежин ударил его в лицо кулаком и окровавил его; из носу и рта потекла кровь. Елеонский ни слова не отвечал. Бледный и дрожащий, он смотрел бессмысленно на учителя. — Отодрать его! Елеонского отодрали. Остался один только несеченный. Того, напротив, отодрал Долбежин в самом веселом расположении духа. — Душенька, — сказал он ему, улыбаясь, — поди к порогу. — Да за что же? — За то, что тебя ни разу не секли. Тот и не думал отвечать, что это не причина, и отправился к порогу. Не осталось ни одного несеченного в классе. Но несмотря на все это, трудно поверить, его не только уважало товарищество, но и любило. Долбежин сам был точно отпетый. Он, как и товарищество, терпеть не мог «городских» и одному из них дал самое неприличное прозвище; фискала, пришедшего к нему наушничать, он отодрал не на живот, а на смерть; ученики вроде Гороблагодатского были его любимцами. Однажды ''Блоха'' решился изумить товарищество и под лозами Долбежина молчал, как будто и не его дерут; Долбежин при всех назвал его молодцом, тогда как за ту же проделку Лобов вознес его на воздусях, а потом просолил насквозь сеченное тело. Долбежин не брал с родителей взяток и до того был честен, что составленный им список учеников с отметками об их учении за треть он читал ученикам и позволял устраивать диспуты тем, которые претендовали на высшее место. Вот за это-то и любили его. Сегодня были только два случая в классе. Вызван был ''Копыта''. Он взял книжку латинскую и хотел было остаться переводить за партою. — На средину! — сказал Долбежин. ''На середке'' отвечать было хуже, чем за партой, потому что в первом случае товарищи ''подсказывали'' ученику. Отвечающий способен был расслышать самый тонкий звук, а если не расслыхивал, то, глядя искоса, он угадывал слово по движению губ. Копыта вышел ''на середку''. Здесь он ''срезался'' (то же, что в гимназии ''провалился'') и не мог перевести одного пункта. — Не так! — сказал Долбежин. Тот перевел иначе. — Не так! Копыта на новый манер. — К печке! Копыте дали ''всего'' десять ударов. Он обрадовался, что так легко отделался, и уже направился за парту, но услышал голос Долбежина: — Переводи снова. Тот перевел ему на новый манер. — Еще раз к печке! Копыте дали еще десять лоз и снова заставили переводить. На этот раз Копыта сказал, что он не может и придумать еще новой варьяции, за что и услышал: — К печке! Десять дали, и снова переводить. Копыта напряг все усилия памяти и рассудка. Ничего не выходило. — Ну! — сказал Долбежин, и уже палец указательный его поднялся по направлению к печке. Способности Копыты были страшно напряжены, мозг работал в сто сил лошадиных, и вот, точно озарение свыше, сложилась в голове новая варьяция. Он сказал ее. — Наконец-то! — одобрил его Долбежин. — Довольно с тебя. Пошел за парту. Вались дерево на дерево! — Вслед за тем Долбежин обратился к ''Трезорке'': — Вокабулы приготовил? — Нет. — Что? который это раз? — Если угодно, приготовлю, — отвечал Трезорка бойко. Трезорка был городской и привык к довольно свободному обращению. Его развязность взбесила Долбежина. Он побледнел, на лбу надулись жилы. — Ах ты, подлец! — закричал он и сильной рукой поднял в воздухе здоровый лексикон Кронеберга. Лексикон взвился и пролетел через класс; еще немного — так и влепился бы в голову бойкого мальчика. Он потом начал ругаться и плеваться; в его чахоточной груди клокотала мокрота; дерзость озадачила его, но он почему-то не посмел отпороть Трезорку, — вероятно, потому, что отец Трезорки был довольно значительное лицо в городе. И действительно, завязалось было дело, но кончилось все-таки ничем. В классе после этого скандала наступила мертвая тишина. Все дрожали. Один только беззаботный Карась, притом еще сидевший на первой парте, на глазах разъяренного учителя ухитрился уснуть. Его вдруг спросил учитель, а он, не слыша этого, тихо всхрапывал. Товарищ его толкнул, но уже было поздно: у учителя сверкали глазки. — К печке! — Розог нет, — сказал секундатор. — А давеча чем сек? — Те изломались. — Сходи за новыми. Карась между тем клялся и божился, что встал в три часа, чтобы приготовить урок, что у него голова болит, а в существе дела на него одурь напала от латынщины, и он смежил свои карасиные очи. — Я тебе! Явился секундатор, но без розог. — Розги все вышли, — сказал он. Учитель опять вспыхнул, поднялся со стула и отправился к той парте, где сидел секундатор. Он отыскал свежие розги. Карась запищал. — Простите!.. Но учитель в это время позабыл Карася, а направился к секундатору. Взяв пук длинных лоз за жидкий конец, он начал бить его комлем и по спине, и в брюхо, и в плечи, и по ногам. Раздался звонок. Пропели молитву «Достойно есть…». Между тем Карась спасся. Этот же учитель, озлившийся на Трезорку за умеренный оттенок дерзости в его ответе, прощал и даже с удовольствием встречал дерзости очень крупные. Так, однажды на публичном экзамене пришлось держать ответ некоему ''Ваксе''. Долбежин из-под стола показал ему кулак и проговорил тихо: «Только срежься, я тебе!». Вакса показал ему свой кулак и прошептал непечатную брань. Это только утешило учителя. Наконец, Долбежин был циник. Он с тем же Ваксой рассуждал о самых грязных вещах. Тот ему отвечал не стесняясь и откровенно, и оба они импровизировали самым грязным образом на разные темы. Заглянула бурса в столовую, «щей негодных похлебала и опять в свой класс идет». Кормили скверно; хлебная мука мешалась с мякиной; нередко порции говядины летели за окно и гнили потом на дворе; один только Комедо собирал порций по шести и потреблял их; в супе попадались маленькие беловатые червячки, в каше мышиный помет; только при одном экономе пища была безукоризненна, но такие экономы были редкость в бурсе. (Впрочем, в своем месте мы дойдем и до этого эконома). Лобов граничил по своему характеру к Тавле, Долбежин к Гороблагодатскому. Перейдем теперь к характеристике третьего лица, которое, собственно говоря, не составляло цельного типа, а было помесью двух названных нами. Этот господин носил имя Батьки. Он был красавец собою, с открытым грудным и объемистым басом, лицо — кровь с молоком. Он, между прочим, преподавал так называемый «''Устав''», то есть науку, как править церковные службы. Эта наука излагалась им самым странным образом. Вместо того, чтобы выдать церковные книги на руки учеников, ознакомить с теми книгами наглядным образом, показать по самым книгам, когда, что и где читалось и пелось, — вместо этого выдавались записочки, в которых по порядку службы обозначались только первые слова каждого чтения или пения. Таких заголовков целые листы писчей бумаги. До того трудно и тошно было ученье и зубренье, что изо ста с лишком учеников знало урок, случалось, только четверо. Кажется, ясно, что тут уже не ученики виноваты. Правда, могло случиться, что ученики на зло учителю делали стачку не учить урока, но такие стачки назывались бунтом и разрешались великим сечением класса; но тут была не стачка, а просто физическая и умственная невозможность вызубрить все это. И это понимал сам Батька. Несмотря на все это, он поочередно сек весь класс: так парта за партой и выдвигались к печке. Хотя в этих случаях секундаторы были крайне снисходительны, но снисходительны только к тем, кого любили. Секундаторы были очень изобретательны и свою профессию знали специально. Когда Батока заподозревал секундатора в мирволенье и шел свидетельствовать производство секуции, тогда оказывалось, что тело наказываемого было покрыто синими полосами: секрет в том, что секундатор намазывал лозы чернилами, потом стирал их слегка; достаточно было легкого прикосновения их, чтобы сделать фальшивый рубец. Черт знает на что расходовался ум воспитанника! Когда приходилось, что три описанные учителя занимали уроки в один и тот же день, то одного и того же ученика секли несколько раз. Так, Карася, случилось, отодрали четыре раза в один день (в продолжение училищной жизни непременно раз четыреста). Но сегодня не было устава. Занимались другим предметом. Беда, когда Батька приходил пьян! Тогда лицо его было бледно, а черные огромные глаза особенно глубоки и блестящи. Сегодня эта беда и случилась. Все вздрогнули, как только он вошел. По лицу все узнали, что будет классу великое горе. Взял он нотату. Мучительную и страшную минуту пережил класс. Батька вызвал Элпаху. Элпаха, трясясь телом и содрогаясь душою, вышел на средину. — Я… — голос его пресекся… — Что ты? — спокойным, но глубоко сосредоточенно-злым голосом спросил его Батька. — Я… сегодня… именинник… — Так с ангелом! — Октава его упала на две ноты ниже, а сердце свирепело, и в нем развивались кровожадность и зверские инстинкты… Страшен он был в эту минуту. — Я… — заговорил страдалец, — был в церкви… — Доброе дело! — Я потому и не успел выучить урока… — погасающим голосом продолжал Элпаха, видя, как с мертвенно бледного лица смотрели на него неподвижные, блестящие сосредоточенной ненавистью глаза… — Ты думаешь, что радуется твой ангел на небесах? Элпаха молчал; в его сердце пробивалась слабая надежда, что его не накажут, потому что Батькин гнев иногда истощался в нравоучениях, которыми увлекался он на полчаса и более. Элпаха ждал, что будет. — Он плачет о твоей лености. Элпаха ни жив, ни мертв. — И ты должен плакать. Поди сюда. Элпаха ни с места. — Поди же сюда! — тем же ровным, спокойным голосом повторил Батька. Элпаха подошел к нему. — Встань тут, около меня, на колени. Дрожащий Элпаха встал. — Твой ангел плачет, и ты заплачешь. Положи свою голову ко мне на колени. Тот медленно исполнил это, не понимая, что с ним хотят делать. Но вот он сильно вскрикнул и поднял голову, за которую ухватился руками. — Лежи, лежи! — сказал ему Батька. Отчего вскрикнул Элпаха? А оттого, что Батька взял щепоть волос его, сильной рукой вздернул их кверху, вырвал с корнем и, постепенно разводя свои красивые пальцы, сдувал с них волоса и продолжал дуть, пока они летели в воздухе. — Лежи, лежи! — повторил Батька. Элпаха с воем опустил голову на колени его, как на эшафот… Батька взял вторую щепоть Элпахиных волос, и опять выдернул их с корнем, и опять пустил их по воздуху. — Простите, ради бога! — взмолился страдалец. — Лежи, лежи! — отвечал Батька. Что-то сатанинское было в его ровных октавах… Еще медленнее и хладнокровнее он повторил ту же операцию в третий раз. Элпаха рыдал мучительно. — Теперь поди встань на колени посреди класса! — сказал Батька, когда улетел последний волос Элпахи и пропал в воздухе. Батька потом долго сидел, понуря голову. Не почувствовал ли он угрызений совести? — Стой на коленях ''целый год''! Значит, совесть его была спокойна. Батько имел обыкновение ставить на колени на целый год, на целую треть, на месяц: как его класс, так и становись. Беспощадный человек! В продолжение всего класса Батька разбойничал. Чего-чего он не придумывал: заставлял ''кланяться печке, целовать розги'', сек и ''солил сеченного'', одно слово — артист в своем деле, да под пьяную еще руку. Но все-таки приходится сказать, что большая часть товарищества уважала его по тем же причинам, по каким и Долбежина, и только меньшинство ненавидело его и боялось. В описываемый нами период бурсы нравственный уровень товарищества и начальства был почти одинаков. Но впоследствии увидим, что в товариществе и в лучшей половине начальства развились иные начала. Что описываю теперь — скверно, но что дальше, то лучше становилось товарищество и добрее люди из начальства. И жаль и досадно мне, что некоторые писатели заявили, будто я все исчерпал относительно бурсы в «Зимнем вечере бурсы». Уже в следующем очерке вы увидите добрые задатки для будущего в жизни бурсаков, хотя и там будет много гадкого и гадкого. Бурса будет в моих очерках, как и на деле было, постепенно улучшаться, — только позвольте описать так, как было, не прибавляя, не убавляя. Всякое дело строится не сразу, а должно пройти многие фазы развития. Еще очерков восемь, и бурса, даст бог, выяснится окончательно. Если придется ограничиться только этими двумя очерками — «Зимний вечер в бурсе» и «Бурсацкие типы», — то будет очень жаль, потому что читатель тогда не получит полного понятия о том, что такое бурса, и потому относительно составит о ней ложное представление. '''1862''' === ЖЕНИХИ БУРСЫ. ОЧЕРК ТРЕТИЙ === Наконец Аксютка доигрался с Лобовым до скверной шутки. Заглянула бурса в столовую, «щей негодных похлебала и опять в свой класс идет». Один лишь Аксютка щелкает зубами. Как бы то ни было, все более или менее подкрепились; один лишь Аксютка щелкает зубами от голода, или, по туземному выражению, у него ''по брюху девятый вал ходит, в брюхе зорю бьют''. Положение Аксютки никогда не было так беспомощно, как теперь, и в моральном и в животном отношении. Он, потешаясь над Лобовым, по обыкновению своему, лишь только попал в Камчатку, как опять стал появляться в ''нотате с пяткАми'', то есть самыми лучшими баллами. Это только сбесило учителя: «Ты, животное, — сказал ему Лобов, — потешаешься надо мною: когда тебя порют, у тебя в нотате нули; когда шлют в Камчатку — пятки? Знаю я тебя: ты добиваешься того, чтобы опять перейти на первую парту, чтобы потом снова бесить меня нулями? Врешь же! Не бывать тебе на первой парте, и пока у тебя снова не будут нули, до тех пор не ходи в столовую». Аксютка клялся и божился, что он раскаялся и теперь будет учиться постоянно. Лобов ничего слышать не хотел. «Не надо твоего ученья, — сказал он, — сиди в Камчатке». Аксюткино самолюбие было сильно задето, и, раздувая ноздри, он думал: «посмотрим, чья возьмет!». И в нотате его были отличные баллы; но Лобов каждый раз говорил ему: «и сегодня не жри!». В продолжение трех дней Аксютка кое-как перебивался, выкрадывая там или здесь булку, сайку, ломоть хлеба, толокно, горох и тому подобное. Вчера он забрался в ''сбитенную'', где ''Ванька рыжий'' продавал сбитень, сайки, булки, пеклеванные хлебы, сухари, крендели, яблоки, репу, патоку, мед и красную икру, а для избранных и ''водчонку'', разумеется по двойной цене против откупной; здесь Аксютка успел украсть несколько булок, насадив на палку гвоздь, которым и добывал из-за залавка съедомое, когда Ванька рыжий отходил в другую сторону. Но сегодня была среда, а сбитенная наполнялась битком только по понедельникам и вторникам, пока у бурсачков держались деньжонки, принесенные из дому; а при безлюдстве в сбитенной опасно было рисковать на воровство в ней. Что было делать? Бурсаки, зная, что у Аксютки девятый вал в брюхе, бережно припрятывали ломти хлеба и зорко следили за ним. Большинство не желало делиться с ним запасным хлебом; впрочем, и делиться было не с чего: утренних и вечерних фриштиков в бурсе не полагалось; за обедом выдавали только по два ломтя хлеба, из которых один съедался в столовой, а другой уносился в кармане в запас. Между тем все училище высыпало на двор. Ученики строили катальную гору. Так как досок взять было неоткуда, то вся гора была сплошь из снегу. Снежные комы величиной в рост человека двигались по огромному двору училища. Около каждого из них, под командою вожака, работало человек по десяти. Комы доставлялись к горе, около которой, как муравьи в муравейнике, кишели ученики. Дня через два по длинному расчищенному раскату, который был немного менее балаганных раскатов Петербурга, полетит бурса вниз головой на санках, салазках, подмороженных дощечках, рогожках, коньках, а то и просто на самородном самокате, то есть на брюхе вверх спиною. Бурсаки представляют веселый и радостный вид: раздается команда выбранного распорядителя, призыв к работе, звонкие басы и тенора, хохот, остроты. Весело. Аксютка щелкает зубами. На левой стороне двора около осьмидесяти человек играют в ''килу'' — кожаный, набитый волосом мяч величиной в человеческую голову. Две партии ''сходились'' стена на стену; один из учеников ''вел килу'', медленно подвигая ее ногами, в чем состоял верх искусства в игре, потому что от сильного удара мяч мог перейти в противоположную сторону, в лагерь неприятеля, где и завладели бы им. Запрещалось ''бить с носка'' — при этом можно было нанести удар в ногу противника. Запрещалось ''бить с закилька'', то есть, забежав в лагерь неприятеля и выждав, когда перейдет на его сторону мяч, прогонять его ''до города'' — назначенной черты. Нарушающему правила игры ''мылили шею''. — Кила! — закричали ученики; это означало, что ''город взят''. Победители в восторге и с гордостью возвращались на свое место. Им весело. Аксютка же щелкает зубами. В углу двора, около сбитенной и хлебной пекарни, несколько человек прокапывали в огромной куче снега норы и проползали через те норы на своем брюхе. В другом углу двора играли в крепость, стараясь выбить друг друга из занятой на куче снега позиции, причем вместо картечи употреблялись в дело снежки. Гришкец и Васенда повалили Сашкеца на снег, зарыли его с руками и ногами в кучу снега, так что торчит одна лишь голова Сашкеца, — он беззащитен, и творят ему ''смазь вселенскую''. Гришкец и Васенда хохочут, да и Сашкец хохочет, — это была шутка полюбовная. Всем весело. Аксютка щелкает зубами. На двор училища вошли две женщины — одна старуха, другая лет тридцати с лишком. Спросивши где живет ''ишпехтор'', то есть инспектор, они направились к двухэтажному зданию, крыша которого заканчивалась шпилем со звездою. Скоро они уже стояли в зале инспектора. Старуха была женщина дряхлая, лицо в трещинах, до того обожженное летним солнцем, что и зимою не сходил с него загар; маленькие глазки ее бегали, как две перепуганных мыши, и тоскливое их выражение возбуждало жалость. Эта сгорбившаяся дама имела на седой, в висках плешивой голове шерстяной платок, на плечах поношенную шубейку, на ногах мужские сапоги. Другая женщина была лет тридцати двух, высокого роста, рябая, с длинными мозолистыми руками; она смотрела исподлобья с тем беспристрастьем, с которым смотрят люди на что-либо неизбежное в их жизни и с чем они примирились. Одета она в новую заячью шубку, в новый платок, и на ногах ее не сапоги, а башмаки козловые. Они прождали инспектора около получаса. Наконец инспектор вышел, но, очевидно, в дурном расположении духа. — Что вам надо? — сказал он грубо. Обе женщины повалились в ноги. Старая заплакала и тем напевом, каким голосят у нас по покойникам, стала приговаривать: — Батюшка, отец родной… Ох, кормилец, наше горе большое… лишились последнего хлебушка… батюшка, не погневайся!.. Старуха стукнула в пол головою. Такое раболепие смягчило несколько инспектора; но дурное расположение его духа не миновалось окончательно. — Говори, зачем пришли… Старуха от грозного голоса начальника трепетала, терялась и понесла дичь: — Помер голубчик наш… пришибло сердечного… испил кваску, сначала таково легко… Инспектор вышел из себя: — Чтобы черт вас побрал, паскудные бабы! — крикнул он, топнув ногою… Обе женщины замерли… — Сейчас на ноги и говори толком, а не то метлой выгнать велю!.. Шлюхи!.. и поспать не дадут… — Батюшка!.. — начала было опять старуха… — Иван! — закричал инспектор. — Гони их в шею!.. Обе женщины вскочили на ноги. Старушка бросилась из приемного зала в переднюю. Все это со стороны казалось очень странным, особенно последний маневр старой женщины; теперь должно было, по-видимому, ожидать, что инспектор окончательно выйдет из себя, но, напротив, взгляд его прояснился, и он стал спокойно ходить вдоль комнаты, дожидаясь терпеливо старухи. Та скоро вернулась, в одной руке с кульком, в другой — с узлом. То и другое она положила к ногам начальника… — Что это? — спросил он. — Не побрезгуй, батюшка, деревенским гостинцем, и… — Покажи, что тут? Старуха, торопливо развязывая кулек, вынимала из него сахар, чай, бутылку рому, сушеные грибы и яблоки, а в узле оказалось десятка четыре аршин холста… Инспектор не без удовольствия, но и не без достоинства сказал: — Хорошо, спасибо… В чем же твое дело? — Это вот дочка моя, — говорила старуха, — сиротой осталась… были у преосвященного… закрепил за ней местечко… отцовское… — Ну так что же? — К тебе послал. — ''За женихами''? — ''За женихами'', батюшка, — и старуха опять чебурах в ноги. — Хорошо, хорошо. — Да не озорников каких, батюшка! — Старуха при этом вытянула свою руку, разжала кулак, и на ладони ее очутился серебряный рубль. Инспектор взял старухин рубль и положил его себе в карман с полным спокойствием, точно так, как авдитор берет с подавдиторного взятку. — У меня двое есть, а может быть, найдутся и еще охотники. После того инспектор расспросил, где место, какие обязательства, доходы, состав причта, спросил адрес старухи и обещал отпустить учеников на другой день на смотрины невесты. Старуха и невеста, поблагодарив инспектора, отправились восвояси. Они остановились на дворе и посмотрели на пестреющую и кишащую толпу учеников. «Кого-то из них бог пошлет кормильцем?» — подумала старуха. «С кем-то из них под венец идти?» — подумала невеста. Эта невеста была ''закрепленная невеста'', вступавшая в брак единственно для того, чтобы не умереть с голоду. У нас на Руси не редкость, что брак устраивается потому, что жених получит повышение по службе и приданое, а невеста пристроится, получит имя жениха и чин его. Но все это делается более или менее в приличных формах, так или иначе маскируется. И потому не поражает сильно своим безобразием и извращением честных целей брака. Случаев таких везде немало. Но нигде святость брака так не попирается, как в сфере бурсацких типов. Здесь нарушение брака, извращение его узаконено и освещено обычаем. Бурсак, сеченный, быть может, раз четыреста, унижаемый и уродуемый нравственно, умственно и физически часто в продолжение четырнадцати лет, наконец после такой педагогической дрессировки заслуживший диплом, дающий, по-видимому, ему право получить место в приходе, — не иначе может достигнуть этого, как обязавшись взять ''такую-то'', по назначению от ''начальства, казенную, закрепленную'' девицу. Выходит что-то вроде того, когда, бывало, ''помещики женили'' своих крестьян, а не то чтобы крестьяне ''сами женились''. Когда умирает то или другое лицо духовное и у него остается семейство, — куда ему деться? Хоть с голоду умирай!.. Дом (если он церковный), земля, сады, луга, родное пепелище — все должно перейти преемнику. Русские священники, диаконы, причетники — представители православного пролетариата… У них нет собственности… До поступления на место всякий поп наш гладен и хладен, при поступлении приход его кормит; умирает он всегда с тяжелой мыслью, что его сыновья и дочери пойдут по миру. Вот это-то пролетариатство духовенства, безземельность, необеспеченность извратили всю его жизнь. Чтобы не дать умереть с голоду осиротевшим семействам духовных лиц, решились пожертвовать одним из высочайших учреждений человеческих — браком. Места ''закрепляют'', — техническое, заметьте, чуть не официальное выражение. По смерти главы семейства место его остается за тем, кто согласится взять замуж его дочь либо родственницу. Кандидатам на места объявляется об открывшейся вакансии, со взятием ''такой-то''. Начинается хождение женихов в дом невесты. Большею частию это делается на скорую руку, всегда назначается срок для выбора невесты, вследствие чего ''посягающие'' не имеют времени узнать один другого. И бывали такие случаи, что невеста, находясь за двести верст, не успевала ко времени приехать в главный епархиальный город; претендент на поповское место не имел средств и времени съездить к невесте; тогда обе стороны списывались; давалось заочное согласие, и, получивши уже указ о поступлении на место, жених ехал к невесте; при таких порядках нередко выходили скандальные столкновения — невеста попадалась старая, рябая, сварливая девчина, и жених еще до свадьбы порывался побить ее. Но когда невеста приезжала в город, так и тогда умели обделывать дела и спускали залежалый и бракованный товар с удивительною ловкостию: щеки невесты штукатурились, смотрины назначались вечером, при слабом освещении, — и рябое выходило гладким, старое молодым… Бывало и то, что до самого венца роль невесты брала на себя ее родственница, молодая и недурная собою женщина, иногда замужняя, и уже только в церкви по левую руку жених видел какого-нибудь монстра вроде тех древних изображений, которые в старину сначала задымляли и коптили, а потом променивали на лук и яйца. Что было делать? Бурсак, наголодавшись после бурсы вдоволь, стиснув зубы и скрепив сердце, смотрел на свою будущую сожительницу, но… махнув рукою, поступал согласно внушению Ольги, сделанному ею князю Игорю, и, стоя под венцом, думал думу, как бы в первую же ночь изломать бока своей, черт бы ее взял, подруге жизни. Нечего говорить, что при подобном надуванье и фальше брак есть зло и поругание самых дорогих, самых святых прав человечества. Но когда при смотринах и сватовстве товар показывали лицом, и тогда редко-редко брак был счастливым. Если часто бывает, что после долгого знакомства брак неудачен, что сказать о том, когда он устраивался на авось… В светских искусственных браках большею частию оскорбляется и унижается женщина; но в бурсацких — и женщина и мужчина… В светских мужчина говорит: «я сыт и есть у меня имя, иди за меня — ты будешь сыта и получишь имя»; в бурсацких же не то; жених кричит: «есть нечего»; невеста кричит: «с голоду умираю» — и исход один: соединиться обеим сторонам. Все это — порождение проклятого пролетариата в нашем духовенстве. Кого же тут винить? Вот и дьячиха привезла по смерти своего мужа свою задеревенелую дочь и успела закрепить за ней место. Преосвященный послал ее в училище, чтобы из готовящихся к исключению выбрать жениха. В те времена, когда в бурсе свирепствовали Лобов, Батька, Долбежин и тому подобные педагоги, в ней уже нарождался новый тип учителей, как будто более гуманных. К ним принадлежал Павел Федорыч Краснов. Павел Федорыч был из молодых, окончивших курс семинарии студентов. Это был мужчина красивый, с лицом симпатическим, по натуре своей человек добрый, деликатный. Хотелось бы нам отнестись к нему вполне сочувственно, но как это сделать? Он и не думал изгонять розги, а напротив — защищал ее, как необходимый суррогат педагогического дела. Но он, наказывая ученика, не давал никогда более десяти розог. Преподавая арифметику, географию и греческий язык, он не заставлял зубрить слово в слово, а это в бурсе почиталось едва ли не признаком близкого пришествия антихриста и кончины века сего. Он позволял ученикам делать себе вопросы, возражения, требовать объяснений по разным предметам и снисходил до ответов на них, а это уже окончательный либерализм для бурсы. Увлекаясь своим положительно добрым сердцем, он входил иногда в нужды своих учеников. Так, мы упомянули в первом очерке об одном несчастном, который был бы почти съеден чесотными клещами, если бы не Павел Федорыч: он сводил его в баню, вымыл, выпарил, остриг его голову, сжег всю его одежду, дал ему новую и обласкал беднягу. Был случай, что по классам Краснова, за его болезнию, пришлось справлять уроки Лобову. Лобов вознес Карася и ''отчехвостил'' его на воздусях. То же самое хотел он сделать с цензором класса, парнем лет под двадцать, но цензор утек от него; тогда Лобов записал его в журнал, и дело все-таки пахло розгой. Узнав о том, как в классе свирепствовал Лобов, Краснов вышел из себя, разорвал в клочья журнал и рассорился с Лобовым. Он был справедлив относительно списков, из которых не делал для учеников тайны, а напротив — вызывал недовольных на диспуты. Раз только случилось, что Краснов избил своего ученика собственноручно и беспощадно; но и то по той причине, что бурсак решился острить во время ответа урока самым площадным образом, а Павел Федорыч был щекотлив на нервы. Словом, Краснов как частное лицо неоспоримо был честный и добрый человек. Но посмотрите, чем он был как учитель бурсы. — Иванов! — говорит он. Иванов поднимается с заднего стола бурсацкой Камчатки, за которою Краснов следил постоянно и зорко, вследствие чего для желающих ''почивать на лаврах'', то есть лентяев, он был нестерпимый учитель. Краснов донимал их не столько сеченьем, сколько систематическим преследованием; и вот это-то преследование, основанное на психологической тактике, сильно отзывалось иезуитством. Краснов в нотате видит, что у Иванова стоит сегодня ноль, но все-таки говорит: — Прочитай урок, Иванов. Но Иванов не отвечает ничего. Он думает про себя: «Ведь знает же Краснов, что у меня в нотате ноль… что же спрашивает? — только мучит!». — Ну, что же ты? Иванов молчит… Лучше бы ругали Иванова, тогда не было бы ему стыдно перед товарищами, потому что ругань начальства на вороту бурсака, ей же богу, не виснет; а теперь Иванов поставлен в комическое положение: над его замешательством потешаются свои же, и таким образом главная поддержка против начальства — товарищество — для него не существует в это время. — Ты здоров ли? — спрашивает ласково Павел Федорыч. Сбычившись и выглядывая исподлобья, Иванов говорит: — Здоров. — И ничего с тобой не случилось? — Ничего. — Ничего? — Ничего, — слышится ответ Иванова каким-то псалтырно-панихидным голосом. — Но ты точно расстроен чем-то? От Иванова ни гласа, ни послушания. — Да? Но Иванову точно рот зашили. — Что же ты молчишь?.. Ну, скажи же мне урок. Наконец Иванов собирается с силами. Краснея и пыхтя, он дико вскрикивает: — Я… я… не… зна-аю. — Чего не знаешь? — Я… урока. Павел Федорыч притворяется, что недослышал. — Что ты сказал? — Урока… не знаю! — повторяет Иванов с натугой. — Не слышу; скажи громче. — Не знаю! — приходится еще раз сказать Иванову. Товарищи хохочут. Иванов же думает про себя: «черти бы побрали его!.. привязался, леший!». Учитель между тем прикидывается изумленным, что ''даже'' Иванов не приготовил уроков. — Ты не знаешь? Да этого быть не может! Новый хохот. Иванов рад провалиться сквозь землю. — Отчего же ты не знаешь? Опять начинается травля, до тех пор, пока Иванов не начинает лгать. — Голова болела. — Угорел, верно? — Угорел. — А ты, может быть, простудился? — Простудился. — И угорел и простудился?.. Экая, братец ты мой, жалость! Товарищи, видя, что Иванов сбился с толку, помирают со смеху. А мученик думает: «господи ты боже мой, когда же отпорют наконец» и решается покончить дело разом: — Не могу учиться. — Отчего же, друг мой? — Способностей нет. — Но ты пробовал учить вчера? — Пробовал. — О чем же ты учил? Вот тут доходит дело до самой мучительной минуты: хоть убей, не разжать рта, точно губы с пробоем, а на пробое замок. Иванов не обеспокоился не только что выучить урок, но даже узнать, что следовало учить. Павел Федорыч, боясь, что Иванову подскажут товарищи, встал со стула и подошел к нему с вопросом: — Что же ты не говоришь? Иванов замкнулся, и не отомкнуться ему, несчастному. Павел Федорыч кладет на него руку. Иванов переживает мучительную моральную пытку, да и другим камчатникам вчуже становится жутко. — Зачем ты смотришь в парту? Смотри прямо на меня. У Иванова нервная дрожь. Не поднять ему своей головы — тяжела она, точно пивной котел, который только был по плечам богатыря. Между тем Павел Федорыч берет Иванова за подбородок. — Не надо быть застенчивым, мой друг. Мера душевных страданий переполнена. Иванов только тяжело вздыхает. Наконец, после долгого выпытывания, с тем глубоким отчаянием, с которым бросаются из третьего этажа вниз головой, Иванов принужден сознаться, что он не знает, что задано. Но у него была теперь надежда, что после этого начнутся только распекания и порка, значит, скоро и делу конец, — напрасная надежда. — Зачем ты забрался на Камчатку? Посмотри, что здесь сидят за апостолы. Ну, хоть ты, Краснопевцев, скажи мне, что такое шхера? Краснопевцеву что-то подсказывают. — Шхера есть, — отвечает он бойко, — не что иное, как морская собака. Все хохочут. — Ну ты, Воздвиженский… поди к карте и покажи мне, сколько частей света. Воздвиженский подходит к висящей на классной доске ланд-карте, берет в руки кий и начинает путешествовать по европейской территории. — Ну, поезжай, мой друг. — Европа, — начинает друг. — Раз, — считает учитель. — Азия. — Два, — считает учитель. — Гишпания, — продолжает камчатник, заезжая кием в Белое море, прямо к моржам и белым медведям. Раздается общий хохот. Учитель считает. — Три. Но ученый муж остановился на Белом море, отыскивая здесь свою милую Гишпанию, и здесь зазимовал. — Ну, путешествуй дальше. Али уже все пересчитал страны света? — Все, — отвечал наш мудрый географ. — Именно все. Ступай, вались дерево на дерево, — заключил Павел Федорыч. Он нарочно вызывает самых ядреных лентяев, отличающихся крутым, безголовым невежеством. — Березин, скажи, на котором месте стоят десятки? — На десятом. — И отлично. А сколько тебе лет? — Двадцать с годом. — А сколько времени ты учишься? — Девятый год. — И видно, что ты не без успеха учился восемь лет. И вперед старайся так же. А вот послушайте, как переводит у нас Тетерин. Следовало перевести: «Диоген, увидя маленький город с огромными воротами, сказал: „Мужи мидяне, запирайте ворота, чтобы ваш город не ушел“». Мужи по-гречески — андрес. Вот Тетерин и переводит: «Андрей, затворяй калитку — волк идет». Он же расписался в получении казенных сапогов следующим образом: «Петры Тетеры получили сапоги». Ну, послушай, Петры Тетеры, что такое море? — Вода. — Какова она на вкус? — Мокрая. — Про Петры же Тетеры рассказывали, что он слово «maximus» переводил слово «Максим»; когда же ему стали подсказывать что «maximus» означает «весьма большой», он махнул «весьма большой Максим». Ну, а ты, Потоцкий, проспрягай мне «богородица». — Я богородица, ты богородица, он богородица, мы богородицы, вы богородицы, они, оне богородицы. — Дельно. Проспрягай «дубина». — Я дубина… — Именно. Довольно. Федоров, поди к доске и напиши «охота». Тот пишет «охвота». — Напиши «глина». У того выходит «гнила». Таким образом Павел Федорыч потешался над камчатниками, заставляя их нести дичь. Иванов радовался в душе, что учительское внимание было отвлечено от него. Напрасная радость: то был новый маневр, пущенный в ход учителем. — Что, Иванов, хороши эти гуси? Иванов опять приходит в ажитацию. — Как бы ты назвал этих господ? Не назвал ли бы ты их дикарями? Платонов, что такое дикарь? — Дикий человек. — А умеешь ты говорить по-гречески? — Нет. — А я слышал, что да. Идет он с таким же, как сам, гусем. Один гусь говорит: «альфа, вита, гамма, дельта»; другой гусь говорит: «эпсилон, зита, ита, фита». Неправда, что ли? Тогда еще пирожник назвал вас язычниками. Вот вроде его один господин приезжает к отцу на каникулы. Отец его спрашивает: «Как сказать по-латыне: лошадь свалилась с моста?» — Молодец отвечает: «Лошадендус свалендус с мостендус». Иванов опять оживился надеждой, что его забыли. — И не стыдно тебе, Иванов, сидеть среди таких олухов? Я ведь знаю, что ты не станешь спрягать «дубину», не скажешь, что десятки стоят на десятом месте, не поедешь в Ледовитый океан с какой-то «Гишпанией», зачем же ты забрался к этим дикарям? — Простите, — шептал Иванов. — В чем тебя простить? — И Павел Федорыч опять добивается того, что Иванов сам себе делает приговор: — Ленился… — Дело ли будет, если я прощу тебя? Пускается в ход новый маневр. Известно, что для школьника мучительна не столько самая минута возмездия, сколько ожидание его. Это понимал Павел Федорыч и пускал в ход всю практическую психологию. — Простить тебя? А потом сам же будешь бранить за это, зачем дозволял тебе лениться; скажешь, не дурак же я был — учителя не хотели обратить на меня внимания. — Простите! — говорил Иванов. — Да ты знаешь ли, что с тобой может случиться, если, чего избави боже, тебя исключат? Знаешь ли, что предстоит всем этим камчатникам? Камчатка внимательно насторожила уши. — Теперь по Руси множество шляется заштатных дьячков, пономарей, церковных и консисторских служек, выгнанных послушников, исключенных воспитанников, — знаете ли, что хочет сделать с ними начальство? — оно хочет верстать их в солдаты. — Простите! — говорил Иванов, думая с тоскою: «боже мой, скоро ли же сечь-то начнут?.. проклятый Краснов!.. всю душу вытянул». — Я слышал за верное, что скоро набор, рекрутчина. Ожидайте беды… Мы имели случай в первом очерке заметить, что не раз проносилась грозная весть о верстании в солдаты всех безместных исключенных. Теперь прибавим, что такой проект начальство действительно не раз хотело осуществить, но в духовенстве всегда в этом случае подымался ропот; оно и понятно: многие сильные мира были или сами дети причетников, или имели причетниками своих детей и других родственников. Однако тем не менее грозная весть о солдатчине часто заставляла трепетать бурсаков. Павел Федорыч пользовался этим обстоятельством с полным успехом. — Как же тебя простить, — говорит он Иванову, — неужели тебе хочется под красную шапку? — Я буду учиться. — Как же ты давеча говорил, что не можешь учиться? Скверно на душе Иванова, потому что учитель доводит его до того, что он сам сознается: — Лгал. Травля продолжается далее. Приходилось после долгих выпытываний соглашаться — что и делалось замогильным тоном, — в том, что он должен быть наказан; потом, сколькими ударами розог. Когда ученик был доводим до истомы нравственной и едва не до полупомешательства, тогда только учитель отсылал его к печке, где и давал десять ударов розгами, причем внушалось, что ученик каждый раз при незнании урока будет получать это ординарное количество стежков по тому месту, откуда ноги растут. Решившись обратить лентяя на путь истины, Павел Федорыч всегда доводил свою работу до благоприятного результата, преследуя цель неутомимо и энергически. — Иванов! после класса приходи ко мне на квартиру. Пригласивши к себе на квартиру, Павел Федорыч заставляет Иванова учить урок в рекреационные часы, так что если и после этого захотел бы лениться, то ему пришлось бы всю училищную жизнь просидеть над книгой, не нашлось бы и в праздничные дни свободной минуты — вечно под носом проклятый учебник, и лентяи со скрежетом зубовным вгрызается в ненавистные отроки. Мало-помалу долбня всасывает его и поглощает всецело. Конец ли? Нет, все-таки не конец. Павел Федорыч сносится с другими учителями относительно неофита. Долбежин и Батька говорят неофиту: «А, голубчик, у других ты учишься, а у меня нет?.. Запорю, животное, убью!». Те учителя, в свою очередь, начинали ''досекать'' лентяя, каждый ''до своей науки''. Что тут станешь делать? Поневоле съешь всю бурсацкую науку, хотя в душе созреет и навек укоренится глубокая ненависть и беспощадное отвращение к той науке. Правда, ученик, досеченный до хорошего аттестата, будет благодарен, но все же не за бурсацкую науку, но за аттестат, дающий ему известные права. Милостивые государи, как вам нравится подобное варварство в педагогике, к которому, однако, прибегал даже Павел Федорыч, человек с сердцем положительно добрым? Что же это значит? Если бы Лобов, Долбежин, Батька и Краснов не употребляли противоестественных и страшных мер преподавания, то, уверяю вас, редкий бурсак стал бы учиться, потому что наука в бурсе трудна и нелепа. Лобов, Долбежин, Батька и Краснов поневоле прибегали к насилию нравственному и физическому. Значит, вся причина главным образом не в учителях и не в бурсаках, а в бурсацкой науке, чтоб ей сгинуть с белого света. Мало-мальски развитый семинарист всегда вспоминает о ней с ужасом. Камчатка ''почивала на лаврах'' до сего дня спокойно и беспечно; но сегодня в ней ярые толки и шум. Павел Федорыч возбудил те толки и шум своими угрозами о солдатчине. Но не на всех камчатников грозная весть произвела одинаковое впечатление. Камчатники распадались на два типа по роду бурсацких наук. Науки были: ''божественные'', которые ныне называются богословскими, и ''внешние'', которые ныне называются светскими. Один камчатники отрицали только ''внешние'' науки и с усердием занимались законом божиим, священною историею, церковным уставом и церковным пением. Эти специально готовились в дьячки и пономари. Представителями такого типа в особенности были двое — ''Васенда'' и ''Азинус''. Васенда был великовозрастный, так что кончить курс ему пришлось бы не юношей; а тридцатилетним мужем. Он махнул на все рукою и принялся за божественные науки. Это был человек честный, добрый, обладавший громадною физическою силою, но, как все силачи, спокойный и сосредоточенный; но главное — он был замечательный скопидом и хозяин. Так он и выглядит кремнем-причетником, у которого хозяйство никак не будет хуже по крайней мере дьяконского. Заглянем в его ученический сундук, когда Васенда выдвигает его из-под кровати. В углу небольшой деревянный образок Василия Великого, благословение матери, вдовы-дьячихи; на внутренней стенке крышки сундука набиты два ремня, и за них вложено несколько дестей писчей бумаги; по краям, около бумаги, художественная выставка произведений конфетного и леденечного искусства: генерал, у которого нос чуть не поперек лица; голая женщина, кормящая грудью голубка, а за нею амур, как будто бы страдающий водяной болезнью; потом лубочная гравюра, вырезанная из «Бовы» и изображающая то, как сей богатырь побивает метлою рать несметную; далее картинка из священной истории, на которой вы можете видеть изгнание наших прародителей из рая, и тому подобные изображения; эти изображения перемешаны с леденечными билетиками; тут же, между прочим, налеплена числительница, показывающая дни и месяцы на целый год. Внутри сундука в одном углу кадушка, в которой грибы со сметаной, а в другом мешок с толокном. На дне лежат книги, все божественные, ни одной внешней — их Васенда продал, как ненужные. В другой стороне сундука аккуратно уложено чистое белье и новенькая верхняя одежда. Кроме того, под образком находится маленький ящичек, в котором хранятся его деньги, письма, новейший песенник, нюхательный табак, пустая склянка, перочинный нож, гребенка, мыло и тому подобное. Вот вам сундук Васенды, окованный прочными железными полосами, с крепчайшим замком. У Васенды отличный дубленый тулуп и неизносимые осташи с голенищами по колено. Его скопидомство доходило даже до крайности; так, он целый год писал одним пером, едва касаясь бумаги и каждый раз бережно завертывая его в бумажку. Он уже и теперь так и выглядит степенным и практическим дьячком; и действительно, он умеет что угодно и купить и продать; походка у него важная, осташи блестят… Вот этот-то господин и был представителем лучшего типа бурсацкой Камчатки. В самом деле, из него вышел прекрасный зажиточный деревенский дьячок. Весть о солдатчине мало тревожила его: он верил в свою звезду. Азинус был ученик высокого роста, сутуловатый, с выдавшимися лопатками на спине, на длинных ногах; широкие скулы, бойкие серые глаза и постоянно вздернутый кверху нос, вечно нюхающий что-то в воздухе, придавали лицу его выражение той хитрости, которою отличаются мелкие плуты с узким лбом. Он ходил в тиковом халате, в дырявых сапогах и в ватной шапке и зимой и летом. Азинус был сын заштатного пономаря, горького пьяницы, жившего подаянием. Мать Азинуса, бедная старуха, забитая своим мужем, переслала своего сына в училище с одним дальним своим родственником, но при этом, по неопытности или старческой рассеянности, не озаботилась передачею ему документов, необходимых для поступления в бурсу. Родственник привез Азинуса, тогда еще осьмилетнего мальчика, на огромный двор училища и пустил его на волю божью отыскивать самому себе науку. Азинус долго ходил по двору, не зная, куда деться. К вечеру он проголодался и, увидя в восемь часов огромную массу воспитанников, примкнул к ним и очутился в столовой, где, долго не думая, принялся за щи и кашу. После ужина ученики отправились сначала на молитву, а потом по спальням, — он за ними; в спальне он нашел незанятую казенную кровать, где и уснул спокойно. Поутру он опять вместе с другими сходил на молитву, а потом попал в приходский класс; тут он водворился на задней парте. Так он прожил около трех месяцев, пока наконец учитель не обратил на него внимания. Стали наводить справки, Азинуса в списках не оказалось. Его покормили в последний раз обедом и велели убираться за ворота, на все четыре стороны. Вот так младенчество — лучшая пора нашей жизни! Он несколько дней питался милостынею, бог знает где ночуя, пока не наткнулся на другого нищего, своего отца, который отвел сынка к знакомому дьячку, окончательно определившему маленького Азинуса в бурсу, которая его окончательно изувечила. Он сначала оказывал успехи, но скоро плюнул на все и, выжив известный период сечения, засел в Камчатку навсегда. Здесь сложился его характер, в высшей степени безалаберный. Главным его занятием были чет и нечет, юла, три листика, мена ножами и тому подобные коммерческие игры бурсы. Он сделался настоящим цыганом училища, променивая и выменивая, продавая и покупая что угодно. Деньжонки и вещи, приобретаемые им, шли у него без толку. Все ученики, остающиеся на рождество или пасху в училище, умели чем-нибудь запастись для праздника; Азинус же часто проедал деньги накануне его, а потом шлялся по спальням, льстил, кланялся, прислуживался, ругался и лгал выпрашивая кусок булки, яйцо или клок масла у своих товарищей. При таком характере он совершенно изолгался. До сих пор передают его рассказы. Так, он однажды говорил, что в страшную метель зимою ехал куда-то, на него напали волки. Что было делать? «Я, говорит, со страху спрятался в рожь». Когда его спрашивали, каким образом зимою попался он в рожь, тогда Азинус ругался, рассыпал смази и, свертывая из пол халата хвост, описывал им в воздухе круги. Нередко он сообщал своим слушателям о том, как он видел сам привидения, домовых, мертвецов и чертей. Но он не только, что врал, но не прочь был и стянуть что-нибудь. Однажды он путешествовал на родину, верст за полтораста, с четырьмя копейками в кармане, спал в лесу, питался незрелыми ягодами, иногда заходил в харчевни, обедал в них и потом утекал, не заплативши денег за обед. Этот молодец когда прибыл на родину, то у него оставалась еще одна копейка в экономии. Азинус был во всех отношениях противоположность Васенде. Но и он не обратил внимания на весть о солдатчине, хотя это сделал единственно по безалаберности своего характера. Вообще Камчатка, отрицающая внешние науки и изучающая только божественные, не была сильно взволнована словами Павла Федорыча. К тому были основания. Начальство смотрело на божественную Камчатку довольно благосклонно: она что-нибудь да делала. Бывали проекты (и это знали камчатники) о преобразовании священных задних парт в специальный класс, так называемый ''причетнический''. И потому ученики, подобные Васенде или Азинусу, были спокойны. Но иное совсем происходило в другой половине Камчатки. Здесь почивали на лаврах абсолютные нигилисты, отрицавшие и внешние и божественные науки. Там сидели некоторые убогие личности, которые и сами убедились и начальство убедили, что не имеют способностей и учиться не могут, хотя странно считать кого бы то ни было неспособным даже к самому ограниченному элементарному образованию. Так, был один ученик, сын финского священника, который просидел в приходском классе шесть лет и едва-едва научился читать, после чего его исключили. Его прозвище ''АзбУчка Забалдырь ЕвангИлье Свитцы'' — за то, что он азбуку называл азбучкой, а псалтырь — забалдырью. Такие примеры не редкость в бурсе. Столько же времени и в том же классе сидел Чабря. Иные до второуездного класса доплетались только через четырнадцать лет — время, которого достаточно для того, чтобы приготовиться на степень доктора какой угодно науки, срок, который одним годом только меньше нынешней солдатской службы. Эх, бедняги, какую ж лямку вы тянули: солдатскую, а вас еще солдатчиной стращали!.. Нашли чем испугать!.. Но вы все же таки пеняли тогда на начальство, дрожали от страха за свою судьбу: вам, конечно, не хотелось такую же службу вынести вторично. Мы видели, что действительно неспособные ученики были сегодня сильно встревожены. Но во внешней Камчатке были и способные ученики, сердце которых тоже дрогнуло от слов Краснова, не столько от того, что их головы хотели накрыть красной шапкой — эти лентяи были народ беззаботный, мало думающий о будущем, — сколько от той беды, которую испытал сегодня их товарищ, Иванов. Изленившись, они не могли взяться за книжку, а с другой стороны, особенно умные из лентяев инстинктивно и, право, справедливо чувствовали отвращение к бурсацкой науке. Однако тем не менее нервная дрожь пробегала по их телу, когда они вспоминали Павла Федорыча. Они чувствовали, что вслед за Ивановым стоит их очередь, что зоркий глаз Краснова отыщет их в Камчатке и заставит их прочувствовать всю моральную пытку своей психолого-педагогической системы. Грустно, скучно сегодня в Камчатке; но, читатель, подождите немного, и вы увидите, ''что'' сегодня же радостно взволновало не только Камчатку божественную, не только Камчатку внешнюю, но и весь класс бурсаков. Дайте только рассказать мне, какую штуку отмочил сегодня Аксютка в сообществе с Ipse, — иначе рассказ наш не будет вам понятен. Аксютка все еще щелкает зубами. Стемнело. Лампы, как мы уже имели случай заметить, не зажигались в классах до занятных часов. Аксютка пробрался в первоуездный класс, где в потемках обыскивал карманы и парты учеников. — Где бы ''стилибонить''? — шептал он. Отправился он в приходские классы. Успех был тот же, и Аксютка со злости загнул какому-то несчастному трехэтажные салазки. — Все стрескали, подлецы! — проговорил он. С голодом Аксютки естественно росло непобедимое его желание похитить что-нибудь и съесть, а вместе с тем увеличивались его хитрость, изворотливость и предприимчивость. Он отыскал своего друга и верного пажа Ipse и отправился вместе с ним в тот угол двора, у ворот, где была пекарня. Они пришли к пекарне; Ipse спрятался в темном углу ее, а Аксютка что есть силы стал ломиться в двери. — Голубчик, Цепа, дай хлебца. Цепка был солдат добрый. Он голодных бурсаков часто наделял хлебом, а кого любил — так и ржаными лепешками. Но этот хлебопек не мог терпеть Аксютку: он был уверен, что Аксютка стянул у него новые голенища. Отметим здесь еще странное явление бурсы. Служители училища были чем-то вроде властей для учеников; у инспектора они имели значение гораздо большее, нежели всякий второклассный старшой. Свидетельство ''сторожа'' (так ученики звали прислугу) или жалобы его всегда уважались начальством. Ученик против сторожа ничего предпринять не мог. Это объясняется тем, что вахтер, гардеробщик, повар, хлебник, привратник и секундатор из сторожей, очевидно, служили в видах начальства. Все они из урезанных продуктов, разумеется ученических, должны были во что бы то ни стало приготовить для начальства хлеб, мясо, крупу, холст, сукно и тому подобное. Естественно, что жалоба на каждого из них была как бы жалобою на самое начальство; например, сказать, что повар мало каши дает, значило сказать, что эконом крадет казенную крупу, что эконом делится с смотрителем, училищный смотритель с семинарским, этот с академическим и так далее: выйдет, что жалоба о каше есть жалоба против высшего начальства, чуть не заговор и бунт. Да, на бурсацком языке такие жалобы, действительно, и назывались бунтами и преследовались, как бунты. Служители сознавали свое положение и пользовались им. Они жили гораздо лучше тех, кому служили: одежду носили казенную, ели вволю и хорошо, могли высказывать свои неудовольствия и грозить оставлением службы, у них всегда бывали жирные щи со свежей говядиной, жирно промасленная каша, а хлеба не порциями, как бурсакам, но сколько угодно. Живя почти на всем готовом, они, кроме того, получали жалованья от восьми до двенадцати, а вахтер и семнадцать рублей ассигнациями, — они были богаче самых богатых бурсаков. Многие из них имели случай красть казенное. Повар получал от некоторых учеников еженедельную плату за то, что кормил их утром и вечером кашею. Захаренко, секундатор, открыто брал взятки; каждый праздник он обходил классы и объявлял: «Что же, господа, Алексею Григорьичу (так величали Захаренко) на табачок?». К нему сыпались на подставленную ладонь гроши и пятаки. За неделю, когда сбор был скуден, ученики замечали, что он сек их с большею исправностию и аппетитом. Кроме того, Захаренко продавал ученикам нюхательный табак, сам-тре. Словом, служители составляли низшее начальство. Если к этому прибавить, что некоторые из них наушничали инспектору, то понятно будет их влияние на учеников. Поэтому ничего нет удивительного, когда Захаренко под пьяную руку проводил пальцем по голове ученика, как по бубну, приговаривая: «Эй, прокислая кутья, ваше дело гадить, наше убирать». Или что удивительного, если Еловый бил бурсака метлой по затылку, Трехполенный давал трепку и тому подобное? В большинстве случаев такие обиды терпеливо сносились учениками. Но Аксютка, как отпетая личность, не обращал внимания на служительские власти. Он продолжал ломиться к Цепке в хлебную. — Кто тут? — послышался голос Цепки. — Это я, Цепа. — Я тебе дам такого хлебца, что не съешь… прочь пошел!.. — Цепа, ей-богу, есть хочется!.. — Ну, пошел, пошел!.. не проедайся!.. Аксютка переменил тон. Он стал ругаться: — Цепка, черт, дай же хлеба! Жалко, что ли, тебе куска какого-нибудь? Собака ты этакая, чтоб подавиться тебе сапогом, который ты шьешь! — Ах ты, бесов сын! — проворчал Цепка. Цепка воткнул шило в деревянный обрубок, служивший ему столом, и, стиснув зубы, схватил метлу и стремительно бросился к двери. Он приударил за Аксюткой. Аксютка бегал очень хорошо; он мастер был играть в пятнашки и на небольшом пространстве умел ''увертываться'', делая неожиданные повороты то в ту, то в другую сторону. Двор был велик, но Аксютка побежал к воротам. Цепка крикнул привратнику, стоявшему там: — Держи его! Привратник схватил тоже метлу и бросился на Аксютку. Аксютка переменил рейс. К его несчастию, был шестой час вечера, час, в который служители мели спальные комнаты. Они теперь выходили с разных концов двора. — Держи его! Аксютку все знали. Служители ополчились на него со швабрами. Аксютке приходилось плохо. Его травили с четырех концов — он и озирался хищным волком. «Намнут, черти, шею!» — думал он. Но вот ноздри его поднялись и опустились. Он быстро бросился к Цепке. Цепка, не подозревая ничего в этом новом маневре, бежал к нему с распростертыми руками. Другие служители, видя, что Аксютка почти в руках Цепки, опустив швабры, кричали: — Хватай его! Но Аксютка, налетев на Цепку, неожиданно упал ему под ноги. Разлетевшийся Цепка полетел кубарем вверх ногами. Аксютка направил свой бег к классу, который уже был освещен, потому что начались занятия. Цепка, человек бедовый, в сердцах, стал клясться и божиться, что убьет Аксютку. Он поднялся с земли, схватил метлу и отправился к классу, куда скрылся Аксютка. — Теперь поймает… попался! — говорили служители и разошлись в разные стороны. Цепка ворвался в класс со страшными ругательствами и помахивая метлою. Аксютка, увидев его, вскочил на первую парту, с первой на вторую и полетел над головами товарищей. Цепка последовал его примеру, и огромный солдат носился с метлою в храме бурсацкой науки… Картина была великолепная… Ученикам стало весело, — такие спектакли приходилось видеть нечасто. Из-под ног разъяренных врагов летели на пол дождем книги, грифельные доски, чернильницы и линейки. — Го-го-го! — начали бурсаки. — Ату его! — подхватили другие. Третьи свистнули. Кто-то книгой пустил в Цепку. Цепка не обращал внимания на крик, атуканье и рев бурсаков. Он распалился страшно. Двадцать две парты, как клавиши, играли под здоровенными его ступнями. Но вот Аксютка, соскочив на пол, скрылся под партой; Цепка хотел последовать его примеру, но какой-то бурсак дернул его за ногу, и он растянулся среди класса плашмя. Невозможно привести здесь той свирепой брани, которою он осыпал весь класс. Аксютка, выглядывая из-под парты, говорил ему: — Цепка, встань, да на другой бок. Цепка бросился к нему; но Аксютка уже из-под другой парты: — Право, Цепка, дай, — голенища подарю. Цепка понял, что под партами ему не угоняться за врагом. Он, обозвав бурсаков прокислой кутьей и жеребячьей породой, направился к двери. Его проводили криком, свистом, атуканьем и крепкими остротами. Покажется странным, каким образом подобный гвалт и рев мог не доходить до начальства. К тому способствовало самое устройство училища. Все здание разделялось на два корпуса — старый и новый. В ''старом'' года за три до описываемого нами периода помещалась семинария, а в ''новом'' училище. Семинария потом была переведена в новое здание, училище же осталось в прежнем. В училище из начальства жили только смотритель и инспектор, другие учителя помещались в старом корпусе<ref>Между прочим, описывая бурсу, мы опустили очень важное обстоятельство, что повело ко многим недоразумениям. Мы забыли сказать, что описываемая нами бурса — было закрытое учебное заведение. Ученики ее не жили, как в других бурсах, на вольных квартирах. Все, человек до пятисот, помещались в огромных каменных зданиях, постройки времен Петра I. Эту черту не следует опускать из внимания, потому что в других бурсах вольные квартиры порождают типы и быт бурсацкой жизни такие, которых нет в закрытом заведении. Быть может, здесь же должно искать причину и того, что формы бурсацизма в нашем училище сложились так оригинально и так неискоренимо. Традиция, при закрытости заведения, имела полную силу и жизненность.</ref>. Таким образом, училище, по необходимости, управлялось властями, выбранными из учеников же. Кроме того, квартира смотрителя и инспектора была на противоположном конце двора, далеко от классов, так что никакой гвалт и рев не доходили до начальства. Служители составляли, как мы уже имели случай сказать, нечто вроде начальства и, значит, были ненавидимы товариществом, вследствие чего скандалы вроде описанного не доходили до инспектора и смотрителя. Мало-помалу все успокоилось в классе. Аксютка пробрался в Камчатку. Скоро явился и Сатана (он же и Ipse)… — Ну, что, Сатана? — Оплетохом! — Лихо!.. Ну-ка, давай сюда! Ipse вынул целый хлеб… — Да ты молодец!.. я тебя за это жалую смазью… Сатана принял смазь и проговорил: — Аз есмь Ipse! Аксютка уписывал хлеб с волчьим аппетитом. Но после завтрака он все-таки не успокоился духом. «Черт их побери, — думал Аксютка, — этак когда-нибудь и с голоду умрешь. Уж не закатить ли завтра нуль в нотате? Э, нет, подожду — еще потешусь над Лобовым. А дело все-таки гадко». Но ладно, «''бог напитал, никто не видал; а кто и видел, так не обидел''», — заключил Аксютка бурсацким присловьем. — «Утро вечера мудренее…» — Эх, Аксен Иваныч, — сказал ему Ipse, как бы отвечая его мыслям, — воззри на птицы небесные: они не сеют, не жнут, не собирают в житницы, но отец небесный питает их. — Аминь! — сказал Аксютка и решился продолжать свои проделки с Лобовым. Еще не утих гомерический хохот бурсы, как вошел в класс лакей инспектора и спросил: — Где дежурный старшой? — Здесь, — отвечал старшой. — ''Тебя'' инспектор зовет. Лакей ушел. Сразу по всем головам прошла одна и та же мысль: верно, Цепка нажаловался инспектору на Аксютку, у которого уже дрожали от предчувствия беды поджилки, но и, кроме его, многие струхнули, потому что многие принимали участие в скандале. Старшой застегнулся на все пуговицы и отправился к инспектору не без внутреннего трепета, потому что в его дежурство случилась эта милая шутка веселых бурсачков. На класс напало уныние. Минуты еле тянулись в ожидании дежурного. Наконец он явился. Его встретило мертвое молчание. Дежурный окинул взором класс. Все ждали. — Женихи! — крикнул он. У всех отлегло от сердца. — Женихи? — отвечали ему. Класс наполнился радостным ропотом. Туман с физиономий исчез, по ним пробежала светлая полоса. Все приподняли головы. У всех была одна мысль: «среди нас есть женихи, значит, мы не мальчики, а народ самостоятельный». Но что сделалось с Камчаткой? Там воодушевленный говор, потому что настал час торжества, час величия Камчатки. Взоры всех были обращены в эту счастливую страну. Полно азбуке учиться, Букварем башку ломать! Не пора ли нам жениться, В печку книги побросать? Шум усиливался. — Тише! — крикнул цензор. В классе несколько стихло. — Кто женихи? Вышли Васенда, Азинус, Ерра-Кокста, Рябчик. — И я жених. — С этими словами присоединился к ним Аксютка. Класс захохотал. Ipse от восторга вертел хвостом халата. — Никого больше? Больше никого не оказалось. — Женихи к инспектору!.. живо! Все пятеро отправились к инспектору. Класс, глядя на Аксютку, который с уморительными гримасами подпрыгивал и бил себя по бедрам, весело смеялся. Когда женихи скрылись за дверями, класс наполнился сильным говором, точно на рыночной площади торг во всем разгаре. Но это не был тот бесшабашный гвалт, когда бурсаки тянули ''холодно'' или дули ''разноголосицу'': он скорее походил на тот шум, который наполнял класс во время получения билетов на каникулы. В Камчатке же шло положительное ликование — она высылала от себя женихов, героев дня. Событие во всех головах поднимало мечты: «когда-нибудь и мы освободимся от бурсы». От двенадцатилетнего мальчика до двадцатидвухгодовалого парня, от последнего лентяя до первого ученика — все думали одну радостную думу. Все училище было охвачено трепетом. Бог весть каким образом магическое слово «женихи» быстрее ласточки облетело по всем классам, сладостно волнуя бурсацкие души. Урок нейдет на ум, книги в партах, ученики сбились в кучки, и цензор снисходителен на этот раз — не разгоняет их. Все сразу почему-то вспомнили свою родину, дом, отца с матерью, братьев с сестрами. Самые молодые бурсачки, и те рассуждают о невестах, о женитьбе, о поповских и дьяческих местах и доходах, о славленьи и т. п. Многие толкуют о дне исключения их: кто собирается в дьячки, кто в послушники, кто в чиновники, а кто так и в военную службу. Женихи вернулись от инспектора. — Ну что? — спрашивали их с любопытством. — Везет ли, Аксен Иваныч? — говорил Ipse. — Вот тебе — читай. Ipse взял из рук Аксютки осьмушку исписанной бумаги и начал по ней читать громко: <center>БИЛЕТ</center> Ученик Аксен Иванов уволен в город для свидания со своею невестою Ириною Вознесенскою, 18… года 23 октября, с 4 часов пополудни до 9 часов вечера. Далее следовала подпись инспектора. — Браво, Аксютка! — кричали товарищи. У Васенды и Азинуса были такие же билеты. Но остальные два претендента пробирались на священные парты Камчатки с унылым и понуренным видом. — Вы что? — Их сначала будут румянить и уж потом на смотрины. Раздался смех. Униженные и оскорбленные, усевшись на место, положили с отчаянием свои победные головы на руки. — Этому, — пояснял Аксютка, указывая на великовозрастного бурсака, — инспектор сказал: «Я тебя замечал в нетрезвом виде — какой же из тебя выйдет муж?.. Нет, вместо свадьбы устрою тебе баню». — Поздравьте, господа, — дополнил Аксютка, — молодых с законным браком. Хохот. — А этому, — говорил Аксютка, указывая на другого отверженного жениха, — оказалось всего четырнадцать лет. — Вот так жених! — Смазь ему, ребята! — Салазки жениху! Несчастного окончательно унизили и оскорбили широчайшей смазью и беспощадными салазками. В другое время он протестовал бы, но теперь стыдно было, что он, четырнадцатилетний мальчик, задумал ''брачиться'' с тридцатидвухлетней древностью. Кроме того, его мучил страх грядущих румян. С горя, стыда и страха он заплакал. К нему подошел Тавля, приподнял его голову, ущемил двумя перстами нос жениха и потянул через парту. — У-у-у — затянул он. Класс захохотал. — Молокосос! Тавля после того еще надрал ему уши. Бедняга рыдал, но от стыда не решился просить пощады. С той поры его прозвали «мозглым женихом». Он в тот же вечер ударился в беги. Когда будем говорить о бегунах бурсы, расскажем и о его похождениях. Около женихов были шум и толкотня. Расспрашивали о приходе, о невесте, о доходах, давали советы и снаряжали на завтрашний день к невесте. Общая внимательность и предупредительность показывали то напряженное состояние духа учеников, в котором они находились. Это выразилось тем, что товарищи охотно предлагали женихам кто новенький сюртучок, кто брюки, кто жилет, даже сапоги и белье. Азинус на другой день сбросил с себя тиковый халат и дырявые сапоги, у которых вместо подметок были привязаны дощечки деревянные, и явился франтом хоть куда. Все это напоминает нам тех беглых арестантов, которых г. Достоевский изобразил в «Мертвом доме». Как там товарищи радовались за освободившихся от каторги, так и здесь радовались за освободившихся от бурсы. Вечер закончился блистательным скандалом. Тавля женился на Катьке. Достали свеч, купили пряников и леденцов, выбрали поезжан и поехали за Катькой в Камчатку. Здесь невеста, недурной мальчик лет четырнадцати, сидела одетая во что-то вроде импровизированного капота; голова была повязана платком по-бабьи, щеки ее были нарумянены линючей красной бумажкой от леденца. Поезжане, наряженные мужчинами и бабами, вместе с Тавлей отправились к невесте, а от ней к печке, которую Тавля заставил принять на себя роль церкви. Явились попы, дьяконы и дьяки, зажгли свечи, началось венчанье с пением «Исаие, ликуй!». Гороблагодатский ''отломал апостол'', закричав во всю глотку на конце: «А жена да боится своего мужа». Тавля поцеловал у печки богом данную ему сожительницу. После того поезд направился опять в Камчатку, где и начался великий пир и столованье. Здесь гостям подавались леденцы, пряники, толокно, моченый горох, и даже часть украденного Аксюткою хлеба шла в угощение поезжан и молодых. Поднялись пляски и пенье. В конец занятных часов появилась и святая мать, сивуха. На другой день через фискалов все известно было инспектору, и последовало румяненье тех мест, откуда у бурсаков растут ноги. На другой день у Васенды, Азинуса и Аксютки были действительные смотрины. Васенда, как человек положительный и практический, нашел невыгодным закрепленное место, приданое и обязательства, а невесту чересчур заматоревшею во днех своих, на вид рябою, длинною и черствою. Он решился остаться в Камчатке до лучшей суженой. Азинус, по безалаберности своего характера, а отчасти потому, что ему надоела и опротивела бурса, махнув на все рукою, решился вступить в законный брак с дамою, которая была старше его по крайней мере десятью годами. Впоследствии из него вышел мерзейший муж, а из его супруги того же достоинства баба. Аксютка вовсе и не думал жениться. Он отправился на смотрины единственно из желанья потешиться, поесть у невесты, стянуть что-нибудь и погулять вне училища, на свободе. Он украл у «нареченной» шелковый платок и три медных гривны. Один из женихов, как мы уже видели, удрал из училища и теперь состоял в бегах. Пятый жених на другой день получил от инспектора румяны, то есть блистательную порку. === БЕГУНЫ И СПАСЕННЫЕ БУРСЫ. ОЧЕРК ЧЕТВЕРТЫЙ === Главное действующее лицо настоящего очерка Карась. Что это за рыба? Карась был довольно самолюбивая рыба. Два его брата, уже бурсаки, смотрели на него как на ''маленького'', не допускали его не только в серьёзные, по их понятию, предприятия, но даже и в простые игры, и именно на том основании, что он ''не ел еще семинарской каши'', а между тем он слышал иногда от них рассказы о разного рода играх бурсаков, о бурсацких богатырях, их похождениях, проделках с начальством — рассказы, которые казались ему очень привлекательны: все это породило в нем страстное желание как можно скорее, всецело, по самые уши окунуться в болото бурсацкой жизни. Настал давно ожидаемый им день. Сняли с Карася детскую рубашонку и вместо ее надели сюртучок — с той минуты он почувствовал себя годом старше; он имел уже ''свою'' кровать, ''свой'' сундук, ''свои'' книжки — это еще прибавило ему росту; дали ему на булки двадцать копеек, капитал, редко бывавший в его руках, — тогда карасиная гордость сделалась непомерна. Пришел час расставания с родным домом: помолились богу, благословили Карася, у матери слезы на глазах, отец серьёзен, сестренки задумались, — лишь Карась радуется и скачет, как сумасшедший, он блаженствует от той мысли, что еще несколько минут — и он будет бурсак, бурсак с головы до ног, вдоль и поперек. Карася отвели в бурсу. Здесь он простился с отцом очень невнимательно. Ему хотелось поскорее присоединиться к ученикам, которые играли на большом дворе бурсы в ''лапту, касло, отскок, свайку, рай и ад, казаки-разбойники, краденую палочку'' и т. п. Долго не думая, он по уходе отца отправился на двор, где и присоединился к кучке бурсачков, игравших в ''рай и ад'', то есть скакавших на одной ноге среди начерченной на земле фигуры, причем носком сапога они выбивали из разных ее отделений камешек… «Это очень весело», — подумал Карась. Но в то же время он услышал насмешливый голос: — ''Новичок''! — ''Городской''! — прибавил кто-то. — ''Маменькин сынок''! «О ком это?» — думал Карась. Его щипнули. «Обо мне», — решил он. Сердце его замерло от предчувствия чего-то нехорошего… — Смазь новичку! «О ком это?» — думал Карась. На него налетел довольно взрослый бурсак и схватил его лицо в свою грязную пясть. Карась вовсе не ожидал такого приветствия. Он озлился, но не ему, поступившему в училище на десятом году, было бороться с здоровыми бурсаками. Однако Карась не обратил внимания на свое слабосилие. Он размахнулся ногою и ударил ею своего обидчика в живот. Бурсак застонал и хотел дать трепку Карасю, но Карась ударился в беги. — Ай да новичок! — слышал он сзади себя одобрение. «Вона — еще хвалят!» — думал утекающий Карась. В пять часов вечера братья отвели Карася во второй приходский класс, где он и водворился на задней парте и скоро познакомился со своим соседом, которого звали ''Жирбасом''. — Ты будешь учить урок? — спросил Жирбас. — Буду. — Зачем? — А учитель спросит? — Быть может, и не спросит. — Так разве не учить? — Не стоит. — И не буду же учить. Так Карась начал свое духовное образование. Однако же чем развлечься? — впереди предстояли еще три учебных часа. — Что ж мы будем делать? — спросил Карась. — Давай играть в ''трубочисты''. — Ладно. Но лишь только Жирбас стал загадывать, пряча грифель, подходит к Карасю какая-то каналья и, показывая ему небольшую склянку, говорит: — Хочешь, ''посажу тебя в эту бутылочку''? — В эту?.. Каким образом?.. — Да уж будешь сидеть… хочешь? — Шутишь, брат!.. Ну-ка, сади! — Вот тебе шапка — трись ею… — И буду сидеть в бутылочке? — Будешь. Карась берет поданную ему шапку и начинает очень усердно тереться тою шапкой. — Входишь в бутылочку, лезешь, — говорили окружающие Карася товарищи, а сами хохотали. — Чего вам смешно? — спрашивал глупый Карась. — Довольно! — говорят ему. — Сел в бутылочку. — Как так? — спрашивает Карась, отнимая от лица шапку. Раздался дружный веселый смех… — Где же я в бутылочке? — Данте ему зеркальце. Подали зеркало. Заглянув в него, Карась не узнал своей рожицы: вся она была черна, как у трубочиста. Только тут Карась смекнул, что шапка, которою он терся, была вымазана сажею и ее трудно было приметить на черном сукне. Карасю было досадно и стыдно. Сам выпачкался, — говорили ему. — Не на кого и жаловаться… — Фискалить? да мы его ''вздуем''! — Не буду я фискалить, — ответил Карась, — а вы все-таки подлецы! Карасю пришлось выносить насмешки своих товарищей. Вымыв рожицу из ведра, стоявшего в углу класса, Карась бросился к Жирбасу, надеясь на его сочувствие… — Черти этакие! — сказал он… Но Жирбас, услышав такие слова, отвечал на них оскорбительным для карасиного уха смехом. — Жирная скотина! — проворчал Карась… Это было началом его раздора с Жирбасом. Этот раздор с каждой минутой развивался сильнее и сильнее при тех случаях, когда Карасю приходилось, как новичку, терпеть разного рода шутки и проделки со стороны своих товарищей. К Карасю подошел цензор и спросил его: — ''Видал ли ты Москву''? — Никогда не видал. — Так я тебе покажу ее. С этими словами цензор схватил карасиную голову в свои руки, ущемил ее между ладонями и приподнял новичка в воздухе… — Ай, пусти! — запищал Карась. Цензор, потешившись над рыбою, опустил ее на парту. Жирбас опять смеялся. Его рожа для Карася становилась противна. — Жирная харя! — сказал он вслух. Это нисколько не обидело Жирбаса. Он только пуще захохотал. Карась нашел, что благоразумнее будет, если он и на этот раз смирится, — иначе его досада только усилит насмешки соседей. Но вот спустя немного времени подходит к Карасю какой-то верзила. Строгим, начальницким тоном он отдает ему приказ: — Ступай на первую парту. Видишь, там сидит большой ученик. Ты спроси у него ''волосянки''. Карась повинуется. — Дай ''волосянки'', — говорит он, подходя к указанному ученику. — Изволь, сколько хочешь, — отвечает тот и, вцепившись в волоса несчастного Карася, начинает трепать ею очень чувствительно… Карась пищит, на глазах его слезы. Вернувшись на свое место, он слышит новый смех Жирбаса. Рожа этого соседа делается для него ненавистна. — Вот тебе! — говорит озлившаяся рыба и дает толчок по боку соседа. Но и это не действует на Жирбаса. — ''Чкни'' еще, — говорит он, подставляя другой бок, а сам заливается обидным смехом. — Свинья, — приветствует его Карась и отворачивается в сторону с твердым намерением не говорить ни слова с соседом. Карась сидит, насупившись. ''Смазь, бутылочка, Москба, волосянка'' показались ему очень солоны… Он опасается, чтобы еще не провели его на чем-нибудь. К нему подходит один второкурсник. Карась смотрит на него подозрительно… — Что, бедняга, тебя обижают? — говорит второкурсник ласково… Карась отвечает на этот вопрос сердитым взглядом. — Они новичков всегда обижают, — продолжал второкурсник. — Ты мне скажи, если кто тебя тронет. Карась пойман был на ласковое слово… — Чего они лезут ко мне, — проговорил он жалобно, — ведь я их не трогаю?.. — Теперь ничего не бойся: я заступлюсь… — Заступись, брат… Второкурсник сел подле него и стал расспрашивать, откуда он, где его отец, есть ли у него мать, братья и сестры. Карась доверчиво раскрыл перед новым знакомцем свою душу: его приветливость была очень кстати и вовремя для огорченного Карася… — Хочешь булки? — сказал он, развязывая узелок… Второкурсник не отказался и стал еще ласковее. — Давай, я тебе штуку покажу, — говорит он… — Напиши: «''Я иду с мечем судия''». Карась написал. — Читай теперь сзаду наперед, от правой руки к левой. И от правой руки к левой выходит: «''Я иду с мечем судия''». Это очень понравилось Карасю. — Подожди, я тебе еще покажу штуку, — говорит второкурсник. Он отлучился куда-то ненадолго и, вернувшись, опять садится подле Карася… — Напиши, — говорит: — «''Лей воду, лей; ей-богу, не скажу я никому''». Карась, в надежде, что еще увидит что-нибудь вроде «судии с мечем», взял карандаш и написал, что требовалось. Но едва успел он кончить последнее слово, как второкурсник окатил его водою из ковша, который он держал за спиною. Мокрый Карась понять не мог, что это значит. — Это еще что? — спросил он. — Сам, — отвечал второкурсник, — дал расписку, что никому не скажешь… — Ах ты, подлец, подлец… Но подлец лишь только смеялся. Отвратительный Жирбас вторил ему. Карась был унижен и оскорблен. Он не вынес смеха Жирбаса и, увлекшись злобой, довольно сильно ударил его по шее… Но, казалось, Жирбас был неуязвим. Он после удара, схватившись за живот, раскатился пущим смехом… Карась стиснул зубы и, закрыв лицо руками, собирался плакать. В то время проходил мимо его ''Силыч'', парень лет осьмнадцати, товарищ ему, десятилетнему мальчугану. Силыч остановился около Карася, положил на его плечо руку, а другою ни с того ни с сего сильно ударил в его спину. Дух замер в Карасе, потому что удар пришелся против сердца. Он со стоном еле поднял свою голову. — За что? — проговорил он… — ''Так себе'', — ответил Силыч… И действительно, Силыч, человек, как увидим далее, добрый, сам не знал, зачем сделал подобную гадость. Он ударил не по злости, не для потехи, не потому, что рука затеклась кровью и просила моциону, а именно ''так себе'', бессознательно, как-то само ударилось, нечаянно… Он спокойно пошел далее, а Карась наконец не вынес и зарыдал… Жирбаса при этом прорвало неудержимым смехом… — Что, голубчик, верно, не едал еще таких штук… В Карасе вспыхнула вся злость, накопившаяся в продолжение занятных часов… — Подожди же, жирная тварь, — проговорил он, и с этими словами он, схватив в одну руку линейку, а в другую довольно толстую книгу, принялся отработывать Жирбаса — линейкой по бокам, а книгою по голове. Жирбас был старше Карася и сильнее, но оказался трусом. Он и не думал, в свою очередь, сделать нападение. — Ай да новичок! — одобряли Карася. — Молодчина! — Ты корешком-то его! Карась послушался доброго совета, повернул книгу корнем вниз и влепил ее в темя ненавистного Жирбаса. — Браво! — Хлестко! — Свистни еще его! Карась послушался и этого совета… Наконец Жирбас вырвался из его рук и, закричав: «я смотрителю пожалуюсь», скрылся за дверями. Расположение товарищей к Карасю переменилось по уходе Жирбаса. — Попался, голубчик! — говорили ему. — Так что же? — А то, что накормят ''березовой кашей''! Карась струсил, но, не желая обнаружить этого, проговорил храбро: — Пусть кормят! — а сам думал: «неужели меня в первый же день отпорют? только это не хватало!». Через несколько минут Карася позвали к смотрителю, и, действительно, ''в первый же день'' крещения в бурсацкую веру он получил помазание в количестве пяти ударов розгами, причем ему было внушено: «только на первый раз к тебе снисходительны; вперед будем драть больнее!». Соображая, в каком размере должна усилиться порка в будущее время, он в горьком раздумье возвращался в класс… — Ну что? — спрашивали его товарищи… Карась, опять не желая показаться трусом, отвечал: — Отодрали — вот и все. — И тебе нипочем? — Дери сколько хочешь — мне все одно! — Э, да ты молодец! — похвалили его товарищи. Карасиное самолюбие ощутило приятное щекотание, и он продолжал врать: — Меня хоть пополам раздери, не струшу! — Полно, так ли? — Ей-богу, мне нипочем. — Ах ты, поросенок, — осадил его один из второкурсников, — а дирали ль тебя ''на воздусях''? — На воздусях? — спросил с недоумением Карась… — Да, ты вот откушай этой похлебки, тогда и говори, что дерут — ''ведь не репу сеют''. Карась, сделавшись на несколько минут предметом общего внимания, думал: «значит, и мы не из последних?», но эту думу рефлектировала другая: «что это такое ''на воздусях''? что-нибудь слишком жестокое, если меня пугают такой деркой?». Но сила последнего вопроса скоро была ослаблена тем, что он за несколько минут до ужина подслушал мнение нескольких второкурсников о своей личности. Они говорили: «Из новичка, кажется, выйдет добрый парень. Фискалить он не любит, порки мало боится, Жирбасу отлично съездил по голове. Из него выйдет порядочный бурсак, только следует пошлифовать его хорошенько. Мы и пошлифуем его!». Такие речи настроили Карася на доброе расположение духа. Он соображал так: «Все эти смази, волосянки, треухи и бутылочки есть не что иное, как шлифованье. Это меня испытывают они. Значит, надо держать ухо востро!». Он решился показать себя молодцом и уже взыгрался духом, намереваясь заявить среди новых товарищей свой характер, вполне достойный бурсака. «Что такое на воздусях? и какое еще предстоит мне шлифованье?» — когда эти мысли приходили ему в голову, он старался прогонять их тем, что «из него, вероятно, выйдет добрый парень». «Посмотрим, что будет!» — говорил он себе. Сходил он в училищную столовую, «щей негодных похлебал», поел каши и после молитвы пришел в спальную… — Ты что? — спросил его брат, по прозванью ''Носатый''. — Меня отодрали, — отвечал хвастливо Карась. — Уже? — Эге! Брат, выслушав подробности дела, одобрил поведение Карася… Но Карась, сообщая брату о том, за что его высекли, не сказал ему о своих слезах, которые были вызваны у него сажанием в бутылочку, смазями, окачиванием воды и затрещинами; в нем начинал развиваться ложный бурсацкий стыд, который запрещает краснеть от лозы. Карась, главное действующее лицо этого очерка, будет описан нами с особенными подробностями, потому что он во многих характерных событиях училища и семинарии принимал деятельное участие и притом прожил в бурсе четырнадцать лет — период, который мы хотим проследить в своих статейках о елейном воспитании. При этом заметим, что мы ''лично'' и ''очень коротко'' знакомы с господином, носящим прозвище Карася, и эту правдивую историю пишем с его слов. Мы сказали, что Карась уже взыгрался духом от той мысли, что он покажет своим новым товарищам свой характер, вполне достойный бурсака, и что потом все пойдет ладно. «Обживемся», — думал он. Но он и не предполагал, что главное горе было впереди. Он не носил имени Карася при поступлении в училище. Это прозвище он получил несколько дней спустя, и оно-то было причиною тех его несчастий, о которых поведем рассказ. Дело было так. Не прошло и четырех дней, а Карась начал уже задумываться о доме, скучать и потихоньку от товарищей плакать. Желание его обурсачиться пропало. Все в училище ему казалось гадко и противно. С каждой минутой открывались пред ним гадости, описанные в наших очерках, и он скоро постиг весь контраст между домашним и училищным бытом. Семейная жизнь теперь казалась ему полным блажеством, выше которого нет на свете, бурсацкая — царством бесконечных мучений. Он усиленно всматривался в черную бездну, которая легла между той и другой жизнью… Домой хотелось, домой! Теперь самыми счастливыми для него минутами были те, когда он виделся с своими братьями; но он ошибся и в братьях, когда думал, что, поступив в бурсу, он сделается равен им; Карась принадлежал к ''приходчине'', на которую старшие классы смотрели свысока и с пренебрежением. С товарищами он не успел сойтись. Тоска грызла карасиное сердце, и ему приходило не раз в голову: «не дать ли тягу из училища? — но куда бежать?». В это время Карась и придумал дело, которое показалось ему очень хорошим. Карась еще дома знал, что в училище так называемым ''певчим'' не житье, а масленица. В епархиальном главном городе той бурсы, в которую поступил он, было несколько духовных певческих хоров: ученический, семинарский, академический, архиерейский и, кроме того, два хора при городских церквах. Дисканты и альты (иногда басы и тенора) в эти хоры набирались из учеников. Родители всегда восставали против того, что их детей верстали в певчие. Хоры положительно портили детей<ref>При нашей характеристике хоров должно помнить, что она вполне относится не ко всем им; из них отчасти должно исключить хоры при учебных заведениях, хотя и эти хоры не совсем безвредны, но о них речь будет когда-нибудь после. </ref>. Мальчики теряли учебное время на спевках, ''заказных'' обеднях, свадьбах и т. п. В прошлом очерке мы приводили факты бурсацкого невежества, но самое глухоголовое невежество царило в певческих хорах. Дельные бурсаки рассказывают, что за ''четырнадцать'' лет они помнят только ''одного'' умного человека, бывшего в маленьких певчих, да и тому не удалась жизнь: поступив по окончании семинарского курса псаломщиком в один из университетских заграничных городов, с намерением получить полное образование, он кончил тем, что застрелился. Хоры, делая мальчиков дураками, в то же время развращают их. Присутствуя очень часто на поминках, на которых, как известно, наш православный люд не ест, а лопает, не пьет, а трескает, дети не только видят пьяных, но привыкают и сами пить водку. Равным образом, они нередко бывают при кутежах больших певчих, слышат цинические рассказы о полуведерных, любовных похождениях, картежной игре, о драках и разного рода скандалах. Кроме того, маленькие певчие получают деньжонки, особенно так называемые ''исполатчики'', — деньжонки идут у них не путем. Чтобы сразу охарактеризовать растлевающую силу хорового быта, представляем читателю следующий факт. В одно время какая-то старая дева, на закате дней своих начавшая похотствовать, приучила к себе маленьких певчих возрастом ''от пятнадцати до осьми'' лет, шесть человек, и со всеми ими вступила в гражданский брак. Иногда же маленькие певчие употреблялись для того дела, для которого Нерон употреблял Спора. Понятно, что очень легко погибнуть мальчику в певческом хоре. Карась не знал ничего этого. Он решился поступить в хор. Впрочем, он поступал в учебный хор, в котором хотя тоже баловались дети, но все же не развращались. Поступив в семинарский хор, Карась мог отлучаться из училища два раза в неделю на спевки, при чем хоть сколько-нибудь удавалось подышать чистым воздухом; кроме того, в семинарии певчих поили иногда чаем и давали деньги; наконец, певчие состояли под особым покровительством семинарского начальства. Смекнув все это, Карась в то же время, когда ему противна стала бурса, поступил в хор; но не смекнул Карась того, что он, несмотря на свой сильный альт, не имел никакого певческого таланта. Это ему дорого обошлось. Лучше бы и в самом деле быть ему безгласной рыбой, а не певчим. За постоянную фальшу в пении начали драть ему уши, потчевать пинками, щипками и ударами камертона в голову. Тогда Карась пустился на хитрости. Его сотрудники поют, а он только рот разевает. «Не заметят, — думает, — скажут, что и я пою». Но регента трудно было провести такими штуками. — Ты, галчон, что только рот разеваешь? — сказал он Карасю. — Я пою. — Врешь, каналья. — Ей-богу же, пою! Карась перекрестился. Карась крестится, а его за ухо. — Пой, шельмец, громче!.. шибче!.. Карась заревел во все горло. Пение вышло так хорошо, что все расхохотались, и сам регент не выдержал. Один же озорник, из маленьких певчих, по прозванию ''Леха'', указывая на мученика пальцем и задыхаясь от смеху, проговорил: — Ка… ка… ка… р-р-рась… — И вправду карась… Широкой, как карась, — подхватили другие. — Его надо в пруд! Пошла потеха. Карась не был настолько благоразумен, чтобы обратить дело в шутку. На возвратном пути Леха дразнил его, и когда они пришли в училище, бурсачки, окружив его, стали кричать: — Карась! — Рыба! — С ершом подрался! Карась стал браниться; его начали дергать за полы и щипать; тогда Карась принялся за палки и каменья. Весело стало ученикам; толпа увеличилась. Наконец кто-то сшиб Карася с ног. — ''Мала куча''! На Карася повалили других, на других третьих, и пошла история. — Где ты, Карасище? — кричали сверху. Карасю живот тискали, Карась задыхался, Карась землю ел, Карась плакал… После долгих усилий он вырвался кое-как и ударился бежать в класс. Бурсаки бросились за ним в погоню. В классе окружили его снова. — Давайте ''нарекать'' Карася… Схватили его за руки и всевозможными голосами, с криком, визгом, лаем, стоном начали кричать в самые уши его: — Карась, карась, карась! Гвалт поднялся страшный, и среди него ученики не слышали, как раздался звонок, возвещающий классные занятия. Прошло довольно времени, и уже в соседний класс пришел учитель, знаменитый Лобов, а шум не унимался. Несчастного Карася щипали, сыпали в голову щелчки, кидали в лицо жеваную бумагу. Карась точно в котле варился; он постепенно был оглушен и ощипан. Шутка зашла так далеко, что ему уже казалось, будто из мира действительности он перешел в мир полугорячечного, безобразного сна. Рев был до того невыносим, что Карасю представлялось, что ревет кто-то внутри самой головы его и груди. Начинал он шалеть, предметы в глазах путались, линии перекрещивались, цвета сливались в одну массу. Еще бы минута, и он упал бы в обморок. Но Карася так жестоко щипнули, что вся кровь бросилась в лицо его, в висках и на шее вздулись жилы, и он с остервенением и в беспамятстве бросился на первого попавшегося под руку; пальцы его, вцепившись в волоса жертвы, закостенели. Дело кончилось крайне омерзительно… В класс вошел Лобов, которого сбесил шум бурсаков. Все разбежались по местам; лишь один Карась таскал свою жертву, которая, к несчастию, пришлась ему под силу. — Взять его! — приказал Лобов. Никто ни с места. — Взять его! На Карася бросились ученики большого роста и в одно мгновение обнажили те части корпуса, которые в бурсе служат проводниками человеческой нравственности и высшей правды. — ''На воздусях его''! Карась повис в воздухе. — Хорошенько его. Справа свистнули лозы, слева свистнули лозы; кровь брызнула на теле несчастного, и страшным воем огласил он бурсу. С правой стороны опоясалось тело двадцатью пятью ударами лоз, с левой столькими же; пятьдесят полос, кровавых и синих, составили отвратительный орнамент на теле ребенка, и одним только телом он жил в те минуты, испытывая весь ужас истязания, непосильного для десятилетнего организма. Нервы его были уже измучены тогда, когда его нарекали Карасем, щипали и заушали, а во время наказания они совершенно потеряли способность к восприятию моральных впечатлений: память его была отшиблена, мысли… мыслей не было, потому что в такие минуты рассудок не действует, нравственная обида… и та созрела после, а тогда он не произнес ни одного слова в оправдание, ни одной мольбы о пощаде, раздавался только крик живого мяса, в которое впивались красными и темными рубцами жгучие, острые, яростные лозы… Тело страдало, тело кричало, тело плакало… Вот почему Карась, когда после его спрашивали, что в его душе происходило во время наказания, отвечал: «Не помню». Нечего было и помнить, потому что душа Карася умерла на то время. — Бросьте его! С этими словами Лобова кончилось гнусное, любовское, лобное дело. В жизни человека бывает период времени, от которого зависит вся моральная судьба его, когда совершается перелом его нравственного развития. Говорят, что этот период наступает только в юности; это неправда: для многих он наступает в самом розовом детстве. Так было и с Карасем. Слышали мы от него мнение такого рода: «Все уверены, что детство есть самый счастливый, самый невинный, самый радостный период жизни, но это ложь: при ужасающей системе нашего воспитания, во главе которой стоят черные педагоги, лишенные деторождения; — это самый опасный период, в который легко развратиться и погибнуть навеки». Это Карась испытал на себе… Карась после ''нарекания'' и порки не мог опомниться и на долгое время потерял способность соображать. На другой день его посетил отец. Лишь только он увидел отца, из глаз его полились слезы. Родное селение, кладбище, дом с садом, семья, домашние товарищи, игры — все это живой картиной встало перед его воображением. Он теперь хорошо понял, как мила домашняя жизнь, которая казалась ему такой простой, и как гнусна бурсацкая, к которой он когда-то стремился. — Домой хочу, — говорил он, глотая соленую слезу. Отец его был человек в высшей степени добрый. Ему сделалось жалко сына… — Тятенька, возьмите меня домой. — Нельзя, — отвечал отец, — надобно учиться; все учатся, и ты не маленькой… Сначала только скучно, а потом привыкнешь… Ты веди себя хорошо, хорошо и жить будет. Но отец вдруг прервал свою речь. Он подумал: «все мы говорим детям подобные вещи, но они никогда не утешают их». Отец вздохнул. — Зачем вы меня отдали сюда? Сын заплакал. — Обижают, что ли, тебя?.. Сын ничего не отвечал… Отец видел, что что-то неладно… Он опять сказал ласково: — Что же, тебе худо здесь?.. Не только дети, но и взрослые, когда посещает их горе, делаются несправедливы к самым близким людям и друзьям, отплачивая на них свое горе. У Карася появилась досада на своего доброго отца. «Зачем меня отдали в эту проклятую бурсу? — рассуждал он, не говоря ни слова. — Зачем меня заперли сюда?.. Отец меня не любит, мать тоже, братьям и сестрам я не нужен… Большие всегда обижают маленьких… Когда так, не хочу домой… пусть их… мне все одно… Что и дома, когда там все ненавидят меня?.. Им приятно, что я мучусь… нарочно отдали сюда, чтоб меня секли, били, ругали… Отпустят в субботу домой, не пойду домой». Так рассуждал Карась, а самому страстно хотелось домой. Казалось, тут и раскрыть свою душу перед отцом, он Карась роптал и думал про себя; «К чему? не поможет!» Он решился ничего не говорить отцу, который так и не узнал, какую моральную и физическую пытку перенес его сын в первые дни училищной жизни. Когда ушел отец, к тоске по родном доме присоединился страх. Карась и не подозревал, что он, сравнительно с большинством новичков, довольно счастливо начал бурсацкую карьеру. Товарищи знали, что он вошел в училище с веселым лицом, а не со слезами, на первую пожалованную ему смазь отвечал ногой в живот обидчика; когда его сажали в бутылочку, давали ему волосянку, показывали Москву, обливали водой, когда бил его Силыч, — он и не думал жаловаться начальству, значит, из него не выйдет фискала; он лихо отколотил Жирбаса, получил в первый же день порку; когда дразнили его на дворе, он хватался за палки и каменья, а не бежал к инспектору; даже во время самого ''наречения'' его вцепился в волоса одного бурсака, — все это были факты такого рода, которые внушали уважание к Карасю. Для него скоро бы прошло время, в которое его считали бы новичком и в которое больше всего терпит бурсак; но он потерял способность резюмировать — Лобов отшиб эту способность на время. Не будь Лобова, дело еще пошло бы кое-как. Но в это-то время душевного отупения пред ним и развернулась широкая, бездонная, зияющая пропасть бурсацких ужасов, силу которых он испытал на своей коже, мясе и костях. Карась находился теперь под полным подавляющим влиянием этой силы: мертвая безнадежность, глухое отчаяние легли на его сердце, и если бы товарищи продолжали мучить его, а начальники драть беспощадно, не дав отдохнуть для борьбы, он превратился бы или в дурака, или в подлеца. Вспоминая это страшное время, Карась говорит: «Многие честные дети честных отцов возвращаются домой подлецами; многие умные дети умных родителей возвращаются домой дураками. Плачут отцы и матери, отпуская сына в бурсу, плачут и принимая его из бурсы». Карась уединился ото всех и замкнулся. Он всех боялся. Но должно же было разрешиться чем-нибудь это пассивное страдание? Оно могло пока разрешаться только внутренним путем. В душе его проявляется страшная злость и ненависть, однако боящаяся обнаружить себя. Она горячит воображение Карася, и в голове его возникают странные идеи и картины. Он переносится в область фантазии, единственный уголок, где может он приютиться безопасно. «Хоть поджег бы кто ненавистную бурсу!» — думает он. Эта мысль очень нравится ему, и он быстро доходит почти до образных созерцаний. Карась представляет себе, как он с зажженной паклей в руках опускается в подвалы училища, строит там огромные костры и, вышедши оттуда, ждет, скоро ли пламень своими огненными языками начнет лизать проклятые бурсацкие гнезда. Злость его видит, как пожар охватил бурсу… трещат, нагибаются, падают стены… разрушаются гнусные классы… горят противные книги и учебники, журналы и нотаты… гибнут в огне начальники и учителя, цензора и авдиторы… С галлюцинационною ясностию стоит перед Карасем нарисованная им картина… Слышит он треск и гром разрушающегося здания, вопль умирающего начальства… «Это кто стонет? — спрашивает Карась. — А! это Лобов корчится на горячих угольях, его придавило бревном, глаз его лопнул, почернели губы, трескается зверское лицо…» Карась с сладострастным наслаждением любуется своими образами и живет злорадостной мечтательной местью… Нервы его в полугорячечном состоянии; пульс бьет девяносто в секунду; голова горит… Когда в действительности силы связаны, тогда у мальчика с сильным воображением является в неестественных образах гиперболическая месть. Доводя злые мечты до последнего развития, Карась повторяет одно и то же несколько раз, определяя каждую подробность их, каждую мелочь. Но такое психическое состояние не может продолжаться долго; душа утомляется, и начинает незаметно пробиваться здравая мысль. Карась, погруженный в свирепые мечтания, почему-то вдруг вспоминает, как он однажды подшиб нечаянно камнем голубя и потом целую ночь не мог заснуть от мучений совести… Он ясно начинает понимать всю ложь и безобразие своих картин, гонит их прочь, на душе делается пусто и противно, остается одна тошнота от неумеренных и бесплодных мечтаний. Яркий звонок возвестил час вечерних занятий. Действительность, от которой он закрывал глаза и затыкал уши, врывалась насильно в сознание, обнаруживая все ребячество его раздраженного воображения. Он сидел в классе, на задней парте, понуря тоскливо голову. Уличенный совестью, он теперь гнал от себя мечты, и таким образом ни во внешнем, ни во внутреннем мире не осталось места, куда бы можно было спрятаться, а между тем душа и тело просят деятельности. В этом мучительном состоянии Карась не знает, что и делать. Очень тяжело ему. «Господи, — думает он в невыносимой тоске, — хоть захворать бы мне!» Это было толчком, от которого развились фантазии в новом направлении. Кроме внутреннего мира, нигде не было приюта. И вот Карась болен… Он при смерти… Родная семья плачет около его постели и прощается с ним до радостного утра… Карась готовится к переходу в вечность… последний час… Но далее мечта сбивается» с пути, потому что умирать не хочется. Карасю является Николай-чудотворец, исцеляет его и велит идти спасаться в пустыню… Рисуется ему пустынная, мирная, ангельская жизнь, трудные подвиги, церковные песни, беседы с богом… Из него выходит великий святой… Он получает дар пророчества и чудодействия… на поклонение ему стекаются жители окрестностей… Долгие годы он постится, молится, изнуряет свою плоть, благодетельствует людям, и он уже видит, как господь призывает его к себе, как являются его мощи… как… — Карасище! Это был голос не с того света, а из бурсацкого мира. — Ты брат ''Носатого''? Карась видит пред собою страшного Силыча и инстинктивно сокращает свою шею… «Боже мой, он опять бить пришел меня!» — думает Карась. — Брат тебе Носатый? — повторяет Силыч… — Брат, — отвечает Карась, не понимая, к чему идет дело… — И ладно, коли брат… Теперь ты ничего не бойся… Я за тебя, потому что твой брат — мой первейший друг… Жалуйся мне, кто будет обижать тебя… Слышишь? — Слышу. Но, вспоминая коварного второкурсника, Карась недоверчиво смотрел на нового покровителя… — Тише! — закричал Силыч звонким голосом… Больше ста человек приготовились слушать Силыча со вниманием. Это показывает, какое он имел влияние в классе. — Встань! — сказал он Карасю. Карась поднялся на ноги. — Вот эту рыбу, — обратился он к классу, показывая на Карася, — никто не сметь обижать… Кости переломаю тому, кто тронет Карася… Карасю стало легко на сердце… — А ты, Карась, жалуйся мне… Скажи, кто тебя трогал? — Не знаю… Он действительно не знал, на кого указать… — Не бойся; говори, кто тебя обижал? — Никто не обижал… — Быть не может… — Да все обижали… Это было вернее. — Кто твой авдитор? — ''Рыжик''. — Хорошо. Я скажу ему, чтобы он не смел тебя ''жучить'' (строго выслушивать урок). — Спасибо, Силыч… — Будет просить булки, не давай… — Ладно, Силыч… — Так слушайте же, — опять обратился Силыч к классу, — беда тому, кто даже пальцем тронет Карася!.. Но на этот раз послышался ответ некоего ''Паникадилы'': — Ну, невелика еще беда… Силыч посмотрел в ту сторону, откуда слышался голос. Он ничего не отвечал, а только сердито сжал кулак… — Не бойся, — сказал он Карасю и стал гулять по классу… Из мира фантазий Карась быстро и охотно перешел в мир действительности. Точно гора свалилась с его плеч… Оглядывая товарищей, он видел, что впечатление, произведенное Силычем, было очень велико… Легко, весело, вольно стало ему. Он начал наблюдать жизнь занятных часов и скоро увлекся ею… Но он и не подозревал, что сделался теперь предметом раздора между Силычем и Паникадилом… Кто такое Силыч? Носатый, брат Карася, до поступления в училище ходил в частную школу, где и познакомился на понюшке табаку с сыном городской вдовы-дьячихи Силычем. Впоследствии они стали друзьями. Оба они поступили потом во второй приходский класс бурсы… Здесь Силыч остался на второй курс — вот почему и встречаем его, осьмнадцатилетнего парня, товарищем Карася и вместе с ним склоняющим «перо, пера, перу», долбящим «един бог», изучающим «сумму» и «разность». Силыч был среднего роста, некрасиво скроен, но крепко сшит и обладал замечательной силой… Он однажды пришел в гости к своему приятелю Носатому. Отправились на реку. Там мужики ловили рыбу. Один из рыбаков сматывал веревку с ворота. «Дядя, — говорит Силыч, — давай я буду сматывать, а ты останови ворот за палку». — «Ты, кутья, должно быть, с ума сошел», — отвечал мужик. «Так верти же хорошенько». Мужик завертел ворот так, что палки его сливались для глаза в один сплошной круг, с каждой минутой усиливая скорость оборотов. Силыч подставил свою крепкую ладонь, толстая палка ворота влепилась в нее — и ворот остановился неподвижно. Мужик только подивился на него. При таких крепких мышцах Силыч обладал не меньшею и ловкостью. Приходит он еще раз к Носатому в гости. Теперь они пошли гулять в поле, но лишь только стали подходить к забору, как услышали сзади себя голос мужика, который ругался, зачем они траву мнут. Друзья полезли через забор, на кладбище; мужик за ними. Силыч смело встретил его. «Что тебе надо?» — спросил он мужика. Тот оказался несколько пьяным и, разгоряченный вином, хотел ударить Силыча. Его рука уже описала полукруг в воздухе, но в то время, когда должен был совершиться удар, Силыч быстро наклонился и прошмыгнул под рукой мужика. После того он выпрямился, встал пред мужиком снова и, скрестив руки, сказал: «Бей еще!». Последовал второй размах, и опять напрасно… Силыч снова встал пред ним и опять сказал: «Бей еще!». И на этот раз мужик не мог поймать своим большим кулаком лицо Силыча. Тогда только Силыч произнес: «С трех раз не попал! теперь держись за землю, а не то упадешь» и с этими словами сшиб мужика с могилы… И вот этакой-то господин заодно с Карасем склонял «перо, пера, перу», долбил «един бог» и т. п. Что же делать? Его поздно отдали в бурсу, и до нее он добывал для матери копейку, справляя службы за дьячков, читая покойникам, занимаясь славлением Христа, молебнами и обеднями. Будучи учеником, он в семье и среди знакомых принимался как взрослый человек. Силыч был вообще человек добрый. Ой никогда не употреблял своих здоровых кулаков на то, чтобы вынудить взятку или: добиться от кого-нибудь низкой послуги. Если же он и давал кому затрещину, как, например, Карасю при первом с ним знакомстве, то из этого еще ничего не следует: в бурсе затрещина — все одно, что в лавке мелкая монета. Но поступить под защиту такого господина значило обеспечить себя от всевозможных обид с чьей бы то ни было стороны… Силыч был и неглуп, и не его беда, что так поздно он начал склонять «перо, пера, перу»… Что такое Паникадило? Чтобы определить его, надо сказать наперед, что такое ''озубки. Озубками'' в бурсе называются куски хлеба, остающиеся на столе от обеда и ужина, и притом такие куски, которые имеют на себе следы чьих-либо зубов. В бурсе есть поверье, что съеденный озубок сообщает силу того, кому он принадлежит. Многие постоянно ели чужие озубки, чтобы сделаться богатырями. Паникадило, великовозрастный ученик, ел их уже несколько лет. Он постоянно бахвалился своей силой, которая действительно была велика. Он со всеми передрался в классе, кроме Силыча. Силыч был для него бельмом на глазу за то, что удержал в своих руках пальму кулачного первенства. Он и боялся Силыча и не хотел верить, чтобы тот смог дать ему трепку. Этот вопрос давно мучил Паникадилу, и он решил, что должно получить на него ответ сегодня… Карась между тем совершенно успокоился. Он опять сошелся с Жирбасом, который оказался круглым дураком. «Это не беда!» — подумал Карась и стал играть с ним в трубочисты. — В которой руке? — спрашивал он Жирбаса… В это время подошел к нему Паникадило, взял его за воротник сюртука, положил спиной на парту и стал загибать ему салазки… — Оставь! — кричал Карась. Паникадило гнул ему ступни за самые плеча. — Силыч! — завопил Карась… — Что? — откликнулся тот. — Заступись!.. Явился Силыч. Паникадило того ждал… Он бросил Карася. Начались предварительные переговоры. — Ты зачем, сволочь, трогаешь его? — А тебе что? — Не слышал, что я говорил? — На это ухо глух. — Значит, вытряски захотелось? — Ну-ко, тронь! — А ты думаешь, не трону… Силыч подвинулся к Паникадиле… — Задень только, задень… Паникадило подвинулся к Силычу. — Слышь, не лезь! Силыч толкнул Паникадилу плечом… — Ты не толкайся! Толчок был отдан обратно… В такой форме бурсаки, желающие подраться, бросают друг другу перчатку. Началось плюходействие. Специалисты сразу же решили: «Намнут Паникадиле бока», и действительно, не прошло пяти минут, как Силыч сидел верхом на Паникадиле, мял его и спрашивал: — ''Живота или смерти''? — Пусти!.. черт с тобой!.. — Карася будешь трогать? — Да ну тебя! — То-то! Потрясши Паникадилу за шиворот, Силыч отпустил его с миром. Паникадило, отправляясь на свое место, думал про себя: «Черта с два: эти проклятые озубки ничего не значат. А впрочем, я, быть может, мало ел их?». И после того он продолжал есть озубки и, быть может, по настоящую минуту кушает их, но более никогда он не решался схватываться с Силычем… Таким образом, куча плюх, смазей и салазок, тычков, швычков и плевков, зуботрещин, заушений и заглушений пронеслась довольно благополучно над головой Карася. И опять повторим: не для всех проходят первые дни бурсацкой жизни так счастливо, как они счастливо миновались для Карася… Но ни для кого они не остаются без последствий; не остались без них и для Карася. Первые впечатления бурсы на Карася были таковы, что не помоги Силыч, то он, как говорит сам, превратился бы в подлеца либо в дурака. Эти впечатления определили главным образом весь дальнейший характер его бурсацкой жизни. По отношению к начальству он сделался полнейшим, закаленным, пропеченным бурсаком… Главное начало товарищества, ненависть к своему начальству, в нем укоренилось и развилось более, нежели в ком другом. Он получил доучилищное воспитание довольно гуманное и честное, но бурса должна была положить на него свое клеймо. Лобовская порка сделала то, что он после ее никогда уже не мог обращаться со своим начальником просто, спокойно и откровенно. Доверенность к начальству в нем была убита сразу и навсегда. Это главным образом выразилось в том, что он никогда не мог смотреть начальнику прямо в глаза, а всегда исподлобья; никогда не говорил естественным голосом, а заунывным и фальшивым, гробовым и нижнетонным; всегда перед начальником ежился и потому не любил встречаться с ним. Он каждую минуту точно чувствовал себя провинившимся, хотя бы и ни в чем не был виноват. Это странное чувство, заставлявшее держать себя так, не было следствием страха, потому что, как увидим ниже, Карась не был очень труслив, часто решался на дерзости и штуки, на которые решались немногие. Дело вот в чем. Карась положительно сознавал, что он ненавидит бурсу, ее воспитателей, ее законы, учебники, бурсацкие щи и кашу — и в то же время должен покоряться начальству, улыбаться перед ним, кланяться, а иногда и льстить даже. Держать себя прямо, высказываться без обиняков было нельзя, потому что запорют, и вот Карась навсегда сбычился пред начальством. Тут действовал не страх, а совестливость. Когда сколько-нибудь честному человеку, уважающему свою личность, приходится гнуть спину, гнуть невольно, насильно, неизбежно, под страхом всевозможного заушения, тогда он будет гнуть ее как человек, которого мучит совесть. В Карасе так и устроилось: либо он дерзок с начальником, либо смотрит каким-то чудаком. Многие педагоги, вероятно, чутьем чуют, что они нехорошие педагоги, когда преследуют таких учеников, как Карась, когда они строго говорят ученику: «Смотри прямо мне в глаза, имей лицо веселое и спокойное, отвечай урок твердо и четко!». «Кто не может смотреть прямо в глаза начальнику, — утверждают такие педагоги, — у того совесть нечиста». Спорить нельзя, что это верно. Как же: ученик сознает ведь, что он должен плюнуть в лицо своего учителя, а вместо того должно улыбаться перед ним; на душе становится скверно, и улыбка выходит странная. Разумеется, Карась и сам не понимал, отчего он и говорит, и улыбается, и кланяется при встрече с начальником не по-людски; он не развился еще до анализа и не мог определить, что тут действовала именно совесть; он это только инстинктивно слышал в себе и уже гораздо позже сознательно разобрал источник своих отношений к властям. Впрочем, изо всего этого никоим образом не следует, чтобы потупленность ученика перед учителем всегда была следствием затаенной ненависти первого к последнему: она может происходить от простой застенчивости. Но мы говорим только о Карасе. Такая замаскированная ненависть Карася изредка разрешалась откровенною с его стороны дерзостью, а без покровов сказывалась очень сильно за спиной начальства, когда гадили ему секретным образом. Правда, и самое гаженье начальству в первые годы не было призванием Карася, но, что увидим из дальнейших очерков, оно впоследствии, когда Карась развился несколько, сделалось его сознательным делом… Сначала, и именно в то время, которое берем, он инстинктивно ненавидел своих педагогов, а после дошел до уверенности, что их следует ненавидеть, обязательно следует. Боязнь и совестливость перед начальством в дальнейшем развитии его превратились в глубокую, органическую ненависть к нему. Но о втором периоде после. Теперь мы застаем его пока в состоянии этой придавленности и потупленности перед своими бурсацкими пестунами… Но и в этот период своего развития, когда характер его еще не успел вполне сложиться, Карась стал несколько оригинально к своим властям сравнительно с другими бурсаками, протестовавшими против начальства. Карась занял почти исключительное положение в бурсе. По крайней мере половины вредных условий, имеющих злое влияние на бурсака, для него не существовало. Его человеческое достоинство было защищено простой, грубой, мышечной силой первого богатыря класса, и эта грубая сила спасла его. Ему не пришлось пред товарищами кланяться, льстить, говорить второкурсникам на ночь сказки, давать им деньги и булки, искать в их головах тварей разного рода, чесать пятки, бегать за водой и т. п. В продолжение бурсацкой жизни он только три раза дал взятку — и то подошли особые случаи. Он, под покровительством Силыча, еще будучи новичком, скоро приобрел все выгоды и льготы второкурскника. Четырех лет, пока не исключили Силыча, достаточно было, чтобы привыкнуть Карасю держать себя независимо, он знать не хотел ни авдиторов, ни цензоров, ни старших. Но при таком положении он не воспользовался кулаками Силыча, чтобы угнетать других: его самого чуть не оглушили навеки, он этого никогда не забывал и с тех пор относился к властям из товарищей и к физической бурсацкой силе отрицательно, притом Силыч и сам не любил взяток и утеснений, потому не стал бы помогать в том и Карасю. Карась в редких случаях прибегал к его помощи; большею частию при нужде он сам дрался, и если бывал при этом поколочен, то обыкновенно либо ругался, либо пускал в противника камнем, книгой, линейкой; если же при схватке с более сильным врагом не случалось под рукой оружия, то он употреблял в дело зубы, когти и ноги, то есть кусался, царапался и лягался. Нередко был Карась бит, бивал и других, но все это было в порядке бурсацких вещей — и только. Поэтому-то покровительство Силыча, при таком направлении его, не навлекло на Карася неприязни товарищей. Многие даже любили его. Испытав на себе горькую участь беззащитного человека в бурсе, он нередко употреблял кулаки Силыча, иногда же свои зубы, когти и ноги в пользу угнетенных. В продолжение последних четырех лет училищной жизни он постоянно был авдитором, часто терпел наказания за преувеличивание баллов — и только раз увлекся взяткой. Постоянный его протест в защиту заколоченных личностей выразился в том обстоятельстве, что он особенно любил дураков. Так, без него совершенно погиб бы ''Петры Тетеры'', упоминаемый нами в прошлом очерке. Тетеры, обладающий воловьею силою, по характеру был чистейший теленок. Все его колотили, плевали на него, обирали его. Карась в продолжение полугода защищал его и успел-таки поставить своего Тетеры на ноги, даже до того, что сам однажды получил от него трепку. Карась, не будучи сам дураком, любил глупцов, проводил с ними целые часы, беседовал с ними, играл, делился добром своим, помогал им. В этом, по-видимому, странном явлении выразился тоже своего рода протест против некоторых сторон бурсацкой жизни. Карась был привязан к своему родному дому, но большинство умных бурсаков, к которым он обратился бы со своими интимностями, непременно сделали бы ему смазь, потому что интимности на языке бурсаков носят название ''телячьих нежностей''. Ни с кем так не был откровенен Карась, как с дураками, только с ними говорил о родном доме, вспоминал домашнюю жизнь, делил семейные тайны, только с ними был задушевен не по-бурсацки, а по-человечески. Карась, по чувству ложного стыда и боязни насмешек, не только скрывал внутреннюю, самую дорогую для него жизнь, но даже напускал на себя цинизм и сам смеялся над телячьими нежностями, так что это разноречие между внешним выражением и внутренним содержанием составило почти вторую натуру Карася. Но душа требовала отзыва, и Карась окружил себя особого рода дураками. Это род дураков честных, добрых, милых, задушевных. Благодаря бога таких дураков немало на белом свете. Только в семинарии Карась вступил в дружбу с умными людьми. Но неужели, спросят, в бурсе Карась не нашел ни одного человека умного, с которым мог бы поговорить по душе? Как не найти, но на первых порах он не сошелся с ними, а потом так и пошло на долгое время. Но всего оригинальнее относился Карась к бурсацкой науке. Поступив в училище, Карась знал более половины того, что требовала программа его класса. Учиться ему было легко. Только «Начатки», которые приходилось ''жарить вдолбяжку'', составляли для него такую же муку, какую испытывал один древний оратор, набивая себе рот каменьями, чтобы усовершиться в искусстве красноречия, но и то ничего: Карась набивал свой рот дресвой тяжело прогрызаемых «Начаток» очень усердно. По другим наукам он шел в первых и не хотелось ему из-за одного предмета лишиться видного места в списке. Над чем товарищи просиживали по целому занятию, он приготовлял в полчаса. Но это самое и повредило впоследствии его бурсацкой карьере. У него было очень много свободного времени, и Карась, учась таким образом два года, привык гулять и ничего не делать. Когда перешел он в следующий класс, от него потребовались более усиленные занятия, и притом занятия бурсацкие, требующие особых туземно-специальных способностей, которые и развили в себе товарищи в продолжение двух лет, пущенных Карасем на ветер. Карасю хотелось и тогда гулять по-старому. ''Долбежники'' скоро обогнали его, он спускался все ниже и ниже, и дело дошло до того, что нотата была осквернена нулем карасиным. Стали его сечь. «Что ж, — думал Карась, — посечете да и бросите — самим надоест!» Он неудержимо стремился в Камчатку и, несмотря на розги, достиг своей цели. Здесь лень его развилась до последних пределов. В первый год он по крайней мере носил в класс книги, но на другой бросил и этот, по его мнению, дурной обычай. В сундуке его безобразно были перемешаны между собою клочья порванных вдоль и поперек разных грамматик, арифметик и хрестоматий; писчая бумага шла на беспутное маранье, перья на свистульки и пушки, заряжаемые картофелем, репою и жеваною бумагою, нож перочинный для порчи столов и строганья палок. Вначале Карась приходил к своему авдитору каждое утро, чтобы сообщить ему свой ученый нуль, но потом, для сокращения занятий, он объявлял ему нуль на целую неделю; но наконец ему надоело и это — он однажды сказал авдитору: «''навеки мне нуль''!». Таким образом, Карась очень решительно отрицал и внешние и божественные науки бурсы. Изредка являлось в нем какое-то темное сознание необходимости учиться, он брался за книжку, но книжка валилась из рук. В одно время двоюродный брат Карася, кончивший курс семинарист, стал требовать к себе нотату и следить за его учением; но Карась нашелся и тут: он сделал другую нотату, свою, и этот документ, с отличными отметками против своей фамилии, отсылал к брату, за что и получал от него гостинцы. Сначала он ленился, собственно, потому, что было ему приятно лениться, но после дошло до того, что его «навеки нуль» было возведено в сознательный принцип. Учитель Краснов обратил на него внимание, заставил его сидеть над книгой и в неучебное время, в своей квартире; против системы Краснова не устоял Карась и стал зубрить учебники, но когда его насильно заставили занять второе место в списке, тогда-то и созрел окончательно его бурсацкий «''навеки нуль''!». Он возненавидел вколоченную в него науку, и она поместилась в его голове, как непрошенный гость; значит, в существе дела, он продолжал отрицать ее — разница в том, что прежде он не понимал, что такое отрицал, а теперь, выучив урок, знал, что вот именно этот урок, эти страницы, эти слова ему не нужны. Тогда он стал следить и изучать каждый урок, как злейшего своего врага, который без его воли владел его мозгами, и постепенно, с каждым днем открывал в учебниках множество чепухи и безобразия; это развило в нем анализ и критицизм, и впоследствии, отвечая бойко урок, он в то же время думал про себя: «этакую, святые отцы, я дичь несу». Карась после долгих личных исследований вполне убедился, что бурсацкая наука, изучаемая иначе, может погубить человека и что только при его методе она послужит материалом, поработав над которым, как над уродливым явлением, можно, не заразившись чепухой, развить в себе мыслительные способности, анализ, остроумие и даже опытность житейскую. И не догадывались богомудрые педагоги, что многие хорошие ученики относились к их учебникам, как психиатр относится к печальному явлению сумасшествия. Вот чем и объясняется то странное обстоятельство, каким это образом из бурсы выходят так много дельных и даровитых людей, несмотря на то, что они поглощали учение, ставшее посмешищем всех образованных людей. Как, обыкновенно спрашивают, они не погибли, не ошалели и не оглупели, как сохранились они? Очень просто: в душе их относительно местной науки глубоко укоренился нуль… И да процветает бурсацкое «во веки нуль!». В нем бурсака спасение. Итак, нуль, во веки нуль, во веки веков нуль! Аминь, что значит — истинно, или да будет! Вот вам более или менее подробная характеристика того, что создала из Карася бурса. Отношения его к начальству выразились во всегдашней потупленности, которая была признаком совестливости, рождавшейся от сознания своей ненависти к властям; отношения науки оказались вечным нулем; среди товарищей, исключая последних трех семинарских лет, он не нашел отзыва той стороне своей жизни, которая была всего дороже для него, составляла главный мотив всего его бурсацкого существа, то есть отзыва своей привязанности к дому, — и одни лишь дураки были его задушевными приятелями. Этот-то мотив и был главным двигателем тех похождений и действий Карася, которые мы хотим изложить далее и которые случились на четвертом году его пребывания в бурсе. Воздух первоуездного класса наполняется странными напевами и голосами. — ''Братие, не дерите платия, а берите нитки и зашивайте дырки'', — читает кто-то на манер чтения «Апостола». — Не мешай, — говорят ему соседи… — ''Марфо, Марфо, что печалишся и молвиши о мнозе'', — продолжает чтец… — Замолчишь ли ты, сволочь? — ''Печали и болезни вон полезли''. — Слушай, скотина, перестань… — ''Ему же дань — дань, ему же честь — честь, а что и за честь, коли нечего есть''? — Братцы, ударьте его хорошенько! — ''И бысть слышен глас с небесе — тп-тпру''! Вдруг чтец замычал — ему сделали очень невкусную смазь. В классе сегодня обиход церковного пения, и чтец был наказан за то, что мешал другим петь. — Я, — говорит ''Лапша Голопузу'' (оба отличные знатоки обихода), — ''шарарахну по нотам''. — А я, — отвечает тот, — ''дергану по тексту''. — Валяй! — Лупи! — ''Ми-ре-ми-фа-соль-фа-ми-ре'', — запевает Лапша. — ''Все-е-ми-и-и-рну-у-ю'', — аккомпанирует Голопуз каждым слогом в каждую ноту Лапши. Шарарахнуть по нотам, когда другой певец в то же время дерганет по тексту, и при этом не сбиться — составляло венец церковно-обиходного пения. К певцам подходит четырнадцатилетний Карась. Лицо его озабочено; он, по всему видно, ожидает учителя с тоской и страхом. — Братцы, — начал он… — Поди прочь, не мешай, — ответил Голопуз. Но Лапша был добрее. — Чего тебе? — спросил он… — Не знаю, как «''Господи, воззвах''» на седьмой глас. Покажи, Лапша. — Слушай! — и Лапша запел: — «''Палася, перепалася, давно с милым не видалася''». Так же поется и на глас. Ну-ко, попробуй. — ''Господи, воззвах к тебе, услыши мя, услыши мя, господи'', — запел Карась. — Напев тот, только разнишь сильно… — А как на пятый глас? В ответ Карасю Лапша запел: — ''Кто бы нам поднес, мы бы випили''. — А на четвертый? — Слушай: «''Шел баран: бя, бя, бя''». Пой! Карась на новый напев затянул: «Господи, воззвах». Отправляясь на заднюю парту Камчатки, он все твердил: «палася, перепалася», «кто бы нам поднес» и «шел баран». В обиходе церковного пения употребляется 8 гласов, или напевов, на текст «Господи, воззвах»; слова одни и те же, а напевы разные. Это сильно затрудняло бурсаков. Вот аборигены еще бурсы и придумали разные присловья, по образцу которых нетрудно было припомнить, как поется тот или другой глас… Но Карась не был одарен музыкальным ухом, за что давным-давно его выгнали из семинарского хора. Через несколько минут он перепутал напевы. Посмотрел Карась на Лапшу и Голопуза, думая, не пойти ли опять к ним, но, махнув рукою, оставил это намерение. «Все равно не пойму», — заключил он и печально опустил на ладони голову. Горек пришелся ему обиход церковного пения. Странное явление этот обиход. В церковной практике он никогда почти не употребляется. В состав его входят разные духовные песни. Музыка их сильна замогильным какофонием: она до того тягуча, что на один слог текста иногда приходится до семидесяти и более голосовых такт — все нижними, заунывными, душу тянущими, тошнящими нотами. И какая филармоническая голова ввела в бурсу и узаконила в ней это обиходно-церковно-мусикийское безобразие? Обиход был обязателен ''для всех'', но не все имели голос или верное ухо, — были картавые, гугнивые, заики, имевшие зуб с присвистом — что было делать таким? — ничего: свищи соловьем и воспевай господу славу! Во всем блеске обиходное козлогласование являлось тогда, когда учитель назначал общее пение, хором всего класса, когда «поющими и взывающими» были голосистые и безголосые, даровитые и бездарные: в то время в воздухе совершался террор музыкальный и петый ''богородичен'' представлялся партитурой из какой-то дикой византийской оперы, партитурой, о которой хочется сказать, что это отрывок из оперы «Заткни крепче уши». Удивляемся только, как не заклепаны уши бурсаков так называемым ''столповым'' пением? Но, характеризуя обиходные композиции, мы должны сказать, что с них тошнило и само начальство, которое, кроме того, понимало, что не все же могли быть певцами, и потому на обиход не обращало внимания, незнание его не служило препятствием для перехода из класса в класс, даже и нотаты не существовало по этому предмету, потому что уроки прекращались иногда на целый год. Но направление бурсацкого образования зависит от главного епархиального начальника, со вкусами которого сообразуются училищные власти, а в то время, которое нами взято, старшим начальником был любитель всевозможной ''столповщины'', и вот бурса наполнилась обиходным воем. Одно к одному, и учителем обихода поступил некто Всеволод Васильевич Разумников. Он один преподавал обиход в нескольких классах. Разумников обладал хорошим баритоном, отлично знал ноту и порядочно играл на скрипке. О Разумникове мы должны сказать несколько слов, потому что он был одним из лучших педагогов бурсы. Мы упоминали о нем в первом очерке как о честном экономе училища. Он учредил должность ''комиссара'', выбранного из старших учеников, обязанностью которого было наблюдать за количеством и качеством пищи. Прежде служителя, в заведывании которых находились жизненные продукты, имея каждый по нескольку родственников, содержали их на счет бурсацкого питания; но лишь только комиссар вступил в свои права, он тотчас уличил повара в краже тридцати фунтов мяса и двух мешков гречневой крупы, за что повар был изгнан из училища. По крайней мере третья часть продуктов, прежде похищаемая служителями, была возвращена ученикам. Кроме того, Разумников никого и никогда не наказывал лишением обеда и ужина, как будто боялся подозрения, что он из экономических<ref>Провинившихся в училище иногда бывало до ста человек сразу. Лишить такое количество, пятую часть всех учеников, обеда либо ужина очевидно было выгодно в экономическом отношении. Почти все экономы брали это во внимание и старались распространить наказание голодом. И действительно, наказание голодом было немаловажным источником так называемых остаточных сумм, из которых начальству даются награды. Скоро ли педагоги убедятся, что голодный ученик гак же негоден для науки, как и объевшийся? Не знаем. Только наверное можем сказать, что эту простую истину позже всех поймут экономы учебных заведений.</ref> расчетов заставляет голодать провинившихся. Он всегда стоял против педагогического изречения: satur venter non studet libenter [сытое брюхо к ученью глухо (лат.)]. Ученики за это любили его. Он, кроме того, преподавал «закон божий» и «священную историю». И здесь он шел далее своих сотрудников. Он запретил носить в класс учебники и отвечать по ним. Рассказав ясно и толково урок, он тут же в классе заставлял повторять его со своих слов. Когда ученик не мог ответить, он заставлял другого растолковывать незнающему; если и этот оказывался плох, он поднимал третьего, четвертого и т. д. Урок учился сразу всеми учениками и оживлялся спорами. Но и после этого многие плоховато знали урок, особенно слабые, а Разумников хотел, чтобы у него все без исключения учились хорошо. Для достижения такой цели он постановил: «''авдиторы отвечают за незнание своих подавдиторных''». Авдиторы выбирались из лучших учеников, успевали хорошо выслушать урок вовремя, и потому они были обязаны учить своих подавдиторных в приготовительные занятные часы. Для устранения случаев, когда ученик, по интриге с авдитором, являлся в класс с нулем, ссылаясь на то, что авдитор не хотел ему помочь, требовалось на то подтверждение со стороны товарищества, иначе незнающий подвергался сугубому наказанию, а авдитор был прав. Такие приемы для бурсы были слишком прогрессивны. Лентяи были уничтожены Разумниковым. Но главное достоинство его нововведений состояло в том, что с ним сама собою падала власть авдиторов и второкурсных, они из притеснителей должны были превратиться в помощников своих подчиненных, из начальников в их братьев. Таким образом Разумников положил начало к уничтожению подлой власти товарища над товарищем. Он не уничтожил наказаний и даже был очень строг, но все-таки явление такого учителя в бурсе было редкостью, тем более что в описываемое нами время и в других учебных заведениях, а не только в бурсе, царила дремучая ерунда и свинство. Одно лишь лежит на совести Разумникова — это обиход. Положим, что косноязычных и безголосых он оставил в покое, но держался вредного убеждения, что всякий имеющий какой-нибудь голос при старании непременно постигнет нотное искусство. Горше всех пришлось от него Карасю, тем более что у Разумникова была система наказаний особого рода: он наблюдал, на кого какое наказание действует сильнее. Он понял, что для Карася всего хуже неувольнение в родительский дом. Несмотря на то, что Карась доказывал учителю свою бездарность изгнанием его из певческого хора, он ничего слушать не хотел. Вошел учитель обихода в класс и вместе с учениками пропел звучным голосом «Царю небесный», после чего прямо обратился к Карасю: — Пропой на седьмой глас… Уши режет Карась. Учитель говорит Лапше: — Покажи ему. Лапша заливается… — Повтори, — говорят Карасю. Уши режет Карась… — И нынешний праздник не ходи в город… — Всеволод Васильевич, я уже три недели не был дома… — И четвертую не ходи… — Простите… — А я вот что тебе скажу, — отвечал твердым безапелляционным голосом учитель, — если ты не выучишься петь, я тебя на всю пасху не отпущу… Учитель отошел от него. Карась побледнел и затрясся всем телом. Несчастный Карась. Замечательно широкая глотка, которою он был награжден от природы, служила вечным источником его несчастий. Еще дома ему досталось, когда он закричал на поповну, дразнившую его, так яростно, что его голос был слышен за рекой. В бурсе его нарекли Карасем в тот момент, когда он, по приказу регента, пустил нотку, которая надорвала животы слушателям. Впоследствии, в семинарии, голос его развился до необъятного горлобасия, его выбрали опять в хор, и регент, по прозванию ''Капелла'' (он же ''Редакция, Конституция'' и ''Мелочная лавочка''), употреблял его как стенобитную машину, как хоровой таран: подойдет крепкая нота, мигнет регент — и рявкнет Карась, а при тихих нотах ему велят молчать, — это оскорбляло Карася. Однажды Карась упражнял свой голос в комнате по соседству с семинарским экономом, он едва не оглушил его громовыми нотами, за что эконом, схватив Карася за шиворот, потащил к ректору и только по доброте своей помиловал его. Инспектор ненавидел его, говоря, что человек обладающий рыканием льва, должен иметь характер зверский: должно быть, судил по себе, ибо, обладая семипушечным басом, несравненно сильнейшим карасиного, по натуре был настоящий зверь, за что и получил прозвище не рыбье, как Карась, а звериное, ибо имя его — ''Медведь''. Даже по окончании курса Карась, хвативши однажды чарочку-другую и вышедши на улицу, пустил такую руладу, что городовой должен был внушить, что подобные рулады суть не что иное, как нарушение общественной тишины и порядка. Одно из сильных несчастий, причиною которых был голос, посетило его теперь. «С таким альтом, — думал Разумников, — невозможно не научиться петь». Неувольнение на пасху для Карася было глубоким несчастием, которое подвигло его на многие скандальные похождения… Он от слов Разумникова тихо плакал. Кому горе, а кому радость. День поступления Разумникова в училище был днем торжества и счастия некоего Лапши… Лапша был чудак, парень шальной и благой. Широкоскулое, серого цвета лицо, голова, почти вросшая в плечи, выдавшаяся вперед неестественно грудь и остальная часть туловища, помещенная на коротких ногах, — делали фигуру его в высшей степени странною, попеременно то жалкою, то уморительною. Лицо его освещалось каким-то неразгаданным, постоянно меняющимся внутренним светом: оно серьёзно, даже угрюмо, но вдруг Лапша без всякой причины покраснеет, а потом раскатится смехом, и все это совершается в нем быстро и неуловимо. Он при всем этом не был дураком. В лице его вы видите образчик бурсацкой застенчивости, которая особенно развилась от его несчастного безобразия. Не будь этой застенчивости, он, быть может, и не сидел бы в Камчатке… Таков был Лапша. Но он делался совершенно иным человеком, когда пел что-нибудь: значит, талант. Голосок он имел довольно приятный и владел тонко развитым слухом. Всегдашней, самой задушевной мечтой его было иметь свою скрипку и выучиться играть на ней, но мечта так и осталась мечтой: теперь он где-то пастухом монастырских коров и, говорят, отлично играет на рожке… Подходит к Лапше Карась. — Что тебе? — говорит Лапша, ежась, двигая плечами и выпячивая свое странное лицо. — Поучи меня обиходу. Лапшу медом не корми, а только дай в руки обиход. — Пойдем. Сначала надо ноты выучить. Отправились они в Камчатку и затянули — ут, ре, ми, фа и т. д. — Не так: надо тоном выше! Карась усиливается тоном выше. — Чересчур высоко — теперь ниже надо. Карась на новый манер. Долго они упражнялись в церковногласии. Спотели оба. Но вот Лапша съежился, перегнулся, вытянулся, сделал сначала тоскливую рожу, а потом вдруг поднес к носу Карася кукиш… — Это что? — Кукиш! Лапша после этого захохотал. — Да что с тобой? — Не буду учить… — Голубчик… Лапша… — Не поймешь ничего… Лапша убежал… Остервенение напало на Карася. Он грыз свои ногти и, мигая глазами, усиливался удержать злую соленую слезу, которая ползла на щеку. — Когда так, к черту все! Он ударил об пол обиходом… — Проклятое училище! — проговорил он… Карась начал вести себя неприлично. Если бы не проклятое наказание, Карась от среды до воскресенья провел бы время, мирно почивая на лаврах, но теперь он был раздражен, и жизнь его пошла ломаным путем. Подходит к нему один из его любимых дураков, бедная Катька. — Нет ли у тебя хлебца? — Этого не хочешь ли? Карась предлагает голодному Катьке туго натянутую фигу. Катька отходит от него печально… Карась идет развлечься на училищный двор. — Карасики, пучеглазики! — говорит ему ''Тальянец'', второкурсный мужлан старшего класса, ученик с вывороченными ногами. — Кривы ножки, кочерыжки! — отвечает Карась… Тальянец начинает его преследовать. — На кривых ногах пять верст дальше! — отвечает Карась, пускает в него комом грязи и удаляется опять в класс. Подходит к нему другой дурак, ''Зябуня''. — Карасик, — говорит он ласково. — Ты что, животное безмозглое? — Карасик… — Поди прочь, пустая башка! Пустая башка тоже отходит от него печально… Карась стал несговорчив и несправедлив. Он чувствует это, и его начинает мучить совесть… — Черт знает, какая тоска, — объясняет он приступы совести… Идет Карась ко второуездному классу, берется за ручку двери и начинает стучать ею: ученики низших классов, не имевшие права входить в высший, так вызывали второуездных. Выходит ученик. — Кого тебе? — Тавлю. — Сейчас. Вышел Тавля. — Чего тебе? — Дай в долг. — Сколько? — Пять копеек. — В воскресенье семь. — Нет уж, после воскресенья, в другое. Я не уволен. Откуда ж мне взять? — Тогда десять. Карась задумался на минуту. — Давай, — сказал он, махнув рукою… Тавля отсчитал ему пять копеек… Карась отправился в сбитенную, съел там на три копейки сухарей, а на две выпил сбитню. И угощение не успокоило его. Оно напомнило ему только домашний чай и кофе. Затосковал Карась. — Боже мой, — проговорил он, — неужели не отпустят меня на пасху? Пойду попрошу еще Лапшу: не поучит ли? А нет! черт с ними!.. не выучиться мне!.. После того Карась из пустяков каких-то полез в драку, и хотя пустил в дело зубы, когти и ноги, как обыкновенно, однако его все-таки поколотили. Для Карася не было наказания тяжелее, как неотпуск домой. И вот еще порядочный бурсацкий учитель Разумников не понимал же, что такое наказание гнусно, незаконно и вредно. Не понимают педагоги и понимать не хотят, что они, когда запрещают человеку, в виде наказания, переступать порог отцовского дома, то этим самым вгоняют его в скуку, тоску и апатию, подвергают на скандалы разного рода, поселяют к уроку или нравственному правилу, за которые штрафуют и шельмуют, полное отвращение, лицемерное исполнение и страсть к запрещенному поступку. Неужли такие плоды в видах здравой педагогики? Кроме того, чем виноваты отец и мать, когда они во время праздника, по приговору педагогов, не видят в своей семье сына, часто любимого, часто единственного сына? за что братья и сестры лишаются свидания со своим братом? за что их-то наказывают педагоги? Воскресный день во многих семействах один только и есть свободный день в неделе — к чему же он туманится печалью по сыне или брате? Портить чужой праздник никто не имеет права, это дело нечестное, дело несправедливое. И неужели отец и мать, если они любят своего сына, меньшее могут иметь на него влияние, нежели черствый педагог? Многие педагоги скажут на это: «да». Был же, например, болван, которого мы называли Медведем, семинарский инспектор, который привязанность к родному дому ставил ученику в преступление на том основании, что желающий быть дома не желает быть в школе, значит, ненавидит науку и нравственность, проводимые в ней. Диво, что такие черные педагоги, как лишенные деторождения, не наказывали детей за любовь к родителям! Но таких педагогов скорее прошибешь колом, нежели добрым словом. Бог с ними. Лучше посмотрим, что сталось с Карасем, когда он страдал от мысли, что его не отпустят домой на целую пасху. Учителем арифметики того класса, где был Карась, был некто Павел Алексеевич Ливанов; собственно говоря, не один Ливанов, а два или, если угодно, один, но в двух ''естествах'' — Ливанов пьяный и Ливанов трезвый. Третья ''перемена'', которая была после обеда, назначалась для арифметики… Стоят при входе в класс ''караульные'', ожидающие Ливанова. Ливанов входит в ворота училища… — Каков? — спрашивает один караульный… — Руками махает, значит, того… — Это еще ничего не значит… — Да ты не видишь, что он у привратника просит понюхать табаку? — Именно так… Значит, пишет по восемнадцатому псалму. Караульные бегут в класс и с восторгом возвещают: — Братцы, Ливанов в пьяном естестве… Класс оживляется, книги прячутся в парты. Хохот и шум. Один из великовозрастных, ''Пушка'', надевает на себя шубу овчиной вверх… Он становится у дверей, чрез которые должен проходить Ливанов… Входит Ливанов. На него бросается Пушка… — Господи, твоя воля, — говорит Ливанов, отступая назад и крестясь… Пушка кубарем катится под парту. — Мы разберем это, — говорит Ливанов и идет к столику. В классе шум… — Господа, — начинает Ливанов нетвердым голосом… — Мы не господа, вовсе не господа, — кричат ему в ответ… Ливанов подумал несколько времени и, собравшись с мыслями, начинает иначе: — Братцы… — Мы не братцы! Ливанов приходит в удивление… — Что? — спрашивает он строго… — Мы не господа и не братцы… — Так… это так… Я подумаю… — Скорее думайте… — Ученики, — говорит Ливанов… — Мы не ученики… — Что? как не ученики? кто же вы? а! знаю кто. — Кто, Павел Алексеевич, кто? — Кто? А вот кто: вы — свинтусы!.. Эта сцена сопровождается постоянным смехом бурсаков. Ливанов начинает хмелеть все больше и больше… — Милые дети, — начинает Ливанов… — Ха-ха-ха! — раздается в классе… — Милые дети, — продолжает Ливанов, — я… я женюсь… да… у меня есть невеста… — Кто, кто такая?.. — Ах вы, поросята!.. Ишь чего захотели: скажи им кто? Эва, не хотите ли чего? Ливанов показывает им фигу… — Сам съешь! — Нет, вы съешьте! — отвечал он сердито. На нескольких партах показали ему довольно ядреные фиги. Увлекшись их примером, один за другим, ученики показывали своему педагогу фиги. Более ста бурсацких фиг было направлено на него… — Черти!.. цыц!.. руки по швам!.. слушаться начальства!.. — Ребята, ''нос'' ему! — скомандовал ''Бодяга'' и, подставив к своему носу большой палец одной руки, зацепив за мизинец этой руки большой палец другой, он показал эту штуку своему учителю… Примеру Бодяги последовали его товарищи… Учителя это сначала поразило, потом привело в раздумье, а наконец он печально поник головою. Долго он сидел, так долго, что ученики бросили показывать ему фиги и выставлять носы… — Друзья, — заговорил учитель, очнувшись… Господа, братцы, ученики, свинтусы, милые дети, поросята, черти и друзья захохотали… — Послушайте же меня, добрые люди, — говорил Ливанов, совсем хмелея… Лицо его покрылось пьяной печалью. Глаза стали влажны… — Слушайте, слушайте!.. тише!.. — заговорили ученики. В классе стихло… — Я, братцы, несчастлив… Я женюсь… нет, не то: у меня есть невеста… опять не то: мне отказали… Мне не отказали… Нет, отказали… О черти!.. о псы!.. Не смеяться же! Ученики, разумеется, хохотали. Пьяная слеза оросила пьяное лицо Ливанова… Он заплакал… — Голубчики, — начал он, за меня никто не пойдет замуж, никто не пойдет… Рыдать начал Ливанов. — У меня рожа скверная, — говорил он, — пакостная рожа. Этакие рожи на улицу выбрасывают. Плюньте на меня, братцы: я гадок, братцы… — Гадок, гадок, гадок, — подхватили бурсаки… — Да, — отвечал их учитель, — да, да, да… Плюньте на меня… плюньте мне в рожу. Ученики начинают плевать по направлению к нему. — Так и надо… Спасибо, братцы, — говорит Ливанов, а сам рыдает… У Ливанова была не рожа, а лицо, и притом довольно красивое, ему и не думала отказывать невеста, к которой он начал было свататься, напротив — он сам отказался от нее. Спьяна Ливанов напустил на себя небывалое с ним горе. Со стороны посмотреть на него, так стало бы жалко, но для бурсаков он был ''начальник'', и они не опустили случая потравить его. — Братцы, — продолжал он, — я отхожу ко господу моему и к богу моему… Я вселюсь… — Смазь ему, ребята! — крикнул Пушка. — Что такое? — спросил Ливанов… — Смазь… — Что ''суть'' смазь? — А вот я сейчас покажу тебе, — отвечал Пушка, вставая с места… — Не надо!.. сам знаю… Сиди, скотина… Убью!.. Ах вы, канальи!.. над учителем смеяться!.. а?.. — говорил Ливанов, приходя в себя… — Да я вас передеру всех… Розог!.. — крикнул он, совсем оправившись… В классе стихло… — Розог! — Сейчас принесу, — отвечал секундатор. — Живо!.. Я вам дам, мерзавцы!.. Хмель точно прошел в Ливанове. «Что за черт, — думали бурсаки, — неужели в другое естество перешел?» Но это была минутная реакция опьяненного состояния, после которого с большею силою продолжает действовать водка, и когда вернулся в класс секундатор, то он увидел Ливанова совершенно ошалевшим. Ливанов, стиснув зубы и поставив на стол кулак, смотрел на учеников безумными глазами… — Розог, — сказал он однако, не забывая своего желания… — Что Павел Алексеич? — отвечал секундатор, смекнув, как надо вести себя… — Розог… — Все люди происходят от Адама… — говорил ему секундатор… — Так, — отвечал Ливанов, опять забываясь, — а роз… — Добро зело, то есть чисто, прекрасно и безвредно… — Не понимаю, — говорил Ливанов, уставясь на секундатора. — Я родился в пятьдесят одиннадцатом году, не доходя, минувши Казанский собор… — Ей-богу, не понимаю, — говорил Ливанов убедительно… — Как же не понять-то? Ведь это написано у пророка Иеремии… — Где? — Под девятой сваей… — Опять не понимаю… — Очень просто: оттого-то и выходит, что числитель, будучи помножен на знаменатель, производит смертный грех… — Ты говоришь: грех? — Смертный грех… — Ничего не понимаю… — Всякое дыхание да хвалит… — Что хвалит?.. скотина!.. винительного падежа нет в твоей речи!.. черт ты этакой!.. По какому вопросу познается винительный падеж? — По вопросу «кого, что?». — Так кого же хвалит? что хвалит? черт ты этакой, отвечай! — Черта хвалит. Ливанов посмотрел на него злобно… — Ты это серьёзно говоришь? — спросил он. — Вот тебе крест. Ученик перекрестился. — Ты мне сказал «тебе»? — Я, тебе, мне, мною, обо всех… — Уйди!.. убью! — отвечал, озлившись, Ливанов, — прошу тебя, уйди!.. Я в пьяном виде не ручаюсь за себя… — Он ушел, — говорит ученик… — Он?. Что мне за дело до него?.. ты-то уйди!.. Черт же с тобой, скотина, — говорит опьяневший педагог, стуча по столу кулаком… — Не хочешь уйти? Так я же уйду… Я пьян… Я уйду… Учитель после этих слов неожиданно встает со стула и направляется к двери. Его провожают хохотом, криком, визгом и лаем… — Это все пустяки, — говорит он, — в жизни все пустяки, — и выходит на лестницу… Лишь только он ступил на первую ступеньку, как тот же секундатор, следивший за ним, схватил его за ногу. Пьяный педагог полетел с лестницы вниз головою. Счастье его, что он не переломал себе ребер… — Оступился, черт возьми, — говорил перепачканный учитель, вставая на площадке, у которой кончалась лестница… Подле него уже очутился секундатор, дернувший его за ногу… — Вы, кажется, замарались? — спрашивает он. — Позвольте, я вас почищу. — Не надо, друг мой, вовсе не надо… Все пустяки… Учитель наконец ушел домой. Вот каков был Павел Алексеевич Ливанов в пьяном естестве. Описанная нами сцена была в четверг. В субботу Ливанов явился в трезвом естестве. Ученики держали себя, как и Ливанов, иначе — прилично, разумеется прилично по-бурсацки. С Ливановым, когда естество его переменялось, из пьяного переходило в трезвое, шутить было опасно. Вообще Ливанов был не дурной человек, хотя как учитель не выдавался из среды своих товарищей; но по крайней мере он не запарывал своих учеников до отшибления затылка… Лобов, Долбежин и Батька были представителями террора педагогического, Краснов и Разумников — представителями прогрессивного бурсацизма, а Ливанов был какая-то помесь тех и других: иногда строг до лобнических размеров, иногда добр бестолково. Во всяком случае, не любили шутить с Ливановым, когда он был в трезвом естестве… Карась не выходил на сцену, когда был пьян Ливанов, но сегодня, когда шутки с Ливановым были опасны, он решился на скандалы… Хотя Карась сидел в Камчатке и заявил своему авдитору «нуль навеки», но он был все-таки довольно любознательная рыба. Вышел такой случай. Однажды от нечего делать Карась рвал арифметику Куминского; он в этом занятии прошел уже до деления. Тут его злодеяния вдруг прекратились. «Деление? — подумал он. — А ведь я знаю деление… А дальше что?.. Именованные числа… Это что за штука?.. Сначала узнаю, а потом раздеру…» Остановившись на такой мысли, он стал читать Куминского и без посторонних пособий понял именованные числа. «Дальше дроби — это что такое?» — сказал он. Понял он и дроби… Все это было пройдено им в три приема. Значит, когда захочет человек учиться, то можно обойтись и без розги. «Дальше что? десятичные дроби… Не хочу читать… Довольно». После этого он Куминского обратил в клочья. Задано было о «приведении дробей к одинаковому знаменателю», и хотя у Карася стоял в нотате нуль, однако он знал урок, приготовив его без всякого поощрения и принуждения гораздо ранее, чем требовалось… Учитель вызвал к доске ''Секиру''. Секира, несмотря на то, что был авдитор, путался… — Дурак, — сказал ему Ливанов… — Дурак и есть, — подтвердил Карась из Камчатки… — Кто это говорит? — рассердившись, спросил Ливанов… Ему дерзким показался ответ Карася… — Я, — отвечал Карась. — Помилуйте, Павел Алексеевич, не умеет привести к одному знаменателю: ну не дурак ли? — Ах ты, скотина, — закричал Ливанов… — Помилуйте же, Павел Алексеевич. Я сижу в Камчатке, значит, дурак из дураков, а все-таки «приведение знаменателей» знаю! — Если же ты не сделаешь мне «приведения», я тебя запорю… — Запорите… — К доске!.. Карась вышел и отлично ответил урок… — Ну, не правду ли я сказал, что дурак он? — говорил Карась, показывая на Секиру. — Даже я умею это сделать. Ливанов подошел к Карасю и Секире. — Дай мел, — сказал он Карасю… — Извольте… Взявши в руки мел, Ливанов сделал на лице Секиры крупный крест. Делая крест, он говорил: — Пентюх, перепентюх, выпентюх!.. — Ну, дурак и есть, — подтверждал Карась… После этого Карась отправился в Камчатку. Развлеченный на несколько минут своим ответом, он, однако скоро начал скучать. Пришла ему на мысль предстоявшая опасность неотпуска домой на святую. Злость на него нашла, которую он и выместил на грифельной доске, попавшей ему под руки. Сняв с краев ее боковые планки, он хотел обратить их в щепы, но, приложив палец ко лбу, сказал себе: «Подожди, дружище, тут выйдет скрипка». Из трех планок он сделал треугольник, к вершине его прикрепил четвертую, в треугольнике натянул веревочные струны, добыл из розог, лежавших в печке, по соседству его, прут, из которого смастерил смычок, и таким образом устроил нечто вроде цевницы… Это заняло его на время, но в голову его опять приходит мысль о пасхе. «Черти, — думал он, — неужели так-таки и не пустят на пасху?.. Лучше бы пересекли пополам! Сколько хочешь секи, мне все одно». — «Так ли?» — рефлектирует он. — «А вот попробуем». Карась берет свою цевницу и начинает водить по ней смычком, то есть розгой… Раздается на весь класс страшный визг, произведенный Карасем для скандала. — Кто это? — спрашивает изумленный учитель. — Я это, — отвечает храбро Карась… Визг был до того неожидан и неуместен, что учитель растерялся… — Что это значит? — Ничего не значит. — Скотина… Карась сел спокойно. Учителя поразил этот случай, и потому только он не отпорол Карася… «Врешь, — думает между тем Карась, — ты меня отпорешь!» — и берет в свои руки цевницу… Раздается еще сильнейший его визг… Ливанов на этот раз вышел из себя. Он, озлобленный, бросается к Карасю. Карась же становится коленями на ребро парты… — Я наказан, — говорит при приближении к нему Ливанова… — Стой, скотина, весь класс… — Буду стоять. Учитель недоумевает, что сталось с Карасем. Однако мало-помалу он успокаивается. «Нет, ты меня отпорешь!» — думает Карась… Берет он в руки цевницу и, водя по ней прутом, производит третий, сильнейший визг… На этот раз Ливанов совершенно сбесился. Он бросился на Карася с поднятыми кулаками… — Убью, мерзавец! Карась струсил, видя разъяренного учителя, и когда Ливанов подбежал к нему, он вскочил на ноги и понесся над головами товарищей, по партам, к двери, за которою и скрылся. Учитель долго не мог прийти в себя. Долго ходил учитель по классу. Он был страшно озлоблен и в то же время изумлен. «Понять не могу, — думал он, — что сталось с этим мерзавцем?» Факт выходил своею оригинальностию из ряда обыкновенных фактов, и, должно быть, именно это обстоятельство сделало то, что Ливанов не донес о карасиных деяниях инспектору. Иначе Карасю пришлось бы целую неделю таскать из своего тела прутья: за подобные его дерзости в бурсе драли жестоко, до того жестоко, что после сечения относили в больницу ''на рогожке''. Счастье Карася… Но Карася все-таки высекли в тот день. Он в озлоблении пошел бить стекла училища, был пойман на этом деле, и хотя призывал всю небесную силу во свидетельство того, что он нечаянно разбил стекло, однако ему ''влепили'', как выражается он, около пятидесяти. Таким образом, наказание Разумникова имело свои добрые последствия: оно бесило только человека, а нисколько не наставляло на путь истины. Посмотрим, что было после. Ученики отпускались домой из бурсы по письменным билетикам от двенадцати часов субботы до пяти часов воскресенья. В субботу разошлись ученики, большинство по домам. Училище опустело. Карась остался в бурсе. Ученики в свободное время обыкновенно сидели в спальнях. Карась находился в ''Сапоге''. На него напала невыносимая тоска. Он бросился на кровать, покрыл свою голову подушкой и зарыдал. Мы, взрослые люди, на детское горе смотрим очень легко. Разве может ребенок серьезно страдать? Разумеется, большинство читателей ответит: нет. Между тем бывают детские печали глубокие и сильные, печали, за которые человек не может простить и тогда, когда станет взрослым. Карась в ту минуту, когда лежал на кровати, всех ненавидел. Разве может глубоко ненавидеть ребенок? Может. Если бы не учился человек ненавидеть в детстве, не умел бы ненавидеть и в зрелых летах. Бурса дала Карасю сильные уроки ненависти, злости и мести — бурса превосходное адовоспитательное заведение! Для городского, привыкшего проводить праздники дома, самый гадкий день — праздничный день в бурсе. Карась кое-как дождался всенощного. Учеников разделили на две партии: одна отправлялась в лаврскую церковь, другая оставалась в бурсе. К первой принадлежали имевшие сколько-нибудь приличную одежду, ко второй оборвыши и отрепыши, которых стыдно было даже бурсацкому начальству пустить на свет божий. Карась остался с отрепышами, потому что был не уволен в город, а таких не пускали в лаврскую церковь. По звонку в шесть часов вечера оборвыши и отрепыши отправились на домашнюю всенощную в так называемый «''пятый номер''», то есть класс под № 5. Это была большая длинная комната, уставленная партами. На передней стене ее висел огромный образ Христа, сидящего на престоле; пред тем образом и совершалась всенощная одним из лаврских монахов. Ученики сдвинули парты в одну сторону, к стене. Образовалась довольно обширная площадка, на которой и поместились рядами ученики. По правую руку образа поставили аналой, около которого поместилась ''сборная братия'', то есть певчие-любители из оставшихся в бурсе оборвышей и отрепышей. Карась в детстве был очень религиозный мальчик. Кроме того, на сердце его накопилось очень много горя. Он, лишь только началось всенощное, встал на колени и начал усердно молиться. Содержание его молитвы, как часто случается в детстве, было беспредметное, неопределенное. Он ни о чем не просил, ни на кого не жаловался богу; он, отрешаясь от внешнего мира, стремился куда-то всеми силами своей души. Тепла была его молитва и сильна… Так прошло около полчаса, и Карась с каждым поклоном разгорался духом. Но это благодатное настроение было неожиданно нарушено самым пасквильным образом. Когда Карась кончал усердный поклон, сосед его, дурак Тетеры, сделал ему дружескую смазь. Карася это изумило, а Тетеры, рассматривая свою пясть, в которой сейчас держал лицо Карася, увидел ее мокрою… — Ты плачешь, — сказал он Карасю… Религиозный экстаз Карася миновался. — У тебя слезы? — повторил Тетеры. Карась озлился, тем более что ему было стыдно своих слез… — Безмозглая башка, — отвечал он и дал пинка Тетеры. — Да о чем ты плакал? — спрашивал глупец Тетеры. — Отстань, осел! — Скажи же, — допрашивал добродушный глупец. — Вот тебе! Карась дал ему очень чувствительный пинок. — Подлый Карасище, — приветствовал его дурак… Таким образом, молитвенное настроение карасиного духа было нарушено. Карасю сделалось просто скучно. Он стал наблюдать религиозность своих сомолитвенников. Ученики любили свой бурсацкий храм более, нежели лаврский, потому что богослужение, которое они совершали, возможно было только в том именно храме, в котором и драли их. Домашняя служба была короче и веселее: ее по возможности сокращали и делали занимательною. Дьячок из учеников, читая псалмы, перебирал слова до того быстро, что слышалось только щелканье языком и губами, а смыслу… смыслу бурсакам и не требовалось… «Бог с ним!..» — говорили они… Для характеристики бурсацкого богослужения мы должны сообщить читателю следующего содержания рассказ. Сидели в горячей бане два купца, один очень жирный, другой так себе, и разговаривали они о духовных делах. «Нет, ты скажи мне, — говорит купец так себе, — что такое дьячок?» — «Известно, что: служитель божий», — отвечает жирный. «А вот и врешь». — «Что же такое дьячок, объясни!» — «Сейчас объясню, — отвечает задавший вопрос. — Дьячок, — говорит он, — есть дудка, чрез которую глас божий проходит, но… ее не задевает — вот что!» — «Это так, — подтвердил жирный, — ты в самую центру попал». После такого определения читатель поймет нас, когда мы скажем, что бурсаки во время всенощного были не молельщиками, а чистыми дудками… Но, кроме бестолкового дьяческого чтения, было еще безобразное пение. ''Сборная братия'' любила ''хватить, ляпнуть, рявкнуть, отвести кончик'', — эти термины означают громыгласия бурсы. Поющая и взывающая бурса стоит и подзадоривает тех, у кого хорошо устроены дыхательные мехи и горловые связки… Ревет молящаяся бурса… Но это все еще ничего бы: у нас на Руси в большинстве случаев церковные службы сопровождаются нелепым чтением и аневричным пением, но богомольный русский человек давно привык к тому, и его религиозное чувство все-таки питается во время службы; но этот же стерпевшийся наш богомольный человек, посетив бурсацкую всенощную; непременно возмутится духом. Мы видели, как Карась во время службы смазь получил. Такие явления во время всенощной были очень обыкновенны. Молящиеся толкались, смеялись, плевались… Отрепыши в первых рядах только стояли прилично, а в средине, где ученики были заслонены окружающими их товарищами, играли в карты и ''костяшки''. Хорь лазил по карманам. ''Чахотка'', второкурсник, спал на тулупе, ''Павка'', городской мальчик, не отпущенный домой за леность, учил урок… Смази, щипки, плевки, подзатыльники рассыпались только ''несколько'' реже и скромнее сравнительно с обыкновенными занятными часами. Все это в бурсе называлось богослужением… Но не можем удержаться от горячего слова. И не будем удерживаться. Договоримся до конца — благо, время такое подошло, что ''можно'' говорить и ''следует'' говорить. Бурсацкая религиозность своеобычна. В бурсе вы всегда встретите смесь дикого фанатизма с полною личною апатией к делу веры. В бурсацком фанатизме, как и во всяком фанатизме, нет капли, нет тени, намека нет на чувство всепрощающей, всепримиряющей, всесравнивающей христианской любви. По понятию бурсацкого фанатика, католик, особенно же лютеранин — это такие подлецы, для которых от сотворения мира топят в аду печи и куют железные крючья. Между тем всякий бурсак-фанатик более или менее непременно невежда, как и всякий фанатик. Спросите его, чем отличается католик от православного, православный от лютеранина, он ответит бестолковее всякой бабы, взятой из самой глухой деревни, но, несмотря на то, все-таки будет считать своей обязанностию, своим призванием ненависть к католику и протестанту. Но жаль учеников, жаль: если препарировать бурсацкую религиозность, сбросить с нее покрывало, которым маскируется и декорируется сущность дела пред неспециалистом или недальновидным наблюдателем, распутать схоластические и диалектические тенета, мешающие анализировать факт смело и верно, то эта бурсацкая религиозность, знаете ли, чем окажется в большинстве случаев? — она окажется полным, абсолютным ''атеизмом'' — не сознательным атеизмом, а животным атеизмом необразованного человека, атеизмом кошки и собаки. Они называют себя верующими, и лгут они: у них и для них не существует того бога, к которому так любят обращаться женщины, дети, идеалисты и люди, находящиеся в несчастии. И что может развить в них религиозное чувство? Уж не ''божественные'' ли науки, которые зубрят они с проклятием и скрежетом зубовным? Эти-то науки, устилаемые их ''сочинителями'' дерьмом с чертоплешинами, и развращают человека. Науки бурсацкие таким писаны диким языком, вымощены таким непроходимым камением, что могут произвести в душе человека разве только сыворотку, а никак не возбудить в нем религиозное чувство. Прочитать бурсацкий учебник так же легко, как перекусить толстую веревку. Но попытайтесь перекусить эту веревку, попытайтесь выучить наизусть, слово в слово, буква в букву, всю ерунду бурсацкую и в то же время ухитритесь поверить ей, обратить ее в свое убеждение, «в плоть и кровь», как приказывает своим ученикам один из семинарских педагогов, — тогда, честное слово, вы ошалеете навеки. Но главная причина, настоящая сущность дела все-таки не в каменологии, не в дресвологии, не в тернологии туземных наук. Религия, хотя и не проповедуется она в бурсе, как у поклонника Магомета, огнем и мечом, но проповедуется розгой, голодом, дерганьем из головы волос, забиением и заушением. Например, Лобов велит ''вознести'' ученика ''на воздусях'', положить под самый нос его «Закон божий» и в то же время кричит дико: «Учи, сейчас же и учи урок!». Мы думаем, что бурсацкое начальство, поступая так, постепенно и незаметно, однако самым радикальным путем, направляет миросозерцание своих учеников к полному атеизму. Когда дети начинают подрастать, то из них лишь одни идиоты остаются упорствующими в фанатизме, вынося из бурсы только боязнь черта и ада да еще ненависть к иноверцам и ученым, а любви к человеку, заповеданной Христом, того чувства и тех начал, которые ныне называются гуманностию, они не получают от бурсы, потому что бурса вечно ''аскоченствует'', убеждения ее носят на себе всегда несчастное клеймо «Домашней беседы», этой плевательницы нашей российской духовной литературы. Но при дальнейшем развитии большинство бурсаков, чуя человеческим чутьем неладность своей науки, делается вполне равнодушно к той вере, за которую так долго и так жестоко секли их. Так формируется большинство; но затем остается меньшинство — самые умные люди из семинаристов, цвет бурсацкого юношества… Эти умные бурсаки распадаются на три типа… Одни из них — по направлению своему идеалисты, спиритуалисты, мистики, и в то же время по натуре народ честный и славный, добрый народ. Они во время самостоятельного развития своего, силою собственного, личного ума и опыта, очищают бурсацкую веру, всеченную в их душу, от всевозможных ее ужасов, потом создают новую веру, свою, человеческую, которую, надев впоследствии рясы и сделавшись попами, и проповедуют в своих приходах под именем православной веры. Таких попов и народ любит и так называемые ''нигилисты'' уважают, потому что эти попы — люди хорошие. Другого типа бурсаки — это бурсаки материалистической натуры. Когда для них наступает время брожения идей, возникают в душе столбовые вопросы, требующие категорических ответов, начинается ломка убеждений, эти люди, силою своей диалектики, при помощи наблюдений над жизнью и природой, рвут сеть противоречий и сомнений, охватывающих их душу, начинают читать писателей, например вроде Фейербаха, запрещенная книга которого в переводе на русский язык даже и посвящена бурсакам, после того они делаются глубокими атеистами и сознательно, добровольно, честно оставляют духовное звание, считая делом непорядочным — проповедовать то, чего сами не понимают, и за это кормиться на счет прихожан. Это также народ хороший. Вначале этим бурсакам жаль вечности, которую им, в качестве материалистов, приходится отрицать, но потом они находят в себе силы помириться с своим отрицанием, успокоиваются духом, и тогда для бурсака-атеиста нет в развитии его попятного шага. Эти люди всегда бывают люди честные и, если не вдаются в эпикуреизм, люди деловые, которыми все дорожат. Они, сделавшись атеистами, никогда не думают проповедовать террор безбожия. Самый атеизм они определяют совсем не так, как принято у нас определять его. Вот как они резюмируют свой нигилизм: «В деле совести, в деле коренных убеждений насильственное вмешательство кого бы то ни было в чужую душу незаконно и вредно, и поэтому я, человек рациональных убеждений, не пойду ломать церквей, топить монахов, рвать у знакомых моих со стен образа, потому что через это не распространю своих убеждений; надо развивать человека, а не насиловать его, и я не враг, не насилователь совести добрых верующих людей. Даже на словах с человеком верующим я не употреблю насмешки, а не только что брани, и остроты над предметами, которые дороги для человека, будут допущены мною только тогда, когда дозволяет их мой собеседник, — иначе я и говорить с ним не буду о делах веры. Но, не стесняя свободу совести моих ближних, не желаю, чтобы и мою теснили. Научи меня, если сумеешь? Не можешь, отойди прочь. Я тебя поучу, если желаешь? Не хочешь, и толковать не стану — тогда мое дело сторона. При таких отношениях мы можем ужиться, потому что честный атеист с честным деистом всегда отыщут пункты, на которых они сойтись могут. Что такое атеизм? Безбожие, неверие, заговор и бунт против религии? Нет, не то. Атеизм есть не более, не менее, как известная форма развития, которую может принять всякий порядочный человек, не боясь сделаться через то диким зверем, и кому ж какое дело, что я нахожусь в той или другой форме развития. А уж если кому она кажется горькою, то приди и развей меня в ином направлении. Если же будете насиловать меня, я прикинусь верующим, стану лицемерить и пакостить потихоньку — так лучше не троньте меня — вот и все!». Вот какие иногда бывают бурсаки. Этих тоже все любят и уважают, и честный поп, встретясь с атеистом-товарищем, охотно подаст ему руку, если только он в существе дела порядочный человек. Так и следует. Но бурса из умных учеников своих создает еще род людей, которые, ставши атеистами, прикрывают свое неверие священнической рясой. Вот эти господа бывают существами отвратительными — они до глубины проникаются смрадною ложью, которая убивает в них всякий стыд и честь. Желая скрыть собственное неверие, рясоносные атеисты громче всех вопят о нравственности и религии и обыкновенно проповедуют самую крайнюю, безумную нетерпимость. Беда, если эти рясофорные атеисты делаются педагогами бурсы. Будучи убеждены, что неверие лежит в природе всякого человека, и между тем поставлены в необходимость учить религии, они вносят в свою педагогику сразу и иезуитство и принципы турецкой веры. По их понятию, самый лучший ангел-хранитель бурсацкого спасения — это фискал, наушник, доносчик, сикофанта и предатель, а самое сильное средство развить религиозность — это плюха, розга и голод. Терпеть не могут они Христова правила, апостолам данного: «в доме, где не верят вам, отрясите прах ног ваших — и только»; нет, им хочется в христианскую веру напустить туретчины. «Отодрем, — думают они, — человека за погибель души его и стащим потом в царствие небесное за волоса хоть — и делу конец!» Эти рясофорные атеисты развивают в себе эгоизм — источник деятельности всякого атеиста, но который у хороших атеистов является прекрасным началом, а у этих, оскверняясь в их душе, становится гнусным. Они проповедуют яро не потому, что боятся за вечную погибель своего ''прихода'', а потому, что боятся вечной погибели своего ''дохода'': при каждой проповеди они щупают свои карманы, нет ли в них дыры, и нельзя ли дыру, если она есть, вместо заплаты заклеить проповедью. Эти рясофорцы бывают главными прислужниками тех барынь и купчих, которые постоянно ханжат и благочестиво куксятся на Руси: они обирают глупых женщин; кроме того, из них же выходят самые усердные церковные воры и святотатцы. Но, имея широкие карманы, в которых лежат деньги верующих и усердствующих прихожан, не хотят часто шевельнуть пальцем, чтобы помочь какой-нибудь вдове голодающей, из их же ведомства, — благо, свое чрево давным-давно набито ассигнациями. Если в их руки попадает власть, то они употребляют ее возмутительным образом; если они чувствуют в своих руках силу, то употребляют ее на зло. Например, один знакомый нам литератор напечатал две очень дельных и честных статьи, касающихся духовного вопроса, — так что же? Он получил анонимное письмо, в котором говорится, что если он не прекратит своих статей, то его мать, вдова, будет выгнана из казенной квартиры и лишена последнего куска хлеба, а ему, литератору, лоб забреют. Я уверен, что это писал непременно рясофорный атеист, потому что когда к рясофорному являешься с откровенным словом, он против слова поднимается с дреколием. Вот каких господ заготовляет бурса! Но таких господ презирают честные бурсаки, которые считали себя не в праве надеть рясу, и верующее наше духовенство, образованная часть его, — добрый поп всегда подаст руку доброму атеисту и с отвращением встанет спиной к своему же сослуживцу, но не верующему в свое призванье. Так и следует. Но пока довольно. Все эти мысли пришли нам в голову по поводу бурсацкого богослужения, которое для Карася началось так благоговейно, потом было прервано смазью, а кончилось тем, что он под конец всенощного играл в ''чет и нечет''. Кончился для Карася гадкий бурсацкий праздник. «Неужели меня не уволят и на пасху?» — думал он. Страшно сделалось ему. Он знал, что такое в бурсе пасха. Лучше бы совсем не существовало пасхи в бурсацком календаре. Этот праздник ожидался учениками с нетерпением, все думали встретить в святой день что-то особенное, выходящее из ряду вон; лица торжественные, светлые, добрые; товарищи внимательны друг к другу и ласковы; ни одной нет затрещины во всей бурсе. Хоры после спевки идут в церковь, поют с увлечением и звонко, весело христосуются и после службы возвращаются в бурсу, где и разговляются. Все это очень мило; но вместе с разговеньем улетает из бурсы и праздник. Если бы дали ученикам простую рекреацию, они и справили бы ее, как обыкновенно, но пасха — праздник особенный, и проводить его следует иначе. И вот бурсаки снуют из угла в угол, ищут своего праздника и найти не могут. Где же он? Затерялся где-то, а вернее всего, оставлен дома, на родине. Поневоле припоминают бурсачки Христов день под родным кровом, все чуют, что не так надо праздновать его, и уже христовский вечер становится невыносимо скучен, на всех нападает тоска и апатия. Прожить целую неделю в таком состоянии — дело крайне тяжелое. Оттого-то Карасю и прописывали бурсацкую пасху вместо казни: на дельное что-нибудь она и не годилась. Но Карась поклялся, что он во что бы то ни стало отделается от этой казни… Но что же он предпримет? «Сбегу», — чаще и чаще приходит ему на мысль. С этой блаженной мыслью он и заснул в тот день. «Сбегу», — думал Карась, проснувшись, и на другой день поутру. Эта мысль начинала нравиться Карасю и окончательно укоренилась по поводу одного маленького ''бегуна''. Событие было такого рода. Привезли в училище ''Фортунку'', деревенского мальчика, едва ли не семилетнего ребенка, который долго скучал по родине. Этот Фортунка, когда ему сделалось очень горько от бурсацкой жизни, ночью задумал совершить бегство. Он предпринял такой подвиг, не зная, где найдет приют, и не имея денег, а только полагаясь на слова песни, певавшейся в училище, в которой говорилось, что однажды шел бедный малютка, он весь перемок и дрожал от холоду, по думал: «Бог и в поле птичку кормит и росой кропит цветы, — и меня он не оставит», и действительно, мальчику попалась навстречу старушка, которая и приютила его у себя… Полагаться Фортунке больше было не на что, но он все-таки встал с своей постельки глубокой ночью на ноги, натянул на себя свою одежку, завязал что-то в узелок и вышел на двор. «Вечер был, сверкали звезды», как говорилось в приведенной же нами песне. Фортунка полез через забор, вот он уже сидит под открытым небом и думает со страхом, куда ему направить путь. «Но ладно: бог и в поле птичку кормит». Бурсацкая птичка хотела спорхнуть с забора… — Стой! — услышал Фортунка чей-то грозный голос… Его сняла с забора чья-то сильная рука и поставила на землю… Пред Фортункой оказался солдат Цепка, училищный хлебопек, который и поймал его на месте преступления… — Ты что затеял? — Ей-богу, ничего не затеивал… — Пойдем-ко со мной, дружище… — Прости, Цепа… — Пойдем, пойдем… Солдат повлек за собой Фортунку. Он привел его в свою пекарню. Об этом солдате мы уже однажды упоминали как о человеке, несмотря на жесткость и грубость его характера, вообще добром… — Ты что задумал, а? — Я только погулять хотел… — То есть в беги пуститься?.. это с чего? — Здесь скучно, Цепа… — Скучно? а инспектор отдерет, так весело станет? И куда ты, этакой мальчишка, пойдешь? — Домой пойду… — Ах ты, каналья! Где же тебе домой идти? Однако Фортунка понравился солдату. — Присядь-ко лучше вот здесь, — сказал он мальчику, — и поешь лепешек с маслом… Фортунка от ласкового слова повеселел и начал есть данную ему лепешку. Солдат разговаривал с ним о его доме и совершенно приголубил. — Ну, поел, и ступай с богом спать. И не думай уходить из училища — поймаю… Фортунка пришел в свою спальную и заснул в ней сном птички божией. Но на другой день Цепка, несмотря на доброту свою, счел обязанностию донести о попытке дезертира… «Отдеру», — сказал инспектор. Но когда к нему привели Фортунку и он в лице его увидел совершенного ребенка, в котором и сечь-то нечего, тогда инспектор помиловал его… Но бегство было одним из сильнейших преступлений бурсы. Поэтому замысел Фортунки, хотя и кончился он пустяками, возбудил в училище толки. — Бегуна поймали, — рассказывали в Камчатке. — Что же с ним сделали? — спрашивал с любопытством Карась. — Ничего… — Неужели? — Инспектор простил. «Убегу же и я, — укреплялся в своей затаенной мысли Карась, — ведь не запорют же, если и поймают». Он стал разговаривать с товарищами о бегунах… — Много у нас бегунов? — Есть-таки… — А ведь плохо им придется… — И очень даже… — А правда, — спросил один, — что наши на дровяном дворе ''спасаются''? — Правда, только ты никому не говори… — Я фискал, что ли? — То-то. Я сам бывал у них в гостях. — Как же они живут? — Отлично живут. В дровах поделали себе келью и спасаются в ней… — Чем же они питаются? — Воруют. Вот уже второй месяц живут так… Иногда милостыню просят… Иногда приходят сюда, в училище, и наши дают им хлеба… — Не выдадим своих, — ответили слушатели с гордостию. «Убегу и я», — думал про себя Карась и с каждой минутой разгорался духом… — А что ''жених'' наш? — спросил кто-то об ученике, упоминаемом в прошлом очерке. — Он, никак, теперь пятый раз состоит в бегах. Сколько раз его драли за бегство? — Четыре раза, а все-таки неймется… Отпорют его, он бежит за восемьдесят верст, да пешком лупит. Явится домой, его начинает драть отец, от отца он бежит в бурсу. Отстегают здесь, он опять домой: так и гоняют его розгами с места на место. «Но ведь не засекли жениха, — ободряет себя Карась, жадно прислушиваясь к речам товарищей, — и я жив останусь». — Но что жених? Нет, вот бегуны-то: Даниловы… — И ведь городские еще? — Да; напишут, бывало, фальшивые письма от родителей, что они оставлены дома по болезни, начальство не беспокоится, дома этого не знают, и Даниловы гуляют себе по городу. Так они однажды гуляли целую треть года… — А правда, что их однажды поймали вместе с мошеннической шайкой? — Еще бы. Но потом другие мошенники выкупили из полиции. Они опять долго торговали краденой нанкой и имели большие деньги. Когда же негде было стянуть, нанимались в поденную работу. — Ай да ну! Но не слышно ли чего о ''Меньшинском''? — Что-то не слышно… А он тоже давно в бегах… — Вот этот будет почище всех. Помните, как он однажды оборвал у инспектора часовую цепочку и бросился на него с перочинным ножом? Он когда-нибудь зарежет его. То ли еще было с ним: он раз кинулся с ножом на своего отца. — И все это ему проходит. Отпорют и только. — Другому давно бы дали волчий паспорт, а у него покровители есть. Про Меньшинского говорили правду. Он был примером того, что жестокое воспитание может сделать из человека. Из Меньшинского оно сделало чистого зверя, который не задумался бы под горячую руку и приколоть кого-нибудь. Долго толковали о нем, предполагая, чем разыграется последнее его бегство. Пред тем, по просьбе отца, его так наказали, что совершенно избитого ''на рогожке'' отнесли в больницу. У Карася гвоздем села в голову мысль покинуть бурсу. «Если и накажут, то все же не так, как Меньщинского: я воровать не буду и с ножом ни на кого не брошусь. Пусть секут потом; теперь по крайней мере погуляю». Он стал обдумывать план бегства. И он, предпринимая такое смелое дело, был не много разумнее Фортунки. Но Карась ходил около ворот и выглядывал, как бы шмыгнуть за них: это было дело нелегкое, потому что привратник строго следил за бурсаками и без билета, данного от инспектора, никого не пропускал в ворота. «Лишь бы только уйти, а там пойду, отыщу дровяную келью и присоединюсь к спасенным. Не примут, удеру куда-нибудь — все одно». Так размышлял Карась, стоя у ворот училища, с твердым намерением исполнить свой замысел. Но вдруг распахнулись двери училища настежь, и в них показалась телега. Сзади шел священник. Телега остановилась у дома инспектора, к которому и отправился священник. Карась из любопытства заглянул в рогожку, которою был прикрыт экипаж, и невольно попятился назад. Из-под рогожки на него сверкнули два страшных глаза… — Меньшинского привезли! — закричал он. В телеге лежал, связанный по рукам и ногам, действительно Меньшинский. Он, убежав за несколько верст, в свою деревню, был накрыт отцом ночью, скручен веревками и отправлен в бурсу. Свободным везти его боялись — непременно убежит снова… Около телеги образовалась толпа учеников. — Меньшинскнй! — говорили бурсаки… Он посмотрел только со злобой на своих товарищей: он всех их ненавидел в ту минуту. — Как тебя поймали? — Связанного так и везли? — Сорок с лишком верст? — Убирайтесь к черту, — отвечал он и закрыл глаза. Появился инспектор, и толпа рассыпалась в стороны. Через полчаса ведено было ученикам собраться в «''пятом номере''». Туда притащили связанного Меньшинского, повалили его на пол, раздели, два служителя сели ему на плеча, два на ноги, два встали с розгами по бокам, и началось сечение. Жестоко наказали знаменитого бегуна. Он получил около ''трехсот'' ударов и замертво был стащен в больницу на рогожке… Впечатление от этой порки было потрясающее. «Страшно, — подумал Карась, — бог с ним и с бегством! Лучше на пасху не пойду». После того у Карася прошла охота бежать. «Однако, на пасху не идти? Нет, как-нибудь да урвусь из бурсы. Завтра обиход, — думал Карась, — решится дело — идти мне на пасху или нет?» Вот когда сделалось ему страшно. Чем ближе подходил грозный день неотпуска, тем становилось ему тошнее. К чувству ненависти и тоски присоединялось еще какое-то новое чувство: все стало казаться пустяками, зарождалась мизантропия, мрачный взгляд на мир божий. Пробовал он чем-нибудь развлечься — ничего не выходило. Купил он костяшек и стал играть в ''юлу''. «Какое нелепое занятие!» — сказал он через несколько минут и раскидал костяшки по полу. Добыл пряник из кармана, стал лакомиться, но скоро и пряник полетел на печку. Пошел к своим дуракам, но дураки только бесили его. В душе Карася начали подниматься вопросы, на которые ни йоты не могли ответить дураки. «Отчего все так гадко устроено на свете? Отчего люди злы? Отчего слабосильного человека всегда давят и теснят? Где всему этому начало? Говорят, дьявол всему причина, он соблазнил людей, но кто же дьявола-то соблазнил? Был когда-то рай на земле, но теперь все гадко на свете: отчего это? откуда?» Дуракам до таких вопросов, разумеется, не было дела. Сновал Карась из угла в угол и сильно волновался, наконец забился он в своей Камчатке под парту, накрыл победную голову шинелью и горько зарыдал. Слезы, однако, мало облегчили его. Он мало-помалу, однако, забылся и, утомленный впечатлениями дня, заснул кое-как. Пробудился он с головной болью, и первый вопрос опять был о пасхе. Карась думал, что он с ума сойдет от горя. Но вдруг лицо его стало проясняться, какая-то надежда прокрадывалась в сердце, точно он видел исход из своего положения. Карась решался на что-то и не решался. Но борьба быстро кончилась. — Не умру же, господи, твоя воля! — проговорил и приступил к занятиям такого странного рода, что человеку, незнакомому с тайнами бурсацкой жизни, мог показаться уже лишившимся рассудка. Вечер. Занятия кончаются. Скоро ужин. Карась вышел на двор, отыскал большую лужу, уселся около нее и стал снимать сапоги. Потом, оставшись в одних чулках, принялся бродить по воде, как будто и в самом деле превратился в большую рыбу. После такой операции он надел сапоги сверху мокрых чулков и долго ходил по двору. Хотя уже весенний лед прошел и время стояло довольно теплое, но на дворе по вечерам стояла легкая изморозь. Карась рисковал поплатиться здоровьем; но когда чулки на нем просохли, он опять стал плавать в луже и снова повторил свою проделку. Все это было очень дико. Но Карась не унимался. За ужином он нарочно ничего не ел, хотя не мог пожаловаться на дурной аппетит. После ужина он опять ходил в намоченных чулках. Пришедши в спальную, он намочил холодной водой галстук и надел его себе на шею. Все заснули, а он все ворочался в постели. Когда же стал одолевать сон Карася, он встал с кровати, добыл свои подтяжки, привязал ими себя за ноги к спинке кровати — положение, в котором невозможно заснуть. Он гнал свой сон. Мучил себя Карась добровольно. Но что все это значит? «Как бы захворать? — думал Карась. — Завтра меня стащут в больницу; обиход пройдет без меня, и я останусь уволенным на пасху. Не умру же я. Хоть и больного возьмут домой, все же лучше!..» Вот чем объясняется сумасбродство Карася… Когда бурсак уходил от какой-нибудь беды в больницу, прятался в отхожих местах, строил келью на дровяном дворе, утекал в лес либо домой, то это на местном языке называлось — ''спасаться''. ''Спасающихся'' в больнице было немало. Мы видели, что делал Карась, чтобы поселиться в ней. Для той же цели многие развивали на теле чесотку и нарочно не лечили ее, смотрели долго на солнце, чтобы получить куриную слепоту, натирали шею сукном либо накалывали ее булавками, чтобы распухла она, расковыривали страшно свои носы, растравляли на ногах раны и т. п. Черт бы побрал бурсу, заставляющую человека прибегать к тем же средствам, чтобы избавиться от нее, к каким прибегают рекруты для избавления от солдатчины, то есть обрубают себе пальцы и рвут вон зубы. Отлично. Поутру на другой день Карась, бледный, растрепанный, еле держась на ногах, был отведен ''старшим'' в местную больницу. Но такое ''спасение'', на которое решился Карась, обходилось очень дорого: во-первых, потому, что приходилось рисковать здоровьем, а во-вторых, больница была одним из самых страшных мест бурсы. Она делилась на два отделения: ''чистое'' и ''чесотное''. ''Чистое'' имело в себе комнату под аптекой; потом шли палаты для больных. В палатах на железные кровати были брошены слежавшиеся матрацы, жесткие, как камень, — в них гнездами гнездились клопы и другие паразиты. Комнаты были с линючими стенами, в пятнах, плесени, зелени; пол проеден мышами и крысами. ''Чесотное'' отделение, находящееся от ''чистого'' через коридор, в одной огромной комнате, было еще милее: это была какая-то прокаженная яма, кишащая коростой, струпьями и всякою заразою. Подле той ямы находилась кухня, из которой неслась в нос рвущая гниль и вонь. Близлежащие ватер-клозеты увеличивали впечатление. Содержание больных было очень нездорово. Воздух, при дурной вентиляции, был дохлый, пища скудная и скверная — ''габерсуп'', прозванный от бурсаков ''храбрым супом'', вместе с ''пятибулкой'' (булка в пятак ассигнациями), прополаскивая желудок, мало питали организм; белье было грязное и рваное; верхняя одежда тоже, но особенно замечательны были так называемые ''саккосы'' (древнее слово, означающее вретище, рубище, лохмотьище и одежду смирения), то есть дерюжные, сероармяжные халаты; при этом строго наблюдалось, чтобы грязный колпак был на голове больного, так что больные сразу казались и нищими и дураками. Лекарства, нечего и говорить, были пустые — мушки, рожки, горчица, ромашка, oleum ricini [касторка (лат.)], рыбий жир, мазь от чесотки да несколько пластырей — вот, кажется, и все; только в крайних случаях решались на что-нибудь подороже. Ко всему этому фельдшером был некто Мокеич. Он был глух на правое ухо и глух на левое ухо, глуп с фронтона и глуп с затылка, хотя и был человек души доброй. Он был глубоко убежден, что доктора всегда глупее фельдшеров, особенно молодые. Мокеич хвастовался главным образом тем, что у него счастливая рука, и, вероятно, на этом основании пропил аптекарские весы, а после всегда узнавал вес рукою — подтряхнет на ладони какую-нибудь специю, «полунце», — говорит и сыплет в банку. Он лечил обыкновенно прислугу училищную и кой-кого из окрестных обывателей, перед которыми и ругал своего доктора. Бурсаков в такой больнице спасал от смерти служащий при ней Доброволин. Если бы не он, то мором бы морило бурсаков. Ученики, помнящие его, вспоминают об этом человеке с глубоким уважением и любовью. Он обладал отличною ученостью, постоянно следил за наукой и в какие-нибудь три года составил себе огромную репутацию. Кроме того, что он всегда был готов помочь, уже один вид его доброго лица, ласковый, задушевный голос, уменье обойтись с больным оживляли пациента доброй надеждой. Бедные люди во всякое время дня и ночи могли найти его готовым на помощь им: посещая лачугу какого-нибудь бедняка, он приносил ему лекарство, пищу и деньги. Несмотря на то, что он имел богатую практику, Доброволин, вследствие необъятной доброты своего сердца, по смерти оставил капиталу только ''пятиалтынный''. Когда газеты напечатали его некролог, то огромное количество почитателей стеклись, чтобы помочь его семейству в несчастии. Доброволин был духовного происхождения и очень любил бурсаков. Он вел деятельную и усердную войну с училищным начальством. Но, несмотря на всю энергию свою, ничего не мог сделать в этом несчастном гнезде. Больница осталась страшным местом. И вот все-таки в это место, полное смрада, нечистоты и болезней, бурсак прибегал, как в древности прибегали люди к священному алтарю своему, искать защиты и спасения. Бурсак в гнусной больнице искал спасения. И знаете ли, что и здесь не всегда ученик избегал зол бурсацких: бывали, хотя очень редко, примеры, что ''больных секли''. Да. Но Карась все выжил, все перенес, лишь бы только бурсацкое начальство не украло у него домашнюю пасху. Пасху Карась провел дома. Дорогонько она обошлась ему. Вот, господа, как бегают и спасаются наши бурсачки. === ПЕРЕХОДНОЕ ВРЕМЯ БУРСЫ. ОЧЕРК ПЯТЫЙ === Несколько бурсачков в спальном коридоре играли в жмурки. Один из них, с завязанными глазами и распростертыми руками, ловил товарищей. Игроки то дергали его за сюртук с веселым смехом и шутками, то прятались от него по углам или тихо ходили около него на цыпочках. Наводивший, по прозванию ''Копчик'', бежал по направлению заслышанных голосов. Но вдруг стихло все, и Копчик встретил на пути своем неожиданное препятствие, ударившись головою во что-то мягкое, по ощущению похожее на подушку, набитую хорошим пухом. Он схватил руками этот странный предмет. По всем соображениям, в руки попался человек, но что за человек? — такого мягкого, пузатого, шарообразного не было среди играющих. Однако Копчик, не разобрав, в чем дело, радостно закричал: — Ага, попался, голубчик! Он стал ощупывать круглый предмет, потому что в жмурках недостаточно только поймать кого-нибудь, а следует еще угадать, кто пойман… Но Копчик вдруг услышал над собою грозный голос: — Сам попался, мерзавец!.. Голос был незнакомый. — Кто это? — спросил Копчик. — Я это! Копчик почувствовал, что в его волоса вцепился какой-то зверь и теперь свирепо таскает его. Он быстро сдернул с глаз повязку и диву дался: он увидел перед собою какого-то человека, очень толстого, круглого и красного, в корпусе которого по крайней мере две трети пошло на пузо. — Батюшка, что вы? — говорил изумленный Копчик. — А вот что! Незнакомец, оставив волоса Копчика, стал бить его по щекам серыми замшевыми перчатками… — Ты не узнал своего начальника, каналья?.. Ты не узнал его?.. Так-то вы уважаете власти? Он продолжал бить Копчика перчатками. — Шапки долой! — обратился он к другим ученикам. Те машинально обнажили головы. — По классам!.. живо!.. Бурсаки мгновенно исчезли. Новый же начальник отправился к инспектору. — Новый!.. Новый!.. — раздавалось по всему училищу… Особенно сильное волнение было во второуездном классе, самом влиятельном во всей бурсе. — Копчика уже успел оттаскать, — говорили в кучках. — Жирный черт! — Плешивый! — Круглее шара! — Жирнее сала!.. — Мягче воску! — Легче пуху! — Чище хрусталю! — Это не поп, а пуп! Озлобленные бурсаки ругались и крепко острили. — А вот еще черта-то посадили на шею! — А говорил я, братцы, — начал один бурсак, — что лучше ''Звездочета'' нам не дождаться начальника… — Что же, Звездочет был, ей-богу, добрый человек! Звездочетом называли смотрителя, который выходил в отставку. О нем мы редко упоминали в своих очерках. Сила, сдерживающая грозный поток бурсацкой жизни, у нас всегда являлась в лице инспектора. Так было и на деле. Он редко являлся в классы, спальную или столовую; даже на дворе он показывался не часто, стараясь выходить из училища в занятные часы. Он для бурсы был каким-то мифом, высшим существом, которое таинственно правило судьбами бурсы, являясь ученикам большею частию в образе инспектора и лично почти только что во время экзаменов. Среди учеников ходило много предрассудков и суеверий насчет этой таинственной силы. Его считали в высшей степени ученым астрономом и математиком. Причиною тому было то обстоятельство, что Звездочет однажды за несколько дней объявил своим воспитанникам, что такого-то числа ночью будет лунное затмение, выбрал из них лучших и вместе с ними наблюдал интересное явление природы, объясняя его своим слушателям, которые, разумеется, ничего не поняли из его слов, но это-то именно главным образом и утвердило их в мысли о громадной учености смотрителя. Потом ученики видали, как смотритель по ночам смотрел в зрительную трубу на небо, а днем, закрывшись старою, направлял ее на окна классов… «Наш смотритель — звездочет», — говорили ученики, соединяя с словом «звездочет» понятие о недостижимой для простого смертного учености. Зрительная же трубка, направленная на класс, производила трепет в учениках. Многие серьезно были убеждены, что Звездочет мог видеть все, что делается в классе, даже сквозь каменные стены. «Есть такие трубки», — говорили они. Были и такие, которые думали, что есть инструменты, посредством которых можно даже слышать, кто и что говорит. Разумеется, либералы бурсы, развившиеся до отрицания шляющихся по ночам мертвецов, домовых и чертей (немало было и таких в бурсе), смеялись над всевидящими и слышащими препаратами, но тем не менее и они верили в бездонную ученость Звездочета и, кроме того, невольно поддавались влиянию того таинственного страха, который распространял вокруг них Звездочет, как будто стараясь поддерживать этот страх. Являясь неожиданно, он всегда озадачивал учеников чем-нибудь чрезвычайным. Так, однажды растворилась дверь класса, в ней показались служителя, несшие черную доску, на доске была изображена «слепая» карта Европы, то есть без надписей гор, рек, городов и проч., города обозначались медными гвоздиками. Ученики в жизнь свою не видали такого дива. Пришел и сам Звездочет. Он стал спрашивать лучших учеников по слепой карте. Ученики, как говорится в бурсе, ''ни в зуб толкануть''. Тогда Звездочет стал объяснять им географию России — ''со всеми замечаниями'', то есть рассказывая, чем замечательна та или другая гора, озеро, место, тогда как бурсаки ''жарили вдолбяжку'' одну номенклатуру, но главное их поразило, что он тот или другой гвоздик на доске называл каким-нибудь городом, всякую извивающуюся линию рекою и т. д. «Как это помнит он? Как не собьется?» После подобной штуки Звездочет опять скрывался в своем таинственном жилище надолго… Все трепетало при его появлении в класс. Ученики не запомнят случая, чтобы он, когда наказывал сам (чрезвычайно редко), давал более десяти ударов (жестокие порки были делом инспектора), но его боялись несравненно более, нежели инспектора. Эти десять ударов сопровождались обычно непроницаемою таинственностью. Он объявлял ученику какой-нибудь его проступок, о котором никто не знал, кроме провинившегося, и притом проступок его всегда был серьезный, за который инспектор отодрал бы до страшного кровопролития, но тут имела силу уже не физическая боль, а именно то, что высек сам смотритель. Откуда он все знает? Бурсакам хорошо известно было, что у него хранится страшная ''черная'' книга (упоминаемая нами в первом очерке), в которую вносились все преступления учеников и на основании которой составлялись аттестаты их поведения, но как наполнялась эта демонская книга, в свою очередь клавшая темноту и мрак на лицо Звездочета? Дуракам приходили в голову зрительные и слуховые инструменты. Самые беззатылочные глупцы уверяли, что Звездочет давно продал черту душу, что он по звездам все знать может, и считали его колдуном. Люди поумнее подозревали тут фискальство; но сколько ни следили они за Звездочетом, какие ''пластыри''<ref>Когда бурсаки выслеживали фискала, переносящего всю скверную нечистоту бурсы в уши начальника по ночам, чтобы скрыть свою подлую службу от товарищества, то они, между множеством средств, употребляли пластырь гуммозный, который всегда можно было достать в лазарете. Пластырь кладется по лестнице, ведущей к дверям начальника, и около его дверей. На другой день осматривали сапоги учеников и если на подошве их находили улику, то обыкновенно вели себя по отношению к ним как к несомненным фискалам.</ref> ни употребляли — и признака, и тени фискальства не открыли: оно, как и розги, было в руках инспектора. Все были в недоумении насчет этого обстоятельства. Все располагало к тому, чтобы окружить таинственностью, мраком, чуть не чародейством личность Звездочета. Жил он один, скромно, тихо, женщины никогда его не посещали. Во время экзамена бурсаки видели его, окруженного другими начальниками, относящимися в большинстве тоже с каким-то страхом и все с глубоким почтением. Ходили слухи, что и высшее начальство смотрело на него с уважением и ценило его деятельность. Говорили, что он однажды предложил поднять на воздух здание духовной академии и что поднял бы непременно, только потребовал очень много денег; что англичане изобрели лодку, которая ходит под водой, и что, когда у них дело не ладилось, они, услыхав о великой учености бурсацкого Звездочета, пригласили его, и лодка пошла под водой. Таков был Звездочет по взгляду учеников. Он всегда был загадочен, таинственен, и существование его кончилось для бурсы как-то странно; пришел какой-то пузатый человек, оттрепал ученика и объявил себя не смотрителем уже, а ректором, — ректоров до сих пор в училище не бывало. Но что же это был в самом деле за человек, заключавший в себе высшую и таинственную силу бурсацкого управления? Не астролог же он был или алхимик, не колдун, не демон, наконец? Ученики его уже по окончании курса узнали, что Звездочет в действительности был очень обыкновенный смертный. Это был человек довольно образованный, хотя подводных лодок и слуховых инструментов и не думал изобретать. Нам кажется, всю таинственность его персоны очень просто объяснить. В описываемые нами времена, при нелепых порядках, существовавших почти везде на Руси, трудно, часто невозможно было служить вполне честно и гуманно. Мы объясняли не раз, что бурсацкая наука и нравственность были до того анормальны, что без жестокостей они не могли быть поддерживаемы в бурсе. Звездочет же был человек добрый и не мог выносить ужасов бурсы; поэтому он среди ее уединился в своей квартире, предоставив все дело инспектору. Этого, разумеется, не могли понять бурсаки. Значит, вся сила в том, что Звездочет попал не на свое место, что он был человек без призвания, а не то чтобы колдун или демон. Он старался как можно менее иметь соприкосновения к бурсе. Вот почему он редко выходил на сцену в наших очерках, а всегда решителем всех дел являлся инспектор. Но и этот решитель, сослуживец его, давно вышел в отставку, еще ранее его. Подошли другие времена, настали иные нравы бурсы. Вместе с выходом старого инспектора по крайней мере наполовину уменьшились в училище спартанские наказания, бросили драть ''под колоколом'', не заставляли держать кирпич в поднятой руке, стоя на коленях среди двора, нередко в грязи, не ставили коленями на ребро парты, не относили на рогожках жестоко сеченных учеников, начальство реже расшибало зубы и ломало ребра своим питомцам. И самая бурса измельчала и выродилась: прежде по крайней мере наполовину учеников было великовозрастных, теперь их осталось не более десятой части. Бурса прогрессировала по-своему. '''1863''' == ПРИМЕЧАНИЯ АВТОРА == {{примечания}} </div> [[Категория:Импорт/lib.ru/Страницы с не вики-сносками или с тегом sup]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Страницы с тегами pre]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Тег br в параметре ДРУГОЕ]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Длина текста в параметре ДРУГОЕ более 100]] [[Категория:Проза]] [[Категория:Повести]] [[Категория:Николай Герасимович Помяловский]] [[Категория:Литература 1863 года]] [[Категория:Импорт/lib.ru]] [[Категория:Импорт/az.lib.ru/Николай Герасимович Помяловский]] lyrv74iyhvjqvnc1z7gi36wq8lku3x4 4590431 4590430 2022-07-19T13:13:27Z Tosha 10874 wikitext text/x-wiki {{imported/lib.ru}} {{Отексте | АВТОР = Николай Герасимович Помяловский | НАЗВАНИЕ = Очерки бурсы | ПОДЗАГОЛОВОК = | ЧАСТЬ = | СОДЕРЖАНИЕ = | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = 1863 | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = | ПОДЗАГОЛОВОКОРИГИНАЛА = | ПЕРЕВОДЧИК = | ДАТАПУБЛИКАЦИИОРИГИНАЛА = | ИСТОЧНИК = [http://az.lib.ru/p/pomjalowskij_n_g/text_0030.shtml az.lib.ru] | ВИКИДАННЫЕ = <!-- id элемента темы --> | ВИКИПЕДИЯ = | ВИКИЦИТАТНИК = | ВИКИНОВОСТИ = | ВИКИСКЛАД = | ДРУГОЕ = OCR & spellcheck by HarryFan, 4 December 2000 | ОГЛАВЛЕНИЕ = | ПРЕДЫДУЩИЙ = | СЛЕДУЮЩИЙ = | КАЧЕСТВО = 1 <!-- оценка по 4-х бальной шкале --> | НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ = | ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ = | ЛИЦЕНЗИЯ = PD-old | СТИЛЬ = text |ИСТОЧНИК= издание Киев, «Радянська школа», 1982. |КАЧЕСТВО = 2 }} <div class="text"> == Очерки бурсы == === ЗИМНИЙ ВЕЧЕР В БУРСЕ. ОЧЕРК ПЕРВЫЙ === {{right|Посвящается Н. А. Благовещенскому}} Класс кончился. Дети играют. Огромная комната, вмещающая в себе второуездный класс училища, носит характер казенщины, выражающей полное отсутствие домовитости и приюта. Стены с промерзшими насквозь углами грязны — в чернобурых полосах и пятнах, в плесени и ржавчине; потолок подперт деревянными столбами, потому что он давно погнулся и без подпорок грозил падением; пол в зимнее время посыпался песком либо опилками: иначе на нем была бы постоянная грязь и слякоть от снегу, приносимого учениками на сапогах с улицы. От задней стены идут ''парты'' (учебные столы); у передней стены, между окнами, стол и стул для учителя; вправо от него — черная учебная доска; влево, в углу у дверей, на табурете — ведро воды для жаждущих; в противоположном углу — печка; между печкой и дверями вешалка, на спицах которой висит целый ряд тряпичный: шинели, шубы, халаты, накидки разного рода, все перешитое из матерних капотов и отцовских подрясников, — нагольное, крытое сукном, шерстяное и тиковое; на всем этом виднеются клочья ваты и дыры, и много в том месте злачнем и прохладном паразитов, поедающих, тело плохо кормленного бурсака. В пять окон, с пузырчатыми и зеленоватыми стеклами, пробивается мало свету. Вонь и копоть в классе; воздух мозглый, какой-то прогорклый, сырой и холодный. Мы берем училище в то время, когда кончался ''период насильственного образования'' и начинал действовать ''закон великовозрастия''. Были года — давно они прошли, — когда не только малолетних, но и бородатых детей по приказанию начальства насильно гнали из деревень, часто с дьяческих и пономарских мест, для научения их в бурсе письму, чтению, счету и церковному уставу. Некоторые были обручены своим невестам и сладостно мечтали о медовом месяце, как нагрянула гроза и повенчала их с Пожарским, Меморским, псалтырем и обиходом церковного пения, познакомила с ''майскими'' (розгами), проморила голодом и холодом. В те времена и в приходском классе большинство было взрослых, а о других классах, особенно семинарских, и говорить нечего. Достаточно пожилых долго не держали, а поучив грамоте года ''три-четыре'', отпускали ''дьячить''; а ученики помоложе и поусерднее к науке лет под тридцать, часто с лишком, достигали ''богословского'' курса (старшего класса семинарии). Родные с плачем, воем и причитаньями отправляли своих птенцов в науку; птенцы с глубокой ненавистью и отвращением к месту образования возвращались домой. Но это было очень давно. Время перешло. В общество мало-помалу проникло сознание — не пользы науки, а неизбежности ее. Надо было пройти хоть приходское ученье, чтобы иметь право даже на пономарское место в деревне. Отцы сами везли детей в школу, парты замещались быстро, число учеников увеличивалось и наконец доросло до того, что не помещалось в училище. Тогда изобрели знаменитый ''закон великовозрастия''. Отцы не все еще оставили привычку отдавать в науку своих детей взрослыми и нередко привозили шестнадцатилетних парней. Проучившись в четырех классах училища по два года, такие делались ''великовозрастными''; эту причину отмечали в ''титулке'' ученика (в аттестате) и отправляли ''за ворота'' (исключали). В училище было до пятисот учеников; из них ежегодно получали титулку человек сто и более; на смену прибывала новая масса из деревень (большинство) и городов, а через год отправлялась ''за ворота'' новая сотня. Получившие титулку делались послушниками, дьячками, сторожами церковными и консисторскими писцами; но наполовину шатались без определенных занятий по епархии, не зная, куда деться со своими титулками, и не раз проносилась грозная весть, что всех безместных будут верстать в солдаты. Теперь понятно, каким образом поддерживался училищный комплект, и понятно, отчего это в темном и грязном классе мы встречаем наполовину сильно взрослых. На дворе слякоть и резкий ветер. Ученики и не думают идти на двор; с первого взгляда заметно, что их в огромном классе более ста человек. Какое разнохарактерное население класса, какая смесь одежд и лиц!.. Есть двадцатичетырехгодовалые, есть и двенадцати лет. Ученики раздробились на множество кучек; идут игры — оригинальные, как и все оригинально в бурсе; некоторые ходят в одиночку, некоторые спят, несмотря на шум, не только на полу, но и по партам, над головами товарищей. Стон стоит в классе от голосов. Большая часть лиц, которые встретятся в нашем очерке, будут носить те клички, которыми нарекли их в товариществе, например, ''Митаха, Элпаха, Тавля, Шестиухая Чабря, Хорь, Плюнь, Омега, Ерра-Кокста, Катька'' и т. п., но этого не можем сделать с Семеновым: бурсаки дали ему прозвище, какого не пропустит никакая цензура — крайне неприличное. Семенов был мальчик хорошенький, лет шестнадцати. Сын городского священника, он держит себя прилично, одет чистенько; сразу видно, что училище не успело стереть с него окончательно следов домашней жизни. Семенов чувствует, что он ''городской'', а на городских товарищество смотрело презрительно, называло бабами; они любят маменек да маменькины булочки и пряники, не умеют драться, трусят розги, народ бессильный и состоящий под покровительством начальства. Для товарищества редкий городской составлял исключение из этого правила. Странно было лицо у Семенова — никак не разгадать его: грустно и в то же время хитро; боязнь к товарищам смешана с затаенной ненавистью. Ему теперь скучно, и он, шатаясь из угла в угол, не знает, чем развлечься. Он усиливается удержать себя вдали от товарищей, в одиночку; но все составили партии, играют в разные игры, поют песни, разговаривают; и ему захотелось разделить с кем-нибудь досуг свой. Он подошел к играющим в ''камешки'' и робко проговорил: — Братцы, примите меня. — Гусь свинье не товарищ, — отвечали ему. — Этого не хочешь ли? — проговорил другой, подставив под самый нос его сытый свой кукиш с большим грязным ногтем на большом пальце... — Пока по шее не попало, убирайся! — прибавил третий. Семенов отошел уныло в сторону; но на него не произвели особенного впечатления слова товарищей. Он точно давно привык и стерпелся с грубым обращением. — Господа, ''с пылу горячих''! — Кому, Тавля? — отозвались голоса. — Гороблагодатскому. Семенов вместе с другими направился к столу, около которого тоже шла игра в камешки между двумя великовозрастными, и притом Гороблагодатский был второй силач в классе, а Тавля — четвертый. Лица, окружившие игроков, приятно осклаблялись, ожидая увеселительного зрелища. — Ну! — сказал Тавля. Гороблагодатский положил на стол руку, растопырив на ней пальцы. Тавля разместил на руке его пять небольших камней самым неудобным образом. — Валяй! — сказал он. Тот вскинул кверху камни и поймал из них только три. — За два! — подхватили окружающие. — Пиши, брат, к родителям письма, — прибавил Тавля с своей стороны. Гороблагодатский, ничего не отвечая, положил левую руку на стол. Тавля кинул камень в воздух, во время его полета успел со страшной силой щипнуть руку Гороблагодатского и опять поймал камень. Толпа захохотала. Игра в камешки, вероятно, всем известна, но в училище она имела оригинальные дополнения: здесь она ''со щипчиками'', и притом ''щипчиками холодненькими, тепленькими, горяченькими'' и ''с пылу горячими'', которые доставались проигравшему. Без щипчиков играла самая молодая, самая зеленая ''приходчина'', а при щипчиках с пылу горячих присутствует теперь читатель. Между тем ''матка'' (главный камень) летала в воздухе, а Тавля своими, здоровенными руками скручивал кожу на руке партнера и дергал ее с ожесточением. После двадцати щипчиков рука сильно покраснела; после пятидесяти появилась синева. — Любо ли? — спрашивает Тавля, заглядывая ему в глаза. Противник молчит. — Любо ли? Опять ответа нет. — Взъерепень, взъерепень его! — говорят окружающие. — Заплачь, так прощу! — говорит Тавля. — Смотри, чтобы самому плакать не пришлось! — ответил Гороблагодатский. Здоровый детина выносил сильную боль в руке, но только мрачный взгляд обнаруживал, что он чувствует. — Что, дядя, больно? Тавля дал такого щипка, что Гороблагодатский невольно стиснул зубы. Все захохотали. — Живота аль смерти? Сильный щипок повторился при хохоте зрителей. В этом хохоте не слышалось злорадованья или неприязненной насмешки; товарищи видели во всем только комическую сторону. Один лишь Семенов улыбался как-то особенно; его удовольствие не походило на удовольствие других, и действительно, он затаенно повторял в душе: «Так и надо, так и надо!». Дошло до ста... — Ну, черт с тобой! — заключил наконец Тавля. Гороблагодатский глубоко ненавидел Тавлю и решился на игру с ним в надежде остаться победителем и задать ему более, чем с пылу горячих. Оба они были ''второкурсные''. Каждое учебное заведение имеет свои предания. Аборигены училища, насильно посаженные за книгу, образовали из себя ''товарищество'', которое стало во враждебные отношения к ''начальству'' и завещало своим потомкам ненависть к нему. Начальство, со своей стороны, также стало во враждебные отношения к товариществу и, чтобы сдерживать его в границах ''училищной инструкции'' (кодекс правил для поведения и учения), изобрело целую бурсацко-бюрократическую систему. Зная, что всякое царство, раздельшееся на ся, не устоит, оно отдало одних товарищей под власть другим, желая внести в среду их междуусобие. Такими властями были: ''старшие спальные'' — из второуездных; ''старшие дежурные'' — из спальных, справляя недельную очередь по всему училищу; ''цензора'' — надзирающие за поведением в классе; ''авдитора'' — выслушивающие по утрам уроки и отмечающие баллы в ''нотатах'' (особой тетради для баллов); наконец, последняя власть и едва ли не самая страшная — ''секундатор'', ученик, который, по приказанию учителя, сек своих товарищей. Все эти власти выбирались из ''второкурсных''. Ученик, просидев за партою два года, за леность и малоуспешность оставался в том же классе еще на два: этот и назывался второкурсным. Очень естественно, что такой ученик что-нибудь да выносил из уроков учителей и потому больше знал, чем первокурсный; это бралось начальством во внимание, и расчет был верен: второкурсные, желая удержать власть в руках, учились усердно, и большинство из них заняло первые места, потому что не бездарность, а лень делала их второкурсными. Вот основы училищной бюрократии, при помощи которой начальство хотело разрушить товарищество. Изо всего этого вышла одна гадость. Ко второкурсным было полное доверие начальства; жалоба на них была оскорблением для смотрителя и инспектора; деспотизм их развился в высшей степени, и ничто так не оподляет дух учебного заведения, как власть товарища над товарищем; цензора, авдитора, старшие и секундаторы получили полную возможность делать что угодно. Цензор был чем-то вроде царька в своем царстве, авдитора составляли придворный штат, а второкурсные — аристократию. Притом второкурсные, просидев лишних два года, понятно, делались взрослыми, а потому и физическая сила была на их стороне. Наконец, по той же причине они знали обряды и формы своего класса, характер учителей, уменье надувать их. Новичок без помощи второкурсного не умел ступить шагу. Начальство, вводя такой деспотизм, думало, что оно поселит в товариществе ябеду и донос. Случилось совсем не то: при училищном ''второкурсии'' только народились в товариществе такие гадины, отвратительные гадины, как Тавля, и такие дикие характеры, как Гороблагодатский. Они ненавидели друг друга, потому что воспользовались данною им властью для разных целей. Тавлю ненавидели и другие силачи — Лашезин и Бенелявдов; его все ненавидели и презирали. Тавля, с качестве второкурсного авдитора, притом в качестве силача, был нестерпимый взяточник, драл с подчиненных деньгами, булкой, порциями говядины, бумагой, книгами. Ко всему этому Тавля был ростовщик. Рост в училище, при нелепом его педагогическом устройстве, был бессовестен, нагл и жесток. В таких размерах он нигде и никогда не был и не будет. Вовсе не редкость, а напротив — норма, когда ''десять копеек'', взятые на ''недельный срок'', оплачивались ''пятнадцатью копейками'', то есть, по общепринятому займу на год, это выйдет ''двадцать пять раз капитал на капитал''. При этом должно заметить, если должник не приносил, по условию, долгу через неделю, то через следующую неделю он обязал был принести вместо пятнадцати двадцать копеек. Такой рост неизвестно с каких пор вошел в обычай бурсы; не один Тавля живодерничал; он был только виднее других. Необходимость в займе всегда существовала. Цензор или авдитор требовали взятки; не дать — беда, а денег нет, вот и идет первокурсный к своему же товарищу, но ростовщику, согласен на какой угодно процент, лишь бы избавиться от прежестоких грядущих розгачей. Кредит обыкновенно гарантируется кулаком либо всегдашнею возможностью нагадить должнику, потому что рисковали на рост только второкурсники. Надо заметить, что большая часть тягостей в этом отношении падала на городских, потому что они каждое воскресенье ходили домой и приносили с собою деньжонки; поэтому на городских налегали все, хотя и из них считался уже богачом, кто получал на неделю какой-нибудь гривенник. Поэтому многие были в неоплатном долгу и нередко состояли в бегах. Пошлая, гнилая и развратная натура Тавли проявилась вся при деспотизме второкурсия. Он жил барином, никого знать не хотел; ему писались записки и вокабулы, по которым он учился; сам не встанет для того, чтобы напиться воды, а кричит: «Эй, Катька, пить!» Подавдиторные чесали ему пятки, а не то велит взять перочинный нож и скоблить ему между волосами в голове, очищая эту поганую голову от перхоти, которая почему-то называлась плотью; заставлял говорить ему сказки, да непременно страшные, а не страшно, так отдует; да и чем только при глубоком разврате Тавли не служили для него подавдиторные? При всем этом он был жесток с теми, кто служил ему. «Хочешь, говорит, Катька, ''рябчика съесть''?» — и начинает щипать подчиненного за волоса. «Тебя маменька вот так гладила по головке; постой же, я покажу, как папенька гладит»; после этого, уставив палец против ''шерсти'' (волос), он плотно проводил им от начала лба и до конца затылка. «Видал ли ты Москву?» — спрашивает он ученика и прикладывает свои широкие, потные, скверные ладони к ушам подавдиторного, сжимает между ними голову его и потом, приподняв на воздух, говорит: «Теперь видишь ли Москву? вон она!». Он загибал своим товарищам ''салазки'', то есть положит ученика на сиденье парты лицом вверх, поднимает его ноги и гнет их к лицу. Плюнуть в лицо товарищу, ударить его и всячески изобидеть составляло потребность его души. Известно было товарищам, что он однажды добыл из гнезда неоперившихся воробьиных птенцов, взял за тонкие ноги и разорвал воробьев на части. Меньшинство его ненавидело; большинство боялось и ненавидело. Гороблагодатский был сильная, но дикая натура. Второкурсие отразилось на нем совершенно иначе, нежели на Тавле. Он был положительным доказательством, что начальство ошиблось в расчете, вводя деспотизм ученика над учеником и через то желая внести в товарищество ябеду и донос. Товарищество в самом деспотизме нашло себе опору. Второкурсные сделались хранителями преданий и, получив по наследству ненависть к начальству, употребляли власть, им данную, на то, чтобы гадить тому же начальству. Цензор, авдитора, секундатор стали на стороне товарищества, а во главе их всех, в тот курс, который описываем мы, стоял Гороблагодатский. Пьянство, нюханье табаку, самовластные отлучки из училища, драки и шум, разные нелепые игры — все это было запрещено начальством, и все это нарушалось товариществом. Нелепая долбня и спартанские наказания ожесточали учеников, и никого они так не ожесточили, как Гороблагодатского. Он был ''отпетый''. Отпетый характеристичен и по внутреннему и по внешнему складу. Он ходит, заломив козырь на шапке, руки накрест, правым плечом вперед, с отважным перевалом с ноги на ногу; вся его фигура так и говорит: «хочешь, тресну в рожу? думаешь, не посмею!» — редко дает кому дорогу, обойдет начальника далеко, чтобы только избежать поклона. Гороблагодатский поддерживает самое неприличное дело, если оно относится ко вреду высших властей, ''отмачивает'' дикие штуки. Он ревнитель старины и преданий, стоит за свободу и вольность бурсака и, если нужно будет, не пощадит для этого священного дела ни репутации, ни титулки. Он основной столп товарищества. Бурсаки с такими доблестями обыкновенно звались отпетыми. Но отпетые были разного рода: одни из них назывались ''благими'': это были дураковатые господа, но держащиеся тех же принципов; другие назывались ''отчвалыми'': эти были вообще не глупы, но лентяи бесшабашные; Гороблагодатский же был отпетый ''башка'': он шел в первых по учению и в последних по поведению. Башка и отчвалый умно гадили начальству, а благой глупо: например, вдруг захохочет учителю в лицо и покажет ему кукиш; вздерут благого, а через несколько времени он опять выкинет какую-нибудь глупую дерзость. Но никто из отпетых так не солил начальству, как Гороблагодатский. Если вымазали эконому двери нестерпимой ''размазней'' (жидкая гречневая каша), нелюбимому учителю вшей<ref>Этих насекомых было огромное количество в бурсе. Не поверят, что один ученик был почти съеден ими; он служил каким-то огромным гнездом для паразитов; целые стада на виду ходили в его нестриженой и нечесаной голове; когда однажды сняли с него рубашку и вынесли ее на снег, то снег зачернелся от них. Вообще неприятность бурсы была поразительна; золотуха, чесотка и грязь ели тело бурсака.</ref> напустили в шубу, свинье инспектора переломали ноги или оторвали хвост, обокрали погреб смотрителя, выбили ночью целый ряд стекол — все это были дела Гороблагодатского, который смело вел за собою на пакость начальству благих и отчвалых. Когда требовалось устроить стачку против начальства, то опять коноводом был Гороблагодатский: под его влиянием отпетые настраивали недавно сеченных и вообще недовольных; эти волнуют весь класс, самые смиренные и кроткие начинают шуметь и грозить, товарищество возбуждено — и зреет бурсацкий скандал, который на местном языке называется ''бунтом''. Протестанты наперед знают, что они ничего не добьются от начальства: если, например, их кормили ''убоиной'', похожей на падаль, то они уверены, что и после возмущения будут есть ту же убоину; но они по крайней мере гнев сорвут, а там пори себе десятого. Гороблагодатскому, как отпетому, часто доставалось от начальства; в продолжение семи лет он был сечен раз триста и бесконечное число раз подвергался другим разнообразным наказаниям бурсы; но, во всяком случае, должно сказать, что его все-таки мало секли: за его разные проделки ему следовало бы подвергнуться наказаниям по крайней мере в пять раз больше, но он был ловок и хитер. В бурсе отпетыми было изобретено много способов, чтобы надувать начальство. Особенно замечателен был прием под названием — ''пустить вкруговую''. Например, отнимут табакерку у А.; А. говорит, что она не его, а В.; В. ссылается на Д., Д. на А., А. опять на В. — вот и круговая: разыщите, чья табакерка. В круговую вводилось человек тридцать, и тогда сам Соломон не разберет, кого следует выпороть. При бунтах всегда прибегали к круговой. «Ты зачем кричал во время класса?» — «Меня научил такой-то». — «А ты зачем?». Тот ссылается на другого, и пошла коловоротица, в которой сам черт ногу сломит. Надуть товарищество считалось преступлением, надуть начальство — подвигом и добродетелью. Случалось, что секли не того, кого следует, но наказываемый редко выдавал виноватого. Добровольное сознание в проступке ученики признавали за пошлость и трусость; напротив, кто больше и наглее лгал перед начальником, бессовестно запирался, путал дело мастерски, божился и клялся на чем свет стоит, тот высоко стоял в глазах бурсацкой общины. Но и в этом отношении Гороблагодатский стоял выше всех; после долгой практики в скандалах разного рода он приобрел навык в самом изворотливом запирательстве. Другие только не сознавались в проступке, а он с самоуверенной дерзостью, глядя прямо в глаза начальнику, огрызался, и в то время такая оскорбленная невинность была написана на его лице, что опытный физиономист и психолог сбился бы с толку. Он входил до того в роль невинного, что сам считал себя невинным и под лозами никогда не сознавался. Все, что исходило от начальства, он презирал и ставил ни во что; поэтому розги, оплеухи, лишения обеда, стоянье на коленях, земные поклоны и т. п. для него положительно не имели никакого морального значения. Наказание было до такой степени дело не позорное, лишенное смыслу и полное только боли и крику, что Гороблагодатский, сеченный публично в столовой, пред лицом пятисот человек, не только не стеснялся сряду же после порки явиться перед товарищами, но даже похвалялся перед ними. Полное бесстыдство пред начальнической розгой создало местную поговорку: ''не репу сеют, а секут только''. Да чего лучше: секундатор, товарищ, секущий своих товарищей, уважаем и любим был ими, потому что и он служил в их видах: искусный в своем деле, он сильно драл своих товарищей, и свистели лозы по воздуху, когда под ними лежала добрая голова. Гороблагодатского много секли; случалось ему вкушать даже до ста ударов, и потому он переносил розги легче, нежели его товарищи, вследствие чего с абсолютным презрением относился к какому бы то ни было наказанию. Ставили его коленями на покатой доске парты, на выдающееся ребро ее, заставляли в двух шубах волчьих делать до двухсот земных поклонов, приговаривали держать в поднятой руке, не опуская ее, тяжелый камень по получасу и более (нечего сказать, изобретательно было начальство), жарили его линейкой по ладони, били по щекам, посыпали сеченное тело солью (верьте, что это факты) — все он переносил спартански: лицо его делалось после наказания свирепо и дико, а на душе копилась ненависть к начальству. Мы видели в Гороблагодатском переносчивость физической боли, когда Тавля задавал ему с пылу горячих. Но кража, сплетня, порча чужих вещей и всякая гадость не считались пороками только относительно начальства, а в себе самом товарищество было честно, и с этой стороны Гороблагодатский является в новом свете. Он не взял ни одной взятки, беспристрастно и справедливо отмечал подавдиторным баллы, не куражился над ними, часто защищал слабосильных, любил вмешиваться в ссоры и хотя деспотически, но всегда справедливо решал их; он постоянно солил ростовщикам и взяточникам. Товарищество его любило и уважало. Мы сказали, что Гороблагодатский глубоко ненавидел Тавлю за его гнусную натуру; но он с ним играет в камешки: ему хочется выиграть и помучить Тавлю. Кончив щипчики, Тавля предложил лукаво: — Не хочешь ли еще? Тавля отлично играл в камешки и надеялся на себя. — Давай! — упорно отвечал Гороблагодатский. Камни опять защелкали. Семенов издали наблюдал за игроками. Семенов был третий тип училищный, созданный тою же бурсацкою администрацией. Товарищество сегодня огласило его ''фискалом''. Начальство понимало, что через свое педагогическое устройство бурсы оно не достигло цели, но вместо того, чтобы отказаться от училищных порядков, оно пошло по пути нелепостей далее. Явилось новое должностное лицо — фискал, который тайно сообщал начальству все, что делалось в товариществе. Понятно, какую ненависть питали ученики к наушнику; и действительно, требовался громадный запас подлости, чтобы решиться на фискальство. Способные и прилежные ученики не наушничали никогда, они и без того занимали видное место в списке; тайными доносчиками всегда были люди бездарные и подловатенькие трусы; за низкую послугу начальство переводило их из класса в класс, как дельных учеников. Но мы сказали, что товарищество само в себе было честно и потому не уважало тех учеников, которые за взятку начальнику, по родственным связям, по протекции, а тем более за фискальство, занимали не свое место в списке. Кроме того, ученики вполне справедливо были уверены, что наушник переносил не только то, что в самом деле было в товариществе, но и клеветал на них, потому что фискал должен был всячески доказать свое усердие к начальству. Но когда он передавал инспектору или смотрителю даже правду, и тогда он возбуждал в классе ненависть и злобу: например, дети собираются устроить попойку, оторвать хвост экономской свинье, улизнуть к знакомой прачке или чем иным развлечься, и вдруг инспектор, предуведомленный заранее, вместо развлечения драл их не на живот, а на смерть. Правда, в большинстве случаев, при непобедимом упорстве бурсаков, доносы не вели к наказанию, но начальство из доносов все-таки умело сделать полезное для себя употребление. Как объяснить, отчего инспектор за одинаковое преступление двоих учеников наказывал неодинаково? Это большею частью объяснялось тем, что на ученика сильно наказанного были доносы через фискалов. Начальство особенно не терпело тех лиц, которые ненавидели и преследовали наушников. Вся ябеда, добытая через наушников, вносилась в ''черную книгу''. Эта книга имела огромное значение при переводе из класса в класс; тогда многим неожиданно вручались ''волчьи паспорты'': это те же титулки, только с отметкою в них о дурном поведении; такие титулки объяснялись единственно черною книгою. Семенов чувствовал, но страшно верить ему было, что товарищество догадалось, что он фискал. Он ясно заметил, что с ним никто не хочет слова сказать, а первой мерой против наушника было ''молчание'': целый класс, а иногда все училище соглашалось не говорить ни слова, исключая брани, с фискалом. Положение ужасное: жить целые недели среди живых людей и не услышать ни одного приветливого звука, видеть на всех лицах отталкивающее презрение и отвращение, вполне быть уверену, что никто ни в чем не поможет, а напротив — с радостью сделает зло... И действительно, фискал становится в товариществе вне покровительства всяких законов: на него клеветали, подводили под наказания, крали и ломали его вещи, рвали одежду и книги, били его и мучили. Иное поведение относительно фискала считалось ''бесчестным''. Но начальство все-таки напрасно развратило навеки несколько десятков человек, сделав из них наушников: училищная жизнь развивалась в своих нелепых формах, и товарищество делало что хотело. Семенов, смотря на играющих в камешки, злорадостно усмехнулся. — С пылу горячие! — закричал Гороблагодатский. В его голосе было что-то зловещее. Тавля струсил и побледнел на минуту. Около стола опять толпа. Опять камень летает в воздухе, но теперь Тавлина рука лежит на столе; напрасно он понадеялся на себя: Гороблагодатский в один прием взял все восемь конов, а Тавля срезался на пятом... — Конца не будет! — сказал сурово Гороблагодатский. Тавля видимо трусил. Окружающие не смеялись: они видели, что дело идет не на шутку, что Гороблагодатский мстит. Дошло до ста. От здоровенных щипчиков вспухла рука Тавли. Он выносил страшную боль, наконец не вытерпел и проговорил просительно: — Да ну, полно же!.. — После двухсот проси пощады, — отвечал Гороблагодатский. — Ведь больно!.. — Еще больнее будет. На сто семидесятом щипке у Тавли рука покрылась темно-синим цветом. Он чувствовал лом до самого плеча... — Довольно же, Ваня... что же это будет? Гороблагодатский вместо ответа с ожесточением щипнул Тавлю. Тавля знал, что слово Гороблагодатского ненарушимо, однако он ощущал до того сильную боль во всей руке, что не мог не просить: — Оставь... ведь натешился. — Скажи только слово, еще двести закачу!.. Гороблагодатский дал щипчик более чем с пылу горячий. Тавля не вынес: по щекам его потекли слезы. Наконец двести. — Теперь прощенья проси! Как ни больно Тавле, а стыдно прощенья просить. — Да ну, оставь же! — Зачем насмехался давечь? — Так то ведь шутка! — Так ты смеешь, животное, надо мной шутить? Жестоко щипнул он Тавлю. — Ну прости меня, Ваня... Гороблагодатскому точно жаль было прекратить мучения ненавистного для него Тавли. Он собрал все силы, и от последнего щипка рука Тавли почернела. — Будет с тебя. Сыт ли?.. — спросил Гороблагодатский. Лишь только освободился Тавля, страх в душе его сменился бешенством и злостью. — Подлец! — проговорил он. — Слышь, не задевай! в зубы съезжу! — Ты? — Я. — А вот и харя, съезди, — сказал Гороблагодатский, подставляя свое лицо... Тавля забылся в бешенстве и залепил оглушительную плюху своему врагу, но в ответ получил еще здоровейшую. Завязалась драка... «Так и надо, так и надо!..» — шевелилось в душе Семенова... Тавля так ошалел от злости, что, несмотря на истерзанную свою руку, не уступал Гороблагодатскому, хотя тот был сильнее его. Злость до того охмелила Тавлю и увеличила его силы, что трудно было решить, на чьей стороне осталась победа... Гороблагодатский затаил и эту обиду в душе. Гороблагодатский после драки пошел к ведру напиться; на дороге ему попался Семенов. Он дал Семенову затрещину и, как ни в чем не бывало, продолжал свой путь. Семенов со злостью посмотрел на него, но не смел пикнуть слова. Постояв немного посреди класса, Семенов стал бесцельно шляться из угла в угол и между партами, останавливаясь то здесь, то там. Посмотрел он, как играют в ''чехарду'', — игра, вероятно, всем известная, а потому и не будем ее описывать. В другом месте два парня ''ломали пряники'', то есть, встав спинами один к другому и сцепившись руками около локтей, поочередно взваливали себе не спину друг друга; это делалось быстро, отчего и составлялась из двух лиц одна качающаяся фигура. У печки секундатор, по прозванию Супина, учился своему мастерству: в руках его отличные лозы; он помахивал ими и выстегивал в воздухе полосы, которые должны будут лечь на тело его товарища. На третьей парте играли в ''швычки'': эта деликатная игра состоит в том, что одному игроку закрывают глаза, наклоняют голову и сыплют в голову щелчки, а он должен угадать, кто его ударил; не угадал — опять ложись; угадал — на смену ему ляжет угаданный. Семенов увидел, как его товарищу пустили в голову целый заряд швычков и как тот, вставая, схватился руками за голову. «Так и надо!» — повторил он в душе и пошел к пятой парте. Там одна партия дулась в три листика, а другая в носки: известная игра в карты, в которой проигравшему бьют по носу колодой карт. Семенов перешел к седьмой парте и полюбовался, как шесть ''нахаживали''. Эти шестеро, взявшись руками за парту, качались взад и вперед. На следующей парте Митаха выделывал ''богородичен на швычках'', то есть он пел благим гласом «Всемирную славу» и в такт подщелкивал пальцами. Тут же Ерундия (прозвище) играл ''на белендрясах'', перебирая свои жирные губы, которые, шлепаясь одна о другую, по местному выражению, ''белендрясили''. Третий артист старался возможно быстро выговаривать: «под потолком полком полколпака гороху», «нашего пономаря не перепономаривать стать», «сыворотка из-под простокваши». Наконец Семенов пробрался до стены. Здесь Омега и Шестиухая Чабря играли в ''плевки''. Оба старались как можно выше плюнуть на стену. Игра шла на ''смазь''. Шестиухая Чабря плюнул выше. — Подставляй! — сказал он, расправляя в воздухе свою пятерню. Омега выпятил свою ''лупетку'' (лицо). — Надувайся! — сказал Чабря. Омега надул щеки. — Шире бери! Омега до того надулся, что покраснел. — ''Верховая'', — начал Чабря, прикладывая свою руку ко лбу Омеги, — ''низовая'', прикладывая к подбородку, — две ''боковых'', — прикладывая к одной и другой щеке. — Надувайся! Омега надулся. — И ''всеобщая''! — торжественно вскрикнул Шестиухая Чабря. После этого он забрал лицо Омеги в пясть, так что оно между пальцами проступило жирными и лоснящимися складками, и тряс его за упитанные мордасы и кверху и книзу. Семенову было скучно. Он не знал, что делать... — Леденцов, пряников! Пряников, леденчиков! Это был голос Элпахи, который обыкновенно торговал пряниками и леденцами, от чего получал немалую выгоду, потому что покупал фунтами, а продавал по мелочи. Семенов очутился около него. — На сколько? — спросил Элпаха, оглядываясь вокруг и около, потому что товарищество запрещало говорить с Семеновым, но купецкая корысть Элпахи взяла свое. — На пять копеек. — Деньги? — Вот! — Держись. — Что ж ты обсосанных даешь? — Лучший сорт. — Перемени, Элпаха. — Леденчиков, пряников! — закричал Элпаха, отворачиваясь в сторону. Семенов, держа на ладони, рассматривал леденцы, не зная, съесть их или бросить, и уже решился съесть, как кто-то сзади подкрался, схватил с руки лакомство и быстро скрылся. Семенов со злобой посмотрел на товарищей, но бессильна была его злоба, и в то же время одурь брала его от скуки. — Давай играть в ''костяшки'', — сказал ему Хорь. Семенов сам удивился, что с ним заговорил товарищ. Он недоверчиво смотрел на Хоря. — Что ''гляделы'' -то пучишь? не бойся! — Надуешь... — Ну вот дурак... что ты! — Побожись. — Ей-богу, вот те Христос! — Право, не надуешь? — Побожился! чего ж тебе еще? — Ну ладно, — ответил Семенов, от души обрадовавшись, что с ним заговорило живое существо, хоть это живое существо и было Хорь. В училище была своя монета — ''костяшки'' от брюк, жилетов и сюртуков. За единицу принималась ''однодырочная'' костяшка; две однодырочных равнялись ''четырехдырочной'', или ''паре'', пять пар ''куче'', или ''грошу'', пять куч ''великой куче''. Костяшки имели цену, определенную раз навсегда, и во всякое время за пять пар можно было получить грош. Огромное количество костяной монеты обращалось в бурсе. Ею платили при игре ''в юлу'' и ''в чет-нечет''. Бывали владетели сотни великих куч и более; их можно узнать по тому, что они всегда держат руку в кармане и роются там в костяном богатстве. Употребление костяной монеты породило особого рода промышленников, которые по ночам обрезывали костяшки на одежде товарищей или делали это во время классов, под партами, спарывая бурсацкую монету сзади сюртуков. Хорь был один из таких промышленников. У Хоря ничего не было своего — все казенное, и если бы не казна, вы увидели бы в лице его возможность на Руси совершенно голого человека. У него почти никогда не водилось денег. В продолжение семи лет у него не перебывало и семи рублей, так что настоящая монета для него была менее действительна, чем костяшки. Это был нищий второуездного класса, и мастер же он был ''кальячить''. Узнав, что у товарища есть булка или какое-нибудь лакомство, он приставал к нему как с ножом к горлу, канючил и выпрашивал до тех пор, пока не удовлетворят его желание Будучи без роду и племени, круглый сирота, он безвыходно жил в училище, на каникулы никогда не ездил и до того втянулся во все формы бурсацкой жизни, что, кроме ее, другой не существовало для него. Только в каникулярное время посещал он базар соседний, реку да лес: здесь был конец его света. Учиться Хорь терпеть не мог, но учился, потому что не мог терпеть и розги: из двух зол (а бурсацкое ученье — зло) приходилось выбирать меньшее. Он был страстный игрок в костяшки; но, наживши кое-как великую кучу, он либо выменивал ее на деньги и проедал их с жадностью нищего, либо опять проигрывал, потому что играл не совсем счастливо. Тогда с перочинным ножом он промышлял под партами, либо по ночам под подушками товарищей, куда ученики прятали свою одежду. У одного товарища таким образом он спорол с одежды все костяшки, так что не на что было застегнуться — все валилось долой, хоть умирай. Однажды Бенелявдов, первый силач класса, во время урока, при учителе, поймал его за волоса под партой и задал ему ''волосянку''. Просить пощады нельзя было: заметит учитель. После долго смеялись над Хорем, говоря, что у него волоса распухли. Теперь у Хоря только и было полпары, то есть однодырочная. — Чет аль нечет? — спросил он, загадывая. — Пусть нечет, — отвечал Семенов. — Твое. Теперь ты. Семенов загадал, но лишь только открыл он ладонь, чтобы сосчитать, верно ли Хорь сказал «нечет», как хищный Хорь схватил костяшки и спрятал их себе в карман. — Что же это. Хорь? — говорил Семенов. — Я тебе Хорь?.. а в ухо хочешь? — Оплетохом, — сказал один из товарищей. — Беззаконновахом, — прибавил другой. — И неправдовахом, — заключил третий. — Отдай, Хорь; право, отдай. — Опять Хорь?.. Рожу растворожу, зубы на зубы помножу! Семенов не стал более разговаривать. Несчастный отошел в сторону. Нигде не было для него приюта. Он вспомнил, что у него в парте есть горбушка с кашей. Семенов хотел позавтракать, но горбушки не оказалось. Раздраженный постоянными столкновениями с товарищами, он обратился к ним со словами: — Господа, это подло, наконец! — Что такое? — Кто взял горбушку? — С кашей? — отвечали ему насмешливо. — ''Стибрили''? — ''Сбондили''? — ''Сляпсили''? — ''Сперли''? — ''Лафа'', брат! Все эти слова в переводе с бурсацкого на человеческий язык означали: украли, а ''лафа'' — лихо! — Комедо! — раздался голос Тавли. — Иду! — было ответом. Семенов еще после обеда подслушал, что у Комеды с Тавлей состоялся странный спор на пари, и потому поспешил на голос Тавли, забыв о своей горбушке. — Готово? — спросил Комедо. — Есть! — отвечал Тавля и развязал узел, в котором оказалось шесть трехкопеечных булок. — Сожрешь? — Сказано. Толпа любопытных обступила их. Комедо был парень лет девятнадцати, высокого роста, худощавый, с старообразным лицом, сгорбленный. — Условия? — Не стрескаешь — за булки деньги заплати, а стрескаешь — с меня двадцать копеек. — Давай. — Смотри, ничего не пить, пока не съешь. Вместо ответа Комедо стал уплетать белый хлеб, который так редко едят бурсаки. — Раз! — считали в толпе. — Два, три, четыре... — Ну-ка пятую... Комедо улыбнулся и съел пятую. — Хоть на шестой-то подавись! Комедо улыбнулся и съел шестую. — Прорва! — говорил Тавля, отдавая двадцать копеек. — Теперь и напиться можно, — сказал Комедо. Когда он напился, его спрашивали: — А еще можешь съесть что-нибудь? — Хлеба с маслом съел бы. Достали ломоть хлеба и масла достали. — Ну-ка попробуй! Он съел. — А еще? — Горбушку с кашей съел бы. Добыли и горбушку. Его кормили из любопытства. Он съел и горбушку. — Эка тварь!.. Куда это лезет в тебя, животина ты эдакая! Скот! Как ты не лопнешь, подлец? — А что брюхо? — спросил кто-то. — Тугое, — отвечал Комедо, тупо глядя на всех... — Очень? — Пощупай. Стали брюхо щупать у Комеды. — Ишь ты, стерва!.. как барабан!.. — А что, два фунта патоки съешь? — Съем. — А четыре миски каши? — Съем... — А пять редек? — А четыре ковша воды выпьешь? — Не знаю... не пробовал... Я спать хочу... Комедо отправился в Камчатку. Долго толпа ругала Комеду и стервой, и прорвой, и всячески... Между тем Тавля, накормив на свой счет Комеду, по обыкновению озлился. Одному из первокурсных попала от него затрещина, другому он загнул салазки, третьему сделал смазь. Гороблагодатский видел это и в душе называл Тавлю скотиной. Потом Тавля посмотрел на игру в ''скоромные''. Васенда наводил: он выставляет руку на парте, а Гришкец со всего маху ладонью бьет его по руке. Васенда старается отдернуть руку, чтобы Гришкец дал промах: тогда уже будет подставлять руку Гришкец. Это Тавлю не развлекло. — Не ''садануть'' ли в ''постные''? — пробормотал он. Он стал оглядываться, желая узнать, не играют ли где в постные. — А, вон где! — сказал он, отыскав то, что требовалось. Около задних парт, подле Камчатки, собралось человек восемь. Один из них, положив голову на руки, так что не мог видеть окружающих, наводил; спина его была открыта и выпячена вперед. Поднялись над спиной руки и с треском опустились на нее. К ударам других присоединился и удар Тавли. По силе удара наводивший догадался, чей он был... — Тавля ударил, — сказал он. Тавля лег под удары. Гороблагодатский между тем направлялся правым плечом вперед, по-медвежьи, к той же кучке. Увидев, что Тавля наводит, он присоединился к играющим. Ударили Тавлю. — Хлестко! — говорили в толпе. — Ты восчувствуй, дорогая, я за что тебя люблю! — Кто ударил? — Ты. — Вали его... вали снова!.. Тавля наклонился... — Взбутетень его! — Взъерепень его! — Чтоб насквозь прошло! Трехпудовый удар упал на спину Тавли. — Гороблагодатский, — сказал Тавля, едва переводя дух... — Растянуть его снова! Опять повторился сильный удар... — Бенелявдов, — указал Тавля. — Вали еще!.. — Что ж, братцы, эдак убить можно человека... — Зачем мало каши ел? — Жарь ему в становой! Опять сильный удар, и опять не угадал Тавля. — Что ж это, братцы?.. убить, что ли, хотите? — Значит, любим тебя, почитаем, — сказал Гороблагодатский. — Братцы, я не лягу... что же такое!.. других так не бьют... — А тебя вот бьют! — Жилить? — Вздуем! — Морду расквашу! — сказал Гороблагодатский. — Братцы... — Ну! — крикнул грозно Бенелявдов. Тавля угадал наконец... Игроки захохотали, когда он сказал: — Я не хочу больше играть... — Отчего же, душа моя? — спросил Гороблагодатский. Тавля взглянул на него с ненавистью, но, не сказав ни слова, удалился потешаться над первокурсными... Кучка продолжала игру в постные. Но вдруг один из играющих поднял нос и понюхал воздух. — Кто это? — спросил он. Поднялись носы и других игроков. Потом все подозрительно посмотрели на Хорька. — Ей-богу, братцы, не я... вот те Христос, не я... хоть обыщите... — Чичер!.. — провозгласил Гороблагодатский. Человек десять вцепились Хорьку в волоса, а один из них запел: — Чичер, ячер, на вечер; кто не был на пиру, тому волосы деру; с кровью, с мясом, с печенью, перепеченью. Кочена иль пирога? — Пирога, — пищал Хорь... — Не проси пирога, мука дорога. Чичер, ячер, на вечер; кто не был на пиру, тому волосы деру; с кровью, с мясом, с печенью, перепеченью... Кочена иль пирога? — Кочена. Снова почали и опять пропели «чичер»... — Кок или вилки в бок? — Кок! — отвечал истасканный Хорь. После этого, отпустив в его голову несколько щелчков, отпустили его с миром, говоря: — Не бесчинствуй!.. — Черти эдакие! — отвечал Хорь. — Я в другой раз еще не так! Семенов, видя, как таскали Хоря, шептал: — Так и надо, так и надо! Но Гороблагодатский схватил Семенова сзади и положил на парту вместо того, кто должен был наводить; с другой стороны придержали Семенова за голову. На спину его обрушились жесточайшие удары. Он шатался, когда поднялся. Не его спине было переносить такую тяжесть здоровых ладоней. Осмотрелся он бессмысленно кругом. Кто бил? за что?.. Семенов упал на парту и зарыдал. Темнело в классе; еще несколько минут, и зги не увидишь. — Братцы, — заговорил Семенов, опомнившись, — за что вы меня ненавидите?.. все!.. все!.. Голос его был заглушен хоровою песней. Сумерки развивались быстро, едва можно рассмотреть лица; цвета и линии пропадают в воздухе, остаются одни звуки. Семенов пробрался к окну и с гнетущей тоской и злобой на сердце смотрел на неприветливый двор, в непроглядную тьму зимнего скверного вечера. Припомнилась ему родная семья. Отец давно уже встал от послеобеденного сна; добрая мать, которой он был любимцем, вносит теперь самовар в гостиную; брат и две сестренки уже около стола, щебечут и смеются; звенят чайные ложки и блюдца, и легкий пар идет от живительной влаги. «Домой бы теперь!..» Он закрыл лицо руками, приклонился к стеклу и опять зарыдал… Но вдруг плач его пресекся... Ужас напал на него, и он задрожал всем телом. Страшна такая жизнь, какую он испытал сегодня. Он забыл физическую боль тела, лишь только в груди залегло что-то и мешало дышать. Отупел он от страху, и неотразимо ясно представилось ему: «Отверженец!.. тебя все ненавидят! и даже предвидеть нельзя, что с тобой сделают! быть может, сейчас ударят в спину, вырвут клок волос из головы, плюнут в лицо...». В классе совершенно темно, потому что начальство из экономического расчета зажигало лампу только в часы занятий. В этой темноте могут сделать с ним что угодно, и не узнаешь, кто над тобой сорвет гнев свой и отомстит за товарищество. «Не буду больше», — прошептал он, и не было тени злобы в его душе. «Того и стою!» — прокрадывалось в его сознание. Он желал примириться с товариществом и душевно просил пощады. Он уже ненавидел начальство, сделавшее его фискалом, и готов был сам вырвать клок волос из головы того товарища, который займет его место. Семенов решился просить у всего класса прощения и публично отказаться от шпионства. Но вдруг он услышал, что будто кто-то крадется к нему; он в страхе поспешно оставил окно и неизвестно куда скрылся в темноте. В классе так темно, что за два шага не распознать лица человеческого. Всякие игры прекращались в эти часы и бурсак мог развлекаться только звуками, странными и разнообразными. Общее впечатление было дико... Звуки мешаются и переплетаются. Раздается крик какого-то несчастного, которому, вероятно, ''въехали в загорбок''; слышен напев на «Господи воззвах, глас осьмый»; вырывается из концерта патетическая нота в верхнее re; кого-то еще треснули по роже; у печки поют: «Отроцы семинарстии, посреде кабака стояще, пояху: подавай, наливай; мы книги продадим, тебе деньги отдадим»; слышен плач; ''грегочет'' какая-то тварь, то есть ржет по-лошадиному, выделывая «и-и-го-го-го-го!». Ругань висит в воздухе, крики и хохот, козлоглагольствуют, грегочут и поют на гласы и вкушают затрещины. В Камчатке, под управлением заматерелого Митахи, хранителя училищных преданий, поется стих, сложенный еще аборигенами бурсы: Сколь блаженны те народы, Коих крепкие природы Не знали наших мук, Не ведали наук! Тут в столовую заглянешь, Щей негодных похлебаешь, Опять в свой класс идешь, Идешь, хоть и воешь... А тут архангелы подскочат, Из-за парты поволочат, Давай раба терзать, Лозой его стегать... Бедняги! недаром же так дико в вашем классе. Вас волочат, терзают, стегают!.. Сочувственно подстают к голосу Митахи голоса его товарищей. К сожалению, конец песни, которая пелась каким-то замогильным, грустным напевом, забылся и не дошел до нас... В другом месте слышно: На поповой-то на даче Мужичок едет на кляче, Хлибушку везе, Хлибушку везе... Мужичье к возью бежали, Кулачьем в возье совали: — Ще, бра', продаешь? Ще, бра' продаешь? Им сказали, ще овес; Мужик вынул да потрес На горсти своей, На горсти своей. Еще слышно: А как взяли козла Поперек живота, Как ударили козла О сырую мать-землю; Его ноженьки При дороженьки, Голова его, язык Под колодою лежит... После каждого двустишия припевалось: Ти-ли-ли-ли-ли-ли-ли и потом повторение второго стиха. А вот и еще отрывок: Любимцы... Аполлона Сидят беспечно in caupona [в кабачке, в харчевне]. Едят селедки, merum [чистое, неразбавленное вино] пьют И Вакху дифирамб поют: «О, как ты силен, добрый Вакх! Мы tuum regnum [твое царство] чтим в мозгах: Dum caput nostrum [пока нашу голову] посещаешь, Оттуда curas [заботы] выгоняешь, Блаженство в наши льешь сердца И dignus domini [достойный господа] отца. Мы любим Феба, любим муз: Они с богами нас равняют, Они путь к счастью прокладают, Они дают нам лучший вкус; Sed omnes haec [но все эти] плоды ученья Conjunctae sunt [соединены] всегда с томленьем... Давно б наш юный цвет увял, Когда б ты нас не подкреплял!» Восьмипесенная «Семинариада» составлена давно и переходит по преданию от одного поколения к другому. В местных песнях и стихах отразилось, как товарищество смотрело на науку и на своих начальников... Из общего же всем репертуара певались здесь либо жестокие романсы: «Стонет сизый голубочек», «Ночною темнотою», «Я, бедная пастушка», «Уж солнце зашло вверх, горя» и т. п., либо чисто народные песни: «Ах вы. сени», «Вниз по матушке по Волге», «Как за реченькою, как за быстрою», «Полно, полно нам, ребята, чужо пиво пити» и т. п. Но вот какой-то отпетый возглашает еще стих домашнего изделия: В восьмом часу по утрам, Лишь лампы блеснут на стенах, Мужик Суковатов несется, Несется в личных сапогах... Повисли в воздухе хохот, остроты и крепкая ругань против начальства... Опять какая-то шельма грегочет... десятеро загреготали ...двадцать человек... счету нет... Появились лай, мяуканье и кряканье, свист и визг. Ко всей этой ерунде присоединилась голосов в сорок бурсацкая ''разноголосица'': участвующие в ней разбирают между собою все тоны, употребляемые в пении, и все ноты берут сразу. Между тем сырость и холод пронимают приходчину до костей; благим матом затягивается: «холодно, холодно!» — это призывный к согреванию звук, после которого ученики начинают махать руками наподобие тому, как греются извозчики, и стонут — душу надрывают: «холодно, холодно!» — «Домового ли хоронят, ведьму ль замуж выдают?» Пастей во сто выработывается бесшабашный гвалт, и все это совершается в непроглядной темноте. Если бы привести в класс свежего человека, не слыхавшего стенаний бурсака, он подумал бы, что это грешные души воют в аду. Грегочут, тянут «холодно», дуют разноголосицу во все ноты; в вопиющих и взывающих звуках растут-разрастаются голоса и отдаются дрожью в оконных стеклах... Существует ли на свете еще какой-нибудь нелепый звук, который не отыскался бы в этой массе крика, пенья и гуденья! Но вот что-то новое зарождается в душном, промозглом воздухе кромешного класса; что-то встало над всеми голосами. Заслышали товарищи знаменитый громадный бас Великосвятского, гласящего «благоденственное и мирное житие»; с неудержимою силою оглушаются товарищи последними словами: «благополучно ныне почивающему на лаврах курсу многая лета!». На необъятной нотище разрешается последний звук... В одно мгновение, точно по одному темпу, смолкли все... Товарищество наслаждается; оно страстно любит крепкий звук... Но минута — и стоголосое «многая лета!» отвечало басу... Надо заметить, что товарищество уважало, кроме отпетых, потом силачей, потом голов, выносящих многоградусный хмель, — уважало и обширных басов. Бурса любит хорошие голоса, бережет их, лелеет, выручает из всякой беды. Ученики еще дома привыкли петь в церкви, славить Христа, служить панихиды и молебны, читать часы и апостол, отчего у них развиваются голоса и любовь к пению. В училищах часто бывают превосходные певческие хоры. Около Великосвятского слышно одобрение. — Господа, концерт! — предложил кто-то. — «На реках вавилонских». — Да нот нет!.. — На память!.. — Зови маленьких певчих. Через несколько минут поется концерт. Ни одного дикого звука нет в классе. Дисканты плачут детскими голосами; бас, как подавленная сила, гудит и сдержанно ропщет; слышен крик вавилонянина: «Воспойте нам от песней сионских!»; чудится, как в гневе и нетерпении топает ногами грозный деспот... «Каково воспоем на земле чуждей песнь господню?» — отвечают плачущие, робкие голоса детей; женские слезы слышны в грудных дискантах. Высокими, тихими и страстными нотами восходит плач и наконец переходит в сильные, грозные голоса: «Дщи вавилоня, окаянная! блажен, кто возьмет твоих младенцев и расшибет их головы о камень!». После концерта все стихло. Ученики, укрощенные на время стройным пением, рассказывают друг другу сказки, вспоминают каникулы, толкуют о начальстве и товариществе. Изредка кого-нибудь треснут по шее. Митаха, хранитель преданий, поет заунывным голосом: А как взяли козла Поперек живота... Но ученики недолго сидели скромно и тихо. — Приходчину дуть! — раздался чей-то голос. — Идет! — отвечают на голос. Собирается партия человек двадцать, и ноябрьским вечером крадутся через двор, в класс приходских учеников. Приходчина, тоже сидящая в сени смертней, ничего не ожидала. Второуездные, сделавши набег, рассыпались по классу, бьют приходчину в лицо, загибают ей салазки, делают смази, рассыпают постные и скоромные, швычки и подзатыльники. Кто бьет? за что бьет? Черт их знает, и черт их носит!.. Плач, вопль, избиение младенцев! На партах и под партами уничтожается горе-злосчастная приходчина. Больно ей. В этих диких побиениях приходчины, совершаемых в потемках, выражалась, с одной стороны, какая-то нелепая удаль: «раззудись, плечо, размахнись, кулак!», а с другой стороны — «трепещи, приходчина, и покоряйся!». Впрочем, в таких случаях большинство только удовлетворяло своей потребности побить кого-нибудь, дать вытряску, лупку, волосянку, отдуть, отвалять, взъерепенить, отмордасить, чтобы чувствовалось, что в твоих руках пищит что-то живое, страдает и просит пощады, и все это делается не из мести, не из вражды, а просто из любви к искусству. Натешившись вдоволь и всласть, рыцари с торжественным хохотом отправляются восвояси. Истрепанная приходчина охает, плачет и щупает бока свои. Когда рыцари вернулись в класс, там шла новая забава. — Мала куча! — кричало несколько человек. Среди класса, в темноте, шла какая-то возня — не то игра, не то драка... Смех и брань раздавались оттуда. Усиливается возня. Обыкновенно, когда кричали «мала куча», то это значило, что кого-нибудь повалили на пол, на этого другого, потом третьего и т. д. Упавшим не дают вставать. Человек тридцать роются в куче, сплетаясь руками и ногами и тиская друг другу животы. Успевшие выбиться из кучи и встать на ноги стараются повалить других, еще не упавших на пол, и постоянно раздается в несколько голосов: — Мала куча! Не окончилась еще эта возня, как затеялась новая. — Масло жать! — кричали из угла у печки. Слышно, как толпа пробирается в угол, напирает и давит своею массою попавших к стене, при криках: — Михалка, вали! — Васенда, при! — Работай, Шестиухая Чабря... — Тисни, Хорь, тисни! Попавшие к стене еле дышат, силятся выбиться наружу, а выбившись, в свою очередь жмут масло. Но обе игры неожиданно прекратились... Раздался пронзительный, умоляющий вопль, который, однако, слышался не оттуда, где игралась «мала куча», и не оттуда, где «жали масло». — Братцы, что это? братцы, оставьте!.. караул!.. Товарищи не сразу узнали, чей это голос... Кому-то зажали рот... вот повалили на пол... слышно только мычанье... Что там такое творится? Прошло минуты три мертвой тишины... потом ясно обозначился свист розог в воздухе и удары их по телу человека. Очевидно, кого-то секут. Сначала была мертвая тишина в классе, а потом едва слышный шепот... — Десять... двадцать... тридцать... Идет счет ударов. — Сорок... пятьдесят... — А-я-яй! — вырвался крик... Теперь все узнали голос Семенова и поняли, в чем дело... — Ты, сволочь, кусаться! — Это был голос Тавли. — Ай, братцы, простите!.. не буду!.. ей-богу, не бу... Ему опять зажали рот... — Так и следует, — шептались в товариществе... — Не фискаль вперед!.. Уже семьдесят... Боже мой, наконец-то кончили! Семенов рыдал сначала, не говоря ни слова... В классе было тихо, потому что всячески совершилось дело из ряду вон... Облегчившись несколько слезами, но все-таки не переставая рыдать, Семенов, потеряв всякий страх от обиды и позора, кричал на весь класс: — Подлецы вы эдакие!.. Чтобы вам всем... — И при этом он прибавил непечатную брань. — Полайся! — На зло же расскажу все инспектору... про всех... Неизвестно, от кого он получил затрещину, и опять зарыдал на весь класс благим воем. Некоторые захохотали, но многим было жутко ...отчего? Потому что при подобных случаях товарищество возбуждалось сильно, отыскивало в потемках своих нелюбимцев и крепко било их. Между тем рыдал Семенов. Невыразимая злость на обиду душила его; он в клочья разорвал чью-то попавшуюся под руку книгу, кусал свои пальцы, драл себя за волосы и не находил слов, какими бы следовало изругаться на чем свет стоит. Измученный, избитый, иссеченный, несколько раз в продолжение вечера оскорбленный и обиженный, он теперь совершенно одурел от горя. Жаль и страшно было слышать, как он шептал: — Сбегу... сбегу... зарежусь... жить нельзя!.. Надобно честь отдать товарищам: большая часть, особенно первокурсные, в эту минуту сочувствовали горю Семенова. У некоторых были даже слезы на глазах — благо темно, не заметят. Второкурсные храбрились, но и на них напала тоска, смешанная со страхом. Все понимали, что такое дело даром не пройдет и что великого сеченья должна ожидать бурса. Тихо было в классе; лишь Семенов рыдал… Что-то злое было в его рыданиях... но вот они вдруг прекратились, и настала мертвая тишина. — Что с ним? — спрашивали ученики. — Не случилось ли беды? — Да жив ли он? — Братцы, — закричал Гороблагодатский, освидетельствовав парту, на которой сидел Семенов, — он пошел жаловаться! — Опять фискалить! — раздалось несколько голосов. Расположение товарищей мгновенно переменилось; посыпалась на Семенова злая брань. — Смотрите, не выдавать, ребята! — Э, не репу сеять!.. — слышались ответные голоса. — А ты как же, Тавля? — Я скажу, что хотел заступиться за него, и в то время, как отдергивал от его рта чью-то руку, он и укусил мою. — Молодец Тавля. Однако Тавля дрожал, как осиновый лист. — А что цензор будет говорить? — он должен донести, а то ему придется отвечать. — А скажу, что меня не было в классе, — вот и все! В это время раздался звонок, возвестивший час занятий. Отворилась дверь, и в комнату внесли лампу о трех рожках. От столбов полосами легли тени по классу, и осветились неуклюжие здоровенные парты, голые и ржавые стены, грязные окна, осветились угрюмым и неприветливым светом. Второкурсные собрались на первых партах и вели совещания о текущих событиях. Начались занятия; но странно, несмотря на прежестокие розги учителей, по крайней мере человек сорок и не думали взяться за книжку. Иные надеялись получить в нотате хорошую отметку, подкупив авдитора взяткой; иные думали беспечно: «авось-либо и так сойдет!», а человек пятнадцать, на задних партах, в Камчатке, ничего не боялись, зная, что учителя не тронут их: учителя давно махнули на них рукой, испытав на деле, что никакое сеченье не заставит их учиться; эти счастливцы готовились к исключению и знать ничего не хотели. Лень была развита в высшей степени, а отсутствие всякой деятельности во время занятных часов заставило ученика выработать тот элемент училищной жизни, который известен под именем школьничества, элемент, общий всякому воспитательному заведению, но который здесь, как и все в бурсе, является в оригинальных формах. Сидящие в Камчатке пользовались некоторыми привилегиями; на их шалости цензор, наблюдающий тишину и порядок, смотрел сквозь пальцы, лишь бы не шумели камчадалы. Пользуясь такими льготами, камчадалы развлекались как умели. Гришкец толкает Васенду и шепчет: «следующему», Васенда толкает Карася, Карась Шестиухую Чабрю, передавая то же слово; этот передает дальнейшему, толчок переходит на другую парту, потом на третью и так перебирает всех учеников. Вон Комедо, объевшись, спит, а Хорь, нажевав бумаги, сделал комок, который называется ''жевком'', и пустил его в лицо спящего товарища. Комедо проснулся и пишет к Хорю записку: «После занятия тебе я спину сломаю, потому что не приставай, если к тебе не пристают», и опять засыпает. Записок много пересылается по комнате; в одной можно читать: «Дай ножичка или карандаша», в другой: «Эй, Рабыня! (это прозвище ученика) я ужо с тобой на матках в чехарду», в третьей «Пришли, дружище, табачку понюшку, после, ей-богу, отдам»; а вот Хитонов получил безымянную ругательную записку: «Ты, Хитонов, рыжий, а рыжий-красный — человек опасный; рыжий-пламенный сожег дом каменный». Ответы и требуемые вещи идут по той же почте. Дети развлекаются по мере возможности. Многие корчат гримасы, ловят нос языком, косят глаза, пялят рот пальцами, показывая искривленное лицо другим или рассматривая его в трехкопеечное зеркальце. Плюнь умеет корчить рожи на номера: он высунул язык в левую сторону, нос подпер пальцем к правой щеке, глаза выпучил, щеки отдул — это номер пятый. Всех номеров двенадцать. Авдитор, по прозванью Богиня, жует резину, третий день не выпуская ее изо рта; она скоро превратится в мягкую массу; потом надо надуть ее воздухом, сжать пальцами, вследствие чего образуется пузырек; пузырьком великовозрастный ударит себя по лбу и услышит легкий треск; чтобы насладиться таким счастьем, он работает усердно, не щадя своих челюстей, а когда устанет, то дает пожевать подавдиторному. Мямля сделал панораму из конфетных картинок и любуется ею целый час и в сотый раз; у него же из билетиков от леденцов сделан оракул: по леденечным билетикам красны девицы гадают о женихах, а он — вспорют его завтра или нет. Сосед его сделал ''пильщика'', то есть деревянную куклу с пилою, и, отыскав равновесие, поставил ее на краю парты и заставляет ее качаться. Чеснок запихнул себе в нос нитку, под сильным вдыханием воздуха проводит ее в рот и, передергивая нитку взад и вперед, показывает эту штуку своему ''закоперщику'' (другу) Мямле. Один великовозрастный камчадал оттачивает перочинный нож и потом бреет верхнюю губу и щеки. Выбрившись, он начинает долбить в парте ящичек. Другой великовозрастный делает цепочку из сутуги. Третий великовозрастный свернул бумагу в тонкую трубочку и щекочет ею себе в носу; рожа его сморщилась, он чихнул громко, и ему весело. Двое камчадалов учатся иностранным языкам; один говорит «хер-я, хер-ни, хер-че, хер-го, хер-не, хер-зна, хер-ю, хер-к зав, хер-тро, хер-му»; следует лишь вставить после каждого слога «хер» и выйдет не по-русски, а ''по-херам''. Другой отвечает ему еще хитрее: «ши-чего ни-цы, ши-йся не бо-цы», то есть «ничего не бойся». Это опять не по-русски, а ''по-шицы''; здесь слово делится на две половины, например: розга, к последней прибавляется ''ши'' и произносится она сначала, а к первой ''цы'' и произносится она после; выходит ''ши-зга ро-цы''. Пентюх на последней парте занимается типографским искусством: он слюнит кость на суставе пальца, прикладывает сустав на печатную букву в учебнике и потом вырывает ее; снявши букву с пальца, он переводит ее на бумагу; таким образом печатается какое-нибудь слово. Под последними партами улеглись на постланные на пол шубы человек пять и рассказывают сказки и побывальщины. На многих скучное, монотонное, без всякого содержания занятное время нагнало непобедимый сон; спят на пятой парте, спят на седьмой, спят на двенадцатой, спят под партами. Так камчатники и второкурсные, приготовившие уроки, проводят занятные часы. Веселая жизнь! Но только записные, безнадежные лентяи, готовящиеся получить титулку, пользовались правом развлекаться в занятные часы. Кроме их, было еще много лентяев, кандидатов в камчадалы, но еще не камчадалов. Провождение времени этими учениками было еще бесцветнее. Они тоже развлекались по-своему, но так как им необходимо было притворяться, будто они дело делают, то и развлечения их были другие. Цапля со всеусердием пишет что-то; со стороны посмотреть, он прилежнейший ученик, а между тем он вот что делает: напишет цифру, под ней другую, потом умножит их; под произведением опять подпишет первую цифру, опять умножит числа и т. д. работает, желая узнать, что из этого выйдет. Порося придавил глаз пальцем и любуется, как перед ним двоятся и троятся предметы; потом, затыкая и оттыкая уши, слушает жужжанье и легкий говор в классе, как оно прерывающимися звуками отдается в его ушах; а не то он приставит ухо к парте и рассуждает, отчего это через дерево усиливается звук. Один первокурсный нащипывает себе руку, желая приучить ее хоть к тепленьким щипчикам. Другой завязал конец пальца ниткой и любуется на затекшийся кровью палец. Третий насасывает руку до крови… Изобретают самые пустые и, кажется, неинтересные занятия, например, прислушиваются, как бьется пульс, заберут в легкие воздуху и усиливаются как можно дольше удержать его в груди, задают себе задачу — не мигнуть ни разу, пока не сосчитают тысячу, сбивают слюну во рту и потом выплевывают на пол, читают страницу сзаду наперед и притом снизу вверх, положат натаскать из головы сотню волос и натаскают; кто болтает ногами, кто ковыряет в носу, перемигиваются, передают друг другу разные знаки, руками выделывают разные акробатические штуки… Иной сидит, положив голову на ладони, и смотрит в воздух беспредметно: он мечтает о матери, сестрах, о соседнем саде помещика, о пруде, в котором ловил карасей… и урок ему нейдет на ум. Некоторые, зажмурив глаза и стараясь попасть пальцем в палец, гадают, будет ли сечь завтра учитель или нет, и когда выходит — будет, то соображают, где бы взять денег в долг, чтобы подкупить авдитора, а за книжку и не думают браться. Иные сидят обессмыслевши и млеют в тоске неисходной, ожидая скоро ли пройдут три узаконенных часа и ударит благодатный звонок, возвещающий ужин, тупо глядя на тускло горящую лампу. У этих бурсаков не хватает силы воли взяться за урок. Но что это значит? — спросит читатель. — Неужели занимательнее читать страничку снизу вверх, как это делают некоторые для развлечения, нежели сверху вниз?.. Да пожалуй, что и занимательнее. Недаром же сложилась в бурсе песня, которая говорит, что «блаженны народы, не ведающие наук», что нужно иметь «крепкую природу» для училищных «мук», что ученик, идя в класс, «воет», он «раб», его «терзают». Песня, переходящая от поколения к поколению, недаром сложилась. Главное свойство педагогической системы в бурсе — это долбня, долбня ужасающая и мертвящая. Она проникала в кровь и кости ученика. Пропустить букву, переставить слово считалось преступлением. Ученики, сидя над книгою, повторяли без конца и без смыслу: «стыд и срам, стыд и срам, стыд и срам… потом, потом… постигли, стигли, стигли… стыд и срам потом постигли…». Такая египетская работа продолжалась до тех пор, пока навеки нерушимо не запечатлевалось в голове ученика «стыд и срам». Сильно мучился воспитанник во время урока, так что учение здесь является физическим страданием, которое и выразилось в песне: «Сколь блаженны те народы». При глухой долбне замечательны в училищной науке возражения. Педагоги получали воспитание схоластическое, произошли всевозможную синекдоху и гиперболу, острием священной хрии вскормлены, воспитаны тою философией, которая учит, что «все люди смертны, Кай — человек, следовательно Кай смертей» или что «все люди бессмертны, Кай — человек, следовательно Кай бессмертен», что «душа соединяется с телом по однажды установленному закону», что «законы тожества и противоречия неукоснительно вытекают из нашего я или из нашего самосознания», что «где является свет, там уничтожается тьма», что «смирение есть источник всякого блага, а вольнодумство пагубно и зазорно» и т. п. Они упражнялись в диалектике, разрешая такие, например, вопросы: «может ли диавол согрешить?», «сущность духа подлежит ли в загробной жизни мертвенному состоянию?», «первородный грех содержит ли в себе, как в зародыше, грехи смертные, произвольные и невольные?», «что чему предшествует: вера любви или любовь вере?» и т. п. Окончательно же окрепли их мозги в диспутах, когда они победоносно витийствовали на одну и ту же тему pro и contra [за и против (лат.)], смотря по тому, как прикажет начальство, причем пускались в дело все сто форм схоластических предложений, все роды и виды софизмов и паралогизмов. Еще во время детства у них явилось расположение разрешать: «что такое сущность?», «что такое целое?», «спасется ли Сократ и другие благочестивые философы язычества или нет?», и им очень хотелось, чтобы нет. Особенно же любили учителя доказывать, что человек есть существо бессмертное, одаренное свободно-разумной душою, царь вселенной, — хотя странно, в действительной жизни они едва ли не обнаруживали того убеждения, что человек есть не более не менее, как бесперый петух. Все это слышалось в возражениях педагогов. Ученик до боли в висках напрягал голову, когда приходилось разрешать великие вопросы педагогов-философов, но, к благополучию его, возражения давались редко и вообще считались ученою роскошью. Над всем царила всепоглощающая долбня… Что же удивительного, что такая наука поселяла только отвращение в ученике и что он скорее начнет играть в плевки или проденет из носу в рот нитку, нежели станет учить урок? Ученик, вступая в училище из-под родительского крова, скоро чувствовал, что с ним совершается что-то новое, никогда им не испытанное, как будто пред глазами его опускаются сети одна за другою, в бесконечном ряде, и мешают видеть предметы ясно; что голова его перестала действовать любознательно и смело и сделалась похожа на какой-то препарат, в котором стоит пожать пружину — и вот рот раскрывается и начинает выкидывать слова, а в словах — удивительно! — нет мысли, как бывало прежде. Только ученики, соединившие в себе способность долбить со способностью отвечать на возражения, никогда не задумывались над уроком. Но для этого надо было родиться ''башкой''. Бывали удивительные башки. Так, некто Светозаров выучил из латинского лексикона Розанова слова и фразы на четыре буквы; начав с «A, ab, abc», он отхватывал несколько печатных листов, не пропуская ни одного слова, и такой подвиг был предпринят единственно из любви к искусству. Но немногие были способны к училищным работам; большинству они давались трудно, и лишь розги заставляли заниматься. Вон Данило Песков, мальчик умный и прилежный, но решительно неспособный долбить слово в слово, просидев над книгой два часа с половиной, поводит помутившимися глазами… и что же?.. он видит, многие измучились еще более, чем он, многие еще доканчивают свою порцию из учебников, озабоченно вычитывая урок и подняв голову кверху, как пьющие куры. Иные чуть не плачут, потому что невысокий балл будет выставлен против их фамилии в нотате. Один, желая возбудить в себе энергию, треплет сам себя за волоса… Э, бедняга, хоть сам-то пожалей себя! брось ты книгу под парту либо наплюй в нее — все равно завтра твое тело будет страдать под лозами… ступай-ка, дружище, в Камчатку — там легче живется; а дельных знаний у камчатников, право, не меньше, нежели у самого закаленного башки. Ученик, вглядываясь в измученные долбнею лица товарищей, невольно спрашивает себя: «Зачем эти труды и страдания? к чему эта возня с утра до вечера над опротивевшим учебником? разве мы не люди?». Среди таких размышлений выскочит без спросу, сам собою, кончик урока и простучит всеми словами в голове. Под конец занятия у прилежного ученика голова измается; в ней не слышно ни одной мысли, хотя и являются они, послушные сцеплению идей, как это бывает с человеком во сне. Невесела картина класса… Лица у всех скучные и апатические, а последние полчаса идут тихо, и, кажется, конца не будет занятию… Счастлив, кто уснуть сумел, сидя за партой: он и не заметит, как подойдет минута, возвещающая ужин. Но вечер кончился очень занимательно. Минут за тридцать до звонка явился в классе Семенов. Бледный и дрожащий от волнения, вошел он в комнату и, потупясь, ни на кого не глядя, отправился на свое место. Занятная оживилась: все смотрели на него. Семенов чувствовал, что на него обращены сотни любопытных и злобных глаз, холодно было у него на душе, и замер он в каком-то окаменелом состоянии. Он ждал чего-то. Минуты через четыре снова отворилась дверь; среди холодного пара, ворвавшегося с улицы в комнату, показались четыре солдатские фигуры — служителя при училище: один из них был Захаренко, другой Кропченко — на них была обязанность сечь учеников; двое других, Цепка и Еловый, обыкновенно держали учеников за ноги и за голову во время сечения. Мертвая тишина настала в классе… Тавля побледнел и тяжело дышал. Скоро явился инспектор, огромного роста и мрачного вида. Все встали. Он, ни слова не говоря, прошелся по классу, по временам останавливаясь у парт, и ученик, около которого он останавливался, дрожал и трепетал всем телом… Наконец инспектор остановился около Тавли… Тавля готов был провалиться сквозь землю. — К порогу! — сказал ему инспектор после некоторого молчания. — Я… — хотел было оправдываться Тавля. — К порогу! — крикнул инспектор. — Я заступался за него… он не понял… Инспектор был сильнее всякого бурсака. Он схватил Тавлю за волосы и дал ему трепку; потом наклонил его за волоса лбом к парте, а другой рукой, кулаком, ударил ему в спину, так что гул раздался от здорового удара по крепкой спине; потом, откинув Тавлю назад, инспектор закричал: — К порогу! Тавля после этого не смел рта разинуть. Он отправился к порогу, разделся медленно, лег на грязный пол голым брюхом; на плеча и ноги его сели Цепка и Еловый… — Хорошенько его! — сказал инспектор. Захаренко и Кропченко взмахнули с двух сторон лозами; лозы впились в тело Тавли, и он, дико крича, стал оправдываться, говоря, что он хотел заступиться за Семенова, а тот не понял, в чем дело, и укусил ему руку. Инспектор не обращал внимания на его вопли. Долго секли Тавлю и жестоко. Инспектор с сосредоточенной злобой ходил по классу, ни слова не говоря, а это был дурной признак: когда он кричал и ругался, тогда криком и руганью истощался гнев… Ученики шепотом считали число ударов и насчитали уже восемьдесят. Тавля все кричал «не виноват!», божился господом богом, клялся отцом и матерью под лозами. Гороблагодатский злобно смотрел то на инспектора, то на Семенова; Семенов не понимал сам себя: и тени наслаждения местью не было в его сердце, он почти трясся всем телом от предчувствия чего-то страшного, необъяснимого. Бог знает, на что бы он согласился, чтобы только не секли Тавлю в эту минуту. Тавля вынес уже более ста ударов, голос его от крику начал хрипнуть, но все он продолжал кричать: «Не виноват, ей-богу, не виноват… напрасно!». Но он должен был вынести полтораста. — Довольно, — сказал инспектор и прошелся по комнате. Все ожидали, что будет далее. — Цензор! — сказал инспектор. — Здесь, — отозвался цензор. — Кто еще сек Семенова? — Я не знаю… меня… — Что? — крикнул грозно инспектор. — Меня не было в классе… — А, тебя не было, скот эдакой, в классе!.. Завтра буду сечь десятого, а начну с тебя… И тебя отпорю, — сказал он Гороблагодатскому, — и тебя, — сказал он Хорю. Потом инспектор указал еще на несколько лиц. Гороблагодатский грубовато ответил: — Я не виноват ни в чем… — Ты всегда виноват, подлец ты эдакой, и каждую минуту тебя драть следует… — Я не виноват, — ответил резко Гороблагодатский. — Ты грубить еще вздумал, скотина? — закричал инспектор с яростью. Гороблагодатский замолчал, но все-таки, стиснув зубы, взглянул с ненавистью на инспектора… Выругав весь класс, инспектор отправился домой. На товарищество напал панический страх. В училище бывали случаи, что не только секли десятого, но секли поголовно весь класс. Никто не мог сказать наверное, будут его завтра сечь или нет. Лица вытянулись; некоторые были бледны; двое городских тихонько от товарищей плакали: что, если по счету придешься в списке инспектора десятым?.. Только Гороблагодатский проворчал: «не репу сеять!» и остервенился в душе своей и с наслаждением смотрел на Тавлю, который не мог ни стать, ни сесть после экзекуции. Гороблагодатский намеревался идти к Семенову и избить его окончательно; он уже сказал себе: «семь бед — один ответ»; но вдруг лицо его озарилось новой мыслью, он злорадостно усмехнулся и проговорил: — ''Пфимфа''! Семенов совершенно замер… Он был в том состоянии, когда человек чувствует, что над ним поднят кулак, готовый упасть на его темя каждую минуту, и он каждую минуту ждет удара тяжелого. Он был точно стиснут и сдавлен со всех сторон… дышать почти нельзя… Черти, черти! какие минуты приходилось переживать бурсаку… — Пфимфа! — сказал Гороблагодатский, подходя к цензору, и стали они шептаться… Ударил звонок к ужину. Сердца несколько повеселели… — Становись в пары! — закричал цензор… Минуты через две ученики отправились в столовую и, пропевши в пятьсот голосов «Отче наш», принялись за скудную пищу… Когда толпа обратно валила из столовой, цензор подошел к Бенелявдову и повторил загадочное слово: — Пфимфа! — Следует! — ответил Бенелявдов. Уже в обители священной Привратник запер крепко вход, И схимник в келье единенной На сон грядущий preces [молитвы] чтет… Морфей на город сыплет маки, Заснул народ мастеровой; Одни не дремлют лишь собаки, Да кой-где вскрикнет часовой… Вторично петухи кричали… Был ночи час; все крепко спали… Так «Семинариада» описывает ночь… Во втором этаже, по правую руку огромного училищного двора, помещаются 6, 7, 8, 9 и 10-й номера спален. Эти спальни соединены между собой. Задний отдел трех номеров носил название ''Сапога''. Это были спальни своекоштных; поэтому утром и вечером, особенно в первые недели после больших праздников, в Сапоге и других двух комнатах открывался чисто обжорный ряд. Сюда стекалось все училище; ученики толпами переходили от одной кровати к другой; из под кроватей, числом до двухсот в этих номерах, выдвигались сундуки, наполненные, кроме книг, разными съестными припасами. С дома, особенно с деревень, привозились в запас огромные белые хлебы, масло, толокно, грибы в сметане, моченые яблоки. От этих припасов отделялись особого рода запахи и наполняли собою воздух; с этими запахами мешались нецензурные миазмы; от стен, промерзавших зимою в сильные морозы насквозь, несла сырость, сальные свечи в шандалах делали атмосферу горькою и едкою, и ко всему этому надо прибавить, что в углу у дверей стоял огромный ушат, наполненный до половины какою-то жидкостью и заменявший место нечистот. К такой ядовитой атмосфере должен был привыкать ученик, и поверит ли кто, что большинство, живя в зараженном воздухе, утрачивало наконец способность чувствовать отвращение к нему!.. Другая беда — холод был для ученика более невыносим. Начальство печей не топило по неделе; ученики воровали дрова, но это не всегда случалось, и товарищество, ложась под холодные одеяла, должно было покрываться своими шубами и шинелями. Огромные комнаты спален, со столбами посредине, как и в классах, слабо освещались, и темные тени ложились полосами по кроватям. Ученики храпели и бредили; некоторые во сне скрипели зубами. Доскажем последние события зимнего вечера в бурсе. Из комнат Сапога неожиданно появилась фигура и отправилась в угол девятого номера; там поднялись еще две фигуры… Между ними начались совещания. — У тебя пфимфа? — спрашивал один. — У меня. — Давай сюда. Все три фигуры отправились в угол и там остановились около кровати Семенова… Один из участников держал в руках сверток бумаги в виде конуса, набитый хлопчаткою. Это и была пфимфа, одно из варварских изобретений бурсы. Державший пфимфу босыми ногами подкрался к Семенову. Он зажег вату с широкого отверстия свертка, а узким осторожно вставил в нос Семенову. Семенов было сделал во сне движение, но державший пфимфу сильно дунул в горящую вату; густая струя серного дыму охватила мозги Семенова; он застонал в беспамятстве. После второго, еще сильнейшего дуновения он соскочил, как сумасшедший. Он усиливался крикнуть, но вся внутренность его груди была обожжена и прокопчена дымом. Задыхаясь, он упал на кровать. Участники этого инквизиторского дела тотчас же скрылись. Слышалось глубокое храпенье Семенова, прерываемое тяжкими стонами. На другой день его замертво стащили в больницу. Доктор понять не мог, что такое случилось с Семеновым, а когда сам Семенов очувствовался и получил способность говорить, то оказалось, что он сам не помнит, что с ним было. Начальство подозревало, что враги Семенова что-нибудь да сделали с ним, но разыскать ничего не могло. На другой день были многие пересечены в училище, и многие напрасно… '''1862''' === БУРСАЦКИЕ ТИПЫ. ОЧЕРК ВТОРОЙ === Три часа утра. В спальне, именуемой ''Сапог'', все покоится. Слышится храп и легкий бред; некоторые скрипят во сне зубами, чего терпеть не могли бурсаки и за что нередко набивали рот скрипевшего золою с целью отучить от дурной привычки; иные стонут от прилившей крови к голове и груди, а завтра рассказывать будут, как их домовой душил. Только после усиленного вглядывания в мрак, наполняющий воздух Сапога, можно рассмотреть множество бурсацких тел, брошенных на кровати и покрытых поверх одеял шубами, халатами, накидками и обносками разного рода. В углу кто-то поднялся и на босую ногу, крадучись осторожно, начал обходить кровати. Он останавливался изредка там и сям и потом продолжал путь далее. Это был училищный вор, знаменитый некогда Аксютка. Один спящий юноша был покрыт волчьей шубой. В той шубе много было паразитов, которые наконец доняли бурсака. Он разбросался, шуба свесилась на пол, одной лишь половиной покрывая спящего. Аксютка наклонился к изголовью товарища, отыскал ворот шубы и, сдернув ее с бурсака в один миг, мгновенно скрылся. Искусанное тело скраденного горело огнем, прохладный воздух освежил его, и он благодаря Аксютке уснул сладко и спокойно. Аксютка между тем успел запрятать шубу впредь до распоряжения ею, после чего отправился в свой угол, где и заснул невинным сном праведника. Четыре часа. Вошел Захаренко. (На нем, кроме обязанности сечь учеников, лежала еще обязанность будить их и возвещать колокольчиком начало и конец классов). Он, проходя по рядам между кроватями, звонил яро над головами спящих направо и налево. Ученики вскакивали, чесали бока и ''овчину'' на голове, отплевывались, зевали и крестили рты; иные тупо глядели, не понимая сразу, зачем их будят в такую рань, и опять тяжело падали на постели. — В баню! в баню! — провозглашал Захаренко. — Эй, вы!.. И-го-го-го! — загреготал кто-то. В баню пускали по утрам раным-раненько. Срам было днем выпустить в город эту массу бурсаков, точно сволочь Петра Амьенского, грязных, истасканных, в разнородной одежде, никогда не ходивших скромно, но всегда с нахальством, присвистом и греготом, стремящихся рассыпать скандалы на всю окрестность. В продолжение всей истории училищной жизни только и был один случай, когда днем отпустили бурсаков в баню, но после начальство долго раскаивалось в своем распоряжении. Но об этом после. — Живо! — крикнул спальный старший. — Подымайся! — кто-то заревел неистовым, раздирающим уши и душу голосом. — Грешные тела мыть! — отвечали еще неистовее. Спальня Сапога наполнилась шумом. Скоро и охотно одевались бурсаки, потому что баня для учеников была чем-то вроде праздника. Выдвигаются сундуки; у кого есть чистое белье, связывают узлы; у кого есть деньжонки, запасаются грошами; всем весело, потому что хоть раз в две недели бурсаки подышат свежим воздухом и увидят иные, не казенные лица, а главное — день бани для бурсака был днем разнообразных промыслов и похождений. — В пары! — командовал старший. Установились в пары. — Марш! Длинной вереницей отправились из спальни Сапога. На лестнице они повстречали еще своекоштных, к хвосту их пристали еще несколько номеров; у ворот их ожидали номера казенных учеников. Только городские остались в училище. Они ходили в баню дома, по субботам. Во главе ополчения стоял ''Еловый'', солдат из училищной прислуги. Ему было поручено от начальства наблюдать порядок и тишину. Понятно, что порядку и тишины не могло быть под надзором такого педагога, как солдат Еловый. Огромной змеей извивались по мосткам пар двести с лишком, заворачивая из училищных ворот на монастырский двор. Гвалт, смех и неприличные остроты потрясли воздух святыни. Схимник в ''келье единенной'', заслыша гуденье и шум мирской, усерднее и теплее стал молиться о грехах людского рода. Ученикам повстречался рыжий монастырский сторож, до безобразия огромного роста. Сторож редко упускал случай посмеяться над бурсаками, когда бурсаки шли в баню либо по праздникам в город. Ученики насолили чем-то ему. — А, вот и вшивая команда! — сказал он проходившим мимо него ученикам. — Блином подавился! — отвечали ему. Ученикам известно было, что сторож однажды на масленице, не сходя с места, съел семьдесят три блина и выпил четверть ведра ''сиводеру'', то есть водки. — Отчего это леса вздорожали? — спрашивал сторож. — Тебе блины пекли. — Черти! на порку вам пошло! — Рыжий, да ты никак на коне? Али вправду такой длинный? — Златорунный! — Веха! — Каланча! На сторожа градом сыпались насмешки. Где ж одному человеку переговорить более двухсот крепко острящих бурсаков? Он едва успел вставить свое слово: — Слышь, паршивая команда, не воровать на базаре! В него ''Сатана'' пустил ком грязи. Сторож стал лаяться на чем свет стоит. Когда проходили последние пар семьдесят, затеялась оркестрованная брань. — Блин, блин, блин! — запел кто-то. Сторож не знал, что предпринять; голосу его не было слышно. Когда мимо его прошли все, когда слово ''блин'' раздавалось далеко, он крикнул вслед утекающей бурсы: — Сволочь отпетая! Всех вас перепороть следует! Издалека откуда-то едва слышно донеслось: — Бли-и-н! Сторож плюнул; ударили в колокол, он перекрестился набожно и пошел к утрени. Бурса двигалась, большинство правым плечом вперед, по базару. Город спал еще. Бурсаки рассыпали целую серию скандалов Собаки, которых такое обилие в наших святорусских городах, ищут спозаранку, чем бы напитать свое животное чрево; бурсак не упустит случая и непременно метнет в собаку камнем. Шествие их знаменуется порчею разных предметов, без всякого смысла и пользы для себя, а просто из эстетического наслаждения разрушать и пакостить. Вон ''Мехалка'' раскачал тумбу, выдернул ее из земли и бросил на середину улицы. Хохочет животное. Идут ученики мимо двора с окнами в нижнем этаже и барабанят в рамы, нарушая мирный сон горожан. Старушка плетется куда-то и, повстречавшись с бурсой, крестится, спешит на другую сторону улицы и шепчет: — Господи! да это никак бурса тронулась! Хорошо, что она догадалась перейти на другую сторону, а то нашлись бы охотники сделать ей ''смазь'', и ''верховую'', и ''боковую'', и ''всеобщую''. Едет ломовой извозчик. Аксютка пресерьезно обратился к нему: — Дядя, а дядя! — Чаво тебе? — отвечал тот благодушно. — А зачем, братец, ты гужи-то съел? Крючники, лабазники и ломовой народ терпеть не могут, когда их обзывают гужеедами. — Рукавицей закусил! — прибавил кто-то. Мужик озлился и загнул им крутую брань. Когда шли по берегу реки, на которой уже стояли весенние суда. Сатана сделал предложение: — Господа, крикнемте «посматривай!». — Начинай! Сатана начал, и вслед за ним пастей в сорок раздалось над рекой: «посматривай!». На барках мужики с переполоху повскакивали, не понимая, что бы значил такой громадный крик. Когда они разобрали, в чем дело, начали ругаться; слышалось даже: — Эх, ребята, в колье их! На это им ответом было: — Тупорылые! Аншпуг съели! — Посматривай! — хватили бурсаки что есть силы. Над рекой повисла крепкая ругань. Наконец под предводительством солдата-педагога Елового ученики добрались и до торговых бань. Пары остановились. Еловый у двери пропускал по паре, выдавая казеннокоштным по миньятюрному кусочку мыла. Своекоштным не полагалось. Затем пары отправлялись в предбанник, по дороге покупая веник и мочалку, потому что ни того, ни другого казна не давала ученикам. Пары бегом бежали одна за другой, бросаясь в двери предбанника. В дверях была давка: всякий спешил захватить шайку, которых не хватало по крайней мере для третьей части учеников, вследствие чего они должны были сидеть около часу, дожидаясь, пока кто-нибудь не освободится. При этом Аксютка с Сатаной, разумеется, были с шайками. Чрез четверть часа баня наполнилась народом, огласившим воздух бесшабашным гвалтом. Негде было яблоку упасть; все скамейки заняты; иные сидят на полу, иные забрались в ящики, устраиваемые для одежды моющихся. Старшие, цензора и прочие власти занимают отдельную, довольно чистенькую комнатку, назначаемую содержателем для лиц почетных. Дети, потешаясь, хлещут друг друга ладонями по голому телу. Большинство отправилось в паровую баню. Бурсаки страстно любят париться. Полок брали приступом; изредка слышались затрещины, которых бурсак вкушает при всяком случае достаточное количество. Тавля стащил кого-то за волоса, со ''своего'', как он говорил, места. — Катька! — кричит Тавля. — Что? — отвечает тот подобострастно. — Поддай еще! — Не надо, — отвечают голоса. — Я вам дам не надо! — А в ''рождество'' (лицо) хочешь? Это был голос Бенелявдова. С ним Тавля не стал разговаривать. Он опять кричит: — Катька! встань предо мной, как лист перед травой! Катька явился. — Окати меня. Окатил. — Парь меня! Катька парит его. Тавля от удовольствия страшно грегочет. На полке продолжалась возня; стонут, грегочут, визг с присвистом и хлест горячего березняка. Вот пробирается несчастный ''Лягва''. Он был пария бурсы. У Лягвы какое-то скверное, точно гнилое лицо, в пятнах, рябое; про это лицо бурсаки говорили, что на нем ножи точить можно. Куда он ни приходил, воздух делался противным и вредным для легких, потому что этот запах у него был и за пазухой, и на спине, и в карманах, и в волосах. Это несчастное существо, право, кажется, перестало быть человеком, было просто живое и ходячее тело человечье. Проклятая бурса сгноила Лягву, буквально сгноила Лягву. Товарищи не то чтобы ненавидели его, а чувствовали к нему отвращение, и даже редко кто находил удовольствие обижать его. Не поверят, что из пятисот человек в продолжение восьми лет не нашлось никого, кто бы решился не только дать ему руку, но и сказать ласковое слово. Не только ученики его презирали, но даже начальство и прислуга. Мы сказали, что бурса сгноила его тело: это в собственном смысле надо понимать. Он должен был по приговору начальства и товарищества жить и ночевать в спальне, которая была отведена для таких же, как он, отторженников бурсы, двенадцати человек. Дело в том, что были ученики, страдавшие известною болезнью, которая в детском возрасте не составляет еще болезни, а зависит от неразвитости организма. Никто о них не заботился, не лечил. Бурсацкая казна не купила для них даже клеенки, чтобы предохранить тюфяки от сырости и гнили; вместо этого страдавших этой болезнью имели обыкновение в училище сечь голенищами. Честное слово, что в тюфяках заводились черви, и несчастные должны были спать чисто на гноищах. Спросят, отчего же эти ученики сами себя не жалели и не просушивали своих тюфяков по утрам? Попадая в каторжный номер, в котором приходилось дышать положительно зараженным, ядовитым воздухом, ощущать под своим телом ежедневно рой червей, быть в презрении у всех — они делались до цинизма неопрятны и вполне равнодушны к своей личности; они сами себя презирали. Вот факт: Лягва дошел то того, что глотал мух и других насекомых, съел однажды лист бумаги, вымазанный деревянным маслом, ел сальные огарки. Лягва уныло шатался по бане, высматривая, где бы добыть шайку. Он подошел к Хорю, тоскливо и каким-то дряблым голосом проговорил: — Дай шаечки, когда вымоешься. Нищий второуездного класса Хорь даже по отношению к Лягве сумел выдержать роль нищего. Он отвечал: — Три копейки, так дам. — У меня самого только две. — Давай их. — Что же у меня останется? — Ну, давай пять пар костяшек. — У меня их нет. — Убирайся же к черту, fraterculus (братец)! Он подошел к Сатане, которому, кроме этого, было другое прозвище: Ipse (сам). Его никогда не звали собственным именем, и мы не будем звать его. Черти, смотря по тому, к какой нации они принадлежат, бывают разного рода. Есть черт немецкий, черт английский, черт французский и проч. Он ни на одного из них не походит. Ipse был даже и не русский черт; наш национальный бес честен, весел и отчасти глуповат: так он представляется в народных сказках и легендах. Ipse был черт-самородок, дух того ада, которому имя бурса. В качестве черта он и служил такому человеку, каков вор Аксютка. Его прозвали Сатаной за его характерец. В училище существовал нелепый обычай ''дразнить'' товарищей, особенно новичков. Я сейчас объясню, что это значит. Соглашались трое или четверо подразнить кого-нибудь. Они приставали к своей жертве. Сначала насмехались над ней и ругали ее, потом начинались пощипыванья, наконец дело кончалось швычками, смазями, плюходействием. Задача таких невинных развлечений состояла в том, чтобы довести свою жертву до бешенства и слез. Когда цель достигалась, мучители с хохотом бросали свою жертву, которую часто доводили до самозабвения и остервенения; так ''Asinus'' (осел) прошиб кочергой голову ''Идола'', который вывел его из себя. В такого рода потехах всегда принимал деятельное участие Сатана; вряд ли был другой мастер дразнить, как Ipse. Он решался раздражать даже тех, кто был сильнее его. Назойливее, неотвязчивое Сатаны трудно себе представить что-нибудь. Иногда он систематически привязывался с утра до вечера, в продолжение трех дней и более, не давая ни на минуту покоя. Его часто бивали, и жестоко, но ему все было нипочем. Он был какой-то околоченный, деревянный. Только Аксютка мог укрощать его, но и то потому, что Сагана благоговел перед бурсацким гением Аксютки. К такого рода господину обратился с просьбою о шайке Лягва. — А ''вывернись''! — отвечал ему Сатана. — Мне не вывернуться. — Волоса ведь мокрые? — Я не окачивался. — Окатись! вот и шайку дам. — Нет, не могу. Лягва встал в раздумье, не зная, вывернуться или нет. Когда предлагали ''вывернуться'', то ученик подставлял свои волоса, которые партнер и забирал в пясть. Ученик должен был высвободить свои волоса. Державший за волоса имел право запустить свою пятерню только раз в голову товарища, и когда мало-помалу освобождались волоса, он не имел права углубляться в них вторично. Мокрые волоса многие вывертывали очень ловко. Впрочем, бывали артисты, которые решались вывертываться и с сухими волосами: к числу таких принадлежал сам Сатана. Ipse, видя, что Лягва не решается, сказал: — Ну ладно, подожди, только вымоюсь. — Вот спасибо-то! — отвечал Лягва радостно. Он носил воду Сатане, окачивал его, стараясь выслужиться и получить шайку; наконец Сатана вымылся, и Лягва с радостным выражением лица протянул руку к шайке. — Эй, ребята! — закричал Сатана. — Что же ты, Ipse? Но голос Лягвы вопиял, как в пустыне. Человек пятнадцать налетело на призыв Сатаны. — На шарап! Сатана покатил шайку по скользкому полу. Все бросились на нее самым хищным образом. Толкотня, шум, ругань и затрещины. Наконец, когда вымылись многие, шаек освободилось достаточное количество. Лягва добыл шайку и начал с ожесточением намыливать голову, но лишь только волоса его и лицо покрылись густой пеной мыла, как Сатана, вернувшийся зачем-то в баню, вырвал у него шайку и сделал ему смазь всеобщую. Лягва в испуге раскрыл широко глаза, пена пробралась за ресницы, и он ощутил в них едкое щипанье, но делать было нечего; прищуриваясь и протирая глаза, он добрался кое-как до крана и промыл здесь их. Между тем многие уже вымылись; сделалось гораздо тише в бане, хотя и слышны были иногда греготанье, брань и проч., что читатель, ознакомясь несколько с бытом бурсы, сам уже может вообразить себе. Перейдемте в предбанник. Гардеробщик выдавал казенным белье. Ученики отправлялись в училище не парами, а кто успел вымыться, тот и убирался восвояси. Вот тут-то и наступал праздник бурсы. — Теперь, дедушка, следует ''двинуть от всех скорбей'', — говорил Бенелявдов Гороблагодатскому. — То есть ''столбуху'' водки, яже паче всякого глаголемого бога или чтилища? — В ''Зеленецкий'' (кабак) ''дерганем''. — Только вот что: первая перемена Долбежина. — Так что же? — Заметит — ''отчехвостит'' (высечет). — С какой стати он заметит? — Развезет после бани-то натощак. — А мы сначала потрескаем, а потом разопьем одну лишь ''штофендию''. — А, была не была, идет! — Так ''наяривай'' (действуй), живо! При банях всегда бывают торговцы, которые продают сбитень, молоко, кислые щи, квас, булки, сайки, кренделя и пряники. Здесь идет великое столованье. Человек двадцать едят и пьют. Второкурсные бесстыдно, а напротив — важно и с сознанием своего достоинства, пожирают и пьют чужое. Докрасна распаренные лица бурсаков дышат наслаждением. Нищий второуездного класса Хорь шатается между гостями и, по обыкновению, ''кальячит''. Ему сегодня везет: там ему отщипнут кусочек булки, здесь он просит: «дай, голубчик, разок хлебнуть» — и ему дают благосклонно, после чего датель продолжает пить из того же стакана. Только аристократы заседают в трактире, виноторговле или кабаке, смотря по вкусу и расположению духа. Огромное большинство не может полакомиться и двухгрошовым стаканом сбитня или полуторакопеечною булкою. Оно смотрит с завистью и жадностью на угощающихся, особенно, на второкурсных, и щелкает зубами. Из этого большинства выделилась довольно большая масса учеников, которые не останавливались глазеть около лавочки предбанника или ''кальячить'', а отправлялись на промысел, высматривая по улицам и базару, нельзя ли где-нибудь что-либо стянуть. Аксютка, однако, успел стащить сайку в лавочке же. Шли кучками и вразбивку ученики. В эту минуту вся торговля окрест трепетала. Надобно заметить характеристическую черту бурсацкой морали: воровство считалось предосудительным только относительно товарищества. Было три сферы, которые по нравственному отношению к ним бурсака были совершенно отличны одна от другой. Первая сфера — товарищество, вторая — общество, то есть все, что было вне стен училищных, за воротами его: здесь воровство и скандалы одобрялись бурсацкой коммуной, особенно когда дело велось хитро, ловко и остроумно. Но в таких отношениях к обществу не было злости или мести; позволялось красть только съедобное: поэтому обокрасть лавочника, разносчика, сидельца уличного — ничего, а украсть, хоть бы на стороне, деньги, одежду и тому подобное считалось и в самом товариществе мерзостью. Третья сфера — начальство: ученики гадили ему злорадостно и с местию. Так сложилась бурсацкая этика. Теперь понятно, отчего это, когда Аксютка стянул сайку, никто из видевших его товарищей не остановил его: то было бы в глазах бурсы фискальством. Теперь также понятно, отчего это в бурсацком языке так много самобытных фраз и речений, выражающих понятие кражи: вот откуда все эти ''сбондили, сляпсили, сперли, стибрили, объегорили'' и тому подобные. Наши герои и пошли бондить, ляпсить, переть, тибрить, объегоривать. Главными героями были Аксютка и Сатана — ''единый'' и как бы ''единственный'' (выражение из одного нелепого, варварским языком изложенного учебника бурсы). — Сатана! — Что тебе? — Ipse! — крикнул Аксютка. — Да что тебе? — Потирай руки! — Значит, на ''левую ногу можно обделать'' (надуть кого-нибудь, украсть)? — Уж ты помалчивай. — ''Купим на пятак, сожрем на четвертак''! — Вот тебе гривенник, — сказал Аксютка. — Что расщедрился вдруг? — Пойдем в мелочную: видишь, отворена уж. Ты торгуйся, да, смотри, по мелочам; муки, скажи, для приболтки в суп, на ''кипеечку'' (копеечку), цикорьицы на грош, перечку на кипеечку, лучку на грош, клею на кипеечку, махорки на грош, леденчиков и постного маслица уже на две. — Во что же масла-то брать? — Да ты Сатана ли? Ты ли мой любезный Ipse? Аксютка сделал ему смазь всеобщую. Сатана не рассердился на него, предвидя поживу. Он только, по обыкновению, сделал из фалд нанкового сюртука хвост и описал им три круга в воздухе, приговаривая: — Я Ipse. Аксютка стал объяснять ему: — По мелочам будешь брать, дольше времени пройдет. Когда спросишь маслица, скажи, что забыл дома бутылочку, и не отставай, проси посудинки. — ''Облапошим''! Аксен, ты умнее Сатаны! — Ты должен звать меня: Аксен Иваныч. Сатане была пожалована при этом смазь. Сатана вытянулся во фрунт, сделал себе на голове пальцами рожки, сделал на своей широкой роже смазь ''вселенскую'' и в заключение вернул хвостом трижды. Прозвали его Сатаной, и недаром: как есть сатана, с хвостом и рогами. План их вполне удался. У Аксютки через четверть часа оказалось краденого: две булки, банка малинового варенья, краюха полубелого хлеба и десятка два картофелю. Ноздри Аксютки раздувались, как маленькие паруса, — всегдашний признак того, что он либо хочет украсть, либо украл уже. — Теперь, ''скакая играше веселыми ногами, в кабачару''! — скомандовал невинный мальчик Аксюша. Другое невинное дитя, мальчик Ipse, скорчил рожу на номер седьмой, на которой выразились радость и ободрение. — Знаешь, что я ''отмочил''? — Что? — Наплевал в кадушку с капустой. — И-го-го-го! — заржало ''сатанинское'' горло. Училищный и уличный тать Аксютка был человек необыкновенный, талантливый, человек сильной воли и крепкого ума, но его сгубила бурса (впрочем, отчасти и домашнее воспитание), как она сгубила сотни и сотни несчастных людей. В самой системе и характере его воровства сказалась сильная натура, — сильная, но погибшая нравственно. Он воровал артистически. Этот каторгорожденный не мог стянуть без того, чтобы зло не подшутить над тем, у кого он крал. Когда он забирался в сундук, ''ляпсил'' булку, ''тибрил'' бумагу, ''бондил'' книгу и проч., — где бы другому бежать, а он не то: он сходит за каменьями или грязью и накладет их в сундук вместо краденого. Иные, зная его как вора и желая задобрить (случается, у нас и не в бурсе задобривают воров, чтобы они не нагадили), приходили к нему с приношениями, но он отказывался от приношений, играя роль честного человека, которого оскорбляет взятка. Вот пример. Прислали из деревни одному ученику мешочек толокна. Он знал, что Аксютка видел присылку, и был вполне убежден, что Аксютка украдет толокно; поэтому ученик забежал к Аксютке с акциденцией, предлагая ему около двух горстей толокна. Аксютка сказал: «Я не могу есть толокна». А у самого ноздри поднялись и опустились. Аксютка пожелал сыграть остроумно-воровскую штуку. Когда успокоенный товарищ задвинул в парту мешок с толокном, Аксютка подкрался легче, нежели блоха скачет по полу, под парту ''толоконника'' и выкрал мешок. Сряду же после этого он подошел к ''толоконнику'' и умиляющим голосом сказал ему: «Братец, ты обещал мне толоконца, так дай». Тот полез в парту; толокна не оказалось. Аксютка обругал его, сказав: «Свинья! обещал, а не даешь; я за это тебе отплачу!» — отвернулся; ноздри его раздувались, как паруса, а на роже отсвечивалось сознание своей силы в воровстве. Через полчаса он подошел к окраденному им товарищу и сказал: «Не хочешь ли толоконца?». Аксютка держал на ладони толокно. «Это мое?» — «Нет, мне самому мамаша прислала». — «Скотина, ведь у тебя и матери-то нет!» — «Я говорю про крестную мамашу». Таков был Аксютка. Особенно он был искусник ''меняться ножами''. Здесь мы опишем еще один характеристический обычай бурсы. Обыкновенно кто-нибудь кричал: «С кем ножичками меняться?». Когда выискивался охотник на мену, тогда между ними начиналась следующая проделка. Оба они выставляли напоказ друг другу только концы ножей; тогда следовало угадать, стоит ли решаться на мену, чтобы вместо хорошего ножа не пришлось получить дурной. Вот в этом-то деле был особенно искусен Аксютка. Мы убеждены, что его участь — каторга. По исключении из училища он сначала поселился на постоялом дворе, где за три копейки суточного жалованья, при ночлеге и харчах хозяйских, он рубил капусту, таскал дрова, топил печи, месил хлебы и тому подобное. Но ему скоро наскучил честный труд, он обокрал своего хозяина и утек от него. После того его встречали один раз в подряснике, другой — в тулупе, третий раз во фраке, — словом, он из училищного вора сделался всесветным мошенником. Напрактиковавшись в ''девятой школе'' (так древними бурсаками называлась школа жизненного опыта, которая следовала за восьмиклассным обучением в бурсе), он поступил на службу в качестве дьячка, но скоро за пьянство и буйство (он расшиб стекла у городничего) был сослан на тяжелую работу в какой-то бедный монастырь. Выдержав курс церковного покаяния, Аксютка поступил в соборный хор певчим, но его протурили оттуда едва ли не за разбой. Аксютка при этом должен был переменить духовное звание на мещанское. Самое важное дело Аксютки то, что он хотел зарезать бывшего своего благочинного. По этому делу он был оставлен в подозрении. Страшен этот человек, но наперед можно сказать, что ему осталась одна торная дорога — Владимировка, по которой идут сотни наших каторжников, и посреди этих сотен Аксютка будет один из самых отпетых. Теперь мы будем продолжать о других. Хищная бурса рассыпалась повсюду. Старая оборванная баба, бывшая некогда камелией низшего сорта, которых прозвище — ночные крысы, торгует для поддержания своего дряхлого тела ободранными лимонами, растрескавшимися как сухая глина, пряниками, серо-пегими булками и другим неудобоваримым отребьем. Когда она завидела возвращавшуюся домой бурсу, то, как мать, защищая свое детище от волка, она прикрыла гнилое сухоястие грязной тряпицей и дырявым передником. Ее однажды обокрали, но теперь бурсакам не удалось утащить ни одной черствой булки из-под вретища отживающей женщины. Бурсаки на этот раз ограничились одной лишь бранью с несчастной женщиной. В другом месте промыслы учеников были удачны. Саепеки открыли длинное и широкое окно. На досках дышат легким паром только что испеченные сайки. Хотя зоркий воровской глаз бурсаков сразу же заметил, что тут трудно было поживиться, но ученики все-таки обнюхивают местность и вот с радостью делают открытие, что в другом отделении саечной пекарни на досках разложено сырое тесто. Саепеки не ожидали нападения с этого пункта и не защищали его от воров. Бурсаки, под предводительством хищного Хорька, прокрались в пекарню и стали хватать тесто, торопливо пряча его в карманы сюртуков и брюк. Едва они заслышали шаги саепеков, мгновенно скрылись, и через минуту их не было даже на базаре. Спросят, к чему бы ученикам нужно было сырое тесто: неужели они съедят его сырым? Нет, они ухитрятся спечь его на вьюшках в трубах поутру топленных печей, и хотя оно выйдет с сажей — ничего! Бурсаку и то на руку. Теперь расскажем еще событие. Трое великовозрастных зашли по дороге к певчему, своему исключенному товарищу. Певчего нашли они лежащего на постеле и страдающего похмельем. К нему в то время должен был зайти сапожник, затем чтобы получить с него долгу три рубля Певчий накануне того дня с клятвою и божбою обещался ему заплатить непременно, но из запасных денег у певца осталось около половины. — Что, братцы, делать? — вскричал встревоженный певчий. — Живо сюда! — отвечал ему один из великовозрастных. — А что? — ''Объегорим''. Ложись сейчас на стол. — Зачем? — Не разговаривай, а ложись. Поставили стол в переднем углу, под образами. Певчий улегся на стол, в головах его зажгли восковую свечку, покрыли его белой простыней; один великовозрастный взял псалтырь, подошел к певчему и сказал ему: — Умри! Тот притворился мертвым. Бурсак стал читать над ним псалтырь, как над покойником, скорчив великопостную харю. Вошел сапожник и, услышав монотонное чтение, понял, что в доме есть мертвый. Он набожно перекрестился. — Кто это? — спросил он. — Товарищ, — отвечали ему печально. — Который это? — Барсук. Сапожник сначала почесал в затылке, подумав про себя: «Эх, пропали мои денежки!», но потом умилился духом и сказал бурсакам: — Ведь вот, господа, за покойником-то должишко остался, да уж бог с ним: грех на мертвом искать. — Вот и видно доброго человека! — было ответом. — Его, признаться, и похоронить не на что. Начал, брат, ты доброе дело, так и кончил бы: дай что-нибудь на поминки бедному человеку. Сапожник вынул полтину и подал им. Те благодарили его. Сапожнику, естественно, захотелось взглянуть на мертвого. Он, перекрестясь, проговорил: — Дай хоть взгляну на него. Барсук до того притворился мертвым, что хоть сейчас тащи на кладбище. Открыли его лицо: с похмелья оно было бледно и имело мертвенный вид. Сапожник, по православному обычаю, приложился губами ко лбу певчего, а тот, сделав под простыней фигу, думал про себя: «Вот те кукиш! а не свечка». Когда сапожник удалился, мертвый воскрес и с диким хохотом вскочил на стол. — Теперь, ребята, поминки справлять. — Четвертную! — Огурцов да селедку! То и другое было мигом добыто, и, поя разные духовные канты, перемешивая их смехом и остротами, справляли поминальную тризну о упокоении раба божия Барсука. Бурсаки с торжеством и гордостью передавали друг другу рассказ об этом событии. Но дело этим не кончилось. Спустя месяц времени сапожник встретил под вечер Барсука. Барсук и тут нашелся. Скрестив руки и сверкая глазами, он грозно приблизился к сапожнику и диким голосом возопил: — Неправедные да погибнут! Сапожник растерялся: ему представилось, что он видит покойника, который воротился с того света, чтобы наказать его за то, что он дерзнул прийти к мертвому и требовать от него свой долг. Он перекрестился и с ужасом бросился бежать куда глаза глядят. Долго он потом рассказывал, как являлся к нему мертвец и хотел утащить его едва ли не в тартарары. Этот случай еще более утешил бурсу. Последний скандал из банных похождений бурсаков. Мехалка, воровски пробираясь по базару и увидев, что в пряничной лавке отворена дверь, заглянул в нее. Он увидел в ней торговца, который стоял в дальнем углу, к двери спиною. Мехалка был не тактик, а стратегик и, много не рассуждая, стремительно бросился на пряник из стычных ковриг, который был величиною с добрую доску, и потом выбежал вон из лавки. За ним с криком «грабят!» устремился торговец. Мехалка, обремененный ношею, бежал медленно и был в опасности человека, которого сейчас треснут по шее. Он употребил следующий стратегический прием: выждал приближения к себе торговца и, неожиданно обернувшись к нему, поднял над головой ковригу и ударил ею в лицо торговца. Потом пустился с обломком ковриги, оставшимся в его руках. Мехалка был замечательная личность. Это не вор, а чисто разбойник. Известно было, что он, выходя из церкви, схватил попавшуюся ему навстречу собачонку и расшиб ей голову о тумбу, а потом закусил свой подвиг сальною свечою. За то хотели его отпороть не на живот, а на смерть. Но по случаю страстной недели и пасхальной экзекуция была отложена до Фоминой. Когда наступил день возмездия и под предводительством смотрителя вошли в класс четыре солдата с огромным количеством розог, у Мехалки засверкали глаза, как у дикого зверя, и он, энергически сжав кулаки и стиснув зубы, бросился к отворенному окну и вскочил на подоконник с быстротою кошки. (Класс был во втором этаже). — Только подступись, размозжу себе голову о камни! — вскричал он. На убеждения смотрителя покориться он отвечал, что бросится с высоты второго этажа и тем накажет начальство. Смотритель плюнул и ушел. Мехалке за такие дикости вручили волчий паспорт. Известно, что впоследствии он, Аксютка и еще один артист нанялись в кузницу чернорабочими. Мехалка, работая здоровым молотом по наковальне, добывал себе грош на свой образец, вместе со своими товарищами. Забрался он на соседний двор, разломал там извозчичьи дрожки и все железо утащил к себе в кузницу. Карьера его кончилась дьячеством, и он сделался истинным мучителем своего священника. Вот вам, господа, веселая картинка бурсацкой бани, в повести о которой одни лишь голые факты. К ним нечего прибавлять, они сами за себя говорят. После бани бурсаки, поев всего краденого, были в добром расположении духа; меньше раздавалось швычков и подзатыльников, реже творилось всеобщих смазей, и вообще в классе сравнительно было довольно тихо и скромно. В Камчатке собралось несколько человек и ведут беседу о старине и древних героях бурсы. Митаха занимал среди них первое место. — Эх, господа! то ли дело было в старину! — В старину живали деды веселей своих внучат. — Зато, брат, и пороли, — сказал Митаха. — А что? — Да вот вам случай. — Расскажи, брат Митаха, расскажи. — Только чур не перебивать. Митаха начал: — Были у нас три брата: ''Каля, Миля'' и ''Жуля''. Это были силачи тогдашнего времени и обыкновенно занимались шитьем сапогов. Они однажды отправились в город с товарищами, чтобы кутнуть хорошенько на стороне. Кутнули добре. Когда шли назад, то орали песни на пять улиц и встретились с казаками. Те пригласили их молчать. Наша братия ругаться. Драка. Бурсаки отдули казаков на обе корки и утекли в училище, будучи уверены, что их дело шито-крыто. Ан нет: на другой день начались розыски. Все всплыло наружу. Вот была порка-то! Драли тогда под колокольчиком, среди двора, слева и справа, закачивали штук по триста. — Братцы, я вот тоже знаю… — заговорил один. — Сказано, не перебивать! — ответили ему. — Сволочь! — Животина! — ''Мазепа''! Замечательно, что в бурсе ''Мазепа'' было ругательное слово, и, вероятно, основание тому историческое; но во времена нами описываемой бурсы из пятисот человек вряд ли пятеро знали о существовании Мазепы. Здесь это имя было слово нарицательное, а не собственное. По преимуществу называли ''мазепами'' толсторожих. В бурсе все своеобразно и оригинально. Бурсак, перебивший рассказ, замолчал. — Ну так что же, Митаха? — А вот слушайте. Собрались все ученики на двор, пришел инспектор, явились сторожа, и принесена огромная куча распаренных лоз. Каля, Миля и Жуля стояли в толпе. Им, братцы, успели товарищи вкатить перед сечением по полштофу водки. Растянули Калю, потом Милю, потом Жулю. Но хотя и драли их пьяных, хоть они и закусывали себе руку до крови, однако после порки их отливали водой и на рогожке стащили в больницу замертво. Вот так ''чехвостили''! — А зачем они закусывали руку? — Фаля! — Бардадым! — Ведь закуси руку, так оттягивает: укусишь руку — руке больно, а сзаду и не слышишь в то время. — Тогда же, братцы, вышел дивный случай. — Ну-ка. — При этой страшной порке был один приходский ученик, только что привезенный из дому, которого мамаша гладила по головке, а здесь он увидел, что гладят по другому месту. Он был мальчик худенький, маленький, бледненький — одним словом, вовсе не бурсак, а сволочь. Как он увидел такую знатную порку, так чуть не умер со страху. Он стал учиться отлично и каждый шаг следил за собою, чтобы не заслужить розгу. Когда секли кого-нибудь, он дрожал и бледнел. Учитель заметил это и возненавидел его, потому что терпеть не мог, когда кто-нибудь сильно кричал под лозами. Учителю захотелось попробовать, каков новичок под розгами. Придравшись к какому-то случаю, он отпорол новичка так, что тот долго после того таскал из тела своего прутья. Учениц после порки упал в обморок. Этим он окончательно вооружил против себя учителя, который стал преследовать его и каждый раз порол жестоко. Ученику до того тяжко было жить, что он решился бежать из училища. Его поймали. Тогда он сначала хотел повеситься, но потом решился на следующую штуку. Дождался он ночи, достал перочинный нож, разрезал себе руку и своей кровью написал на бумажке: «Дьявол, продаю тебе свою душу, только избавь меня от сеченья». Внимание слушателей чрезвычайно было напряжено. — С этой бумажкой, — продолжал Митаха, — он залез ночью в двенадцать часов под печь. Что там с ним было, неизвестно. Оттуда его вытащили замертво. Он говорил, что видел черта. Начальство, узнав его проделку, высекло его под колоколом, после чего, говорят, он был снесен в больницу, где отдал душу богу. Такой рассказ подействовал даже на крепкое воображение бурсаков. Разговоры смолкли, и все впали в раздумье. Ученики понимали, а в эту минуту особенно ясно сознали, что и при их житье-бытье подчас хоть продавай душу черту. Когда впечатление несколько ослабело, кто-то спросил: — А кто из вас, братцы, видел дьявола? Никто не отозвался. — А домового видел кто? Оказалось, что домовых видели многие, а если кто сам не видел, то знал таких, которые видели. В бурсе предрассудки и суеверие были так же сильны, как и в простом народе: верили в леших, домовых, водяных, русалок, ведьм, колдунов, заговоры и приметы. Словом, эта сторона бурсацкой личности выражала глубокое невежество, которое начальство и не думало искоренять, потому что и само не всегда было свободно от суеверия. В бурсе была даже доморощенная кабалистика. Так, почти вся бурса верила, что если вынуть из пера сухую перепонку и положить ее в книгу, то забудешь урок из той книги; если же такую перепонку положить под тюфяк спящего, то с ним случится грех, за который заставят поцеловать Лягву. Считалось дурным — книгу после урока оставить открытою, потому что урок забудешь. Когда кто-нибудь мистифировал, говоря, что идет учитель, ему кричали: «Чего, сволочь, врешь-то? хочется, чтоб злым пришел!» Для того же, чтобы не спросил учитель, была примета у некоторых учеников держаться за какую-нибудь часть своего тела… В училище одно время был даже свой туземный колдун. Это был ученик, прибывший в местную бурсу из Киева, некто ''Бегути''. Его прозвали так за то, что он, рассказывая сказку, выговаривал вместо «бежали, бежали» — «бегути, бегути». Он брался угадывать, у кого сколько в деревне коров, в семействе сестер, в кармане денег и т. д. Многие серьезно верили ему. Кстати, мы расскажем проделку Аксютки над Гришкецом. Аксютка вот уже целую неделю подговаривает товарищей, чтобы они показывали Гришкецу, что серьезно считают его за колдуна. Когда это состоялось, многие стали обращаться к нему с просьбою поворожить им. Гришкец сначала принимал это за шутку, но товарищи выдерживали свою роль отлично, так что Гришкец наконец принял их затею за чистую монету. Тогда он перепугался и стал умолять товарищей, чтобы они не считали его за колдуна. Но они, видя его тревогу, усилили свою назойливость. Гришкец едва не потерял рассудка. Когда Аксютка, сидя подле него в столовой, умолял Гришкеца научить его колдовать, то Гришкец обратился к инспектору с такими словами: «Я, ей-богу, господин инспектор, не умею колдовать. Возьму ли я такой грех на душу?». И он, крестясь, уверял, что Аксютка врет все. Чертовщина для разговоров бурсаков — предмет неистощимый. Но мы, однако, незаметно перешли опять к воспоминаниям давних дней. Мы приведем два рассказа. Ученикам было запрещено начальством купаться, и, по его приказанию, полиция преследовала бурсаков на реке. Надзиратель, видя, что ученики не унимаются, решился во что бы то ни стало изловить их и представить к начальству. Каля, Миля и Жуля взбесились и, взяв с собою несколько товарищей, на другой же день нарочно отправились купаться. Нагрянул надзиратель и накрыл их на месте преступления; но они схватили его, зажали ему рот, чтобы не кричал, и потом выкупали его. После этой операции они завязали ему брюки у сапог, так что из них образовались два мешка, и набили брюки песком до самого пояса; после этого с хохотом бросили его и утекли восвояси. Несчастный долго барахтался, не могши подняться с земли. Когда его освободили, он закаялся беспокоить учеников. Одному из товарищей надобно было справить именины, а денег было всего пять рублей. Это было летом. Идет наш бедняга со своими друзьями по берегу реки да горюет. В одном месте они натолкнулись на кучку рабочих, которые оставили свою барку и на берегу варили кашу. «Хлеб да соль!» — говорят. — «Хлеба-соли кушать». — «Но без водки что за еда?» — «Где же ее взять?» — «А вот деньги», — сказал бурсак, подавая на полведерную. Мужики обрадовались и тотчас добыли водки. Бурсаки напоили их допьяна, и когда они удалились спать в барку, то угнали ее и вместе с мужиками продали. Такие рассказы и воспоминания о подвигах бурсаков ученики всегда выслушивали охотно и с полным одобрением. Но ударил звонок, и начались классы. Мы сказали, что начинаются классы, а начинаются они следующим образом. — Поймал вошь! — сказал один из камчатников. — Будет дождь. — Я две рядом. — Будет с градом. — Вчетвером. — Будет гром. Какой-то великовозрастный ни к селу ни к городу стал подщелкивать словами: — Раз-два — голова, три-четыре — прицепили, пять-шесть — в ряд снесть, семь-восемь — сено косим, девять-десять — сено весить, одиннадцать-двенадцать — на улице бранятся. Потом другой великовозрастный, вытянув из сапога берестяную тавлинку, затянул благим гласом какой-то кант и зарядил нос с присвистом. В училище нюханье табаку было развито в высшей степени. Иначе и нельзя: во время занятий, на которых одна лампа о трех рожках давала свет на сто и более человек, поневоле рябило в глазах, а когда ученик заряжал понюшку табаку, то глаза его делались на несколько минут светлее. Во время классов, из которых каждый по два часа, монотонные ответы уроков учителю нагоняли непобедимый сон, — и вот когда ученик понюхает табаку, то поневоле раскроет глаза. Табак был запрещен начальством, но товарищество не хотело и знать этого запрещения. Табак покупался у Захаренки, который молол его из махорки и потому продавал довольно дешево. И в отношении нюханья табаку в бурсе были свои особенности. Так, нюхали со швычка, брали перстью, но особенно замечательно, когда табак раскладывался по указательному пальцу до кисти и вбирался в нос сильным вдыханием. Бывали пари, кто больше вынюхает в один прием, и случалось, что задорный нюхальщик, решившись на непосильную понюшку и приняв ее, падал в обморок. До прихода учителя ученики успели сыграть в ''краски''. Выбрали из среды себя ''ангела'' и ''черта'', выбрали хозяина: другим участникам в игре были розданы названия той или другой краски, которые не сообщались ни ангелу, ни черту. Вот приходит ангел, и стучит он в двери. — Кто тут? — спрашивает хозяин. — Ангел. — За чем? — За краской. — За какой? — За зеленой. — Кто зеленая краска, иди к ангелу. В свою очередь приходит к хозяину черт, выбирает себе краску и уводит ее. Так продолжается до тех пор, пока не разберутся все краски. Тогда сила ангела становится одесную от хозяина, а сила дьявола ошуюю. Каждая из партий образует из себя цепь, хватая друг друга сзади за животы. Ангел и черт сцепляются руками, — и вот взревели и ангелы и черти — и началась таскотня. Долго шла борьба, но черт-таки одолел. Вдруг отворилась дверь. В класс вошел господин огромного роста, в коричневой шинели. Все смолкло. Это был учитель Иван Михайлыч Лобов. Цензор прочитал молитву «Царю небесный». Ученики стояли, ожидая приказания сесть. Сели. Великий педагог отправился к столу, за которым и сел на грязном стуле. Он взял нотату. Многие вздрогнули. Немного помолчав, Лобов крикнул: — Аксютка! — Здесь, — смело отвечал Аксютка. — Ты опять? — Не могу учиться. — А отчего до сих пор учился? — Теперь не могу. — К печке!.. ''на воздусях его''! Аксютка озлил учителя. Он с ним выделывал штуки, на которые никто не решался. Этот отчасти описанный нами вор имел отличные способности, память у него была обширнейшая, и, вероятно, он был умнее всех в классе; ничего не стоило ему прочитать урок раза два, и он отвечал его слово в слово. Учиться, значит, было легко ему. Но он вдруг прекращал заниматься, поддразнивая учителя назло. Его секли, но ничего не могли поделать с ним. Тогда его поселяли в Камчатку. Но лишь только он добивался своего, как опять начинал учиться отлично, его переводили на первую парту, и лишь только переводили, он опять запевал; Ай, люди, люди, люли! А в нотате все нули! После такой песни Аксютка опять ничего не делал. Снова повторялось сеченье. Он у Лобова несколько раз переходил из Камчатки на первую парту и обратно. Наконец Лобов рассвирепел, и раздалось его грозное ''на воздусях''! Тотчас же выскочили четверо парней, схватили его, раздели, взяли за руки и ноги, так что он повис в горизонтальном положении, а справа и слева начался свист лоз. Взвыл Аксютка, а все-таки кричит: — Не могу учиться! ей-богу, не могу! — Положите ему под нос книгу! Положили. — Учи! — Не могу! хоть образ со стены снять, не могу. — Сейчас же и учи! На этот раз Аксютка правду кричал, что не может учиться, потому что лежал под розгами, и учитель это сознавал, но все-таки продержал его висящим над книгой достаточно. — Бросьте эту тварь. Аксютка пробрался в Камчатку. — Дать ему ''сугубое раза''! Товарищи повскакали с парт, бросились на Аксютку и зарядили ему в голову ''картечи'', то есть швычков. Взвыл Аксютка: — Хоть убейте, не могу учиться! Лобов имел обыкновение ходить в класс с длинным березовым хлыстом. Он поднялся с места и ''вытянул'' Аксютку вдоль спины, а тот взвыл: — Ей-богу, не могу учиться! Лобов мало-помалу успокоился, и класс продолжался обычным порядком. Спустя несколько времени он крикнул: — Цензор, квасу! Цензор отправился за квасом и принес его. Лобов, прихлебывая из оловянной кружки квас, просматривал нотату и назначал по фамилиям, кому к печке — для сеченья, кому к доске на колени, кому коленями на ребро парты, кому без обеда, кому в город не ходить. Класс Лобова разукрасился всевозможно расставленными фигурами. Потом он стал спрашивать знающих учеников, поправляя отвечающего, когда он отвечал не слово в слово, и запивая бурсацкую премудрость круто заваренным квасом. Он сидел обыкновенно в калошах, не снимая своей красноватого цвета шинели. Когда спрошенный им ученик кончил свой ответ, Лобов полез в карман шинели и вынул из него довольно большой пирог, который стал уписывать с аппетитом. Бурсаки с жадностью посмотрели на пожираемый пирог. Так Лобов имел обычай завтракать во время класса, мешая пищу духовную с пищей телесной. После экзаменации пяти учеников он стал дремать и наконец заснул, легонько всхрапывая. Отвечавший ученик должен был дожидаться, пока не проснется великий педагог и не примется опять за дело. Лобов никогда уроков не объяснял — жирно, дескать, будет, — а отмечал ногтем в книжке ''с энтих до энтих'', предоставляя ученикам выучить урок ''к следующему'', то есть классу. Что этот великий педагог в своей юности — недосечен или пересечен? Морфей легонько посвистывал себе через нос педагога, а ученики, наказанные на колени и столбом, воспользовались этим. Поднялся легкий шумок, и начались невинные игры бурсаков, как-то в шашки, ''святцы'' (карты), костяшки, щипчики, швычки и т. п. Ударил звонок, учитель проснулся, и после обычной молитвы и по выходе учителя класс наполнился обычным шумом. Второй класс, латинский, занимал некто Долбежин. Долбежин был тоже огромного роста господин; он был человек чахоточный и раздражительный и строг до крайности. С ним шутить никто не любил, ругался он в классе до того неприлично, что и сказать нельзя. У него было положено за священнейшую обязанность в продолжение курса непременно пересечь всех — и прилежных и скромных, так чтобы ни один не ушел от лозы. Его мучил бес какой-то бурсацкой зависти, когда из его класса к концу курса остались все-таки не сеченными ни разу двое, державших себя крайне осторожно. Придраться было не к чему, но он выискал-таки случай. Однажды он пропустил было уже свой класс, и ученики весело ожидали звонка, но вдруг минут за пять до него Долбежин показался на конце училищного двора; лицо его было как-то особенно грозно (он был сильно выпивши), взоры его были устремлены на окна своего класса. Многие струхнули. Один из несеченных в это время взглянул в окно и потом быстро скрылся в классе. — Елеонский (несеченный)! — крикнул, входя в класс, Долбежин. Елеонский, трясясь всем телом, подошел к нему. Долбежин ударил его в лицо кулаком и окровавил его; из носу и рта потекла кровь. Елеонский ни слова не отвечал. Бледный и дрожащий, он смотрел бессмысленно на учителя. — Отодрать его! Елеонского отодрали. Остался один только несеченный. Того, напротив, отодрал Долбежин в самом веселом расположении духа. — Душенька, — сказал он ему, улыбаясь, — поди к порогу. — Да за что же? — За то, что тебя ни разу не секли. Тот и не думал отвечать, что это не причина, и отправился к порогу. Не осталось ни одного несеченного в классе. Но несмотря на все это, трудно поверить, его не только уважало товарищество, но и любило. Долбежин сам был точно отпетый. Он, как и товарищество, терпеть не мог «городских» и одному из них дал самое неприличное прозвище; фискала, пришедшего к нему наушничать, он отодрал не на живот, а на смерть; ученики вроде Гороблагодатского были его любимцами. Однажды ''Блоха'' решился изумить товарищество и под лозами Долбежина молчал, как будто и не его дерут; Долбежин при всех назвал его молодцом, тогда как за ту же проделку Лобов вознес его на воздусях, а потом просолил насквозь сеченное тело. Долбежин не брал с родителей взяток и до того был честен, что составленный им список учеников с отметками об их учении за треть он читал ученикам и позволял устраивать диспуты тем, которые претендовали на высшее место. Вот за это-то и любили его. Сегодня были только два случая в классе. Вызван был ''Копыта''. Он взял книжку латинскую и хотел было остаться переводить за партою. — На средину! — сказал Долбежин. ''На середке'' отвечать было хуже, чем за партой, потому что в первом случае товарищи ''подсказывали'' ученику. Отвечающий способен был расслышать самый тонкий звук, а если не расслыхивал, то, глядя искоса, он угадывал слово по движению губ. Копыта вышел ''на середку''. Здесь он ''срезался'' (то же, что в гимназии ''провалился'') и не мог перевести одного пункта. — Не так! — сказал Долбежин. Тот перевел иначе. — Не так! Копыта на новый манер. — К печке! Копыте дали ''всего'' десять ударов. Он обрадовался, что так легко отделался, и уже направился за парту, но услышал голос Долбежина: — Переводи снова. Тот перевел ему на новый манер. — Еще раз к печке! Копыте дали еще десять лоз и снова заставили переводить. На этот раз Копыта сказал, что он не может и придумать еще новой варьяции, за что и услышал: — К печке! Десять дали, и снова переводить. Копыта напряг все усилия памяти и рассудка. Ничего не выходило. — Ну! — сказал Долбежин, и уже палец указательный его поднялся по направлению к печке. Способности Копыты были страшно напряжены, мозг работал в сто сил лошадиных, и вот, точно озарение свыше, сложилась в голове новая варьяция. Он сказал ее. — Наконец-то! — одобрил его Долбежин. — Довольно с тебя. Пошел за парту. Вались дерево на дерево! — Вслед за тем Долбежин обратился к ''Трезорке'': — Вокабулы приготовил? — Нет. — Что? который это раз? — Если угодно, приготовлю, — отвечал Трезорка бойко. Трезорка был городской и привык к довольно свободному обращению. Его развязность взбесила Долбежина. Он побледнел, на лбу надулись жилы. — Ах ты, подлец! — закричал он и сильной рукой поднял в воздухе здоровый лексикон Кронеберга. Лексикон взвился и пролетел через класс; еще немного — так и влепился бы в голову бойкого мальчика. Он потом начал ругаться и плеваться; в его чахоточной груди клокотала мокрота; дерзость озадачила его, но он почему-то не посмел отпороть Трезорку, — вероятно, потому, что отец Трезорки был довольно значительное лицо в городе. И действительно, завязалось было дело, но кончилось все-таки ничем. В классе после этого скандала наступила мертвая тишина. Все дрожали. Один только беззаботный Карась, притом еще сидевший на первой парте, на глазах разъяренного учителя ухитрился уснуть. Его вдруг спросил учитель, а он, не слыша этого, тихо всхрапывал. Товарищ его толкнул, но уже было поздно: у учителя сверкали глазки. — К печке! — Розог нет, — сказал секундатор. — А давеча чем сек? — Те изломались. — Сходи за новыми. Карась между тем клялся и божился, что встал в три часа, чтобы приготовить урок, что у него голова болит, а в существе дела на него одурь напала от латынщины, и он смежил свои карасиные очи. — Я тебе! Явился секундатор, но без розог. — Розги все вышли, — сказал он. Учитель опять вспыхнул, поднялся со стула и отправился к той парте, где сидел секундатор. Он отыскал свежие розги. Карась запищал. — Простите!.. Но учитель в это время позабыл Карася, а направился к секундатору. Взяв пук длинных лоз за жидкий конец, он начал бить его комлем и по спине, и в брюхо, и в плечи, и по ногам. Раздался звонок. Пропели молитву «Достойно есть…». Между тем Карась спасся. Этот же учитель, озлившийся на Трезорку за умеренный оттенок дерзости в его ответе, прощал и даже с удовольствием встречал дерзости очень крупные. Так, однажды на публичном экзамене пришлось держать ответ некоему ''Ваксе''. Долбежин из-под стола показал ему кулак и проговорил тихо: «Только срежься, я тебе!». Вакса показал ему свой кулак и прошептал непечатную брань. Это только утешило учителя. Наконец, Долбежин был циник. Он с тем же Ваксой рассуждал о самых грязных вещах. Тот ему отвечал не стесняясь и откровенно, и оба они импровизировали самым грязным образом на разные темы. Заглянула бурса в столовую, «щей негодных похлебала и опять в свой класс идет». Кормили скверно; хлебная мука мешалась с мякиной; нередко порции говядины летели за окно и гнили потом на дворе; один только Комедо собирал порций по шести и потреблял их; в супе попадались маленькие беловатые червячки, в каше мышиный помет; только при одном экономе пища была безукоризненна, но такие экономы были редкость в бурсе. (Впрочем, в своем месте мы дойдем и до этого эконома). Лобов граничил по своему характеру к Тавле, Долбежин к Гороблагодатскому. Перейдем теперь к характеристике третьего лица, которое, собственно говоря, не составляло цельного типа, а было помесью двух названных нами. Этот господин носил имя Батьки. Он был красавец собою, с открытым грудным и объемистым басом, лицо — кровь с молоком. Он, между прочим, преподавал так называемый «''Устав''», то есть науку, как править церковные службы. Эта наука излагалась им самым странным образом. Вместо того, чтобы выдать церковные книги на руки учеников, ознакомить с теми книгами наглядным образом, показать по самым книгам, когда, что и где читалось и пелось, — вместо этого выдавались записочки, в которых по порядку службы обозначались только первые слова каждого чтения или пения. Таких заголовков целые листы писчей бумаги. До того трудно и тошно было ученье и зубренье, что изо ста с лишком учеников знало урок, случалось, только четверо. Кажется, ясно, что тут уже не ученики виноваты. Правда, могло случиться, что ученики на зло учителю делали стачку не учить урока, но такие стачки назывались бунтом и разрешались великим сечением класса; но тут была не стачка, а просто физическая и умственная невозможность вызубрить все это. И это понимал сам Батька. Несмотря на все это, он поочередно сек весь класс: так парта за партой и выдвигались к печке. Хотя в этих случаях секундаторы были крайне снисходительны, но снисходительны только к тем, кого любили. Секундаторы были очень изобретательны и свою профессию знали специально. Когда Батока заподозревал секундатора в мирволенье и шел свидетельствовать производство секуции, тогда оказывалось, что тело наказываемого было покрыто синими полосами: секрет в том, что секундатор намазывал лозы чернилами, потом стирал их слегка; достаточно было легкого прикосновения их, чтобы сделать фальшивый рубец. Черт знает на что расходовался ум воспитанника! Когда приходилось, что три описанные учителя занимали уроки в один и тот же день, то одного и того же ученика секли несколько раз. Так, Карася, случилось, отодрали четыре раза в один день (в продолжение училищной жизни непременно раз четыреста). Но сегодня не было устава. Занимались другим предметом. Беда, когда Батька приходил пьян! Тогда лицо его было бледно, а черные огромные глаза особенно глубоки и блестящи. Сегодня эта беда и случилась. Все вздрогнули, как только он вошел. По лицу все узнали, что будет классу великое горе. Взял он нотату. Мучительную и страшную минуту пережил класс. Батька вызвал Элпаху. Элпаха, трясясь телом и содрогаясь душою, вышел на средину. — Я… — голос его пресекся… — Что ты? — спокойным, но глубоко сосредоточенно-злым голосом спросил его Батька. — Я… сегодня… именинник… — Так с ангелом! — Октава его упала на две ноты ниже, а сердце свирепело, и в нем развивались кровожадность и зверские инстинкты… Страшен он был в эту минуту. — Я… — заговорил страдалец, — был в церкви… — Доброе дело! — Я потому и не успел выучить урока… — погасающим голосом продолжал Элпаха, видя, как с мертвенно бледного лица смотрели на него неподвижные, блестящие сосредоточенной ненавистью глаза… — Ты думаешь, что радуется твой ангел на небесах? Элпаха молчал; в его сердце пробивалась слабая надежда, что его не накажут, потому что Батькин гнев иногда истощался в нравоучениях, которыми увлекался он на полчаса и более. Элпаха ждал, что будет. — Он плачет о твоей лености. Элпаха ни жив, ни мертв. — И ты должен плакать. Поди сюда. Элпаха ни с места. — Поди же сюда! — тем же ровным, спокойным голосом повторил Батька. Элпаха подошел к нему. — Встань тут, около меня, на колени. Дрожащий Элпаха встал. — Твой ангел плачет, и ты заплачешь. Положи свою голову ко мне на колени. Тот медленно исполнил это, не понимая, что с ним хотят делать. Но вот он сильно вскрикнул и поднял голову, за которую ухватился руками. — Лежи, лежи! — сказал ему Батька. Отчего вскрикнул Элпаха? А оттого, что Батька взял щепоть волос его, сильной рукой вздернул их кверху, вырвал с корнем и, постепенно разводя свои красивые пальцы, сдувал с них волоса и продолжал дуть, пока они летели в воздухе. — Лежи, лежи! — повторил Батька. Элпаха с воем опустил голову на колени его, как на эшафот… Батька взял вторую щепоть Элпахиных волос, и опять выдернул их с корнем, и опять пустил их по воздуху. — Простите, ради бога! — взмолился страдалец. — Лежи, лежи! — отвечал Батька. Что-то сатанинское было в его ровных октавах… Еще медленнее и хладнокровнее он повторил ту же операцию в третий раз. Элпаха рыдал мучительно. — Теперь поди встань на колени посреди класса! — сказал Батька, когда улетел последний волос Элпахи и пропал в воздухе. Батька потом долго сидел, понуря голову. Не почувствовал ли он угрызений совести? — Стой на коленях ''целый год''! Значит, совесть его была спокойна. Батько имел обыкновение ставить на колени на целый год, на целую треть, на месяц: как его класс, так и становись. Беспощадный человек! В продолжение всего класса Батька разбойничал. Чего-чего он не придумывал: заставлял ''кланяться печке, целовать розги'', сек и ''солил сеченного'', одно слово — артист в своем деле, да под пьяную еще руку. Но все-таки приходится сказать, что большая часть товарищества уважала его по тем же причинам, по каким и Долбежина, и только меньшинство ненавидело его и боялось. В описываемый нами период бурсы нравственный уровень товарищества и начальства был почти одинаков. Но впоследствии увидим, что в товариществе и в лучшей половине начальства развились иные начала. Что описываю теперь — скверно, но что дальше, то лучше становилось товарищество и добрее люди из начальства. И жаль и досадно мне, что некоторые писатели заявили, будто я все исчерпал относительно бурсы в «Зимнем вечере бурсы». Уже в следующем очерке вы увидите добрые задатки для будущего в жизни бурсаков, хотя и там будет много гадкого и гадкого. Бурса будет в моих очерках, как и на деле было, постепенно улучшаться, — только позвольте описать так, как было, не прибавляя, не убавляя. Всякое дело строится не сразу, а должно пройти многие фазы развития. Еще очерков восемь, и бурса, даст бог, выяснится окончательно. Если придется ограничиться только этими двумя очерками — «Зимний вечер в бурсе» и «Бурсацкие типы», — то будет очень жаль, потому что читатель тогда не получит полного понятия о том, что такое бурса, и потому относительно составит о ней ложное представление. '''1862''' === ЖЕНИХИ БУРСЫ. ОЧЕРК ТРЕТИЙ === Наконец Аксютка доигрался с Лобовым до скверной шутки. Заглянула бурса в столовую, «щей негодных похлебала и опять в свой класс идет». Один лишь Аксютка щелкает зубами. Как бы то ни было, все более или менее подкрепились; один лишь Аксютка щелкает зубами от голода, или, по туземному выражению, у него ''по брюху девятый вал ходит, в брюхе зорю бьют''. Положение Аксютки никогда не было так беспомощно, как теперь, и в моральном и в животном отношении. Он, потешаясь над Лобовым, по обыкновению своему, лишь только попал в Камчатку, как опять стал появляться в ''нотате с пяткАми'', то есть самыми лучшими баллами. Это только сбесило учителя: «Ты, животное, — сказал ему Лобов, — потешаешься надо мною: когда тебя порют, у тебя в нотате нули; когда шлют в Камчатку — пятки? Знаю я тебя: ты добиваешься того, чтобы опять перейти на первую парту, чтобы потом снова бесить меня нулями? Врешь же! Не бывать тебе на первой парте, и пока у тебя снова не будут нули, до тех пор не ходи в столовую». Аксютка клялся и божился, что он раскаялся и теперь будет учиться постоянно. Лобов ничего слышать не хотел. «Не надо твоего ученья, — сказал он, — сиди в Камчатке». Аксюткино самолюбие было сильно задето, и, раздувая ноздри, он думал: «посмотрим, чья возьмет!». И в нотате его были отличные баллы; но Лобов каждый раз говорил ему: «и сегодня не жри!». В продолжение трех дней Аксютка кое-как перебивался, выкрадывая там или здесь булку, сайку, ломоть хлеба, толокно, горох и тому подобное. Вчера он забрался в ''сбитенную'', где ''Ванька рыжий'' продавал сбитень, сайки, булки, пеклеванные хлебы, сухари, крендели, яблоки, репу, патоку, мед и красную икру, а для избранных и ''водчонку'', разумеется по двойной цене против откупной; здесь Аксютка успел украсть несколько булок, насадив на палку гвоздь, которым и добывал из-за залавка съедомое, когда Ванька рыжий отходил в другую сторону. Но сегодня была среда, а сбитенная наполнялась битком только по понедельникам и вторникам, пока у бурсачков держались деньжонки, принесенные из дому; а при безлюдстве в сбитенной опасно было рисковать на воровство в ней. Что было делать? Бурсаки, зная, что у Аксютки девятый вал в брюхе, бережно припрятывали ломти хлеба и зорко следили за ним. Большинство не желало делиться с ним запасным хлебом; впрочем, и делиться было не с чего: утренних и вечерних фриштиков в бурсе не полагалось; за обедом выдавали только по два ломтя хлеба, из которых один съедался в столовой, а другой уносился в кармане в запас. Между тем все училище высыпало на двор. Ученики строили катальную гору. Так как досок взять было неоткуда, то вся гора была сплошь из снегу. Снежные комы величиной в рост человека двигались по огромному двору училища. Около каждого из них, под командою вожака, работало человек по десяти. Комы доставлялись к горе, около которой, как муравьи в муравейнике, кишели ученики. Дня через два по длинному расчищенному раскату, который был немного менее балаганных раскатов Петербурга, полетит бурса вниз головой на санках, салазках, подмороженных дощечках, рогожках, коньках, а то и просто на самородном самокате, то есть на брюхе вверх спиною. Бурсаки представляют веселый и радостный вид: раздается команда выбранного распорядителя, призыв к работе, звонкие басы и тенора, хохот, остроты. Весело. Аксютка щелкает зубами. На левой стороне двора около осьмидесяти человек играют в ''килу'' — кожаный, набитый волосом мяч величиной в человеческую голову. Две партии ''сходились'' стена на стену; один из учеников ''вел килу'', медленно подвигая ее ногами, в чем состоял верх искусства в игре, потому что от сильного удара мяч мог перейти в противоположную сторону, в лагерь неприятеля, где и завладели бы им. Запрещалось ''бить с носка'' — при этом можно было нанести удар в ногу противника. Запрещалось ''бить с закилька'', то есть, забежав в лагерь неприятеля и выждав, когда перейдет на его сторону мяч, прогонять его ''до города'' — назначенной черты. Нарушающему правила игры ''мылили шею''. — Кила! — закричали ученики; это означало, что ''город взят''. Победители в восторге и с гордостью возвращались на свое место. Им весело. Аксютка же щелкает зубами. В углу двора, около сбитенной и хлебной пекарни, несколько человек прокапывали в огромной куче снега норы и проползали через те норы на своем брюхе. В другом углу двора играли в крепость, стараясь выбить друг друга из занятой на куче снега позиции, причем вместо картечи употреблялись в дело снежки. Гришкец и Васенда повалили Сашкеца на снег, зарыли его с руками и ногами в кучу снега, так что торчит одна лишь голова Сашкеца, — он беззащитен, и творят ему ''смазь вселенскую''. Гришкец и Васенда хохочут, да и Сашкец хохочет, — это была шутка полюбовная. Всем весело. Аксютка щелкает зубами. На двор училища вошли две женщины — одна старуха, другая лет тридцати с лишком. Спросивши где живет ''ишпехтор'', то есть инспектор, они направились к двухэтажному зданию, крыша которого заканчивалась шпилем со звездою. Скоро они уже стояли в зале инспектора. Старуха была женщина дряхлая, лицо в трещинах, до того обожженное летним солнцем, что и зимою не сходил с него загар; маленькие глазки ее бегали, как две перепуганных мыши, и тоскливое их выражение возбуждало жалость. Эта сгорбившаяся дама имела на седой, в висках плешивой голове шерстяной платок, на плечах поношенную шубейку, на ногах мужские сапоги. Другая женщина была лет тридцати двух, высокого роста, рябая, с длинными мозолистыми руками; она смотрела исподлобья с тем беспристрастьем, с которым смотрят люди на что-либо неизбежное в их жизни и с чем они примирились. Одета она в новую заячью шубку, в новый платок, и на ногах ее не сапоги, а башмаки козловые. Они прождали инспектора около получаса. Наконец инспектор вышел, но, очевидно, в дурном расположении духа. — Что вам надо? — сказал он грубо. Обе женщины повалились в ноги. Старая заплакала и тем напевом, каким голосят у нас по покойникам, стала приговаривать: — Батюшка, отец родной… Ох, кормилец, наше горе большое… лишились последнего хлебушка… батюшка, не погневайся!.. Старуха стукнула в пол головою. Такое раболепие смягчило несколько инспектора; но дурное расположение его духа не миновалось окончательно. — Говори, зачем пришли… Старуха от грозного голоса начальника трепетала, терялась и понесла дичь: — Помер голубчик наш… пришибло сердечного… испил кваску, сначала таково легко… Инспектор вышел из себя: — Чтобы черт вас побрал, паскудные бабы! — крикнул он, топнув ногою… Обе женщины замерли… — Сейчас на ноги и говори толком, а не то метлой выгнать велю!.. Шлюхи!.. и поспать не дадут… — Батюшка!.. — начала было опять старуха… — Иван! — закричал инспектор. — Гони их в шею!.. Обе женщины вскочили на ноги. Старушка бросилась из приемного зала в переднюю. Все это со стороны казалось очень странным, особенно последний маневр старой женщины; теперь должно было, по-видимому, ожидать, что инспектор окончательно выйдет из себя, но, напротив, взгляд его прояснился, и он стал спокойно ходить вдоль комнаты, дожидаясь терпеливо старухи. Та скоро вернулась, в одной руке с кульком, в другой — с узлом. То и другое она положила к ногам начальника… — Что это? — спросил он. — Не побрезгуй, батюшка, деревенским гостинцем, и… — Покажи, что тут? Старуха, торопливо развязывая кулек, вынимала из него сахар, чай, бутылку рому, сушеные грибы и яблоки, а в узле оказалось десятка четыре аршин холста… Инспектор не без удовольствия, но и не без достоинства сказал: — Хорошо, спасибо… В чем же твое дело? — Это вот дочка моя, — говорила старуха, — сиротой осталась… были у преосвященного… закрепил за ней местечко… отцовское… — Ну так что же? — К тебе послал. — ''За женихами''? — ''За женихами'', батюшка, — и старуха опять чебурах в ноги. — Хорошо, хорошо. — Да не озорников каких, батюшка! — Старуха при этом вытянула свою руку, разжала кулак, и на ладони ее очутился серебряный рубль. Инспектор взял старухин рубль и положил его себе в карман с полным спокойствием, точно так, как авдитор берет с подавдиторного взятку. — У меня двое есть, а может быть, найдутся и еще охотники. После того инспектор расспросил, где место, какие обязательства, доходы, состав причта, спросил адрес старухи и обещал отпустить учеников на другой день на смотрины невесты. Старуха и невеста, поблагодарив инспектора, отправились восвояси. Они остановились на дворе и посмотрели на пестреющую и кишащую толпу учеников. «Кого-то из них бог пошлет кормильцем?» — подумала старуха. «С кем-то из них под венец идти?» — подумала невеста. Эта невеста была ''закрепленная невеста'', вступавшая в брак единственно для того, чтобы не умереть с голоду. У нас на Руси не редкость, что брак устраивается потому, что жених получит повышение по службе и приданое, а невеста пристроится, получит имя жениха и чин его. Но все это делается более или менее в приличных формах, так или иначе маскируется. И потому не поражает сильно своим безобразием и извращением честных целей брака. Случаев таких везде немало. Но нигде святость брака так не попирается, как в сфере бурсацких типов. Здесь нарушение брака, извращение его узаконено и освещено обычаем. Бурсак, сеченный, быть может, раз четыреста, унижаемый и уродуемый нравственно, умственно и физически часто в продолжение четырнадцати лет, наконец после такой педагогической дрессировки заслуживший диплом, дающий, по-видимому, ему право получить место в приходе, — не иначе может достигнуть этого, как обязавшись взять ''такую-то'', по назначению от ''начальства, казенную, закрепленную'' девицу. Выходит что-то вроде того, когда, бывало, ''помещики женили'' своих крестьян, а не то чтобы крестьяне ''сами женились''. Когда умирает то или другое лицо духовное и у него остается семейство, — куда ему деться? Хоть с голоду умирай!.. Дом (если он церковный), земля, сады, луга, родное пепелище — все должно перейти преемнику. Русские священники, диаконы, причетники — представители православного пролетариата… У них нет собственности… До поступления на место всякий поп наш гладен и хладен, при поступлении приход его кормит; умирает он всегда с тяжелой мыслью, что его сыновья и дочери пойдут по миру. Вот это-то пролетариатство духовенства, безземельность, необеспеченность извратили всю его жизнь. Чтобы не дать умереть с голоду осиротевшим семействам духовных лиц, решились пожертвовать одним из высочайших учреждений человеческих — браком. Места ''закрепляют'', — техническое, заметьте, чуть не официальное выражение. По смерти главы семейства место его остается за тем, кто согласится взять замуж его дочь либо родственницу. Кандидатам на места объявляется об открывшейся вакансии, со взятием ''такой-то''. Начинается хождение женихов в дом невесты. Большею частию это делается на скорую руку, всегда назначается срок для выбора невесты, вследствие чего ''посягающие'' не имеют времени узнать один другого. И бывали такие случаи, что невеста, находясь за двести верст, не успевала ко времени приехать в главный епархиальный город; претендент на поповское место не имел средств и времени съездить к невесте; тогда обе стороны списывались; давалось заочное согласие, и, получивши уже указ о поступлении на место, жених ехал к невесте; при таких порядках нередко выходили скандальные столкновения — невеста попадалась старая, рябая, сварливая девчина, и жених еще до свадьбы порывался побить ее. Но когда невеста приезжала в город, так и тогда умели обделывать дела и спускали залежалый и бракованный товар с удивительною ловкостию: щеки невесты штукатурились, смотрины назначались вечером, при слабом освещении, — и рябое выходило гладким, старое молодым… Бывало и то, что до самого венца роль невесты брала на себя ее родственница, молодая и недурная собою женщина, иногда замужняя, и уже только в церкви по левую руку жених видел какого-нибудь монстра вроде тех древних изображений, которые в старину сначала задымляли и коптили, а потом променивали на лук и яйца. Что было делать? Бурсак, наголодавшись после бурсы вдоволь, стиснув зубы и скрепив сердце, смотрел на свою будущую сожительницу, но… махнув рукою, поступал согласно внушению Ольги, сделанному ею князю Игорю, и, стоя под венцом, думал думу, как бы в первую же ночь изломать бока своей, черт бы ее взял, подруге жизни. Нечего говорить, что при подобном надуванье и фальше брак есть зло и поругание самых дорогих, самых святых прав человечества. Но когда при смотринах и сватовстве товар показывали лицом, и тогда редко-редко брак был счастливым. Если часто бывает, что после долгого знакомства брак неудачен, что сказать о том, когда он устраивался на авось… В светских искусственных браках большею частию оскорбляется и унижается женщина; но в бурсацких — и женщина и мужчина… В светских мужчина говорит: «я сыт и есть у меня имя, иди за меня — ты будешь сыта и получишь имя»; в бурсацких же не то; жених кричит: «есть нечего»; невеста кричит: «с голоду умираю» — и исход один: соединиться обеим сторонам. Все это — порождение проклятого пролетариата в нашем духовенстве. Кого же тут винить? Вот и дьячиха привезла по смерти своего мужа свою задеревенелую дочь и успела закрепить за ней место. Преосвященный послал ее в училище, чтобы из готовящихся к исключению выбрать жениха. В те времена, когда в бурсе свирепствовали Лобов, Батька, Долбежин и тому подобные педагоги, в ней уже нарождался новый тип учителей, как будто более гуманных. К ним принадлежал Павел Федорыч Краснов. Павел Федорыч был из молодых, окончивших курс семинарии студентов. Это был мужчина красивый, с лицом симпатическим, по натуре своей человек добрый, деликатный. Хотелось бы нам отнестись к нему вполне сочувственно, но как это сделать? Он и не думал изгонять розги, а напротив — защищал ее, как необходимый суррогат педагогического дела. Но он, наказывая ученика, не давал никогда более десяти розог. Преподавая арифметику, географию и греческий язык, он не заставлял зубрить слово в слово, а это в бурсе почиталось едва ли не признаком близкого пришествия антихриста и кончины века сего. Он позволял ученикам делать себе вопросы, возражения, требовать объяснений по разным предметам и снисходил до ответов на них, а это уже окончательный либерализм для бурсы. Увлекаясь своим положительно добрым сердцем, он входил иногда в нужды своих учеников. Так, мы упомянули в первом очерке об одном несчастном, который был бы почти съеден чесотными клещами, если бы не Павел Федорыч: он сводил его в баню, вымыл, выпарил, остриг его голову, сжег всю его одежду, дал ему новую и обласкал беднягу. Был случай, что по классам Краснова, за его болезнию, пришлось справлять уроки Лобову. Лобов вознес Карася и ''отчехвостил'' его на воздусях. То же самое хотел он сделать с цензором класса, парнем лет под двадцать, но цензор утек от него; тогда Лобов записал его в журнал, и дело все-таки пахло розгой. Узнав о том, как в классе свирепствовал Лобов, Краснов вышел из себя, разорвал в клочья журнал и рассорился с Лобовым. Он был справедлив относительно списков, из которых не делал для учеников тайны, а напротив — вызывал недовольных на диспуты. Раз только случилось, что Краснов избил своего ученика собственноручно и беспощадно; но и то по той причине, что бурсак решился острить во время ответа урока самым площадным образом, а Павел Федорыч был щекотлив на нервы. Словом, Краснов как частное лицо неоспоримо был честный и добрый человек. Но посмотрите, чем он был как учитель бурсы. — Иванов! — говорит он. Иванов поднимается с заднего стола бурсацкой Камчатки, за которою Краснов следил постоянно и зорко, вследствие чего для желающих ''почивать на лаврах'', то есть лентяев, он был нестерпимый учитель. Краснов донимал их не столько сеченьем, сколько систематическим преследованием; и вот это-то преследование, основанное на психологической тактике, сильно отзывалось иезуитством. Краснов в нотате видит, что у Иванова стоит сегодня ноль, но все-таки говорит: — Прочитай урок, Иванов. Но Иванов не отвечает ничего. Он думает про себя: «Ведь знает же Краснов, что у меня в нотате ноль… что же спрашивает? — только мучит!». — Ну, что же ты? Иванов молчит… Лучше бы ругали Иванова, тогда не было бы ему стыдно перед товарищами, потому что ругань начальства на вороту бурсака, ей же богу, не виснет; а теперь Иванов поставлен в комическое положение: над его замешательством потешаются свои же, и таким образом главная поддержка против начальства — товарищество — для него не существует в это время. — Ты здоров ли? — спрашивает ласково Павел Федорыч. Сбычившись и выглядывая исподлобья, Иванов говорит: — Здоров. — И ничего с тобой не случилось? — Ничего. — Ничего? — Ничего, — слышится ответ Иванова каким-то псалтырно-панихидным голосом. — Но ты точно расстроен чем-то? От Иванова ни гласа, ни послушания. — Да? Но Иванову точно рот зашили. — Что же ты молчишь?.. Ну, скажи же мне урок. Наконец Иванов собирается с силами. Краснея и пыхтя, он дико вскрикивает: — Я… я… не… зна-аю. — Чего не знаешь? — Я… урока. Павел Федорыч притворяется, что недослышал. — Что ты сказал? — Урока… не знаю! — повторяет Иванов с натугой. — Не слышу; скажи громче. — Не знаю! — приходится еще раз сказать Иванову. Товарищи хохочут. Иванов же думает про себя: «черти бы побрали его!.. привязался, леший!». Учитель между тем прикидывается изумленным, что ''даже'' Иванов не приготовил уроков. — Ты не знаешь? Да этого быть не может! Новый хохот. Иванов рад провалиться сквозь землю. — Отчего же ты не знаешь? Опять начинается травля, до тех пор, пока Иванов не начинает лгать. — Голова болела. — Угорел, верно? — Угорел. — А ты, может быть, простудился? — Простудился. — И угорел и простудился?.. Экая, братец ты мой, жалость! Товарищи, видя, что Иванов сбился с толку, помирают со смеху. А мученик думает: «господи ты боже мой, когда же отпорют наконец» и решается покончить дело разом: — Не могу учиться. — Отчего же, друг мой? — Способностей нет. — Но ты пробовал учить вчера? — Пробовал. — О чем же ты учил? Вот тут доходит дело до самой мучительной минуты: хоть убей, не разжать рта, точно губы с пробоем, а на пробое замок. Иванов не обеспокоился не только что выучить урок, но даже узнать, что следовало учить. Павел Федорыч, боясь, что Иванову подскажут товарищи, встал со стула и подошел к нему с вопросом: — Что же ты не говоришь? Иванов замкнулся, и не отомкнуться ему, несчастному. Павел Федорыч кладет на него руку. Иванов переживает мучительную моральную пытку, да и другим камчатникам вчуже становится жутко. — Зачем ты смотришь в парту? Смотри прямо на меня. У Иванова нервная дрожь. Не поднять ему своей головы — тяжела она, точно пивной котел, который только был по плечам богатыря. Между тем Павел Федорыч берет Иванова за подбородок. — Не надо быть застенчивым, мой друг. Мера душевных страданий переполнена. Иванов только тяжело вздыхает. Наконец, после долгого выпытывания, с тем глубоким отчаянием, с которым бросаются из третьего этажа вниз головой, Иванов принужден сознаться, что он не знает, что задано. Но у него была теперь надежда, что после этого начнутся только распекания и порка, значит, скоро и делу конец, — напрасная надежда. — Зачем ты забрался на Камчатку? Посмотри, что здесь сидят за апостолы. Ну, хоть ты, Краснопевцев, скажи мне, что такое шхера? Краснопевцеву что-то подсказывают. — Шхера есть, — отвечает он бойко, — не что иное, как морская собака. Все хохочут. — Ну ты, Воздвиженский… поди к карте и покажи мне, сколько частей света. Воздвиженский подходит к висящей на классной доске ланд-карте, берет в руки кий и начинает путешествовать по европейской территории. — Ну, поезжай, мой друг. — Европа, — начинает друг. — Раз, — считает учитель. — Азия. — Два, — считает учитель. — Гишпания, — продолжает камчатник, заезжая кием в Белое море, прямо к моржам и белым медведям. Раздается общий хохот. Учитель считает. — Три. Но ученый муж остановился на Белом море, отыскивая здесь свою милую Гишпанию, и здесь зазимовал. — Ну, путешествуй дальше. Али уже все пересчитал страны света? — Все, — отвечал наш мудрый географ. — Именно все. Ступай, вались дерево на дерево, — заключил Павел Федорыч. Он нарочно вызывает самых ядреных лентяев, отличающихся крутым, безголовым невежеством. — Березин, скажи, на котором месте стоят десятки? — На десятом. — И отлично. А сколько тебе лет? — Двадцать с годом. — А сколько времени ты учишься? — Девятый год. — И видно, что ты не без успеха учился восемь лет. И вперед старайся так же. А вот послушайте, как переводит у нас Тетерин. Следовало перевести: «Диоген, увидя маленький город с огромными воротами, сказал: „Мужи мидяне, запирайте ворота, чтобы ваш город не ушел“». Мужи по-гречески — андрес. Вот Тетерин и переводит: «Андрей, затворяй калитку — волк идет». Он же расписался в получении казенных сапогов следующим образом: «Петры Тетеры получили сапоги». Ну, послушай, Петры Тетеры, что такое море? — Вода. — Какова она на вкус? — Мокрая. — Про Петры же Тетеры рассказывали, что он слово «maximus» переводил слово «Максим»; когда же ему стали подсказывать что «maximus» означает «весьма большой», он махнул «весьма большой Максим». Ну, а ты, Потоцкий, проспрягай мне «богородица». — Я богородица, ты богородица, он богородица, мы богородицы, вы богородицы, они, оне богородицы. — Дельно. Проспрягай «дубина». — Я дубина… — Именно. Довольно. Федоров, поди к доске и напиши «охота». Тот пишет «охвота». — Напиши «глина». У того выходит «гнила». Таким образом Павел Федорыч потешался над камчатниками, заставляя их нести дичь. Иванов радовался в душе, что учительское внимание было отвлечено от него. Напрасная радость: то был новый маневр, пущенный в ход учителем. — Что, Иванов, хороши эти гуси? Иванов опять приходит в ажитацию. — Как бы ты назвал этих господ? Не назвал ли бы ты их дикарями? Платонов, что такое дикарь? — Дикий человек. — А умеешь ты говорить по-гречески? — Нет. — А я слышал, что да. Идет он с таким же, как сам, гусем. Один гусь говорит: «альфа, вита, гамма, дельта»; другой гусь говорит: «эпсилон, зита, ита, фита». Неправда, что ли? Тогда еще пирожник назвал вас язычниками. Вот вроде его один господин приезжает к отцу на каникулы. Отец его спрашивает: «Как сказать по-латыне: лошадь свалилась с моста?» — Молодец отвечает: «Лошадендус свалендус с мостендус». Иванов опять оживился надеждой, что его забыли. — И не стыдно тебе, Иванов, сидеть среди таких олухов? Я ведь знаю, что ты не станешь спрягать «дубину», не скажешь, что десятки стоят на десятом месте, не поедешь в Ледовитый океан с какой-то «Гишпанией», зачем же ты забрался к этим дикарям? — Простите, — шептал Иванов. — В чем тебя простить? — И Павел Федорыч опять добивается того, что Иванов сам себе делает приговор: — Ленился… — Дело ли будет, если я прощу тебя? Пускается в ход новый маневр. Известно, что для школьника мучительна не столько самая минута возмездия, сколько ожидание его. Это понимал Павел Федорыч и пускал в ход всю практическую психологию. — Простить тебя? А потом сам же будешь бранить за это, зачем дозволял тебе лениться; скажешь, не дурак же я был — учителя не хотели обратить на меня внимания. — Простите! — говорил Иванов. — Да ты знаешь ли, что с тобой может случиться, если, чего избави боже, тебя исключат? Знаешь ли, что предстоит всем этим камчатникам? Камчатка внимательно насторожила уши. — Теперь по Руси множество шляется заштатных дьячков, пономарей, церковных и консисторских служек, выгнанных послушников, исключенных воспитанников, — знаете ли, что хочет сделать с ними начальство? — оно хочет верстать их в солдаты. — Простите! — говорил Иванов, думая с тоскою: «боже мой, скоро ли же сечь-то начнут?.. проклятый Краснов!.. всю душу вытянул». — Я слышал за верное, что скоро набор, рекрутчина. Ожидайте беды… Мы имели случай в первом очерке заметить, что не раз проносилась грозная весть о верстании в солдаты всех безместных исключенных. Теперь прибавим, что такой проект начальство действительно не раз хотело осуществить, но в духовенстве всегда в этом случае подымался ропот; оно и понятно: многие сильные мира были или сами дети причетников, или имели причетниками своих детей и других родственников. Однако тем не менее грозная весть о солдатчине часто заставляла трепетать бурсаков. Павел Федорыч пользовался этим обстоятельством с полным успехом. — Как же тебя простить, — говорит он Иванову, — неужели тебе хочется под красную шапку? — Я буду учиться. — Как же ты давеча говорил, что не можешь учиться? Скверно на душе Иванова, потому что учитель доводит его до того, что он сам сознается: — Лгал. Травля продолжается далее. Приходилось после долгих выпытываний соглашаться — что и делалось замогильным тоном, — в том, что он должен быть наказан; потом, сколькими ударами розог. Когда ученик был доводим до истомы нравственной и едва не до полупомешательства, тогда только учитель отсылал его к печке, где и давал десять ударов розгами, причем внушалось, что ученик каждый раз при незнании урока будет получать это ординарное количество стежков по тому месту, откуда ноги растут. Решившись обратить лентяя на путь истины, Павел Федорыч всегда доводил свою работу до благоприятного результата, преследуя цель неутомимо и энергически. — Иванов! после класса приходи ко мне на квартиру. Пригласивши к себе на квартиру, Павел Федорыч заставляет Иванова учить урок в рекреационные часы, так что если и после этого захотел бы лениться, то ему пришлось бы всю училищную жизнь просидеть над книгой, не нашлось бы и в праздничные дни свободной минуты — вечно под носом проклятый учебник, и лентяи со скрежетом зубовным вгрызается в ненавистные отроки. Мало-помалу долбня всасывает его и поглощает всецело. Конец ли? Нет, все-таки не конец. Павел Федорыч сносится с другими учителями относительно неофита. Долбежин и Батька говорят неофиту: «А, голубчик, у других ты учишься, а у меня нет?.. Запорю, животное, убью!». Те учителя, в свою очередь, начинали ''досекать'' лентяя, каждый ''до своей науки''. Что тут станешь делать? Поневоле съешь всю бурсацкую науку, хотя в душе созреет и навек укоренится глубокая ненависть и беспощадное отвращение к той науке. Правда, ученик, досеченный до хорошего аттестата, будет благодарен, но все же не за бурсацкую науку, но за аттестат, дающий ему известные права. Милостивые государи, как вам нравится подобное варварство в педагогике, к которому, однако, прибегал даже Павел Федорыч, человек с сердцем положительно добрым? Что же это значит? Если бы Лобов, Долбежин, Батька и Краснов не употребляли противоестественных и страшных мер преподавания, то, уверяю вас, редкий бурсак стал бы учиться, потому что наука в бурсе трудна и нелепа. Лобов, Долбежин, Батька и Краснов поневоле прибегали к насилию нравственному и физическому. Значит, вся причина главным образом не в учителях и не в бурсаках, а в бурсацкой науке, чтоб ей сгинуть с белого света. Мало-мальски развитый семинарист всегда вспоминает о ней с ужасом. Камчатка ''почивала на лаврах'' до сего дня спокойно и беспечно; но сегодня в ней ярые толки и шум. Павел Федорыч возбудил те толки и шум своими угрозами о солдатчине. Но не на всех камчатников грозная весть произвела одинаковое впечатление. Камчатники распадались на два типа по роду бурсацких наук. Науки были: ''божественные'', которые ныне называются богословскими, и ''внешние'', которые ныне называются светскими. Один камчатники отрицали только ''внешние'' науки и с усердием занимались законом божиим, священною историею, церковным уставом и церковным пением. Эти специально готовились в дьячки и пономари. Представителями такого типа в особенности были двое — ''Васенда'' и ''Азинус''. Васенда был великовозрастный, так что кончить курс ему пришлось бы не юношей; а тридцатилетним мужем. Он махнул на все рукою и принялся за божественные науки. Это был человек честный, добрый, обладавший громадною физическою силою, но, как все силачи, спокойный и сосредоточенный; но главное — он был замечательный скопидом и хозяин. Так он и выглядит кремнем-причетником, у которого хозяйство никак не будет хуже по крайней мере дьяконского. Заглянем в его ученический сундук, когда Васенда выдвигает его из-под кровати. В углу небольшой деревянный образок Василия Великого, благословение матери, вдовы-дьячихи; на внутренней стенке крышки сундука набиты два ремня, и за них вложено несколько дестей писчей бумаги; по краям, около бумаги, художественная выставка произведений конфетного и леденечного искусства: генерал, у которого нос чуть не поперек лица; голая женщина, кормящая грудью голубка, а за нею амур, как будто бы страдающий водяной болезнью; потом лубочная гравюра, вырезанная из «Бовы» и изображающая то, как сей богатырь побивает метлою рать несметную; далее картинка из священной истории, на которой вы можете видеть изгнание наших прародителей из рая, и тому подобные изображения; эти изображения перемешаны с леденечными билетиками; тут же, между прочим, налеплена числительница, показывающая дни и месяцы на целый год. Внутри сундука в одном углу кадушка, в которой грибы со сметаной, а в другом мешок с толокном. На дне лежат книги, все божественные, ни одной внешней — их Васенда продал, как ненужные. В другой стороне сундука аккуратно уложено чистое белье и новенькая верхняя одежда. Кроме того, под образком находится маленький ящичек, в котором хранятся его деньги, письма, новейший песенник, нюхательный табак, пустая склянка, перочинный нож, гребенка, мыло и тому подобное. Вот вам сундук Васенды, окованный прочными железными полосами, с крепчайшим замком. У Васенды отличный дубленый тулуп и неизносимые осташи с голенищами по колено. Его скопидомство доходило даже до крайности; так, он целый год писал одним пером, едва касаясь бумаги и каждый раз бережно завертывая его в бумажку. Он уже и теперь так и выглядит степенным и практическим дьячком; и действительно, он умеет что угодно и купить и продать; походка у него важная, осташи блестят… Вот этот-то господин и был представителем лучшего типа бурсацкой Камчатки. В самом деле, из него вышел прекрасный зажиточный деревенский дьячок. Весть о солдатчине мало тревожила его: он верил в свою звезду. Азинус был ученик высокого роста, сутуловатый, с выдавшимися лопатками на спине, на длинных ногах; широкие скулы, бойкие серые глаза и постоянно вздернутый кверху нос, вечно нюхающий что-то в воздухе, придавали лицу его выражение той хитрости, которою отличаются мелкие плуты с узким лбом. Он ходил в тиковом халате, в дырявых сапогах и в ватной шапке и зимой и летом. Азинус был сын заштатного пономаря, горького пьяницы, жившего подаянием. Мать Азинуса, бедная старуха, забитая своим мужем, переслала своего сына в училище с одним дальним своим родственником, но при этом, по неопытности или старческой рассеянности, не озаботилась передачею ему документов, необходимых для поступления в бурсу. Родственник привез Азинуса, тогда еще осьмилетнего мальчика, на огромный двор училища и пустил его на волю божью отыскивать самому себе науку. Азинус долго ходил по двору, не зная, куда деться. К вечеру он проголодался и, увидя в восемь часов огромную массу воспитанников, примкнул к ним и очутился в столовой, где, долго не думая, принялся за щи и кашу. После ужина ученики отправились сначала на молитву, а потом по спальням, — он за ними; в спальне он нашел незанятую казенную кровать, где и уснул спокойно. Поутру он опять вместе с другими сходил на молитву, а потом попал в приходский класс; тут он водворился на задней парте. Так он прожил около трех месяцев, пока наконец учитель не обратил на него внимания. Стали наводить справки, Азинуса в списках не оказалось. Его покормили в последний раз обедом и велели убираться за ворота, на все четыре стороны. Вот так младенчество — лучшая пора нашей жизни! Он несколько дней питался милостынею, бог знает где ночуя, пока не наткнулся на другого нищего, своего отца, который отвел сынка к знакомому дьячку, окончательно определившему маленького Азинуса в бурсу, которая его окончательно изувечила. Он сначала оказывал успехи, но скоро плюнул на все и, выжив известный период сечения, засел в Камчатку навсегда. Здесь сложился его характер, в высшей степени безалаберный. Главным его занятием были чет и нечет, юла, три листика, мена ножами и тому подобные коммерческие игры бурсы. Он сделался настоящим цыганом училища, променивая и выменивая, продавая и покупая что угодно. Деньжонки и вещи, приобретаемые им, шли у него без толку. Все ученики, остающиеся на рождество или пасху в училище, умели чем-нибудь запастись для праздника; Азинус же часто проедал деньги накануне его, а потом шлялся по спальням, льстил, кланялся, прислуживался, ругался и лгал выпрашивая кусок булки, яйцо или клок масла у своих товарищей. При таком характере он совершенно изолгался. До сих пор передают его рассказы. Так, он однажды говорил, что в страшную метель зимою ехал куда-то, на него напали волки. Что было делать? «Я, говорит, со страху спрятался в рожь». Когда его спрашивали, каким образом зимою попался он в рожь, тогда Азинус ругался, рассыпал смази и, свертывая из пол халата хвост, описывал им в воздухе круги. Нередко он сообщал своим слушателям о том, как он видел сам привидения, домовых, мертвецов и чертей. Но он не только, что врал, но не прочь был и стянуть что-нибудь. Однажды он путешествовал на родину, верст за полтораста, с четырьмя копейками в кармане, спал в лесу, питался незрелыми ягодами, иногда заходил в харчевни, обедал в них и потом утекал, не заплативши денег за обед. Этот молодец когда прибыл на родину, то у него оставалась еще одна копейка в экономии. Азинус был во всех отношениях противоположность Васенде. Но и он не обратил внимания на весть о солдатчине, хотя это сделал единственно по безалаберности своего характера. Вообще Камчатка, отрицающая внешние науки и изучающая только божественные, не была сильно взволнована словами Павла Федорыча. К тому были основания. Начальство смотрело на божественную Камчатку довольно благосклонно: она что-нибудь да делала. Бывали проекты (и это знали камчатники) о преобразовании священных задних парт в специальный класс, так называемый ''причетнический''. И потому ученики, подобные Васенде или Азинусу, были спокойны. Но иное совсем происходило в другой половине Камчатки. Здесь почивали на лаврах абсолютные нигилисты, отрицавшие и внешние и божественные науки. Там сидели некоторые убогие личности, которые и сами убедились и начальство убедили, что не имеют способностей и учиться не могут, хотя странно считать кого бы то ни было неспособным даже к самому ограниченному элементарному образованию. Так, был один ученик, сын финского священника, который просидел в приходском классе шесть лет и едва-едва научился читать, после чего его исключили. Его прозвище ''АзбУчка Забалдырь ЕвангИлье Свитцы'' — за то, что он азбуку называл азбучкой, а псалтырь — забалдырью. Такие примеры не редкость в бурсе. Столько же времени и в том же классе сидел Чабря. Иные до второуездного класса доплетались только через четырнадцать лет — время, которого достаточно для того, чтобы приготовиться на степень доктора какой угодно науки, срок, который одним годом только меньше нынешней солдатской службы. Эх, бедняги, какую ж лямку вы тянули: солдатскую, а вас еще солдатчиной стращали!.. Нашли чем испугать!.. Но вы все же таки пеняли тогда на начальство, дрожали от страха за свою судьбу: вам, конечно, не хотелось такую же службу вынести вторично. Мы видели, что действительно неспособные ученики были сегодня сильно встревожены. Но во внешней Камчатке были и способные ученики, сердце которых тоже дрогнуло от слов Краснова, не столько от того, что их головы хотели накрыть красной шапкой — эти лентяи были народ беззаботный, мало думающий о будущем, — сколько от той беды, которую испытал сегодня их товарищ, Иванов. Изленившись, они не могли взяться за книжку, а с другой стороны, особенно умные из лентяев инстинктивно и, право, справедливо чувствовали отвращение к бурсацкой науке. Однако тем не менее нервная дрожь пробегала по их телу, когда они вспоминали Павла Федорыча. Они чувствовали, что вслед за Ивановым стоит их очередь, что зоркий глаз Краснова отыщет их в Камчатке и заставит их прочувствовать всю моральную пытку своей психолого-педагогической системы. Грустно, скучно сегодня в Камчатке; но, читатель, подождите немного, и вы увидите, ''что'' сегодня же радостно взволновало не только Камчатку божественную, не только Камчатку внешнюю, но и весь класс бурсаков. Дайте только рассказать мне, какую штуку отмочил сегодня Аксютка в сообществе с Ipse, — иначе рассказ наш не будет вам понятен. Аксютка все еще щелкает зубами. Стемнело. Лампы, как мы уже имели случай заметить, не зажигались в классах до занятных часов. Аксютка пробрался в первоуездный класс, где в потемках обыскивал карманы и парты учеников. — Где бы ''стилибонить''? — шептал он. Отправился он в приходские классы. Успех был тот же, и Аксютка со злости загнул какому-то несчастному трехэтажные салазки. — Все стрескали, подлецы! — проговорил он. С голодом Аксютки естественно росло непобедимое его желание похитить что-нибудь и съесть, а вместе с тем увеличивались его хитрость, изворотливость и предприимчивость. Он отыскал своего друга и верного пажа Ipse и отправился вместе с ним в тот угол двора, у ворот, где была пекарня. Они пришли к пекарне; Ipse спрятался в темном углу ее, а Аксютка что есть силы стал ломиться в двери. — Голубчик, Цепа, дай хлебца. Цепка был солдат добрый. Он голодных бурсаков часто наделял хлебом, а кого любил — так и ржаными лепешками. Но этот хлебопек не мог терпеть Аксютку: он был уверен, что Аксютка стянул у него новые голенища. Отметим здесь еще странное явление бурсы. Служители училища были чем-то вроде властей для учеников; у инспектора они имели значение гораздо большее, нежели всякий второклассный старшой. Свидетельство ''сторожа'' (так ученики звали прислугу) или жалобы его всегда уважались начальством. Ученик против сторожа ничего предпринять не мог. Это объясняется тем, что вахтер, гардеробщик, повар, хлебник, привратник и секундатор из сторожей, очевидно, служили в видах начальства. Все они из урезанных продуктов, разумеется ученических, должны были во что бы то ни стало приготовить для начальства хлеб, мясо, крупу, холст, сукно и тому подобное. Естественно, что жалоба на каждого из них была как бы жалобою на самое начальство; например, сказать, что повар мало каши дает, значило сказать, что эконом крадет казенную крупу, что эконом делится с смотрителем, училищный смотритель с семинарским, этот с академическим и так далее: выйдет, что жалоба о каше есть жалоба против высшего начальства, чуть не заговор и бунт. Да, на бурсацком языке такие жалобы, действительно, и назывались бунтами и преследовались, как бунты. Служители сознавали свое положение и пользовались им. Они жили гораздо лучше тех, кому служили: одежду носили казенную, ели вволю и хорошо, могли высказывать свои неудовольствия и грозить оставлением службы, у них всегда бывали жирные щи со свежей говядиной, жирно промасленная каша, а хлеба не порциями, как бурсакам, но сколько угодно. Живя почти на всем готовом, они, кроме того, получали жалованья от восьми до двенадцати, а вахтер и семнадцать рублей ассигнациями, — они были богаче самых богатых бурсаков. Многие из них имели случай красть казенное. Повар получал от некоторых учеников еженедельную плату за то, что кормил их утром и вечером кашею. Захаренко, секундатор, открыто брал взятки; каждый праздник он обходил классы и объявлял: «Что же, господа, Алексею Григорьичу (так величали Захаренко) на табачок?». К нему сыпались на подставленную ладонь гроши и пятаки. За неделю, когда сбор был скуден, ученики замечали, что он сек их с большею исправностию и аппетитом. Кроме того, Захаренко продавал ученикам нюхательный табак, сам-тре. Словом, служители составляли низшее начальство. Если к этому прибавить, что некоторые из них наушничали инспектору, то понятно будет их влияние на учеников. Поэтому ничего нет удивительного, когда Захаренко под пьяную руку проводил пальцем по голове ученика, как по бубну, приговаривая: «Эй, прокислая кутья, ваше дело гадить, наше убирать». Или что удивительного, если Еловый бил бурсака метлой по затылку, Трехполенный давал трепку и тому подобное? В большинстве случаев такие обиды терпеливо сносились учениками. Но Аксютка, как отпетая личность, не обращал внимания на служительские власти. Он продолжал ломиться к Цепке в хлебную. — Кто тут? — послышался голос Цепки. — Это я, Цепа. — Я тебе дам такого хлебца, что не съешь… прочь пошел!.. — Цепа, ей-богу, есть хочется!.. — Ну, пошел, пошел!.. не проедайся!.. Аксютка переменил тон. Он стал ругаться: — Цепка, черт, дай же хлеба! Жалко, что ли, тебе куска какого-нибудь? Собака ты этакая, чтоб подавиться тебе сапогом, который ты шьешь! — Ах ты, бесов сын! — проворчал Цепка. Цепка воткнул шило в деревянный обрубок, служивший ему столом, и, стиснув зубы, схватил метлу и стремительно бросился к двери. Он приударил за Аксюткой. Аксютка бегал очень хорошо; он мастер был играть в пятнашки и на небольшом пространстве умел ''увертываться'', делая неожиданные повороты то в ту, то в другую сторону. Двор был велик, но Аксютка побежал к воротам. Цепка крикнул привратнику, стоявшему там: — Держи его! Привратник схватил тоже метлу и бросился на Аксютку. Аксютка переменил рейс. К его несчастию, был шестой час вечера, час, в который служители мели спальные комнаты. Они теперь выходили с разных концов двора. — Держи его! Аксютку все знали. Служители ополчились на него со швабрами. Аксютке приходилось плохо. Его травили с четырех концов — он и озирался хищным волком. «Намнут, черти, шею!» — думал он. Но вот ноздри его поднялись и опустились. Он быстро бросился к Цепке. Цепка, не подозревая ничего в этом новом маневре, бежал к нему с распростертыми руками. Другие служители, видя, что Аксютка почти в руках Цепки, опустив швабры, кричали: — Хватай его! Но Аксютка, налетев на Цепку, неожиданно упал ему под ноги. Разлетевшийся Цепка полетел кубарем вверх ногами. Аксютка направил свой бег к классу, который уже был освещен, потому что начались занятия. Цепка, человек бедовый, в сердцах, стал клясться и божиться, что убьет Аксютку. Он поднялся с земли, схватил метлу и отправился к классу, куда скрылся Аксютка. — Теперь поймает… попался! — говорили служители и разошлись в разные стороны. Цепка ворвался в класс со страшными ругательствами и помахивая метлою. Аксютка, увидев его, вскочил на первую парту, с первой на вторую и полетел над головами товарищей. Цепка последовал его примеру, и огромный солдат носился с метлою в храме бурсацкой науки… Картина была великолепная… Ученикам стало весело, — такие спектакли приходилось видеть нечасто. Из-под ног разъяренных врагов летели на пол дождем книги, грифельные доски, чернильницы и линейки. — Го-го-го! — начали бурсаки. — Ату его! — подхватили другие. Третьи свистнули. Кто-то книгой пустил в Цепку. Цепка не обращал внимания на крик, атуканье и рев бурсаков. Он распалился страшно. Двадцать две парты, как клавиши, играли под здоровенными его ступнями. Но вот Аксютка, соскочив на пол, скрылся под партой; Цепка хотел последовать его примеру, но какой-то бурсак дернул его за ногу, и он растянулся среди класса плашмя. Невозможно привести здесь той свирепой брани, которою он осыпал весь класс. Аксютка, выглядывая из-под парты, говорил ему: — Цепка, встань, да на другой бок. Цепка бросился к нему; но Аксютка уже из-под другой парты: — Право, Цепка, дай, — голенища подарю. Цепка понял, что под партами ему не угоняться за врагом. Он, обозвав бурсаков прокислой кутьей и жеребячьей породой, направился к двери. Его проводили криком, свистом, атуканьем и крепкими остротами. Покажется странным, каким образом подобный гвалт и рев мог не доходить до начальства. К тому способствовало самое устройство училища. Все здание разделялось на два корпуса — старый и новый. В ''старом'' года за три до описываемого нами периода помещалась семинария, а в ''новом'' училище. Семинария потом была переведена в новое здание, училище же осталось в прежнем. В училище из начальства жили только смотритель и инспектор, другие учителя помещались в старом корпусе<ref>Между прочим, описывая бурсу, мы опустили очень важное обстоятельство, что повело ко многим недоразумениям. Мы забыли сказать, что описываемая нами бурса — было закрытое учебное заведение. Ученики ее не жили, как в других бурсах, на вольных квартирах. Все, человек до пятисот, помещались в огромных каменных зданиях, постройки времен Петра I. Эту черту не следует опускать из внимания, потому что в других бурсах вольные квартиры порождают типы и быт бурсацкой жизни такие, которых нет в закрытом заведении. Быть может, здесь же должно искать причину и того, что формы бурсацизма в нашем училище сложились так оригинально и так неискоренимо. Традиция, при закрытости заведения, имела полную силу и жизненность.</ref>. Таким образом, училище, по необходимости, управлялось властями, выбранными из учеников же. Кроме того, квартира смотрителя и инспектора была на противоположном конце двора, далеко от классов, так что никакой гвалт и рев не доходили до начальства. Служители составляли, как мы уже имели случай сказать, нечто вроде начальства и, значит, были ненавидимы товариществом, вследствие чего скандалы вроде описанного не доходили до инспектора и смотрителя. Мало-помалу все успокоилось в классе. Аксютка пробрался в Камчатку. Скоро явился и Сатана (он же и Ipse)… — Ну, что, Сатана? — Оплетохом! — Лихо!.. Ну-ка, давай сюда! Ipse вынул целый хлеб… — Да ты молодец!.. я тебя за это жалую смазью… Сатана принял смазь и проговорил: — Аз есмь Ipse! Аксютка уписывал хлеб с волчьим аппетитом. Но после завтрака он все-таки не успокоился духом. «Черт их побери, — думал Аксютка, — этак когда-нибудь и с голоду умрешь. Уж не закатить ли завтра нуль в нотате? Э, нет, подожду — еще потешусь над Лобовым. А дело все-таки гадко». Но ладно, «''бог напитал, никто не видал; а кто и видел, так не обидел''», — заключил Аксютка бурсацким присловьем. — «Утро вечера мудренее…» — Эх, Аксен Иваныч, — сказал ему Ipse, как бы отвечая его мыслям, — воззри на птицы небесные: они не сеют, не жнут, не собирают в житницы, но отец небесный питает их. — Аминь! — сказал Аксютка и решился продолжать свои проделки с Лобовым. Еще не утих гомерический хохот бурсы, как вошел в класс лакей инспектора и спросил: — Где дежурный старшой? — Здесь, — отвечал старшой. — ''Тебя'' инспектор зовет. Лакей ушел. Сразу по всем головам прошла одна и та же мысль: верно, Цепка нажаловался инспектору на Аксютку, у которого уже дрожали от предчувствия беды поджилки, но и, кроме его, многие струхнули, потому что многие принимали участие в скандале. Старшой застегнулся на все пуговицы и отправился к инспектору не без внутреннего трепета, потому что в его дежурство случилась эта милая шутка веселых бурсачков. На класс напало уныние. Минуты еле тянулись в ожидании дежурного. Наконец он явился. Его встретило мертвое молчание. Дежурный окинул взором класс. Все ждали. — Женихи! — крикнул он. У всех отлегло от сердца. — Женихи? — отвечали ему. Класс наполнился радостным ропотом. Туман с физиономий исчез, по ним пробежала светлая полоса. Все приподняли головы. У всех была одна мысль: «среди нас есть женихи, значит, мы не мальчики, а народ самостоятельный». Но что сделалось с Камчаткой? Там воодушевленный говор, потому что настал час торжества, час величия Камчатки. Взоры всех были обращены в эту счастливую страну. Полно азбуке учиться, Букварем башку ломать! Не пора ли нам жениться, В печку книги побросать? Шум усиливался. — Тише! — крикнул цензор. В классе несколько стихло. — Кто женихи? Вышли Васенда, Азинус, Ерра-Кокста, Рябчик. — И я жених. — С этими словами присоединился к ним Аксютка. Класс захохотал. Ipse от восторга вертел хвостом халата. — Никого больше? Больше никого не оказалось. — Женихи к инспектору!.. живо! Все пятеро отправились к инспектору. Класс, глядя на Аксютку, который с уморительными гримасами подпрыгивал и бил себя по бедрам, весело смеялся. Когда женихи скрылись за дверями, класс наполнился сильным говором, точно на рыночной площади торг во всем разгаре. Но это не был тот бесшабашный гвалт, когда бурсаки тянули ''холодно'' или дули ''разноголосицу'': он скорее походил на тот шум, который наполнял класс во время получения билетов на каникулы. В Камчатке же шло положительное ликование — она высылала от себя женихов, героев дня. Событие во всех головах поднимало мечты: «когда-нибудь и мы освободимся от бурсы». От двенадцатилетнего мальчика до двадцатидвухгодовалого парня, от последнего лентяя до первого ученика — все думали одну радостную думу. Все училище было охвачено трепетом. Бог весть каким образом магическое слово «женихи» быстрее ласточки облетело по всем классам, сладостно волнуя бурсацкие души. Урок нейдет на ум, книги в партах, ученики сбились в кучки, и цензор снисходителен на этот раз — не разгоняет их. Все сразу почему-то вспомнили свою родину, дом, отца с матерью, братьев с сестрами. Самые молодые бурсачки, и те рассуждают о невестах, о женитьбе, о поповских и дьяческих местах и доходах, о славленьи и т. п. Многие толкуют о дне исключения их: кто собирается в дьячки, кто в послушники, кто в чиновники, а кто так и в военную службу. Женихи вернулись от инспектора. — Ну что? — спрашивали их с любопытством. — Везет ли, Аксен Иваныч? — говорил Ipse. — Вот тебе — читай. Ipse взял из рук Аксютки осьмушку исписанной бумаги и начал по ней читать громко: <center>БИЛЕТ</center> Ученик Аксен Иванов уволен в город для свидания со своею невестою Ириною Вознесенскою, 18… года 23 октября, с 4 часов пополудни до 9 часов вечера. Далее следовала подпись инспектора. — Браво, Аксютка! — кричали товарищи. У Васенды и Азинуса были такие же билеты. Но остальные два претендента пробирались на священные парты Камчатки с унылым и понуренным видом. — Вы что? — Их сначала будут румянить и уж потом на смотрины. Раздался смех. Униженные и оскорбленные, усевшись на место, положили с отчаянием свои победные головы на руки. — Этому, — пояснял Аксютка, указывая на великовозрастного бурсака, — инспектор сказал: «Я тебя замечал в нетрезвом виде — какой же из тебя выйдет муж?.. Нет, вместо свадьбы устрою тебе баню». — Поздравьте, господа, — дополнил Аксютка, — молодых с законным браком. Хохот. — А этому, — говорил Аксютка, указывая на другого отверженного жениха, — оказалось всего четырнадцать лет. — Вот так жених! — Смазь ему, ребята! — Салазки жениху! Несчастного окончательно унизили и оскорбили широчайшей смазью и беспощадными салазками. В другое время он протестовал бы, но теперь стыдно было, что он, четырнадцатилетний мальчик, задумал ''брачиться'' с тридцатидвухлетней древностью. Кроме того, его мучил страх грядущих румян. С горя, стыда и страха он заплакал. К нему подошел Тавля, приподнял его голову, ущемил двумя перстами нос жениха и потянул через парту. — У-у-у — затянул он. Класс захохотал. — Молокосос! Тавля после того еще надрал ему уши. Бедняга рыдал, но от стыда не решился просить пощады. С той поры его прозвали «мозглым женихом». Он в тот же вечер ударился в беги. Когда будем говорить о бегунах бурсы, расскажем и о его похождениях. Около женихов были шум и толкотня. Расспрашивали о приходе, о невесте, о доходах, давали советы и снаряжали на завтрашний день к невесте. Общая внимательность и предупредительность показывали то напряженное состояние духа учеников, в котором они находились. Это выразилось тем, что товарищи охотно предлагали женихам кто новенький сюртучок, кто брюки, кто жилет, даже сапоги и белье. Азинус на другой день сбросил с себя тиковый халат и дырявые сапоги, у которых вместо подметок были привязаны дощечки деревянные, и явился франтом хоть куда. Все это напоминает нам тех беглых арестантов, которых г. Достоевский изобразил в «Мертвом доме». Как там товарищи радовались за освободившихся от каторги, так и здесь радовались за освободившихся от бурсы. Вечер закончился блистательным скандалом. Тавля женился на Катьке. Достали свеч, купили пряников и леденцов, выбрали поезжан и поехали за Катькой в Камчатку. Здесь невеста, недурной мальчик лет четырнадцати, сидела одетая во что-то вроде импровизированного капота; голова была повязана платком по-бабьи, щеки ее были нарумянены линючей красной бумажкой от леденца. Поезжане, наряженные мужчинами и бабами, вместе с Тавлей отправились к невесте, а от ней к печке, которую Тавля заставил принять на себя роль церкви. Явились попы, дьяконы и дьяки, зажгли свечи, началось венчанье с пением «Исаие, ликуй!». Гороблагодатский ''отломал апостол'', закричав во всю глотку на конце: «А жена да боится своего мужа». Тавля поцеловал у печки богом данную ему сожительницу. После того поезд направился опять в Камчатку, где и начался великий пир и столованье. Здесь гостям подавались леденцы, пряники, толокно, моченый горох, и даже часть украденного Аксюткою хлеба шла в угощение поезжан и молодых. Поднялись пляски и пенье. В конец занятных часов появилась и святая мать, сивуха. На другой день через фискалов все известно было инспектору, и последовало румяненье тех мест, откуда у бурсаков растут ноги. На другой день у Васенды, Азинуса и Аксютки были действительные смотрины. Васенда, как человек положительный и практический, нашел невыгодным закрепленное место, приданое и обязательства, а невесту чересчур заматоревшею во днех своих, на вид рябою, длинною и черствою. Он решился остаться в Камчатке до лучшей суженой. Азинус, по безалаберности своего характера, а отчасти потому, что ему надоела и опротивела бурса, махнув на все рукою, решился вступить в законный брак с дамою, которая была старше его по крайней мере десятью годами. Впоследствии из него вышел мерзейший муж, а из его супруги того же достоинства баба. Аксютка вовсе и не думал жениться. Он отправился на смотрины единственно из желанья потешиться, поесть у невесты, стянуть что-нибудь и погулять вне училища, на свободе. Он украл у «нареченной» шелковый платок и три медных гривны. Один из женихов, как мы уже видели, удрал из училища и теперь состоял в бегах. Пятый жених на другой день получил от инспектора румяны, то есть блистательную порку. === БЕГУНЫ И СПАСЕННЫЕ БУРСЫ. ОЧЕРК ЧЕТВЕРТЫЙ === Главное действующее лицо настоящего очерка Карась. Что это за рыба? Карась был довольно самолюбивая рыба. Два его брата, уже бурсаки, смотрели на него как на ''маленького'', не допускали его не только в серьёзные, по их понятию, предприятия, но даже и в простые игры, и именно на том основании, что он ''не ел еще семинарской каши'', а между тем он слышал иногда от них рассказы о разного рода играх бурсаков, о бурсацких богатырях, их похождениях, проделках с начальством — рассказы, которые казались ему очень привлекательны: все это породило в нем страстное желание как можно скорее, всецело, по самые уши окунуться в болото бурсацкой жизни. Настал давно ожидаемый им день. Сняли с Карася детскую рубашонку и вместо ее надели сюртучок — с той минуты он почувствовал себя годом старше; он имел уже ''свою'' кровать, ''свой'' сундук, ''свои'' книжки — это еще прибавило ему росту; дали ему на булки двадцать копеек, капитал, редко бывавший в его руках, — тогда карасиная гордость сделалась непомерна. Пришел час расставания с родным домом: помолились богу, благословили Карася, у матери слезы на глазах, отец серьёзен, сестренки задумались, — лишь Карась радуется и скачет, как сумасшедший, он блаженствует от той мысли, что еще несколько минут — и он будет бурсак, бурсак с головы до ног, вдоль и поперек. Карася отвели в бурсу. Здесь он простился с отцом очень невнимательно. Ему хотелось поскорее присоединиться к ученикам, которые играли на большом дворе бурсы в ''лапту, касло, отскок, свайку, рай и ад, казаки-разбойники, краденую палочку'' и т. п. Долго не думая, он по уходе отца отправился на двор, где и присоединился к кучке бурсачков, игравших в ''рай и ад'', то есть скакавших на одной ноге среди начерченной на земле фигуры, причем носком сапога они выбивали из разных ее отделений камешек… «Это очень весело», — подумал Карась. Но в то же время он услышал насмешливый голос: — ''Новичок''! — ''Городской''! — прибавил кто-то. — ''Маменькин сынок''! «О ком это?» — думал Карась. Его щипнули. «Обо мне», — решил он. Сердце его замерло от предчувствия чего-то нехорошего… — Смазь новичку! «О ком это?» — думал Карась. На него налетел довольно взрослый бурсак и схватил его лицо в свою грязную пясть. Карась вовсе не ожидал такого приветствия. Он озлился, но не ему, поступившему в училище на десятом году, было бороться с здоровыми бурсаками. Однако Карась не обратил внимания на свое слабосилие. Он размахнулся ногою и ударил ею своего обидчика в живот. Бурсак застонал и хотел дать трепку Карасю, но Карась ударился в беги. — Ай да новичок! — слышал он сзади себя одобрение. «Вона — еще хвалят!» — думал утекающий Карась. В пять часов вечера братья отвели Карася во второй приходский класс, где он и водворился на задней парте и скоро познакомился со своим соседом, которого звали ''Жирбасом''. — Ты будешь учить урок? — спросил Жирбас. — Буду. — Зачем? — А учитель спросит? — Быть может, и не спросит. — Так разве не учить? — Не стоит. — И не буду же учить. Так Карась начал свое духовное образование. Однако же чем развлечься? — впереди предстояли еще три учебных часа. — Что ж мы будем делать? — спросил Карась. — Давай играть в ''трубочисты''. — Ладно. Но лишь только Жирбас стал загадывать, пряча грифель, подходит к Карасю какая-то каналья и, показывая ему небольшую склянку, говорит: — Хочешь, ''посажу тебя в эту бутылочку''? — В эту?.. Каким образом?.. — Да уж будешь сидеть… хочешь? — Шутишь, брат!.. Ну-ка, сади! — Вот тебе шапка — трись ею… — И буду сидеть в бутылочке? — Будешь. Карась берет поданную ему шапку и начинает очень усердно тереться тою шапкой. — Входишь в бутылочку, лезешь, — говорили окружающие Карася товарищи, а сами хохотали. — Чего вам смешно? — спрашивал глупый Карась. — Довольно! — говорят ему. — Сел в бутылочку. — Как так? — спрашивает Карась, отнимая от лица шапку. Раздался дружный веселый смех… — Где же я в бутылочке? — Данте ему зеркальце. Подали зеркало. Заглянув в него, Карась не узнал своей рожицы: вся она была черна, как у трубочиста. Только тут Карась смекнул, что шапка, которою он терся, была вымазана сажею и ее трудно было приметить на черном сукне. Карасю было досадно и стыдно. Сам выпачкался, — говорили ему. — Не на кого и жаловаться… — Фискалить? да мы его ''вздуем''! — Не буду я фискалить, — ответил Карась, — а вы все-таки подлецы! Карасю пришлось выносить насмешки своих товарищей. Вымыв рожицу из ведра, стоявшего в углу класса, Карась бросился к Жирбасу, надеясь на его сочувствие… — Черти этакие! — сказал он… Но Жирбас, услышав такие слова, отвечал на них оскорбительным для карасиного уха смехом. — Жирная скотина! — проворчал Карась… Это было началом его раздора с Жирбасом. Этот раздор с каждой минутой развивался сильнее и сильнее при тех случаях, когда Карасю приходилось, как новичку, терпеть разного рода шутки и проделки со стороны своих товарищей. К Карасю подошел цензор и спросил его: — ''Видал ли ты Москву''? — Никогда не видал. — Так я тебе покажу ее. С этими словами цензор схватил карасиную голову в свои руки, ущемил ее между ладонями и приподнял новичка в воздухе… — Ай, пусти! — запищал Карась. Цензор, потешившись над рыбою, опустил ее на парту. Жирбас опять смеялся. Его рожа для Карася становилась противна. — Жирная харя! — сказал он вслух. Это нисколько не обидело Жирбаса. Он только пуще захохотал. Карась нашел, что благоразумнее будет, если он и на этот раз смирится, — иначе его досада только усилит насмешки соседей. Но вот спустя немного времени подходит к Карасю какой-то верзила. Строгим, начальницким тоном он отдает ему приказ: — Ступай на первую парту. Видишь, там сидит большой ученик. Ты спроси у него ''волосянки''. Карась повинуется. — Дай ''волосянки'', — говорит он, подходя к указанному ученику. — Изволь, сколько хочешь, — отвечает тот и, вцепившись в волоса несчастного Карася, начинает трепать ею очень чувствительно… Карась пищит, на глазах его слезы. Вернувшись на свое место, он слышит новый смех Жирбаса. Рожа этого соседа делается для него ненавистна. — Вот тебе! — говорит озлившаяся рыба и дает толчок по боку соседа. Но и это не действует на Жирбаса. — ''Чкни'' еще, — говорит он, подставляя другой бок, а сам заливается обидным смехом. — Свинья, — приветствует его Карась и отворачивается в сторону с твердым намерением не говорить ни слова с соседом. Карась сидит, насупившись. ''Смазь, бутылочка, Москба, волосянка'' показались ему очень солоны… Он опасается, чтобы еще не провели его на чем-нибудь. К нему подходит один второкурсник. Карась смотрит на него подозрительно… — Что, бедняга, тебя обижают? — говорит второкурсник ласково… Карась отвечает на этот вопрос сердитым взглядом. — Они новичков всегда обижают, — продолжал второкурсник. — Ты мне скажи, если кто тебя тронет. Карась пойман был на ласковое слово… — Чего они лезут ко мне, — проговорил он жалобно, — ведь я их не трогаю?.. — Теперь ничего не бойся: я заступлюсь… — Заступись, брат… Второкурсник сел подле него и стал расспрашивать, откуда он, где его отец, есть ли у него мать, братья и сестры. Карась доверчиво раскрыл перед новым знакомцем свою душу: его приветливость была очень кстати и вовремя для огорченного Карася… — Хочешь булки? — сказал он, развязывая узелок… Второкурсник не отказался и стал еще ласковее. — Давай, я тебе штуку покажу, — говорит он… — Напиши: «''Я иду с мечем судия''». Карась написал. — Читай теперь сзаду наперед, от правой руки к левой. И от правой руки к левой выходит: «''Я иду с мечем судия''». Это очень понравилось Карасю. — Подожди, я тебе еще покажу штуку, — говорит второкурсник. Он отлучился куда-то ненадолго и, вернувшись, опять садится подле Карася… — Напиши, — говорит: — «''Лей воду, лей; ей-богу, не скажу я никому''». Карась, в надежде, что еще увидит что-нибудь вроде «судии с мечем», взял карандаш и написал, что требовалось. Но едва успел он кончить последнее слово, как второкурсник окатил его водою из ковша, который он держал за спиною. Мокрый Карась понять не мог, что это значит. — Это еще что? — спросил он. — Сам, — отвечал второкурсник, — дал расписку, что никому не скажешь… — Ах ты, подлец, подлец… Но подлец лишь только смеялся. Отвратительный Жирбас вторил ему. Карась был унижен и оскорблен. Он не вынес смеха Жирбаса и, увлекшись злобой, довольно сильно ударил его по шее… Но, казалось, Жирбас был неуязвим. Он после удара, схватившись за живот, раскатился пущим смехом… Карась стиснул зубы и, закрыв лицо руками, собирался плакать. В то время проходил мимо его ''Силыч'', парень лет осьмнадцати, товарищ ему, десятилетнему мальчугану. Силыч остановился около Карася, положил на его плечо руку, а другою ни с того ни с сего сильно ударил в его спину. Дух замер в Карасе, потому что удар пришелся против сердца. Он со стоном еле поднял свою голову. — За что? — проговорил он… — ''Так себе'', — ответил Силыч… И действительно, Силыч, человек, как увидим далее, добрый, сам не знал, зачем сделал подобную гадость. Он ударил не по злости, не для потехи, не потому, что рука затеклась кровью и просила моциону, а именно ''так себе'', бессознательно, как-то само ударилось, нечаянно… Он спокойно пошел далее, а Карась наконец не вынес и зарыдал… Жирбаса при этом прорвало неудержимым смехом… — Что, голубчик, верно, не едал еще таких штук… В Карасе вспыхнула вся злость, накопившаяся в продолжение занятных часов… — Подожди же, жирная тварь, — проговорил он, и с этими словами он, схватив в одну руку линейку, а в другую довольно толстую книгу, принялся отработывать Жирбаса — линейкой по бокам, а книгою по голове. Жирбас был старше Карася и сильнее, но оказался трусом. Он и не думал, в свою очередь, сделать нападение. — Ай да новичок! — одобряли Карася. — Молодчина! — Ты корешком-то его! Карась послушался доброго совета, повернул книгу корнем вниз и влепил ее в темя ненавистного Жирбаса. — Браво! — Хлестко! — Свистни еще его! Карась послушался и этого совета… Наконец Жирбас вырвался из его рук и, закричав: «я смотрителю пожалуюсь», скрылся за дверями. Расположение товарищей к Карасю переменилось по уходе Жирбаса. — Попался, голубчик! — говорили ему. — Так что же? — А то, что накормят ''березовой кашей''! Карась струсил, но, не желая обнаружить этого, проговорил храбро: — Пусть кормят! — а сам думал: «неужели меня в первый же день отпорют? только это не хватало!». Через несколько минут Карася позвали к смотрителю, и, действительно, ''в первый же день'' крещения в бурсацкую веру он получил помазание в количестве пяти ударов розгами, причем ему было внушено: «только на первый раз к тебе снисходительны; вперед будем драть больнее!». Соображая, в каком размере должна усилиться порка в будущее время, он в горьком раздумье возвращался в класс… — Ну что? — спрашивали его товарищи… Карась, опять не желая показаться трусом, отвечал: — Отодрали — вот и все. — И тебе нипочем? — Дери сколько хочешь — мне все одно! — Э, да ты молодец! — похвалили его товарищи. Карасиное самолюбие ощутило приятное щекотание, и он продолжал врать: — Меня хоть пополам раздери, не струшу! — Полно, так ли? — Ей-богу, мне нипочем. — Ах ты, поросенок, — осадил его один из второкурсников, — а дирали ль тебя ''на воздусях''? — На воздусях? — спросил с недоумением Карась… — Да, ты вот откушай этой похлебки, тогда и говори, что дерут — ''ведь не репу сеют''. Карась, сделавшись на несколько минут предметом общего внимания, думал: «значит, и мы не из последних?», но эту думу рефлектировала другая: «что это такое ''на воздусях''? что-нибудь слишком жестокое, если меня пугают такой деркой?». Но сила последнего вопроса скоро была ослаблена тем, что он за несколько минут до ужина подслушал мнение нескольких второкурсников о своей личности. Они говорили: «Из новичка, кажется, выйдет добрый парень. Фискалить он не любит, порки мало боится, Жирбасу отлично съездил по голове. Из него выйдет порядочный бурсак, только следует пошлифовать его хорошенько. Мы и пошлифуем его!». Такие речи настроили Карася на доброе расположение духа. Он соображал так: «Все эти смази, волосянки, треухи и бутылочки есть не что иное, как шлифованье. Это меня испытывают они. Значит, надо держать ухо востро!». Он решился показать себя молодцом и уже взыгрался духом, намереваясь заявить среди новых товарищей свой характер, вполне достойный бурсака. «Что такое на воздусях? и какое еще предстоит мне шлифованье?» — когда эти мысли приходили ему в голову, он старался прогонять их тем, что «из него, вероятно, выйдет добрый парень». «Посмотрим, что будет!» — говорил он себе. Сходил он в училищную столовую, «щей негодных похлебал», поел каши и после молитвы пришел в спальную… — Ты что? — спросил его брат, по прозванью ''Носатый''. — Меня отодрали, — отвечал хвастливо Карась. — Уже? — Эге! Брат, выслушав подробности дела, одобрил поведение Карася… Но Карась, сообщая брату о том, за что его высекли, не сказал ему о своих слезах, которые были вызваны у него сажанием в бутылочку, смазями, окачиванием воды и затрещинами; в нем начинал развиваться ложный бурсацкий стыд, который запрещает краснеть от лозы. Карась, главное действующее лицо этого очерка, будет описан нами с особенными подробностями, потому что он во многих характерных событиях училища и семинарии принимал деятельное участие и притом прожил в бурсе четырнадцать лет — период, который мы хотим проследить в своих статейках о елейном воспитании. При этом заметим, что мы ''лично'' и ''очень коротко'' знакомы с господином, носящим прозвище Карася, и эту правдивую историю пишем с его слов. Мы сказали, что Карась уже взыгрался духом от той мысли, что он покажет своим новым товарищам свой характер, вполне достойный бурсака, и что потом все пойдет ладно. «Обживемся», — думал он. Но он и не предполагал, что главное горе было впереди. Он не носил имени Карася при поступлении в училище. Это прозвище он получил несколько дней спустя, и оно-то было причиною тех его несчастий, о которых поведем рассказ. Дело было так. Не прошло и четырех дней, а Карась начал уже задумываться о доме, скучать и потихоньку от товарищей плакать. Желание его обурсачиться пропало. Все в училище ему казалось гадко и противно. С каждой минутой открывались пред ним гадости, описанные в наших очерках, и он скоро постиг весь контраст между домашним и училищным бытом. Семейная жизнь теперь казалась ему полным блажеством, выше которого нет на свете, бурсацкая — царством бесконечных мучений. Он усиленно всматривался в черную бездну, которая легла между той и другой жизнью… Домой хотелось, домой! Теперь самыми счастливыми для него минутами были те, когда он виделся с своими братьями; но он ошибся и в братьях, когда думал, что, поступив в бурсу, он сделается равен им; Карась принадлежал к ''приходчине'', на которую старшие классы смотрели свысока и с пренебрежением. С товарищами он не успел сойтись. Тоска грызла карасиное сердце, и ему приходило не раз в голову: «не дать ли тягу из училища? — но куда бежать?». В это время Карась и придумал дело, которое показалось ему очень хорошим. Карась еще дома знал, что в училище так называемым ''певчим'' не житье, а масленица. В епархиальном главном городе той бурсы, в которую поступил он, было несколько духовных певческих хоров: ученический, семинарский, академический, архиерейский и, кроме того, два хора при городских церквах. Дисканты и альты (иногда басы и тенора) в эти хоры набирались из учеников. Родители всегда восставали против того, что их детей верстали в певчие. Хоры положительно портили детей<ref>При нашей характеристике хоров должно помнить, что она вполне относится не ко всем им; из них отчасти должно исключить хоры при учебных заведениях, хотя и эти хоры не совсем безвредны, но о них речь будет когда-нибудь после. </ref>. Мальчики теряли учебное время на спевках, ''заказных'' обеднях, свадьбах и т. п. В прошлом очерке мы приводили факты бурсацкого невежества, но самое глухоголовое невежество царило в певческих хорах. Дельные бурсаки рассказывают, что за ''четырнадцать'' лет они помнят только ''одного'' умного человека, бывшего в маленьких певчих, да и тому не удалась жизнь: поступив по окончании семинарского курса псаломщиком в один из университетских заграничных городов, с намерением получить полное образование, он кончил тем, что застрелился. Хоры, делая мальчиков дураками, в то же время развращают их. Присутствуя очень часто на поминках, на которых, как известно, наш православный люд не ест, а лопает, не пьет, а трескает, дети не только видят пьяных, но привыкают и сами пить водку. Равным образом, они нередко бывают при кутежах больших певчих, слышат цинические рассказы о полуведерных, любовных похождениях, картежной игре, о драках и разного рода скандалах. Кроме того, маленькие певчие получают деньжонки, особенно так называемые ''исполатчики'', — деньжонки идут у них не путем. Чтобы сразу охарактеризовать растлевающую силу хорового быта, представляем читателю следующий факт. В одно время какая-то старая дева, на закате дней своих начавшая похотствовать, приучила к себе маленьких певчих возрастом ''от пятнадцати до осьми'' лет, шесть человек, и со всеми ими вступила в гражданский брак. Иногда же маленькие певчие употреблялись для того дела, для которого Нерон употреблял Спора. Понятно, что очень легко погибнуть мальчику в певческом хоре. Карась не знал ничего этого. Он решился поступить в хор. Впрочем, он поступал в учебный хор, в котором хотя тоже баловались дети, но все же не развращались. Поступив в семинарский хор, Карась мог отлучаться из училища два раза в неделю на спевки, при чем хоть сколько-нибудь удавалось подышать чистым воздухом; кроме того, в семинарии певчих поили иногда чаем и давали деньги; наконец, певчие состояли под особым покровительством семинарского начальства. Смекнув все это, Карась в то же время, когда ему противна стала бурса, поступил в хор; но не смекнул Карась того, что он, несмотря на свой сильный альт, не имел никакого певческого таланта. Это ему дорого обошлось. Лучше бы и в самом деле быть ему безгласной рыбой, а не певчим. За постоянную фальшу в пении начали драть ему уши, потчевать пинками, щипками и ударами камертона в голову. Тогда Карась пустился на хитрости. Его сотрудники поют, а он только рот разевает. «Не заметят, — думает, — скажут, что и я пою». Но регента трудно было провести такими штуками. — Ты, галчон, что только рот разеваешь? — сказал он Карасю. — Я пою. — Врешь, каналья. — Ей-богу же, пою! Карась перекрестился. Карась крестится, а его за ухо. — Пой, шельмец, громче!.. шибче!.. Карась заревел во все горло. Пение вышло так хорошо, что все расхохотались, и сам регент не выдержал. Один же озорник, из маленьких певчих, по прозванию ''Леха'', указывая на мученика пальцем и задыхаясь от смеху, проговорил: — Ка… ка… ка… р-р-рась… — И вправду карась… Широкой, как карась, — подхватили другие. — Его надо в пруд! Пошла потеха. Карась не был настолько благоразумен, чтобы обратить дело в шутку. На возвратном пути Леха дразнил его, и когда они пришли в училище, бурсачки, окружив его, стали кричать: — Карась! — Рыба! — С ершом подрался! Карась стал браниться; его начали дергать за полы и щипать; тогда Карась принялся за палки и каменья. Весело стало ученикам; толпа увеличилась. Наконец кто-то сшиб Карася с ног. — ''Мала куча''! На Карася повалили других, на других третьих, и пошла история. — Где ты, Карасище? — кричали сверху. Карасю живот тискали, Карась задыхался, Карась землю ел, Карась плакал… После долгих усилий он вырвался кое-как и ударился бежать в класс. Бурсаки бросились за ним в погоню. В классе окружили его снова. — Давайте ''нарекать'' Карася… Схватили его за руки и всевозможными голосами, с криком, визгом, лаем, стоном начали кричать в самые уши его: — Карась, карась, карась! Гвалт поднялся страшный, и среди него ученики не слышали, как раздался звонок, возвещающий классные занятия. Прошло довольно времени, и уже в соседний класс пришел учитель, знаменитый Лобов, а шум не унимался. Несчастного Карася щипали, сыпали в голову щелчки, кидали в лицо жеваную бумагу. Карась точно в котле варился; он постепенно был оглушен и ощипан. Шутка зашла так далеко, что ему уже казалось, будто из мира действительности он перешел в мир полугорячечного, безобразного сна. Рев был до того невыносим, что Карасю представлялось, что ревет кто-то внутри самой головы его и груди. Начинал он шалеть, предметы в глазах путались, линии перекрещивались, цвета сливались в одну массу. Еще бы минута, и он упал бы в обморок. Но Карася так жестоко щипнули, что вся кровь бросилась в лицо его, в висках и на шее вздулись жилы, и он с остервенением и в беспамятстве бросился на первого попавшегося под руку; пальцы его, вцепившись в волоса жертвы, закостенели. Дело кончилось крайне омерзительно… В класс вошел Лобов, которого сбесил шум бурсаков. Все разбежались по местам; лишь один Карась таскал свою жертву, которая, к несчастию, пришлась ему под силу. — Взять его! — приказал Лобов. Никто ни с места. — Взять его! На Карася бросились ученики большого роста и в одно мгновение обнажили те части корпуса, которые в бурсе служат проводниками человеческой нравственности и высшей правды. — ''На воздусях его''! Карась повис в воздухе. — Хорошенько его. Справа свистнули лозы, слева свистнули лозы; кровь брызнула на теле несчастного, и страшным воем огласил он бурсу. С правой стороны опоясалось тело двадцатью пятью ударами лоз, с левой столькими же; пятьдесят полос, кровавых и синих, составили отвратительный орнамент на теле ребенка, и одним только телом он жил в те минуты, испытывая весь ужас истязания, непосильного для десятилетнего организма. Нервы его были уже измучены тогда, когда его нарекали Карасем, щипали и заушали, а во время наказания они совершенно потеряли способность к восприятию моральных впечатлений: память его была отшиблена, мысли… мыслей не было, потому что в такие минуты рассудок не действует, нравственная обида… и та созрела после, а тогда он не произнес ни одного слова в оправдание, ни одной мольбы о пощаде, раздавался только крик живого мяса, в которое впивались красными и темными рубцами жгучие, острые, яростные лозы… Тело страдало, тело кричало, тело плакало… Вот почему Карась, когда после его спрашивали, что в его душе происходило во время наказания, отвечал: «Не помню». Нечего было и помнить, потому что душа Карася умерла на то время. — Бросьте его! С этими словами Лобова кончилось гнусное, любовское, лобное дело. В жизни человека бывает период времени, от которого зависит вся моральная судьба его, когда совершается перелом его нравственного развития. Говорят, что этот период наступает только в юности; это неправда: для многих он наступает в самом розовом детстве. Так было и с Карасем. Слышали мы от него мнение такого рода: «Все уверены, что детство есть самый счастливый, самый невинный, самый радостный период жизни, но это ложь: при ужасающей системе нашего воспитания, во главе которой стоят черные педагоги, лишенные деторождения; — это самый опасный период, в который легко развратиться и погибнуть навеки». Это Карась испытал на себе… Карась после ''нарекания'' и порки не мог опомниться и на долгое время потерял способность соображать. На другой день его посетил отец. Лишь только он увидел отца, из глаз его полились слезы. Родное селение, кладбище, дом с садом, семья, домашние товарищи, игры — все это живой картиной встало перед его воображением. Он теперь хорошо понял, как мила домашняя жизнь, которая казалась ему такой простой, и как гнусна бурсацкая, к которой он когда-то стремился. — Домой хочу, — говорил он, глотая соленую слезу. Отец его был человек в высшей степени добрый. Ему сделалось жалко сына… — Тятенька, возьмите меня домой. — Нельзя, — отвечал отец, — надобно учиться; все учатся, и ты не маленькой… Сначала только скучно, а потом привыкнешь… Ты веди себя хорошо, хорошо и жить будет. Но отец вдруг прервал свою речь. Он подумал: «все мы говорим детям подобные вещи, но они никогда не утешают их». Отец вздохнул. — Зачем вы меня отдали сюда? Сын заплакал. — Обижают, что ли, тебя?.. Сын ничего не отвечал… Отец видел, что что-то неладно… Он опять сказал ласково: — Что же, тебе худо здесь?.. Не только дети, но и взрослые, когда посещает их горе, делаются несправедливы к самым близким людям и друзьям, отплачивая на них свое горе. У Карася появилась досада на своего доброго отца. «Зачем меня отдали в эту проклятую бурсу? — рассуждал он, не говоря ни слова. — Зачем меня заперли сюда?.. Отец меня не любит, мать тоже, братьям и сестрам я не нужен… Большие всегда обижают маленьких… Когда так, не хочу домой… пусть их… мне все одно… Что и дома, когда там все ненавидят меня?.. Им приятно, что я мучусь… нарочно отдали сюда, чтоб меня секли, били, ругали… Отпустят в субботу домой, не пойду домой». Так рассуждал Карась, а самому страстно хотелось домой. Казалось, тут и раскрыть свою душу перед отцом, он Карась роптал и думал про себя; «К чему? не поможет!» Он решился ничего не говорить отцу, который так и не узнал, какую моральную и физическую пытку перенес его сын в первые дни училищной жизни. Когда ушел отец, к тоске по родном доме присоединился страх. Карась и не подозревал, что он, сравнительно с большинством новичков, довольно счастливо начал бурсацкую карьеру. Товарищи знали, что он вошел в училище с веселым лицом, а не со слезами, на первую пожалованную ему смазь отвечал ногой в живот обидчика; когда его сажали в бутылочку, давали ему волосянку, показывали Москву, обливали водой, когда бил его Силыч, — он и не думал жаловаться начальству, значит, из него не выйдет фискала; он лихо отколотил Жирбаса, получил в первый же день порку; когда дразнили его на дворе, он хватался за палки и каменья, а не бежал к инспектору; даже во время самого ''наречения'' его вцепился в волоса одного бурсака, — все это были факты такого рода, которые внушали уважание к Карасю. Для него скоро бы прошло время, в которое его считали бы новичком и в которое больше всего терпит бурсак; но он потерял способность резюмировать — Лобов отшиб эту способность на время. Не будь Лобова, дело еще пошло бы кое-как. Но в это-то время душевного отупения пред ним и развернулась широкая, бездонная, зияющая пропасть бурсацких ужасов, силу которых он испытал на своей коже, мясе и костях. Карась находился теперь под полным подавляющим влиянием этой силы: мертвая безнадежность, глухое отчаяние легли на его сердце, и если бы товарищи продолжали мучить его, а начальники драть беспощадно, не дав отдохнуть для борьбы, он превратился бы или в дурака, или в подлеца. Вспоминая это страшное время, Карась говорит: «Многие честные дети честных отцов возвращаются домой подлецами; многие умные дети умных родителей возвращаются домой дураками. Плачут отцы и матери, отпуская сына в бурсу, плачут и принимая его из бурсы». Карась уединился ото всех и замкнулся. Он всех боялся. Но должно же было разрешиться чем-нибудь это пассивное страдание? Оно могло пока разрешаться только внутренним путем. В душе его проявляется страшная злость и ненависть, однако боящаяся обнаружить себя. Она горячит воображение Карася, и в голове его возникают странные идеи и картины. Он переносится в область фантазии, единственный уголок, где может он приютиться безопасно. «Хоть поджег бы кто ненавистную бурсу!» — думает он. Эта мысль очень нравится ему, и он быстро доходит почти до образных созерцаний. Карась представляет себе, как он с зажженной паклей в руках опускается в подвалы училища, строит там огромные костры и, вышедши оттуда, ждет, скоро ли пламень своими огненными языками начнет лизать проклятые бурсацкие гнезда. Злость его видит, как пожар охватил бурсу… трещат, нагибаются, падают стены… разрушаются гнусные классы… горят противные книги и учебники, журналы и нотаты… гибнут в огне начальники и учителя, цензора и авдиторы… С галлюцинационною ясностию стоит перед Карасем нарисованная им картина… Слышит он треск и гром разрушающегося здания, вопль умирающего начальства… «Это кто стонет? — спрашивает Карась. — А! это Лобов корчится на горячих угольях, его придавило бревном, глаз его лопнул, почернели губы, трескается зверское лицо…» Карась с сладострастным наслаждением любуется своими образами и живет злорадостной мечтательной местью… Нервы его в полугорячечном состоянии; пульс бьет девяносто в секунду; голова горит… Когда в действительности силы связаны, тогда у мальчика с сильным воображением является в неестественных образах гиперболическая месть. Доводя злые мечты до последнего развития, Карась повторяет одно и то же несколько раз, определяя каждую подробность их, каждую мелочь. Но такое психическое состояние не может продолжаться долго; душа утомляется, и начинает незаметно пробиваться здравая мысль. Карась, погруженный в свирепые мечтания, почему-то вдруг вспоминает, как он однажды подшиб нечаянно камнем голубя и потом целую ночь не мог заснуть от мучений совести… Он ясно начинает понимать всю ложь и безобразие своих картин, гонит их прочь, на душе делается пусто и противно, остается одна тошнота от неумеренных и бесплодных мечтаний. Яркий звонок возвестил час вечерних занятий. Действительность, от которой он закрывал глаза и затыкал уши, врывалась насильно в сознание, обнаруживая все ребячество его раздраженного воображения. Он сидел в классе, на задней парте, понуря тоскливо голову. Уличенный совестью, он теперь гнал от себя мечты, и таким образом ни во внешнем, ни во внутреннем мире не осталось места, куда бы можно было спрятаться, а между тем душа и тело просят деятельности. В этом мучительном состоянии Карась не знает, что и делать. Очень тяжело ему. «Господи, — думает он в невыносимой тоске, — хоть захворать бы мне!» Это было толчком, от которого развились фантазии в новом направлении. Кроме внутреннего мира, нигде не было приюта. И вот Карась болен… Он при смерти… Родная семья плачет около его постели и прощается с ним до радостного утра… Карась готовится к переходу в вечность… последний час… Но далее мечта сбивается» с пути, потому что умирать не хочется. Карасю является Николай-чудотворец, исцеляет его и велит идти спасаться в пустыню… Рисуется ему пустынная, мирная, ангельская жизнь, трудные подвиги, церковные песни, беседы с богом… Из него выходит великий святой… Он получает дар пророчества и чудодействия… на поклонение ему стекаются жители окрестностей… Долгие годы он постится, молится, изнуряет свою плоть, благодетельствует людям, и он уже видит, как господь призывает его к себе, как являются его мощи… как… — Карасище! Это был голос не с того света, а из бурсацкого мира. — Ты брат ''Носатого''? Карась видит пред собою страшного Силыча и инстинктивно сокращает свою шею… «Боже мой, он опять бить пришел меня!» — думает Карась. — Брат тебе Носатый? — повторяет Силыч… — Брат, — отвечает Карась, не понимая, к чему идет дело… — И ладно, коли брат… Теперь ты ничего не бойся… Я за тебя, потому что твой брат — мой первейший друг… Жалуйся мне, кто будет обижать тебя… Слышишь? — Слышу. Но, вспоминая коварного второкурсника, Карась недоверчиво смотрел на нового покровителя… — Тише! — закричал Силыч звонким голосом… Больше ста человек приготовились слушать Силыча со вниманием. Это показывает, какое он имел влияние в классе. — Встань! — сказал он Карасю. Карась поднялся на ноги. — Вот эту рыбу, — обратился он к классу, показывая на Карася, — никто не сметь обижать… Кости переломаю тому, кто тронет Карася… Карасю стало легко на сердце… — А ты, Карась, жалуйся мне… Скажи, кто тебя трогал? — Не знаю… Он действительно не знал, на кого указать… — Не бойся; говори, кто тебя обижал? — Никто не обижал… — Быть не может… — Да все обижали… Это было вернее. — Кто твой авдитор? — ''Рыжик''. — Хорошо. Я скажу ему, чтобы он не смел тебя ''жучить'' (строго выслушивать урок). — Спасибо, Силыч… — Будет просить булки, не давай… — Ладно, Силыч… — Так слушайте же, — опять обратился Силыч к классу, — беда тому, кто даже пальцем тронет Карася!.. Но на этот раз послышался ответ некоего ''Паникадилы'': — Ну, невелика еще беда… Силыч посмотрел в ту сторону, откуда слышался голос. Он ничего не отвечал, а только сердито сжал кулак… — Не бойся, — сказал он Карасю и стал гулять по классу… Из мира фантазий Карась быстро и охотно перешел в мир действительности. Точно гора свалилась с его плеч… Оглядывая товарищей, он видел, что впечатление, произведенное Силычем, было очень велико… Легко, весело, вольно стало ему. Он начал наблюдать жизнь занятных часов и скоро увлекся ею… Но он и не подозревал, что сделался теперь предметом раздора между Силычем и Паникадилом… Кто такое Силыч? Носатый, брат Карася, до поступления в училище ходил в частную школу, где и познакомился на понюшке табаку с сыном городской вдовы-дьячихи Силычем. Впоследствии они стали друзьями. Оба они поступили потом во второй приходский класс бурсы… Здесь Силыч остался на второй курс — вот почему и встречаем его, осьмнадцатилетнего парня, товарищем Карася и вместе с ним склоняющим «перо, пера, перу», долбящим «един бог», изучающим «сумму» и «разность». Силыч был среднего роста, некрасиво скроен, но крепко сшит и обладал замечательной силой… Он однажды пришел в гости к своему приятелю Носатому. Отправились на реку. Там мужики ловили рыбу. Один из рыбаков сматывал веревку с ворота. «Дядя, — говорит Силыч, — давай я буду сматывать, а ты останови ворот за палку». — «Ты, кутья, должно быть, с ума сошел», — отвечал мужик. «Так верти же хорошенько». Мужик завертел ворот так, что палки его сливались для глаза в один сплошной круг, с каждой минутой усиливая скорость оборотов. Силыч подставил свою крепкую ладонь, толстая палка ворота влепилась в нее — и ворот остановился неподвижно. Мужик только подивился на него. При таких крепких мышцах Силыч обладал не меньшею и ловкостью. Приходит он еще раз к Носатому в гости. Теперь они пошли гулять в поле, но лишь только стали подходить к забору, как услышали сзади себя голос мужика, который ругался, зачем они траву мнут. Друзья полезли через забор, на кладбище; мужик за ними. Силыч смело встретил его. «Что тебе надо?» — спросил он мужика. Тот оказался несколько пьяным и, разгоряченный вином, хотел ударить Силыча. Его рука уже описала полукруг в воздухе, но в то время, когда должен был совершиться удар, Силыч быстро наклонился и прошмыгнул под рукой мужика. После того он выпрямился, встал пред мужиком снова и, скрестив руки, сказал: «Бей еще!». Последовал второй размах, и опять напрасно… Силыч снова встал пред ним и опять сказал: «Бей еще!». И на этот раз мужик не мог поймать своим большим кулаком лицо Силыча. Тогда только Силыч произнес: «С трех раз не попал! теперь держись за землю, а не то упадешь» и с этими словами сшиб мужика с могилы… И вот этакой-то господин заодно с Карасем склонял «перо, пера, перу», долбил «един бог» и т. п. Что же делать? Его поздно отдали в бурсу, и до нее он добывал для матери копейку, справляя службы за дьячков, читая покойникам, занимаясь славлением Христа, молебнами и обеднями. Будучи учеником, он в семье и среди знакомых принимался как взрослый человек. Силыч был вообще человек добрый. Ой никогда не употреблял своих здоровых кулаков на то, чтобы вынудить взятку или: добиться от кого-нибудь низкой послуги. Если же он и давал кому затрещину, как, например, Карасю при первом с ним знакомстве, то из этого еще ничего не следует: в бурсе затрещина — все одно, что в лавке мелкая монета. Но поступить под защиту такого господина значило обеспечить себя от всевозможных обид с чьей бы то ни было стороны… Силыч был и неглуп, и не его беда, что так поздно он начал склонять «перо, пера, перу»… Что такое Паникадило? Чтобы определить его, надо сказать наперед, что такое ''озубки. Озубками'' в бурсе называются куски хлеба, остающиеся на столе от обеда и ужина, и притом такие куски, которые имеют на себе следы чьих-либо зубов. В бурсе есть поверье, что съеденный озубок сообщает силу того, кому он принадлежит. Многие постоянно ели чужие озубки, чтобы сделаться богатырями. Паникадило, великовозрастный ученик, ел их уже несколько лет. Он постоянно бахвалился своей силой, которая действительно была велика. Он со всеми передрался в классе, кроме Силыча. Силыч был для него бельмом на глазу за то, что удержал в своих руках пальму кулачного первенства. Он и боялся Силыча и не хотел верить, чтобы тот смог дать ему трепку. Этот вопрос давно мучил Паникадилу, и он решил, что должно получить на него ответ сегодня… Карась между тем совершенно успокоился. Он опять сошелся с Жирбасом, который оказался круглым дураком. «Это не беда!» — подумал Карась и стал играть с ним в трубочисты. — В которой руке? — спрашивал он Жирбаса… В это время подошел к нему Паникадило, взял его за воротник сюртука, положил спиной на парту и стал загибать ему салазки… — Оставь! — кричал Карась. Паникадило гнул ему ступни за самые плеча. — Силыч! — завопил Карась… — Что? — откликнулся тот. — Заступись!.. Явился Силыч. Паникадило того ждал… Он бросил Карася. Начались предварительные переговоры. — Ты зачем, сволочь, трогаешь его? — А тебе что? — Не слышал, что я говорил? — На это ухо глух. — Значит, вытряски захотелось? — Ну-ко, тронь! — А ты думаешь, не трону… Силыч подвинулся к Паникадиле… — Задень только, задень… Паникадило подвинулся к Силычу. — Слышь, не лезь! Силыч толкнул Паникадилу плечом… — Ты не толкайся! Толчок был отдан обратно… В такой форме бурсаки, желающие подраться, бросают друг другу перчатку. Началось плюходействие. Специалисты сразу же решили: «Намнут Паникадиле бока», и действительно, не прошло пяти минут, как Силыч сидел верхом на Паникадиле, мял его и спрашивал: — ''Живота или смерти''? — Пусти!.. черт с тобой!.. — Карася будешь трогать? — Да ну тебя! — То-то! Потрясши Паникадилу за шиворот, Силыч отпустил его с миром. Паникадило, отправляясь на свое место, думал про себя: «Черта с два: эти проклятые озубки ничего не значат. А впрочем, я, быть может, мало ел их?». И после того он продолжал есть озубки и, быть может, по настоящую минуту кушает их, но более никогда он не решался схватываться с Силычем… Таким образом, куча плюх, смазей и салазок, тычков, швычков и плевков, зуботрещин, заушений и заглушений пронеслась довольно благополучно над головой Карася. И опять повторим: не для всех проходят первые дни бурсацкой жизни так счастливо, как они счастливо миновались для Карася… Но ни для кого они не остаются без последствий; не остались без них и для Карася. Первые впечатления бурсы на Карася были таковы, что не помоги Силыч, то он, как говорит сам, превратился бы в подлеца либо в дурака. Эти впечатления определили главным образом весь дальнейший характер его бурсацкой жизни. По отношению к начальству он сделался полнейшим, закаленным, пропеченным бурсаком… Главное начало товарищества, ненависть к своему начальству, в нем укоренилось и развилось более, нежели в ком другом. Он получил доучилищное воспитание довольно гуманное и честное, но бурса должна была положить на него свое клеймо. Лобовская порка сделала то, что он после ее никогда уже не мог обращаться со своим начальником просто, спокойно и откровенно. Доверенность к начальству в нем была убита сразу и навсегда. Это главным образом выразилось в том, что он никогда не мог смотреть начальнику прямо в глаза, а всегда исподлобья; никогда не говорил естественным голосом, а заунывным и фальшивым, гробовым и нижнетонным; всегда перед начальником ежился и потому не любил встречаться с ним. Он каждую минуту точно чувствовал себя провинившимся, хотя бы и ни в чем не был виноват. Это странное чувство, заставлявшее держать себя так, не было следствием страха, потому что, как увидим ниже, Карась не был очень труслив, часто решался на дерзости и штуки, на которые решались немногие. Дело вот в чем. Карась положительно сознавал, что он ненавидит бурсу, ее воспитателей, ее законы, учебники, бурсацкие щи и кашу — и в то же время должен покоряться начальству, улыбаться перед ним, кланяться, а иногда и льстить даже. Держать себя прямо, высказываться без обиняков было нельзя, потому что запорют, и вот Карась навсегда сбычился пред начальством. Тут действовал не страх, а совестливость. Когда сколько-нибудь честному человеку, уважающему свою личность, приходится гнуть спину, гнуть невольно, насильно, неизбежно, под страхом всевозможного заушения, тогда он будет гнуть ее как человек, которого мучит совесть. В Карасе так и устроилось: либо он дерзок с начальником, либо смотрит каким-то чудаком. Многие педагоги, вероятно, чутьем чуют, что они нехорошие педагоги, когда преследуют таких учеников, как Карась, когда они строго говорят ученику: «Смотри прямо мне в глаза, имей лицо веселое и спокойное, отвечай урок твердо и четко!». «Кто не может смотреть прямо в глаза начальнику, — утверждают такие педагоги, — у того совесть нечиста». Спорить нельзя, что это верно. Как же: ученик сознает ведь, что он должен плюнуть в лицо своего учителя, а вместо того должно улыбаться перед ним; на душе становится скверно, и улыбка выходит странная. Разумеется, Карась и сам не понимал, отчего он и говорит, и улыбается, и кланяется при встрече с начальником не по-людски; он не развился еще до анализа и не мог определить, что тут действовала именно совесть; он это только инстинктивно слышал в себе и уже гораздо позже сознательно разобрал источник своих отношений к властям. Впрочем, изо всего этого никоим образом не следует, чтобы потупленность ученика перед учителем всегда была следствием затаенной ненависти первого к последнему: она может происходить от простой застенчивости. Но мы говорим только о Карасе. Такая замаскированная ненависть Карася изредка разрешалась откровенною с его стороны дерзостью, а без покровов сказывалась очень сильно за спиной начальства, когда гадили ему секретным образом. Правда, и самое гаженье начальству в первые годы не было призванием Карася, но, что увидим из дальнейших очерков, оно впоследствии, когда Карась развился несколько, сделалось его сознательным делом… Сначала, и именно в то время, которое берем, он инстинктивно ненавидел своих педагогов, а после дошел до уверенности, что их следует ненавидеть, обязательно следует. Боязнь и совестливость перед начальством в дальнейшем развитии его превратились в глубокую, органическую ненависть к нему. Но о втором периоде после. Теперь мы застаем его пока в состоянии этой придавленности и потупленности перед своими бурсацкими пестунами… Но и в этот период своего развития, когда характер его еще не успел вполне сложиться, Карась стал несколько оригинально к своим властям сравнительно с другими бурсаками, протестовавшими против начальства. Карась занял почти исключительное положение в бурсе. По крайней мере половины вредных условий, имеющих злое влияние на бурсака, для него не существовало. Его человеческое достоинство было защищено простой, грубой, мышечной силой первого богатыря класса, и эта грубая сила спасла его. Ему не пришлось пред товарищами кланяться, льстить, говорить второкурсникам на ночь сказки, давать им деньги и булки, искать в их головах тварей разного рода, чесать пятки, бегать за водой и т. п. В продолжение бурсацкой жизни он только три раза дал взятку — и то подошли особые случаи. Он, под покровительством Силыча, еще будучи новичком, скоро приобрел все выгоды и льготы второкурскника. Четырех лет, пока не исключили Силыча, достаточно было, чтобы привыкнуть Карасю держать себя независимо, он знать не хотел ни авдиторов, ни цензоров, ни старших. Но при таком положении он не воспользовался кулаками Силыча, чтобы угнетать других: его самого чуть не оглушили навеки, он этого никогда не забывал и с тех пор относился к властям из товарищей и к физической бурсацкой силе отрицательно, притом Силыч и сам не любил взяток и утеснений, потому не стал бы помогать в том и Карасю. Карась в редких случаях прибегал к его помощи; большею частию при нужде он сам дрался, и если бывал при этом поколочен, то обыкновенно либо ругался, либо пускал в противника камнем, книгой, линейкой; если же при схватке с более сильным врагом не случалось под рукой оружия, то он употреблял в дело зубы, когти и ноги, то есть кусался, царапался и лягался. Нередко был Карась бит, бивал и других, но все это было в порядке бурсацких вещей — и только. Поэтому-то покровительство Силыча, при таком направлении его, не навлекло на Карася неприязни товарищей. Многие даже любили его. Испытав на себе горькую участь беззащитного человека в бурсе, он нередко употреблял кулаки Силыча, иногда же свои зубы, когти и ноги в пользу угнетенных. В продолжение последних четырех лет училищной жизни он постоянно был авдитором, часто терпел наказания за преувеличивание баллов — и только раз увлекся взяткой. Постоянный его протест в защиту заколоченных личностей выразился в том обстоятельстве, что он особенно любил дураков. Так, без него совершенно погиб бы ''Петры Тетеры'', упоминаемый нами в прошлом очерке. Тетеры, обладающий воловьею силою, по характеру был чистейший теленок. Все его колотили, плевали на него, обирали его. Карась в продолжение полугода защищал его и успел-таки поставить своего Тетеры на ноги, даже до того, что сам однажды получил от него трепку. Карась, не будучи сам дураком, любил глупцов, проводил с ними целые часы, беседовал с ними, играл, делился добром своим, помогал им. В этом, по-видимому, странном явлении выразился тоже своего рода протест против некоторых сторон бурсацкой жизни. Карась был привязан к своему родному дому, но большинство умных бурсаков, к которым он обратился бы со своими интимностями, непременно сделали бы ему смазь, потому что интимности на языке бурсаков носят название ''телячьих нежностей''. Ни с кем так не был откровенен Карась, как с дураками, только с ними говорил о родном доме, вспоминал домашнюю жизнь, делил семейные тайны, только с ними был задушевен не по-бурсацки, а по-человечески. Карась, по чувству ложного стыда и боязни насмешек, не только скрывал внутреннюю, самую дорогую для него жизнь, но даже напускал на себя цинизм и сам смеялся над телячьими нежностями, так что это разноречие между внешним выражением и внутренним содержанием составило почти вторую натуру Карася. Но душа требовала отзыва, и Карась окружил себя особого рода дураками. Это род дураков честных, добрых, милых, задушевных. Благодаря бога таких дураков немало на белом свете. Только в семинарии Карась вступил в дружбу с умными людьми. Но неужели, спросят, в бурсе Карась не нашел ни одного человека умного, с которым мог бы поговорить по душе? Как не найти, но на первых порах он не сошелся с ними, а потом так и пошло на долгое время. Но всего оригинальнее относился Карась к бурсацкой науке. Поступив в училище, Карась знал более половины того, что требовала программа его класса. Учиться ему было легко. Только «Начатки», которые приходилось ''жарить вдолбяжку'', составляли для него такую же муку, какую испытывал один древний оратор, набивая себе рот каменьями, чтобы усовершиться в искусстве красноречия, но и то ничего: Карась набивал свой рот дресвой тяжело прогрызаемых «Начаток» очень усердно. По другим наукам он шел в первых и не хотелось ему из-за одного предмета лишиться видного места в списке. Над чем товарищи просиживали по целому занятию, он приготовлял в полчаса. Но это самое и повредило впоследствии его бурсацкой карьере. У него было очень много свободного времени, и Карась, учась таким образом два года, привык гулять и ничего не делать. Когда перешел он в следующий класс, от него потребовались более усиленные занятия, и притом занятия бурсацкие, требующие особых туземно-специальных способностей, которые и развили в себе товарищи в продолжение двух лет, пущенных Карасем на ветер. Карасю хотелось и тогда гулять по-старому. ''Долбежники'' скоро обогнали его, он спускался все ниже и ниже, и дело дошло до того, что нотата была осквернена нулем карасиным. Стали его сечь. «Что ж, — думал Карась, — посечете да и бросите — самим надоест!» Он неудержимо стремился в Камчатку и, несмотря на розги, достиг своей цели. Здесь лень его развилась до последних пределов. В первый год он по крайней мере носил в класс книги, но на другой бросил и этот, по его мнению, дурной обычай. В сундуке его безобразно были перемешаны между собою клочья порванных вдоль и поперек разных грамматик, арифметик и хрестоматий; писчая бумага шла на беспутное маранье, перья на свистульки и пушки, заряжаемые картофелем, репою и жеваною бумагою, нож перочинный для порчи столов и строганья палок. Вначале Карась приходил к своему авдитору каждое утро, чтобы сообщить ему свой ученый нуль, но потом, для сокращения занятий, он объявлял ему нуль на целую неделю; но наконец ему надоело и это — он однажды сказал авдитору: «''навеки мне нуль''!». Таким образом, Карась очень решительно отрицал и внешние и божественные науки бурсы. Изредка являлось в нем какое-то темное сознание необходимости учиться, он брался за книжку, но книжка валилась из рук. В одно время двоюродный брат Карася, кончивший курс семинарист, стал требовать к себе нотату и следить за его учением; но Карась нашелся и тут: он сделал другую нотату, свою, и этот документ, с отличными отметками против своей фамилии, отсылал к брату, за что и получал от него гостинцы. Сначала он ленился, собственно, потому, что было ему приятно лениться, но после дошло до того, что его «навеки нуль» было возведено в сознательный принцип. Учитель Краснов обратил на него внимание, заставил его сидеть над книгой и в неучебное время, в своей квартире; против системы Краснова не устоял Карась и стал зубрить учебники, но когда его насильно заставили занять второе место в списке, тогда-то и созрел окончательно его бурсацкий «''навеки нуль''!». Он возненавидел вколоченную в него науку, и она поместилась в его голове, как непрошенный гость; значит, в существе дела, он продолжал отрицать ее — разница в том, что прежде он не понимал, что такое отрицал, а теперь, выучив урок, знал, что вот именно этот урок, эти страницы, эти слова ему не нужны. Тогда он стал следить и изучать каждый урок, как злейшего своего врага, который без его воли владел его мозгами, и постепенно, с каждым днем открывал в учебниках множество чепухи и безобразия; это развило в нем анализ и критицизм, и впоследствии, отвечая бойко урок, он в то же время думал про себя: «этакую, святые отцы, я дичь несу». Карась после долгих личных исследований вполне убедился, что бурсацкая наука, изучаемая иначе, может погубить человека и что только при его методе она послужит материалом, поработав над которым, как над уродливым явлением, можно, не заразившись чепухой, развить в себе мыслительные способности, анализ, остроумие и даже опытность житейскую. И не догадывались богомудрые педагоги, что многие хорошие ученики относились к их учебникам, как психиатр относится к печальному явлению сумасшествия. Вот чем и объясняется то странное обстоятельство, каким это образом из бурсы выходят так много дельных и даровитых людей, несмотря на то, что они поглощали учение, ставшее посмешищем всех образованных людей. Как, обыкновенно спрашивают, они не погибли, не ошалели и не оглупели, как сохранились они? Очень просто: в душе их относительно местной науки глубоко укоренился нуль… И да процветает бурсацкое «во веки нуль!». В нем бурсака спасение. Итак, нуль, во веки нуль, во веки веков нуль! Аминь, что значит — истинно, или да будет! Вот вам более или менее подробная характеристика того, что создала из Карася бурса. Отношения его к начальству выразились во всегдашней потупленности, которая была признаком совестливости, рождавшейся от сознания своей ненависти к властям; отношения науки оказались вечным нулем; среди товарищей, исключая последних трех семинарских лет, он не нашел отзыва той стороне своей жизни, которая была всего дороже для него, составляла главный мотив всего его бурсацкого существа, то есть отзыва своей привязанности к дому, — и одни лишь дураки были его задушевными приятелями. Этот-то мотив и был главным двигателем тех похождений и действий Карася, которые мы хотим изложить далее и которые случились на четвертом году его пребывания в бурсе. Воздух первоуездного класса наполняется странными напевами и голосами. — ''Братие, не дерите платия, а берите нитки и зашивайте дырки'', — читает кто-то на манер чтения «Апостола». — Не мешай, — говорят ему соседи… — ''Марфо, Марфо, что печалишся и молвиши о мнозе'', — продолжает чтец… — Замолчишь ли ты, сволочь? — ''Печали и болезни вон полезли''. — Слушай, скотина, перестань… — ''Ему же дань — дань, ему же честь — честь, а что и за честь, коли нечего есть''? — Братцы, ударьте его хорошенько! — ''И бысть слышен глас с небесе — тп-тпру''! Вдруг чтец замычал — ему сделали очень невкусную смазь. В классе сегодня обиход церковного пения, и чтец был наказан за то, что мешал другим петь. — Я, — говорит ''Лапша Голопузу'' (оба отличные знатоки обихода), — ''шарарахну по нотам''. — А я, — отвечает тот, — ''дергану по тексту''. — Валяй! — Лупи! — ''Ми-ре-ми-фа-соль-фа-ми-ре'', — запевает Лапша. — ''Все-е-ми-и-и-рну-у-ю'', — аккомпанирует Голопуз каждым слогом в каждую ноту Лапши. Шарарахнуть по нотам, когда другой певец в то же время дерганет по тексту, и при этом не сбиться — составляло венец церковно-обиходного пения. К певцам подходит четырнадцатилетний Карась. Лицо его озабочено; он, по всему видно, ожидает учителя с тоской и страхом. — Братцы, — начал он… — Поди прочь, не мешай, — ответил Голопуз. Но Лапша был добрее. — Чего тебе? — спросил он… — Не знаю, как «''Господи, воззвах''» на седьмой глас. Покажи, Лапша. — Слушай! — и Лапша запел: — «''Палася, перепалася, давно с милым не видалася''». Так же поется и на глас. Ну-ко, попробуй. — ''Господи, воззвах к тебе, услыши мя, услыши мя, господи'', — запел Карась. — Напев тот, только разнишь сильно… — А как на пятый глас? В ответ Карасю Лапша запел: — ''Кто бы нам поднес, мы бы випили''. — А на четвертый? — Слушай: «''Шел баран: бя, бя, бя''». Пой! Карась на новый напев затянул: «Господи, воззвах». Отправляясь на заднюю парту Камчатки, он все твердил: «палася, перепалася», «кто бы нам поднес» и «шел баран». В обиходе церковного пения употребляется 8 гласов, или напевов, на текст «Господи, воззвах»; слова одни и те же, а напевы разные. Это сильно затрудняло бурсаков. Вот аборигены еще бурсы и придумали разные присловья, по образцу которых нетрудно было припомнить, как поется тот или другой глас… Но Карась не был одарен музыкальным ухом, за что давным-давно его выгнали из семинарского хора. Через несколько минут он перепутал напевы. Посмотрел Карась на Лапшу и Голопуза, думая, не пойти ли опять к ним, но, махнув рукою, оставил это намерение. «Все равно не пойму», — заключил он и печально опустил на ладони голову. Горек пришелся ему обиход церковного пения. Странное явление этот обиход. В церковной практике он никогда почти не употребляется. В состав его входят разные духовные песни. Музыка их сильна замогильным какофонием: она до того тягуча, что на один слог текста иногда приходится до семидесяти и более голосовых такт — все нижними, заунывными, душу тянущими, тошнящими нотами. И какая филармоническая голова ввела в бурсу и узаконила в ней это обиходно-церковно-мусикийское безобразие? Обиход был обязателен ''для всех'', но не все имели голос или верное ухо, — были картавые, гугнивые, заики, имевшие зуб с присвистом — что было делать таким? — ничего: свищи соловьем и воспевай господу славу! Во всем блеске обиходное козлогласование являлось тогда, когда учитель назначал общее пение, хором всего класса, когда «поющими и взывающими» были голосистые и безголосые, даровитые и бездарные: в то время в воздухе совершался террор музыкальный и петый ''богородичен'' представлялся партитурой из какой-то дикой византийской оперы, партитурой, о которой хочется сказать, что это отрывок из оперы «Заткни крепче уши». Удивляемся только, как не заклепаны уши бурсаков так называемым ''столповым'' пением? Но, характеризуя обиходные композиции, мы должны сказать, что с них тошнило и само начальство, которое, кроме того, понимало, что не все же могли быть певцами, и потому на обиход не обращало внимания, незнание его не служило препятствием для перехода из класса в класс, даже и нотаты не существовало по этому предмету, потому что уроки прекращались иногда на целый год. Но направление бурсацкого образования зависит от главного епархиального начальника, со вкусами которого сообразуются училищные власти, а в то время, которое нами взято, старшим начальником был любитель всевозможной ''столповщины'', и вот бурса наполнилась обиходным воем. Одно к одному, и учителем обихода поступил некто Всеволод Васильевич Разумников. Он один преподавал обиход в нескольких классах. Разумников обладал хорошим баритоном, отлично знал ноту и порядочно играл на скрипке. О Разумникове мы должны сказать несколько слов, потому что он был одним из лучших педагогов бурсы. Мы упоминали о нем в первом очерке как о честном экономе училища. Он учредил должность ''комиссара'', выбранного из старших учеников, обязанностью которого было наблюдать за количеством и качеством пищи. Прежде служителя, в заведывании которых находились жизненные продукты, имея каждый по нескольку родственников, содержали их на счет бурсацкого питания; но лишь только комиссар вступил в свои права, он тотчас уличил повара в краже тридцати фунтов мяса и двух мешков гречневой крупы, за что повар был изгнан из училища. По крайней мере третья часть продуктов, прежде похищаемая служителями, была возвращена ученикам. Кроме того, Разумников никого и никогда не наказывал лишением обеда и ужина, как будто боялся подозрения, что он из экономических<ref>Провинившихся в училище иногда бывало до ста человек сразу. Лишить такое количество, пятую часть всех учеников, обеда либо ужина очевидно было выгодно в экономическом отношении. Почти все экономы брали это во внимание и старались распространить наказание голодом. И действительно, наказание голодом было немаловажным источником так называемых остаточных сумм, из которых начальству даются награды. Скоро ли педагоги убедятся, что голодный ученик гак же негоден для науки, как и объевшийся? Не знаем. Только наверное можем сказать, что эту простую истину позже всех поймут экономы учебных заведений.</ref> расчетов заставляет голодать провинившихся. Он всегда стоял против педагогического изречения: satur venter non studet libenter [сытое брюхо к ученью глухо (лат.)]. Ученики за это любили его. Он, кроме того, преподавал «закон божий» и «священную историю». И здесь он шел далее своих сотрудников. Он запретил носить в класс учебники и отвечать по ним. Рассказав ясно и толково урок, он тут же в классе заставлял повторять его со своих слов. Когда ученик не мог ответить, он заставлял другого растолковывать незнающему; если и этот оказывался плох, он поднимал третьего, четвертого и т. д. Урок учился сразу всеми учениками и оживлялся спорами. Но и после этого многие плоховато знали урок, особенно слабые, а Разумников хотел, чтобы у него все без исключения учились хорошо. Для достижения такой цели он постановил: «''авдиторы отвечают за незнание своих подавдиторных''». Авдиторы выбирались из лучших учеников, успевали хорошо выслушать урок вовремя, и потому они были обязаны учить своих подавдиторных в приготовительные занятные часы. Для устранения случаев, когда ученик, по интриге с авдитором, являлся в класс с нулем, ссылаясь на то, что авдитор не хотел ему помочь, требовалось на то подтверждение со стороны товарищества, иначе незнающий подвергался сугубому наказанию, а авдитор был прав. Такие приемы для бурсы были слишком прогрессивны. Лентяи были уничтожены Разумниковым. Но главное достоинство его нововведений состояло в том, что с ним сама собою падала власть авдиторов и второкурсных, они из притеснителей должны были превратиться в помощников своих подчиненных, из начальников в их братьев. Таким образом Разумников положил начало к уничтожению подлой власти товарища над товарищем. Он не уничтожил наказаний и даже был очень строг, но все-таки явление такого учителя в бурсе было редкостью, тем более что в описываемое нами время и в других учебных заведениях, а не только в бурсе, царила дремучая ерунда и свинство. Одно лишь лежит на совести Разумникова — это обиход. Положим, что косноязычных и безголосых он оставил в покое, но держался вредного убеждения, что всякий имеющий какой-нибудь голос при старании непременно постигнет нотное искусство. Горше всех пришлось от него Карасю, тем более что у Разумникова была система наказаний особого рода: он наблюдал, на кого какое наказание действует сильнее. Он понял, что для Карася всего хуже неувольнение в родительский дом. Несмотря на то, что Карась доказывал учителю свою бездарность изгнанием его из певческого хора, он ничего слушать не хотел. Вошел учитель обихода в класс и вместе с учениками пропел звучным голосом «Царю небесный», после чего прямо обратился к Карасю: — Пропой на седьмой глас… Уши режет Карась. Учитель говорит Лапше: — Покажи ему. Лапша заливается… — Повтори, — говорят Карасю. Уши режет Карась… — И нынешний праздник не ходи в город… — Всеволод Васильевич, я уже три недели не был дома… — И четвертую не ходи… — Простите… — А я вот что тебе скажу, — отвечал твердым безапелляционным голосом учитель, — если ты не выучишься петь, я тебя на всю пасху не отпущу… Учитель отошел от него. Карась побледнел и затрясся всем телом. Несчастный Карась. Замечательно широкая глотка, которою он был награжден от природы, служила вечным источником его несчастий. Еще дома ему досталось, когда он закричал на поповну, дразнившую его, так яростно, что его голос был слышен за рекой. В бурсе его нарекли Карасем в тот момент, когда он, по приказу регента, пустил нотку, которая надорвала животы слушателям. Впоследствии, в семинарии, голос его развился до необъятного горлобасия, его выбрали опять в хор, и регент, по прозванию ''Капелла'' (он же ''Редакция, Конституция'' и ''Мелочная лавочка''), употреблял его как стенобитную машину, как хоровой таран: подойдет крепкая нота, мигнет регент — и рявкнет Карась, а при тихих нотах ему велят молчать, — это оскорбляло Карася. Однажды Карась упражнял свой голос в комнате по соседству с семинарским экономом, он едва не оглушил его громовыми нотами, за что эконом, схватив Карася за шиворот, потащил к ректору и только по доброте своей помиловал его. Инспектор ненавидел его, говоря, что человек обладающий рыканием льва, должен иметь характер зверский: должно быть, судил по себе, ибо, обладая семипушечным басом, несравненно сильнейшим карасиного, по натуре был настоящий зверь, за что и получил прозвище не рыбье, как Карась, а звериное, ибо имя его — ''Медведь''. Даже по окончании курса Карась, хвативши однажды чарочку-другую и вышедши на улицу, пустил такую руладу, что городовой должен был внушить, что подобные рулады суть не что иное, как нарушение общественной тишины и порядка. Одно из сильных несчастий, причиною которых был голос, посетило его теперь. «С таким альтом, — думал Разумников, — невозможно не научиться петь». Неувольнение на пасху для Карася было глубоким несчастием, которое подвигло его на многие скандальные похождения… Он от слов Разумникова тихо плакал. Кому горе, а кому радость. День поступления Разумникова в училище был днем торжества и счастия некоего Лапши… Лапша был чудак, парень шальной и благой. Широкоскулое, серого цвета лицо, голова, почти вросшая в плечи, выдавшаяся вперед неестественно грудь и остальная часть туловища, помещенная на коротких ногах, — делали фигуру его в высшей степени странною, попеременно то жалкою, то уморительною. Лицо его освещалось каким-то неразгаданным, постоянно меняющимся внутренним светом: оно серьёзно, даже угрюмо, но вдруг Лапша без всякой причины покраснеет, а потом раскатится смехом, и все это совершается в нем быстро и неуловимо. Он при всем этом не был дураком. В лице его вы видите образчик бурсацкой застенчивости, которая особенно развилась от его несчастного безобразия. Не будь этой застенчивости, он, быть может, и не сидел бы в Камчатке… Таков был Лапша. Но он делался совершенно иным человеком, когда пел что-нибудь: значит, талант. Голосок он имел довольно приятный и владел тонко развитым слухом. Всегдашней, самой задушевной мечтой его было иметь свою скрипку и выучиться играть на ней, но мечта так и осталась мечтой: теперь он где-то пастухом монастырских коров и, говорят, отлично играет на рожке… Подходит к Лапше Карась. — Что тебе? — говорит Лапша, ежась, двигая плечами и выпячивая свое странное лицо. — Поучи меня обиходу. Лапшу медом не корми, а только дай в руки обиход. — Пойдем. Сначала надо ноты выучить. Отправились они в Камчатку и затянули — ут, ре, ми, фа и т. д. — Не так: надо тоном выше! Карась усиливается тоном выше. — Чересчур высоко — теперь ниже надо. Карась на новый манер. Долго они упражнялись в церковногласии. Спотели оба. Но вот Лапша съежился, перегнулся, вытянулся, сделал сначала тоскливую рожу, а потом вдруг поднес к носу Карася кукиш… — Это что? — Кукиш! Лапша после этого захохотал. — Да что с тобой? — Не буду учить… — Голубчик… Лапша… — Не поймешь ничего… Лапша убежал… Остервенение напало на Карася. Он грыз свои ногти и, мигая глазами, усиливался удержать злую соленую слезу, которая ползла на щеку. — Когда так, к черту все! Он ударил об пол обиходом… — Проклятое училище! — проговорил он… Карась начал вести себя неприлично. Если бы не проклятое наказание, Карась от среды до воскресенья провел бы время, мирно почивая на лаврах, но теперь он был раздражен, и жизнь его пошла ломаным путем. Подходит к нему один из его любимых дураков, бедная Катька. — Нет ли у тебя хлебца? — Этого не хочешь ли? Карась предлагает голодному Катьке туго натянутую фигу. Катька отходит от него печально… Карась идет развлечься на училищный двор. — Карасики, пучеглазики! — говорит ему ''Тальянец'', второкурсный мужлан старшего класса, ученик с вывороченными ногами. — Кривы ножки, кочерыжки! — отвечает Карась… Тальянец начинает его преследовать. — На кривых ногах пять верст дальше! — отвечает Карась, пускает в него комом грязи и удаляется опять в класс. Подходит к нему другой дурак, ''Зябуня''. — Карасик, — говорит он ласково. — Ты что, животное безмозглое? — Карасик… — Поди прочь, пустая башка! Пустая башка тоже отходит от него печально… Карась стал несговорчив и несправедлив. Он чувствует это, и его начинает мучить совесть… — Черт знает, какая тоска, — объясняет он приступы совести… Идет Карась ко второуездному классу, берется за ручку двери и начинает стучать ею: ученики низших классов, не имевшие права входить в высший, так вызывали второуездных. Выходит ученик. — Кого тебе? — Тавлю. — Сейчас. Вышел Тавля. — Чего тебе? — Дай в долг. — Сколько? — Пять копеек. — В воскресенье семь. — Нет уж, после воскресенья, в другое. Я не уволен. Откуда ж мне взять? — Тогда десять. Карась задумался на минуту. — Давай, — сказал он, махнув рукою… Тавля отсчитал ему пять копеек… Карась отправился в сбитенную, съел там на три копейки сухарей, а на две выпил сбитню. И угощение не успокоило его. Оно напомнило ему только домашний чай и кофе. Затосковал Карась. — Боже мой, — проговорил он, — неужели не отпустят меня на пасху? Пойду попрошу еще Лапшу: не поучит ли? А нет! черт с ними!.. не выучиться мне!.. После того Карась из пустяков каких-то полез в драку, и хотя пустил в дело зубы, когти и ноги, как обыкновенно, однако его все-таки поколотили. Для Карася не было наказания тяжелее, как неотпуск домой. И вот еще порядочный бурсацкий учитель Разумников не понимал же, что такое наказание гнусно, незаконно и вредно. Не понимают педагоги и понимать не хотят, что они, когда запрещают человеку, в виде наказания, переступать порог отцовского дома, то этим самым вгоняют его в скуку, тоску и апатию, подвергают на скандалы разного рода, поселяют к уроку или нравственному правилу, за которые штрафуют и шельмуют, полное отвращение, лицемерное исполнение и страсть к запрещенному поступку. Неужли такие плоды в видах здравой педагогики? Кроме того, чем виноваты отец и мать, когда они во время праздника, по приговору педагогов, не видят в своей семье сына, часто любимого, часто единственного сына? за что братья и сестры лишаются свидания со своим братом? за что их-то наказывают педагоги? Воскресный день во многих семействах один только и есть свободный день в неделе — к чему же он туманится печалью по сыне или брате? Портить чужой праздник никто не имеет права, это дело нечестное, дело несправедливое. И неужели отец и мать, если они любят своего сына, меньшее могут иметь на него влияние, нежели черствый педагог? Многие педагоги скажут на это: «да». Был же, например, болван, которого мы называли Медведем, семинарский инспектор, который привязанность к родному дому ставил ученику в преступление на том основании, что желающий быть дома не желает быть в школе, значит, ненавидит науку и нравственность, проводимые в ней. Диво, что такие черные педагоги, как лишенные деторождения, не наказывали детей за любовь к родителям! Но таких педагогов скорее прошибешь колом, нежели добрым словом. Бог с ними. Лучше посмотрим, что сталось с Карасем, когда он страдал от мысли, что его не отпустят домой на целую пасху. Учителем арифметики того класса, где был Карась, был некто Павел Алексеевич Ливанов; собственно говоря, не один Ливанов, а два или, если угодно, один, но в двух ''естествах'' — Ливанов пьяный и Ливанов трезвый. Третья ''перемена'', которая была после обеда, назначалась для арифметики… Стоят при входе в класс ''караульные'', ожидающие Ливанова. Ливанов входит в ворота училища… — Каков? — спрашивает один караульный… — Руками махает, значит, того… — Это еще ничего не значит… — Да ты не видишь, что он у привратника просит понюхать табаку? — Именно так… Значит, пишет по восемнадцатому псалму. Караульные бегут в класс и с восторгом возвещают: — Братцы, Ливанов в пьяном естестве… Класс оживляется, книги прячутся в парты. Хохот и шум. Один из великовозрастных, ''Пушка'', надевает на себя шубу овчиной вверх… Он становится у дверей, чрез которые должен проходить Ливанов… Входит Ливанов. На него бросается Пушка… — Господи, твоя воля, — говорит Ливанов, отступая назад и крестясь… Пушка кубарем катится под парту. — Мы разберем это, — говорит Ливанов и идет к столику. В классе шум… — Господа, — начинает Ливанов нетвердым голосом… — Мы не господа, вовсе не господа, — кричат ему в ответ… Ливанов подумал несколько времени и, собравшись с мыслями, начинает иначе: — Братцы… — Мы не братцы! Ливанов приходит в удивление… — Что? — спрашивает он строго… — Мы не господа и не братцы… — Так… это так… Я подумаю… — Скорее думайте… — Ученики, — говорит Ливанов… — Мы не ученики… — Что? как не ученики? кто же вы? а! знаю кто. — Кто, Павел Алексеевич, кто? — Кто? А вот кто: вы — свинтусы!.. Эта сцена сопровождается постоянным смехом бурсаков. Ливанов начинает хмелеть все больше и больше… — Милые дети, — начинает Ливанов… — Ха-ха-ха! — раздается в классе… — Милые дети, — продолжает Ливанов, — я… я женюсь… да… у меня есть невеста… — Кто, кто такая?.. — Ах вы, поросята!.. Ишь чего захотели: скажи им кто? Эва, не хотите ли чего? Ливанов показывает им фигу… — Сам съешь! — Нет, вы съешьте! — отвечал он сердито. На нескольких партах показали ему довольно ядреные фиги. Увлекшись их примером, один за другим, ученики показывали своему педагогу фиги. Более ста бурсацких фиг было направлено на него… — Черти!.. цыц!.. руки по швам!.. слушаться начальства!.. — Ребята, ''нос'' ему! — скомандовал ''Бодяга'' и, подставив к своему носу большой палец одной руки, зацепив за мизинец этой руки большой палец другой, он показал эту штуку своему учителю… Примеру Бодяги последовали его товарищи… Учителя это сначала поразило, потом привело в раздумье, а наконец он печально поник головою. Долго он сидел, так долго, что ученики бросили показывать ему фиги и выставлять носы… — Друзья, — заговорил учитель, очнувшись… Господа, братцы, ученики, свинтусы, милые дети, поросята, черти и друзья захохотали… — Послушайте же меня, добрые люди, — говорил Ливанов, совсем хмелея… Лицо его покрылось пьяной печалью. Глаза стали влажны… — Слушайте, слушайте!.. тише!.. — заговорили ученики. В классе стихло… — Я, братцы, несчастлив… Я женюсь… нет, не то: у меня есть невеста… опять не то: мне отказали… Мне не отказали… Нет, отказали… О черти!.. о псы!.. Не смеяться же! Ученики, разумеется, хохотали. Пьяная слеза оросила пьяное лицо Ливанова… Он заплакал… — Голубчики, — начал он, за меня никто не пойдет замуж, никто не пойдет… Рыдать начал Ливанов. — У меня рожа скверная, — говорил он, — пакостная рожа. Этакие рожи на улицу выбрасывают. Плюньте на меня, братцы: я гадок, братцы… — Гадок, гадок, гадок, — подхватили бурсаки… — Да, — отвечал их учитель, — да, да, да… Плюньте на меня… плюньте мне в рожу. Ученики начинают плевать по направлению к нему. — Так и надо… Спасибо, братцы, — говорит Ливанов, а сам рыдает… У Ливанова была не рожа, а лицо, и притом довольно красивое, ему и не думала отказывать невеста, к которой он начал было свататься, напротив — он сам отказался от нее. Спьяна Ливанов напустил на себя небывалое с ним горе. Со стороны посмотреть на него, так стало бы жалко, но для бурсаков он был ''начальник'', и они не опустили случая потравить его. — Братцы, — продолжал он, — я отхожу ко господу моему и к богу моему… Я вселюсь… — Смазь ему, ребята! — крикнул Пушка. — Что такое? — спросил Ливанов… — Смазь… — Что ''суть'' смазь? — А вот я сейчас покажу тебе, — отвечал Пушка, вставая с места… — Не надо!.. сам знаю… Сиди, скотина… Убью!.. Ах вы, канальи!.. над учителем смеяться!.. а?.. — говорил Ливанов, приходя в себя… — Да я вас передеру всех… Розог!.. — крикнул он, совсем оправившись… В классе стихло… — Розог! — Сейчас принесу, — отвечал секундатор. — Живо!.. Я вам дам, мерзавцы!.. Хмель точно прошел в Ливанове. «Что за черт, — думали бурсаки, — неужели в другое естество перешел?» Но это была минутная реакция опьяненного состояния, после которого с большею силою продолжает действовать водка, и когда вернулся в класс секундатор, то он увидел Ливанова совершенно ошалевшим. Ливанов, стиснув зубы и поставив на стол кулак, смотрел на учеников безумными глазами… — Розог, — сказал он однако, не забывая своего желания… — Что Павел Алексеич? — отвечал секундатор, смекнув, как надо вести себя… — Розог… — Все люди происходят от Адама… — говорил ему секундатор… — Так, — отвечал Ливанов, опять забываясь, — а роз… — Добро зело, то есть чисто, прекрасно и безвредно… — Не понимаю, — говорил Ливанов, уставясь на секундатора. — Я родился в пятьдесят одиннадцатом году, не доходя, минувши Казанский собор… — Ей-богу, не понимаю, — говорил Ливанов убедительно… — Как же не понять-то? Ведь это написано у пророка Иеремии… — Где? — Под девятой сваей… — Опять не понимаю… — Очень просто: оттого-то и выходит, что числитель, будучи помножен на знаменатель, производит смертный грех… — Ты говоришь: грех? — Смертный грех… — Ничего не понимаю… — Всякое дыхание да хвалит… — Что хвалит?.. скотина!.. винительного падежа нет в твоей речи!.. черт ты этакой!.. По какому вопросу познается винительный падеж? — По вопросу «кого, что?». — Так кого же хвалит? что хвалит? черт ты этакой, отвечай! — Черта хвалит. Ливанов посмотрел на него злобно… — Ты это серьёзно говоришь? — спросил он. — Вот тебе крест. Ученик перекрестился. — Ты мне сказал «тебе»? — Я, тебе, мне, мною, обо всех… — Уйди!.. убью! — отвечал, озлившись, Ливанов, — прошу тебя, уйди!.. Я в пьяном виде не ручаюсь за себя… — Он ушел, — говорит ученик… — Он?. Что мне за дело до него?.. ты-то уйди!.. Черт же с тобой, скотина, — говорит опьяневший педагог, стуча по столу кулаком… — Не хочешь уйти? Так я же уйду… Я пьян… Я уйду… Учитель после этих слов неожиданно встает со стула и направляется к двери. Его провожают хохотом, криком, визгом и лаем… — Это все пустяки, — говорит он, — в жизни все пустяки, — и выходит на лестницу… Лишь только он ступил на первую ступеньку, как тот же секундатор, следивший за ним, схватил его за ногу. Пьяный педагог полетел с лестницы вниз головою. Счастье его, что он не переломал себе ребер… — Оступился, черт возьми, — говорил перепачканный учитель, вставая на площадке, у которой кончалась лестница… Подле него уже очутился секундатор, дернувший его за ногу… — Вы, кажется, замарались? — спрашивает он. — Позвольте, я вас почищу. — Не надо, друг мой, вовсе не надо… Все пустяки… Учитель наконец ушел домой. Вот каков был Павел Алексеевич Ливанов в пьяном естестве. Описанная нами сцена была в четверг. В субботу Ливанов явился в трезвом естестве. Ученики держали себя, как и Ливанов, иначе — прилично, разумеется прилично по-бурсацки. С Ливановым, когда естество его переменялось, из пьяного переходило в трезвое, шутить было опасно. Вообще Ливанов был не дурной человек, хотя как учитель не выдавался из среды своих товарищей; но по крайней мере он не запарывал своих учеников до отшибления затылка… Лобов, Долбежин и Батька были представителями террора педагогического, Краснов и Разумников — представителями прогрессивного бурсацизма, а Ливанов был какая-то помесь тех и других: иногда строг до лобнических размеров, иногда добр бестолково. Во всяком случае, не любили шутить с Ливановым, когда он был в трезвом естестве… Карась не выходил на сцену, когда был пьян Ливанов, но сегодня, когда шутки с Ливановым были опасны, он решился на скандалы… Хотя Карась сидел в Камчатке и заявил своему авдитору «нуль навеки», но он был все-таки довольно любознательная рыба. Вышел такой случай. Однажды от нечего делать Карась рвал арифметику Куминского; он в этом занятии прошел уже до деления. Тут его злодеяния вдруг прекратились. «Деление? — подумал он. — А ведь я знаю деление… А дальше что?.. Именованные числа… Это что за штука?.. Сначала узнаю, а потом раздеру…» Остановившись на такой мысли, он стал читать Куминского и без посторонних пособий понял именованные числа. «Дальше дроби — это что такое?» — сказал он. Понял он и дроби… Все это было пройдено им в три приема. Значит, когда захочет человек учиться, то можно обойтись и без розги. «Дальше что? десятичные дроби… Не хочу читать… Довольно». После этого он Куминского обратил в клочья. Задано было о «приведении дробей к одинаковому знаменателю», и хотя у Карася стоял в нотате нуль, однако он знал урок, приготовив его без всякого поощрения и принуждения гораздо ранее, чем требовалось… Учитель вызвал к доске ''Секиру''. Секира, несмотря на то, что был авдитор, путался… — Дурак, — сказал ему Ливанов… — Дурак и есть, — подтвердил Карась из Камчатки… — Кто это говорит? — рассердившись, спросил Ливанов… Ему дерзким показался ответ Карася… — Я, — отвечал Карась. — Помилуйте, Павел Алексеевич, не умеет привести к одному знаменателю: ну не дурак ли? — Ах ты, скотина, — закричал Ливанов… — Помилуйте же, Павел Алексеевич. Я сижу в Камчатке, значит, дурак из дураков, а все-таки «приведение знаменателей» знаю! — Если же ты не сделаешь мне «приведения», я тебя запорю… — Запорите… — К доске!.. Карась вышел и отлично ответил урок… — Ну, не правду ли я сказал, что дурак он? — говорил Карась, показывая на Секиру. — Даже я умею это сделать. Ливанов подошел к Карасю и Секире. — Дай мел, — сказал он Карасю… — Извольте… Взявши в руки мел, Ливанов сделал на лице Секиры крупный крест. Делая крест, он говорил: — Пентюх, перепентюх, выпентюх!.. — Ну, дурак и есть, — подтверждал Карась… После этого Карась отправился в Камчатку. Развлеченный на несколько минут своим ответом, он, однако скоро начал скучать. Пришла ему на мысль предстоявшая опасность неотпуска домой на святую. Злость на него нашла, которую он и выместил на грифельной доске, попавшей ему под руки. Сняв с краев ее боковые планки, он хотел обратить их в щепы, но, приложив палец ко лбу, сказал себе: «Подожди, дружище, тут выйдет скрипка». Из трех планок он сделал треугольник, к вершине его прикрепил четвертую, в треугольнике натянул веревочные струны, добыл из розог, лежавших в печке, по соседству его, прут, из которого смастерил смычок, и таким образом устроил нечто вроде цевницы… Это заняло его на время, но в голову его опять приходит мысль о пасхе. «Черти, — думал он, — неужели так-таки и не пустят на пасху?.. Лучше бы пересекли пополам! Сколько хочешь секи, мне все одно». — «Так ли?» — рефлектирует он. — «А вот попробуем». Карась берет свою цевницу и начинает водить по ней смычком, то есть розгой… Раздается на весь класс страшный визг, произведенный Карасем для скандала. — Кто это? — спрашивает изумленный учитель. — Я это, — отвечает храбро Карась… Визг был до того неожидан и неуместен, что учитель растерялся… — Что это значит? — Ничего не значит. — Скотина… Карась сел спокойно. Учителя поразил этот случай, и потому только он не отпорол Карася… «Врешь, — думает между тем Карась, — ты меня отпорешь!» — и берет в свои руки цевницу… Раздается еще сильнейший его визг… Ливанов на этот раз вышел из себя. Он, озлобленный, бросается к Карасю. Карась же становится коленями на ребро парты… — Я наказан, — говорит при приближении к нему Ливанова… — Стой, скотина, весь класс… — Буду стоять. Учитель недоумевает, что сталось с Карасем. Однако мало-помалу он успокаивается. «Нет, ты меня отпорешь!» — думает Карась… Берет он в руки цевницу и, водя по ней прутом, производит третий, сильнейший визг… На этот раз Ливанов совершенно сбесился. Он бросился на Карася с поднятыми кулаками… — Убью, мерзавец! Карась струсил, видя разъяренного учителя, и когда Ливанов подбежал к нему, он вскочил на ноги и понесся над головами товарищей, по партам, к двери, за которою и скрылся. Учитель долго не мог прийти в себя. Долго ходил учитель по классу. Он был страшно озлоблен и в то же время изумлен. «Понять не могу, — думал он, — что сталось с этим мерзавцем?» Факт выходил своею оригинальностию из ряда обыкновенных фактов, и, должно быть, именно это обстоятельство сделало то, что Ливанов не донес о карасиных деяниях инспектору. Иначе Карасю пришлось бы целую неделю таскать из своего тела прутья: за подобные его дерзости в бурсе драли жестоко, до того жестоко, что после сечения относили в больницу ''на рогожке''. Счастье Карася… Но Карася все-таки высекли в тот день. Он в озлоблении пошел бить стекла училища, был пойман на этом деле, и хотя призывал всю небесную силу во свидетельство того, что он нечаянно разбил стекло, однако ему ''влепили'', как выражается он, около пятидесяти. Таким образом, наказание Разумникова имело свои добрые последствия: оно бесило только человека, а нисколько не наставляло на путь истины. Посмотрим, что было после. Ученики отпускались домой из бурсы по письменным билетикам от двенадцати часов субботы до пяти часов воскресенья. В субботу разошлись ученики, большинство по домам. Училище опустело. Карась остался в бурсе. Ученики в свободное время обыкновенно сидели в спальнях. Карась находился в ''Сапоге''. На него напала невыносимая тоска. Он бросился на кровать, покрыл свою голову подушкой и зарыдал. Мы, взрослые люди, на детское горе смотрим очень легко. Разве может ребенок серьезно страдать? Разумеется, большинство читателей ответит: нет. Между тем бывают детские печали глубокие и сильные, печали, за которые человек не может простить и тогда, когда станет взрослым. Карась в ту минуту, когда лежал на кровати, всех ненавидел. Разве может глубоко ненавидеть ребенок? Может. Если бы не учился человек ненавидеть в детстве, не умел бы ненавидеть и в зрелых летах. Бурса дала Карасю сильные уроки ненависти, злости и мести — бурса превосходное адовоспитательное заведение! Для городского, привыкшего проводить праздники дома, самый гадкий день — праздничный день в бурсе. Карась кое-как дождался всенощного. Учеников разделили на две партии: одна отправлялась в лаврскую церковь, другая оставалась в бурсе. К первой принадлежали имевшие сколько-нибудь приличную одежду, ко второй оборвыши и отрепыши, которых стыдно было даже бурсацкому начальству пустить на свет божий. Карась остался с отрепышами, потому что был не уволен в город, а таких не пускали в лаврскую церковь. По звонку в шесть часов вечера оборвыши и отрепыши отправились на домашнюю всенощную в так называемый «''пятый номер''», то есть класс под № 5. Это была большая длинная комната, уставленная партами. На передней стене ее висел огромный образ Христа, сидящего на престоле; пред тем образом и совершалась всенощная одним из лаврских монахов. Ученики сдвинули парты в одну сторону, к стене. Образовалась довольно обширная площадка, на которой и поместились рядами ученики. По правую руку образа поставили аналой, около которого поместилась ''сборная братия'', то есть певчие-любители из оставшихся в бурсе оборвышей и отрепышей. Карась в детстве был очень религиозный мальчик. Кроме того, на сердце его накопилось очень много горя. Он, лишь только началось всенощное, встал на колени и начал усердно молиться. Содержание его молитвы, как часто случается в детстве, было беспредметное, неопределенное. Он ни о чем не просил, ни на кого не жаловался богу; он, отрешаясь от внешнего мира, стремился куда-то всеми силами своей души. Тепла была его молитва и сильна… Так прошло около полчаса, и Карась с каждым поклоном разгорался духом. Но это благодатное настроение было неожиданно нарушено самым пасквильным образом. Когда Карась кончал усердный поклон, сосед его, дурак Тетеры, сделал ему дружескую смазь. Карася это изумило, а Тетеры, рассматривая свою пясть, в которой сейчас держал лицо Карася, увидел ее мокрою… — Ты плачешь, — сказал он Карасю… Религиозный экстаз Карася миновался. — У тебя слезы? — повторил Тетеры. Карась озлился, тем более что ему было стыдно своих слез… — Безмозглая башка, — отвечал он и дал пинка Тетеры. — Да о чем ты плакал? — спрашивал глупец Тетеры. — Отстань, осел! — Скажи же, — допрашивал добродушный глупец. — Вот тебе! Карась дал ему очень чувствительный пинок. — Подлый Карасище, — приветствовал его дурак… Таким образом, молитвенное настроение карасиного духа было нарушено. Карасю сделалось просто скучно. Он стал наблюдать религиозность своих сомолитвенников. Ученики любили свой бурсацкий храм более, нежели лаврский, потому что богослужение, которое они совершали, возможно было только в том именно храме, в котором и драли их. Домашняя служба была короче и веселее: ее по возможности сокращали и делали занимательною. Дьячок из учеников, читая псалмы, перебирал слова до того быстро, что слышалось только щелканье языком и губами, а смыслу… смыслу бурсакам и не требовалось… «Бог с ним!..» — говорили они… Для характеристики бурсацкого богослужения мы должны сообщить читателю следующего содержания рассказ. Сидели в горячей бане два купца, один очень жирный, другой так себе, и разговаривали они о духовных делах. «Нет, ты скажи мне, — говорит купец так себе, — что такое дьячок?» — «Известно, что: служитель божий», — отвечает жирный. «А вот и врешь». — «Что же такое дьячок, объясни!» — «Сейчас объясню, — отвечает задавший вопрос. — Дьячок, — говорит он, — есть дудка, чрез которую глас божий проходит, но… ее не задевает — вот что!» — «Это так, — подтвердил жирный, — ты в самую центру попал». После такого определения читатель поймет нас, когда мы скажем, что бурсаки во время всенощного были не молельщиками, а чистыми дудками… Но, кроме бестолкового дьяческого чтения, было еще безобразное пение. ''Сборная братия'' любила ''хватить, ляпнуть, рявкнуть, отвести кончик'', — эти термины означают громыгласия бурсы. Поющая и взывающая бурса стоит и подзадоривает тех, у кого хорошо устроены дыхательные мехи и горловые связки… Ревет молящаяся бурса… Но это все еще ничего бы: у нас на Руси в большинстве случаев церковные службы сопровождаются нелепым чтением и аневричным пением, но богомольный русский человек давно привык к тому, и его религиозное чувство все-таки питается во время службы; но этот же стерпевшийся наш богомольный человек, посетив бурсацкую всенощную; непременно возмутится духом. Мы видели, как Карась во время службы смазь получил. Такие явления во время всенощной были очень обыкновенны. Молящиеся толкались, смеялись, плевались… Отрепыши в первых рядах только стояли прилично, а в средине, где ученики были заслонены окружающими их товарищами, играли в карты и ''костяшки''. Хорь лазил по карманам. ''Чахотка'', второкурсник, спал на тулупе, ''Павка'', городской мальчик, не отпущенный домой за леность, учил урок… Смази, щипки, плевки, подзатыльники рассыпались только ''несколько'' реже и скромнее сравнительно с обыкновенными занятными часами. Все это в бурсе называлось богослужением… Но не можем удержаться от горячего слова. И не будем удерживаться. Договоримся до конца — благо, время такое подошло, что ''можно'' говорить и ''следует'' говорить. Бурсацкая религиозность своеобычна. В бурсе вы всегда встретите смесь дикого фанатизма с полною личною апатией к делу веры. В бурсацком фанатизме, как и во всяком фанатизме, нет капли, нет тени, намека нет на чувство всепрощающей, всепримиряющей, всесравнивающей христианской любви. По понятию бурсацкого фанатика, католик, особенно же лютеранин — это такие подлецы, для которых от сотворения мира топят в аду печи и куют железные крючья. Между тем всякий бурсак-фанатик более или менее непременно невежда, как и всякий фанатик. Спросите его, чем отличается католик от православного, православный от лютеранина, он ответит бестолковее всякой бабы, взятой из самой глухой деревни, но, несмотря на то, все-таки будет считать своей обязанностию, своим призванием ненависть к католику и протестанту. Но жаль учеников, жаль: если препарировать бурсацкую религиозность, сбросить с нее покрывало, которым маскируется и декорируется сущность дела пред неспециалистом или недальновидным наблюдателем, распутать схоластические и диалектические тенета, мешающие анализировать факт смело и верно, то эта бурсацкая религиозность, знаете ли, чем окажется в большинстве случаев? — она окажется полным, абсолютным ''атеизмом'' — не сознательным атеизмом, а животным атеизмом необразованного человека, атеизмом кошки и собаки. Они называют себя верующими, и лгут они: у них и для них не существует того бога, к которому так любят обращаться женщины, дети, идеалисты и люди, находящиеся в несчастии. И что может развить в них религиозное чувство? Уж не ''божественные'' ли науки, которые зубрят они с проклятием и скрежетом зубовным? Эти-то науки, устилаемые их ''сочинителями'' дерьмом с чертоплешинами, и развращают человека. Науки бурсацкие таким писаны диким языком, вымощены таким непроходимым камением, что могут произвести в душе человека разве только сыворотку, а никак не возбудить в нем религиозное чувство. Прочитать бурсацкий учебник так же легко, как перекусить толстую веревку. Но попытайтесь перекусить эту веревку, попытайтесь выучить наизусть, слово в слово, буква в букву, всю ерунду бурсацкую и в то же время ухитритесь поверить ей, обратить ее в свое убеждение, «в плоть и кровь», как приказывает своим ученикам один из семинарских педагогов, — тогда, честное слово, вы ошалеете навеки. Но главная причина, настоящая сущность дела все-таки не в каменологии, не в дресвологии, не в тернологии туземных наук. Религия, хотя и не проповедуется она в бурсе, как у поклонника Магомета, огнем и мечом, но проповедуется розгой, голодом, дерганьем из головы волос, забиением и заушением. Например, Лобов велит ''вознести'' ученика ''на воздусях'', положить под самый нос его «Закон божий» и в то же время кричит дико: «Учи, сейчас же и учи урок!». Мы думаем, что бурсацкое начальство, поступая так, постепенно и незаметно, однако самым радикальным путем, направляет миросозерцание своих учеников к полному атеизму. Когда дети начинают подрастать, то из них лишь одни идиоты остаются упорствующими в фанатизме, вынося из бурсы только боязнь черта и ада да еще ненависть к иноверцам и ученым, а любви к человеку, заповеданной Христом, того чувства и тех начал, которые ныне называются гуманностию, они не получают от бурсы, потому что бурса вечно ''аскоченствует'', убеждения ее носят на себе всегда несчастное клеймо «Домашней беседы», этой плевательницы нашей российской духовной литературы. Но при дальнейшем развитии большинство бурсаков, чуя человеческим чутьем неладность своей науки, делается вполне равнодушно к той вере, за которую так долго и так жестоко секли их. Так формируется большинство; но затем остается меньшинство — самые умные люди из семинаристов, цвет бурсацкого юношества… Эти умные бурсаки распадаются на три типа… Одни из них — по направлению своему идеалисты, спиритуалисты, мистики, и в то же время по натуре народ честный и славный, добрый народ. Они во время самостоятельного развития своего, силою собственного, личного ума и опыта, очищают бурсацкую веру, всеченную в их душу, от всевозможных ее ужасов, потом создают новую веру, свою, человеческую, которую, надев впоследствии рясы и сделавшись попами, и проповедуют в своих приходах под именем православной веры. Таких попов и народ любит и так называемые ''нигилисты'' уважают, потому что эти попы — люди хорошие. Другого типа бурсаки — это бурсаки материалистической натуры. Когда для них наступает время брожения идей, возникают в душе столбовые вопросы, требующие категорических ответов, начинается ломка убеждений, эти люди, силою своей диалектики, при помощи наблюдений над жизнью и природой, рвут сеть противоречий и сомнений, охватывающих их душу, начинают читать писателей, например вроде Фейербаха, запрещенная книга которого в переводе на русский язык даже и посвящена бурсакам, после того они делаются глубокими атеистами и сознательно, добровольно, честно оставляют духовное звание, считая делом непорядочным — проповедовать то, чего сами не понимают, и за это кормиться на счет прихожан. Это также народ хороший. Вначале этим бурсакам жаль вечности, которую им, в качестве материалистов, приходится отрицать, но потом они находят в себе силы помириться с своим отрицанием, успокоиваются духом, и тогда для бурсака-атеиста нет в развитии его попятного шага. Эти люди всегда бывают люди честные и, если не вдаются в эпикуреизм, люди деловые, которыми все дорожат. Они, сделавшись атеистами, никогда не думают проповедовать террор безбожия. Самый атеизм они определяют совсем не так, как принято у нас определять его. Вот как они резюмируют свой нигилизм: «В деле совести, в деле коренных убеждений насильственное вмешательство кого бы то ни было в чужую душу незаконно и вредно, и поэтому я, человек рациональных убеждений, не пойду ломать церквей, топить монахов, рвать у знакомых моих со стен образа, потому что через это не распространю своих убеждений; надо развивать человека, а не насиловать его, и я не враг, не насилователь совести добрых верующих людей. Даже на словах с человеком верующим я не употреблю насмешки, а не только что брани, и остроты над предметами, которые дороги для человека, будут допущены мною только тогда, когда дозволяет их мой собеседник, — иначе я и говорить с ним не буду о делах веры. Но, не стесняя свободу совести моих ближних, не желаю, чтобы и мою теснили. Научи меня, если сумеешь? Не можешь, отойди прочь. Я тебя поучу, если желаешь? Не хочешь, и толковать не стану — тогда мое дело сторона. При таких отношениях мы можем ужиться, потому что честный атеист с честным деистом всегда отыщут пункты, на которых они сойтись могут. Что такое атеизм? Безбожие, неверие, заговор и бунт против религии? Нет, не то. Атеизм есть не более, не менее, как известная форма развития, которую может принять всякий порядочный человек, не боясь сделаться через то диким зверем, и кому ж какое дело, что я нахожусь в той или другой форме развития. А уж если кому она кажется горькою, то приди и развей меня в ином направлении. Если же будете насиловать меня, я прикинусь верующим, стану лицемерить и пакостить потихоньку — так лучше не троньте меня — вот и все!». Вот какие иногда бывают бурсаки. Этих тоже все любят и уважают, и честный поп, встретясь с атеистом-товарищем, охотно подаст ему руку, если только он в существе дела порядочный человек. Так и следует. Но бурса из умных учеников своих создает еще род людей, которые, ставши атеистами, прикрывают свое неверие священнической рясой. Вот эти господа бывают существами отвратительными — они до глубины проникаются смрадною ложью, которая убивает в них всякий стыд и честь. Желая скрыть собственное неверие, рясоносные атеисты громче всех вопят о нравственности и религии и обыкновенно проповедуют самую крайнюю, безумную нетерпимость. Беда, если эти рясофорные атеисты делаются педагогами бурсы. Будучи убеждены, что неверие лежит в природе всякого человека, и между тем поставлены в необходимость учить религии, они вносят в свою педагогику сразу и иезуитство и принципы турецкой веры. По их понятию, самый лучший ангел-хранитель бурсацкого спасения — это фискал, наушник, доносчик, сикофанта и предатель, а самое сильное средство развить религиозность — это плюха, розга и голод. Терпеть не могут они Христова правила, апостолам данного: «в доме, где не верят вам, отрясите прах ног ваших — и только»; нет, им хочется в христианскую веру напустить туретчины. «Отодрем, — думают они, — человека за погибель души его и стащим потом в царствие небесное за волоса хоть — и делу конец!» Эти рясофорные атеисты развивают в себе эгоизм — источник деятельности всякого атеиста, но который у хороших атеистов является прекрасным началом, а у этих, оскверняясь в их душе, становится гнусным. Они проповедуют яро не потому, что боятся за вечную погибель своего ''прихода'', а потому, что боятся вечной погибели своего ''дохода'': при каждой проповеди они щупают свои карманы, нет ли в них дыры, и нельзя ли дыру, если она есть, вместо заплаты заклеить проповедью. Эти рясофорцы бывают главными прислужниками тех барынь и купчих, которые постоянно ханжат и благочестиво куксятся на Руси: они обирают глупых женщин; кроме того, из них же выходят самые усердные церковные воры и святотатцы. Но, имея широкие карманы, в которых лежат деньги верующих и усердствующих прихожан, не хотят часто шевельнуть пальцем, чтобы помочь какой-нибудь вдове голодающей, из их же ведомства, — благо, свое чрево давным-давно набито ассигнациями. Если в их руки попадает власть, то они употребляют ее возмутительным образом; если они чувствуют в своих руках силу, то употребляют ее на зло. Например, один знакомый нам литератор напечатал две очень дельных и честных статьи, касающихся духовного вопроса, — так что же? Он получил анонимное письмо, в котором говорится, что если он не прекратит своих статей, то его мать, вдова, будет выгнана из казенной квартиры и лишена последнего куска хлеба, а ему, литератору, лоб забреют. Я уверен, что это писал непременно рясофорный атеист, потому что когда к рясофорному являешься с откровенным словом, он против слова поднимается с дреколием. Вот каких господ заготовляет бурса! Но таких господ презирают честные бурсаки, которые считали себя не в праве надеть рясу, и верующее наше духовенство, образованная часть его, — добрый поп всегда подаст руку доброму атеисту и с отвращением встанет спиной к своему же сослуживцу, но не верующему в свое призванье. Так и следует. Но пока довольно. Все эти мысли пришли нам в голову по поводу бурсацкого богослужения, которое для Карася началось так благоговейно, потом было прервано смазью, а кончилось тем, что он под конец всенощного играл в ''чет и нечет''. Кончился для Карася гадкий бурсацкий праздник. «Неужели меня не уволят и на пасху?» — думал он. Страшно сделалось ему. Он знал, что такое в бурсе пасха. Лучше бы совсем не существовало пасхи в бурсацком календаре. Этот праздник ожидался учениками с нетерпением, все думали встретить в святой день что-то особенное, выходящее из ряду вон; лица торжественные, светлые, добрые; товарищи внимательны друг к другу и ласковы; ни одной нет затрещины во всей бурсе. Хоры после спевки идут в церковь, поют с увлечением и звонко, весело христосуются и после службы возвращаются в бурсу, где и разговляются. Все это очень мило; но вместе с разговеньем улетает из бурсы и праздник. Если бы дали ученикам простую рекреацию, они и справили бы ее, как обыкновенно, но пасха — праздник особенный, и проводить его следует иначе. И вот бурсаки снуют из угла в угол, ищут своего праздника и найти не могут. Где же он? Затерялся где-то, а вернее всего, оставлен дома, на родине. Поневоле припоминают бурсачки Христов день под родным кровом, все чуют, что не так надо праздновать его, и уже христовский вечер становится невыносимо скучен, на всех нападает тоска и апатия. Прожить целую неделю в таком состоянии — дело крайне тяжелое. Оттого-то Карасю и прописывали бурсацкую пасху вместо казни: на дельное что-нибудь она и не годилась. Но Карась поклялся, что он во что бы то ни стало отделается от этой казни… Но что же он предпримет? «Сбегу», — чаще и чаще приходит ему на мысль. С этой блаженной мыслью он и заснул в тот день. «Сбегу», — думал Карась, проснувшись, и на другой день поутру. Эта мысль начинала нравиться Карасю и окончательно укоренилась по поводу одного маленького ''бегуна''. Событие было такого рода. Привезли в училище ''Фортунку'', деревенского мальчика, едва ли не семилетнего ребенка, который долго скучал по родине. Этот Фортунка, когда ему сделалось очень горько от бурсацкой жизни, ночью задумал совершить бегство. Он предпринял такой подвиг, не зная, где найдет приют, и не имея денег, а только полагаясь на слова песни, певавшейся в училище, в которой говорилось, что однажды шел бедный малютка, он весь перемок и дрожал от холоду, по думал: «Бог и в поле птичку кормит и росой кропит цветы, — и меня он не оставит», и действительно, мальчику попалась навстречу старушка, которая и приютила его у себя… Полагаться Фортунке больше было не на что, но он все-таки встал с своей постельки глубокой ночью на ноги, натянул на себя свою одежку, завязал что-то в узелок и вышел на двор. «Вечер был, сверкали звезды», как говорилось в приведенной же нами песне. Фортунка полез через забор, вот он уже сидит под открытым небом и думает со страхом, куда ему направить путь. «Но ладно: бог и в поле птичку кормит». Бурсацкая птичка хотела спорхнуть с забора… — Стой! — услышал Фортунка чей-то грозный голос… Его сняла с забора чья-то сильная рука и поставила на землю… Пред Фортункой оказался солдат Цепка, училищный хлебопек, который и поймал его на месте преступления… — Ты что затеял? — Ей-богу, ничего не затеивал… — Пойдем-ко со мной, дружище… — Прости, Цепа… — Пойдем, пойдем… Солдат повлек за собой Фортунку. Он привел его в свою пекарню. Об этом солдате мы уже однажды упоминали как о человеке, несмотря на жесткость и грубость его характера, вообще добром… — Ты что задумал, а? — Я только погулять хотел… — То есть в беги пуститься?.. это с чего? — Здесь скучно, Цепа… — Скучно? а инспектор отдерет, так весело станет? И куда ты, этакой мальчишка, пойдешь? — Домой пойду… — Ах ты, каналья! Где же тебе домой идти? Однако Фортунка понравился солдату. — Присядь-ко лучше вот здесь, — сказал он мальчику, — и поешь лепешек с маслом… Фортунка от ласкового слова повеселел и начал есть данную ему лепешку. Солдат разговаривал с ним о его доме и совершенно приголубил. — Ну, поел, и ступай с богом спать. И не думай уходить из училища — поймаю… Фортунка пришел в свою спальную и заснул в ней сном птички божией. Но на другой день Цепка, несмотря на доброту свою, счел обязанностию донести о попытке дезертира… «Отдеру», — сказал инспектор. Но когда к нему привели Фортунку и он в лице его увидел совершенного ребенка, в котором и сечь-то нечего, тогда инспектор помиловал его… Но бегство было одним из сильнейших преступлений бурсы. Поэтому замысел Фортунки, хотя и кончился он пустяками, возбудил в училище толки. — Бегуна поймали, — рассказывали в Камчатке. — Что же с ним сделали? — спрашивал с любопытством Карась. — Ничего… — Неужели? — Инспектор простил. «Убегу же и я, — укреплялся в своей затаенной мысли Карась, — ведь не запорют же, если и поймают». Он стал разговаривать с товарищами о бегунах… — Много у нас бегунов? — Есть-таки… — А ведь плохо им придется… — И очень даже… — А правда, — спросил один, — что наши на дровяном дворе ''спасаются''? — Правда, только ты никому не говори… — Я фискал, что ли? — То-то. Я сам бывал у них в гостях. — Как же они живут? — Отлично живут. В дровах поделали себе келью и спасаются в ней… — Чем же они питаются? — Воруют. Вот уже второй месяц живут так… Иногда милостыню просят… Иногда приходят сюда, в училище, и наши дают им хлеба… — Не выдадим своих, — ответили слушатели с гордостию. «Убегу и я», — думал про себя Карась и с каждой минутой разгорался духом… — А что ''жених'' наш? — спросил кто-то об ученике, упоминаемом в прошлом очерке. — Он, никак, теперь пятый раз состоит в бегах. Сколько раз его драли за бегство? — Четыре раза, а все-таки неймется… Отпорют его, он бежит за восемьдесят верст, да пешком лупит. Явится домой, его начинает драть отец, от отца он бежит в бурсу. Отстегают здесь, он опять домой: так и гоняют его розгами с места на место. «Но ведь не засекли жениха, — ободряет себя Карась, жадно прислушиваясь к речам товарищей, — и я жив останусь». — Но что жених? Нет, вот бегуны-то: Даниловы… — И ведь городские еще? — Да; напишут, бывало, фальшивые письма от родителей, что они оставлены дома по болезни, начальство не беспокоится, дома этого не знают, и Даниловы гуляют себе по городу. Так они однажды гуляли целую треть года… — А правда, что их однажды поймали вместе с мошеннической шайкой? — Еще бы. Но потом другие мошенники выкупили из полиции. Они опять долго торговали краденой нанкой и имели большие деньги. Когда же негде было стянуть, нанимались в поденную работу. — Ай да ну! Но не слышно ли чего о ''Меньшинском''? — Что-то не слышно… А он тоже давно в бегах… — Вот этот будет почище всех. Помните, как он однажды оборвал у инспектора часовую цепочку и бросился на него с перочинным ножом? Он когда-нибудь зарежет его. То ли еще было с ним: он раз кинулся с ножом на своего отца. — И все это ему проходит. Отпорют и только. — Другому давно бы дали волчий паспорт, а у него покровители есть. Про Меньшинского говорили правду. Он был примером того, что жестокое воспитание может сделать из человека. Из Меньшинского оно сделало чистого зверя, который не задумался бы под горячую руку и приколоть кого-нибудь. Долго толковали о нем, предполагая, чем разыграется последнее его бегство. Пред тем, по просьбе отца, его так наказали, что совершенно избитого ''на рогожке'' отнесли в больницу. У Карася гвоздем села в голову мысль покинуть бурсу. «Если и накажут, то все же не так, как Меньщинского: я воровать не буду и с ножом ни на кого не брошусь. Пусть секут потом; теперь по крайней мере погуляю». Он стал обдумывать план бегства. И он, предпринимая такое смелое дело, был не много разумнее Фортунки. Но Карась ходил около ворот и выглядывал, как бы шмыгнуть за них: это было дело нелегкое, потому что привратник строго следил за бурсаками и без билета, данного от инспектора, никого не пропускал в ворота. «Лишь бы только уйти, а там пойду, отыщу дровяную келью и присоединюсь к спасенным. Не примут, удеру куда-нибудь — все одно». Так размышлял Карась, стоя у ворот училища, с твердым намерением исполнить свой замысел. Но вдруг распахнулись двери училища настежь, и в них показалась телега. Сзади шел священник. Телега остановилась у дома инспектора, к которому и отправился священник. Карась из любопытства заглянул в рогожку, которою был прикрыт экипаж, и невольно попятился назад. Из-под рогожки на него сверкнули два страшных глаза… — Меньшинского привезли! — закричал он. В телеге лежал, связанный по рукам и ногам, действительно Меньшинский. Он, убежав за несколько верст, в свою деревню, был накрыт отцом ночью, скручен веревками и отправлен в бурсу. Свободным везти его боялись — непременно убежит снова… Около телеги образовалась толпа учеников. — Меньшинскнй! — говорили бурсаки… Он посмотрел только со злобой на своих товарищей: он всех их ненавидел в ту минуту. — Как тебя поймали? — Связанного так и везли? — Сорок с лишком верст? — Убирайтесь к черту, — отвечал он и закрыл глаза. Появился инспектор, и толпа рассыпалась в стороны. Через полчаса ведено было ученикам собраться в «''пятом номере''». Туда притащили связанного Меньшинского, повалили его на пол, раздели, два служителя сели ему на плеча, два на ноги, два встали с розгами по бокам, и началось сечение. Жестоко наказали знаменитого бегуна. Он получил около ''трехсот'' ударов и замертво был стащен в больницу на рогожке… Впечатление от этой порки было потрясающее. «Страшно, — подумал Карась, — бог с ним и с бегством! Лучше на пасху не пойду». После того у Карася прошла охота бежать. «Однако, на пасху не идти? Нет, как-нибудь да урвусь из бурсы. Завтра обиход, — думал Карась, — решится дело — идти мне на пасху или нет?» Вот когда сделалось ему страшно. Чем ближе подходил грозный день неотпуска, тем становилось ему тошнее. К чувству ненависти и тоски присоединялось еще какое-то новое чувство: все стало казаться пустяками, зарождалась мизантропия, мрачный взгляд на мир божий. Пробовал он чем-нибудь развлечься — ничего не выходило. Купил он костяшек и стал играть в ''юлу''. «Какое нелепое занятие!» — сказал он через несколько минут и раскидал костяшки по полу. Добыл пряник из кармана, стал лакомиться, но скоро и пряник полетел на печку. Пошел к своим дуракам, но дураки только бесили его. В душе Карася начали подниматься вопросы, на которые ни йоты не могли ответить дураки. «Отчего все так гадко устроено на свете? Отчего люди злы? Отчего слабосильного человека всегда давят и теснят? Где всему этому начало? Говорят, дьявол всему причина, он соблазнил людей, но кто же дьявола-то соблазнил? Был когда-то рай на земле, но теперь все гадко на свете: отчего это? откуда?» Дуракам до таких вопросов, разумеется, не было дела. Сновал Карась из угла в угол и сильно волновался, наконец забился он в своей Камчатке под парту, накрыл победную голову шинелью и горько зарыдал. Слезы, однако, мало облегчили его. Он мало-помалу, однако, забылся и, утомленный впечатлениями дня, заснул кое-как. Пробудился он с головной болью, и первый вопрос опять был о пасхе. Карась думал, что он с ума сойдет от горя. Но вдруг лицо его стало проясняться, какая-то надежда прокрадывалась в сердце, точно он видел исход из своего положения. Карась решался на что-то и не решался. Но борьба быстро кончилась. — Не умру же, господи, твоя воля! — проговорил и приступил к занятиям такого странного рода, что человеку, незнакомому с тайнами бурсацкой жизни, мог показаться уже лишившимся рассудка. Вечер. Занятия кончаются. Скоро ужин. Карась вышел на двор, отыскал большую лужу, уселся около нее и стал снимать сапоги. Потом, оставшись в одних чулках, принялся бродить по воде, как будто и в самом деле превратился в большую рыбу. После такой операции он надел сапоги сверху мокрых чулков и долго ходил по двору. Хотя уже весенний лед прошел и время стояло довольно теплое, но на дворе по вечерам стояла легкая изморозь. Карась рисковал поплатиться здоровьем; но когда чулки на нем просохли, он опять стал плавать в луже и снова повторил свою проделку. Все это было очень дико. Но Карась не унимался. За ужином он нарочно ничего не ел, хотя не мог пожаловаться на дурной аппетит. После ужина он опять ходил в намоченных чулках. Пришедши в спальную, он намочил холодной водой галстук и надел его себе на шею. Все заснули, а он все ворочался в постели. Когда же стал одолевать сон Карася, он встал с кровати, добыл свои подтяжки, привязал ими себя за ноги к спинке кровати — положение, в котором невозможно заснуть. Он гнал свой сон. Мучил себя Карась добровольно. Но что все это значит? «Как бы захворать? — думал Карась. — Завтра меня стащут в больницу; обиход пройдет без меня, и я останусь уволенным на пасху. Не умру же я. Хоть и больного возьмут домой, все же лучше!..» Вот чем объясняется сумасбродство Карася… Когда бурсак уходил от какой-нибудь беды в больницу, прятался в отхожих местах, строил келью на дровяном дворе, утекал в лес либо домой, то это на местном языке называлось — ''спасаться''. ''Спасающихся'' в больнице было немало. Мы видели, что делал Карась, чтобы поселиться в ней. Для той же цели многие развивали на теле чесотку и нарочно не лечили ее, смотрели долго на солнце, чтобы получить куриную слепоту, натирали шею сукном либо накалывали ее булавками, чтобы распухла она, расковыривали страшно свои носы, растравляли на ногах раны и т. п. Черт бы побрал бурсу, заставляющую человека прибегать к тем же средствам, чтобы избавиться от нее, к каким прибегают рекруты для избавления от солдатчины, то есть обрубают себе пальцы и рвут вон зубы. Отлично. Поутру на другой день Карась, бледный, растрепанный, еле держась на ногах, был отведен ''старшим'' в местную больницу. Но такое ''спасение'', на которое решился Карась, обходилось очень дорого: во-первых, потому, что приходилось рисковать здоровьем, а во-вторых, больница была одним из самых страшных мест бурсы. Она делилась на два отделения: ''чистое'' и ''чесотное''. ''Чистое'' имело в себе комнату под аптекой; потом шли палаты для больных. В палатах на железные кровати были брошены слежавшиеся матрацы, жесткие, как камень, — в них гнездами гнездились клопы и другие паразиты. Комнаты были с линючими стенами, в пятнах, плесени, зелени; пол проеден мышами и крысами. ''Чесотное'' отделение, находящееся от ''чистого'' через коридор, в одной огромной комнате, было еще милее: это была какая-то прокаженная яма, кишащая коростой, струпьями и всякою заразою. Подле той ямы находилась кухня, из которой неслась в нос рвущая гниль и вонь. Близлежащие ватер-клозеты увеличивали впечатление. Содержание больных было очень нездорово. Воздух, при дурной вентиляции, был дохлый, пища скудная и скверная — ''габерсуп'', прозванный от бурсаков ''храбрым супом'', вместе с ''пятибулкой'' (булка в пятак ассигнациями), прополаскивая желудок, мало питали организм; белье было грязное и рваное; верхняя одежда тоже, но особенно замечательны были так называемые ''саккосы'' (древнее слово, означающее вретище, рубище, лохмотьище и одежду смирения), то есть дерюжные, сероармяжные халаты; при этом строго наблюдалось, чтобы грязный колпак был на голове больного, так что больные сразу казались и нищими и дураками. Лекарства, нечего и говорить, были пустые — мушки, рожки, горчица, ромашка, oleum ricini [касторка (лат.)], рыбий жир, мазь от чесотки да несколько пластырей — вот, кажется, и все; только в крайних случаях решались на что-нибудь подороже. Ко всему этому фельдшером был некто Мокеич. Он был глух на правое ухо и глух на левое ухо, глуп с фронтона и глуп с затылка, хотя и был человек души доброй. Он был глубоко убежден, что доктора всегда глупее фельдшеров, особенно молодые. Мокеич хвастовался главным образом тем, что у него счастливая рука, и, вероятно, на этом основании пропил аптекарские весы, а после всегда узнавал вес рукою — подтряхнет на ладони какую-нибудь специю, «полунце», — говорит и сыплет в банку. Он лечил обыкновенно прислугу училищную и кой-кого из окрестных обывателей, перед которыми и ругал своего доктора. Бурсаков в такой больнице спасал от смерти служащий при ней Доброволин. Если бы не он, то мором бы морило бурсаков. Ученики, помнящие его, вспоминают об этом человеке с глубоким уважением и любовью. Он обладал отличною ученостью, постоянно следил за наукой и в какие-нибудь три года составил себе огромную репутацию. Кроме того, что он всегда был готов помочь, уже один вид его доброго лица, ласковый, задушевный голос, уменье обойтись с больным оживляли пациента доброй надеждой. Бедные люди во всякое время дня и ночи могли найти его готовым на помощь им: посещая лачугу какого-нибудь бедняка, он приносил ему лекарство, пищу и деньги. Несмотря на то, что он имел богатую практику, Доброволин, вследствие необъятной доброты своего сердца, по смерти оставил капиталу только ''пятиалтынный''. Когда газеты напечатали его некролог, то огромное количество почитателей стеклись, чтобы помочь его семейству в несчастии. Доброволин был духовного происхождения и очень любил бурсаков. Он вел деятельную и усердную войну с училищным начальством. Но, несмотря на всю энергию свою, ничего не мог сделать в этом несчастном гнезде. Больница осталась страшным местом. И вот все-таки в это место, полное смрада, нечистоты и болезней, бурсак прибегал, как в древности прибегали люди к священному алтарю своему, искать защиты и спасения. Бурсак в гнусной больнице искал спасения. И знаете ли, что и здесь не всегда ученик избегал зол бурсацких: бывали, хотя очень редко, примеры, что ''больных секли''. Да. Но Карась все выжил, все перенес, лишь бы только бурсацкое начальство не украло у него домашнюю пасху. Пасху Карась провел дома. Дорогонько она обошлась ему. Вот, господа, как бегают и спасаются наши бурсачки. === ПЕРЕХОДНОЕ ВРЕМЯ БУРСЫ. ОЧЕРК ПЯТЫЙ === Несколько бурсачков в спальном коридоре играли в жмурки. Один из них, с завязанными глазами и распростертыми руками, ловил товарищей. Игроки то дергали его за сюртук с веселым смехом и шутками, то прятались от него по углам или тихо ходили около него на цыпочках. Наводивший, по прозванию ''Копчик'', бежал по направлению заслышанных голосов. Но вдруг стихло все, и Копчик встретил на пути своем неожиданное препятствие, ударившись головою во что-то мягкое, по ощущению похожее на подушку, набитую хорошим пухом. Он схватил руками этот странный предмет. По всем соображениям, в руки попался человек, но что за человек? — такого мягкого, пузатого, шарообразного не было среди играющих. Однако Копчик, не разобрав, в чем дело, радостно закричал: — Ага, попался, голубчик! Он стал ощупывать круглый предмет, потому что в жмурках недостаточно только поймать кого-нибудь, а следует еще угадать, кто пойман… Но Копчик вдруг услышал над собою грозный голос: — Сам попался, мерзавец!.. Голос был незнакомый. — Кто это? — спросил Копчик. — Я это! Копчик почувствовал, что в его волоса вцепился какой-то зверь и теперь свирепо таскает его. Он быстро сдернул с глаз повязку и диву дался: он увидел перед собою какого-то человека, очень толстого, круглого и красного, в корпусе которого по крайней мере две трети пошло на пузо. — Батюшка, что вы? — говорил изумленный Копчик. — А вот что! Незнакомец, оставив волоса Копчика, стал бить его по щекам серыми замшевыми перчатками… — Ты не узнал своего начальника, каналья?.. Ты не узнал его?.. Так-то вы уважаете власти? Он продолжал бить Копчика перчатками. — Шапки долой! — обратился он к другим ученикам. Те машинально обнажили головы. — По классам!.. живо!.. Бурсаки мгновенно исчезли. Новый же начальник отправился к инспектору. — Новый!.. Новый!.. — раздавалось по всему училищу… Особенно сильное волнение было во второуездном классе, самом влиятельном во всей бурсе. — Копчика уже успел оттаскать, — говорили в кучках. — Жирный черт! — Плешивый! — Круглее шара! — Жирнее сала!.. — Мягче воску! — Легче пуху! — Чище хрусталю! — Это не поп, а пуп! Озлобленные бурсаки ругались и крепко острили. — А вот еще черта-то посадили на шею! — А говорил я, братцы, — начал один бурсак, — что лучше ''Звездочета'' нам не дождаться начальника… — Что же, Звездочет был, ей-богу, добрый человек! Звездочетом называли смотрителя, который выходил в отставку. О нем мы редко упоминали в своих очерках. Сила, сдерживающая грозный поток бурсацкой жизни, у нас всегда являлась в лице инспектора. Так было и на деле. Он редко являлся в классы, спальную или столовую; даже на дворе он показывался не часто, стараясь выходить из училища в занятные часы. Он для бурсы был каким-то мифом, высшим существом, которое таинственно правило судьбами бурсы, являясь ученикам большею частию в образе инспектора и лично почти только что во время экзаменов. Среди учеников ходило много предрассудков и суеверий насчет этой таинственной силы. Его считали в высшей степени ученым астрономом и математиком. Причиною тому было то обстоятельство, что Звездочет однажды за несколько дней объявил своим воспитанникам, что такого-то числа ночью будет лунное затмение, выбрал из них лучших и вместе с ними наблюдал интересное явление природы, объясняя его своим слушателям, которые, разумеется, ничего не поняли из его слов, но это-то именно главным образом и утвердило их в мысли о громадной учености смотрителя. Потом ученики видали, как смотритель по ночам смотрел в зрительную трубу на небо, а днем, закрывшись старою, направлял ее на окна классов… «Наш смотритель — звездочет», — говорили ученики, соединяя с словом «звездочет» понятие о недостижимой для простого смертного учености. Зрительная же трубка, направленная на класс, производила трепет в учениках. Многие серьезно были убеждены, что Звездочет мог видеть все, что делается в классе, даже сквозь каменные стены. «Есть такие трубки», — говорили они. Были и такие, которые думали, что есть инструменты, посредством которых можно даже слышать, кто и что говорит. Разумеется, либералы бурсы, развившиеся до отрицания шляющихся по ночам мертвецов, домовых и чертей (немало было и таких в бурсе), смеялись над всевидящими и слышащими препаратами, но тем не менее и они верили в бездонную ученость Звездочета и, кроме того, невольно поддавались влиянию того таинственного страха, который распространял вокруг них Звездочет, как будто стараясь поддерживать этот страх. Являясь неожиданно, он всегда озадачивал учеников чем-нибудь чрезвычайным. Так, однажды растворилась дверь класса, в ней показались служителя, несшие черную доску, на доске была изображена «слепая» карта Европы, то есть без надписей гор, рек, городов и проч., города обозначались медными гвоздиками. Ученики в жизнь свою не видали такого дива. Пришел и сам Звездочет. Он стал спрашивать лучших учеников по слепой карте. Ученики, как говорится в бурсе, ''ни в зуб толкануть''. Тогда Звездочет стал объяснять им географию России — ''со всеми замечаниями'', то есть рассказывая, чем замечательна та или другая гора, озеро, место, тогда как бурсаки ''жарили вдолбяжку'' одну номенклатуру, но главное их поразило, что он тот или другой гвоздик на доске называл каким-нибудь городом, всякую извивающуюся линию рекою и т. д. «Как это помнит он? Как не собьется?» После подобной штуки Звездочет опять скрывался в своем таинственном жилище надолго… Все трепетало при его появлении в класс. Ученики не запомнят случая, чтобы он, когда наказывал сам (чрезвычайно редко), давал более десяти ударов (жестокие порки были делом инспектора), но его боялись несравненно более, нежели инспектора. Эти десять ударов сопровождались обычно непроницаемою таинственностью. Он объявлял ученику какой-нибудь его проступок, о котором никто не знал, кроме провинившегося, и притом проступок его всегда был серьезный, за который инспектор отодрал бы до страшного кровопролития, но тут имела силу уже не физическая боль, а именно то, что высек сам смотритель. Откуда он все знает? Бурсакам хорошо известно было, что у него хранится страшная ''черная'' книга (упоминаемая нами в первом очерке), в которую вносились все преступления учеников и на основании которой составлялись аттестаты их поведения, но как наполнялась эта демонская книга, в свою очередь клавшая темноту и мрак на лицо Звездочета? Дуракам приходили в голову зрительные и слуховые инструменты. Самые беззатылочные глупцы уверяли, что Звездочет давно продал черту душу, что он по звездам все знать может, и считали его колдуном. Люди поумнее подозревали тут фискальство; но сколько ни следили они за Звездочетом, какие ''пластыри''<ref>Когда бурсаки выслеживали фискала, переносящего всю скверную нечистоту бурсы в уши начальника по ночам, чтобы скрыть свою подлую службу от товарищества, то они, между множеством средств, употребляли пластырь гуммозный, который всегда можно было достать в лазарете. Пластырь кладется по лестнице, ведущей к дверям начальника, и около его дверей. На другой день осматривали сапоги учеников и если на подошве их находили улику, то обыкновенно вели себя по отношению к ним как к несомненным фискалам.</ref> ни употребляли — и признака, и тени фискальства не открыли: оно, как и розги, было в руках инспектора. Все были в недоумении насчет этого обстоятельства. Все располагало к тому, чтобы окружить таинственностью, мраком, чуть не чародейством личность Звездочета. Жил он один, скромно, тихо, женщины никогда его не посещали. Во время экзамена бурсаки видели его, окруженного другими начальниками, относящимися в большинстве тоже с каким-то страхом и все с глубоким почтением. Ходили слухи, что и высшее начальство смотрело на него с уважением и ценило его деятельность. Говорили, что он однажды предложил поднять на воздух здание духовной академии и что поднял бы непременно, только потребовал очень много денег; что англичане изобрели лодку, которая ходит под водой, и что, когда у них дело не ладилось, они, услыхав о великой учености бурсацкого Звездочета, пригласили его, и лодка пошла под водой. Таков был Звездочет по взгляду учеников. Он всегда был загадочен, таинственен, и существование его кончилось для бурсы как-то странно; пришел какой-то пузатый человек, оттрепал ученика и объявил себя не смотрителем уже, а ректором, — ректоров до сих пор в училище не бывало. Но что же это был в самом деле за человек, заключавший в себе высшую и таинственную силу бурсацкого управления? Не астролог же он был или алхимик, не колдун, не демон, наконец? Ученики его уже по окончании курса узнали, что Звездочет в действительности был очень обыкновенный смертный. Это был человек довольно образованный, хотя подводных лодок и слуховых инструментов и не думал изобретать. Нам кажется, всю таинственность его персоны очень просто объяснить. В описываемые нами времена, при нелепых порядках, существовавших почти везде на Руси, трудно, часто невозможно было служить вполне честно и гуманно. Мы объясняли не раз, что бурсацкая наука и нравственность были до того анормальны, что без жестокостей они не могли быть поддерживаемы в бурсе. Звездочет же был человек добрый и не мог выносить ужасов бурсы; поэтому он среди ее уединился в своей квартире, предоставив все дело инспектору. Этого, разумеется, не могли понять бурсаки. Значит, вся сила в том, что Звездочет попал не на свое место, что он был человек без призвания, а не то чтобы колдун или демон. Он старался как можно менее иметь соприкосновения к бурсе. Вот почему он редко выходил на сцену в наших очерках, а всегда решителем всех дел являлся инспектор. Но и этот решитель, сослуживец его, давно вышел в отставку, еще ранее его. Подошли другие времена, настали иные нравы бурсы. Вместе с выходом старого инспектора по крайней мере наполовину уменьшились в училище спартанские наказания, бросили драть ''под колоколом'', не заставляли держать кирпич в поднятой руке, стоя на коленях среди двора, нередко в грязи, не ставили коленями на ребро парты, не относили на рогожках жестоко сеченных учеников, начальство реже расшибало зубы и ломало ребра своим питомцам. И самая бурса измельчала и выродилась: прежде по крайней мере наполовину учеников было великовозрастных, теперь их осталось не более десятой части. Бурса прогрессировала по-своему. '''1863''' == ПРИМЕЧАНИЯ АВТОРА == {{примечания}} </div> [[Категория:Импорт/lib.ru/Страницы с не вики-сносками или с тегом sup]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Страницы с тегами pre]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Тег br в параметре ДРУГОЕ]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Длина текста в параметре ДРУГОЕ более 100]] [[Категория:Проза]] [[Категория:Повести]] [[Категория:Николай Герасимович Помяловский]] [[Категория:Литература 1863 года]] [[Категория:Импорт/lib.ru]] [[Категория:Импорт/az.lib.ru/Николай Герасимович Помяловский]] kl8q810mjt2sqy4zszbtlemapl9hfhi 4590433 4590431 2022-07-19T13:19:13Z Tosha 10874 wikitext text/x-wiki {{imported/lib.ru}} {{Отексте | АВТОР = Николай Герасимович Помяловский | НАЗВАНИЕ = Очерки бурсы | ПОДЗАГОЛОВОК = | ЧАСТЬ = | СОДЕРЖАНИЕ = | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = 1863 | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = | ПОДЗАГОЛОВОКОРИГИНАЛА = | ПЕРЕВОДЧИК = | ДАТАПУБЛИКАЦИИОРИГИНАЛА = | ИСТОЧНИК = [http://az.lib.ru/p/pomjalowskij_n_g/text_0030.shtml az.lib.ru] | ВИКИДАННЫЕ = <!-- id элемента темы --> | ВИКИПЕДИЯ = | ВИКИЦИТАТНИК = | ВИКИНОВОСТИ = | ВИКИСКЛАД = | ДРУГОЕ = OCR & spellcheck by HarryFan, 4 December 2000 | ОГЛАВЛЕНИЕ = | ПРЕДЫДУЩИЙ = | СЛЕДУЮЩИЙ = | КАЧЕСТВО = 1 <!-- оценка по 4-х бальной шкале --> | НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ = | ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ = | ЛИЦЕНЗИЯ = PD-old | СТИЛЬ = text |ИСТОЧНИК= издание Киев, «Радянська школа», 1982. |КАЧЕСТВО = 2 }} <div class="text"> == Очерки бурсы == === ЗИМНИЙ ВЕЧЕР В БУРСЕ. ОЧЕРК ПЕРВЫЙ === {{right|Посвящается Н. А. Благовещенскому}} Класс кончился. Дети играют. Огромная комната, вмещающая в себе второуездный класс училища, носит характер казенщины, выражающей полное отсутствие домовитости и приюта. Стены с промерзшими насквозь углами грязны — в чернобурых полосах и пятнах, в плесени и ржавчине; потолок подперт деревянными столбами, потому что он давно погнулся и без подпорок грозил падением; пол в зимнее время посыпался песком либо опилками: иначе на нем была бы постоянная грязь и слякоть от снегу, приносимого учениками на сапогах с улицы. От задней стены идут ''парты'' (учебные столы); у передней стены, между окнами, стол и стул для учителя; вправо от него — черная учебная доска; влево, в углу у дверей, на табурете — ведро воды для жаждущих; в противоположном углу — печка; между печкой и дверями вешалка, на спицах которой висит целый ряд тряпичный: шинели, шубы, халаты, накидки разного рода, все перешитое из матерних капотов и отцовских подрясников, — нагольное, крытое сукном, шерстяное и тиковое; на всем этом виднеются клочья ваты и дыры, и много в том месте злачнем и прохладном паразитов, поедающих, тело плохо кормленного бурсака. В пять окон, с пузырчатыми и зеленоватыми стеклами, пробивается мало свету. Вонь и копоть в классе; воздух мозглый, какой-то прогорклый, сырой и холодный. Мы берем училище в то время, когда кончался ''период насильственного образования'' и начинал действовать ''закон великовозрастия''. Были года — давно они прошли, — когда не только малолетних, но и бородатых детей по приказанию начальства насильно гнали из деревень, часто с дьяческих и пономарских мест, для научения их в бурсе письму, чтению, счету и церковному уставу. Некоторые были обручены своим невестам и сладостно мечтали о медовом месяце, как нагрянула гроза и повенчала их с Пожарским, Меморским, псалтырем и обиходом церковного пения, познакомила с ''майскими'' (розгами), проморила голодом и холодом. В те времена и в приходском классе большинство было взрослых, а о других классах, особенно семинарских, и говорить нечего. Достаточно пожилых долго не держали, а поучив грамоте года ''три-четыре'', отпускали ''дьячить''; а ученики помоложе и поусерднее к науке лет под тридцать, часто с лишком, достигали ''богословского'' курса (старшего класса семинарии). Родные с плачем, воем и причитаньями отправляли своих птенцов в науку; птенцы с глубокой ненавистью и отвращением к месту образования возвращались домой. Но это было очень давно. Время перешло. В общество мало-помалу проникло сознание — не пользы науки, а неизбежности ее. Надо было пройти хоть приходское ученье, чтобы иметь право даже на пономарское место в деревне. Отцы сами везли детей в школу, парты замещались быстро, число учеников увеличивалось и наконец доросло до того, что не помещалось в училище. Тогда изобрели знаменитый ''закон великовозрастия''. Отцы не все еще оставили привычку отдавать в науку своих детей взрослыми и нередко привозили шестнадцатилетних парней. Проучившись в четырех классах училища по два года, такие делались ''великовозрастными''; эту причину отмечали в ''титулке'' ученика (в аттестате) и отправляли ''за ворота'' (исключали). В училище было до пятисот учеников; из них ежегодно получали титулку человек сто и более; на смену прибывала новая масса из деревень (большинство) и городов, а через год отправлялась ''за ворота'' новая сотня. Получившие титулку делались послушниками, дьячками, сторожами церковными и консисторскими писцами; но наполовину шатались без определенных занятий по епархии, не зная, куда деться со своими титулками, и не раз проносилась грозная весть, что всех безместных будут верстать в солдаты. Теперь понятно, каким образом поддерживался училищный комплект, и понятно, отчего это в темном и грязном классе мы встречаем наполовину сильно взрослых. На дворе слякоть и резкий ветер. Ученики и не думают идти на двор; с первого взгляда заметно, что их в огромном классе более ста человек. Какое разнохарактерное население класса, какая смесь одежд и лиц!.. Есть двадцатичетырехгодовалые, есть и двенадцати лет. Ученики раздробились на множество кучек; идут игры — оригинальные, как и все оригинально в бурсе; некоторые ходят в одиночку, некоторые спят, несмотря на шум, не только на полу, но и по партам, над головами товарищей. Стон стоит в классе от голосов. Большая часть лиц, которые встретятся в нашем очерке, будут носить те клички, которыми нарекли их в товариществе, например, ''Митаха, Элпаха, Тавля, Шестиухая Чабря, Хорь, Плюнь, Омега, Ерра-Кокста, Катька'' и т. п., но этого не можем сделать с Семеновым: бурсаки дали ему прозвище, какого не пропустит никакая цензура — крайне неприличное. Семенов был мальчик хорошенький, лет шестнадцати. Сын городского священника, он держит себя прилично, одет чистенько; сразу видно, что училище не успело стереть с него окончательно следов домашней жизни. Семенов чувствует, что он ''городской'', а на городских товарищество смотрело презрительно, называло бабами; они любят маменек да маменькины булочки и пряники, не умеют драться, трусят розги, народ бессильный и состоящий под покровительством начальства. Для товарищества редкий городской составлял исключение из этого правила. Странно было лицо у Семенова — никак не разгадать его: грустно и в то же время хитро; боязнь к товарищам смешана с затаенной ненавистью. Ему теперь скучно, и он, шатаясь из угла в угол, не знает, чем развлечься. Он усиливается удержать себя вдали от товарищей, в одиночку; но все составили партии, играют в разные игры, поют песни, разговаривают; и ему захотелось разделить с кем-нибудь досуг свой. Он подошел к играющим в ''камешки'' и робко проговорил: — Братцы, примите меня. — Гусь свинье не товарищ, — отвечали ему. — Этого не хочешь ли? — проговорил другой, подставив под самый нос его сытый свой кукиш с большим грязным ногтем на большом пальце... — Пока по шее не попало, убирайся! — прибавил третий. Семенов отошел уныло в сторону; но на него не произвели особенного впечатления слова товарищей. Он точно давно привык и стерпелся с грубым обращением. — Господа, ''с пылу горячих''! — Кому, Тавля? — отозвались голоса. — Гороблагодатскому. Семенов вместе с другими направился к столу, около которого тоже шла игра в камешки между двумя великовозрастными, и притом Гороблагодатский был второй силач в классе, а Тавля — четвертый. Лица, окружившие игроков, приятно осклаблялись, ожидая увеселительного зрелища. — Ну! — сказал Тавля. Гороблагодатский положил на стол руку, растопырив на ней пальцы. Тавля разместил на руке его пять небольших камней самым неудобным образом. — Валяй! — сказал он. Тот вскинул кверху камни и поймал из них только три. — За два! — подхватили окружающие. — Пиши, брат, к родителям письма, — прибавил Тавля с своей стороны. Гороблагодатский, ничего не отвечая, положил левую руку на стол. Тавля кинул камень в воздух, во время его полета успел со страшной силой щипнуть руку Гороблагодатского и опять поймал камень. Толпа захохотала. Игра в камешки, вероятно, всем известна, но в училище она имела оригинальные дополнения: здесь она ''со щипчиками'', и притом ''щипчиками холодненькими, тепленькими, горяченькими'' и ''с пылу горячими'', которые доставались проигравшему. Без щипчиков играла самая молодая, самая зеленая ''приходчина'', а при щипчиках с пылу горячих присутствует теперь читатель. Между тем ''матка'' (главный камень) летала в воздухе, а Тавля своими, здоровенными руками скручивал кожу на руке партнера и дергал ее с ожесточением. После двадцати щипчиков рука сильно покраснела; после пятидесяти появилась синева. — Любо ли? — спрашивает Тавля, заглядывая ему в глаза. Противник молчит. — Любо ли? Опять ответа нет. — Взъерепень, взъерепень его! — говорят окружающие. — Заплачь, так прощу! — говорит Тавля. — Смотри, чтобы самому плакать не пришлось! — ответил Гороблагодатский. Здоровый детина выносил сильную боль в руке, но только мрачный взгляд обнаруживал, что он чувствует. — Что, дядя, больно? Тавля дал такого щипка, что Гороблагодатский невольно стиснул зубы. Все захохотали. — Живота аль смерти? Сильный щипок повторился при хохоте зрителей. В этом хохоте не слышалось злорадованья или неприязненной насмешки; товарищи видели во всем только комическую сторону. Один лишь Семенов улыбался как-то особенно; его удовольствие не походило на удовольствие других, и действительно, он затаенно повторял в душе: «Так и надо, так и надо!». Дошло до ста... — Ну, черт с тобой! — заключил наконец Тавля. Гороблагодатский глубоко ненавидел Тавлю и решился на игру с ним в надежде остаться победителем и задать ему более, чем с пылу горячих. Оба они были ''второкурсные''. Каждое учебное заведение имеет свои предания. Аборигены училища, насильно посаженные за книгу, образовали из себя ''товарищество'', которое стало во враждебные отношения к ''начальству'' и завещало своим потомкам ненависть к нему. Начальство, со своей стороны, также стало во враждебные отношения к товариществу и, чтобы сдерживать его в границах ''училищной инструкции'' (кодекс правил для поведения и учения), изобрело целую бурсацко-бюрократическую систему. Зная, что всякое царство, раздельшееся на ся, не устоит, оно отдало одних товарищей под власть другим, желая внести в среду их междуусобие. Такими властями были: ''старшие спальные'' — из второуездных; ''старшие дежурные'' — из спальных, справляя недельную очередь по всему училищу; ''цензора'' — надзирающие за поведением в классе; ''авдитора'' — выслушивающие по утрам уроки и отмечающие баллы в ''нотатах'' (особой тетради для баллов); наконец, последняя власть и едва ли не самая страшная — ''секундатор'', ученик, который, по приказанию учителя, сек своих товарищей. Все эти власти выбирались из ''второкурсных''. Ученик, просидев за партою два года, за леность и малоуспешность оставался в том же классе еще на два: этот и назывался второкурсным. Очень естественно, что такой ученик что-нибудь да выносил из уроков учителей и потому больше знал, чем первокурсный; это бралось начальством во внимание, и расчет был верен: второкурсные, желая удержать власть в руках, учились усердно, и большинство из них заняло первые места, потому что не бездарность, а лень делала их второкурсными. Вот основы училищной бюрократии, при помощи которой начальство хотело разрушить товарищество. Изо всего этого вышла одна гадость. Ко второкурсным было полное доверие начальства; жалоба на них была оскорблением для смотрителя и инспектора; деспотизм их развился в высшей степени, и ничто так не оподляет дух учебного заведения, как власть товарища над товарищем; цензора, авдитора, старшие и секундаторы получили полную возможность делать что угодно. Цензор был чем-то вроде царька в своем царстве, авдитора составляли придворный штат, а второкурсные — аристократию. Притом второкурсные, просидев лишних два года, понятно, делались взрослыми, а потому и физическая сила была на их стороне. Наконец, по той же причине они знали обряды и формы своего класса, характер учителей, уменье надувать их. Новичок без помощи второкурсного не умел ступить шагу. Начальство, вводя такой деспотизм, думало, что оно поселит в товариществе ябеду и донос. Случилось совсем не то: при училищном ''второкурсии'' только народились в товариществе такие гадины, отвратительные гадины, как Тавля, и такие дикие характеры, как Гороблагодатский. Они ненавидели друг друга, потому что воспользовались данною им властью для разных целей. Тавлю ненавидели и другие силачи — Лашезин и Бенелявдов; его все ненавидели и презирали. Тавля, с качестве второкурсного авдитора, притом в качестве силача, был нестерпимый взяточник, драл с подчиненных деньгами, булкой, порциями говядины, бумагой, книгами. Ко всему этому Тавля был ростовщик. Рост в училище, при нелепом его педагогическом устройстве, был бессовестен, нагл и жесток. В таких размерах он нигде и никогда не был и не будет. Вовсе не редкость, а напротив — норма, когда ''десять копеек'', взятые на ''недельный срок'', оплачивались ''пятнадцатью копейками'', то есть, по общепринятому займу на год, это выйдет ''двадцать пять раз капитал на капитал''. При этом должно заметить, если должник не приносил, по условию, долгу через неделю, то через следующую неделю он обязал был принести вместо пятнадцати двадцать копеек. Такой рост неизвестно с каких пор вошел в обычай бурсы; не один Тавля живодерничал; он был только виднее других. Необходимость в займе всегда существовала. Цензор или авдитор требовали взятки; не дать — беда, а денег нет, вот и идет первокурсный к своему же товарищу, но ростовщику, согласен на какой угодно процент, лишь бы избавиться от прежестоких грядущих розгачей. Кредит обыкновенно гарантируется кулаком либо всегдашнею возможностью нагадить должнику, потому что рисковали на рост только второкурсники. Надо заметить, что большая часть тягостей в этом отношении падала на городских, потому что они каждое воскресенье ходили домой и приносили с собою деньжонки; поэтому на городских налегали все, хотя и из них считался уже богачом, кто получал на неделю какой-нибудь гривенник. Поэтому многие были в неоплатном долгу и нередко состояли в бегах. Пошлая, гнилая и развратная натура Тавли проявилась вся при деспотизме второкурсия. Он жил барином, никого знать не хотел; ему писались записки и вокабулы, по которым он учился; сам не встанет для того, чтобы напиться воды, а кричит: «Эй, Катька, пить!» Подавдиторные чесали ему пятки, а не то велит взять перочинный нож и скоблить ему между волосами в голове, очищая эту поганую голову от перхоти, которая почему-то называлась плотью; заставлял говорить ему сказки, да непременно страшные, а не страшно, так отдует; да и чем только при глубоком разврате Тавли не служили для него подавдиторные? При всем этом он был жесток с теми, кто служил ему. «Хочешь, говорит, Катька, ''рябчика съесть''?» — и начинает щипать подчиненного за волоса. «Тебя маменька вот так гладила по головке; постой же, я покажу, как папенька гладит»; после этого, уставив палец против ''шерсти'' (волос), он плотно проводил им от начала лба и до конца затылка. «Видал ли ты Москву?» — спрашивает он ученика и прикладывает свои широкие, потные, скверные ладони к ушам подавдиторного, сжимает между ними голову его и потом, приподняв на воздух, говорит: «Теперь видишь ли Москву? вон она!». Он загибал своим товарищам ''салазки'', то есть положит ученика на сиденье парты лицом вверх, поднимает его ноги и гнет их к лицу. Плюнуть в лицо товарищу, ударить его и всячески изобидеть составляло потребность его души. Известно было товарищам, что он однажды добыл из гнезда неоперившихся воробьиных птенцов, взял за тонкие ноги и разорвал воробьев на части. Меньшинство его ненавидело; большинство боялось и ненавидело. Гороблагодатский был сильная, но дикая натура. Второкурсие отразилось на нем совершенно иначе, нежели на Тавле. Он был положительным доказательством, что начальство ошиблось в расчете, вводя деспотизм ученика над учеником и через то желая внести в товарищество ябеду и донос. Товарищество в самом деспотизме нашло себе опору. Второкурсные сделались хранителями преданий и, получив по наследству ненависть к начальству, употребляли власть, им данную, на то, чтобы гадить тому же начальству. Цензор, авдитора, секундатор стали на стороне товарищества, а во главе их всех, в тот курс, который описываем мы, стоял Гороблагодатский. Пьянство, нюханье табаку, самовластные отлучки из училища, драки и шум, разные нелепые игры — все это было запрещено начальством, и все это нарушалось товариществом. Нелепая долбня и спартанские наказания ожесточали учеников, и никого они так не ожесточили, как Гороблагодатского. Он был ''отпетый''. Отпетый характеристичен и по внутреннему и по внешнему складу. Он ходит, заломив козырь на шапке, руки накрест, правым плечом вперед, с отважным перевалом с ноги на ногу; вся его фигура так и говорит: «хочешь, тресну в рожу? думаешь, не посмею!» — редко дает кому дорогу, обойдет начальника далеко, чтобы только избежать поклона. Гороблагодатский поддерживает самое неприличное дело, если оно относится ко вреду высших властей, ''отмачивает'' дикие штуки. Он ревнитель старины и преданий, стоит за свободу и вольность бурсака и, если нужно будет, не пощадит для этого священного дела ни репутации, ни титулки. Он основной столп товарищества. Бурсаки с такими доблестями обыкновенно звались отпетыми. Но отпетые были разного рода: одни из них назывались ''благими'': это были дураковатые господа, но держащиеся тех же принципов; другие назывались ''отчвалыми'': эти были вообще не глупы, но лентяи бесшабашные; Гороблагодатский же был отпетый ''башка'': он шел в первых по учению и в последних по поведению. Башка и отчвалый умно гадили начальству, а благой глупо: например, вдруг захохочет учителю в лицо и покажет ему кукиш; вздерут благого, а через несколько времени он опять выкинет какую-нибудь глупую дерзость. Но никто из отпетых так не солил начальству, как Гороблагодатский. Если вымазали эконому двери нестерпимой ''размазней'' (жидкая гречневая каша), нелюбимому учителю вшей<ref>Этих насекомых было огромное количество в бурсе. Не поверят, что один ученик был почти съеден ими; он служил каким-то огромным гнездом для паразитов; целые стада на виду ходили в его нестриженой и нечесаной голове; когда однажды сняли с него рубашку и вынесли ее на снег, то снег зачернелся от них. Вообще неприятность бурсы была поразительна; золотуха, чесотка и грязь ели тело бурсака.</ref> напустили в шубу, свинье инспектора переломали ноги или оторвали хвост, обокрали погреб смотрителя, выбили ночью целый ряд стекол — все это были дела Гороблагодатского, который смело вел за собою на пакость начальству благих и отчвалых. Когда требовалось устроить стачку против начальства, то опять коноводом был Гороблагодатский: под его влиянием отпетые настраивали недавно сеченных и вообще недовольных; эти волнуют весь класс, самые смиренные и кроткие начинают шуметь и грозить, товарищество возбуждено — и зреет бурсацкий скандал, который на местном языке называется ''бунтом''. Протестанты наперед знают, что они ничего не добьются от начальства: если, например, их кормили ''убоиной'', похожей на падаль, то они уверены, что и после возмущения будут есть ту же убоину; но они по крайней мере гнев сорвут, а там пори себе десятого. Гороблагодатскому, как отпетому, часто доставалось от начальства; в продолжение семи лет он был сечен раз триста и бесконечное число раз подвергался другим разнообразным наказаниям бурсы; но, во всяком случае, должно сказать, что его все-таки мало секли: за его разные проделки ему следовало бы подвергнуться наказаниям по крайней мере в пять раз больше, но он был ловок и хитер. В бурсе отпетыми было изобретено много способов, чтобы надувать начальство. Особенно замечателен был прием под названием — ''пустить вкруговую''. Например, отнимут табакерку у А.; А. говорит, что она не его, а В.; В. ссылается на Д., Д. на А., А. опять на В. — вот и круговая: разыщите, чья табакерка. В круговую вводилось человек тридцать, и тогда сам Соломон не разберет, кого следует выпороть. При бунтах всегда прибегали к круговой. «Ты зачем кричал во время класса?» — «Меня научил такой-то». — «А ты зачем?». Тот ссылается на другого, и пошла коловоротица, в которой сам черт ногу сломит. Надуть товарищество считалось преступлением, надуть начальство — подвигом и добродетелью. Случалось, что секли не того, кого следует, но наказываемый редко выдавал виноватого. Добровольное сознание в проступке ученики признавали за пошлость и трусость; напротив, кто больше и наглее лгал перед начальником, бессовестно запирался, путал дело мастерски, божился и клялся на чем свет стоит, тот высоко стоял в глазах бурсацкой общины. Но и в этом отношении Гороблагодатский стоял выше всех; после долгой практики в скандалах разного рода он приобрел навык в самом изворотливом запирательстве. Другие только не сознавались в проступке, а он с самоуверенной дерзостью, глядя прямо в глаза начальнику, огрызался, и в то время такая оскорбленная невинность была написана на его лице, что опытный физиономист и психолог сбился бы с толку. Он входил до того в роль невинного, что сам считал себя невинным и под лозами никогда не сознавался. Все, что исходило от начальства, он презирал и ставил ни во что; поэтому розги, оплеухи, лишения обеда, стоянье на коленях, земные поклоны и т. п. для него положительно не имели никакого морального значения. Наказание было до такой степени дело не позорное, лишенное смыслу и полное только боли и крику, что Гороблагодатский, сеченный публично в столовой, пред лицом пятисот человек, не только не стеснялся сряду же после порки явиться перед товарищами, но даже похвалялся перед ними. Полное бесстыдство пред начальнической розгой создало местную поговорку: ''не репу сеют, а секут только''. Да чего лучше: секундатор, товарищ, секущий своих товарищей, уважаем и любим был ими, потому что и он служил в их видах: искусный в своем деле, он сильно драл своих товарищей, и свистели лозы по воздуху, когда под ними лежала добрая голова. Гороблагодатского много секли; случалось ему вкушать даже до ста ударов, и потому он переносил розги легче, нежели его товарищи, вследствие чего с абсолютным презрением относился к какому бы то ни было наказанию. Ставили его коленями на покатой доске парты, на выдающееся ребро ее, заставляли в двух шубах волчьих делать до двухсот земных поклонов, приговаривали держать в поднятой руке, не опуская ее, тяжелый камень по получасу и более (нечего сказать, изобретательно было начальство), жарили его линейкой по ладони, били по щекам, посыпали сеченное тело солью (верьте, что это факты) — все он переносил спартански: лицо его делалось после наказания свирепо и дико, а на душе копилась ненависть к начальству. Мы видели в Гороблагодатском переносчивость физической боли, когда Тавля задавал ему с пылу горячих. Но кража, сплетня, порча чужих вещей и всякая гадость не считались пороками только относительно начальства, а в себе самом товарищество было честно, и с этой стороны Гороблагодатский является в новом свете. Он не взял ни одной взятки, беспристрастно и справедливо отмечал подавдиторным баллы, не куражился над ними, часто защищал слабосильных, любил вмешиваться в ссоры и хотя деспотически, но всегда справедливо решал их; он постоянно солил ростовщикам и взяточникам. Товарищество его любило и уважало. Мы сказали, что Гороблагодатский глубоко ненавидел Тавлю за его гнусную натуру; но он с ним играет в камешки: ему хочется выиграть и помучить Тавлю. Кончив щипчики, Тавля предложил лукаво: — Не хочешь ли еще? Тавля отлично играл в камешки и надеялся на себя. — Давай! — упорно отвечал Гороблагодатский. Камни опять защелкали. Семенов издали наблюдал за игроками. Семенов был третий тип училищный, созданный тою же бурсацкою администрацией. Товарищество сегодня огласило его ''фискалом''. Начальство понимало, что через свое педагогическое устройство бурсы оно не достигло цели, но вместо того, чтобы отказаться от училищных порядков, оно пошло по пути нелепостей далее. Явилось новое должностное лицо — фискал, который тайно сообщал начальству все, что делалось в товариществе. Понятно, какую ненависть питали ученики к наушнику; и действительно, требовался громадный запас подлости, чтобы решиться на фискальство. Способные и прилежные ученики не наушничали никогда, они и без того занимали видное место в списке; тайными доносчиками всегда были люди бездарные и подловатенькие трусы; за низкую послугу начальство переводило их из класса в класс, как дельных учеников. Но мы сказали, что товарищество само в себе было честно и потому не уважало тех учеников, которые за взятку начальнику, по родственным связям, по протекции, а тем более за фискальство, занимали не свое место в списке. Кроме того, ученики вполне справедливо были уверены, что наушник переносил не только то, что в самом деле было в товариществе, но и клеветал на них, потому что фискал должен был всячески доказать свое усердие к начальству. Но когда он передавал инспектору или смотрителю даже правду, и тогда он возбуждал в классе ненависть и злобу: например, дети собираются устроить попойку, оторвать хвост экономской свинье, улизнуть к знакомой прачке или чем иным развлечься, и вдруг инспектор, предуведомленный заранее, вместо развлечения драл их не на живот, а на смерть. Правда, в большинстве случаев, при непобедимом упорстве бурсаков, доносы не вели к наказанию, но начальство из доносов все-таки умело сделать полезное для себя употребление. Как объяснить, отчего инспектор за одинаковое преступление двоих учеников наказывал неодинаково? Это большею частью объяснялось тем, что на ученика сильно наказанного были доносы через фискалов. Начальство особенно не терпело тех лиц, которые ненавидели и преследовали наушников. Вся ябеда, добытая через наушников, вносилась в ''черную книгу''. Эта книга имела огромное значение при переводе из класса в класс; тогда многим неожиданно вручались ''волчьи паспорты'': это те же титулки, только с отметкою в них о дурном поведении; такие титулки объяснялись единственно черною книгою. Семенов чувствовал, но страшно верить ему было, что товарищество догадалось, что он фискал. Он ясно заметил, что с ним никто не хочет слова сказать, а первой мерой против наушника было ''молчание'': целый класс, а иногда все училище соглашалось не говорить ни слова, исключая брани, с фискалом. Положение ужасное: жить целые недели среди живых людей и не услышать ни одного приветливого звука, видеть на всех лицах отталкивающее презрение и отвращение, вполне быть уверену, что никто ни в чем не поможет, а напротив — с радостью сделает зло... И действительно, фискал становится в товариществе вне покровительства всяких законов: на него клеветали, подводили под наказания, крали и ломали его вещи, рвали одежду и книги, били его и мучили. Иное поведение относительно фискала считалось ''бесчестным''. Но начальство все-таки напрасно развратило навеки несколько десятков человек, сделав из них наушников: училищная жизнь развивалась в своих нелепых формах, и товарищество делало что хотело. Семенов, смотря на играющих в камешки, злорадостно усмехнулся. — С пылу горячие! — закричал Гороблагодатский. В его голосе было что-то зловещее. Тавля струсил и побледнел на минуту. Около стола опять толпа. Опять камень летает в воздухе, но теперь Тавлина рука лежит на столе; напрасно он понадеялся на себя: Гороблагодатский в один прием взял все восемь конов, а Тавля срезался на пятом... — Конца не будет! — сказал сурово Гороблагодатский. Тавля видимо трусил. Окружающие не смеялись: они видели, что дело идет не на шутку, что Гороблагодатский мстит. Дошло до ста. От здоровенных щипчиков вспухла рука Тавли. Он выносил страшную боль, наконец не вытерпел и проговорил просительно: — Да ну, полно же!.. — После двухсот проси пощады, — отвечал Гороблагодатский. — Ведь больно!.. — Еще больнее будет. На сто семидесятом щипке у Тавли рука покрылась темно-синим цветом. Он чувствовал лом до самого плеча... — Довольно же, Ваня... что же это будет? Гороблагодатский вместо ответа с ожесточением щипнул Тавлю. Тавля знал, что слово Гороблагодатского ненарушимо, однако он ощущал до того сильную боль во всей руке, что не мог не просить: — Оставь... ведь натешился. — Скажи только слово, еще двести закачу!.. Гороблагодатский дал щипчик более чем с пылу горячий. Тавля не вынес: по щекам его потекли слезы. Наконец двести. — Теперь прощенья проси! Как ни больно Тавле, а стыдно прощенья просить. — Да ну, оставь же! — Зачем насмехался давечь? — Так то ведь шутка! — Так ты смеешь, животное, надо мной шутить? Жестоко щипнул он Тавлю. — Ну прости меня, Ваня... Гороблагодатскому точно жаль было прекратить мучения ненавистного для него Тавли. Он собрал все силы, и от последнего щипка рука Тавли почернела. — Будет с тебя. Сыт ли?.. — спросил Гороблагодатский. Лишь только освободился Тавля, страх в душе его сменился бешенством и злостью. — Подлец! — проговорил он. — Слышь, не задевай! в зубы съезжу! — Ты? — Я. — А вот и харя, съезди, — сказал Гороблагодатский, подставляя свое лицо... Тавля забылся в бешенстве и залепил оглушительную плюху своему врагу, но в ответ получил еще здоровейшую. Завязалась драка... «Так и надо, так и надо!..» — шевелилось в душе Семенова... Тавля так ошалел от злости, что, несмотря на истерзанную свою руку, не уступал Гороблагодатскому, хотя тот был сильнее его. Злость до того охмелила Тавлю и увеличила его силы, что трудно было решить, на чьей стороне осталась победа... Гороблагодатский затаил и эту обиду в душе. Гороблагодатский после драки пошел к ведру напиться; на дороге ему попался Семенов. Он дал Семенову затрещину и, как ни в чем не бывало, продолжал свой путь. Семенов со злостью посмотрел на него, но не смел пикнуть слова. Постояв немного посреди класса, Семенов стал бесцельно шляться из угла в угол и между партами, останавливаясь то здесь, то там. Посмотрел он, как играют в ''чехарду'', — игра, вероятно, всем известная, а потому и не будем ее описывать. В другом месте два парня ''ломали пряники'', то есть, встав спинами один к другому и сцепившись руками около локтей, поочередно взваливали себе не спину друг друга; это делалось быстро, отчего и составлялась из двух лиц одна качающаяся фигура. У печки секундатор, по прозванию Супина, учился своему мастерству: в руках его отличные лозы; он помахивал ими и выстегивал в воздухе полосы, которые должны будут лечь на тело его товарища. На третьей парте играли в ''швычки'': эта деликатная игра состоит в том, что одному игроку закрывают глаза, наклоняют голову и сыплют в голову щелчки, а он должен угадать, кто его ударил; не угадал — опять ложись; угадал — на смену ему ляжет угаданный. Семенов увидел, как его товарищу пустили в голову целый заряд швычков и как тот, вставая, схватился руками за голову. «Так и надо!» — повторил он в душе и пошел к пятой парте. Там одна партия дулась в три листика, а другая в носки: известная игра в карты, в которой проигравшему бьют по носу колодой карт. Семенов перешел к седьмой парте и полюбовался, как шесть ''нахаживали''. Эти шестеро, взявшись руками за парту, качались взад и вперед. На следующей парте Митаха выделывал ''богородичен на швычках'', то есть он пел благим гласом «Всемирную славу» и в такт подщелкивал пальцами. Тут же Ерундия (прозвище) играл ''на белендрясах'', перебирая свои жирные губы, которые, шлепаясь одна о другую, по местному выражению, ''белендрясили''. Третий артист старался возможно быстро выговаривать: «под потолком полком полколпака гороху», «нашего пономаря не перепономаривать стать», «сыворотка из-под простокваши». Наконец Семенов пробрался до стены. Здесь Омега и Шестиухая Чабря играли в ''плевки''. Оба старались как можно выше плюнуть на стену. Игра шла на ''смазь''. Шестиухая Чабря плюнул выше. — Подставляй! — сказал он, расправляя в воздухе свою пятерню. Омега выпятил свою ''лупетку'' (лицо). — Надувайся! — сказал Чабря. Омега надул щеки. — Шире бери! Омега до того надулся, что покраснел. — ''Верховая'', — начал Чабря, прикладывая свою руку ко лбу Омеги, — ''низовая'', прикладывая к подбородку, — две ''боковых'', — прикладывая к одной и другой щеке. — Надувайся! Омега надулся. — И ''всеобщая''! — торжественно вскрикнул Шестиухая Чабря. После этого он забрал лицо Омеги в пясть, так что оно между пальцами проступило жирными и лоснящимися складками, и тряс его за упитанные мордасы и кверху и книзу. Семенову было скучно. Он не знал, что делать... — Леденцов, пряников! Пряников, леденчиков! Это был голос Элпахи, который обыкновенно торговал пряниками и леденцами, от чего получал немалую выгоду, потому что покупал фунтами, а продавал по мелочи. Семенов очутился около него. — На сколько? — спросил Элпаха, оглядываясь вокруг и около, потому что товарищество запрещало говорить с Семеновым, но купецкая корысть Элпахи взяла свое. — На пять копеек. — Деньги? — Вот! — Держись. — Что ж ты обсосанных даешь? — Лучший сорт. — Перемени, Элпаха. — Леденчиков, пряников! — закричал Элпаха, отворачиваясь в сторону. Семенов, держа на ладони, рассматривал леденцы, не зная, съесть их или бросить, и уже решился съесть, как кто-то сзади подкрался, схватил с руки лакомство и быстро скрылся. Семенов со злобой посмотрел на товарищей, но бессильна была его злоба, и в то же время одурь брала его от скуки. — Давай играть в ''костяшки'', — сказал ему Хорь. Семенов сам удивился, что с ним заговорил товарищ. Он недоверчиво смотрел на Хоря. — Что ''гляделы'' -то пучишь? не бойся! — Надуешь... — Ну вот дурак... что ты! — Побожись. — Ей-богу, вот те Христос! — Право, не надуешь? — Побожился! чего ж тебе еще? — Ну ладно, — ответил Семенов, от души обрадовавшись, что с ним заговорило живое существо, хоть это живое существо и было Хорь. В училище была своя монета — ''костяшки'' от брюк, жилетов и сюртуков. За единицу принималась ''однодырочная'' костяшка; две однодырочных равнялись ''четырехдырочной'', или ''паре'', пять пар ''куче'', или ''грошу'', пять куч ''великой куче''. Костяшки имели цену, определенную раз навсегда, и во всякое время за пять пар можно было получить грош. Огромное количество костяной монеты обращалось в бурсе. Ею платили при игре ''в юлу'' и ''в чет-нечет''. Бывали владетели сотни великих куч и более; их можно узнать по тому, что они всегда держат руку в кармане и роются там в костяном богатстве. Употребление костяной монеты породило особого рода промышленников, которые по ночам обрезывали костяшки на одежде товарищей или делали это во время классов, под партами, спарывая бурсацкую монету сзади сюртуков. Хорь был один из таких промышленников. У Хоря ничего не было своего — все казенное, и если бы не казна, вы увидели бы в лице его возможность на Руси совершенно голого человека. У него почти никогда не водилось денег. В продолжение семи лет у него не перебывало и семи рублей, так что настоящая монета для него была менее действительна, чем костяшки. Это был нищий второуездного класса, и мастер же он был ''кальячить''. Узнав, что у товарища есть булка или какое-нибудь лакомство, он приставал к нему как с ножом к горлу, канючил и выпрашивал до тех пор, пока не удовлетворят его желание Будучи без роду и племени, круглый сирота, он безвыходно жил в училище, на каникулы никогда не ездил и до того втянулся во все формы бурсацкой жизни, что, кроме ее, другой не существовало для него. Только в каникулярное время посещал он базар соседний, реку да лес: здесь был конец его света. Учиться Хорь терпеть не мог, но учился, потому что не мог терпеть и розги: из двух зол (а бурсацкое ученье — зло) приходилось выбирать меньшее. Он был страстный игрок в костяшки; но, наживши кое-как великую кучу, он либо выменивал ее на деньги и проедал их с жадностью нищего, либо опять проигрывал, потому что играл не совсем счастливо. Тогда с перочинным ножом он промышлял под партами, либо по ночам под подушками товарищей, куда ученики прятали свою одежду. У одного товарища таким образом он спорол с одежды все костяшки, так что не на что было застегнуться — все валилось долой, хоть умирай. Однажды Бенелявдов, первый силач класса, во время урока, при учителе, поймал его за волоса под партой и задал ему ''волосянку''. Просить пощады нельзя было: заметит учитель. После долго смеялись над Хорем, говоря, что у него волоса распухли. Теперь у Хоря только и было полпары, то есть однодырочная. — Чет аль нечет? — спросил он, загадывая. — Пусть нечет, — отвечал Семенов. — Твое. Теперь ты. Семенов загадал, но лишь только открыл он ладонь, чтобы сосчитать, верно ли Хорь сказал «нечет», как хищный Хорь схватил костяшки и спрятал их себе в карман. — Что же это. Хорь? — говорил Семенов. — Я тебе Хорь?.. а в ухо хочешь? — Оплетохом, — сказал один из товарищей. — Беззаконновахом, — прибавил другой. — И неправдовахом, — заключил третий. — Отдай, Хорь; право, отдай. — Опять Хорь?.. Рожу растворожу, зубы на зубы помножу! Семенов не стал более разговаривать. Несчастный отошел в сторону. Нигде не было для него приюта. Он вспомнил, что у него в парте есть горбушка с кашей. Семенов хотел позавтракать, но горбушки не оказалось. Раздраженный постоянными столкновениями с товарищами, он обратился к ним со словами: — Господа, это подло, наконец! — Что такое? — Кто взял горбушку? — С кашей? — отвечали ему насмешливо. — ''Стибрили''? — ''Сбондили''? — ''Сляпсили''? — ''Сперли''? — ''Лафа'', брат! Все эти слова в переводе с бурсацкого на человеческий язык означали: украли, а ''лафа'' — лихо! — Комедо! — раздался голос Тавли. — Иду! — было ответом. Семенов еще после обеда подслушал, что у Комеды с Тавлей состоялся странный спор на пари, и потому поспешил на голос Тавли, забыв о своей горбушке. — Готово? — спросил Комедо. — Есть! — отвечал Тавля и развязал узел, в котором оказалось шесть трехкопеечных булок. — Сожрешь? — Сказано. Толпа любопытных обступила их. Комедо был парень лет девятнадцати, высокого роста, худощавый, с старообразным лицом, сгорбленный. — Условия? — Не стрескаешь — за булки деньги заплати, а стрескаешь — с меня двадцать копеек. — Давай. — Смотри, ничего не пить, пока не съешь. Вместо ответа Комедо стал уплетать белый хлеб, который так редко едят бурсаки. — Раз! — считали в толпе. — Два, три, четыре... — Ну-ка пятую... Комедо улыбнулся и съел пятую. — Хоть на шестой-то подавись! Комедо улыбнулся и съел шестую. — Прорва! — говорил Тавля, отдавая двадцать копеек. — Теперь и напиться можно, — сказал Комедо. Когда он напился, его спрашивали: — А еще можешь съесть что-нибудь? — Хлеба с маслом съел бы. Достали ломоть хлеба и масла достали. — Ну-ка попробуй! Он съел. — А еще? — Горбушку с кашей съел бы. Добыли и горбушку. Его кормили из любопытства. Он съел и горбушку. — Эка тварь!.. Куда это лезет в тебя, животина ты эдакая! Скот! Как ты не лопнешь, подлец? — А что брюхо? — спросил кто-то. — Тугое, — отвечал Комедо, тупо глядя на всех... — Очень? — Пощупай. Стали брюхо щупать у Комеды. — Ишь ты, стерва!.. как барабан!.. — А что, два фунта патоки съешь? — Съем. — А четыре миски каши? — Съем... — А пять редек? — А четыре ковша воды выпьешь? — Не знаю... не пробовал... Я спать хочу... Комедо отправился в Камчатку. Долго толпа ругала Комеду и стервой, и прорвой, и всячески... Между тем Тавля, накормив на свой счет Комеду, по обыкновению озлился. Одному из первокурсных попала от него затрещина, другому он загнул салазки, третьему сделал смазь. Гороблагодатский видел это и в душе называл Тавлю скотиной. Потом Тавля посмотрел на игру в ''скоромные''. Васенда наводил: он выставляет руку на парте, а Гришкец со всего маху ладонью бьет его по руке. Васенда старается отдернуть руку, чтобы Гришкец дал промах: тогда уже будет подставлять руку Гришкец. Это Тавлю не развлекло. — Не ''садануть'' ли в ''постные''? — пробормотал он. Он стал оглядываться, желая узнать, не играют ли где в постные. — А, вон где! — сказал он, отыскав то, что требовалось. Около задних парт, подле Камчатки, собралось человек восемь. Один из них, положив голову на руки, так что не мог видеть окружающих, наводил; спина его была открыта и выпячена вперед. Поднялись над спиной руки и с треском опустились на нее. К ударам других присоединился и удар Тавли. По силе удара наводивший догадался, чей он был... — Тавля ударил, — сказал он. Тавля лег под удары. Гороблагодатский между тем направлялся правым плечом вперед, по-медвежьи, к той же кучке. Увидев, что Тавля наводит, он присоединился к играющим. Ударили Тавлю. — Хлестко! — говорили в толпе. — Ты восчувствуй, дорогая, я за что тебя люблю! — Кто ударил? — Ты. — Вали его... вали снова!.. Тавля наклонился... — Взбутетень его! — Взъерепень его! — Чтоб насквозь прошло! Трехпудовый удар упал на спину Тавли. — Гороблагодатский, — сказал Тавля, едва переводя дух... — Растянуть его снова! Опять повторился сильный удар... — Бенелявдов, — указал Тавля. — Вали еще!.. — Что ж, братцы, эдак убить можно человека... — Зачем мало каши ел? — Жарь ему в становой! Опять сильный удар, и опять не угадал Тавля. — Что ж это, братцы?.. убить, что ли, хотите? — Значит, любим тебя, почитаем, — сказал Гороблагодатский. — Братцы, я не лягу... что же такое!.. других так не бьют... — А тебя вот бьют! — Жилить? — Вздуем! — Морду расквашу! — сказал Гороблагодатский. — Братцы... — Ну! — крикнул грозно Бенелявдов. Тавля угадал наконец... Игроки захохотали, когда он сказал: — Я не хочу больше играть... — Отчего же, душа моя? — спросил Гороблагодатский. Тавля взглянул на него с ненавистью, но, не сказав ни слова, удалился потешаться над первокурсными... Кучка продолжала игру в постные. Но вдруг один из играющих поднял нос и понюхал воздух. — Кто это? — спросил он. Поднялись носы и других игроков. Потом все подозрительно посмотрели на Хорька. — Ей-богу, братцы, не я... вот те Христос, не я... хоть обыщите... — Чичер!.. — провозгласил Гороблагодатский. Человек десять вцепились Хорьку в волоса, а один из них запел: — Чичер, ячер, на вечер; кто не был на пиру, тому волосы деру; с кровью, с мясом, с печенью, перепеченью. Кочена иль пирога? — Пирога, — пищал Хорь... — Не проси пирога, мука дорога. Чичер, ячер, на вечер; кто не был на пиру, тому волосы деру; с кровью, с мясом, с печенью, перепеченью... Кочена иль пирога? — Кочена. Снова почали и опять пропели «чичер»... — Кок или вилки в бок? — Кок! — отвечал истасканный Хорь. После этого, отпустив в его голову несколько щелчков, отпустили его с миром, говоря: — Не бесчинствуй!.. — Черти эдакие! — отвечал Хорь. — Я в другой раз еще не так! Семенов, видя, как таскали Хоря, шептал: — Так и надо, так и надо! Но Гороблагодатский схватил Семенова сзади и положил на парту вместо того, кто должен был наводить; с другой стороны придержали Семенова за голову. На спину его обрушились жесточайшие удары. Он шатался, когда поднялся. Не его спине было переносить такую тяжесть здоровых ладоней. Осмотрелся он бессмысленно кругом. Кто бил? за что?.. Семенов упал на парту и зарыдал. Темнело в классе; еще несколько минут, и зги не увидишь. — Братцы, — заговорил Семенов, опомнившись, — за что вы меня ненавидите?.. все!.. все!.. Голос его был заглушен хоровою песней. Сумерки развивались быстро, едва можно рассмотреть лица; цвета и линии пропадают в воздухе, остаются одни звуки. Семенов пробрался к окну и с гнетущей тоской и злобой на сердце смотрел на неприветливый двор, в непроглядную тьму зимнего скверного вечера. Припомнилась ему родная семья. Отец давно уже встал от послеобеденного сна; добрая мать, которой он был любимцем, вносит теперь самовар в гостиную; брат и две сестренки уже около стола, щебечут и смеются; звенят чайные ложки и блюдца, и легкий пар идет от живительной влаги. «Домой бы теперь!..» Он закрыл лицо руками, приклонился к стеклу и опять зарыдал... Но вдруг плач его пресекся... Ужас напал на него, и он задрожал всем телом. Страшна такая жизнь, какую он испытал сегодня. Он забыл физическую боль тела, лишь только в груди залегло что-то и мешало дышать. Отупел он от страху, и неотразимо ясно представилось ему: «Отверженец!.. тебя все ненавидят! и даже предвидеть нельзя, что с тобой сделают! быть может, сейчас ударят в спину, вырвут клок волос из головы, плюнут в лицо...». В классе совершенно темно, потому что начальство из экономического расчета зажигало лампу только в часы занятий. В этой темноте могут сделать с ним что угодно, и не узнаешь, кто над тобой сорвет гнев свой и отомстит за товарищество. «Не буду больше», — прошептал он, и не было тени злобы в его душе. «Того и стою!» — прокрадывалось в его сознание. Он желал примириться с товариществом и душевно просил пощады. Он уже ненавидел начальство, сделавшее его фискалом, и готов был сам вырвать клок волос из головы того товарища, который займет его место. Семенов решился просить у всего класса прощения и публично отказаться от шпионства. Но вдруг он услышал, что будто кто-то крадется к нему; он в страхе поспешно оставил окно и неизвестно куда скрылся в темноте. В классе так темно, что за два шага не распознать лица человеческого. Всякие игры прекращались в эти часы и бурсак мог развлекаться только звуками, странными и разнообразными. Общее впечатление было дико... Звуки мешаются и переплетаются. Раздается крик какого-то несчастного, которому, вероятно, ''въехали в загорбок''; слышен напев на «Господи воззвах, глас осьмый»; вырывается из концерта патетическая нота в верхнее re; кого-то еще треснули по роже; у печки поют: «Отроцы семинарстии, посреде кабака стояще, пояху: подавай, наливай; мы книги продадим, тебе деньги отдадим»; слышен плач; ''грегочет'' какая-то тварь, то есть ржет по-лошадиному, выделывая «и-и-го-го-го-го!». Ругань висит в воздухе, крики и хохот, козлоглагольствуют, грегочут и поют на гласы и вкушают затрещины. В Камчатке, под управлением заматерелого Митахи, хранителя училищных преданий, поется стих, сложенный еще аборигенами бурсы: Сколь блаженны те народы, Коих крепкие природы Не знали наших мук, Не ведали наук! Тут в столовую заглянешь, Щей негодных похлебаешь, Опять в свой класс идешь, Идешь, хоть и воешь... А тут архангелы подскочат, Из-за парты поволочат, Давай раба терзать, Лозой его стегать... Бедняги! недаром же так дико в вашем классе. Вас волочат, терзают, стегают!.. Сочувственно подстают к голосу Митахи голоса его товарищей. К сожалению, конец песни, которая пелась каким-то замогильным, грустным напевом, забылся и не дошел до нас... В другом месте слышно: На поповой-то на даче Мужичок едет на кляче, Хлибушку везе, Хлибушку везе... Мужичье к возью бежали, Кулачьем в возье совали: — Ще, бра', продаешь? Ще, бра' продаешь? Им сказали, ще овес; Мужик вынул да потрес На горсти своей, На горсти своей. Еще слышно: А как взяли козла Поперек живота, Как ударили козла О сырую мать-землю; Его ноженьки При дороженьки, Голова его, язык Под колодою лежит... После каждого двустишия припевалось: Ти-ли-ли-ли-ли-ли-ли и потом повторение второго стиха. А вот и еще отрывок: Любимцы... Аполлона Сидят беспечно in caupona [в кабачке, в харчевне]. Едят селедки, merum [чистое, неразбавленное вино] пьют И Вакху дифирамб поют: «О, как ты силен, добрый Вакх! Мы tuum regnum [твое царство] чтим в мозгах: Dum caput nostrum [пока нашу голову] посещаешь, Оттуда curas [заботы] выгоняешь, Блаженство в наши льешь сердца И dignus domini [достойный господа] отца. Мы любим Феба, любим муз: Они с богами нас равняют, Они путь к счастью прокладают, Они дают нам лучший вкус; Sed omnes haec [но все эти] плоды ученья Conjunctae sunt [соединены] всегда с томленьем... Давно б наш юный цвет увял, Когда б ты нас не подкреплял!» Восьмипесенная «Семинариада» составлена давно и переходит по преданию от одного поколения к другому. В местных песнях и стихах отразилось, как товарищество смотрело на науку и на своих начальников... Из общего же всем репертуара певались здесь либо жестокие романсы: «Стонет сизый голубочек», «Ночною темнотою», «Я, бедная пастушка», «Уж солнце зашло вверх, горя» и т. п., либо чисто народные песни: «Ах вы. сени», «Вниз по матушке по Волге», «Как за реченькою, как за быстрою», «Полно, полно нам, ребята, чужо пиво пити» и т. п. Но вот какой-то отпетый возглашает еще стих домашнего изделия: В восьмом часу по утрам, Лишь лампы блеснут на стенах, Мужик Суковатов несется, Несется в личных сапогах... Повисли в воздухе хохот, остроты и крепкая ругань против начальства... Опять какая-то шельма грегочет... десятеро загреготали ...двадцать человек... счету нет... Появились лай, мяуканье и кряканье, свист и визг. Ко всей этой ерунде присоединилась голосов в сорок бурсацкая ''разноголосица'': участвующие в ней разбирают между собою все тоны, употребляемые в пении, и все ноты берут сразу. Между тем сырость и холод пронимают приходчину до костей; благим матом затягивается: «холодно, холодно!» — это призывный к согреванию звук, после которого ученики начинают махать руками наподобие тому, как греются извозчики, и стонут — душу надрывают: «холодно, холодно!» — «Домового ли хоронят, ведьму ль замуж выдают?» Пастей во сто выработывается бесшабашный гвалт, и все это совершается в непроглядной темноте. Если бы привести в класс свежего человека, не слыхавшего стенаний бурсака, он подумал бы, что это грешные души воют в аду. Грегочут, тянут «холодно», дуют разноголосицу во все ноты; в вопиющих и взывающих звуках растут-разрастаются голоса и отдаются дрожью в оконных стеклах... Существует ли на свете еще какой-нибудь нелепый звук, который не отыскался бы в этой массе крика, пенья и гуденья! Но вот что-то новое зарождается в душном, промозглом воздухе кромешного класса; что-то встало над всеми голосами. Заслышали товарищи знаменитый громадный бас Великосвятского, гласящего «благоденственное и мирное житие»; с неудержимою силою оглушаются товарищи последними словами: «благополучно ныне почивающему на лаврах курсу многая лета!». На необъятной нотище разрешается последний звук... В одно мгновение, точно по одному темпу, смолкли все... Товарищество наслаждается; оно страстно любит крепкий звук... Но минута — и стоголосое «многая лета!» отвечало басу... Надо заметить, что товарищество уважало, кроме отпетых, потом силачей, потом голов, выносящих многоградусный хмель, — уважало и обширных басов. Бурса любит хорошие голоса, бережет их, лелеет, выручает из всякой беды. Ученики еще дома привыкли петь в церкви, славить Христа, служить панихиды и молебны, читать часы и апостол, отчего у них развиваются голоса и любовь к пению. В училищах часто бывают превосходные певческие хоры. Около Великосвятского слышно одобрение. — Господа, концерт! — предложил кто-то. — «На реках вавилонских». — Да нот нет!.. — На память!.. — Зови маленьких певчих. Через несколько минут поется концерт. Ни одного дикого звука нет в классе. Дисканты плачут детскими голосами; бас, как подавленная сила, гудит и сдержанно ропщет; слышен крик вавилонянина: «Воспойте нам от песней сионских!»; чудится, как в гневе и нетерпении топает ногами грозный деспот... «Каково воспоем на земле чуждей песнь господню?» — отвечают плачущие, робкие голоса детей; женские слезы слышны в грудных дискантах. Высокими, тихими и страстными нотами восходит плач и наконец переходит в сильные, грозные голоса: «Дщи вавилоня, окаянная! блажен, кто возьмет твоих младенцев и расшибет их головы о камень!». После концерта все стихло. Ученики, укрощенные на время стройным пением, рассказывают друг другу сказки, вспоминают каникулы, толкуют о начальстве и товариществе. Изредка кого-нибудь треснут по шее. Митаха, хранитель преданий, поет заунывным голосом: А как взяли козла Поперек живота... Но ученики недолго сидели скромно и тихо. — Приходчину дуть! — раздался чей-то голос. — Идет! — отвечают на голос. Собирается партия человек двадцать, и ноябрьским вечером крадутся через двор, в класс приходских учеников. Приходчина, тоже сидящая в сени смертней, ничего не ожидала. Второуездные, сделавши набег, рассыпались по классу, бьют приходчину в лицо, загибают ей салазки, делают смази, рассыпают постные и скоромные, швычки и подзатыльники. Кто бьет? за что бьет? Черт их знает, и черт их носит!.. Плач, вопль, избиение младенцев! На партах и под партами уничтожается горе-злосчастная приходчина. Больно ей. В этих диких побиениях приходчины, совершаемых в потемках, выражалась, с одной стороны, какая-то нелепая удаль: «раззудись, плечо, размахнись, кулак!», а с другой стороны — «трепещи, приходчина, и покоряйся!». Впрочем, в таких случаях большинство только удовлетворяло своей потребности побить кого-нибудь, дать вытряску, лупку, волосянку, отдуть, отвалять, взъерепенить, отмордасить, чтобы чувствовалось, что в твоих руках пищит что-то живое, страдает и просит пощады, и все это делается не из мести, не из вражды, а просто из любви к искусству. Натешившись вдоволь и всласть, рыцари с торжественным хохотом отправляются восвояси. Истрепанная приходчина охает, плачет и щупает бока свои. Когда рыцари вернулись в класс, там шла новая забава. — Мала куча! — кричало несколько человек. Среди класса, в темноте, шла какая-то возня — не то игра, не то драка... Смех и брань раздавались оттуда. Усиливается возня. Обыкновенно, когда кричали «мала куча», то это значило, что кого-нибудь повалили на пол, на этого другого, потом третьего и т. д. Упавшим не дают вставать. Человек тридцать роются в куче, сплетаясь руками и ногами и тиская друг другу животы. Успевшие выбиться из кучи и встать на ноги стараются повалить других, еще не упавших на пол, и постоянно раздается в несколько голосов: — Мала куча! Не окончилась еще эта возня, как затеялась новая. — Масло жать! — кричали из угла у печки. Слышно, как толпа пробирается в угол, напирает и давит своею массою попавших к стене, при криках: — Михалка, вали! — Васенда, при! — Работай, Шестиухая Чабря... — Тисни, Хорь, тисни! Попавшие к стене еле дышат, силятся выбиться наружу, а выбившись, в свою очередь жмут масло. Но обе игры неожиданно прекратились... Раздался пронзительный, умоляющий вопль, который, однако, слышался не оттуда, где игралась «мала куча», и не оттуда, где «жали масло». — Братцы, что это? братцы, оставьте!.. караул!.. Товарищи не сразу узнали, чей это голос... Кому-то зажали рот... вот повалили на пол... слышно только мычанье... Что там такое творится? Прошло минуты три мертвой тишины... потом ясно обозначился свист розог в воздухе и удары их по телу человека. Очевидно, кого-то секут. Сначала была мертвая тишина в классе, а потом едва слышный шепот... — Десять... двадцать... тридцать... Идет счет ударов. — Сорок... пятьдесят... — А-я-яй! — вырвался крик... Теперь все узнали голос Семенова и поняли, в чем дело... — Ты, сволочь, кусаться! — Это был голос Тавли. — Ай, братцы, простите!.. не буду!.. ей-богу, не бу... Ему опять зажали рот... — Так и следует, — шептались в товариществе... — Не фискаль вперед!.. Уже семьдесят... Боже мой, наконец-то кончили! Семенов рыдал сначала, не говоря ни слова... В классе было тихо, потому что всячески совершилось дело из ряду вон... Облегчившись несколько слезами, но все-таки не переставая рыдать, Семенов, потеряв всякий страх от обиды и позора, кричал на весь класс: — Подлецы вы эдакие!.. Чтобы вам всем... — И при этом он прибавил непечатную брань. — Полайся! — На зло же расскажу все инспектору... про всех... Неизвестно, от кого он получил затрещину, и опять зарыдал на весь класс благим воем. Некоторые захохотали, но многим было жутко ...отчего? Потому что при подобных случаях товарищество возбуждалось сильно, отыскивало в потемках своих нелюбимцев и крепко било их. Между тем рыдал Семенов. Невыразимая злость на обиду душила его; он в клочья разорвал чью-то попавшуюся под руку книгу, кусал свои пальцы, драл себя за волосы и не находил слов, какими бы следовало изругаться на чем свет стоит. Измученный, избитый, иссеченный, несколько раз в продолжение вечера оскорбленный и обиженный, он теперь совершенно одурел от горя. Жаль и страшно было слышать, как он шептал: — Сбегу... сбегу... зарежусь... жить нельзя!.. Надобно честь отдать товарищам: большая часть, особенно первокурсные, в эту минуту сочувствовали горю Семенова. У некоторых были даже слезы на глазах — благо темно, не заметят. Второкурсные храбрились, но и на них напала тоска, смешанная со страхом. Все понимали, что такое дело даром не пройдет и что великого сеченья должна ожидать бурса. Тихо было в классе; лишь Семенов рыдал... Что-то злое было в его рыданиях... но вот они вдруг прекратились, и настала мертвая тишина. — Что с ним? — спрашивали ученики. — Не случилось ли беды? — Да жив ли он? — Братцы, — закричал Гороблагодатский, освидетельствовав парту, на которой сидел Семенов, — он пошел жаловаться! — Опять фискалить! — раздалось несколько голосов. Расположение товарищей мгновенно переменилось; посыпалась на Семенова злая брань. — Смотрите, не выдавать, ребята! — Э, не репу сеять!.. — слышались ответные голоса. — А ты как же, Тавля? — Я скажу, что хотел заступиться за него, и в то время, как отдергивал от его рта чью-то руку, он и укусил мою. — Молодец Тавля. Однако Тавля дрожал, как осиновый лист. — А что цензор будет говорить? — он должен донести, а то ему придется отвечать. — А скажу, что меня не было в классе, — вот и все! В это время раздался звонок, возвестивший час занятий. Отворилась дверь, и в комнату внесли лампу о трех рожках. От столбов полосами легли тени по классу, и осветились неуклюжие здоровенные парты, голые и ржавые стены, грязные окна, осветились угрюмым и неприветливым светом. Второкурсные собрались на первых партах и вели совещания о текущих событиях. Начались занятия; но странно, несмотря на прежестокие розги учителей, по крайней мере человек сорок и не думали взяться за книжку. Иные надеялись получить в нотате хорошую отметку, подкупив авдитора взяткой; иные думали беспечно: «авось-либо и так сойдет!», а человек пятнадцать, на задних партах, в Камчатке, ничего не боялись, зная, что учителя не тронут их: учителя давно махнули на них рукой, испытав на деле, что никакое сеченье не заставит их учиться; эти счастливцы готовились к исключению и знать ничего не хотели. Лень была развита в высшей степени, а отсутствие всякой деятельности во время занятных часов заставило ученика выработать тот элемент училищной жизни, который известен под именем школьничества, элемент, общий всякому воспитательному заведению, но который здесь, как и все в бурсе, является в оригинальных формах. Сидящие в Камчатке пользовались некоторыми привилегиями; на их шалости цензор, наблюдающий тишину и порядок, смотрел сквозь пальцы, лишь бы не шумели камчадалы. Пользуясь такими льготами, камчадалы развлекались как умели. Гришкец толкает Васенду и шепчет: «следующему», Васенда толкает Карася, Карась Шестиухую Чабрю, передавая то же слово; этот передает дальнейшему, толчок переходит на другую парту, потом на третью и так перебирает всех учеников. Вон Комедо, объевшись, спит, а Хорь, нажевав бумаги, сделал комок, который называется ''жевком'', и пустил его в лицо спящего товарища. Комедо проснулся и пишет к Хорю записку: «После занятия тебе я спину сломаю, потому что не приставай, если к тебе не пристают», и опять засыпает. Записок много пересылается по комнате; в одной можно читать: «Дай ножичка или карандаша», в другой: «Эй, Рабыня! (это прозвище ученика) я ужо с тобой на матках в чехарду», в третьей «Пришли, дружище, табачку понюшку, после, ей-богу, отдам»; а вот Хитонов получил безымянную ругательную записку: «Ты, Хитонов, рыжий, а рыжий-красный — человек опасный; рыжий-пламенный сожег дом каменный». Ответы и требуемые вещи идут по той же почте. Дети развлекаются по мере возможности. Многие корчат гримасы, ловят нос языком, косят глаза, пялят рот пальцами, показывая искривленное лицо другим или рассматривая его в трехкопеечное зеркальце. Плюнь умеет корчить рожи на номера: он высунул язык в левую сторону, нос подпер пальцем к правой щеке, глаза выпучил, щеки отдул — это номер пятый. Всех номеров двенадцать. Авдитор, по прозванью Богиня, жует резину, третий день не выпуская ее изо рта; она скоро превратится в мягкую массу; потом надо надуть ее воздухом, сжать пальцами, вследствие чего образуется пузырек; пузырьком великовозрастный ударит себя по лбу и услышит легкий треск; чтобы насладиться таким счастьем, он работает усердно, не щадя своих челюстей, а когда устанет, то дает пожевать подавдиторному. Мямля сделал панораму из конфетных картинок и любуется ею целый час и в сотый раз; у него же из билетиков от леденцов сделан оракул: по леденечным билетикам красны девицы гадают о женихах, а он — вспорют его завтра или нет. Сосед его сделал ''пильщика'', то есть деревянную куклу с пилою, и, отыскав равновесие, поставил ее на краю парты и заставляет ее качаться. Чеснок запихнул себе в нос нитку, под сильным вдыханием воздуха проводит ее в рот и, передергивая нитку взад и вперед, показывает эту штуку своему ''закоперщику'' (другу) Мямле. Один великовозрастный камчадал оттачивает перочинный нож и потом бреет верхнюю губу и щеки. Выбрившись, он начинает долбить в парте ящичек. Другой великовозрастный делает цепочку из сутуги. Третий великовозрастный свернул бумагу в тонкую трубочку и щекочет ею себе в носу; рожа его сморщилась, он чихнул громко, и ему весело. Двое камчадалов учатся иностранным языкам; один говорит «хер-я, хер-ни, хер-че, хер-го, хер-не, хер-зна, хер-ю, хер-к зав, хер-тро, хер-му»; следует лишь вставить после каждого слога «хер» и выйдет не по-русски, а ''по-херам''. Другой отвечает ему еще хитрее: «ши-чего ни-цы, ши-йся не бо-цы», то есть «ничего не бойся». Это опять не по-русски, а ''по-шицы''; здесь слово делится на две половины, например: розга, к последней прибавляется ''ши'' и произносится она сначала, а к первой ''цы'' и произносится она после; выходит ''ши-зга ро-цы''. Пентюх на последней парте занимается типографским искусством: он слюнит кость на суставе пальца, прикладывает сустав на печатную букву в учебнике и потом вырывает ее; снявши букву с пальца, он переводит ее на бумагу; таким образом печатается какое-нибудь слово. Под последними партами улеглись на постланные на пол шубы человек пять и рассказывают сказки и побывальщины. На многих скучное, монотонное, без всякого содержания занятное время нагнало непобедимый сон; спят на пятой парте, спят на седьмой, спят на двенадцатой, спят под партами. Так камчатники и второкурсные, приготовившие уроки, проводят занятные часы. Веселая жизнь! Но только записные, безнадежные лентяи, готовящиеся получить титулку, пользовались правом развлекаться в занятные часы. Кроме их, было еще много лентяев, кандидатов в камчадалы, но еще не камчадалов. Провождение времени этими учениками было еще бесцветнее. Они тоже развлекались по-своему, но так как им необходимо было притворяться, будто они дело делают, то и развлечения их были другие. Цапля со всеусердием пишет что-то; со стороны посмотреть, он прилежнейший ученик, а между тем он вот что делает: напишет цифру, под ней другую, потом умножит их; под произведением опять подпишет первую цифру, опять умножит числа и т. д. работает, желая узнать, что из этого выйдет. Порося придавил глаз пальцем и любуется, как перед ним двоятся и троятся предметы; потом, затыкая и оттыкая уши, слушает жужжанье и легкий говор в классе, как оно прерывающимися звуками отдается в его ушах; а не то он приставит ухо к парте и рассуждает, отчего это через дерево усиливается звук. Один первокурсный нащипывает себе руку, желая приучить ее хоть к тепленьким щипчикам. Другой завязал конец пальца ниткой и любуется на затекшийся кровью палец. Третий насасывает руку до крови... Изобретают самые пустые и, кажется, неинтересные занятия, например, прислушиваются, как бьется пульс, заберут в легкие воздуху и усиливаются как можно дольше удержать его в груди, задают себе задачу — не мигнуть ни разу, пока не сосчитают тысячу, сбивают слюну во рту и потом выплевывают на пол, читают страницу сзаду наперед и притом снизу вверх, положат натаскать из головы сотню волос и натаскают; кто болтает ногами, кто ковыряет в носу, перемигиваются, передают друг другу разные знаки, руками выделывают разные акробатические штуки... Иной сидит, положив голову на ладони, и смотрит в воздух беспредметно: он мечтает о матери, сестрах, о соседнем саде помещика, о пруде, в котором ловил карасей... и урок ему нейдет на ум. Некоторые, зажмурив глаза и стараясь попасть пальцем в палец, гадают, будет ли сечь завтра учитель или нет, и когда выходит — будет, то соображают, где бы взять денег в долг, чтобы подкупить авдитора, а за книжку и не думают браться. Иные сидят обессмыслевши и млеют в тоске неисходной, ожидая скоро ли пройдут три узаконенных часа и ударит благодатный звонок, возвещающий ужин, тупо глядя на тускло горящую лампу. У этих бурсаков не хватает силы воли взяться за урок. Но что это значит? — спросит читатель. — Неужели занимательнее читать страничку снизу вверх, как это делают некоторые для развлечения, нежели сверху вниз?.. Да пожалуй, что и занимательнее. Недаром же сложилась в бурсе песня, которая говорит, что «блаженны народы, не ведающие наук», что нужно иметь «крепкую природу» для училищных «мук», что ученик, идя в класс, «воет», он «раб», его «терзают». Песня, переходящая от поколения к поколению, недаром сложилась. Главное свойство педагогической системы в бурсе — это долбня, долбня ужасающая и мертвящая. Она проникала в кровь и кости ученика. Пропустить букву, переставить слово считалось преступлением. Ученики, сидя над книгою, повторяли без конца и без смыслу: «стыд и срам, стыд и срам, стыд и срам... потом, потом... постигли, стигли, стигли... стыд и срам потом постигли...». Такая египетская работа продолжалась до тех пор, пока навеки нерушимо не запечатлевалось в голове ученика «стыд и срам». Сильно мучился воспитанник во время урока, так что учение здесь является физическим страданием, которое и выразилось в песне: «Сколь блаженны те народы». При глухой долбне замечательны в училищной науке возражения. Педагоги получали воспитание схоластическое, произошли всевозможную синекдоху и гиперболу, острием священной хрии вскормлены, воспитаны тою философией, которая учит, что «все люди смертны, Кай — человек, следовательно Кай смертей» или что «все люди бессмертны, Кай — человек, следовательно Кай бессмертен», что «душа соединяется с телом по однажды установленному закону», что «законы тожества и противоречия неукоснительно вытекают из нашего я или из нашего самосознания», что «где является свет, там уничтожается тьма», что «смирение есть источник всякого блага, а вольнодумство пагубно и зазорно» и т. п. Они упражнялись в диалектике, разрешая такие, например, вопросы: «может ли диавол согрешить?», «сущность духа подлежит ли в загробной жизни мертвенному состоянию?», «первородный грех содержит ли в себе, как в зародыше, грехи смертные, произвольные и невольные?», «что чему предшествует: вера любви или любовь вере?» и т. п. Окончательно же окрепли их мозги в диспутах, когда они победоносно витийствовали на одну и ту же тему pro и contra [за и против (лат.)], смотря по тому, как прикажет начальство, причем пускались в дело все сто форм схоластических предложений, все роды и виды софизмов и паралогизмов. Еще во время детства у них явилось расположение разрешать: «что такое сущность?», «что такое целое?», «спасется ли Сократ и другие благочестивые философы язычества или нет?», и им очень хотелось, чтобы нет. Особенно же любили учителя доказывать, что человек есть существо бессмертное, одаренное свободно-разумной душою, царь вселенной, — хотя странно, в действительной жизни они едва ли не обнаруживали того убеждения, что человек есть не более не менее, как бесперый петух. Все это слышалось в возражениях педагогов. Ученик до боли в висках напрягал голову, когда приходилось разрешать великие вопросы педагогов-философов, но, к благополучию его, возражения давались редко и вообще считались ученою роскошью. Над всем царила всепоглощающая долбня... Что же удивительного, что такая наука поселяла только отвращение в ученике и что он скорее начнет играть в плевки или проденет из носу в рот нитку, нежели станет учить урок? Ученик, вступая в училище из-под родительского крова, скоро чувствовал, что с ним совершается что-то новое, никогда им не испытанное, как будто пред глазами его опускаются сети одна за другою, в бесконечном ряде, и мешают видеть предметы ясно; что голова его перестала действовать любознательно и смело и сделалась похожа на какой-то препарат, в котором стоит пожать пружину — и вот рот раскрывается и начинает выкидывать слова, а в словах — удивительно! — нет мысли, как бывало прежде. Только ученики, соединившие в себе способность долбить со способностью отвечать на возражения, никогда не задумывались над уроком. Но для этого надо было родиться ''башкой''. Бывали удивительные башки. Так, некто Светозаров выучил из латинского лексикона Розанова слова и фразы на четыре буквы; начав с «A, ab, abc», он отхватывал несколько печатных листов, не пропуская ни одного слова, и такой подвиг был предпринят единственно из любви к искусству. Но немногие были способны к училищным работам; большинству они давались трудно, и лишь розги заставляли заниматься. Вон Данило Песков, мальчик умный и прилежный, но решительно неспособный долбить слово в слово, просидев над книгой два часа с половиной, поводит помутившимися глазами... и что же?.. он видит, многие измучились еще более, чем он, многие еще доканчивают свою порцию из учебников, озабоченно вычитывая урок и подняв голову кверху, как пьющие куры. Иные чуть не плачут, потому что невысокий балл будет выставлен против их фамилии в нотате. Один, желая возбудить в себе энергию, треплет сам себя за волоса... Э, бедняга, хоть сам-то пожалей себя! брось ты книгу под парту либо наплюй в нее — все равно завтра твое тело будет страдать под лозами... ступай-ка, дружище, в Камчатку — там легче живется; а дельных знаний у камчатников, право, не меньше, нежели у самого закаленного башки. Ученик, вглядываясь в измученные долбнею лица товарищей, невольно спрашивает себя: «Зачем эти труды и страдания? к чему эта возня с утра до вечера над опротивевшим учебником? разве мы не люди?». Среди таких размышлений выскочит без спросу, сам собою, кончик урока и простучит всеми словами в голове. Под конец занятия у прилежного ученика голова измается; в ней не слышно ни одной мысли, хотя и являются они, послушные сцеплению идей, как это бывает с человеком во сне. Невесела картина класса... Лица у всех скучные и апатические, а последние полчаса идут тихо, и, кажется, конца не будет занятию... Счастлив, кто уснуть сумел, сидя за партой: он и не заметит, как подойдет минута, возвещающая ужин. Но вечер кончился очень занимательно. Минут за тридцать до звонка явился в классе Семенов. Бледный и дрожащий от волнения, вошел он в комнату и, потупясь, ни на кого не глядя, отправился на свое место. Занятная оживилась: все смотрели на него. Семенов чувствовал, что на него обращены сотни любопытных и злобных глаз, холодно было у него на душе, и замер он в каком-то окаменелом состоянии. Он ждал чего-то. Минуты через четыре снова отворилась дверь; среди холодного пара, ворвавшегося с улицы в комнату, показались четыре солдатские фигуры — служителя при училище: один из них был Захаренко, другой Кропченко — на них была обязанность сечь учеников; двое других, Цепка и Еловый, обыкновенно держали учеников за ноги и за голову во время сечения. Мертвая тишина настала в классе... Тавля побледнел и тяжело дышал. Скоро явился инспектор, огромного роста и мрачного вида. Все встали. Он, ни слова не говоря, прошелся по классу, по временам останавливаясь у парт, и ученик, около которого он останавливался, дрожал и трепетал всем телом... Наконец инспектор остановился около Тавли... Тавля готов был провалиться сквозь землю. — К порогу! — сказал ему инспектор после некоторого молчания. — Я... — хотел было оправдываться Тавля. — К порогу! — крикнул инспектор. — Я заступался за него... он не понял... Инспектор был сильнее всякого бурсака. Он схватил Тавлю за волосы и дал ему трепку; потом наклонил его за волоса лбом к парте, а другой рукой, кулаком, ударил ему в спину, так что гул раздался от здорового удара по крепкой спине; потом, откинув Тавлю назад, инспектор закричал: — К порогу! Тавля после этого не смел рта разинуть. Он отправился к порогу, разделся медленно, лег на грязный пол голым брюхом; на плеча и ноги его сели Цепка и Еловый... — Хорошенько его! — сказал инспектор. Захаренко и Кропченко взмахнули с двух сторон лозами; лозы впились в тело Тавли, и он, дико крича, стал оправдываться, говоря, что он хотел заступиться за Семенова, а тот не понял, в чем дело, и укусил ему руку. Инспектор не обращал внимания на его вопли. Долго секли Тавлю и жестоко. Инспектор с сосредоточенной злобой ходил по классу, ни слова не говоря, а это был дурной признак: когда он кричал и ругался, тогда криком и руганью истощался гнев... Ученики шепотом считали число ударов и насчитали уже восемьдесят. Тавля все кричал «не виноват!», божился господом богом, клялся отцом и матерью под лозами. Гороблагодатский злобно смотрел то на инспектора, то на Семенова; Семенов не понимал сам себя: и тени наслаждения местью не было в его сердце, он почти трясся всем телом от предчувствия чего-то страшного, необъяснимого. Бог знает, на что бы он согласился, чтобы только не секли Тавлю в эту минуту. Тавля вынес уже более ста ударов, голос его от крику начал хрипнуть, но все он продолжал кричать: «Не виноват, ей-богу, не виноват... напрасно!». Но он должен был вынести полтораста. — Довольно, — сказал инспектор и прошелся по комнате. Все ожидали, что будет далее. — Цензор! — сказал инспектор. — Здесь, — отозвался цензор. — Кто еще сек Семенова? — Я не знаю... меня... — Что? — крикнул грозно инспектор. — Меня не было в классе... — А, тебя не было, скот эдакой, в классе!.. Завтра буду сечь десятого, а начну с тебя... И тебя отпорю, — сказал он Гороблагодатскому, — и тебя, — сказал он Хорю. Потом инспектор указал еще на несколько лиц. Гороблагодатский грубовато ответил: — Я не виноват ни в чем... — Ты всегда виноват, подлец ты эдакой, и каждую минуту тебя драть следует... — Я не виноват, — ответил резко Гороблагодатский. — Ты грубить еще вздумал, скотина? — закричал инспектор с яростью. Гороблагодатский замолчал, но все-таки, стиснув зубы, взглянул с ненавистью на инспектора... Выругав весь класс, инспектор отправился домой. На товарищество напал панический страх. В училище бывали случаи, что не только секли десятого, но секли поголовно весь класс. Никто не мог сказать наверное, будут его завтра сечь или нет. Лица вытянулись; некоторые были бледны; двое городских тихонько от товарищей плакали: что, если по счету придешься в списке инспектора десятым?.. Только Гороблагодатский проворчал: «не репу сеять!» и остервенился в душе своей и с наслаждением смотрел на Тавлю, который не мог ни стать, ни сесть после экзекуции. Гороблагодатский намеревался идти к Семенову и избить его окончательно; он уже сказал себе: «семь бед — один ответ»; но вдруг лицо его озарилось новой мыслью, он злорадостно усмехнулся и проговорил: — ''Пфимфа''! Семенов совершенно замер... Он был в том состоянии, когда человек чувствует, что над ним поднят кулак, готовый упасть на его темя каждую минуту, и он каждую минуту ждет удара тяжелого. Он был точно стиснут и сдавлен со всех сторон... дышать почти нельзя... Черти, черти! какие минуты приходилось переживать бурсаку... — Пфимфа! — сказал Гороблагодатский, подходя к цензору, и стали они шептаться... Ударил звонок к ужину. Сердца несколько повеселели... — Становись в пары! — закричал цензор... Минуты через две ученики отправились в столовую и, пропевши в пятьсот голосов «Отче наш», принялись за скудную пищу... Когда толпа обратно валила из столовой, цензор подошел к Бенелявдову и повторил загадочное слово: — Пфимфа! — Следует! — ответил Бенелявдов. Уже в обители священной Привратник запер крепко вход, И схимник в келье единенной На сон грядущий preces [молитвы] чтет... Морфей на город сыплет маки, Заснул народ мастеровой; Одни не дремлют лишь собаки, Да кой-где вскрикнет часовой... Вторично петухи кричали... Был ночи час; все крепко спали... Так «Семинариада» описывает ночь... Во втором этаже, по правую руку огромного училищного двора, помещаются 6, 7, 8, 9 и 10-й номера спален. Эти спальни соединены между собой. Задний отдел трех номеров носил название ''Сапога''. Это были спальни своекоштных; поэтому утром и вечером, особенно в первые недели после больших праздников, в Сапоге и других двух комнатах открывался чисто обжорный ряд. Сюда стекалось все училище; ученики толпами переходили от одной кровати к другой; из под кроватей, числом до двухсот в этих номерах, выдвигались сундуки, наполненные, кроме книг, разными съестными припасами. С дома, особенно с деревень, привозились в запас огромные белые хлебы, масло, толокно, грибы в сметане, моченые яблоки. От этих припасов отделялись особого рода запахи и наполняли собою воздух; с этими запахами мешались нецензурные миазмы; от стен, промерзавших зимою в сильные морозы насквозь, несла сырость, сальные свечи в шандалах делали атмосферу горькою и едкою, и ко всему этому надо прибавить, что в углу у дверей стоял огромный ушат, наполненный до половины какою-то жидкостью и заменявший место нечистот. К такой ядовитой атмосфере должен был привыкать ученик, и поверит ли кто, что большинство, живя в зараженном воздухе, утрачивало наконец способность чувствовать отвращение к нему!.. Другая беда — холод был для ученика более невыносим. Начальство печей не топило по неделе; ученики воровали дрова, но это не всегда случалось, и товарищество, ложась под холодные одеяла, должно было покрываться своими шубами и шинелями. Огромные комнаты спален, со столбами посредине, как и в классах, слабо освещались, и темные тени ложились полосами по кроватям. Ученики храпели и бредили; некоторые во сне скрипели зубами. Доскажем последние события зимнего вечера в бурсе. Из комнат Сапога неожиданно появилась фигура и отправилась в угол девятого номера; там поднялись еще две фигуры... Между ними начались совещания. — У тебя пфимфа? — спрашивал один. — У меня. — Давай сюда. Все три фигуры отправились в угол и там остановились около кровати Семенова... Один из участников держал в руках сверток бумаги в виде конуса, набитый хлопчаткою. Это и была пфимфа, одно из варварских изобретений бурсы. Державший пфимфу босыми ногами подкрался к Семенову. Он зажег вату с широкого отверстия свертка, а узким осторожно вставил в нос Семенову. Семенов было сделал во сне движение, но державший пфимфу сильно дунул в горящую вату; густая струя серного дыму охватила мозги Семенова; он застонал в беспамятстве. После второго, еще сильнейшего дуновения он соскочил, как сумасшедший. Он усиливался крикнуть, но вся внутренность его груди была обожжена и прокопчена дымом. Задыхаясь, он упал на кровать. Участники этого инквизиторского дела тотчас же скрылись. Слышалось глубокое храпенье Семенова, прерываемое тяжкими стонами. На другой день его замертво стащили в больницу. Доктор понять не мог, что такое случилось с Семеновым, а когда сам Семенов очувствовался и получил способность говорить, то оказалось, что он сам не помнит, что с ним было. Начальство подозревало, что враги Семенова что-нибудь да сделали с ним, но разыскать ничего не могло. На другой день были многие пересечены в училище, и многие напрасно... '''1862''' === БУРСАЦКИЕ ТИПЫ. ОЧЕРК ВТОРОЙ === Три часа утра. В спальне, именуемой ''Сапог'', все покоится. Слышится храп и легкий бред; некоторые скрипят во сне зубами, чего терпеть не могли бурсаки и за что нередко набивали рот скрипевшего золою с целью отучить от дурной привычки; иные стонут от прилившей крови к голове и груди, а завтра рассказывать будут, как их домовой душил. Только после усиленного вглядывания в мрак, наполняющий воздух Сапога, можно рассмотреть множество бурсацких тел, брошенных на кровати и покрытых поверх одеял шубами, халатами, накидками и обносками разного рода. В углу кто-то поднялся и на босую ногу, крадучись осторожно, начал обходить кровати. Он останавливался изредка там и сям и потом продолжал путь далее. Это был училищный вор, знаменитый некогда Аксютка. Один спящий юноша был покрыт волчьей шубой. В той шубе много было паразитов, которые наконец доняли бурсака. Он разбросался, шуба свесилась на пол, одной лишь половиной покрывая спящего. Аксютка наклонился к изголовью товарища, отыскал ворот шубы и, сдернув ее с бурсака в один миг, мгновенно скрылся. Искусанное тело скраденного горело огнем, прохладный воздух освежил его, и он благодаря Аксютке уснул сладко и спокойно. Аксютка между тем успел запрятать шубу впредь до распоряжения ею, после чего отправился в свой угол, где и заснул невинным сном праведника. Четыре часа. Вошел Захаренко. (На нем, кроме обязанности сечь учеников, лежала еще обязанность будить их и возвещать колокольчиком начало и конец классов). Он, проходя по рядам между кроватями, звонил яро над головами спящих направо и налево. Ученики вскакивали, чесали бока и ''овчину'' на голове, отплевывались, зевали и крестили рты; иные тупо глядели, не понимая сразу, зачем их будят в такую рань, и опять тяжело падали на постели. — В баню! в баню! — провозглашал Захаренко. — Эй, вы!.. И-го-го-го! — загреготал кто-то. В баню пускали по утрам раным-раненько. Срам было днем выпустить в город эту массу бурсаков, точно сволочь Петра Амьенского, грязных, истасканных, в разнородной одежде, никогда не ходивших скромно, но всегда с нахальством, присвистом и греготом, стремящихся рассыпать скандалы на всю окрестность. В продолжение всей истории училищной жизни только и был один случай, когда днем отпустили бурсаков в баню, но после начальство долго раскаивалось в своем распоряжении. Но об этом после. — Живо! — крикнул спальный старший. — Подымайся! — кто-то заревел неистовым, раздирающим уши и душу голосом. — Грешные тела мыть! — отвечали еще неистовее. Спальня Сапога наполнилась шумом. Скоро и охотно одевались бурсаки, потому что баня для учеников была чем-то вроде праздника. Выдвигаются сундуки; у кого есть чистое белье, связывают узлы; у кого есть деньжонки, запасаются грошами; всем весело, потому что хоть раз в две недели бурсаки подышат свежим воздухом и увидят иные, не казенные лица, а главное — день бани для бурсака был днем разнообразных промыслов и похождений. — В пары! — командовал старший. Установились в пары. — Марш! Длинной вереницей отправились из спальни Сапога. На лестнице они повстречали еще своекоштных, к хвосту их пристали еще несколько номеров; у ворот их ожидали номера казенных учеников. Только городские остались в училище. Они ходили в баню дома, по субботам. Во главе ополчения стоял ''Еловый'', солдат из училищной прислуги. Ему было поручено от начальства наблюдать порядок и тишину. Понятно, что порядку и тишины не могло быть под надзором такого педагога, как солдат Еловый. Огромной змеей извивались по мосткам пар двести с лишком, заворачивая из училищных ворот на монастырский двор. Гвалт, смех и неприличные остроты потрясли воздух святыни. Схимник в ''келье единенной'', заслыша гуденье и шум мирской, усерднее и теплее стал молиться о грехах людского рода. Ученикам повстречался рыжий монастырский сторож, до безобразия огромного роста. Сторож редко упускал случай посмеяться над бурсаками, когда бурсаки шли в баню либо по праздникам в город. Ученики насолили чем-то ему. — А, вот и вшивая команда! — сказал он проходившим мимо него ученикам. — Блином подавился! — отвечали ему. Ученикам известно было, что сторож однажды на масленице, не сходя с места, съел семьдесят три блина и выпил четверть ведра ''сиводеру'', то есть водки. — Отчего это леса вздорожали? — спрашивал сторож. — Тебе блины пекли. — Черти! на порку вам пошло! — Рыжий, да ты никак на коне? Али вправду такой длинный? — Златорунный! — Веха! — Каланча! На сторожа градом сыпались насмешки. Где ж одному человеку переговорить более двухсот крепко острящих бурсаков? Он едва успел вставить свое слово: — Слышь, паршивая команда, не воровать на базаре! В него ''Сатана'' пустил ком грязи. Сторож стал лаяться на чем свет стоит. Когда проходили последние пар семьдесят, затеялась оркестрованная брань. — Блин, блин, блин! — запел кто-то. Сторож не знал, что предпринять; голосу его не было слышно. Когда мимо его прошли все, когда слово ''блин'' раздавалось далеко, он крикнул вслед утекающей бурсы: — Сволочь отпетая! Всех вас перепороть следует! Издалека откуда-то едва слышно донеслось: — Бли-и-н! Сторож плюнул; ударили в колокол, он перекрестился набожно и пошел к утрени. Бурса двигалась, большинство правым плечом вперед, по базару. Город спал еще. Бурсаки рассыпали целую серию скандалов Собаки, которых такое обилие в наших святорусских городах, ищут спозаранку, чем бы напитать свое животное чрево; бурсак не упустит случая и непременно метнет в собаку камнем. Шествие их знаменуется порчею разных предметов, без всякого смысла и пользы для себя, а просто из эстетического наслаждения разрушать и пакостить. Вон ''Мехалка'' раскачал тумбу, выдернул ее из земли и бросил на середину улицы. Хохочет животное. Идут ученики мимо двора с окнами в нижнем этаже и барабанят в рамы, нарушая мирный сон горожан. Старушка плетется куда-то и, повстречавшись с бурсой, крестится, спешит на другую сторону улицы и шепчет: — Господи! да это никак бурса тронулась! Хорошо, что она догадалась перейти на другую сторону, а то нашлись бы охотники сделать ей ''смазь'', и ''верховую'', и ''боковую'', и ''всеобщую''. Едет ломовой извозчик. Аксютка пресерьезно обратился к нему: — Дядя, а дядя! — Чаво тебе? — отвечал тот благодушно. — А зачем, братец, ты гужи-то съел? Крючники, лабазники и ломовой народ терпеть не могут, когда их обзывают гужеедами. — Рукавицей закусил! — прибавил кто-то. Мужик озлился и загнул им крутую брань. Когда шли по берегу реки, на которой уже стояли весенние суда. Сатана сделал предложение: — Господа, крикнемте «посматривай!». — Начинай! Сатана начал, и вслед за ним пастей в сорок раздалось над рекой: «посматривай!». На барках мужики с переполоху повскакивали, не понимая, что бы значил такой громадный крик. Когда они разобрали, в чем дело, начали ругаться; слышалось даже: — Эх, ребята, в колье их! На это им ответом было: — Тупорылые! Аншпуг съели! — Посматривай! — хватили бурсаки что есть силы. Над рекой повисла крепкая ругань. Наконец под предводительством солдата-педагога Елового ученики добрались и до торговых бань. Пары остановились. Еловый у двери пропускал по паре, выдавая казеннокоштным по миньятюрному кусочку мыла. Своекоштным не полагалось. Затем пары отправлялись в предбанник, по дороге покупая веник и мочалку, потому что ни того, ни другого казна не давала ученикам. Пары бегом бежали одна за другой, бросаясь в двери предбанника. В дверях была давка: всякий спешил захватить шайку, которых не хватало по крайней мере для третьей части учеников, вследствие чего они должны были сидеть около часу, дожидаясь, пока кто-нибудь не освободится. При этом Аксютка с Сатаной, разумеется, были с шайками. Чрез четверть часа баня наполнилась народом, огласившим воздух бесшабашным гвалтом. Негде было яблоку упасть; все скамейки заняты; иные сидят на полу, иные забрались в ящики, устраиваемые для одежды моющихся. Старшие, цензора и прочие власти занимают отдельную, довольно чистенькую комнатку, назначаемую содержателем для лиц почетных. Дети, потешаясь, хлещут друг друга ладонями по голому телу. Большинство отправилось в паровую баню. Бурсаки страстно любят париться. Полок брали приступом; изредка слышались затрещины, которых бурсак вкушает при всяком случае достаточное количество. Тавля стащил кого-то за волоса, со ''своего'', как он говорил, места. — Катька! — кричит Тавля. — Что? — отвечает тот подобострастно. — Поддай еще! — Не надо, — отвечают голоса. — Я вам дам не надо! — А в ''рождество'' (лицо) хочешь? Это был голос Бенелявдова. С ним Тавля не стал разговаривать. Он опять кричит: — Катька! встань предо мной, как лист перед травой! Катька явился. — Окати меня. Окатил. — Парь меня! Катька парит его. Тавля от удовольствия страшно грегочет. На полке продолжалась возня; стонут, грегочут, визг с присвистом и хлест горячего березняка. Вот пробирается несчастный ''Лягва''. Он был пария бурсы. У Лягвы какое-то скверное, точно гнилое лицо, в пятнах, рябое; про это лицо бурсаки говорили, что на нем ножи точить можно. Куда он ни приходил, воздух делался противным и вредным для легких, потому что этот запах у него был и за пазухой, и на спине, и в карманах, и в волосах. Это несчастное существо, право, кажется, перестало быть человеком, было просто живое и ходячее тело человечье. Проклятая бурса сгноила Лягву, буквально сгноила Лягву. Товарищи не то чтобы ненавидели его, а чувствовали к нему отвращение, и даже редко кто находил удовольствие обижать его. Не поверят, что из пятисот человек в продолжение восьми лет не нашлось никого, кто бы решился не только дать ему руку, но и сказать ласковое слово. Не только ученики его презирали, но даже начальство и прислуга. Мы сказали, что бурса сгноила его тело: это в собственном смысле надо понимать. Он должен был по приговору начальства и товарищества жить и ночевать в спальне, которая была отведена для таких же, как он, отторженников бурсы, двенадцати человек. Дело в том, что были ученики, страдавшие известною болезнью, которая в детском возрасте не составляет еще болезни, а зависит от неразвитости организма. Никто о них не заботился, не лечил. Бурсацкая казна не купила для них даже клеенки, чтобы предохранить тюфяки от сырости и гнили; вместо этого страдавших этой болезнью имели обыкновение в училище сечь голенищами. Честное слово, что в тюфяках заводились черви, и несчастные должны были спать чисто на гноищах. Спросят, отчего же эти ученики сами себя не жалели и не просушивали своих тюфяков по утрам? Попадая в каторжный номер, в котором приходилось дышать положительно зараженным, ядовитым воздухом, ощущать под своим телом ежедневно рой червей, быть в презрении у всех — они делались до цинизма неопрятны и вполне равнодушны к своей личности; они сами себя презирали. Вот факт: Лягва дошел то того, что глотал мух и других насекомых, съел однажды лист бумаги, вымазанный деревянным маслом, ел сальные огарки. Лягва уныло шатался по бане, высматривая, где бы добыть шайку. Он подошел к Хорю, тоскливо и каким-то дряблым голосом проговорил: — Дай шаечки, когда вымоешься. Нищий второуездного класса Хорь даже по отношению к Лягве сумел выдержать роль нищего. Он отвечал: — Три копейки, так дам. — У меня самого только две. — Давай их. — Что же у меня останется? — Ну, давай пять пар костяшек. — У меня их нет. — Убирайся же к черту, fraterculus (братец)! Он подошел к Сатане, которому, кроме этого, было другое прозвище: Ipse (сам). Его никогда не звали собственным именем, и мы не будем звать его. Черти, смотря по тому, к какой нации они принадлежат, бывают разного рода. Есть черт немецкий, черт английский, черт французский и проч. Он ни на одного из них не походит. Ipse был даже и не русский черт; наш национальный бес честен, весел и отчасти глуповат: так он представляется в народных сказках и легендах. Ipse был черт-самородок, дух того ада, которому имя бурса. В качестве черта он и служил такому человеку, каков вор Аксютка. Его прозвали Сатаной за его характерец. В училище существовал нелепый обычай ''дразнить'' товарищей, особенно новичков. Я сейчас объясню, что это значит. Соглашались трое или четверо подразнить кого-нибудь. Они приставали к своей жертве. Сначала насмехались над ней и ругали ее, потом начинались пощипыванья, наконец дело кончалось швычками, смазями, плюходействием. Задача таких невинных развлечений состояла в том, чтобы довести свою жертву до бешенства и слез. Когда цель достигалась, мучители с хохотом бросали свою жертву, которую часто доводили до самозабвения и остервенения; так ''Asinus'' (осел) прошиб кочергой голову ''Идола'', который вывел его из себя. В такого рода потехах всегда принимал деятельное участие Сатана; вряд ли был другой мастер дразнить, как Ipse. Он решался раздражать даже тех, кто был сильнее его. Назойливее, неотвязчивое Сатаны трудно себе представить что-нибудь. Иногда он систематически привязывался с утра до вечера, в продолжение трех дней и более, не давая ни на минуту покоя. Его часто бивали, и жестоко, но ему все было нипочем. Он был какой-то околоченный, деревянный. Только Аксютка мог укрощать его, но и то потому, что Сагана благоговел перед бурсацким гением Аксютки. К такого рода господину обратился с просьбою о шайке Лягва. — А ''вывернись''! — отвечал ему Сатана. — Мне не вывернуться. — Волоса ведь мокрые? — Я не окачивался. — Окатись! вот и шайку дам. — Нет, не могу. Лягва встал в раздумье, не зная, вывернуться или нет. Когда предлагали ''вывернуться'', то ученик подставлял свои волоса, которые партнер и забирал в пясть. Ученик должен был высвободить свои волоса. Державший за волоса имел право запустить свою пятерню только раз в голову товарища, и когда мало-помалу освобождались волоса, он не имел права углубляться в них вторично. Мокрые волоса многие вывертывали очень ловко. Впрочем, бывали артисты, которые решались вывертываться и с сухими волосами: к числу таких принадлежал сам Сатана. Ipse, видя, что Лягва не решается, сказал: — Ну ладно, подожди, только вымоюсь. — Вот спасибо-то! — отвечал Лягва радостно. Он носил воду Сатане, окачивал его, стараясь выслужиться и получить шайку; наконец Сатана вымылся, и Лягва с радостным выражением лица протянул руку к шайке. — Эй, ребята! — закричал Сатана. — Что же ты, Ipse? Но голос Лягвы вопиял, как в пустыне. Человек пятнадцать налетело на призыв Сатаны. — На шарап! Сатана покатил шайку по скользкому полу. Все бросились на нее самым хищным образом. Толкотня, шум, ругань и затрещины. Наконец, когда вымылись многие, шаек освободилось достаточное количество. Лягва добыл шайку и начал с ожесточением намыливать голову, но лишь только волоса его и лицо покрылись густой пеной мыла, как Сатана, вернувшийся зачем-то в баню, вырвал у него шайку и сделал ему смазь всеобщую. Лягва в испуге раскрыл широко глаза, пена пробралась за ресницы, и он ощутил в них едкое щипанье, но делать было нечего; прищуриваясь и протирая глаза, он добрался кое-как до крана и промыл здесь их. Между тем многие уже вымылись; сделалось гораздо тише в бане, хотя и слышны были иногда греготанье, брань и проч., что читатель, ознакомясь несколько с бытом бурсы, сам уже может вообразить себе. Перейдемте в предбанник. Гардеробщик выдавал казенным белье. Ученики отправлялись в училище не парами, а кто успел вымыться, тот и убирался восвояси. Вот тут-то и наступал праздник бурсы. — Теперь, дедушка, следует ''двинуть от всех скорбей'', — говорил Бенелявдов Гороблагодатскому. — То есть ''столбуху'' водки, яже паче всякого глаголемого бога или чтилища? — В ''Зеленецкий'' (кабак) ''дерганем''. — Только вот что: первая перемена Долбежина. — Так что же? — Заметит — ''отчехвостит'' (высечет). — С какой стати он заметит? — Развезет после бани-то натощак. — А мы сначала потрескаем, а потом разопьем одну лишь ''штофендию''. — А, была не была, идет! — Так ''наяривай'' (действуй), живо! При банях всегда бывают торговцы, которые продают сбитень, молоко, кислые щи, квас, булки, сайки, кренделя и пряники. Здесь идет великое столованье. Человек двадцать едят и пьют. Второкурсные бесстыдно, а напротив — важно и с сознанием своего достоинства, пожирают и пьют чужое. Докрасна распаренные лица бурсаков дышат наслаждением. Нищий второуездного класса Хорь шатается между гостями и, по обыкновению, ''кальячит''. Ему сегодня везет: там ему отщипнут кусочек булки, здесь он просит: «дай, голубчик, разок хлебнуть» — и ему дают благосклонно, после чего датель продолжает пить из того же стакана. Только аристократы заседают в трактире, виноторговле или кабаке, смотря по вкусу и расположению духа. Огромное большинство не может полакомиться и двухгрошовым стаканом сбитня или полуторакопеечною булкою. Оно смотрит с завистью и жадностью на угощающихся, особенно, на второкурсных, и щелкает зубами. Из этого большинства выделилась довольно большая масса учеников, которые не останавливались глазеть около лавочки предбанника или ''кальячить'', а отправлялись на промысел, высматривая по улицам и базару, нельзя ли где-нибудь что-либо стянуть. Аксютка, однако, успел стащить сайку в лавочке же. Шли кучками и вразбивку ученики. В эту минуту вся торговля окрест трепетала. Надобно заметить характеристическую черту бурсацкой морали: воровство считалось предосудительным только относительно товарищества. Было три сферы, которые по нравственному отношению к ним бурсака были совершенно отличны одна от другой. Первая сфера — товарищество, вторая — общество, то есть все, что было вне стен училищных, за воротами его: здесь воровство и скандалы одобрялись бурсацкой коммуной, особенно когда дело велось хитро, ловко и остроумно. Но в таких отношениях к обществу не было злости или мести; позволялось красть только съедобное: поэтому обокрасть лавочника, разносчика, сидельца уличного — ничего, а украсть, хоть бы на стороне, деньги, одежду и тому подобное считалось и в самом товариществе мерзостью. Третья сфера — начальство: ученики гадили ему злорадостно и с местию. Так сложилась бурсацкая этика. Теперь понятно, отчего это, когда Аксютка стянул сайку, никто из видевших его товарищей не остановил его: то было бы в глазах бурсы фискальством. Теперь также понятно, отчего это в бурсацком языке так много самобытных фраз и речений, выражающих понятие кражи: вот откуда все эти ''сбондили, сляпсили, сперли, стибрили, объегорили'' и тому подобные. Наши герои и пошли бондить, ляпсить, переть, тибрить, объегоривать. Главными героями были Аксютка и Сатана — ''единый'' и как бы ''единственный'' (выражение из одного нелепого, варварским языком изложенного учебника бурсы). — Сатана! — Что тебе? — Ipse! — крикнул Аксютка. — Да что тебе? — Потирай руки! — Значит, на ''левую ногу можно обделать'' (надуть кого-нибудь, украсть)? — Уж ты помалчивай. — ''Купим на пятак, сожрем на четвертак''! — Вот тебе гривенник, — сказал Аксютка. — Что расщедрился вдруг? — Пойдем в мелочную: видишь, отворена уж. Ты торгуйся, да, смотри, по мелочам; муки, скажи, для приболтки в суп, на ''кипеечку'' (копеечку), цикорьицы на грош, перечку на кипеечку, лучку на грош, клею на кипеечку, махорки на грош, леденчиков и постного маслица уже на две. — Во что же масла-то брать? — Да ты Сатана ли? Ты ли мой любезный Ipse? Аксютка сделал ему смазь всеобщую. Сатана не рассердился на него, предвидя поживу. Он только, по обыкновению, сделал из фалд нанкового сюртука хвост и описал им три круга в воздухе, приговаривая: — Я Ipse. Аксютка стал объяснять ему: — По мелочам будешь брать, дольше времени пройдет. Когда спросишь маслица, скажи, что забыл дома бутылочку, и не отставай, проси посудинки. — ''Облапошим''! Аксен, ты умнее Сатаны! — Ты должен звать меня: Аксен Иваныч. Сатане была пожалована при этом смазь. Сатана вытянулся во фрунт, сделал себе на голове пальцами рожки, сделал на своей широкой роже смазь ''вселенскую'' и в заключение вернул хвостом трижды. Прозвали его Сатаной, и недаром: как есть сатана, с хвостом и рогами. План их вполне удался. У Аксютки через четверть часа оказалось краденого: две булки, банка малинового варенья, краюха полубелого хлеба и десятка два картофелю. Ноздри Аксютки раздувались, как маленькие паруса, — всегдашний признак того, что он либо хочет украсть, либо украл уже. — Теперь, ''скакая играше веселыми ногами, в кабачару''! — скомандовал невинный мальчик Аксюша. Другое невинное дитя, мальчик Ipse, скорчил рожу на номер седьмой, на которой выразились радость и ободрение. — Знаешь, что я ''отмочил''? — Что? — Наплевал в кадушку с капустой. — И-го-го-го! — заржало ''сатанинское'' горло. Училищный и уличный тать Аксютка был человек необыкновенный, талантливый, человек сильной воли и крепкого ума, но его сгубила бурса (впрочем, отчасти и домашнее воспитание), как она сгубила сотни и сотни несчастных людей. В самой системе и характере его воровства сказалась сильная натура, — сильная, но погибшая нравственно. Он воровал артистически. Этот каторгорожденный не мог стянуть без того, чтобы зло не подшутить над тем, у кого он крал. Когда он забирался в сундук, ''ляпсил'' булку, ''тибрил'' бумагу, ''бондил'' книгу и проч., — где бы другому бежать, а он не то: он сходит за каменьями или грязью и накладет их в сундук вместо краденого. Иные, зная его как вора и желая задобрить (случается, у нас и не в бурсе задобривают воров, чтобы они не нагадили), приходили к нему с приношениями, но он отказывался от приношений, играя роль честного человека, которого оскорбляет взятка. Вот пример. Прислали из деревни одному ученику мешочек толокна. Он знал, что Аксютка видел присылку, и был вполне убежден, что Аксютка украдет толокно; поэтому ученик забежал к Аксютке с акциденцией, предлагая ему около двух горстей толокна. Аксютка сказал: «Я не могу есть толокна». А у самого ноздри поднялись и опустились. Аксютка пожелал сыграть остроумно-воровскую штуку. Когда успокоенный товарищ задвинул в парту мешок с толокном, Аксютка подкрался легче, нежели блоха скачет по полу, под парту ''толоконника'' и выкрал мешок. Сряду же после этого он подошел к ''толоконнику'' и умиляющим голосом сказал ему: «Братец, ты обещал мне толоконца, так дай». Тот полез в парту; толокна не оказалось. Аксютка обругал его, сказав: «Свинья! обещал, а не даешь; я за это тебе отплачу!» — отвернулся; ноздри его раздувались, как паруса, а на роже отсвечивалось сознание своей силы в воровстве. Через полчаса он подошел к окраденному им товарищу и сказал: «Не хочешь ли толоконца?». Аксютка держал на ладони толокно. «Это мое?» — «Нет, мне самому мамаша прислала». — «Скотина, ведь у тебя и матери-то нет!» — «Я говорю про крестную мамашу». Таков был Аксютка. Особенно он был искусник ''меняться ножами''. Здесь мы опишем еще один характеристический обычай бурсы. Обыкновенно кто-нибудь кричал: «С кем ножичками меняться?». Когда выискивался охотник на мену, тогда между ними начиналась следующая проделка. Оба они выставляли напоказ друг другу только концы ножей; тогда следовало угадать, стоит ли решаться на мену, чтобы вместо хорошего ножа не пришлось получить дурной. Вот в этом-то деле был особенно искусен Аксютка. Мы убеждены, что его участь — каторга. По исключении из училища он сначала поселился на постоялом дворе, где за три копейки суточного жалованья, при ночлеге и харчах хозяйских, он рубил капусту, таскал дрова, топил печи, месил хлебы и тому подобное. Но ему скоро наскучил честный труд, он обокрал своего хозяина и утек от него. После того его встречали один раз в подряснике, другой — в тулупе, третий раз во фраке, — словом, он из училищного вора сделался всесветным мошенником. Напрактиковавшись в ''девятой школе'' (так древними бурсаками называлась школа жизненного опыта, которая следовала за восьмиклассным обучением в бурсе), он поступил на службу в качестве дьячка, но скоро за пьянство и буйство (он расшиб стекла у городничего) был сослан на тяжелую работу в какой-то бедный монастырь. Выдержав курс церковного покаяния, Аксютка поступил в соборный хор певчим, но его протурили оттуда едва ли не за разбой. Аксютка при этом должен был переменить духовное звание на мещанское. Самое важное дело Аксютки то, что он хотел зарезать бывшего своего благочинного. По этому делу он был оставлен в подозрении. Страшен этот человек, но наперед можно сказать, что ему осталась одна торная дорога — Владимировка, по которой идут сотни наших каторжников, и посреди этих сотен Аксютка будет один из самых отпетых. Теперь мы будем продолжать о других. Хищная бурса рассыпалась повсюду. Старая оборванная баба, бывшая некогда камелией низшего сорта, которых прозвище — ночные крысы, торгует для поддержания своего дряхлого тела ободранными лимонами, растрескавшимися как сухая глина, пряниками, серо-пегими булками и другим неудобоваримым отребьем. Когда она завидела возвращавшуюся домой бурсу, то, как мать, защищая свое детище от волка, она прикрыла гнилое сухоястие грязной тряпицей и дырявым передником. Ее однажды обокрали, но теперь бурсакам не удалось утащить ни одной черствой булки из-под вретища отживающей женщины. Бурсаки на этот раз ограничились одной лишь бранью с несчастной женщиной. В другом месте промыслы учеников были удачны. Саепеки открыли длинное и широкое окно. На досках дышат легким паром только что испеченные сайки. Хотя зоркий воровской глаз бурсаков сразу же заметил, что тут трудно было поживиться, но ученики все-таки обнюхивают местность и вот с радостью делают открытие, что в другом отделении саечной пекарни на досках разложено сырое тесто. Саепеки не ожидали нападения с этого пункта и не защищали его от воров. Бурсаки, под предводительством хищного Хорька, прокрались в пекарню и стали хватать тесто, торопливо пряча его в карманы сюртуков и брюк. Едва они заслышали шаги саепеков, мгновенно скрылись, и через минуту их не было даже на базаре. Спросят, к чему бы ученикам нужно было сырое тесто: неужели они съедят его сырым? Нет, они ухитрятся спечь его на вьюшках в трубах поутру топленных печей, и хотя оно выйдет с сажей — ничего! Бурсаку и то на руку. Теперь расскажем еще событие. Трое великовозрастных зашли по дороге к певчему, своему исключенному товарищу. Певчего нашли они лежащего на постеле и страдающего похмельем. К нему в то время должен был зайти сапожник, затем чтобы получить с него долгу три рубля Певчий накануне того дня с клятвою и божбою обещался ему заплатить непременно, но из запасных денег у певца осталось около половины. — Что, братцы, делать? — вскричал встревоженный певчий. — Живо сюда! — отвечал ему один из великовозрастных. — А что? — ''Объегорим''. Ложись сейчас на стол. — Зачем? — Не разговаривай, а ложись. Поставили стол в переднем углу, под образами. Певчий улегся на стол, в головах его зажгли восковую свечку, покрыли его белой простыней; один великовозрастный взял псалтырь, подошел к певчему и сказал ему: — Умри! Тот притворился мертвым. Бурсак стал читать над ним псалтырь, как над покойником, скорчив великопостную харю. Вошел сапожник и, услышав монотонное чтение, понял, что в доме есть мертвый. Он набожно перекрестился. — Кто это? — спросил он. — Товарищ, — отвечали ему печально. — Который это? — Барсук. Сапожник сначала почесал в затылке, подумав про себя: «Эх, пропали мои денежки!», но потом умилился духом и сказал бурсакам: — Ведь вот, господа, за покойником-то должишко остался, да уж бог с ним: грех на мертвом искать. — Вот и видно доброго человека! — было ответом. — Его, признаться, и похоронить не на что. Начал, брат, ты доброе дело, так и кончил бы: дай что-нибудь на поминки бедному человеку. Сапожник вынул полтину и подал им. Те благодарили его. Сапожнику, естественно, захотелось взглянуть на мертвого. Он, перекрестясь, проговорил: — Дай хоть взгляну на него. Барсук до того притворился мертвым, что хоть сейчас тащи на кладбище. Открыли его лицо: с похмелья оно было бледно и имело мертвенный вид. Сапожник, по православному обычаю, приложился губами ко лбу певчего, а тот, сделав под простыней фигу, думал про себя: «Вот те кукиш! а не свечка». Когда сапожник удалился, мертвый воскрес и с диким хохотом вскочил на стол. — Теперь, ребята, поминки справлять. — Четвертную! — Огурцов да селедку! То и другое было мигом добыто, и, поя разные духовные канты, перемешивая их смехом и остротами, справляли поминальную тризну о упокоении раба божия Барсука. Бурсаки с торжеством и гордостью передавали друг другу рассказ об этом событии. Но дело этим не кончилось. Спустя месяц времени сапожник встретил под вечер Барсука. Барсук и тут нашелся. Скрестив руки и сверкая глазами, он грозно приблизился к сапожнику и диким голосом возопил: — Неправедные да погибнут! Сапожник растерялся: ему представилось, что он видит покойника, который воротился с того света, чтобы наказать его за то, что он дерзнул прийти к мертвому и требовать от него свой долг. Он перекрестился и с ужасом бросился бежать куда глаза глядят. Долго он потом рассказывал, как являлся к нему мертвец и хотел утащить его едва ли не в тартарары. Этот случай еще более утешил бурсу. Последний скандал из банных похождений бурсаков. Мехалка, воровски пробираясь по базару и увидев, что в пряничной лавке отворена дверь, заглянул в нее. Он увидел в ней торговца, который стоял в дальнем углу, к двери спиною. Мехалка был не тактик, а стратегик и, много не рассуждая, стремительно бросился на пряник из стычных ковриг, который был величиною с добрую доску, и потом выбежал вон из лавки. За ним с криком «грабят!» устремился торговец. Мехалка, обремененный ношею, бежал медленно и был в опасности человека, которого сейчас треснут по шее. Он употребил следующий стратегический прием: выждал приближения к себе торговца и, неожиданно обернувшись к нему, поднял над головой ковригу и ударил ею в лицо торговца. Потом пустился с обломком ковриги, оставшимся в его руках. Мехалка был замечательная личность. Это не вор, а чисто разбойник. Известно было, что он, выходя из церкви, схватил попавшуюся ему навстречу собачонку и расшиб ей голову о тумбу, а потом закусил свой подвиг сальною свечою. За то хотели его отпороть не на живот, а на смерть. Но по случаю страстной недели и пасхальной экзекуция была отложена до Фоминой. Когда наступил день возмездия и под предводительством смотрителя вошли в класс четыре солдата с огромным количеством розог, у Мехалки засверкали глаза, как у дикого зверя, и он, энергически сжав кулаки и стиснув зубы, бросился к отворенному окну и вскочил на подоконник с быстротою кошки. (Класс был во втором этаже). — Только подступись, размозжу себе голову о камни! — вскричал он. На убеждения смотрителя покориться он отвечал, что бросится с высоты второго этажа и тем накажет начальство. Смотритель плюнул и ушел. Мехалке за такие дикости вручили волчий паспорт. Известно, что впоследствии он, Аксютка и еще один артист нанялись в кузницу чернорабочими. Мехалка, работая здоровым молотом по наковальне, добывал себе грош на свой образец, вместе со своими товарищами. Забрался он на соседний двор, разломал там извозчичьи дрожки и все железо утащил к себе в кузницу. Карьера его кончилась дьячеством, и он сделался истинным мучителем своего священника. Вот вам, господа, веселая картинка бурсацкой бани, в повести о которой одни лишь голые факты. К ним нечего прибавлять, они сами за себя говорят. После бани бурсаки, поев всего краденого, были в добром расположении духа; меньше раздавалось швычков и подзатыльников, реже творилось всеобщих смазей, и вообще в классе сравнительно было довольно тихо и скромно. В Камчатке собралось несколько человек и ведут беседу о старине и древних героях бурсы. Митаха занимал среди них первое место. — Эх, господа! то ли дело было в старину! — В старину живали деды веселей своих внучат. — Зато, брат, и пороли, — сказал Митаха. — А что? — Да вот вам случай. — Расскажи, брат Митаха, расскажи. — Только чур не перебивать. Митаха начал: — Были у нас три брата: ''Каля, Миля'' и ''Жуля''. Это были силачи тогдашнего времени и обыкновенно занимались шитьем сапогов. Они однажды отправились в город с товарищами, чтобы кутнуть хорошенько на стороне. Кутнули добре. Когда шли назад, то орали песни на пять улиц и встретились с казаками. Те пригласили их молчать. Наша братия ругаться. Драка. Бурсаки отдули казаков на обе корки и утекли в училище, будучи уверены, что их дело шито-крыто. Ан нет: на другой день начались розыски. Все всплыло наружу. Вот была порка-то! Драли тогда под колокольчиком, среди двора, слева и справа, закачивали штук по триста. — Братцы, я вот тоже знаю... — заговорил один. — Сказано, не перебивать! — ответили ему. — Сволочь! — Животина! — ''Мазепа''! Замечательно, что в бурсе ''Мазепа'' было ругательное слово, и, вероятно, основание тому историческое; но во времена нами описываемой бурсы из пятисот человек вряд ли пятеро знали о существовании Мазепы. Здесь это имя было слово нарицательное, а не собственное. По преимуществу называли ''мазепами'' толсторожих. В бурсе все своеобразно и оригинально. Бурсак, перебивший рассказ, замолчал. — Ну так что же, Митаха? — А вот слушайте. Собрались все ученики на двор, пришел инспектор, явились сторожа, и принесена огромная куча распаренных лоз. Каля, Миля и Жуля стояли в толпе. Им, братцы, успели товарищи вкатить перед сечением по полштофу водки. Растянули Калю, потом Милю, потом Жулю. Но хотя и драли их пьяных, хоть они и закусывали себе руку до крови, однако после порки их отливали водой и на рогожке стащили в больницу замертво. Вот так ''чехвостили''! — А зачем они закусывали руку? — Фаля! — Бардадым! — Ведь закуси руку, так оттягивает: укусишь руку — руке больно, а сзаду и не слышишь в то время. — Тогда же, братцы, вышел дивный случай. — Ну-ка. — При этой страшной порке был один приходский ученик, только что привезенный из дому, которого мамаша гладила по головке, а здесь он увидел, что гладят по другому месту. Он был мальчик худенький, маленький, бледненький — одним словом, вовсе не бурсак, а сволочь. Как он увидел такую знатную порку, так чуть не умер со страху. Он стал учиться отлично и каждый шаг следил за собою, чтобы не заслужить розгу. Когда секли кого-нибудь, он дрожал и бледнел. Учитель заметил это и возненавидел его, потому что терпеть не мог, когда кто-нибудь сильно кричал под лозами. Учителю захотелось попробовать, каков новичок под розгами. Придравшись к какому-то случаю, он отпорол новичка так, что тот долго после того таскал из тела своего прутья. Учениц после порки упал в обморок. Этим он окончательно вооружил против себя учителя, который стал преследовать его и каждый раз порол жестоко. Ученику до того тяжко было жить, что он решился бежать из училища. Его поймали. Тогда он сначала хотел повеситься, но потом решился на следующую штуку. Дождался он ночи, достал перочинный нож, разрезал себе руку и своей кровью написал на бумажке: «Дьявол, продаю тебе свою душу, только избавь меня от сеченья». Внимание слушателей чрезвычайно было напряжено. — С этой бумажкой, — продолжал Митаха, — он залез ночью в двенадцать часов под печь. Что там с ним было, неизвестно. Оттуда его вытащили замертво. Он говорил, что видел черта. Начальство, узнав его проделку, высекло его под колоколом, после чего, говорят, он был снесен в больницу, где отдал душу богу. Такой рассказ подействовал даже на крепкое воображение бурсаков. Разговоры смолкли, и все впали в раздумье. Ученики понимали, а в эту минуту особенно ясно сознали, что и при их житье-бытье подчас хоть продавай душу черту. Когда впечатление несколько ослабело, кто-то спросил: — А кто из вас, братцы, видел дьявола? Никто не отозвался. — А домового видел кто? Оказалось, что домовых видели многие, а если кто сам не видел, то знал таких, которые видели. В бурсе предрассудки и суеверие были так же сильны, как и в простом народе: верили в леших, домовых, водяных, русалок, ведьм, колдунов, заговоры и приметы. Словом, эта сторона бурсацкой личности выражала глубокое невежество, которое начальство и не думало искоренять, потому что и само не всегда было свободно от суеверия. В бурсе была даже доморощенная кабалистика. Так, почти вся бурса верила, что если вынуть из пера сухую перепонку и положить ее в книгу, то забудешь урок из той книги; если же такую перепонку положить под тюфяк спящего, то с ним случится грех, за который заставят поцеловать Лягву. Считалось дурным — книгу после урока оставить открытою, потому что урок забудешь. Когда кто-нибудь мистифировал, говоря, что идет учитель, ему кричали: «Чего, сволочь, врешь-то? хочется, чтоб злым пришел!» Для того же, чтобы не спросил учитель, была примета у некоторых учеников держаться за какую-нибудь часть своего тела... В училище одно время был даже свой туземный колдун. Это был ученик, прибывший в местную бурсу из Киева, некто ''Бегути''. Его прозвали так за то, что он, рассказывая сказку, выговаривал вместо «бежали, бежали» — «бегути, бегути». Он брался угадывать, у кого сколько в деревне коров, в семействе сестер, в кармане денег и т. д. Многие серьезно верили ему. Кстати, мы расскажем проделку Аксютки над Гришкецом. Аксютка вот уже целую неделю подговаривает товарищей, чтобы они показывали Гришкецу, что серьезно считают его за колдуна. Когда это состоялось, многие стали обращаться к нему с просьбою поворожить им. Гришкец сначала принимал это за шутку, но товарищи выдерживали свою роль отлично, так что Гришкец наконец принял их затею за чистую монету. Тогда он перепугался и стал умолять товарищей, чтобы они не считали его за колдуна. Но они, видя его тревогу, усилили свою назойливость. Гришкец едва не потерял рассудка. Когда Аксютка, сидя подле него в столовой, умолял Гришкеца научить его колдовать, то Гришкец обратился к инспектору с такими словами: «Я, ей-богу, господин инспектор, не умею колдовать. Возьму ли я такой грех на душу?». И он, крестясь, уверял, что Аксютка врет все. Чертовщина для разговоров бурсаков — предмет неистощимый. Но мы, однако, незаметно перешли опять к воспоминаниям давних дней. Мы приведем два рассказа. Ученикам было запрещено начальством купаться, и, по его приказанию, полиция преследовала бурсаков на реке. Надзиратель, видя, что ученики не унимаются, решился во что бы то ни стало изловить их и представить к начальству. Каля, Миля и Жуля взбесились и, взяв с собою несколько товарищей, на другой же день нарочно отправились купаться. Нагрянул надзиратель и накрыл их на месте преступления; но они схватили его, зажали ему рот, чтобы не кричал, и потом выкупали его. После этой операции они завязали ему брюки у сапог, так что из них образовались два мешка, и набили брюки песком до самого пояса; после этого с хохотом бросили его и утекли восвояси. Несчастный долго барахтался, не могши подняться с земли. Когда его освободили, он закаялся беспокоить учеников. Одному из товарищей надобно было справить именины, а денег было всего пять рублей. Это было летом. Идет наш бедняга со своими друзьями по берегу реки да горюет. В одном месте они натолкнулись на кучку рабочих, которые оставили свою барку и на берегу варили кашу. «Хлеб да соль!» — говорят. — «Хлеба-соли кушать». — «Но без водки что за еда?» — «Где же ее взять?» — «А вот деньги», — сказал бурсак, подавая на полведерную. Мужики обрадовались и тотчас добыли водки. Бурсаки напоили их допьяна, и когда они удалились спать в барку, то угнали ее и вместе с мужиками продали. Такие рассказы и воспоминания о подвигах бурсаков ученики всегда выслушивали охотно и с полным одобрением. Но ударил звонок, и начались классы. Мы сказали, что начинаются классы, а начинаются они следующим образом. — Поймал вошь! — сказал один из камчатников. — Будет дождь. — Я две рядом. — Будет с градом. — Вчетвером. — Будет гром. Какой-то великовозрастный ни к селу ни к городу стал подщелкивать словами: — Раз-два — голова, три-четыре — прицепили, пять-шесть — в ряд снесть, семь-восемь — сено косим, девять-десять — сено весить, одиннадцать-двенадцать — на улице бранятся. Потом другой великовозрастный, вытянув из сапога берестяную тавлинку, затянул благим гласом какой-то кант и зарядил нос с присвистом. В училище нюханье табаку было развито в высшей степени. Иначе и нельзя: во время занятий, на которых одна лампа о трех рожках давала свет на сто и более человек, поневоле рябило в глазах, а когда ученик заряжал понюшку табаку, то глаза его делались на несколько минут светлее. Во время классов, из которых каждый по два часа, монотонные ответы уроков учителю нагоняли непобедимый сон, — и вот когда ученик понюхает табаку, то поневоле раскроет глаза. Табак был запрещен начальством, но товарищество не хотело и знать этого запрещения. Табак покупался у Захаренки, который молол его из махорки и потому продавал довольно дешево. И в отношении нюханья табаку в бурсе были свои особенности. Так, нюхали со швычка, брали перстью, но особенно замечательно, когда табак раскладывался по указательному пальцу до кисти и вбирался в нос сильным вдыханием. Бывали пари, кто больше вынюхает в один прием, и случалось, что задорный нюхальщик, решившись на непосильную понюшку и приняв ее, падал в обморок. До прихода учителя ученики успели сыграть в ''краски''. Выбрали из среды себя ''ангела'' и ''черта'', выбрали хозяина: другим участникам в игре были розданы названия той или другой краски, которые не сообщались ни ангелу, ни черту. Вот приходит ангел, и стучит он в двери. — Кто тут? — спрашивает хозяин. — Ангел. — За чем? — За краской. — За какой? — За зеленой. — Кто зеленая краска, иди к ангелу. В свою очередь приходит к хозяину черт, выбирает себе краску и уводит ее. Так продолжается до тех пор, пока не разберутся все краски. Тогда сила ангела становится одесную от хозяина, а сила дьявола ошуюю. Каждая из партий образует из себя цепь, хватая друг друга сзади за животы. Ангел и черт сцепляются руками, — и вот взревели и ангелы и черти — и началась таскотня. Долго шла борьба, но черт-таки одолел. Вдруг отворилась дверь. В класс вошел господин огромного роста, в коричневой шинели. Все смолкло. Это был учитель Иван Михайлыч Лобов. Цензор прочитал молитву «Царю небесный». Ученики стояли, ожидая приказания сесть. Сели. Великий педагог отправился к столу, за которым и сел на грязном стуле. Он взял нотату. Многие вздрогнули. Немного помолчав, Лобов крикнул: — Аксютка! — Здесь, — смело отвечал Аксютка. — Ты опять? — Не могу учиться. — А отчего до сих пор учился? — Теперь не могу. — К печке!.. ''на воздусях его''! Аксютка озлил учителя. Он с ним выделывал штуки, на которые никто не решался. Этот отчасти описанный нами вор имел отличные способности, память у него была обширнейшая, и, вероятно, он был умнее всех в классе; ничего не стоило ему прочитать урок раза два, и он отвечал его слово в слово. Учиться, значит, было легко ему. Но он вдруг прекращал заниматься, поддразнивая учителя назло. Его секли, но ничего не могли поделать с ним. Тогда его поселяли в Камчатку. Но лишь только он добивался своего, как опять начинал учиться отлично, его переводили на первую парту, и лишь только переводили, он опять запевал; Ай, люди, люди, люли! А в нотате все нули! После такой песни Аксютка опять ничего не делал. Снова повторялось сеченье. Он у Лобова несколько раз переходил из Камчатки на первую парту и обратно. Наконец Лобов рассвирепел, и раздалось его грозное ''на воздусях''! Тотчас же выскочили четверо парней, схватили его, раздели, взяли за руки и ноги, так что он повис в горизонтальном положении, а справа и слева начался свист лоз. Взвыл Аксютка, а все-таки кричит: — Не могу учиться! ей-богу, не могу! — Положите ему под нос книгу! Положили. — Учи! — Не могу! хоть образ со стены снять, не могу. — Сейчас же и учи! На этот раз Аксютка правду кричал, что не может учиться, потому что лежал под розгами, и учитель это сознавал, но все-таки продержал его висящим над книгой достаточно. — Бросьте эту тварь. Аксютка пробрался в Камчатку. — Дать ему ''сугубое раза''! Товарищи повскакали с парт, бросились на Аксютку и зарядили ему в голову ''картечи'', то есть швычков. Взвыл Аксютка: — Хоть убейте, не могу учиться! Лобов имел обыкновение ходить в класс с длинным березовым хлыстом. Он поднялся с места и ''вытянул'' Аксютку вдоль спины, а тот взвыл: — Ей-богу, не могу учиться! Лобов мало-помалу успокоился, и класс продолжался обычным порядком. Спустя несколько времени он крикнул: — Цензор, квасу! Цензор отправился за квасом и принес его. Лобов, прихлебывая из оловянной кружки квас, просматривал нотату и назначал по фамилиям, кому к печке — для сеченья, кому к доске на колени, кому коленями на ребро парты, кому без обеда, кому в город не ходить. Класс Лобова разукрасился всевозможно расставленными фигурами. Потом он стал спрашивать знающих учеников, поправляя отвечающего, когда он отвечал не слово в слово, и запивая бурсацкую премудрость круто заваренным квасом. Он сидел обыкновенно в калошах, не снимая своей красноватого цвета шинели. Когда спрошенный им ученик кончил свой ответ, Лобов полез в карман шинели и вынул из него довольно большой пирог, который стал уписывать с аппетитом. Бурсаки с жадностью посмотрели на пожираемый пирог. Так Лобов имел обычай завтракать во время класса, мешая пищу духовную с пищей телесной. После экзаменации пяти учеников он стал дремать и наконец заснул, легонько всхрапывая. Отвечавший ученик должен был дожидаться, пока не проснется великий педагог и не примется опять за дело. Лобов никогда уроков не объяснял — жирно, дескать, будет, — а отмечал ногтем в книжке ''с энтих до энтих'', предоставляя ученикам выучить урок ''к следующему'', то есть классу. Что этот великий педагог в своей юности — недосечен или пересечен? Морфей легонько посвистывал себе через нос педагога, а ученики, наказанные на колени и столбом, воспользовались этим. Поднялся легкий шумок, и начались невинные игры бурсаков, как-то в шашки, ''святцы'' (карты), костяшки, щипчики, швычки и т. п. Ударил звонок, учитель проснулся, и после обычной молитвы и по выходе учителя класс наполнился обычным шумом. Второй класс, латинский, занимал некто Долбежин. Долбежин был тоже огромного роста господин; он был человек чахоточный и раздражительный и строг до крайности. С ним шутить никто не любил, ругался он в классе до того неприлично, что и сказать нельзя. У него было положено за священнейшую обязанность в продолжение курса непременно пересечь всех — и прилежных и скромных, так чтобы ни один не ушел от лозы. Его мучил бес какой-то бурсацкой зависти, когда из его класса к концу курса остались все-таки не сеченными ни разу двое, державших себя крайне осторожно. Придраться было не к чему, но он выискал-таки случай. Однажды он пропустил было уже свой класс, и ученики весело ожидали звонка, но вдруг минут за пять до него Долбежин показался на конце училищного двора; лицо его было как-то особенно грозно (он был сильно выпивши), взоры его были устремлены на окна своего класса. Многие струхнули. Один из несеченных в это время взглянул в окно и потом быстро скрылся в классе. — Елеонский (несеченный)! — крикнул, входя в класс, Долбежин. Елеонский, трясясь всем телом, подошел к нему. Долбежин ударил его в лицо кулаком и окровавил его; из носу и рта потекла кровь. Елеонский ни слова не отвечал. Бледный и дрожащий, он смотрел бессмысленно на учителя. — Отодрать его! Елеонского отодрали. Остался один только несеченный. Того, напротив, отодрал Долбежин в самом веселом расположении духа. — Душенька, — сказал он ему, улыбаясь, — поди к порогу. — Да за что же? — За то, что тебя ни разу не секли. Тот и не думал отвечать, что это не причина, и отправился к порогу. Не осталось ни одного несеченного в классе. Но несмотря на все это, трудно поверить, его не только уважало товарищество, но и любило. Долбежин сам был точно отпетый. Он, как и товарищество, терпеть не мог «городских» и одному из них дал самое неприличное прозвище; фискала, пришедшего к нему наушничать, он отодрал не на живот, а на смерть; ученики вроде Гороблагодатского были его любимцами. Однажды ''Блоха'' решился изумить товарищество и под лозами Долбежина молчал, как будто и не его дерут; Долбежин при всех назвал его молодцом, тогда как за ту же проделку Лобов вознес его на воздусях, а потом просолил насквозь сеченное тело. Долбежин не брал с родителей взяток и до того был честен, что составленный им список учеников с отметками об их учении за треть он читал ученикам и позволял устраивать диспуты тем, которые претендовали на высшее место. Вот за это-то и любили его. Сегодня были только два случая в классе. Вызван был ''Копыта''. Он взял книжку латинскую и хотел было остаться переводить за партою. — На средину! — сказал Долбежин. ''На середке'' отвечать было хуже, чем за партой, потому что в первом случае товарищи ''подсказывали'' ученику. Отвечающий способен был расслышать самый тонкий звук, а если не расслыхивал, то, глядя искоса, он угадывал слово по движению губ. Копыта вышел ''на середку''. Здесь он ''срезался'' (то же, что в гимназии ''провалился'') и не мог перевести одного пункта. — Не так! — сказал Долбежин. Тот перевел иначе. — Не так! Копыта на новый манер. — К печке! Копыте дали ''всего'' десять ударов. Он обрадовался, что так легко отделался, и уже направился за парту, но услышал голос Долбежина: — Переводи снова. Тот перевел ему на новый манер. — Еще раз к печке! Копыте дали еще десять лоз и снова заставили переводить. На этот раз Копыта сказал, что он не может и придумать еще новой варьяции, за что и услышал: — К печке! Десять дали, и снова переводить. Копыта напряг все усилия памяти и рассудка. Ничего не выходило. — Ну! — сказал Долбежин, и уже палец указательный его поднялся по направлению к печке. Способности Копыты были страшно напряжены, мозг работал в сто сил лошадиных, и вот, точно озарение свыше, сложилась в голове новая варьяция. Он сказал ее. — Наконец-то! — одобрил его Долбежин. — Довольно с тебя. Пошел за парту. Вались дерево на дерево! — Вслед за тем Долбежин обратился к ''Трезорке'': — Вокабулы приготовил? — Нет. — Что? который это раз? — Если угодно, приготовлю, — отвечал Трезорка бойко. Трезорка был городской и привык к довольно свободному обращению. Его развязность взбесила Долбежина. Он побледнел, на лбу надулись жилы. — Ах ты, подлец! — закричал он и сильной рукой поднял в воздухе здоровый лексикон Кронеберга. Лексикон взвился и пролетел через класс; еще немного — так и влепился бы в голову бойкого мальчика. Он потом начал ругаться и плеваться; в его чахоточной груди клокотала мокрота; дерзость озадачила его, но он почему-то не посмел отпороть Трезорку, — вероятно, потому, что отец Трезорки был довольно значительное лицо в городе. И действительно, завязалось было дело, но кончилось все-таки ничем. В классе после этого скандала наступила мертвая тишина. Все дрожали. Один только беззаботный Карась, притом еще сидевший на первой парте, на глазах разъяренного учителя ухитрился уснуть. Его вдруг спросил учитель, а он, не слыша этого, тихо всхрапывал. Товарищ его толкнул, но уже было поздно: у учителя сверкали глазки. — К печке! — Розог нет, — сказал секундатор. — А давеча чем сек? — Те изломались. — Сходи за новыми. Карась между тем клялся и божился, что встал в три часа, чтобы приготовить урок, что у него голова болит, а в существе дела на него одурь напала от латынщины, и он смежил свои карасиные очи. — Я тебе! Явился секундатор, но без розог. — Розги все вышли, — сказал он. Учитель опять вспыхнул, поднялся со стула и отправился к той парте, где сидел секундатор. Он отыскал свежие розги. Карась запищал. — Простите!.. Но учитель в это время позабыл Карася, а направился к секундатору. Взяв пук длинных лоз за жидкий конец, он начал бить его комлем и по спине, и в брюхо, и в плечи, и по ногам. Раздался звонок. Пропели молитву «Достойно есть...». Между тем Карась спасся. Этот же учитель, озлившийся на Трезорку за умеренный оттенок дерзости в его ответе, прощал и даже с удовольствием встречал дерзости очень крупные. Так, однажды на публичном экзамене пришлось держать ответ некоему ''Ваксе''. Долбежин из-под стола показал ему кулак и проговорил тихо: «Только срежься, я тебе!». Вакса показал ему свой кулак и прошептал непечатную брань. Это только утешило учителя. Наконец, Долбежин был циник. Он с тем же Ваксой рассуждал о самых грязных вещах. Тот ему отвечал не стесняясь и откровенно, и оба они импровизировали самым грязным образом на разные темы. Заглянула бурса в столовую, «щей негодных похлебала и опять в свой класс идет». Кормили скверно; хлебная мука мешалась с мякиной; нередко порции говядины летели за окно и гнили потом на дворе; один только Комедо собирал порций по шести и потреблял их; в супе попадались маленькие беловатые червячки, в каше мышиный помет; только при одном экономе пища была безукоризненна, но такие экономы были редкость в бурсе. (Впрочем, в своем месте мы дойдем и до этого эконома). Лобов граничил по своему характеру к Тавле, Долбежин к Гороблагодатскому. Перейдем теперь к характеристике третьего лица, которое, собственно говоря, не составляло цельного типа, а было помесью двух названных нами. Этот господин носил имя Батьки. Он был красавец собою, с открытым грудным и объемистым басом, лицо — кровь с молоком. Он, между прочим, преподавал так называемый «''Устав''», то есть науку, как править церковные службы. Эта наука излагалась им самым странным образом. Вместо того, чтобы выдать церковные книги на руки учеников, ознакомить с теми книгами наглядным образом, показать по самым книгам, когда, что и где читалось и пелось, — вместо этого выдавались записочки, в которых по порядку службы обозначались только первые слова каждого чтения или пения. Таких заголовков целые листы писчей бумаги. До того трудно и тошно было ученье и зубренье, что изо ста с лишком учеников знало урок, случалось, только четверо. Кажется, ясно, что тут уже не ученики виноваты. Правда, могло случиться, что ученики на зло учителю делали стачку не учить урока, но такие стачки назывались бунтом и разрешались великим сечением класса; но тут была не стачка, а просто физическая и умственная невозможность вызубрить все это. И это понимал сам Батька. Несмотря на все это, он поочередно сек весь класс: так парта за партой и выдвигались к печке. Хотя в этих случаях секундаторы были крайне снисходительны, но снисходительны только к тем, кого любили. Секундаторы были очень изобретательны и свою профессию знали специально. Когда Батока заподозревал секундатора в мирволенье и шел свидетельствовать производство секуции, тогда оказывалось, что тело наказываемого было покрыто синими полосами: секрет в том, что секундатор намазывал лозы чернилами, потом стирал их слегка; достаточно было легкого прикосновения их, чтобы сделать фальшивый рубец. Черт знает на что расходовался ум воспитанника! Когда приходилось, что три описанные учителя занимали уроки в один и тот же день, то одного и того же ученика секли несколько раз. Так, Карася, случилось, отодрали четыре раза в один день (в продолжение училищной жизни непременно раз четыреста). Но сегодня не было устава. Занимались другим предметом. Беда, когда Батька приходил пьян! Тогда лицо его было бледно, а черные огромные глаза особенно глубоки и блестящи. Сегодня эта беда и случилась. Все вздрогнули, как только он вошел. По лицу все узнали, что будет классу великое горе. Взял он нотату. Мучительную и страшную минуту пережил класс. Батька вызвал Элпаху. Элпаха, трясясь телом и содрогаясь душою, вышел на средину. — Я... — голос его пресекся... — Что ты? — спокойным, но глубоко сосредоточенно-злым голосом спросил его Батька. — Я... сегодня... именинник... — Так с ангелом! — Октава его упала на две ноты ниже, а сердце свирепело, и в нем развивались кровожадность и зверские инстинкты... Страшен он был в эту минуту. — Я... — заговорил страдалец, — был в церкви... — Доброе дело! — Я потому и не успел выучить урока... — погасающим голосом продолжал Элпаха, видя, как с мертвенно бледного лица смотрели на него неподвижные, блестящие сосредоточенной ненавистью глаза... — Ты думаешь, что радуется твой ангел на небесах? Элпаха молчал; в его сердце пробивалась слабая надежда, что его не накажут, потому что Батькин гнев иногда истощался в нравоучениях, которыми увлекался он на полчаса и более. Элпаха ждал, что будет. — Он плачет о твоей лености. Элпаха ни жив, ни мертв. — И ты должен плакать. Поди сюда. Элпаха ни с места. — Поди же сюда! — тем же ровным, спокойным голосом повторил Батька. Элпаха подошел к нему. — Встань тут, около меня, на колени. Дрожащий Элпаха встал. — Твой ангел плачет, и ты заплачешь. Положи свою голову ко мне на колени. Тот медленно исполнил это, не понимая, что с ним хотят делать. Но вот он сильно вскрикнул и поднял голову, за которую ухватился руками. — Лежи, лежи! — сказал ему Батька. Отчего вскрикнул Элпаха? А оттого, что Батька взял щепоть волос его, сильной рукой вздернул их кверху, вырвал с корнем и, постепенно разводя свои красивые пальцы, сдувал с них волоса и продолжал дуть, пока они летели в воздухе. — Лежи, лежи! — повторил Батька. Элпаха с воем опустил голову на колени его, как на эшафот... Батька взял вторую щепоть Элпахиных волос, и опять выдернул их с корнем, и опять пустил их по воздуху. — Простите, ради бога! — взмолился страдалец. — Лежи, лежи! — отвечал Батька. Что-то сатанинское было в его ровных октавах... Еще медленнее и хладнокровнее он повторил ту же операцию в третий раз. Элпаха рыдал мучительно. — Теперь поди встань на колени посреди класса! — сказал Батька, когда улетел последний волос Элпахи и пропал в воздухе. Батька потом долго сидел, понуря голову. Не почувствовал ли он угрызений совести? — Стой на коленях ''целый год''! Значит, совесть его была спокойна. Батько имел обыкновение ставить на колени на целый год, на целую треть, на месяц: как его класс, так и становись. Беспощадный человек! В продолжение всего класса Батька разбойничал. Чего-чего он не придумывал: заставлял ''кланяться печке, целовать розги'', сек и ''солил сеченного'', одно слово — артист в своем деле, да под пьяную еще руку. Но все-таки приходится сказать, что большая часть товарищества уважала его по тем же причинам, по каким и Долбежина, и только меньшинство ненавидело его и боялось. В описываемый нами период бурсы нравственный уровень товарищества и начальства был почти одинаков. Но впоследствии увидим, что в товариществе и в лучшей половине начальства развились иные начала. Что описываю теперь — скверно, но что дальше, то лучше становилось товарищество и добрее люди из начальства. И жаль и досадно мне, что некоторые писатели заявили, будто я все исчерпал относительно бурсы в «Зимнем вечере бурсы». Уже в следующем очерке вы увидите добрые задатки для будущего в жизни бурсаков, хотя и там будет много гадкого и гадкого. Бурса будет в моих очерках, как и на деле было, постепенно улучшаться, — только позвольте описать так, как было, не прибавляя, не убавляя. Всякое дело строится не сразу, а должно пройти многие фазы развития. Еще очерков восемь, и бурса, даст бог, выяснится окончательно. Если придется ограничиться только этими двумя очерками — «Зимний вечер в бурсе» и «Бурсацкие типы», — то будет очень жаль, потому что читатель тогда не получит полного понятия о том, что такое бурса, и потому относительно составит о ней ложное представление. '''1862''' === ЖЕНИХИ БУРСЫ. ОЧЕРК ТРЕТИЙ === Наконец Аксютка доигрался с Лобовым до скверной шутки. Заглянула бурса в столовую, «щей негодных похлебала и опять в свой класс идет». Один лишь Аксютка щелкает зубами. Как бы то ни было, все более или менее подкрепились; один лишь Аксютка щелкает зубами от голода, или, по туземному выражению, у него ''по брюху девятый вал ходит, в брюхе зорю бьют''. Положение Аксютки никогда не было так беспомощно, как теперь, и в моральном и в животном отношении. Он, потешаясь над Лобовым, по обыкновению своему, лишь только попал в Камчатку, как опять стал появляться в ''нотате с пяткАми'', то есть самыми лучшими баллами. Это только сбесило учителя: «Ты, животное, — сказал ему Лобов, — потешаешься надо мною: когда тебя порют, у тебя в нотате нули; когда шлют в Камчатку — пятки? Знаю я тебя: ты добиваешься того, чтобы опять перейти на первую парту, чтобы потом снова бесить меня нулями? Врешь же! Не бывать тебе на первой парте, и пока у тебя снова не будут нули, до тех пор не ходи в столовую». Аксютка клялся и божился, что он раскаялся и теперь будет учиться постоянно. Лобов ничего слышать не хотел. «Не надо твоего ученья, — сказал он, — сиди в Камчатке». Аксюткино самолюбие было сильно задето, и, раздувая ноздри, он думал: «посмотрим, чья возьмет!». И в нотате его были отличные баллы; но Лобов каждый раз говорил ему: «и сегодня не жри!». В продолжение трех дней Аксютка кое-как перебивался, выкрадывая там или здесь булку, сайку, ломоть хлеба, толокно, горох и тому подобное. Вчера он забрался в ''сбитенную'', где ''Ванька рыжий'' продавал сбитень, сайки, булки, пеклеванные хлебы, сухари, крендели, яблоки, репу, патоку, мед и красную икру, а для избранных и ''водчонку'', разумеется по двойной цене против откупной; здесь Аксютка успел украсть несколько булок, насадив на палку гвоздь, которым и добывал из-за залавка съедомое, когда Ванька рыжий отходил в другую сторону. Но сегодня была среда, а сбитенная наполнялась битком только по понедельникам и вторникам, пока у бурсачков держались деньжонки, принесенные из дому; а при безлюдстве в сбитенной опасно было рисковать на воровство в ней. Что было делать? Бурсаки, зная, что у Аксютки девятый вал в брюхе, бережно припрятывали ломти хлеба и зорко следили за ним. Большинство не желало делиться с ним запасным хлебом; впрочем, и делиться было не с чего: утренних и вечерних фриштиков в бурсе не полагалось; за обедом выдавали только по два ломтя хлеба, из которых один съедался в столовой, а другой уносился в кармане в запас. Между тем все училище высыпало на двор. Ученики строили катальную гору. Так как досок взять было неоткуда, то вся гора была сплошь из снегу. Снежные комы величиной в рост человека двигались по огромному двору училища. Около каждого из них, под командою вожака, работало человек по десяти. Комы доставлялись к горе, около которой, как муравьи в муравейнике, кишели ученики. Дня через два по длинному расчищенному раскату, который был немного менее балаганных раскатов Петербурга, полетит бурса вниз головой на санках, салазках, подмороженных дощечках, рогожках, коньках, а то и просто на самородном самокате, то есть на брюхе вверх спиною. Бурсаки представляют веселый и радостный вид: раздается команда выбранного распорядителя, призыв к работе, звонкие басы и тенора, хохот, остроты. Весело. Аксютка щелкает зубами. На левой стороне двора около осьмидесяти человек играют в ''килу'' — кожаный, набитый волосом мяч величиной в человеческую голову. Две партии ''сходились'' стена на стену; один из учеников ''вел килу'', медленно подвигая ее ногами, в чем состоял верх искусства в игре, потому что от сильного удара мяч мог перейти в противоположную сторону, в лагерь неприятеля, где и завладели бы им. Запрещалось ''бить с носка'' — при этом можно было нанести удар в ногу противника. Запрещалось ''бить с закилька'', то есть, забежав в лагерь неприятеля и выждав, когда перейдет на его сторону мяч, прогонять его ''до города'' — назначенной черты. Нарушающему правила игры ''мылили шею''. — Кила! — закричали ученики; это означало, что ''город взят''. Победители в восторге и с гордостью возвращались на свое место. Им весело. Аксютка же щелкает зубами. В углу двора, около сбитенной и хлебной пекарни, несколько человек прокапывали в огромной куче снега норы и проползали через те норы на своем брюхе. В другом углу двора играли в крепость, стараясь выбить друг друга из занятой на куче снега позиции, причем вместо картечи употреблялись в дело снежки. Гришкец и Васенда повалили Сашкеца на снег, зарыли его с руками и ногами в кучу снега, так что торчит одна лишь голова Сашкеца, — он беззащитен, и творят ему ''смазь вселенскую''. Гришкец и Васенда хохочут, да и Сашкец хохочет, — это была шутка полюбовная. Всем весело. Аксютка щелкает зубами. На двор училища вошли две женщины — одна старуха, другая лет тридцати с лишком. Спросивши где живет ''ишпехтор'', то есть инспектор, они направились к двухэтажному зданию, крыша которого заканчивалась шпилем со звездою. Скоро они уже стояли в зале инспектора. Старуха была женщина дряхлая, лицо в трещинах, до того обожженное летним солнцем, что и зимою не сходил с него загар; маленькие глазки ее бегали, как две перепуганных мыши, и тоскливое их выражение возбуждало жалость. Эта сгорбившаяся дама имела на седой, в висках плешивой голове шерстяной платок, на плечах поношенную шубейку, на ногах мужские сапоги. Другая женщина была лет тридцати двух, высокого роста, рябая, с длинными мозолистыми руками; она смотрела исподлобья с тем беспристрастьем, с которым смотрят люди на что-либо неизбежное в их жизни и с чем они примирились. Одета она в новую заячью шубку, в новый платок, и на ногах ее не сапоги, а башмаки козловые. Они прождали инспектора около получаса. Наконец инспектор вышел, но, очевидно, в дурном расположении духа. — Что вам надо? — сказал он грубо. Обе женщины повалились в ноги. Старая заплакала и тем напевом, каким голосят у нас по покойникам, стала приговаривать: — Батюшка, отец родной... Ох, кормилец, наше горе большое... лишились последнего хлебушка... батюшка, не погневайся!.. Старуха стукнула в пол головою. Такое раболепие смягчило несколько инспектора; но дурное расположение его духа не миновалось окончательно. — Говори, зачем пришли... Старуха от грозного голоса начальника трепетала, терялась и понесла дичь: — Помер голубчик наш... пришибло сердечного... испил кваску, сначала таково легко... Инспектор вышел из себя: — Чтобы черт вас побрал, паскудные бабы! — крикнул он, топнув ногою... Обе женщины замерли... — Сейчас на ноги и говори толком, а не то метлой выгнать велю!.. Шлюхи!.. и поспать не дадут... — Батюшка!.. — начала было опять старуха... — Иван! — закричал инспектор. — Гони их в шею!.. Обе женщины вскочили на ноги. Старушка бросилась из приемного зала в переднюю. Все это со стороны казалось очень странным, особенно последний маневр старой женщины; теперь должно было, по-видимому, ожидать, что инспектор окончательно выйдет из себя, но, напротив, взгляд его прояснился, и он стал спокойно ходить вдоль комнаты, дожидаясь терпеливо старухи. Та скоро вернулась, в одной руке с кульком, в другой — с узлом. То и другое она положила к ногам начальника... — Что это? — спросил он. — Не побрезгуй, батюшка, деревенским гостинцем, и... — Покажи, что тут? Старуха, торопливо развязывая кулек, вынимала из него сахар, чай, бутылку рому, сушеные грибы и яблоки, а в узле оказалось десятка четыре аршин холста... Инспектор не без удовольствия, но и не без достоинства сказал: — Хорошо, спасибо... В чем же твое дело? — Это вот дочка моя, — говорила старуха, — сиротой осталась... были у преосвященного... закрепил за ней местечко... отцовское... — Ну так что же? — К тебе послал. — ''За женихами''? — ''За женихами'', батюшка, — и старуха опять чебурах в ноги. — Хорошо, хорошо. — Да не озорников каких, батюшка! — Старуха при этом вытянула свою руку, разжала кулак, и на ладони ее очутился серебряный рубль. Инспектор взял старухин рубль и положил его себе в карман с полным спокойствием, точно так, как авдитор берет с подавдиторного взятку. — У меня двое есть, а может быть, найдутся и еще охотники. После того инспектор расспросил, где место, какие обязательства, доходы, состав причта, спросил адрес старухи и обещал отпустить учеников на другой день на смотрины невесты. Старуха и невеста, поблагодарив инспектора, отправились восвояси. Они остановились на дворе и посмотрели на пестреющую и кишащую толпу учеников. «Кого-то из них бог пошлет кормильцем?» — подумала старуха. «С кем-то из них под венец идти?» — подумала невеста. Эта невеста была ''закрепленная невеста'', вступавшая в брак единственно для того, чтобы не умереть с голоду. У нас на Руси не редкость, что брак устраивается потому, что жених получит повышение по службе и приданое, а невеста пристроится, получит имя жениха и чин его. Но все это делается более или менее в приличных формах, так или иначе маскируется. И потому не поражает сильно своим безобразием и извращением честных целей брака. Случаев таких везде немало. Но нигде святость брака так не попирается, как в сфере бурсацких типов. Здесь нарушение брака, извращение его узаконено и освещено обычаем. Бурсак, сеченный, быть может, раз четыреста, унижаемый и уродуемый нравственно, умственно и физически часто в продолжение четырнадцати лет, наконец после такой педагогической дрессировки заслуживший диплом, дающий, по-видимому, ему право получить место в приходе, — не иначе может достигнуть этого, как обязавшись взять ''такую-то'', по назначению от ''начальства, казенную, закрепленную'' девицу. Выходит что-то вроде того, когда, бывало, ''помещики женили'' своих крестьян, а не то чтобы крестьяне ''сами женились''. Когда умирает то или другое лицо духовное и у него остается семейство, — куда ему деться? Хоть с голоду умирай!.. Дом (если он церковный), земля, сады, луга, родное пепелище — все должно перейти преемнику. Русские священники, диаконы, причетники — представители православного пролетариата... У них нет собственности... До поступления на место всякий поп наш гладен и хладен, при поступлении приход его кормит; умирает он всегда с тяжелой мыслью, что его сыновья и дочери пойдут по миру. Вот это-то пролетариатство духовенства, безземельность, необеспеченность извратили всю его жизнь. Чтобы не дать умереть с голоду осиротевшим семействам духовных лиц, решились пожертвовать одним из высочайших учреждений человеческих — браком. Места ''закрепляют'', — техническое, заметьте, чуть не официальное выражение. По смерти главы семейства место его остается за тем, кто согласится взять замуж его дочь либо родственницу. Кандидатам на места объявляется об открывшейся вакансии, со взятием ''такой-то''. Начинается хождение женихов в дом невесты. Большею частию это делается на скорую руку, всегда назначается срок для выбора невесты, вследствие чего ''посягающие'' не имеют времени узнать один другого. И бывали такие случаи, что невеста, находясь за двести верст, не успевала ко времени приехать в главный епархиальный город; претендент на поповское место не имел средств и времени съездить к невесте; тогда обе стороны списывались; давалось заочное согласие, и, получивши уже указ о поступлении на место, жених ехал к невесте; при таких порядках нередко выходили скандальные столкновения — невеста попадалась старая, рябая, сварливая девчина, и жених еще до свадьбы порывался побить ее. Но когда невеста приезжала в город, так и тогда умели обделывать дела и спускали залежалый и бракованный товар с удивительною ловкостию: щеки невесты штукатурились, смотрины назначались вечером, при слабом освещении, — и рябое выходило гладким, старое молодым... Бывало и то, что до самого венца роль невесты брала на себя ее родственница, молодая и недурная собою женщина, иногда замужняя, и уже только в церкви по левую руку жених видел какого-нибудь монстра вроде тех древних изображений, которые в старину сначала задымляли и коптили, а потом променивали на лук и яйца. Что было делать? Бурсак, наголодавшись после бурсы вдоволь, стиснув зубы и скрепив сердце, смотрел на свою будущую сожительницу, но... махнув рукою, поступал согласно внушению Ольги, сделанному ею князю Игорю, и, стоя под венцом, думал думу, как бы в первую же ночь изломать бока своей, черт бы ее взял, подруге жизни. Нечего говорить, что при подобном надуванье и фальше брак есть зло и поругание самых дорогих, самых святых прав человечества. Но когда при смотринах и сватовстве товар показывали лицом, и тогда редко-редко брак был счастливым. Если часто бывает, что после долгого знакомства брак неудачен, что сказать о том, когда он устраивался на авось... В светских искусственных браках большею частию оскорбляется и унижается женщина; но в бурсацких — и женщина и мужчина... В светских мужчина говорит: «я сыт и есть у меня имя, иди за меня — ты будешь сыта и получишь имя»; в бурсацких же не то; жених кричит: «есть нечего»; невеста кричит: «с голоду умираю» — и исход один: соединиться обеим сторонам. Все это — порождение проклятого пролетариата в нашем духовенстве. Кого же тут винить? Вот и дьячиха привезла по смерти своего мужа свою задеревенелую дочь и успела закрепить за ней место. Преосвященный послал ее в училище, чтобы из готовящихся к исключению выбрать жениха. В те времена, когда в бурсе свирепствовали Лобов, Батька, Долбежин и тому подобные педагоги, в ней уже нарождался новый тип учителей, как будто более гуманных. К ним принадлежал Павел Федорыч Краснов. Павел Федорыч был из молодых, окончивших курс семинарии студентов. Это был мужчина красивый, с лицом симпатическим, по натуре своей человек добрый, деликатный. Хотелось бы нам отнестись к нему вполне сочувственно, но как это сделать? Он и не думал изгонять розги, а напротив — защищал ее, как необходимый суррогат педагогического дела. Но он, наказывая ученика, не давал никогда более десяти розог. Преподавая арифметику, географию и греческий язык, он не заставлял зубрить слово в слово, а это в бурсе почиталось едва ли не признаком близкого пришествия антихриста и кончины века сего. Он позволял ученикам делать себе вопросы, возражения, требовать объяснений по разным предметам и снисходил до ответов на них, а это уже окончательный либерализм для бурсы. Увлекаясь своим положительно добрым сердцем, он входил иногда в нужды своих учеников. Так, мы упомянули в первом очерке об одном несчастном, который был бы почти съеден чесотными клещами, если бы не Павел Федорыч: он сводил его в баню, вымыл, выпарил, остриг его голову, сжег всю его одежду, дал ему новую и обласкал беднягу. Был случай, что по классам Краснова, за его болезнию, пришлось справлять уроки Лобову. Лобов вознес Карася и ''отчехвостил'' его на воздусях. То же самое хотел он сделать с цензором класса, парнем лет под двадцать, но цензор утек от него; тогда Лобов записал его в журнал, и дело все-таки пахло розгой. Узнав о том, как в классе свирепствовал Лобов, Краснов вышел из себя, разорвал в клочья журнал и рассорился с Лобовым. Он был справедлив относительно списков, из которых не делал для учеников тайны, а напротив — вызывал недовольных на диспуты. Раз только случилось, что Краснов избил своего ученика собственноручно и беспощадно; но и то по той причине, что бурсак решился острить во время ответа урока самым площадным образом, а Павел Федорыч был щекотлив на нервы. Словом, Краснов как частное лицо неоспоримо был честный и добрый человек. Но посмотрите, чем он был как учитель бурсы. — Иванов! — говорит он. Иванов поднимается с заднего стола бурсацкой Камчатки, за которою Краснов следил постоянно и зорко, вследствие чего для желающих ''почивать на лаврах'', то есть лентяев, он был нестерпимый учитель. Краснов донимал их не столько сеченьем, сколько систематическим преследованием; и вот это-то преследование, основанное на психологической тактике, сильно отзывалось иезуитством. Краснов в нотате видит, что у Иванова стоит сегодня ноль, но все-таки говорит: — Прочитай урок, Иванов. Но Иванов не отвечает ничего. Он думает про себя: «Ведь знает же Краснов, что у меня в нотате ноль... что же спрашивает? — только мучит!». — Ну, что же ты? Иванов молчит... Лучше бы ругали Иванова, тогда не было бы ему стыдно перед товарищами, потому что ругань начальства на вороту бурсака, ей же богу, не виснет; а теперь Иванов поставлен в комическое положение: над его замешательством потешаются свои же, и таким образом главная поддержка против начальства — товарищество — для него не существует в это время. — Ты здоров ли? — спрашивает ласково Павел Федорыч. Сбычившись и выглядывая исподлобья, Иванов говорит: — Здоров. — И ничего с тобой не случилось? — Ничего. — Ничего? — Ничего, — слышится ответ Иванова каким-то псалтырно-панихидным голосом. — Но ты точно расстроен чем-то? От Иванова ни гласа, ни послушания. — Да? Но Иванову точно рот зашили. — Что же ты молчишь?.. Ну, скажи же мне урок. Наконец Иванов собирается с силами. Краснея и пыхтя, он дико вскрикивает: — Я... я... не... зна-аю. — Чего не знаешь? — Я... урока. Павел Федорыч притворяется, что недослышал. — Что ты сказал? — Урока... не знаю! — повторяет Иванов с натугой. — Не слышу; скажи громче. — Не знаю! — приходится еще раз сказать Иванову. Товарищи хохочут. Иванов же думает про себя: «черти бы побрали его!.. привязался, леший!». Учитель между тем прикидывается изумленным, что ''даже'' Иванов не приготовил уроков. — Ты не знаешь? Да этого быть не может! Новый хохот. Иванов рад провалиться сквозь землю. — Отчего же ты не знаешь? Опять начинается травля, до тех пор, пока Иванов не начинает лгать. — Голова болела. — Угорел, верно? — Угорел. — А ты, может быть, простудился? — Простудился. — И угорел и простудился?.. Экая, братец ты мой, жалость! Товарищи, видя, что Иванов сбился с толку, помирают со смеху. А мученик думает: «господи ты боже мой, когда же отпорют наконец» и решается покончить дело разом: — Не могу учиться. — Отчего же, друг мой? — Способностей нет. — Но ты пробовал учить вчера? — Пробовал. — О чем же ты учил? Вот тут доходит дело до самой мучительной минуты: хоть убей, не разжать рта, точно губы с пробоем, а на пробое замок. Иванов не обеспокоился не только что выучить урок, но даже узнать, что следовало учить. Павел Федорыч, боясь, что Иванову подскажут товарищи, встал со стула и подошел к нему с вопросом: — Что же ты не говоришь? Иванов замкнулся, и не отомкнуться ему, несчастному. Павел Федорыч кладет на него руку. Иванов переживает мучительную моральную пытку, да и другим камчатникам вчуже становится жутко. — Зачем ты смотришь в парту? Смотри прямо на меня. У Иванова нервная дрожь. Не поднять ему своей головы — тяжела она, точно пивной котел, который только был по плечам богатыря. Между тем Павел Федорыч берет Иванова за подбородок. — Не надо быть застенчивым, мой друг. Мера душевных страданий переполнена. Иванов только тяжело вздыхает. Наконец, после долгого выпытывания, с тем глубоким отчаянием, с которым бросаются из третьего этажа вниз головой, Иванов принужден сознаться, что он не знает, что задано. Но у него была теперь надежда, что после этого начнутся только распекания и порка, значит, скоро и делу конец, — напрасная надежда. — Зачем ты забрался на Камчатку? Посмотри, что здесь сидят за апостолы. Ну, хоть ты, Краснопевцев, скажи мне, что такое шхера? Краснопевцеву что-то подсказывают. — Шхера есть, — отвечает он бойко, — не что иное, как морская собака. Все хохочут. — Ну ты, Воздвиженский... поди к карте и покажи мне, сколько частей света. Воздвиженский подходит к висящей на классной доске ланд-карте, берет в руки кий и начинает путешествовать по европейской территории. — Ну, поезжай, мой друг. — Европа, — начинает друг. — Раз, — считает учитель. — Азия. — Два, — считает учитель. — Гишпания, — продолжает камчатник, заезжая кием в Белое море, прямо к моржам и белым медведям. Раздается общий хохот. Учитель считает. — Три. Но ученый муж остановился на Белом море, отыскивая здесь свою милую Гишпанию, и здесь зазимовал. — Ну, путешествуй дальше. Али уже все пересчитал страны света? — Все, — отвечал наш мудрый географ. — Именно все. Ступай, вались дерево на дерево, — заключил Павел Федорыч. Он нарочно вызывает самых ядреных лентяев, отличающихся крутым, безголовым невежеством. — Березин, скажи, на котором месте стоят десятки? — На десятом. — И отлично. А сколько тебе лет? — Двадцать с годом. — А сколько времени ты учишься? — Девятый год. — И видно, что ты не без успеха учился восемь лет. И вперед старайся так же. А вот послушайте, как переводит у нас Тетерин. Следовало перевести: «Диоген, увидя маленький город с огромными воротами, сказал: „Мужи мидяне, запирайте ворота, чтобы ваш город не ушел“». Мужи по-гречески — андрес. Вот Тетерин и переводит: «Андрей, затворяй калитку — волк идет». Он же расписался в получении казенных сапогов следующим образом: «Петры Тетеры получили сапоги». Ну, послушай, Петры Тетеры, что такое море? — Вода. — Какова она на вкус? — Мокрая. — Про Петры же Тетеры рассказывали, что он слово «maximus» переводил слово «Максим»; когда же ему стали подсказывать что «maximus» означает «весьма большой», он махнул «весьма большой Максим». Ну, а ты, Потоцкий, проспрягай мне «богородица». — Я богородица, ты богородица, он богородица, мы богородицы, вы богородицы, они, оне богородицы. — Дельно. Проспрягай «дубина». — Я дубина... — Именно. Довольно. Федоров, поди к доске и напиши «охота». Тот пишет «охвота». — Напиши «глина». У того выходит «гнила». Таким образом Павел Федорыч потешался над камчатниками, заставляя их нести дичь. Иванов радовался в душе, что учительское внимание было отвлечено от него. Напрасная радость: то был новый маневр, пущенный в ход учителем. — Что, Иванов, хороши эти гуси? Иванов опять приходит в ажитацию. — Как бы ты назвал этих господ? Не назвал ли бы ты их дикарями? Платонов, что такое дикарь? — Дикий человек. — А умеешь ты говорить по-гречески? — Нет. — А я слышал, что да. Идет он с таким же, как сам, гусем. Один гусь говорит: «альфа, вита, гамма, дельта»; другой гусь говорит: «эпсилон, зита, ита, фита». Неправда, что ли? Тогда еще пирожник назвал вас язычниками. Вот вроде его один господин приезжает к отцу на каникулы. Отец его спрашивает: «Как сказать по-латыне: лошадь свалилась с моста?» — Молодец отвечает: «Лошадендус свалендус с мостендус». Иванов опять оживился надеждой, что его забыли. — И не стыдно тебе, Иванов, сидеть среди таких олухов? Я ведь знаю, что ты не станешь спрягать «дубину», не скажешь, что десятки стоят на десятом месте, не поедешь в Ледовитый океан с какой-то «Гишпанией», зачем же ты забрался к этим дикарям? — Простите, — шептал Иванов. — В чем тебя простить? — И Павел Федорыч опять добивается того, что Иванов сам себе делает приговор: — Ленился... — Дело ли будет, если я прощу тебя? Пускается в ход новый маневр. Известно, что для школьника мучительна не столько самая минута возмездия, сколько ожидание его. Это понимал Павел Федорыч и пускал в ход всю практическую психологию. — Простить тебя? А потом сам же будешь бранить за это, зачем дозволял тебе лениться; скажешь, не дурак же я был — учителя не хотели обратить на меня внимания. — Простите! — говорил Иванов. — Да ты знаешь ли, что с тобой может случиться, если, чего избави боже, тебя исключат? Знаешь ли, что предстоит всем этим камчатникам? Камчатка внимательно насторожила уши. — Теперь по Руси множество шляется заштатных дьячков, пономарей, церковных и консисторских служек, выгнанных послушников, исключенных воспитанников, — знаете ли, что хочет сделать с ними начальство? — оно хочет верстать их в солдаты. — Простите! — говорил Иванов, думая с тоскою: «боже мой, скоро ли же сечь-то начнут?.. проклятый Краснов!.. всю душу вытянул». — Я слышал за верное, что скоро набор, рекрутчина. Ожидайте беды... Мы имели случай в первом очерке заметить, что не раз проносилась грозная весть о верстании в солдаты всех безместных исключенных. Теперь прибавим, что такой проект начальство действительно не раз хотело осуществить, но в духовенстве всегда в этом случае подымался ропот; оно и понятно: многие сильные мира были или сами дети причетников, или имели причетниками своих детей и других родственников. Однако тем не менее грозная весть о солдатчине часто заставляла трепетать бурсаков. Павел Федорыч пользовался этим обстоятельством с полным успехом. — Как же тебя простить, — говорит он Иванову, — неужели тебе хочется под красную шапку? — Я буду учиться. — Как же ты давеча говорил, что не можешь учиться? Скверно на душе Иванова, потому что учитель доводит его до того, что он сам сознается: — Лгал. Травля продолжается далее. Приходилось после долгих выпытываний соглашаться — что и делалось замогильным тоном, — в том, что он должен быть наказан; потом, сколькими ударами розог. Когда ученик был доводим до истомы нравственной и едва не до полупомешательства, тогда только учитель отсылал его к печке, где и давал десять ударов розгами, причем внушалось, что ученик каждый раз при незнании урока будет получать это ординарное количество стежков по тому месту, откуда ноги растут. Решившись обратить лентяя на путь истины, Павел Федорыч всегда доводил свою работу до благоприятного результата, преследуя цель неутомимо и энергически. — Иванов! после класса приходи ко мне на квартиру. Пригласивши к себе на квартиру, Павел Федорыч заставляет Иванова учить урок в рекреационные часы, так что если и после этого захотел бы лениться, то ему пришлось бы всю училищную жизнь просидеть над книгой, не нашлось бы и в праздничные дни свободной минуты — вечно под носом проклятый учебник, и лентяи со скрежетом зубовным вгрызается в ненавистные отроки. Мало-помалу долбня всасывает его и поглощает всецело. Конец ли? Нет, все-таки не конец. Павел Федорыч сносится с другими учителями относительно неофита. Долбежин и Батька говорят неофиту: «А, голубчик, у других ты учишься, а у меня нет?.. Запорю, животное, убью!». Те учителя, в свою очередь, начинали ''досекать'' лентяя, каждый ''до своей науки''. Что тут станешь делать? Поневоле съешь всю бурсацкую науку, хотя в душе созреет и навек укоренится глубокая ненависть и беспощадное отвращение к той науке. Правда, ученик, досеченный до хорошего аттестата, будет благодарен, но все же не за бурсацкую науку, но за аттестат, дающий ему известные права. Милостивые государи, как вам нравится подобное варварство в педагогике, к которому, однако, прибегал даже Павел Федорыч, человек с сердцем положительно добрым? Что же это значит? Если бы Лобов, Долбежин, Батька и Краснов не употребляли противоестественных и страшных мер преподавания, то, уверяю вас, редкий бурсак стал бы учиться, потому что наука в бурсе трудна и нелепа. Лобов, Долбежин, Батька и Краснов поневоле прибегали к насилию нравственному и физическому. Значит, вся причина главным образом не в учителях и не в бурсаках, а в бурсацкой науке, чтоб ей сгинуть с белого света. Мало-мальски развитый семинарист всегда вспоминает о ней с ужасом. Камчатка ''почивала на лаврах'' до сего дня спокойно и беспечно; но сегодня в ней ярые толки и шум. Павел Федорыч возбудил те толки и шум своими угрозами о солдатчине. Но не на всех камчатников грозная весть произвела одинаковое впечатление. Камчатники распадались на два типа по роду бурсацких наук. Науки были: ''божественные'', которые ныне называются богословскими, и ''внешние'', которые ныне называются светскими. Один камчатники отрицали только ''внешние'' науки и с усердием занимались законом божиим, священною историею, церковным уставом и церковным пением. Эти специально готовились в дьячки и пономари. Представителями такого типа в особенности были двое — ''Васенда'' и ''Азинус''. Васенда был великовозрастный, так что кончить курс ему пришлось бы не юношей; а тридцатилетним мужем. Он махнул на все рукою и принялся за божественные науки. Это был человек честный, добрый, обладавший громадною физическою силою, но, как все силачи, спокойный и сосредоточенный; но главное — он был замечательный скопидом и хозяин. Так он и выглядит кремнем-причетником, у которого хозяйство никак не будет хуже по крайней мере дьяконского. Заглянем в его ученический сундук, когда Васенда выдвигает его из-под кровати. В углу небольшой деревянный образок Василия Великого, благословение матери, вдовы-дьячихи; на внутренней стенке крышки сундука набиты два ремня, и за них вложено несколько дестей писчей бумаги; по краям, около бумаги, художественная выставка произведений конфетного и леденечного искусства: генерал, у которого нос чуть не поперек лица; голая женщина, кормящая грудью голубка, а за нею амур, как будто бы страдающий водяной болезнью; потом лубочная гравюра, вырезанная из «Бовы» и изображающая то, как сей богатырь побивает метлою рать несметную; далее картинка из священной истории, на которой вы можете видеть изгнание наших прародителей из рая, и тому подобные изображения; эти изображения перемешаны с леденечными билетиками; тут же, между прочим, налеплена числительница, показывающая дни и месяцы на целый год. Внутри сундука в одном углу кадушка, в которой грибы со сметаной, а в другом мешок с толокном. На дне лежат книги, все божественные, ни одной внешней — их Васенда продал, как ненужные. В другой стороне сундука аккуратно уложено чистое белье и новенькая верхняя одежда. Кроме того, под образком находится маленький ящичек, в котором хранятся его деньги, письма, новейший песенник, нюхательный табак, пустая склянка, перочинный нож, гребенка, мыло и тому подобное. Вот вам сундук Васенды, окованный прочными железными полосами, с крепчайшим замком. У Васенды отличный дубленый тулуп и неизносимые осташи с голенищами по колено. Его скопидомство доходило даже до крайности; так, он целый год писал одним пером, едва касаясь бумаги и каждый раз бережно завертывая его в бумажку. Он уже и теперь так и выглядит степенным и практическим дьячком; и действительно, он умеет что угодно и купить и продать; походка у него важная, осташи блестят... Вот этот-то господин и был представителем лучшего типа бурсацкой Камчатки. В самом деле, из него вышел прекрасный зажиточный деревенский дьячок. Весть о солдатчине мало тревожила его: он верил в свою звезду. Азинус был ученик высокого роста, сутуловатый, с выдавшимися лопатками на спине, на длинных ногах; широкие скулы, бойкие серые глаза и постоянно вздернутый кверху нос, вечно нюхающий что-то в воздухе, придавали лицу его выражение той хитрости, которою отличаются мелкие плуты с узким лбом. Он ходил в тиковом халате, в дырявых сапогах и в ватной шапке и зимой и летом. Азинус был сын заштатного пономаря, горького пьяницы, жившего подаянием. Мать Азинуса, бедная старуха, забитая своим мужем, переслала своего сына в училище с одним дальним своим родственником, но при этом, по неопытности или старческой рассеянности, не озаботилась передачею ему документов, необходимых для поступления в бурсу. Родственник привез Азинуса, тогда еще осьмилетнего мальчика, на огромный двор училища и пустил его на волю божью отыскивать самому себе науку. Азинус долго ходил по двору, не зная, куда деться. К вечеру он проголодался и, увидя в восемь часов огромную массу воспитанников, примкнул к ним и очутился в столовой, где, долго не думая, принялся за щи и кашу. После ужина ученики отправились сначала на молитву, а потом по спальням, — он за ними; в спальне он нашел незанятую казенную кровать, где и уснул спокойно. Поутру он опять вместе с другими сходил на молитву, а потом попал в приходский класс; тут он водворился на задней парте. Так он прожил около трех месяцев, пока наконец учитель не обратил на него внимания. Стали наводить справки, Азинуса в списках не оказалось. Его покормили в последний раз обедом и велели убираться за ворота, на все четыре стороны. Вот так младенчество — лучшая пора нашей жизни! Он несколько дней питался милостынею, бог знает где ночуя, пока не наткнулся на другого нищего, своего отца, который отвел сынка к знакомому дьячку, окончательно определившему маленького Азинуса в бурсу, которая его окончательно изувечила. Он сначала оказывал успехи, но скоро плюнул на все и, выжив известный период сечения, засел в Камчатку навсегда. Здесь сложился его характер, в высшей степени безалаберный. Главным его занятием были чет и нечет, юла, три листика, мена ножами и тому подобные коммерческие игры бурсы. Он сделался настоящим цыганом училища, променивая и выменивая, продавая и покупая что угодно. Деньжонки и вещи, приобретаемые им, шли у него без толку. Все ученики, остающиеся на рождество или пасху в училище, умели чем-нибудь запастись для праздника; Азинус же часто проедал деньги накануне его, а потом шлялся по спальням, льстил, кланялся, прислуживался, ругался и лгал выпрашивая кусок булки, яйцо или клок масла у своих товарищей. При таком характере он совершенно изолгался. До сих пор передают его рассказы. Так, он однажды говорил, что в страшную метель зимою ехал куда-то, на него напали волки. Что было делать? «Я, говорит, со страху спрятался в рожь». Когда его спрашивали, каким образом зимою попался он в рожь, тогда Азинус ругался, рассыпал смази и, свертывая из пол халата хвост, описывал им в воздухе круги. Нередко он сообщал своим слушателям о том, как он видел сам привидения, домовых, мертвецов и чертей. Но он не только, что врал, но не прочь был и стянуть что-нибудь. Однажды он путешествовал на родину, верст за полтораста, с четырьмя копейками в кармане, спал в лесу, питался незрелыми ягодами, иногда заходил в харчевни, обедал в них и потом утекал, не заплативши денег за обед. Этот молодец когда прибыл на родину, то у него оставалась еще одна копейка в экономии. Азинус был во всех отношениях противоположность Васенде. Но и он не обратил внимания на весть о солдатчине, хотя это сделал единственно по безалаберности своего характера. Вообще Камчатка, отрицающая внешние науки и изучающая только божественные, не была сильно взволнована словами Павла Федорыча. К тому были основания. Начальство смотрело на божественную Камчатку довольно благосклонно: она что-нибудь да делала. Бывали проекты (и это знали камчатники) о преобразовании священных задних парт в специальный класс, так называемый ''причетнический''. И потому ученики, подобные Васенде или Азинусу, были спокойны. Но иное совсем происходило в другой половине Камчатки. Здесь почивали на лаврах абсолютные нигилисты, отрицавшие и внешние и божественные науки. Там сидели некоторые убогие личности, которые и сами убедились и начальство убедили, что не имеют способностей и учиться не могут, хотя странно считать кого бы то ни было неспособным даже к самому ограниченному элементарному образованию. Так, был один ученик, сын финского священника, который просидел в приходском классе шесть лет и едва-едва научился читать, после чего его исключили. Его прозвище ''АзбУчка Забалдырь ЕвангИлье Свитцы'' — за то, что он азбуку называл азбучкой, а псалтырь — забалдырью. Такие примеры не редкость в бурсе. Столько же времени и в том же классе сидел Чабря. Иные до второуездного класса доплетались только через четырнадцать лет — время, которого достаточно для того, чтобы приготовиться на степень доктора какой угодно науки, срок, который одним годом только меньше нынешней солдатской службы. Эх, бедняги, какую ж лямку вы тянули: солдатскую, а вас еще солдатчиной стращали!.. Нашли чем испугать!.. Но вы все же таки пеняли тогда на начальство, дрожали от страха за свою судьбу: вам, конечно, не хотелось такую же службу вынести вторично. Мы видели, что действительно неспособные ученики были сегодня сильно встревожены. Но во внешней Камчатке были и способные ученики, сердце которых тоже дрогнуло от слов Краснова, не столько от того, что их головы хотели накрыть красной шапкой — эти лентяи были народ беззаботный, мало думающий о будущем, — сколько от той беды, которую испытал сегодня их товарищ, Иванов. Изленившись, они не могли взяться за книжку, а с другой стороны, особенно умные из лентяев инстинктивно и, право, справедливо чувствовали отвращение к бурсацкой науке. Однако тем не менее нервная дрожь пробегала по их телу, когда они вспоминали Павла Федорыча. Они чувствовали, что вслед за Ивановым стоит их очередь, что зоркий глаз Краснова отыщет их в Камчатке и заставит их прочувствовать всю моральную пытку своей психолого-педагогической системы. Грустно, скучно сегодня в Камчатке; но, читатель, подождите немного, и вы увидите, ''что'' сегодня же радостно взволновало не только Камчатку божественную, не только Камчатку внешнюю, но и весь класс бурсаков. Дайте только рассказать мне, какую штуку отмочил сегодня Аксютка в сообществе с Ipse, — иначе рассказ наш не будет вам понятен. Аксютка все еще щелкает зубами. Стемнело. Лампы, как мы уже имели случай заметить, не зажигались в классах до занятных часов. Аксютка пробрался в первоуездный класс, где в потемках обыскивал карманы и парты учеников. — Где бы ''стилибонить''? — шептал он. Отправился он в приходские классы. Успех был тот же, и Аксютка со злости загнул какому-то несчастному трехэтажные салазки. — Все стрескали, подлецы! — проговорил он. С голодом Аксютки естественно росло непобедимое его желание похитить что-нибудь и съесть, а вместе с тем увеличивались его хитрость, изворотливость и предприимчивость. Он отыскал своего друга и верного пажа Ipse и отправился вместе с ним в тот угол двора, у ворот, где была пекарня. Они пришли к пекарне; Ipse спрятался в темном углу ее, а Аксютка что есть силы стал ломиться в двери. — Голубчик, Цепа, дай хлебца. Цепка был солдат добрый. Он голодных бурсаков часто наделял хлебом, а кого любил — так и ржаными лепешками. Но этот хлебопек не мог терпеть Аксютку: он был уверен, что Аксютка стянул у него новые голенища. Отметим здесь еще странное явление бурсы. Служители училища были чем-то вроде властей для учеников; у инспектора они имели значение гораздо большее, нежели всякий второклассный старшой. Свидетельство ''сторожа'' (так ученики звали прислугу) или жалобы его всегда уважались начальством. Ученик против сторожа ничего предпринять не мог. Это объясняется тем, что вахтер, гардеробщик, повар, хлебник, привратник и секундатор из сторожей, очевидно, служили в видах начальства. Все они из урезанных продуктов, разумеется ученических, должны были во что бы то ни стало приготовить для начальства хлеб, мясо, крупу, холст, сукно и тому подобное. Естественно, что жалоба на каждого из них была как бы жалобою на самое начальство; например, сказать, что повар мало каши дает, значило сказать, что эконом крадет казенную крупу, что эконом делится с смотрителем, училищный смотритель с семинарским, этот с академическим и так далее: выйдет, что жалоба о каше есть жалоба против высшего начальства, чуть не заговор и бунт. Да, на бурсацком языке такие жалобы, действительно, и назывались бунтами и преследовались, как бунты. Служители сознавали свое положение и пользовались им. Они жили гораздо лучше тех, кому служили: одежду носили казенную, ели вволю и хорошо, могли высказывать свои неудовольствия и грозить оставлением службы, у них всегда бывали жирные щи со свежей говядиной, жирно промасленная каша, а хлеба не порциями, как бурсакам, но сколько угодно. Живя почти на всем готовом, они, кроме того, получали жалованья от восьми до двенадцати, а вахтер и семнадцать рублей ассигнациями, — они были богаче самых богатых бурсаков. Многие из них имели случай красть казенное. Повар получал от некоторых учеников еженедельную плату за то, что кормил их утром и вечером кашею. Захаренко, секундатор, открыто брал взятки; каждый праздник он обходил классы и объявлял: «Что же, господа, Алексею Григорьичу (так величали Захаренко) на табачок?». К нему сыпались на подставленную ладонь гроши и пятаки. За неделю, когда сбор был скуден, ученики замечали, что он сек их с большею исправностию и аппетитом. Кроме того, Захаренко продавал ученикам нюхательный табак, сам-тре. Словом, служители составляли низшее начальство. Если к этому прибавить, что некоторые из них наушничали инспектору, то понятно будет их влияние на учеников. Поэтому ничего нет удивительного, когда Захаренко под пьяную руку проводил пальцем по голове ученика, как по бубну, приговаривая: «Эй, прокислая кутья, ваше дело гадить, наше убирать». Или что удивительного, если Еловый бил бурсака метлой по затылку, Трехполенный давал трепку и тому подобное? В большинстве случаев такие обиды терпеливо сносились учениками. Но Аксютка, как отпетая личность, не обращал внимания на служительские власти. Он продолжал ломиться к Цепке в хлебную. — Кто тут? — послышался голос Цепки. — Это я, Цепа. — Я тебе дам такого хлебца, что не съешь... прочь пошел!.. — Цепа, ей-богу, есть хочется!.. — Ну, пошел, пошел!.. не проедайся!.. Аксютка переменил тон. Он стал ругаться: — Цепка, черт, дай же хлеба! Жалко, что ли, тебе куска какого-нибудь? Собака ты этакая, чтоб подавиться тебе сапогом, который ты шьешь! — Ах ты, бесов сын! — проворчал Цепка. Цепка воткнул шило в деревянный обрубок, служивший ему столом, и, стиснув зубы, схватил метлу и стремительно бросился к двери. Он приударил за Аксюткой. Аксютка бегал очень хорошо; он мастер был играть в пятнашки и на небольшом пространстве умел ''увертываться'', делая неожиданные повороты то в ту, то в другую сторону. Двор был велик, но Аксютка побежал к воротам. Цепка крикнул привратнику, стоявшему там: — Держи его! Привратник схватил тоже метлу и бросился на Аксютку. Аксютка переменил рейс. К его несчастию, был шестой час вечера, час, в который служители мели спальные комнаты. Они теперь выходили с разных концов двора. — Держи его! Аксютку все знали. Служители ополчились на него со швабрами. Аксютке приходилось плохо. Его травили с четырех концов — он и озирался хищным волком. «Намнут, черти, шею!» — думал он. Но вот ноздри его поднялись и опустились. Он быстро бросился к Цепке. Цепка, не подозревая ничего в этом новом маневре, бежал к нему с распростертыми руками. Другие служители, видя, что Аксютка почти в руках Цепки, опустив швабры, кричали: — Хватай его! Но Аксютка, налетев на Цепку, неожиданно упал ему под ноги. Разлетевшийся Цепка полетел кубарем вверх ногами. Аксютка направил свой бег к классу, который уже был освещен, потому что начались занятия. Цепка, человек бедовый, в сердцах, стал клясться и божиться, что убьет Аксютку. Он поднялся с земли, схватил метлу и отправился к классу, куда скрылся Аксютка. — Теперь поймает... попался! — говорили служители и разошлись в разные стороны. Цепка ворвался в класс со страшными ругательствами и помахивая метлою. Аксютка, увидев его, вскочил на первую парту, с первой на вторую и полетел над головами товарищей. Цепка последовал его примеру, и огромный солдат носился с метлою в храме бурсацкой науки... Картина была великолепная... Ученикам стало весело, — такие спектакли приходилось видеть нечасто. Из-под ног разъяренных врагов летели на пол дождем книги, грифельные доски, чернильницы и линейки. — Го-го-го! — начали бурсаки. — Ату его! — подхватили другие. Третьи свистнули. Кто-то книгой пустил в Цепку. Цепка не обращал внимания на крик, атуканье и рев бурсаков. Он распалился страшно. Двадцать две парты, как клавиши, играли под здоровенными его ступнями. Но вот Аксютка, соскочив на пол, скрылся под партой; Цепка хотел последовать его примеру, но какой-то бурсак дернул его за ногу, и он растянулся среди класса плашмя. Невозможно привести здесь той свирепой брани, которою он осыпал весь класс. Аксютка, выглядывая из-под парты, говорил ему: — Цепка, встань, да на другой бок. Цепка бросился к нему; но Аксютка уже из-под другой парты: — Право, Цепка, дай, — голенища подарю. Цепка понял, что под партами ему не угоняться за врагом. Он, обозвав бурсаков прокислой кутьей и жеребячьей породой, направился к двери. Его проводили криком, свистом, атуканьем и крепкими остротами. Покажется странным, каким образом подобный гвалт и рев мог не доходить до начальства. К тому способствовало самое устройство училища. Все здание разделялось на два корпуса — старый и новый. В ''старом'' года за три до описываемого нами периода помещалась семинария, а в ''новом'' училище. Семинария потом была переведена в новое здание, училище же осталось в прежнем. В училище из начальства жили только смотритель и инспектор, другие учителя помещались в старом корпусе<ref>Между прочим, описывая бурсу, мы опустили очень важное обстоятельство, что повело ко многим недоразумениям. Мы забыли сказать, что описываемая нами бурса — было закрытое учебное заведение. Ученики ее не жили, как в других бурсах, на вольных квартирах. Все, человек до пятисот, помещались в огромных каменных зданиях, постройки времен Петра I. Эту черту не следует опускать из внимания, потому что в других бурсах вольные квартиры порождают типы и быт бурсацкой жизни такие, которых нет в закрытом заведении. Быть может, здесь же должно искать причину и того, что формы бурсацизма в нашем училище сложились так оригинально и так неискоренимо. Традиция, при закрытости заведения, имела полную силу и жизненность.</ref>. Таким образом, училище, по необходимости, управлялось властями, выбранными из учеников же. Кроме того, квартира смотрителя и инспектора была на противоположном конце двора, далеко от классов, так что никакой гвалт и рев не доходили до начальства. Служители составляли, как мы уже имели случай сказать, нечто вроде начальства и, значит, были ненавидимы товариществом, вследствие чего скандалы вроде описанного не доходили до инспектора и смотрителя. Мало-помалу все успокоилось в классе. Аксютка пробрался в Камчатку. Скоро явился и Сатана (он же и Ipse)... — Ну, что, Сатана? — Оплетохом! — Лихо!.. Ну-ка, давай сюда! Ipse вынул целый хлеб... — Да ты молодец!.. я тебя за это жалую смазью... Сатана принял смазь и проговорил: — Аз есмь Ipse! Аксютка уписывал хлеб с волчьим аппетитом. Но после завтрака он все-таки не успокоился духом. «Черт их побери, — думал Аксютка, — этак когда-нибудь и с голоду умрешь. Уж не закатить ли завтра нуль в нотате? Э, нет, подожду — еще потешусь над Лобовым. А дело все-таки гадко». Но ладно, «''бог напитал, никто не видал; а кто и видел, так не обидел''», — заключил Аксютка бурсацким присловьем. — «Утро вечера мудренее...» — Эх, Аксен Иваныч, — сказал ему Ipse, как бы отвечая его мыслям, — воззри на птицы небесные: они не сеют, не жнут, не собирают в житницы, но отец небесный питает их. — Аминь! — сказал Аксютка и решился продолжать свои проделки с Лобовым. Еще не утих гомерический хохот бурсы, как вошел в класс лакей инспектора и спросил: — Где дежурный старшой? — Здесь, — отвечал старшой. — ''Тебя'' инспектор зовет. Лакей ушел. Сразу по всем головам прошла одна и та же мысль: верно, Цепка нажаловался инспектору на Аксютку, у которого уже дрожали от предчувствия беды поджилки, но и, кроме его, многие струхнули, потому что многие принимали участие в скандале. Старшой застегнулся на все пуговицы и отправился к инспектору не без внутреннего трепета, потому что в его дежурство случилась эта милая шутка веселых бурсачков. На класс напало уныние. Минуты еле тянулись в ожидании дежурного. Наконец он явился. Его встретило мертвое молчание. Дежурный окинул взором класс. Все ждали. — Женихи! — крикнул он. У всех отлегло от сердца. — Женихи? — отвечали ему. Класс наполнился радостным ропотом. Туман с физиономий исчез, по ним пробежала светлая полоса. Все приподняли головы. У всех была одна мысль: «среди нас есть женихи, значит, мы не мальчики, а народ самостоятельный». Но что сделалось с Камчаткой? Там воодушевленный говор, потому что настал час торжества, час величия Камчатки. Взоры всех были обращены в эту счастливую страну. Полно азбуке учиться, Букварем башку ломать! Не пора ли нам жениться, В печку книги побросать? Шум усиливался. — Тише! — крикнул цензор. В классе несколько стихло. — Кто женихи? Вышли Васенда, Азинус, Ерра-Кокста, Рябчик. — И я жених. — С этими словами присоединился к ним Аксютка. Класс захохотал. Ipse от восторга вертел хвостом халата. — Никого больше? Больше никого не оказалось. — Женихи к инспектору!.. живо! Все пятеро отправились к инспектору. Класс, глядя на Аксютку, который с уморительными гримасами подпрыгивал и бил себя по бедрам, весело смеялся. Когда женихи скрылись за дверями, класс наполнился сильным говором, точно на рыночной площади торг во всем разгаре. Но это не был тот бесшабашный гвалт, когда бурсаки тянули ''холодно'' или дули ''разноголосицу'': он скорее походил на тот шум, который наполнял класс во время получения билетов на каникулы. В Камчатке же шло положительное ликование — она высылала от себя женихов, героев дня. Событие во всех головах поднимало мечты: «когда-нибудь и мы освободимся от бурсы». От двенадцатилетнего мальчика до двадцатидвухгодовалого парня, от последнего лентяя до первого ученика — все думали одну радостную думу. Все училище было охвачено трепетом. Бог весть каким образом магическое слово «женихи» быстрее ласточки облетело по всем классам, сладостно волнуя бурсацкие души. Урок нейдет на ум, книги в партах, ученики сбились в кучки, и цензор снисходителен на этот раз — не разгоняет их. Все сразу почему-то вспомнили свою родину, дом, отца с матерью, братьев с сестрами. Самые молодые бурсачки, и те рассуждают о невестах, о женитьбе, о поповских и дьяческих местах и доходах, о славленьи и т. п. Многие толкуют о дне исключения их: кто собирается в дьячки, кто в послушники, кто в чиновники, а кто так и в военную службу. Женихи вернулись от инспектора. — Ну что? — спрашивали их с любопытством. — Везет ли, Аксен Иваныч? — говорил Ipse. — Вот тебе — читай. Ipse взял из рук Аксютки осьмушку исписанной бумаги и начал по ней читать громко: <center>БИЛЕТ</center> Ученик Аксен Иванов уволен в город для свидания со своею невестою Ириною Вознесенскою, 18... года 23 октября, с 4 часов пополудни до 9 часов вечера. Далее следовала подпись инспектора. — Браво, Аксютка! — кричали товарищи. У Васенды и Азинуса были такие же билеты. Но остальные два претендента пробирались на священные парты Камчатки с унылым и понуренным видом. — Вы что? — Их сначала будут румянить и уж потом на смотрины. Раздался смех. Униженные и оскорбленные, усевшись на место, положили с отчаянием свои победные головы на руки. — Этому, — пояснял Аксютка, указывая на великовозрастного бурсака, — инспектор сказал: «Я тебя замечал в нетрезвом виде — какой же из тебя выйдет муж?.. Нет, вместо свадьбы устрою тебе баню». — Поздравьте, господа, — дополнил Аксютка, — молодых с законным браком. Хохот. — А этому, — говорил Аксютка, указывая на другого отверженного жениха, — оказалось всего четырнадцать лет. — Вот так жених! — Смазь ему, ребята! — Салазки жениху! Несчастного окончательно унизили и оскорбили широчайшей смазью и беспощадными салазками. В другое время он протестовал бы, но теперь стыдно было, что он, четырнадцатилетний мальчик, задумал ''брачиться'' с тридцатидвухлетней древностью. Кроме того, его мучил страх грядущих румян. С горя, стыда и страха он заплакал. К нему подошел Тавля, приподнял его голову, ущемил двумя перстами нос жениха и потянул через парту. — У-у-у — затянул он. Класс захохотал. — Молокосос! Тавля после того еще надрал ему уши. Бедняга рыдал, но от стыда не решился просить пощады. С той поры его прозвали «мозглым женихом». Он в тот же вечер ударился в беги. Когда будем говорить о бегунах бурсы, расскажем и о его похождениях. Около женихов были шум и толкотня. Расспрашивали о приходе, о невесте, о доходах, давали советы и снаряжали на завтрашний день к невесте. Общая внимательность и предупредительность показывали то напряженное состояние духа учеников, в котором они находились. Это выразилось тем, что товарищи охотно предлагали женихам кто новенький сюртучок, кто брюки, кто жилет, даже сапоги и белье. Азинус на другой день сбросил с себя тиковый халат и дырявые сапоги, у которых вместо подметок были привязаны дощечки деревянные, и явился франтом хоть куда. Все это напоминает нам тех беглых арестантов, которых г. Достоевский изобразил в «Мертвом доме». Как там товарищи радовались за освободившихся от каторги, так и здесь радовались за освободившихся от бурсы. Вечер закончился блистательным скандалом. Тавля женился на Катьке. Достали свеч, купили пряников и леденцов, выбрали поезжан и поехали за Катькой в Камчатку. Здесь невеста, недурной мальчик лет четырнадцати, сидела одетая во что-то вроде импровизированного капота; голова была повязана платком по-бабьи, щеки ее были нарумянены линючей красной бумажкой от леденца. Поезжане, наряженные мужчинами и бабами, вместе с Тавлей отправились к невесте, а от ней к печке, которую Тавля заставил принять на себя роль церкви. Явились попы, дьяконы и дьяки, зажгли свечи, началось венчанье с пением «Исаие, ликуй!». Гороблагодатский ''отломал апостол'', закричав во всю глотку на конце: «А жена да боится своего мужа». Тавля поцеловал у печки богом данную ему сожительницу. После того поезд направился опять в Камчатку, где и начался великий пир и столованье. Здесь гостям подавались леденцы, пряники, толокно, моченый горох, и даже часть украденного Аксюткою хлеба шла в угощение поезжан и молодых. Поднялись пляски и пенье. В конец занятных часов появилась и святая мать, сивуха. На другой день через фискалов все известно было инспектору, и последовало румяненье тех мест, откуда у бурсаков растут ноги. На другой день у Васенды, Азинуса и Аксютки были действительные смотрины. Васенда, как человек положительный и практический, нашел невыгодным закрепленное место, приданое и обязательства, а невесту чересчур заматоревшею во днех своих, на вид рябою, длинною и черствою. Он решился остаться в Камчатке до лучшей суженой. Азинус, по безалаберности своего характера, а отчасти потому, что ему надоела и опротивела бурса, махнув на все рукою, решился вступить в законный брак с дамою, которая была старше его по крайней мере десятью годами. Впоследствии из него вышел мерзейший муж, а из его супруги того же достоинства баба. Аксютка вовсе и не думал жениться. Он отправился на смотрины единственно из желанья потешиться, поесть у невесты, стянуть что-нибудь и погулять вне училища, на свободе. Он украл у «нареченной» шелковый платок и три медных гривны. Один из женихов, как мы уже видели, удрал из училища и теперь состоял в бегах. Пятый жених на другой день получил от инспектора румяны, то есть блистательную порку. === БЕГУНЫ И СПАСЕННЫЕ БУРСЫ. ОЧЕРК ЧЕТВЕРТЫЙ === Главное действующее лицо настоящего очерка Карась. Что это за рыба? Карась был довольно самолюбивая рыба. Два его брата, уже бурсаки, смотрели на него как на ''маленького'', не допускали его не только в серьёзные, по их понятию, предприятия, но даже и в простые игры, и именно на том основании, что он ''не ел еще семинарской каши'', а между тем он слышал иногда от них рассказы о разного рода играх бурсаков, о бурсацких богатырях, их похождениях, проделках с начальством — рассказы, которые казались ему очень привлекательны: все это породило в нем страстное желание как можно скорее, всецело, по самые уши окунуться в болото бурсацкой жизни. Настал давно ожидаемый им день. Сняли с Карася детскую рубашонку и вместо ее надели сюртучок — с той минуты он почувствовал себя годом старше; он имел уже ''свою'' кровать, ''свой'' сундук, ''свои'' книжки — это еще прибавило ему росту; дали ему на булки двадцать копеек, капитал, редко бывавший в его руках, — тогда карасиная гордость сделалась непомерна. Пришел час расставания с родным домом: помолились богу, благословили Карася, у матери слезы на глазах, отец серьёзен, сестренки задумались, — лишь Карась радуется и скачет, как сумасшедший, он блаженствует от той мысли, что еще несколько минут — и он будет бурсак, бурсак с головы до ног, вдоль и поперек. Карася отвели в бурсу. Здесь он простился с отцом очень невнимательно. Ему хотелось поскорее присоединиться к ученикам, которые играли на большом дворе бурсы в ''лапту, касло, отскок, свайку, рай и ад, казаки-разбойники, краденую палочку'' и т. п. Долго не думая, он по уходе отца отправился на двор, где и присоединился к кучке бурсачков, игравших в ''рай и ад'', то есть скакавших на одной ноге среди начерченной на земле фигуры, причем носком сапога они выбивали из разных ее отделений камешек... «Это очень весело», — подумал Карась. Но в то же время он услышал насмешливый голос: — ''Новичок''! — ''Городской''! — прибавил кто-то. — ''Маменькин сынок''! «О ком это?» — думал Карась. Его щипнули. «Обо мне», — решил он. Сердце его замерло от предчувствия чего-то нехорошего... — Смазь новичку! «О ком это?» — думал Карась. На него налетел довольно взрослый бурсак и схватил его лицо в свою грязную пясть. Карась вовсе не ожидал такого приветствия. Он озлился, но не ему, поступившему в училище на десятом году, было бороться с здоровыми бурсаками. Однако Карась не обратил внимания на свое слабосилие. Он размахнулся ногою и ударил ею своего обидчика в живот. Бурсак застонал и хотел дать трепку Карасю, но Карась ударился в беги. — Ай да новичок! — слышал он сзади себя одобрение. «Вона — еще хвалят!» — думал утекающий Карась. В пять часов вечера братья отвели Карася во второй приходский класс, где он и водворился на задней парте и скоро познакомился со своим соседом, которого звали ''Жирбасом''. — Ты будешь учить урок? — спросил Жирбас. — Буду. — Зачем? — А учитель спросит? — Быть может, и не спросит. — Так разве не учить? — Не стоит. — И не буду же учить. Так Карась начал свое духовное образование. Однако же чем развлечься? — впереди предстояли еще три учебных часа. — Что ж мы будем делать? — спросил Карась. — Давай играть в ''трубочисты''. — Ладно. Но лишь только Жирбас стал загадывать, пряча грифель, подходит к Карасю какая-то каналья и, показывая ему небольшую склянку, говорит: — Хочешь, ''посажу тебя в эту бутылочку''? — В эту?.. Каким образом?.. — Да уж будешь сидеть... хочешь? — Шутишь, брат!.. Ну-ка, сади! — Вот тебе шапка — трись ею... — И буду сидеть в бутылочке? — Будешь. Карась берет поданную ему шапку и начинает очень усердно тереться тою шапкой. — Входишь в бутылочку, лезешь, — говорили окружающие Карася товарищи, а сами хохотали. — Чего вам смешно? — спрашивал глупый Карась. — Довольно! — говорят ему. — Сел в бутылочку. — Как так? — спрашивает Карась, отнимая от лица шапку. Раздался дружный веселый смех... — Где же я в бутылочке? — Данте ему зеркальце. Подали зеркало. Заглянув в него, Карась не узнал своей рожицы: вся она была черна, как у трубочиста. Только тут Карась смекнул, что шапка, которою он терся, была вымазана сажею и ее трудно было приметить на черном сукне. Карасю было досадно и стыдно. Сам выпачкался, — говорили ему. — Не на кого и жаловаться... — Фискалить? да мы его ''вздуем''! — Не буду я фискалить, — ответил Карась, — а вы все-таки подлецы! Карасю пришлось выносить насмешки своих товарищей. Вымыв рожицу из ведра, стоявшего в углу класса, Карась бросился к Жирбасу, надеясь на его сочувствие... — Черти этакие! — сказал он... Но Жирбас, услышав такие слова, отвечал на них оскорбительным для карасиного уха смехом. — Жирная скотина! — проворчал Карась... Это было началом его раздора с Жирбасом. Этот раздор с каждой минутой развивался сильнее и сильнее при тех случаях, когда Карасю приходилось, как новичку, терпеть разного рода шутки и проделки со стороны своих товарищей. К Карасю подошел цензор и спросил его: — ''Видал ли ты Москву''? — Никогда не видал. — Так я тебе покажу ее. С этими словами цензор схватил карасиную голову в свои руки, ущемил ее между ладонями и приподнял новичка в воздухе... — Ай, пусти! — запищал Карась. Цензор, потешившись над рыбою, опустил ее на парту. Жирбас опять смеялся. Его рожа для Карася становилась противна. — Жирная харя! — сказал он вслух. Это нисколько не обидело Жирбаса. Он только пуще захохотал. Карась нашел, что благоразумнее будет, если он и на этот раз смирится, — иначе его досада только усилит насмешки соседей. Но вот спустя немного времени подходит к Карасю какой-то верзила. Строгим, начальницким тоном он отдает ему приказ: — Ступай на первую парту. Видишь, там сидит большой ученик. Ты спроси у него ''волосянки''. Карась повинуется. — Дай ''волосянки'', — говорит он, подходя к указанному ученику. — Изволь, сколько хочешь, — отвечает тот и, вцепившись в волоса несчастного Карася, начинает трепать ею очень чувствительно... Карась пищит, на глазах его слезы. Вернувшись на свое место, он слышит новый смех Жирбаса. Рожа этого соседа делается для него ненавистна. — Вот тебе! — говорит озлившаяся рыба и дает толчок по боку соседа. Но и это не действует на Жирбаса. — ''Чкни'' еще, — говорит он, подставляя другой бок, а сам заливается обидным смехом. — Свинья, — приветствует его Карась и отворачивается в сторону с твердым намерением не говорить ни слова с соседом. Карась сидит, насупившись. ''Смазь, бутылочка, Москба, волосянка'' показались ему очень солоны... Он опасается, чтобы еще не провели его на чем-нибудь. К нему подходит один второкурсник. Карась смотрит на него подозрительно... — Что, бедняга, тебя обижают? — говорит второкурсник ласково... Карась отвечает на этот вопрос сердитым взглядом. — Они новичков всегда обижают, — продолжал второкурсник. — Ты мне скажи, если кто тебя тронет. Карась пойман был на ласковое слово... — Чего они лезут ко мне, — проговорил он жалобно, — ведь я их не трогаю?.. — Теперь ничего не бойся: я заступлюсь... — Заступись, брат... Второкурсник сел подле него и стал расспрашивать, откуда он, где его отец, есть ли у него мать, братья и сестры. Карась доверчиво раскрыл перед новым знакомцем свою душу: его приветливость была очень кстати и вовремя для огорченного Карася... — Хочешь булки? — сказал он, развязывая узелок... Второкурсник не отказался и стал еще ласковее. — Давай, я тебе штуку покажу, — говорит он... — Напиши: «''Я иду с мечем судия''». Карась написал. — Читай теперь сзаду наперед, от правой руки к левой. И от правой руки к левой выходит: «''Я иду с мечем судия''». Это очень понравилось Карасю. — Подожди, я тебе еще покажу штуку, — говорит второкурсник. Он отлучился куда-то ненадолго и, вернувшись, опять садится подле Карася... — Напиши, — говорит: — «''Лей воду, лей; ей-богу, не скажу я никому''». Карась, в надежде, что еще увидит что-нибудь вроде «судии с мечем», взял карандаш и написал, что требовалось. Но едва успел он кончить последнее слово, как второкурсник окатил его водою из ковша, который он держал за спиною. Мокрый Карась понять не мог, что это значит. — Это еще что? — спросил он. — Сам, — отвечал второкурсник, — дал расписку, что никому не скажешь... — Ах ты, подлец, подлец... Но подлец лишь только смеялся. Отвратительный Жирбас вторил ему. Карась был унижен и оскорблен. Он не вынес смеха Жирбаса и, увлекшись злобой, довольно сильно ударил его по шее... Но, казалось, Жирбас был неуязвим. Он после удара, схватившись за живот, раскатился пущим смехом... Карась стиснул зубы и, закрыв лицо руками, собирался плакать. В то время проходил мимо его ''Силыч'', парень лет осьмнадцати, товарищ ему, десятилетнему мальчугану. Силыч остановился около Карася, положил на его плечо руку, а другою ни с того ни с сего сильно ударил в его спину. Дух замер в Карасе, потому что удар пришелся против сердца. Он со стоном еле поднял свою голову. — За что? — проговорил он... — ''Так себе'', — ответил Силыч... И действительно, Силыч, человек, как увидим далее, добрый, сам не знал, зачем сделал подобную гадость. Он ударил не по злости, не для потехи, не потому, что рука затеклась кровью и просила моциону, а именно ''так себе'', бессознательно, как-то само ударилось, нечаянно... Он спокойно пошел далее, а Карась наконец не вынес и зарыдал... Жирбаса при этом прорвало неудержимым смехом... — Что, голубчик, верно, не едал еще таких штук... В Карасе вспыхнула вся злость, накопившаяся в продолжение занятных часов... — Подожди же, жирная тварь, — проговорил он, и с этими словами он, схватив в одну руку линейку, а в другую довольно толстую книгу, принялся отработывать Жирбаса — линейкой по бокам, а книгою по голове. Жирбас был старше Карася и сильнее, но оказался трусом. Он и не думал, в свою очередь, сделать нападение. — Ай да новичок! — одобряли Карася. — Молодчина! — Ты корешком-то его! Карась послушался доброго совета, повернул книгу корнем вниз и влепил ее в темя ненавистного Жирбаса. — Браво! — Хлестко! — Свистни еще его! Карась послушался и этого совета... Наконец Жирбас вырвался из его рук и, закричав: «я смотрителю пожалуюсь», скрылся за дверями. Расположение товарищей к Карасю переменилось по уходе Жирбаса. — Попался, голубчик! — говорили ему. — Так что же? — А то, что накормят ''березовой кашей''! Карась струсил, но, не желая обнаружить этого, проговорил храбро: — Пусть кормят! — а сам думал: «неужели меня в первый же день отпорют? только это не хватало!». Через несколько минут Карася позвали к смотрителю, и, действительно, ''в первый же день'' крещения в бурсацкую веру он получил помазание в количестве пяти ударов розгами, причем ему было внушено: «только на первый раз к тебе снисходительны; вперед будем драть больнее!». Соображая, в каком размере должна усилиться порка в будущее время, он в горьком раздумье возвращался в класс... — Ну что? — спрашивали его товарищи... Карась, опять не желая показаться трусом, отвечал: — Отодрали — вот и все. — И тебе нипочем? — Дери сколько хочешь — мне все одно! — Э, да ты молодец! — похвалили его товарищи. Карасиное самолюбие ощутило приятное щекотание, и он продолжал врать: — Меня хоть пополам раздери, не струшу! — Полно, так ли? — Ей-богу, мне нипочем. — Ах ты, поросенок, — осадил его один из второкурсников, — а дирали ль тебя ''на воздусях''? — На воздусях? — спросил с недоумением Карась... — Да, ты вот откушай этой похлебки, тогда и говори, что дерут — ''ведь не репу сеют''. Карась, сделавшись на несколько минут предметом общего внимания, думал: «значит, и мы не из последних?», но эту думу рефлектировала другая: «что это такое ''на воздусях''? что-нибудь слишком жестокое, если меня пугают такой деркой?». Но сила последнего вопроса скоро была ослаблена тем, что он за несколько минут до ужина подслушал мнение нескольких второкурсников о своей личности. Они говорили: «Из новичка, кажется, выйдет добрый парень. Фискалить он не любит, порки мало боится, Жирбасу отлично съездил по голове. Из него выйдет порядочный бурсак, только следует пошлифовать его хорошенько. Мы и пошлифуем его!». Такие речи настроили Карася на доброе расположение духа. Он соображал так: «Все эти смази, волосянки, треухи и бутылочки есть не что иное, как шлифованье. Это меня испытывают они. Значит, надо держать ухо востро!». Он решился показать себя молодцом и уже взыгрался духом, намереваясь заявить среди новых товарищей свой характер, вполне достойный бурсака. «Что такое на воздусях? и какое еще предстоит мне шлифованье?» — когда эти мысли приходили ему в голову, он старался прогонять их тем, что «из него, вероятно, выйдет добрый парень». «Посмотрим, что будет!» — говорил он себе. Сходил он в училищную столовую, «щей негодных похлебал», поел каши и после молитвы пришел в спальную... — Ты что? — спросил его брат, по прозванью ''Носатый''. — Меня отодрали, — отвечал хвастливо Карась. — Уже? — Эге! Брат, выслушав подробности дела, одобрил поведение Карася... Но Карась, сообщая брату о том, за что его высекли, не сказал ему о своих слезах, которые были вызваны у него сажанием в бутылочку, смазями, окачиванием воды и затрещинами; в нем начинал развиваться ложный бурсацкий стыд, который запрещает краснеть от лозы. Карась, главное действующее лицо этого очерка, будет описан нами с особенными подробностями, потому что он во многих характерных событиях училища и семинарии принимал деятельное участие и притом прожил в бурсе четырнадцать лет — период, который мы хотим проследить в своих статейках о елейном воспитании. При этом заметим, что мы ''лично'' и ''очень коротко'' знакомы с господином, носящим прозвище Карася, и эту правдивую историю пишем с его слов. Мы сказали, что Карась уже взыгрался духом от той мысли, что он покажет своим новым товарищам свой характер, вполне достойный бурсака, и что потом все пойдет ладно. «Обживемся», — думал он. Но он и не предполагал, что главное горе было впереди. Он не носил имени Карася при поступлении в училище. Это прозвище он получил несколько дней спустя, и оно-то было причиною тех его несчастий, о которых поведем рассказ. Дело было так. Не прошло и четырех дней, а Карась начал уже задумываться о доме, скучать и потихоньку от товарищей плакать. Желание его обурсачиться пропало. Все в училище ему казалось гадко и противно. С каждой минутой открывались пред ним гадости, описанные в наших очерках, и он скоро постиг весь контраст между домашним и училищным бытом. Семейная жизнь теперь казалась ему полным блажеством, выше которого нет на свете, бурсацкая — царством бесконечных мучений. Он усиленно всматривался в черную бездну, которая легла между той и другой жизнью... Домой хотелось, домой! Теперь самыми счастливыми для него минутами были те, когда он виделся с своими братьями; но он ошибся и в братьях, когда думал, что, поступив в бурсу, он сделается равен им; Карась принадлежал к ''приходчине'', на которую старшие классы смотрели свысока и с пренебрежением. С товарищами он не успел сойтись. Тоска грызла карасиное сердце, и ему приходило не раз в голову: «не дать ли тягу из училища? — но куда бежать?». В это время Карась и придумал дело, которое показалось ему очень хорошим. Карась еще дома знал, что в училище так называемым ''певчим'' не житье, а масленица. В епархиальном главном городе той бурсы, в которую поступил он, было несколько духовных певческих хоров: ученический, семинарский, академический, архиерейский и, кроме того, два хора при городских церквах. Дисканты и альты (иногда басы и тенора) в эти хоры набирались из учеников. Родители всегда восставали против того, что их детей верстали в певчие. Хоры положительно портили детей<ref>При нашей характеристике хоров должно помнить, что она вполне относится не ко всем им; из них отчасти должно исключить хоры при учебных заведениях, хотя и эти хоры не совсем безвредны, но о них речь будет когда-нибудь после. </ref>. Мальчики теряли учебное время на спевках, ''заказных'' обеднях, свадьбах и т. п. В прошлом очерке мы приводили факты бурсацкого невежества, но самое глухоголовое невежество царило в певческих хорах. Дельные бурсаки рассказывают, что за ''четырнадцать'' лет они помнят только ''одного'' умного человека, бывшего в маленьких певчих, да и тому не удалась жизнь: поступив по окончании семинарского курса псаломщиком в один из университетских заграничных городов, с намерением получить полное образование, он кончил тем, что застрелился. Хоры, делая мальчиков дураками, в то же время развращают их. Присутствуя очень часто на поминках, на которых, как известно, наш православный люд не ест, а лопает, не пьет, а трескает, дети не только видят пьяных, но привыкают и сами пить водку. Равным образом, они нередко бывают при кутежах больших певчих, слышат цинические рассказы о полуведерных, любовных похождениях, картежной игре, о драках и разного рода скандалах. Кроме того, маленькие певчие получают деньжонки, особенно так называемые ''исполатчики'', — деньжонки идут у них не путем. Чтобы сразу охарактеризовать растлевающую силу хорового быта, представляем читателю следующий факт. В одно время какая-то старая дева, на закате дней своих начавшая похотствовать, приучила к себе маленьких певчих возрастом ''от пятнадцати до осьми'' лет, шесть человек, и со всеми ими вступила в гражданский брак. Иногда же маленькие певчие употреблялись для того дела, для которого Нерон употреблял Спора. Понятно, что очень легко погибнуть мальчику в певческом хоре. Карась не знал ничего этого. Он решился поступить в хор. Впрочем, он поступал в учебный хор, в котором хотя тоже баловались дети, но все же не развращались. Поступив в семинарский хор, Карась мог отлучаться из училища два раза в неделю на спевки, при чем хоть сколько-нибудь удавалось подышать чистым воздухом; кроме того, в семинарии певчих поили иногда чаем и давали деньги; наконец, певчие состояли под особым покровительством семинарского начальства. Смекнув все это, Карась в то же время, когда ему противна стала бурса, поступил в хор; но не смекнул Карась того, что он, несмотря на свой сильный альт, не имел никакого певческого таланта. Это ему дорого обошлось. Лучше бы и в самом деле быть ему безгласной рыбой, а не певчим. За постоянную фальшу в пении начали драть ему уши, потчевать пинками, щипками и ударами камертона в голову. Тогда Карась пустился на хитрости. Его сотрудники поют, а он только рот разевает. «Не заметят, — думает, — скажут, что и я пою». Но регента трудно было провести такими штуками. — Ты, галчон, что только рот разеваешь? — сказал он Карасю. — Я пою. — Врешь, каналья. — Ей-богу же, пою! Карась перекрестился. Карась крестится, а его за ухо. — Пой, шельмец, громче!.. шибче!.. Карась заревел во все горло. Пение вышло так хорошо, что все расхохотались, и сам регент не выдержал. Один же озорник, из маленьких певчих, по прозванию ''Леха'', указывая на мученика пальцем и задыхаясь от смеху, проговорил: — Ка... ка... ка... р-р-рась... — И вправду карась... Широкой, как карась, — подхватили другие. — Его надо в пруд! Пошла потеха. Карась не был настолько благоразумен, чтобы обратить дело в шутку. На возвратном пути Леха дразнил его, и когда они пришли в училище, бурсачки, окружив его, стали кричать: — Карась! — Рыба! — С ершом подрался! Карась стал браниться; его начали дергать за полы и щипать; тогда Карась принялся за палки и каменья. Весело стало ученикам; толпа увеличилась. Наконец кто-то сшиб Карася с ног. — ''Мала куча''! На Карася повалили других, на других третьих, и пошла история. — Где ты, Карасище? — кричали сверху. Карасю живот тискали, Карась задыхался, Карась землю ел, Карась плакал... После долгих усилий он вырвался кое-как и ударился бежать в класс. Бурсаки бросились за ним в погоню. В классе окружили его снова. — Давайте ''нарекать'' Карася... Схватили его за руки и всевозможными голосами, с криком, визгом, лаем, стоном начали кричать в самые уши его: — Карась, карась, карась! Гвалт поднялся страшный, и среди него ученики не слышали, как раздался звонок, возвещающий классные занятия. Прошло довольно времени, и уже в соседний класс пришел учитель, знаменитый Лобов, а шум не унимался. Несчастного Карася щипали, сыпали в голову щелчки, кидали в лицо жеваную бумагу. Карась точно в котле варился; он постепенно был оглушен и ощипан. Шутка зашла так далеко, что ему уже казалось, будто из мира действительности он перешел в мир полугорячечного, безобразного сна. Рев был до того невыносим, что Карасю представлялось, что ревет кто-то внутри самой головы его и груди. Начинал он шалеть, предметы в глазах путались, линии перекрещивались, цвета сливались в одну массу. Еще бы минута, и он упал бы в обморок. Но Карася так жестоко щипнули, что вся кровь бросилась в лицо его, в висках и на шее вздулись жилы, и он с остервенением и в беспамятстве бросился на первого попавшегося под руку; пальцы его, вцепившись в волоса жертвы, закостенели. Дело кончилось крайне омерзительно... В класс вошел Лобов, которого сбесил шум бурсаков. Все разбежались по местам; лишь один Карась таскал свою жертву, которая, к несчастию, пришлась ему под силу. — Взять его! — приказал Лобов. Никто ни с места. — Взять его! На Карася бросились ученики большого роста и в одно мгновение обнажили те части корпуса, которые в бурсе служат проводниками человеческой нравственности и высшей правды. — ''На воздусях его''! Карась повис в воздухе. — Хорошенько его. Справа свистнули лозы, слева свистнули лозы; кровь брызнула на теле несчастного, и страшным воем огласил он бурсу. С правой стороны опоясалось тело двадцатью пятью ударами лоз, с левой столькими же; пятьдесят полос, кровавых и синих, составили отвратительный орнамент на теле ребенка, и одним только телом он жил в те минуты, испытывая весь ужас истязания, непосильного для десятилетнего организма. Нервы его были уже измучены тогда, когда его нарекали Карасем, щипали и заушали, а во время наказания они совершенно потеряли способность к восприятию моральных впечатлений: память его была отшиблена, мысли... мыслей не было, потому что в такие минуты рассудок не действует, нравственная обида... и та созрела после, а тогда он не произнес ни одного слова в оправдание, ни одной мольбы о пощаде, раздавался только крик живого мяса, в которое впивались красными и темными рубцами жгучие, острые, яростные лозы... Тело страдало, тело кричало, тело плакало... Вот почему Карась, когда после его спрашивали, что в его душе происходило во время наказания, отвечал: «Не помню». Нечего было и помнить, потому что душа Карася умерла на то время. — Бросьте его! С этими словами Лобова кончилось гнусное, любовское, лобное дело. В жизни человека бывает период времени, от которого зависит вся моральная судьба его, когда совершается перелом его нравственного развития. Говорят, что этот период наступает только в юности; это неправда: для многих он наступает в самом розовом детстве. Так было и с Карасем. Слышали мы от него мнение такого рода: «Все уверены, что детство есть самый счастливый, самый невинный, самый радостный период жизни, но это ложь: при ужасающей системе нашего воспитания, во главе которой стоят черные педагоги, лишенные деторождения; — это самый опасный период, в который легко развратиться и погибнуть навеки». Это Карась испытал на себе... Карась после ''нарекания'' и порки не мог опомниться и на долгое время потерял способность соображать. На другой день его посетил отец. Лишь только он увидел отца, из глаз его полились слезы. Родное селение, кладбище, дом с садом, семья, домашние товарищи, игры — все это живой картиной встало перед его воображением. Он теперь хорошо понял, как мила домашняя жизнь, которая казалась ему такой простой, и как гнусна бурсацкая, к которой он когда-то стремился. — Домой хочу, — говорил он, глотая соленую слезу. Отец его был человек в высшей степени добрый. Ему сделалось жалко сына... — Тятенька, возьмите меня домой. — Нельзя, — отвечал отец, — надобно учиться; все учатся, и ты не маленькой... Сначала только скучно, а потом привыкнешь... Ты веди себя хорошо, хорошо и жить будет. Но отец вдруг прервал свою речь. Он подумал: «все мы говорим детям подобные вещи, но они никогда не утешают их». Отец вздохнул. — Зачем вы меня отдали сюда? Сын заплакал. — Обижают, что ли, тебя?.. Сын ничего не отвечал... Отец видел, что что-то неладно... Он опять сказал ласково: — Что же, тебе худо здесь?.. Не только дети, но и взрослые, когда посещает их горе, делаются несправедливы к самым близким людям и друзьям, отплачивая на них свое горе. У Карася появилась досада на своего доброго отца. «Зачем меня отдали в эту проклятую бурсу? — рассуждал он, не говоря ни слова. — Зачем меня заперли сюда?.. Отец меня не любит, мать тоже, братьям и сестрам я не нужен... Большие всегда обижают маленьких... Когда так, не хочу домой... пусть их... мне все одно... Что и дома, когда там все ненавидят меня?.. Им приятно, что я мучусь... нарочно отдали сюда, чтоб меня секли, били, ругали... Отпустят в субботу домой, не пойду домой». Так рассуждал Карась, а самому страстно хотелось домой. Казалось, тут и раскрыть свою душу перед отцом, он Карась роптал и думал про себя; «К чему? не поможет!» Он решился ничего не говорить отцу, который так и не узнал, какую моральную и физическую пытку перенес его сын в первые дни училищной жизни. Когда ушел отец, к тоске по родном доме присоединился страх. Карась и не подозревал, что он, сравнительно с большинством новичков, довольно счастливо начал бурсацкую карьеру. Товарищи знали, что он вошел в училище с веселым лицом, а не со слезами, на первую пожалованную ему смазь отвечал ногой в живот обидчика; когда его сажали в бутылочку, давали ему волосянку, показывали Москву, обливали водой, когда бил его Силыч, — он и не думал жаловаться начальству, значит, из него не выйдет фискала; он лихо отколотил Жирбаса, получил в первый же день порку; когда дразнили его на дворе, он хватался за палки и каменья, а не бежал к инспектору; даже во время самого ''наречения'' его вцепился в волоса одного бурсака, — все это были факты такого рода, которые внушали уважание к Карасю. Для него скоро бы прошло время, в которое его считали бы новичком и в которое больше всего терпит бурсак; но он потерял способность резюмировать — Лобов отшиб эту способность на время. Не будь Лобова, дело еще пошло бы кое-как. Но в это-то время душевного отупения пред ним и развернулась широкая, бездонная, зияющая пропасть бурсацких ужасов, силу которых он испытал на своей коже, мясе и костях. Карась находился теперь под полным подавляющим влиянием этой силы: мертвая безнадежность, глухое отчаяние легли на его сердце, и если бы товарищи продолжали мучить его, а начальники драть беспощадно, не дав отдохнуть для борьбы, он превратился бы или в дурака, или в подлеца. Вспоминая это страшное время, Карась говорит: «Многие честные дети честных отцов возвращаются домой подлецами; многие умные дети умных родителей возвращаются домой дураками. Плачут отцы и матери, отпуская сына в бурсу, плачут и принимая его из бурсы». Карась уединился ото всех и замкнулся. Он всех боялся. Но должно же было разрешиться чем-нибудь это пассивное страдание? Оно могло пока разрешаться только внутренним путем. В душе его проявляется страшная злость и ненависть, однако боящаяся обнаружить себя. Она горячит воображение Карася, и в голове его возникают странные идеи и картины. Он переносится в область фантазии, единственный уголок, где может он приютиться безопасно. «Хоть поджег бы кто ненавистную бурсу!» — думает он. Эта мысль очень нравится ему, и он быстро доходит почти до образных созерцаний. Карась представляет себе, как он с зажженной паклей в руках опускается в подвалы училища, строит там огромные костры и, вышедши оттуда, ждет, скоро ли пламень своими огненными языками начнет лизать проклятые бурсацкие гнезда. Злость его видит, как пожар охватил бурсу... трещат, нагибаются, падают стены... разрушаются гнусные классы... горят противные книги и учебники, журналы и нотаты... гибнут в огне начальники и учителя, цензора и авдиторы... С галлюцинационною ясностию стоит перед Карасем нарисованная им картина... Слышит он треск и гром разрушающегося здания, вопль умирающего начальства... «Это кто стонет? — спрашивает Карась. — А! это Лобов корчится на горячих угольях, его придавило бревном, глаз его лопнул, почернели губы, трескается зверское лицо...» Карась с сладострастным наслаждением любуется своими образами и живет злорадостной мечтательной местью... Нервы его в полугорячечном состоянии; пульс бьет девяносто в секунду; голова горит... Когда в действительности силы связаны, тогда у мальчика с сильным воображением является в неестественных образах гиперболическая месть. Доводя злые мечты до последнего развития, Карась повторяет одно и то же несколько раз, определяя каждую подробность их, каждую мелочь. Но такое психическое состояние не может продолжаться долго; душа утомляется, и начинает незаметно пробиваться здравая мысль. Карась, погруженный в свирепые мечтания, почему-то вдруг вспоминает, как он однажды подшиб нечаянно камнем голубя и потом целую ночь не мог заснуть от мучений совести... Он ясно начинает понимать всю ложь и безобразие своих картин, гонит их прочь, на душе делается пусто и противно, остается одна тошнота от неумеренных и бесплодных мечтаний. Яркий звонок возвестил час вечерних занятий. Действительность, от которой он закрывал глаза и затыкал уши, врывалась насильно в сознание, обнаруживая все ребячество его раздраженного воображения. Он сидел в классе, на задней парте, понуря тоскливо голову. Уличенный совестью, он теперь гнал от себя мечты, и таким образом ни во внешнем, ни во внутреннем мире не осталось места, куда бы можно было спрятаться, а между тем душа и тело просят деятельности. В этом мучительном состоянии Карась не знает, что и делать. Очень тяжело ему. «Господи, — думает он в невыносимой тоске, — хоть захворать бы мне!» Это было толчком, от которого развились фантазии в новом направлении. Кроме внутреннего мира, нигде не было приюта. И вот Карась болен... Он при смерти... Родная семья плачет около его постели и прощается с ним до радостного утра... Карась готовится к переходу в вечность... последний час... Но далее мечта сбивается» с пути, потому что умирать не хочется. Карасю является Николай-чудотворец, исцеляет его и велит идти спасаться в пустыню... Рисуется ему пустынная, мирная, ангельская жизнь, трудные подвиги, церковные песни, беседы с богом... Из него выходит великий святой... Он получает дар пророчества и чудодействия... на поклонение ему стекаются жители окрестностей... Долгие годы он постится, молится, изнуряет свою плоть, благодетельствует людям, и он уже видит, как господь призывает его к себе, как являются его мощи... как... — Карасище! Это был голос не с того света, а из бурсацкого мира. — Ты брат ''Носатого''? Карась видит пред собою страшного Силыча и инстинктивно сокращает свою шею... «Боже мой, он опять бить пришел меня!» — думает Карась. — Брат тебе Носатый? — повторяет Силыч... — Брат, — отвечает Карась, не понимая, к чему идет дело... — И ладно, коли брат... Теперь ты ничего не бойся... Я за тебя, потому что твой брат — мой первейший друг... Жалуйся мне, кто будет обижать тебя... Слышишь? — Слышу. Но, вспоминая коварного второкурсника, Карась недоверчиво смотрел на нового покровителя... — Тише! — закричал Силыч звонким голосом... Больше ста человек приготовились слушать Силыча со вниманием. Это показывает, какое он имел влияние в классе. — Встань! — сказал он Карасю. Карась поднялся на ноги. — Вот эту рыбу, — обратился он к классу, показывая на Карася, — никто не сметь обижать... Кости переломаю тому, кто тронет Карася... Карасю стало легко на сердце... — А ты, Карась, жалуйся мне... Скажи, кто тебя трогал? — Не знаю... Он действительно не знал, на кого указать... — Не бойся; говори, кто тебя обижал? — Никто не обижал... — Быть не может... — Да все обижали... Это было вернее. — Кто твой авдитор? — ''Рыжик''. — Хорошо. Я скажу ему, чтобы он не смел тебя ''жучить'' (строго выслушивать урок). — Спасибо, Силыч... — Будет просить булки, не давай... — Ладно, Силыч... — Так слушайте же, — опять обратился Силыч к классу, — беда тому, кто даже пальцем тронет Карася!.. Но на этот раз послышался ответ некоего ''Паникадилы'': — Ну, невелика еще беда... Силыч посмотрел в ту сторону, откуда слышался голос. Он ничего не отвечал, а только сердито сжал кулак... — Не бойся, — сказал он Карасю и стал гулять по классу... Из мира фантазий Карась быстро и охотно перешел в мир действительности. Точно гора свалилась с его плеч... Оглядывая товарищей, он видел, что впечатление, произведенное Силычем, было очень велико... Легко, весело, вольно стало ему. Он начал наблюдать жизнь занятных часов и скоро увлекся ею... Но он и не подозревал, что сделался теперь предметом раздора между Силычем и Паникадилом... Кто такое Силыч? Носатый, брат Карася, до поступления в училище ходил в частную школу, где и познакомился на понюшке табаку с сыном городской вдовы-дьячихи Силычем. Впоследствии они стали друзьями. Оба они поступили потом во второй приходский класс бурсы... Здесь Силыч остался на второй курс — вот почему и встречаем его, осьмнадцатилетнего парня, товарищем Карася и вместе с ним склоняющим «перо, пера, перу», долбящим «един бог», изучающим «сумму» и «разность». Силыч был среднего роста, некрасиво скроен, но крепко сшит и обладал замечательной силой... Он однажды пришел в гости к своему приятелю Носатому. Отправились на реку. Там мужики ловили рыбу. Один из рыбаков сматывал веревку с ворота. «Дядя, — говорит Силыч, — давай я буду сматывать, а ты останови ворот за палку». — «Ты, кутья, должно быть, с ума сошел», — отвечал мужик. «Так верти же хорошенько». Мужик завертел ворот так, что палки его сливались для глаза в один сплошной круг, с каждой минутой усиливая скорость оборотов. Силыч подставил свою крепкую ладонь, толстая палка ворота влепилась в нее — и ворот остановился неподвижно. Мужик только подивился на него. При таких крепких мышцах Силыч обладал не меньшею и ловкостью. Приходит он еще раз к Носатому в гости. Теперь они пошли гулять в поле, но лишь только стали подходить к забору, как услышали сзади себя голос мужика, который ругался, зачем они траву мнут. Друзья полезли через забор, на кладбище; мужик за ними. Силыч смело встретил его. «Что тебе надо?» — спросил он мужика. Тот оказался несколько пьяным и, разгоряченный вином, хотел ударить Силыча. Его рука уже описала полукруг в воздухе, но в то время, когда должен был совершиться удар, Силыч быстро наклонился и прошмыгнул под рукой мужика. После того он выпрямился, встал пред мужиком снова и, скрестив руки, сказал: «Бей еще!». Последовал второй размах, и опять напрасно... Силыч снова встал пред ним и опять сказал: «Бей еще!». И на этот раз мужик не мог поймать своим большим кулаком лицо Силыча. Тогда только Силыч произнес: «С трех раз не попал! теперь держись за землю, а не то упадешь» и с этими словами сшиб мужика с могилы... И вот этакой-то господин заодно с Карасем склонял «перо, пера, перу», долбил «един бог» и т. п. Что же делать? Его поздно отдали в бурсу, и до нее он добывал для матери копейку, справляя службы за дьячков, читая покойникам, занимаясь славлением Христа, молебнами и обеднями. Будучи учеником, он в семье и среди знакомых принимался как взрослый человек. Силыч был вообще человек добрый. Ой никогда не употреблял своих здоровых кулаков на то, чтобы вынудить взятку или: добиться от кого-нибудь низкой послуги. Если же он и давал кому затрещину, как, например, Карасю при первом с ним знакомстве, то из этого еще ничего не следует: в бурсе затрещина — все одно, что в лавке мелкая монета. Но поступить под защиту такого господина значило обеспечить себя от всевозможных обид с чьей бы то ни было стороны... Силыч был и неглуп, и не его беда, что так поздно он начал склонять «перо, пера, перу»... Что такое Паникадило? Чтобы определить его, надо сказать наперед, что такое ''озубки. Озубками'' в бурсе называются куски хлеба, остающиеся на столе от обеда и ужина, и притом такие куски, которые имеют на себе следы чьих-либо зубов. В бурсе есть поверье, что съеденный озубок сообщает силу того, кому он принадлежит. Многие постоянно ели чужие озубки, чтобы сделаться богатырями. Паникадило, великовозрастный ученик, ел их уже несколько лет. Он постоянно бахвалился своей силой, которая действительно была велика. Он со всеми передрался в классе, кроме Силыча. Силыч был для него бельмом на глазу за то, что удержал в своих руках пальму кулачного первенства. Он и боялся Силыча и не хотел верить, чтобы тот смог дать ему трепку. Этот вопрос давно мучил Паникадилу, и он решил, что должно получить на него ответ сегодня... Карась между тем совершенно успокоился. Он опять сошелся с Жирбасом, который оказался круглым дураком. «Это не беда!» — подумал Карась и стал играть с ним в трубочисты. — В которой руке? — спрашивал он Жирбаса... В это время подошел к нему Паникадило, взял его за воротник сюртука, положил спиной на парту и стал загибать ему салазки... — Оставь! — кричал Карась. Паникадило гнул ему ступни за самые плеча. — Силыч! — завопил Карась... — Что? — откликнулся тот. — Заступись!.. Явился Силыч. Паникадило того ждал... Он бросил Карася. Начались предварительные переговоры. — Ты зачем, сволочь, трогаешь его? — А тебе что? — Не слышал, что я говорил? — На это ухо глух. — Значит, вытряски захотелось? — Ну-ко, тронь! — А ты думаешь, не трону... Силыч подвинулся к Паникадиле... — Задень только, задень... Паникадило подвинулся к Силычу. — Слышь, не лезь! Силыч толкнул Паникадилу плечом... — Ты не толкайся! Толчок был отдан обратно... В такой форме бурсаки, желающие подраться, бросают друг другу перчатку. Началось плюходействие. Специалисты сразу же решили: «Намнут Паникадиле бока», и действительно, не прошло пяти минут, как Силыч сидел верхом на Паникадиле, мял его и спрашивал: — ''Живота или смерти''? — Пусти!.. черт с тобой!.. — Карася будешь трогать? — Да ну тебя! — То-то! Потрясши Паникадилу за шиворот, Силыч отпустил его с миром. Паникадило, отправляясь на свое место, думал про себя: «Черта с два: эти проклятые озубки ничего не значат. А впрочем, я, быть может, мало ел их?». И после того он продолжал есть озубки и, быть может, по настоящую минуту кушает их, но более никогда он не решался схватываться с Силычем... Таким образом, куча плюх, смазей и салазок, тычков, швычков и плевков, зуботрещин, заушений и заглушений пронеслась довольно благополучно над головой Карася. И опять повторим: не для всех проходят первые дни бурсацкой жизни так счастливо, как они счастливо миновались для Карася... Но ни для кого они не остаются без последствий; не остались без них и для Карася. Первые впечатления бурсы на Карася были таковы, что не помоги Силыч, то он, как говорит сам, превратился бы в подлеца либо в дурака. Эти впечатления определили главным образом весь дальнейший характер его бурсацкой жизни. По отношению к начальству он сделался полнейшим, закаленным, пропеченным бурсаком... Главное начало товарищества, ненависть к своему начальству, в нем укоренилось и развилось более, нежели в ком другом. Он получил доучилищное воспитание довольно гуманное и честное, но бурса должна была положить на него свое клеймо. Лобовская порка сделала то, что он после ее никогда уже не мог обращаться со своим начальником просто, спокойно и откровенно. Доверенность к начальству в нем была убита сразу и навсегда. Это главным образом выразилось в том, что он никогда не мог смотреть начальнику прямо в глаза, а всегда исподлобья; никогда не говорил естественным голосом, а заунывным и фальшивым, гробовым и нижнетонным; всегда перед начальником ежился и потому не любил встречаться с ним. Он каждую минуту точно чувствовал себя провинившимся, хотя бы и ни в чем не был виноват. Это странное чувство, заставлявшее держать себя так, не было следствием страха, потому что, как увидим ниже, Карась не был очень труслив, часто решался на дерзости и штуки, на которые решались немногие. Дело вот в чем. Карась положительно сознавал, что он ненавидит бурсу, ее воспитателей, ее законы, учебники, бурсацкие щи и кашу — и в то же время должен покоряться начальству, улыбаться перед ним, кланяться, а иногда и льстить даже. Держать себя прямо, высказываться без обиняков было нельзя, потому что запорют, и вот Карась навсегда сбычился пред начальством. Тут действовал не страх, а совестливость. Когда сколько-нибудь честному человеку, уважающему свою личность, приходится гнуть спину, гнуть невольно, насильно, неизбежно, под страхом всевозможного заушения, тогда он будет гнуть ее как человек, которого мучит совесть. В Карасе так и устроилось: либо он дерзок с начальником, либо смотрит каким-то чудаком. Многие педагоги, вероятно, чутьем чуют, что они нехорошие педагоги, когда преследуют таких учеников, как Карась, когда они строго говорят ученику: «Смотри прямо мне в глаза, имей лицо веселое и спокойное, отвечай урок твердо и четко!». «Кто не может смотреть прямо в глаза начальнику, — утверждают такие педагоги, — у того совесть нечиста». Спорить нельзя, что это верно. Как же: ученик сознает ведь, что он должен плюнуть в лицо своего учителя, а вместо того должно улыбаться перед ним; на душе становится скверно, и улыбка выходит странная. Разумеется, Карась и сам не понимал, отчего он и говорит, и улыбается, и кланяется при встрече с начальником не по-людски; он не развился еще до анализа и не мог определить, что тут действовала именно совесть; он это только инстинктивно слышал в себе и уже гораздо позже сознательно разобрал источник своих отношений к властям. Впрочем, изо всего этого никоим образом не следует, чтобы потупленность ученика перед учителем всегда была следствием затаенной ненависти первого к последнему: она может происходить от простой застенчивости. Но мы говорим только о Карасе. Такая замаскированная ненависть Карася изредка разрешалась откровенною с его стороны дерзостью, а без покровов сказывалась очень сильно за спиной начальства, когда гадили ему секретным образом. Правда, и самое гаженье начальству в первые годы не было призванием Карася, но, что увидим из дальнейших очерков, оно впоследствии, когда Карась развился несколько, сделалось его сознательным делом... Сначала, и именно в то время, которое берем, он инстинктивно ненавидел своих педагогов, а после дошел до уверенности, что их следует ненавидеть, обязательно следует. Боязнь и совестливость перед начальством в дальнейшем развитии его превратились в глубокую, органическую ненависть к нему. Но о втором периоде после. Теперь мы застаем его пока в состоянии этой придавленности и потупленности перед своими бурсацкими пестунами... Но и в этот период своего развития, когда характер его еще не успел вполне сложиться, Карась стал несколько оригинально к своим властям сравнительно с другими бурсаками, протестовавшими против начальства. Карась занял почти исключительное положение в бурсе. По крайней мере половины вредных условий, имеющих злое влияние на бурсака, для него не существовало. Его человеческое достоинство было защищено простой, грубой, мышечной силой первого богатыря класса, и эта грубая сила спасла его. Ему не пришлось пред товарищами кланяться, льстить, говорить второкурсникам на ночь сказки, давать им деньги и булки, искать в их головах тварей разного рода, чесать пятки, бегать за водой и т. п. В продолжение бурсацкой жизни он только три раза дал взятку — и то подошли особые случаи. Он, под покровительством Силыча, еще будучи новичком, скоро приобрел все выгоды и льготы второкурскника. Четырех лет, пока не исключили Силыча, достаточно было, чтобы привыкнуть Карасю держать себя независимо, он знать не хотел ни авдиторов, ни цензоров, ни старших. Но при таком положении он не воспользовался кулаками Силыча, чтобы угнетать других: его самого чуть не оглушили навеки, он этого никогда не забывал и с тех пор относился к властям из товарищей и к физической бурсацкой силе отрицательно, притом Силыч и сам не любил взяток и утеснений, потому не стал бы помогать в том и Карасю. Карась в редких случаях прибегал к его помощи; большею частию при нужде он сам дрался, и если бывал при этом поколочен, то обыкновенно либо ругался, либо пускал в противника камнем, книгой, линейкой; если же при схватке с более сильным врагом не случалось под рукой оружия, то он употреблял в дело зубы, когти и ноги, то есть кусался, царапался и лягался. Нередко был Карась бит, бивал и других, но все это было в порядке бурсацких вещей — и только. Поэтому-то покровительство Силыча, при таком направлении его, не навлекло на Карася неприязни товарищей. Многие даже любили его. Испытав на себе горькую участь беззащитного человека в бурсе, он нередко употреблял кулаки Силыча, иногда же свои зубы, когти и ноги в пользу угнетенных. В продолжение последних четырех лет училищной жизни он постоянно был авдитором, часто терпел наказания за преувеличивание баллов — и только раз увлекся взяткой. Постоянный его протест в защиту заколоченных личностей выразился в том обстоятельстве, что он особенно любил дураков. Так, без него совершенно погиб бы ''Петры Тетеры'', упоминаемый нами в прошлом очерке. Тетеры, обладающий воловьею силою, по характеру был чистейший теленок. Все его колотили, плевали на него, обирали его. Карась в продолжение полугода защищал его и успел-таки поставить своего Тетеры на ноги, даже до того, что сам однажды получил от него трепку. Карась, не будучи сам дураком, любил глупцов, проводил с ними целые часы, беседовал с ними, играл, делился добром своим, помогал им. В этом, по-видимому, странном явлении выразился тоже своего рода протест против некоторых сторон бурсацкой жизни. Карась был привязан к своему родному дому, но большинство умных бурсаков, к которым он обратился бы со своими интимностями, непременно сделали бы ему смазь, потому что интимности на языке бурсаков носят название ''телячьих нежностей''. Ни с кем так не был откровенен Карась, как с дураками, только с ними говорил о родном доме, вспоминал домашнюю жизнь, делил семейные тайны, только с ними был задушевен не по-бурсацки, а по-человечески. Карась, по чувству ложного стыда и боязни насмешек, не только скрывал внутреннюю, самую дорогую для него жизнь, но даже напускал на себя цинизм и сам смеялся над телячьими нежностями, так что это разноречие между внешним выражением и внутренним содержанием составило почти вторую натуру Карася. Но душа требовала отзыва, и Карась окружил себя особого рода дураками. Это род дураков честных, добрых, милых, задушевных. Благодаря бога таких дураков немало на белом свете. Только в семинарии Карась вступил в дружбу с умными людьми. Но неужели, спросят, в бурсе Карась не нашел ни одного человека умного, с которым мог бы поговорить по душе? Как не найти, но на первых порах он не сошелся с ними, а потом так и пошло на долгое время. Но всего оригинальнее относился Карась к бурсацкой науке. Поступив в училище, Карась знал более половины того, что требовала программа его класса. Учиться ему было легко. Только «Начатки», которые приходилось ''жарить вдолбяжку'', составляли для него такую же муку, какую испытывал один древний оратор, набивая себе рот каменьями, чтобы усовершиться в искусстве красноречия, но и то ничего: Карась набивал свой рот дресвой тяжело прогрызаемых «Начаток» очень усердно. По другим наукам он шел в первых и не хотелось ему из-за одного предмета лишиться видного места в списке. Над чем товарищи просиживали по целому занятию, он приготовлял в полчаса. Но это самое и повредило впоследствии его бурсацкой карьере. У него было очень много свободного времени, и Карась, учась таким образом два года, привык гулять и ничего не делать. Когда перешел он в следующий класс, от него потребовались более усиленные занятия, и притом занятия бурсацкие, требующие особых туземно-специальных способностей, которые и развили в себе товарищи в продолжение двух лет, пущенных Карасем на ветер. Карасю хотелось и тогда гулять по-старому. ''Долбежники'' скоро обогнали его, он спускался все ниже и ниже, и дело дошло до того, что нотата была осквернена нулем карасиным. Стали его сечь. «Что ж, — думал Карась, — посечете да и бросите — самим надоест!» Он неудержимо стремился в Камчатку и, несмотря на розги, достиг своей цели. Здесь лень его развилась до последних пределов. В первый год он по крайней мере носил в класс книги, но на другой бросил и этот, по его мнению, дурной обычай. В сундуке его безобразно были перемешаны между собою клочья порванных вдоль и поперек разных грамматик, арифметик и хрестоматий; писчая бумага шла на беспутное маранье, перья на свистульки и пушки, заряжаемые картофелем, репою и жеваною бумагою, нож перочинный для порчи столов и строганья палок. Вначале Карась приходил к своему авдитору каждое утро, чтобы сообщить ему свой ученый нуль, но потом, для сокращения занятий, он объявлял ему нуль на целую неделю; но наконец ему надоело и это — он однажды сказал авдитору: «''навеки мне нуль''!». Таким образом, Карась очень решительно отрицал и внешние и божественные науки бурсы. Изредка являлось в нем какое-то темное сознание необходимости учиться, он брался за книжку, но книжка валилась из рук. В одно время двоюродный брат Карася, кончивший курс семинарист, стал требовать к себе нотату и следить за его учением; но Карась нашелся и тут: он сделал другую нотату, свою, и этот документ, с отличными отметками против своей фамилии, отсылал к брату, за что и получал от него гостинцы. Сначала он ленился, собственно, потому, что было ему приятно лениться, но после дошло до того, что его «навеки нуль» было возведено в сознательный принцип. Учитель Краснов обратил на него внимание, заставил его сидеть над книгой и в неучебное время, в своей квартире; против системы Краснова не устоял Карась и стал зубрить учебники, но когда его насильно заставили занять второе место в списке, тогда-то и созрел окончательно его бурсацкий «''навеки нуль''!». Он возненавидел вколоченную в него науку, и она поместилась в его голове, как непрошенный гость; значит, в существе дела, он продолжал отрицать ее — разница в том, что прежде он не понимал, что такое отрицал, а теперь, выучив урок, знал, что вот именно этот урок, эти страницы, эти слова ему не нужны. Тогда он стал следить и изучать каждый урок, как злейшего своего врага, который без его воли владел его мозгами, и постепенно, с каждым днем открывал в учебниках множество чепухи и безобразия; это развило в нем анализ и критицизм, и впоследствии, отвечая бойко урок, он в то же время думал про себя: «этакую, святые отцы, я дичь несу». Карась после долгих личных исследований вполне убедился, что бурсацкая наука, изучаемая иначе, может погубить человека и что только при его методе она послужит материалом, поработав над которым, как над уродливым явлением, можно, не заразившись чепухой, развить в себе мыслительные способности, анализ, остроумие и даже опытность житейскую. И не догадывались богомудрые педагоги, что многие хорошие ученики относились к их учебникам, как психиатр относится к печальному явлению сумасшествия. Вот чем и объясняется то странное обстоятельство, каким это образом из бурсы выходят так много дельных и даровитых людей, несмотря на то, что они поглощали учение, ставшее посмешищем всех образованных людей. Как, обыкновенно спрашивают, они не погибли, не ошалели и не оглупели, как сохранились они? Очень просто: в душе их относительно местной науки глубоко укоренился нуль... И да процветает бурсацкое «во веки нуль!». В нем бурсака спасение. Итак, нуль, во веки нуль, во веки веков нуль! Аминь, что значит — истинно, или да будет! Вот вам более или менее подробная характеристика того, что создала из Карася бурса. Отношения его к начальству выразились во всегдашней потупленности, которая была признаком совестливости, рождавшейся от сознания своей ненависти к властям; отношения науки оказались вечным нулем; среди товарищей, исключая последних трех семинарских лет, он не нашел отзыва той стороне своей жизни, которая была всего дороже для него, составляла главный мотив всего его бурсацкого существа, то есть отзыва своей привязанности к дому, — и одни лишь дураки были его задушевными приятелями. Этот-то мотив и был главным двигателем тех похождений и действий Карася, которые мы хотим изложить далее и которые случились на четвертом году его пребывания в бурсе. Воздух первоуездного класса наполняется странными напевами и голосами. — ''Братие, не дерите платия, а берите нитки и зашивайте дырки'', — читает кто-то на манер чтения «Апостола». — Не мешай, — говорят ему соседи... — ''Марфо, Марфо, что печалишся и молвиши о мнозе'', — продолжает чтец... — Замолчишь ли ты, сволочь? — ''Печали и болезни вон полезли''. — Слушай, скотина, перестань... — ''Ему же дань — дань, ему же честь — честь, а что и за честь, коли нечего есть''? — Братцы, ударьте его хорошенько! — ''И бысть слышен глас с небесе — тп-тпру''! Вдруг чтец замычал — ему сделали очень невкусную смазь. В классе сегодня обиход церковного пения, и чтец был наказан за то, что мешал другим петь. — Я, — говорит ''Лапша Голопузу'' (оба отличные знатоки обихода), — ''шарарахну по нотам''. — А я, — отвечает тот, — ''дергану по тексту''. — Валяй! — Лупи! — ''Ми-ре-ми-фа-соль-фа-ми-ре'', — запевает Лапша. — ''Все-е-ми-и-и-рну-у-ю'', — аккомпанирует Голопуз каждым слогом в каждую ноту Лапши. Шарарахнуть по нотам, когда другой певец в то же время дерганет по тексту, и при этом не сбиться — составляло венец церковно-обиходного пения. К певцам подходит четырнадцатилетний Карась. Лицо его озабочено; он, по всему видно, ожидает учителя с тоской и страхом. — Братцы, — начал он... — Поди прочь, не мешай, — ответил Голопуз. Но Лапша был добрее. — Чего тебе? — спросил он... — Не знаю, как «''Господи, воззвах''» на седьмой глас. Покажи, Лапша. — Слушай! — и Лапша запел: — «''Палася, перепалася, давно с милым не видалася''». Так же поется и на глас. Ну-ко, попробуй. — ''Господи, воззвах к тебе, услыши мя, услыши мя, господи'', — запел Карась. — Напев тот, только разнишь сильно... — А как на пятый глас? В ответ Карасю Лапша запел: — ''Кто бы нам поднес, мы бы випили''. — А на четвертый? — Слушай: «''Шел баран: бя, бя, бя''». Пой! Карась на новый напев затянул: «Господи, воззвах». Отправляясь на заднюю парту Камчатки, он все твердил: «палася, перепалася», «кто бы нам поднес» и «шел баран». В обиходе церковного пения употребляется 8 гласов, или напевов, на текст «Господи, воззвах»; слова одни и те же, а напевы разные. Это сильно затрудняло бурсаков. Вот аборигены еще бурсы и придумали разные присловья, по образцу которых нетрудно было припомнить, как поется тот или другой глас... Но Карась не был одарен музыкальным ухом, за что давным-давно его выгнали из семинарского хора. Через несколько минут он перепутал напевы. Посмотрел Карась на Лапшу и Голопуза, думая, не пойти ли опять к ним, но, махнув рукою, оставил это намерение. «Все равно не пойму», — заключил он и печально опустил на ладони голову. Горек пришелся ему обиход церковного пения. Странное явление этот обиход. В церковной практике он никогда почти не употребляется. В состав его входят разные духовные песни. Музыка их сильна замогильным какофонием: она до того тягуча, что на один слог текста иногда приходится до семидесяти и более голосовых такт — все нижними, заунывными, душу тянущими, тошнящими нотами. И какая филармоническая голова ввела в бурсу и узаконила в ней это обиходно-церковно-мусикийское безобразие? Обиход был обязателен ''для всех'', но не все имели голос или верное ухо, — были картавые, гугнивые, заики, имевшие зуб с присвистом — что было делать таким? — ничего: свищи соловьем и воспевай господу славу! Во всем блеске обиходное козлогласование являлось тогда, когда учитель назначал общее пение, хором всего класса, когда «поющими и взывающими» были голосистые и безголосые, даровитые и бездарные: в то время в воздухе совершался террор музыкальный и петый ''богородичен'' представлялся партитурой из какой-то дикой византийской оперы, партитурой, о которой хочется сказать, что это отрывок из оперы «Заткни крепче уши». Удивляемся только, как не заклепаны уши бурсаков так называемым ''столповым'' пением? Но, характеризуя обиходные композиции, мы должны сказать, что с них тошнило и само начальство, которое, кроме того, понимало, что не все же могли быть певцами, и потому на обиход не обращало внимания, незнание его не служило препятствием для перехода из класса в класс, даже и нотаты не существовало по этому предмету, потому что уроки прекращались иногда на целый год. Но направление бурсацкого образования зависит от главного епархиального начальника, со вкусами которого сообразуются училищные власти, а в то время, которое нами взято, старшим начальником был любитель всевозможной ''столповщины'', и вот бурса наполнилась обиходным воем. Одно к одному, и учителем обихода поступил некто Всеволод Васильевич Разумников. Он один преподавал обиход в нескольких классах. Разумников обладал хорошим баритоном, отлично знал ноту и порядочно играл на скрипке. О Разумникове мы должны сказать несколько слов, потому что он был одним из лучших педагогов бурсы. Мы упоминали о нем в первом очерке как о честном экономе училища. Он учредил должность ''комиссара'', выбранного из старших учеников, обязанностью которого было наблюдать за количеством и качеством пищи. Прежде служителя, в заведывании которых находились жизненные продукты, имея каждый по нескольку родственников, содержали их на счет бурсацкого питания; но лишь только комиссар вступил в свои права, он тотчас уличил повара в краже тридцати фунтов мяса и двух мешков гречневой крупы, за что повар был изгнан из училища. По крайней мере третья часть продуктов, прежде похищаемая служителями, была возвращена ученикам. Кроме того, Разумников никого и никогда не наказывал лишением обеда и ужина, как будто боялся подозрения, что он из экономических<ref>Провинившихся в училище иногда бывало до ста человек сразу. Лишить такое количество, пятую часть всех учеников, обеда либо ужина очевидно было выгодно в экономическом отношении. Почти все экономы брали это во внимание и старались распространить наказание голодом. И действительно, наказание голодом было немаловажным источником так называемых остаточных сумм, из которых начальству даются награды. Скоро ли педагоги убедятся, что голодный ученик гак же негоден для науки, как и объевшийся? Не знаем. Только наверное можем сказать, что эту простую истину позже всех поймут экономы учебных заведений.</ref> расчетов заставляет голодать провинившихся. Он всегда стоял против педагогического изречения: satur venter non studet libenter [сытое брюхо к ученью глухо (лат.)]. Ученики за это любили его. Он, кроме того, преподавал «закон божий» и «священную историю». И здесь он шел далее своих сотрудников. Он запретил носить в класс учебники и отвечать по ним. Рассказав ясно и толково урок, он тут же в классе заставлял повторять его со своих слов. Когда ученик не мог ответить, он заставлял другого растолковывать незнающему; если и этот оказывался плох, он поднимал третьего, четвертого и т. д. Урок учился сразу всеми учениками и оживлялся спорами. Но и после этого многие плоховато знали урок, особенно слабые, а Разумников хотел, чтобы у него все без исключения учились хорошо. Для достижения такой цели он постановил: «''авдиторы отвечают за незнание своих подавдиторных''». Авдиторы выбирались из лучших учеников, успевали хорошо выслушать урок вовремя, и потому они были обязаны учить своих подавдиторных в приготовительные занятные часы. Для устранения случаев, когда ученик, по интриге с авдитором, являлся в класс с нулем, ссылаясь на то, что авдитор не хотел ему помочь, требовалось на то подтверждение со стороны товарищества, иначе незнающий подвергался сугубому наказанию, а авдитор был прав. Такие приемы для бурсы были слишком прогрессивны. Лентяи были уничтожены Разумниковым. Но главное достоинство его нововведений состояло в том, что с ним сама собою падала власть авдиторов и второкурсных, они из притеснителей должны были превратиться в помощников своих подчиненных, из начальников в их братьев. Таким образом Разумников положил начало к уничтожению подлой власти товарища над товарищем. Он не уничтожил наказаний и даже был очень строг, но все-таки явление такого учителя в бурсе было редкостью, тем более что в описываемое нами время и в других учебных заведениях, а не только в бурсе, царила дремучая ерунда и свинство. Одно лишь лежит на совести Разумникова — это обиход. Положим, что косноязычных и безголосых он оставил в покое, но держался вредного убеждения, что всякий имеющий какой-нибудь голос при старании непременно постигнет нотное искусство. Горше всех пришлось от него Карасю, тем более что у Разумникова была система наказаний особого рода: он наблюдал, на кого какое наказание действует сильнее. Он понял, что для Карася всего хуже неувольнение в родительский дом. Несмотря на то, что Карась доказывал учителю свою бездарность изгнанием его из певческого хора, он ничего слушать не хотел. Вошел учитель обихода в класс и вместе с учениками пропел звучным голосом «Царю небесный», после чего прямо обратился к Карасю: — Пропой на седьмой глас... Уши режет Карась. Учитель говорит Лапше: — Покажи ему. Лапша заливается... — Повтори, — говорят Карасю. Уши режет Карась... — И нынешний праздник не ходи в город... — Всеволод Васильевич, я уже три недели не был дома... — И четвертую не ходи... — Простите... — А я вот что тебе скажу, — отвечал твердым безапелляционным голосом учитель, — если ты не выучишься петь, я тебя на всю пасху не отпущу... Учитель отошел от него. Карась побледнел и затрясся всем телом. Несчастный Карась. Замечательно широкая глотка, которою он был награжден от природы, служила вечным источником его несчастий. Еще дома ему досталось, когда он закричал на поповну, дразнившую его, так яростно, что его голос был слышен за рекой. В бурсе его нарекли Карасем в тот момент, когда он, по приказу регента, пустил нотку, которая надорвала животы слушателям. Впоследствии, в семинарии, голос его развился до необъятного горлобасия, его выбрали опять в хор, и регент, по прозванию ''Капелла'' (он же ''Редакция, Конституция'' и ''Мелочная лавочка''), употреблял его как стенобитную машину, как хоровой таран: подойдет крепкая нота, мигнет регент — и рявкнет Карась, а при тихих нотах ему велят молчать, — это оскорбляло Карася. Однажды Карась упражнял свой голос в комнате по соседству с семинарским экономом, он едва не оглушил его громовыми нотами, за что эконом, схватив Карася за шиворот, потащил к ректору и только по доброте своей помиловал его. Инспектор ненавидел его, говоря, что человек обладающий рыканием льва, должен иметь характер зверский: должно быть, судил по себе, ибо, обладая семипушечным басом, несравненно сильнейшим карасиного, по натуре был настоящий зверь, за что и получил прозвище не рыбье, как Карась, а звериное, ибо имя его — ''Медведь''. Даже по окончании курса Карась, хвативши однажды чарочку-другую и вышедши на улицу, пустил такую руладу, что городовой должен был внушить, что подобные рулады суть не что иное, как нарушение общественной тишины и порядка. Одно из сильных несчастий, причиною которых был голос, посетило его теперь. «С таким альтом, — думал Разумников, — невозможно не научиться петь». Неувольнение на пасху для Карася было глубоким несчастием, которое подвигло его на многие скандальные похождения... Он от слов Разумникова тихо плакал. Кому горе, а кому радость. День поступления Разумникова в училище был днем торжества и счастия некоего Лапши... Лапша был чудак, парень шальной и благой. Широкоскулое, серого цвета лицо, голова, почти вросшая в плечи, выдавшаяся вперед неестественно грудь и остальная часть туловища, помещенная на коротких ногах, — делали фигуру его в высшей степени странною, попеременно то жалкою, то уморительною. Лицо его освещалось каким-то неразгаданным, постоянно меняющимся внутренним светом: оно серьёзно, даже угрюмо, но вдруг Лапша без всякой причины покраснеет, а потом раскатится смехом, и все это совершается в нем быстро и неуловимо. Он при всем этом не был дураком. В лице его вы видите образчик бурсацкой застенчивости, которая особенно развилась от его несчастного безобразия. Не будь этой застенчивости, он, быть может, и не сидел бы в Камчатке... Таков был Лапша. Но он делался совершенно иным человеком, когда пел что-нибудь: значит, талант. Голосок он имел довольно приятный и владел тонко развитым слухом. Всегдашней, самой задушевной мечтой его было иметь свою скрипку и выучиться играть на ней, но мечта так и осталась мечтой: теперь он где-то пастухом монастырских коров и, говорят, отлично играет на рожке... Подходит к Лапше Карась. — Что тебе? — говорит Лапша, ежась, двигая плечами и выпячивая свое странное лицо. — Поучи меня обиходу. Лапшу медом не корми, а только дай в руки обиход. — Пойдем. Сначала надо ноты выучить. Отправились они в Камчатку и затянули — ут, ре, ми, фа и т. д. — Не так: надо тоном выше! Карась усиливается тоном выше. — Чересчур высоко — теперь ниже надо. Карась на новый манер. Долго они упражнялись в церковногласии. Спотели оба. Но вот Лапша съежился, перегнулся, вытянулся, сделал сначала тоскливую рожу, а потом вдруг поднес к носу Карася кукиш... — Это что? — Кукиш! Лапша после этого захохотал. — Да что с тобой? — Не буду учить... — Голубчик... Лапша... — Не поймешь ничего... Лапша убежал... Остервенение напало на Карася. Он грыз свои ногти и, мигая глазами, усиливался удержать злую соленую слезу, которая ползла на щеку. — Когда так, к черту все! Он ударил об пол обиходом... — Проклятое училище! — проговорил он... Карась начал вести себя неприлично. Если бы не проклятое наказание, Карась от среды до воскресенья провел бы время, мирно почивая на лаврах, но теперь он был раздражен, и жизнь его пошла ломаным путем. Подходит к нему один из его любимых дураков, бедная Катька. — Нет ли у тебя хлебца? — Этого не хочешь ли? Карась предлагает голодному Катьке туго натянутую фигу. Катька отходит от него печально... Карась идет развлечься на училищный двор. — Карасики, пучеглазики! — говорит ему ''Тальянец'', второкурсный мужлан старшего класса, ученик с вывороченными ногами. — Кривы ножки, кочерыжки! — отвечает Карась... Тальянец начинает его преследовать. — На кривых ногах пять верст дальше! — отвечает Карась, пускает в него комом грязи и удаляется опять в класс. Подходит к нему другой дурак, ''Зябуня''. — Карасик, — говорит он ласково. — Ты что, животное безмозглое? — Карасик... — Поди прочь, пустая башка! Пустая башка тоже отходит от него печально... Карась стал несговорчив и несправедлив. Он чувствует это, и его начинает мучить совесть... — Черт знает, какая тоска, — объясняет он приступы совести... Идет Карась ко второуездному классу, берется за ручку двери и начинает стучать ею: ученики низших классов, не имевшие права входить в высший, так вызывали второуездных. Выходит ученик. — Кого тебе? — Тавлю. — Сейчас. Вышел Тавля. — Чего тебе? — Дай в долг. — Сколько? — Пять копеек. — В воскресенье семь. — Нет уж, после воскресенья, в другое. Я не уволен. Откуда ж мне взять? — Тогда десять. Карась задумался на минуту. — Давай, — сказал он, махнув рукою... Тавля отсчитал ему пять копеек... Карась отправился в сбитенную, съел там на три копейки сухарей, а на две выпил сбитню. И угощение не успокоило его. Оно напомнило ему только домашний чай и кофе. Затосковал Карась. — Боже мой, — проговорил он, — неужели не отпустят меня на пасху? Пойду попрошу еще Лапшу: не поучит ли? А нет! черт с ними!.. не выучиться мне!.. После того Карась из пустяков каких-то полез в драку, и хотя пустил в дело зубы, когти и ноги, как обыкновенно, однако его все-таки поколотили. Для Карася не было наказания тяжелее, как неотпуск домой. И вот еще порядочный бурсацкий учитель Разумников не понимал же, что такое наказание гнусно, незаконно и вредно. Не понимают педагоги и понимать не хотят, что они, когда запрещают человеку, в виде наказания, переступать порог отцовского дома, то этим самым вгоняют его в скуку, тоску и апатию, подвергают на скандалы разного рода, поселяют к уроку или нравственному правилу, за которые штрафуют и шельмуют, полное отвращение, лицемерное исполнение и страсть к запрещенному поступку. Неужли такие плоды в видах здравой педагогики? Кроме того, чем виноваты отец и мать, когда они во время праздника, по приговору педагогов, не видят в своей семье сына, часто любимого, часто единственного сына? за что братья и сестры лишаются свидания со своим братом? за что их-то наказывают педагоги? Воскресный день во многих семействах один только и есть свободный день в неделе — к чему же он туманится печалью по сыне или брате? Портить чужой праздник никто не имеет права, это дело нечестное, дело несправедливое. И неужели отец и мать, если они любят своего сына, меньшее могут иметь на него влияние, нежели черствый педагог? Многие педагоги скажут на это: «да». Был же, например, болван, которого мы называли Медведем, семинарский инспектор, который привязанность к родному дому ставил ученику в преступление на том основании, что желающий быть дома не желает быть в школе, значит, ненавидит науку и нравственность, проводимые в ней. Диво, что такие черные педагоги, как лишенные деторождения, не наказывали детей за любовь к родителям! Но таких педагогов скорее прошибешь колом, нежели добрым словом. Бог с ними. Лучше посмотрим, что сталось с Карасем, когда он страдал от мысли, что его не отпустят домой на целую пасху. Учителем арифметики того класса, где был Карась, был некто Павел Алексеевич Ливанов; собственно говоря, не один Ливанов, а два или, если угодно, один, но в двух ''естествах'' — Ливанов пьяный и Ливанов трезвый. Третья ''перемена'', которая была после обеда, назначалась для арифметики... Стоят при входе в класс ''караульные'', ожидающие Ливанова. Ливанов входит в ворота училища... — Каков? — спрашивает один караульный... — Руками махает, значит, того... — Это еще ничего не значит... — Да ты не видишь, что он у привратника просит понюхать табаку? — Именно так... Значит, пишет по восемнадцатому псалму. Караульные бегут в класс и с восторгом возвещают: — Братцы, Ливанов в пьяном естестве... Класс оживляется, книги прячутся в парты. Хохот и шум. Один из великовозрастных, ''Пушка'', надевает на себя шубу овчиной вверх... Он становится у дверей, чрез которые должен проходить Ливанов... Входит Ливанов. На него бросается Пушка... — Господи, твоя воля, — говорит Ливанов, отступая назад и крестясь... Пушка кубарем катится под парту. — Мы разберем это, — говорит Ливанов и идет к столику. В классе шум... — Господа, — начинает Ливанов нетвердым голосом... — Мы не господа, вовсе не господа, — кричат ему в ответ... Ливанов подумал несколько времени и, собравшись с мыслями, начинает иначе: — Братцы... — Мы не братцы! Ливанов приходит в удивление... — Что? — спрашивает он строго... — Мы не господа и не братцы... — Так... это так... Я подумаю... — Скорее думайте... — Ученики, — говорит Ливанов... — Мы не ученики... — Что? как не ученики? кто же вы? а! знаю кто. — Кто, Павел Алексеевич, кто? — Кто? А вот кто: вы — свинтусы!.. Эта сцена сопровождается постоянным смехом бурсаков. Ливанов начинает хмелеть все больше и больше... — Милые дети, — начинает Ливанов... — Ха-ха-ха! — раздается в классе... — Милые дети, — продолжает Ливанов, — я... я женюсь... да... у меня есть невеста... — Кто, кто такая?.. — Ах вы, поросята!.. Ишь чего захотели: скажи им кто? Эва, не хотите ли чего? Ливанов показывает им фигу... — Сам съешь! — Нет, вы съешьте! — отвечал он сердито. На нескольких партах показали ему довольно ядреные фиги. Увлекшись их примером, один за другим, ученики показывали своему педагогу фиги. Более ста бурсацких фиг было направлено на него... — Черти!.. цыц!.. руки по швам!.. слушаться начальства!.. — Ребята, ''нос'' ему! — скомандовал ''Бодяга'' и, подставив к своему носу большой палец одной руки, зацепив за мизинец этой руки большой палец другой, он показал эту штуку своему учителю... Примеру Бодяги последовали его товарищи... Учителя это сначала поразило, потом привело в раздумье, а наконец он печально поник головою. Долго он сидел, так долго, что ученики бросили показывать ему фиги и выставлять носы... — Друзья, — заговорил учитель, очнувшись... Господа, братцы, ученики, свинтусы, милые дети, поросята, черти и друзья захохотали... — Послушайте же меня, добрые люди, — говорил Ливанов, совсем хмелея... Лицо его покрылось пьяной печалью. Глаза стали влажны... — Слушайте, слушайте!.. тише!.. — заговорили ученики. В классе стихло... — Я, братцы, несчастлив... Я женюсь... нет, не то: у меня есть невеста... опять не то: мне отказали... Мне не отказали... Нет, отказали... О черти!.. о псы!.. Не смеяться же! Ученики, разумеется, хохотали. Пьяная слеза оросила пьяное лицо Ливанова... Он заплакал... — Голубчики, — начал он, за меня никто не пойдет замуж, никто не пойдет... Рыдать начал Ливанов. — У меня рожа скверная, — говорил он, — пакостная рожа. Этакие рожи на улицу выбрасывают. Плюньте на меня, братцы: я гадок, братцы... — Гадок, гадок, гадок, — подхватили бурсаки... — Да, — отвечал их учитель, — да, да, да... Плюньте на меня... плюньте мне в рожу. Ученики начинают плевать по направлению к нему. — Так и надо... Спасибо, братцы, — говорит Ливанов, а сам рыдает... У Ливанова была не рожа, а лицо, и притом довольно красивое, ему и не думала отказывать невеста, к которой он начал было свататься, напротив — он сам отказался от нее. Спьяна Ливанов напустил на себя небывалое с ним горе. Со стороны посмотреть на него, так стало бы жалко, но для бурсаков он был ''начальник'', и они не опустили случая потравить его. — Братцы, — продолжал он, — я отхожу ко господу моему и к богу моему... Я вселюсь... — Смазь ему, ребята! — крикнул Пушка. — Что такое? — спросил Ливанов... — Смазь... — Что ''суть'' смазь? — А вот я сейчас покажу тебе, — отвечал Пушка, вставая с места... — Не надо!.. сам знаю... Сиди, скотина... Убью!.. Ах вы, канальи!.. над учителем смеяться!.. а?.. — говорил Ливанов, приходя в себя... — Да я вас передеру всех... Розог!.. — крикнул он, совсем оправившись... В классе стихло... — Розог! — Сейчас принесу, — отвечал секундатор. — Живо!.. Я вам дам, мерзавцы!.. Хмель точно прошел в Ливанове. «Что за черт, — думали бурсаки, — неужели в другое естество перешел?» Но это была минутная реакция опьяненного состояния, после которого с большею силою продолжает действовать водка, и когда вернулся в класс секундатор, то он увидел Ливанова совершенно ошалевшим. Ливанов, стиснув зубы и поставив на стол кулак, смотрел на учеников безумными глазами... — Розог, — сказал он однако, не забывая своего желания... — Что Павел Алексеич? — отвечал секундатор, смекнув, как надо вести себя... — Розог... — Все люди происходят от Адама... — говорил ему секундатор... — Так, — отвечал Ливанов, опять забываясь, — а роз... — Добро зело, то есть чисто, прекрасно и безвредно... — Не понимаю, — говорил Ливанов, уставясь на секундатора. — Я родился в пятьдесят одиннадцатом году, не доходя, минувши Казанский собор... — Ей-богу, не понимаю, — говорил Ливанов убедительно... — Как же не понять-то? Ведь это написано у пророка Иеремии... — Где? — Под девятой сваей... — Опять не понимаю... — Очень просто: оттого-то и выходит, что числитель, будучи помножен на знаменатель, производит смертный грех... — Ты говоришь: грех? — Смертный грех... — Ничего не понимаю... — Всякое дыхание да хвалит... — Что хвалит?.. скотина!.. винительного падежа нет в твоей речи!.. черт ты этакой!.. По какому вопросу познается винительный падеж? — По вопросу «кого, что?». — Так кого же хвалит? что хвалит? черт ты этакой, отвечай! — Черта хвалит. Ливанов посмотрел на него злобно... — Ты это серьёзно говоришь? — спросил он. — Вот тебе крест. Ученик перекрестился. — Ты мне сказал «тебе»? — Я, тебе, мне, мною, обо всех... — Уйди!.. убью! — отвечал, озлившись, Ливанов, — прошу тебя, уйди!.. Я в пьяном виде не ручаюсь за себя... — Он ушел, — говорит ученик... — Он?. Что мне за дело до него?.. ты-то уйди!.. Черт же с тобой, скотина, — говорит опьяневший педагог, стуча по столу кулаком... — Не хочешь уйти? Так я же уйду... Я пьян... Я уйду... Учитель после этих слов неожиданно встает со стула и направляется к двери. Его провожают хохотом, криком, визгом и лаем... — Это все пустяки, — говорит он, — в жизни все пустяки, — и выходит на лестницу... Лишь только он ступил на первую ступеньку, как тот же секундатор, следивший за ним, схватил его за ногу. Пьяный педагог полетел с лестницы вниз головою. Счастье его, что он не переломал себе ребер... — Оступился, черт возьми, — говорил перепачканный учитель, вставая на площадке, у которой кончалась лестница... Подле него уже очутился секундатор, дернувший его за ногу... — Вы, кажется, замарались? — спрашивает он. — Позвольте, я вас почищу. — Не надо, друг мой, вовсе не надо... Все пустяки... Учитель наконец ушел домой. Вот каков был Павел Алексеевич Ливанов в пьяном естестве. Описанная нами сцена была в четверг. В субботу Ливанов явился в трезвом естестве. Ученики держали себя, как и Ливанов, иначе — прилично, разумеется прилично по-бурсацки. С Ливановым, когда естество его переменялось, из пьяного переходило в трезвое, шутить было опасно. Вообще Ливанов был не дурной человек, хотя как учитель не выдавался из среды своих товарищей; но по крайней мере он не запарывал своих учеников до отшибления затылка... Лобов, Долбежин и Батька были представителями террора педагогического, Краснов и Разумников — представителями прогрессивного бурсацизма, а Ливанов был какая-то помесь тех и других: иногда строг до лобнических размеров, иногда добр бестолково. Во всяком случае, не любили шутить с Ливановым, когда он был в трезвом естестве... Карась не выходил на сцену, когда был пьян Ливанов, но сегодня, когда шутки с Ливановым были опасны, он решился на скандалы... Хотя Карась сидел в Камчатке и заявил своему авдитору «нуль навеки», но он был все-таки довольно любознательная рыба. Вышел такой случай. Однажды от нечего делать Карась рвал арифметику Куминского; он в этом занятии прошел уже до деления. Тут его злодеяния вдруг прекратились. «Деление? — подумал он. — А ведь я знаю деление... А дальше что?.. Именованные числа... Это что за штука?.. Сначала узнаю, а потом раздеру...» Остановившись на такой мысли, он стал читать Куминского и без посторонних пособий понял именованные числа. «Дальше дроби — это что такое?» — сказал он. Понял он и дроби... Все это было пройдено им в три приема. Значит, когда захочет человек учиться, то можно обойтись и без розги. «Дальше что? десятичные дроби... Не хочу читать... Довольно». После этого он Куминского обратил в клочья. Задано было о «приведении дробей к одинаковому знаменателю», и хотя у Карася стоял в нотате нуль, однако он знал урок, приготовив его без всякого поощрения и принуждения гораздо ранее, чем требовалось... Учитель вызвал к доске ''Секиру''. Секира, несмотря на то, что был авдитор, путался... — Дурак, — сказал ему Ливанов... — Дурак и есть, — подтвердил Карась из Камчатки... — Кто это говорит? — рассердившись, спросил Ливанов... Ему дерзким показался ответ Карася... — Я, — отвечал Карась. — Помилуйте, Павел Алексеевич, не умеет привести к одному знаменателю: ну не дурак ли? — Ах ты, скотина, — закричал Ливанов... — Помилуйте же, Павел Алексеевич. Я сижу в Камчатке, значит, дурак из дураков, а все-таки «приведение знаменателей» знаю! — Если же ты не сделаешь мне «приведения», я тебя запорю... — Запорите... — К доске!.. Карась вышел и отлично ответил урок... — Ну, не правду ли я сказал, что дурак он? — говорил Карась, показывая на Секиру. — Даже я умею это сделать. Ливанов подошел к Карасю и Секире. — Дай мел, — сказал он Карасю... — Извольте... Взявши в руки мел, Ливанов сделал на лице Секиры крупный крест. Делая крест, он говорил: — Пентюх, перепентюх, выпентюх!.. — Ну, дурак и есть, — подтверждал Карась... После этого Карась отправился в Камчатку. Развлеченный на несколько минут своим ответом, он, однако скоро начал скучать. Пришла ему на мысль предстоявшая опасность неотпуска домой на святую. Злость на него нашла, которую он и выместил на грифельной доске, попавшей ему под руки. Сняв с краев ее боковые планки, он хотел обратить их в щепы, но, приложив палец ко лбу, сказал себе: «Подожди, дружище, тут выйдет скрипка». Из трех планок он сделал треугольник, к вершине его прикрепил четвертую, в треугольнике натянул веревочные струны, добыл из розог, лежавших в печке, по соседству его, прут, из которого смастерил смычок, и таким образом устроил нечто вроде цевницы... Это заняло его на время, но в голову его опять приходит мысль о пасхе. «Черти, — думал он, — неужели так-таки и не пустят на пасху?.. Лучше бы пересекли пополам! Сколько хочешь секи, мне все одно». — «Так ли?» — рефлектирует он. — «А вот попробуем». Карась берет свою цевницу и начинает водить по ней смычком, то есть розгой... Раздается на весь класс страшный визг, произведенный Карасем для скандала. — Кто это? — спрашивает изумленный учитель. — Я это, — отвечает храбро Карась... Визг был до того неожидан и неуместен, что учитель растерялся... — Что это значит? — Ничего не значит. — Скотина... Карась сел спокойно. Учителя поразил этот случай, и потому только он не отпорол Карася... «Врешь, — думает между тем Карась, — ты меня отпорешь!» — и берет в свои руки цевницу... Раздается еще сильнейший его визг... Ливанов на этот раз вышел из себя. Он, озлобленный, бросается к Карасю. Карась же становится коленями на ребро парты... — Я наказан, — говорит при приближении к нему Ливанова... — Стой, скотина, весь класс... — Буду стоять. Учитель недоумевает, что сталось с Карасем. Однако мало-помалу он успокаивается. «Нет, ты меня отпорешь!» — думает Карась... Берет он в руки цевницу и, водя по ней прутом, производит третий, сильнейший визг... На этот раз Ливанов совершенно сбесился. Он бросился на Карася с поднятыми кулаками... — Убью, мерзавец! Карась струсил, видя разъяренного учителя, и когда Ливанов подбежал к нему, он вскочил на ноги и понесся над головами товарищей, по партам, к двери, за которою и скрылся. Учитель долго не мог прийти в себя. Долго ходил учитель по классу. Он был страшно озлоблен и в то же время изумлен. «Понять не могу, — думал он, — что сталось с этим мерзавцем?» Факт выходил своею оригинальностию из ряда обыкновенных фактов, и, должно быть, именно это обстоятельство сделало то, что Ливанов не донес о карасиных деяниях инспектору. Иначе Карасю пришлось бы целую неделю таскать из своего тела прутья: за подобные его дерзости в бурсе драли жестоко, до того жестоко, что после сечения относили в больницу ''на рогожке''. Счастье Карася... Но Карася все-таки высекли в тот день. Он в озлоблении пошел бить стекла училища, был пойман на этом деле, и хотя призывал всю небесную силу во свидетельство того, что он нечаянно разбил стекло, однако ему ''влепили'', как выражается он, около пятидесяти. Таким образом, наказание Разумникова имело свои добрые последствия: оно бесило только человека, а нисколько не наставляло на путь истины. Посмотрим, что было после. Ученики отпускались домой из бурсы по письменным билетикам от двенадцати часов субботы до пяти часов воскресенья. В субботу разошлись ученики, большинство по домам. Училище опустело. Карась остался в бурсе. Ученики в свободное время обыкновенно сидели в спальнях. Карась находился в ''Сапоге''. На него напала невыносимая тоска. Он бросился на кровать, покрыл свою голову подушкой и зарыдал. Мы, взрослые люди, на детское горе смотрим очень легко. Разве может ребенок серьезно страдать? Разумеется, большинство читателей ответит: нет. Между тем бывают детские печали глубокие и сильные, печали, за которые человек не может простить и тогда, когда станет взрослым. Карась в ту минуту, когда лежал на кровати, всех ненавидел. Разве может глубоко ненавидеть ребенок? Может. Если бы не учился человек ненавидеть в детстве, не умел бы ненавидеть и в зрелых летах. Бурса дала Карасю сильные уроки ненависти, злости и мести — бурса превосходное адовоспитательное заведение! Для городского, привыкшего проводить праздники дома, самый гадкий день — праздничный день в бурсе. Карась кое-как дождался всенощного. Учеников разделили на две партии: одна отправлялась в лаврскую церковь, другая оставалась в бурсе. К первой принадлежали имевшие сколько-нибудь приличную одежду, ко второй оборвыши и отрепыши, которых стыдно было даже бурсацкому начальству пустить на свет божий. Карась остался с отрепышами, потому что был не уволен в город, а таких не пускали в лаврскую церковь. По звонку в шесть часов вечера оборвыши и отрепыши отправились на домашнюю всенощную в так называемый «''пятый номер''», то есть класс под № 5. Это была большая длинная комната, уставленная партами. На передней стене ее висел огромный образ Христа, сидящего на престоле; пред тем образом и совершалась всенощная одним из лаврских монахов. Ученики сдвинули парты в одну сторону, к стене. Образовалась довольно обширная площадка, на которой и поместились рядами ученики. По правую руку образа поставили аналой, около которого поместилась ''сборная братия'', то есть певчие-любители из оставшихся в бурсе оборвышей и отрепышей. Карась в детстве был очень религиозный мальчик. Кроме того, на сердце его накопилось очень много горя. Он, лишь только началось всенощное, встал на колени и начал усердно молиться. Содержание его молитвы, как часто случается в детстве, было беспредметное, неопределенное. Он ни о чем не просил, ни на кого не жаловался богу; он, отрешаясь от внешнего мира, стремился куда-то всеми силами своей души. Тепла была его молитва и сильна... Так прошло около полчаса, и Карась с каждым поклоном разгорался духом. Но это благодатное настроение было неожиданно нарушено самым пасквильным образом. Когда Карась кончал усердный поклон, сосед его, дурак Тетеры, сделал ему дружескую смазь. Карася это изумило, а Тетеры, рассматривая свою пясть, в которой сейчас держал лицо Карася, увидел ее мокрою... — Ты плачешь, — сказал он Карасю... Религиозный экстаз Карася миновался. — У тебя слезы? — повторил Тетеры. Карась озлился, тем более что ему было стыдно своих слез... — Безмозглая башка, — отвечал он и дал пинка Тетеры. — Да о чем ты плакал? — спрашивал глупец Тетеры. — Отстань, осел! — Скажи же, — допрашивал добродушный глупец. — Вот тебе! Карась дал ему очень чувствительный пинок. — Подлый Карасище, — приветствовал его дурак... Таким образом, молитвенное настроение карасиного духа было нарушено. Карасю сделалось просто скучно. Он стал наблюдать религиозность своих сомолитвенников. Ученики любили свой бурсацкий храм более, нежели лаврский, потому что богослужение, которое они совершали, возможно было только в том именно храме, в котором и драли их. Домашняя служба была короче и веселее: ее по возможности сокращали и делали занимательною. Дьячок из учеников, читая псалмы, перебирал слова до того быстро, что слышалось только щелканье языком и губами, а смыслу... смыслу бурсакам и не требовалось... «Бог с ним!..» — говорили они... Для характеристики бурсацкого богослужения мы должны сообщить читателю следующего содержания рассказ. Сидели в горячей бане два купца, один очень жирный, другой так себе, и разговаривали они о духовных делах. «Нет, ты скажи мне, — говорит купец так себе, — что такое дьячок?» — «Известно, что: служитель божий», — отвечает жирный. «А вот и врешь». — «Что же такое дьячок, объясни!» — «Сейчас объясню, — отвечает задавший вопрос. — Дьячок, — говорит он, — есть дудка, чрез которую глас божий проходит, но... ее не задевает — вот что!» — «Это так, — подтвердил жирный, — ты в самую центру попал». После такого определения читатель поймет нас, когда мы скажем, что бурсаки во время всенощного были не молельщиками, а чистыми дудками... Но, кроме бестолкового дьяческого чтения, было еще безобразное пение. ''Сборная братия'' любила ''хватить, ляпнуть, рявкнуть, отвести кончик'', — эти термины означают громыгласия бурсы. Поющая и взывающая бурса стоит и подзадоривает тех, у кого хорошо устроены дыхательные мехи и горловые связки... Ревет молящаяся бурса... Но это все еще ничего бы: у нас на Руси в большинстве случаев церковные службы сопровождаются нелепым чтением и аневричным пением, но богомольный русский человек давно привык к тому, и его религиозное чувство все-таки питается во время службы; но этот же стерпевшийся наш богомольный человек, посетив бурсацкую всенощную; непременно возмутится духом. Мы видели, как Карась во время службы смазь получил. Такие явления во время всенощной были очень обыкновенны. Молящиеся толкались, смеялись, плевались... Отрепыши в первых рядах только стояли прилично, а в средине, где ученики были заслонены окружающими их товарищами, играли в карты и ''костяшки''. Хорь лазил по карманам. ''Чахотка'', второкурсник, спал на тулупе, ''Павка'', городской мальчик, не отпущенный домой за леность, учил урок... Смази, щипки, плевки, подзатыльники рассыпались только ''несколько'' реже и скромнее сравнительно с обыкновенными занятными часами. Все это в бурсе называлось богослужением... Но не можем удержаться от горячего слова. И не будем удерживаться. Договоримся до конца — благо, время такое подошло, что ''можно'' говорить и ''следует'' говорить. Бурсацкая религиозность своеобычна. В бурсе вы всегда встретите смесь дикого фанатизма с полною личною апатией к делу веры. В бурсацком фанатизме, как и во всяком фанатизме, нет капли, нет тени, намека нет на чувство всепрощающей, всепримиряющей, всесравнивающей христианской любви. По понятию бурсацкого фанатика, католик, особенно же лютеранин — это такие подлецы, для которых от сотворения мира топят в аду печи и куют железные крючья. Между тем всякий бурсак-фанатик более или менее непременно невежда, как и всякий фанатик. Спросите его, чем отличается католик от православного, православный от лютеранина, он ответит бестолковее всякой бабы, взятой из самой глухой деревни, но, несмотря на то, все-таки будет считать своей обязанностию, своим призванием ненависть к католику и протестанту. Но жаль учеников, жаль: если препарировать бурсацкую религиозность, сбросить с нее покрывало, которым маскируется и декорируется сущность дела пред неспециалистом или недальновидным наблюдателем, распутать схоластические и диалектические тенета, мешающие анализировать факт смело и верно, то эта бурсацкая религиозность, знаете ли, чем окажется в большинстве случаев? — она окажется полным, абсолютным ''атеизмом'' — не сознательным атеизмом, а животным атеизмом необразованного человека, атеизмом кошки и собаки. Они называют себя верующими, и лгут они: у них и для них не существует того бога, к которому так любят обращаться женщины, дети, идеалисты и люди, находящиеся в несчастии. И что может развить в них религиозное чувство? Уж не ''божественные'' ли науки, которые зубрят они с проклятием и скрежетом зубовным? Эти-то науки, устилаемые их ''сочинителями'' дерьмом с чертоплешинами, и развращают человека. Науки бурсацкие таким писаны диким языком, вымощены таким непроходимым камением, что могут произвести в душе человека разве только сыворотку, а никак не возбудить в нем религиозное чувство. Прочитать бурсацкий учебник так же легко, как перекусить толстую веревку. Но попытайтесь перекусить эту веревку, попытайтесь выучить наизусть, слово в слово, буква в букву, всю ерунду бурсацкую и в то же время ухитритесь поверить ей, обратить ее в свое убеждение, «в плоть и кровь», как приказывает своим ученикам один из семинарских педагогов, — тогда, честное слово, вы ошалеете навеки. Но главная причина, настоящая сущность дела все-таки не в каменологии, не в дресвологии, не в тернологии туземных наук. Религия, хотя и не проповедуется она в бурсе, как у поклонника Магомета, огнем и мечом, но проповедуется розгой, голодом, дерганьем из головы волос, забиением и заушением. Например, Лобов велит ''вознести'' ученика ''на воздусях'', положить под самый нос его «Закон божий» и в то же время кричит дико: «Учи, сейчас же и учи урок!». Мы думаем, что бурсацкое начальство, поступая так, постепенно и незаметно, однако самым радикальным путем, направляет миросозерцание своих учеников к полному атеизму. Когда дети начинают подрастать, то из них лишь одни идиоты остаются упорствующими в фанатизме, вынося из бурсы только боязнь черта и ада да еще ненависть к иноверцам и ученым, а любви к человеку, заповеданной Христом, того чувства и тех начал, которые ныне называются гуманностию, они не получают от бурсы, потому что бурса вечно ''аскоченствует'', убеждения ее носят на себе всегда несчастное клеймо «Домашней беседы», этой плевательницы нашей российской духовной литературы. Но при дальнейшем развитии большинство бурсаков, чуя человеческим чутьем неладность своей науки, делается вполне равнодушно к той вере, за которую так долго и так жестоко секли их. Так формируется большинство; но затем остается меньшинство — самые умные люди из семинаристов, цвет бурсацкого юношества... Эти умные бурсаки распадаются на три типа... Одни из них — по направлению своему идеалисты, спиритуалисты, мистики, и в то же время по натуре народ честный и славный, добрый народ. Они во время самостоятельного развития своего, силою собственного, личного ума и опыта, очищают бурсацкую веру, всеченную в их душу, от всевозможных ее ужасов, потом создают новую веру, свою, человеческую, которую, надев впоследствии рясы и сделавшись попами, и проповедуют в своих приходах под именем православной веры. Таких попов и народ любит и так называемые ''нигилисты'' уважают, потому что эти попы — люди хорошие. Другого типа бурсаки — это бурсаки материалистической натуры. Когда для них наступает время брожения идей, возникают в душе столбовые вопросы, требующие категорических ответов, начинается ломка убеждений, эти люди, силою своей диалектики, при помощи наблюдений над жизнью и природой, рвут сеть противоречий и сомнений, охватывающих их душу, начинают читать писателей, например вроде Фейербаха, запрещенная книга которого в переводе на русский язык даже и посвящена бурсакам, после того они делаются глубокими атеистами и сознательно, добровольно, честно оставляют духовное звание, считая делом непорядочным — проповедовать то, чего сами не понимают, и за это кормиться на счет прихожан. Это также народ хороший. Вначале этим бурсакам жаль вечности, которую им, в качестве материалистов, приходится отрицать, но потом они находят в себе силы помириться с своим отрицанием, успокоиваются духом, и тогда для бурсака-атеиста нет в развитии его попятного шага. Эти люди всегда бывают люди честные и, если не вдаются в эпикуреизм, люди деловые, которыми все дорожат. Они, сделавшись атеистами, никогда не думают проповедовать террор безбожия. Самый атеизм они определяют совсем не так, как принято у нас определять его. Вот как они резюмируют свой нигилизм: «В деле совести, в деле коренных убеждений насильственное вмешательство кого бы то ни было в чужую душу незаконно и вредно, и поэтому я, человек рациональных убеждений, не пойду ломать церквей, топить монахов, рвать у знакомых моих со стен образа, потому что через это не распространю своих убеждений; надо развивать человека, а не насиловать его, и я не враг, не насилователь совести добрых верующих людей. Даже на словах с человеком верующим я не употреблю насмешки, а не только что брани, и остроты над предметами, которые дороги для человека, будут допущены мною только тогда, когда дозволяет их мой собеседник, — иначе я и говорить с ним не буду о делах веры. Но, не стесняя свободу совести моих ближних, не желаю, чтобы и мою теснили. Научи меня, если сумеешь? Не можешь, отойди прочь. Я тебя поучу, если желаешь? Не хочешь, и толковать не стану — тогда мое дело сторона. При таких отношениях мы можем ужиться, потому что честный атеист с честным деистом всегда отыщут пункты, на которых они сойтись могут. Что такое атеизм? Безбожие, неверие, заговор и бунт против религии? Нет, не то. Атеизм есть не более, не менее, как известная форма развития, которую может принять всякий порядочный человек, не боясь сделаться через то диким зверем, и кому ж какое дело, что я нахожусь в той или другой форме развития. А уж если кому она кажется горькою, то приди и развей меня в ином направлении. Если же будете насиловать меня, я прикинусь верующим, стану лицемерить и пакостить потихоньку — так лучше не троньте меня — вот и все!». Вот какие иногда бывают бурсаки. Этих тоже все любят и уважают, и честный поп, встретясь с атеистом-товарищем, охотно подаст ему руку, если только он в существе дела порядочный человек. Так и следует. Но бурса из умных учеников своих создает еще род людей, которые, ставши атеистами, прикрывают свое неверие священнической рясой. Вот эти господа бывают существами отвратительными — они до глубины проникаются смрадною ложью, которая убивает в них всякий стыд и честь. Желая скрыть собственное неверие, рясоносные атеисты громче всех вопят о нравственности и религии и обыкновенно проповедуют самую крайнюю, безумную нетерпимость. Беда, если эти рясофорные атеисты делаются педагогами бурсы. Будучи убеждены, что неверие лежит в природе всякого человека, и между тем поставлены в необходимость учить религии, они вносят в свою педагогику сразу и иезуитство и принципы турецкой веры. По их понятию, самый лучший ангел-хранитель бурсацкого спасения — это фискал, наушник, доносчик, сикофанта и предатель, а самое сильное средство развить религиозность — это плюха, розга и голод. Терпеть не могут они Христова правила, апостолам данного: «в доме, где не верят вам, отрясите прах ног ваших — и только»; нет, им хочется в христианскую веру напустить туретчины. «Отодрем, — думают они, — человека за погибель души его и стащим потом в царствие небесное за волоса хоть — и делу конец!» Эти рясофорные атеисты развивают в себе эгоизм — источник деятельности всякого атеиста, но который у хороших атеистов является прекрасным началом, а у этих, оскверняясь в их душе, становится гнусным. Они проповедуют яро не потому, что боятся за вечную погибель своего ''прихода'', а потому, что боятся вечной погибели своего ''дохода'': при каждой проповеди они щупают свои карманы, нет ли в них дыры, и нельзя ли дыру, если она есть, вместо заплаты заклеить проповедью. Эти рясофорцы бывают главными прислужниками тех барынь и купчих, которые постоянно ханжат и благочестиво куксятся на Руси: они обирают глупых женщин; кроме того, из них же выходят самые усердные церковные воры и святотатцы. Но, имея широкие карманы, в которых лежат деньги верующих и усердствующих прихожан, не хотят часто шевельнуть пальцем, чтобы помочь какой-нибудь вдове голодающей, из их же ведомства, — благо, свое чрево давным-давно набито ассигнациями. Если в их руки попадает власть, то они употребляют ее возмутительным образом; если они чувствуют в своих руках силу, то употребляют ее на зло. Например, один знакомый нам литератор напечатал две очень дельных и честных статьи, касающихся духовного вопроса, — так что же? Он получил анонимное письмо, в котором говорится, что если он не прекратит своих статей, то его мать, вдова, будет выгнана из казенной квартиры и лишена последнего куска хлеба, а ему, литератору, лоб забреют. Я уверен, что это писал непременно рясофорный атеист, потому что когда к рясофорному являешься с откровенным словом, он против слова поднимается с дреколием. Вот каких господ заготовляет бурса! Но таких господ презирают честные бурсаки, которые считали себя не в праве надеть рясу, и верующее наше духовенство, образованная часть его, — добрый поп всегда подаст руку доброму атеисту и с отвращением встанет спиной к своему же сослуживцу, но не верующему в свое призванье. Так и следует. Но пока довольно. Все эти мысли пришли нам в голову по поводу бурсацкого богослужения, которое для Карася началось так благоговейно, потом было прервано смазью, а кончилось тем, что он под конец всенощного играл в ''чет и нечет''. Кончился для Карася гадкий бурсацкий праздник. «Неужели меня не уволят и на пасху?» — думал он. Страшно сделалось ему. Он знал, что такое в бурсе пасха. Лучше бы совсем не существовало пасхи в бурсацком календаре. Этот праздник ожидался учениками с нетерпением, все думали встретить в святой день что-то особенное, выходящее из ряду вон; лица торжественные, светлые, добрые; товарищи внимательны друг к другу и ласковы; ни одной нет затрещины во всей бурсе. Хоры после спевки идут в церковь, поют с увлечением и звонко, весело христосуются и после службы возвращаются в бурсу, где и разговляются. Все это очень мило; но вместе с разговеньем улетает из бурсы и праздник. Если бы дали ученикам простую рекреацию, они и справили бы ее, как обыкновенно, но пасха — праздник особенный, и проводить его следует иначе. И вот бурсаки снуют из угла в угол, ищут своего праздника и найти не могут. Где же он? Затерялся где-то, а вернее всего, оставлен дома, на родине. Поневоле припоминают бурсачки Христов день под родным кровом, все чуют, что не так надо праздновать его, и уже христовский вечер становится невыносимо скучен, на всех нападает тоска и апатия. Прожить целую неделю в таком состоянии — дело крайне тяжелое. Оттого-то Карасю и прописывали бурсацкую пасху вместо казни: на дельное что-нибудь она и не годилась. Но Карась поклялся, что он во что бы то ни стало отделается от этой казни... Но что же он предпримет? «Сбегу», — чаще и чаще приходит ему на мысль. С этой блаженной мыслью он и заснул в тот день. «Сбегу», — думал Карась, проснувшись, и на другой день поутру. Эта мысль начинала нравиться Карасю и окончательно укоренилась по поводу одного маленького ''бегуна''. Событие было такого рода. Привезли в училище ''Фортунку'', деревенского мальчика, едва ли не семилетнего ребенка, который долго скучал по родине. Этот Фортунка, когда ему сделалось очень горько от бурсацкой жизни, ночью задумал совершить бегство. Он предпринял такой подвиг, не зная, где найдет приют, и не имея денег, а только полагаясь на слова песни, певавшейся в училище, в которой говорилось, что однажды шел бедный малютка, он весь перемок и дрожал от холоду, по думал: «Бог и в поле птичку кормит и росой кропит цветы, — и меня он не оставит», и действительно, мальчику попалась навстречу старушка, которая и приютила его у себя... Полагаться Фортунке больше было не на что, но он все-таки встал с своей постельки глубокой ночью на ноги, натянул на себя свою одежку, завязал что-то в узелок и вышел на двор. «Вечер был, сверкали звезды», как говорилось в приведенной же нами песне. Фортунка полез через забор, вот он уже сидит под открытым небом и думает со страхом, куда ему направить путь. «Но ладно: бог и в поле птичку кормит». Бурсацкая птичка хотела спорхнуть с забора... — Стой! — услышал Фортунка чей-то грозный голос... Его сняла с забора чья-то сильная рука и поставила на землю... Пред Фортункой оказался солдат Цепка, училищный хлебопек, который и поймал его на месте преступления... — Ты что затеял? — Ей-богу, ничего не затеивал... — Пойдем-ко со мной, дружище... — Прости, Цепа... — Пойдем, пойдем... Солдат повлек за собой Фортунку. Он привел его в свою пекарню. Об этом солдате мы уже однажды упоминали как о человеке, несмотря на жесткость и грубость его характера, вообще добром... — Ты что задумал, а? — Я только погулять хотел... — То есть в беги пуститься?.. это с чего? — Здесь скучно, Цепа... — Скучно? а инспектор отдерет, так весело станет? И куда ты, этакой мальчишка, пойдешь? — Домой пойду... — Ах ты, каналья! Где же тебе домой идти? Однако Фортунка понравился солдату. — Присядь-ко лучше вот здесь, — сказал он мальчику, — и поешь лепешек с маслом... Фортунка от ласкового слова повеселел и начал есть данную ему лепешку. Солдат разговаривал с ним о его доме и совершенно приголубил. — Ну, поел, и ступай с богом спать. И не думай уходить из училища — поймаю... Фортунка пришел в свою спальную и заснул в ней сном птички божией. Но на другой день Цепка, несмотря на доброту свою, счел обязанностию донести о попытке дезертира... «Отдеру», — сказал инспектор. Но когда к нему привели Фортунку и он в лице его увидел совершенного ребенка, в котором и сечь-то нечего, тогда инспектор помиловал его... Но бегство было одним из сильнейших преступлений бурсы. Поэтому замысел Фортунки, хотя и кончился он пустяками, возбудил в училище толки. — Бегуна поймали, — рассказывали в Камчатке. — Что же с ним сделали? — спрашивал с любопытством Карась. — Ничего... — Неужели? — Инспектор простил. «Убегу же и я, — укреплялся в своей затаенной мысли Карась, — ведь не запорют же, если и поймают». Он стал разговаривать с товарищами о бегунах... — Много у нас бегунов? — Есть-таки... — А ведь плохо им придется... — И очень даже... — А правда, — спросил один, — что наши на дровяном дворе ''спасаются''? — Правда, только ты никому не говори... — Я фискал, что ли? — То-то. Я сам бывал у них в гостях. — Как же они живут? — Отлично живут. В дровах поделали себе келью и спасаются в ней... — Чем же они питаются? — Воруют. Вот уже второй месяц живут так... Иногда милостыню просят... Иногда приходят сюда, в училище, и наши дают им хлеба... — Не выдадим своих, — ответили слушатели с гордостию. «Убегу и я», — думал про себя Карась и с каждой минутой разгорался духом... — А что ''жених'' наш? — спросил кто-то об ученике, упоминаемом в прошлом очерке. — Он, никак, теперь пятый раз состоит в бегах. Сколько раз его драли за бегство? — Четыре раза, а все-таки неймется... Отпорют его, он бежит за восемьдесят верст, да пешком лупит. Явится домой, его начинает драть отец, от отца он бежит в бурсу. Отстегают здесь, он опять домой: так и гоняют его розгами с места на место. «Но ведь не засекли жениха, — ободряет себя Карась, жадно прислушиваясь к речам товарищей, — и я жив останусь». — Но что жених? Нет, вот бегуны-то: Даниловы... — И ведь городские еще? — Да; напишут, бывало, фальшивые письма от родителей, что они оставлены дома по болезни, начальство не беспокоится, дома этого не знают, и Даниловы гуляют себе по городу. Так они однажды гуляли целую треть года... — А правда, что их однажды поймали вместе с мошеннической шайкой? — Еще бы. Но потом другие мошенники выкупили из полиции. Они опять долго торговали краденой нанкой и имели большие деньги. Когда же негде было стянуть, нанимались в поденную работу. — Ай да ну! Но не слышно ли чего о ''Меньшинском''? — Что-то не слышно... А он тоже давно в бегах... — Вот этот будет почище всех. Помните, как он однажды оборвал у инспектора часовую цепочку и бросился на него с перочинным ножом? Он когда-нибудь зарежет его. То ли еще было с ним: он раз кинулся с ножом на своего отца. — И все это ему проходит. Отпорют и только. — Другому давно бы дали волчий паспорт, а у него покровители есть. Про Меньшинского говорили правду. Он был примером того, что жестокое воспитание может сделать из человека. Из Меньшинского оно сделало чистого зверя, который не задумался бы под горячую руку и приколоть кого-нибудь. Долго толковали о нем, предполагая, чем разыграется последнее его бегство. Пред тем, по просьбе отца, его так наказали, что совершенно избитого ''на рогожке'' отнесли в больницу. У Карася гвоздем села в голову мысль покинуть бурсу. «Если и накажут, то все же не так, как Меньщинского: я воровать не буду и с ножом ни на кого не брошусь. Пусть секут потом; теперь по крайней мере погуляю». Он стал обдумывать план бегства. И он, предпринимая такое смелое дело, был не много разумнее Фортунки. Но Карась ходил около ворот и выглядывал, как бы шмыгнуть за них: это было дело нелегкое, потому что привратник строго следил за бурсаками и без билета, данного от инспектора, никого не пропускал в ворота. «Лишь бы только уйти, а там пойду, отыщу дровяную келью и присоединюсь к спасенным. Не примут, удеру куда-нибудь — все одно». Так размышлял Карась, стоя у ворот училища, с твердым намерением исполнить свой замысел. Но вдруг распахнулись двери училища настежь, и в них показалась телега. Сзади шел священник. Телега остановилась у дома инспектора, к которому и отправился священник. Карась из любопытства заглянул в рогожку, которою был прикрыт экипаж, и невольно попятился назад. Из-под рогожки на него сверкнули два страшных глаза... — Меньшинского привезли! — закричал он. В телеге лежал, связанный по рукам и ногам, действительно Меньшинский. Он, убежав за несколько верст, в свою деревню, был накрыт отцом ночью, скручен веревками и отправлен в бурсу. Свободным везти его боялись — непременно убежит снова... Около телеги образовалась толпа учеников. — Меньшинскнй! — говорили бурсаки... Он посмотрел только со злобой на своих товарищей: он всех их ненавидел в ту минуту. — Как тебя поймали? — Связанного так и везли? — Сорок с лишком верст? — Убирайтесь к черту, — отвечал он и закрыл глаза. Появился инспектор, и толпа рассыпалась в стороны. Через полчаса ведено было ученикам собраться в «''пятом номере''». Туда притащили связанного Меньшинского, повалили его на пол, раздели, два служителя сели ему на плеча, два на ноги, два встали с розгами по бокам, и началось сечение. Жестоко наказали знаменитого бегуна. Он получил около ''трехсот'' ударов и замертво был стащен в больницу на рогожке... Впечатление от этой порки было потрясающее. «Страшно, — подумал Карась, — бог с ним и с бегством! Лучше на пасху не пойду». После того у Карася прошла охота бежать. «Однако, на пасху не идти? Нет, как-нибудь да урвусь из бурсы. Завтра обиход, — думал Карась, — решится дело — идти мне на пасху или нет?» Вот когда сделалось ему страшно. Чем ближе подходил грозный день неотпуска, тем становилось ему тошнее. К чувству ненависти и тоски присоединялось еще какое-то новое чувство: все стало казаться пустяками, зарождалась мизантропия, мрачный взгляд на мир божий. Пробовал он чем-нибудь развлечься — ничего не выходило. Купил он костяшек и стал играть в ''юлу''. «Какое нелепое занятие!» — сказал он через несколько минут и раскидал костяшки по полу. Добыл пряник из кармана, стал лакомиться, но скоро и пряник полетел на печку. Пошел к своим дуракам, но дураки только бесили его. В душе Карася начали подниматься вопросы, на которые ни йоты не могли ответить дураки. «Отчего все так гадко устроено на свете? Отчего люди злы? Отчего слабосильного человека всегда давят и теснят? Где всему этому начало? Говорят, дьявол всему причина, он соблазнил людей, но кто же дьявола-то соблазнил? Был когда-то рай на земле, но теперь все гадко на свете: отчего это? откуда?» Дуракам до таких вопросов, разумеется, не было дела. Сновал Карась из угла в угол и сильно волновался, наконец забился он в своей Камчатке под парту, накрыл победную голову шинелью и горько зарыдал. Слезы, однако, мало облегчили его. Он мало-помалу, однако, забылся и, утомленный впечатлениями дня, заснул кое-как. Пробудился он с головной болью, и первый вопрос опять был о пасхе. Карась думал, что он с ума сойдет от горя. Но вдруг лицо его стало проясняться, какая-то надежда прокрадывалась в сердце, точно он видел исход из своего положения. Карась решался на что-то и не решался. Но борьба быстро кончилась. — Не умру же, господи, твоя воля! — проговорил и приступил к занятиям такого странного рода, что человеку, незнакомому с тайнами бурсацкой жизни, мог показаться уже лишившимся рассудка. Вечер. Занятия кончаются. Скоро ужин. Карась вышел на двор, отыскал большую лужу, уселся около нее и стал снимать сапоги. Потом, оставшись в одних чулках, принялся бродить по воде, как будто и в самом деле превратился в большую рыбу. После такой операции он надел сапоги сверху мокрых чулков и долго ходил по двору. Хотя уже весенний лед прошел и время стояло довольно теплое, но на дворе по вечерам стояла легкая изморозь. Карась рисковал поплатиться здоровьем; но когда чулки на нем просохли, он опять стал плавать в луже и снова повторил свою проделку. Все это было очень дико. Но Карась не унимался. За ужином он нарочно ничего не ел, хотя не мог пожаловаться на дурной аппетит. После ужина он опять ходил в намоченных чулках. Пришедши в спальную, он намочил холодной водой галстук и надел его себе на шею. Все заснули, а он все ворочался в постели. Когда же стал одолевать сон Карася, он встал с кровати, добыл свои подтяжки, привязал ими себя за ноги к спинке кровати — положение, в котором невозможно заснуть. Он гнал свой сон. Мучил себя Карась добровольно. Но что все это значит? «Как бы захворать? — думал Карась. — Завтра меня стащут в больницу; обиход пройдет без меня, и я останусь уволенным на пасху. Не умру же я. Хоть и больного возьмут домой, все же лучше!..» Вот чем объясняется сумасбродство Карася... Когда бурсак уходил от какой-нибудь беды в больницу, прятался в отхожих местах, строил келью на дровяном дворе, утекал в лес либо домой, то это на местном языке называлось — ''спасаться''. ''Спасающихся'' в больнице было немало. Мы видели, что делал Карась, чтобы поселиться в ней. Для той же цели многие развивали на теле чесотку и нарочно не лечили ее, смотрели долго на солнце, чтобы получить куриную слепоту, натирали шею сукном либо накалывали ее булавками, чтобы распухла она, расковыривали страшно свои носы, растравляли на ногах раны и т. п. Черт бы побрал бурсу, заставляющую человека прибегать к тем же средствам, чтобы избавиться от нее, к каким прибегают рекруты для избавления от солдатчины, то есть обрубают себе пальцы и рвут вон зубы. Отлично. Поутру на другой день Карась, бледный, растрепанный, еле держась на ногах, был отведен ''старшим'' в местную больницу. Но такое ''спасение'', на которое решился Карась, обходилось очень дорого: во-первых, потому, что приходилось рисковать здоровьем, а во-вторых, больница была одним из самых страшных мест бурсы. Она делилась на два отделения: ''чистое'' и ''чесотное''. ''Чистое'' имело в себе комнату под аптекой; потом шли палаты для больных. В палатах на железные кровати были брошены слежавшиеся матрацы, жесткие, как камень, — в них гнездами гнездились клопы и другие паразиты. Комнаты были с линючими стенами, в пятнах, плесени, зелени; пол проеден мышами и крысами. ''Чесотное'' отделение, находящееся от ''чистого'' через коридор, в одной огромной комнате, было еще милее: это была какая-то прокаженная яма, кишащая коростой, струпьями и всякою заразою. Подле той ямы находилась кухня, из которой неслась в нос рвущая гниль и вонь. Близлежащие ватер-клозеты увеличивали впечатление. Содержание больных было очень нездорово. Воздух, при дурной вентиляции, был дохлый, пища скудная и скверная — ''габерсуп'', прозванный от бурсаков ''храбрым супом'', вместе с ''пятибулкой'' (булка в пятак ассигнациями), прополаскивая желудок, мало питали организм; белье было грязное и рваное; верхняя одежда тоже, но особенно замечательны были так называемые ''саккосы'' (древнее слово, означающее вретище, рубище, лохмотьище и одежду смирения), то есть дерюжные, сероармяжные халаты; при этом строго наблюдалось, чтобы грязный колпак был на голове больного, так что больные сразу казались и нищими и дураками. Лекарства, нечего и говорить, были пустые — мушки, рожки, горчица, ромашка, oleum ricini [касторка (лат.)], рыбий жир, мазь от чесотки да несколько пластырей — вот, кажется, и все; только в крайних случаях решались на что-нибудь подороже. Ко всему этому фельдшером был некто Мокеич. Он был глух на правое ухо и глух на левое ухо, глуп с фронтона и глуп с затылка, хотя и был человек души доброй. Он был глубоко убежден, что доктора всегда глупее фельдшеров, особенно молодые. Мокеич хвастовался главным образом тем, что у него счастливая рука, и, вероятно, на этом основании пропил аптекарские весы, а после всегда узнавал вес рукою — подтряхнет на ладони какую-нибудь специю, «полунце», — говорит и сыплет в банку. Он лечил обыкновенно прислугу училищную и кой-кого из окрестных обывателей, перед которыми и ругал своего доктора. Бурсаков в такой больнице спасал от смерти служащий при ней Доброволин. Если бы не он, то мором бы морило бурсаков. Ученики, помнящие его, вспоминают об этом человеке с глубоким уважением и любовью. Он обладал отличною ученостью, постоянно следил за наукой и в какие-нибудь три года составил себе огромную репутацию. Кроме того, что он всегда был готов помочь, уже один вид его доброго лица, ласковый, задушевный голос, уменье обойтись с больным оживляли пациента доброй надеждой. Бедные люди во всякое время дня и ночи могли найти его готовым на помощь им: посещая лачугу какого-нибудь бедняка, он приносил ему лекарство, пищу и деньги. Несмотря на то, что он имел богатую практику, Доброволин, вследствие необъятной доброты своего сердца, по смерти оставил капиталу только ''пятиалтынный''. Когда газеты напечатали его некролог, то огромное количество почитателей стеклись, чтобы помочь его семейству в несчастии. Доброволин был духовного происхождения и очень любил бурсаков. Он вел деятельную и усердную войну с училищным начальством. Но, несмотря на всю энергию свою, ничего не мог сделать в этом несчастном гнезде. Больница осталась страшным местом. И вот все-таки в это место, полное смрада, нечистоты и болезней, бурсак прибегал, как в древности прибегали люди к священному алтарю своему, искать защиты и спасения. Бурсак в гнусной больнице искал спасения. И знаете ли, что и здесь не всегда ученик избегал зол бурсацких: бывали, хотя очень редко, примеры, что ''больных секли''. Да. Но Карась все выжил, все перенес, лишь бы только бурсацкое начальство не украло у него домашнюю пасху. Пасху Карась провел дома. Дорогонько она обошлась ему. Вот, господа, как бегают и спасаются наши бурсачки. === ПЕРЕХОДНОЕ ВРЕМЯ БУРСЫ. ОЧЕРК ПЯТЫЙ === Несколько бурсачков в спальном коридоре играли в жмурки. Один из них, с завязанными глазами и распростертыми руками, ловил товарищей. Игроки то дергали его за сюртук с веселым смехом и шутками, то прятались от него по углам или тихо ходили около него на цыпочках. Наводивший, по прозванию ''Копчик'', бежал по направлению заслышанных голосов. Но вдруг стихло все, и Копчик встретил на пути своем неожиданное препятствие, ударившись головою во что-то мягкое, по ощущению похожее на подушку, набитую хорошим пухом. Он схватил руками этот странный предмет. По всем соображениям, в руки попался человек, но что за человек? — такого мягкого, пузатого, шарообразного не было среди играющих. Однако Копчик, не разобрав, в чем дело, радостно закричал: — Ага, попался, голубчик! Он стал ощупывать круглый предмет, потому что в жмурках недостаточно только поймать кого-нибудь, а следует еще угадать, кто пойман... Но Копчик вдруг услышал над собою грозный голос: — Сам попался, мерзавец!.. Голос был незнакомый. — Кто это? — спросил Копчик. — Я это! Копчик почувствовал, что в его волоса вцепился какой-то зверь и теперь свирепо таскает его. Он быстро сдернул с глаз повязку и диву дался: он увидел перед собою какого-то человека, очень толстого, круглого и красного, в корпусе которого по крайней мере две трети пошло на пузо. — Батюшка, что вы? — говорил изумленный Копчик. — А вот что! Незнакомец, оставив волоса Копчика, стал бить его по щекам серыми замшевыми перчатками... — Ты не узнал своего начальника, каналья?.. Ты не узнал его?.. Так-то вы уважаете власти? Он продолжал бить Копчика перчатками. — Шапки долой! — обратился он к другим ученикам. Те машинально обнажили головы. — По классам!.. живо!.. Бурсаки мгновенно исчезли. Новый же начальник отправился к инспектору. — Новый!.. Новый!.. — раздавалось по всему училищу... Особенно сильное волнение было во второуездном классе, самом влиятельном во всей бурсе. — Копчика уже успел оттаскать, — говорили в кучках. — Жирный черт! — Плешивый! — Круглее шара! — Жирнее сала!.. — Мягче воску! — Легче пуху! — Чище хрусталю! — Это не поп, а пуп! Озлобленные бурсаки ругались и крепко острили. — А вот еще черта-то посадили на шею! — А говорил я, братцы, — начал один бурсак, — что лучше ''Звездочета'' нам не дождаться начальника... — Что же, Звездочет был, ей-богу, добрый человек! Звездочетом называли смотрителя, который выходил в отставку. О нем мы редко упоминали в своих очерках. Сила, сдерживающая грозный поток бурсацкой жизни, у нас всегда являлась в лице инспектора. Так было и на деле. Он редко являлся в классы, спальную или столовую; даже на дворе он показывался не часто, стараясь выходить из училища в занятные часы. Он для бурсы был каким-то мифом, высшим существом, которое таинственно правило судьбами бурсы, являясь ученикам большею частию в образе инспектора и лично почти только что во время экзаменов. Среди учеников ходило много предрассудков и суеверий насчет этой таинственной силы. Его считали в высшей степени ученым астрономом и математиком. Причиною тому было то обстоятельство, что Звездочет однажды за несколько дней объявил своим воспитанникам, что такого-то числа ночью будет лунное затмение, выбрал из них лучших и вместе с ними наблюдал интересное явление природы, объясняя его своим слушателям, которые, разумеется, ничего не поняли из его слов, но это-то именно главным образом и утвердило их в мысли о громадной учености смотрителя. Потом ученики видали, как смотритель по ночам смотрел в зрительную трубу на небо, а днем, закрывшись старою, направлял ее на окна классов... «Наш смотритель — звездочет», — говорили ученики, соединяя с словом «звездочет» понятие о недостижимой для простого смертного учености. Зрительная же трубка, направленная на класс, производила трепет в учениках. Многие серьезно были убеждены, что Звездочет мог видеть все, что делается в классе, даже сквозь каменные стены. «Есть такие трубки», — говорили они. Были и такие, которые думали, что есть инструменты, посредством которых можно даже слышать, кто и что говорит. Разумеется, либералы бурсы, развившиеся до отрицания шляющихся по ночам мертвецов, домовых и чертей (немало было и таких в бурсе), смеялись над всевидящими и слышащими препаратами, но тем не менее и они верили в бездонную ученость Звездочета и, кроме того, невольно поддавались влиянию того таинственного страха, который распространял вокруг них Звездочет, как будто стараясь поддерживать этот страх. Являясь неожиданно, он всегда озадачивал учеников чем-нибудь чрезвычайным. Так, однажды растворилась дверь класса, в ней показались служителя, несшие черную доску, на доске была изображена «слепая» карта Европы, то есть без надписей гор, рек, городов и проч., города обозначались медными гвоздиками. Ученики в жизнь свою не видали такого дива. Пришел и сам Звездочет. Он стал спрашивать лучших учеников по слепой карте. Ученики, как говорится в бурсе, ''ни в зуб толкануть''. Тогда Звездочет стал объяснять им географию России — ''со всеми замечаниями'', то есть рассказывая, чем замечательна та или другая гора, озеро, место, тогда как бурсаки ''жарили вдолбяжку'' одну номенклатуру, но главное их поразило, что он тот или другой гвоздик на доске называл каким-нибудь городом, всякую извивающуюся линию рекою и т. д. «Как это помнит он? Как не собьется?» После подобной штуки Звездочет опять скрывался в своем таинственном жилище надолго... Все трепетало при его появлении в класс. Ученики не запомнят случая, чтобы он, когда наказывал сам (чрезвычайно редко), давал более десяти ударов (жестокие порки были делом инспектора), но его боялись несравненно более, нежели инспектора. Эти десять ударов сопровождались обычно непроницаемою таинственностью. Он объявлял ученику какой-нибудь его проступок, о котором никто не знал, кроме провинившегося, и притом проступок его всегда был серьезный, за который инспектор отодрал бы до страшного кровопролития, но тут имела силу уже не физическая боль, а именно то, что высек сам смотритель. Откуда он все знает? Бурсакам хорошо известно было, что у него хранится страшная ''черная'' книга (упоминаемая нами в первом очерке), в которую вносились все преступления учеников и на основании которой составлялись аттестаты их поведения, но как наполнялась эта демонская книга, в свою очередь клавшая темноту и мрак на лицо Звездочета? Дуракам приходили в голову зрительные и слуховые инструменты. Самые беззатылочные глупцы уверяли, что Звездочет давно продал черту душу, что он по звездам все знать может, и считали его колдуном. Люди поумнее подозревали тут фискальство; но сколько ни следили они за Звездочетом, какие ''пластыри''<ref>Когда бурсаки выслеживали фискала, переносящего всю скверную нечистоту бурсы в уши начальника по ночам, чтобы скрыть свою подлую службу от товарищества, то они, между множеством средств, употребляли пластырь гуммозный, который всегда можно было достать в лазарете. Пластырь кладется по лестнице, ведущей к дверям начальника, и около его дверей. На другой день осматривали сапоги учеников и если на подошве их находили улику, то обыкновенно вели себя по отношению к ним как к несомненным фискалам.</ref> ни употребляли — и признака, и тени фискальства не открыли: оно, как и розги, было в руках инспектора. Все были в недоумении насчет этого обстоятельства. Все располагало к тому, чтобы окружить таинственностью, мраком, чуть не чародейством личность Звездочета. Жил он один, скромно, тихо, женщины никогда его не посещали. Во время экзамена бурсаки видели его, окруженного другими начальниками, относящимися в большинстве тоже с каким-то страхом и все с глубоким почтением. Ходили слухи, что и высшее начальство смотрело на него с уважением и ценило его деятельность. Говорили, что он однажды предложил поднять на воздух здание духовной академии и что поднял бы непременно, только потребовал очень много денег; что англичане изобрели лодку, которая ходит под водой, и что, когда у них дело не ладилось, они, услыхав о великой учености бурсацкого Звездочета, пригласили его, и лодка пошла под водой. Таков был Звездочет по взгляду учеников. Он всегда был загадочен, таинственен, и существование его кончилось для бурсы как-то странно; пришел какой-то пузатый человек, оттрепал ученика и объявил себя не смотрителем уже, а ректором, — ректоров до сих пор в училище не бывало. Но что же это был в самом деле за человек, заключавший в себе высшую и таинственную силу бурсацкого управления? Не астролог же он был или алхимик, не колдун, не демон, наконец? Ученики его уже по окончании курса узнали, что Звездочет в действительности был очень обыкновенный смертный. Это был человек довольно образованный, хотя подводных лодок и слуховых инструментов и не думал изобретать. Нам кажется, всю таинственность его персоны очень просто объяснить. В описываемые нами времена, при нелепых порядках, существовавших почти везде на Руси, трудно, часто невозможно было служить вполне честно и гуманно. Мы объясняли не раз, что бурсацкая наука и нравственность были до того анормальны, что без жестокостей они не могли быть поддерживаемы в бурсе. Звездочет же был человек добрый и не мог выносить ужасов бурсы; поэтому он среди ее уединился в своей квартире, предоставив все дело инспектору. Этого, разумеется, не могли понять бурсаки. Значит, вся сила в том, что Звездочет попал не на свое место, что он был человек без призвания, а не то чтобы колдун или демон. Он старался как можно менее иметь соприкосновения к бурсе. Вот почему он редко выходил на сцену в наших очерках, а всегда решителем всех дел являлся инспектор. Но и этот решитель, сослуживец его, давно вышел в отставку, еще ранее его. Подошли другие времена, настали иные нравы бурсы. Вместе с выходом старого инспектора по крайней мере наполовину уменьшились в училище спартанские наказания, бросили драть ''под колоколом'', не заставляли держать кирпич в поднятой руке, стоя на коленях среди двора, нередко в грязи, не ставили коленями на ребро парты, не относили на рогожках жестоко сеченных учеников, начальство реже расшибало зубы и ломало ребра своим питомцам. И самая бурса измельчала и выродилась: прежде по крайней мере наполовину учеников было великовозрастных, теперь их осталось не более десятой части. Бурса прогрессировала по-своему. '''1863''' == ПРИМЕЧАНИЯ АВТОРА == {{примечания}} </div> [[Категория:Импорт/lib.ru/Страницы с не вики-сносками или с тегом sup]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Страницы с тегами pre]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Тег br в параметре ДРУГОЕ]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Длина текста в параметре ДРУГОЕ более 100]] [[Категория:Проза]] [[Категория:Повести]] [[Категория:Николай Герасимович Помяловский]] [[Категория:Литература 1863 года]] [[Категория:Импорт/lib.ru]] [[Категория:Импорт/az.lib.ru/Николай Герасимович Помяловский]] 3zo6ug3ehg6vmqml7sbxp951ak3at24 4590478 4590433 2022-07-19T14:46:11Z Tosha 10874 wikitext text/x-wiki {{imported/lib.ru}} {{Отексте | АВТОР = Николай Герасимович Помяловский | НАЗВАНИЕ = Очерки бурсы | ПОДЗАГОЛОВОК = | ЧАСТЬ = | СОДЕРЖАНИЕ = | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = 1863 | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = | ПОДЗАГОЛОВОКОРИГИНАЛА = | ПЕРЕВОДЧИК = | ДАТАПУБЛИКАЦИИОРИГИНАЛА = | ИСТОЧНИК = [http://az.lib.ru/p/pomjalowskij_n_g/text_0030.shtml az.lib.ru] | ВИКИДАННЫЕ = <!-- id элемента темы --> | ВИКИПЕДИЯ = | ВИКИЦИТАТНИК = | ВИКИНОВОСТИ = | ВИКИСКЛАД = | ДРУГОЕ = OCR & spellcheck by HarryFan, 4 December 2000 | ОГЛАВЛЕНИЕ = | ПРЕДЫДУЩИЙ = | СЛЕДУЮЩИЙ = | КАЧЕСТВО = 1 <!-- оценка по 4-х бальной шкале --> | НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ = | ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ = | ЛИЦЕНЗИЯ = PD-old | СТИЛЬ = text |ИСТОЧНИК= издание Киев, «Радянська школа», 1982. |КАЧЕСТВО = 2 }} <div class="text"> == Очерки бурсы == === ЗИМНИЙ ВЕЧЕР В БУРСЕ. ОЧЕРК ПЕРВЫЙ === {{right|Посвящается Н. А. Благовещенскому}} Класс кончился. Дети играют. Огромная комната, вмещающая в себе второуездный класс училища, носит характер казенщины, выражающей полное отсутствие домовитости и приюта. Стены с промерзшими насквозь углами грязны — в чернобурых полосах и пятнах, в плесени и ржавчине; потолок подперт деревянными столбами, потому что он давно погнулся и без подпорок грозил падением; пол в зимнее время посыпался песком либо опилками: иначе на нем была бы постоянная грязь и слякоть от снегу, приносимого учениками на сапогах с улицы. От задней стены идут ''парты'' (учебные столы); у передней стены, между окнами, стол и стул для учителя; вправо от него — черная учебная доска; влево, в углу у дверей, на табурете — ведро воды для жаждущих; в противоположном углу — печка; между печкой и дверями вешалка, на спицах которой висит целый ряд тряпичный: шинели, шубы, халаты, накидки разного рода, все перешитое из матерних капотов и отцовских подрясников, — нагольное, крытое сукном, шерстяное и тиковое; на всем этом виднеются клочья ваты и дыры, и много в том месте злачнем и прохладном паразитов, поедающих, тело плохо кормленного бурсака. В пять окон, с пузырчатыми и зеленоватыми стеклами, пробивается мало свету. Вонь и копоть в классе; воздух мозглый, какой-то прогорклый, сырой и холодный. Мы берем училище в то время, когда кончался ''период насильственного образования'' и начинал действовать ''закон великовозрастия''. Были года — давно они прошли, — когда не только малолетних, но и бородатых детей по приказанию начальства насильно гнали из деревень, часто с дьяческих и пономарских мест, для научения их в бурсе письму, чтению, счету и церковному уставу. Некоторые были обручены своим невестам и сладостно мечтали о медовом месяце, как нагрянула гроза и повенчала их с Пожарским, Меморским, псалтырем и обиходом церковного пения, познакомила с ''майскими'' (розгами), проморила голодом и холодом. В те времена и в приходском классе большинство было взрослых, а о других классах, особенно семинарских, и говорить нечего. Достаточно пожилых долго не держали, а поучив грамоте года ''три-четыре'', отпускали ''дьячить''; а ученики помоложе и поусерднее к науке лет под тридцать, часто с лишком, достигали ''богословского'' курса (старшего класса семинарии). Родные с плачем, воем и причитаньями отправляли своих птенцов в науку; птенцы с глубокой ненавистью и отвращением к месту образования возвращались домой. Но это было очень давно. Время перешло. В общество мало-помалу проникло сознание — не пользы науки, а неизбежности ее. Надо было пройти хоть приходское ученье, чтобы иметь право даже на пономарское место в деревне. Отцы сами везли детей в школу, парты замещались быстро, число учеников увеличивалось и наконец доросло до того, что не помещалось в училище. Тогда изобрели знаменитый ''закон великовозрастия''. Отцы не все еще оставили привычку отдавать в науку своих детей взрослыми и нередко привозили шестнадцатилетних парней. Проучившись в четырех классах училища по два года, такие делались ''великовозрастными''; эту причину отмечали в ''титулке'' ученика (в аттестате) и отправляли ''за ворота'' (исключали). В училище было до пятисот учеников; из них ежегодно получали титулку человек сто и более; на смену прибывала новая масса из деревень (большинство) и городов, а через год отправлялась ''за ворота'' новая сотня. Получившие титулку делались послушниками, дьячками, сторожами церковными и консисторскими писцами; но наполовину шатались без определенных занятий по епархии, не зная, куда деться со своими титулками, и не раз проносилась грозная весть, что всех безместных будут верстать в солдаты. Теперь понятно, каким образом поддерживался училищный комплект, и понятно, отчего это в темном и грязном классе мы встречаем наполовину сильно взрослых. На дворе слякоть и резкий ветер. Ученики и не думают идти на двор; с первого взгляда заметно, что их в огромном классе более ста человек. Какое разнохарактерное население класса, какая смесь одежд и лиц!.. Есть двадцатичетырехгодовалые, есть и двенадцати лет. Ученики раздробились на множество кучек; идут игры — оригинальные, как и все оригинально в бурсе; некоторые ходят в одиночку, некоторые спят, несмотря на шум, не только на полу, но и по партам, над головами товарищей. Стон стоит в классе от голосов. Большая часть лиц, которые встретятся в нашем очерке, будут носить те клички, которыми нарекли их в товариществе, например, ''Митаха, Элпаха, Тавля, Шестиухая Чабря, Хорь, Плюнь, Омега, Ерра-Кокста, Катька'' и т. п., но этого не можем сделать с Семеновым: бурсаки дали ему прозвище, какого не пропустит никакая цензура — крайне неприличное. Семенов был мальчик хорошенький, лет шестнадцати. Сын городского священника, он держит себя прилично, одет чистенько; сразу видно, что училище не успело стереть с него окончательно следов домашней жизни. Семенов чувствует, что он ''городской'', а на городских товарищество смотрело презрительно, называло бабами; они любят маменек да маменькины булочки и пряники, не умеют драться, трусят розги, народ бессильный и состоящий под покровительством начальства. Для товарищества редкий городской составлял исключение из этого правила. Странно было лицо у Семенова — никак не разгадать его: грустно и в то же время хитро; боязнь к товарищам смешана с затаенной ненавистью. Ему теперь скучно, и он, шатаясь из угла в угол, не знает, чем развлечься. Он усиливается удержать себя вдали от товарищей, в одиночку; но все составили партии, играют в разные игры, поют песни, разговаривают; и ему захотелось разделить с кем-нибудь досуг свой. Он подошел к играющим в ''камешки'' и робко проговорил: — Братцы, примите меня. — Гусь свинье не товарищ, — отвечали ему. — Этого не хочешь ли? — проговорил другой, подставив под самый нос его сытый свой кукиш с большим грязным ногтем на большом пальце... — Пока по шее не попало, убирайся! — прибавил третий. Семенов отошел уныло в сторону; но на него не произвели особенного впечатления слова товарищей. Он точно давно привык и стерпелся с грубым обращением. — Господа, ''с пылу горячих''! — Кому, Тавля? — отозвались голоса. — Гороблагодатскому. Семенов вместе с другими направился к столу, около которого тоже шла игра в камешки между двумя великовозрастными, и притом Гороблагодатский был второй силач в классе, а Тавля — четвертый. Лица, окружившие игроков, приятно осклаблялись, ожидая увеселительного зрелища. — Ну! — сказал Тавля. Гороблагодатский положил на стол руку, растопырив на ней пальцы. Тавля разместил на руке его пять небольших камней самым неудобным образом. — Валяй! — сказал он. Тот вскинул кверху камни и поймал из них только три. — За два! — подхватили окружающие. — Пиши, брат, к родителям письма, — прибавил Тавля с своей стороны. Гороблагодатский, ничего не отвечая, положил левую руку на стол. Тавля кинул камень в воздух, во время его полета успел со страшной силой щипнуть руку Гороблагодатского и опять поймал камень. Толпа захохотала. Игра в камешки, вероятно, всем известна, но в училище она имела оригинальные дополнения: здесь она ''со щипчиками'', и притом ''щипчиками холодненькими, тепленькими, горяченькими'' и ''с пылу горячими'', которые доставались проигравшему. Без щипчиков играла самая молодая, самая зеленая ''приходчина'', а при щипчиках с пылу горячих присутствует теперь читатель. Между тем ''матка'' (главный камень) летала в воздухе, а Тавля своими, здоровенными руками скручивал кожу на руке партнера и дергал ее с ожесточением. После двадцати щипчиков рука сильно покраснела; после пятидесяти появилась синева. — Любо ли? — спрашивает Тавля, заглядывая ему в глаза. Противник молчит. — Любо ли? Опять ответа нет. — Взъерепень, взъерепень его! — говорят окружающие. — Заплачь, так прощу! — говорит Тавля. — Смотри, чтобы самому плакать не пришлось! — ответил Гороблагодатский. Здоровый детина выносил сильную боль в руке, но только мрачный взгляд обнаруживал, что он чувствует. — Что, дядя, больно? Тавля дал такого щипка, что Гороблагодатский невольно стиснул зубы. Все захохотали. — Живота аль смерти? Сильный щипок повторился при хохоте зрителей. В этом хохоте не слышалось злорадованья или неприязненной насмешки; товарищи видели во всем только комическую сторону. Один лишь Семенов улыбался как-то особенно; его удовольствие не походило на удовольствие других, и действительно, он затаенно повторял в душе: «Так и надо, так и надо!». Дошло до ста... — Ну, черт с тобой! — заключил наконец Тавля. Гороблагодатский глубоко ненавидел Тавлю и решился на игру с ним в надежде остаться победителем и задать ему более, чем с пылу горячих. Оба они были ''второкурсные''. Каждое учебное заведение имеет свои предания. Аборигены училища, насильно посаженные за книгу, образовали из себя ''товарищество'', которое стало во враждебные отношения к ''начальству'' и завещало своим потомкам ненависть к нему. Начальство, со своей стороны, также стало во враждебные отношения к товариществу и, чтобы сдерживать его в границах ''училищной инструкции'' (кодекс правил для поведения и учения), изобрело целую бурсацко-бюрократическую систему. Зная, что всякое царство, раздельшееся на ся, не устоит, оно отдало одних товарищей под власть другим, желая внести в среду их междуусобие. Такими властями были: ''старшие спальные'' — из второуездных; ''старшие дежурные'' — из спальных, справляя недельную очередь по всему училищу; ''цензора'' — надзирающие за поведением в классе; ''авдитора'' — выслушивающие по утрам уроки и отмечающие баллы в ''нотатах'' (особой тетради для баллов); наконец, последняя власть и едва ли не самая страшная — ''секундатор'', ученик, который, по приказанию учителя, сек своих товарищей. Все эти власти выбирались из ''второкурсных''. Ученик, просидев за партою два года, за леность и малоуспешность оставался в том же классе еще на два: этот и назывался второкурсным. Очень естественно, что такой ученик что-нибудь да выносил из уроков учителей и потому больше знал, чем первокурсный; это бралось начальством во внимание, и расчет был верен: второкурсные, желая удержать власть в руках, учились усердно, и большинство из них заняло первые места, потому что не бездарность, а лень делала их второкурсными. Вот основы училищной бюрократии, при помощи которой начальство хотело разрушить товарищество. Изо всего этого вышла одна гадость. Ко второкурсным было полное доверие начальства; жалоба на них была оскорблением для смотрителя и инспектора; деспотизм их развился в высшей степени, и ничто так не оподляет дух учебного заведения, как власть товарища над товарищем; цензора, авдитора, старшие и секундаторы получили полную возможность делать что угодно. Цензор был чем-то вроде царька в своем царстве, авдитора составляли придворный штат, а второкурсные — аристократию. Притом второкурсные, просидев лишних два года, понятно, делались взрослыми, а потому и физическая сила была на их стороне. Наконец, по той же причине они знали обряды и формы своего класса, характер учителей, уменье надувать их. Новичок без помощи второкурсного не умел ступить шагу. Начальство, вводя такой деспотизм, думало, что оно поселит в товариществе ябеду и донос. Случилось совсем не то: при училищном ''второкурсии'' только народились в товариществе такие гадины, отвратительные гадины, как Тавля, и такие дикие характеры, как Гороблагодатский. Они ненавидели друг друга, потому что воспользовались данною им властью для разных целей. Тавлю ненавидели и другие силачи — Лашезин и Бенелявдов; его все ненавидели и презирали. Тавля, с качестве второкурсного авдитора, притом в качестве силача, был нестерпимый взяточник, драл с подчиненных деньгами, булкой, порциями говядины, бумагой, книгами. Ко всему этому Тавля был ростовщик. Рост в училище, при нелепом его педагогическом устройстве, был бессовестен, нагл и жесток. В таких размерах он нигде и никогда не был и не будет. Вовсе не редкость, а напротив — норма, когда ''десять копеек'', взятые на ''недельный срок'', оплачивались ''пятнадцатью копейками'', то есть, по общепринятому займу на год, это выйдет ''двадцать пять раз капитал на капитал''. При этом должно заметить, если должник не приносил, по условию, долгу через неделю, то через следующую неделю он обязал был принести вместо пятнадцати двадцать копеек. Такой рост неизвестно с каких пор вошел в обычай бурсы; не один Тавля живодерничал; он был только виднее других. Необходимость в займе всегда существовала. Цензор или авдитор требовали взятки; не дать — беда, а денег нет, вот и идет первокурсный к своему же товарищу, но ростовщику, согласен на какой угодно процент, лишь бы избавиться от прежестоких грядущих розгачей. Кредит обыкновенно гарантируется кулаком либо всегдашнею возможностью нагадить должнику, потому что рисковали на рост только второкурсники. Надо заметить, что большая часть тягостей в этом отношении падала на городских, потому что они каждое воскресенье ходили домой и приносили с собою деньжонки; поэтому на городских налегали все, хотя и из них считался уже богачом, кто получал на неделю какой-нибудь гривенник. Поэтому многие были в неоплатном долгу и нередко состояли в бегах. Пошлая, гнилая и развратная натура Тавли проявилась вся при деспотизме второкурсия. Он жил барином, никого знать не хотел; ему писались записки и вокабулы, по которым он учился; сам не встанет для того, чтобы напиться воды, а кричит: «Эй, Катька, пить!» Подавдиторные чесали ему пятки, а не то велит взять перочинный нож и скоблить ему между волосами в голове, очищая эту поганую голову от перхоти, которая почему-то называлась плотью; заставлял говорить ему сказки, да непременно страшные, а не страшно, так отдует; да и чем только при глубоком разврате Тавли не служили для него подавдиторные? При всем этом он был жесток с теми, кто служил ему. «Хочешь, говорит, Катька, ''рябчика съесть''?» — и начинает щипать подчиненного за волоса. «Тебя маменька вот так гладила по головке; постой же, я покажу, как папенька гладит»; после этого, уставив палец против ''шерсти'' (волос), он плотно проводил им от начала лба и до конца затылка. «Видал ли ты Москву?» — спрашивает он ученика и прикладывает свои широкие, потные, скверные ладони к ушам подавдиторного, сжимает между ними голову его и потом, приподняв на воздух, говорит: «Теперь видишь ли Москву? вон она!». Он загибал своим товарищам ''салазки'', то есть положит ученика на сиденье парты лицом вверх, поднимает его ноги и гнет их к лицу. Плюнуть в лицо товарищу, ударить его и всячески изобидеть составляло потребность его души. Известно было товарищам, что он однажды добыл из гнезда неоперившихся воробьиных птенцов, взял за тонкие ноги и разорвал воробьев на части. Меньшинство его ненавидело; большинство боялось и ненавидело. Гороблагодатский был сильная, но дикая натура. Второкурсие отразилось на нем совершенно иначе, нежели на Тавле. Он был положительным доказательством, что начальство ошиблось в расчете, вводя деспотизм ученика над учеником и через то желая внести в товарищество ябеду и донос. Товарищество в самом деспотизме нашло себе опору. Второкурсные сделались хранителями преданий и, получив по наследству ненависть к начальству, употребляли власть, им данную, на то, чтобы гадить тому же начальству. Цензор, авдитора, секундатор стали на стороне товарищества, а во главе их всех, в тот курс, который описываем мы, стоял Гороблагодатский. Пьянство, нюханье табаку, самовластные отлучки из училища, драки и шум, разные нелепые игры — все это было запрещено начальством, и все это нарушалось товариществом. Нелепая долбня и спартанские наказания ожесточали учеников, и никого они так не ожесточили, как Гороблагодатского. Он был ''отпетый''. Отпетый характеристичен и по внутреннему и по внешнему складу. Он ходит, заломив козырь на шапке, руки накрест, правым плечом вперед, с отважным перевалом с ноги на ногу; вся его фигура так и говорит: «хочешь, тресну в рожу? думаешь, не посмею!» — редко дает кому дорогу, обойдет начальника далеко, чтобы только избежать поклона. Гороблагодатский поддерживает самое неприличное дело, если оно относится ко вреду высших властей, ''отмачивает'' дикие штуки. Он ревнитель старины и преданий, стоит за свободу и вольность бурсака и, если нужно будет, не пощадит для этого священного дела ни репутации, ни титулки. Он основной столп товарищества. Бурсаки с такими доблестями обыкновенно звались отпетыми. Но отпетые были разного рода: одни из них назывались ''благими'': это были дураковатые господа, но держащиеся тех же принципов; другие назывались ''отчвалыми'': эти были вообще не глупы, но лентяи бесшабашные; Гороблагодатский же был отпетый ''башка'': он шел в первых по учению и в последних по поведению. Башка и отчвалый умно гадили начальству, а благой глупо: например, вдруг захохочет учителю в лицо и покажет ему кукиш; вздерут благого, а через несколько времени он опять выкинет какую-нибудь глупую дерзость. Но никто из отпетых так не солил начальству, как Гороблагодатский. Если вымазали эконому двери нестерпимой ''размазней'' (жидкая гречневая каша), нелюбимому учителю вшей<ref>Этих насекомых было огромное количество в бурсе. Не поверят, что один ученик был почти съеден ими; он служил каким-то огромным гнездом для паразитов; целые стада на виду ходили в его нестриженой и нечесаной голове; когда однажды сняли с него рубашку и вынесли ее на снег, то снег зачернелся от них. Вообще неприятность бурсы была поразительна; золотуха, чесотка и грязь ели тело бурсака.</ref> напустили в шубу, свинье инспектора переломали ноги или оторвали хвост, обокрали погреб смотрителя, выбили ночью целый ряд стекол — все это были дела Гороблагодатского, который смело вел за собою на пакость начальству благих и отчвалых. Когда требовалось устроить стачку против начальства, то опять коноводом был Гороблагодатский: под его влиянием отпетые настраивали недавно сеченных и вообще недовольных; эти волнуют весь класс, самые смиренные и кроткие начинают шуметь и грозить, товарищество возбуждено — и зреет бурсацкий скандал, который на местном языке называется ''бунтом''. Протестанты наперед знают, что они ничего не добьются от начальства: если, например, их кормили ''убоиной'', похожей на падаль, то они уверены, что и после возмущения будут есть ту же убоину; но они по крайней мере гнев сорвут, а там пори себе десятого. Гороблагодатскому, как отпетому, часто доставалось от начальства; в продолжение семи лет он был сечен раз триста и бесконечное число раз подвергался другим разнообразным наказаниям бурсы; но, во всяком случае, должно сказать, что его все-таки мало секли: за его разные проделки ему следовало бы подвергнуться наказаниям по крайней мере в пять раз больше, но он был ловок и хитер. В бурсе отпетыми было изобретено много способов, чтобы надувать начальство. Особенно замечателен был прием под названием — ''пустить вкруговую''. Например, отнимут табакерку у А.; А. говорит, что она не его, а В.; В. ссылается на Д., Д. на А., А. опять на В. — вот и круговая: разыщите, чья табакерка. В круговую вводилось человек тридцать, и тогда сам Соломон не разберет, кого следует выпороть. При бунтах всегда прибегали к круговой. «Ты зачем кричал во время класса?» — «Меня научил такой-то». — «А ты зачем?». Тот ссылается на другого, и пошла коловоротица, в которой сам черт ногу сломит. Надуть товарищество считалось преступлением, надуть начальство — подвигом и добродетелью. Случалось, что секли не того, кого следует, но наказываемый редко выдавал виноватого. Добровольное сознание в проступке ученики признавали за пошлость и трусость; напротив, кто больше и наглее лгал перед начальником, бессовестно запирался, путал дело мастерски, божился и клялся на чем свет стоит, тот высоко стоял в глазах бурсацкой общины. Но и в этом отношении Гороблагодатский стоял выше всех; после долгой практики в скандалах разного рода он приобрел навык в самом изворотливом запирательстве. Другие только не сознавались в проступке, а он с самоуверенной дерзостью, глядя прямо в глаза начальнику, огрызался, и в то время такая оскорбленная невинность была написана на его лице, что опытный физиономист и психолог сбился бы с толку. Он входил до того в роль невинного, что сам считал себя невинным и под лозами никогда не сознавался. Все, что исходило от начальства, он презирал и ставил ни во что; поэтому розги, оплеухи, лишения обеда, стоянье на коленях, земные поклоны и т. п. для него положительно не имели никакого морального значения. Наказание было до такой степени дело не позорное, лишенное смыслу и полное только боли и крику, что Гороблагодатский, сеченный публично в столовой, пред лицом пятисот человек, не только не стеснялся сряду же после порки явиться перед товарищами, но даже похвалялся перед ними. Полное бесстыдство пред начальнической розгой создало местную поговорку: ''не репу сеют, а секут только''. Да чего лучше: секундатор, товарищ, секущий своих товарищей, уважаем и любим был ими, потому что и он служил в их видах: искусный в своем деле, он сильно драл своих товарищей, и свистели лозы по воздуху, когда под ними лежала добрая голова. Гороблагодатского много секли; случалось ему вкушать даже до ста ударов, и потому он переносил розги легче, нежели его товарищи, вследствие чего с абсолютным презрением относился к какому бы то ни было наказанию. Ставили его коленями на покатой доске парты, на выдающееся ребро ее, заставляли в двух шубах волчьих делать до двухсот земных поклонов, приговаривали держать в поднятой руке, не опуская ее, тяжелый камень по получасу и более (нечего сказать, изобретательно было начальство), жарили его линейкой по ладони, били по щекам, посыпали сеченное тело солью (верьте, что это факты) — все он переносил спартански: лицо его делалось после наказания свирепо и дико, а на душе копилась ненависть к начальству. Мы видели в Гороблагодатском переносчивость физической боли, когда Тавля задавал ему с пылу горячих. Но кража, сплетня, порча чужих вещей и всякая гадость не считались пороками только относительно начальства, а в себе самом товарищество было честно, и с этой стороны Гороблагодатский является в новом свете. Он не взял ни одной взятки, беспристрастно и справедливо отмечал подавдиторным баллы, не куражился над ними, часто защищал слабосильных, любил вмешиваться в ссоры и хотя деспотически, но всегда справедливо решал их; он постоянно солил ростовщикам и взяточникам. Товарищество его любило и уважало. Мы сказали, что Гороблагодатский глубоко ненавидел Тавлю за его гнусную натуру; но он с ним играет в камешки: ему хочется выиграть и помучить Тавлю. Кончив щипчики, Тавля предложил лукаво: — Не хочешь ли еще? Тавля отлично играл в камешки и надеялся на себя. — Давай! — упорно отвечал Гороблагодатский. Камни опять защелкали. Семенов издали наблюдал за игроками. Семенов был третий тип училищный, созданный тою же бурсацкою администрацией. Товарищество сегодня огласило его ''фискалом''. Начальство понимало, что через свое педагогическое устройство бурсы оно не достигло цели, но вместо того, чтобы отказаться от училищных порядков, оно пошло по пути нелепостей далее. Явилось новое должностное лицо — фискал, который тайно сообщал начальству все, что делалось в товариществе. Понятно, какую ненависть питали ученики к наушнику; и действительно, требовался громадный запас подлости, чтобы решиться на фискальство. Способные и прилежные ученики не наушничали никогда, они и без того занимали видное место в списке; тайными доносчиками всегда были люди бездарные и подловатенькие трусы; за низкую послугу начальство переводило их из класса в класс, как дельных учеников. Но мы сказали, что товарищество само в себе было честно и потому не уважало тех учеников, которые за взятку начальнику, по родственным связям, по протекции, а тем более за фискальство, занимали не свое место в списке. Кроме того, ученики вполне справедливо были уверены, что наушник переносил не только то, что в самом деле было в товариществе, но и клеветал на них, потому что фискал должен был всячески доказать свое усердие к начальству. Но когда он передавал инспектору или смотрителю даже правду, и тогда он возбуждал в классе ненависть и злобу: например, дети собираются устроить попойку, оторвать хвост экономской свинье, улизнуть к знакомой прачке или чем иным развлечься, и вдруг инспектор, предуведомленный заранее, вместо развлечения драл их не на живот, а на смерть. Правда, в большинстве случаев, при непобедимом упорстве бурсаков, доносы не вели к наказанию, но начальство из доносов все-таки умело сделать полезное для себя употребление. Как объяснить, отчего инспектор за одинаковое преступление двоих учеников наказывал неодинаково? Это большею частью объяснялось тем, что на ученика сильно наказанного были доносы через фискалов. Начальство особенно не терпело тех лиц, которые ненавидели и преследовали наушников. Вся ябеда, добытая через наушников, вносилась в ''черную книгу''. Эта книга имела огромное значение при переводе из класса в класс; тогда многим неожиданно вручались ''волчьи паспорты'': это те же титулки, только с отметкою в них о дурном поведении; такие титулки объяснялись единственно черною книгою. Семенов чувствовал, но страшно верить ему было, что товарищество догадалось, что он фискал. Он ясно заметил, что с ним никто не хочет слова сказать, а первой мерой против наушника было ''молчание'': целый класс, а иногда все училище соглашалось не говорить ни слова, исключая брани, с фискалом. Положение ужасное: жить целые недели среди живых людей и не услышать ни одного приветливого звука, видеть на всех лицах отталкивающее презрение и отвращение, вполне быть уверену, что никто ни в чем не поможет, а напротив — с радостью сделает зло... И действительно, фискал становится в товариществе вне покровительства всяких законов: на него клеветали, подводили под наказания, крали и ломали его вещи, рвали одежду и книги, били его и мучили. Иное поведение относительно фискала считалось ''бесчестным''. Но начальство все-таки напрасно развратило навеки несколько десятков человек, сделав из них наушников: училищная жизнь развивалась в своих нелепых формах, и товарищество делало что хотело. Семенов, смотря на играющих в камешки, злорадостно усмехнулся. — С пылу горячие! — закричал Гороблагодатский. В его голосе было что-то зловещее. Тавля струсил и побледнел на минуту. Около стола опять толпа. Опять камень летает в воздухе, но теперь Тавлина рука лежит на столе; напрасно он понадеялся на себя: Гороблагодатский в один прием взял все восемь конов, а Тавля срезался на пятом... — Конца не будет! — сказал сурово Гороблагодатский. Тавля видимо трусил. Окружающие не смеялись: они видели, что дело идет не на шутку, что Гороблагодатский мстит. Дошло до ста. От здоровенных щипчиков вспухла рука Тавли. Он выносил страшную боль, наконец не вытерпел и проговорил просительно: — Да ну, полно же!.. — После двухсот проси пощады, — отвечал Гороблагодатский. — Ведь больно!.. — Еще больнее будет. На сто семидесятом щипке у Тавли рука покрылась темно-синим цветом. Он чувствовал лом до самого плеча... — Довольно же, Ваня... что же это будет? Гороблагодатский вместо ответа с ожесточением щипнул Тавлю. Тавля знал, что слово Гороблагодатского ненарушимо, однако он ощущал до того сильную боль во всей руке, что не мог не просить: — Оставь... ведь натешился. — Скажи только слово, еще двести закачу!.. Гороблагодатский дал щипчик более чем с пылу горячий. Тавля не вынес: по щекам его потекли слезы. Наконец двести. — Теперь прощенья проси! Как ни больно Тавле, а стыдно прощенья просить. — Да ну, оставь же! — Зачем насмехался давечь? — Так то ведь шутка! — Так ты смеешь, животное, надо мной шутить? Жестоко щипнул он Тавлю. — Ну прости меня, Ваня... Гороблагодатскому точно жаль было прекратить мучения ненавистного для него Тавли. Он собрал все силы, и от последнего щипка рука Тавли почернела. — Будет с тебя. Сыт ли?.. — спросил Гороблагодатский. Лишь только освободился Тавля, страх в душе его сменился бешенством и злостью. — Подлец! — проговорил он. — Слышь, не задевай! в зубы съезжу! — Ты? — Я. — А вот и харя, съезди, — сказал Гороблагодатский, подставляя свое лицо... Тавля забылся в бешенстве и залепил оглушительную плюху своему врагу, но в ответ получил еще здоровейшую. Завязалась драка... «Так и надо, так и надо!..» — шевелилось в душе Семенова... Тавля так ошалел от злости, что, несмотря на истерзанную свою руку, не уступал Гороблагодатскому, хотя тот был сильнее его. Злость до того охмелила Тавлю и увеличила его силы, что трудно было решить, на чьей стороне осталась победа... Гороблагодатский затаил и эту обиду в душе. Гороблагодатский после драки пошел к ведру напиться; на дороге ему попался Семенов. Он дал Семенову затрещину и, как ни в чем не бывало, продолжал свой путь. Семенов со злостью посмотрел на него, но не смел пикнуть слова. Постояв немного посреди класса, Семенов стал бесцельно шляться из угла в угол и между партами, останавливаясь то здесь, то там. Посмотрел он, как играют в ''чехарду'', — игра, вероятно, всем известная, а потому и не будем ее описывать. В другом месте два парня ''ломали пряники'', то есть, встав спинами один к другому и сцепившись руками около локтей, поочередно взваливали себе не спину друг друга; это делалось быстро, отчего и составлялась из двух лиц одна качающаяся фигура. У печки секундатор, по прозванию Супина, учился своему мастерству: в руках его отличные лозы; он помахивал ими и выстегивал в воздухе полосы, которые должны будут лечь на тело его товарища. На третьей парте играли в ''швычки'': эта деликатная игра состоит в том, что одному игроку закрывают глаза, наклоняют голову и сыплют в голову щелчки, а он должен угадать, кто его ударил; не угадал — опять ложись; угадал — на смену ему ляжет угаданный. Семенов увидел, как его товарищу пустили в голову целый заряд швычков и как тот, вставая, схватился руками за голову. «Так и надо!» — повторил он в душе и пошел к пятой парте. Там одна партия дулась в три листика, а другая в носки: известная игра в карты, в которой проигравшему бьют по носу колодой карт. Семенов перешел к седьмой парте и полюбовался, как шесть ''нахаживали''. Эти шестеро, взявшись руками за парту, качались взад и вперед. На следующей парте Митаха выделывал ''богородичен на швычках'', то есть он пел благим гласом «Всемирную славу» и в такт подщелкивал пальцами. Тут же Ерундия (прозвище) играл ''на белендрясах'', перебирая свои жирные губы, которые, шлепаясь одна о другую, по местному выражению, ''белендрясили''. Третий артист старался возможно быстро выговаривать: «под потолком полком полколпака гороху», «нашего пономаря не перепономаривать стать», «сыворотка из-под простокваши». Наконец Семенов пробрался до стены. Здесь Омега и Шестиухая Чабря играли в ''плевки''. Оба старались как можно выше плюнуть на стену. Игра шла на ''смазь''. Шестиухая Чабря плюнул выше. — Подставляй! — сказал он, расправляя в воздухе свою пятерню. Омега выпятил свою ''лупетку'' (лицо). — Надувайся! — сказал Чабря. Омега надул щеки. — Шире бери! Омега до того надулся, что покраснел. — ''Верховая'', — начал Чабря, прикладывая свою руку ко лбу Омеги, — ''низовая'', прикладывая к подбородку, — две ''боковых'', — прикладывая к одной и другой щеке. — Надувайся! Омега надулся. — И ''всеобщая''! — торжественно вскрикнул Шестиухая Чабря. После этого он забрал лицо Омеги в пясть, так что оно между пальцами проступило жирными и лоснящимися складками, и тряс его за упитанные мордасы и кверху и книзу. Семенову было скучно. Он не знал, что делать... — Леденцов, пряников! Пряников, леденчиков! Это был голос Элпахи, который обыкновенно торговал пряниками и леденцами, от чего получал немалую выгоду, потому что покупал фунтами, а продавал по мелочи. Семенов очутился около него. — На сколько? — спросил Элпаха, оглядываясь вокруг и около, потому что товарищество запрещало говорить с Семеновым, но купецкая корысть Элпахи взяла свое. — На пять копеек. — Деньги? — Вот! — Держись. — Что ж ты обсосанных даешь? — Лучший сорт. — Перемени, Элпаха. — Леденчиков, пряников! — закричал Элпаха, отворачиваясь в сторону. Семенов, держа на ладони, рассматривал леденцы, не зная, съесть их или бросить, и уже решился съесть, как кто-то сзади подкрался, схватил с руки лакомство и быстро скрылся. Семенов со злобой посмотрел на товарищей, но бессильна была его злоба, и в то же время одурь брала его от скуки. — Давай играть в ''костяшки'', — сказал ему Хорь. Семенов сам удивился, что с ним заговорил товарищ. Он недоверчиво смотрел на Хоря. — Что ''гляделы'' -то пучишь? не бойся! — Надуешь... — Ну вот дурак... что ты! — Побожись. — Ей-богу, вот те Христос! — Право, не надуешь? — Побожился! чего ж тебе еще? — Ну ладно, — ответил Семенов, от души обрадовавшись, что с ним заговорило живое существо, хоть это живое существо и было Хорь. В училище была своя монета — ''костяшки'' от брюк, жилетов и сюртуков. За единицу принималась ''однодырочная'' костяшка; две однодырочных равнялись ''четырехдырочной'', или ''паре'', пять пар ''куче'', или ''грошу'', пять куч ''великой куче''. Костяшки имели цену, определенную раз навсегда, и во всякое время за пять пар можно было получить грош. Огромное количество костяной монеты обращалось в бурсе. Ею платили при игре ''в юлу'' и ''в чет-нечет''. Бывали владетели сотни великих куч и более; их можно узнать по тому, что они всегда держат руку в кармане и роются там в костяном богатстве. Употребление костяной монеты породило особого рода промышленников, которые по ночам обрезывали костяшки на одежде товарищей или делали это во время классов, под партами, спарывая бурсацкую монету сзади сюртуков. Хорь был один из таких промышленников. У Хоря ничего не было своего — все казенное, и если бы не казна, вы увидели бы в лице его возможность на Руси совершенно голого человека. У него почти никогда не водилось денег. В продолжение семи лет у него не перебывало и семи рублей, так что настоящая монета для него была менее действительна, чем костяшки. Это был нищий второуездного класса, и мастер же он был ''кальячить''. Узнав, что у товарища есть булка или какое-нибудь лакомство, он приставал к нему как с ножом к горлу, канючил и выпрашивал до тех пор, пока не удовлетворят его желание Будучи без роду и племени, круглый сирота, он безвыходно жил в училище, на каникулы никогда не ездил и до того втянулся во все формы бурсацкой жизни, что, кроме ее, другой не существовало для него. Только в каникулярное время посещал он базар соседний, реку да лес: здесь был конец его света. Учиться Хорь терпеть не мог, но учился, потому что не мог терпеть и розги: из двух зол (а бурсацкое ученье — зло) приходилось выбирать меньшее. Он был страстный игрок в костяшки; но, наживши кое-как великую кучу, он либо выменивал ее на деньги и проедал их с жадностью нищего, либо опять проигрывал, потому что играл не совсем счастливо. Тогда с перочинным ножом он промышлял под партами, либо по ночам под подушками товарищей, куда ученики прятали свою одежду. У одного товарища таким образом он спорол с одежды все костяшки, так что не на что было застегнуться — все валилось долой, хоть умирай. Однажды Бенелявдов, первый силач класса, во время урока, при учителе, поймал его за волоса под партой и задал ему ''волосянку''. Просить пощады нельзя было: заметит учитель. После долго смеялись над Хорем, говоря, что у него волоса распухли. Теперь у Хоря только и было полпары, то есть однодырочная. — Чет аль нечет? — спросил он, загадывая. — Пусть нечет, — отвечал Семенов. — Твое. Теперь ты. Семенов загадал, но лишь только открыл он ладонь, чтобы сосчитать, верно ли Хорь сказал «нечет», как хищный Хорь схватил костяшки и спрятал их себе в карман. — Что же это. Хорь? — говорил Семенов. — Я тебе Хорь?.. а в ухо хочешь? — Оплетохом, — сказал один из товарищей. — Беззаконновахом, — прибавил другой. — И неправдовахом, — заключил третий. — Отдай, Хорь; право, отдай. — Опять Хорь?.. Рожу растворожу, зубы на зубы помножу! Семенов не стал более разговаривать. Несчастный отошел в сторону. Нигде не было для него приюта. Он вспомнил, что у него в парте есть горбушка с кашей. Семенов хотел позавтракать, но горбушки не оказалось. Раздраженный постоянными столкновениями с товарищами, он обратился к ним со словами: — Господа, это подло, наконец! — Что такое? — Кто взял горбушку? — С кашей? — отвечали ему насмешливо. — ''Стибрили''? — ''Сбондили''? — ''Сляпсили''? — ''Сперли''? — ''Лафа'', брат! Все эти слова в переводе с бурсацкого на человеческий язык означали: украли, а ''лафа'' — лихо! — Комедо! — раздался голос Тавли. — Иду! — было ответом. Семенов еще после обеда подслушал, что у Комеды с Тавлей состоялся странный спор на пари, и потому поспешил на голос Тавли, забыв о своей горбушке. — Готово? — спросил Комедо. — Есть! — отвечал Тавля и развязал узел, в котором оказалось шесть трехкопеечных булок. — Сожрешь? — Сказано. Толпа любопытных обступила их. Комедо был парень лет девятнадцати, высокого роста, худощавый, с старообразным лицом, сгорбленный. — Условия? — Не стрескаешь — за булки деньги заплати, а стрескаешь — с меня двадцать копеек. — Давай. — Смотри, ничего не пить, пока не съешь. Вместо ответа Комедо стал уплетать белый хлеб, который так редко едят бурсаки. — Раз! — считали в толпе. — Два, три, четыре... — Ну-ка пятую... Комедо улыбнулся и съел пятую. — Хоть на шестой-то подавись! Комедо улыбнулся и съел шестую. — Прорва! — говорил Тавля, отдавая двадцать копеек. — Теперь и напиться можно, — сказал Комедо. Когда он напился, его спрашивали: — А еще можешь съесть что-нибудь? — Хлеба с маслом съел бы. Достали ломоть хлеба и масла достали. — Ну-ка попробуй! Он съел. — А еще? — Горбушку с кашей съел бы. Добыли и горбушку. Его кормили из любопытства. Он съел и горбушку. — Эка тварь!.. Куда это лезет в тебя, животина ты эдакая! Скот! Как ты не лопнешь, подлец? — А что брюхо? — спросил кто-то. — Тугое, — отвечал Комедо, тупо глядя на всех... — Очень? — Пощупай. Стали брюхо щупать у Комеды. — Ишь ты, стерва!.. как барабан!.. — А что, два фунта патоки съешь? — Съем. — А четыре миски каши? — Съем... — А пять редек? — А четыре ковша воды выпьешь? — Не знаю... не пробовал... Я спать хочу... Комедо отправился в Камчатку. Долго толпа ругала Комеду и стервой, и прорвой, и всячески... Между тем Тавля, накормив на свой счет Комеду, по обыкновению озлился. Одному из первокурсных попала от него затрещина, другому он загнул салазки, третьему сделал смазь. Гороблагодатский видел это и в душе называл Тавлю скотиной. Потом Тавля посмотрел на игру в ''скоромные''. Васенда наводил: он выставляет руку на парте, а Гришкец со всего маху ладонью бьет его по руке. Васенда старается отдернуть руку, чтобы Гришкец дал промах: тогда уже будет подставлять руку Гришкец. Это Тавлю не развлекло. — Не ''садануть'' ли в ''постные''? — пробормотал он. Он стал оглядываться, желая узнать, не играют ли где в постные. — А, вон где! — сказал он, отыскав то, что требовалось. Около задних парт, подле Камчатки, собралось человек восемь. Один из них, положив голову на руки, так что не мог видеть окружающих, наводил; спина его была открыта и выпячена вперед. Поднялись над спиной руки и с треском опустились на нее. К ударам других присоединился и удар Тавли. По силе удара наводивший догадался, чей он был... — Тавля ударил, — сказал он. Тавля лег под удары. Гороблагодатский между тем направлялся правым плечом вперед, по-медвежьи, к той же кучке. Увидев, что Тавля наводит, он присоединился к играющим. Ударили Тавлю. — Хлестко! — говорили в толпе. — Ты восчувствуй, дорогая, я за что тебя люблю! — Кто ударил? — Ты. — Вали его... вали снова!.. Тавля наклонился... — Взбутетень его! — Взъерепень его! — Чтоб насквозь прошло! Трехпудовый удар упал на спину Тавли. — Гороблагодатский, — сказал Тавля, едва переводя дух... — Растянуть его снова! Опять повторился сильный удар... — Бенелявдов, — указал Тавля. — Вали еще!.. — Что ж, братцы, эдак убить можно человека... — Зачем мало каши ел? — Жарь ему в становой! Опять сильный удар, и опять не угадал Тавля. — Что ж это, братцы?.. убить, что ли, хотите? — Значит, любим тебя, почитаем, — сказал Гороблагодатский. — Братцы, я не лягу... что же такое!.. других так не бьют... — А тебя вот бьют! — Жилить? — Вздуем! — Морду расквашу! — сказал Гороблагодатский. — Братцы... — Ну! — крикнул грозно Бенелявдов. Тавля угадал наконец... Игроки захохотали, когда он сказал: — Я не хочу больше играть... — Отчего же, душа моя? — спросил Гороблагодатский. Тавля взглянул на него с ненавистью, но, не сказав ни слова, удалился потешаться над первокурсными... Кучка продолжала игру в постные. Но вдруг один из играющих поднял нос и понюхал воздух. — Кто это? — спросил он. Поднялись носы и других игроков. Потом все подозрительно посмотрели на Хорька. — Ей-богу, братцы, не я... вот те Христос, не я... хоть обыщите... — Чичер!.. — провозгласил Гороблагодатский. Человек десять вцепились Хорьку в волоса, а один из них запел: — Чичер, ячер, на вечер; кто не был на пиру, тому волосы деру; с кровью, с мясом, с печенью, перепеченью. Кочена иль пирога? — Пирога, — пищал Хорь... — Не проси пирога, мука дорога. Чичер, ячер, на вечер; кто не был на пиру, тому волосы деру; с кровью, с мясом, с печенью, перепеченью... Кочена иль пирога? — Кочена. Снова почали и опять пропели «чичер»... — Кок или вилки в бок? — Кок! — отвечал истасканный Хорь. После этого, отпустив в его голову несколько щелчков, отпустили его с миром, говоря: — Не бесчинствуй!.. — Черти эдакие! — отвечал Хорь. — Я в другой раз еще не так! Семенов, видя, как таскали Хоря, шептал: — Так и надо, так и надо! Но Гороблагодатский схватил Семенова сзади и положил на парту вместо того, кто должен был наводить; с другой стороны придержали Семенова за голову. На спину его обрушились жесточайшие удары. Он шатался, когда поднялся. Не его спине было переносить такую тяжесть здоровых ладоней. Осмотрелся он бессмысленно кругом. Кто бил? за что?.. Семенов упал на парту и зарыдал. Темнело в классе; еще несколько минут, и зги не увидишь. — Братцы, — заговорил Семенов, опомнившись, — за что вы меня ненавидите?.. все!.. все!.. Голос его был заглушен хоровою песней. Сумерки развивались быстро, едва можно рассмотреть лица; цвета и линии пропадают в воздухе, остаются одни звуки. Семенов пробрался к окну и с гнетущей тоской и злобой на сердце смотрел на неприветливый двор, в непроглядную тьму зимнего скверного вечера. Припомнилась ему родная семья. Отец давно уже встал от послеобеденного сна; добрая мать, которой он был любимцем, вносит теперь самовар в гостиную; брат и две сестренки уже около стола, щебечут и смеются; звенят чайные ложки и блюдца, и легкий пар идет от живительной влаги. «Домой бы теперь!..» Он закрыл лицо руками, приклонился к стеклу и опять зарыдал... Но вдруг плач его пресекся... Ужас напал на него, и он задрожал всем телом. Страшна такая жизнь, какую он испытал сегодня. Он забыл физическую боль тела, лишь только в груди залегло что-то и мешало дышать. Отупел он от страху, и неотразимо ясно представилось ему: «Отверженец!.. тебя все ненавидят! и даже предвидеть нельзя, что с тобой сделают! быть может, сейчас ударят в спину, вырвут клок волос из головы, плюнут в лицо...». В классе совершенно темно, потому что начальство из экономического расчета зажигало лампу только в часы занятий. В этой темноте могут сделать с ним что угодно, и не узнаешь, кто над тобой сорвет гнев свой и отомстит за товарищество. «Не буду больше», — прошептал он, и не было тени злобы в его душе. «Того и стою!» — прокрадывалось в его сознание. Он желал примириться с товариществом и душевно просил пощады. Он уже ненавидел начальство, сделавшее его фискалом, и готов был сам вырвать клок волос из головы того товарища, который займет его место. Семенов решился просить у всего класса прощения и публично отказаться от шпионства. Но вдруг он услышал, что будто кто-то крадется к нему; он в страхе поспешно оставил окно и неизвестно куда скрылся в темноте. В классе так темно, что за два шага не распознать лица человеческого. Всякие игры прекращались в эти часы и бурсак мог развлекаться только звуками, странными и разнообразными. Общее впечатление было дико... Звуки мешаются и переплетаются. Раздается крик какого-то несчастного, которому, вероятно, ''въехали в загорбок''; слышен напев на «Господи воззвах, глас осьмый»; вырывается из концерта патетическая нота в верхнее re; кого-то еще треснули по роже; у печки поют: «Отроцы семинарстии, посреде кабака стояще, пояху: подавай, наливай; мы книги продадим, тебе деньги отдадим»; слышен плач; ''грегочет'' какая-то тварь, то есть ржет по-лошадиному, выделывая «и-и-го-го-го-го!». Ругань висит в воздухе, крики и хохот, козлоглагольствуют, грегочут и поют на гласы и вкушают затрещины. В Камчатке, под управлением заматерелого Митахи, хранителя училищных преданий, поется стих, сложенный еще аборигенами бурсы: ::Сколь блаженны те народы, ::Коих крепкие природы ::Не знали наших мук, ::Не ведали наук! :Тут в столовую заглянешь, :Щей негодных похлебаешь, :Опять в свой класс идешь, :Идешь, хоть и воешь... ::А тут архангелы подскочат, ::Из-за парты поволочат, ::Давай раба терзать, ::Лозой его стегать... Бедняги! недаром же так дико в вашем классе. Вас волочат, терзают, стегают!.. Сочувственно подстают к голосу Митахи голоса его товарищей. К сожалению, конец песни, которая пелась каким-то замогильным, грустным напевом, забылся и не дошел до нас... В другом месте слышно: :На поповой-то на даче :Мужичок едет на кляче, :Хлибушку везе, :Хлибушку везе... :Мужичье к возью бежали, :Кулачьем в возье совали: :— Ще, бра', продаешь? :Ще, бра' продаешь? :Им сказали, ще овес; :Мужик вынул да потрес :На горсти своей, :На горсти своей. Еще слышно: :А как взяли козла :Поперек живота, :Как ударили козла :О сырую мать-землю; :Его ноженьки :При дороженьки, :Голова его, язык :Под колодою лежит... После каждого двустишия припевалось: :Ти-ли-ли-ли-ли-ли-ли и потом повторение второго стиха. А вот и еще отрывок: :Любимцы... Аполлона :Сидят беспечно in caupona [в кабачке, в харчевне]. :Едят селедки, merum [чистое, неразбавленное вино] пьют :И Вакху дифирамб поют: :«О, как ты силен, добрый Вакх! :Мы tuum regnum [твое царство] чтим в мозгах: :Dum caput nostrum [пока нашу голову] посещаешь, :Оттуда curas [заботы] выгоняешь, :Блаженство в наши льешь сердца :И dignus domini [достойный господа] отца. :Мы любим Феба, любим муз: :Они с богами нас равняют, :Они путь к счастью прокладают, :Они дают нам лучший вкус; :Sed omnes haec [но все эти] плоды ученья :Conjunctae sunt [соединены] всегда с томленьем... :Давно б наш юный цвет увял, :Когда б ты нас не подкреплял!» Восьмипесенная «Семинариада» составлена давно и переходит по преданию от одного поколения к другому. В местных песнях и стихах отразилось, как товарищество смотрело на науку и на своих начальников... Из общего же всем репертуара певались здесь либо жестокие романсы: «Стонет сизый голубочек», «Ночною темнотою», «Я, бедная пастушка», «Уж солнце зашло вверх, горя» и т. п., либо чисто народные песни: «Ах вы. сени», «Вниз по матушке по Волге», «Как за реченькою, как за быстрою», «Полно, полно нам, ребята, чужо пиво пити» и т. п. Но вот какой-то отпетый возглашает еще стих домашнего изделия: :В восьмом часу по утрам, :Лишь лампы блеснут на стенах, :Мужик Суковатов несется, :Несется в личных сапогах... Повисли в воздухе хохот, остроты и крепкая ругань против начальства... Опять какая-то шельма грегочет... десятеро загреготали ...двадцать человек... счету нет... Появились лай, мяуканье и кряканье, свист и визг. Ко всей этой ерунде присоединилась голосов в сорок бурсацкая ''разноголосица'': участвующие в ней разбирают между собою все тоны, употребляемые в пении, и все ноты берут сразу. Между тем сырость и холод пронимают приходчину до костей; благим матом затягивается: «холодно, холодно!» — это призывный к согреванию звук, после которого ученики начинают махать руками наподобие тому, как греются извозчики, и стонут — душу надрывают: «холодно, холодно!» — «Домового ли хоронят, ведьму ль замуж выдают?» Пастей во сто выработывается бесшабашный гвалт, и все это совершается в непроглядной темноте. Если бы привести в класс свежего человека, не слыхавшего стенаний бурсака, он подумал бы, что это грешные души воют в аду. Грегочут, тянут «холодно», дуют разноголосицу во все ноты; в вопиющих и взывающих звуках растут-разрастаются голоса и отдаются дрожью в оконных стеклах... Существует ли на свете еще какой-нибудь нелепый звук, который не отыскался бы в этой массе крика, пенья и гуденья! Но вот что-то новое зарождается в душном, промозглом воздухе кромешного класса; что-то встало над всеми голосами. Заслышали товарищи знаменитый громадный бас Великосвятского, гласящего «благоденственное и мирное житие»; с неудержимою силою оглушаются товарищи последними словами: «благополучно ныне почивающему на лаврах курсу многая лета!». На необъятной нотище разрешается последний звук... В одно мгновение, точно по одному темпу, смолкли все... Товарищество наслаждается; оно страстно любит крепкий звук... Но минута — и стоголосое «многая лета!» отвечало басу... Надо заметить, что товарищество уважало, кроме отпетых, потом силачей, потом голов, выносящих многоградусный хмель, — уважало и обширных басов. Бурса любит хорошие голоса, бережет их, лелеет, выручает из всякой беды. Ученики еще дома привыкли петь в церкви, славить Христа, служить панихиды и молебны, читать часы и апостол, отчего у них развиваются голоса и любовь к пению. В училищах часто бывают превосходные певческие хоры. Около Великосвятского слышно одобрение. — Господа, концерт! — предложил кто-то. — «На реках вавилонских». — Да нот нет!.. — На память!.. — Зови маленьких певчих. Через несколько минут поется концерт. Ни одного дикого звука нет в классе. Дисканты плачут детскими голосами; бас, как подавленная сила, гудит и сдержанно ропщет; слышен крик вавилонянина: «Воспойте нам от песней сионских!»; чудится, как в гневе и нетерпении топает ногами грозный деспот... «Каково воспоем на земле чуждей песнь господню?» — отвечают плачущие, робкие голоса детей; женские слезы слышны в грудных дискантах. Высокими, тихими и страстными нотами восходит плач и наконец переходит в сильные, грозные голоса: «Дщи вавилоня, окаянная! блажен, кто возьмет твоих младенцев и расшибет их головы о камень!». После концерта все стихло. Ученики, укрощенные на время стройным пением, рассказывают друг другу сказки, вспоминают каникулы, толкуют о начальстве и товариществе. Изредка кого-нибудь треснут по шее. Митаха, хранитель преданий, поет заунывным голосом: :А как взяли козла :Поперек живота... Но ученики недолго сидели скромно и тихо. — Приходчину дуть! — раздался чей-то голос. — Идет! — отвечают на голос. Собирается партия человек двадцать, и ноябрьским вечером крадутся через двор, в класс приходских учеников. Приходчина, тоже сидящая в сени смертней, ничего не ожидала. Второуездные, сделавши набег, рассыпались по классу, бьют приходчину в лицо, загибают ей салазки, делают смази, рассыпают постные и скоромные, швычки и подзатыльники. Кто бьет? за что бьет? Черт их знает, и черт их носит!.. Плач, вопль, избиение младенцев! На партах и под партами уничтожается горе-злосчастная приходчина. Больно ей. В этих диких побиениях приходчины, совершаемых в потемках, выражалась, с одной стороны, какая-то нелепая удаль: «раззудись, плечо, размахнись, кулак!», а с другой стороны — «трепещи, приходчина, и покоряйся!». Впрочем, в таких случаях большинство только удовлетворяло своей потребности побить кого-нибудь, дать вытряску, лупку, волосянку, отдуть, отвалять, взъерепенить, отмордасить, чтобы чувствовалось, что в твоих руках пищит что-то живое, страдает и просит пощады, и все это делается не из мести, не из вражды, а просто из любви к искусству. Натешившись вдоволь и всласть, рыцари с торжественным хохотом отправляются восвояси. Истрепанная приходчина охает, плачет и щупает бока свои. Когда рыцари вернулись в класс, там шла новая забава. — Мала куча! — кричало несколько человек. Среди класса, в темноте, шла какая-то возня — не то игра, не то драка... Смех и брань раздавались оттуда. Усиливается возня. Обыкновенно, когда кричали «мала куча», то это значило, что кого-нибудь повалили на пол, на этого другого, потом третьего и т. д. Упавшим не дают вставать. Человек тридцать роются в куче, сплетаясь руками и ногами и тиская друг другу животы. Успевшие выбиться из кучи и встать на ноги стараются повалить других, еще не упавших на пол, и постоянно раздается в несколько голосов: — Мала куча! Не окончилась еще эта возня, как затеялась новая. — Масло жать! — кричали из угла у печки. Слышно, как толпа пробирается в угол, напирает и давит своею массою попавших к стене, при криках: — Михалка, вали! — Васенда, при! — Работай, Шестиухая Чабря... — Тисни, Хорь, тисни! Попавшие к стене еле дышат, силятся выбиться наружу, а выбившись, в свою очередь жмут масло. Но обе игры неожиданно прекратились... Раздался пронзительный, умоляющий вопль, который, однако, слышался не оттуда, где игралась «мала куча», и не оттуда, где «жали масло». — Братцы, что это? братцы, оставьте!.. караул!.. Товарищи не сразу узнали, чей это голос... Кому-то зажали рот... вот повалили на пол... слышно только мычанье... Что там такое творится? Прошло минуты три мертвой тишины... потом ясно обозначился свист розог в воздухе и удары их по телу человека. Очевидно, кого-то секут. Сначала была мертвая тишина в классе, а потом едва слышный шепот... — Десять... двадцать... тридцать... Идет счет ударов. — Сорок... пятьдесят... — А-я-яй! — вырвался крик... Теперь все узнали голос Семенова и поняли, в чем дело... — Ты, сволочь, кусаться! — Это был голос Тавли. — Ай, братцы, простите!.. не буду!.. ей-богу, не бу... Ему опять зажали рот... — Так и следует, — шептались в товариществе... — Не фискаль вперед!.. Уже семьдесят... Боже мой, наконец-то кончили! Семенов рыдал сначала, не говоря ни слова... В классе было тихо, потому что всячески совершилось дело из ряду вон... Облегчившись несколько слезами, но все-таки не переставая рыдать, Семенов, потеряв всякий страх от обиды и позора, кричал на весь класс: — Подлецы вы эдакие!.. Чтобы вам всем... — И при этом он прибавил непечатную брань. — Полайся! — На зло же расскажу все инспектору... про всех... Неизвестно, от кого он получил затрещину, и опять зарыдал на весь класс благим воем. Некоторые захохотали, но многим было жутко ...отчего? Потому что при подобных случаях товарищество возбуждалось сильно, отыскивало в потемках своих нелюбимцев и крепко било их. Между тем рыдал Семенов. Невыразимая злость на обиду душила его; он в клочья разорвал чью-то попавшуюся под руку книгу, кусал свои пальцы, драл себя за волосы и не находил слов, какими бы следовало изругаться на чем свет стоит. Измученный, избитый, иссеченный, несколько раз в продолжение вечера оскорбленный и обиженный, он теперь совершенно одурел от горя. Жаль и страшно было слышать, как он шептал: — Сбегу... сбегу... зарежусь... жить нельзя!.. Надобно честь отдать товарищам: большая часть, особенно первокурсные, в эту минуту сочувствовали горю Семенова. У некоторых были даже слезы на глазах — благо темно, не заметят. Второкурсные храбрились, но и на них напала тоска, смешанная со страхом. Все понимали, что такое дело даром не пройдет и что великого сеченья должна ожидать бурса. Тихо было в классе; лишь Семенов рыдал... Что-то злое было в его рыданиях... но вот они вдруг прекратились, и настала мертвая тишина. — Что с ним? — спрашивали ученики. — Не случилось ли беды? — Да жив ли он? — Братцы, — закричал Гороблагодатский, освидетельствовав парту, на которой сидел Семенов, — он пошел жаловаться! — Опять фискалить! — раздалось несколько голосов. Расположение товарищей мгновенно переменилось; посыпалась на Семенова злая брань. — Смотрите, не выдавать, ребята! — Э, не репу сеять!.. — слышались ответные голоса. — А ты как же, Тавля? — Я скажу, что хотел заступиться за него, и в то время, как отдергивал от его рта чью-то руку, он и укусил мою. — Молодец Тавля. Однако Тавля дрожал, как осиновый лист. — А что цензор будет говорить? — он должен донести, а то ему придется отвечать. — А скажу, что меня не было в классе, — вот и все! В это время раздался звонок, возвестивший час занятий. Отворилась дверь, и в комнату внесли лампу о трех рожках. От столбов полосами легли тени по классу, и осветились неуклюжие здоровенные парты, голые и ржавые стены, грязные окна, осветились угрюмым и неприветливым светом. Второкурсные собрались на первых партах и вели совещания о текущих событиях. Начались занятия; но странно, несмотря на прежестокие розги учителей, по крайней мере человек сорок и не думали взяться за книжку. Иные надеялись получить в нотате хорошую отметку, подкупив авдитора взяткой; иные думали беспечно: «авось-либо и так сойдет!», а человек пятнадцать, на задних партах, в Камчатке, ничего не боялись, зная, что учителя не тронут их: учителя давно махнули на них рукой, испытав на деле, что никакое сеченье не заставит их учиться; эти счастливцы готовились к исключению и знать ничего не хотели. Лень была развита в высшей степени, а отсутствие всякой деятельности во время занятных часов заставило ученика выработать тот элемент училищной жизни, который известен под именем школьничества, элемент, общий всякому воспитательному заведению, но который здесь, как и все в бурсе, является в оригинальных формах. Сидящие в Камчатке пользовались некоторыми привилегиями; на их шалости цензор, наблюдающий тишину и порядок, смотрел сквозь пальцы, лишь бы не шумели камчадалы. Пользуясь такими льготами, камчадалы развлекались как умели. Гришкец толкает Васенду и шепчет: «следующему», Васенда толкает Карася, Карась Шестиухую Чабрю, передавая то же слово; этот передает дальнейшему, толчок переходит на другую парту, потом на третью и так перебирает всех учеников. Вон Комедо, объевшись, спит, а Хорь, нажевав бумаги, сделал комок, который называется ''жевком'', и пустил его в лицо спящего товарища. Комедо проснулся и пишет к Хорю записку: «После занятия тебе я спину сломаю, потому что не приставай, если к тебе не пристают», и опять засыпает. Записок много пересылается по комнате; в одной можно читать: «Дай ножичка или карандаша», в другой: «Эй, Рабыня! (это прозвище ученика) я ужо с тобой на матках в чехарду», в третьей «Пришли, дружище, табачку понюшку, после, ей-богу, отдам»; а вот Хитонов получил безымянную ругательную записку: «Ты, Хитонов, рыжий, а рыжий-красный — человек опасный; рыжий-пламенный сожег дом каменный». Ответы и требуемые вещи идут по той же почте. Дети развлекаются по мере возможности. Многие корчат гримасы, ловят нос языком, косят глаза, пялят рот пальцами, показывая искривленное лицо другим или рассматривая его в трехкопеечное зеркальце. Плюнь умеет корчить рожи на номера: он высунул язык в левую сторону, нос подпер пальцем к правой щеке, глаза выпучил, щеки отдул — это номер пятый. Всех номеров двенадцать. Авдитор, по прозванью Богиня, жует резину, третий день не выпуская ее изо рта; она скоро превратится в мягкую массу; потом надо надуть ее воздухом, сжать пальцами, вследствие чего образуется пузырек; пузырьком великовозрастный ударит себя по лбу и услышит легкий треск; чтобы насладиться таким счастьем, он работает усердно, не щадя своих челюстей, а когда устанет, то дает пожевать подавдиторному. Мямля сделал панораму из конфетных картинок и любуется ею целый час и в сотый раз; у него же из билетиков от леденцов сделан оракул: по леденечным билетикам красны девицы гадают о женихах, а он — вспорют его завтра или нет. Сосед его сделал ''пильщика'', то есть деревянную куклу с пилою, и, отыскав равновесие, поставил ее на краю парты и заставляет ее качаться. Чеснок запихнул себе в нос нитку, под сильным вдыханием воздуха проводит ее в рот и, передергивая нитку взад и вперед, показывает эту штуку своему ''закоперщику'' (другу) Мямле. Один великовозрастный камчадал оттачивает перочинный нож и потом бреет верхнюю губу и щеки. Выбрившись, он начинает долбить в парте ящичек. Другой великовозрастный делает цепочку из сутуги. Третий великовозрастный свернул бумагу в тонкую трубочку и щекочет ею себе в носу; рожа его сморщилась, он чихнул громко, и ему весело. Двое камчадалов учатся иностранным языкам; один говорит «хер-я, хер-ни, хер-че, хер-го, хер-не, хер-зна, хер-ю, хер-к зав, хер-тро, хер-му»; следует лишь вставить после каждого слога «хер» и выйдет не по-русски, а ''по-херам''. Другой отвечает ему еще хитрее: «ши-чего ни-цы, ши-йся не бо-цы», то есть «ничего не бойся». Это опять не по-русски, а ''по-шицы''; здесь слово делится на две половины, например: розга, к последней прибавляется ''ши'' и произносится она сначала, а к первой ''цы'' и произносится она после; выходит ''ши-зга ро-цы''. Пентюх на последней парте занимается типографским искусством: он слюнит кость на суставе пальца, прикладывает сустав на печатную букву в учебнике и потом вырывает ее; снявши букву с пальца, он переводит ее на бумагу; таким образом печатается какое-нибудь слово. Под последними партами улеглись на постланные на пол шубы человек пять и рассказывают сказки и побывальщины. На многих скучное, монотонное, без всякого содержания занятное время нагнало непобедимый сон; спят на пятой парте, спят на седьмой, спят на двенадцатой, спят под партами. Так камчатники и второкурсные, приготовившие уроки, проводят занятные часы. Веселая жизнь! Но только записные, безнадежные лентяи, готовящиеся получить титулку, пользовались правом развлекаться в занятные часы. Кроме их, было еще много лентяев, кандидатов в камчадалы, но еще не камчадалов. Провождение времени этими учениками было еще бесцветнее. Они тоже развлекались по-своему, но так как им необходимо было притворяться, будто они дело делают, то и развлечения их были другие. Цапля со всеусердием пишет что-то; со стороны посмотреть, он прилежнейший ученик, а между тем он вот что делает: напишет цифру, под ней другую, потом умножит их; под произведением опять подпишет первую цифру, опять умножит числа и т. д. работает, желая узнать, что из этого выйдет. Порося придавил глаз пальцем и любуется, как перед ним двоятся и троятся предметы; потом, затыкая и оттыкая уши, слушает жужжанье и легкий говор в классе, как оно прерывающимися звуками отдается в его ушах; а не то он приставит ухо к парте и рассуждает, отчего это через дерево усиливается звук. Один первокурсный нащипывает себе руку, желая приучить ее хоть к тепленьким щипчикам. Другой завязал конец пальца ниткой и любуется на затекшийся кровью палец. Третий насасывает руку до крови... Изобретают самые пустые и, кажется, неинтересные занятия, например, прислушиваются, как бьется пульс, заберут в легкие воздуху и усиливаются как можно дольше удержать его в груди, задают себе задачу — не мигнуть ни разу, пока не сосчитают тысячу, сбивают слюну во рту и потом выплевывают на пол, читают страницу сзаду наперед и притом снизу вверх, положат натаскать из головы сотню волос и натаскают; кто болтает ногами, кто ковыряет в носу, перемигиваются, передают друг другу разные знаки, руками выделывают разные акробатические штуки... Иной сидит, положив голову на ладони, и смотрит в воздух беспредметно: он мечтает о матери, сестрах, о соседнем саде помещика, о пруде, в котором ловил карасей... и урок ему нейдет на ум. Некоторые, зажмурив глаза и стараясь попасть пальцем в палец, гадают, будет ли сечь завтра учитель или нет, и когда выходит — будет, то соображают, где бы взять денег в долг, чтобы подкупить авдитора, а за книжку и не думают браться. Иные сидят обессмыслевши и млеют в тоске неисходной, ожидая скоро ли пройдут три узаконенных часа и ударит благодатный звонок, возвещающий ужин, тупо глядя на тускло горящую лампу. У этих бурсаков не хватает силы воли взяться за урок. Но что это значит? — спросит читатель. — Неужели занимательнее читать страничку снизу вверх, как это делают некоторые для развлечения, нежели сверху вниз?.. Да пожалуй, что и занимательнее. Недаром же сложилась в бурсе песня, которая говорит, что «блаженны народы, не ведающие наук», что нужно иметь «крепкую природу» для училищных «мук», что ученик, идя в класс, «воет», он «раб», его «терзают». Песня, переходящая от поколения к поколению, недаром сложилась. Главное свойство педагогической системы в бурсе — это долбня, долбня ужасающая и мертвящая. Она проникала в кровь и кости ученика. Пропустить букву, переставить слово считалось преступлением. Ученики, сидя над книгою, повторяли без конца и без смыслу: «стыд и срам, стыд и срам, стыд и срам... потом, потом... постигли, стигли, стигли... стыд и срам потом постигли...». Такая египетская работа продолжалась до тех пор, пока навеки нерушимо не запечатлевалось в голове ученика «стыд и срам». Сильно мучился воспитанник во время урока, так что учение здесь является физическим страданием, которое и выразилось в песне: «Сколь блаженны те народы». При глухой долбне замечательны в училищной науке возражения. Педагоги получали воспитание схоластическое, произошли всевозможную синекдоху и гиперболу, острием священной хрии вскормлены, воспитаны тою философией, которая учит, что «все люди смертны, Кай — человек, следовательно Кай смертей» или что «все люди бессмертны, Кай — человек, следовательно Кай бессмертен», что «душа соединяется с телом по однажды установленному закону», что «законы тожества и противоречия неукоснительно вытекают из нашего я или из нашего самосознания», что «где является свет, там уничтожается тьма», что «смирение есть источник всякого блага, а вольнодумство пагубно и зазорно» и т. п. Они упражнялись в диалектике, разрешая такие, например, вопросы: «может ли диавол согрешить?», «сущность духа подлежит ли в загробной жизни мертвенному состоянию?», «первородный грех содержит ли в себе, как в зародыше, грехи смертные, произвольные и невольные?», «что чему предшествует: вера любви или любовь вере?» и т. п. Окончательно же окрепли их мозги в диспутах, когда они победоносно витийствовали на одну и ту же тему pro и contra [за и против (лат.)], смотря по тому, как прикажет начальство, причем пускались в дело все сто форм схоластических предложений, все роды и виды софизмов и паралогизмов. Еще во время детства у них явилось расположение разрешать: «что такое сущность?», «что такое целое?», «спасется ли Сократ и другие благочестивые философы язычества или нет?», и им очень хотелось, чтобы нет. Особенно же любили учителя доказывать, что человек есть существо бессмертное, одаренное свободно-разумной душою, царь вселенной, — хотя странно, в действительной жизни они едва ли не обнаруживали того убеждения, что человек есть не более не менее, как бесперый петух. Все это слышалось в возражениях педагогов. Ученик до боли в висках напрягал голову, когда приходилось разрешать великие вопросы педагогов-философов, но, к благополучию его, возражения давались редко и вообще считались ученою роскошью. Над всем царила всепоглощающая долбня... Что же удивительного, что такая наука поселяла только отвращение в ученике и что он скорее начнет играть в плевки или проденет из носу в рот нитку, нежели станет учить урок? Ученик, вступая в училище из-под родительского крова, скоро чувствовал, что с ним совершается что-то новое, никогда им не испытанное, как будто пред глазами его опускаются сети одна за другою, в бесконечном ряде, и мешают видеть предметы ясно; что голова его перестала действовать любознательно и смело и сделалась похожа на какой-то препарат, в котором стоит пожать пружину — и вот рот раскрывается и начинает выкидывать слова, а в словах — удивительно! — нет мысли, как бывало прежде. Только ученики, соединившие в себе способность долбить со способностью отвечать на возражения, никогда не задумывались над уроком. Но для этого надо было родиться ''башкой''. Бывали удивительные башки. Так, некто Светозаров выучил из латинского лексикона Розанова слова и фразы на четыре буквы; начав с «A, ab, abc», он отхватывал несколько печатных листов, не пропуская ни одного слова, и такой подвиг был предпринят единственно из любви к искусству. Но немногие были способны к училищным работам; большинству они давались трудно, и лишь розги заставляли заниматься. Вон Данило Песков, мальчик умный и прилежный, но решительно неспособный долбить слово в слово, просидев над книгой два часа с половиной, поводит помутившимися глазами... и что же?.. он видит, многие измучились еще более, чем он, многие еще доканчивают свою порцию из учебников, озабоченно вычитывая урок и подняв голову кверху, как пьющие куры. Иные чуть не плачут, потому что невысокий балл будет выставлен против их фамилии в нотате. Один, желая возбудить в себе энергию, треплет сам себя за волоса... Э, бедняга, хоть сам-то пожалей себя! брось ты книгу под парту либо наплюй в нее — все равно завтра твое тело будет страдать под лозами... ступай-ка, дружище, в Камчатку — там легче живется; а дельных знаний у камчатников, право, не меньше, нежели у самого закаленного башки. Ученик, вглядываясь в измученные долбнею лица товарищей, невольно спрашивает себя: «Зачем эти труды и страдания? к чему эта возня с утра до вечера над опротивевшим учебником? разве мы не люди?». Среди таких размышлений выскочит без спросу, сам собою, кончик урока и простучит всеми словами в голове. Под конец занятия у прилежного ученика голова измается; в ней не слышно ни одной мысли, хотя и являются они, послушные сцеплению идей, как это бывает с человеком во сне. Невесела картина класса... Лица у всех скучные и апатические, а последние полчаса идут тихо, и, кажется, конца не будет занятию... Счастлив, кто уснуть сумел, сидя за партой: он и не заметит, как подойдет минута, возвещающая ужин. Но вечер кончился очень занимательно. Минут за тридцать до звонка явился в классе Семенов. Бледный и дрожащий от волнения, вошел он в комнату и, потупясь, ни на кого не глядя, отправился на свое место. Занятная оживилась: все смотрели на него. Семенов чувствовал, что на него обращены сотни любопытных и злобных глаз, холодно было у него на душе, и замер он в каком-то окаменелом состоянии. Он ждал чего-то. Минуты через четыре снова отворилась дверь; среди холодного пара, ворвавшегося с улицы в комнату, показались четыре солдатские фигуры — служителя при училище: один из них был Захаренко, другой Кропченко — на них была обязанность сечь учеников; двое других, Цепка и Еловый, обыкновенно держали учеников за ноги и за голову во время сечения. Мертвая тишина настала в классе... Тавля побледнел и тяжело дышал. Скоро явился инспектор, огромного роста и мрачного вида. Все встали. Он, ни слова не говоря, прошелся по классу, по временам останавливаясь у парт, и ученик, около которого он останавливался, дрожал и трепетал всем телом... Наконец инспектор остановился около Тавли... Тавля готов был провалиться сквозь землю. — К порогу! — сказал ему инспектор после некоторого молчания. — Я... — хотел было оправдываться Тавля. — К порогу! — крикнул инспектор. — Я заступался за него... он не понял... Инспектор был сильнее всякого бурсака. Он схватил Тавлю за волосы и дал ему трепку; потом наклонил его за волоса лбом к парте, а другой рукой, кулаком, ударил ему в спину, так что гул раздался от здорового удара по крепкой спине; потом, откинув Тавлю назад, инспектор закричал: — К порогу! Тавля после этого не смел рта разинуть. Он отправился к порогу, разделся медленно, лег на грязный пол голым брюхом; на плеча и ноги его сели Цепка и Еловый... — Хорошенько его! — сказал инспектор. Захаренко и Кропченко взмахнули с двух сторон лозами; лозы впились в тело Тавли, и он, дико крича, стал оправдываться, говоря, что он хотел заступиться за Семенова, а тот не понял, в чем дело, и укусил ему руку. Инспектор не обращал внимания на его вопли. Долго секли Тавлю и жестоко. Инспектор с сосредоточенной злобой ходил по классу, ни слова не говоря, а это был дурной признак: когда он кричал и ругался, тогда криком и руганью истощался гнев... Ученики шепотом считали число ударов и насчитали уже восемьдесят. Тавля все кричал «не виноват!», божился господом богом, клялся отцом и матерью под лозами. Гороблагодатский злобно смотрел то на инспектора, то на Семенова; Семенов не понимал сам себя: и тени наслаждения местью не было в его сердце, он почти трясся всем телом от предчувствия чего-то страшного, необъяснимого. Бог знает, на что бы он согласился, чтобы только не секли Тавлю в эту минуту. Тавля вынес уже более ста ударов, голос его от крику начал хрипнуть, но все он продолжал кричать: «Не виноват, ей-богу, не виноват... напрасно!». Но он должен был вынести полтораста. — Довольно, — сказал инспектор и прошелся по комнате. Все ожидали, что будет далее. — Цензор! — сказал инспектор. — Здесь, — отозвался цензор. — Кто еще сек Семенова? — Я не знаю... меня... — Что? — крикнул грозно инспектор. — Меня не было в классе... — А, тебя не было, скот эдакой, в классе!.. Завтра буду сечь десятого, а начну с тебя... И тебя отпорю, — сказал он Гороблагодатскому, — и тебя, — сказал он Хорю. Потом инспектор указал еще на несколько лиц. Гороблагодатский грубовато ответил: — Я не виноват ни в чем... — Ты всегда виноват, подлец ты эдакой, и каждую минуту тебя драть следует... — Я не виноват, — ответил резко Гороблагодатский. — Ты грубить еще вздумал, скотина? — закричал инспектор с яростью. Гороблагодатский замолчал, но все-таки, стиснув зубы, взглянул с ненавистью на инспектора... Выругав весь класс, инспектор отправился домой. На товарищество напал панический страх. В училище бывали случаи, что не только секли десятого, но секли поголовно весь класс. Никто не мог сказать наверное, будут его завтра сечь или нет. Лица вытянулись; некоторые были бледны; двое городских тихонько от товарищей плакали: что, если по счету придешься в списке инспектора десятым?.. Только Гороблагодатский проворчал: «не репу сеять!» и остервенился в душе своей и с наслаждением смотрел на Тавлю, который не мог ни стать, ни сесть после экзекуции. Гороблагодатский намеревался идти к Семенову и избить его окончательно; он уже сказал себе: «семь бед — один ответ»; но вдруг лицо его озарилось новой мыслью, он злорадостно усмехнулся и проговорил: — ''Пфимфа''! Семенов совершенно замер... Он был в том состоянии, когда человек чувствует, что над ним поднят кулак, готовый упасть на его темя каждую минуту, и он каждую минуту ждет удара тяжелого. Он был точно стиснут и сдавлен со всех сторон... дышать почти нельзя... Черти, черти! какие минуты приходилось переживать бурсаку... — Пфимфа! — сказал Гороблагодатский, подходя к цензору, и стали они шептаться... Ударил звонок к ужину. Сердца несколько повеселели... — Становись в пары! — закричал цензор... Минуты через две ученики отправились в столовую и, пропевши в пятьсот голосов «Отче наш», принялись за скудную пищу... Когда толпа обратно валила из столовой, цензор подошел к Бенелявдову и повторил загадочное слово: — Пфимфа! — Следует! — ответил Бенелявдов. Уже в обители священной Привратник запер крепко вход, И схимник в келье единенной На сон грядущий preces [молитвы] чтет... Морфей на город сыплет маки, Заснул народ мастеровой; Одни не дремлют лишь собаки, Да кой-где вскрикнет часовой... Вторично петухи кричали... Был ночи час; все крепко спали... Так «Семинариада» описывает ночь... Во втором этаже, по правую руку огромного училищного двора, помещаются 6, 7, 8, 9 и 10-й номера спален. Эти спальни соединены между собой. Задний отдел трех номеров носил название ''Сапога''. Это были спальни своекоштных; поэтому утром и вечером, особенно в первые недели после больших праздников, в Сапоге и других двух комнатах открывался чисто обжорный ряд. Сюда стекалось все училище; ученики толпами переходили от одной кровати к другой; из под кроватей, числом до двухсот в этих номерах, выдвигались сундуки, наполненные, кроме книг, разными съестными припасами. С дома, особенно с деревень, привозились в запас огромные белые хлебы, масло, толокно, грибы в сметане, моченые яблоки. От этих припасов отделялись особого рода запахи и наполняли собою воздух; с этими запахами мешались нецензурные миазмы; от стен, промерзавших зимою в сильные морозы насквозь, несла сырость, сальные свечи в шандалах делали атмосферу горькою и едкою, и ко всему этому надо прибавить, что в углу у дверей стоял огромный ушат, наполненный до половины какою-то жидкостью и заменявший место нечистот. К такой ядовитой атмосфере должен был привыкать ученик, и поверит ли кто, что большинство, живя в зараженном воздухе, утрачивало наконец способность чувствовать отвращение к нему!.. Другая беда — холод был для ученика более невыносим. Начальство печей не топило по неделе; ученики воровали дрова, но это не всегда случалось, и товарищество, ложась под холодные одеяла, должно было покрываться своими шубами и шинелями. Огромные комнаты спален, со столбами посредине, как и в классах, слабо освещались, и темные тени ложились полосами по кроватям. Ученики храпели и бредили; некоторые во сне скрипели зубами. Доскажем последние события зимнего вечера в бурсе. Из комнат Сапога неожиданно появилась фигура и отправилась в угол девятого номера; там поднялись еще две фигуры... Между ними начались совещания. — У тебя пфимфа? — спрашивал один. — У меня. — Давай сюда. Все три фигуры отправились в угол и там остановились около кровати Семенова... Один из участников держал в руках сверток бумаги в виде конуса, набитый хлопчаткою. Это и была пфимфа, одно из варварских изобретений бурсы. Державший пфимфу босыми ногами подкрался к Семенову. Он зажег вату с широкого отверстия свертка, а узким осторожно вставил в нос Семенову. Семенов было сделал во сне движение, но державший пфимфу сильно дунул в горящую вату; густая струя серного дыму охватила мозги Семенова; он застонал в беспамятстве. После второго, еще сильнейшего дуновения он соскочил, как сумасшедший. Он усиливался крикнуть, но вся внутренность его груди была обожжена и прокопчена дымом. Задыхаясь, он упал на кровать. Участники этого инквизиторского дела тотчас же скрылись. Слышалось глубокое храпенье Семенова, прерываемое тяжкими стонами. На другой день его замертво стащили в больницу. Доктор понять не мог, что такое случилось с Семеновым, а когда сам Семенов очувствовался и получил способность говорить, то оказалось, что он сам не помнит, что с ним было. Начальство подозревало, что враги Семенова что-нибудь да сделали с ним, но разыскать ничего не могло. На другой день были многие пересечены в училище, и многие напрасно... '''1862''' === БУРСАЦКИЕ ТИПЫ. ОЧЕРК ВТОРОЙ === Три часа утра. В спальне, именуемой ''Сапог'', все покоится. Слышится храп и легкий бред; некоторые скрипят во сне зубами, чего терпеть не могли бурсаки и за что нередко набивали рот скрипевшего золою с целью отучить от дурной привычки; иные стонут от прилившей крови к голове и груди, а завтра рассказывать будут, как их домовой душил. Только после усиленного вглядывания в мрак, наполняющий воздух Сапога, можно рассмотреть множество бурсацких тел, брошенных на кровати и покрытых поверх одеял шубами, халатами, накидками и обносками разного рода. В углу кто-то поднялся и на босую ногу, крадучись осторожно, начал обходить кровати. Он останавливался изредка там и сям и потом продолжал путь далее. Это был училищный вор, знаменитый некогда Аксютка. Один спящий юноша был покрыт волчьей шубой. В той шубе много было паразитов, которые наконец доняли бурсака. Он разбросался, шуба свесилась на пол, одной лишь половиной покрывая спящего. Аксютка наклонился к изголовью товарища, отыскал ворот шубы и, сдернув ее с бурсака в один миг, мгновенно скрылся. Искусанное тело скраденного горело огнем, прохладный воздух освежил его, и он благодаря Аксютке уснул сладко и спокойно. Аксютка между тем успел запрятать шубу впредь до распоряжения ею, после чего отправился в свой угол, где и заснул невинным сном праведника. Четыре часа. Вошел Захаренко. (На нем, кроме обязанности сечь учеников, лежала еще обязанность будить их и возвещать колокольчиком начало и конец классов). Он, проходя по рядам между кроватями, звонил яро над головами спящих направо и налево. Ученики вскакивали, чесали бока и ''овчину'' на голове, отплевывались, зевали и крестили рты; иные тупо глядели, не понимая сразу, зачем их будят в такую рань, и опять тяжело падали на постели. — В баню! в баню! — провозглашал Захаренко. — Эй, вы!.. И-го-го-го! — загреготал кто-то. В баню пускали по утрам раным-раненько. Срам было днем выпустить в город эту массу бурсаков, точно сволочь Петра Амьенского, грязных, истасканных, в разнородной одежде, никогда не ходивших скромно, но всегда с нахальством, присвистом и греготом, стремящихся рассыпать скандалы на всю окрестность. В продолжение всей истории училищной жизни только и был один случай, когда днем отпустили бурсаков в баню, но после начальство долго раскаивалось в своем распоряжении. Но об этом после. — Живо! — крикнул спальный старший. — Подымайся! — кто-то заревел неистовым, раздирающим уши и душу голосом. — Грешные тела мыть! — отвечали еще неистовее. Спальня Сапога наполнилась шумом. Скоро и охотно одевались бурсаки, потому что баня для учеников была чем-то вроде праздника. Выдвигаются сундуки; у кого есть чистое белье, связывают узлы; у кого есть деньжонки, запасаются грошами; всем весело, потому что хоть раз в две недели бурсаки подышат свежим воздухом и увидят иные, не казенные лица, а главное — день бани для бурсака был днем разнообразных промыслов и похождений. — В пары! — командовал старший. Установились в пары. — Марш! Длинной вереницей отправились из спальни Сапога. На лестнице они повстречали еще своекоштных, к хвосту их пристали еще несколько номеров; у ворот их ожидали номера казенных учеников. Только городские остались в училище. Они ходили в баню дома, по субботам. Во главе ополчения стоял ''Еловый'', солдат из училищной прислуги. Ему было поручено от начальства наблюдать порядок и тишину. Понятно, что порядку и тишины не могло быть под надзором такого педагога, как солдат Еловый. Огромной змеей извивались по мосткам пар двести с лишком, заворачивая из училищных ворот на монастырский двор. Гвалт, смех и неприличные остроты потрясли воздух святыни. Схимник в ''келье единенной'', заслыша гуденье и шум мирской, усерднее и теплее стал молиться о грехах людского рода. Ученикам повстречался рыжий монастырский сторож, до безобразия огромного роста. Сторож редко упускал случай посмеяться над бурсаками, когда бурсаки шли в баню либо по праздникам в город. Ученики насолили чем-то ему. — А, вот и вшивая команда! — сказал он проходившим мимо него ученикам. — Блином подавился! — отвечали ему. Ученикам известно было, что сторож однажды на масленице, не сходя с места, съел семьдесят три блина и выпил четверть ведра ''сиводеру'', то есть водки. — Отчего это леса вздорожали? — спрашивал сторож. — Тебе блины пекли. — Черти! на порку вам пошло! — Рыжий, да ты никак на коне? Али вправду такой длинный? — Златорунный! — Веха! — Каланча! На сторожа градом сыпались насмешки. Где ж одному человеку переговорить более двухсот крепко острящих бурсаков? Он едва успел вставить свое слово: — Слышь, паршивая команда, не воровать на базаре! В него ''Сатана'' пустил ком грязи. Сторож стал лаяться на чем свет стоит. Когда проходили последние пар семьдесят, затеялась оркестрованная брань. — Блин, блин, блин! — запел кто-то. Сторож не знал, что предпринять; голосу его не было слышно. Когда мимо его прошли все, когда слово ''блин'' раздавалось далеко, он крикнул вслед утекающей бурсы: — Сволочь отпетая! Всех вас перепороть следует! Издалека откуда-то едва слышно донеслось: — Бли-и-н! Сторож плюнул; ударили в колокол, он перекрестился набожно и пошел к утрени. Бурса двигалась, большинство правым плечом вперед, по базару. Город спал еще. Бурсаки рассыпали целую серию скандалов Собаки, которых такое обилие в наших святорусских городах, ищут спозаранку, чем бы напитать свое животное чрево; бурсак не упустит случая и непременно метнет в собаку камнем. Шествие их знаменуется порчею разных предметов, без всякого смысла и пользы для себя, а просто из эстетического наслаждения разрушать и пакостить. Вон ''Мехалка'' раскачал тумбу, выдернул ее из земли и бросил на середину улицы. Хохочет животное. Идут ученики мимо двора с окнами в нижнем этаже и барабанят в рамы, нарушая мирный сон горожан. Старушка плетется куда-то и, повстречавшись с бурсой, крестится, спешит на другую сторону улицы и шепчет: — Господи! да это никак бурса тронулась! Хорошо, что она догадалась перейти на другую сторону, а то нашлись бы охотники сделать ей ''смазь'', и ''верховую'', и ''боковую'', и ''всеобщую''. Едет ломовой извозчик. Аксютка пресерьезно обратился к нему: — Дядя, а дядя! — Чаво тебе? — отвечал тот благодушно. — А зачем, братец, ты гужи-то съел? Крючники, лабазники и ломовой народ терпеть не могут, когда их обзывают гужеедами. — Рукавицей закусил! — прибавил кто-то. Мужик озлился и загнул им крутую брань. Когда шли по берегу реки, на которой уже стояли весенние суда. Сатана сделал предложение: — Господа, крикнемте «посматривай!». — Начинай! Сатана начал, и вслед за ним пастей в сорок раздалось над рекой: «посматривай!». На барках мужики с переполоху повскакивали, не понимая, что бы значил такой громадный крик. Когда они разобрали, в чем дело, начали ругаться; слышалось даже: — Эх, ребята, в колье их! На это им ответом было: — Тупорылые! Аншпуг съели! — Посматривай! — хватили бурсаки что есть силы. Над рекой повисла крепкая ругань. Наконец под предводительством солдата-педагога Елового ученики добрались и до торговых бань. Пары остановились. Еловый у двери пропускал по паре, выдавая казеннокоштным по миньятюрному кусочку мыла. Своекоштным не полагалось. Затем пары отправлялись в предбанник, по дороге покупая веник и мочалку, потому что ни того, ни другого казна не давала ученикам. Пары бегом бежали одна за другой, бросаясь в двери предбанника. В дверях была давка: всякий спешил захватить шайку, которых не хватало по крайней мере для третьей части учеников, вследствие чего они должны были сидеть около часу, дожидаясь, пока кто-нибудь не освободится. При этом Аксютка с Сатаной, разумеется, были с шайками. Чрез четверть часа баня наполнилась народом, огласившим воздух бесшабашным гвалтом. Негде было яблоку упасть; все скамейки заняты; иные сидят на полу, иные забрались в ящики, устраиваемые для одежды моющихся. Старшие, цензора и прочие власти занимают отдельную, довольно чистенькую комнатку, назначаемую содержателем для лиц почетных. Дети, потешаясь, хлещут друг друга ладонями по голому телу. Большинство отправилось в паровую баню. Бурсаки страстно любят париться. Полок брали приступом; изредка слышались затрещины, которых бурсак вкушает при всяком случае достаточное количество. Тавля стащил кого-то за волоса, со ''своего'', как он говорил, места. — Катька! — кричит Тавля. — Что? — отвечает тот подобострастно. — Поддай еще! — Не надо, — отвечают голоса. — Я вам дам не надо! — А в ''рождество'' (лицо) хочешь? Это был голос Бенелявдова. С ним Тавля не стал разговаривать. Он опять кричит: — Катька! встань предо мной, как лист перед травой! Катька явился. — Окати меня. Окатил. — Парь меня! Катька парит его. Тавля от удовольствия страшно грегочет. На полке продолжалась возня; стонут, грегочут, визг с присвистом и хлест горячего березняка. Вот пробирается несчастный ''Лягва''. Он был пария бурсы. У Лягвы какое-то скверное, точно гнилое лицо, в пятнах, рябое; про это лицо бурсаки говорили, что на нем ножи точить можно. Куда он ни приходил, воздух делался противным и вредным для легких, потому что этот запах у него был и за пазухой, и на спине, и в карманах, и в волосах. Это несчастное существо, право, кажется, перестало быть человеком, было просто живое и ходячее тело человечье. Проклятая бурса сгноила Лягву, буквально сгноила Лягву. Товарищи не то чтобы ненавидели его, а чувствовали к нему отвращение, и даже редко кто находил удовольствие обижать его. Не поверят, что из пятисот человек в продолжение восьми лет не нашлось никого, кто бы решился не только дать ему руку, но и сказать ласковое слово. Не только ученики его презирали, но даже начальство и прислуга. Мы сказали, что бурса сгноила его тело: это в собственном смысле надо понимать. Он должен был по приговору начальства и товарищества жить и ночевать в спальне, которая была отведена для таких же, как он, отторженников бурсы, двенадцати человек. Дело в том, что были ученики, страдавшие известною болезнью, которая в детском возрасте не составляет еще болезни, а зависит от неразвитости организма. Никто о них не заботился, не лечил. Бурсацкая казна не купила для них даже клеенки, чтобы предохранить тюфяки от сырости и гнили; вместо этого страдавших этой болезнью имели обыкновение в училище сечь голенищами. Честное слово, что в тюфяках заводились черви, и несчастные должны были спать чисто на гноищах. Спросят, отчего же эти ученики сами себя не жалели и не просушивали своих тюфяков по утрам? Попадая в каторжный номер, в котором приходилось дышать положительно зараженным, ядовитым воздухом, ощущать под своим телом ежедневно рой червей, быть в презрении у всех — они делались до цинизма неопрятны и вполне равнодушны к своей личности; они сами себя презирали. Вот факт: Лягва дошел то того, что глотал мух и других насекомых, съел однажды лист бумаги, вымазанный деревянным маслом, ел сальные огарки. Лягва уныло шатался по бане, высматривая, где бы добыть шайку. Он подошел к Хорю, тоскливо и каким-то дряблым голосом проговорил: — Дай шаечки, когда вымоешься. Нищий второуездного класса Хорь даже по отношению к Лягве сумел выдержать роль нищего. Он отвечал: — Три копейки, так дам. — У меня самого только две. — Давай их. — Что же у меня останется? — Ну, давай пять пар костяшек. — У меня их нет. — Убирайся же к черту, fraterculus (братец)! Он подошел к Сатане, которому, кроме этого, было другое прозвище: Ipse (сам). Его никогда не звали собственным именем, и мы не будем звать его. Черти, смотря по тому, к какой нации они принадлежат, бывают разного рода. Есть черт немецкий, черт английский, черт французский и проч. Он ни на одного из них не походит. Ipse был даже и не русский черт; наш национальный бес честен, весел и отчасти глуповат: так он представляется в народных сказках и легендах. Ipse был черт-самородок, дух того ада, которому имя бурса. В качестве черта он и служил такому человеку, каков вор Аксютка. Его прозвали Сатаной за его характерец. В училище существовал нелепый обычай ''дразнить'' товарищей, особенно новичков. Я сейчас объясню, что это значит. Соглашались трое или четверо подразнить кого-нибудь. Они приставали к своей жертве. Сначала насмехались над ней и ругали ее, потом начинались пощипыванья, наконец дело кончалось швычками, смазями, плюходействием. Задача таких невинных развлечений состояла в том, чтобы довести свою жертву до бешенства и слез. Когда цель достигалась, мучители с хохотом бросали свою жертву, которую часто доводили до самозабвения и остервенения; так ''Asinus'' (осел) прошиб кочергой голову ''Идола'', который вывел его из себя. В такого рода потехах всегда принимал деятельное участие Сатана; вряд ли был другой мастер дразнить, как Ipse. Он решался раздражать даже тех, кто был сильнее его. Назойливее, неотвязчивое Сатаны трудно себе представить что-нибудь. Иногда он систематически привязывался с утра до вечера, в продолжение трех дней и более, не давая ни на минуту покоя. Его часто бивали, и жестоко, но ему все было нипочем. Он был какой-то околоченный, деревянный. Только Аксютка мог укрощать его, но и то потому, что Сагана благоговел перед бурсацким гением Аксютки. К такого рода господину обратился с просьбою о шайке Лягва. — А ''вывернись''! — отвечал ему Сатана. — Мне не вывернуться. — Волоса ведь мокрые? — Я не окачивался. — Окатись! вот и шайку дам. — Нет, не могу. Лягва встал в раздумье, не зная, вывернуться или нет. Когда предлагали ''вывернуться'', то ученик подставлял свои волоса, которые партнер и забирал в пясть. Ученик должен был высвободить свои волоса. Державший за волоса имел право запустить свою пятерню только раз в голову товарища, и когда мало-помалу освобождались волоса, он не имел права углубляться в них вторично. Мокрые волоса многие вывертывали очень ловко. Впрочем, бывали артисты, которые решались вывертываться и с сухими волосами: к числу таких принадлежал сам Сатана. Ipse, видя, что Лягва не решается, сказал: — Ну ладно, подожди, только вымоюсь. — Вот спасибо-то! — отвечал Лягва радостно. Он носил воду Сатане, окачивал его, стараясь выслужиться и получить шайку; наконец Сатана вымылся, и Лягва с радостным выражением лица протянул руку к шайке. — Эй, ребята! — закричал Сатана. — Что же ты, Ipse? Но голос Лягвы вопиял, как в пустыне. Человек пятнадцать налетело на призыв Сатаны. — На шарап! Сатана покатил шайку по скользкому полу. Все бросились на нее самым хищным образом. Толкотня, шум, ругань и затрещины. Наконец, когда вымылись многие, шаек освободилось достаточное количество. Лягва добыл шайку и начал с ожесточением намыливать голову, но лишь только волоса его и лицо покрылись густой пеной мыла, как Сатана, вернувшийся зачем-то в баню, вырвал у него шайку и сделал ему смазь всеобщую. Лягва в испуге раскрыл широко глаза, пена пробралась за ресницы, и он ощутил в них едкое щипанье, но делать было нечего; прищуриваясь и протирая глаза, он добрался кое-как до крана и промыл здесь их. Между тем многие уже вымылись; сделалось гораздо тише в бане, хотя и слышны были иногда греготанье, брань и проч., что читатель, ознакомясь несколько с бытом бурсы, сам уже может вообразить себе. Перейдемте в предбанник. Гардеробщик выдавал казенным белье. Ученики отправлялись в училище не парами, а кто успел вымыться, тот и убирался восвояси. Вот тут-то и наступал праздник бурсы. — Теперь, дедушка, следует ''двинуть от всех скорбей'', — говорил Бенелявдов Гороблагодатскому. — То есть ''столбуху'' водки, яже паче всякого глаголемого бога или чтилища? — В ''Зеленецкий'' (кабак) ''дерганем''. — Только вот что: первая перемена Долбежина. — Так что же? — Заметит — ''отчехвостит'' (высечет). — С какой стати он заметит? — Развезет после бани-то натощак. — А мы сначала потрескаем, а потом разопьем одну лишь ''штофендию''. — А, была не была, идет! — Так ''наяривай'' (действуй), живо! При банях всегда бывают торговцы, которые продают сбитень, молоко, кислые щи, квас, булки, сайки, кренделя и пряники. Здесь идет великое столованье. Человек двадцать едят и пьют. Второкурсные бесстыдно, а напротив — важно и с сознанием своего достоинства, пожирают и пьют чужое. Докрасна распаренные лица бурсаков дышат наслаждением. Нищий второуездного класса Хорь шатается между гостями и, по обыкновению, ''кальячит''. Ему сегодня везет: там ему отщипнут кусочек булки, здесь он просит: «дай, голубчик, разок хлебнуть» — и ему дают благосклонно, после чего датель продолжает пить из того же стакана. Только аристократы заседают в трактире, виноторговле или кабаке, смотря по вкусу и расположению духа. Огромное большинство не может полакомиться и двухгрошовым стаканом сбитня или полуторакопеечною булкою. Оно смотрит с завистью и жадностью на угощающихся, особенно, на второкурсных, и щелкает зубами. Из этого большинства выделилась довольно большая масса учеников, которые не останавливались глазеть около лавочки предбанника или ''кальячить'', а отправлялись на промысел, высматривая по улицам и базару, нельзя ли где-нибудь что-либо стянуть. Аксютка, однако, успел стащить сайку в лавочке же. Шли кучками и вразбивку ученики. В эту минуту вся торговля окрест трепетала. Надобно заметить характеристическую черту бурсацкой морали: воровство считалось предосудительным только относительно товарищества. Было три сферы, которые по нравственному отношению к ним бурсака были совершенно отличны одна от другой. Первая сфера — товарищество, вторая — общество, то есть все, что было вне стен училищных, за воротами его: здесь воровство и скандалы одобрялись бурсацкой коммуной, особенно когда дело велось хитро, ловко и остроумно. Но в таких отношениях к обществу не было злости или мести; позволялось красть только съедобное: поэтому обокрасть лавочника, разносчика, сидельца уличного — ничего, а украсть, хоть бы на стороне, деньги, одежду и тому подобное считалось и в самом товариществе мерзостью. Третья сфера — начальство: ученики гадили ему злорадостно и с местию. Так сложилась бурсацкая этика. Теперь понятно, отчего это, когда Аксютка стянул сайку, никто из видевших его товарищей не остановил его: то было бы в глазах бурсы фискальством. Теперь также понятно, отчего это в бурсацком языке так много самобытных фраз и речений, выражающих понятие кражи: вот откуда все эти ''сбондили, сляпсили, сперли, стибрили, объегорили'' и тому подобные. Наши герои и пошли бондить, ляпсить, переть, тибрить, объегоривать. Главными героями были Аксютка и Сатана — ''единый'' и как бы ''единственный'' (выражение из одного нелепого, варварским языком изложенного учебника бурсы). — Сатана! — Что тебе? — Ipse! — крикнул Аксютка. — Да что тебе? — Потирай руки! — Значит, на ''левую ногу можно обделать'' (надуть кого-нибудь, украсть)? — Уж ты помалчивай. — ''Купим на пятак, сожрем на четвертак''! — Вот тебе гривенник, — сказал Аксютка. — Что расщедрился вдруг? — Пойдем в мелочную: видишь, отворена уж. Ты торгуйся, да, смотри, по мелочам; муки, скажи, для приболтки в суп, на ''кипеечку'' (копеечку), цикорьицы на грош, перечку на кипеечку, лучку на грош, клею на кипеечку, махорки на грош, леденчиков и постного маслица уже на две. — Во что же масла-то брать? — Да ты Сатана ли? Ты ли мой любезный Ipse? Аксютка сделал ему смазь всеобщую. Сатана не рассердился на него, предвидя поживу. Он только, по обыкновению, сделал из фалд нанкового сюртука хвост и описал им три круга в воздухе, приговаривая: — Я Ipse. Аксютка стал объяснять ему: — По мелочам будешь брать, дольше времени пройдет. Когда спросишь маслица, скажи, что забыл дома бутылочку, и не отставай, проси посудинки. — ''Облапошим''! Аксен, ты умнее Сатаны! — Ты должен звать меня: Аксен Иваныч. Сатане была пожалована при этом смазь. Сатана вытянулся во фрунт, сделал себе на голове пальцами рожки, сделал на своей широкой роже смазь ''вселенскую'' и в заключение вернул хвостом трижды. Прозвали его Сатаной, и недаром: как есть сатана, с хвостом и рогами. План их вполне удался. У Аксютки через четверть часа оказалось краденого: две булки, банка малинового варенья, краюха полубелого хлеба и десятка два картофелю. Ноздри Аксютки раздувались, как маленькие паруса, — всегдашний признак того, что он либо хочет украсть, либо украл уже. — Теперь, ''скакая играше веселыми ногами, в кабачару''! — скомандовал невинный мальчик Аксюша. Другое невинное дитя, мальчик Ipse, скорчил рожу на номер седьмой, на которой выразились радость и ободрение. — Знаешь, что я ''отмочил''? — Что? — Наплевал в кадушку с капустой. — И-го-го-го! — заржало ''сатанинское'' горло. Училищный и уличный тать Аксютка был человек необыкновенный, талантливый, человек сильной воли и крепкого ума, но его сгубила бурса (впрочем, отчасти и домашнее воспитание), как она сгубила сотни и сотни несчастных людей. В самой системе и характере его воровства сказалась сильная натура, — сильная, но погибшая нравственно. Он воровал артистически. Этот каторгорожденный не мог стянуть без того, чтобы зло не подшутить над тем, у кого он крал. Когда он забирался в сундук, ''ляпсил'' булку, ''тибрил'' бумагу, ''бондил'' книгу и проч., — где бы другому бежать, а он не то: он сходит за каменьями или грязью и накладет их в сундук вместо краденого. Иные, зная его как вора и желая задобрить (случается, у нас и не в бурсе задобривают воров, чтобы они не нагадили), приходили к нему с приношениями, но он отказывался от приношений, играя роль честного человека, которого оскорбляет взятка. Вот пример. Прислали из деревни одному ученику мешочек толокна. Он знал, что Аксютка видел присылку, и был вполне убежден, что Аксютка украдет толокно; поэтому ученик забежал к Аксютке с акциденцией, предлагая ему около двух горстей толокна. Аксютка сказал: «Я не могу есть толокна». А у самого ноздри поднялись и опустились. Аксютка пожелал сыграть остроумно-воровскую штуку. Когда успокоенный товарищ задвинул в парту мешок с толокном, Аксютка подкрался легче, нежели блоха скачет по полу, под парту ''толоконника'' и выкрал мешок. Сряду же после этого он подошел к ''толоконнику'' и умиляющим голосом сказал ему: «Братец, ты обещал мне толоконца, так дай». Тот полез в парту; толокна не оказалось. Аксютка обругал его, сказав: «Свинья! обещал, а не даешь; я за это тебе отплачу!» — отвернулся; ноздри его раздувались, как паруса, а на роже отсвечивалось сознание своей силы в воровстве. Через полчаса он подошел к окраденному им товарищу и сказал: «Не хочешь ли толоконца?». Аксютка держал на ладони толокно. «Это мое?» — «Нет, мне самому мамаша прислала». — «Скотина, ведь у тебя и матери-то нет!» — «Я говорю про крестную мамашу». Таков был Аксютка. Особенно он был искусник ''меняться ножами''. Здесь мы опишем еще один характеристический обычай бурсы. Обыкновенно кто-нибудь кричал: «С кем ножичками меняться?». Когда выискивался охотник на мену, тогда между ними начиналась следующая проделка. Оба они выставляли напоказ друг другу только концы ножей; тогда следовало угадать, стоит ли решаться на мену, чтобы вместо хорошего ножа не пришлось получить дурной. Вот в этом-то деле был особенно искусен Аксютка. Мы убеждены, что его участь — каторга. По исключении из училища он сначала поселился на постоялом дворе, где за три копейки суточного жалованья, при ночлеге и харчах хозяйских, он рубил капусту, таскал дрова, топил печи, месил хлебы и тому подобное. Но ему скоро наскучил честный труд, он обокрал своего хозяина и утек от него. После того его встречали один раз в подряснике, другой — в тулупе, третий раз во фраке, — словом, он из училищного вора сделался всесветным мошенником. Напрактиковавшись в ''девятой школе'' (так древними бурсаками называлась школа жизненного опыта, которая следовала за восьмиклассным обучением в бурсе), он поступил на службу в качестве дьячка, но скоро за пьянство и буйство (он расшиб стекла у городничего) был сослан на тяжелую работу в какой-то бедный монастырь. Выдержав курс церковного покаяния, Аксютка поступил в соборный хор певчим, но его протурили оттуда едва ли не за разбой. Аксютка при этом должен был переменить духовное звание на мещанское. Самое важное дело Аксютки то, что он хотел зарезать бывшего своего благочинного. По этому делу он был оставлен в подозрении. Страшен этот человек, но наперед можно сказать, что ему осталась одна торная дорога — Владимировка, по которой идут сотни наших каторжников, и посреди этих сотен Аксютка будет один из самых отпетых. Теперь мы будем продолжать о других. Хищная бурса рассыпалась повсюду. Старая оборванная баба, бывшая некогда камелией низшего сорта, которых прозвище — ночные крысы, торгует для поддержания своего дряхлого тела ободранными лимонами, растрескавшимися как сухая глина, пряниками, серо-пегими булками и другим неудобоваримым отребьем. Когда она завидела возвращавшуюся домой бурсу, то, как мать, защищая свое детище от волка, она прикрыла гнилое сухоястие грязной тряпицей и дырявым передником. Ее однажды обокрали, но теперь бурсакам не удалось утащить ни одной черствой булки из-под вретища отживающей женщины. Бурсаки на этот раз ограничились одной лишь бранью с несчастной женщиной. В другом месте промыслы учеников были удачны. Саепеки открыли длинное и широкое окно. На досках дышат легким паром только что испеченные сайки. Хотя зоркий воровской глаз бурсаков сразу же заметил, что тут трудно было поживиться, но ученики все-таки обнюхивают местность и вот с радостью делают открытие, что в другом отделении саечной пекарни на досках разложено сырое тесто. Саепеки не ожидали нападения с этого пункта и не защищали его от воров. Бурсаки, под предводительством хищного Хорька, прокрались в пекарню и стали хватать тесто, торопливо пряча его в карманы сюртуков и брюк. Едва они заслышали шаги саепеков, мгновенно скрылись, и через минуту их не было даже на базаре. Спросят, к чему бы ученикам нужно было сырое тесто: неужели они съедят его сырым? Нет, они ухитрятся спечь его на вьюшках в трубах поутру топленных печей, и хотя оно выйдет с сажей — ничего! Бурсаку и то на руку. Теперь расскажем еще событие. Трое великовозрастных зашли по дороге к певчему, своему исключенному товарищу. Певчего нашли они лежащего на постеле и страдающего похмельем. К нему в то время должен был зайти сапожник, затем чтобы получить с него долгу три рубля Певчий накануне того дня с клятвою и божбою обещался ему заплатить непременно, но из запасных денег у певца осталось около половины. — Что, братцы, делать? — вскричал встревоженный певчий. — Живо сюда! — отвечал ему один из великовозрастных. — А что? — ''Объегорим''. Ложись сейчас на стол. — Зачем? — Не разговаривай, а ложись. Поставили стол в переднем углу, под образами. Певчий улегся на стол, в головах его зажгли восковую свечку, покрыли его белой простыней; один великовозрастный взял псалтырь, подошел к певчему и сказал ему: — Умри! Тот притворился мертвым. Бурсак стал читать над ним псалтырь, как над покойником, скорчив великопостную харю. Вошел сапожник и, услышав монотонное чтение, понял, что в доме есть мертвый. Он набожно перекрестился. — Кто это? — спросил он. — Товарищ, — отвечали ему печально. — Который это? — Барсук. Сапожник сначала почесал в затылке, подумав про себя: «Эх, пропали мои денежки!», но потом умилился духом и сказал бурсакам: — Ведь вот, господа, за покойником-то должишко остался, да уж бог с ним: грех на мертвом искать. — Вот и видно доброго человека! — было ответом. — Его, признаться, и похоронить не на что. Начал, брат, ты доброе дело, так и кончил бы: дай что-нибудь на поминки бедному человеку. Сапожник вынул полтину и подал им. Те благодарили его. Сапожнику, естественно, захотелось взглянуть на мертвого. Он, перекрестясь, проговорил: — Дай хоть взгляну на него. Барсук до того притворился мертвым, что хоть сейчас тащи на кладбище. Открыли его лицо: с похмелья оно было бледно и имело мертвенный вид. Сапожник, по православному обычаю, приложился губами ко лбу певчего, а тот, сделав под простыней фигу, думал про себя: «Вот те кукиш! а не свечка». Когда сапожник удалился, мертвый воскрес и с диким хохотом вскочил на стол. — Теперь, ребята, поминки справлять. — Четвертную! — Огурцов да селедку! То и другое было мигом добыто, и, поя разные духовные канты, перемешивая их смехом и остротами, справляли поминальную тризну о упокоении раба божия Барсука. Бурсаки с торжеством и гордостью передавали друг другу рассказ об этом событии. Но дело этим не кончилось. Спустя месяц времени сапожник встретил под вечер Барсука. Барсук и тут нашелся. Скрестив руки и сверкая глазами, он грозно приблизился к сапожнику и диким голосом возопил: — Неправедные да погибнут! Сапожник растерялся: ему представилось, что он видит покойника, который воротился с того света, чтобы наказать его за то, что он дерзнул прийти к мертвому и требовать от него свой долг. Он перекрестился и с ужасом бросился бежать куда глаза глядят. Долго он потом рассказывал, как являлся к нему мертвец и хотел утащить его едва ли не в тартарары. Этот случай еще более утешил бурсу. Последний скандал из банных похождений бурсаков. Мехалка, воровски пробираясь по базару и увидев, что в пряничной лавке отворена дверь, заглянул в нее. Он увидел в ней торговца, который стоял в дальнем углу, к двери спиною. Мехалка был не тактик, а стратегик и, много не рассуждая, стремительно бросился на пряник из стычных ковриг, который был величиною с добрую доску, и потом выбежал вон из лавки. За ним с криком «грабят!» устремился торговец. Мехалка, обремененный ношею, бежал медленно и был в опасности человека, которого сейчас треснут по шее. Он употребил следующий стратегический прием: выждал приближения к себе торговца и, неожиданно обернувшись к нему, поднял над головой ковригу и ударил ею в лицо торговца. Потом пустился с обломком ковриги, оставшимся в его руках. Мехалка был замечательная личность. Это не вор, а чисто разбойник. Известно было, что он, выходя из церкви, схватил попавшуюся ему навстречу собачонку и расшиб ей голову о тумбу, а потом закусил свой подвиг сальною свечою. За то хотели его отпороть не на живот, а на смерть. Но по случаю страстной недели и пасхальной экзекуция была отложена до Фоминой. Когда наступил день возмездия и под предводительством смотрителя вошли в класс четыре солдата с огромным количеством розог, у Мехалки засверкали глаза, как у дикого зверя, и он, энергически сжав кулаки и стиснув зубы, бросился к отворенному окну и вскочил на подоконник с быстротою кошки. (Класс был во втором этаже). — Только подступись, размозжу себе голову о камни! — вскричал он. На убеждения смотрителя покориться он отвечал, что бросится с высоты второго этажа и тем накажет начальство. Смотритель плюнул и ушел. Мехалке за такие дикости вручили волчий паспорт. Известно, что впоследствии он, Аксютка и еще один артист нанялись в кузницу чернорабочими. Мехалка, работая здоровым молотом по наковальне, добывал себе грош на свой образец, вместе со своими товарищами. Забрался он на соседний двор, разломал там извозчичьи дрожки и все железо утащил к себе в кузницу. Карьера его кончилась дьячеством, и он сделался истинным мучителем своего священника. Вот вам, господа, веселая картинка бурсацкой бани, в повести о которой одни лишь голые факты. К ним нечего прибавлять, они сами за себя говорят. После бани бурсаки, поев всего краденого, были в добром расположении духа; меньше раздавалось швычков и подзатыльников, реже творилось всеобщих смазей, и вообще в классе сравнительно было довольно тихо и скромно. В Камчатке собралось несколько человек и ведут беседу о старине и древних героях бурсы. Митаха занимал среди них первое место. — Эх, господа! то ли дело было в старину! — В старину живали деды веселей своих внучат. — Зато, брат, и пороли, — сказал Митаха. — А что? — Да вот вам случай. — Расскажи, брат Митаха, расскажи. — Только чур не перебивать. Митаха начал: — Были у нас три брата: ''Каля, Миля'' и ''Жуля''. Это были силачи тогдашнего времени и обыкновенно занимались шитьем сапогов. Они однажды отправились в город с товарищами, чтобы кутнуть хорошенько на стороне. Кутнули добре. Когда шли назад, то орали песни на пять улиц и встретились с казаками. Те пригласили их молчать. Наша братия ругаться. Драка. Бурсаки отдули казаков на обе корки и утекли в училище, будучи уверены, что их дело шито-крыто. Ан нет: на другой день начались розыски. Все всплыло наружу. Вот была порка-то! Драли тогда под колокольчиком, среди двора, слева и справа, закачивали штук по триста. — Братцы, я вот тоже знаю... — заговорил один. — Сказано, не перебивать! — ответили ему. — Сволочь! — Животина! — ''Мазепа''! Замечательно, что в бурсе ''Мазепа'' было ругательное слово, и, вероятно, основание тому историческое; но во времена нами описываемой бурсы из пятисот человек вряд ли пятеро знали о существовании Мазепы. Здесь это имя было слово нарицательное, а не собственное. По преимуществу называли ''мазепами'' толсторожих. В бурсе все своеобразно и оригинально. Бурсак, перебивший рассказ, замолчал. — Ну так что же, Митаха? — А вот слушайте. Собрались все ученики на двор, пришел инспектор, явились сторожа, и принесена огромная куча распаренных лоз. Каля, Миля и Жуля стояли в толпе. Им, братцы, успели товарищи вкатить перед сечением по полштофу водки. Растянули Калю, потом Милю, потом Жулю. Но хотя и драли их пьяных, хоть они и закусывали себе руку до крови, однако после порки их отливали водой и на рогожке стащили в больницу замертво. Вот так ''чехвостили''! — А зачем они закусывали руку? — Фаля! — Бардадым! — Ведь закуси руку, так оттягивает: укусишь руку — руке больно, а сзаду и не слышишь в то время. — Тогда же, братцы, вышел дивный случай. — Ну-ка. — При этой страшной порке был один приходский ученик, только что привезенный из дому, которого мамаша гладила по головке, а здесь он увидел, что гладят по другому месту. Он был мальчик худенький, маленький, бледненький — одним словом, вовсе не бурсак, а сволочь. Как он увидел такую знатную порку, так чуть не умер со страху. Он стал учиться отлично и каждый шаг следил за собою, чтобы не заслужить розгу. Когда секли кого-нибудь, он дрожал и бледнел. Учитель заметил это и возненавидел его, потому что терпеть не мог, когда кто-нибудь сильно кричал под лозами. Учителю захотелось попробовать, каков новичок под розгами. Придравшись к какому-то случаю, он отпорол новичка так, что тот долго после того таскал из тела своего прутья. Учениц после порки упал в обморок. Этим он окончательно вооружил против себя учителя, который стал преследовать его и каждый раз порол жестоко. Ученику до того тяжко было жить, что он решился бежать из училища. Его поймали. Тогда он сначала хотел повеситься, но потом решился на следующую штуку. Дождался он ночи, достал перочинный нож, разрезал себе руку и своей кровью написал на бумажке: «Дьявол, продаю тебе свою душу, только избавь меня от сеченья». Внимание слушателей чрезвычайно было напряжено. — С этой бумажкой, — продолжал Митаха, — он залез ночью в двенадцать часов под печь. Что там с ним было, неизвестно. Оттуда его вытащили замертво. Он говорил, что видел черта. Начальство, узнав его проделку, высекло его под колоколом, после чего, говорят, он был снесен в больницу, где отдал душу богу. Такой рассказ подействовал даже на крепкое воображение бурсаков. Разговоры смолкли, и все впали в раздумье. Ученики понимали, а в эту минуту особенно ясно сознали, что и при их житье-бытье подчас хоть продавай душу черту. Когда впечатление несколько ослабело, кто-то спросил: — А кто из вас, братцы, видел дьявола? Никто не отозвался. — А домового видел кто? Оказалось, что домовых видели многие, а если кто сам не видел, то знал таких, которые видели. В бурсе предрассудки и суеверие были так же сильны, как и в простом народе: верили в леших, домовых, водяных, русалок, ведьм, колдунов, заговоры и приметы. Словом, эта сторона бурсацкой личности выражала глубокое невежество, которое начальство и не думало искоренять, потому что и само не всегда было свободно от суеверия. В бурсе была даже доморощенная кабалистика. Так, почти вся бурса верила, что если вынуть из пера сухую перепонку и положить ее в книгу, то забудешь урок из той книги; если же такую перепонку положить под тюфяк спящего, то с ним случится грех, за который заставят поцеловать Лягву. Считалось дурным — книгу после урока оставить открытою, потому что урок забудешь. Когда кто-нибудь мистифировал, говоря, что идет учитель, ему кричали: «Чего, сволочь, врешь-то? хочется, чтоб злым пришел!» Для того же, чтобы не спросил учитель, была примета у некоторых учеников держаться за какую-нибудь часть своего тела... В училище одно время был даже свой туземный колдун. Это был ученик, прибывший в местную бурсу из Киева, некто ''Бегути''. Его прозвали так за то, что он, рассказывая сказку, выговаривал вместо «бежали, бежали» — «бегути, бегути». Он брался угадывать, у кого сколько в деревне коров, в семействе сестер, в кармане денег и т. д. Многие серьезно верили ему. Кстати, мы расскажем проделку Аксютки над Гришкецом. Аксютка вот уже целую неделю подговаривает товарищей, чтобы они показывали Гришкецу, что серьезно считают его за колдуна. Когда это состоялось, многие стали обращаться к нему с просьбою поворожить им. Гришкец сначала принимал это за шутку, но товарищи выдерживали свою роль отлично, так что Гришкец наконец принял их затею за чистую монету. Тогда он перепугался и стал умолять товарищей, чтобы они не считали его за колдуна. Но они, видя его тревогу, усилили свою назойливость. Гришкец едва не потерял рассудка. Когда Аксютка, сидя подле него в столовой, умолял Гришкеца научить его колдовать, то Гришкец обратился к инспектору с такими словами: «Я, ей-богу, господин инспектор, не умею колдовать. Возьму ли я такой грех на душу?». И он, крестясь, уверял, что Аксютка врет все. Чертовщина для разговоров бурсаков — предмет неистощимый. Но мы, однако, незаметно перешли опять к воспоминаниям давних дней. Мы приведем два рассказа. Ученикам было запрещено начальством купаться, и, по его приказанию, полиция преследовала бурсаков на реке. Надзиратель, видя, что ученики не унимаются, решился во что бы то ни стало изловить их и представить к начальству. Каля, Миля и Жуля взбесились и, взяв с собою несколько товарищей, на другой же день нарочно отправились купаться. Нагрянул надзиратель и накрыл их на месте преступления; но они схватили его, зажали ему рот, чтобы не кричал, и потом выкупали его. После этой операции они завязали ему брюки у сапог, так что из них образовались два мешка, и набили брюки песком до самого пояса; после этого с хохотом бросили его и утекли восвояси. Несчастный долго барахтался, не могши подняться с земли. Когда его освободили, он закаялся беспокоить учеников. Одному из товарищей надобно было справить именины, а денег было всего пять рублей. Это было летом. Идет наш бедняга со своими друзьями по берегу реки да горюет. В одном месте они натолкнулись на кучку рабочих, которые оставили свою барку и на берегу варили кашу. «Хлеб да соль!» — говорят. — «Хлеба-соли кушать». — «Но без водки что за еда?» — «Где же ее взять?» — «А вот деньги», — сказал бурсак, подавая на полведерную. Мужики обрадовались и тотчас добыли водки. Бурсаки напоили их допьяна, и когда они удалились спать в барку, то угнали ее и вместе с мужиками продали. Такие рассказы и воспоминания о подвигах бурсаков ученики всегда выслушивали охотно и с полным одобрением. Но ударил звонок, и начались классы. Мы сказали, что начинаются классы, а начинаются они следующим образом. — Поймал вошь! — сказал один из камчатников. — Будет дождь. — Я две рядом. — Будет с градом. — Вчетвером. — Будет гром. Какой-то великовозрастный ни к селу ни к городу стал подщелкивать словами: — Раз-два — голова, три-четыре — прицепили, пять-шесть — в ряд снесть, семь-восемь — сено косим, девять-десять — сено весить, одиннадцать-двенадцать — на улице бранятся. Потом другой великовозрастный, вытянув из сапога берестяную тавлинку, затянул благим гласом какой-то кант и зарядил нос с присвистом. В училище нюханье табаку было развито в высшей степени. Иначе и нельзя: во время занятий, на которых одна лампа о трех рожках давала свет на сто и более человек, поневоле рябило в глазах, а когда ученик заряжал понюшку табаку, то глаза его делались на несколько минут светлее. Во время классов, из которых каждый по два часа, монотонные ответы уроков учителю нагоняли непобедимый сон, — и вот когда ученик понюхает табаку, то поневоле раскроет глаза. Табак был запрещен начальством, но товарищество не хотело и знать этого запрещения. Табак покупался у Захаренки, который молол его из махорки и потому продавал довольно дешево. И в отношении нюханья табаку в бурсе были свои особенности. Так, нюхали со швычка, брали перстью, но особенно замечательно, когда табак раскладывался по указательному пальцу до кисти и вбирался в нос сильным вдыханием. Бывали пари, кто больше вынюхает в один прием, и случалось, что задорный нюхальщик, решившись на непосильную понюшку и приняв ее, падал в обморок. До прихода учителя ученики успели сыграть в ''краски''. Выбрали из среды себя ''ангела'' и ''черта'', выбрали хозяина: другим участникам в игре были розданы названия той или другой краски, которые не сообщались ни ангелу, ни черту. Вот приходит ангел, и стучит он в двери. — Кто тут? — спрашивает хозяин. — Ангел. — За чем? — За краской. — За какой? — За зеленой. — Кто зеленая краска, иди к ангелу. В свою очередь приходит к хозяину черт, выбирает себе краску и уводит ее. Так продолжается до тех пор, пока не разберутся все краски. Тогда сила ангела становится одесную от хозяина, а сила дьявола ошуюю. Каждая из партий образует из себя цепь, хватая друг друга сзади за животы. Ангел и черт сцепляются руками, — и вот взревели и ангелы и черти — и началась таскотня. Долго шла борьба, но черт-таки одолел. Вдруг отворилась дверь. В класс вошел господин огромного роста, в коричневой шинели. Все смолкло. Это был учитель Иван Михайлыч Лобов. Цензор прочитал молитву «Царю небесный». Ученики стояли, ожидая приказания сесть. Сели. Великий педагог отправился к столу, за которым и сел на грязном стуле. Он взял нотату. Многие вздрогнули. Немного помолчав, Лобов крикнул: — Аксютка! — Здесь, — смело отвечал Аксютка. — Ты опять? — Не могу учиться. — А отчего до сих пор учился? — Теперь не могу. — К печке!.. ''на воздусях его''! Аксютка озлил учителя. Он с ним выделывал штуки, на которые никто не решался. Этот отчасти описанный нами вор имел отличные способности, память у него была обширнейшая, и, вероятно, он был умнее всех в классе; ничего не стоило ему прочитать урок раза два, и он отвечал его слово в слово. Учиться, значит, было легко ему. Но он вдруг прекращал заниматься, поддразнивая учителя назло. Его секли, но ничего не могли поделать с ним. Тогда его поселяли в Камчатку. Но лишь только он добивался своего, как опять начинал учиться отлично, его переводили на первую парту, и лишь только переводили, он опять запевал; :Ай, люди, люди, люли! :А в нотате все нули! После такой песни Аксютка опять ничего не делал. Снова повторялось сеченье. Он у Лобова несколько раз переходил из Камчатки на первую парту и обратно. Наконец Лобов рассвирепел, и раздалось его грозное ''на воздусях''! Тотчас же выскочили четверо парней, схватили его, раздели, взяли за руки и ноги, так что он повис в горизонтальном положении, а справа и слева начался свист лоз. Взвыл Аксютка, а все-таки кричит: — Не могу учиться! ей-богу, не могу! — Положите ему под нос книгу! Положили. — Учи! — Не могу! хоть образ со стены снять, не могу. — Сейчас же и учи! На этот раз Аксютка правду кричал, что не может учиться, потому что лежал под розгами, и учитель это сознавал, но все-таки продержал его висящим над книгой достаточно. — Бросьте эту тварь. Аксютка пробрался в Камчатку. — Дать ему ''сугубое раза''! Товарищи повскакали с парт, бросились на Аксютку и зарядили ему в голову ''картечи'', то есть швычков. Взвыл Аксютка: — Хоть убейте, не могу учиться! Лобов имел обыкновение ходить в класс с длинным березовым хлыстом. Он поднялся с места и ''вытянул'' Аксютку вдоль спины, а тот взвыл: — Ей-богу, не могу учиться! Лобов мало-помалу успокоился, и класс продолжался обычным порядком. Спустя несколько времени он крикнул: — Цензор, квасу! Цензор отправился за квасом и принес его. Лобов, прихлебывая из оловянной кружки квас, просматривал нотату и назначал по фамилиям, кому к печке — для сеченья, кому к доске на колени, кому коленями на ребро парты, кому без обеда, кому в город не ходить. Класс Лобова разукрасился всевозможно расставленными фигурами. Потом он стал спрашивать знающих учеников, поправляя отвечающего, когда он отвечал не слово в слово, и запивая бурсацкую премудрость круто заваренным квасом. Он сидел обыкновенно в калошах, не снимая своей красноватого цвета шинели. Когда спрошенный им ученик кончил свой ответ, Лобов полез в карман шинели и вынул из него довольно большой пирог, который стал уписывать с аппетитом. Бурсаки с жадностью посмотрели на пожираемый пирог. Так Лобов имел обычай завтракать во время класса, мешая пищу духовную с пищей телесной. После экзаменации пяти учеников он стал дремать и наконец заснул, легонько всхрапывая. Отвечавший ученик должен был дожидаться, пока не проснется великий педагог и не примется опять за дело. Лобов никогда уроков не объяснял — жирно, дескать, будет, — а отмечал ногтем в книжке ''с энтих до энтих'', предоставляя ученикам выучить урок ''к следующему'', то есть классу. Что этот великий педагог в своей юности — недосечен или пересечен? Морфей легонько посвистывал себе через нос педагога, а ученики, наказанные на колени и столбом, воспользовались этим. Поднялся легкий шумок, и начались невинные игры бурсаков, как-то в шашки, ''святцы'' (карты), костяшки, щипчики, швычки и т. п. Ударил звонок, учитель проснулся, и после обычной молитвы и по выходе учителя класс наполнился обычным шумом. Второй класс, латинский, занимал некто Долбежин. Долбежин был тоже огромного роста господин; он был человек чахоточный и раздражительный и строг до крайности. С ним шутить никто не любил, ругался он в классе до того неприлично, что и сказать нельзя. У него было положено за священнейшую обязанность в продолжение курса непременно пересечь всех — и прилежных и скромных, так чтобы ни один не ушел от лозы. Его мучил бес какой-то бурсацкой зависти, когда из его класса к концу курса остались все-таки не сеченными ни разу двое, державших себя крайне осторожно. Придраться было не к чему, но он выискал-таки случай. Однажды он пропустил было уже свой класс, и ученики весело ожидали звонка, но вдруг минут за пять до него Долбежин показался на конце училищного двора; лицо его было как-то особенно грозно (он был сильно выпивши), взоры его были устремлены на окна своего класса. Многие струхнули. Один из несеченных в это время взглянул в окно и потом быстро скрылся в классе. — Елеонский (несеченный)! — крикнул, входя в класс, Долбежин. Елеонский, трясясь всем телом, подошел к нему. Долбежин ударил его в лицо кулаком и окровавил его; из носу и рта потекла кровь. Елеонский ни слова не отвечал. Бледный и дрожащий, он смотрел бессмысленно на учителя. — Отодрать его! Елеонского отодрали. Остался один только несеченный. Того, напротив, отодрал Долбежин в самом веселом расположении духа. — Душенька, — сказал он ему, улыбаясь, — поди к порогу. — Да за что же? — За то, что тебя ни разу не секли. Тот и не думал отвечать, что это не причина, и отправился к порогу. Не осталось ни одного несеченного в классе. Но несмотря на все это, трудно поверить, его не только уважало товарищество, но и любило. Долбежин сам был точно отпетый. Он, как и товарищество, терпеть не мог «городских» и одному из них дал самое неприличное прозвище; фискала, пришедшего к нему наушничать, он отодрал не на живот, а на смерть; ученики вроде Гороблагодатского были его любимцами. Однажды ''Блоха'' решился изумить товарищество и под лозами Долбежина молчал, как будто и не его дерут; Долбежин при всех назвал его молодцом, тогда как за ту же проделку Лобов вознес его на воздусях, а потом просолил насквозь сеченное тело. Долбежин не брал с родителей взяток и до того был честен, что составленный им список учеников с отметками об их учении за треть он читал ученикам и позволял устраивать диспуты тем, которые претендовали на высшее место. Вот за это-то и любили его. Сегодня были только два случая в классе. Вызван был ''Копыта''. Он взял книжку латинскую и хотел было остаться переводить за партою. — На средину! — сказал Долбежин. ''На середке'' отвечать было хуже, чем за партой, потому что в первом случае товарищи ''подсказывали'' ученику. Отвечающий способен был расслышать самый тонкий звук, а если не расслыхивал, то, глядя искоса, он угадывал слово по движению губ. Копыта вышел ''на середку''. Здесь он ''срезался'' (то же, что в гимназии ''провалился'') и не мог перевести одного пункта. — Не так! — сказал Долбежин. Тот перевел иначе. — Не так! Копыта на новый манер. — К печке! Копыте дали ''всего'' десять ударов. Он обрадовался, что так легко отделался, и уже направился за парту, но услышал голос Долбежина: — Переводи снова. Тот перевел ему на новый манер. — Еще раз к печке! Копыте дали еще десять лоз и снова заставили переводить. На этот раз Копыта сказал, что он не может и придумать еще новой варьяции, за что и услышал: — К печке! Десять дали, и снова переводить. Копыта напряг все усилия памяти и рассудка. Ничего не выходило. — Ну! — сказал Долбежин, и уже палец указательный его поднялся по направлению к печке. Способности Копыты были страшно напряжены, мозг работал в сто сил лошадиных, и вот, точно озарение свыше, сложилась в голове новая варьяция. Он сказал ее. — Наконец-то! — одобрил его Долбежин. — Довольно с тебя. Пошел за парту. Вались дерево на дерево! — Вслед за тем Долбежин обратился к ''Трезорке'': — Вокабулы приготовил? — Нет. — Что? который это раз? — Если угодно, приготовлю, — отвечал Трезорка бойко. Трезорка был городской и привык к довольно свободному обращению. Его развязность взбесила Долбежина. Он побледнел, на лбу надулись жилы. — Ах ты, подлец! — закричал он и сильной рукой поднял в воздухе здоровый лексикон Кронеберга. Лексикон взвился и пролетел через класс; еще немного — так и влепился бы в голову бойкого мальчика. Он потом начал ругаться и плеваться; в его чахоточной груди клокотала мокрота; дерзость озадачила его, но он почему-то не посмел отпороть Трезорку, — вероятно, потому, что отец Трезорки был довольно значительное лицо в городе. И действительно, завязалось было дело, но кончилось все-таки ничем. В классе после этого скандала наступила мертвая тишина. Все дрожали. Один только беззаботный Карась, притом еще сидевший на первой парте, на глазах разъяренного учителя ухитрился уснуть. Его вдруг спросил учитель, а он, не слыша этого, тихо всхрапывал. Товарищ его толкнул, но уже было поздно: у учителя сверкали глазки. — К печке! — Розог нет, — сказал секундатор. — А давеча чем сек? — Те изломались. — Сходи за новыми. Карась между тем клялся и божился, что встал в три часа, чтобы приготовить урок, что у него голова болит, а в существе дела на него одурь напала от латынщины, и он смежил свои карасиные очи. — Я тебе! Явился секундатор, но без розог. — Розги все вышли, — сказал он. Учитель опять вспыхнул, поднялся со стула и отправился к той парте, где сидел секундатор. Он отыскал свежие розги. Карась запищал. — Простите!.. Но учитель в это время позабыл Карася, а направился к секундатору. Взяв пук длинных лоз за жидкий конец, он начал бить его комлем и по спине, и в брюхо, и в плечи, и по ногам. Раздался звонок. Пропели молитву «Достойно есть...». Между тем Карась спасся. Этот же учитель, озлившийся на Трезорку за умеренный оттенок дерзости в его ответе, прощал и даже с удовольствием встречал дерзости очень крупные. Так, однажды на публичном экзамене пришлось держать ответ некоему ''Ваксе''. Долбежин из-под стола показал ему кулак и проговорил тихо: «Только срежься, я тебе!». Вакса показал ему свой кулак и прошептал непечатную брань. Это только утешило учителя. Наконец, Долбежин был циник. Он с тем же Ваксой рассуждал о самых грязных вещах. Тот ему отвечал не стесняясь и откровенно, и оба они импровизировали самым грязным образом на разные темы. Заглянула бурса в столовую, «щей негодных похлебала и опять в свой класс идет». Кормили скверно; хлебная мука мешалась с мякиной; нередко порции говядины летели за окно и гнили потом на дворе; один только Комедо собирал порций по шести и потреблял их; в супе попадались маленькие беловатые червячки, в каше мышиный помет; только при одном экономе пища была безукоризненна, но такие экономы были редкость в бурсе. (Впрочем, в своем месте мы дойдем и до этого эконома). Лобов граничил по своему характеру к Тавле, Долбежин к Гороблагодатскому. Перейдем теперь к характеристике третьего лица, которое, собственно говоря, не составляло цельного типа, а было помесью двух названных нами. Этот господин носил имя Батьки. Он был красавец собою, с открытым грудным и объемистым басом, лицо — кровь с молоком. Он, между прочим, преподавал так называемый «''Устав''», то есть науку, как править церковные службы. Эта наука излагалась им самым странным образом. Вместо того, чтобы выдать церковные книги на руки учеников, ознакомить с теми книгами наглядным образом, показать по самым книгам, когда, что и где читалось и пелось, — вместо этого выдавались записочки, в которых по порядку службы обозначались только первые слова каждого чтения или пения. Таких заголовков целые листы писчей бумаги. До того трудно и тошно было ученье и зубренье, что изо ста с лишком учеников знало урок, случалось, только четверо. Кажется, ясно, что тут уже не ученики виноваты. Правда, могло случиться, что ученики на зло учителю делали стачку не учить урока, но такие стачки назывались бунтом и разрешались великим сечением класса; но тут была не стачка, а просто физическая и умственная невозможность вызубрить все это. И это понимал сам Батька. Несмотря на все это, он поочередно сек весь класс: так парта за партой и выдвигались к печке. Хотя в этих случаях секундаторы были крайне снисходительны, но снисходительны только к тем, кого любили. Секундаторы были очень изобретательны и свою профессию знали специально. Когда Батока заподозревал секундатора в мирволенье и шел свидетельствовать производство секуции, тогда оказывалось, что тело наказываемого было покрыто синими полосами: секрет в том, что секундатор намазывал лозы чернилами, потом стирал их слегка; достаточно было легкого прикосновения их, чтобы сделать фальшивый рубец. Черт знает на что расходовался ум воспитанника! Когда приходилось, что три описанные учителя занимали уроки в один и тот же день, то одного и того же ученика секли несколько раз. Так, Карася, случилось, отодрали четыре раза в один день (в продолжение училищной жизни непременно раз четыреста). Но сегодня не было устава. Занимались другим предметом. Беда, когда Батька приходил пьян! Тогда лицо его было бледно, а черные огромные глаза особенно глубоки и блестящи. Сегодня эта беда и случилась. Все вздрогнули, как только он вошел. По лицу все узнали, что будет классу великое горе. Взял он нотату. Мучительную и страшную минуту пережил класс. Батька вызвал Элпаху. Элпаха, трясясь телом и содрогаясь душою, вышел на средину. — Я... — голос его пресекся... — Что ты? — спокойным, но глубоко сосредоточенно-злым голосом спросил его Батька. — Я... сегодня... именинник... — Так с ангелом! — Октава его упала на две ноты ниже, а сердце свирепело, и в нем развивались кровожадность и зверские инстинкты... Страшен он был в эту минуту. — Я... — заговорил страдалец, — был в церкви... — Доброе дело! — Я потому и не успел выучить урока... — погасающим голосом продолжал Элпаха, видя, как с мертвенно бледного лица смотрели на него неподвижные, блестящие сосредоточенной ненавистью глаза... — Ты думаешь, что радуется твой ангел на небесах? Элпаха молчал; в его сердце пробивалась слабая надежда, что его не накажут, потому что Батькин гнев иногда истощался в нравоучениях, которыми увлекался он на полчаса и более. Элпаха ждал, что будет. — Он плачет о твоей лености. Элпаха ни жив, ни мертв. — И ты должен плакать. Поди сюда. Элпаха ни с места. — Поди же сюда! — тем же ровным, спокойным голосом повторил Батька. Элпаха подошел к нему. — Встань тут, около меня, на колени. Дрожащий Элпаха встал. — Твой ангел плачет, и ты заплачешь. Положи свою голову ко мне на колени. Тот медленно исполнил это, не понимая, что с ним хотят делать. Но вот он сильно вскрикнул и поднял голову, за которую ухватился руками. — Лежи, лежи! — сказал ему Батька. Отчего вскрикнул Элпаха? А оттого, что Батька взял щепоть волос его, сильной рукой вздернул их кверху, вырвал с корнем и, постепенно разводя свои красивые пальцы, сдувал с них волоса и продолжал дуть, пока они летели в воздухе. — Лежи, лежи! — повторил Батька. Элпаха с воем опустил голову на колени его, как на эшафот... Батька взял вторую щепоть Элпахиных волос, и опять выдернул их с корнем, и опять пустил их по воздуху. — Простите, ради бога! — взмолился страдалец. — Лежи, лежи! — отвечал Батька. Что-то сатанинское было в его ровных октавах... Еще медленнее и хладнокровнее он повторил ту же операцию в третий раз. Элпаха рыдал мучительно. — Теперь поди встань на колени посреди класса! — сказал Батька, когда улетел последний волос Элпахи и пропал в воздухе. Батька потом долго сидел, понуря голову. Не почувствовал ли он угрызений совести? — Стой на коленях ''целый год''! Значит, совесть его была спокойна. Батько имел обыкновение ставить на колени на целый год, на целую треть, на месяц: как его класс, так и становись. Беспощадный человек! В продолжение всего класса Батька разбойничал. Чего-чего он не придумывал: заставлял ''кланяться печке, целовать розги'', сек и ''солил сеченного'', одно слово — артист в своем деле, да под пьяную еще руку. Но все-таки приходится сказать, что большая часть товарищества уважала его по тем же причинам, по каким и Долбежина, и только меньшинство ненавидело его и боялось. В описываемый нами период бурсы нравственный уровень товарищества и начальства был почти одинаков. Но впоследствии увидим, что в товариществе и в лучшей половине начальства развились иные начала. Что описываю теперь — скверно, но что дальше, то лучше становилось товарищество и добрее люди из начальства. И жаль и досадно мне, что некоторые писатели заявили, будто я все исчерпал относительно бурсы в «Зимнем вечере бурсы». Уже в следующем очерке вы увидите добрые задатки для будущего в жизни бурсаков, хотя и там будет много гадкого и гадкого. Бурса будет в моих очерках, как и на деле было, постепенно улучшаться, — только позвольте описать так, как было, не прибавляя, не убавляя. Всякое дело строится не сразу, а должно пройти многие фазы развития. Еще очерков восемь, и бурса, даст бог, выяснится окончательно. Если придется ограничиться только этими двумя очерками — «Зимний вечер в бурсе» и «Бурсацкие типы», — то будет очень жаль, потому что читатель тогда не получит полного понятия о том, что такое бурса, и потому относительно составит о ней ложное представление. '''1862''' === ЖЕНИХИ БУРСЫ.ОЧЕРК ТРЕТИЙ === Наконец Аксютка доигрался с Лобовым до скверной шутки. Заглянула бурса в столовую, «щей негодных похлебала и опять в свой класс идет». Один лишь Аксютка щелкает зубами. Как бы то ни было, все более или менее подкрепились; один лишь Аксютка щелкает зубами от голода, или, по туземному выражению, у него ''по брюху девятый вал ходит, в брюхе зорю бьют''. Положение Аксютки никогда не было так беспомощно, как теперь, и в моральном и в животном отношении. Он, потешаясь над Лобовым, по обыкновению своему, лишь только попал в Камчатку, как опять стал появляться в ''нотате с пяткАми'', то есть самыми лучшими баллами. Это только сбесило учителя: «Ты, животное, — сказал ему Лобов, — потешаешься надо мною: когда тебя порют, у тебя в нотате нули; когда шлют в Камчатку — пятки? Знаю я тебя: ты добиваешься того, чтобы опять перейти на первую парту, чтобы потом снова бесить меня нулями? Врешь же! Не бывать тебе на первой парте, и пока у тебя снова не будут нули, до тех пор не ходи в столовую». Аксютка клялся и божился, что он раскаялся и теперь будет учиться постоянно. Лобов ничего слышать не хотел. «Не надо твоего ученья, — сказал он, — сиди в Камчатке». Аксюткино самолюбие было сильно задето, и, раздувая ноздри, он думал: «посмотрим, чья возьмет!». И в нотате его были отличные баллы; но Лобов каждый раз говорил ему: «и сегодня не жри!». В продолжение трех дней Аксютка кое-как перебивался, выкрадывая там или здесь булку, сайку, ломоть хлеба, толокно, горох и тому подобное. Вчера он забрался в ''сбитенную'', где ''Ванька рыжий'' продавал сбитень, сайки, булки, пеклеванные хлебы, сухари, крендели, яблоки, репу, патоку, мед и красную икру, а для избранных и ''водчонку'', разумеется по двойной цене против откупной; здесь Аксютка успел украсть несколько булок, насадив на палку гвоздь, которым и добывал из-за залавка съедомое, когда Ванька рыжий отходил в другую сторону. Но сегодня была среда, а сбитенная наполнялась битком только по понедельникам и вторникам, пока у бурсачков держались деньжонки, принесенные из дому; а при безлюдстве в сбитенной опасно было рисковать на воровство в ней. Что было делать? Бурсаки, зная, что у Аксютки девятый вал в брюхе, бережно припрятывали ломти хлеба и зорко следили за ним. Большинство не желало делиться с ним запасным хлебом; впрочем, и делиться было не с чего: утренних и вечерних фриштиков в бурсе не полагалось; за обедом выдавали только по два ломтя хлеба, из которых один съедался в столовой, а другой уносился в кармане в запас. Между тем все училище высыпало на двор. Ученики строили катальную гору. Так как досок взять было неоткуда, то вся гора была сплошь из снегу. Снежные комы величиной в рост человека двигались по огромному двору училища. Около каждого из них, под командою вожака, работало человек по десяти. Комы доставлялись к горе, около которой, как муравьи в муравейнике, кишели ученики. Дня через два по длинному расчищенному раскату, который был немного менее балаганных раскатов Петербурга, полетит бурса вниз головой на санках, салазках, подмороженных дощечках, рогожках, коньках, а то и просто на самородном самокате, то есть на брюхе вверх спиною. Бурсаки представляют веселый и радостный вид: раздается команда выбранного распорядителя, призыв к работе, звонкие басы и тенора, хохот, остроты. Весело. Аксютка щелкает зубами. На левой стороне двора около осьмидесяти человек играют в ''килу'' — кожаный, набитый волосом мяч величиной в человеческую голову. Две партии ''сходились'' стена на стену; один из учеников ''вел килу'', медленно подвигая ее ногами, в чем состоял верх искусства в игре, потому что от сильного удара мяч мог перейти в противоположную сторону, в лагерь неприятеля, где и завладели бы им. Запрещалось ''бить с носка'' — при этом можно было нанести удар в ногу противника. Запрещалось ''бить с закилька'', то есть, забежав в лагерь неприятеля и выждав, когда перейдет на его сторону мяч, прогонять его ''до города'' — назначенной черты. Нарушающему правила игры ''мылили шею''. — Кила! — закричали ученики; это означало, что ''город взят''. Победители в восторге и с гордостью возвращались на свое место. Им весело. Аксютка же щелкает зубами. В углу двора, около сбитенной и хлебной пекарни, несколько человек прокапывали в огромной куче снега норы и проползали через те норы на своем брюхе. В другом углу двора играли в крепость, стараясь выбить друг друга из занятой на куче снега позиции, причем вместо картечи употреблялись в дело снежки. Гришкец и Васенда повалили Сашкеца на снег, зарыли его с руками и ногами в кучу снега, так что торчит одна лишь голова Сашкеца, — он беззащитен, и творят ему ''смазь вселенскую''. Гришкец и Васенда хохочут, да и Сашкец хохочет, — это была шутка полюбовная. Всем весело. Аксютка щелкает зубами. На двор училища вошли две женщины — одна старуха, другая лет тридцати с лишком. Спросивши где живет ''ишпехтор'', то есть инспектор, они направились к двухэтажному зданию, крыша которого заканчивалась шпилем со звездою. Скоро они уже стояли в зале инспектора. Старуха была женщина дряхлая, лицо в трещинах, до того обожженное летним солнцем, что и зимою не сходил с него загар; маленькие глазки ее бегали, как две перепуганных мыши, и тоскливое их выражение возбуждало жалость. Эта сгорбившаяся дама имела на седой, в висках плешивой голове шерстяной платок, на плечах поношенную шубейку, на ногах мужские сапоги. Другая женщина была лет тридцати двух, высокого роста, рябая, с длинными мозолистыми руками; она смотрела исподлобья с тем беспристрастьем, с которым смотрят люди на что-либо неизбежное в их жизни и с чем они примирились. Одета она в новую заячью шубку, в новый платок, и на ногах ее не сапоги, а башмаки козловые. Они прождали инспектора около получаса. Наконец инспектор вышел, но, очевидно, в дурном расположении духа. — Что вам надо? — сказал он грубо. Обе женщины повалились в ноги. Старая заплакала и тем напевом, каким голосят у нас по покойникам, стала приговаривать: — Батюшка, отец родной... Ох, кормилец, наше горе большое... лишились последнего хлебушка... батюшка, не погневайся!.. Старуха стукнула в пол головою. Такое раболепие смягчило несколько инспектора; но дурное расположение его духа не миновалось окончательно. — Говори, зачем пришли... Старуха от грозного голоса начальника трепетала, терялась и понесла дичь: — Помер голубчик наш... пришибло сердечного... испил кваску, сначала таково легко... Инспектор вышел из себя: — Чтобы черт вас побрал, паскудные бабы! — крикнул он, топнув ногою... Обе женщины замерли... — Сейчас на ноги и говори толком, а не то метлой выгнать велю!.. Шлюхи!.. и поспать не дадут... — Батюшка!.. — начала было опять старуха... — Иван! — закричал инспектор. — Гони их в шею!.. Обе женщины вскочили на ноги. Старушка бросилась из приемного зала в переднюю. Все это со стороны казалось очень странным, особенно последний маневр старой женщины; теперь должно было, по-видимому, ожидать, что инспектор окончательно выйдет из себя, но, напротив, взгляд его прояснился, и он стал спокойно ходить вдоль комнаты, дожидаясь терпеливо старухи. Та скоро вернулась, в одной руке с кульком, в другой — с узлом. То и другое она положила к ногам начальника... — Что это? — спросил он. — Не побрезгуй, батюшка, деревенским гостинцем, и... — Покажи, что тут? Старуха, торопливо развязывая кулек, вынимала из него сахар, чай, бутылку рому, сушеные грибы и яблоки, а в узле оказалось десятка четыре аршин холста... Инспектор не без удовольствия, но и не без достоинства сказал: — Хорошо, спасибо... В чем же твое дело? — Это вот дочка моя, — говорила старуха, — сиротой осталась... были у преосвященного... закрепил за ней местечко... отцовское... — Ну так что же? — К тебе послал. — ''За женихами''? — ''За женихами'', батюшка, — и старуха опять чебурах в ноги. — Хорошо, хорошо. — Да не озорников каких, батюшка! — Старуха при этом вытянула свою руку, разжала кулак, и на ладони ее очутился серебряный рубль. Инспектор взял старухин рубль и положил его себе в карман с полным спокойствием, точно так, как авдитор берет с подавдиторного взятку. — У меня двое есть, а может быть, найдутся и еще охотники. После того инспектор расспросил, где место, какие обязательства, доходы, состав причта, спросил адрес старухи и обещал отпустить учеников на другой день на смотрины невесты. Старуха и невеста, поблагодарив инспектора, отправились восвояси. Они остановились на дворе и посмотрели на пестреющую и кишащую толпу учеников. «Кого-то из них бог пошлет кормильцем?» — подумала старуха. «С кем-то из них под венец идти?» — подумала невеста. Эта невеста была ''закрепленная невеста'', вступавшая в брак единственно для того, чтобы не умереть с голоду. У нас на Руси не редкость, что брак устраивается потому, что жених получит повышение по службе и приданое, а невеста пристроится, получит имя жениха и чин его. Но все это делается более или менее в приличных формах, так или иначе маскируется. И потому не поражает сильно своим безобразием и извращением честных целей брака. Случаев таких везде немало. Но нигде святость брака так не попирается, как в сфере бурсацких типов. Здесь нарушение брака, извращение его узаконено и освещено обычаем. Бурсак, сеченный, быть может, раз четыреста, унижаемый и уродуемый нравственно, умственно и физически часто в продолжение четырнадцати лет, наконец после такой педагогической дрессировки заслуживший диплом, дающий, по-видимому, ему право получить место в приходе, — не иначе может достигнуть этого, как обязавшись взять ''такую-то'', по назначению от ''начальства, казенную, закрепленную'' девицу. Выходит что-то вроде того, когда, бывало, ''помещики женили'' своих крестьян, а не то чтобы крестьяне ''сами женились''. Когда умирает то или другое лицо духовное и у него остается семейство, — куда ему деться? Хоть с голоду умирай!.. Дом (если он церковный), земля, сады, луга, родное пепелище — все должно перейти преемнику. Русские священники, диаконы, причетники — представители православного пролетариата... У них нет собственности... До поступления на место всякий поп наш гладен и хладен, при поступлении приход его кормит; умирает он всегда с тяжелой мыслью, что его сыновья и дочери пойдут по миру. Вот это-то пролетариатство духовенства, безземельность, необеспеченность извратили всю его жизнь. Чтобы не дать умереть с голоду осиротевшим семействам духовных лиц, решились пожертвовать одним из высочайших учреждений человеческих — браком. Места ''закрепляют'', — техническое, заметьте, чуть не официальное выражение. По смерти главы семейства место его остается за тем, кто согласится взять замуж его дочь либо родственницу. Кандидатам на места объявляется об открывшейся вакансии, со взятием ''такой-то''. Начинается хождение женихов в дом невесты. Большею частию это делается на скорую руку, всегда назначается срок для выбора невесты, вследствие чего ''посягающие'' не имеют времени узнать один другого. И бывали такие случаи, что невеста, находясь за двести верст, не успевала ко времени приехать в главный епархиальный город; претендент на поповское место не имел средств и времени съездить к невесте; тогда обе стороны списывались; давалось заочное согласие, и, получивши уже указ о поступлении на место, жених ехал к невесте; при таких порядках нередко выходили скандальные столкновения — невеста попадалась старая, рябая, сварливая девчина, и жених еще до свадьбы порывался побить ее. Но когда невеста приезжала в город, так и тогда умели обделывать дела и спускали залежалый и бракованный товар с удивительною ловкостию: щеки невесты штукатурились, смотрины назначались вечером, при слабом освещении, — и рябое выходило гладким, старое молодым... Бывало и то, что до самого венца роль невесты брала на себя ее родственница, молодая и недурная собою женщина, иногда замужняя, и уже только в церкви по левую руку жених видел какого-нибудь монстра вроде тех древних изображений, которые в старину сначала задымляли и коптили, а потом променивали на лук и яйца. Что было делать? Бурсак, наголодавшись после бурсы вдоволь, стиснув зубы и скрепив сердце, смотрел на свою будущую сожительницу, но... махнув рукою, поступал согласно внушению Ольги, сделанному ею князю Игорю, и, стоя под венцом, думал думу, как бы в первую же ночь изломать бока своей, черт бы ее взял, подруге жизни. Нечего говорить, что при подобном надуванье и фальше брак есть зло и поругание самых дорогих, самых святых прав человечества. Но когда при смотринах и сватовстве товар показывали лицом, и тогда редко-редко брак был счастливым. Если часто бывает, что после долгого знакомства брак неудачен, что сказать о том, когда он устраивался на авось... В светских искусственных браках большею частию оскорбляется и унижается женщина; но в бурсацких — и женщина и мужчина... В светских мужчина говорит: «я сыт и есть у меня имя, иди за меня — ты будешь сыта и получишь имя»; в бурсацких же не то; жених кричит: «есть нечего»; невеста кричит: «с голоду умираю» — и исход один: соединиться обеим сторонам. Все это — порождение проклятого пролетариата в нашем духовенстве. Кого же тут винить? Вот и дьячиха привезла по смерти своего мужа свою задеревенелую дочь и успела закрепить за ней место. Преосвященный послал ее в училище, чтобы из готовящихся к исключению выбрать жениха. В те времена, когда в бурсе свирепствовали Лобов, Батька, Долбежин и тому подобные педагоги, в ней уже нарождался новый тип учителей, как будто более гуманных. К ним принадлежал Павел Федорыч Краснов. Павел Федорыч был из молодых, окончивших курс семинарии студентов. Это был мужчина красивый, с лицом симпатическим, по натуре своей человек добрый, деликатный. Хотелось бы нам отнестись к нему вполне сочувственно, но как это сделать? Он и не думал изгонять розги, а напротив — защищал ее, как необходимый суррогат педагогического дела. Но он, наказывая ученика, не давал никогда более десяти розог. Преподавая арифметику, географию и греческий язык, он не заставлял зубрить слово в слово, а это в бурсе почиталось едва ли не признаком близкого пришествия антихриста и кончины века сего. Он позволял ученикам делать себе вопросы, возражения, требовать объяснений по разным предметам и снисходил до ответов на них, а это уже окончательный либерализм для бурсы. Увлекаясь своим положительно добрым сердцем, он входил иногда в нужды своих учеников. Так, мы упомянули в первом очерке об одном несчастном, который был бы почти съеден чесотными клещами, если бы не Павел Федорыч: он сводил его в баню, вымыл, выпарил, остриг его голову, сжег всю его одежду, дал ему новую и обласкал беднягу. Был случай, что по классам Краснова, за его болезнию, пришлось справлять уроки Лобову. Лобов вознес Карася и ''отчехвостил'' его на воздусях. То же самое хотел он сделать с цензором класса, парнем лет под двадцать, но цензор утек от него; тогда Лобов записал его в журнал, и дело все-таки пахло розгой. Узнав о том, как в классе свирепствовал Лобов, Краснов вышел из себя, разорвал в клочья журнал и рассорился с Лобовым. Он был справедлив относительно списков, из которых не делал для учеников тайны, а напротив — вызывал недовольных на диспуты. Раз только случилось, что Краснов избил своего ученика собственноручно и беспощадно; но и то по той причине, что бурсак решился острить во время ответа урока самым площадным образом, а Павел Федорыч был щекотлив на нервы. Словом, Краснов как частное лицо неоспоримо был честный и добрый человек. Но посмотрите, чем он был как учитель бурсы. — Иванов! — говорит он. Иванов поднимается с заднего стола бурсацкой Камчатки, за которою Краснов следил постоянно и зорко, вследствие чего для желающих ''почивать на лаврах'', то есть лентяев, он был нестерпимый учитель. Краснов донимал их не столько сеченьем, сколько систематическим преследованием; и вот это-то преследование, основанное на психологической тактике, сильно отзывалось иезуитством. Краснов в нотате видит, что у Иванова стоит сегодня ноль, но все-таки говорит: — Прочитай урок, Иванов. Но Иванов не отвечает ничего. Он думает про себя: «Ведь знает же Краснов, что у меня в нотате ноль... что же спрашивает? — только мучит!». — Ну, что же ты? Иванов молчит... Лучше бы ругали Иванова, тогда не было бы ему стыдно перед товарищами, потому что ругань начальства на вороту бурсака, ей же богу, не виснет; а теперь Иванов поставлен в комическое положение: над его замешательством потешаются свои же, и таким образом главная поддержка против начальства — товарищество — для него не существует в это время. — Ты здоров ли? — спрашивает ласково Павел Федорыч. Сбычившись и выглядывая исподлобья, Иванов говорит: — Здоров. — И ничего с тобой не случилось? — Ничего. — Ничего? — Ничего, — слышится ответ Иванова каким-то псалтырно-панихидным голосом. — Но ты точно расстроен чем-то? От Иванова ни гласа, ни послушания. — Да? Но Иванову точно рот зашили. — Что же ты молчишь?.. Ну, скажи же мне урок. Наконец Иванов собирается с силами. Краснея и пыхтя, он дико вскрикивает: — Я... я... не... зна-аю. — Чего не знаешь? — Я... урока. Павел Федорыч притворяется, что недослышал. — Что ты сказал? — Урока... не знаю! — повторяет Иванов с натугой. — Не слышу; скажи громче. — Не знаю! — приходится еще раз сказать Иванову. Товарищи хохочут. Иванов же думает про себя: «черти бы побрали его!.. привязался, леший!». Учитель между тем прикидывается изумленным, что ''даже'' Иванов не приготовил уроков. — Ты не знаешь? Да этого быть не может! Новый хохот. Иванов рад провалиться сквозь землю. — Отчего же ты не знаешь? Опять начинается травля, до тех пор, пока Иванов не начинает лгать. — Голова болела. — Угорел, верно? — Угорел. — А ты, может быть, простудился? — Простудился. — И угорел и простудился?.. Экая, братец ты мой, жалость! Товарищи, видя, что Иванов сбился с толку, помирают со смеху. А мученик думает: «господи ты боже мой, когда же отпорют наконец» и решается покончить дело разом: — Не могу учиться. — Отчего же, друг мой? — Способностей нет. — Но ты пробовал учить вчера? — Пробовал. — О чем же ты учил? Вот тут доходит дело до самой мучительной минуты: хоть убей, не разжать рта, точно губы с пробоем, а на пробое замок. Иванов не обеспокоился не только что выучить урок, но даже узнать, что следовало учить. Павел Федорыч, боясь, что Иванову подскажут товарищи, встал со стула и подошел к нему с вопросом: — Что же ты не говоришь? Иванов замкнулся, и не отомкнуться ему, несчастному. Павел Федорыч кладет на него руку. Иванов переживает мучительную моральную пытку, да и другим камчатникам вчуже становится жутко. — Зачем ты смотришь в парту? Смотри прямо на меня. У Иванова нервная дрожь. Не поднять ему своей головы — тяжела она, точно пивной котел, который только был по плечам богатыря. Между тем Павел Федорыч берет Иванова за подбородок. — Не надо быть застенчивым, мой друг. Мера душевных страданий переполнена. Иванов только тяжело вздыхает. Наконец, после долгого выпытывания, с тем глубоким отчаянием, с которым бросаются из третьего этажа вниз головой, Иванов принужден сознаться, что он не знает, что задано. Но у него была теперь надежда, что после этого начнутся только распекания и порка, значит, скоро и делу конец, — напрасная надежда. — Зачем ты забрался на Камчатку? Посмотри, что здесь сидят за апостолы. Ну, хоть ты, Краснопевцев, скажи мне, что такое шхера? Краснопевцеву что-то подсказывают. — Шхера есть, — отвечает он бойко, — не что иное, как морская собака. Все хохочут. — Ну ты, Воздвиженский... поди к карте и покажи мне, сколько частей света. Воздвиженский подходит к висящей на классной доске ланд-карте, берет в руки кий и начинает путешествовать по европейской территории. — Ну, поезжай, мой друг. — Европа, — начинает друг. — Раз, — считает учитель. — Азия. — Два, — считает учитель. — Гишпания, — продолжает камчатник, заезжая кием в Белое море, прямо к моржам и белым медведям. Раздается общий хохот. Учитель считает. — Три. Но ученый муж остановился на Белом море, отыскивая здесь свою милую Гишпанию, и здесь зазимовал. — Ну, путешествуй дальше. Али уже все пересчитал страны света? — Все, — отвечал наш мудрый географ. — Именно все. Ступай, вались дерево на дерево, — заключил Павел Федорыч. Он нарочно вызывает самых ядреных лентяев, отличающихся крутым, безголовым невежеством. — Березин, скажи, на котором месте стоят десятки? — На десятом. — И отлично. А сколько тебе лет? — Двадцать с годом. — А сколько времени ты учишься? — Девятый год. — И видно, что ты не без успеха учился восемь лет. И вперед старайся так же. А вот послушайте, как переводит у нас Тетерин. Следовало перевести: «Диоген, увидя маленький город с огромными воротами, сказал: „Мужи мидяне, запирайте ворота, чтобы ваш город не ушел“». Мужи по-гречески — андрес. Вот Тетерин и переводит: «Андрей, затворяй калитку — волк идет». Он же расписался в получении казенных сапогов следующим образом: «Петры Тетеры получили сапоги». Ну, послушай, Петры Тетеры, что такое море? — Вода. — Какова она на вкус? — Мокрая. — Про Петры же Тетеры рассказывали, что он слово «maximus» переводил слово «Максим»; когда же ему стали подсказывать что «maximus» означает «весьма большой», он махнул «весьма большой Максим». Ну, а ты, Потоцкий, проспрягай мне «богородица». — Я богородица, ты богородица, он богородица, мы богородицы, вы богородицы, они, оне богородицы. — Дельно. Проспрягай «дубина». — Я дубина... — Именно. Довольно. Федоров, поди к доске и напиши «охота». Тот пишет «охвота». — Напиши «глина». У того выходит «гнила». Таким образом Павел Федорыч потешался над камчатниками, заставляя их нести дичь. Иванов радовался в душе, что учительское внимание было отвлечено от него. Напрасная радость: то был новый маневр, пущенный в ход учителем. — Что, Иванов, хороши эти гуси? Иванов опять приходит в ажитацию. — Как бы ты назвал этих господ? Не назвал ли бы ты их дикарями? Платонов, что такое дикарь? — Дикий человек. — А умеешь ты говорить по-гречески? — Нет. — А я слышал, что да. Идет он с таким же, как сам, гусем. Один гусь говорит: «альфа, вита, гамма, дельта»; другой гусь говорит: «эпсилон, зита, ита, фита». Неправда, что ли? Тогда еще пирожник назвал вас язычниками. Вот вроде его один господин приезжает к отцу на каникулы. Отец его спрашивает: «Как сказать по-латыне: лошадь свалилась с моста?» — Молодец отвечает: «Лошадендус свалендус с мостендус». Иванов опять оживился надеждой, что его забыли. — И не стыдно тебе, Иванов, сидеть среди таких олухов? Я ведь знаю, что ты не станешь спрягать «дубину», не скажешь, что десятки стоят на десятом месте, не поедешь в Ледовитый океан с какой-то «Гишпанией», зачем же ты забрался к этим дикарям? — Простите, — шептал Иванов. — В чем тебя простить? — И Павел Федорыч опять добивается того, что Иванов сам себе делает приговор: — Ленился... — Дело ли будет, если я прощу тебя? Пускается в ход новый маневр. Известно, что для школьника мучительна не столько самая минута возмездия, сколько ожидание его. Это понимал Павел Федорыч и пускал в ход всю практическую психологию. — Простить тебя? А потом сам же будешь бранить за это, зачем дозволял тебе лениться; скажешь, не дурак же я был — учителя не хотели обратить на меня внимания. — Простите! — говорил Иванов. — Да ты знаешь ли, что с тобой может случиться, если, чего избави боже, тебя исключат? Знаешь ли, что предстоит всем этим камчатникам? Камчатка внимательно насторожила уши. — Теперь по Руси множество шляется заштатных дьячков, пономарей, церковных и консисторских служек, выгнанных послушников, исключенных воспитанников, — знаете ли, что хочет сделать с ними начальство? — оно хочет верстать их в солдаты. — Простите! — говорил Иванов, думая с тоскою: «боже мой, скоро ли же сечь-то начнут?.. проклятый Краснов!.. всю душу вытянул». — Я слышал за верное, что скоро набор, рекрутчина. Ожидайте беды... Мы имели случай в первом очерке заметить, что не раз проносилась грозная весть о верстании в солдаты всех безместных исключенных. Теперь прибавим, что такой проект начальство действительно не раз хотело осуществить, но в духовенстве всегда в этом случае подымался ропот; оно и понятно: многие сильные мира были или сами дети причетников, или имели причетниками своих детей и других родственников. Однако тем не менее грозная весть о солдатчине часто заставляла трепетать бурсаков. Павел Федорыч пользовался этим обстоятельством с полным успехом. — Как же тебя простить, — говорит он Иванову, — неужели тебе хочется под красную шапку? — Я буду учиться. — Как же ты давеча говорил, что не можешь учиться? Скверно на душе Иванова, потому что учитель доводит его до того, что он сам сознается: — Лгал. Травля продолжается далее. Приходилось после долгих выпытываний соглашаться — что и делалось замогильным тоном, — в том, что он должен быть наказан; потом, сколькими ударами розог. Когда ученик был доводим до истомы нравственной и едва не до полупомешательства, тогда только учитель отсылал его к печке, где и давал десять ударов розгами, причем внушалось, что ученик каждый раз при незнании урока будет получать это ординарное количество стежков по тому месту, откуда ноги растут. Решившись обратить лентяя на путь истины, Павел Федорыч всегда доводил свою работу до благоприятного результата, преследуя цель неутомимо и энергически. — Иванов! после класса приходи ко мне на квартиру. Пригласивши к себе на квартиру, Павел Федорыч заставляет Иванова учить урок в рекреационные часы, так что если и после этого захотел бы лениться, то ему пришлось бы всю училищную жизнь просидеть над книгой, не нашлось бы и в праздничные дни свободной минуты — вечно под носом проклятый учебник, и лентяи со скрежетом зубовным вгрызается в ненавистные отроки. Мало-помалу долбня всасывает его и поглощает всецело. Конец ли? Нет, все-таки не конец. Павел Федорыч сносится с другими учителями относительно неофита. Долбежин и Батька говорят неофиту: «А, голубчик, у других ты учишься, а у меня нет?.. Запорю, животное, убью!». Те учителя, в свою очередь, начинали ''досекать'' лентяя, каждый ''до своей науки''. Что тут станешь делать? Поневоле съешь всю бурсацкую науку, хотя в душе созреет и навек укоренится глубокая ненависть и беспощадное отвращение к той науке. Правда, ученик, досеченный до хорошего аттестата, будет благодарен, но все же не за бурсацкую науку, но за аттестат, дающий ему известные права. Милостивые государи, как вам нравится подобное варварство в педагогике, к которому, однако, прибегал даже Павел Федорыч, человек с сердцем положительно добрым? Что же это значит? Если бы Лобов, Долбежин, Батька и Краснов не употребляли противоестественных и страшных мер преподавания, то, уверяю вас, редкий бурсак стал бы учиться, потому что наука в бурсе трудна и нелепа. Лобов, Долбежин, Батька и Краснов поневоле прибегали к насилию нравственному и физическому. Значит, вся причина главным образом не в учителях и не в бурсаках, а в бурсацкой науке, чтоб ей сгинуть с белого света. Мало-мальски развитый семинарист всегда вспоминает о ней с ужасом. Камчатка ''почивала на лаврах'' до сего дня спокойно и беспечно; но сегодня в ней ярые толки и шум. Павел Федорыч возбудил те толки и шум своими угрозами о солдатчине. Но не на всех камчатников грозная весть произвела одинаковое впечатление. Камчатники распадались на два типа по роду бурсацких наук. Науки были: ''божественные'', которые ныне называются богословскими, и ''внешние'', которые ныне называются светскими. Один камчатники отрицали только ''внешние'' науки и с усердием занимались законом божиим, священною историею, церковным уставом и церковным пением. Эти специально готовились в дьячки и пономари. Представителями такого типа в особенности были двое — ''Васенда'' и ''Азинус''. Васенда был великовозрастный, так что кончить курс ему пришлось бы не юношей; а тридцатилетним мужем. Он махнул на все рукою и принялся за божественные науки. Это был человек честный, добрый, обладавший громадною физическою силою, но, как все силачи, спокойный и сосредоточенный; но главное — он был замечательный скопидом и хозяин. Так он и выглядит кремнем-причетником, у которого хозяйство никак не будет хуже по крайней мере дьяконского. Заглянем в его ученический сундук, когда Васенда выдвигает его из-под кровати. В углу небольшой деревянный образок Василия Великого, благословение матери, вдовы-дьячихи; на внутренней стенке крышки сундука набиты два ремня, и за них вложено несколько дестей писчей бумаги; по краям, около бумаги, художественная выставка произведений конфетного и леденечного искусства: генерал, у которого нос чуть не поперек лица; голая женщина, кормящая грудью голубка, а за нею амур, как будто бы страдающий водяной болезнью; потом лубочная гравюра, вырезанная из «Бовы» и изображающая то, как сей богатырь побивает метлою рать несметную; далее картинка из священной истории, на которой вы можете видеть изгнание наших прародителей из рая, и тому подобные изображения; эти изображения перемешаны с леденечными билетиками; тут же, между прочим, налеплена числительница, показывающая дни и месяцы на целый год. Внутри сундука в одном углу кадушка, в которой грибы со сметаной, а в другом мешок с толокном. На дне лежат книги, все божественные, ни одной внешней — их Васенда продал, как ненужные. В другой стороне сундука аккуратно уложено чистое белье и новенькая верхняя одежда. Кроме того, под образком находится маленький ящичек, в котором хранятся его деньги, письма, новейший песенник, нюхательный табак, пустая склянка, перочинный нож, гребенка, мыло и тому подобное. Вот вам сундук Васенды, окованный прочными железными полосами, с крепчайшим замком. У Васенды отличный дубленый тулуп и неизносимые осташи с голенищами по колено. Его скопидомство доходило даже до крайности; так, он целый год писал одним пером, едва касаясь бумаги и каждый раз бережно завертывая его в бумажку. Он уже и теперь так и выглядит степенным и практическим дьячком; и действительно, он умеет что угодно и купить и продать; походка у него важная, осташи блестят... Вот этот-то господин и был представителем лучшего типа бурсацкой Камчатки. В самом деле, из него вышел прекрасный зажиточный деревенский дьячок. Весть о солдатчине мало тревожила его: он верил в свою звезду. Азинус был ученик высокого роста, сутуловатый, с выдавшимися лопатками на спине, на длинных ногах; широкие скулы, бойкие серые глаза и постоянно вздернутый кверху нос, вечно нюхающий что-то в воздухе, придавали лицу его выражение той хитрости, которою отличаются мелкие плуты с узким лбом. Он ходил в тиковом халате, в дырявых сапогах и в ватной шапке и зимой и летом. Азинус был сын заштатного пономаря, горького пьяницы, жившего подаянием. Мать Азинуса, бедная старуха, забитая своим мужем, переслала своего сына в училище с одним дальним своим родственником, но при этом, по неопытности или старческой рассеянности, не озаботилась передачею ему документов, необходимых для поступления в бурсу. Родственник привез Азинуса, тогда еще осьмилетнего мальчика, на огромный двор училища и пустил его на волю божью отыскивать самому себе науку. Азинус долго ходил по двору, не зная, куда деться. К вечеру он проголодался и, увидя в восемь часов огромную массу воспитанников, примкнул к ним и очутился в столовой, где, долго не думая, принялся за щи и кашу. После ужина ученики отправились сначала на молитву, а потом по спальням, — он за ними; в спальне он нашел незанятую казенную кровать, где и уснул спокойно. Поутру он опять вместе с другими сходил на молитву, а потом попал в приходский класс; тут он водворился на задней парте. Так он прожил около трех месяцев, пока наконец учитель не обратил на него внимания. Стали наводить справки, Азинуса в списках не оказалось. Его покормили в последний раз обедом и велели убираться за ворота, на все четыре стороны. Вот так младенчество — лучшая пора нашей жизни! Он несколько дней питался милостынею, бог знает где ночуя, пока не наткнулся на другого нищего, своего отца, который отвел сынка к знакомому дьячку, окончательно определившему маленького Азинуса в бурсу, которая его окончательно изувечила. Он сначала оказывал успехи, но скоро плюнул на все и, выжив известный период сечения, засел в Камчатку навсегда. Здесь сложился его характер, в высшей степени безалаберный. Главным его занятием были чет и нечет, юла, три листика, мена ножами и тому подобные коммерческие игры бурсы. Он сделался настоящим цыганом училища, променивая и выменивая, продавая и покупая что угодно. Деньжонки и вещи, приобретаемые им, шли у него без толку. Все ученики, остающиеся на рождество или пасху в училище, умели чем-нибудь запастись для праздника; Азинус же часто проедал деньги накануне его, а потом шлялся по спальням, льстил, кланялся, прислуживался, ругался и лгал выпрашивая кусок булки, яйцо или клок масла у своих товарищей. При таком характере он совершенно изолгался. До сих пор передают его рассказы. Так, он однажды говорил, что в страшную метель зимою ехал куда-то, на него напали волки. Что было делать? «Я, говорит, со страху спрятался в рожь». Когда его спрашивали, каким образом зимою попался он в рожь, тогда Азинус ругался, рассыпал смази и, свертывая из пол халата хвост, описывал им в воздухе круги. Нередко он сообщал своим слушателям о том, как он видел сам привидения, домовых, мертвецов и чертей. Но он не только, что врал, но не прочь был и стянуть что-нибудь. Однажды он путешествовал на родину, верст за полтораста, с четырьмя копейками в кармане, спал в лесу, питался незрелыми ягодами, иногда заходил в харчевни, обедал в них и потом утекал, не заплативши денег за обед. Этот молодец когда прибыл на родину, то у него оставалась еще одна копейка в экономии. Азинус был во всех отношениях противоположность Васенде. Но и он не обратил внимания на весть о солдатчине, хотя это сделал единственно по безалаберности своего характера. Вообще Камчатка, отрицающая внешние науки и изучающая только божественные, не была сильно взволнована словами Павла Федорыча. К тому были основания. Начальство смотрело на божественную Камчатку довольно благосклонно: она что-нибудь да делала. Бывали проекты (и это знали камчатники) о преобразовании священных задних парт в специальный класс, так называемый ''причетнический''. И потому ученики, подобные Васенде или Азинусу, были спокойны. Но иное совсем происходило в другой половине Камчатки. Здесь почивали на лаврах абсолютные нигилисты, отрицавшие и внешние и божественные науки. Там сидели некоторые убогие личности, которые и сами убедились и начальство убедили, что не имеют способностей и учиться не могут, хотя странно считать кого бы то ни было неспособным даже к самому ограниченному элементарному образованию. Так, был один ученик, сын финского священника, который просидел в приходском классе шесть лет и едва-едва научился читать, после чего его исключили. Его прозвище ''АзбУчка Забалдырь ЕвангИлье Свитцы'' — за то, что он азбуку называл азбучкой, а псалтырь — забалдырью. Такие примеры не редкость в бурсе. Столько же времени и в том же классе сидел Чабря. Иные до второуездного класса доплетались только через четырнадцать лет — время, которого достаточно для того, чтобы приготовиться на степень доктора какой угодно науки, срок, который одним годом только меньше нынешней солдатской службы. Эх, бедняги, какую ж лямку вы тянули: солдатскую, а вас еще солдатчиной стращали!.. Нашли чем испугать!.. Но вы все же таки пеняли тогда на начальство, дрожали от страха за свою судьбу: вам, конечно, не хотелось такую же службу вынести вторично. Мы видели, что действительно неспособные ученики были сегодня сильно встревожены. Но во внешней Камчатке были и способные ученики, сердце которых тоже дрогнуло от слов Краснова, не столько от того, что их головы хотели накрыть красной шапкой — эти лентяи были народ беззаботный, мало думающий о будущем, — сколько от той беды, которую испытал сегодня их товарищ, Иванов. Изленившись, они не могли взяться за книжку, а с другой стороны, особенно умные из лентяев инстинктивно и, право, справедливо чувствовали отвращение к бурсацкой науке. Однако тем не менее нервная дрожь пробегала по их телу, когда они вспоминали Павла Федорыча. Они чувствовали, что вслед за Ивановым стоит их очередь, что зоркий глаз Краснова отыщет их в Камчатке и заставит их прочувствовать всю моральную пытку своей психолого-педагогической системы. Грустно, скучно сегодня в Камчатке; но, читатель, подождите немного, и вы увидите, ''что'' сегодня же радостно взволновало не только Камчатку божественную, не только Камчатку внешнюю, но и весь класс бурсаков. Дайте только рассказать мне, какую штуку отмочил сегодня Аксютка в сообществе с Ipse, — иначе рассказ наш не будет вам понятен. Аксютка все еще щелкает зубами. Стемнело. Лампы, как мы уже имели случай заметить, не зажигались в классах до занятных часов. Аксютка пробрался в первоуездный класс, где в потемках обыскивал карманы и парты учеников. — Где бы ''стилибонить''? — шептал он. Отправился он в приходские классы. Успех был тот же, и Аксютка со злости загнул какому-то несчастному трехэтажные салазки. — Все стрескали, подлецы! — проговорил он. С голодом Аксютки естественно росло непобедимое его желание похитить что-нибудь и съесть, а вместе с тем увеличивались его хитрость, изворотливость и предприимчивость. Он отыскал своего друга и верного пажа Ipse и отправился вместе с ним в тот угол двора, у ворот, где была пекарня. Они пришли к пекарне; Ipse спрятался в темном углу ее, а Аксютка что есть силы стал ломиться в двери. — Голубчик, Цепа, дай хлебца. Цепка был солдат добрый. Он голодных бурсаков часто наделял хлебом, а кого любил — так и ржаными лепешками. Но этот хлебопек не мог терпеть Аксютку: он был уверен, что Аксютка стянул у него новые голенища. Отметим здесь еще странное явление бурсы. Служители училища были чем-то вроде властей для учеников; у инспектора они имели значение гораздо большее, нежели всякий второклассный старшой. Свидетельство ''сторожа'' (так ученики звали прислугу) или жалобы его всегда уважались начальством. Ученик против сторожа ничего предпринять не мог. Это объясняется тем, что вахтер, гардеробщик, повар, хлебник, привратник и секундатор из сторожей, очевидно, служили в видах начальства. Все они из урезанных продуктов, разумеется ученических, должны были во что бы то ни стало приготовить для начальства хлеб, мясо, крупу, холст, сукно и тому подобное. Естественно, что жалоба на каждого из них была как бы жалобою на самое начальство; например, сказать, что повар мало каши дает, значило сказать, что эконом крадет казенную крупу, что эконом делится с смотрителем, училищный смотритель с семинарским, этот с академическим и так далее: выйдет, что жалоба о каше есть жалоба против высшего начальства, чуть не заговор и бунт. Да, на бурсацком языке такие жалобы, действительно, и назывались бунтами и преследовались, как бунты. Служители сознавали свое положение и пользовались им. Они жили гораздо лучше тех, кому служили: одежду носили казенную, ели вволю и хорошо, могли высказывать свои неудовольствия и грозить оставлением службы, у них всегда бывали жирные щи со свежей говядиной, жирно промасленная каша, а хлеба не порциями, как бурсакам, но сколько угодно. Живя почти на всем готовом, они, кроме того, получали жалованья от восьми до двенадцати, а вахтер и семнадцать рублей ассигнациями, — они были богаче самых богатых бурсаков. Многие из них имели случай красть казенное. Повар получал от некоторых учеников еженедельную плату за то, что кормил их утром и вечером кашею. Захаренко, секундатор, открыто брал взятки; каждый праздник он обходил классы и объявлял: «Что же, господа, Алексею Григорьичу (так величали Захаренко) на табачок?». К нему сыпались на подставленную ладонь гроши и пятаки. За неделю, когда сбор был скуден, ученики замечали, что он сек их с большею исправностию и аппетитом. Кроме того, Захаренко продавал ученикам нюхательный табак, сам-тре. Словом, служители составляли низшее начальство. Если к этому прибавить, что некоторые из них наушничали инспектору, то понятно будет их влияние на учеников. Поэтому ничего нет удивительного, когда Захаренко под пьяную руку проводил пальцем по голове ученика, как по бубну, приговаривая: «Эй, прокислая кутья, ваше дело гадить, наше убирать». Или что удивительного, если Еловый бил бурсака метлой по затылку, Трехполенный давал трепку и тому подобное? В большинстве случаев такие обиды терпеливо сносились учениками. Но Аксютка, как отпетая личность, не обращал внимания на служительские власти. Он продолжал ломиться к Цепке в хлебную. — Кто тут? — послышался голос Цепки. — Это я, Цепа. — Я тебе дам такого хлебца, что не съешь... прочь пошел!.. — Цепа, ей-богу, есть хочется!.. — Ну, пошел, пошел!.. не проедайся!.. Аксютка переменил тон. Он стал ругаться: — Цепка, черт, дай же хлеба! Жалко, что ли, тебе куска какого-нибудь? Собака ты этакая, чтоб подавиться тебе сапогом, который ты шьешь! — Ах ты, бесов сын! — проворчал Цепка. Цепка воткнул шило в деревянный обрубок, служивший ему столом, и, стиснув зубы, схватил метлу и стремительно бросился к двери. Он приударил за Аксюткой. Аксютка бегал очень хорошо; он мастер был играть в пятнашки и на небольшом пространстве умел ''увертываться'', делая неожиданные повороты то в ту, то в другую сторону. Двор был велик, но Аксютка побежал к воротам. Цепка крикнул привратнику, стоявшему там: — Держи его! Привратник схватил тоже метлу и бросился на Аксютку. Аксютка переменил рейс. К его несчастию, был шестой час вечера, час, в который служители мели спальные комнаты. Они теперь выходили с разных концов двора. — Держи его! Аксютку все знали. Служители ополчились на него со швабрами. Аксютке приходилось плохо. Его травили с четырех концов — он и озирался хищным волком. «Намнут, черти, шею!» — думал он. Но вот ноздри его поднялись и опустились. Он быстро бросился к Цепке. Цепка, не подозревая ничего в этом новом маневре, бежал к нему с распростертыми руками. Другие служители, видя, что Аксютка почти в руках Цепки, опустив швабры, кричали: — Хватай его! Но Аксютка, налетев на Цепку, неожиданно упал ему под ноги. Разлетевшийся Цепка полетел кубарем вверх ногами. Аксютка направил свой бег к классу, который уже был освещен, потому что начались занятия. Цепка, человек бедовый, в сердцах, стал клясться и божиться, что убьет Аксютку. Он поднялся с земли, схватил метлу и отправился к классу, куда скрылся Аксютка. — Теперь поймает... попался! — говорили служители и разошлись в разные стороны. Цепка ворвался в класс со страшными ругательствами и помахивая метлою. Аксютка, увидев его, вскочил на первую парту, с первой на вторую и полетел над головами товарищей. Цепка последовал его примеру, и огромный солдат носился с метлою в храме бурсацкой науки... Картина была великолепная... Ученикам стало весело, — такие спектакли приходилось видеть нечасто. Из-под ног разъяренных врагов летели на пол дождем книги, грифельные доски, чернильницы и линейки. — Го-го-го! — начали бурсаки. — Ату его! — подхватили другие. Третьи свистнули. Кто-то книгой пустил в Цепку. Цепка не обращал внимания на крик, атуканье и рев бурсаков. Он распалился страшно. Двадцать две парты, как клавиши, играли под здоровенными его ступнями. Но вот Аксютка, соскочив на пол, скрылся под партой; Цепка хотел последовать его примеру, но какой-то бурсак дернул его за ногу, и он растянулся среди класса плашмя. Невозможно привести здесь той свирепой брани, которою он осыпал весь класс. Аксютка, выглядывая из-под парты, говорил ему: — Цепка, встань, да на другой бок. Цепка бросился к нему; но Аксютка уже из-под другой парты: — Право, Цепка, дай, — голенища подарю. Цепка понял, что под партами ему не угоняться за врагом. Он, обозвав бурсаков прокислой кутьей и жеребячьей породой, направился к двери. Его проводили криком, свистом, атуканьем и крепкими остротами. Покажется странным, каким образом подобный гвалт и рев мог не доходить до начальства. К тому способствовало самое устройство училища. Все здание разделялось на два корпуса — старый и новый. В ''старом'' года за три до описываемого нами периода помещалась семинария, а в ''новом'' училище. Семинария потом была переведена в новое здание, училище же осталось в прежнем. В училище из начальства жили только смотритель и инспектор, другие учителя помещались в старом корпусе<ref>Между прочим, описывая бурсу, мы опустили очень важное обстоятельство, что повело ко многим недоразумениям. Мы забыли сказать, что описываемая нами бурса — было закрытое учебное заведение. Ученики ее не жили, как в других бурсах, на вольных квартирах. Все, человек до пятисот, помещались в огромных каменных зданиях, постройки времен Петра I. Эту черту не следует опускать из внимания, потому что в других бурсах вольные квартиры порождают типы и быт бурсацкой жизни такие, которых нет в закрытом заведении. Быть может, здесь же должно искать причину и того, что формы бурсацизма в нашем училище сложились так оригинально и так неискоренимо. Традиция, при закрытости заведения, имела полную силу и жизненность.</ref>. Таким образом, училище, по необходимости, управлялось властями, выбранными из учеников же. Кроме того, квартира смотрителя и инспектора была на противоположном конце двора, далеко от классов, так что никакой гвалт и рев не доходили до начальства. Служители составляли, как мы уже имели случай сказать, нечто вроде начальства и, значит, были ненавидимы товариществом, вследствие чего скандалы вроде описанного не доходили до инспектора и смотрителя. Мало-помалу все успокоилось в классе. Аксютка пробрался в Камчатку. Скоро явился и Сатана (он же и Ipse)... — Ну, что, Сатана? — Оплетохом! — Лихо!.. Ну-ка, давай сюда! Ipse вынул целый хлеб... — Да ты молодец!.. я тебя за это жалую смазью... Сатана принял смазь и проговорил: — Аз есмь Ipse! Аксютка уписывал хлеб с волчьим аппетитом. Но после завтрака он все-таки не успокоился духом. «Черт их побери, — думал Аксютка, — этак когда-нибудь и с голоду умрешь. Уж не закатить ли завтра нуль в нотате? Э, нет, подожду — еще потешусь над Лобовым. А дело все-таки гадко». Но ладно, «''бог напитал, никто не видал; а кто и видел, так не обидел''», — заключил Аксютка бурсацким присловьем. — «Утро вечера мудренее...» — Эх, Аксен Иваныч, — сказал ему Ipse, как бы отвечая его мыслям, — воззри на птицы небесные: они не сеют, не жнут, не собирают в житницы, но отец небесный питает их. — Аминь! — сказал Аксютка и решился продолжать свои проделки с Лобовым. Еще не утих гомерический хохот бурсы, как вошел в класс лакей инспектора и спросил: — Где дежурный старшой? — Здесь, — отвечал старшой. — ''Тебя'' инспектор зовет. Лакей ушел. Сразу по всем головам прошла одна и та же мысль: верно, Цепка нажаловался инспектору на Аксютку, у которого уже дрожали от предчувствия беды поджилки, но и, кроме его, многие струхнули, потому что многие принимали участие в скандале. Старшой застегнулся на все пуговицы и отправился к инспектору не без внутреннего трепета, потому что в его дежурство случилась эта милая шутка веселых бурсачков. На класс напало уныние. Минуты еле тянулись в ожидании дежурного. Наконец он явился. Его встретило мертвое молчание. Дежурный окинул взором класс. Все ждали. — Женихи! — крикнул он. У всех отлегло от сердца. — Женихи? — отвечали ему. Класс наполнился радостным ропотом. Туман с физиономий исчез, по ним пробежала светлая полоса. Все приподняли головы. У всех была одна мысль: «среди нас есть женихи, значит, мы не мальчики, а народ самостоятельный». Но что сделалось с Камчаткой? Там воодушевленный говор, потому что настал час торжества, час величия Камчатки. Взоры всех были обращены в эту счастливую страну. :Полно азбуке учиться, :Букварем башку ломать! :Не пора ли нам жениться, :В печку книги побросать? Шум усиливался. — Тише! — крикнул цензор. В классе несколько стихло. — Кто женихи? Вышли Васенда, Азинус, Ерра-Кокста, Рябчик. — И я жених. — С этими словами присоединился к ним Аксютка. Класс захохотал. Ipse от восторга вертел хвостом халата. — Никого больше? Больше никого не оказалось. — Женихи к инспектору!.. живо! Все пятеро отправились к инспектору. Класс, глядя на Аксютку, который с уморительными гримасами подпрыгивал и бил себя по бедрам, весело смеялся. Когда женихи скрылись за дверями, класс наполнился сильным говором, точно на рыночной площади торг во всем разгаре. Но это не был тот бесшабашный гвалт, когда бурсаки тянули ''холодно'' или дули ''разноголосицу'': он скорее походил на тот шум, который наполнял класс во время получения билетов на каникулы. В Камчатке же шло положительное ликование — она высылала от себя женихов, героев дня. Событие во всех головах поднимало мечты: «когда-нибудь и мы освободимся от бурсы». От двенадцатилетнего мальчика до двадцатидвухгодовалого парня, от последнего лентяя до первого ученика — все думали одну радостную думу. Все училище было охвачено трепетом. Бог весть каким образом магическое слово «женихи» быстрее ласточки облетело по всем классам, сладостно волнуя бурсацкие души. Урок нейдет на ум, книги в партах, ученики сбились в кучки, и цензор снисходителен на этот раз — не разгоняет их. Все сразу почему-то вспомнили свою родину, дом, отца с матерью, братьев с сестрами. Самые молодые бурсачки, и те рассуждают о невестах, о женитьбе, о поповских и дьяческих местах и доходах, о славленьи и т. п. Многие толкуют о дне исключения их: кто собирается в дьячки, кто в послушники, кто в чиновники, а кто так и в военную службу. Женихи вернулись от инспектора. — Ну что? — спрашивали их с любопытством. — Везет ли, Аксен Иваныч? — говорил Ipse. — Вот тебе — читай. Ipse взял из рук Аксютки осьмушку исписанной бумаги и начал по ней читать громко: <center>БИЛЕТ</center> Ученик Аксен Иванов уволен в город для свидания со своею невестою Ириною Вознесенскою, 18... года 23 октября, с 4 часов пополудни до 9 часов вечера. Далее следовала подпись инспектора. — Браво, Аксютка! — кричали товарищи. У Васенды и Азинуса были такие же билеты. Но остальные два претендента пробирались на священные парты Камчатки с унылым и понуренным видом. — Вы что? — Их сначала будут румянить и уж потом на смотрины. Раздался смех. Униженные и оскорбленные, усевшись на место, положили с отчаянием свои победные головы на руки. — Этому, — пояснял Аксютка, указывая на великовозрастного бурсака, — инспектор сказал: «Я тебя замечал в нетрезвом виде — какой же из тебя выйдет муж?.. Нет, вместо свадьбы устрою тебе баню». — Поздравьте, господа, — дополнил Аксютка, — молодых с законным браком. Хохот. — А этому, — говорил Аксютка, указывая на другого отверженного жениха, — оказалось всего четырнадцать лет. — Вот так жених! — Смазь ему, ребята! — Салазки жениху! Несчастного окончательно унизили и оскорбили широчайшей смазью и беспощадными салазками. В другое время он протестовал бы, но теперь стыдно было, что он, четырнадцатилетний мальчик, задумал ''брачиться'' с тридцатидвухлетней древностью. Кроме того, его мучил страх грядущих румян. С горя, стыда и страха он заплакал. К нему подошел Тавля, приподнял его голову, ущемил двумя перстами нос жениха и потянул через парту. — У-у-у — затянул он. Класс захохотал. — Молокосос! Тавля после того еще надрал ему уши. Бедняга рыдал, но от стыда не решился просить пощады. С той поры его прозвали «мозглым женихом». Он в тот же вечер ударился в беги. Когда будем говорить о бегунах бурсы, расскажем и о его похождениях. Около женихов были шум и толкотня. Расспрашивали о приходе, о невесте, о доходах, давали советы и снаряжали на завтрашний день к невесте. Общая внимательность и предупредительность показывали то напряженное состояние духа учеников, в котором они находились. Это выразилось тем, что товарищи охотно предлагали женихам кто новенький сюртучок, кто брюки, кто жилет, даже сапоги и белье. Азинус на другой день сбросил с себя тиковый халат и дырявые сапоги, у которых вместо подметок были привязаны дощечки деревянные, и явился франтом хоть куда. Все это напоминает нам тех беглых арестантов, которых г. Достоевский изобразил в «Мертвом доме». Как там товарищи радовались за освободившихся от каторги, так и здесь радовались за освободившихся от бурсы. Вечер закончился блистательным скандалом. Тавля женился на Катьке. Достали свеч, купили пряников и леденцов, выбрали поезжан и поехали за Катькой в Камчатку. Здесь невеста, недурной мальчик лет четырнадцати, сидела одетая во что-то вроде импровизированного капота; голова была повязана платком по-бабьи, щеки ее были нарумянены линючей красной бумажкой от леденца. Поезжане, наряженные мужчинами и бабами, вместе с Тавлей отправились к невесте, а от ней к печке, которую Тавля заставил принять на себя роль церкви. Явились попы, дьяконы и дьяки, зажгли свечи, началось венчанье с пением «Исаие, ликуй!». Гороблагодатский ''отломал апостол'', закричав во всю глотку на конце: «А жена да боится своего мужа». Тавля поцеловал у печки богом данную ему сожительницу. После того поезд направился опять в Камчатку, где и начался великий пир и столованье. Здесь гостям подавались леденцы, пряники, толокно, моченый горох, и даже часть украденного Аксюткою хлеба шла в угощение поезжан и молодых. Поднялись пляски и пенье. В конец занятных часов появилась и святая мать, сивуха. На другой день через фискалов все известно было инспектору, и последовало румяненье тех мест, откуда у бурсаков растут ноги. На другой день у Васенды, Азинуса и Аксютки были действительные смотрины. Васенда, как человек положительный и практический, нашел невыгодным закрепленное место, приданое и обязательства, а невесту чересчур заматоревшею во днех своих, на вид рябою, длинною и черствою. Он решился остаться в Камчатке до лучшей суженой. Азинус, по безалаберности своего характера, а отчасти потому, что ему надоела и опротивела бурса, махнув на все рукою, решился вступить в законный брак с дамою, которая была старше его по крайней мере десятью годами. Впоследствии из него вышел мерзейший муж, а из его супруги того же достоинства баба. Аксютка вовсе и не думал жениться. Он отправился на смотрины единственно из желанья потешиться, поесть у невесты, стянуть что-нибудь и погулять вне училища, на свободе. Он украл у «нареченной» шелковый платок и три медных гривны. Один из женихов, как мы уже видели, удрал из училища и теперь состоял в бегах. Пятый жених на другой день получил от инспектора румяны, то есть блистательную порку. === БЕГУНЫ И СПАСЕННЫЕ БУРСЫ. ОЧЕРК ЧЕТВЕРТЫЙ === Главное действующее лицо настоящего очерка Карась. Что это за рыба? Карась был довольно самолюбивая рыба. Два его брата, уже бурсаки, смотрели на него как на ''маленького'', не допускали его не только в серьёзные, по их понятию, предприятия, но даже и в простые игры, и именно на том основании, что он ''не ел еще семинарской каши'', а между тем он слышал иногда от них рассказы о разного рода играх бурсаков, о бурсацких богатырях, их похождениях, проделках с начальством — рассказы, которые казались ему очень привлекательны: все это породило в нем страстное желание как можно скорее, всецело, по самые уши окунуться в болото бурсацкой жизни. Настал давно ожидаемый им день. Сняли с Карася детскую рубашонку и вместо ее надели сюртучок — с той минуты он почувствовал себя годом старше; он имел уже ''свою'' кровать, ''свой'' сундук, ''свои'' книжки — это еще прибавило ему росту; дали ему на булки двадцать копеек, капитал, редко бывавший в его руках, — тогда карасиная гордость сделалась непомерна. Пришел час расставания с родным домом: помолились богу, благословили Карася, у матери слезы на глазах, отец серьёзен, сестренки задумались, — лишь Карась радуется и скачет, как сумасшедший, он блаженствует от той мысли, что еще несколько минут — и он будет бурсак, бурсак с головы до ног, вдоль и поперек. Карася отвели в бурсу. Здесь он простился с отцом очень невнимательно. Ему хотелось поскорее присоединиться к ученикам, которые играли на большом дворе бурсы в ''лапту, касло, отскок, свайку, рай и ад, казаки-разбойники, краденую палочку'' и т. п. Долго не думая, он по уходе отца отправился на двор, где и присоединился к кучке бурсачков, игравших в ''рай и ад'', то есть скакавших на одной ноге среди начерченной на земле фигуры, причем носком сапога они выбивали из разных ее отделений камешек... «Это очень весело», — подумал Карась. Но в то же время он услышал насмешливый голос: — ''Новичок''! — ''Городской''! — прибавил кто-то. — ''Маменькин сынок''! «О ком это?» — думал Карась. Его щипнули. «Обо мне», — решил он. Сердце его замерло от предчувствия чего-то нехорошего... — Смазь новичку! «О ком это?» — думал Карась. На него налетел довольно взрослый бурсак и схватил его лицо в свою грязную пясть. Карась вовсе не ожидал такого приветствия. Он озлился, но не ему, поступившему в училище на десятом году, было бороться с здоровыми бурсаками. Однако Карась не обратил внимания на свое слабосилие. Он размахнулся ногою и ударил ею своего обидчика в живот. Бурсак застонал и хотел дать трепку Карасю, но Карась ударился в беги. — Ай да новичок! — слышал он сзади себя одобрение. «Вона — еще хвалят!» — думал утекающий Карась. В пять часов вечера братья отвели Карася во второй приходский класс, где он и водворился на задней парте и скоро познакомился со своим соседом, которого звали ''Жирбасом''. — Ты будешь учить урок? — спросил Жирбас. — Буду. — Зачем? — А учитель спросит? — Быть может, и не спросит. — Так разве не учить? — Не стоит. — И не буду же учить. Так Карась начал свое духовное образование. Однако же чем развлечься? — впереди предстояли еще три учебных часа. — Что ж мы будем делать? — спросил Карась. — Давай играть в ''трубочисты''. — Ладно. Но лишь только Жирбас стал загадывать, пряча грифель, подходит к Карасю какая-то каналья и, показывая ему небольшую склянку, говорит: — Хочешь, ''посажу тебя в эту бутылочку''? — В эту?.. Каким образом?.. — Да уж будешь сидеть... хочешь? — Шутишь, брат!.. Ну-ка, сади! — Вот тебе шапка — трись ею... — И буду сидеть в бутылочке? — Будешь. Карась берет поданную ему шапку и начинает очень усердно тереться тою шапкой. — Входишь в бутылочку, лезешь, — говорили окружающие Карася товарищи, а сами хохотали. — Чего вам смешно? — спрашивал глупый Карась. — Довольно! — говорят ему. — Сел в бутылочку. — Как так? — спрашивает Карась, отнимая от лица шапку. Раздался дружный веселый смех... — Где же я в бутылочке? — Данте ему зеркальце. Подали зеркало. Заглянув в него, Карась не узнал своей рожицы: вся она была черна, как у трубочиста. Только тут Карась смекнул, что шапка, которою он терся, была вымазана сажею и ее трудно было приметить на черном сукне. Карасю было досадно и стыдно. Сам выпачкался, — говорили ему. — Не на кого и жаловаться... — Фискалить? да мы его ''вздуем''! — Не буду я фискалить, — ответил Карась, — а вы все-таки подлецы! Карасю пришлось выносить насмешки своих товарищей. Вымыв рожицу из ведра, стоявшего в углу класса, Карась бросился к Жирбасу, надеясь на его сочувствие... — Черти этакие! — сказал он... Но Жирбас, услышав такие слова, отвечал на них оскорбительным для карасиного уха смехом. — Жирная скотина! — проворчал Карась... Это было началом его раздора с Жирбасом. Этот раздор с каждой минутой развивался сильнее и сильнее при тех случаях, когда Карасю приходилось, как новичку, терпеть разного рода шутки и проделки со стороны своих товарищей. К Карасю подошел цензор и спросил его: — ''Видал ли ты Москву''? — Никогда не видал. — Так я тебе покажу ее. С этими словами цензор схватил карасиную голову в свои руки, ущемил ее между ладонями и приподнял новичка в воздухе... — Ай, пусти! — запищал Карась. Цензор, потешившись над рыбою, опустил ее на парту. Жирбас опять смеялся. Его рожа для Карася становилась противна. — Жирная харя! — сказал он вслух. Это нисколько не обидело Жирбаса. Он только пуще захохотал. Карась нашел, что благоразумнее будет, если он и на этот раз смирится, — иначе его досада только усилит насмешки соседей. Но вот спустя немного времени подходит к Карасю какой-то верзила. Строгим, начальницким тоном он отдает ему приказ: — Ступай на первую парту. Видишь, там сидит большой ученик. Ты спроси у него ''волосянки''. Карась повинуется. — Дай ''волосянки'', — говорит он, подходя к указанному ученику. — Изволь, сколько хочешь, — отвечает тот и, вцепившись в волоса несчастного Карася, начинает трепать ею очень чувствительно... Карась пищит, на глазах его слезы. Вернувшись на свое место, он слышит новый смех Жирбаса. Рожа этого соседа делается для него ненавистна. — Вот тебе! — говорит озлившаяся рыба и дает толчок по боку соседа. Но и это не действует на Жирбаса. — ''Чкни'' еще, — говорит он, подставляя другой бок, а сам заливается обидным смехом. — Свинья, — приветствует его Карась и отворачивается в сторону с твердым намерением не говорить ни слова с соседом. Карась сидит, насупившись. ''Смазь, бутылочка, Москба, волосянка'' показались ему очень солоны... Он опасается, чтобы еще не провели его на чем-нибудь. К нему подходит один второкурсник. Карась смотрит на него подозрительно... — Что, бедняга, тебя обижают? — говорит второкурсник ласково... Карась отвечает на этот вопрос сердитым взглядом. — Они новичков всегда обижают, — продолжал второкурсник. — Ты мне скажи, если кто тебя тронет. Карась пойман был на ласковое слово... — Чего они лезут ко мне, — проговорил он жалобно, — ведь я их не трогаю?.. — Теперь ничего не бойся: я заступлюсь... — Заступись, брат... Второкурсник сел подле него и стал расспрашивать, откуда он, где его отец, есть ли у него мать, братья и сестры. Карась доверчиво раскрыл перед новым знакомцем свою душу: его приветливость была очень кстати и вовремя для огорченного Карася... — Хочешь булки? — сказал он, развязывая узелок... Второкурсник не отказался и стал еще ласковее. — Давай, я тебе штуку покажу, — говорит он... — Напиши: «''Я иду с мечем судия''». Карась написал. — Читай теперь сзаду наперед, от правой руки к левой. И от правой руки к левой выходит: «''Я иду с мечем судия''». Это очень понравилось Карасю. — Подожди, я тебе еще покажу штуку, — говорит второкурсник. Он отлучился куда-то ненадолго и, вернувшись, опять садится подле Карася... — Напиши, — говорит: — «''Лей воду, лей; ей-богу, не скажу я никому''». Карась, в надежде, что еще увидит что-нибудь вроде «судии с мечем», взял карандаш и написал, что требовалось. Но едва успел он кончить последнее слово, как второкурсник окатил его водою из ковша, который он держал за спиною. Мокрый Карась понять не мог, что это значит. — Это еще что? — спросил он. — Сам, — отвечал второкурсник, — дал расписку, что никому не скажешь... — Ах ты, подлец, подлец... Но подлец лишь только смеялся. Отвратительный Жирбас вторил ему. Карась был унижен и оскорблен. Он не вынес смеха Жирбаса и, увлекшись злобой, довольно сильно ударил его по шее... Но, казалось, Жирбас был неуязвим. Он после удара, схватившись за живот, раскатился пущим смехом... Карась стиснул зубы и, закрыв лицо руками, собирался плакать. В то время проходил мимо его ''Силыч'', парень лет осьмнадцати, товарищ ему, десятилетнему мальчугану. Силыч остановился около Карася, положил на его плечо руку, а другою ни с того ни с сего сильно ударил в его спину. Дух замер в Карасе, потому что удар пришелся против сердца. Он со стоном еле поднял свою голову. — За что? — проговорил он... — ''Так себе'', — ответил Силыч... И действительно, Силыч, человек, как увидим далее, добрый, сам не знал, зачем сделал подобную гадость. Он ударил не по злости, не для потехи, не потому, что рука затеклась кровью и просила моциону, а именно ''так себе'', бессознательно, как-то само ударилось, нечаянно... Он спокойно пошел далее, а Карась наконец не вынес и зарыдал... Жирбаса при этом прорвало неудержимым смехом... — Что, голубчик, верно, не едал еще таких штук... В Карасе вспыхнула вся злость, накопившаяся в продолжение занятных часов... — Подожди же, жирная тварь, — проговорил он, и с этими словами он, схватив в одну руку линейку, а в другую довольно толстую книгу, принялся отработывать Жирбаса — линейкой по бокам, а книгою по голове. Жирбас был старше Карася и сильнее, но оказался трусом. Он и не думал, в свою очередь, сделать нападение. — Ай да новичок! — одобряли Карася. — Молодчина! — Ты корешком-то его! Карась послушался доброго совета, повернул книгу корнем вниз и влепил ее в темя ненавистного Жирбаса. — Браво! — Хлестко! — Свистни еще его! Карась послушался и этого совета... Наконец Жирбас вырвался из его рук и, закричав: «я смотрителю пожалуюсь», скрылся за дверями. Расположение товарищей к Карасю переменилось по уходе Жирбаса. — Попался, голубчик! — говорили ему. — Так что же? — А то, что накормят ''березовой кашей''! Карась струсил, но, не желая обнаружить этого, проговорил храбро: — Пусть кормят! — а сам думал: «неужели меня в первый же день отпорют? только это не хватало!». Через несколько минут Карася позвали к смотрителю, и, действительно, ''в первый же день'' крещения в бурсацкую веру он получил помазание в количестве пяти ударов розгами, причем ему было внушено: «только на первый раз к тебе снисходительны; вперед будем драть больнее!». Соображая, в каком размере должна усилиться порка в будущее время, он в горьком раздумье возвращался в класс... — Ну что? — спрашивали его товарищи... Карась, опять не желая показаться трусом, отвечал: — Отодрали — вот и все. — И тебе нипочем? — Дери сколько хочешь — мне все одно! — Э, да ты молодец! — похвалили его товарищи. Карасиное самолюбие ощутило приятное щекотание, и он продолжал врать: — Меня хоть пополам раздери, не струшу! — Полно, так ли? — Ей-богу, мне нипочем. — Ах ты, поросенок, — осадил его один из второкурсников, — а дирали ль тебя ''на воздусях''? — На воздусях? — спросил с недоумением Карась... — Да, ты вот откушай этой похлебки, тогда и говори, что дерут — ''ведь не репу сеют''. Карась, сделавшись на несколько минут предметом общего внимания, думал: «значит, и мы не из последних?», но эту думу рефлектировала другая: «что это такое ''на воздусях''? что-нибудь слишком жестокое, если меня пугают такой деркой?». Но сила последнего вопроса скоро была ослаблена тем, что он за несколько минут до ужина подслушал мнение нескольких второкурсников о своей личности. Они говорили: «Из новичка, кажется, выйдет добрый парень. Фискалить он не любит, порки мало боится, Жирбасу отлично съездил по голове. Из него выйдет порядочный бурсак, только следует пошлифовать его хорошенько. Мы и пошлифуем его!». Такие речи настроили Карася на доброе расположение духа. Он соображал так: «Все эти смази, волосянки, треухи и бутылочки есть не что иное, как шлифованье. Это меня испытывают они. Значит, надо держать ухо востро!». Он решился показать себя молодцом и уже взыгрался духом, намереваясь заявить среди новых товарищей свой характер, вполне достойный бурсака. «Что такое на воздусях? и какое еще предстоит мне шлифованье?» — когда эти мысли приходили ему в голову, он старался прогонять их тем, что «из него, вероятно, выйдет добрый парень». «Посмотрим, что будет!» — говорил он себе. Сходил он в училищную столовую, «щей негодных похлебал», поел каши и после молитвы пришел в спальную... — Ты что? — спросил его брат, по прозванью ''Носатый''. — Меня отодрали, — отвечал хвастливо Карась. — Уже? — Эге! Брат, выслушав подробности дела, одобрил поведение Карася... Но Карась, сообщая брату о том, за что его высекли, не сказал ему о своих слезах, которые были вызваны у него сажанием в бутылочку, смазями, окачиванием воды и затрещинами; в нем начинал развиваться ложный бурсацкий стыд, который запрещает краснеть от лозы. Карась, главное действующее лицо этого очерка, будет описан нами с особенными подробностями, потому что он во многих характерных событиях училища и семинарии принимал деятельное участие и притом прожил в бурсе четырнадцать лет — период, который мы хотим проследить в своих статейках о елейном воспитании. При этом заметим, что мы ''лично'' и ''очень коротко'' знакомы с господином, носящим прозвище Карася, и эту правдивую историю пишем с его слов. Мы сказали, что Карась уже взыгрался духом от той мысли, что он покажет своим новым товарищам свой характер, вполне достойный бурсака, и что потом все пойдет ладно. «Обживемся», — думал он. Но он и не предполагал, что главное горе было впереди. Он не носил имени Карася при поступлении в училище. Это прозвище он получил несколько дней спустя, и оно-то было причиною тех его несчастий, о которых поведем рассказ. Дело было так. Не прошло и четырех дней, а Карась начал уже задумываться о доме, скучать и потихоньку от товарищей плакать. Желание его обурсачиться пропало. Все в училище ему казалось гадко и противно. С каждой минутой открывались пред ним гадости, описанные в наших очерках, и он скоро постиг весь контраст между домашним и училищным бытом. Семейная жизнь теперь казалась ему полным блажеством, выше которого нет на свете, бурсацкая — царством бесконечных мучений. Он усиленно всматривался в черную бездну, которая легла между той и другой жизнью... Домой хотелось, домой! Теперь самыми счастливыми для него минутами были те, когда он виделся с своими братьями; но он ошибся и в братьях, когда думал, что, поступив в бурсу, он сделается равен им; Карась принадлежал к ''приходчине'', на которую старшие классы смотрели свысока и с пренебрежением. С товарищами он не успел сойтись. Тоска грызла карасиное сердце, и ему приходило не раз в голову: «не дать ли тягу из училища? — но куда бежать?». В это время Карась и придумал дело, которое показалось ему очень хорошим. Карась еще дома знал, что в училище так называемым ''певчим'' не житье, а масленица. В епархиальном главном городе той бурсы, в которую поступил он, было несколько духовных певческих хоров: ученический, семинарский, академический, архиерейский и, кроме того, два хора при городских церквах. Дисканты и альты (иногда басы и тенора) в эти хоры набирались из учеников. Родители всегда восставали против того, что их детей верстали в певчие. Хоры положительно портили детей<ref>При нашей характеристике хоров должно помнить, что она вполне относится не ко всем им; из них отчасти должно исключить хоры при учебных заведениях, хотя и эти хоры не совсем безвредны, но о них речь будет когда-нибудь после. </ref>. Мальчики теряли учебное время на спевках, ''заказных'' обеднях, свадьбах и т. п. В прошлом очерке мы приводили факты бурсацкого невежества, но самое глухоголовое невежество царило в певческих хорах. Дельные бурсаки рассказывают, что за ''четырнадцать'' лет они помнят только ''одного'' умного человека, бывшего в маленьких певчих, да и тому не удалась жизнь: поступив по окончании семинарского курса псаломщиком в один из университетских заграничных городов, с намерением получить полное образование, он кончил тем, что застрелился. Хоры, делая мальчиков дураками, в то же время развращают их. Присутствуя очень часто на поминках, на которых, как известно, наш православный люд не ест, а лопает, не пьет, а трескает, дети не только видят пьяных, но привыкают и сами пить водку. Равным образом, они нередко бывают при кутежах больших певчих, слышат цинические рассказы о полуведерных, любовных похождениях, картежной игре, о драках и разного рода скандалах. Кроме того, маленькие певчие получают деньжонки, особенно так называемые ''исполатчики'', — деньжонки идут у них не путем. Чтобы сразу охарактеризовать растлевающую силу хорового быта, представляем читателю следующий факт. В одно время какая-то старая дева, на закате дней своих начавшая похотствовать, приучила к себе маленьких певчих возрастом ''от пятнадцати до осьми'' лет, шесть человек, и со всеми ими вступила в гражданский брак. Иногда же маленькие певчие употреблялись для того дела, для которого Нерон употреблял Спора. Понятно, что очень легко погибнуть мальчику в певческом хоре. Карась не знал ничего этого. Он решился поступить в хор. Впрочем, он поступал в учебный хор, в котором хотя тоже баловались дети, но все же не развращались. Поступив в семинарский хор, Карась мог отлучаться из училища два раза в неделю на спевки, при чем хоть сколько-нибудь удавалось подышать чистым воздухом; кроме того, в семинарии певчих поили иногда чаем и давали деньги; наконец, певчие состояли под особым покровительством семинарского начальства. Смекнув все это, Карась в то же время, когда ему противна стала бурса, поступил в хор; но не смекнул Карась того, что он, несмотря на свой сильный альт, не имел никакого певческого таланта. Это ему дорого обошлось. Лучше бы и в самом деле быть ему безгласной рыбой, а не певчим. За постоянную фальшу в пении начали драть ему уши, потчевать пинками, щипками и ударами камертона в голову. Тогда Карась пустился на хитрости. Его сотрудники поют, а он только рот разевает. «Не заметят, — думает, — скажут, что и я пою». Но регента трудно было провести такими штуками. — Ты, галчон, что только рот разеваешь? — сказал он Карасю. — Я пою. — Врешь, каналья. — Ей-богу же, пою! Карась перекрестился. Карась крестится, а его за ухо. — Пой, шельмец, громче!.. шибче!.. Карась заревел во все горло. Пение вышло так хорошо, что все расхохотались, и сам регент не выдержал. Один же озорник, из маленьких певчих, по прозванию ''Леха'', указывая на мученика пальцем и задыхаясь от смеху, проговорил: — Ка... ка... ка... р-р-рась... — И вправду карась... Широкой, как карась, — подхватили другие. — Его надо в пруд! Пошла потеха. Карась не был настолько благоразумен, чтобы обратить дело в шутку. На возвратном пути Леха дразнил его, и когда они пришли в училище, бурсачки, окружив его, стали кричать: — Карась! — Рыба! — С ершом подрался! Карась стал браниться; его начали дергать за полы и щипать; тогда Карась принялся за палки и каменья. Весело стало ученикам; толпа увеличилась. Наконец кто-то сшиб Карася с ног. — ''Мала куча''! На Карася повалили других, на других третьих, и пошла история. — Где ты, Карасище? — кричали сверху. Карасю живот тискали, Карась задыхался, Карась землю ел, Карась плакал... После долгих усилий он вырвался кое-как и ударился бежать в класс. Бурсаки бросились за ним в погоню. В классе окружили его снова. — Давайте ''нарекать'' Карася... Схватили его за руки и всевозможными голосами, с криком, визгом, лаем, стоном начали кричать в самые уши его: — Карась, карась, карась! Гвалт поднялся страшный, и среди него ученики не слышали, как раздался звонок, возвещающий классные занятия. Прошло довольно времени, и уже в соседний класс пришел учитель, знаменитый Лобов, а шум не унимался. Несчастного Карася щипали, сыпали в голову щелчки, кидали в лицо жеваную бумагу. Карась точно в котле варился; он постепенно был оглушен и ощипан. Шутка зашла так далеко, что ему уже казалось, будто из мира действительности он перешел в мир полугорячечного, безобразного сна. Рев был до того невыносим, что Карасю представлялось, что ревет кто-то внутри самой головы его и груди. Начинал он шалеть, предметы в глазах путались, линии перекрещивались, цвета сливались в одну массу. Еще бы минута, и он упал бы в обморок. Но Карася так жестоко щипнули, что вся кровь бросилась в лицо его, в висках и на шее вздулись жилы, и он с остервенением и в беспамятстве бросился на первого попавшегося под руку; пальцы его, вцепившись в волоса жертвы, закостенели. Дело кончилось крайне омерзительно... В класс вошел Лобов, которого сбесил шум бурсаков. Все разбежались по местам; лишь один Карась таскал свою жертву, которая, к несчастию, пришлась ему под силу. — Взять его! — приказал Лобов. Никто ни с места. — Взять его! На Карася бросились ученики большого роста и в одно мгновение обнажили те части корпуса, которые в бурсе служат проводниками человеческой нравственности и высшей правды. — ''На воздусях его''! Карась повис в воздухе. — Хорошенько его. Справа свистнули лозы, слева свистнули лозы; кровь брызнула на теле несчастного, и страшным воем огласил он бурсу. С правой стороны опоясалось тело двадцатью пятью ударами лоз, с левой столькими же; пятьдесят полос, кровавых и синих, составили отвратительный орнамент на теле ребенка, и одним только телом он жил в те минуты, испытывая весь ужас истязания, непосильного для десятилетнего организма. Нервы его были уже измучены тогда, когда его нарекали Карасем, щипали и заушали, а во время наказания они совершенно потеряли способность к восприятию моральных впечатлений: память его была отшиблена, мысли... мыслей не было, потому что в такие минуты рассудок не действует, нравственная обида... и та созрела после, а тогда он не произнес ни одного слова в оправдание, ни одной мольбы о пощаде, раздавался только крик живого мяса, в которое впивались красными и темными рубцами жгучие, острые, яростные лозы... Тело страдало, тело кричало, тело плакало... Вот почему Карась, когда после его спрашивали, что в его душе происходило во время наказания, отвечал: «Не помню». Нечего было и помнить, потому что душа Карася умерла на то время. — Бросьте его! С этими словами Лобова кончилось гнусное, любовское, лобное дело. В жизни человека бывает период времени, от которого зависит вся моральная судьба его, когда совершается перелом его нравственного развития. Говорят, что этот период наступает только в юности; это неправда: для многих он наступает в самом розовом детстве. Так было и с Карасем. Слышали мы от него мнение такого рода: «Все уверены, что детство есть самый счастливый, самый невинный, самый радостный период жизни, но это ложь: при ужасающей системе нашего воспитания, во главе которой стоят черные педагоги, лишенные деторождения; — это самый опасный период, в который легко развратиться и погибнуть навеки». Это Карась испытал на себе... Карась после ''нарекания'' и порки не мог опомниться и на долгое время потерял способность соображать. На другой день его посетил отец. Лишь только он увидел отца, из глаз его полились слезы. Родное селение, кладбище, дом с садом, семья, домашние товарищи, игры — все это живой картиной встало перед его воображением. Он теперь хорошо понял, как мила домашняя жизнь, которая казалась ему такой простой, и как гнусна бурсацкая, к которой он когда-то стремился. — Домой хочу, — говорил он, глотая соленую слезу. Отец его был человек в высшей степени добрый. Ему сделалось жалко сына... — Тятенька, возьмите меня домой. — Нельзя, — отвечал отец, — надобно учиться; все учатся, и ты не маленькой... Сначала только скучно, а потом привыкнешь... Ты веди себя хорошо, хорошо и жить будет. Но отец вдруг прервал свою речь. Он подумал: «все мы говорим детям подобные вещи, но они никогда не утешают их». Отец вздохнул. — Зачем вы меня отдали сюда? Сын заплакал. — Обижают, что ли, тебя?.. Сын ничего не отвечал... Отец видел, что что-то неладно... Он опять сказал ласково: — Что же, тебе худо здесь?.. Не только дети, но и взрослые, когда посещает их горе, делаются несправедливы к самым близким людям и друзьям, отплачивая на них свое горе. У Карася появилась досада на своего доброго отца. «Зачем меня отдали в эту проклятую бурсу? — рассуждал он, не говоря ни слова. — Зачем меня заперли сюда?.. Отец меня не любит, мать тоже, братьям и сестрам я не нужен... Большие всегда обижают маленьких... Когда так, не хочу домой... пусть их... мне все одно... Что и дома, когда там все ненавидят меня?.. Им приятно, что я мучусь... нарочно отдали сюда, чтоб меня секли, били, ругали... Отпустят в субботу домой, не пойду домой». Так рассуждал Карась, а самому страстно хотелось домой. Казалось, тут и раскрыть свою душу перед отцом, он Карась роптал и думал про себя; «К чему? не поможет!» Он решился ничего не говорить отцу, который так и не узнал, какую моральную и физическую пытку перенес его сын в первые дни училищной жизни. Когда ушел отец, к тоске по родном доме присоединился страх. Карась и не подозревал, что он, сравнительно с большинством новичков, довольно счастливо начал бурсацкую карьеру. Товарищи знали, что он вошел в училище с веселым лицом, а не со слезами, на первую пожалованную ему смазь отвечал ногой в живот обидчика; когда его сажали в бутылочку, давали ему волосянку, показывали Москву, обливали водой, когда бил его Силыч, — он и не думал жаловаться начальству, значит, из него не выйдет фискала; он лихо отколотил Жирбаса, получил в первый же день порку; когда дразнили его на дворе, он хватался за палки и каменья, а не бежал к инспектору; даже во время самого ''наречения'' его вцепился в волоса одного бурсака, — все это были факты такого рода, которые внушали уважание к Карасю. Для него скоро бы прошло время, в которое его считали бы новичком и в которое больше всего терпит бурсак; но он потерял способность резюмировать — Лобов отшиб эту способность на время. Не будь Лобова, дело еще пошло бы кое-как. Но в это-то время душевного отупения пред ним и развернулась широкая, бездонная, зияющая пропасть бурсацких ужасов, силу которых он испытал на своей коже, мясе и костях. Карась находился теперь под полным подавляющим влиянием этой силы: мертвая безнадежность, глухое отчаяние легли на его сердце, и если бы товарищи продолжали мучить его, а начальники драть беспощадно, не дав отдохнуть для борьбы, он превратился бы или в дурака, или в подлеца. Вспоминая это страшное время, Карась говорит: «Многие честные дети честных отцов возвращаются домой подлецами; многие умные дети умных родителей возвращаются домой дураками. Плачут отцы и матери, отпуская сына в бурсу, плачут и принимая его из бурсы». Карась уединился ото всех и замкнулся. Он всех боялся. Но должно же было разрешиться чем-нибудь это пассивное страдание? Оно могло пока разрешаться только внутренним путем. В душе его проявляется страшная злость и ненависть, однако боящаяся обнаружить себя. Она горячит воображение Карася, и в голове его возникают странные идеи и картины. Он переносится в область фантазии, единственный уголок, где может он приютиться безопасно. «Хоть поджег бы кто ненавистную бурсу!» — думает он. Эта мысль очень нравится ему, и он быстро доходит почти до образных созерцаний. Карась представляет себе, как он с зажженной паклей в руках опускается в подвалы училища, строит там огромные костры и, вышедши оттуда, ждет, скоро ли пламень своими огненными языками начнет лизать проклятые бурсацкие гнезда. Злость его видит, как пожар охватил бурсу... трещат, нагибаются, падают стены... разрушаются гнусные классы... горят противные книги и учебники, журналы и нотаты... гибнут в огне начальники и учителя, цензора и авдиторы... С галлюцинационною ясностию стоит перед Карасем нарисованная им картина... Слышит он треск и гром разрушающегося здания, вопль умирающего начальства... «Это кто стонет? — спрашивает Карась. — А! это Лобов корчится на горячих угольях, его придавило бревном, глаз его лопнул, почернели губы, трескается зверское лицо...» Карась с сладострастным наслаждением любуется своими образами и живет злорадостной мечтательной местью... Нервы его в полугорячечном состоянии; пульс бьет девяносто в секунду; голова горит... Когда в действительности силы связаны, тогда у мальчика с сильным воображением является в неестественных образах гиперболическая месть. Доводя злые мечты до последнего развития, Карась повторяет одно и то же несколько раз, определяя каждую подробность их, каждую мелочь. Но такое психическое состояние не может продолжаться долго; душа утомляется, и начинает незаметно пробиваться здравая мысль. Карась, погруженный в свирепые мечтания, почему-то вдруг вспоминает, как он однажды подшиб нечаянно камнем голубя и потом целую ночь не мог заснуть от мучений совести... Он ясно начинает понимать всю ложь и безобразие своих картин, гонит их прочь, на душе делается пусто и противно, остается одна тошнота от неумеренных и бесплодных мечтаний. Яркий звонок возвестил час вечерних занятий. Действительность, от которой он закрывал глаза и затыкал уши, врывалась насильно в сознание, обнаруживая все ребячество его раздраженного воображения. Он сидел в классе, на задней парте, понуря тоскливо голову. Уличенный совестью, он теперь гнал от себя мечты, и таким образом ни во внешнем, ни во внутреннем мире не осталось места, куда бы можно было спрятаться, а между тем душа и тело просят деятельности. В этом мучительном состоянии Карась не знает, что и делать. Очень тяжело ему. «Господи, — думает он в невыносимой тоске, — хоть захворать бы мне!» Это было толчком, от которого развились фантазии в новом направлении. Кроме внутреннего мира, нигде не было приюта. И вот Карась болен... Он при смерти... Родная семья плачет около его постели и прощается с ним до радостного утра... Карась готовится к переходу в вечность... последний час... Но далее мечта сбивается» с пути, потому что умирать не хочется. Карасю является Николай-чудотворец, исцеляет его и велит идти спасаться в пустыню... Рисуется ему пустынная, мирная, ангельская жизнь, трудные подвиги, церковные песни, беседы с богом... Из него выходит великий святой... Он получает дар пророчества и чудодействия... на поклонение ему стекаются жители окрестностей... Долгие годы он постится, молится, изнуряет свою плоть, благодетельствует людям, и он уже видит, как господь призывает его к себе, как являются его мощи... как... ................................... — Карасище! Это был голос не с того света, а из бурсацкого мира. — Ты брат ''Носатого''? Карась видит пред собою страшного Силыча и инстинктивно сокращает свою шею... «Боже мой, он опять бить пришел меня!» — думает Карась. — Брат тебе Носатый? — повторяет Силыч... — Брат, — отвечает Карась, не понимая, к чему идет дело... — И ладно, коли брат... Теперь ты ничего не бойся... Я за тебя, потому что твой брат — мой первейший друг... Жалуйся мне, кто будет обижать тебя... Слышишь? — Слышу. Но, вспоминая коварного второкурсника, Карась недоверчиво смотрел на нового покровителя... — Тише! — закричал Силыч звонким голосом... Больше ста человек приготовились слушать Силыча со вниманием. Это показывает, какое он имел влияние в классе. — Встань! — сказал он Карасю. Карась поднялся на ноги. — Вот эту рыбу, — обратился он к классу, показывая на Карася, — никто не сметь обижать... Кости переломаю тому, кто тронет Карася... Карасю стало легко на сердце... — А ты, Карась, жалуйся мне... Скажи, кто тебя трогал? — Не знаю... Он действительно не знал, на кого указать... — Не бойся; говори, кто тебя обижал? — Никто не обижал... — Быть не может... — Да все обижали... Это было вернее. — Кто твой авдитор? — ''Рыжик''. — Хорошо. Я скажу ему, чтобы он не смел тебя ''жучить'' (строго выслушивать урок). — Спасибо, Силыч... — Будет просить булки, не давай... — Ладно, Силыч... — Так слушайте же, — опять обратился Силыч к классу, — беда тому, кто даже пальцем тронет Карася!.. Но на этот раз послышался ответ некоего ''Паникадилы'': — Ну, невелика еще беда... Силыч посмотрел в ту сторону, откуда слышался голос. Он ничего не отвечал, а только сердито сжал кулак... — Не бойся, — сказал он Карасю и стал гулять по классу... Из мира фантазий Карась быстро и охотно перешел в мир действительности. Точно гора свалилась с его плеч... Оглядывая товарищей, он видел, что впечатление, произведенное Силычем, было очень велико... Легко, весело, вольно стало ему. Он начал наблюдать жизнь занятных часов и скоро увлекся ею... Но он и не подозревал, что сделался теперь предметом раздора между Силычем и Паникадилом... Кто такое Силыч? Носатый, брат Карася, до поступления в училище ходил в частную школу, где и познакомился на понюшке табаку с сыном городской вдовы-дьячихи Силычем. Впоследствии они стали друзьями. Оба они поступили потом во второй приходский класс бурсы... Здесь Силыч остался на второй курс — вот почему и встречаем его, осьмнадцатилетнего парня, товарищем Карася и вместе с ним склоняющим «перо, пера, перу», долбящим «един бог», изучающим «сумму» и «разность». Силыч был среднего роста, некрасиво скроен, но крепко сшит и обладал замечательной силой... Он однажды пришел в гости к своему приятелю Носатому. Отправились на реку. Там мужики ловили рыбу. Один из рыбаков сматывал веревку с ворота. «Дядя, — говорит Силыч, — давай я буду сматывать, а ты останови ворот за палку». — «Ты, кутья, должно быть, с ума сошел», — отвечал мужик. «Так верти же хорошенько». Мужик завертел ворот так, что палки его сливались для глаза в один сплошной круг, с каждой минутой усиливая скорость оборотов. Силыч подставил свою крепкую ладонь, толстая палка ворота влепилась в нее — и ворот остановился неподвижно. Мужик только подивился на него. При таких крепких мышцах Силыч обладал не меньшею и ловкостью. Приходит он еще раз к Носатому в гости. Теперь они пошли гулять в поле, но лишь только стали подходить к забору, как услышали сзади себя голос мужика, который ругался, зачем они траву мнут. Друзья полезли через забор, на кладбище; мужик за ними. Силыч смело встретил его. «Что тебе надо?» — спросил он мужика. Тот оказался несколько пьяным и, разгоряченный вином, хотел ударить Силыча. Его рука уже описала полукруг в воздухе, но в то время, когда должен был совершиться удар, Силыч быстро наклонился и прошмыгнул под рукой мужика. После того он выпрямился, встал пред мужиком снова и, скрестив руки, сказал: «Бей еще!». Последовал второй размах, и опять напрасно... Силыч снова встал пред ним и опять сказал: «Бей еще!». И на этот раз мужик не мог поймать своим большим кулаком лицо Силыча. Тогда только Силыч произнес: «С трех раз не попал! теперь держись за землю, а не то упадешь» и с этими словами сшиб мужика с могилы... И вот этакой-то господин заодно с Карасем склонял «перо, пера, перу», долбил «един бог» и т. п. Что же делать? Его поздно отдали в бурсу, и до нее он добывал для матери копейку, справляя службы за дьячков, читая покойникам, занимаясь славлением Христа, молебнами и обеднями. Будучи учеником, он в семье и среди знакомых принимался как взрослый человек. Силыч был вообще человек добрый. Ой никогда не употреблял своих здоровых кулаков на то, чтобы вынудить взятку или: добиться от кого-нибудь низкой послуги. Если же он и давал кому затрещину, как, например, Карасю при первом с ним знакомстве, то из этого еще ничего не следует: в бурсе затрещина — все одно, что в лавке мелкая монета. Но поступить под защиту такого господина значило обеспечить себя от всевозможных обид с чьей бы то ни было стороны... Силыч был и неглуп, и не его беда, что так поздно он начал склонять «перо, пера, перу»... Что такое Паникадило? Чтобы определить его, надо сказать наперед, что такое ''озубки. Озубками'' в бурсе называются куски хлеба, остающиеся на столе от обеда и ужина, и притом такие куски, которые имеют на себе следы чьих-либо зубов. В бурсе есть поверье, что съеденный озубок сообщает силу того, кому он принадлежит. Многие постоянно ели чужие озубки, чтобы сделаться богатырями. Паникадило, великовозрастный ученик, ел их уже несколько лет. Он постоянно бахвалился своей силой, которая действительно была велика. Он со всеми передрался в классе, кроме Силыча. Силыч был для него бельмом на глазу за то, что удержал в своих руках пальму кулачного первенства. Он и боялся Силыча и не хотел верить, чтобы тот смог дать ему трепку. Этот вопрос давно мучил Паникадилу, и он решил, что должно получить на него ответ сегодня... Карась между тем совершенно успокоился. Он опять сошелся с Жирбасом, который оказался круглым дураком. «Это не беда!» — подумал Карась и стал играть с ним в трубочисты. — В которой руке? — спрашивал он Жирбаса... В это время подошел к нему Паникадило, взял его за воротник сюртука, положил спиной на парту и стал загибать ему салазки... — Оставь! — кричал Карась. Паникадило гнул ему ступни за самые плеча. — Силыч! — завопил Карась... — Что? — откликнулся тот. — Заступись!.. Явился Силыч. Паникадило того ждал... Он бросил Карася. Начались предварительные переговоры. — Ты зачем, сволочь, трогаешь его? — А тебе что? — Не слышал, что я говорил? — На это ухо глух. — Значит, вытряски захотелось? — Ну-ко, тронь! — А ты думаешь, не трону... Силыч подвинулся к Паникадиле... — Задень только, задень... Паникадило подвинулся к Силычу. — Слышь, не лезь! Силыч толкнул Паникадилу плечом... — Ты не толкайся! Толчок был отдан обратно... В такой форме бурсаки, желающие подраться, бросают друг другу перчатку. Началось плюходействие. Специалисты сразу же решили: «Намнут Паникадиле бока», и действительно, не прошло пяти минут, как Силыч сидел верхом на Паникадиле, мял его и спрашивал: — ''Живота или смерти''? — Пусти!.. черт с тобой!.. — Карася будешь трогать? — Да ну тебя! — То-то! Потрясши Паникадилу за шиворот, Силыч отпустил его с миром. Паникадило, отправляясь на свое место, думал про себя: «Черта с два: эти проклятые озубки ничего не значат. А впрочем, я, быть может, мало ел их?». И после того он продолжал есть озубки и, быть может, по настоящую минуту кушает их, но более никогда он не решался схватываться с Силычем... Таким образом, куча плюх, смазей и салазок, тычков, швычков и плевков, зуботрещин, заушений и заглушений пронеслась довольно благополучно над головой Карася. И опять повторим: не для всех проходят первые дни бурсацкой жизни так счастливо, как они счастливо миновались для Карася... Но ни для кого они не остаются без последствий; не остались без них и для Карася. Первые впечатления бурсы на Карася были таковы, что не помоги Силыч, то он, как говорит сам, превратился бы в подлеца либо в дурака. Эти впечатления определили главным образом весь дальнейший характер его бурсацкой жизни. По отношению к начальству он сделался полнейшим, закаленным, пропеченным бурсаком... Главное начало товарищества, ненависть к своему начальству, в нем укоренилось и развилось более, нежели в ком другом. Он получил доучилищное воспитание довольно гуманное и честное, но бурса должна была положить на него свое клеймо. Лобовская порка сделала то, что он после ее никогда уже не мог обращаться со своим начальником просто, спокойно и откровенно. Доверенность к начальству в нем была убита сразу и навсегда. Это главным образом выразилось в том, что он никогда не мог смотреть начальнику прямо в глаза, а всегда исподлобья; никогда не говорил естественным голосом, а заунывным и фальшивым, гробовым и нижнетонным; всегда перед начальником ежился и потому не любил встречаться с ним. Он каждую минуту точно чувствовал себя провинившимся, хотя бы и ни в чем не был виноват. Это странное чувство, заставлявшее держать себя так, не было следствием страха, потому что, как увидим ниже, Карась не был очень труслив, часто решался на дерзости и штуки, на которые решались немногие. Дело вот в чем. Карась положительно сознавал, что он ненавидит бурсу, ее воспитателей, ее законы, учебники, бурсацкие щи и кашу — и в то же время должен покоряться начальству, улыбаться перед ним, кланяться, а иногда и льстить даже. Держать себя прямо, высказываться без обиняков было нельзя, потому что запорют, и вот Карась навсегда сбычился пред начальством. Тут действовал не страх, а совестливость. Когда сколько-нибудь честному человеку, уважающему свою личность, приходится гнуть спину, гнуть невольно, насильно, неизбежно, под страхом всевозможного заушения, тогда он будет гнуть ее как человек, которого мучит совесть. В Карасе так и устроилось: либо он дерзок с начальником, либо смотрит каким-то чудаком. Многие педагоги, вероятно, чутьем чуют, что они нехорошие педагоги, когда преследуют таких учеников, как Карась, когда они строго говорят ученику: «Смотри прямо мне в глаза, имей лицо веселое и спокойное, отвечай урок твердо и четко!». «Кто не может смотреть прямо в глаза начальнику, — утверждают такие педагоги, — у того совесть нечиста». Спорить нельзя, что это верно. Как же: ученик сознает ведь, что он должен плюнуть в лицо своего учителя, а вместо того должно улыбаться перед ним; на душе становится скверно, и улыбка выходит странная. Разумеется, Карась и сам не понимал, отчего он и говорит, и улыбается, и кланяется при встрече с начальником не по-людски; он не развился еще до анализа и не мог определить, что тут действовала именно совесть; он это только инстинктивно слышал в себе и уже гораздо позже сознательно разобрал источник своих отношений к властям. Впрочем, изо всего этого никоим образом не следует, чтобы потупленность ученика перед учителем всегда была следствием затаенной ненависти первого к последнему: она может происходить от простой застенчивости. Но мы говорим только о Карасе. Такая замаскированная ненависть Карася изредка разрешалась откровенною с его стороны дерзостью, а без покровов сказывалась очень сильно за спиной начальства, когда гадили ему секретным образом. Правда, и самое гаженье начальству в первые годы не было призванием Карася, но, что увидим из дальнейших очерков, оно впоследствии, когда Карась развился несколько, сделалось его сознательным делом... Сначала, и именно в то время, которое берем, он инстинктивно ненавидел своих педагогов, а после дошел до уверенности, что их следует ненавидеть, обязательно следует. Боязнь и совестливость перед начальством в дальнейшем развитии его превратились в глубокую, органическую ненависть к нему. Но о втором периоде после. Теперь мы застаем его пока в состоянии этой придавленности и потупленности перед своими бурсацкими пестунами... Но и в этот период своего развития, когда характер его еще не успел вполне сложиться, Карась стал несколько оригинально к своим властям сравнительно с другими бурсаками, протестовавшими против начальства. Карась занял почти исключительное положение в бурсе. По крайней мере половины вредных условий, имеющих злое влияние на бурсака, для него не существовало. Его человеческое достоинство было защищено простой, грубой, мышечной силой первого богатыря класса, и эта грубая сила спасла его. Ему не пришлось пред товарищами кланяться, льстить, говорить второкурсникам на ночь сказки, давать им деньги и булки, искать в их головах тварей разного рода, чесать пятки, бегать за водой и т. п. В продолжение бурсацкой жизни он только три раза дал взятку — и то подошли особые случаи. Он, под покровительством Силыча, еще будучи новичком, скоро приобрел все выгоды и льготы второкурскника. Четырех лет, пока не исключили Силыча, достаточно было, чтобы привыкнуть Карасю держать себя независимо, он знать не хотел ни авдиторов, ни цензоров, ни старших. Но при таком положении он не воспользовался кулаками Силыча, чтобы угнетать других: его самого чуть не оглушили навеки, он этого никогда не забывал и с тех пор относился к властям из товарищей и к физической бурсацкой силе отрицательно, притом Силыч и сам не любил взяток и утеснений, потому не стал бы помогать в том и Карасю. Карась в редких случаях прибегал к его помощи; большею частию при нужде он сам дрался, и если бывал при этом поколочен, то обыкновенно либо ругался, либо пускал в противника камнем, книгой, линейкой; если же при схватке с более сильным врагом не случалось под рукой оружия, то он употреблял в дело зубы, когти и ноги, то есть кусался, царапался и лягался. Нередко был Карась бит, бивал и других, но все это было в порядке бурсацких вещей — и только. Поэтому-то покровительство Силыча, при таком направлении его, не навлекло на Карася неприязни товарищей. Многие даже любили его. Испытав на себе горькую участь беззащитного человека в бурсе, он нередко употреблял кулаки Силыча, иногда же свои зубы, когти и ноги в пользу угнетенных. В продолжение последних четырех лет училищной жизни он постоянно был авдитором, часто терпел наказания за преувеличивание баллов — и только раз увлекся взяткой. Постоянный его протест в защиту заколоченных личностей выразился в том обстоятельстве, что он особенно любил дураков. Так, без него совершенно погиб бы ''Петры Тетеры'', упоминаемый нами в прошлом очерке. Тетеры, обладающий воловьею силою, по характеру был чистейший теленок. Все его колотили, плевали на него, обирали его. Карась в продолжение полугода защищал его и успел-таки поставить своего Тетеры на ноги, даже до того, что сам однажды получил от него трепку. Карась, не будучи сам дураком, любил глупцов, проводил с ними целые часы, беседовал с ними, играл, делился добром своим, помогал им. В этом, по-видимому, странном явлении выразился тоже своего рода протест против некоторых сторон бурсацкой жизни. Карась был привязан к своему родному дому, но большинство умных бурсаков, к которым он обратился бы со своими интимностями, непременно сделали бы ему смазь, потому что интимности на языке бурсаков носят название ''телячьих нежностей''. Ни с кем так не был откровенен Карась, как с дураками, только с ними говорил о родном доме, вспоминал домашнюю жизнь, делил семейные тайны, только с ними был задушевен не по-бурсацки, а по-человечески. Карась, по чувству ложного стыда и боязни насмешек, не только скрывал внутреннюю, самую дорогую для него жизнь, но даже напускал на себя цинизм и сам смеялся над телячьими нежностями, так что это разноречие между внешним выражением и внутренним содержанием составило почти вторую натуру Карася. Но душа требовала отзыва, и Карась окружил себя особого рода дураками. Это род дураков честных, добрых, милых, задушевных. Благодаря бога таких дураков немало на белом свете. Только в семинарии Карась вступил в дружбу с умными людьми. Но неужели, спросят, в бурсе Карась не нашел ни одного человека умного, с которым мог бы поговорить по душе? Как не найти, но на первых порах он не сошелся с ними, а потом так и пошло на долгое время. Но всего оригинальнее относился Карась к бурсацкой науке. Поступив в училище, Карась знал более половины того, что требовала программа его класса. Учиться ему было легко. Только «Начатки», которые приходилось ''жарить вдолбяжку'', составляли для него такую же муку, какую испытывал один древний оратор, набивая себе рот каменьями, чтобы усовершиться в искусстве красноречия, но и то ничего: Карась набивал свой рот дресвой тяжело прогрызаемых «Начаток» очень усердно. По другим наукам он шел в первых и не хотелось ему из-за одного предмета лишиться видного места в списке. Над чем товарищи просиживали по целому занятию, он приготовлял в полчаса. Но это самое и повредило впоследствии его бурсацкой карьере. У него было очень много свободного времени, и Карась, учась таким образом два года, привык гулять и ничего не делать. Когда перешел он в следующий класс, от него потребовались более усиленные занятия, и притом занятия бурсацкие, требующие особых туземно-специальных способностей, которые и развили в себе товарищи в продолжение двух лет, пущенных Карасем на ветер. Карасю хотелось и тогда гулять по-старому. ''Долбежники'' скоро обогнали его, он спускался все ниже и ниже, и дело дошло до того, что нотата была осквернена нулем карасиным. Стали его сечь. «Что ж, — думал Карась, — посечете да и бросите — самим надоест!» Он неудержимо стремился в Камчатку и, несмотря на розги, достиг своей цели. Здесь лень его развилась до последних пределов. В первый год он по крайней мере носил в класс книги, но на другой бросил и этот, по его мнению, дурной обычай. В сундуке его безобразно были перемешаны между собою клочья порванных вдоль и поперек разных грамматик, арифметик и хрестоматий; писчая бумага шла на беспутное маранье, перья на свистульки и пушки, заряжаемые картофелем, репою и жеваною бумагою, нож перочинный для порчи столов и строганья палок. Вначале Карась приходил к своему авдитору каждое утро, чтобы сообщить ему свой ученый нуль, но потом, для сокращения занятий, он объявлял ему нуль на целую неделю; но наконец ему надоело и это — он однажды сказал авдитору: «''навеки мне нуль''!». Таким образом, Карась очень решительно отрицал и внешние и божественные науки бурсы. Изредка являлось в нем какое-то темное сознание необходимости учиться, он брался за книжку, но книжка валилась из рук. В одно время двоюродный брат Карася, кончивший курс семинарист, стал требовать к себе нотату и следить за его учением; но Карась нашелся и тут: он сделал другую нотату, свою, и этот документ, с отличными отметками против своей фамилии, отсылал к брату, за что и получал от него гостинцы. Сначала он ленился, собственно, потому, что было ему приятно лениться, но после дошло до того, что его «навеки нуль» было возведено в сознательный принцип. Учитель Краснов обратил на него внимание, заставил его сидеть над книгой и в неучебное время, в своей квартире; против системы Краснова не устоял Карась и стал зубрить учебники, но когда его насильно заставили занять второе место в списке, тогда-то и созрел окончательно его бурсацкий «''навеки нуль''!». Он возненавидел вколоченную в него науку, и она поместилась в его голове, как непрошенный гость; значит, в существе дела, он продолжал отрицать ее — разница в том, что прежде он не понимал, что такое отрицал, а теперь, выучив урок, знал, что вот именно этот урок, эти страницы, эти слова ему не нужны. Тогда он стал следить и изучать каждый урок, как злейшего своего врага, который без его воли владел его мозгами, и постепенно, с каждым днем открывал в учебниках множество чепухи и безобразия; это развило в нем анализ и критицизм, и впоследствии, отвечая бойко урок, он в то же время думал про себя: «этакую, святые отцы, я дичь несу». Карась после долгих личных исследований вполне убедился, что бурсацкая наука, изучаемая иначе, может погубить человека и что только при его методе она послужит материалом, поработав над которым, как над уродливым явлением, можно, не заразившись чепухой, развить в себе мыслительные способности, анализ, остроумие и даже опытность житейскую. И не догадывались богомудрые педагоги, что многие хорошие ученики относились к их учебникам, как психиатр относится к печальному явлению сумасшествия. Вот чем и объясняется то странное обстоятельство, каким это образом из бурсы выходят так много дельных и даровитых людей, несмотря на то, что они поглощали учение, ставшее посмешищем всех образованных людей. Как, обыкновенно спрашивают, они не погибли, не ошалели и не оглупели, как сохранились они? Очень просто: в душе их относительно местной науки глубоко укоренился нуль... И да процветает бурсацкое «во веки нуль!». В нем бурсака спасение. Итак, нуль, во веки нуль, во веки веков нуль! Аминь, что значит — истинно, или да будет! Вот вам более или менее подробная характеристика того, что создала из Карася бурса. Отношения его к начальству выразились во всегдашней потупленности, которая была признаком совестливости, рождавшейся от сознания своей ненависти к властям; отношения науки оказались вечным нулем; среди товарищей, исключая последних трех семинарских лет, он не нашел отзыва той стороне своей жизни, которая была всего дороже для него, составляла главный мотив всего его бурсацкого существа, то есть отзыва своей привязанности к дому, — и одни лишь дураки были его задушевными приятелями. Этот-то мотив и был главным двигателем тех похождений и действий Карася, которые мы хотим изложить далее и которые случились на четвертом году его пребывания в бурсе. Воздух первоуездного класса наполняется странными напевами и голосами. — ''Братие, не дерите платия, а берите нитки и зашивайте дырки'', — читает кто-то на манер чтения «Апостола». — Не мешай, — говорят ему соседи... — ''Марфо, Марфо, что печалишся и молвиши о мнозе'', — продолжает чтец... — Замолчишь ли ты, сволочь? — ''Печали и болезни вон полезли''. — Слушай, скотина, перестань... — ''Ему же дань — дань, ему же честь — честь, а что и за честь, коли нечего есть''? — Братцы, ударьте его хорошенько! — ''И бысть слышен глас с небесе — тп-тпру''! Вдруг чтец замычал — ему сделали очень невкусную смазь. В классе сегодня обиход церковного пения, и чтец был наказан за то, что мешал другим петь. — Я, — говорит ''Лапша Голопузу'' (оба отличные знатоки обихода), — ''шарарахну по нотам''. — А я, — отвечает тот, — ''дергану по тексту''. — Валяй! — Лупи! — ''Ми-ре-ми-фа-соль-фа-ми-ре'', — запевает Лапша. — ''Все-е-ми-и-и-рну-у-ю'', — аккомпанирует Голопуз каждым слогом в каждую ноту Лапши. Шарарахнуть по нотам, когда другой певец в то же время дерганет по тексту, и при этом не сбиться — составляло венец церковно-обиходного пения. К певцам подходит четырнадцатилетний Карась. Лицо его озабочено; он, по всему видно, ожидает учителя с тоской и страхом. — Братцы, — начал он... — Поди прочь, не мешай, — ответил Голопуз. Но Лапша был добрее. — Чего тебе? — спросил он... — Не знаю, как «''Господи, воззвах''» на седьмой глас. Покажи, Лапша. — Слушай! — и Лапша запел: — «''Палася, перепалася, давно с милым не видалася''». Так же поется и на глас. Ну-ко, попробуй. — ''Господи, воззвах к тебе, услыши мя, услыши мя, господи'', — запел Карась. — Напев тот, только разнишь сильно... — А как на пятый глас? В ответ Карасю Лапша запел: — ''Кто бы нам поднес, мы бы випили''. — А на четвертый? — Слушай: «''Шел баран: бя, бя, бя''». Пой! Карась на новый напев затянул: «Господи, воззвах». Отправляясь на заднюю парту Камчатки, он все твердил: «палася, перепалася», «кто бы нам поднес» и «шел баран». В обиходе церковного пения употребляется 8 гласов, или напевов, на текст «Господи, воззвах»; слова одни и те же, а напевы разные. Это сильно затрудняло бурсаков. Вот аборигены еще бурсы и придумали разные присловья, по образцу которых нетрудно было припомнить, как поется тот или другой глас... Но Карась не был одарен музыкальным ухом, за что давным-давно его выгнали из семинарского хора. Через несколько минут он перепутал напевы. Посмотрел Карась на Лапшу и Голопуза, думая, не пойти ли опять к ним, но, махнув рукою, оставил это намерение. «Все равно не пойму», — заключил он и печально опустил на ладони голову. Горек пришелся ему обиход церковного пения. Странное явление этот обиход. В церковной практике он никогда почти не употребляется. В состав его входят разные духовные песни. Музыка их сильна замогильным какофонием: она до того тягуча, что на один слог текста иногда приходится до семидесяти и более голосовых такт — все нижними, заунывными, душу тянущими, тошнящими нотами. И какая филармоническая голова ввела в бурсу и узаконила в ней это обиходно-церковно-мусикийское безобразие? Обиход был обязателен ''для всех'', но не все имели голос или верное ухо, — были картавые, гугнивые, заики, имевшие зуб с присвистом — что было делать таким? — ничего: свищи соловьем и воспевай господу славу! Во всем блеске обиходное козлогласование являлось тогда, когда учитель назначал общее пение, хором всего класса, когда «поющими и взывающими» были голосистые и безголосые, даровитые и бездарные: в то время в воздухе совершался террор музыкальный и петый ''богородичен'' представлялся партитурой из какой-то дикой византийской оперы, партитурой, о которой хочется сказать, что это отрывок из оперы «Заткни крепче уши». Удивляемся только, как не заклепаны уши бурсаков так называемым ''столповым'' пением? Но, характеризуя обиходные композиции, мы должны сказать, что с них тошнило и само начальство, которое, кроме того, понимало, что не все же могли быть певцами, и потому на обиход не обращало внимания, незнание его не служило препятствием для перехода из класса в класс, даже и нотаты не существовало по этому предмету, потому что уроки прекращались иногда на целый год. Но направление бурсацкого образования зависит от главного епархиального начальника, со вкусами которого сообразуются училищные власти, а в то время, которое нами взято, старшим начальником был любитель всевозможной ''столповщины'', и вот бурса наполнилась обиходным воем. Одно к одному, и учителем обихода поступил некто Всеволод Васильевич Разумников. Он один преподавал обиход в нескольких классах. Разумников обладал хорошим баритоном, отлично знал ноту и порядочно играл на скрипке. О Разумникове мы должны сказать несколько слов, потому что он был одним из лучших педагогов бурсы. Мы упоминали о нем в первом очерке как о честном экономе училища. Он учредил должность ''комиссара'', выбранного из старших учеников, обязанностью которого было наблюдать за количеством и качеством пищи. Прежде служителя, в заведывании которых находились жизненные продукты, имея каждый по нескольку родственников, содержали их на счет бурсацкого питания; но лишь только комиссар вступил в свои права, он тотчас уличил повара в краже тридцати фунтов мяса и двух мешков гречневой крупы, за что повар был изгнан из училища. По крайней мере третья часть продуктов, прежде похищаемая служителями, была возвращена ученикам. Кроме того, Разумников никого и никогда не наказывал лишением обеда и ужина, как будто боялся подозрения, что он из экономических<ref>Провинившихся в училище иногда бывало до ста человек сразу. Лишить такое количество, пятую часть всех учеников, обеда либо ужина очевидно было выгодно в экономическом отношении. Почти все экономы брали это во внимание и старались распространить наказание голодом. И действительно, наказание голодом было немаловажным источником так называемых остаточных сумм, из которых начальству даются награды. Скоро ли педагоги убедятся, что голодный ученик гак же негоден для науки, как и объевшийся? Не знаем. Только наверное можем сказать, что эту простую истину позже всех поймут экономы учебных заведений.</ref> расчетов заставляет голодать провинившихся. Он всегда стоял против педагогического изречения: satur venter non studet libenter [сытое брюхо к ученью глухо (лат.)]. Ученики за это любили его. Он, кроме того, преподавал «закон божий» и «священную историю». И здесь он шел далее своих сотрудников. Он запретил носить в класс учебники и отвечать по ним. Рассказав ясно и толково урок, он тут же в классе заставлял повторять его со своих слов. Когда ученик не мог ответить, он заставлял другого растолковывать незнающему; если и этот оказывался плох, он поднимал третьего, четвертого и т. д. Урок учился сразу всеми учениками и оживлялся спорами. Но и после этого многие плоховато знали урок, особенно слабые, а Разумников хотел, чтобы у него все без исключения учились хорошо. Для достижения такой цели он постановил: «''авдиторы отвечают за незнание своих подавдиторных''». Авдиторы выбирались из лучших учеников, успевали хорошо выслушать урок вовремя, и потому они были обязаны учить своих подавдиторных в приготовительные занятные часы. Для устранения случаев, когда ученик, по интриге с авдитором, являлся в класс с нулем, ссылаясь на то, что авдитор не хотел ему помочь, требовалось на то подтверждение со стороны товарищества, иначе незнающий подвергался сугубому наказанию, а авдитор был прав. Такие приемы для бурсы были слишком прогрессивны. Лентяи были уничтожены Разумниковым. Но главное достоинство его нововведений состояло в том, что с ним сама собою падала власть авдиторов и второкурсных, они из притеснителей должны были превратиться в помощников своих подчиненных, из начальников в их братьев. Таким образом Разумников положил начало к уничтожению подлой власти товарища над товарищем. Он не уничтожил наказаний и даже был очень строг, но все-таки явление такого учителя в бурсе было редкостью, тем более что в описываемое нами время и в других учебных заведениях, а не только в бурсе, царила дремучая ерунда и свинство. Одно лишь лежит на совести Разумникова — это обиход. Положим, что косноязычных и безголосых он оставил в покое, но держался вредного убеждения, что всякий имеющий какой-нибудь голос при старании непременно постигнет нотное искусство. Горше всех пришлось от него Карасю, тем более что у Разумникова была система наказаний особого рода: он наблюдал, на кого какое наказание действует сильнее. Он понял, что для Карася всего хуже неувольнение в родительский дом. Несмотря на то, что Карась доказывал учителю свою бездарность изгнанием его из певческого хора, он ничего слушать не хотел. Вошел учитель обихода в класс и вместе с учениками пропел звучным голосом «Царю небесный», после чего прямо обратился к Карасю: — Пропой на седьмой глас... Уши режет Карась. Учитель говорит Лапше: — Покажи ему. Лапша заливается... — Повтори, — говорят Карасю. Уши режет Карась... — И нынешний праздник не ходи в город... — Всеволод Васильевич, я уже три недели не был дома... — И четвертую не ходи... — Простите... — А я вот что тебе скажу, — отвечал твердым безапелляционным голосом учитель, — если ты не выучишься петь, я тебя на всю пасху не отпущу... Учитель отошел от него. Карась побледнел и затрясся всем телом. Несчастный Карась. Замечательно широкая глотка, которою он был награжден от природы, служила вечным источником его несчастий. Еще дома ему досталось, когда он закричал на поповну, дразнившую его, так яростно, что его голос был слышен за рекой. В бурсе его нарекли Карасем в тот момент, когда он, по приказу регента, пустил нотку, которая надорвала животы слушателям. Впоследствии, в семинарии, голос его развился до необъятного горлобасия, его выбрали опять в хор, и регент, по прозванию ''Капелла'' (он же ''Редакция, Конституция'' и ''Мелочная лавочка''), употреблял его как стенобитную машину, как хоровой таран: подойдет крепкая нота, мигнет регент — и рявкнет Карась, а при тихих нотах ему велят молчать, — это оскорбляло Карася. Однажды Карась упражнял свой голос в комнате по соседству с семинарским экономом, он едва не оглушил его громовыми нотами, за что эконом, схватив Карася за шиворот, потащил к ректору и только по доброте своей помиловал его. Инспектор ненавидел его, говоря, что человек обладающий рыканием льва, должен иметь характер зверский: должно быть, судил по себе, ибо, обладая семипушечным басом, несравненно сильнейшим карасиного, по натуре был настоящий зверь, за что и получил прозвище не рыбье, как Карась, а звериное, ибо имя его — ''Медведь''. Даже по окончании курса Карась, хвативши однажды чарочку-другую и вышедши на улицу, пустил такую руладу, что городовой должен был внушить, что подобные рулады суть не что иное, как нарушение общественной тишины и порядка. Одно из сильных несчастий, причиною которых был голос, посетило его теперь. «С таким альтом, — думал Разумников, — невозможно не научиться петь». Неувольнение на пасху для Карася было глубоким несчастием, которое подвигло его на многие скандальные похождения... Он от слов Разумникова тихо плакал. Кому горе, а кому радость. День поступления Разумникова в училище был днем торжества и счастия некоего Лапши... Лапша был чудак, парень шальной и благой. Широкоскулое, серого цвета лицо, голова, почти вросшая в плечи, выдавшаяся вперед неестественно грудь и остальная часть туловища, помещенная на коротких ногах, — делали фигуру его в высшей степени странною, попеременно то жалкою, то уморительною. Лицо его освещалось каким-то неразгаданным, постоянно меняющимся внутренним светом: оно серьёзно, даже угрюмо, но вдруг Лапша без всякой причины покраснеет, а потом раскатится смехом, и все это совершается в нем быстро и неуловимо. Он при всем этом не был дураком. В лице его вы видите образчик бурсацкой застенчивости, которая особенно развилась от его несчастного безобразия. Не будь этой застенчивости, он, быть может, и не сидел бы в Камчатке... Таков был Лапша. Но он делался совершенно иным человеком, когда пел что-нибудь: значит, талант. Голосок он имел довольно приятный и владел тонко развитым слухом. Всегдашней, самой задушевной мечтой его было иметь свою скрипку и выучиться играть на ней, но мечта так и осталась мечтой: теперь он где-то пастухом монастырских коров и, говорят, отлично играет на рожке... Подходит к Лапше Карась. — Что тебе? — говорит Лапша, ежась, двигая плечами и выпячивая свое странное лицо. — Поучи меня обиходу. Лапшу медом не корми, а только дай в руки обиход. — Пойдем. Сначала надо ноты выучить. Отправились они в Камчатку и затянули — ут, ре, ми, фа и т. д. — Не так: надо тоном выше! Карась усиливается тоном выше. — Чересчур высоко — теперь ниже надо. Карась на новый манер. Долго они упражнялись в церковногласии. Спотели оба. Но вот Лапша съежился, перегнулся, вытянулся, сделал сначала тоскливую рожу, а потом вдруг поднес к носу Карася кукиш... — Это что? — Кукиш! Лапша после этого захохотал. — Да что с тобой? — Не буду учить... — Голубчик... Лапша... — Не поймешь ничего... Лапша убежал... Остервенение напало на Карася. Он грыз свои ногти и, мигая глазами, усиливался удержать злую соленую слезу, которая ползла на щеку. — Когда так, к черту все! Он ударил об пол обиходом... — Проклятое училище! — проговорил он... Карась начал вести себя неприлично. Если бы не проклятое наказание, Карась от среды до воскресенья провел бы время, мирно почивая на лаврах, но теперь он был раздражен, и жизнь его пошла ломаным путем. Подходит к нему один из его любимых дураков, бедная Катька. — Нет ли у тебя хлебца? — Этого не хочешь ли? Карась предлагает голодному Катьке туго натянутую фигу. Катька отходит от него печально... Карась идет развлечься на училищный двор. — Карасики, пучеглазики! — говорит ему ''Тальянец'', второкурсный мужлан старшего класса, ученик с вывороченными ногами. — Кривы ножки, кочерыжки! — отвечает Карась... Тальянец начинает его преследовать. — На кривых ногах пять верст дальше! — отвечает Карась, пускает в него комом грязи и удаляется опять в класс. Подходит к нему другой дурак, ''Зябуня''. — Карасик, — говорит он ласково. — Ты что, животное безмозглое? — Карасик... — Поди прочь, пустая башка! Пустая башка тоже отходит от него печально... Карась стал несговорчив и несправедлив. Он чувствует это, и его начинает мучить совесть... — Черт знает, какая тоска, — объясняет он приступы совести... Идет Карась ко второуездному классу, берется за ручку двери и начинает стучать ею: ученики низших классов, не имевшие права входить в высший, так вызывали второуездных. Выходит ученик. — Кого тебе? — Тавлю. — Сейчас. Вышел Тавля. — Чего тебе? — Дай в долг. — Сколько? — Пять копеек. — В воскресенье семь. — Нет уж, после воскресенья, в другое. Я не уволен. Откуда ж мне взять? — Тогда десять. Карась задумался на минуту. — Давай, — сказал он, махнув рукою... Тавля отсчитал ему пять копеек... Карась отправился в сбитенную, съел там на три копейки сухарей, а на две выпил сбитню. И угощение не успокоило его. Оно напомнило ему только домашний чай и кофе. Затосковал Карась. — Боже мой, — проговорил он, — неужели не отпустят меня на пасху? Пойду попрошу еще Лапшу: не поучит ли? А нет! черт с ними!.. не выучиться мне!.. После того Карась из пустяков каких-то полез в драку, и хотя пустил в дело зубы, когти и ноги, как обыкновенно, однако его все-таки поколотили........................ Для Карася не было наказания тяжелее, как неотпуск домой. И вот еще порядочный бурсацкий учитель Разумников не понимал же, что такое наказание гнусно, незаконно и вредно. Не понимают педагоги и понимать не хотят, что они, когда запрещают человеку, в виде наказания, переступать порог отцовского дома, то этим самым вгоняют его в скуку, тоску и апатию, подвергают на скандалы разного рода, поселяют к уроку или нравственному правилу, за которые штрафуют и шельмуют, полное отвращение, лицемерное исполнение и страсть к запрещенному поступку. Неужли такие плоды в видах здравой педагогики? Кроме того, чем виноваты отец и мать, когда они во время праздника, по приговору педагогов, не видят в своей семье сына, часто любимого, часто единственного сына? за что братья и сестры лишаются свидания со своим братом? за что их-то наказывают педагоги? Воскресный день во многих семействах один только и есть свободный день в неделе — к чему же он туманится печалью по сыне или брате? Портить чужой праздник никто не имеет права, это дело нечестное, дело несправедливое. И неужели отец и мать, если они любят своего сына, меньшее могут иметь на него влияние, нежели черствый педагог? Многие педагоги скажут на это: «да». Был же, например, болван, которого мы называли Медведем, семинарский инспектор, который привязанность к родному дому ставил ученику в преступление на том основании, что желающий быть дома не желает быть в школе, значит, ненавидит науку и нравственность, проводимые в ней. Диво, что такие черные педагоги, как лишенные деторождения, не наказывали детей за любовь к родителям! Но таких педагогов скорее прошибешь колом, нежели добрым словом. Бог с ними. Лучше посмотрим, что сталось с Карасем, когда он страдал от мысли, что его не отпустят домой на целую пасху................................ Учителем арифметики того класса, где был Карась, был некто Павел Алексеевич Ливанов; собственно говоря, не один Ливанов, а два или, если угодно, один, но в двух ''естествах'' — Ливанов пьяный и Ливанов трезвый. Третья ''перемена'', которая была после обеда, назначалась для арифметики... Стоят при входе в класс ''караульные'', ожидающие Ливанова. Ливанов входит в ворота училища... — Каков? — спрашивает один караульный... — Руками махает, значит, того... — Это еще ничего не значит... — Да ты не видишь, что он у привратника просит понюхать табаку? — Именно так... Значит, пишет по восемнадцатому псалму. Караульные бегут в класс и с восторгом возвещают: — Братцы, Ливанов в пьяном естестве... Класс оживляется, книги прячутся в парты. Хохот и шум. Один из великовозрастных, ''Пушка'', надевает на себя шубу овчиной вверх... Он становится у дверей, чрез которые должен проходить Ливанов... Входит Ливанов. На него бросается Пушка... — Господи, твоя воля, — говорит Ливанов, отступая назад и крестясь... Пушка кубарем катится под парту. — Мы разберем это, — говорит Ливанов и идет к столику. В классе шум... — Господа, — начинает Ливанов нетвердым голосом... — Мы не господа, вовсе не господа, — кричат ему в ответ... Ливанов подумал несколько времени и, собравшись с мыслями, начинает иначе: — Братцы... — Мы не братцы! Ливанов приходит в удивление... — Что? — спрашивает он строго... — Мы не господа и не братцы... — Так... это так... Я подумаю... — Скорее думайте... — Ученики, — говорит Ливанов... — Мы не ученики... — Что? как не ученики? кто же вы? а! знаю кто. — Кто, Павел Алексеевич, кто? — Кто? А вот кто: вы — свинтусы!.. Эта сцена сопровождается постоянным смехом бурсаков. Ливанов начинает хмелеть все больше и больше... — Милые дети, — начинает Ливанов... — Ха-ха-ха! — раздается в классе... — Милые дети, — продолжает Ливанов, — я... я женюсь... да... у меня есть невеста... — Кто, кто такая?.. — Ах вы, поросята!.. Ишь чего захотели: скажи им кто? Эва, не хотите ли чего? Ливанов показывает им фигу... — Сам съешь! — Нет, вы съешьте! — отвечал он сердито. На нескольких партах показали ему довольно ядреные фиги. Увлекшись их примером, один за другим, ученики показывали своему педагогу фиги. Более ста бурсацких фиг было направлено на него... — Черти!.. цыц!.. руки по швам!.. слушаться начальства!.. — Ребята, ''нос'' ему! — скомандовал ''Бодяга'' и, подставив к своему носу большой палец одной руки, зацепив за мизинец этой руки большой палец другой, он показал эту штуку своему учителю... Примеру Бодяги последовали его товарищи... Учителя это сначала поразило, потом привело в раздумье, а наконец он печально поник головою. Долго он сидел, так долго, что ученики бросили показывать ему фиги и выставлять носы... — Друзья, — заговорил учитель, очнувшись... Господа, братцы, ученики, свинтусы, милые дети, поросята, черти и друзья захохотали... — Послушайте же меня, добрые люди, — говорил Ливанов, совсем хмелея... Лицо его покрылось пьяной печалью. Глаза стали влажны... — Слушайте, слушайте!.. тише!.. — заговорили ученики. В классе стихло... — Я, братцы, несчастлив... Я женюсь... нет, не то: у меня есть невеста... опять не то: мне отказали... Мне не отказали... Нет, отказали... О черти!.. о псы!.. Не смеяться же! Ученики, разумеется, хохотали. Пьяная слеза оросила пьяное лицо Ливанова... Он заплакал... — Голубчики, — начал он, за меня никто не пойдет замуж, никто не пойдет... Рыдать начал Ливанов. — У меня рожа скверная, — говорил он, — пакостная рожа. Этакие рожи на улицу выбрасывают. Плюньте на меня, братцы: я гадок, братцы... — Гадок, гадок, гадок, — подхватили бурсаки... — Да, — отвечал их учитель, — да, да, да... Плюньте на меня... плюньте мне в рожу. Ученики начинают плевать по направлению к нему. — Так и надо... Спасибо, братцы, — говорит Ливанов, а сам рыдает... У Ливанова была не рожа, а лицо, и притом довольно красивое, ему и не думала отказывать невеста, к которой он начал было свататься, напротив — он сам отказался от нее. Спьяна Ливанов напустил на себя небывалое с ним горе. Со стороны посмотреть на него, так стало бы жалко, но для бурсаков он был ''начальник'', и они не опустили случая потравить его. — Братцы, — продолжал он, — я отхожу ко господу моему и к богу моему... Я вселюсь... — Смазь ему, ребята! — крикнул Пушка. — Что такое? — спросил Ливанов... — Смазь... — Что ''суть'' смазь? — А вот я сейчас покажу тебе, — отвечал Пушка, вставая с места... — Не надо!.. сам знаю... Сиди, скотина... Убью!.. Ах вы, канальи!.. над учителем смеяться!.. а?.. — говорил Ливанов, приходя в себя... — Да я вас передеру всех... Розог!.. — крикнул он, совсем оправившись... В классе стихло... — Розог! — Сейчас принесу, — отвечал секундатор. — Живо!.. Я вам дам, мерзавцы!.. Хмель точно прошел в Ливанове. «Что за черт, — думали бурсаки, — неужели в другое естество перешел?» Но это была минутная реакция опьяненного состояния, после которого с большею силою продолжает действовать водка, и когда вернулся в класс секундатор, то он увидел Ливанова совершенно ошалевшим. Ливанов, стиснув зубы и поставив на стол кулак, смотрел на учеников безумными глазами... — Розог, — сказал он однако, не забывая своего желания... — Что Павел Алексеич? — отвечал секундатор, смекнув, как надо вести себя... — Розог... — Все люди происходят от Адама... — говорил ему секундатор... — Так, — отвечал Ливанов, опять забываясь, — а роз... — Добро зело, то есть чисто, прекрасно и безвредно... — Не понимаю, — говорил Ливанов, уставясь на секундатора. — Я родился в пятьдесят одиннадцатом году, не доходя, минувши Казанский собор... — Ей-богу, не понимаю, — говорил Ливанов убедительно... — Как же не понять-то? Ведь это написано у пророка Иеремии... — Где? — Под девятой сваей... — Опять не понимаю... — Очень просто: оттого-то и выходит, что числитель, будучи помножен на знаменатель, производит смертный грех... — Ты говоришь: грех? — Смертный грех... — Ничего не понимаю... — Всякое дыхание да хвалит... — Что хвалит?.. скотина!.. винительного падежа нет в твоей речи!.. черт ты этакой!.. По какому вопросу познается винительный падеж? — По вопросу «кого, что?». — Так кого же хвалит? что хвалит? черт ты этакой, отвечай! — Черта хвалит. Ливанов посмотрел на него злобно... — Ты это серьёзно говоришь? — спросил он. — Вот тебе крест. Ученик перекрестился. — Ты мне сказал «тебе»? — Я, тебе, мне, мною, обо всех... — Уйди!.. убью! — отвечал, озлившись, Ливанов, — прошу тебя, уйди!.. Я в пьяном виде не ручаюсь за себя... — Он ушел, — говорит ученик... — Он?. Что мне за дело до него?.. ты-то уйди!.. Черт же с тобой, скотина, — говорит опьяневший педагог, стуча по столу кулаком... — Не хочешь уйти? Так я же уйду... Я пьян... Я уйду... Учитель после этих слов неожиданно встает со стула и направляется к двери. Его провожают хохотом, криком, визгом и лаем... — Это все пустяки, — говорит он, — в жизни все пустяки, — и выходит на лестницу... Лишь только он ступил на первую ступеньку, как тот же секундатор, следивший за ним, схватил его за ногу. Пьяный педагог полетел с лестницы вниз головою. Счастье его, что он не переломал себе ребер... — Оступился, черт возьми, — говорил перепачканный учитель, вставая на площадке, у которой кончалась лестница... Подле него уже очутился секундатор, дернувший его за ногу... — Вы, кажется, замарались? — спрашивает он. — Позвольте, я вас почищу. — Не надо, друг мой, вовсе не надо... Все пустяки... Учитель наконец ушел домой. Вот каков был Павел Алексеевич Ливанов в пьяном естестве........................................ Описанная нами сцена была в четверг. В субботу Ливанов явился в трезвом естестве. Ученики держали себя, как и Ливанов, иначе — прилично, разумеется прилично по-бурсацки. С Ливановым, когда естество его переменялось, из пьяного переходило в трезвое, шутить было опасно. Вообще Ливанов был не дурной человек, хотя как учитель не выдавался из среды своих товарищей; но по крайней мере он не запарывал своих учеников до отшибления затылка... Лобов, Долбежин и Батька были представителями террора педагогического, Краснов и Разумников — представителями прогрессивного бурсацизма, а Ливанов был какая-то помесь тех и других: иногда строг до лобнических размеров, иногда добр бестолково. Во всяком случае, не любили шутить с Ливановым, когда он был в трезвом естестве... Карась не выходил на сцену, когда был пьян Ливанов, но сегодня, когда шутки с Ливановым были опасны, он решился на скандалы... Хотя Карась сидел в Камчатке и заявил своему авдитору «нуль навеки», но он был все-таки довольно любознательная рыба. Вышел такой случай. Однажды от нечего делать Карась рвал арифметику Куминского; он в этом занятии прошел уже до деления. Тут его злодеяния вдруг прекратились. «Деление? — подумал он. — А ведь я знаю деление... А дальше что?.. Именованные числа... Это что за штука?.. Сначала узнаю, а потом раздеру...» Остановившись на такой мысли, он стал читать Куминского и без посторонних пособий понял именованные числа. «Дальше дроби — это что такое?» — сказал он. Понял он и дроби... Все это было пройдено им в три приема. Значит, когда захочет человек учиться, то можно обойтись и без розги. «Дальше что? десятичные дроби... Не хочу читать... Довольно». После этого он Куминского обратил в клочья. Задано было о «приведении дробей к одинаковому знаменателю», и хотя у Карася стоял в нотате нуль, однако он знал урок, приготовив его без всякого поощрения и принуждения гораздо ранее, чем требовалось... Учитель вызвал к доске ''Секиру''. Секира, несмотря на то, что был авдитор, путался... — Дурак, — сказал ему Ливанов... — Дурак и есть, — подтвердил Карась из Камчатки... — Кто это говорит? — рассердившись, спросил Ливанов... Ему дерзким показался ответ Карася... — Я, — отвечал Карась. — Помилуйте, Павел Алексеевич, не умеет привести к одному знаменателю: ну не дурак ли? — Ах ты, скотина, — закричал Ливанов... — Помилуйте же, Павел Алексеевич. Я сижу в Камчатке, значит, дурак из дураков, а все-таки «приведение знаменателей» знаю! — Если же ты не сделаешь мне «приведения», я тебя запорю... — Запорите... — К доске!.. Карась вышел и отлично ответил урок... — Ну, не правду ли я сказал, что дурак он? — говорил Карась, показывая на Секиру. — Даже я умею это сделать. Ливанов подошел к Карасю и Секире. — Дай мел, — сказал он Карасю... — Извольте... Взявши в руки мел, Ливанов сделал на лице Секиры крупный крест. Делая крест, он говорил: — Пентюх, перепентюх, выпентюх!.. — Ну, дурак и есть, — подтверждал Карась... После этого Карась отправился в Камчатку. Развлеченный на несколько минут своим ответом, он, однако скоро начал скучать. Пришла ему на мысль предстоявшая опасность неотпуска домой на святую. Злость на него нашла, которую он и выместил на грифельной доске, попавшей ему под руки. Сняв с краев ее боковые планки, он хотел обратить их в щепы, но, приложив палец ко лбу, сказал себе: «Подожди, дружище, тут выйдет скрипка». Из трех планок он сделал треугольник, к вершине его прикрепил четвертую, в треугольнике натянул веревочные струны, добыл из розог, лежавших в печке, по соседству его, прут, из которого смастерил смычок, и таким образом устроил нечто вроде цевницы... Это заняло его на время, но в голову его опять приходит мысль о пасхе. «Черти, — думал он, — неужели так-таки и не пустят на пасху?.. Лучше бы пересекли пополам! Сколько хочешь секи, мне все одно». — «Так ли?» — рефлектирует он. — «А вот попробуем». Карась берет свою цевницу и начинает водить по ней смычком, то есть розгой... Раздается на весь класс страшный визг, произведенный Карасем для скандала. — Кто это? — спрашивает изумленный учитель. — Я это, — отвечает храбро Карась... Визг был до того неожидан и неуместен, что учитель растерялся... — Что это значит? — Ничего не значит. — Скотина... Карась сел спокойно. Учителя поразил этот случай, и потому только он не отпорол Карася... «Врешь, — думает между тем Карась, — ты меня отпорешь!» — и берет в свои руки цевницу... Раздается еще сильнейший его визг... Ливанов на этот раз вышел из себя. Он, озлобленный, бросается к Карасю. Карась же становится коленями на ребро парты... — Я наказан, — говорит при приближении к нему Ливанова... — Стой, скотина, весь класс... — Буду стоять. Учитель недоумевает, что сталось с Карасем. Однако мало-помалу он успокаивается. «Нет, ты меня отпорешь!» — думает Карась... Берет он в руки цевницу и, водя по ней прутом, производит третий, сильнейший визг... На этот раз Ливанов совершенно сбесился. Он бросился на Карася с поднятыми кулаками... — Убью, мерзавец! Карась струсил, видя разъяренного учителя, и когда Ливанов подбежал к нему, он вскочил на ноги и понесся над головами товарищей, по партам, к двери, за которою и скрылся. Учитель долго не мог прийти в себя. Долго ходил учитель по классу. Он был страшно озлоблен и в то же время изумлен. «Понять не могу, — думал он, — что сталось с этим мерзавцем?» Факт выходил своею оригинальностию из ряда обыкновенных фактов, и, должно быть, именно это обстоятельство сделало то, что Ливанов не донес о карасиных деяниях инспектору. Иначе Карасю пришлось бы целую неделю таскать из своего тела прутья: за подобные его дерзости в бурсе драли жестоко, до того жестоко, что после сечения относили в больницу ''на рогожке''. Счастье Карася... Но Карася все-таки высекли в тот день. Он в озлоблении пошел бить стекла училища, был пойман на этом деле, и хотя призывал всю небесную силу во свидетельство того, что он нечаянно разбил стекло, однако ему ''влепили'', как выражается он, около пятидесяти. Таким образом, наказание Разумникова имело свои добрые последствия: оно бесило только человека, а нисколько не наставляло на путь истины. Посмотрим, что было после. Ученики отпускались домой из бурсы по письменным билетикам от двенадцати часов субботы до пяти часов воскресенья. В субботу разошлись ученики, большинство по домам. Училище опустело. Карась остался в бурсе. Ученики в свободное время обыкновенно сидели в спальнях. Карась находился в ''Сапоге''. На него напала невыносимая тоска. Он бросился на кровать, покрыл свою голову подушкой и зарыдал. Мы, взрослые люди, на детское горе смотрим очень легко. Разве может ребенок серьезно страдать? Разумеется, большинство читателей ответит: нет. Между тем бывают детские печали глубокие и сильные, печали, за которые человек не может простить и тогда, когда станет взрослым. Карась в ту минуту, когда лежал на кровати, всех ненавидел. Разве может глубоко ненавидеть ребенок? Может. Если бы не учился человек ненавидеть в детстве, не умел бы ненавидеть и в зрелых летах. Бурса дала Карасю сильные уроки ненависти, злости и мести — бурса превосходное адовоспитательное заведение! Для городского, привыкшего проводить праздники дома, самый гадкий день — праздничный день в бурсе. Карась кое-как дождался всенощного. Учеников разделили на две партии: одна отправлялась в лаврскую церковь, другая оставалась в бурсе. К первой принадлежали имевшие сколько-нибудь приличную одежду, ко второй оборвыши и отрепыши, которых стыдно было даже бурсацкому начальству пустить на свет божий. Карась остался с отрепышами, потому что был не уволен в город, а таких не пускали в лаврскую церковь. По звонку в шесть часов вечера оборвыши и отрепыши отправились на домашнюю всенощную в так называемый «''пятый номер''», то есть класс под № 5. Это была большая длинная комната, уставленная партами. На передней стене ее висел огромный образ Христа, сидящего на престоле; пред тем образом и совершалась всенощная одним из лаврских монахов. Ученики сдвинули парты в одну сторону, к стене. Образовалась довольно обширная площадка, на которой и поместились рядами ученики. По правую руку образа поставили аналой, около которого поместилась ''сборная братия'', то есть певчие-любители из оставшихся в бурсе оборвышей и отрепышей. Карась в детстве был очень религиозный мальчик. Кроме того, на сердце его накопилось очень много горя. Он, лишь только началось всенощное, встал на колени и начал усердно молиться. Содержание его молитвы, как часто случается в детстве, было беспредметное, неопределенное. Он ни о чем не просил, ни на кого не жаловался богу; он, отрешаясь от внешнего мира, стремился куда-то всеми силами своей души. Тепла была его молитва и сильна... Так прошло около полчаса, и Карась с каждым поклоном разгорался духом. Но это благодатное настроение было неожиданно нарушено самым пасквильным образом. Когда Карась кончал усердный поклон, сосед его, дурак Тетеры, сделал ему дружескую смазь. Карася это изумило, а Тетеры, рассматривая свою пясть, в которой сейчас держал лицо Карася, увидел ее мокрою... — Ты плачешь, — сказал он Карасю... Религиозный экстаз Карася миновался. — У тебя слезы? — повторил Тетеры. Карась озлился, тем более что ему было стыдно своих слез... — Безмозглая башка, — отвечал он и дал пинка Тетеры. — Да о чем ты плакал? — спрашивал глупец Тетеры. — Отстань, осел! — Скажи же, — допрашивал добродушный глупец. — Вот тебе! Карась дал ему очень чувствительный пинок. — Подлый Карасище, — приветствовал его дурак... Таким образом, молитвенное настроение карасиного духа было нарушено. Карасю сделалось просто скучно. Он стал наблюдать религиозность своих сомолитвенников. Ученики любили свой бурсацкий храм более, нежели лаврский, потому что богослужение, которое они совершали, возможно было только в том именно храме, в котором и драли их. Домашняя служба была короче и веселее: ее по возможности сокращали и делали занимательною. Дьячок из учеников, читая псалмы, перебирал слова до того быстро, что слышалось только щелканье языком и губами, а смыслу... смыслу бурсакам и не требовалось... «Бог с ним!..» — говорили они... Для характеристики бурсацкого богослужения мы должны сообщить читателю следующего содержания рассказ. Сидели в горячей бане два купца, один очень жирный, другой так себе, и разговаривали они о духовных делах. «Нет, ты скажи мне, — говорит купец так себе, — что такое дьячок?» — «Известно, что: служитель божий», — отвечает жирный. «А вот и врешь». — «Что же такое дьячок, объясни!» — «Сейчас объясню, — отвечает задавший вопрос. — Дьячок, — говорит он, — есть дудка, чрез которую глас божий проходит, но... ее не задевает — вот что!» — «Это так, — подтвердил жирный, — ты в самую центру попал». После такого определения читатель поймет нас, когда мы скажем, что бурсаки во время всенощного были не молельщиками, а чистыми дудками... Но, кроме бестолкового дьяческого чтения, было еще безобразное пение. ''Сборная братия'' любила ''хватить, ляпнуть, рявкнуть, отвести кончик'', — эти термины означают громыгласия бурсы. Поющая и взывающая бурса стоит и подзадоривает тех, у кого хорошо устроены дыхательные мехи и горловые связки... Ревет молящаяся бурса... Но это все еще ничего бы: у нас на Руси в большинстве случаев церковные службы сопровождаются нелепым чтением и аневричным пением, но богомольный русский человек давно привык к тому, и его религиозное чувство все-таки питается во время службы; но этот же стерпевшийся наш богомольный человек, посетив бурсацкую всенощную; непременно возмутится духом. Мы видели, как Карась во время службы смазь получил. Такие явления во время всенощной были очень обыкновенны. Молящиеся толкались, смеялись, плевались... Отрепыши в первых рядах только стояли прилично, а в средине, где ученики были заслонены окружающими их товарищами, играли в карты и ''костяшки''. Хорь лазил по карманам. ''Чахотка'', второкурсник, спал на тулупе, ''Павка'', городской мальчик, не отпущенный домой за леность, учил урок... Смази, щипки, плевки, подзатыльники рассыпались только ''несколько'' реже и скромнее сравнительно с обыкновенными занятными часами. Все это в бурсе называлось богослужением.................................... Но не можем удержаться от горячего слова. И не будем удерживаться. Договоримся до конца — благо, время такое подошло, что ''можно'' говорить и ''следует'' говорить.......................................... Бурсацкая религиозность своеобычна. В бурсе вы всегда встретите смесь дикого фанатизма с полною личною апатией к делу веры. В бурсацком фанатизме, как и во всяком фанатизме, нет капли, нет тени, намека нет на чувство всепрощающей, всепримиряющей, всесравнивающей христианской любви. По понятию бурсацкого фанатика, католик, особенно же лютеранин — это такие подлецы, для которых от сотворения мира топят в аду печи и куют железные крючья. Между тем всякий бурсак-фанатик более или менее непременно невежда, как и всякий фанатик. Спросите его, чем отличается католик от православного, православный от лютеранина, он ответит бестолковее всякой бабы, взятой из самой глухой деревни, но, несмотря на то, все-таки будет считать своей обязанностию, своим призванием ненависть к католику и протестанту. Но жаль учеников, жаль: если препарировать бурсацкую религиозность, сбросить с нее покрывало, которым маскируется и декорируется сущность дела пред неспециалистом или недальновидным наблюдателем, распутать схоластические и диалектические тенета, мешающие анализировать факт смело и верно, то эта бурсацкая религиозность, знаете ли, чем окажется в большинстве случаев? — она окажется полным, абсолютным ''атеизмом'' — не сознательным атеизмом, а животным атеизмом необразованного человека, атеизмом кошки и собаки. Они называют себя верующими, и лгут они: у них и для них не существует того бога, к которому так любят обращаться женщины, дети, идеалисты и люди, находящиеся в несчастии. И что может развить в них религиозное чувство? Уж не ''божественные'' ли науки, которые зубрят они с проклятием и скрежетом зубовным? Эти-то науки, устилаемые их ''сочинителями'' дерьмом с чертоплешинами, и развращают человека. Науки бурсацкие таким писаны диким языком, вымощены таким непроходимым камением, что могут произвести в душе человека разве только сыворотку, а никак не возбудить в нем религиозное чувство. Прочитать бурсацкий учебник так же легко, как перекусить толстую веревку. Но попытайтесь перекусить эту веревку, попытайтесь выучить наизусть, слово в слово, буква в букву, всю ерунду бурсацкую и в то же время ухитритесь поверить ей, обратить ее в свое убеждение, «в плоть и кровь», как приказывает своим ученикам один из семинарских педагогов, — тогда, честное слово, вы ошалеете навеки. Но главная причина, настоящая сущность дела все-таки не в каменологии, не в дресвологии, не в тернологии туземных наук. Религия, хотя и не проповедуется она в бурсе, как у поклонника Магомета, огнем и мечом, но проповедуется розгой, голодом, дерганьем из головы волос, забиением и заушением. Например, Лобов велит ''вознести'' ученика ''на воздусях'', положить под самый нос его «Закон божий» и в то же время кричит дико: «Учи, сейчас же и учи урок!». Мы думаем, что бурсацкое начальство, поступая так, постепенно и незаметно, однако самым радикальным путем, направляет миросозерцание своих учеников к полному атеизму. Когда дети начинают подрастать, то из них лишь одни идиоты остаются упорствующими в фанатизме, вынося из бурсы только боязнь черта и ада да еще ненависть к иноверцам и ученым, а любви к человеку, заповеданной Христом, того чувства и тех начал, которые ныне называются гуманностию, они не получают от бурсы, потому что бурса вечно ''аскоченствует'', убеждения ее носят на себе всегда несчастное клеймо «Домашней беседы», этой плевательницы нашей российской духовной литературы. Но при дальнейшем развитии большинство бурсаков, чуя человеческим чутьем неладность своей науки, делается вполне равнодушно к той вере, за которую так долго и так жестоко секли их. Так формируется большинство; но затем остается меньшинство — самые умные люди из семинаристов, цвет бурсацкого юношества... Эти умные бурсаки распадаются на три типа... Одни из них — по направлению своему идеалисты, спиритуалисты, мистики, и в то же время по натуре народ честный и славный, добрый народ. Они во время самостоятельного развития своего, силою собственного, личного ума и опыта, очищают бурсацкую веру, всеченную в их душу, от всевозможных ее ужасов, потом создают новую веру, свою, человеческую, которую, надев впоследствии рясы и сделавшись попами, и проповедуют в своих приходах под именем православной веры. Таких попов и народ любит и так называемые ''нигилисты'' уважают, потому что эти попы — люди хорошие. Другого типа бурсаки — это бурсаки материалистической натуры. Когда для них наступает время брожения идей, возникают в душе столбовые вопросы, требующие категорических ответов, начинается ломка убеждений, эти люди, силою своей диалектики, при помощи наблюдений над жизнью и природой, рвут сеть противоречий и сомнений, охватывающих их душу, начинают читать писателей, например вроде Фейербаха, запрещенная книга которого в переводе на русский язык даже и посвящена бурсакам, после того они делаются глубокими атеистами и сознательно, добровольно, честно оставляют духовное звание, считая делом непорядочным — проповедовать то, чего сами не понимают, и за это кормиться на счет прихожан. Это также народ хороший. Вначале этим бурсакам жаль вечности, которую им, в качестве материалистов, приходится отрицать, но потом они находят в себе силы помириться с своим отрицанием, успокоиваются духом, и тогда для бурсака-атеиста нет в развитии его попятного шага. Эти люди всегда бывают люди честные и, если не вдаются в эпикуреизм, люди деловые, которыми все дорожат. Они, сделавшись атеистами, никогда не думают проповедовать террор безбожия. Самый атеизм они определяют совсем не так, как принято у нас определять его. Вот как они резюмируют свой нигилизм: «В деле совести, в деле коренных убеждений насильственное вмешательство кого бы то ни было в чужую душу незаконно и вредно, и поэтому я, человек рациональных убеждений, не пойду ломать церквей, топить монахов, рвать у знакомых моих со стен образа, потому что через это не распространю своих убеждений; надо развивать человека, а не насиловать его, и я не враг, не насилователь совести добрых верующих людей. Даже на словах с человеком верующим я не употреблю насмешки, а не только что брани, и остроты над предметами, которые дороги для человека, будут допущены мною только тогда, когда дозволяет их мой собеседник, — иначе я и говорить с ним не буду о делах веры. Но, не стесняя свободу совести моих ближних, не желаю, чтобы и мою теснили. Научи меня, если сумеешь? Не можешь, отойди прочь. Я тебя поучу, если желаешь? Не хочешь, и толковать не стану — тогда мое дело сторона. При таких отношениях мы можем ужиться, потому что честный атеист с честным деистом всегда отыщут пункты, на которых они сойтись могут. Что такое атеизм? Безбожие, неверие, заговор и бунт против религии? Нет, не то. Атеизм есть не более, не менее, как известная форма развития, которую может принять всякий порядочный человек, не боясь сделаться через то диким зверем, и кому ж какое дело, что я нахожусь в той или другой форме развития. А уж если кому она кажется горькою, то приди и развей меня в ином направлении. Если же будете насиловать меня, я прикинусь верующим, стану лицемерить и пакостить потихоньку — так лучше не троньте меня — вот и все!». Вот какие иногда бывают бурсаки. Этих тоже все любят и уважают, и честный поп, встретясь с атеистом-товарищем, охотно подаст ему руку, если только он в существе дела порядочный человек. Так и следует. Но бурса из умных учеников своих создает еще род людей, которые, ставши атеистами, прикрывают свое неверие священнической рясой. Вот эти господа бывают существами отвратительными — они до глубины проникаются смрадною ложью, которая убивает в них всякий стыд и честь. Желая скрыть собственное неверие, рясоносные атеисты громче всех вопят о нравственности и религии и обыкновенно проповедуют самую крайнюю, безумную нетерпимость. Беда, если эти рясофорные атеисты делаются педагогами бурсы. Будучи убеждены, что неверие лежит в природе всякого человека, и между тем поставлены в необходимость учить религии, они вносят в свою педагогику сразу и иезуитство и принципы турецкой веры. По их понятию, самый лучший ангел-хранитель бурсацкого спасения — это фискал, наушник, доносчик, сикофанта и предатель, а самое сильное средство развить религиозность — это плюха, розга и голод. Терпеть не могут они Христова правила, апостолам данного: «в доме, где не верят вам, отрясите прах ног ваших — и только»; нет, им хочется в христианскую веру напустить туретчины. «Отодрем, — думают они, — человека за погибель души его и стащим потом в царствие небесное за волоса хоть — и делу конец!» Эти рясофорные атеисты развивают в себе эгоизм — источник деятельности всякого атеиста, но который у хороших атеистов является прекрасным началом, а у этих, оскверняясь в их душе, становится гнусным. Они проповедуют яро не потому, что боятся за вечную погибель своего ''прихода'', а потому, что боятся вечной погибели своего ''дохода'': при каждой проповеди они щупают свои карманы, нет ли в них дыры, и нельзя ли дыру, если она есть, вместо заплаты заклеить проповедью. Эти рясофорцы бывают главными прислужниками тех барынь и купчих, которые постоянно ханжат и благочестиво куксятся на Руси: они обирают глупых женщин; кроме того, из них же выходят самые усердные церковные воры и святотатцы. Но, имея широкие карманы, в которых лежат деньги верующих и усердствующих прихожан, не хотят часто шевельнуть пальцем, чтобы помочь какой-нибудь вдове голодающей, из их же ведомства, — благо, свое чрево давным-давно набито ассигнациями. Если в их руки попадает власть, то они употребляют ее возмутительным образом; если они чувствуют в своих руках силу, то употребляют ее на зло. Например, один знакомый нам литератор напечатал две очень дельных и честных статьи, касающихся духовного вопроса, — так что же? Он получил анонимное письмо, в котором говорится, что если он не прекратит своих статей, то его мать, вдова, будет выгнана из казенной квартиры и лишена последнего куска хлеба, а ему, литератору, лоб забреют. Я уверен, что это писал непременно рясофорный атеист, потому что когда к рясофорному являешься с откровенным словом, он против слова поднимается с дреколием. Вот каких господ заготовляет бурса! Но таких господ презирают честные бурсаки, которые считали себя не в праве надеть рясу, и верующее наше духовенство, образованная часть его, — добрый поп всегда подаст руку доброму атеисту и с отвращением встанет спиной к своему же сослуживцу, но не верующему в свое призванье. Так и следует. Но пока довольно. Все эти мысли пришли нам в голову по поводу бурсацкого богослужения, которое для Карася началось так благоговейно, потом было прервано смазью, а кончилось тем, что он под конец всенощного играл в ''чет и нечет''................................. Кончился для Карася гадкий бурсацкий праздник. «Неужели меня не уволят и на пасху?» — думал он. Страшно сделалось ему. Он знал, что такое в бурсе пасха. Лучше бы совсем не существовало пасхи в бурсацком календаре. Этот праздник ожидался учениками с нетерпением, все думали встретить в святой день что-то особенное, выходящее из ряду вон; лица торжественные, светлые, добрые; товарищи внимательны друг к другу и ласковы; ни одной нет затрещины во всей бурсе. Хоры после спевки идут в церковь, поют с увлечением и звонко, весело христосуются и после службы возвращаются в бурсу, где и разговляются. Все это очень мило; но вместе с разговеньем улетает из бурсы и праздник. Если бы дали ученикам простую рекреацию, они и справили бы ее, как обыкновенно, но пасха — праздник особенный, и проводить его следует иначе. И вот бурсаки снуют из угла в угол, ищут своего праздника и найти не могут. Где же он? Затерялся где-то, а вернее всего, оставлен дома, на родине. Поневоле припоминают бурсачки Христов день под родным кровом, все чуют, что не так надо праздновать его, и уже христовский вечер становится невыносимо скучен, на всех нападает тоска и апатия. Прожить целую неделю в таком состоянии — дело крайне тяжелое. Оттого-то Карасю и прописывали бурсацкую пасху вместо казни: на дельное что-нибудь она и не годилась. Но Карась поклялся, что он во что бы то ни стало отделается от этой казни... Но что же он предпримет? «Сбегу», — чаще и чаще приходит ему на мысль. С этой блаженной мыслью он и заснул в тот день. «Сбегу», — думал Карась, проснувшись, и на другой день поутру. Эта мысль начинала нравиться Карасю и окончательно укоренилась по поводу одного маленького ''бегуна''. Событие было такого рода. Привезли в училище ''Фортунку'', деревенского мальчика, едва ли не семилетнего ребенка, который долго скучал по родине. Этот Фортунка, когда ему сделалось очень горько от бурсацкой жизни, ночью задумал совершить бегство. Он предпринял такой подвиг, не зная, где найдет приют, и не имея денег, а только полагаясь на слова песни, певавшейся в училище, в которой говорилось, что однажды шел бедный малютка, он весь перемок и дрожал от холоду, по думал: «Бог и в поле птичку кормит и росой кропит цветы, — и меня он не оставит», и действительно, мальчику попалась навстречу старушка, которая и приютила его у себя... Полагаться Фортунке больше было не на что, но он все-таки встал с своей постельки глубокой ночью на ноги, натянул на себя свою одежку, завязал что-то в узелок и вышел на двор. «Вечер был, сверкали звезды», как говорилось в приведенной же нами песне. Фортунка полез через забор, вот он уже сидит под открытым небом и думает со страхом, куда ему направить путь. «Но ладно: бог и в поле птичку кормит». Бурсацкая птичка хотела спорхнуть с забора... — Стой! — услышал Фортунка чей-то грозный голос... Его сняла с забора чья-то сильная рука и поставила на землю... Пред Фортункой оказался солдат Цепка, училищный хлебопек, который и поймал его на месте преступления... — Ты что затеял? — Ей-богу, ничего не затеивал... — Пойдем-ко со мной, дружище... — Прости, Цепа... — Пойдем, пойдем... Солдат повлек за собой Фортунку. Он привел его в свою пекарню. Об этом солдате мы уже однажды упоминали как о человеке, несмотря на жесткость и грубость его характера, вообще добром... — Ты что задумал, а? — Я только погулять хотел... — То есть в беги пуститься?.. это с чего? — Здесь скучно, Цепа... — Скучно? а инспектор отдерет, так весело станет? И куда ты, этакой мальчишка, пойдешь? — Домой пойду... — Ах ты, каналья! Где же тебе домой идти? Однако Фортунка понравился солдату. — Присядь-ко лучше вот здесь, — сказал он мальчику, — и поешь лепешек с маслом... Фортунка от ласкового слова повеселел и начал есть данную ему лепешку. Солдат разговаривал с ним о его доме и совершенно приголубил. — Ну, поел, и ступай с богом спать. И не думай уходить из училища — поймаю... Фортунка пришел в свою спальную и заснул в ней сном птички божией. Но на другой день Цепка, несмотря на доброту свою, счел обязанностию донести о попытке дезертира... «Отдеру», — сказал инспектор. Но когда к нему привели Фортунку и он в лице его увидел совершенного ребенка, в котором и сечь-то нечего, тогда инспектор помиловал его... Но бегство было одним из сильнейших преступлений бурсы. Поэтому замысел Фортунки, хотя и кончился он пустяками, возбудил в училище толки. — Бегуна поймали, — рассказывали в Камчатке. — Что же с ним сделали? — спрашивал с любопытством Карась. — Ничего... — Неужели? — Инспектор простил. «Убегу же и я, — укреплялся в своей затаенной мысли Карась, — ведь не запорют же, если и поймают». Он стал разговаривать с товарищами о бегунах... — Много у нас бегунов? — Есть-таки... — А ведь плохо им придется... — И очень даже... — А правда, — спросил один, — что наши на дровяном дворе ''спасаются''? — Правда, только ты никому не говори... — Я фискал, что ли? — То-то. Я сам бывал у них в гостях. — Как же они живут? — Отлично живут. В дровах поделали себе келью и спасаются в ней... — Чем же они питаются? — Воруют. Вот уже второй месяц живут так... Иногда милостыню просят... Иногда приходят сюда, в училище, и наши дают им хлеба... — Не выдадим своих, — ответили слушатели с гордостию. «Убегу и я», — думал про себя Карась и с каждой минутой разгорался духом... — А что ''жених'' наш? — спросил кто-то об ученике, упоминаемом в прошлом очерке. — Он, никак, теперь пятый раз состоит в бегах. Сколько раз его драли за бегство? — Четыре раза, а все-таки неймется... Отпорют его, он бежит за восемьдесят верст, да пешком лупит. Явится домой, его начинает драть отец, от отца он бежит в бурсу. Отстегают здесь, он опять домой: так и гоняют его розгами с места на место. «Но ведь не засекли жениха, — ободряет себя Карась, жадно прислушиваясь к речам товарищей, — и я жив останусь». — Но что жених? Нет, вот бегуны-то: Даниловы... — И ведь городские еще? — Да; напишут, бывало, фальшивые письма от родителей, что они оставлены дома по болезни, начальство не беспокоится, дома этого не знают, и Даниловы гуляют себе по городу. Так они однажды гуляли целую треть года... — А правда, что их однажды поймали вместе с мошеннической шайкой? — Еще бы. Но потом другие мошенники выкупили из полиции. Они опять долго торговали краденой нанкой и имели большие деньги. Когда же негде было стянуть, нанимались в поденную работу. — Ай да ну! Но не слышно ли чего о ''Меньшинском''? — Что-то не слышно... А он тоже давно в бегах... — Вот этот будет почище всех. Помните, как он однажды оборвал у инспектора часовую цепочку и бросился на него с перочинным ножом? Он когда-нибудь зарежет его. То ли еще было с ним: он раз кинулся с ножом на своего отца. — И все это ему проходит. Отпорют и только. — Другому давно бы дали волчий паспорт, а у него покровители есть. Про Меньшинского говорили правду. Он был примером того, что жестокое воспитание может сделать из человека. Из Меньшинского оно сделало чистого зверя, который не задумался бы под горячую руку и приколоть кого-нибудь. Долго толковали о нем, предполагая, чем разыграется последнее его бегство. Пред тем, по просьбе отца, его так наказали, что совершенно избитого ''на рогожке'' отнесли в больницу. У Карася гвоздем села в голову мысль покинуть бурсу. «Если и накажут, то все же не так, как Меньщинского: я воровать не буду и с ножом ни на кого не брошусь. Пусть секут потом; теперь по крайней мере погуляю». Он стал обдумывать план бегства. И он, предпринимая такое смелое дело, был не много разумнее Фортунки. Но Карась ходил около ворот и выглядывал, как бы шмыгнуть за них: это было дело нелегкое, потому что привратник строго следил за бурсаками и без билета, данного от инспектора, никого не пропускал в ворота. «Лишь бы только уйти, а там пойду, отыщу дровяную келью и присоединюсь к спасенным. Не примут, удеру куда-нибудь — все одно». Так размышлял Карась, стоя у ворот училища, с твердым намерением исполнить свой замысел. Но вдруг распахнулись двери училища настежь, и в них показалась телега. Сзади шел священник. Телега остановилась у дома инспектора, к которому и отправился священник. Карась из любопытства заглянул в рогожку, которою был прикрыт экипаж, и невольно попятился назад. Из-под рогожки на него сверкнули два страшных глаза... — Меньшинского привезли! — закричал он. В телеге лежал, связанный по рукам и ногам, действительно Меньшинский. Он, убежав за несколько верст, в свою деревню, был накрыт отцом ночью, скручен веревками и отправлен в бурсу. Свободным везти его боялись — непременно убежит снова... Около телеги образовалась толпа учеников. — Меньшинскнй! — говорили бурсаки... Он посмотрел только со злобой на своих товарищей: он всех их ненавидел в ту минуту. — Как тебя поймали? — Связанного так и везли? — Сорок с лишком верст? — Убирайтесь к черту, — отвечал он и закрыл глаза. Появился инспектор, и толпа рассыпалась в стороны. Через полчаса ведено было ученикам собраться в «''пятом номере''». Туда притащили связанного Меньшинского, повалили его на пол, раздели, два служителя сели ему на плеча, два на ноги, два встали с розгами по бокам, и началось сечение. Жестоко наказали знаменитого бегуна. Он получил около ''трехсот'' ударов и замертво был стащен в больницу на рогожке... Впечатление от этой порки было потрясающее. «Страшно, — подумал Карась, — бог с ним и с бегством! Лучше на пасху не пойду». После того у Карася прошла охота бежать. «Однако на пасху не идти? Нет, как-нибудь да урвусь из бурсы. Завтра обиход, — думал Карась, — решится дело — идти мне на пасху или нет?» Вот когда сделалось ему страшно. Чем ближе подходил грозный день неотпуска, тем становилось ему тошнее. К чувству ненависти и тоски присоединялось еще какое-то новое чувство: все стало казаться пустяками, зарождалась мизантропия, мрачный взгляд на мир божий. Пробовал он чем-нибудь развлечься — ничего не выходило. Купил он костяшек и стал играть в ''юлу''. «Какое нелепое занятие!» — сказал он через несколько минут и раскидал костяшки по полу. Добыл пряник из кармана, стал лакомиться, но скоро и пряник полетел на печку. Пошел к своим дуракам, но дураки только бесили его. В душе Карася начали подниматься вопросы, на которые ни йоты не могли ответить дураки. «Отчего все так гадко устроено на свете? Отчего люди злы? Отчего слабосильного человека всегда давят и теснят? Где всему этому начало? Говорят, дьявол всему причина, он соблазнил людей, но кто же дьявола-то соблазнил? Был когда-то рай на земле, но теперь все гадко на свете: отчего это? откуда?» Дуракам до таких вопросов, разумеется, не было дела. Сновал Карась из угла в угол и сильно волновался, наконец забился он в своей Камчатке под парту, накрыл победную голову шинелью и горько зарыдал. Слезы, однако, мало облегчили его. Он мало-помалу, однако, забылся и, утомленный впечатлениями дня, заснул кое-как. Пробудился он с головной болью, и первый вопрос опять был о пасхе. Карась думал, что он с ума сойдет от горя. Но вдруг лицо его стало проясняться, какая-то надежда прокрадывалась в сердце, точно он видел исход из своего положения. Карась решался на что-то и не решался. Но борьба быстро кончилась. — Не умру же, господи, твоя воля! — проговорил и приступил к занятиям такого странного рода, что человеку, незнакомому с тайнами бурсацкой жизни, мог показаться уже лишившимся рассудка. Вечер. Занятия кончаются. Скоро ужин. Карась вышел на двор, отыскал большую лужу, уселся около нее и стал снимать сапоги. Потом, оставшись в одних чулках, принялся бродить по воде, как будто и в самом деле превратился в большую рыбу. После такой операции он надел сапоги сверху мокрых чулков и долго ходил по двору. Хотя уже весенний лед прошел и время стояло довольно теплое, но на дворе по вечерам стояла легкая изморозь. Карась рисковал поплатиться здоровьем; но когда чулки на нем просохли, он опять стал плавать в луже и снова повторил свою проделку. Все это было очень дико. Но Карась не унимался. За ужином он нарочно ничего не ел, хотя не мог пожаловаться на дурной аппетит. После ужина он опять ходил в намоченных чулках. Пришедши в спальную, он намочил холодной водой галстук и надел его себе на шею. Все заснули, а он все ворочался в постели. Когда же стал одолевать сон Карася, он встал с кровати, добыл свои подтяжки, привязал ими себя за ноги к спинке кровати — положение, в котором невозможно заснуть. Он гнал свой сон. Мучил себя Карась добровольно. Но что все это значит? «Как бы захворать? — думал Карась. — Завтра меня стащут в больницу; обиход пройдет без меня, и я останусь уволенным на пасху. Не умру же я. Хоть и больного возьмут домой, все же лучше!..» Вот чем объясняется сумасбродство Карася... Когда бурсак уходил от какой-нибудь беды в больницу, прятался в отхожих местах, строил келью на дровяном дворе, утекал в лес либо домой, то это на местном языке называлось — ''спасаться''. ''Спасающихся'' в больнице было немало. Мы видели, что делал Карась, чтобы поселиться в ней. Для той же цели многие развивали на теле чесотку и нарочно не лечили ее, смотрели долго на солнце, чтобы получить куриную слепоту, натирали шею сукном либо накалывали ее булавками, чтобы распухла она, расковыривали страшно свои носы, растравляли на ногах раны и т. п. Черт бы побрал бурсу, заставляющую человека прибегать к тем же средствам, чтобы избавиться от нее, к каким прибегают рекруты для избавления от солдатчины, то есть обрубают себе пальцы и рвут вон зубы. Отлично. Поутру на другой день Карась, бледный, растрепанный, еле держась на ногах, был отведен ''старшим'' в местную больницу. Но такое ''спасение'', на которое решился Карась, обходилось очень дорого: во-первых, потому, что приходилось рисковать здоровьем, а во-вторых, больница была одним из самых страшных мест бурсы. Она делилась на два отделения: ''чистое'' и ''чесотное''. ''Чистое'' имело в себе комнату под аптекой; потом шли палаты для больных. В палатах на железные кровати были брошены слежавшиеся матрацы, жесткие, как камень, — в них гнездами гнездились клопы и другие паразиты. Комнаты были с линючими стенами, в пятнах, плесени, зелени; пол проеден мышами и крысами. ''Чесотное'' отделение, находящееся от ''чистого'' через коридор, в одной огромной комнате, было еще милее: это была какая-то прокаженная яма, кишащая коростой, струпьями и всякою заразою. Подле той ямы находилась кухня, из которой неслась в нос рвущая гниль и вонь. Близлежащие ватер-клозеты увеличивали впечатление. Содержание больных было очень нездорово. Воздух, при дурной вентиляции, был дохлый, пища скудная и скверная — ''габерсуп'', прозванный от бурсаков ''храбрым супом'', вместе с ''пятибулкой'' (булка в пятак ассигнациями), прополаскивая желудок, мало питали организм; белье было грязное и рваное; верхняя одежда тоже, но особенно замечательны были так называемые ''саккосы'' (древнее слово, означающее вретище, рубище, лохмотьище и одежду смирения), то есть дерюжные, сероармяжные халаты; при этом строго наблюдалось, чтобы грязный колпак был на голове больного, так что больные сразу казались и нищими и дураками. Лекарства, нечего и говорить, были пустые — мушки, рожки, горчица, ромашка, oleum ricini [касторка (лат.)], рыбий жир, мазь от чесотки да несколько пластырей — вот, кажется, и все; только в крайних случаях решались на что-нибудь подороже. Ко всему этому фельдшером был некто Мокеич. Он был глух на правое ухо и глух на левое ухо, глуп с фронтона и глуп с затылка, хотя и был человек души доброй. Он был глубоко убежден, что доктора всегда глупее фельдшеров, особенно молодые. Мокеич хвастовался главным образом тем, что у него счастливая рука, и, вероятно, на этом основании пропил аптекарские весы, а после всегда узнавал вес рукою — подтряхнет на ладони какую-нибудь специю, «полунце», — говорит и сыплет в банку. Он лечил обыкновенно прислугу училищную и кой-кого из окрестных обывателей, перед которыми и ругал своего доктора. Бурсаков в такой больнице спасал от смерти служащий при ней Доброволин. Если бы не он, то мором бы морило бурсаков. Ученики, помнящие его, вспоминают об этом человеке с глубоким уважением и любовью. Он обладал отличною ученостью, постоянно следил за наукой и в какие-нибудь три года составил себе огромную репутацию. Кроме того, что он всегда был готов помочь, уже один вид его доброго лица, ласковый, задушевный голос, уменье обойтись с больным оживляли пациента доброй надеждой. Бедные люди во всякое время дня и ночи могли найти его готовым на помощь им: посещая лачугу какого-нибудь бедняка, он приносил ему лекарство, пищу и деньги. Несмотря на то, что он имел богатую практику, Доброволин, вследствие необъятной доброты своего сердца, по смерти оставил капиталу только ''пятиалтынный''. Когда газеты напечатали его некролог, то огромное количество почитателей стеклись, чтобы помочь его семейству в несчастии. Доброволин был духовного происхождения и очень любил бурсаков. Он вел деятельную и усердную войну с училищным начальством. Но, несмотря на всю энергию свою, ничего не мог сделать в этом несчастном гнезде. Больница осталась страшным местом. И вот все-таки в это место, полное смрада, нечистоты и болезней, бурсак прибегал, как в древности прибегали люди к священному алтарю своему, искать защиты и спасения. Бурсак в гнусной больнице искал спасения. И знаете ли, что и здесь не всегда ученик избегал зол бурсацких: бывали, хотя очень редко, примеры, что ''больных секли''. Да. Но Карась все выжил, все перенес, лишь бы только бурсацкое начальство не украло у него домашнюю пасху. Пасху Карась провел дома. Дорогонько она обошлась ему........................ Вот, господа, как бегают и спасаются наши бурсачки. '''1863''' === ПЕРЕХОДНОЕ ВРЕМЯ БУРСЫ. ОЧЕРК ПЯТЫЙ === Несколько бурсачков в спальном коридоре играли в жмурки. Один из них, с завязанными глазами и распростертыми руками, ловил товарищей. Игроки то дергали его за сюртук с веселым смехом и шутками, то прятались от него по углам или тихо ходили около него на цыпочках. Наводивший, по прозванию ''Копчик'', бежал по направлению заслышанных голосов. Но вдруг стихло все, и Копчик встретил на пути своем неожиданное препятствие, ударившись головою во что-то мягкое, по ощущению похожее на подушку, набитую хорошим пухом. Он схватил руками этот странный предмет. По всем соображениям, в руки попался человек, но что за человек? — такого мягкого, пузатого, шарообразного не было среди играющих. Однако Копчик, не разобрав, в чем дело, радостно закричал: — Ага, попался, голубчик! Он стал ощупывать круглый предмет, потому что в жмурках недостаточно только поймать кого-нибудь, а следует еще угадать, кто пойман... Но Копчик вдруг услышал над собою грозный голос: — Сам попался, мерзавец!.. Голос был незнакомый. — Кто это? — спросил Копчик. — Я это! Копчик почувствовал, что в его волоса вцепился какой-то зверь и теперь свирепо таскает его. Он быстро сдернул с глаз повязку и диву дался: он увидел перед собою какого-то человека, очень толстого, круглого и красного, в корпусе которого по крайней мере две трети пошло на пузо. — Батюшка, что вы? — говорил изумленный Копчик. — А вот что! Незнакомец, оставив волоса Копчика, стал бить его по щекам серыми замшевыми перчатками... — Ты не узнал своего начальника, каналья?.. Ты не узнал его?.. Так-то вы уважаете власти? Он продолжал бить Копчика перчатками. — Шапки долой! — обратился он к другим ученикам. Те машинально обнажили головы. — По классам!.. живо!.. Бурсаки мгновенно исчезли. Новый же начальник отправился к инспектору. — Новый!.. Новый!.. — раздавалось по всему училищу... Особенно сильное волнение было во второуездном классе, самом влиятельном во всей бурсе. — Копчика уже успел оттаскать, — говорили в кучках. — Жирный черт! — Плешивый! — Круглее шара! — Жирнее сала!.. — Мягче воску! — Легче пуху! — Чище хрусталю! — Это не поп, а пуп! Озлобленные бурсаки ругались и крепко острили. — А вот еще черта-то посадили на шею! — А говорил я, братцы, — начал один бурсак, — что лучше ''Звездочета'' нам не дождаться начальника... — Что же, Звездочет был, ей-богу, добрый человек! Звездочетом называли смотрителя, который выходил в отставку. О нем мы редко упоминали в своих очерках. Сила, сдерживающая грозный поток бурсацкой жизни, у нас всегда являлась в лице инспектора. Так было и на деле. Он редко являлся в классы, спальную или столовую; даже на дворе он показывался не часто, стараясь выходить из училища в занятные часы. Он для бурсы был каким-то мифом, высшим существом, которое таинственно правило судьбами бурсы, являясь ученикам большею частию в образе инспектора и лично почти только что во время экзаменов. Среди учеников ходило много предрассудков и суеверий насчет этой таинственной силы. Его считали в высшей степени ученым астрономом и математиком. Причиною тому было то обстоятельство, что Звездочет однажды за несколько дней объявил своим воспитанникам, что такого-то числа ночью будет лунное затмение, выбрал из них лучших и вместе с ними наблюдал интересное явление природы, объясняя его своим слушателям, которые, разумеется, ничего не поняли из его слов, но это-то именно главным образом и утвердило их в мысли о громадной учености смотрителя. Потом ученики видали, как смотритель по ночам смотрел в зрительную трубу на небо, а днем, закрывшись старою, направлял ее на окна классов... «Наш смотритель — звездочет», — говорили ученики, соединяя с словом «звездочет» понятие о недостижимой для простого смертного учености. Зрительная же трубка, направленная на класс, производила трепет в учениках. Многие серьезно были убеждены, что Звездочет мог видеть все, что делается в классе, даже сквозь каменные стены. «Есть такие трубки», — говорили они. Были и такие, которые думали, что есть инструменты, посредством которых можно даже слышать, кто и что говорит. Разумеется, либералы бурсы, развившиеся до отрицания шляющихся по ночам мертвецов, домовых и чертей (немало было и таких в бурсе), смеялись над всевидящими и слышащими препаратами, но тем не менее и они верили в бездонную ученость Звездочета и, кроме того, невольно поддавались влиянию того таинственного страха, который распространял вокруг них Звездочет, как будто стараясь поддерживать этот страх. Являясь неожиданно, он всегда озадачивал учеников чем-нибудь чрезвычайным. Так, однажды растворилась дверь класса, в ней показались служителя, несшие черную доску, на доске была изображена «слепая» карта Европы, то есть без надписей гор, рек, городов и проч., города обозначались медными гвоздиками. Ученики в жизнь свою не видали такого дива. Пришел и сам Звездочет. Он стал спрашивать лучших учеников по слепой карте. Ученики, как говорится в бурсе, ''ни в зуб толкануть''. Тогда Звездочет стал объяснять им географию России — ''со всеми замечаниями'', то есть рассказывая, чем замечательна та или другая гора, озеро, место, тогда как бурсаки ''жарили вдолбяжку'' одну номенклатуру, но главное их поразило, что он тот или другой гвоздик на доске называл каким-нибудь городом, всякую извивающуюся линию рекою и т. д. «Как это помнит он? Как не собьется?» После подобной штуки Звездочет опять скрывался в своем таинственном жилище надолго... Все трепетало при его появлении в класс. Ученики не запомнят случая, чтобы он, когда наказывал сам (чрезвычайно редко), давал более десяти ударов (жестокие порки были делом инспектора), но его боялись несравненно более, нежели инспектора. Эти десять ударов сопровождались обычно непроницаемою таинственностью. Он объявлял ученику какой-нибудь его проступок, о котором никто не знал, кроме провинившегося, и притом проступок его всегда был серьезный, за который инспектор отодрал бы до страшного кровопролития, но тут имела силу уже не физическая боль, а именно то, что высек сам смотритель. Откуда он все знает? Бурсакам хорошо известно было, что у него хранится страшная ''черная'' книга (упоминаемая нами в первом очерке), в которую вносились все преступления учеников и на основании которой составлялись аттестаты их поведения, но как наполнялась эта демонская книга, в свою очередь клавшая темноту и мрак на лицо Звездочета? Дуракам приходили в голову зрительные и слуховые инструменты. Самые беззатылочные глупцы уверяли, что Звездочет давно продал черту душу, что он по звездам все знать может, и считали его колдуном. Люди поумнее подозревали тут фискальство; но сколько ни следили они за Звездочетом, какие ''пластыри''<ref>Когда бурсаки выслеживали фискала, переносящего всю скверную нечистоту бурсы в уши начальника по ночам, чтобы скрыть свою подлую службу от товарищества, то они, между множеством средств, употребляли пластырь гуммозный, который всегда можно было достать в лазарете. Пластырь кладется по лестнице, ведущей к дверям начальника, и около его дверей. На другой день осматривали сапоги учеников и если на подошве их находили улику, то обыкновенно вели себя по отношению к ним как к несомненным фискалам.</ref> ни употребляли — и признака, и тени фискальства не открыли: оно, как и розги, было в руках инспектора. Все были в недоумении насчет этого обстоятельства. Все располагало к тому, чтобы окружить таинственностью, мраком, чуть не чародейством личность Звездочета. Жил он один, скромно, тихо, женщины никогда его не посещали. Во время экзамена бурсаки видели его, окруженного другими начальниками, относящимися в большинстве тоже с каким-то страхом и все с глубоким почтением. Ходили слухи, что и высшее начальство смотрело на него с уважением и ценило его деятельность. Говорили, что он однажды предложил поднять на воздух здание духовной академии и что поднял бы непременно, только потребовал очень много денег; что англичане изобрели лодку, которая ходит под водой, и что, когда у них дело не ладилось, они, услыхав о великой учености бурсацкого Звездочета, пригласили его, и лодка пошла под водой. Таков был Звездочет по взгляду учеников. Он всегда был загадочен, таинственен, и существование его кончилось для бурсы как-то странно; пришел какой-то пузатый человек, оттрепал ученика и объявил себя не смотрителем уже, а ректором, — ректоров до сих пор в училище не бывало. Но что же это был в самом деле за человек, заключавший в себе высшую и таинственную силу бурсацкого управления? Не астролог же он был или алхимик, не колдун, не демон, наконец? Ученики его уже по окончании курса узнали, что Звездочет в действительности был очень обыкновенный смертный. Это был человек довольно образованный, хотя подводных лодок и слуховых инструментов и не думал изобретать. Нам кажется, всю таинственность его персоны очень просто объяснить. В описываемые нами времена, при нелепых порядках, существовавших почти везде на Руси, трудно, часто невозможно было служить вполне честно и гуманно. Мы объясняли не раз, что бурсацкая наука и нравственность были до того анормальны, что без жестокостей они не могли быть поддерживаемы в бурсе. Звездочет же был человек добрый и не мог выносить ужасов бурсы; поэтому он среди ее уединился в своей квартире, предоставив все дело инспектору. Этого, разумеется, не могли понять бурсаки. Значит, вся сила в том, что Звездочет попал не на свое место, что он был человек без призвания, а не то чтобы колдун или демон. Он старался как можно менее иметь соприкосновения к бурсе. Вот почему он редко выходил на сцену в наших очерках, а всегда решителем всех дел являлся инспектор. Но и этот решитель, сослуживец его, давно вышел в отставку, еще ранее его. Подошли другие времена, настали иные нравы бурсы. Вместе с выходом старого инспектора по крайней мере наполовину уменьшились в училище спартанские наказания, бросили драть ''под колоколом'', не заставляли держать кирпич в поднятой руке, стоя на коленях среди двора, нередко в грязи, не ставили коленями на ребро парты, не относили на рогожках жестоко сеченных учеников, начальство реже расшибало зубы и ломало ребра своим питомцам. И самая бурса измельчала и выродилась: прежде по крайней мере наполовину учеников было великовозрастных, теперь их осталось не более десятой части. Бурса прогрессировала по-своему.......................... '''1863''' == ПРИМЕЧАНИЯ АВТОРА == {{примечания}} </div> [[Категория:Импорт/lib.ru/Страницы с не вики-сносками или с тегом sup]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Страницы с тегами pre]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Тег br в параметре ДРУГОЕ]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Длина текста в параметре ДРУГОЕ более 100]] [[Категория:Проза]] [[Категория:Повести]] [[Категория:Николай Герасимович Помяловский]] [[Категория:Литература 1863 года]] [[Категория:Импорт/lib.ru]] [[Категория:Импорт/az.lib.ru/Николай Герасимович Помяловский]] 408l6fwbj5ok82frx07i269o6cao2e4 4590494 4590478 2022-07-19T16:20:36Z Tosha 10874 wikitext text/x-wiki {{imported/lib.ru}} {{Отексте | АВТОР = Николай Герасимович Помяловский | НАЗВАНИЕ = Очерки бурсы | ПОДЗАГОЛОВОК = | ЧАСТЬ = | СОДЕРЖАНИЕ = | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = 1863 | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = | ПОДЗАГОЛОВОКОРИГИНАЛА = | ПЕРЕВОДЧИК = | ДАТАПУБЛИКАЦИИОРИГИНАЛА = | ИСТОЧНИК = [http://az.lib.ru/p/pomjalowskij_n_g/text_0030.shtml az.lib.ru] | ВИКИДАННЫЕ = <!-- id элемента темы --> | ВИКИПЕДИЯ = | ВИКИЦИТАТНИК = | ВИКИНОВОСТИ = | ВИКИСКЛАД = | ДРУГОЕ = OCR & spellcheck by HarryFan, 4 December 2000 | ОГЛАВЛЕНИЕ = | ПРЕДЫДУЩИЙ = | СЛЕДУЮЩИЙ = | КАЧЕСТВО = 1 <!-- оценка по 4-х бальной шкале --> | НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ = | ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ = | ЛИЦЕНЗИЯ = PD-old | СТИЛЬ = text |ИСТОЧНИК= издание Киев, «Радянська школа», 1982. |КАЧЕСТВО = 2 }} <div class="text"> == Очерки бурсы == === ЗИМНИЙ ВЕЧЕР В БУРСЕ. ОЧЕРК ПЕРВЫЙ === {{right|Посвящается Н. А. Благовещенскому}} Класс кончился. Дети играют. Огромная комната, вмещающая в себе второуездный класс училища, носит характер казенщины, выражающей полное отсутствие домовитости и приюта. Стены с промерзшими насквозь углами грязны — в чернобурых полосах и пятнах, в плесени и ржавчине; потолок подперт деревянными столбами, потому что он давно погнулся и без подпорок грозил падением; пол в зимнее время посыпался песком либо опилками: иначе на нем была бы постоянная грязь и слякоть от снегу, приносимого учениками на сапогах с улицы. От задней стены идут ''парты'' (учебные столы); у передней стены, между окнами, стол и стул для учителя; вправо от него — черная учебная доска; влево, в углу у дверей, на табурете — ведро воды для жаждущих; в противоположном углу — печка; между печкой и дверями вешалка, на спицах которой висит целый ряд тряпичный: шинели, шубы, халаты, накидки разного рода, все перешитое из матерних капотов и отцовских подрясников, — нагольное, крытое сукном, шерстяное и тиковое; на всем этом виднеются клочья ваты и дыры, и много в том месте злачнем и прохладном паразитов, поедающих, тело плохо кормленного бурсака. В пять окон, с пузырчатыми и зеленоватыми стеклами, пробивается мало свету. Вонь и копоть в классе; воздух мозглый, какой-то прогорклый, сырой и холодный. Мы берем училище в то время, когда кончался ''период насильственного образования'' и начинал действовать ''закон великовозрастия''. Были года — давно они прошли, — когда не только малолетних, но и бородатых детей по приказанию начальства насильно гнали из деревень, часто с дьяческих и пономарских мест, для научения их в бурсе письму, чтению, счету и церковному уставу. Некоторые были обручены своим невестам и сладостно мечтали о медовом месяце, как нагрянула гроза и повенчала их с Пожарским, Меморским, псалтырем и обиходом церковного пения, познакомила с ''майскими'' (розгами), проморила голодом и холодом. В те времена и в приходском классе большинство было взрослых, а о других классах, особенно семинарских, и говорить нечего. Достаточно пожилых долго не держали, а поучив грамоте года ''три-четыре'', отпускали ''дьячить''; а ученики помоложе и поусерднее к науке лет под тридцать, часто с лишком, достигали ''богословского'' курса (старшего класса семинарии). Родные с плачем, воем и причитаньями отправляли своих птенцов в науку; птенцы с глубокой ненавистью и отвращением к месту образования возвращались домой. Но это было очень давно. Время перешло. В общество мало-помалу проникло сознание — не пользы науки, а неизбежности ее. Надо было пройти хоть приходское ученье, чтобы иметь право даже на пономарское место в деревне. Отцы сами везли детей в школу, парты замещались быстро, число учеников увеличивалось и наконец доросло до того, что не помещалось в училище. Тогда изобрели знаменитый ''закон великовозрастия''. Отцы не все еще оставили привычку отдавать в науку своих детей взрослыми и нередко привозили шестнадцатилетних парней. Проучившись в четырех классах училища по два года, такие делались ''великовозрастными''; эту причину отмечали в ''титулке'' ученика (в аттестате) и отправляли ''за ворота'' (исключали). В училище было до пятисот учеников; из них ежегодно получали титулку человек сто и более; на смену прибывала новая масса из деревень (большинство) и городов, а через год отправлялась ''за ворота'' новая сотня. Получившие титулку делались послушниками, дьячками, сторожами церковными и консисторскими писцами; но наполовину шатались без определенных занятий по епархии, не зная, куда деться со своими титулками, и не раз проносилась грозная весть, что всех безместных будут верстать в солдаты. Теперь понятно, каким образом поддерживался училищный комплект, и понятно, отчего это в темном и грязном классе мы встречаем наполовину сильно взрослых. На дворе слякоть и резкий ветер. Ученики и не думают идти на двор; с первого взгляда заметно, что их в огромном классе более ста человек. Какое разнохарактерное население класса, какая смесь одежд и лиц!.. Есть двадцатичетырехгодовалые, есть и двенадцати лет. Ученики раздробились на множество кучек; идут игры — оригинальные, как и все оригинально в бурсе; некоторые ходят в одиночку, некоторые спят, несмотря на шум, не только на полу, но и по партам, над головами товарищей. Стон стоит в классе от голосов. Большая часть лиц, которые встретятся в нашем очерке, будут носить те клички, которыми нарекли их в товариществе, например, ''Митаха, Элпаха, Тавля, Шестиухая Чабря, Хорь, Плюнь, Омега, Ерра-Кокста, Катька'' и т. п., но этого не можем сделать с Семеновым: бурсаки дали ему прозвище, какого не пропустит никакая цензура — крайне неприличное. Семенов был мальчик хорошенький, лет шестнадцати. Сын городского священника, он держит себя прилично, одет чистенько; сразу видно, что училище не успело стереть с него окончательно следов домашней жизни. Семенов чувствует, что он ''городской'', а на городских товарищество смотрело презрительно, называло бабами; они любят маменек да маменькины булочки и пряники, не умеют драться, трусят розги, народ бессильный и состоящий под покровительством начальства. Для товарищества редкий городской составлял исключение из этого правила. Странно было лицо у Семенова — никак не разгадать его: грустно и в то же время хитро; боязнь к товарищам смешана с затаенной ненавистью. Ему теперь скучно, и он, шатаясь из угла в угол, не знает, чем развлечься. Он усиливается удержать себя вдали от товарищей, в одиночку; но все составили партии, играют в разные игры, поют песни, разговаривают; и ему захотелось разделить с кем-нибудь досуг свой. Он подошел к играющим в ''камешки'' и робко проговорил: — Братцы, примите меня. — Гусь свинье не товарищ, — отвечали ему. — Этого не хочешь ли? — проговорил другой, подставив под самый нос его сытый свой кукиш с большим грязным ногтем на большом пальце... — Пока по шее не попало, убирайся! — прибавил третий. Семенов отошел уныло в сторону; но на него не произвели особенного впечатления слова товарищей. Он точно давно привык и стерпелся с грубым обращением. — Господа, ''с пылу горячих''! — Кому, Тавля? — отозвались голоса. — Гороблагодатскому. Семенов вместе с другими направился к столу, около которого тоже шла игра в камешки между двумя великовозрастными, и притом Гороблагодатский был второй силач в классе, а Тавля — четвертый. Лица, окружившие игроков, приятно осклаблялись, ожидая увеселительного зрелища. — Ну! — сказал Тавля. Гороблагодатский положил на стол руку, растопырив на ней пальцы. Тавля разместил на руке его пять небольших камней самым неудобным образом. — Валяй! — сказал он. Тот вскинул кверху камни и поймал из них только три. — За два! — подхватили окружающие. — Пиши, брат, к родителям письма, — прибавил Тавля с своей стороны. Гороблагодатский, ничего не отвечая, положил левую руку на стол. Тавля кинул камень в воздух, во время его полета успел со страшной силой щипнуть руку Гороблагодатского и опять поймал камень. Толпа захохотала. Игра в камешки, вероятно, всем известна, но в училище она имела оригинальные дополнения: здесь она ''со щипчиками'', и притом ''щипчиками холодненькими, тепленькими, горяченькими'' и ''с пылу горячими'', которые доставались проигравшему. Без щипчиков играла самая молодая, самая зеленая ''приходчина'', а при щипчиках с пылу горячих присутствует теперь читатель. Между тем ''матка'' (главный камень) летала в воздухе, а Тавля своими, здоровенными руками скручивал кожу на руке партнера и дергал ее с ожесточением. После двадцати щипчиков рука сильно покраснела; после пятидесяти появилась синева. — Любо ли? — спрашивает Тавля, заглядывая ему в глаза. Противник молчит. — Любо ли? Опять ответа нет. — Взъерепень, взъерепень его! — говорят окружающие. — Заплачь, так прощу! — говорит Тавля. — Смотри, чтобы самому плакать не пришлось! — ответил Гороблагодатский. Здоровый детина выносил сильную боль в руке, но только мрачный взгляд обнаруживал, что он чувствует. — Что, дядя, больно? Тавля дал такого щипка, что Гороблагодатский невольно стиснул зубы. Все захохотали. — Живота аль смерти? Сильный щипок повторился при хохоте зрителей. В этом хохоте не слышалось злорадованья или неприязненной насмешки; товарищи видели во всем только комическую сторону. Один лишь Семенов улыбался как-то особенно; его удовольствие не походило на удовольствие других, и действительно, он затаенно повторял в душе: «Так и надо, так и надо!». Дошло до ста... — Ну, черт с тобой! — заключил наконец Тавля. Гороблагодатский глубоко ненавидел Тавлю и решился на игру с ним в надежде остаться победителем и задать ему более, чем с пылу горячих. Оба они были ''второкурсные''. Каждое учебное заведение имеет свои предания. Аборигены училища, насильно посаженные за книгу, образовали из себя ''товарищество'', которое стало во враждебные отношения к ''начальству'' и завещало своим потомкам ненависть к нему. Начальство, со своей стороны, также стало во враждебные отношения к товариществу и, чтобы сдерживать его в границах ''училищной инструкции'' (кодекс правил для поведения и учения), изобрело целую бурсацко-бюрократическую систему. Зная, что всякое царство, раздельшееся на ся, не устоит, оно отдало одних товарищей под власть другим, желая внести в среду их междуусобие. Такими властями были: ''старшие спальные'' — из второуездных; ''старшие дежурные'' — из спальных, справляя недельную очередь по всему училищу; ''цензора'' — надзирающие за поведением в классе; ''авдитора'' — выслушивающие по утрам уроки и отмечающие баллы в ''нотатах'' (особой тетради для баллов); наконец, последняя власть и едва ли не самая страшная — ''секундатор'', ученик, который, по приказанию учителя, сек своих товарищей. Все эти власти выбирались из ''второкурсных''. Ученик, просидев за партою два года, за леность и малоуспешность оставался в том же классе еще на два: этот и назывался второкурсным. Очень естественно, что такой ученик что-нибудь да выносил из уроков учителей и потому больше знал, чем первокурсный; это бралось начальством во внимание, и расчет был верен: второкурсные, желая удержать власть в руках, учились усердно, и большинство из них заняло первые места, потому что не бездарность, а лень делала их второкурсными. Вот основы училищной бюрократии, при помощи которой начальство хотело разрушить товарищество. Изо всего этого вышла одна гадость. Ко второкурсным было полное доверие начальства; жалоба на них была оскорблением для смотрителя и инспектора; деспотизм их развился в высшей степени, и ничто так не оподляет дух учебного заведения, как власть товарища над товарищем; цензора, авдитора, старшие и секундаторы получили полную возможность делать что угодно. Цензор был чем-то вроде царька в своем царстве, авдитора составляли придворный штат, а второкурсные — аристократию. Притом второкурсные, просидев лишних два года, понятно, делались взрослыми, а потому и физическая сила была на их стороне. Наконец, по той же причине они знали обряды и формы своего класса, характер учителей, уменье надувать их. Новичок без помощи второкурсного не умел ступить шагу. Начальство, вводя такой деспотизм, думало, что оно поселит в товариществе ябеду и донос. Случилось совсем не то: при училищном ''второкурсии'' только народились в товариществе такие гадины, отвратительные гадины, как Тавля, и такие дикие характеры, как Гороблагодатский. Они ненавидели друг друга, потому что воспользовались данною им властью для разных целей. Тавлю ненавидели и другие силачи — Лашезин и Бенелявдов; его все ненавидели и презирали. Тавля, с качестве второкурсного авдитора, притом в качестве силача, был нестерпимый взяточник, драл с подчиненных деньгами, булкой, порциями говядины, бумагой, книгами. Ко всему этому Тавля был ростовщик. Рост в училище, при нелепом его педагогическом устройстве, был бессовестен, нагл и жесток. В таких размерах он нигде и никогда не был и не будет. Вовсе не редкость, а напротив — норма, когда ''десять копеек'', взятые на ''недельный срок'', оплачивались ''пятнадцатью копейками'', то есть, по общепринятому займу на год, это выйдет ''двадцать пять раз капитал на капитал''. При этом должно заметить, если должник не приносил, по условию, долгу через неделю, то через следующую неделю он обязал был принести вместо пятнадцати двадцать копеек. Такой рост неизвестно с каких пор вошел в обычай бурсы; не один Тавля живодерничал; он был только виднее других. Необходимость в займе всегда существовала. Цензор или авдитор требовали взятки; не дать — беда, а денег нет, вот и идет первокурсный к своему же товарищу, но ростовщику, согласен на какой угодно процент, лишь бы избавиться от прежестоких грядущих розгачей. Кредит обыкновенно гарантируется кулаком либо всегдашнею возможностью нагадить должнику, потому что рисковали на рост только второкурсники. Надо заметить, что большая часть тягостей в этом отношении падала на городских, потому что они каждое воскресенье ходили домой и приносили с собою деньжонки; поэтому на городских налегали все, хотя и из них считался уже богачом, кто получал на неделю какой-нибудь гривенник. Поэтому многие были в неоплатном долгу и нередко состояли в бегах. Пошлая, гнилая и развратная натура Тавли проявилась вся при деспотизме второкурсия. Он жил барином, никого знать не хотел; ему писались записки и вокабулы, по которым он учился; сам не встанет для того, чтобы напиться воды, а кричит: «Эй, Катька, пить!» Подавдиторные чесали ему пятки, а не то велит взять перочинный нож и скоблить ему между волосами в голове, очищая эту поганую голову от перхоти, которая почему-то называлась плотью; заставлял говорить ему сказки, да непременно страшные, а не страшно, так отдует; да и чем только при глубоком разврате Тавли не служили для него подавдиторные? При всем этом он был жесток с теми, кто служил ему. «Хочешь, говорит, Катька, ''рябчика съесть''?» — и начинает щипать подчиненного за волоса. «Тебя маменька вот так гладила по головке; постой же, я покажу, как папенька гладит»; после этого, уставив палец против ''шерсти'' (волос), он плотно проводил им от начала лба и до конца затылка. «Видал ли ты Москву?» — спрашивает он ученика и прикладывает свои широкие, потные, скверные ладони к ушам подавдиторного, сжимает между ними голову его и потом, приподняв на воздух, говорит: «Теперь видишь ли Москву? вон она!». Он загибал своим товарищам ''салазки'', то есть положит ученика на сиденье парты лицом вверх, поднимает его ноги и гнет их к лицу. Плюнуть в лицо товарищу, ударить его и всячески изобидеть составляло потребность его души. Известно было товарищам, что он однажды добыл из гнезда неоперившихся воробьиных птенцов, взял за тонкие ноги и разорвал воробьев на части. Меньшинство его ненавидело; большинство боялось и ненавидело. Гороблагодатский был сильная, но дикая натура. Второкурсие отразилось на нем совершенно иначе, нежели на Тавле. Он был положительным доказательством, что начальство ошиблось в расчете, вводя деспотизм ученика над учеником и через то желая внести в товарищество ябеду и донос. Товарищество в самом деспотизме нашло себе опору. Второкурсные сделались хранителями преданий и, получив по наследству ненависть к начальству, употребляли власть, им данную, на то, чтобы гадить тому же начальству. Цензор, авдитора, секундатор стали на стороне товарищества, а во главе их всех, в тот курс, который описываем мы, стоял Гороблагодатский. Пьянство, нюханье табаку, самовластные отлучки из училища, драки и шум, разные нелепые игры — все это было запрещено начальством, и все это нарушалось товариществом. Нелепая долбня и спартанские наказания ожесточали учеников, и никого они так не ожесточили, как Гороблагодатского. Он был ''отпетый''. Отпетый характеристичен и по внутреннему и по внешнему складу. Он ходит, заломив козырь на шапке, руки накрест, правым плечом вперед, с отважным перевалом с ноги на ногу; вся его фигура так и говорит: «хочешь, тресну в рожу? думаешь, не посмею!» — редко дает кому дорогу, обойдет начальника далеко, чтобы только избежать поклона. Гороблагодатский поддерживает самое неприличное дело, если оно относится ко вреду высших властей, ''отмачивает'' дикие штуки. Он ревнитель старины и преданий, стоит за свободу и вольность бурсака и, если нужно будет, не пощадит для этого священного дела ни репутации, ни титулки. Он основной столп товарищества. Бурсаки с такими доблестями обыкновенно звались отпетыми. Но отпетые были разного рода: одни из них назывались ''благими'': это были дураковатые господа, но держащиеся тех же принципов; другие назывались ''отчвалыми'': эти были вообще не глупы, но лентяи бесшабашные; Гороблагодатский же был отпетый ''башка'': он шел в первых по учению и в последних по поведению. Башка и отчвалый умно гадили начальству, а благой глупо: например, вдруг захохочет учителю в лицо и покажет ему кукиш; вздерут благого, а через несколько времени он опять выкинет какую-нибудь глупую дерзость. Но никто из отпетых так не солил начальству, как Гороблагодатский. Если вымазали эконому двери нестерпимой ''размазней'' (жидкая гречневая каша), нелюбимому учителю вшей<ref>Этих насекомых было огромное количество в бурсе. Не поверят, что один ученик был почти съеден ими; он служил каким-то огромным гнездом для паразитов; целые стада на виду ходили в его нестриженой и нечесаной голове; когда однажды сняли с него рубашку и вынесли ее на снег, то снег зачернелся от них. Вообще неприятность бурсы была поразительна; золотуха, чесотка и грязь ели тело бурсака.</ref> напустили в шубу, свинье инспектора переломали ноги или оторвали хвост, обокрали погреб смотрителя, выбили ночью целый ряд стекол — все это были дела Гороблагодатского, который смело вел за собою на пакость начальству благих и отчвалых. Когда требовалось устроить стачку против начальства, то опять коноводом был Гороблагодатский: под его влиянием отпетые настраивали недавно сеченных и вообще недовольных; эти волнуют весь класс, самые смиренные и кроткие начинают шуметь и грозить, товарищество возбуждено — и зреет бурсацкий скандал, который на местном языке называется ''бунтом''. Протестанты наперед знают, что они ничего не добьются от начальства: если, например, их кормили ''убоиной'', похожей на падаль, то они уверены, что и после возмущения будут есть ту же убоину; но они по крайней мере гнев сорвут, а там пори себе десятого. Гороблагодатскому, как отпетому, часто доставалось от начальства; в продолжение семи лет он был сечен раз триста и бесконечное число раз подвергался другим разнообразным наказаниям бурсы; но, во всяком случае, должно сказать, что его все-таки мало секли: за его разные проделки ему следовало бы подвергнуться наказаниям по крайней мере в пять раз больше, но он был ловок и хитер. В бурсе отпетыми было изобретено много способов, чтобы надувать начальство. Особенно замечателен был прием под названием — ''пустить вкруговую''. Например, отнимут табакерку у А.; А. говорит, что она не его, а В.; В. ссылается на Д., Д. на А., А. опять на В. — вот и круговая: разыщите, чья табакерка. В круговую вводилось человек тридцать, и тогда сам Соломон не разберет, кого следует выпороть. При бунтах всегда прибегали к круговой. «Ты зачем кричал во время класса?» — «Меня научил такой-то». — «А ты зачем?». Тот ссылается на другого, и пошла коловоротица, в которой сам черт ногу сломит. Надуть товарищество считалось преступлением, надуть начальство — подвигом и добродетелью. Случалось, что секли не того, кого следует, но наказываемый редко выдавал виноватого. Добровольное сознание в проступке ученики признавали за пошлость и трусость; напротив, кто больше и наглее лгал перед начальником, бессовестно запирался, путал дело мастерски, божился и клялся на чем свет стоит, тот высоко стоял в глазах бурсацкой общины. Но и в этом отношении Гороблагодатский стоял выше всех; после долгой практики в скандалах разного рода он приобрел навык в самом изворотливом запирательстве. Другие только не сознавались в проступке, а он с самоуверенной дерзостью, глядя прямо в глаза начальнику, огрызался, и в то время такая оскорбленная невинность была написана на его лице, что опытный физиономист и психолог сбился бы с толку. Он входил до того в роль невинного, что сам считал себя невинным и под лозами никогда не сознавался. Все, что исходило от начальства, он презирал и ставил ни во что; поэтому розги, оплеухи, лишения обеда, стоянье на коленях, земные поклоны и т. п. для него положительно не имели никакого морального значения. Наказание было до такой степени дело не позорное, лишенное смыслу и полное только боли и крику, что Гороблагодатский, сеченный публично в столовой, пред лицом пятисот человек, не только не стеснялся сряду же после порки явиться перед товарищами, но даже похвалялся перед ними. Полное бесстыдство пред начальнической розгой создало местную поговорку: ''не репу сеют, а секут только''. Да чего лучше: секундатор, товарищ, секущий своих товарищей, уважаем и любим был ими, потому что и он служил в их видах: искусный в своем деле, он сильно драл своих товарищей, и свистели лозы по воздуху, когда под ними лежала добрая голова. Гороблагодатского много секли; случалось ему вкушать даже до ста ударов, и потому он переносил розги легче, нежели его товарищи, вследствие чего с абсолютным презрением относился к какому бы то ни было наказанию. Ставили его коленями на покатой доске парты, на выдающееся ребро ее, заставляли в двух шубах волчьих делать до двухсот земных поклонов, приговаривали держать в поднятой руке, не опуская ее, тяжелый камень по получасу и более (нечего сказать, изобретательно было начальство), жарили его линейкой по ладони, били по щекам, посыпали сеченное тело солью (верьте, что это факты) — все он переносил спартански: лицо его делалось после наказания свирепо и дико, а на душе копилась ненависть к начальству. Мы видели в Гороблагодатском переносчивость физической боли, когда Тавля задавал ему с пылу горячих. Но кража, сплетня, порча чужих вещей и всякая гадость не считались пороками только относительно начальства, а в себе самом товарищество было честно, и с этой стороны Гороблагодатский является в новом свете. Он не взял ни одной взятки, беспристрастно и справедливо отмечал подавдиторным баллы, не куражился над ними, часто защищал слабосильных, любил вмешиваться в ссоры и хотя деспотически, но всегда справедливо решал их; он постоянно солил ростовщикам и взяточникам. Товарищество его любило и уважало. Мы сказали, что Гороблагодатский глубоко ненавидел Тавлю за его гнусную натуру; но он с ним играет в камешки: ему хочется выиграть и помучить Тавлю. Кончив щипчики, Тавля предложил лукаво: — Не хочешь ли еще? Тавля отлично играл в камешки и надеялся на себя. — Давай! — упорно отвечал Гороблагодатский. Камни опять защелкали. Семенов издали наблюдал за игроками. Семенов был третий тип училищный, созданный тою же бурсацкою администрацией. Товарищество сегодня огласило его ''фискалом''. Начальство понимало, что через свое педагогическое устройство бурсы оно не достигло цели, но вместо того, чтобы отказаться от училищных порядков, оно пошло по пути нелепостей далее. Явилось новое должностное лицо — фискал, который тайно сообщал начальству все, что делалось в товариществе. Понятно, какую ненависть питали ученики к наушнику; и действительно, требовался громадный запас подлости, чтобы решиться на фискальство. Способные и прилежные ученики не наушничали никогда, они и без того занимали видное место в списке; тайными доносчиками всегда были люди бездарные и подловатенькие трусы; за низкую послугу начальство переводило их из класса в класс, как дельных учеников. Но мы сказали, что товарищество само в себе было честно и потому не уважало тех учеников, которые за взятку начальнику, по родственным связям, по протекции, а тем более за фискальство, занимали не свое место в списке. Кроме того, ученики вполне справедливо были уверены, что наушник переносил не только то, что в самом деле было в товариществе, но и клеветал на них, потому что фискал должен был всячески доказать свое усердие к начальству. Но когда он передавал инспектору или смотрителю даже правду, и тогда он возбуждал в классе ненависть и злобу: например, дети собираются устроить попойку, оторвать хвост экономской свинье, улизнуть к знакомой прачке или чем иным развлечься, и вдруг инспектор, предуведомленный заранее, вместо развлечения драл их не на живот, а на смерть. Правда, в большинстве случаев, при непобедимом упорстве бурсаков, доносы не вели к наказанию, но начальство из доносов все-таки умело сделать полезное для себя употребление. Как объяснить, отчего инспектор за одинаковое преступление двоих учеников наказывал неодинаково? Это большею частью объяснялось тем, что на ученика сильно наказанного были доносы через фискалов. Начальство особенно не терпело тех лиц, которые ненавидели и преследовали наушников. Вся ябеда, добытая через наушников, вносилась в ''черную книгу''. Эта книга имела огромное значение при переводе из класса в класс; тогда многим неожиданно вручались ''волчьи паспорты'': это те же титулки, только с отметкою в них о дурном поведении; такие титулки объяснялись единственно черною книгою. Семенов чувствовал, но страшно верить ему было, что товарищество догадалось, что он фискал. Он ясно заметил, что с ним никто не хочет слова сказать, а первой мерой против наушника было ''молчание'': целый класс, а иногда все училище соглашалось не говорить ни слова, исключая брани, с фискалом. Положение ужасное: жить целые недели среди живых людей и не услышать ни одного приветливого звука, видеть на всех лицах отталкивающее презрение и отвращение, вполне быть уверену, что никто ни в чем не поможет, а напротив — с радостью сделает зло... И действительно, фискал становится в товариществе вне покровительства всяких законов: на него клеветали, подводили под наказания, крали и ломали его вещи, рвали одежду и книги, били его и мучили. Иное поведение относительно фискала считалось ''бесчестным''. Но начальство все-таки напрасно развратило навеки несколько десятков человек, сделав из них наушников: училищная жизнь развивалась в своих нелепых формах, и товарищество делало что хотело. Семенов, смотря на играющих в камешки, злорадостно усмехнулся. — С пылу горячие! — закричал Гороблагодатский. В его голосе было что-то зловещее. Тавля струсил и побледнел на минуту. Около стола опять толпа. Опять камень летает в воздухе, но теперь Тавлина рука лежит на столе; напрасно он понадеялся на себя: Гороблагодатский в один прием взял все восемь конов, а Тавля срезался на пятом... — Конца не будет! — сказал сурово Гороблагодатский. Тавля видимо трусил. Окружающие не смеялись: они видели, что дело идет не на шутку, что Гороблагодатский мстит. Дошло до ста. От здоровенных щипчиков вспухла рука Тавли. Он выносил страшную боль, наконец не вытерпел и проговорил просительно: — Да ну, полно же!.. — После двухсот проси пощады, — отвечал Гороблагодатский. — Ведь больно!.. — Еще больнее будет. На сто семидесятом щипке у Тавли рука покрылась темно-синим цветом. Он чувствовал лом до самого плеча... — Довольно же, Ваня... что же это будет? Гороблагодатский вместо ответа с ожесточением щипнул Тавлю. Тавля знал, что слово Гороблагодатского ненарушимо, однако он ощущал до того сильную боль во всей руке, что не мог не просить: — Оставь... ведь натешился. — Скажи только слово, еще двести закачу!.. Гороблагодатский дал щипчик более чем с пылу горячий. Тавля не вынес: по щекам его потекли слезы. Наконец двести. — Теперь прощенья проси! Как ни больно Тавле, а стыдно прощенья просить. — Да ну, оставь же! — Зачем насмехался давечь? — Так то ведь шутка! — Так ты смеешь, животное, надо мной шутить? Жестоко щипнул он Тавлю. — Ну прости меня, Ваня... Гороблагодатскому точно жаль было прекратить мучения ненавистного для него Тавли. Он собрал все силы, и от последнего щипка рука Тавли почернела. — Будет с тебя. Сыт ли?.. — спросил Гороблагодатский. Лишь только освободился Тавля, страх в душе его сменился бешенством и злостью. — Подлец! — проговорил он. — Слышь, не задевай! в зубы съезжу! — Ты? — Я. — А вот и харя, съезди, — сказал Гороблагодатский, подставляя свое лицо... Тавля забылся в бешенстве и залепил оглушительную плюху своему врагу, но в ответ получил еще здоровейшую. Завязалась драка... «Так и надо, так и надо!..» — шевелилось в душе Семенова... Тавля так ошалел от злости, что, несмотря на истерзанную свою руку, не уступал Гороблагодатскому, хотя тот был сильнее его. Злость до того охмелила Тавлю и увеличила его силы, что трудно было решить, на чьей стороне осталась победа... Гороблагодатский затаил и эту обиду в душе. Гороблагодатский после драки пошел к ведру напиться; на дороге ему попался Семенов. Он дал Семенову затрещину и, как ни в чем не бывало, продолжал свой путь. Семенов со злостью посмотрел на него, но не смел пикнуть слова. Постояв немного посреди класса, Семенов стал бесцельно шляться из угла в угол и между партами, останавливаясь то здесь, то там. Посмотрел он, как играют в ''чехарду'', — игра, вероятно, всем известная, а потому и не будем ее описывать. В другом месте два парня ''ломали пряники'', то есть, встав спинами один к другому и сцепившись руками около локтей, поочередно взваливали себе не спину друг друга; это делалось быстро, отчего и составлялась из двух лиц одна качающаяся фигура. У печки секундатор, по прозванию Супина, учился своему мастерству: в руках его отличные лозы; он помахивал ими и выстегивал в воздухе полосы, которые должны будут лечь на тело его товарища. На третьей парте играли в ''швычки'': эта деликатная игра состоит в том, что одному игроку закрывают глаза, наклоняют голову и сыплют в голову щелчки, а он должен угадать, кто его ударил; не угадал — опять ложись; угадал — на смену ему ляжет угаданный. Семенов увидел, как его товарищу пустили в голову целый заряд швычков и как тот, вставая, схватился руками за голову. «Так и надо!» — повторил он в душе и пошел к пятой парте. Там одна партия дулась в три листика, а другая в носки: известная игра в карты, в которой проигравшему бьют по носу колодой карт. Семенов перешел к седьмой парте и полюбовался, как шесть ''нахаживали''. Эти шестеро, взявшись руками за парту, качались взад и вперед. На следующей парте Митаха выделывал ''богородичен на швычках'', то есть он пел благим гласом «Всемирную славу» и в такт подщелкивал пальцами. Тут же Ерундия (прозвище) играл ''на белендрясах'', перебирая свои жирные губы, которые, шлепаясь одна о другую, по местному выражению, ''белендрясили''. Третий артист старался возможно быстро выговаривать: «под потолком полком полколпака гороху», «нашего пономаря не перепономаривать стать», «сыворотка из-под простокваши». Наконец Семенов пробрался до стены. Здесь Омега и Шестиухая Чабря играли в ''плевки''. Оба старались как можно выше плюнуть на стену. Игра шла на ''смазь''. Шестиухая Чабря плюнул выше. — Подставляй! — сказал он, расправляя в воздухе свою пятерню. Омега выпятил свою ''лупетку'' (лицо). — Надувайся! — сказал Чабря. Омега надул щеки. — Шире бери! Омега до того надулся, что покраснел. — ''Верховая'', — начал Чабря, прикладывая свою руку ко лбу Омеги, — ''низовая'', прикладывая к подбородку, — две ''боковых'', — прикладывая к одной и другой щеке. — Надувайся! Омега надулся. — И ''всеобщая''! — торжественно вскрикнул Шестиухая Чабря. После этого он забрал лицо Омеги в пясть, так что оно между пальцами проступило жирными и лоснящимися складками, и тряс его за упитанные мордасы и кверху и книзу. Семенову было скучно. Он не знал, что делать... — Леденцов, пряников! Пряников, леденчиков! Это был голос Элпахи, который обыкновенно торговал пряниками и леденцами, от чего получал немалую выгоду, потому что покупал фунтами, а продавал по мелочи. Семенов очутился около него. — На сколько? — спросил Элпаха, оглядываясь вокруг и около, потому что товарищество запрещало говорить с Семеновым, но купецкая корысть Элпахи взяла свое. — На пять копеек. — Деньги? — Вот! — Держись. — Что ж ты обсосанных даешь? — Лучший сорт. — Перемени, Элпаха. — Леденчиков, пряников! — закричал Элпаха, отворачиваясь в сторону. Семенов, держа на ладони, рассматривал леденцы, не зная, съесть их или бросить, и уже решился съесть, как кто-то сзади подкрался, схватил с руки лакомство и быстро скрылся. Семенов со злобой посмотрел на товарищей, но бессильна была его злоба, и в то же время одурь брала его от скуки. — Давай играть в ''костяшки'', — сказал ему Хорь. Семенов сам удивился, что с ним заговорил товарищ. Он недоверчиво смотрел на Хоря. — Что ''гляделы'' -то пучишь? не бойся! — Надуешь... — Ну вот дурак... что ты! — Побожись. — Ей-богу, вот те Христос! — Право, не надуешь? — Побожился! чего ж тебе еще? — Ну ладно, — ответил Семенов, от души обрадовавшись, что с ним заговорило живое существо, хоть это живое существо и было Хорь. В училище была своя монета — ''костяшки'' от брюк, жилетов и сюртуков. За единицу принималась ''однодырочная'' костяшка; две однодырочных равнялись ''четырехдырочной'', или ''паре'', пять пар ''куче'', или ''грошу'', пять куч ''великой куче''. Костяшки имели цену, определенную раз навсегда, и во всякое время за пять пар можно было получить грош. Огромное количество костяной монеты обращалось в бурсе. Ею платили при игре ''в юлу'' и ''в чет-нечет''. Бывали владетели сотни великих куч и более; их можно узнать по тому, что они всегда держат руку в кармане и роются там в костяном богатстве. Употребление костяной монеты породило особого рода промышленников, которые по ночам обрезывали костяшки на одежде товарищей или делали это во время классов, под партами, спарывая бурсацкую монету сзади сюртуков. Хорь был один из таких промышленников. У Хоря ничего не было своего — все казенное, и если бы не казна, вы увидели бы в лице его возможность на Руси совершенно голого человека. У него почти никогда не водилось денег. В продолжение семи лет у него не перебывало и семи рублей, так что настоящая монета для него была менее действительна, чем костяшки. Это был нищий второуездного класса, и мастер же он был ''кальячить''. Узнав, что у товарища есть булка или какое-нибудь лакомство, он приставал к нему как с ножом к горлу, канючил и выпрашивал до тех пор, пока не удовлетворят его желание Будучи без роду и племени, круглый сирота, он безвыходно жил в училище, на каникулы никогда не ездил и до того втянулся во все формы бурсацкой жизни, что, кроме ее, другой не существовало для него. Только в каникулярное время посещал он базар соседний, реку да лес: здесь был конец его света. Учиться Хорь терпеть не мог, но учился, потому что не мог терпеть и розги: из двух зол (а бурсацкое ученье — зло) приходилось выбирать меньшее. Он был страстный игрок в костяшки; но, наживши кое-как великую кучу, он либо выменивал ее на деньги и проедал их с жадностью нищего, либо опять проигрывал, потому что играл не совсем счастливо. Тогда с перочинным ножом он промышлял под партами, либо по ночам под подушками товарищей, куда ученики прятали свою одежду. У одного товарища таким образом он спорол с одежды все костяшки, так что не на что было застегнуться — все валилось долой, хоть умирай. Однажды Бенелявдов, первый силач класса, во время урока, при учителе, поймал его за волоса под партой и задал ему ''волосянку''. Просить пощады нельзя было: заметит учитель. После долго смеялись над Хорем, говоря, что у него волоса распухли. Теперь у Хоря только и было полпары, то есть однодырочная. — Чет аль нечет? — спросил он, загадывая. — Пусть нечет, — отвечал Семенов. — Твое. Теперь ты. Семенов загадал, но лишь только открыл он ладонь, чтобы сосчитать, верно ли Хорь сказал «нечет», как хищный Хорь схватил костяшки и спрятал их себе в карман. — Что же это. Хорь? — говорил Семенов. — Я тебе Хорь?.. а в ухо хочешь? — Оплетохом, — сказал один из товарищей. — Беззаконновахом, — прибавил другой. — И неправдовахом, — заключил третий. — Отдай, Хорь; право, отдай. — Опять Хорь?.. Рожу растворожу, зубы на зубы помножу! Семенов не стал более разговаривать. Несчастный отошел в сторону. Нигде не было для него приюта. Он вспомнил, что у него в парте есть горбушка с кашей. Семенов хотел позавтракать, но горбушки не оказалось. Раздраженный постоянными столкновениями с товарищами, он обратился к ним со словами: — Господа, это подло, наконец! — Что такое? — Кто взял горбушку? — С кашей? — отвечали ему насмешливо. — ''Стибрили''? — ''Сбондили''? — ''Сляпсили''? — ''Сперли''? — ''Лафа'', брат! Все эти слова в переводе с бурсацкого на человеческий язык означали: украли, а ''лафа'' — лихо! — Комедо! — раздался голос Тавли. — Иду! — было ответом. Семенов еще после обеда подслушал, что у Комеды с Тавлей состоялся странный спор на пари, и потому поспешил на голос Тавли, забыв о своей горбушке. — Готово? — спросил Комедо. — Есть! — отвечал Тавля и развязал узел, в котором оказалось шесть трехкопеечных булок. — Сожрешь? — Сказано. Толпа любопытных обступила их. Комедо был парень лет девятнадцати, высокого роста, худощавый, с старообразным лицом, сгорбленный. — Условия? — Не стрескаешь — за булки деньги заплати, а стрескаешь — с меня двадцать копеек. — Давай. — Смотри, ничего не пить, пока не съешь. Вместо ответа Комедо стал уплетать белый хлеб, который так редко едят бурсаки. — Раз! — считали в толпе. — Два, три, четыре... — Ну-ка пятую... Комедо улыбнулся и съел пятую. — Хоть на шестой-то подавись! Комедо улыбнулся и съел шестую. — Прорва! — говорил Тавля, отдавая двадцать копеек. — Теперь и напиться можно, — сказал Комедо. Когда он напился, его спрашивали: — А еще можешь съесть что-нибудь? — Хлеба с маслом съел бы. Достали ломоть хлеба и масла достали. — Ну-ка попробуй! Он съел. — А еще? — Горбушку с кашей съел бы. Добыли и горбушку. Его кормили из любопытства. Он съел и горбушку. — Эка тварь!.. Куда это лезет в тебя, животина ты эдакая! Скот! Как ты не лопнешь, подлец? — А что брюхо? — спросил кто-то. — Тугое, — отвечал Комедо, тупо глядя на всех... — Очень? — Пощупай. Стали брюхо щупать у Комеды. — Ишь ты, стерва!.. как барабан!.. — А что, два фунта патоки съешь? — Съем. — А четыре миски каши? — Съем... — А пять редек? — А четыре ковша воды выпьешь? — Не знаю... не пробовал... Я спать хочу... Комедо отправился в Камчатку. Долго толпа ругала Комеду и стервой, и прорвой, и всячески... Между тем Тавля, накормив на свой счет Комеду, по обыкновению озлился. Одному из первокурсных попала от него затрещина, другому он загнул салазки, третьему сделал смазь. Гороблагодатский видел это и в душе называл Тавлю скотиной. Потом Тавля посмотрел на игру в ''скоромные''. Васенда наводил: он выставляет руку на парте, а Гришкец со всего маху ладонью бьет его по руке. Васенда старается отдернуть руку, чтобы Гришкец дал промах: тогда уже будет подставлять руку Гришкец. Это Тавлю не развлекло. — Не ''садануть'' ли в ''постные''? — пробормотал он. Он стал оглядываться, желая узнать, не играют ли где в постные. — А, вон где! — сказал он, отыскав то, что требовалось. Около задних парт, подле Камчатки, собралось человек восемь. Один из них, положив голову на руки, так что не мог видеть окружающих, наводил; спина его была открыта и выпячена вперед. Поднялись над спиной руки и с треском опустились на нее. К ударам других присоединился и удар Тавли. По силе удара наводивший догадался, чей он был... — Тавля ударил, — сказал он. Тавля лег под удары. Гороблагодатский между тем направлялся правым плечом вперед, по-медвежьи, к той же кучке. Увидев, что Тавля наводит, он присоединился к играющим. Ударили Тавлю. — Хлестко! — говорили в толпе. — Ты восчувствуй, дорогая, я за что тебя люблю! — Кто ударил? — Ты. — Вали его... вали снова!.. Тавля наклонился... — Взбутетень его! — Взъерепень его! — Чтоб насквозь прошло! Трехпудовый удар упал на спину Тавли. — Гороблагодатский, — сказал Тавля, едва переводя дух... — Растянуть его снова! Опять повторился сильный удар... — Бенелявдов, — указал Тавля. — Вали еще!.. — Что ж, братцы, эдак убить можно человека... — Зачем мало каши ел? — Жарь ему в становой! Опять сильный удар, и опять не угадал Тавля. — Что ж это, братцы?.. убить, что ли, хотите? — Значит, любим тебя, почитаем, — сказал Гороблагодатский. — Братцы, я не лягу... что же такое!.. других так не бьют... — А тебя вот бьют! — Жилить? — Вздуем! — Морду расквашу! — сказал Гороблагодатский. — Братцы... — Ну! — крикнул грозно Бенелявдов. Тавля угадал наконец... Игроки захохотали, когда он сказал: — Я не хочу больше играть... — Отчего же, душа моя? — спросил Гороблагодатский. Тавля взглянул на него с ненавистью, но, не сказав ни слова, удалился потешаться над первокурсными... Кучка продолжала игру в постные. Но вдруг один из играющих поднял нос и понюхал воздух. — Кто это? — спросил он. Поднялись носы и других игроков. Потом все подозрительно посмотрели на Хорька. — Ей-богу, братцы, не я... вот те Христос, не я... хоть обыщите... — Чичер!.. — провозгласил Гороблагодатский. Человек десять вцепились Хорьку в волоса, а один из них запел: — Чичер, ячер, на вечер; кто не был на пиру, тому волосы деру; с кровью, с мясом, с печенью, перепеченью. Кочена иль пирога? — Пирога, — пищал Хорь... — Не проси пирога, мука дорога. Чичер, ячер, на вечер; кто не был на пиру, тому волосы деру; с кровью, с мясом, с печенью, перепеченью... Кочена иль пирога? — Кочена. Снова почали и опять пропели «чичер»... — Кок или вилки в бок? — Кок! — отвечал истасканный Хорь. После этого, отпустив в его голову несколько щелчков, отпустили его с миром, говоря: — Не бесчинствуй!.. — Черти эдакие! — отвечал Хорь. — Я в другой раз еще не так! Семенов, видя, как таскали Хоря, шептал: — Так и надо, так и надо! Но Гороблагодатский схватил Семенова сзади и положил на парту вместо того, кто должен был наводить; с другой стороны придержали Семенова за голову. На спину его обрушились жесточайшие удары. Он шатался, когда поднялся. Не его спине было переносить такую тяжесть здоровых ладоней. Осмотрелся он бессмысленно кругом. Кто бил? за что?.. Семенов упал на парту и зарыдал. Темнело в классе; еще несколько минут, и зги не увидишь. — Братцы, — заговорил Семенов, опомнившись, — за что вы меня ненавидите?.. все!.. все!.. Голос его был заглушен хоровою песней. Сумерки развивались быстро, едва можно рассмотреть лица; цвета и линии пропадают в воздухе, остаются одни звуки. Семенов пробрался к окну и с гнетущей тоской и злобой на сердце смотрел на неприветливый двор, в непроглядную тьму зимнего скверного вечера. Припомнилась ему родная семья. Отец давно уже встал от послеобеденного сна; добрая мать, которой он был любимцем, вносит теперь самовар в гостиную; брат и две сестренки уже около стола, щебечут и смеются; звенят чайные ложки и блюдца, и легкий пар идет от живительной влаги. «Домой бы теперь!..» Он закрыл лицо руками, приклонился к стеклу и опять зарыдал... Но вдруг плач его пресекся... Ужас напал на него, и он задрожал всем телом. Страшна такая жизнь, какую он испытал сегодня. Он забыл физическую боль тела, лишь только в груди залегло что-то и мешало дышать. Отупел он от страху, и неотразимо ясно представилось ему: «Отверженец!.. тебя все ненавидят! и даже предвидеть нельзя, что с тобой сделают! быть может, сейчас ударят в спину, вырвут клок волос из головы, плюнут в лицо...». В классе совершенно темно, потому что начальство из экономического расчета зажигало лампу только в часы занятий. В этой темноте могут сделать с ним что угодно, и не узнаешь, кто над тобой сорвет гнев свой и отомстит за товарищество. «Не буду больше», — прошептал он, и не было тени злобы в его душе. «Того и стою!» — прокрадывалось в его сознание. Он желал примириться с товариществом и душевно просил пощады. Он уже ненавидел начальство, сделавшее его фискалом, и готов был сам вырвать клок волос из головы того товарища, который займет его место. Семенов решился просить у всего класса прощения и публично отказаться от шпионства. Но вдруг он услышал, что будто кто-то крадется к нему; он в страхе поспешно оставил окно и неизвестно куда скрылся в темноте. В классе так темно, что за два шага не распознать лица человеческого. Всякие игры прекращались в эти часы и бурсак мог развлекаться только звуками, странными и разнообразными. Общее впечатление было дико... Звуки мешаются и переплетаются. Раздается крик какого-то несчастного, которому, вероятно, ''въехали в загорбок''; слышен напев на «Господи воззвах, глас осьмый»; вырывается из концерта патетическая нота в верхнее re; кого-то еще треснули по роже; у печки поют: «Отроцы семинарстии, посреде кабака стояще, пояху: подавай, наливай; мы книги продадим, тебе деньги отдадим»; слышен плач; ''грегочет'' какая-то тварь, то есть ржет по-лошадиному, выделывая «и-и-го-го-го-го!». Ругань висит в воздухе, крики и хохот, козлоглагольствуют, грегочут и поют на гласы и вкушают затрещины. В Камчатке, под управлением заматерелого Митахи, хранителя училищных преданий, поется стих, сложенный еще аборигенами бурсы: ::Сколь блаженны те народы, ::Коих крепкие природы ::Не знали наших мук, ::Не ведали наук! :Тут в столовую заглянешь, :Щей негодных похлебаешь, :Опять в свой класс идешь, :Идешь, хоть и воешь... ::А тут архангелы подскочат, ::Из-за парты поволочат, ::Давай раба терзать, ::Лозой его стегать... Бедняги! недаром же так дико в вашем классе. Вас волочат, терзают, стегают!.. Сочувственно подстают к голосу Митахи голоса его товарищей. К сожалению, конец песни, которая пелась каким-то замогильным, грустным напевом, забылся и не дошел до нас... В другом месте слышно: :На поповой-то на даче :Мужичок едет на кляче, :Хлибушку везе, :Хлибушку везе... :Мужичье к возью бежали, :Кулачьем в возье совали: :— Ще, бра', продаешь? :Ще, бра' продаешь? :Им сказали, ще овес; :Мужик вынул да потрес :На горсти своей, :На горсти своей. Еще слышно: :А как взяли козла :Поперек живота, :Как ударили козла :О сырую мать-землю; :Его ноженьки :При дороженьки, :Голова его, язык :Под колодою лежит... После каждого двустишия припевалось: :Ти-ли-ли-ли-ли-ли-ли и потом повторение второго стиха. А вот и еще отрывок: :Любимцы... Аполлона :Сидят беспечно in caupona [в кабачке, в харчевне]. :Едят селедки, merum [чистое, неразбавленное вино] пьют :И Вакху дифирамб поют: :«О, как ты силен, добрый Вакх! :Мы tuum regnum [твое царство] чтим в мозгах: :Dum caput nostrum [пока нашу голову] посещаешь, :Оттуда curas [заботы] выгоняешь, :Блаженство в наши льешь сердца :И dignus domini [достойный господа] отца. :Мы любим Феба, любим муз: :Они с богами нас равняют, :Они путь к счастью прокладают, :Они дают нам лучший вкус; :Sed omnes haec [но все эти] плоды ученья :Conjunctae sunt [соединены] всегда с томленьем... :Давно б наш юный цвет увял, :Когда б ты нас не подкреплял!» Восьмипесенная «Семинариада» составлена давно и переходит по преданию от одного поколения к другому. В местных песнях и стихах отразилось, как товарищество смотрело на науку и на своих начальников... Из общего же всем репертуара певались здесь либо жестокие романсы: «Стонет сизый голубочек», «Ночною темнотою», «Я, бедная пастушка», «Уж солнце зашло вверх, горя» и т. п., либо чисто народные песни: «Ах вы. сени», «Вниз по матушке по Волге», «Как за реченькою, как за быстрою», «Полно, полно нам, ребята, чужо пиво пити» и т. п. Но вот какой-то отпетый возглашает еще стих домашнего изделия: :В восьмом часу по утрам, :Лишь лампы блеснут на стенах, :Мужик Суковатов несется, :Несется в личных сапогах... Повисли в воздухе хохот, остроты и крепкая ругань против начальства... Опять какая-то шельма грегочет... десятеро загреготали ...двадцать человек... счету нет... Появились лай, мяуканье и кряканье, свист и визг. Ко всей этой ерунде присоединилась голосов в сорок бурсацкая ''разноголосица'': участвующие в ней разбирают между собою все тоны, употребляемые в пении, и все ноты берут сразу. Между тем сырость и холод пронимают приходчину до костей; благим матом затягивается: «холодно, холодно!» — это призывный к согреванию звук, после которого ученики начинают махать руками наподобие тому, как греются извозчики, и стонут — душу надрывают: «холодно, холодно!» — «Домового ли хоронят, ведьму ль замуж выдают?» Пастей во сто выработывается бесшабашный гвалт, и все это совершается в непроглядной темноте. Если бы привести в класс свежего человека, не слыхавшего стенаний бурсака, он подумал бы, что это грешные души воют в аду. Грегочут, тянут «холодно», дуют разноголосицу во все ноты; в вопиющих и взывающих звуках растут-разрастаются голоса и отдаются дрожью в оконных стеклах... Существует ли на свете еще какой-нибудь нелепый звук, который не отыскался бы в этой массе крика, пенья и гуденья! Но вот что-то новое зарождается в душном, промозглом воздухе кромешного класса; что-то встало над всеми голосами. Заслышали товарищи знаменитый громадный бас Великосвятского, гласящего «благоденственное и мирное житие»; с неудержимою силою оглушаются товарищи последними словами: «благополучно ныне почивающему на лаврах курсу многая лета!». На необъятной нотище разрешается последний звук... В одно мгновение, точно по одному темпу, смолкли все... Товарищество наслаждается; оно страстно любит крепкий звук... Но минута — и стоголосое «многая лета!» отвечало басу... Надо заметить, что товарищество уважало, кроме отпетых, потом силачей, потом голов, выносящих многоградусный хмель, — уважало и обширных басов. Бурса любит хорошие голоса, бережет их, лелеет, выручает из всякой беды. Ученики еще дома привыкли петь в церкви, славить Христа, служить панихиды и молебны, читать часы и апостол, отчего у них развиваются голоса и любовь к пению. В училищах часто бывают превосходные певческие хоры. Около Великосвятского слышно одобрение. — Господа, концерт! — предложил кто-то. — «На реках вавилонских». — Да нот нет!.. — На память!.. — Зови маленьких певчих. Через несколько минут поется концерт. Ни одного дикого звука нет в классе. Дисканты плачут детскими голосами; бас, как подавленная сила, гудит и сдержанно ропщет; слышен крик вавилонянина: «Воспойте нам от песней сионских!»; чудится, как в гневе и нетерпении топает ногами грозный деспот... «Каково воспоем на земле чуждей песнь господню?» — отвечают плачущие, робкие голоса детей; женские слезы слышны в грудных дискантах. Высокими, тихими и страстными нотами восходит плач и наконец переходит в сильные, грозные голоса: «Дщи вавилоня, окаянная! блажен, кто возьмет твоих младенцев и расшибет их головы о камень!». После концерта все стихло. Ученики, укрощенные на время стройным пением, рассказывают друг другу сказки, вспоминают каникулы, толкуют о начальстве и товариществе. Изредка кого-нибудь треснут по шее. Митаха, хранитель преданий, поет заунывным голосом: :А как взяли козла :Поперек живота... Но ученики недолго сидели скромно и тихо. — Приходчину дуть! — раздался чей-то голос. — Идет! — отвечают на голос. Собирается партия человек двадцать, и ноябрьским вечером крадутся через двор, в класс приходских учеников. Приходчина, тоже сидящая в сени смертней, ничего не ожидала. Второуездные, сделавши набег, рассыпались по классу, бьют приходчину в лицо, загибают ей салазки, делают смази, рассыпают постные и скоромные, швычки и подзатыльники. Кто бьет? за что бьет? Черт их знает, и черт их носит!.. Плач, вопль, избиение младенцев! На партах и под партами уничтожается горе-злосчастная приходчина. Больно ей. В этих диких побиениях приходчины, совершаемых в потемках, выражалась, с одной стороны, какая-то нелепая удаль: «раззудись, плечо, размахнись, кулак!», а с другой стороны — «трепещи, приходчина, и покоряйся!». Впрочем, в таких случаях большинство только удовлетворяло своей потребности побить кого-нибудь, дать вытряску, лупку, волосянку, отдуть, отвалять, взъерепенить, отмордасить, чтобы чувствовалось, что в твоих руках пищит что-то живое, страдает и просит пощады, и все это делается не из мести, не из вражды, а просто из любви к искусству. Натешившись вдоволь и всласть, рыцари с торжественным хохотом отправляются восвояси. Истрепанная приходчина охает, плачет и щупает бока свои. Когда рыцари вернулись в класс, там шла новая забава. — Мала куча! — кричало несколько человек. Среди класса, в темноте, шла какая-то возня — не то игра, не то драка... Смех и брань раздавались оттуда. Усиливается возня. Обыкновенно, когда кричали «мала куча», то это значило, что кого-нибудь повалили на пол, на этого другого, потом третьего и т. д. Упавшим не дают вставать. Человек тридцать роются в куче, сплетаясь руками и ногами и тиская друг другу животы. Успевшие выбиться из кучи и встать на ноги стараются повалить других, еще не упавших на пол, и постоянно раздается в несколько голосов: — Мала куча! Не окончилась еще эта возня, как затеялась новая. — Масло жать! — кричали из угла у печки. Слышно, как толпа пробирается в угол, напирает и давит своею массою попавших к стене, при криках: — Михалка, вали! — Васенда, при! — Работай, Шестиухая Чабря... — Тисни, Хорь, тисни! Попавшие к стене еле дышат, силятся выбиться наружу, а выбившись, в свою очередь жмут масло. Но обе игры неожиданно прекратились... Раздался пронзительный, умоляющий вопль, который, однако, слышался не оттуда, где игралась «мала куча», и не оттуда, где «жали масло». — Братцы, что это? братцы, оставьте!.. караул!.. Товарищи не сразу узнали, чей это голос... Кому-то зажали рот... вот повалили на пол... слышно только мычанье... Что там такое творится? Прошло минуты три мертвой тишины... потом ясно обозначился свист розог в воздухе и удары их по телу человека. Очевидно, кого-то секут. Сначала была мертвая тишина в классе, а потом едва слышный шепот... — Десять... двадцать... тридцать... Идет счет ударов. — Сорок... пятьдесят... — А-я-яй! — вырвался крик... Теперь все узнали голос Семенова и поняли, в чем дело... — Ты, сволочь, кусаться! — Это был голос Тавли. — Ай, братцы, простите!.. не буду!.. ей-богу, не бу... Ему опять зажали рот... — Так и следует, — шептались в товариществе... — Не фискаль вперед!.. Уже семьдесят... Боже мой, наконец-то кончили! Семенов рыдал сначала, не говоря ни слова... В классе было тихо, потому что всячески совершилось дело из ряду вон... Облегчившись несколько слезами, но все-таки не переставая рыдать, Семенов, потеряв всякий страх от обиды и позора, кричал на весь класс: — Подлецы вы эдакие!.. Чтобы вам всем... — И при этом он прибавил непечатную брань. — Полайся! — На зло же расскажу все инспектору... про всех... Неизвестно, от кого он получил затрещину, и опять зарыдал на весь класс благим воем. Некоторые захохотали, но многим было жутко ...отчего? Потому что при подобных случаях товарищество возбуждалось сильно, отыскивало в потемках своих нелюбимцев и крепко било их. Между тем рыдал Семенов. Невыразимая злость на обиду душила его; он в клочья разорвал чью-то попавшуюся под руку книгу, кусал свои пальцы, драл себя за волосы и не находил слов, какими бы следовало изругаться на чем свет стоит. Измученный, избитый, иссеченный, несколько раз в продолжение вечера оскорбленный и обиженный, он теперь совершенно одурел от горя. Жаль и страшно было слышать, как он шептал: — Сбегу... сбегу... зарежусь... жить нельзя!.. Надобно честь отдать товарищам: большая часть, особенно первокурсные, в эту минуту сочувствовали горю Семенова. У некоторых были даже слезы на глазах — благо темно, не заметят. Второкурсные храбрились, но и на них напала тоска, смешанная со страхом. Все понимали, что такое дело даром не пройдет и что великого сеченья должна ожидать бурса. Тихо было в классе; лишь Семенов рыдал... Что-то злое было в его рыданиях... но вот они вдруг прекратились, и настала мертвая тишина. — Что с ним? — спрашивали ученики. — Не случилось ли беды? — Да жив ли он? — Братцы, — закричал Гороблагодатский, освидетельствовав парту, на которой сидел Семенов, — он пошел жаловаться! — Опять фискалить! — раздалось несколько голосов. Расположение товарищей мгновенно переменилось; посыпалась на Семенова злая брань. — Смотрите, не выдавать, ребята! — Э, не репу сеять!.. — слышались ответные голоса. — А ты как же, Тавля? — Я скажу, что хотел заступиться за него, и в то время, как отдергивал от его рта чью-то руку, он и укусил мою. — Молодец Тавля. Однако Тавля дрожал, как осиновый лист. — А что цензор будет говорить? — он должен донести, а то ему придется отвечать. — А скажу, что меня не было в классе, — вот и все! В это время раздался звонок, возвестивший час занятий. Отворилась дверь, и в комнату внесли лампу о трех рожках. От столбов полосами легли тени по классу, и осветились неуклюжие здоровенные парты, голые и ржавые стены, грязные окна, осветились угрюмым и неприветливым светом. Второкурсные собрались на первых партах и вели совещания о текущих событиях. Начались занятия; но странно, несмотря на прежестокие розги учителей, по крайней мере человек сорок и не думали взяться за книжку. Иные надеялись получить в нотате хорошую отметку, подкупив авдитора взяткой; иные думали беспечно: «авось-либо и так сойдет!», а человек пятнадцать, на задних партах, в Камчатке, ничего не боялись, зная, что учителя не тронут их: учителя давно махнули на них рукой, испытав на деле, что никакое сеченье не заставит их учиться; эти счастливцы готовились к исключению и знать ничего не хотели. Лень была развита в высшей степени, а отсутствие всякой деятельности во время занятных часов заставило ученика выработать тот элемент училищной жизни, который известен под именем школьничества, элемент, общий всякому воспитательному заведению, но который здесь, как и все в бурсе, является в оригинальных формах. Сидящие в Камчатке пользовались некоторыми привилегиями; на их шалости цензор, наблюдающий тишину и порядок, смотрел сквозь пальцы, лишь бы не шумели камчадалы. Пользуясь такими льготами, камчадалы развлекались как умели. Гришкец толкает Васенду и шепчет: «следующему», Васенда толкает Карася, Карась Шестиухую Чабрю, передавая то же слово; этот передает дальнейшему, толчок переходит на другую парту, потом на третью и так перебирает всех учеников. Вон Комедо, объевшись, спит, а Хорь, нажевав бумаги, сделал комок, который называется ''жевком'', и пустил его в лицо спящего товарища. Комедо проснулся и пишет к Хорю записку: «После занятия тебе я спину сломаю, потому что не приставай, если к тебе не пристают», и опять засыпает. Записок много пересылается по комнате; в одной можно читать: «Дай ножичка или карандаша», в другой: «Эй, Рабыня! (это прозвище ученика) я ужо с тобой на матках в чехарду», в третьей «Пришли, дружище, табачку понюшку, после, ей-богу, отдам»; а вот Хитонов получил безымянную ругательную записку: «Ты, Хитонов, рыжий, а рыжий-красный — человек опасный; рыжий-пламенный сожег дом каменный». Ответы и требуемые вещи идут по той же почте. Дети развлекаются по мере возможности. Многие корчат гримасы, ловят нос языком, косят глаза, пялят рот пальцами, показывая искривленное лицо другим или рассматривая его в трехкопеечное зеркальце. Плюнь умеет корчить рожи на номера: он высунул язык в левую сторону, нос подпер пальцем к правой щеке, глаза выпучил, щеки отдул — это номер пятый. Всех номеров двенадцать. Авдитор, по прозванью Богиня, жует резину, третий день не выпуская ее изо рта; она скоро превратится в мягкую массу; потом надо надуть ее воздухом, сжать пальцами, вследствие чего образуется пузырек; пузырьком великовозрастный ударит себя по лбу и услышит легкий треск; чтобы насладиться таким счастьем, он работает усердно, не щадя своих челюстей, а когда устанет, то дает пожевать подавдиторному. Мямля сделал панораму из конфетных картинок и любуется ею целый час и в сотый раз; у него же из билетиков от леденцов сделан оракул: по леденечным билетикам красны девицы гадают о женихах, а он — вспорют его завтра или нет. Сосед его сделал ''пильщика'', то есть деревянную куклу с пилою, и, отыскав равновесие, поставил ее на краю парты и заставляет ее качаться. Чеснок запихнул себе в нос нитку, под сильным вдыханием воздуха проводит ее в рот и, передергивая нитку взад и вперед, показывает эту штуку своему ''закоперщику'' (другу) Мямле. Один великовозрастный камчадал оттачивает перочинный нож и потом бреет верхнюю губу и щеки. Выбрившись, он начинает долбить в парте ящичек. Другой великовозрастный делает цепочку из сутуги. Третий великовозрастный свернул бумагу в тонкую трубочку и щекочет ею себе в носу; рожа его сморщилась, он чихнул громко, и ему весело. Двое камчадалов учатся иностранным языкам; один говорит «хер-я, хер-ни, хер-че, хер-го, хер-не, хер-зна, хер-ю, хер-к зав, хер-тро, хер-му»; следует лишь вставить после каждого слога «хер» и выйдет не по-русски, а ''по-херам''. Другой отвечает ему еще хитрее: «ши-чего ни-цы, ши-йся не бо-цы», то есть «ничего не бойся». Это опять не по-русски, а ''по-шицы''; здесь слово делится на две половины, например: розга, к последней прибавляется ''ши'' и произносится она сначала, а к первой ''цы'' и произносится она после; выходит ''ши-зга ро-цы''. Пентюх на последней парте занимается типографским искусством: он слюнит кость на суставе пальца, прикладывает сустав на печатную букву в учебнике и потом вырывает ее; снявши букву с пальца, он переводит ее на бумагу; таким образом печатается какое-нибудь слово. Под последними партами улеглись на постланные на пол шубы человек пять и рассказывают сказки и побывальщины. На многих скучное, монотонное, без всякого содержания занятное время нагнало непобедимый сон; спят на пятой парте, спят на седьмой, спят на двенадцатой, спят под партами. Так камчатники и второкурсные, приготовившие уроки, проводят занятные часы. Веселая жизнь! Но только записные, безнадежные лентяи, готовящиеся получить титулку, пользовались правом развлекаться в занятные часы. Кроме их, было еще много лентяев, кандидатов в камчадалы, но еще не камчадалов. Провождение времени этими учениками было еще бесцветнее. Они тоже развлекались по-своему, но так как им необходимо было притворяться, будто они дело делают, то и развлечения их были другие. Цапля со всеусердием пишет что-то; со стороны посмотреть, он прилежнейший ученик, а между тем он вот что делает: напишет цифру, под ней другую, потом умножит их; под произведением опять подпишет первую цифру, опять умножит числа и т. д. работает, желая узнать, что из этого выйдет. Порося придавил глаз пальцем и любуется, как перед ним двоятся и троятся предметы; потом, затыкая и оттыкая уши, слушает жужжанье и легкий говор в классе, как оно прерывающимися звуками отдается в его ушах; а не то он приставит ухо к парте и рассуждает, отчего это через дерево усиливается звук. Один первокурсный нащипывает себе руку, желая приучить ее хоть к тепленьким щипчикам. Другой завязал конец пальца ниткой и любуется на затекшийся кровью палец. Третий насасывает руку до крови... Изобретают самые пустые и, кажется, неинтересные занятия, например, прислушиваются, как бьется пульс, заберут в легкие воздуху и усиливаются как можно дольше удержать его в груди, задают себе задачу — не мигнуть ни разу, пока не сосчитают тысячу, сбивают слюну во рту и потом выплевывают на пол, читают страницу сзаду наперед и притом снизу вверх, положат натаскать из головы сотню волос и натаскают; кто болтает ногами, кто ковыряет в носу, перемигиваются, передают друг другу разные знаки, руками выделывают разные акробатические штуки... Иной сидит, положив голову на ладони, и смотрит в воздух беспредметно: он мечтает о матери, сестрах, о соседнем саде помещика, о пруде, в котором ловил карасей... и урок ему нейдет на ум. Некоторые, зажмурив глаза и стараясь попасть пальцем в палец, гадают, будет ли сечь завтра учитель или нет, и когда выходит — будет, то соображают, где бы взять денег в долг, чтобы подкупить авдитора, а за книжку и не думают браться. Иные сидят обессмыслевши и млеют в тоске неисходной, ожидая скоро ли пройдут три узаконенных часа и ударит благодатный звонок, возвещающий ужин, тупо глядя на тускло горящую лампу. У этих бурсаков не хватает силы воли взяться за урок. Но что это значит? — спросит читатель. — Неужели занимательнее читать страничку снизу вверх, как это делают некоторые для развлечения, нежели сверху вниз?.. Да пожалуй, что и занимательнее. Недаром же сложилась в бурсе песня, которая говорит, что «блаженны народы, не ведающие наук», что нужно иметь «крепкую природу» для училищных «мук», что ученик, идя в класс, «воет», он «раб», его «терзают». Песня, переходящая от поколения к поколению, недаром сложилась. Главное свойство педагогической системы в бурсе — это долбня, долбня ужасающая и мертвящая. Она проникала в кровь и кости ученика. Пропустить букву, переставить слово считалось преступлением. Ученики, сидя над книгою, повторяли без конца и без смыслу: «стыд и срам, стыд и срам, стыд и срам... потом, потом... постигли, стигли, стигли... стыд и срам потом постигли...». Такая египетская работа продолжалась до тех пор, пока навеки нерушимо не запечатлевалось в голове ученика «стыд и срам». Сильно мучился воспитанник во время урока, так что учение здесь является физическим страданием, которое и выразилось в песне: «Сколь блаженны те народы». При глухой долбне замечательны в училищной науке возражения. Педагоги получали воспитание схоластическое, произошли всевозможную синекдоху и гиперболу, острием священной хрии вскормлены, воспитаны тою философией, которая учит, что «все люди смертны, Кай — человек, следовательно Кай смертей» или что «все люди бессмертны, Кай — человек, следовательно Кай бессмертен», что «душа соединяется с телом по однажды установленному закону», что «законы тожества и противоречия неукоснительно вытекают из нашего я или из нашего самосознания», что «где является свет, там уничтожается тьма», что «смирение есть источник всякого блага, а вольнодумство пагубно и зазорно» и т. п. Они упражнялись в диалектике, разрешая такие, например, вопросы: «может ли диавол согрешить?», «сущность духа подлежит ли в загробной жизни мертвенному состоянию?», «первородный грех содержит ли в себе, как в зародыше, грехи смертные, произвольные и невольные?», «что чему предшествует: вера любви или любовь вере?» и т. п. Окончательно же окрепли их мозги в диспутах, когда они победоносно витийствовали на одну и ту же тему pro и contra [за и против (лат.)], смотря по тому, как прикажет начальство, причем пускались в дело все сто форм схоластических предложений, все роды и виды софизмов и паралогизмов. Еще во время детства у них явилось расположение разрешать: «что такое сущность?», «что такое целое?», «спасется ли Сократ и другие благочестивые философы язычества или нет?», и им очень хотелось, чтобы нет. Особенно же любили учителя доказывать, что человек есть существо бессмертное, одаренное свободно-разумной душою, царь вселенной, — хотя странно, в действительной жизни они едва ли не обнаруживали того убеждения, что человек есть не более не менее, как бесперый петух. Все это слышалось в возражениях педагогов. Ученик до боли в висках напрягал голову, когда приходилось разрешать великие вопросы педагогов-философов, но, к благополучию его, возражения давались редко и вообще считались ученою роскошью. Над всем царила всепоглощающая долбня... Что же удивительного, что такая наука поселяла только отвращение в ученике и что он скорее начнет играть в плевки или проденет из носу в рот нитку, нежели станет учить урок? Ученик, вступая в училище из-под родительского крова, скоро чувствовал, что с ним совершается что-то новое, никогда им не испытанное, как будто пред глазами его опускаются сети одна за другою, в бесконечном ряде, и мешают видеть предметы ясно; что голова его перестала действовать любознательно и смело и сделалась похожа на какой-то препарат, в котором стоит пожать пружину — и вот рот раскрывается и начинает выкидывать слова, а в словах — удивительно! — нет мысли, как бывало прежде. Только ученики, соединившие в себе способность долбить со способностью отвечать на возражения, никогда не задумывались над уроком. Но для этого надо было родиться ''башкой''. Бывали удивительные башки. Так, некто Светозаров выучил из латинского лексикона Розанова слова и фразы на четыре буквы; начав с «A, ab, abc», он отхватывал несколько печатных листов, не пропуская ни одного слова, и такой подвиг был предпринят единственно из любви к искусству. Но немногие были способны к училищным работам; большинству они давались трудно, и лишь розги заставляли заниматься. Вон Данило Песков, мальчик умный и прилежный, но решительно неспособный долбить слово в слово, просидев над книгой два часа с половиной, поводит помутившимися глазами... и что же?.. он видит, многие измучились еще более, чем он, многие еще доканчивают свою порцию из учебников, озабоченно вычитывая урок и подняв голову кверху, как пьющие куры. Иные чуть не плачут, потому что невысокий балл будет выставлен против их фамилии в нотате. Один, желая возбудить в себе энергию, треплет сам себя за волоса... Э, бедняга, хоть сам-то пожалей себя! брось ты книгу под парту либо наплюй в нее — все равно завтра твое тело будет страдать под лозами... ступай-ка, дружище, в Камчатку — там легче живется; а дельных знаний у камчатников, право, не меньше, нежели у самого закаленного башки. Ученик, вглядываясь в измученные долбнею лица товарищей, невольно спрашивает себя: «Зачем эти труды и страдания? к чему эта возня с утра до вечера над опротивевшим учебником? разве мы не люди?». Среди таких размышлений выскочит без спросу, сам собою, кончик урока и простучит всеми словами в голове. Под конец занятия у прилежного ученика голова измается; в ней не слышно ни одной мысли, хотя и являются они, послушные сцеплению идей, как это бывает с человеком во сне. Невесела картина класса... Лица у всех скучные и апатические, а последние полчаса идут тихо, и, кажется, конца не будет занятию... Счастлив, кто уснуть сумел, сидя за партой: он и не заметит, как подойдет минута, возвещающая ужин. Но вечер кончился очень занимательно. Минут за тридцать до звонка явился в классе Семенов. Бледный и дрожащий от волнения, вошел он в комнату и, потупясь, ни на кого не глядя, отправился на свое место. Занятная оживилась: все смотрели на него. Семенов чувствовал, что на него обращены сотни любопытных и злобных глаз, холодно было у него на душе, и замер он в каком-то окаменелом состоянии. Он ждал чего-то. Минуты через четыре снова отворилась дверь; среди холодного пара, ворвавшегося с улицы в комнату, показались четыре солдатские фигуры — служителя при училище: один из них был Захаренко, другой Кропченко — на них была обязанность сечь учеников; двое других, Цепка и Еловый, обыкновенно держали учеников за ноги и за голову во время сечения. Мертвая тишина настала в классе... Тавля побледнел и тяжело дышал. Скоро явился инспектор, огромного роста и мрачного вида. Все встали. Он, ни слова не говоря, прошелся по классу, по временам останавливаясь у парт, и ученик, около которого он останавливался, дрожал и трепетал всем телом... Наконец инспектор остановился около Тавли... Тавля готов был провалиться сквозь землю. — К порогу! — сказал ему инспектор после некоторого молчания. — Я... — хотел было оправдываться Тавля. — К порогу! — крикнул инспектор. — Я заступался за него... он не понял... Инспектор был сильнее всякого бурсака. Он схватил Тавлю за волосы и дал ему трепку; потом наклонил его за волоса лбом к парте, а другой рукой, кулаком, ударил ему в спину, так что гул раздался от здорового удара по крепкой спине; потом, откинув Тавлю назад, инспектор закричал: — К порогу! Тавля после этого не смел рта разинуть. Он отправился к порогу, разделся медленно, лег на грязный пол голым брюхом; на плеча и ноги его сели Цепка и Еловый... — Хорошенько его! — сказал инспектор. Захаренко и Кропченко взмахнули с двух сторон лозами; лозы впились в тело Тавли, и он, дико крича, стал оправдываться, говоря, что он хотел заступиться за Семенова, а тот не понял, в чем дело, и укусил ему руку. Инспектор не обращал внимания на его вопли. Долго секли Тавлю и жестоко. Инспектор с сосредоточенной злобой ходил по классу, ни слова не говоря, а это был дурной признак: когда он кричал и ругался, тогда криком и руганью истощался гнев... Ученики шепотом считали число ударов и насчитали уже восемьдесят. Тавля все кричал «не виноват!», божился господом богом, клялся отцом и матерью под лозами. Гороблагодатский злобно смотрел то на инспектора, то на Семенова; Семенов не понимал сам себя: и тени наслаждения местью не было в его сердце, он почти трясся всем телом от предчувствия чего-то страшного, необъяснимого. Бог знает, на что бы он согласился, чтобы только не секли Тавлю в эту минуту. Тавля вынес уже более ста ударов, голос его от крику начал хрипнуть, но все он продолжал кричать: «Не виноват, ей-богу, не виноват... напрасно!». Но он должен был вынести полтораста. — Довольно, — сказал инспектор и прошелся по комнате. Все ожидали, что будет далее. — Цензор! — сказал инспектор. — Здесь, — отозвался цензор. — Кто еще сек Семенова? — Я не знаю... меня... — Что? — крикнул грозно инспектор. — Меня не было в классе... — А, тебя не было, скот эдакой, в классе!.. Завтра буду сечь десятого, а начну с тебя... И тебя отпорю, — сказал он Гороблагодатскому, — и тебя, — сказал он Хорю. Потом инспектор указал еще на несколько лиц. Гороблагодатский грубовато ответил: — Я не виноват ни в чем... — Ты всегда виноват, подлец ты эдакой, и каждую минуту тебя драть следует... — Я не виноват, — ответил резко Гороблагодатский. — Ты грубить еще вздумал, скотина? — закричал инспектор с яростью. Гороблагодатский замолчал, но все-таки, стиснув зубы, взглянул с ненавистью на инспектора... Выругав весь класс, инспектор отправился домой. На товарищество напал панический страх. В училище бывали случаи, что не только секли десятого, но секли поголовно весь класс. Никто не мог сказать наверное, будут его завтра сечь или нет. Лица вытянулись; некоторые были бледны; двое городских тихонько от товарищей плакали: что, если по счету придешься в списке инспектора десятым?.. Только Гороблагодатский проворчал: «не репу сеять!» и остервенился в душе своей и с наслаждением смотрел на Тавлю, который не мог ни стать, ни сесть после экзекуции. Гороблагодатский намеревался идти к Семенову и избить его окончательно; он уже сказал себе: «семь бед — один ответ»; но вдруг лицо его озарилось новой мыслью, он злорадостно усмехнулся и проговорил: — ''Пфимфа''! Семенов совершенно замер... Он был в том состоянии, когда человек чувствует, что над ним поднят кулак, готовый упасть на его темя каждую минуту, и он каждую минуту ждет удара тяжелого. Он был точно стиснут и сдавлен со всех сторон... дышать почти нельзя... Черти, черти! какие минуты приходилось переживать бурсаку... — Пфимфа! — сказал Гороблагодатский, подходя к цензору, и стали они шептаться... Ударил звонок к ужину. Сердца несколько повеселели... — Становись в пары! — закричал цензор... Минуты через две ученики отправились в столовую и, пропевши в пятьсот голосов «Отче наш», принялись за скудную пищу... Когда толпа обратно валила из столовой, цензор подошел к Бенелявдову и повторил загадочное слово: — Пфимфа! — Следует! — ответил Бенелявдов. Уже в обители священной Привратник запер крепко вход, И схимник в келье единенной На сон грядущий preces [молитвы] чтет... Морфей на город сыплет маки, Заснул народ мастеровой; Одни не дремлют лишь собаки, Да кой-где вскрикнет часовой... Вторично петухи кричали... Был ночи час; все крепко спали... Так «Семинариада» описывает ночь... Во втором этаже, по правую руку огромного училищного двора, помещаются 6, 7, 8, 9 и 10-й номера спален. Эти спальни соединены между собой. Задний отдел трех номеров носил название ''Сапога''. Это были спальни своекоштных; поэтому утром и вечером, особенно в первые недели после больших праздников, в Сапоге и других двух комнатах открывался чисто обжорный ряд. Сюда стекалось все училище; ученики толпами переходили от одной кровати к другой; из под кроватей, числом до двухсот в этих номерах, выдвигались сундуки, наполненные, кроме книг, разными съестными припасами. С дома, особенно с деревень, привозились в запас огромные белые хлебы, масло, толокно, грибы в сметане, моченые яблоки. От этих припасов отделялись особого рода запахи и наполняли собою воздух; с этими запахами мешались нецензурные миазмы; от стен, промерзавших зимою в сильные морозы насквозь, несла сырость, сальные свечи в шандалах делали атмосферу горькою и едкою, и ко всему этому надо прибавить, что в углу у дверей стоял огромный ушат, наполненный до половины какою-то жидкостью и заменявший место нечистот. К такой ядовитой атмосфере должен был привыкать ученик, и поверит ли кто, что большинство, живя в зараженном воздухе, утрачивало наконец способность чувствовать отвращение к нему!.. Другая беда — холод был для ученика более невыносим. Начальство печей не топило по неделе; ученики воровали дрова, но это не всегда случалось, и товарищество, ложась под холодные одеяла, должно было покрываться своими шубами и шинелями. Огромные комнаты спален, со столбами посредине, как и в классах, слабо освещались, и темные тени ложились полосами по кроватям. Ученики храпели и бредили; некоторые во сне скрипели зубами. Доскажем последние события зимнего вечера в бурсе. Из комнат Сапога неожиданно появилась фигура и отправилась в угол девятого номера; там поднялись еще две фигуры... Между ними начались совещания. — У тебя пфимфа? — спрашивал один. — У меня. — Давай сюда. Все три фигуры отправились в угол и там остановились около кровати Семенова... Один из участников держал в руках сверток бумаги в виде конуса, набитый хлопчаткою. Это и была пфимфа, одно из варварских изобретений бурсы. Державший пфимфу босыми ногами подкрался к Семенову. Он зажег вату с широкого отверстия свертка, а узким осторожно вставил в нос Семенову. Семенов было сделал во сне движение, но державший пфимфу сильно дунул в горящую вату; густая струя серного дыму охватила мозги Семенова; он застонал в беспамятстве. После второго, еще сильнейшего дуновения он соскочил, как сумасшедший. Он усиливался крикнуть, но вся внутренность его груди была обожжена и прокопчена дымом. Задыхаясь, он упал на кровать. Участники этого инквизиторского дела тотчас же скрылись. Слышалось глубокое храпенье Семенова, прерываемое тяжкими стонами. На другой день его замертво стащили в больницу. Доктор понять не мог, что такое случилось с Семеновым, а когда сам Семенов очувствовался и получил способность говорить, то оказалось, что он сам не помнит, что с ним было. Начальство подозревало, что враги Семенова что-нибудь да сделали с ним, но разыскать ничего не могло. На другой день были многие пересечены в училище, и многие напрасно... '''1862''' === БУРСАЦКИЕ ТИПЫ. ОЧЕРК ВТОРОЙ === Три часа утра. В спальне, именуемой ''Сапог'', все покоится. Слышится храп и легкий бред; некоторые скрипят во сне зубами, чего терпеть не могли бурсаки и за что нередко набивали рот скрипевшего золою с целью отучить от дурной привычки; иные стонут от прилившей крови к голове и груди, а завтра рассказывать будут, как их домовой душил. Только после усиленного вглядывания в мрак, наполняющий воздух Сапога, можно рассмотреть множество бурсацких тел, брошенных на кровати и покрытых поверх одеял шубами, халатами, накидками и обносками разного рода. В углу кто-то поднялся и на босую ногу, крадучись осторожно, начал обходить кровати. Он останавливался изредка там и сям и потом продолжал путь далее. Это был училищный вор, знаменитый некогда Аксютка. Один спящий юноша был покрыт волчьей шубой. В той шубе много было паразитов, которые наконец доняли бурсака. Он разбросался, шуба свесилась на пол, одной лишь половиной покрывая спящего. Аксютка наклонился к изголовью товарища, отыскал ворот шубы и, сдернув ее с бурсака в один миг, мгновенно скрылся. Искусанное тело скраденного горело огнем, прохладный воздух освежил его, и он благодаря Аксютке уснул сладко и спокойно. Аксютка между тем успел запрятать шубу впредь до распоряжения ею, после чего отправился в свой угол, где и заснул невинным сном праведника. Четыре часа. Вошел Захаренко. (На нем, кроме обязанности сечь учеников, лежала еще обязанность будить их и возвещать колокольчиком начало и конец классов). Он, проходя по рядам между кроватями, звонил яро над головами спящих направо и налево. Ученики вскакивали, чесали бока и ''овчину'' на голове, отплевывались, зевали и крестили рты; иные тупо глядели, не понимая сразу, зачем их будят в такую рань, и опять тяжело падали на постели. — В баню! в баню! — провозглашал Захаренко. — Эй, вы!.. И-го-го-го! — загреготал кто-то. В баню пускали по утрам раным-раненько. Срам было днем выпустить в город эту массу бурсаков, точно сволочь Петра Амьенского, грязных, истасканных, в разнородной одежде, никогда не ходивших скромно, но всегда с нахальством, присвистом и греготом, стремящихся рассыпать скандалы на всю окрестность. В продолжение всей истории училищной жизни только и был один случай, когда днем отпустили бурсаков в баню, но после начальство долго раскаивалось в своем распоряжении. Но об этом после. — Живо! — крикнул спальный старший. — Подымайся! — кто-то заревел неистовым, раздирающим уши и душу голосом. — Грешные тела мыть! — отвечали еще неистовее. Спальня Сапога наполнилась шумом. Скоро и охотно одевались бурсаки, потому что баня для учеников была чем-то вроде праздника. Выдвигаются сундуки; у кого есть чистое белье, связывают узлы; у кого есть деньжонки, запасаются грошами; всем весело, потому что хоть раз в две недели бурсаки подышат свежим воздухом и увидят иные, не казенные лица, а главное — день бани для бурсака был днем разнообразных промыслов и похождений. — В пары! — командовал старший. Установились в пары. — Марш! Длинной вереницей отправились из спальни Сапога. На лестнице они повстречали еще своекоштных, к хвосту их пристали еще несколько номеров; у ворот их ожидали номера казенных учеников. Только городские остались в училище. Они ходили в баню дома, по субботам. Во главе ополчения стоял ''Еловый'', солдат из училищной прислуги. Ему было поручено от начальства наблюдать порядок и тишину. Понятно, что порядку и тишины не могло быть под надзором такого педагога, как солдат Еловый. Огромной змеей извивались по мосткам пар двести с лишком, заворачивая из училищных ворот на монастырский двор. Гвалт, смех и неприличные остроты потрясли воздух святыни. Схимник в ''келье единенной'', заслыша гуденье и шум мирской, усерднее и теплее стал молиться о грехах людского рода. Ученикам повстречался рыжий монастырский сторож, до безобразия огромного роста. Сторож редко упускал случай посмеяться над бурсаками, когда бурсаки шли в баню либо по праздникам в город. Ученики насолили чем-то ему. — А, вот и вшивая команда! — сказал он проходившим мимо него ученикам. — Блином подавился! — отвечали ему. Ученикам известно было, что сторож однажды на масленице, не сходя с места, съел семьдесят три блина и выпил четверть ведра ''сиводеру'', то есть водки. — Отчего это леса вздорожали? — спрашивал сторож. — Тебе блины пекли. — Черти! на порку вам пошло! — Рыжий, да ты никак на коне? Али вправду такой длинный? — Златорунный! — Веха! — Каланча! На сторожа градом сыпались насмешки. Где ж одному человеку переговорить более двухсот крепко острящих бурсаков? Он едва успел вставить свое слово: — Слышь, паршивая команда, не воровать на базаре! В него ''Сатана'' пустил ком грязи. Сторож стал лаяться на чем свет стоит. Когда проходили последние пар семьдесят, затеялась оркестрованная брань. — Блин, блин, блин! — запел кто-то. Сторож не знал, что предпринять; голосу его не было слышно. Когда мимо его прошли все, когда слово ''блин'' раздавалось далеко, он крикнул вслед утекающей бурсы: — Сволочь отпетая! Всех вас перепороть следует! Издалека откуда-то едва слышно донеслось: — Бли-и-н! Сторож плюнул; ударили в колокол, он перекрестился набожно и пошел к утрени. Бурса двигалась, большинство правым плечом вперед, по базару. Город спал еще. Бурсаки рассыпали целую серию скандалов Собаки, которых такое обилие в наших святорусских городах, ищут спозаранку, чем бы напитать свое животное чрево; бурсак не упустит случая и непременно метнет в собаку камнем. Шествие их знаменуется порчею разных предметов, без всякого смысла и пользы для себя, а просто из эстетического наслаждения разрушать и пакостить. Вон ''Мехалка'' раскачал тумбу, выдернул ее из земли и бросил на середину улицы. Хохочет животное. Идут ученики мимо двора с окнами в нижнем этаже и барабанят в рамы, нарушая мирный сон горожан. Старушка плетется куда-то и, повстречавшись с бурсой, крестится, спешит на другую сторону улицы и шепчет: — Господи! да это никак бурса тронулась! Хорошо, что она догадалась перейти на другую сторону, а то нашлись бы охотники сделать ей ''смазь'', и ''верховую'', и ''боковую'', и ''всеобщую''. Едет ломовой извозчик. Аксютка пресерьезно обратился к нему: — Дядя, а дядя! — Чаво тебе? — отвечал тот благодушно. — А зачем, братец, ты гужи-то съел? Крючники, лабазники и ломовой народ терпеть не могут, когда их обзывают гужеедами. — Рукавицей закусил! — прибавил кто-то. Мужик озлился и загнул им крутую брань. Когда шли по берегу реки, на которой уже стояли весенние суда. Сатана сделал предложение: — Господа, крикнемте «посматривай!». — Начинай! Сатана начал, и вслед за ним пастей в сорок раздалось над рекой: «посматривай!». На барках мужики с переполоху повскакивали, не понимая, что бы значил такой громадный крик. Когда они разобрали, в чем дело, начали ругаться; слышалось даже: — Эх, ребята, в колье их! На это им ответом было: — Тупорылые! Аншпуг съели! — Посматривай! — хватили бурсаки что есть силы. Над рекой повисла крепкая ругань. Наконец под предводительством солдата-педагога Елового ученики добрались и до торговых бань. Пары остановились. Еловый у двери пропускал по паре, выдавая казеннокоштным по миньятюрному кусочку мыла. Своекоштным не полагалось. Затем пары отправлялись в предбанник, по дороге покупая веник и мочалку, потому что ни того, ни другого казна не давала ученикам. Пары бегом бежали одна за другой, бросаясь в двери предбанника. В дверях была давка: всякий спешил захватить шайку, которых не хватало по крайней мере для третьей части учеников, вследствие чего они должны были сидеть около часу, дожидаясь, пока кто-нибудь не освободится. При этом Аксютка с Сатаной, разумеется, были с шайками. Чрез четверть часа баня наполнилась народом, огласившим воздух бесшабашным гвалтом. Негде было яблоку упасть; все скамейки заняты; иные сидят на полу, иные забрались в ящики, устраиваемые для одежды моющихся. Старшие, цензора и прочие власти занимают отдельную, довольно чистенькую комнатку, назначаемую содержателем для лиц почетных. Дети, потешаясь, хлещут друг друга ладонями по голому телу. Большинство отправилось в паровую баню. Бурсаки страстно любят париться. Полок брали приступом; изредка слышались затрещины, которых бурсак вкушает при всяком случае достаточное количество. Тавля стащил кого-то за волоса, со ''своего'', как он говорил, места. — Катька! — кричит Тавля. — Что? — отвечает тот подобострастно. — Поддай еще! — Не надо, — отвечают голоса. — Я вам дам не надо! — А в ''рождество'' (лицо) хочешь? Это был голос Бенелявдова. С ним Тавля не стал разговаривать. Он опять кричит: — Катька! встань предо мной, как лист перед травой! Катька явился. — Окати меня. Окатил. — Парь меня! Катька парит его. Тавля от удовольствия страшно грегочет. На полке продолжалась возня; стонут, грегочут, визг с присвистом и хлест горячего березняка. Вот пробирается несчастный ''Лягва''. Он был пария бурсы. У Лягвы какое-то скверное, точно гнилое лицо, в пятнах, рябое; про это лицо бурсаки говорили, что на нем ножи точить можно. Куда он ни приходил, воздух делался противным и вредным для легких, потому что этот запах у него был и за пазухой, и на спине, и в карманах, и в волосах. Это несчастное существо, право, кажется, перестало быть человеком, было просто живое и ходячее тело человечье. Проклятая бурса сгноила Лягву, буквально сгноила Лягву. Товарищи не то чтобы ненавидели его, а чувствовали к нему отвращение, и даже редко кто находил удовольствие обижать его. Не поверят, что из пятисот человек в продолжение восьми лет не нашлось никого, кто бы решился не только дать ему руку, но и сказать ласковое слово. Не только ученики его презирали, но даже начальство и прислуга. Мы сказали, что бурса сгноила его тело: это в собственном смысле надо понимать. Он должен был по приговору начальства и товарищества жить и ночевать в спальне, которая была отведена для таких же, как он, отторженников бурсы, двенадцати человек. Дело в том, что были ученики, страдавшие известною болезнью, которая в детском возрасте не составляет еще болезни, а зависит от неразвитости организма. Никто о них не заботился, не лечил. Бурсацкая казна не купила для них даже клеенки, чтобы предохранить тюфяки от сырости и гнили; вместо этого страдавших этой болезнью имели обыкновение в училище сечь голенищами. Честное слово, что в тюфяках заводились черви, и несчастные должны были спать чисто на гноищах. Спросят, отчего же эти ученики сами себя не жалели и не просушивали своих тюфяков по утрам? Попадая в каторжный номер, в котором приходилось дышать положительно зараженным, ядовитым воздухом, ощущать под своим телом ежедневно рой червей, быть в презрении у всех — они делались до цинизма неопрятны и вполне равнодушны к своей личности; они сами себя презирали. Вот факт: Лягва дошел то того, что глотал мух и других насекомых, съел однажды лист бумаги, вымазанный деревянным маслом, ел сальные огарки. Лягва уныло шатался по бане, высматривая, где бы добыть шайку. Он подошел к Хорю, тоскливо и каким-то дряблым голосом проговорил: — Дай шаечки, когда вымоешься. Нищий второуездного класса Хорь даже по отношению к Лягве сумел выдержать роль нищего. Он отвечал: — Три копейки, так дам. — У меня самого только две. — Давай их. — Что же у меня останется? — Ну, давай пять пар костяшек. — У меня их нет. — Убирайся же к черту, fraterculus (братец)! Он подошел к Сатане, которому, кроме этого, было другое прозвище: Ipse (сам). Его никогда не звали собственным именем, и мы не будем звать его. Черти, смотря по тому, к какой нации они принадлежат, бывают разного рода. Есть черт немецкий, черт английский, черт французский и проч. Он ни на одного из них не походит. Ipse был даже и не русский черт; наш национальный бес честен, весел и отчасти глуповат: так он представляется в народных сказках и легендах. Ipse был черт-самородок, дух того ада, которому имя бурса. В качестве черта он и служил такому человеку, каков вор Аксютка. Его прозвали Сатаной за его характерец. В училище существовал нелепый обычай ''дразнить'' товарищей, особенно новичков. Я сейчас объясню, что это значит. Соглашались трое или четверо подразнить кого-нибудь. Они приставали к своей жертве. Сначала насмехались над ней и ругали ее, потом начинались пощипыванья, наконец дело кончалось швычками, смазями, плюходействием. Задача таких невинных развлечений состояла в том, чтобы довести свою жертву до бешенства и слез. Когда цель достигалась, мучители с хохотом бросали свою жертву, которую часто доводили до самозабвения и остервенения; так ''Asinus'' (осел) прошиб кочергой голову ''Идола'', который вывел его из себя. В такого рода потехах всегда принимал деятельное участие Сатана; вряд ли был другой мастер дразнить, как Ipse. Он решался раздражать даже тех, кто был сильнее его. Назойливее, неотвязчивое Сатаны трудно себе представить что-нибудь. Иногда он систематически привязывался с утра до вечера, в продолжение трех дней и более, не давая ни на минуту покоя. Его часто бивали, и жестоко, но ему все было нипочем. Он был какой-то околоченный, деревянный. Только Аксютка мог укрощать его, но и то потому, что Сагана благоговел перед бурсацким гением Аксютки. К такого рода господину обратился с просьбою о шайке Лягва. — А ''вывернись''! — отвечал ему Сатана. — Мне не вывернуться. — Волоса ведь мокрые? — Я не окачивался. — Окатись! вот и шайку дам. — Нет, не могу. Лягва встал в раздумье, не зная, вывернуться или нет. Когда предлагали ''вывернуться'', то ученик подставлял свои волоса, которые партнер и забирал в пясть. Ученик должен был высвободить свои волоса. Державший за волоса имел право запустить свою пятерню только раз в голову товарища, и когда мало-помалу освобождались волоса, он не имел права углубляться в них вторично. Мокрые волоса многие вывертывали очень ловко. Впрочем, бывали артисты, которые решались вывертываться и с сухими волосами: к числу таких принадлежал сам Сатана. Ipse, видя, что Лягва не решается, сказал: — Ну ладно, подожди, только вымоюсь. — Вот спасибо-то! — отвечал Лягва радостно. Он носил воду Сатане, окачивал его, стараясь выслужиться и получить шайку; наконец Сатана вымылся, и Лягва с радостным выражением лица протянул руку к шайке. — Эй, ребята! — закричал Сатана. — Что же ты, Ipse? Но голос Лягвы вопиял, как в пустыне. Человек пятнадцать налетело на призыв Сатаны. — На шарап! Сатана покатил шайку по скользкому полу. Все бросились на нее самым хищным образом. Толкотня, шум, ругань и затрещины. Наконец, когда вымылись многие, шаек освободилось достаточное количество. Лягва добыл шайку и начал с ожесточением намыливать голову, но лишь только волоса его и лицо покрылись густой пеной мыла, как Сатана, вернувшийся зачем-то в баню, вырвал у него шайку и сделал ему смазь всеобщую. Лягва в испуге раскрыл широко глаза, пена пробралась за ресницы, и он ощутил в них едкое щипанье, но делать было нечего; прищуриваясь и протирая глаза, он добрался кое-как до крана и промыл здесь их. Между тем многие уже вымылись; сделалось гораздо тише в бане, хотя и слышны были иногда греготанье, брань и проч., что читатель, ознакомясь несколько с бытом бурсы, сам уже может вообразить себе. Перейдемте в предбанник. Гардеробщик выдавал казенным белье. Ученики отправлялись в училище не парами, а кто успел вымыться, тот и убирался восвояси. Вот тут-то и наступал праздник бурсы. — Теперь, дедушка, следует ''двинуть от всех скорбей'', — говорил Бенелявдов Гороблагодатскому. — То есть ''столбуху'' водки, яже паче всякого глаголемого бога или чтилища? — В ''Зеленецкий'' (кабак) ''дерганем''. — Только вот что: первая перемена Долбежина. — Так что же? — Заметит — ''отчехвостит'' (высечет). — С какой стати он заметит? — Развезет после бани-то натощак. — А мы сначала потрескаем, а потом разопьем одну лишь ''штофендию''. — А, была не была, идет! — Так ''наяривай'' (действуй), живо! При банях всегда бывают торговцы, которые продают сбитень, молоко, кислые щи, квас, булки, сайки, кренделя и пряники. Здесь идет великое столованье. Человек двадцать едят и пьют. Второкурсные бесстыдно, а напротив — важно и с сознанием своего достоинства, пожирают и пьют чужое. Докрасна распаренные лица бурсаков дышат наслаждением. Нищий второуездного класса Хорь шатается между гостями и, по обыкновению, ''кальячит''. Ему сегодня везет: там ему отщипнут кусочек булки, здесь он просит: «дай, голубчик, разок хлебнуть» — и ему дают благосклонно, после чего датель продолжает пить из того же стакана. Только аристократы заседают в трактире, виноторговле или кабаке, смотря по вкусу и расположению духа. Огромное большинство не может полакомиться и двухгрошовым стаканом сбитня или полуторакопеечною булкою. Оно смотрит с завистью и жадностью на угощающихся, особенно, на второкурсных, и щелкает зубами. Из этого большинства выделилась довольно большая масса учеников, которые не останавливались глазеть около лавочки предбанника или ''кальячить'', а отправлялись на промысел, высматривая по улицам и базару, нельзя ли где-нибудь что-либо стянуть. Аксютка, однако, успел стащить сайку в лавочке же. Шли кучками и вразбивку ученики. В эту минуту вся торговля окрест трепетала. Надобно заметить характеристическую черту бурсацкой морали: воровство считалось предосудительным только относительно товарищества. Было три сферы, которые по нравственному отношению к ним бурсака были совершенно отличны одна от другой. Первая сфера — товарищество, вторая — общество, то есть все, что было вне стен училищных, за воротами его: здесь воровство и скандалы одобрялись бурсацкой коммуной, особенно когда дело велось хитро, ловко и остроумно. Но в таких отношениях к обществу не было злости или мести; позволялось красть только съедобное: поэтому обокрасть лавочника, разносчика, сидельца уличного — ничего, а украсть, хоть бы на стороне, деньги, одежду и тому подобное считалось и в самом товариществе мерзостью. Третья сфера — начальство: ученики гадили ему злорадостно и с местию. Так сложилась бурсацкая этика. Теперь понятно, отчего это, когда Аксютка стянул сайку, никто из видевших его товарищей не остановил его: то было бы в глазах бурсы фискальством. Теперь также понятно, отчего это в бурсацком языке так много самобытных фраз и речений, выражающих понятие кражи: вот откуда все эти ''сбондили, сляпсили, сперли, стибрили, объегорили'' и тому подобные. Наши герои и пошли бондить, ляпсить, переть, тибрить, объегоривать. Главными героями были Аксютка и Сатана — ''единый'' и как бы ''единственный'' (выражение из одного нелепого, варварским языком изложенного учебника бурсы). — Сатана! — Что тебе? — Ipse! — крикнул Аксютка. — Да что тебе? — Потирай руки! — Значит, на ''левую ногу можно обделать'' (надуть кого-нибудь, украсть)? — Уж ты помалчивай. — ''Купим на пятак, сожрем на четвертак''! — Вот тебе гривенник, — сказал Аксютка. — Что расщедрился вдруг? — Пойдем в мелочную: видишь, отворена уж. Ты торгуйся, да, смотри, по мелочам; муки, скажи, для приболтки в суп, на ''кипеечку'' (копеечку), цикорьицы на грош, перечку на кипеечку, лучку на грош, клею на кипеечку, махорки на грош, леденчиков и постного маслица уже на две. — Во что же масла-то брать? — Да ты Сатана ли? Ты ли мой любезный Ipse? Аксютка сделал ему смазь всеобщую. Сатана не рассердился на него, предвидя поживу. Он только, по обыкновению, сделал из фалд нанкового сюртука хвост и описал им три круга в воздухе, приговаривая: — Я Ipse. Аксютка стал объяснять ему: — По мелочам будешь брать, дольше времени пройдет. Когда спросишь маслица, скажи, что забыл дома бутылочку, и не отставай, проси посудинки. — ''Облапошим''! Аксен, ты умнее Сатаны! — Ты должен звать меня: Аксен Иваныч. Сатане была пожалована при этом смазь. Сатана вытянулся во фрунт, сделал себе на голове пальцами рожки, сделал на своей широкой роже смазь ''вселенскую'' и в заключение вернул хвостом трижды. Прозвали его Сатаной, и недаром: как есть сатана, с хвостом и рогами. План их вполне удался. У Аксютки через четверть часа оказалось краденого: две булки, банка малинового варенья, краюха полубелого хлеба и десятка два картофелю. Ноздри Аксютки раздувались, как маленькие паруса, — всегдашний признак того, что он либо хочет украсть, либо украл уже. — Теперь, ''скакая играше веселыми ногами, в кабачару''! — скомандовал невинный мальчик Аксюша. Другое невинное дитя, мальчик Ipse, скорчил рожу на номер седьмой, на которой выразились радость и ободрение. — Знаешь, что я ''отмочил''? — Что? — Наплевал в кадушку с капустой. — И-го-го-го! — заржало ''сатанинское'' горло. Училищный и уличный тать Аксютка был человек необыкновенный, талантливый, человек сильной воли и крепкого ума, но его сгубила бурса (впрочем, отчасти и домашнее воспитание), как она сгубила сотни и сотни несчастных людей. В самой системе и характере его воровства сказалась сильная натура, — сильная, но погибшая нравственно. Он воровал артистически. Этот каторгорожденный не мог стянуть без того, чтобы зло не подшутить над тем, у кого он крал. Когда он забирался в сундук, ''ляпсил'' булку, ''тибрил'' бумагу, ''бондил'' книгу и проч., — где бы другому бежать, а он не то: он сходит за каменьями или грязью и накладет их в сундук вместо краденого. Иные, зная его как вора и желая задобрить (случается, у нас и не в бурсе задобривают воров, чтобы они не нагадили), приходили к нему с приношениями, но он отказывался от приношений, играя роль честного человека, которого оскорбляет взятка. Вот пример. Прислали из деревни одному ученику мешочек толокна. Он знал, что Аксютка видел присылку, и был вполне убежден, что Аксютка украдет толокно; поэтому ученик забежал к Аксютке с акциденцией, предлагая ему около двух горстей толокна. Аксютка сказал: «Я не могу есть толокна». А у самого ноздри поднялись и опустились. Аксютка пожелал сыграть остроумно-воровскую штуку. Когда успокоенный товарищ задвинул в парту мешок с толокном, Аксютка подкрался легче, нежели блоха скачет по полу, под парту ''толоконника'' и выкрал мешок. Сряду же после этого он подошел к ''толоконнику'' и умиляющим голосом сказал ему: «Братец, ты обещал мне толоконца, так дай». Тот полез в парту; толокна не оказалось. Аксютка обругал его, сказав: «Свинья! обещал, а не даешь; я за это тебе отплачу!» — отвернулся; ноздри его раздувались, как паруса, а на роже отсвечивалось сознание своей силы в воровстве. Через полчаса он подошел к окраденному им товарищу и сказал: «Не хочешь ли толоконца?». Аксютка держал на ладони толокно. «Это мое?» — «Нет, мне самому мамаша прислала». — «Скотина, ведь у тебя и матери-то нет!» — «Я говорю про крестную мамашу». Таков был Аксютка. Особенно он был искусник ''меняться ножами''. Здесь мы опишем еще один характеристический обычай бурсы. Обыкновенно кто-нибудь кричал: «С кем ножичками меняться?». Когда выискивался охотник на мену, тогда между ними начиналась следующая проделка. Оба они выставляли напоказ друг другу только концы ножей; тогда следовало угадать, стоит ли решаться на мену, чтобы вместо хорошего ножа не пришлось получить дурной. Вот в этом-то деле был особенно искусен Аксютка. Мы убеждены, что его участь — каторга. По исключении из училища он сначала поселился на постоялом дворе, где за три копейки суточного жалованья, при ночлеге и харчах хозяйских, он рубил капусту, таскал дрова, топил печи, месил хлебы и тому подобное. Но ему скоро наскучил честный труд, он обокрал своего хозяина и утек от него. После того его встречали один раз в подряснике, другой — в тулупе, третий раз во фраке, — словом, он из училищного вора сделался всесветным мошенником. Напрактиковавшись в ''девятой школе'' (так древними бурсаками называлась школа жизненного опыта, которая следовала за восьмиклассным обучением в бурсе), он поступил на службу в качестве дьячка, но скоро за пьянство и буйство (он расшиб стекла у городничего) был сослан на тяжелую работу в какой-то бедный монастырь. Выдержав курс церковного покаяния, Аксютка поступил в соборный хор певчим, но его протурили оттуда едва ли не за разбой. Аксютка при этом должен был переменить духовное звание на мещанское. Самое важное дело Аксютки то, что он хотел зарезать бывшего своего благочинного. По этому делу он был оставлен в подозрении. Страшен этот человек, но наперед можно сказать, что ему осталась одна торная дорога — Владимировка, по которой идут сотни наших каторжников, и посреди этих сотен Аксютка будет один из самых отпетых. Теперь мы будем продолжать о других. Хищная бурса рассыпалась повсюду. Старая оборванная баба, бывшая некогда камелией низшего сорта, которых прозвище — ночные крысы, торгует для поддержания своего дряхлого тела ободранными лимонами, растрескавшимися как сухая глина, пряниками, серо-пегими булками и другим неудобоваримым отребьем. Когда она завидела возвращавшуюся домой бурсу, то, как мать, защищая свое детище от волка, она прикрыла гнилое сухоястие грязной тряпицей и дырявым передником. Ее однажды обокрали, но теперь бурсакам не удалось утащить ни одной черствой булки из-под вретища отживающей женщины. Бурсаки на этот раз ограничились одной лишь бранью с несчастной женщиной. В другом месте промыслы учеников были удачны. Саепеки открыли длинное и широкое окно. На досках дышат легким паром только что испеченные сайки. Хотя зоркий воровской глаз бурсаков сразу же заметил, что тут трудно было поживиться, но ученики все-таки обнюхивают местность и вот с радостью делают открытие, что в другом отделении саечной пекарни на досках разложено сырое тесто. Саепеки не ожидали нападения с этого пункта и не защищали его от воров. Бурсаки, под предводительством хищного Хорька, прокрались в пекарню и стали хватать тесто, торопливо пряча его в карманы сюртуков и брюк. Едва они заслышали шаги саепеков, мгновенно скрылись, и через минуту их не было даже на базаре. Спросят, к чему бы ученикам нужно было сырое тесто: неужели они съедят его сырым? Нет, они ухитрятся спечь его на вьюшках в трубах поутру топленных печей, и хотя оно выйдет с сажей — ничего! Бурсаку и то на руку. Теперь расскажем еще событие. Трое великовозрастных зашли по дороге к певчему, своему исключенному товарищу. Певчего нашли они лежащего на постеле и страдающего похмельем. К нему в то время должен был зайти сапожник, затем чтобы получить с него долгу три рубля Певчий накануне того дня с клятвою и божбою обещался ему заплатить непременно, но из запасных денег у певца осталось около половины. — Что, братцы, делать? — вскричал встревоженный певчий. — Живо сюда! — отвечал ему один из великовозрастных. — А что? — ''Объегорим''. Ложись сейчас на стол. — Зачем? — Не разговаривай, а ложись. Поставили стол в переднем углу, под образами. Певчий улегся на стол, в головах его зажгли восковую свечку, покрыли его белой простыней; один великовозрастный взял псалтырь, подошел к певчему и сказал ему: — Умри! Тот притворился мертвым. Бурсак стал читать над ним псалтырь, как над покойником, скорчив великопостную харю. Вошел сапожник и, услышав монотонное чтение, понял, что в доме есть мертвый. Он набожно перекрестился. — Кто это? — спросил он. — Товарищ, — отвечали ему печально. — Который это? — Барсук. Сапожник сначала почесал в затылке, подумав про себя: «Эх, пропали мои денежки!», но потом умилился духом и сказал бурсакам: — Ведь вот, господа, за покойником-то должишко остался, да уж бог с ним: грех на мертвом искать. — Вот и видно доброго человека! — было ответом. — Его, признаться, и похоронить не на что. Начал, брат, ты доброе дело, так и кончил бы: дай что-нибудь на поминки бедному человеку. Сапожник вынул полтину и подал им. Те благодарили его. Сапожнику, естественно, захотелось взглянуть на мертвого. Он, перекрестясь, проговорил: — Дай хоть взгляну на него. Барсук до того притворился мертвым, что хоть сейчас тащи на кладбище. Открыли его лицо: с похмелья оно было бледно и имело мертвенный вид. Сапожник, по православному обычаю, приложился губами ко лбу певчего, а тот, сделав под простыней фигу, думал про себя: «Вот те кукиш! а не свечка». Когда сапожник удалился, мертвый воскрес и с диким хохотом вскочил на стол. — Теперь, ребята, поминки справлять. — Четвертную! — Огурцов да селедку! То и другое было мигом добыто, и, поя разные духовные канты, перемешивая их смехом и остротами, справляли поминальную тризну о упокоении раба божия Барсука. Бурсаки с торжеством и гордостью передавали друг другу рассказ об этом событии. Но дело этим не кончилось. Спустя месяц времени сапожник встретил под вечер Барсука. Барсук и тут нашелся. Скрестив руки и сверкая глазами, он грозно приблизился к сапожнику и диким голосом возопил: — Неправедные да погибнут! Сапожник растерялся: ему представилось, что он видит покойника, который воротился с того света, чтобы наказать его за то, что он дерзнул прийти к мертвому и требовать от него свой долг. Он перекрестился и с ужасом бросился бежать куда глаза глядят. Долго он потом рассказывал, как являлся к нему мертвец и хотел утащить его едва ли не в тартарары. Этот случай еще более утешил бурсу. Последний скандал из банных похождений бурсаков. Мехалка, воровски пробираясь по базару и увидев, что в пряничной лавке отворена дверь, заглянул в нее. Он увидел в ней торговца, который стоял в дальнем углу, к двери спиною. Мехалка был не тактик, а стратегик и, много не рассуждая, стремительно бросился на пряник из стычных ковриг, который был величиною с добрую доску, и потом выбежал вон из лавки. За ним с криком «грабят!» устремился торговец. Мехалка, обремененный ношею, бежал медленно и был в опасности человека, которого сейчас треснут по шее. Он употребил следующий стратегический прием: выждал приближения к себе торговца и, неожиданно обернувшись к нему, поднял над головой ковригу и ударил ею в лицо торговца. Потом пустился с обломком ковриги, оставшимся в его руках. Мехалка был замечательная личность. Это не вор, а чисто разбойник. Известно было, что он, выходя из церкви, схватил попавшуюся ему навстречу собачонку и расшиб ей голову о тумбу, а потом закусил свой подвиг сальною свечою. За то хотели его отпороть не на живот, а на смерть. Но по случаю страстной недели и пасхальной экзекуция была отложена до Фоминой. Когда наступил день возмездия и под предводительством смотрителя вошли в класс четыре солдата с огромным количеством розог, у Мехалки засверкали глаза, как у дикого зверя, и он, энергически сжав кулаки и стиснув зубы, бросился к отворенному окну и вскочил на подоконник с быстротою кошки. (Класс был во втором этаже). — Только подступись, размозжу себе голову о камни! — вскричал он. На убеждения смотрителя покориться он отвечал, что бросится с высоты второго этажа и тем накажет начальство. Смотритель плюнул и ушел. Мехалке за такие дикости вручили волчий паспорт. Известно, что впоследствии он, Аксютка и еще один артист нанялись в кузницу чернорабочими. Мехалка, работая здоровым молотом по наковальне, добывал себе грош на свой образец, вместе со своими товарищами. Забрался он на соседний двор, разломал там извозчичьи дрожки и все железо утащил к себе в кузницу. Карьера его кончилась дьячеством, и он сделался истинным мучителем своего священника. Вот вам, господа, веселая картинка бурсацкой бани, в повести о которой одни лишь голые факты. К ним нечего прибавлять, они сами за себя говорят. После бани бурсаки, поев всего краденого, были в добром расположении духа; меньше раздавалось швычков и подзатыльников, реже творилось всеобщих смазей, и вообще в классе сравнительно было довольно тихо и скромно. В Камчатке собралось несколько человек и ведут беседу о старине и древних героях бурсы. Митаха занимал среди них первое место. — Эх, господа! то ли дело было в старину! — В старину живали деды веселей своих внучат. — Зато, брат, и пороли, — сказал Митаха. — А что? — Да вот вам случай. — Расскажи, брат Митаха, расскажи. — Только чур не перебивать. Митаха начал: — Были у нас три брата: ''Каля, Миля'' и ''Жуля''. Это были силачи тогдашнего времени и обыкновенно занимались шитьем сапогов. Они однажды отправились в город с товарищами, чтобы кутнуть хорошенько на стороне. Кутнули добре. Когда шли назад, то орали песни на пять улиц и встретились с казаками. Те пригласили их молчать. Наша братия ругаться. Драка. Бурсаки отдули казаков на обе корки и утекли в училище, будучи уверены, что их дело шито-крыто. Ан нет: на другой день начались розыски. Все всплыло наружу. Вот была порка-то! Драли тогда под колокольчиком, среди двора, слева и справа, закачивали штук по триста. — Братцы, я вот тоже знаю... — заговорил один. — Сказано, не перебивать! — ответили ему. — Сволочь! — Животина! — ''Мазепа''! Замечательно, что в бурсе ''Мазепа'' было ругательное слово, и, вероятно, основание тому историческое; но во времена нами описываемой бурсы из пятисот человек вряд ли пятеро знали о существовании Мазепы. Здесь это имя было слово нарицательное, а не собственное. По преимуществу называли ''мазепами'' толсторожих. В бурсе все своеобразно и оригинально. Бурсак, перебивший рассказ, замолчал. — Ну так что же, Митаха? — А вот слушайте. Собрались все ученики на двор, пришел инспектор, явились сторожа, и принесена огромная куча распаренных лоз. Каля, Миля и Жуля стояли в толпе. Им, братцы, успели товарищи вкатить перед сечением по полштофу водки. Растянули Калю, потом Милю, потом Жулю. Но хотя и драли их пьяных, хоть они и закусывали себе руку до крови, однако после порки их отливали водой и на рогожке стащили в больницу замертво. Вот так ''чехвостили''! — А зачем они закусывали руку? — Фаля! — Бардадым! — Ведь закуси руку, так оттягивает: укусишь руку — руке больно, а сзаду и не слышишь в то время. — Тогда же, братцы, вышел дивный случай. — Ну-ка. — При этой страшной порке был один приходский ученик, только что привезенный из дому, которого мамаша гладила по головке, а здесь он увидел, что гладят по другому месту. Он был мальчик худенький, маленький, бледненький — одним словом, вовсе не бурсак, а сволочь. Как он увидел такую знатную порку, так чуть не умер со страху. Он стал учиться отлично и каждый шаг следил за собою, чтобы не заслужить розгу. Когда секли кого-нибудь, он дрожал и бледнел. Учитель заметил это и возненавидел его, потому что терпеть не мог, когда кто-нибудь сильно кричал под лозами. Учителю захотелось попробовать, каков новичок под розгами. Придравшись к какому-то случаю, он отпорол новичка так, что тот долго после того таскал из тела своего прутья. Учениц после порки упал в обморок. Этим он окончательно вооружил против себя учителя, который стал преследовать его и каждый раз порол жестоко. Ученику до того тяжко было жить, что он решился бежать из училища. Его поймали. Тогда он сначала хотел повеситься, но потом решился на следующую штуку. Дождался он ночи, достал перочинный нож, разрезал себе руку и своей кровью написал на бумажке: «Дьявол, продаю тебе свою душу, только избавь меня от сеченья». Внимание слушателей чрезвычайно было напряжено. — С этой бумажкой, — продолжал Митаха, — он залез ночью в двенадцать часов под печь. Что там с ним было, неизвестно. Оттуда его вытащили замертво. Он говорил, что видел черта. Начальство, узнав его проделку, высекло его под колоколом, после чего, говорят, он был снесен в больницу, где отдал душу богу. Такой рассказ подействовал даже на крепкое воображение бурсаков. Разговоры смолкли, и все впали в раздумье. Ученики понимали, а в эту минуту особенно ясно сознали, что и при их житье-бытье подчас хоть продавай душу черту. Когда впечатление несколько ослабело, кто-то спросил: — А кто из вас, братцы, видел дьявола? Никто не отозвался. — А домового видел кто? Оказалось, что домовых видели многие, а если кто сам не видел, то знал таких, которые видели. В бурсе предрассудки и суеверие были так же сильны, как и в простом народе: верили в леших, домовых, водяных, русалок, ведьм, колдунов, заговоры и приметы. Словом, эта сторона бурсацкой личности выражала глубокое невежество, которое начальство и не думало искоренять, потому что и само не всегда было свободно от суеверия. В бурсе была даже доморощенная кабалистика. Так, почти вся бурса верила, что если вынуть из пера сухую перепонку и положить ее в книгу, то забудешь урок из той книги; если же такую перепонку положить под тюфяк спящего, то с ним случится грех, за который заставят поцеловать Лягву. Считалось дурным — книгу после урока оставить открытою, потому что урок забудешь. Когда кто-нибудь мистифировал, говоря, что идет учитель, ему кричали: «Чего, сволочь, врешь-то? хочется, чтоб злым пришел!» Для того же, чтобы не спросил учитель, была примета у некоторых учеников держаться за какую-нибудь часть своего тела... В училище одно время был даже свой туземный колдун. Это был ученик, прибывший в местную бурсу из Киева, некто ''Бегути''. Его прозвали так за то, что он, рассказывая сказку, выговаривал вместо «бежали, бежали» — «бегути, бегути». Он брался угадывать, у кого сколько в деревне коров, в семействе сестер, в кармане денег и т. д. Многие серьезно верили ему. Кстати, мы расскажем проделку Аксютки над Гришкецом. Аксютка вот уже целую неделю подговаривает товарищей, чтобы они показывали Гришкецу, что серьезно считают его за колдуна. Когда это состоялось, многие стали обращаться к нему с просьбою поворожить им. Гришкец сначала принимал это за шутку, но товарищи выдерживали свою роль отлично, так что Гришкец наконец принял их затею за чистую монету. Тогда он перепугался и стал умолять товарищей, чтобы они не считали его за колдуна. Но они, видя его тревогу, усилили свою назойливость. Гришкец едва не потерял рассудка. Когда Аксютка, сидя подле него в столовой, умолял Гришкеца научить его колдовать, то Гришкец обратился к инспектору с такими словами: «Я, ей-богу, господин инспектор, не умею колдовать. Возьму ли я такой грех на душу?». И он, крестясь, уверял, что Аксютка врет все. Чертовщина для разговоров бурсаков — предмет неистощимый. Но мы, однако, незаметно перешли опять к воспоминаниям давних дней. Мы приведем два рассказа. Ученикам было запрещено начальством купаться, и, по его приказанию, полиция преследовала бурсаков на реке. Надзиратель, видя, что ученики не унимаются, решился во что бы то ни стало изловить их и представить к начальству. Каля, Миля и Жуля взбесились и, взяв с собою несколько товарищей, на другой же день нарочно отправились купаться. Нагрянул надзиратель и накрыл их на месте преступления; но они схватили его, зажали ему рот, чтобы не кричал, и потом выкупали его. После этой операции они завязали ему брюки у сапог, так что из них образовались два мешка, и набили брюки песком до самого пояса; после этого с хохотом бросили его и утекли восвояси. Несчастный долго барахтался, не могши подняться с земли. Когда его освободили, он закаялся беспокоить учеников. Одному из товарищей надобно было справить именины, а денег было всего пять рублей. Это было летом. Идет наш бедняга со своими друзьями по берегу реки да горюет. В одном месте они натолкнулись на кучку рабочих, которые оставили свою барку и на берегу варили кашу. «Хлеб да соль!» — говорят. — «Хлеба-соли кушать». — «Но без водки что за еда?» — «Где же ее взять?» — «А вот деньги», — сказал бурсак, подавая на полведерную. Мужики обрадовались и тотчас добыли водки. Бурсаки напоили их допьяна, и когда они удалились спать в барку, то угнали ее и вместе с мужиками продали. Такие рассказы и воспоминания о подвигах бурсаков ученики всегда выслушивали охотно и с полным одобрением. Но ударил звонок, и начались классы. Мы сказали, что начинаются классы, а начинаются они следующим образом. — Поймал вошь! — сказал один из камчатников. — Будет дождь. — Я две рядом. — Будет с градом. — Вчетвером. — Будет гром. Какой-то великовозрастный ни к селу ни к городу стал подщелкивать словами: — Раз-два — голова, три-четыре — прицепили, пять-шесть — в ряд снесть, семь-восемь — сено косим, девять-десять — сено весить, одиннадцать-двенадцать — на улице бранятся. Потом другой великовозрастный, вытянув из сапога берестяную тавлинку, затянул благим гласом какой-то кант и зарядил нос с присвистом. В училище нюханье табаку было развито в высшей степени. Иначе и нельзя: во время занятий, на которых одна лампа о трех рожках давала свет на сто и более человек, поневоле рябило в глазах, а когда ученик заряжал понюшку табаку, то глаза его делались на несколько минут светлее. Во время классов, из которых каждый по два часа, монотонные ответы уроков учителю нагоняли непобедимый сон, — и вот когда ученик понюхает табаку, то поневоле раскроет глаза. Табак был запрещен начальством, но товарищество не хотело и знать этого запрещения. Табак покупался у Захаренки, который молол его из махорки и потому продавал довольно дешево. И в отношении нюханья табаку в бурсе были свои особенности. Так, нюхали со швычка, брали перстью, но особенно замечательно, когда табак раскладывался по указательному пальцу до кисти и вбирался в нос сильным вдыханием. Бывали пари, кто больше вынюхает в один прием, и случалось, что задорный нюхальщик, решившись на непосильную понюшку и приняв ее, падал в обморок. До прихода учителя ученики успели сыграть в ''краски''. Выбрали из среды себя ''ангела'' и ''черта'', выбрали хозяина: другим участникам в игре были розданы названия той или другой краски, которые не сообщались ни ангелу, ни черту. Вот приходит ангел, и стучит он в двери. — Кто тут? — спрашивает хозяин. — Ангел. — За чем? — За краской. — За какой? — За зеленой. — Кто зеленая краска, иди к ангелу. В свою очередь приходит к хозяину черт, выбирает себе краску и уводит ее. Так продолжается до тех пор, пока не разберутся все краски. Тогда сила ангела становится одесную от хозяина, а сила дьявола ошуюю. Каждая из партий образует из себя цепь, хватая друг друга сзади за животы. Ангел и черт сцепляются руками, — и вот взревели и ангелы и черти — и началась таскотня. Долго шла борьба, но черт-таки одолел. Вдруг отворилась дверь. В класс вошел господин огромного роста, в коричневой шинели. Все смолкло. Это был учитель Иван Михайлыч Лобов. Цензор прочитал молитву «Царю небесный». Ученики стояли, ожидая приказания сесть. Сели. Великий педагог отправился к столу, за которым и сел на грязном стуле. Он взял нотату. Многие вздрогнули. Немного помолчав, Лобов крикнул: — Аксютка! — Здесь, — смело отвечал Аксютка. — Ты опять? — Не могу учиться. — А отчего до сих пор учился? — Теперь не могу. — К печке!.. ''на воздусях его''! Аксютка озлил учителя. Он с ним выделывал штуки, на которые никто не решался. Этот отчасти описанный нами вор имел отличные способности, память у него была обширнейшая, и, вероятно, он был умнее всех в классе; ничего не стоило ему прочитать урок раза два, и он отвечал его слово в слово. Учиться, значит, было легко ему. Но он вдруг прекращал заниматься, поддразнивая учителя назло. Его секли, но ничего не могли поделать с ним. Тогда его поселяли в Камчатку. Но лишь только он добивался своего, как опять начинал учиться отлично, его переводили на первую парту, и лишь только переводили, он опять запевал; :Ай, люди, люди, люли! :А в нотате все нули! После такой песни Аксютка опять ничего не делал. Снова повторялось сеченье. Он у Лобова несколько раз переходил из Камчатки на первую парту и обратно. Наконец Лобов рассвирепел, и раздалось его грозное ''на воздусях''! Тотчас же выскочили четверо парней, схватили его, раздели, взяли за руки и ноги, так что он повис в горизонтальном положении, а справа и слева начался свист лоз. Взвыл Аксютка, а все-таки кричит: — Не могу учиться! ей-богу, не могу! — Положите ему под нос книгу! Положили. — Учи! — Не могу! хоть образ со стены снять, не могу. — Сейчас же и учи! На этот раз Аксютка правду кричал, что не может учиться, потому что лежал под розгами, и учитель это сознавал, но все-таки продержал его висящим над книгой достаточно. — Бросьте эту тварь. Аксютка пробрался в Камчатку. — Дать ему ''сугубое раза''! Товарищи повскакали с парт, бросились на Аксютку и зарядили ему в голову ''картечи'', то есть швычков. Взвыл Аксютка: — Хоть убейте, не могу учиться! Лобов имел обыкновение ходить в класс с длинным березовым хлыстом. Он поднялся с места и ''вытянул'' Аксютку вдоль спины, а тот взвыл: — Ей-богу, не могу учиться! Лобов мало-помалу успокоился, и класс продолжался обычным порядком. Спустя несколько времени он крикнул: — Цензор, квасу! Цензор отправился за квасом и принес его. Лобов, прихлебывая из оловянной кружки квас, просматривал нотату и назначал по фамилиям, кому к печке — для сеченья, кому к доске на колени, кому коленями на ребро парты, кому без обеда, кому в город не ходить. Класс Лобова разукрасился всевозможно расставленными фигурами. Потом он стал спрашивать знающих учеников, поправляя отвечающего, когда он отвечал не слово в слово, и запивая бурсацкую премудрость круто заваренным квасом. Он сидел обыкновенно в калошах, не снимая своей красноватого цвета шинели. Когда спрошенный им ученик кончил свой ответ, Лобов полез в карман шинели и вынул из него довольно большой пирог, который стал уписывать с аппетитом. Бурсаки с жадностью посмотрели на пожираемый пирог. Так Лобов имел обычай завтракать во время класса, мешая пищу духовную с пищей телесной. После экзаменации пяти учеников он стал дремать и наконец заснул, легонько всхрапывая. Отвечавший ученик должен был дожидаться, пока не проснется великий педагог и не примется опять за дело. Лобов никогда уроков не объяснял — жирно, дескать, будет, — а отмечал ногтем в книжке ''с энтих до энтих'', предоставляя ученикам выучить урок ''к следующему'', то есть классу. Что этот великий педагог в своей юности — недосечен или пересечен? Морфей легонько посвистывал себе через нос педагога, а ученики, наказанные на колени и столбом, воспользовались этим. Поднялся легкий шумок, и начались невинные игры бурсаков, как-то в шашки, ''святцы'' (карты), костяшки, щипчики, швычки и т. п. Ударил звонок, учитель проснулся, и после обычной молитвы и по выходе учителя класс наполнился обычным шумом. Второй класс, латинский, занимал некто Долбежин. Долбежин был тоже огромного роста господин; он был человек чахоточный и раздражительный и строг до крайности. С ним шутить никто не любил, ругался он в классе до того неприлично, что и сказать нельзя. У него было положено за священнейшую обязанность в продолжение курса непременно пересечь всех — и прилежных и скромных, так чтобы ни один не ушел от лозы. Его мучил бес какой-то бурсацкой зависти, когда из его класса к концу курса остались все-таки не сеченными ни разу двое, державших себя крайне осторожно. Придраться было не к чему, но он выискал-таки случай. Однажды он пропустил было уже свой класс, и ученики весело ожидали звонка, но вдруг минут за пять до него Долбежин показался на конце училищного двора; лицо его было как-то особенно грозно (он был сильно выпивши), взоры его были устремлены на окна своего класса. Многие струхнули. Один из несеченных в это время взглянул в окно и потом быстро скрылся в классе. — Елеонский (несеченный)! — крикнул, входя в класс, Долбежин. Елеонский, трясясь всем телом, подошел к нему. Долбежин ударил его в лицо кулаком и окровавил его; из носу и рта потекла кровь. Елеонский ни слова не отвечал. Бледный и дрожащий, он смотрел бессмысленно на учителя. — Отодрать его! Елеонского отодрали. Остался один только несеченный. Того, напротив, отодрал Долбежин в самом веселом расположении духа. — Душенька, — сказал он ему, улыбаясь, — поди к порогу. — Да за что же? — За то, что тебя ни разу не секли. Тот и не думал отвечать, что это не причина, и отправился к порогу. Не осталось ни одного несеченного в классе. Но несмотря на все это, трудно поверить, его не только уважало товарищество, но и любило. Долбежин сам был точно отпетый. Он, как и товарищество, терпеть не мог «городских» и одному из них дал самое неприличное прозвище; фискала, пришедшего к нему наушничать, он отодрал не на живот, а на смерть; ученики вроде Гороблагодатского были его любимцами. Однажды ''Блоха'' решился изумить товарищество и под лозами Долбежина молчал, как будто и не его дерут; Долбежин при всех назвал его молодцом, тогда как за ту же проделку Лобов вознес его на воздусях, а потом просолил насквозь сеченное тело. Долбежин не брал с родителей взяток и до того был честен, что составленный им список учеников с отметками об их учении за треть он читал ученикам и позволял устраивать диспуты тем, которые претендовали на высшее место. Вот за это-то и любили его. Сегодня были только два случая в классе. Вызван был ''Копыта''. Он взял книжку латинскую и хотел было остаться переводить за партою. — На средину! — сказал Долбежин. ''На середке'' отвечать было хуже, чем за партой, потому что в первом случае товарищи ''подсказывали'' ученику. Отвечающий способен был расслышать самый тонкий звук, а если не расслыхивал, то, глядя искоса, он угадывал слово по движению губ. Копыта вышел ''на середку''. Здесь он ''срезался'' (то же, что в гимназии ''провалился'') и не мог перевести одного пункта. — Не так! — сказал Долбежин. Тот перевел иначе. — Не так! Копыта на новый манер. — К печке! Копыте дали ''всего'' десять ударов. Он обрадовался, что так легко отделался, и уже направился за парту, но услышал голос Долбежина: — Переводи снова. Тот перевел ему на новый манер. — Еще раз к печке! Копыте дали еще десять лоз и снова заставили переводить. На этот раз Копыта сказал, что он не может и придумать еще новой варьяции, за что и услышал: — К печке! Десять дали, и снова переводить. Копыта напряг все усилия памяти и рассудка. Ничего не выходило. — Ну! — сказал Долбежин, и уже палец указательный его поднялся по направлению к печке. Способности Копыты были страшно напряжены, мозг работал в сто сил лошадиных, и вот, точно озарение свыше, сложилась в голове новая варьяция. Он сказал ее. — Наконец-то! — одобрил его Долбежин. — Довольно с тебя. Пошел за парту. Вались дерево на дерево! — Вслед за тем Долбежин обратился к ''Трезорке'': — Вокабулы приготовил? — Нет. — Что? который это раз? — Если угодно, приготовлю, — отвечал Трезорка бойко. Трезорка был городской и привык к довольно свободному обращению. Его развязность взбесила Долбежина. Он побледнел, на лбу надулись жилы. — Ах ты, подлец! — закричал он и сильной рукой поднял в воздухе здоровый лексикон Кронеберга. Лексикон взвился и пролетел через класс; еще немного — так и влепился бы в голову бойкого мальчика. Он потом начал ругаться и плеваться; в его чахоточной груди клокотала мокрота; дерзость озадачила его, но он почему-то не посмел отпороть Трезорку, — вероятно, потому, что отец Трезорки был довольно значительное лицо в городе. И действительно, завязалось было дело, но кончилось все-таки ничем. В классе после этого скандала наступила мертвая тишина. Все дрожали. Один только беззаботный Карась, притом еще сидевший на первой парте, на глазах разъяренного учителя ухитрился уснуть. Его вдруг спросил учитель, а он, не слыша этого, тихо всхрапывал. Товарищ его толкнул, но уже было поздно: у учителя сверкали глазки. — К печке! — Розог нет, — сказал секундатор. — А давеча чем сек? — Те изломались. — Сходи за новыми. Карась между тем клялся и божился, что встал в три часа, чтобы приготовить урок, что у него голова болит, а в существе дела на него одурь напала от латынщины, и он смежил свои карасиные очи. — Я тебе! Явился секундатор, но без розог. — Розги все вышли, — сказал он. Учитель опять вспыхнул, поднялся со стула и отправился к той парте, где сидел секундатор. Он отыскал свежие розги. Карась запищал. — Простите!.. Но учитель в это время позабыл Карася, а направился к секундатору. Взяв пук длинных лоз за жидкий конец, он начал бить его комлем и по спине, и в брюхо, и в плечи, и по ногам. Раздался звонок. Пропели молитву «Достойно есть...». Между тем Карась спасся. Этот же учитель, озлившийся на Трезорку за умеренный оттенок дерзости в его ответе, прощал и даже с удовольствием встречал дерзости очень крупные. Так, однажды на публичном экзамене пришлось держать ответ некоему ''Ваксе''. Долбежин из-под стола показал ему кулак и проговорил тихо: «Только срежься, я тебе!». Вакса показал ему свой кулак и прошептал непечатную брань. Это только утешило учителя. Наконец, Долбежин был циник. Он с тем же Ваксой рассуждал о самых грязных вещах. Тот ему отвечал не стесняясь и откровенно, и оба они импровизировали самым грязным образом на разные темы. Заглянула бурса в столовую, «щей негодных похлебала и опять в свой класс идет». Кормили скверно; хлебная мука мешалась с мякиной; нередко порции говядины летели за окно и гнили потом на дворе; один только Комедо собирал порций по шести и потреблял их; в супе попадались маленькие беловатые червячки, в каше мышиный помет; только при одном экономе пища была безукоризненна, но такие экономы были редкость в бурсе. (Впрочем, в своем месте мы дойдем и до этого эконома). Лобов граничил по своему характеру к Тавле, Долбежин к Гороблагодатскому. Перейдем теперь к характеристике третьего лица, которое, собственно говоря, не составляло цельного типа, а было помесью двух названных нами. Этот господин носил имя Батьки. Он был красавец собою, с открытым грудным и объемистым басом, лицо — кровь с молоком. Он, между прочим, преподавал так называемый «''Устав''», то есть науку, как править церковные службы. Эта наука излагалась им самым странным образом. Вместо того, чтобы выдать церковные книги на руки учеников, ознакомить с теми книгами наглядным образом, показать по самым книгам, когда, что и где читалось и пелось, — вместо этого выдавались записочки, в которых по порядку службы обозначались только первые слова каждого чтения или пения. Таких заголовков целые листы писчей бумаги. До того трудно и тошно было ученье и зубренье, что изо ста с лишком учеников знало урок, случалось, только четверо. Кажется, ясно, что тут уже не ученики виноваты. Правда, могло случиться, что ученики на зло учителю делали стачку не учить урока, но такие стачки назывались бунтом и разрешались великим сечением класса; но тут была не стачка, а просто физическая и умственная невозможность вызубрить все это. И это понимал сам Батька. Несмотря на все это, он поочередно сек весь класс: так парта за партой и выдвигались к печке. Хотя в этих случаях секундаторы были крайне снисходительны, но снисходительны только к тем, кого любили. Секундаторы были очень изобретательны и свою профессию знали специально. Когда Батока заподозревал секундатора в мирволенье и шел свидетельствовать производство секуции, тогда оказывалось, что тело наказываемого было покрыто синими полосами: секрет в том, что секундатор намазывал лозы чернилами, потом стирал их слегка; достаточно было легкого прикосновения их, чтобы сделать фальшивый рубец. Черт знает на что расходовался ум воспитанника! Когда приходилось, что три описанные учителя занимали уроки в один и тот же день, то одного и того же ученика секли несколько раз. Так, Карася, случилось, отодрали четыре раза в один день (в продолжение училищной жизни непременно раз четыреста). Но сегодня не было устава. Занимались другим предметом. Беда, когда Батька приходил пьян! Тогда лицо его было бледно, а черные огромные глаза особенно глубоки и блестящи. Сегодня эта беда и случилась. Все вздрогнули, как только он вошел. По лицу все узнали, что будет классу великое горе. Взял он нотату. Мучительную и страшную минуту пережил класс. Батька вызвал Элпаху. Элпаха, трясясь телом и содрогаясь душою, вышел на средину. — Я... — голос его пресекся... — Что ты? — спокойным, но глубоко сосредоточенно-злым голосом спросил его Батька. — Я... сегодня... именинник... — Так с ангелом! — Октава его упала на две ноты ниже, а сердце свирепело, и в нем развивались кровожадность и зверские инстинкты... Страшен он был в эту минуту. — Я... — заговорил страдалец, — был в церкви... — Доброе дело! — Я потому и не успел выучить урока... — погасающим голосом продолжал Элпаха, видя, как с мертвенно бледного лица смотрели на него неподвижные, блестящие сосредоточенной ненавистью глаза... — Ты думаешь, что радуется твой ангел на небесах? Элпаха молчал; в его сердце пробивалась слабая надежда, что его не накажут, потому что Батькин гнев иногда истощался в нравоучениях, которыми увлекался он на полчаса и более. Элпаха ждал, что будет. — Он плачет о твоей лености. Элпаха ни жив, ни мертв. — И ты должен плакать. Поди сюда. Элпаха ни с места. — Поди же сюда! — тем же ровным, спокойным голосом повторил Батька. Элпаха подошел к нему. — Встань тут, около меня, на колени. Дрожащий Элпаха встал. — Твой ангел плачет, и ты заплачешь. Положи свою голову ко мне на колени. Тот медленно исполнил это, не понимая, что с ним хотят делать. Но вот он сильно вскрикнул и поднял голову, за которую ухватился руками. — Лежи, лежи! — сказал ему Батька. Отчего вскрикнул Элпаха? А оттого, что Батька взял щепоть волос его, сильной рукой вздернул их кверху, вырвал с корнем и, постепенно разводя свои красивые пальцы, сдувал с них волоса и продолжал дуть, пока они летели в воздухе. — Лежи, лежи! — повторил Батька. Элпаха с воем опустил голову на колени его, как на эшафот... Батька взял вторую щепоть Элпахиных волос, и опять выдернул их с корнем, и опять пустил их по воздуху. — Простите, ради бога! — взмолился страдалец. — Лежи, лежи! — отвечал Батька. Что-то сатанинское было в его ровных октавах... Еще медленнее и хладнокровнее он повторил ту же операцию в третий раз. Элпаха рыдал мучительно. — Теперь поди встань на колени посреди класса! — сказал Батька, когда улетел последний волос Элпахи и пропал в воздухе. Батька потом долго сидел, понуря голову. Не почувствовал ли он угрызений совести? — Стой на коленях ''целый год''! Значит, совесть его была спокойна. Батько имел обыкновение ставить на колени на целый год, на целую треть, на месяц: как его класс, так и становись. Беспощадный человек! В продолжение всего класса Батька разбойничал. Чего-чего он не придумывал: заставлял ''кланяться печке, целовать розги'', сек и ''солил сеченного'', одно слово — артист в своем деле, да под пьяную еще руку. Но все-таки приходится сказать, что большая часть товарищества уважала его по тем же причинам, по каким и Долбежина, и только меньшинство ненавидело его и боялось. В описываемый нами период бурсы нравственный уровень товарищества и начальства был почти одинаков. Но впоследствии увидим, что в товариществе и в лучшей половине начальства развились иные начала. Что описываю теперь — скверно, но что дальше, то лучше становилось товарищество и добрее люди из начальства. И жаль и досадно мне, что некоторые писатели заявили, будто я все исчерпал относительно бурсы в «Зимнем вечере бурсы». Уже в следующем очерке вы увидите добрые задатки для будущего в жизни бурсаков, хотя и там будет много гадкого и гадкого. Бурса будет в моих очерках, как и на деле было, постепенно улучшаться, — только позвольте описать так, как было, не прибавляя, не убавляя. Всякое дело строится не сразу, а должно пройти многие фазы развития. Еще очерков восемь, и бурса, даст бог, выяснится окончательно. Если придется ограничиться только этими двумя очерками — «Зимний вечер в бурсе» и «Бурсацкие типы», — то будет очень жаль, потому что читатель тогда не получит полного понятия о том, что такое бурса, и потому относительно составит о ней ложное представление. '''1862''' === ЖЕНИХИ БУРСЫ.ОЧЕРК ТРЕТИЙ === Наконец Аксютка доигрался с Лобовым до скверной шутки. Заглянула бурса в столовую, «щей негодных похлебала и опять в свой класс идет». Один лишь Аксютка щелкает зубами. Как бы то ни было, все более или менее подкрепились; один лишь Аксютка щелкает зубами от голода, или, по туземному выражению, у него ''по брюху девятый вал ходит, в брюхе зорю бьют''. Положение Аксютки никогда не было так беспомощно, как теперь, и в моральном и в животном отношении. Он, потешаясь над Лобовым, по обыкновению своему, лишь только попал в Камчатку, как опять стал появляться в ''нотате с пяткАми'', то есть самыми лучшими баллами. Это только сбесило учителя: «Ты, животное, — сказал ему Лобов, — потешаешься надо мною: когда тебя порют, у тебя в нотате нули; когда шлют в Камчатку — пятки? Знаю я тебя: ты добиваешься того, чтобы опять перейти на первую парту, чтобы потом снова бесить меня нулями? Врешь же! Не бывать тебе на первой парте, и пока у тебя снова не будут нули, до тех пор не ходи в столовую». Аксютка клялся и божился, что он раскаялся и теперь будет учиться постоянно. Лобов ничего слышать не хотел. «Не надо твоего ученья, — сказал он, — сиди в Камчатке». Аксюткино самолюбие было сильно задето, и, раздувая ноздри, он думал: «посмотрим, чья возьмет!». И в нотате его были отличные баллы; но Лобов каждый раз говорил ему: «и сегодня не жри!». В продолжение трех дней Аксютка кое-как перебивался, выкрадывая там или здесь булку, сайку, ломоть хлеба, толокно, горох и тому подобное. Вчера он забрался в ''сбитенную'', где ''Ванька рыжий'' продавал сбитень, сайки, булки, пеклеванные хлебы, сухари, крендели, яблоки, репу, патоку, мед и красную икру, а для избранных и ''водчонку'', разумеется по двойной цене против откупной; здесь Аксютка успел украсть несколько булок, насадив на палку гвоздь, которым и добывал из-за залавка съедомое, когда Ванька рыжий отходил в другую сторону. Но сегодня была среда, а сбитенная наполнялась битком только по понедельникам и вторникам, пока у бурсачков держались деньжонки, принесенные из дому; а при безлюдстве в сбитенной опасно было рисковать на воровство в ней. Что было делать? Бурсаки, зная, что у Аксютки девятый вал в брюхе, бережно припрятывали ломти хлеба и зорко следили за ним. Большинство не желало делиться с ним запасным хлебом; впрочем, и делиться было не с чего: утренних и вечерних фриштиков в бурсе не полагалось; за обедом выдавали только по два ломтя хлеба, из которых один съедался в столовой, а другой уносился в кармане в запас. Между тем все училище высыпало на двор. Ученики строили катальную гору. Так как досок взять было неоткуда, то вся гора была сплошь из снегу. Снежные комы величиной в рост человека двигались по огромному двору училища. Около каждого из них, под командою вожака, работало человек по десяти. Комы доставлялись к горе, около которой, как муравьи в муравейнике, кишели ученики. Дня через два по длинному расчищенному раскату, который был немного менее балаганных раскатов Петербурга, полетит бурса вниз головой на санках, салазках, подмороженных дощечках, рогожках, коньках, а то и просто на самородном самокате, то есть на брюхе вверх спиною. Бурсаки представляют веселый и радостный вид: раздается команда выбранного распорядителя, призыв к работе, звонкие басы и тенора, хохот, остроты. Весело. Аксютка щелкает зубами. На левой стороне двора около осьмидесяти человек играют в ''килу'' — кожаный, набитый волосом мяч величиной в человеческую голову. Две партии ''сходились'' стена на стену; один из учеников ''вел килу'', медленно подвигая ее ногами, в чем состоял верх искусства в игре, потому что от сильного удара мяч мог перейти в противоположную сторону, в лагерь неприятеля, где и завладели бы им. Запрещалось ''бить с носка'' — при этом можно было нанести удар в ногу противника. Запрещалось ''бить с закилька'', то есть, забежав в лагерь неприятеля и выждав, когда перейдет на его сторону мяч, прогонять его ''до города'' — назначенной черты. Нарушающему правила игры ''мылили шею''. — Кила! — закричали ученики; это означало, что ''город взят''. Победители в восторге и с гордостью возвращались на свое место. Им весело. Аксютка же щелкает зубами. В углу двора, около сбитенной и хлебной пекарни, несколько человек прокапывали в огромной куче снега норы и проползали через те норы на своем брюхе. В другом углу двора играли в крепость, стараясь выбить друг друга из занятой на куче снега позиции, причем вместо картечи употреблялись в дело снежки. Гришкец и Васенда повалили Сашкеца на снег, зарыли его с руками и ногами в кучу снега, так что торчит одна лишь голова Сашкеца, — он беззащитен, и творят ему ''смазь вселенскую''. Гришкец и Васенда хохочут, да и Сашкец хохочет, — это была шутка полюбовная. Всем весело. Аксютка щелкает зубами. На двор училища вошли две женщины — одна старуха, другая лет тридцати с лишком. Спросивши где живет ''ишпехтор'', то есть инспектор, они направились к двухэтажному зданию, крыша которого заканчивалась шпилем со звездою. Скоро они уже стояли в зале инспектора. Старуха была женщина дряхлая, лицо в трещинах, до того обожженное летним солнцем, что и зимою не сходил с него загар; маленькие глазки ее бегали, как две перепуганных мыши, и тоскливое их выражение возбуждало жалость. Эта сгорбившаяся дама имела на седой, в висках плешивой голове шерстяной платок, на плечах поношенную шубейку, на ногах мужские сапоги. Другая женщина была лет тридцати двух, высокого роста, рябая, с длинными мозолистыми руками; она смотрела исподлобья с тем беспристрастьем, с которым смотрят люди на что-либо неизбежное в их жизни и с чем они примирились. Одета она в новую заячью шубку, в новый платок, и на ногах ее не сапоги, а башмаки козловые. Они прождали инспектора около получаса. Наконец инспектор вышел, но, очевидно, в дурном расположении духа. — Что вам надо? — сказал он грубо. Обе женщины повалились в ноги. Старая заплакала и тем напевом, каким голосят у нас по покойникам, стала приговаривать: — Батюшка, отец родной... Ох, кормилец, наше горе большое... лишились последнего хлебушка... батюшка, не погневайся!.. Старуха стукнула в пол головою. Такое раболепие смягчило несколько инспектора; но дурное расположение его духа не миновалось окончательно. — Говори, зачем пришли... Старуха от грозного голоса начальника трепетала, терялась и понесла дичь: — Помер голубчик наш... пришибло сердечного... испил кваску, сначала таково легко... Инспектор вышел из себя: — Чтобы черт вас побрал, паскудные бабы! — крикнул он, топнув ногою... Обе женщины замерли... — Сейчас на ноги и говори толком, а не то метлой выгнать велю!.. Шлюхи!.. и поспать не дадут... — Батюшка!.. — начала было опять старуха... — Иван! — закричал инспектор. — Гони их в шею!.. Обе женщины вскочили на ноги. Старушка бросилась из приемного зала в переднюю. Все это со стороны казалось очень странным, особенно последний маневр старой женщины; теперь должно было, по-видимому, ожидать, что инспектор окончательно выйдет из себя, но, напротив, взгляд его прояснился, и он стал спокойно ходить вдоль комнаты, дожидаясь терпеливо старухи. Та скоро вернулась, в одной руке с кульком, в другой — с узлом. То и другое она положила к ногам начальника... — Что это? — спросил он. — Не побрезгуй, батюшка, деревенским гостинцем, и... — Покажи, что тут? Старуха, торопливо развязывая кулек, вынимала из него сахар, чай, бутылку рому, сушеные грибы и яблоки, а в узле оказалось десятка четыре аршин холста... Инспектор не без удовольствия, но и не без достоинства сказал: — Хорошо, спасибо... В чем же твое дело? — Это вот дочка моя, — говорила старуха, — сиротой осталась... были у преосвященного... закрепил за ней местечко... отцовское... — Ну так что же? — К тебе послал. — ''За женихами''? — ''За женихами'', батюшка, — и старуха опять чебурах в ноги. — Хорошо, хорошо. — Да не озорников каких, батюшка! — Старуха при этом вытянула свою руку, разжала кулак, и на ладони ее очутился серебряный рубль. Инспектор взял старухин рубль и положил его себе в карман с полным спокойствием, точно так, как авдитор берет с подавдиторного взятку. — У меня двое есть, а может быть, найдутся и еще охотники. После того инспектор расспросил, где место, какие обязательства, доходы, состав причта, спросил адрес старухи и обещал отпустить учеников на другой день на смотрины невесты. Старуха и невеста, поблагодарив инспектора, отправились восвояси. Они остановились на дворе и посмотрели на пестреющую и кишащую толпу учеников. «Кого-то из них бог пошлет кормильцем?» — подумала старуха. «С кем-то из них под венец идти?» — подумала невеста. Эта невеста была ''закрепленная невеста'', вступавшая в брак единственно для того, чтобы не умереть с голоду. У нас на Руси не редкость, что брак устраивается потому, что жених получит повышение по службе и приданое, а невеста пристроится, получит имя жениха и чин его. Но все это делается более или менее в приличных формах, так или иначе маскируется. И потому не поражает сильно своим безобразием и извращением честных целей брака. Случаев таких везде немало. Но нигде святость брака так не попирается, как в сфере бурсацких типов. Здесь нарушение брака, извращение его узаконено и освещено обычаем. Бурсак, сеченный, быть может, раз четыреста, унижаемый и уродуемый нравственно, умственно и физически часто в продолжение четырнадцати лет, наконец после такой педагогической дрессировки заслуживший диплом, дающий, по-видимому, ему право получить место в приходе, — не иначе может достигнуть этого, как обязавшись взять ''такую-то'', по назначению от ''начальства, казенную, закрепленную'' девицу. Выходит что-то вроде того, когда, бывало, ''помещики женили'' своих крестьян, а не то чтобы крестьяне ''сами женились''. Когда умирает то или другое лицо духовное и у него остается семейство, — куда ему деться? Хоть с голоду умирай!.. Дом (если он церковный), земля, сады, луга, родное пепелище — все должно перейти преемнику. Русские священники, диаконы, причетники — представители православного пролетариата... У них нет собственности... До поступления на место всякий поп наш гладен и хладен, при поступлении приход его кормит; умирает он всегда с тяжелой мыслью, что его сыновья и дочери пойдут по миру. Вот это-то пролетариатство духовенства, безземельность, необеспеченность извратили всю его жизнь. Чтобы не дать умереть с голоду осиротевшим семействам духовных лиц, решились пожертвовать одним из высочайших учреждений человеческих — браком. Места ''закрепляют'', — техническое, заметьте, чуть не официальное выражение. По смерти главы семейства место его остается за тем, кто согласится взять замуж его дочь либо родственницу. Кандидатам на места объявляется об открывшейся вакансии, со взятием ''такой-то''. Начинается хождение женихов в дом невесты. Большею частию это делается на скорую руку, всегда назначается срок для выбора невесты, вследствие чего ''посягающие'' не имеют времени узнать один другого. И бывали такие случаи, что невеста, находясь за двести верст, не успевала ко времени приехать в главный епархиальный город; претендент на поповское место не имел средств и времени съездить к невесте; тогда обе стороны списывались; давалось заочное согласие, и, получивши уже указ о поступлении на место, жених ехал к невесте; при таких порядках нередко выходили скандальные столкновения — невеста попадалась старая, рябая, сварливая девчина, и жених еще до свадьбы порывался побить ее. Но когда невеста приезжала в город, так и тогда умели обделывать дела и спускали залежалый и бракованный товар с удивительною ловкостию: щеки невесты штукатурились, смотрины назначались вечером, при слабом освещении, — и рябое выходило гладким, старое молодым... Бывало и то, что до самого венца роль невесты брала на себя ее родственница, молодая и недурная собою женщина, иногда замужняя, и уже только в церкви по левую руку жених видел какого-нибудь монстра вроде тех древних изображений, которые в старину сначала задымляли и коптили, а потом променивали на лук и яйца. Что было делать? Бурсак, наголодавшись после бурсы вдоволь, стиснув зубы и скрепив сердце, смотрел на свою будущую сожительницу, но... махнув рукою, поступал согласно внушению Ольги, сделанному ею князю Игорю, и, стоя под венцом, думал думу, как бы в первую же ночь изломать бока своей, черт бы ее взял, подруге жизни. Нечего говорить, что при подобном надуванье и фальше брак есть зло и поругание самых дорогих, самых святых прав человечества. Но когда при смотринах и сватовстве товар показывали лицом, и тогда редко-редко брак был счастливым. Если часто бывает, что после долгого знакомства брак неудачен, что сказать о том, когда он устраивался на авось... В светских искусственных браках большею частию оскорбляется и унижается женщина; но в бурсацких — и женщина и мужчина... В светских мужчина говорит: «я сыт и есть у меня имя, иди за меня — ты будешь сыта и получишь имя»; в бурсацких же не то; жених кричит: «есть нечего»; невеста кричит: «с голоду умираю» — и исход один: соединиться обеим сторонам. Все это — порождение проклятого пролетариата в нашем духовенстве. Кого же тут винить? Вот и дьячиха привезла по смерти своего мужа свою задеревенелую дочь и успела закрепить за ней место. Преосвященный послал ее в училище, чтобы из готовящихся к исключению выбрать жениха. В те времена, когда в бурсе свирепствовали Лобов, Батька, Долбежин и тому подобные педагоги, в ней уже нарождался новый тип учителей, как будто более гуманных. К ним принадлежал Павел Федорыч Краснов. Павел Федорыч был из молодых, окончивших курс семинарии студентов. Это был мужчина красивый, с лицом симпатическим, по натуре своей человек добрый, деликатный. Хотелось бы нам отнестись к нему вполне сочувственно, но как это сделать? Он и не думал изгонять розги, а напротив — защищал ее, как необходимый суррогат педагогического дела. Но он, наказывая ученика, не давал никогда более десяти розог. Преподавая арифметику, географию и греческий язык, он не заставлял зубрить слово в слово, а это в бурсе почиталось едва ли не признаком близкого пришествия антихриста и кончины века сего. Он позволял ученикам делать себе вопросы, возражения, требовать объяснений по разным предметам и снисходил до ответов на них, а это уже окончательный либерализм для бурсы. Увлекаясь своим положительно добрым сердцем, он входил иногда в нужды своих учеников. Так, мы упомянули в первом очерке об одном несчастном, который был бы почти съеден чесотными клещами, если бы не Павел Федорыч: он сводил его в баню, вымыл, выпарил, остриг его голову, сжег всю его одежду, дал ему новую и обласкал беднягу. Был случай, что по классам Краснова, за его болезнию, пришлось справлять уроки Лобову. Лобов вознес Карася и ''отчехвостил'' его на воздусях. То же самое хотел он сделать с цензором класса, парнем лет под двадцать, но цензор утек от него; тогда Лобов записал его в журнал, и дело все-таки пахло розгой. Узнав о том, как в классе свирепствовал Лобов, Краснов вышел из себя, разорвал в клочья журнал и рассорился с Лобовым. Он был справедлив относительно списков, из которых не делал для учеников тайны, а напротив — вызывал недовольных на диспуты. Раз только случилось, что Краснов избил своего ученика собственноручно и беспощадно; но и то по той причине, что бурсак решился острить во время ответа урока самым площадным образом, а Павел Федорыч был щекотлив на нервы. Словом, Краснов как частное лицо неоспоримо был честный и добрый человек. Но посмотрите, чем он был как учитель бурсы. — Иванов! — говорит он. Иванов поднимается с заднего стола бурсацкой Камчатки, за которою Краснов следил постоянно и зорко, вследствие чего для желающих ''почивать на лаврах'', то есть лентяев, он был нестерпимый учитель. Краснов донимал их не столько сеченьем, сколько систематическим преследованием; и вот это-то преследование, основанное на психологической тактике, сильно отзывалось иезуитством. Краснов в нотате видит, что у Иванова стоит сегодня ноль, но все-таки говорит: — Прочитай урок, Иванов. Но Иванов не отвечает ничего. Он думает про себя: «Ведь знает же Краснов, что у меня в нотате ноль... что же спрашивает? — только мучит!». — Ну, что же ты? Иванов молчит... Лучше бы ругали Иванова, тогда не было бы ему стыдно перед товарищами, потому что ругань начальства на вороту бурсака, ей же богу, не виснет; а теперь Иванов поставлен в комическое положение: над его замешательством потешаются свои же, и таким образом главная поддержка против начальства — товарищество — для него не существует в это время. — Ты здоров ли? — спрашивает ласково Павел Федорыч. Сбычившись и выглядывая исподлобья, Иванов говорит: — Здоров. — И ничего с тобой не случилось? — Ничего. — Ничего? — Ничего, — слышится ответ Иванова каким-то псалтырно-панихидным голосом. — Но ты точно расстроен чем-то? От Иванова ни гласа, ни послушания. — Да? Но Иванову точно рот зашили. — Что же ты молчишь?.. Ну, скажи же мне урок. Наконец Иванов собирается с силами. Краснея и пыхтя, он дико вскрикивает: — Я... я... не... зна-аю. — Чего не знаешь? — Я... урока. Павел Федорыч притворяется, что недослышал. — Что ты сказал? — Урока... не знаю! — повторяет Иванов с натугой. — Не слышу; скажи громче. — Не знаю! — приходится еще раз сказать Иванову. Товарищи хохочут. Иванов же думает про себя: «черти бы побрали его!.. привязался, леший!». Учитель между тем прикидывается изумленным, что ''даже'' Иванов не приготовил уроков. — Ты не знаешь? Да этого быть не может! Новый хохот. Иванов рад провалиться сквозь землю. — Отчего же ты не знаешь? Опять начинается травля, до тех пор, пока Иванов не начинает лгать. — Голова болела. — Угорел, верно? — Угорел. — А ты, может быть, простудился? — Простудился. — И угорел и простудился?.. Экая, братец ты мой, жалость! Товарищи, видя, что Иванов сбился с толку, помирают со смеху. А мученик думает: «господи ты боже мой, когда же отпорют наконец» и решается покончить дело разом: — Не могу учиться. — Отчего же, друг мой? — Способностей нет. — Но ты пробовал учить вчера? — Пробовал. — О чем же ты учил? Вот тут доходит дело до самой мучительной минуты: хоть убей, не разжать рта, точно губы с пробоем, а на пробое замок. Иванов не обеспокоился не только что выучить урок, но даже узнать, что следовало учить. Павел Федорыч, боясь, что Иванову подскажут товарищи, встал со стула и подошел к нему с вопросом: — Что же ты не говоришь? Иванов замкнулся, и не отомкнуться ему, несчастному. Павел Федорыч кладет на него руку. Иванов переживает мучительную моральную пытку, да и другим камчатникам вчуже становится жутко. — Зачем ты смотришь в парту? Смотри прямо на меня. У Иванова нервная дрожь. Не поднять ему своей головы — тяжела она, точно пивной котел, который только был по плечам богатыря. Между тем Павел Федорыч берет Иванова за подбородок. — Не надо быть застенчивым, мой друг. Мера душевных страданий переполнена. Иванов только тяжело вздыхает. Наконец, после долгого выпытывания, с тем глубоким отчаянием, с которым бросаются из третьего этажа вниз головой, Иванов принужден сознаться, что он не знает, что задано. Но у него была теперь надежда, что после этого начнутся только распекания и порка, значит, скоро и делу конец, — напрасная надежда. — Зачем ты забрался на Камчатку? Посмотри, что здесь сидят за апостолы. Ну, хоть ты, Краснопевцев, скажи мне, что такое шхера? Краснопевцеву что-то подсказывают. — Шхера есть, — отвечает он бойко, — не что иное, как морская собака. Все хохочут. — Ну ты, Воздвиженский... поди к карте и покажи мне, сколько частей света. Воздвиженский подходит к висящей на классной доске ланд-карте, берет в руки кий и начинает путешествовать по европейской территории. — Ну, поезжай, мой друг. — Европа, — начинает друг. — Раз, — считает учитель. — Азия. — Два, — считает учитель. — Гишпания, — продолжает камчатник, заезжая кием в Белое море, прямо к моржам и белым медведям. Раздается общий хохот. Учитель считает. — Три. Но ученый муж остановился на Белом море, отыскивая здесь свою милую Гишпанию, и здесь зазимовал. — Ну, путешествуй дальше. Али уже все пересчитал страны света? — Все, — отвечал наш мудрый географ. — Именно все. Ступай, вались дерево на дерево, — заключил Павел Федорыч. Он нарочно вызывает самых ядреных лентяев, отличающихся крутым, безголовым невежеством. — Березин, скажи, на котором месте стоят десятки? — На десятом. — И отлично. А сколько тебе лет? — Двадцать с годом. — А сколько времени ты учишься? — Девятый год. — И видно, что ты не без успеха учился восемь лет. И вперед старайся так же. А вот послушайте, как переводит у нас Тетерин. Следовало перевести: «Диоген, увидя маленький город с огромными воротами, сказал: „Мужи мидяне, запирайте ворота, чтобы ваш город не ушел“». Мужи по-гречески — андрес. Вот Тетерин и переводит: «Андрей, затворяй калитку — волк идет». Он же расписался в получении казенных сапогов следующим образом: «Петры Тетеры получили сапоги». Ну, послушай, Петры Тетеры, что такое море? — Вода. — Какова она на вкус? — Мокрая. — Про Петры же Тетеры рассказывали, что он слово «maximus» переводил слово «Максим»; когда же ему стали подсказывать что «maximus» означает «весьма большой», он махнул «весьма большой Максим». Ну, а ты, Потоцкий, проспрягай мне «богородица». — Я богородица, ты богородица, он богородица, мы богородицы, вы богородицы, они, оне богородицы. — Дельно. Проспрягай «дубина». — Я дубина... — Именно. Довольно. Федоров, поди к доске и напиши «охота». Тот пишет «охвота». — Напиши «глина». У того выходит «гнила». Таким образом Павел Федорыч потешался над камчатниками, заставляя их нести дичь. Иванов радовался в душе, что учительское внимание было отвлечено от него. Напрасная радость: то был новый маневр, пущенный в ход учителем. — Что, Иванов, хороши эти гуси? Иванов опять приходит в ажитацию. — Как бы ты назвал этих господ? Не назвал ли бы ты их дикарями? Платонов, что такое дикарь? — Дикий человек. — А умеешь ты говорить по-гречески? — Нет. — А я слышал, что да. Идет он с таким же, как сам, гусем. Один гусь говорит: «альфа, вита, гамма, дельта»; другой гусь говорит: «эпсилон, зита, ита, фита». Неправда, что ли? Тогда еще пирожник назвал вас язычниками. Вот вроде его один господин приезжает к отцу на каникулы. Отец его спрашивает: «Как сказать по-латыне: лошадь свалилась с моста?» — Молодец отвечает: «Лошадендус свалендус с мостендус». Иванов опять оживился надеждой, что его забыли. — И не стыдно тебе, Иванов, сидеть среди таких олухов? Я ведь знаю, что ты не станешь спрягать «дубину», не скажешь, что десятки стоят на десятом месте, не поедешь в Ледовитый океан с какой-то «Гишпанией», зачем же ты забрался к этим дикарям? — Простите, — шептал Иванов. — В чем тебя простить? — И Павел Федорыч опять добивается того, что Иванов сам себе делает приговор: — Ленился... — Дело ли будет, если я прощу тебя? Пускается в ход новый маневр. Известно, что для школьника мучительна не столько самая минута возмездия, сколько ожидание его. Это понимал Павел Федорыч и пускал в ход всю практическую психологию. — Простить тебя? А потом сам же будешь бранить за это, зачем дозволял тебе лениться; скажешь, не дурак же я был — учителя не хотели обратить на меня внимания. — Простите! — говорил Иванов. — Да ты знаешь ли, что с тобой может случиться, если, чего избави боже, тебя исключат? Знаешь ли, что предстоит всем этим камчатникам? Камчатка внимательно насторожила уши. — Теперь по Руси множество шляется заштатных дьячков, пономарей, церковных и консисторских служек, выгнанных послушников, исключенных воспитанников, — знаете ли, что хочет сделать с ними начальство? — оно хочет верстать их в солдаты. — Простите! — говорил Иванов, думая с тоскою: «боже мой, скоро ли же сечь-то начнут?.. проклятый Краснов!.. всю душу вытянул». — Я слышал за верное, что скоро набор, рекрутчина. Ожидайте беды... Мы имели случай в первом очерке заметить, что не раз проносилась грозная весть о верстании в солдаты всех безместных исключенных. Теперь прибавим, что такой проект начальство действительно не раз хотело осуществить, но в духовенстве всегда в этом случае подымался ропот; оно и понятно: многие сильные мира были или сами дети причетников, или имели причетниками своих детей и других родственников. Однако тем не менее грозная весть о солдатчине часто заставляла трепетать бурсаков. Павел Федорыч пользовался этим обстоятельством с полным успехом. — Как же тебя простить, — говорит он Иванову, — неужели тебе хочется под красную шапку? — Я буду учиться. — Как же ты давеча говорил, что не можешь учиться? Скверно на душе Иванова, потому что учитель доводит его до того, что он сам сознается: — Лгал. Травля продолжается далее. Приходилось после долгих выпытываний соглашаться — что и делалось замогильным тоном, — в том, что он должен быть наказан; потом, сколькими ударами розог. Когда ученик был доводим до истомы нравственной и едва не до полупомешательства, тогда только учитель отсылал его к печке, где и давал десять ударов розгами, причем внушалось, что ученик каждый раз при незнании урока будет получать это ординарное количество стежков по тому месту, откуда ноги растут. Решившись обратить лентяя на путь истины, Павел Федорыч всегда доводил свою работу до благоприятного результата, преследуя цель неутомимо и энергически. — Иванов! после класса приходи ко мне на квартиру. Пригласивши к себе на квартиру, Павел Федорыч заставляет Иванова учить урок в рекреационные часы, так что если и после этого захотел бы лениться, то ему пришлось бы всю училищную жизнь просидеть над книгой, не нашлось бы и в праздничные дни свободной минуты — вечно под носом проклятый учебник, и лентяи со скрежетом зубовным вгрызается в ненавистные отроки. Мало-помалу долбня всасывает его и поглощает всецело. Конец ли? Нет, все-таки не конец. Павел Федорыч сносится с другими учителями относительно неофита. Долбежин и Батька говорят неофиту: «А, голубчик, у других ты учишься, а у меня нет?.. Запорю, животное, убью!». Те учителя, в свою очередь, начинали ''досекать'' лентяя, каждый ''до своей науки''. Что тут станешь делать? Поневоле съешь всю бурсацкую науку, хотя в душе созреет и навек укоренится глубокая ненависть и беспощадное отвращение к той науке. Правда, ученик, досеченный до хорошего аттестата, будет благодарен, но все же не за бурсацкую науку, но за аттестат, дающий ему известные права. Милостивые государи, как вам нравится подобное варварство в педагогике, к которому, однако, прибегал даже Павел Федорыч, человек с сердцем положительно добрым? Что же это значит? Если бы Лобов, Долбежин, Батька и Краснов не употребляли противоестественных и страшных мер преподавания, то, уверяю вас, редкий бурсак стал бы учиться, потому что наука в бурсе трудна и нелепа. Лобов, Долбежин, Батька и Краснов поневоле прибегали к насилию нравственному и физическому. Значит, вся причина главным образом не в учителях и не в бурсаках, а в бурсацкой науке, чтоб ей сгинуть с белого света. Мало-мальски развитый семинарист всегда вспоминает о ней с ужасом. Камчатка ''почивала на лаврах'' до сего дня спокойно и беспечно; но сегодня в ней ярые толки и шум. Павел Федорыч возбудил те толки и шум своими угрозами о солдатчине. Но не на всех камчатников грозная весть произвела одинаковое впечатление. Камчатники распадались на два типа по роду бурсацких наук. Науки были: ''божественные'', которые ныне называются богословскими, и ''внешние'', которые ныне называются светскими. Один камчатники отрицали только ''внешние'' науки и с усердием занимались законом божиим, священною историею, церковным уставом и церковным пением. Эти специально готовились в дьячки и пономари. Представителями такого типа в особенности были двое — ''Васенда'' и ''Азинус''. Васенда был великовозрастный, так что кончить курс ему пришлось бы не юношей; а тридцатилетним мужем. Он махнул на все рукою и принялся за божественные науки. Это был человек честный, добрый, обладавший громадною физическою силою, но, как все силачи, спокойный и сосредоточенный; но главное — он был замечательный скопидом и хозяин. Так он и выглядит кремнем-причетником, у которого хозяйство никак не будет хуже по крайней мере дьяконского. Заглянем в его ученический сундук, когда Васенда выдвигает его из-под кровати. В углу небольшой деревянный образок Василия Великого, благословение матери, вдовы-дьячихи; на внутренней стенке крышки сундука набиты два ремня, и за них вложено несколько дестей писчей бумаги; по краям, около бумаги, художественная выставка произведений конфетного и леденечного искусства: генерал, у которого нос чуть не поперек лица; голая женщина, кормящая грудью голубка, а за нею амур, как будто бы страдающий водяной болезнью; потом лубочная гравюра, вырезанная из «Бовы» и изображающая то, как сей богатырь побивает метлою рать несметную; далее картинка из священной истории, на которой вы можете видеть изгнание наших прародителей из рая, и тому подобные изображения; эти изображения перемешаны с леденечными билетиками; тут же, между прочим, налеплена числительница, показывающая дни и месяцы на целый год. Внутри сундука в одном углу кадушка, в которой грибы со сметаной, а в другом мешок с толокном. На дне лежат книги, все божественные, ни одной внешней — их Васенда продал, как ненужные. В другой стороне сундука аккуратно уложено чистое белье и новенькая верхняя одежда. Кроме того, под образком находится маленький ящичек, в котором хранятся его деньги, письма, новейший песенник, нюхательный табак, пустая склянка, перочинный нож, гребенка, мыло и тому подобное. Вот вам сундук Васенды, окованный прочными железными полосами, с крепчайшим замком. У Васенды отличный дубленый тулуп и неизносимые осташи с голенищами по колено. Его скопидомство доходило даже до крайности; так, он целый год писал одним пером, едва касаясь бумаги и каждый раз бережно завертывая его в бумажку. Он уже и теперь так и выглядит степенным и практическим дьячком; и действительно, он умеет что угодно и купить и продать; походка у него важная, осташи блестят... Вот этот-то господин и был представителем лучшего типа бурсацкой Камчатки. В самом деле, из него вышел прекрасный зажиточный деревенский дьячок. Весть о солдатчине мало тревожила его: он верил в свою звезду. Азинус был ученик высокого роста, сутуловатый, с выдавшимися лопатками на спине, на длинных ногах; широкие скулы, бойкие серые глаза и постоянно вздернутый кверху нос, вечно нюхающий что-то в воздухе, придавали лицу его выражение той хитрости, которою отличаются мелкие плуты с узким лбом. Он ходил в тиковом халате, в дырявых сапогах и в ватной шапке и зимой и летом. Азинус был сын заштатного пономаря, горького пьяницы, жившего подаянием. Мать Азинуса, бедная старуха, забитая своим мужем, переслала своего сына в училище с одним дальним своим родственником, но при этом, по неопытности или старческой рассеянности, не озаботилась передачею ему документов, необходимых для поступления в бурсу. Родственник привез Азинуса, тогда еще осьмилетнего мальчика, на огромный двор училища и пустил его на волю божью отыскивать самому себе науку. Азинус долго ходил по двору, не зная, куда деться. К вечеру он проголодался и, увидя в восемь часов огромную массу воспитанников, примкнул к ним и очутился в столовой, где, долго не думая, принялся за щи и кашу. После ужина ученики отправились сначала на молитву, а потом по спальням, — он за ними; в спальне он нашел незанятую казенную кровать, где и уснул спокойно. Поутру он опять вместе с другими сходил на молитву, а потом попал в приходский класс; тут он водворился на задней парте. Так он прожил около трех месяцев, пока наконец учитель не обратил на него внимания. Стали наводить справки, Азинуса в списках не оказалось. Его покормили в последний раз обедом и велели убираться за ворота, на все четыре стороны. Вот так младенчество — лучшая пора нашей жизни! Он несколько дней питался милостынею, бог знает где ночуя, пока не наткнулся на другого нищего, своего отца, который отвел сынка к знакомому дьячку, окончательно определившему маленького Азинуса в бурсу, которая его окончательно изувечила. Он сначала оказывал успехи, но скоро плюнул на все и, выжив известный период сечения, засел в Камчатку навсегда. Здесь сложился его характер, в высшей степени безалаберный. Главным его занятием были чет и нечет, юла, три листика, мена ножами и тому подобные коммерческие игры бурсы. Он сделался настоящим цыганом училища, променивая и выменивая, продавая и покупая что угодно. Деньжонки и вещи, приобретаемые им, шли у него без толку. Все ученики, остающиеся на рождество или пасху в училище, умели чем-нибудь запастись для праздника; Азинус же часто проедал деньги накануне его, а потом шлялся по спальням, льстил, кланялся, прислуживался, ругался и лгал выпрашивая кусок булки, яйцо или клок масла у своих товарищей. При таком характере он совершенно изолгался. До сих пор передают его рассказы. Так, он однажды говорил, что в страшную метель зимою ехал куда-то, на него напали волки. Что было делать? «Я, говорит, со страху спрятался в рожь». Когда его спрашивали, каким образом зимою попался он в рожь, тогда Азинус ругался, рассыпал смази и, свертывая из пол халата хвост, описывал им в воздухе круги. Нередко он сообщал своим слушателям о том, как он видел сам привидения, домовых, мертвецов и чертей. Но он не только, что врал, но не прочь был и стянуть что-нибудь. Однажды он путешествовал на родину, верст за полтораста, с четырьмя копейками в кармане, спал в лесу, питался незрелыми ягодами, иногда заходил в харчевни, обедал в них и потом утекал, не заплативши денег за обед. Этот молодец когда прибыл на родину, то у него оставалась еще одна копейка в экономии. Азинус был во всех отношениях противоположность Васенде. Но и он не обратил внимания на весть о солдатчине, хотя это сделал единственно по безалаберности своего характера. Вообще Камчатка, отрицающая внешние науки и изучающая только божественные, не была сильно взволнована словами Павла Федорыча. К тому были основания. Начальство смотрело на божественную Камчатку довольно благосклонно: она что-нибудь да делала. Бывали проекты (и это знали камчатники) о преобразовании священных задних парт в специальный класс, так называемый ''причетнический''. И потому ученики, подобные Васенде или Азинусу, были спокойны. Но иное совсем происходило в другой половине Камчатки. Здесь почивали на лаврах абсолютные нигилисты, отрицавшие и внешние и божественные науки. Там сидели некоторые убогие личности, которые и сами убедились и начальство убедили, что не имеют способностей и учиться не могут, хотя странно считать кого бы то ни было неспособным даже к самому ограниченному элементарному образованию. Так, был один ученик, сын финского священника, который просидел в приходском классе шесть лет и едва-едва научился читать, после чего его исключили. Его прозвище ''АзбУчка Забалдырь ЕвангИлье Свитцы'' — за то, что он азбуку называл азбучкой, а псалтырь — забалдырью. Такие примеры не редкость в бурсе. Столько же времени и в том же классе сидел Чабря. Иные до второуездного класса доплетались только через четырнадцать лет — время, которого достаточно для того, чтобы приготовиться на степень доктора какой угодно науки, срок, который одним годом только меньше нынешней солдатской службы. Эх, бедняги, какую ж лямку вы тянули: солдатскую, а вас еще солдатчиной стращали!.. Нашли чем испугать!.. Но вы все же таки пеняли тогда на начальство, дрожали от страха за свою судьбу: вам, конечно, не хотелось такую же службу вынести вторично. Мы видели, что действительно неспособные ученики были сегодня сильно встревожены. Но во внешней Камчатке были и способные ученики, сердце которых тоже дрогнуло от слов Краснова, не столько от того, что их головы хотели накрыть красной шапкой — эти лентяи были народ беззаботный, мало думающий о будущем, — сколько от той беды, которую испытал сегодня их товарищ, Иванов. Изленившись, они не могли взяться за книжку, а с другой стороны, особенно умные из лентяев инстинктивно и, право, справедливо чувствовали отвращение к бурсацкой науке. Однако тем не менее нервная дрожь пробегала по их телу, когда они вспоминали Павла Федорыча. Они чувствовали, что вслед за Ивановым стоит их очередь, что зоркий глаз Краснова отыщет их в Камчатке и заставит их прочувствовать всю моральную пытку своей психолого-педагогической системы. Грустно, скучно сегодня в Камчатке; но, читатель, подождите немного, и вы увидите, ''что'' сегодня же радостно взволновало не только Камчатку божественную, не только Камчатку внешнюю, но и весь класс бурсаков. Дайте только рассказать мне, какую штуку отмочил сегодня Аксютка в сообществе с Ipse, — иначе рассказ наш не будет вам понятен. Аксютка все еще щелкает зубами. Стемнело. Лампы, как мы уже имели случай заметить, не зажигались в классах до занятных часов. Аксютка пробрался в первоуездный класс, где в потемках обыскивал карманы и парты учеников. — Где бы ''стилибонить''? — шептал он. Отправился он в приходские классы. Успех был тот же, и Аксютка со злости загнул какому-то несчастному трехэтажные салазки. — Все стрескали, подлецы! — проговорил он. С голодом Аксютки естественно росло непобедимое его желание похитить что-нибудь и съесть, а вместе с тем увеличивались его хитрость, изворотливость и предприимчивость. Он отыскал своего друга и верного пажа Ipse и отправился вместе с ним в тот угол двора, у ворот, где была пекарня. Они пришли к пекарне; Ipse спрятался в темном углу ее, а Аксютка что есть силы стал ломиться в двери. — Голубчик, Цепа, дай хлебца. Цепка был солдат добрый. Он голодных бурсаков часто наделял хлебом, а кого любил — так и ржаными лепешками. Но этот хлебопек не мог терпеть Аксютку: он был уверен, что Аксютка стянул у него новые голенища. Отметим здесь еще странное явление бурсы. Служители училища были чем-то вроде властей для учеников; у инспектора они имели значение гораздо большее, нежели всякий второклассный старшой. Свидетельство ''сторожа'' (так ученики звали прислугу) или жалобы его всегда уважались начальством. Ученик против сторожа ничего предпринять не мог. Это объясняется тем, что вахтер, гардеробщик, повар, хлебник, привратник и секундатор из сторожей, очевидно, служили в видах начальства. Все они из урезанных продуктов, разумеется ученических, должны были во что бы то ни стало приготовить для начальства хлеб, мясо, крупу, холст, сукно и тому подобное. Естественно, что жалоба на каждого из них была как бы жалобою на самое начальство; например, сказать, что повар мало каши дает, значило сказать, что эконом крадет казенную крупу, что эконом делится с смотрителем, училищный смотритель с семинарским, этот с академическим и так далее: выйдет, что жалоба о каше есть жалоба против высшего начальства, чуть не заговор и бунт. Да, на бурсацком языке такие жалобы, действительно, и назывались бунтами и преследовались, как бунты. Служители сознавали свое положение и пользовались им. Они жили гораздо лучше тех, кому служили: одежду носили казенную, ели вволю и хорошо, могли высказывать свои неудовольствия и грозить оставлением службы, у них всегда бывали жирные щи со свежей говядиной, жирно промасленная каша, а хлеба не порциями, как бурсакам, но сколько угодно. Живя почти на всем готовом, они, кроме того, получали жалованья от восьми до двенадцати, а вахтер и семнадцать рублей ассигнациями, — они были богаче самых богатых бурсаков. Многие из них имели случай красть казенное. Повар получал от некоторых учеников еженедельную плату за то, что кормил их утром и вечером кашею. Захаренко, секундатор, открыто брал взятки; каждый праздник он обходил классы и объявлял: «Что же, господа, Алексею Григорьичу (так величали Захаренко) на табачок?». К нему сыпались на подставленную ладонь гроши и пятаки. За неделю, когда сбор был скуден, ученики замечали, что он сек их с большею исправностию и аппетитом. Кроме того, Захаренко продавал ученикам нюхательный табак, сам-тре. Словом, служители составляли низшее начальство. Если к этому прибавить, что некоторые из них наушничали инспектору, то понятно будет их влияние на учеников. Поэтому ничего нет удивительного, когда Захаренко под пьяную руку проводил пальцем по голове ученика, как по бубну, приговаривая: «Эй, прокислая кутья, ваше дело гадить, наше убирать». Или что удивительного, если Еловый бил бурсака метлой по затылку, Трехполенный давал трепку и тому подобное? В большинстве случаев такие обиды терпеливо сносились учениками. Но Аксютка, как отпетая личность, не обращал внимания на служительские власти. Он продолжал ломиться к Цепке в хлебную. — Кто тут? — послышался голос Цепки. — Это я, Цепа. — Я тебе дам такого хлебца, что не съешь... прочь пошел!.. — Цепа, ей-богу, есть хочется!.. — Ну, пошел, пошел!.. не проедайся!.. Аксютка переменил тон. Он стал ругаться: — Цепка, черт, дай же хлеба! Жалко, что ли, тебе куска какого-нибудь? Собака ты этакая, чтоб подавиться тебе сапогом, который ты шьешь! — Ах ты, бесов сын! — проворчал Цепка. Цепка воткнул шило в деревянный обрубок, служивший ему столом, и, стиснув зубы, схватил метлу и стремительно бросился к двери. Он приударил за Аксюткой. Аксютка бегал очень хорошо; он мастер был играть в пятнашки и на небольшом пространстве умел ''увертываться'', делая неожиданные повороты то в ту, то в другую сторону. Двор был велик, но Аксютка побежал к воротам. Цепка крикнул привратнику, стоявшему там: — Держи его! Привратник схватил тоже метлу и бросился на Аксютку. Аксютка переменил рейс. К его несчастию, был шестой час вечера, час, в который служители мели спальные комнаты. Они теперь выходили с разных концов двора. — Держи его! Аксютку все знали. Служители ополчились на него со швабрами. Аксютке приходилось плохо. Его травили с четырех концов — он и озирался хищным волком. «Намнут, черти, шею!» — думал он. Но вот ноздри его поднялись и опустились. Он быстро бросился к Цепке. Цепка, не подозревая ничего в этом новом маневре, бежал к нему с распростертыми руками. Другие служители, видя, что Аксютка почти в руках Цепки, опустив швабры, кричали: — Хватай его! Но Аксютка, налетев на Цепку, неожиданно упал ему под ноги. Разлетевшийся Цепка полетел кубарем вверх ногами. Аксютка направил свой бег к классу, который уже был освещен, потому что начались занятия. Цепка, человек бедовый, в сердцах, стал клясться и божиться, что убьет Аксютку. Он поднялся с земли, схватил метлу и отправился к классу, куда скрылся Аксютка. — Теперь поймает... попался! — говорили служители и разошлись в разные стороны. Цепка ворвался в класс со страшными ругательствами и помахивая метлою. Аксютка, увидев его, вскочил на первую парту, с первой на вторую и полетел над головами товарищей. Цепка последовал его примеру, и огромный солдат носился с метлою в храме бурсацкой науки... Картина была великолепная... Ученикам стало весело, — такие спектакли приходилось видеть нечасто. Из-под ног разъяренных врагов летели на пол дождем книги, грифельные доски, чернильницы и линейки. — Го-го-го! — начали бурсаки. — Ату его! — подхватили другие. Третьи свистнули. Кто-то книгой пустил в Цепку. Цепка не обращал внимания на крик, атуканье и рев бурсаков. Он распалился страшно. Двадцать две парты, как клавиши, играли под здоровенными его ступнями. Но вот Аксютка, соскочив на пол, скрылся под партой; Цепка хотел последовать его примеру, но какой-то бурсак дернул его за ногу, и он растянулся среди класса плашмя. Невозможно привести здесь той свирепой брани, которою он осыпал весь класс. Аксютка, выглядывая из-под парты, говорил ему: — Цепка, встань, да на другой бок. Цепка бросился к нему; но Аксютка уже из-под другой парты: — Право, Цепка, дай, — голенища подарю. Цепка понял, что под партами ему не угоняться за врагом. Он, обозвав бурсаков прокислой кутьей и жеребячьей породой, направился к двери. Его проводили криком, свистом, атуканьем и крепкими остротами. Покажется странным, каким образом подобный гвалт и рев мог не доходить до начальства. К тому способствовало самое устройство училища. Все здание разделялось на два корпуса — старый и новый. В ''старом'' года за три до описываемого нами периода помещалась семинария, а в ''новом'' училище. Семинария потом была переведена в новое здание, училище же осталось в прежнем. В училище из начальства жили только смотритель и инспектор, другие учителя помещались в старом корпусе<ref>Между прочим, описывая бурсу, мы опустили очень важное обстоятельство, что повело ко многим недоразумениям. Мы забыли сказать, что описываемая нами бурса — было закрытое учебное заведение. Ученики ее не жили, как в других бурсах, на вольных квартирах. Все, человек до пятисот, помещались в огромных каменных зданиях, постройки времен Петра I. Эту черту не следует опускать из внимания, потому что в других бурсах вольные квартиры порождают типы и быт бурсацкой жизни такие, которых нет в закрытом заведении. Быть может, здесь же должно искать причину и того, что формы бурсацизма в нашем училище сложились так оригинально и так неискоренимо. Традиция, при закрытости заведения, имела полную силу и жизненность.</ref>. Таким образом, училище, по необходимости, управлялось властями, выбранными из учеников же. Кроме того, квартира смотрителя и инспектора была на противоположном конце двора, далеко от классов, так что никакой гвалт и рев не доходили до начальства. Служители составляли, как мы уже имели случай сказать, нечто вроде начальства и, значит, были ненавидимы товариществом, вследствие чего скандалы вроде описанного не доходили до инспектора и смотрителя. Мало-помалу все успокоилось в классе. Аксютка пробрался в Камчатку. Скоро явился и Сатана (он же и Ipse)... — Ну, что, Сатана? — Оплетохом! — Лихо!.. Ну-ка, давай сюда! Ipse вынул целый хлеб... — Да ты молодец!.. я тебя за это жалую смазью... Сатана принял смазь и проговорил: — Аз есмь Ipse! Аксютка уписывал хлеб с волчьим аппетитом. Но после завтрака он все-таки не успокоился духом. «Черт их побери, — думал Аксютка, — этак когда-нибудь и с голоду умрешь. Уж не закатить ли завтра нуль в нотате? Э, нет, подожду — еще потешусь над Лобовым. А дело все-таки гадко». Но ладно, «''бог напитал, никто не видал; а кто и видел, так не обидел''», — заключил Аксютка бурсацким присловьем. — «Утро вечера мудренее...» — Эх, Аксен Иваныч, — сказал ему Ipse, как бы отвечая его мыслям, — воззри на птицы небесные: они не сеют, не жнут, не собирают в житницы, но отец небесный питает их. — Аминь! — сказал Аксютка и решился продолжать свои проделки с Лобовым. Еще не утих гомерический хохот бурсы, как вошел в класс лакей инспектора и спросил: — Где дежурный старшой? — Здесь, — отвечал старшой. — ''Тебя'' инспектор зовет. Лакей ушел. Сразу по всем головам прошла одна и та же мысль: верно, Цепка нажаловался инспектору на Аксютку, у которого уже дрожали от предчувствия беды поджилки, но и, кроме его, многие струхнули, потому что многие принимали участие в скандале. Старшой застегнулся на все пуговицы и отправился к инспектору не без внутреннего трепета, потому что в его дежурство случилась эта милая шутка веселых бурсачков. На класс напало уныние. Минуты еле тянулись в ожидании дежурного. Наконец он явился. Его встретило мертвое молчание. Дежурный окинул взором класс. Все ждали. — Женихи! — крикнул он. У всех отлегло от сердца. — Женихи? — отвечали ему. Класс наполнился радостным ропотом. Туман с физиономий исчез, по ним пробежала светлая полоса. Все приподняли головы. У всех была одна мысль: «среди нас есть женихи, значит, мы не мальчики, а народ самостоятельный». Но что сделалось с Камчаткой? Там воодушевленный говор, потому что настал час торжества, час величия Камчатки. Взоры всех были обращены в эту счастливую страну. :Полно азбуке учиться, :Букварем башку ломать! :Не пора ли нам жениться, :В печку книги побросать? Шум усиливался. — Тише! — крикнул цензор. В классе несколько стихло. — Кто женихи? Вышли Васенда, Азинус, Ерра-Кокста, Рябчик. — И я жених. — С этими словами присоединился к ним Аксютка. Класс захохотал. Ipse от восторга вертел хвостом халата. — Никого больше? Больше никого не оказалось. — Женихи к инспектору!.. живо! Все пятеро отправились к инспектору. Класс, глядя на Аксютку, который с уморительными гримасами подпрыгивал и бил себя по бедрам, весело смеялся. Когда женихи скрылись за дверями, класс наполнился сильным говором, точно на рыночной площади торг во всем разгаре. Но это не был тот бесшабашный гвалт, когда бурсаки тянули ''холодно'' или дули ''разноголосицу'': он скорее походил на тот шум, который наполнял класс во время получения билетов на каникулы. В Камчатке же шло положительное ликование — она высылала от себя женихов, героев дня. Событие во всех головах поднимало мечты: «когда-нибудь и мы освободимся от бурсы». От двенадцатилетнего мальчика до двадцатидвухгодовалого парня, от последнего лентяя до первого ученика — все думали одну радостную думу. Все училище было охвачено трепетом. Бог весть каким образом магическое слово «женихи» быстрее ласточки облетело по всем классам, сладостно волнуя бурсацкие души. Урок нейдет на ум, книги в партах, ученики сбились в кучки, и цензор снисходителен на этот раз — не разгоняет их. Все сразу почему-то вспомнили свою родину, дом, отца с матерью, братьев с сестрами. Самые молодые бурсачки, и те рассуждают о невестах, о женитьбе, о поповских и дьяческих местах и доходах, о славленьи и т. п. Многие толкуют о дне исключения их: кто собирается в дьячки, кто в послушники, кто в чиновники, а кто так и в военную службу. Женихи вернулись от инспектора. — Ну что? — спрашивали их с любопытством. — Везет ли, Аксен Иваныч? — говорил Ipse. — Вот тебе — читай. Ipse взял из рук Аксютки осьмушку исписанной бумаги и начал по ней читать громко: <center>БИЛЕТ</center> Ученик Аксен Иванов уволен в город для свидания со своею невестою Ириною Вознесенскою, 18... года 23 октября, с 4 часов пополудни до 9 часов вечера. Далее следовала подпись инспектора. — Браво, Аксютка! — кричали товарищи. У Васенды и Азинуса были такие же билеты. Но остальные два претендента пробирались на священные парты Камчатки с унылым и понуренным видом. — Вы что? — Их сначала будут румянить и уж потом на смотрины. Раздался смех. Униженные и оскорбленные, усевшись на место, положили с отчаянием свои победные головы на руки. — Этому, — пояснял Аксютка, указывая на великовозрастного бурсака, — инспектор сказал: «Я тебя замечал в нетрезвом виде — какой же из тебя выйдет муж?.. Нет, вместо свадьбы устрою тебе баню». — Поздравьте, господа, — дополнил Аксютка, — молодых с законным браком. Хохот. — А этому, — говорил Аксютка, указывая на другого отверженного жениха, — оказалось всего четырнадцать лет. — Вот так жених! — Смазь ему, ребята! — Салазки жениху! Несчастного окончательно унизили и оскорбили широчайшей смазью и беспощадными салазками. В другое время он протестовал бы, но теперь стыдно было, что он, четырнадцатилетний мальчик, задумал ''брачиться'' с тридцатидвухлетней древностью. Кроме того, его мучил страх грядущих румян. С горя, стыда и страха он заплакал. К нему подошел Тавля, приподнял его голову, ущемил двумя перстами нос жениха и потянул через парту. — У-у-у — затянул он. Класс захохотал. — Молокосос! Тавля после того еще надрал ему уши. Бедняга рыдал, но от стыда не решился просить пощады. С той поры его прозвали «мозглым женихом». Он в тот же вечер ударился в беги. Когда будем говорить о бегунах бурсы, расскажем и о его похождениях. Около женихов были шум и толкотня. Расспрашивали о приходе, о невесте, о доходах, давали советы и снаряжали на завтрашний день к невесте. Общая внимательность и предупредительность показывали то напряженное состояние духа учеников, в котором они находились. Это выразилось тем, что товарищи охотно предлагали женихам кто новенький сюртучок, кто брюки, кто жилет, даже сапоги и белье. Азинус на другой день сбросил с себя тиковый халат и дырявые сапоги, у которых вместо подметок были привязаны дощечки деревянные, и явился франтом хоть куда. Все это напоминает нам тех беглых арестантов, которых г. Достоевский изобразил в «Мертвом доме». Как там товарищи радовались за освободившихся от каторги, так и здесь радовались за освободившихся от бурсы. Вечер закончился блистательным скандалом. Тавля женился на Катьке. Достали свеч, купили пряников и леденцов, выбрали поезжан и поехали за Катькой в Камчатку. Здесь невеста, недурной мальчик лет четырнадцати, сидела одетая во что-то вроде импровизированного капота; голова была повязана платком по-бабьи, щеки ее были нарумянены линючей красной бумажкой от леденца. Поезжане, наряженные мужчинами и бабами, вместе с Тавлей отправились к невесте, а от ней к печке, которую Тавля заставил принять на себя роль церкви. Явились попы, дьяконы и дьяки, зажгли свечи, началось венчанье с пением «Исаие, ликуй!». Гороблагодатский ''отломал апостол'', закричав во всю глотку на конце: «А жена да боится своего мужа». Тавля поцеловал у печки богом данную ему сожительницу. После того поезд направился опять в Камчатку, где и начался великий пир и столованье. Здесь гостям подавались леденцы, пряники, толокно, моченый горох, и даже часть украденного Аксюткою хлеба шла в угощение поезжан и молодых. Поднялись пляски и пенье. В конец занятных часов появилась и святая мать, сивуха. На другой день через фискалов все известно было инспектору, и последовало румяненье тех мест, откуда у бурсаков растут ноги. На другой день у Васенды, Азинуса и Аксютки были действительные смотрины. Васенда, как человек положительный и практический, нашел невыгодным закрепленное место, приданое и обязательства, а невесту чересчур заматоревшею во днех своих, на вид рябою, длинною и черствою. Он решился остаться в Камчатке до лучшей суженой. Азинус, по безалаберности своего характера, а отчасти потому, что ему надоела и опротивела бурса, махнув на все рукою, решился вступить в законный брак с дамою, которая была старше его по крайней мере десятью годами. Впоследствии из него вышел мерзейший муж, а из его супруги того же достоинства баба. Аксютка вовсе и не думал жениться. Он отправился на смотрины единственно из желанья потешиться, поесть у невесты, стянуть что-нибудь и погулять вне училища, на свободе. Он украл у «нареченной» шелковый платок и три медных гривны. Один из женихов, как мы уже видели, удрал из училища и теперь состоял в бегах. Пятый жених на другой день получил от инспектора румяны, то есть блистательную порку. === БЕГУНЫ И СПАСЕННЫЕ БУРСЫ. ОЧЕРК ЧЕТВЕРТЫЙ === Главное действующее лицо настоящего очерка Карась. Что это за рыба? Карась был довольно самолюбивая рыба. Два его брата, уже бурсаки, смотрели на него как на ''маленького'', не допускали его не только в серьёзные, по их понятию, предприятия, но даже и в простые игры, и именно на том основании, что он ''не ел еще семинарской каши'', а между тем он слышал иногда от них рассказы о разного рода играх бурсаков, о бурсацких богатырях, их похождениях, проделках с начальством — рассказы, которые казались ему очень привлекательны: все это породило в нем страстное желание как можно скорее, всецело, по самые уши окунуться в болото бурсацкой жизни. Настал давно ожидаемый им день. Сняли с Карася детскую рубашонку и вместо ее надели сюртучок — с той минуты он почувствовал себя годом старше; он имел уже ''свою'' кровать, ''свой'' сундук, ''свои'' книжки — это еще прибавило ему росту; дали ему на булки двадцать копеек, капитал, редко бывавший в его руках, — тогда карасиная гордость сделалась непомерна. Пришел час расставания с родным домом: помолились богу, благословили Карася, у матери слезы на глазах, отец серьёзен, сестренки задумались, — лишь Карась радуется и скачет, как сумасшедший, он блаженствует от той мысли, что еще несколько минут — и он будет бурсак, бурсак с головы до ног, вдоль и поперек. Карася отвели в бурсу. Здесь он простился с отцом очень невнимательно. Ему хотелось поскорее присоединиться к ученикам, которые играли на большом дворе бурсы в ''лапту, касло, отскок, свайку, рай и ад, казаки-разбойники, краденую палочку'' и т. п. Долго не думая, он по уходе отца отправился на двор, где и присоединился к кучке бурсачков, игравших в ''рай и ад'', то есть скакавших на одной ноге среди начерченной на земле фигуры, причем носком сапога они выбивали из разных ее отделений камешек... «Это очень весело», — подумал Карась. Но в то же время он услышал насмешливый голос: — ''Новичок''! — ''Городской''! — прибавил кто-то. — ''Маменькин сынок''! «О ком это?» — думал Карась. Его щипнули. «Обо мне», — решил он. Сердце его замерло от предчувствия чего-то нехорошего... — Смазь новичку! «О ком это?» — думал Карась. На него налетел довольно взрослый бурсак и схватил его лицо в свою грязную пясть. Карась вовсе не ожидал такого приветствия. Он озлился, но не ему, поступившему в училище на десятом году, было бороться с здоровыми бурсаками. Однако Карась не обратил внимания на свое слабосилие. Он размахнулся ногою и ударил ею своего обидчика в живот. Бурсак застонал и хотел дать трепку Карасю, но Карась ударился в беги. — Ай да новичок! — слышал он сзади себя одобрение. «Вона — еще хвалят!» — думал утекающий Карась. В пять часов вечера братья отвели Карася во второй приходский класс, где он и водворился на задней парте и скоро познакомился со своим соседом, которого звали ''Жирбасом''. — Ты будешь учить урок? — спросил Жирбас. — Буду. — Зачем? — А учитель спросит? — Быть может, и не спросит. — Так разве не учить? — Не стоит. — И не буду же учить. Так Карась начал свое духовное образование. Однако же чем развлечься? — впереди предстояли еще три учебных часа. — Что ж мы будем делать? — спросил Карась. — Давай играть в ''трубочисты''. — Ладно. Но лишь только Жирбас стал загадывать, пряча грифель, подходит к Карасю какая-то каналья и, показывая ему небольшую склянку, говорит: — Хочешь, ''посажу тебя в эту бутылочку''? — В эту?.. Каким образом?.. — Да уж будешь сидеть... хочешь? — Шутишь, брат!.. Ну-ка, сади! — Вот тебе шапка — трись ею... — И буду сидеть в бутылочке? — Будешь. Карась берет поданную ему шапку и начинает очень усердно тереться тою шапкой. — Входишь в бутылочку, лезешь, — говорили окружающие Карася товарищи, а сами хохотали. — Чего вам смешно? — спрашивал глупый Карась. — Довольно! — говорят ему. — Сел в бутылочку. — Как так? — спрашивает Карась, отнимая от лица шапку. Раздался дружный веселый смех... — Где же я в бутылочке? — Данте ему зеркальце. Подали зеркало. Заглянув в него, Карась не узнал своей рожицы: вся она была черна, как у трубочиста. Только тут Карась смекнул, что шапка, которою он терся, была вымазана сажею и ее трудно было приметить на черном сукне. Карасю было досадно и стыдно. Сам выпачкался, — говорили ему. — Не на кого и жаловаться... — Фискалить? да мы его ''вздуем''! — Не буду я фискалить, — ответил Карась, — а вы все-таки подлецы! Карасю пришлось выносить насмешки своих товарищей. Вымыв рожицу из ведра, стоявшего в углу класса, Карась бросился к Жирбасу, надеясь на его сочувствие... — Черти этакие! — сказал он... Но Жирбас, услышав такие слова, отвечал на них оскорбительным для карасиного уха смехом. — Жирная скотина! — проворчал Карась... Это было началом его раздора с Жирбасом. Этот раздор с каждой минутой развивался сильнее и сильнее при тех случаях, когда Карасю приходилось, как новичку, терпеть разного рода шутки и проделки со стороны своих товарищей. К Карасю подошел цензор и спросил его: — ''Видал ли ты Москву''? — Никогда не видал. — Так я тебе покажу ее. С этими словами цензор схватил карасиную голову в свои руки, ущемил ее между ладонями и приподнял новичка в воздухе... — Ай, пусти! — запищал Карась. Цензор, потешившись над рыбою, опустил ее на парту. Жирбас опять смеялся. Его рожа для Карася становилась противна. — Жирная харя! — сказал он вслух. Это нисколько не обидело Жирбаса. Он только пуще захохотал. Карась нашел, что благоразумнее будет, если он и на этот раз смирится, — иначе его досада только усилит насмешки соседей. Но вот спустя немного времени подходит к Карасю какой-то верзила. Строгим, начальницким тоном он отдает ему приказ: — Ступай на первую парту. Видишь, там сидит большой ученик. Ты спроси у него ''волосянки''. Карась повинуется. — Дай ''волосянки'', — говорит он, подходя к указанному ученику. — Изволь, сколько хочешь, — отвечает тот и, вцепившись в волоса несчастного Карася, начинает трепать ею очень чувствительно... Карась пищит, на глазах его слезы. Вернувшись на свое место, он слышит новый смех Жирбаса. Рожа этого соседа делается для него ненавистна. — Вот тебе! — говорит озлившаяся рыба и дает толчок по боку соседа. Но и это не действует на Жирбаса. — ''Чкни'' еще, — говорит он, подставляя другой бок, а сам заливается обидным смехом. — Свинья, — приветствует его Карась и отворачивается в сторону с твердым намерением не говорить ни слова с соседом. Карась сидит, насупившись. ''Смазь, бутылочка, Москба, волосянка'' показались ему очень солоны... Он опасается, чтобы еще не провели его на чем-нибудь. К нему подходит один второкурсник. Карась смотрит на него подозрительно... — Что, бедняга, тебя обижают? — говорит второкурсник ласково... Карась отвечает на этот вопрос сердитым взглядом. — Они новичков всегда обижают, — продолжал второкурсник. — Ты мне скажи, если кто тебя тронет. Карась пойман был на ласковое слово... — Чего они лезут ко мне, — проговорил он жалобно, — ведь я их не трогаю?.. — Теперь ничего не бойся: я заступлюсь... — Заступись, брат... Второкурсник сел подле него и стал расспрашивать, откуда он, где его отец, есть ли у него мать, братья и сестры. Карась доверчиво раскрыл перед новым знакомцем свою душу: его приветливость была очень кстати и вовремя для огорченного Карася... — Хочешь булки? — сказал он, развязывая узелок... Второкурсник не отказался и стал еще ласковее. — Давай, я тебе штуку покажу, — говорит он... — Напиши: «''Я иду с мечем судия''». Карась написал. — Читай теперь сзаду наперед, от правой руки к левой. И от правой руки к левой выходит: «''Я иду с мечем судия''». Это очень понравилось Карасю. — Подожди, я тебе еще покажу штуку, — говорит второкурсник. Он отлучился куда-то ненадолго и, вернувшись, опять садится подле Карася... — Напиши, — говорит: — «''Лей воду, лей; ей-богу, не скажу я никому''». Карась, в надежде, что еще увидит что-нибудь вроде «судии с мечем», взял карандаш и написал, что требовалось. Но едва успел он кончить последнее слово, как второкурсник окатил его водою из ковша, который он держал за спиною. Мокрый Карась понять не мог, что это значит. — Это еще что? — спросил он. — Сам, — отвечал второкурсник, — дал расписку, что никому не скажешь... — Ах ты, подлец, подлец... Но подлец лишь только смеялся. Отвратительный Жирбас вторил ему. Карась был унижен и оскорблен. Он не вынес смеха Жирбаса и, увлекшись злобой, довольно сильно ударил его по шее... Но, казалось, Жирбас был неуязвим. Он после удара, схватившись за живот, раскатился пущим смехом... Карась стиснул зубы и, закрыв лицо руками, собирался плакать. В то время проходил мимо его ''Силыч'', парень лет осьмнадцати, товарищ ему, десятилетнему мальчугану. Силыч остановился около Карася, положил на его плечо руку, а другою ни с того ни с сего сильно ударил в его спину. Дух замер в Карасе, потому что удар пришелся против сердца. Он со стоном еле поднял свою голову. — За что? — проговорил он... — ''Так себе'', — ответил Силыч... И действительно, Силыч, человек, как увидим далее, добрый, сам не знал, зачем сделал подобную гадость. Он ударил не по злости, не для потехи, не потому, что рука затеклась кровью и просила моциону, а именно ''так себе'', бессознательно, как-то само ударилось, нечаянно... Он спокойно пошел далее, а Карась наконец не вынес и зарыдал... Жирбаса при этом прорвало неудержимым смехом... — Что, голубчик, верно, не едал еще таких штук... В Карасе вспыхнула вся злость, накопившаяся в продолжение занятных часов... — Подожди же, жирная тварь, — проговорил он, и с этими словами он, схватив в одну руку линейку, а в другую довольно толстую книгу, принялся отработывать Жирбаса — линейкой по бокам, а книгою по голове. Жирбас был старше Карася и сильнее, но оказался трусом. Он и не думал, в свою очередь, сделать нападение. — Ай да новичок! — одобряли Карася. — Молодчина! — Ты корешком-то его! Карась послушался доброго совета, повернул книгу корнем вниз и влепил ее в темя ненавистного Жирбаса. — Браво! — Хлестко! — Свистни еще его! Карась послушался и этого совета... Наконец Жирбас вырвался из его рук и, закричав: «я смотрителю пожалуюсь», скрылся за дверями. Расположение товарищей к Карасю переменилось по уходе Жирбаса. — Попался, голубчик! — говорили ему. — Так что же? — А то, что накормят ''березовой кашей''! Карась струсил, но, не желая обнаружить этого, проговорил храбро: — Пусть кормят! — а сам думал: «неужели меня в первый же день отпорют? только это не хватало!». Через несколько минут Карася позвали к смотрителю, и, действительно, ''в первый же день'' крещения в бурсацкую веру он получил помазание в количестве пяти ударов розгами, причем ему было внушено: «только на первый раз к тебе снисходительны; вперед будем драть больнее!». Соображая, в каком размере должна усилиться порка в будущее время, он в горьком раздумье возвращался в класс... — Ну что? — спрашивали его товарищи... Карась, опять не желая показаться трусом, отвечал: — Отодрали — вот и все. — И тебе нипочем? — Дери сколько хочешь — мне все одно! — Э, да ты молодец! — похвалили его товарищи. Карасиное самолюбие ощутило приятное щекотание, и он продолжал врать: — Меня хоть пополам раздери, не струшу! — Полно, так ли? — Ей-богу, мне нипочем. — Ах ты, поросенок, — осадил его один из второкурсников, — а дирали ль тебя ''на воздусях''? — На воздусях? — спросил с недоумением Карась... — Да, ты вот откушай этой похлебки, тогда и говори, что дерут — ''ведь не репу сеют''. Карась, сделавшись на несколько минут предметом общего внимания, думал: «значит, и мы не из последних?», но эту думу рефлектировала другая: «что это такое ''на воздусях''? что-нибудь слишком жестокое, если меня пугают такой деркой?». Но сила последнего вопроса скоро была ослаблена тем, что он за несколько минут до ужина подслушал мнение нескольких второкурсников о своей личности. Они говорили: «Из новичка, кажется, выйдет добрый парень. Фискалить он не любит, порки мало боится, Жирбасу отлично съездил по голове. Из него выйдет порядочный бурсак, только следует пошлифовать его хорошенько. Мы и пошлифуем его!». Такие речи настроили Карася на доброе расположение духа. Он соображал так: «Все эти смази, волосянки, треухи и бутылочки есть не что иное, как шлифованье. Это меня испытывают они. Значит, надо держать ухо востро!». Он решился показать себя молодцом и уже взыгрался духом, намереваясь заявить среди новых товарищей свой характер, вполне достойный бурсака. «Что такое на воздусях? и какое еще предстоит мне шлифованье?» — когда эти мысли приходили ему в голову, он старался прогонять их тем, что «из него, вероятно, выйдет добрый парень». «Посмотрим, что будет!» — говорил он себе. Сходил он в училищную столовую, «щей негодных похлебал», поел каши и после молитвы пришел в спальную... — Ты что? — спросил его брат, по прозванью ''Носатый''. — Меня отодрали, — отвечал хвастливо Карась. — Уже? — Эге! Брат, выслушав подробности дела, одобрил поведение Карася... Но Карась, сообщая брату о том, за что его высекли, не сказал ему о своих слезах, которые были вызваны у него сажанием в бутылочку, смазями, окачиванием воды и затрещинами; в нем начинал развиваться ложный бурсацкий стыд, который запрещает краснеть от лозы. Карась, главное действующее лицо этого очерка, будет описан нами с особенными подробностями, потому что он во многих характерных событиях училища и семинарии принимал деятельное участие и притом прожил в бурсе четырнадцать лет — период, который мы хотим проследить в своих статейках о елейном воспитании. При этом заметим, что мы ''лично'' и ''очень коротко'' знакомы с господином, носящим прозвище Карася, и эту правдивую историю пишем с его слов. Мы сказали, что Карась уже взыгрался духом от той мысли, что он покажет своим новым товарищам свой характер, вполне достойный бурсака, и что потом все пойдет ладно. «Обживемся», — думал он. Но он и не предполагал, что главное горе было впереди. Он не носил имени Карася при поступлении в училище. Это прозвище он получил несколько дней спустя, и оно-то было причиною тех его несчастий, о которых поведем рассказ. Дело было так. Не прошло и четырех дней, а Карась начал уже задумываться о доме, скучать и потихоньку от товарищей плакать. Желание его обурсачиться пропало. Все в училище ему казалось гадко и противно. С каждой минутой открывались пред ним гадости, описанные в наших очерках, и он скоро постиг весь контраст между домашним и училищным бытом. Семейная жизнь теперь казалась ему полным блажеством, выше которого нет на свете, бурсацкая — царством бесконечных мучений. Он усиленно всматривался в черную бездну, которая легла между той и другой жизнью... Домой хотелось, домой! Теперь самыми счастливыми для него минутами были те, когда он виделся с своими братьями; но он ошибся и в братьях, когда думал, что, поступив в бурсу, он сделается равен им; Карась принадлежал к ''приходчине'', на которую старшие классы смотрели свысока и с пренебрежением. С товарищами он не успел сойтись. Тоска грызла карасиное сердце, и ему приходило не раз в голову: «не дать ли тягу из училища? — но куда бежать?». В это время Карась и придумал дело, которое показалось ему очень хорошим. Карась еще дома знал, что в училище так называемым ''певчим'' не житье, а масленица. В епархиальном главном городе той бурсы, в которую поступил он, было несколько духовных певческих хоров: ученический, семинарский, академический, архиерейский и, кроме того, два хора при городских церквах. Дисканты и альты (иногда басы и тенора) в эти хоры набирались из учеников. Родители всегда восставали против того, что их детей верстали в певчие. Хоры положительно портили детей<ref>При нашей характеристике хоров должно помнить, что она вполне относится не ко всем им; из них отчасти должно исключить хоры при учебных заведениях, хотя и эти хоры не совсем безвредны, но о них речь будет когда-нибудь после. </ref>. Мальчики теряли учебное время на спевках, ''заказных'' обеднях, свадьбах и т. п. В прошлом очерке мы приводили факты бурсацкого невежества, но самое глухоголовое невежество царило в певческих хорах. Дельные бурсаки рассказывают, что за ''четырнадцать'' лет они помнят только ''одного'' умного человека, бывшего в маленьких певчих, да и тому не удалась жизнь: поступив по окончании семинарского курса псаломщиком в один из университетских заграничных городов, с намерением получить полное образование, он кончил тем, что застрелился. Хоры, делая мальчиков дураками, в то же время развращают их. Присутствуя очень часто на поминках, на которых, как известно, наш православный люд не ест, а лопает, не пьет, а трескает, дети не только видят пьяных, но привыкают и сами пить водку. Равным образом, они нередко бывают при кутежах больших певчих, слышат цинические рассказы о полуведерных, любовных похождениях, картежной игре, о драках и разного рода скандалах. Кроме того, маленькие певчие получают деньжонки, особенно так называемые ''исполатчики'', — деньжонки идут у них не путем. Чтобы сразу охарактеризовать растлевающую силу хорового быта, представляем читателю следующий факт. В одно время какая-то старая дева, на закате дней своих начавшая похотствовать, приучила к себе маленьких певчих возрастом ''от пятнадцати до осьми'' лет, шесть человек, и со всеми ими вступила в гражданский брак. Иногда же маленькие певчие употреблялись для того дела, для которого Нерон употреблял Спора. Понятно, что очень легко погибнуть мальчику в певческом хоре. Карась не знал ничего этого. Он решился поступить в хор. Впрочем, он поступал в учебный хор, в котором хотя тоже баловались дети, но все же не развращались. Поступив в семинарский хор, Карась мог отлучаться из училища два раза в неделю на спевки, при чем хоть сколько-нибудь удавалось подышать чистым воздухом; кроме того, в семинарии певчих поили иногда чаем и давали деньги; наконец, певчие состояли под особым покровительством семинарского начальства. Смекнув все это, Карась в то же время, когда ему противна стала бурса, поступил в хор; но не смекнул Карась того, что он, несмотря на свой сильный альт, не имел никакого певческого таланта. Это ему дорого обошлось. Лучше бы и в самом деле быть ему безгласной рыбой, а не певчим. За постоянную фальшу в пении начали драть ему уши, потчевать пинками, щипками и ударами камертона в голову. Тогда Карась пустился на хитрости. Его сотрудники поют, а он только рот разевает. «Не заметят, — думает, — скажут, что и я пою». Но регента трудно было провести такими штуками. — Ты, галчон, что только рот разеваешь? — сказал он Карасю. — Я пою. — Врешь, каналья. — Ей-богу же, пою! Карась перекрестился. Карась крестится, а его за ухо. — Пой, шельмец, громче!.. шибче!.. Карась заревел во все горло. Пение вышло так хорошо, что все расхохотались, и сам регент не выдержал. Один же озорник, из маленьких певчих, по прозванию ''Леха'', указывая на мученика пальцем и задыхаясь от смеху, проговорил: — Ка... ка... ка... р-р-рась... — И вправду карась... Широкой, как карась, — подхватили другие. — Его надо в пруд! Пошла потеха. Карась не был настолько благоразумен, чтобы обратить дело в шутку. На возвратном пути Леха дразнил его, и когда они пришли в училище, бурсачки, окружив его, стали кричать: — Карась! — Рыба! — С ершом подрался! Карась стал браниться; его начали дергать за полы и щипать; тогда Карась принялся за палки и каменья. Весело стало ученикам; толпа увеличилась. Наконец кто-то сшиб Карася с ног. — ''Мала куча''! На Карася повалили других, на других третьих, и пошла история. — Где ты, Карасище? — кричали сверху. Карасю живот тискали, Карась задыхался, Карась землю ел, Карась плакал... После долгих усилий он вырвался кое-как и ударился бежать в класс. Бурсаки бросились за ним в погоню. В классе окружили его снова. — Давайте ''нарекать'' Карася... Схватили его за руки и всевозможными голосами, с криком, визгом, лаем, стоном начали кричать в самые уши его: — Карась, карась, карась! Гвалт поднялся страшный, и среди него ученики не слышали, как раздался звонок, возвещающий классные занятия. Прошло довольно времени, и уже в соседний класс пришел учитель, знаменитый Лобов, а шум не унимался. Несчастного Карася щипали, сыпали в голову щелчки, кидали в лицо жеваную бумагу. Карась точно в котле варился; он постепенно был оглушен и ощипан. Шутка зашла так далеко, что ему уже казалось, будто из мира действительности он перешел в мир полугорячечного, безобразного сна. Рев был до того невыносим, что Карасю представлялось, что ревет кто-то внутри самой головы его и груди. Начинал он шалеть, предметы в глазах путались, линии перекрещивались, цвета сливались в одну массу. Еще бы минута, и он упал бы в обморок. Но Карася так жестоко щипнули, что вся кровь бросилась в лицо его, в висках и на шее вздулись жилы, и он с остервенением и в беспамятстве бросился на первого попавшегося под руку; пальцы его, вцепившись в волоса жертвы, закостенели. Дело кончилось крайне омерзительно... В класс вошел Лобов, которого сбесил шум бурсаков. Все разбежались по местам; лишь один Карась таскал свою жертву, которая, к несчастию, пришлась ему под силу. — Взять его! — приказал Лобов. Никто ни с места. — Взять его! На Карася бросились ученики большого роста и в одно мгновение обнажили те части корпуса, которые в бурсе служат проводниками человеческой нравственности и высшей правды. — ''На воздусях его''! Карась повис в воздухе. — Хорошенько его. Справа свистнули лозы, слева свистнули лозы; кровь брызнула на теле несчастного, и страшным воем огласил он бурсу. С правой стороны опоясалось тело двадцатью пятью ударами лоз, с левой столькими же; пятьдесят полос, кровавых и синих, составили отвратительный орнамент на теле ребенка, и одним только телом он жил в те минуты, испытывая весь ужас истязания, непосильного для десятилетнего организма. Нервы его были уже измучены тогда, когда его нарекали Карасем, щипали и заушали, а во время наказания они совершенно потеряли способность к восприятию моральных впечатлений: память его была отшиблена, мысли... мыслей не было, потому что в такие минуты рассудок не действует, нравственная обида... и та созрела после, а тогда он не произнес ни одного слова в оправдание, ни одной мольбы о пощаде, раздавался только крик живого мяса, в которое впивались красными и темными рубцами жгучие, острые, яростные лозы... Тело страдало, тело кричало, тело плакало... Вот почему Карась, когда после его спрашивали, что в его душе происходило во время наказания, отвечал: «Не помню». Нечего было и помнить, потому что душа Карася умерла на то время. — Бросьте его! С этими словами Лобова кончилось гнусное, любовское, лобное дело. В жизни человека бывает период времени, от которого зависит вся моральная судьба его, когда совершается перелом его нравственного развития. Говорят, что этот период наступает только в юности; это неправда: для многих он наступает в самом розовом детстве. Так было и с Карасем. Слышали мы от него мнение такого рода: «Все уверены, что детство есть самый счастливый, самый невинный, самый радостный период жизни, но это ложь: при ужасающей системе нашего воспитания, во главе которой стоят черные педагоги, лишенные деторождения; — это самый опасный период, в который легко развратиться и погибнуть навеки». Это Карась испытал на себе... Карась после ''нарекания'' и порки не мог опомниться и на долгое время потерял способность соображать. На другой день его посетил отец. Лишь только он увидел отца, из глаз его полились слезы. Родное селение, кладбище, дом с садом, семья, домашние товарищи, игры — все это живой картиной встало перед его воображением. Он теперь хорошо понял, как мила домашняя жизнь, которая казалась ему такой простой, и как гнусна бурсацкая, к которой он когда-то стремился. — Домой хочу, — говорил он, глотая соленую слезу. Отец его был человек в высшей степени добрый. Ему сделалось жалко сына... — Тятенька, возьмите меня домой. — Нельзя, — отвечал отец, — надобно учиться; все учатся, и ты не маленькой... Сначала только скучно, а потом привыкнешь... Ты веди себя хорошо, хорошо и жить будет. Но отец вдруг прервал свою речь. Он подумал: «все мы говорим детям подобные вещи, но они никогда не утешают их». Отец вздохнул. — Зачем вы меня отдали сюда? Сын заплакал. — Обижают, что ли, тебя?.. Сын ничего не отвечал... Отец видел, что что-то неладно... Он опять сказал ласково: — Что же, тебе худо здесь?.. Не только дети, но и взрослые, когда посещает их горе, делаются несправедливы к самым близким людям и друзьям, отплачивая на них свое горе. У Карася появилась досада на своего доброго отца. «Зачем меня отдали в эту проклятую бурсу? — рассуждал он, не говоря ни слова. — Зачем меня заперли сюда?.. Отец меня не любит, мать тоже, братьям и сестрам я не нужен... Большие всегда обижают маленьких... Когда так, не хочу домой... пусть их... мне все одно... Что и дома, когда там все ненавидят меня?.. Им приятно, что я мучусь... нарочно отдали сюда, чтоб меня секли, били, ругали... Отпустят в субботу домой, не пойду домой». Так рассуждал Карась, а самому страстно хотелось домой. Казалось, тут и раскрыть свою душу перед отцом, он Карась роптал и думал про себя; «К чему? не поможет!» Он решился ничего не говорить отцу, который так и не узнал, какую моральную и физическую пытку перенес его сын в первые дни училищной жизни. Когда ушел отец, к тоске по родном доме присоединился страх. Карась и не подозревал, что он, сравнительно с большинством новичков, довольно счастливо начал бурсацкую карьеру. Товарищи знали, что он вошел в училище с веселым лицом, а не со слезами, на первую пожалованную ему смазь отвечал ногой в живот обидчика; когда его сажали в бутылочку, давали ему волосянку, показывали Москву, обливали водой, когда бил его Силыч, — он и не думал жаловаться начальству, значит, из него не выйдет фискала; он лихо отколотил Жирбаса, получил в первый же день порку; когда дразнили его на дворе, он хватался за палки и каменья, а не бежал к инспектору; даже во время самого ''наречения'' его вцепился в волоса одного бурсака, — все это были факты такого рода, которые внушали уважание к Карасю. Для него скоро бы прошло время, в которое его считали бы новичком и в которое больше всего терпит бурсак; но он потерял способность резюмировать — Лобов отшиб эту способность на время. Не будь Лобова, дело еще пошло бы кое-как. Но в это-то время душевного отупения пред ним и развернулась широкая, бездонная, зияющая пропасть бурсацких ужасов, силу которых он испытал на своей коже, мясе и костях. Карась находился теперь под полным подавляющим влиянием этой силы: мертвая безнадежность, глухое отчаяние легли на его сердце, и если бы товарищи продолжали мучить его, а начальники драть беспощадно, не дав отдохнуть для борьбы, он превратился бы или в дурака, или в подлеца. Вспоминая это страшное время, Карась говорит: «Многие честные дети честных отцов возвращаются домой подлецами; многие умные дети умных родителей возвращаются домой дураками. Плачут отцы и матери, отпуская сына в бурсу, плачут и принимая его из бурсы». Карась уединился ото всех и замкнулся. Он всех боялся. Но должно же было разрешиться чем-нибудь это пассивное страдание? Оно могло пока разрешаться только внутренним путем. В душе его проявляется страшная злость и ненависть, однако боящаяся обнаружить себя. Она горячит воображение Карася, и в голове его возникают странные идеи и картины. Он переносится в область фантазии, единственный уголок, где может он приютиться безопасно. «Хоть поджег бы кто ненавистную бурсу!» — думает он. Эта мысль очень нравится ему, и он быстро доходит почти до образных созерцаний. Карась представляет себе, как он с зажженной паклей в руках опускается в подвалы училища, строит там огромные костры и, вышедши оттуда, ждет, скоро ли пламень своими огненными языками начнет лизать проклятые бурсацкие гнезда. Злость его видит, как пожар охватил бурсу... трещат, нагибаются, падают стены... разрушаются гнусные классы... горят противные книги и учебники, журналы и нотаты... гибнут в огне начальники и учителя, цензора и авдиторы... С галлюцинационною ясностию стоит перед Карасем нарисованная им картина... Слышит он треск и гром разрушающегося здания, вопль умирающего начальства... «Это кто стонет? — спрашивает Карась. — А! это Лобов корчится на горячих угольях, его придавило бревном, глаз его лопнул, почернели губы, трескается зверское лицо...» Карась с сладострастным наслаждением любуется своими образами и живет злорадостной мечтательной местью... Нервы его в полугорячечном состоянии; пульс бьет девяносто в секунду; голова горит... Когда в действительности силы связаны, тогда у мальчика с сильным воображением является в неестественных образах гиперболическая месть. Доводя злые мечты до последнего развития, Карась повторяет одно и то же несколько раз, определяя каждую подробность их, каждую мелочь. Но такое психическое состояние не может продолжаться долго; душа утомляется, и начинает незаметно пробиваться здравая мысль. Карась, погруженный в свирепые мечтания, почему-то вдруг вспоминает, как он однажды подшиб нечаянно камнем голубя и потом целую ночь не мог заснуть от мучений совести... Он ясно начинает понимать всю ложь и безобразие своих картин, гонит их прочь, на душе делается пусто и противно, остается одна тошнота от неумеренных и бесплодных мечтаний. Яркий звонок возвестил час вечерних занятий. Действительность, от которой он закрывал глаза и затыкал уши, врывалась насильно в сознание, обнаруживая все ребячество его раздраженного воображения. Он сидел в классе, на задней парте, понуря тоскливо голову. Уличенный совестью, он теперь гнал от себя мечты, и таким образом ни во внешнем, ни во внутреннем мире не осталось места, куда бы можно было спрятаться, а между тем душа и тело просят деятельности. В этом мучительном состоянии Карась не знает, что и делать. Очень тяжело ему. «Господи, — думает он в невыносимой тоске, — хоть захворать бы мне!» Это было толчком, от которого развились фантазии в новом направлении. Кроме внутреннего мира, нигде не было приюта. И вот Карась болен... Он при смерти... Родная семья плачет около его постели и прощается с ним до радостного утра... Карась готовится к переходу в вечность... последний час... Но далее мечта сбивается» с пути, потому что умирать не хочется. Карасю является Николай-чудотворец, исцеляет его и велит идти спасаться в пустыню... Рисуется ему пустынная, мирная, ангельская жизнь, трудные подвиги, церковные песни, беседы с богом... Из него выходит великий святой... Он получает дар пророчества и чудодействия... на поклонение ему стекаются жители окрестностей... Долгие годы он постится, молится, изнуряет свою плоть, благодетельствует людям, и он уже видит, как господь призывает его к себе, как являются его мощи... как... {{отточка2}} — Карасище! Это был голос не с того света, а из бурсацкого мира. — Ты брат ''Носатого''? Карась видит пред собою страшного Силыча и инстинктивно сокращает свою шею... «Боже мой, он опять бить пришел меня!» — думает Карась. — Брат тебе Носатый? — повторяет Силыч... — Брат, — отвечает Карась, не понимая, к чему идет дело... — И ладно, коли брат... Теперь ты ничего не бойся... Я за тебя, потому что твой брат — мой первейший друг... Жалуйся мне, кто будет обижать тебя... Слышишь? — Слышу. Но, вспоминая коварного второкурсника, Карась недоверчиво смотрел на нового покровителя... — Тише! — закричал Силыч звонким голосом... Больше ста человек приготовились слушать Силыча со вниманием. Это показывает, какое он имел влияние в классе. — Встань! — сказал он Карасю. Карась поднялся на ноги. — Вот эту рыбу, — обратился он к классу, показывая на Карася, — никто не сметь обижать... Кости переломаю тому, кто тронет Карася... Карасю стало легко на сердце... — А ты, Карась, жалуйся мне... Скажи, кто тебя трогал? — Не знаю... Он действительно не знал, на кого указать... — Не бойся; говори, кто тебя обижал? — Никто не обижал... — Быть не может... — Да все обижали... Это было вернее. — Кто твой авдитор? — ''Рыжик''. — Хорошо. Я скажу ему, чтобы он не смел тебя ''жучить'' (строго выслушивать урок). — Спасибо, Силыч... — Будет просить булки, не давай... — Ладно, Силыч... — Так слушайте же, — опять обратился Силыч к классу, — беда тому, кто даже пальцем тронет Карася!.. Но на этот раз послышался ответ некоего ''Паникадилы'': — Ну, невелика еще беда... Силыч посмотрел в ту сторону, откуда слышался голос. Он ничего не отвечал, а только сердито сжал кулак... — Не бойся, — сказал он Карасю и стал гулять по классу... Из мира фантазий Карась быстро и охотно перешел в мир действительности. Точно гора свалилась с его плеч... Оглядывая товарищей, он видел, что впечатление, произведенное Силычем, было очень велико... Легко, весело, вольно стало ему. Он начал наблюдать жизнь занятных часов и скоро увлекся ею... Но он и не подозревал, что сделался теперь предметом раздора между Силычем и Паникадилом... Кто такое Силыч? Носатый, брат Карася, до поступления в училище ходил в частную школу, где и познакомился на понюшке табаку с сыном городской вдовы-дьячихи Силычем. Впоследствии они стали друзьями. Оба они поступили потом во второй приходский класс бурсы... Здесь Силыч остался на второй курс — вот почему и встречаем его, осьмнадцатилетнего парня, товарищем Карася и вместе с ним склоняющим «перо, пера, перу», долбящим «един бог», изучающим «сумму» и «разность». Силыч был среднего роста, некрасиво скроен, но крепко сшит и обладал замечательной силой... Он однажды пришел в гости к своему приятелю Носатому. Отправились на реку. Там мужики ловили рыбу. Один из рыбаков сматывал веревку с ворота. «Дядя, — говорит Силыч, — давай я буду сматывать, а ты останови ворот за палку». — «Ты, кутья, должно быть, с ума сошел», — отвечал мужик. «Так верти же хорошенько». Мужик завертел ворот так, что палки его сливались для глаза в один сплошной круг, с каждой минутой усиливая скорость оборотов. Силыч подставил свою крепкую ладонь, толстая палка ворота влепилась в нее — и ворот остановился неподвижно. Мужик только подивился на него. При таких крепких мышцах Силыч обладал не меньшею и ловкостью. Приходит он еще раз к Носатому в гости. Теперь они пошли гулять в поле, но лишь только стали подходить к забору, как услышали сзади себя голос мужика, который ругался, зачем они траву мнут. Друзья полезли через забор, на кладбище; мужик за ними. Силыч смело встретил его. «Что тебе надо?» — спросил он мужика. Тот оказался несколько пьяным и, разгоряченный вином, хотел ударить Силыча. Его рука уже описала полукруг в воздухе, но в то время, когда должен был совершиться удар, Силыч быстро наклонился и прошмыгнул под рукой мужика. После того он выпрямился, встал пред мужиком снова и, скрестив руки, сказал: «Бей еще!». Последовал второй размах, и опять напрасно... Силыч снова встал пред ним и опять сказал: «Бей еще!». И на этот раз мужик не мог поймать своим большим кулаком лицо Силыча. Тогда только Силыч произнес: «С трех раз не попал! теперь держись за землю, а не то упадешь» и с этими словами сшиб мужика с могилы... И вот этакой-то господин заодно с Карасем склонял «перо, пера, перу», долбил «един бог» и т. п. Что же делать? Его поздно отдали в бурсу, и до нее он добывал для матери копейку, справляя службы за дьячков, читая покойникам, занимаясь славлением Христа, молебнами и обеднями. Будучи учеником, он в семье и среди знакомых принимался как взрослый человек. Силыч был вообще человек добрый. Ой никогда не употреблял своих здоровых кулаков на то, чтобы вынудить взятку или: добиться от кого-нибудь низкой послуги. Если же он и давал кому затрещину, как, например, Карасю при первом с ним знакомстве, то из этого еще ничего не следует: в бурсе затрещина — все одно, что в лавке мелкая монета. Но поступить под защиту такого господина значило обеспечить себя от всевозможных обид с чьей бы то ни было стороны... Силыч был и неглуп, и не его беда, что так поздно он начал склонять «перо, пера, перу»... Что такое Паникадило? Чтобы определить его, надо сказать наперед, что такое ''озубки. Озубками'' в бурсе называются куски хлеба, остающиеся на столе от обеда и ужина, и притом такие куски, которые имеют на себе следы чьих-либо зубов. В бурсе есть поверье, что съеденный озубок сообщает силу того, кому он принадлежит. Многие постоянно ели чужие озубки, чтобы сделаться богатырями. Паникадило, великовозрастный ученик, ел их уже несколько лет. Он постоянно бахвалился своей силой, которая действительно была велика. Он со всеми передрался в классе, кроме Силыча. Силыч был для него бельмом на глазу за то, что удержал в своих руках пальму кулачного первенства. Он и боялся Силыча и не хотел верить, чтобы тот смог дать ему трепку. Этот вопрос давно мучил Паникадилу, и он решил, что должно получить на него ответ сегодня... Карась между тем совершенно успокоился. Он опять сошелся с Жирбасом, который оказался круглым дураком. «Это не беда!» — подумал Карась и стал играть с ним в трубочисты. — В которой руке? — спрашивал он Жирбаса... В это время подошел к нему Паникадило, взял его за воротник сюртука, положил спиной на парту и стал загибать ему салазки... — Оставь! — кричал Карась. Паникадило гнул ему ступни за самые плеча. — Силыч! — завопил Карась... — Что? — откликнулся тот. — Заступись!.. Явился Силыч. Паникадило того ждал... Он бросил Карася. Начались предварительные переговоры. — Ты зачем, сволочь, трогаешь его? — А тебе что? — Не слышал, что я говорил? — На это ухо глух. — Значит, вытряски захотелось? — Ну-ко, тронь! — А ты думаешь, не трону... Силыч подвинулся к Паникадиле... — Задень только, задень... Паникадило подвинулся к Силычу. — Слышь, не лезь! Силыч толкнул Паникадилу плечом... — Ты не толкайся! Толчок был отдан обратно... В такой форме бурсаки, желающие подраться, бросают друг другу перчатку. Началось плюходействие. Специалисты сразу же решили: «Намнут Паникадиле бока», и действительно, не прошло пяти минут, как Силыч сидел верхом на Паникадиле, мял его и спрашивал: — ''Живота или смерти''? — Пусти!.. черт с тобой!.. — Карася будешь трогать? — Да ну тебя! — То-то! Потрясши Паникадилу за шиворот, Силыч отпустил его с миром. Паникадило, отправляясь на свое место, думал про себя: «Черта с два: эти проклятые озубки ничего не значат. А впрочем, я, быть может, мало ел их?». И после того он продолжал есть озубки и, быть может, по настоящую минуту кушает их, но более никогда он не решался схватываться с Силычем... Таким образом, куча плюх, смазей и салазок, тычков, швычков и плевков, зуботрещин, заушений и заглушений пронеслась довольно благополучно над головой Карася. И опять повторим: не для всех проходят первые дни бурсацкой жизни так счастливо, как они счастливо миновались для Карася... Но ни для кого они не остаются без последствий; не остались без них и для Карася. Первые впечатления бурсы на Карася были таковы, что не помоги Силыч, то он, как говорит сам, превратился бы в подлеца либо в дурака. Эти впечатления определили главным образом весь дальнейший характер его бурсацкой жизни. По отношению к начальству он сделался полнейшим, закаленным, пропеченным бурсаком... Главное начало товарищества, ненависть к своему начальству, в нем укоренилось и развилось более, нежели в ком другом. Он получил доучилищное воспитание довольно гуманное и честное, но бурса должна была положить на него свое клеймо. Лобовская порка сделала то, что он после ее никогда уже не мог обращаться со своим начальником просто, спокойно и откровенно. Доверенность к начальству в нем была убита сразу и навсегда. Это главным образом выразилось в том, что он никогда не мог смотреть начальнику прямо в глаза, а всегда исподлобья; никогда не говорил естественным голосом, а заунывным и фальшивым, гробовым и нижнетонным; всегда перед начальником ежился и потому не любил встречаться с ним. Он каждую минуту точно чувствовал себя провинившимся, хотя бы и ни в чем не был виноват. Это странное чувство, заставлявшее держать себя так, не было следствием страха, потому что, как увидим ниже, Карась не был очень труслив, часто решался на дерзости и штуки, на которые решались немногие. Дело вот в чем. Карась положительно сознавал, что он ненавидит бурсу, ее воспитателей, ее законы, учебники, бурсацкие щи и кашу — и в то же время должен покоряться начальству, улыбаться перед ним, кланяться, а иногда и льстить даже. Держать себя прямо, высказываться без обиняков было нельзя, потому что запорют, и вот Карась навсегда сбычился пред начальством. Тут действовал не страх, а совестливость. Когда сколько-нибудь честному человеку, уважающему свою личность, приходится гнуть спину, гнуть невольно, насильно, неизбежно, под страхом всевозможного заушения, тогда он будет гнуть ее как человек, которого мучит совесть. В Карасе так и устроилось: либо он дерзок с начальником, либо смотрит каким-то чудаком. Многие педагоги, вероятно, чутьем чуют, что они нехорошие педагоги, когда преследуют таких учеников, как Карась, когда они строго говорят ученику: «Смотри прямо мне в глаза, имей лицо веселое и спокойное, отвечай урок твердо и четко!». «Кто не может смотреть прямо в глаза начальнику, — утверждают такие педагоги, — у того совесть нечиста». Спорить нельзя, что это верно. Как же: ученик сознает ведь, что он должен плюнуть в лицо своего учителя, а вместо того должно улыбаться перед ним; на душе становится скверно, и улыбка выходит странная. Разумеется, Карась и сам не понимал, отчего он и говорит, и улыбается, и кланяется при встрече с начальником не по-людски; он не развился еще до анализа и не мог определить, что тут действовала именно совесть; он это только инстинктивно слышал в себе и уже гораздо позже сознательно разобрал источник своих отношений к властям. Впрочем, изо всего этого никоим образом не следует, чтобы потупленность ученика перед учителем всегда была следствием затаенной ненависти первого к последнему: она может происходить от простой застенчивости. Но мы говорим только о Карасе. Такая замаскированная ненависть Карася изредка разрешалась откровенною с его стороны дерзостью, а без покровов сказывалась очень сильно за спиной начальства, когда гадили ему секретным образом. Правда, и самое гаженье начальству в первые годы не было призванием Карася, но, что увидим из дальнейших очерков, оно впоследствии, когда Карась развился несколько, сделалось его сознательным делом... Сначала, и именно в то время, которое берем, он инстинктивно ненавидел своих педагогов, а после дошел до уверенности, что их следует ненавидеть, обязательно следует. Боязнь и совестливость перед начальством в дальнейшем развитии его превратились в глубокую, органическую ненависть к нему. Но о втором периоде после. Теперь мы застаем его пока в состоянии этой придавленности и потупленности перед своими бурсацкими пестунами... Но и в этот период своего развития, когда характер его еще не успел вполне сложиться, Карась стал несколько оригинально к своим властям сравнительно с другими бурсаками, протестовавшими против начальства. Карась занял почти исключительное положение в бурсе. По крайней мере половины вредных условий, имеющих злое влияние на бурсака, для него не существовало. Его человеческое достоинство было защищено простой, грубой, мышечной силой первого богатыря класса, и эта грубая сила спасла его. Ему не пришлось пред товарищами кланяться, льстить, говорить второкурсникам на ночь сказки, давать им деньги и булки, искать в их головах тварей разного рода, чесать пятки, бегать за водой и т. п. В продолжение бурсацкой жизни он только три раза дал взятку — и то подошли особые случаи. Он, под покровительством Силыча, еще будучи новичком, скоро приобрел все выгоды и льготы второкурскника. Четырех лет, пока не исключили Силыча, достаточно было, чтобы привыкнуть Карасю держать себя независимо, он знать не хотел ни авдиторов, ни цензоров, ни старших. Но при таком положении он не воспользовался кулаками Силыча, чтобы угнетать других: его самого чуть не оглушили навеки, он этого никогда не забывал и с тех пор относился к властям из товарищей и к физической бурсацкой силе отрицательно, притом Силыч и сам не любил взяток и утеснений, потому не стал бы помогать в том и Карасю. Карась в редких случаях прибегал к его помощи; большею частию при нужде он сам дрался, и если бывал при этом поколочен, то обыкновенно либо ругался, либо пускал в противника камнем, книгой, линейкой; если же при схватке с более сильным врагом не случалось под рукой оружия, то он употреблял в дело зубы, когти и ноги, то есть кусался, царапался и лягался. Нередко был Карась бит, бивал и других, но все это было в порядке бурсацких вещей — и только. Поэтому-то покровительство Силыча, при таком направлении его, не навлекло на Карася неприязни товарищей. Многие даже любили его. Испытав на себе горькую участь беззащитного человека в бурсе, он нередко употреблял кулаки Силыча, иногда же свои зубы, когти и ноги в пользу угнетенных. В продолжение последних четырех лет училищной жизни он постоянно был авдитором, часто терпел наказания за преувеличивание баллов — и только раз увлекся взяткой. Постоянный его протест в защиту заколоченных личностей выразился в том обстоятельстве, что он особенно любил дураков. Так, без него совершенно погиб бы ''Петры Тетеры'', упоминаемый нами в прошлом очерке. Тетеры, обладающий воловьею силою, по характеру был чистейший теленок. Все его колотили, плевали на него, обирали его. Карась в продолжение полугода защищал его и успел-таки поставить своего Тетеры на ноги, даже до того, что сам однажды получил от него трепку. Карась, не будучи сам дураком, любил глупцов, проводил с ними целые часы, беседовал с ними, играл, делился добром своим, помогал им. В этом, по-видимому, странном явлении выразился тоже своего рода протест против некоторых сторон бурсацкой жизни. Карась был привязан к своему родному дому, но большинство умных бурсаков, к которым он обратился бы со своими интимностями, непременно сделали бы ему смазь, потому что интимности на языке бурсаков носят название ''телячьих нежностей''. Ни с кем так не был откровенен Карась, как с дураками, только с ними говорил о родном доме, вспоминал домашнюю жизнь, делил семейные тайны, только с ними был задушевен не по-бурсацки, а по-человечески. Карась, по чувству ложного стыда и боязни насмешек, не только скрывал внутреннюю, самую дорогую для него жизнь, но даже напускал на себя цинизм и сам смеялся над телячьими нежностями, так что это разноречие между внешним выражением и внутренним содержанием составило почти вторую натуру Карася. Но душа требовала отзыва, и Карась окружил себя особого рода дураками. Это род дураков честных, добрых, милых, задушевных. Благодаря бога таких дураков немало на белом свете. Только в семинарии Карась вступил в дружбу с умными людьми. Но неужели, спросят, в бурсе Карась не нашел ни одного человека умного, с которым мог бы поговорить по душе? Как не найти, но на первых порах он не сошелся с ними, а потом так и пошло на долгое время. Но всего оригинальнее относился Карась к бурсацкой науке. Поступив в училище, Карась знал более половины того, что требовала программа его класса. Учиться ему было легко. Только «Начатки», которые приходилось ''жарить вдолбяжку'', составляли для него такую же муку, какую испытывал один древний оратор, набивая себе рот каменьями, чтобы усовершиться в искусстве красноречия, но и то ничего: Карась набивал свой рот дресвой тяжело прогрызаемых «Начаток» очень усердно. По другим наукам он шел в первых и не хотелось ему из-за одного предмета лишиться видного места в списке. Над чем товарищи просиживали по целому занятию, он приготовлял в полчаса. Но это самое и повредило впоследствии его бурсацкой карьере. У него было очень много свободного времени, и Карась, учась таким образом два года, привык гулять и ничего не делать. Когда перешел он в следующий класс, от него потребовались более усиленные занятия, и притом занятия бурсацкие, требующие особых туземно-специальных способностей, которые и развили в себе товарищи в продолжение двух лет, пущенных Карасем на ветер. Карасю хотелось и тогда гулять по-старому. ''Долбежники'' скоро обогнали его, он спускался все ниже и ниже, и дело дошло до того, что нотата была осквернена нулем карасиным. Стали его сечь. «Что ж, — думал Карась, — посечете да и бросите — самим надоест!» Он неудержимо стремился в Камчатку и, несмотря на розги, достиг своей цели. Здесь лень его развилась до последних пределов. В первый год он по крайней мере носил в класс книги, но на другой бросил и этот, по его мнению, дурной обычай. В сундуке его безобразно были перемешаны между собою клочья порванных вдоль и поперек разных грамматик, арифметик и хрестоматий; писчая бумага шла на беспутное маранье, перья на свистульки и пушки, заряжаемые картофелем, репою и жеваною бумагою, нож перочинный для порчи столов и строганья палок. Вначале Карась приходил к своему авдитору каждое утро, чтобы сообщить ему свой ученый нуль, но потом, для сокращения занятий, он объявлял ему нуль на целую неделю; но наконец ему надоело и это — он однажды сказал авдитору: «''навеки мне нуль''!». Таким образом, Карась очень решительно отрицал и внешние и божественные науки бурсы. Изредка являлось в нем какое-то темное сознание необходимости учиться, он брался за книжку, но книжка валилась из рук. В одно время двоюродный брат Карася, кончивший курс семинарист, стал требовать к себе нотату и следить за его учением; но Карась нашелся и тут: он сделал другую нотату, свою, и этот документ, с отличными отметками против своей фамилии, отсылал к брату, за что и получал от него гостинцы. Сначала он ленился, собственно, потому, что было ему приятно лениться, но после дошло до того, что его «навеки нуль» было возведено в сознательный принцип. Учитель Краснов обратил на него внимание, заставил его сидеть над книгой и в неучебное время, в своей квартире; против системы Краснова не устоял Карась и стал зубрить учебники, но когда его насильно заставили занять второе место в списке, тогда-то и созрел окончательно его бурсацкий «''навеки нуль''!». Он возненавидел вколоченную в него науку, и она поместилась в его голове, как непрошенный гость; значит, в существе дела, он продолжал отрицать ее — разница в том, что прежде он не понимал, что такое отрицал, а теперь, выучив урок, знал, что вот именно этот урок, эти страницы, эти слова ему не нужны. Тогда он стал следить и изучать каждый урок, как злейшего своего врага, который без его воли владел его мозгами, и постепенно, с каждым днем открывал в учебниках множество чепухи и безобразия; это развило в нем анализ и критицизм, и впоследствии, отвечая бойко урок, он в то же время думал про себя: «этакую, святые отцы, я дичь несу». Карась после долгих личных исследований вполне убедился, что бурсацкая наука, изучаемая иначе, может погубить человека и что только при его методе она послужит материалом, поработав над которым, как над уродливым явлением, можно, не заразившись чепухой, развить в себе мыслительные способности, анализ, остроумие и даже опытность житейскую. И не догадывались богомудрые педагоги, что многие хорошие ученики относились к их учебникам, как психиатр относится к печальному явлению сумасшествия. Вот чем и объясняется то странное обстоятельство, каким это образом из бурсы выходят так много дельных и даровитых людей, несмотря на то, что они поглощали учение, ставшее посмешищем всех образованных людей. Как, обыкновенно спрашивают, они не погибли, не ошалели и не оглупели, как сохранились они? Очень просто: в душе их относительно местной науки глубоко укоренился нуль... И да процветает бурсацкое «во веки нуль!». В нем бурсака спасение. Итак, нуль, во веки нуль, во веки веков нуль! Аминь, что значит — истинно, или да будет! Вот вам более или менее подробная характеристика того, что создала из Карася бурса. Отношения его к начальству выразились во всегдашней потупленности, которая была признаком совестливости, рождавшейся от сознания своей ненависти к властям; отношения науки оказались вечным нулем; среди товарищей, исключая последних трех семинарских лет, он не нашел отзыва той стороне своей жизни, которая была всего дороже для него, составляла главный мотив всего его бурсацкого существа, то есть отзыва своей привязанности к дому, — и одни лишь дураки были его задушевными приятелями. Этот-то мотив и был главным двигателем тех похождений и действий Карася, которые мы хотим изложить далее и которые случились на четвертом году его пребывания в бурсе. Воздух первоуездного класса наполняется странными напевами и голосами. — ''Братие, не дерите платия, а берите нитки и зашивайте дырки'', — читает кто-то на манер чтения «Апостола». — Не мешай, — говорят ему соседи... — ''Марфо, Марфо, что печалишся и молвиши о мнозе'', — продолжает чтец... — Замолчишь ли ты, сволочь? — ''Печали и болезни вон полезли''. — Слушай, скотина, перестань... — ''Ему же дань — дань, ему же честь — честь, а что и за честь, коли нечего есть''? — Братцы, ударьте его хорошенько! — ''И бысть слышен глас с небесе — тп-тпру''! Вдруг чтец замычал — ему сделали очень невкусную смазь. В классе сегодня обиход церковного пения, и чтец был наказан за то, что мешал другим петь. — Я, — говорит ''Лапша Голопузу'' (оба отличные знатоки обихода), — ''шарарахну по нотам''. — А я, — отвечает тот, — ''дергану по тексту''. — Валяй! — Лупи! — ''Ми-ре-ми-фа-соль-фа-ми-ре'', — запевает Лапша. — ''Все-е-ми-и-и-рну-у-ю'', — аккомпанирует Голопуз каждым слогом в каждую ноту Лапши. Шарарахнуть по нотам, когда другой певец в то же время дерганет по тексту, и при этом не сбиться — составляло венец церковно-обиходного пения. К певцам подходит четырнадцатилетний Карась. Лицо его озабочено; он, по всему видно, ожидает учителя с тоской и страхом. — Братцы, — начал он... — Поди прочь, не мешай, — ответил Голопуз. Но Лапша был добрее. — Чего тебе? — спросил он... — Не знаю, как «''Господи, воззвах''» на седьмой глас. Покажи, Лапша. — Слушай! — и Лапша запел: — «''Палася, перепалася, давно с милым не видалася''». Так же поется и на глас. Ну-ко, попробуй. — ''Господи, воззвах к тебе, услыши мя, услыши мя, господи'', — запел Карась. — Напев тот, только разнишь сильно... — А как на пятый глас? В ответ Карасю Лапша запел: — ''Кто бы нам поднес, мы бы випили''. — А на четвертый? — Слушай: «''Шел баран: бя, бя, бя''». Пой! Карась на новый напев затянул: «Господи, воззвах». Отправляясь на заднюю парту Камчатки, он все твердил: «палася, перепалася», «кто бы нам поднес» и «шел баран». В обиходе церковного пения употребляется 8 гласов, или напевов, на текст «Господи, воззвах»; слова одни и те же, а напевы разные. Это сильно затрудняло бурсаков. Вот аборигены еще бурсы и придумали разные присловья, по образцу которых нетрудно было припомнить, как поется тот или другой глас... Но Карась не был одарен музыкальным ухом, за что давным-давно его выгнали из семинарского хора. Через несколько минут он перепутал напевы. Посмотрел Карась на Лапшу и Голопуза, думая, не пойти ли опять к ним, но, махнув рукою, оставил это намерение. «Все равно не пойму», — заключил он и печально опустил на ладони голову. Горек пришелся ему обиход церковного пения. Странное явление этот обиход. В церковной практике он никогда почти не употребляется. В состав его входят разные духовные песни. Музыка их сильна замогильным какофонием: она до того тягуча, что на один слог текста иногда приходится до семидесяти и более голосовых такт — все нижними, заунывными, душу тянущими, тошнящими нотами. И какая филармоническая голова ввела в бурсу и узаконила в ней это обиходно-церковно-мусикийское безобразие? Обиход был обязателен ''для всех'', но не все имели голос или верное ухо, — были картавые, гугнивые, заики, имевшие зуб с присвистом — что было делать таким? — ничего: свищи соловьем и воспевай господу славу! Во всем блеске обиходное козлогласование являлось тогда, когда учитель назначал общее пение, хором всего класса, когда «поющими и взывающими» были голосистые и безголосые, даровитые и бездарные: в то время в воздухе совершался террор музыкальный и петый ''богородичен'' представлялся партитурой из какой-то дикой византийской оперы, партитурой, о которой хочется сказать, что это отрывок из оперы «Заткни крепче уши». Удивляемся только, как не заклепаны уши бурсаков так называемым ''столповым'' пением? Но, характеризуя обиходные композиции, мы должны сказать, что с них тошнило и само начальство, которое, кроме того, понимало, что не все же могли быть певцами, и потому на обиход не обращало внимания, незнание его не служило препятствием для перехода из класса в класс, даже и нотаты не существовало по этому предмету, потому что уроки прекращались иногда на целый год. Но направление бурсацкого образования зависит от главного епархиального начальника, со вкусами которого сообразуются училищные власти, а в то время, которое нами взято, старшим начальником был любитель всевозможной ''столповщины'', и вот бурса наполнилась обиходным воем. Одно к одному, и учителем обихода поступил некто Всеволод Васильевич Разумников. Он один преподавал обиход в нескольких классах. Разумников обладал хорошим баритоном, отлично знал ноту и порядочно играл на скрипке. О Разумникове мы должны сказать несколько слов, потому что он был одним из лучших педагогов бурсы. Мы упоминали о нем в первом очерке как о честном экономе училища. Он учредил должность ''комиссара'', выбранного из старших учеников, обязанностью которого было наблюдать за количеством и качеством пищи. Прежде служителя, в заведывании которых находились жизненные продукты, имея каждый по нескольку родственников, содержали их на счет бурсацкого питания; но лишь только комиссар вступил в свои права, он тотчас уличил повара в краже тридцати фунтов мяса и двух мешков гречневой крупы, за что повар был изгнан из училища. По крайней мере третья часть продуктов, прежде похищаемая служителями, была возвращена ученикам. Кроме того, Разумников никого и никогда не наказывал лишением обеда и ужина, как будто боялся подозрения, что он из экономических<ref>Провинившихся в училище иногда бывало до ста человек сразу. Лишить такое количество, пятую часть всех учеников, обеда либо ужина очевидно было выгодно в экономическом отношении. Почти все экономы брали это во внимание и старались распространить наказание голодом. И действительно, наказание голодом было немаловажным источником так называемых остаточных сумм, из которых начальству даются награды. Скоро ли педагоги убедятся, что голодный ученик гак же негоден для науки, как и объевшийся? Не знаем. Только наверное можем сказать, что эту простую истину позже всех поймут экономы учебных заведений.</ref> расчетов заставляет голодать провинившихся. Он всегда стоял против педагогического изречения: satur venter non studet libenter [сытое брюхо к ученью глухо (лат.)]. Ученики за это любили его. Он, кроме того, преподавал «закон божий» и «священную историю». И здесь он шел далее своих сотрудников. Он запретил носить в класс учебники и отвечать по ним. Рассказав ясно и толково урок, он тут же в классе заставлял повторять его со своих слов. Когда ученик не мог ответить, он заставлял другого растолковывать незнающему; если и этот оказывался плох, он поднимал третьего, четвертого и т. д. Урок учился сразу всеми учениками и оживлялся спорами. Но и после этого многие плоховато знали урок, особенно слабые, а Разумников хотел, чтобы у него все без исключения учились хорошо. Для достижения такой цели он постановил: «''авдиторы отвечают за незнание своих подавдиторных''». Авдиторы выбирались из лучших учеников, успевали хорошо выслушать урок вовремя, и потому они были обязаны учить своих подавдиторных в приготовительные занятные часы. Для устранения случаев, когда ученик, по интриге с авдитором, являлся в класс с нулем, ссылаясь на то, что авдитор не хотел ему помочь, требовалось на то подтверждение со стороны товарищества, иначе незнающий подвергался сугубому наказанию, а авдитор был прав. Такие приемы для бурсы были слишком прогрессивны. Лентяи были уничтожены Разумниковым. Но главное достоинство его нововведений состояло в том, что с ним сама собою падала власть авдиторов и второкурсных, они из притеснителей должны были превратиться в помощников своих подчиненных, из начальников в их братьев. Таким образом Разумников положил начало к уничтожению подлой власти товарища над товарищем. Он не уничтожил наказаний и даже был очень строг, но все-таки явление такого учителя в бурсе было редкостью, тем более что в описываемое нами время и в других учебных заведениях, а не только в бурсе, царила дремучая ерунда и свинство. Одно лишь лежит на совести Разумникова — это обиход. Положим, что косноязычных и безголосых он оставил в покое, но держался вредного убеждения, что всякий имеющий какой-нибудь голос при старании непременно постигнет нотное искусство. Горше всех пришлось от него Карасю, тем более что у Разумникова была система наказаний особого рода: он наблюдал, на кого какое наказание действует сильнее. Он понял, что для Карася всего хуже неувольнение в родительский дом. Несмотря на то, что Карась доказывал учителю свою бездарность изгнанием его из певческого хора, он ничего слушать не хотел. Вошел учитель обихода в класс и вместе с учениками пропел звучным голосом «Царю небесный», после чего прямо обратился к Карасю: — Пропой на седьмой глас... Уши режет Карась. Учитель говорит Лапше: — Покажи ему. Лапша заливается... — Повтори, — говорят Карасю. Уши режет Карась... — И нынешний праздник не ходи в город... — Всеволод Васильевич, я уже три недели не был дома... — И четвертую не ходи... — Простите... — А я вот что тебе скажу, — отвечал твердым безапелляционным голосом учитель, — если ты не выучишься петь, я тебя на всю пасху не отпущу... Учитель отошел от него. Карась побледнел и затрясся всем телом. Несчастный Карась. Замечательно широкая глотка, которою он был награжден от природы, служила вечным источником его несчастий. Еще дома ему досталось, когда он закричал на поповну, дразнившую его, так яростно, что его голос был слышен за рекой. В бурсе его нарекли Карасем в тот момент, когда он, по приказу регента, пустил нотку, которая надорвала животы слушателям. Впоследствии, в семинарии, голос его развился до необъятного горлобасия, его выбрали опять в хор, и регент, по прозванию ''Капелла'' (он же ''Редакция, Конституция'' и ''Мелочная лавочка''), употреблял его как стенобитную машину, как хоровой таран: подойдет крепкая нота, мигнет регент — и рявкнет Карась, а при тихих нотах ему велят молчать, — это оскорбляло Карася. Однажды Карась упражнял свой голос в комнате по соседству с семинарским экономом, он едва не оглушил его громовыми нотами, за что эконом, схватив Карася за шиворот, потащил к ректору и только по доброте своей помиловал его. Инспектор ненавидел его, говоря, что человек обладающий рыканием льва, должен иметь характер зверский: должно быть, судил по себе, ибо, обладая семипушечным басом, несравненно сильнейшим карасиного, по натуре был настоящий зверь, за что и получил прозвище не рыбье, как Карась, а звериное, ибо имя его — ''Медведь''. Даже по окончании курса Карась, хвативши однажды чарочку-другую и вышедши на улицу, пустил такую руладу, что городовой должен был внушить, что подобные рулады суть не что иное, как нарушение общественной тишины и порядка. Одно из сильных несчастий, причиною которых был голос, посетило его теперь. «С таким альтом, — думал Разумников, — невозможно не научиться петь». Неувольнение на пасху для Карася было глубоким несчастием, которое подвигло его на многие скандальные похождения... Он от слов Разумникова тихо плакал. Кому горе, а кому радость. День поступления Разумникова в училище был днем торжества и счастия некоего Лапши... Лапша был чудак, парень шальной и благой. Широкоскулое, серого цвета лицо, голова, почти вросшая в плечи, выдавшаяся вперед неестественно грудь и остальная часть туловища, помещенная на коротких ногах, — делали фигуру его в высшей степени странною, попеременно то жалкою, то уморительною. Лицо его освещалось каким-то неразгаданным, постоянно меняющимся внутренним светом: оно серьёзно, даже угрюмо, но вдруг Лапша без всякой причины покраснеет, а потом раскатится смехом, и все это совершается в нем быстро и неуловимо. Он при всем этом не был дураком. В лице его вы видите образчик бурсацкой застенчивости, которая особенно развилась от его несчастного безобразия. Не будь этой застенчивости, он, быть может, и не сидел бы в Камчатке... Таков был Лапша. Но он делался совершенно иным человеком, когда пел что-нибудь: значит, талант. Голосок он имел довольно приятный и владел тонко развитым слухом. Всегдашней, самой задушевной мечтой его было иметь свою скрипку и выучиться играть на ней, но мечта так и осталась мечтой: теперь он где-то пастухом монастырских коров и, говорят, отлично играет на рожке... Подходит к Лапше Карась. — Что тебе? — говорит Лапша, ежась, двигая плечами и выпячивая свое странное лицо. — Поучи меня обиходу. Лапшу медом не корми, а только дай в руки обиход. — Пойдем. Сначала надо ноты выучить. Отправились они в Камчатку и затянули — ут, ре, ми, фа и т. д. — Не так: надо тоном выше! Карась усиливается тоном выше. — Чересчур высоко — теперь ниже надо. Карась на новый манер. Долго они упражнялись в церковногласии. Спотели оба. Но вот Лапша съежился, перегнулся, вытянулся, сделал сначала тоскливую рожу, а потом вдруг поднес к носу Карася кукиш... — Это что? — Кукиш! Лапша после этого захохотал. — Да что с тобой? — Не буду учить... — Голубчик... Лапша... — Не поймешь ничего... Лапша убежал... Остервенение напало на Карася. Он грыз свои ногти и, мигая глазами, усиливался удержать злую соленую слезу, которая ползла на щеку. — Когда так, к черту все! Он ударил об пол обиходом... — Проклятое училище! — проговорил он... Карась начал вести себя неприлично. Если бы не проклятое наказание, Карась от среды до воскресенья провел бы время, мирно почивая на лаврах, но теперь он был раздражен, и жизнь его пошла ломаным путем. Подходит к нему один из его любимых дураков, бедная Катька. — Нет ли у тебя хлебца? — Этого не хочешь ли? Карась предлагает голодному Катьке туго натянутую фигу. Катька отходит от него печально... Карась идет развлечься на училищный двор. — Карасики, пучеглазики! — говорит ему ''Тальянец'', второкурсный мужлан старшего класса, ученик с вывороченными ногами. — Кривы ножки, кочерыжки! — отвечает Карась... Тальянец начинает его преследовать. — На кривых ногах пять верст дальше! — отвечает Карась, пускает в него комом грязи и удаляется опять в класс. Подходит к нему другой дурак, ''Зябуня''. — Карасик, — говорит он ласково. — Ты что, животное безмозглое? — Карасик... — Поди прочь, пустая башка! Пустая башка тоже отходит от него печально... Карась стал несговорчив и несправедлив. Он чувствует это, и его начинает мучить совесть... — Черт знает, какая тоска, — объясняет он приступы совести... Идет Карась ко второуездному классу, берется за ручку двери и начинает стучать ею: ученики низших классов, не имевшие права входить в высший, так вызывали второуездных. Выходит ученик. — Кого тебе? — Тавлю. — Сейчас. Вышел Тавля. — Чего тебе? — Дай в долг. — Сколько? — Пять копеек. — В воскресенье семь. — Нет уж, после воскресенья, в другое. Я не уволен. Откуда ж мне взять? — Тогда десять. Карась задумался на минуту. — Давай, — сказал он, махнув рукою... Тавля отсчитал ему пять копеек... Карась отправился в сбитенную, съел там на три копейки сухарей, а на две выпил сбитню. И угощение не успокоило его. Оно напомнило ему только домашний чай и кофе. Затосковал Карась. — Боже мой, — проговорил он, — неужели не отпустят меня на пасху? Пойду попрошу еще Лапшу: не поучит ли? А нет! черт с ними!.. не выучиться мне!.. После того Карась из пустяков каких-то полез в драку, и хотя пустил в дело зубы, когти и ноги, как обыкновенно, однако его все-таки поколотили........................ Для Карася не было наказания тяжелее, как неотпуск домой. И вот еще порядочный бурсацкий учитель Разумников не понимал же, что такое наказание гнусно, незаконно и вредно. Не понимают педагоги и понимать не хотят, что они, когда запрещают человеку, в виде наказания, переступать порог отцовского дома, то этим самым вгоняют его в скуку, тоску и апатию, подвергают на скандалы разного рода, поселяют к уроку или нравственному правилу, за которые штрафуют и шельмуют, полное отвращение, лицемерное исполнение и страсть к запрещенному поступку. Неужли такие плоды в видах здравой педагогики? Кроме того, чем виноваты отец и мать, когда они во время праздника, по приговору педагогов, не видят в своей семье сына, часто любимого, часто единственного сына? за что братья и сестры лишаются свидания со своим братом? за что их-то наказывают педагоги? Воскресный день во многих семействах один только и есть свободный день в неделе — к чему же он туманится печалью по сыне или брате? Портить чужой праздник никто не имеет права, это дело нечестное, дело несправедливое. И неужели отец и мать, если они любят своего сына, меньшее могут иметь на него влияние, нежели черствый педагог? Многие педагоги скажут на это: «да». Был же, например, болван, которого мы называли Медведем, семинарский инспектор, который привязанность к родному дому ставил ученику в преступление на том основании, что желающий быть дома не желает быть в школе, значит, ненавидит науку и нравственность, проводимые в ней. Диво, что такие черные педагоги, как лишенные деторождения, не наказывали детей за любовь к родителям! Но таких педагогов скорее прошибешь колом, нежели добрым словом. Бог с ними. Лучше посмотрим, что сталось с Карасем, когда он страдал от мысли, что его не отпустят домой на целую пасху................................ Учителем арифметики того класса, где был Карась, был некто Павел Алексеевич Ливанов; собственно говоря, не один Ливанов, а два или, если угодно, один, но в двух ''естествах'' — Ливанов пьяный и Ливанов трезвый. Третья ''перемена'', которая была после обеда, назначалась для арифметики... Стоят при входе в класс ''караульные'', ожидающие Ливанова. Ливанов входит в ворота училища... — Каков? — спрашивает один караульный... — Руками махает, значит, того... — Это еще ничего не значит... — Да ты не видишь, что он у привратника просит понюхать табаку? — Именно так... Значит, пишет по восемнадцатому псалму. Караульные бегут в класс и с восторгом возвещают: — Братцы, Ливанов в пьяном естестве... Класс оживляется, книги прячутся в парты. Хохот и шум. Один из великовозрастных, ''Пушка'', надевает на себя шубу овчиной вверх... Он становится у дверей, чрез которые должен проходить Ливанов... Входит Ливанов. На него бросается Пушка... — Господи, твоя воля, — говорит Ливанов, отступая назад и крестясь... Пушка кубарем катится под парту. — Мы разберем это, — говорит Ливанов и идет к столику. В классе шум... — Господа, — начинает Ливанов нетвердым голосом... — Мы не господа, вовсе не господа, — кричат ему в ответ... Ливанов подумал несколько времени и, собравшись с мыслями, начинает иначе: — Братцы... — Мы не братцы! Ливанов приходит в удивление... — Что? — спрашивает он строго... — Мы не господа и не братцы... — Так... это так... Я подумаю... — Скорее думайте... — Ученики, — говорит Ливанов... — Мы не ученики... — Что? как не ученики? кто же вы? а! знаю кто. — Кто, Павел Алексеевич, кто? — Кто? А вот кто: вы — свинтусы!.. Эта сцена сопровождается постоянным смехом бурсаков. Ливанов начинает хмелеть все больше и больше... — Милые дети, — начинает Ливанов... — Ха-ха-ха! — раздается в классе... — Милые дети, — продолжает Ливанов, — я... я женюсь... да... у меня есть невеста... — Кто, кто такая?.. — Ах вы, поросята!.. Ишь чего захотели: скажи им кто? Эва, не хотите ли чего? Ливанов показывает им фигу... — Сам съешь! — Нет, вы съешьте! — отвечал он сердито. На нескольких партах показали ему довольно ядреные фиги. Увлекшись их примером, один за другим, ученики показывали своему педагогу фиги. Более ста бурсацких фиг было направлено на него... — Черти!.. цыц!.. руки по швам!.. слушаться начальства!.. — Ребята, ''нос'' ему! — скомандовал ''Бодяга'' и, подставив к своему носу большой палец одной руки, зацепив за мизинец этой руки большой палец другой, он показал эту штуку своему учителю... Примеру Бодяги последовали его товарищи... Учителя это сначала поразило, потом привело в раздумье, а наконец он печально поник головою. Долго он сидел, так долго, что ученики бросили показывать ему фиги и выставлять носы... — Друзья, — заговорил учитель, очнувшись... Господа, братцы, ученики, свинтусы, милые дети, поросята, черти и друзья захохотали... — Послушайте же меня, добрые люди, — говорил Ливанов, совсем хмелея... Лицо его покрылось пьяной печалью. Глаза стали влажны... — Слушайте, слушайте!.. тише!.. — заговорили ученики. В классе стихло... — Я, братцы, несчастлив... Я женюсь... нет, не то: у меня есть невеста... опять не то: мне отказали... Мне не отказали... Нет, отказали... О черти!.. о псы!.. Не смеяться же! Ученики, разумеется, хохотали. Пьяная слеза оросила пьяное лицо Ливанова... Он заплакал... — Голубчики, — начал он, за меня никто не пойдет замуж, никто не пойдет... Рыдать начал Ливанов. — У меня рожа скверная, — говорил он, — пакостная рожа. Этакие рожи на улицу выбрасывают. Плюньте на меня, братцы: я гадок, братцы... — Гадок, гадок, гадок, — подхватили бурсаки... — Да, — отвечал их учитель, — да, да, да... Плюньте на меня... плюньте мне в рожу. Ученики начинают плевать по направлению к нему. — Так и надо... Спасибо, братцы, — говорит Ливанов, а сам рыдает... У Ливанова была не рожа, а лицо, и притом довольно красивое, ему и не думала отказывать невеста, к которой он начал было свататься, напротив — он сам отказался от нее. Спьяна Ливанов напустил на себя небывалое с ним горе. Со стороны посмотреть на него, так стало бы жалко, но для бурсаков он был ''начальник'', и они не опустили случая потравить его. — Братцы, — продолжал он, — я отхожу ко господу моему и к богу моему... Я вселюсь... — Смазь ему, ребята! — крикнул Пушка. — Что такое? — спросил Ливанов... — Смазь... — Что ''суть'' смазь? — А вот я сейчас покажу тебе, — отвечал Пушка, вставая с места... — Не надо!.. сам знаю... Сиди, скотина... Убью!.. Ах вы, канальи!.. над учителем смеяться!.. а?.. — говорил Ливанов, приходя в себя... — Да я вас передеру всех... Розог!.. — крикнул он, совсем оправившись... В классе стихло... — Розог! — Сейчас принесу, — отвечал секундатор. — Живо!.. Я вам дам, мерзавцы!.. Хмель точно прошел в Ливанове. «Что за черт, — думали бурсаки, — неужели в другое естество перешел?» Но это была минутная реакция опьяненного состояния, после которого с большею силою продолжает действовать водка, и когда вернулся в класс секундатор, то он увидел Ливанова совершенно ошалевшим. Ливанов, стиснув зубы и поставив на стол кулак, смотрел на учеников безумными глазами... — Розог, — сказал он однако, не забывая своего желания... — Что Павел Алексеич? — отвечал секундатор, смекнув, как надо вести себя... — Розог... — Все люди происходят от Адама... — говорил ему секундатор... — Так, — отвечал Ливанов, опять забываясь, — а роз... — Добро зело, то есть чисто, прекрасно и безвредно... — Не понимаю, — говорил Ливанов, уставясь на секундатора. — Я родился в пятьдесят одиннадцатом году, не доходя, минувши Казанский собор... — Ей-богу, не понимаю, — говорил Ливанов убедительно... — Как же не понять-то? Ведь это написано у пророка Иеремии... — Где? — Под девятой сваей... — Опять не понимаю... — Очень просто: оттого-то и выходит, что числитель, будучи помножен на знаменатель, производит смертный грех... — Ты говоришь: грех? — Смертный грех... — Ничего не понимаю... — Всякое дыхание да хвалит... — Что хвалит?.. скотина!.. винительного падежа нет в твоей речи!.. черт ты этакой!.. По какому вопросу познается винительный падеж? — По вопросу «кого, что?». — Так кого же хвалит? что хвалит? черт ты этакой, отвечай! — Черта хвалит. Ливанов посмотрел на него злобно... — Ты это серьёзно говоришь? — спросил он. — Вот тебе крест. Ученик перекрестился. — Ты мне сказал «тебе»? — Я, тебе, мне, мною, обо всех... — Уйди!.. убью! — отвечал, озлившись, Ливанов, — прошу тебя, уйди!.. Я в пьяном виде не ручаюсь за себя... — Он ушел, — говорит ученик... — Он?. Что мне за дело до него?.. ты-то уйди!.. Черт же с тобой, скотина, — говорит опьяневший педагог, стуча по столу кулаком... — Не хочешь уйти? Так я же уйду... Я пьян... Я уйду... Учитель после этих слов неожиданно встает со стула и направляется к двери. Его провожают хохотом, криком, визгом и лаем... — Это все пустяки, — говорит он, — в жизни все пустяки, — и выходит на лестницу... Лишь только он ступил на первую ступеньку, как тот же секундатор, следивший за ним, схватил его за ногу. Пьяный педагог полетел с лестницы вниз головою. Счастье его, что он не переломал себе ребер... — Оступился, черт возьми, — говорил перепачканный учитель, вставая на площадке, у которой кончалась лестница... Подле него уже очутился секундатор, дернувший его за ногу... — Вы, кажется, замарались? — спрашивает он. — Позвольте, я вас почищу. — Не надо, друг мой, вовсе не надо... Все пустяки... Учитель наконец ушел домой. Вот каков был Павел Алексеевич Ливанов в пьяном естестве........................................ Описанная нами сцена была в четверг. В субботу Ливанов явился в трезвом естестве. Ученики держали себя, как и Ливанов, иначе — прилично, разумеется прилично по-бурсацки. С Ливановым, когда естество его переменялось, из пьяного переходило в трезвое, шутить было опасно. Вообще Ливанов был не дурной человек, хотя как учитель не выдавался из среды своих товарищей; но по крайней мере он не запарывал своих учеников до отшибления затылка... Лобов, Долбежин и Батька были представителями террора педагогического, Краснов и Разумников — представителями прогрессивного бурсацизма, а Ливанов был какая-то помесь тех и других: иногда строг до лобнических размеров, иногда добр бестолково. Во всяком случае, не любили шутить с Ливановым, когда он был в трезвом естестве... Карась не выходил на сцену, когда был пьян Ливанов, но сегодня, когда шутки с Ливановым были опасны, он решился на скандалы... Хотя Карась сидел в Камчатке и заявил своему авдитору «нуль навеки», но он был все-таки довольно любознательная рыба. Вышел такой случай. Однажды от нечего делать Карась рвал арифметику Куминского; он в этом занятии прошел уже до деления. Тут его злодеяния вдруг прекратились. «Деление? — подумал он. — А ведь я знаю деление... А дальше что?.. Именованные числа... Это что за штука?.. Сначала узнаю, а потом раздеру...» Остановившись на такой мысли, он стал читать Куминского и без посторонних пособий понял именованные числа. «Дальше дроби — это что такое?» — сказал он. Понял он и дроби... Все это было пройдено им в три приема. Значит, когда захочет человек учиться, то можно обойтись и без розги. «Дальше что? десятичные дроби... Не хочу читать... Довольно». После этого он Куминского обратил в клочья. Задано было о «приведении дробей к одинаковому знаменателю», и хотя у Карася стоял в нотате нуль, однако он знал урок, приготовив его без всякого поощрения и принуждения гораздо ранее, чем требовалось... Учитель вызвал к доске ''Секиру''. Секира, несмотря на то, что был авдитор, путался... — Дурак, — сказал ему Ливанов... — Дурак и есть, — подтвердил Карась из Камчатки... — Кто это говорит? — рассердившись, спросил Ливанов... Ему дерзким показался ответ Карася... — Я, — отвечал Карась. — Помилуйте, Павел Алексеевич, не умеет привести к одному знаменателю: ну не дурак ли? — Ах ты, скотина, — закричал Ливанов... — Помилуйте же, Павел Алексеевич. Я сижу в Камчатке, значит, дурак из дураков, а все-таки «приведение знаменателей» знаю! — Если же ты не сделаешь мне «приведения», я тебя запорю... — Запорите... — К доске!.. Карась вышел и отлично ответил урок... — Ну, не правду ли я сказал, что дурак он? — говорил Карась, показывая на Секиру. — Даже я умею это сделать. Ливанов подошел к Карасю и Секире. — Дай мел, — сказал он Карасю... — Извольте... Взявши в руки мел, Ливанов сделал на лице Секиры крупный крест. Делая крест, он говорил: — Пентюх, перепентюх, выпентюх!.. — Ну, дурак и есть, — подтверждал Карась... После этого Карась отправился в Камчатку. Развлеченный на несколько минут своим ответом, он, однако скоро начал скучать. Пришла ему на мысль предстоявшая опасность неотпуска домой на святую. Злость на него нашла, которую он и выместил на грифельной доске, попавшей ему под руки. Сняв с краев ее боковые планки, он хотел обратить их в щепы, но, приложив палец ко лбу, сказал себе: «Подожди, дружище, тут выйдет скрипка». Из трех планок он сделал треугольник, к вершине его прикрепил четвертую, в треугольнике натянул веревочные струны, добыл из розог, лежавших в печке, по соседству его, прут, из которого смастерил смычок, и таким образом устроил нечто вроде цевницы... Это заняло его на время, но в голову его опять приходит мысль о пасхе. «Черти, — думал он, — неужели так-таки и не пустят на пасху?.. Лучше бы пересекли пополам! Сколько хочешь секи, мне все одно». — «Так ли?» — рефлектирует он. — «А вот попробуем». Карась берет свою цевницу и начинает водить по ней смычком, то есть розгой... Раздается на весь класс страшный визг, произведенный Карасем для скандала. — Кто это? — спрашивает изумленный учитель. — Я это, — отвечает храбро Карась... Визг был до того неожидан и неуместен, что учитель растерялся... — Что это значит? — Ничего не значит. — Скотина... Карась сел спокойно. Учителя поразил этот случай, и потому только он не отпорол Карася... «Врешь, — думает между тем Карась, — ты меня отпорешь!» — и берет в свои руки цевницу... Раздается еще сильнейший его визг... Ливанов на этот раз вышел из себя. Он, озлобленный, бросается к Карасю. Карась же становится коленями на ребро парты... — Я наказан, — говорит при приближении к нему Ливанова... — Стой, скотина, весь класс... — Буду стоять. Учитель недоумевает, что сталось с Карасем. Однако мало-помалу он успокаивается. «Нет, ты меня отпорешь!» — думает Карась... Берет он в руки цевницу и, водя по ней прутом, производит третий, сильнейший визг... На этот раз Ливанов совершенно сбесился. Он бросился на Карася с поднятыми кулаками... — Убью, мерзавец! Карась струсил, видя разъяренного учителя, и когда Ливанов подбежал к нему, он вскочил на ноги и понесся над головами товарищей, по партам, к двери, за которою и скрылся. Учитель долго не мог прийти в себя. Долго ходил учитель по классу. Он был страшно озлоблен и в то же время изумлен. «Понять не могу, — думал он, — что сталось с этим мерзавцем?» Факт выходил своею оригинальностию из ряда обыкновенных фактов, и, должно быть, именно это обстоятельство сделало то, что Ливанов не донес о карасиных деяниях инспектору. Иначе Карасю пришлось бы целую неделю таскать из своего тела прутья: за подобные его дерзости в бурсе драли жестоко, до того жестоко, что после сечения относили в больницу ''на рогожке''. Счастье Карася... Но Карася все-таки высекли в тот день. Он в озлоблении пошел бить стекла училища, был пойман на этом деле, и хотя призывал всю небесную силу во свидетельство того, что он нечаянно разбил стекло, однако ему ''влепили'', как выражается он, около пятидесяти. Таким образом, наказание Разумникова имело свои добрые последствия: оно бесило только человека, а нисколько не наставляло на путь истины. Посмотрим, что было после. Ученики отпускались домой из бурсы по письменным билетикам от двенадцати часов субботы до пяти часов воскресенья. В субботу разошлись ученики, большинство по домам. Училище опустело. Карась остался в бурсе. Ученики в свободное время обыкновенно сидели в спальнях. Карась находился в ''Сапоге''. На него напала невыносимая тоска. Он бросился на кровать, покрыл свою голову подушкой и зарыдал. Мы, взрослые люди, на детское горе смотрим очень легко. Разве может ребенок серьезно страдать? Разумеется, большинство читателей ответит: нет. Между тем бывают детские печали глубокие и сильные, печали, за которые человек не может простить и тогда, когда станет взрослым. Карась в ту минуту, когда лежал на кровати, всех ненавидел. Разве может глубоко ненавидеть ребенок? Может. Если бы не учился человек ненавидеть в детстве, не умел бы ненавидеть и в зрелых летах. Бурса дала Карасю сильные уроки ненависти, злости и мести — бурса превосходное адовоспитательное заведение! Для городского, привыкшего проводить праздники дома, самый гадкий день — праздничный день в бурсе. Карась кое-как дождался всенощного. Учеников разделили на две партии: одна отправлялась в лаврскую церковь, другая оставалась в бурсе. К первой принадлежали имевшие сколько-нибудь приличную одежду, ко второй оборвыши и отрепыши, которых стыдно было даже бурсацкому начальству пустить на свет божий. Карась остался с отрепышами, потому что был не уволен в город, а таких не пускали в лаврскую церковь. По звонку в шесть часов вечера оборвыши и отрепыши отправились на домашнюю всенощную в так называемый «''пятый номер''», то есть класс под № 5. Это была большая длинная комната, уставленная партами. На передней стене ее висел огромный образ Христа, сидящего на престоле; пред тем образом и совершалась всенощная одним из лаврских монахов. Ученики сдвинули парты в одну сторону, к стене. Образовалась довольно обширная площадка, на которой и поместились рядами ученики. По правую руку образа поставили аналой, около которого поместилась ''сборная братия'', то есть певчие-любители из оставшихся в бурсе оборвышей и отрепышей. Карась в детстве был очень религиозный мальчик. Кроме того, на сердце его накопилось очень много горя. Он, лишь только началось всенощное, встал на колени и начал усердно молиться. Содержание его молитвы, как часто случается в детстве, было беспредметное, неопределенное. Он ни о чем не просил, ни на кого не жаловался богу; он, отрешаясь от внешнего мира, стремился куда-то всеми силами своей души. Тепла была его молитва и сильна... Так прошло около полчаса, и Карась с каждым поклоном разгорался духом. Но это благодатное настроение было неожиданно нарушено самым пасквильным образом. Когда Карась кончал усердный поклон, сосед его, дурак Тетеры, сделал ему дружескую смазь. Карася это изумило, а Тетеры, рассматривая свою пясть, в которой сейчас держал лицо Карася, увидел ее мокрою... — Ты плачешь, — сказал он Карасю... Религиозный экстаз Карася миновался. — У тебя слезы? — повторил Тетеры. Карась озлился, тем более что ему было стыдно своих слез... — Безмозглая башка, — отвечал он и дал пинка Тетеры. — Да о чем ты плакал? — спрашивал глупец Тетеры. — Отстань, осел! — Скажи же, — допрашивал добродушный глупец. — Вот тебе! Карась дал ему очень чувствительный пинок. — Подлый Карасище, — приветствовал его дурак... Таким образом, молитвенное настроение карасиного духа было нарушено. Карасю сделалось просто скучно. Он стал наблюдать религиозность своих сомолитвенников. Ученики любили свой бурсацкий храм более, нежели лаврский, потому что богослужение, которое они совершали, возможно было только в том именно храме, в котором и драли их. Домашняя служба была короче и веселее: ее по возможности сокращали и делали занимательною. Дьячок из учеников, читая псалмы, перебирал слова до того быстро, что слышалось только щелканье языком и губами, а смыслу... смыслу бурсакам и не требовалось... «Бог с ним!..» — говорили они... Для характеристики бурсацкого богослужения мы должны сообщить читателю следующего содержания рассказ. Сидели в горячей бане два купца, один очень жирный, другой так себе, и разговаривали они о духовных делах. «Нет, ты скажи мне, — говорит купец так себе, — что такое дьячок?» — «Известно, что: служитель божий», — отвечает жирный. «А вот и врешь». — «Что же такое дьячок, объясни!» — «Сейчас объясню, — отвечает задавший вопрос. — Дьячок, — говорит он, — есть дудка, чрез которую глас божий проходит, но... ее не задевает — вот что!» — «Это так, — подтвердил жирный, — ты в самую центру попал». После такого определения читатель поймет нас, когда мы скажем, что бурсаки во время всенощного были не молельщиками, а чистыми дудками... Но, кроме бестолкового дьяческого чтения, было еще безобразное пение. ''Сборная братия'' любила ''хватить, ляпнуть, рявкнуть, отвести кончик'', — эти термины означают громыгласия бурсы. Поющая и взывающая бурса стоит и подзадоривает тех, у кого хорошо устроены дыхательные мехи и горловые связки... Ревет молящаяся бурса... Но это все еще ничего бы: у нас на Руси в большинстве случаев церковные службы сопровождаются нелепым чтением и аневричным пением, но богомольный русский человек давно привык к тому, и его религиозное чувство все-таки питается во время службы; но этот же стерпевшийся наш богомольный человек, посетив бурсацкую всенощную; непременно возмутится духом. Мы видели, как Карась во время службы смазь получил. Такие явления во время всенощной были очень обыкновенны. Молящиеся толкались, смеялись, плевались... Отрепыши в первых рядах только стояли прилично, а в средине, где ученики были заслонены окружающими их товарищами, играли в карты и ''костяшки''. Хорь лазил по карманам. ''Чахотка'', второкурсник, спал на тулупе, ''Павка'', городской мальчик, не отпущенный домой за леность, учил урок... Смази, щипки, плевки, подзатыльники рассыпались только ''несколько'' реже и скромнее сравнительно с обыкновенными занятными часами. Все это в бурсе называлось богослужением.................................... Но не можем удержаться от горячего слова. И не будем удерживаться. Договоримся до конца — благо, время такое подошло, что ''можно'' говорить и ''следует'' говорить.......................................... Бурсацкая религиозность своеобычна. В бурсе вы всегда встретите смесь дикого фанатизма с полною личною апатией к делу веры. В бурсацком фанатизме, как и во всяком фанатизме, нет капли, нет тени, намека нет на чувство всепрощающей, всепримиряющей, всесравнивающей христианской любви. По понятию бурсацкого фанатика, католик, особенно же лютеранин — это такие подлецы, для которых от сотворения мира топят в аду печи и куют железные крючья. Между тем всякий бурсак-фанатик более или менее непременно невежда, как и всякий фанатик. Спросите его, чем отличается католик от православного, православный от лютеранина, он ответит бестолковее всякой бабы, взятой из самой глухой деревни, но, несмотря на то, все-таки будет считать своей обязанностию, своим призванием ненависть к католику и протестанту. Но жаль учеников, жаль: если препарировать бурсацкую религиозность, сбросить с нее покрывало, которым маскируется и декорируется сущность дела пред неспециалистом или недальновидным наблюдателем, распутать схоластические и диалектические тенета, мешающие анализировать факт смело и верно, то эта бурсацкая религиозность, знаете ли, чем окажется в большинстве случаев? — она окажется полным, абсолютным ''атеизмом'' — не сознательным атеизмом, а животным атеизмом необразованного человека, атеизмом кошки и собаки. Они называют себя верующими, и лгут они: у них и для них не существует того бога, к которому так любят обращаться женщины, дети, идеалисты и люди, находящиеся в несчастии. И что может развить в них религиозное чувство? Уж не ''божественные'' ли науки, которые зубрят они с проклятием и скрежетом зубовным? Эти-то науки, устилаемые их ''сочинителями'' дерьмом с чертоплешинами, и развращают человека. Науки бурсацкие таким писаны диким языком, вымощены таким непроходимым камением, что могут произвести в душе человека разве только сыворотку, а никак не возбудить в нем религиозное чувство. Прочитать бурсацкий учебник так же легко, как перекусить толстую веревку. Но попытайтесь перекусить эту веревку, попытайтесь выучить наизусть, слово в слово, буква в букву, всю ерунду бурсацкую и в то же время ухитритесь поверить ей, обратить ее в свое убеждение, «в плоть и кровь», как приказывает своим ученикам один из семинарских педагогов, — тогда, честное слово, вы ошалеете навеки. Но главная причина, настоящая сущность дела все-таки не в каменологии, не в дресвологии, не в тернологии туземных наук. Религия, хотя и не проповедуется она в бурсе, как у поклонника Магомета, огнем и мечом, но проповедуется розгой, голодом, дерганьем из головы волос, забиением и заушением. Например, Лобов велит ''вознести'' ученика ''на воздусях'', положить под самый нос его «Закон божий» и в то же время кричит дико: «Учи, сейчас же и учи урок!». Мы думаем, что бурсацкое начальство, поступая так, постепенно и незаметно, однако самым радикальным путем, направляет миросозерцание своих учеников к полному атеизму. Когда дети начинают подрастать, то из них лишь одни идиоты остаются упорствующими в фанатизме, вынося из бурсы только боязнь черта и ада да еще ненависть к иноверцам и ученым, а любви к человеку, заповеданной Христом, того чувства и тех начал, которые ныне называются гуманностию, они не получают от бурсы, потому что бурса вечно ''аскоченствует'', убеждения ее носят на себе всегда несчастное клеймо «Домашней беседы», этой плевательницы нашей российской духовной литературы. Но при дальнейшем развитии большинство бурсаков, чуя человеческим чутьем неладность своей науки, делается вполне равнодушно к той вере, за которую так долго и так жестоко секли их. Так формируется большинство; но затем остается меньшинство — самые умные люди из семинаристов, цвет бурсацкого юношества... Эти умные бурсаки распадаются на три типа... Одни из них — по направлению своему идеалисты, спиритуалисты, мистики, и в то же время по натуре народ честный и славный, добрый народ. Они во время самостоятельного развития своего, силою собственного, личного ума и опыта, очищают бурсацкую веру, всеченную в их душу, от всевозможных ее ужасов, потом создают новую веру, свою, человеческую, которую, надев впоследствии рясы и сделавшись попами, и проповедуют в своих приходах под именем православной веры. Таких попов и народ любит и так называемые ''нигилисты'' уважают, потому что эти попы — люди хорошие. Другого типа бурсаки — это бурсаки материалистической натуры. Когда для них наступает время брожения идей, возникают в душе столбовые вопросы, требующие категорических ответов, начинается ломка убеждений, эти люди, силою своей диалектики, при помощи наблюдений над жизнью и природой, рвут сеть противоречий и сомнений, охватывающих их душу, начинают читать писателей, например вроде Фейербаха, запрещенная книга которого в переводе на русский язык даже и посвящена бурсакам, после того они делаются глубокими атеистами и сознательно, добровольно, честно оставляют духовное звание, считая делом непорядочным — проповедовать то, чего сами не понимают, и за это кормиться на счет прихожан. Это также народ хороший. Вначале этим бурсакам жаль вечности, которую им, в качестве материалистов, приходится отрицать, но потом они находят в себе силы помириться с своим отрицанием, успокоиваются духом, и тогда для бурсака-атеиста нет в развитии его попятного шага. Эти люди всегда бывают люди честные и, если не вдаются в эпикуреизм, люди деловые, которыми все дорожат. Они, сделавшись атеистами, никогда не думают проповедовать террор безбожия. Самый атеизм они определяют совсем не так, как принято у нас определять его. Вот как они резюмируют свой нигилизм: «В деле совести, в деле коренных убеждений насильственное вмешательство кого бы то ни было в чужую душу незаконно и вредно, и поэтому я, человек рациональных убеждений, не пойду ломать церквей, топить монахов, рвать у знакомых моих со стен образа, потому что через это не распространю своих убеждений; надо развивать человека, а не насиловать его, и я не враг, не насилователь совести добрых верующих людей. Даже на словах с человеком верующим я не употреблю насмешки, а не только что брани, и остроты над предметами, которые дороги для человека, будут допущены мною только тогда, когда дозволяет их мой собеседник, — иначе я и говорить с ним не буду о делах веры. Но, не стесняя свободу совести моих ближних, не желаю, чтобы и мою теснили. Научи меня, если сумеешь? Не можешь, отойди прочь. Я тебя поучу, если желаешь? Не хочешь, и толковать не стану — тогда мое дело сторона. При таких отношениях мы можем ужиться, потому что честный атеист с честным деистом всегда отыщут пункты, на которых они сойтись могут. Что такое атеизм? Безбожие, неверие, заговор и бунт против религии? Нет, не то. Атеизм есть не более, не менее, как известная форма развития, которую может принять всякий порядочный человек, не боясь сделаться через то диким зверем, и кому ж какое дело, что я нахожусь в той или другой форме развития. А уж если кому она кажется горькою, то приди и развей меня в ином направлении. Если же будете насиловать меня, я прикинусь верующим, стану лицемерить и пакостить потихоньку — так лучше не троньте меня — вот и все!». Вот какие иногда бывают бурсаки. Этих тоже все любят и уважают, и честный поп, встретясь с атеистом-товарищем, охотно подаст ему руку, если только он в существе дела порядочный человек. Так и следует. Но бурса из умных учеников своих создает еще род людей, которые, ставши атеистами, прикрывают свое неверие священнической рясой. Вот эти господа бывают существами отвратительными — они до глубины проникаются смрадною ложью, которая убивает в них всякий стыд и честь. Желая скрыть собственное неверие, рясоносные атеисты громче всех вопят о нравственности и религии и обыкновенно проповедуют самую крайнюю, безумную нетерпимость. Беда, если эти рясофорные атеисты делаются педагогами бурсы. Будучи убеждены, что неверие лежит в природе всякого человека, и между тем поставлены в необходимость учить религии, они вносят в свою педагогику сразу и иезуитство и принципы турецкой веры. По их понятию, самый лучший ангел-хранитель бурсацкого спасения — это фискал, наушник, доносчик, сикофанта и предатель, а самое сильное средство развить религиозность — это плюха, розга и голод. Терпеть не могут они Христова правила, апостолам данного: «в доме, где не верят вам, отрясите прах ног ваших — и только»; нет, им хочется в христианскую веру напустить туретчины. «Отодрем, — думают они, — человека за погибель души его и стащим потом в царствие небесное за волоса хоть — и делу конец!» Эти рясофорные атеисты развивают в себе эгоизм — источник деятельности всякого атеиста, но который у хороших атеистов является прекрасным началом, а у этих, оскверняясь в их душе, становится гнусным. Они проповедуют яро не потому, что боятся за вечную погибель своего ''прихода'', а потому, что боятся вечной погибели своего ''дохода'': при каждой проповеди они щупают свои карманы, нет ли в них дыры, и нельзя ли дыру, если она есть, вместо заплаты заклеить проповедью. Эти рясофорцы бывают главными прислужниками тех барынь и купчих, которые постоянно ханжат и благочестиво куксятся на Руси: они обирают глупых женщин; кроме того, из них же выходят самые усердные церковные воры и святотатцы. Но, имея широкие карманы, в которых лежат деньги верующих и усердствующих прихожан, не хотят часто шевельнуть пальцем, чтобы помочь какой-нибудь вдове голодающей, из их же ведомства, — благо, свое чрево давным-давно набито ассигнациями. Если в их руки попадает власть, то они употребляют ее возмутительным образом; если они чувствуют в своих руках силу, то употребляют ее на зло. Например, один знакомый нам литератор напечатал две очень дельных и честных статьи, касающихся духовного вопроса, — так что же? Он получил анонимное письмо, в котором говорится, что если он не прекратит своих статей, то его мать, вдова, будет выгнана из казенной квартиры и лишена последнего куска хлеба, а ему, литератору, лоб забреют. Я уверен, что это писал непременно рясофорный атеист, потому что когда к рясофорному являешься с откровенным словом, он против слова поднимается с дреколием. Вот каких господ заготовляет бурса! Но таких господ презирают честные бурсаки, которые считали себя не в праве надеть рясу, и верующее наше духовенство, образованная часть его, — добрый поп всегда подаст руку доброму атеисту и с отвращением встанет спиной к своему же сослуживцу, но не верующему в свое призванье. Так и следует. Но пока довольно. Все эти мысли пришли нам в голову по поводу бурсацкого богослужения, которое для Карася началось так благоговейно, потом было прервано смазью, а кончилось тем, что он под конец всенощного играл в ''чет и нечет''................................. Кончился для Карася гадкий бурсацкий праздник. «Неужели меня не уволят и на пасху?» — думал он. Страшно сделалось ему. Он знал, что такое в бурсе пасха. Лучше бы совсем не существовало пасхи в бурсацком календаре. Этот праздник ожидался учениками с нетерпением, все думали встретить в святой день что-то особенное, выходящее из ряду вон; лица торжественные, светлые, добрые; товарищи внимательны друг к другу и ласковы; ни одной нет затрещины во всей бурсе. Хоры после спевки идут в церковь, поют с увлечением и звонко, весело христосуются и после службы возвращаются в бурсу, где и разговляются. Все это очень мило; но вместе с разговеньем улетает из бурсы и праздник. Если бы дали ученикам простую рекреацию, они и справили бы ее, как обыкновенно, но пасха — праздник особенный, и проводить его следует иначе. И вот бурсаки снуют из угла в угол, ищут своего праздника и найти не могут. Где же он? Затерялся где-то, а вернее всего, оставлен дома, на родине. Поневоле припоминают бурсачки Христов день под родным кровом, все чуют, что не так надо праздновать его, и уже христовский вечер становится невыносимо скучен, на всех нападает тоска и апатия. Прожить целую неделю в таком состоянии — дело крайне тяжелое. Оттого-то Карасю и прописывали бурсацкую пасху вместо казни: на дельное что-нибудь она и не годилась. Но Карась поклялся, что он во что бы то ни стало отделается от этой казни... Но что же он предпримет? «Сбегу», — чаще и чаще приходит ему на мысль. С этой блаженной мыслью он и заснул в тот день. «Сбегу», — думал Карась, проснувшись, и на другой день поутру. Эта мысль начинала нравиться Карасю и окончательно укоренилась по поводу одного маленького ''бегуна''. Событие было такого рода. Привезли в училище ''Фортунку'', деревенского мальчика, едва ли не семилетнего ребенка, который долго скучал по родине. Этот Фортунка, когда ему сделалось очень горько от бурсацкой жизни, ночью задумал совершить бегство. Он предпринял такой подвиг, не зная, где найдет приют, и не имея денег, а только полагаясь на слова песни, певавшейся в училище, в которой говорилось, что однажды шел бедный малютка, он весь перемок и дрожал от холоду, по думал: «Бог и в поле птичку кормит и росой кропит цветы, — и меня он не оставит», и действительно, мальчику попалась навстречу старушка, которая и приютила его у себя... Полагаться Фортунке больше было не на что, но он все-таки встал с своей постельки глубокой ночью на ноги, натянул на себя свою одежку, завязал что-то в узелок и вышел на двор. «Вечер был, сверкали звезды», как говорилось в приведенной же нами песне. Фортунка полез через забор, вот он уже сидит под открытым небом и думает со страхом, куда ему направить путь. «Но ладно: бог и в поле птичку кормит». Бурсацкая птичка хотела спорхнуть с забора... — Стой! — услышал Фортунка чей-то грозный голос... Его сняла с забора чья-то сильная рука и поставила на землю... Пред Фортункой оказался солдат Цепка, училищный хлебопек, который и поймал его на месте преступления... — Ты что затеял? — Ей-богу, ничего не затеивал... — Пойдем-ко со мной, дружище... — Прости, Цепа... — Пойдем, пойдем... Солдат повлек за собой Фортунку. Он привел его в свою пекарню. Об этом солдате мы уже однажды упоминали как о человеке, несмотря на жесткость и грубость его характера, вообще добром... — Ты что задумал, а? — Я только погулять хотел... — То есть в беги пуститься?.. это с чего? — Здесь скучно, Цепа... — Скучно? а инспектор отдерет, так весело станет? И куда ты, этакой мальчишка, пойдешь? — Домой пойду... — Ах ты, каналья! Где же тебе домой идти? Однако Фортунка понравился солдату. — Присядь-ко лучше вот здесь, — сказал он мальчику, — и поешь лепешек с маслом... Фортунка от ласкового слова повеселел и начал есть данную ему лепешку. Солдат разговаривал с ним о его доме и совершенно приголубил. — Ну, поел, и ступай с богом спать. И не думай уходить из училища — поймаю... Фортунка пришел в свою спальную и заснул в ней сном птички божией. Но на другой день Цепка, несмотря на доброту свою, счел обязанностию донести о попытке дезертира... «Отдеру», — сказал инспектор. Но когда к нему привели Фортунку и он в лице его увидел совершенного ребенка, в котором и сечь-то нечего, тогда инспектор помиловал его... Но бегство было одним из сильнейших преступлений бурсы. Поэтому замысел Фортунки, хотя и кончился он пустяками, возбудил в училище толки. — Бегуна поймали, — рассказывали в Камчатке. — Что же с ним сделали? — спрашивал с любопытством Карась. — Ничего... — Неужели? — Инспектор простил. «Убегу же и я, — укреплялся в своей затаенной мысли Карась, — ведь не запорют же, если и поймают». Он стал разговаривать с товарищами о бегунах... — Много у нас бегунов? — Есть-таки... — А ведь плохо им придется... — И очень даже... — А правда, — спросил один, — что наши на дровяном дворе ''спасаются''? — Правда, только ты никому не говори... — Я фискал, что ли? — То-то. Я сам бывал у них в гостях. — Как же они живут? — Отлично живут. В дровах поделали себе келью и спасаются в ней... — Чем же они питаются? — Воруют. Вот уже второй месяц живут так... Иногда милостыню просят... Иногда приходят сюда, в училище, и наши дают им хлеба... — Не выдадим своих, — ответили слушатели с гордостию. «Убегу и я», — думал про себя Карась и с каждой минутой разгорался духом... — А что ''жених'' наш? — спросил кто-то об ученике, упоминаемом в прошлом очерке. — Он, никак, теперь пятый раз состоит в бегах. Сколько раз его драли за бегство? — Четыре раза, а все-таки неймется... Отпорют его, он бежит за восемьдесят верст, да пешком лупит. Явится домой, его начинает драть отец, от отца он бежит в бурсу. Отстегают здесь, он опять домой: так и гоняют его розгами с места на место. «Но ведь не засекли жениха, — ободряет себя Карась, жадно прислушиваясь к речам товарищей, — и я жив останусь». — Но что жених? Нет, вот бегуны-то: Даниловы... — И ведь городские еще? — Да; напишут, бывало, фальшивые письма от родителей, что они оставлены дома по болезни, начальство не беспокоится, дома этого не знают, и Даниловы гуляют себе по городу. Так они однажды гуляли целую треть года... — А правда, что их однажды поймали вместе с мошеннической шайкой? — Еще бы. Но потом другие мошенники выкупили из полиции. Они опять долго торговали краденой нанкой и имели большие деньги. Когда же негде было стянуть, нанимались в поденную работу. — Ай да ну! Но не слышно ли чего о ''Меньшинском''? — Что-то не слышно... А он тоже давно в бегах... — Вот этот будет почище всех. Помните, как он однажды оборвал у инспектора часовую цепочку и бросился на него с перочинным ножом? Он когда-нибудь зарежет его. То ли еще было с ним: он раз кинулся с ножом на своего отца. — И все это ему проходит. Отпорют и только. — Другому давно бы дали волчий паспорт, а у него покровители есть. Про Меньшинского говорили правду. Он был примером того, что жестокое воспитание может сделать из человека. Из Меньшинского оно сделало чистого зверя, который не задумался бы под горячую руку и приколоть кого-нибудь. Долго толковали о нем, предполагая, чем разыграется последнее его бегство. Пред тем, по просьбе отца, его так наказали, что совершенно избитого ''на рогожке'' отнесли в больницу. У Карася гвоздем села в голову мысль покинуть бурсу. «Если и накажут, то все же не так, как Меньщинского: я воровать не буду и с ножом ни на кого не брошусь. Пусть секут потом; теперь по крайней мере погуляю». Он стал обдумывать план бегства. И он, предпринимая такое смелое дело, был не много разумнее Фортунки. Но Карась ходил около ворот и выглядывал, как бы шмыгнуть за них: это было дело нелегкое, потому что привратник строго следил за бурсаками и без билета, данного от инспектора, никого не пропускал в ворота. «Лишь бы только уйти, а там пойду, отыщу дровяную келью и присоединюсь к спасенным. Не примут, удеру куда-нибудь — все одно». Так размышлял Карась, стоя у ворот училища, с твердым намерением исполнить свой замысел. Но вдруг распахнулись двери училища настежь, и в них показалась телега. Сзади шел священник. Телега остановилась у дома инспектора, к которому и отправился священник. Карась из любопытства заглянул в рогожку, которою был прикрыт экипаж, и невольно попятился назад. Из-под рогожки на него сверкнули два страшных глаза... — Меньшинского привезли! — закричал он. В телеге лежал, связанный по рукам и ногам, действительно Меньшинский. Он, убежав за несколько верст, в свою деревню, был накрыт отцом ночью, скручен веревками и отправлен в бурсу. Свободным везти его боялись — непременно убежит снова... Около телеги образовалась толпа учеников. — Меньшинскнй! — говорили бурсаки... Он посмотрел только со злобой на своих товарищей: он всех их ненавидел в ту минуту. — Как тебя поймали? — Связанного так и везли? — Сорок с лишком верст? — Убирайтесь к черту, — отвечал он и закрыл глаза. Появился инспектор, и толпа рассыпалась в стороны. Через полчаса ведено было ученикам собраться в «''пятом номере''». Туда притащили связанного Меньшинского, повалили его на пол, раздели, два служителя сели ему на плеча, два на ноги, два встали с розгами по бокам, и началось сечение. Жестоко наказали знаменитого бегуна. Он получил около ''трехсот'' ударов и замертво был стащен в больницу на рогожке... Впечатление от этой порки было потрясающее. «Страшно, — подумал Карась, — бог с ним и с бегством! Лучше на пасху не пойду». После того у Карася прошла охота бежать. «Однако на пасху не идти? Нет, как-нибудь да урвусь из бурсы. Завтра обиход, — думал Карась, — решится дело — идти мне на пасху или нет?» Вот когда сделалось ему страшно. Чем ближе подходил грозный день неотпуска, тем становилось ему тошнее. К чувству ненависти и тоски присоединялось еще какое-то новое чувство: все стало казаться пустяками, зарождалась мизантропия, мрачный взгляд на мир божий. Пробовал он чем-нибудь развлечься — ничего не выходило. Купил он костяшек и стал играть в ''юлу''. «Какое нелепое занятие!» — сказал он через несколько минут и раскидал костяшки по полу. Добыл пряник из кармана, стал лакомиться, но скоро и пряник полетел на печку. Пошел к своим дуракам, но дураки только бесили его. В душе Карася начали подниматься вопросы, на которые ни йоты не могли ответить дураки. «Отчего все так гадко устроено на свете? Отчего люди злы? Отчего слабосильного человека всегда давят и теснят? Где всему этому начало? Говорят, дьявол всему причина, он соблазнил людей, но кто же дьявола-то соблазнил? Был когда-то рай на земле, но теперь все гадко на свете: отчего это? откуда?» Дуракам до таких вопросов, разумеется, не было дела. Сновал Карась из угла в угол и сильно волновался, наконец забился он в своей Камчатке под парту, накрыл победную голову шинелью и горько зарыдал. Слезы, однако, мало облегчили его. Он мало-помалу, однако, забылся и, утомленный впечатлениями дня, заснул кое-как. Пробудился он с головной болью, и первый вопрос опять был о пасхе. Карась думал, что он с ума сойдет от горя. Но вдруг лицо его стало проясняться, какая-то надежда прокрадывалась в сердце, точно он видел исход из своего положения. Карась решался на что-то и не решался. Но борьба быстро кончилась. — Не умру же, господи, твоя воля! — проговорил и приступил к занятиям такого странного рода, что человеку, незнакомому с тайнами бурсацкой жизни, мог показаться уже лишившимся рассудка. Вечер. Занятия кончаются. Скоро ужин. Карась вышел на двор, отыскал большую лужу, уселся около нее и стал снимать сапоги. Потом, оставшись в одних чулках, принялся бродить по воде, как будто и в самом деле превратился в большую рыбу. После такой операции он надел сапоги сверху мокрых чулков и долго ходил по двору. Хотя уже весенний лед прошел и время стояло довольно теплое, но на дворе по вечерам стояла легкая изморозь. Карась рисковал поплатиться здоровьем; но когда чулки на нем просохли, он опять стал плавать в луже и снова повторил свою проделку. Все это было очень дико. Но Карась не унимался. За ужином он нарочно ничего не ел, хотя не мог пожаловаться на дурной аппетит. После ужина он опять ходил в намоченных чулках. Пришедши в спальную, он намочил холодной водой галстук и надел его себе на шею. Все заснули, а он все ворочался в постели. Когда же стал одолевать сон Карася, он встал с кровати, добыл свои подтяжки, привязал ими себя за ноги к спинке кровати — положение, в котором невозможно заснуть. Он гнал свой сон. Мучил себя Карась добровольно. Но что все это значит? «Как бы захворать? — думал Карась. — Завтра меня стащут в больницу; обиход пройдет без меня, и я останусь уволенным на пасху. Не умру же я. Хоть и больного возьмут домой, все же лучше!..» Вот чем объясняется сумасбродство Карася... Когда бурсак уходил от какой-нибудь беды в больницу, прятался в отхожих местах, строил келью на дровяном дворе, утекал в лес либо домой, то это на местном языке называлось — ''спасаться''. ''Спасающихся'' в больнице было немало. Мы видели, что делал Карась, чтобы поселиться в ней. Для той же цели многие развивали на теле чесотку и нарочно не лечили ее, смотрели долго на солнце, чтобы получить куриную слепоту, натирали шею сукном либо накалывали ее булавками, чтобы распухла она, расковыривали страшно свои носы, растравляли на ногах раны и т. п. Черт бы побрал бурсу, заставляющую человека прибегать к тем же средствам, чтобы избавиться от нее, к каким прибегают рекруты для избавления от солдатчины, то есть обрубают себе пальцы и рвут вон зубы. Отлично. Поутру на другой день Карась, бледный, растрепанный, еле держась на ногах, был отведен ''старшим'' в местную больницу. Но такое ''спасение'', на которое решился Карась, обходилось очень дорого: во-первых, потому, что приходилось рисковать здоровьем, а во-вторых, больница была одним из самых страшных мест бурсы. Она делилась на два отделения: ''чистое'' и ''чесотное''. ''Чистое'' имело в себе комнату под аптекой; потом шли палаты для больных. В палатах на железные кровати были брошены слежавшиеся матрацы, жесткие, как камень, — в них гнездами гнездились клопы и другие паразиты. Комнаты были с линючими стенами, в пятнах, плесени, зелени; пол проеден мышами и крысами. ''Чесотное'' отделение, находящееся от ''чистого'' через коридор, в одной огромной комнате, было еще милее: это была какая-то прокаженная яма, кишащая коростой, струпьями и всякою заразою. Подле той ямы находилась кухня, из которой неслась в нос рвущая гниль и вонь. Близлежащие ватер-клозеты увеличивали впечатление. Содержание больных было очень нездорово. Воздух, при дурной вентиляции, был дохлый, пища скудная и скверная — ''габерсуп'', прозванный от бурсаков ''храбрым супом'', вместе с ''пятибулкой'' (булка в пятак ассигнациями), прополаскивая желудок, мало питали организм; белье было грязное и рваное; верхняя одежда тоже, но особенно замечательны были так называемые ''саккосы'' (древнее слово, означающее вретище, рубище, лохмотьище и одежду смирения), то есть дерюжные, сероармяжные халаты; при этом строго наблюдалось, чтобы грязный колпак был на голове больного, так что больные сразу казались и нищими и дураками. Лекарства, нечего и говорить, были пустые — мушки, рожки, горчица, ромашка, oleum ricini [касторка (лат.)], рыбий жир, мазь от чесотки да несколько пластырей — вот, кажется, и все; только в крайних случаях решались на что-нибудь подороже. Ко всему этому фельдшером был некто Мокеич. Он был глух на правое ухо и глух на левое ухо, глуп с фронтона и глуп с затылка, хотя и был человек души доброй. Он был глубоко убежден, что доктора всегда глупее фельдшеров, особенно молодые. Мокеич хвастовался главным образом тем, что у него счастливая рука, и, вероятно, на этом основании пропил аптекарские весы, а после всегда узнавал вес рукою — подтряхнет на ладони какую-нибудь специю, «полунце», — говорит и сыплет в банку. Он лечил обыкновенно прислугу училищную и кой-кого из окрестных обывателей, перед которыми и ругал своего доктора. Бурсаков в такой больнице спасал от смерти служащий при ней Доброволин. Если бы не он, то мором бы морило бурсаков. Ученики, помнящие его, вспоминают об этом человеке с глубоким уважением и любовью. Он обладал отличною ученостью, постоянно следил за наукой и в какие-нибудь три года составил себе огромную репутацию. Кроме того, что он всегда был готов помочь, уже один вид его доброго лица, ласковый, задушевный голос, уменье обойтись с больным оживляли пациента доброй надеждой. Бедные люди во всякое время дня и ночи могли найти его готовым на помощь им: посещая лачугу какого-нибудь бедняка, он приносил ему лекарство, пищу и деньги. Несмотря на то, что он имел богатую практику, Доброволин, вследствие необъятной доброты своего сердца, по смерти оставил капиталу только ''пятиалтынный''. Когда газеты напечатали его некролог, то огромное количество почитателей стеклись, чтобы помочь его семейству в несчастии. Доброволин был духовного происхождения и очень любил бурсаков. Он вел деятельную и усердную войну с училищным начальством. Но, несмотря на всю энергию свою, ничего не мог сделать в этом несчастном гнезде. Больница осталась страшным местом. И вот все-таки в это место, полное смрада, нечистоты и болезней, бурсак прибегал, как в древности прибегали люди к священному алтарю своему, искать защиты и спасения. Бурсак в гнусной больнице искал спасения. И знаете ли, что и здесь не всегда ученик избегал зол бурсацких: бывали, хотя очень редко, примеры, что ''больных секли''. Да. Но Карась все выжил, все перенес, лишь бы только бурсацкое начальство не украло у него домашнюю пасху. Пасху Карась провел дома. Дорогонько она обошлась ему........................ Вот, господа, как бегают и спасаются наши бурсачки. '''1863''' === ПЕРЕХОДНОЕ ВРЕМЯ БУРСЫ. ОЧЕРК ПЯТЫЙ === Несколько бурсачков в спальном коридоре играли в жмурки. Один из них, с завязанными глазами и распростертыми руками, ловил товарищей. Игроки то дергали его за сюртук с веселым смехом и шутками, то прятались от него по углам или тихо ходили около него на цыпочках. Наводивший, по прозванию ''Копчик'', бежал по направлению заслышанных голосов. Но вдруг стихло все, и Копчик встретил на пути своем неожиданное препятствие, ударившись головою во что-то мягкое, по ощущению похожее на подушку, набитую хорошим пухом. Он схватил руками этот странный предмет. По всем соображениям, в руки попался человек, но что за человек? — такого мягкого, пузатого, шарообразного не было среди играющих. Однако Копчик, не разобрав, в чем дело, радостно закричал: — Ага, попался, голубчик! Он стал ощупывать круглый предмет, потому что в жмурках недостаточно только поймать кого-нибудь, а следует еще угадать, кто пойман... Но Копчик вдруг услышал над собою грозный голос: — Сам попался, мерзавец!.. Голос был незнакомый. — Кто это? — спросил Копчик. — Я это! Копчик почувствовал, что в его волоса вцепился какой-то зверь и теперь свирепо таскает его. Он быстро сдернул с глаз повязку и диву дался: он увидел перед собою какого-то человека, очень толстого, круглого и красного, в корпусе которого по крайней мере две трети пошло на пузо. — Батюшка, что вы? — говорил изумленный Копчик. — А вот что! Незнакомец, оставив волоса Копчика, стал бить его по щекам серыми замшевыми перчатками... — Ты не узнал своего начальника, каналья?.. Ты не узнал его?.. Так-то вы уважаете власти? Он продолжал бить Копчика перчатками. — Шапки долой! — обратился он к другим ученикам. Те машинально обнажили головы. — По классам!.. живо!.. Бурсаки мгновенно исчезли. Новый же начальник отправился к инспектору. — Новый!.. Новый!.. — раздавалось по всему училищу... Особенно сильное волнение было во второуездном классе, самом влиятельном во всей бурсе. — Копчика уже успел оттаскать, — говорили в кучках. — Жирный черт! — Плешивый! — Круглее шара! — Жирнее сала!.. — Мягче воску! — Легче пуху! — Чище хрусталю! — Это не поп, а пуп! Озлобленные бурсаки ругались и крепко острили. — А вот еще черта-то посадили на шею! — А говорил я, братцы, — начал один бурсак, — что лучше ''Звездочета'' нам не дождаться начальника... — Что же, Звездочет был, ей-богу, добрый человек! Звездочетом называли смотрителя, который выходил в отставку. О нем мы редко упоминали в своих очерках. Сила, сдерживающая грозный поток бурсацкой жизни, у нас всегда являлась в лице инспектора. Так было и на деле. Он редко являлся в классы, спальную или столовую; даже на дворе он показывался не часто, стараясь выходить из училища в занятные часы. Он для бурсы был каким-то мифом, высшим существом, которое таинственно правило судьбами бурсы, являясь ученикам большею частию в образе инспектора и лично почти только что во время экзаменов. Среди учеников ходило много предрассудков и суеверий насчет этой таинственной силы. Его считали в высшей степени ученым астрономом и математиком. Причиною тому было то обстоятельство, что Звездочет однажды за несколько дней объявил своим воспитанникам, что такого-то числа ночью будет лунное затмение, выбрал из них лучших и вместе с ними наблюдал интересное явление природы, объясняя его своим слушателям, которые, разумеется, ничего не поняли из его слов, но это-то именно главным образом и утвердило их в мысли о громадной учености смотрителя. Потом ученики видали, как смотритель по ночам смотрел в зрительную трубу на небо, а днем, закрывшись старою, направлял ее на окна классов... «Наш смотритель — звездочет», — говорили ученики, соединяя с словом «звездочет» понятие о недостижимой для простого смертного учености. Зрительная же трубка, направленная на класс, производила трепет в учениках. Многие серьезно были убеждены, что Звездочет мог видеть все, что делается в классе, даже сквозь каменные стены. «Есть такие трубки», — говорили они. Были и такие, которые думали, что есть инструменты, посредством которых можно даже слышать, кто и что говорит. Разумеется, либералы бурсы, развившиеся до отрицания шляющихся по ночам мертвецов, домовых и чертей (немало было и таких в бурсе), смеялись над всевидящими и слышащими препаратами, но тем не менее и они верили в бездонную ученость Звездочета и, кроме того, невольно поддавались влиянию того таинственного страха, который распространял вокруг них Звездочет, как будто стараясь поддерживать этот страх. Являясь неожиданно, он всегда озадачивал учеников чем-нибудь чрезвычайным. Так, однажды растворилась дверь класса, в ней показались служителя, несшие черную доску, на доске была изображена «слепая» карта Европы, то есть без надписей гор, рек, городов и проч., города обозначались медными гвоздиками. Ученики в жизнь свою не видали такого дива. Пришел и сам Звездочет. Он стал спрашивать лучших учеников по слепой карте. Ученики, как говорится в бурсе, ''ни в зуб толкануть''. Тогда Звездочет стал объяснять им географию России — ''со всеми замечаниями'', то есть рассказывая, чем замечательна та или другая гора, озеро, место, тогда как бурсаки ''жарили вдолбяжку'' одну номенклатуру, но главное их поразило, что он тот или другой гвоздик на доске называл каким-нибудь городом, всякую извивающуюся линию рекою и т. д. «Как это помнит он? Как не собьется?» После подобной штуки Звездочет опять скрывался в своем таинственном жилище надолго... Все трепетало при его появлении в класс. Ученики не запомнят случая, чтобы он, когда наказывал сам (чрезвычайно редко), давал более десяти ударов (жестокие порки были делом инспектора), но его боялись несравненно более, нежели инспектора. Эти десять ударов сопровождались обычно непроницаемою таинственностью. Он объявлял ученику какой-нибудь его проступок, о котором никто не знал, кроме провинившегося, и притом проступок его всегда был серьезный, за который инспектор отодрал бы до страшного кровопролития, но тут имела силу уже не физическая боль, а именно то, что высек сам смотритель. Откуда он все знает? Бурсакам хорошо известно было, что у него хранится страшная ''черная'' книга (упоминаемая нами в первом очерке), в которую вносились все преступления учеников и на основании которой составлялись аттестаты их поведения, но как наполнялась эта демонская книга, в свою очередь клавшая темноту и мрак на лицо Звездочета? Дуракам приходили в голову зрительные и слуховые инструменты. Самые беззатылочные глупцы уверяли, что Звездочет давно продал черту душу, что он по звездам все знать может, и считали его колдуном. Люди поумнее подозревали тут фискальство; но сколько ни следили они за Звездочетом, какие ''пластыри''<ref>Когда бурсаки выслеживали фискала, переносящего всю скверную нечистоту бурсы в уши начальника по ночам, чтобы скрыть свою подлую службу от товарищества, то они, между множеством средств, употребляли пластырь гуммозный, который всегда можно было достать в лазарете. Пластырь кладется по лестнице, ведущей к дверям начальника, и около его дверей. На другой день осматривали сапоги учеников и если на подошве их находили улику, то обыкновенно вели себя по отношению к ним как к несомненным фискалам.</ref> ни употребляли — и признака, и тени фискальства не открыли: оно, как и розги, было в руках инспектора. Все были в недоумении насчет этого обстоятельства. Все располагало к тому, чтобы окружить таинственностью, мраком, чуть не чародейством личность Звездочета. Жил он один, скромно, тихо, женщины никогда его не посещали. Во время экзамена бурсаки видели его, окруженного другими начальниками, относящимися в большинстве тоже с каким-то страхом и все с глубоким почтением. Ходили слухи, что и высшее начальство смотрело на него с уважением и ценило его деятельность. Говорили, что он однажды предложил поднять на воздух здание духовной академии и что поднял бы непременно, только потребовал очень много денег; что англичане изобрели лодку, которая ходит под водой, и что, когда у них дело не ладилось, они, услыхав о великой учености бурсацкого Звездочета, пригласили его, и лодка пошла под водой. Таков был Звездочет по взгляду учеников. Он всегда был загадочен, таинственен, и существование его кончилось для бурсы как-то странно; пришел какой-то пузатый человек, оттрепал ученика и объявил себя не смотрителем уже, а ректором, — ректоров до сих пор в училище не бывало. Но что же это был в самом деле за человек, заключавший в себе высшую и таинственную силу бурсацкого управления? Не астролог же он был или алхимик, не колдун, не демон, наконец? Ученики его уже по окончании курса узнали, что Звездочет в действительности был очень обыкновенный смертный. Это был человек довольно образованный, хотя подводных лодок и слуховых инструментов и не думал изобретать. Нам кажется, всю таинственность его персоны очень просто объяснить. В описываемые нами времена, при нелепых порядках, существовавших почти везде на Руси, трудно, часто невозможно было служить вполне честно и гуманно. Мы объясняли не раз, что бурсацкая наука и нравственность были до того анормальны, что без жестокостей они не могли быть поддерживаемы в бурсе. Звездочет же был человек добрый и не мог выносить ужасов бурсы; поэтому он среди ее уединился в своей квартире, предоставив все дело инспектору. Этого, разумеется, не могли понять бурсаки. Значит, вся сила в том, что Звездочет попал не на свое место, что он был человек без призвания, а не то чтобы колдун или демон. Он старался как можно менее иметь соприкосновения к бурсе. Вот почему он редко выходил на сцену в наших очерках, а всегда решителем всех дел являлся инспектор. Но и этот решитель, сослуживец его, давно вышел в отставку, еще ранее его. Подошли другие времена, настали иные нравы бурсы. Вместе с выходом старого инспектора по крайней мере наполовину уменьшились в училище спартанские наказания, бросили драть ''под колоколом'', не заставляли держать кирпич в поднятой руке, стоя на коленях среди двора, нередко в грязи, не ставили коленями на ребро парты, не относили на рогожках жестоко сеченных учеников, начальство реже расшибало зубы и ломало ребра своим питомцам. И самая бурса измельчала и выродилась: прежде по крайней мере наполовину учеников было великовозрастных, теперь их осталось не более десятой части. Бурса прогрессировала по-своему.......................... '''1863''' == ПРИМЕЧАНИЯ АВТОРА == {{примечания}} </div> [[Категория:Импорт/lib.ru/Страницы с не вики-сносками или с тегом sup]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Страницы с тегами pre]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Тег br в параметре ДРУГОЕ]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Длина текста в параметре ДРУГОЕ более 100]] [[Категория:Проза]] [[Категория:Повести]] [[Категория:Николай Герасимович Помяловский]] [[Категория:Литература 1863 года]] [[Категория:Импорт/lib.ru]] [[Категория:Импорт/az.lib.ru/Николай Герасимович Помяловский]] k711t14zh7fwyedpla6ysjbw496h4yh 4590495 4590494 2022-07-19T16:25:21Z Tosha 10874 wikitext text/x-wiki {{imported/lib.ru}} {{Отексте | АВТОР = Николай Герасимович Помяловский | НАЗВАНИЕ = Очерки бурсы | ПОДЗАГОЛОВОК = | ЧАСТЬ = | СОДЕРЖАНИЕ = | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = 1863 | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = | ПОДЗАГОЛОВОКОРИГИНАЛА = | ПЕРЕВОДЧИК = | ДАТАПУБЛИКАЦИИОРИГИНАЛА = | ИСТОЧНИК = [http://az.lib.ru/p/pomjalowskij_n_g/text_0030.shtml az.lib.ru] | ВИКИДАННЫЕ = <!-- id элемента темы --> | ВИКИПЕДИЯ = | ВИКИЦИТАТНИК = | ВИКИНОВОСТИ = | ВИКИСКЛАД = | ДРУГОЕ = OCR & spellcheck by HarryFan, 4 December 2000 | ОГЛАВЛЕНИЕ = | ПРЕДЫДУЩИЙ = | СЛЕДУЮЩИЙ = | КАЧЕСТВО = 1 <!-- оценка по 4-х бальной шкале --> | НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ = | ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ = | ЛИЦЕНЗИЯ = PD-old | СТИЛЬ = text |ИСТОЧНИК= издание Киев, «Радянська школа», 1982. |КАЧЕСТВО = 2 }} <div class="text"> == Очерки бурсы == === ЗИМНИЙ ВЕЧЕР В БУРСЕ. ОЧЕРК ПЕРВЫЙ === {{right|Посвящается Н. А. Благовещенскому}} Класс кончился. Дети играют. Огромная комната, вмещающая в себе второуездный класс училища, носит характер казенщины, выражающей полное отсутствие домовитости и приюта. Стены с промерзшими насквозь углами грязны — в чернобурых полосах и пятнах, в плесени и ржавчине; потолок подперт деревянными столбами, потому что он давно погнулся и без подпорок грозил падением; пол в зимнее время посыпался песком либо опилками: иначе на нем была бы постоянная грязь и слякоть от снегу, приносимого учениками на сапогах с улицы. От задней стены идут ''парты'' (учебные столы); у передней стены, между окнами, стол и стул для учителя; вправо от него — черная учебная доска; влево, в углу у дверей, на табурете — ведро воды для жаждущих; в противоположном углу — печка; между печкой и дверями вешалка, на спицах которой висит целый ряд тряпичный: шинели, шубы, халаты, накидки разного рода, все перешитое из матерних капотов и отцовских подрясников, — нагольное, крытое сукном, шерстяное и тиковое; на всем этом виднеются клочья ваты и дыры, и много в том месте злачнем и прохладном паразитов, поедающих, тело плохо кормленного бурсака. В пять окон, с пузырчатыми и зеленоватыми стеклами, пробивается мало свету. Вонь и копоть в классе; воздух мозглый, какой-то прогорклый, сырой и холодный. Мы берем училище в то время, когда кончался ''период насильственного образования'' и начинал действовать ''закон великовозрастия''. Были года — давно они прошли, — когда не только малолетних, но и бородатых детей по приказанию начальства насильно гнали из деревень, часто с дьяческих и пономарских мест, для научения их в бурсе письму, чтению, счету и церковному уставу. Некоторые были обручены своим невестам и сладостно мечтали о медовом месяце, как нагрянула гроза и повенчала их с Пожарским, Меморским, псалтырем и обиходом церковного пения, познакомила с ''майскими'' (розгами), проморила голодом и холодом. В те времена и в приходском классе большинство было взрослых, а о других классах, особенно семинарских, и говорить нечего. Достаточно пожилых долго не держали, а поучив грамоте года ''три-четыре'', отпускали ''дьячить''; а ученики помоложе и поусерднее к науке лет под тридцать, часто с лишком, достигали ''богословского'' курса (старшего класса семинарии). Родные с плачем, воем и причитаньями отправляли своих птенцов в науку; птенцы с глубокой ненавистью и отвращением к месту образования возвращались домой. Но это было очень давно. Время перешло. В общество мало-помалу проникло сознание — не пользы науки, а неизбежности ее. Надо было пройти хоть приходское ученье, чтобы иметь право даже на пономарское место в деревне. Отцы сами везли детей в школу, парты замещались быстро, число учеников увеличивалось и наконец доросло до того, что не помещалось в училище. Тогда изобрели знаменитый ''закон великовозрастия''. Отцы не все еще оставили привычку отдавать в науку своих детей взрослыми и нередко привозили шестнадцатилетних парней. Проучившись в четырех классах училища по два года, такие делались ''великовозрастными''; эту причину отмечали в ''титулке'' ученика (в аттестате) и отправляли ''за ворота'' (исключали). В училище было до пятисот учеников; из них ежегодно получали титулку человек сто и более; на смену прибывала новая масса из деревень (большинство) и городов, а через год отправлялась ''за ворота'' новая сотня. Получившие титулку делались послушниками, дьячками, сторожами церковными и консисторскими писцами; но наполовину шатались без определенных занятий по епархии, не зная, куда деться со своими титулками, и не раз проносилась грозная весть, что всех безместных будут верстать в солдаты. Теперь понятно, каким образом поддерживался училищный комплект, и понятно, отчего это в темном и грязном классе мы встречаем наполовину сильно взрослых. На дворе слякоть и резкий ветер. Ученики и не думают идти на двор; с первого взгляда заметно, что их в огромном классе более ста человек. Какое разнохарактерное население класса, какая смесь одежд и лиц!.. Есть двадцатичетырехгодовалые, есть и двенадцати лет. Ученики раздробились на множество кучек; идут игры — оригинальные, как и все оригинально в бурсе; некоторые ходят в одиночку, некоторые спят, несмотря на шум, не только на полу, но и по партам, над головами товарищей. Стон стоит в классе от голосов. Большая часть лиц, которые встретятся в нашем очерке, будут носить те клички, которыми нарекли их в товариществе, например, ''Митаха, Элпаха, Тавля, Шестиухая Чабря, Хорь, Плюнь, Омега, Ерра-Кокста, Катька'' и т. п., но этого не можем сделать с Семеновым: бурсаки дали ему прозвище, какого не пропустит никакая цензура — крайне неприличное. Семенов был мальчик хорошенький, лет шестнадцати. Сын городского священника, он держит себя прилично, одет чистенько; сразу видно, что училище не успело стереть с него окончательно следов домашней жизни. Семенов чувствует, что он ''городской'', а на городских товарищество смотрело презрительно, называло бабами; они любят маменек да маменькины булочки и пряники, не умеют драться, трусят розги, народ бессильный и состоящий под покровительством начальства. Для товарищества редкий городской составлял исключение из этого правила. Странно было лицо у Семенова — никак не разгадать его: грустно и в то же время хитро; боязнь к товарищам смешана с затаенной ненавистью. Ему теперь скучно, и он, шатаясь из угла в угол, не знает, чем развлечься. Он усиливается удержать себя вдали от товарищей, в одиночку; но все составили партии, играют в разные игры, поют песни, разговаривают; и ему захотелось разделить с кем-нибудь досуг свой. Он подошел к играющим в ''камешки'' и робко проговорил: — Братцы, примите меня. — Гусь свинье не товарищ, — отвечали ему. — Этого не хочешь ли? — проговорил другой, подставив под самый нос его сытый свой кукиш с большим грязным ногтем на большом пальце... — Пока по шее не попало, убирайся! — прибавил третий. Семенов отошел уныло в сторону; но на него не произвели особенного впечатления слова товарищей. Он точно давно привык и стерпелся с грубым обращением. — Господа, ''с пылу горячих''! — Кому, Тавля? — отозвались голоса. — Гороблагодатскому. Семенов вместе с другими направился к столу, около которого тоже шла игра в камешки между двумя великовозрастными, и притом Гороблагодатский был второй силач в классе, а Тавля — четвертый. Лица, окружившие игроков, приятно осклаблялись, ожидая увеселительного зрелища. — Ну! — сказал Тавля. Гороблагодатский положил на стол руку, растопырив на ней пальцы. Тавля разместил на руке его пять небольших камней самым неудобным образом. — Валяй! — сказал он. Тот вскинул кверху камни и поймал из них только три. — За два! — подхватили окружающие. — Пиши, брат, к родителям письма, — прибавил Тавля с своей стороны. Гороблагодатский, ничего не отвечая, положил левую руку на стол. Тавля кинул камень в воздух, во время его полета успел со страшной силой щипнуть руку Гороблагодатского и опять поймал камень. Толпа захохотала. Игра в камешки, вероятно, всем известна, но в училище она имела оригинальные дополнения: здесь она ''со щипчиками'', и притом ''щипчиками холодненькими, тепленькими, горяченькими'' и ''с пылу горячими'', которые доставались проигравшему. Без щипчиков играла самая молодая, самая зеленая ''приходчина'', а при щипчиках с пылу горячих присутствует теперь читатель. Между тем ''матка'' (главный камень) летала в воздухе, а Тавля своими, здоровенными руками скручивал кожу на руке партнера и дергал ее с ожесточением. После двадцати щипчиков рука сильно покраснела; после пятидесяти появилась синева. — Любо ли? — спрашивает Тавля, заглядывая ему в глаза. Противник молчит. — Любо ли? Опять ответа нет. — Взъерепень, взъерепень его! — говорят окружающие. — Заплачь, так прощу! — говорит Тавля. — Смотри, чтобы самому плакать не пришлось! — ответил Гороблагодатский. Здоровый детина выносил сильную боль в руке, но только мрачный взгляд обнаруживал, что он чувствует. — Что, дядя, больно? Тавля дал такого щипка, что Гороблагодатский невольно стиснул зубы. Все захохотали. — Живота аль смерти? Сильный щипок повторился при хохоте зрителей. В этом хохоте не слышалось злорадованья или неприязненной насмешки; товарищи видели во всем только комическую сторону. Один лишь Семенов улыбался как-то особенно; его удовольствие не походило на удовольствие других, и действительно, он затаенно повторял в душе: «Так и надо, так и надо!». Дошло до ста... — Ну, черт с тобой! — заключил наконец Тавля. Гороблагодатский глубоко ненавидел Тавлю и решился на игру с ним в надежде остаться победителем и задать ему более, чем с пылу горячих. Оба они были ''второкурсные''. Каждое учебное заведение имеет свои предания. Аборигены училища, насильно посаженные за книгу, образовали из себя ''товарищество'', которое стало во враждебные отношения к ''начальству'' и завещало своим потомкам ненависть к нему. Начальство, со своей стороны, также стало во враждебные отношения к товариществу и, чтобы сдерживать его в границах ''училищной инструкции'' (кодекс правил для поведения и учения), изобрело целую бурсацко-бюрократическую систему. Зная, что всякое царство, раздельшееся на ся, не устоит, оно отдало одних товарищей под власть другим, желая внести в среду их междуусобие. Такими властями были: ''старшие спальные'' — из второуездных; ''старшие дежурные'' — из спальных, справляя недельную очередь по всему училищу; ''цензора'' — надзирающие за поведением в классе; ''авдитора'' — выслушивающие по утрам уроки и отмечающие баллы в ''нотатах'' (особой тетради для баллов); наконец, последняя власть и едва ли не самая страшная — ''секундатор'', ученик, который, по приказанию учителя, сек своих товарищей. Все эти власти выбирались из ''второкурсных''. Ученик, просидев за партою два года, за леность и малоуспешность оставался в том же классе еще на два: этот и назывался второкурсным. Очень естественно, что такой ученик что-нибудь да выносил из уроков учителей и потому больше знал, чем первокурсный; это бралось начальством во внимание, и расчет был верен: второкурсные, желая удержать власть в руках, учились усердно, и большинство из них заняло первые места, потому что не бездарность, а лень делала их второкурсными. Вот основы училищной бюрократии, при помощи которой начальство хотело разрушить товарищество. Изо всего этого вышла одна гадость. Ко второкурсным было полное доверие начальства; жалоба на них была оскорблением для смотрителя и инспектора; деспотизм их развился в высшей степени, и ничто так не оподляет дух учебного заведения, как власть товарища над товарищем; цензора, авдитора, старшие и секундаторы получили полную возможность делать что угодно. Цензор был чем-то вроде царька в своем царстве, авдитора составляли придворный штат, а второкурсные — аристократию. Притом второкурсные, просидев лишних два года, понятно, делались взрослыми, а потому и физическая сила была на их стороне. Наконец, по той же причине они знали обряды и формы своего класса, характер учителей, уменье надувать их. Новичок без помощи второкурсного не умел ступить шагу. Начальство, вводя такой деспотизм, думало, что оно поселит в товариществе ябеду и донос. Случилось совсем не то: при училищном ''второкурсии'' только народились в товариществе такие гадины, отвратительные гадины, как Тавля, и такие дикие характеры, как Гороблагодатский. Они ненавидели друг друга, потому что воспользовались данною им властью для разных целей. Тавлю ненавидели и другие силачи — Лашезин и Бенелявдов; его все ненавидели и презирали. Тавля, с качестве второкурсного авдитора, притом в качестве силача, был нестерпимый взяточник, драл с подчиненных деньгами, булкой, порциями говядины, бумагой, книгами. Ко всему этому Тавля был ростовщик. Рост в училище, при нелепом его педагогическом устройстве, был бессовестен, нагл и жесток. В таких размерах он нигде и никогда не был и не будет. Вовсе не редкость, а напротив — норма, когда ''десять копеек'', взятые на ''недельный срок'', оплачивались ''пятнадцатью копейками'', то есть, по общепринятому займу на год, это выйдет ''двадцать пять раз капитал на капитал''. При этом должно заметить, если должник не приносил, по условию, долгу через неделю, то через следующую неделю он обязал был принести вместо пятнадцати двадцать копеек. Такой рост неизвестно с каких пор вошел в обычай бурсы; не один Тавля живодерничал; он был только виднее других. Необходимость в займе всегда существовала. Цензор или авдитор требовали взятки; не дать — беда, а денег нет, вот и идет первокурсный к своему же товарищу, но ростовщику, согласен на какой угодно процент, лишь бы избавиться от прежестоких грядущих розгачей. Кредит обыкновенно гарантируется кулаком либо всегдашнею возможностью нагадить должнику, потому что рисковали на рост только второкурсники. Надо заметить, что большая часть тягостей в этом отношении падала на городских, потому что они каждое воскресенье ходили домой и приносили с собою деньжонки; поэтому на городских налегали все, хотя и из них считался уже богачом, кто получал на неделю какой-нибудь гривенник. Поэтому многие были в неоплатном долгу и нередко состояли в бегах. Пошлая, гнилая и развратная натура Тавли проявилась вся при деспотизме второкурсия. Он жил барином, никого знать не хотел; ему писались записки и вокабулы, по которым он учился; сам не встанет для того, чтобы напиться воды, а кричит: «Эй, Катька, пить!» Подавдиторные чесали ему пятки, а не то велит взять перочинный нож и скоблить ему между волосами в голове, очищая эту поганую голову от перхоти, которая почему-то называлась плотью; заставлял говорить ему сказки, да непременно страшные, а не страшно, так отдует; да и чем только при глубоком разврате Тавли не служили для него подавдиторные? При всем этом он был жесток с теми, кто служил ему. «Хочешь, говорит, Катька, ''рябчика съесть''?» — и начинает щипать подчиненного за волоса. «Тебя маменька вот так гладила по головке; постой же, я покажу, как папенька гладит»; после этого, уставив палец против ''шерсти'' (волос), он плотно проводил им от начала лба и до конца затылка. «Видал ли ты Москву?» — спрашивает он ученика и прикладывает свои широкие, потные, скверные ладони к ушам подавдиторного, сжимает между ними голову его и потом, приподняв на воздух, говорит: «Теперь видишь ли Москву? вон она!». Он загибал своим товарищам ''салазки'', то есть положит ученика на сиденье парты лицом вверх, поднимает его ноги и гнет их к лицу. Плюнуть в лицо товарищу, ударить его и всячески изобидеть составляло потребность его души. Известно было товарищам, что он однажды добыл из гнезда неоперившихся воробьиных птенцов, взял за тонкие ноги и разорвал воробьев на части. Меньшинство его ненавидело; большинство боялось и ненавидело. Гороблагодатский был сильная, но дикая натура. Второкурсие отразилось на нем совершенно иначе, нежели на Тавле. Он был положительным доказательством, что начальство ошиблось в расчете, вводя деспотизм ученика над учеником и через то желая внести в товарищество ябеду и донос. Товарищество в самом деспотизме нашло себе опору. Второкурсные сделались хранителями преданий и, получив по наследству ненависть к начальству, употребляли власть, им данную, на то, чтобы гадить тому же начальству. Цензор, авдитора, секундатор стали на стороне товарищества, а во главе их всех, в тот курс, который описываем мы, стоял Гороблагодатский. Пьянство, нюханье табаку, самовластные отлучки из училища, драки и шум, разные нелепые игры — все это было запрещено начальством, и все это нарушалось товариществом. Нелепая долбня и спартанские наказания ожесточали учеников, и никого они так не ожесточили, как Гороблагодатского. Он был ''отпетый''. Отпетый характеристичен и по внутреннему и по внешнему складу. Он ходит, заломив козырь на шапке, руки накрест, правым плечом вперед, с отважным перевалом с ноги на ногу; вся его фигура так и говорит: «хочешь, тресну в рожу? думаешь, не посмею!» — редко дает кому дорогу, обойдет начальника далеко, чтобы только избежать поклона. Гороблагодатский поддерживает самое неприличное дело, если оно относится ко вреду высших властей, ''отмачивает'' дикие штуки. Он ревнитель старины и преданий, стоит за свободу и вольность бурсака и, если нужно будет, не пощадит для этого священного дела ни репутации, ни титулки. Он основной столп товарищества. Бурсаки с такими доблестями обыкновенно звались отпетыми. Но отпетые были разного рода: одни из них назывались ''благими'': это были дураковатые господа, но держащиеся тех же принципов; другие назывались ''отчвалыми'': эти были вообще не глупы, но лентяи бесшабашные; Гороблагодатский же был отпетый ''башка'': он шел в первых по учению и в последних по поведению. Башка и отчвалый умно гадили начальству, а благой глупо: например, вдруг захохочет учителю в лицо и покажет ему кукиш; вздерут благого, а через несколько времени он опять выкинет какую-нибудь глупую дерзость. Но никто из отпетых так не солил начальству, как Гороблагодатский. Если вымазали эконому двери нестерпимой ''размазней'' (жидкая гречневая каша), нелюбимому учителю вшей<ref>Этих насекомых было огромное количество в бурсе. Не поверят, что один ученик был почти съеден ими; он служил каким-то огромным гнездом для паразитов; целые стада на виду ходили в его нестриженой и нечесаной голове; когда однажды сняли с него рубашку и вынесли ее на снег, то снег зачернелся от них. Вообще неприятность бурсы была поразительна; золотуха, чесотка и грязь ели тело бурсака.</ref> напустили в шубу, свинье инспектора переломали ноги или оторвали хвост, обокрали погреб смотрителя, выбили ночью целый ряд стекол — все это были дела Гороблагодатского, который смело вел за собою на пакость начальству благих и отчвалых. Когда требовалось устроить стачку против начальства, то опять коноводом был Гороблагодатский: под его влиянием отпетые настраивали недавно сеченных и вообще недовольных; эти волнуют весь класс, самые смиренные и кроткие начинают шуметь и грозить, товарищество возбуждено — и зреет бурсацкий скандал, который на местном языке называется ''бунтом''. Протестанты наперед знают, что они ничего не добьются от начальства: если, например, их кормили ''убоиной'', похожей на падаль, то они уверены, что и после возмущения будут есть ту же убоину; но они по крайней мере гнев сорвут, а там пори себе десятого. Гороблагодатскому, как отпетому, часто доставалось от начальства; в продолжение семи лет он был сечен раз триста и бесконечное число раз подвергался другим разнообразным наказаниям бурсы; но, во всяком случае, должно сказать, что его все-таки мало секли: за его разные проделки ему следовало бы подвергнуться наказаниям по крайней мере в пять раз больше, но он был ловок и хитер. В бурсе отпетыми было изобретено много способов, чтобы надувать начальство. Особенно замечателен был прием под названием — ''пустить вкруговую''. Например, отнимут табакерку у А.; А. говорит, что она не его, а В.; В. ссылается на Д., Д. на А., А. опять на В. — вот и круговая: разыщите, чья табакерка. В круговую вводилось человек тридцать, и тогда сам Соломон не разберет, кого следует выпороть. При бунтах всегда прибегали к круговой. «Ты зачем кричал во время класса?» — «Меня научил такой-то». — «А ты зачем?». Тот ссылается на другого, и пошла коловоротица, в которой сам черт ногу сломит. Надуть товарищество считалось преступлением, надуть начальство — подвигом и добродетелью. Случалось, что секли не того, кого следует, но наказываемый редко выдавал виноватого. Добровольное сознание в проступке ученики признавали за пошлость и трусость; напротив, кто больше и наглее лгал перед начальником, бессовестно запирался, путал дело мастерски, божился и клялся на чем свет стоит, тот высоко стоял в глазах бурсацкой общины. Но и в этом отношении Гороблагодатский стоял выше всех; после долгой практики в скандалах разного рода он приобрел навык в самом изворотливом запирательстве. Другие только не сознавались в проступке, а он с самоуверенной дерзостью, глядя прямо в глаза начальнику, огрызался, и в то время такая оскорбленная невинность была написана на его лице, что опытный физиономист и психолог сбился бы с толку. Он входил до того в роль невинного, что сам считал себя невинным и под лозами никогда не сознавался. Все, что исходило от начальства, он презирал и ставил ни во что; поэтому розги, оплеухи, лишения обеда, стоянье на коленях, земные поклоны и т. п. для него положительно не имели никакого морального значения. Наказание было до такой степени дело не позорное, лишенное смыслу и полное только боли и крику, что Гороблагодатский, сеченный публично в столовой, пред лицом пятисот человек, не только не стеснялся сряду же после порки явиться перед товарищами, но даже похвалялся перед ними. Полное бесстыдство пред начальнической розгой создало местную поговорку: ''не репу сеют, а секут только''. Да чего лучше: секундатор, товарищ, секущий своих товарищей, уважаем и любим был ими, потому что и он служил в их видах: искусный в своем деле, он сильно драл своих товарищей, и свистели лозы по воздуху, когда под ними лежала добрая голова. Гороблагодатского много секли; случалось ему вкушать даже до ста ударов, и потому он переносил розги легче, нежели его товарищи, вследствие чего с абсолютным презрением относился к какому бы то ни было наказанию. Ставили его коленями на покатой доске парты, на выдающееся ребро ее, заставляли в двух шубах волчьих делать до двухсот земных поклонов, приговаривали держать в поднятой руке, не опуская ее, тяжелый камень по получасу и более (нечего сказать, изобретательно было начальство), жарили его линейкой по ладони, били по щекам, посыпали сеченное тело солью (верьте, что это факты) — все он переносил спартански: лицо его делалось после наказания свирепо и дико, а на душе копилась ненависть к начальству. Мы видели в Гороблагодатском переносчивость физической боли, когда Тавля задавал ему с пылу горячих. Но кража, сплетня, порча чужих вещей и всякая гадость не считались пороками только относительно начальства, а в себе самом товарищество было честно, и с этой стороны Гороблагодатский является в новом свете. Он не взял ни одной взятки, беспристрастно и справедливо отмечал подавдиторным баллы, не куражился над ними, часто защищал слабосильных, любил вмешиваться в ссоры и хотя деспотически, но всегда справедливо решал их; он постоянно солил ростовщикам и взяточникам. Товарищество его любило и уважало. Мы сказали, что Гороблагодатский глубоко ненавидел Тавлю за его гнусную натуру; но он с ним играет в камешки: ему хочется выиграть и помучить Тавлю. Кончив щипчики, Тавля предложил лукаво: — Не хочешь ли еще? Тавля отлично играл в камешки и надеялся на себя. — Давай! — упорно отвечал Гороблагодатский. Камни опять защелкали. Семенов издали наблюдал за игроками. Семенов был третий тип училищный, созданный тою же бурсацкою администрацией. Товарищество сегодня огласило его ''фискалом''. Начальство понимало, что через свое педагогическое устройство бурсы оно не достигло цели, но вместо того, чтобы отказаться от училищных порядков, оно пошло по пути нелепостей далее. Явилось новое должностное лицо — фискал, который тайно сообщал начальству все, что делалось в товариществе. Понятно, какую ненависть питали ученики к наушнику; и действительно, требовался громадный запас подлости, чтобы решиться на фискальство. Способные и прилежные ученики не наушничали никогда, они и без того занимали видное место в списке; тайными доносчиками всегда были люди бездарные и подловатенькие трусы; за низкую послугу начальство переводило их из класса в класс, как дельных учеников. Но мы сказали, что товарищество само в себе было честно и потому не уважало тех учеников, которые за взятку начальнику, по родственным связям, по протекции, а тем более за фискальство, занимали не свое место в списке. Кроме того, ученики вполне справедливо были уверены, что наушник переносил не только то, что в самом деле было в товариществе, но и клеветал на них, потому что фискал должен был всячески доказать свое усердие к начальству. Но когда он передавал инспектору или смотрителю даже правду, и тогда он возбуждал в классе ненависть и злобу: например, дети собираются устроить попойку, оторвать хвост экономской свинье, улизнуть к знакомой прачке или чем иным развлечься, и вдруг инспектор, предуведомленный заранее, вместо развлечения драл их не на живот, а на смерть. Правда, в большинстве случаев, при непобедимом упорстве бурсаков, доносы не вели к наказанию, но начальство из доносов все-таки умело сделать полезное для себя употребление. Как объяснить, отчего инспектор за одинаковое преступление двоих учеников наказывал неодинаково? Это большею частью объяснялось тем, что на ученика сильно наказанного были доносы через фискалов. Начальство особенно не терпело тех лиц, которые ненавидели и преследовали наушников. Вся ябеда, добытая через наушников, вносилась в ''черную книгу''. Эта книга имела огромное значение при переводе из класса в класс; тогда многим неожиданно вручались ''волчьи паспорты'': это те же титулки, только с отметкою в них о дурном поведении; такие титулки объяснялись единственно черною книгою. Семенов чувствовал, но страшно верить ему было, что товарищество догадалось, что он фискал. Он ясно заметил, что с ним никто не хочет слова сказать, а первой мерой против наушника было ''молчание'': целый класс, а иногда все училище соглашалось не говорить ни слова, исключая брани, с фискалом. Положение ужасное: жить целые недели среди живых людей и не услышать ни одного приветливого звука, видеть на всех лицах отталкивающее презрение и отвращение, вполне быть уверену, что никто ни в чем не поможет, а напротив — с радостью сделает зло... И действительно, фискал становится в товариществе вне покровительства всяких законов: на него клеветали, подводили под наказания, крали и ломали его вещи, рвали одежду и книги, били его и мучили. Иное поведение относительно фискала считалось ''бесчестным''. Но начальство все-таки напрасно развратило навеки несколько десятков человек, сделав из них наушников: училищная жизнь развивалась в своих нелепых формах, и товарищество делало что хотело. Семенов, смотря на играющих в камешки, злорадостно усмехнулся. — С пылу горячие! — закричал Гороблагодатский. В его голосе было что-то зловещее. Тавля струсил и побледнел на минуту. Около стола опять толпа. Опять камень летает в воздухе, но теперь Тавлина рука лежит на столе; напрасно он понадеялся на себя: Гороблагодатский в один прием взял все восемь конов, а Тавля срезался на пятом... — Конца не будет! — сказал сурово Гороблагодатский. Тавля видимо трусил. Окружающие не смеялись: они видели, что дело идет не на шутку, что Гороблагодатский мстит. Дошло до ста. От здоровенных щипчиков вспухла рука Тавли. Он выносил страшную боль, наконец не вытерпел и проговорил просительно: — Да ну, полно же!.. — После двухсот проси пощады, — отвечал Гороблагодатский. — Ведь больно!.. — Еще больнее будет. На сто семидесятом щипке у Тавли рука покрылась темно-синим цветом. Он чувствовал лом до самого плеча... — Довольно же, Ваня... что же это будет? Гороблагодатский вместо ответа с ожесточением щипнул Тавлю. Тавля знал, что слово Гороблагодатского ненарушимо, однако он ощущал до того сильную боль во всей руке, что не мог не просить: — Оставь... ведь натешился. — Скажи только слово, еще двести закачу!.. Гороблагодатский дал щипчик более чем с пылу горячий. Тавля не вынес: по щекам его потекли слезы. Наконец двести. — Теперь прощенья проси! Как ни больно Тавле, а стыдно прощенья просить. — Да ну, оставь же! — Зачем насмехался давечь? — Так то ведь шутка! — Так ты смеешь, животное, надо мной шутить? Жестоко щипнул он Тавлю. — Ну прости меня, Ваня... Гороблагодатскому точно жаль было прекратить мучения ненавистного для него Тавли. Он собрал все силы, и от последнего щипка рука Тавли почернела. — Будет с тебя. Сыт ли?.. — спросил Гороблагодатский. Лишь только освободился Тавля, страх в душе его сменился бешенством и злостью. — Подлец! — проговорил он. — Слышь, не задевай! в зубы съезжу! — Ты? — Я. — А вот и харя, съезди, — сказал Гороблагодатский, подставляя свое лицо... Тавля забылся в бешенстве и залепил оглушительную плюху своему врагу, но в ответ получил еще здоровейшую. Завязалась драка... «Так и надо, так и надо!..» — шевелилось в душе Семенова... Тавля так ошалел от злости, что, несмотря на истерзанную свою руку, не уступал Гороблагодатскому, хотя тот был сильнее его. Злость до того охмелила Тавлю и увеличила его силы, что трудно было решить, на чьей стороне осталась победа... Гороблагодатский затаил и эту обиду в душе. Гороблагодатский после драки пошел к ведру напиться; на дороге ему попался Семенов. Он дал Семенову затрещину и, как ни в чем не бывало, продолжал свой путь. Семенов со злостью посмотрел на него, но не смел пикнуть слова. Постояв немного посреди класса, Семенов стал бесцельно шляться из угла в угол и между партами, останавливаясь то здесь, то там. Посмотрел он, как играют в ''чехарду'', — игра, вероятно, всем известная, а потому и не будем ее описывать. В другом месте два парня ''ломали пряники'', то есть, встав спинами один к другому и сцепившись руками около локтей, поочередно взваливали себе не спину друг друга; это делалось быстро, отчего и составлялась из двух лиц одна качающаяся фигура. У печки секундатор, по прозванию Супина, учился своему мастерству: в руках его отличные лозы; он помахивал ими и выстегивал в воздухе полосы, которые должны будут лечь на тело его товарища. На третьей парте играли в ''швычки'': эта деликатная игра состоит в том, что одному игроку закрывают глаза, наклоняют голову и сыплют в голову щелчки, а он должен угадать, кто его ударил; не угадал — опять ложись; угадал — на смену ему ляжет угаданный. Семенов увидел, как его товарищу пустили в голову целый заряд швычков и как тот, вставая, схватился руками за голову. «Так и надо!» — повторил он в душе и пошел к пятой парте. Там одна партия дулась в три листика, а другая в носки: известная игра в карты, в которой проигравшему бьют по носу колодой карт. Семенов перешел к седьмой парте и полюбовался, как шесть ''нахаживали''. Эти шестеро, взявшись руками за парту, качались взад и вперед. На следующей парте Митаха выделывал ''богородичен на швычках'', то есть он пел благим гласом «Всемирную славу» и в такт подщелкивал пальцами. Тут же Ерундия (прозвище) играл ''на белендрясах'', перебирая свои жирные губы, которые, шлепаясь одна о другую, по местному выражению, ''белендрясили''. Третий артист старался возможно быстро выговаривать: «под потолком полком полколпака гороху», «нашего пономаря не перепономаривать стать», «сыворотка из-под простокваши». Наконец Семенов пробрался до стены. Здесь Омега и Шестиухая Чабря играли в ''плевки''. Оба старались как можно выше плюнуть на стену. Игра шла на ''смазь''. Шестиухая Чабря плюнул выше. — Подставляй! — сказал он, расправляя в воздухе свою пятерню. Омега выпятил свою ''лупетку'' (лицо). — Надувайся! — сказал Чабря. Омега надул щеки. — Шире бери! Омега до того надулся, что покраснел. — ''Верховая'', — начал Чабря, прикладывая свою руку ко лбу Омеги, — ''низовая'', прикладывая к подбородку, — две ''боковых'', — прикладывая к одной и другой щеке. — Надувайся! Омега надулся. — И ''всеобщая''! — торжественно вскрикнул Шестиухая Чабря. После этого он забрал лицо Омеги в пясть, так что оно между пальцами проступило жирными и лоснящимися складками, и тряс его за упитанные мордасы и кверху и книзу. Семенову было скучно. Он не знал, что делать... — Леденцов, пряников! Пряников, леденчиков! Это был голос Элпахи, который обыкновенно торговал пряниками и леденцами, от чего получал немалую выгоду, потому что покупал фунтами, а продавал по мелочи. Семенов очутился около него. — На сколько? — спросил Элпаха, оглядываясь вокруг и около, потому что товарищество запрещало говорить с Семеновым, но купецкая корысть Элпахи взяла свое. — На пять копеек. — Деньги? — Вот! — Держись. — Что ж ты обсосанных даешь? — Лучший сорт. — Перемени, Элпаха. — Леденчиков, пряников! — закричал Элпаха, отворачиваясь в сторону. Семенов, держа на ладони, рассматривал леденцы, не зная, съесть их или бросить, и уже решился съесть, как кто-то сзади подкрался, схватил с руки лакомство и быстро скрылся. Семенов со злобой посмотрел на товарищей, но бессильна была его злоба, и в то же время одурь брала его от скуки. — Давай играть в ''костяшки'', — сказал ему Хорь. Семенов сам удивился, что с ним заговорил товарищ. Он недоверчиво смотрел на Хоря. — Что ''гляделы'' -то пучишь? не бойся! — Надуешь... — Ну вот дурак... что ты! — Побожись. — Ей-богу, вот те Христос! — Право, не надуешь? — Побожился! чего ж тебе еще? — Ну ладно, — ответил Семенов, от души обрадовавшись, что с ним заговорило живое существо, хоть это живое существо и было Хорь. В училище была своя монета — ''костяшки'' от брюк, жилетов и сюртуков. За единицу принималась ''однодырочная'' костяшка; две однодырочных равнялись ''четырехдырочной'', или ''паре'', пять пар ''куче'', или ''грошу'', пять куч ''великой куче''. Костяшки имели цену, определенную раз навсегда, и во всякое время за пять пар можно было получить грош. Огромное количество костяной монеты обращалось в бурсе. Ею платили при игре ''в юлу'' и ''в чет-нечет''. Бывали владетели сотни великих куч и более; их можно узнать по тому, что они всегда держат руку в кармане и роются там в костяном богатстве. Употребление костяной монеты породило особого рода промышленников, которые по ночам обрезывали костяшки на одежде товарищей или делали это во время классов, под партами, спарывая бурсацкую монету сзади сюртуков. Хорь был один из таких промышленников. У Хоря ничего не было своего — все казенное, и если бы не казна, вы увидели бы в лице его возможность на Руси совершенно голого человека. У него почти никогда не водилось денег. В продолжение семи лет у него не перебывало и семи рублей, так что настоящая монета для него была менее действительна, чем костяшки. Это был нищий второуездного класса, и мастер же он был ''кальячить''. Узнав, что у товарища есть булка или какое-нибудь лакомство, он приставал к нему как с ножом к горлу, канючил и выпрашивал до тех пор, пока не удовлетворят его желание Будучи без роду и племени, круглый сирота, он безвыходно жил в училище, на каникулы никогда не ездил и до того втянулся во все формы бурсацкой жизни, что, кроме ее, другой не существовало для него. Только в каникулярное время посещал он базар соседний, реку да лес: здесь был конец его света. Учиться Хорь терпеть не мог, но учился, потому что не мог терпеть и розги: из двух зол (а бурсацкое ученье — зло) приходилось выбирать меньшее. Он был страстный игрок в костяшки; но, наживши кое-как великую кучу, он либо выменивал ее на деньги и проедал их с жадностью нищего, либо опять проигрывал, потому что играл не совсем счастливо. Тогда с перочинным ножом он промышлял под партами, либо по ночам под подушками товарищей, куда ученики прятали свою одежду. У одного товарища таким образом он спорол с одежды все костяшки, так что не на что было застегнуться — все валилось долой, хоть умирай. Однажды Бенелявдов, первый силач класса, во время урока, при учителе, поймал его за волоса под партой и задал ему ''волосянку''. Просить пощады нельзя было: заметит учитель. После долго смеялись над Хорем, говоря, что у него волоса распухли. Теперь у Хоря только и было полпары, то есть однодырочная. — Чет аль нечет? — спросил он, загадывая. — Пусть нечет, — отвечал Семенов. — Твое. Теперь ты. Семенов загадал, но лишь только открыл он ладонь, чтобы сосчитать, верно ли Хорь сказал «нечет», как хищный Хорь схватил костяшки и спрятал их себе в карман. — Что же это. Хорь? — говорил Семенов. — Я тебе Хорь?.. а в ухо хочешь? — Оплетохом, — сказал один из товарищей. — Беззаконновахом, — прибавил другой. — И неправдовахом, — заключил третий. — Отдай, Хорь; право, отдай. — Опять Хорь?.. Рожу растворожу, зубы на зубы помножу! Семенов не стал более разговаривать. Несчастный отошел в сторону. Нигде не было для него приюта. Он вспомнил, что у него в парте есть горбушка с кашей. Семенов хотел позавтракать, но горбушки не оказалось. Раздраженный постоянными столкновениями с товарищами, он обратился к ним со словами: — Господа, это подло, наконец! — Что такое? — Кто взял горбушку? — С кашей? — отвечали ему насмешливо. — ''Стибрили''? — ''Сбондили''? — ''Сляпсили''? — ''Сперли''? — ''Лафа'', брат! Все эти слова в переводе с бурсацкого на человеческий язык означали: украли, а ''лафа'' — лихо! — Комедо! — раздался голос Тавли. — Иду! — было ответом. Семенов еще после обеда подслушал, что у Комеды с Тавлей состоялся странный спор на пари, и потому поспешил на голос Тавли, забыв о своей горбушке. — Готово? — спросил Комедо. — Есть! — отвечал Тавля и развязал узел, в котором оказалось шесть трехкопеечных булок. — Сожрешь? — Сказано. Толпа любопытных обступила их. Комедо был парень лет девятнадцати, высокого роста, худощавый, с старообразным лицом, сгорбленный. — Условия? — Не стрескаешь — за булки деньги заплати, а стрескаешь — с меня двадцать копеек. — Давай. — Смотри, ничего не пить, пока не съешь. Вместо ответа Комедо стал уплетать белый хлеб, который так редко едят бурсаки. — Раз! — считали в толпе. — Два, три, четыре... — Ну-ка пятую... Комедо улыбнулся и съел пятую. — Хоть на шестой-то подавись! Комедо улыбнулся и съел шестую. — Прорва! — говорил Тавля, отдавая двадцать копеек. — Теперь и напиться можно, — сказал Комедо. Когда он напился, его спрашивали: — А еще можешь съесть что-нибудь? — Хлеба с маслом съел бы. Достали ломоть хлеба и масла достали. — Ну-ка попробуй! Он съел. — А еще? — Горбушку с кашей съел бы. Добыли и горбушку. Его кормили из любопытства. Он съел и горбушку. — Эка тварь!.. Куда это лезет в тебя, животина ты эдакая! Скот! Как ты не лопнешь, подлец? — А что брюхо? — спросил кто-то. — Тугое, — отвечал Комедо, тупо глядя на всех... — Очень? — Пощупай. Стали брюхо щупать у Комеды. — Ишь ты, стерва!.. как барабан!.. — А что, два фунта патоки съешь? — Съем. — А четыре миски каши? — Съем... — А пять редек? — А четыре ковша воды выпьешь? — Не знаю... не пробовал... Я спать хочу... Комедо отправился в Камчатку. Долго толпа ругала Комеду и стервой, и прорвой, и всячески... Между тем Тавля, накормив на свой счет Комеду, по обыкновению озлился. Одному из первокурсных попала от него затрещина, другому он загнул салазки, третьему сделал смазь. Гороблагодатский видел это и в душе называл Тавлю скотиной. Потом Тавля посмотрел на игру в ''скоромные''. Васенда наводил: он выставляет руку на парте, а Гришкец со всего маху ладонью бьет его по руке. Васенда старается отдернуть руку, чтобы Гришкец дал промах: тогда уже будет подставлять руку Гришкец. Это Тавлю не развлекло. — Не ''садануть'' ли в ''постные''? — пробормотал он. Он стал оглядываться, желая узнать, не играют ли где в постные. — А, вон где! — сказал он, отыскав то, что требовалось. Около задних парт, подле Камчатки, собралось человек восемь. Один из них, положив голову на руки, так что не мог видеть окружающих, наводил; спина его была открыта и выпячена вперед. Поднялись над спиной руки и с треском опустились на нее. К ударам других присоединился и удар Тавли. По силе удара наводивший догадался, чей он был... — Тавля ударил, — сказал он. Тавля лег под удары. Гороблагодатский между тем направлялся правым плечом вперед, по-медвежьи, к той же кучке. Увидев, что Тавля наводит, он присоединился к играющим. Ударили Тавлю. — Хлестко! — говорили в толпе. — Ты восчувствуй, дорогая, я за что тебя люблю! — Кто ударил? — Ты. — Вали его... вали снова!.. Тавля наклонился... — Взбутетень его! — Взъерепень его! — Чтоб насквозь прошло! Трехпудовый удар упал на спину Тавли. — Гороблагодатский, — сказал Тавля, едва переводя дух... — Растянуть его снова! Опять повторился сильный удар... — Бенелявдов, — указал Тавля. — Вали еще!.. — Что ж, братцы, эдак убить можно человека... — Зачем мало каши ел? — Жарь ему в становой! Опять сильный удар, и опять не угадал Тавля. — Что ж это, братцы?.. убить, что ли, хотите? — Значит, любим тебя, почитаем, — сказал Гороблагодатский. — Братцы, я не лягу... что же такое!.. других так не бьют... — А тебя вот бьют! — Жилить? — Вздуем! — Морду расквашу! — сказал Гороблагодатский. — Братцы... — Ну! — крикнул грозно Бенелявдов. Тавля угадал наконец... Игроки захохотали, когда он сказал: — Я не хочу больше играть... — Отчего же, душа моя? — спросил Гороблагодатский. Тавля взглянул на него с ненавистью, но, не сказав ни слова, удалился потешаться над первокурсными... Кучка продолжала игру в постные. Но вдруг один из играющих поднял нос и понюхал воздух. — Кто это? — спросил он. Поднялись носы и других игроков. Потом все подозрительно посмотрели на Хорька. — Ей-богу, братцы, не я... вот те Христос, не я... хоть обыщите... — Чичер!.. — провозгласил Гороблагодатский. Человек десять вцепились Хорьку в волоса, а один из них запел: — Чичер, ячер, на вечер; кто не был на пиру, тому волосы деру; с кровью, с мясом, с печенью, перепеченью. Кочена иль пирога? — Пирога, — пищал Хорь... — Не проси пирога, мука дорога. Чичер, ячер, на вечер; кто не был на пиру, тому волосы деру; с кровью, с мясом, с печенью, перепеченью... Кочена иль пирога? — Кочена. Снова почали и опять пропели «чичер»... — Кок или вилки в бок? — Кок! — отвечал истасканный Хорь. После этого, отпустив в его голову несколько щелчков, отпустили его с миром, говоря: — Не бесчинствуй!.. — Черти эдакие! — отвечал Хорь. — Я в другой раз еще не так! Семенов, видя, как таскали Хоря, шептал: — Так и надо, так и надо! Но Гороблагодатский схватил Семенова сзади и положил на парту вместо того, кто должен был наводить; с другой стороны придержали Семенова за голову. На спину его обрушились жесточайшие удары. Он шатался, когда поднялся. Не его спине было переносить такую тяжесть здоровых ладоней. Осмотрелся он бессмысленно кругом. Кто бил? за что?.. Семенов упал на парту и зарыдал. Темнело в классе; еще несколько минут, и зги не увидишь. — Братцы, — заговорил Семенов, опомнившись, — за что вы меня ненавидите?.. все!.. все!.. Голос его был заглушен хоровою песней. Сумерки развивались быстро, едва можно рассмотреть лица; цвета и линии пропадают в воздухе, остаются одни звуки. Семенов пробрался к окну и с гнетущей тоской и злобой на сердце смотрел на неприветливый двор, в непроглядную тьму зимнего скверного вечера. Припомнилась ему родная семья. Отец давно уже встал от послеобеденного сна; добрая мать, которой он был любимцем, вносит теперь самовар в гостиную; брат и две сестренки уже около стола, щебечут и смеются; звенят чайные ложки и блюдца, и легкий пар идет от живительной влаги. «Домой бы теперь!..» Он закрыл лицо руками, приклонился к стеклу и опять зарыдал... Но вдруг плач его пресекся... Ужас напал на него, и он задрожал всем телом. Страшна такая жизнь, какую он испытал сегодня. Он забыл физическую боль тела, лишь только в груди залегло что-то и мешало дышать. Отупел он от страху, и неотразимо ясно представилось ему: «Отверженец!.. тебя все ненавидят! и даже предвидеть нельзя, что с тобой сделают! быть может, сейчас ударят в спину, вырвут клок волос из головы, плюнут в лицо...». В классе совершенно темно, потому что начальство из экономического расчета зажигало лампу только в часы занятий. В этой темноте могут сделать с ним что угодно, и не узнаешь, кто над тобой сорвет гнев свой и отомстит за товарищество. «Не буду больше», — прошептал он, и не было тени злобы в его душе. «Того и стою!» — прокрадывалось в его сознание. Он желал примириться с товариществом и душевно просил пощады. Он уже ненавидел начальство, сделавшее его фискалом, и готов был сам вырвать клок волос из головы того товарища, который займет его место. Семенов решился просить у всего класса прощения и публично отказаться от шпионства. Но вдруг он услышал, что будто кто-то крадется к нему; он в страхе поспешно оставил окно и неизвестно куда скрылся в темноте. В классе так темно, что за два шага не распознать лица человеческого. Всякие игры прекращались в эти часы и бурсак мог развлекаться только звуками, странными и разнообразными. Общее впечатление было дико... Звуки мешаются и переплетаются. Раздается крик какого-то несчастного, которому, вероятно, ''въехали в загорбок''; слышен напев на «Господи воззвах, глас осьмый»; вырывается из концерта патетическая нота в верхнее re; кого-то еще треснули по роже; у печки поют: «Отроцы семинарстии, посреде кабака стояще, пояху: подавай, наливай; мы книги продадим, тебе деньги отдадим»; слышен плач; ''грегочет'' какая-то тварь, то есть ржет по-лошадиному, выделывая «и-и-го-го-го-го!». Ругань висит в воздухе, крики и хохот, козлоглагольствуют, грегочут и поют на гласы и вкушают затрещины. В Камчатке, под управлением заматерелого Митахи, хранителя училищных преданий, поется стих, сложенный еще аборигенами бурсы: ::Сколь блаженны те народы, ::Коих крепкие природы ::Не знали наших мук, ::Не ведали наук! :Тут в столовую заглянешь, :Щей негодных похлебаешь, :Опять в свой класс идешь, :Идешь, хоть и воешь... ::А тут архангелы подскочат, ::Из-за парты поволочат, ::Давай раба терзать, ::Лозой его стегать... Бедняги! недаром же так дико в вашем классе. Вас волочат, терзают, стегают!.. Сочувственно подстают к голосу Митахи голоса его товарищей. К сожалению, конец песни, которая пелась каким-то замогильным, грустным напевом, забылся и не дошел до нас... В другом месте слышно: :На поповой-то на даче :Мужичок едет на кляче, :Хлибушку везе, :Хлибушку везе... :Мужичье к возью бежали, :Кулачьем в возье совали: :— Ще, бра', продаешь? :Ще, бра' продаешь? :Им сказали, ще овес; :Мужик вынул да потрес :На горсти своей, :На горсти своей. Еще слышно: :А как взяли козла :Поперек живота, :Как ударили козла :О сырую мать-землю; :Его ноженьки :При дороженьки, :Голова его, язык :Под колодою лежит... После каждого двустишия припевалось: :Ти-ли-ли-ли-ли-ли-ли и потом повторение второго стиха. А вот и еще отрывок: :Любимцы... Аполлона :Сидят беспечно in caupona [в кабачке, в харчевне]. :Едят селедки, merum [чистое, неразбавленное вино] пьют :И Вакху дифирамб поют: :«О, как ты силен, добрый Вакх! :Мы tuum regnum [твое царство] чтим в мозгах: :Dum caput nostrum [пока нашу голову] посещаешь, :Оттуда curas [заботы] выгоняешь, :Блаженство в наши льешь сердца :И dignus domini [достойный господа] отца. :Мы любим Феба, любим муз: :Они с богами нас равняют, :Они путь к счастью прокладают, :Они дают нам лучший вкус; :Sed omnes haec [но все эти] плоды ученья :Conjunctae sunt [соединены] всегда с томленьем... :Давно б наш юный цвет увял, :Когда б ты нас не подкреплял!» Восьмипесенная «Семинариада» составлена давно и переходит по преданию от одного поколения к другому. В местных песнях и стихах отразилось, как товарищество смотрело на науку и на своих начальников... Из общего же всем репертуара певались здесь либо жестокие романсы: «Стонет сизый голубочек», «Ночною темнотою», «Я, бедная пастушка», «Уж солнце зашло вверх, горя» и т. п., либо чисто народные песни: «Ах вы. сени», «Вниз по матушке по Волге», «Как за реченькою, как за быстрою», «Полно, полно нам, ребята, чужо пиво пити» и т. п. Но вот какой-то отпетый возглашает еще стих домашнего изделия: :В восьмом часу по утрам, :Лишь лампы блеснут на стенах, :Мужик Суковатов несется, :Несется в личных сапогах... Повисли в воздухе хохот, остроты и крепкая ругань против начальства... Опять какая-то шельма грегочет... десятеро загреготали ...двадцать человек... счету нет... Появились лай, мяуканье и кряканье, свист и визг. Ко всей этой ерунде присоединилась голосов в сорок бурсацкая ''разноголосица'': участвующие в ней разбирают между собою все тоны, употребляемые в пении, и все ноты берут сразу. Между тем сырость и холод пронимают приходчину до костей; благим матом затягивается: «холодно, холодно!» — это призывный к согреванию звук, после которого ученики начинают махать руками наподобие тому, как греются извозчики, и стонут — душу надрывают: «холодно, холодно!» — «Домового ли хоронят, ведьму ль замуж выдают?» Пастей во сто выработывается бесшабашный гвалт, и все это совершается в непроглядной темноте. Если бы привести в класс свежего человека, не слыхавшего стенаний бурсака, он подумал бы, что это грешные души воют в аду. Грегочут, тянут «холодно», дуют разноголосицу во все ноты; в вопиющих и взывающих звуках растут-разрастаются голоса и отдаются дрожью в оконных стеклах... Существует ли на свете еще какой-нибудь нелепый звук, который не отыскался бы в этой массе крика, пенья и гуденья! Но вот что-то новое зарождается в душном, промозглом воздухе кромешного класса; что-то встало над всеми голосами. Заслышали товарищи знаменитый громадный бас Великосвятского, гласящего «благоденственное и мирное житие»; с неудержимою силою оглушаются товарищи последними словами: «благополучно ныне почивающему на лаврах курсу многая лета!». На необъятной нотище разрешается последний звук... В одно мгновение, точно по одному темпу, смолкли все... Товарищество наслаждается; оно страстно любит крепкий звук... Но минута — и стоголосое «многая лета!» отвечало басу... Надо заметить, что товарищество уважало, кроме отпетых, потом силачей, потом голов, выносящих многоградусный хмель, — уважало и обширных басов. Бурса любит хорошие голоса, бережет их, лелеет, выручает из всякой беды. Ученики еще дома привыкли петь в церкви, славить Христа, служить панихиды и молебны, читать часы и апостол, отчего у них развиваются голоса и любовь к пению. В училищах часто бывают превосходные певческие хоры. Около Великосвятского слышно одобрение. — Господа, концерт! — предложил кто-то. — «На реках вавилонских». — Да нот нет!.. — На память!.. — Зови маленьких певчих. Через несколько минут поется концерт. Ни одного дикого звука нет в классе. Дисканты плачут детскими голосами; бас, как подавленная сила, гудит и сдержанно ропщет; слышен крик вавилонянина: «Воспойте нам от песней сионских!»; чудится, как в гневе и нетерпении топает ногами грозный деспот... «Каково воспоем на земле чуждей песнь господню?» — отвечают плачущие, робкие голоса детей; женские слезы слышны в грудных дискантах. Высокими, тихими и страстными нотами восходит плач и наконец переходит в сильные, грозные голоса: «Дщи вавилоня, окаянная! блажен, кто возьмет твоих младенцев и расшибет их головы о камень!». После концерта все стихло. Ученики, укрощенные на время стройным пением, рассказывают друг другу сказки, вспоминают каникулы, толкуют о начальстве и товариществе. Изредка кого-нибудь треснут по шее. Митаха, хранитель преданий, поет заунывным голосом: :А как взяли козла :Поперек живота... Но ученики недолго сидели скромно и тихо. — Приходчину дуть! — раздался чей-то голос. — Идет! — отвечают на голос. Собирается партия человек двадцать, и ноябрьским вечером крадутся через двор, в класс приходских учеников. Приходчина, тоже сидящая в сени смертней, ничего не ожидала. Второуездные, сделавши набег, рассыпались по классу, бьют приходчину в лицо, загибают ей салазки, делают смази, рассыпают постные и скоромные, швычки и подзатыльники. Кто бьет? за что бьет? Черт их знает, и черт их носит!.. Плач, вопль, избиение младенцев! На партах и под партами уничтожается горе-злосчастная приходчина. Больно ей. В этих диких побиениях приходчины, совершаемых в потемках, выражалась, с одной стороны, какая-то нелепая удаль: «раззудись, плечо, размахнись, кулак!», а с другой стороны — «трепещи, приходчина, и покоряйся!». Впрочем, в таких случаях большинство только удовлетворяло своей потребности побить кого-нибудь, дать вытряску, лупку, волосянку, отдуть, отвалять, взъерепенить, отмордасить, чтобы чувствовалось, что в твоих руках пищит что-то живое, страдает и просит пощады, и все это делается не из мести, не из вражды, а просто из любви к искусству. Натешившись вдоволь и всласть, рыцари с торжественным хохотом отправляются восвояси. Истрепанная приходчина охает, плачет и щупает бока свои. Когда рыцари вернулись в класс, там шла новая забава. — Мала куча! — кричало несколько человек. Среди класса, в темноте, шла какая-то возня — не то игра, не то драка... Смех и брань раздавались оттуда. Усиливается возня. Обыкновенно, когда кричали «мала куча», то это значило, что кого-нибудь повалили на пол, на этого другого, потом третьего и т. д. Упавшим не дают вставать. Человек тридцать роются в куче, сплетаясь руками и ногами и тиская друг другу животы. Успевшие выбиться из кучи и встать на ноги стараются повалить других, еще не упавших на пол, и постоянно раздается в несколько голосов: — Мала куча! Не окончилась еще эта возня, как затеялась новая. — Масло жать! — кричали из угла у печки. Слышно, как толпа пробирается в угол, напирает и давит своею массою попавших к стене, при криках: — Михалка, вали! — Васенда, при! — Работай, Шестиухая Чабря... — Тисни, Хорь, тисни! Попавшие к стене еле дышат, силятся выбиться наружу, а выбившись, в свою очередь жмут масло. Но обе игры неожиданно прекратились... Раздался пронзительный, умоляющий вопль, который, однако, слышался не оттуда, где игралась «мала куча», и не оттуда, где «жали масло». — Братцы, что это? братцы, оставьте!.. караул!.. Товарищи не сразу узнали, чей это голос... Кому-то зажали рот... вот повалили на пол... слышно только мычанье... Что там такое творится? Прошло минуты три мертвой тишины... потом ясно обозначился свист розог в воздухе и удары их по телу человека. Очевидно, кого-то секут. Сначала была мертвая тишина в классе, а потом едва слышный шепот... — Десять... двадцать... тридцать... Идет счет ударов. — Сорок... пятьдесят... — А-я-яй! — вырвался крик... Теперь все узнали голос Семенова и поняли, в чем дело... — Ты, сволочь, кусаться! — Это был голос Тавли. — Ай, братцы, простите!.. не буду!.. ей-богу, не бу... Ему опять зажали рот... — Так и следует, — шептались в товариществе... — Не фискаль вперед!.. Уже семьдесят... Боже мой, наконец-то кончили! Семенов рыдал сначала, не говоря ни слова... В классе было тихо, потому что всячески совершилось дело из ряду вон... Облегчившись несколько слезами, но все-таки не переставая рыдать, Семенов, потеряв всякий страх от обиды и позора, кричал на весь класс: — Подлецы вы эдакие!.. Чтобы вам всем... — И при этом он прибавил непечатную брань. — Полайся! — На зло же расскажу все инспектору... про всех... Неизвестно, от кого он получил затрещину, и опять зарыдал на весь класс благим воем. Некоторые захохотали, но многим было жутко ...отчего? Потому что при подобных случаях товарищество возбуждалось сильно, отыскивало в потемках своих нелюбимцев и крепко било их. Между тем рыдал Семенов. Невыразимая злость на обиду душила его; он в клочья разорвал чью-то попавшуюся под руку книгу, кусал свои пальцы, драл себя за волосы и не находил слов, какими бы следовало изругаться на чем свет стоит. Измученный, избитый, иссеченный, несколько раз в продолжение вечера оскорбленный и обиженный, он теперь совершенно одурел от горя. Жаль и страшно было слышать, как он шептал: — Сбегу... сбегу... зарежусь... жить нельзя!.. Надобно честь отдать товарищам: большая часть, особенно первокурсные, в эту минуту сочувствовали горю Семенова. У некоторых были даже слезы на глазах — благо темно, не заметят. Второкурсные храбрились, но и на них напала тоска, смешанная со страхом. Все понимали, что такое дело даром не пройдет и что великого сеченья должна ожидать бурса. Тихо было в классе; лишь Семенов рыдал... Что-то злое было в его рыданиях... но вот они вдруг прекратились, и настала мертвая тишина. — Что с ним? — спрашивали ученики. — Не случилось ли беды? — Да жив ли он? — Братцы, — закричал Гороблагодатский, освидетельствовав парту, на которой сидел Семенов, — он пошел жаловаться! — Опять фискалить! — раздалось несколько голосов. Расположение товарищей мгновенно переменилось; посыпалась на Семенова злая брань. — Смотрите, не выдавать, ребята! — Э, не репу сеять!.. — слышались ответные голоса. — А ты как же, Тавля? — Я скажу, что хотел заступиться за него, и в то время, как отдергивал от его рта чью-то руку, он и укусил мою. — Молодец Тавля. Однако Тавля дрожал, как осиновый лист. — А что цензор будет говорить? — он должен донести, а то ему придется отвечать. — А скажу, что меня не было в классе, — вот и все! В это время раздался звонок, возвестивший час занятий. Отворилась дверь, и в комнату внесли лампу о трех рожках. От столбов полосами легли тени по классу, и осветились неуклюжие здоровенные парты, голые и ржавые стены, грязные окна, осветились угрюмым и неприветливым светом. Второкурсные собрались на первых партах и вели совещания о текущих событиях. Начались занятия; но странно, несмотря на прежестокие розги учителей, по крайней мере человек сорок и не думали взяться за книжку. Иные надеялись получить в нотате хорошую отметку, подкупив авдитора взяткой; иные думали беспечно: «авось-либо и так сойдет!», а человек пятнадцать, на задних партах, в Камчатке, ничего не боялись, зная, что учителя не тронут их: учителя давно махнули на них рукой, испытав на деле, что никакое сеченье не заставит их учиться; эти счастливцы готовились к исключению и знать ничего не хотели. Лень была развита в высшей степени, а отсутствие всякой деятельности во время занятных часов заставило ученика выработать тот элемент училищной жизни, который известен под именем школьничества, элемент, общий всякому воспитательному заведению, но который здесь, как и все в бурсе, является в оригинальных формах. Сидящие в Камчатке пользовались некоторыми привилегиями; на их шалости цензор, наблюдающий тишину и порядок, смотрел сквозь пальцы, лишь бы не шумели камчадалы. Пользуясь такими льготами, камчадалы развлекались как умели. Гришкец толкает Васенду и шепчет: «следующему», Васенда толкает Карася, Карась Шестиухую Чабрю, передавая то же слово; этот передает дальнейшему, толчок переходит на другую парту, потом на третью и так перебирает всех учеников. Вон Комедо, объевшись, спит, а Хорь, нажевав бумаги, сделал комок, который называется ''жевком'', и пустил его в лицо спящего товарища. Комедо проснулся и пишет к Хорю записку: «После занятия тебе я спину сломаю, потому что не приставай, если к тебе не пристают», и опять засыпает. Записок много пересылается по комнате; в одной можно читать: «Дай ножичка или карандаша», в другой: «Эй, Рабыня! (это прозвище ученика) я ужо с тобой на матках в чехарду», в третьей «Пришли, дружище, табачку понюшку, после, ей-богу, отдам»; а вот Хитонов получил безымянную ругательную записку: «Ты, Хитонов, рыжий, а рыжий-красный — человек опасный; рыжий-пламенный сожег дом каменный». Ответы и требуемые вещи идут по той же почте. Дети развлекаются по мере возможности. Многие корчат гримасы, ловят нос языком, косят глаза, пялят рот пальцами, показывая искривленное лицо другим или рассматривая его в трехкопеечное зеркальце. Плюнь умеет корчить рожи на номера: он высунул язык в левую сторону, нос подпер пальцем к правой щеке, глаза выпучил, щеки отдул — это номер пятый. Всех номеров двенадцать. Авдитор, по прозванью Богиня, жует резину, третий день не выпуская ее изо рта; она скоро превратится в мягкую массу; потом надо надуть ее воздухом, сжать пальцами, вследствие чего образуется пузырек; пузырьком великовозрастный ударит себя по лбу и услышит легкий треск; чтобы насладиться таким счастьем, он работает усердно, не щадя своих челюстей, а когда устанет, то дает пожевать подавдиторному. Мямля сделал панораму из конфетных картинок и любуется ею целый час и в сотый раз; у него же из билетиков от леденцов сделан оракул: по леденечным билетикам красны девицы гадают о женихах, а он — вспорют его завтра или нет. Сосед его сделал ''пильщика'', то есть деревянную куклу с пилою, и, отыскав равновесие, поставил ее на краю парты и заставляет ее качаться. Чеснок запихнул себе в нос нитку, под сильным вдыханием воздуха проводит ее в рот и, передергивая нитку взад и вперед, показывает эту штуку своему ''закоперщику'' (другу) Мямле. Один великовозрастный камчадал оттачивает перочинный нож и потом бреет верхнюю губу и щеки. Выбрившись, он начинает долбить в парте ящичек. Другой великовозрастный делает цепочку из сутуги. Третий великовозрастный свернул бумагу в тонкую трубочку и щекочет ею себе в носу; рожа его сморщилась, он чихнул громко, и ему весело. Двое камчадалов учатся иностранным языкам; один говорит «хер-я, хер-ни, хер-че, хер-го, хер-не, хер-зна, хер-ю, хер-к зав, хер-тро, хер-му»; следует лишь вставить после каждого слога «хер» и выйдет не по-русски, а ''по-херам''. Другой отвечает ему еще хитрее: «ши-чего ни-цы, ши-йся не бо-цы», то есть «ничего не бойся». Это опять не по-русски, а ''по-шицы''; здесь слово делится на две половины, например: розга, к последней прибавляется ''ши'' и произносится она сначала, а к первой ''цы'' и произносится она после; выходит ''ши-зга ро-цы''. Пентюх на последней парте занимается типографским искусством: он слюнит кость на суставе пальца, прикладывает сустав на печатную букву в учебнике и потом вырывает ее; снявши букву с пальца, он переводит ее на бумагу; таким образом печатается какое-нибудь слово. Под последними партами улеглись на постланные на пол шубы человек пять и рассказывают сказки и побывальщины. На многих скучное, монотонное, без всякого содержания занятное время нагнало непобедимый сон; спят на пятой парте, спят на седьмой, спят на двенадцатой, спят под партами. Так камчатники и второкурсные, приготовившие уроки, проводят занятные часы. Веселая жизнь! Но только записные, безнадежные лентяи, готовящиеся получить титулку, пользовались правом развлекаться в занятные часы. Кроме их, было еще много лентяев, кандидатов в камчадалы, но еще не камчадалов. Провождение времени этими учениками было еще бесцветнее. Они тоже развлекались по-своему, но так как им необходимо было притворяться, будто они дело делают, то и развлечения их были другие. Цапля со всеусердием пишет что-то; со стороны посмотреть, он прилежнейший ученик, а между тем он вот что делает: напишет цифру, под ней другую, потом умножит их; под произведением опять подпишет первую цифру, опять умножит числа и т. д. работает, желая узнать, что из этого выйдет. Порося придавил глаз пальцем и любуется, как перед ним двоятся и троятся предметы; потом, затыкая и оттыкая уши, слушает жужжанье и легкий говор в классе, как оно прерывающимися звуками отдается в его ушах; а не то он приставит ухо к парте и рассуждает, отчего это через дерево усиливается звук. Один первокурсный нащипывает себе руку, желая приучить ее хоть к тепленьким щипчикам. Другой завязал конец пальца ниткой и любуется на затекшийся кровью палец. Третий насасывает руку до крови... Изобретают самые пустые и, кажется, неинтересные занятия, например, прислушиваются, как бьется пульс, заберут в легкие воздуху и усиливаются как можно дольше удержать его в груди, задают себе задачу — не мигнуть ни разу, пока не сосчитают тысячу, сбивают слюну во рту и потом выплевывают на пол, читают страницу сзаду наперед и притом снизу вверх, положат натаскать из головы сотню волос и натаскают; кто болтает ногами, кто ковыряет в носу, перемигиваются, передают друг другу разные знаки, руками выделывают разные акробатические штуки... Иной сидит, положив голову на ладони, и смотрит в воздух беспредметно: он мечтает о матери, сестрах, о соседнем саде помещика, о пруде, в котором ловил карасей... и урок ему нейдет на ум. Некоторые, зажмурив глаза и стараясь попасть пальцем в палец, гадают, будет ли сечь завтра учитель или нет, и когда выходит — будет, то соображают, где бы взять денег в долг, чтобы подкупить авдитора, а за книжку и не думают браться. Иные сидят обессмыслевши и млеют в тоске неисходной, ожидая скоро ли пройдут три узаконенных часа и ударит благодатный звонок, возвещающий ужин, тупо глядя на тускло горящую лампу. У этих бурсаков не хватает силы воли взяться за урок. Но что это значит? — спросит читатель. — Неужели занимательнее читать страничку снизу вверх, как это делают некоторые для развлечения, нежели сверху вниз?.. Да пожалуй, что и занимательнее. Недаром же сложилась в бурсе песня, которая говорит, что «блаженны народы, не ведающие наук», что нужно иметь «крепкую природу» для училищных «мук», что ученик, идя в класс, «воет», он «раб», его «терзают». Песня, переходящая от поколения к поколению, недаром сложилась. Главное свойство педагогической системы в бурсе — это долбня, долбня ужасающая и мертвящая. Она проникала в кровь и кости ученика. Пропустить букву, переставить слово считалось преступлением. Ученики, сидя над книгою, повторяли без конца и без смыслу: «стыд и срам, стыд и срам, стыд и срам... потом, потом... постигли, стигли, стигли... стыд и срам потом постигли...». Такая египетская работа продолжалась до тех пор, пока навеки нерушимо не запечатлевалось в голове ученика «стыд и срам». Сильно мучился воспитанник во время урока, так что учение здесь является физическим страданием, которое и выразилось в песне: «Сколь блаженны те народы». При глухой долбне замечательны в училищной науке возражения. Педагоги получали воспитание схоластическое, произошли всевозможную синекдоху и гиперболу, острием священной хрии вскормлены, воспитаны тою философией, которая учит, что «все люди смертны, Кай — человек, следовательно Кай смертей» или что «все люди бессмертны, Кай — человек, следовательно Кай бессмертен», что «душа соединяется с телом по однажды установленному закону», что «законы тожества и противоречия неукоснительно вытекают из нашего я или из нашего самосознания», что «где является свет, там уничтожается тьма», что «смирение есть источник всякого блага, а вольнодумство пагубно и зазорно» и т. п. Они упражнялись в диалектике, разрешая такие, например, вопросы: «может ли диавол согрешить?», «сущность духа подлежит ли в загробной жизни мертвенному состоянию?», «первородный грех содержит ли в себе, как в зародыше, грехи смертные, произвольные и невольные?», «что чему предшествует: вера любви или любовь вере?» и т. п. Окончательно же окрепли их мозги в диспутах, когда они победоносно витийствовали на одну и ту же тему pro и contra [за и против (лат.)], смотря по тому, как прикажет начальство, причем пускались в дело все сто форм схоластических предложений, все роды и виды софизмов и паралогизмов. Еще во время детства у них явилось расположение разрешать: «что такое сущность?», «что такое целое?», «спасется ли Сократ и другие благочестивые философы язычества или нет?», и им очень хотелось, чтобы нет. Особенно же любили учителя доказывать, что человек есть существо бессмертное, одаренное свободно-разумной душою, царь вселенной, — хотя странно, в действительной жизни они едва ли не обнаруживали того убеждения, что человек есть не более не менее, как бесперый петух. Все это слышалось в возражениях педагогов. Ученик до боли в висках напрягал голову, когда приходилось разрешать великие вопросы педагогов-философов, но, к благополучию его, возражения давались редко и вообще считались ученою роскошью. Над всем царила всепоглощающая долбня... Что же удивительного, что такая наука поселяла только отвращение в ученике и что он скорее начнет играть в плевки или проденет из носу в рот нитку, нежели станет учить урок? Ученик, вступая в училище из-под родительского крова, скоро чувствовал, что с ним совершается что-то новое, никогда им не испытанное, как будто пред глазами его опускаются сети одна за другою, в бесконечном ряде, и мешают видеть предметы ясно; что голова его перестала действовать любознательно и смело и сделалась похожа на какой-то препарат, в котором стоит пожать пружину — и вот рот раскрывается и начинает выкидывать слова, а в словах — удивительно! — нет мысли, как бывало прежде. Только ученики, соединившие в себе способность долбить со способностью отвечать на возражения, никогда не задумывались над уроком. Но для этого надо было родиться ''башкой''. Бывали удивительные башки. Так, некто Светозаров выучил из латинского лексикона Розанова слова и фразы на четыре буквы; начав с «A, ab, abc», он отхватывал несколько печатных листов, не пропуская ни одного слова, и такой подвиг был предпринят единственно из любви к искусству. Но немногие были способны к училищным работам; большинству они давались трудно, и лишь розги заставляли заниматься. Вон Данило Песков, мальчик умный и прилежный, но решительно неспособный долбить слово в слово, просидев над книгой два часа с половиной, поводит помутившимися глазами... и что же?.. он видит, многие измучились еще более, чем он, многие еще доканчивают свою порцию из учебников, озабоченно вычитывая урок и подняв голову кверху, как пьющие куры. Иные чуть не плачут, потому что невысокий балл будет выставлен против их фамилии в нотате. Один, желая возбудить в себе энергию, треплет сам себя за волоса... Э, бедняга, хоть сам-то пожалей себя! брось ты книгу под парту либо наплюй в нее — все равно завтра твое тело будет страдать под лозами... ступай-ка, дружище, в Камчатку — там легче живется; а дельных знаний у камчатников, право, не меньше, нежели у самого закаленного башки. Ученик, вглядываясь в измученные долбнею лица товарищей, невольно спрашивает себя: «Зачем эти труды и страдания? к чему эта возня с утра до вечера над опротивевшим учебником? разве мы не люди?». Среди таких размышлений выскочит без спросу, сам собою, кончик урока и простучит всеми словами в голове. Под конец занятия у прилежного ученика голова измается; в ней не слышно ни одной мысли, хотя и являются они, послушные сцеплению идей, как это бывает с человеком во сне. Невесела картина класса... Лица у всех скучные и апатические, а последние полчаса идут тихо, и, кажется, конца не будет занятию... Счастлив, кто уснуть сумел, сидя за партой: он и не заметит, как подойдет минута, возвещающая ужин. Но вечер кончился очень занимательно. Минут за тридцать до звонка явился в классе Семенов. Бледный и дрожащий от волнения, вошел он в комнату и, потупясь, ни на кого не глядя, отправился на свое место. Занятная оживилась: все смотрели на него. Семенов чувствовал, что на него обращены сотни любопытных и злобных глаз, холодно было у него на душе, и замер он в каком-то окаменелом состоянии. Он ждал чего-то. Минуты через четыре снова отворилась дверь; среди холодного пара, ворвавшегося с улицы в комнату, показались четыре солдатские фигуры — служителя при училище: один из них был Захаренко, другой Кропченко — на них была обязанность сечь учеников; двое других, Цепка и Еловый, обыкновенно держали учеников за ноги и за голову во время сечения. Мертвая тишина настала в классе... Тавля побледнел и тяжело дышал. Скоро явился инспектор, огромного роста и мрачного вида. Все встали. Он, ни слова не говоря, прошелся по классу, по временам останавливаясь у парт, и ученик, около которого он останавливался, дрожал и трепетал всем телом... Наконец инспектор остановился около Тавли... Тавля готов был провалиться сквозь землю. — К порогу! — сказал ему инспектор после некоторого молчания. — Я... — хотел было оправдываться Тавля. — К порогу! — крикнул инспектор. — Я заступался за него... он не понял... Инспектор был сильнее всякого бурсака. Он схватил Тавлю за волосы и дал ему трепку; потом наклонил его за волоса лбом к парте, а другой рукой, кулаком, ударил ему в спину, так что гул раздался от здорового удара по крепкой спине; потом, откинув Тавлю назад, инспектор закричал: — К порогу! Тавля после этого не смел рта разинуть. Он отправился к порогу, разделся медленно, лег на грязный пол голым брюхом; на плеча и ноги его сели Цепка и Еловый... — Хорошенько его! — сказал инспектор. Захаренко и Кропченко взмахнули с двух сторон лозами; лозы впились в тело Тавли, и он, дико крича, стал оправдываться, говоря, что он хотел заступиться за Семенова, а тот не понял, в чем дело, и укусил ему руку. Инспектор не обращал внимания на его вопли. Долго секли Тавлю и жестоко. Инспектор с сосредоточенной злобой ходил по классу, ни слова не говоря, а это был дурной признак: когда он кричал и ругался, тогда криком и руганью истощался гнев... Ученики шепотом считали число ударов и насчитали уже восемьдесят. Тавля все кричал «не виноват!», божился господом богом, клялся отцом и матерью под лозами. Гороблагодатский злобно смотрел то на инспектора, то на Семенова; Семенов не понимал сам себя: и тени наслаждения местью не было в его сердце, он почти трясся всем телом от предчувствия чего-то страшного, необъяснимого. Бог знает, на что бы он согласился, чтобы только не секли Тавлю в эту минуту. Тавля вынес уже более ста ударов, голос его от крику начал хрипнуть, но все он продолжал кричать: «Не виноват, ей-богу, не виноват... напрасно!». Но он должен был вынести полтораста. — Довольно, — сказал инспектор и прошелся по комнате. Все ожидали, что будет далее. — Цензор! — сказал инспектор. — Здесь, — отозвался цензор. — Кто еще сек Семенова? — Я не знаю... меня... — Что? — крикнул грозно инспектор. — Меня не было в классе... — А, тебя не было, скот эдакой, в классе!.. Завтра буду сечь десятого, а начну с тебя... И тебя отпорю, — сказал он Гороблагодатскому, — и тебя, — сказал он Хорю. Потом инспектор указал еще на несколько лиц. Гороблагодатский грубовато ответил: — Я не виноват ни в чем... — Ты всегда виноват, подлец ты эдакой, и каждую минуту тебя драть следует... — Я не виноват, — ответил резко Гороблагодатский. — Ты грубить еще вздумал, скотина? — закричал инспектор с яростью. Гороблагодатский замолчал, но все-таки, стиснув зубы, взглянул с ненавистью на инспектора... Выругав весь класс, инспектор отправился домой. На товарищество напал панический страх. В училище бывали случаи, что не только секли десятого, но секли поголовно весь класс. Никто не мог сказать наверное, будут его завтра сечь или нет. Лица вытянулись; некоторые были бледны; двое городских тихонько от товарищей плакали: что, если по счету придешься в списке инспектора десятым?.. Только Гороблагодатский проворчал: «не репу сеять!» и остервенился в душе своей и с наслаждением смотрел на Тавлю, который не мог ни стать, ни сесть после экзекуции. Гороблагодатский намеревался идти к Семенову и избить его окончательно; он уже сказал себе: «семь бед — один ответ»; но вдруг лицо его озарилось новой мыслью, он злорадостно усмехнулся и проговорил: — ''Пфимфа''! Семенов совершенно замер... Он был в том состоянии, когда человек чувствует, что над ним поднят кулак, готовый упасть на его темя каждую минуту, и он каждую минуту ждет удара тяжелого. Он был точно стиснут и сдавлен со всех сторон... дышать почти нельзя... Черти, черти! какие минуты приходилось переживать бурсаку... — Пфимфа! — сказал Гороблагодатский, подходя к цензору, и стали они шептаться... Ударил звонок к ужину. Сердца несколько повеселели... — Становись в пары! — закричал цензор... Минуты через две ученики отправились в столовую и, пропевши в пятьсот голосов «Отче наш», принялись за скудную пищу... Когда толпа обратно валила из столовой, цензор подошел к Бенелявдову и повторил загадочное слово: — Пфимфа! — Следует! — ответил Бенелявдов. Уже в обители священной Привратник запер крепко вход, И схимник в келье единенной На сон грядущий preces [молитвы] чтет... Морфей на город сыплет маки, Заснул народ мастеровой; Одни не дремлют лишь собаки, Да кой-где вскрикнет часовой... Вторично петухи кричали... Был ночи час; все крепко спали... Так «Семинариада» описывает ночь... Во втором этаже, по правую руку огромного училищного двора, помещаются 6, 7, 8, 9 и 10-й номера спален. Эти спальни соединены между собой. Задний отдел трех номеров носил название ''Сапога''. Это были спальни своекоштных; поэтому утром и вечером, особенно в первые недели после больших праздников, в Сапоге и других двух комнатах открывался чисто обжорный ряд. Сюда стекалось все училище; ученики толпами переходили от одной кровати к другой; из под кроватей, числом до двухсот в этих номерах, выдвигались сундуки, наполненные, кроме книг, разными съестными припасами. С дома, особенно с деревень, привозились в запас огромные белые хлебы, масло, толокно, грибы в сметане, моченые яблоки. От этих припасов отделялись особого рода запахи и наполняли собою воздух; с этими запахами мешались нецензурные миазмы; от стен, промерзавших зимою в сильные морозы насквозь, несла сырость, сальные свечи в шандалах делали атмосферу горькою и едкою, и ко всему этому надо прибавить, что в углу у дверей стоял огромный ушат, наполненный до половины какою-то жидкостью и заменявший место нечистот. К такой ядовитой атмосфере должен был привыкать ученик, и поверит ли кто, что большинство, живя в зараженном воздухе, утрачивало наконец способность чувствовать отвращение к нему!.. Другая беда — холод был для ученика более невыносим. Начальство печей не топило по неделе; ученики воровали дрова, но это не всегда случалось, и товарищество, ложась под холодные одеяла, должно было покрываться своими шубами и шинелями. Огромные комнаты спален, со столбами посредине, как и в классах, слабо освещались, и темные тени ложились полосами по кроватям. Ученики храпели и бредили; некоторые во сне скрипели зубами. Доскажем последние события зимнего вечера в бурсе. Из комнат Сапога неожиданно появилась фигура и отправилась в угол девятого номера; там поднялись еще две фигуры... Между ними начались совещания. — У тебя пфимфа? — спрашивал один. — У меня. — Давай сюда. Все три фигуры отправились в угол и там остановились около кровати Семенова... Один из участников держал в руках сверток бумаги в виде конуса, набитый хлопчаткою. Это и была пфимфа, одно из варварских изобретений бурсы. Державший пфимфу босыми ногами подкрался к Семенову. Он зажег вату с широкого отверстия свертка, а узким осторожно вставил в нос Семенову. Семенов было сделал во сне движение, но державший пфимфу сильно дунул в горящую вату; густая струя серного дыму охватила мозги Семенова; он застонал в беспамятстве. После второго, еще сильнейшего дуновения он соскочил, как сумасшедший. Он усиливался крикнуть, но вся внутренность его груди была обожжена и прокопчена дымом. Задыхаясь, он упал на кровать. Участники этого инквизиторского дела тотчас же скрылись. Слышалось глубокое храпенье Семенова, прерываемое тяжкими стонами. На другой день его замертво стащили в больницу. Доктор понять не мог, что такое случилось с Семеновым, а когда сам Семенов очувствовался и получил способность говорить, то оказалось, что он сам не помнит, что с ним было. Начальство подозревало, что враги Семенова что-нибудь да сделали с ним, но разыскать ничего не могло. На другой день были многие пересечены в училище, и многие напрасно... '''1862''' === БУРСАЦКИЕ ТИПЫ. ОЧЕРК ВТОРОЙ === Три часа утра. В спальне, именуемой ''Сапог'', все покоится. Слышится храп и легкий бред; некоторые скрипят во сне зубами, чего терпеть не могли бурсаки и за что нередко набивали рот скрипевшего золою с целью отучить от дурной привычки; иные стонут от прилившей крови к голове и груди, а завтра рассказывать будут, как их домовой душил. Только после усиленного вглядывания в мрак, наполняющий воздух Сапога, можно рассмотреть множество бурсацких тел, брошенных на кровати и покрытых поверх одеял шубами, халатами, накидками и обносками разного рода. В углу кто-то поднялся и на босую ногу, крадучись осторожно, начал обходить кровати. Он останавливался изредка там и сям и потом продолжал путь далее. Это был училищный вор, знаменитый некогда Аксютка. Один спящий юноша был покрыт волчьей шубой. В той шубе много было паразитов, которые наконец доняли бурсака. Он разбросался, шуба свесилась на пол, одной лишь половиной покрывая спящего. Аксютка наклонился к изголовью товарища, отыскал ворот шубы и, сдернув ее с бурсака в один миг, мгновенно скрылся. Искусанное тело скраденного горело огнем, прохладный воздух освежил его, и он благодаря Аксютке уснул сладко и спокойно. Аксютка между тем успел запрятать шубу впредь до распоряжения ею, после чего отправился в свой угол, где и заснул невинным сном праведника. Четыре часа. Вошел Захаренко. (На нем, кроме обязанности сечь учеников, лежала еще обязанность будить их и возвещать колокольчиком начало и конец классов). Он, проходя по рядам между кроватями, звонил яро над головами спящих направо и налево. Ученики вскакивали, чесали бока и ''овчину'' на голове, отплевывались, зевали и крестили рты; иные тупо глядели, не понимая сразу, зачем их будят в такую рань, и опять тяжело падали на постели. — В баню! в баню! — провозглашал Захаренко. — Эй, вы!.. И-го-го-го! — загреготал кто-то. В баню пускали по утрам раным-раненько. Срам было днем выпустить в город эту массу бурсаков, точно сволочь Петра Амьенского, грязных, истасканных, в разнородной одежде, никогда не ходивших скромно, но всегда с нахальством, присвистом и греготом, стремящихся рассыпать скандалы на всю окрестность. В продолжение всей истории училищной жизни только и был один случай, когда днем отпустили бурсаков в баню, но после начальство долго раскаивалось в своем распоряжении. Но об этом после. — Живо! — крикнул спальный старший. — Подымайся! — кто-то заревел неистовым, раздирающим уши и душу голосом. — Грешные тела мыть! — отвечали еще неистовее. Спальня Сапога наполнилась шумом. Скоро и охотно одевались бурсаки, потому что баня для учеников была чем-то вроде праздника. Выдвигаются сундуки; у кого есть чистое белье, связывают узлы; у кого есть деньжонки, запасаются грошами; всем весело, потому что хоть раз в две недели бурсаки подышат свежим воздухом и увидят иные, не казенные лица, а главное — день бани для бурсака был днем разнообразных промыслов и похождений. — В пары! — командовал старший. Установились в пары. — Марш! Длинной вереницей отправились из спальни Сапога. На лестнице они повстречали еще своекоштных, к хвосту их пристали еще несколько номеров; у ворот их ожидали номера казенных учеников. Только городские остались в училище. Они ходили в баню дома, по субботам. Во главе ополчения стоял ''Еловый'', солдат из училищной прислуги. Ему было поручено от начальства наблюдать порядок и тишину. Понятно, что порядку и тишины не могло быть под надзором такого педагога, как солдат Еловый. Огромной змеей извивались по мосткам пар двести с лишком, заворачивая из училищных ворот на монастырский двор. Гвалт, смех и неприличные остроты потрясли воздух святыни. Схимник в ''келье единенной'', заслыша гуденье и шум мирской, усерднее и теплее стал молиться о грехах людского рода. Ученикам повстречался рыжий монастырский сторож, до безобразия огромного роста. Сторож редко упускал случай посмеяться над бурсаками, когда бурсаки шли в баню либо по праздникам в город. Ученики насолили чем-то ему. — А, вот и вшивая команда! — сказал он проходившим мимо него ученикам. — Блином подавился! — отвечали ему. Ученикам известно было, что сторож однажды на масленице, не сходя с места, съел семьдесят три блина и выпил четверть ведра ''сиводеру'', то есть водки. — Отчего это леса вздорожали? — спрашивал сторож. — Тебе блины пекли. — Черти! на порку вам пошло! — Рыжий, да ты никак на коне? Али вправду такой длинный? — Златорунный! — Веха! — Каланча! На сторожа градом сыпались насмешки. Где ж одному человеку переговорить более двухсот крепко острящих бурсаков? Он едва успел вставить свое слово: — Слышь, паршивая команда, не воровать на базаре! В него ''Сатана'' пустил ком грязи. Сторож стал лаяться на чем свет стоит. Когда проходили последние пар семьдесят, затеялась оркестрованная брань. — Блин, блин, блин! — запел кто-то. Сторож не знал, что предпринять; голосу его не было слышно. Когда мимо его прошли все, когда слово ''блин'' раздавалось далеко, он крикнул вслед утекающей бурсы: — Сволочь отпетая! Всех вас перепороть следует! Издалека откуда-то едва слышно донеслось: — Бли-и-н! Сторож плюнул; ударили в колокол, он перекрестился набожно и пошел к утрени. Бурса двигалась, большинство правым плечом вперед, по базару. Город спал еще. Бурсаки рассыпали целую серию скандалов Собаки, которых такое обилие в наших святорусских городах, ищут спозаранку, чем бы напитать свое животное чрево; бурсак не упустит случая и непременно метнет в собаку камнем. Шествие их знаменуется порчею разных предметов, без всякого смысла и пользы для себя, а просто из эстетического наслаждения разрушать и пакостить. Вон ''Мехалка'' раскачал тумбу, выдернул ее из земли и бросил на середину улицы. Хохочет животное. Идут ученики мимо двора с окнами в нижнем этаже и барабанят в рамы, нарушая мирный сон горожан. Старушка плетется куда-то и, повстречавшись с бурсой, крестится, спешит на другую сторону улицы и шепчет: — Господи! да это никак бурса тронулась! Хорошо, что она догадалась перейти на другую сторону, а то нашлись бы охотники сделать ей ''смазь'', и ''верховую'', и ''боковую'', и ''всеобщую''. Едет ломовой извозчик. Аксютка пресерьезно обратился к нему: — Дядя, а дядя! — Чаво тебе? — отвечал тот благодушно. — А зачем, братец, ты гужи-то съел? Крючники, лабазники и ломовой народ терпеть не могут, когда их обзывают гужеедами. — Рукавицей закусил! — прибавил кто-то. Мужик озлился и загнул им крутую брань. Когда шли по берегу реки, на которой уже стояли весенние суда. Сатана сделал предложение: — Господа, крикнемте «посматривай!». — Начинай! Сатана начал, и вслед за ним пастей в сорок раздалось над рекой: «посматривай!». На барках мужики с переполоху повскакивали, не понимая, что бы значил такой громадный крик. Когда они разобрали, в чем дело, начали ругаться; слышалось даже: — Эх, ребята, в колье их! На это им ответом было: — Тупорылые! Аншпуг съели! — Посматривай! — хватили бурсаки что есть силы. Над рекой повисла крепкая ругань. Наконец под предводительством солдата-педагога Елового ученики добрались и до торговых бань. Пары остановились. Еловый у двери пропускал по паре, выдавая казеннокоштным по миньятюрному кусочку мыла. Своекоштным не полагалось. Затем пары отправлялись в предбанник, по дороге покупая веник и мочалку, потому что ни того, ни другого казна не давала ученикам. Пары бегом бежали одна за другой, бросаясь в двери предбанника. В дверях была давка: всякий спешил захватить шайку, которых не хватало по крайней мере для третьей части учеников, вследствие чего они должны были сидеть около часу, дожидаясь, пока кто-нибудь не освободится. При этом Аксютка с Сатаной, разумеется, были с шайками. Чрез четверть часа баня наполнилась народом, огласившим воздух бесшабашным гвалтом. Негде было яблоку упасть; все скамейки заняты; иные сидят на полу, иные забрались в ящики, устраиваемые для одежды моющихся. Старшие, цензора и прочие власти занимают отдельную, довольно чистенькую комнатку, назначаемую содержателем для лиц почетных. Дети, потешаясь, хлещут друг друга ладонями по голому телу. Большинство отправилось в паровую баню. Бурсаки страстно любят париться. Полок брали приступом; изредка слышались затрещины, которых бурсак вкушает при всяком случае достаточное количество. Тавля стащил кого-то за волоса, со ''своего'', как он говорил, места. — Катька! — кричит Тавля. — Что? — отвечает тот подобострастно. — Поддай еще! — Не надо, — отвечают голоса. — Я вам дам не надо! — А в ''рождество'' (лицо) хочешь? Это был голос Бенелявдова. С ним Тавля не стал разговаривать. Он опять кричит: — Катька! встань предо мной, как лист перед травой! Катька явился. — Окати меня. Окатил. — Парь меня! Катька парит его. Тавля от удовольствия страшно грегочет. На полке продолжалась возня; стонут, грегочут, визг с присвистом и хлест горячего березняка. Вот пробирается несчастный ''Лягва''. Он был пария бурсы. У Лягвы какое-то скверное, точно гнилое лицо, в пятнах, рябое; про это лицо бурсаки говорили, что на нем ножи точить можно. Куда он ни приходил, воздух делался противным и вредным для легких, потому что этот запах у него был и за пазухой, и на спине, и в карманах, и в волосах. Это несчастное существо, право, кажется, перестало быть человеком, было просто живое и ходячее тело человечье. Проклятая бурса сгноила Лягву, буквально сгноила Лягву. Товарищи не то чтобы ненавидели его, а чувствовали к нему отвращение, и даже редко кто находил удовольствие обижать его. Не поверят, что из пятисот человек в продолжение восьми лет не нашлось никого, кто бы решился не только дать ему руку, но и сказать ласковое слово. Не только ученики его презирали, но даже начальство и прислуга. Мы сказали, что бурса сгноила его тело: это в собственном смысле надо понимать. Он должен был по приговору начальства и товарищества жить и ночевать в спальне, которая была отведена для таких же, как он, отторженников бурсы, двенадцати человек. Дело в том, что были ученики, страдавшие известною болезнью, которая в детском возрасте не составляет еще болезни, а зависит от неразвитости организма. Никто о них не заботился, не лечил. Бурсацкая казна не купила для них даже клеенки, чтобы предохранить тюфяки от сырости и гнили; вместо этого страдавших этой болезнью имели обыкновение в училище сечь голенищами. Честное слово, что в тюфяках заводились черви, и несчастные должны были спать чисто на гноищах. Спросят, отчего же эти ученики сами себя не жалели и не просушивали своих тюфяков по утрам? Попадая в каторжный номер, в котором приходилось дышать положительно зараженным, ядовитым воздухом, ощущать под своим телом ежедневно рой червей, быть в презрении у всех — они делались до цинизма неопрятны и вполне равнодушны к своей личности; они сами себя презирали. Вот факт: Лягва дошел то того, что глотал мух и других насекомых, съел однажды лист бумаги, вымазанный деревянным маслом, ел сальные огарки. Лягва уныло шатался по бане, высматривая, где бы добыть шайку. Он подошел к Хорю, тоскливо и каким-то дряблым голосом проговорил: — Дай шаечки, когда вымоешься. Нищий второуездного класса Хорь даже по отношению к Лягве сумел выдержать роль нищего. Он отвечал: — Три копейки, так дам. — У меня самого только две. — Давай их. — Что же у меня останется? — Ну, давай пять пар костяшек. — У меня их нет. — Убирайся же к черту, fraterculus (братец)! Он подошел к Сатане, которому, кроме этого, было другое прозвище: Ipse (сам). Его никогда не звали собственным именем, и мы не будем звать его. Черти, смотря по тому, к какой нации они принадлежат, бывают разного рода. Есть черт немецкий, черт английский, черт французский и проч. Он ни на одного из них не походит. Ipse был даже и не русский черт; наш национальный бес честен, весел и отчасти глуповат: так он представляется в народных сказках и легендах. Ipse был черт-самородок, дух того ада, которому имя бурса. В качестве черта он и служил такому человеку, каков вор Аксютка. Его прозвали Сатаной за его характерец. В училище существовал нелепый обычай ''дразнить'' товарищей, особенно новичков. Я сейчас объясню, что это значит. Соглашались трое или четверо подразнить кого-нибудь. Они приставали к своей жертве. Сначала насмехались над ней и ругали ее, потом начинались пощипыванья, наконец дело кончалось швычками, смазями, плюходействием. Задача таких невинных развлечений состояла в том, чтобы довести свою жертву до бешенства и слез. Когда цель достигалась, мучители с хохотом бросали свою жертву, которую часто доводили до самозабвения и остервенения; так ''Asinus'' (осел) прошиб кочергой голову ''Идола'', который вывел его из себя. В такого рода потехах всегда принимал деятельное участие Сатана; вряд ли был другой мастер дразнить, как Ipse. Он решался раздражать даже тех, кто был сильнее его. Назойливее, неотвязчивое Сатаны трудно себе представить что-нибудь. Иногда он систематически привязывался с утра до вечера, в продолжение трех дней и более, не давая ни на минуту покоя. Его часто бивали, и жестоко, но ему все было нипочем. Он был какой-то околоченный, деревянный. Только Аксютка мог укрощать его, но и то потому, что Сагана благоговел перед бурсацким гением Аксютки. К такого рода господину обратился с просьбою о шайке Лягва. — А ''вывернись''! — отвечал ему Сатана. — Мне не вывернуться. — Волоса ведь мокрые? — Я не окачивался. — Окатись! вот и шайку дам. — Нет, не могу. Лягва встал в раздумье, не зная, вывернуться или нет. Когда предлагали ''вывернуться'', то ученик подставлял свои волоса, которые партнер и забирал в пясть. Ученик должен был высвободить свои волоса. Державший за волоса имел право запустить свою пятерню только раз в голову товарища, и когда мало-помалу освобождались волоса, он не имел права углубляться в них вторично. Мокрые волоса многие вывертывали очень ловко. Впрочем, бывали артисты, которые решались вывертываться и с сухими волосами: к числу таких принадлежал сам Сатана. Ipse, видя, что Лягва не решается, сказал: — Ну ладно, подожди, только вымоюсь. — Вот спасибо-то! — отвечал Лягва радостно. Он носил воду Сатане, окачивал его, стараясь выслужиться и получить шайку; наконец Сатана вымылся, и Лягва с радостным выражением лица протянул руку к шайке. — Эй, ребята! — закричал Сатана. — Что же ты, Ipse? Но голос Лягвы вопиял, как в пустыне. Человек пятнадцать налетело на призыв Сатаны. — На шарап! Сатана покатил шайку по скользкому полу. Все бросились на нее самым хищным образом. Толкотня, шум, ругань и затрещины. Наконец, когда вымылись многие, шаек освободилось достаточное количество. Лягва добыл шайку и начал с ожесточением намыливать голову, но лишь только волоса его и лицо покрылись густой пеной мыла, как Сатана, вернувшийся зачем-то в баню, вырвал у него шайку и сделал ему смазь всеобщую. Лягва в испуге раскрыл широко глаза, пена пробралась за ресницы, и он ощутил в них едкое щипанье, но делать было нечего; прищуриваясь и протирая глаза, он добрался кое-как до крана и промыл здесь их. Между тем многие уже вымылись; сделалось гораздо тише в бане, хотя и слышны были иногда греготанье, брань и проч., что читатель, ознакомясь несколько с бытом бурсы, сам уже может вообразить себе. Перейдемте в предбанник. Гардеробщик выдавал казенным белье. Ученики отправлялись в училище не парами, а кто успел вымыться, тот и убирался восвояси. Вот тут-то и наступал праздник бурсы. — Теперь, дедушка, следует ''двинуть от всех скорбей'', — говорил Бенелявдов Гороблагодатскому. — То есть ''столбуху'' водки, яже паче всякого глаголемого бога или чтилища? — В ''Зеленецкий'' (кабак) ''дерганем''. — Только вот что: первая перемена Долбежина. — Так что же? — Заметит — ''отчехвостит'' (высечет). — С какой стати он заметит? — Развезет после бани-то натощак. — А мы сначала потрескаем, а потом разопьем одну лишь ''штофендию''. — А, была не была, идет! — Так ''наяривай'' (действуй), живо! При банях всегда бывают торговцы, которые продают сбитень, молоко, кислые щи, квас, булки, сайки, кренделя и пряники. Здесь идет великое столованье. Человек двадцать едят и пьют. Второкурсные бесстыдно, а напротив — важно и с сознанием своего достоинства, пожирают и пьют чужое. Докрасна распаренные лица бурсаков дышат наслаждением. Нищий второуездного класса Хорь шатается между гостями и, по обыкновению, ''кальячит''. Ему сегодня везет: там ему отщипнут кусочек булки, здесь он просит: «дай, голубчик, разок хлебнуть» — и ему дают благосклонно, после чего датель продолжает пить из того же стакана. Только аристократы заседают в трактире, виноторговле или кабаке, смотря по вкусу и расположению духа. Огромное большинство не может полакомиться и двухгрошовым стаканом сбитня или полуторакопеечною булкою. Оно смотрит с завистью и жадностью на угощающихся, особенно, на второкурсных, и щелкает зубами. Из этого большинства выделилась довольно большая масса учеников, которые не останавливались глазеть около лавочки предбанника или ''кальячить'', а отправлялись на промысел, высматривая по улицам и базару, нельзя ли где-нибудь что-либо стянуть. Аксютка, однако, успел стащить сайку в лавочке же. Шли кучками и вразбивку ученики. В эту минуту вся торговля окрест трепетала. Надобно заметить характеристическую черту бурсацкой морали: воровство считалось предосудительным только относительно товарищества. Было три сферы, которые по нравственному отношению к ним бурсака были совершенно отличны одна от другой. Первая сфера — товарищество, вторая — общество, то есть все, что было вне стен училищных, за воротами его: здесь воровство и скандалы одобрялись бурсацкой коммуной, особенно когда дело велось хитро, ловко и остроумно. Но в таких отношениях к обществу не было злости или мести; позволялось красть только съедобное: поэтому обокрасть лавочника, разносчика, сидельца уличного — ничего, а украсть, хоть бы на стороне, деньги, одежду и тому подобное считалось и в самом товариществе мерзостью. Третья сфера — начальство: ученики гадили ему злорадостно и с местию. Так сложилась бурсацкая этика. Теперь понятно, отчего это, когда Аксютка стянул сайку, никто из видевших его товарищей не остановил его: то было бы в глазах бурсы фискальством. Теперь также понятно, отчего это в бурсацком языке так много самобытных фраз и речений, выражающих понятие кражи: вот откуда все эти ''сбондили, сляпсили, сперли, стибрили, объегорили'' и тому подобные. Наши герои и пошли бондить, ляпсить, переть, тибрить, объегоривать. Главными героями были Аксютка и Сатана — ''единый'' и как бы ''единственный'' (выражение из одного нелепого, варварским языком изложенного учебника бурсы). — Сатана! — Что тебе? — Ipse! — крикнул Аксютка. — Да что тебе? — Потирай руки! — Значит, на ''левую ногу можно обделать'' (надуть кого-нибудь, украсть)? — Уж ты помалчивай. — ''Купим на пятак, сожрем на четвертак''! — Вот тебе гривенник, — сказал Аксютка. — Что расщедрился вдруг? — Пойдем в мелочную: видишь, отворена уж. Ты торгуйся, да, смотри, по мелочам; муки, скажи, для приболтки в суп, на ''кипеечку'' (копеечку), цикорьицы на грош, перечку на кипеечку, лучку на грош, клею на кипеечку, махорки на грош, леденчиков и постного маслица уже на две. — Во что же масла-то брать? — Да ты Сатана ли? Ты ли мой любезный Ipse? Аксютка сделал ему смазь всеобщую. Сатана не рассердился на него, предвидя поживу. Он только, по обыкновению, сделал из фалд нанкового сюртука хвост и описал им три круга в воздухе, приговаривая: — Я Ipse. Аксютка стал объяснять ему: — По мелочам будешь брать, дольше времени пройдет. Когда спросишь маслица, скажи, что забыл дома бутылочку, и не отставай, проси посудинки. — ''Облапошим''! Аксен, ты умнее Сатаны! — Ты должен звать меня: Аксен Иваныч. Сатане была пожалована при этом смазь. Сатана вытянулся во фрунт, сделал себе на голове пальцами рожки, сделал на своей широкой роже смазь ''вселенскую'' и в заключение вернул хвостом трижды. Прозвали его Сатаной, и недаром: как есть сатана, с хвостом и рогами. План их вполне удался. У Аксютки через четверть часа оказалось краденого: две булки, банка малинового варенья, краюха полубелого хлеба и десятка два картофелю. Ноздри Аксютки раздувались, как маленькие паруса, — всегдашний признак того, что он либо хочет украсть, либо украл уже. — Теперь, ''скакая играше веселыми ногами, в кабачару''! — скомандовал невинный мальчик Аксюша. Другое невинное дитя, мальчик Ipse, скорчил рожу на номер седьмой, на которой выразились радость и ободрение. — Знаешь, что я ''отмочил''? — Что? — Наплевал в кадушку с капустой. — И-го-го-го! — заржало ''сатанинское'' горло. Училищный и уличный тать Аксютка был человек необыкновенный, талантливый, человек сильной воли и крепкого ума, но его сгубила бурса (впрочем, отчасти и домашнее воспитание), как она сгубила сотни и сотни несчастных людей. В самой системе и характере его воровства сказалась сильная натура, — сильная, но погибшая нравственно. Он воровал артистически. Этот каторгорожденный не мог стянуть без того, чтобы зло не подшутить над тем, у кого он крал. Когда он забирался в сундук, ''ляпсил'' булку, ''тибрил'' бумагу, ''бондил'' книгу и проч., — где бы другому бежать, а он не то: он сходит за каменьями или грязью и накладет их в сундук вместо краденого. Иные, зная его как вора и желая задобрить (случается, у нас и не в бурсе задобривают воров, чтобы они не нагадили), приходили к нему с приношениями, но он отказывался от приношений, играя роль честного человека, которого оскорбляет взятка. Вот пример. Прислали из деревни одному ученику мешочек толокна. Он знал, что Аксютка видел присылку, и был вполне убежден, что Аксютка украдет толокно; поэтому ученик забежал к Аксютке с акциденцией, предлагая ему около двух горстей толокна. Аксютка сказал: «Я не могу есть толокна». А у самого ноздри поднялись и опустились. Аксютка пожелал сыграть остроумно-воровскую штуку. Когда успокоенный товарищ задвинул в парту мешок с толокном, Аксютка подкрался легче, нежели блоха скачет по полу, под парту ''толоконника'' и выкрал мешок. Сряду же после этого он подошел к ''толоконнику'' и умиляющим голосом сказал ему: «Братец, ты обещал мне толоконца, так дай». Тот полез в парту; толокна не оказалось. Аксютка обругал его, сказав: «Свинья! обещал, а не даешь; я за это тебе отплачу!» — отвернулся; ноздри его раздувались, как паруса, а на роже отсвечивалось сознание своей силы в воровстве. Через полчаса он подошел к окраденному им товарищу и сказал: «Не хочешь ли толоконца?». Аксютка держал на ладони толокно. «Это мое?» — «Нет, мне самому мамаша прислала». — «Скотина, ведь у тебя и матери-то нет!» — «Я говорю про крестную мамашу». Таков был Аксютка. Особенно он был искусник ''меняться ножами''. Здесь мы опишем еще один характеристический обычай бурсы. Обыкновенно кто-нибудь кричал: «С кем ножичками меняться?». Когда выискивался охотник на мену, тогда между ними начиналась следующая проделка. Оба они выставляли напоказ друг другу только концы ножей; тогда следовало угадать, стоит ли решаться на мену, чтобы вместо хорошего ножа не пришлось получить дурной. Вот в этом-то деле был особенно искусен Аксютка. Мы убеждены, что его участь — каторга. По исключении из училища он сначала поселился на постоялом дворе, где за три копейки суточного жалованья, при ночлеге и харчах хозяйских, он рубил капусту, таскал дрова, топил печи, месил хлебы и тому подобное. Но ему скоро наскучил честный труд, он обокрал своего хозяина и утек от него. После того его встречали один раз в подряснике, другой — в тулупе, третий раз во фраке, — словом, он из училищного вора сделался всесветным мошенником. Напрактиковавшись в ''девятой школе'' (так древними бурсаками называлась школа жизненного опыта, которая следовала за восьмиклассным обучением в бурсе), он поступил на службу в качестве дьячка, но скоро за пьянство и буйство (он расшиб стекла у городничего) был сослан на тяжелую работу в какой-то бедный монастырь. Выдержав курс церковного покаяния, Аксютка поступил в соборный хор певчим, но его протурили оттуда едва ли не за разбой. Аксютка при этом должен был переменить духовное звание на мещанское. Самое важное дело Аксютки то, что он хотел зарезать бывшего своего благочинного. По этому делу он был оставлен в подозрении. Страшен этот человек, но наперед можно сказать, что ему осталась одна торная дорога — Владимировка, по которой идут сотни наших каторжников, и посреди этих сотен Аксютка будет один из самых отпетых. Теперь мы будем продолжать о других. Хищная бурса рассыпалась повсюду. Старая оборванная баба, бывшая некогда камелией низшего сорта, которых прозвище — ночные крысы, торгует для поддержания своего дряхлого тела ободранными лимонами, растрескавшимися как сухая глина, пряниками, серо-пегими булками и другим неудобоваримым отребьем. Когда она завидела возвращавшуюся домой бурсу, то, как мать, защищая свое детище от волка, она прикрыла гнилое сухоястие грязной тряпицей и дырявым передником. Ее однажды обокрали, но теперь бурсакам не удалось утащить ни одной черствой булки из-под вретища отживающей женщины. Бурсаки на этот раз ограничились одной лишь бранью с несчастной женщиной. В другом месте промыслы учеников были удачны. Саепеки открыли длинное и широкое окно. На досках дышат легким паром только что испеченные сайки. Хотя зоркий воровской глаз бурсаков сразу же заметил, что тут трудно было поживиться, но ученики все-таки обнюхивают местность и вот с радостью делают открытие, что в другом отделении саечной пекарни на досках разложено сырое тесто. Саепеки не ожидали нападения с этого пункта и не защищали его от воров. Бурсаки, под предводительством хищного Хорька, прокрались в пекарню и стали хватать тесто, торопливо пряча его в карманы сюртуков и брюк. Едва они заслышали шаги саепеков, мгновенно скрылись, и через минуту их не было даже на базаре. Спросят, к чему бы ученикам нужно было сырое тесто: неужели они съедят его сырым? Нет, они ухитрятся спечь его на вьюшках в трубах поутру топленных печей, и хотя оно выйдет с сажей — ничего! Бурсаку и то на руку. Теперь расскажем еще событие. Трое великовозрастных зашли по дороге к певчему, своему исключенному товарищу. Певчего нашли они лежащего на постеле и страдающего похмельем. К нему в то время должен был зайти сапожник, затем чтобы получить с него долгу три рубля Певчий накануне того дня с клятвою и божбою обещался ему заплатить непременно, но из запасных денег у певца осталось около половины. — Что, братцы, делать? — вскричал встревоженный певчий. — Живо сюда! — отвечал ему один из великовозрастных. — А что? — ''Объегорим''. Ложись сейчас на стол. — Зачем? — Не разговаривай, а ложись. Поставили стол в переднем углу, под образами. Певчий улегся на стол, в головах его зажгли восковую свечку, покрыли его белой простыней; один великовозрастный взял псалтырь, подошел к певчему и сказал ему: — Умри! Тот притворился мертвым. Бурсак стал читать над ним псалтырь, как над покойником, скорчив великопостную харю. Вошел сапожник и, услышав монотонное чтение, понял, что в доме есть мертвый. Он набожно перекрестился. — Кто это? — спросил он. — Товарищ, — отвечали ему печально. — Который это? — Барсук. Сапожник сначала почесал в затылке, подумав про себя: «Эх, пропали мои денежки!», но потом умилился духом и сказал бурсакам: — Ведь вот, господа, за покойником-то должишко остался, да уж бог с ним: грех на мертвом искать. — Вот и видно доброго человека! — было ответом. — Его, признаться, и похоронить не на что. Начал, брат, ты доброе дело, так и кончил бы: дай что-нибудь на поминки бедному человеку. Сапожник вынул полтину и подал им. Те благодарили его. Сапожнику, естественно, захотелось взглянуть на мертвого. Он, перекрестясь, проговорил: — Дай хоть взгляну на него. Барсук до того притворился мертвым, что хоть сейчас тащи на кладбище. Открыли его лицо: с похмелья оно было бледно и имело мертвенный вид. Сапожник, по православному обычаю, приложился губами ко лбу певчего, а тот, сделав под простыней фигу, думал про себя: «Вот те кукиш! а не свечка». Когда сапожник удалился, мертвый воскрес и с диким хохотом вскочил на стол. — Теперь, ребята, поминки справлять. — Четвертную! — Огурцов да селедку! То и другое было мигом добыто, и, поя разные духовные канты, перемешивая их смехом и остротами, справляли поминальную тризну о упокоении раба божия Барсука. Бурсаки с торжеством и гордостью передавали друг другу рассказ об этом событии. Но дело этим не кончилось. Спустя месяц времени сапожник встретил под вечер Барсука. Барсук и тут нашелся. Скрестив руки и сверкая глазами, он грозно приблизился к сапожнику и диким голосом возопил: — Неправедные да погибнут! Сапожник растерялся: ему представилось, что он видит покойника, который воротился с того света, чтобы наказать его за то, что он дерзнул прийти к мертвому и требовать от него свой долг. Он перекрестился и с ужасом бросился бежать куда глаза глядят. Долго он потом рассказывал, как являлся к нему мертвец и хотел утащить его едва ли не в тартарары. Этот случай еще более утешил бурсу. Последний скандал из банных похождений бурсаков. Мехалка, воровски пробираясь по базару и увидев, что в пряничной лавке отворена дверь, заглянул в нее. Он увидел в ней торговца, который стоял в дальнем углу, к двери спиною. Мехалка был не тактик, а стратегик и, много не рассуждая, стремительно бросился на пряник из стычных ковриг, который был величиною с добрую доску, и потом выбежал вон из лавки. За ним с криком «грабят!» устремился торговец. Мехалка, обремененный ношею, бежал медленно и был в опасности человека, которого сейчас треснут по шее. Он употребил следующий стратегический прием: выждал приближения к себе торговца и, неожиданно обернувшись к нему, поднял над головой ковригу и ударил ею в лицо торговца. Потом пустился с обломком ковриги, оставшимся в его руках. Мехалка был замечательная личность. Это не вор, а чисто разбойник. Известно было, что он, выходя из церкви, схватил попавшуюся ему навстречу собачонку и расшиб ей голову о тумбу, а потом закусил свой подвиг сальною свечою. За то хотели его отпороть не на живот, а на смерть. Но по случаю страстной недели и пасхальной экзекуция была отложена до Фоминой. Когда наступил день возмездия и под предводительством смотрителя вошли в класс четыре солдата с огромным количеством розог, у Мехалки засверкали глаза, как у дикого зверя, и он, энергически сжав кулаки и стиснув зубы, бросился к отворенному окну и вскочил на подоконник с быстротою кошки. (Класс был во втором этаже). — Только подступись, размозжу себе голову о камни! — вскричал он. На убеждения смотрителя покориться он отвечал, что бросится с высоты второго этажа и тем накажет начальство. Смотритель плюнул и ушел. Мехалке за такие дикости вручили волчий паспорт. Известно, что впоследствии он, Аксютка и еще один артист нанялись в кузницу чернорабочими. Мехалка, работая здоровым молотом по наковальне, добывал себе грош на свой образец, вместе со своими товарищами. Забрался он на соседний двор, разломал там извозчичьи дрожки и все железо утащил к себе в кузницу. Карьера его кончилась дьячеством, и он сделался истинным мучителем своего священника. Вот вам, господа, веселая картинка бурсацкой бани, в повести о которой одни лишь голые факты. К ним нечего прибавлять, они сами за себя говорят. После бани бурсаки, поев всего краденого, были в добром расположении духа; меньше раздавалось швычков и подзатыльников, реже творилось всеобщих смазей, и вообще в классе сравнительно было довольно тихо и скромно. В Камчатке собралось несколько человек и ведут беседу о старине и древних героях бурсы. Митаха занимал среди них первое место. — Эх, господа! то ли дело было в старину! — В старину живали деды веселей своих внучат. — Зато, брат, и пороли, — сказал Митаха. — А что? — Да вот вам случай. — Расскажи, брат Митаха, расскажи. — Только чур не перебивать. Митаха начал: — Были у нас три брата: ''Каля, Миля'' и ''Жуля''. Это были силачи тогдашнего времени и обыкновенно занимались шитьем сапогов. Они однажды отправились в город с товарищами, чтобы кутнуть хорошенько на стороне. Кутнули добре. Когда шли назад, то орали песни на пять улиц и встретились с казаками. Те пригласили их молчать. Наша братия ругаться. Драка. Бурсаки отдули казаков на обе корки и утекли в училище, будучи уверены, что их дело шито-крыто. Ан нет: на другой день начались розыски. Все всплыло наружу. Вот была порка-то! Драли тогда под колокольчиком, среди двора, слева и справа, закачивали штук по триста. — Братцы, я вот тоже знаю... — заговорил один. — Сказано, не перебивать! — ответили ему. — Сволочь! — Животина! — ''Мазепа''! Замечательно, что в бурсе ''Мазепа'' было ругательное слово, и, вероятно, основание тому историческое; но во времена нами описываемой бурсы из пятисот человек вряд ли пятеро знали о существовании Мазепы. Здесь это имя было слово нарицательное, а не собственное. По преимуществу называли ''мазепами'' толсторожих. В бурсе все своеобразно и оригинально. Бурсак, перебивший рассказ, замолчал. — Ну так что же, Митаха? — А вот слушайте. Собрались все ученики на двор, пришел инспектор, явились сторожа, и принесена огромная куча распаренных лоз. Каля, Миля и Жуля стояли в толпе. Им, братцы, успели товарищи вкатить перед сечением по полштофу водки. Растянули Калю, потом Милю, потом Жулю. Но хотя и драли их пьяных, хоть они и закусывали себе руку до крови, однако после порки их отливали водой и на рогожке стащили в больницу замертво. Вот так ''чехвостили''! — А зачем они закусывали руку? — Фаля! — Бардадым! — Ведь закуси руку, так оттягивает: укусишь руку — руке больно, а сзаду и не слышишь в то время. — Тогда же, братцы, вышел дивный случай. — Ну-ка. — При этой страшной порке был один приходский ученик, только что привезенный из дому, которого мамаша гладила по головке, а здесь он увидел, что гладят по другому месту. Он был мальчик худенький, маленький, бледненький — одним словом, вовсе не бурсак, а сволочь. Как он увидел такую знатную порку, так чуть не умер со страху. Он стал учиться отлично и каждый шаг следил за собою, чтобы не заслужить розгу. Когда секли кого-нибудь, он дрожал и бледнел. Учитель заметил это и возненавидел его, потому что терпеть не мог, когда кто-нибудь сильно кричал под лозами. Учителю захотелось попробовать, каков новичок под розгами. Придравшись к какому-то случаю, он отпорол новичка так, что тот долго после того таскал из тела своего прутья. Учениц после порки упал в обморок. Этим он окончательно вооружил против себя учителя, который стал преследовать его и каждый раз порол жестоко. Ученику до того тяжко было жить, что он решился бежать из училища. Его поймали. Тогда он сначала хотел повеситься, но потом решился на следующую штуку. Дождался он ночи, достал перочинный нож, разрезал себе руку и своей кровью написал на бумажке: «Дьявол, продаю тебе свою душу, только избавь меня от сеченья». Внимание слушателей чрезвычайно было напряжено. — С этой бумажкой, — продолжал Митаха, — он залез ночью в двенадцать часов под печь. Что там с ним было, неизвестно. Оттуда его вытащили замертво. Он говорил, что видел черта. Начальство, узнав его проделку, высекло его под колоколом, после чего, говорят, он был снесен в больницу, где отдал душу богу. Такой рассказ подействовал даже на крепкое воображение бурсаков. Разговоры смолкли, и все впали в раздумье. Ученики понимали, а в эту минуту особенно ясно сознали, что и при их житье-бытье подчас хоть продавай душу черту. Когда впечатление несколько ослабело, кто-то спросил: — А кто из вас, братцы, видел дьявола? Никто не отозвался. — А домового видел кто? Оказалось, что домовых видели многие, а если кто сам не видел, то знал таких, которые видели. В бурсе предрассудки и суеверие были так же сильны, как и в простом народе: верили в леших, домовых, водяных, русалок, ведьм, колдунов, заговоры и приметы. Словом, эта сторона бурсацкой личности выражала глубокое невежество, которое начальство и не думало искоренять, потому что и само не всегда было свободно от суеверия. В бурсе была даже доморощенная кабалистика. Так, почти вся бурса верила, что если вынуть из пера сухую перепонку и положить ее в книгу, то забудешь урок из той книги; если же такую перепонку положить под тюфяк спящего, то с ним случится грех, за который заставят поцеловать Лягву. Считалось дурным — книгу после урока оставить открытою, потому что урок забудешь. Когда кто-нибудь мистифировал, говоря, что идет учитель, ему кричали: «Чего, сволочь, врешь-то? хочется, чтоб злым пришел!» Для того же, чтобы не спросил учитель, была примета у некоторых учеников держаться за какую-нибудь часть своего тела... В училище одно время был даже свой туземный колдун. Это был ученик, прибывший в местную бурсу из Киева, некто ''Бегути''. Его прозвали так за то, что он, рассказывая сказку, выговаривал вместо «бежали, бежали» — «бегути, бегути». Он брался угадывать, у кого сколько в деревне коров, в семействе сестер, в кармане денег и т. д. Многие серьезно верили ему. Кстати, мы расскажем проделку Аксютки над Гришкецом. Аксютка вот уже целую неделю подговаривает товарищей, чтобы они показывали Гришкецу, что серьезно считают его за колдуна. Когда это состоялось, многие стали обращаться к нему с просьбою поворожить им. Гришкец сначала принимал это за шутку, но товарищи выдерживали свою роль отлично, так что Гришкец наконец принял их затею за чистую монету. Тогда он перепугался и стал умолять товарищей, чтобы они не считали его за колдуна. Но они, видя его тревогу, усилили свою назойливость. Гришкец едва не потерял рассудка. Когда Аксютка, сидя подле него в столовой, умолял Гришкеца научить его колдовать, то Гришкец обратился к инспектору с такими словами: «Я, ей-богу, господин инспектор, не умею колдовать. Возьму ли я такой грех на душу?». И он, крестясь, уверял, что Аксютка врет все. Чертовщина для разговоров бурсаков — предмет неистощимый. Но мы, однако, незаметно перешли опять к воспоминаниям давних дней. Мы приведем два рассказа. Ученикам было запрещено начальством купаться, и, по его приказанию, полиция преследовала бурсаков на реке. Надзиратель, видя, что ученики не унимаются, решился во что бы то ни стало изловить их и представить к начальству. Каля, Миля и Жуля взбесились и, взяв с собою несколько товарищей, на другой же день нарочно отправились купаться. Нагрянул надзиратель и накрыл их на месте преступления; но они схватили его, зажали ему рот, чтобы не кричал, и потом выкупали его. После этой операции они завязали ему брюки у сапог, так что из них образовались два мешка, и набили брюки песком до самого пояса; после этого с хохотом бросили его и утекли восвояси. Несчастный долго барахтался, не могши подняться с земли. Когда его освободили, он закаялся беспокоить учеников. Одному из товарищей надобно было справить именины, а денег было всего пять рублей. Это было летом. Идет наш бедняга со своими друзьями по берегу реки да горюет. В одном месте они натолкнулись на кучку рабочих, которые оставили свою барку и на берегу варили кашу. «Хлеб да соль!» — говорят. — «Хлеба-соли кушать». — «Но без водки что за еда?» — «Где же ее взять?» — «А вот деньги», — сказал бурсак, подавая на полведерную. Мужики обрадовались и тотчас добыли водки. Бурсаки напоили их допьяна, и когда они удалились спать в барку, то угнали ее и вместе с мужиками продали. Такие рассказы и воспоминания о подвигах бурсаков ученики всегда выслушивали охотно и с полным одобрением. Но ударил звонок, и начались классы. Мы сказали, что начинаются классы, а начинаются они следующим образом. — Поймал вошь! — сказал один из камчатников. — Будет дождь. — Я две рядом. — Будет с градом. — Вчетвером. — Будет гром. Какой-то великовозрастный ни к селу ни к городу стал подщелкивать словами: — Раз-два — голова, три-четыре — прицепили, пять-шесть — в ряд снесть, семь-восемь — сено косим, девять-десять — сено весить, одиннадцать-двенадцать — на улице бранятся. Потом другой великовозрастный, вытянув из сапога берестяную тавлинку, затянул благим гласом какой-то кант и зарядил нос с присвистом. В училище нюханье табаку было развито в высшей степени. Иначе и нельзя: во время занятий, на которых одна лампа о трех рожках давала свет на сто и более человек, поневоле рябило в глазах, а когда ученик заряжал понюшку табаку, то глаза его делались на несколько минут светлее. Во время классов, из которых каждый по два часа, монотонные ответы уроков учителю нагоняли непобедимый сон, — и вот когда ученик понюхает табаку, то поневоле раскроет глаза. Табак был запрещен начальством, но товарищество не хотело и знать этого запрещения. Табак покупался у Захаренки, который молол его из махорки и потому продавал довольно дешево. И в отношении нюханья табаку в бурсе были свои особенности. Так, нюхали со швычка, брали перстью, но особенно замечательно, когда табак раскладывался по указательному пальцу до кисти и вбирался в нос сильным вдыханием. Бывали пари, кто больше вынюхает в один прием, и случалось, что задорный нюхальщик, решившись на непосильную понюшку и приняв ее, падал в обморок. До прихода учителя ученики успели сыграть в ''краски''. Выбрали из среды себя ''ангела'' и ''черта'', выбрали хозяина: другим участникам в игре были розданы названия той или другой краски, которые не сообщались ни ангелу, ни черту. Вот приходит ангел, и стучит он в двери. — Кто тут? — спрашивает хозяин. — Ангел. — За чем? — За краской. — За какой? — За зеленой. — Кто зеленая краска, иди к ангелу. В свою очередь приходит к хозяину черт, выбирает себе краску и уводит ее. Так продолжается до тех пор, пока не разберутся все краски. Тогда сила ангела становится одесную от хозяина, а сила дьявола ошуюю. Каждая из партий образует из себя цепь, хватая друг друга сзади за животы. Ангел и черт сцепляются руками, — и вот взревели и ангелы и черти — и началась таскотня. Долго шла борьба, но черт-таки одолел. Вдруг отворилась дверь. В класс вошел господин огромного роста, в коричневой шинели. Все смолкло. Это был учитель Иван Михайлыч Лобов. Цензор прочитал молитву «Царю небесный». Ученики стояли, ожидая приказания сесть. Сели. Великий педагог отправился к столу, за которым и сел на грязном стуле. Он взял нотату. Многие вздрогнули. Немного помолчав, Лобов крикнул: — Аксютка! — Здесь, — смело отвечал Аксютка. — Ты опять? — Не могу учиться. — А отчего до сих пор учился? — Теперь не могу. — К печке!.. ''на воздусях его''! Аксютка озлил учителя. Он с ним выделывал штуки, на которые никто не решался. Этот отчасти описанный нами вор имел отличные способности, память у него была обширнейшая, и, вероятно, он был умнее всех в классе; ничего не стоило ему прочитать урок раза два, и он отвечал его слово в слово. Учиться, значит, было легко ему. Но он вдруг прекращал заниматься, поддразнивая учителя назло. Его секли, но ничего не могли поделать с ним. Тогда его поселяли в Камчатку. Но лишь только он добивался своего, как опять начинал учиться отлично, его переводили на первую парту, и лишь только переводили, он опять запевал; :Ай, люди, люди, люли! :А в нотате все нули! После такой песни Аксютка опять ничего не делал. Снова повторялось сеченье. Он у Лобова несколько раз переходил из Камчатки на первую парту и обратно. Наконец Лобов рассвирепел, и раздалось его грозное ''на воздусях''! Тотчас же выскочили четверо парней, схватили его, раздели, взяли за руки и ноги, так что он повис в горизонтальном положении, а справа и слева начался свист лоз. Взвыл Аксютка, а все-таки кричит: — Не могу учиться! ей-богу, не могу! — Положите ему под нос книгу! Положили. — Учи! — Не могу! хоть образ со стены снять, не могу. — Сейчас же и учи! На этот раз Аксютка правду кричал, что не может учиться, потому что лежал под розгами, и учитель это сознавал, но все-таки продержал его висящим над книгой достаточно. — Бросьте эту тварь. Аксютка пробрался в Камчатку. — Дать ему ''сугубое раза''! Товарищи повскакали с парт, бросились на Аксютку и зарядили ему в голову ''картечи'', то есть швычков. Взвыл Аксютка: — Хоть убейте, не могу учиться! Лобов имел обыкновение ходить в класс с длинным березовым хлыстом. Он поднялся с места и ''вытянул'' Аксютку вдоль спины, а тот взвыл: — Ей-богу, не могу учиться! Лобов мало-помалу успокоился, и класс продолжался обычным порядком. Спустя несколько времени он крикнул: — Цензор, квасу! Цензор отправился за квасом и принес его. Лобов, прихлебывая из оловянной кружки квас, просматривал нотату и назначал по фамилиям, кому к печке — для сеченья, кому к доске на колени, кому коленями на ребро парты, кому без обеда, кому в город не ходить. Класс Лобова разукрасился всевозможно расставленными фигурами. Потом он стал спрашивать знающих учеников, поправляя отвечающего, когда он отвечал не слово в слово, и запивая бурсацкую премудрость круто заваренным квасом. Он сидел обыкновенно в калошах, не снимая своей красноватого цвета шинели. Когда спрошенный им ученик кончил свой ответ, Лобов полез в карман шинели и вынул из него довольно большой пирог, который стал уписывать с аппетитом. Бурсаки с жадностью посмотрели на пожираемый пирог. Так Лобов имел обычай завтракать во время класса, мешая пищу духовную с пищей телесной. После экзаменации пяти учеников он стал дремать и наконец заснул, легонько всхрапывая. Отвечавший ученик должен был дожидаться, пока не проснется великий педагог и не примется опять за дело. Лобов никогда уроков не объяснял — жирно, дескать, будет, — а отмечал ногтем в книжке ''с энтих до энтих'', предоставляя ученикам выучить урок ''к следующему'', то есть классу. Что этот великий педагог в своей юности — недосечен или пересечен? Морфей легонько посвистывал себе через нос педагога, а ученики, наказанные на колени и столбом, воспользовались этим. Поднялся легкий шумок, и начались невинные игры бурсаков, как-то в шашки, ''святцы'' (карты), костяшки, щипчики, швычки и т. п. Ударил звонок, учитель проснулся, и после обычной молитвы и по выходе учителя класс наполнился обычным шумом. Второй класс, латинский, занимал некто Долбежин. Долбежин был тоже огромного роста господин; он был человек чахоточный и раздражительный и строг до крайности. С ним шутить никто не любил, ругался он в классе до того неприлично, что и сказать нельзя. У него было положено за священнейшую обязанность в продолжение курса непременно пересечь всех — и прилежных и скромных, так чтобы ни один не ушел от лозы. Его мучил бес какой-то бурсацкой зависти, когда из его класса к концу курса остались все-таки не сеченными ни разу двое, державших себя крайне осторожно. Придраться было не к чему, но он выискал-таки случай. Однажды он пропустил было уже свой класс, и ученики весело ожидали звонка, но вдруг минут за пять до него Долбежин показался на конце училищного двора; лицо его было как-то особенно грозно (он был сильно выпивши), взоры его были устремлены на окна своего класса. Многие струхнули. Один из несеченных в это время взглянул в окно и потом быстро скрылся в классе. — Елеонский (несеченный)! — крикнул, входя в класс, Долбежин. Елеонский, трясясь всем телом, подошел к нему. Долбежин ударил его в лицо кулаком и окровавил его; из носу и рта потекла кровь. Елеонский ни слова не отвечал. Бледный и дрожащий, он смотрел бессмысленно на учителя. — Отодрать его! Елеонского отодрали. Остался один только несеченный. Того, напротив, отодрал Долбежин в самом веселом расположении духа. — Душенька, — сказал он ему, улыбаясь, — поди к порогу. — Да за что же? — За то, что тебя ни разу не секли. Тот и не думал отвечать, что это не причина, и отправился к порогу. Не осталось ни одного несеченного в классе. Но несмотря на все это, трудно поверить, его не только уважало товарищество, но и любило. Долбежин сам был точно отпетый. Он, как и товарищество, терпеть не мог «городских» и одному из них дал самое неприличное прозвище; фискала, пришедшего к нему наушничать, он отодрал не на живот, а на смерть; ученики вроде Гороблагодатского были его любимцами. Однажды ''Блоха'' решился изумить товарищество и под лозами Долбежина молчал, как будто и не его дерут; Долбежин при всех назвал его молодцом, тогда как за ту же проделку Лобов вознес его на воздусях, а потом просолил насквозь сеченное тело. Долбежин не брал с родителей взяток и до того был честен, что составленный им список учеников с отметками об их учении за треть он читал ученикам и позволял устраивать диспуты тем, которые претендовали на высшее место. Вот за это-то и любили его. Сегодня были только два случая в классе. Вызван был ''Копыта''. Он взял книжку латинскую и хотел было остаться переводить за партою. — На средину! — сказал Долбежин. ''На середке'' отвечать было хуже, чем за партой, потому что в первом случае товарищи ''подсказывали'' ученику. Отвечающий способен был расслышать самый тонкий звук, а если не расслыхивал, то, глядя искоса, он угадывал слово по движению губ. Копыта вышел ''на середку''. Здесь он ''срезался'' (то же, что в гимназии ''провалился'') и не мог перевести одного пункта. — Не так! — сказал Долбежин. Тот перевел иначе. — Не так! Копыта на новый манер. — К печке! Копыте дали ''всего'' десять ударов. Он обрадовался, что так легко отделался, и уже направился за парту, но услышал голос Долбежина: — Переводи снова. Тот перевел ему на новый манер. — Еще раз к печке! Копыте дали еще десять лоз и снова заставили переводить. На этот раз Копыта сказал, что он не может и придумать еще новой варьяции, за что и услышал: — К печке! Десять дали, и снова переводить. Копыта напряг все усилия памяти и рассудка. Ничего не выходило. — Ну! — сказал Долбежин, и уже палец указательный его поднялся по направлению к печке. Способности Копыты были страшно напряжены, мозг работал в сто сил лошадиных, и вот, точно озарение свыше, сложилась в голове новая варьяция. Он сказал ее. — Наконец-то! — одобрил его Долбежин. — Довольно с тебя. Пошел за парту. Вались дерево на дерево! — Вслед за тем Долбежин обратился к ''Трезорке'': — Вокабулы приготовил? — Нет. — Что? который это раз? — Если угодно, приготовлю, — отвечал Трезорка бойко. Трезорка был городской и привык к довольно свободному обращению. Его развязность взбесила Долбежина. Он побледнел, на лбу надулись жилы. — Ах ты, подлец! — закричал он и сильной рукой поднял в воздухе здоровый лексикон Кронеберга. Лексикон взвился и пролетел через класс; еще немного — так и влепился бы в голову бойкого мальчика. Он потом начал ругаться и плеваться; в его чахоточной груди клокотала мокрота; дерзость озадачила его, но он почему-то не посмел отпороть Трезорку, — вероятно, потому, что отец Трезорки был довольно значительное лицо в городе. И действительно, завязалось было дело, но кончилось все-таки ничем. В классе после этого скандала наступила мертвая тишина. Все дрожали. Один только беззаботный Карась, притом еще сидевший на первой парте, на глазах разъяренного учителя ухитрился уснуть. Его вдруг спросил учитель, а он, не слыша этого, тихо всхрапывал. Товарищ его толкнул, но уже было поздно: у учителя сверкали глазки. — К печке! — Розог нет, — сказал секундатор. — А давеча чем сек? — Те изломались. — Сходи за новыми. Карась между тем клялся и божился, что встал в три часа, чтобы приготовить урок, что у него голова болит, а в существе дела на него одурь напала от латынщины, и он смежил свои карасиные очи. — Я тебе! Явился секундатор, но без розог. — Розги все вышли, — сказал он. Учитель опять вспыхнул, поднялся со стула и отправился к той парте, где сидел секундатор. Он отыскал свежие розги. Карась запищал. — Простите!.. Но учитель в это время позабыл Карася, а направился к секундатору. Взяв пук длинных лоз за жидкий конец, он начал бить его комлем и по спине, и в брюхо, и в плечи, и по ногам. Раздался звонок. Пропели молитву «Достойно есть...». Между тем Карась спасся. Этот же учитель, озлившийся на Трезорку за умеренный оттенок дерзости в его ответе, прощал и даже с удовольствием встречал дерзости очень крупные. Так, однажды на публичном экзамене пришлось держать ответ некоему ''Ваксе''. Долбежин из-под стола показал ему кулак и проговорил тихо: «Только срежься, я тебе!». Вакса показал ему свой кулак и прошептал непечатную брань. Это только утешило учителя. Наконец, Долбежин был циник. Он с тем же Ваксой рассуждал о самых грязных вещах. Тот ему отвечал не стесняясь и откровенно, и оба они импровизировали самым грязным образом на разные темы. Заглянула бурса в столовую, «щей негодных похлебала и опять в свой класс идет». Кормили скверно; хлебная мука мешалась с мякиной; нередко порции говядины летели за окно и гнили потом на дворе; один только Комедо собирал порций по шести и потреблял их; в супе попадались маленькие беловатые червячки, в каше мышиный помет; только при одном экономе пища была безукоризненна, но такие экономы были редкость в бурсе. (Впрочем, в своем месте мы дойдем и до этого эконома). Лобов граничил по своему характеру к Тавле, Долбежин к Гороблагодатскому. Перейдем теперь к характеристике третьего лица, которое, собственно говоря, не составляло цельного типа, а было помесью двух названных нами. Этот господин носил имя Батьки. Он был красавец собою, с открытым грудным и объемистым басом, лицо — кровь с молоком. Он, между прочим, преподавал так называемый «''Устав''», то есть науку, как править церковные службы. Эта наука излагалась им самым странным образом. Вместо того, чтобы выдать церковные книги на руки учеников, ознакомить с теми книгами наглядным образом, показать по самым книгам, когда, что и где читалось и пелось, — вместо этого выдавались записочки, в которых по порядку службы обозначались только первые слова каждого чтения или пения. Таких заголовков целые листы писчей бумаги. До того трудно и тошно было ученье и зубренье, что изо ста с лишком учеников знало урок, случалось, только четверо. Кажется, ясно, что тут уже не ученики виноваты. Правда, могло случиться, что ученики на зло учителю делали стачку не учить урока, но такие стачки назывались бунтом и разрешались великим сечением класса; но тут была не стачка, а просто физическая и умственная невозможность вызубрить все это. И это понимал сам Батька. Несмотря на все это, он поочередно сек весь класс: так парта за партой и выдвигались к печке. Хотя в этих случаях секундаторы были крайне снисходительны, но снисходительны только к тем, кого любили. Секундаторы были очень изобретательны и свою профессию знали специально. Когда Батока заподозревал секундатора в мирволенье и шел свидетельствовать производство секуции, тогда оказывалось, что тело наказываемого было покрыто синими полосами: секрет в том, что секундатор намазывал лозы чернилами, потом стирал их слегка; достаточно было легкого прикосновения их, чтобы сделать фальшивый рубец. Черт знает на что расходовался ум воспитанника! Когда приходилось, что три описанные учителя занимали уроки в один и тот же день, то одного и того же ученика секли несколько раз. Так, Карася, случилось, отодрали четыре раза в один день (в продолжение училищной жизни непременно раз четыреста). Но сегодня не было устава. Занимались другим предметом. Беда, когда Батька приходил пьян! Тогда лицо его было бледно, а черные огромные глаза особенно глубоки и блестящи. Сегодня эта беда и случилась. Все вздрогнули, как только он вошел. По лицу все узнали, что будет классу великое горе. Взял он нотату. Мучительную и страшную минуту пережил класс. Батька вызвал Элпаху. Элпаха, трясясь телом и содрогаясь душою, вышел на средину. — Я... — голос его пресекся... — Что ты? — спокойным, но глубоко сосредоточенно-злым голосом спросил его Батька. — Я... сегодня... именинник... — Так с ангелом! — Октава его упала на две ноты ниже, а сердце свирепело, и в нем развивались кровожадность и зверские инстинкты... Страшен он был в эту минуту. — Я... — заговорил страдалец, — был в церкви... — Доброе дело! — Я потому и не успел выучить урока... — погасающим голосом продолжал Элпаха, видя, как с мертвенно бледного лица смотрели на него неподвижные, блестящие сосредоточенной ненавистью глаза... — Ты думаешь, что радуется твой ангел на небесах? Элпаха молчал; в его сердце пробивалась слабая надежда, что его не накажут, потому что Батькин гнев иногда истощался в нравоучениях, которыми увлекался он на полчаса и более. Элпаха ждал, что будет. — Он плачет о твоей лености. Элпаха ни жив, ни мертв. — И ты должен плакать. Поди сюда. Элпаха ни с места. — Поди же сюда! — тем же ровным, спокойным голосом повторил Батька. Элпаха подошел к нему. — Встань тут, около меня, на колени. Дрожащий Элпаха встал. — Твой ангел плачет, и ты заплачешь. Положи свою голову ко мне на колени. Тот медленно исполнил это, не понимая, что с ним хотят делать. Но вот он сильно вскрикнул и поднял голову, за которую ухватился руками. — Лежи, лежи! — сказал ему Батька. Отчего вскрикнул Элпаха? А оттого, что Батька взял щепоть волос его, сильной рукой вздернул их кверху, вырвал с корнем и, постепенно разводя свои красивые пальцы, сдувал с них волоса и продолжал дуть, пока они летели в воздухе. — Лежи, лежи! — повторил Батька. Элпаха с воем опустил голову на колени его, как на эшафот... Батька взял вторую щепоть Элпахиных волос, и опять выдернул их с корнем, и опять пустил их по воздуху. — Простите, ради бога! — взмолился страдалец. — Лежи, лежи! — отвечал Батька. Что-то сатанинское было в его ровных октавах... Еще медленнее и хладнокровнее он повторил ту же операцию в третий раз. Элпаха рыдал мучительно. — Теперь поди встань на колени посреди класса! — сказал Батька, когда улетел последний волос Элпахи и пропал в воздухе. Батька потом долго сидел, понуря голову. Не почувствовал ли он угрызений совести? — Стой на коленях ''целый год''! Значит, совесть его была спокойна. Батько имел обыкновение ставить на колени на целый год, на целую треть, на месяц: как его класс, так и становись. Беспощадный человек! В продолжение всего класса Батька разбойничал. Чего-чего он не придумывал: заставлял ''кланяться печке, целовать розги'', сек и ''солил сеченного'', одно слово — артист в своем деле, да под пьяную еще руку. Но все-таки приходится сказать, что большая часть товарищества уважала его по тем же причинам, по каким и Долбежина, и только меньшинство ненавидело его и боялось. В описываемый нами период бурсы нравственный уровень товарищества и начальства был почти одинаков. Но впоследствии увидим, что в товариществе и в лучшей половине начальства развились иные начала. Что описываю теперь — скверно, но что дальше, то лучше становилось товарищество и добрее люди из начальства. И жаль и досадно мне, что некоторые писатели заявили, будто я все исчерпал относительно бурсы в «Зимнем вечере бурсы». Уже в следующем очерке вы увидите добрые задатки для будущего в жизни бурсаков, хотя и там будет много гадкого и гадкого. Бурса будет в моих очерках, как и на деле было, постепенно улучшаться, — только позвольте описать так, как было, не прибавляя, не убавляя. Всякое дело строится не сразу, а должно пройти многие фазы развития. Еще очерков восемь, и бурса, даст бог, выяснится окончательно. Если придется ограничиться только этими двумя очерками — «Зимний вечер в бурсе» и «Бурсацкие типы», — то будет очень жаль, потому что читатель тогда не получит полного понятия о том, что такое бурса, и потому относительно составит о ней ложное представление. '''1862''' === ЖЕНИХИ БУРСЫ.ОЧЕРК ТРЕТИЙ === Наконец Аксютка доигрался с Лобовым до скверной шутки. Заглянула бурса в столовую, «щей негодных похлебала и опять в свой класс идет». Один лишь Аксютка щелкает зубами. Как бы то ни было, все более или менее подкрепились; один лишь Аксютка щелкает зубами от голода, или, по туземному выражению, у него ''по брюху девятый вал ходит, в брюхе зорю бьют''. Положение Аксютки никогда не было так беспомощно, как теперь, и в моральном и в животном отношении. Он, потешаясь над Лобовым, по обыкновению своему, лишь только попал в Камчатку, как опять стал появляться в ''нотате с пяткАми'', то есть самыми лучшими баллами. Это только сбесило учителя: «Ты, животное, — сказал ему Лобов, — потешаешься надо мною: когда тебя порют, у тебя в нотате нули; когда шлют в Камчатку — пятки? Знаю я тебя: ты добиваешься того, чтобы опять перейти на первую парту, чтобы потом снова бесить меня нулями? Врешь же! Не бывать тебе на первой парте, и пока у тебя снова не будут нули, до тех пор не ходи в столовую». Аксютка клялся и божился, что он раскаялся и теперь будет учиться постоянно. Лобов ничего слышать не хотел. «Не надо твоего ученья, — сказал он, — сиди в Камчатке». Аксюткино самолюбие было сильно задето, и, раздувая ноздри, он думал: «посмотрим, чья возьмет!». И в нотате его были отличные баллы; но Лобов каждый раз говорил ему: «и сегодня не жри!». В продолжение трех дней Аксютка кое-как перебивался, выкрадывая там или здесь булку, сайку, ломоть хлеба, толокно, горох и тому подобное. Вчера он забрался в ''сбитенную'', где ''Ванька рыжий'' продавал сбитень, сайки, булки, пеклеванные хлебы, сухари, крендели, яблоки, репу, патоку, мед и красную икру, а для избранных и ''водчонку'', разумеется по двойной цене против откупной; здесь Аксютка успел украсть несколько булок, насадив на палку гвоздь, которым и добывал из-за залавка съедомое, когда Ванька рыжий отходил в другую сторону. Но сегодня была среда, а сбитенная наполнялась битком только по понедельникам и вторникам, пока у бурсачков держались деньжонки, принесенные из дому; а при безлюдстве в сбитенной опасно было рисковать на воровство в ней. Что было делать? Бурсаки, зная, что у Аксютки девятый вал в брюхе, бережно припрятывали ломти хлеба и зорко следили за ним. Большинство не желало делиться с ним запасным хлебом; впрочем, и делиться было не с чего: утренних и вечерних фриштиков в бурсе не полагалось; за обедом выдавали только по два ломтя хлеба, из которых один съедался в столовой, а другой уносился в кармане в запас. Между тем все училище высыпало на двор. Ученики строили катальную гору. Так как досок взять было неоткуда, то вся гора была сплошь из снегу. Снежные комы величиной в рост человека двигались по огромному двору училища. Около каждого из них, под командою вожака, работало человек по десяти. Комы доставлялись к горе, около которой, как муравьи в муравейнике, кишели ученики. Дня через два по длинному расчищенному раскату, который был немного менее балаганных раскатов Петербурга, полетит бурса вниз головой на санках, салазках, подмороженных дощечках, рогожках, коньках, а то и просто на самородном самокате, то есть на брюхе вверх спиною. Бурсаки представляют веселый и радостный вид: раздается команда выбранного распорядителя, призыв к работе, звонкие басы и тенора, хохот, остроты. Весело. Аксютка щелкает зубами. На левой стороне двора около осьмидесяти человек играют в ''килу'' — кожаный, набитый волосом мяч величиной в человеческую голову. Две партии ''сходились'' стена на стену; один из учеников ''вел килу'', медленно подвигая ее ногами, в чем состоял верх искусства в игре, потому что от сильного удара мяч мог перейти в противоположную сторону, в лагерь неприятеля, где и завладели бы им. Запрещалось ''бить с носка'' — при этом можно было нанести удар в ногу противника. Запрещалось ''бить с закилька'', то есть, забежав в лагерь неприятеля и выждав, когда перейдет на его сторону мяч, прогонять его ''до города'' — назначенной черты. Нарушающему правила игры ''мылили шею''. — Кила! — закричали ученики; это означало, что ''город взят''. Победители в восторге и с гордостью возвращались на свое место. Им весело. Аксютка же щелкает зубами. В углу двора, около сбитенной и хлебной пекарни, несколько человек прокапывали в огромной куче снега норы и проползали через те норы на своем брюхе. В другом углу двора играли в крепость, стараясь выбить друг друга из занятой на куче снега позиции, причем вместо картечи употреблялись в дело снежки. Гришкец и Васенда повалили Сашкеца на снег, зарыли его с руками и ногами в кучу снега, так что торчит одна лишь голова Сашкеца, — он беззащитен, и творят ему ''смазь вселенскую''. Гришкец и Васенда хохочут, да и Сашкец хохочет, — это была шутка полюбовная. Всем весело. Аксютка щелкает зубами. На двор училища вошли две женщины — одна старуха, другая лет тридцати с лишком. Спросивши где живет ''ишпехтор'', то есть инспектор, они направились к двухэтажному зданию, крыша которого заканчивалась шпилем со звездою. Скоро они уже стояли в зале инспектора. Старуха была женщина дряхлая, лицо в трещинах, до того обожженное летним солнцем, что и зимою не сходил с него загар; маленькие глазки ее бегали, как две перепуганных мыши, и тоскливое их выражение возбуждало жалость. Эта сгорбившаяся дама имела на седой, в висках плешивой голове шерстяной платок, на плечах поношенную шубейку, на ногах мужские сапоги. Другая женщина была лет тридцати двух, высокого роста, рябая, с длинными мозолистыми руками; она смотрела исподлобья с тем беспристрастьем, с которым смотрят люди на что-либо неизбежное в их жизни и с чем они примирились. Одета она в новую заячью шубку, в новый платок, и на ногах ее не сапоги, а башмаки козловые. Они прождали инспектора около получаса. Наконец инспектор вышел, но, очевидно, в дурном расположении духа. — Что вам надо? — сказал он грубо. Обе женщины повалились в ноги. Старая заплакала и тем напевом, каким голосят у нас по покойникам, стала приговаривать: — Батюшка, отец родной... Ох, кормилец, наше горе большое... лишились последнего хлебушка... батюшка, не погневайся!.. Старуха стукнула в пол головою. Такое раболепие смягчило несколько инспектора; но дурное расположение его духа не миновалось окончательно. — Говори, зачем пришли... Старуха от грозного голоса начальника трепетала, терялась и понесла дичь: — Помер голубчик наш... пришибло сердечного... испил кваску, сначала таково легко... Инспектор вышел из себя: — Чтобы черт вас побрал, паскудные бабы! — крикнул он, топнув ногою... Обе женщины замерли... — Сейчас на ноги и говори толком, а не то метлой выгнать велю!.. Шлюхи!.. и поспать не дадут... — Батюшка!.. — начала было опять старуха... — Иван! — закричал инспектор. — Гони их в шею!.. Обе женщины вскочили на ноги. Старушка бросилась из приемного зала в переднюю. Все это со стороны казалось очень странным, особенно последний маневр старой женщины; теперь должно было, по-видимому, ожидать, что инспектор окончательно выйдет из себя, но, напротив, взгляд его прояснился, и он стал спокойно ходить вдоль комнаты, дожидаясь терпеливо старухи. Та скоро вернулась, в одной руке с кульком, в другой — с узлом. То и другое она положила к ногам начальника... — Что это? — спросил он. — Не побрезгуй, батюшка, деревенским гостинцем, и... — Покажи, что тут? Старуха, торопливо развязывая кулек, вынимала из него сахар, чай, бутылку рому, сушеные грибы и яблоки, а в узле оказалось десятка четыре аршин холста... Инспектор не без удовольствия, но и не без достоинства сказал: — Хорошо, спасибо... В чем же твое дело? — Это вот дочка моя, — говорила старуха, — сиротой осталась... были у преосвященного... закрепил за ней местечко... отцовское... — Ну так что же? — К тебе послал. — ''За женихами''? — ''За женихами'', батюшка, — и старуха опять чебурах в ноги. — Хорошо, хорошо. — Да не озорников каких, батюшка! — Старуха при этом вытянула свою руку, разжала кулак, и на ладони ее очутился серебряный рубль. Инспектор взял старухин рубль и положил его себе в карман с полным спокойствием, точно так, как авдитор берет с подавдиторного взятку. — У меня двое есть, а может быть, найдутся и еще охотники. После того инспектор расспросил, где место, какие обязательства, доходы, состав причта, спросил адрес старухи и обещал отпустить учеников на другой день на смотрины невесты. Старуха и невеста, поблагодарив инспектора, отправились восвояси. Они остановились на дворе и посмотрели на пестреющую и кишащую толпу учеников. «Кого-то из них бог пошлет кормильцем?» — подумала старуха. «С кем-то из них под венец идти?» — подумала невеста. Эта невеста была ''закрепленная невеста'', вступавшая в брак единственно для того, чтобы не умереть с голоду. У нас на Руси не редкость, что брак устраивается потому, что жених получит повышение по службе и приданое, а невеста пристроится, получит имя жениха и чин его. Но все это делается более или менее в приличных формах, так или иначе маскируется. И потому не поражает сильно своим безобразием и извращением честных целей брака. Случаев таких везде немало. Но нигде святость брака так не попирается, как в сфере бурсацких типов. Здесь нарушение брака, извращение его узаконено и освещено обычаем. Бурсак, сеченный, быть может, раз четыреста, унижаемый и уродуемый нравственно, умственно и физически часто в продолжение четырнадцати лет, наконец после такой педагогической дрессировки заслуживший диплом, дающий, по-видимому, ему право получить место в приходе, — не иначе может достигнуть этого, как обязавшись взять ''такую-то'', по назначению от ''начальства, казенную, закрепленную'' девицу. Выходит что-то вроде того, когда, бывало, ''помещики женили'' своих крестьян, а не то чтобы крестьяне ''сами женились''. Когда умирает то или другое лицо духовное и у него остается семейство, — куда ему деться? Хоть с голоду умирай!.. Дом (если он церковный), земля, сады, луга, родное пепелище — все должно перейти преемнику. Русские священники, диаконы, причетники — представители православного пролетариата... У них нет собственности... До поступления на место всякий поп наш гладен и хладен, при поступлении приход его кормит; умирает он всегда с тяжелой мыслью, что его сыновья и дочери пойдут по миру. Вот это-то пролетариатство духовенства, безземельность, необеспеченность извратили всю его жизнь. Чтобы не дать умереть с голоду осиротевшим семействам духовных лиц, решились пожертвовать одним из высочайших учреждений человеческих — браком. Места ''закрепляют'', — техническое, заметьте, чуть не официальное выражение. По смерти главы семейства место его остается за тем, кто согласится взять замуж его дочь либо родственницу. Кандидатам на места объявляется об открывшейся вакансии, со взятием ''такой-то''. Начинается хождение женихов в дом невесты. Большею частию это делается на скорую руку, всегда назначается срок для выбора невесты, вследствие чего ''посягающие'' не имеют времени узнать один другого. И бывали такие случаи, что невеста, находясь за двести верст, не успевала ко времени приехать в главный епархиальный город; претендент на поповское место не имел средств и времени съездить к невесте; тогда обе стороны списывались; давалось заочное согласие, и, получивши уже указ о поступлении на место, жених ехал к невесте; при таких порядках нередко выходили скандальные столкновения — невеста попадалась старая, рябая, сварливая девчина, и жених еще до свадьбы порывался побить ее. Но когда невеста приезжала в город, так и тогда умели обделывать дела и спускали залежалый и бракованный товар с удивительною ловкостию: щеки невесты штукатурились, смотрины назначались вечером, при слабом освещении, — и рябое выходило гладким, старое молодым... Бывало и то, что до самого венца роль невесты брала на себя ее родственница, молодая и недурная собою женщина, иногда замужняя, и уже только в церкви по левую руку жених видел какого-нибудь монстра вроде тех древних изображений, которые в старину сначала задымляли и коптили, а потом променивали на лук и яйца. Что было делать? Бурсак, наголодавшись после бурсы вдоволь, стиснув зубы и скрепив сердце, смотрел на свою будущую сожительницу, но... махнув рукою, поступал согласно внушению Ольги, сделанному ею князю Игорю, и, стоя под венцом, думал думу, как бы в первую же ночь изломать бока своей, черт бы ее взял, подруге жизни. Нечего говорить, что при подобном надуванье и фальше брак есть зло и поругание самых дорогих, самых святых прав человечества. Но когда при смотринах и сватовстве товар показывали лицом, и тогда редко-редко брак был счастливым. Если часто бывает, что после долгого знакомства брак неудачен, что сказать о том, когда он устраивался на авось... В светских искусственных браках большею частию оскорбляется и унижается женщина; но в бурсацких — и женщина и мужчина... В светских мужчина говорит: «я сыт и есть у меня имя, иди за меня — ты будешь сыта и получишь имя»; в бурсацких же не то; жених кричит: «есть нечего»; невеста кричит: «с голоду умираю» — и исход один: соединиться обеим сторонам. Все это — порождение проклятого пролетариата в нашем духовенстве. Кого же тут винить? Вот и дьячиха привезла по смерти своего мужа свою задеревенелую дочь и успела закрепить за ней место. Преосвященный послал ее в училище, чтобы из готовящихся к исключению выбрать жениха. В те времена, когда в бурсе свирепствовали Лобов, Батька, Долбежин и тому подобные педагоги, в ней уже нарождался новый тип учителей, как будто более гуманных. К ним принадлежал Павел Федорыч Краснов. Павел Федорыч был из молодых, окончивших курс семинарии студентов. Это был мужчина красивый, с лицом симпатическим, по натуре своей человек добрый, деликатный. Хотелось бы нам отнестись к нему вполне сочувственно, но как это сделать? Он и не думал изгонять розги, а напротив — защищал ее, как необходимый суррогат педагогического дела. Но он, наказывая ученика, не давал никогда более десяти розог. Преподавая арифметику, географию и греческий язык, он не заставлял зубрить слово в слово, а это в бурсе почиталось едва ли не признаком близкого пришествия антихриста и кончины века сего. Он позволял ученикам делать себе вопросы, возражения, требовать объяснений по разным предметам и снисходил до ответов на них, а это уже окончательный либерализм для бурсы. Увлекаясь своим положительно добрым сердцем, он входил иногда в нужды своих учеников. Так, мы упомянули в первом очерке об одном несчастном, который был бы почти съеден чесотными клещами, если бы не Павел Федорыч: он сводил его в баню, вымыл, выпарил, остриг его голову, сжег всю его одежду, дал ему новую и обласкал беднягу. Был случай, что по классам Краснова, за его болезнию, пришлось справлять уроки Лобову. Лобов вознес Карася и ''отчехвостил'' его на воздусях. То же самое хотел он сделать с цензором класса, парнем лет под двадцать, но цензор утек от него; тогда Лобов записал его в журнал, и дело все-таки пахло розгой. Узнав о том, как в классе свирепствовал Лобов, Краснов вышел из себя, разорвал в клочья журнал и рассорился с Лобовым. Он был справедлив относительно списков, из которых не делал для учеников тайны, а напротив — вызывал недовольных на диспуты. Раз только случилось, что Краснов избил своего ученика собственноручно и беспощадно; но и то по той причине, что бурсак решился острить во время ответа урока самым площадным образом, а Павел Федорыч был щекотлив на нервы. Словом, Краснов как частное лицо неоспоримо был честный и добрый человек. Но посмотрите, чем он был как учитель бурсы. — Иванов! — говорит он. Иванов поднимается с заднего стола бурсацкой Камчатки, за которою Краснов следил постоянно и зорко, вследствие чего для желающих ''почивать на лаврах'', то есть лентяев, он был нестерпимый учитель. Краснов донимал их не столько сеченьем, сколько систематическим преследованием; и вот это-то преследование, основанное на психологической тактике, сильно отзывалось иезуитством. Краснов в нотате видит, что у Иванова стоит сегодня ноль, но все-таки говорит: — Прочитай урок, Иванов. Но Иванов не отвечает ничего. Он думает про себя: «Ведь знает же Краснов, что у меня в нотате ноль... что же спрашивает? — только мучит!». — Ну, что же ты? Иванов молчит... Лучше бы ругали Иванова, тогда не было бы ему стыдно перед товарищами, потому что ругань начальства на вороту бурсака, ей же богу, не виснет; а теперь Иванов поставлен в комическое положение: над его замешательством потешаются свои же, и таким образом главная поддержка против начальства — товарищество — для него не существует в это время. — Ты здоров ли? — спрашивает ласково Павел Федорыч. Сбычившись и выглядывая исподлобья, Иванов говорит: — Здоров. — И ничего с тобой не случилось? — Ничего. — Ничего? — Ничего, — слышится ответ Иванова каким-то псалтырно-панихидным голосом. — Но ты точно расстроен чем-то? От Иванова ни гласа, ни послушания. — Да? Но Иванову точно рот зашили. — Что же ты молчишь?.. Ну, скажи же мне урок. Наконец Иванов собирается с силами. Краснея и пыхтя, он дико вскрикивает: — Я... я... не... зна-аю. — Чего не знаешь? — Я... урока. Павел Федорыч притворяется, что недослышал. — Что ты сказал? — Урока... не знаю! — повторяет Иванов с натугой. — Не слышу; скажи громче. — Не знаю! — приходится еще раз сказать Иванову. Товарищи хохочут. Иванов же думает про себя: «черти бы побрали его!.. привязался, леший!». Учитель между тем прикидывается изумленным, что ''даже'' Иванов не приготовил уроков. — Ты не знаешь? Да этого быть не может! Новый хохот. Иванов рад провалиться сквозь землю. — Отчего же ты не знаешь? Опять начинается травля, до тех пор, пока Иванов не начинает лгать. — Голова болела. — Угорел, верно? — Угорел. — А ты, может быть, простудился? — Простудился. — И угорел и простудился?.. Экая, братец ты мой, жалость! Товарищи, видя, что Иванов сбился с толку, помирают со смеху. А мученик думает: «господи ты боже мой, когда же отпорют наконец» и решается покончить дело разом: — Не могу учиться. — Отчего же, друг мой? — Способностей нет. — Но ты пробовал учить вчера? — Пробовал. — О чем же ты учил? Вот тут доходит дело до самой мучительной минуты: хоть убей, не разжать рта, точно губы с пробоем, а на пробое замок. Иванов не обеспокоился не только что выучить урок, но даже узнать, что следовало учить. Павел Федорыч, боясь, что Иванову подскажут товарищи, встал со стула и подошел к нему с вопросом: — Что же ты не говоришь? Иванов замкнулся, и не отомкнуться ему, несчастному. Павел Федорыч кладет на него руку. Иванов переживает мучительную моральную пытку, да и другим камчатникам вчуже становится жутко. — Зачем ты смотришь в парту? Смотри прямо на меня. У Иванова нервная дрожь. Не поднять ему своей головы — тяжела она, точно пивной котел, который только был по плечам богатыря. Между тем Павел Федорыч берет Иванова за подбородок. — Не надо быть застенчивым, мой друг. Мера душевных страданий переполнена. Иванов только тяжело вздыхает. Наконец, после долгого выпытывания, с тем глубоким отчаянием, с которым бросаются из третьего этажа вниз головой, Иванов принужден сознаться, что он не знает, что задано. Но у него была теперь надежда, что после этого начнутся только распекания и порка, значит, скоро и делу конец, — напрасная надежда. — Зачем ты забрался на Камчатку? Посмотри, что здесь сидят за апостолы. Ну, хоть ты, Краснопевцев, скажи мне, что такое шхера? Краснопевцеву что-то подсказывают. — Шхера есть, — отвечает он бойко, — не что иное, как морская собака. Все хохочут. — Ну ты, Воздвиженский... поди к карте и покажи мне, сколько частей света. Воздвиженский подходит к висящей на классной доске ланд-карте, берет в руки кий и начинает путешествовать по европейской территории. — Ну, поезжай, мой друг. — Европа, — начинает друг. — Раз, — считает учитель. — Азия. — Два, — считает учитель. — Гишпания, — продолжает камчатник, заезжая кием в Белое море, прямо к моржам и белым медведям. Раздается общий хохот. Учитель считает. — Три. Но ученый муж остановился на Белом море, отыскивая здесь свою милую Гишпанию, и здесь зазимовал. — Ну, путешествуй дальше. Али уже все пересчитал страны света? — Все, — отвечал наш мудрый географ. — Именно все. Ступай, вались дерево на дерево, — заключил Павел Федорыч. Он нарочно вызывает самых ядреных лентяев, отличающихся крутым, безголовым невежеством. — Березин, скажи, на котором месте стоят десятки? — На десятом. — И отлично. А сколько тебе лет? — Двадцать с годом. — А сколько времени ты учишься? — Девятый год. — И видно, что ты не без успеха учился восемь лет. И вперед старайся так же. А вот послушайте, как переводит у нас Тетерин. Следовало перевести: «Диоген, увидя маленький город с огромными воротами, сказал: „Мужи мидяне, запирайте ворота, чтобы ваш город не ушел“». Мужи по-гречески — андрес. Вот Тетерин и переводит: «Андрей, затворяй калитку — волк идет». Он же расписался в получении казенных сапогов следующим образом: «Петры Тетеры получили сапоги». Ну, послушай, Петры Тетеры, что такое море? — Вода. — Какова она на вкус? — Мокрая. — Про Петры же Тетеры рассказывали, что он слово «maximus» переводил слово «Максим»; когда же ему стали подсказывать что «maximus» означает «весьма большой», он махнул «весьма большой Максим». Ну, а ты, Потоцкий, проспрягай мне «богородица». — Я богородица, ты богородица, он богородица, мы богородицы, вы богородицы, они, оне богородицы. — Дельно. Проспрягай «дубина». — Я дубина... — Именно. Довольно. Федоров, поди к доске и напиши «охота». Тот пишет «охвота». — Напиши «глина». У того выходит «гнила». Таким образом Павел Федорыч потешался над камчатниками, заставляя их нести дичь. Иванов радовался в душе, что учительское внимание было отвлечено от него. Напрасная радость: то был новый маневр, пущенный в ход учителем. — Что, Иванов, хороши эти гуси? Иванов опять приходит в ажитацию. — Как бы ты назвал этих господ? Не назвал ли бы ты их дикарями? Платонов, что такое дикарь? — Дикий человек. — А умеешь ты говорить по-гречески? — Нет. — А я слышал, что да. Идет он с таким же, как сам, гусем. Один гусь говорит: «альфа, вита, гамма, дельта»; другой гусь говорит: «эпсилон, зита, ита, фита». Неправда, что ли? Тогда еще пирожник назвал вас язычниками. Вот вроде его один господин приезжает к отцу на каникулы. Отец его спрашивает: «Как сказать по-латыне: лошадь свалилась с моста?» — Молодец отвечает: «Лошадендус свалендус с мостендус». Иванов опять оживился надеждой, что его забыли. — И не стыдно тебе, Иванов, сидеть среди таких олухов? Я ведь знаю, что ты не станешь спрягать «дубину», не скажешь, что десятки стоят на десятом месте, не поедешь в Ледовитый океан с какой-то «Гишпанией», зачем же ты забрался к этим дикарям? — Простите, — шептал Иванов. — В чем тебя простить? — И Павел Федорыч опять добивается того, что Иванов сам себе делает приговор: — Ленился... — Дело ли будет, если я прощу тебя? Пускается в ход новый маневр. Известно, что для школьника мучительна не столько самая минута возмездия, сколько ожидание его. Это понимал Павел Федорыч и пускал в ход всю практическую психологию. — Простить тебя? А потом сам же будешь бранить за это, зачем дозволял тебе лениться; скажешь, не дурак же я был — учителя не хотели обратить на меня внимания. — Простите! — говорил Иванов. — Да ты знаешь ли, что с тобой может случиться, если, чего избави боже, тебя исключат? Знаешь ли, что предстоит всем этим камчатникам? Камчатка внимательно насторожила уши. — Теперь по Руси множество шляется заштатных дьячков, пономарей, церковных и консисторских служек, выгнанных послушников, исключенных воспитанников, — знаете ли, что хочет сделать с ними начальство? — оно хочет верстать их в солдаты. — Простите! — говорил Иванов, думая с тоскою: «боже мой, скоро ли же сечь-то начнут?.. проклятый Краснов!.. всю душу вытянул». — Я слышал за верное, что скоро набор, рекрутчина. Ожидайте беды... Мы имели случай в первом очерке заметить, что не раз проносилась грозная весть о верстании в солдаты всех безместных исключенных. Теперь прибавим, что такой проект начальство действительно не раз хотело осуществить, но в духовенстве всегда в этом случае подымался ропот; оно и понятно: многие сильные мира были или сами дети причетников, или имели причетниками своих детей и других родственников. Однако тем не менее грозная весть о солдатчине часто заставляла трепетать бурсаков. Павел Федорыч пользовался этим обстоятельством с полным успехом. — Как же тебя простить, — говорит он Иванову, — неужели тебе хочется под красную шапку? — Я буду учиться. — Как же ты давеча говорил, что не можешь учиться? Скверно на душе Иванова, потому что учитель доводит его до того, что он сам сознается: — Лгал. Травля продолжается далее. Приходилось после долгих выпытываний соглашаться — что и делалось замогильным тоном, — в том, что он должен быть наказан; потом, сколькими ударами розог. Когда ученик был доводим до истомы нравственной и едва не до полупомешательства, тогда только учитель отсылал его к печке, где и давал десять ударов розгами, причем внушалось, что ученик каждый раз при незнании урока будет получать это ординарное количество стежков по тому месту, откуда ноги растут. Решившись обратить лентяя на путь истины, Павел Федорыч всегда доводил свою работу до благоприятного результата, преследуя цель неутомимо и энергически. — Иванов! после класса приходи ко мне на квартиру. Пригласивши к себе на квартиру, Павел Федорыч заставляет Иванова учить урок в рекреационные часы, так что если и после этого захотел бы лениться, то ему пришлось бы всю училищную жизнь просидеть над книгой, не нашлось бы и в праздничные дни свободной минуты — вечно под носом проклятый учебник, и лентяи со скрежетом зубовным вгрызается в ненавистные отроки. Мало-помалу долбня всасывает его и поглощает всецело. Конец ли? Нет, все-таки не конец. Павел Федорыч сносится с другими учителями относительно неофита. Долбежин и Батька говорят неофиту: «А, голубчик, у других ты учишься, а у меня нет?.. Запорю, животное, убью!». Те учителя, в свою очередь, начинали ''досекать'' лентяя, каждый ''до своей науки''. Что тут станешь делать? Поневоле съешь всю бурсацкую науку, хотя в душе созреет и навек укоренится глубокая ненависть и беспощадное отвращение к той науке. Правда, ученик, досеченный до хорошего аттестата, будет благодарен, но все же не за бурсацкую науку, но за аттестат, дающий ему известные права. Милостивые государи, как вам нравится подобное варварство в педагогике, к которому, однако, прибегал даже Павел Федорыч, человек с сердцем положительно добрым? Что же это значит? Если бы Лобов, Долбежин, Батька и Краснов не употребляли противоестественных и страшных мер преподавания, то, уверяю вас, редкий бурсак стал бы учиться, потому что наука в бурсе трудна и нелепа. Лобов, Долбежин, Батька и Краснов поневоле прибегали к насилию нравственному и физическому. Значит, вся причина главным образом не в учителях и не в бурсаках, а в бурсацкой науке, чтоб ей сгинуть с белого света. Мало-мальски развитый семинарист всегда вспоминает о ней с ужасом. Камчатка ''почивала на лаврах'' до сего дня спокойно и беспечно; но сегодня в ней ярые толки и шум. Павел Федорыч возбудил те толки и шум своими угрозами о солдатчине. Но не на всех камчатников грозная весть произвела одинаковое впечатление. Камчатники распадались на два типа по роду бурсацких наук. Науки были: ''божественные'', которые ныне называются богословскими, и ''внешние'', которые ныне называются светскими. Один камчатники отрицали только ''внешние'' науки и с усердием занимались законом божиим, священною историею, церковным уставом и церковным пением. Эти специально готовились в дьячки и пономари. Представителями такого типа в особенности были двое — ''Васенда'' и ''Азинус''. Васенда был великовозрастный, так что кончить курс ему пришлось бы не юношей; а тридцатилетним мужем. Он махнул на все рукою и принялся за божественные науки. Это был человек честный, добрый, обладавший громадною физическою силою, но, как все силачи, спокойный и сосредоточенный; но главное — он был замечательный скопидом и хозяин. Так он и выглядит кремнем-причетником, у которого хозяйство никак не будет хуже по крайней мере дьяконского. Заглянем в его ученический сундук, когда Васенда выдвигает его из-под кровати. В углу небольшой деревянный образок Василия Великого, благословение матери, вдовы-дьячихи; на внутренней стенке крышки сундука набиты два ремня, и за них вложено несколько дестей писчей бумаги; по краям, около бумаги, художественная выставка произведений конфетного и леденечного искусства: генерал, у которого нос чуть не поперек лица; голая женщина, кормящая грудью голубка, а за нею амур, как будто бы страдающий водяной болезнью; потом лубочная гравюра, вырезанная из «Бовы» и изображающая то, как сей богатырь побивает метлою рать несметную; далее картинка из священной истории, на которой вы можете видеть изгнание наших прародителей из рая, и тому подобные изображения; эти изображения перемешаны с леденечными билетиками; тут же, между прочим, налеплена числительница, показывающая дни и месяцы на целый год. Внутри сундука в одном углу кадушка, в которой грибы со сметаной, а в другом мешок с толокном. На дне лежат книги, все божественные, ни одной внешней — их Васенда продал, как ненужные. В другой стороне сундука аккуратно уложено чистое белье и новенькая верхняя одежда. Кроме того, под образком находится маленький ящичек, в котором хранятся его деньги, письма, новейший песенник, нюхательный табак, пустая склянка, перочинный нож, гребенка, мыло и тому подобное. Вот вам сундук Васенды, окованный прочными железными полосами, с крепчайшим замком. У Васенды отличный дубленый тулуп и неизносимые осташи с голенищами по колено. Его скопидомство доходило даже до крайности; так, он целый год писал одним пером, едва касаясь бумаги и каждый раз бережно завертывая его в бумажку. Он уже и теперь так и выглядит степенным и практическим дьячком; и действительно, он умеет что угодно и купить и продать; походка у него важная, осташи блестят... Вот этот-то господин и был представителем лучшего типа бурсацкой Камчатки. В самом деле, из него вышел прекрасный зажиточный деревенский дьячок. Весть о солдатчине мало тревожила его: он верил в свою звезду. Азинус был ученик высокого роста, сутуловатый, с выдавшимися лопатками на спине, на длинных ногах; широкие скулы, бойкие серые глаза и постоянно вздернутый кверху нос, вечно нюхающий что-то в воздухе, придавали лицу его выражение той хитрости, которою отличаются мелкие плуты с узким лбом. Он ходил в тиковом халате, в дырявых сапогах и в ватной шапке и зимой и летом. Азинус был сын заштатного пономаря, горького пьяницы, жившего подаянием. Мать Азинуса, бедная старуха, забитая своим мужем, переслала своего сына в училище с одним дальним своим родственником, но при этом, по неопытности или старческой рассеянности, не озаботилась передачею ему документов, необходимых для поступления в бурсу. Родственник привез Азинуса, тогда еще осьмилетнего мальчика, на огромный двор училища и пустил его на волю божью отыскивать самому себе науку. Азинус долго ходил по двору, не зная, куда деться. К вечеру он проголодался и, увидя в восемь часов огромную массу воспитанников, примкнул к ним и очутился в столовой, где, долго не думая, принялся за щи и кашу. После ужина ученики отправились сначала на молитву, а потом по спальням, — он за ними; в спальне он нашел незанятую казенную кровать, где и уснул спокойно. Поутру он опять вместе с другими сходил на молитву, а потом попал в приходский класс; тут он водворился на задней парте. Так он прожил около трех месяцев, пока наконец учитель не обратил на него внимания. Стали наводить справки, Азинуса в списках не оказалось. Его покормили в последний раз обедом и велели убираться за ворота, на все четыре стороны. Вот так младенчество — лучшая пора нашей жизни! Он несколько дней питался милостынею, бог знает где ночуя, пока не наткнулся на другого нищего, своего отца, который отвел сынка к знакомому дьячку, окончательно определившему маленького Азинуса в бурсу, которая его окончательно изувечила. Он сначала оказывал успехи, но скоро плюнул на все и, выжив известный период сечения, засел в Камчатку навсегда. Здесь сложился его характер, в высшей степени безалаберный. Главным его занятием были чет и нечет, юла, три листика, мена ножами и тому подобные коммерческие игры бурсы. Он сделался настоящим цыганом училища, променивая и выменивая, продавая и покупая что угодно. Деньжонки и вещи, приобретаемые им, шли у него без толку. Все ученики, остающиеся на рождество или пасху в училище, умели чем-нибудь запастись для праздника; Азинус же часто проедал деньги накануне его, а потом шлялся по спальням, льстил, кланялся, прислуживался, ругался и лгал выпрашивая кусок булки, яйцо или клок масла у своих товарищей. При таком характере он совершенно изолгался. До сих пор передают его рассказы. Так, он однажды говорил, что в страшную метель зимою ехал куда-то, на него напали волки. Что было делать? «Я, говорит, со страху спрятался в рожь». Когда его спрашивали, каким образом зимою попался он в рожь, тогда Азинус ругался, рассыпал смази и, свертывая из пол халата хвост, описывал им в воздухе круги. Нередко он сообщал своим слушателям о том, как он видел сам привидения, домовых, мертвецов и чертей. Но он не только, что врал, но не прочь был и стянуть что-нибудь. Однажды он путешествовал на родину, верст за полтораста, с четырьмя копейками в кармане, спал в лесу, питался незрелыми ягодами, иногда заходил в харчевни, обедал в них и потом утекал, не заплативши денег за обед. Этот молодец когда прибыл на родину, то у него оставалась еще одна копейка в экономии. Азинус был во всех отношениях противоположность Васенде. Но и он не обратил внимания на весть о солдатчине, хотя это сделал единственно по безалаберности своего характера. Вообще Камчатка, отрицающая внешние науки и изучающая только божественные, не была сильно взволнована словами Павла Федорыча. К тому были основания. Начальство смотрело на божественную Камчатку довольно благосклонно: она что-нибудь да делала. Бывали проекты (и это знали камчатники) о преобразовании священных задних парт в специальный класс, так называемый ''причетнический''. И потому ученики, подобные Васенде или Азинусу, были спокойны. Но иное совсем происходило в другой половине Камчатки. Здесь почивали на лаврах абсолютные нигилисты, отрицавшие и внешние и божественные науки. Там сидели некоторые убогие личности, которые и сами убедились и начальство убедили, что не имеют способностей и учиться не могут, хотя странно считать кого бы то ни было неспособным даже к самому ограниченному элементарному образованию. Так, был один ученик, сын финского священника, который просидел в приходском классе шесть лет и едва-едва научился читать, после чего его исключили. Его прозвище ''АзбУчка Забалдырь ЕвангИлье Свитцы'' — за то, что он азбуку называл азбучкой, а псалтырь — забалдырью. Такие примеры не редкость в бурсе. Столько же времени и в том же классе сидел Чабря. Иные до второуездного класса доплетались только через четырнадцать лет — время, которого достаточно для того, чтобы приготовиться на степень доктора какой угодно науки, срок, который одним годом только меньше нынешней солдатской службы. Эх, бедняги, какую ж лямку вы тянули: солдатскую, а вас еще солдатчиной стращали!.. Нашли чем испугать!.. Но вы все же таки пеняли тогда на начальство, дрожали от страха за свою судьбу: вам, конечно, не хотелось такую же службу вынести вторично. Мы видели, что действительно неспособные ученики были сегодня сильно встревожены. Но во внешней Камчатке были и способные ученики, сердце которых тоже дрогнуло от слов Краснова, не столько от того, что их головы хотели накрыть красной шапкой — эти лентяи были народ беззаботный, мало думающий о будущем, — сколько от той беды, которую испытал сегодня их товарищ, Иванов. Изленившись, они не могли взяться за книжку, а с другой стороны, особенно умные из лентяев инстинктивно и, право, справедливо чувствовали отвращение к бурсацкой науке. Однако тем не менее нервная дрожь пробегала по их телу, когда они вспоминали Павла Федорыча. Они чувствовали, что вслед за Ивановым стоит их очередь, что зоркий глаз Краснова отыщет их в Камчатке и заставит их прочувствовать всю моральную пытку своей психолого-педагогической системы. Грустно, скучно сегодня в Камчатке; но, читатель, подождите немного, и вы увидите, ''что'' сегодня же радостно взволновало не только Камчатку божественную, не только Камчатку внешнюю, но и весь класс бурсаков. Дайте только рассказать мне, какую штуку отмочил сегодня Аксютка в сообществе с Ipse, — иначе рассказ наш не будет вам понятен. Аксютка все еще щелкает зубами. Стемнело. Лампы, как мы уже имели случай заметить, не зажигались в классах до занятных часов. Аксютка пробрался в первоуездный класс, где в потемках обыскивал карманы и парты учеников. — Где бы ''стилибонить''? — шептал он. Отправился он в приходские классы. Успех был тот же, и Аксютка со злости загнул какому-то несчастному трехэтажные салазки. — Все стрескали, подлецы! — проговорил он. С голодом Аксютки естественно росло непобедимое его желание похитить что-нибудь и съесть, а вместе с тем увеличивались его хитрость, изворотливость и предприимчивость. Он отыскал своего друга и верного пажа Ipse и отправился вместе с ним в тот угол двора, у ворот, где была пекарня. Они пришли к пекарне; Ipse спрятался в темном углу ее, а Аксютка что есть силы стал ломиться в двери. — Голубчик, Цепа, дай хлебца. Цепка был солдат добрый. Он голодных бурсаков часто наделял хлебом, а кого любил — так и ржаными лепешками. Но этот хлебопек не мог терпеть Аксютку: он был уверен, что Аксютка стянул у него новые голенища. Отметим здесь еще странное явление бурсы. Служители училища были чем-то вроде властей для учеников; у инспектора они имели значение гораздо большее, нежели всякий второклассный старшой. Свидетельство ''сторожа'' (так ученики звали прислугу) или жалобы его всегда уважались начальством. Ученик против сторожа ничего предпринять не мог. Это объясняется тем, что вахтер, гардеробщик, повар, хлебник, привратник и секундатор из сторожей, очевидно, служили в видах начальства. Все они из урезанных продуктов, разумеется ученических, должны были во что бы то ни стало приготовить для начальства хлеб, мясо, крупу, холст, сукно и тому подобное. Естественно, что жалоба на каждого из них была как бы жалобою на самое начальство; например, сказать, что повар мало каши дает, значило сказать, что эконом крадет казенную крупу, что эконом делится с смотрителем, училищный смотритель с семинарским, этот с академическим и так далее: выйдет, что жалоба о каше есть жалоба против высшего начальства, чуть не заговор и бунт. Да, на бурсацком языке такие жалобы, действительно, и назывались бунтами и преследовались, как бунты. Служители сознавали свое положение и пользовались им. Они жили гораздо лучше тех, кому служили: одежду носили казенную, ели вволю и хорошо, могли высказывать свои неудовольствия и грозить оставлением службы, у них всегда бывали жирные щи со свежей говядиной, жирно промасленная каша, а хлеба не порциями, как бурсакам, но сколько угодно. Живя почти на всем готовом, они, кроме того, получали жалованья от восьми до двенадцати, а вахтер и семнадцать рублей ассигнациями, — они были богаче самых богатых бурсаков. Многие из них имели случай красть казенное. Повар получал от некоторых учеников еженедельную плату за то, что кормил их утром и вечером кашею. Захаренко, секундатор, открыто брал взятки; каждый праздник он обходил классы и объявлял: «Что же, господа, Алексею Григорьичу (так величали Захаренко) на табачок?». К нему сыпались на подставленную ладонь гроши и пятаки. За неделю, когда сбор был скуден, ученики замечали, что он сек их с большею исправностию и аппетитом. Кроме того, Захаренко продавал ученикам нюхательный табак, сам-тре. Словом, служители составляли низшее начальство. Если к этому прибавить, что некоторые из них наушничали инспектору, то понятно будет их влияние на учеников. Поэтому ничего нет удивительного, когда Захаренко под пьяную руку проводил пальцем по голове ученика, как по бубну, приговаривая: «Эй, прокислая кутья, ваше дело гадить, наше убирать». Или что удивительного, если Еловый бил бурсака метлой по затылку, Трехполенный давал трепку и тому подобное? В большинстве случаев такие обиды терпеливо сносились учениками. Но Аксютка, как отпетая личность, не обращал внимания на служительские власти. Он продолжал ломиться к Цепке в хлебную. — Кто тут? — послышался голос Цепки. — Это я, Цепа. — Я тебе дам такого хлебца, что не съешь... прочь пошел!.. — Цепа, ей-богу, есть хочется!.. — Ну, пошел, пошел!.. не проедайся!.. Аксютка переменил тон. Он стал ругаться: — Цепка, черт, дай же хлеба! Жалко, что ли, тебе куска какого-нибудь? Собака ты этакая, чтоб подавиться тебе сапогом, который ты шьешь! — Ах ты, бесов сын! — проворчал Цепка. Цепка воткнул шило в деревянный обрубок, служивший ему столом, и, стиснув зубы, схватил метлу и стремительно бросился к двери. Он приударил за Аксюткой. Аксютка бегал очень хорошо; он мастер был играть в пятнашки и на небольшом пространстве умел ''увертываться'', делая неожиданные повороты то в ту, то в другую сторону. Двор был велик, но Аксютка побежал к воротам. Цепка крикнул привратнику, стоявшему там: — Держи его! Привратник схватил тоже метлу и бросился на Аксютку. Аксютка переменил рейс. К его несчастию, был шестой час вечера, час, в который служители мели спальные комнаты. Они теперь выходили с разных концов двора. — Держи его! Аксютку все знали. Служители ополчились на него со швабрами. Аксютке приходилось плохо. Его травили с четырех концов — он и озирался хищным волком. «Намнут, черти, шею!» — думал он. Но вот ноздри его поднялись и опустились. Он быстро бросился к Цепке. Цепка, не подозревая ничего в этом новом маневре, бежал к нему с распростертыми руками. Другие служители, видя, что Аксютка почти в руках Цепки, опустив швабры, кричали: — Хватай его! Но Аксютка, налетев на Цепку, неожиданно упал ему под ноги. Разлетевшийся Цепка полетел кубарем вверх ногами. Аксютка направил свой бег к классу, который уже был освещен, потому что начались занятия. Цепка, человек бедовый, в сердцах, стал клясться и божиться, что убьет Аксютку. Он поднялся с земли, схватил метлу и отправился к классу, куда скрылся Аксютка. — Теперь поймает... попался! — говорили служители и разошлись в разные стороны. Цепка ворвался в класс со страшными ругательствами и помахивая метлою. Аксютка, увидев его, вскочил на первую парту, с первой на вторую и полетел над головами товарищей. Цепка последовал его примеру, и огромный солдат носился с метлою в храме бурсацкой науки... Картина была великолепная... Ученикам стало весело, — такие спектакли приходилось видеть нечасто. Из-под ног разъяренных врагов летели на пол дождем книги, грифельные доски, чернильницы и линейки. — Го-го-го! — начали бурсаки. — Ату его! — подхватили другие. Третьи свистнули. Кто-то книгой пустил в Цепку. Цепка не обращал внимания на крик, атуканье и рев бурсаков. Он распалился страшно. Двадцать две парты, как клавиши, играли под здоровенными его ступнями. Но вот Аксютка, соскочив на пол, скрылся под партой; Цепка хотел последовать его примеру, но какой-то бурсак дернул его за ногу, и он растянулся среди класса плашмя. Невозможно привести здесь той свирепой брани, которою он осыпал весь класс. Аксютка, выглядывая из-под парты, говорил ему: — Цепка, встань, да на другой бок. Цепка бросился к нему; но Аксютка уже из-под другой парты: — Право, Цепка, дай, — голенища подарю. Цепка понял, что под партами ему не угоняться за врагом. Он, обозвав бурсаков прокислой кутьей и жеребячьей породой, направился к двери. Его проводили криком, свистом, атуканьем и крепкими остротами. Покажется странным, каким образом подобный гвалт и рев мог не доходить до начальства. К тому способствовало самое устройство училища. Все здание разделялось на два корпуса — старый и новый. В ''старом'' года за три до описываемого нами периода помещалась семинария, а в ''новом'' училище. Семинария потом была переведена в новое здание, училище же осталось в прежнем. В училище из начальства жили только смотритель и инспектор, другие учителя помещались в старом корпусе<ref>Между прочим, описывая бурсу, мы опустили очень важное обстоятельство, что повело ко многим недоразумениям. Мы забыли сказать, что описываемая нами бурса — было закрытое учебное заведение. Ученики ее не жили, как в других бурсах, на вольных квартирах. Все, человек до пятисот, помещались в огромных каменных зданиях, постройки времен Петра I. Эту черту не следует опускать из внимания, потому что в других бурсах вольные квартиры порождают типы и быт бурсацкой жизни такие, которых нет в закрытом заведении. Быть может, здесь же должно искать причину и того, что формы бурсацизма в нашем училище сложились так оригинально и так неискоренимо. Традиция, при закрытости заведения, имела полную силу и жизненность.</ref>. Таким образом, училище, по необходимости, управлялось властями, выбранными из учеников же. Кроме того, квартира смотрителя и инспектора была на противоположном конце двора, далеко от классов, так что никакой гвалт и рев не доходили до начальства. Служители составляли, как мы уже имели случай сказать, нечто вроде начальства и, значит, были ненавидимы товариществом, вследствие чего скандалы вроде описанного не доходили до инспектора и смотрителя. Мало-помалу все успокоилось в классе. Аксютка пробрался в Камчатку. Скоро явился и Сатана (он же и Ipse)... — Ну, что, Сатана? — Оплетохом! — Лихо!.. Ну-ка, давай сюда! Ipse вынул целый хлеб... — Да ты молодец!.. я тебя за это жалую смазью... Сатана принял смазь и проговорил: — Аз есмь Ipse! Аксютка уписывал хлеб с волчьим аппетитом. Но после завтрака он все-таки не успокоился духом. «Черт их побери, — думал Аксютка, — этак когда-нибудь и с голоду умрешь. Уж не закатить ли завтра нуль в нотате? Э, нет, подожду — еще потешусь над Лобовым. А дело все-таки гадко». Но ладно, «''бог напитал, никто не видал; а кто и видел, так не обидел''», — заключил Аксютка бурсацким присловьем. — «Утро вечера мудренее...» — Эх, Аксен Иваныч, — сказал ему Ipse, как бы отвечая его мыслям, — воззри на птицы небесные: они не сеют, не жнут, не собирают в житницы, но отец небесный питает их. — Аминь! — сказал Аксютка и решился продолжать свои проделки с Лобовым. Еще не утих гомерический хохот бурсы, как вошел в класс лакей инспектора и спросил: — Где дежурный старшой? — Здесь, — отвечал старшой. — ''Тебя'' инспектор зовет. Лакей ушел. Сразу по всем головам прошла одна и та же мысль: верно, Цепка нажаловался инспектору на Аксютку, у которого уже дрожали от предчувствия беды поджилки, но и, кроме его, многие струхнули, потому что многие принимали участие в скандале. Старшой застегнулся на все пуговицы и отправился к инспектору не без внутреннего трепета, потому что в его дежурство случилась эта милая шутка веселых бурсачков. На класс напало уныние. Минуты еле тянулись в ожидании дежурного. Наконец он явился. Его встретило мертвое молчание. Дежурный окинул взором класс. Все ждали. — Женихи! — крикнул он. У всех отлегло от сердца. — Женихи? — отвечали ему. Класс наполнился радостным ропотом. Туман с физиономий исчез, по ним пробежала светлая полоса. Все приподняли головы. У всех была одна мысль: «среди нас есть женихи, значит, мы не мальчики, а народ самостоятельный». Но что сделалось с Камчаткой? Там воодушевленный говор, потому что настал час торжества, час величия Камчатки. Взоры всех были обращены в эту счастливую страну. :Полно азбуке учиться, :Букварем башку ломать! :Не пора ли нам жениться, :В печку книги побросать? Шум усиливался. — Тише! — крикнул цензор. В классе несколько стихло. — Кто женихи? Вышли Васенда, Азинус, Ерра-Кокста, Рябчик. — И я жених. — С этими словами присоединился к ним Аксютка. Класс захохотал. Ipse от восторга вертел хвостом халата. — Никого больше? Больше никого не оказалось. — Женихи к инспектору!.. живо! Все пятеро отправились к инспектору. Класс, глядя на Аксютку, который с уморительными гримасами подпрыгивал и бил себя по бедрам, весело смеялся. Когда женихи скрылись за дверями, класс наполнился сильным говором, точно на рыночной площади торг во всем разгаре. Но это не был тот бесшабашный гвалт, когда бурсаки тянули ''холодно'' или дули ''разноголосицу'': он скорее походил на тот шум, который наполнял класс во время получения билетов на каникулы. В Камчатке же шло положительное ликование — она высылала от себя женихов, героев дня. Событие во всех головах поднимало мечты: «когда-нибудь и мы освободимся от бурсы». От двенадцатилетнего мальчика до двадцатидвухгодовалого парня, от последнего лентяя до первого ученика — все думали одну радостную думу. Все училище было охвачено трепетом. Бог весть каким образом магическое слово «женихи» быстрее ласточки облетело по всем классам, сладостно волнуя бурсацкие души. Урок нейдет на ум, книги в партах, ученики сбились в кучки, и цензор снисходителен на этот раз — не разгоняет их. Все сразу почему-то вспомнили свою родину, дом, отца с матерью, братьев с сестрами. Самые молодые бурсачки, и те рассуждают о невестах, о женитьбе, о поповских и дьяческих местах и доходах, о славленьи и т. п. Многие толкуют о дне исключения их: кто собирается в дьячки, кто в послушники, кто в чиновники, а кто так и в военную службу. Женихи вернулись от инспектора. — Ну что? — спрашивали их с любопытством. — Везет ли, Аксен Иваныч? — говорил Ipse. — Вот тебе — читай. Ipse взял из рук Аксютки осьмушку исписанной бумаги и начал по ней читать громко: <center>БИЛЕТ</center> Ученик Аксен Иванов уволен в город для свидания со своею невестою Ириною Вознесенскою, 18... года 23 октября, с 4 часов пополудни до 9 часов вечера. Далее следовала подпись инспектора. — Браво, Аксютка! — кричали товарищи. У Васенды и Азинуса были такие же билеты. Но остальные два претендента пробирались на священные парты Камчатки с унылым и понуренным видом. — Вы что? — Их сначала будут румянить и уж потом на смотрины. Раздался смех. Униженные и оскорбленные, усевшись на место, положили с отчаянием свои победные головы на руки. — Этому, — пояснял Аксютка, указывая на великовозрастного бурсака, — инспектор сказал: «Я тебя замечал в нетрезвом виде — какой же из тебя выйдет муж?.. Нет, вместо свадьбы устрою тебе баню». — Поздравьте, господа, — дополнил Аксютка, — молодых с законным браком. Хохот. — А этому, — говорил Аксютка, указывая на другого отверженного жениха, — оказалось всего четырнадцать лет. — Вот так жених! — Смазь ему, ребята! — Салазки жениху! Несчастного окончательно унизили и оскорбили широчайшей смазью и беспощадными салазками. В другое время он протестовал бы, но теперь стыдно было, что он, четырнадцатилетний мальчик, задумал ''брачиться'' с тридцатидвухлетней древностью. Кроме того, его мучил страх грядущих румян. С горя, стыда и страха он заплакал. К нему подошел Тавля, приподнял его голову, ущемил двумя перстами нос жениха и потянул через парту. — У-у-у — затянул он. Класс захохотал. — Молокосос! Тавля после того еще надрал ему уши. Бедняга рыдал, но от стыда не решился просить пощады. С той поры его прозвали «мозглым женихом». Он в тот же вечер ударился в беги. Когда будем говорить о бегунах бурсы, расскажем и о его похождениях. Около женихов были шум и толкотня. Расспрашивали о приходе, о невесте, о доходах, давали советы и снаряжали на завтрашний день к невесте. Общая внимательность и предупредительность показывали то напряженное состояние духа учеников, в котором они находились. Это выразилось тем, что товарищи охотно предлагали женихам кто новенький сюртучок, кто брюки, кто жилет, даже сапоги и белье. Азинус на другой день сбросил с себя тиковый халат и дырявые сапоги, у которых вместо подметок были привязаны дощечки деревянные, и явился франтом хоть куда. Все это напоминает нам тех беглых арестантов, которых г. Достоевский изобразил в «Мертвом доме». Как там товарищи радовались за освободившихся от каторги, так и здесь радовались за освободившихся от бурсы. Вечер закончился блистательным скандалом. Тавля женился на Катьке. Достали свеч, купили пряников и леденцов, выбрали поезжан и поехали за Катькой в Камчатку. Здесь невеста, недурной мальчик лет четырнадцати, сидела одетая во что-то вроде импровизированного капота; голова была повязана платком по-бабьи, щеки ее были нарумянены линючей красной бумажкой от леденца. Поезжане, наряженные мужчинами и бабами, вместе с Тавлей отправились к невесте, а от ней к печке, которую Тавля заставил принять на себя роль церкви. Явились попы, дьяконы и дьяки, зажгли свечи, началось венчанье с пением «Исаие, ликуй!». Гороблагодатский ''отломал апостол'', закричав во всю глотку на конце: «А жена да боится своего мужа». Тавля поцеловал у печки богом данную ему сожительницу. После того поезд направился опять в Камчатку, где и начался великий пир и столованье. Здесь гостям подавались леденцы, пряники, толокно, моченый горох, и даже часть украденного Аксюткою хлеба шла в угощение поезжан и молодых. Поднялись пляски и пенье. В конец занятных часов появилась и святая мать, сивуха. На другой день через фискалов все известно было инспектору, и последовало румяненье тех мест, откуда у бурсаков растут ноги. На другой день у Васенды, Азинуса и Аксютки были действительные смотрины. Васенда, как человек положительный и практический, нашел невыгодным закрепленное место, приданое и обязательства, а невесту чересчур заматоревшею во днех своих, на вид рябою, длинною и черствою. Он решился остаться в Камчатке до лучшей суженой. Азинус, по безалаберности своего характера, а отчасти потому, что ему надоела и опротивела бурса, махнув на все рукою, решился вступить в законный брак с дамою, которая была старше его по крайней мере десятью годами. Впоследствии из него вышел мерзейший муж, а из его супруги того же достоинства баба. Аксютка вовсе и не думал жениться. Он отправился на смотрины единственно из желанья потешиться, поесть у невесты, стянуть что-нибудь и погулять вне училища, на свободе. Он украл у «нареченной» шелковый платок и три медных гривны. Один из женихов, как мы уже видели, удрал из училища и теперь состоял в бегах. Пятый жених на другой день получил от инспектора румяны, то есть блистательную порку. === БЕГУНЫ И СПАСЕННЫЕ БУРСЫ. ОЧЕРК ЧЕТВЕРТЫЙ === Главное действующее лицо настоящего очерка Карась. Что это за рыба? Карась был довольно самолюбивая рыба. Два его брата, уже бурсаки, смотрели на него как на ''маленького'', не допускали его не только в сериозные, по их понятию, предприятия, но даже и в простые игры, и именно на том основании, что он ''не ел еще семинарской каши'', а между тем он слышал иногда от них рассказы о разного рода играх бурсаков, о бурсацких богатырях, их похождениях, проделках с начальством — рассказы, которые казались ему очень привлекательны: все это породило в нем страстное желание как можно скорее, всецело, по самые уши окунуться в болото бурсацкой жизни. Настал давно ожидаемый им день. Сняли с Карася детскую рубашонку и вместо ее надели сюртучок — с той минуты он почувствовал себя годом старше; он имел уже ''свою'' кровать, ''свой'' сундук, ''свои'' книжки — это еще прибавило ему росту; дали ему на булки двадцать копеек, капитал, редко бывавший в его руках, — тогда карасиная гордость сделалась непомерна. Пришел час расставания с родным домом: помолились богу, благословили Карася, у матери слезы на глазах, отец сериозен, сестренки задумались, — лишь Карась радуется и скачет, как сумасшедший, он блаженствует от той мысли, что еще несколько минут — и он будет бурсак, бурсак с головы до ног, вдоль и поперек. Карася отвели в бурсу. Здесь он простился с отцом очень невнимательно. Ему хотелось поскорее присоединиться к ученикам, которые играли на большом дворе бурсы в ''лапту, касло, отскок, свайку, рай и ад, казаки-разбойники, краденую палочку'' и т. п. Долго не думая, он по уходе отца отправился на двор, где и присоединился к кучке бурсачков, игравших в ''рай и ад'', то есть скакавших на одной ноге среди начерченной на земле фигуры, причем носком сапога они выбивали из разных ее отделений камешек... «Это очень весело», — подумал Карась. Но в то же время он услышал насмешливый голос: — ''Новичок''! — ''Городской''! — прибавил кто-то. — ''Маменькин сынок''! «О ком это?» — думал Карась. Его щипнули. «Обо мне», — решил он. Сердце его замерло от предчувствия чего-то нехорошего... — Смазь новичку! «О ком это?» — думал Карась. На него налетел довольно взрослый бурсак и схватил его лицо в свою грязную пясть. Карась вовсе не ожидал такого приветствия. Он озлился, но не ему, поступившему в училище на десятом году, было бороться с здоровыми бурсаками. Однако Карась не обратил внимания на свое слабосилие. Он размахнулся ногою и ударил ею своего обидчика в живот. Бурсак застонал и хотел дать трепку Карасю, но Карась ударился в беги. — Ай да новичок! — слышал он сзади себя одобрение. «Вона — еще хвалят!» — думал утекающий Карась. В пять часов вечера братья отвели Карася во второй приходский класс, где он и водворился на задней парте и скоро познакомился со своим соседом, которого звали ''Жирбасом''. — Ты будешь учить урок? — спросил Жирбас. — Буду. — Зачем? — А учитель спросит? — Быть может, и не спросит. — Так разве не учить? — Не стоит. — И не буду же учить. Так Карась начал свое духовное образование. Однако же чем развлечься? — впереди предстояли еще три учебных часа. — Что ж мы будем делать? — спросил Карась. — Давай играть в ''трубочисты''. — Ладно. Но лишь только Жирбас стал загадывать, пряча грифель, подходит к Карасю какая-то каналья и, показывая ему небольшую склянку, говорит: — Хочешь, ''посажу тебя в эту бутылочку''? — В эту?.. Каким образом?.. — Да уж будешь сидеть... хочешь? — Шутишь, брат!.. Ну-ка, сади! — Вот тебе шапка — трись ею... — И буду сидеть в бутылочке? — Будешь. Карась берет поданную ему шапку и начинает очень усердно тереться тою шапкой. — Входишь в бутылочку, лезешь, — говорили окружающие Карася товарищи, а сами хохотали. — Чего вам смешно? — спрашивал глупый Карась. — Довольно! — говорят ему. — Сел в бутылочку. — Как так? — спрашивает Карась, отнимая от лица шапку. Раздался дружный веселый смех... — Где же я в бутылочке? — Данте ему зеркальце. Подали зеркало. Заглянув в него, Карась не узнал своей рожицы: вся она была черна, как у трубочиста. Только тут Карась смекнул, что шапка, которою он терся, была вымазана сажею и ее трудно было приметить на черном сукне. Карасю было досадно и стыдно. Сам выпачкался, — говорили ему. — Не на кого и жаловаться... — Фискалить? да мы его ''вздуем''! — Не буду я фискалить, — ответил Карась, — а вы все-таки подлецы! Карасю пришлось выносить насмешки своих товарищей. Вымыв рожицу из ведра, стоявшего в углу класса, Карась бросился к Жирбасу, надеясь на его сочувствие... — Черти этакие! — сказал он... Но Жирбас, услышав такие слова, отвечал на них оскорбительным для карасиного уха смехом. — Жирная скотина! — проворчал Карась... Это было началом его раздора с Жирбасом. Этот раздор с каждой минутой развивался сильнее и сильнее при тех случаях, когда Карасю приходилось, как новичку, терпеть разного рода шутки и проделки со стороны своих товарищей. К Карасю подошел цензор и спросил его: — ''Видал ли ты Москву''? — Никогда не видал. — Так я тебе покажу ее. С этими словами цензор схватил карасиную голову в свои руки, ущемил ее между ладонями и приподнял новичка в воздухе... — Ай, пусти! — запищал Карась. Цензор, потешившись над рыбою, опустил ее на парту. Жирбас опять смеялся. Его рожа для Карася становилась противна. — Жирная харя! — сказал он вслух. Это нисколько не обидело Жирбаса. Он только пуще захохотал. Карась нашел, что благоразумнее будет, если он и на этот раз смирится, — иначе его досада только усилит насмешки соседей. Но вот спустя немного времени подходит к Карасю какой-то верзила. Строгим, начальницким тоном он отдает ему приказ: — Ступай на первую парту. Видишь, там сидит большой ученик. Ты спроси у него ''волосянки''. Карась повинуется. — Дай ''волосянки'', — говорит он, подходя к указанному ученику. — Изволь, сколько хочешь, — отвечает тот и, вцепившись в волоса несчастного Карася, начинает трепать ею очень чувствительно... Карась пищит, на глазах его слезы. Вернувшись на свое место, он слышит новый смех Жирбаса. Рожа этого соседа делается для него ненавистна. — Вот тебе! — говорит озлившаяся рыба и дает толчок по боку соседа. Но и это не действует на Жирбаса. — ''Чкни'' еще, — говорит он, подставляя другой бок, а сам заливается обидным смехом. — Свинья, — приветствует его Карась и отворачивается в сторону с твердым намерением не говорить ни слова с соседом. Карась сидит, насупившись. ''Смазь, бутылочка, Москба, волосянка'' показались ему очень солоны... Он опасается, чтобы еще не провели его на чем-нибудь. К нему подходит один второкурсник. Карась смотрит на него подозрительно... — Что, бедняга, тебя обижают? — говорит второкурсник ласково... Карась отвечает на этот вопрос сердитым взглядом. — Они новичков всегда обижают, — продолжал второкурсник. — Ты мне скажи, если кто тебя тронет. Карась пойман был на ласковое слово... — Чего они лезут ко мне, — проговорил он жалобно, — ведь я их не трогаю?.. — Теперь ничего не бойся: я заступлюсь... — Заступись, брат... Второкурсник сел подле него и стал расспрашивать, откуда он, где его отец, есть ли у него мать, братья и сестры. Карась доверчиво раскрыл перед новым знакомцем свою душу: его приветливость была очень кстати и вовремя для огорченного Карася... — Хочешь булки? — сказал он, развязывая узелок... Второкурсник не отказался и стал еще ласковее. — Давай, я тебе штуку покажу, — говорит он... — Напиши: «''Я иду с мечем судия''». Карась написал. — Читай теперь сзаду наперед, от правой руки к левой. И от правой руки к левой выходит: «''Я иду с мечем судия''». Это очень понравилось Карасю. — Подожди, я тебе еще покажу штуку, — говорит второкурсник. Он отлучился куда-то ненадолго и, вернувшись, опять садится подле Карася... — Напиши, — говорит: — «''Лей воду, лей; ей-богу, не скажу я никому''». Карась, в надежде, что еще увидит что-нибудь вроде «судии с мечем», взял карандаш и написал, что требовалось. Но едва успел он кончить последнее слово, как второкурсник окатил его водою из ковша, который он держал за спиною. Мокрый Карась понять не мог, что это значит. — Это еще что? — спросил он. — Сам, — отвечал второкурсник, — дал расписку, что никому не скажешь... — Ах ты, подлец, подлец... Но подлец лишь только смеялся. Отвратительный Жирбас вторил ему. Карась был унижен и оскорблен. Он не вынес смеха Жирбаса и, увлекшись злобой, довольно сильно ударил его по шее... Но, казалось, Жирбас был неуязвим. Он после удара, схватившись за живот, раскатился пущим смехом... Карась стиснул зубы и, закрыв лицо руками, собирался плакать. В то время проходил мимо его ''Силыч'', парень лет осьмнадцати, товарищ ему, десятилетнему мальчугану. Силыч остановился около Карася, положил на его плечо руку, а другою ни с того ни с сего сильно ударил в его спину. Дух замер в Карасе, потому что удар пришелся против сердца. Он со стоном еле поднял свою голову. — За что? — проговорил он... — ''Так себе'', — ответил Силыч... И действительно, Силыч, человек, как увидим далее, добрый, сам не знал, зачем сделал подобную гадость. Он ударил не по злости, не для потехи, не потому, что рука затеклась кровью и просила моциону, а именно ''так себе'', бессознательно, как-то само ударилось, нечаянно... Он спокойно пошел далее, а Карась наконец не вынес и зарыдал... Жирбаса при этом прорвало неудержимым смехом... — Что, голубчик, верно, не едал еще таких штук... В Карасе вспыхнула вся злость, накопившаяся в продолжение занятных часов... — Подожди же, жирная тварь, — проговорил он, и с этими словами он, схватив в одну руку линейку, а в другую довольно толстую книгу, принялся отработывать Жирбаса — линейкой по бокам, а книгою по голове. Жирбас был старше Карася и сильнее, но оказался трусом. Он и не думал, в свою очередь, сделать нападение. — Ай да новичок! — одобряли Карася. — Молодчина! — Ты корешком-то его! Карась послушался доброго совета, повернул книгу корнем вниз и влепил ее в темя ненавистного Жирбаса. — Браво! — Хлестко! — Свистни еще его! Карась послушался и этого совета... Наконец Жирбас вырвался из его рук и, закричав: «я смотрителю пожалуюсь», скрылся за дверями. Расположение товарищей к Карасю переменилось по уходе Жирбаса. — Попался, голубчик! — говорили ему. — Так что же? — А то, что накормят ''березовой кашей''! Карась струсил, но, не желая обнаружить этого, проговорил храбро: — Пусть кормят! — а сам думал: «неужели меня в первый же день отпорют? только это не хватало!». Через несколько минут Карася позвали к смотрителю, и, действительно, ''в первый же день'' крещения в бурсацкую веру он получил помазание в количестве пяти ударов розгами, причем ему было внушено: «только на первый раз к тебе снисходительны; вперед будем драть больнее!». Соображая, в каком размере должна усилиться порка в будущее время, он в горьком раздумье возвращался в класс... — Ну что? — спрашивали его товарищи... Карась, опять не желая показаться трусом, отвечал: — Отодрали — вот и все. — И тебе нипочем? — Дери сколько хочешь — мне все одно! — Э, да ты молодец! — похвалили его товарищи. Карасиное самолюбие ощутило приятное щекотание, и он продолжал врать: — Меня хоть пополам раздери, не струшу! — Полно, так ли? — Ей-богу, мне нипочем. — Ах ты, поросенок, — осадил его один из второкурсников, — а дирали ль тебя ''на воздусях''? — На воздусях? — спросил с недоумением Карась... — Да, ты вот откушай этой похлебки, тогда и говори, что дерут — ''ведь не репу сеют''. Карась, сделавшись на несколько минут предметом общего внимания, думал: «значит, и мы не из последних?», но эту думу рефлектировала другая: «что это такое ''на воздусях''? что-нибудь слишком жестокое, если меня пугают такой деркой?». Но сила последнего вопроса скоро была ослаблена тем, что он за несколько минут до ужина подслушал мнение нескольких второкурсников о своей личности. Они говорили: «Из новичка, кажется, выйдет добрый парень. Фискалить он не любит, порки мало боится, Жирбасу отлично съездил по голове. Из него выйдет порядочный бурсак, только следует пошлифовать его хорошенько. Мы и пошлифуем его!». Такие речи настроили Карася на доброе расположение духа. Он соображал так: «Все эти смази, волосянки, треухи и бутылочки есть не что иное, как шлифованье. Это меня испытывают они. Значит, надо держать ухо востро!». Он решился показать себя молодцом и уже взыгрался духом, намереваясь заявить среди новых товарищей свой характер, вполне достойный бурсака. «Что такое на воздусях? и какое еще предстоит мне шлифованье?» — когда эти мысли приходили ему в голову, он старался прогонять их тем, что «из него, вероятно, выйдет добрый парень». «Посмотрим, что будет!» — говорил он себе. Сходил он в училищную столовую, «щей негодных похлебал», поел каши и после молитвы пришел в спальную... — Ты что? — спросил его брат, по прозванью ''Носатый''. — Меня отодрали, — отвечал хвастливо Карась. — Уже? — Эге! Брат, выслушав подробности дела, одобрил поведение Карася... Но Карась, сообщая брату о том, за что его высекли, не сказал ему о своих слезах, которые были вызваны у него сажанием в бутылочку, смазями, окачиванием воды и затрещинами; в нем начинал развиваться ложный бурсацкий стыд, который запрещает краснеть от лозы. Карась, главное действующее лицо этого очерка, будет описан нами с особенными подробностями, потому что он во многих характерных событиях училища и семинарии принимал деятельное участие и притом прожил в бурсе четырнадцать лет — период, который мы хотим проследить в своих статейках о елейном воспитании. При этом заметим, что мы ''лично'' и ''очень коротко'' знакомы с господином, носящим прозвище Карася, и эту правдивую историю пишем с его слов. Мы сказали, что Карась уже взыгрался духом от той мысли, что он покажет своим новым товарищам свой характер, вполне достойный бурсака, и что потом все пойдет ладно. «Обживемся», — думал он. Но он и не предполагал, что главное горе было впереди. Он не носил имени Карася при поступлении в училище. Это прозвище он получил несколько дней спустя, и оно-то было причиною тех его несчастий, о которых поведем рассказ. Дело было так. Не прошло и четырех дней, а Карась начал уже задумываться о доме, скучать и потихоньку от товарищей плакать. Желание его обурсачиться пропало. Все в училище ему казалось гадко и противно. С каждой минутой открывались пред ним гадости, описанные в наших очерках, и он скоро постиг весь контраст между домашним и училищным бытом. Семейная жизнь теперь казалась ему полным блажеством, выше которого нет на свете, бурсацкая — царством бесконечных мучений. Он усиленно всматривался в черную бездну, которая легла между той и другой жизнью... Домой хотелось, домой! Теперь самыми счастливыми для него минутами были те, когда он виделся с своими братьями; но он ошибся и в братьях, когда думал, что, поступив в бурсу, он сделается равен им; Карась принадлежал к ''приходчине'', на которую старшие классы смотрели свысока и с пренебрежением. С товарищами он не успел сойтись. Тоска грызла карасиное сердце, и ему приходило не раз в голову: «не дать ли тягу из училища? — но куда бежать?». В это время Карась и придумал дело, которое показалось ему очень хорошим. Карась еще дома знал, что в училище так называемым ''певчим'' не житье, а масленица. В епархиальном главном городе той бурсы, в которую поступил он, было несколько духовных певческих хоров: ученический, семинарский, академический, архиерейский и, кроме того, два хора при городских церквах. Дисканты и альты (иногда басы и тенора) в эти хоры набирались из учеников. Родители всегда восставали против того, что их детей верстали в певчие. Хоры положительно портили детей<ref>При нашей характеристике хоров должно помнить, что она вполне относится не ко всем им; из них отчасти должно исключить хоры при учебных заведениях, хотя и эти хоры не совсем безвредны, но о них речь будет когда-нибудь после. </ref>. Мальчики теряли учебное время на спевках, ''заказных'' обеднях, свадьбах и т. п. В прошлом очерке мы приводили факты бурсацкого невежества, но самое глухоголовое невежество царило в певческих хорах. Дельные бурсаки рассказывают, что за ''четырнадцать'' лет они помнят только ''одного'' умного человека, бывшего в маленьких певчих, да и тому не удалась жизнь: поступив по окончании семинарского курса псаломщиком в один из университетских заграничных городов, с намерением получить полное образование, он кончил тем, что застрелился. Хоры, делая мальчиков дураками, в то же время развращают их. Присутствуя очень часто на поминках, на которых, как известно, наш православный люд не ест, а лопает, не пьет, а трескает, дети не только видят пьяных, но привыкают и сами пить водку. Равным образом, они нередко бывают при кутежах больших певчих, слышат цинические рассказы о полуведерных, любовных похождениях, картежной игре, о драках и разного рода скандалах. Кроме того, маленькие певчие получают деньжонки, особенно так называемые ''исполатчики'', — деньжонки идут у них не путем. Чтобы сразу охарактеризовать растлевающую силу хорового быта, представляем читателю следующий факт. В одно время какая-то старая дева, на закате дней своих начавшая похотствовать, приучила к себе маленьких певчих возрастом ''от пятнадцати до осьми'' лет, шесть человек, и со всеми ими вступила в гражданский брак. Иногда же маленькие певчие употреблялись для того дела, для которого Нерон употреблял Спора. Понятно, что очень легко погибнуть мальчику в певческом хоре. Карась не знал ничего этого. Он решился поступить в хор. Впрочем, он поступал в учебный хор, в котором хотя тоже баловались дети, но все же не развращались. Поступив в семинарский хор, Карась мог отлучаться из училища два раза в неделю на спевки, при чем хоть сколько-нибудь удавалось подышать чистым воздухом; кроме того, в семинарии певчих поили иногда чаем и давали деньги; наконец, певчие состояли под особым покровительством семинарского начальства. Смекнув все это, Карась в то же время, когда ему противна стала бурса, поступил в хор; но не смекнул Карась того, что он, несмотря на свой сильный альт, не имел никакого певческого таланта. Это ему дорого обошлось. Лучше бы и в самом деле быть ему безгласной рыбой, а не певчим. За постоянную фальшу в пении начали драть ему уши, потчевать пинками, щипками и ударами камертона в голову. Тогда Карась пустился на хитрости. Его сотрудники поют, а он только рот разевает. «Не заметят, — думает, — скажут, что и я пою». Но регента трудно было провести такими штуками. — Ты, галчон, что только рот разеваешь? — сказал он Карасю. — Я пою. — Врешь, каналья. — Ей-богу же, пою! Карась перекрестился. Карась крестится, а его за ухо. — Пой, шельмец, громче!.. шибче!.. Карась заревел во все горло. Пение вышло так хорошо, что все расхохотались, и сам регент не выдержал. Один же озорник, из маленьких певчих, по прозванию ''Леха'', указывая на мученика пальцем и задыхаясь от смеху, проговорил: — Ка... ка... ка... р-р-рась... — И вправду карась... Широкой, как карась, — подхватили другие. — Его надо в пруд! Пошла потеха. Карась не был настолько благоразумен, чтобы обратить дело в шутку. На возвратном пути Леха дразнил его, и когда они пришли в училище, бурсачки, окружив его, стали кричать: — Карась! — Рыба! — С ершом подрался! Карась стал браниться; его начали дергать за полы и щипать; тогда Карась принялся за палки и каменья. Весело стало ученикам; толпа увеличилась. Наконец кто-то сшиб Карася с ног. — ''Мала куча''! На Карася повалили других, на других третьих, и пошла история. — Где ты, Карасище? — кричали сверху. Карасю живот тискали, Карась задыхался, Карась землю ел, Карась плакал... После долгих усилий он вырвался кое-как и ударился бежать в класс. Бурсаки бросились за ним в погоню. В классе окружили его снова. — Давайте ''нарекать'' Карася... Схватили его за руки и всевозможными голосами, с криком, визгом, лаем, стоном начали кричать в самые уши его: — Карась, карась, карась! Гвалт поднялся страшный, и среди него ученики не слышали, как раздался звонок, возвещающий классные занятия. Прошло довольно времени, и уже в соседний класс пришел учитель, знаменитый Лобов, а шум не унимался. Несчастного Карася щипали, сыпали в голову щелчки, кидали в лицо жеваную бумагу. Карась точно в котле варился; он постепенно был оглушен и ощипан. Шутка зашла так далеко, что ему уже казалось, будто из мира действительности он перешел в мир полугорячечного, безобразного сна. Рев был до того невыносим, что Карасю представлялось, что ревет кто-то внутри самой головы его и груди. Начинал он шалеть, предметы в глазах путались, линии перекрещивались, цвета сливались в одну массу. Еще бы минута, и он упал бы в обморок. Но Карася так жестоко щипнули, что вся кровь бросилась в лицо его, в висках и на шее вздулись жилы, и он с остервенением и в беспамятстве бросился на первого попавшегося под руку; пальцы его, вцепившись в волоса жертвы, закостенели. Дело кончилось крайне омерзительно... В класс вошел Лобов, которого сбесил шум бурсаков. Все разбежались по местам; лишь один Карась таскал свою жертву, которая, к несчастию, пришлась ему под силу. — Взять его! — приказал Лобов. Никто ни с места. — Взять его! На Карася бросились ученики большого роста и в одно мгновение обнажили те части корпуса, которые в бурсе служат проводниками человеческой нравственности и высшей правды. — ''На воздусях его''! Карась повис в воздухе. — Хорошенько его. Справа свистнули лозы, слева свистнули лозы; кровь брызнула на теле несчастного, и страшным воем огласил он бурсу. С правой стороны опоясалось тело двадцатью пятью ударами лоз, с левой столькими же; пятьдесят полос, кровавых и синих, составили отвратительный орнамент на теле ребенка, и одним только телом он жил в те минуты, испытывая весь ужас истязания, непосильного для десятилетнего организма. Нервы его были уже измучены тогда, когда его нарекали Карасем, щипали и заушали, а во время наказания они совершенно потеряли способность к восприятию моральных впечатлений: память его была отшиблена, мысли... мыслей не было, потому что в такие минуты рассудок не действует, нравственная обида... и та созрела после, а тогда он не произнес ни одного слова в оправдание, ни одной мольбы о пощаде, раздавался только крик живого мяса, в которое впивались красными и темными рубцами жгучие, острые, яростные лозы... Тело страдало, тело кричало, тело плакало... Вот почему Карась, когда после его спрашивали, что в его душе происходило во время наказания, отвечал: «Не помню». Нечего было и помнить, потому что душа Карася умерла на то время. — Бросьте его! С этими словами Лобова кончилось гнусное, любовское, лобное дело. В жизни человека бывает период времени, от которого зависит вся моральная судьба его, когда совершается перелом его нравственного развития. Говорят, что этот период наступает только в юности; это неправда: для многих он наступает в самом розовом детстве. Так было и с Карасем. Слышали мы от него мнение такого рода: «Все уверены, что детство есть самый счастливый, самый невинный, самый радостный период жизни, но это ложь: при ужасающей системе нашего воспитания, во главе которой стоят черные педагоги, лишенные деторождения; — это самый опасный период, в который легко развратиться и погибнуть навеки». Это Карась испытал на себе... Карась после ''нарекания'' и порки не мог опомниться и на долгое время потерял способность соображать. На другой день его посетил отец. Лишь только он увидел отца, из глаз его полились слезы. Родное селение, кладбище, дом с садом, семья, домашние товарищи, игры — все это живой картиной встало перед его воображением. Он теперь хорошо понял, как мила домашняя жизнь, которая казалась ему такой простой, и как гнусна бурсацкая, к которой он когда-то стремился. — Домой хочу, — говорил он, глотая соленую слезу. Отец его был человек в высшей степени добрый. Ему сделалось жалко сына... — Тятенька, возьмите меня домой. — Нельзя, — отвечал отец, — надобно учиться; все учатся, и ты не маленькой... Сначала только скучно, а потом привыкнешь... Ты веди себя хорошо, хорошо и жить будет. Но отец вдруг прервал свою речь. Он подумал: «все мы говорим детям подобные вещи, но они никогда не утешают их». Отец вздохнул. — Зачем вы меня отдали сюда? Сын заплакал. — Обижают, что ли, тебя?.. Сын ничего не отвечал... Отец видел, что что-то неладно... Он опять сказал ласково: — Что же, тебе худо здесь?.. Не только дети, но и взрослые, когда посещает их горе, делаются несправедливы к самым близким людям и друзьям, отплачивая на них свое горе. У Карася появилась досада на своего доброго отца. «Зачем меня отдали в эту проклятую бурсу? — рассуждал он, не говоря ни слова. — Зачем меня заперли сюда?.. Отец меня не любит, мать тоже, братьям и сестрам я не нужен... Большие всегда обижают маленьких... Когда так, не хочу домой... пусть их... мне все одно... Что и дома, когда там все ненавидят меня?.. Им приятно, что я мучусь... нарочно отдали сюда, чтоб меня секли, били, ругали... Отпустят в субботу домой, не пойду домой». Так рассуждал Карась, а самому страстно хотелось домой. Казалось, тут и раскрыть свою душу перед отцом, он Карась роптал и думал про себя; «К чему? не поможет!» Он решился ничего не говорить отцу, который так и не узнал, какую моральную и физическую пытку перенес его сын в первые дни училищной жизни. Когда ушел отец, к тоске по родном доме присоединился страх. Карась и не подозревал, что он, сравнительно с большинством новичков, довольно счастливо начал бурсацкую карьеру. Товарищи знали, что он вошел в училище с веселым лицом, а не со слезами, на первую пожалованную ему смазь отвечал ногой в живот обидчика; когда его сажали в бутылочку, давали ему волосянку, показывали Москву, обливали водой, когда бил его Силыч, — он и не думал жаловаться начальству, значит, из него не выйдет фискала; он лихо отколотил Жирбаса, получил в первый же день порку; когда дразнили его на дворе, он хватался за палки и каменья, а не бежал к инспектору; даже во время самого ''наречения'' его вцепился в волоса одного бурсака, — все это были факты такого рода, которые внушали уважание к Карасю. Для него скоро бы прошло время, в которое его считали бы новичком и в которое больше всего терпит бурсак; но он потерял способность резюмировать — Лобов отшиб эту способность на время. Не будь Лобова, дело еще пошло бы кое-как. Но в это-то время душевного отупения пред ним и развернулась широкая, бездонная, зияющая пропасть бурсацких ужасов, силу которых он испытал на своей коже, мясе и костях. Карась находился теперь под полным подавляющим влиянием этой силы: мертвая безнадежность, глухое отчаяние легли на его сердце, и если бы товарищи продолжали мучить его, а начальники драть беспощадно, не дав отдохнуть для борьбы, он превратился бы или в дурака, или в подлеца. Вспоминая это страшное время, Карась говорит: «Многие честные дети честных отцов возвращаются домой подлецами; многие умные дети умных родителей возвращаются домой дураками. Плачут отцы и матери, отпуская сына в бурсу, плачут и принимая его из бурсы». Карась уединился ото всех и замкнулся. Он всех боялся. Но должно же было разрешиться чем-нибудь это пассивное страдание? Оно могло пока разрешаться только внутренним путем. В душе его проявляется страшная злость и ненависть, однако боящаяся обнаружить себя. Она горячит воображение Карася, и в голове его возникают странные идеи и картины. Он переносится в область фантазии, единственный уголок, где может он приютиться безопасно. «Хоть поджег бы кто ненавистную бурсу!» — думает он. Эта мысль очень нравится ему, и он быстро доходит почти до образных созерцаний. Карась представляет себе, как он с зажженной паклей в руках опускается в подвалы училища, строит там огромные костры и, вышедши оттуда, ждет, скоро ли пламень своими огненными языками начнет лизать проклятые бурсацкие гнезда. Злость его видит, как пожар охватил бурсу... трещат, нагибаются, падают стены... разрушаются гнусные классы... горят противные книги и учебники, журналы и нотаты... гибнут в огне начальники и учителя, цензора и авдиторы... С галлюцинационною ясностию стоит перед Карасем нарисованная им картина... Слышит он треск и гром разрушающегося здания, вопль умирающего начальства... «Это кто стонет? — спрашивает Карась. — А! это Лобов корчится на горячих угольях, его придавило бревном, глаз его лопнул, почернели губы, трескается зверское лицо...» Карась с сладострастным наслаждением любуется своими образами и живет злорадостной мечтательной местью... Нервы его в полугорячечном состоянии; пульс бьет девяносто в секунду; голова горит... Когда в действительности силы связаны, тогда у мальчика с сильным воображением является в неестественных образах гиперболическая месть. Доводя злые мечты до последнего развития, Карась повторяет одно и то же несколько раз, определяя каждую подробность их, каждую мелочь. Но такое психическое состояние не может продолжаться долго; душа утомляется, и начинает незаметно пробиваться здравая мысль. Карась, погруженный в свирепые мечтания, почему-то вдруг вспоминает, как он однажды подшиб нечаянно камнем голубя и потом целую ночь не мог заснуть от мучений совести... Он ясно начинает понимать всю ложь и безобразие своих картин, гонит их прочь, на душе делается пусто и противно, остается одна тошнота от неумеренных и бесплодных мечтаний. Яркий звонок возвестил час вечерних занятий. Действительность, от которой он закрывал глаза и затыкал уши, врывалась насильно в сознание, обнаруживая все ребячество его раздраженного воображения. Он сидел в классе, на задней парте, понуря тоскливо голову. Уличенный совестью, он теперь гнал от себя мечты, и таким образом ни во внешнем, ни во внутреннем мире не осталось места, куда бы можно было спрятаться, а между тем душа и тело просят деятельности. В этом мучительном состоянии Карась не знает, что и делать. Очень тяжело ему. «Господи, — думает он в невыносимой тоске, — хоть захворать бы мне!» Это было толчком, от которого развились фантазии в новом направлении. Кроме внутреннего мира, нигде не было приюта. И вот Карась болен... Он при смерти... Родная семья плачет около его постели и прощается с ним до радостного утра... Карась готовится к переходу в вечность... последний час... Но далее мечта сбивается» с пути, потому что умирать не хочется. Карасю является Николай-чудотворец, исцеляет его и велит идти спасаться в пустыню... Рисуется ему пустынная, мирная, ангельская жизнь, трудные подвиги, церковные песни, беседы с богом... Из него выходит великий святой... Он получает дар пророчества и чудодействия... на поклонение ему стекаются жители окрестностей... Долгие годы он постится, молится, изнуряет свою плоть, благодетельствует людям, и он уже видит, как господь призывает его к себе, как являются его мощи... как... {{отточка2}} — Карасище! Это был голос не с того света, а из бурсацкого мира. — Ты брат ''Носатого''? Карась видит пред собою страшного Силыча и инстинктивно сокращает свою шею... «Боже мой, он опять бить пришел меня!» — думает Карась. — Брат тебе Носатый? — повторяет Силыч... — Брат, — отвечает Карась, не понимая, к чему идет дело... — И ладно, коли брат... Теперь ты ничего не бойся... Я за тебя, потому что твой брат — мой первейший друг... Жалуйся мне, кто будет обижать тебя... Слышишь? — Слышу. Но, вспоминая коварного второкурсника, Карась недоверчиво смотрел на нового покровителя... — Тише! — закричал Силыч звонким голосом... Больше ста человек приготовились слушать Силыча со вниманием. Это показывает, какое он имел влияние в классе. — Встань! — сказал он Карасю. Карась поднялся на ноги. — Вот эту рыбу, — обратился он к классу, показывая на Карася, — никто не сметь обижать... Кости переломаю тому, кто тронет Карася... Карасю стало легко на сердце... — А ты, Карась, жалуйся мне... Скажи, кто тебя трогал? — Не знаю... Он действительно не знал, на кого указать... — Не бойся; говори, кто тебя обижал? — Никто не обижал... — Быть не может... — Да все обижали... Это было вернее. — Кто твой авдитор? — ''Рыжик''. — Хорошо. Я скажу ему, чтобы он не смел тебя ''жучить'' (строго выслушивать урок). — Спасибо, Силыч... — Будет просить булки, не давай... — Ладно, Силыч... — Так слушайте же, — опять обратился Силыч к классу, — беда тому, кто даже пальцем тронет Карася!.. Но на этот раз послышался ответ некоего ''Паникадилы'': — Ну, невелика еще беда... Силыч посмотрел в ту сторону, откуда слышался голос. Он ничего не отвечал, а только сердито сжал кулак... — Не бойся, — сказал он Карасю и стал гулять по классу... Из мира фантазий Карась быстро и охотно перешел в мир действительности. Точно гора свалилась с его плеч... Оглядывая товарищей, он видел, что впечатление, произведенное Силычем, было очень велико... Легко, весело, вольно стало ему. Он начал наблюдать жизнь занятных часов и скоро увлекся ею... Но он и не подозревал, что сделался теперь предметом раздора между Силычем и Паникадилом... Кто такое Силыч? Носатый, брат Карася, до поступления в училище ходил в частную школу, где и познакомился на понюшке табаку с сыном городской вдовы-дьячихи Силычем. Впоследствии они стали друзьями. Оба они поступили потом во второй приходский класс бурсы... Здесь Силыч остался на второй курс — вот почему и встречаем его, осьмнадцатилетнего парня, товарищем Карася и вместе с ним склоняющим «перо, пера, перу», долбящим «един бог», изучающим «сумму» и «разность». Силыч был среднего роста, некрасиво скроен, но крепко сшит и обладал замечательной силой... Он однажды пришел в гости к своему приятелю Носатому. Отправились на реку. Там мужики ловили рыбу. Один из рыбаков сматывал веревку с ворота. «Дядя, — говорит Силыч, — давай я буду сматывать, а ты останови ворот за палку». — «Ты, кутья, должно быть, с ума сошел», — отвечал мужик. «Так верти же хорошенько». Мужик завертел ворот так, что палки его сливались для глаза в один сплошной круг, с каждой минутой усиливая скорость оборотов. Силыч подставил свою крепкую ладонь, толстая палка ворота влепилась в нее — и ворот остановился неподвижно. Мужик только подивился на него. При таких крепких мышцах Силыч обладал не меньшею и ловкостью. Приходит он еще раз к Носатому в гости. Теперь они пошли гулять в поле, но лишь только стали подходить к забору, как услышали сзади себя голос мужика, который ругался, зачем они траву мнут. Друзья полезли через забор, на кладбище; мужик за ними. Силыч смело встретил его. «Что тебе надо?» — спросил он мужика. Тот оказался несколько пьяным и, разгоряченный вином, хотел ударить Силыча. Его рука уже описала полукруг в воздухе, но в то время, когда должен был совершиться удар, Силыч быстро наклонился и прошмыгнул под рукой мужика. После того он выпрямился, встал пред мужиком снова и, скрестив руки, сказал: «Бей еще!». Последовал второй размах, и опять напрасно... Силыч снова встал пред ним и опять сказал: «Бей еще!». И на этот раз мужик не мог поймать своим большим кулаком лицо Силыча. Тогда только Силыч произнес: «С трех раз не попал! теперь держись за землю, а не то упадешь» и с этими словами сшиб мужика с могилы... И вот этакой-то господин заодно с Карасем склонял «перо, пера, перу», долбил «един бог» и т. п. Что же делать? Его поздно отдали в бурсу, и до нее он добывал для матери копейку, справляя службы за дьячков, читая покойникам, занимаясь славлением Христа, молебнами и обеднями. Будучи учеником, он в семье и среди знакомых принимался как взрослый человек. Силыч был вообще человек добрый. Ой никогда не употреблял своих здоровых кулаков на то, чтобы вынудить взятку или: добиться от кого-нибудь низкой послуги. Если же он и давал кому затрещину, как, например, Карасю при первом с ним знакомстве, то из этого еще ничего не следует: в бурсе затрещина — все одно, что в лавке мелкая монета. Но поступить под защиту такого господина значило обеспечить себя от всевозможных обид с чьей бы то ни было стороны... Силыч был и неглуп, и не его беда, что так поздно он начал склонять «перо, пера, перу»... Что такое Паникадило? Чтобы определить его, надо сказать наперед, что такое ''озубки. Озубками'' в бурсе называются куски хлеба, остающиеся на столе от обеда и ужина, и притом такие куски, которые имеют на себе следы чьих-либо зубов. В бурсе есть поверье, что съеденный озубок сообщает силу того, кому он принадлежит. Многие постоянно ели чужие озубки, чтобы сделаться богатырями. Паникадило, великовозрастный ученик, ел их уже несколько лет. Он постоянно бахвалился своей силой, которая действительно была велика. Он со всеми передрался в классе, кроме Силыча. Силыч был для него бельмом на глазу за то, что удержал в своих руках пальму кулачного первенства. Он и боялся Силыча и не хотел верить, чтобы тот смог дать ему трепку. Этот вопрос давно мучил Паникадилу, и он решил, что должно получить на него ответ сегодня... Карась между тем совершенно успокоился. Он опять сошелся с Жирбасом, который оказался круглым дураком. «Это не беда!» — подумал Карась и стал играть с ним в трубочисты. — В которой руке? — спрашивал он Жирбаса... В это время подошел к нему Паникадило, взял его за воротник сюртука, положил спиной на парту и стал загибать ему салазки... — Оставь! — кричал Карась. Паникадило гнул ему ступни за самые плеча. — Силыч! — завопил Карась... — Что? — откликнулся тот. — Заступись!.. Явился Силыч. Паникадило того ждал... Он бросил Карася. Начались предварительные переговоры. — Ты зачем, сволочь, трогаешь его? — А тебе что? — Не слышал, что я говорил? — На это ухо глух. — Значит, вытряски захотелось? — Ну-ко, тронь! — А ты думаешь, не трону... Силыч подвинулся к Паникадиле... — Задень только, задень... Паникадило подвинулся к Силычу. — Слышь, не лезь! Силыч толкнул Паникадилу плечом... — Ты не толкайся! Толчок был отдан обратно... В такой форме бурсаки, желающие подраться, бросают друг другу перчатку. Началось плюходействие. Специалисты сразу же решили: «Намнут Паникадиле бока», и действительно, не прошло пяти минут, как Силыч сидел верхом на Паникадиле, мял его и спрашивал: — ''Живота или смерти''? — Пусти!.. черт с тобой!.. — Карася будешь трогать? — Да ну тебя! — То-то! Потрясши Паникадилу за шиворот, Силыч отпустил его с миром. Паникадило, отправляясь на свое место, думал про себя: «Черта с два: эти проклятые озубки ничего не значат. А впрочем, я, быть может, мало ел их?». И после того он продолжал есть озубки и, быть может, по настоящую минуту кушает их, но более никогда он не решался схватываться с Силычем... Таким образом, куча плюх, смазей и салазок, тычков, швычков и плевков, зуботрещин, заушений и заглушений пронеслась довольно благополучно над головой Карася. И опять повторим: не для всех проходят первые дни бурсацкой жизни так счастливо, как они счастливо миновались для Карася... Но ни для кого они не остаются без последствий; не остались без них и для Карася. Первые впечатления бурсы на Карася были таковы, что не помоги Силыч, то он, как говорит сам, превратился бы в подлеца либо в дурака. Эти впечатления определили главным образом весь дальнейший характер его бурсацкой жизни. По отношению к начальству он сделался полнейшим, закаленным, пропеченным бурсаком... Главное начало товарищества, ненависть к своему начальству, в нем укоренилось и развилось более, нежели в ком другом. Он получил доучилищное воспитание довольно гуманное и честное, но бурса должна была положить на него свое клеймо. Лобовская порка сделала то, что он после ее никогда уже не мог обращаться со своим начальником просто, спокойно и откровенно. Доверенность к начальству в нем была убита сразу и навсегда. Это главным образом выразилось в том, что он никогда не мог смотреть начальнику прямо в глаза, а всегда исподлобья; никогда не говорил естественным голосом, а заунывным и фальшивым, гробовым и нижнетонным; всегда перед начальником ежился и потому не любил встречаться с ним. Он каждую минуту точно чувствовал себя провинившимся, хотя бы и ни в чем не был виноват. Это странное чувство, заставлявшее держать себя так, не было следствием страха, потому что, как увидим ниже, Карась не был очень труслив, часто решался на дерзости и штуки, на которые решались немногие. Дело вот в чем. Карась положительно сознавал, что он ненавидит бурсу, ее воспитателей, ее законы, учебники, бурсацкие щи и кашу — и в то же время должен покоряться начальству, улыбаться перед ним, кланяться, а иногда и льстить даже. Держать себя прямо, высказываться без обиняков было нельзя, потому что запорют, и вот Карась навсегда сбычился пред начальством. Тут действовал не страх, а совестливость. Когда сколько-нибудь честному человеку, уважающему свою личность, приходится гнуть спину, гнуть невольно, насильно, неизбежно, под страхом всевозможного заушения, тогда он будет гнуть ее как человек, которого мучит совесть. В Карасе так и устроилось: либо он дерзок с начальником, либо смотрит каким-то чудаком. Многие педагоги, вероятно, чутьем чуют, что они нехорошие педагоги, когда преследуют таких учеников, как Карась, когда они строго говорят ученику: «Смотри прямо мне в глаза, имей лицо веселое и спокойное, отвечай урок твердо и четко!». «Кто не может смотреть прямо в глаза начальнику, — утверждают такие педагоги, — у того совесть нечиста». Спорить нельзя, что это верно. Как же: ученик сознает ведь, что он должен плюнуть в лицо своего учителя, а вместо того должно улыбаться перед ним; на душе становится скверно, и улыбка выходит странная. Разумеется, Карась и сам не понимал, отчего он и говорит, и улыбается, и кланяется при встрече с начальником не по-людски; он не развился еще до анализа и не мог определить, что тут действовала именно совесть; он это только инстинктивно слышал в себе и уже гораздо позже сознательно разобрал источник своих отношений к властям. Впрочем, изо всего этого никоим образом не следует, чтобы потупленность ученика перед учителем всегда была следствием затаенной ненависти первого к последнему: она может происходить от простой застенчивости. Но мы говорим только о Карасе. Такая замаскированная ненависть Карася изредка разрешалась откровенною с его стороны дерзостью, а без покровов сказывалась очень сильно за спиной начальства, когда гадили ему секретным образом. Правда, и самое гаженье начальству в первые годы не было призванием Карася, но, что увидим из дальнейших очерков, оно впоследствии, когда Карась развился несколько, сделалось его сознательным делом... Сначала, и именно в то время, которое берем, он инстинктивно ненавидел своих педагогов, а после дошел до уверенности, что их следует ненавидеть, обязательно следует. Боязнь и совестливость перед начальством в дальнейшем развитии его превратились в глубокую, органическую ненависть к нему. Но о втором периоде после. Теперь мы застаем его пока в состоянии этой придавленности и потупленности перед своими бурсацкими пестунами... Но и в этот период своего развития, когда характер его еще не успел вполне сложиться, Карась стал несколько оригинально к своим властям сравнительно с другими бурсаками, протестовавшими против начальства. Карась занял почти исключительное положение в бурсе. По крайней мере половины вредных условий, имеющих злое влияние на бурсака, для него не существовало. Его человеческое достоинство было защищено простой, грубой, мышечной силой первого богатыря класса, и эта грубая сила спасла его. Ему не пришлось пред товарищами кланяться, льстить, говорить второкурсникам на ночь сказки, давать им деньги и булки, искать в их головах тварей разного рода, чесать пятки, бегать за водой и т. п. В продолжение бурсацкой жизни он только три раза дал взятку — и то подошли особые случаи. Он, под покровительством Силыча, еще будучи новичком, скоро приобрел все выгоды и льготы второкурскника. Четырех лет, пока не исключили Силыча, достаточно было, чтобы привыкнуть Карасю держать себя независимо, он знать не хотел ни авдиторов, ни цензоров, ни старших. Но при таком положении он не воспользовался кулаками Силыча, чтобы угнетать других: его самого чуть не оглушили навеки, он этого никогда не забывал и с тех пор относился к властям из товарищей и к физической бурсацкой силе отрицательно, притом Силыч и сам не любил взяток и утеснений, потому не стал бы помогать в том и Карасю. Карась в редких случаях прибегал к его помощи; большею частию при нужде он сам дрался, и если бывал при этом поколочен, то обыкновенно либо ругался, либо пускал в противника камнем, книгой, линейкой; если же при схватке с более сильным врагом не случалось под рукой оружия, то он употреблял в дело зубы, когти и ноги, то есть кусался, царапался и лягался. Нередко был Карась бит, бивал и других, но все это было в порядке бурсацких вещей — и только. Поэтому-то покровительство Силыча, при таком направлении его, не навлекло на Карася неприязни товарищей. Многие даже любили его. Испытав на себе горькую участь беззащитного человека в бурсе, он нередко употреблял кулаки Силыча, иногда же свои зубы, когти и ноги в пользу угнетенных. В продолжение последних четырех лет училищной жизни он постоянно был авдитором, часто терпел наказания за преувеличивание баллов — и только раз увлекся взяткой. Постоянный его протест в защиту заколоченных личностей выразился в том обстоятельстве, что он особенно любил дураков. Так, без него совершенно погиб бы ''Петры Тетеры'', упоминаемый нами в прошлом очерке. Тетеры, обладающий воловьею силою, по характеру был чистейший теленок. Все его колотили, плевали на него, обирали его. Карась в продолжение полугода защищал его и успел-таки поставить своего Тетеры на ноги, даже до того, что сам однажды получил от него трепку. Карась, не будучи сам дураком, любил глупцов, проводил с ними целые часы, беседовал с ними, играл, делился добром своим, помогал им. В этом, по-видимому, странном явлении выразился тоже своего рода протест против некоторых сторон бурсацкой жизни. Карась был привязан к своему родному дому, но большинство умных бурсаков, к которым он обратился бы со своими интимностями, непременно сделали бы ему смазь, потому что интимности на языке бурсаков носят название ''телячьих нежностей''. Ни с кем так не был откровенен Карась, как с дураками, только с ними говорил о родном доме, вспоминал домашнюю жизнь, делил семейные тайны, только с ними был задушевен не по-бурсацки, а по-человечески. Карась, по чувству ложного стыда и боязни насмешек, не только скрывал внутреннюю, самую дорогую для него жизнь, но даже напускал на себя цинизм и сам смеялся над телячьими нежностями, так что это разноречие между внешним выражением и внутренним содержанием составило почти вторую натуру Карася. Но душа требовала отзыва, и Карась окружил себя особого рода дураками. Это род дураков честных, добрых, милых, задушевных. Благодаря бога таких дураков немало на белом свете. Только в семинарии Карась вступил в дружбу с умными людьми. Но неужели, спросят, в бурсе Карась не нашел ни одного человека умного, с которым мог бы поговорить по душе? Как не найти, но на первых порах он не сошелся с ними, а потом так и пошло на долгое время. Но всего оригинальнее относился Карась к бурсацкой науке. Поступив в училище, Карась знал более половины того, что требовала программа его класса. Учиться ему было легко. Только «Начатки», которые приходилось ''жарить вдолбяжку'', составляли для него такую же муку, какую испытывал один древний оратор, набивая себе рот каменьями, чтобы усовершиться в искусстве красноречия, но и то ничего: Карась набивал свой рот дресвой тяжело прогрызаемых «Начаток» очень усердно. По другим наукам он шел в первых и не хотелось ему из-за одного предмета лишиться видного места в списке. Над чем товарищи просиживали по целому занятию, он приготовлял в полчаса. Но это самое и повредило впоследствии его бурсацкой карьере. У него было очень много свободного времени, и Карась, учась таким образом два года, привык гулять и ничего не делать. Когда перешел он в следующий класс, от него потребовались более усиленные занятия, и притом занятия бурсацкие, требующие особых туземно-специальных способностей, которые и развили в себе товарищи в продолжение двух лет, пущенных Карасем на ветер. Карасю хотелось и тогда гулять по-старому. ''Долбежники'' скоро обогнали его, он спускался все ниже и ниже, и дело дошло до того, что нотата была осквернена нулем карасиным. Стали его сечь. «Что ж, — думал Карась, — посечете да и бросите — самим надоест!» Он неудержимо стремился в Камчатку и, несмотря на розги, достиг своей цели. Здесь лень его развилась до последних пределов. В первый год он по крайней мере носил в класс книги, но на другой бросил и этот, по его мнению, дурной обычай. В сундуке его безобразно были перемешаны между собою клочья порванных вдоль и поперек разных грамматик, арифметик и хрестоматий; писчая бумага шла на беспутное маранье, перья на свистульки и пушки, заряжаемые картофелем, репою и жеваною бумагою, нож перочинный для порчи столов и строганья палок. Вначале Карась приходил к своему авдитору каждое утро, чтобы сообщить ему свой ученый нуль, но потом, для сокращения занятий, он объявлял ему нуль на целую неделю; но наконец ему надоело и это — он однажды сказал авдитору: «''навеки мне нуль''!». Таким образом, Карась очень решительно отрицал и внешние и божественные науки бурсы. Изредка являлось в нем какое-то темное сознание необходимости учиться, он брался за книжку, но книжка валилась из рук. В одно время двоюродный брат Карася, кончивший курс семинарист, стал требовать к себе нотату и следить за его учением; но Карась нашелся и тут: он сделал другую нотату, свою, и этот документ, с отличными отметками против своей фамилии, отсылал к брату, за что и получал от него гостинцы. Сначала он ленился, собственно, потому, что было ему приятно лениться, но после дошло до того, что его «навеки нуль» было возведено в сознательный принцип. Учитель Краснов обратил на него внимание, заставил его сидеть над книгой и в неучебное время, в своей квартире; против системы Краснова не устоял Карась и стал зубрить учебники, но когда его насильно заставили занять второе место в списке, тогда-то и созрел окончательно его бурсацкий «''навеки нуль''!». Он возненавидел вколоченную в него науку, и она поместилась в его голове, как непрошенный гость; значит, в существе дела, он продолжал отрицать ее — разница в том, что прежде он не понимал, что такое отрицал, а теперь, выучив урок, знал, что вот именно этот урок, эти страницы, эти слова ему не нужны. Тогда он стал следить и изучать каждый урок, как злейшего своего врага, который без его воли владел его мозгами, и постепенно, с каждым днем открывал в учебниках множество чепухи и безобразия; это развило в нем анализ и критицизм, и впоследствии, отвечая бойко урок, он в то же время думал про себя: «этакую, святые отцы, я дичь несу». Карась после долгих личных исследований вполне убедился, что бурсацкая наука, изучаемая иначе, может погубить человека и что только при его методе она послужит материалом, поработав над которым, как над уродливым явлением, можно, не заразившись чепухой, развить в себе мыслительные способности, анализ, остроумие и даже опытность житейскую. И не догадывались богомудрые педагоги, что многие хорошие ученики относились к их учебникам, как психиатр относится к печальному явлению сумасшествия. Вот чем и объясняется то странное обстоятельство, каким это образом из бурсы выходят так много дельных и даровитых людей, несмотря на то, что они поглощали учение, ставшее посмешищем всех образованных людей. Как, обыкновенно спрашивают, они не погибли, не ошалели и не оглупели, как сохранились они? Очень просто: в душе их относительно местной науки глубоко укоренился нуль... И да процветает бурсацкое «во веки нуль!». В нем бурсака спасение. Итак, нуль, во веки нуль, во веки веков нуль! Аминь, что значит — истинно, или да будет! Вот вам более или менее подробная характеристика того, что создала из Карася бурса. Отношения его к начальству выразились во всегдашней потупленности, которая была признаком совестливости, рождавшейся от сознания своей ненависти к властям; отношения науки оказались вечным нулем; среди товарищей, исключая последних трех семинарских лет, он не нашел отзыва той стороне своей жизни, которая была всего дороже для него, составляла главный мотив всего его бурсацкого существа, то есть отзыва своей привязанности к дому, — и одни лишь дураки были его задушевными приятелями. Этот-то мотив и был главным двигателем тех похождений и действий Карася, которые мы хотим изложить далее и которые случились на четвертом году его пребывания в бурсе. Воздух первоуездного класса наполняется странными напевами и голосами. — ''Братие, не дерите платия, а берите нитки и зашивайте дырки'', — читает кто-то на манер чтения «Апостола». — Не мешай, — говорят ему соседи... — ''Марфо, Марфо, что печалишся и молвиши о мнозе'', — продолжает чтец... — Замолчишь ли ты, сволочь? — ''Печали и болезни вон полезли''. — Слушай, скотина, перестань... — ''Ему же дань — дань, ему же честь — честь, а что и за честь, коли нечего есть''? — Братцы, ударьте его хорошенько! — ''И бысть слышен глас с небесе — тп-тпру''! Вдруг чтец замычал — ему сделали очень невкусную смазь. В классе сегодня обиход церковного пения, и чтец был наказан за то, что мешал другим петь. — Я, — говорит ''Лапша Голопузу'' (оба отличные знатоки обихода), — ''шарарахну по нотам''. — А я, — отвечает тот, — ''дергану по тексту''. — Валяй! — Лупи! — ''Ми-ре-ми-фа-соль-фа-ми-ре'', — запевает Лапша. — ''Все-е-ми-и-и-рну-у-ю'', — аккомпанирует Голопуз каждым слогом в каждую ноту Лапши. Шарарахнуть по нотам, когда другой певец в то же время дерганет по тексту, и при этом не сбиться — составляло венец церковно-обиходного пения. К певцам подходит четырнадцатилетний Карась. Лицо его озабочено; он, по всему видно, ожидает учителя с тоской и страхом. — Братцы, — начал он... — Поди прочь, не мешай, — ответил Голопуз. Но Лапша был добрее. — Чего тебе? — спросил он... — Не знаю, как «''Господи, воззвах''» на седьмой глас. Покажи, Лапша. — Слушай! — и Лапша запел: — «''Палася, перепалася, давно с милым не видалася''». Так же поется и на глас. Ну-ко, попробуй. — ''Господи, воззвах к тебе, услыши мя, услыши мя, господи'', — запел Карась. — Напев тот, только разнишь сильно... — А как на пятый глас? В ответ Карасю Лапша запел: — ''Кто бы нам поднес, мы бы випили''. — А на четвертый? — Слушай: «''Шел баран: бя, бя, бя''». Пой! Карась на новый напев затянул: «Господи, воззвах». Отправляясь на заднюю парту Камчатки, он все твердил: «палася, перепалася», «кто бы нам поднес» и «шел баран». В обиходе церковного пения употребляется 8 гласов, или напевов, на текст «Господи, воззвах»; слова одни и те же, а напевы разные. Это сильно затрудняло бурсаков. Вот аборигены еще бурсы и придумали разные присловья, по образцу которых нетрудно было припомнить, как поется тот или другой глас... Но Карась не был одарен музыкальным ухом, за что давным-давно его выгнали из семинарского хора. Через несколько минут он перепутал напевы. Посмотрел Карась на Лапшу и Голопуза, думая, не пойти ли опять к ним, но, махнув рукою, оставил это намерение. «Все равно не пойму», — заключил он и печально опустил на ладони голову. Горек пришелся ему обиход церковного пения. Странное явление этот обиход. В церковной практике он никогда почти не употребляется. В состав его входят разные духовные песни. Музыка их сильна замогильным какофонием: она до того тягуча, что на один слог текста иногда приходится до семидесяти и более голосовых такт — все нижними, заунывными, душу тянущими, тошнящими нотами. И какая филармоническая голова ввела в бурсу и узаконила в ней это обиходно-церковно-мусикийское безобразие? Обиход был обязателен ''для всех'', но не все имели голос или верное ухо, — были картавые, гугнивые, заики, имевшие зуб с присвистом — что было делать таким? — ничего: свищи соловьем и воспевай господу славу! Во всем блеске обиходное козлогласование являлось тогда, когда учитель назначал общее пение, хором всего класса, когда «поющими и взывающими» были голосистые и безголосые, даровитые и бездарные: в то время в воздухе совершался террор музыкальный и петый ''богородичен'' представлялся партитурой из какой-то дикой византийской оперы, партитурой, о которой хочется сказать, что это отрывок из оперы «Заткни крепче уши». Удивляемся только, как не заклепаны уши бурсаков так называемым ''столповым'' пением? Но, характеризуя обиходные композиции, мы должны сказать, что с них тошнило и само начальство, которое, кроме того, понимало, что не все же могли быть певцами, и потому на обиход не обращало внимания, незнание его не служило препятствием для перехода из класса в класс, даже и нотаты не существовало по этому предмету, потому что уроки прекращались иногда на целый год. Но направление бурсацкого образования зависит от главного епархиального начальника, со вкусами которого сообразуются училищные власти, а в то время, которое нами взято, старшим начальником был любитель всевозможной ''столповщины'', и вот бурса наполнилась обиходным воем. Одно к одному, и учителем обихода поступил некто Всеволод Васильевич Разумников. Он один преподавал обиход в нескольких классах. Разумников обладал хорошим баритоном, отлично знал ноту и порядочно играл на скрипке. О Разумникове мы должны сказать несколько слов, потому что он был одним из лучших педагогов бурсы. Мы упоминали о нем в первом очерке как о честном экономе училища. Он учредил должность ''комиссара'', выбранного из старших учеников, обязанностью которого было наблюдать за количеством и качеством пищи. Прежде служителя, в заведывании которых находились жизненные продукты, имея каждый по нескольку родственников, содержали их на счет бурсацкого питания; но лишь только комиссар вступил в свои права, он тотчас уличил повара в краже тридцати фунтов мяса и двух мешков гречневой крупы, за что повар был изгнан из училища. По крайней мере третья часть продуктов, прежде похищаемая служителями, была возвращена ученикам. Кроме того, Разумников никого и никогда не наказывал лишением обеда и ужина, как будто боялся подозрения, что он из экономических<ref>Провинившихся в училище иногда бывало до ста человек сразу. Лишить такое количество, пятую часть всех учеников, обеда либо ужина очевидно было выгодно в экономическом отношении. Почти все экономы брали это во внимание и старались распространить наказание голодом. И действительно, наказание голодом было немаловажным источником так называемых остаточных сумм, из которых начальству даются награды. Скоро ли педагоги убедятся, что голодный ученик гак же негоден для науки, как и объевшийся? Не знаем. Только наверное можем сказать, что эту простую истину позже всех поймут экономы учебных заведений.</ref> расчетов заставляет голодать провинившихся. Он всегда стоял против педагогического изречения: satur venter non studet libenter [сытое брюхо к ученью глухо (лат.)]. Ученики за это любили его. Он, кроме того, преподавал «закон божий» и «священную историю». И здесь он шел далее своих сотрудников. Он запретил носить в класс учебники и отвечать по ним. Рассказав ясно и толково урок, он тут же в классе заставлял повторять его со своих слов. Когда ученик не мог ответить, он заставлял другого растолковывать незнающему; если и этот оказывался плох, он поднимал третьего, четвертого и т. д. Урок учился сразу всеми учениками и оживлялся спорами. Но и после этого многие плоховато знали урок, особенно слабые, а Разумников хотел, чтобы у него все без исключения учились хорошо. Для достижения такой цели он постановил: «''авдиторы отвечают за незнание своих подавдиторных''». Авдиторы выбирались из лучших учеников, успевали хорошо выслушать урок вовремя, и потому они были обязаны учить своих подавдиторных в приготовительные занятные часы. Для устранения случаев, когда ученик, по интриге с авдитором, являлся в класс с нулем, ссылаясь на то, что авдитор не хотел ему помочь, требовалось на то подтверждение со стороны товарищества, иначе незнающий подвергался сугубому наказанию, а авдитор был прав. Такие приемы для бурсы были слишком прогрессивны. Лентяи были уничтожены Разумниковым. Но главное достоинство его нововведений состояло в том, что с ним сама собою падала власть авдиторов и второкурсных, они из притеснителей должны были превратиться в помощников своих подчиненных, из начальников в их братьев. Таким образом Разумников положил начало к уничтожению подлой власти товарища над товарищем. Он не уничтожил наказаний и даже был очень строг, но все-таки явление такого учителя в бурсе было редкостью, тем более что в описываемое нами время и в других учебных заведениях, а не только в бурсе, царила дремучая ерунда и свинство. Одно лишь лежит на совести Разумникова — это обиход. Положим, что косноязычных и безголосых он оставил в покое, но держался вредного убеждения, что всякий имеющий какой-нибудь голос при старании непременно постигнет нотное искусство. Горше всех пришлось от него Карасю, тем более что у Разумникова была система наказаний особого рода: он наблюдал, на кого какое наказание действует сильнее. Он понял, что для Карася всего хуже неувольнение в родительский дом. Несмотря на то, что Карась доказывал учителю свою бездарность изгнанием его из певческого хора, он ничего слушать не хотел. Вошел учитель обихода в класс и вместе с учениками пропел звучным голосом «Царю небесный», после чего прямо обратился к Карасю: — Пропой на седьмой глас... Уши режет Карась. Учитель говорит Лапше: — Покажи ему. Лапша заливается... — Повтори, — говорят Карасю. Уши режет Карась... — И нынешний праздник не ходи в город... — Всеволод Васильевич, я уже три недели не был дома... — И четвертую не ходи... — Простите... — А я вот что тебе скажу, — отвечал твердым безапелляционным голосом учитель, — если ты не выучишься петь, я тебя на всю пасху не отпущу... Учитель отошел от него. Карась побледнел и затрясся всем телом. Несчастный Карась. Замечательно широкая глотка, которою он был награжден от природы, служила вечным источником его несчастий. Еще дома ему досталось, когда он закричал на поповну, дразнившую его, так яростно, что его голос был слышен за рекой. В бурсе его нарекли Карасем в тот момент, когда он, по приказу регента, пустил нотку, которая надорвала животы слушателям. Впоследствии, в семинарии, голос его развился до необъятного горлобасия, его выбрали опять в хор, и регент, по прозванию ''Капелла'' (он же ''Редакция, Конституция'' и ''Мелочная лавочка''), употреблял его как стенобитную машину, как хоровой таран: подойдет крепкая нота, мигнет регент — и рявкнет Карась, а при тихих нотах ему велят молчать, — это оскорбляло Карася. Однажды Карась упражнял свой голос в комнате по соседству с семинарским экономом, он едва не оглушил его громовыми нотами, за что эконом, схватив Карася за шиворот, потащил к ректору и только по доброте своей помиловал его. Инспектор ненавидел его, говоря, что человек обладающий рыканием льва, должен иметь характер зверский: должно быть, судил по себе, ибо, обладая семипушечным басом, несравненно сильнейшим карасиного, по натуре был настоящий зверь, за что и получил прозвище не рыбье, как Карась, а звериное, ибо имя его — ''Медведь''. Даже по окончании курса Карась, хвативши однажды чарочку-другую и вышедши на улицу, пустил такую руладу, что городовой должен был внушить, что подобные рулады суть не что иное, как нарушение общественной тишины и порядка. Одно из сильных несчастий, причиною которых был голос, посетило его теперь. «С таким альтом, — думал Разумников, — невозможно не научиться петь». Неувольнение на пасху для Карася было глубоким несчастием, которое подвигло его на многие скандальные похождения... Он от слов Разумникова тихо плакал. Кому горе, а кому радость. День поступления Разумникова в училище был днем торжества и счастия некоего Лапши... Лапша был чудак, парень шальной и благой. Широкоскулое, серого цвета лицо, голова, почти вросшая в плечи, выдавшаяся вперед неестественно грудь и остальная часть туловища, помещенная на коротких ногах, — делали фигуру его в высшей степени странною, попеременно то жалкою, то уморительною. Лицо его освещалось каким-то неразгаданным, постоянно меняющимся внутренним светом: оно сериозно, даже угрюмо, но вдруг Лапша без всякой причины покраснеет, а потом раскатится смехом, и все это совершается в нем быстро и неуловимо. Он при всем этом не был дураком. В лице его вы видите образчик бурсацкой застенчивости, которая особенно развилась от его несчастного безобразия. Не будь этой застенчивости, он, быть может, и не сидел бы в Камчатке... Таков был Лапша. Но он делался совершенно иным человеком, когда пел что-нибудь: значит, талант. Голосок он имел довольно приятный и владел тонко развитым слухом. Всегдашней, самой задушевной мечтой его было иметь свою скрипку и выучиться играть на ней, но мечта так и осталась мечтой: теперь он где-то пастухом монастырских коров и, говорят, отлично играет на рожке... Подходит к Лапше Карась. — Что тебе? — говорит Лапша, ежась, двигая плечами и выпячивая свое странное лицо. — Поучи меня обиходу. Лапшу медом не корми, а только дай в руки обиход. — Пойдем. Сначала надо ноты выучить. Отправились они в Камчатку и затянули — ут, ре, ми, фа и т. д. — Не так: надо тоном выше! Карась усиливается тоном выше. — Чересчур высоко — теперь ниже надо. Карась на новый манер. Долго они упражнялись в церковногласии. Спотели оба. Но вот Лапша съежился, перегнулся, вытянулся, сделал сначала тоскливую рожу, а потом вдруг поднес к носу Карася кукиш... — Это что? — Кукиш! Лапша после этого захохотал. — Да что с тобой? — Не буду учить... — Голубчик... Лапша... — Не поймешь ничего... Лапша убежал... Остервенение напало на Карася. Он грыз свои ногти и, мигая глазами, усиливался удержать злую соленую слезу, которая ползла на щеку. — Когда так, к черту все! Он ударил об пол обиходом... — Проклятое училище! — проговорил он... Карась начал вести себя неприлично. Если бы не проклятое наказание, Карась от среды до воскресенья провел бы время, мирно почивая на лаврах, но теперь он был раздражен, и жизнь его пошла ломаным путем. Подходит к нему один из его любимых дураков, бедная Катька. — Нет ли у тебя хлебца? — Этого не хочешь ли? Карась предлагает голодному Катьке туго натянутую фигу. Катька отходит от него печально... Карась идет развлечься на училищный двор. — Карасики, пучеглазики! — говорит ему ''Тальянец'', второкурсный мужлан старшего класса, ученик с вывороченными ногами. — Кривы ножки, кочерыжки! — отвечает Карась... Тальянец начинает его преследовать. — На кривых ногах пять верст дальше! — отвечает Карась, пускает в него комом грязи и удаляется опять в класс. Подходит к нему другой дурак, ''Зябуня''. — Карасик, — говорит он ласково. — Ты что, животное безмозглое? — Карасик... — Поди прочь, пустая башка! Пустая башка тоже отходит от него печально... Карась стал несговорчив и несправедлив. Он чувствует это, и его начинает мучить совесть... — Черт знает, какая тоска, — объясняет он приступы совести... Идет Карась ко второуездному классу, берется за ручку двери и начинает стучать ею: ученики низших классов, не имевшие права входить в высший, так вызывали второуездных. Выходит ученик. — Кого тебе? — Тавлю. — Сейчас. Вышел Тавля. — Чего тебе? — Дай в долг. — Сколько? — Пять копеек. — В воскресенье семь. — Нет уж, после воскресенья, в другое. Я не уволен. Откуда ж мне взять? — Тогда десять. Карась задумался на минуту. — Давай, — сказал он, махнув рукою... Тавля отсчитал ему пять копеек... Карась отправился в сбитенную, съел там на три копейки сухарей, а на две выпил сбитню. И угощение не успокоило его. Оно напомнило ему только домашний чай и кофе. Затосковал Карась. — Боже мой, — проговорил он, — неужели не отпустят меня на пасху? Пойду попрошу еще Лапшу: не поучит ли? А нет! черт с ними!.. не выучиться мне!.. После того Карась из пустяков каких-то полез в драку, и хотя пустил в дело зубы, когти и ноги, как обыкновенно, однако его все-таки поколотили........................ Для Карася не было наказания тяжелее, как неотпуск домой. И вот еще порядочный бурсацкий учитель Разумников не понимал же, что такое наказание гнусно, незаконно и вредно. Не понимают педагоги и понимать не хотят, что они, когда запрещают человеку, в виде наказания, переступать порог отцовского дома, то этим самым вгоняют его в скуку, тоску и апатию, подвергают на скандалы разного рода, поселяют к уроку или нравственному правилу, за которые штрафуют и шельмуют, полное отвращение, лицемерное исполнение и страсть к запрещенному поступку. Неужли такие плоды в видах здравой педагогики? Кроме того, чем виноваты отец и мать, когда они во время праздника, по приговору педагогов, не видят в своей семье сына, часто любимого, часто единственного сына? за что братья и сестры лишаются свидания со своим братом? за что их-то наказывают педагоги? Воскресный день во многих семействах один только и есть свободный день в неделе — к чему же он туманится печалью по сыне или брате? Портить чужой праздник никто не имеет права, это дело нечестное, дело несправедливое. И неужели отец и мать, если они любят своего сына, меньшее могут иметь на него влияние, нежели черствый педагог? Многие педагоги скажут на это: «да». Был же, например, болван, которого мы называли Медведем, семинарский инспектор, который привязанность к родному дому ставил ученику в преступление на том основании, что желающий быть дома не желает быть в школе, значит, ненавидит науку и нравственность, проводимые в ней. Диво, что такие черные педагоги, как лишенные деторождения, не наказывали детей за любовь к родителям! Но таких педагогов скорее прошибешь колом, нежели добрым словом. Бог с ними. Лучше посмотрим, что сталось с Карасем, когда он страдал от мысли, что его не отпустят домой на целую пасху................................ Учителем арифметики того класса, где был Карась, был некто Павел Алексеевич Ливанов; собственно говоря, не один Ливанов, а два или, если угодно, один, но в двух ''естествах'' — Ливанов пьяный и Ливанов трезвый. Третья ''перемена'', которая была после обеда, назначалась для арифметики... Стоят при входе в класс ''караульные'', ожидающие Ливанова. Ливанов входит в ворота училища... — Каков? — спрашивает один караульный... — Руками махает, значит, того... — Это еще ничего не значит... — Да ты не видишь, что он у привратника просит понюхать табаку? — Именно так... Значит, пишет по восемнадцатому псалму. Караульные бегут в класс и с восторгом возвещают: — Братцы, Ливанов в пьяном естестве... Класс оживляется, книги прячутся в парты. Хохот и шум. Один из великовозрастных, ''Пушка'', надевает на себя шубу овчиной вверх... Он становится у дверей, чрез которые должен проходить Ливанов... Входит Ливанов. На него бросается Пушка... — Господи, твоя воля, — говорит Ливанов, отступая назад и крестясь... Пушка кубарем катится под парту. — Мы разберем это, — говорит Ливанов и идет к столику. В классе шум... — Господа, — начинает Ливанов нетвердым голосом... — Мы не господа, вовсе не господа, — кричат ему в ответ... Ливанов подумал несколько времени и, собравшись с мыслями, начинает иначе: — Братцы... — Мы не братцы! Ливанов приходит в удивление... — Что? — спрашивает он строго... — Мы не господа и не братцы... — Так... это так... Я подумаю... — Скорее думайте... — Ученики, — говорит Ливанов... — Мы не ученики... — Что? как не ученики? кто же вы? а! знаю кто. — Кто, Павел Алексеевич, кто? — Кто? А вот кто: вы — свинтусы!.. Эта сцена сопровождается постоянным смехом бурсаков. Ливанов начинает хмелеть все больше и больше... — Милые дети, — начинает Ливанов... — Ха-ха-ха! — раздается в классе... — Милые дети, — продолжает Ливанов, — я... я женюсь... да... у меня есть невеста... — Кто, кто такая?.. — Ах вы, поросята!.. Ишь чего захотели: скажи им кто? Эва, не хотите ли чего? Ливанов показывает им фигу... — Сам съешь! — Нет, вы съешьте! — отвечал он сердито. На нескольких партах показали ему довольно ядреные фиги. Увлекшись их примером, один за другим, ученики показывали своему педагогу фиги. Более ста бурсацких фиг было направлено на него... — Черти!.. цыц!.. руки по швам!.. слушаться начальства!.. — Ребята, ''нос'' ему! — скомандовал ''Бодяга'' и, подставив к своему носу большой палец одной руки, зацепив за мизинец этой руки большой палец другой, он показал эту штуку своему учителю... Примеру Бодяги последовали его товарищи... Учителя это сначала поразило, потом привело в раздумье, а наконец он печально поник головою. Долго он сидел, так долго, что ученики бросили показывать ему фиги и выставлять носы... — Друзья, — заговорил учитель, очнувшись... Господа, братцы, ученики, свинтусы, милые дети, поросята, черти и друзья захохотали... — Послушайте же меня, добрые люди, — говорил Ливанов, совсем хмелея... Лицо его покрылось пьяной печалью. Глаза стали влажны... — Слушайте, слушайте!.. тише!.. — заговорили ученики. В классе стихло... — Я, братцы, несчастлив... Я женюсь... нет, не то: у меня есть невеста... опять не то: мне отказали... Мне не отказали... Нет, отказали... О черти!.. о псы!.. Не смеяться же! Ученики, разумеется, хохотали. Пьяная слеза оросила пьяное лицо Ливанова... Он заплакал... — Голубчики, — начал он, за меня никто не пойдет замуж, никто не пойдет... Рыдать начал Ливанов. — У меня рожа скверная, — говорил он, — пакостная рожа. Этакие рожи на улицу выбрасывают. Плюньте на меня, братцы: я гадок, братцы... — Гадок, гадок, гадок, — подхватили бурсаки... — Да, — отвечал их учитель, — да, да, да... Плюньте на меня... плюньте мне в рожу. Ученики начинают плевать по направлению к нему. — Так и надо... Спасибо, братцы, — говорит Ливанов, а сам рыдает... У Ливанова была не рожа, а лицо, и притом довольно красивое, ему и не думала отказывать невеста, к которой он начал было свататься, напротив — он сам отказался от нее. Спьяна Ливанов напустил на себя небывалое с ним горе. Со стороны посмотреть на него, так стало бы жалко, но для бурсаков он был ''начальник'', и они не опустили случая потравить его. — Братцы, — продолжал он, — я отхожу ко господу моему и к богу моему... Я вселюсь... — Смазь ему, ребята! — крикнул Пушка. — Что такое? — спросил Ливанов... — Смазь... — Что ''суть'' смазь? — А вот я сейчас покажу тебе, — отвечал Пушка, вставая с места... — Не надо!.. сам знаю... Сиди, скотина... Убью!.. Ах вы, канальи!.. над учителем смеяться!.. а?.. — говорил Ливанов, приходя в себя... — Да я вас передеру всех... Розог!.. — крикнул он, совсем оправившись... В классе стихло... — Розог! — Сейчас принесу, — отвечал секундатор. — Живо!.. Я вам дам, мерзавцы!.. Хмель точно прошел в Ливанове. «Что за черт, — думали бурсаки, — неужели в другое естество перешел?» Но это была минутная реакция опьяненного состояния, после которого с большею силою продолжает действовать водка, и когда вернулся в класс секундатор, то он увидел Ливанова совершенно ошалевшим. Ливанов, стиснув зубы и поставив на стол кулак, смотрел на учеников безумными глазами... — Розог, — сказал он однако, не забывая своего желания... — Что Павел Алексеич? — отвечал секундатор, смекнув, как надо вести себя... — Розог... — Все люди происходят от Адама... — говорил ему секундатор... — Так, — отвечал Ливанов, опять забываясь, — а роз... — Добро зело, то есть чисто, прекрасно и безвредно... — Не понимаю, — говорил Ливанов, уставясь на секундатора. — Я родился в пятьдесят одиннадцатом году, не доходя, минувши Казанский собор... — Ей-богу, не понимаю, — говорил Ливанов убедительно... — Как же не понять-то? Ведь это написано у пророка Иеремии... — Где? — Под девятой сваей... — Опять не понимаю... — Очень просто: оттого-то и выходит, что числитель, будучи помножен на знаменатель, производит смертный грех... — Ты говоришь: грех? — Смертный грех... — Ничего не понимаю... — Всякое дыхание да хвалит... — Что хвалит?.. скотина!.. винительного падежа нет в твоей речи!.. черт ты этакой!.. По какому вопросу познается винительный падеж? — По вопросу «кого, что?». — Так кого же хвалит? что хвалит? черт ты этакой, отвечай! — Черта хвалит. Ливанов посмотрел на него злобно... — Ты это сериозно говоришь? — спросил он. — Вот тебе крест. Ученик перекрестился. — Ты мне сказал «тебе»? — Я, тебе, мне, мною, обо всех... — Уйди!.. убью! — отвечал, озлившись, Ливанов, — прошу тебя, уйди!.. Я в пьяном виде не ручаюсь за себя... — Он ушел, — говорит ученик... — Он?. Что мне за дело до него?.. ты-то уйди!.. Черт же с тобой, скотина, — говорит опьяневший педагог, стуча по столу кулаком... — Не хочешь уйти? Так я же уйду... Я пьян... Я уйду... Учитель после этих слов неожиданно встает со стула и направляется к двери. Его провожают хохотом, криком, визгом и лаем... — Это все пустяки, — говорит он, — в жизни все пустяки, — и выходит на лестницу... Лишь только он ступил на первую ступеньку, как тот же секундатор, следивший за ним, схватил его за ногу. Пьяный педагог полетел с лестницы вниз головою. Счастье его, что он не переломал себе ребер... — Оступился, черт возьми, — говорил перепачканный учитель, вставая на площадке, у которой кончалась лестница... Подле него уже очутился секундатор, дернувший его за ногу... — Вы, кажется, замарались? — спрашивает он. — Позвольте, я вас почищу. — Не надо, друг мой, вовсе не надо... Все пустяки... Учитель наконец ушел домой. Вот каков был Павел Алексеевич Ливанов в пьяном естестве........................................ Описанная нами сцена была в четверг. В субботу Ливанов явился в трезвом естестве. Ученики держали себя, как и Ливанов, иначе — прилично, разумеется прилично по-бурсацки. С Ливановым, когда естество его переменялось, из пьяного переходило в трезвое, шутить было опасно. Вообще Ливанов был не дурной человек, хотя как учитель не выдавался из среды своих товарищей; но по крайней мере он не запарывал своих учеников до отшибления затылка... Лобов, Долбежин и Батька были представителями террора педагогического, Краснов и Разумников — представителями прогрессивного бурсацизма, а Ливанов был какая-то помесь тех и других: иногда строг до лобнических размеров, иногда добр бестолково. Во всяком случае, не любили шутить с Ливановым, когда он был в трезвом естестве... Карась не выходил на сцену, когда был пьян Ливанов, но сегодня, когда шутки с Ливановым были опасны, он решился на скандалы... Хотя Карась сидел в Камчатке и заявил своему авдитору «нуль навеки», но он был все-таки довольно любознательная рыба. Вышел такой случай. Однажды от нечего делать Карась рвал арифметику Куминского; он в этом занятии прошел уже до деления. Тут его злодеяния вдруг прекратились. «Деление? — подумал он. — А ведь я знаю деление... А дальше что?.. Именованные числа... Это что за штука?.. Сначала узнаю, а потом раздеру...» Остановившись на такой мысли, он стал читать Куминского и без посторонних пособий понял именованные числа. «Дальше дроби — это что такое?» — сказал он. Понял он и дроби... Все это было пройдено им в три приема. Значит, когда захочет человек учиться, то можно обойтись и без розги. «Дальше что? десятичные дроби... Не хочу читать... Довольно». После этого он Куминского обратил в клочья. Задано было о «приведении дробей к одинаковому знаменателю», и хотя у Карася стоял в нотате нуль, однако он знал урок, приготовив его без всякого поощрения и принуждения гораздо ранее, чем требовалось... Учитель вызвал к доске ''Секиру''. Секира, несмотря на то, что был авдитор, путался... — Дурак, — сказал ему Ливанов... — Дурак и есть, — подтвердил Карась из Камчатки... — Кто это говорит? — рассердившись, спросил Ливанов... Ему дерзким показался ответ Карася... — Я, — отвечал Карась. — Помилуйте, Павел Алексеевич, не умеет привести к одному знаменателю: ну не дурак ли? — Ах ты, скотина, — закричал Ливанов... — Помилуйте же, Павел Алексеевич. Я сижу в Камчатке, значит, дурак из дураков, а все-таки «приведение знаменателей» знаю! — Если же ты не сделаешь мне «приведения», я тебя запорю... — Запорите... — К доске!.. Карась вышел и отлично ответил урок... — Ну, не правду ли я сказал, что дурак он? — говорил Карась, показывая на Секиру. — Даже я умею это сделать. Ливанов подошел к Карасю и Секире. — Дай мел, — сказал он Карасю... — Извольте... Взявши в руки мел, Ливанов сделал на лице Секиры крупный крест. Делая крест, он говорил: — Пентюх, перепентюх, выпентюх!.. — Ну, дурак и есть, — подтверждал Карась... После этого Карась отправился в Камчатку. Развлеченный на несколько минут своим ответом, он, однако скоро начал скучать. Пришла ему на мысль предстоявшая опасность неотпуска домой на святую. Злость на него нашла, которую он и выместил на грифельной доске, попавшей ему под руки. Сняв с краев ее боковые планки, он хотел обратить их в щепы, но, приложив палец ко лбу, сказал себе: «Подожди, дружище, тут выйдет скрипка». Из трех планок он сделал треугольник, к вершине его прикрепил четвертую, в треугольнике натянул веревочные струны, добыл из розог, лежавших в печке, по соседству его, прут, из которого смастерил смычок, и таким образом устроил нечто вроде цевницы... Это заняло его на время, но в голову его опять приходит мысль о пасхе. «Черти, — думал он, — неужели так-таки и не пустят на пасху?.. Лучше бы пересекли пополам! Сколько хочешь секи, мне все одно». — «Так ли?» — рефлектирует он. — «А вот попробуем». Карась берет свою цевницу и начинает водить по ней смычком, то есть розгой... Раздается на весь класс страшный визг, произведенный Карасем для скандала. — Кто это? — спрашивает изумленный учитель. — Я это, — отвечает храбро Карась... Визг был до того неожидан и неуместен, что учитель растерялся... — Что это значит? — Ничего не значит. — Скотина... Карась сел спокойно. Учителя поразил этот случай, и потому только он не отпорол Карася... «Врешь, — думает между тем Карась, — ты меня отпорешь!» — и берет в свои руки цевницу... Раздается еще сильнейший его визг... Ливанов на этот раз вышел из себя. Он, озлобленный, бросается к Карасю. Карась же становится коленями на ребро парты... — Я наказан, — говорит при приближении к нему Ливанова... — Стой, скотина, весь класс... — Буду стоять. Учитель недоумевает, что сталось с Карасем. Однако мало-помалу он успокаивается. «Нет, ты меня отпорешь!» — думает Карась... Берет он в руки цевницу и, водя по ней прутом, производит третий, сильнейший визг... На этот раз Ливанов совершенно сбесился. Он бросился на Карася с поднятыми кулаками... — Убью, мерзавец! Карась струсил, видя разъяренного учителя, и когда Ливанов подбежал к нему, он вскочил на ноги и понесся над головами товарищей, по партам, к двери, за которою и скрылся. Учитель долго не мог прийти в себя. Долго ходил учитель по классу. Он был страшно озлоблен и в то же время изумлен. «Понять не могу, — думал он, — что сталось с этим мерзавцем?» Факт выходил своею оригинальностию из ряда обыкновенных фактов, и, должно быть, именно это обстоятельство сделало то, что Ливанов не донес о карасиных деяниях инспектору. Иначе Карасю пришлось бы целую неделю таскать из своего тела прутья: за подобные его дерзости в бурсе драли жестоко, до того жестоко, что после сечения относили в больницу ''на рогожке''. Счастье Карася... Но Карася все-таки высекли в тот день. Он в озлоблении пошел бить стекла училища, был пойман на этом деле, и хотя призывал всю небесную силу во свидетельство того, что он нечаянно разбил стекло, однако ему ''влепили'', как выражается он, около пятидесяти. Таким образом, наказание Разумникова имело свои добрые последствия: оно бесило только человека, а нисколько не наставляло на путь истины. Посмотрим, что было после. Ученики отпускались домой из бурсы по письменным билетикам от двенадцати часов субботы до пяти часов воскресенья. В субботу разошлись ученики, большинство по домам. Училище опустело. Карась остался в бурсе. Ученики в свободное время обыкновенно сидели в спальнях. Карась находился в ''Сапоге''. На него напала невыносимая тоска. Он бросился на кровать, покрыл свою голову подушкой и зарыдал. Мы, взрослые люди, на детское горе смотрим очень легко. Разве может ребенок серьезно страдать? Разумеется, большинство читателей ответит: нет. Между тем бывают детские печали глубокие и сильные, печали, за которые человек не может простить и тогда, когда станет взрослым. Карась в ту минуту, когда лежал на кровати, всех ненавидел. Разве может глубоко ненавидеть ребенок? Может. Если бы не учился человек ненавидеть в детстве, не умел бы ненавидеть и в зрелых летах. Бурса дала Карасю сильные уроки ненависти, злости и мести — бурса превосходное адовоспитательное заведение! Для городского, привыкшего проводить праздники дома, самый гадкий день — праздничный день в бурсе. Карась кое-как дождался всенощного. Учеников разделили на две партии: одна отправлялась в лаврскую церковь, другая оставалась в бурсе. К первой принадлежали имевшие сколько-нибудь приличную одежду, ко второй оборвыши и отрепыши, которых стыдно было даже бурсацкому начальству пустить на свет божий. Карась остался с отрепышами, потому что был не уволен в город, а таких не пускали в лаврскую церковь. По звонку в шесть часов вечера оборвыши и отрепыши отправились на домашнюю всенощную в так называемый «''пятый номер''», то есть класс под № 5. Это была большая длинная комната, уставленная партами. На передней стене ее висел огромный образ Христа, сидящего на престоле; пред тем образом и совершалась всенощная одним из лаврских монахов. Ученики сдвинули парты в одну сторону, к стене. Образовалась довольно обширная площадка, на которой и поместились рядами ученики. По правую руку образа поставили аналой, около которого поместилась ''сборная братия'', то есть певчие-любители из оставшихся в бурсе оборвышей и отрепышей. Карась в детстве был очень религиозный мальчик. Кроме того, на сердце его накопилось очень много горя. Он, лишь только началось всенощное, встал на колени и начал усердно молиться. Содержание его молитвы, как часто случается в детстве, было беспредметное, неопределенное. Он ни о чем не просил, ни на кого не жаловался богу; он, отрешаясь от внешнего мира, стремился куда-то всеми силами своей души. Тепла была его молитва и сильна... Так прошло около полчаса, и Карась с каждым поклоном разгорался духом. Но это благодатное настроение было неожиданно нарушено самым пасквильным образом. Когда Карась кончал усердный поклон, сосед его, дурак Тетеры, сделал ему дружескую смазь. Карася это изумило, а Тетеры, рассматривая свою пясть, в которой сейчас держал лицо Карася, увидел ее мокрою... — Ты плачешь, — сказал он Карасю... Религиозный экстаз Карася миновался. — У тебя слезы? — повторил Тетеры. Карась озлился, тем более что ему было стыдно своих слез... — Безмозглая башка, — отвечал он и дал пинка Тетеры. — Да о чем ты плакал? — спрашивал глупец Тетеры. — Отстань, осел! — Скажи же, — допрашивал добродушный глупец. — Вот тебе! Карась дал ему очень чувствительный пинок. — Подлый Карасище, — приветствовал его дурак... Таким образом, молитвенное настроение карасиного духа было нарушено. Карасю сделалось просто скучно. Он стал наблюдать религиозность своих сомолитвенников. Ученики любили свой бурсацкий храм более, нежели лаврский, потому что богослужение, которое они совершали, возможно было только в том именно храме, в котором и драли их. Домашняя служба была короче и веселее: ее по возможности сокращали и делали занимательною. Дьячок из учеников, читая псалмы, перебирал слова до того быстро, что слышалось только щелканье языком и губами, а смыслу... смыслу бурсакам и не требовалось... «Бог с ним!..» — говорили они... Для характеристики бурсацкого богослужения мы должны сообщить читателю следующего содержания рассказ. Сидели в горячей бане два купца, один очень жирный, другой так себе, и разговаривали они о духовных делах. «Нет, ты скажи мне, — говорит купец так себе, — что такое дьячок?» — «Известно, что: служитель божий», — отвечает жирный. «А вот и врешь». — «Что же такое дьячок, объясни!» — «Сейчас объясню, — отвечает задавший вопрос. — Дьячок, — говорит он, — есть дудка, чрез которую глас божий проходит, но... ее не задевает — вот что!» — «Это так, — подтвердил жирный, — ты в самую центру попал». После такого определения читатель поймет нас, когда мы скажем, что бурсаки во время всенощного были не молельщиками, а чистыми дудками... Но, кроме бестолкового дьяческого чтения, было еще безобразное пение. ''Сборная братия'' любила ''хватить, ляпнуть, рявкнуть, отвести кончик'', — эти термины означают громыгласия бурсы. Поющая и взывающая бурса стоит и подзадоривает тех, у кого хорошо устроены дыхательные мехи и горловые связки... Ревет молящаяся бурса... Но это все еще ничего бы: у нас на Руси в большинстве случаев церковные службы сопровождаются нелепым чтением и аневричным пением, но богомольный русский человек давно привык к тому, и его религиозное чувство все-таки питается во время службы; но этот же стерпевшийся наш богомольный человек, посетив бурсацкую всенощную; непременно возмутится духом. Мы видели, как Карась во время службы смазь получил. Такие явления во время всенощной были очень обыкновенны. Молящиеся толкались, смеялись, плевались... Отрепыши в первых рядах только стояли прилично, а в средине, где ученики были заслонены окружающими их товарищами, играли в карты и ''костяшки''. Хорь лазил по карманам. ''Чахотка'', второкурсник, спал на тулупе, ''Павка'', городской мальчик, не отпущенный домой за леность, учил урок... Смази, щипки, плевки, подзатыльники рассыпались только ''несколько'' реже и скромнее сравнительно с обыкновенными занятными часами. Все это в бурсе называлось богослужением.................................... Но не можем удержаться от горячего слова. И не будем удерживаться. Договоримся до конца — благо, время такое подошло, что ''можно'' говорить и ''следует'' говорить.......................................... Бурсацкая религиозность своеобычна. В бурсе вы всегда встретите смесь дикого фанатизма с полною личною апатией к делу веры. В бурсацком фанатизме, как и во всяком фанатизме, нет капли, нет тени, намека нет на чувство всепрощающей, всепримиряющей, всесравнивающей христианской любви. По понятию бурсацкого фанатика, католик, особенно же лютеранин — это такие подлецы, для которых от сотворения мира топят в аду печи и куют железные крючья. Между тем всякий бурсак-фанатик более или менее непременно невежда, как и всякий фанатик. Спросите его, чем отличается католик от православного, православный от лютеранина, он ответит бестолковее всякой бабы, взятой из самой глухой деревни, но, несмотря на то, все-таки будет считать своей обязанностию, своим призванием ненависть к католику и протестанту. Но жаль учеников, жаль: если препарировать бурсацкую религиозность, сбросить с нее покрывало, которым маскируется и декорируется сущность дела пред неспециалистом или недальновидным наблюдателем, распутать схоластические и диалектические тенета, мешающие анализировать факт смело и верно, то эта бурсацкая религиозность, знаете ли, чем окажется в большинстве случаев? — она окажется полным, абсолютным ''атеизмом'' — не сознательным атеизмом, а животным атеизмом необразованного человека, атеизмом кошки и собаки. Они называют себя верующими, и лгут они: у них и для них не существует того бога, к которому так любят обращаться женщины, дети, идеалисты и люди, находящиеся в несчастии. И что может развить в них религиозное чувство? Уж не ''божественные'' ли науки, которые зубрят они с проклятием и скрежетом зубовным? Эти-то науки, устилаемые их ''сочинителями'' дерьмом с чертоплешинами, и развращают человека. Науки бурсацкие таким писаны диким языком, вымощены таким непроходимым камением, что могут произвести в душе человека разве только сыворотку, а никак не возбудить в нем религиозное чувство. Прочитать бурсацкий учебник так же легко, как перекусить толстую веревку. Но попытайтесь перекусить эту веревку, попытайтесь выучить наизусть, слово в слово, буква в букву, всю ерунду бурсацкую и в то же время ухитритесь поверить ей, обратить ее в свое убеждение, «в плоть и кровь», как приказывает своим ученикам один из семинарских педагогов, — тогда, честное слово, вы ошалеете навеки. Но главная причина, настоящая сущность дела все-таки не в каменологии, не в дресвологии, не в тернологии туземных наук. Религия, хотя и не проповедуется она в бурсе, как у поклонника Магомета, огнем и мечом, но проповедуется розгой, голодом, дерганьем из головы волос, забиением и заушением. Например, Лобов велит ''вознести'' ученика ''на воздусях'', положить под самый нос его «Закон божий» и в то же время кричит дико: «Учи, сейчас же и учи урок!». Мы думаем, что бурсацкое начальство, поступая так, постепенно и незаметно, однако самым радикальным путем, направляет миросозерцание своих учеников к полному атеизму. Когда дети начинают подрастать, то из них лишь одни идиоты остаются упорствующими в фанатизме, вынося из бурсы только боязнь черта и ада да еще ненависть к иноверцам и ученым, а любви к человеку, заповеданной Христом, того чувства и тех начал, которые ныне называются гуманностию, они не получают от бурсы, потому что бурса вечно ''аскоченствует'', убеждения ее носят на себе всегда несчастное клеймо «Домашней беседы», этой плевательницы нашей российской духовной литературы. Но при дальнейшем развитии большинство бурсаков, чуя человеческим чутьем неладность своей науки, делается вполне равнодушно к той вере, за которую так долго и так жестоко секли их. Так формируется большинство; но затем остается меньшинство — самые умные люди из семинаристов, цвет бурсацкого юношества... Эти умные бурсаки распадаются на три типа... Одни из них — по направлению своему идеалисты, спиритуалисты, мистики, и в то же время по натуре народ честный и славный, добрый народ. Они во время самостоятельного развития своего, силою собственного, личного ума и опыта, очищают бурсацкую веру, всеченную в их душу, от всевозможных ее ужасов, потом создают новую веру, свою, человеческую, которую, надев впоследствии рясы и сделавшись попами, и проповедуют в своих приходах под именем православной веры. Таких попов и народ любит и так называемые ''нигилисты'' уважают, потому что эти попы — люди хорошие. Другого типа бурсаки — это бурсаки материалистической натуры. Когда для них наступает время брожения идей, возникают в душе столбовые вопросы, требующие категорических ответов, начинается ломка убеждений, эти люди, силою своей диалектики, при помощи наблюдений над жизнью и природой, рвут сеть противоречий и сомнений, охватывающих их душу, начинают читать писателей, например вроде Фейербаха, запрещенная книга которого в переводе на русский язык даже и посвящена бурсакам, после того они делаются глубокими атеистами и сознательно, добровольно, честно оставляют духовное звание, считая делом непорядочным — проповедовать то, чего сами не понимают, и за это кормиться на счет прихожан. Это также народ хороший. Вначале этим бурсакам жаль вечности, которую им, в качестве материалистов, приходится отрицать, но потом они находят в себе силы помириться с своим отрицанием, успокоиваются духом, и тогда для бурсака-атеиста нет в развитии его попятного шага. Эти люди всегда бывают люди честные и, если не вдаются в эпикуреизм, люди деловые, которыми все дорожат. Они, сделавшись атеистами, никогда не думают проповедовать террор безбожия. Самый атеизм они определяют совсем не так, как принято у нас определять его. Вот как они резюмируют свой нигилизм: «В деле совести, в деле коренных убеждений насильственное вмешательство кого бы то ни было в чужую душу незаконно и вредно, и поэтому я, человек рациональных убеждений, не пойду ломать церквей, топить монахов, рвать у знакомых моих со стен образа, потому что через это не распространю своих убеждений; надо развивать человека, а не насиловать его, и я не враг, не насилователь совести добрых верующих людей. Даже на словах с человеком верующим я не употреблю насмешки, а не только что брани, и остроты над предметами, которые дороги для человека, будут допущены мною только тогда, когда дозволяет их мой собеседник, — иначе я и говорить с ним не буду о делах веры. Но, не стесняя свободу совести моих ближних, не желаю, чтобы и мою теснили. Научи меня, если сумеешь? Не можешь, отойди прочь. Я тебя поучу, если желаешь? Не хочешь, и толковать не стану — тогда мое дело сторона. При таких отношениях мы можем ужиться, потому что честный атеист с честным деистом всегда отыщут пункты, на которых они сойтись могут. Что такое атеизм? Безбожие, неверие, заговор и бунт против религии? Нет, не то. Атеизм есть не более, не менее, как известная форма развития, которую может принять всякий порядочный человек, не боясь сделаться через то диким зверем, и кому ж какое дело, что я нахожусь в той или другой форме развития. А уж если кому она кажется горькою, то приди и развей меня в ином направлении. Если же будете насиловать меня, я прикинусь верующим, стану лицемерить и пакостить потихоньку — так лучше не троньте меня — вот и все!». Вот какие иногда бывают бурсаки. Этих тоже все любят и уважают, и честный поп, встретясь с атеистом-товарищем, охотно подаст ему руку, если только он в существе дела порядочный человек. Так и следует. Но бурса из умных учеников своих создает еще род людей, которые, ставши атеистами, прикрывают свое неверие священнической рясой. Вот эти господа бывают существами отвратительными — они до глубины проникаются смрадною ложью, которая убивает в них всякий стыд и честь. Желая скрыть собственное неверие, рясоносные атеисты громче всех вопят о нравственности и религии и обыкновенно проповедуют самую крайнюю, безумную нетерпимость. Беда, если эти рясофорные атеисты делаются педагогами бурсы. Будучи убеждены, что неверие лежит в природе всякого человека, и между тем поставлены в необходимость учить религии, они вносят в свою педагогику сразу и иезуитство и принципы турецкой веры. По их понятию, самый лучший ангел-хранитель бурсацкого спасения — это фискал, наушник, доносчик, сикофанта и предатель, а самое сильное средство развить религиозность — это плюха, розга и голод. Терпеть не могут они Христова правила, апостолам данного: «в доме, где не верят вам, отрясите прах ног ваших — и только»; нет, им хочется в христианскую веру напустить туретчины. «Отодрем, — думают они, — человека за погибель души его и стащим потом в царствие небесное за волоса хоть — и делу конец!» Эти рясофорные атеисты развивают в себе эгоизм — источник деятельности всякого атеиста, но который у хороших атеистов является прекрасным началом, а у этих, оскверняясь в их душе, становится гнусным. Они проповедуют яро не потому, что боятся за вечную погибель своего ''прихода'', а потому, что боятся вечной погибели своего ''дохода'': при каждой проповеди они щупают свои карманы, нет ли в них дыры, и нельзя ли дыру, если она есть, вместо заплаты заклеить проповедью. Эти рясофорцы бывают главными прислужниками тех барынь и купчих, которые постоянно ханжат и благочестиво куксятся на Руси: они обирают глупых женщин; кроме того, из них же выходят самые усердные церковные воры и святотатцы. Но, имея широкие карманы, в которых лежат деньги верующих и усердствующих прихожан, не хотят часто шевельнуть пальцем, чтобы помочь какой-нибудь вдове голодающей, из их же ведомства, — благо, свое чрево давным-давно набито ассигнациями. Если в их руки попадает власть, то они употребляют ее возмутительным образом; если они чувствуют в своих руках силу, то употребляют ее на зло. Например, один знакомый нам литератор напечатал две очень дельных и честных статьи, касающихся духовного вопроса, — так что же? Он получил анонимное письмо, в котором говорится, что если он не прекратит своих статей, то его мать, вдова, будет выгнана из казенной квартиры и лишена последнего куска хлеба, а ему, литератору, лоб забреют. Я уверен, что это писал непременно рясофорный атеист, потому что когда к рясофорному являешься с откровенным словом, он против слова поднимается с дреколием. Вот каких господ заготовляет бурса! Но таких господ презирают честные бурсаки, которые считали себя не в праве надеть рясу, и верующее наше духовенство, образованная часть его, — добрый поп всегда подаст руку доброму атеисту и с отвращением встанет спиной к своему же сослуживцу, но не верующему в свое призванье. Так и следует. Но пока довольно. Все эти мысли пришли нам в голову по поводу бурсацкого богослужения, которое для Карася началось так благоговейно, потом было прервано смазью, а кончилось тем, что он под конец всенощного играл в ''чет и нечет''................................. Кончился для Карася гадкий бурсацкий праздник. «Неужели меня не уволят и на пасху?» — думал он. Страшно сделалось ему. Он знал, что такое в бурсе пасха. Лучше бы совсем не существовало пасхи в бурсацком календаре. Этот праздник ожидался учениками с нетерпением, все думали встретить в святой день что-то особенное, выходящее из ряду вон; лица торжественные, светлые, добрые; товарищи внимательны друг к другу и ласковы; ни одной нет затрещины во всей бурсе. Хоры после спевки идут в церковь, поют с увлечением и звонко, весело христосуются и после службы возвращаются в бурсу, где и разговляются. Все это очень мило; но вместе с разговеньем улетает из бурсы и праздник. Если бы дали ученикам простую рекреацию, они и справили бы ее, как обыкновенно, но пасха — праздник особенный, и проводить его следует иначе. И вот бурсаки снуют из угла в угол, ищут своего праздника и найти не могут. Где же он? Затерялся где-то, а вернее всего, оставлен дома, на родине. Поневоле припоминают бурсачки Христов день под родным кровом, все чуют, что не так надо праздновать его, и уже христовский вечер становится невыносимо скучен, на всех нападает тоска и апатия. Прожить целую неделю в таком состоянии — дело крайне тяжелое. Оттого-то Карасю и прописывали бурсацкую пасху вместо казни: на дельное что-нибудь она и не годилась. Но Карась поклялся, что он во что бы то ни стало отделается от этой казни... Но что же он предпримет? «Сбегу», — чаще и чаще приходит ему на мысль. С этой блаженной мыслью он и заснул в тот день. «Сбегу», — думал Карась, проснувшись, и на другой день поутру. Эта мысль начинала нравиться Карасю и окончательно укоренилась по поводу одного маленького ''бегуна''. Событие было такого рода. Привезли в училище ''Фортунку'', деревенского мальчика, едва ли не семилетнего ребенка, который долго скучал по родине. Этот Фортунка, когда ему сделалось очень горько от бурсацкой жизни, ночью задумал совершить бегство. Он предпринял такой подвиг, не зная, где найдет приют, и не имея денег, а только полагаясь на слова песни, певавшейся в училище, в которой говорилось, что однажды шел бедный малютка, он весь перемок и дрожал от холоду, по думал: «Бог и в поле птичку кормит и росой кропит цветы, — и меня он не оставит», и действительно, мальчику попалась навстречу старушка, которая и приютила его у себя... Полагаться Фортунке больше было не на что, но он все-таки встал с своей постельки глубокой ночью на ноги, натянул на себя свою одежку, завязал что-то в узелок и вышел на двор. «Вечер был, сверкали звезды», как говорилось в приведенной же нами песне. Фортунка полез через забор, вот он уже сидит под открытым небом и думает со страхом, куда ему направить путь. «Но ладно: бог и в поле птичку кормит». Бурсацкая птичка хотела спорхнуть с забора... — Стой! — услышал Фортунка чей-то грозный голос... Его сняла с забора чья-то сильная рука и поставила на землю... Пред Фортункой оказался солдат Цепка, училищный хлебопек, который и поймал его на месте преступления... — Ты что затеял? — Ей-богу, ничего не затеивал... — Пойдем-ко со мной, дружище... — Прости, Цепа... — Пойдем, пойдем... Солдат повлек за собой Фортунку. Он привел его в свою пекарню. Об этом солдате мы уже однажды упоминали как о человеке, несмотря на жесткость и грубость его характера, вообще добром... — Ты что задумал, а? — Я только погулять хотел... — То есть в беги пуститься?.. это с чего? — Здесь скучно, Цепа... — Скучно? а инспектор отдерет, так весело станет? И куда ты, этакой мальчишка, пойдешь? — Домой пойду... — Ах ты, каналья! Где же тебе домой идти? Однако Фортунка понравился солдату. — Присядь-ко лучше вот здесь, — сказал он мальчику, — и поешь лепешек с маслом... Фортунка от ласкового слова повеселел и начал есть данную ему лепешку. Солдат разговаривал с ним о его доме и совершенно приголубил. — Ну, поел, и ступай с богом спать. И не думай уходить из училища — поймаю... Фортунка пришел в свою спальную и заснул в ней сном птички божией. Но на другой день Цепка, несмотря на доброту свою, счел обязанностию донести о попытке дезертира... «Отдеру», — сказал инспектор. Но когда к нему привели Фортунку и он в лице его увидел совершенного ребенка, в котором и сечь-то нечего, тогда инспектор помиловал его... Но бегство было одним из сильнейших преступлений бурсы. Поэтому замысел Фортунки, хотя и кончился он пустяками, возбудил в училище толки. — Бегуна поймали, — рассказывали в Камчатке. — Что же с ним сделали? — спрашивал с любопытством Карась. — Ничего... — Неужели? — Инспектор простил. «Убегу же и я, — укреплялся в своей затаенной мысли Карась, — ведь не запорют же, если и поймают». Он стал разговаривать с товарищами о бегунах... — Много у нас бегунов? — Есть-таки... — А ведь плохо им придется... — И очень даже... — А правда, — спросил один, — что наши на дровяном дворе ''спасаются''? — Правда, только ты никому не говори... — Я фискал, что ли? — То-то. Я сам бывал у них в гостях. — Как же они живут? — Отлично живут. В дровах поделали себе келью и спасаются в ней... — Чем же они питаются? — Воруют. Вот уже второй месяц живут так... Иногда милостыню просят... Иногда приходят сюда, в училище, и наши дают им хлеба... — Не выдадим своих, — ответили слушатели с гордостию. «Убегу и я», — думал про себя Карась и с каждой минутой разгорался духом... — А что ''жених'' наш? — спросил кто-то об ученике, упоминаемом в прошлом очерке. — Он, никак, теперь пятый раз состоит в бегах. Сколько раз его драли за бегство? — Четыре раза, а все-таки неймется... Отпорют его, он бежит за восемьдесят верст, да пешком лупит. Явится домой, его начинает драть отец, от отца он бежит в бурсу. Отстегают здесь, он опять домой: так и гоняют его розгами с места на место. «Но ведь не засекли жениха, — ободряет себя Карась, жадно прислушиваясь к речам товарищей, — и я жив останусь». — Но что жених? Нет, вот бегуны-то: Даниловы... — И ведь городские еще? — Да; напишут, бывало, фальшивые письма от родителей, что они оставлены дома по болезни, начальство не беспокоится, дома этого не знают, и Даниловы гуляют себе по городу. Так они однажды гуляли целую треть года... — А правда, что их однажды поймали вместе с мошеннической шайкой? — Еще бы. Но потом другие мошенники выкупили из полиции. Они опять долго торговали краденой нанкой и имели большие деньги. Когда же негде было стянуть, нанимались в поденную работу. — Ай да ну! Но не слышно ли чего о ''Меньшинском''? — Что-то не слышно... А он тоже давно в бегах... — Вот этот будет почище всех. Помните, как он однажды оборвал у инспектора часовую цепочку и бросился на него с перочинным ножом? Он когда-нибудь зарежет его. То ли еще было с ним: он раз кинулся с ножом на своего отца. — И все это ему проходит. Отпорют и только. — Другому давно бы дали волчий паспорт, а у него покровители есть. Про Меньшинского говорили правду. Он был примером того, что жестокое воспитание может сделать из человека. Из Меньшинского оно сделало чистого зверя, который не задумался бы под горячую руку и приколоть кого-нибудь. Долго толковали о нем, предполагая, чем разыграется последнее его бегство. Пред тем, по просьбе отца, его так наказали, что совершенно избитого ''на рогожке'' отнесли в больницу. У Карася гвоздем села в голову мысль покинуть бурсу. «Если и накажут, то все же не так, как Меньщинского: я воровать не буду и с ножом ни на кого не брошусь. Пусть секут потом; теперь по крайней мере погуляю». Он стал обдумывать план бегства. И он, предпринимая такое смелое дело, был не много разумнее Фортунки. Но Карась ходил около ворот и выглядывал, как бы шмыгнуть за них: это было дело нелегкое, потому что привратник строго следил за бурсаками и без билета, данного от инспектора, никого не пропускал в ворота. «Лишь бы только уйти, а там пойду, отыщу дровяную келью и присоединюсь к спасенным. Не примут, удеру куда-нибудь — все одно». Так размышлял Карась, стоя у ворот училища, с твердым намерением исполнить свой замысел. Но вдруг распахнулись двери училища настежь, и в них показалась телега. Сзади шел священник. Телега остановилась у дома инспектора, к которому и отправился священник. Карась из любопытства заглянул в рогожку, которою был прикрыт экипаж, и невольно попятился назад. Из-под рогожки на него сверкнули два страшных глаза... — Меньшинского привезли! — закричал он. В телеге лежал, связанный по рукам и ногам, действительно Меньшинский. Он, убежав за несколько верст, в свою деревню, был накрыт отцом ночью, скручен веревками и отправлен в бурсу. Свободным везти его боялись — непременно убежит снова... Около телеги образовалась толпа учеников. — Меньшинскнй! — говорили бурсаки... Он посмотрел только со злобой на своих товарищей: он всех их ненавидел в ту минуту. — Как тебя поймали? — Связанного так и везли? — Сорок с лишком верст? — Убирайтесь к черту, — отвечал он и закрыл глаза. Появился инспектор, и толпа рассыпалась в стороны. Через полчаса ведено было ученикам собраться в «''пятом номере''». Туда притащили связанного Меньшинского, повалили его на пол, раздели, два служителя сели ему на плеча, два на ноги, два встали с розгами по бокам, и началось сечение. Жестоко наказали знаменитого бегуна. Он получил около ''трехсот'' ударов и замертво был стащен в больницу на рогожке... Впечатление от этой порки было потрясающее. «Страшно, — подумал Карась, — бог с ним и с бегством! Лучше на пасху не пойду». После того у Карася прошла охота бежать. «Однако на пасху не идти? Нет, как-нибудь да урвусь из бурсы. Завтра обиход, — думал Карась, — решится дело — идти мне на пасху или нет?» Вот когда сделалось ему страшно. Чем ближе подходил грозный день неотпуска, тем становилось ему тошнее. К чувству ненависти и тоски присоединялось еще какое-то новое чувство: все стало казаться пустяками, зарождалась мизантропия, мрачный взгляд на мир божий. Пробовал он чем-нибудь развлечься — ничего не выходило. Купил он костяшек и стал играть в ''юлу''. «Какое нелепое занятие!» — сказал он через несколько минут и раскидал костяшки по полу. Добыл пряник из кармана, стал лакомиться, но скоро и пряник полетел на печку. Пошел к своим дуракам, но дураки только бесили его. В душе Карася начали подниматься вопросы, на которые ни йоты не могли ответить дураки. «Отчего все так гадко устроено на свете? Отчего люди злы? Отчего слабосильного человека всегда давят и теснят? Где всему этому начало? Говорят, дьявол всему причина, он соблазнил людей, но кто же дьявола-то соблазнил? Был когда-то рай на земле, но теперь все гадко на свете: отчего это? откуда?» Дуракам до таких вопросов, разумеется, не было дела. Сновал Карась из угла в угол и сильно волновался, наконец забился он в своей Камчатке под парту, накрыл победную голову шинелью и горько зарыдал. Слезы, однако, мало облегчили его. Он мало-помалу, однако, забылся и, утомленный впечатлениями дня, заснул кое-как. Пробудился он с головной болью, и первый вопрос опять был о пасхе. Карась думал, что он с ума сойдет от горя. Но вдруг лицо его стало проясняться, какая-то надежда прокрадывалась в сердце, точно он видел исход из своего положения. Карась решался на что-то и не решался. Но борьба быстро кончилась. — Не умру же, господи, твоя воля! — проговорил и приступил к занятиям такого странного рода, что человеку, незнакомому с тайнами бурсацкой жизни, мог показаться уже лишившимся рассудка. Вечер. Занятия кончаются. Скоро ужин. Карась вышел на двор, отыскал большую лужу, уселся около нее и стал снимать сапоги. Потом, оставшись в одних чулках, принялся бродить по воде, как будто и в самом деле превратился в большую рыбу. После такой операции он надел сапоги сверху мокрых чулков и долго ходил по двору. Хотя уже весенний лед прошел и время стояло довольно теплое, но на дворе по вечерам стояла легкая изморозь. Карась рисковал поплатиться здоровьем; но когда чулки на нем просохли, он опять стал плавать в луже и снова повторил свою проделку. Все это было очень дико. Но Карась не унимался. За ужином он нарочно ничего не ел, хотя не мог пожаловаться на дурной аппетит. После ужина он опять ходил в намоченных чулках. Пришедши в спальную, он намочил холодной водой галстук и надел его себе на шею. Все заснули, а он все ворочался в постели. Когда же стал одолевать сон Карася, он встал с кровати, добыл свои подтяжки, привязал ими себя за ноги к спинке кровати — положение, в котором невозможно заснуть. Он гнал свой сон. Мучил себя Карась добровольно. Но что все это значит? «Как бы захворать? — думал Карась. — Завтра меня стащут в больницу; обиход пройдет без меня, и я останусь уволенным на пасху. Не умру же я. Хоть и больного возьмут домой, все же лучше!..» Вот чем объясняется сумасбродство Карася... Когда бурсак уходил от какой-нибудь беды в больницу, прятался в отхожих местах, строил келью на дровяном дворе, утекал в лес либо домой, то это на местном языке называлось — ''спасаться''. ''Спасающихся'' в больнице было немало. Мы видели, что делал Карась, чтобы поселиться в ней. Для той же цели многие развивали на теле чесотку и нарочно не лечили ее, смотрели долго на солнце, чтобы получить куриную слепоту, натирали шею сукном либо накалывали ее булавками, чтобы распухла она, расковыривали страшно свои носы, растравляли на ногах раны и т. п. Черт бы побрал бурсу, заставляющую человека прибегать к тем же средствам, чтобы избавиться от нее, к каким прибегают рекруты для избавления от солдатчины, то есть обрубают себе пальцы и рвут вон зубы. Отлично. Поутру на другой день Карась, бледный, растрепанный, еле держась на ногах, был отведен ''старшим'' в местную больницу. Но такое ''спасение'', на которое решился Карась, обходилось очень дорого: во-первых, потому, что приходилось рисковать здоровьем, а во-вторых, больница была одним из самых страшных мест бурсы. Она делилась на два отделения: ''чистое'' и ''чесотное''. ''Чистое'' имело в себе комнату под аптекой; потом шли палаты для больных. В палатах на железные кровати были брошены слежавшиеся матрацы, жесткие, как камень, — в них гнездами гнездились клопы и другие паразиты. Комнаты были с линючими стенами, в пятнах, плесени, зелени; пол проеден мышами и крысами. ''Чесотное'' отделение, находящееся от ''чистого'' через коридор, в одной огромной комнате, было еще милее: это была какая-то прокаженная яма, кишащая коростой, струпьями и всякою заразою. Подле той ямы находилась кухня, из которой неслась в нос рвущая гниль и вонь. Близлежащие ватер-клозеты увеличивали впечатление. Содержание больных было очень нездорово. Воздух, при дурной вентиляции, был дохлый, пища скудная и скверная — ''габерсуп'', прозванный от бурсаков ''храбрым супом'', вместе с ''пятибулкой'' (булка в пятак ассигнациями), прополаскивая желудок, мало питали организм; белье было грязное и рваное; верхняя одежда тоже, но особенно замечательны были так называемые ''саккосы'' (древнее слово, означающее вретище, рубище, лохмотьище и одежду смирения), то есть дерюжные, сероармяжные халаты; при этом строго наблюдалось, чтобы грязный колпак был на голове больного, так что больные сразу казались и нищими и дураками. Лекарства, нечего и говорить, были пустые — мушки, рожки, горчица, ромашка, oleum ricini [касторка (лат.)], рыбий жир, мазь от чесотки да несколько пластырей — вот, кажется, и все; только в крайних случаях решались на что-нибудь подороже. Ко всему этому фельдшером был некто Мокеич. Он был глух на правое ухо и глух на левое ухо, глуп с фронтона и глуп с затылка, хотя и был человек души доброй. Он был глубоко убежден, что доктора всегда глупее фельдшеров, особенно молодые. Мокеич хвастовался главным образом тем, что у него счастливая рука, и, вероятно, на этом основании пропил аптекарские весы, а после всегда узнавал вес рукою — подтряхнет на ладони какую-нибудь специю, «полунце», — говорит и сыплет в банку. Он лечил обыкновенно прислугу училищную и кой-кого из окрестных обывателей, перед которыми и ругал своего доктора. Бурсаков в такой больнице спасал от смерти служащий при ней Доброволин. Если бы не он, то мором бы морило бурсаков. Ученики, помнящие его, вспоминают об этом человеке с глубоким уважением и любовью. Он обладал отличною ученостью, постоянно следил за наукой и в какие-нибудь три года составил себе огромную репутацию. Кроме того, что он всегда был готов помочь, уже один вид его доброго лица, ласковый, задушевный голос, уменье обойтись с больным оживляли пациента доброй надеждой. Бедные люди во всякое время дня и ночи могли найти его готовым на помощь им: посещая лачугу какого-нибудь бедняка, он приносил ему лекарство, пищу и деньги. Несмотря на то, что он имел богатую практику, Доброволин, вследствие необъятной доброты своего сердца, по смерти оставил капиталу только ''пятиалтынный''. Когда газеты напечатали его некролог, то огромное количество почитателей стеклись, чтобы помочь его семейству в несчастии. Доброволин был духовного происхождения и очень любил бурсаков. Он вел деятельную и усердную войну с училищным начальством. Но, несмотря на всю энергию свою, ничего не мог сделать в этом несчастном гнезде. Больница осталась страшным местом. И вот все-таки в это место, полное смрада, нечистоты и болезней, бурсак прибегал, как в древности прибегали люди к священному алтарю своему, искать защиты и спасения. Бурсак в гнусной больнице искал спасения. И знаете ли, что и здесь не всегда ученик избегал зол бурсацких: бывали, хотя очень редко, примеры, что ''больных секли''. Да. Но Карась все выжил, все перенес, лишь бы только бурсацкое начальство не украло у него домашнюю пасху. Пасху Карась провел дома. Дорогонько она обошлась ему........................ Вот, господа, как бегают и спасаются наши бурсачки. '''1863''' === ПЕРЕХОДНОЕ ВРЕМЯ БУРСЫ. ОЧЕРК ПЯТЫЙ === Несколько бурсачков в спальном коридоре играли в жмурки. Один из них, с завязанными глазами и распростертыми руками, ловил товарищей. Игроки то дергали его за сюртук с веселым смехом и шутками, то прятались от него по углам или тихо ходили около него на цыпочках. Наводивший, по прозванию ''Копчик'', бежал по направлению заслышанных голосов. Но вдруг стихло все, и Копчик встретил на пути своем неожиданное препятствие, ударившись головою во что-то мягкое, по ощущению похожее на подушку, набитую хорошим пухом. Он схватил руками этот странный предмет. По всем соображениям, в руки попался человек, но что за человек? — такого мягкого, пузатого, шарообразного не было среди играющих. Однако Копчик, не разобрав, в чем дело, радостно закричал: — Ага, попался, голубчик! Он стал ощупывать круглый предмет, потому что в жмурках недостаточно только поймать кого-нибудь, а следует еще угадать, кто пойман... Но Копчик вдруг услышал над собою грозный голос: — Сам попался, мерзавец!.. Голос был незнакомый. — Кто это? — спросил Копчик. — Я это! Копчик почувствовал, что в его волоса вцепился какой-то зверь и теперь свирепо таскает его. Он быстро сдернул с глаз повязку и диву дался: он увидел перед собою какого-то человека, очень толстого, круглого и красного, в корпусе которого по крайней мере две трети пошло на пузо. — Батюшка, что вы? — говорил изумленный Копчик. — А вот что! Незнакомец, оставив волоса Копчика, стал бить его по щекам серыми замшевыми перчатками... — Ты не узнал своего начальника, каналья?.. Ты не узнал его?.. Так-то вы уважаете власти? Он продолжал бить Копчика перчатками. — Шапки долой! — обратился он к другим ученикам. Те машинально обнажили головы. — По классам!.. живо!.. Бурсаки мгновенно исчезли. Новый же начальник отправился к инспектору. — Новый!.. Новый!.. — раздавалось по всему училищу... Особенно сильное волнение было во второуездном классе, самом влиятельном во всей бурсе. — Копчика уже успел оттаскать, — говорили в кучках. — Жирный черт! — Плешивый! — Круглее шара! — Жирнее сала!.. — Мягче воску! — Легче пуху! — Чище хрусталю! — Это не поп, а пуп! Озлобленные бурсаки ругались и крепко острили. — А вот еще черта-то посадили на шею! — А говорил я, братцы, — начал один бурсак, — что лучше ''Звездочета'' нам не дождаться начальника... — Что же, Звездочет был, ей-богу, добрый человек! Звездочетом называли смотрителя, который выходил в отставку. О нем мы редко упоминали в своих очерках. Сила, сдерживающая грозный поток бурсацкой жизни, у нас всегда являлась в лице инспектора. Так было и на деле. Он редко являлся в классы, спальную или столовую; даже на дворе он показывался не часто, стараясь выходить из училища в занятные часы. Он для бурсы был каким-то мифом, высшим существом, которое таинственно правило судьбами бурсы, являясь ученикам большею частию в образе инспектора и лично почти только что во время экзаменов. Среди учеников ходило много предрассудков и суеверий насчет этой таинственной силы. Его считали в высшей степени ученым астрономом и математиком. Причиною тому было то обстоятельство, что Звездочет однажды за несколько дней объявил своим воспитанникам, что такого-то числа ночью будет лунное затмение, выбрал из них лучших и вместе с ними наблюдал интересное явление природы, объясняя его своим слушателям, которые, разумеется, ничего не поняли из его слов, но это-то именно главным образом и утвердило их в мысли о громадной учености смотрителя. Потом ученики видали, как смотритель по ночам смотрел в зрительную трубу на небо, а днем, закрывшись старою, направлял ее на окна классов... «Наш смотритель — звездочет», — говорили ученики, соединяя с словом «звездочет» понятие о недостижимой для простого смертного учености. Зрительная же трубка, направленная на класс, производила трепет в учениках. Многие серьезно были убеждены, что Звездочет мог видеть все, что делается в классе, даже сквозь каменные стены. «Есть такие трубки», — говорили они. Были и такие, которые думали, что есть инструменты, посредством которых можно даже слышать, кто и что говорит. Разумеется, либералы бурсы, развившиеся до отрицания шляющихся по ночам мертвецов, домовых и чертей (немало было и таких в бурсе), смеялись над всевидящими и слышащими препаратами, но тем не менее и они верили в бездонную ученость Звездочета и, кроме того, невольно поддавались влиянию того таинственного страха, который распространял вокруг них Звездочет, как будто стараясь поддерживать этот страх. Являясь неожиданно, он всегда озадачивал учеников чем-нибудь чрезвычайным. Так, однажды растворилась дверь класса, в ней показались служителя, несшие черную доску, на доске была изображена «слепая» карта Европы, то есть без надписей гор, рек, городов и проч., города обозначались медными гвоздиками. Ученики в жизнь свою не видали такого дива. Пришел и сам Звездочет. Он стал спрашивать лучших учеников по слепой карте. Ученики, как говорится в бурсе, ''ни в зуб толкануть''. Тогда Звездочет стал объяснять им географию России — ''со всеми замечаниями'', то есть рассказывая, чем замечательна та или другая гора, озеро, место, тогда как бурсаки ''жарили вдолбяжку'' одну номенклатуру, но главное их поразило, что он тот или другой гвоздик на доске называл каким-нибудь городом, всякую извивающуюся линию рекою и т. д. «Как это помнит он? Как не собьется?» После подобной штуки Звездочет опять скрывался в своем таинственном жилище надолго... Все трепетало при его появлении в класс. Ученики не запомнят случая, чтобы он, когда наказывал сам (чрезвычайно редко), давал более десяти ударов (жестокие порки были делом инспектора), но его боялись несравненно более, нежели инспектора. Эти десять ударов сопровождались обычно непроницаемою таинственностью. Он объявлял ученику какой-нибудь его проступок, о котором никто не знал, кроме провинившегося, и притом проступок его всегда был серьезный, за который инспектор отодрал бы до страшного кровопролития, но тут имела силу уже не физическая боль, а именно то, что высек сам смотритель. Откуда он все знает? Бурсакам хорошо известно было, что у него хранится страшная ''черная'' книга (упоминаемая нами в первом очерке), в которую вносились все преступления учеников и на основании которой составлялись аттестаты их поведения, но как наполнялась эта демонская книга, в свою очередь клавшая темноту и мрак на лицо Звездочета? Дуракам приходили в голову зрительные и слуховые инструменты. Самые беззатылочные глупцы уверяли, что Звездочет давно продал черту душу, что он по звездам все знать может, и считали его колдуном. Люди поумнее подозревали тут фискальство; но сколько ни следили они за Звездочетом, какие ''пластыри''<ref>Когда бурсаки выслеживали фискала, переносящего всю скверную нечистоту бурсы в уши начальника по ночам, чтобы скрыть свою подлую службу от товарищества, то они, между множеством средств, употребляли пластырь гуммозный, который всегда можно было достать в лазарете. Пластырь кладется по лестнице, ведущей к дверям начальника, и около его дверей. На другой день осматривали сапоги учеников и если на подошве их находили улику, то обыкновенно вели себя по отношению к ним как к несомненным фискалам.</ref> ни употребляли — и признака, и тени фискальства не открыли: оно, как и розги, было в руках инспектора. Все были в недоумении насчет этого обстоятельства. Все располагало к тому, чтобы окружить таинственностью, мраком, чуть не чародейством личность Звездочета. Жил он один, скромно, тихо, женщины никогда его не посещали. Во время экзамена бурсаки видели его, окруженного другими начальниками, относящимися в большинстве тоже с каким-то страхом и все с глубоким почтением. Ходили слухи, что и высшее начальство смотрело на него с уважением и ценило его деятельность. Говорили, что он однажды предложил поднять на воздух здание духовной академии и что поднял бы непременно, только потребовал очень много денег; что англичане изобрели лодку, которая ходит под водой, и что, когда у них дело не ладилось, они, услыхав о великой учености бурсацкого Звездочета, пригласили его, и лодка пошла под водой. Таков был Звездочет по взгляду учеников. Он всегда был загадочен, таинственен, и существование его кончилось для бурсы как-то странно; пришел какой-то пузатый человек, оттрепал ученика и объявил себя не смотрителем уже, а ректором, — ректоров до сих пор в училище не бывало. Но что же это был в самом деле за человек, заключавший в себе высшую и таинственную силу бурсацкого управления? Не астролог же он был или алхимик, не колдун, не демон, наконец? Ученики его уже по окончании курса узнали, что Звездочет в действительности был очень обыкновенный смертный. Это был человек довольно образованный, хотя подводных лодок и слуховых инструментов и не думал изобретать. Нам кажется, всю таинственность его персоны очень просто объяснить. В описываемые нами времена, при нелепых порядках, существовавших почти везде на Руси, трудно, часто невозможно было служить вполне честно и гуманно. Мы объясняли не раз, что бурсацкая наука и нравственность были до того анормальны, что без жестокостей они не могли быть поддерживаемы в бурсе. Звездочет же был человек добрый и не мог выносить ужасов бурсы; поэтому он среди ее уединился в своей квартире, предоставив все дело инспектору. Этого, разумеется, не могли понять бурсаки. Значит, вся сила в том, что Звездочет попал не на свое место, что он был человек без призвания, а не то чтобы колдун или демон. Он старался как можно менее иметь соприкосновения к бурсе. Вот почему он редко выходил на сцену в наших очерках, а всегда решителем всех дел являлся инспектор. Но и этот решитель, сослуживец его, давно вышел в отставку, еще ранее его. Подошли другие времена, настали иные нравы бурсы. Вместе с выходом старого инспектора по крайней мере наполовину уменьшились в училище спартанские наказания, бросили драть ''под колоколом'', не заставляли держать кирпич в поднятой руке, стоя на коленях среди двора, нередко в грязи, не ставили коленями на ребро парты, не относили на рогожках жестоко сеченных учеников, начальство реже расшибало зубы и ломало ребра своим питомцам. И самая бурса измельчала и выродилась: прежде по крайней мере наполовину учеников было великовозрастных, теперь их осталось не более десятой части. Бурса прогрессировала по-своему.......................... '''1863''' == ПРИМЕЧАНИЯ АВТОРА == {{примечания}} </div> [[Категория:Импорт/lib.ru/Страницы с не вики-сносками или с тегом sup]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Страницы с тегами pre]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Тег br в параметре ДРУГОЕ]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Длина текста в параметре ДРУГОЕ более 100]] [[Категория:Проза]] [[Категория:Повести]] [[Категория:Николай Герасимович Помяловский]] [[Категория:Литература 1863 года]] [[Категория:Импорт/lib.ru]] [[Категория:Импорт/az.lib.ru/Николай Герасимович Помяловский]] 0csu0dtsb571sih6j41txyg1uhj11xo 4590496 4590495 2022-07-19T16:28:05Z Tosha 10874 wikitext text/x-wiki {{imported/lib.ru}} {{Отексте | АВТОР = Николай Герасимович Помяловский | НАЗВАНИЕ = Очерки бурсы | ПОДЗАГОЛОВОК = | ЧАСТЬ = | СОДЕРЖАНИЕ = | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = 1863 | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = | ПОДЗАГОЛОВОКОРИГИНАЛА = | ПЕРЕВОДЧИК = | ДАТАПУБЛИКАЦИИОРИГИНАЛА = | ИСТОЧНИК = [http://az.lib.ru/p/pomjalowskij_n_g/text_0030.shtml az.lib.ru] | ВИКИДАННЫЕ = <!-- id элемента темы --> | ВИКИПЕДИЯ = | ВИКИЦИТАТНИК = | ВИКИНОВОСТИ = | ВИКИСКЛАД = | ДРУГОЕ = OCR & spellcheck by HarryFan, 4 December 2000 | ОГЛАВЛЕНИЕ = | ПРЕДЫДУЩИЙ = | СЛЕДУЮЩИЙ = | КАЧЕСТВО = 1 <!-- оценка по 4-х бальной шкале --> | НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ = | ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ = | ЛИЦЕНЗИЯ = PD-old | СТИЛЬ = text |ИСТОЧНИК= издание Киев, «Радянська школа», 1982. |КАЧЕСТВО = 2 }} <div class="text"> == Очерки бурсы == === ЗИМНИЙ ВЕЧЕР В БУРСЕ. ОЧЕРК ПЕРВЫЙ === {{right|Посвящается Н. А. Благовещенскому}} Класс кончился. Дети играют. Огромная комната, вмещающая в себе второуездный класс училища, носит характер казенщины, выражающей полное отсутствие домовитости и приюта. Стены с промерзшими насквозь углами грязны — в чернобурых полосах и пятнах, в плесени и ржавчине; потолок подперт деревянными столбами, потому что он давно погнулся и без подпорок грозил падением; пол в зимнее время посыпался песком либо опилками: иначе на нем была бы постоянная грязь и слякоть от снегу, приносимого учениками на сапогах с улицы. От задней стены идут ''парты'' (учебные столы); у передней стены, между окнами, стол и стул для учителя; вправо от него — черная учебная доска; влево, в углу у дверей, на табурете — ведро воды для жаждущих; в противоположном углу — печка; между печкой и дверями вешалка, на спицах которой висит целый ряд тряпичный: шинели, шубы, халаты, накидки разного рода, все перешитое из матерних капотов и отцовских подрясников, — нагольное, крытое сукном, шерстяное и тиковое; на всем этом виднеются клочья ваты и дыры, и много в том месте злачнем и прохладном паразитов, поедающих, тело плохо кормленного бурсака. В пять окон, с пузырчатыми и зеленоватыми стеклами, пробивается мало свету. Вонь и копоть в классе; воздух мозглый, какой-то прогорклый, сырой и холодный. Мы берем училище в то время, когда кончался ''период насильственного образования'' и начинал действовать ''закон великовозрастия''. Были года — давно они прошли, — когда не только малолетних, но и бородатых детей по приказанию начальства насильно гнали из деревень, часто с дьяческих и пономарских мест, для научения их в бурсе письму, чтению, счету и церковному уставу. Некоторые были обручены своим невестам и сладостно мечтали о медовом месяце, как нагрянула гроза и повенчала их с Пожарским, Меморским, псалтырем и обиходом церковного пения, познакомила с ''майскими'' (розгами), проморила голодом и холодом. В те времена и в приходском классе большинство было взрослых, а о других классах, особенно семинарских, и говорить нечего. Достаточно пожилых долго не держали, а поучив грамоте года ''три-четыре'', отпускали ''дьячить''; а ученики помоложе и поусерднее к науке лет под тридцать, часто с лишком, достигали ''богословского'' курса (старшего класса семинарии). Родные с плачем, воем и причитаньями отправляли своих птенцов в науку; птенцы с глубокой ненавистью и отвращением к месту образования возвращались домой. Но это было очень давно. Время перешло. В общество мало-помалу проникло сознание — не пользы науки, а неизбежности ее. Надо было пройти хоть приходское ученье, чтобы иметь право даже на пономарское место в деревне. Отцы сами везли детей в школу, парты замещались быстро, число учеников увеличивалось и наконец доросло до того, что не помещалось в училище. Тогда изобрели знаменитый ''закон великовозрастия''. Отцы не все еще оставили привычку отдавать в науку своих детей взрослыми и нередко привозили шестнадцатилетних парней. Проучившись в четырех классах училища по два года, такие делались ''великовозрастными''; эту причину отмечали в ''титулке'' ученика (в аттестате) и отправляли ''за ворота'' (исключали). В училище было до пятисот учеников; из них ежегодно получали титулку человек сто и более; на смену прибывала новая масса из деревень (большинство) и городов, а через год отправлялась ''за ворота'' новая сотня. Получившие титулку делались послушниками, дьячками, сторожами церковными и консисторскими писцами; но наполовину шатались без определенных занятий по епархии, не зная, куда деться со своими титулками, и не раз проносилась грозная весть, что всех безместных будут верстать в солдаты. Теперь понятно, каким образом поддерживался училищный комплект, и понятно, отчего это в темном и грязном классе мы встречаем наполовину сильно взрослых. На дворе слякоть и резкий ветер. Ученики и не думают идти на двор; с первого взгляда заметно, что их в огромном классе более ста человек. Какое разнохарактерное население класса, какая смесь одежд и лиц!.. Есть двадцатичетырехгодовалые, есть и двенадцати лет. Ученики раздробились на множество кучек; идут игры — оригинальные, как и все оригинально в бурсе; некоторые ходят в одиночку, некоторые спят, несмотря на шум, не только на полу, но и по партам, над головами товарищей. Стон стоит в классе от голосов. Большая часть лиц, которые встретятся в нашем очерке, будут носить те клички, которыми нарекли их в товариществе, например, ''Митаха, Элпаха, Тавля, Шестиухая Чабря, Хорь, Плюнь, Омега, Ерра-Кокста, Катька'' и т. п., но этого не можем сделать с Семеновым: бурсаки дали ему прозвище, какого не пропустит никакая цензура — крайне неприличное. Семенов был мальчик хорошенький, лет шестнадцати. Сын городского священника, он держит себя прилично, одет чистенько; сразу видно, что училище не успело стереть с него окончательно следов домашней жизни. Семенов чувствует, что он ''городской'', а на городских товарищество смотрело презрительно, называло бабами; они любят маменек да маменькины булочки и пряники, не умеют драться, трусят розги, народ бессильный и состоящий под покровительством начальства. Для товарищества редкий городской составлял исключение из этого правила. Странно было лицо у Семенова — никак не разгадать его: грустно и в то же время хитро; боязнь к товарищам смешана с затаенной ненавистью. Ему теперь скучно, и он, шатаясь из угла в угол, не знает, чем развлечься. Он усиливается удержать себя вдали от товарищей, в одиночку; но все составили партии, играют в разные игры, поют песни, разговаривают; и ему захотелось разделить с кем-нибудь досуг свой. Он подошел к играющим в ''камешки'' и робко проговорил: — Братцы, примите меня. — Гусь свинье не товарищ, — отвечали ему. — Этого не хочешь ли? — проговорил другой, подставив под самый нос его сытый свой кукиш с большим грязным ногтем на большом пальце... — Пока по шее не попало, убирайся! — прибавил третий. Семенов отошел уныло в сторону; но на него не произвели особенного впечатления слова товарищей. Он точно давно привык и стерпелся с грубым обращением. — Господа, ''с пылу горячих''! — Кому, Тавля? — отозвались голоса. — Гороблагодатскому. Семенов вместе с другими направился к столу, около которого тоже шла игра в камешки между двумя великовозрастными, и притом Гороблагодатский был второй силач в классе, а Тавля — четвертый. Лица, окружившие игроков, приятно осклаблялись, ожидая увеселительного зрелища. — Ну! — сказал Тавля. Гороблагодатский положил на стол руку, растопырив на ней пальцы. Тавля разместил на руке его пять небольших камней самым неудобным образом. — Валяй! — сказал он. Тот вскинул кверху камни и поймал из них только три. — За два! — подхватили окружающие. — Пиши, брат, к родителям письма, — прибавил Тавля с своей стороны. Гороблагодатский, ничего не отвечая, положил левую руку на стол. Тавля кинул камень в воздух, во время его полета успел со страшной силой щипнуть руку Гороблагодатского и опять поймал камень. Толпа захохотала. Игра в камешки, вероятно, всем известна, но в училище она имела оригинальные дополнения: здесь она ''со щипчиками'', и притом ''щипчиками холодненькими, тепленькими, горяченькими'' и ''с пылу горячими'', которые доставались проигравшему. Без щипчиков играла самая молодая, самая зеленая ''приходчина'', а при щипчиках с пылу горячих присутствует теперь читатель. Между тем ''матка'' (главный камень) летала в воздухе, а Тавля своими, здоровенными руками скручивал кожу на руке партнера и дергал ее с ожесточением. После двадцати щипчиков рука сильно покраснела; после пятидесяти появилась синева. — Любо ли? — спрашивает Тавля, заглядывая ему в глаза. Противник молчит. — Любо ли? Опять ответа нет. — Взъерепень, взъерепень его! — говорят окружающие. — Заплачь, так прощу! — говорит Тавля. — Смотри, чтобы самому плакать не пришлось! — ответил Гороблагодатский. Здоровый детина выносил сильную боль в руке, но только мрачный взгляд обнаруживал, что он чувствует. — Что, дядя, больно? Тавля дал такого щипка, что Гороблагодатский невольно стиснул зубы. Все захохотали. — Живота аль смерти? Сильный щипок повторился при хохоте зрителей. В этом хохоте не слышалось злорадованья или неприязненной насмешки; товарищи видели во всем только комическую сторону. Один лишь Семенов улыбался как-то особенно; его удовольствие не походило на удовольствие других, и действительно, он затаенно повторял в душе: «Так и надо, так и надо!». Дошло до ста... — Ну, черт с тобой! — заключил наконец Тавля. Гороблагодатский глубоко ненавидел Тавлю и решился на игру с ним в надежде остаться победителем и задать ему более, чем с пылу горячих. Оба они были ''второкурсные''. Каждое учебное заведение имеет свои предания. Аборигены училища, насильно посаженные за книгу, образовали из себя ''товарищество'', которое стало во враждебные отношения к ''начальству'' и завещало своим потомкам ненависть к нему. Начальство, со своей стороны, также стало во враждебные отношения к товариществу и, чтобы сдерживать его в границах ''училищной инструкции'' (кодекс правил для поведения и учения), изобрело целую бурсацко-бюрократическую систему. Зная, что всякое царство, раздельшееся на ся, не устоит, оно отдало одних товарищей под власть другим, желая внести в среду их междуусобие. Такими властями были: ''старшие спальные'' — из второуездных; ''старшие дежурные'' — из спальных, справляя недельную очередь по всему училищу; ''цензора'' — надзирающие за поведением в классе; ''авдитора'' — выслушивающие по утрам уроки и отмечающие баллы в ''нотатах'' (особой тетради для баллов); наконец, последняя власть и едва ли не самая страшная — ''секундатор'', ученик, который, по приказанию учителя, сек своих товарищей. Все эти власти выбирались из ''второкурсных''. Ученик, просидев за партою два года, за леность и малоуспешность оставался в том же классе еще на два: этот и назывался второкурсным. Очень естественно, что такой ученик что-нибудь да выносил из уроков учителей и потому больше знал, чем первокурсный; это бралось начальством во внимание, и расчет был верен: второкурсные, желая удержать власть в руках, учились усердно, и большинство из них заняло первые места, потому что не бездарность, а лень делала их второкурсными. Вот основы училищной бюрократии, при помощи которой начальство хотело разрушить товарищество. Изо всего этого вышла одна гадость. Ко второкурсным было полное доверие начальства; жалоба на них была оскорблением для смотрителя и инспектора; деспотизм их развился в высшей степени, и ничто так не оподляет дух учебного заведения, как власть товарища над товарищем; цензора, авдитора, старшие и секундаторы получили полную возможность делать что угодно. Цензор был чем-то вроде царька в своем царстве, авдитора составляли придворный штат, а второкурсные — аристократию. Притом второкурсные, просидев лишних два года, понятно, делались взрослыми, а потому и физическая сила была на их стороне. Наконец, по той же причине они знали обряды и формы своего класса, характер учителей, уменье надувать их. Новичок без помощи второкурсного не умел ступить шагу. Начальство, вводя такой деспотизм, думало, что оно поселит в товариществе ябеду и донос. Случилось совсем не то: при училищном ''второкурсии'' только народились в товариществе такие гадины, отвратительные гадины, как Тавля, и такие дикие характеры, как Гороблагодатский. Они ненавидели друг друга, потому что воспользовались данною им властью для разных целей. Тавлю ненавидели и другие силачи — Лашезин и Бенелявдов; его все ненавидели и презирали. Тавля, с качестве второкурсного авдитора, притом в качестве силача, был нестерпимый взяточник, драл с подчиненных деньгами, булкой, порциями говядины, бумагой, книгами. Ко всему этому Тавля был ростовщик. Рост в училище, при нелепом его педагогическом устройстве, был бессовестен, нагл и жесток. В таких размерах он нигде и никогда не был и не будет. Вовсе не редкость, а напротив — норма, когда ''десять копеек'', взятые на ''недельный срок'', оплачивались ''пятнадцатью копейками'', то есть, по общепринятому займу на год, это выйдет ''двадцать пять раз капитал на капитал''. При этом должно заметить, если должник не приносил, по условию, долгу через неделю, то через следующую неделю он обязал был принести вместо пятнадцати двадцать копеек. Такой рост неизвестно с каких пор вошел в обычай бурсы; не один Тавля живодерничал; он был только виднее других. Необходимость в займе всегда существовала. Цензор или авдитор требовали взятки; не дать — беда, а денег нет, вот и идет первокурсный к своему же товарищу, но ростовщику, согласен на какой угодно процент, лишь бы избавиться от прежестоких грядущих розгачей. Кредит обыкновенно гарантируется кулаком либо всегдашнею возможностью нагадить должнику, потому что рисковали на рост только второкурсники. Надо заметить, что большая часть тягостей в этом отношении падала на городских, потому что они каждое воскресенье ходили домой и приносили с собою деньжонки; поэтому на городских налегали все, хотя и из них считался уже богачом, кто получал на неделю какой-нибудь гривенник. Поэтому многие были в неоплатном долгу и нередко состояли в бегах. Пошлая, гнилая и развратная натура Тавли проявилась вся при деспотизме второкурсия. Он жил барином, никого знать не хотел; ему писались записки и вокабулы, по которым он учился; сам не встанет для того, чтобы напиться воды, а кричит: «Эй, Катька, пить!» Подавдиторные чесали ему пятки, а не то велит взять перочинный нож и скоблить ему между волосами в голове, очищая эту поганую голову от перхоти, которая почему-то называлась плотью; заставлял говорить ему сказки, да непременно страшные, а не страшно, так отдует; да и чем только при глубоком разврате Тавли не служили для него подавдиторные? При всем этом он был жесток с теми, кто служил ему. «Хочешь, говорит, Катька, ''рябчика съесть''?» — и начинает щипать подчиненного за волоса. «Тебя маменька вот так гладила по головке; постой же, я покажу, как папенька гладит»; после этого, уставив палец против ''шерсти'' (волос), он плотно проводил им от начала лба и до конца затылка. «Видал ли ты Москву?» — спрашивает он ученика и прикладывает свои широкие, потные, скверные ладони к ушам подавдиторного, сжимает между ними голову его и потом, приподняв на воздух, говорит: «Теперь видишь ли Москву? вон она!». Он загибал своим товарищам ''салазки'', то есть положит ученика на сиденье парты лицом вверх, поднимает его ноги и гнет их к лицу. Плюнуть в лицо товарищу, ударить его и всячески изобидеть составляло потребность его души. Известно было товарищам, что он однажды добыл из гнезда неоперившихся воробьиных птенцов, взял за тонкие ноги и разорвал воробьев на части. Меньшинство его ненавидело; большинство боялось и ненавидело. Гороблагодатский был сильная, но дикая натура. Второкурсие отразилось на нем совершенно иначе, нежели на Тавле. Он был положительным доказательством, что начальство ошиблось в расчете, вводя деспотизм ученика над учеником и через то желая внести в товарищество ябеду и донос. Товарищество в самом деспотизме нашло себе опору. Второкурсные сделались хранителями преданий и, получив по наследству ненависть к начальству, употребляли власть, им данную, на то, чтобы гадить тому же начальству. Цензор, авдитора, секундатор стали на стороне товарищества, а во главе их всех, в тот курс, который описываем мы, стоял Гороблагодатский. Пьянство, нюханье табаку, самовластные отлучки из училища, драки и шум, разные нелепые игры — все это было запрещено начальством, и все это нарушалось товариществом. Нелепая долбня и спартанские наказания ожесточали учеников, и никого они так не ожесточили, как Гороблагодатского. Он был ''отпетый''. Отпетый характеристичен и по внутреннему и по внешнему складу. Он ходит, заломив козырь на шапке, руки накрест, правым плечом вперед, с отважным перевалом с ноги на ногу; вся его фигура так и говорит: «хочешь, тресну в рожу? думаешь, не посмею!» — редко дает кому дорогу, обойдет начальника далеко, чтобы только избежать поклона. Гороблагодатский поддерживает самое неприличное дело, если оно относится ко вреду высших властей, ''отмачивает'' дикие штуки. Он ревнитель старины и преданий, стоит за свободу и вольность бурсака и, если нужно будет, не пощадит для этого священного дела ни репутации, ни титулки. Он основной столп товарищества. Бурсаки с такими доблестями обыкновенно звались отпетыми. Но отпетые были разного рода: одни из них назывались ''благими'': это были дураковатые господа, но держащиеся тех же принципов; другие назывались ''отчвалыми'': эти были вообще не глупы, но лентяи бесшабашные; Гороблагодатский же был отпетый ''башка'': он шел в первых по учению и в последних по поведению. Башка и отчвалый умно гадили начальству, а благой глупо: например, вдруг захохочет учителю в лицо и покажет ему кукиш; вздерут благого, а через несколько времени он опять выкинет какую-нибудь глупую дерзость. Но никто из отпетых так не солил начальству, как Гороблагодатский. Если вымазали эконому двери нестерпимой ''размазней'' (жидкая гречневая каша), нелюбимому учителю вшей<ref>Этих насекомых было огромное количество в бурсе. Не поверят, что один ученик был почти съеден ими; он служил каким-то огромным гнездом для паразитов; целые стада на виду ходили в его нестриженой и нечесаной голове; когда однажды сняли с него рубашку и вынесли ее на снег, то снег зачернелся от них. Вообще неприятность бурсы была поразительна; золотуха, чесотка и грязь ели тело бурсака.</ref> напустили в шубу, свинье инспектора переломали ноги или оторвали хвост, обокрали погреб смотрителя, выбили ночью целый ряд стекол — все это были дела Гороблагодатского, который смело вел за собою на пакость начальству благих и отчвалых. Когда требовалось устроить стачку против начальства, то опять коноводом был Гороблагодатский: под его влиянием отпетые настраивали недавно сеченных и вообще недовольных; эти волнуют весь класс, самые смиренные и кроткие начинают шуметь и грозить, товарищество возбуждено — и зреет бурсацкий скандал, который на местном языке называется ''бунтом''. Протестанты наперед знают, что они ничего не добьются от начальства: если, например, их кормили ''убоиной'', похожей на падаль, то они уверены, что и после возмущения будут есть ту же убоину; но они по крайней мере гнев сорвут, а там пори себе десятого. Гороблагодатскому, как отпетому, часто доставалось от начальства; в продолжение семи лет он был сечен раз триста и бесконечное число раз подвергался другим разнообразным наказаниям бурсы; но, во всяком случае, должно сказать, что его все-таки мало секли: за его разные проделки ему следовало бы подвергнуться наказаниям по крайней мере в пять раз больше, но он был ловок и хитер. В бурсе отпетыми было изобретено много способов, чтобы надувать начальство. Особенно замечателен был прием под названием — ''пустить вкруговую''. Например, отнимут табакерку у А.; А. говорит, что она не его, а В.; В. ссылается на Д., Д. на А., А. опять на В. — вот и круговая: разыщите, чья табакерка. В круговую вводилось человек тридцать, и тогда сам Соломон не разберет, кого следует выпороть. При бунтах всегда прибегали к круговой. «Ты зачем кричал во время класса?» — «Меня научил такой-то». — «А ты зачем?». Тот ссылается на другого, и пошла коловоротица, в которой сам черт ногу сломит. Надуть товарищество считалось преступлением, надуть начальство — подвигом и добродетелью. Случалось, что секли не того, кого следует, но наказываемый редко выдавал виноватого. Добровольное сознание в проступке ученики признавали за пошлость и трусость; напротив, кто больше и наглее лгал перед начальником, бессовестно запирался, путал дело мастерски, божился и клялся на чем свет стоит, тот высоко стоял в глазах бурсацкой общины. Но и в этом отношении Гороблагодатский стоял выше всех; после долгой практики в скандалах разного рода он приобрел навык в самом изворотливом запирательстве. Другие только не сознавались в проступке, а он с самоуверенной дерзостью, глядя прямо в глаза начальнику, огрызался, и в то время такая оскорбленная невинность была написана на его лице, что опытный физиономист и психолог сбился бы с толку. Он входил до того в роль невинного, что сам считал себя невинным и под лозами никогда не сознавался. Все, что исходило от начальства, он презирал и ставил ни во что; поэтому розги, оплеухи, лишения обеда, стоянье на коленях, земные поклоны и т. п. для него положительно не имели никакого морального значения. Наказание было до такой степени дело не позорное, лишенное смыслу и полное только боли и крику, что Гороблагодатский, сеченный публично в столовой, пред лицом пятисот человек, не только не стеснялся сряду же после порки явиться перед товарищами, но даже похвалялся перед ними. Полное бесстыдство пред начальнической розгой создало местную поговорку: ''не репу сеют, а секут только''. Да чего лучше: секундатор, товарищ, секущий своих товарищей, уважаем и любим был ими, потому что и он служил в их видах: искусный в своем деле, он сильно драл своих товарищей, и свистели лозы по воздуху, когда под ними лежала добрая голова. Гороблагодатского много секли; случалось ему вкушать даже до ста ударов, и потому он переносил розги легче, нежели его товарищи, вследствие чего с абсолютным презрением относился к какому бы то ни было наказанию. Ставили его коленями на покатой доске парты, на выдающееся ребро ее, заставляли в двух шубах волчьих делать до двухсот земных поклонов, приговаривали держать в поднятой руке, не опуская ее, тяжелый камень по получасу и более (нечего сказать, изобретательно было начальство), жарили его линейкой по ладони, били по щекам, посыпали сеченное тело солью (верьте, что это факты) — все он переносил спартански: лицо его делалось после наказания свирепо и дико, а на душе копилась ненависть к начальству. Мы видели в Гороблагодатском переносчивость физической боли, когда Тавля задавал ему с пылу горячих. Но кража, сплетня, порча чужих вещей и всякая гадость не считались пороками только относительно начальства, а в себе самом товарищество было честно, и с этой стороны Гороблагодатский является в новом свете. Он не взял ни одной взятки, беспристрастно и справедливо отмечал подавдиторным баллы, не куражился над ними, часто защищал слабосильных, любил вмешиваться в ссоры и хотя деспотически, но всегда справедливо решал их; он постоянно солил ростовщикам и взяточникам. Товарищество его любило и уважало. Мы сказали, что Гороблагодатский глубоко ненавидел Тавлю за его гнусную натуру; но он с ним играет в камешки: ему хочется выиграть и помучить Тавлю. Кончив щипчики, Тавля предложил лукаво: — Не хочешь ли еще? Тавля отлично играл в камешки и надеялся на себя. — Давай! — упорно отвечал Гороблагодатский. Камни опять защелкали. Семенов издали наблюдал за игроками. Семенов был третий тип училищный, созданный тою же бурсацкою администрацией. Товарищество сегодня огласило его ''фискалом''. Начальство понимало, что через свое педагогическое устройство бурсы оно не достигло цели, но вместо того, чтобы отказаться от училищных порядков, оно пошло по пути нелепостей далее. Явилось новое должностное лицо — фискал, который тайно сообщал начальству все, что делалось в товариществе. Понятно, какую ненависть питали ученики к наушнику; и действительно, требовался громадный запас подлости, чтобы решиться на фискальство. Способные и прилежные ученики не наушничали никогда, они и без того занимали видное место в списке; тайными доносчиками всегда были люди бездарные и подловатенькие трусы; за низкую послугу начальство переводило их из класса в класс, как дельных учеников. Но мы сказали, что товарищество само в себе было честно и потому не уважало тех учеников, которые за взятку начальнику, по родственным связям, по протекции, а тем более за фискальство, занимали не свое место в списке. Кроме того, ученики вполне справедливо были уверены, что наушник переносил не только то, что в самом деле было в товариществе, но и клеветал на них, потому что фискал должен был всячески доказать свое усердие к начальству. Но когда он передавал инспектору или смотрителю даже правду, и тогда он возбуждал в классе ненависть и злобу: например, дети собираются устроить попойку, оторвать хвост экономской свинье, улизнуть к знакомой прачке или чем иным развлечься, и вдруг инспектор, предуведомленный заранее, вместо развлечения драл их не на живот, а на смерть. Правда, в большинстве случаев, при непобедимом упорстве бурсаков, доносы не вели к наказанию, но начальство из доносов все-таки умело сделать полезное для себя употребление. Как объяснить, отчего инспектор за одинаковое преступление двоих учеников наказывал неодинаково? Это большею частью объяснялось тем, что на ученика сильно наказанного были доносы через фискалов. Начальство особенно не терпело тех лиц, которые ненавидели и преследовали наушников. Вся ябеда, добытая через наушников, вносилась в ''черную книгу''. Эта книга имела огромное значение при переводе из класса в класс; тогда многим неожиданно вручались ''волчьи паспорты'': это те же титулки, только с отметкою в них о дурном поведении; такие титулки объяснялись единственно черною книгою. Семенов чувствовал, но страшно верить ему было, что товарищество догадалось, что он фискал. Он ясно заметил, что с ним никто не хочет слова сказать, а первой мерой против наушника было ''молчание'': целый класс, а иногда все училище соглашалось не говорить ни слова, исключая брани, с фискалом. Положение ужасное: жить целые недели среди живых людей и не услышать ни одного приветливого звука, видеть на всех лицах отталкивающее презрение и отвращение, вполне быть уверену, что никто ни в чем не поможет, а напротив — с радостью сделает зло... И действительно, фискал становится в товариществе вне покровительства всяких законов: на него клеветали, подводили под наказания, крали и ломали его вещи, рвали одежду и книги, били его и мучили. Иное поведение относительно фискала считалось ''бесчестным''. Но начальство все-таки напрасно развратило навеки несколько десятков человек, сделав из них наушников: училищная жизнь развивалась в своих нелепых формах, и товарищество делало что хотело. Семенов, смотря на играющих в камешки, злорадостно усмехнулся. — С пылу горячие! — закричал Гороблагодатский. В его голосе было что-то зловещее. Тавля струсил и побледнел на минуту. Около стола опять толпа. Опять камень летает в воздухе, но теперь Тавлина рука лежит на столе; напрасно он понадеялся на себя: Гороблагодатский в один прием взял все восемь конов, а Тавля срезался на пятом... — Конца не будет! — сказал сурово Гороблагодатский. Тавля видимо трусил. Окружающие не смеялись: они видели, что дело идет не на шутку, что Гороблагодатский мстит. Дошло до ста. От здоровенных щипчиков вспухла рука Тавли. Он выносил страшную боль, наконец не вытерпел и проговорил просительно: — Да ну, полно же!.. — После двухсот проси пощады, — отвечал Гороблагодатский. — Ведь больно!.. — Еще больнее будет. На сто семидесятом щипке у Тавли рука покрылась темно-синим цветом. Он чувствовал лом до самого плеча... — Довольно же, Ваня... что же это будет? Гороблагодатский вместо ответа с ожесточением щипнул Тавлю. Тавля знал, что слово Гороблагодатского ненарушимо, однако он ощущал до того сильную боль во всей руке, что не мог не просить: — Оставь... ведь натешился. — Скажи только слово, еще двести закачу!.. Гороблагодатский дал щипчик более чем с пылу горячий. Тавля не вынес: по щекам его потекли слезы. Наконец двести. — Теперь прощенья проси! Как ни больно Тавле, а стыдно прощенья просить. — Да ну, оставь же! — Зачем насмехался давечь? — Так то ведь шутка! — Так ты смеешь, животное, надо мной шутить? Жестоко щипнул он Тавлю. — Ну прости меня, Ваня... Гороблагодатскому точно жаль было прекратить мучения ненавистного для него Тавли. Он собрал все силы, и от последнего щипка рука Тавли почернела. — Будет с тебя. Сыт ли?.. — спросил Гороблагодатский. Лишь только освободился Тавля, страх в душе его сменился бешенством и злостью. — Подлец! — проговорил он. — Слышь, не задевай! в зубы съезжу! — Ты? — Я. — А вот и харя, съезди, — сказал Гороблагодатский, подставляя свое лицо... Тавля забылся в бешенстве и залепил оглушительную плюху своему врагу, но в ответ получил еще здоровейшую. Завязалась драка... «Так и надо, так и надо!..» — шевелилось в душе Семенова... Тавля так ошалел от злости, что, несмотря на истерзанную свою руку, не уступал Гороблагодатскому, хотя тот был сильнее его. Злость до того охмелила Тавлю и увеличила его силы, что трудно было решить, на чьей стороне осталась победа... Гороблагодатский затаил и эту обиду в душе. Гороблагодатский после драки пошел к ведру напиться; на дороге ему попался Семенов. Он дал Семенову затрещину и, как ни в чем не бывало, продолжал свой путь. Семенов со злостью посмотрел на него, но не смел пикнуть слова. Постояв немного посреди класса, Семенов стал бесцельно шляться из угла в угол и между партами, останавливаясь то здесь, то там. Посмотрел он, как играют в ''чехарду'', — игра, вероятно, всем известная, а потому и не будем ее описывать. В другом месте два парня ''ломали пряники'', то есть, встав спинами один к другому и сцепившись руками около локтей, поочередно взваливали себе не спину друг друга; это делалось быстро, отчего и составлялась из двух лиц одна качающаяся фигура. У печки секундатор, по прозванию Супина, учился своему мастерству: в руках его отличные лозы; он помахивал ими и выстегивал в воздухе полосы, которые должны будут лечь на тело его товарища. На третьей парте играли в ''швычки'': эта деликатная игра состоит в том, что одному игроку закрывают глаза, наклоняют голову и сыплют в голову щелчки, а он должен угадать, кто его ударил; не угадал — опять ложись; угадал — на смену ему ляжет угаданный. Семенов увидел, как его товарищу пустили в голову целый заряд швычков и как тот, вставая, схватился руками за голову. «Так и надо!» — повторил он в душе и пошел к пятой парте. Там одна партия дулась в три листика, а другая в носки: известная игра в карты, в которой проигравшему бьют по носу колодой карт. Семенов перешел к седьмой парте и полюбовался, как шесть ''нахаживали''. Эти шестеро, взявшись руками за парту, качались взад и вперед. На следующей парте Митаха выделывал ''богородичен на швычках'', то есть он пел благим гласом «Всемирную славу» и в такт подщелкивал пальцами. Тут же Ерундия (прозвище) играл ''на белендрясах'', перебирая свои жирные губы, которые, шлепаясь одна о другую, по местному выражению, ''белендрясили''. Третий артист старался возможно быстро выговаривать: «под потолком полком полколпака гороху», «нашего пономаря не перепономаривать стать», «сыворотка из-под простокваши». Наконец Семенов пробрался до стены. Здесь Омега и Шестиухая Чабря играли в ''плевки''. Оба старались как можно выше плюнуть на стену. Игра шла на ''смазь''. Шестиухая Чабря плюнул выше. — Подставляй! — сказал он, расправляя в воздухе свою пятерню. Омега выпятил свою ''лупетку'' (лицо). — Надувайся! — сказал Чабря. Омега надул щеки. — Шире бери! Омега до того надулся, что покраснел. — ''Верховая'', — начал Чабря, прикладывая свою руку ко лбу Омеги, — ''низовая'', прикладывая к подбородку, — две ''боковых'', — прикладывая к одной и другой щеке. — Надувайся! Омега надулся. — И ''всеобщая''! — торжественно вскрикнул Шестиухая Чабря. После этого он забрал лицо Омеги в пясть, так что оно между пальцами проступило жирными и лоснящимися складками, и тряс его за упитанные мордасы и кверху и книзу. Семенову было скучно. Он не знал, что делать... — Леденцов, пряников! Пряников, леденчиков! Это был голос Элпахи, который обыкновенно торговал пряниками и леденцами, от чего получал немалую выгоду, потому что покупал фунтами, а продавал по мелочи. Семенов очутился около него. — На сколько? — спросил Элпаха, оглядываясь вокруг и около, потому что товарищество запрещало говорить с Семеновым, но купецкая корысть Элпахи взяла свое. — На пять копеек. — Деньги? — Вот! — Держись. — Что ж ты обсосанных даешь? — Лучший сорт. — Перемени, Элпаха. — Леденчиков, пряников! — закричал Элпаха, отворачиваясь в сторону. Семенов, держа на ладони, рассматривал леденцы, не зная, съесть их или бросить, и уже решился съесть, как кто-то сзади подкрался, схватил с руки лакомство и быстро скрылся. Семенов со злобой посмотрел на товарищей, но бессильна была его злоба, и в то же время одурь брала его от скуки. — Давай играть в ''костяшки'', — сказал ему Хорь. Семенов сам удивился, что с ним заговорил товарищ. Он недоверчиво смотрел на Хоря. — Что ''гляделы'' -то пучишь? не бойся! — Надуешь... — Ну вот дурак... что ты! — Побожись. — Ей-богу, вот те Христос! — Право, не надуешь? — Побожился! чего ж тебе еще? — Ну ладно, — ответил Семенов, от души обрадовавшись, что с ним заговорило живое существо, хоть это живое существо и было Хорь. В училище была своя монета — ''костяшки'' от брюк, жилетов и сюртуков. За единицу принималась ''однодырочная'' костяшка; две однодырочных равнялись ''четырехдырочной'', или ''паре'', пять пар ''куче'', или ''грошу'', пять куч ''великой куче''. Костяшки имели цену, определенную раз навсегда, и во всякое время за пять пар можно было получить грош. Огромное количество костяной монеты обращалось в бурсе. Ею платили при игре ''в юлу'' и ''в чет-нечет''. Бывали владетели сотни великих куч и более; их можно узнать по тому, что они всегда держат руку в кармане и роются там в костяном богатстве. Употребление костяной монеты породило особого рода промышленников, которые по ночам обрезывали костяшки на одежде товарищей или делали это во время классов, под партами, спарывая бурсацкую монету сзади сюртуков. Хорь был один из таких промышленников. У Хоря ничего не было своего — все казенное, и если бы не казна, вы увидели бы в лице его возможность на Руси совершенно голого человека. У него почти никогда не водилось денег. В продолжение семи лет у него не перебывало и семи рублей, так что настоящая монета для него была менее действительна, чем костяшки. Это был нищий второуездного класса, и мастер же он был ''кальячить''. Узнав, что у товарища есть булка или какое-нибудь лакомство, он приставал к нему как с ножом к горлу, канючил и выпрашивал до тех пор, пока не удовлетворят его желание Будучи без роду и племени, круглый сирота, он безвыходно жил в училище, на каникулы никогда не ездил и до того втянулся во все формы бурсацкой жизни, что, кроме ее, другой не существовало для него. Только в каникулярное время посещал он базар соседний, реку да лес: здесь был конец его света. Учиться Хорь терпеть не мог, но учился, потому что не мог терпеть и розги: из двух зол (а бурсацкое ученье — зло) приходилось выбирать меньшее. Он был страстный игрок в костяшки; но, наживши кое-как великую кучу, он либо выменивал ее на деньги и проедал их с жадностью нищего, либо опять проигрывал, потому что играл не совсем счастливо. Тогда с перочинным ножом он промышлял под партами, либо по ночам под подушками товарищей, куда ученики прятали свою одежду. У одного товарища таким образом он спорол с одежды все костяшки, так что не на что было застегнуться — все валилось долой, хоть умирай. Однажды Бенелявдов, первый силач класса, во время урока, при учителе, поймал его за волоса под партой и задал ему ''волосянку''. Просить пощады нельзя было: заметит учитель. После долго смеялись над Хорем, говоря, что у него волоса распухли. Теперь у Хоря только и было полпары, то есть однодырочная. — Чет аль нечет? — спросил он, загадывая. — Пусть нечет, — отвечал Семенов. — Твое. Теперь ты. Семенов загадал, но лишь только открыл он ладонь, чтобы сосчитать, верно ли Хорь сказал «нечет», как хищный Хорь схватил костяшки и спрятал их себе в карман. — Что же это. Хорь? — говорил Семенов. — Я тебе Хорь?.. а в ухо хочешь? — Оплетохом, — сказал один из товарищей. — Беззаконновахом, — прибавил другой. — И неправдовахом, — заключил третий. — Отдай, Хорь; право, отдай. — Опять Хорь?.. Рожу растворожу, зубы на зубы помножу! Семенов не стал более разговаривать. Несчастный отошел в сторону. Нигде не было для него приюта. Он вспомнил, что у него в парте есть горбушка с кашей. Семенов хотел позавтракать, но горбушки не оказалось. Раздраженный постоянными столкновениями с товарищами, он обратился к ним со словами: — Господа, это подло, наконец! — Что такое? — Кто взял горбушку? — С кашей? — отвечали ему насмешливо. — ''Стибрили''? — ''Сбондили''? — ''Сляпсили''? — ''Сперли''? — ''Лафа'', брат! Все эти слова в переводе с бурсацкого на человеческий язык означали: украли, а ''лафа'' — лихо! — Комедо! — раздался голос Тавли. — Иду! — было ответом. Семенов еще после обеда подслушал, что у Комеды с Тавлей состоялся странный спор на пари, и потому поспешил на голос Тавли, забыв о своей горбушке. — Готово? — спросил Комедо. — Есть! — отвечал Тавля и развязал узел, в котором оказалось шесть трехкопеечных булок. — Сожрешь? — Сказано. Толпа любопытных обступила их. Комедо был парень лет девятнадцати, высокого роста, худощавый, с старообразным лицом, сгорбленный. — Условия? — Не стрескаешь — за булки деньги заплати, а стрескаешь — с меня двадцать копеек. — Давай. — Смотри, ничего не пить, пока не съешь. Вместо ответа Комедо стал уплетать белый хлеб, который так редко едят бурсаки. — Раз! — считали в толпе. — Два, три, четыре... — Ну-ка пятую... Комедо улыбнулся и съел пятую. — Хоть на шестой-то подавись! Комедо улыбнулся и съел шестую. — Прорва! — говорил Тавля, отдавая двадцать копеек. — Теперь и напиться можно, — сказал Комедо. Когда он напился, его спрашивали: — А еще можешь съесть что-нибудь? — Хлеба с маслом съел бы. Достали ломоть хлеба и масла достали. — Ну-ка попробуй! Он съел. — А еще? — Горбушку с кашей съел бы. Добыли и горбушку. Его кормили из любопытства. Он съел и горбушку. — Эка тварь!.. Куда это лезет в тебя, животина ты эдакая! Скот! Как ты не лопнешь, подлец? — А что брюхо? — спросил кто-то. — Тугое, — отвечал Комедо, тупо глядя на всех... — Очень? — Пощупай. Стали брюхо щупать у Комеды. — Ишь ты, стерва!.. как барабан!.. — А что, два фунта патоки съешь? — Съем. — А четыре миски каши? — Съем... — А пять редек? — А четыре ковша воды выпьешь? — Не знаю... не пробовал... Я спать хочу... Комедо отправился в Камчатку. Долго толпа ругала Комеду и стервой, и прорвой, и всячески... Между тем Тавля, накормив на свой счет Комеду, по обыкновению озлился. Одному из первокурсных попала от него затрещина, другому он загнул салазки, третьему сделал смазь. Гороблагодатский видел это и в душе называл Тавлю скотиной. Потом Тавля посмотрел на игру в ''скоромные''. Васенда наводил: он выставляет руку на парте, а Гришкец со всего маху ладонью бьет его по руке. Васенда старается отдернуть руку, чтобы Гришкец дал промах: тогда уже будет подставлять руку Гришкец. Это Тавлю не развлекло. — Не ''садануть'' ли в ''постные''? — пробормотал он. Он стал оглядываться, желая узнать, не играют ли где в постные. — А, вон где! — сказал он, отыскав то, что требовалось. Около задних парт, подле Камчатки, собралось человек восемь. Один из них, положив голову на руки, так что не мог видеть окружающих, наводил; спина его была открыта и выпячена вперед. Поднялись над спиной руки и с треском опустились на нее. К ударам других присоединился и удар Тавли. По силе удара наводивший догадался, чей он был... — Тавля ударил, — сказал он. Тавля лег под удары. Гороблагодатский между тем направлялся правым плечом вперед, по-медвежьи, к той же кучке. Увидев, что Тавля наводит, он присоединился к играющим. Ударили Тавлю. — Хлестко! — говорили в толпе. — Ты восчувствуй, дорогая, я за что тебя люблю! — Кто ударил? — Ты. — Вали его... вали снова!.. Тавля наклонился... — Взбутетень его! — Взъерепень его! — Чтоб насквозь прошло! Трехпудовый удар упал на спину Тавли. — Гороблагодатский, — сказал Тавля, едва переводя дух... — Растянуть его снова! Опять повторился сильный удар... — Бенелявдов, — указал Тавля. — Вали еще!.. — Что ж, братцы, эдак убить можно человека... — Зачем мало каши ел? — Жарь ему в становой! Опять сильный удар, и опять не угадал Тавля. — Что ж это, братцы?.. убить, что ли, хотите? — Значит, любим тебя, почитаем, — сказал Гороблагодатский. — Братцы, я не лягу... что же такое!.. других так не бьют... — А тебя вот бьют! — Жилить? — Вздуем! — Морду расквашу! — сказал Гороблагодатский. — Братцы... — Ну! — крикнул грозно Бенелявдов. Тавля угадал наконец... Игроки захохотали, когда он сказал: — Я не хочу больше играть... — Отчего же, душа моя? — спросил Гороблагодатский. Тавля взглянул на него с ненавистью, но, не сказав ни слова, удалился потешаться над первокурсными... Кучка продолжала игру в постные. Но вдруг один из играющих поднял нос и понюхал воздух. — Кто это? — спросил он. Поднялись носы и других игроков. Потом все подозрительно посмотрели на Хорька. — Ей-богу, братцы, не я... вот те Христос, не я... хоть обыщите... — Чичер!.. — провозгласил Гороблагодатский. Человек десять вцепились Хорьку в волоса, а один из них запел: — Чичер, ячер, на вечер; кто не был на пиру, тому волосы деру; с кровью, с мясом, с печенью, перепеченью. Кочена иль пирога? — Пирога, — пищал Хорь... — Не проси пирога, мука дорога. Чичер, ячер, на вечер; кто не был на пиру, тому волосы деру; с кровью, с мясом, с печенью, перепеченью... Кочена иль пирога? — Кочена. Снова почали и опять пропели «чичер»... — Кок или вилки в бок? — Кок! — отвечал истасканный Хорь. После этого, отпустив в его голову несколько щелчков, отпустили его с миром, говоря: — Не бесчинствуй!.. — Черти эдакие! — отвечал Хорь. — Я в другой раз еще не так! Семенов, видя, как таскали Хоря, шептал: — Так и надо, так и надо! Но Гороблагодатский схватил Семенова сзади и положил на парту вместо того, кто должен был наводить; с другой стороны придержали Семенова за голову. На спину его обрушились жесточайшие удары. Он шатался, когда поднялся. Не его спине было переносить такую тяжесть здоровых ладоней. Осмотрелся он бессмысленно кругом. Кто бил? за что?.. Семенов упал на парту и зарыдал. Темнело в классе; еще несколько минут, и зги не увидишь. — Братцы, — заговорил Семенов, опомнившись, — за что вы меня ненавидите?.. все!.. все!.. Голос его был заглушен хоровою песней. Сумерки развивались быстро, едва можно рассмотреть лица; цвета и линии пропадают в воздухе, остаются одни звуки. Семенов пробрался к окну и с гнетущей тоской и злобой на сердце смотрел на неприветливый двор, в непроглядную тьму зимнего скверного вечера. Припомнилась ему родная семья. Отец давно уже встал от послеобеденного сна; добрая мать, которой он был любимцем, вносит теперь самовар в гостиную; брат и две сестренки уже около стола, щебечут и смеются; звенят чайные ложки и блюдца, и легкий пар идет от живительной влаги. «Домой бы теперь!..» Он закрыл лицо руками, приклонился к стеклу и опять зарыдал... Но вдруг плач его пресекся... Ужас напал на него, и он задрожал всем телом. Страшна такая жизнь, какую он испытал сегодня. Он забыл физическую боль тела, лишь только в груди залегло что-то и мешало дышать. Отупел он от страху, и неотразимо ясно представилось ему: «Отверженец!.. тебя все ненавидят! и даже предвидеть нельзя, что с тобой сделают! быть может, сейчас ударят в спину, вырвут клок волос из головы, плюнут в лицо...». В классе совершенно темно, потому что начальство из экономического расчета зажигало лампу только в часы занятий. В этой темноте могут сделать с ним что угодно, и не узнаешь, кто над тобой сорвет гнев свой и отомстит за товарищество. «Не буду больше», — прошептал он, и не было тени злобы в его душе. «Того и стою!» — прокрадывалось в его сознание. Он желал примириться с товариществом и душевно просил пощады. Он уже ненавидел начальство, сделавшее его фискалом, и готов был сам вырвать клок волос из головы того товарища, который займет его место. Семенов решился просить у всего класса прощения и публично отказаться от шпионства. Но вдруг он услышал, что будто кто-то крадется к нему; он в страхе поспешно оставил окно и неизвестно куда скрылся в темноте. В классе так темно, что за два шага не распознать лица человеческого. Всякие игры прекращались в эти часы и бурсак мог развлекаться только звуками, странными и разнообразными. Общее впечатление было дико... Звуки мешаются и переплетаются. Раздается крик какого-то несчастного, которому, вероятно, ''въехали в загорбок''; слышен напев на «Господи воззвах, глас осьмый»; вырывается из концерта патетическая нота в верхнее re; кого-то еще треснули по роже; у печки поют: «Отроцы семинарстии, посреде кабака стояще, пояху: подавай, наливай; мы книги продадим, тебе деньги отдадим»; слышен плач; ''грегочет'' какая-то тварь, то есть ржет по-лошадиному, выделывая «и-и-го-го-го-го!». Ругань висит в воздухе, крики и хохот, козлоглагольствуют, грегочут и поют на гласы и вкушают затрещины. В Камчатке, под управлением заматерелого Митахи, хранителя училищных преданий, поется стих, сложенный еще аборигенами бурсы: ::Сколь блаженны те народы, ::Коих крепкие природы ::Не знали наших мук, ::Не ведали наук! :Тут в столовую заглянешь, :Щей негодных похлебаешь, :Опять в свой класс идешь, :Идешь, хоть и воешь... ::А тут архангелы подскочат, ::Из-за парты поволочат, ::Давай раба терзать, ::Лозой его стегать... Бедняги! недаром же так дико в вашем классе. Вас волочат, терзают, стегают!.. Сочувственно подстают к голосу Митахи голоса его товарищей. К сожалению, конец песни, которая пелась каким-то замогильным, грустным напевом, забылся и не дошел до нас... В другом месте слышно: :На поповой-то на даче :Мужичок едет на кляче, :Хлибушку везе, :Хлибушку везе... :Мужичье к возью бежали, :Кулачьем в возье совали: :— Ще, бра', продаешь? :Ще, бра' продаешь? :Им сказали, ще овес; :Мужик вынул да потрес :На горсти своей, :На горсти своей. Еще слышно: :А как взяли козла :Поперек живота, :Как ударили козла :О сырую мать-землю; :Его ноженьки :При дороженьки, :Голова его, язык :Под колодою лежит... После каждого двустишия припевалось: :Ти-ли-ли-ли-ли-ли-ли и потом повторение второго стиха. А вот и еще отрывок: :Любимцы... Аполлона :Сидят беспечно in caupona [в кабачке, в харчевне]. :Едят селедки, merum [чистое, неразбавленное вино] пьют :И Вакху дифирамб поют: :«О, как ты силен, добрый Вакх! :Мы tuum regnum [твое царство] чтим в мозгах: :Dum caput nostrum [пока нашу голову] посещаешь, :Оттуда curas [заботы] выгоняешь, :Блаженство в наши льешь сердца :И dignus domini [достойный господа] отца. :Мы любим Феба, любим муз: :Они с богами нас равняют, :Они путь к счастью прокладают, :Они дают нам лучший вкус; :Sed omnes haec [но все эти] плоды ученья :Conjunctae sunt [соединены] всегда с томленьем... :Давно б наш юный цвет увял, :Когда б ты нас не подкреплял!» Восьмипесенная «Семинариада» составлена давно и переходит по преданию от одного поколения к другому. В местных песнях и стихах отразилось, как товарищество смотрело на науку и на своих начальников... Из общего же всем репертуара певались здесь либо жестокие романсы: «Стонет сизый голубочек», «Ночною темнотою», «Я, бедная пастушка», «Уж солнце зашло вверх, горя» и т. п., либо чисто народные песни: «Ах вы. сени», «Вниз по матушке по Волге», «Как за реченькою, как за быстрою», «Полно, полно нам, ребята, чужо пиво пити» и т. п. Но вот какой-то отпетый возглашает еще стих домашнего изделия: :В восьмом часу по утрам, :Лишь лампы блеснут на стенах, :Мужик Суковатов несется, :Несется в личных сапогах... Повисли в воздухе хохот, остроты и крепкая ругань против начальства... Опять какая-то шельма грегочет... десятеро загреготали ...двадцать человек... счету нет... Появились лай, мяуканье и кряканье, свист и визг. Ко всей этой ерунде присоединилась голосов в сорок бурсацкая ''разноголосица'': участвующие в ней разбирают между собою все тоны, употребляемые в пении, и все ноты берут сразу. Между тем сырость и холод пронимают приходчину до костей; благим матом затягивается: «холодно, холодно!» — это призывный к согреванию звук, после которого ученики начинают махать руками наподобие тому, как греются извозчики, и стонут — душу надрывают: «холодно, холодно!» — «Домового ли хоронят, ведьму ль замуж выдают?» Пастей во сто выработывается бесшабашный гвалт, и все это совершается в непроглядной темноте. Если бы привести в класс свежего человека, не слыхавшего стенаний бурсака, он подумал бы, что это грешные души воют в аду. Грегочут, тянут «холодно», дуют разноголосицу во все ноты; в вопиющих и взывающих звуках растут-разрастаются голоса и отдаются дрожью в оконных стеклах... Существует ли на свете еще какой-нибудь нелепый звук, который не отыскался бы в этой массе крика, пенья и гуденья! Но вот что-то новое зарождается в душном, промозглом воздухе кромешного класса; что-то встало над всеми голосами. Заслышали товарищи знаменитый громадный бас Великосвятского, гласящего «благоденственное и мирное житие»; с неудержимою силою оглушаются товарищи последними словами: «благополучно ныне почивающему на лаврах курсу многая лета!». На необъятной нотище разрешается последний звук... В одно мгновение, точно по одному темпу, смолкли все... Товарищество наслаждается; оно страстно любит крепкий звук... Но минута — и стоголосое «многая лета!» отвечало басу... Надо заметить, что товарищество уважало, кроме отпетых, потом силачей, потом голов, выносящих многоградусный хмель, — уважало и обширных басов. Бурса любит хорошие голоса, бережет их, лелеет, выручает из всякой беды. Ученики еще дома привыкли петь в церкви, славить Христа, служить панихиды и молебны, читать часы и апостол, отчего у них развиваются голоса и любовь к пению. В училищах часто бывают превосходные певческие хоры. Около Великосвятского слышно одобрение. — Господа, концерт! — предложил кто-то. — «На реках вавилонских». — Да нот нет!.. — На память!.. — Зови маленьких певчих. Через несколько минут поется концерт. Ни одного дикого звука нет в классе. Дисканты плачут детскими голосами; бас, как подавленная сила, гудит и сдержанно ропщет; слышен крик вавилонянина: «Воспойте нам от песней сионских!»; чудится, как в гневе и нетерпении топает ногами грозный деспот... «Каково воспоем на земле чуждей песнь господню?» — отвечают плачущие, робкие голоса детей; женские слезы слышны в грудных дискантах. Высокими, тихими и страстными нотами восходит плач и наконец переходит в сильные, грозные голоса: «Дщи вавилоня, окаянная! блажен, кто возьмет твоих младенцев и расшибет их головы о камень!». После концерта все стихло. Ученики, укрощенные на время стройным пением, рассказывают друг другу сказки, вспоминают каникулы, толкуют о начальстве и товариществе. Изредка кого-нибудь треснут по шее. Митаха, хранитель преданий, поет заунывным голосом: :А как взяли козла :Поперек живота... Но ученики недолго сидели скромно и тихо. — Приходчину дуть! — раздался чей-то голос. — Идет! — отвечают на голос. Собирается партия человек двадцать, и ноябрьским вечером крадутся через двор, в класс приходских учеников. Приходчина, тоже сидящая в сени смертней, ничего не ожидала. Второуездные, сделавши набег, рассыпались по классу, бьют приходчину в лицо, загибают ей салазки, делают смази, рассыпают постные и скоромные, швычки и подзатыльники. Кто бьет? за что бьет? Черт их знает, и черт их носит!.. Плач, вопль, избиение младенцев! На партах и под партами уничтожается горе-злосчастная приходчина. Больно ей. В этих диких побиениях приходчины, совершаемых в потемках, выражалась, с одной стороны, какая-то нелепая удаль: «раззудись, плечо, размахнись, кулак!», а с другой стороны — «трепещи, приходчина, и покоряйся!». Впрочем, в таких случаях большинство только удовлетворяло своей потребности побить кого-нибудь, дать вытряску, лупку, волосянку, отдуть, отвалять, взъерепенить, отмордасить, чтобы чувствовалось, что в твоих руках пищит что-то живое, страдает и просит пощады, и все это делается не из мести, не из вражды, а просто из любви к искусству. Натешившись вдоволь и всласть, рыцари с торжественным хохотом отправляются восвояси. Истрепанная приходчина охает, плачет и щупает бока свои. Когда рыцари вернулись в класс, там шла новая забава. — Мала куча! — кричало несколько человек. Среди класса, в темноте, шла какая-то возня — не то игра, не то драка... Смех и брань раздавались оттуда. Усиливается возня. Обыкновенно, когда кричали «мала куча», то это значило, что кого-нибудь повалили на пол, на этого другого, потом третьего и т. д. Упавшим не дают вставать. Человек тридцать роются в куче, сплетаясь руками и ногами и тиская друг другу животы. Успевшие выбиться из кучи и встать на ноги стараются повалить других, еще не упавших на пол, и постоянно раздается в несколько голосов: — Мала куча! Не окончилась еще эта возня, как затеялась новая. — Масло жать! — кричали из угла у печки. Слышно, как толпа пробирается в угол, напирает и давит своею массою попавших к стене, при криках: — Михалка, вали! — Васенда, при! — Работай, Шестиухая Чабря... — Тисни, Хорь, тисни! Попавшие к стене еле дышат, силятся выбиться наружу, а выбившись, в свою очередь жмут масло. Но обе игры неожиданно прекратились... Раздался пронзительный, умоляющий вопль, который, однако, слышался не оттуда, где игралась «мала куча», и не оттуда, где «жали масло». — Братцы, что это? братцы, оставьте!.. караул!.. Товарищи не сразу узнали, чей это голос... Кому-то зажали рот... вот повалили на пол... слышно только мычанье... Что там такое творится? Прошло минуты три мертвой тишины... потом ясно обозначился свист розог в воздухе и удары их по телу человека. Очевидно, кого-то секут. Сначала была мертвая тишина в классе, а потом едва слышный шепот... — Десять... двадцать... тридцать... Идет счет ударов. — Сорок... пятьдесят... — А-я-яй! — вырвался крик... Теперь все узнали голос Семенова и поняли, в чем дело... — Ты, сволочь, кусаться! — Это был голос Тавли. — Ай, братцы, простите!.. не буду!.. ей-богу, не бу... Ему опять зажали рот... — Так и следует, — шептались в товариществе... — Не фискаль вперед!.. Уже семьдесят... Боже мой, наконец-то кончили! Семенов рыдал сначала, не говоря ни слова... В классе было тихо, потому что всячески совершилось дело из ряду вон... Облегчившись несколько слезами, но все-таки не переставая рыдать, Семенов, потеряв всякий страх от обиды и позора, кричал на весь класс: — Подлецы вы эдакие!.. Чтобы вам всем... — И при этом он прибавил непечатную брань. — Полайся! — На зло же расскажу все инспектору... про всех... Неизвестно, от кого он получил затрещину, и опять зарыдал на весь класс благим воем. Некоторые захохотали, но многим было жутко ...отчего? Потому что при подобных случаях товарищество возбуждалось сильно, отыскивало в потемках своих нелюбимцев и крепко било их. Между тем рыдал Семенов. Невыразимая злость на обиду душила его; он в клочья разорвал чью-то попавшуюся под руку книгу, кусал свои пальцы, драл себя за волосы и не находил слов, какими бы следовало изругаться на чем свет стоит. Измученный, избитый, иссеченный, несколько раз в продолжение вечера оскорбленный и обиженный, он теперь совершенно одурел от горя. Жаль и страшно было слышать, как он шептал: — Сбегу... сбегу... зарежусь... жить нельзя!.. Надобно честь отдать товарищам: большая часть, особенно первокурсные, в эту минуту сочувствовали горю Семенова. У некоторых были даже слезы на глазах — благо темно, не заметят. Второкурсные храбрились, но и на них напала тоска, смешанная со страхом. Все понимали, что такое дело даром не пройдет и что великого сеченья должна ожидать бурса. Тихо было в классе; лишь Семенов рыдал... Что-то злое было в его рыданиях... но вот они вдруг прекратились, и настала мертвая тишина. — Что с ним? — спрашивали ученики. — Не случилось ли беды? — Да жив ли он? — Братцы, — закричал Гороблагодатский, освидетельствовав парту, на которой сидел Семенов, — он пошел жаловаться! — Опять фискалить! — раздалось несколько голосов. Расположение товарищей мгновенно переменилось; посыпалась на Семенова злая брань. — Смотрите, не выдавать, ребята! — Э, не репу сеять!.. — слышались ответные голоса. — А ты как же, Тавля? — Я скажу, что хотел заступиться за него, и в то время, как отдергивал от его рта чью-то руку, он и укусил мою. — Молодец Тавля. Однако Тавля дрожал, как осиновый лист. — А что цензор будет говорить? — он должен донести, а то ему придется отвечать. — А скажу, что меня не было в классе, — вот и все! В это время раздался звонок, возвестивший час занятий. Отворилась дверь, и в комнату внесли лампу о трех рожках. От столбов полосами легли тени по классу, и осветились неуклюжие здоровенные парты, голые и ржавые стены, грязные окна, осветились угрюмым и неприветливым светом. Второкурсные собрались на первых партах и вели совещания о текущих событиях. Начались занятия; но странно, несмотря на прежестокие розги учителей, по крайней мере человек сорок и не думали взяться за книжку. Иные надеялись получить в нотате хорошую отметку, подкупив авдитора взяткой; иные думали беспечно: «авось-либо и так сойдет!», а человек пятнадцать, на задних партах, в Камчатке, ничего не боялись, зная, что учителя не тронут их: учителя давно махнули на них рукой, испытав на деле, что никакое сеченье не заставит их учиться; эти счастливцы готовились к исключению и знать ничего не хотели. Лень была развита в высшей степени, а отсутствие всякой деятельности во время занятных часов заставило ученика выработать тот элемент училищной жизни, который известен под именем школьничества, элемент, общий всякому воспитательному заведению, но который здесь, как и все в бурсе, является в оригинальных формах. Сидящие в Камчатке пользовались некоторыми привилегиями; на их шалости цензор, наблюдающий тишину и порядок, смотрел сквозь пальцы, лишь бы не шумели камчадалы. Пользуясь такими льготами, камчадалы развлекались как умели. Гришкец толкает Васенду и шепчет: «следующему», Васенда толкает Карася, Карась Шестиухую Чабрю, передавая то же слово; этот передает дальнейшему, толчок переходит на другую парту, потом на третью и так перебирает всех учеников. Вон Комедо, объевшись, спит, а Хорь, нажевав бумаги, сделал комок, который называется ''жевком'', и пустил его в лицо спящего товарища. Комедо проснулся и пишет к Хорю записку: «После занятия тебе я спину сломаю, потому что не приставай, если к тебе не пристают», и опять засыпает. Записок много пересылается по комнате; в одной можно читать: «Дай ножичка или карандаша», в другой: «Эй, Рабыня! (это прозвище ученика) я ужо с тобой на матках в чехарду», в третьей «Пришли, дружище, табачку понюшку, после, ей-богу, отдам»; а вот Хитонов получил безымянную ругательную записку: «Ты, Хитонов, рыжий, а рыжий-красный — человек опасный; рыжий-пламенный сожег дом каменный». Ответы и требуемые вещи идут по той же почте. Дети развлекаются по мере возможности. Многие корчат гримасы, ловят нос языком, косят глаза, пялят рот пальцами, показывая искривленное лицо другим или рассматривая его в трехкопеечное зеркальце. Плюнь умеет корчить рожи на номера: он высунул язык в левую сторону, нос подпер пальцем к правой щеке, глаза выпучил, щеки отдул — это номер пятый. Всех номеров двенадцать. Авдитор, по прозванью Богиня, жует резину, третий день не выпуская ее изо рта; она скоро превратится в мягкую массу; потом надо надуть ее воздухом, сжать пальцами, вследствие чего образуется пузырек; пузырьком великовозрастный ударит себя по лбу и услышит легкий треск; чтобы насладиться таким счастьем, он работает усердно, не щадя своих челюстей, а когда устанет, то дает пожевать подавдиторному. Мямля сделал панораму из конфетных картинок и любуется ею целый час и в сотый раз; у него же из билетиков от леденцов сделан оракул: по леденечным билетикам красны девицы гадают о женихах, а он — вспорют его завтра или нет. Сосед его сделал ''пильщика'', то есть деревянную куклу с пилою, и, отыскав равновесие, поставил ее на краю парты и заставляет ее качаться. Чеснок запихнул себе в нос нитку, под сильным вдыханием воздуха проводит ее в рот и, передергивая нитку взад и вперед, показывает эту штуку своему ''закоперщику'' (другу) Мямле. Один великовозрастный камчадал оттачивает перочинный нож и потом бреет верхнюю губу и щеки. Выбрившись, он начинает долбить в парте ящичек. Другой великовозрастный делает цепочку из сутуги. Третий великовозрастный свернул бумагу в тонкую трубочку и щекочет ею себе в носу; рожа его сморщилась, он чихнул громко, и ему весело. Двое камчадалов учатся иностранным языкам; один говорит «хер-я, хер-ни, хер-че, хер-го, хер-не, хер-зна, хер-ю, хер-к зав, хер-тро, хер-му»; следует лишь вставить после каждого слога «хер» и выйдет не по-русски, а ''по-херам''. Другой отвечает ему еще хитрее: «ши-чего ни-цы, ши-йся не бо-цы», то есть «ничего не бойся». Это опять не по-русски, а ''по-шицы''; здесь слово делится на две половины, например: розга, к последней прибавляется ''ши'' и произносится она сначала, а к первой ''цы'' и произносится она после; выходит ''ши-зга ро-цы''. Пентюх на последней парте занимается типографским искусством: он слюнит кость на суставе пальца, прикладывает сустав на печатную букву в учебнике и потом вырывает ее; снявши букву с пальца, он переводит ее на бумагу; таким образом печатается какое-нибудь слово. Под последними партами улеглись на постланные на пол шубы человек пять и рассказывают сказки и побывальщины. На многих скучное, монотонное, без всякого содержания занятное время нагнало непобедимый сон; спят на пятой парте, спят на седьмой, спят на двенадцатой, спят под партами. Так камчатники и второкурсные, приготовившие уроки, проводят занятные часы. Веселая жизнь! Но только записные, безнадежные лентяи, готовящиеся получить титулку, пользовались правом развлекаться в занятные часы. Кроме их, было еще много лентяев, кандидатов в камчадалы, но еще не камчадалов. Провождение времени этими учениками было еще бесцветнее. Они тоже развлекались по-своему, но так как им необходимо было притворяться, будто они дело делают, то и развлечения их были другие. Цапля со всеусердием пишет что-то; со стороны посмотреть, он прилежнейший ученик, а между тем он вот что делает: напишет цифру, под ней другую, потом умножит их; под произведением опять подпишет первую цифру, опять умножит числа и т. д. работает, желая узнать, что из этого выйдет. Порося придавил глаз пальцем и любуется, как перед ним двоятся и троятся предметы; потом, затыкая и оттыкая уши, слушает жужжанье и легкий говор в классе, как оно прерывающимися звуками отдается в его ушах; а не то он приставит ухо к парте и рассуждает, отчего это через дерево усиливается звук. Один первокурсный нащипывает себе руку, желая приучить ее хоть к тепленьким щипчикам. Другой завязал конец пальца ниткой и любуется на затекшийся кровью палец. Третий насасывает руку до крови... Изобретают самые пустые и, кажется, неинтересные занятия, например, прислушиваются, как бьется пульс, заберут в легкие воздуху и усиливаются как можно дольше удержать его в груди, задают себе задачу — не мигнуть ни разу, пока не сосчитают тысячу, сбивают слюну во рту и потом выплевывают на пол, читают страницу сзаду наперед и притом снизу вверх, положат натаскать из головы сотню волос и натаскают; кто болтает ногами, кто ковыряет в носу, перемигиваются, передают друг другу разные знаки, руками выделывают разные акробатические штуки... Иной сидит, положив голову на ладони, и смотрит в воздух беспредметно: он мечтает о матери, сестрах, о соседнем саде помещика, о пруде, в котором ловил карасей... и урок ему нейдет на ум. Некоторые, зажмурив глаза и стараясь попасть пальцем в палец, гадают, будет ли сечь завтра учитель или нет, и когда выходит — будет, то соображают, где бы взять денег в долг, чтобы подкупить авдитора, а за книжку и не думают браться. Иные сидят обессмыслевши и млеют в тоске неисходной, ожидая скоро ли пройдут три узаконенных часа и ударит благодатный звонок, возвещающий ужин, тупо глядя на тускло горящую лампу. У этих бурсаков не хватает силы воли взяться за урок. Но что это значит? — спросит читатель. — Неужели занимательнее читать страничку снизу вверх, как это делают некоторые для развлечения, нежели сверху вниз?.. Да пожалуй, что и занимательнее. Недаром же сложилась в бурсе песня, которая говорит, что «блаженны народы, не ведающие наук», что нужно иметь «крепкую природу» для училищных «мук», что ученик, идя в класс, «воет», он «раб», его «терзают». Песня, переходящая от поколения к поколению, недаром сложилась. Главное свойство педагогической системы в бурсе — это долбня, долбня ужасающая и мертвящая. Она проникала в кровь и кости ученика. Пропустить букву, переставить слово считалось преступлением. Ученики, сидя над книгою, повторяли без конца и без смыслу: «стыд и срам, стыд и срам, стыд и срам... потом, потом... постигли, стигли, стигли... стыд и срам потом постигли...». Такая египетская работа продолжалась до тех пор, пока навеки нерушимо не запечатлевалось в голове ученика «стыд и срам». Сильно мучился воспитанник во время урока, так что учение здесь является физическим страданием, которое и выразилось в песне: «Сколь блаженны те народы». При глухой долбне замечательны в училищной науке возражения. Педагоги получали воспитание схоластическое, произошли всевозможную синекдоху и гиперболу, острием священной хрии вскормлены, воспитаны тою философией, которая учит, что «все люди смертны, Кай — человек, следовательно Кай смертей» или что «все люди бессмертны, Кай — человек, следовательно Кай бессмертен», что «душа соединяется с телом по однажды установленному закону», что «законы тожества и противоречия неукоснительно вытекают из нашего я или из нашего самосознания», что «где является свет, там уничтожается тьма», что «смирение есть источник всякого блага, а вольнодумство пагубно и зазорно» и т. п. Они упражнялись в диалектике, разрешая такие, например, вопросы: «может ли диавол согрешить?», «сущность духа подлежит ли в загробной жизни мертвенному состоянию?», «первородный грех содержит ли в себе, как в зародыше, грехи смертные, произвольные и невольные?», «что чему предшествует: вера любви или любовь вере?» и т. п. Окончательно же окрепли их мозги в диспутах, когда они победоносно витийствовали на одну и ту же тему pro и contra [за и против (лат.)], смотря по тому, как прикажет начальство, причем пускались в дело все сто форм схоластических предложений, все роды и виды софизмов и паралогизмов. Еще во время детства у них явилось расположение разрешать: «что такое сущность?», «что такое целое?», «спасется ли Сократ и другие благочестивые философы язычества или нет?», и им очень хотелось, чтобы нет. Особенно же любили учителя доказывать, что человек есть существо бессмертное, одаренное свободно-разумной душою, царь вселенной, — хотя странно, в действительной жизни они едва ли не обнаруживали того убеждения, что человек есть не более не менее, как бесперый петух. Все это слышалось в возражениях педагогов. Ученик до боли в висках напрягал голову, когда приходилось разрешать великие вопросы педагогов-философов, но, к благополучию его, возражения давались редко и вообще считались ученою роскошью. Над всем царила всепоглощающая долбня... Что же удивительного, что такая наука поселяла только отвращение в ученике и что он скорее начнет играть в плевки или проденет из носу в рот нитку, нежели станет учить урок? Ученик, вступая в училище из-под родительского крова, скоро чувствовал, что с ним совершается что-то новое, никогда им не испытанное, как будто пред глазами его опускаются сети одна за другою, в бесконечном ряде, и мешают видеть предметы ясно; что голова его перестала действовать любознательно и смело и сделалась похожа на какой-то препарат, в котором стоит пожать пружину — и вот рот раскрывается и начинает выкидывать слова, а в словах — удивительно! — нет мысли, как бывало прежде. Только ученики, соединившие в себе способность долбить со способностью отвечать на возражения, никогда не задумывались над уроком. Но для этого надо было родиться ''башкой''. Бывали удивительные башки. Так, некто Светозаров выучил из латинского лексикона Розанова слова и фразы на четыре буквы; начав с «A, ab, abc», он отхватывал несколько печатных листов, не пропуская ни одного слова, и такой подвиг был предпринят единственно из любви к искусству. Но немногие были способны к училищным работам; большинству они давались трудно, и лишь розги заставляли заниматься. Вон Данило Песков, мальчик умный и прилежный, но решительно неспособный долбить слово в слово, просидев над книгой два часа с половиной, поводит помутившимися глазами... и что же?.. он видит, многие измучились еще более, чем он, многие еще доканчивают свою порцию из учебников, озабоченно вычитывая урок и подняв голову кверху, как пьющие куры. Иные чуть не плачут, потому что невысокий балл будет выставлен против их фамилии в нотате. Один, желая возбудить в себе энергию, треплет сам себя за волоса... Э, бедняга, хоть сам-то пожалей себя! брось ты книгу под парту либо наплюй в нее — все равно завтра твое тело будет страдать под лозами... ступай-ка, дружище, в Камчатку — там легче живется; а дельных знаний у камчатников, право, не меньше, нежели у самого закаленного башки. Ученик, вглядываясь в измученные долбнею лица товарищей, невольно спрашивает себя: «Зачем эти труды и страдания? к чему эта возня с утра до вечера над опротивевшим учебником? разве мы не люди?». Среди таких размышлений выскочит без спросу, сам собою, кончик урока и простучит всеми словами в голове. Под конец занятия у прилежного ученика голова измается; в ней не слышно ни одной мысли, хотя и являются они, послушные сцеплению идей, как это бывает с человеком во сне. Невесела картина класса... Лица у всех скучные и апатические, а последние полчаса идут тихо, и, кажется, конца не будет занятию... Счастлив, кто уснуть сумел, сидя за партой: он и не заметит, как подойдет минута, возвещающая ужин. Но вечер кончился очень занимательно. Минут за тридцать до звонка явился в классе Семенов. Бледный и дрожащий от волнения, вошел он в комнату и, потупясь, ни на кого не глядя, отправился на свое место. Занятная оживилась: все смотрели на него. Семенов чувствовал, что на него обращены сотни любопытных и злобных глаз, холодно было у него на душе, и замер он в каком-то окаменелом состоянии. Он ждал чего-то. Минуты через четыре снова отворилась дверь; среди холодного пара, ворвавшегося с улицы в комнату, показались четыре солдатские фигуры — служителя при училище: один из них был Захаренко, другой Кропченко — на них была обязанность сечь учеников; двое других, Цепка и Еловый, обыкновенно держали учеников за ноги и за голову во время сечения. Мертвая тишина настала в классе... Тавля побледнел и тяжело дышал. Скоро явился инспектор, огромного роста и мрачного вида. Все встали. Он, ни слова не говоря, прошелся по классу, по временам останавливаясь у парт, и ученик, около которого он останавливался, дрожал и трепетал всем телом... Наконец инспектор остановился около Тавли... Тавля готов был провалиться сквозь землю. — К порогу! — сказал ему инспектор после некоторого молчания. — Я... — хотел было оправдываться Тавля. — К порогу! — крикнул инспектор. — Я заступался за него... он не понял... Инспектор был сильнее всякого бурсака. Он схватил Тавлю за волосы и дал ему трепку; потом наклонил его за волоса лбом к парте, а другой рукой, кулаком, ударил ему в спину, так что гул раздался от здорового удара по крепкой спине; потом, откинув Тавлю назад, инспектор закричал: — К порогу! Тавля после этого не смел рта разинуть. Он отправился к порогу, разделся медленно, лег на грязный пол голым брюхом; на плеча и ноги его сели Цепка и Еловый... — Хорошенько его! — сказал инспектор. Захаренко и Кропченко взмахнули с двух сторон лозами; лозы впились в тело Тавли, и он, дико крича, стал оправдываться, говоря, что он хотел заступиться за Семенова, а тот не понял, в чем дело, и укусил ему руку. Инспектор не обращал внимания на его вопли. Долго секли Тавлю и жестоко. Инспектор с сосредоточенной злобой ходил по классу, ни слова не говоря, а это был дурной признак: когда он кричал и ругался, тогда криком и руганью истощался гнев... Ученики шепотом считали число ударов и насчитали уже восемьдесят. Тавля все кричал «не виноват!», божился господом богом, клялся отцом и матерью под лозами. Гороблагодатский злобно смотрел то на инспектора, то на Семенова; Семенов не понимал сам себя: и тени наслаждения местью не было в его сердце, он почти трясся всем телом от предчувствия чего-то страшного, необъяснимого. Бог знает, на что бы он согласился, чтобы только не секли Тавлю в эту минуту. Тавля вынес уже более ста ударов, голос его от крику начал хрипнуть, но все он продолжал кричать: «Не виноват, ей-богу, не виноват... напрасно!». Но он должен был вынести полтораста. — Довольно, — сказал инспектор и прошелся по комнате. Все ожидали, что будет далее. — Цензор! — сказал инспектор. — Здесь, — отозвался цензор. — Кто еще сек Семенова? — Я не знаю... меня... — Что? — крикнул грозно инспектор. — Меня не было в классе... — А, тебя не было, скот эдакой, в классе!.. Завтра буду сечь десятого, а начну с тебя... И тебя отпорю, — сказал он Гороблагодатскому, — и тебя, — сказал он Хорю. Потом инспектор указал еще на несколько лиц. Гороблагодатский грубовато ответил: — Я не виноват ни в чем... — Ты всегда виноват, подлец ты эдакой, и каждую минуту тебя драть следует... — Я не виноват, — ответил резко Гороблагодатский. — Ты грубить еще вздумал, скотина? — закричал инспектор с яростью. Гороблагодатский замолчал, но все-таки, стиснув зубы, взглянул с ненавистью на инспектора... Выругав весь класс, инспектор отправился домой. На товарищество напал панический страх. В училище бывали случаи, что не только секли десятого, но секли поголовно весь класс. Никто не мог сказать наверное, будут его завтра сечь или нет. Лица вытянулись; некоторые были бледны; двое городских тихонько от товарищей плакали: что, если по счету придешься в списке инспектора десятым?.. Только Гороблагодатский проворчал: «не репу сеять!» и остервенился в душе своей и с наслаждением смотрел на Тавлю, который не мог ни стать, ни сесть после экзекуции. Гороблагодатский намеревался идти к Семенову и избить его окончательно; он уже сказал себе: «семь бед — один ответ»; но вдруг лицо его озарилось новой мыслью, он злорадостно усмехнулся и проговорил: — ''Пфимфа''! Семенов совершенно замер... Он был в том состоянии, когда человек чувствует, что над ним поднят кулак, готовый упасть на его темя каждую минуту, и он каждую минуту ждет удара тяжелого. Он был точно стиснут и сдавлен со всех сторон... дышать почти нельзя... Черти, черти! какие минуты приходилось переживать бурсаку... — Пфимфа! — сказал Гороблагодатский, подходя к цензору, и стали они шептаться... Ударил звонок к ужину. Сердца несколько повеселели... — Становись в пары! — закричал цензор... Минуты через две ученики отправились в столовую и, пропевши в пятьсот голосов «Отче наш», принялись за скудную пищу... Когда толпа обратно валила из столовой, цензор подошел к Бенелявдову и повторил загадочное слово: — Пфимфа! — Следует! — ответил Бенелявдов. Уже в обители священной Привратник запер крепко вход, И схимник в келье единенной На сон грядущий preces [молитвы] чтет... Морфей на город сыплет маки, Заснул народ мастеровой; Одни не дремлют лишь собаки, Да кой-где вскрикнет часовой... Вторично петухи кричали... Был ночи час; все крепко спали... Так «Семинариада» описывает ночь... Во втором этаже, по правую руку огромного училищного двора, помещаются 6, 7, 8, 9 и 10-й номера спален. Эти спальни соединены между собой. Задний отдел трех номеров носил название ''Сапога''. Это были спальни своекоштных; поэтому утром и вечером, особенно в первые недели после больших праздников, в Сапоге и других двух комнатах открывался чисто обжорный ряд. Сюда стекалось все училище; ученики толпами переходили от одной кровати к другой; из под кроватей, числом до двухсот в этих номерах, выдвигались сундуки, наполненные, кроме книг, разными съестными припасами. С дома, особенно с деревень, привозились в запас огромные белые хлебы, масло, толокно, грибы в сметане, моченые яблоки. От этих припасов отделялись особого рода запахи и наполняли собою воздух; с этими запахами мешались нецензурные миазмы; от стен, промерзавших зимою в сильные морозы насквозь, несла сырость, сальные свечи в шандалах делали атмосферу горькою и едкою, и ко всему этому надо прибавить, что в углу у дверей стоял огромный ушат, наполненный до половины какою-то жидкостью и заменявший место нечистот. К такой ядовитой атмосфере должен был привыкать ученик, и поверит ли кто, что большинство, живя в зараженном воздухе, утрачивало наконец способность чувствовать отвращение к нему!.. Другая беда — холод был для ученика более невыносим. Начальство печей не топило по неделе; ученики воровали дрова, но это не всегда случалось, и товарищество, ложась под холодные одеяла, должно было покрываться своими шубами и шинелями. Огромные комнаты спален, со столбами посредине, как и в классах, слабо освещались, и темные тени ложились полосами по кроватям. Ученики храпели и бредили; некоторые во сне скрипели зубами. Доскажем последние события зимнего вечера в бурсе. Из комнат Сапога неожиданно появилась фигура и отправилась в угол девятого номера; там поднялись еще две фигуры... Между ними начались совещания. — У тебя пфимфа? — спрашивал один. — У меня. — Давай сюда. Все три фигуры отправились в угол и там остановились около кровати Семенова... Один из участников держал в руках сверток бумаги в виде конуса, набитый хлопчаткою. Это и была пфимфа, одно из варварских изобретений бурсы. Державший пфимфу босыми ногами подкрался к Семенову. Он зажег вату с широкого отверстия свертка, а узким осторожно вставил в нос Семенову. Семенов было сделал во сне движение, но державший пфимфу сильно дунул в горящую вату; густая струя серного дыму охватила мозги Семенова; он застонал в беспамятстве. После второго, еще сильнейшего дуновения он соскочил, как сумасшедший. Он усиливался крикнуть, но вся внутренность его груди была обожжена и прокопчена дымом. Задыхаясь, он упал на кровать. Участники этого инквизиторского дела тотчас же скрылись. Слышалось глубокое храпенье Семенова, прерываемое тяжкими стонами. На другой день его замертво стащили в больницу. Доктор понять не мог, что такое случилось с Семеновым, а когда сам Семенов очувствовался и получил способность говорить, то оказалось, что он сам не помнит, что с ним было. Начальство подозревало, что враги Семенова что-нибудь да сделали с ним, но разыскать ничего не могло. На другой день были многие пересечены в училище, и многие напрасно... '''1862''' === БУРСАЦКИЕ ТИПЫ. ОЧЕРК ВТОРОЙ === Три часа утра. В спальне, именуемой ''Сапог'', все покоится. Слышится храп и легкий бред; некоторые скрипят во сне зубами, чего терпеть не могли бурсаки и за что нередко набивали рот скрипевшего золою с целью отучить от дурной привычки; иные стонут от прилившей крови к голове и груди, а завтра рассказывать будут, как их домовой душил. Только после усиленного вглядывания в мрак, наполняющий воздух Сапога, можно рассмотреть множество бурсацких тел, брошенных на кровати и покрытых поверх одеял шубами, халатами, накидками и обносками разного рода. В углу кто-то поднялся и на босую ногу, крадучись осторожно, начал обходить кровати. Он останавливался изредка там и сям и потом продолжал путь далее. Это был училищный вор, знаменитый некогда Аксютка. Один спящий юноша был покрыт волчьей шубой. В той шубе много было паразитов, которые наконец доняли бурсака. Он разбросался, шуба свесилась на пол, одной лишь половиной покрывая спящего. Аксютка наклонился к изголовью товарища, отыскал ворот шубы и, сдернув ее с бурсака в один миг, мгновенно скрылся. Искусанное тело скраденного горело огнем, прохладный воздух освежил его, и он благодаря Аксютке уснул сладко и спокойно. Аксютка между тем успел запрятать шубу впредь до распоряжения ею, после чего отправился в свой угол, где и заснул невинным сном праведника. Четыре часа. Вошел Захаренко. (На нем, кроме обязанности сечь учеников, лежала еще обязанность будить их и возвещать колокольчиком начало и конец классов). Он, проходя по рядам между кроватями, звонил яро над головами спящих направо и налево. Ученики вскакивали, чесали бока и ''овчину'' на голове, отплевывались, зевали и крестили рты; иные тупо глядели, не понимая сразу, зачем их будят в такую рань, и опять тяжело падали на постели. — В баню! в баню! — провозглашал Захаренко. — Эй, вы!.. И-го-го-го! — загреготал кто-то. В баню пускали по утрам раным-раненько. Срам было днем выпустить в город эту массу бурсаков, точно сволочь Петра Амьенского, грязных, истасканных, в разнородной одежде, никогда не ходивших скромно, но всегда с нахальством, присвистом и греготом, стремящихся рассыпать скандалы на всю окрестность. В продолжение всей истории училищной жизни только и был один случай, когда днем отпустили бурсаков в баню, но после начальство долго раскаивалось в своем распоряжении. Но об этом после. — Живо! — крикнул спальный старший. — Подымайся! — кто-то заревел неистовым, раздирающим уши и душу голосом. — Грешные тела мыть! — отвечали еще неистовее. Спальня Сапога наполнилась шумом. Скоро и охотно одевались бурсаки, потому что баня для учеников была чем-то вроде праздника. Выдвигаются сундуки; у кого есть чистое белье, связывают узлы; у кого есть деньжонки, запасаются грошами; всем весело, потому что хоть раз в две недели бурсаки подышат свежим воздухом и увидят иные, не казенные лица, а главное — день бани для бурсака был днем разнообразных промыслов и похождений. — В пары! — командовал старший. Установились в пары. — Марш! Длинной вереницей отправились из спальни Сапога. На лестнице они повстречали еще своекоштных, к хвосту их пристали еще несколько номеров; у ворот их ожидали номера казенных учеников. Только городские остались в училище. Они ходили в баню дома, по субботам. Во главе ополчения стоял ''Еловый'', солдат из училищной прислуги. Ему было поручено от начальства наблюдать порядок и тишину. Понятно, что порядку и тишины не могло быть под надзором такого педагога, как солдат Еловый. Огромной змеей извивались по мосткам пар двести с лишком, заворачивая из училищных ворот на монастырский двор. Гвалт, смех и неприличные остроты потрясли воздух святыни. Схимник в ''келье единенной'', заслыша гуденье и шум мирской, усерднее и теплее стал молиться о грехах людского рода. Ученикам повстречался рыжий монастырский сторож, до безобразия огромного роста. Сторож редко упускал случай посмеяться над бурсаками, когда бурсаки шли в баню либо по праздникам в город. Ученики насолили чем-то ему. — А, вот и вшивая команда! — сказал он проходившим мимо него ученикам. — Блином подавился! — отвечали ему. Ученикам известно было, что сторож однажды на масленице, не сходя с места, съел семьдесят три блина и выпил четверть ведра ''сиводеру'', то есть водки. — Отчего это леса вздорожали? — спрашивал сторож. — Тебе блины пекли. — Черти! на порку вам пошло! — Рыжий, да ты никак на коне? Али вправду такой длинный? — Златорунный! — Веха! — Каланча! На сторожа градом сыпались насмешки. Где ж одному человеку переговорить более двухсот крепко острящих бурсаков? Он едва успел вставить свое слово: — Слышь, паршивая команда, не воровать на базаре! В него ''Сатана'' пустил ком грязи. Сторож стал лаяться на чем свет стоит. Когда проходили последние пар семьдесят, затеялась оркестрованная брань. — Блин, блин, блин! — запел кто-то. Сторож не знал, что предпринять; голосу его не было слышно. Когда мимо его прошли все, когда слово ''блин'' раздавалось далеко, он крикнул вслед утекающей бурсы: — Сволочь отпетая! Всех вас перепороть следует! Издалека откуда-то едва слышно донеслось: — Бли-и-н! Сторож плюнул; ударили в колокол, он перекрестился набожно и пошел к утрени. Бурса двигалась, большинство правым плечом вперед, по базару. Город спал еще. Бурсаки рассыпали целую серию скандалов Собаки, которых такое обилие в наших святорусских городах, ищут спозаранку, чем бы напитать свое животное чрево; бурсак не упустит случая и непременно метнет в собаку камнем. Шествие их знаменуется порчею разных предметов, без всякого смысла и пользы для себя, а просто из эстетического наслаждения разрушать и пакостить. Вон ''Мехалка'' раскачал тумбу, выдернул ее из земли и бросил на середину улицы. Хохочет животное. Идут ученики мимо двора с окнами в нижнем этаже и барабанят в рамы, нарушая мирный сон горожан. Старушка плетется куда-то и, повстречавшись с бурсой, крестится, спешит на другую сторону улицы и шепчет: — Господи! да это никак бурса тронулась! Хорошо, что она догадалась перейти на другую сторону, а то нашлись бы охотники сделать ей ''смазь'', и ''верховую'', и ''боковую'', и ''всеобщую''. Едет ломовой извозчик. Аксютка пресерьезно обратился к нему: — Дядя, а дядя! — Чаво тебе? — отвечал тот благодушно. — А зачем, братец, ты гужи-то съел? Крючники, лабазники и ломовой народ терпеть не могут, когда их обзывают гужеедами. — Рукавицей закусил! — прибавил кто-то. Мужик озлился и загнул им крутую брань. Когда шли по берегу реки, на которой уже стояли весенние суда. Сатана сделал предложение: — Господа, крикнемте «посматривай!». — Начинай! Сатана начал, и вслед за ним пастей в сорок раздалось над рекой: «посматривай!». На барках мужики с переполоху повскакивали, не понимая, что бы значил такой громадный крик. Когда они разобрали, в чем дело, начали ругаться; слышалось даже: — Эх, ребята, в колье их! На это им ответом было: — Тупорылые! Аншпуг съели! — Посматривай! — хватили бурсаки что есть силы. Над рекой повисла крепкая ругань. Наконец под предводительством солдата-педагога Елового ученики добрались и до торговых бань. Пары остановились. Еловый у двери пропускал по паре, выдавая казеннокоштным по миньятюрному кусочку мыла. Своекоштным не полагалось. Затем пары отправлялись в предбанник, по дороге покупая веник и мочалку, потому что ни того, ни другого казна не давала ученикам. Пары бегом бежали одна за другой, бросаясь в двери предбанника. В дверях была давка: всякий спешил захватить шайку, которых не хватало по крайней мере для третьей части учеников, вследствие чего они должны были сидеть около часу, дожидаясь, пока кто-нибудь не освободится. При этом Аксютка с Сатаной, разумеется, были с шайками. Чрез четверть часа баня наполнилась народом, огласившим воздух бесшабашным гвалтом. Негде было яблоку упасть; все скамейки заняты; иные сидят на полу, иные забрались в ящики, устраиваемые для одежды моющихся. Старшие, цензора и прочие власти занимают отдельную, довольно чистенькую комнатку, назначаемую содержателем для лиц почетных. Дети, потешаясь, хлещут друг друга ладонями по голому телу. Большинство отправилось в паровую баню. Бурсаки страстно любят париться. Полок брали приступом; изредка слышались затрещины, которых бурсак вкушает при всяком случае достаточное количество. Тавля стащил кого-то за волоса, со ''своего'', как он говорил, места. — Катька! — кричит Тавля. — Что? — отвечает тот подобострастно. — Поддай еще! — Не надо, — отвечают голоса. — Я вам дам не надо! — А в ''рождество'' (лицо) хочешь? Это был голос Бенелявдова. С ним Тавля не стал разговаривать. Он опять кричит: — Катька! встань предо мной, как лист перед травой! Катька явился. — Окати меня. Окатил. — Парь меня! Катька парит его. Тавля от удовольствия страшно грегочет. На полке продолжалась возня; стонут, грегочут, визг с присвистом и хлест горячего березняка. Вот пробирается несчастный ''Лягва''. Он был пария бурсы. У Лягвы какое-то скверное, точно гнилое лицо, в пятнах, рябое; про это лицо бурсаки говорили, что на нем ножи точить можно. Куда он ни приходил, воздух делался противным и вредным для легких, потому что этот запах у него был и за пазухой, и на спине, и в карманах, и в волосах. Это несчастное существо, право, кажется, перестало быть человеком, было просто живое и ходячее тело человечье. Проклятая бурса сгноила Лягву, буквально сгноила Лягву. Товарищи не то чтобы ненавидели его, а чувствовали к нему отвращение, и даже редко кто находил удовольствие обижать его. Не поверят, что из пятисот человек в продолжение восьми лет не нашлось никого, кто бы решился не только дать ему руку, но и сказать ласковое слово. Не только ученики его презирали, но даже начальство и прислуга. Мы сказали, что бурса сгноила его тело: это в собственном смысле надо понимать. Он должен был по приговору начальства и товарищества жить и ночевать в спальне, которая была отведена для таких же, как он, отторженников бурсы, двенадцати человек. Дело в том, что были ученики, страдавшие известною болезнью, которая в детском возрасте не составляет еще болезни, а зависит от неразвитости организма. Никто о них не заботился, не лечил. Бурсацкая казна не купила для них даже клеенки, чтобы предохранить тюфяки от сырости и гнили; вместо этого страдавших этой болезнью имели обыкновение в училище сечь голенищами. Честное слово, что в тюфяках заводились черви, и несчастные должны были спать чисто на гноищах. Спросят, отчего же эти ученики сами себя не жалели и не просушивали своих тюфяков по утрам? Попадая в каторжный номер, в котором приходилось дышать положительно зараженным, ядовитым воздухом, ощущать под своим телом ежедневно рой червей, быть в презрении у всех — они делались до цинизма неопрятны и вполне равнодушны к своей личности; они сами себя презирали. Вот факт: Лягва дошел то того, что глотал мух и других насекомых, съел однажды лист бумаги, вымазанный деревянным маслом, ел сальные огарки. Лягва уныло шатался по бане, высматривая, где бы добыть шайку. Он подошел к Хорю, тоскливо и каким-то дряблым голосом проговорил: — Дай шаечки, когда вымоешься. Нищий второуездного класса Хорь даже по отношению к Лягве сумел выдержать роль нищего. Он отвечал: — Три копейки, так дам. — У меня самого только две. — Давай их. — Что же у меня останется? — Ну, давай пять пар костяшек. — У меня их нет. — Убирайся же к черту, fraterculus (братец)! Он подошел к Сатане, которому, кроме этого, было другое прозвище: Ipse (сам). Его никогда не звали собственным именем, и мы не будем звать его. Черти, смотря по тому, к какой нации они принадлежат, бывают разного рода. Есть черт немецкий, черт английский, черт французский и проч. Он ни на одного из них не походит. Ipse был даже и не русский черт; наш национальный бес честен, весел и отчасти глуповат: так он представляется в народных сказках и легендах. Ipse был черт-самородок, дух того ада, которому имя бурса. В качестве черта он и служил такому человеку, каков вор Аксютка. Его прозвали Сатаной за его характерец. В училище существовал нелепый обычай ''дразнить'' товарищей, особенно новичков. Я сейчас объясню, что это значит. Соглашались трое или четверо подразнить кого-нибудь. Они приставали к своей жертве. Сначала насмехались над ней и ругали ее, потом начинались пощипыванья, наконец дело кончалось швычками, смазями, плюходействием. Задача таких невинных развлечений состояла в том, чтобы довести свою жертву до бешенства и слез. Когда цель достигалась, мучители с хохотом бросали свою жертву, которую часто доводили до самозабвения и остервенения; так ''Asinus'' (осел) прошиб кочергой голову ''Идола'', который вывел его из себя. В такого рода потехах всегда принимал деятельное участие Сатана; вряд ли был другой мастер дразнить, как Ipse. Он решался раздражать даже тех, кто был сильнее его. Назойливее, неотвязчивое Сатаны трудно себе представить что-нибудь. Иногда он систематически привязывался с утра до вечера, в продолжение трех дней и более, не давая ни на минуту покоя. Его часто бивали, и жестоко, но ему все было нипочем. Он был какой-то околоченный, деревянный. Только Аксютка мог укрощать его, но и то потому, что Сагана благоговел перед бурсацким гением Аксютки. К такого рода господину обратился с просьбою о шайке Лягва. — А ''вывернись''! — отвечал ему Сатана. — Мне не вывернуться. — Волоса ведь мокрые? — Я не окачивался. — Окатись! вот и шайку дам. — Нет, не могу. Лягва встал в раздумье, не зная, вывернуться или нет. Когда предлагали ''вывернуться'', то ученик подставлял свои волоса, которые партнер и забирал в пясть. Ученик должен был высвободить свои волоса. Державший за волоса имел право запустить свою пятерню только раз в голову товарища, и когда мало-помалу освобождались волоса, он не имел права углубляться в них вторично. Мокрые волоса многие вывертывали очень ловко. Впрочем, бывали артисты, которые решались вывертываться и с сухими волосами: к числу таких принадлежал сам Сатана. Ipse, видя, что Лягва не решается, сказал: — Ну ладно, подожди, только вымоюсь. — Вот спасибо-то! — отвечал Лягва радостно. Он носил воду Сатане, окачивал его, стараясь выслужиться и получить шайку; наконец Сатана вымылся, и Лягва с радостным выражением лица протянул руку к шайке. — Эй, ребята! — закричал Сатана. — Что же ты, Ipse? Но голос Лягвы вопиял, как в пустыне. Человек пятнадцать налетело на призыв Сатаны. — На шарап! Сатана покатил шайку по скользкому полу. Все бросились на нее самым хищным образом. Толкотня, шум, ругань и затрещины. Наконец, когда вымылись многие, шаек освободилось достаточное количество. Лягва добыл шайку и начал с ожесточением намыливать голову, но лишь только волоса его и лицо покрылись густой пеной мыла, как Сатана, вернувшийся зачем-то в баню, вырвал у него шайку и сделал ему смазь всеобщую. Лягва в испуге раскрыл широко глаза, пена пробралась за ресницы, и он ощутил в них едкое щипанье, но делать было нечего; прищуриваясь и протирая глаза, он добрался кое-как до крана и промыл здесь их. Между тем многие уже вымылись; сделалось гораздо тише в бане, хотя и слышны были иногда греготанье, брань и проч., что читатель, ознакомясь несколько с бытом бурсы, сам уже может вообразить себе. Перейдемте в предбанник. Гардеробщик выдавал казенным белье. Ученики отправлялись в училище не парами, а кто успел вымыться, тот и убирался восвояси. Вот тут-то и наступал праздник бурсы. — Теперь, дедушка, следует ''двинуть от всех скорбей'', — говорил Бенелявдов Гороблагодатскому. — То есть ''столбуху'' водки, яже паче всякого глаголемого бога или чтилища? — В ''Зеленецкий'' (кабак) ''дерганем''. — Только вот что: первая перемена Долбежина. — Так что же? — Заметит — ''отчехвостит'' (высечет). — С какой стати он заметит? — Развезет после бани-то натощак. — А мы сначала потрескаем, а потом разопьем одну лишь ''штофендию''. — А, была не была, идет! — Так ''наяривай'' (действуй), живо! При банях всегда бывают торговцы, которые продают сбитень, молоко, кислые щи, квас, булки, сайки, кренделя и пряники. Здесь идет великое столованье. Человек двадцать едят и пьют. Второкурсные бесстыдно, а напротив — важно и с сознанием своего достоинства, пожирают и пьют чужое. Докрасна распаренные лица бурсаков дышат наслаждением. Нищий второуездного класса Хорь шатается между гостями и, по обыкновению, ''кальячит''. Ему сегодня везет: там ему отщипнут кусочек булки, здесь он просит: «дай, голубчик, разок хлебнуть» — и ему дают благосклонно, после чего датель продолжает пить из того же стакана. Только аристократы заседают в трактире, виноторговле или кабаке, смотря по вкусу и расположению духа. Огромное большинство не может полакомиться и двухгрошовым стаканом сбитня или полуторакопеечною булкою. Оно смотрит с завистью и жадностью на угощающихся, особенно, на второкурсных, и щелкает зубами. Из этого большинства выделилась довольно большая масса учеников, которые не останавливались глазеть около лавочки предбанника или ''кальячить'', а отправлялись на промысел, высматривая по улицам и базару, нельзя ли где-нибудь что-либо стянуть. Аксютка, однако, успел стащить сайку в лавочке же. Шли кучками и вразбивку ученики. В эту минуту вся торговля окрест трепетала. Надобно заметить характеристическую черту бурсацкой морали: воровство считалось предосудительным только относительно товарищества. Было три сферы, которые по нравственному отношению к ним бурсака были совершенно отличны одна от другой. Первая сфера — товарищество, вторая — общество, то есть все, что было вне стен училищных, за воротами его: здесь воровство и скандалы одобрялись бурсацкой коммуной, особенно когда дело велось хитро, ловко и остроумно. Но в таких отношениях к обществу не было злости или мести; позволялось красть только съедобное: поэтому обокрасть лавочника, разносчика, сидельца уличного — ничего, а украсть, хоть бы на стороне, деньги, одежду и тому подобное считалось и в самом товариществе мерзостью. Третья сфера — начальство: ученики гадили ему злорадостно и с местию. Так сложилась бурсацкая этика. Теперь понятно, отчего это, когда Аксютка стянул сайку, никто из видевших его товарищей не остановил его: то было бы в глазах бурсы фискальством. Теперь также понятно, отчего это в бурсацком языке так много самобытных фраз и речений, выражающих понятие кражи: вот откуда все эти ''сбондили, сляпсили, сперли, стибрили, объегорили'' и тому подобные. Наши герои и пошли бондить, ляпсить, переть, тибрить, объегоривать. Главными героями были Аксютка и Сатана — ''единый'' и как бы ''единственный'' (выражение из одного нелепого, варварским языком изложенного учебника бурсы). — Сатана! — Что тебе? — Ipse! — крикнул Аксютка. — Да что тебе? — Потирай руки! — Значит, на ''левую ногу можно обделать'' (надуть кого-нибудь, украсть)? — Уж ты помалчивай. — ''Купим на пятак, сожрем на четвертак''! — Вот тебе гривенник, — сказал Аксютка. — Что расщедрился вдруг? — Пойдем в мелочную: видишь, отворена уж. Ты торгуйся, да, смотри, по мелочам; муки, скажи, для приболтки в суп, на ''кипеечку'' (копеечку), цикорьицы на грош, перечку на кипеечку, лучку на грош, клею на кипеечку, махорки на грош, леденчиков и постного маслица уже на две. — Во что же масла-то брать? — Да ты Сатана ли? Ты ли мой любезный Ipse? Аксютка сделал ему смазь всеобщую. Сатана не рассердился на него, предвидя поживу. Он только, по обыкновению, сделал из фалд нанкового сюртука хвост и описал им три круга в воздухе, приговаривая: — Я Ipse. Аксютка стал объяснять ему: — По мелочам будешь брать, дольше времени пройдет. Когда спросишь маслица, скажи, что забыл дома бутылочку, и не отставай, проси посудинки. — ''Облапошим''! Аксен, ты умнее Сатаны! — Ты должен звать меня: Аксен Иваныч. Сатане была пожалована при этом смазь. Сатана вытянулся во фрунт, сделал себе на голове пальцами рожки, сделал на своей широкой роже смазь ''вселенскую'' и в заключение вернул хвостом трижды. Прозвали его Сатаной, и недаром: как есть сатана, с хвостом и рогами. План их вполне удался. У Аксютки через четверть часа оказалось краденого: две булки, банка малинового варенья, краюха полубелого хлеба и десятка два картофелю. Ноздри Аксютки раздувались, как маленькие паруса, — всегдашний признак того, что он либо хочет украсть, либо украл уже. — Теперь, ''скакая играше веселыми ногами, в кабачару''! — скомандовал невинный мальчик Аксюша. Другое невинное дитя, мальчик Ipse, скорчил рожу на номер седьмой, на которой выразились радость и ободрение. — Знаешь, что я ''отмочил''? — Что? — Наплевал в кадушку с капустой. — И-го-го-го! — заржало ''сатанинское'' горло. Училищный и уличный тать Аксютка был человек необыкновенный, талантливый, человек сильной воли и крепкого ума, но его сгубила бурса (впрочем, отчасти и домашнее воспитание), как она сгубила сотни и сотни несчастных людей. В самой системе и характере его воровства сказалась сильная натура, — сильная, но погибшая нравственно. Он воровал артистически. Этот каторгорожденный не мог стянуть без того, чтобы зло не подшутить над тем, у кого он крал. Когда он забирался в сундук, ''ляпсил'' булку, ''тибрил'' бумагу, ''бондил'' книгу и проч., — где бы другому бежать, а он не то: он сходит за каменьями или грязью и накладет их в сундук вместо краденого. Иные, зная его как вора и желая задобрить (случается, у нас и не в бурсе задобривают воров, чтобы они не нагадили), приходили к нему с приношениями, но он отказывался от приношений, играя роль честного человека, которого оскорбляет взятка. Вот пример. Прислали из деревни одному ученику мешочек толокна. Он знал, что Аксютка видел присылку, и был вполне убежден, что Аксютка украдет толокно; поэтому ученик забежал к Аксютке с акциденцией, предлагая ему около двух горстей толокна. Аксютка сказал: «Я не могу есть толокна». А у самого ноздри поднялись и опустились. Аксютка пожелал сыграть остроумно-воровскую штуку. Когда успокоенный товарищ задвинул в парту мешок с толокном, Аксютка подкрался легче, нежели блоха скачет по полу, под парту ''толоконника'' и выкрал мешок. Сряду же после этого он подошел к ''толоконнику'' и умиляющим голосом сказал ему: «Братец, ты обещал мне толоконца, так дай». Тот полез в парту; толокна не оказалось. Аксютка обругал его, сказав: «Свинья! обещал, а не даешь; я за это тебе отплачу!» — отвернулся; ноздри его раздувались, как паруса, а на роже отсвечивалось сознание своей силы в воровстве. Через полчаса он подошел к окраденному им товарищу и сказал: «Не хочешь ли толоконца?». Аксютка держал на ладони толокно. «Это мое?» — «Нет, мне самому мамаша прислала». — «Скотина, ведь у тебя и матери-то нет!» — «Я говорю про крестную мамашу». Таков был Аксютка. Особенно он был искусник ''меняться ножами''. Здесь мы опишем еще один характеристический обычай бурсы. Обыкновенно кто-нибудь кричал: «С кем ножичками меняться?». Когда выискивался охотник на мену, тогда между ними начиналась следующая проделка. Оба они выставляли напоказ друг другу только концы ножей; тогда следовало угадать, стоит ли решаться на мену, чтобы вместо хорошего ножа не пришлось получить дурной. Вот в этом-то деле был особенно искусен Аксютка. Мы убеждены, что его участь — каторга. По исключении из училища он сначала поселился на постоялом дворе, где за три копейки суточного жалованья, при ночлеге и харчах хозяйских, он рубил капусту, таскал дрова, топил печи, месил хлебы и тому подобное. Но ему скоро наскучил честный труд, он обокрал своего хозяина и утек от него. После того его встречали один раз в подряснике, другой — в тулупе, третий раз во фраке, — словом, он из училищного вора сделался всесветным мошенником. Напрактиковавшись в ''девятой школе'' (так древними бурсаками называлась школа жизненного опыта, которая следовала за восьмиклассным обучением в бурсе), он поступил на службу в качестве дьячка, но скоро за пьянство и буйство (он расшиб стекла у городничего) был сослан на тяжелую работу в какой-то бедный монастырь. Выдержав курс церковного покаяния, Аксютка поступил в соборный хор певчим, но его протурили оттуда едва ли не за разбой. Аксютка при этом должен был переменить духовное звание на мещанское. Самое важное дело Аксютки то, что он хотел зарезать бывшего своего благочинного. По этому делу он был оставлен в подозрении. Страшен этот человек, но наперед можно сказать, что ему осталась одна торная дорога — Владимировка, по которой идут сотни наших каторжников, и посреди этих сотен Аксютка будет один из самых отпетых. Теперь мы будем продолжать о других. Хищная бурса рассыпалась повсюду. Старая оборванная баба, бывшая некогда камелией низшего сорта, которых прозвище — ночные крысы, торгует для поддержания своего дряхлого тела ободранными лимонами, растрескавшимися как сухая глина, пряниками, серо-пегими булками и другим неудобоваримым отребьем. Когда она завидела возвращавшуюся домой бурсу, то, как мать, защищая свое детище от волка, она прикрыла гнилое сухоястие грязной тряпицей и дырявым передником. Ее однажды обокрали, но теперь бурсакам не удалось утащить ни одной черствой булки из-под вретища отживающей женщины. Бурсаки на этот раз ограничились одной лишь бранью с несчастной женщиной. В другом месте промыслы учеников были удачны. Саепеки открыли длинное и широкое окно. На досках дышат легким паром только что испеченные сайки. Хотя зоркий воровской глаз бурсаков сразу же заметил, что тут трудно было поживиться, но ученики все-таки обнюхивают местность и вот с радостью делают открытие, что в другом отделении саечной пекарни на досках разложено сырое тесто. Саепеки не ожидали нападения с этого пункта и не защищали его от воров. Бурсаки, под предводительством хищного Хорька, прокрались в пекарню и стали хватать тесто, торопливо пряча его в карманы сюртуков и брюк. Едва они заслышали шаги саепеков, мгновенно скрылись, и через минуту их не было даже на базаре. Спросят, к чему бы ученикам нужно было сырое тесто: неужели они съедят его сырым? Нет, они ухитрятся спечь его на вьюшках в трубах поутру топленных печей, и хотя оно выйдет с сажей — ничего! Бурсаку и то на руку. Теперь расскажем еще событие. Трое великовозрастных зашли по дороге к певчему, своему исключенному товарищу. Певчего нашли они лежащего на постеле и страдающего похмельем. К нему в то время должен был зайти сапожник, затем чтобы получить с него долгу три рубля Певчий накануне того дня с клятвою и божбою обещался ему заплатить непременно, но из запасных денег у певца осталось около половины. — Что, братцы, делать? — вскричал встревоженный певчий. — Живо сюда! — отвечал ему один из великовозрастных. — А что? — ''Объегорим''. Ложись сейчас на стол. — Зачем? — Не разговаривай, а ложись. Поставили стол в переднем углу, под образами. Певчий улегся на стол, в головах его зажгли восковую свечку, покрыли его белой простыней; один великовозрастный взял псалтырь, подошел к певчему и сказал ему: — Умри! Тот притворился мертвым. Бурсак стал читать над ним псалтырь, как над покойником, скорчив великопостную харю. Вошел сапожник и, услышав монотонное чтение, понял, что в доме есть мертвый. Он набожно перекрестился. — Кто это? — спросил он. — Товарищ, — отвечали ему печально. — Который это? — Барсук. Сапожник сначала почесал в затылке, подумав про себя: «Эх, пропали мои денежки!», но потом умилился духом и сказал бурсакам: — Ведь вот, господа, за покойником-то должишко остался, да уж бог с ним: грех на мертвом искать. — Вот и видно доброго человека! — было ответом. — Его, признаться, и похоронить не на что. Начал, брат, ты доброе дело, так и кончил бы: дай что-нибудь на поминки бедному человеку. Сапожник вынул полтину и подал им. Те благодарили его. Сапожнику, естественно, захотелось взглянуть на мертвого. Он, перекрестясь, проговорил: — Дай хоть взгляну на него. Барсук до того притворился мертвым, что хоть сейчас тащи на кладбище. Открыли его лицо: с похмелья оно было бледно и имело мертвенный вид. Сапожник, по православному обычаю, приложился губами ко лбу певчего, а тот, сделав под простыней фигу, думал про себя: «Вот те кукиш! а не свечка». Когда сапожник удалился, мертвый воскрес и с диким хохотом вскочил на стол. — Теперь, ребята, поминки справлять. — Четвертную! — Огурцов да селедку! То и другое было мигом добыто, и, поя разные духовные канты, перемешивая их смехом и остротами, справляли поминальную тризну о упокоении раба божия Барсука. Бурсаки с торжеством и гордостью передавали друг другу рассказ об этом событии. Но дело этим не кончилось. Спустя месяц времени сапожник встретил под вечер Барсука. Барсук и тут нашелся. Скрестив руки и сверкая глазами, он грозно приблизился к сапожнику и диким голосом возопил: — Неправедные да погибнут! Сапожник растерялся: ему представилось, что он видит покойника, который воротился с того света, чтобы наказать его за то, что он дерзнул прийти к мертвому и требовать от него свой долг. Он перекрестился и с ужасом бросился бежать куда глаза глядят. Долго он потом рассказывал, как являлся к нему мертвец и хотел утащить его едва ли не в тартарары. Этот случай еще более утешил бурсу. Последний скандал из банных похождений бурсаков. Мехалка, воровски пробираясь по базару и увидев, что в пряничной лавке отворена дверь, заглянул в нее. Он увидел в ней торговца, который стоял в дальнем углу, к двери спиною. Мехалка был не тактик, а стратегик и, много не рассуждая, стремительно бросился на пряник из стычных ковриг, который был величиною с добрую доску, и потом выбежал вон из лавки. За ним с криком «грабят!» устремился торговец. Мехалка, обремененный ношею, бежал медленно и был в опасности человека, которого сейчас треснут по шее. Он употребил следующий стратегический прием: выждал приближения к себе торговца и, неожиданно обернувшись к нему, поднял над головой ковригу и ударил ею в лицо торговца. Потом пустился с обломком ковриги, оставшимся в его руках. Мехалка был замечательная личность. Это не вор, а чисто разбойник. Известно было, что он, выходя из церкви, схватил попавшуюся ему навстречу собачонку и расшиб ей голову о тумбу, а потом закусил свой подвиг сальною свечою. За то хотели его отпороть не на живот, а на смерть. Но по случаю страстной недели и пасхальной экзекуция была отложена до Фоминой. Когда наступил день возмездия и под предводительством смотрителя вошли в класс четыре солдата с огромным количеством розог, у Мехалки засверкали глаза, как у дикого зверя, и он, энергически сжав кулаки и стиснув зубы, бросился к отворенному окну и вскочил на подоконник с быстротою кошки. (Класс был во втором этаже). — Только подступись, размозжу себе голову о камни! — вскричал он. На убеждения смотрителя покориться он отвечал, что бросится с высоты второго этажа и тем накажет начальство. Смотритель плюнул и ушел. Мехалке за такие дикости вручили волчий паспорт. Известно, что впоследствии он, Аксютка и еще один артист нанялись в кузницу чернорабочими. Мехалка, работая здоровым молотом по наковальне, добывал себе грош на свой образец, вместе со своими товарищами. Забрался он на соседний двор, разломал там извозчичьи дрожки и все железо утащил к себе в кузницу. Карьера его кончилась дьячеством, и он сделался истинным мучителем своего священника. Вот вам, господа, веселая картинка бурсацкой бани, в повести о которой одни лишь голые факты. К ним нечего прибавлять, они сами за себя говорят. После бани бурсаки, поев всего краденого, были в добром расположении духа; меньше раздавалось швычков и подзатыльников, реже творилось всеобщих смазей, и вообще в классе сравнительно было довольно тихо и скромно. В Камчатке собралось несколько человек и ведут беседу о старине и древних героях бурсы. Митаха занимал среди них первое место. — Эх, господа! то ли дело было в старину! — В старину живали деды веселей своих внучат. — Зато, брат, и пороли, — сказал Митаха. — А что? — Да вот вам случай. — Расскажи, брат Митаха, расскажи. — Только чур не перебивать. Митаха начал: — Были у нас три брата: ''Каля, Миля'' и ''Жуля''. Это были силачи тогдашнего времени и обыкновенно занимались шитьем сапогов. Они однажды отправились в город с товарищами, чтобы кутнуть хорошенько на стороне. Кутнули добре. Когда шли назад, то орали песни на пять улиц и встретились с казаками. Те пригласили их молчать. Наша братия ругаться. Драка. Бурсаки отдули казаков на обе корки и утекли в училище, будучи уверены, что их дело шито-крыто. Ан нет: на другой день начались розыски. Все всплыло наружу. Вот была порка-то! Драли тогда под колокольчиком, среди двора, слева и справа, закачивали штук по триста. — Братцы, я вот тоже знаю... — заговорил один. — Сказано, не перебивать! — ответили ему. — Сволочь! — Животина! — ''Мазепа''! Замечательно, что в бурсе ''Мазепа'' было ругательное слово, и, вероятно, основание тому историческое; но во времена нами описываемой бурсы из пятисот человек вряд ли пятеро знали о существовании Мазепы. Здесь это имя было слово нарицательное, а не собственное. По преимуществу называли ''мазепами'' толсторожих. В бурсе все своеобразно и оригинально. Бурсак, перебивший рассказ, замолчал. — Ну так что же, Митаха? — А вот слушайте. Собрались все ученики на двор, пришел инспектор, явились сторожа, и принесена огромная куча распаренных лоз. Каля, Миля и Жуля стояли в толпе. Им, братцы, успели товарищи вкатить перед сечением по полштофу водки. Растянули Калю, потом Милю, потом Жулю. Но хотя и драли их пьяных, хоть они и закусывали себе руку до крови, однако после порки их отливали водой и на рогожке стащили в больницу замертво. Вот так ''чехвостили''! — А зачем они закусывали руку? — Фаля! — Бардадым! — Ведь закуси руку, так оттягивает: укусишь руку — руке больно, а сзаду и не слышишь в то время. — Тогда же, братцы, вышел дивный случай. — Ну-ка. — При этой страшной порке был один приходский ученик, только что привезенный из дому, которого мамаша гладила по головке, а здесь он увидел, что гладят по другому месту. Он был мальчик худенький, маленький, бледненький — одним словом, вовсе не бурсак, а сволочь. Как он увидел такую знатную порку, так чуть не умер со страху. Он стал учиться отлично и каждый шаг следил за собою, чтобы не заслужить розгу. Когда секли кого-нибудь, он дрожал и бледнел. Учитель заметил это и возненавидел его, потому что терпеть не мог, когда кто-нибудь сильно кричал под лозами. Учителю захотелось попробовать, каков новичок под розгами. Придравшись к какому-то случаю, он отпорол новичка так, что тот долго после того таскал из тела своего прутья. Учениц после порки упал в обморок. Этим он окончательно вооружил против себя учителя, который стал преследовать его и каждый раз порол жестоко. Ученику до того тяжко было жить, что он решился бежать из училища. Его поймали. Тогда он сначала хотел повеситься, но потом решился на следующую штуку. Дождался он ночи, достал перочинный нож, разрезал себе руку и своей кровью написал на бумажке: «Дьявол, продаю тебе свою душу, только избавь меня от сеченья». Внимание слушателей чрезвычайно было напряжено. — С этой бумажкой, — продолжал Митаха, — он залез ночью в двенадцать часов под печь. Что там с ним было, неизвестно. Оттуда его вытащили замертво. Он говорил, что видел черта. Начальство, узнав его проделку, высекло его под колоколом, после чего, говорят, он был снесен в больницу, где отдал душу богу. Такой рассказ подействовал даже на крепкое воображение бурсаков. Разговоры смолкли, и все впали в раздумье. Ученики понимали, а в эту минуту особенно ясно сознали, что и при их житье-бытье подчас хоть продавай душу черту. Когда впечатление несколько ослабело, кто-то спросил: — А кто из вас, братцы, видел дьявола? Никто не отозвался. — А домового видел кто? Оказалось, что домовых видели многие, а если кто сам не видел, то знал таких, которые видели. В бурсе предрассудки и суеверие были так же сильны, как и в простом народе: верили в леших, домовых, водяных, русалок, ведьм, колдунов, заговоры и приметы. Словом, эта сторона бурсацкой личности выражала глубокое невежество, которое начальство и не думало искоренять, потому что и само не всегда было свободно от суеверия. В бурсе была даже доморощенная кабалистика. Так, почти вся бурса верила, что если вынуть из пера сухую перепонку и положить ее в книгу, то забудешь урок из той книги; если же такую перепонку положить под тюфяк спящего, то с ним случится грех, за который заставят поцеловать Лягву. Считалось дурным — книгу после урока оставить открытою, потому что урок забудешь. Когда кто-нибудь мистифировал, говоря, что идет учитель, ему кричали: «Чего, сволочь, врешь-то? хочется, чтоб злым пришел!» Для того же, чтобы не спросил учитель, была примета у некоторых учеников держаться за какую-нибудь часть своего тела... В училище одно время был даже свой туземный колдун. Это был ученик, прибывший в местную бурсу из Киева, некто ''Бегути''. Его прозвали так за то, что он, рассказывая сказку, выговаривал вместо «бежали, бежали» — «бегути, бегути». Он брался угадывать, у кого сколько в деревне коров, в семействе сестер, в кармане денег и т. д. Многие серьезно верили ему. Кстати, мы расскажем проделку Аксютки над Гришкецом. Аксютка вот уже целую неделю подговаривает товарищей, чтобы они показывали Гришкецу, что серьезно считают его за колдуна. Когда это состоялось, многие стали обращаться к нему с просьбою поворожить им. Гришкец сначала принимал это за шутку, но товарищи выдерживали свою роль отлично, так что Гришкец наконец принял их затею за чистую монету. Тогда он перепугался и стал умолять товарищей, чтобы они не считали его за колдуна. Но они, видя его тревогу, усилили свою назойливость. Гришкец едва не потерял рассудка. Когда Аксютка, сидя подле него в столовой, умолял Гришкеца научить его колдовать, то Гришкец обратился к инспектору с такими словами: «Я, ей-богу, господин инспектор, не умею колдовать. Возьму ли я такой грех на душу?». И он, крестясь, уверял, что Аксютка врет все. Чертовщина для разговоров бурсаков — предмет неистощимый. Но мы, однако, незаметно перешли опять к воспоминаниям давних дней. Мы приведем два рассказа. Ученикам было запрещено начальством купаться, и, по его приказанию, полиция преследовала бурсаков на реке. Надзиратель, видя, что ученики не унимаются, решился во что бы то ни стало изловить их и представить к начальству. Каля, Миля и Жуля взбесились и, взяв с собою несколько товарищей, на другой же день нарочно отправились купаться. Нагрянул надзиратель и накрыл их на месте преступления; но они схватили его, зажали ему рот, чтобы не кричал, и потом выкупали его. После этой операции они завязали ему брюки у сапог, так что из них образовались два мешка, и набили брюки песком до самого пояса; после этого с хохотом бросили его и утекли восвояси. Несчастный долго барахтался, не могши подняться с земли. Когда его освободили, он закаялся беспокоить учеников. Одному из товарищей надобно было справить именины, а денег было всего пять рублей. Это было летом. Идет наш бедняга со своими друзьями по берегу реки да горюет. В одном месте они натолкнулись на кучку рабочих, которые оставили свою барку и на берегу варили кашу. «Хлеб да соль!» — говорят. — «Хлеба-соли кушать». — «Но без водки что за еда?» — «Где же ее взять?» — «А вот деньги», — сказал бурсак, подавая на полведерную. Мужики обрадовались и тотчас добыли водки. Бурсаки напоили их допьяна, и когда они удалились спать в барку, то угнали ее и вместе с мужиками продали. Такие рассказы и воспоминания о подвигах бурсаков ученики всегда выслушивали охотно и с полным одобрением. Но ударил звонок, и начались классы. Мы сказали, что начинаются классы, а начинаются они следующим образом. — Поймал вошь! — сказал один из камчатников. — Будет дождь. — Я две рядом. — Будет с градом. — Вчетвером. — Будет гром. Какой-то великовозрастный ни к селу ни к городу стал подщелкивать словами: — Раз-два — голова, три-четыре — прицепили, пять-шесть — в ряд снесть, семь-восемь — сено косим, девять-десять — сено весить, одиннадцать-двенадцать — на улице бранятся. Потом другой великовозрастный, вытянув из сапога берестяную тавлинку, затянул благим гласом какой-то кант и зарядил нос с присвистом. В училище нюханье табаку было развито в высшей степени. Иначе и нельзя: во время занятий, на которых одна лампа о трех рожках давала свет на сто и более человек, поневоле рябило в глазах, а когда ученик заряжал понюшку табаку, то глаза его делались на несколько минут светлее. Во время классов, из которых каждый по два часа, монотонные ответы уроков учителю нагоняли непобедимый сон, — и вот когда ученик понюхает табаку, то поневоле раскроет глаза. Табак был запрещен начальством, но товарищество не хотело и знать этого запрещения. Табак покупался у Захаренки, который молол его из махорки и потому продавал довольно дешево. И в отношении нюханья табаку в бурсе были свои особенности. Так, нюхали со швычка, брали перстью, но особенно замечательно, когда табак раскладывался по указательному пальцу до кисти и вбирался в нос сильным вдыханием. Бывали пари, кто больше вынюхает в один прием, и случалось, что задорный нюхальщик, решившись на непосильную понюшку и приняв ее, падал в обморок. До прихода учителя ученики успели сыграть в ''краски''. Выбрали из среды себя ''ангела'' и ''черта'', выбрали хозяина: другим участникам в игре были розданы названия той или другой краски, которые не сообщались ни ангелу, ни черту. Вот приходит ангел, и стучит он в двери. — Кто тут? — спрашивает хозяин. — Ангел. — За чем? — За краской. — За какой? — За зеленой. — Кто зеленая краска, иди к ангелу. В свою очередь приходит к хозяину черт, выбирает себе краску и уводит ее. Так продолжается до тех пор, пока не разберутся все краски. Тогда сила ангела становится одесную от хозяина, а сила дьявола ошуюю. Каждая из партий образует из себя цепь, хватая друг друга сзади за животы. Ангел и черт сцепляются руками, — и вот взревели и ангелы и черти — и началась таскотня. Долго шла борьба, но черт-таки одолел. Вдруг отворилась дверь. В класс вошел господин огромного роста, в коричневой шинели. Все смолкло. Это был учитель Иван Михайлыч Лобов. Цензор прочитал молитву «Царю небесный». Ученики стояли, ожидая приказания сесть. Сели. Великий педагог отправился к столу, за которым и сел на грязном стуле. Он взял нотату. Многие вздрогнули. Немного помолчав, Лобов крикнул: — Аксютка! — Здесь, — смело отвечал Аксютка. — Ты опять? — Не могу учиться. — А отчего до сих пор учился? — Теперь не могу. — К печке!.. ''на воздусях его''! Аксютка озлил учителя. Он с ним выделывал штуки, на которые никто не решался. Этот отчасти описанный нами вор имел отличные способности, память у него была обширнейшая, и, вероятно, он был умнее всех в классе; ничего не стоило ему прочитать урок раза два, и он отвечал его слово в слово. Учиться, значит, было легко ему. Но он вдруг прекращал заниматься, поддразнивая учителя назло. Его секли, но ничего не могли поделать с ним. Тогда его поселяли в Камчатку. Но лишь только он добивался своего, как опять начинал учиться отлично, его переводили на первую парту, и лишь только переводили, он опять запевал; :Ай, люди, люди, люли! :А в нотате все нули! После такой песни Аксютка опять ничего не делал. Снова повторялось сеченье. Он у Лобова несколько раз переходил из Камчатки на первую парту и обратно. Наконец Лобов рассвирепел, и раздалось его грозное ''на воздусях''! Тотчас же выскочили четверо парней, схватили его, раздели, взяли за руки и ноги, так что он повис в горизонтальном положении, а справа и слева начался свист лоз. Взвыл Аксютка, а все-таки кричит: — Не могу учиться! ей-богу, не могу! — Положите ему под нос книгу! Положили. — Учи! — Не могу! хоть образ со стены снять, не могу. — Сейчас же и учи! На этот раз Аксютка правду кричал, что не может учиться, потому что лежал под розгами, и учитель это сознавал, но все-таки продержал его висящим над книгой достаточно. — Бросьте эту тварь. Аксютка пробрался в Камчатку. — Дать ему ''сугубое раза''! Товарищи повскакали с парт, бросились на Аксютку и зарядили ему в голову ''картечи'', то есть швычков. Взвыл Аксютка: — Хоть убейте, не могу учиться! Лобов имел обыкновение ходить в класс с длинным березовым хлыстом. Он поднялся с места и ''вытянул'' Аксютку вдоль спины, а тот взвыл: — Ей-богу, не могу учиться! Лобов мало-помалу успокоился, и класс продолжался обычным порядком. Спустя несколько времени он крикнул: — Цензор, квасу! Цензор отправился за квасом и принес его. Лобов, прихлебывая из оловянной кружки квас, просматривал нотату и назначал по фамилиям, кому к печке — для сеченья, кому к доске на колени, кому коленями на ребро парты, кому без обеда, кому в город не ходить. Класс Лобова разукрасился всевозможно расставленными фигурами. Потом он стал спрашивать знающих учеников, поправляя отвечающего, когда он отвечал не слово в слово, и запивая бурсацкую премудрость круто заваренным квасом. Он сидел обыкновенно в калошах, не снимая своей красноватого цвета шинели. Когда спрошенный им ученик кончил свой ответ, Лобов полез в карман шинели и вынул из него довольно большой пирог, который стал уписывать с аппетитом. Бурсаки с жадностью посмотрели на пожираемый пирог. Так Лобов имел обычай завтракать во время класса, мешая пищу духовную с пищей телесной. После экзаменации пяти учеников он стал дремать и наконец заснул, легонько всхрапывая. Отвечавший ученик должен был дожидаться, пока не проснется великий педагог и не примется опять за дело. Лобов никогда уроков не объяснял — жирно, дескать, будет, — а отмечал ногтем в книжке ''с энтих до энтих'', предоставляя ученикам выучить урок ''к следующему'', то есть классу. Что этот великий педагог в своей юности — недосечен или пересечен? Морфей легонько посвистывал себе через нос педагога, а ученики, наказанные на колени и столбом, воспользовались этим. Поднялся легкий шумок, и начались невинные игры бурсаков, как-то в шашки, ''святцы'' (карты), костяшки, щипчики, швычки и т. п. Ударил звонок, учитель проснулся, и после обычной молитвы и по выходе учителя класс наполнился обычным шумом. Второй класс, латинский, занимал некто Долбежин. Долбежин был тоже огромного роста господин; он был человек чахоточный и раздражительный и строг до крайности. С ним шутить никто не любил, ругался он в классе до того неприлично, что и сказать нельзя. У него было положено за священнейшую обязанность в продолжение курса непременно пересечь всех — и прилежных и скромных, так чтобы ни один не ушел от лозы. Его мучил бес какой-то бурсацкой зависти, когда из его класса к концу курса остались все-таки не сеченными ни разу двое, державших себя крайне осторожно. Придраться было не к чему, но он выискал-таки случай. Однажды он пропустил было уже свой класс, и ученики весело ожидали звонка, но вдруг минут за пять до него Долбежин показался на конце училищного двора; лицо его было как-то особенно грозно (он был сильно выпивши), взоры его были устремлены на окна своего класса. Многие струхнули. Один из несеченных в это время взглянул в окно и потом быстро скрылся в классе. — Елеонский (несеченный)! — крикнул, входя в класс, Долбежин. Елеонский, трясясь всем телом, подошел к нему. Долбежин ударил его в лицо кулаком и окровавил его; из носу и рта потекла кровь. Елеонский ни слова не отвечал. Бледный и дрожащий, он смотрел бессмысленно на учителя. — Отодрать его! Елеонского отодрали. Остался один только несеченный. Того, напротив, отодрал Долбежин в самом веселом расположении духа. — Душенька, — сказал он ему, улыбаясь, — поди к порогу. — Да за что же? — За то, что тебя ни разу не секли. Тот и не думал отвечать, что это не причина, и отправился к порогу. Не осталось ни одного несеченного в классе. Но несмотря на все это, трудно поверить, его не только уважало товарищество, но и любило. Долбежин сам был точно отпетый. Он, как и товарищество, терпеть не мог «городских» и одному из них дал самое неприличное прозвище; фискала, пришедшего к нему наушничать, он отодрал не на живот, а на смерть; ученики вроде Гороблагодатского были его любимцами. Однажды ''Блоха'' решился изумить товарищество и под лозами Долбежина молчал, как будто и не его дерут; Долбежин при всех назвал его молодцом, тогда как за ту же проделку Лобов вознес его на воздусях, а потом просолил насквозь сеченное тело. Долбежин не брал с родителей взяток и до того был честен, что составленный им список учеников с отметками об их учении за треть он читал ученикам и позволял устраивать диспуты тем, которые претендовали на высшее место. Вот за это-то и любили его. Сегодня были только два случая в классе. Вызван был ''Копыта''. Он взял книжку латинскую и хотел было остаться переводить за партою. — На средину! — сказал Долбежин. ''На середке'' отвечать было хуже, чем за партой, потому что в первом случае товарищи ''подсказывали'' ученику. Отвечающий способен был расслышать самый тонкий звук, а если не расслыхивал, то, глядя искоса, он угадывал слово по движению губ. Копыта вышел ''на середку''. Здесь он ''срезался'' (то же, что в гимназии ''провалился'') и не мог перевести одного пункта. — Не так! — сказал Долбежин. Тот перевел иначе. — Не так! Копыта на новый манер. — К печке! Копыте дали ''всего'' десять ударов. Он обрадовался, что так легко отделался, и уже направился за парту, но услышал голос Долбежина: — Переводи снова. Тот перевел ему на новый манер. — Еще раз к печке! Копыте дали еще десять лоз и снова заставили переводить. На этот раз Копыта сказал, что он не может и придумать еще новой варьяции, за что и услышал: — К печке! Десять дали, и снова переводить. Копыта напряг все усилия памяти и рассудка. Ничего не выходило. — Ну! — сказал Долбежин, и уже палец указательный его поднялся по направлению к печке. Способности Копыты были страшно напряжены, мозг работал в сто сил лошадиных, и вот, точно озарение свыше, сложилась в голове новая варьяция. Он сказал ее. — Наконец-то! — одобрил его Долбежин. — Довольно с тебя. Пошел за парту. Вались дерево на дерево! — Вслед за тем Долбежин обратился к ''Трезорке'': — Вокабулы приготовил? — Нет. — Что? который это раз? — Если угодно, приготовлю, — отвечал Трезорка бойко. Трезорка был городской и привык к довольно свободному обращению. Его развязность взбесила Долбежина. Он побледнел, на лбу надулись жилы. — Ах ты, подлец! — закричал он и сильной рукой поднял в воздухе здоровый лексикон Кронеберга. Лексикон взвился и пролетел через класс; еще немного — так и влепился бы в голову бойкого мальчика. Он потом начал ругаться и плеваться; в его чахоточной груди клокотала мокрота; дерзость озадачила его, но он почему-то не посмел отпороть Трезорку, — вероятно, потому, что отец Трезорки был довольно значительное лицо в городе. И действительно, завязалось было дело, но кончилось все-таки ничем. В классе после этого скандала наступила мертвая тишина. Все дрожали. Один только беззаботный Карась, притом еще сидевший на первой парте, на глазах разъяренного учителя ухитрился уснуть. Его вдруг спросил учитель, а он, не слыша этого, тихо всхрапывал. Товарищ его толкнул, но уже было поздно: у учителя сверкали глазки. — К печке! — Розог нет, — сказал секундатор. — А давеча чем сек? — Те изломались. — Сходи за новыми. Карась между тем клялся и божился, что встал в три часа, чтобы приготовить урок, что у него голова болит, а в существе дела на него одурь напала от латынщины, и он смежил свои карасиные очи. — Я тебе! Явился секундатор, но без розог. — Розги все вышли, — сказал он. Учитель опять вспыхнул, поднялся со стула и отправился к той парте, где сидел секундатор. Он отыскал свежие розги. Карась запищал. — Простите!.. Но учитель в это время позабыл Карася, а направился к секундатору. Взяв пук длинных лоз за жидкий конец, он начал бить его комлем и по спине, и в брюхо, и в плечи, и по ногам. Раздался звонок. Пропели молитву «Достойно есть...». Между тем Карась спасся. Этот же учитель, озлившийся на Трезорку за умеренный оттенок дерзости в его ответе, прощал и даже с удовольствием встречал дерзости очень крупные. Так, однажды на публичном экзамене пришлось держать ответ некоему ''Ваксе''. Долбежин из-под стола показал ему кулак и проговорил тихо: «Только срежься, я тебе!». Вакса показал ему свой кулак и прошептал непечатную брань. Это только утешило учителя. Наконец, Долбежин был циник. Он с тем же Ваксой рассуждал о самых грязных вещах. Тот ему отвечал не стесняясь и откровенно, и оба они импровизировали самым грязным образом на разные темы. Заглянула бурса в столовую, «щей негодных похлебала и опять в свой класс идет». Кормили скверно; хлебная мука мешалась с мякиной; нередко порции говядины летели за окно и гнили потом на дворе; один только Комедо собирал порций по шести и потреблял их; в супе попадались маленькие беловатые червячки, в каше мышиный помет; только при одном экономе пища была безукоризненна, но такие экономы были редкость в бурсе. (Впрочем, в своем месте мы дойдем и до этого эконома). Лобов граничил по своему характеру к Тавле, Долбежин к Гороблагодатскому. Перейдем теперь к характеристике третьего лица, которое, собственно говоря, не составляло цельного типа, а было помесью двух названных нами. Этот господин носил имя Батьки. Он был красавец собою, с открытым грудным и объемистым басом, лицо — кровь с молоком. Он, между прочим, преподавал так называемый «''Устав''», то есть науку, как править церковные службы. Эта наука излагалась им самым странным образом. Вместо того, чтобы выдать церковные книги на руки учеников, ознакомить с теми книгами наглядным образом, показать по самым книгам, когда, что и где читалось и пелось, — вместо этого выдавались записочки, в которых по порядку службы обозначались только первые слова каждого чтения или пения. Таких заголовков целые листы писчей бумаги. До того трудно и тошно было ученье и зубренье, что изо ста с лишком учеников знало урок, случалось, только четверо. Кажется, ясно, что тут уже не ученики виноваты. Правда, могло случиться, что ученики на зло учителю делали стачку не учить урока, но такие стачки назывались бунтом и разрешались великим сечением класса; но тут была не стачка, а просто физическая и умственная невозможность вызубрить все это. И это понимал сам Батька. Несмотря на все это, он поочередно сек весь класс: так парта за партой и выдвигались к печке. Хотя в этих случаях секундаторы были крайне снисходительны, но снисходительны только к тем, кого любили. Секундаторы были очень изобретательны и свою профессию знали специально. Когда Батока заподозревал секундатора в мирволенье и шел свидетельствовать производство секуции, тогда оказывалось, что тело наказываемого было покрыто синими полосами: секрет в том, что секундатор намазывал лозы чернилами, потом стирал их слегка; достаточно было легкого прикосновения их, чтобы сделать фальшивый рубец. Черт знает на что расходовался ум воспитанника! Когда приходилось, что три описанные учителя занимали уроки в один и тот же день, то одного и того же ученика секли несколько раз. Так, Карася, случилось, отодрали четыре раза в один день (в продолжение училищной жизни непременно раз четыреста). Но сегодня не было устава. Занимались другим предметом. Беда, когда Батька приходил пьян! Тогда лицо его было бледно, а черные огромные глаза особенно глубоки и блестящи. Сегодня эта беда и случилась. Все вздрогнули, как только он вошел. По лицу все узнали, что будет классу великое горе. Взял он нотату. Мучительную и страшную минуту пережил класс. Батька вызвал Элпаху. Элпаха, трясясь телом и содрогаясь душою, вышел на средину. — Я... — голос его пресекся... — Что ты? — спокойным, но глубоко сосредоточенно-злым голосом спросил его Батька. — Я... сегодня... именинник... — Так с ангелом! — Октава его упала на две ноты ниже, а сердце свирепело, и в нем развивались кровожадность и зверские инстинкты... Страшен он был в эту минуту. — Я... — заговорил страдалец, — был в церкви... — Доброе дело! — Я потому и не успел выучить урока... — погасающим голосом продолжал Элпаха, видя, как с мертвенно бледного лица смотрели на него неподвижные, блестящие сосредоточенной ненавистью глаза... — Ты думаешь, что радуется твой ангел на небесах? Элпаха молчал; в его сердце пробивалась слабая надежда, что его не накажут, потому что Батькин гнев иногда истощался в нравоучениях, которыми увлекался он на полчаса и более. Элпаха ждал, что будет. — Он плачет о твоей лености. Элпаха ни жив, ни мертв. — И ты должен плакать. Поди сюда. Элпаха ни с места. — Поди же сюда! — тем же ровным, спокойным голосом повторил Батька. Элпаха подошел к нему. — Встань тут, около меня, на колени. Дрожащий Элпаха встал. — Твой ангел плачет, и ты заплачешь. Положи свою голову ко мне на колени. Тот медленно исполнил это, не понимая, что с ним хотят делать. Но вот он сильно вскрикнул и поднял голову, за которую ухватился руками. — Лежи, лежи! — сказал ему Батька. Отчего вскрикнул Элпаха? А оттого, что Батька взял щепоть волос его, сильной рукой вздернул их кверху, вырвал с корнем и, постепенно разводя свои красивые пальцы, сдувал с них волоса и продолжал дуть, пока они летели в воздухе. — Лежи, лежи! — повторил Батька. Элпаха с воем опустил голову на колени его, как на эшафот... Батька взял вторую щепоть Элпахиных волос, и опять выдернул их с корнем, и опять пустил их по воздуху. — Простите, ради бога! — взмолился страдалец. — Лежи, лежи! — отвечал Батька. Что-то сатанинское было в его ровных октавах... Еще медленнее и хладнокровнее он повторил ту же операцию в третий раз. Элпаха рыдал мучительно. — Теперь поди встань на колени посреди класса! — сказал Батька, когда улетел последний волос Элпахи и пропал в воздухе. Батька потом долго сидел, понуря голову. Не почувствовал ли он угрызений совести? — Стой на коленях ''целый год''! Значит, совесть его была спокойна. Батько имел обыкновение ставить на колени на целый год, на целую треть, на месяц: как его класс, так и становись. Беспощадный человек! В продолжение всего класса Батька разбойничал. Чего-чего он не придумывал: заставлял ''кланяться печке, целовать розги'', сек и ''солил сеченного'', одно слово — артист в своем деле, да под пьяную еще руку. Но все-таки приходится сказать, что большая часть товарищества уважала его по тем же причинам, по каким и Долбежина, и только меньшинство ненавидело его и боялось. В описываемый нами период бурсы нравственный уровень товарищества и начальства был почти одинаков. Но впоследствии увидим, что в товариществе и в лучшей половине начальства развились иные начала. Что описываю теперь — скверно, но что дальше, то лучше становилось товарищество и добрее люди из начальства. И жаль и досадно мне, что некоторые писатели заявили, будто я все исчерпал относительно бурсы в «Зимнем вечере бурсы». Уже в следующем очерке вы увидите добрые задатки для будущего в жизни бурсаков, хотя и там будет много гадкого и гадкого. Бурса будет в моих очерках, как и на деле было, постепенно улучшаться, — только позвольте описать так, как было, не прибавляя, не убавляя. Всякое дело строится не сразу, а должно пройти многие фазы развития. Еще очерков восемь, и бурса, даст бог, выяснится окончательно. Если придется ограничиться только этими двумя очерками — «Зимний вечер в бурсе» и «Бурсацкие типы», — то будет очень жаль, потому что читатель тогда не получит полного понятия о том, что такое бурса, и потому относительно составит о ней ложное представление. '''1862''' === ЖЕНИХИ БУРСЫ.ОЧЕРК ТРЕТИЙ === Наконец Аксютка доигрался с Лобовым до скверной шутки. Заглянула бурса в столовую, «щей негодных похлебала и опять в свой класс идет». Один лишь Аксютка щелкает зубами. Как бы то ни было, все более или менее подкрепились; один лишь Аксютка щелкает зубами от голода, или, по туземному выражению, у него ''по брюху девятый вал ходит, в брюхе зорю бьют''. Положение Аксютки никогда не было так беспомощно, как теперь, и в моральном и в животном отношении. Он, потешаясь над Лобовым, по обыкновению своему, лишь только попал в Камчатку, как опять стал появляться в ''нотате с пяткАми'', то есть самыми лучшими баллами. Это только сбесило учителя: «Ты, животное, — сказал ему Лобов, — потешаешься надо мною: когда тебя порют, у тебя в нотате нули; когда шлют в Камчатку — пятки? Знаю я тебя: ты добиваешься того, чтобы опять перейти на первую парту, чтобы потом снова бесить меня нулями? Врешь же! Не бывать тебе на первой парте, и пока у тебя снова не будут нули, до тех пор не ходи в столовую». Аксютка клялся и божился, что он раскаялся и теперь будет учиться постоянно. Лобов ничего слышать не хотел. «Не надо твоего ученья, — сказал он, — сиди в Камчатке». Аксюткино самолюбие было сильно задето, и, раздувая ноздри, он думал: «посмотрим, чья возьмет!». И в нотате его были отличные баллы; но Лобов каждый раз говорил ему: «и сегодня не жри!». В продолжение трех дней Аксютка кое-как перебивался, выкрадывая там или здесь булку, сайку, ломоть хлеба, толокно, горох и тому подобное. Вчера он забрался в ''сбитенную'', где ''Ванька рыжий'' продавал сбитень, сайки, булки, пеклеванные хлебы, сухари, крендели, яблоки, репу, патоку, мед и красную икру, а для избранных и ''водчонку'', разумеется по двойной цене против откупной; здесь Аксютка успел украсть несколько булок, насадив на палку гвоздь, которым и добывал из-за залавка съедомое, когда Ванька рыжий отходил в другую сторону. Но сегодня была среда, а сбитенная наполнялась битком только по понедельникам и вторникам, пока у бурсачков держались деньжонки, принесенные из дому; а при безлюдстве в сбитенной опасно было рисковать на воровство в ней. Что было делать? Бурсаки, зная, что у Аксютки девятый вал в брюхе, бережно припрятывали ломти хлеба и зорко следили за ним. Большинство не желало делиться с ним запасным хлебом; впрочем, и делиться было не с чего: утренних и вечерних фриштиков в бурсе не полагалось; за обедом выдавали только по два ломтя хлеба, из которых один съедался в столовой, а другой уносился в кармане в запас. Между тем все училище высыпало на двор. Ученики строили катальную гору. Так как досок взять было неоткуда, то вся гора была сплошь из снегу. Снежные комы величиной в рост человека двигались по огромному двору училища. Около каждого из них, под командою вожака, работало человек по десяти. Комы доставлялись к горе, около которой, как муравьи в муравейнике, кишели ученики. Дня через два по длинному расчищенному раскату, который был немного менее балаганных раскатов Петербурга, полетит бурса вниз головой на санках, салазках, подмороженных дощечках, рогожках, коньках, а то и просто на самородном самокате, то есть на брюхе вверх спиною. Бурсаки представляют веселый и радостный вид: раздается команда выбранного распорядителя, призыв к работе, звонкие басы и тенора, хохот, остроты. Весело. Аксютка щелкает зубами. На левой стороне двора около осьмидесяти человек играют в ''килу'' — кожаный, набитый волосом мяч величиной в человеческую голову. Две партии ''сходились'' стена на стену; один из учеников ''вел килу'', медленно подвигая ее ногами, в чем состоял верх искусства в игре, потому что от сильного удара мяч мог перейти в противоположную сторону, в лагерь неприятеля, где и завладели бы им. Запрещалось ''бить с носка'' — при этом можно было нанести удар в ногу противника. Запрещалось ''бить с закилька'', то есть, забежав в лагерь неприятеля и выждав, когда перейдет на его сторону мяч, прогонять его ''до города'' — назначенной черты. Нарушающему правила игры ''мылили шею''. — Кила! — закричали ученики; это означало, что ''город взят''. Победители в восторге и с гордостью возвращались на свое место. Им весело. Аксютка же щелкает зубами. В углу двора, около сбитенной и хлебной пекарни, несколько человек прокапывали в огромной куче снега норы и проползали через те норы на своем брюхе. В другом углу двора играли в крепость, стараясь выбить друг друга из занятой на куче снега позиции, причем вместо картечи употреблялись в дело снежки. Гришкец и Васенда повалили Сашкеца на снег, зарыли его с руками и ногами в кучу снега, так что торчит одна лишь голова Сашкеца, — он беззащитен, и творят ему ''смазь вселенскую''. Гришкец и Васенда хохочут, да и Сашкец хохочет, — это была шутка полюбовная. Всем весело. Аксютка щелкает зубами. На двор училища вошли две женщины — одна старуха, другая лет тридцати с лишком. Спросивши где живет ''ишпехтор'', то есть инспектор, они направились к двухэтажному зданию, крыша которого заканчивалась шпилем со звездою. Скоро они уже стояли в зале инспектора. Старуха была женщина дряхлая, лицо в трещинах, до того обожженное летним солнцем, что и зимою не сходил с него загар; маленькие глазки ее бегали, как две перепуганных мыши, и тоскливое их выражение возбуждало жалость. Эта сгорбившаяся дама имела на седой, в висках плешивой голове шерстяной платок, на плечах поношенную шубейку, на ногах мужские сапоги. Другая женщина была лет тридцати двух, высокого роста, рябая, с длинными мозолистыми руками; она смотрела исподлобья с тем беспристрастьем, с которым смотрят люди на что-либо неизбежное в их жизни и с чем они примирились. Одета она в новую заячью шубку, в новый платок, и на ногах ее не сапоги, а башмаки козловые. Они прождали инспектора около получаса. Наконец инспектор вышел, но, очевидно, в дурном расположении духа. — Что вам надо? — сказал он грубо. Обе женщины повалились в ноги. Старая заплакала и тем напевом, каким голосят у нас по покойникам, стала приговаривать: — Батюшка, отец родной... Ох, кормилец, наше горе большое... лишились последнего хлебушка... батюшка, не погневайся!.. Старуха стукнула в пол головою. Такое раболепие смягчило несколько инспектора; но дурное расположение его духа не миновалось окончательно. — Говори, зачем пришли... Старуха от грозного голоса начальника трепетала, терялась и понесла дичь: — Помер голубчик наш... пришибло сердечного... испил кваску, сначала таково легко... Инспектор вышел из себя: — Чтобы черт вас побрал, паскудные бабы! — крикнул он, топнув ногою... Обе женщины замерли... — Сейчас на ноги и говори толком, а не то метлой выгнать велю!.. Шлюхи!.. и поспать не дадут... — Батюшка!.. — начала было опять старуха... — Иван! — закричал инспектор. — Гони их в шею!.. Обе женщины вскочили на ноги. Старушка бросилась из приемного зала в переднюю. Все это со стороны казалось очень странным, особенно последний маневр старой женщины; теперь должно было, по-видимому, ожидать, что инспектор окончательно выйдет из себя, но, напротив, взгляд его прояснился, и он стал спокойно ходить вдоль комнаты, дожидаясь терпеливо старухи. Та скоро вернулась, в одной руке с кульком, в другой — с узлом. То и другое она положила к ногам начальника... — Что это? — спросил он. — Не побрезгуй, батюшка, деревенским гостинцем, и... — Покажи, что тут? Старуха, торопливо развязывая кулек, вынимала из него сахар, чай, бутылку рому, сушеные грибы и яблоки, а в узле оказалось десятка четыре аршин холста... Инспектор не без удовольствия, но и не без достоинства сказал: — Хорошо, спасибо... В чем же твое дело? — Это вот дочка моя, — говорила старуха, — сиротой осталась... были у преосвященного... закрепил за ней местечко... отцовское... — Ну так что же? — К тебе послал. — ''За женихами''? — ''За женихами'', батюшка, — и старуха опять чебурах в ноги. — Хорошо, хорошо. — Да не озорников каких, батюшка! — Старуха при этом вытянула свою руку, разжала кулак, и на ладони ее очутился серебряный рубль. Инспектор взял старухин рубль и положил его себе в карман с полным спокойствием, точно так, как авдитор берет с подавдиторного взятку. — У меня двое есть, а может быть, найдутся и еще охотники. После того инспектор расспросил, где место, какие обязательства, доходы, состав причта, спросил адрес старухи и обещал отпустить учеников на другой день на смотрины невесты. Старуха и невеста, поблагодарив инспектора, отправились восвояси. Они остановились на дворе и посмотрели на пестреющую и кишащую толпу учеников. «Кого-то из них бог пошлет кормильцем?» — подумала старуха. «С кем-то из них под венец идти?» — подумала невеста. Эта невеста была ''закрепленная невеста'', вступавшая в брак единственно для того, чтобы не умереть с голоду. У нас на Руси не редкость, что брак устраивается потому, что жених получит повышение по службе и приданое, а невеста пристроится, получит имя жениха и чин его. Но все это делается более или менее в приличных формах, так или иначе маскируется. И потому не поражает сильно своим безобразием и извращением честных целей брака. Случаев таких везде немало. Но нигде святость брака так не попирается, как в сфере бурсацких типов. Здесь нарушение брака, извращение его узаконено и освещено обычаем. Бурсак, сеченный, быть может, раз четыреста, унижаемый и уродуемый нравственно, умственно и физически часто в продолжение четырнадцати лет, наконец после такой педагогической дрессировки заслуживший диплом, дающий, по-видимому, ему право получить место в приходе, — не иначе может достигнуть этого, как обязавшись взять ''такую-то'', по назначению от ''начальства, казенную, закрепленную'' девицу. Выходит что-то вроде того, когда, бывало, ''помещики женили'' своих крестьян, а не то чтобы крестьяне ''сами женились''. Когда умирает то или другое лицо духовное и у него остается семейство, — куда ему деться? Хоть с голоду умирай!.. Дом (если он церковный), земля, сады, луга, родное пепелище — все должно перейти преемнику. Русские священники, диаконы, причетники — представители православного пролетариата... У них нет собственности... До поступления на место всякий поп наш гладен и хладен, при поступлении приход его кормит; умирает он всегда с тяжелой мыслью, что его сыновья и дочери пойдут по миру. Вот это-то пролетариатство духовенства, безземельность, необеспеченность извратили всю его жизнь. Чтобы не дать умереть с голоду осиротевшим семействам духовных лиц, решились пожертвовать одним из высочайших учреждений человеческих — браком. Места ''закрепляют'', — техническое, заметьте, чуть не официальное выражение. По смерти главы семейства место его остается за тем, кто согласится взять замуж его дочь либо родственницу. Кандидатам на места объявляется об открывшейся вакансии, со взятием ''такой-то''. Начинается хождение женихов в дом невесты. Большею частию это делается на скорую руку, всегда назначается срок для выбора невесты, вследствие чего ''посягающие'' не имеют времени узнать один другого. И бывали такие случаи, что невеста, находясь за двести верст, не успевала ко времени приехать в главный епархиальный город; претендент на поповское место не имел средств и времени съездить к невесте; тогда обе стороны списывались; давалось заочное согласие, и, получивши уже указ о поступлении на место, жених ехал к невесте; при таких порядках нередко выходили скандальные столкновения — невеста попадалась старая, рябая, сварливая девчина, и жених еще до свадьбы порывался побить ее. Но когда невеста приезжала в город, так и тогда умели обделывать дела и спускали залежалый и бракованный товар с удивительною ловкостию: щеки невесты штукатурились, смотрины назначались вечером, при слабом освещении, — и рябое выходило гладким, старое молодым... Бывало и то, что до самого венца роль невесты брала на себя ее родственница, молодая и недурная собою женщина, иногда замужняя, и уже только в церкви по левую руку жених видел какого-нибудь монстра вроде тех древних изображений, которые в старину сначала задымляли и коптили, а потом променивали на лук и яйца. Что было делать? Бурсак, наголодавшись после бурсы вдоволь, стиснув зубы и скрепив сердце, смотрел на свою будущую сожительницу, но... махнув рукою, поступал согласно внушению Ольги, сделанному ею князю Игорю, и, стоя под венцом, думал думу, как бы в первую же ночь изломать бока своей, черт бы ее взял, подруге жизни. Нечего говорить, что при подобном надуванье и фальше брак есть зло и поругание самых дорогих, самых святых прав человечества. Но когда при смотринах и сватовстве товар показывали лицом, и тогда редко-редко брак был счастливым. Если часто бывает, что после долгого знакомства брак неудачен, что сказать о том, когда он устраивался на авось... В светских искусственных браках большею частию оскорбляется и унижается женщина; но в бурсацких — и женщина и мужчина... В светских мужчина говорит: «я сыт и есть у меня имя, иди за меня — ты будешь сыта и получишь имя»; в бурсацких же не то; жених кричит: «есть нечего»; невеста кричит: «с голоду умираю» — и исход один: соединиться обеим сторонам. Все это — порождение проклятого пролетариата в нашем духовенстве. Кого же тут винить? Вот и дьячиха привезла по смерти своего мужа свою задеревенелую дочь и успела закрепить за ней место. Преосвященный послал ее в училище, чтобы из готовящихся к исключению выбрать жениха. В те времена, когда в бурсе свирепствовали Лобов, Батька, Долбежин и тому подобные педагоги, в ней уже нарождался новый тип учителей, как будто более гуманных. К ним принадлежал Павел Федорыч Краснов. Павел Федорыч был из молодых, окончивших курс семинарии студентов. Это был мужчина красивый, с лицом симпатическим, по натуре своей человек добрый, деликатный. Хотелось бы нам отнестись к нему вполне сочувственно, но как это сделать? Он и не думал изгонять розги, а напротив — защищал ее, как необходимый суррогат педагогического дела. Но он, наказывая ученика, не давал никогда более десяти розог. Преподавая арифметику, географию и греческий язык, он не заставлял зубрить слово в слово, а это в бурсе почиталось едва ли не признаком близкого пришествия антихриста и кончины века сего. Он позволял ученикам делать себе вопросы, возражения, требовать объяснений по разным предметам и снисходил до ответов на них, а это уже окончательный либерализм для бурсы. Увлекаясь своим положительно добрым сердцем, он входил иногда в нужды своих учеников. Так, мы упомянули в первом очерке об одном несчастном, который был бы почти съеден чесотными клещами, если бы не Павел Федорыч: он сводил его в баню, вымыл, выпарил, остриг его голову, сжег всю его одежду, дал ему новую и обласкал беднягу. Был случай, что по классам Краснова, за его болезнию, пришлось справлять уроки Лобову. Лобов вознес Карася и ''отчехвостил'' его на воздусях. То же самое хотел он сделать с цензором класса, парнем лет под двадцать, но цензор утек от него; тогда Лобов записал его в журнал, и дело все-таки пахло розгой. Узнав о том, как в классе свирепствовал Лобов, Краснов вышел из себя, разорвал в клочья журнал и рассорился с Лобовым. Он был справедлив относительно списков, из которых не делал для учеников тайны, а напротив — вызывал недовольных на диспуты. Раз только случилось, что Краснов избил своего ученика собственноручно и беспощадно; но и то по той причине, что бурсак решился острить во время ответа урока самым площадным образом, а Павел Федорыч был щекотлив на нервы. Словом, Краснов как частное лицо неоспоримо был честный и добрый человек. Но посмотрите, чем он был как учитель бурсы. — Иванов! — говорит он. Иванов поднимается с заднего стола бурсацкой Камчатки, за которою Краснов следил постоянно и зорко, вследствие чего для желающих ''почивать на лаврах'', то есть лентяев, он был нестерпимый учитель. Краснов донимал их не столько сеченьем, сколько систематическим преследованием; и вот это-то преследование, основанное на психологической тактике, сильно отзывалось иезуитством. Краснов в нотате видит, что у Иванова стоит сегодня ноль, но все-таки говорит: — Прочитай урок, Иванов. Но Иванов не отвечает ничего. Он думает про себя: «Ведь знает же Краснов, что у меня в нотате ноль... что же спрашивает? — только мучит!». — Ну, что же ты? Иванов молчит... Лучше бы ругали Иванова, тогда не было бы ему стыдно перед товарищами, потому что ругань начальства на вороту бурсака, ей же богу, не виснет; а теперь Иванов поставлен в комическое положение: над его замешательством потешаются свои же, и таким образом главная поддержка против начальства — товарищество — для него не существует в это время. — Ты здоров ли? — спрашивает ласково Павел Федорыч. Сбычившись и выглядывая исподлобья, Иванов говорит: — Здоров. — И ничего с тобой не случилось? — Ничего. — Ничего? — Ничего, — слышится ответ Иванова каким-то псалтырно-панихидным голосом. — Но ты точно расстроен чем-то? От Иванова ни гласа, ни послушания. — Да? Но Иванову точно рот зашили. — Что же ты молчишь?.. Ну, скажи же мне урок. Наконец Иванов собирается с силами. Краснея и пыхтя, он дико вскрикивает: — Я... я... не... зна-аю. — Чего не знаешь? — Я... урока. Павел Федорыч притворяется, что недослышал. — Что ты сказал? — Урока... не знаю! — повторяет Иванов с натугой. — Не слышу; скажи громче. — Не знаю! — приходится еще раз сказать Иванову. Товарищи хохочут. Иванов же думает про себя: «черти бы побрали его!.. привязался, леший!». Учитель между тем прикидывается изумленным, что ''даже'' Иванов не приготовил уроков. — Ты не знаешь? Да этого быть не может! Новый хохот. Иванов рад провалиться сквозь землю. — Отчего же ты не знаешь? Опять начинается травля, до тех пор, пока Иванов не начинает лгать. — Голова болела. — Угорел, верно? — Угорел. — А ты, может быть, простудился? — Простудился. — И угорел и простудился?.. Экая, братец ты мой, жалость! Товарищи, видя, что Иванов сбился с толку, помирают со смеху. А мученик думает: «господи ты боже мой, когда же отпорют наконец» и решается покончить дело разом: — Не могу учиться. — Отчего же, друг мой? — Способностей нет. — Но ты пробовал учить вчера? — Пробовал. — О чем же ты учил? Вот тут доходит дело до самой мучительной минуты: хоть убей, не разжать рта, точно губы с пробоем, а на пробое замок. Иванов не обеспокоился не только что выучить урок, но даже узнать, что следовало учить. Павел Федорыч, боясь, что Иванову подскажут товарищи, встал со стула и подошел к нему с вопросом: — Что же ты не говоришь? Иванов замкнулся, и не отомкнуться ему, несчастному. Павел Федорыч кладет на него руку. Иванов переживает мучительную моральную пытку, да и другим камчатникам вчуже становится жутко. — Зачем ты смотришь в парту? Смотри прямо на меня. У Иванова нервная дрожь. Не поднять ему своей головы — тяжела она, точно пивной котел, который только был по плечам богатыря. Между тем Павел Федорыч берет Иванова за подбородок. — Не надо быть застенчивым, мой друг. Мера душевных страданий переполнена. Иванов только тяжело вздыхает. Наконец, после долгого выпытывания, с тем глубоким отчаянием, с которым бросаются из третьего этажа вниз головой, Иванов принужден сознаться, что он не знает, что задано. Но у него была теперь надежда, что после этого начнутся только распекания и порка, значит, скоро и делу конец, — напрасная надежда. — Зачем ты забрался на Камчатку? Посмотри, что здесь сидят за апостолы. Ну, хоть ты, Краснопевцев, скажи мне, что такое шхера? Краснопевцеву что-то подсказывают. — Шхера есть, — отвечает он бойко, — не что иное, как морская собака. Все хохочут. — Ну ты, Воздвиженский... поди к карте и покажи мне, сколько частей света. Воздвиженский подходит к висящей на классной доске ланд-карте, берет в руки кий и начинает путешествовать по европейской территории. — Ну, поезжай, мой друг. — Европа, — начинает друг. — Раз, — считает учитель. — Азия. — Два, — считает учитель. — Гишпания, — продолжает камчатник, заезжая кием в Белое море, прямо к моржам и белым медведям. Раздается общий хохот. Учитель считает. — Три. Но ученый муж остановился на Белом море, отыскивая здесь свою милую Гишпанию, и здесь зазимовал. — Ну, путешествуй дальше. Али уже все пересчитал страны света? — Все, — отвечал наш мудрый географ. — Именно все. Ступай, вались дерево на дерево, — заключил Павел Федорыч. Он нарочно вызывает самых ядреных лентяев, отличающихся крутым, безголовым невежеством. — Березин, скажи, на котором месте стоят десятки? — На десятом. — И отлично. А сколько тебе лет? — Двадцать с годом. — А сколько времени ты учишься? — Девятый год. — И видно, что ты не без успеха учился восемь лет. И вперед старайся так же. А вот послушайте, как переводит у нас Тетерин. Следовало перевести: «Диоген, увидя маленький город с огромными воротами, сказал: „Мужи мидяне, запирайте ворота, чтобы ваш город не ушел“». Мужи по-гречески — андрес. Вот Тетерин и переводит: «Андрей, затворяй калитку — волк идет». Он же расписался в получении казенных сапогов следующим образом: «Петры Тетеры получили сапоги». Ну, послушай, Петры Тетеры, что такое море? — Вода. — Какова она на вкус? — Мокрая. — Про Петры же Тетеры рассказывали, что он слово «maximus» переводил слово «Максим»; когда же ему стали подсказывать что «maximus» означает «весьма большой», он махнул «весьма большой Максим». Ну, а ты, Потоцкий, проспрягай мне «богородица». — Я богородица, ты богородица, он богородица, мы богородицы, вы богородицы, они, оне богородицы. — Дельно. Проспрягай «дубина». — Я дубина... — Именно. Довольно. Федоров, поди к доске и напиши «охота». Тот пишет «охвота». — Напиши «глина». У того выходит «гнила». Таким образом Павел Федорыч потешался над камчатниками, заставляя их нести дичь. Иванов радовался в душе, что учительское внимание было отвлечено от него. Напрасная радость: то был новый маневр, пущенный в ход учителем. — Что, Иванов, хороши эти гуси? Иванов опять приходит в ажитацию. — Как бы ты назвал этих господ? Не назвал ли бы ты их дикарями? Платонов, что такое дикарь? — Дикий человек. — А умеешь ты говорить по-гречески? — Нет. — А я слышал, что да. Идет он с таким же, как сам, гусем. Один гусь говорит: «альфа, вита, гамма, дельта»; другой гусь говорит: «эпсилон, зита, ита, фита». Неправда, что ли? Тогда еще пирожник назвал вас язычниками. Вот вроде его один господин приезжает к отцу на каникулы. Отец его спрашивает: «Как сказать по-латыне: лошадь свалилась с моста?» — Молодец отвечает: «Лошадендус свалендус с мостендус». Иванов опять оживился надеждой, что его забыли. — И не стыдно тебе, Иванов, сидеть среди таких олухов? Я ведь знаю, что ты не станешь спрягать «дубину», не скажешь, что десятки стоят на десятом месте, не поедешь в Ледовитый океан с какой-то «Гишпанией», зачем же ты забрался к этим дикарям? — Простите, — шептал Иванов. — В чем тебя простить? — И Павел Федорыч опять добивается того, что Иванов сам себе делает приговор: — Ленился... — Дело ли будет, если я прощу тебя? Пускается в ход новый маневр. Известно, что для школьника мучительна не столько самая минута возмездия, сколько ожидание его. Это понимал Павел Федорыч и пускал в ход всю практическую психологию. — Простить тебя? А потом сам же будешь бранить за это, зачем дозволял тебе лениться; скажешь, не дурак же я был — учителя не хотели обратить на меня внимания. — Простите! — говорил Иванов. — Да ты знаешь ли, что с тобой может случиться, если, чего избави боже, тебя исключат? Знаешь ли, что предстоит всем этим камчатникам? Камчатка внимательно насторожила уши. — Теперь по Руси множество шляется заштатных дьячков, пономарей, церковных и консисторских служек, выгнанных послушников, исключенных воспитанников, — знаете ли, что хочет сделать с ними начальство? — оно хочет верстать их в солдаты. — Простите! — говорил Иванов, думая с тоскою: «боже мой, скоро ли же сечь-то начнут?.. проклятый Краснов!.. всю душу вытянул». — Я слышал за верное, что скоро набор, рекрутчина. Ожидайте беды... Мы имели случай в первом очерке заметить, что не раз проносилась грозная весть о верстании в солдаты всех безместных исключенных. Теперь прибавим, что такой проект начальство действительно не раз хотело осуществить, но в духовенстве всегда в этом случае подымался ропот; оно и понятно: многие сильные мира были или сами дети причетников, или имели причетниками своих детей и других родственников. Однако тем не менее грозная весть о солдатчине часто заставляла трепетать бурсаков. Павел Федорыч пользовался этим обстоятельством с полным успехом. — Как же тебя простить, — говорит он Иванову, — неужели тебе хочется под красную шапку? — Я буду учиться. — Как же ты давеча говорил, что не можешь учиться? Скверно на душе Иванова, потому что учитель доводит его до того, что он сам сознается: — Лгал. Травля продолжается далее. Приходилось после долгих выпытываний соглашаться — что и делалось замогильным тоном, — в том, что он должен быть наказан; потом, сколькими ударами розог. Когда ученик был доводим до истомы нравственной и едва не до полупомешательства, тогда только учитель отсылал его к печке, где и давал десять ударов розгами, причем внушалось, что ученик каждый раз при незнании урока будет получать это ординарное количество стежков по тому месту, откуда ноги растут. Решившись обратить лентяя на путь истины, Павел Федорыч всегда доводил свою работу до благоприятного результата, преследуя цель неутомимо и энергически. — Иванов! после класса приходи ко мне на квартиру. Пригласивши к себе на квартиру, Павел Федорыч заставляет Иванова учить урок в рекреационные часы, так что если и после этого захотел бы лениться, то ему пришлось бы всю училищную жизнь просидеть над книгой, не нашлось бы и в праздничные дни свободной минуты — вечно под носом проклятый учебник, и лентяи со скрежетом зубовным вгрызается в ненавистные отроки. Мало-помалу долбня всасывает его и поглощает всецело. Конец ли? Нет, все-таки не конец. Павел Федорыч сносится с другими учителями относительно неофита. Долбежин и Батька говорят неофиту: «А, голубчик, у других ты учишься, а у меня нет?.. Запорю, животное, убью!». Те учителя, в свою очередь, начинали ''досекать'' лентяя, каждый ''до своей науки''. Что тут станешь делать? Поневоле съешь всю бурсацкую науку, хотя в душе созреет и навек укоренится глубокая ненависть и беспощадное отвращение к той науке. Правда, ученик, досеченный до хорошего аттестата, будет благодарен, но все же не за бурсацкую науку, но за аттестат, дающий ему известные права. Милостивые государи, как вам нравится подобное варварство в педагогике, к которому, однако, прибегал даже Павел Федорыч, человек с сердцем положительно добрым? Что же это значит? Если бы Лобов, Долбежин, Батька и Краснов не употребляли противоестественных и страшных мер преподавания, то, уверяю вас, редкий бурсак стал бы учиться, потому что наука в бурсе трудна и нелепа. Лобов, Долбежин, Батька и Краснов поневоле прибегали к насилию нравственному и физическому. Значит, вся причина главным образом не в учителях и не в бурсаках, а в бурсацкой науке, чтоб ей сгинуть с белого света. Мало-мальски развитый семинарист всегда вспоминает о ней с ужасом. Камчатка ''почивала на лаврах'' до сего дня спокойно и беспечно; но сегодня в ней ярые толки и шум. Павел Федорыч возбудил те толки и шум своими угрозами о солдатчине. Но не на всех камчатников грозная весть произвела одинаковое впечатление. Камчатники распадались на два типа по роду бурсацких наук. Науки были: ''божественные'', которые ныне называются богословскими, и ''внешние'', которые ныне называются светскими. Один камчатники отрицали только ''внешние'' науки и с усердием занимались законом божиим, священною историею, церковным уставом и церковным пением. Эти специально готовились в дьячки и пономари. Представителями такого типа в особенности были двое — ''Васенда'' и ''Азинус''. Васенда был великовозрастный, так что кончить курс ему пришлось бы не юношей; а тридцатилетним мужем. Он махнул на все рукою и принялся за божественные науки. Это был человек честный, добрый, обладавший громадною физическою силою, но, как все силачи, спокойный и сосредоточенный; но главное — он был замечательный скопидом и хозяин. Так он и выглядит кремнем-причетником, у которого хозяйство никак не будет хуже по крайней мере дьяконского. Заглянем в его ученический сундук, когда Васенда выдвигает его из-под кровати. В углу небольшой деревянный образок Василия Великого, благословение матери, вдовы-дьячихи; на внутренней стенке крышки сундука набиты два ремня, и за них вложено несколько дестей писчей бумаги; по краям, около бумаги, художественная выставка произведений конфетного и леденечного искусства: генерал, у которого нос чуть не поперек лица; голая женщина, кормящая грудью голубка, а за нею амур, как будто бы страдающий водяной болезнью; потом лубочная гравюра, вырезанная из «Бовы» и изображающая то, как сей богатырь побивает метлою рать несметную; далее картинка из священной истории, на которой вы можете видеть изгнание наших прародителей из рая, и тому подобные изображения; эти изображения перемешаны с леденечными билетиками; тут же, между прочим, налеплена числительница, показывающая дни и месяцы на целый год. Внутри сундука в одном углу кадушка, в которой грибы со сметаной, а в другом мешок с толокном. На дне лежат книги, все божественные, ни одной внешней — их Васенда продал, как ненужные. В другой стороне сундука аккуратно уложено чистое белье и новенькая верхняя одежда. Кроме того, под образком находится маленький ящичек, в котором хранятся его деньги, письма, новейший песенник, нюхательный табак, пустая склянка, перочинный нож, гребенка, мыло и тому подобное. Вот вам сундук Васенды, окованный прочными железными полосами, с крепчайшим замком. У Васенды отличный дубленый тулуп и неизносимые осташи с голенищами по колено. Его скопидомство доходило даже до крайности; так, он целый год писал одним пером, едва касаясь бумаги и каждый раз бережно завертывая его в бумажку. Он уже и теперь так и выглядит степенным и практическим дьячком; и действительно, он умеет что угодно и купить и продать; походка у него важная, осташи блестят... Вот этот-то господин и был представителем лучшего типа бурсацкой Камчатки. В самом деле, из него вышел прекрасный зажиточный деревенский дьячок. Весть о солдатчине мало тревожила его: он верил в свою звезду. Азинус был ученик высокого роста, сутуловатый, с выдавшимися лопатками на спине, на длинных ногах; широкие скулы, бойкие серые глаза и постоянно вздернутый кверху нос, вечно нюхающий что-то в воздухе, придавали лицу его выражение той хитрости, которою отличаются мелкие плуты с узким лбом. Он ходил в тиковом халате, в дырявых сапогах и в ватной шапке и зимой и летом. Азинус был сын заштатного пономаря, горького пьяницы, жившего подаянием. Мать Азинуса, бедная старуха, забитая своим мужем, переслала своего сына в училище с одним дальним своим родственником, но при этом, по неопытности или старческой рассеянности, не озаботилась передачею ему документов, необходимых для поступления в бурсу. Родственник привез Азинуса, тогда еще осьмилетнего мальчика, на огромный двор училища и пустил его на волю божью отыскивать самому себе науку. Азинус долго ходил по двору, не зная, куда деться. К вечеру он проголодался и, увидя в восемь часов огромную массу воспитанников, примкнул к ним и очутился в столовой, где, долго не думая, принялся за щи и кашу. После ужина ученики отправились сначала на молитву, а потом по спальням, — он за ними; в спальне он нашел незанятую казенную кровать, где и уснул спокойно. Поутру он опять вместе с другими сходил на молитву, а потом попал в приходский класс; тут он водворился на задней парте. Так он прожил около трех месяцев, пока наконец учитель не обратил на него внимания. Стали наводить справки, Азинуса в списках не оказалось. Его покормили в последний раз обедом и велели убираться за ворота, на все четыре стороны. Вот так младенчество — лучшая пора нашей жизни! Он несколько дней питался милостынею, бог знает где ночуя, пока не наткнулся на другого нищего, своего отца, который отвел сынка к знакомому дьячку, окончательно определившему маленького Азинуса в бурсу, которая его окончательно изувечила. Он сначала оказывал успехи, но скоро плюнул на все и, выжив известный период сечения, засел в Камчатку навсегда. Здесь сложился его характер, в высшей степени безалаберный. Главным его занятием были чет и нечет, юла, три листика, мена ножами и тому подобные коммерческие игры бурсы. Он сделался настоящим цыганом училища, променивая и выменивая, продавая и покупая что угодно. Деньжонки и вещи, приобретаемые им, шли у него без толку. Все ученики, остающиеся на рождество или пасху в училище, умели чем-нибудь запастись для праздника; Азинус же часто проедал деньги накануне его, а потом шлялся по спальням, льстил, кланялся, прислуживался, ругался и лгал выпрашивая кусок булки, яйцо или клок масла у своих товарищей. При таком характере он совершенно изолгался. До сих пор передают его рассказы. Так, он однажды говорил, что в страшную метель зимою ехал куда-то, на него напали волки. Что было делать? «Я, говорит, со страху спрятался в рожь». Когда его спрашивали, каким образом зимою попался он в рожь, тогда Азинус ругался, рассыпал смази и, свертывая из пол халата хвост, описывал им в воздухе круги. Нередко он сообщал своим слушателям о том, как он видел сам привидения, домовых, мертвецов и чертей. Но он не только, что врал, но не прочь был и стянуть что-нибудь. Однажды он путешествовал на родину, верст за полтораста, с четырьмя копейками в кармане, спал в лесу, питался незрелыми ягодами, иногда заходил в харчевни, обедал в них и потом утекал, не заплативши денег за обед. Этот молодец когда прибыл на родину, то у него оставалась еще одна копейка в экономии. Азинус был во всех отношениях противоположность Васенде. Но и он не обратил внимания на весть о солдатчине, хотя это сделал единственно по безалаберности своего характера. Вообще Камчатка, отрицающая внешние науки и изучающая только божественные, не была сильно взволнована словами Павла Федорыча. К тому были основания. Начальство смотрело на божественную Камчатку довольно благосклонно: она что-нибудь да делала. Бывали проекты (и это знали камчатники) о преобразовании священных задних парт в специальный класс, так называемый ''причетнический''. И потому ученики, подобные Васенде или Азинусу, были спокойны. Но иное совсем происходило в другой половине Камчатки. Здесь почивали на лаврах абсолютные нигилисты, отрицавшие и внешние и божественные науки. Там сидели некоторые убогие личности, которые и сами убедились и начальство убедили, что не имеют способностей и учиться не могут, хотя странно считать кого бы то ни было неспособным даже к самому ограниченному элементарному образованию. Так, был один ученик, сын финского священника, который просидел в приходском классе шесть лет и едва-едва научился читать, после чего его исключили. Его прозвище ''АзбУчка Забалдырь ЕвангИлье Свитцы'' — за то, что он азбуку называл азбучкой, а псалтырь — забалдырью. Такие примеры не редкость в бурсе. Столько же времени и в том же классе сидел Чабря. Иные до второуездного класса доплетались только через четырнадцать лет — время, которого достаточно для того, чтобы приготовиться на степень доктора какой угодно науки, срок, который одним годом только меньше нынешней солдатской службы. Эх, бедняги, какую ж лямку вы тянули: солдатскую, а вас еще солдатчиной стращали!.. Нашли чем испугать!.. Но вы все же таки пеняли тогда на начальство, дрожали от страха за свою судьбу: вам, конечно, не хотелось такую же службу вынести вторично. Мы видели, что действительно неспособные ученики были сегодня сильно встревожены. Но во внешней Камчатке были и способные ученики, сердце которых тоже дрогнуло от слов Краснова, не столько от того, что их головы хотели накрыть красной шапкой — эти лентяи были народ беззаботный, мало думающий о будущем, — сколько от той беды, которую испытал сегодня их товарищ, Иванов. Изленившись, они не могли взяться за книжку, а с другой стороны, особенно умные из лентяев инстинктивно и, право, справедливо чувствовали отвращение к бурсацкой науке. Однако тем не менее нервная дрожь пробегала по их телу, когда они вспоминали Павла Федорыча. Они чувствовали, что вслед за Ивановым стоит их очередь, что зоркий глаз Краснова отыщет их в Камчатке и заставит их прочувствовать всю моральную пытку своей психолого-педагогической системы. Грустно, скучно сегодня в Камчатке; но, читатель, подождите немного, и вы увидите, ''что'' сегодня же радостно взволновало не только Камчатку божественную, не только Камчатку внешнюю, но и весь класс бурсаков. Дайте только рассказать мне, какую штуку отмочил сегодня Аксютка в сообществе с Ipse, — иначе рассказ наш не будет вам понятен. Аксютка все еще щелкает зубами. Стемнело. Лампы, как мы уже имели случай заметить, не зажигались в классах до занятных часов. Аксютка пробрался в первоуездный класс, где в потемках обыскивал карманы и парты учеников. — Где бы ''стилибонить''? — шептал он. Отправился он в приходские классы. Успех был тот же, и Аксютка со злости загнул какому-то несчастному трехэтажные салазки. — Все стрескали, подлецы! — проговорил он. С голодом Аксютки естественно росло непобедимое его желание похитить что-нибудь и съесть, а вместе с тем увеличивались его хитрость, изворотливость и предприимчивость. Он отыскал своего друга и верного пажа Ipse и отправился вместе с ним в тот угол двора, у ворот, где была пекарня. Они пришли к пекарне; Ipse спрятался в темном углу ее, а Аксютка что есть силы стал ломиться в двери. — Голубчик, Цепа, дай хлебца. Цепка был солдат добрый. Он голодных бурсаков часто наделял хлебом, а кого любил — так и ржаными лепешками. Но этот хлебопек не мог терпеть Аксютку: он был уверен, что Аксютка стянул у него новые голенища. Отметим здесь еще странное явление бурсы. Служители училища были чем-то вроде властей для учеников; у инспектора они имели значение гораздо большее, нежели всякий второклассный старшой. Свидетельство ''сторожа'' (так ученики звали прислугу) или жалобы его всегда уважались начальством. Ученик против сторожа ничего предпринять не мог. Это объясняется тем, что вахтер, гардеробщик, повар, хлебник, привратник и секундатор из сторожей, очевидно, служили в видах начальства. Все они из урезанных продуктов, разумеется ученических, должны были во что бы то ни стало приготовить для начальства хлеб, мясо, крупу, холст, сукно и тому подобное. Естественно, что жалоба на каждого из них была как бы жалобою на самое начальство; например, сказать, что повар мало каши дает, значило сказать, что эконом крадет казенную крупу, что эконом делится с смотрителем, училищный смотритель с семинарским, этот с академическим и так далее: выйдет, что жалоба о каше есть жалоба против высшего начальства, чуть не заговор и бунт. Да, на бурсацком языке такие жалобы, действительно, и назывались бунтами и преследовались, как бунты. Служители сознавали свое положение и пользовались им. Они жили гораздо лучше тех, кому служили: одежду носили казенную, ели вволю и хорошо, могли высказывать свои неудовольствия и грозить оставлением службы, у них всегда бывали жирные щи со свежей говядиной, жирно промасленная каша, а хлеба не порциями, как бурсакам, но сколько угодно. Живя почти на всем готовом, они, кроме того, получали жалованья от восьми до двенадцати, а вахтер и семнадцать рублей ассигнациями, — они были богаче самых богатых бурсаков. Многие из них имели случай красть казенное. Повар получал от некоторых учеников еженедельную плату за то, что кормил их утром и вечером кашею. Захаренко, секундатор, открыто брал взятки; каждый праздник он обходил классы и объявлял: «Что же, господа, Алексею Григорьичу (так величали Захаренко) на табачок?». К нему сыпались на подставленную ладонь гроши и пятаки. За неделю, когда сбор был скуден, ученики замечали, что он сек их с большею исправностию и аппетитом. Кроме того, Захаренко продавал ученикам нюхательный табак, сам-тре. Словом, служители составляли низшее начальство. Если к этому прибавить, что некоторые из них наушничали инспектору, то понятно будет их влияние на учеников. Поэтому ничего нет удивительного, когда Захаренко под пьяную руку проводил пальцем по голове ученика, как по бубну, приговаривая: «Эй, прокислая кутья, ваше дело гадить, наше убирать». Или что удивительного, если Еловый бил бурсака метлой по затылку, Трехполенный давал трепку и тому подобное? В большинстве случаев такие обиды терпеливо сносились учениками. Но Аксютка, как отпетая личность, не обращал внимания на служительские власти. Он продолжал ломиться к Цепке в хлебную. — Кто тут? — послышался голос Цепки. — Это я, Цепа. — Я тебе дам такого хлебца, что не съешь... прочь пошел!.. — Цепа, ей-богу, есть хочется!.. — Ну, пошел, пошел!.. не проедайся!.. Аксютка переменил тон. Он стал ругаться: — Цепка, черт, дай же хлеба! Жалко, что ли, тебе куска какого-нибудь? Собака ты этакая, чтоб подавиться тебе сапогом, который ты шьешь! — Ах ты, бесов сын! — проворчал Цепка. Цепка воткнул шило в деревянный обрубок, служивший ему столом, и, стиснув зубы, схватил метлу и стремительно бросился к двери. Он приударил за Аксюткой. Аксютка бегал очень хорошо; он мастер был играть в пятнашки и на небольшом пространстве умел ''увертываться'', делая неожиданные повороты то в ту, то в другую сторону. Двор был велик, но Аксютка побежал к воротам. Цепка крикнул привратнику, стоявшему там: — Держи его! Привратник схватил тоже метлу и бросился на Аксютку. Аксютка переменил рейс. К его несчастию, был шестой час вечера, час, в который служители мели спальные комнаты. Они теперь выходили с разных концов двора. — Держи его! Аксютку все знали. Служители ополчились на него со швабрами. Аксютке приходилось плохо. Его травили с четырех концов — он и озирался хищным волком. «Намнут, черти, шею!» — думал он. Но вот ноздри его поднялись и опустились. Он быстро бросился к Цепке. Цепка, не подозревая ничего в этом новом маневре, бежал к нему с распростертыми руками. Другие служители, видя, что Аксютка почти в руках Цепки, опустив швабры, кричали: — Хватай его! Но Аксютка, налетев на Цепку, неожиданно упал ему под ноги. Разлетевшийся Цепка полетел кубарем вверх ногами. Аксютка направил свой бег к классу, который уже был освещен, потому что начались занятия. Цепка, человек бедовый, в сердцах, стал клясться и божиться, что убьет Аксютку. Он поднялся с земли, схватил метлу и отправился к классу, куда скрылся Аксютка. — Теперь поймает... попался! — говорили служители и разошлись в разные стороны. Цепка ворвался в класс со страшными ругательствами и помахивая метлою. Аксютка, увидев его, вскочил на первую парту, с первой на вторую и полетел над головами товарищей. Цепка последовал его примеру, и огромный солдат носился с метлою в храме бурсацкой науки... Картина была великолепная... Ученикам стало весело, — такие спектакли приходилось видеть нечасто. Из-под ног разъяренных врагов летели на пол дождем книги, грифельные доски, чернильницы и линейки. — Го-го-го! — начали бурсаки. — Ату его! — подхватили другие. Третьи свистнули. Кто-то книгой пустил в Цепку. Цепка не обращал внимания на крик, атуканье и рев бурсаков. Он распалился страшно. Двадцать две парты, как клавиши, играли под здоровенными его ступнями. Но вот Аксютка, соскочив на пол, скрылся под партой; Цепка хотел последовать его примеру, но какой-то бурсак дернул его за ногу, и он растянулся среди класса плашмя. Невозможно привести здесь той свирепой брани, которою он осыпал весь класс. Аксютка, выглядывая из-под парты, говорил ему: — Цепка, встань, да на другой бок. Цепка бросился к нему; но Аксютка уже из-под другой парты: — Право, Цепка, дай, — голенища подарю. Цепка понял, что под партами ему не угоняться за врагом. Он, обозвав бурсаков прокислой кутьей и жеребячьей породой, направился к двери. Его проводили криком, свистом, атуканьем и крепкими остротами. Покажется странным, каким образом подобный гвалт и рев мог не доходить до начальства. К тому способствовало самое устройство училища. Все здание разделялось на два корпуса — старый и новый. В ''старом'' года за три до описываемого нами периода помещалась семинария, а в ''новом'' училище. Семинария потом была переведена в новое здание, училище же осталось в прежнем. В училище из начальства жили только смотритель и инспектор, другие учителя помещались в старом корпусе<ref>Между прочим, описывая бурсу, мы опустили очень важное обстоятельство, что повело ко многим недоразумениям. Мы забыли сказать, что описываемая нами бурса — было закрытое учебное заведение. Ученики ее не жили, как в других бурсах, на вольных квартирах. Все, человек до пятисот, помещались в огромных каменных зданиях, постройки времен Петра I. Эту черту не следует опускать из внимания, потому что в других бурсах вольные квартиры порождают типы и быт бурсацкой жизни такие, которых нет в закрытом заведении. Быть может, здесь же должно искать причину и того, что формы бурсацизма в нашем училище сложились так оригинально и так неискоренимо. Традиция, при закрытости заведения, имела полную силу и жизненность.</ref>. Таким образом, училище, по необходимости, управлялось властями, выбранными из учеников же. Кроме того, квартира смотрителя и инспектора была на противоположном конце двора, далеко от классов, так что никакой гвалт и рев не доходили до начальства. Служители составляли, как мы уже имели случай сказать, нечто вроде начальства и, значит, были ненавидимы товариществом, вследствие чего скандалы вроде описанного не доходили до инспектора и смотрителя. Мало-помалу все успокоилось в классе. Аксютка пробрался в Камчатку. Скоро явился и Сатана (он же и Ipse)... — Ну, что, Сатана? — Оплетохом! — Лихо!.. Ну-ка, давай сюда! Ipse вынул целый хлеб... — Да ты молодец!.. я тебя за это жалую смазью... Сатана принял смазь и проговорил: — Аз есмь Ipse! Аксютка уписывал хлеб с волчьим аппетитом. Но после завтрака он все-таки не успокоился духом. «Черт их побери, — думал Аксютка, — этак когда-нибудь и с голоду умрешь. Уж не закатить ли завтра нуль в нотате? Э, нет, подожду — еще потешусь над Лобовым. А дело все-таки гадко». Но ладно, «''бог напитал, никто не видал; а кто и видел, так не обидел''», — заключил Аксютка бурсацким присловьем. — «Утро вечера мудренее...» — Эх, Аксен Иваныч, — сказал ему Ipse, как бы отвечая его мыслям, — воззри на птицы небесные: они не сеют, не жнут, не собирают в житницы, но отец небесный питает их. — Аминь! — сказал Аксютка и решился продолжать свои проделки с Лобовым. Еще не утих гомерический хохот бурсы, как вошел в класс лакей инспектора и спросил: — Где дежурный старшой? — Здесь, — отвечал старшой. — ''Тебя'' инспектор зовет. Лакей ушел. Сразу по всем головам прошла одна и та же мысль: верно, Цепка нажаловался инспектору на Аксютку, у которого уже дрожали от предчувствия беды поджилки, но и, кроме его, многие струхнули, потому что многие принимали участие в скандале. Старшой застегнулся на все пуговицы и отправился к инспектору не без внутреннего трепета, потому что в его дежурство случилась эта милая шутка веселых бурсачков. На класс напало уныние. Минуты еле тянулись в ожидании дежурного. Наконец он явился. Его встретило мертвое молчание. Дежурный окинул взором класс. Все ждали. — Женихи! — крикнул он. У всех отлегло от сердца. — Женихи? — отвечали ему. Класс наполнился радостным ропотом. Туман с физиономий исчез, по ним пробежала светлая полоса. Все приподняли головы. У всех была одна мысль: «среди нас есть женихи, значит, мы не мальчики, а народ самостоятельный». Но что сделалось с Камчаткой? Там воодушевленный говор, потому что настал час торжества, час величия Камчатки. Взоры всех были обращены в эту счастливую страну. :Полно азбуке учиться, :Букварем башку ломать! :Не пора ли нам жениться, :В печку книги побросать? Шум усиливался. — Тише! — крикнул цензор. В классе несколько стихло. — Кто женихи? Вышли Васенда, Азинус, Ерра-Кокста, Рябчик. — И я жених. — С этими словами присоединился к ним Аксютка. Класс захохотал. Ipse от восторга вертел хвостом халата. — Никого больше? Больше никого не оказалось. — Женихи к инспектору!.. живо! Все пятеро отправились к инспектору. Класс, глядя на Аксютку, который с уморительными гримасами подпрыгивал и бил себя по бедрам, весело смеялся. Когда женихи скрылись за дверями, класс наполнился сильным говором, точно на рыночной площади торг во всем разгаре. Но это не был тот бесшабашный гвалт, когда бурсаки тянули ''холодно'' или дули ''разноголосицу'': он скорее походил на тот шум, который наполнял класс во время получения билетов на каникулы. В Камчатке же шло положительное ликование — она высылала от себя женихов, героев дня. Событие во всех головах поднимало мечты: «когда-нибудь и мы освободимся от бурсы». От двенадцатилетнего мальчика до двадцатидвухгодовалого парня, от последнего лентяя до первого ученика — все думали одну радостную думу. Все училище было охвачено трепетом. Бог весть каким образом магическое слово «женихи» быстрее ласточки облетело по всем классам, сладостно волнуя бурсацкие души. Урок нейдет на ум, книги в партах, ученики сбились в кучки, и цензор снисходителен на этот раз — не разгоняет их. Все сразу почему-то вспомнили свою родину, дом, отца с матерью, братьев с сестрами. Самые молодые бурсачки, и те рассуждают о невестах, о женитьбе, о поповских и дьяческих местах и доходах, о славленьи и т. п. Многие толкуют о дне исключения их: кто собирается в дьячки, кто в послушники, кто в чиновники, а кто так и в военную службу. Женихи вернулись от инспектора. — Ну что? — спрашивали их с любопытством. — Везет ли, Аксен Иваныч? — говорил Ipse. — Вот тебе — читай. Ipse взял из рук Аксютки осьмушку исписанной бумаги и начал по ней читать громко: <center>БИЛЕТ</center> ''Ученик Аксен Иванов уволен в город для свидания со своею невестою Ириною Вознесенскою, 18... года 23 октября, с 4 часов пополудни до 9 часов вечера.'' Далее следовала подпись инспектора. — Браво, Аксютка! — кричали товарищи. У Васенды и Азинуса были такие же билеты. Но остальные два претендента пробирались на священные парты Камчатки с унылым и понуренным видом. — Вы что? — Их сначала будут румянить и уж потом на смотрины. Раздался смех. Униженные и оскорбленные, усевшись на место, положили с отчаянием свои победные головы на руки. — Этому, — пояснял Аксютка, указывая на великовозрастного бурсака, — инспектор сказал: «Я тебя замечал в нетрезвом виде — какой же из тебя выйдет муж?.. Нет, вместо свадьбы устрою тебе баню». — Поздравьте, господа, — дополнил Аксютка, — молодых с законным браком. Хохот. — А этому, — говорил Аксютка, указывая на другого отверженного жениха, — оказалось всего четырнадцать лет. — Вот так жених! — Смазь ему, ребята! — Салазки жениху! Несчастного окончательно унизили и оскорбили широчайшей смазью и беспощадными салазками. В другое время он протестовал бы, но теперь стыдно было, что он, четырнадцатилетний мальчик, задумал ''брачиться'' с тридцатидвухлетней древностью. Кроме того, его мучил страх грядущих румян. С горя, стыда и страха он заплакал. К нему подошел Тавля, приподнял его голову, ущемил двумя перстами нос жениха и потянул через парту. — У-у-у — затянул он. Класс захохотал. — Молокосос! Тавля после того еще надрал ему уши. Бедняга рыдал, но от стыда не решился просить пощады. С той поры его прозвали «мозглым женихом». Он в тот же вечер ударился в беги. Когда будем говорить о бегунах бурсы, расскажем и о его похождениях. Около женихов были шум и толкотня. Расспрашивали о приходе, о невесте, о доходах, давали советы и снаряжали на завтрашний день к невесте. Общая внимательность и предупредительность показывали то напряженное состояние духа учеников, в котором они находились. Это выразилось тем, что товарищи охотно предлагали женихам кто новенький сюртучок, кто брюки, кто жилет, даже сапоги и белье. Азинус на другой день сбросил с себя тиковый халат и дырявые сапоги, у которых вместо подметок были привязаны дощечки деревянные, и явился франтом хоть куда. Все это напоминает нам тех беглых арестантов, которых г. Достоевский изобразил в «Мертвом доме». Как там товарищи радовались за освободившихся от каторги, так и здесь радовались за освободившихся от бурсы. Вечер закончился блистательным скандалом. Тавля женился на Катьке. Достали свеч, купили пряников и леденцов, выбрали поезжан и поехали за Катькой в Камчатку. Здесь невеста, недурной мальчик лет четырнадцати, сидела одетая во что-то вроде импровизированного капота; голова была повязана платком по-бабьи, щеки ее были нарумянены линючей красной бумажкой от леденца. Поезжане, наряженные мужчинами и бабами, вместе с Тавлей отправились к невесте, а от ней к печке, которую Тавля заставил принять на себя роль церкви. Явились попы, дьяконы и дьяки, зажгли свечи, началось венчанье с пением «Исаие, ликуй!». Гороблагодатский ''отломал апостол'', закричав во всю глотку на конце: «А жена да боится своего мужа». Тавля поцеловал у печки богом данную ему сожительницу. После того поезд направился опять в Камчатку, где и начался великий пир и столованье. Здесь гостям подавались леденцы, пряники, толокно, моченый горох, и даже часть украденного Аксюткою хлеба шла в угощение поезжан и молодых. Поднялись пляски и пенье. В конец занятных часов появилась и святая мать, сивуха. На другой день через фискалов все известно было инспектору, и последовало румяненье тех мест, откуда у бурсаков растут ноги. На другой день у Васенды, Азинуса и Аксютки были действительные смотрины. Васенда, как человек положительный и практический, нашел невыгодным закрепленное место, приданое и обязательства, а невесту чересчур заматоревшею во днех своих, на вид рябою, длинною и черствою. Он решился остаться в Камчатке до лучшей суженой. Азинус, по безалаберности своего характера, а отчасти потому, что ему надоела и опротивела бурса, махнув на все рукою, решился вступить в законный брак с дамою, которая была старше его по крайней мере десятью годами. Впоследствии из него вышел мерзейший муж, а из его супруги того же достоинства баба. Аксютка вовсе и не думал жениться. Он отправился на смотрины единственно из желанья потешиться, поесть у невесты, стянуть что-нибудь и погулять вне училища, на свободе. Он украл у «нареченной» шелковый платок и три медных гривны. Один из женихов, как мы уже видели, удрал из училища и теперь состоял в бегах. Пятый жених на другой день получил от инспектора румяны, то есть блистательную порку. === БЕГУНЫ И СПАСЕННЫЕ БУРСЫ. ОЧЕРК ЧЕТВЕРТЫЙ === Главное действующее лицо настоящего очерка Карась. Что это за рыба? Карась был довольно самолюбивая рыба. Два его брата, уже бурсаки, смотрели на него как на ''маленького'', не допускали его не только в сериозные, по их понятию, предприятия, но даже и в простые игры, и именно на том основании, что он ''не ел еще семинарской каши'', а между тем он слышал иногда от них рассказы о разного рода играх бурсаков, о бурсацких богатырях, их похождениях, проделках с начальством — рассказы, которые казались ему очень привлекательны: все это породило в нем страстное желание как можно скорее, всецело, по самые уши окунуться в болото бурсацкой жизни. Настал давно ожидаемый им день. Сняли с Карася детскую рубашонку и вместо ее надели сюртучок — с той минуты он почувствовал себя годом старше; он имел уже ''свою'' кровать, ''свой'' сундук, ''свои'' книжки — это еще прибавило ему росту; дали ему на булки двадцать копеек, капитал, редко бывавший в его руках, — тогда карасиная гордость сделалась непомерна. Пришел час расставания с родным домом: помолились богу, благословили Карася, у матери слезы на глазах, отец сериозен, сестренки задумались, — лишь Карась радуется и скачет, как сумасшедший, он блаженствует от той мысли, что еще несколько минут — и он будет бурсак, бурсак с головы до ног, вдоль и поперек. Карася отвели в бурсу. Здесь он простился с отцом очень невнимательно. Ему хотелось поскорее присоединиться к ученикам, которые играли на большом дворе бурсы в ''лапту, касло, отскок, свайку, рай и ад, казаки-разбойники, краденую палочку'' и т. п. Долго не думая, он по уходе отца отправился на двор, где и присоединился к кучке бурсачков, игравших в ''рай и ад'', то есть скакавших на одной ноге среди начерченной на земле фигуры, причем носком сапога они выбивали из разных ее отделений камешек... «Это очень весело», — подумал Карась. Но в то же время он услышал насмешливый голос: — ''Новичок''! — ''Городской''! — прибавил кто-то. — ''Маменькин сынок''! «О ком это?» — думал Карась. Его щипнули. «Обо мне», — решил он. Сердце его замерло от предчувствия чего-то нехорошего... — Смазь новичку! «О ком это?» — думал Карась. На него налетел довольно взрослый бурсак и схватил его лицо в свою грязную пясть. Карась вовсе не ожидал такого приветствия. Он озлился, но не ему, поступившему в училище на десятом году, было бороться с здоровыми бурсаками. Однако Карась не обратил внимания на свое слабосилие. Он размахнулся ногою и ударил ею своего обидчика в живот. Бурсак застонал и хотел дать трепку Карасю, но Карась ударился в беги. — Ай да новичок! — слышал он сзади себя одобрение. «Вона — еще хвалят!» — думал утекающий Карась. В пять часов вечера братья отвели Карася во второй приходский класс, где он и водворился на задней парте и скоро познакомился со своим соседом, которого звали ''Жирбасом''. — Ты будешь учить урок? — спросил Жирбас. — Буду. — Зачем? — А учитель спросит? — Быть может, и не спросит. — Так разве не учить? — Не стоит. — И не буду же учить. Так Карась начал свое духовное образование. Однако же чем развлечься? — впереди предстояли еще три учебных часа. — Что ж мы будем делать? — спросил Карась. — Давай играть в ''трубочисты''. — Ладно. Но лишь только Жирбас стал загадывать, пряча грифель, подходит к Карасю какая-то каналья и, показывая ему небольшую склянку, говорит: — Хочешь, ''посажу тебя в эту бутылочку''? — В эту?.. Каким образом?.. — Да уж будешь сидеть... хочешь? — Шутишь, брат!.. Ну-ка, сади! — Вот тебе шапка — трись ею... — И буду сидеть в бутылочке? — Будешь. Карась берет поданную ему шапку и начинает очень усердно тереться тою шапкой. — Входишь в бутылочку, лезешь, — говорили окружающие Карася товарищи, а сами хохотали. — Чего вам смешно? — спрашивал глупый Карась. — Довольно! — говорят ему. — Сел в бутылочку. — Как так? — спрашивает Карась, отнимая от лица шапку. Раздался дружный веселый смех... — Где же я в бутылочке? — Данте ему зеркальце. Подали зеркало. Заглянув в него, Карась не узнал своей рожицы: вся она была черна, как у трубочиста. Только тут Карась смекнул, что шапка, которою он терся, была вымазана сажею и ее трудно было приметить на черном сукне. Карасю было досадно и стыдно. Сам выпачкался, — говорили ему. — Не на кого и жаловаться... — Фискалить? да мы его ''вздуем''! — Не буду я фискалить, — ответил Карась, — а вы все-таки подлецы! Карасю пришлось выносить насмешки своих товарищей. Вымыв рожицу из ведра, стоявшего в углу класса, Карась бросился к Жирбасу, надеясь на его сочувствие... — Черти этакие! — сказал он... Но Жирбас, услышав такие слова, отвечал на них оскорбительным для карасиного уха смехом. — Жирная скотина! — проворчал Карась... Это было началом его раздора с Жирбасом. Этот раздор с каждой минутой развивался сильнее и сильнее при тех случаях, когда Карасю приходилось, как новичку, терпеть разного рода шутки и проделки со стороны своих товарищей. К Карасю подошел цензор и спросил его: — ''Видал ли ты Москву''? — Никогда не видал. — Так я тебе покажу ее. С этими словами цензор схватил карасиную голову в свои руки, ущемил ее между ладонями и приподнял новичка в воздухе... — Ай, пусти! — запищал Карась. Цензор, потешившись над рыбою, опустил ее на парту. Жирбас опять смеялся. Его рожа для Карася становилась противна. — Жирная харя! — сказал он вслух. Это нисколько не обидело Жирбаса. Он только пуще захохотал. Карась нашел, что благоразумнее будет, если он и на этот раз смирится, — иначе его досада только усилит насмешки соседей. Но вот спустя немного времени подходит к Карасю какой-то верзила. Строгим, начальницким тоном он отдает ему приказ: — Ступай на первую парту. Видишь, там сидит большой ученик. Ты спроси у него ''волосянки''. Карась повинуется. — Дай ''волосянки'', — говорит он, подходя к указанному ученику. — Изволь, сколько хочешь, — отвечает тот и, вцепившись в волоса несчастного Карася, начинает трепать ею очень чувствительно... Карась пищит, на глазах его слезы. Вернувшись на свое место, он слышит новый смех Жирбаса. Рожа этого соседа делается для него ненавистна. — Вот тебе! — говорит озлившаяся рыба и дает толчок по боку соседа. Но и это не действует на Жирбаса. — ''Чкни'' еще, — говорит он, подставляя другой бок, а сам заливается обидным смехом. — Свинья, — приветствует его Карась и отворачивается в сторону с твердым намерением не говорить ни слова с соседом. Карась сидит, насупившись. ''Смазь, бутылочка, Москба, волосянка'' показались ему очень солоны... Он опасается, чтобы еще не провели его на чем-нибудь. К нему подходит один второкурсник. Карась смотрит на него подозрительно... — Что, бедняга, тебя обижают? — говорит второкурсник ласково... Карась отвечает на этот вопрос сердитым взглядом. — Они новичков всегда обижают, — продолжал второкурсник. — Ты мне скажи, если кто тебя тронет. Карась пойман был на ласковое слово... — Чего они лезут ко мне, — проговорил он жалобно, — ведь я их не трогаю?.. — Теперь ничего не бойся: я заступлюсь... — Заступись, брат... Второкурсник сел подле него и стал расспрашивать, откуда он, где его отец, есть ли у него мать, братья и сестры. Карась доверчиво раскрыл перед новым знакомцем свою душу: его приветливость была очень кстати и вовремя для огорченного Карася... — Хочешь булки? — сказал он, развязывая узелок... Второкурсник не отказался и стал еще ласковее. — Давай, я тебе штуку покажу, — говорит он... — Напиши: «''Я иду с мечем судия''». Карась написал. — Читай теперь сзаду наперед, от правой руки к левой. И от правой руки к левой выходит: «''Я иду с мечем судия''». Это очень понравилось Карасю. — Подожди, я тебе еще покажу штуку, — говорит второкурсник. Он отлучился куда-то ненадолго и, вернувшись, опять садится подле Карася... — Напиши, — говорит: — «''Лей воду, лей; ей-богу, не скажу я никому''». Карась, в надежде, что еще увидит что-нибудь вроде «судии с мечем», взял карандаш и написал, что требовалось. Но едва успел он кончить последнее слово, как второкурсник окатил его водою из ковша, который он держал за спиною. Мокрый Карась понять не мог, что это значит. — Это еще что? — спросил он. — Сам, — отвечал второкурсник, — дал расписку, что никому не скажешь... — Ах ты, подлец, подлец... Но подлец лишь только смеялся. Отвратительный Жирбас вторил ему. Карась был унижен и оскорблен. Он не вынес смеха Жирбаса и, увлекшись злобой, довольно сильно ударил его по шее... Но, казалось, Жирбас был неуязвим. Он после удара, схватившись за живот, раскатился пущим смехом... Карась стиснул зубы и, закрыв лицо руками, собирался плакать. В то время проходил мимо его ''Силыч'', парень лет осьмнадцати, товарищ ему, десятилетнему мальчугану. Силыч остановился около Карася, положил на его плечо руку, а другою ни с того ни с сего сильно ударил в его спину. Дух замер в Карасе, потому что удар пришелся против сердца. Он со стоном еле поднял свою голову. — За что? — проговорил он... — ''Так себе'', — ответил Силыч... И действительно, Силыч, человек, как увидим далее, добрый, сам не знал, зачем сделал подобную гадость. Он ударил не по злости, не для потехи, не потому, что рука затеклась кровью и просила моциону, а именно ''так себе'', бессознательно, как-то само ударилось, нечаянно... Он спокойно пошел далее, а Карась наконец не вынес и зарыдал... Жирбаса при этом прорвало неудержимым смехом... — Что, голубчик, верно, не едал еще таких штук... В Карасе вспыхнула вся злость, накопившаяся в продолжение занятных часов... — Подожди же, жирная тварь, — проговорил он, и с этими словами он, схватив в одну руку линейку, а в другую довольно толстую книгу, принялся отработывать Жирбаса — линейкой по бокам, а книгою по голове. Жирбас был старше Карася и сильнее, но оказался трусом. Он и не думал, в свою очередь, сделать нападение. — Ай да новичок! — одобряли Карася. — Молодчина! — Ты корешком-то его! Карась послушался доброго совета, повернул книгу корнем вниз и влепил ее в темя ненавистного Жирбаса. — Браво! — Хлестко! — Свистни еще его! Карась послушался и этого совета... Наконец Жирбас вырвался из его рук и, закричав: «я смотрителю пожалуюсь», скрылся за дверями. Расположение товарищей к Карасю переменилось по уходе Жирбаса. — Попался, голубчик! — говорили ему. — Так что же? — А то, что накормят ''березовой кашей''! Карась струсил, но, не желая обнаружить этого, проговорил храбро: — Пусть кормят! — а сам думал: «неужели меня в первый же день отпорют? только это не хватало!». Через несколько минут Карася позвали к смотрителю, и, действительно, ''в первый же день'' крещения в бурсацкую веру он получил помазание в количестве пяти ударов розгами, причем ему было внушено: «только на первый раз к тебе снисходительны; вперед будем драть больнее!». Соображая, в каком размере должна усилиться порка в будущее время, он в горьком раздумье возвращался в класс... — Ну что? — спрашивали его товарищи... Карась, опять не желая показаться трусом, отвечал: — Отодрали — вот и все. — И тебе нипочем? — Дери сколько хочешь — мне все одно! — Э, да ты молодец! — похвалили его товарищи. Карасиное самолюбие ощутило приятное щекотание, и он продолжал врать: — Меня хоть пополам раздери, не струшу! — Полно, так ли? — Ей-богу, мне нипочем. — Ах ты, поросенок, — осадил его один из второкурсников, — а дирали ль тебя ''на воздусях''? — На воздусях? — спросил с недоумением Карась... — Да, ты вот откушай этой похлебки, тогда и говори, что дерут — ''ведь не репу сеют''. Карась, сделавшись на несколько минут предметом общего внимания, думал: «значит, и мы не из последних?», но эту думу рефлектировала другая: «что это такое ''на воздусях''? что-нибудь слишком жестокое, если меня пугают такой деркой?». Но сила последнего вопроса скоро была ослаблена тем, что он за несколько минут до ужина подслушал мнение нескольких второкурсников о своей личности. Они говорили: «Из новичка, кажется, выйдет добрый парень. Фискалить он не любит, порки мало боится, Жирбасу отлично съездил по голове. Из него выйдет порядочный бурсак, только следует пошлифовать его хорошенько. Мы и пошлифуем его!». Такие речи настроили Карася на доброе расположение духа. Он соображал так: «Все эти смази, волосянки, треухи и бутылочки есть не что иное, как шлифованье. Это меня испытывают они. Значит, надо держать ухо востро!». Он решился показать себя молодцом и уже взыгрался духом, намереваясь заявить среди новых товарищей свой характер, вполне достойный бурсака. «Что такое на воздусях? и какое еще предстоит мне шлифованье?» — когда эти мысли приходили ему в голову, он старался прогонять их тем, что «из него, вероятно, выйдет добрый парень». «Посмотрим, что будет!» — говорил он себе. Сходил он в училищную столовую, «щей негодных похлебал», поел каши и после молитвы пришел в спальную... — Ты что? — спросил его брат, по прозванью ''Носатый''. — Меня отодрали, — отвечал хвастливо Карась. — Уже? — Эге! Брат, выслушав подробности дела, одобрил поведение Карася... Но Карась, сообщая брату о том, за что его высекли, не сказал ему о своих слезах, которые были вызваны у него сажанием в бутылочку, смазями, окачиванием воды и затрещинами; в нем начинал развиваться ложный бурсацкий стыд, который запрещает краснеть от лозы. Карась, главное действующее лицо этого очерка, будет описан нами с особенными подробностями, потому что он во многих характерных событиях училища и семинарии принимал деятельное участие и притом прожил в бурсе четырнадцать лет — период, который мы хотим проследить в своих статейках о елейном воспитании. При этом заметим, что мы ''лично'' и ''очень коротко'' знакомы с господином, носящим прозвище Карася, и эту правдивую историю пишем с его слов. Мы сказали, что Карась уже взыгрался духом от той мысли, что он покажет своим новым товарищам свой характер, вполне достойный бурсака, и что потом все пойдет ладно. «Обживемся», — думал он. Но он и не предполагал, что главное горе было впереди. Он не носил имени Карася при поступлении в училище. Это прозвище он получил несколько дней спустя, и оно-то было причиною тех его несчастий, о которых поведем рассказ. Дело было так. Не прошло и четырех дней, а Карась начал уже задумываться о доме, скучать и потихоньку от товарищей плакать. Желание его обурсачиться пропало. Все в училище ему казалось гадко и противно. С каждой минутой открывались пред ним гадости, описанные в наших очерках, и он скоро постиг весь контраст между домашним и училищным бытом. Семейная жизнь теперь казалась ему полным блажеством, выше которого нет на свете, бурсацкая — царством бесконечных мучений. Он усиленно всматривался в черную бездну, которая легла между той и другой жизнью... Домой хотелось, домой! Теперь самыми счастливыми для него минутами были те, когда он виделся с своими братьями; но он ошибся и в братьях, когда думал, что, поступив в бурсу, он сделается равен им; Карась принадлежал к ''приходчине'', на которую старшие классы смотрели свысока и с пренебрежением. С товарищами он не успел сойтись. Тоска грызла карасиное сердце, и ему приходило не раз в голову: «не дать ли тягу из училища? — но куда бежать?». В это время Карась и придумал дело, которое показалось ему очень хорошим. Карась еще дома знал, что в училище так называемым ''певчим'' не житье, а масленица. В епархиальном главном городе той бурсы, в которую поступил он, было несколько духовных певческих хоров: ученический, семинарский, академический, архиерейский и, кроме того, два хора при городских церквах. Дисканты и альты (иногда басы и тенора) в эти хоры набирались из учеников. Родители всегда восставали против того, что их детей верстали в певчие. Хоры положительно портили детей<ref>При нашей характеристике хоров должно помнить, что она вполне относится не ко всем им; из них отчасти должно исключить хоры при учебных заведениях, хотя и эти хоры не совсем безвредны, но о них речь будет когда-нибудь после. </ref>. Мальчики теряли учебное время на спевках, ''заказных'' обеднях, свадьбах и т. п. В прошлом очерке мы приводили факты бурсацкого невежества, но самое глухоголовое невежество царило в певческих хорах. Дельные бурсаки рассказывают, что за ''четырнадцать'' лет они помнят только ''одного'' умного человека, бывшего в маленьких певчих, да и тому не удалась жизнь: поступив по окончании семинарского курса псаломщиком в один из университетских заграничных городов, с намерением получить полное образование, он кончил тем, что застрелился. Хоры, делая мальчиков дураками, в то же время развращают их. Присутствуя очень часто на поминках, на которых, как известно, наш православный люд не ест, а лопает, не пьет, а трескает, дети не только видят пьяных, но привыкают и сами пить водку. Равным образом, они нередко бывают при кутежах больших певчих, слышат цинические рассказы о полуведерных, любовных похождениях, картежной игре, о драках и разного рода скандалах. Кроме того, маленькие певчие получают деньжонки, особенно так называемые ''исполатчики'', — деньжонки идут у них не путем. Чтобы сразу охарактеризовать растлевающую силу хорового быта, представляем читателю следующий факт. В одно время какая-то старая дева, на закате дней своих начавшая похотствовать, приучила к себе маленьких певчих возрастом ''от пятнадцати до осьми'' лет, шесть человек, и со всеми ими вступила в гражданский брак. Иногда же маленькие певчие употреблялись для того дела, для которого Нерон употреблял Спора. Понятно, что очень легко погибнуть мальчику в певческом хоре. Карась не знал ничего этого. Он решился поступить в хор. Впрочем, он поступал в учебный хор, в котором хотя тоже баловались дети, но все же не развращались. Поступив в семинарский хор, Карась мог отлучаться из училища два раза в неделю на спевки, при чем хоть сколько-нибудь удавалось подышать чистым воздухом; кроме того, в семинарии певчих поили иногда чаем и давали деньги; наконец, певчие состояли под особым покровительством семинарского начальства. Смекнув все это, Карась в то же время, когда ему противна стала бурса, поступил в хор; но не смекнул Карась того, что он, несмотря на свой сильный альт, не имел никакого певческого таланта. Это ему дорого обошлось. Лучше бы и в самом деле быть ему безгласной рыбой, а не певчим. За постоянную фальшу в пении начали драть ему уши, потчевать пинками, щипками и ударами камертона в голову. Тогда Карась пустился на хитрости. Его сотрудники поют, а он только рот разевает. «Не заметят, — думает, — скажут, что и я пою». Но регента трудно было провести такими штуками. — Ты, галчон, что только рот разеваешь? — сказал он Карасю. — Я пою. — Врешь, каналья. — Ей-богу же, пою! Карась перекрестился. Карась крестится, а его за ухо. — Пой, шельмец, громче!.. шибче!.. Карась заревел во все горло. Пение вышло так хорошо, что все расхохотались, и сам регент не выдержал. Один же озорник, из маленьких певчих, по прозванию ''Леха'', указывая на мученика пальцем и задыхаясь от смеху, проговорил: — Ка... ка... ка... р-р-рась... — И вправду карась... Широкой, как карась, — подхватили другие. — Его надо в пруд! Пошла потеха. Карась не был настолько благоразумен, чтобы обратить дело в шутку. На возвратном пути Леха дразнил его, и когда они пришли в училище, бурсачки, окружив его, стали кричать: — Карась! — Рыба! — С ершом подрался! Карась стал браниться; его начали дергать за полы и щипать; тогда Карась принялся за палки и каменья. Весело стало ученикам; толпа увеличилась. Наконец кто-то сшиб Карася с ног. — ''Мала куча''! На Карася повалили других, на других третьих, и пошла история. — Где ты, Карасище? — кричали сверху. Карасю живот тискали, Карась задыхался, Карась землю ел, Карась плакал... После долгих усилий он вырвался кое-как и ударился бежать в класс. Бурсаки бросились за ним в погоню. В классе окружили его снова. — Давайте ''нарекать'' Карася... Схватили его за руки и всевозможными голосами, с криком, визгом, лаем, стоном начали кричать в самые уши его: — Карась, карась, карась! Гвалт поднялся страшный, и среди него ученики не слышали, как раздался звонок, возвещающий классные занятия. Прошло довольно времени, и уже в соседний класс пришел учитель, знаменитый Лобов, а шум не унимался. Несчастного Карася щипали, сыпали в голову щелчки, кидали в лицо жеваную бумагу. Карась точно в котле варился; он постепенно был оглушен и ощипан. Шутка зашла так далеко, что ему уже казалось, будто из мира действительности он перешел в мир полугорячечного, безобразного сна. Рев был до того невыносим, что Карасю представлялось, что ревет кто-то внутри самой головы его и груди. Начинал он шалеть, предметы в глазах путались, линии перекрещивались, цвета сливались в одну массу. Еще бы минута, и он упал бы в обморок. Но Карася так жестоко щипнули, что вся кровь бросилась в лицо его, в висках и на шее вздулись жилы, и он с остервенением и в беспамятстве бросился на первого попавшегося под руку; пальцы его, вцепившись в волоса жертвы, закостенели. Дело кончилось крайне омерзительно... В класс вошел Лобов, которого сбесил шум бурсаков. Все разбежались по местам; лишь один Карась таскал свою жертву, которая, к несчастию, пришлась ему под силу. — Взять его! — приказал Лобов. Никто ни с места. — Взять его! На Карася бросились ученики большого роста и в одно мгновение обнажили те части корпуса, которые в бурсе служат проводниками человеческой нравственности и высшей правды. — ''На воздусях его''! Карась повис в воздухе. — Хорошенько его. Справа свистнули лозы, слева свистнули лозы; кровь брызнула на теле несчастного, и страшным воем огласил он бурсу. С правой стороны опоясалось тело двадцатью пятью ударами лоз, с левой столькими же; пятьдесят полос, кровавых и синих, составили отвратительный орнамент на теле ребенка, и одним только телом он жил в те минуты, испытывая весь ужас истязания, непосильного для десятилетнего организма. Нервы его были уже измучены тогда, когда его нарекали Карасем, щипали и заушали, а во время наказания они совершенно потеряли способность к восприятию моральных впечатлений: память его была отшиблена, мысли... мыслей не было, потому что в такие минуты рассудок не действует, нравственная обида... и та созрела после, а тогда он не произнес ни одного слова в оправдание, ни одной мольбы о пощаде, раздавался только крик живого мяса, в которое впивались красными и темными рубцами жгучие, острые, яростные лозы... Тело страдало, тело кричало, тело плакало... Вот почему Карась, когда после его спрашивали, что в его душе происходило во время наказания, отвечал: «Не помню». Нечего было и помнить, потому что душа Карася умерла на то время. — Бросьте его! С этими словами Лобова кончилось гнусное, любовское, лобное дело. В жизни человека бывает период времени, от которого зависит вся моральная судьба его, когда совершается перелом его нравственного развития. Говорят, что этот период наступает только в юности; это неправда: для многих он наступает в самом розовом детстве. Так было и с Карасем. Слышали мы от него мнение такого рода: «Все уверены, что детство есть самый счастливый, самый невинный, самый радостный период жизни, но это ложь: при ужасающей системе нашего воспитания, во главе которой стоят черные педагоги, лишенные деторождения; — это самый опасный период, в который легко развратиться и погибнуть навеки». Это Карась испытал на себе... Карась после ''нарекания'' и порки не мог опомниться и на долгое время потерял способность соображать. На другой день его посетил отец. Лишь только он увидел отца, из глаз его полились слезы. Родное селение, кладбище, дом с садом, семья, домашние товарищи, игры — все это живой картиной встало перед его воображением. Он теперь хорошо понял, как мила домашняя жизнь, которая казалась ему такой простой, и как гнусна бурсацкая, к которой он когда-то стремился. — Домой хочу, — говорил он, глотая соленую слезу. Отец его был человек в высшей степени добрый. Ему сделалось жалко сына... — Тятенька, возьмите меня домой. — Нельзя, — отвечал отец, — надобно учиться; все учатся, и ты не маленькой... Сначала только скучно, а потом привыкнешь... Ты веди себя хорошо, хорошо и жить будет. Но отец вдруг прервал свою речь. Он подумал: «все мы говорим детям подобные вещи, но они никогда не утешают их». Отец вздохнул. — Зачем вы меня отдали сюда? Сын заплакал. — Обижают, что ли, тебя?.. Сын ничего не отвечал... Отец видел, что что-то неладно... Он опять сказал ласково: — Что же, тебе худо здесь?.. Не только дети, но и взрослые, когда посещает их горе, делаются несправедливы к самым близким людям и друзьям, отплачивая на них свое горе. У Карася появилась досада на своего доброго отца. «Зачем меня отдали в эту проклятую бурсу? — рассуждал он, не говоря ни слова. — Зачем меня заперли сюда?.. Отец меня не любит, мать тоже, братьям и сестрам я не нужен... Большие всегда обижают маленьких... Когда так, не хочу домой... пусть их... мне все одно... Что и дома, когда там все ненавидят меня?.. Им приятно, что я мучусь... нарочно отдали сюда, чтоб меня секли, били, ругали... Отпустят в субботу домой, не пойду домой». Так рассуждал Карась, а самому страстно хотелось домой. Казалось, тут и раскрыть свою душу перед отцом, он Карась роптал и думал про себя; «К чему? не поможет!» Он решился ничего не говорить отцу, который так и не узнал, какую моральную и физическую пытку перенес его сын в первые дни училищной жизни. Когда ушел отец, к тоске по родном доме присоединился страх. Карась и не подозревал, что он, сравнительно с большинством новичков, довольно счастливо начал бурсацкую карьеру. Товарищи знали, что он вошел в училище с веселым лицом, а не со слезами, на первую пожалованную ему смазь отвечал ногой в живот обидчика; когда его сажали в бутылочку, давали ему волосянку, показывали Москву, обливали водой, когда бил его Силыч, — он и не думал жаловаться начальству, значит, из него не выйдет фискала; он лихо отколотил Жирбаса, получил в первый же день порку; когда дразнили его на дворе, он хватался за палки и каменья, а не бежал к инспектору; даже во время самого ''наречения'' его вцепился в волоса одного бурсака, — все это были факты такого рода, которые внушали уважание к Карасю. Для него скоро бы прошло время, в которое его считали бы новичком и в которое больше всего терпит бурсак; но он потерял способность резюмировать — Лобов отшиб эту способность на время. Не будь Лобова, дело еще пошло бы кое-как. Но в это-то время душевного отупения пред ним и развернулась широкая, бездонная, зияющая пропасть бурсацких ужасов, силу которых он испытал на своей коже, мясе и костях. Карась находился теперь под полным подавляющим влиянием этой силы: мертвая безнадежность, глухое отчаяние легли на его сердце, и если бы товарищи продолжали мучить его, а начальники драть беспощадно, не дав отдохнуть для борьбы, он превратился бы или в дурака, или в подлеца. Вспоминая это страшное время, Карась говорит: «Многие честные дети честных отцов возвращаются домой подлецами; многие умные дети умных родителей возвращаются домой дураками. Плачут отцы и матери, отпуская сына в бурсу, плачут и принимая его из бурсы». Карась уединился ото всех и замкнулся. Он всех боялся. Но должно же было разрешиться чем-нибудь это пассивное страдание? Оно могло пока разрешаться только внутренним путем. В душе его проявляется страшная злость и ненависть, однако боящаяся обнаружить себя. Она горячит воображение Карася, и в голове его возникают странные идеи и картины. Он переносится в область фантазии, единственный уголок, где может он приютиться безопасно. «Хоть поджег бы кто ненавистную бурсу!» — думает он. Эта мысль очень нравится ему, и он быстро доходит почти до образных созерцаний. Карась представляет себе, как он с зажженной паклей в руках опускается в подвалы училища, строит там огромные костры и, вышедши оттуда, ждет, скоро ли пламень своими огненными языками начнет лизать проклятые бурсацкие гнезда. Злость его видит, как пожар охватил бурсу... трещат, нагибаются, падают стены... разрушаются гнусные классы... горят противные книги и учебники, журналы и нотаты... гибнут в огне начальники и учителя, цензора и авдиторы... С галлюцинационною ясностию стоит перед Карасем нарисованная им картина... Слышит он треск и гром разрушающегося здания, вопль умирающего начальства... «Это кто стонет? — спрашивает Карась. — А! это Лобов корчится на горячих угольях, его придавило бревном, глаз его лопнул, почернели губы, трескается зверское лицо...» Карась с сладострастным наслаждением любуется своими образами и живет злорадостной мечтательной местью... Нервы его в полугорячечном состоянии; пульс бьет девяносто в секунду; голова горит... Когда в действительности силы связаны, тогда у мальчика с сильным воображением является в неестественных образах гиперболическая месть. Доводя злые мечты до последнего развития, Карась повторяет одно и то же несколько раз, определяя каждую подробность их, каждую мелочь. Но такое психическое состояние не может продолжаться долго; душа утомляется, и начинает незаметно пробиваться здравая мысль. Карась, погруженный в свирепые мечтания, почему-то вдруг вспоминает, как он однажды подшиб нечаянно камнем голубя и потом целую ночь не мог заснуть от мучений совести... Он ясно начинает понимать всю ложь и безобразие своих картин, гонит их прочь, на душе делается пусто и противно, остается одна тошнота от неумеренных и бесплодных мечтаний. Яркий звонок возвестил час вечерних занятий. Действительность, от которой он закрывал глаза и затыкал уши, врывалась насильно в сознание, обнаруживая все ребячество его раздраженного воображения. Он сидел в классе, на задней парте, понуря тоскливо голову. Уличенный совестью, он теперь гнал от себя мечты, и таким образом ни во внешнем, ни во внутреннем мире не осталось места, куда бы можно было спрятаться, а между тем душа и тело просят деятельности. В этом мучительном состоянии Карась не знает, что и делать. Очень тяжело ему. «Господи, — думает он в невыносимой тоске, — хоть захворать бы мне!» Это было толчком, от которого развились фантазии в новом направлении. Кроме внутреннего мира, нигде не было приюта. И вот Карась болен... Он при смерти... Родная семья плачет около его постели и прощается с ним до радостного утра... Карась готовится к переходу в вечность... последний час... Но далее мечта сбивается» с пути, потому что умирать не хочется. Карасю является Николай-чудотворец, исцеляет его и велит идти спасаться в пустыню... Рисуется ему пустынная, мирная, ангельская жизнь, трудные подвиги, церковные песни, беседы с богом... Из него выходит великий святой... Он получает дар пророчества и чудодействия... на поклонение ему стекаются жители окрестностей... Долгие годы он постится, молится, изнуряет свою плоть, благодетельствует людям, и он уже видит, как господь призывает его к себе, как являются его мощи... как... {{отточка2}} — Карасище! Это был голос не с того света, а из бурсацкого мира. — Ты брат ''Носатого''? Карась видит пред собою страшного Силыча и инстинктивно сокращает свою шею... «Боже мой, он опять бить пришел меня!» — думает Карась. — Брат тебе Носатый? — повторяет Силыч... — Брат, — отвечает Карась, не понимая, к чему идет дело... — И ладно, коли брат... Теперь ты ничего не бойся... Я за тебя, потому что твой брат — мой первейший друг... Жалуйся мне, кто будет обижать тебя... Слышишь? — Слышу. Но, вспоминая коварного второкурсника, Карась недоверчиво смотрел на нового покровителя... — Тише! — закричал Силыч звонким голосом... Больше ста человек приготовились слушать Силыча со вниманием. Это показывает, какое он имел влияние в классе. — Встань! — сказал он Карасю. Карась поднялся на ноги. — Вот эту рыбу, — обратился он к классу, показывая на Карася, — никто не сметь обижать... Кости переломаю тому, кто тронет Карася... Карасю стало легко на сердце... — А ты, Карась, жалуйся мне... Скажи, кто тебя трогал? — Не знаю... Он действительно не знал, на кого указать... — Не бойся; говори, кто тебя обижал? — Никто не обижал... — Быть не может... — Да все обижали... Это было вернее. — Кто твой авдитор? — ''Рыжик''. — Хорошо. Я скажу ему, чтобы он не смел тебя ''жучить'' (строго выслушивать урок). — Спасибо, Силыч... — Будет просить булки, не давай... — Ладно, Силыч... — Так слушайте же, — опять обратился Силыч к классу, — беда тому, кто даже пальцем тронет Карася!.. Но на этот раз послышался ответ некоего ''Паникадилы'': — Ну, невелика еще беда... Силыч посмотрел в ту сторону, откуда слышался голос. Он ничего не отвечал, а только сердито сжал кулак... — Не бойся, — сказал он Карасю и стал гулять по классу... Из мира фантазий Карась быстро и охотно перешел в мир действительности. Точно гора свалилась с его плеч... Оглядывая товарищей, он видел, что впечатление, произведенное Силычем, было очень велико... Легко, весело, вольно стало ему. Он начал наблюдать жизнь занятных часов и скоро увлекся ею... Но он и не подозревал, что сделался теперь предметом раздора между Силычем и Паникадилом... Кто такое Силыч? Носатый, брат Карася, до поступления в училище ходил в частную школу, где и познакомился на понюшке табаку с сыном городской вдовы-дьячихи Силычем. Впоследствии они стали друзьями. Оба они поступили потом во второй приходский класс бурсы... Здесь Силыч остался на второй курс — вот почему и встречаем его, осьмнадцатилетнего парня, товарищем Карася и вместе с ним склоняющим «перо, пера, перу», долбящим «един бог», изучающим «сумму» и «разность». Силыч был среднего роста, некрасиво скроен, но крепко сшит и обладал замечательной силой... Он однажды пришел в гости к своему приятелю Носатому. Отправились на реку. Там мужики ловили рыбу. Один из рыбаков сматывал веревку с ворота. «Дядя, — говорит Силыч, — давай я буду сматывать, а ты останови ворот за палку». — «Ты, кутья, должно быть, с ума сошел», — отвечал мужик. «Так верти же хорошенько». Мужик завертел ворот так, что палки его сливались для глаза в один сплошной круг, с каждой минутой усиливая скорость оборотов. Силыч подставил свою крепкую ладонь, толстая палка ворота влепилась в нее — и ворот остановился неподвижно. Мужик только подивился на него. При таких крепких мышцах Силыч обладал не меньшею и ловкостью. Приходит он еще раз к Носатому в гости. Теперь они пошли гулять в поле, но лишь только стали подходить к забору, как услышали сзади себя голос мужика, который ругался, зачем они траву мнут. Друзья полезли через забор, на кладбище; мужик за ними. Силыч смело встретил его. «Что тебе надо?» — спросил он мужика. Тот оказался несколько пьяным и, разгоряченный вином, хотел ударить Силыча. Его рука уже описала полукруг в воздухе, но в то время, когда должен был совершиться удар, Силыч быстро наклонился и прошмыгнул под рукой мужика. После того он выпрямился, встал пред мужиком снова и, скрестив руки, сказал: «Бей еще!». Последовал второй размах, и опять напрасно... Силыч снова встал пред ним и опять сказал: «Бей еще!». И на этот раз мужик не мог поймать своим большим кулаком лицо Силыча. Тогда только Силыч произнес: «С трех раз не попал! теперь держись за землю, а не то упадешь» и с этими словами сшиб мужика с могилы... И вот этакой-то господин заодно с Карасем склонял «перо, пера, перу», долбил «един бог» и т. п. Что же делать? Его поздно отдали в бурсу, и до нее он добывал для матери копейку, справляя службы за дьячков, читая покойникам, занимаясь славлением Христа, молебнами и обеднями. Будучи учеником, он в семье и среди знакомых принимался как взрослый человек. Силыч был вообще человек добрый. Ой никогда не употреблял своих здоровых кулаков на то, чтобы вынудить взятку или: добиться от кого-нибудь низкой послуги. Если же он и давал кому затрещину, как, например, Карасю при первом с ним знакомстве, то из этого еще ничего не следует: в бурсе затрещина — все одно, что в лавке мелкая монета. Но поступить под защиту такого господина значило обеспечить себя от всевозможных обид с чьей бы то ни было стороны... Силыч был и неглуп, и не его беда, что так поздно он начал склонять «перо, пера, перу»... Что такое Паникадило? Чтобы определить его, надо сказать наперед, что такое ''озубки. Озубками'' в бурсе называются куски хлеба, остающиеся на столе от обеда и ужина, и притом такие куски, которые имеют на себе следы чьих-либо зубов. В бурсе есть поверье, что съеденный озубок сообщает силу того, кому он принадлежит. Многие постоянно ели чужие озубки, чтобы сделаться богатырями. Паникадило, великовозрастный ученик, ел их уже несколько лет. Он постоянно бахвалился своей силой, которая действительно была велика. Он со всеми передрался в классе, кроме Силыча. Силыч был для него бельмом на глазу за то, что удержал в своих руках пальму кулачного первенства. Он и боялся Силыча и не хотел верить, чтобы тот смог дать ему трепку. Этот вопрос давно мучил Паникадилу, и он решил, что должно получить на него ответ сегодня... Карась между тем совершенно успокоился. Он опять сошелся с Жирбасом, который оказался круглым дураком. «Это не беда!» — подумал Карась и стал играть с ним в трубочисты. — В которой руке? — спрашивал он Жирбаса... В это время подошел к нему Паникадило, взял его за воротник сюртука, положил спиной на парту и стал загибать ему салазки... — Оставь! — кричал Карась. Паникадило гнул ему ступни за самые плеча. — Силыч! — завопил Карась... — Что? — откликнулся тот. — Заступись!.. Явился Силыч. Паникадило того ждал... Он бросил Карася. Начались предварительные переговоры. — Ты зачем, сволочь, трогаешь его? — А тебе что? — Не слышал, что я говорил? — На это ухо глух. — Значит, вытряски захотелось? — Ну-ко, тронь! — А ты думаешь, не трону... Силыч подвинулся к Паникадиле... — Задень только, задень... Паникадило подвинулся к Силычу. — Слышь, не лезь! Силыч толкнул Паникадилу плечом... — Ты не толкайся! Толчок был отдан обратно... В такой форме бурсаки, желающие подраться, бросают друг другу перчатку. Началось плюходействие. Специалисты сразу же решили: «Намнут Паникадиле бока», и действительно, не прошло пяти минут, как Силыч сидел верхом на Паникадиле, мял его и спрашивал: — ''Живота или смерти''? — Пусти!.. черт с тобой!.. — Карася будешь трогать? — Да ну тебя! — То-то! Потрясши Паникадилу за шиворот, Силыч отпустил его с миром. Паникадило, отправляясь на свое место, думал про себя: «Черта с два: эти проклятые озубки ничего не значат. А впрочем, я, быть может, мало ел их?». И после того он продолжал есть озубки и, быть может, по настоящую минуту кушает их, но более никогда он не решался схватываться с Силычем... Таким образом, куча плюх, смазей и салазок, тычков, швычков и плевков, зуботрещин, заушений и заглушений пронеслась довольно благополучно над головой Карася. И опять повторим: не для всех проходят первые дни бурсацкой жизни так счастливо, как они счастливо миновались для Карася... Но ни для кого они не остаются без последствий; не остались без них и для Карася. Первые впечатления бурсы на Карася были таковы, что не помоги Силыч, то он, как говорит сам, превратился бы в подлеца либо в дурака. Эти впечатления определили главным образом весь дальнейший характер его бурсацкой жизни. По отношению к начальству он сделался полнейшим, закаленным, пропеченным бурсаком... Главное начало товарищества, ненависть к своему начальству, в нем укоренилось и развилось более, нежели в ком другом. Он получил доучилищное воспитание довольно гуманное и честное, но бурса должна была положить на него свое клеймо. Лобовская порка сделала то, что он после ее никогда уже не мог обращаться со своим начальником просто, спокойно и откровенно. Доверенность к начальству в нем была убита сразу и навсегда. Это главным образом выразилось в том, что он никогда не мог смотреть начальнику прямо в глаза, а всегда исподлобья; никогда не говорил естественным голосом, а заунывным и фальшивым, гробовым и нижнетонным; всегда перед начальником ежился и потому не любил встречаться с ним. Он каждую минуту точно чувствовал себя провинившимся, хотя бы и ни в чем не был виноват. Это странное чувство, заставлявшее держать себя так, не было следствием страха, потому что, как увидим ниже, Карась не был очень труслив, часто решался на дерзости и штуки, на которые решались немногие. Дело вот в чем. Карась положительно сознавал, что он ненавидит бурсу, ее воспитателей, ее законы, учебники, бурсацкие щи и кашу — и в то же время должен покоряться начальству, улыбаться перед ним, кланяться, а иногда и льстить даже. Держать себя прямо, высказываться без обиняков было нельзя, потому что запорют, и вот Карась навсегда сбычился пред начальством. Тут действовал не страх, а совестливость. Когда сколько-нибудь честному человеку, уважающему свою личность, приходится гнуть спину, гнуть невольно, насильно, неизбежно, под страхом всевозможного заушения, тогда он будет гнуть ее как человек, которого мучит совесть. В Карасе так и устроилось: либо он дерзок с начальником, либо смотрит каким-то чудаком. Многие педагоги, вероятно, чутьем чуют, что они нехорошие педагоги, когда преследуют таких учеников, как Карась, когда они строго говорят ученику: «Смотри прямо мне в глаза, имей лицо веселое и спокойное, отвечай урок твердо и четко!». «Кто не может смотреть прямо в глаза начальнику, — утверждают такие педагоги, — у того совесть нечиста». Спорить нельзя, что это верно. Как же: ученик сознает ведь, что он должен плюнуть в лицо своего учителя, а вместо того должно улыбаться перед ним; на душе становится скверно, и улыбка выходит странная. Разумеется, Карась и сам не понимал, отчего он и говорит, и улыбается, и кланяется при встрече с начальником не по-людски; он не развился еще до анализа и не мог определить, что тут действовала именно совесть; он это только инстинктивно слышал в себе и уже гораздо позже сознательно разобрал источник своих отношений к властям. Впрочем, изо всего этого никоим образом не следует, чтобы потупленность ученика перед учителем всегда была следствием затаенной ненависти первого к последнему: она может происходить от простой застенчивости. Но мы говорим только о Карасе. Такая замаскированная ненависть Карася изредка разрешалась откровенною с его стороны дерзостью, а без покровов сказывалась очень сильно за спиной начальства, когда гадили ему секретным образом. Правда, и самое гаженье начальству в первые годы не было призванием Карася, но, что увидим из дальнейших очерков, оно впоследствии, когда Карась развился несколько, сделалось его сознательным делом... Сначала, и именно в то время, которое берем, он инстинктивно ненавидел своих педагогов, а после дошел до уверенности, что их следует ненавидеть, обязательно следует. Боязнь и совестливость перед начальством в дальнейшем развитии его превратились в глубокую, органическую ненависть к нему. Но о втором периоде после. Теперь мы застаем его пока в состоянии этой придавленности и потупленности перед своими бурсацкими пестунами... Но и в этот период своего развития, когда характер его еще не успел вполне сложиться, Карась стал несколько оригинально к своим властям сравнительно с другими бурсаками, протестовавшими против начальства. Карась занял почти исключительное положение в бурсе. По крайней мере половины вредных условий, имеющих злое влияние на бурсака, для него не существовало. Его человеческое достоинство было защищено простой, грубой, мышечной силой первого богатыря класса, и эта грубая сила спасла его. Ему не пришлось пред товарищами кланяться, льстить, говорить второкурсникам на ночь сказки, давать им деньги и булки, искать в их головах тварей разного рода, чесать пятки, бегать за водой и т. п. В продолжение бурсацкой жизни он только три раза дал взятку — и то подошли особые случаи. Он, под покровительством Силыча, еще будучи новичком, скоро приобрел все выгоды и льготы второкурскника. Четырех лет, пока не исключили Силыча, достаточно было, чтобы привыкнуть Карасю держать себя независимо, он знать не хотел ни авдиторов, ни цензоров, ни старших. Но при таком положении он не воспользовался кулаками Силыча, чтобы угнетать других: его самого чуть не оглушили навеки, он этого никогда не забывал и с тех пор относился к властям из товарищей и к физической бурсацкой силе отрицательно, притом Силыч и сам не любил взяток и утеснений, потому не стал бы помогать в том и Карасю. Карась в редких случаях прибегал к его помощи; большею частию при нужде он сам дрался, и если бывал при этом поколочен, то обыкновенно либо ругался, либо пускал в противника камнем, книгой, линейкой; если же при схватке с более сильным врагом не случалось под рукой оружия, то он употреблял в дело зубы, когти и ноги, то есть кусался, царапался и лягался. Нередко был Карась бит, бивал и других, но все это было в порядке бурсацких вещей — и только. Поэтому-то покровительство Силыча, при таком направлении его, не навлекло на Карася неприязни товарищей. Многие даже любили его. Испытав на себе горькую участь беззащитного человека в бурсе, он нередко употреблял кулаки Силыча, иногда же свои зубы, когти и ноги в пользу угнетенных. В продолжение последних четырех лет училищной жизни он постоянно был авдитором, часто терпел наказания за преувеличивание баллов — и только раз увлекся взяткой. Постоянный его протест в защиту заколоченных личностей выразился в том обстоятельстве, что он особенно любил дураков. Так, без него совершенно погиб бы ''Петры Тетеры'', упоминаемый нами в прошлом очерке. Тетеры, обладающий воловьею силою, по характеру был чистейший теленок. Все его колотили, плевали на него, обирали его. Карась в продолжение полугода защищал его и успел-таки поставить своего Тетеры на ноги, даже до того, что сам однажды получил от него трепку. Карась, не будучи сам дураком, любил глупцов, проводил с ними целые часы, беседовал с ними, играл, делился добром своим, помогал им. В этом, по-видимому, странном явлении выразился тоже своего рода протест против некоторых сторон бурсацкой жизни. Карась был привязан к своему родному дому, но большинство умных бурсаков, к которым он обратился бы со своими интимностями, непременно сделали бы ему смазь, потому что интимности на языке бурсаков носят название ''телячьих нежностей''. Ни с кем так не был откровенен Карась, как с дураками, только с ними говорил о родном доме, вспоминал домашнюю жизнь, делил семейные тайны, только с ними был задушевен не по-бурсацки, а по-человечески. Карась, по чувству ложного стыда и боязни насмешек, не только скрывал внутреннюю, самую дорогую для него жизнь, но даже напускал на себя цинизм и сам смеялся над телячьими нежностями, так что это разноречие между внешним выражением и внутренним содержанием составило почти вторую натуру Карася. Но душа требовала отзыва, и Карась окружил себя особого рода дураками. Это род дураков честных, добрых, милых, задушевных. Благодаря бога таких дураков немало на белом свете. Только в семинарии Карась вступил в дружбу с умными людьми. Но неужели, спросят, в бурсе Карась не нашел ни одного человека умного, с которым мог бы поговорить по душе? Как не найти, но на первых порах он не сошелся с ними, а потом так и пошло на долгое время. Но всего оригинальнее относился Карась к бурсацкой науке. Поступив в училище, Карась знал более половины того, что требовала программа его класса. Учиться ему было легко. Только «Начатки», которые приходилось ''жарить вдолбяжку'', составляли для него такую же муку, какую испытывал один древний оратор, набивая себе рот каменьями, чтобы усовершиться в искусстве красноречия, но и то ничего: Карась набивал свой рот дресвой тяжело прогрызаемых «Начаток» очень усердно. По другим наукам он шел в первых и не хотелось ему из-за одного предмета лишиться видного места в списке. Над чем товарищи просиживали по целому занятию, он приготовлял в полчаса. Но это самое и повредило впоследствии его бурсацкой карьере. У него было очень много свободного времени, и Карась, учась таким образом два года, привык гулять и ничего не делать. Когда перешел он в следующий класс, от него потребовались более усиленные занятия, и притом занятия бурсацкие, требующие особых туземно-специальных способностей, которые и развили в себе товарищи в продолжение двух лет, пущенных Карасем на ветер. Карасю хотелось и тогда гулять по-старому. ''Долбежники'' скоро обогнали его, он спускался все ниже и ниже, и дело дошло до того, что нотата была осквернена нулем карасиным. Стали его сечь. «Что ж, — думал Карась, — посечете да и бросите — самим надоест!» Он неудержимо стремился в Камчатку и, несмотря на розги, достиг своей цели. Здесь лень его развилась до последних пределов. В первый год он по крайней мере носил в класс книги, но на другой бросил и этот, по его мнению, дурной обычай. В сундуке его безобразно были перемешаны между собою клочья порванных вдоль и поперек разных грамматик, арифметик и хрестоматий; писчая бумага шла на беспутное маранье, перья на свистульки и пушки, заряжаемые картофелем, репою и жеваною бумагою, нож перочинный для порчи столов и строганья палок. Вначале Карась приходил к своему авдитору каждое утро, чтобы сообщить ему свой ученый нуль, но потом, для сокращения занятий, он объявлял ему нуль на целую неделю; но наконец ему надоело и это — он однажды сказал авдитору: «''навеки мне нуль''!». Таким образом, Карась очень решительно отрицал и внешние и божественные науки бурсы. Изредка являлось в нем какое-то темное сознание необходимости учиться, он брался за книжку, но книжка валилась из рук. В одно время двоюродный брат Карася, кончивший курс семинарист, стал требовать к себе нотату и следить за его учением; но Карась нашелся и тут: он сделал другую нотату, свою, и этот документ, с отличными отметками против своей фамилии, отсылал к брату, за что и получал от него гостинцы. Сначала он ленился, собственно, потому, что было ему приятно лениться, но после дошло до того, что его «навеки нуль» было возведено в сознательный принцип. Учитель Краснов обратил на него внимание, заставил его сидеть над книгой и в неучебное время, в своей квартире; против системы Краснова не устоял Карась и стал зубрить учебники, но когда его насильно заставили занять второе место в списке, тогда-то и созрел окончательно его бурсацкий «''навеки нуль''!». Он возненавидел вколоченную в него науку, и она поместилась в его голове, как непрошенный гость; значит, в существе дела, он продолжал отрицать ее — разница в том, что прежде он не понимал, что такое отрицал, а теперь, выучив урок, знал, что вот именно этот урок, эти страницы, эти слова ему не нужны. Тогда он стал следить и изучать каждый урок, как злейшего своего врага, который без его воли владел его мозгами, и постепенно, с каждым днем открывал в учебниках множество чепухи и безобразия; это развило в нем анализ и критицизм, и впоследствии, отвечая бойко урок, он в то же время думал про себя: «этакую, святые отцы, я дичь несу». Карась после долгих личных исследований вполне убедился, что бурсацкая наука, изучаемая иначе, может погубить человека и что только при его методе она послужит материалом, поработав над которым, как над уродливым явлением, можно, не заразившись чепухой, развить в себе мыслительные способности, анализ, остроумие и даже опытность житейскую. И не догадывались богомудрые педагоги, что многие хорошие ученики относились к их учебникам, как психиатр относится к печальному явлению сумасшествия. Вот чем и объясняется то странное обстоятельство, каким это образом из бурсы выходят так много дельных и даровитых людей, несмотря на то, что они поглощали учение, ставшее посмешищем всех образованных людей. Как, обыкновенно спрашивают, они не погибли, не ошалели и не оглупели, как сохранились они? Очень просто: в душе их относительно местной науки глубоко укоренился нуль... И да процветает бурсацкое «во веки нуль!». В нем бурсака спасение. Итак, нуль, во веки нуль, во веки веков нуль! Аминь, что значит — истинно, или да будет! Вот вам более или менее подробная характеристика того, что создала из Карася бурса. Отношения его к начальству выразились во всегдашней потупленности, которая была признаком совестливости, рождавшейся от сознания своей ненависти к властям; отношения науки оказались вечным нулем; среди товарищей, исключая последних трех семинарских лет, он не нашел отзыва той стороне своей жизни, которая была всего дороже для него, составляла главный мотив всего его бурсацкого существа, то есть отзыва своей привязанности к дому, — и одни лишь дураки были его задушевными приятелями. Этот-то мотив и был главным двигателем тех похождений и действий Карася, которые мы хотим изложить далее и которые случились на четвертом году его пребывания в бурсе. Воздух первоуездного класса наполняется странными напевами и голосами. — ''Братие, не дерите платия, а берите нитки и зашивайте дырки'', — читает кто-то на манер чтения «Апостола». — Не мешай, — говорят ему соседи... — ''Марфо, Марфо, что печалишся и молвиши о мнозе'', — продолжает чтец... — Замолчишь ли ты, сволочь? — ''Печали и болезни вон полезли''. — Слушай, скотина, перестань... — ''Ему же дань — дань, ему же честь — честь, а что и за честь, коли нечего есть''? — Братцы, ударьте его хорошенько! — ''И бысть слышен глас с небесе — тп-тпру''! Вдруг чтец замычал — ему сделали очень невкусную смазь. В классе сегодня обиход церковного пения, и чтец был наказан за то, что мешал другим петь. — Я, — говорит ''Лапша Голопузу'' (оба отличные знатоки обихода), — ''шарарахну по нотам''. — А я, — отвечает тот, — ''дергану по тексту''. — Валяй! — Лупи! — ''Ми-ре-ми-фа-соль-фа-ми-ре'', — запевает Лапша. — ''Все-е-ми-и-и-рну-у-ю'', — аккомпанирует Голопуз каждым слогом в каждую ноту Лапши. Шарарахнуть по нотам, когда другой певец в то же время дерганет по тексту, и при этом не сбиться — составляло венец церковно-обиходного пения. К певцам подходит четырнадцатилетний Карась. Лицо его озабочено; он, по всему видно, ожидает учителя с тоской и страхом. — Братцы, — начал он... — Поди прочь, не мешай, — ответил Голопуз. Но Лапша был добрее. — Чего тебе? — спросил он... — Не знаю, как «''Господи, воззвах''» на седьмой глас. Покажи, Лапша. — Слушай! — и Лапша запел: — «''Палася, перепалася, давно с милым не видалася''». Так же поется и на глас. Ну-ко, попробуй. — ''Господи, воззвах к тебе, услыши мя, услыши мя, господи'', — запел Карась. — Напев тот, только разнишь сильно... — А как на пятый глас? В ответ Карасю Лапша запел: — ''Кто бы нам поднес, мы бы випили''. — А на четвертый? — Слушай: «''Шел баран: бя, бя, бя''». Пой! Карась на новый напев затянул: «Господи, воззвах». Отправляясь на заднюю парту Камчатки, он все твердил: «палася, перепалася», «кто бы нам поднес» и «шел баран». В обиходе церковного пения употребляется 8 гласов, или напевов, на текст «Господи, воззвах»; слова одни и те же, а напевы разные. Это сильно затрудняло бурсаков. Вот аборигены еще бурсы и придумали разные присловья, по образцу которых нетрудно было припомнить, как поется тот или другой глас... Но Карась не был одарен музыкальным ухом, за что давным-давно его выгнали из семинарского хора. Через несколько минут он перепутал напевы. Посмотрел Карась на Лапшу и Голопуза, думая, не пойти ли опять к ним, но, махнув рукою, оставил это намерение. «Все равно не пойму», — заключил он и печально опустил на ладони голову. Горек пришелся ему обиход церковного пения. Странное явление этот обиход. В церковной практике он никогда почти не употребляется. В состав его входят разные духовные песни. Музыка их сильна замогильным какофонием: она до того тягуча, что на один слог текста иногда приходится до семидесяти и более голосовых такт — все нижними, заунывными, душу тянущими, тошнящими нотами. И какая филармоническая голова ввела в бурсу и узаконила в ней это обиходно-церковно-мусикийское безобразие? Обиход был обязателен ''для всех'', но не все имели голос или верное ухо, — были картавые, гугнивые, заики, имевшие зуб с присвистом — что было делать таким? — ничего: свищи соловьем и воспевай господу славу! Во всем блеске обиходное козлогласование являлось тогда, когда учитель назначал общее пение, хором всего класса, когда «поющими и взывающими» были голосистые и безголосые, даровитые и бездарные: в то время в воздухе совершался террор музыкальный и петый ''богородичен'' представлялся партитурой из какой-то дикой византийской оперы, партитурой, о которой хочется сказать, что это отрывок из оперы «Заткни крепче уши». Удивляемся только, как не заклепаны уши бурсаков так называемым ''столповым'' пением? Но, характеризуя обиходные композиции, мы должны сказать, что с них тошнило и само начальство, которое, кроме того, понимало, что не все же могли быть певцами, и потому на обиход не обращало внимания, незнание его не служило препятствием для перехода из класса в класс, даже и нотаты не существовало по этому предмету, потому что уроки прекращались иногда на целый год. Но направление бурсацкого образования зависит от главного епархиального начальника, со вкусами которого сообразуются училищные власти, а в то время, которое нами взято, старшим начальником был любитель всевозможной ''столповщины'', и вот бурса наполнилась обиходным воем. Одно к одному, и учителем обихода поступил некто Всеволод Васильевич Разумников. Он один преподавал обиход в нескольких классах. Разумников обладал хорошим баритоном, отлично знал ноту и порядочно играл на скрипке. О Разумникове мы должны сказать несколько слов, потому что он был одним из лучших педагогов бурсы. Мы упоминали о нем в первом очерке как о честном экономе училища. Он учредил должность ''комиссара'', выбранного из старших учеников, обязанностью которого было наблюдать за количеством и качеством пищи. Прежде служителя, в заведывании которых находились жизненные продукты, имея каждый по нескольку родственников, содержали их на счет бурсацкого питания; но лишь только комиссар вступил в свои права, он тотчас уличил повара в краже тридцати фунтов мяса и двух мешков гречневой крупы, за что повар был изгнан из училища. По крайней мере третья часть продуктов, прежде похищаемая служителями, была возвращена ученикам. Кроме того, Разумников никого и никогда не наказывал лишением обеда и ужина, как будто боялся подозрения, что он из экономических<ref>Провинившихся в училище иногда бывало до ста человек сразу. Лишить такое количество, пятую часть всех учеников, обеда либо ужина очевидно было выгодно в экономическом отношении. Почти все экономы брали это во внимание и старались распространить наказание голодом. И действительно, наказание голодом было немаловажным источником так называемых остаточных сумм, из которых начальству даются награды. Скоро ли педагоги убедятся, что голодный ученик гак же негоден для науки, как и объевшийся? Не знаем. Только наверное можем сказать, что эту простую истину позже всех поймут экономы учебных заведений.</ref> расчетов заставляет голодать провинившихся. Он всегда стоял против педагогического изречения: satur venter non studet libenter [сытое брюхо к ученью глухо (лат.)]. Ученики за это любили его. Он, кроме того, преподавал «закон божий» и «священную историю». И здесь он шел далее своих сотрудников. Он запретил носить в класс учебники и отвечать по ним. Рассказав ясно и толково урок, он тут же в классе заставлял повторять его со своих слов. Когда ученик не мог ответить, он заставлял другого растолковывать незнающему; если и этот оказывался плох, он поднимал третьего, четвертого и т. д. Урок учился сразу всеми учениками и оживлялся спорами. Но и после этого многие плоховато знали урок, особенно слабые, а Разумников хотел, чтобы у него все без исключения учились хорошо. Для достижения такой цели он постановил: «''авдиторы отвечают за незнание своих подавдиторных''». Авдиторы выбирались из лучших учеников, успевали хорошо выслушать урок вовремя, и потому они были обязаны учить своих подавдиторных в приготовительные занятные часы. Для устранения случаев, когда ученик, по интриге с авдитором, являлся в класс с нулем, ссылаясь на то, что авдитор не хотел ему помочь, требовалось на то подтверждение со стороны товарищества, иначе незнающий подвергался сугубому наказанию, а авдитор был прав. Такие приемы для бурсы были слишком прогрессивны. Лентяи были уничтожены Разумниковым. Но главное достоинство его нововведений состояло в том, что с ним сама собою падала власть авдиторов и второкурсных, они из притеснителей должны были превратиться в помощников своих подчиненных, из начальников в их братьев. Таким образом Разумников положил начало к уничтожению подлой власти товарища над товарищем. Он не уничтожил наказаний и даже был очень строг, но все-таки явление такого учителя в бурсе было редкостью, тем более что в описываемое нами время и в других учебных заведениях, а не только в бурсе, царила дремучая ерунда и свинство. Одно лишь лежит на совести Разумникова — это обиход. Положим, что косноязычных и безголосых он оставил в покое, но держался вредного убеждения, что всякий имеющий какой-нибудь голос при старании непременно постигнет нотное искусство. Горше всех пришлось от него Карасю, тем более что у Разумникова была система наказаний особого рода: он наблюдал, на кого какое наказание действует сильнее. Он понял, что для Карася всего хуже неувольнение в родительский дом. Несмотря на то, что Карась доказывал учителю свою бездарность изгнанием его из певческого хора, он ничего слушать не хотел. Вошел учитель обихода в класс и вместе с учениками пропел звучным голосом «Царю небесный», после чего прямо обратился к Карасю: — Пропой на седьмой глас... Уши режет Карась. Учитель говорит Лапше: — Покажи ему. Лапша заливается... — Повтори, — говорят Карасю. Уши режет Карась... — И нынешний праздник не ходи в город... — Всеволод Васильевич, я уже три недели не был дома... — И четвертую не ходи... — Простите... — А я вот что тебе скажу, — отвечал твердым безапелляционным голосом учитель, — если ты не выучишься петь, я тебя на всю пасху не отпущу... Учитель отошел от него. Карась побледнел и затрясся всем телом. Несчастный Карась. Замечательно широкая глотка, которою он был награжден от природы, служила вечным источником его несчастий. Еще дома ему досталось, когда он закричал на поповну, дразнившую его, так яростно, что его голос был слышен за рекой. В бурсе его нарекли Карасем в тот момент, когда он, по приказу регента, пустил нотку, которая надорвала животы слушателям. Впоследствии, в семинарии, голос его развился до необъятного горлобасия, его выбрали опять в хор, и регент, по прозванию ''Капелла'' (он же ''Редакция, Конституция'' и ''Мелочная лавочка''), употреблял его как стенобитную машину, как хоровой таран: подойдет крепкая нота, мигнет регент — и рявкнет Карась, а при тихих нотах ему велят молчать, — это оскорбляло Карася. Однажды Карась упражнял свой голос в комнате по соседству с семинарским экономом, он едва не оглушил его громовыми нотами, за что эконом, схватив Карася за шиворот, потащил к ректору и только по доброте своей помиловал его. Инспектор ненавидел его, говоря, что человек обладающий рыканием льва, должен иметь характер зверский: должно быть, судил по себе, ибо, обладая семипушечным басом, несравненно сильнейшим карасиного, по натуре был настоящий зверь, за что и получил прозвище не рыбье, как Карась, а звериное, ибо имя его — ''Медведь''. Даже по окончании курса Карась, хвативши однажды чарочку-другую и вышедши на улицу, пустил такую руладу, что городовой должен был внушить, что подобные рулады суть не что иное, как нарушение общественной тишины и порядка. Одно из сильных несчастий, причиною которых был голос, посетило его теперь. «С таким альтом, — думал Разумников, — невозможно не научиться петь». Неувольнение на пасху для Карася было глубоким несчастием, которое подвигло его на многие скандальные похождения... Он от слов Разумникова тихо плакал. Кому горе, а кому радость. День поступления Разумникова в училище был днем торжества и счастия некоего Лапши... Лапша был чудак, парень шальной и благой. Широкоскулое, серого цвета лицо, голова, почти вросшая в плечи, выдавшаяся вперед неестественно грудь и остальная часть туловища, помещенная на коротких ногах, — делали фигуру его в высшей степени странною, попеременно то жалкою, то уморительною. Лицо его освещалось каким-то неразгаданным, постоянно меняющимся внутренним светом: оно сериозно, даже угрюмо, но вдруг Лапша без всякой причины покраснеет, а потом раскатится смехом, и все это совершается в нем быстро и неуловимо. Он при всем этом не был дураком. В лице его вы видите образчик бурсацкой застенчивости, которая особенно развилась от его несчастного безобразия. Не будь этой застенчивости, он, быть может, и не сидел бы в Камчатке... Таков был Лапша. Но он делался совершенно иным человеком, когда пел что-нибудь: значит, талант. Голосок он имел довольно приятный и владел тонко развитым слухом. Всегдашней, самой задушевной мечтой его было иметь свою скрипку и выучиться играть на ней, но мечта так и осталась мечтой: теперь он где-то пастухом монастырских коров и, говорят, отлично играет на рожке... Подходит к Лапше Карась. — Что тебе? — говорит Лапша, ежась, двигая плечами и выпячивая свое странное лицо. — Поучи меня обиходу. Лапшу медом не корми, а только дай в руки обиход. — Пойдем. Сначала надо ноты выучить. Отправились они в Камчатку и затянули — ут, ре, ми, фа и т. д. — Не так: надо тоном выше! Карась усиливается тоном выше. — Чересчур высоко — теперь ниже надо. Карась на новый манер. Долго они упражнялись в церковногласии. Спотели оба. Но вот Лапша съежился, перегнулся, вытянулся, сделал сначала тоскливую рожу, а потом вдруг поднес к носу Карася кукиш... — Это что? — Кукиш! Лапша после этого захохотал. — Да что с тобой? — Не буду учить... — Голубчик... Лапша... — Не поймешь ничего... Лапша убежал... Остервенение напало на Карася. Он грыз свои ногти и, мигая глазами, усиливался удержать злую соленую слезу, которая ползла на щеку. — Когда так, к черту все! Он ударил об пол обиходом... — Проклятое училище! — проговорил он... Карась начал вести себя неприлично. Если бы не проклятое наказание, Карась от среды до воскресенья провел бы время, мирно почивая на лаврах, но теперь он был раздражен, и жизнь его пошла ломаным путем. Подходит к нему один из его любимых дураков, бедная Катька. — Нет ли у тебя хлебца? — Этого не хочешь ли? Карась предлагает голодному Катьке туго натянутую фигу. Катька отходит от него печально... Карась идет развлечься на училищный двор. — Карасики, пучеглазики! — говорит ему ''Тальянец'', второкурсный мужлан старшего класса, ученик с вывороченными ногами. — Кривы ножки, кочерыжки! — отвечает Карась... Тальянец начинает его преследовать. — На кривых ногах пять верст дальше! — отвечает Карась, пускает в него комом грязи и удаляется опять в класс. Подходит к нему другой дурак, ''Зябуня''. — Карасик, — говорит он ласково. — Ты что, животное безмозглое? — Карасик... — Поди прочь, пустая башка! Пустая башка тоже отходит от него печально... Карась стал несговорчив и несправедлив. Он чувствует это, и его начинает мучить совесть... — Черт знает, какая тоска, — объясняет он приступы совести... Идет Карась ко второуездному классу, берется за ручку двери и начинает стучать ею: ученики низших классов, не имевшие права входить в высший, так вызывали второуездных. Выходит ученик. — Кого тебе? — Тавлю. — Сейчас. Вышел Тавля. — Чего тебе? — Дай в долг. — Сколько? — Пять копеек. — В воскресенье семь. — Нет уж, после воскресенья, в другое. Я не уволен. Откуда ж мне взять? — Тогда десять. Карась задумался на минуту. — Давай, — сказал он, махнув рукою... Тавля отсчитал ему пять копеек... Карась отправился в сбитенную, съел там на три копейки сухарей, а на две выпил сбитню. И угощение не успокоило его. Оно напомнило ему только домашний чай и кофе. Затосковал Карась. — Боже мой, — проговорил он, — неужели не отпустят меня на пасху? Пойду попрошу еще Лапшу: не поучит ли? А нет! черт с ними!.. не выучиться мне!.. После того Карась из пустяков каких-то полез в драку, и хотя пустил в дело зубы, когти и ноги, как обыкновенно, однако его все-таки поколотили........................ Для Карася не было наказания тяжелее, как неотпуск домой. И вот еще порядочный бурсацкий учитель Разумников не понимал же, что такое наказание гнусно, незаконно и вредно. Не понимают педагоги и понимать не хотят, что они, когда запрещают человеку, в виде наказания, переступать порог отцовского дома, то этим самым вгоняют его в скуку, тоску и апатию, подвергают на скандалы разного рода, поселяют к уроку или нравственному правилу, за которые штрафуют и шельмуют, полное отвращение, лицемерное исполнение и страсть к запрещенному поступку. Неужли такие плоды в видах здравой педагогики? Кроме того, чем виноваты отец и мать, когда они во время праздника, по приговору педагогов, не видят в своей семье сына, часто любимого, часто единственного сына? за что братья и сестры лишаются свидания со своим братом? за что их-то наказывают педагоги? Воскресный день во многих семействах один только и есть свободный день в неделе — к чему же он туманится печалью по сыне или брате? Портить чужой праздник никто не имеет права, это дело нечестное, дело несправедливое. И неужели отец и мать, если они любят своего сына, меньшее могут иметь на него влияние, нежели черствый педагог? Многие педагоги скажут на это: «да». Был же, например, болван, которого мы называли Медведем, семинарский инспектор, который привязанность к родному дому ставил ученику в преступление на том основании, что желающий быть дома не желает быть в школе, значит, ненавидит науку и нравственность, проводимые в ней. Диво, что такие черные педагоги, как лишенные деторождения, не наказывали детей за любовь к родителям! Но таких педагогов скорее прошибешь колом, нежели добрым словом. Бог с ними. Лучше посмотрим, что сталось с Карасем, когда он страдал от мысли, что его не отпустят домой на целую пасху................................ Учителем арифметики того класса, где был Карась, был некто Павел Алексеевич Ливанов; собственно говоря, не один Ливанов, а два или, если угодно, один, но в двух ''естествах'' — Ливанов пьяный и Ливанов трезвый. Третья ''перемена'', которая была после обеда, назначалась для арифметики... Стоят при входе в класс ''караульные'', ожидающие Ливанова. Ливанов входит в ворота училища... — Каков? — спрашивает один караульный... — Руками махает, значит, того... — Это еще ничего не значит... — Да ты не видишь, что он у привратника просит понюхать табаку? — Именно так... Значит, пишет по восемнадцатому псалму. Караульные бегут в класс и с восторгом возвещают: — Братцы, Ливанов в пьяном естестве... Класс оживляется, книги прячутся в парты. Хохот и шум. Один из великовозрастных, ''Пушка'', надевает на себя шубу овчиной вверх... Он становится у дверей, чрез которые должен проходить Ливанов... Входит Ливанов. На него бросается Пушка... — Господи, твоя воля, — говорит Ливанов, отступая назад и крестясь... Пушка кубарем катится под парту. — Мы разберем это, — говорит Ливанов и идет к столику. В классе шум... — Господа, — начинает Ливанов нетвердым голосом... — Мы не господа, вовсе не господа, — кричат ему в ответ... Ливанов подумал несколько времени и, собравшись с мыслями, начинает иначе: — Братцы... — Мы не братцы! Ливанов приходит в удивление... — Что? — спрашивает он строго... — Мы не господа и не братцы... — Так... это так... Я подумаю... — Скорее думайте... — Ученики, — говорит Ливанов... — Мы не ученики... — Что? как не ученики? кто же вы? а! знаю кто. — Кто, Павел Алексеевич, кто? — Кто? А вот кто: вы — свинтусы!.. Эта сцена сопровождается постоянным смехом бурсаков. Ливанов начинает хмелеть все больше и больше... — Милые дети, — начинает Ливанов... — Ха-ха-ха! — раздается в классе... — Милые дети, — продолжает Ливанов, — я... я женюсь... да... у меня есть невеста... — Кто, кто такая?.. — Ах вы, поросята!.. Ишь чего захотели: скажи им кто? Эва, не хотите ли чего? Ливанов показывает им фигу... — Сам съешь! — Нет, вы съешьте! — отвечал он сердито. На нескольких партах показали ему довольно ядреные фиги. Увлекшись их примером, один за другим, ученики показывали своему педагогу фиги. Более ста бурсацких фиг было направлено на него... — Черти!.. цыц!.. руки по швам!.. слушаться начальства!.. — Ребята, ''нос'' ему! — скомандовал ''Бодяга'' и, подставив к своему носу большой палец одной руки, зацепив за мизинец этой руки большой палец другой, он показал эту штуку своему учителю... Примеру Бодяги последовали его товарищи... Учителя это сначала поразило, потом привело в раздумье, а наконец он печально поник головою. Долго он сидел, так долго, что ученики бросили показывать ему фиги и выставлять носы... — Друзья, — заговорил учитель, очнувшись... Господа, братцы, ученики, свинтусы, милые дети, поросята, черти и друзья захохотали... — Послушайте же меня, добрые люди, — говорил Ливанов, совсем хмелея... Лицо его покрылось пьяной печалью. Глаза стали влажны... — Слушайте, слушайте!.. тише!.. — заговорили ученики. В классе стихло... — Я, братцы, несчастлив... Я женюсь... нет, не то: у меня есть невеста... опять не то: мне отказали... Мне не отказали... Нет, отказали... О черти!.. о псы!.. Не смеяться же! Ученики, разумеется, хохотали. Пьяная слеза оросила пьяное лицо Ливанова... Он заплакал... — Голубчики, — начал он, за меня никто не пойдет замуж, никто не пойдет... Рыдать начал Ливанов. — У меня рожа скверная, — говорил он, — пакостная рожа. Этакие рожи на улицу выбрасывают. Плюньте на меня, братцы: я гадок, братцы... — Гадок, гадок, гадок, — подхватили бурсаки... — Да, — отвечал их учитель, — да, да, да... Плюньте на меня... плюньте мне в рожу. Ученики начинают плевать по направлению к нему. — Так и надо... Спасибо, братцы, — говорит Ливанов, а сам рыдает... У Ливанова была не рожа, а лицо, и притом довольно красивое, ему и не думала отказывать невеста, к которой он начал было свататься, напротив — он сам отказался от нее. Спьяна Ливанов напустил на себя небывалое с ним горе. Со стороны посмотреть на него, так стало бы жалко, но для бурсаков он был ''начальник'', и они не опустили случая потравить его. — Братцы, — продолжал он, — я отхожу ко господу моему и к богу моему... Я вселюсь... — Смазь ему, ребята! — крикнул Пушка. — Что такое? — спросил Ливанов... — Смазь... — Что ''суть'' смазь? — А вот я сейчас покажу тебе, — отвечал Пушка, вставая с места... — Не надо!.. сам знаю... Сиди, скотина... Убью!.. Ах вы, канальи!.. над учителем смеяться!.. а?.. — говорил Ливанов, приходя в себя... — Да я вас передеру всех... Розог!.. — крикнул он, совсем оправившись... В классе стихло... — Розог! — Сейчас принесу, — отвечал секундатор. — Живо!.. Я вам дам, мерзавцы!.. Хмель точно прошел в Ливанове. «Что за черт, — думали бурсаки, — неужели в другое естество перешел?» Но это была минутная реакция опьяненного состояния, после которого с большею силою продолжает действовать водка, и когда вернулся в класс секундатор, то он увидел Ливанова совершенно ошалевшим. Ливанов, стиснув зубы и поставив на стол кулак, смотрел на учеников безумными глазами... — Розог, — сказал он однако, не забывая своего желания... — Что Павел Алексеич? — отвечал секундатор, смекнув, как надо вести себя... — Розог... — Все люди происходят от Адама... — говорил ему секундатор... — Так, — отвечал Ливанов, опять забываясь, — а роз... — Добро зело, то есть чисто, прекрасно и безвредно... — Не понимаю, — говорил Ливанов, уставясь на секундатора. — Я родился в пятьдесят одиннадцатом году, не доходя, минувши Казанский собор... — Ей-богу, не понимаю, — говорил Ливанов убедительно... — Как же не понять-то? Ведь это написано у пророка Иеремии... — Где? — Под девятой сваей... — Опять не понимаю... — Очень просто: оттого-то и выходит, что числитель, будучи помножен на знаменатель, производит смертный грех... — Ты говоришь: грех? — Смертный грех... — Ничего не понимаю... — Всякое дыхание да хвалит... — Что хвалит?.. скотина!.. винительного падежа нет в твоей речи!.. черт ты этакой!.. По какому вопросу познается винительный падеж? — По вопросу «кого, что?». — Так кого же хвалит? что хвалит? черт ты этакой, отвечай! — Черта хвалит. Ливанов посмотрел на него злобно... — Ты это сериозно говоришь? — спросил он. — Вот тебе крест. Ученик перекрестился. — Ты мне сказал «тебе»? — Я, тебе, мне, мною, обо всех... — Уйди!.. убью! — отвечал, озлившись, Ливанов, — прошу тебя, уйди!.. Я в пьяном виде не ручаюсь за себя... — Он ушел, — говорит ученик... — Он?. Что мне за дело до него?.. ты-то уйди!.. Черт же с тобой, скотина, — говорит опьяневший педагог, стуча по столу кулаком... — Не хочешь уйти? Так я же уйду... Я пьян... Я уйду... Учитель после этих слов неожиданно встает со стула и направляется к двери. Его провожают хохотом, криком, визгом и лаем... — Это все пустяки, — говорит он, — в жизни все пустяки, — и выходит на лестницу... Лишь только он ступил на первую ступеньку, как тот же секундатор, следивший за ним, схватил его за ногу. Пьяный педагог полетел с лестницы вниз головою. Счастье его, что он не переломал себе ребер... — Оступился, черт возьми, — говорил перепачканный учитель, вставая на площадке, у которой кончалась лестница... Подле него уже очутился секундатор, дернувший его за ногу... — Вы, кажется, замарались? — спрашивает он. — Позвольте, я вас почищу. — Не надо, друг мой, вовсе не надо... Все пустяки... Учитель наконец ушел домой. Вот каков был Павел Алексеевич Ливанов в пьяном естестве........................................ Описанная нами сцена была в четверг. В субботу Ливанов явился в трезвом естестве. Ученики держали себя, как и Ливанов, иначе — прилично, разумеется прилично по-бурсацки. С Ливановым, когда естество его переменялось, из пьяного переходило в трезвое, шутить было опасно. Вообще Ливанов был не дурной человек, хотя как учитель не выдавался из среды своих товарищей; но по крайней мере он не запарывал своих учеников до отшибления затылка... Лобов, Долбежин и Батька были представителями террора педагогического, Краснов и Разумников — представителями прогрессивного бурсацизма, а Ливанов был какая-то помесь тех и других: иногда строг до лобнических размеров, иногда добр бестолково. Во всяком случае, не любили шутить с Ливановым, когда он был в трезвом естестве... Карась не выходил на сцену, когда был пьян Ливанов, но сегодня, когда шутки с Ливановым были опасны, он решился на скандалы... Хотя Карась сидел в Камчатке и заявил своему авдитору «нуль навеки», но он был все-таки довольно любознательная рыба. Вышел такой случай. Однажды от нечего делать Карась рвал арифметику Куминского; он в этом занятии прошел уже до деления. Тут его злодеяния вдруг прекратились. «Деление? — подумал он. — А ведь я знаю деление... А дальше что?.. Именованные числа... Это что за штука?.. Сначала узнаю, а потом раздеру...» Остановившись на такой мысли, он стал читать Куминского и без посторонних пособий понял именованные числа. «Дальше дроби — это что такое?» — сказал он. Понял он и дроби... Все это было пройдено им в три приема. Значит, когда захочет человек учиться, то можно обойтись и без розги. «Дальше что? десятичные дроби... Не хочу читать... Довольно». После этого он Куминского обратил в клочья. Задано было о «приведении дробей к одинаковому знаменателю», и хотя у Карася стоял в нотате нуль, однако он знал урок, приготовив его без всякого поощрения и принуждения гораздо ранее, чем требовалось... Учитель вызвал к доске ''Секиру''. Секира, несмотря на то, что был авдитор, путался... — Дурак, — сказал ему Ливанов... — Дурак и есть, — подтвердил Карась из Камчатки... — Кто это говорит? — рассердившись, спросил Ливанов... Ему дерзким показался ответ Карася... — Я, — отвечал Карась. — Помилуйте, Павел Алексеевич, не умеет привести к одному знаменателю: ну не дурак ли? — Ах ты, скотина, — закричал Ливанов... — Помилуйте же, Павел Алексеевич. Я сижу в Камчатке, значит, дурак из дураков, а все-таки «приведение знаменателей» знаю! — Если же ты не сделаешь мне «приведения», я тебя запорю... — Запорите... — К доске!.. Карась вышел и отлично ответил урок... — Ну, не правду ли я сказал, что дурак он? — говорил Карась, показывая на Секиру. — Даже я умею это сделать. Ливанов подошел к Карасю и Секире. — Дай мел, — сказал он Карасю... — Извольте... Взявши в руки мел, Ливанов сделал на лице Секиры крупный крест. Делая крест, он говорил: — Пентюх, перепентюх, выпентюх!.. — Ну, дурак и есть, — подтверждал Карась... После этого Карась отправился в Камчатку. Развлеченный на несколько минут своим ответом, он, однако скоро начал скучать. Пришла ему на мысль предстоявшая опасность неотпуска домой на святую. Злость на него нашла, которую он и выместил на грифельной доске, попавшей ему под руки. Сняв с краев ее боковые планки, он хотел обратить их в щепы, но, приложив палец ко лбу, сказал себе: «Подожди, дружище, тут выйдет скрипка». Из трех планок он сделал треугольник, к вершине его прикрепил четвертую, в треугольнике натянул веревочные струны, добыл из розог, лежавших в печке, по соседству его, прут, из которого смастерил смычок, и таким образом устроил нечто вроде цевницы... Это заняло его на время, но в голову его опять приходит мысль о пасхе. «Черти, — думал он, — неужели так-таки и не пустят на пасху?.. Лучше бы пересекли пополам! Сколько хочешь секи, мне все одно». — «Так ли?» — рефлектирует он. — «А вот попробуем». Карась берет свою цевницу и начинает водить по ней смычком, то есть розгой... Раздается на весь класс страшный визг, произведенный Карасем для скандала. — Кто это? — спрашивает изумленный учитель. — Я это, — отвечает храбро Карась... Визг был до того неожидан и неуместен, что учитель растерялся... — Что это значит? — Ничего не значит. — Скотина... Карась сел спокойно. Учителя поразил этот случай, и потому только он не отпорол Карася... «Врешь, — думает между тем Карась, — ты меня отпорешь!» — и берет в свои руки цевницу... Раздается еще сильнейший его визг... Ливанов на этот раз вышел из себя. Он, озлобленный, бросается к Карасю. Карась же становится коленями на ребро парты... — Я наказан, — говорит при приближении к нему Ливанова... — Стой, скотина, весь класс... — Буду стоять. Учитель недоумевает, что сталось с Карасем. Однако мало-помалу он успокаивается. «Нет, ты меня отпорешь!» — думает Карась... Берет он в руки цевницу и, водя по ней прутом, производит третий, сильнейший визг... На этот раз Ливанов совершенно сбесился. Он бросился на Карася с поднятыми кулаками... — Убью, мерзавец! Карась струсил, видя разъяренного учителя, и когда Ливанов подбежал к нему, он вскочил на ноги и понесся над головами товарищей, по партам, к двери, за которою и скрылся. Учитель долго не мог прийти в себя. Долго ходил учитель по классу. Он был страшно озлоблен и в то же время изумлен. «Понять не могу, — думал он, — что сталось с этим мерзавцем?» Факт выходил своею оригинальностию из ряда обыкновенных фактов, и, должно быть, именно это обстоятельство сделало то, что Ливанов не донес о карасиных деяниях инспектору. Иначе Карасю пришлось бы целую неделю таскать из своего тела прутья: за подобные его дерзости в бурсе драли жестоко, до того жестоко, что после сечения относили в больницу ''на рогожке''. Счастье Карася... Но Карася все-таки высекли в тот день. Он в озлоблении пошел бить стекла училища, был пойман на этом деле, и хотя призывал всю небесную силу во свидетельство того, что он нечаянно разбил стекло, однако ему ''влепили'', как выражается он, около пятидесяти. Таким образом, наказание Разумникова имело свои добрые последствия: оно бесило только человека, а нисколько не наставляло на путь истины. Посмотрим, что было после. Ученики отпускались домой из бурсы по письменным билетикам от двенадцати часов субботы до пяти часов воскресенья. В субботу разошлись ученики, большинство по домам. Училище опустело. Карась остался в бурсе. Ученики в свободное время обыкновенно сидели в спальнях. Карась находился в ''Сапоге''. На него напала невыносимая тоска. Он бросился на кровать, покрыл свою голову подушкой и зарыдал. Мы, взрослые люди, на детское горе смотрим очень легко. Разве может ребенок серьезно страдать? Разумеется, большинство читателей ответит: нет. Между тем бывают детские печали глубокие и сильные, печали, за которые человек не может простить и тогда, когда станет взрослым. Карась в ту минуту, когда лежал на кровати, всех ненавидел. Разве может глубоко ненавидеть ребенок? Может. Если бы не учился человек ненавидеть в детстве, не умел бы ненавидеть и в зрелых летах. Бурса дала Карасю сильные уроки ненависти, злости и мести — бурса превосходное адовоспитательное заведение! Для городского, привыкшего проводить праздники дома, самый гадкий день — праздничный день в бурсе. Карась кое-как дождался всенощного. Учеников разделили на две партии: одна отправлялась в лаврскую церковь, другая оставалась в бурсе. К первой принадлежали имевшие сколько-нибудь приличную одежду, ко второй оборвыши и отрепыши, которых стыдно было даже бурсацкому начальству пустить на свет божий. Карась остался с отрепышами, потому что был не уволен в город, а таких не пускали в лаврскую церковь. По звонку в шесть часов вечера оборвыши и отрепыши отправились на домашнюю всенощную в так называемый «''пятый номер''», то есть класс под № 5. Это была большая длинная комната, уставленная партами. На передней стене ее висел огромный образ Христа, сидящего на престоле; пред тем образом и совершалась всенощная одним из лаврских монахов. Ученики сдвинули парты в одну сторону, к стене. Образовалась довольно обширная площадка, на которой и поместились рядами ученики. По правую руку образа поставили аналой, около которого поместилась ''сборная братия'', то есть певчие-любители из оставшихся в бурсе оборвышей и отрепышей. Карась в детстве был очень религиозный мальчик. Кроме того, на сердце его накопилось очень много горя. Он, лишь только началось всенощное, встал на колени и начал усердно молиться. Содержание его молитвы, как часто случается в детстве, было беспредметное, неопределенное. Он ни о чем не просил, ни на кого не жаловался богу; он, отрешаясь от внешнего мира, стремился куда-то всеми силами своей души. Тепла была его молитва и сильна... Так прошло около полчаса, и Карась с каждым поклоном разгорался духом. Но это благодатное настроение было неожиданно нарушено самым пасквильным образом. Когда Карась кончал усердный поклон, сосед его, дурак Тетеры, сделал ему дружескую смазь. Карася это изумило, а Тетеры, рассматривая свою пясть, в которой сейчас держал лицо Карася, увидел ее мокрою... — Ты плачешь, — сказал он Карасю... Религиозный экстаз Карася миновался. — У тебя слезы? — повторил Тетеры. Карась озлился, тем более что ему было стыдно своих слез... — Безмозглая башка, — отвечал он и дал пинка Тетеры. — Да о чем ты плакал? — спрашивал глупец Тетеры. — Отстань, осел! — Скажи же, — допрашивал добродушный глупец. — Вот тебе! Карась дал ему очень чувствительный пинок. — Подлый Карасище, — приветствовал его дурак... Таким образом, молитвенное настроение карасиного духа было нарушено. Карасю сделалось просто скучно. Он стал наблюдать религиозность своих сомолитвенников. Ученики любили свой бурсацкий храм более, нежели лаврский, потому что богослужение, которое они совершали, возможно было только в том именно храме, в котором и драли их. Домашняя служба была короче и веселее: ее по возможности сокращали и делали занимательною. Дьячок из учеников, читая псалмы, перебирал слова до того быстро, что слышалось только щелканье языком и губами, а смыслу... смыслу бурсакам и не требовалось... «Бог с ним!..» — говорили они... Для характеристики бурсацкого богослужения мы должны сообщить читателю следующего содержания рассказ. Сидели в горячей бане два купца, один очень жирный, другой так себе, и разговаривали они о духовных делах. «Нет, ты скажи мне, — говорит купец так себе, — что такое дьячок?» — «Известно, что: служитель божий», — отвечает жирный. «А вот и врешь». — «Что же такое дьячок, объясни!» — «Сейчас объясню, — отвечает задавший вопрос. — Дьячок, — говорит он, — есть дудка, чрез которую глас божий проходит, но... ее не задевает — вот что!» — «Это так, — подтвердил жирный, — ты в самую центру попал». После такого определения читатель поймет нас, когда мы скажем, что бурсаки во время всенощного были не молельщиками, а чистыми дудками... Но, кроме бестолкового дьяческого чтения, было еще безобразное пение. ''Сборная братия'' любила ''хватить, ляпнуть, рявкнуть, отвести кончик'', — эти термины означают громыгласия бурсы. Поющая и взывающая бурса стоит и подзадоривает тех, у кого хорошо устроены дыхательные мехи и горловые связки... Ревет молящаяся бурса... Но это все еще ничего бы: у нас на Руси в большинстве случаев церковные службы сопровождаются нелепым чтением и аневричным пением, но богомольный русский человек давно привык к тому, и его религиозное чувство все-таки питается во время службы; но этот же стерпевшийся наш богомольный человек, посетив бурсацкую всенощную; непременно возмутится духом. Мы видели, как Карась во время службы смазь получил. Такие явления во время всенощной были очень обыкновенны. Молящиеся толкались, смеялись, плевались... Отрепыши в первых рядах только стояли прилично, а в средине, где ученики были заслонены окружающими их товарищами, играли в карты и ''костяшки''. Хорь лазил по карманам. ''Чахотка'', второкурсник, спал на тулупе, ''Павка'', городской мальчик, не отпущенный домой за леность, учил урок... Смази, щипки, плевки, подзатыльники рассыпались только ''несколько'' реже и скромнее сравнительно с обыкновенными занятными часами. Все это в бурсе называлось богослужением.................................... Но не можем удержаться от горячего слова. И не будем удерживаться. Договоримся до конца — благо, время такое подошло, что ''можно'' говорить и ''следует'' говорить.......................................... Бурсацкая религиозность своеобычна. В бурсе вы всегда встретите смесь дикого фанатизма с полною личною апатией к делу веры. В бурсацком фанатизме, как и во всяком фанатизме, нет капли, нет тени, намека нет на чувство всепрощающей, всепримиряющей, всесравнивающей христианской любви. По понятию бурсацкого фанатика, католик, особенно же лютеранин — это такие подлецы, для которых от сотворения мира топят в аду печи и куют железные крючья. Между тем всякий бурсак-фанатик более или менее непременно невежда, как и всякий фанатик. Спросите его, чем отличается католик от православного, православный от лютеранина, он ответит бестолковее всякой бабы, взятой из самой глухой деревни, но, несмотря на то, все-таки будет считать своей обязанностию, своим призванием ненависть к католику и протестанту. Но жаль учеников, жаль: если препарировать бурсацкую религиозность, сбросить с нее покрывало, которым маскируется и декорируется сущность дела пред неспециалистом или недальновидным наблюдателем, распутать схоластические и диалектические тенета, мешающие анализировать факт смело и верно, то эта бурсацкая религиозность, знаете ли, чем окажется в большинстве случаев? — она окажется полным, абсолютным ''атеизмом'' — не сознательным атеизмом, а животным атеизмом необразованного человека, атеизмом кошки и собаки. Они называют себя верующими, и лгут они: у них и для них не существует того бога, к которому так любят обращаться женщины, дети, идеалисты и люди, находящиеся в несчастии. И что может развить в них религиозное чувство? Уж не ''божественные'' ли науки, которые зубрят они с проклятием и скрежетом зубовным? Эти-то науки, устилаемые их ''сочинителями'' дерьмом с чертоплешинами, и развращают человека. Науки бурсацкие таким писаны диким языком, вымощены таким непроходимым камением, что могут произвести в душе человека разве только сыворотку, а никак не возбудить в нем религиозное чувство. Прочитать бурсацкий учебник так же легко, как перекусить толстую веревку. Но попытайтесь перекусить эту веревку, попытайтесь выучить наизусть, слово в слово, буква в букву, всю ерунду бурсацкую и в то же время ухитритесь поверить ей, обратить ее в свое убеждение, «в плоть и кровь», как приказывает своим ученикам один из семинарских педагогов, — тогда, честное слово, вы ошалеете навеки. Но главная причина, настоящая сущность дела все-таки не в каменологии, не в дресвологии, не в тернологии туземных наук. Религия, хотя и не проповедуется она в бурсе, как у поклонника Магомета, огнем и мечом, но проповедуется розгой, голодом, дерганьем из головы волос, забиением и заушением. Например, Лобов велит ''вознести'' ученика ''на воздусях'', положить под самый нос его «Закон божий» и в то же время кричит дико: «Учи, сейчас же и учи урок!». Мы думаем, что бурсацкое начальство, поступая так, постепенно и незаметно, однако самым радикальным путем, направляет миросозерцание своих учеников к полному атеизму. Когда дети начинают подрастать, то из них лишь одни идиоты остаются упорствующими в фанатизме, вынося из бурсы только боязнь черта и ада да еще ненависть к иноверцам и ученым, а любви к человеку, заповеданной Христом, того чувства и тех начал, которые ныне называются гуманностию, они не получают от бурсы, потому что бурса вечно ''аскоченствует'', убеждения ее носят на себе всегда несчастное клеймо «Домашней беседы», этой плевательницы нашей российской духовной литературы. Но при дальнейшем развитии большинство бурсаков, чуя человеческим чутьем неладность своей науки, делается вполне равнодушно к той вере, за которую так долго и так жестоко секли их. Так формируется большинство; но затем остается меньшинство — самые умные люди из семинаристов, цвет бурсацкого юношества... Эти умные бурсаки распадаются на три типа... Одни из них — по направлению своему идеалисты, спиритуалисты, мистики, и в то же время по натуре народ честный и славный, добрый народ. Они во время самостоятельного развития своего, силою собственного, личного ума и опыта, очищают бурсацкую веру, всеченную в их душу, от всевозможных ее ужасов, потом создают новую веру, свою, человеческую, которую, надев впоследствии рясы и сделавшись попами, и проповедуют в своих приходах под именем православной веры. Таких попов и народ любит и так называемые ''нигилисты'' уважают, потому что эти попы — люди хорошие. Другого типа бурсаки — это бурсаки материалистической натуры. Когда для них наступает время брожения идей, возникают в душе столбовые вопросы, требующие категорических ответов, начинается ломка убеждений, эти люди, силою своей диалектики, при помощи наблюдений над жизнью и природой, рвут сеть противоречий и сомнений, охватывающих их душу, начинают читать писателей, например вроде Фейербаха, запрещенная книга которого в переводе на русский язык даже и посвящена бурсакам, после того они делаются глубокими атеистами и сознательно, добровольно, честно оставляют духовное звание, считая делом непорядочным — проповедовать то, чего сами не понимают, и за это кормиться на счет прихожан. Это также народ хороший. Вначале этим бурсакам жаль вечности, которую им, в качестве материалистов, приходится отрицать, но потом они находят в себе силы помириться с своим отрицанием, успокоиваются духом, и тогда для бурсака-атеиста нет в развитии его попятного шага. Эти люди всегда бывают люди честные и, если не вдаются в эпикуреизм, люди деловые, которыми все дорожат. Они, сделавшись атеистами, никогда не думают проповедовать террор безбожия. Самый атеизм они определяют совсем не так, как принято у нас определять его. Вот как они резюмируют свой нигилизм: «В деле совести, в деле коренных убеждений насильственное вмешательство кого бы то ни было в чужую душу незаконно и вредно, и поэтому я, человек рациональных убеждений, не пойду ломать церквей, топить монахов, рвать у знакомых моих со стен образа, потому что через это не распространю своих убеждений; надо развивать человека, а не насиловать его, и я не враг, не насилователь совести добрых верующих людей. Даже на словах с человеком верующим я не употреблю насмешки, а не только что брани, и остроты над предметами, которые дороги для человека, будут допущены мною только тогда, когда дозволяет их мой собеседник, — иначе я и говорить с ним не буду о делах веры. Но, не стесняя свободу совести моих ближних, не желаю, чтобы и мою теснили. Научи меня, если сумеешь? Не можешь, отойди прочь. Я тебя поучу, если желаешь? Не хочешь, и толковать не стану — тогда мое дело сторона. При таких отношениях мы можем ужиться, потому что честный атеист с честным деистом всегда отыщут пункты, на которых они сойтись могут. Что такое атеизм? Безбожие, неверие, заговор и бунт против религии? Нет, не то. Атеизм есть не более, не менее, как известная форма развития, которую может принять всякий порядочный человек, не боясь сделаться через то диким зверем, и кому ж какое дело, что я нахожусь в той или другой форме развития. А уж если кому она кажется горькою, то приди и развей меня в ином направлении. Если же будете насиловать меня, я прикинусь верующим, стану лицемерить и пакостить потихоньку — так лучше не троньте меня — вот и все!». Вот какие иногда бывают бурсаки. Этих тоже все любят и уважают, и честный поп, встретясь с атеистом-товарищем, охотно подаст ему руку, если только он в существе дела порядочный человек. Так и следует. Но бурса из умных учеников своих создает еще род людей, которые, ставши атеистами, прикрывают свое неверие священнической рясой. Вот эти господа бывают существами отвратительными — они до глубины проникаются смрадною ложью, которая убивает в них всякий стыд и честь. Желая скрыть собственное неверие, рясоносные атеисты громче всех вопят о нравственности и религии и обыкновенно проповедуют самую крайнюю, безумную нетерпимость. Беда, если эти рясофорные атеисты делаются педагогами бурсы. Будучи убеждены, что неверие лежит в природе всякого человека, и между тем поставлены в необходимость учить религии, они вносят в свою педагогику сразу и иезуитство и принципы турецкой веры. По их понятию, самый лучший ангел-хранитель бурсацкого спасения — это фискал, наушник, доносчик, сикофанта и предатель, а самое сильное средство развить религиозность — это плюха, розга и голод. Терпеть не могут они Христова правила, апостолам данного: «в доме, где не верят вам, отрясите прах ног ваших — и только»; нет, им хочется в христианскую веру напустить туретчины. «Отодрем, — думают они, — человека за погибель души его и стащим потом в царствие небесное за волоса хоть — и делу конец!» Эти рясофорные атеисты развивают в себе эгоизм — источник деятельности всякого атеиста, но который у хороших атеистов является прекрасным началом, а у этих, оскверняясь в их душе, становится гнусным. Они проповедуют яро не потому, что боятся за вечную погибель своего ''прихода'', а потому, что боятся вечной погибели своего ''дохода'': при каждой проповеди они щупают свои карманы, нет ли в них дыры, и нельзя ли дыру, если она есть, вместо заплаты заклеить проповедью. Эти рясофорцы бывают главными прислужниками тех барынь и купчих, которые постоянно ханжат и благочестиво куксятся на Руси: они обирают глупых женщин; кроме того, из них же выходят самые усердные церковные воры и святотатцы. Но, имея широкие карманы, в которых лежат деньги верующих и усердствующих прихожан, не хотят часто шевельнуть пальцем, чтобы помочь какой-нибудь вдове голодающей, из их же ведомства, — благо, свое чрево давным-давно набито ассигнациями. Если в их руки попадает власть, то они употребляют ее возмутительным образом; если они чувствуют в своих руках силу, то употребляют ее на зло. Например, один знакомый нам литератор напечатал две очень дельных и честных статьи, касающихся духовного вопроса, — так что же? Он получил анонимное письмо, в котором говорится, что если он не прекратит своих статей, то его мать, вдова, будет выгнана из казенной квартиры и лишена последнего куска хлеба, а ему, литератору, лоб забреют. Я уверен, что это писал непременно рясофорный атеист, потому что когда к рясофорному являешься с откровенным словом, он против слова поднимается с дреколием. Вот каких господ заготовляет бурса! Но таких господ презирают честные бурсаки, которые считали себя не в праве надеть рясу, и верующее наше духовенство, образованная часть его, — добрый поп всегда подаст руку доброму атеисту и с отвращением встанет спиной к своему же сослуживцу, но не верующему в свое призванье. Так и следует. Но пока довольно. Все эти мысли пришли нам в голову по поводу бурсацкого богослужения, которое для Карася началось так благоговейно, потом было прервано смазью, а кончилось тем, что он под конец всенощного играл в ''чет и нечет''................................. Кончился для Карася гадкий бурсацкий праздник. «Неужели меня не уволят и на пасху?» — думал он. Страшно сделалось ему. Он знал, что такое в бурсе пасха. Лучше бы совсем не существовало пасхи в бурсацком календаре. Этот праздник ожидался учениками с нетерпением, все думали встретить в святой день что-то особенное, выходящее из ряду вон; лица торжественные, светлые, добрые; товарищи внимательны друг к другу и ласковы; ни одной нет затрещины во всей бурсе. Хоры после спевки идут в церковь, поют с увлечением и звонко, весело христосуются и после службы возвращаются в бурсу, где и разговляются. Все это очень мило; но вместе с разговеньем улетает из бурсы и праздник. Если бы дали ученикам простую рекреацию, они и справили бы ее, как обыкновенно, но пасха — праздник особенный, и проводить его следует иначе. И вот бурсаки снуют из угла в угол, ищут своего праздника и найти не могут. Где же он? Затерялся где-то, а вернее всего, оставлен дома, на родине. Поневоле припоминают бурсачки Христов день под родным кровом, все чуют, что не так надо праздновать его, и уже христовский вечер становится невыносимо скучен, на всех нападает тоска и апатия. Прожить целую неделю в таком состоянии — дело крайне тяжелое. Оттого-то Карасю и прописывали бурсацкую пасху вместо казни: на дельное что-нибудь она и не годилась. Но Карась поклялся, что он во что бы то ни стало отделается от этой казни... Но что же он предпримет? «Сбегу», — чаще и чаще приходит ему на мысль. С этой блаженной мыслью он и заснул в тот день. «Сбегу», — думал Карась, проснувшись, и на другой день поутру. Эта мысль начинала нравиться Карасю и окончательно укоренилась по поводу одного маленького ''бегуна''. Событие было такого рода. Привезли в училище ''Фортунку'', деревенского мальчика, едва ли не семилетнего ребенка, который долго скучал по родине. Этот Фортунка, когда ему сделалось очень горько от бурсацкой жизни, ночью задумал совершить бегство. Он предпринял такой подвиг, не зная, где найдет приют, и не имея денег, а только полагаясь на слова песни, певавшейся в училище, в которой говорилось, что однажды шел бедный малютка, он весь перемок и дрожал от холоду, по думал: «Бог и в поле птичку кормит и росой кропит цветы, — и меня он не оставит», и действительно, мальчику попалась навстречу старушка, которая и приютила его у себя... Полагаться Фортунке больше было не на что, но он все-таки встал с своей постельки глубокой ночью на ноги, натянул на себя свою одежку, завязал что-то в узелок и вышел на двор. «Вечер был, сверкали звезды», как говорилось в приведенной же нами песне. Фортунка полез через забор, вот он уже сидит под открытым небом и думает со страхом, куда ему направить путь. «Но ладно: бог и в поле птичку кормит». Бурсацкая птичка хотела спорхнуть с забора... — Стой! — услышал Фортунка чей-то грозный голос... Его сняла с забора чья-то сильная рука и поставила на землю... Пред Фортункой оказался солдат Цепка, училищный хлебопек, который и поймал его на месте преступления... — Ты что затеял? — Ей-богу, ничего не затеивал... — Пойдем-ко со мной, дружище... — Прости, Цепа... — Пойдем, пойдем... Солдат повлек за собой Фортунку. Он привел его в свою пекарню. Об этом солдате мы уже однажды упоминали как о человеке, несмотря на жесткость и грубость его характера, вообще добром... — Ты что задумал, а? — Я только погулять хотел... — То есть в беги пуститься?.. это с чего? — Здесь скучно, Цепа... — Скучно? а инспектор отдерет, так весело станет? И куда ты, этакой мальчишка, пойдешь? — Домой пойду... — Ах ты, каналья! Где же тебе домой идти? Однако Фортунка понравился солдату. — Присядь-ко лучше вот здесь, — сказал он мальчику, — и поешь лепешек с маслом... Фортунка от ласкового слова повеселел и начал есть данную ему лепешку. Солдат разговаривал с ним о его доме и совершенно приголубил. — Ну, поел, и ступай с богом спать. И не думай уходить из училища — поймаю... Фортунка пришел в свою спальную и заснул в ней сном птички божией. Но на другой день Цепка, несмотря на доброту свою, счел обязанностию донести о попытке дезертира... «Отдеру», — сказал инспектор. Но когда к нему привели Фортунку и он в лице его увидел совершенного ребенка, в котором и сечь-то нечего, тогда инспектор помиловал его... Но бегство было одним из сильнейших преступлений бурсы. Поэтому замысел Фортунки, хотя и кончился он пустяками, возбудил в училище толки. — Бегуна поймали, — рассказывали в Камчатке. — Что же с ним сделали? — спрашивал с любопытством Карась. — Ничего... — Неужели? — Инспектор простил. «Убегу же и я, — укреплялся в своей затаенной мысли Карась, — ведь не запорют же, если и поймают». Он стал разговаривать с товарищами о бегунах... — Много у нас бегунов? — Есть-таки... — А ведь плохо им придется... — И очень даже... — А правда, — спросил один, — что наши на дровяном дворе ''спасаются''? — Правда, только ты никому не говори... — Я фискал, что ли? — То-то. Я сам бывал у них в гостях. — Как же они живут? — Отлично живут. В дровах поделали себе келью и спасаются в ней... — Чем же они питаются? — Воруют. Вот уже второй месяц живут так... Иногда милостыню просят... Иногда приходят сюда, в училище, и наши дают им хлеба... — Не выдадим своих, — ответили слушатели с гордостию. «Убегу и я», — думал про себя Карась и с каждой минутой разгорался духом... — А что ''жених'' наш? — спросил кто-то об ученике, упоминаемом в прошлом очерке. — Он, никак, теперь пятый раз состоит в бегах. Сколько раз его драли за бегство? — Четыре раза, а все-таки неймется... Отпорют его, он бежит за восемьдесят верст, да пешком лупит. Явится домой, его начинает драть отец, от отца он бежит в бурсу. Отстегают здесь, он опять домой: так и гоняют его розгами с места на место. «Но ведь не засекли жениха, — ободряет себя Карась, жадно прислушиваясь к речам товарищей, — и я жив останусь». — Но что жених? Нет, вот бегуны-то: Даниловы... — И ведь городские еще? — Да; напишут, бывало, фальшивые письма от родителей, что они оставлены дома по болезни, начальство не беспокоится, дома этого не знают, и Даниловы гуляют себе по городу. Так они однажды гуляли целую треть года... — А правда, что их однажды поймали вместе с мошеннической шайкой? — Еще бы. Но потом другие мошенники выкупили из полиции. Они опять долго торговали краденой нанкой и имели большие деньги. Когда же негде было стянуть, нанимались в поденную работу. — Ай да ну! Но не слышно ли чего о ''Меньшинском''? — Что-то не слышно... А он тоже давно в бегах... — Вот этот будет почище всех. Помните, как он однажды оборвал у инспектора часовую цепочку и бросился на него с перочинным ножом? Он когда-нибудь зарежет его. То ли еще было с ним: он раз кинулся с ножом на своего отца. — И все это ему проходит. Отпорют и только. — Другому давно бы дали волчий паспорт, а у него покровители есть. Про Меньшинского говорили правду. Он был примером того, что жестокое воспитание может сделать из человека. Из Меньшинского оно сделало чистого зверя, который не задумался бы под горячую руку и приколоть кого-нибудь. Долго толковали о нем, предполагая, чем разыграется последнее его бегство. Пред тем, по просьбе отца, его так наказали, что совершенно избитого ''на рогожке'' отнесли в больницу. У Карася гвоздем села в голову мысль покинуть бурсу. «Если и накажут, то все же не так, как Меньщинского: я воровать не буду и с ножом ни на кого не брошусь. Пусть секут потом; теперь по крайней мере погуляю». Он стал обдумывать план бегства. И он, предпринимая такое смелое дело, был не много разумнее Фортунки. Но Карась ходил около ворот и выглядывал, как бы шмыгнуть за них: это было дело нелегкое, потому что привратник строго следил за бурсаками и без билета, данного от инспектора, никого не пропускал в ворота. «Лишь бы только уйти, а там пойду, отыщу дровяную келью и присоединюсь к спасенным. Не примут, удеру куда-нибудь — все одно». Так размышлял Карась, стоя у ворот училища, с твердым намерением исполнить свой замысел. Но вдруг распахнулись двери училища настежь, и в них показалась телега. Сзади шел священник. Телега остановилась у дома инспектора, к которому и отправился священник. Карась из любопытства заглянул в рогожку, которою был прикрыт экипаж, и невольно попятился назад. Из-под рогожки на него сверкнули два страшных глаза... — Меньшинского привезли! — закричал он. В телеге лежал, связанный по рукам и ногам, действительно Меньшинский. Он, убежав за несколько верст, в свою деревню, был накрыт отцом ночью, скручен веревками и отправлен в бурсу. Свободным везти его боялись — непременно убежит снова... Около телеги образовалась толпа учеников. — Меньшинскнй! — говорили бурсаки... Он посмотрел только со злобой на своих товарищей: он всех их ненавидел в ту минуту. — Как тебя поймали? — Связанного так и везли? — Сорок с лишком верст? — Убирайтесь к черту, — отвечал он и закрыл глаза. Появился инспектор, и толпа рассыпалась в стороны. Через полчаса ведено было ученикам собраться в «''пятом номере''». Туда притащили связанного Меньшинского, повалили его на пол, раздели, два служителя сели ему на плеча, два на ноги, два встали с розгами по бокам, и началось сечение. Жестоко наказали знаменитого бегуна. Он получил около ''трехсот'' ударов и замертво был стащен в больницу на рогожке... Впечатление от этой порки было потрясающее. «Страшно, — подумал Карась, — бог с ним и с бегством! Лучше на пасху не пойду». После того у Карася прошла охота бежать. «Однако на пасху не идти? Нет, как-нибудь да урвусь из бурсы. Завтра обиход, — думал Карась, — решится дело — идти мне на пасху или нет?» Вот когда сделалось ему страшно. Чем ближе подходил грозный день неотпуска, тем становилось ему тошнее. К чувству ненависти и тоски присоединялось еще какое-то новое чувство: все стало казаться пустяками, зарождалась мизантропия, мрачный взгляд на мир божий. Пробовал он чем-нибудь развлечься — ничего не выходило. Купил он костяшек и стал играть в ''юлу''. «Какое нелепое занятие!» — сказал он через несколько минут и раскидал костяшки по полу. Добыл пряник из кармана, стал лакомиться, но скоро и пряник полетел на печку. Пошел к своим дуракам, но дураки только бесили его. В душе Карася начали подниматься вопросы, на которые ни йоты не могли ответить дураки. «Отчего все так гадко устроено на свете? Отчего люди злы? Отчего слабосильного человека всегда давят и теснят? Где всему этому начало? Говорят, дьявол всему причина, он соблазнил людей, но кто же дьявола-то соблазнил? Был когда-то рай на земле, но теперь все гадко на свете: отчего это? откуда?» Дуракам до таких вопросов, разумеется, не было дела. Сновал Карась из угла в угол и сильно волновался, наконец забился он в своей Камчатке под парту, накрыл победную голову шинелью и горько зарыдал. Слезы, однако, мало облегчили его. Он мало-помалу, однако, забылся и, утомленный впечатлениями дня, заснул кое-как. Пробудился он с головной болью, и первый вопрос опять был о пасхе. Карась думал, что он с ума сойдет от горя. Но вдруг лицо его стало проясняться, какая-то надежда прокрадывалась в сердце, точно он видел исход из своего положения. Карась решался на что-то и не решался. Но борьба быстро кончилась. — Не умру же, господи, твоя воля! — проговорил и приступил к занятиям такого странного рода, что человеку, незнакомому с тайнами бурсацкой жизни, мог показаться уже лишившимся рассудка. Вечер. Занятия кончаются. Скоро ужин. Карась вышел на двор, отыскал большую лужу, уселся около нее и стал снимать сапоги. Потом, оставшись в одних чулках, принялся бродить по воде, как будто и в самом деле превратился в большую рыбу. После такой операции он надел сапоги сверху мокрых чулков и долго ходил по двору. Хотя уже весенний лед прошел и время стояло довольно теплое, но на дворе по вечерам стояла легкая изморозь. Карась рисковал поплатиться здоровьем; но когда чулки на нем просохли, он опять стал плавать в луже и снова повторил свою проделку. Все это было очень дико. Но Карась не унимался. За ужином он нарочно ничего не ел, хотя не мог пожаловаться на дурной аппетит. После ужина он опять ходил в намоченных чулках. Пришедши в спальную, он намочил холодной водой галстук и надел его себе на шею. Все заснули, а он все ворочался в постели. Когда же стал одолевать сон Карася, он встал с кровати, добыл свои подтяжки, привязал ими себя за ноги к спинке кровати — положение, в котором невозможно заснуть. Он гнал свой сон. Мучил себя Карась добровольно. Но что все это значит? «Как бы захворать? — думал Карась. — Завтра меня стащут в больницу; обиход пройдет без меня, и я останусь уволенным на пасху. Не умру же я. Хоть и больного возьмут домой, все же лучше!..» Вот чем объясняется сумасбродство Карася... Когда бурсак уходил от какой-нибудь беды в больницу, прятался в отхожих местах, строил келью на дровяном дворе, утекал в лес либо домой, то это на местном языке называлось — ''спасаться''. ''Спасающихся'' в больнице было немало. Мы видели, что делал Карась, чтобы поселиться в ней. Для той же цели многие развивали на теле чесотку и нарочно не лечили ее, смотрели долго на солнце, чтобы получить куриную слепоту, натирали шею сукном либо накалывали ее булавками, чтобы распухла она, расковыривали страшно свои носы, растравляли на ногах раны и т. п. Черт бы побрал бурсу, заставляющую человека прибегать к тем же средствам, чтобы избавиться от нее, к каким прибегают рекруты для избавления от солдатчины, то есть обрубают себе пальцы и рвут вон зубы. Отлично. Поутру на другой день Карась, бледный, растрепанный, еле держась на ногах, был отведен ''старшим'' в местную больницу. Но такое ''спасение'', на которое решился Карась, обходилось очень дорого: во-первых, потому, что приходилось рисковать здоровьем, а во-вторых, больница была одним из самых страшных мест бурсы. Она делилась на два отделения: ''чистое'' и ''чесотное''. ''Чистое'' имело в себе комнату под аптекой; потом шли палаты для больных. В палатах на железные кровати были брошены слежавшиеся матрацы, жесткие, как камень, — в них гнездами гнездились клопы и другие паразиты. Комнаты были с линючими стенами, в пятнах, плесени, зелени; пол проеден мышами и крысами. ''Чесотное'' отделение, находящееся от ''чистого'' через коридор, в одной огромной комнате, было еще милее: это была какая-то прокаженная яма, кишащая коростой, струпьями и всякою заразою. Подле той ямы находилась кухня, из которой неслась в нос рвущая гниль и вонь. Близлежащие ватер-клозеты увеличивали впечатление. Содержание больных было очень нездорово. Воздух, при дурной вентиляции, был дохлый, пища скудная и скверная — ''габерсуп'', прозванный от бурсаков ''храбрым супом'', вместе с ''пятибулкой'' (булка в пятак ассигнациями), прополаскивая желудок, мало питали организм; белье было грязное и рваное; верхняя одежда тоже, но особенно замечательны были так называемые ''саккосы'' (древнее слово, означающее вретище, рубище, лохмотьище и одежду смирения), то есть дерюжные, сероармяжные халаты; при этом строго наблюдалось, чтобы грязный колпак был на голове больного, так что больные сразу казались и нищими и дураками. Лекарства, нечего и говорить, были пустые — мушки, рожки, горчица, ромашка, oleum ricini [касторка (лат.)], рыбий жир, мазь от чесотки да несколько пластырей — вот, кажется, и все; только в крайних случаях решались на что-нибудь подороже. Ко всему этому фельдшером был некто Мокеич. Он был глух на правое ухо и глух на левое ухо, глуп с фронтона и глуп с затылка, хотя и был человек души доброй. Он был глубоко убежден, что доктора всегда глупее фельдшеров, особенно молодые. Мокеич хвастовался главным образом тем, что у него счастливая рука, и, вероятно, на этом основании пропил аптекарские весы, а после всегда узнавал вес рукою — подтряхнет на ладони какую-нибудь специю, «полунце», — говорит и сыплет в банку. Он лечил обыкновенно прислугу училищную и кой-кого из окрестных обывателей, перед которыми и ругал своего доктора. Бурсаков в такой больнице спасал от смерти служащий при ней Доброволин. Если бы не он, то мором бы морило бурсаков. Ученики, помнящие его, вспоминают об этом человеке с глубоким уважением и любовью. Он обладал отличною ученостью, постоянно следил за наукой и в какие-нибудь три года составил себе огромную репутацию. Кроме того, что он всегда был готов помочь, уже один вид его доброго лица, ласковый, задушевный голос, уменье обойтись с больным оживляли пациента доброй надеждой. Бедные люди во всякое время дня и ночи могли найти его готовым на помощь им: посещая лачугу какого-нибудь бедняка, он приносил ему лекарство, пищу и деньги. Несмотря на то, что он имел богатую практику, Доброволин, вследствие необъятной доброты своего сердца, по смерти оставил капиталу только ''пятиалтынный''. Когда газеты напечатали его некролог, то огромное количество почитателей стеклись, чтобы помочь его семейству в несчастии. Доброволин был духовного происхождения и очень любил бурсаков. Он вел деятельную и усердную войну с училищным начальством. Но, несмотря на всю энергию свою, ничего не мог сделать в этом несчастном гнезде. Больница осталась страшным местом. И вот все-таки в это место, полное смрада, нечистоты и болезней, бурсак прибегал, как в древности прибегали люди к священному алтарю своему, искать защиты и спасения. Бурсак в гнусной больнице искал спасения. И знаете ли, что и здесь не всегда ученик избегал зол бурсацких: бывали, хотя очень редко, примеры, что ''больных секли''. Да. Но Карась все выжил, все перенес, лишь бы только бурсацкое начальство не украло у него домашнюю пасху. Пасху Карась провел дома. Дорогонько она обошлась ему........................ Вот, господа, как бегают и спасаются наши бурсачки. '''1863''' === ПЕРЕХОДНОЕ ВРЕМЯ БУРСЫ. ОЧЕРК ПЯТЫЙ === Несколько бурсачков в спальном коридоре играли в жмурки. Один из них, с завязанными глазами и распростертыми руками, ловил товарищей. Игроки то дергали его за сюртук с веселым смехом и шутками, то прятались от него по углам или тихо ходили около него на цыпочках. Наводивший, по прозванию ''Копчик'', бежал по направлению заслышанных голосов. Но вдруг стихло все, и Копчик встретил на пути своем неожиданное препятствие, ударившись головою во что-то мягкое, по ощущению похожее на подушку, набитую хорошим пухом. Он схватил руками этот странный предмет. По всем соображениям, в руки попался человек, но что за человек? — такого мягкого, пузатого, шарообразного не было среди играющих. Однако Копчик, не разобрав, в чем дело, радостно закричал: — Ага, попался, голубчик! Он стал ощупывать круглый предмет, потому что в жмурках недостаточно только поймать кого-нибудь, а следует еще угадать, кто пойман... Но Копчик вдруг услышал над собою грозный голос: — Сам попался, мерзавец!.. Голос был незнакомый. — Кто это? — спросил Копчик. — Я это! Копчик почувствовал, что в его волоса вцепился какой-то зверь и теперь свирепо таскает его. Он быстро сдернул с глаз повязку и диву дался: он увидел перед собою какого-то человека, очень толстого, круглого и красного, в корпусе которого по крайней мере две трети пошло на пузо. — Батюшка, что вы? — говорил изумленный Копчик. — А вот что! Незнакомец, оставив волоса Копчика, стал бить его по щекам серыми замшевыми перчатками... — Ты не узнал своего начальника, каналья?.. Ты не узнал его?.. Так-то вы уважаете власти? Он продолжал бить Копчика перчатками. — Шапки долой! — обратился он к другим ученикам. Те машинально обнажили головы. — По классам!.. живо!.. Бурсаки мгновенно исчезли. Новый же начальник отправился к инспектору. — Новый!.. Новый!.. — раздавалось по всему училищу... Особенно сильное волнение было во второуездном классе, самом влиятельном во всей бурсе. — Копчика уже успел оттаскать, — говорили в кучках. — Жирный черт! — Плешивый! — Круглее шара! — Жирнее сала!.. — Мягче воску! — Легче пуху! — Чище хрусталю! — Это не поп, а пуп! Озлобленные бурсаки ругались и крепко острили. — А вот еще черта-то посадили на шею! — А говорил я, братцы, — начал один бурсак, — что лучше ''Звездочета'' нам не дождаться начальника... — Что же, Звездочет был, ей-богу, добрый человек! Звездочетом называли смотрителя, который выходил в отставку. О нем мы редко упоминали в своих очерках. Сила, сдерживающая грозный поток бурсацкой жизни, у нас всегда являлась в лице инспектора. Так было и на деле. Он редко являлся в классы, спальную или столовую; даже на дворе он показывался не часто, стараясь выходить из училища в занятные часы. Он для бурсы был каким-то мифом, высшим существом, которое таинственно правило судьбами бурсы, являясь ученикам большею частию в образе инспектора и лично почти только что во время экзаменов. Среди учеников ходило много предрассудков и суеверий насчет этой таинственной силы. Его считали в высшей степени ученым астрономом и математиком. Причиною тому было то обстоятельство, что Звездочет однажды за несколько дней объявил своим воспитанникам, что такого-то числа ночью будет лунное затмение, выбрал из них лучших и вместе с ними наблюдал интересное явление природы, объясняя его своим слушателям, которые, разумеется, ничего не поняли из его слов, но это-то именно главным образом и утвердило их в мысли о громадной учености смотрителя. Потом ученики видали, как смотритель по ночам смотрел в зрительную трубу на небо, а днем, закрывшись старою, направлял ее на окна классов... «Наш смотритель — звездочет», — говорили ученики, соединяя с словом «звездочет» понятие о недостижимой для простого смертного учености. Зрительная же трубка, направленная на класс, производила трепет в учениках. Многие серьезно были убеждены, что Звездочет мог видеть все, что делается в классе, даже сквозь каменные стены. «Есть такие трубки», — говорили они. Были и такие, которые думали, что есть инструменты, посредством которых можно даже слышать, кто и что говорит. Разумеется, либералы бурсы, развившиеся до отрицания шляющихся по ночам мертвецов, домовых и чертей (немало было и таких в бурсе), смеялись над всевидящими и слышащими препаратами, но тем не менее и они верили в бездонную ученость Звездочета и, кроме того, невольно поддавались влиянию того таинственного страха, который распространял вокруг них Звездочет, как будто стараясь поддерживать этот страх. Являясь неожиданно, он всегда озадачивал учеников чем-нибудь чрезвычайным. Так, однажды растворилась дверь класса, в ней показались служителя, несшие черную доску, на доске была изображена «слепая» карта Европы, то есть без надписей гор, рек, городов и проч., города обозначались медными гвоздиками. Ученики в жизнь свою не видали такого дива. Пришел и сам Звездочет. Он стал спрашивать лучших учеников по слепой карте. Ученики, как говорится в бурсе, ''ни в зуб толкануть''. Тогда Звездочет стал объяснять им географию России — ''со всеми замечаниями'', то есть рассказывая, чем замечательна та или другая гора, озеро, место, тогда как бурсаки ''жарили вдолбяжку'' одну номенклатуру, но главное их поразило, что он тот или другой гвоздик на доске называл каким-нибудь городом, всякую извивающуюся линию рекою и т. д. «Как это помнит он? Как не собьется?» После подобной штуки Звездочет опять скрывался в своем таинственном жилище надолго... Все трепетало при его появлении в класс. Ученики не запомнят случая, чтобы он, когда наказывал сам (чрезвычайно редко), давал более десяти ударов (жестокие порки были делом инспектора), но его боялись несравненно более, нежели инспектора. Эти десять ударов сопровождались обычно непроницаемою таинственностью. Он объявлял ученику какой-нибудь его проступок, о котором никто не знал, кроме провинившегося, и притом проступок его всегда был серьезный, за который инспектор отодрал бы до страшного кровопролития, но тут имела силу уже не физическая боль, а именно то, что высек сам смотритель. Откуда он все знает? Бурсакам хорошо известно было, что у него хранится страшная ''черная'' книга (упоминаемая нами в первом очерке), в которую вносились все преступления учеников и на основании которой составлялись аттестаты их поведения, но как наполнялась эта демонская книга, в свою очередь клавшая темноту и мрак на лицо Звездочета? Дуракам приходили в голову зрительные и слуховые инструменты. Самые беззатылочные глупцы уверяли, что Звездочет давно продал черту душу, что он по звездам все знать может, и считали его колдуном. Люди поумнее подозревали тут фискальство; но сколько ни следили они за Звездочетом, какие ''пластыри''<ref>Когда бурсаки выслеживали фискала, переносящего всю скверную нечистоту бурсы в уши начальника по ночам, чтобы скрыть свою подлую службу от товарищества, то они, между множеством средств, употребляли пластырь гуммозный, который всегда можно было достать в лазарете. Пластырь кладется по лестнице, ведущей к дверям начальника, и около его дверей. На другой день осматривали сапоги учеников и если на подошве их находили улику, то обыкновенно вели себя по отношению к ним как к несомненным фискалам.</ref> ни употребляли — и признака, и тени фискальства не открыли: оно, как и розги, было в руках инспектора. Все были в недоумении насчет этого обстоятельства. Все располагало к тому, чтобы окружить таинственностью, мраком, чуть не чародейством личность Звездочета. Жил он один, скромно, тихо, женщины никогда его не посещали. Во время экзамена бурсаки видели его, окруженного другими начальниками, относящимися в большинстве тоже с каким-то страхом и все с глубоким почтением. Ходили слухи, что и высшее начальство смотрело на него с уважением и ценило его деятельность. Говорили, что он однажды предложил поднять на воздух здание духовной академии и что поднял бы непременно, только потребовал очень много денег; что англичане изобрели лодку, которая ходит под водой, и что, когда у них дело не ладилось, они, услыхав о великой учености бурсацкого Звездочета, пригласили его, и лодка пошла под водой. Таков был Звездочет по взгляду учеников. Он всегда был загадочен, таинственен, и существование его кончилось для бурсы как-то странно; пришел какой-то пузатый человек, оттрепал ученика и объявил себя не смотрителем уже, а ректором, — ректоров до сих пор в училище не бывало. Но что же это был в самом деле за человек, заключавший в себе высшую и таинственную силу бурсацкого управления? Не астролог же он был или алхимик, не колдун, не демон, наконец? Ученики его уже по окончании курса узнали, что Звездочет в действительности был очень обыкновенный смертный. Это был человек довольно образованный, хотя подводных лодок и слуховых инструментов и не думал изобретать. Нам кажется, всю таинственность его персоны очень просто объяснить. В описываемые нами времена, при нелепых порядках, существовавших почти везде на Руси, трудно, часто невозможно было служить вполне честно и гуманно. Мы объясняли не раз, что бурсацкая наука и нравственность были до того анормальны, что без жестокостей они не могли быть поддерживаемы в бурсе. Звездочет же был человек добрый и не мог выносить ужасов бурсы; поэтому он среди ее уединился в своей квартире, предоставив все дело инспектору. Этого, разумеется, не могли понять бурсаки. Значит, вся сила в том, что Звездочет попал не на свое место, что он был человек без призвания, а не то чтобы колдун или демон. Он старался как можно менее иметь соприкосновения к бурсе. Вот почему он редко выходил на сцену в наших очерках, а всегда решителем всех дел являлся инспектор. Но и этот решитель, сослуживец его, давно вышел в отставку, еще ранее его. Подошли другие времена, настали иные нравы бурсы. Вместе с выходом старого инспектора по крайней мере наполовину уменьшились в училище спартанские наказания, бросили драть ''под колоколом'', не заставляли держать кирпич в поднятой руке, стоя на коленях среди двора, нередко в грязи, не ставили коленями на ребро парты, не относили на рогожках жестоко сеченных учеников, начальство реже расшибало зубы и ломало ребра своим питомцам. И самая бурса измельчала и выродилась: прежде по крайней мере наполовину учеников было великовозрастных, теперь их осталось не более десятой части. Бурса прогрессировала по-своему.......................... '''1863''' == ПРИМЕЧАНИЯ АВТОРА == {{примечания}} </div> [[Категория:Импорт/lib.ru/Страницы с не вики-сносками или с тегом sup]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Страницы с тегами pre]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Тег br в параметре ДРУГОЕ]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Длина текста в параметре ДРУГОЕ более 100]] [[Категория:Проза]] [[Категория:Повести]] [[Категория:Николай Герасимович Помяловский]] [[Категория:Литература 1863 года]] [[Категория:Импорт/lib.ru]] [[Категория:Импорт/az.lib.ru/Николай Герасимович Помяловский]] kqojqqgw1pjkd20uca2nwca99026enn 4590499 4590496 2022-07-19T16:31:11Z Tosha 10874 wikitext text/x-wiki {{imported/lib.ru}} {{Отексте | АВТОР = Николай Герасимович Помяловский | НАЗВАНИЕ = Очерки бурсы | ПОДЗАГОЛОВОК = | ЧАСТЬ = | СОДЕРЖАНИЕ = | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = 1863 | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = | ПОДЗАГОЛОВОКОРИГИНАЛА = | ПЕРЕВОДЧИК = | ДАТАПУБЛИКАЦИИОРИГИНАЛА = | ИСТОЧНИК = [http://az.lib.ru/p/pomjalowskij_n_g/text_0030.shtml az.lib.ru] | ВИКИДАННЫЕ = <!-- id элемента темы --> | ВИКИПЕДИЯ = | ВИКИЦИТАТНИК = | ВИКИНОВОСТИ = | ВИКИСКЛАД = | ДРУГОЕ = OCR & spellcheck by HarryFan, 4 December 2000 | ОГЛАВЛЕНИЕ = | ПРЕДЫДУЩИЙ = | СЛЕДУЮЩИЙ = | КАЧЕСТВО = 1 <!-- оценка по 4-х бальной шкале --> | НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ = | ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ = | ЛИЦЕНЗИЯ = PD-old | СТИЛЬ = text |ИСТОЧНИК= издание Киев, «Радянська школа», 1982. |КАЧЕСТВО = 2 }} <div class="text"> == Очерки бурсы == === ЗИМНИЙ ВЕЧЕР В БУРСЕ. ОЧЕРК ПЕРВЫЙ === {{right|Посвящается Н. А. Благовещенскому}} Класс кончился. Дети играют. Огромная комната, вмещающая в себе второуездный класс училища, носит характер казенщины, выражающей полное отсутствие домовитости и приюта. Стены с промерзшими насквозь углами грязны — в чернобурых полосах и пятнах, в плесени и ржавчине; потолок подперт деревянными столбами, потому что он давно погнулся и без подпорок грозил падением; пол в зимнее время посыпался песком либо опилками: иначе на нем была бы постоянная грязь и слякоть от снегу, приносимого учениками на сапогах с улицы. От задней стены идут ''парты'' (учебные столы); у передней стены, между окнами, стол и стул для учителя; вправо от него — черная учебная доска; влево, в углу у дверей, на табурете — ведро воды для жаждущих; в противоположном углу — печка; между печкой и дверями вешалка, на спицах которой висит целый ряд тряпичный: шинели, шубы, халаты, накидки разного рода, все перешитое из матерних капотов и отцовских подрясников, — нагольное, крытое сукном, шерстяное и тиковое; на всем этом виднеются клочья ваты и дыры, и много в том месте злачнем и прохладном паразитов, поедающих, тело плохо кормленного бурсака. В пять окон, с пузырчатыми и зеленоватыми стеклами, пробивается мало свету. Вонь и копоть в классе; воздух мозглый, какой-то прогорклый, сырой и холодный. Мы берем училище в то время, когда кончался ''период насильственного образования'' и начинал действовать ''закон великовозрастия''. Были года — давно они прошли, — когда не только малолетних, но и бородатых детей по приказанию начальства насильно гнали из деревень, часто с дьяческих и пономарских мест, для научения их в бурсе письму, чтению, счету и церковному уставу. Некоторые были обручены своим невестам и сладостно мечтали о медовом месяце, как нагрянула гроза и повенчала их с Пожарским, Меморским, псалтырем и обиходом церковного пения, познакомила с ''майскими'' (розгами), проморила голодом и холодом. В те времена и в приходском классе большинство было взрослых, а о других классах, особенно семинарских, и говорить нечего. Достаточно пожилых долго не держали, а поучив грамоте года ''три-четыре'', отпускали ''дьячить''; а ученики помоложе и поусерднее к науке лет под тридцать, часто с лишком, достигали ''богословского'' курса (старшего класса семинарии). Родные с плачем, воем и причитаньями отправляли своих птенцов в науку; птенцы с глубокой ненавистью и отвращением к месту образования возвращались домой. Но это было очень давно. Время перешло. В общество мало-помалу проникло сознание — не пользы науки, а неизбежности ее. Надо было пройти хоть приходское ученье, чтобы иметь право даже на пономарское место в деревне. Отцы сами везли детей в школу, парты замещались быстро, число учеников увеличивалось и наконец доросло до того, что не помещалось в училище. Тогда изобрели знаменитый ''закон великовозрастия''. Отцы не все еще оставили привычку отдавать в науку своих детей взрослыми и нередко привозили шестнадцатилетних парней. Проучившись в четырех классах училища по два года, такие делались ''великовозрастными''; эту причину отмечали в ''титулке'' ученика (в аттестате) и отправляли ''за ворота'' (исключали). В училище было до пятисот учеников; из них ежегодно получали титулку человек сто и более; на смену прибывала новая масса из деревень (большинство) и городов, а через год отправлялась ''за ворота'' новая сотня. Получившие титулку делались послушниками, дьячками, сторожами церковными и консисторскими писцами; но наполовину шатались без определенных занятий по епархии, не зная, куда деться со своими титулками, и не раз проносилась грозная весть, что всех безместных будут верстать в солдаты. Теперь понятно, каким образом поддерживался училищный комплект, и понятно, отчего это в темном и грязном классе мы встречаем наполовину сильно взрослых. На дворе слякоть и резкий ветер. Ученики и не думают идти на двор; с первого взгляда заметно, что их в огромном классе более ста человек. Какое разнохарактерное население класса, какая смесь одежд и лиц!.. Есть двадцатичетырехгодовалые, есть и двенадцати лет. Ученики раздробились на множество кучек; идут игры — оригинальные, как и все оригинально в бурсе; некоторые ходят в одиночку, некоторые спят, несмотря на шум, не только на полу, но и по партам, над головами товарищей. Стон стоит в классе от голосов. Большая часть лиц, которые встретятся в нашем очерке, будут носить те клички, которыми нарекли их в товариществе, например, ''Митаха, Элпаха, Тавля, Шестиухая Чабря, Хорь, Плюнь, Омега, Ерра-Кокста, Катька'' и т. п., но этого не можем сделать с Семеновым: бурсаки дали ему прозвище, какого не пропустит никакая цензура — крайне неприличное. Семенов был мальчик хорошенький, лет шестнадцати. Сын городского священника, он держит себя прилично, одет чистенько; сразу видно, что училище не успело стереть с него окончательно следов домашней жизни. Семенов чувствует, что он ''городской'', а на городских товарищество смотрело презрительно, называло бабами; они любят маменек да маменькины булочки и пряники, не умеют драться, трусят розги, народ бессильный и состоящий под покровительством начальства. Для товарищества редкий городской составлял исключение из этого правила. Странно было лицо у Семенова — никак не разгадать его: грустно и в то же время хитро; боязнь к товарищам смешана с затаенной ненавистью. Ему теперь скучно, и он, шатаясь из угла в угол, не знает, чем развлечься. Он усиливается удержать себя вдали от товарищей, в одиночку; но все составили партии, играют в разные игры, поют песни, разговаривают; и ему захотелось разделить с кем-нибудь досуг свой. Он подошел к играющим в ''камешки'' и робко проговорил: — Братцы, примите меня. — Гусь свинье не товарищ, — отвечали ему. — Этого не хочешь ли? — проговорил другой, подставив под самый нос его сытый свой кукиш с большим грязным ногтем на большом пальце... — Пока по шее не попало, убирайся! — прибавил третий. Семенов отошел уныло в сторону; но на него не произвели особенного впечатления слова товарищей. Он точно давно привык и стерпелся с грубым обращением. — Господа, ''с пылу горячих''! — Кому, Тавля? — отозвались голоса. — Гороблагодатскому. Семенов вместе с другими направился к столу, около которого тоже шла игра в камешки между двумя великовозрастными, и притом Гороблагодатский был второй силач в классе, а Тавля — четвертый. Лица, окружившие игроков, приятно осклаблялись, ожидая увеселительного зрелища. — Ну! — сказал Тавля. Гороблагодатский положил на стол руку, растопырив на ней пальцы. Тавля разместил на руке его пять небольших камней самым неудобным образом. — Валяй! — сказал он. Тот вскинул кверху камни и поймал из них только три. — За два! — подхватили окружающие. — Пиши, брат, к родителям письма, — прибавил Тавля с своей стороны. Гороблагодатский, ничего не отвечая, положил левую руку на стол. Тавля кинул камень в воздух, во время его полета успел со страшной силой щипнуть руку Гороблагодатского и опять поймал камень. Толпа захохотала. Игра в камешки, вероятно, всем известна, но в училище она имела оригинальные дополнения: здесь она ''со щипчиками'', и притом ''щипчиками холодненькими, тепленькими, горяченькими'' и ''с пылу горячими'', которые доставались проигравшему. Без щипчиков играла самая молодая, самая зеленая ''приходчина'', а при щипчиках с пылу горячих присутствует теперь читатель. Между тем ''матка'' (главный камень) летала в воздухе, а Тавля своими, здоровенными руками скручивал кожу на руке партнера и дергал ее с ожесточением. После двадцати щипчиков рука сильно покраснела; после пятидесяти появилась синева. — Любо ли? — спрашивает Тавля, заглядывая ему в глаза. Противник молчит. — Любо ли? Опять ответа нет. — Взъерепень, взъерепень его! — говорят окружающие. — Заплачь, так прощу! — говорит Тавля. — Смотри, чтобы самому плакать не пришлось! — ответил Гороблагодатский. Здоровый детина выносил сильную боль в руке, но только мрачный взгляд обнаруживал, что он чувствует. — Что, дядя, больно? Тавля дал такого щипка, что Гороблагодатский невольно стиснул зубы. Все захохотали. — Живота аль смерти? Сильный щипок повторился при хохоте зрителей. В этом хохоте не слышалось злорадованья или неприязненной насмешки; товарищи видели во всем только комическую сторону. Один лишь Семенов улыбался как-то особенно; его удовольствие не походило на удовольствие других, и действительно, он затаенно повторял в душе: «Так и надо, так и надо!». Дошло до ста... — Ну, черт с тобой! — заключил наконец Тавля. Гороблагодатский глубоко ненавидел Тавлю и решился на игру с ним в надежде остаться победителем и задать ему более, чем с пылу горячих. Оба они были ''второкурсные''. Каждое учебное заведение имеет свои предания. Аборигены училища, насильно посаженные за книгу, образовали из себя ''товарищество'', которое стало во враждебные отношения к ''начальству'' и завещало своим потомкам ненависть к нему. Начальство, со своей стороны, также стало во враждебные отношения к товариществу и, чтобы сдерживать его в границах ''училищной инструкции'' (кодекс правил для поведения и учения), изобрело целую бурсацко-бюрократическую систему. Зная, что всякое царство, раздельшееся на ся, не устоит, оно отдало одних товарищей под власть другим, желая внести в среду их междуусобие. Такими властями были: ''старшие спальные'' — из второуездных; ''старшие дежурные'' — из спальных, справляя недельную очередь по всему училищу; ''цензора'' — надзирающие за поведением в классе; ''авдитора'' — выслушивающие по утрам уроки и отмечающие баллы в ''нотатах'' (особой тетради для баллов); наконец, последняя власть и едва ли не самая страшная — ''секундатор'', ученик, который, по приказанию учителя, сек своих товарищей. Все эти власти выбирались из ''второкурсных''. Ученик, просидев за партою два года, за леность и малоуспешность оставался в том же классе еще на два: этот и назывался второкурсным. Очень естественно, что такой ученик что-нибудь да выносил из уроков учителей и потому больше знал, чем первокурсный; это бралось начальством во внимание, и расчет был верен: второкурсные, желая удержать власть в руках, учились усердно, и большинство из них заняло первые места, потому что не бездарность, а лень делала их второкурсными. Вот основы училищной бюрократии, при помощи которой начальство хотело разрушить товарищество. Изо всего этого вышла одна гадость. Ко второкурсным было полное доверие начальства; жалоба на них была оскорблением для смотрителя и инспектора; деспотизм их развился в высшей степени, и ничто так не оподляет дух учебного заведения, как власть товарища над товарищем; цензора, авдитора, старшие и секундаторы получили полную возможность делать что угодно. Цензор был чем-то вроде царька в своем царстве, авдитора составляли придворный штат, а второкурсные — аристократию. Притом второкурсные, просидев лишних два года, понятно, делались взрослыми, а потому и физическая сила была на их стороне. Наконец, по той же причине они знали обряды и формы своего класса, характер учителей, уменье надувать их. Новичок без помощи второкурсного не умел ступить шагу. Начальство, вводя такой деспотизм, думало, что оно поселит в товариществе ябеду и донос. Случилось совсем не то: при училищном ''второкурсии'' только народились в товариществе такие гадины, отвратительные гадины, как Тавля, и такие дикие характеры, как Гороблагодатский. Они ненавидели друг друга, потому что воспользовались данною им властью для разных целей. Тавлю ненавидели и другие силачи — Лашезин и Бенелявдов; его все ненавидели и презирали. Тавля, с качестве второкурсного авдитора, притом в качестве силача, был нестерпимый взяточник, драл с подчиненных деньгами, булкой, порциями говядины, бумагой, книгами. Ко всему этому Тавля был ростовщик. Рост в училище, при нелепом его педагогическом устройстве, был бессовестен, нагл и жесток. В таких размерах он нигде и никогда не был и не будет. Вовсе не редкость, а напротив — норма, когда ''десять копеек'', взятые на ''недельный срок'', оплачивались ''пятнадцатью копейками'', то есть, по общепринятому займу на год, это выйдет ''двадцать пять раз капитал на капитал''. При этом должно заметить, если должник не приносил, по условию, долгу через неделю, то через следующую неделю он обязал был принести вместо пятнадцати двадцать копеек. Такой рост неизвестно с каких пор вошел в обычай бурсы; не один Тавля живодерничал; он был только виднее других. Необходимость в займе всегда существовала. Цензор или авдитор требовали взятки; не дать — беда, а денег нет, вот и идет первокурсный к своему же товарищу, но ростовщику, согласен на какой угодно процент, лишь бы избавиться от прежестоких грядущих розгачей. Кредит обыкновенно гарантируется кулаком либо всегдашнею возможностью нагадить должнику, потому что рисковали на рост только второкурсники. Надо заметить, что большая часть тягостей в этом отношении падала на городских, потому что они каждое воскресенье ходили домой и приносили с собою деньжонки; поэтому на городских налегали все, хотя и из них считался уже богачом, кто получал на неделю какой-нибудь гривенник. Поэтому многие были в неоплатном долгу и нередко состояли в бегах. Пошлая, гнилая и развратная натура Тавли проявилась вся при деспотизме второкурсия. Он жил барином, никого знать не хотел; ему писались записки и вокабулы, по которым он учился; сам не встанет для того, чтобы напиться воды, а кричит: «Эй, Катька, пить!» Подавдиторные чесали ему пятки, а не то велит взять перочинный нож и скоблить ему между волосами в голове, очищая эту поганую голову от перхоти, которая почему-то называлась плотью; заставлял говорить ему сказки, да непременно страшные, а не страшно, так отдует; да и чем только при глубоком разврате Тавли не служили для него подавдиторные? При всем этом он был жесток с теми, кто служил ему. «Хочешь, говорит, Катька, ''рябчика съесть''?» — и начинает щипать подчиненного за волоса. «Тебя маменька вот так гладила по головке; постой же, я покажу, как папенька гладит»; после этого, уставив палец против ''шерсти'' (волос), он плотно проводил им от начала лба и до конца затылка. «Видал ли ты Москву?» — спрашивает он ученика и прикладывает свои широкие, потные, скверные ладони к ушам подавдиторного, сжимает между ними голову его и потом, приподняв на воздух, говорит: «Теперь видишь ли Москву? вон она!». Он загибал своим товарищам ''салазки'', то есть положит ученика на сиденье парты лицом вверх, поднимает его ноги и гнет их к лицу. Плюнуть в лицо товарищу, ударить его и всячески изобидеть составляло потребность его души. Известно было товарищам, что он однажды добыл из гнезда неоперившихся воробьиных птенцов, взял за тонкие ноги и разорвал воробьев на части. Меньшинство его ненавидело; большинство боялось и ненавидело. Гороблагодатский был сильная, но дикая натура. Второкурсие отразилось на нем совершенно иначе, нежели на Тавле. Он был положительным доказательством, что начальство ошиблось в расчете, вводя деспотизм ученика над учеником и через то желая внести в товарищество ябеду и донос. Товарищество в самом деспотизме нашло себе опору. Второкурсные сделались хранителями преданий и, получив по наследству ненависть к начальству, употребляли власть, им данную, на то, чтобы гадить тому же начальству. Цензор, авдитора, секундатор стали на стороне товарищества, а во главе их всех, в тот курс, который описываем мы, стоял Гороблагодатский. Пьянство, нюханье табаку, самовластные отлучки из училища, драки и шум, разные нелепые игры — все это было запрещено начальством, и все это нарушалось товариществом. Нелепая долбня и спартанские наказания ожесточали учеников, и никого они так не ожесточили, как Гороблагодатского. Он был ''отпетый''. Отпетый характеристичен и по внутреннему и по внешнему складу. Он ходит, заломив козырь на шапке, руки накрест, правым плечом вперед, с отважным перевалом с ноги на ногу; вся его фигура так и говорит: «хочешь, тресну в рожу? думаешь, не посмею!» — редко дает кому дорогу, обойдет начальника далеко, чтобы только избежать поклона. Гороблагодатский поддерживает самое неприличное дело, если оно относится ко вреду высших властей, ''отмачивает'' дикие штуки. Он ревнитель старины и преданий, стоит за свободу и вольность бурсака и, если нужно будет, не пощадит для этого священного дела ни репутации, ни титулки. Он основной столп товарищества. Бурсаки с такими доблестями обыкновенно звались отпетыми. Но отпетые были разного рода: одни из них назывались ''благими'': это были дураковатые господа, но держащиеся тех же принципов; другие назывались ''отчвалыми'': эти были вообще не глупы, но лентяи бесшабашные; Гороблагодатский же был отпетый ''башка'': он шел в первых по учению и в последних по поведению. Башка и отчвалый умно гадили начальству, а благой глупо: например, вдруг захохочет учителю в лицо и покажет ему кукиш; вздерут благого, а через несколько времени он опять выкинет какую-нибудь глупую дерзость. Но никто из отпетых так не солил начальству, как Гороблагодатский. Если вымазали эконому двери нестерпимой ''размазней'' (жидкая гречневая каша), нелюбимому учителю вшей<ref>Этих насекомых было огромное количество в бурсе. Не поверят, что один ученик был почти съеден ими; он служил каким-то огромным гнездом для паразитов; целые стада на виду ходили в его нестриженой и нечесаной голове; когда однажды сняли с него рубашку и вынесли ее на снег, то снег зачернелся от них. Вообще неприятность бурсы была поразительна; золотуха, чесотка и грязь ели тело бурсака.</ref> напустили в шубу, свинье инспектора переломали ноги или оторвали хвост, обокрали погреб смотрителя, выбили ночью целый ряд стекол — все это были дела Гороблагодатского, который смело вел за собою на пакость начальству благих и отчвалых. Когда требовалось устроить стачку против начальства, то опять коноводом был Гороблагодатский: под его влиянием отпетые настраивали недавно сеченных и вообще недовольных; эти волнуют весь класс, самые смиренные и кроткие начинают шуметь и грозить, товарищество возбуждено — и зреет бурсацкий скандал, который на местном языке называется ''бунтом''. Протестанты наперед знают, что они ничего не добьются от начальства: если, например, их кормили ''убоиной'', похожей на падаль, то они уверены, что и после возмущения будут есть ту же убоину; но они по крайней мере гнев сорвут, а там пори себе десятого. Гороблагодатскому, как отпетому, часто доставалось от начальства; в продолжение семи лет он был сечен раз триста и бесконечное число раз подвергался другим разнообразным наказаниям бурсы; но, во всяком случае, должно сказать, что его все-таки мало секли: за его разные проделки ему следовало бы подвергнуться наказаниям по крайней мере в пять раз больше, но он был ловок и хитер. В бурсе отпетыми было изобретено много способов, чтобы надувать начальство. Особенно замечателен был прием под названием — ''пустить вкруговую''. Например, отнимут табакерку у А.; А. говорит, что она не его, а В.; В. ссылается на Д., Д. на А., А. опять на В. — вот и круговая: разыщите, чья табакерка. В круговую вводилось человек тридцать, и тогда сам Соломон не разберет, кого следует выпороть. При бунтах всегда прибегали к круговой. «Ты зачем кричал во время класса?» — «Меня научил такой-то». — «А ты зачем?». Тот ссылается на другого, и пошла коловоротица, в которой сам черт ногу сломит. Надуть товарищество считалось преступлением, надуть начальство — подвигом и добродетелью. Случалось, что секли не того, кого следует, но наказываемый редко выдавал виноватого. Добровольное сознание в проступке ученики признавали за пошлость и трусость; напротив, кто больше и наглее лгал перед начальником, бессовестно запирался, путал дело мастерски, божился и клялся на чем свет стоит, тот высоко стоял в глазах бурсацкой общины. Но и в этом отношении Гороблагодатский стоял выше всех; после долгой практики в скандалах разного рода он приобрел навык в самом изворотливом запирательстве. Другие только не сознавались в проступке, а он с самоуверенной дерзостью, глядя прямо в глаза начальнику, огрызался, и в то время такая оскорбленная невинность была написана на его лице, что опытный физиономист и психолог сбился бы с толку. Он входил до того в роль невинного, что сам считал себя невинным и под лозами никогда не сознавался. Все, что исходило от начальства, он презирал и ставил ни во что; поэтому розги, оплеухи, лишения обеда, стоянье на коленях, земные поклоны и т. п. для него положительно не имели никакого морального значения. Наказание было до такой степени дело не позорное, лишенное смыслу и полное только боли и крику, что Гороблагодатский, сеченный публично в столовой, пред лицом пятисот человек, не только не стеснялся сряду же после порки явиться перед товарищами, но даже похвалялся перед ними. Полное бесстыдство пред начальнической розгой создало местную поговорку: ''не репу сеют, а секут только''. Да чего лучше: секундатор, товарищ, секущий своих товарищей, уважаем и любим был ими, потому что и он служил в их видах: искусный в своем деле, он сильно драл своих товарищей, и свистели лозы по воздуху, когда под ними лежала добрая голова. Гороблагодатского много секли; случалось ему вкушать даже до ста ударов, и потому он переносил розги легче, нежели его товарищи, вследствие чего с абсолютным презрением относился к какому бы то ни было наказанию. Ставили его коленями на покатой доске парты, на выдающееся ребро ее, заставляли в двух шубах волчьих делать до двухсот земных поклонов, приговаривали держать в поднятой руке, не опуская ее, тяжелый камень по получасу и более (нечего сказать, изобретательно было начальство), жарили его линейкой по ладони, били по щекам, посыпали сеченное тело солью (верьте, что это факты) — все он переносил спартански: лицо его делалось после наказания свирепо и дико, а на душе копилась ненависть к начальству. Мы видели в Гороблагодатском переносчивость физической боли, когда Тавля задавал ему с пылу горячих. Но кража, сплетня, порча чужих вещей и всякая гадость не считались пороками только относительно начальства, а в себе самом товарищество было честно, и с этой стороны Гороблагодатский является в новом свете. Он не взял ни одной взятки, беспристрастно и справедливо отмечал подавдиторным баллы, не куражился над ними, часто защищал слабосильных, любил вмешиваться в ссоры и хотя деспотически, но всегда справедливо решал их; он постоянно солил ростовщикам и взяточникам. Товарищество его любило и уважало. Мы сказали, что Гороблагодатский глубоко ненавидел Тавлю за его гнусную натуру; но он с ним играет в камешки: ему хочется выиграть и помучить Тавлю. Кончив щипчики, Тавля предложил лукаво: — Не хочешь ли еще? Тавля отлично играл в камешки и надеялся на себя. — Давай! — упорно отвечал Гороблагодатский. Камни опять защелкали. Семенов издали наблюдал за игроками. Семенов был третий тип училищный, созданный тою же бурсацкою администрацией. Товарищество сегодня огласило его ''фискалом''. Начальство понимало, что через свое педагогическое устройство бурсы оно не достигло цели, но вместо того, чтобы отказаться от училищных порядков, оно пошло по пути нелепостей далее. Явилось новое должностное лицо — фискал, который тайно сообщал начальству все, что делалось в товариществе. Понятно, какую ненависть питали ученики к наушнику; и действительно, требовался громадный запас подлости, чтобы решиться на фискальство. Способные и прилежные ученики не наушничали никогда, они и без того занимали видное место в списке; тайными доносчиками всегда были люди бездарные и подловатенькие трусы; за низкую послугу начальство переводило их из класса в класс, как дельных учеников. Но мы сказали, что товарищество само в себе было честно и потому не уважало тех учеников, которые за взятку начальнику, по родственным связям, по протекции, а тем более за фискальство, занимали не свое место в списке. Кроме того, ученики вполне справедливо были уверены, что наушник переносил не только то, что в самом деле было в товариществе, но и клеветал на них, потому что фискал должен был всячески доказать свое усердие к начальству. Но когда он передавал инспектору или смотрителю даже правду, и тогда он возбуждал в классе ненависть и злобу: например, дети собираются устроить попойку, оторвать хвост экономской свинье, улизнуть к знакомой прачке или чем иным развлечься, и вдруг инспектор, предуведомленный заранее, вместо развлечения драл их не на живот, а на смерть. Правда, в большинстве случаев, при непобедимом упорстве бурсаков, доносы не вели к наказанию, но начальство из доносов все-таки умело сделать полезное для себя употребление. Как объяснить, отчего инспектор за одинаковое преступление двоих учеников наказывал неодинаково? Это большею частью объяснялось тем, что на ученика сильно наказанного были доносы через фискалов. Начальство особенно не терпело тех лиц, которые ненавидели и преследовали наушников. Вся ябеда, добытая через наушников, вносилась в ''черную книгу''. Эта книга имела огромное значение при переводе из класса в класс; тогда многим неожиданно вручались ''волчьи паспорты'': это те же титулки, только с отметкою в них о дурном поведении; такие титулки объяснялись единственно черною книгою. Семенов чувствовал, но страшно верить ему было, что товарищество догадалось, что он фискал. Он ясно заметил, что с ним никто не хочет слова сказать, а первой мерой против наушника было ''молчание'': целый класс, а иногда все училище соглашалось не говорить ни слова, исключая брани, с фискалом. Положение ужасное: жить целые недели среди живых людей и не услышать ни одного приветливого звука, видеть на всех лицах отталкивающее презрение и отвращение, вполне быть уверену, что никто ни в чем не поможет, а напротив — с радостью сделает зло... И действительно, фискал становится в товариществе вне покровительства всяких законов: на него клеветали, подводили под наказания, крали и ломали его вещи, рвали одежду и книги, били его и мучили. Иное поведение относительно фискала считалось ''бесчестным''. Но начальство все-таки напрасно развратило навеки несколько десятков человек, сделав из них наушников: училищная жизнь развивалась в своих нелепых формах, и товарищество делало что хотело. Семенов, смотря на играющих в камешки, злорадостно усмехнулся. — С пылу горячие! — закричал Гороблагодатский. В его голосе было что-то зловещее. Тавля струсил и побледнел на минуту. Около стола опять толпа. Опять камень летает в воздухе, но теперь Тавлина рука лежит на столе; напрасно он понадеялся на себя: Гороблагодатский в один прием взял все восемь конов, а Тавля срезался на пятом... — Конца не будет! — сказал сурово Гороблагодатский. Тавля видимо трусил. Окружающие не смеялись: они видели, что дело идет не на шутку, что Гороблагодатский мстит. Дошло до ста. От здоровенных щипчиков вспухла рука Тавли. Он выносил страшную боль, наконец не вытерпел и проговорил просительно: — Да ну, полно же!.. — После двухсот проси пощады, — отвечал Гороблагодатский. — Ведь больно!.. — Еще больнее будет. На сто семидесятом щипке у Тавли рука покрылась темно-синим цветом. Он чувствовал лом до самого плеча... — Довольно же, Ваня... что же это будет? Гороблагодатский вместо ответа с ожесточением щипнул Тавлю. Тавля знал, что слово Гороблагодатского ненарушимо, однако он ощущал до того сильную боль во всей руке, что не мог не просить: — Оставь... ведь натешился. — Скажи только слово, еще двести закачу!.. Гороблагодатский дал щипчик более чем с пылу горячий. Тавля не вынес: по щекам его потекли слезы. Наконец двести. — Теперь прощенья проси! Как ни больно Тавле, а стыдно прощенья просить. — Да ну, оставь же! — Зачем насмехался давечь? — Так то ведь шутка! — Так ты смеешь, животное, надо мной шутить? Жестоко щипнул он Тавлю. — Ну прости меня, Ваня... Гороблагодатскому точно жаль было прекратить мучения ненавистного для него Тавли. Он собрал все силы, и от последнего щипка рука Тавли почернела. — Будет с тебя. Сыт ли?.. — спросил Гороблагодатский. Лишь только освободился Тавля, страх в душе его сменился бешенством и злостью. — Подлец! — проговорил он. — Слышь, не задевай! в зубы съезжу! — Ты? — Я. — А вот и харя, съезди, — сказал Гороблагодатский, подставляя свое лицо... Тавля забылся в бешенстве и залепил оглушительную плюху своему врагу, но в ответ получил еще здоровейшую. Завязалась драка... «Так и надо, так и надо!..» — шевелилось в душе Семенова... Тавля так ошалел от злости, что, несмотря на истерзанную свою руку, не уступал Гороблагодатскому, хотя тот был сильнее его. Злость до того охмелила Тавлю и увеличила его силы, что трудно было решить, на чьей стороне осталась победа... Гороблагодатский затаил и эту обиду в душе. Гороблагодатский после драки пошел к ведру напиться; на дороге ему попался Семенов. Он дал Семенову затрещину и, как ни в чем не бывало, продолжал свой путь. Семенов со злостью посмотрел на него, но не смел пикнуть слова. Постояв немного посреди класса, Семенов стал бесцельно шляться из угла в угол и между партами, останавливаясь то здесь, то там. Посмотрел он, как играют в ''чехарду'', — игра, вероятно, всем известная, а потому и не будем ее описывать. В другом месте два парня ''ломали пряники'', то есть, встав спинами один к другому и сцепившись руками около локтей, поочередно взваливали себе не спину друг друга; это делалось быстро, отчего и составлялась из двух лиц одна качающаяся фигура. У печки секундатор, по прозванию Супина, учился своему мастерству: в руках его отличные лозы; он помахивал ими и выстегивал в воздухе полосы, которые должны будут лечь на тело его товарища. На третьей парте играли в ''швычки'': эта деликатная игра состоит в том, что одному игроку закрывают глаза, наклоняют голову и сыплют в голову щелчки, а он должен угадать, кто его ударил; не угадал — опять ложись; угадал — на смену ему ляжет угаданный. Семенов увидел, как его товарищу пустили в голову целый заряд швычков и как тот, вставая, схватился руками за голову. «Так и надо!» — повторил он в душе и пошел к пятой парте. Там одна партия дулась в три листика, а другая в носки: известная игра в карты, в которой проигравшему бьют по носу колодой карт. Семенов перешел к седьмой парте и полюбовался, как шесть ''нахаживали''. Эти шестеро, взявшись руками за парту, качались взад и вперед. На следующей парте Митаха выделывал ''богородичен на швычках'', то есть он пел благим гласом «Всемирную славу» и в такт подщелкивал пальцами. Тут же Ерундия (прозвище) играл ''на белендрясах'', перебирая свои жирные губы, которые, шлепаясь одна о другую, по местному выражению, ''белендрясили''. Третий артист старался возможно быстро выговаривать: «под потолком полком полколпака гороху», «нашего пономаря не перепономаривать стать», «сыворотка из-под простокваши». Наконец Семенов пробрался до стены. Здесь Омега и Шестиухая Чабря играли в ''плевки''. Оба старались как можно выше плюнуть на стену. Игра шла на ''смазь''. Шестиухая Чабря плюнул выше. — Подставляй! — сказал он, расправляя в воздухе свою пятерню. Омега выпятил свою ''лупетку'' (лицо). — Надувайся! — сказал Чабря. Омега надул щеки. — Шире бери! Омега до того надулся, что покраснел. — ''Верховая'', — начал Чабря, прикладывая свою руку ко лбу Омеги, — ''низовая'', прикладывая к подбородку, — две ''боковых'', — прикладывая к одной и другой щеке. — Надувайся! Омега надулся. — И ''всеобщая''! — торжественно вскрикнул Шестиухая Чабря. После этого он забрал лицо Омеги в пясть, так что оно между пальцами проступило жирными и лоснящимися складками, и тряс его за упитанные мордасы и кверху и книзу. Семенову было скучно. Он не знал, что делать... — Леденцов, пряников! Пряников, леденчиков! Это был голос Элпахи, который обыкновенно торговал пряниками и леденцами, от чего получал немалую выгоду, потому что покупал фунтами, а продавал по мелочи. Семенов очутился около него. — На сколько? — спросил Элпаха, оглядываясь вокруг и около, потому что товарищество запрещало говорить с Семеновым, но купецкая корысть Элпахи взяла свое. — На пять копеек. — Деньги? — Вот! — Держись. — Что ж ты обсосанных даешь? — Лучший сорт. — Перемени, Элпаха. — Леденчиков, пряников! — закричал Элпаха, отворачиваясь в сторону. Семенов, держа на ладони, рассматривал леденцы, не зная, съесть их или бросить, и уже решился съесть, как кто-то сзади подкрался, схватил с руки лакомство и быстро скрылся. Семенов со злобой посмотрел на товарищей, но бессильна была его злоба, и в то же время одурь брала его от скуки. — Давай играть в ''костяшки'', — сказал ему Хорь. Семенов сам удивился, что с ним заговорил товарищ. Он недоверчиво смотрел на Хоря. — Что ''гляделы'' -то пучишь? не бойся! — Надуешь... — Ну вот дурак... что ты! — Побожись. — Ей-богу, вот те Христос! — Право, не надуешь? — Побожился! чего ж тебе еще? — Ну ладно, — ответил Семенов, от души обрадовавшись, что с ним заговорило живое существо, хоть это живое существо и было Хорь. В училище была своя монета — ''костяшки'' от брюк, жилетов и сюртуков. За единицу принималась ''однодырочная'' костяшка; две однодырочных равнялись ''четырехдырочной'', или ''паре'', пять пар ''куче'', или ''грошу'', пять куч ''великой куче''. Костяшки имели цену, определенную раз навсегда, и во всякое время за пять пар можно было получить грош. Огромное количество костяной монеты обращалось в бурсе. Ею платили при игре ''в юлу'' и ''в чет-нечет''. Бывали владетели сотни великих куч и более; их можно узнать по тому, что они всегда держат руку в кармане и роются там в костяном богатстве. Употребление костяной монеты породило особого рода промышленников, которые по ночам обрезывали костяшки на одежде товарищей или делали это во время классов, под партами, спарывая бурсацкую монету сзади сюртуков. Хорь был один из таких промышленников. У Хоря ничего не было своего — все казенное, и если бы не казна, вы увидели бы в лице его возможность на Руси совершенно голого человека. У него почти никогда не водилось денег. В продолжение семи лет у него не перебывало и семи рублей, так что настоящая монета для него была менее действительна, чем костяшки. Это был нищий второуездного класса, и мастер же он был ''кальячить''. Узнав, что у товарища есть булка или какое-нибудь лакомство, он приставал к нему как с ножом к горлу, канючил и выпрашивал до тех пор, пока не удовлетворят его желание Будучи без роду и племени, круглый сирота, он безвыходно жил в училище, на каникулы никогда не ездил и до того втянулся во все формы бурсацкой жизни, что, кроме ее, другой не существовало для него. Только в каникулярное время посещал он базар соседний, реку да лес: здесь был конец его света. Учиться Хорь терпеть не мог, но учился, потому что не мог терпеть и розги: из двух зол (а бурсацкое ученье — зло) приходилось выбирать меньшее. Он был страстный игрок в костяшки; но, наживши кое-как великую кучу, он либо выменивал ее на деньги и проедал их с жадностью нищего, либо опять проигрывал, потому что играл не совсем счастливо. Тогда с перочинным ножом он промышлял под партами, либо по ночам под подушками товарищей, куда ученики прятали свою одежду. У одного товарища таким образом он спорол с одежды все костяшки, так что не на что было застегнуться — все валилось долой, хоть умирай. Однажды Бенелявдов, первый силач класса, во время урока, при учителе, поймал его за волоса под партой и задал ему ''волосянку''. Просить пощады нельзя было: заметит учитель. После долго смеялись над Хорем, говоря, что у него волоса распухли. Теперь у Хоря только и было полпары, то есть однодырочная. — Чет аль нечет? — спросил он, загадывая. — Пусть нечет, — отвечал Семенов. — Твое. Теперь ты. Семенов загадал, но лишь только открыл он ладонь, чтобы сосчитать, верно ли Хорь сказал «нечет», как хищный Хорь схватил костяшки и спрятал их себе в карман. — Что же это. Хорь? — говорил Семенов. — Я тебе Хорь?.. а в ухо хочешь? — Оплетохом, — сказал один из товарищей. — Беззаконновахом, — прибавил другой. — И неправдовахом, — заключил третий. — Отдай, Хорь; право, отдай. — Опять Хорь?.. Рожу растворожу, зубы на зубы помножу! Семенов не стал более разговаривать. Несчастный отошел в сторону. Нигде не было для него приюта. Он вспомнил, что у него в парте есть горбушка с кашей. Семенов хотел позавтракать, но горбушки не оказалось. Раздраженный постоянными столкновениями с товарищами, он обратился к ним со словами: — Господа, это подло, наконец! — Что такое? — Кто взял горбушку? — С кашей? — отвечали ему насмешливо. — ''Стибрили''? — ''Сбондили''? — ''Сляпсили''? — ''Сперли''? — ''Лафа'', брат! Все эти слова в переводе с бурсацкого на человеческий язык означали: украли, а ''лафа'' — лихо! — Комедо! — раздался голос Тавли. — Иду! — было ответом. Семенов еще после обеда подслушал, что у Комеды с Тавлей состоялся странный спор на пари, и потому поспешил на голос Тавли, забыв о своей горбушке. — Готово? — спросил Комедо. — Есть! — отвечал Тавля и развязал узел, в котором оказалось шесть трехкопеечных булок. — Сожрешь? — Сказано. Толпа любопытных обступила их. Комедо был парень лет девятнадцати, высокого роста, худощавый, с старообразным лицом, сгорбленный. — Условия? — Не стрескаешь — за булки деньги заплати, а стрескаешь — с меня двадцать копеек. — Давай. — Смотри, ничего не пить, пока не съешь. Вместо ответа Комедо стал уплетать белый хлеб, который так редко едят бурсаки. — Раз! — считали в толпе. — Два, три, четыре... — Ну-ка пятую... Комедо улыбнулся и съел пятую. — Хоть на шестой-то подавись! Комедо улыбнулся и съел шестую. — Прорва! — говорил Тавля, отдавая двадцать копеек. — Теперь и напиться можно, — сказал Комедо. Когда он напился, его спрашивали: — А еще можешь съесть что-нибудь? — Хлеба с маслом съел бы. Достали ломоть хлеба и масла достали. — Ну-ка попробуй! Он съел. — А еще? — Горбушку с кашей съел бы. Добыли и горбушку. Его кормили из любопытства. Он съел и горбушку. — Эка тварь!.. Куда это лезет в тебя, животина ты эдакая! Скот! Как ты не лопнешь, подлец? — А что брюхо? — спросил кто-то. — Тугое, — отвечал Комедо, тупо глядя на всех... — Очень? — Пощупай. Стали брюхо щупать у Комеды. — Ишь ты, стерва!.. как барабан!.. — А что, два фунта патоки съешь? — Съем. — А четыре миски каши? — Съем... — А пять редек? — А четыре ковша воды выпьешь? — Не знаю... не пробовал... Я спать хочу... Комедо отправился в Камчатку. Долго толпа ругала Комеду и стервой, и прорвой, и всячески... Между тем Тавля, накормив на свой счет Комеду, по обыкновению озлился. Одному из первокурсных попала от него затрещина, другому он загнул салазки, третьему сделал смазь. Гороблагодатский видел это и в душе называл Тавлю скотиной. Потом Тавля посмотрел на игру в ''скоромные''. Васенда наводил: он выставляет руку на парте, а Гришкец со всего маху ладонью бьет его по руке. Васенда старается отдернуть руку, чтобы Гришкец дал промах: тогда уже будет подставлять руку Гришкец. Это Тавлю не развлекло. — Не ''садануть'' ли в ''постные''? — пробормотал он. Он стал оглядываться, желая узнать, не играют ли где в постные. — А, вон где! — сказал он, отыскав то, что требовалось. Около задних парт, подле Камчатки, собралось человек восемь. Один из них, положив голову на руки, так что не мог видеть окружающих, наводил; спина его была открыта и выпячена вперед. Поднялись над спиной руки и с треском опустились на нее. К ударам других присоединился и удар Тавли. По силе удара наводивший догадался, чей он был... — Тавля ударил, — сказал он. Тавля лег под удары. Гороблагодатский между тем направлялся правым плечом вперед, по-медвежьи, к той же кучке. Увидев, что Тавля наводит, он присоединился к играющим. Ударили Тавлю. — Хлестко! — говорили в толпе. — Ты восчувствуй, дорогая, я за что тебя люблю! — Кто ударил? — Ты. — Вали его... вали снова!.. Тавля наклонился... — Взбутетень его! — Взъерепень его! — Чтоб насквозь прошло! Трехпудовый удар упал на спину Тавли. — Гороблагодатский, — сказал Тавля, едва переводя дух... — Растянуть его снова! Опять повторился сильный удар... — Бенелявдов, — указал Тавля. — Вали еще!.. — Что ж, братцы, эдак убить можно человека... — Зачем мало каши ел? — Жарь ему в становой! Опять сильный удар, и опять не угадал Тавля. — Что ж это, братцы?.. убить, что ли, хотите? — Значит, любим тебя, почитаем, — сказал Гороблагодатский. — Братцы, я не лягу... что же такое!.. других так не бьют... — А тебя вот бьют! — Жилить? — Вздуем! — Морду расквашу! — сказал Гороблагодатский. — Братцы... — Ну! — крикнул грозно Бенелявдов. Тавля угадал наконец... Игроки захохотали, когда он сказал: — Я не хочу больше играть... — Отчего же, душа моя? — спросил Гороблагодатский. Тавля взглянул на него с ненавистью, но, не сказав ни слова, удалился потешаться над первокурсными... Кучка продолжала игру в постные. Но вдруг один из играющих поднял нос и понюхал воздух. — Кто это? — спросил он. Поднялись носы и других игроков. Потом все подозрительно посмотрели на Хорька. — Ей-богу, братцы, не я... вот те Христос, не я... хоть обыщите... — Чичер!.. — провозгласил Гороблагодатский. Человек десять вцепились Хорьку в волоса, а один из них запел: — Чичер, ячер, на вечер; кто не был на пиру, тому волосы деру; с кровью, с мясом, с печенью, перепеченью. Кочена иль пирога? — Пирога, — пищал Хорь... — Не проси пирога, мука дорога. Чичер, ячер, на вечер; кто не был на пиру, тому волосы деру; с кровью, с мясом, с печенью, перепеченью... Кочена иль пирога? — Кочена. Снова почали и опять пропели «чичер»... — Кок или вилки в бок? — Кок! — отвечал истасканный Хорь. После этого, отпустив в его голову несколько щелчков, отпустили его с миром, говоря: — Не бесчинствуй!.. — Черти эдакие! — отвечал Хорь. — Я в другой раз еще не так! Семенов, видя, как таскали Хоря, шептал: — Так и надо, так и надо! Но Гороблагодатский схватил Семенова сзади и положил на парту вместо того, кто должен был наводить; с другой стороны придержали Семенова за голову. На спину его обрушились жесточайшие удары. Он шатался, когда поднялся. Не его спине было переносить такую тяжесть здоровых ладоней. Осмотрелся он бессмысленно кругом. Кто бил? за что?.. Семенов упал на парту и зарыдал. Темнело в классе; еще несколько минут, и зги не увидишь. — Братцы, — заговорил Семенов, опомнившись, — за что вы меня ненавидите?.. все!.. все!.. Голос его был заглушен хоровою песней. Сумерки развивались быстро, едва можно рассмотреть лица; цвета и линии пропадают в воздухе, остаются одни звуки. Семенов пробрался к окну и с гнетущей тоской и злобой на сердце смотрел на неприветливый двор, в непроглядную тьму зимнего скверного вечера. Припомнилась ему родная семья. Отец давно уже встал от послеобеденного сна; добрая мать, которой он был любимцем, вносит теперь самовар в гостиную; брат и две сестренки уже около стола, щебечут и смеются; звенят чайные ложки и блюдца, и легкий пар идет от живительной влаги. «Домой бы теперь!..» Он закрыл лицо руками, приклонился к стеклу и опять зарыдал... Но вдруг плач его пресекся... Ужас напал на него, и он задрожал всем телом. Страшна такая жизнь, какую он испытал сегодня. Он забыл физическую боль тела, лишь только в груди залегло что-то и мешало дышать. Отупел он от страху, и неотразимо ясно представилось ему: «Отверженец!.. тебя все ненавидят! и даже предвидеть нельзя, что с тобой сделают! быть может, сейчас ударят в спину, вырвут клок волос из головы, плюнут в лицо...». В классе совершенно темно, потому что начальство из экономического расчета зажигало лампу только в часы занятий. В этой темноте могут сделать с ним что угодно, и не узнаешь, кто над тобой сорвет гнев свой и отомстит за товарищество. «Не буду больше», — прошептал он, и не было тени злобы в его душе. «Того и стою!» — прокрадывалось в его сознание. Он желал примириться с товариществом и душевно просил пощады. Он уже ненавидел начальство, сделавшее его фискалом, и готов был сам вырвать клок волос из головы того товарища, который займет его место. Семенов решился просить у всего класса прощения и публично отказаться от шпионства. Но вдруг он услышал, что будто кто-то крадется к нему; он в страхе поспешно оставил окно и неизвестно куда скрылся в темноте. В классе так темно, что за два шага не распознать лица человеческого. Всякие игры прекращались в эти часы и бурсак мог развлекаться только звуками, странными и разнообразными. Общее впечатление было дико... Звуки мешаются и переплетаются. Раздается крик какого-то несчастного, которому, вероятно, ''въехали в загорбок''; слышен напев на «Господи воззвах, глас осьмый»; вырывается из концерта патетическая нота в верхнее re; кого-то еще треснули по роже; у печки поют: «Отроцы семинарстии, посреде кабака стояще, пояху: подавай, наливай; мы книги продадим, тебе деньги отдадим»; слышен плач; ''грегочет'' какая-то тварь, то есть ржет по-лошадиному, выделывая «и-и-го-го-го-го!». Ругань висит в воздухе, крики и хохот, козлоглагольствуют, грегочут и поют на гласы и вкушают затрещины. В Камчатке, под управлением заматерелого Митахи, хранителя училищных преданий, поется стих, сложенный еще аборигенами бурсы: ::Сколь блаженны те народы, ::Коих крепкие природы ::Не знали наших мук, ::Не ведали наук! :Тут в столовую заглянешь, :Щей негодных похлебаешь, :Опять в свой класс идешь, :Идешь, хоть и воешь... ::А тут архангелы подскочат, ::Из-за парты поволочат, ::Давай раба терзать, ::Лозой его стегать... Бедняги! недаром же так дико в вашем классе. Вас волочат, терзают, стегают!.. Сочувственно подстают к голосу Митахи голоса его товарищей. К сожалению, конец песни, которая пелась каким-то замогильным, грустным напевом, забылся и не дошел до нас... В другом месте слышно: :На поповой-то на даче :Мужичок едет на кляче, :Хлибушку везе, :Хлибушку везе... :Мужичье к возью бежали, :Кулачьем в возье совали: :— Ще, бра', продаешь? :Ще, бра' продаешь? :Им сказали, ще овес; :Мужик вынул да потрес :На горсти своей, :На горсти своей. Еще слышно: :А как взяли козла :Поперек живота, :Как ударили козла :О сырую мать-землю; :Его ноженьки :При дороженьки, :Голова его, язык :Под колодою лежит... После каждого двустишия припевалось: :Ти-ли-ли-ли-ли-ли-ли и потом повторение второго стиха. А вот и еще отрывок: :Любимцы... Аполлона :Сидят беспечно in caupona [в кабачке, в харчевне]. :Едят селедки, merum [чистое, неразбавленное вино] пьют :И Вакху дифирамб поют: :«О, как ты силен, добрый Вакх! :Мы tuum regnum [твое царство] чтим в мозгах: :Dum caput nostrum [пока нашу голову] посещаешь, :Оттуда curas [заботы] выгоняешь, :Блаженство в наши льешь сердца :И dignus domini [достойный господа] отца. :Мы любим Феба, любим муз: :Они с богами нас равняют, :Они путь к счастью прокладают, :Они дают нам лучший вкус; :Sed omnes haec [но все эти] плоды ученья :Conjunctae sunt [соединены] всегда с томленьем... :Давно б наш юный цвет увял, :Когда б ты нас не подкреплял!» Восьмипесенная «Семинариада» составлена давно и переходит по преданию от одного поколения к другому. В местных песнях и стихах отразилось, как товарищество смотрело на науку и на своих начальников... Из общего же всем репертуара певались здесь либо жестокие романсы: «Стонет сизый голубочек», «Ночною темнотою», «Я, бедная пастушка», «Уж солнце зашло вверх, горя» и т. п., либо чисто народные песни: «Ах вы. сени», «Вниз по матушке по Волге», «Как за реченькою, как за быстрою», «Полно, полно нам, ребята, чужо пиво пити» и т. п. Но вот какой-то отпетый возглашает еще стих домашнего изделия: :В восьмом часу по утрам, :Лишь лампы блеснут на стенах, :Мужик Суковатов несется, :Несется в личных сапогах... Повисли в воздухе хохот, остроты и крепкая ругань против начальства... Опять какая-то шельма грегочет... десятеро загреготали ...двадцать человек... счету нет... Появились лай, мяуканье и кряканье, свист и визг. Ко всей этой ерунде присоединилась голосов в сорок бурсацкая ''разноголосица'': участвующие в ней разбирают между собою все тоны, употребляемые в пении, и все ноты берут сразу. Между тем сырость и холод пронимают приходчину до костей; благим матом затягивается: «холодно, холодно!» — это призывный к согреванию звук, после которого ученики начинают махать руками наподобие тому, как греются извозчики, и стонут — душу надрывают: «холодно, холодно!» — «Домового ли хоронят, ведьму ль замуж выдают?» Пастей во сто выработывается бесшабашный гвалт, и все это совершается в непроглядной темноте. Если бы привести в класс свежего человека, не слыхавшего стенаний бурсака, он подумал бы, что это грешные души воют в аду. Грегочут, тянут «холодно», дуют разноголосицу во все ноты; в вопиющих и взывающих звуках растут-разрастаются голоса и отдаются дрожью в оконных стеклах... Существует ли на свете еще какой-нибудь нелепый звук, который не отыскался бы в этой массе крика, пенья и гуденья! Но вот что-то новое зарождается в душном, промозглом воздухе кромешного класса; что-то встало над всеми голосами. Заслышали товарищи знаменитый громадный бас Великосвятского, гласящего «благоденственное и мирное житие»; с неудержимою силою оглушаются товарищи последними словами: «благополучно ныне почивающему на лаврах курсу многая лета!». На необъятной нотище разрешается последний звук... В одно мгновение, точно по одному темпу, смолкли все... Товарищество наслаждается; оно страстно любит крепкий звук... Но минута — и стоголосое «многая лета!» отвечало басу... Надо заметить, что товарищество уважало, кроме отпетых, потом силачей, потом голов, выносящих многоградусный хмель, — уважало и обширных басов. Бурса любит хорошие голоса, бережет их, лелеет, выручает из всякой беды. Ученики еще дома привыкли петь в церкви, славить Христа, служить панихиды и молебны, читать часы и апостол, отчего у них развиваются голоса и любовь к пению. В училищах часто бывают превосходные певческие хоры. Около Великосвятского слышно одобрение. — Господа, концерт! — предложил кто-то. — «На реках вавилонских». — Да нот нет!.. — На память!.. — Зови маленьких певчих. Через несколько минут поется концерт. Ни одного дикого звука нет в классе. Дисканты плачут детскими голосами; бас, как подавленная сила, гудит и сдержанно ропщет; слышен крик вавилонянина: «Воспойте нам от песней сионских!»; чудится, как в гневе и нетерпении топает ногами грозный деспот... «Каково воспоем на земле чуждей песнь господню?» — отвечают плачущие, робкие голоса детей; женские слезы слышны в грудных дискантах. Высокими, тихими и страстными нотами восходит плач и наконец переходит в сильные, грозные голоса: «Дщи вавилоня, окаянная! блажен, кто возьмет твоих младенцев и расшибет их головы о камень!». После концерта все стихло. Ученики, укрощенные на время стройным пением, рассказывают друг другу сказки, вспоминают каникулы, толкуют о начальстве и товариществе. Изредка кого-нибудь треснут по шее. Митаха, хранитель преданий, поет заунывным голосом: :А как взяли козла :Поперек живота... Но ученики недолго сидели скромно и тихо. — Приходчину дуть! — раздался чей-то голос. — Идет! — отвечают на голос. Собирается партия человек двадцать, и ноябрьским вечером крадутся через двор, в класс приходских учеников. Приходчина, тоже сидящая в сени смертней, ничего не ожидала. Второуездные, сделавши набег, рассыпались по классу, бьют приходчину в лицо, загибают ей салазки, делают смази, рассыпают постные и скоромные, швычки и подзатыльники. Кто бьет? за что бьет? Черт их знает, и черт их носит!.. Плач, вопль, избиение младенцев! На партах и под партами уничтожается горе-злосчастная приходчина. Больно ей. В этих диких побиениях приходчины, совершаемых в потемках, выражалась, с одной стороны, какая-то нелепая удаль: «раззудись, плечо, размахнись, кулак!», а с другой стороны — «трепещи, приходчина, и покоряйся!». Впрочем, в таких случаях большинство только удовлетворяло своей потребности побить кого-нибудь, дать вытряску, лупку, волосянку, отдуть, отвалять, взъерепенить, отмордасить, чтобы чувствовалось, что в твоих руках пищит что-то живое, страдает и просит пощады, и все это делается не из мести, не из вражды, а просто из любви к искусству. Натешившись вдоволь и всласть, рыцари с торжественным хохотом отправляются восвояси. Истрепанная приходчина охает, плачет и щупает бока свои. Когда рыцари вернулись в класс, там шла новая забава. — Мала куча! — кричало несколько человек. Среди класса, в темноте, шла какая-то возня — не то игра, не то драка... Смех и брань раздавались оттуда. Усиливается возня. Обыкновенно, когда кричали «мала куча», то это значило, что кого-нибудь повалили на пол, на этого другого, потом третьего и т. д. Упавшим не дают вставать. Человек тридцать роются в куче, сплетаясь руками и ногами и тиская друг другу животы. Успевшие выбиться из кучи и встать на ноги стараются повалить других, еще не упавших на пол, и постоянно раздается в несколько голосов: — Мала куча! Не окончилась еще эта возня, как затеялась новая. — Масло жать! — кричали из угла у печки. Слышно, как толпа пробирается в угол, напирает и давит своею массою попавших к стене, при криках: — Михалка, вали! — Васенда, при! — Работай, Шестиухая Чабря... — Тисни, Хорь, тисни! Попавшие к стене еле дышат, силятся выбиться наружу, а выбившись, в свою очередь жмут масло. Но обе игры неожиданно прекратились... Раздался пронзительный, умоляющий вопль, который, однако, слышался не оттуда, где игралась «мала куча», и не оттуда, где «жали масло». — Братцы, что это? братцы, оставьте!.. караул!.. Товарищи не сразу узнали, чей это голос... Кому-то зажали рот... вот повалили на пол... слышно только мычанье... Что там такое творится? Прошло минуты три мертвой тишины... потом ясно обозначился свист розог в воздухе и удары их по телу человека. Очевидно, кого-то секут. Сначала была мертвая тишина в классе, а потом едва слышный шепот... — Десять... двадцать... тридцать... Идет счет ударов. — Сорок... пятьдесят... — А-я-яй! — вырвался крик... Теперь все узнали голос Семенова и поняли, в чем дело... — Ты, сволочь, кусаться! — Это был голос Тавли. — Ай, братцы, простите!.. не буду!.. ей-богу, не бу... Ему опять зажали рот... — Так и следует, — шептались в товариществе... — Не фискаль вперед!.. Уже семьдесят... Боже мой, наконец-то кончили! Семенов рыдал сначала, не говоря ни слова... В классе было тихо, потому что всячески совершилось дело из ряду вон... Облегчившись несколько слезами, но все-таки не переставая рыдать, Семенов, потеряв всякий страх от обиды и позора, кричал на весь класс: — Подлецы вы эдакие!.. Чтобы вам всем... — И при этом он прибавил непечатную брань. — Полайся! — На зло же расскажу все инспектору... про всех... Неизвестно, от кого он получил затрещину, и опять зарыдал на весь класс благим воем. Некоторые захохотали, но многим было жутко ...отчего? Потому что при подобных случаях товарищество возбуждалось сильно, отыскивало в потемках своих нелюбимцев и крепко било их. Между тем рыдал Семенов. Невыразимая злость на обиду душила его; он в клочья разорвал чью-то попавшуюся под руку книгу, кусал свои пальцы, драл себя за волосы и не находил слов, какими бы следовало изругаться на чем свет стоит. Измученный, избитый, иссеченный, несколько раз в продолжение вечера оскорбленный и обиженный, он теперь совершенно одурел от горя. Жаль и страшно было слышать, как он шептал: — Сбегу... сбегу... зарежусь... жить нельзя!.. Надобно честь отдать товарищам: большая часть, особенно первокурсные, в эту минуту сочувствовали горю Семенова. У некоторых были даже слезы на глазах — благо темно, не заметят. Второкурсные храбрились, но и на них напала тоска, смешанная со страхом. Все понимали, что такое дело даром не пройдет и что великого сеченья должна ожидать бурса. Тихо было в классе; лишь Семенов рыдал... Что-то злое было в его рыданиях... но вот они вдруг прекратились, и настала мертвая тишина. — Что с ним? — спрашивали ученики. — Не случилось ли беды? — Да жив ли он? — Братцы, — закричал Гороблагодатский, освидетельствовав парту, на которой сидел Семенов, — он пошел жаловаться! — Опять фискалить! — раздалось несколько голосов. Расположение товарищей мгновенно переменилось; посыпалась на Семенова злая брань. — Смотрите, не выдавать, ребята! — Э, не репу сеять!.. — слышались ответные голоса. — А ты как же, Тавля? — Я скажу, что хотел заступиться за него, и в то время, как отдергивал от его рта чью-то руку, он и укусил мою. — Молодец Тавля. Однако Тавля дрожал, как осиновый лист. — А что цензор будет говорить? — он должен донести, а то ему придется отвечать. — А скажу, что меня не было в классе, — вот и все! В это время раздался звонок, возвестивший час занятий. Отворилась дверь, и в комнату внесли лампу о трех рожках. От столбов полосами легли тени по классу, и осветились неуклюжие здоровенные парты, голые и ржавые стены, грязные окна, осветились угрюмым и неприветливым светом. Второкурсные собрались на первых партах и вели совещания о текущих событиях. Начались занятия; но странно, несмотря на прежестокие розги учителей, по крайней мере человек сорок и не думали взяться за книжку. Иные надеялись получить в нотате хорошую отметку, подкупив авдитора взяткой; иные думали беспечно: «авось-либо и так сойдет!», а человек пятнадцать, на задних партах, в Камчатке, ничего не боялись, зная, что учителя не тронут их: учителя давно махнули на них рукой, испытав на деле, что никакое сеченье не заставит их учиться; эти счастливцы готовились к исключению и знать ничего не хотели. Лень была развита в высшей степени, а отсутствие всякой деятельности во время занятных часов заставило ученика выработать тот элемент училищной жизни, который известен под именем школьничества, элемент, общий всякому воспитательному заведению, но который здесь, как и все в бурсе, является в оригинальных формах. Сидящие в Камчатке пользовались некоторыми привилегиями; на их шалости цензор, наблюдающий тишину и порядок, смотрел сквозь пальцы, лишь бы не шумели камчадалы. Пользуясь такими льготами, камчадалы развлекались как умели. Гришкец толкает Васенду и шепчет: «следующему», Васенда толкает Карася, Карась Шестиухую Чабрю, передавая то же слово; этот передает дальнейшему, толчок переходит на другую парту, потом на третью и так перебирает всех учеников. Вон Комедо, объевшись, спит, а Хорь, нажевав бумаги, сделал комок, который называется ''жевком'', и пустил его в лицо спящего товарища. Комедо проснулся и пишет к Хорю записку: «После занятия тебе я спину сломаю, потому что не приставай, если к тебе не пристают», и опять засыпает. Записок много пересылается по комнате; в одной можно читать: «Дай ножичка или карандаша», в другой: «Эй, Рабыня! (это прозвище ученика) я ужо с тобой на матках в чехарду», в третьей «Пришли, дружище, табачку понюшку, после, ей-богу, отдам»; а вот Хитонов получил безымянную ругательную записку: «Ты, Хитонов, рыжий, а рыжий-красный — человек опасный; рыжий-пламенный сожег дом каменный». Ответы и требуемые вещи идут по той же почте. Дети развлекаются по мере возможности. Многие корчат гримасы, ловят нос языком, косят глаза, пялят рот пальцами, показывая искривленное лицо другим или рассматривая его в трехкопеечное зеркальце. Плюнь умеет корчить рожи на номера: он высунул язык в левую сторону, нос подпер пальцем к правой щеке, глаза выпучил, щеки отдул — это номер пятый. Всех номеров двенадцать. Авдитор, по прозванью Богиня, жует резину, третий день не выпуская ее изо рта; она скоро превратится в мягкую массу; потом надо надуть ее воздухом, сжать пальцами, вследствие чего образуется пузырек; пузырьком великовозрастный ударит себя по лбу и услышит легкий треск; чтобы насладиться таким счастьем, он работает усердно, не щадя своих челюстей, а когда устанет, то дает пожевать подавдиторному. Мямля сделал панораму из конфетных картинок и любуется ею целый час и в сотый раз; у него же из билетиков от леденцов сделан оракул: по леденечным билетикам красны девицы гадают о женихах, а он — вспорют его завтра или нет. Сосед его сделал ''пильщика'', то есть деревянную куклу с пилою, и, отыскав равновесие, поставил ее на краю парты и заставляет ее качаться. Чеснок запихнул себе в нос нитку, под сильным вдыханием воздуха проводит ее в рот и, передергивая нитку взад и вперед, показывает эту штуку своему ''закоперщику'' (другу) Мямле. Один великовозрастный камчадал оттачивает перочинный нож и потом бреет верхнюю губу и щеки. Выбрившись, он начинает долбить в парте ящичек. Другой великовозрастный делает цепочку из сутуги. Третий великовозрастный свернул бумагу в тонкую трубочку и щекочет ею себе в носу; рожа его сморщилась, он чихнул громко, и ему весело. Двое камчадалов учатся иностранным языкам; один говорит «хер-я, хер-ни, хер-че, хер-го, хер-не, хер-зна, хер-ю, хер-к зав, хер-тро, хер-му»; следует лишь вставить после каждого слога «хер» и выйдет не по-русски, а ''по-херам''. Другой отвечает ему еще хитрее: «ши-чего ни-цы, ши-йся не бо-цы», то есть «ничего не бойся». Это опять не по-русски, а ''по-шицы''; здесь слово делится на две половины, например: розга, к последней прибавляется ''ши'' и произносится она сначала, а к первой ''цы'' и произносится она после; выходит ''ши-зга ро-цы''. Пентюх на последней парте занимается типографским искусством: он слюнит кость на суставе пальца, прикладывает сустав на печатную букву в учебнике и потом вырывает ее; снявши букву с пальца, он переводит ее на бумагу; таким образом печатается какое-нибудь слово. Под последними партами улеглись на постланные на пол шубы человек пять и рассказывают сказки и побывальщины. На многих скучное, монотонное, без всякого содержания занятное время нагнало непобедимый сон; спят на пятой парте, спят на седьмой, спят на двенадцатой, спят под партами. Так камчатники и второкурсные, приготовившие уроки, проводят занятные часы. Веселая жизнь! Но только записные, безнадежные лентяи, готовящиеся получить титулку, пользовались правом развлекаться в занятные часы. Кроме их, было еще много лентяев, кандидатов в камчадалы, но еще не камчадалов. Провождение времени этими учениками было еще бесцветнее. Они тоже развлекались по-своему, но так как им необходимо было притворяться, будто они дело делают, то и развлечения их были другие. Цапля со всеусердием пишет что-то; со стороны посмотреть, он прилежнейший ученик, а между тем он вот что делает: напишет цифру, под ней другую, потом умножит их; под произведением опять подпишет первую цифру, опять умножит числа и т. д. работает, желая узнать, что из этого выйдет. Порося придавил глаз пальцем и любуется, как перед ним двоятся и троятся предметы; потом, затыкая и оттыкая уши, слушает жужжанье и легкий говор в классе, как оно прерывающимися звуками отдается в его ушах; а не то он приставит ухо к парте и рассуждает, отчего это через дерево усиливается звук. Один первокурсный нащипывает себе руку, желая приучить ее хоть к тепленьким щипчикам. Другой завязал конец пальца ниткой и любуется на затекшийся кровью палец. Третий насасывает руку до крови... Изобретают самые пустые и, кажется, неинтересные занятия, например, прислушиваются, как бьется пульс, заберут в легкие воздуху и усиливаются как можно дольше удержать его в груди, задают себе задачу — не мигнуть ни разу, пока не сосчитают тысячу, сбивают слюну во рту и потом выплевывают на пол, читают страницу сзаду наперед и притом снизу вверх, положат натаскать из головы сотню волос и натаскают; кто болтает ногами, кто ковыряет в носу, перемигиваются, передают друг другу разные знаки, руками выделывают разные акробатические штуки... Иной сидит, положив голову на ладони, и смотрит в воздух беспредметно: он мечтает о матери, сестрах, о соседнем саде помещика, о пруде, в котором ловил карасей... и урок ему нейдет на ум. Некоторые, зажмурив глаза и стараясь попасть пальцем в палец, гадают, будет ли сечь завтра учитель или нет, и когда выходит — будет, то соображают, где бы взять денег в долг, чтобы подкупить авдитора, а за книжку и не думают браться. Иные сидят обессмыслевши и млеют в тоске неисходной, ожидая скоро ли пройдут три узаконенных часа и ударит благодатный звонок, возвещающий ужин, тупо глядя на тускло горящую лампу. У этих бурсаков не хватает силы воли взяться за урок. Но что это значит? — спросит читатель. — Неужели занимательнее читать страничку снизу вверх, как это делают некоторые для развлечения, нежели сверху вниз?.. Да пожалуй, что и занимательнее. Недаром же сложилась в бурсе песня, которая говорит, что «блаженны народы, не ведающие наук», что нужно иметь «крепкую природу» для училищных «мук», что ученик, идя в класс, «воет», он «раб», его «терзают». Песня, переходящая от поколения к поколению, недаром сложилась. Главное свойство педагогической системы в бурсе — это долбня, долбня ужасающая и мертвящая. Она проникала в кровь и кости ученика. Пропустить букву, переставить слово считалось преступлением. Ученики, сидя над книгою, повторяли без конца и без смыслу: «стыд и срам, стыд и срам, стыд и срам... потом, потом... постигли, стигли, стигли... стыд и срам потом постигли...». Такая египетская работа продолжалась до тех пор, пока навеки нерушимо не запечатлевалось в голове ученика «стыд и срам». Сильно мучился воспитанник во время урока, так что учение здесь является физическим страданием, которое и выразилось в песне: «Сколь блаженны те народы». При глухой долбне замечательны в училищной науке возражения. Педагоги получали воспитание схоластическое, произошли всевозможную синекдоху и гиперболу, острием священной хрии вскормлены, воспитаны тою философией, которая учит, что «все люди смертны, Кай — человек, следовательно Кай смертей» или что «все люди бессмертны, Кай — человек, следовательно Кай бессмертен», что «душа соединяется с телом по однажды установленному закону», что «законы тожества и противоречия неукоснительно вытекают из нашего я или из нашего самосознания», что «где является свет, там уничтожается тьма», что «смирение есть источник всякого блага, а вольнодумство пагубно и зазорно» и т. п. Они упражнялись в диалектике, разрешая такие, например, вопросы: «может ли диавол согрешить?», «сущность духа подлежит ли в загробной жизни мертвенному состоянию?», «первородный грех содержит ли в себе, как в зародыше, грехи смертные, произвольные и невольные?», «что чему предшествует: вера любви или любовь вере?» и т. п. Окончательно же окрепли их мозги в диспутах, когда они победоносно витийствовали на одну и ту же тему pro и contra [за и против (лат.)], смотря по тому, как прикажет начальство, причем пускались в дело все сто форм схоластических предложений, все роды и виды софизмов и паралогизмов. Еще во время детства у них явилось расположение разрешать: «что такое сущность?», «что такое целое?», «спасется ли Сократ и другие благочестивые философы язычества или нет?», и им очень хотелось, чтобы нет. Особенно же любили учителя доказывать, что человек есть существо бессмертное, одаренное свободно-разумной душою, царь вселенной, — хотя странно, в действительной жизни они едва ли не обнаруживали того убеждения, что человек есть не более не менее, как бесперый петух. Все это слышалось в возражениях педагогов. Ученик до боли в висках напрягал голову, когда приходилось разрешать великие вопросы педагогов-философов, но, к благополучию его, возражения давались редко и вообще считались ученою роскошью. Над всем царила всепоглощающая долбня... Что же удивительного, что такая наука поселяла только отвращение в ученике и что он скорее начнет играть в плевки или проденет из носу в рот нитку, нежели станет учить урок? Ученик, вступая в училище из-под родительского крова, скоро чувствовал, что с ним совершается что-то новое, никогда им не испытанное, как будто пред глазами его опускаются сети одна за другою, в бесконечном ряде, и мешают видеть предметы ясно; что голова его перестала действовать любознательно и смело и сделалась похожа на какой-то препарат, в котором стоит пожать пружину — и вот рот раскрывается и начинает выкидывать слова, а в словах — удивительно! — нет мысли, как бывало прежде. Только ученики, соединившие в себе способность долбить со способностью отвечать на возражения, никогда не задумывались над уроком. Но для этого надо было родиться ''башкой''. Бывали удивительные башки. Так, некто Светозаров выучил из латинского лексикона Розанова слова и фразы на четыре буквы; начав с «A, ab, abc», он отхватывал несколько печатных листов, не пропуская ни одного слова, и такой подвиг был предпринят единственно из любви к искусству. Но немногие были способны к училищным работам; большинству они давались трудно, и лишь розги заставляли заниматься. Вон Данило Песков, мальчик умный и прилежный, но решительно неспособный долбить слово в слово, просидев над книгой два часа с половиной, поводит помутившимися глазами... и что же?.. он видит, многие измучились еще более, чем он, многие еще доканчивают свою порцию из учебников, озабоченно вычитывая урок и подняв голову кверху, как пьющие куры. Иные чуть не плачут, потому что невысокий балл будет выставлен против их фамилии в нотате. Один, желая возбудить в себе энергию, треплет сам себя за волоса... Э, бедняга, хоть сам-то пожалей себя! брось ты книгу под парту либо наплюй в нее — все равно завтра твое тело будет страдать под лозами... ступай-ка, дружище, в Камчатку — там легче живется; а дельных знаний у камчатников, право, не меньше, нежели у самого закаленного башки. Ученик, вглядываясь в измученные долбнею лица товарищей, невольно спрашивает себя: «Зачем эти труды и страдания? к чему эта возня с утра до вечера над опротивевшим учебником? разве мы не люди?». Среди таких размышлений выскочит без спросу, сам собою, кончик урока и простучит всеми словами в голове. Под конец занятия у прилежного ученика голова измается; в ней не слышно ни одной мысли, хотя и являются они, послушные сцеплению идей, как это бывает с человеком во сне. Невесела картина класса... Лица у всех скучные и апатические, а последние полчаса идут тихо, и, кажется, конца не будет занятию... Счастлив, кто уснуть сумел, сидя за партой: он и не заметит, как подойдет минута, возвещающая ужин. Но вечер кончился очень занимательно. Минут за тридцать до звонка явился в классе Семенов. Бледный и дрожащий от волнения, вошел он в комнату и, потупясь, ни на кого не глядя, отправился на свое место. Занятная оживилась: все смотрели на него. Семенов чувствовал, что на него обращены сотни любопытных и злобных глаз, холодно было у него на душе, и замер он в каком-то окаменелом состоянии. Он ждал чего-то. Минуты через четыре снова отворилась дверь; среди холодного пара, ворвавшегося с улицы в комнату, показались четыре солдатские фигуры — служителя при училище: один из них был Захаренко, другой Кропченко — на них была обязанность сечь учеников; двое других, Цепка и Еловый, обыкновенно держали учеников за ноги и за голову во время сечения. Мертвая тишина настала в классе... Тавля побледнел и тяжело дышал. Скоро явился инспектор, огромного роста и мрачного вида. Все встали. Он, ни слова не говоря, прошелся по классу, по временам останавливаясь у парт, и ученик, около которого он останавливался, дрожал и трепетал всем телом... Наконец инспектор остановился около Тавли... Тавля готов был провалиться сквозь землю. — К порогу! — сказал ему инспектор после некоторого молчания. — Я... — хотел было оправдываться Тавля. — К порогу! — крикнул инспектор. — Я заступался за него... он не понял... Инспектор был сильнее всякого бурсака. Он схватил Тавлю за волосы и дал ему трепку; потом наклонил его за волоса лбом к парте, а другой рукой, кулаком, ударил ему в спину, так что гул раздался от здорового удара по крепкой спине; потом, откинув Тавлю назад, инспектор закричал: — К порогу! Тавля после этого не смел рта разинуть. Он отправился к порогу, разделся медленно, лег на грязный пол голым брюхом; на плеча и ноги его сели Цепка и Еловый... — Хорошенько его! — сказал инспектор. Захаренко и Кропченко взмахнули с двух сторон лозами; лозы впились в тело Тавли, и он, дико крича, стал оправдываться, говоря, что он хотел заступиться за Семенова, а тот не понял, в чем дело, и укусил ему руку. Инспектор не обращал внимания на его вопли. Долго секли Тавлю и жестоко. Инспектор с сосредоточенной злобой ходил по классу, ни слова не говоря, а это был дурной признак: когда он кричал и ругался, тогда криком и руганью истощался гнев... Ученики шепотом считали число ударов и насчитали уже восемьдесят. Тавля все кричал «не виноват!», божился господом богом, клялся отцом и матерью под лозами. Гороблагодатский злобно смотрел то на инспектора, то на Семенова; Семенов не понимал сам себя: и тени наслаждения местью не было в его сердце, он почти трясся всем телом от предчувствия чего-то страшного, необъяснимого. Бог знает, на что бы он согласился, чтобы только не секли Тавлю в эту минуту. Тавля вынес уже более ста ударов, голос его от крику начал хрипнуть, но все он продолжал кричать: «Не виноват, ей-богу, не виноват... напрасно!». Но он должен был вынести полтораста. — Довольно, — сказал инспектор и прошелся по комнате. Все ожидали, что будет далее. — Цензор! — сказал инспектор. — Здесь, — отозвался цензор. — Кто еще сек Семенова? — Я не знаю... меня... — Что? — крикнул грозно инспектор. — Меня не было в классе... — А, тебя не было, скот эдакой, в классе!.. Завтра буду сечь десятого, а начну с тебя... И тебя отпорю, — сказал он Гороблагодатскому, — и тебя, — сказал он Хорю. Потом инспектор указал еще на несколько лиц. Гороблагодатский грубовато ответил: — Я не виноват ни в чем... — Ты всегда виноват, подлец ты эдакой, и каждую минуту тебя драть следует... — Я не виноват, — ответил резко Гороблагодатский. — Ты грубить еще вздумал, скотина? — закричал инспектор с яростью. Гороблагодатский замолчал, но все-таки, стиснув зубы, взглянул с ненавистью на инспектора... Выругав весь класс, инспектор отправился домой. На товарищество напал панический страх. В училище бывали случаи, что не только секли десятого, но секли поголовно весь класс. Никто не мог сказать наверное, будут его завтра сечь или нет. Лица вытянулись; некоторые были бледны; двое городских тихонько от товарищей плакали: что, если по счету придешься в списке инспектора десятым?.. Только Гороблагодатский проворчал: «не репу сеять!» и остервенился в душе своей и с наслаждением смотрел на Тавлю, который не мог ни стать, ни сесть после экзекуции. Гороблагодатский намеревался идти к Семенову и избить его окончательно; он уже сказал себе: «семь бед — один ответ»; но вдруг лицо его озарилось новой мыслью, он злорадостно усмехнулся и проговорил: — ''Пфимфа''! Семенов совершенно замер... Он был в том состоянии, когда человек чувствует, что над ним поднят кулак, готовый упасть на его темя каждую минуту, и он каждую минуту ждет удара тяжелого. Он был точно стиснут и сдавлен со всех сторон... дышать почти нельзя... Черти, черти! какие минуты приходилось переживать бурсаку... — Пфимфа! — сказал Гороблагодатский, подходя к цензору, и стали они шептаться... Ударил звонок к ужину. Сердца несколько повеселели... — Становись в пары! — закричал цензор... Минуты через две ученики отправились в столовую и, пропевши в пятьсот голосов «Отче наш», принялись за скудную пищу... Когда толпа обратно валила из столовой, цензор подошел к Бенелявдову и повторил загадочное слово: — Пфимфа! — Следует! — ответил Бенелявдов. Уже в обители священной Привратник запер крепко вход, И схимник в келье единенной На сон грядущий preces [молитвы] чтет... Морфей на город сыплет маки, Заснул народ мастеровой; Одни не дремлют лишь собаки, Да кой-где вскрикнет часовой... Вторично петухи кричали... Был ночи час; все крепко спали... Так «Семинариада» описывает ночь... Во втором этаже, по правую руку огромного училищного двора, помещаются 6, 7, 8, 9 и 10-й номера спален. Эти спальни соединены между собой. Задний отдел трех номеров носил название ''Сапога''. Это были спальни своекоштных; поэтому утром и вечером, особенно в первые недели после больших праздников, в Сапоге и других двух комнатах открывался чисто обжорный ряд. Сюда стекалось все училище; ученики толпами переходили от одной кровати к другой; из под кроватей, числом до двухсот в этих номерах, выдвигались сундуки, наполненные, кроме книг, разными съестными припасами. С дома, особенно с деревень, привозились в запас огромные белые хлебы, масло, толокно, грибы в сметане, моченые яблоки. От этих припасов отделялись особого рода запахи и наполняли собою воздух; с этими запахами мешались нецензурные миазмы; от стен, промерзавших зимою в сильные морозы насквозь, несла сырость, сальные свечи в шандалах делали атмосферу горькою и едкою, и ко всему этому надо прибавить, что в углу у дверей стоял огромный ушат, наполненный до половины какою-то жидкостью и заменявший место нечистот. К такой ядовитой атмосфере должен был привыкать ученик, и поверит ли кто, что большинство, живя в зараженном воздухе, утрачивало наконец способность чувствовать отвращение к нему!.. Другая беда — холод был для ученика более невыносим. Начальство печей не топило по неделе; ученики воровали дрова, но это не всегда случалось, и товарищество, ложась под холодные одеяла, должно было покрываться своими шубами и шинелями. Огромные комнаты спален, со столбами посредине, как и в классах, слабо освещались, и темные тени ложились полосами по кроватям. Ученики храпели и бредили; некоторые во сне скрипели зубами. Доскажем последние события зимнего вечера в бурсе. Из комнат Сапога неожиданно появилась фигура и отправилась в угол девятого номера; там поднялись еще две фигуры... Между ними начались совещания. — У тебя пфимфа? — спрашивал один. — У меня. — Давай сюда. Все три фигуры отправились в угол и там остановились около кровати Семенова... Один из участников держал в руках сверток бумаги в виде конуса, набитый хлопчаткою. Это и была пфимфа, одно из варварских изобретений бурсы. Державший пфимфу босыми ногами подкрался к Семенову. Он зажег вату с широкого отверстия свертка, а узким осторожно вставил в нос Семенову. Семенов было сделал во сне движение, но державший пфимфу сильно дунул в горящую вату; густая струя серного дыму охватила мозги Семенова; он застонал в беспамятстве. После второго, еще сильнейшего дуновения он соскочил, как сумасшедший. Он усиливался крикнуть, но вся внутренность его груди была обожжена и прокопчена дымом. Задыхаясь, он упал на кровать. Участники этого инквизиторского дела тотчас же скрылись. Слышалось глубокое храпенье Семенова, прерываемое тяжкими стонами. На другой день его замертво стащили в больницу. Доктор понять не мог, что такое случилось с Семеновым, а когда сам Семенов очувствовался и получил способность говорить, то оказалось, что он сам не помнит, что с ним было. Начальство подозревало, что враги Семенова что-нибудь да сделали с ним, но разыскать ничего не могло. На другой день были многие пересечены в училище, и многие напрасно... '''1862''' === БУРСАЦКИЕ ТИПЫ. ОЧЕРК ВТОРОЙ === Три часа утра. В спальне, именуемой ''Сапог'', все покоится. Слышится храп и легкий бред; некоторые скрипят во сне зубами, чего терпеть не могли бурсаки и за что нередко набивали рот скрипевшего золою с целью отучить от дурной привычки; иные стонут от прилившей крови к голове и груди, а завтра рассказывать будут, как их домовой душил. Только после усиленного вглядывания в мрак, наполняющий воздух Сапога, можно рассмотреть множество бурсацких тел, брошенных на кровати и покрытых поверх одеял шубами, халатами, накидками и обносками разного рода. В углу кто-то поднялся и на босую ногу, крадучись осторожно, начал обходить кровати. Он останавливался изредка там и сям и потом продолжал путь далее. Это был училищный вор, знаменитый некогда Аксютка. Один спящий юноша был покрыт волчьей шубой. В той шубе много было паразитов, которые наконец доняли бурсака. Он разбросался, шуба свесилась на пол, одной лишь половиной покрывая спящего. Аксютка наклонился к изголовью товарища, отыскал ворот шубы и, сдернув ее с бурсака в один миг, мгновенно скрылся. Искусанное тело скраденного горело огнем, прохладный воздух освежил его, и он благодаря Аксютке уснул сладко и спокойно. Аксютка между тем успел запрятать шубу впредь до распоряжения ею, после чего отправился в свой угол, где и заснул невинным сном праведника. Четыре часа. Вошел Захаренко. (На нем, кроме обязанности сечь учеников, лежала еще обязанность будить их и возвещать колокольчиком начало и конец классов). Он, проходя по рядам между кроватями, звонил яро над головами спящих направо и налево. Ученики вскакивали, чесали бока и ''овчину'' на голове, отплевывались, зевали и крестили рты; иные тупо глядели, не понимая сразу, зачем их будят в такую рань, и опять тяжело падали на постели. — В баню! в баню! — провозглашал Захаренко. — Эй, вы!.. И-го-го-го! — загреготал кто-то. В баню пускали по утрам раным-раненько. Срам было днем выпустить в город эту массу бурсаков, точно сволочь Петра Амьенского, грязных, истасканных, в разнородной одежде, никогда не ходивших скромно, но всегда с нахальством, присвистом и греготом, стремящихся рассыпать скандалы на всю окрестность. В продолжение всей истории училищной жизни только и был один случай, когда днем отпустили бурсаков в баню, но после начальство долго раскаивалось в своем распоряжении. Но об этом после. — Живо! — крикнул спальный старший. — Подымайся! — кто-то заревел неистовым, раздирающим уши и душу голосом. — Грешные тела мыть! — отвечали еще неистовее. Спальня Сапога наполнилась шумом. Скоро и охотно одевались бурсаки, потому что баня для учеников была чем-то вроде праздника. Выдвигаются сундуки; у кого есть чистое белье, связывают узлы; у кого есть деньжонки, запасаются грошами; всем весело, потому что хоть раз в две недели бурсаки подышат свежим воздухом и увидят иные, не казенные лица, а главное — день бани для бурсака был днем разнообразных промыслов и похождений. — В пары! — командовал старший. Установились в пары. — Марш! Длинной вереницей отправились из спальни Сапога. На лестнице они повстречали еще своекоштных, к хвосту их пристали еще несколько номеров; у ворот их ожидали номера казенных учеников. Только городские остались в училище. Они ходили в баню дома, по субботам. Во главе ополчения стоял ''Еловый'', солдат из училищной прислуги. Ему было поручено от начальства наблюдать порядок и тишину. Понятно, что порядку и тишины не могло быть под надзором такого педагога, как солдат Еловый. Огромной змеей извивались по мосткам пар двести с лишком, заворачивая из училищных ворот на монастырский двор. Гвалт, смех и неприличные остроты потрясли воздух святыни. Схимник в ''келье единенной'', заслыша гуденье и шум мирской, усерднее и теплее стал молиться о грехах людского рода. Ученикам повстречался рыжий монастырский сторож, до безобразия огромного роста. Сторож редко упускал случай посмеяться над бурсаками, когда бурсаки шли в баню либо по праздникам в город. Ученики насолили чем-то ему. — А, вот и вшивая команда! — сказал он проходившим мимо него ученикам. — Блином подавился! — отвечали ему. Ученикам известно было, что сторож однажды на масленице, не сходя с места, съел семьдесят три блина и выпил четверть ведра ''сиводеру'', то есть водки. — Отчего это леса вздорожали? — спрашивал сторож. — Тебе блины пекли. — Черти! на порку вам пошло! — Рыжий, да ты никак на коне? Али вправду такой длинный? — Златорунный! — Веха! — Каланча! На сторожа градом сыпались насмешки. Где ж одному человеку переговорить более двухсот крепко острящих бурсаков? Он едва успел вставить свое слово: — Слышь, паршивая команда, не воровать на базаре! В него ''Сатана'' пустил ком грязи. Сторож стал лаяться на чем свет стоит. Когда проходили последние пар семьдесят, затеялась оркестрованная брань. — Блин, блин, блин! — запел кто-то. Сторож не знал, что предпринять; голосу его не было слышно. Когда мимо его прошли все, когда слово ''блин'' раздавалось далеко, он крикнул вслед утекающей бурсы: — Сволочь отпетая! Всех вас перепороть следует! Издалека откуда-то едва слышно донеслось: — Бли-и-н! Сторож плюнул; ударили в колокол, он перекрестился набожно и пошел к утрени. Бурса двигалась, большинство правым плечом вперед, по базару. Город спал еще. Бурсаки рассыпали целую серию скандалов Собаки, которых такое обилие в наших святорусских городах, ищут спозаранку, чем бы напитать свое животное чрево; бурсак не упустит случая и непременно метнет в собаку камнем. Шествие их знаменуется порчею разных предметов, без всякого смысла и пользы для себя, а просто из эстетического наслаждения разрушать и пакостить. Вон ''Мехалка'' раскачал тумбу, выдернул ее из земли и бросил на середину улицы. Хохочет животное. Идут ученики мимо двора с окнами в нижнем этаже и барабанят в рамы, нарушая мирный сон горожан. Старушка плетется куда-то и, повстречавшись с бурсой, крестится, спешит на другую сторону улицы и шепчет: — Господи! да это никак бурса тронулась! Хорошо, что она догадалась перейти на другую сторону, а то нашлись бы охотники сделать ей ''смазь'', и ''верховую'', и ''боковую'', и ''всеобщую''. Едет ломовой извозчик. Аксютка пресерьезно обратился к нему: — Дядя, а дядя! — Чаво тебе? — отвечал тот благодушно. — А зачем, братец, ты гужи-то съел? Крючники, лабазники и ломовой народ терпеть не могут, когда их обзывают гужеедами. — Рукавицей закусил! — прибавил кто-то. Мужик озлился и загнул им крутую брань. Когда шли по берегу реки, на которой уже стояли весенние суда. Сатана сделал предложение: — Господа, крикнемте «посматривай!». — Начинай! Сатана начал, и вслед за ним пастей в сорок раздалось над рекой: «посматривай!». На барках мужики с переполоху повскакивали, не понимая, что бы значил такой громадный крик. Когда они разобрали, в чем дело, начали ругаться; слышалось даже: — Эх, ребята, в колье их! На это им ответом было: — Тупорылые! Аншпуг съели! — Посматривай! — хватили бурсаки что есть силы. Над рекой повисла крепкая ругань. Наконец под предводительством солдата-педагога Елового ученики добрались и до торговых бань. Пары остановились. Еловый у двери пропускал по паре, выдавая казеннокоштным по миньятюрному кусочку мыла. Своекоштным не полагалось. Затем пары отправлялись в предбанник, по дороге покупая веник и мочалку, потому что ни того, ни другого казна не давала ученикам. Пары бегом бежали одна за другой, бросаясь в двери предбанника. В дверях была давка: всякий спешил захватить шайку, которых не хватало по крайней мере для третьей части учеников, вследствие чего они должны были сидеть около часу, дожидаясь, пока кто-нибудь не освободится. При этом Аксютка с Сатаной, разумеется, были с шайками. Чрез четверть часа баня наполнилась народом, огласившим воздух бесшабашным гвалтом. Негде было яблоку упасть; все скамейки заняты; иные сидят на полу, иные забрались в ящики, устраиваемые для одежды моющихся. Старшие, цензора и прочие власти занимают отдельную, довольно чистенькую комнатку, назначаемую содержателем для лиц почетных. Дети, потешаясь, хлещут друг друга ладонями по голому телу. Большинство отправилось в паровую баню. Бурсаки страстно любят париться. Полок брали приступом; изредка слышались затрещины, которых бурсак вкушает при всяком случае достаточное количество. Тавля стащил кого-то за волоса, со ''своего'', как он говорил, места. — Катька! — кричит Тавля. — Что? — отвечает тот подобострастно. — Поддай еще! — Не надо, — отвечают голоса. — Я вам дам не надо! — А в ''рождество'' (лицо) хочешь? Это был голос Бенелявдова. С ним Тавля не стал разговаривать. Он опять кричит: — Катька! встань предо мной, как лист перед травой! Катька явился. — Окати меня. Окатил. — Парь меня! Катька парит его. Тавля от удовольствия страшно грегочет. На полке продолжалась возня; стонут, грегочут, визг с присвистом и хлест горячего березняка. Вот пробирается несчастный ''Лягва''. Он был пария бурсы. У Лягвы какое-то скверное, точно гнилое лицо, в пятнах, рябое; про это лицо бурсаки говорили, что на нем ножи точить можно. Куда он ни приходил, воздух делался противным и вредным для легких, потому что этот запах у него был и за пазухой, и на спине, и в карманах, и в волосах. Это несчастное существо, право, кажется, перестало быть человеком, было просто живое и ходячее тело человечье. Проклятая бурса сгноила Лягву, буквально сгноила Лягву. Товарищи не то чтобы ненавидели его, а чувствовали к нему отвращение, и даже редко кто находил удовольствие обижать его. Не поверят, что из пятисот человек в продолжение восьми лет не нашлось никого, кто бы решился не только дать ему руку, но и сказать ласковое слово. Не только ученики его презирали, но даже начальство и прислуга. Мы сказали, что бурса сгноила его тело: это в собственном смысле надо понимать. Он должен был по приговору начальства и товарищества жить и ночевать в спальне, которая была отведена для таких же, как он, отторженников бурсы, двенадцати человек. Дело в том, что были ученики, страдавшие известною болезнью, которая в детском возрасте не составляет еще болезни, а зависит от неразвитости организма. Никто о них не заботился, не лечил. Бурсацкая казна не купила для них даже клеенки, чтобы предохранить тюфяки от сырости и гнили; вместо этого страдавших этой болезнью имели обыкновение в училище сечь голенищами. Честное слово, что в тюфяках заводились черви, и несчастные должны были спать чисто на гноищах. Спросят, отчего же эти ученики сами себя не жалели и не просушивали своих тюфяков по утрам? Попадая в каторжный номер, в котором приходилось дышать положительно зараженным, ядовитым воздухом, ощущать под своим телом ежедневно рой червей, быть в презрении у всех — они делались до цинизма неопрятны и вполне равнодушны к своей личности; они сами себя презирали. Вот факт: Лягва дошел то того, что глотал мух и других насекомых, съел однажды лист бумаги, вымазанный деревянным маслом, ел сальные огарки. Лягва уныло шатался по бане, высматривая, где бы добыть шайку. Он подошел к Хорю, тоскливо и каким-то дряблым голосом проговорил: — Дай шаечки, когда вымоешься. Нищий второуездного класса Хорь даже по отношению к Лягве сумел выдержать роль нищего. Он отвечал: — Три копейки, так дам. — У меня самого только две. — Давай их. — Что же у меня останется? — Ну, давай пять пар костяшек. — У меня их нет. — Убирайся же к черту, fraterculus (братец)! Он подошел к Сатане, которому, кроме этого, было другое прозвище: Ipse (сам). Его никогда не звали собственным именем, и мы не будем звать его. Черти, смотря по тому, к какой нации они принадлежат, бывают разного рода. Есть черт немецкий, черт английский, черт французский и проч. Он ни на одного из них не походит. Ipse был даже и не русский черт; наш национальный бес честен, весел и отчасти глуповат: так он представляется в народных сказках и легендах. Ipse был черт-самородок, дух того ада, которому имя бурса. В качестве черта он и служил такому человеку, каков вор Аксютка. Его прозвали Сатаной за его характерец. В училище существовал нелепый обычай ''дразнить'' товарищей, особенно новичков. Я сейчас объясню, что это значит. Соглашались трое или четверо подразнить кого-нибудь. Они приставали к своей жертве. Сначала насмехались над ней и ругали ее, потом начинались пощипыванья, наконец дело кончалось швычками, смазями, плюходействием. Задача таких невинных развлечений состояла в том, чтобы довести свою жертву до бешенства и слез. Когда цель достигалась, мучители с хохотом бросали свою жертву, которую часто доводили до самозабвения и остервенения; так ''Asinus'' (осел) прошиб кочергой голову ''Идола'', который вывел его из себя. В такого рода потехах всегда принимал деятельное участие Сатана; вряд ли был другой мастер дразнить, как Ipse. Он решался раздражать даже тех, кто был сильнее его. Назойливее, неотвязчивое Сатаны трудно себе представить что-нибудь. Иногда он систематически привязывался с утра до вечера, в продолжение трех дней и более, не давая ни на минуту покоя. Его часто бивали, и жестоко, но ему все было нипочем. Он был какой-то околоченный, деревянный. Только Аксютка мог укрощать его, но и то потому, что Сагана благоговел перед бурсацким гением Аксютки. К такого рода господину обратился с просьбою о шайке Лягва. — А ''вывернись''! — отвечал ему Сатана. — Мне не вывернуться. — Волоса ведь мокрые? — Я не окачивался. — Окатись! вот и шайку дам. — Нет, не могу. Лягва встал в раздумье, не зная, вывернуться или нет. Когда предлагали ''вывернуться'', то ученик подставлял свои волоса, которые партнер и забирал в пясть. Ученик должен был высвободить свои волоса. Державший за волоса имел право запустить свою пятерню только раз в голову товарища, и когда мало-помалу освобождались волоса, он не имел права углубляться в них вторично. Мокрые волоса многие вывертывали очень ловко. Впрочем, бывали артисты, которые решались вывертываться и с сухими волосами: к числу таких принадлежал сам Сатана. Ipse, видя, что Лягва не решается, сказал: — Ну ладно, подожди, только вымоюсь. — Вот спасибо-то! — отвечал Лягва радостно. Он носил воду Сатане, окачивал его, стараясь выслужиться и получить шайку; наконец Сатана вымылся, и Лягва с радостным выражением лица протянул руку к шайке. — Эй, ребята! — закричал Сатана. — Что же ты, Ipse? Но голос Лягвы вопиял, как в пустыне. Человек пятнадцать налетело на призыв Сатаны. — На шарап! Сатана покатил шайку по скользкому полу. Все бросились на нее самым хищным образом. Толкотня, шум, ругань и затрещины. Наконец, когда вымылись многие, шаек освободилось достаточное количество. Лягва добыл шайку и начал с ожесточением намыливать голову, но лишь только волоса его и лицо покрылись густой пеной мыла, как Сатана, вернувшийся зачем-то в баню, вырвал у него шайку и сделал ему смазь всеобщую. Лягва в испуге раскрыл широко глаза, пена пробралась за ресницы, и он ощутил в них едкое щипанье, но делать было нечего; прищуриваясь и протирая глаза, он добрался кое-как до крана и промыл здесь их. Между тем многие уже вымылись; сделалось гораздо тише в бане, хотя и слышны были иногда греготанье, брань и проч., что читатель, ознакомясь несколько с бытом бурсы, сам уже может вообразить себе. Перейдемте в предбанник. Гардеробщик выдавал казенным белье. Ученики отправлялись в училище не парами, а кто успел вымыться, тот и убирался восвояси. Вот тут-то и наступал праздник бурсы. — Теперь, дедушка, следует ''двинуть от всех скорбей'', — говорил Бенелявдов Гороблагодатскому. — То есть ''столбуху'' водки, яже паче всякого глаголемого бога или чтилища? — В ''Зеленецкий'' (кабак) ''дерганем''. — Только вот что: первая перемена Долбежина. — Так что же? — Заметит — ''отчехвостит'' (высечет). — С какой стати он заметит? — Развезет после бани-то натощак. — А мы сначала потрескаем, а потом разопьем одну лишь ''штофендию''. — А, была не была, идет! — Так ''наяривай'' (действуй), живо! При банях всегда бывают торговцы, которые продают сбитень, молоко, кислые щи, квас, булки, сайки, кренделя и пряники. Здесь идет великое столованье. Человек двадцать едят и пьют. Второкурсные бесстыдно, а напротив — важно и с сознанием своего достоинства, пожирают и пьют чужое. Докрасна распаренные лица бурсаков дышат наслаждением. Нищий второуездного класса Хорь шатается между гостями и, по обыкновению, ''кальячит''. Ему сегодня везет: там ему отщипнут кусочек булки, здесь он просит: «дай, голубчик, разок хлебнуть» — и ему дают благосклонно, после чего датель продолжает пить из того же стакана. Только аристократы заседают в трактире, виноторговле или кабаке, смотря по вкусу и расположению духа. Огромное большинство не может полакомиться и двухгрошовым стаканом сбитня или полуторакопеечною булкою. Оно смотрит с завистью и жадностью на угощающихся, особенно, на второкурсных, и щелкает зубами. Из этого большинства выделилась довольно большая масса учеников, которые не останавливались глазеть около лавочки предбанника или ''кальячить'', а отправлялись на промысел, высматривая по улицам и базару, нельзя ли где-нибудь что-либо стянуть. Аксютка, однако, успел стащить сайку в лавочке же. Шли кучками и вразбивку ученики. В эту минуту вся торговля окрест трепетала. Надобно заметить характеристическую черту бурсацкой морали: воровство считалось предосудительным только относительно товарищества. Было три сферы, которые по нравственному отношению к ним бурсака были совершенно отличны одна от другой. Первая сфера — товарищество, вторая — общество, то есть все, что было вне стен училищных, за воротами его: здесь воровство и скандалы одобрялись бурсацкой коммуной, особенно когда дело велось хитро, ловко и остроумно. Но в таких отношениях к обществу не было злости или мести; позволялось красть только съедобное: поэтому обокрасть лавочника, разносчика, сидельца уличного — ничего, а украсть, хоть бы на стороне, деньги, одежду и тому подобное считалось и в самом товариществе мерзостью. Третья сфера — начальство: ученики гадили ему злорадостно и с местию. Так сложилась бурсацкая этика. Теперь понятно, отчего это, когда Аксютка стянул сайку, никто из видевших его товарищей не остановил его: то было бы в глазах бурсы фискальством. Теперь также понятно, отчего это в бурсацком языке так много самобытных фраз и речений, выражающих понятие кражи: вот откуда все эти ''сбондили, сляпсили, сперли, стибрили, объегорили'' и тому подобные. Наши герои и пошли бондить, ляпсить, переть, тибрить, объегоривать. Главными героями были Аксютка и Сатана — ''единый'' и как бы ''единственный'' (выражение из одного нелепого, варварским языком изложенного учебника бурсы). — Сатана! — Что тебе? — Ipse! — крикнул Аксютка. — Да что тебе? — Потирай руки! — Значит, на ''левую ногу можно обделать'' (надуть кого-нибудь, украсть)? — Уж ты помалчивай. — ''Купим на пятак, сожрем на четвертак''! — Вот тебе гривенник, — сказал Аксютка. — Что расщедрился вдруг? — Пойдем в мелочную: видишь, отворена уж. Ты торгуйся, да, смотри, по мелочам; муки, скажи, для приболтки в суп, на ''кипеечку'' (копеечку), цикорьицы на грош, перечку на кипеечку, лучку на грош, клею на кипеечку, махорки на грош, леденчиков и постного маслица уже на две. — Во что же масла-то брать? — Да ты Сатана ли? Ты ли мой любезный Ipse? Аксютка сделал ему смазь всеобщую. Сатана не рассердился на него, предвидя поживу. Он только, по обыкновению, сделал из фалд нанкового сюртука хвост и описал им три круга в воздухе, приговаривая: — Я Ipse. Аксютка стал объяснять ему: — По мелочам будешь брать, дольше времени пройдет. Когда спросишь маслица, скажи, что забыл дома бутылочку, и не отставай, проси посудинки. — ''Облапошим''! Аксен, ты умнее Сатаны! — Ты должен звать меня: Аксен Иваныч. Сатане была пожалована при этом смазь. Сатана вытянулся во фрунт, сделал себе на голове пальцами рожки, сделал на своей широкой роже смазь ''вселенскую'' и в заключение вернул хвостом трижды. Прозвали его Сатаной, и недаром: как есть сатана, с хвостом и рогами. План их вполне удался. У Аксютки через четверть часа оказалось краденого: две булки, банка малинового варенья, краюха полубелого хлеба и десятка два картофелю. Ноздри Аксютки раздувались, как маленькие паруса, — всегдашний признак того, что он либо хочет украсть, либо украл уже. — Теперь, ''скакая играше веселыми ногами, в кабачару''! — скомандовал невинный мальчик Аксюша. Другое невинное дитя, мальчик Ipse, скорчил рожу на номер седьмой, на которой выразились радость и ободрение. — Знаешь, что я ''отмочил''? — Что? — Наплевал в кадушку с капустой. — И-го-го-го! — заржало ''сатанинское'' горло. Училищный и уличный тать Аксютка был человек необыкновенный, талантливый, человек сильной воли и крепкого ума, но его сгубила бурса (впрочем, отчасти и домашнее воспитание), как она сгубила сотни и сотни несчастных людей. В самой системе и характере его воровства сказалась сильная натура, — сильная, но погибшая нравственно. Он воровал артистически. Этот каторгорожденный не мог стянуть без того, чтобы зло не подшутить над тем, у кого он крал. Когда он забирался в сундук, ''ляпсил'' булку, ''тибрил'' бумагу, ''бондил'' книгу и проч., — где бы другому бежать, а он не то: он сходит за каменьями или грязью и накладет их в сундук вместо краденого. Иные, зная его как вора и желая задобрить (случается, у нас и не в бурсе задобривают воров, чтобы они не нагадили), приходили к нему с приношениями, но он отказывался от приношений, играя роль честного человека, которого оскорбляет взятка. Вот пример. Прислали из деревни одному ученику мешочек толокна. Он знал, что Аксютка видел присылку, и был вполне убежден, что Аксютка украдет толокно; поэтому ученик забежал к Аксютке с акциденцией, предлагая ему около двух горстей толокна. Аксютка сказал: «Я не могу есть толокна». А у самого ноздри поднялись и опустились. Аксютка пожелал сыграть остроумно-воровскую штуку. Когда успокоенный товарищ задвинул в парту мешок с толокном, Аксютка подкрался легче, нежели блоха скачет по полу, под парту ''толоконника'' и выкрал мешок. Сряду же после этого он подошел к ''толоконнику'' и умиляющим голосом сказал ему: «Братец, ты обещал мне толоконца, так дай». Тот полез в парту; толокна не оказалось. Аксютка обругал его, сказав: «Свинья! обещал, а не даешь; я за это тебе отплачу!» — отвернулся; ноздри его раздувались, как паруса, а на роже отсвечивалось сознание своей силы в воровстве. Через полчаса он подошел к окраденному им товарищу и сказал: «Не хочешь ли толоконца?». Аксютка держал на ладони толокно. «Это мое?» — «Нет, мне самому мамаша прислала». — «Скотина, ведь у тебя и матери-то нет!» — «Я говорю про крестную мамашу». Таков был Аксютка. Особенно он был искусник ''меняться ножами''. Здесь мы опишем еще один характеристический обычай бурсы. Обыкновенно кто-нибудь кричал: «С кем ножичками меняться?». Когда выискивался охотник на мену, тогда между ними начиналась следующая проделка. Оба они выставляли напоказ друг другу только концы ножей; тогда следовало угадать, стоит ли решаться на мену, чтобы вместо хорошего ножа не пришлось получить дурной. Вот в этом-то деле был особенно искусен Аксютка. Мы убеждены, что его участь — каторга. По исключении из училища он сначала поселился на постоялом дворе, где за три копейки суточного жалованья, при ночлеге и харчах хозяйских, он рубил капусту, таскал дрова, топил печи, месил хлебы и тому подобное. Но ему скоро наскучил честный труд, он обокрал своего хозяина и утек от него. После того его встречали один раз в подряснике, другой — в тулупе, третий раз во фраке, — словом, он из училищного вора сделался всесветным мошенником. Напрактиковавшись в ''девятой школе'' (так древними бурсаками называлась школа жизненного опыта, которая следовала за восьмиклассным обучением в бурсе), он поступил на службу в качестве дьячка, но скоро за пьянство и буйство (он расшиб стекла у городничего) был сослан на тяжелую работу в какой-то бедный монастырь. Выдержав курс церковного покаяния, Аксютка поступил в соборный хор певчим, но его протурили оттуда едва ли не за разбой. Аксютка при этом должен был переменить духовное звание на мещанское. Самое важное дело Аксютки то, что он хотел зарезать бывшего своего благочинного. По этому делу он был оставлен в подозрении. Страшен этот человек, но наперед можно сказать, что ему осталась одна торная дорога — Владимировка, по которой идут сотни наших каторжников, и посреди этих сотен Аксютка будет один из самых отпетых. Теперь мы будем продолжать о других. Хищная бурса рассыпалась повсюду. Старая оборванная баба, бывшая некогда камелией низшего сорта, которых прозвище — ночные крысы, торгует для поддержания своего дряхлого тела ободранными лимонами, растрескавшимися как сухая глина, пряниками, серо-пегими булками и другим неудобоваримым отребьем. Когда она завидела возвращавшуюся домой бурсу, то, как мать, защищая свое детище от волка, она прикрыла гнилое сухоястие грязной тряпицей и дырявым передником. Ее однажды обокрали, но теперь бурсакам не удалось утащить ни одной черствой булки из-под вретища отживающей женщины. Бурсаки на этот раз ограничились одной лишь бранью с несчастной женщиной. В другом месте промыслы учеников были удачны. Саепеки открыли длинное и широкое окно. На досках дышат легким паром только что испеченные сайки. Хотя зоркий воровской глаз бурсаков сразу же заметил, что тут трудно было поживиться, но ученики все-таки обнюхивают местность и вот с радостью делают открытие, что в другом отделении саечной пекарни на досках разложено сырое тесто. Саепеки не ожидали нападения с этого пункта и не защищали его от воров. Бурсаки, под предводительством хищного Хорька, прокрались в пекарню и стали хватать тесто, торопливо пряча его в карманы сюртуков и брюк. Едва они заслышали шаги саепеков, мгновенно скрылись, и через минуту их не было даже на базаре. Спросят, к чему бы ученикам нужно было сырое тесто: неужели они съедят его сырым? Нет, они ухитрятся спечь его на вьюшках в трубах поутру топленных печей, и хотя оно выйдет с сажей — ничего! Бурсаку и то на руку. Теперь расскажем еще событие. Трое великовозрастных зашли по дороге к певчему, своему исключенному товарищу. Певчего нашли они лежащего на постеле и страдающего похмельем. К нему в то время должен был зайти сапожник, затем чтобы получить с него долгу три рубля Певчий накануне того дня с клятвою и божбою обещался ему заплатить непременно, но из запасных денег у певца осталось около половины. — Что, братцы, делать? — вскричал встревоженный певчий. — Живо сюда! — отвечал ему один из великовозрастных. — А что? — ''Объегорим''. Ложись сейчас на стол. — Зачем? — Не разговаривай, а ложись. Поставили стол в переднем углу, под образами. Певчий улегся на стол, в головах его зажгли восковую свечку, покрыли его белой простыней; один великовозрастный взял псалтырь, подошел к певчему и сказал ему: — Умри! Тот притворился мертвым. Бурсак стал читать над ним псалтырь, как над покойником, скорчив великопостную харю. Вошел сапожник и, услышав монотонное чтение, понял, что в доме есть мертвый. Он набожно перекрестился. — Кто это? — спросил он. — Товарищ, — отвечали ему печально. — Который это? — Барсук. Сапожник сначала почесал в затылке, подумав про себя: «Эх, пропали мои денежки!», но потом умилился духом и сказал бурсакам: — Ведь вот, господа, за покойником-то должишко остался, да уж бог с ним: грех на мертвом искать. — Вот и видно доброго человека! — было ответом. — Его, признаться, и похоронить не на что. Начал, брат, ты доброе дело, так и кончил бы: дай что-нибудь на поминки бедному человеку. Сапожник вынул полтину и подал им. Те благодарили его. Сапожнику, естественно, захотелось взглянуть на мертвого. Он, перекрестясь, проговорил: — Дай хоть взгляну на него. Барсук до того притворился мертвым, что хоть сейчас тащи на кладбище. Открыли его лицо: с похмелья оно было бледно и имело мертвенный вид. Сапожник, по православному обычаю, приложился губами ко лбу певчего, а тот, сделав под простыней фигу, думал про себя: «Вот те кукиш! а не свечка». Когда сапожник удалился, мертвый воскрес и с диким хохотом вскочил на стол. — Теперь, ребята, поминки справлять. — Четвертную! — Огурцов да селедку! То и другое было мигом добыто, и, поя разные духовные канты, перемешивая их смехом и остротами, справляли поминальную тризну о упокоении раба божия Барсука. Бурсаки с торжеством и гордостью передавали друг другу рассказ об этом событии. Но дело этим не кончилось. Спустя месяц времени сапожник встретил под вечер Барсука. Барсук и тут нашелся. Скрестив руки и сверкая глазами, он грозно приблизился к сапожнику и диким голосом возопил: — Неправедные да погибнут! Сапожник растерялся: ему представилось, что он видит покойника, который воротился с того света, чтобы наказать его за то, что он дерзнул прийти к мертвому и требовать от него свой долг. Он перекрестился и с ужасом бросился бежать куда глаза глядят. Долго он потом рассказывал, как являлся к нему мертвец и хотел утащить его едва ли не в тартарары. Этот случай еще более утешил бурсу. Последний скандал из банных похождений бурсаков. Мехалка, воровски пробираясь по базару и увидев, что в пряничной лавке отворена дверь, заглянул в нее. Он увидел в ней торговца, который стоял в дальнем углу, к двери спиною. Мехалка был не тактик, а стратегик и, много не рассуждая, стремительно бросился на пряник из стычных ковриг, который был величиною с добрую доску, и потом выбежал вон из лавки. За ним с криком «грабят!» устремился торговец. Мехалка, обремененный ношею, бежал медленно и был в опасности человека, которого сейчас треснут по шее. Он употребил следующий стратегический прием: выждал приближения к себе торговца и, неожиданно обернувшись к нему, поднял над головой ковригу и ударил ею в лицо торговца. Потом пустился с обломком ковриги, оставшимся в его руках. Мехалка был замечательная личность. Это не вор, а чисто разбойник. Известно было, что он, выходя из церкви, схватил попавшуюся ему навстречу собачонку и расшиб ей голову о тумбу, а потом закусил свой подвиг сальною свечою. За то хотели его отпороть не на живот, а на смерть. Но по случаю страстной недели и пасхальной экзекуция была отложена до Фоминой. Когда наступил день возмездия и под предводительством смотрителя вошли в класс четыре солдата с огромным количеством розог, у Мехалки засверкали глаза, как у дикого зверя, и он, энергически сжав кулаки и стиснув зубы, бросился к отворенному окну и вскочил на подоконник с быстротою кошки. (Класс был во втором этаже). — Только подступись, размозжу себе голову о камни! — вскричал он. На убеждения смотрителя покориться он отвечал, что бросится с высоты второго этажа и тем накажет начальство. Смотритель плюнул и ушел. Мехалке за такие дикости вручили волчий паспорт. Известно, что впоследствии он, Аксютка и еще один артист нанялись в кузницу чернорабочими. Мехалка, работая здоровым молотом по наковальне, добывал себе грош на свой образец, вместе со своими товарищами. Забрался он на соседний двор, разломал там извозчичьи дрожки и все железо утащил к себе в кузницу. Карьера его кончилась дьячеством, и он сделался истинным мучителем своего священника. Вот вам, господа, веселая картинка бурсацкой бани, в повести о которой одни лишь голые факты. К ним нечего прибавлять, они сами за себя говорят. После бани бурсаки, поев всего краденого, были в добром расположении духа; меньше раздавалось швычков и подзатыльников, реже творилось всеобщих смазей, и вообще в классе сравнительно было довольно тихо и скромно. В Камчатке собралось несколько человек и ведут беседу о старине и древних героях бурсы. Митаха занимал среди них первое место. — Эх, господа! то ли дело было в старину! — В старину живали деды веселей своих внучат. — Зато, брат, и пороли, — сказал Митаха. — А что? — Да вот вам случай. — Расскажи, брат Митаха, расскажи. — Только чур не перебивать. Митаха начал: — Были у нас три брата: ''Каля, Миля'' и ''Жуля''. Это были силачи тогдашнего времени и обыкновенно занимались шитьем сапогов. Они однажды отправились в город с товарищами, чтобы кутнуть хорошенько на стороне. Кутнули добре. Когда шли назад, то орали песни на пять улиц и встретились с казаками. Те пригласили их молчать. Наша братия ругаться. Драка. Бурсаки отдули казаков на обе корки и утекли в училище, будучи уверены, что их дело шито-крыто. Ан нет: на другой день начались розыски. Все всплыло наружу. Вот была порка-то! Драли тогда под колокольчиком, среди двора, слева и справа, закачивали штук по триста. — Братцы, я вот тоже знаю... — заговорил один. — Сказано, не перебивать! — ответили ему. — Сволочь! — Животина! — ''Мазепа''! Замечательно, что в бурсе ''Мазепа'' было ругательное слово, и, вероятно, основание тому историческое; но во времена нами описываемой бурсы из пятисот человек вряд ли пятеро знали о существовании Мазепы. Здесь это имя было слово нарицательное, а не собственное. По преимуществу называли ''мазепами'' толсторожих. В бурсе все своеобразно и оригинально. Бурсак, перебивший рассказ, замолчал. — Ну так что же, Митаха? — А вот слушайте. Собрались все ученики на двор, пришел инспектор, явились сторожа, и принесена огромная куча распаренных лоз. Каля, Миля и Жуля стояли в толпе. Им, братцы, успели товарищи вкатить перед сечением по полштофу водки. Растянули Калю, потом Милю, потом Жулю. Но хотя и драли их пьяных, хоть они и закусывали себе руку до крови, однако после порки их отливали водой и на рогожке стащили в больницу замертво. Вот так ''чехвостили''! — А зачем они закусывали руку? — Фаля! — Бардадым! — Ведь закуси руку, так оттягивает: укусишь руку — руке больно, а сзаду и не слышишь в то время. — Тогда же, братцы, вышел дивный случай. — Ну-ка. — При этой страшной порке был один приходский ученик, только что привезенный из дому, которого мамаша гладила по головке, а здесь он увидел, что гладят по другому месту. Он был мальчик худенький, маленький, бледненький — одним словом, вовсе не бурсак, а сволочь. Как он увидел такую знатную порку, так чуть не умер со страху. Он стал учиться отлично и каждый шаг следил за собою, чтобы не заслужить розгу. Когда секли кого-нибудь, он дрожал и бледнел. Учитель заметил это и возненавидел его, потому что терпеть не мог, когда кто-нибудь сильно кричал под лозами. Учителю захотелось попробовать, каков новичок под розгами. Придравшись к какому-то случаю, он отпорол новичка так, что тот долго после того таскал из тела своего прутья. Учениц после порки упал в обморок. Этим он окончательно вооружил против себя учителя, который стал преследовать его и каждый раз порол жестоко. Ученику до того тяжко было жить, что он решился бежать из училища. Его поймали. Тогда он сначала хотел повеситься, но потом решился на следующую штуку. Дождался он ночи, достал перочинный нож, разрезал себе руку и своей кровью написал на бумажке: «Дьявол, продаю тебе свою душу, только избавь меня от сеченья». Внимание слушателей чрезвычайно было напряжено. — С этой бумажкой, — продолжал Митаха, — он залез ночью в двенадцать часов под печь. Что там с ним было, неизвестно. Оттуда его вытащили замертво. Он говорил, что видел черта. Начальство, узнав его проделку, высекло его под колоколом, после чего, говорят, он был снесен в больницу, где отдал душу богу. Такой рассказ подействовал даже на крепкое воображение бурсаков. Разговоры смолкли, и все впали в раздумье. Ученики понимали, а в эту минуту особенно ясно сознали, что и при их житье-бытье подчас хоть продавай душу черту. Когда впечатление несколько ослабело, кто-то спросил: — А кто из вас, братцы, видел дьявола? Никто не отозвался. — А домового видел кто? Оказалось, что домовых видели многие, а если кто сам не видел, то знал таких, которые видели. В бурсе предрассудки и суеверие были так же сильны, как и в простом народе: верили в леших, домовых, водяных, русалок, ведьм, колдунов, заговоры и приметы. Словом, эта сторона бурсацкой личности выражала глубокое невежество, которое начальство и не думало искоренять, потому что и само не всегда было свободно от суеверия. В бурсе была даже доморощенная кабалистика. Так, почти вся бурса верила, что если вынуть из пера сухую перепонку и положить ее в книгу, то забудешь урок из той книги; если же такую перепонку положить под тюфяк спящего, то с ним случится грех, за который заставят поцеловать Лягву. Считалось дурным — книгу после урока оставить открытою, потому что урок забудешь. Когда кто-нибудь мистифировал, говоря, что идет учитель, ему кричали: «Чего, сволочь, врешь-то? хочется, чтоб злым пришел!» Для того же, чтобы не спросил учитель, была примета у некоторых учеников держаться за какую-нибудь часть своего тела... В училище одно время был даже свой туземный колдун. Это был ученик, прибывший в местную бурсу из Киева, некто ''Бегути''. Его прозвали так за то, что он, рассказывая сказку, выговаривал вместо «бежали, бежали» — «бегути, бегути». Он брался угадывать, у кого сколько в деревне коров, в семействе сестер, в кармане денег и т. д. Многие серьезно верили ему. Кстати, мы расскажем проделку Аксютки над Гришкецом. Аксютка вот уже целую неделю подговаривает товарищей, чтобы они показывали Гришкецу, что серьезно считают его за колдуна. Когда это состоялось, многие стали обращаться к нему с просьбою поворожить им. Гришкец сначала принимал это за шутку, но товарищи выдерживали свою роль отлично, так что Гришкец наконец принял их затею за чистую монету. Тогда он перепугался и стал умолять товарищей, чтобы они не считали его за колдуна. Но они, видя его тревогу, усилили свою назойливость. Гришкец едва не потерял рассудка. Когда Аксютка, сидя подле него в столовой, умолял Гришкеца научить его колдовать, то Гришкец обратился к инспектору с такими словами: «Я, ей-богу, господин инспектор, не умею колдовать. Возьму ли я такой грех на душу?». И он, крестясь, уверял, что Аксютка врет все. Чертовщина для разговоров бурсаков — предмет неистощимый. Но мы, однако, незаметно перешли опять к воспоминаниям давних дней. Мы приведем два рассказа. Ученикам было запрещено начальством купаться, и, по его приказанию, полиция преследовала бурсаков на реке. Надзиратель, видя, что ученики не унимаются, решился во что бы то ни стало изловить их и представить к начальству. Каля, Миля и Жуля взбесились и, взяв с собою несколько товарищей, на другой же день нарочно отправились купаться. Нагрянул надзиратель и накрыл их на месте преступления; но они схватили его, зажали ему рот, чтобы не кричал, и потом выкупали его. После этой операции они завязали ему брюки у сапог, так что из них образовались два мешка, и набили брюки песком до самого пояса; после этого с хохотом бросили его и утекли восвояси. Несчастный долго барахтался, не могши подняться с земли. Когда его освободили, он закаялся беспокоить учеников. Одному из товарищей надобно было справить именины, а денег было всего пять рублей. Это было летом. Идет наш бедняга со своими друзьями по берегу реки да горюет. В одном месте они натолкнулись на кучку рабочих, которые оставили свою барку и на берегу варили кашу. «Хлеб да соль!» — говорят. — «Хлеба-соли кушать». — «Но без водки что за еда?» — «Где же ее взять?» — «А вот деньги», — сказал бурсак, подавая на полведерную. Мужики обрадовались и тотчас добыли водки. Бурсаки напоили их допьяна, и когда они удалились спать в барку, то угнали ее и вместе с мужиками продали. Такие рассказы и воспоминания о подвигах бурсаков ученики всегда выслушивали охотно и с полным одобрением. Но ударил звонок, и начались классы. Мы сказали, что начинаются классы, а начинаются они следующим образом. — Поймал вошь! — сказал один из камчатников. — Будет дождь. — Я две рядом. — Будет с градом. — Вчетвером. — Будет гром. Какой-то великовозрастный ни к селу ни к городу стал подщелкивать словами: — Раз-два — голова, три-четыре — прицепили, пять-шесть — в ряд снесть, семь-восемь — сено косим, девять-десять — сено весить, одиннадцать-двенадцать — на улице бранятся. Потом другой великовозрастный, вытянув из сапога берестяную тавлинку, затянул благим гласом какой-то кант и зарядил нос с присвистом. В училище нюханье табаку было развито в высшей степени. Иначе и нельзя: во время занятий, на которых одна лампа о трех рожках давала свет на сто и более человек, поневоле рябило в глазах, а когда ученик заряжал понюшку табаку, то глаза его делались на несколько минут светлее. Во время классов, из которых каждый по два часа, монотонные ответы уроков учителю нагоняли непобедимый сон, — и вот когда ученик понюхает табаку, то поневоле раскроет глаза. Табак был запрещен начальством, но товарищество не хотело и знать этого запрещения. Табак покупался у Захаренки, который молол его из махорки и потому продавал довольно дешево. И в отношении нюханья табаку в бурсе были свои особенности. Так, нюхали со швычка, брали перстью, но особенно замечательно, когда табак раскладывался по указательному пальцу до кисти и вбирался в нос сильным вдыханием. Бывали пари, кто больше вынюхает в один прием, и случалось, что задорный нюхальщик, решившись на непосильную понюшку и приняв ее, падал в обморок. До прихода учителя ученики успели сыграть в ''краски''. Выбрали из среды себя ''ангела'' и ''черта'', выбрали хозяина: другим участникам в игре были розданы названия той или другой краски, которые не сообщались ни ангелу, ни черту. Вот приходит ангел, и стучит он в двери. — Кто тут? — спрашивает хозяин. — Ангел. — За чем? — За краской. — За какой? — За зеленой. — Кто зеленая краска, иди к ангелу. В свою очередь приходит к хозяину черт, выбирает себе краску и уводит ее. Так продолжается до тех пор, пока не разберутся все краски. Тогда сила ангела становится одесную от хозяина, а сила дьявола ошуюю. Каждая из партий образует из себя цепь, хватая друг друга сзади за животы. Ангел и черт сцепляются руками, — и вот взревели и ангелы и черти — и началась таскотня. Долго шла борьба, но черт-таки одолел. Вдруг отворилась дверь. В класс вошел господин огромного роста, в коричневой шинели. Все смолкло. Это был учитель Иван Михайлыч Лобов. Цензор прочитал молитву «Царю небесный». Ученики стояли, ожидая приказания сесть. Сели. Великий педагог отправился к столу, за которым и сел на грязном стуле. Он взял нотату. Многие вздрогнули. Немного помолчав, Лобов крикнул: — Аксютка! — Здесь, — смело отвечал Аксютка. — Ты опять? — Не могу учиться. — А отчего до сих пор учился? — Теперь не могу. — К печке!.. ''на воздусях его''! Аксютка озлил учителя. Он с ним выделывал штуки, на которые никто не решался. Этот отчасти описанный нами вор имел отличные способности, память у него была обширнейшая, и, вероятно, он был умнее всех в классе; ничего не стоило ему прочитать урок раза два, и он отвечал его слово в слово. Учиться, значит, было легко ему. Но он вдруг прекращал заниматься, поддразнивая учителя назло. Его секли, но ничего не могли поделать с ним. Тогда его поселяли в Камчатку. Но лишь только он добивался своего, как опять начинал учиться отлично, его переводили на первую парту, и лишь только переводили, он опять запевал; :Ай, люди, люди, люли! :А в нотате все нули! После такой песни Аксютка опять ничего не делал. Снова повторялось сеченье. Он у Лобова несколько раз переходил из Камчатки на первую парту и обратно. Наконец Лобов рассвирепел, и раздалось его грозное ''на воздусях''! Тотчас же выскочили четверо парней, схватили его, раздели, взяли за руки и ноги, так что он повис в горизонтальном положении, а справа и слева начался свист лоз. Взвыл Аксютка, а все-таки кричит: — Не могу учиться! ей-богу, не могу! — Положите ему под нос книгу! Положили. — Учи! — Не могу! хоть образ со стены снять, не могу. — Сейчас же и учи! На этот раз Аксютка правду кричал, что не может учиться, потому что лежал под розгами, и учитель это сознавал, но все-таки продержал его висящим над книгой достаточно. — Бросьте эту тварь. Аксютка пробрался в Камчатку. — Дать ему ''сугубое раза''! Товарищи повскакали с парт, бросились на Аксютку и зарядили ему в голову ''картечи'', то есть швычков. Взвыл Аксютка: — Хоть убейте, не могу учиться! Лобов имел обыкновение ходить в класс с длинным березовым хлыстом. Он поднялся с места и ''вытянул'' Аксютку вдоль спины, а тот взвыл: — Ей-богу, не могу учиться! Лобов мало-помалу успокоился, и класс продолжался обычным порядком. Спустя несколько времени он крикнул: — Цензор, квасу! Цензор отправился за квасом и принес его. Лобов, прихлебывая из оловянной кружки квас, просматривал нотату и назначал по фамилиям, кому к печке — для сеченья, кому к доске на колени, кому коленями на ребро парты, кому без обеда, кому в город не ходить. Класс Лобова разукрасился всевозможно расставленными фигурами. Потом он стал спрашивать знающих учеников, поправляя отвечающего, когда он отвечал не слово в слово, и запивая бурсацкую премудрость круто заваренным квасом. Он сидел обыкновенно в калошах, не снимая своей красноватого цвета шинели. Когда спрошенный им ученик кончил свой ответ, Лобов полез в карман шинели и вынул из него довольно большой пирог, который стал уписывать с аппетитом. Бурсаки с жадностью посмотрели на пожираемый пирог. Так Лобов имел обычай завтракать во время класса, мешая пищу духовную с пищей телесной. После экзаменации пяти учеников он стал дремать и наконец заснул, легонько всхрапывая. Отвечавший ученик должен был дожидаться, пока не проснется великий педагог и не примется опять за дело. Лобов никогда уроков не объяснял — жирно, дескать, будет, — а отмечал ногтем в книжке ''с энтих до энтих'', предоставляя ученикам выучить урок ''к следующему'', то есть классу. Что этот великий педагог в своей юности — недосечен или пересечен? Морфей легонько посвистывал себе через нос педагога, а ученики, наказанные на колени и столбом, воспользовались этим. Поднялся легкий шумок, и начались невинные игры бурсаков, как-то в шашки, ''святцы'' (карты), костяшки, щипчики, швычки и т. п. Ударил звонок, учитель проснулся, и после обычной молитвы и по выходе учителя класс наполнился обычным шумом. Второй класс, латинский, занимал некто Долбежин. Долбежин был тоже огромного роста господин; он был человек чахоточный и раздражительный и строг до крайности. С ним шутить никто не любил, ругался он в классе до того неприлично, что и сказать нельзя. У него было положено за священнейшую обязанность в продолжение курса непременно пересечь всех — и прилежных и скромных, так чтобы ни один не ушел от лозы. Его мучил бес какой-то бурсацкой зависти, когда из его класса к концу курса остались все-таки не сеченными ни разу двое, державших себя крайне осторожно. Придраться было не к чему, но он выискал-таки случай. Однажды он пропустил было уже свой класс, и ученики весело ожидали звонка, но вдруг минут за пять до него Долбежин показался на конце училищного двора; лицо его было как-то особенно грозно (он был сильно выпивши), взоры его были устремлены на окна своего класса. Многие струхнули. Один из несеченных в это время взглянул в окно и потом быстро скрылся в классе. — Елеонский (несеченный)! — крикнул, входя в класс, Долбежин. Елеонский, трясясь всем телом, подошел к нему. Долбежин ударил его в лицо кулаком и окровавил его; из носу и рта потекла кровь. Елеонский ни слова не отвечал. Бледный и дрожащий, он смотрел бессмысленно на учителя. — Отодрать его! Елеонского отодрали. Остался один только несеченный. Того, напротив, отодрал Долбежин в самом веселом расположении духа. — Душенька, — сказал он ему, улыбаясь, — поди к порогу. — Да за что же? — За то, что тебя ни разу не секли. Тот и не думал отвечать, что это не причина, и отправился к порогу. Не осталось ни одного несеченного в классе. Но несмотря на все это, трудно поверить, его не только уважало товарищество, но и любило. Долбежин сам был точно отпетый. Он, как и товарищество, терпеть не мог «городских» и одному из них дал самое неприличное прозвище; фискала, пришедшего к нему наушничать, он отодрал не на живот, а на смерть; ученики вроде Гороблагодатского были его любимцами. Однажды ''Блоха'' решился изумить товарищество и под лозами Долбежина молчал, как будто и не его дерут; Долбежин при всех назвал его молодцом, тогда как за ту же проделку Лобов вознес его на воздусях, а потом просолил насквозь сеченное тело. Долбежин не брал с родителей взяток и до того был честен, что составленный им список учеников с отметками об их учении за треть он читал ученикам и позволял устраивать диспуты тем, которые претендовали на высшее место. Вот за это-то и любили его. Сегодня были только два случая в классе. Вызван был ''Копыта''. Он взял книжку латинскую и хотел было остаться переводить за партою. — На средину! — сказал Долбежин. ''На середке'' отвечать было хуже, чем за партой, потому что в первом случае товарищи ''подсказывали'' ученику. Отвечающий способен был расслышать самый тонкий звук, а если не расслыхивал, то, глядя искоса, он угадывал слово по движению губ. Копыта вышел ''на середку''. Здесь он ''срезался'' (то же, что в гимназии ''провалился'') и не мог перевести одного пункта. — Не так! — сказал Долбежин. Тот перевел иначе. — Не так! Копыта на новый манер. — К печке! Копыте дали ''всего'' десять ударов. Он обрадовался, что так легко отделался, и уже направился за парту, но услышал голос Долбежина: — Переводи снова. Тот перевел ему на новый манер. — Еще раз к печке! Копыте дали еще десять лоз и снова заставили переводить. На этот раз Копыта сказал, что он не может и придумать еще новой варьяции, за что и услышал: — К печке! Десять дали, и снова переводить. Копыта напряг все усилия памяти и рассудка. Ничего не выходило. — Ну! — сказал Долбежин, и уже палец указательный его поднялся по направлению к печке. Способности Копыты были страшно напряжены, мозг работал в сто сил лошадиных, и вот, точно озарение свыше, сложилась в голове новая варьяция. Он сказал ее. — Наконец-то! — одобрил его Долбежин. — Довольно с тебя. Пошел за парту. Вались дерево на дерево! — Вслед за тем Долбежин обратился к ''Трезорке'': — Вокабулы приготовил? — Нет. — Что? который это раз? — Если угодно, приготовлю, — отвечал Трезорка бойко. Трезорка был городской и привык к довольно свободному обращению. Его развязность взбесила Долбежина. Он побледнел, на лбу надулись жилы. — Ах ты, подлец! — закричал он и сильной рукой поднял в воздухе здоровый лексикон Кронеберга. Лексикон взвился и пролетел через класс; еще немного — так и влепился бы в голову бойкого мальчика. Он потом начал ругаться и плеваться; в его чахоточной груди клокотала мокрота; дерзость озадачила его, но он почему-то не посмел отпороть Трезорку, — вероятно, потому, что отец Трезорки был довольно значительное лицо в городе. И действительно, завязалось было дело, но кончилось все-таки ничем. В классе после этого скандала наступила мертвая тишина. Все дрожали. Один только беззаботный Карась, притом еще сидевший на первой парте, на глазах разъяренного учителя ухитрился уснуть. Его вдруг спросил учитель, а он, не слыша этого, тихо всхрапывал. Товарищ его толкнул, но уже было поздно: у учителя сверкали глазки. — К печке! — Розог нет, — сказал секундатор. — А давеча чем сек? — Те изломались. — Сходи за новыми. Карась между тем клялся и божился, что встал в три часа, чтобы приготовить урок, что у него голова болит, а в существе дела на него одурь напала от латынщины, и он смежил свои карасиные очи. — Я тебе! Явился секундатор, но без розог. — Розги все вышли, — сказал он. Учитель опять вспыхнул, поднялся со стула и отправился к той парте, где сидел секундатор. Он отыскал свежие розги. Карась запищал. — Простите!.. Но учитель в это время позабыл Карася, а направился к секундатору. Взяв пук длинных лоз за жидкий конец, он начал бить его комлем и по спине, и в брюхо, и в плечи, и по ногам. Раздался звонок. Пропели молитву «Достойно есть...». Между тем Карась спасся. Этот же учитель, озлившийся на Трезорку за умеренный оттенок дерзости в его ответе, прощал и даже с удовольствием встречал дерзости очень крупные. Так, однажды на публичном экзамене пришлось держать ответ некоему ''Ваксе''. Долбежин из-под стола показал ему кулак и проговорил тихо: «Только срежься, я тебе!». Вакса показал ему свой кулак и прошептал непечатную брань. Это только утешило учителя. Наконец, Долбежин был циник. Он с тем же Ваксой рассуждал о самых грязных вещах. Тот ему отвечал не стесняясь и откровенно, и оба они импровизировали самым грязным образом на разные темы. Заглянула бурса в столовую, «щей негодных похлебала и опять в свой класс идет». Кормили скверно; хлебная мука мешалась с мякиной; нередко порции говядины летели за окно и гнили потом на дворе; один только Комедо собирал порций по шести и потреблял их; в супе попадались маленькие беловатые червячки, в каше мышиный помет; только при одном экономе пища была безукоризненна, но такие экономы были редкость в бурсе. (Впрочем, в своем месте мы дойдем и до этого эконома). Лобов граничил по своему характеру к Тавле, Долбежин к Гороблагодатскому. Перейдем теперь к характеристике третьего лица, которое, собственно говоря, не составляло цельного типа, а было помесью двух названных нами. Этот господин носил имя Батьки. Он был красавец собою, с открытым грудным и объемистым басом, лицо — кровь с молоком. Он, между прочим, преподавал так называемый «''Устав''», то есть науку, как править церковные службы. Эта наука излагалась им самым странным образом. Вместо того, чтобы выдать церковные книги на руки учеников, ознакомить с теми книгами наглядным образом, показать по самым книгам, когда, что и где читалось и пелось, — вместо этого выдавались записочки, в которых по порядку службы обозначались только первые слова каждого чтения или пения. Таких заголовков целые листы писчей бумаги. До того трудно и тошно было ученье и зубренье, что изо ста с лишком учеников знало урок, случалось, только четверо. Кажется, ясно, что тут уже не ученики виноваты. Правда, могло случиться, что ученики на зло учителю делали стачку не учить урока, но такие стачки назывались бунтом и разрешались великим сечением класса; но тут была не стачка, а просто физическая и умственная невозможность вызубрить все это. И это понимал сам Батька. Несмотря на все это, он поочередно сек весь класс: так парта за партой и выдвигались к печке. Хотя в этих случаях секундаторы были крайне снисходительны, но снисходительны только к тем, кого любили. Секундаторы были очень изобретательны и свою профессию знали специально. Когда Батока заподозревал секундатора в мирволенье и шел свидетельствовать производство секуции, тогда оказывалось, что тело наказываемого было покрыто синими полосами: секрет в том, что секундатор намазывал лозы чернилами, потом стирал их слегка; достаточно было легкого прикосновения их, чтобы сделать фальшивый рубец. Черт знает на что расходовался ум воспитанника! Когда приходилось, что три описанные учителя занимали уроки в один и тот же день, то одного и того же ученика секли несколько раз. Так, Карася, случилось, отодрали четыре раза в один день (в продолжение училищной жизни непременно раз четыреста). Но сегодня не было устава. Занимались другим предметом. Беда, когда Батька приходил пьян! Тогда лицо его было бледно, а черные огромные глаза особенно глубоки и блестящи. Сегодня эта беда и случилась. Все вздрогнули, как только он вошел. По лицу все узнали, что будет классу великое горе. Взял он нотату. Мучительную и страшную минуту пережил класс. Батька вызвал Элпаху. Элпаха, трясясь телом и содрогаясь душою, вышел на средину. — Я... — голос его пресекся... — Что ты? — спокойным, но глубоко сосредоточенно-злым голосом спросил его Батька. — Я... сегодня... именинник... — Так с ангелом! — Октава его упала на две ноты ниже, а сердце свирепело, и в нем развивались кровожадность и зверские инстинкты... Страшен он был в эту минуту. — Я... — заговорил страдалец, — был в церкви... — Доброе дело! — Я потому и не успел выучить урока... — погасающим голосом продолжал Элпаха, видя, как с мертвенно бледного лица смотрели на него неподвижные, блестящие сосредоточенной ненавистью глаза... — Ты думаешь, что радуется твой ангел на небесах? Элпаха молчал; в его сердце пробивалась слабая надежда, что его не накажут, потому что Батькин гнев иногда истощался в нравоучениях, которыми увлекался он на полчаса и более. Элпаха ждал, что будет. — Он плачет о твоей лености. Элпаха ни жив, ни мертв. — И ты должен плакать. Поди сюда. Элпаха ни с места. — Поди же сюда! — тем же ровным, спокойным голосом повторил Батька. Элпаха подошел к нему. — Встань тут, около меня, на колени. Дрожащий Элпаха встал. — Твой ангел плачет, и ты заплачешь. Положи свою голову ко мне на колени. Тот медленно исполнил это, не понимая, что с ним хотят делать. Но вот он сильно вскрикнул и поднял голову, за которую ухватился руками. — Лежи, лежи! — сказал ему Батька. Отчего вскрикнул Элпаха? А оттого, что Батька взял щепоть волос его, сильной рукой вздернул их кверху, вырвал с корнем и, постепенно разводя свои красивые пальцы, сдувал с них волоса и продолжал дуть, пока они летели в воздухе. — Лежи, лежи! — повторил Батька. Элпаха с воем опустил голову на колени его, как на эшафот... Батька взял вторую щепоть Элпахиных волос, и опять выдернул их с корнем, и опять пустил их по воздуху. — Простите, ради бога! — взмолился страдалец. — Лежи, лежи! — отвечал Батька. Что-то сатанинское было в его ровных октавах... Еще медленнее и хладнокровнее он повторил ту же операцию в третий раз. Элпаха рыдал мучительно. — Теперь поди встань на колени посреди класса! — сказал Батька, когда улетел последний волос Элпахи и пропал в воздухе. Батька потом долго сидел, понуря голову. Не почувствовал ли он угрызений совести? — Стой на коленях ''целый год''! Значит, совесть его была спокойна. Батько имел обыкновение ставить на колени на целый год, на целую треть, на месяц: как его класс, так и становись. Беспощадный человек! В продолжение всего класса Батька разбойничал. Чего-чего он не придумывал: заставлял ''кланяться печке, целовать розги'', сек и ''солил сеченного'', одно слово — артист в своем деле, да под пьяную еще руку. Но все-таки приходится сказать, что большая часть товарищества уважала его по тем же причинам, по каким и Долбежина, и только меньшинство ненавидело его и боялось. В описываемый нами период бурсы нравственный уровень товарищества и начальства был почти одинаков. Но впоследствии увидим, что в товариществе и в лучшей половине начальства развились иные начала. Что описываю теперь — скверно, но что дальше, то лучше становилось товарищество и добрее люди из начальства. И жаль и досадно мне, что некоторые писатели заявили, будто я все исчерпал относительно бурсы в «Зимнем вечере бурсы». Уже в следующем очерке вы увидите добрые задатки для будущего в жизни бурсаков, хотя и там будет много гадкого и гадкого. Бурса будет в моих очерках, как и на деле было, постепенно улучшаться, — только позвольте описать так, как было, не прибавляя, не убавляя. Всякое дело строится не сразу, а должно пройти многие фазы развития. Еще очерков восемь, и бурса, даст бог, выяснится окончательно. Если придется ограничиться только этими двумя очерками — «Зимний вечер в бурсе» и «Бурсацкие типы», — то будет очень жаль, потому что читатель тогда не получит полного понятия о том, что такое бурса, и потому относительно составит о ней ложное представление. '''1862''' === ЖЕНИХИ БУРСЫ.ОЧЕРК ТРЕТИЙ === Наконец Аксютка доигрался с Лобовым до скверной шутки. Заглянула бурса в столовую, «щей негодных похлебала и опять в свой класс идет». Один лишь Аксютка щелкает зубами. Как бы то ни было, все более или менее подкрепились; один лишь Аксютка щелкает зубами от голода, или, по туземному выражению, у него ''по брюху девятый вал ходит, в брюхе зорю бьют''. Положение Аксютки никогда не было так беспомощно, как теперь, и в моральном и в животном отношении. Он, потешаясь над Лобовым, по обыкновению своему, лишь только попал в Камчатку, как опять стал появляться в ''нотате с пяткАми'', то есть самыми лучшими баллами. Это только сбесило учителя: «Ты, животное, — сказал ему Лобов, — потешаешься надо мною: когда тебя порют, у тебя в нотате нули; когда шлют в Камчатку — пятки? Знаю я тебя: ты добиваешься того, чтобы опять перейти на первую парту, чтобы потом снова бесить меня нулями? Врешь же! Не бывать тебе на первой парте, и пока у тебя снова не будут нули, до тех пор не ходи в столовую». Аксютка клялся и божился, что он раскаялся и теперь будет учиться постоянно. Лобов ничего слышать не хотел. «Не надо твоего ученья, — сказал он, — сиди в Камчатке». Аксюткино самолюбие было сильно задето, и, раздувая ноздри, он думал: «посмотрим, чья возьмет!». И в нотате его были отличные баллы; но Лобов каждый раз говорил ему: «и сегодня не жри!». В продолжение трех дней Аксютка кое-как перебивался, выкрадывая там или здесь булку, сайку, ломоть хлеба, толокно, горох и тому подобное. Вчера он забрался в ''сбитенную'', где ''Ванька рыжий'' продавал сбитень, сайки, булки, пеклеванные хлебы, сухари, крендели, яблоки, репу, патоку, мед и красную икру, а для избранных и ''водчонку'', разумеется по двойной цене против откупной; здесь Аксютка успел украсть несколько булок, насадив на палку гвоздь, которым и добывал из-за залавка съедомое, когда Ванька рыжий отходил в другую сторону. Но сегодня была среда, а сбитенная наполнялась битком только по понедельникам и вторникам, пока у бурсачков держались деньжонки, принесенные из дому; а при безлюдстве в сбитенной опасно было рисковать на воровство в ней. Что было делать? Бурсаки, зная, что у Аксютки девятый вал в брюхе, бережно припрятывали ломти хлеба и зорко следили за ним. Большинство не желало делиться с ним запасным хлебом; впрочем, и делиться было не с чего: утренних и вечерних фриштиков в бурсе не полагалось; за обедом выдавали только по два ломтя хлеба, из которых один съедался в столовой, а другой уносился в кармане в запас. Между тем все училище высыпало на двор. Ученики строили катальную гору. Так как досок взять было неоткуда, то вся гора была сплошь из снегу. Снежные комы величиной в рост человека двигались по огромному двору училища. Около каждого из них, под командою вожака, работало человек по десяти. Комы доставлялись к горе, около которой, как муравьи в муравейнике, кишели ученики. Дня через два по длинному расчищенному раскату, который был немного менее балаганных раскатов Петербурга, полетит бурса вниз головой на санках, салазках, подмороженных дощечках, рогожках, коньках, а то и просто на самородном самокате, то есть на брюхе вверх спиною. Бурсаки представляют веселый и радостный вид: раздается команда выбранного распорядителя, призыв к работе, звонкие басы и тенора, хохот, остроты. Весело. Аксютка щелкает зубами. На левой стороне двора около осьмидесяти человек играют в ''килу'' — кожаный, набитый волосом мяч величиной в человеческую голову. Две партии ''сходились'' стена на стену; один из учеников ''вел килу'', медленно подвигая ее ногами, в чем состоял верх искусства в игре, потому что от сильного удара мяч мог перейти в противоположную сторону, в лагерь неприятеля, где и завладели бы им. Запрещалось ''бить с носка'' — при этом можно было нанести удар в ногу противника. Запрещалось ''бить с закилька'', то есть, забежав в лагерь неприятеля и выждав, когда перейдет на его сторону мяч, прогонять его ''до города'' — назначенной черты. Нарушающему правила игры ''мылили шею''. — Кила! — закричали ученики; это означало, что ''город взят''. Победители в восторге и с гордостью возвращались на свое место. Им весело. Аксютка же щелкает зубами. В углу двора, около сбитенной и хлебной пекарни, несколько человек прокапывали в огромной куче снега норы и проползали через те норы на своем брюхе. В другом углу двора играли в крепость, стараясь выбить друг друга из занятой на куче снега позиции, причем вместо картечи употреблялись в дело снежки. Гришкец и Васенда повалили Сашкеца на снег, зарыли его с руками и ногами в кучу снега, так что торчит одна лишь голова Сашкеца, — он беззащитен, и творят ему ''смазь вселенскую''. Гришкец и Васенда хохочут, да и Сашкец хохочет, — это была шутка полюбовная. Всем весело. Аксютка щелкает зубами. На двор училища вошли две женщины — одна старуха, другая лет тридцати с лишком. Спросивши где живет ''ишпехтор'', то есть инспектор, они направились к двухэтажному зданию, крыша которого заканчивалась шпилем со звездою. Скоро они уже стояли в зале инспектора. Старуха была женщина дряхлая, лицо в трещинах, до того обожженное летним солнцем, что и зимою не сходил с него загар; маленькие глазки ее бегали, как две перепуганных мыши, и тоскливое их выражение возбуждало жалость. Эта сгорбившаяся дама имела на седой, в висках плешивой голове шерстяной платок, на плечах поношенную шубейку, на ногах мужские сапоги. Другая женщина была лет тридцати двух, высокого роста, рябая, с длинными мозолистыми руками; она смотрела исподлобья с тем беспристрастьем, с которым смотрят люди на что-либо неизбежное в их жизни и с чем они примирились. Одета она в новую заячью шубку, в новый платок, и на ногах ее не сапоги, а башмаки козловые. Они прождали инспектора около получаса. Наконец инспектор вышел, но, очевидно, в дурном расположении духа. — Что вам надо? — сказал он грубо. Обе женщины повалились в ноги. Старая заплакала и тем напевом, каким голосят у нас по покойникам, стала приговаривать: — Батюшка, отец родной... Ох, кормилец, наше горе большое... лишились последнего хлебушка... батюшка, не погневайся!.. Старуха стукнула в пол головою. Такое раболепие смягчило несколько инспектора; но дурное расположение его духа не миновалось окончательно. — Говори, зачем пришли... Старуха от грозного голоса начальника трепетала, терялась и понесла дичь: — Помер голубчик наш... пришибло сердечного... испил кваску, сначала таково легко... Инспектор вышел из себя: — Чтобы черт вас побрал, паскудные бабы! — крикнул он, топнув ногою... Обе женщины замерли... — Сейчас на ноги и говори толком, а не то метлой выгнать велю!.. Шлюхи!.. и поспать не дадут... — Батюшка!.. — начала было опять старуха... — Иван! — закричал инспектор. — Гони их в шею!.. Обе женщины вскочили на ноги. Старушка бросилась из приемного зала в переднюю. Все это со стороны казалось очень странным, особенно последний маневр старой женщины; теперь должно было, по-видимому, ожидать, что инспектор окончательно выйдет из себя, но, напротив, взгляд его прояснился, и он стал спокойно ходить вдоль комнаты, дожидаясь терпеливо старухи. Та скоро вернулась, в одной руке с кульком, в другой — с узлом. То и другое она положила к ногам начальника... — Что это? — спросил он. — Не побрезгуй, батюшка, деревенским гостинцем, и... — Покажи, что тут? Старуха, торопливо развязывая кулек, вынимала из него сахар, чай, бутылку рому, сушеные грибы и яблоки, а в узле оказалось десятка четыре аршин холста... Инспектор не без удовольствия, но и не без достоинства сказал: — Хорошо, спасибо... В чем же твое дело? — Это вот дочка моя, — говорила старуха, — сиротой осталась... были у преосвященного... закрепил за ней местечко... отцовское... — Ну так что же? — К тебе послал. — ''За женихами''? — ''За женихами'', батюшка, — и старуха опять чебурах в ноги. — Хорошо, хорошо. — Да не озорников каких, батюшка! — Старуха при этом вытянула свою руку, разжала кулак, и на ладони ее очутился серебряный рубль. Инспектор взял старухин рубль и положил его себе в карман с полным спокойствием, точно так, как авдитор берет с подавдиторного взятку. — У меня двое есть, а может быть, найдутся и еще охотники. После того инспектор расспросил, где место, какие обязательства, доходы, состав причта, спросил адрес старухи и обещал отпустить учеников на другой день на смотрины невесты. Старуха и невеста, поблагодарив инспектора, отправились восвояси. Они остановились на дворе и посмотрели на пестреющую и кишащую толпу учеников. «Кого-то из них бог пошлет кормильцем?» — подумала старуха. «С кем-то из них под венец идти?» — подумала невеста. Эта невеста была ''закрепленная невеста'', вступавшая в брак единственно для того, чтобы не умереть с голоду. У нас на Руси не редкость, что брак устраивается потому, что жених получит повышение по службе и приданое, а невеста пристроится, получит имя жениха и чин его. Но все это делается более или менее в приличных формах, так или иначе маскируется. И потому не поражает сильно своим безобразием и извращением честных целей брака. Случаев таких везде немало. Но нигде святость брака так не попирается, как в сфере бурсацких типов. Здесь нарушение брака, извращение его узаконено и освещено обычаем. Бурсак, сеченный, быть может, раз четыреста, унижаемый и уродуемый нравственно, умственно и физически часто в продолжение четырнадцати лет, наконец после такой педагогической дрессировки заслуживший диплом, дающий, по-видимому, ему право получить место в приходе, — не иначе может достигнуть этого, как обязавшись взять ''такую-то'', по назначению от ''начальства, казенную, закрепленную'' девицу. Выходит что-то вроде того, когда, бывало, ''помещики женили'' своих крестьян, а не то чтобы крестьяне ''сами женились''. Когда умирает то или другое лицо духовное и у него остается семейство, — куда ему деться? Хоть с голоду умирай!.. Дом (если он церковный), земля, сады, луга, родное пепелище — все должно перейти преемнику. Русские священники, диаконы, причетники — представители православного пролетариата... У них нет собственности... До поступления на место всякий поп наш гладен и хладен, при поступлении приход его кормит; умирает он всегда с тяжелой мыслью, что его сыновья и дочери пойдут по миру. Вот это-то пролетариатство духовенства, безземельность, необеспеченность извратили всю его жизнь. Чтобы не дать умереть с голоду осиротевшим семействам духовных лиц, решились пожертвовать одним из высочайших учреждений человеческих — браком. Места ''закрепляют'', — техническое, заметьте, чуть не официальное выражение. По смерти главы семейства место его остается за тем, кто согласится взять замуж его дочь либо родственницу. Кандидатам на места объявляется об открывшейся вакансии, со взятием ''такой-то''. Начинается хождение женихов в дом невесты. Большею частию это делается на скорую руку, всегда назначается срок для выбора невесты, вследствие чего ''посягающие'' не имеют времени узнать один другого. И бывали такие случаи, что невеста, находясь за двести верст, не успевала ко времени приехать в главный епархиальный город; претендент на поповское место не имел средств и времени съездить к невесте; тогда обе стороны списывались; давалось заочное согласие, и, получивши уже указ о поступлении на место, жених ехал к невесте; при таких порядках нередко выходили скандальные столкновения — невеста попадалась старая, рябая, сварливая девчина, и жених еще до свадьбы порывался побить ее. Но когда невеста приезжала в город, так и тогда умели обделывать дела и спускали залежалый и бракованный товар с удивительною ловкостию: щеки невесты штукатурились, смотрины назначались вечером, при слабом освещении, — и рябое выходило гладким, старое молодым... Бывало и то, что до самого венца роль невесты брала на себя ее родственница, молодая и недурная собою женщина, иногда замужняя, и уже только в церкви по левую руку жених видел какого-нибудь монстра вроде тех древних изображений, которые в старину сначала задымляли и коптили, а потом променивали на лук и яйца. Что было делать? Бурсак, наголодавшись после бурсы вдоволь, стиснув зубы и скрепив сердце, смотрел на свою будущую сожительницу, но... махнув рукою, поступал согласно внушению Ольги, сделанному ею князю Игорю, и, стоя под венцом, думал думу, как бы в первую же ночь изломать бока своей, черт бы ее взял, подруге жизни. Нечего говорить, что при подобном надуванье и фальше брак есть зло и поругание самых дорогих, самых святых прав человечества. Но когда при смотринах и сватовстве товар показывали лицом, и тогда редко-редко брак был счастливым. Если часто бывает, что после долгого знакомства брак неудачен, что сказать о том, когда он устраивался на авось... В светских искусственных браках большею частию оскорбляется и унижается женщина; но в бурсацких — и женщина и мужчина... В светских мужчина говорит: «я сыт и есть у меня имя, иди за меня — ты будешь сыта и получишь имя»; в бурсацких же не то; жених кричит: «есть нечего»; невеста кричит: «с голоду умираю» — и исход один: соединиться обеим сторонам. Все это — порождение проклятого пролетариата в нашем духовенстве. Кого же тут винить? Вот и дьячиха привезла по смерти своего мужа свою задеревенелую дочь и успела закрепить за ней место. Преосвященный послал ее в училище, чтобы из готовящихся к исключению выбрать жениха. В те времена, когда в бурсе свирепствовали Лобов, Батька, Долбежин и тому подобные педагоги, в ней уже нарождался новый тип учителей, как будто более гуманных. К ним принадлежал Павел Федорыч Краснов. Павел Федорыч был из молодых, окончивших курс семинарии студентов. Это был мужчина красивый, с лицом симпатическим, по натуре своей человек добрый, деликатный. Хотелось бы нам отнестись к нему вполне сочувственно, но как это сделать? Он и не думал изгонять розги, а напротив — защищал ее, как необходимый суррогат педагогического дела. Но он, наказывая ученика, не давал никогда более десяти розог. Преподавая арифметику, географию и греческий язык, он не заставлял зубрить слово в слово, а это в бурсе почиталось едва ли не признаком близкого пришествия антихриста и кончины века сего. Он позволял ученикам делать себе вопросы, возражения, требовать объяснений по разным предметам и снисходил до ответов на них, а это уже окончательный либерализм для бурсы. Увлекаясь своим положительно добрым сердцем, он входил иногда в нужды своих учеников. Так, мы упомянули в первом очерке об одном несчастном, который был бы почти съеден чесотными клещами, если бы не Павел Федорыч: он сводил его в баню, вымыл, выпарил, остриг его голову, сжег всю его одежду, дал ему новую и обласкал беднягу. Был случай, что по классам Краснова, за его болезнию, пришлось справлять уроки Лобову. Лобов вознес Карася и ''отчехвостил'' его на воздусях. То же самое хотел он сделать с цензором класса, парнем лет под двадцать, но цензор утек от него; тогда Лобов записал его в журнал, и дело все-таки пахло розгой. Узнав о том, как в классе свирепствовал Лобов, Краснов вышел из себя, разорвал в клочья журнал и рассорился с Лобовым. Он был справедлив относительно списков, из которых не делал для учеников тайны, а напротив — вызывал недовольных на диспуты. Раз только случилось, что Краснов избил своего ученика собственноручно и беспощадно; но и то по той причине, что бурсак решился острить во время ответа урока самым площадным образом, а Павел Федорыч был щекотлив на нервы. Словом, Краснов как частное лицо неоспоримо был честный и добрый человек. Но посмотрите, чем он был как учитель бурсы. — Иванов! — говорит он. Иванов поднимается с заднего стола бурсацкой Камчатки, за которою Краснов следил постоянно и зорко, вследствие чего для желающих ''почивать на лаврах'', то есть лентяев, он был нестерпимый учитель. Краснов донимал их не столько сеченьем, сколько систематическим преследованием; и вот это-то преследование, основанное на психологической тактике, сильно отзывалось иезуитством. Краснов в нотате видит, что у Иванова стоит сегодня ноль, но все-таки говорит: — Прочитай урок, Иванов. Но Иванов не отвечает ничего. Он думает про себя: «Ведь знает же Краснов, что у меня в нотате ноль... что же спрашивает? — только мучит!». — Ну, что же ты? Иванов молчит... Лучше бы ругали Иванова, тогда не было бы ему стыдно перед товарищами, потому что ругань начальства на вороту бурсака, ей же богу, не виснет; а теперь Иванов поставлен в комическое положение: над его замешательством потешаются свои же, и таким образом главная поддержка против начальства — товарищество — для него не существует в это время. — Ты здоров ли? — спрашивает ласково Павел Федорыч. Сбычившись и выглядывая исподлобья, Иванов говорит: — Здоров. — И ничего с тобой не случилось? — Ничего. — Ничего? — Ничего, — слышится ответ Иванова каким-то псалтырно-панихидным голосом. — Но ты точно расстроен чем-то? От Иванова ни гласа, ни послушания. — Да? Но Иванову точно рот зашили. — Что же ты молчишь?.. Ну, скажи же мне урок. Наконец Иванов собирается с силами. Краснея и пыхтя, он дико вскрикивает: — Я... я... не... зна-аю. — Чего не знаешь? — Я... урока. Павел Федорыч притворяется, что недослышал. — Что ты сказал? — Урока... не знаю! — повторяет Иванов с натугой. — Не слышу; скажи громче. — Не знаю! — приходится еще раз сказать Иванову. Товарищи хохочут. Иванов же думает про себя: «черти бы побрали его!.. привязался, леший!». Учитель между тем прикидывается изумленным, что ''даже'' Иванов не приготовил уроков. — Ты не знаешь? Да этого быть не может! Новый хохот. Иванов рад провалиться сквозь землю. — Отчего же ты не знаешь? Опять начинается травля, до тех пор, пока Иванов не начинает лгать. — Голова болела. — Угорел, верно? — Угорел. — А ты, может быть, простудился? — Простудился. — И угорел и простудился?.. Экая, братец ты мой, жалость! Товарищи, видя, что Иванов сбился с толку, помирают со смеху. А мученик думает: «господи ты боже мой, когда же отпорют наконец» и решается покончить дело разом: — Не могу учиться. — Отчего же, друг мой? — Способностей нет. — Но ты пробовал учить вчера? — Пробовал. — О чем же ты учил? Вот тут доходит дело до самой мучительной минуты: хоть убей, не разжать рта, точно губы с пробоем, а на пробое замок. Иванов не обеспокоился не только что выучить урок, но даже узнать, что следовало учить. Павел Федорыч, боясь, что Иванову подскажут товарищи, встал со стула и подошел к нему с вопросом: — Что же ты не говоришь? Иванов замкнулся, и не отомкнуться ему, несчастному. Павел Федорыч кладет на него руку. Иванов переживает мучительную моральную пытку, да и другим камчатникам вчуже становится жутко. — Зачем ты смотришь в парту? Смотри прямо на меня. У Иванова нервная дрожь. Не поднять ему своей головы — тяжела она, точно пивной котел, который только был по плечам богатыря. Между тем Павел Федорыч берет Иванова за подбородок. — Не надо быть застенчивым, мой друг. Мера душевных страданий переполнена. Иванов только тяжело вздыхает. Наконец, после долгого выпытывания, с тем глубоким отчаянием, с которым бросаются из третьего этажа вниз головой, Иванов принужден сознаться, что он не знает, что задано. Но у него была теперь надежда, что после этого начнутся только распекания и порка, значит, скоро и делу конец, — напрасная надежда. — Зачем ты забрался на Камчатку? Посмотри, что здесь сидят за апостолы. Ну, хоть ты, Краснопевцев, скажи мне, что такое шхера? Краснопевцеву что-то подсказывают. — Шхера есть, — отвечает он бойко, — не что иное, как морская собака. Все хохочут. — Ну ты, Воздвиженский... поди к карте и покажи мне, сколько частей света. Воздвиженский подходит к висящей на классной доске ланд-карте, берет в руки кий и начинает путешествовать по европейской территории. — Ну, поезжай, мой друг. — Европа, — начинает друг. — Раз, — считает учитель. — Азия. — Два, — считает учитель. — Гишпания, — продолжает камчатник, заезжая кием в Белое море, прямо к моржам и белым медведям. Раздается общий хохот. Учитель считает. — Три. Но ученый муж остановился на Белом море, отыскивая здесь свою милую Гишпанию, и здесь зазимовал. — Ну, путешествуй дальше. Али уже все пересчитал страны света? — Все, — отвечал наш мудрый географ. — Именно все. Ступай, вались дерево на дерево, — заключил Павел Федорыч. Он нарочно вызывает самых ядреных лентяев, отличающихся крутым, безголовым невежеством. — Березин, скажи, на котором месте стоят десятки? — На десятом. — И отлично. А сколько тебе лет? — Двадцать с годом. — А сколько времени ты учишься? — Девятый год. — И видно, что ты не без успеха учился восемь лет. И вперед старайся так же. А вот послушайте, как переводит у нас Тетерин. Следовало перевести: «Диоген, увидя маленький город с огромными воротами, сказал: „Мужи мидяне, запирайте ворота, чтобы ваш город не ушел“». Мужи по-гречески — андрес. Вот Тетерин и переводит: «Андрей, затворяй калитку — волк идет». Он же расписался в получении казенных сапогов следующим образом: «Петры Тетеры получили сапоги». Ну, послушай, Петры Тетеры, что такое море? — Вода. — Какова она на вкус? — Мокрая. — Про Петры же Тетеры рассказывали, что он слово «maximus» переводил слово «Максим»; когда же ему стали подсказывать что «maximus» означает «весьма большой», он махнул «весьма большой Максим». Ну, а ты, Потоцкий, проспрягай мне «богородица». — Я богородица, ты богородица, он богородица, мы богородицы, вы богородицы, они, оне богородицы. — Дельно. Проспрягай «дубина». — Я дубина... — Именно. Довольно. Федоров, поди к доске и напиши «охота». Тот пишет «охвота». — Напиши «глина». У того выходит «гнила». Таким образом Павел Федорыч потешался над камчатниками, заставляя их нести дичь. Иванов радовался в душе, что учительское внимание было отвлечено от него. Напрасная радость: то был новый маневр, пущенный в ход учителем. — Что, Иванов, хороши эти гуси? Иванов опять приходит в ажитацию. — Как бы ты назвал этих господ? Не назвал ли бы ты их дикарями? Платонов, что такое дикарь? — Дикий человек. — А умеешь ты говорить по-гречески? — Нет. — А я слышал, что да. Идет он с таким же, как сам, гусем. Один гусь говорит: «альфа, вита, гамма, дельта»; другой гусь говорит: «эпсилон, зита, ита, фита». Неправда, что ли? Тогда еще пирожник назвал вас язычниками. Вот вроде его один господин приезжает к отцу на каникулы. Отец его спрашивает: «Как сказать по-латыне: лошадь свалилась с моста?» — Молодец отвечает: «Лошадендус свалендус с мостендус». Иванов опять оживился надеждой, что его забыли. — И не стыдно тебе, Иванов, сидеть среди таких олухов? Я ведь знаю, что ты не станешь спрягать «дубину», не скажешь, что десятки стоят на десятом месте, не поедешь в Ледовитый океан с какой-то «Гишпанией», зачем же ты забрался к этим дикарям? — Простите, — шептал Иванов. — В чем тебя простить? — И Павел Федорыч опять добивается того, что Иванов сам себе делает приговор: — Ленился... — Дело ли будет, если я прощу тебя? Пускается в ход новый маневр. Известно, что для школьника мучительна не столько самая минута возмездия, сколько ожидание его. Это понимал Павел Федорыч и пускал в ход всю практическую психологию. — Простить тебя? А потом сам же будешь бранить за это, зачем дозволял тебе лениться; скажешь, не дурак же я был — учителя не хотели обратить на меня внимания. — Простите! — говорил Иванов. — Да ты знаешь ли, что с тобой может случиться, если, чего избави боже, тебя исключат? Знаешь ли, что предстоит всем этим камчатникам? Камчатка внимательно насторожила уши. — Теперь по Руси множество шляется заштатных дьячков, пономарей, церковных и консисторских служек, выгнанных послушников, исключенных воспитанников, — знаете ли, что хочет сделать с ними начальство? — оно хочет верстать их в солдаты. — Простите! — говорил Иванов, думая с тоскою: «боже мой, скоро ли же сечь-то начнут?.. проклятый Краснов!.. всю душу вытянул». — Я слышал за верное, что скоро набор, рекрутчина. Ожидайте беды... Мы имели случай в первом очерке заметить, что не раз проносилась грозная весть о верстании в солдаты всех безместных исключенных. Теперь прибавим, что такой проект начальство действительно не раз хотело осуществить, но в духовенстве всегда в этом случае подымался ропот; оно и понятно: многие сильные мира были или сами дети причетников, или имели причетниками своих детей и других родственников. Однако тем не менее грозная весть о солдатчине часто заставляла трепетать бурсаков. Павел Федорыч пользовался этим обстоятельством с полным успехом. — Как же тебя простить, — говорит он Иванову, — неужели тебе хочется под красную шапку? — Я буду учиться. — Как же ты давеча говорил, что не можешь учиться? Скверно на душе Иванова, потому что учитель доводит его до того, что он сам сознается: — Лгал. Травля продолжается далее. Приходилось после долгих выпытываний соглашаться — что и делалось замогильным тоном, — в том, что он должен быть наказан; потом, сколькими ударами розог. Когда ученик был доводим до истомы нравственной и едва не до полупомешательства, тогда только учитель отсылал его к печке, где и давал десять ударов розгами, причем внушалось, что ученик каждый раз при незнании урока будет получать это ординарное количество стежков по тому месту, откуда ноги растут. Решившись обратить лентяя на путь истины, Павел Федорыч всегда доводил свою работу до благоприятного результата, преследуя цель неутомимо и энергически. — Иванов! после класса приходи ко мне на квартиру. Пригласивши к себе на квартиру, Павел Федорыч заставляет Иванова учить урок в рекреационные часы, так что если и после этого захотел бы лениться, то ему пришлось бы всю училищную жизнь просидеть над книгой, не нашлось бы и в праздничные дни свободной минуты — вечно под носом проклятый учебник, и лентяи со скрежетом зубовным вгрызается в ненавистные отроки. Мало-помалу долбня всасывает его и поглощает всецело. Конец ли? Нет, все-таки не конец. Павел Федорыч сносится с другими учителями относительно неофита. Долбежин и Батька говорят неофиту: «А, голубчик, у других ты учишься, а у меня нет?.. Запорю, животное, убью!». Те учителя, в свою очередь, начинали ''досекать'' лентяя, каждый ''до своей науки''. Что тут станешь делать? Поневоле съешь всю бурсацкую науку, хотя в душе созреет и навек укоренится глубокая ненависть и беспощадное отвращение к той науке. Правда, ученик, досеченный до хорошего аттестата, будет благодарен, но все же не за бурсацкую науку, но за аттестат, дающий ему известные права. Милостивые государи, как вам нравится подобное варварство в педагогике, к которому, однако, прибегал даже Павел Федорыч, человек с сердцем положительно добрым? Что же это значит? Если бы Лобов, Долбежин, Батька и Краснов не употребляли противоестественных и страшных мер преподавания, то, уверяю вас, редкий бурсак стал бы учиться, потому что наука в бурсе трудна и нелепа. Лобов, Долбежин, Батька и Краснов поневоле прибегали к насилию нравственному и физическому. Значит, вся причина главным образом не в учителях и не в бурсаках, а в бурсацкой науке, чтоб ей сгинуть с белого света. Мало-мальски развитый семинарист всегда вспоминает о ней с ужасом. Камчатка ''почивала на лаврах'' до сего дня спокойно и беспечно; но сегодня в ней ярые толки и шум. Павел Федорыч возбудил те толки и шум своими угрозами о солдатчине. Но не на всех камчатников грозная весть произвела одинаковое впечатление. Камчатники распадались на два типа по роду бурсацких наук. Науки были: ''божественные'', которые ныне называются богословскими, и ''внешние'', которые ныне называются светскими. Один камчатники отрицали только ''внешние'' науки и с усердием занимались законом божиим, священною историею, церковным уставом и церковным пением. Эти специально готовились в дьячки и пономари. Представителями такого типа в особенности были двое — ''Васенда'' и ''Азинус''. Васенда был великовозрастный, так что кончить курс ему пришлось бы не юношей; а тридцатилетним мужем. Он махнул на все рукою и принялся за божественные науки. Это был человек честный, добрый, обладавший громадною физическою силою, но, как все силачи, спокойный и сосредоточенный; но главное — он был замечательный скопидом и хозяин. Так он и выглядит кремнем-причетником, у которого хозяйство никак не будет хуже по крайней мере дьяконского. Заглянем в его ученический сундук, когда Васенда выдвигает его из-под кровати. В углу небольшой деревянный образок Василия Великого, благословение матери, вдовы-дьячихи; на внутренней стенке крышки сундука набиты два ремня, и за них вложено несколько дестей писчей бумаги; по краям, около бумаги, художественная выставка произведений конфетного и леденечного искусства: генерал, у которого нос чуть не поперек лица; голая женщина, кормящая грудью голубка, а за нею амур, как будто бы страдающий водяной болезнью; потом лубочная гравюра, вырезанная из «Бовы» и изображающая то, как сей богатырь побивает метлою рать несметную; далее картинка из священной истории, на которой вы можете видеть изгнание наших прародителей из рая, и тому подобные изображения; эти изображения перемешаны с леденечными билетиками; тут же, между прочим, налеплена числительница, показывающая дни и месяцы на целый год. Внутри сундука в одном углу кадушка, в которой грибы со сметаной, а в другом мешок с толокном. На дне лежат книги, все божественные, ни одной внешней — их Васенда продал, как ненужные. В другой стороне сундука аккуратно уложено чистое белье и новенькая верхняя одежда. Кроме того, под образком находится маленький ящичек, в котором хранятся его деньги, письма, новейший песенник, нюхательный табак, пустая склянка, перочинный нож, гребенка, мыло и тому подобное. Вот вам сундук Васенды, окованный прочными железными полосами, с крепчайшим замком. У Васенды отличный дубленый тулуп и неизносимые осташи с голенищами по колено. Его скопидомство доходило даже до крайности; так, он целый год писал одним пером, едва касаясь бумаги и каждый раз бережно завертывая его в бумажку. Он уже и теперь так и выглядит степенным и практическим дьячком; и действительно, он умеет что угодно и купить и продать; походка у него важная, осташи блестят... Вот этот-то господин и был представителем лучшего типа бурсацкой Камчатки. В самом деле, из него вышел прекрасный зажиточный деревенский дьячок. Весть о солдатчине мало тревожила его: он верил в свою звезду. Азинус был ученик высокого роста, сутуловатый, с выдавшимися лопатками на спине, на длинных ногах; широкие скулы, бойкие серые глаза и постоянно вздернутый кверху нос, вечно нюхающий что-то в воздухе, придавали лицу его выражение той хитрости, которою отличаются мелкие плуты с узким лбом. Он ходил в тиковом халате, в дырявых сапогах и в ватной шапке и зимой и летом. Азинус был сын заштатного пономаря, горького пьяницы, жившего подаянием. Мать Азинуса, бедная старуха, забитая своим мужем, переслала своего сына в училище с одним дальним своим родственником, но при этом, по неопытности или старческой рассеянности, не озаботилась передачею ему документов, необходимых для поступления в бурсу. Родственник привез Азинуса, тогда еще осьмилетнего мальчика, на огромный двор училища и пустил его на волю божью отыскивать самому себе науку. Азинус долго ходил по двору, не зная, куда деться. К вечеру он проголодался и, увидя в восемь часов огромную массу воспитанников, примкнул к ним и очутился в столовой, где, долго не думая, принялся за щи и кашу. После ужина ученики отправились сначала на молитву, а потом по спальням, — он за ними; в спальне он нашел незанятую казенную кровать, где и уснул спокойно. Поутру он опять вместе с другими сходил на молитву, а потом попал в приходский класс; тут он водворился на задней парте. Так он прожил около трех месяцев, пока наконец учитель не обратил на него внимания. Стали наводить справки, Азинуса в списках не оказалось. Его покормили в последний раз обедом и велели убираться за ворота, на все четыре стороны. Вот так младенчество — лучшая пора нашей жизни! Он несколько дней питался милостынею, бог знает где ночуя, пока не наткнулся на другого нищего, своего отца, который отвел сынка к знакомому дьячку, окончательно определившему маленького Азинуса в бурсу, которая его окончательно изувечила. Он сначала оказывал успехи, но скоро плюнул на все и, выжив известный период сечения, засел в Камчатку навсегда. Здесь сложился его характер, в высшей степени безалаберный. Главным его занятием были чет и нечет, юла, три листика, мена ножами и тому подобные коммерческие игры бурсы. Он сделался настоящим цыганом училища, променивая и выменивая, продавая и покупая что угодно. Деньжонки и вещи, приобретаемые им, шли у него без толку. Все ученики, остающиеся на рождество или пасху в училище, умели чем-нибудь запастись для праздника; Азинус же часто проедал деньги накануне его, а потом шлялся по спальням, льстил, кланялся, прислуживался, ругался и лгал выпрашивая кусок булки, яйцо или клок масла у своих товарищей. При таком характере он совершенно изолгался. До сих пор передают его рассказы. Так, он однажды говорил, что в страшную метель зимою ехал куда-то, на него напали волки. Что было делать? «Я, говорит, со страху спрятался в рожь». Когда его спрашивали, каким образом зимою попался он в рожь, тогда Азинус ругался, рассыпал смази и, свертывая из пол халата хвост, описывал им в воздухе круги. Нередко он сообщал своим слушателям о том, как он видел сам привидения, домовых, мертвецов и чертей. Но он не только, что врал, но не прочь был и стянуть что-нибудь. Однажды он путешествовал на родину, верст за полтораста, с четырьмя копейками в кармане, спал в лесу, питался незрелыми ягодами, иногда заходил в харчевни, обедал в них и потом утекал, не заплативши денег за обед. Этот молодец когда прибыл на родину, то у него оставалась еще одна копейка в экономии. Азинус был во всех отношениях противоположность Васенде. Но и он не обратил внимания на весть о солдатчине, хотя это сделал единственно по безалаберности своего характера. Вообще Камчатка, отрицающая внешние науки и изучающая только божественные, не была сильно взволнована словами Павла Федорыча. К тому были основания. Начальство смотрело на божественную Камчатку довольно благосклонно: она что-нибудь да делала. Бывали проекты (и это знали камчатники) о преобразовании священных задних парт в специальный класс, так называемый ''причетнический''. И потому ученики, подобные Васенде или Азинусу, были спокойны. Но иное совсем происходило в другой половине Камчатки. Здесь почивали на лаврах абсолютные нигилисты, отрицавшие и внешние и божественные науки. Там сидели некоторые убогие личности, которые и сами убедились и начальство убедили, что не имеют способностей и учиться не могут, хотя странно считать кого бы то ни было неспособным даже к самому ограниченному элементарному образованию. Так, был один ученик, сын финского священника, который просидел в приходском классе шесть лет и едва-едва научился читать, после чего его исключили. Его прозвище ''АзбУчка Забалдырь ЕвангИлье Свитцы'' — за то, что он азбуку называл азбучкой, а псалтырь — забалдырью. Такие примеры не редкость в бурсе. Столько же времени и в том же классе сидел Чабря. Иные до второуездного класса доплетались только через четырнадцать лет — время, которого достаточно для того, чтобы приготовиться на степень доктора какой угодно науки, срок, который одним годом только меньше нынешней солдатской службы. Эх, бедняги, какую ж лямку вы тянули: солдатскую, а вас еще солдатчиной стращали!.. Нашли чем испугать!.. Но вы все же таки пеняли тогда на начальство, дрожали от страха за свою судьбу: вам, конечно, не хотелось такую же службу вынести вторично. Мы видели, что действительно неспособные ученики были сегодня сильно встревожены. Но во внешней Камчатке были и способные ученики, сердце которых тоже дрогнуло от слов Краснова, не столько от того, что их головы хотели накрыть красной шапкой — эти лентяи были народ беззаботный, мало думающий о будущем, — сколько от той беды, которую испытал сегодня их товарищ, Иванов. Изленившись, они не могли взяться за книжку, а с другой стороны, особенно умные из лентяев инстинктивно и, право, справедливо чувствовали отвращение к бурсацкой науке. Однако тем не менее нервная дрожь пробегала по их телу, когда они вспоминали Павла Федорыча. Они чувствовали, что вслед за Ивановым стоит их очередь, что зоркий глаз Краснова отыщет их в Камчатке и заставит их прочувствовать всю моральную пытку своей психолого-педагогической системы. Грустно, скучно сегодня в Камчатке; но, читатель, подождите немного, и вы увидите, ''что'' сегодня же радостно взволновало не только Камчатку божественную, не только Камчатку внешнюю, но и весь класс бурсаков. Дайте только рассказать мне, какую штуку отмочил сегодня Аксютка в сообществе с Ipse, — иначе рассказ наш не будет вам понятен. Аксютка все еще щелкает зубами. Стемнело. Лампы, как мы уже имели случай заметить, не зажигались в классах до занятных часов. Аксютка пробрался в первоуездный класс, где в потемках обыскивал карманы и парты учеников. — Где бы ''стилибонить''? — шептал он. Отправился он в приходские классы. Успех был тот же, и Аксютка со злости загнул какому-то несчастному трехэтажные салазки. — Все стрескали, подлецы! — проговорил он. С голодом Аксютки естественно росло непобедимое его желание похитить что-нибудь и съесть, а вместе с тем увеличивались его хитрость, изворотливость и предприимчивость. Он отыскал своего друга и верного пажа Ipse и отправился вместе с ним в тот угол двора, у ворот, где была пекарня. Они пришли к пекарне; Ipse спрятался в темном углу ее, а Аксютка что есть силы стал ломиться в двери. — Голубчик, Цепа, дай хлебца. Цепка был солдат добрый. Он голодных бурсаков часто наделял хлебом, а кого любил — так и ржаными лепешками. Но этот хлебопек не мог терпеть Аксютку: он был уверен, что Аксютка стянул у него новые голенища. Отметим здесь еще странное явление бурсы. Служители училища были чем-то вроде властей для учеников; у инспектора они имели значение гораздо большее, нежели всякий второклассный старшой. Свидетельство ''сторожа'' (так ученики звали прислугу) или жалобы его всегда уважались начальством. Ученик против сторожа ничего предпринять не мог. Это объясняется тем, что вахтер, гардеробщик, повар, хлебник, привратник и секундатор из сторожей, очевидно, служили в видах начальства. Все они из урезанных продуктов, разумеется ученических, должны были во что бы то ни стало приготовить для начальства хлеб, мясо, крупу, холст, сукно и тому подобное. Естественно, что жалоба на каждого из них была как бы жалобою на самое начальство; например, сказать, что повар мало каши дает, значило сказать, что эконом крадет казенную крупу, что эконом делится с смотрителем, училищный смотритель с семинарским, этот с академическим и так далее: выйдет, что жалоба о каше есть жалоба против высшего начальства, чуть не заговор и бунт. Да, на бурсацком языке такие жалобы, действительно, и назывались бунтами и преследовались, как бунты. Служители сознавали свое положение и пользовались им. Они жили гораздо лучше тех, кому служили: одежду носили казенную, ели вволю и хорошо, могли высказывать свои неудовольствия и грозить оставлением службы, у них всегда бывали жирные щи со свежей говядиной, жирно промасленная каша, а хлеба не порциями, как бурсакам, но сколько угодно. Живя почти на всем готовом, они, кроме того, получали жалованья от восьми до двенадцати, а вахтер и семнадцать рублей ассигнациями, — они были богаче самых богатых бурсаков. Многие из них имели случай красть казенное. Повар получал от некоторых учеников еженедельную плату за то, что кормил их утром и вечером кашею. Захаренко, секундатор, открыто брал взятки; каждый праздник он обходил классы и объявлял: «Что же, господа, Алексею Григорьичу (так величали Захаренко) на табачок?». К нему сыпались на подставленную ладонь гроши и пятаки. За неделю, когда сбор был скуден, ученики замечали, что он сек их с большею исправностию и аппетитом. Кроме того, Захаренко продавал ученикам нюхательный табак, сам-тре. Словом, служители составляли низшее начальство. Если к этому прибавить, что некоторые из них наушничали инспектору, то понятно будет их влияние на учеников. Поэтому ничего нет удивительного, когда Захаренко под пьяную руку проводил пальцем по голове ученика, как по бубну, приговаривая: «Эй, прокислая кутья, ваше дело гадить, наше убирать». Или что удивительного, если Еловый бил бурсака метлой по затылку, Трехполенный давал трепку и тому подобное? В большинстве случаев такие обиды терпеливо сносились учениками. Но Аксютка, как отпетая личность, не обращал внимания на служительские власти. Он продолжал ломиться к Цепке в хлебную. — Кто тут? — послышался голос Цепки. — Это я, Цепа. — Я тебе дам такого хлебца, что не съешь... прочь пошел!.. — Цепа, ей-богу, есть хочется!.. — Ну, пошел, пошел!.. не проедайся!.. Аксютка переменил тон. Он стал ругаться: — Цепка, черт, дай же хлеба! Жалко, что ли, тебе куска какого-нибудь? Собака ты этакая, чтоб подавиться тебе сапогом, который ты шьешь! — Ах ты, бесов сын! — проворчал Цепка. Цепка воткнул шило в деревянный обрубок, служивший ему столом, и, стиснув зубы, схватил метлу и стремительно бросился к двери. Он приударил за Аксюткой. Аксютка бегал очень хорошо; он мастер был играть в пятнашки и на небольшом пространстве умел ''увертываться'', делая неожиданные повороты то в ту, то в другую сторону. Двор был велик, но Аксютка побежал к воротам. Цепка крикнул привратнику, стоявшему там: — Держи его! Привратник схватил тоже метлу и бросился на Аксютку. Аксютка переменил рейс. К его несчастию, был шестой час вечера, час, в который служители мели спальные комнаты. Они теперь выходили с разных концов двора. — Держи его! Аксютку все знали. Служители ополчились на него со швабрами. Аксютке приходилось плохо. Его травили с четырех концов — он и озирался хищным волком. «Намнут, черти, шею!» — думал он. Но вот ноздри его поднялись и опустились. Он быстро бросился к Цепке. Цепка, не подозревая ничего в этом новом маневре, бежал к нему с распростертыми руками. Другие служители, видя, что Аксютка почти в руках Цепки, опустив швабры, кричали: — Хватай его! Но Аксютка, налетев на Цепку, неожиданно упал ему под ноги. Разлетевшийся Цепка полетел кубарем вверх ногами. Аксютка направил свой бег к классу, который уже был освещен, потому что начались занятия. Цепка, человек бедовый, в сердцах, стал клясться и божиться, что убьет Аксютку. Он поднялся с земли, схватил метлу и отправился к классу, куда скрылся Аксютка. — Теперь поймает... попался! — говорили служители и разошлись в разные стороны. Цепка ворвался в класс со страшными ругательствами и помахивая метлою. Аксютка, увидев его, вскочил на первую парту, с первой на вторую и полетел над головами товарищей. Цепка последовал его примеру, и огромный солдат носился с метлою в храме бурсацкой науки... Картина была великолепная... Ученикам стало весело, — такие спектакли приходилось видеть нечасто. Из-под ног разъяренных врагов летели на пол дождем книги, грифельные доски, чернильницы и линейки. — Го-го-го! — начали бурсаки. — Ату его! — подхватили другие. Третьи свистнули. Кто-то книгой пустил в Цепку. Цепка не обращал внимания на крик, атуканье и рев бурсаков. Он распалился страшно. Двадцать две парты, как клавиши, играли под здоровенными его ступнями. Но вот Аксютка, соскочив на пол, скрылся под партой; Цепка хотел последовать его примеру, но какой-то бурсак дернул его за ногу, и он растянулся среди класса плашмя. Невозможно привести здесь той свирепой брани, которою он осыпал весь класс. Аксютка, выглядывая из-под парты, говорил ему: — Цепка, встань, да на другой бок. Цепка бросился к нему; но Аксютка уже из-под другой парты: — Право, Цепка, дай, — голенища подарю. Цепка понял, что под партами ему не угоняться за врагом. Он, обозвав бурсаков прокислой кутьей и жеребячьей породой, направился к двери. Его проводили криком, свистом, атуканьем и крепкими остротами. Покажется странным, каким образом подобный гвалт и рев мог не доходить до начальства. К тому способствовало самое устройство училища. Все здание разделялось на два корпуса — старый и новый. В ''старом'' года за три до описываемого нами периода помещалась семинария, а в ''новом'' училище. Семинария потом была переведена в новое здание, училище же осталось в прежнем. В училище из начальства жили только смотритель и инспектор, другие учителя помещались в старом корпусе<ref>Между прочим, описывая бурсу, мы опустили очень важное обстоятельство, что повело ко многим недоразумениям. Мы забыли сказать, что описываемая нами бурса — было закрытое учебное заведение. Ученики ее не жили, как в других бурсах, на вольных квартирах. Все, человек до пятисот, помещались в огромных каменных зданиях, постройки времен Петра I. Эту черту не следует опускать из внимания, потому что в других бурсах вольные квартиры порождают типы и быт бурсацкой жизни такие, которых нет в закрытом заведении. Быть может, здесь же должно искать причину и того, что формы бурсацизма в нашем училище сложились так оригинально и так неискоренимо. Традиция, при закрытости заведения, имела полную силу и жизненность.</ref>. Таким образом, училище, по необходимости, управлялось властями, выбранными из учеников же. Кроме того, квартира смотрителя и инспектора была на противоположном конце двора, далеко от классов, так что никакой гвалт и рев не доходили до начальства. Служители составляли, как мы уже имели случай сказать, нечто вроде начальства и, значит, были ненавидимы товариществом, вследствие чего скандалы вроде описанного не доходили до инспектора и смотрителя. Мало-помалу все успокоилось в классе. Аксютка пробрался в Камчатку. Скоро явился и Сатана (он же и Ipse)... — Ну, что, Сатана? — Оплетохом! — Лихо!.. Ну-ка, давай сюда! Ipse вынул целый хлеб... — Да ты молодец!.. я тебя за это жалую смазью... Сатана принял смазь и проговорил: — Аз есмь Ipse! Аксютка уписывал хлеб с волчьим аппетитом. Но после завтрака он все-таки не успокоился духом. «Черт их побери, — думал Аксютка, — этак когда-нибудь и с голоду умрешь. Уж не закатить ли завтра нуль в нотате? Э, нет, подожду — еще потешусь над Лобовым. А дело все-таки гадко». Но ладно, «''бог напитал, никто не видал; а кто и видел, так не обидел''», — заключил Аксютка бурсацким присловьем. — «Утро вечера мудренее...» — Эх, Аксен Иваныч, — сказал ему Ipse, как бы отвечая его мыслям, — воззри на птицы небесные: они не сеют, не жнут, не собирают в житницы, но отец небесный питает их. — Аминь! — сказал Аксютка и решился продолжать свои проделки с Лобовым. Еще не утих гомерический хохот бурсы, как вошел в класс лакей инспектора и спросил: — Где дежурный старшой? — Здесь, — отвечал старшой. — ''Тебя'' инспектор зовет. Лакей ушел. Сразу по всем головам прошла одна и та же мысль: верно, Цепка нажаловался инспектору на Аксютку, у которого уже дрожали от предчувствия беды поджилки, но и, кроме его, многие струхнули, потому что многие принимали участие в скандале. Старшой застегнулся на все пуговицы и отправился к инспектору не без внутреннего трепета, потому что в его дежурство случилась эта милая шутка веселых бурсачков. На класс напало уныние. Минуты еле тянулись в ожидании дежурного. Наконец он явился. Его встретило мертвое молчание. Дежурный окинул взором класс. Все ждали. — Женихи! — крикнул он. У всех отлегло от сердца. — Женихи? — отвечали ему. Класс наполнился радостным ропотом. Туман с физиономий исчез, по ним пробежала светлая полоса. Все приподняли головы. У всех была одна мысль: «среди нас есть женихи, значит, мы не мальчики, а народ самостоятельный». Но что сделалось с Камчаткой? Там воодушевленный говор, потому что настал час торжества, час величия Камчатки. Взоры всех были обращены в эту счастливую страну. :Полно азбуке учиться, :Букварем башку ломать! :Не пора ли нам жениться, :В печку книги побросать? Шум усиливался. — Тише! — крикнул цензор. В классе несколько стихло. — Кто женихи? Вышли Васенда, Азинус, Ерра-Кокста, Рябчик. — И я жених. — С этими словами присоединился к ним Аксютка. Класс захохотал. Ipse от восторга вертел хвостом халата. — Никого больше? Больше никого не оказалось. — Женихи к инспектору!.. живо! Все пятеро отправились к инспектору. Класс, глядя на Аксютку, который с уморительными гримасами подпрыгивал и бил себя по бедрам, весело смеялся. Когда женихи скрылись за дверями, класс наполнился сильным говором, точно на рыночной площади торг во всем разгаре. Но это не был тот бесшабашный гвалт, когда бурсаки тянули ''холодно'' или дули ''разноголосицу'': он скорее походил на тот шум, который наполнял класс во время получения билетов на каникулы. В Камчатке же шло положительное ликование — она высылала от себя женихов, героев дня. Событие во всех головах поднимало мечты: «когда-нибудь и мы освободимся от бурсы». От двенадцатилетнего мальчика до двадцатидвухгодовалого парня, от последнего лентяя до первого ученика — все думали одну радостную думу. Все училище было охвачено трепетом. Бог весть каким образом магическое слово «женихи» быстрее ласточки облетело по всем классам, сладостно волнуя бурсацкие души. Урок нейдет на ум, книги в партах, ученики сбились в кучки, и цензор снисходителен на этот раз — не разгоняет их. Все сразу почему-то вспомнили свою родину, дом, отца с матерью, братьев с сестрами. Самые молодые бурсачки, и те рассуждают о невестах, о женитьбе, о поповских и дьяческих местах и доходах, о славленьи и т. п. Многие толкуют о дне исключения их: кто собирается в дьячки, кто в послушники, кто в чиновники, а кто так и в военную службу. Женихи вернулись от инспектора. — Ну что? — спрашивали их с любопытством. — Везет ли, Аксен Иваныч? — говорил Ipse. — Вот тебе — читай. Ipse взял из рук Аксютки осьмушку исписанной бумаги и начал по ней читать громко: <center>БИЛЕТ</center> ''Ученик Аксен Иванов уволен в город для свидания со своею невестою Ириною Вознесенскою, 18... года 23 октября, с 4 часов пополудни до 9 часов вечера.'' Далее следовала подпись инспектора. — Браво, Аксютка! — кричали товарищи. У Васенды и Азинуса были такие же билеты. Но остальные два претендента пробирались на священные парты Камчатки с унылым и понуренным видом. — Вы что? — Их сначала будут румянить и уж потом на смотрины. Раздался смех. Униженные и оскорбленные, усевшись на место, положили с отчаянием свои победные головы на руки. — Этому, — пояснял Аксютка, указывая на великовозрастного бурсака, — инспектор сказал: «Я тебя замечал в нетрезвом виде — какой же из тебя выйдет муж?.. Нет, вместо свадьбы устрою тебе баню». — Поздравьте, господа, — дополнил Аксютка, — молодых с законным браком. Хохот. — А этому, — говорил Аксютка, указывая на другого отверженного жениха, — оказалось всего четырнадцать лет. — Вот так жених! — Смазь ему, ребята! — Салазки жениху! Несчастного окончательно унизили и оскорбили широчайшей смазью и беспощадными салазками. В другое время он протестовал бы, но теперь стыдно было, что он, четырнадцатилетний мальчик, задумал ''брачиться'' с тридцатидвухлетней древностью. Кроме того, его мучил страх грядущих румян. С горя, стыда и страха он заплакал. К нему подошел Тавля, приподнял его голову, ущемил двумя перстами нос жениха и потянул через парту. — У-у-у — затянул он. Класс захохотал. — Молокосос! Тавля после того еще надрал ему уши. Бедняга рыдал, но от стыда не решился просить пощады. С той поры его прозвали «мозглым женихом». Он в тот же вечер ударился в беги. Когда будем говорить о бегунах бурсы, расскажем и о его похождениях. Около женихов были шум и толкотня. Расспрашивали о приходе, о невесте, о доходах, давали советы и снаряжали на завтрашний день к невесте. Общая внимательность и предупредительность показывали то напряженное состояние духа учеников, в котором они находились. Это выразилось тем, что товарищи охотно предлагали женихам кто новенький сюртучок, кто брюки, кто жилет, даже сапоги и белье. Азинус на другой день сбросил с себя тиковый халат и дырявые сапоги, у которых вместо подметок были привязаны дощечки деревянные, и явился франтом хоть куда. Все это напоминает нам тех беглых арестантов, которых г. Достоевский изобразил в «Мертвом доме». Как там товарищи радовались за освободившихся от каторги, так и здесь радовались за освободившихся от бурсы. Вечер закончился блистательным скандалом. Тавля женился на Катьке. Достали свеч, купили пряников и леденцов, выбрали поезжан и поехали за Катькой в Камчатку. Здесь невеста, недурной мальчик лет четырнадцати, сидела одетая во что-то вроде импровизированного капота; голова была повязана платком по-бабьи, щеки ее были нарумянены линючей красной бумажкой от леденца. Поезжане, наряженные мужчинами и бабами, вместе с Тавлей отправились к невесте, а от ней к печке, которую Тавля заставил принять на себя роль церкви. Явились попы, дьяконы и дьяки, зажгли свечи, началось венчанье с пением «Исаие, ликуй!». Гороблагодатский ''отломал апостол'', закричав во всю глотку на конце: «А жена да боится своего мужа». Тавля поцеловал у печки богом данную ему сожительницу. После того поезд направился опять в Камчатку, где и начался великий пир и столованье. Здесь гостям подавались леденцы, пряники, толокно, моченый горох, и даже часть украденного Аксюткою хлеба шла в угощение поезжан и молодых. Поднялись пляски и пенье. В конец занятных часов появилась и святая мать, сивуха. На другой день через фискалов все известно было инспектору, и последовало румяненье тех мест, откуда у бурсаков растут ноги. На другой день у Васенды, Азинуса и Аксютки были действительные смотрины. Васенда, как человек положительный и практический, нашел невыгодным закрепленное место, приданое и обязательства, а невесту чересчур заматоревшею во днех своих, на вид рябою, длинною и черствою. Он решился остаться в Камчатке до лучшей суженой. Азинус, по безалаберности своего характера, а отчасти потому, что ему надоела и опротивела бурса, махнув на все рукою, решился вступить в законный брак с дамою, которая была старше его по крайней мере десятью годами. Впоследствии из него вышел мерзейший муж, а из его супруги того же достоинства баба. Аксютка вовсе и не думал жениться. Он отправился на смотрины единственно из желанья потешиться, поесть у невесты, стянуть что-нибудь и погулять вне училища, на свободе. Он украл у «нареченной» шелковый платок и три медных гривны. Один из женихов, как мы уже видели, удрал из училища и теперь состоял в бегах. Пятый жених на другой день получил от инспектора румяны, то есть блистательную порку. '''1863''' === БЕГУНЫ И СПАСЕННЫЕ БУРСЫ. ОЧЕРК ЧЕТВЕРТЫЙ === Главное действующее лицо настоящего очерка Карась. Что это за рыба? Карась был довольно самолюбивая рыба. Два его брата, уже бурсаки, смотрели на него как на ''маленького'', не допускали его не только в сериозные, по их понятию, предприятия, но даже и в простые игры, и именно на том основании, что он ''не ел еще семинарской каши'', а между тем он слышал иногда от них рассказы о разного рода играх бурсаков, о бурсацких богатырях, их похождениях, проделках с начальством — рассказы, которые казались ему очень привлекательны: все это породило в нем страстное желание как можно скорее, всецело, по самые уши окунуться в болото бурсацкой жизни. Настал давно ожидаемый им день. Сняли с Карася детскую рубашонку и вместо ее надели сюртучок — с той минуты он почувствовал себя годом старше; он имел уже ''свою'' кровать, ''свой'' сундук, ''свои'' книжки — это еще прибавило ему росту; дали ему на булки двадцать копеек, капитал, редко бывавший в его руках, — тогда карасиная гордость сделалась непомерна. Пришел час расставания с родным домом: помолились богу, благословили Карася, у матери слезы на глазах, отец сериозен, сестренки задумались, — лишь Карась радуется и скачет, как сумасшедший, он блаженствует от той мысли, что еще несколько минут — и он будет бурсак, бурсак с головы до ног, вдоль и поперек. Карася отвели в бурсу. Здесь он простился с отцом очень невнимательно. Ему хотелось поскорее присоединиться к ученикам, которые играли на большом дворе бурсы в ''лапту, касло, отскок, свайку, рай и ад, казаки-разбойники, краденую палочку'' и т. п. Долго не думая, он по уходе отца отправился на двор, где и присоединился к кучке бурсачков, игравших в ''рай и ад'', то есть скакавших на одной ноге среди начерченной на земле фигуры, причем носком сапога они выбивали из разных ее отделений камешек... «Это очень весело», — подумал Карась. Но в то же время он услышал насмешливый голос: — ''Новичок''! — ''Городской''! — прибавил кто-то. — ''Маменькин сынок''! «О ком это?» — думал Карась. Его щипнули. «Обо мне», — решил он. Сердце его замерло от предчувствия чего-то нехорошего... — Смазь новичку! «О ком это?» — думал Карась. На него налетел довольно взрослый бурсак и схватил его лицо в свою грязную пясть. Карась вовсе не ожидал такого приветствия. Он озлился, но не ему, поступившему в училище на десятом году, было бороться с здоровыми бурсаками. Однако Карась не обратил внимания на свое слабосилие. Он размахнулся ногою и ударил ею своего обидчика в живот. Бурсак застонал и хотел дать трепку Карасю, но Карась ударился в беги. — Ай да новичок! — слышал он сзади себя одобрение. «Вона — еще хвалят!» — думал утекающий Карась. В пять часов вечера братья отвели Карася во второй приходский класс, где он и водворился на задней парте и скоро познакомился со своим соседом, которого звали ''Жирбасом''. — Ты будешь учить урок? — спросил Жирбас. — Буду. — Зачем? — А учитель спросит? — Быть может, и не спросит. — Так разве не учить? — Не стоит. — И не буду же учить. Так Карась начал свое духовное образование. Однако же чем развлечься? — впереди предстояли еще три учебных часа. — Что ж мы будем делать? — спросил Карась. — Давай играть в ''трубочисты''. — Ладно. Но лишь только Жирбас стал загадывать, пряча грифель, подходит к Карасю какая-то каналья и, показывая ему небольшую склянку, говорит: — Хочешь, ''посажу тебя в эту бутылочку''? — В эту?.. Каким образом?.. — Да уж будешь сидеть... хочешь? — Шутишь, брат!.. Ну-ка, сади! — Вот тебе шапка — трись ею... — И буду сидеть в бутылочке? — Будешь. Карась берет поданную ему шапку и начинает очень усердно тереться тою шапкой. — Входишь в бутылочку, лезешь, — говорили окружающие Карася товарищи, а сами хохотали. — Чего вам смешно? — спрашивал глупый Карась. — Довольно! — говорят ему. — Сел в бутылочку. — Как так? — спрашивает Карась, отнимая от лица шапку. Раздался дружный веселый смех... — Где же я в бутылочке? — Данте ему зеркальце. Подали зеркало. Заглянув в него, Карась не узнал своей рожицы: вся она была черна, как у трубочиста. Только тут Карась смекнул, что шапка, которою он терся, была вымазана сажею и ее трудно было приметить на черном сукне. Карасю было досадно и стыдно. Сам выпачкался, — говорили ему. — Не на кого и жаловаться... — Фискалить? да мы его ''вздуем''! — Не буду я фискалить, — ответил Карась, — а вы все-таки подлецы! Карасю пришлось выносить насмешки своих товарищей. Вымыв рожицу из ведра, стоявшего в углу класса, Карась бросился к Жирбасу, надеясь на его сочувствие... — Черти этакие! — сказал он... Но Жирбас, услышав такие слова, отвечал на них оскорбительным для карасиного уха смехом. — Жирная скотина! — проворчал Карась... Это было началом его раздора с Жирбасом. Этот раздор с каждой минутой развивался сильнее и сильнее при тех случаях, когда Карасю приходилось, как новичку, терпеть разного рода шутки и проделки со стороны своих товарищей. К Карасю подошел цензор и спросил его: — ''Видал ли ты Москву''? — Никогда не видал. — Так я тебе покажу ее. С этими словами цензор схватил карасиную голову в свои руки, ущемил ее между ладонями и приподнял новичка в воздухе... — Ай, пусти! — запищал Карась. Цензор, потешившись над рыбою, опустил ее на парту. Жирбас опять смеялся. Его рожа для Карася становилась противна. — Жирная харя! — сказал он вслух. Это нисколько не обидело Жирбаса. Он только пуще захохотал. Карась нашел, что благоразумнее будет, если он и на этот раз смирится, — иначе его досада только усилит насмешки соседей. Но вот спустя немного времени подходит к Карасю какой-то верзила. Строгим, начальницким тоном он отдает ему приказ: — Ступай на первую парту. Видишь, там сидит большой ученик. Ты спроси у него ''волосянки''. Карась повинуется. — Дай ''волосянки'', — говорит он, подходя к указанному ученику. — Изволь, сколько хочешь, — отвечает тот и, вцепившись в волоса несчастного Карася, начинает трепать ею очень чувствительно... Карась пищит, на глазах его слезы. Вернувшись на свое место, он слышит новый смех Жирбаса. Рожа этого соседа делается для него ненавистна. — Вот тебе! — говорит озлившаяся рыба и дает толчок по боку соседа. Но и это не действует на Жирбаса. — ''Чкни'' еще, — говорит он, подставляя другой бок, а сам заливается обидным смехом. — Свинья, — приветствует его Карась и отворачивается в сторону с твердым намерением не говорить ни слова с соседом. Карась сидит, насупившись. ''Смазь, бутылочка, Москба, волосянка'' показались ему очень солоны... Он опасается, чтобы еще не провели его на чем-нибудь. К нему подходит один второкурсник. Карась смотрит на него подозрительно... — Что, бедняга, тебя обижают? — говорит второкурсник ласково... Карась отвечает на этот вопрос сердитым взглядом. — Они новичков всегда обижают, — продолжал второкурсник. — Ты мне скажи, если кто тебя тронет. Карась пойман был на ласковое слово... — Чего они лезут ко мне, — проговорил он жалобно, — ведь я их не трогаю?.. — Теперь ничего не бойся: я заступлюсь... — Заступись, брат... Второкурсник сел подле него и стал расспрашивать, откуда он, где его отец, есть ли у него мать, братья и сестры. Карась доверчиво раскрыл перед новым знакомцем свою душу: его приветливость была очень кстати и вовремя для огорченного Карася... — Хочешь булки? — сказал он, развязывая узелок... Второкурсник не отказался и стал еще ласковее. — Давай, я тебе штуку покажу, — говорит он... — Напиши: «''Я иду с мечем судия''». Карась написал. — Читай теперь сзаду наперед, от правой руки к левой. И от правой руки к левой выходит: «''Я иду с мечем судия''». Это очень понравилось Карасю. — Подожди, я тебе еще покажу штуку, — говорит второкурсник. Он отлучился куда-то ненадолго и, вернувшись, опять садится подле Карася... — Напиши, — говорит: — «''Лей воду, лей; ей-богу, не скажу я никому''». Карась, в надежде, что еще увидит что-нибудь вроде «судии с мечем», взял карандаш и написал, что требовалось. Но едва успел он кончить последнее слово, как второкурсник окатил его водою из ковша, который он держал за спиною. Мокрый Карась понять не мог, что это значит. — Это еще что? — спросил он. — Сам, — отвечал второкурсник, — дал расписку, что никому не скажешь... — Ах ты, подлец, подлец... Но подлец лишь только смеялся. Отвратительный Жирбас вторил ему. Карась был унижен и оскорблен. Он не вынес смеха Жирбаса и, увлекшись злобой, довольно сильно ударил его по шее... Но, казалось, Жирбас был неуязвим. Он после удара, схватившись за живот, раскатился пущим смехом... Карась стиснул зубы и, закрыв лицо руками, собирался плакать. В то время проходил мимо его ''Силыч'', парень лет осьмнадцати, товарищ ему, десятилетнему мальчугану. Силыч остановился около Карася, положил на его плечо руку, а другою ни с того ни с сего сильно ударил в его спину. Дух замер в Карасе, потому что удар пришелся против сердца. Он со стоном еле поднял свою голову. — За что? — проговорил он... — ''Так себе'', — ответил Силыч... И действительно, Силыч, человек, как увидим далее, добрый, сам не знал, зачем сделал подобную гадость. Он ударил не по злости, не для потехи, не потому, что рука затеклась кровью и просила моциону, а именно ''так себе'', бессознательно, как-то само ударилось, нечаянно... Он спокойно пошел далее, а Карась наконец не вынес и зарыдал... Жирбаса при этом прорвало неудержимым смехом... — Что, голубчик, верно, не едал еще таких штук... В Карасе вспыхнула вся злость, накопившаяся в продолжение занятных часов... — Подожди же, жирная тварь, — проговорил он, и с этими словами он, схватив в одну руку линейку, а в другую довольно толстую книгу, принялся отработывать Жирбаса — линейкой по бокам, а книгою по голове. Жирбас был старше Карася и сильнее, но оказался трусом. Он и не думал, в свою очередь, сделать нападение. — Ай да новичок! — одобряли Карася. — Молодчина! — Ты корешком-то его! Карась послушался доброго совета, повернул книгу корнем вниз и влепил ее в темя ненавистного Жирбаса. — Браво! — Хлестко! — Свистни еще его! Карась послушался и этого совета... Наконец Жирбас вырвался из его рук и, закричав: «я смотрителю пожалуюсь», скрылся за дверями. Расположение товарищей к Карасю переменилось по уходе Жирбаса. — Попался, голубчик! — говорили ему. — Так что же? — А то, что накормят ''березовой кашей''! Карась струсил, но, не желая обнаружить этого, проговорил храбро: — Пусть кормят! — а сам думал: «неужели меня в первый же день отпорют? только это не хватало!». Через несколько минут Карася позвали к смотрителю, и, действительно, ''в первый же день'' крещения в бурсацкую веру он получил помазание в количестве пяти ударов розгами, причем ему было внушено: «только на первый раз к тебе снисходительны; вперед будем драть больнее!». Соображая, в каком размере должна усилиться порка в будущее время, он в горьком раздумье возвращался в класс... — Ну что? — спрашивали его товарищи... Карась, опять не желая показаться трусом, отвечал: — Отодрали — вот и все. — И тебе нипочем? — Дери сколько хочешь — мне все одно! — Э, да ты молодец! — похвалили его товарищи. Карасиное самолюбие ощутило приятное щекотание, и он продолжал врать: — Меня хоть пополам раздери, не струшу! — Полно, так ли? — Ей-богу, мне нипочем. — Ах ты, поросенок, — осадил его один из второкурсников, — а дирали ль тебя ''на воздусях''? — На воздусях? — спросил с недоумением Карась... — Да, ты вот откушай этой похлебки, тогда и говори, что дерут — ''ведь не репу сеют''. Карась, сделавшись на несколько минут предметом общего внимания, думал: «значит, и мы не из последних?», но эту думу рефлектировала другая: «что это такое ''на воздусях''? что-нибудь слишком жестокое, если меня пугают такой деркой?». Но сила последнего вопроса скоро была ослаблена тем, что он за несколько минут до ужина подслушал мнение нескольких второкурсников о своей личности. Они говорили: «Из новичка, кажется, выйдет добрый парень. Фискалить он не любит, порки мало боится, Жирбасу отлично съездил по голове. Из него выйдет порядочный бурсак, только следует пошлифовать его хорошенько. Мы и пошлифуем его!». Такие речи настроили Карася на доброе расположение духа. Он соображал так: «Все эти смази, волосянки, треухи и бутылочки есть не что иное, как шлифованье. Это меня испытывают они. Значит, надо держать ухо востро!». Он решился показать себя молодцом и уже взыгрался духом, намереваясь заявить среди новых товарищей свой характер, вполне достойный бурсака. «Что такое на воздусях? и какое еще предстоит мне шлифованье?» — когда эти мысли приходили ему в голову, он старался прогонять их тем, что «из него, вероятно, выйдет добрый парень». «Посмотрим, что будет!» — говорил он себе. Сходил он в училищную столовую, «щей негодных похлебал», поел каши и после молитвы пришел в спальную... — Ты что? — спросил его брат, по прозванью ''Носатый''. — Меня отодрали, — отвечал хвастливо Карась. — Уже? — Эге! Брат, выслушав подробности дела, одобрил поведение Карася... Но Карась, сообщая брату о том, за что его высекли, не сказал ему о своих слезах, которые были вызваны у него сажанием в бутылочку, смазями, окачиванием воды и затрещинами; в нем начинал развиваться ложный бурсацкий стыд, который запрещает краснеть от лозы. Карась, главное действующее лицо этого очерка, будет описан нами с особенными подробностями, потому что он во многих характерных событиях училища и семинарии принимал деятельное участие и притом прожил в бурсе четырнадцать лет — период, который мы хотим проследить в своих статейках о елейном воспитании. При этом заметим, что мы ''лично'' и ''очень коротко'' знакомы с господином, носящим прозвище Карася, и эту правдивую историю пишем с его слов. Мы сказали, что Карась уже взыгрался духом от той мысли, что он покажет своим новым товарищам свой характер, вполне достойный бурсака, и что потом все пойдет ладно. «Обживемся», — думал он. Но он и не предполагал, что главное горе было впереди. Он не носил имени Карася при поступлении в училище. Это прозвище он получил несколько дней спустя, и оно-то было причиною тех его несчастий, о которых поведем рассказ. Дело было так. Не прошло и четырех дней, а Карась начал уже задумываться о доме, скучать и потихоньку от товарищей плакать. Желание его обурсачиться пропало. Все в училище ему казалось гадко и противно. С каждой минутой открывались пред ним гадости, описанные в наших очерках, и он скоро постиг весь контраст между домашним и училищным бытом. Семейная жизнь теперь казалась ему полным блажеством, выше которого нет на свете, бурсацкая — царством бесконечных мучений. Он усиленно всматривался в черную бездну, которая легла между той и другой жизнью... Домой хотелось, домой! Теперь самыми счастливыми для него минутами были те, когда он виделся с своими братьями; но он ошибся и в братьях, когда думал, что, поступив в бурсу, он сделается равен им; Карась принадлежал к ''приходчине'', на которую старшие классы смотрели свысока и с пренебрежением. С товарищами он не успел сойтись. Тоска грызла карасиное сердце, и ему приходило не раз в голову: «не дать ли тягу из училища? — но куда бежать?». В это время Карась и придумал дело, которое показалось ему очень хорошим. Карась еще дома знал, что в училище так называемым ''певчим'' не житье, а масленица. В епархиальном главном городе той бурсы, в которую поступил он, было несколько духовных певческих хоров: ученический, семинарский, академический, архиерейский и, кроме того, два хора при городских церквах. Дисканты и альты (иногда басы и тенора) в эти хоры набирались из учеников. Родители всегда восставали против того, что их детей верстали в певчие. Хоры положительно портили детей<ref>При нашей характеристике хоров должно помнить, что она вполне относится не ко всем им; из них отчасти должно исключить хоры при учебных заведениях, хотя и эти хоры не совсем безвредны, но о них речь будет когда-нибудь после. </ref>. Мальчики теряли учебное время на спевках, ''заказных'' обеднях, свадьбах и т. п. В прошлом очерке мы приводили факты бурсацкого невежества, но самое глухоголовое невежество царило в певческих хорах. Дельные бурсаки рассказывают, что за ''четырнадцать'' лет они помнят только ''одного'' умного человека, бывшего в маленьких певчих, да и тому не удалась жизнь: поступив по окончании семинарского курса псаломщиком в один из университетских заграничных городов, с намерением получить полное образование, он кончил тем, что застрелился. Хоры, делая мальчиков дураками, в то же время развращают их. Присутствуя очень часто на поминках, на которых, как известно, наш православный люд не ест, а лопает, не пьет, а трескает, дети не только видят пьяных, но привыкают и сами пить водку. Равным образом, они нередко бывают при кутежах больших певчих, слышат цинические рассказы о полуведерных, любовных похождениях, картежной игре, о драках и разного рода скандалах. Кроме того, маленькие певчие получают деньжонки, особенно так называемые ''исполатчики'', — деньжонки идут у них не путем. Чтобы сразу охарактеризовать растлевающую силу хорового быта, представляем читателю следующий факт. В одно время какая-то старая дева, на закате дней своих начавшая похотствовать, приучила к себе маленьких певчих возрастом ''от пятнадцати до осьми'' лет, шесть человек, и со всеми ими вступила в гражданский брак. Иногда же маленькие певчие употреблялись для того дела, для которого Нерон употреблял Спора. Понятно, что очень легко погибнуть мальчику в певческом хоре. Карась не знал ничего этого. Он решился поступить в хор. Впрочем, он поступал в учебный хор, в котором хотя тоже баловались дети, но все же не развращались. Поступив в семинарский хор, Карась мог отлучаться из училища два раза в неделю на спевки, при чем хоть сколько-нибудь удавалось подышать чистым воздухом; кроме того, в семинарии певчих поили иногда чаем и давали деньги; наконец, певчие состояли под особым покровительством семинарского начальства. Смекнув все это, Карась в то же время, когда ему противна стала бурса, поступил в хор; но не смекнул Карась того, что он, несмотря на свой сильный альт, не имел никакого певческого таланта. Это ему дорого обошлось. Лучше бы и в самом деле быть ему безгласной рыбой, а не певчим. За постоянную фальшу в пении начали драть ему уши, потчевать пинками, щипками и ударами камертона в голову. Тогда Карась пустился на хитрости. Его сотрудники поют, а он только рот разевает. «Не заметят, — думает, — скажут, что и я пою». Но регента трудно было провести такими штуками. — Ты, галчон, что только рот разеваешь? — сказал он Карасю. — Я пою. — Врешь, каналья. — Ей-богу же, пою! Карась перекрестился. Карась крестится, а его за ухо. — Пой, шельмец, громче!.. шибче!.. Карась заревел во все горло. Пение вышло так хорошо, что все расхохотались, и сам регент не выдержал. Один же озорник, из маленьких певчих, по прозванию ''Леха'', указывая на мученика пальцем и задыхаясь от смеху, проговорил: — Ка... ка... ка... р-р-рась... — И вправду карась... Широкой, как карась, — подхватили другие. — Его надо в пруд! Пошла потеха. Карась не был настолько благоразумен, чтобы обратить дело в шутку. На возвратном пути Леха дразнил его, и когда они пришли в училище, бурсачки, окружив его, стали кричать: — Карась! — Рыба! — С ершом подрался! Карась стал браниться; его начали дергать за полы и щипать; тогда Карась принялся за палки и каменья. Весело стало ученикам; толпа увеличилась. Наконец кто-то сшиб Карася с ног. — ''Мала куча''! На Карася повалили других, на других третьих, и пошла история. — Где ты, Карасище? — кричали сверху. Карасю живот тискали, Карась задыхался, Карась землю ел, Карась плакал... После долгих усилий он вырвался кое-как и ударился бежать в класс. Бурсаки бросились за ним в погоню. В классе окружили его снова. — Давайте ''нарекать'' Карася... Схватили его за руки и всевозможными голосами, с криком, визгом, лаем, стоном начали кричать в самые уши его: — Карась, карась, карась! Гвалт поднялся страшный, и среди него ученики не слышали, как раздался звонок, возвещающий классные занятия. Прошло довольно времени, и уже в соседний класс пришел учитель, знаменитый Лобов, а шум не унимался. Несчастного Карася щипали, сыпали в голову щелчки, кидали в лицо жеваную бумагу. Карась точно в котле варился; он постепенно был оглушен и ощипан. Шутка зашла так далеко, что ему уже казалось, будто из мира действительности он перешел в мир полугорячечного, безобразного сна. Рев был до того невыносим, что Карасю представлялось, что ревет кто-то внутри самой головы его и груди. Начинал он шалеть, предметы в глазах путались, линии перекрещивались, цвета сливались в одну массу. Еще бы минута, и он упал бы в обморок. Но Карася так жестоко щипнули, что вся кровь бросилась в лицо его, в висках и на шее вздулись жилы, и он с остервенением и в беспамятстве бросился на первого попавшегося под руку; пальцы его, вцепившись в волоса жертвы, закостенели. Дело кончилось крайне омерзительно... В класс вошел Лобов, которого сбесил шум бурсаков. Все разбежались по местам; лишь один Карась таскал свою жертву, которая, к несчастию, пришлась ему под силу. — Взять его! — приказал Лобов. Никто ни с места. — Взять его! На Карася бросились ученики большого роста и в одно мгновение обнажили те части корпуса, которые в бурсе служат проводниками человеческой нравственности и высшей правды. — ''На воздусях его''! Карась повис в воздухе. — Хорошенько его. Справа свистнули лозы, слева свистнули лозы; кровь брызнула на теле несчастного, и страшным воем огласил он бурсу. С правой стороны опоясалось тело двадцатью пятью ударами лоз, с левой столькими же; пятьдесят полос, кровавых и синих, составили отвратительный орнамент на теле ребенка, и одним только телом он жил в те минуты, испытывая весь ужас истязания, непосильного для десятилетнего организма. Нервы его были уже измучены тогда, когда его нарекали Карасем, щипали и заушали, а во время наказания они совершенно потеряли способность к восприятию моральных впечатлений: память его была отшиблена, мысли... мыслей не было, потому что в такие минуты рассудок не действует, нравственная обида... и та созрела после, а тогда он не произнес ни одного слова в оправдание, ни одной мольбы о пощаде, раздавался только крик живого мяса, в которое впивались красными и темными рубцами жгучие, острые, яростные лозы... Тело страдало, тело кричало, тело плакало... Вот почему Карась, когда после его спрашивали, что в его душе происходило во время наказания, отвечал: «Не помню». Нечего было и помнить, потому что душа Карася умерла на то время. — Бросьте его! С этими словами Лобова кончилось гнусное, любовское, лобное дело. В жизни человека бывает период времени, от которого зависит вся моральная судьба его, когда совершается перелом его нравственного развития. Говорят, что этот период наступает только в юности; это неправда: для многих он наступает в самом розовом детстве. Так было и с Карасем. Слышали мы от него мнение такого рода: «Все уверены, что детство есть самый счастливый, самый невинный, самый радостный период жизни, но это ложь: при ужасающей системе нашего воспитания, во главе которой стоят черные педагоги, лишенные деторождения; — это самый опасный период, в который легко развратиться и погибнуть навеки». Это Карась испытал на себе... Карась после ''нарекания'' и порки не мог опомниться и на долгое время потерял способность соображать. На другой день его посетил отец. Лишь только он увидел отца, из глаз его полились слезы. Родное селение, кладбище, дом с садом, семья, домашние товарищи, игры — все это живой картиной встало перед его воображением. Он теперь хорошо понял, как мила домашняя жизнь, которая казалась ему такой простой, и как гнусна бурсацкая, к которой он когда-то стремился. — Домой хочу, — говорил он, глотая соленую слезу. Отец его был человек в высшей степени добрый. Ему сделалось жалко сына... — Тятенька, возьмите меня домой. — Нельзя, — отвечал отец, — надобно учиться; все учатся, и ты не маленькой... Сначала только скучно, а потом привыкнешь... Ты веди себя хорошо, хорошо и жить будет. Но отец вдруг прервал свою речь. Он подумал: «все мы говорим детям подобные вещи, но они никогда не утешают их». Отец вздохнул. — Зачем вы меня отдали сюда? Сын заплакал. — Обижают, что ли, тебя?.. Сын ничего не отвечал... Отец видел, что что-то неладно... Он опять сказал ласково: — Что же, тебе худо здесь?.. Не только дети, но и взрослые, когда посещает их горе, делаются несправедливы к самым близким людям и друзьям, отплачивая на них свое горе. У Карася появилась досада на своего доброго отца. «Зачем меня отдали в эту проклятую бурсу? — рассуждал он, не говоря ни слова. — Зачем меня заперли сюда?.. Отец меня не любит, мать тоже, братьям и сестрам я не нужен... Большие всегда обижают маленьких... Когда так, не хочу домой... пусть их... мне все одно... Что и дома, когда там все ненавидят меня?.. Им приятно, что я мучусь... нарочно отдали сюда, чтоб меня секли, били, ругали... Отпустят в субботу домой, не пойду домой». Так рассуждал Карась, а самому страстно хотелось домой. Казалось, тут и раскрыть свою душу перед отцом, он Карась роптал и думал про себя; «К чему? не поможет!» Он решился ничего не говорить отцу, который так и не узнал, какую моральную и физическую пытку перенес его сын в первые дни училищной жизни. Когда ушел отец, к тоске по родном доме присоединился страх. Карась и не подозревал, что он, сравнительно с большинством новичков, довольно счастливо начал бурсацкую карьеру. Товарищи знали, что он вошел в училище с веселым лицом, а не со слезами, на первую пожалованную ему смазь отвечал ногой в живот обидчика; когда его сажали в бутылочку, давали ему волосянку, показывали Москву, обливали водой, когда бил его Силыч, — он и не думал жаловаться начальству, значит, из него не выйдет фискала; он лихо отколотил Жирбаса, получил в первый же день порку; когда дразнили его на дворе, он хватался за палки и каменья, а не бежал к инспектору; даже во время самого ''наречения'' его вцепился в волоса одного бурсака, — все это были факты такого рода, которые внушали уважание к Карасю. Для него скоро бы прошло время, в которое его считали бы новичком и в которое больше всего терпит бурсак; но он потерял способность резюмировать — Лобов отшиб эту способность на время. Не будь Лобова, дело еще пошло бы кое-как. Но в это-то время душевного отупения пред ним и развернулась широкая, бездонная, зияющая пропасть бурсацких ужасов, силу которых он испытал на своей коже, мясе и костях. Карась находился теперь под полным подавляющим влиянием этой силы: мертвая безнадежность, глухое отчаяние легли на его сердце, и если бы товарищи продолжали мучить его, а начальники драть беспощадно, не дав отдохнуть для борьбы, он превратился бы или в дурака, или в подлеца. Вспоминая это страшное время, Карась говорит: «Многие честные дети честных отцов возвращаются домой подлецами; многие умные дети умных родителей возвращаются домой дураками. Плачут отцы и матери, отпуская сына в бурсу, плачут и принимая его из бурсы». Карась уединился ото всех и замкнулся. Он всех боялся. Но должно же было разрешиться чем-нибудь это пассивное страдание? Оно могло пока разрешаться только внутренним путем. В душе его проявляется страшная злость и ненависть, однако боящаяся обнаружить себя. Она горячит воображение Карася, и в голове его возникают странные идеи и картины. Он переносится в область фантазии, единственный уголок, где может он приютиться безопасно. «Хоть поджег бы кто ненавистную бурсу!» — думает он. Эта мысль очень нравится ему, и он быстро доходит почти до образных созерцаний. Карась представляет себе, как он с зажженной паклей в руках опускается в подвалы училища, строит там огромные костры и, вышедши оттуда, ждет, скоро ли пламень своими огненными языками начнет лизать проклятые бурсацкие гнезда. Злость его видит, как пожар охватил бурсу... трещат, нагибаются, падают стены... разрушаются гнусные классы... горят противные книги и учебники, журналы и нотаты... гибнут в огне начальники и учителя, цензора и авдиторы... С галлюцинационною ясностию стоит перед Карасем нарисованная им картина... Слышит он треск и гром разрушающегося здания, вопль умирающего начальства... «Это кто стонет? — спрашивает Карась. — А! это Лобов корчится на горячих угольях, его придавило бревном, глаз его лопнул, почернели губы, трескается зверское лицо...» Карась с сладострастным наслаждением любуется своими образами и живет злорадостной мечтательной местью... Нервы его в полугорячечном состоянии; пульс бьет девяносто в секунду; голова горит... Когда в действительности силы связаны, тогда у мальчика с сильным воображением является в неестественных образах гиперболическая месть. Доводя злые мечты до последнего развития, Карась повторяет одно и то же несколько раз, определяя каждую подробность их, каждую мелочь. Но такое психическое состояние не может продолжаться долго; душа утомляется, и начинает незаметно пробиваться здравая мысль. Карась, погруженный в свирепые мечтания, почему-то вдруг вспоминает, как он однажды подшиб нечаянно камнем голубя и потом целую ночь не мог заснуть от мучений совести... Он ясно начинает понимать всю ложь и безобразие своих картин, гонит их прочь, на душе делается пусто и противно, остается одна тошнота от неумеренных и бесплодных мечтаний. Яркий звонок возвестил час вечерних занятий. Действительность, от которой он закрывал глаза и затыкал уши, врывалась насильно в сознание, обнаруживая все ребячество его раздраженного воображения. Он сидел в классе, на задней парте, понуря тоскливо голову. Уличенный совестью, он теперь гнал от себя мечты, и таким образом ни во внешнем, ни во внутреннем мире не осталось места, куда бы можно было спрятаться, а между тем душа и тело просят деятельности. В этом мучительном состоянии Карась не знает, что и делать. Очень тяжело ему. «Господи, — думает он в невыносимой тоске, — хоть захворать бы мне!» Это было толчком, от которого развились фантазии в новом направлении. Кроме внутреннего мира, нигде не было приюта. И вот Карась болен... Он при смерти... Родная семья плачет около его постели и прощается с ним до радостного утра... Карась готовится к переходу в вечность... последний час... Но далее мечта сбивается» с пути, потому что умирать не хочется. Карасю является Николай-чудотворец, исцеляет его и велит идти спасаться в пустыню... Рисуется ему пустынная, мирная, ангельская жизнь, трудные подвиги, церковные песни, беседы с богом... Из него выходит великий святой... Он получает дар пророчества и чудодействия... на поклонение ему стекаются жители окрестностей... Долгие годы он постится, молится, изнуряет свою плоть, благодетельствует людям, и он уже видит, как господь призывает его к себе, как являются его мощи... как... {{отточка2}} — Карасище! Это был голос не с того света, а из бурсацкого мира. — Ты брат ''Носатого''? Карась видит пред собою страшного Силыча и инстинктивно сокращает свою шею... «Боже мой, он опять бить пришел меня!» — думает Карась. — Брат тебе Носатый? — повторяет Силыч... — Брат, — отвечает Карась, не понимая, к чему идет дело... — И ладно, коли брат... Теперь ты ничего не бойся... Я за тебя, потому что твой брат — мой первейший друг... Жалуйся мне, кто будет обижать тебя... Слышишь? — Слышу. Но, вспоминая коварного второкурсника, Карась недоверчиво смотрел на нового покровителя... — Тише! — закричал Силыч звонким голосом... Больше ста человек приготовились слушать Силыча со вниманием. Это показывает, какое он имел влияние в классе. — Встань! — сказал он Карасю. Карась поднялся на ноги. — Вот эту рыбу, — обратился он к классу, показывая на Карася, — никто не сметь обижать... Кости переломаю тому, кто тронет Карася... Карасю стало легко на сердце... — А ты, Карась, жалуйся мне... Скажи, кто тебя трогал? — Не знаю... Он действительно не знал, на кого указать... — Не бойся; говори, кто тебя обижал? — Никто не обижал... — Быть не может... — Да все обижали... Это было вернее. — Кто твой авдитор? — ''Рыжик''. — Хорошо. Я скажу ему, чтобы он не смел тебя ''жучить'' (строго выслушивать урок). — Спасибо, Силыч... — Будет просить булки, не давай... — Ладно, Силыч... — Так слушайте же, — опять обратился Силыч к классу, — беда тому, кто даже пальцем тронет Карася!.. Но на этот раз послышался ответ некоего ''Паникадилы'': — Ну, невелика еще беда... Силыч посмотрел в ту сторону, откуда слышался голос. Он ничего не отвечал, а только сердито сжал кулак... — Не бойся, — сказал он Карасю и стал гулять по классу... Из мира фантазий Карась быстро и охотно перешел в мир действительности. Точно гора свалилась с его плеч... Оглядывая товарищей, он видел, что впечатление, произведенное Силычем, было очень велико... Легко, весело, вольно стало ему. Он начал наблюдать жизнь занятных часов и скоро увлекся ею... Но он и не подозревал, что сделался теперь предметом раздора между Силычем и Паникадилом... Кто такое Силыч? Носатый, брат Карася, до поступления в училище ходил в частную школу, где и познакомился на понюшке табаку с сыном городской вдовы-дьячихи Силычем. Впоследствии они стали друзьями. Оба они поступили потом во второй приходский класс бурсы... Здесь Силыч остался на второй курс — вот почему и встречаем его, осьмнадцатилетнего парня, товарищем Карася и вместе с ним склоняющим «перо, пера, перу», долбящим «един бог», изучающим «сумму» и «разность». Силыч был среднего роста, некрасиво скроен, но крепко сшит и обладал замечательной силой... Он однажды пришел в гости к своему приятелю Носатому. Отправились на реку. Там мужики ловили рыбу. Один из рыбаков сматывал веревку с ворота. «Дядя, — говорит Силыч, — давай я буду сматывать, а ты останови ворот за палку». — «Ты, кутья, должно быть, с ума сошел», — отвечал мужик. «Так верти же хорошенько». Мужик завертел ворот так, что палки его сливались для глаза в один сплошной круг, с каждой минутой усиливая скорость оборотов. Силыч подставил свою крепкую ладонь, толстая палка ворота влепилась в нее — и ворот остановился неподвижно. Мужик только подивился на него. При таких крепких мышцах Силыч обладал не меньшею и ловкостью. Приходит он еще раз к Носатому в гости. Теперь они пошли гулять в поле, но лишь только стали подходить к забору, как услышали сзади себя голос мужика, который ругался, зачем они траву мнут. Друзья полезли через забор, на кладбище; мужик за ними. Силыч смело встретил его. «Что тебе надо?» — спросил он мужика. Тот оказался несколько пьяным и, разгоряченный вином, хотел ударить Силыча. Его рука уже описала полукруг в воздухе, но в то время, когда должен был совершиться удар, Силыч быстро наклонился и прошмыгнул под рукой мужика. После того он выпрямился, встал пред мужиком снова и, скрестив руки, сказал: «Бей еще!». Последовал второй размах, и опять напрасно... Силыч снова встал пред ним и опять сказал: «Бей еще!». И на этот раз мужик не мог поймать своим большим кулаком лицо Силыча. Тогда только Силыч произнес: «С трех раз не попал! теперь держись за землю, а не то упадешь» и с этими словами сшиб мужика с могилы... И вот этакой-то господин заодно с Карасем склонял «перо, пера, перу», долбил «един бог» и т. п. Что же делать? Его поздно отдали в бурсу, и до нее он добывал для матери копейку, справляя службы за дьячков, читая покойникам, занимаясь славлением Христа, молебнами и обеднями. Будучи учеником, он в семье и среди знакомых принимался как взрослый человек. Силыч был вообще человек добрый. Ой никогда не употреблял своих здоровых кулаков на то, чтобы вынудить взятку или: добиться от кого-нибудь низкой послуги. Если же он и давал кому затрещину, как, например, Карасю при первом с ним знакомстве, то из этого еще ничего не следует: в бурсе затрещина — все одно, что в лавке мелкая монета. Но поступить под защиту такого господина значило обеспечить себя от всевозможных обид с чьей бы то ни было стороны... Силыч был и неглуп, и не его беда, что так поздно он начал склонять «перо, пера, перу»... Что такое Паникадило? Чтобы определить его, надо сказать наперед, что такое ''озубки. Озубками'' в бурсе называются куски хлеба, остающиеся на столе от обеда и ужина, и притом такие куски, которые имеют на себе следы чьих-либо зубов. В бурсе есть поверье, что съеденный озубок сообщает силу того, кому он принадлежит. Многие постоянно ели чужие озубки, чтобы сделаться богатырями. Паникадило, великовозрастный ученик, ел их уже несколько лет. Он постоянно бахвалился своей силой, которая действительно была велика. Он со всеми передрался в классе, кроме Силыча. Силыч был для него бельмом на глазу за то, что удержал в своих руках пальму кулачного первенства. Он и боялся Силыча и не хотел верить, чтобы тот смог дать ему трепку. Этот вопрос давно мучил Паникадилу, и он решил, что должно получить на него ответ сегодня... Карась между тем совершенно успокоился. Он опять сошелся с Жирбасом, который оказался круглым дураком. «Это не беда!» — подумал Карась и стал играть с ним в трубочисты. — В которой руке? — спрашивал он Жирбаса... В это время подошел к нему Паникадило, взял его за воротник сюртука, положил спиной на парту и стал загибать ему салазки... — Оставь! — кричал Карась. Паникадило гнул ему ступни за самые плеча. — Силыч! — завопил Карась... — Что? — откликнулся тот. — Заступись!.. Явился Силыч. Паникадило того ждал... Он бросил Карася. Начались предварительные переговоры. — Ты зачем, сволочь, трогаешь его? — А тебе что? — Не слышал, что я говорил? — На это ухо глух. — Значит, вытряски захотелось? — Ну-ко, тронь! — А ты думаешь, не трону... Силыч подвинулся к Паникадиле... — Задень только, задень... Паникадило подвинулся к Силычу. — Слышь, не лезь! Силыч толкнул Паникадилу плечом... — Ты не толкайся! Толчок был отдан обратно... В такой форме бурсаки, желающие подраться, бросают друг другу перчатку. Началось плюходействие. Специалисты сразу же решили: «Намнут Паникадиле бока», и действительно, не прошло пяти минут, как Силыч сидел верхом на Паникадиле, мял его и спрашивал: — ''Живота или смерти''? — Пусти!.. черт с тобой!.. — Карася будешь трогать? — Да ну тебя! — То-то! Потрясши Паникадилу за шиворот, Силыч отпустил его с миром. Паникадило, отправляясь на свое место, думал про себя: «Черта с два: эти проклятые озубки ничего не значат. А впрочем, я, быть может, мало ел их?». И после того он продолжал есть озубки и, быть может, по настоящую минуту кушает их, но более никогда он не решался схватываться с Силычем... Таким образом, куча плюх, смазей и салазок, тычков, швычков и плевков, зуботрещин, заушений и заглушений пронеслась довольно благополучно над головой Карася. И опять повторим: не для всех проходят первые дни бурсацкой жизни так счастливо, как они счастливо миновались для Карася... Но ни для кого они не остаются без последствий; не остались без них и для Карася. Первые впечатления бурсы на Карася были таковы, что не помоги Силыч, то он, как говорит сам, превратился бы в подлеца либо в дурака. Эти впечатления определили главным образом весь дальнейший характер его бурсацкой жизни. По отношению к начальству он сделался полнейшим, закаленным, пропеченным бурсаком... Главное начало товарищества, ненависть к своему начальству, в нем укоренилось и развилось более, нежели в ком другом. Он получил доучилищное воспитание довольно гуманное и честное, но бурса должна была положить на него свое клеймо. Лобовская порка сделала то, что он после ее никогда уже не мог обращаться со своим начальником просто, спокойно и откровенно. Доверенность к начальству в нем была убита сразу и навсегда. Это главным образом выразилось в том, что он никогда не мог смотреть начальнику прямо в глаза, а всегда исподлобья; никогда не говорил естественным голосом, а заунывным и фальшивым, гробовым и нижнетонным; всегда перед начальником ежился и потому не любил встречаться с ним. Он каждую минуту точно чувствовал себя провинившимся, хотя бы и ни в чем не был виноват. Это странное чувство, заставлявшее держать себя так, не было следствием страха, потому что, как увидим ниже, Карась не был очень труслив, часто решался на дерзости и штуки, на которые решались немногие. Дело вот в чем. Карась положительно сознавал, что он ненавидит бурсу, ее воспитателей, ее законы, учебники, бурсацкие щи и кашу — и в то же время должен покоряться начальству, улыбаться перед ним, кланяться, а иногда и льстить даже. Держать себя прямо, высказываться без обиняков было нельзя, потому что запорют, и вот Карась навсегда сбычился пред начальством. Тут действовал не страх, а совестливость. Когда сколько-нибудь честному человеку, уважающему свою личность, приходится гнуть спину, гнуть невольно, насильно, неизбежно, под страхом всевозможного заушения, тогда он будет гнуть ее как человек, которого мучит совесть. В Карасе так и устроилось: либо он дерзок с начальником, либо смотрит каким-то чудаком. Многие педагоги, вероятно, чутьем чуют, что они нехорошие педагоги, когда преследуют таких учеников, как Карась, когда они строго говорят ученику: «Смотри прямо мне в глаза, имей лицо веселое и спокойное, отвечай урок твердо и четко!». «Кто не может смотреть прямо в глаза начальнику, — утверждают такие педагоги, — у того совесть нечиста». Спорить нельзя, что это верно. Как же: ученик сознает ведь, что он должен плюнуть в лицо своего учителя, а вместо того должно улыбаться перед ним; на душе становится скверно, и улыбка выходит странная. Разумеется, Карась и сам не понимал, отчего он и говорит, и улыбается, и кланяется при встрече с начальником не по-людски; он не развился еще до анализа и не мог определить, что тут действовала именно совесть; он это только инстинктивно слышал в себе и уже гораздо позже сознательно разобрал источник своих отношений к властям. Впрочем, изо всего этого никоим образом не следует, чтобы потупленность ученика перед учителем всегда была следствием затаенной ненависти первого к последнему: она может происходить от простой застенчивости. Но мы говорим только о Карасе. Такая замаскированная ненависть Карася изредка разрешалась откровенною с его стороны дерзостью, а без покровов сказывалась очень сильно за спиной начальства, когда гадили ему секретным образом. Правда, и самое гаженье начальству в первые годы не было призванием Карася, но, что увидим из дальнейших очерков, оно впоследствии, когда Карась развился несколько, сделалось его сознательным делом... Сначала, и именно в то время, которое берем, он инстинктивно ненавидел своих педагогов, а после дошел до уверенности, что их следует ненавидеть, обязательно следует. Боязнь и совестливость перед начальством в дальнейшем развитии его превратились в глубокую, органическую ненависть к нему. Но о втором периоде после. Теперь мы застаем его пока в состоянии этой придавленности и потупленности перед своими бурсацкими пестунами... Но и в этот период своего развития, когда характер его еще не успел вполне сложиться, Карась стал несколько оригинально к своим властям сравнительно с другими бурсаками, протестовавшими против начальства. Карась занял почти исключительное положение в бурсе. По крайней мере половины вредных условий, имеющих злое влияние на бурсака, для него не существовало. Его человеческое достоинство было защищено простой, грубой, мышечной силой первого богатыря класса, и эта грубая сила спасла его. Ему не пришлось пред товарищами кланяться, льстить, говорить второкурсникам на ночь сказки, давать им деньги и булки, искать в их головах тварей разного рода, чесать пятки, бегать за водой и т. п. В продолжение бурсацкой жизни он только три раза дал взятку — и то подошли особые случаи. Он, под покровительством Силыча, еще будучи новичком, скоро приобрел все выгоды и льготы второкурскника. Четырех лет, пока не исключили Силыча, достаточно было, чтобы привыкнуть Карасю держать себя независимо, он знать не хотел ни авдиторов, ни цензоров, ни старших. Но при таком положении он не воспользовался кулаками Силыча, чтобы угнетать других: его самого чуть не оглушили навеки, он этого никогда не забывал и с тех пор относился к властям из товарищей и к физической бурсацкой силе отрицательно, притом Силыч и сам не любил взяток и утеснений, потому не стал бы помогать в том и Карасю. Карась в редких случаях прибегал к его помощи; большею частию при нужде он сам дрался, и если бывал при этом поколочен, то обыкновенно либо ругался, либо пускал в противника камнем, книгой, линейкой; если же при схватке с более сильным врагом не случалось под рукой оружия, то он употреблял в дело зубы, когти и ноги, то есть кусался, царапался и лягался. Нередко был Карась бит, бивал и других, но все это было в порядке бурсацких вещей — и только. Поэтому-то покровительство Силыча, при таком направлении его, не навлекло на Карася неприязни товарищей. Многие даже любили его. Испытав на себе горькую участь беззащитного человека в бурсе, он нередко употреблял кулаки Силыча, иногда же свои зубы, когти и ноги в пользу угнетенных. В продолжение последних четырех лет училищной жизни он постоянно был авдитором, часто терпел наказания за преувеличивание баллов — и только раз увлекся взяткой. Постоянный его протест в защиту заколоченных личностей выразился в том обстоятельстве, что он особенно любил дураков. Так, без него совершенно погиб бы ''Петры Тетеры'', упоминаемый нами в прошлом очерке. Тетеры, обладающий воловьею силою, по характеру был чистейший теленок. Все его колотили, плевали на него, обирали его. Карась в продолжение полугода защищал его и успел-таки поставить своего Тетеры на ноги, даже до того, что сам однажды получил от него трепку. Карась, не будучи сам дураком, любил глупцов, проводил с ними целые часы, беседовал с ними, играл, делился добром своим, помогал им. В этом, по-видимому, странном явлении выразился тоже своего рода протест против некоторых сторон бурсацкой жизни. Карась был привязан к своему родному дому, но большинство умных бурсаков, к которым он обратился бы со своими интимностями, непременно сделали бы ему смазь, потому что интимности на языке бурсаков носят название ''телячьих нежностей''. Ни с кем так не был откровенен Карась, как с дураками, только с ними говорил о родном доме, вспоминал домашнюю жизнь, делил семейные тайны, только с ними был задушевен не по-бурсацки, а по-человечески. Карась, по чувству ложного стыда и боязни насмешек, не только скрывал внутреннюю, самую дорогую для него жизнь, но даже напускал на себя цинизм и сам смеялся над телячьими нежностями, так что это разноречие между внешним выражением и внутренним содержанием составило почти вторую натуру Карася. Но душа требовала отзыва, и Карась окружил себя особого рода дураками. Это род дураков честных, добрых, милых, задушевных. Благодаря бога таких дураков немало на белом свете. Только в семинарии Карась вступил в дружбу с умными людьми. Но неужели, спросят, в бурсе Карась не нашел ни одного человека умного, с которым мог бы поговорить по душе? Как не найти, но на первых порах он не сошелся с ними, а потом так и пошло на долгое время. Но всего оригинальнее относился Карась к бурсацкой науке. Поступив в училище, Карась знал более половины того, что требовала программа его класса. Учиться ему было легко. Только «Начатки», которые приходилось ''жарить вдолбяжку'', составляли для него такую же муку, какую испытывал один древний оратор, набивая себе рот каменьями, чтобы усовершиться в искусстве красноречия, но и то ничего: Карась набивал свой рот дресвой тяжело прогрызаемых «Начаток» очень усердно. По другим наукам он шел в первых и не хотелось ему из-за одного предмета лишиться видного места в списке. Над чем товарищи просиживали по целому занятию, он приготовлял в полчаса. Но это самое и повредило впоследствии его бурсацкой карьере. У него было очень много свободного времени, и Карась, учась таким образом два года, привык гулять и ничего не делать. Когда перешел он в следующий класс, от него потребовались более усиленные занятия, и притом занятия бурсацкие, требующие особых туземно-специальных способностей, которые и развили в себе товарищи в продолжение двух лет, пущенных Карасем на ветер. Карасю хотелось и тогда гулять по-старому. ''Долбежники'' скоро обогнали его, он спускался все ниже и ниже, и дело дошло до того, что нотата была осквернена нулем карасиным. Стали его сечь. «Что ж, — думал Карась, — посечете да и бросите — самим надоест!» Он неудержимо стремился в Камчатку и, несмотря на розги, достиг своей цели. Здесь лень его развилась до последних пределов. В первый год он по крайней мере носил в класс книги, но на другой бросил и этот, по его мнению, дурной обычай. В сундуке его безобразно были перемешаны между собою клочья порванных вдоль и поперек разных грамматик, арифметик и хрестоматий; писчая бумага шла на беспутное маранье, перья на свистульки и пушки, заряжаемые картофелем, репою и жеваною бумагою, нож перочинный для порчи столов и строганья палок. Вначале Карась приходил к своему авдитору каждое утро, чтобы сообщить ему свой ученый нуль, но потом, для сокращения занятий, он объявлял ему нуль на целую неделю; но наконец ему надоело и это — он однажды сказал авдитору: «''навеки мне нуль''!». Таким образом, Карась очень решительно отрицал и внешние и божественные науки бурсы. Изредка являлось в нем какое-то темное сознание необходимости учиться, он брался за книжку, но книжка валилась из рук. В одно время двоюродный брат Карася, кончивший курс семинарист, стал требовать к себе нотату и следить за его учением; но Карась нашелся и тут: он сделал другую нотату, свою, и этот документ, с отличными отметками против своей фамилии, отсылал к брату, за что и получал от него гостинцы. Сначала он ленился, собственно, потому, что было ему приятно лениться, но после дошло до того, что его «навеки нуль» было возведено в сознательный принцип. Учитель Краснов обратил на него внимание, заставил его сидеть над книгой и в неучебное время, в своей квартире; против системы Краснова не устоял Карась и стал зубрить учебники, но когда его насильно заставили занять второе место в списке, тогда-то и созрел окончательно его бурсацкий «''навеки нуль''!». Он возненавидел вколоченную в него науку, и она поместилась в его голове, как непрошенный гость; значит, в существе дела, он продолжал отрицать ее — разница в том, что прежде он не понимал, что такое отрицал, а теперь, выучив урок, знал, что вот именно этот урок, эти страницы, эти слова ему не нужны. Тогда он стал следить и изучать каждый урок, как злейшего своего врага, который без его воли владел его мозгами, и постепенно, с каждым днем открывал в учебниках множество чепухи и безобразия; это развило в нем анализ и критицизм, и впоследствии, отвечая бойко урок, он в то же время думал про себя: «этакую, святые отцы, я дичь несу». Карась после долгих личных исследований вполне убедился, что бурсацкая наука, изучаемая иначе, может погубить человека и что только при его методе она послужит материалом, поработав над которым, как над уродливым явлением, можно, не заразившись чепухой, развить в себе мыслительные способности, анализ, остроумие и даже опытность житейскую. И не догадывались богомудрые педагоги, что многие хорошие ученики относились к их учебникам, как психиатр относится к печальному явлению сумасшествия. Вот чем и объясняется то странное обстоятельство, каким это образом из бурсы выходят так много дельных и даровитых людей, несмотря на то, что они поглощали учение, ставшее посмешищем всех образованных людей. Как, обыкновенно спрашивают, они не погибли, не ошалели и не оглупели, как сохранились они? Очень просто: в душе их относительно местной науки глубоко укоренился нуль... И да процветает бурсацкое «во веки нуль!». В нем бурсака спасение. Итак, нуль, во веки нуль, во веки веков нуль! Аминь, что значит — истинно, или да будет! Вот вам более или менее подробная характеристика того, что создала из Карася бурса. Отношения его к начальству выразились во всегдашней потупленности, которая была признаком совестливости, рождавшейся от сознания своей ненависти к властям; отношения науки оказались вечным нулем; среди товарищей, исключая последних трех семинарских лет, он не нашел отзыва той стороне своей жизни, которая была всего дороже для него, составляла главный мотив всего его бурсацкого существа, то есть отзыва своей привязанности к дому, — и одни лишь дураки были его задушевными приятелями. Этот-то мотив и был главным двигателем тех похождений и действий Карася, которые мы хотим изложить далее и которые случились на четвертом году его пребывания в бурсе. Воздух первоуездного класса наполняется странными напевами и голосами. — ''Братие, не дерите платия, а берите нитки и зашивайте дырки'', — читает кто-то на манер чтения «Апостола». — Не мешай, — говорят ему соседи... — ''Марфо, Марфо, что печалишся и молвиши о мнозе'', — продолжает чтец... — Замолчишь ли ты, сволочь? — ''Печали и болезни вон полезли''. — Слушай, скотина, перестань... — ''Ему же дань — дань, ему же честь — честь, а что и за честь, коли нечего есть''? — Братцы, ударьте его хорошенько! — ''И бысть слышен глас с небесе — тп-тпру''! Вдруг чтец замычал — ему сделали очень невкусную смазь. В классе сегодня обиход церковного пения, и чтец был наказан за то, что мешал другим петь. — Я, — говорит ''Лапша Голопузу'' (оба отличные знатоки обихода), — ''шарарахну по нотам''. — А я, — отвечает тот, — ''дергану по тексту''. — Валяй! — Лупи! — ''Ми-ре-ми-фа-соль-фа-ми-ре'', — запевает Лапша. — ''Все-е-ми-и-и-рну-у-ю'', — аккомпанирует Голопуз каждым слогом в каждую ноту Лапши. Шарарахнуть по нотам, когда другой певец в то же время дерганет по тексту, и при этом не сбиться — составляло венец церковно-обиходного пения. К певцам подходит четырнадцатилетний Карась. Лицо его озабочено; он, по всему видно, ожидает учителя с тоской и страхом. — Братцы, — начал он... — Поди прочь, не мешай, — ответил Голопуз. Но Лапша был добрее. — Чего тебе? — спросил он... — Не знаю, как «''Господи, воззвах''» на седьмой глас. Покажи, Лапша. — Слушай! — и Лапша запел: — «''Палася, перепалася, давно с милым не видалася''». Так же поется и на глас. Ну-ко, попробуй. — ''Господи, воззвах к тебе, услыши мя, услыши мя, господи'', — запел Карась. — Напев тот, только разнишь сильно... — А как на пятый глас? В ответ Карасю Лапша запел: — ''Кто бы нам поднес, мы бы випили''. — А на четвертый? — Слушай: «''Шел баран: бя, бя, бя''». Пой! Карась на новый напев затянул: «Господи, воззвах». Отправляясь на заднюю парту Камчатки, он все твердил: «палася, перепалася», «кто бы нам поднес» и «шел баран». В обиходе церковного пения употребляется 8 гласов, или напевов, на текст «Господи, воззвах»; слова одни и те же, а напевы разные. Это сильно затрудняло бурсаков. Вот аборигены еще бурсы и придумали разные присловья, по образцу которых нетрудно было припомнить, как поется тот или другой глас... Но Карась не был одарен музыкальным ухом, за что давным-давно его выгнали из семинарского хора. Через несколько минут он перепутал напевы. Посмотрел Карась на Лапшу и Голопуза, думая, не пойти ли опять к ним, но, махнув рукою, оставил это намерение. «Все равно не пойму», — заключил он и печально опустил на ладони голову. Горек пришелся ему обиход церковного пения. Странное явление этот обиход. В церковной практике он никогда почти не употребляется. В состав его входят разные духовные песни. Музыка их сильна замогильным какофонием: она до того тягуча, что на один слог текста иногда приходится до семидесяти и более голосовых такт — все нижними, заунывными, душу тянущими, тошнящими нотами. И какая филармоническая голова ввела в бурсу и узаконила в ней это обиходно-церковно-мусикийское безобразие? Обиход был обязателен ''для всех'', но не все имели голос или верное ухо, — были картавые, гугнивые, заики, имевшие зуб с присвистом — что было делать таким? — ничего: свищи соловьем и воспевай господу славу! Во всем блеске обиходное козлогласование являлось тогда, когда учитель назначал общее пение, хором всего класса, когда «поющими и взывающими» были голосистые и безголосые, даровитые и бездарные: в то время в воздухе совершался террор музыкальный и петый ''богородичен'' представлялся партитурой из какой-то дикой византийской оперы, партитурой, о которой хочется сказать, что это отрывок из оперы «Заткни крепче уши». Удивляемся только, как не заклепаны уши бурсаков так называемым ''столповым'' пением? Но, характеризуя обиходные композиции, мы должны сказать, что с них тошнило и само начальство, которое, кроме того, понимало, что не все же могли быть певцами, и потому на обиход не обращало внимания, незнание его не служило препятствием для перехода из класса в класс, даже и нотаты не существовало по этому предмету, потому что уроки прекращались иногда на целый год. Но направление бурсацкого образования зависит от главного епархиального начальника, со вкусами которого сообразуются училищные власти, а в то время, которое нами взято, старшим начальником был любитель всевозможной ''столповщины'', и вот бурса наполнилась обиходным воем. Одно к одному, и учителем обихода поступил некто Всеволод Васильевич Разумников. Он один преподавал обиход в нескольких классах. Разумников обладал хорошим баритоном, отлично знал ноту и порядочно играл на скрипке. О Разумникове мы должны сказать несколько слов, потому что он был одним из лучших педагогов бурсы. Мы упоминали о нем в первом очерке как о честном экономе училища. Он учредил должность ''комиссара'', выбранного из старших учеников, обязанностью которого было наблюдать за количеством и качеством пищи. Прежде служителя, в заведывании которых находились жизненные продукты, имея каждый по нескольку родственников, содержали их на счет бурсацкого питания; но лишь только комиссар вступил в свои права, он тотчас уличил повара в краже тридцати фунтов мяса и двух мешков гречневой крупы, за что повар был изгнан из училища. По крайней мере третья часть продуктов, прежде похищаемая служителями, была возвращена ученикам. Кроме того, Разумников никого и никогда не наказывал лишением обеда и ужина, как будто боялся подозрения, что он из экономических<ref>Провинившихся в училище иногда бывало до ста человек сразу. Лишить такое количество, пятую часть всех учеников, обеда либо ужина очевидно было выгодно в экономическом отношении. Почти все экономы брали это во внимание и старались распространить наказание голодом. И действительно, наказание голодом было немаловажным источником так называемых остаточных сумм, из которых начальству даются награды. Скоро ли педагоги убедятся, что голодный ученик гак же негоден для науки, как и объевшийся? Не знаем. Только наверное можем сказать, что эту простую истину позже всех поймут экономы учебных заведений.</ref> расчетов заставляет голодать провинившихся. Он всегда стоял против педагогического изречения: satur venter non studet libenter [сытое брюхо к ученью глухо (лат.)]. Ученики за это любили его. Он, кроме того, преподавал «закон божий» и «священную историю». И здесь он шел далее своих сотрудников. Он запретил носить в класс учебники и отвечать по ним. Рассказав ясно и толково урок, он тут же в классе заставлял повторять его со своих слов. Когда ученик не мог ответить, он заставлял другого растолковывать незнающему; если и этот оказывался плох, он поднимал третьего, четвертого и т. д. Урок учился сразу всеми учениками и оживлялся спорами. Но и после этого многие плоховато знали урок, особенно слабые, а Разумников хотел, чтобы у него все без исключения учились хорошо. Для достижения такой цели он постановил: «''авдиторы отвечают за незнание своих подавдиторных''». Авдиторы выбирались из лучших учеников, успевали хорошо выслушать урок вовремя, и потому они были обязаны учить своих подавдиторных в приготовительные занятные часы. Для устранения случаев, когда ученик, по интриге с авдитором, являлся в класс с нулем, ссылаясь на то, что авдитор не хотел ему помочь, требовалось на то подтверждение со стороны товарищества, иначе незнающий подвергался сугубому наказанию, а авдитор был прав. Такие приемы для бурсы были слишком прогрессивны. Лентяи были уничтожены Разумниковым. Но главное достоинство его нововведений состояло в том, что с ним сама собою падала власть авдиторов и второкурсных, они из притеснителей должны были превратиться в помощников своих подчиненных, из начальников в их братьев. Таким образом Разумников положил начало к уничтожению подлой власти товарища над товарищем. Он не уничтожил наказаний и даже был очень строг, но все-таки явление такого учителя в бурсе было редкостью, тем более что в описываемое нами время и в других учебных заведениях, а не только в бурсе, царила дремучая ерунда и свинство. Одно лишь лежит на совести Разумникова — это обиход. Положим, что косноязычных и безголосых он оставил в покое, но держался вредного убеждения, что всякий имеющий какой-нибудь голос при старании непременно постигнет нотное искусство. Горше всех пришлось от него Карасю, тем более что у Разумникова была система наказаний особого рода: он наблюдал, на кого какое наказание действует сильнее. Он понял, что для Карася всего хуже неувольнение в родительский дом. Несмотря на то, что Карась доказывал учителю свою бездарность изгнанием его из певческого хора, он ничего слушать не хотел. Вошел учитель обихода в класс и вместе с учениками пропел звучным голосом «Царю небесный», после чего прямо обратился к Карасю: — Пропой на седьмой глас... Уши режет Карась. Учитель говорит Лапше: — Покажи ему. Лапша заливается... — Повтори, — говорят Карасю. Уши режет Карась... — И нынешний праздник не ходи в город... — Всеволод Васильевич, я уже три недели не был дома... — И четвертую не ходи... — Простите... — А я вот что тебе скажу, — отвечал твердым безапелляционным голосом учитель, — если ты не выучишься петь, я тебя на всю пасху не отпущу... Учитель отошел от него. Карась побледнел и затрясся всем телом. Несчастный Карась. Замечательно широкая глотка, которою он был награжден от природы, служила вечным источником его несчастий. Еще дома ему досталось, когда он закричал на поповну, дразнившую его, так яростно, что его голос был слышен за рекой. В бурсе его нарекли Карасем в тот момент, когда он, по приказу регента, пустил нотку, которая надорвала животы слушателям. Впоследствии, в семинарии, голос его развился до необъятного горлобасия, его выбрали опять в хор, и регент, по прозванию ''Капелла'' (он же ''Редакция, Конституция'' и ''Мелочная лавочка''), употреблял его как стенобитную машину, как хоровой таран: подойдет крепкая нота, мигнет регент — и рявкнет Карась, а при тихих нотах ему велят молчать, — это оскорбляло Карася. Однажды Карась упражнял свой голос в комнате по соседству с семинарским экономом, он едва не оглушил его громовыми нотами, за что эконом, схватив Карася за шиворот, потащил к ректору и только по доброте своей помиловал его. Инспектор ненавидел его, говоря, что человек обладающий рыканием льва, должен иметь характер зверский: должно быть, судил по себе, ибо, обладая семипушечным басом, несравненно сильнейшим карасиного, по натуре был настоящий зверь, за что и получил прозвище не рыбье, как Карась, а звериное, ибо имя его — ''Медведь''. Даже по окончании курса Карась, хвативши однажды чарочку-другую и вышедши на улицу, пустил такую руладу, что городовой должен был внушить, что подобные рулады суть не что иное, как нарушение общественной тишины и порядка. Одно из сильных несчастий, причиною которых был голос, посетило его теперь. «С таким альтом, — думал Разумников, — невозможно не научиться петь». Неувольнение на пасху для Карася было глубоким несчастием, которое подвигло его на многие скандальные похождения... Он от слов Разумникова тихо плакал. Кому горе, а кому радость. День поступления Разумникова в училище был днем торжества и счастия некоего Лапши... Лапша был чудак, парень шальной и благой. Широкоскулое, серого цвета лицо, голова, почти вросшая в плечи, выдавшаяся вперед неестественно грудь и остальная часть туловища, помещенная на коротких ногах, — делали фигуру его в высшей степени странною, попеременно то жалкою, то уморительною. Лицо его освещалось каким-то неразгаданным, постоянно меняющимся внутренним светом: оно сериозно, даже угрюмо, но вдруг Лапша без всякой причины покраснеет, а потом раскатится смехом, и все это совершается в нем быстро и неуловимо. Он при всем этом не был дураком. В лице его вы видите образчик бурсацкой застенчивости, которая особенно развилась от его несчастного безобразия. Не будь этой застенчивости, он, быть может, и не сидел бы в Камчатке... Таков был Лапша. Но он делался совершенно иным человеком, когда пел что-нибудь: значит, талант. Голосок он имел довольно приятный и владел тонко развитым слухом. Всегдашней, самой задушевной мечтой его было иметь свою скрипку и выучиться играть на ней, но мечта так и осталась мечтой: теперь он где-то пастухом монастырских коров и, говорят, отлично играет на рожке... Подходит к Лапше Карась. — Что тебе? — говорит Лапша, ежась, двигая плечами и выпячивая свое странное лицо. — Поучи меня обиходу. Лапшу медом не корми, а только дай в руки обиход. — Пойдем. Сначала надо ноты выучить. Отправились они в Камчатку и затянули — ут, ре, ми, фа и т. д. — Не так: надо тоном выше! Карась усиливается тоном выше. — Чересчур высоко — теперь ниже надо. Карась на новый манер. Долго они упражнялись в церковногласии. Спотели оба. Но вот Лапша съежился, перегнулся, вытянулся, сделал сначала тоскливую рожу, а потом вдруг поднес к носу Карася кукиш... — Это что? — Кукиш! Лапша после этого захохотал. — Да что с тобой? — Не буду учить... — Голубчик... Лапша... — Не поймешь ничего... Лапша убежал... Остервенение напало на Карася. Он грыз свои ногти и, мигая глазами, усиливался удержать злую соленую слезу, которая ползла на щеку. — Когда так, к черту все! Он ударил об пол обиходом... — Проклятое училище! — проговорил он... Карась начал вести себя неприлично. Если бы не проклятое наказание, Карась от среды до воскресенья провел бы время, мирно почивая на лаврах, но теперь он был раздражен, и жизнь его пошла ломаным путем. Подходит к нему один из его любимых дураков, бедная Катька. — Нет ли у тебя хлебца? — Этого не хочешь ли? Карась предлагает голодному Катьке туго натянутую фигу. Катька отходит от него печально... Карась идет развлечься на училищный двор. — Карасики, пучеглазики! — говорит ему ''Тальянец'', второкурсный мужлан старшего класса, ученик с вывороченными ногами. — Кривы ножки, кочерыжки! — отвечает Карась... Тальянец начинает его преследовать. — На кривых ногах пять верст дальше! — отвечает Карась, пускает в него комом грязи и удаляется опять в класс. Подходит к нему другой дурак, ''Зябуня''. — Карасик, — говорит он ласково. — Ты что, животное безмозглое? — Карасик... — Поди прочь, пустая башка! Пустая башка тоже отходит от него печально... Карась стал несговорчив и несправедлив. Он чувствует это, и его начинает мучить совесть... — Черт знает, какая тоска, — объясняет он приступы совести... Идет Карась ко второуездному классу, берется за ручку двери и начинает стучать ею: ученики низших классов, не имевшие права входить в высший, так вызывали второуездных. Выходит ученик. — Кого тебе? — Тавлю. — Сейчас. Вышел Тавля. — Чего тебе? — Дай в долг. — Сколько? — Пять копеек. — В воскресенье семь. — Нет уж, после воскресенья, в другое. Я не уволен. Откуда ж мне взять? — Тогда десять. Карась задумался на минуту. — Давай, — сказал он, махнув рукою... Тавля отсчитал ему пять копеек... Карась отправился в сбитенную, съел там на три копейки сухарей, а на две выпил сбитню. И угощение не успокоило его. Оно напомнило ему только домашний чай и кофе. Затосковал Карась. — Боже мой, — проговорил он, — неужели не отпустят меня на пасху? Пойду попрошу еще Лапшу: не поучит ли? А нет! черт с ними!.. не выучиться мне!.. После того Карась из пустяков каких-то полез в драку, и хотя пустил в дело зубы, когти и ноги, как обыкновенно, однако его все-таки поколотили........................ Для Карася не было наказания тяжелее, как неотпуск домой. И вот еще порядочный бурсацкий учитель Разумников не понимал же, что такое наказание гнусно, незаконно и вредно. Не понимают педагоги и понимать не хотят, что они, когда запрещают человеку, в виде наказания, переступать порог отцовского дома, то этим самым вгоняют его в скуку, тоску и апатию, подвергают на скандалы разного рода, поселяют к уроку или нравственному правилу, за которые штрафуют и шельмуют, полное отвращение, лицемерное исполнение и страсть к запрещенному поступку. Неужли такие плоды в видах здравой педагогики? Кроме того, чем виноваты отец и мать, когда они во время праздника, по приговору педагогов, не видят в своей семье сына, часто любимого, часто единственного сына? за что братья и сестры лишаются свидания со своим братом? за что их-то наказывают педагоги? Воскресный день во многих семействах один только и есть свободный день в неделе — к чему же он туманится печалью по сыне или брате? Портить чужой праздник никто не имеет права, это дело нечестное, дело несправедливое. И неужели отец и мать, если они любят своего сына, меньшее могут иметь на него влияние, нежели черствый педагог? Многие педагоги скажут на это: «да». Был же, например, болван, которого мы называли Медведем, семинарский инспектор, который привязанность к родному дому ставил ученику в преступление на том основании, что желающий быть дома не желает быть в школе, значит, ненавидит науку и нравственность, проводимые в ней. Диво, что такие черные педагоги, как лишенные деторождения, не наказывали детей за любовь к родителям! Но таких педагогов скорее прошибешь колом, нежели добрым словом. Бог с ними. Лучше посмотрим, что сталось с Карасем, когда он страдал от мысли, что его не отпустят домой на целую пасху................................ Учителем арифметики того класса, где был Карась, был некто Павел Алексеевич Ливанов; собственно говоря, не один Ливанов, а два или, если угодно, один, но в двух ''естествах'' — Ливанов пьяный и Ливанов трезвый. Третья ''перемена'', которая была после обеда, назначалась для арифметики... Стоят при входе в класс ''караульные'', ожидающие Ливанова. Ливанов входит в ворота училища... — Каков? — спрашивает один караульный... — Руками махает, значит, того... — Это еще ничего не значит... — Да ты не видишь, что он у привратника просит понюхать табаку? — Именно так... Значит, пишет по восемнадцатому псалму. Караульные бегут в класс и с восторгом возвещают: — Братцы, Ливанов в пьяном естестве... Класс оживляется, книги прячутся в парты. Хохот и шум. Один из великовозрастных, ''Пушка'', надевает на себя шубу овчиной вверх... Он становится у дверей, чрез которые должен проходить Ливанов... Входит Ливанов. На него бросается Пушка... — Господи, твоя воля, — говорит Ливанов, отступая назад и крестясь... Пушка кубарем катится под парту. — Мы разберем это, — говорит Ливанов и идет к столику. В классе шум... — Господа, — начинает Ливанов нетвердым голосом... — Мы не господа, вовсе не господа, — кричат ему в ответ... Ливанов подумал несколько времени и, собравшись с мыслями, начинает иначе: — Братцы... — Мы не братцы! Ливанов приходит в удивление... — Что? — спрашивает он строго... — Мы не господа и не братцы... — Так... это так... Я подумаю... — Скорее думайте... — Ученики, — говорит Ливанов... — Мы не ученики... — Что? как не ученики? кто же вы? а! знаю кто. — Кто, Павел Алексеевич, кто? — Кто? А вот кто: вы — свинтусы!.. Эта сцена сопровождается постоянным смехом бурсаков. Ливанов начинает хмелеть все больше и больше... — Милые дети, — начинает Ливанов... — Ха-ха-ха! — раздается в классе... — Милые дети, — продолжает Ливанов, — я... я женюсь... да... у меня есть невеста... — Кто, кто такая?.. — Ах вы, поросята!.. Ишь чего захотели: скажи им кто? Эва, не хотите ли чего? Ливанов показывает им фигу... — Сам съешь! — Нет, вы съешьте! — отвечал он сердито. На нескольких партах показали ему довольно ядреные фиги. Увлекшись их примером, один за другим, ученики показывали своему педагогу фиги. Более ста бурсацких фиг было направлено на него... — Черти!.. цыц!.. руки по швам!.. слушаться начальства!.. — Ребята, ''нос'' ему! — скомандовал ''Бодяга'' и, подставив к своему носу большой палец одной руки, зацепив за мизинец этой руки большой палец другой, он показал эту штуку своему учителю... Примеру Бодяги последовали его товарищи... Учителя это сначала поразило, потом привело в раздумье, а наконец он печально поник головою. Долго он сидел, так долго, что ученики бросили показывать ему фиги и выставлять носы... — Друзья, — заговорил учитель, очнувшись... Господа, братцы, ученики, свинтусы, милые дети, поросята, черти и друзья захохотали... — Послушайте же меня, добрые люди, — говорил Ливанов, совсем хмелея... Лицо его покрылось пьяной печалью. Глаза стали влажны... — Слушайте, слушайте!.. тише!.. — заговорили ученики. В классе стихло... — Я, братцы, несчастлив... Я женюсь... нет, не то: у меня есть невеста... опять не то: мне отказали... Мне не отказали... Нет, отказали... О черти!.. о псы!.. Не смеяться же! Ученики, разумеется, хохотали. Пьяная слеза оросила пьяное лицо Ливанова... Он заплакал... — Голубчики, — начал он, за меня никто не пойдет замуж, никто не пойдет... Рыдать начал Ливанов. — У меня рожа скверная, — говорил он, — пакостная рожа. Этакие рожи на улицу выбрасывают. Плюньте на меня, братцы: я гадок, братцы... — Гадок, гадок, гадок, — подхватили бурсаки... — Да, — отвечал их учитель, — да, да, да... Плюньте на меня... плюньте мне в рожу. Ученики начинают плевать по направлению к нему. — Так и надо... Спасибо, братцы, — говорит Ливанов, а сам рыдает... У Ливанова была не рожа, а лицо, и притом довольно красивое, ему и не думала отказывать невеста, к которой он начал было свататься, напротив — он сам отказался от нее. Спьяна Ливанов напустил на себя небывалое с ним горе. Со стороны посмотреть на него, так стало бы жалко, но для бурсаков он был ''начальник'', и они не опустили случая потравить его. — Братцы, — продолжал он, — я отхожу ко господу моему и к богу моему... Я вселюсь... — Смазь ему, ребята! — крикнул Пушка. — Что такое? — спросил Ливанов... — Смазь... — Что ''суть'' смазь? — А вот я сейчас покажу тебе, — отвечал Пушка, вставая с места... — Не надо!.. сам знаю... Сиди, скотина... Убью!.. Ах вы, канальи!.. над учителем смеяться!.. а?.. — говорил Ливанов, приходя в себя... — Да я вас передеру всех... Розог!.. — крикнул он, совсем оправившись... В классе стихло... — Розог! — Сейчас принесу, — отвечал секундатор. — Живо!.. Я вам дам, мерзавцы!.. Хмель точно прошел в Ливанове. «Что за черт, — думали бурсаки, — неужели в другое естество перешел?» Но это была минутная реакция опьяненного состояния, после которого с большею силою продолжает действовать водка, и когда вернулся в класс секундатор, то он увидел Ливанова совершенно ошалевшим. Ливанов, стиснув зубы и поставив на стол кулак, смотрел на учеников безумными глазами... — Розог, — сказал он однако, не забывая своего желания... — Что Павел Алексеич? — отвечал секундатор, смекнув, как надо вести себя... — Розог... — Все люди происходят от Адама... — говорил ему секундатор... — Так, — отвечал Ливанов, опять забываясь, — а роз... — Добро зело, то есть чисто, прекрасно и безвредно... — Не понимаю, — говорил Ливанов, уставясь на секундатора. — Я родился в пятьдесят одиннадцатом году, не доходя, минувши Казанский собор... — Ей-богу, не понимаю, — говорил Ливанов убедительно... — Как же не понять-то? Ведь это написано у пророка Иеремии... — Где? — Под девятой сваей... — Опять не понимаю... — Очень просто: оттого-то и выходит, что числитель, будучи помножен на знаменатель, производит смертный грех... — Ты говоришь: грех? — Смертный грех... — Ничего не понимаю... — Всякое дыхание да хвалит... — Что хвалит?.. скотина!.. винительного падежа нет в твоей речи!.. черт ты этакой!.. По какому вопросу познается винительный падеж? — По вопросу «кого, что?». — Так кого же хвалит? что хвалит? черт ты этакой, отвечай! — Черта хвалит. Ливанов посмотрел на него злобно... — Ты это сериозно говоришь? — спросил он. — Вот тебе крест. Ученик перекрестился. — Ты мне сказал «тебе»? — Я, тебе, мне, мною, обо всех... — Уйди!.. убью! — отвечал, озлившись, Ливанов, — прошу тебя, уйди!.. Я в пьяном виде не ручаюсь за себя... — Он ушел, — говорит ученик... — Он?. Что мне за дело до него?.. ты-то уйди!.. Черт же с тобой, скотина, — говорит опьяневший педагог, стуча по столу кулаком... — Не хочешь уйти? Так я же уйду... Я пьян... Я уйду... Учитель после этих слов неожиданно встает со стула и направляется к двери. Его провожают хохотом, криком, визгом и лаем... — Это все пустяки, — говорит он, — в жизни все пустяки, — и выходит на лестницу... Лишь только он ступил на первую ступеньку, как тот же секундатор, следивший за ним, схватил его за ногу. Пьяный педагог полетел с лестницы вниз головою. Счастье его, что он не переломал себе ребер... — Оступился, черт возьми, — говорил перепачканный учитель, вставая на площадке, у которой кончалась лестница... Подле него уже очутился секундатор, дернувший его за ногу... — Вы, кажется, замарались? — спрашивает он. — Позвольте, я вас почищу. — Не надо, друг мой, вовсе не надо... Все пустяки... Учитель наконец ушел домой. Вот каков был Павел Алексеевич Ливанов в пьяном естестве........................................ Описанная нами сцена была в четверг. В субботу Ливанов явился в трезвом естестве. Ученики держали себя, как и Ливанов, иначе — прилично, разумеется прилично по-бурсацки. С Ливановым, когда естество его переменялось, из пьяного переходило в трезвое, шутить было опасно. Вообще Ливанов был не дурной человек, хотя как учитель не выдавался из среды своих товарищей; но по крайней мере он не запарывал своих учеников до отшибления затылка... Лобов, Долбежин и Батька были представителями террора педагогического, Краснов и Разумников — представителями прогрессивного бурсацизма, а Ливанов был какая-то помесь тех и других: иногда строг до лобнических размеров, иногда добр бестолково. Во всяком случае, не любили шутить с Ливановым, когда он был в трезвом естестве... Карась не выходил на сцену, когда был пьян Ливанов, но сегодня, когда шутки с Ливановым были опасны, он решился на скандалы... Хотя Карась сидел в Камчатке и заявил своему авдитору «нуль навеки», но он был все-таки довольно любознательная рыба. Вышел такой случай. Однажды от нечего делать Карась рвал арифметику Куминского; он в этом занятии прошел уже до деления. Тут его злодеяния вдруг прекратились. «Деление? — подумал он. — А ведь я знаю деление... А дальше что?.. Именованные числа... Это что за штука?.. Сначала узнаю, а потом раздеру...» Остановившись на такой мысли, он стал читать Куминского и без посторонних пособий понял именованные числа. «Дальше дроби — это что такое?» — сказал он. Понял он и дроби... Все это было пройдено им в три приема. Значит, когда захочет человек учиться, то можно обойтись и без розги. «Дальше что? десятичные дроби... Не хочу читать... Довольно». После этого он Куминского обратил в клочья. Задано было о «приведении дробей к одинаковому знаменателю», и хотя у Карася стоял в нотате нуль, однако он знал урок, приготовив его без всякого поощрения и принуждения гораздо ранее, чем требовалось... Учитель вызвал к доске ''Секиру''. Секира, несмотря на то, что был авдитор, путался... — Дурак, — сказал ему Ливанов... — Дурак и есть, — подтвердил Карась из Камчатки... — Кто это говорит? — рассердившись, спросил Ливанов... Ему дерзким показался ответ Карася... — Я, — отвечал Карась. — Помилуйте, Павел Алексеевич, не умеет привести к одному знаменателю: ну не дурак ли? — Ах ты, скотина, — закричал Ливанов... — Помилуйте же, Павел Алексеевич. Я сижу в Камчатке, значит, дурак из дураков, а все-таки «приведение знаменателей» знаю! — Если же ты не сделаешь мне «приведения», я тебя запорю... — Запорите... — К доске!.. Карась вышел и отлично ответил урок... — Ну, не правду ли я сказал, что дурак он? — говорил Карась, показывая на Секиру. — Даже я умею это сделать. Ливанов подошел к Карасю и Секире. — Дай мел, — сказал он Карасю... — Извольте... Взявши в руки мел, Ливанов сделал на лице Секиры крупный крест. Делая крест, он говорил: — Пентюх, перепентюх, выпентюх!.. — Ну, дурак и есть, — подтверждал Карась... После этого Карась отправился в Камчатку. Развлеченный на несколько минут своим ответом, он, однако скоро начал скучать. Пришла ему на мысль предстоявшая опасность неотпуска домой на святую. Злость на него нашла, которую он и выместил на грифельной доске, попавшей ему под руки. Сняв с краев ее боковые планки, он хотел обратить их в щепы, но, приложив палец ко лбу, сказал себе: «Подожди, дружище, тут выйдет скрипка». Из трех планок он сделал треугольник, к вершине его прикрепил четвертую, в треугольнике натянул веревочные струны, добыл из розог, лежавших в печке, по соседству его, прут, из которого смастерил смычок, и таким образом устроил нечто вроде цевницы... Это заняло его на время, но в голову его опять приходит мысль о пасхе. «Черти, — думал он, — неужели так-таки и не пустят на пасху?.. Лучше бы пересекли пополам! Сколько хочешь секи, мне все одно». — «Так ли?» — рефлектирует он. — «А вот попробуем». Карась берет свою цевницу и начинает водить по ней смычком, то есть розгой... Раздается на весь класс страшный визг, произведенный Карасем для скандала. — Кто это? — спрашивает изумленный учитель. — Я это, — отвечает храбро Карась... Визг был до того неожидан и неуместен, что учитель растерялся... — Что это значит? — Ничего не значит. — Скотина... Карась сел спокойно. Учителя поразил этот случай, и потому только он не отпорол Карася... «Врешь, — думает между тем Карась, — ты меня отпорешь!» — и берет в свои руки цевницу... Раздается еще сильнейший его визг... Ливанов на этот раз вышел из себя. Он, озлобленный, бросается к Карасю. Карась же становится коленями на ребро парты... — Я наказан, — говорит при приближении к нему Ливанова... — Стой, скотина, весь класс... — Буду стоять. Учитель недоумевает, что сталось с Карасем. Однако мало-помалу он успокаивается. «Нет, ты меня отпорешь!» — думает Карась... Берет он в руки цевницу и, водя по ней прутом, производит третий, сильнейший визг... На этот раз Ливанов совершенно сбесился. Он бросился на Карася с поднятыми кулаками... — Убью, мерзавец! Карась струсил, видя разъяренного учителя, и когда Ливанов подбежал к нему, он вскочил на ноги и понесся над головами товарищей, по партам, к двери, за которою и скрылся. Учитель долго не мог прийти в себя. Долго ходил учитель по классу. Он был страшно озлоблен и в то же время изумлен. «Понять не могу, — думал он, — что сталось с этим мерзавцем?» Факт выходил своею оригинальностию из ряда обыкновенных фактов, и, должно быть, именно это обстоятельство сделало то, что Ливанов не донес о карасиных деяниях инспектору. Иначе Карасю пришлось бы целую неделю таскать из своего тела прутья: за подобные его дерзости в бурсе драли жестоко, до того жестоко, что после сечения относили в больницу ''на рогожке''. Счастье Карася... Но Карася все-таки высекли в тот день. Он в озлоблении пошел бить стекла училища, был пойман на этом деле, и хотя призывал всю небесную силу во свидетельство того, что он нечаянно разбил стекло, однако ему ''влепили'', как выражается он, около пятидесяти. Таким образом, наказание Разумникова имело свои добрые последствия: оно бесило только человека, а нисколько не наставляло на путь истины. Посмотрим, что было после. Ученики отпускались домой из бурсы по письменным билетикам от двенадцати часов субботы до пяти часов воскресенья. В субботу разошлись ученики, большинство по домам. Училище опустело. Карась остался в бурсе. Ученики в свободное время обыкновенно сидели в спальнях. Карась находился в ''Сапоге''. На него напала невыносимая тоска. Он бросился на кровать, покрыл свою голову подушкой и зарыдал. Мы, взрослые люди, на детское горе смотрим очень легко. Разве может ребенок серьезно страдать? Разумеется, большинство читателей ответит: нет. Между тем бывают детские печали глубокие и сильные, печали, за которые человек не может простить и тогда, когда станет взрослым. Карась в ту минуту, когда лежал на кровати, всех ненавидел. Разве может глубоко ненавидеть ребенок? Может. Если бы не учился человек ненавидеть в детстве, не умел бы ненавидеть и в зрелых летах. Бурса дала Карасю сильные уроки ненависти, злости и мести — бурса превосходное адовоспитательное заведение! Для городского, привыкшего проводить праздники дома, самый гадкий день — праздничный день в бурсе. Карась кое-как дождался всенощного. Учеников разделили на две партии: одна отправлялась в лаврскую церковь, другая оставалась в бурсе. К первой принадлежали имевшие сколько-нибудь приличную одежду, ко второй оборвыши и отрепыши, которых стыдно было даже бурсацкому начальству пустить на свет божий. Карась остался с отрепышами, потому что был не уволен в город, а таких не пускали в лаврскую церковь. По звонку в шесть часов вечера оборвыши и отрепыши отправились на домашнюю всенощную в так называемый «''пятый номер''», то есть класс под № 5. Это была большая длинная комната, уставленная партами. На передней стене ее висел огромный образ Христа, сидящего на престоле; пред тем образом и совершалась всенощная одним из лаврских монахов. Ученики сдвинули парты в одну сторону, к стене. Образовалась довольно обширная площадка, на которой и поместились рядами ученики. По правую руку образа поставили аналой, около которого поместилась ''сборная братия'', то есть певчие-любители из оставшихся в бурсе оборвышей и отрепышей. Карась в детстве был очень религиозный мальчик. Кроме того, на сердце его накопилось очень много горя. Он, лишь только началось всенощное, встал на колени и начал усердно молиться. Содержание его молитвы, как часто случается в детстве, было беспредметное, неопределенное. Он ни о чем не просил, ни на кого не жаловался богу; он, отрешаясь от внешнего мира, стремился куда-то всеми силами своей души. Тепла была его молитва и сильна... Так прошло около полчаса, и Карась с каждым поклоном разгорался духом. Но это благодатное настроение было неожиданно нарушено самым пасквильным образом. Когда Карась кончал усердный поклон, сосед его, дурак Тетеры, сделал ему дружескую смазь. Карася это изумило, а Тетеры, рассматривая свою пясть, в которой сейчас держал лицо Карася, увидел ее мокрою... — Ты плачешь, — сказал он Карасю... Религиозный экстаз Карася миновался. — У тебя слезы? — повторил Тетеры. Карась озлился, тем более что ему было стыдно своих слез... — Безмозглая башка, — отвечал он и дал пинка Тетеры. — Да о чем ты плакал? — спрашивал глупец Тетеры. — Отстань, осел! — Скажи же, — допрашивал добродушный глупец. — Вот тебе! Карась дал ему очень чувствительный пинок. — Подлый Карасище, — приветствовал его дурак... Таким образом, молитвенное настроение карасиного духа было нарушено. Карасю сделалось просто скучно. Он стал наблюдать религиозность своих сомолитвенников. Ученики любили свой бурсацкий храм более, нежели лаврский, потому что богослужение, которое они совершали, возможно было только в том именно храме, в котором и драли их. Домашняя служба была короче и веселее: ее по возможности сокращали и делали занимательною. Дьячок из учеников, читая псалмы, перебирал слова до того быстро, что слышалось только щелканье языком и губами, а смыслу... смыслу бурсакам и не требовалось... «Бог с ним!..» — говорили они... Для характеристики бурсацкого богослужения мы должны сообщить читателю следующего содержания рассказ. Сидели в горячей бане два купца, один очень жирный, другой так себе, и разговаривали они о духовных делах. «Нет, ты скажи мне, — говорит купец так себе, — что такое дьячок?» — «Известно, что: служитель божий», — отвечает жирный. «А вот и врешь». — «Что же такое дьячок, объясни!» — «Сейчас объясню, — отвечает задавший вопрос. — Дьячок, — говорит он, — есть дудка, чрез которую глас божий проходит, но... ее не задевает — вот что!» — «Это так, — подтвердил жирный, — ты в самую центру попал». После такого определения читатель поймет нас, когда мы скажем, что бурсаки во время всенощного были не молельщиками, а чистыми дудками... Но, кроме бестолкового дьяческого чтения, было еще безобразное пение. ''Сборная братия'' любила ''хватить, ляпнуть, рявкнуть, отвести кончик'', — эти термины означают громыгласия бурсы. Поющая и взывающая бурса стоит и подзадоривает тех, у кого хорошо устроены дыхательные мехи и горловые связки... Ревет молящаяся бурса... Но это все еще ничего бы: у нас на Руси в большинстве случаев церковные службы сопровождаются нелепым чтением и аневричным пением, но богомольный русский человек давно привык к тому, и его религиозное чувство все-таки питается во время службы; но этот же стерпевшийся наш богомольный человек, посетив бурсацкую всенощную; непременно возмутится духом. Мы видели, как Карась во время службы смазь получил. Такие явления во время всенощной были очень обыкновенны. Молящиеся толкались, смеялись, плевались... Отрепыши в первых рядах только стояли прилично, а в средине, где ученики были заслонены окружающими их товарищами, играли в карты и ''костяшки''. Хорь лазил по карманам. ''Чахотка'', второкурсник, спал на тулупе, ''Павка'', городской мальчик, не отпущенный домой за леность, учил урок... Смази, щипки, плевки, подзатыльники рассыпались только ''несколько'' реже и скромнее сравнительно с обыкновенными занятными часами. Все это в бурсе называлось богослужением.................................... Но не можем удержаться от горячего слова. И не будем удерживаться. Договоримся до конца — благо, время такое подошло, что ''можно'' говорить и ''следует'' говорить.......................................... Бурсацкая религиозность своеобычна. В бурсе вы всегда встретите смесь дикого фанатизма с полною личною апатией к делу веры. В бурсацком фанатизме, как и во всяком фанатизме, нет капли, нет тени, намека нет на чувство всепрощающей, всепримиряющей, всесравнивающей христианской любви. По понятию бурсацкого фанатика, католик, особенно же лютеранин — это такие подлецы, для которых от сотворения мира топят в аду печи и куют железные крючья. Между тем всякий бурсак-фанатик более или менее непременно невежда, как и всякий фанатик. Спросите его, чем отличается католик от православного, православный от лютеранина, он ответит бестолковее всякой бабы, взятой из самой глухой деревни, но, несмотря на то, все-таки будет считать своей обязанностию, своим призванием ненависть к католику и протестанту. Но жаль учеников, жаль: если препарировать бурсацкую религиозность, сбросить с нее покрывало, которым маскируется и декорируется сущность дела пред неспециалистом или недальновидным наблюдателем, распутать схоластические и диалектические тенета, мешающие анализировать факт смело и верно, то эта бурсацкая религиозность, знаете ли, чем окажется в большинстве случаев? — она окажется полным, абсолютным ''атеизмом'' — не сознательным атеизмом, а животным атеизмом необразованного человека, атеизмом кошки и собаки. Они называют себя верующими, и лгут они: у них и для них не существует того бога, к которому так любят обращаться женщины, дети, идеалисты и люди, находящиеся в несчастии. И что может развить в них религиозное чувство? Уж не ''божественные'' ли науки, которые зубрят они с проклятием и скрежетом зубовным? Эти-то науки, устилаемые их ''сочинителями'' дерьмом с чертоплешинами, и развращают человека. Науки бурсацкие таким писаны диким языком, вымощены таким непроходимым камением, что могут произвести в душе человека разве только сыворотку, а никак не возбудить в нем религиозное чувство. Прочитать бурсацкий учебник так же легко, как перекусить толстую веревку. Но попытайтесь перекусить эту веревку, попытайтесь выучить наизусть, слово в слово, буква в букву, всю ерунду бурсацкую и в то же время ухитритесь поверить ей, обратить ее в свое убеждение, «в плоть и кровь», как приказывает своим ученикам один из семинарских педагогов, — тогда, честное слово, вы ошалеете навеки. Но главная причина, настоящая сущность дела все-таки не в каменологии, не в дресвологии, не в тернологии туземных наук. Религия, хотя и не проповедуется она в бурсе, как у поклонника Магомета, огнем и мечом, но проповедуется розгой, голодом, дерганьем из головы волос, забиением и заушением. Например, Лобов велит ''вознести'' ученика ''на воздусях'', положить под самый нос его «Закон божий» и в то же время кричит дико: «Учи, сейчас же и учи урок!». Мы думаем, что бурсацкое начальство, поступая так, постепенно и незаметно, однако самым радикальным путем, направляет миросозерцание своих учеников к полному атеизму. Когда дети начинают подрастать, то из них лишь одни идиоты остаются упорствующими в фанатизме, вынося из бурсы только боязнь черта и ада да еще ненависть к иноверцам и ученым, а любви к человеку, заповеданной Христом, того чувства и тех начал, которые ныне называются гуманностию, они не получают от бурсы, потому что бурса вечно ''аскоченствует'', убеждения ее носят на себе всегда несчастное клеймо «Домашней беседы», этой плевательницы нашей российской духовной литературы. Но при дальнейшем развитии большинство бурсаков, чуя человеческим чутьем неладность своей науки, делается вполне равнодушно к той вере, за которую так долго и так жестоко секли их. Так формируется большинство; но затем остается меньшинство — самые умные люди из семинаристов, цвет бурсацкого юношества... Эти умные бурсаки распадаются на три типа... Одни из них — по направлению своему идеалисты, спиритуалисты, мистики, и в то же время по натуре народ честный и славный, добрый народ. Они во время самостоятельного развития своего, силою собственного, личного ума и опыта, очищают бурсацкую веру, всеченную в их душу, от всевозможных ее ужасов, потом создают новую веру, свою, человеческую, которую, надев впоследствии рясы и сделавшись попами, и проповедуют в своих приходах под именем православной веры. Таких попов и народ любит и так называемые ''нигилисты'' уважают, потому что эти попы — люди хорошие. Другого типа бурсаки — это бурсаки материалистической натуры. Когда для них наступает время брожения идей, возникают в душе столбовые вопросы, требующие категорических ответов, начинается ломка убеждений, эти люди, силою своей диалектики, при помощи наблюдений над жизнью и природой, рвут сеть противоречий и сомнений, охватывающих их душу, начинают читать писателей, например вроде Фейербаха, запрещенная книга которого в переводе на русский язык даже и посвящена бурсакам, после того они делаются глубокими атеистами и сознательно, добровольно, честно оставляют духовное звание, считая делом непорядочным — проповедовать то, чего сами не понимают, и за это кормиться на счет прихожан. Это также народ хороший. Вначале этим бурсакам жаль вечности, которую им, в качестве материалистов, приходится отрицать, но потом они находят в себе силы помириться с своим отрицанием, успокоиваются духом, и тогда для бурсака-атеиста нет в развитии его попятного шага. Эти люди всегда бывают люди честные и, если не вдаются в эпикуреизм, люди деловые, которыми все дорожат. Они, сделавшись атеистами, никогда не думают проповедовать террор безбожия. Самый атеизм они определяют совсем не так, как принято у нас определять его. Вот как они резюмируют свой нигилизм: «В деле совести, в деле коренных убеждений насильственное вмешательство кого бы то ни было в чужую душу незаконно и вредно, и поэтому я, человек рациональных убеждений, не пойду ломать церквей, топить монахов, рвать у знакомых моих со стен образа, потому что через это не распространю своих убеждений; надо развивать человека, а не насиловать его, и я не враг, не насилователь совести добрых верующих людей. Даже на словах с человеком верующим я не употреблю насмешки, а не только что брани, и остроты над предметами, которые дороги для человека, будут допущены мною только тогда, когда дозволяет их мой собеседник, — иначе я и говорить с ним не буду о делах веры. Но, не стесняя свободу совести моих ближних, не желаю, чтобы и мою теснили. Научи меня, если сумеешь? Не можешь, отойди прочь. Я тебя поучу, если желаешь? Не хочешь, и толковать не стану — тогда мое дело сторона. При таких отношениях мы можем ужиться, потому что честный атеист с честным деистом всегда отыщут пункты, на которых они сойтись могут. Что такое атеизм? Безбожие, неверие, заговор и бунт против религии? Нет, не то. Атеизм есть не более, не менее, как известная форма развития, которую может принять всякий порядочный человек, не боясь сделаться через то диким зверем, и кому ж какое дело, что я нахожусь в той или другой форме развития. А уж если кому она кажется горькою, то приди и развей меня в ином направлении. Если же будете насиловать меня, я прикинусь верующим, стану лицемерить и пакостить потихоньку — так лучше не троньте меня — вот и все!». Вот какие иногда бывают бурсаки. Этих тоже все любят и уважают, и честный поп, встретясь с атеистом-товарищем, охотно подаст ему руку, если только он в существе дела порядочный человек. Так и следует. Но бурса из умных учеников своих создает еще род людей, которые, ставши атеистами, прикрывают свое неверие священнической рясой. Вот эти господа бывают существами отвратительными — они до глубины проникаются смрадною ложью, которая убивает в них всякий стыд и честь. Желая скрыть собственное неверие, рясоносные атеисты громче всех вопят о нравственности и религии и обыкновенно проповедуют самую крайнюю, безумную нетерпимость. Беда, если эти рясофорные атеисты делаются педагогами бурсы. Будучи убеждены, что неверие лежит в природе всякого человека, и между тем поставлены в необходимость учить религии, они вносят в свою педагогику сразу и иезуитство и принципы турецкой веры. По их понятию, самый лучший ангел-хранитель бурсацкого спасения — это фискал, наушник, доносчик, сикофанта и предатель, а самое сильное средство развить религиозность — это плюха, розга и голод. Терпеть не могут они Христова правила, апостолам данного: «в доме, где не верят вам, отрясите прах ног ваших — и только»; нет, им хочется в христианскую веру напустить туретчины. «Отодрем, — думают они, — человека за погибель души его и стащим потом в царствие небесное за волоса хоть — и делу конец!» Эти рясофорные атеисты развивают в себе эгоизм — источник деятельности всякого атеиста, но который у хороших атеистов является прекрасным началом, а у этих, оскверняясь в их душе, становится гнусным. Они проповедуют яро не потому, что боятся за вечную погибель своего ''прихода'', а потому, что боятся вечной погибели своего ''дохода'': при каждой проповеди они щупают свои карманы, нет ли в них дыры, и нельзя ли дыру, если она есть, вместо заплаты заклеить проповедью. Эти рясофорцы бывают главными прислужниками тех барынь и купчих, которые постоянно ханжат и благочестиво куксятся на Руси: они обирают глупых женщин; кроме того, из них же выходят самые усердные церковные воры и святотатцы. Но, имея широкие карманы, в которых лежат деньги верующих и усердствующих прихожан, не хотят часто шевельнуть пальцем, чтобы помочь какой-нибудь вдове голодающей, из их же ведомства, — благо, свое чрево давным-давно набито ассигнациями. Если в их руки попадает власть, то они употребляют ее возмутительным образом; если они чувствуют в своих руках силу, то употребляют ее на зло. Например, один знакомый нам литератор напечатал две очень дельных и честных статьи, касающихся духовного вопроса, — так что же? Он получил анонимное письмо, в котором говорится, что если он не прекратит своих статей, то его мать, вдова, будет выгнана из казенной квартиры и лишена последнего куска хлеба, а ему, литератору, лоб забреют. Я уверен, что это писал непременно рясофорный атеист, потому что когда к рясофорному являешься с откровенным словом, он против слова поднимается с дреколием. Вот каких господ заготовляет бурса! Но таких господ презирают честные бурсаки, которые считали себя не в праве надеть рясу, и верующее наше духовенство, образованная часть его, — добрый поп всегда подаст руку доброму атеисту и с отвращением встанет спиной к своему же сослуживцу, но не верующему в свое призванье. Так и следует. Но пока довольно. Все эти мысли пришли нам в голову по поводу бурсацкого богослужения, которое для Карася началось так благоговейно, потом было прервано смазью, а кончилось тем, что он под конец всенощного играл в ''чет и нечет''................................. Кончился для Карася гадкий бурсацкий праздник. «Неужели меня не уволят и на пасху?» — думал он. Страшно сделалось ему. Он знал, что такое в бурсе пасха. Лучше бы совсем не существовало пасхи в бурсацком календаре. Этот праздник ожидался учениками с нетерпением, все думали встретить в святой день что-то особенное, выходящее из ряду вон; лица торжественные, светлые, добрые; товарищи внимательны друг к другу и ласковы; ни одной нет затрещины во всей бурсе. Хоры после спевки идут в церковь, поют с увлечением и звонко, весело христосуются и после службы возвращаются в бурсу, где и разговляются. Все это очень мило; но вместе с разговеньем улетает из бурсы и праздник. Если бы дали ученикам простую рекреацию, они и справили бы ее, как обыкновенно, но пасха — праздник особенный, и проводить его следует иначе. И вот бурсаки снуют из угла в угол, ищут своего праздника и найти не могут. Где же он? Затерялся где-то, а вернее всего, оставлен дома, на родине. Поневоле припоминают бурсачки Христов день под родным кровом, все чуют, что не так надо праздновать его, и уже христовский вечер становится невыносимо скучен, на всех нападает тоска и апатия. Прожить целую неделю в таком состоянии — дело крайне тяжелое. Оттого-то Карасю и прописывали бурсацкую пасху вместо казни: на дельное что-нибудь она и не годилась. Но Карась поклялся, что он во что бы то ни стало отделается от этой казни... Но что же он предпримет? «Сбегу», — чаще и чаще приходит ему на мысль. С этой блаженной мыслью он и заснул в тот день. «Сбегу», — думал Карась, проснувшись, и на другой день поутру. Эта мысль начинала нравиться Карасю и окончательно укоренилась по поводу одного маленького ''бегуна''. Событие было такого рода. Привезли в училище ''Фортунку'', деревенского мальчика, едва ли не семилетнего ребенка, который долго скучал по родине. Этот Фортунка, когда ему сделалось очень горько от бурсацкой жизни, ночью задумал совершить бегство. Он предпринял такой подвиг, не зная, где найдет приют, и не имея денег, а только полагаясь на слова песни, певавшейся в училище, в которой говорилось, что однажды шел бедный малютка, он весь перемок и дрожал от холоду, по думал: «Бог и в поле птичку кормит и росой кропит цветы, — и меня он не оставит», и действительно, мальчику попалась навстречу старушка, которая и приютила его у себя... Полагаться Фортунке больше было не на что, но он все-таки встал с своей постельки глубокой ночью на ноги, натянул на себя свою одежку, завязал что-то в узелок и вышел на двор. «Вечер был, сверкали звезды», как говорилось в приведенной же нами песне. Фортунка полез через забор, вот он уже сидит под открытым небом и думает со страхом, куда ему направить путь. «Но ладно: бог и в поле птичку кормит». Бурсацкая птичка хотела спорхнуть с забора... — Стой! — услышал Фортунка чей-то грозный голос... Его сняла с забора чья-то сильная рука и поставила на землю... Пред Фортункой оказался солдат Цепка, училищный хлебопек, который и поймал его на месте преступления... — Ты что затеял? — Ей-богу, ничего не затеивал... — Пойдем-ко со мной, дружище... — Прости, Цепа... — Пойдем, пойдем... Солдат повлек за собой Фортунку. Он привел его в свою пекарню. Об этом солдате мы уже однажды упоминали как о человеке, несмотря на жесткость и грубость его характера, вообще добром... — Ты что задумал, а? — Я только погулять хотел... — То есть в беги пуститься?.. это с чего? — Здесь скучно, Цепа... — Скучно? а инспектор отдерет, так весело станет? И куда ты, этакой мальчишка, пойдешь? — Домой пойду... — Ах ты, каналья! Где же тебе домой идти? Однако Фортунка понравился солдату. — Присядь-ко лучше вот здесь, — сказал он мальчику, — и поешь лепешек с маслом... Фортунка от ласкового слова повеселел и начал есть данную ему лепешку. Солдат разговаривал с ним о его доме и совершенно приголубил. — Ну, поел, и ступай с богом спать. И не думай уходить из училища — поймаю... Фортунка пришел в свою спальную и заснул в ней сном птички божией. Но на другой день Цепка, несмотря на доброту свою, счел обязанностию донести о попытке дезертира... «Отдеру», — сказал инспектор. Но когда к нему привели Фортунку и он в лице его увидел совершенного ребенка, в котором и сечь-то нечего, тогда инспектор помиловал его... Но бегство было одним из сильнейших преступлений бурсы. Поэтому замысел Фортунки, хотя и кончился он пустяками, возбудил в училище толки. — Бегуна поймали, — рассказывали в Камчатке. — Что же с ним сделали? — спрашивал с любопытством Карась. — Ничего... — Неужели? — Инспектор простил. «Убегу же и я, — укреплялся в своей затаенной мысли Карась, — ведь не запорют же, если и поймают». Он стал разговаривать с товарищами о бегунах... — Много у нас бегунов? — Есть-таки... — А ведь плохо им придется... — И очень даже... — А правда, — спросил один, — что наши на дровяном дворе ''спасаются''? — Правда, только ты никому не говори... — Я фискал, что ли? — То-то. Я сам бывал у них в гостях. — Как же они живут? — Отлично живут. В дровах поделали себе келью и спасаются в ней... — Чем же они питаются? — Воруют. Вот уже второй месяц живут так... Иногда милостыню просят... Иногда приходят сюда, в училище, и наши дают им хлеба... — Не выдадим своих, — ответили слушатели с гордостию. «Убегу и я», — думал про себя Карась и с каждой минутой разгорался духом... — А что ''жених'' наш? — спросил кто-то об ученике, упоминаемом в прошлом очерке. — Он, никак, теперь пятый раз состоит в бегах. Сколько раз его драли за бегство? — Четыре раза, а все-таки неймется... Отпорют его, он бежит за восемьдесят верст, да пешком лупит. Явится домой, его начинает драть отец, от отца он бежит в бурсу. Отстегают здесь, он опять домой: так и гоняют его розгами с места на место. «Но ведь не засекли жениха, — ободряет себя Карась, жадно прислушиваясь к речам товарищей, — и я жив останусь». — Но что жених? Нет, вот бегуны-то: Даниловы... — И ведь городские еще? — Да; напишут, бывало, фальшивые письма от родителей, что они оставлены дома по болезни, начальство не беспокоится, дома этого не знают, и Даниловы гуляют себе по городу. Так они однажды гуляли целую треть года... — А правда, что их однажды поймали вместе с мошеннической шайкой? — Еще бы. Но потом другие мошенники выкупили из полиции. Они опять долго торговали краденой нанкой и имели большие деньги. Когда же негде было стянуть, нанимались в поденную работу. — Ай да ну! Но не слышно ли чего о ''Меньшинском''? — Что-то не слышно... А он тоже давно в бегах... — Вот этот будет почище всех. Помните, как он однажды оборвал у инспектора часовую цепочку и бросился на него с перочинным ножом? Он когда-нибудь зарежет его. То ли еще было с ним: он раз кинулся с ножом на своего отца. — И все это ему проходит. Отпорют и только. — Другому давно бы дали волчий паспорт, а у него покровители есть. Про Меньшинского говорили правду. Он был примером того, что жестокое воспитание может сделать из человека. Из Меньшинского оно сделало чистого зверя, который не задумался бы под горячую руку и приколоть кого-нибудь. Долго толковали о нем, предполагая, чем разыграется последнее его бегство. Пред тем, по просьбе отца, его так наказали, что совершенно избитого ''на рогожке'' отнесли в больницу. У Карася гвоздем села в голову мысль покинуть бурсу. «Если и накажут, то все же не так, как Меньщинского: я воровать не буду и с ножом ни на кого не брошусь. Пусть секут потом; теперь по крайней мере погуляю». Он стал обдумывать план бегства. И он, предпринимая такое смелое дело, был не много разумнее Фортунки. Но Карась ходил около ворот и выглядывал, как бы шмыгнуть за них: это было дело нелегкое, потому что привратник строго следил за бурсаками и без билета, данного от инспектора, никого не пропускал в ворота. «Лишь бы только уйти, а там пойду, отыщу дровяную келью и присоединюсь к спасенным. Не примут, удеру куда-нибудь — все одно». Так размышлял Карась, стоя у ворот училища, с твердым намерением исполнить свой замысел. Но вдруг распахнулись двери училища настежь, и в них показалась телега. Сзади шел священник. Телега остановилась у дома инспектора, к которому и отправился священник. Карась из любопытства заглянул в рогожку, которою был прикрыт экипаж, и невольно попятился назад. Из-под рогожки на него сверкнули два страшных глаза... — Меньшинского привезли! — закричал он. В телеге лежал, связанный по рукам и ногам, действительно Меньшинский. Он, убежав за несколько верст, в свою деревню, был накрыт отцом ночью, скручен веревками и отправлен в бурсу. Свободным везти его боялись — непременно убежит снова... Около телеги образовалась толпа учеников. — Меньшинскнй! — говорили бурсаки... Он посмотрел только со злобой на своих товарищей: он всех их ненавидел в ту минуту. — Как тебя поймали? — Связанного так и везли? — Сорок с лишком верст? — Убирайтесь к черту, — отвечал он и закрыл глаза. Появился инспектор, и толпа рассыпалась в стороны. Через полчаса ведено было ученикам собраться в «''пятом номере''». Туда притащили связанного Меньшинского, повалили его на пол, раздели, два служителя сели ему на плеча, два на ноги, два встали с розгами по бокам, и началось сечение. Жестоко наказали знаменитого бегуна. Он получил около ''трехсот'' ударов и замертво был стащен в больницу на рогожке... Впечатление от этой порки было потрясающее. «Страшно, — подумал Карась, — бог с ним и с бегством! Лучше на пасху не пойду». После того у Карася прошла охота бежать. «Однако на пасху не идти? Нет, как-нибудь да урвусь из бурсы. Завтра обиход, — думал Карась, — решится дело — идти мне на пасху или нет?» Вот когда сделалось ему страшно. Чем ближе подходил грозный день неотпуска, тем становилось ему тошнее. К чувству ненависти и тоски присоединялось еще какое-то новое чувство: все стало казаться пустяками, зарождалась мизантропия, мрачный взгляд на мир божий. Пробовал он чем-нибудь развлечься — ничего не выходило. Купил он костяшек и стал играть в ''юлу''. «Какое нелепое занятие!» — сказал он через несколько минут и раскидал костяшки по полу. Добыл пряник из кармана, стал лакомиться, но скоро и пряник полетел на печку. Пошел к своим дуракам, но дураки только бесили его. В душе Карася начали подниматься вопросы, на которые ни йоты не могли ответить дураки. «Отчего все так гадко устроено на свете? Отчего люди злы? Отчего слабосильного человека всегда давят и теснят? Где всему этому начало? Говорят, дьявол всему причина, он соблазнил людей, но кто же дьявола-то соблазнил? Был когда-то рай на земле, но теперь все гадко на свете: отчего это? откуда?» Дуракам до таких вопросов, разумеется, не было дела. Сновал Карась из угла в угол и сильно волновался, наконец забился он в своей Камчатке под парту, накрыл победную голову шинелью и горько зарыдал. Слезы, однако, мало облегчили его. Он мало-помалу, однако, забылся и, утомленный впечатлениями дня, заснул кое-как. Пробудился он с головной болью, и первый вопрос опять был о пасхе. Карась думал, что он с ума сойдет от горя. Но вдруг лицо его стало проясняться, какая-то надежда прокрадывалась в сердце, точно он видел исход из своего положения. Карась решался на что-то и не решался. Но борьба быстро кончилась. — Не умру же, господи, твоя воля! — проговорил и приступил к занятиям такого странного рода, что человеку, незнакомому с тайнами бурсацкой жизни, мог показаться уже лишившимся рассудка. Вечер. Занятия кончаются. Скоро ужин. Карась вышел на двор, отыскал большую лужу, уселся около нее и стал снимать сапоги. Потом, оставшись в одних чулках, принялся бродить по воде, как будто и в самом деле превратился в большую рыбу. После такой операции он надел сапоги сверху мокрых чулков и долго ходил по двору. Хотя уже весенний лед прошел и время стояло довольно теплое, но на дворе по вечерам стояла легкая изморозь. Карась рисковал поплатиться здоровьем; но когда чулки на нем просохли, он опять стал плавать в луже и снова повторил свою проделку. Все это было очень дико. Но Карась не унимался. За ужином он нарочно ничего не ел, хотя не мог пожаловаться на дурной аппетит. После ужина он опять ходил в намоченных чулках. Пришедши в спальную, он намочил холодной водой галстук и надел его себе на шею. Все заснули, а он все ворочался в постели. Когда же стал одолевать сон Карася, он встал с кровати, добыл свои подтяжки, привязал ими себя за ноги к спинке кровати — положение, в котором невозможно заснуть. Он гнал свой сон. Мучил себя Карась добровольно. Но что все это значит? «Как бы захворать? — думал Карась. — Завтра меня стащут в больницу; обиход пройдет без меня, и я останусь уволенным на пасху. Не умру же я. Хоть и больного возьмут домой, все же лучше!..» Вот чем объясняется сумасбродство Карася... Когда бурсак уходил от какой-нибудь беды в больницу, прятался в отхожих местах, строил келью на дровяном дворе, утекал в лес либо домой, то это на местном языке называлось — ''спасаться''. ''Спасающихся'' в больнице было немало. Мы видели, что делал Карась, чтобы поселиться в ней. Для той же цели многие развивали на теле чесотку и нарочно не лечили ее, смотрели долго на солнце, чтобы получить куриную слепоту, натирали шею сукном либо накалывали ее булавками, чтобы распухла она, расковыривали страшно свои носы, растравляли на ногах раны и т. п. Черт бы побрал бурсу, заставляющую человека прибегать к тем же средствам, чтобы избавиться от нее, к каким прибегают рекруты для избавления от солдатчины, то есть обрубают себе пальцы и рвут вон зубы. Отлично. Поутру на другой день Карась, бледный, растрепанный, еле держась на ногах, был отведен ''старшим'' в местную больницу. Но такое ''спасение'', на которое решился Карась, обходилось очень дорого: во-первых, потому, что приходилось рисковать здоровьем, а во-вторых, больница была одним из самых страшных мест бурсы. Она делилась на два отделения: ''чистое'' и ''чесотное''. ''Чистое'' имело в себе комнату под аптекой; потом шли палаты для больных. В палатах на железные кровати были брошены слежавшиеся матрацы, жесткие, как камень, — в них гнездами гнездились клопы и другие паразиты. Комнаты были с линючими стенами, в пятнах, плесени, зелени; пол проеден мышами и крысами. ''Чесотное'' отделение, находящееся от ''чистого'' через коридор, в одной огромной комнате, было еще милее: это была какая-то прокаженная яма, кишащая коростой, струпьями и всякою заразою. Подле той ямы находилась кухня, из которой неслась в нос рвущая гниль и вонь. Близлежащие ватер-клозеты увеличивали впечатление. Содержание больных было очень нездорово. Воздух, при дурной вентиляции, был дохлый, пища скудная и скверная — ''габерсуп'', прозванный от бурсаков ''храбрым супом'', вместе с ''пятибулкой'' (булка в пятак ассигнациями), прополаскивая желудок, мало питали организм; белье было грязное и рваное; верхняя одежда тоже, но особенно замечательны были так называемые ''саккосы'' (древнее слово, означающее вретище, рубище, лохмотьище и одежду смирения), то есть дерюжные, сероармяжные халаты; при этом строго наблюдалось, чтобы грязный колпак был на голове больного, так что больные сразу казались и нищими и дураками. Лекарства, нечего и говорить, были пустые — мушки, рожки, горчица, ромашка, oleum ricini [касторка (лат.)], рыбий жир, мазь от чесотки да несколько пластырей — вот, кажется, и все; только в крайних случаях решались на что-нибудь подороже. Ко всему этому фельдшером был некто Мокеич. Он был глух на правое ухо и глух на левое ухо, глуп с фронтона и глуп с затылка, хотя и был человек души доброй. Он был глубоко убежден, что доктора всегда глупее фельдшеров, особенно молодые. Мокеич хвастовался главным образом тем, что у него счастливая рука, и, вероятно, на этом основании пропил аптекарские весы, а после всегда узнавал вес рукою — подтряхнет на ладони какую-нибудь специю, «полунце», — говорит и сыплет в банку. Он лечил обыкновенно прислугу училищную и кой-кого из окрестных обывателей, перед которыми и ругал своего доктора. Бурсаков в такой больнице спасал от смерти служащий при ней Доброволин. Если бы не он, то мором бы морило бурсаков. Ученики, помнящие его, вспоминают об этом человеке с глубоким уважением и любовью. Он обладал отличною ученостью, постоянно следил за наукой и в какие-нибудь три года составил себе огромную репутацию. Кроме того, что он всегда был готов помочь, уже один вид его доброго лица, ласковый, задушевный голос, уменье обойтись с больным оживляли пациента доброй надеждой. Бедные люди во всякое время дня и ночи могли найти его готовым на помощь им: посещая лачугу какого-нибудь бедняка, он приносил ему лекарство, пищу и деньги. Несмотря на то, что он имел богатую практику, Доброволин, вследствие необъятной доброты своего сердца, по смерти оставил капиталу только ''пятиалтынный''. Когда газеты напечатали его некролог, то огромное количество почитателей стеклись, чтобы помочь его семейству в несчастии. Доброволин был духовного происхождения и очень любил бурсаков. Он вел деятельную и усердную войну с училищным начальством. Но, несмотря на всю энергию свою, ничего не мог сделать в этом несчастном гнезде. Больница осталась страшным местом. И вот все-таки в это место, полное смрада, нечистоты и болезней, бурсак прибегал, как в древности прибегали люди к священному алтарю своему, искать защиты и спасения. Бурсак в гнусной больнице искал спасения. И знаете ли, что и здесь не всегда ученик избегал зол бурсацких: бывали, хотя очень редко, примеры, что ''больных секли''. Да. Но Карась все выжил, все перенес, лишь бы только бурсацкое начальство не украло у него домашнюю пасху. Пасху Карась провел дома. Дорогонько она обошлась ему........................ Вот, господа, как бегают и спасаются наши бурсачки. '''1863''' === ПЕРЕХОДНОЕ ВРЕМЯ БУРСЫ. ОЧЕРК ПЯТЫЙ === Несколько бурсачков в спальном коридоре играли в жмурки. Один из них, с завязанными глазами и распростертыми руками, ловил товарищей. Игроки то дергали его за сюртук с веселым смехом и шутками, то прятались от него по углам или тихо ходили около него на цыпочках. Наводивший, по прозванию ''Копчик'', бежал по направлению заслышанных голосов. Но вдруг стихло все, и Копчик встретил на пути своем неожиданное препятствие, ударившись головою во что-то мягкое, по ощущению похожее на подушку, набитую хорошим пухом. Он схватил руками этот странный предмет. По всем соображениям, в руки попался человек, но что за человек? — такого мягкого, пузатого, шарообразного не было среди играющих. Однако Копчик, не разобрав, в чем дело, радостно закричал: — Ага, попался, голубчик! Он стал ощупывать круглый предмет, потому что в жмурках недостаточно только поймать кого-нибудь, а следует еще угадать, кто пойман... Но Копчик вдруг услышал над собою грозный голос: — Сам попался, мерзавец!.. Голос был незнакомый. — Кто это? — спросил Копчик. — Я это! Копчик почувствовал, что в его волоса вцепился какой-то зверь и теперь свирепо таскает его. Он быстро сдернул с глаз повязку и диву дался: он увидел перед собою какого-то человека, очень толстого, круглого и красного, в корпусе которого по крайней мере две трети пошло на пузо. — Батюшка, что вы? — говорил изумленный Копчик. — А вот что! Незнакомец, оставив волоса Копчика, стал бить его по щекам серыми замшевыми перчатками... — Ты не узнал своего начальника, каналья?.. Ты не узнал его?.. Так-то вы уважаете власти? Он продолжал бить Копчика перчатками. — Шапки долой! — обратился он к другим ученикам. Те машинально обнажили головы. — По классам!.. живо!.. Бурсаки мгновенно исчезли. Новый же начальник отправился к инспектору. — Новый!.. Новый!.. — раздавалось по всему училищу... Особенно сильное волнение было во второуездном классе, самом влиятельном во всей бурсе. — Копчика уже успел оттаскать, — говорили в кучках. — Жирный черт! — Плешивый! — Круглее шара! — Жирнее сала!.. — Мягче воску! — Легче пуху! — Чище хрусталю! — Это не поп, а пуп! Озлобленные бурсаки ругались и крепко острили. — А вот еще черта-то посадили на шею! — А говорил я, братцы, — начал один бурсак, — что лучше ''Звездочета'' нам не дождаться начальника... — Что же, Звездочет был, ей-богу, добрый человек! Звездочетом называли смотрителя, который выходил в отставку. О нем мы редко упоминали в своих очерках. Сила, сдерживающая грозный поток бурсацкой жизни, у нас всегда являлась в лице инспектора. Так было и на деле. Он редко являлся в классы, спальную или столовую; даже на дворе он показывался не часто, стараясь выходить из училища в занятные часы. Он для бурсы был каким-то мифом, высшим существом, которое таинственно правило судьбами бурсы, являясь ученикам большею частию в образе инспектора и лично почти только что во время экзаменов. Среди учеников ходило много предрассудков и суеверий насчет этой таинственной силы. Его считали в высшей степени ученым астрономом и математиком. Причиною тому было то обстоятельство, что Звездочет однажды за несколько дней объявил своим воспитанникам, что такого-то числа ночью будет лунное затмение, выбрал из них лучших и вместе с ними наблюдал интересное явление природы, объясняя его своим слушателям, которые, разумеется, ничего не поняли из его слов, но это-то именно главным образом и утвердило их в мысли о громадной учености смотрителя. Потом ученики видали, как смотритель по ночам смотрел в зрительную трубу на небо, а днем, закрывшись старою, направлял ее на окна классов... «Наш смотритель — звездочет», — говорили ученики, соединяя с словом «звездочет» понятие о недостижимой для простого смертного учености. Зрительная же трубка, направленная на класс, производила трепет в учениках. Многие серьезно были убеждены, что Звездочет мог видеть все, что делается в классе, даже сквозь каменные стены. «Есть такие трубки», — говорили они. Были и такие, которые думали, что есть инструменты, посредством которых можно даже слышать, кто и что говорит. Разумеется, либералы бурсы, развившиеся до отрицания шляющихся по ночам мертвецов, домовых и чертей (немало было и таких в бурсе), смеялись над всевидящими и слышащими препаратами, но тем не менее и они верили в бездонную ученость Звездочета и, кроме того, невольно поддавались влиянию того таинственного страха, который распространял вокруг них Звездочет, как будто стараясь поддерживать этот страх. Являясь неожиданно, он всегда озадачивал учеников чем-нибудь чрезвычайным. Так, однажды растворилась дверь класса, в ней показались служителя, несшие черную доску, на доске была изображена «слепая» карта Европы, то есть без надписей гор, рек, городов и проч., города обозначались медными гвоздиками. Ученики в жизнь свою не видали такого дива. Пришел и сам Звездочет. Он стал спрашивать лучших учеников по слепой карте. Ученики, как говорится в бурсе, ''ни в зуб толкануть''. Тогда Звездочет стал объяснять им географию России — ''со всеми замечаниями'', то есть рассказывая, чем замечательна та или другая гора, озеро, место, тогда как бурсаки ''жарили вдолбяжку'' одну номенклатуру, но главное их поразило, что он тот или другой гвоздик на доске называл каким-нибудь городом, всякую извивающуюся линию рекою и т. д. «Как это помнит он? Как не собьется?» После подобной штуки Звездочет опять скрывался в своем таинственном жилище надолго... Все трепетало при его появлении в класс. Ученики не запомнят случая, чтобы он, когда наказывал сам (чрезвычайно редко), давал более десяти ударов (жестокие порки были делом инспектора), но его боялись несравненно более, нежели инспектора. Эти десять ударов сопровождались обычно непроницаемою таинственностью. Он объявлял ученику какой-нибудь его проступок, о котором никто не знал, кроме провинившегося, и притом проступок его всегда был серьезный, за который инспектор отодрал бы до страшного кровопролития, но тут имела силу уже не физическая боль, а именно то, что высек сам смотритель. Откуда он все знает? Бурсакам хорошо известно было, что у него хранится страшная ''черная'' книга (упоминаемая нами в первом очерке), в которую вносились все преступления учеников и на основании которой составлялись аттестаты их поведения, но как наполнялась эта демонская книга, в свою очередь клавшая темноту и мрак на лицо Звездочета? Дуракам приходили в голову зрительные и слуховые инструменты. Самые беззатылочные глупцы уверяли, что Звездочет давно продал черту душу, что он по звездам все знать может, и считали его колдуном. Люди поумнее подозревали тут фискальство; но сколько ни следили они за Звездочетом, какие ''пластыри''<ref>Когда бурсаки выслеживали фискала, переносящего всю скверную нечистоту бурсы в уши начальника по ночам, чтобы скрыть свою подлую службу от товарищества, то они, между множеством средств, употребляли пластырь гуммозный, который всегда можно было достать в лазарете. Пластырь кладется по лестнице, ведущей к дверям начальника, и около его дверей. На другой день осматривали сапоги учеников и если на подошве их находили улику, то обыкновенно вели себя по отношению к ним как к несомненным фискалам.</ref> ни употребляли — и признака, и тени фискальства не открыли: оно, как и розги, было в руках инспектора. Все были в недоумении насчет этого обстоятельства. Все располагало к тому, чтобы окружить таинственностью, мраком, чуть не чародейством личность Звездочета. Жил он один, скромно, тихо, женщины никогда его не посещали. Во время экзамена бурсаки видели его, окруженного другими начальниками, относящимися в большинстве тоже с каким-то страхом и все с глубоким почтением. Ходили слухи, что и высшее начальство смотрело на него с уважением и ценило его деятельность. Говорили, что он однажды предложил поднять на воздух здание духовной академии и что поднял бы непременно, только потребовал очень много денег; что англичане изобрели лодку, которая ходит под водой, и что, когда у них дело не ладилось, они, услыхав о великой учености бурсацкого Звездочета, пригласили его, и лодка пошла под водой. Таков был Звездочет по взгляду учеников. Он всегда был загадочен, таинственен, и существование его кончилось для бурсы как-то странно; пришел какой-то пузатый человек, оттрепал ученика и объявил себя не смотрителем уже, а ректором, — ректоров до сих пор в училище не бывало. Но что же это был в самом деле за человек, заключавший в себе высшую и таинственную силу бурсацкого управления? Не астролог же он был или алхимик, не колдун, не демон, наконец? Ученики его уже по окончании курса узнали, что Звездочет в действительности был очень обыкновенный смертный. Это был человек довольно образованный, хотя подводных лодок и слуховых инструментов и не думал изобретать. Нам кажется, всю таинственность его персоны очень просто объяснить. В описываемые нами времена, при нелепых порядках, существовавших почти везде на Руси, трудно, часто невозможно было служить вполне честно и гуманно. Мы объясняли не раз, что бурсацкая наука и нравственность были до того анормальны, что без жестокостей они не могли быть поддерживаемы в бурсе. Звездочет же был человек добрый и не мог выносить ужасов бурсы; поэтому он среди ее уединился в своей квартире, предоставив все дело инспектору. Этого, разумеется, не могли понять бурсаки. Значит, вся сила в том, что Звездочет попал не на свое место, что он был человек без призвания, а не то чтобы колдун или демон. Он старался как можно менее иметь соприкосновения к бурсе. Вот почему он редко выходил на сцену в наших очерках, а всегда решителем всех дел являлся инспектор. Но и этот решитель, сослуживец его, давно вышел в отставку, еще ранее его. Подошли другие времена, настали иные нравы бурсы. Вместе с выходом старого инспектора по крайней мере наполовину уменьшились в училище спартанские наказания, бросили драть ''под колоколом'', не заставляли держать кирпич в поднятой руке, стоя на коленях среди двора, нередко в грязи, не ставили коленями на ребро парты, не относили на рогожках жестоко сеченных учеников, начальство реже расшибало зубы и ломало ребра своим питомцам. И самая бурса измельчала и выродилась: прежде по крайней мере наполовину учеников было великовозрастных, теперь их осталось не более десятой части. Бурса прогрессировала по-своему.......................... '''1863''' == ПРИМЕЧАНИЯ АВТОРА == {{примечания}} </div> [[Категория:Импорт/lib.ru/Страницы с не вики-сносками или с тегом sup]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Страницы с тегами pre]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Тег br в параметре ДРУГОЕ]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Длина текста в параметре ДРУГОЕ более 100]] [[Категория:Проза]] [[Категория:Повести]] [[Категория:Николай Герасимович Помяловский]] [[Категория:Литература 1863 года]] [[Категория:Импорт/lib.ru]] [[Категория:Импорт/az.lib.ru/Николай Герасимович Помяловский]] ie3xsf41j50otwfxculnk6pyeijq73z 4590829 4590499 2022-07-20T09:46:40Z Tosha 10874 wikitext text/x-wiki {{imported/lib.ru}} {{Отексте | АВТОР = Николай Герасимович Помяловский | НАЗВАНИЕ = Очерки бурсы | ПОДЗАГОЛОВОК = | ЧАСТЬ = | СОДЕРЖАНИЕ = | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = 1863 | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = | ПОДЗАГОЛОВОКОРИГИНАЛА = | ПЕРЕВОДЧИК = | ДАТАПУБЛИКАЦИИОРИГИНАЛА = | ИСТОЧНИК = [http://az.lib.ru/p/pomjalowskij_n_g/text_0030.shtml az.lib.ru] | ВИКИДАННЫЕ = <!-- id элемента темы --> | ВИКИПЕДИЯ = | ВИКИЦИТАТНИК = | ВИКИНОВОСТИ = | ВИКИСКЛАД = | ДРУГОЕ = OCR & spellcheck by HarryFan, 4 December 2000 | ОГЛАВЛЕНИЕ = | ПРЕДЫДУЩИЙ = | СЛЕДУЮЩИЙ = | КАЧЕСТВО = 1 <!-- оценка по 4-х бальной шкале --> | НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ = | ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ = | ЛИЦЕНЗИЯ = PD-old | СТИЛЬ = text |ИСТОЧНИК= издание Киев, «Радянська школа», 1982. |КАЧЕСТВО = 2 }} <div class="text"> == Очерки бурсы == === ЗИМНИЙ ВЕЧЕР В БУРСЕ. ОЧЕРК ПЕРВЫЙ === {{right|Посвящается Н. А. Благовещенскому}} Класс кончился. Дети играют. Огромная комната, вмещающая в себе второуездный класс училища, носит характер казенщины, выражающей полное отсутствие домовитости и приюта. Стены с промерзшими насквозь углами грязны — в чернобурых полосах и пятнах, в плесени и ржавчине; потолок подперт деревянными столбами, потому что он давно погнулся и без подпорок грозил падением; пол в зимнее время посыпался песком либо опилками: иначе на нем была бы постоянная грязь и слякоть от снегу, приносимого учениками на сапогах с улицы. От задней стены идут ''парты'' (учебные столы); у передней стены, между окнами, стол и стул для учителя; вправо от него — черная учебная доска; влево, в углу у дверей, на табурете — ведро воды для жаждущих; в противоположном углу — печка; между печкой и дверями вешалка, на спицах которой висит целый ряд тряпичный: шинели, шубы, халаты, накидки разного рода, все перешитое из матерних капотов и отцовских подрясников, — нагольное, крытое сукном, шерстяное и тиковое; на всем этом виднеются клочья ваты и дыры, и много в том месте злачнем и прохладном паразитов, поедающих, тело плохо кормленного бурсака. В пять окон, с пузырчатыми и зеленоватыми стеклами, пробивается мало свету. Вонь и копоть в классе; воздух мозглый, какой-то прогорклый, сырой и холодный. Мы берем училище в то время, когда кончался ''период насильственного образования'' и начинал действовать ''закон великовозрастия''. Были года — давно они прошли, — когда не только малолетних, но и бородатых детей по приказанию начальства насильно гнали из деревень, часто с дьяческих и пономарских мест, для научения их в бурсе письму, чтению, счету и церковному уставу. Некоторые были обручены своим невестам и сладостно мечтали о медовом месяце, как нагрянула гроза и повенчала их с Пожарским, Меморским, псалтырем и обиходом церковного пения, познакомила с ''майскими'' (розгами), проморила голодом и холодом. В те времена и в приходском классе большинство было взрослых, а о других классах, особенно семинарских, и говорить нечего. Достаточно пожилых долго не держали, а поучив грамоте года ''три-четыре'', отпускали ''дьячить''; а ученики помоложе и поусерднее к науке лет под тридцать, часто с лишком, достигали ''богословского'' курса (старшего класса семинарии). Родные с плачем, воем и причитаньями отправляли своих птенцов в науку; птенцы с глубокой ненавистью и отвращением к месту образования возвращались домой. Но это было очень давно. Время перешло. В общество мало-помалу проникло сознание — не пользы науки, а неизбежности ее. Надо было пройти хоть приходское ученье, чтобы иметь право даже на пономарское место в деревне. Отцы сами везли детей в школу, парты замещались быстро, число учеников увеличивалось и наконец доросло до того, что не помещалось в училище. Тогда изобрели знаменитый ''закон великовозрастия''. Отцы не все еще оставили привычку отдавать в науку своих детей взрослыми и нередко привозили шестнадцатилетних парней. Проучившись в четырех классах училища по два года, такие делались ''великовозрастными''; эту причину отмечали в ''титулке'' ученика (в аттестате) и отправляли ''за ворота'' (исключали). В училище было до пятисот учеников; из них ежегодно получали титулку человек сто и более; на смену прибывала новая масса из деревень (большинство) и городов, а через год отправлялась ''за ворота'' новая сотня. Получившие титулку делались послушниками, дьячками, сторожами церковными и консисторскими писцами; но наполовину шатались без определенных занятий по епархии, не зная, куда деться со своими титулками, и не раз проносилась грозная весть, что всех безместных будут верстать в солдаты. Теперь понятно, каким образом поддерживался училищный комплект, и понятно, отчего это в темном и грязном классе мы встречаем наполовину сильно взрослых. На дворе слякоть и резкий ветер. Ученики и не думают идти на двор; с первого взгляда заметно, что их в огромном классе более ста человек. Какое разнохарактерное население класса, какая смесь одежд и лиц!.. Есть двадцатичетырехгодовалые, есть и двенадцати лет. Ученики раздробились на множество кучек; идут игры — оригинальные, как и все оригинально в бурсе; некоторые ходят в одиночку, некоторые спят, несмотря на шум, не только на полу, но и по партам, над головами товарищей. Стон стоит в классе от голосов. Большая часть лиц, которые встретятся в нашем очерке, будут носить те клички, которыми нарекли их в товариществе, например, ''Митаха, Элпаха, Тавля, Шестиухая Чабря, Хорь, Плюнь, Омега, Ерра-Кокста, Катька'' и т. п., но этого не можем сделать с Семеновым: бурсаки дали ему прозвище, какого не пропустит никакая цензура — крайне неприличное. Семенов был мальчик хорошенький, лет шестнадцати. Сын городского священника, он держит себя прилично, одет чистенько; сразу видно, что училище не успело стереть с него окончательно следов домашней жизни. Семенов чувствует, что он ''городской'', а на городских товарищество смотрело презрительно, называло бабами; они любят маменек да маменькины булочки и пряники, не умеют драться, трусят розги, народ бессильный и состоящий под покровительством начальства. Для товарищества редкий городской составлял исключение из этого правила. Странно было лицо у Семенова — никак не разгадать его: грустно и в то же время хитро; боязнь к товарищам смешана с затаенной ненавистью. Ему теперь скучно, и он, шатаясь из угла в угол, не знает, чем развлечься. Он усиливается удержать себя вдали от товарищей, в одиночку; но все составили партии, играют в разные игры, поют песни, разговаривают; и ему захотелось разделить с кем-нибудь досуг свой. Он подошел к играющим в ''камешки'' и робко проговорил: — Братцы, примите меня. — Гусь свинье не товарищ, — отвечали ему. — Этого не хочешь ли? — проговорил другой, подставив под самый нос его сытый свой кукиш с большим грязным ногтем на большом пальце... — Пока по шее не попало, убирайся! — прибавил третий. Семенов отошел уныло в сторону; но на него не произвели особенного впечатления слова товарищей. Он точно давно привык и стерпелся с грубым обращением. — Господа, ''с пылу горячих''! — Кому, Тавля? — отозвались голоса. — Гороблагодатскому. Семенов вместе с другими направился к столу, около которого тоже шла игра в камешки между двумя великовозрастными, и притом Гороблагодатский был второй силач в классе, а Тавля — четвертый. Лица, окружившие игроков, приятно осклаблялись, ожидая увеселительного зрелища. — Ну! — сказал Тавля. Гороблагодатский положил на стол руку, растопырив на ней пальцы. Тавля разместил на руке его пять небольших камней самым неудобным образом. — Валяй! — сказал он. Тот вскинул кверху камни и поймал из них только три. — За два! — подхватили окружающие. — Пиши, брат, к родителям письма, — прибавил Тавля с своей стороны. Гороблагодатский, ничего не отвечая, положил левую руку на стол. Тавля кинул камень в воздух, во время его полета успел со страшной силой щипнуть руку Гороблагодатского и опять поймал камень. Толпа захохотала. Игра в камешки, вероятно, всем известна, но в училище она имела оригинальные дополнения: здесь она ''со щипчиками'', и притом ''щипчиками холодненькими, тепленькими, горяченькими'' и ''с пылу горячими'', которые доставались проигравшему. Без щипчиков играла самая молодая, самая зеленая ''приходчина'', а при щипчиках с пылу горячих присутствует теперь читатель. Между тем ''матка'' (главный камень) летала в воздухе, а Тавля своими, здоровенными руками скручивал кожу на руке партнера и дергал ее с ожесточением. После двадцати щипчиков рука сильно покраснела; после пятидесяти появилась синева. — Любо ли? — спрашивает Тавля, заглядывая ему в глаза. Противник молчит. — Любо ли? Опять ответа нет. — Взъерепень, взъерепень его! — говорят окружающие. — Заплачь, так прощу! — говорит Тавля. — Смотри, чтобы самому плакать не пришлось! — ответил Гороблагодатский. Здоровый детина выносил сильную боль в руке, но только мрачный взгляд обнаруживал, что он чувствует. — Что, дядя, больно? Тавля дал такого щипка, что Гороблагодатский невольно стиснул зубы. Все захохотали. — Живота аль смерти? Сильный щипок повторился при хохоте зрителей. В этом хохоте не слышалось злорадованья или неприязненной насмешки; товарищи видели во всем только комическую сторону. Один лишь Семенов улыбался как-то особенно; его удовольствие не походило на удовольствие других, и действительно, он затаенно повторял в душе: «Так и надо, так и надо!». Дошло до ста... — Ну, черт с тобой! — заключил наконец Тавля. Гороблагодатский глубоко ненавидел Тавлю и решился на игру с ним в надежде остаться победителем и задать ему более, чем с пылу горячих. Оба они были ''второкурсные''. Каждое учебное заведение имеет свои предания. Аборигены училища, насильно посаженные за книгу, образовали из себя ''товарищество'', которое стало во враждебные отношения к ''начальству'' и завещало своим потомкам ненависть к нему. Начальство, со своей стороны, также стало во враждебные отношения к товариществу и, чтобы сдерживать его в границах ''училищной инструкции'' (кодекс правил для поведения и учения), изобрело целую бурсацко-бюрократическую систему. Зная, что всякое царство, раздельшееся на ся, не устоит, оно отдало одних товарищей под власть другим, желая внести в среду их междуусобие. Такими властями были: ''старшие спальные'' — из второуездных; ''старшие дежурные'' — из спальных, справляя недельную очередь по всему училищу; ''цензора'' — надзирающие за поведением в классе; ''авдитора'' — выслушивающие по утрам уроки и отмечающие баллы в ''нотатах'' (особой тетради для баллов); наконец, последняя власть и едва ли не самая страшная — ''секундатор'', ученик, который, по приказанию учителя, сек своих товарищей. Все эти власти выбирались из ''второкурсных''. Ученик, просидев за партою два года, за леность и малоуспешность оставался в том же классе еще на два: этот и назывался второкурсным. Очень естественно, что такой ученик что-нибудь да выносил из уроков учителей и потому больше знал, чем первокурсный; это бралось начальством во внимание, и расчет был верен: второкурсные, желая удержать власть в руках, учились усердно, и большинство из них заняло первые места, потому что не бездарность, а лень делала их второкурсными. Вот основы училищной бюрократии, при помощи которой начальство хотело разрушить товарищество. Изо всего этого вышла одна гадость. Ко второкурсным было полное доверие начальства; жалоба на них была оскорблением для смотрителя и инспектора; деспотизм их развился в высшей степени, и ничто так не оподляет дух учебного заведения, как власть товарища над товарищем; цензора, авдитора, старшие и секундаторы получили полную возможность делать что угодно. Цензор был чем-то вроде царька в своем царстве, авдитора составляли придворный штат, а второкурсные — аристократию. Притом второкурсные, просидев лишних два года, понятно, делались взрослыми, а потому и физическая сила была на их стороне. Наконец, по той же причине они знали обряды и формы своего класса, характер учителей, уменье надувать их. Новичок без помощи второкурсного не умел ступить шагу. Начальство, вводя такой деспотизм, думало, что оно поселит в товариществе ябеду и донос. Случилось совсем не то: при училищном ''второкурсии'' только народились в товариществе такие гадины, отвратительные гадины, как Тавля, и такие дикие характеры, как Гороблагодатский. Они ненавидели друг друга, потому что воспользовались данною им властью для разных целей. Тавлю ненавидели и другие силачи — Лашезин и Бенелявдов; его все ненавидели и презирали. Тавля, с качестве второкурсного авдитора, притом в качестве силача, был нестерпимый взяточник, драл с подчиненных деньгами, булкой, порциями говядины, бумагой, книгами. Ко всему этому Тавля был ростовщик. Рост в училище, при нелепом его педагогическом устройстве, был бессовестен, нагл и жесток. В таких размерах он нигде и никогда не был и не будет. Вовсе не редкость, а напротив — норма, когда ''десять копеек'', взятые на ''недельный срок'', оплачивались ''пятнадцатью копейками'', то есть, по общепринятому займу на год, это выйдет ''двадцать пять раз капитал на капитал''. При этом должно заметить, если должник не приносил, по условию, долгу через неделю, то через следующую неделю он обязал был принести вместо пятнадцати двадцать копеек. Такой рост неизвестно с каких пор вошел в обычай бурсы; не один Тавля живодерничал; он был только виднее других. Необходимость в займе всегда существовала. Цензор или авдитор требовали взятки; не дать — беда, а денег нет, вот и идет первокурсный к своему же товарищу, но ростовщику, согласен на какой угодно процент, лишь бы избавиться от прежестоких грядущих розгачей. Кредит обыкновенно гарантируется кулаком либо всегдашнею возможностью нагадить должнику, потому что рисковали на рост только второкурсники. Надо заметить, что большая часть тягостей в этом отношении падала на городских, потому что они каждое воскресенье ходили домой и приносили с собою деньжонки; поэтому на городских налегали все, хотя и из них считался уже богачом, кто получал на неделю какой-нибудь гривенник. Поэтому многие были в неоплатном долгу и нередко состояли в бегах. Пошлая, гнилая и развратная натура Тавли проявилась вся при деспотизме второкурсия. Он жил барином, никого знать не хотел; ему писались записки и вокабулы, по которым он учился; сам не встанет для того, чтобы напиться воды, а кричит: «Эй, Катька, пить!» Подавдиторные чесали ему пятки, а не то велит взять перочинный нож и скоблить ему между волосами в голове, очищая эту поганую голову от перхоти, которая почему-то называлась плотью; заставлял говорить ему сказки, да непременно страшные, а не страшно, так отдует; да и чем только при глубоком разврате Тавли не служили для него подавдиторные? При всем этом он был жесток с теми, кто служил ему. «Хочешь, говорит, Катька, ''рябчика съесть''?» — и начинает щипать подчиненного за волоса. «Тебя маменька вот так гладила по головке; постой же, я покажу, как папенька гладит»; после этого, уставив палец против ''шерсти'' (волос), он плотно проводил им от начала лба и до конца затылка. «Видал ли ты Москву?» — спрашивает он ученика и прикладывает свои широкие, потные, скверные ладони к ушам подавдиторного, сжимает между ними голову его и потом, приподняв на воздух, говорит: «Теперь видишь ли Москву? вон она!». Он загибал своим товарищам ''салазки'', то есть положит ученика на сиденье парты лицом вверх, поднимает его ноги и гнет их к лицу. Плюнуть в лицо товарищу, ударить его и всячески изобидеть составляло потребность его души. Известно было товарищам, что он однажды добыл из гнезда неоперившихся воробьиных птенцов, взял за тонкие ноги и разорвал воробьев на части. Меньшинство его ненавидело; большинство боялось и ненавидело. Гороблагодатский был сильная, но дикая натура. Второкурсие отразилось на нем совершенно иначе, нежели на Тавле. Он был положительным доказательством, что начальство ошиблось в расчете, вводя деспотизм ученика над учеником и через то желая внести в товарищество ябеду и донос. Товарищество в самом деспотизме нашло себе опору. Второкурсные сделались хранителями преданий и, получив по наследству ненависть к начальству, употребляли власть, им данную, на то, чтобы гадить тому же начальству. Цензор, авдитора, секундатор стали на стороне товарищества, а во главе их всех, в тот курс, который описываем мы, стоял Гороблагодатский. Пьянство, нюханье табаку, самовластные отлучки из училища, драки и шум, разные нелепые игры — все это было запрещено начальством, и все это нарушалось товариществом. Нелепая долбня и спартанские наказания ожесточали учеников, и никого они так не ожесточили, как Гороблагодатского. Он был ''отпетый''. Отпетый характеристичен и по внутреннему и по внешнему складу. Он ходит, заломив козырь на шапке, руки накрест, правым плечом вперед, с отважным перевалом с ноги на ногу; вся его фигура так и говорит: «хочешь, тресну в рожу? думаешь, не посмею!» — редко дает кому дорогу, обойдет начальника далеко, чтобы только избежать поклона. Гороблагодатский поддерживает самое неприличное дело, если оно относится ко вреду высших властей, ''отмачивает'' дикие штуки. Он ревнитель старины и преданий, стоит за свободу и вольность бурсака и, если нужно будет, не пощадит для этого священного дела ни репутации, ни титулки. Он основной столп товарищества. Бурсаки с такими доблестями обыкновенно звались отпетыми. Но отпетые были разного рода: одни из них назывались ''благими'': это были дураковатые господа, но держащиеся тех же принципов; другие назывались ''отчвалыми'': эти были вообще не глупы, но лентяи бесшабашные; Гороблагодатский же был отпетый ''башка'': он шел в первых по учению и в последних по поведению. Башка и отчвалый умно гадили начальству, а благой глупо: например, вдруг захохочет учителю в лицо и покажет ему кукиш; вздерут благого, а через несколько времени он опять выкинет какую-нибудь глупую дерзость. Но никто из отпетых так не солил начальству, как Гороблагодатский. Если вымазали эконому двери нестерпимой ''размазней'' (жидкая гречневая каша), нелюбимому учителю вшей<ref>Этих насекомых было огромное количество в бурсе. Не поверят, что один ученик был почти съеден ими; он служил каким-то огромным гнездом для паразитов; целые стада на виду ходили в его нестриженой и нечесаной голове; когда однажды сняли с него рубашку и вынесли ее на снег, то снег зачернелся от них. Вообще неприятность бурсы была поразительна; золотуха, чесотка и грязь ели тело бурсака.</ref> напустили в шубу, свинье инспектора переломали ноги или оторвали хвост, обокрали погреб смотрителя, выбили ночью целый ряд стекол — все это были дела Гороблагодатского, который смело вел за собою на пакость начальству благих и отчвалых. Когда требовалось устроить стачку против начальства, то опять коноводом был Гороблагодатский: под его влиянием отпетые настраивали недавно сеченных и вообще недовольных; эти волнуют весь класс, самые смиренные и кроткие начинают шуметь и грозить, товарищество возбуждено — и зреет бурсацкий скандал, который на местном языке называется ''бунтом''. Протестанты наперед знают, что они ничего не добьются от начальства: если, например, их кормили ''убоиной'', похожей на падаль, то они уверены, что и после возмущения будут есть ту же убоину; но они по крайней мере гнев сорвут, а там пори себе десятого. Гороблагодатскому, как отпетому, часто доставалось от начальства; в продолжение семи лет он был сечен раз триста и бесконечное число раз подвергался другим разнообразным наказаниям бурсы; но, во всяком случае, должно сказать, что его все-таки мало секли: за его разные проделки ему следовало бы подвергнуться наказаниям по крайней мере в пять раз больше, но он был ловок и хитер. В бурсе отпетыми было изобретено много способов, чтобы надувать начальство. Особенно замечателен был прием под названием — ''пустить вкруговую''. Например, отнимут табакерку у А.; А. говорит, что она не его, а В.; В. ссылается на Д., Д. на А., А. опять на В. — вот и круговая: разыщите, чья табакерка. В круговую вводилось человек тридцать, и тогда сам Соломон не разберет, кого следует выпороть. При бунтах всегда прибегали к круговой. «Ты зачем кричал во время класса?» — «Меня научил такой-то». — «А ты зачем?». Тот ссылается на другого, и пошла коловоротица, в которой сам черт ногу сломит. Надуть товарищество считалось преступлением, надуть начальство — подвигом и добродетелью. Случалось, что секли не того, кого следует, но наказываемый редко выдавал виноватого. Добровольное сознание в проступке ученики признавали за пошлость и трусость; напротив, кто больше и наглее лгал перед начальником, бессовестно запирался, путал дело мастерски, божился и клялся на чем свет стоит, тот высоко стоял в глазах бурсацкой общины. Но и в этом отношении Гороблагодатский стоял выше всех; после долгой практики в скандалах разного рода он приобрел навык в самом изворотливом запирательстве. Другие только не сознавались в проступке, а он с самоуверенной дерзостью, глядя прямо в глаза начальнику, огрызался, и в то время такая оскорбленная невинность была написана на его лице, что опытный физиономист и психолог сбился бы с толку. Он входил до того в роль невинного, что сам считал себя невинным и под лозами никогда не сознавался. Все, что исходило от начальства, он презирал и ставил ни во что; поэтому розги, оплеухи, лишения обеда, стоянье на коленях, земные поклоны и т. п. для него положительно не имели никакого морального значения. Наказание было до такой степени дело не позорное, лишенное смыслу и полное только боли и крику, что Гороблагодатский, сеченный публично в столовой, пред лицом пятисот человек, не только не стеснялся сряду же после порки явиться перед товарищами, но даже похвалялся перед ними. Полное бесстыдство пред начальнической розгой создало местную поговорку: ''не репу сеют, а секут только''. Да чего лучше: секундатор, товарищ, секущий своих товарищей, уважаем и любим был ими, потому что и он служил в их видах: искусный в своем деле, он сильно драл своих товарищей, и свистели лозы по воздуху, когда под ними лежала добрая голова. Гороблагодатского много секли; случалось ему вкушать даже до ста ударов, и потому он переносил розги легче, нежели его товарищи, вследствие чего с абсолютным презрением относился к какому бы то ни было наказанию. Ставили его коленями на покатой доске парты, на выдающееся ребро ее, заставляли в двух шубах волчьих делать до двухсот земных поклонов, приговаривали держать в поднятой руке, не опуская ее, тяжелый камень по получасу и более (нечего сказать, изобретательно было начальство), жарили его линейкой по ладони, били по щекам, посыпали сеченное тело солью (верьте, что это факты) — все он переносил спартански: лицо его делалось после наказания свирепо и дико, а на душе копилась ненависть к начальству. Мы видели в Гороблагодатском переносчивость физической боли, когда Тавля задавал ему с пылу горячих. Но кража, сплетня, порча чужих вещей и всякая гадость не считались пороками только относительно начальства, а в себе самом товарищество было честно, и с этой стороны Гороблагодатский является в новом свете. Он не взял ни одной взятки, беспристрастно и справедливо отмечал подавдиторным баллы, не куражился над ними, часто защищал слабосильных, любил вмешиваться в ссоры и хотя деспотически, но всегда справедливо решал их; он постоянно солил ростовщикам и взяточникам. Товарищество его любило и уважало. Мы сказали, что Гороблагодатский глубоко ненавидел Тавлю за его гнусную натуру; но он с ним играет в камешки: ему хочется выиграть и помучить Тавлю. Кончив щипчики, Тавля предложил лукаво: — Не хочешь ли еще? Тавля отлично играл в камешки и надеялся на себя. — Давай! — упорно отвечал Гороблагодатский. Камни опять защелкали. Семенов издали наблюдал за игроками. Семенов был третий тип училищный, созданный тою же бурсацкою администрацией. Товарищество сегодня огласило его ''фискалом''. Начальство понимало, что через свое педагогическое устройство бурсы оно не достигло цели, но вместо того, чтобы отказаться от училищных порядков, оно пошло по пути нелепостей далее. Явилось новое должностное лицо — фискал, который тайно сообщал начальству все, что делалось в товариществе. Понятно, какую ненависть питали ученики к наушнику; и действительно, требовался громадный запас подлости, чтобы решиться на фискальство. Способные и прилежные ученики не наушничали никогда, они и без того занимали видное место в списке; тайными доносчиками всегда были люди бездарные и подловатенькие трусы; за низкую послугу начальство переводило их из класса в класс, как дельных учеников. Но мы сказали, что товарищество само в себе было честно и потому не уважало тех учеников, которые за взятку начальнику, по родственным связям, по протекции, а тем более за фискальство, занимали не свое место в списке. Кроме того, ученики вполне справедливо были уверены, что наушник переносил не только то, что в самом деле было в товариществе, но и клеветал на них, потому что фискал должен был всячески доказать свое усердие к начальству. Но когда он передавал инспектору или смотрителю даже правду, и тогда он возбуждал в классе ненависть и злобу: например, дети собираются устроить попойку, оторвать хвост экономской свинье, улизнуть к знакомой прачке или чем иным развлечься, и вдруг инспектор, предуведомленный заранее, вместо развлечения драл их не на живот, а на смерть. Правда, в большинстве случаев, при непобедимом упорстве бурсаков, доносы не вели к наказанию, но начальство из доносов все-таки умело сделать полезное для себя употребление. Как объяснить, отчего инспектор за одинаковое преступление двоих учеников наказывал неодинаково? Это большею частью объяснялось тем, что на ученика сильно наказанного были доносы через фискалов. Начальство особенно не терпело тех лиц, которые ненавидели и преследовали наушников. Вся ябеда, добытая через наушников, вносилась в ''черную книгу''. Эта книга имела огромное значение при переводе из класса в класс; тогда многим неожиданно вручались ''волчьи паспорты'': это те же титулки, только с отметкою в них о дурном поведении; такие титулки объяснялись единственно черною книгою. Семенов чувствовал, но страшно верить ему было, что товарищество догадалось, что он фискал. Он ясно заметил, что с ним никто не хочет слова сказать, а первой мерой против наушника было ''молчание'': целый класс, а иногда все училище соглашалось не говорить ни слова, исключая брани, с фискалом. Положение ужасное: жить целые недели среди живых людей и не услышать ни одного приветливого звука, видеть на всех лицах отталкивающее презрение и отвращение, вполне быть уверену, что никто ни в чем не поможет, а напротив — с радостью сделает зло... И действительно, фискал становится в товариществе вне покровительства всяких законов: на него клеветали, подводили под наказания, крали и ломали его вещи, рвали одежду и книги, били его и мучили. Иное поведение относительно фискала считалось ''бесчестным''. Но начальство все-таки напрасно развратило навеки несколько десятков человек, сделав из них наушников: училищная жизнь развивалась в своих нелепых формах, и товарищество делало что хотело. Семенов, смотря на играющих в камешки, злорадостно усмехнулся. — С пылу горячие! — закричал Гороблагодатский. В его голосе было что-то зловещее. Тавля струсил и побледнел на минуту. Около стола опять толпа. Опять камень летает в воздухе, но теперь Тавлина рука лежит на столе; напрасно он понадеялся на себя: Гороблагодатский в один прием взял все восемь конов, а Тавля срезался на пятом... — Конца не будет! — сказал сурово Гороблагодатский. Тавля видимо трусил. Окружающие не смеялись: они видели, что дело идет не на шутку, что Гороблагодатский мстит. Дошло до ста. От здоровенных щипчиков вспухла рука Тавли. Он выносил страшную боль, наконец не вытерпел и проговорил просительно: — Да ну, полно же!.. — После двухсот проси пощады, — отвечал Гороблагодатский. — Ведь больно!.. — Еще больнее будет. На сто семидесятом щипке у Тавли рука покрылась темно-синим цветом. Он чувствовал лом до самого плеча... — Довольно же, Ваня... что же это будет? Гороблагодатский вместо ответа с ожесточением щипнул Тавлю. Тавля знал, что слово Гороблагодатского ненарушимо, однако он ощущал до того сильную боль во всей руке, что не мог не просить: — Оставь... ведь натешился. — Скажи только слово, еще двести закачу!.. Гороблагодатский дал щипчик более чем с пылу горячий. Тавля не вынес: по щекам его потекли слезы. Наконец двести. — Теперь прощенья проси! Как ни больно Тавле, а стыдно прощенья просить. — Да ну, оставь же! — Зачем насмехался давечь? — Так то ведь шутка! — Так ты смеешь, животное, надо мной шутить? Жестоко щипнул он Тавлю. — Ну прости меня, Ваня... Гороблагодатскому точно жаль было прекратить мучения ненавистного для него Тавли. Он собрал все силы, и от последнего щипка рука Тавли почернела. — Будет с тебя. Сыт ли?.. — спросил Гороблагодатский. Лишь только освободился Тавля, страх в душе его сменился бешенством и злостью. — Подлец! — проговорил он. — Слышь, не задевай! в зубы съезжу! — Ты? — Я. — А вот и харя, съезди, — сказал Гороблагодатский, подставляя свое лицо... Тавля забылся в бешенстве и залепил оглушительную плюху своему врагу, но в ответ получил еще здоровейшую. Завязалась драка... «Так и надо, так и надо!..» — шевелилось в душе Семенова... Тавля так ошалел от злости, что, несмотря на истерзанную свою руку, не уступал Гороблагодатскому, хотя тот был сильнее его. Злость до того охмелила Тавлю и увеличила его силы, что трудно было решить, на чьей стороне осталась победа... Гороблагодатский затаил и эту обиду в душе. Гороблагодатский после драки пошел к ведру напиться; на дороге ему попался Семенов. Он дал Семенову затрещину и, как ни в чем не бывало, продолжал свой путь. Семенов со злостью посмотрел на него, но не смел пикнуть слова. Постояв немного посреди класса, Семенов стал бесцельно шляться из угла в угол и между партами, останавливаясь то здесь, то там. Посмотрел он, как играют в ''чехарду'', — игра, вероятно, всем известная, а потому и не будем ее описывать. В другом месте два парня ''ломали пряники'', то есть, встав спинами один к другому и сцепившись руками около локтей, поочередно взваливали себе не спину друг друга; это делалось быстро, отчего и составлялась из двух лиц одна качающаяся фигура. У печки секундатор, по прозванию Супина, учился своему мастерству: в руках его отличные лозы; он помахивал ими и выстегивал в воздухе полосы, которые должны будут лечь на тело его товарища. На третьей парте играли в ''швычки'': эта деликатная игра состоит в том, что одному игроку закрывают глаза, наклоняют голову и сыплют в голову щелчки, а он должен угадать, кто его ударил; не угадал — опять ложись; угадал — на смену ему ляжет угаданный. Семенов увидел, как его товарищу пустили в голову целый заряд швычков и как тот, вставая, схватился руками за голову. «Так и надо!» — повторил он в душе и пошел к пятой парте. Там одна партия дулась в три листика, а другая в носки: известная игра в карты, в которой проигравшему бьют по носу колодой карт. Семенов перешел к седьмой парте и полюбовался, как шесть ''нахаживали''. Эти шестеро, взявшись руками за парту, качались взад и вперед. На следующей парте Митаха выделывал ''богородичен на швычках'', то есть он пел благим гласом «Всемирную славу» и в такт подщелкивал пальцами. Тут же Ерундия (прозвище) играл ''на белендрясах'', перебирая свои жирные губы, которые, шлепаясь одна о другую, по местному выражению, ''белендрясили''. Третий артист старался возможно быстро выговаривать: «под потолком полком полколпака гороху», «нашего пономаря не перепономаривать стать», «сыворотка из-под простокваши». Наконец Семенов пробрался до стены. Здесь Омега и Шестиухая Чабря играли в ''плевки''. Оба старались как можно выше плюнуть на стену. Игра шла на ''смазь''. Шестиухая Чабря плюнул выше. — Подставляй! — сказал он, расправляя в воздухе свою пятерню. Омега выпятил свою ''лупетку'' (лицо). — Надувайся! — сказал Чабря. Омега надул щеки. — Шире бери! Омега до того надулся, что покраснел. — ''Верховая'', — начал Чабря, прикладывая свою руку ко лбу Омеги, — ''низовая'', прикладывая к подбородку, — две ''боковых'', — прикладывая к одной и другой щеке. — Надувайся! Омега надулся. — И ''всеобщая''! — торжественно вскрикнул Шестиухая Чабря. После этого он забрал лицо Омеги в пясть, так что оно между пальцами проступило жирными и лоснящимися складками, и тряс его за упитанные мордасы и кверху и книзу. Семенову было скучно. Он не знал, что делать... — Леденцов, пряников! Пряников, леденчиков! Это был голос Элпахи, который обыкновенно торговал пряниками и леденцами, от чего получал немалую выгоду, потому что покупал фунтами, а продавал по мелочи. Семенов очутился около него. — На сколько? — спросил Элпаха, оглядываясь вокруг и около, потому что товарищество запрещало говорить с Семеновым, но купецкая корысть Элпахи взяла свое. — На пять копеек. — Деньги? — Вот! — Держись. — Что ж ты обсосанных даешь? — Лучший сорт. — Перемени, Элпаха. — Леденчиков, пряников! — закричал Элпаха, отворачиваясь в сторону. Семенов, держа на ладони, рассматривал леденцы, не зная, съесть их или бросить, и уже решился съесть, как кто-то сзади подкрался, схватил с руки лакомство и быстро скрылся. Семенов со злобой посмотрел на товарищей, но бессильна была его злоба, и в то же время одурь брала его от скуки. — Давай играть в ''костяшки'', — сказал ему Хорь. Семенов сам удивился, что с ним заговорил товарищ. Он недоверчиво смотрел на Хоря. — Что ''гляделы'' -то пучишь? не бойся! — Надуешь... — Ну вот дурак... что ты! — Побожись. — Ей-богу, вот те Христос! — Право, не надуешь? — Побожился! чего ж тебе еще? — Ну ладно, — ответил Семенов, от души обрадовавшись, что с ним заговорило живое существо, хоть это живое существо и было Хорь. В училище была своя монета — ''костяшки'' от брюк, жилетов и сюртуков. За единицу принималась ''однодырочная'' костяшка; две однодырочных равнялись ''четырехдырочной'', или ''паре'', пять пар ''куче'', или ''грошу'', пять куч ''великой куче''. Костяшки имели цену, определенную раз навсегда, и во всякое время за пять пар можно было получить грош. Огромное количество костяной монеты обращалось в бурсе. Ею платили при игре ''в юлу'' и ''в чет-нечет''. Бывали владетели сотни великих куч и более; их можно узнать по тому, что они всегда держат руку в кармане и роются там в костяном богатстве. Употребление костяной монеты породило особого рода промышленников, которые по ночам обрезывали костяшки на одежде товарищей или делали это во время классов, под партами, спарывая бурсацкую монету сзади сюртуков. Хорь был один из таких промышленников. У Хоря ничего не было своего — все казенное, и если бы не казна, вы увидели бы в лице его возможность на Руси совершенно голого человека. У него почти никогда не водилось денег. В продолжение семи лет у него не перебывало и семи рублей, так что настоящая монета для него была менее действительна, чем костяшки. Это был нищий второуездного класса, и мастер же он был ''кальячить''. Узнав, что у товарища есть булка или какое-нибудь лакомство, он приставал к нему как с ножом к горлу, канючил и выпрашивал до тех пор, пока не удовлетворят его желание Будучи без роду и племени, круглый сирота, он безвыходно жил в училище, на каникулы никогда не ездил и до того втянулся во все формы бурсацкой жизни, что, кроме ее, другой не существовало для него. Только в каникулярное время посещал он базар соседний, реку да лес: здесь был конец его света. Учиться Хорь терпеть не мог, но учился, потому что не мог терпеть и розги: из двух зол (а бурсацкое ученье — зло) приходилось выбирать меньшее. Он был страстный игрок в костяшки; но, наживши кое-как великую кучу, он либо выменивал ее на деньги и проедал их с жадностью нищего, либо опять проигрывал, потому что играл не совсем счастливо. Тогда с перочинным ножом он промышлял под партами, либо по ночам под подушками товарищей, куда ученики прятали свою одежду. У одного товарища таким образом он спорол с одежды все костяшки, так что не на что было застегнуться — все валилось долой, хоть умирай. Однажды Бенелявдов, первый силач класса, во время урока, при учителе, поймал его за волоса под партой и задал ему ''волосянку''. Просить пощады нельзя было: заметит учитель. После долго смеялись над Хорем, говоря, что у него волоса распухли. Теперь у Хоря только и было полпары, то есть однодырочная. — Чет аль нечет? — спросил он, загадывая. — Пусть нечет, — отвечал Семенов. — Твое. Теперь ты. Семенов загадал, но лишь только открыл он ладонь, чтобы сосчитать, верно ли Хорь сказал «нечет», как хищный Хорь схватил костяшки и спрятал их себе в карман. — Что же это. Хорь? — говорил Семенов. — Я тебе Хорь?.. а в ухо хочешь? — Оплетохом, — сказал один из товарищей. — Беззаконновахом, — прибавил другой. — И неправдовахом, — заключил третий. — Отдай, Хорь; право, отдай. — Опять Хорь?.. Рожу растворожу, зубы на зубы помножу! Семенов не стал более разговаривать. Несчастный отошел в сторону. Нигде не было для него приюта. Он вспомнил, что у него в парте есть горбушка с кашей. Семенов хотел позавтракать, но горбушки не оказалось. Раздраженный постоянными столкновениями с товарищами, он обратился к ним со словами: — Господа, это подло, наконец! — Что такое? — Кто взял горбушку? — С кашей? — отвечали ему насмешливо. — ''Стибрили''? — ''Сбондили''? — ''Сляпсили''? — ''Сперли''? — ''Лафа'', брат! Все эти слова в переводе с бурсацкого на человеческий язык означали: украли, а ''лафа'' — лихо! — Комедо! — раздался голос Тавли. — Иду! — было ответом. Семенов еще после обеда подслушал, что у Комеды с Тавлей состоялся странный спор на пари, и потому поспешил на голос Тавли, забыв о своей горбушке. — Готово? — спросил Комедо. — Есть! — отвечал Тавля и развязал узел, в котором оказалось шесть трехкопеечных булок. — Сожрешь? — Сказано. Толпа любопытных обступила их. Комедо был парень лет девятнадцати, высокого роста, худощавый, с старообразным лицом, сгорбленный. — Условия? — Не стрескаешь — за булки деньги заплати, а стрескаешь — с меня двадцать копеек. — Давай. — Смотри, ничего не пить, пока не съешь. Вместо ответа Комедо стал уплетать белый хлеб, который так редко едят бурсаки. — Раз! — считали в толпе. — Два, три, четыре... — Ну-ка пятую... Комедо улыбнулся и съел пятую. — Хоть на шестой-то подавись! Комедо улыбнулся и съел шестую. — Прорва! — говорил Тавля, отдавая двадцать копеек. — Теперь и напиться можно, — сказал Комедо. Когда он напился, его спрашивали: — А еще можешь съесть что-нибудь? — Хлеба с маслом съел бы. Достали ломоть хлеба и масла достали. — Ну-ка попробуй! Он съел. — А еще? — Горбушку с кашей съел бы. Добыли и горбушку. Его кормили из любопытства. Он съел и горбушку. — Эка тварь!.. Куда это лезет в тебя, животина ты эдакая! Скот! Как ты не лопнешь, подлец? — А что брюхо? — спросил кто-то. — Тугое, — отвечал Комедо, тупо глядя на всех... — Очень? — Пощупай. Стали брюхо щупать у Комеды. — Ишь ты, стерва!.. как барабан!.. — А что, два фунта патоки съешь? — Съем. — А четыре миски каши? — Съем... — А пять редек? — А четыре ковша воды выпьешь? — Не знаю... не пробовал... Я спать хочу... Комедо отправился в Камчатку. Долго толпа ругала Комеду и стервой, и прорвой, и всячески... Между тем Тавля, накормив на свой счет Комеду, по обыкновению озлился. Одному из первокурсных попала от него затрещина, другому он загнул салазки, третьему сделал смазь. Гороблагодатский видел это и в душе называл Тавлю скотиной. Потом Тавля посмотрел на игру в ''скоромные''. Васенда наводил: он выставляет руку на парте, а Гришкец со всего маху ладонью бьет его по руке. Васенда старается отдернуть руку, чтобы Гришкец дал промах: тогда уже будет подставлять руку Гришкец. Это Тавлю не развлекло. — Не ''садануть'' ли в ''постные''? — пробормотал он. Он стал оглядываться, желая узнать, не играют ли где в постные. — А, вон где! — сказал он, отыскав то, что требовалось. Около задних парт, подле Камчатки, собралось человек восемь. Один из них, положив голову на руки, так что не мог видеть окружающих, наводил; спина его была открыта и выпячена вперед. Поднялись над спиной руки и с треском опустились на нее. К ударам других присоединился и удар Тавли. По силе удара наводивший догадался, чей он был... — Тавля ударил, — сказал он. Тавля лег под удары. Гороблагодатский между тем направлялся правым плечом вперед, по-медвежьи, к той же кучке. Увидев, что Тавля наводит, он присоединился к играющим. Ударили Тавлю. — Хлестко! — говорили в толпе. — Ты восчувствуй, дорогая, я за что тебя люблю! — Кто ударил? — Ты. — Вали его... вали снова!.. Тавля наклонился... — Взбутетень его! — Взъерепень его! — Чтоб насквозь прошло! Трехпудовый удар упал на спину Тавли. — Гороблагодатский, — сказал Тавля, едва переводя дух... — Растянуть его снова! Опять повторился сильный удар... — Бенелявдов, — указал Тавля. — Вали еще!.. — Что ж, братцы, эдак убить можно человека... — Зачем мало каши ел? — Жарь ему в становой! Опять сильный удар, и опять не угадал Тавля. — Что ж это, братцы?.. убить, что ли, хотите? — Значит, любим тебя, почитаем, — сказал Гороблагодатский. — Братцы, я не лягу... что же такое!.. других так не бьют... — А тебя вот бьют! — Жилить? — Вздуем! — Морду расквашу! — сказал Гороблагодатский. — Братцы... — Ну! — крикнул грозно Бенелявдов. Тавля угадал наконец... Игроки захохотали, когда он сказал: — Я не хочу больше играть... — Отчего же, душа моя? — спросил Гороблагодатский. Тавля взглянул на него с ненавистью, но, не сказав ни слова, удалился потешаться над первокурсными... Кучка продолжала игру в постные. Но вдруг один из играющих поднял нос и понюхал воздух. — Кто это? — спросил он. Поднялись носы и других игроков. Потом все подозрительно посмотрели на Хорька. — Ей-богу, братцы, не я... вот те Христос, не я... хоть обыщите... — Чичер!.. — провозгласил Гороблагодатский. Человек десять вцепились Хорьку в волоса, а один из них запел: — Чичер, ячер, на вечер; кто не был на пиру, тому волосы деру; с кровью, с мясом, с печенью, перепеченью. Кочена иль пирога? — Пирога, — пищал Хорь... — Не проси пирога, мука дорога. Чичер, ячер, на вечер; кто не был на пиру, тому волосы деру; с кровью, с мясом, с печенью, перепеченью... Кочена иль пирога? — Кочена. Снова почали и опять пропели «чичер»... — Кок или вилки в бок? — Кок! — отвечал истасканный Хорь. После этого, отпустив в его голову несколько щелчков, отпустили его с миром, говоря: — Не бесчинствуй!.. — Черти эдакие! — отвечал Хорь. — Я в другой раз еще не так! Семенов, видя, как таскали Хоря, шептал: — Так и надо, так и надо! Но Гороблагодатский схватил Семенова сзади и положил на парту вместо того, кто должен был наводить; с другой стороны придержали Семенова за голову. На спину его обрушились жесточайшие удары. Он шатался, когда поднялся. Не его спине было переносить такую тяжесть здоровых ладоней. Осмотрелся он бессмысленно кругом. Кто бил? за что?.. Семенов упал на парту и зарыдал. Темнело в классе; еще несколько минут, и зги не увидишь. — Братцы, — заговорил Семенов, опомнившись, — за что вы меня ненавидите?.. все!.. все!.. Голос его был заглушен хоровою песней. Сумерки развивались быстро, едва можно рассмотреть лица; цвета и линии пропадают в воздухе, остаются одни звуки. Семенов пробрался к окну и с гнетущей тоской и злобой на сердце смотрел на неприветливый двор, в непроглядную тьму зимнего скверного вечера. Припомнилась ему родная семья. Отец давно уже встал от послеобеденного сна; добрая мать, которой он был любимцем, вносит теперь самовар в гостиную; брат и две сестренки уже около стола, щебечут и смеются; звенят чайные ложки и блюдца, и легкий пар идет от живительной влаги. «Домой бы теперь!..» Он закрыл лицо руками, приклонился к стеклу и опять зарыдал... Но вдруг плач его пресекся... Ужас напал на него, и он задрожал всем телом. Страшна такая жизнь, какую он испытал сегодня. Он забыл физическую боль тела, лишь только в груди залегло что-то и мешало дышать. Отупел он от страху, и неотразимо ясно представилось ему: «Отверженец!.. тебя все ненавидят! и даже предвидеть нельзя, что с тобой сделают! быть может, сейчас ударят в спину, вырвут клок волос из головы, плюнут в лицо...». В классе совершенно темно, потому что начальство из экономического расчета зажигало лампу только в часы занятий. В этой темноте могут сделать с ним что угодно, и не узнаешь, кто над тобой сорвет гнев свой и отомстит за товарищество. «Не буду больше», — прошептал он, и не было тени злобы в его душе. «Того и стою!» — прокрадывалось в его сознание. Он желал примириться с товариществом и душевно просил пощады. Он уже ненавидел начальство, сделавшее его фискалом, и готов был сам вырвать клок волос из головы того товарища, который займет его место. Семенов решился просить у всего класса прощения и публично отказаться от шпионства. Но вдруг он услышал, что будто кто-то крадется к нему; он в страхе поспешно оставил окно и неизвестно куда скрылся в темноте. В классе так темно, что за два шага не распознать лица человеческого. Всякие игры прекращались в эти часы и бурсак мог развлекаться только звуками, странными и разнообразными. Общее впечатление было дико... Звуки мешаются и переплетаются. Раздается крик какого-то несчастного, которому, вероятно, ''въехали в загорбок''; слышен напев на «Господи воззвах, глас осьмый»; вырывается из концерта патетическая нота в верхнее re; кого-то еще треснули по роже; у печки поют: «Отроцы семинарстии, посреде кабака стояще, пояху: подавай, наливай; мы книги продадим, тебе деньги отдадим»; слышен плач; ''грегочет'' какая-то тварь, то есть ржет по-лошадиному, выделывая «и-и-го-го-го-го!». Ругань висит в воздухе, крики и хохот, козлоглагольствуют, грегочут и поют на гласы и вкушают затрещины. В Камчатке, под управлением заматерелого Митахи, хранителя училищных преданий, поется стих, сложенный еще аборигенами бурсы: ::Сколь блаженны те народы, ::Коих крепкие природы ::Не знали наших мук, ::Не ведали наук! :Тут в столовую заглянешь, :Щей негодных похлебаешь, :Опять в свой класс идешь, :Идешь, хоть и воешь... ::А тут архангелы подскочат, ::Из-за парты поволочат, ::Давай раба терзать, ::Лозой его стегать... Бедняги! недаром же так дико в вашем классе. Вас волочат, терзают, стегают!.. Сочувственно подстают к голосу Митахи голоса его товарищей. К сожалению, конец песни, которая пелась каким-то замогильным, грустным напевом, забылся и не дошел до нас... В другом месте слышно: :На поповой-то на даче :Мужичок едет на кляче, :Хлибушку везе, :Хлибушку везе... :Мужичье к возью бежали, :Кулачьем в возье совали: :— Ще, бра', продаешь? :Ще, бра' продаешь? :Им сказали, ще овес; :Мужик вынул да потрес :На горсти своей, :На горсти своей. Еще слышно: :А как взяли козла :Поперек живота, :Как ударили козла :О сырую мать-землю; :Его ноженьки :При дороженьки, :Голова его, язык :Под колодою лежит... После каждого двустишия припевалось: :Ти-ли-ли-ли-ли-ли-ли и потом повторение второго стиха. А вот и еще отрывок: :Любимцы... Аполлона :Сидят беспечно in caupona [в кабачке, в харчевне]. :Едят селедки, merum [чистое, неразбавленное вино] пьют :И Вакху дифирамб поют: :«О, как ты силен, добрый Вакх! :Мы tuum regnum [твое царство] чтим в мозгах: :Dum caput nostrum [пока нашу голову] посещаешь, :Оттуда curas [заботы] выгоняешь, :Блаженство в наши льешь сердца :И dignus domini [достойный господа] отца. :Мы любим Феба, любим муз: :Они с богами нас равняют, :Они путь к счастью прокладают, :Они дают нам лучший вкус; :Sed omnes haec [но все эти] плоды ученья :Conjunctae sunt [соединены] всегда с томленьем... :Давно б наш юный цвет увял, :Когда б ты нас не подкреплял!» Восьмипесенная «Семинариада» составлена давно и переходит по преданию от одного поколения к другому. В местных песнях и стихах отразилось, как товарищество смотрело на науку и на своих начальников... Из общего же всем репертуара певались здесь либо жестокие романсы: «Стонет сизый голубочек», «Ночною темнотою», «Я, бедная пастушка», «Уж солнце зашло вверх, горя» и т. п., либо чисто народные песни: «Ах вы. сени», «Вниз по матушке по Волге», «Как за реченькою, как за быстрою», «Полно, полно нам, ребята, чужо пиво пити» и т. п. Но вот какой-то отпетый возглашает еще стих домашнего изделия: :В восьмом часу по утрам, :Лишь лампы блеснут на стенах, :Мужик Суковатов несется, :Несется в личных сапогах... Повисли в воздухе хохот, остроты и крепкая ругань против начальства... Опять какая-то шельма грегочет... десятеро загреготали ...двадцать человек... счету нет... Появились лай, мяуканье и кряканье, свист и визг. Ко всей этой ерунде присоединилась голосов в сорок бурсацкая ''разноголосица'': участвующие в ней разбирают между собою все тоны, употребляемые в пении, и все ноты берут сразу. Между тем сырость и холод пронимают приходчину до костей; благим матом затягивается: «холодно, холодно!» — это призывный к согреванию звук, после которого ученики начинают махать руками наподобие тому, как греются извозчики, и стонут — душу надрывают: «холодно, холодно!» — «Домового ли хоронят, ведьму ль замуж выдают?» Пастей во сто выработывается бесшабашный гвалт, и все это совершается в непроглядной темноте. Если бы привести в класс свежего человека, не слыхавшего стенаний бурсака, он подумал бы, что это грешные души воют в аду. Грегочут, тянут «холодно», дуют разноголосицу во все ноты; в вопиющих и взывающих звуках растут-разрастаются голоса и отдаются дрожью в оконных стеклах... Существует ли на свете еще какой-нибудь нелепый звук, который не отыскался бы в этой массе крика, пенья и гуденья! Но вот что-то новое зарождается в душном, промозглом воздухе кромешного класса; что-то встало над всеми голосами. Заслышали товарищи знаменитый громадный бас Великосвятского, гласящего «благоденственное и мирное житие»; с неудержимою силою оглушаются товарищи последними словами: «благополучно ныне почивающему на лаврах курсу многая лета!». На необъятной нотище разрешается последний звук... В одно мгновение, точно по одному темпу, смолкли все... Товарищество наслаждается; оно страстно любит крепкий звук... Но минута — и стоголосое «многая лета!» отвечало басу... Надо заметить, что товарищество уважало, кроме отпетых, потом силачей, потом голов, выносящих многоградусный хмель, — уважало и обширных басов. Бурса любит хорошие голоса, бережет их, лелеет, выручает из всякой беды. Ученики еще дома привыкли петь в церкви, славить Христа, служить панихиды и молебны, читать часы и апостол, отчего у них развиваются голоса и любовь к пению. В училищах часто бывают превосходные певческие хоры. Около Великосвятского слышно одобрение. — Господа, концерт! — предложил кто-то. — «На реках вавилонских». — Да нот нет!.. — На память!.. — Зови маленьких певчих. Через несколько минут поется концерт. Ни одного дикого звука нет в классе. Дисканты плачут детскими голосами; бас, как подавленная сила, гудит и сдержанно ропщет; слышен крик вавилонянина: «Воспойте нам от песней сионских!»; чудится, как в гневе и нетерпении топает ногами грозный деспот... «Каково воспоем на земле чуждей песнь господню?» — отвечают плачущие, робкие голоса детей; женские слезы слышны в грудных дискантах. Высокими, тихими и страстными нотами восходит плач и наконец переходит в сильные, грозные голоса: «Дщи вавилоня, окаянная! блажен, кто возьмет твоих младенцев и расшибет их головы о камень!». После концерта все стихло. Ученики, укрощенные на время стройным пением, рассказывают друг другу сказки, вспоминают каникулы, толкуют о начальстве и товариществе. Изредка кого-нибудь треснут по шее. Митаха, хранитель преданий, поет заунывным голосом: :А как взяли козла :Поперек живота... Но ученики недолго сидели скромно и тихо. — Приходчину дуть! — раздался чей-то голос. — Идет! — отвечают на голос. Собирается партия человек двадцать, и ноябрьским вечером крадутся через двор, в класс приходских учеников. Приходчина, тоже сидящая в сени смертней, ничего не ожидала. Второуездные, сделавши набег, рассыпались по классу, бьют приходчину в лицо, загибают ей салазки, делают смази, рассыпают постные и скоромные, швычки и подзатыльники. Кто бьет? за что бьет? Черт их знает, и черт их носит!.. Плач, вопль, избиение младенцев! На партах и под партами уничтожается горе-злосчастная приходчина. Больно ей. В этих диких побиениях приходчины, совершаемых в потемках, выражалась, с одной стороны, какая-то нелепая удаль: «раззудись, плечо, размахнись, кулак!», а с другой стороны — «трепещи, приходчина, и покоряйся!». Впрочем, в таких случаях большинство только удовлетворяло своей потребности побить кого-нибудь, дать вытряску, лупку, волосянку, отдуть, отвалять, взъерепенить, отмордасить, чтобы чувствовалось, что в твоих руках пищит что-то живое, страдает и просит пощады, и все это делается не из мести, не из вражды, а просто из любви к искусству. Натешившись вдоволь и всласть, рыцари с торжественным хохотом отправляются восвояси. Истрепанная приходчина охает, плачет и щупает бока свои. Когда рыцари вернулись в класс, там шла новая забава. — Мала куча! — кричало несколько человек. Среди класса, в темноте, шла какая-то возня — не то игра, не то драка... Смех и брань раздавались оттуда. Усиливается возня. Обыкновенно, когда кричали «мала куча», то это значило, что кого-нибудь повалили на пол, на этого другого, потом третьего и т. д. Упавшим не дают вставать. Человек тридцать роются в куче, сплетаясь руками и ногами и тиская друг другу животы. Успевшие выбиться из кучи и встать на ноги стараются повалить других, еще не упавших на пол, и постоянно раздается в несколько голосов: — Мала куча! Не окончилась еще эта возня, как затеялась новая. — Масло жать! — кричали из угла у печки. Слышно, как толпа пробирается в угол, напирает и давит своею массою попавших к стене, при криках: — Михалка, вали! — Васенда, при! — Работай, Шестиухая Чабря... — Тисни, Хорь, тисни! Попавшие к стене еле дышат, силятся выбиться наружу, а выбившись, в свою очередь жмут масло. Но обе игры неожиданно прекратились... Раздался пронзительный, умоляющий вопль, который, однако, слышался не оттуда, где игралась «мала куча», и не оттуда, где «жали масло». — Братцы, что это? братцы, оставьте!.. караул!.. Товарищи не сразу узнали, чей это голос... Кому-то зажали рот... вот повалили на пол... слышно только мычанье... Что там такое творится? Прошло минуты три мертвой тишины... потом ясно обозначился свист розог в воздухе и удары их по телу человека. Очевидно, кого-то секут. Сначала была мертвая тишина в классе, а потом едва слышный шепот... — Десять... двадцать... тридцать... Идет счет ударов. — Сорок... пятьдесят... — А-я-яй! — вырвался крик... Теперь все узнали голос Семенова и поняли, в чем дело... — Ты, сволочь, кусаться! — Это был голос Тавли. — Ай, братцы, простите!.. не буду!.. ей-богу, не бу... Ему опять зажали рот... — Так и следует, — шептались в товариществе... — Не фискаль вперед!.. Уже семьдесят... Боже мой, наконец-то кончили! Семенов рыдал сначала, не говоря ни слова... В классе было тихо, потому что всячески совершилось дело из ряду вон... Облегчившись несколько слезами, но все-таки не переставая рыдать, Семенов, потеряв всякий страх от обиды и позора, кричал на весь класс: — Подлецы вы эдакие!.. Чтобы вам всем... — И при этом он прибавил непечатную брань. — Полайся! — На зло же расскажу все инспектору... про всех... Неизвестно, от кого он получил затрещину, и опять зарыдал на весь класс благим воем. Некоторые захохотали, но многим было жутко ...отчего? Потому что при подобных случаях товарищество возбуждалось сильно, отыскивало в потемках своих нелюбимцев и крепко било их. Между тем рыдал Семенов. Невыразимая злость на обиду душила его; он в клочья разорвал чью-то попавшуюся под руку книгу, кусал свои пальцы, драл себя за волосы и не находил слов, какими бы следовало изругаться на чем свет стоит. Измученный, избитый, иссеченный, несколько раз в продолжение вечера оскорбленный и обиженный, он теперь совершенно одурел от горя. Жаль и страшно было слышать, как он шептал: — Сбегу... сбегу... зарежусь... жить нельзя!.. Надобно честь отдать товарищам: большая часть, особенно первокурсные, в эту минуту сочувствовали горю Семенова. У некоторых были даже слезы на глазах — благо темно, не заметят. Второкурсные храбрились, но и на них напала тоска, смешанная со страхом. Все понимали, что такое дело даром не пройдет и что великого сеченья должна ожидать бурса. Тихо было в классе; лишь Семенов рыдал... Что-то злое было в его рыданиях... но вот они вдруг прекратились, и настала мертвая тишина. — Что с ним? — спрашивали ученики. — Не случилось ли беды? — Да жив ли он? — Братцы, — закричал Гороблагодатский, освидетельствовав парту, на которой сидел Семенов, — он пошел жаловаться! — Опять фискалить! — раздалось несколько голосов. Расположение товарищей мгновенно переменилось; посыпалась на Семенова злая брань. — Смотрите, не выдавать, ребята! — Э, не репу сеять!.. — слышались ответные голоса. — А ты как же, Тавля? — Я скажу, что хотел заступиться за него, и в то время, как отдергивал от его рта чью-то руку, он и укусил мою. — Молодец Тавля. Однако Тавля дрожал, как осиновый лист. — А что цензор будет говорить? — он должен донести, а то ему придется отвечать. — А скажу, что меня не было в классе, — вот и все! В это время раздался звонок, возвестивший час занятий. Отворилась дверь, и в комнату внесли лампу о трех рожках. От столбов полосами легли тени по классу, и осветились неуклюжие здоровенные парты, голые и ржавые стены, грязные окна, осветились угрюмым и неприветливым светом. Второкурсные собрались на первых партах и вели совещания о текущих событиях. Начались занятия; но странно, несмотря на прежестокие розги учителей, по крайней мере человек сорок и не думали взяться за книжку. Иные надеялись получить в нотате хорошую отметку, подкупив авдитора взяткой; иные думали беспечно: «авось-либо и так сойдет!», а человек пятнадцать, на задних партах, в Камчатке, ничего не боялись, зная, что учителя не тронут их: учителя давно махнули на них рукой, испытав на деле, что никакое сеченье не заставит их учиться; эти счастливцы готовились к исключению и знать ничего не хотели. Лень была развита в высшей степени, а отсутствие всякой деятельности во время занятных часов заставило ученика выработать тот элемент училищной жизни, который известен под именем школьничества, элемент, общий всякому воспитательному заведению, но который здесь, как и все в бурсе, является в оригинальных формах. Сидящие в Камчатке пользовались некоторыми привилегиями; на их шалости цензор, наблюдающий тишину и порядок, смотрел сквозь пальцы, лишь бы не шумели камчадалы. Пользуясь такими льготами, камчадалы развлекались как умели. Гришкец толкает Васенду и шепчет: «следующему», Васенда толкает Карася, Карась Шестиухую Чабрю, передавая то же слово; этот передает дальнейшему, толчок переходит на другую парту, потом на третью и так перебирает всех учеников. Вон Комедо, объевшись, спит, а Хорь, нажевав бумаги, сделал комок, который называется ''жевком'', и пустил его в лицо спящего товарища. Комедо проснулся и пишет к Хорю записку: «После занятия тебе я спину сломаю, потому что не приставай, если к тебе не пристают», и опять засыпает. Записок много пересылается по комнате; в одной можно читать: «Дай ножичка или карандаша», в другой: «Эй, Рабыня! (это прозвище ученика) я ужо с тобой на матках в чехарду», в третьей «Пришли, дружище, табачку понюшку, после, ей-богу, отдам»; а вот Хитонов получил безымянную ругательную записку: «Ты, Хитонов, рыжий, а рыжий-красный — человек опасный; рыжий-пламенный сожег дом каменный». Ответы и требуемые вещи идут по той же почте. Дети развлекаются по мере возможности. Многие корчат гримасы, ловят нос языком, косят глаза, пялят рот пальцами, показывая искривленное лицо другим или рассматривая его в трехкопеечное зеркальце. Плюнь умеет корчить рожи на номера: он высунул язык в левую сторону, нос подпер пальцем к правой щеке, глаза выпучил, щеки отдул — это номер пятый. Всех номеров двенадцать. Авдитор, по прозванью Богиня, жует резину, третий день не выпуская ее изо рта; она скоро превратится в мягкую массу; потом надо надуть ее воздухом, сжать пальцами, вследствие чего образуется пузырек; пузырьком великовозрастный ударит себя по лбу и услышит легкий треск; чтобы насладиться таким счастьем, он работает усердно, не щадя своих челюстей, а когда устанет, то дает пожевать подавдиторному. Мямля сделал панораму из конфетных картинок и любуется ею целый час и в сотый раз; у него же из билетиков от леденцов сделан оракул: по леденечным билетикам красны девицы гадают о женихах, а он — вспорют его завтра или нет. Сосед его сделал ''пильщика'', то есть деревянную куклу с пилою, и, отыскав равновесие, поставил ее на краю парты и заставляет ее качаться. Чеснок запихнул себе в нос нитку, под сильным вдыханием воздуха проводит ее в рот и, передергивая нитку взад и вперед, показывает эту штуку своему ''закоперщику'' (другу) Мямле. Один великовозрастный камчадал оттачивает перочинный нож и потом бреет верхнюю губу и щеки. Выбрившись, он начинает долбить в парте ящичек. Другой великовозрастный делает цепочку из сутуги. Третий великовозрастный свернул бумагу в тонкую трубочку и щекочет ею себе в носу; рожа его сморщилась, он чихнул громко, и ему весело. Двое камчадалов учатся иностранным языкам; один говорит «хер-я, хер-ни, хер-че, хер-го, хер-не, хер-зна, хер-ю, хер-к зав, хер-тро, хер-му»; следует лишь вставить после каждого слога «хер» и выйдет не по-русски, а ''по-херам''. Другой отвечает ему еще хитрее: «ши-чего ни-цы, ши-йся не бо-цы», то есть «ничего не бойся». Это опять не по-русски, а ''по-шицы''; здесь слово делится на две половины, например: розга, к последней прибавляется ''ши'' и произносится она сначала, а к первой ''цы'' и произносится она после; выходит ''ши-зга ро-цы''. Пентюх на последней парте занимается типографским искусством: он слюнит кость на суставе пальца, прикладывает сустав на печатную букву в учебнике и потом вырывает ее; снявши букву с пальца, он переводит ее на бумагу; таким образом печатается какое-нибудь слово. Под последними партами улеглись на постланные на пол шубы человек пять и рассказывают сказки и побывальщины. На многих скучное, монотонное, без всякого содержания занятное время нагнало непобедимый сон; спят на пятой парте, спят на седьмой, спят на двенадцатой, спят под партами. Так камчатники и второкурсные, приготовившие уроки, проводят занятные часы. Веселая жизнь! Но только записные, безнадежные лентяи, готовящиеся получить титулку, пользовались правом развлекаться в занятные часы. Кроме их, было еще много лентяев, кандидатов в камчадалы, но еще не камчадалов. Провождение времени этими учениками было еще бесцветнее. Они тоже развлекались по-своему, но так как им необходимо было притворяться, будто они дело делают, то и развлечения их были другие. Цапля со всеусердием пишет что-то; со стороны посмотреть, он прилежнейший ученик, а между тем он вот что делает: напишет цифру, под ней другую, потом умножит их; под произведением опять подпишет первую цифру, опять умножит числа и т. д. работает, желая узнать, что из этого выйдет. Порося придавил глаз пальцем и любуется, как перед ним двоятся и троятся предметы; потом, затыкая и оттыкая уши, слушает жужжанье и легкий говор в классе, как оно прерывающимися звуками отдается в его ушах; а не то он приставит ухо к парте и рассуждает, отчего это через дерево усиливается звук. Один первокурсный нащипывает себе руку, желая приучить ее хоть к тепленьким щипчикам. Другой завязал конец пальца ниткой и любуется на затекшийся кровью палец. Третий насасывает руку до крови... Изобретают самые пустые и, кажется, неинтересные занятия, например, прислушиваются, как бьется пульс, заберут в легкие воздуху и усиливаются как можно дольше удержать его в груди, задают себе задачу — не мигнуть ни разу, пока не сосчитают тысячу, сбивают слюну во рту и потом выплевывают на пол, читают страницу сзаду наперед и притом снизу вверх, положат натаскать из головы сотню волос и натаскают; кто болтает ногами, кто ковыряет в носу, перемигиваются, передают друг другу разные знаки, руками выделывают разные акробатические штуки... Иной сидит, положив голову на ладони, и смотрит в воздух беспредметно: он мечтает о матери, сестрах, о соседнем саде помещика, о пруде, в котором ловил карасей... и урок ему нейдет на ум. Некоторые, зажмурив глаза и стараясь попасть пальцем в палец, гадают, будет ли сечь завтра учитель или нет, и когда выходит — будет, то соображают, где бы взять денег в долг, чтобы подкупить авдитора, а за книжку и не думают браться. Иные сидят обессмыслевши и млеют в тоске неисходной, ожидая скоро ли пройдут три узаконенных часа и ударит благодатный звонок, возвещающий ужин, тупо глядя на тускло горящую лампу. У этих бурсаков не хватает силы воли взяться за урок. Но что это значит? — спросит читатель. — Неужели занимательнее читать страничку снизу вверх, как это делают некоторые для развлечения, нежели сверху вниз?.. Да пожалуй, что и занимательнее. Недаром же сложилась в бурсе песня, которая говорит, что «блаженны народы, не ведающие наук», что нужно иметь «крепкую природу» для училищных «мук», что ученик, идя в класс, «воет», он «раб», его «терзают». Песня, переходящая от поколения к поколению, недаром сложилась. Главное свойство педагогической системы в бурсе — это долбня, долбня ужасающая и мертвящая. Она проникала в кровь и кости ученика. Пропустить букву, переставить слово считалось преступлением. Ученики, сидя над книгою, повторяли без конца и без смыслу: «стыд и срам, стыд и срам, стыд и срам... потом, потом... постигли, стигли, стигли... стыд и срам потом постигли...». Такая египетская работа продолжалась до тех пор, пока навеки нерушимо не запечатлевалось в голове ученика «стыд и срам». Сильно мучился воспитанник во время урока, так что учение здесь является физическим страданием, которое и выразилось в песне: «Сколь блаженны те народы». При глухой долбне замечательны в училищной науке возражения. Педагоги получали воспитание схоластическое, произошли всевозможную синекдоху и гиперболу, острием священной хрии вскормлены, воспитаны тою философией, которая учит, что «все люди смертны, Кай — человек, следовательно Кай смертей» или что «все люди бессмертны, Кай — человек, следовательно Кай бессмертен», что «душа соединяется с телом по однажды установленному закону», что «законы тожества и противоречия неукоснительно вытекают из нашего я или из нашего самосознания», что «где является свет, там уничтожается тьма», что «смирение есть источник всякого блага, а вольнодумство пагубно и зазорно» и т. п. Они упражнялись в диалектике, разрешая такие, например, вопросы: «может ли диавол согрешить?», «сущность духа подлежит ли в загробной жизни мертвенному состоянию?», «первородный грех содержит ли в себе, как в зародыше, грехи смертные, произвольные и невольные?», «что чему предшествует: вера любви или любовь вере?» и т. п. Окончательно же окрепли их мозги в диспутах, когда они победоносно витийствовали на одну и ту же тему pro и contra [за и против (лат.)], смотря по тому, как прикажет начальство, причем пускались в дело все сто форм схоластических предложений, все роды и виды софизмов и паралогизмов. Еще во время детства у них явилось расположение разрешать: «что такое сущность?», «что такое целое?», «спасется ли Сократ и другие благочестивые философы язычества или нет?», и им очень хотелось, чтобы нет. Особенно же любили учителя доказывать, что человек есть существо бессмертное, одаренное свободно-разумной душою, царь вселенной, — хотя странно, в действительной жизни они едва ли не обнаруживали того убеждения, что человек есть не более не менее, как бесперый петух. Все это слышалось в возражениях педагогов. Ученик до боли в висках напрягал голову, когда приходилось разрешать великие вопросы педагогов-философов, но, к благополучию его, возражения давались редко и вообще считались ученою роскошью. Над всем царила всепоглощающая долбня... Что же удивительного, что такая наука поселяла только отвращение в ученике и что он скорее начнет играть в плевки или проденет из носу в рот нитку, нежели станет учить урок? Ученик, вступая в училище из-под родительского крова, скоро чувствовал, что с ним совершается что-то новое, никогда им не испытанное, как будто пред глазами его опускаются сети одна за другою, в бесконечном ряде, и мешают видеть предметы ясно; что голова его перестала действовать любознательно и смело и сделалась похожа на какой-то препарат, в котором стоит пожать пружину — и вот рот раскрывается и начинает выкидывать слова, а в словах — удивительно! — нет мысли, как бывало прежде. Только ученики, соединившие в себе способность долбить со способностью отвечать на возражения, никогда не задумывались над уроком. Но для этого надо было родиться ''башкой''. Бывали удивительные башки. Так, некто Светозаров выучил из латинского лексикона Розанова слова и фразы на четыре буквы; начав с «A, ab, abc», он отхватывал несколько печатных листов, не пропуская ни одного слова, и такой подвиг был предпринят единственно из любви к искусству. Но немногие были способны к училищным работам; большинству они давались трудно, и лишь розги заставляли заниматься. Вон Данило Песков, мальчик умный и прилежный, но решительно неспособный долбить слово в слово, просидев над книгой два часа с половиной, поводит помутившимися глазами... и что же?.. он видит, многие измучились еще более, чем он, многие еще доканчивают свою порцию из учебников, озабоченно вычитывая урок и подняв голову кверху, как пьющие куры. Иные чуть не плачут, потому что невысокий балл будет выставлен против их фамилии в нотате. Один, желая возбудить в себе энергию, треплет сам себя за волоса... Э, бедняга, хоть сам-то пожалей себя! брось ты книгу под парту либо наплюй в нее — все равно завтра твое тело будет страдать под лозами... ступай-ка, дружище, в Камчатку — там легче живется; а дельных знаний у камчатников, право, не меньше, нежели у самого закаленного башки. Ученик, вглядываясь в измученные долбнею лица товарищей, невольно спрашивает себя: «Зачем эти труды и страдания? к чему эта возня с утра до вечера над опротивевшим учебником? разве мы не люди?». Среди таких размышлений выскочит без спросу, сам собою, кончик урока и простучит всеми словами в голове. Под конец занятия у прилежного ученика голова измается; в ней не слышно ни одной мысли, хотя и являются они, послушные сцеплению идей, как это бывает с человеком во сне. Невесела картина класса... Лица у всех скучные и апатические, а последние полчаса идут тихо, и, кажется, конца не будет занятию... Счастлив, кто уснуть сумел, сидя за партой: он и не заметит, как подойдет минута, возвещающая ужин. Но вечер кончился очень занимательно. Минут за тридцать до звонка явился в классе Семенов. Бледный и дрожащий от волнения, вошел он в комнату и, потупясь, ни на кого не глядя, отправился на свое место. Занятная оживилась: все смотрели на него. Семенов чувствовал, что на него обращены сотни любопытных и злобных глаз, холодно было у него на душе, и замер он в каком-то окаменелом состоянии. Он ждал чего-то. Минуты через четыре снова отворилась дверь; среди холодного пара, ворвавшегося с улицы в комнату, показались четыре солдатские фигуры — служителя при училище: один из них был Захаренко, другой Кропченко — на них была обязанность сечь учеников; двое других, Цепка и Еловый, обыкновенно держали учеников за ноги и за голову во время сечения. Мертвая тишина настала в классе... Тавля побледнел и тяжело дышал. Скоро явился инспектор, огромного роста и мрачного вида. Все встали. Он, ни слова не говоря, прошелся по классу, по временам останавливаясь у парт, и ученик, около которого он останавливался, дрожал и трепетал всем телом... Наконец инспектор остановился около Тавли... Тавля готов был провалиться сквозь землю. — К порогу! — сказал ему инспектор после некоторого молчания. — Я... — хотел было оправдываться Тавля. — К порогу! — крикнул инспектор. — Я заступался за него... он не понял... Инспектор был сильнее всякого бурсака. Он схватил Тавлю за волосы и дал ему трепку; потом наклонил его за волоса лбом к парте, а другой рукой, кулаком, ударил ему в спину, так что гул раздался от здорового удара по крепкой спине; потом, откинув Тавлю назад, инспектор закричал: — К порогу! Тавля после этого не смел рта разинуть. Он отправился к порогу, разделся медленно, лег на грязный пол голым брюхом; на плеча и ноги его сели Цепка и Еловый... — Хорошенько его! — сказал инспектор. Захаренко и Кропченко взмахнули с двух сторон лозами; лозы впились в тело Тавли, и он, дико крича, стал оправдываться, говоря, что он хотел заступиться за Семенова, а тот не понял, в чем дело, и укусил ему руку. Инспектор не обращал внимания на его вопли. Долго секли Тавлю и жестоко. Инспектор с сосредоточенной злобой ходил по классу, ни слова не говоря, а это был дурной признак: когда он кричал и ругался, тогда криком и руганью истощался гнев... Ученики шепотом считали число ударов и насчитали уже восемьдесят. Тавля все кричал «не виноват!», божился господом богом, клялся отцом и матерью под лозами. Гороблагодатский злобно смотрел то на инспектора, то на Семенова; Семенов не понимал сам себя: и тени наслаждения местью не было в его сердце, он почти трясся всем телом от предчувствия чего-то страшного, необъяснимого. Бог знает, на что бы он согласился, чтобы только не секли Тавлю в эту минуту. Тавля вынес уже более ста ударов, голос его от крику начал хрипнуть, но все он продолжал кричать: «Не виноват, ей-богу, не виноват... напрасно!». Но он должен был вынести полтораста. — Довольно, — сказал инспектор и прошелся по комнате. Все ожидали, что будет далее. — Цензор! — сказал инспектор. — Здесь, — отозвался цензор. — Кто еще сек Семенова? — Я не знаю... меня... — Что? — крикнул грозно инспектор. — Меня не было в классе... — А, тебя не было, скот эдакой, в классе!.. Завтра буду сечь десятого, а начну с тебя... И тебя отпорю, — сказал он Гороблагодатскому, — и тебя, — сказал он Хорю. Потом инспектор указал еще на несколько лиц. Гороблагодатский грубовато ответил: — Я не виноват ни в чем... — Ты всегда виноват, подлец ты эдакой, и каждую минуту тебя драть следует... — Я не виноват, — ответил резко Гороблагодатский. — Ты грубить еще вздумал, скотина? — закричал инспектор с яростью. Гороблагодатский замолчал, но все-таки, стиснув зубы, взглянул с ненавистью на инспектора... Выругав весь класс, инспектор отправился домой. На товарищество напал панический страх. В училище бывали случаи, что не только секли десятого, но секли поголовно весь класс. Никто не мог сказать наверное, будут его завтра сечь или нет. Лица вытянулись; некоторые были бледны; двое городских тихонько от товарищей плакали: что, если по счету придешься в списке инспектора десятым?.. Только Гороблагодатский проворчал: «не репу сеять!» и остервенился в душе своей и с наслаждением смотрел на Тавлю, который не мог ни стать, ни сесть после экзекуции. Гороблагодатский намеревался идти к Семенову и избить его окончательно; он уже сказал себе: «семь бед — один ответ»; но вдруг лицо его озарилось новой мыслью, он злорадостно усмехнулся и проговорил: — ''Пфимфа''! Семенов совершенно замер... Он был в том состоянии, когда человек чувствует, что над ним поднят кулак, готовый упасть на его темя каждую минуту, и он каждую минуту ждет удара тяжелого. Он был точно стиснут и сдавлен со всех сторон... дышать почти нельзя... Черти, черти! какие минуты приходилось переживать бурсаку... — Пфимфа! — сказал Гороблагодатский, подходя к цензору, и стали они шептаться... Ударил звонок к ужину. Сердца несколько повеселели... — Становись в пары! — закричал цензор... Минуты через две ученики отправились в столовую и, пропевши в пятьсот голосов «Отче наш», принялись за скудную пищу... Когда толпа обратно валила из столовой, цензор подошел к Бенелявдову и повторил загадочное слово: — Пфимфа! — Следует! — ответил Бенелявдов. Уже в обители священной Привратник запер крепко вход, И схимник в келье единенной На сон грядущий preces [молитвы] чтет... Морфей на город сыплет маки, Заснул народ мастеровой; Одни не дремлют лишь собаки, Да кой-где вскрикнет часовой... Вторично петухи кричали... Был ночи час; все крепко спали... Так «Семинариада» описывает ночь... Во втором этаже, по правую руку огромного училищного двора, помещаются 6, 7, 8, 9 и 10-й номера спален. Эти спальни соединены между собой. Задний отдел трех номеров носил название ''Сапога''. Это были спальни своекоштных; поэтому утром и вечером, особенно в первые недели после больших праздников, в Сапоге и других двух комнатах открывался чисто обжорный ряд. Сюда стекалось все училище; ученики толпами переходили от одной кровати к другой; из под кроватей, числом до двухсот в этих номерах, выдвигались сундуки, наполненные, кроме книг, разными съестными припасами. С дома, особенно с деревень, привозились в запас огромные белые хлебы, масло, толокно, грибы в сметане, моченые яблоки. От этих припасов отделялись особого рода запахи и наполняли собою воздух; с этими запахами мешались нецензурные миазмы; от стен, промерзавших зимою в сильные морозы насквозь, несла сырость, сальные свечи в шандалах делали атмосферу горькою и едкою, и ко всему этому надо прибавить, что в углу у дверей стоял огромный ушат, наполненный до половины какою-то жидкостью и заменявший место нечистот. К такой ядовитой атмосфере должен был привыкать ученик, и поверит ли кто, что большинство, живя в зараженном воздухе, утрачивало наконец способность чувствовать отвращение к нему!.. Другая беда — холод был для ученика более невыносим. Начальство печей не топило по неделе; ученики воровали дрова, но это не всегда случалось, и товарищество, ложась под холодные одеяла, должно было покрываться своими шубами и шинелями. Огромные комнаты спален, со столбами посредине, как и в классах, слабо освещались, и темные тени ложились полосами по кроватям. Ученики храпели и бредили; некоторые во сне скрипели зубами. Доскажем последние события зимнего вечера в бурсе. Из комнат Сапога неожиданно появилась фигура и отправилась в угол девятого номера; там поднялись еще две фигуры... Между ними начались совещания. — У тебя пфимфа? — спрашивал один. — У меня. — Давай сюда. Все три фигуры отправились в угол и там остановились около кровати Семенова... Один из участников держал в руках сверток бумаги в виде конуса, набитый хлопчаткою. Это и была пфимфа, одно из варварских изобретений бурсы. Державший пфимфу босыми ногами подкрался к Семенову. Он зажег вату с широкого отверстия свертка, а узким осторожно вставил в нос Семенову. Семенов было сделал во сне движение, но державший пфимфу сильно дунул в горящую вату; густая струя серного дыму охватила мозги Семенова; он застонал в беспамятстве. После второго, еще сильнейшего дуновения он соскочил, как сумасшедший. Он усиливался крикнуть, но вся внутренность его груди была обожжена и прокопчена дымом. Задыхаясь, он упал на кровать. Участники этого инквизиторского дела тотчас же скрылись. Слышалось глубокое храпенье Семенова, прерываемое тяжкими стонами. На другой день его замертво стащили в больницу. Доктор понять не мог, что такое случилось с Семеновым, а когда сам Семенов очувствовался и получил способность говорить, то оказалось, что он сам не помнит, что с ним было. Начальство подозревало, что враги Семенова что-нибудь да сделали с ним, но разыскать ничего не могло. На другой день были многие пересечены в училище, и многие напрасно... '''1862''' === БУРСАЦКИЕ ТИПЫ. ОЧЕРК ВТОРОЙ === Три часа утра. В спальне, именуемой ''Сапог'', все покоится. Слышится храп и легкий бред; некоторые скрипят во сне зубами, чего терпеть не могли бурсаки и за что нередко набивали рот скрипевшего золою с целью отучить от дурной привычки; иные стонут от прилившей крови к голове и груди, а завтра рассказывать будут, как их домовой душил. Только после усиленного вглядывания в мрак, наполняющий воздух Сапога, можно рассмотреть множество бурсацких тел, брошенных на кровати и покрытых поверх одеял шубами, халатами, накидками и обносками разного рода. В углу кто-то поднялся и на босую ногу, крадучись осторожно, начал обходить кровати. Он останавливался изредка там и сям и потом продолжал путь далее. Это был училищный вор, знаменитый некогда Аксютка. Один спящий юноша был покрыт волчьей шубой. В той шубе много было паразитов, которые наконец доняли бурсака. Он разбросался, шуба свесилась на пол, одной лишь половиной покрывая спящего. Аксютка наклонился к изголовью товарища, отыскал ворот шубы и, сдернув ее с бурсака в один миг, мгновенно скрылся. Искусанное тело скраденного горело огнем, прохладный воздух освежил его, и он благодаря Аксютке уснул сладко и спокойно. Аксютка между тем успел запрятать шубу впредь до распоряжения ею, после чего отправился в свой угол, где и заснул невинным сном праведника. Четыре часа. Вошел Захаренко. (На нем, кроме обязанности сечь учеников, лежала еще обязанность будить их и возвещать колокольчиком начало и конец классов). Он, проходя по рядам между кроватями, звонил яро над головами спящих направо и налево. Ученики вскакивали, чесали бока и ''овчину'' на голове, отплевывались, зевали и крестили рты; иные тупо глядели, не понимая сразу, зачем их будят в такую рань, и опять тяжело падали на постели. — В баню! в баню! — провозглашал Захаренко. — Эй, вы!.. И-го-го-го! — загреготал кто-то. В баню пускали по утрам раным-раненько. Срам было днем выпустить в город эту массу бурсаков, точно сволочь Петра Амьенского, грязных, истасканных, в разнородной одежде, никогда не ходивших скромно, но всегда с нахальством, присвистом и греготом, стремящихся рассыпать скандалы на всю окрестность. В продолжение всей истории училищной жизни только и был один случай, когда днем отпустили бурсаков в баню, но после начальство долго раскаивалось в своем распоряжении. Но об этом после. — Живо! — крикнул спальный старший. — Подымайся! — кто-то заревел неистовым, раздирающим уши и душу голосом. — Грешные тела мыть! — отвечали еще неистовее. Спальня Сапога наполнилась шумом. Скоро и охотно одевались бурсаки, потому что баня для учеников была чем-то вроде праздника. Выдвигаются сундуки; у кого есть чистое белье, связывают узлы; у кого есть деньжонки, запасаются грошами; всем весело, потому что хоть раз в две недели бурсаки подышат свежим воздухом и увидят иные, не казенные лица, а главное — день бани для бурсака был днем разнообразных промыслов и похождений. — В пары! — командовал старший. Установились в пары. — Марш! Длинной вереницей отправились из спальни Сапога. На лестнице они повстречали еще своекоштных, к хвосту их пристали еще несколько номеров; у ворот их ожидали номера казенных учеников. Только городские остались в училище. Они ходили в баню дома, по субботам. Во главе ополчения стоял ''Еловый'', солдат из училищной прислуги. Ему было поручено от начальства наблюдать порядок и тишину. Понятно, что порядку и тишины не могло быть под надзором такого педагога, как солдат Еловый. Огромной змеей извивались по мосткам пар двести с лишком, заворачивая из училищных ворот на монастырский двор. Гвалт, смех и неприличные остроты потрясли воздух святыни. Схимник в ''келье единенной'', заслыша гуденье и шум мирской, усерднее и теплее стал молиться о грехах людского рода. Ученикам повстречался рыжий монастырский сторож, до безобразия огромного роста. Сторож редко упускал случай посмеяться над бурсаками, когда бурсаки шли в баню либо по праздникам в город. Ученики насолили чем-то ему. — А, вот и вшивая команда! — сказал он проходившим мимо него ученикам. — Блином подавился! — отвечали ему. Ученикам известно было, что сторож однажды на масленице, не сходя с места, съел семьдесят три блина и выпил четверть ведра ''сиводеру'', то есть водки. — Отчего это леса вздорожали? — спрашивал сторож. — Тебе блины пекли. — Черти! на порку вам пошло! — Рыжий, да ты никак на коне? Али вправду такой длинный? — Златорунный! — Веха! — Каланча! На сторожа градом сыпались насмешки. Где ж одному человеку переговорить более двухсот крепко острящих бурсаков? Он едва успел вставить свое слово: — Слышь, паршивая команда, не воровать на базаре! В него ''Сатана'' пустил ком грязи. Сторож стал лаяться на чем свет стоит. Когда проходили последние пар семьдесят, затеялась оркестрованная брань. — Блин, блин, блин! — запел кто-то. Сторож не знал, что предпринять; голосу его не было слышно. Когда мимо его прошли все, когда слово ''блин'' раздавалось далеко, он крикнул вслед утекающей бурсы: — Сволочь отпетая! Всех вас перепороть следует! Издалека откуда-то едва слышно донеслось: — Бли-и-н! Сторож плюнул; ударили в колокол, он перекрестился набожно и пошел к утрени. Бурса двигалась, большинство правым плечом вперед, по базару. Город спал еще. Бурсаки рассыпали целую серию скандалов Собаки, которых такое обилие в наших святорусских городах, ищут спозаранку, чем бы напитать свое животное чрево; бурсак не упустит случая и непременно метнет в собаку камнем. Шествие их знаменуется порчею разных предметов, без всякого смысла и пользы для себя, а просто из эстетического наслаждения разрушать и пакостить. Вон ''Мехалка'' раскачал тумбу, выдернул ее из земли и бросил на середину улицы. Хохочет животное. Идут ученики мимо двора с окнами в нижнем этаже и барабанят в рамы, нарушая мирный сон горожан. Старушка плетется куда-то и, повстречавшись с бурсой, крестится, спешит на другую сторону улицы и шепчет: — Господи! да это никак бурса тронулась! Хорошо, что она догадалась перейти на другую сторону, а то нашлись бы охотники сделать ей ''смазь'', и ''верховую'', и ''боковую'', и ''всеобщую''. Едет ломовой извозчик. Аксютка пресерьезно обратился к нему: — Дядя, а дядя! — Чаво тебе? — отвечал тот благодушно. — А зачем, братец, ты гужи-то съел? Крючники, лабазники и ломовой народ терпеть не могут, когда их обзывают гужеедами. — Рукавицей закусил! — прибавил кто-то. Мужик озлился и загнул им крутую брань. Когда шли по берегу реки, на которой уже стояли весенние суда. Сатана сделал предложение: — Господа, крикнемте «посматривай!». — Начинай! Сатана начал, и вслед за ним пастей в сорок раздалось над рекой: «посматривай!». На барках мужики с переполоху повскакивали, не понимая, что бы значил такой громадный крик. Когда они разобрали, в чем дело, начали ругаться; слышалось даже: — Эх, ребята, в колье их! На это им ответом было: — Тупорылые! Аншпуг съели! — Посматривай! — хватили бурсаки что есть силы. Над рекой повисла крепкая ругань. Наконец под предводительством солдата-педагога Елового ученики добрались и до торговых бань. Пары остановились. Еловый у двери пропускал по паре, выдавая казеннокоштным по миньятюрному кусочку мыла. Своекоштным не полагалось. Затем пары отправлялись в предбанник, по дороге покупая веник и мочалку, потому что ни того, ни другого казна не давала ученикам. Пары бегом бежали одна за другой, бросаясь в двери предбанника. В дверях была давка: всякий спешил захватить шайку, которых не хватало по крайней мере для третьей части учеников, вследствие чего они должны были сидеть около часу, дожидаясь, пока кто-нибудь не освободится. При этом Аксютка с Сатаной, разумеется, были с шайками. Чрез четверть часа баня наполнилась народом, огласившим воздух бесшабашным гвалтом. Негде было яблоку упасть; все скамейки заняты; иные сидят на полу, иные забрались в ящики, устраиваемые для одежды моющихся. Старшие, цензора и прочие власти занимают отдельную, довольно чистенькую комнатку, назначаемую содержателем для лиц почетных. Дети, потешаясь, хлещут друг друга ладонями по голому телу. Большинство отправилось в паровую баню. Бурсаки страстно любят париться. Полок брали приступом; изредка слышались затрещины, которых бурсак вкушает при всяком случае достаточное количество. Тавля стащил кого-то за волоса, со ''своего'', как он говорил, места. — Катька! — кричит Тавля. — Что? — отвечает тот подобострастно. — Поддай еще! — Не надо, — отвечают голоса. — Я вам дам не надо! — А в ''рождество'' (лицо) хочешь? Это был голос Бенелявдова. С ним Тавля не стал разговаривать. Он опять кричит: — Катька! встань предо мной, как лист перед травой! Катька явился. — Окати меня. Окатил. — Парь меня! Катька парит его. Тавля от удовольствия страшно грегочет. На полке продолжалась возня; стонут, грегочут, визг с присвистом и хлест горячего березняка. Вот пробирается несчастный ''Лягва''. Он был пария бурсы. У Лягвы какое-то скверное, точно гнилое лицо, в пятнах, рябое; про это лицо бурсаки говорили, что на нем ножи точить можно. Куда он ни приходил, воздух делался противным и вредным для легких, потому что этот запах у него был и за пазухой, и на спине, и в карманах, и в волосах. Это несчастное существо, право, кажется, перестало быть человеком, было просто живое и ходячее тело человечье. Проклятая бурса сгноила Лягву, буквально сгноила Лягву. Товарищи не то чтобы ненавидели его, а чувствовали к нему отвращение, и даже редко кто находил удовольствие обижать его. Не поверят, что из пятисот человек в продолжение восьми лет не нашлось никого, кто бы решился не только дать ему руку, но и сказать ласковое слово. Не только ученики его презирали, но даже начальство и прислуга. Мы сказали, что бурса сгноила его тело: это в собственном смысле надо понимать. Он должен был по приговору начальства и товарищества жить и ночевать в спальне, которая была отведена для таких же, как он, отторженников бурсы, двенадцати человек. Дело в том, что были ученики, страдавшие известною болезнью, которая в детском возрасте не составляет еще болезни, а зависит от неразвитости организма. Никто о них не заботился, не лечил. Бурсацкая казна не купила для них даже клеенки, чтобы предохранить тюфяки от сырости и гнили; вместо этого страдавших этой болезнью имели обыкновение в училище сечь голенищами. Честное слово, что в тюфяках заводились черви, и несчастные должны были спать чисто на гноищах. Спросят, отчего же эти ученики сами себя не жалели и не просушивали своих тюфяков по утрам? Попадая в каторжный номер, в котором приходилось дышать положительно зараженным, ядовитым воздухом, ощущать под своим телом ежедневно рой червей, быть в презрении у всех — они делались до цинизма неопрятны и вполне равнодушны к своей личности; они сами себя презирали. Вот факт: Лягва дошел то того, что глотал мух и других насекомых, съел однажды лист бумаги, вымазанный деревянным маслом, ел сальные огарки. Лягва уныло шатался по бане, высматривая, где бы добыть шайку. Он подошел к Хорю, тоскливо и каким-то дряблым голосом проговорил: — Дай шаечки, когда вымоешься. Нищий второуездного класса Хорь даже по отношению к Лягве сумел выдержать роль нищего. Он отвечал: — Три копейки, так дам. — У меня самого только две. — Давай их. — Что же у меня останется? — Ну, давай пять пар костяшек. — У меня их нет. — Убирайся же к черту, fraterculus (братец)! Он подошел к Сатане, которому, кроме этого, было другое прозвище: Ipse (сам). Его никогда не звали собственным именем, и мы не будем звать его. Черти, смотря по тому, к какой нации они принадлежат, бывают разного рода. Есть черт немецкий, черт английский, черт французский и проч. Он ни на одного из них не походит. Ipse был даже и не русский черт; наш национальный бес честен, весел и отчасти глуповат: так он представляется в народных сказках и легендах. Ipse был черт-самородок, дух того ада, которому имя бурса. В качестве черта он и служил такому человеку, каков вор Аксютка. Его прозвали Сатаной за его характерец. В училище существовал нелепый обычай ''дразнить'' товарищей, особенно новичков. Я сейчас объясню, что это значит. Соглашались трое или четверо подразнить кого-нибудь. Они приставали к своей жертве. Сначала насмехались над ней и ругали ее, потом начинались пощипыванья, наконец дело кончалось швычками, смазями, плюходействием. Задача таких невинных развлечений состояла в том, чтобы довести свою жертву до бешенства и слез. Когда цель достигалась, мучители с хохотом бросали свою жертву, которую часто доводили до самозабвения и остервенения; так ''Asinus'' (осел) прошиб кочергой голову ''Идола'', который вывел его из себя. В такого рода потехах всегда принимал деятельное участие Сатана; вряд ли был другой мастер дразнить, как Ipse. Он решался раздражать даже тех, кто был сильнее его. Назойливее, неотвязчивое Сатаны трудно себе представить что-нибудь. Иногда он систематически привязывался с утра до вечера, в продолжение трех дней и более, не давая ни на минуту покоя. Его часто бивали, и жестоко, но ему все было нипочем. Он был какой-то околоченный, деревянный. Только Аксютка мог укрощать его, но и то потому, что Сагана благоговел перед бурсацким гением Аксютки. К такого рода господину обратился с просьбою о шайке Лягва. — А ''вывернись''! — отвечал ему Сатана. — Мне не вывернуться. — Волоса ведь мокрые? — Я не окачивался. — Окатись! вот и шайку дам. — Нет, не могу. Лягва встал в раздумье, не зная, вывернуться или нет. Когда предлагали ''вывернуться'', то ученик подставлял свои волоса, которые партнер и забирал в пясть. Ученик должен был высвободить свои волоса. Державший за волоса имел право запустить свою пятерню только раз в голову товарища, и когда мало-помалу освобождались волоса, он не имел права углубляться в них вторично. Мокрые волоса многие вывертывали очень ловко. Впрочем, бывали артисты, которые решались вывертываться и с сухими волосами: к числу таких принадлежал сам Сатана. Ipse, видя, что Лягва не решается, сказал: — Ну ладно, подожди, только вымоюсь. — Вот спасибо-то! — отвечал Лягва радостно. Он носил воду Сатане, окачивал его, стараясь выслужиться и получить шайку; наконец Сатана вымылся, и Лягва с радостным выражением лица протянул руку к шайке. — Эй, ребята! — закричал Сатана. — Что же ты, Ipse? Но голос Лягвы вопиял, как в пустыне. Человек пятнадцать налетело на призыв Сатаны. — На шарап! Сатана покатил шайку по скользкому полу. Все бросились на нее самым хищным образом. Толкотня, шум, ругань и затрещины. Наконец, когда вымылись многие, шаек освободилось достаточное количество. Лягва добыл шайку и начал с ожесточением намыливать голову, но лишь только волоса его и лицо покрылись густой пеной мыла, как Сатана, вернувшийся зачем-то в баню, вырвал у него шайку и сделал ему смазь всеобщую. Лягва в испуге раскрыл широко глаза, пена пробралась за ресницы, и он ощутил в них едкое щипанье, но делать было нечего; прищуриваясь и протирая глаза, он добрался кое-как до крана и промыл здесь их. Между тем многие уже вымылись; сделалось гораздо тише в бане, хотя и слышны были иногда греготанье, брань и проч., что читатель, ознакомясь несколько с бытом бурсы, сам уже может вообразить себе. Перейдемте в предбанник. Гардеробщик выдавал казенным белье. Ученики отправлялись в училище не парами, а кто успел вымыться, тот и убирался восвояси. Вот тут-то и наступал праздник бурсы. — Теперь, дедушка, следует ''двинуть от всех скорбей'', — говорил Бенелявдов Гороблагодатскому. — То есть ''столбуху'' водки, яже паче всякого глаголемого бога или чтилища? — В ''Зеленецкий'' (кабак) ''дерганем''. — Только вот что: первая перемена Долбежина. — Так что же? — Заметит — ''отчехвостит'' (высечет). — С какой стати он заметит? — Развезет после бани-то натощак. — А мы сначала потрескаем, а потом разопьем одну лишь ''штофендию''. — А, была не была, идет! — Так ''наяривай'' (действуй), живо! При банях всегда бывают торговцы, которые продают сбитень, молоко, кислые щи, квас, булки, сайки, кренделя и пряники. Здесь идет великое столованье. Человек двадцать едят и пьют. Второкурсные бесстыдно, а напротив — важно и с сознанием своего достоинства, пожирают и пьют чужое. Докрасна распаренные лица бурсаков дышат наслаждением. Нищий второуездного класса Хорь шатается между гостями и, по обыкновению, ''кальячит''. Ему сегодня везет: там ему отщипнут кусочек булки, здесь он просит: «дай, голубчик, разок хлебнуть» — и ему дают благосклонно, после чего датель продолжает пить из того же стакана. Только аристократы заседают в трактире, виноторговле или кабаке, смотря по вкусу и расположению духа. Огромное большинство не может полакомиться и двухгрошовым стаканом сбитня или полуторакопеечною булкою. Оно смотрит с завистью и жадностью на угощающихся, особенно, на второкурсных, и щелкает зубами. Из этого большинства выделилась довольно большая масса учеников, которые не останавливались глазеть около лавочки предбанника или ''кальячить'', а отправлялись на промысел, высматривая по улицам и базару, нельзя ли где-нибудь что-либо стянуть. Аксютка, однако, успел стащить сайку в лавочке же. Шли кучками и вразбивку ученики. В эту минуту вся торговля окрест трепетала. Надобно заметить характеристическую черту бурсацкой морали: воровство считалось предосудительным только относительно товарищества. Было три сферы, которые по нравственному отношению к ним бурсака были совершенно отличны одна от другой. Первая сфера — товарищество, вторая — общество, то есть все, что было вне стен училищных, за воротами его: здесь воровство и скандалы одобрялись бурсацкой коммуной, особенно когда дело велось хитро, ловко и остроумно. Но в таких отношениях к обществу не было злости или мести; позволялось красть только съедобное: поэтому обокрасть лавочника, разносчика, сидельца уличного — ничего, а украсть, хоть бы на стороне, деньги, одежду и тому подобное считалось и в самом товариществе мерзостью. Третья сфера — начальство: ученики гадили ему злорадостно и с местию. Так сложилась бурсацкая этика. Теперь понятно, отчего это, когда Аксютка стянул сайку, никто из видевших его товарищей не остановил его: то было бы в глазах бурсы фискальством. Теперь также понятно, отчего это в бурсацком языке так много самобытных фраз и речений, выражающих понятие кражи: вот откуда все эти ''сбондили, сляпсили, сперли, стибрили, объегорили'' и тому подобные. Наши герои и пошли бондить, ляпсить, переть, тибрить, объегоривать. Главными героями были Аксютка и Сатана — ''единый'' и как бы ''единственный'' (выражение из одного нелепого, варварским языком изложенного учебника бурсы). — Сатана! — Что тебе? — Ipse! — крикнул Аксютка. — Да что тебе? — Потирай руки! — Значит, на ''левую ногу можно обделать'' (надуть кого-нибудь, украсть)? — Уж ты помалчивай. — ''Купим на пятак, сожрем на четвертак''! — Вот тебе гривенник, — сказал Аксютка. — Что расщедрился вдруг? — Пойдем в мелочную: видишь, отворена уж. Ты торгуйся, да, смотри, по мелочам; муки, скажи, для приболтки в суп, на ''кипеечку'' (копеечку), цикорьицы на грош, перечку на кипеечку, лучку на грош, клею на кипеечку, махорки на грош, леденчиков и постного маслица уже на две. — Во что же масла-то брать? — Да ты Сатана ли? Ты ли мой любезный Ipse? Аксютка сделал ему смазь всеобщую. Сатана не рассердился на него, предвидя поживу. Он только, по обыкновению, сделал из фалд нанкового сюртука хвост и описал им три круга в воздухе, приговаривая: — Я Ipse. Аксютка стал объяснять ему: — По мелочам будешь брать, дольше времени пройдет. Когда спросишь маслица, скажи, что забыл дома бутылочку, и не отставай, проси посудинки. — ''Облапошим''! Аксен, ты умнее Сатаны! — Ты должен звать меня: Аксен Иваныч. Сатане была пожалована при этом смазь. Сатана вытянулся во фрунт, сделал себе на голове пальцами рожки, сделал на своей широкой роже смазь ''вселенскую'' и в заключение вернул хвостом трижды. Прозвали его Сатаной, и недаром: как есть сатана, с хвостом и рогами. План их вполне удался. У Аксютки через четверть часа оказалось краденого: две булки, банка малинового варенья, краюха полубелого хлеба и десятка два картофелю. Ноздри Аксютки раздувались, как маленькие паруса, — всегдашний признак того, что он либо хочет украсть, либо украл уже. — Теперь, ''скакая играше веселыми ногами, в кабачару''! — скомандовал невинный мальчик Аксюша. Другое невинное дитя, мальчик Ipse, скорчил рожу на номер седьмой, на которой выразились радость и ободрение. — Знаешь, что я ''отмочил''? — Что? — Наплевал в кадушку с капустой. — И-го-го-го! — заржало ''сатанинское'' горло. Училищный и уличный тать Аксютка был человек необыкновенный, талантливый, человек сильной воли и крепкого ума, но его сгубила бурса (впрочем, отчасти и домашнее воспитание), как она сгубила сотни и сотни несчастных людей. В самой системе и характере его воровства сказалась сильная натура, — сильная, но погибшая нравственно. Он воровал артистически. Этот каторгорожденный не мог стянуть без того, чтобы зло не подшутить над тем, у кого он крал. Когда он забирался в сундук, ''ляпсил'' булку, ''тибрил'' бумагу, ''бондил'' книгу и проч., — где бы другому бежать, а он не то: он сходит за каменьями или грязью и накладет их в сундук вместо краденого. Иные, зная его как вора и желая задобрить (случается, у нас и не в бурсе задобривают воров, чтобы они не нагадили), приходили к нему с приношениями, но он отказывался от приношений, играя роль честного человека, которого оскорбляет взятка. Вот пример. Прислали из деревни одному ученику мешочек толокна. Он знал, что Аксютка видел присылку, и был вполне убежден, что Аксютка украдет толокно; поэтому ученик забежал к Аксютке с акциденцией, предлагая ему около двух горстей толокна. Аксютка сказал: «Я не могу есть толокна». А у самого ноздри поднялись и опустились. Аксютка пожелал сыграть остроумно-воровскую штуку. Когда успокоенный товарищ задвинул в парту мешок с толокном, Аксютка подкрался легче, нежели блоха скачет по полу, под парту ''толоконника'' и выкрал мешок. Сряду же после этого он подошел к ''толоконнику'' и умиляющим голосом сказал ему: «Братец, ты обещал мне толоконца, так дай». Тот полез в парту; толокна не оказалось. Аксютка обругал его, сказав: «Свинья! обещал, а не даешь; я за это тебе отплачу!» — отвернулся; ноздри его раздувались, как паруса, а на роже отсвечивалось сознание своей силы в воровстве. Через полчаса он подошел к окраденному им товарищу и сказал: «Не хочешь ли толоконца?». Аксютка держал на ладони толокно. «Это мое?» — «Нет, мне самому мамаша прислала». — «Скотина, ведь у тебя и матери-то нет!» — «Я говорю про крестную мамашу». Таков был Аксютка. Особенно он был искусник ''меняться ножами''. Здесь мы опишем еще один характеристический обычай бурсы. Обыкновенно кто-нибудь кричал: «С кем ножичками меняться?». Когда выискивался охотник на мену, тогда между ними начиналась следующая проделка. Оба они выставляли напоказ друг другу только концы ножей; тогда следовало угадать, стоит ли решаться на мену, чтобы вместо хорошего ножа не пришлось получить дурной. Вот в этом-то деле был особенно искусен Аксютка. Мы убеждены, что его участь — каторга. По исключении из училища он сначала поселился на постоялом дворе, где за три копейки суточного жалованья, при ночлеге и харчах хозяйских, он рубил капусту, таскал дрова, топил печи, месил хлебы и тому подобное. Но ему скоро наскучил честный труд, он обокрал своего хозяина и утек от него. После того его встречали один раз в подряснике, другой — в тулупе, третий раз во фраке, — словом, он из училищного вора сделался всесветным мошенником. Напрактиковавшись в ''девятой школе'' (так древними бурсаками называлась школа жизненного опыта, которая следовала за восьмиклассным обучением в бурсе), он поступил на службу в качестве дьячка, но скоро за пьянство и буйство (он расшиб стекла у городничего) был сослан на тяжелую работу в какой-то бедный монастырь. Выдержав курс церковного покаяния, Аксютка поступил в соборный хор певчим, но его протурили оттуда едва ли не за разбой. Аксютка при этом должен был переменить духовное звание на мещанское. Самое важное дело Аксютки то, что он хотел зарезать бывшего своего благочинного. По этому делу он был оставлен в подозрении. Страшен этот человек, но наперед можно сказать, что ему осталась одна торная дорога — Владимировка, по которой идут сотни наших каторжников, и посреди этих сотен Аксютка будет один из самых отпетых. Теперь мы будем продолжать о других. Хищная бурса рассыпалась повсюду. Старая оборванная баба, бывшая некогда камелией низшего сорта, которых прозвище — ночные крысы, торгует для поддержания своего дряхлого тела ободранными лимонами, растрескавшимися как сухая глина, пряниками, серо-пегими булками и другим неудобоваримым отребьем. Когда она завидела возвращавшуюся домой бурсу, то, как мать, защищая свое детище от волка, она прикрыла гнилое сухоястие грязной тряпицей и дырявым передником. Ее однажды обокрали, но теперь бурсакам не удалось утащить ни одной черствой булки из-под вретища отживающей женщины. Бурсаки на этот раз ограничились одной лишь бранью с несчастной женщиной. В другом месте промыслы учеников были удачны. Саепеки открыли длинное и широкое окно. На досках дышат легким паром только что испеченные сайки. Хотя зоркий воровской глаз бурсаков сразу же заметил, что тут трудно было поживиться, но ученики все-таки обнюхивают местность и вот с радостью делают открытие, что в другом отделении саечной пекарни на досках разложено сырое тесто. Саепеки не ожидали нападения с этого пункта и не защищали его от воров. Бурсаки, под предводительством хищного Хорька, прокрались в пекарню и стали хватать тесто, торопливо пряча его в карманы сюртуков и брюк. Едва они заслышали шаги саепеков, мгновенно скрылись, и через минуту их не было даже на базаре. Спросят, к чему бы ученикам нужно было сырое тесто: неужели они съедят его сырым? Нет, они ухитрятся спечь его на вьюшках в трубах поутру топленных печей, и хотя оно выйдет с сажей — ничего! Бурсаку и то на руку. Теперь расскажем еще событие. Трое великовозрастных зашли по дороге к певчему, своему исключенному товарищу. Певчего нашли они лежащего на постеле и страдающего похмельем. К нему в то время должен был зайти сапожник, затем чтобы получить с него долгу три рубля Певчий накануне того дня с клятвою и божбою обещался ему заплатить непременно, но из запасных денег у певца осталось около половины. — Что, братцы, делать? — вскричал встревоженный певчий. — Живо сюда! — отвечал ему один из великовозрастных. — А что? — ''Объегорим''. Ложись сейчас на стол. — Зачем? — Не разговаривай, а ложись. Поставили стол в переднем углу, под образами. Певчий улегся на стол, в головах его зажгли восковую свечку, покрыли его белой простыней; один великовозрастный взял псалтырь, подошел к певчему и сказал ему: — Умри! Тот притворился мертвым. Бурсак стал читать над ним псалтырь, как над покойником, скорчив великопостную харю. Вошел сапожник и, услышав монотонное чтение, понял, что в доме есть мертвый. Он набожно перекрестился. — Кто это? — спросил он. — Товарищ, — отвечали ему печально. — Который это? — Барсук. Сапожник сначала почесал в затылке, подумав про себя: «Эх, пропали мои денежки!», но потом умилился духом и сказал бурсакам: — Ведь вот, господа, за покойником-то должишко остался, да уж бог с ним: грех на мертвом искать. — Вот и видно доброго человека! — было ответом. — Его, признаться, и похоронить не на что. Начал, брат, ты доброе дело, так и кончил бы: дай что-нибудь на поминки бедному человеку. Сапожник вынул полтину и подал им. Те благодарили его. Сапожнику, естественно, захотелось взглянуть на мертвого. Он, перекрестясь, проговорил: — Дай хоть взгляну на него. Барсук до того притворился мертвым, что хоть сейчас тащи на кладбище. Открыли его лицо: с похмелья оно было бледно и имело мертвенный вид. Сапожник, по православному обычаю, приложился губами ко лбу певчего, а тот, сделав под простыней фигу, думал про себя: «Вот те кукиш! а не свечка». Когда сапожник удалился, мертвый воскрес и с диким хохотом вскочил на стол. — Теперь, ребята, поминки справлять. — Четвертную! — Огурцов да селедку! То и другое было мигом добыто, и, поя разные духовные канты, перемешивая их смехом и остротами, справляли поминальную тризну о упокоении раба божия Барсука. Бурсаки с торжеством и гордостью передавали друг другу рассказ об этом событии. Но дело этим не кончилось. Спустя месяц времени сапожник встретил под вечер Барсука. Барсук и тут нашелся. Скрестив руки и сверкая глазами, он грозно приблизился к сапожнику и диким голосом возопил: — Неправедные да погибнут! Сапожник растерялся: ему представилось, что он видит покойника, который воротился с того света, чтобы наказать его за то, что он дерзнул прийти к мертвому и требовать от него свой долг. Он перекрестился и с ужасом бросился бежать куда глаза глядят. Долго он потом рассказывал, как являлся к нему мертвец и хотел утащить его едва ли не в тартарары. Этот случай еще более утешил бурсу. Последний скандал из банных похождений бурсаков. Мехалка, воровски пробираясь по базару и увидев, что в пряничной лавке отворена дверь, заглянул в нее. Он увидел в ней торговца, который стоял в дальнем углу, к двери спиною. Мехалка был не тактик, а стратегик и, много не рассуждая, стремительно бросился на пряник из стычных ковриг, который был величиною с добрую доску, и потом выбежал вон из лавки. За ним с криком «грабят!» устремился торговец. Мехалка, обремененный ношею, бежал медленно и был в опасности человека, которого сейчас треснут по шее. Он употребил следующий стратегический прием: выждал приближения к себе торговца и, неожиданно обернувшись к нему, поднял над головой ковригу и ударил ею в лицо торговца. Потом пустился с обломком ковриги, оставшимся в его руках. Мехалка был замечательная личность. Это не вор, а чисто разбойник. Известно было, что он, выходя из церкви, схватил попавшуюся ему навстречу собачонку и расшиб ей голову о тумбу, а потом закусил свой подвиг сальною свечою. За то хотели его отпороть не на живот, а на смерть. Но по случаю страстной недели и пасхальной экзекуция была отложена до Фоминой. Когда наступил день возмездия и под предводительством смотрителя вошли в класс четыре солдата с огромным количеством розог, у Мехалки засверкали глаза, как у дикого зверя, и он, энергически сжав кулаки и стиснув зубы, бросился к отворенному окну и вскочил на подоконник с быстротою кошки. (Класс был во втором этаже). — Только подступись, размозжу себе голову о камни! — вскричал он. На убеждения смотрителя покориться он отвечал, что бросится с высоты второго этажа и тем накажет начальство. Смотритель плюнул и ушел. Мехалке за такие дикости вручили волчий паспорт. Известно, что впоследствии он, Аксютка и еще один артист нанялись в кузницу чернорабочими. Мехалка, работая здоровым молотом по наковальне, добывал себе грош на свой образец, вместе со своими товарищами. Забрался он на соседний двор, разломал там извозчичьи дрожки и все железо утащил к себе в кузницу. Карьера его кончилась дьячеством, и он сделался истинным мучителем своего священника. Вот вам, господа, веселая картинка бурсацкой бани, в повести о которой одни лишь голые факты. К ним нечего прибавлять, они сами за себя говорят. После бани бурсаки, поев всего краденого, были в добром расположении духа; меньше раздавалось швычков и подзатыльников, реже творилось всеобщих смазей, и вообще в классе сравнительно было довольно тихо и скромно. В Камчатке собралось несколько человек и ведут беседу о старине и древних героях бурсы. Митаха занимал среди них первое место. — Эх, господа! то ли дело было в старину! — В старину живали деды веселей своих внучат. — Зато, брат, и пороли, — сказал Митаха. — А что? — Да вот вам случай. — Расскажи, брат Митаха, расскажи. — Только чур не перебивать. Митаха начал: — Были у нас три брата: ''Каля, Миля'' и ''Жуля''. Это были силачи тогдашнего времени и обыкновенно занимались шитьем сапогов. Они однажды отправились в город с товарищами, чтобы кутнуть хорошенько на стороне. Кутнули добре. Когда шли назад, то орали песни на пять улиц и встретились с казаками. Те пригласили их молчать. Наша братия ругаться. Драка. Бурсаки отдули казаков на обе корки и утекли в училище, будучи уверены, что их дело шито-крыто. Ан нет: на другой день начались розыски. Все всплыло наружу. Вот была порка-то! Драли тогда под колокольчиком, среди двора, слева и справа, закачивали штук по триста. — Братцы, я вот тоже знаю... — заговорил один. — Сказано, не перебивать! — ответили ему. — Сволочь! — Животина! — ''Мазепа''! Замечательно, что в бурсе ''Мазепа'' было ругательное слово, и, вероятно, основание тому историческое; но во времена нами описываемой бурсы из пятисот человек вряд ли пятеро знали о существовании Мазепы. Здесь это имя было слово нарицательное, а не собственное. По преимуществу называли ''мазепами'' толсторожих. В бурсе все своеобразно и оригинально. Бурсак, перебивший рассказ, замолчал. — Ну так что же, Митаха? — А вот слушайте. Собрались все ученики на двор, пришел инспектор, явились сторожа, и принесена огромная куча распаренных лоз. Каля, Миля и Жуля стояли в толпе. Им, братцы, успели товарищи вкатить перед сечением по полштофу водки. Растянули Калю, потом Милю, потом Жулю. Но хотя и драли их пьяных, хоть они и закусывали себе руку до крови, однако после порки их отливали водой и на рогожке стащили в больницу замертво. Вот так ''чехвостили''! — А зачем они закусывали руку? — Фаля! — Бардадым! — Ведь закуси руку, так оттягивает: укусишь руку — руке больно, а сзаду и не слышишь в то время. — Тогда же, братцы, вышел дивный случай. — Ну-ка. — При этой страшной порке был один приходский ученик, только что привезенный из дому, которого мамаша гладила по головке, а здесь он увидел, что гладят по другому месту. Он был мальчик худенький, маленький, бледненький — одним словом, вовсе не бурсак, а сволочь. Как он увидел такую знатную порку, так чуть не умер со страху. Он стал учиться отлично и каждый шаг следил за собою, чтобы не заслужить розгу. Когда секли кого-нибудь, он дрожал и бледнел. Учитель заметил это и возненавидел его, потому что терпеть не мог, когда кто-нибудь сильно кричал под лозами. Учителю захотелось попробовать, каков новичок под розгами. Придравшись к какому-то случаю, он отпорол новичка так, что тот долго после того таскал из тела своего прутья. Учениц после порки упал в обморок. Этим он окончательно вооружил против себя учителя, который стал преследовать его и каждый раз порол жестоко. Ученику до того тяжко было жить, что он решился бежать из училища. Его поймали. Тогда он сначала хотел повеситься, но потом решился на следующую штуку. Дождался он ночи, достал перочинный нож, разрезал себе руку и своей кровью написал на бумажке: «Дьявол, продаю тебе свою душу, только избавь меня от сеченья». Внимание слушателей чрезвычайно было напряжено. — С этой бумажкой, — продолжал Митаха, — он залез ночью в двенадцать часов под печь. Что там с ним было, неизвестно. Оттуда его вытащили замертво. Он говорил, что видел черта. Начальство, узнав его проделку, высекло его под колоколом, после чего, говорят, он был снесен в больницу, где отдал душу богу. Такой рассказ подействовал даже на крепкое воображение бурсаков. Разговоры смолкли, и все впали в раздумье. Ученики понимали, а в эту минуту особенно ясно сознали, что и при их житье-бытье подчас хоть продавай душу черту. Когда впечатление несколько ослабело, кто-то спросил: — А кто из вас, братцы, видел дьявола? Никто не отозвался. — А домового видел кто? Оказалось, что домовых видели многие, а если кто сам не видел, то знал таких, которые видели. В бурсе предрассудки и суеверие были так же сильны, как и в простом народе: верили в леших, домовых, водяных, русалок, ведьм, колдунов, заговоры и приметы. Словом, эта сторона бурсацкой личности выражала глубокое невежество, которое начальство и не думало искоренять, потому что и само не всегда было свободно от суеверия. В бурсе была даже доморощенная кабалистика. Так, почти вся бурса верила, что если вынуть из пера сухую перепонку и положить ее в книгу, то забудешь урок из той книги; если же такую перепонку положить под тюфяк спящего, то с ним случится грех, за который заставят поцеловать Лягву. Считалось дурным — книгу после урока оставить открытою, потому что урок забудешь. Когда кто-нибудь мистифировал, говоря, что идет учитель, ему кричали: «Чего, сволочь, врешь-то? хочется, чтоб злым пришел!» Для того же, чтобы не спросил учитель, была примета у некоторых учеников держаться за какую-нибудь часть своего тела... В училище одно время был даже свой туземный колдун. Это был ученик, прибывший в местную бурсу из Киева, некто ''Бегути''. Его прозвали так за то, что он, рассказывая сказку, выговаривал вместо «бежали, бежали» — «бегути, бегути». Он брался угадывать, у кого сколько в деревне коров, в семействе сестер, в кармане денег и т. д. Многие серьезно верили ему. Кстати, мы расскажем проделку Аксютки над Гришкецом. Аксютка вот уже целую неделю подговаривает товарищей, чтобы они показывали Гришкецу, что серьезно считают его за колдуна. Когда это состоялось, многие стали обращаться к нему с просьбою поворожить им. Гришкец сначала принимал это за шутку, но товарищи выдерживали свою роль отлично, так что Гришкец наконец принял их затею за чистую монету. Тогда он перепугался и стал умолять товарищей, чтобы они не считали его за колдуна. Но они, видя его тревогу, усилили свою назойливость. Гришкец едва не потерял рассудка. Когда Аксютка, сидя подле него в столовой, умолял Гришкеца научить его колдовать, то Гришкец обратился к инспектору с такими словами: «Я, ей-богу, господин инспектор, не умею колдовать. Возьму ли я такой грех на душу?». И он, крестясь, уверял, что Аксютка врет все. Чертовщина для разговоров бурсаков — предмет неистощимый. Но мы, однако, незаметно перешли опять к воспоминаниям давних дней. Мы приведем два рассказа. Ученикам было запрещено начальством купаться, и, по его приказанию, полиция преследовала бурсаков на реке. Надзиратель, видя, что ученики не унимаются, решился во что бы то ни стало изловить их и представить к начальству. Каля, Миля и Жуля взбесились и, взяв с собою несколько товарищей, на другой же день нарочно отправились купаться. Нагрянул надзиратель и накрыл их на месте преступления; но они схватили его, зажали ему рот, чтобы не кричал, и потом выкупали его. После этой операции они завязали ему брюки у сапог, так что из них образовались два мешка, и набили брюки песком до самого пояса; после этого с хохотом бросили его и утекли восвояси. Несчастный долго барахтался, не могши подняться с земли. Когда его освободили, он закаялся беспокоить учеников. Одному из товарищей надобно было справить именины, а денег было всего пять рублей. Это было летом. Идет наш бедняга со своими друзьями по берегу реки да горюет. В одном месте они натолкнулись на кучку рабочих, которые оставили свою барку и на берегу варили кашу. «Хлеб да соль!» — говорят. — «Хлеба-соли кушать». — «Но без водки что за еда?» — «Где же ее взять?» — «А вот деньги», — сказал бурсак, подавая на полведерную. Мужики обрадовались и тотчас добыли водки. Бурсаки напоили их допьяна, и когда они удалились спать в барку, то угнали ее и вместе с мужиками продали. Такие рассказы и воспоминания о подвигах бурсаков ученики всегда выслушивали охотно и с полным одобрением. Но ударил звонок, и начались классы. Мы сказали, что начинаются классы, а начинаются они следующим образом. — Поймал вошь! — сказал один из камчатников. — Будет дождь. — Я две рядом. — Будет с градом. — Вчетвером. — Будет гром. Какой-то великовозрастный ни к селу ни к городу стал подщелкивать словами: — Раз-два — голова, три-четыре — прицепили, пять-шесть — в ряд снесть, семь-восемь — сено косим, девять-десять — сено весить, одиннадцать-двенадцать — на улице бранятся. Потом другой великовозрастный, вытянув из сапога берестяную тавлинку, затянул благим гласом какой-то кант и зарядил нос с присвистом. В училище нюханье табаку было развито в высшей степени. Иначе и нельзя: во время занятий, на которых одна лампа о трех рожках давала свет на сто и более человек, поневоле рябило в глазах, а когда ученик заряжал понюшку табаку, то глаза его делались на несколько минут светлее. Во время классов, из которых каждый по два часа, монотонные ответы уроков учителю нагоняли непобедимый сон, — и вот когда ученик понюхает табаку, то поневоле раскроет глаза. Табак был запрещен начальством, но товарищество не хотело и знать этого запрещения. Табак покупался у Захаренки, который молол его из махорки и потому продавал довольно дешево. И в отношении нюханья табаку в бурсе были свои особенности. Так, нюхали со швычка, брали перстью, но особенно замечательно, когда табак раскладывался по указательному пальцу до кисти и вбирался в нос сильным вдыханием. Бывали пари, кто больше вынюхает в один прием, и случалось, что задорный нюхальщик, решившись на непосильную понюшку и приняв ее, падал в обморок. До прихода учителя ученики успели сыграть в ''краски''. Выбрали из среды себя ''ангела'' и ''черта'', выбрали хозяина: другим участникам в игре были розданы названия той или другой краски, которые не сообщались ни ангелу, ни черту. Вот приходит ангел, и стучит он в двери. — Кто тут? — спрашивает хозяин. — Ангел. — За чем? — За краской. — За какой? — За зеленой. — Кто зеленая краска, иди к ангелу. В свою очередь приходит к хозяину черт, выбирает себе краску и уводит ее. Так продолжается до тех пор, пока не разберутся все краски. Тогда сила ангела становится одесную от хозяина, а сила дьявола ошуюю. Каждая из партий образует из себя цепь, хватая друг друга сзади за животы. Ангел и черт сцепляются руками, — и вот взревели и ангелы и черти — и началась таскотня. Долго шла борьба, но черт-таки одолел. Вдруг отворилась дверь. В класс вошел господин огромного роста, в коричневой шинели. Все смолкло. Это был учитель Иван Михайлыч Лобов. Цензор прочитал молитву «Царю небесный». Ученики стояли, ожидая приказания сесть. Сели. Великий педагог отправился к столу, за которым и сел на грязном стуле. Он взял нотату. Многие вздрогнули. Немного помолчав, Лобов крикнул: — Аксютка! — Здесь, — смело отвечал Аксютка. — Ты опять? — Не могу учиться. — А отчего до сих пор учился? — Теперь не могу. — К печке!.. ''на воздусях его''! Аксютка озлил учителя. Он с ним выделывал штуки, на которые никто не решался. Этот отчасти описанный нами вор имел отличные способности, память у него была обширнейшая, и, вероятно, он был умнее всех в классе; ничего не стоило ему прочитать урок раза два, и он отвечал его слово в слово. Учиться, значит, было легко ему. Но он вдруг прекращал заниматься, поддразнивая учителя назло. Его секли, но ничего не могли поделать с ним. Тогда его поселяли в Камчатку. Но лишь только он добивался своего, как опять начинал учиться отлично, его переводили на первую парту, и лишь только переводили, он опять запевал; :Ай, люди, люди, люли! :А в нотате все нули! После такой песни Аксютка опять ничего не делал. Снова повторялось сеченье. Он у Лобова несколько раз переходил из Камчатки на первую парту и обратно. Наконец Лобов рассвирепел, и раздалось его грозное ''на воздусях''! Тотчас же выскочили четверо парней, схватили его, раздели, взяли за руки и ноги, так что он повис в горизонтальном положении, а справа и слева начался свист лоз. Взвыл Аксютка, а все-таки кричит: — Не могу учиться! ей-богу, не могу! — Положите ему под нос книгу! Положили. — Учи! — Не могу! хоть образ со стены снять, не могу. — Сейчас же и учи! На этот раз Аксютка правду кричал, что не может учиться, потому что лежал под розгами, и учитель это сознавал, но все-таки продержал его висящим над книгой достаточно. — Бросьте эту тварь. Аксютка пробрался в Камчатку. — Дать ему ''сугубое раза''! Товарищи повскакали с парт, бросились на Аксютку и зарядили ему в голову ''картечи'', то есть швычков. Взвыл Аксютка: — Хоть убейте, не могу учиться! Лобов имел обыкновение ходить в класс с длинным березовым хлыстом. Он поднялся с места и ''вытянул'' Аксютку вдоль спины, а тот взвыл: — Ей-богу, не могу учиться! Лобов мало-помалу успокоился, и класс продолжался обычным порядком. Спустя несколько времени он крикнул: — Цензор, квасу! Цензор отправился за квасом и принес его. Лобов, прихлебывая из оловянной кружки квас, просматривал нотату и назначал по фамилиям, кому к печке — для сеченья, кому к доске на колени, кому коленями на ребро парты, кому без обеда, кому в город не ходить. Класс Лобова разукрасился всевозможно расставленными фигурами. Потом он стал спрашивать знающих учеников, поправляя отвечающего, когда он отвечал не слово в слово, и запивая бурсацкую премудрость круто заваренным квасом. Он сидел обыкновенно в калошах, не снимая своей красноватого цвета шинели. Когда спрошенный им ученик кончил свой ответ, Лобов полез в карман шинели и вынул из него довольно большой пирог, который стал уписывать с аппетитом. Бурсаки с жадностью посмотрели на пожираемый пирог. Так Лобов имел обычай завтракать во время класса, мешая пищу духовную с пищей телесной. После экзаменации пяти учеников он стал дремать и наконец заснул, легонько всхрапывая. Отвечавший ученик должен был дожидаться, пока не проснется великий педагог и не примется опять за дело. Лобов никогда уроков не объяснял — жирно, дескать, будет, — а отмечал ногтем в книжке ''с энтих до энтих'', предоставляя ученикам выучить урок ''к следующему'', то есть классу. Что этот великий педагог в своей юности — недосечен или пересечен? Морфей легонько посвистывал себе через нос педагога, а ученики, наказанные на колени и столбом, воспользовались этим. Поднялся легкий шумок, и начались невинные игры бурсаков, как-то в шашки, ''святцы'' (карты), костяшки, щипчики, швычки и т. п. Ударил звонок, учитель проснулся, и после обычной молитвы и по выходе учителя класс наполнился обычным шумом. Второй класс, латинский, занимал некто Долбежин. Долбежин был тоже огромного роста господин; он был человек чахоточный и раздражительный и строг до крайности. С ним шутить никто не любил, ругался он в классе до того неприлично, что и сказать нельзя. У него было положено за священнейшую обязанность в продолжение курса непременно пересечь всех — и прилежных и скромных, так чтобы ни один не ушел от лозы. Его мучил бес какой-то бурсацкой зависти, когда из его класса к концу курса остались все-таки не сеченными ни разу двое, державших себя крайне осторожно. Придраться было не к чему, но он выискал-таки случай. Однажды он пропустил было уже свой класс, и ученики весело ожидали звонка, но вдруг минут за пять до него Долбежин показался на конце училищного двора; лицо его было как-то особенно грозно (он был сильно выпивши), взоры его были устремлены на окна своего класса. Многие струхнули. Один из несеченных в это время взглянул в окно и потом быстро скрылся в классе. — Елеонский (несеченный)! — крикнул, входя в класс, Долбежин. Елеонский, трясясь всем телом, подошел к нему. Долбежин ударил его в лицо кулаком и окровавил его; из носу и рта потекла кровь. Елеонский ни слова не отвечал. Бледный и дрожащий, он смотрел бессмысленно на учителя. — Отодрать его! Елеонского отодрали. Остался один только несеченный. Того, напротив, отодрал Долбежин в самом веселом расположении духа. — Душенька, — сказал он ему, улыбаясь, — поди к порогу. — Да за что же? — За то, что тебя ни разу не секли. Тот и не думал отвечать, что это не причина, и отправился к порогу. Не осталось ни одного несеченного в классе. Но несмотря на все это, трудно поверить, его не только уважало товарищество, но и любило. Долбежин сам был точно отпетый. Он, как и товарищество, терпеть не мог «городских» и одному из них дал самое неприличное прозвище; фискала, пришедшего к нему наушничать, он отодрал не на живот, а на смерть; ученики вроде Гороблагодатского были его любимцами. Однажды ''Блоха'' решился изумить товарищество и под лозами Долбежина молчал, как будто и не его дерут; Долбежин при всех назвал его молодцом, тогда как за ту же проделку Лобов вознес его на воздусях, а потом просолил насквозь сеченное тело. Долбежин не брал с родителей взяток и до того был честен, что составленный им список учеников с отметками об их учении за треть он читал ученикам и позволял устраивать диспуты тем, которые претендовали на высшее место. Вот за это-то и любили его. Сегодня были только два случая в классе. Вызван был ''Копыта''. Он взял книжку латинскую и хотел было остаться переводить за партою. — На средину! — сказал Долбежин. ''На середке'' отвечать было хуже, чем за партой, потому что в первом случае товарищи ''подсказывали'' ученику. Отвечающий способен был расслышать самый тонкий звук, а если не расслыхивал, то, глядя искоса, он угадывал слово по движению губ. Копыта вышел ''на середку''. Здесь он ''срезался'' (то же, что в гимназии ''провалился'') и не мог перевести одного пункта. — Не так! — сказал Долбежин. Тот перевел иначе. — Не так! Копыта на новый манер. — К печке! Копыте дали ''всего'' десять ударов. Он обрадовался, что так легко отделался, и уже направился за парту, но услышал голос Долбежина: — Переводи снова. Тот перевел ему на новый манер. — Еще раз к печке! Копыте дали еще десять лоз и снова заставили переводить. На этот раз Копыта сказал, что он не может и придумать еще новой варьяции, за что и услышал: — К печке! Десять дали, и снова переводить. Копыта напряг все усилия памяти и рассудка. Ничего не выходило. — Ну! — сказал Долбежин, и уже палец указательный его поднялся по направлению к печке. Способности Копыты были страшно напряжены, мозг работал в сто сил лошадиных, и вот, точно озарение свыше, сложилась в голове новая варьяция. Он сказал ее. — Наконец-то! — одобрил его Долбежин. — Довольно с тебя. Пошел за парту. Вались дерево на дерево! — Вслед за тем Долбежин обратился к ''Трезорке'': — Вокабулы приготовил? — Нет. — Что? который это раз? — Если угодно, приготовлю, — отвечал Трезорка бойко. Трезорка был городской и привык к довольно свободному обращению. Его развязность взбесила Долбежина. Он побледнел, на лбу надулись жилы. — Ах ты, подлец! — закричал он и сильной рукой поднял в воздухе здоровый лексикон Кронеберга. Лексикон взвился и пролетел через класс; еще немного — так и влепился бы в голову бойкого мальчика. Он потом начал ругаться и плеваться; в его чахоточной груди клокотала мокрота; дерзость озадачила его, но он почему-то не посмел отпороть Трезорку, — вероятно, потому, что отец Трезорки был довольно значительное лицо в городе. И действительно, завязалось было дело, но кончилось все-таки ничем. В классе после этого скандала наступила мертвая тишина. Все дрожали. Один только беззаботный Карась, притом еще сидевший на первой парте, на глазах разъяренного учителя ухитрился уснуть. Его вдруг спросил учитель, а он, не слыша этого, тихо всхрапывал. Товарищ его толкнул, но уже было поздно: у учителя сверкали глазки. — К печке! — Розог нет, — сказал секундатор. — А давеча чем сек? — Те изломались. — Сходи за новыми. Карась между тем клялся и божился, что встал в три часа, чтобы приготовить урок, что у него голова болит, а в существе дела на него одурь напала от латынщины, и он смежил свои карасиные очи. — Я тебе! Явился секундатор, но без розог. — Розги все вышли, — сказал он. Учитель опять вспыхнул, поднялся со стула и отправился к той парте, где сидел секундатор. Он отыскал свежие розги. Карась запищал. — Простите!.. Но учитель в это время позабыл Карася, а направился к секундатору. Взяв пук длинных лоз за жидкий конец, он начал бить его комлем и по спине, и в брюхо, и в плечи, и по ногам. Раздался звонок. Пропели молитву «Достойно есть...». Между тем Карась спасся. Этот же учитель, озлившийся на Трезорку за умеренный оттенок дерзости в его ответе, прощал и даже с удовольствием встречал дерзости очень крупные. Так, однажды на публичном экзамене пришлось держать ответ некоему ''Ваксе''. Долбежин из-под стола показал ему кулак и проговорил тихо: «Только срежься, я тебе!». Вакса показал ему свой кулак и прошептал непечатную брань. Это только утешило учителя. Наконец, Долбежин был циник. Он с тем же Ваксой рассуждал о самых грязных вещах. Тот ему отвечал не стесняясь и откровенно, и оба они импровизировали самым грязным образом на разные темы. Заглянула бурса в столовую, «щей негодных похлебала и опять в свой класс идет». Кормили скверно; хлебная мука мешалась с мякиной; нередко порции говядины летели за окно и гнили потом на дворе; один только Комедо собирал порций по шести и потреблял их; в супе попадались маленькие беловатые червячки, в каше мышиный помет; только при одном экономе пища была безукоризненна, но такие экономы были редкость в бурсе. (Впрочем, в своем месте мы дойдем и до этого эконома). Лобов граничил по своему характеру к Тавле, Долбежин к Гороблагодатскому. Перейдем теперь к характеристике третьего лица, которое, собственно говоря, не составляло цельного типа, а было помесью двух названных нами. Этот господин носил имя Батьки. Он был красавец собою, с открытым грудным и объемистым басом, лицо — кровь с молоком. Он, между прочим, преподавал так называемый «''Устав''», то есть науку, как править церковные службы. Эта наука излагалась им самым странным образом. Вместо того, чтобы выдать церковные книги на руки учеников, ознакомить с теми книгами наглядным образом, показать по самым книгам, когда, что и где читалось и пелось, — вместо этого выдавались записочки, в которых по порядку службы обозначались только первые слова каждого чтения или пения. Таких заголовков целые листы писчей бумаги. До того трудно и тошно было ученье и зубренье, что изо ста с лишком учеников знало урок, случалось, только четверо. Кажется, ясно, что тут уже не ученики виноваты. Правда, могло случиться, что ученики на зло учителю делали стачку не учить урока, но такие стачки назывались бунтом и разрешались великим сечением класса; но тут была не стачка, а просто физическая и умственная невозможность вызубрить все это. И это понимал сам Батька. Несмотря на все это, он поочередно сек весь класс: так парта за партой и выдвигались к печке. Хотя в этих случаях секундаторы были крайне снисходительны, но снисходительны только к тем, кого любили. Секундаторы были очень изобретательны и свою профессию знали специально. Когда Батока заподозревал секундатора в мирволенье и шел свидетельствовать производство секуции, тогда оказывалось, что тело наказываемого было покрыто синими полосами: секрет в том, что секундатор намазывал лозы чернилами, потом стирал их слегка; достаточно было легкого прикосновения их, чтобы сделать фальшивый рубец. Черт знает на что расходовался ум воспитанника! Когда приходилось, что три описанные учителя занимали уроки в один и тот же день, то одного и того же ученика секли несколько раз. Так, Карася, случилось, отодрали четыре раза в один день (в продолжение училищной жизни непременно раз четыреста). Но сегодня не было устава. Занимались другим предметом. Беда, когда Батька приходил пьян! Тогда лицо его было бледно, а черные огромные глаза особенно глубоки и блестящи. Сегодня эта беда и случилась. Все вздрогнули, как только он вошел. По лицу все узнали, что будет классу великое горе. Взял он нотату. Мучительную и страшную минуту пережил класс. Батька вызвал Элпаху. Элпаха, трясясь телом и содрогаясь душою, вышел на средину. — Я... — голос его пресекся... — Что ты? — спокойным, но глубоко сосредоточенно-злым голосом спросил его Батька. — Я... сегодня... именинник... — Так с ангелом! — Октава его упала на две ноты ниже, а сердце свирепело, и в нем развивались кровожадность и зверские инстинкты... Страшен он был в эту минуту. — Я... — заговорил страдалец, — был в церкви... — Доброе дело! — Я потому и не успел выучить урока... — погасающим голосом продолжал Элпаха, видя, как с мертвенно бледного лица смотрели на него неподвижные, блестящие сосредоточенной ненавистью глаза... — Ты думаешь, что радуется твой ангел на небесах? Элпаха молчал; в его сердце пробивалась слабая надежда, что его не накажут, потому что Батькин гнев иногда истощался в нравоучениях, которыми увлекался он на полчаса и более. Элпаха ждал, что будет. — Он плачет о твоей лености. Элпаха ни жив, ни мертв. — И ты должен плакать. Поди сюда. Элпаха ни с места. — Поди же сюда! — тем же ровным, спокойным голосом повторил Батька. Элпаха подошел к нему. — Встань тут, около меня, на колени. Дрожащий Элпаха встал. — Твой ангел плачет, и ты заплачешь. Положи свою голову ко мне на колени. Тот медленно исполнил это, не понимая, что с ним хотят делать. Но вот он сильно вскрикнул и поднял голову, за которую ухватился руками. — Лежи, лежи! — сказал ему Батька. Отчего вскрикнул Элпаха? А оттого, что Батька взял щепоть волос его, сильной рукой вздернул их кверху, вырвал с корнем и, постепенно разводя свои красивые пальцы, сдувал с них волоса и продолжал дуть, пока они летели в воздухе. — Лежи, лежи! — повторил Батька. Элпаха с воем опустил голову на колени его, как на эшафот... Батька взял вторую щепоть Элпахиных волос, и опять выдернул их с корнем, и опять пустил их по воздуху. — Простите, ради бога! — взмолился страдалец. — Лежи, лежи! — отвечал Батька. Что-то сатанинское было в его ровных октавах... Еще медленнее и хладнокровнее он повторил ту же операцию в третий раз. Элпаха рыдал мучительно. — Теперь поди встань на колени посреди класса! — сказал Батька, когда улетел последний волос Элпахи и пропал в воздухе. Батька потом долго сидел, понуря голову. Не почувствовал ли он угрызений совести? — Стой на коленях ''целый год''! Значит, совесть его была спокойна. Батько имел обыкновение ставить на колени на целый год, на целую треть, на месяц: как его класс, так и становись. Беспощадный человек! В продолжение всего класса Батька разбойничал. Чего-чего он не придумывал: заставлял ''кланяться печке, целовать розги'', сек и ''солил сеченного'', одно слово — артист в своем деле, да под пьяную еще руку. Но все-таки приходится сказать, что большая часть товарищества уважала его по тем же причинам, по каким и Долбежина, и только меньшинство ненавидело его и боялось. В описываемый нами период бурсы нравственный уровень товарищества и начальства был почти одинаков. Но впоследствии увидим, что в товариществе и в лучшей половине начальства развились иные начала. Что описываю теперь — скверно, но что дальше, то лучше становилось товарищество и добрее люди из начальства. И жаль и досадно мне, что некоторые писатели заявили, будто я все исчерпал относительно бурсы в «Зимнем вечере бурсы». Уже в следующем очерке вы увидите добрые задатки для будущего в жизни бурсаков, хотя и там будет много гадкого и гадкого. Бурса будет в моих очерках, как и на деле было, постепенно улучшаться, — только позвольте описать так, как было, не прибавляя, не убавляя. Всякое дело строится не сразу, а должно пройти многие фазы развития. Еще очерков восемь, и бурса, даст бог, выяснится окончательно. Если придется ограничиться только этими двумя очерками — «Зимний вечер в бурсе» и «Бурсацкие типы», — то будет очень жаль, потому что читатель тогда не получит полного понятия о том, что такое бурса, и потому относительно составит о ней ложное представление. '''1862''' === ЖЕНИХИ БУРСЫ.ОЧЕРК ТРЕТИЙ === Наконец Аксютка доигрался с Лобовым до скверной шутки. Заглянула бурса в столовую, «щей негодных похлебала и опять в свой класс идет». Один лишь Аксютка щелкает зубами. Как бы то ни было, все более или менее подкрепились; один лишь Аксютка щелкает зубами от голода, или, по туземному выражению, у него ''по брюху девятый вал ходит, в брюхе зорю бьют''. Положение Аксютки никогда не было так беспомощно, как теперь, и в моральном и в животном отношении. Он, потешаясь над Лобовым, по обыкновению своему, лишь только попал в Камчатку, как опять стал появляться в ''нотате с пяткАми'', то есть самыми лучшими баллами. Это только сбесило учителя: «Ты, животное, — сказал ему Лобов, — потешаешься надо мною: когда тебя порют, у тебя в нотате нули; когда шлют в Камчатку — пятки? Знаю я тебя: ты добиваешься того, чтобы опять перейти на первую парту, чтобы потом снова бесить меня нулями? Врешь же! Не бывать тебе на первой парте, и пока у тебя снова не будут нули, до тех пор не ходи в столовую». Аксютка клялся и божился, что он раскаялся и теперь будет учиться постоянно. Лобов ничего слышать не хотел. «Не надо твоего ученья, — сказал он, — сиди в Камчатке». Аксюткино самолюбие было сильно задето, и, раздувая ноздри, он думал: «посмотрим, чья возьмет!». И в нотате его были отличные баллы; но Лобов каждый раз говорил ему: «и сегодня не жри!». В продолжение трех дней Аксютка кое-как перебивался, выкрадывая там или здесь булку, сайку, ломоть хлеба, толокно, горох и тому подобное. Вчера он забрался в ''сбитенную'', где ''Ванька рыжий'' продавал сбитень, сайки, булки, пеклеванные хлебы, сухари, крендели, яблоки, репу, патоку, мед и красную икру, а для избранных и ''водчонку'', разумеется по двойной цене против откупной; здесь Аксютка успел украсть несколько булок, насадив на палку гвоздь, которым и добывал из-за залавка съедомое, когда Ванька рыжий отходил в другую сторону. Но сегодня была среда, а сбитенная наполнялась битком только по понедельникам и вторникам, пока у бурсачков держались деньжонки, принесенные из дому; а при безлюдстве в сбитенной опасно было рисковать на воровство в ней. Что было делать? Бурсаки, зная, что у Аксютки девятый вал в брюхе, бережно припрятывали ломти хлеба и зорко следили за ним. Большинство не желало делиться с ним запасным хлебом; впрочем, и делиться было не с чего: утренних и вечерних фриштиков в бурсе не полагалось; за обедом выдавали только по два ломтя хлеба, из которых один съедался в столовой, а другой уносился в кармане в запас. Между тем все училище высыпало на двор. Ученики строили катальную гору. Так как досок взять было неоткуда, то вся гора была сплошь из снегу. Снежные комы величиной в рост человека двигались по огромному двору училища. Около каждого из них, под командою вожака, работало человек по десяти. Комы доставлялись к горе, около которой, как муравьи в муравейнике, кишели ученики. Дня через два по длинному расчищенному раскату, который был немного менее балаганных раскатов Петербурга, полетит бурса вниз головой на санках, салазках, подмороженных дощечках, рогожках, коньках, а то и просто на самородном самокате, то есть на брюхе вверх спиною. Бурсаки представляют веселый и радостный вид: раздается команда выбранного распорядителя, призыв к работе, звонкие басы и тенора, хохот, остроты. Весело. Аксютка щелкает зубами. На левой стороне двора около осьмидесяти человек играют в ''килу'' — кожаный, набитый волосом мяч величиной в человеческую голову. Две партии ''сходились'' стена на стену; один из учеников ''вел килу'', медленно подвигая ее ногами, в чем состоял верх искусства в игре, потому что от сильного удара мяч мог перейти в противоположную сторону, в лагерь неприятеля, где и завладели бы им. Запрещалось ''бить с носка'' — при этом можно было нанести удар в ногу противника. Запрещалось ''бить с закилька'', то есть, забежав в лагерь неприятеля и выждав, когда перейдет на его сторону мяч, прогонять его ''до города'' — назначенной черты. Нарушающему правила игры ''мылили шею''. — Кила! — закричали ученики; это означало, что ''город взят''. Победители в восторге и с гордостью возвращались на свое место. Им весело. Аксютка же щелкает зубами. В углу двора, около сбитенной и хлебной пекарни, несколько человек прокапывали в огромной куче снега норы и проползали через те норы на своем брюхе. В другом углу двора играли в крепость, стараясь выбить друг друга из занятой на куче снега позиции, причем вместо картечи употреблялись в дело снежки. Гришкец и Васенда повалили Сашкеца на снег, зарыли его с руками и ногами в кучу снега, так что торчит одна лишь голова Сашкеца, — он беззащитен, и творят ему ''смазь вселенскую''. Гришкец и Васенда хохочут, да и Сашкец хохочет, — это была шутка полюбовная. Всем весело. Аксютка щелкает зубами. На двор училища вошли две женщины — одна старуха, другая лет тридцати с лишком. Спросивши где живет ''ишпехтор'', то есть инспектор, они направились к двухэтажному зданию, крыша которого заканчивалась шпилем со звездою. Скоро они уже стояли в зале инспектора. Старуха была женщина дряхлая, лицо в трещинах, до того обожженное летним солнцем, что и зимою не сходил с него загар; маленькие глазки ее бегали, как две перепуганных мыши, и тоскливое их выражение возбуждало жалость. Эта сгорбившаяся дама имела на седой, в висках плешивой голове шерстяной платок, на плечах поношенную шубейку, на ногах мужские сапоги. Другая женщина была лет тридцати двух, высокого роста, рябая, с длинными мозолистыми руками; она смотрела исподлобья с тем беспристрастьем, с которым смотрят люди на что-либо неизбежное в их жизни и с чем они примирились. Одета она в новую заячью шубку, в новый платок, и на ногах ее не сапоги, а башмаки козловые. Они прождали инспектора около получаса. Наконец инспектор вышел, но, очевидно, в дурном расположении духа. — Что вам надо? — сказал он грубо. Обе женщины повалились в ноги. Старая заплакала и тем напевом, каким голосят у нас по покойникам, стала приговаривать: — Батюшка, отец родной... Ох, кормилец, наше горе большое... лишились последнего хлебушка... батюшка, не погневайся!.. Старуха стукнула в пол головою. Такое раболепие смягчило несколько инспектора; но дурное расположение его духа не миновалось окончательно. — Говори, зачем пришли... Старуха от грозного голоса начальника трепетала, терялась и понесла дичь: — Помер голубчик наш... пришибло сердечного... испил кваску, сначала таково легко... Инспектор вышел из себя: — Чтобы черт вас побрал, паскудные бабы! — крикнул он, топнув ногою... Обе женщины замерли... — Сейчас на ноги и говори толком, а не то метлой выгнать велю!.. Шлюхи!.. и поспать не дадут... — Батюшка!.. — начала было опять старуха... — Иван! — закричал инспектор. — Гони их в шею!.. Обе женщины вскочили на ноги. Старушка бросилась из приемного зала в переднюю. Все это со стороны казалось очень странным, особенно последний маневр старой женщины; теперь должно было, по-видимому, ожидать, что инспектор окончательно выйдет из себя, но, напротив, взгляд его прояснился, и он стал спокойно ходить вдоль комнаты, дожидаясь терпеливо старухи. Та скоро вернулась, в одной руке с кульком, в другой — с узлом. То и другое она положила к ногам начальника... — Что это? — спросил он. — Не побрезгуй, батюшка, деревенским гостинцем, и... — Покажи, что тут? Старуха, торопливо развязывая кулек, вынимала из него сахар, чай, бутылку рому, сушеные грибы и яблоки, а в узле оказалось десятка четыре аршин холста... Инспектор не без удовольствия, но и не без достоинства сказал: — Хорошо, спасибо... В чем же твое дело? — Это вот дочка моя, — говорила старуха, — сиротой осталась... были у преосвященного... закрепил за ней местечко... отцовское... — Ну так что же? — К тебе послал. — ''За женихами''? — ''За женихами'', батюшка, — и старуха опять чебурах в ноги. — Хорошо, хорошо. — Да не озорников каких, батюшка! — Старуха при этом вытянула свою руку, разжала кулак, и на ладони ее очутился серебряный рубль. Инспектор взял старухин рубль и положил его себе в карман с полным спокойствием, точно так, как авдитор берет с подавдиторного взятку. — У меня двое есть, а может быть, найдутся и еще охотники. После того инспектор расспросил, где место, какие обязательства, доходы, состав причта, спросил адрес старухи и обещал отпустить учеников на другой день на смотрины невесты. Старуха и невеста, поблагодарив инспектора, отправились восвояси. Они остановились на дворе и посмотрели на пестреющую и кишащую толпу учеников. «Кого-то из них бог пошлет кормильцем?» — подумала старуха. «С кем-то из них под венец идти?» — подумала невеста. Эта невеста была ''закрепленная невеста'', вступавшая в брак единственно для того, чтобы не умереть с голоду. У нас на Руси не редкость, что брак устраивается потому, что жених получит повышение по службе и приданое, а невеста пристроится, получит имя жениха и чин его. Но все это делается более или менее в приличных формах, так или иначе маскируется. И потому не поражает сильно своим безобразием и извращением честных целей брака. Случаев таких везде немало. Но нигде святость брака так не попирается, как в сфере бурсацких типов. Здесь нарушение брака, извращение его узаконено и освещено обычаем. Бурсак, сеченный, быть может, раз четыреста, унижаемый и уродуемый нравственно, умственно и физически часто в продолжение четырнадцати лет, наконец после такой педагогической дрессировки заслуживший диплом, дающий, по-видимому, ему право получить место в приходе, — не иначе может достигнуть этого, как обязавшись взять ''такую-то'', по назначению от ''начальства, казенную, закрепленную'' девицу. Выходит что-то вроде того, когда, бывало, ''помещики женили'' своих крестьян, а не то чтобы крестьяне ''сами женились''. Когда умирает то или другое лицо духовное и у него остается семейство, — куда ему деться? Хоть с голоду умирай!.. Дом (если он церковный), земля, сады, луга, родное пепелище — все должно перейти преемнику. Русские священники, диаконы, причетники — представители православного пролетариата... У них нет собственности... До поступления на место всякий поп наш гладен и хладен, при поступлении приход его кормит; умирает он всегда с тяжелой мыслью, что его сыновья и дочери пойдут по миру. Вот это-то пролетариатство духовенства, безземельность, необеспеченность извратили всю его жизнь. Чтобы не дать умереть с голоду осиротевшим семействам духовных лиц, решились пожертвовать одним из высочайших учреждений человеческих — браком. Места ''закрепляют'', — техническое, заметьте, чуть не официальное выражение. По смерти главы семейства место его остается за тем, кто согласится взять замуж его дочь либо родственницу. Кандидатам на места объявляется об открывшейся вакансии, со взятием ''такой-то''. Начинается хождение женихов в дом невесты. Большею частию это делается на скорую руку, всегда назначается срок для выбора невесты, вследствие чего ''посягающие'' не имеют времени узнать один другого. И бывали такие случаи, что невеста, находясь за двести верст, не успевала ко времени приехать в главный епархиальный город; претендент на поповское место не имел средств и времени съездить к невесте; тогда обе стороны списывались; давалось заочное согласие, и, получивши уже указ о поступлении на место, жених ехал к невесте; при таких порядках нередко выходили скандальные столкновения — невеста попадалась старая, рябая, сварливая девчина, и жених еще до свадьбы порывался побить ее. Но когда невеста приезжала в город, так и тогда умели обделывать дела и спускали залежалый и бракованный товар с удивительною ловкостию: щеки невесты штукатурились, смотрины назначались вечером, при слабом освещении, — и рябое выходило гладким, старое молодым... Бывало и то, что до самого венца роль невесты брала на себя ее родственница, молодая и недурная собою женщина, иногда замужняя, и уже только в церкви по левую руку жених видел какого-нибудь монстра вроде тех древних изображений, которые в старину сначала задымляли и коптили, а потом променивали на лук и яйца. Что было делать? Бурсак, наголодавшись после бурсы вдоволь, стиснув зубы и скрепив сердце, смотрел на свою будущую сожительницу, но... махнув рукою, поступал согласно внушению Ольги, сделанному ею князю Игорю, и, стоя под венцом, думал думу, как бы в первую же ночь изломать бока своей, черт бы ее взял, подруге жизни. Нечего говорить, что при подобном надуванье и фальше брак есть зло и поругание самых дорогих, самых святых прав человечества. Но когда при смотринах и сватовстве товар показывали лицом, и тогда редко-редко брак был счастливым. Если часто бывает, что после долгого знакомства брак неудачен, что сказать о том, когда он устраивался на авось... В светских искусственных браках большею частию оскорбляется и унижается женщина; но в бурсацких — и женщина и мужчина... В светских мужчина говорит: «я сыт и есть у меня имя, иди за меня — ты будешь сыта и получишь имя»; в бурсацких же не то; жених кричит: «есть нечего»; невеста кричит: «с голоду умираю» — и исход один: соединиться обеим сторонам. Все это — порождение проклятого пролетариата в нашем духовенстве. Кого же тут винить? Вот и дьячиха привезла по смерти своего мужа свою задеревенелую дочь и успела закрепить за ней место. Преосвященный послал ее в училище, чтобы из готовящихся к исключению выбрать жениха. В те времена, когда в бурсе свирепствовали Лобов, Батька, Долбежин и тому подобные педагоги, в ней уже нарождался новый тип учителей, как будто более гуманных. К ним принадлежал Павел Федорыч Краснов. Павел Федорыч был из молодых, окончивших курс семинарии студентов. Это был мужчина красивый, с лицом симпатическим, по натуре своей человек добрый, деликатный. Хотелось бы нам отнестись к нему вполне сочувственно, но как это сделать? Он и не думал изгонять розги, а напротив — защищал ее, как необходимый суррогат педагогического дела. Но он, наказывая ученика, не давал никогда более десяти розог. Преподавая арифметику, географию и греческий язык, он не заставлял зубрить слово в слово, а это в бурсе почиталось едва ли не признаком близкого пришествия антихриста и кончины века сего. Он позволял ученикам делать себе вопросы, возражения, требовать объяснений по разным предметам и снисходил до ответов на них, а это уже окончательный либерализм для бурсы. Увлекаясь своим положительно добрым сердцем, он входил иногда в нужды своих учеников. Так, мы упомянули в первом очерке об одном несчастном, который был бы почти съеден чесотными клещами, если бы не Павел Федорыч: он сводил его в баню, вымыл, выпарил, остриг его голову, сжег всю его одежду, дал ему новую и обласкал беднягу. Был случай, что по классам Краснова, за его болезнию, пришлось справлять уроки Лобову. Лобов вознес Карася и ''отчехвостил'' его на воздусях. То же самое хотел он сделать с цензором класса, парнем лет под двадцать, но цензор утек от него; тогда Лобов записал его в журнал, и дело все-таки пахло розгой. Узнав о том, как в классе свирепствовал Лобов, Краснов вышел из себя, разорвал в клочья журнал и рассорился с Лобовым. Он был справедлив относительно списков, из которых не делал для учеников тайны, а напротив — вызывал недовольных на диспуты. Раз только случилось, что Краснов избил своего ученика собственноручно и беспощадно; но и то по той причине, что бурсак решился острить во время ответа урока самым площадным образом, а Павел Федорыч был щекотлив на нервы. Словом, Краснов как частное лицо неоспоримо был честный и добрый человек. Но посмотрите, чем он был как учитель бурсы. — Иванов! — говорит он. Иванов поднимается с заднего стола бурсацкой Камчатки, за которою Краснов следил постоянно и зорко, вследствие чего для желающих ''почивать на лаврах'', то есть лентяев, он был нестерпимый учитель. Краснов донимал их не столько сеченьем, сколько систематическим преследованием; и вот это-то преследование, основанное на психологической тактике, сильно отзывалось иезуитством. Краснов в нотате видит, что у Иванова стоит сегодня ноль, но все-таки говорит: — Прочитай урок, Иванов. Но Иванов не отвечает ничего. Он думает про себя: «Ведь знает же Краснов, что у меня в нотате ноль... что же спрашивает? — только мучит!». — Ну, что же ты? Иванов молчит... Лучше бы ругали Иванова, тогда не было бы ему стыдно перед товарищами, потому что ругань начальства на вороту бурсака, ей же богу, не виснет; а теперь Иванов поставлен в комическое положение: над его замешательством потешаются свои же, и таким образом главная поддержка против начальства — товарищество — для него не существует в это время. — Ты здоров ли? — спрашивает ласково Павел Федорыч. Сбычившись и выглядывая исподлобья, Иванов говорит: — Здоров. — И ничего с тобой не случилось? — Ничего. — Ничего? — Ничего, — слышится ответ Иванова каким-то псалтырно-панихидным голосом. — Но ты точно расстроен чем-то? От Иванова ни гласа, ни послушания. — Да? Но Иванову точно рот зашили. — Что же ты молчишь?.. Ну, скажи же мне урок. Наконец Иванов собирается с силами. Краснея и пыхтя, он дико вскрикивает: — Я... я... не... зна-аю. — Чего не знаешь? — Я... урока. Павел Федорыч притворяется, что недослышал. — Что ты сказал? — Урока... не знаю! — повторяет Иванов с натугой. — Не слышу; скажи громче. — Не знаю! — приходится еще раз сказать Иванову. Товарищи хохочут. Иванов же думает про себя: «черти бы побрали его!.. привязался, леший!». Учитель между тем прикидывается изумленным, что ''даже'' Иванов не приготовил уроков. — Ты не знаешь? Да этого быть не может! Новый хохот. Иванов рад провалиться сквозь землю. — Отчего же ты не знаешь? Опять начинается травля, до тех пор, пока Иванов не начинает лгать. — Голова болела. — Угорел, верно? — Угорел. — А ты, может быть, простудился? — Простудился. — И угорел и простудился?.. Экая, братец ты мой, жалость! Товарищи, видя, что Иванов сбился с толку, помирают со смеху. А мученик думает: «господи ты боже мой, когда же отпорют наконец» и решается покончить дело разом: — Не могу учиться. — Отчего же, друг мой? — Способностей нет. — Но ты пробовал учить вчера? — Пробовал. — О чем же ты учил? Вот тут доходит дело до самой мучительной минуты: хоть убей, не разжать рта, точно губы с пробоем, а на пробое замок. Иванов не обеспокоился не только что выучить урок, но даже узнать, что следовало учить. Павел Федорыч, боясь, что Иванову подскажут товарищи, встал со стула и подошел к нему с вопросом: — Что же ты не говоришь? Иванов замкнулся, и не отомкнуться ему, несчастному. Павел Федорыч кладет на него руку. Иванов переживает мучительную моральную пытку, да и другим камчатникам вчуже становится жутко. — Зачем ты смотришь в парту? Смотри прямо на меня. У Иванова нервная дрожь. Не поднять ему своей головы — тяжела она, точно пивной котел, который только был по плечам богатыря. Между тем Павел Федорыч берет Иванова за подбородок. — Не надо быть застенчивым, мой друг. Мера душевных страданий переполнена. Иванов только тяжело вздыхает. Наконец, после долгого выпытывания, с тем глубоким отчаянием, с которым бросаются из третьего этажа вниз головой, Иванов принужден сознаться, что он не знает, что задано. Но у него была теперь надежда, что после этого начнутся только распекания и порка, значит, скоро и делу конец, — напрасная надежда. — Зачем ты забрался на Камчатку? Посмотри, что здесь сидят за апостолы. Ну, хоть ты, Краснопевцев, скажи мне, что такое шхера? Краснопевцеву что-то подсказывают. — Шхера есть, — отвечает он бойко, — не что иное, как морская собака. Все хохочут. — Ну ты, Воздвиженский... поди к карте и покажи мне, сколько частей света. Воздвиженский подходит к висящей на классной доске ланд-карте, берет в руки кий и начинает путешествовать по европейской территории. — Ну, поезжай, мой друг. — Европа, — начинает друг. — Раз, — считает учитель. — Азия. — Два, — считает учитель. — Гишпания, — продолжает камчатник, заезжая кием в Белое море, прямо к моржам и белым медведям. Раздается общий хохот. Учитель считает. — Три. Но ученый муж остановился на Белом море, отыскивая здесь свою милую Гишпанию, и здесь зазимовал. — Ну, путешествуй дальше. Али уже все пересчитал страны света? — Все, — отвечал наш мудрый географ. — Именно все. Ступай, вались дерево на дерево, — заключил Павел Федорыч. Он нарочно вызывает самых ядреных лентяев, отличающихся крутым, безголовым невежеством. — Березин, скажи, на котором месте стоят десятки? — На десятом. — И отлично. А сколько тебе лет? — Двадцать с годом. — А сколько времени ты учишься? — Девятый год. — И видно, что ты не без успеха учился восемь лет. И вперед старайся так же. А вот послушайте, как переводит у нас Тетерин. Следовало перевести: «Диоген, увидя маленький город с огромными воротами, сказал: „Мужи мидяне, запирайте ворота, чтобы ваш город не ушел“». Мужи по-гречески — андрес. Вот Тетерин и переводит: «Андрей, затворяй калитку — волк идет». Он же расписался в получении казенных сапогов следующим образом: «Петры Тетеры получили сапоги». Ну, послушай, Петры Тетеры, что такое море? — Вода. — Какова она на вкус? — Мокрая. — Про Петры же Тетеры рассказывали, что он слово «maximus» переводил слово «Максим»; когда же ему стали подсказывать что «maximus» означает «весьма большой», он махнул «весьма большой Максим». Ну, а ты, Потоцкий, проспрягай мне «богородица». — Я богородица, ты богородица, он богородица, мы богородицы, вы богородицы, они, оне богородицы. — Дельно. Проспрягай «дубина». — Я дубина... — Именно. Довольно. Федоров, поди к доске и напиши «охота». Тот пишет «охвота». — Напиши «глина». У того выходит «гнила». Таким образом Павел Федорыч потешался над камчатниками, заставляя их нести дичь. Иванов радовался в душе, что учительское внимание было отвлечено от него. Напрасная радость: то был новый маневр, пущенный в ход учителем. — Что, Иванов, хороши эти гуси? Иванов опять приходит в ажитацию. — Как бы ты назвал этих господ? Не назвал ли бы ты их дикарями? Платонов, что такое дикарь? — Дикий человек. — А умеешь ты говорить по-гречески? — Нет. — А я слышал, что да. Идет он с таким же, как сам, гусем. Один гусь говорит: «альфа, вита, гамма, дельта»; другой гусь говорит: «эпсилон, зита, ита, фита». Неправда, что ли? Тогда еще пирожник назвал вас язычниками. Вот вроде его один господин приезжает к отцу на каникулы. Отец его спрашивает: «Как сказать по-латыне: лошадь свалилась с моста?» — Молодец отвечает: «Лошадендус свалендус с мостендус». Иванов опять оживился надеждой, что его забыли. — И не стыдно тебе, Иванов, сидеть среди таких олухов? Я ведь знаю, что ты не станешь спрягать «дубину», не скажешь, что десятки стоят на десятом месте, не поедешь в Ледовитый океан с какой-то «Гишпанией», зачем же ты забрался к этим дикарям? — Простите, — шептал Иванов. — В чем тебя простить? — И Павел Федорыч опять добивается того, что Иванов сам себе делает приговор: — Ленился... — Дело ли будет, если я прощу тебя? Пускается в ход новый маневр. Известно, что для школьника мучительна не столько самая минута возмездия, сколько ожидание его. Это понимал Павел Федорыч и пускал в ход всю практическую психологию. — Простить тебя? А потом сам же будешь бранить за это, зачем дозволял тебе лениться; скажешь, не дурак же я был — учителя не хотели обратить на меня внимания. — Простите! — говорил Иванов. — Да ты знаешь ли, что с тобой может случиться, если, чего избави боже, тебя исключат? Знаешь ли, что предстоит всем этим камчатникам? Камчатка внимательно насторожила уши. — Теперь по Руси множество шляется заштатных дьячков, пономарей, церковных и консисторских служек, выгнанных послушников, исключенных воспитанников, — знаете ли, что хочет сделать с ними начальство? — оно хочет верстать их в солдаты. — Простите! — говорил Иванов, думая с тоскою: «боже мой, скоро ли же сечь-то начнут?.. проклятый Краснов!.. всю душу вытянул». — Я слышал за верное, что скоро набор, рекрутчина. Ожидайте беды... Мы имели случай в первом очерке заметить, что не раз проносилась грозная весть о верстании в солдаты всех безместных исключенных. Теперь прибавим, что такой проект начальство действительно не раз хотело осуществить, но в духовенстве всегда в этом случае подымался ропот; оно и понятно: многие сильные мира были или сами дети причетников, или имели причетниками своих детей и других родственников. Однако тем не менее грозная весть о солдатчине часто заставляла трепетать бурсаков. Павел Федорыч пользовался этим обстоятельством с полным успехом. — Как же тебя простить, — говорит он Иванову, — неужели тебе хочется под красную шапку? — Я буду учиться. — Как же ты давеча говорил, что не можешь учиться? Скверно на душе Иванова, потому что учитель доводит его до того, что он сам сознается: — Лгал. Травля продолжается далее. Приходилось после долгих выпытываний соглашаться — что и делалось замогильным тоном, — в том, что он должен быть наказан; потом, сколькими ударами розог. Когда ученик был доводим до истомы нравственной и едва не до полупомешательства, тогда только учитель отсылал его к печке, где и давал десять ударов розгами, причем внушалось, что ученик каждый раз при незнании урока будет получать это ординарное количество стежков по тому месту, откуда ноги растут. Решившись обратить лентяя на путь истины, Павел Федорыч всегда доводил свою работу до благоприятного результата, преследуя цель неутомимо и энергически. — Иванов! после класса приходи ко мне на квартиру. Пригласивши к себе на квартиру, Павел Федорыч заставляет Иванова учить урок в рекреационные часы, так что если и после этого захотел бы лениться, то ему пришлось бы всю училищную жизнь просидеть над книгой, не нашлось бы и в праздничные дни свободной минуты — вечно под носом проклятый учебник, и лентяи со скрежетом зубовным вгрызается в ненавистные отроки. Мало-помалу долбня всасывает его и поглощает всецело. Конец ли? Нет, все-таки не конец. Павел Федорыч сносится с другими учителями относительно неофита. Долбежин и Батька говорят неофиту: «А, голубчик, у других ты учишься, а у меня нет?.. Запорю, животное, убью!». Те учителя, в свою очередь, начинали ''досекать'' лентяя, каждый ''до своей науки''. Что тут станешь делать? Поневоле съешь всю бурсацкую науку, хотя в душе созреет и навек укоренится глубокая ненависть и беспощадное отвращение к той науке. Правда, ученик, досеченный до хорошего аттестата, будет благодарен, но все же не за бурсацкую науку, но за аттестат, дающий ему известные права. Милостивые государи, как вам нравится подобное варварство в педагогике, к которому, однако, прибегал даже Павел Федорыч, человек с сердцем положительно добрым? Что же это значит? Если бы Лобов, Долбежин, Батька и Краснов не употребляли противоестественных и страшных мер преподавания, то, уверяю вас, редкий бурсак стал бы учиться, потому что наука в бурсе трудна и нелепа. Лобов, Долбежин, Батька и Краснов поневоле прибегали к насилию нравственному и физическому. Значит, вся причина главным образом не в учителях и не в бурсаках, а в бурсацкой науке, чтоб ей сгинуть с белого света. Мало-мальски развитый семинарист всегда вспоминает о ней с ужасом. Камчатка ''почивала на лаврах'' до сего дня спокойно и беспечно; но сегодня в ней ярые толки и шум. Павел Федорыч возбудил те толки и шум своими угрозами о солдатчине. Но не на всех камчатников грозная весть произвела одинаковое впечатление. Камчатники распадались на два типа по роду бурсацких наук. Науки были: ''божественные'', которые ныне называются богословскими, и ''внешние'', которые ныне называются светскими. Один камчатники отрицали только ''внешние'' науки и с усердием занимались законом божиим, священною историею, церковным уставом и церковным пением. Эти специально готовились в дьячки и пономари. Представителями такого типа в особенности были двое — ''Васенда'' и ''Азинус''. Васенда был великовозрастный, так что кончить курс ему пришлось бы не юношей; а тридцатилетним мужем. Он махнул на все рукою и принялся за божественные науки. Это был человек честный, добрый, обладавший громадною физическою силою, но, как все силачи, спокойный и сосредоточенный; но главное — он был замечательный скопидом и хозяин. Так он и выглядит кремнем-причетником, у которого хозяйство никак не будет хуже по крайней мере дьяконского. Заглянем в его ученический сундук, когда Васенда выдвигает его из-под кровати. В углу небольшой деревянный образок Василия Великого, благословение матери, вдовы-дьячихи; на внутренней стенке крышки сундука набиты два ремня, и за них вложено несколько дестей писчей бумаги; по краям, около бумаги, художественная выставка произведений конфетного и леденечного искусства: генерал, у которого нос чуть не поперек лица; голая женщина, кормящая грудью голубка, а за нею амур, как будто бы страдающий водяной болезнью; потом лубочная гравюра, вырезанная из «Бовы» и изображающая то, как сей богатырь побивает метлою рать несметную; далее картинка из священной истории, на которой вы можете видеть изгнание наших прародителей из рая, и тому подобные изображения; эти изображения перемешаны с леденечными билетиками; тут же, между прочим, налеплена числительница, показывающая дни и месяцы на целый год. Внутри сундука в одном углу кадушка, в которой грибы со сметаной, а в другом мешок с толокном. На дне лежат книги, все божественные, ни одной внешней — их Васенда продал, как ненужные. В другой стороне сундука аккуратно уложено чистое белье и новенькая верхняя одежда. Кроме того, под образком находится маленький ящичек, в котором хранятся его деньги, письма, новейший песенник, нюхательный табак, пустая склянка, перочинный нож, гребенка, мыло и тому подобное. Вот вам сундук Васенды, окованный прочными железными полосами, с крепчайшим замком. У Васенды отличный дубленый тулуп и неизносимые осташи с голенищами по колено. Его скопидомство доходило даже до крайности; так, он целый год писал одним пером, едва касаясь бумаги и каждый раз бережно завертывая его в бумажку. Он уже и теперь так и выглядит степенным и практическим дьячком; и действительно, он умеет что угодно и купить и продать; походка у него важная, осташи блестят... Вот этот-то господин и был представителем лучшего типа бурсацкой Камчатки. В самом деле, из него вышел прекрасный зажиточный деревенский дьячок. Весть о солдатчине мало тревожила его: он верил в свою звезду. Азинус был ученик высокого роста, сутуловатый, с выдавшимися лопатками на спине, на длинных ногах; широкие скулы, бойкие серые глаза и постоянно вздернутый кверху нос, вечно нюхающий что-то в воздухе, придавали лицу его выражение той хитрости, которою отличаются мелкие плуты с узким лбом. Он ходил в тиковом халате, в дырявых сапогах и в ватной шапке и зимой и летом. Азинус был сын заштатного пономаря, горького пьяницы, жившего подаянием. Мать Азинуса, бедная старуха, забитая своим мужем, переслала своего сына в училище с одним дальним своим родственником, но при этом, по неопытности или старческой рассеянности, не озаботилась передачею ему документов, необходимых для поступления в бурсу. Родственник привез Азинуса, тогда еще осьмилетнего мальчика, на огромный двор училища и пустил его на волю божью отыскивать самому себе науку. Азинус долго ходил по двору, не зная, куда деться. К вечеру он проголодался и, увидя в восемь часов огромную массу воспитанников, примкнул к ним и очутился в столовой, где, долго не думая, принялся за щи и кашу. После ужина ученики отправились сначала на молитву, а потом по спальням, — он за ними; в спальне он нашел незанятую казенную кровать, где и уснул спокойно. Поутру он опять вместе с другими сходил на молитву, а потом попал в приходский класс; тут он водворился на задней парте. Так он прожил около трех месяцев, пока наконец учитель не обратил на него внимания. Стали наводить справки, Азинуса в списках не оказалось. Его покормили в последний раз обедом и велели убираться за ворота, на все четыре стороны. Вот так младенчество — лучшая пора нашей жизни! Он несколько дней питался милостынею, бог знает где ночуя, пока не наткнулся на другого нищего, своего отца, который отвел сынка к знакомому дьячку, окончательно определившему маленького Азинуса в бурсу, которая его окончательно изувечила. Он сначала оказывал успехи, но скоро плюнул на все и, выжив известный период сечения, засел в Камчатку навсегда. Здесь сложился его характер, в высшей степени безалаберный. Главным его занятием были чет и нечет, юла, три листика, мена ножами и тому подобные коммерческие игры бурсы. Он сделался настоящим цыганом училища, променивая и выменивая, продавая и покупая что угодно. Деньжонки и вещи, приобретаемые им, шли у него без толку. Все ученики, остающиеся на рождество или пасху в училище, умели чем-нибудь запастись для праздника; Азинус же часто проедал деньги накануне его, а потом шлялся по спальням, льстил, кланялся, прислуживался, ругался и лгал выпрашивая кусок булки, яйцо или клок масла у своих товарищей. При таком характере он совершенно изолгался. До сих пор передают его рассказы. Так, он однажды говорил, что в страшную метель зимою ехал куда-то, на него напали волки. Что было делать? «Я, говорит, со страху спрятался в рожь». Когда его спрашивали, каким образом зимою попался он в рожь, тогда Азинус ругался, рассыпал смази и, свертывая из пол халата хвост, описывал им в воздухе круги. Нередко он сообщал своим слушателям о том, как он видел сам привидения, домовых, мертвецов и чертей. Но он не только, что врал, но не прочь был и стянуть что-нибудь. Однажды он путешествовал на родину, верст за полтораста, с четырьмя копейками в кармане, спал в лесу, питался незрелыми ягодами, иногда заходил в харчевни, обедал в них и потом утекал, не заплативши денег за обед. Этот молодец когда прибыл на родину, то у него оставалась еще одна копейка в экономии. Азинус был во всех отношениях противоположность Васенде. Но и он не обратил внимания на весть о солдатчине, хотя это сделал единственно по безалаберности своего характера. Вообще Камчатка, отрицающая внешние науки и изучающая только божественные, не была сильно взволнована словами Павла Федорыча. К тому были основания. Начальство смотрело на божественную Камчатку довольно благосклонно: она что-нибудь да делала. Бывали проекты (и это знали камчатники) о преобразовании священных задних парт в специальный класс, так называемый ''причетнический''. И потому ученики, подобные Васенде или Азинусу, были спокойны. Но иное совсем происходило в другой половине Камчатки. Здесь почивали на лаврах абсолютные нигилисты, отрицавшие и внешние и божественные науки. Там сидели некоторые убогие личности, которые и сами убедились и начальство убедили, что не имеют способностей и учиться не могут, хотя странно считать кого бы то ни было неспособным даже к самому ограниченному элементарному образованию. Так, был один ученик, сын финского священника, который просидел в приходском классе шесть лет и едва-едва научился читать, после чего его исключили. Его прозвище ''АзбУчка Забалдырь ЕвангИлье Свитцы'' — за то, что он азбуку называл азбучкой, а псалтырь — забалдырью. Такие примеры не редкость в бурсе. Столько же времени и в том же классе сидел Чабря. Иные до второуездного класса доплетались только через четырнадцать лет — время, которого достаточно для того, чтобы приготовиться на степень доктора какой угодно науки, срок, который одним годом только меньше нынешней солдатской службы. Эх, бедняги, какую ж лямку вы тянули: солдатскую, а вас еще солдатчиной стращали!.. Нашли чем испугать!.. Но вы все же таки пеняли тогда на начальство, дрожали от страха за свою судьбу: вам, конечно, не хотелось такую же службу вынести вторично. Мы видели, что действительно неспособные ученики были сегодня сильно встревожены. Но во внешней Камчатке были и способные ученики, сердце которых тоже дрогнуло от слов Краснова, не столько от того, что их головы хотели накрыть красной шапкой — эти лентяи были народ беззаботный, мало думающий о будущем, — сколько от той беды, которую испытал сегодня их товарищ, Иванов. Изленившись, они не могли взяться за книжку, а с другой стороны, особенно умные из лентяев инстинктивно и, право, справедливо чувствовали отвращение к бурсацкой науке. Однако тем не менее нервная дрожь пробегала по их телу, когда они вспоминали Павла Федорыча. Они чувствовали, что вслед за Ивановым стоит их очередь, что зоркий глаз Краснова отыщет их в Камчатке и заставит их прочувствовать всю моральную пытку своей психолого-педагогической системы. Грустно, скучно сегодня в Камчатке; но, читатель, подождите немного, и вы увидите, ''что'' сегодня же радостно взволновало не только Камчатку божественную, не только Камчатку внешнюю, но и весь класс бурсаков. Дайте только рассказать мне, какую штуку отмочил сегодня Аксютка в сообществе с Ipse, — иначе рассказ наш не будет вам понятен. Аксютка все еще щелкает зубами. Стемнело. Лампы, как мы уже имели случай заметить, не зажигались в классах до занятных часов. Аксютка пробрался в первоуездный класс, где в потемках обыскивал карманы и парты учеников. — Где бы ''стилибонить''? — шептал он. Отправился он в приходские классы. Успех был тот же, и Аксютка со злости загнул какому-то несчастному трехэтажные салазки. — Все стрескали, подлецы! — проговорил он. С голодом Аксютки естественно росло непобедимое его желание похитить что-нибудь и съесть, а вместе с тем увеличивались его хитрость, изворотливость и предприимчивость. Он отыскал своего друга и верного пажа Ipse и отправился вместе с ним в тот угол двора, у ворот, где была пекарня. Они пришли к пекарне; Ipse спрятался в темном углу ее, а Аксютка что есть силы стал ломиться в двери. — Голубчик, Цепа, дай хлебца. Цепка был солдат добрый. Он голодных бурсаков часто наделял хлебом, а кого любил — так и ржаными лепешками. Но этот хлебопек не мог терпеть Аксютку: он был уверен, что Аксютка стянул у него новые голенища. Отметим здесь еще странное явление бурсы. Служители училища были чем-то вроде властей для учеников; у инспектора они имели значение гораздо большее, нежели всякий второклассный старшой. Свидетельство ''сторожа'' (так ученики звали прислугу) или жалобы его всегда уважались начальством. Ученик против сторожа ничего предпринять не мог. Это объясняется тем, что вахтер, гардеробщик, повар, хлебник, привратник и секундатор из сторожей, очевидно, служили в видах начальства. Все они из урезанных продуктов, разумеется ученических, должны были во что бы то ни стало приготовить для начальства хлеб, мясо, крупу, холст, сукно и тому подобное. Естественно, что жалоба на каждого из них была как бы жалобою на самое начальство; например, сказать, что повар мало каши дает, значило сказать, что эконом крадет казенную крупу, что эконом делится с смотрителем, училищный смотритель с семинарским, этот с академическим и так далее: выйдет, что жалоба о каше есть жалоба против высшего начальства, чуть не заговор и бунт. Да, на бурсацком языке такие жалобы, действительно, и назывались бунтами и преследовались, как бунты. Служители сознавали свое положение и пользовались им. Они жили гораздо лучше тех, кому служили: одежду носили казенную, ели вволю и хорошо, могли высказывать свои неудовольствия и грозить оставлением службы, у них всегда бывали жирные щи со свежей говядиной, жирно промасленная каша, а хлеба не порциями, как бурсакам, но сколько угодно. Живя почти на всем готовом, они, кроме того, получали жалованья от восьми до двенадцати, а вахтер и семнадцать рублей ассигнациями, — они были богаче самых богатых бурсаков. Многие из них имели случай красть казенное. Повар получал от некоторых учеников еженедельную плату за то, что кормил их утром и вечером кашею. Захаренко, секундатор, открыто брал взятки; каждый праздник он обходил классы и объявлял: «Что же, господа, Алексею Григорьичу (так величали Захаренко) на табачок?». К нему сыпались на подставленную ладонь гроши и пятаки. За неделю, когда сбор был скуден, ученики замечали, что он сек их с большею исправностию и аппетитом. Кроме того, Захаренко продавал ученикам нюхательный табак, сам-тре. Словом, служители составляли низшее начальство. Если к этому прибавить, что некоторые из них наушничали инспектору, то понятно будет их влияние на учеников. Поэтому ничего нет удивительного, когда Захаренко под пьяную руку проводил пальцем по голове ученика, как по бубну, приговаривая: «Эй, прокислая кутья, ваше дело гадить, наше убирать». Или что удивительного, если Еловый бил бурсака метлой по затылку, Трехполенный давал трепку и тому подобное? В большинстве случаев такие обиды терпеливо сносились учениками. Но Аксютка, как отпетая личность, не обращал внимания на служительские власти. Он продолжал ломиться к Цепке в хлебную. — Кто тут? — послышался голос Цепки. — Это я, Цепа. — Я тебе дам такого хлебца, что не съешь... прочь пошел!.. — Цепа, ей-богу, есть хочется!.. — Ну, пошел, пошел!.. не проедайся!.. Аксютка переменил тон. Он стал ругаться: — Цепка, черт, дай же хлеба! Жалко, что ли, тебе куска какого-нибудь? Собака ты этакая, чтоб подавиться тебе сапогом, который ты шьешь! — Ах ты, бесов сын! — проворчал Цепка. Цепка воткнул шило в деревянный обрубок, служивший ему столом, и, стиснув зубы, схватил метлу и стремительно бросился к двери. Он приударил за Аксюткой. Аксютка бегал очень хорошо; он мастер был играть в пятнашки и на небольшом пространстве умел ''увертываться'', делая неожиданные повороты то в ту, то в другую сторону. Двор был велик, но Аксютка побежал к воротам. Цепка крикнул привратнику, стоявшему там: — Держи его! Привратник схватил тоже метлу и бросился на Аксютку. Аксютка переменил рейс. К его несчастию, был шестой час вечера, час, в который служители мели спальные комнаты. Они теперь выходили с разных концов двора. — Держи его! Аксютку все знали. Служители ополчились на него со швабрами. Аксютке приходилось плохо. Его травили с четырех концов — он и озирался хищным волком. «Намнут, черти, шею!» — думал он. Но вот ноздри его поднялись и опустились. Он быстро бросился к Цепке. Цепка, не подозревая ничего в этом новом маневре, бежал к нему с распростертыми руками. Другие служители, видя, что Аксютка почти в руках Цепки, опустив швабры, кричали: — Хватай его! Но Аксютка, налетев на Цепку, неожиданно упал ему под ноги. Разлетевшийся Цепка полетел кубарем вверх ногами. Аксютка направил свой бег к классу, который уже был освещен, потому что начались занятия. Цепка, человек бедовый, в сердцах, стал клясться и божиться, что убьет Аксютку. Он поднялся с земли, схватил метлу и отправился к классу, куда скрылся Аксютка. — Теперь поймает... попался! — говорили служители и разошлись в разные стороны. Цепка ворвался в класс со страшными ругательствами и помахивая метлою. Аксютка, увидев его, вскочил на первую парту, с первой на вторую и полетел над головами товарищей. Цепка последовал его примеру, и огромный солдат носился с метлою в храме бурсацкой науки... Картина была великолепная... Ученикам стало весело, — такие спектакли приходилось видеть нечасто. Из-под ног разъяренных врагов летели на пол дождем книги, грифельные доски, чернильницы и линейки. — Го-го-го! — начали бурсаки. — Ату его! — подхватили другие. Третьи свистнули. Кто-то книгой пустил в Цепку. Цепка не обращал внимания на крик, атуканье и рев бурсаков. Он распалился страшно. Двадцать две парты, как клавиши, играли под здоровенными его ступнями. Но вот Аксютка, соскочив на пол, скрылся под партой; Цепка хотел последовать его примеру, но какой-то бурсак дернул его за ногу, и он растянулся среди класса плашмя. Невозможно привести здесь той свирепой брани, которою он осыпал весь класс. Аксютка, выглядывая из-под парты, говорил ему: — Цепка, встань, да на другой бок. Цепка бросился к нему; но Аксютка уже из-под другой парты: — Право, Цепка, дай, — голенища подарю. Цепка понял, что под партами ему не угоняться за врагом. Он, обозвав бурсаков прокислой кутьей и жеребячьей породой, направился к двери. Его проводили криком, свистом, атуканьем и крепкими остротами. Покажется странным, каким образом подобный гвалт и рев мог не доходить до начальства. К тому способствовало самое устройство училища. Все здание разделялось на два корпуса — старый и новый. В ''старом'' года за три до описываемого нами периода помещалась семинария, а в ''новом'' училище. Семинария потом была переведена в новое здание, училище же осталось в прежнем. В училище из начальства жили только смотритель и инспектор, другие учителя помещались в старом корпусе<ref>Между прочим, описывая бурсу, мы опустили очень важное обстоятельство, что повело ко многим недоразумениям. Мы забыли сказать, что описываемая нами бурса — было закрытое учебное заведение. Ученики ее не жили, как в других бурсах, на вольных квартирах. Все, человек до пятисот, помещались в огромных каменных зданиях, постройки времен Петра I. Эту черту не следует опускать из внимания, потому что в других бурсах вольные квартиры порождают типы и быт бурсацкой жизни такие, которых нет в закрытом заведении. Быть может, здесь же должно искать причину и того, что формы бурсацизма в нашем училище сложились так оригинально и так неискоренимо. Традиция, при закрытости заведения, имела полную силу и жизненность.</ref>. Таким образом, училище, по необходимости, управлялось властями, выбранными из учеников же. Кроме того, квартира смотрителя и инспектора была на противоположном конце двора, далеко от классов, так что никакой гвалт и рев не доходили до начальства. Служители составляли, как мы уже имели случай сказать, нечто вроде начальства и, значит, были ненавидимы товариществом, вследствие чего скандалы вроде описанного не доходили до инспектора и смотрителя. Мало-помалу все успокоилось в классе. Аксютка пробрался в Камчатку. Скоро явился и Сатана (он же и Ipse)... — Ну, что, Сатана? — Оплетохом! — Лихо!.. Ну-ка, давай сюда! Ipse вынул целый хлеб... — Да ты молодец!.. я тебя за это жалую смазью... Сатана принял смазь и проговорил: — Аз есмь Ipse! Аксютка уписывал хлеб с волчьим аппетитом. Но после завтрака он все-таки не успокоился духом. «Черт их побери, — думал Аксютка, — этак когда-нибудь и с голоду умрешь. Уж не закатить ли завтра нуль в нотате? Э, нет, подожду — еще потешусь над Лобовым. А дело все-таки гадко». Но ладно, «''бог напитал, никто не видал; а кто и видел, так не обидел''», — заключил Аксютка бурсацким присловьем. — «Утро вечера мудренее...» — Эх, Аксен Иваныч, — сказал ему Ipse, как бы отвечая его мыслям, — воззри на птицы небесные: они не сеют, не жнут, не собирают в житницы, но отец небесный питает их. — Аминь! — сказал Аксютка и решился продолжать свои проделки с Лобовым. Еще не утих гомерический хохот бурсы, как вошел в класс лакей инспектора и спросил: — Где дежурный старшой? — Здесь, — отвечал старшой. — ''Тебя'' инспектор зовет. Лакей ушел. Сразу по всем головам прошла одна и та же мысль: верно, Цепка нажаловался инспектору на Аксютку, у которого уже дрожали от предчувствия беды поджилки, но и, кроме его, многие струхнули, потому что многие принимали участие в скандале. Старшой застегнулся на все пуговицы и отправился к инспектору не без внутреннего трепета, потому что в его дежурство случилась эта милая шутка веселых бурсачков. На класс напало уныние. Минуты еле тянулись в ожидании дежурного. Наконец он явился. Его встретило мертвое молчание. Дежурный окинул взором класс. Все ждали. — Женихи! — крикнул он. У всех отлегло от сердца. — Женихи? — отвечали ему. Класс наполнился радостным ропотом. Туман с физиономий исчез, по ним пробежала светлая полоса. Все приподняли головы. У всех была одна мысль: «среди нас есть женихи, значит, мы не мальчики, а народ самостоятельный». Но что сделалось с Камчаткой? Там воодушевленный говор, потому что настал час торжества, час величия Камчатки. Взоры всех были обращены в эту счастливую страну. :Полно азбуке учиться, :Букварем башку ломать! :Не пора ли нам жениться, :В печку книги побросать? Шум усиливался. — Тише! — крикнул цензор. В классе несколько стихло. — Кто женихи? Вышли Васенда, Азинус, Ерра-Кокста, Рябчик. — И я жених. — С этими словами присоединился к ним Аксютка. Класс захохотал. Ipse от восторга вертел хвостом халата. — Никого больше? Больше никого не оказалось. — Женихи к инспектору!.. живо! Все пятеро отправились к инспектору. Класс, глядя на Аксютку, который с уморительными гримасами подпрыгивал и бил себя по бедрам, весело смеялся. Когда женихи скрылись за дверями, класс наполнился сильным говором, точно на рыночной площади торг во всем разгаре. Но это не был тот бесшабашный гвалт, когда бурсаки тянули ''холодно'' или дули ''разноголосицу'': он скорее походил на тот шум, который наполнял класс во время получения билетов на каникулы. В Камчатке же шло положительное ликование — она высылала от себя женихов, героев дня. Событие во всех головах поднимало мечты: «когда-нибудь и мы освободимся от бурсы». От двенадцатилетнего мальчика до двадцатидвухгодовалого парня, от последнего лентяя до первого ученика — все думали одну радостную думу. Все училище было охвачено трепетом. Бог весть каким образом магическое слово «женихи» быстрее ласточки облетело по всем классам, сладостно волнуя бурсацкие души. Урок нейдет на ум, книги в партах, ученики сбились в кучки, и цензор снисходителен на этот раз — не разгоняет их. Все сразу почему-то вспомнили свою родину, дом, отца с матерью, братьев с сестрами. Самые молодые бурсачки, и те рассуждают о невестах, о женитьбе, о поповских и дьяческих местах и доходах, о славленьи и т. п. Многие толкуют о дне исключения их: кто собирается в дьячки, кто в послушники, кто в чиновники, а кто так и в военную службу. Женихи вернулись от инспектора. — Ну что? — спрашивали их с любопытством. — Везет ли, Аксен Иваныч? — говорил Ipse. — Вот тебе — читай. Ipse взял из рук Аксютки осьмушку исписанной бумаги и начал по ней читать громко: <center>БИЛЕТ</center> ''Ученик Аксен Иванов уволен в город для свидания со своею невестою Ириною Вознесенскою, 18... года 23 октября, с 4 часов пополудни до 9 часов вечера.'' Далее следовала подпись инспектора. — Браво, Аксютка! — кричали товарищи. У Васенды и Азинуса были такие же билеты. Но остальные два претендента пробирались на священные парты Камчатки с унылым и понуренным видом. — Вы что? — Их сначала будут румянить и уж потом на смотрины. Раздался смех. Униженные и оскорбленные, усевшись на место, положили с отчаянием свои победные головы на руки. — Этому, — пояснял Аксютка, указывая на великовозрастного бурсака, — инспектор сказал: «Я тебя замечал в нетрезвом виде — какой же из тебя выйдет муж?.. Нет, вместо свадьбы устрою тебе баню». — Поздравьте, господа, — дополнил Аксютка, — молодых с законным браком. Хохот. — А этому, — говорил Аксютка, указывая на другого отверженного жениха, — оказалось всего четырнадцать лет. — Вот так жених! — Смазь ему, ребята! — Салазки жениху! Несчастного окончательно унизили и оскорбили широчайшей смазью и беспощадными салазками. В другое время он протестовал бы, но теперь стыдно было, что он, четырнадцатилетний мальчик, задумал ''брачиться'' с тридцатидвухлетней древностью. Кроме того, его мучил страх грядущих румян. С горя, стыда и страха он заплакал. К нему подошел Тавля, приподнял его голову, ущемил двумя перстами нос жениха и потянул через парту. — У-у-у — затянул он. Класс захохотал. — Молокосос! Тавля после того еще надрал ему уши. Бедняга рыдал, но от стыда не решился просить пощады. С той поры его прозвали «мозглым женихом». Он в тот же вечер ударился в беги. Когда будем говорить о бегунах бурсы, расскажем и о его похождениях. Около женихов были шум и толкотня. Расспрашивали о приходе, о невесте, о доходах, давали советы и снаряжали на завтрашний день к невесте. Общая внимательность и предупредительность показывали то напряженное состояние духа учеников, в котором они находились. Это выразилось тем, что товарищи охотно предлагали женихам кто новенький сюртучок, кто брюки, кто жилет, даже сапоги и белье. Азинус на другой день сбросил с себя тиковый халат и дырявые сапоги, у которых вместо подметок были привязаны дощечки деревянные, и явился франтом хоть куда. Все это напоминает нам тех беглых арестантов, которых г. Достоевский изобразил в «Мертвом доме». Как там товарищи радовались за освободившихся от каторги, так и здесь радовались за освободившихся от бурсы. Вечер закончился блистательным скандалом. Тавля женился на Катьке. Достали свеч, купили пряников и леденцов, выбрали поезжан и поехали за Катькой в Камчатку. Здесь невеста, недурной мальчик лет четырнадцати, сидела одетая во что-то вроде импровизированного капота; голова была повязана платком по-бабьи, щеки ее были нарумянены линючей красной бумажкой от леденца. Поезжане, наряженные мужчинами и бабами, вместе с Тавлей отправились к невесте, а от ней к печке, которую Тавля заставил принять на себя роль церкви. Явились попы, дьяконы и дьяки, зажгли свечи, началось венчанье с пением «Исаие, ликуй!». Гороблагодатский ''отломал апостол'', закричав во всю глотку на конце: «А жена да боится своего мужа». Тавля поцеловал у печки богом данную ему сожительницу. После того поезд направился опять в Камчатку, где и начался великий пир и столованье. Здесь гостям подавались леденцы, пряники, толокно, моченый горох, и даже часть украденного Аксюткою хлеба шла в угощение поезжан и молодых. Поднялись пляски и пенье. В конец занятных часов появилась и святая мать, сивуха. На другой день через фискалов все известно было инспектору, и последовало румяненье тех мест, откуда у бурсаков растут ноги. На другой день у Васенды, Азинуса и Аксютки были действительные смотрины. Васенда, как человек положительный и практический, нашел невыгодным закрепленное место, приданое и обязательства, а невесту чересчур заматоревшею во днех своих, на вид рябою, длинною и черствою. Он решился остаться в Камчатке до лучшей суженой. Азинус, по безалаберности своего характера, а отчасти потому, что ему надоела и опротивела бурса, махнув на все рукою, решился вступить в законный брак с дамою, которая была старше его по крайней мере десятью годами. Впоследствии из него вышел мерзейший муж, а из его супруги того же достоинства баба. Аксютка вовсе и не думал жениться. Он отправился на смотрины единственно из желанья потешиться, поесть у невесты, стянуть что-нибудь и погулять вне училища, на свободе. Он украл у «нареченной» шелковый платок и три медных гривны. Один из женихов, как мы уже видели, удрал из училища и теперь состоял в бегах. Пятый жених на другой день получил от инспектора румяны, то есть блистательную порку. '''1863''' === БЕГУНЫ И СПАСЕННЫЕ БУРСЫ. ОЧЕРК ЧЕТВЕРТЫЙ === Главное действующее лицо настоящего очерка Карась. Что это за рыба? Карась был довольно самолюбивая рыба. Два его брата, уже бурсаки, смотрели на него как на ''маленького'', не допускали его не только в сериозные, по их понятию, предприятия, но даже и в простые игры, и именно на том основании, что он ''не ел еще семинарской каши'', а между тем он слышал иногда от них рассказы о разного рода играх бурсаков, о бурсацких богатырях, их похождениях, проделках с начальством — рассказы, которые казались ему очень привлекательны: все это породило в нем страстное желание как можно скорее, всецело, по самые уши окунуться в болото бурсацкой жизни. Настал давно ожидаемый им день. Сняли с Карася детскую рубашонку и вместо ее надели сюртучок — с той минуты он почувствовал себя годом старше; он имел уже ''свою'' кровать, ''свой'' сундук, ''свои'' книжки — это еще прибавило ему росту; дали ему на булки двадцать копеек, капитал, редко бывавший в его руках, — тогда карасиная гордость сделалась непомерна. Пришел час расставания с родным домом: помолились богу, благословили Карася, у матери слезы на глазах, отец сериозен, сестренки задумались, — лишь Карась радуется и скачет, как сумасшедший, он блаженствует от той мысли, что еще несколько минут — и он будет бурсак, бурсак с головы до ног, вдоль и поперек. Карася отвели в бурсу. Здесь он простился с отцом очень невнимательно. Ему хотелось поскорее присоединиться к ученикам, которые играли на большом дворе бурсы в ''лапту, касло, отскок, свайку, рай и ад, казаки-разбойники, краденую палочку'' и т. п. Долго не думая, он по уходе отца отправился на двор, где и присоединился к кучке бурсачков, игравших в ''рай и ад'', то есть скакавших на одной ноге среди начерченной на земле фигуры, причем носком сапога они выбивали из разных ее отделений камешек... «Это очень весело», — подумал Карась. Но в то же время он услышал насмешливый голос: — ''Новичок''! — ''Городской''! — прибавил кто-то. — ''Маменькин сынок''! «О ком это?» — думал Карась. Его щипнули. «Обо мне», — решил он. Сердце его замерло от предчувствия чего-то нехорошего... — Смазь новичку! «О ком это?» — думал Карась. На него налетел довольно взрослый бурсак и схватил его лицо в свою грязную пясть. Карась вовсе не ожидал такого приветствия. Он озлился, но не ему, поступившему в училище на десятом году, было бороться с здоровыми бурсаками. Однако Карась не обратил внимания на свое слабосилие. Он размахнулся ногою и ударил ею своего обидчика в живот. Бурсак застонал и хотел дать трепку Карасю, но Карась ударился в беги. — Ай да новичок! — слышал он сзади себя одобрение. «Вона — еще хвалят!» — думал утекающий Карась. В пять часов вечера братья отвели Карася во второй приходский класс, где он и водворился на задней парте и скоро познакомился со своим соседом, которого звали ''Жирбасом''. — Ты будешь учить урок? — спросил Жирбас. — Буду. — Зачем? — А учитель спросит? — Быть может, и не спросит. — Так разве не учить? — Не стоит. — И не буду же учить. Так Карась начал свое духовное образование. Однако же чем развлечься? — впереди предстояли еще три учебных часа. — Что ж мы будем делать? — спросил Карась. — Давай играть в ''трубочисты''. — Ладно. Но лишь только Жирбас стал загадывать, пряча грифель, подходит к Карасю какая-то каналья и, показывая ему небольшую склянку, говорит: — Хочешь, ''посажу тебя в эту бутылочку''? — В эту?.. Каким образом?.. — Да уж будешь сидеть... хочешь? — Шутишь, брат!.. Ну-ка, сади! — Вот тебе шапка — трись ею... — И буду сидеть в бутылочке? — Будешь. Карась берет поданную ему шапку и начинает очень усердно тереться тою шапкой. — Входишь в бутылочку, лезешь, — говорили окружающие Карася товарищи, а сами хохотали. — Чего вам смешно? — спрашивал глупый Карась. — Довольно! — говорят ему. — Сел в бутылочку. — Как так? — спрашивает Карась, отнимая от лица шапку. Раздался дружный веселый смех... — Где же я в бутылочке? — Данте ему зеркальце. Подали зеркало. Заглянув в него, Карась не узнал своей рожицы: вся она была черна, как у трубочиста. Только тут Карась смекнул, что шапка, которою он терся, была вымазана сажею и ее трудно было приметить на черном сукне. Карасю было досадно и стыдно. Сам выпачкался, — говорили ему. — Не на кого и жаловаться... — Фискалить? да мы его ''вздуем''! — Не буду я фискалить, — ответил Карась, — а вы все-таки подлецы! Карасю пришлось выносить насмешки своих товарищей. Вымыв рожицу из ведра, стоявшего в углу класса, Карась бросился к Жирбасу, надеясь на его сочувствие... — Черти этакие! — сказал он... Но Жирбас, услышав такие слова, отвечал на них оскорбительным для карасиного уха смехом. — Жирная скотина! — проворчал Карась... Это было началом его раздора с Жирбасом. Этот раздор с каждой минутой развивался сильнее и сильнее при тех случаях, когда Карасю приходилось, как новичку, терпеть разного рода шутки и проделки со стороны своих товарищей. К Карасю подошел цензор и спросил его: — ''Видал ли ты Москву''? — Никогда не видал. — Так я тебе покажу ее. С этими словами цензор схватил карасиную голову в свои руки, ущемил ее между ладонями и приподнял новичка в воздухе... — Ай, пусти! — запищал Карась. Цензор, потешившись над рыбою, опустил ее на парту. Жирбас опять смеялся. Его рожа для Карася становилась противна. — Жирная харя! — сказал он вслух. Это нисколько не обидело Жирбаса. Он только пуще захохотал. Карась нашел, что благоразумнее будет, если он и на этот раз смирится, — иначе его досада только усилит насмешки соседей. Но вот спустя немного времени подходит к Карасю какой-то верзила. Строгим, начальницким тоном он отдает ему приказ: — Ступай на первую парту. Видишь, там сидит большой ученик. Ты спроси у него ''волосянки''. Карась повинуется. — Дай ''волосянки'', — говорит он, подходя к указанному ученику. — Изволь, сколько хочешь, — отвечает тот и, вцепившись в волоса несчастного Карася, начинает трепать ею очень чувствительно... Карась пищит, на глазах его слезы. Вернувшись на свое место, он слышит новый смех Жирбаса. Рожа этого соседа делается для него ненавистна. — Вот тебе! — говорит озлившаяся рыба и дает толчок по боку соседа. Но и это не действует на Жирбаса. — ''Чкни'' еще, — говорит он, подставляя другой бок, а сам заливается обидным смехом. — Свинья, — приветствует его Карась и отворачивается в сторону с твердым намерением не говорить ни слова с соседом. Карась сидит, насупившись. ''Смазь, бутылочка, Москба, волосянка'' показались ему очень солоны... Он опасается, чтобы еще не провели его на чем-нибудь. К нему подходит один второкурсник. Карась смотрит на него подозрительно... — Что, бедняга, тебя обижают? — говорит второкурсник ласково... Карась отвечает на этот вопрос сердитым взглядом. — Они новичков всегда обижают, — продолжал второкурсник. — Ты мне скажи, если кто тебя тронет. Карась пойман был на ласковое слово... — Чего они лезут ко мне, — проговорил он жалобно, — ведь я их не трогаю?.. — Теперь ничего не бойся: я заступлюсь... — Заступись, брат... Второкурсник сел подле него и стал расспрашивать, откуда он, где его отец, есть ли у него мать, братья и сестры. Карась доверчиво раскрыл перед новым знакомцем свою душу: его приветливость была очень кстати и вовремя для огорченного Карася... — Хочешь булки? — сказал он, развязывая узелок... Второкурсник не отказался и стал еще ласковее. — Давай, я тебе штуку покажу, — говорит он... — Напиши: «''Я иду с мечем судия''». Карась написал. — Читай теперь сзаду наперед, от правой руки к левой. И от правой руки к левой выходит: «''Я иду с мечем судия''». Это очень понравилось Карасю. — Подожди, я тебе еще покажу штуку, — говорит второкурсник. Он отлучился куда-то ненадолго и, вернувшись, опять садится подле Карася... — Напиши, — говорит: — «''Лей воду, лей; ей-богу, не скажу я никому''». Карась, в надежде, что еще увидит что-нибудь вроде «судии с мечем», взял карандаш и написал, что требовалось. Но едва успел он кончить последнее слово, как второкурсник окатил его водою из ковша, который он держал за спиною. Мокрый Карась понять не мог, что это значит. — Это еще что? — спросил он. — Сам, — отвечал второкурсник, — дал расписку, что никому не скажешь... — Ах ты, подлец, подлец... Но подлец лишь только смеялся. Отвратительный Жирбас вторил ему. Карась был унижен и оскорблен. Он не вынес смеха Жирбаса и, увлекшись злобой, довольно сильно ударил его по шее... Но, казалось, Жирбас был неуязвим. Он после удара, схватившись за живот, раскатился пущим смехом... Карась стиснул зубы и, закрыв лицо руками, собирался плакать. В то время проходил мимо его ''Силыч'', парень лет осьмнадцати, товарищ ему, десятилетнему мальчугану. Силыч остановился около Карася, положил на его плечо руку, а другою ни с того ни с сего сильно ударил в его спину. Дух замер в Карасе, потому что удар пришелся против сердца. Он со стоном еле поднял свою голову. — За что? — проговорил он... — ''Так себе'', — ответил Силыч... И действительно, Силыч, человек, как увидим далее, добрый, сам не знал, зачем сделал подобную гадость. Он ударил не по злости, не для потехи, не потому, что рука затеклась кровью и просила моциону, а именно ''так себе'', бессознательно, как-то само ударилось, нечаянно... Он спокойно пошел далее, а Карась наконец не вынес и зарыдал... Жирбаса при этом прорвало неудержимым смехом... — Что, голубчик, верно, не едал еще таких штук... В Карасе вспыхнула вся злость, накопившаяся в продолжение занятных часов... — Подожди же, жирная тварь, — проговорил он, и с этими словами он, схватив в одну руку линейку, а в другую довольно толстую книгу, принялся отработывать Жирбаса — линейкой по бокам, а книгою по голове. Жирбас был старше Карася и сильнее, но оказался трусом. Он и не думал, в свою очередь, сделать нападение. — Ай да новичок! — одобряли Карася. — Молодчина! — Ты корешком-то его! Карась послушался доброго совета, повернул книгу корнем вниз и влепил ее в темя ненавистного Жирбаса. — Браво! — Хлестко! — Свистни еще его! Карась послушался и этого совета... Наконец Жирбас вырвался из его рук и, закричав: «я смотрителю пожалуюсь», скрылся за дверями. Расположение товарищей к Карасю переменилось по уходе Жирбаса. — Попался, голубчик! — говорили ему. — Так что же? — А то, что накормят ''березовой кашей''! Карась струсил, но, не желая обнаружить этого, проговорил храбро: — Пусть кормят! — а сам думал: «неужели меня в первый же день отпорют? только это не хватало!». Через несколько минут Карася позвали к смотрителю, и, действительно, ''в первый же день'' крещения в бурсацкую веру он получил помазание в количестве пяти ударов розгами, причем ему было внушено: «только на первый раз к тебе снисходительны; вперед будем драть больнее!». Соображая, в каком размере должна усилиться порка в будущее время, он в горьком раздумье возвращался в класс... — Ну что? — спрашивали его товарищи... Карась, опять не желая показаться трусом, отвечал: — Отодрали — вот и все. — И тебе нипочем? — Дери сколько хочешь — мне все одно! — Э, да ты молодец! — похвалили его товарищи. Карасиное самолюбие ощутило приятное щекотание, и он продолжал врать: — Меня хоть пополам раздери, не струшу! — Полно, так ли? — Ей-богу, мне нипочем. — Ах ты, поросенок, — осадил его один из второкурсников, — а дирали ль тебя ''на воздусях''? — На воздусях? — спросил с недоумением Карась... — Да, ты вот откушай этой похлебки, тогда и говори, что дерут — ''ведь не репу сеют''. Карась, сделавшись на несколько минут предметом общего внимания, думал: «значит, и мы не из последних?», но эту думу рефлектировала другая: «что это такое ''на воздусях''? что-нибудь слишком жестокое, если меня пугают такой деркой?». Но сила последнего вопроса скоро была ослаблена тем, что он за несколько минут до ужина подслушал мнение нескольких второкурсников о своей личности. Они говорили: «Из новичка, кажется, выйдет добрый парень. Фискалить он не любит, порки мало боится, Жирбасу отлично съездил по голове. Из него выйдет порядочный бурсак, только следует пошлифовать его хорошенько. Мы и пошлифуем его!». Такие речи настроили Карася на доброе расположение духа. Он соображал так: «Все эти смази, волосянки, треухи и бутылочки есть не что иное, как шлифованье. Это меня испытывают они. Значит, надо держать ухо востро!». Он решился показать себя молодцом и уже взыгрался духом, намереваясь заявить среди новых товарищей свой характер, вполне достойный бурсака. «Что такое на воздусях? и какое еще предстоит мне шлифованье?» — когда эти мысли приходили ему в голову, он старался прогонять их тем, что «из него, вероятно, выйдет добрый парень». «Посмотрим, что будет!» — говорил он себе. Сходил он в училищную столовую, «щей негодных похлебал», поел каши и после молитвы пришел в спальную... — Ты что? — спросил его брат, по прозванью ''Носатый''. — Меня отодрали, — отвечал хвастливо Карась. — Уже? — Эге! Брат, выслушав подробности дела, одобрил поведение Карася... Но Карась, сообщая брату о том, за что его высекли, не сказал ему о своих слезах, которые были вызваны у него сажанием в бутылочку, смазями, окачиванием воды и затрещинами; в нем начинал развиваться ложный бурсацкий стыд, который запрещает краснеть от лозы. Карась, главное действующее лицо этого очерка, будет описан нами с особенными подробностями, потому что он во многих характерных событиях училища и семинарии принимал деятельное участие и притом прожил в бурсе четырнадцать лет — период, который мы хотим проследить в своих статейках о елейном воспитании. При этом заметим, что мы ''лично'' и ''очень коротко'' знакомы с господином, носящим прозвище Карася, и эту правдивую историю пишем с его слов. Мы сказали, что Карась уже взыгрался духом от той мысли, что он покажет своим новым товарищам свой характер, вполне достойный бурсака, и что потом все пойдет ладно. «Обживемся», — думал он. Но он и не предполагал, что главное горе было впереди. Он не носил имени Карася при поступлении в училище. Это прозвище он получил несколько дней спустя, и оно-то было причиною тех его несчастий, о которых поведем рассказ. Дело было так. Не прошло и четырех дней, а Карась начал уже задумываться о доме, скучать и потихоньку от товарищей плакать. Желание его обурсачиться пропало. Все в училище ему казалось гадко и противно. С каждой минутой открывались пред ним гадости, описанные в наших очерках, и он скоро постиг весь контраст между домашним и училищным бытом. Семейная жизнь теперь казалась ему полным блажеством, выше которого нет на свете, бурсацкая — царством бесконечных мучений. Он усиленно всматривался в черную бездну, которая легла между той и другой жизнью... Домой хотелось, домой! Теперь самыми счастливыми для него минутами были те, когда он виделся с своими братьями; но он ошибся и в братьях, когда думал, что, поступив в бурсу, он сделается равен им; Карась принадлежал к ''приходчине'', на которую старшие классы смотрели свысока и с пренебрежением. С товарищами он не успел сойтись. Тоска грызла карасиное сердце, и ему приходило не раз в голову: «не дать ли тягу из училища? — но куда бежать?». В это время Карась и придумал дело, которое показалось ему очень хорошим. Карась еще дома знал, что в училище так называемым ''певчим'' не житье, а масленица. В епархиальном главном городе той бурсы, в которую поступил он, было несколько духовных певческих хоров: ученический, семинарский, академический, архиерейский и, кроме того, два хора при городских церквах. Дисканты и альты (иногда басы и тенора) в эти хоры набирались из учеников. Родители всегда восставали против того, что их детей верстали в певчие. Хоры положительно портили детей<ref>При нашей характеристике хоров должно помнить, что она вполне относится не ко всем им; из них отчасти должно исключить хоры при учебных заведениях, хотя и эти хоры не совсем безвредны, но о них речь будет когда-нибудь после. </ref>. Мальчики теряли учебное время на спевках, ''заказных'' обеднях, свадьбах и т. п. В прошлом очерке мы приводили факты бурсацкого невежества, но самое глухоголовое невежество царило в певческих хорах. Дельные бурсаки рассказывают, что за ''четырнадцать'' лет они помнят только ''одного'' умного человека, бывшего в маленьких певчих, да и тому не удалась жизнь: поступив по окончании семинарского курса псаломщиком в один из университетских заграничных городов, с намерением получить полное образование, он кончил тем, что застрелился. Хоры, делая мальчиков дураками, в то же время развращают их. Присутствуя очень часто на поминках, на которых, как известно, наш православный люд не ест, а лопает, не пьет, а трескает, дети не только видят пьяных, но привыкают и сами пить водку. Равным образом, они нередко бывают при кутежах больших певчих, слышат цинические рассказы о полуведерных, любовных похождениях, картежной игре, о драках и разного рода скандалах. Кроме того, маленькие певчие получают деньжонки, особенно так называемые ''исполатчики'', — деньжонки идут у них не путем. Чтобы сразу охарактеризовать растлевающую силу хорового быта, представляем читателю следующий факт. В одно время какая-то старая дева, на закате дней своих начавшая похотствовать, приучила к себе маленьких певчих возрастом ''от пятнадцати до осьми'' лет, шесть человек, и со всеми ими вступила в гражданский брак. Иногда же маленькие певчие употреблялись для того дела, для которого Нерон употреблял Спора. Понятно, что очень легко погибнуть мальчику в певческом хоре. Карась не знал ничего этого. Он решился поступить в хор. Впрочем, он поступал в учебный хор, в котором хотя тоже баловались дети, но все же не развращались. Поступив в семинарский хор, Карась мог отлучаться из училища два раза в неделю на спевки, при чем хоть сколько-нибудь удавалось подышать чистым воздухом; кроме того, в семинарии певчих поили иногда чаем и давали деньги; наконец, певчие состояли под особым покровительством семинарского начальства. Смекнув все это, Карась в то же время, когда ему противна стала бурса, поступил в хор; но не смекнул Карась того, что он, несмотря на свой сильный альт, не имел никакого певческого таланта. Это ему дорого обошлось. Лучше бы и в самом деле быть ему безгласной рыбой, а не певчим. За постоянную фальшу в пении начали драть ему уши, потчевать пинками, щипками и ударами камертона в голову. Тогда Карась пустился на хитрости. Его сотрудники поют, а он только рот разевает. «Не заметят, — думает, — скажут, что и я пою». Но регента трудно было провести такими штуками. — Ты, галчон, что только рот разеваешь? — сказал он Карасю. — Я пою. — Врешь, каналья. — Ей-богу же, пою! Карась перекрестился. Карась крестится, а его за ухо. — Пой, шельмец, громче!.. шибче!.. Карась заревел во все горло. Пение вышло так хорошо, что все расхохотались, и сам регент не выдержал. Один же озорник, из маленьких певчих, по прозванию ''Леха'', указывая на мученика пальцем и задыхаясь от смеху, проговорил: — Ка... ка... ка... р-р-рась... — И вправду карась... Широкой, как карась, — подхватили другие. — Его надо в пруд! Пошла потеха. Карась не был настолько благоразумен, чтобы обратить дело в шутку. На возвратном пути Леха дразнил его, и когда они пришли в училище, бурсачки, окружив его, стали кричать: — Карась! — Рыба! — С ершом подрался! Карась стал браниться; его начали дергать за полы и щипать; тогда Карась принялся за палки и каменья. Весело стало ученикам; толпа увеличилась. Наконец кто-то сшиб Карася с ног. — ''Мала куча''! На Карася повалили других, на других третьих, и пошла история. — Где ты, Карасище? — кричали сверху. Карасю живот тискали, Карась задыхался, Карась землю ел, Карась плакал... После долгих усилий он вырвался кое-как и ударился бежать в класс. Бурсаки бросились за ним в погоню. В классе окружили его снова. — Давайте ''нарекать'' Карася... Схватили его за руки и всевозможными голосами, с криком, визгом, лаем, стоном начали кричать в самые уши его: — Карась, карась, карась! Гвалт поднялся страшный, и среди него ученики не слышали, как раздался звонок, возвещающий классные занятия. Прошло довольно времени, и уже в соседний класс пришел учитель, знаменитый Лобов, а шум не унимался. Несчастного Карася щипали, сыпали в голову щелчки, кидали в лицо жеваную бумагу. Карась точно в котле варился; он постепенно был оглушен и ощипан. Шутка зашла так далеко, что ему уже казалось, будто из мира действительности он перешел в мир полугорячечного, безобразного сна. Рев был до того невыносим, что Карасю представлялось, что ревет кто-то внутри самой головы его и груди. Начинал он шалеть, предметы в глазах путались, линии перекрещивались, цвета сливались в одну массу. Еще бы минута, и он упал бы в обморок. Но Карася так жестоко щипнули, что вся кровь бросилась в лицо его, в висках и на шее вздулись жилы, и он с остервенением и в беспамятстве бросился на первого попавшегося под руку; пальцы его, вцепившись в волоса жертвы, закостенели. Дело кончилось крайне омерзительно... В класс вошел Лобов, которого сбесил шум бурсаков. Все разбежались по местам; лишь один Карась таскал свою жертву, которая, к несчастию, пришлась ему под силу. — Взять его! — приказал Лобов. Никто ни с места. — Взять его! На Карася бросились ученики большого роста и в одно мгновение обнажили те части корпуса, которые в бурсе служат проводниками человеческой нравственности и высшей правды. — ''На воздусях его''! Карась повис в воздухе. — Хорошенько его. Справа свистнули лозы, слева свистнули лозы; кровь брызнула на теле несчастного, и страшным воем огласил он бурсу. С правой стороны опоясалось тело двадцатью пятью ударами лоз, с левой столькими же; пятьдесят полос, кровавых и синих, составили отвратительный орнамент на теле ребенка, и одним только телом он жил в те минуты, испытывая весь ужас истязания, непосильного для десятилетнего организма. Нервы его были уже измучены тогда, когда его нарекали Карасем, щипали и заушали, а во время наказания они совершенно потеряли способность к восприятию моральных впечатлений: память его была отшиблена, мысли... мыслей не было, потому что в такие минуты рассудок не действует, нравственная обида... и та созрела после, а тогда он не произнес ни одного слова в оправдание, ни одной мольбы о пощаде, раздавался только крик живого мяса, в которое впивались красными и темными рубцами жгучие, острые, яростные лозы... Тело страдало, тело кричало, тело плакало... Вот почему Карась, когда после его спрашивали, что в его душе происходило во время наказания, отвечал: «Не помню». Нечего было и помнить, потому что душа Карася умерла на то время. — Бросьте его! С этими словами Лобова кончилось гнусное, любовское, лобное дело. В жизни человека бывает период времени, от которого зависит вся моральная судьба его, когда совершается перелом его нравственного развития. Говорят, что этот период наступает только в юности; это неправда: для многих он наступает в самом розовом детстве. Так было и с Карасем. Слышали мы от него мнение такого рода: «Все уверены, что детство есть самый счастливый, самый невинный, самый радостный период жизни, но это ложь: при ужасающей системе нашего воспитания, во главе которой стоят черные педагоги, лишенные деторождения; — это самый опасный период, в который легко развратиться и погибнуть навеки». Это Карась испытал на себе... Карась после ''нарекания'' и порки не мог опомниться и на долгое время потерял способность соображать. На другой день его посетил отец. Лишь только он увидел отца, из глаз его полились слезы. Родное селение, кладбище, дом с садом, семья, домашние товарищи, игры — все это живой картиной встало перед его воображением. Он теперь хорошо понял, как мила домашняя жизнь, которая казалась ему такой простой, и как гнусна бурсацкая, к которой он когда-то стремился. — Домой хочу, — говорил он, глотая соленую слезу. Отец его был человек в высшей степени добрый. Ему сделалось жалко сына... — Тятенька, возьмите меня домой. — Нельзя, — отвечал отец, — надобно учиться; все учатся, и ты не маленькой... Сначала только скучно, а потом привыкнешь... Ты веди себя хорошо, хорошо и жить будет. Но отец вдруг прервал свою речь. Он подумал: «все мы говорим детям подобные вещи, но они никогда не утешают их». Отец вздохнул. — Зачем вы меня отдали сюда? Сын заплакал. — Обижают, что ли, тебя?.. Сын ничего не отвечал... Отец видел, что что-то неладно... Он опять сказал ласково: — Что же, тебе худо здесь?.. Не только дети, но и взрослые, когда посещает их горе, делаются несправедливы к самым близким людям и друзьям, отплачивая на них свое горе. У Карася появилась досада на своего доброго отца. «Зачем меня отдали в эту проклятую бурсу? — рассуждал он, не говоря ни слова. — Зачем меня заперли сюда?.. Отец меня не любит, мать тоже, братьям и сестрам я не нужен... Большие всегда обижают маленьких... Когда так, не хочу домой... пусть их... мне все одно... Что и дома, когда там все ненавидят меня?.. Им приятно, что я мучусь... нарочно отдали сюда, чтоб меня секли, били, ругали... Отпустят в субботу домой, не пойду домой». Так рассуждал Карась, а самому страстно хотелось домой. Казалось, тут и раскрыть свою душу перед отцом, он Карась роптал и думал про себя; «К чему? не поможет!» Он решился ничего не говорить отцу, который так и не узнал, какую моральную и физическую пытку перенес его сын в первые дни училищной жизни. Когда ушел отец, к тоске по родном доме присоединился страх. Карась и не подозревал, что он, сравнительно с большинством новичков, довольно счастливо начал бурсацкую карьеру. Товарищи знали, что он вошел в училище с веселым лицом, а не со слезами, на первую пожалованную ему смазь отвечал ногой в живот обидчика; когда его сажали в бутылочку, давали ему волосянку, показывали Москву, обливали водой, когда бил его Силыч, — он и не думал жаловаться начальству, значит, из него не выйдет фискала; он лихо отколотил Жирбаса, получил в первый же день порку; когда дразнили его на дворе, он хватался за палки и каменья, а не бежал к инспектору; даже во время самого ''наречения'' его вцепился в волоса одного бурсака, — все это были факты такого рода, которые внушали уважание к Карасю. Для него скоро бы прошло время, в которое его считали бы новичком и в которое больше всего терпит бурсак; но он потерял способность резюмировать — Лобов отшиб эту способность на время. Не будь Лобова, дело еще пошло бы кое-как. Но в это-то время душевного отупения пред ним и развернулась широкая, бездонная, зияющая пропасть бурсацких ужасов, силу которых он испытал на своей коже, мясе и костях. Карась находился теперь под полным подавляющим влиянием этой силы: мертвая безнадежность, глухое отчаяние легли на его сердце, и если бы товарищи продолжали мучить его, а начальники драть беспощадно, не дав отдохнуть для борьбы, он превратился бы или в дурака, или в подлеца. Вспоминая это страшное время, Карась говорит: «Многие честные дети честных отцов возвращаются домой подлецами; многие умные дети умных родителей возвращаются домой дураками. Плачут отцы и матери, отпуская сына в бурсу, плачут и принимая его из бурсы». Карась уединился ото всех и замкнулся. Он всех боялся. Но должно же было разрешиться чем-нибудь это пассивное страдание? Оно могло пока разрешаться только внутренним путем. В душе его проявляется страшная злость и ненависть, однако боящаяся обнаружить себя. Она горячит воображение Карася, и в голове его возникают странные идеи и картины. Он переносится в область фантазии, единственный уголок, где может он приютиться безопасно. «Хоть поджег бы кто ненавистную бурсу!» — думает он. Эта мысль очень нравится ему, и он быстро доходит почти до образных созерцаний. Карась представляет себе, как он с зажженной паклей в руках опускается в подвалы училища, строит там огромные костры и, вышедши оттуда, ждет, скоро ли пламень своими огненными языками начнет лизать проклятые бурсацкие гнезда. Злость его видит, как пожар охватил бурсу... трещат, нагибаются, падают стены... разрушаются гнусные классы... горят противные книги и учебники, журналы и нотаты... гибнут в огне начальники и учителя, цензора и авдиторы... С галлюцинационною ясностию стоит перед Карасем нарисованная им картина... Слышит он треск и гром разрушающегося здания, вопль умирающего начальства... «Это кто стонет? — спрашивает Карась. — А! это Лобов корчится на горячих угольях, его придавило бревном, глаз его лопнул, почернели губы, трескается зверское лицо...» Карась с сладострастным наслаждением любуется своими образами и живет злорадостной мечтательной местью... Нервы его в полугорячечном состоянии; пульс бьет девяносто в секунду; голова горит... Когда в действительности силы связаны, тогда у мальчика с сильным воображением является в неестественных образах гиперболическая месть. Доводя злые мечты до последнего развития, Карась повторяет одно и то же несколько раз, определяя каждую подробность их, каждую мелочь. Но такое психическое состояние не может продолжаться долго; душа утомляется, и начинает незаметно пробиваться здравая мысль. Карась, погруженный в свирепые мечтания, почему-то вдруг вспоминает, как он однажды подшиб нечаянно камнем голубя и потом целую ночь не мог заснуть от мучений совести... Он ясно начинает понимать всю ложь и безобразие своих картин, гонит их прочь, на душе делается пусто и противно, остается одна тошнота от неумеренных и бесплодных мечтаний. Яркий звонок возвестил час вечерних занятий. Действительность, от которой он закрывал глаза и затыкал уши, врывалась насильно в сознание, обнаруживая все ребячество его раздраженного воображения. Он сидел в классе, на задней парте, понуря тоскливо голову. Уличенный совестью, он теперь гнал от себя мечты, и таким образом ни во внешнем, ни во внутреннем мире не осталось места, куда бы можно было спрятаться, а между тем душа и тело просят деятельности. В этом мучительном состоянии Карась не знает, что и делать. Очень тяжело ему. «Господи, — думает он в невыносимой тоске, — хоть захворать бы мне!» Это было толчком, от которого развились фантазии в новом направлении. Кроме внутреннего мира, нигде не было приюта. И вот Карась болен... Он при смерти... Родная семья плачет около его постели и прощается с ним до радостного утра... Карась готовится к переходу в вечность... последний час... Но далее мечта сбивается» с пути, потому что умирать не хочется. Карасю является Николай-чудотворец, исцеляет его и велит идти спасаться в пустыню... Рисуется ему пустынная, мирная, ангельская жизнь, трудные подвиги, церковные песни, беседы с богом... Из него выходит великий святой... Он получает дар пророчества и чудодействия... на поклонение ему стекаются жители окрестностей... Долгие годы он постится, молится, изнуряет свою плоть, благодетельствует людям, и он уже видит, как господь призывает его к себе, как являются его мощи... как... {{отточка2}} — Карасище! Это был голос не с того света, а из бурсацкого мира. — Ты брат ''Носатого''? Карась видит пред собою страшного Силыча и инстинктивно сокращает свою шею... «Боже мой, он опять бить пришел меня!» — думает Карась. — Брат тебе Носатый? — повторяет Силыч... — Брат, — отвечает Карась, не понимая, к чему идет дело... — И ладно, коли брат... Теперь ты ничего не бойся... Я за тебя, потому что твой брат — мой первейший друг... Жалуйся мне, кто будет обижать тебя... Слышишь? — Слышу. Но, вспоминая коварного второкурсника, Карась недоверчиво смотрел на нового покровителя... — Тише! — закричал Силыч звонким голосом... Больше ста человек приготовились слушать Силыча со вниманием. Это показывает, какое он имел влияние в классе. — Встань! — сказал он Карасю. Карась поднялся на ноги... — Вот эту рыбу, — обратился он к классу, показывая на Карася, — никто не сметь обижать... Кости переломаю тому, кто тронет Карася... Карасю стало легко на сердце... — А ты, Карась, жалуйся мне... Скажи, кто тебя трогал? — Не знаю... Он действительно не знал, на кого указать... — Не бойся; говори, кто тебя обижал? — Никто не обижал... — Быть не может... — Да все обижали... Это было вернее. — Кто твой авдитор? — ''Рыжик''. — Хорошо. Я скажу ему, чтобы он не смел тебя ''жучить'' (строго выслушивать урок). — Спасибо, Силыч... — Будет просить булки, не давай... — Ладно, Силыч... — Так слушайте же, — опять обратился Силыч к классу, — беда тому, кто даже пальцем тронет Карася!.. Но на этот раз послышался ответ некоего ''Паникадилы'': — Ну, невелика еще беда... Силыч посмотрел в ту сторону, откуда слышался голос. Он ничего не отвечал, а только сердито сжал кулак... — Не бойся, — сказал он Карасю и стал гулять по классу... Из мира фантазий Карась быстро и охотно перешел в мир действительности. Точно гора свалилась с его плеч... Оглядывая товарищей, он видел, что впечатление, произведенное Силычем, было очень велико... Легко, весело, вольно стало ему. Он начал наблюдать жизнь занятных часов и скоро увлекся ею... Но он и не подозревал, что сделался теперь предметом раздора между Силычем и Паникадилом... Кто такое Силыч? Носатый, брат Карася, до поступления в училище ходил в частную школу, где и познакомился на понюшке табаку с сыном городской вдовы-дьячихи Силычем. Впоследствии они стали друзьями. Оба они поступили потом во второй приходский класс бурсы... Здесь Силыч остался на второй курс — вот почему и встречаем его, осьмнадцатилетнего парня, товарищем Карася и вместе с ним склоняющим «перо, пера, перу», долбящим «един бог», изучающим «сумму» и «разность». Силыч был среднего роста, некрасиво скроен, но крепко сшит и обладал замечательной силой... Он однажды пришел в гости к своему приятелю Носатому. Отправились на реку. Там мужики ловили рыбу. Один из рыбаков сматывал веревку с ворота. «Дядя, — говорит Силыч, — давай я буду сматывать, а ты останови ворот за палку». — «Ты, кутья, должно быть, с ума сошел», — отвечал мужик. «Так верти же хорошенько». Мужик завертел ворот так, что палки его сливались для глаза в один сплошной круг, с каждой минутой усиливая скорость оборотов. Силыч подставил свою крепкую ладонь, толстая палка ворота влепилась в нее — и ворот остановился неподвижно. Мужик только подивился на него. При таких крепких мышцах Силыч обладал не меньшею и ловкостью. Приходит он еще раз к Носатому в гости. Теперь они пошли гулять в поле, но лишь только стали подходить к забору, как услышали сзади себя голос мужика, который ругался, зачем они траву мнут. Друзья полезли через забор, на кладбище; мужик за ними. Силыч смело встретил его. «Что тебе надо?» — спросил он мужика. Тот оказался несколько пьяным и, разгоряченный вином, хотел ударить Силыча. Его рука уже описала полукруг в воздухе, но в то время, когда должен был совершиться удар, Силыч быстро наклонился и прошмыгнул под рукой мужика. После того он выпрямился, встал пред мужиком снова и, скрестив руки, сказал: «Бей еще!». Последовал второй размах, и опять напрасно... Силыч снова встал пред ним и опять сказал: «Бей еще!». И на этот раз мужик не мог поймать своим большим кулаком лицо Силыча. Тогда только Силыч произнес: «С трех раз не попал! теперь держись за землю, а не то упадешь» и с этими словами сшиб мужика с могилы... И вот этакой-то господин заодно с Карасем склонял «перо, пера, перу», долбил «един бог» и т. п. Что же делать? Его поздно отдали в бурсу, и до нее он добывал для матери копейку, справляя службы за дьячков, читая покойникам, занимаясь славлением Христа, молебнами и обеднями. Будучи учеником, он в семье и среди знакомых принимался как взрослый человек. Силыч был вообще человек добрый. Ой никогда не употреблял своих здоровых кулаков на то, чтобы вынудить взятку или: добиться от кого-нибудь низкой послуги. Если же он и давал кому затрещину, как, например, Карасю при первом с ним знакомстве, то из этого еще ничего не следует: в бурсе затрещина — все одно, что в лавке мелкая монета. Но поступить под защиту такого господина значило обеспечить себя от всевозможных обид с чьей бы то ни было стороны... Силыч был и неглуп, и не его беда, что так поздно он начал склонять «перо, пера, перу»... Что такое Паникадило? Чтобы определить его, надо сказать наперед, что такое ''озубки. Озубками'' в бурсе называются куски хлеба, остающиеся на столе от обеда и ужина, и притом такие куски, которые имеют на себе следы чьих-либо зубов. В бурсе есть поверье, что съеденный озубок сообщает силу того, кому он принадлежит. Многие постоянно ели чужие озубки, чтобы сделаться богатырями. Паникадило, великовозрастный ученик, ел их уже несколько лет. Он постоянно бахвалился своей силой, которая действительно была велика. Он со всеми передрался в классе, кроме Силыча. Силыч был для него бельмом на глазу за то, что удержал в своих руках пальму кулачного первенства. Он и боялся Силыча и не хотел верить, чтобы тот смог дать ему трепку. Этот вопрос давно мучил Паникадилу, и он решил, что должно получить на него ответ сегодня... Карась между тем совершенно успокоился. Он опять сошелся с Жирбасом, который оказался круглым дураком. «Это не беда!» — подумал Карась и стал играть с ним в трубочисты. — В которой руке? — спрашивал он Жирбаса... В это время подошел к нему Паникадило, взял его за воротник сюртука, положил спиной на парту и стал загибать ему салазки... — Оставь! — кричал Карась. Паникадило гнул ему ступни за самые плеча. — Силыч! — завопил Карась... — Что? — откликнулся тот. — Заступись!.. Явился Силыч. Паникадило того ждал... Он бросил Карася. Начались предварительные переговоры. — Ты зачем, сволочь, трогаешь его? — А тебе что? — Не слышал, что я говорил? — На это ухо глух. — Значит, вытряски захотелось? — Ну-ко, тронь! — А ты думаешь, не трону... Силыч подвинулся к Паникадиле... — Задень только, задень... Паникадило подвинулся к Силычу. — Слышь, не лезь! Силыч толкнул Паникадилу плечом... — Ты не толкайся! Толчок был отдан обратно... В такой форме бурсаки, желающие подраться, бросают друг другу перчатку. Началось плюходействие. Специалисты сразу же решили: «Намнут Паникадиле бока», и действительно, не прошло пяти минут, как Силыч сидел верхом на Паникадиле, мял его и спрашивал: — ''Живота или смерти''? — Пусти!.. черт с тобой!.. — Карася будешь трогать? — Да ну тебя! — То-то! Потрясши Паникадилу за шиворот, Силыч отпустил его с миром. Паникадило, отправляясь на свое место, думал про себя: «Черта с два: эти проклятые озубки ничего не значат. А впрочем, я, быть может, мало ел их?». И после того он продолжал есть озубки и, быть может, по настоящую минуту кушает их, но более никогда он не решался схватываться с Силычем... Таким образом, куча плюх, смазей и салазок, тычков, швычков и плевков, зуботрещин, заушений и заглушений пронеслась довольно благополучно над головой Карася. И опять повторим: не для всех проходят первые дни бурсацкой жизни так счастливо, как они счастливо миновались для Карася... Но ни для кого они не остаются без последствий; не остались без них и для Карася. Первые впечатления бурсы на Карася были таковы, что не помоги Силыч, то он, как говорит сам, превратился бы в подлеца либо в дурака. Эти впечатления определили главным образом весь дальнейший характер его бурсацкой жизни. По отношению к начальству он сделался полнейшим, закаленным, пропеченным бурсаком... Главное начало товарищества, ненависть к своему начальству, в нем укоренилось и развилось более, нежели в ком другом. Он получил доучилищное воспитание довольно гуманное и честное, но бурса должна была положить на него свое клеймо. Лобовская порка сделала то, что он после ее никогда уже не мог обращаться со своим начальником просто, спокойно и откровенно. Доверенность к начальству в нем была убита сразу и навсегда. Это главным образом выразилось в том, что он никогда не мог смотреть начальнику прямо в глаза, а всегда исподлобья; никогда не говорил естественным голосом, а заунывным и фальшивым, гробовым и нижнетонным; всегда перед начальником ежился и потому не любил встречаться с ним. Он каждую минуту точно чувствовал себя провинившимся, хотя бы и ни в чем не был виноват. Это странное чувство, заставлявшее держать себя так, не было следствием страха, потому что, как увидим ниже, Карась не был очень труслив, часто решался на дерзости и штуки, на которые решались немногие. Дело вот в чем. Карась положительно сознавал, что он ненавидит бурсу, ее воспитателей, ее законы, учебники, бурсацкие щи и кашу — и в то же время должен покоряться начальству, улыбаться перед ним, кланяться, а иногда и льстить даже. Держать себя прямо, высказываться без обиняков было нельзя, потому что запорют, и вот Карась навсегда сбычился пред начальством. Тут действовал не страх, а совестливость. Когда сколько-нибудь честному человеку, уважающему свою личность, приходится гнуть спину, гнуть невольно, насильно, неизбежно, под страхом всевозможного заушения, тогда он будет гнуть ее как человек, которого мучит совесть. В Карасе так и устроилось: либо он дерзок с начальником, либо смотрит каким-то чудаком. Многие педагоги, вероятно, чутьем чуют, что они нехорошие педагоги, когда преследуют таких учеников, как Карась, когда они строго говорят ученику: «Смотри прямо мне в глаза, имей лицо веселое и спокойное, отвечай урок твердо и четко!». «Кто не может смотреть прямо в глаза начальнику, — утверждают такие педагоги, — у того совесть нечиста». Спорить нельзя, что это верно. Как же: ученик сознает ведь, что он должен плюнуть в лицо своего учителя, а вместо того должно улыбаться перед ним; на душе становится скверно, и улыбка выходит странная. Разумеется, Карась и сам не понимал, отчего он и говорит, и улыбается, и кланяется при встрече с начальником не по-людски; он не развился еще до анализа и не мог определить, что тут действовала именно совесть; он это только инстинктивно слышал в себе и уже гораздо позже сознательно разобрал источник своих отношений к властям. Впрочем, изо всего этого никоим образом не следует, чтобы потупленность ученика перед учителем всегда была следствием затаенной ненависти первого к последнему: она может происходить от простой застенчивости. Но мы говорим только о Карасе. Такая замаскированная ненависть Карася изредка разрешалась откровенною с его стороны дерзостью, а без покровов сказывалась очень сильно за спиной начальства, когда гадили ему секретным образом. Правда, и самое гаженье начальству в первые годы не было призванием Карася, но, что увидим из дальнейших очерков, оно впоследствии, когда Карась развился несколько, сделалось его сознательным делом... Сначала, и именно в то время, которое берем, он инстинктивно ненавидел своих педагогов, а после дошел до уверенности, что их следует ненавидеть, обязательно следует. Боязнь и совестливость перед начальством в дальнейшем развитии его превратились в глубокую, органическую ненависть к нему. Но о втором периоде после. Теперь мы застаем его пока в состоянии этой придавленности и потупленности перед своими бурсацкими пестунами... Но и в этот период своего развития, когда характер его еще не успел вполне сложиться, Карась стал несколько оригинально к своим властям сравнительно с другими бурсаками, протестовавшими против начальства. Карась занял почти исключительное положение в бурсе. По крайней мере половины вредных условий, имеющих злое влияние на бурсака, для него не существовало. Его человеческое достоинство было защищено простой, грубой, мышечной силой первого богатыря класса, и эта грубая сила спасла его. Ему не пришлось пред товарищами кланяться, льстить, говорить второкурсникам на ночь сказки, давать им деньги и булки, искать в их головах тварей разного рода, чесать пятки, бегать за водой и т. п. В продолжение бурсацкой жизни он только три раза дал взятку — и то подошли особые случаи. Он, под покровительством Силыча, еще будучи новичком, скоро приобрел все выгоды и льготы второкурскника. Четырех лет, пока не исключили Силыча, достаточно было, чтобы привыкнуть Карасю держать себя независимо, он знать не хотел ни авдиторов, ни цензоров, ни старших. Но при таком положении он не воспользовался кулаками Силыча, чтобы угнетать других: его самого чуть не оглушили навеки, он этого никогда не забывал и с тех пор относился к властям из товарищей и к физической бурсацкой силе отрицательно, притом Силыч и сам не любил взяток и утеснений, потому не стал бы помогать в том и Карасю. Карась в редких случаях прибегал к его помощи; большею частию при нужде он сам дрался, и если бывал при этом поколочен, то обыкновенно либо ругался, либо пускал в противника камнем, книгой, линейкой; если же при схватке с более сильным врагом не случалось под рукой оружия, то он употреблял в дело зубы, когти и ноги, то есть кусался, царапался и лягался. Нередко был Карась бит, бивал и других, но все это было в порядке бурсацких вещей — и только. Поэтому-то покровительство Силыча, при таком направлении его, не навлекло на Карася неприязни товарищей. Многие даже любили его. Испытав на себе горькую участь беззащитного человека в бурсе, он нередко употреблял кулаки Силыча, иногда же свои зубы, когти и ноги в пользу угнетенных. В продолжение последних четырех лет училищной жизни он постоянно был авдитором, часто терпел наказания за преувеличивание баллов — и только раз увлекся взяткой. Постоянный его протест в защиту заколоченных личностей выразился в том обстоятельстве, что он особенно любил дураков. Так, без него совершенно погиб бы ''Петры Тетеры'', упоминаемый нами в прошлом очерке. Тетеры, обладающий воловьею силою, по характеру был чистейший теленок. Все его колотили, плевали на него, обирали его. Карась в продолжение полугода защищал его и успел-таки поставить своего Тетеры на ноги, даже до того, что сам однажды получил от него трепку. Карась, не будучи сам дураком, любил глупцов, проводил с ними целые часы, беседовал с ними, играл, делился добром своим, помогал им. В этом, по-видимому, странном явлении выразился тоже своего рода протест против некоторых сторон бурсацкой жизни. Карась был привязан к своему родному дому, но большинство умных бурсаков, к которым он обратился бы со своими интимностями, непременно сделали бы ему смазь, потому что интимности на языке бурсаков носят название ''телячьих нежностей''. Ни с кем так не был откровенен Карась, как с дураками, только с ними говорил о родном доме, вспоминал домашнюю жизнь, делил семейные тайны, только с ними был задушевен не по-бурсацки, а по-человечески. Карась, по чувству ложного стыда и боязни насмешек, не только скрывал внутреннюю, самую дорогую для него жизнь, но даже напускал на себя цинизм и сам смеялся над телячьими нежностями, так что это разноречие между внешним выражением и внутренним содержанием составило почти вторую натуру Карася. Но душа требовала отзыва, и Карась окружил себя особого рода дураками. Это род дураков честных, добрых, милых, задушевных. Благодаря бога, таких дураков немало на белом свете. Только в семинарии Карась вступил в дружбу с умными людьми. Но неужели, спросят, в бурсе Карась не нашел ни одного человека умного, с которым мог бы поговорить по душе? Как не найти, но на первых порах он не сошелся с ними, а потом так и пошло на долгое время. Но всего оригинальнее относился Карась к бурсацкой науке. Поступив в училище, Карась знал более половины того, что требовала программа его класса. Учиться ему было легко. Только «Начатки», которые приходилось ''жарить вдолбяжку'', составляли для него такую же муку, какую испытывал один древний оратор, набивая себе рот каменьями, чтобы усовершиться в искусстве красноречия, но и то ничего: Карась набивал свой рот дресвой тяжело прогрызаемых «Начаток» очень усердно. По другим наукам он шел в первых и не хотелось ему из-за одного предмета лишиться видного места в списке. Над чем товарищи просиживали по целому занятию, он приготовлял в полчаса. Но это самое и повредило впоследствии его бурсацкой карьере. У него было очень много свободного времени, и Карась, учась таким образом два года, привык гулять и ничего не делать. Когда перешел он в следующий класс, от него потребовались более усиленные занятия, и притом занятия бурсацкие, требующие особых туземно-специальных способностей, которые и развили в себе товарищи в продолжение двух лет, пущенных Карасем на ветер. Карасю хотелось и тогда гулять по-старому. ''Долбежники'' скоро обогнали его, он спускался все ниже и ниже, и дело дошло до того, что нотата была осквернена нулем карасиным. Стали его сечь. «Что ж, — думал Карась, — посечете да и бросите — самим надоест!» Он неудержимо стремился в Камчатку и, несмотря на розги, достиг своей цели. Здесь лень его развилась до последних пределов. В первый год он по крайней мере носил в класс книги, но на другой бросил и этот, по его мнению, дурной обычай. В сундуке его безобразно были перемешаны между собою клочья порванных вдоль и поперек разных грамматик, арифметик и хрестоматий; писчая бумага шла на беспутное маранье, перья на свистульки и пушки, заряжаемые картофелем, репою и жеваною бумагою, нож перочинный для порчи столов и строганья палок. Вначале Карась приходил к своему авдитору каждое утро, чтобы сообщить ему свой ученый нуль, но потом, для сокращения занятий, он объявлял ему нуль на целую неделю; но наконец ему надоело и это — он однажды сказал авдитору: «''навеки мне нуль''!». Таким образом, Карась очень решительно отрицал и внешние и божественные науки бурсы. Изредка являлось в нем какое-то темное сознание необходимости учиться, он брался за книжку, но книжка валилась из рук. В одно время двоюродный брат Карася, кончивший курс семинарист, стал требовать к себе нотату и следить за его учением; но Карась нашелся и тут: он сделал другую нотату, свою, и этот документ, с отличными отметками против своей фамилии, отсылал к брату, за что и получал от него гостинцы. Сначала он ленился, собственно, потому, что было ему приятно лениться, но после дошло до того, что его «навеки нуль» было возведено в сознательный принцип. Учитель Краснов обратил на него внимание, заставил его сидеть над книгой и в неучебное время, в своей квартире; против системы Краснова не устоял Карась и стал зубрить учебники, но когда его насильно заставили занять второе место в списке, тогда-то и созрел окончательно его бурсацкий «''навеки нуль''!». Он возненавидел вколоченную в него науку, и она поместилась в его голове, как непрошенный гость; значит, в существе дела, он продолжал отрицать ее — разница в том, что прежде он не понимал, что такое отрицал, а теперь, выучив урок, знал, что вот именно этот урок, эти страницы, эти слова ему не нужны. Тогда он стал следить и изучать каждый урок, как злейшего своего врага, который без его воли владел его мозгами, и постепенно, с каждым днем открывал в учебниках множество чепухи и безобразия; это развило в нем анализ и критицизм, и впоследствии, отвечая бойко урок, он в то же время думал про себя: «этакую, святые отцы, я дичь несу». Карась после долгих личных исследований вполне убедился, что бурсацкая наука, изучаемая иначе, может погубить человека и что только при его методе она послужит материалом, поработав над которым, как над уродливым явлением, можно, не заразившись чепухой, развить в себе мыслительные способности, анализ, остроумие и даже опытность житейскую. И не догадывались богомудрые педагоги, что многие хорошие ученики относились к их учебникам, как психиатр относится к печальному явлению сумасшествия. Вот чем и объясняется то странное обстоятельство, каким это образом из бурсы выходят так много дельных и даровитых людей, несмотря на то, что они поглощали учение, ставшее посмешищем всех образованных людей. Как, обыкновенно спрашивают, они не погибли, не ошалели и не оглупели, как сохранились они? Очень просто: в душе их относительно местной науки глубоко укоренился нуль... И да процветает бурсацкое «во веки нуль!». В нем бурсака спасение. Итак, нуль, во веки нуль, во веки веков нуль! Аминь, что значит — истинно, или да будет! Вот вам более или менее подробная характеристика того, что создала из Карася бурса. Отношения его к начальству выразились во всегдашней потупленности, которая была признаком совестливости, рождавшейся от сознания своей ненависти к властям; отношения науки оказались вечным нулем; среди товарищей, исключая последних трех семинарских лет, он не нашел отзыва той стороне своей жизни, которая была всего дороже для него, составляла главный мотив всего его бурсацкого существа, то есть отзыва своей привязанности к дому, — и одни лишь дураки были его задушевными приятелями. Этот-то мотив и был главным двигателем тех похождений и действий Карася, которые мы хотим изложить далее и которые случились на четвертом году его пребывания в бурсе. Воздух первоуездного класса наполняется странными напевами и голосами. — ''Братие, не дерите платия, а берите нитки и зашивайте дырки'', — читает кто-то на манер чтения «Апостола». — Не мешай, — говорят ему соседи... — ''Марфо, Марфо, что печалишся и молвиши о мнозе'', — продолжает чтец... — Замолчишь ли ты, сволочь? — ''Печали и болезни вон полезли''. — Слушай, скотина, перестань... — ''Ему же дань — дань, ему же честь — честь, а что и за честь, коли нечего есть''? — Братцы, ударьте его хорошенько! — ''И бысть слышен глас с небесе — тп-тпру''! Вдруг чтец замычал — ему сделали очень невкусную смазь. В классе сегодня обиход церковного пения, и чтец был наказан за то, что мешал другим петь. — Я, — говорит ''Лапша Голопузу'' (оба отличные знатоки обихода), — ''шарарахну по нотам''. — А я, — отвечает тот, — ''дергану по тексту''. — Валяй! — Лупи! — ''Ми-ре-ми-фа-соль-фа-ми-ре'', — запевает Лапша. — ''Все-е-ми-и-и-рну-у-ю'', — аккомпанирует Голопуз каждым слогом в каждую ноту Лапши. Шарарахнуть по нотам, когда другой певец в то же время дерганет по тексту, и при этом не сбиться — составляло венец церковно-обиходного пения. К певцам подходит четырнадцатилетний Карась. Лицо его озабочено; он, по всему видно, ожидает учителя с тоской и страхом. — Братцы, — начал он... — Поди прочь, не мешай, — ответил Голопуз. Но Лапша был добрее. — Чего тебе? — спросил он... — Не знаю, как «''Господи, воззвах''» на седьмой глас. Покажи, Лапша. — Слушай! — и Лапша запел: — «''Палася, перепалася, давно с милым не видалася''». Так же поется и на глас. Ну-ко, попробуй. — ''Господи, воззвах к тебе, услыши мя, услыши мя, господи'', — запел Карась. — Напев тот, только разнишь сильно... — А как на пятый глас? В ответ Карасю Лапша запел: — ''Кто бы нам поднес, мы бы випили''. — А на четвертый? — Слушай: «''Шел баран: бя, бя, бя''». Пой! Карась на новый напев затянул: «Господи, воззвах». Отправляясь на заднюю парту Камчатки, он все твердил: «палася, перепалася», «кто бы нам поднес» и «шел баран». В обиходе церковного пения употребляется 8 гласов, или напевов, на текст «Господи, воззвах»; слова одни и те же, а напевы разные. Это сильно затрудняло бурсаков. Вот аборигены еще бурсы и придумали разные присловья, по образцу которых нетрудно было припомнить, как поется тот или другой глас... Но Карась не был одарен музыкальным ухом, за что давным-давно его выгнали из семинарского хора. Через несколько минут он перепутал напевы. Посмотрел Карась на Лапшу и Голопуза, думая, не пойти ли опять к ним, но, махнув рукою, оставил это намерение. «Все равно не пойму», — заключил он и печально опустил на ладони голову. Горек пришелся ему обиход церковного пения. Странное явление этот обиход. В церковной практике он никогда почти не употребляется. В состав его входят разные духовные песни. Музыка их сильна замогильным какофонием: она до того тягуча, что на один слог текста иногда приходится до семидесяти и более голосовых такт — все нижними, заунывными, душу тянущими, тошнящими нотами. И какая филармоническая голова ввела в бурсу и узаконила в ней это обиходно-церковно-мусикийское безобразие? Обиход был обязателен ''для всех'', но не все имели голос или верное ухо, — были картавые, гугнивые, заики, имевшие зуб с присвистом — что было делать таким? — ничего: свищи соловьем и воспевай господу славу! Во всем блеске обиходное козлогласование являлось тогда, когда учитель назначал общее пение, хором всего класса, когда «поющими и взывающими» были голосистые и безголосые, даровитые и бездарные: в то время в воздухе совершался террор музыкальный и петый ''богородичен'' представлялся партитурой из какой-то дикой византийской оперы, партитурой, о которой хочется сказать, что это отрывок из оперы «Заткни крепче уши». Удивляемся только, как не заклепаны уши бурсаков так называемым ''столповым'' пением? Но, характеризуя обиходные композиции, мы должны сказать, что с них тошнило и само начальство, которое, кроме того, понимало, что не все же могли быть певцами, и потому на обиход не обращало внимания, незнание его не служило препятствием для перехода из класса в класс, даже и нотаты не существовало по этому предмету, потому что уроки прекращались иногда на целый год. Но направление бурсацкого образования зависит от главного епархиального начальника, со вкусами которого сообразуются училищные власти, а в то время, которое нами взято, старшим начальником был любитель всевозможной ''столповщины'', и вот бурса наполнилась обиходным воем. Одно к одному, и учителем обихода поступил некто Всеволод Васильевич Разумников. Он один преподавал обиход в нескольких классах. Разумников обладал хорошим баритоном, отлично знал ноту и порядочно играл на скрипке. О Разумникове мы должны сказать несколько слов, потому что он был одним из лучших педагогов бурсы. Мы упоминали о нем в первом очерке как о честном экономе училища. Он учредил должность ''комиссара'', выбранного из старших учеников, обязанностью которого было наблюдать за количеством и качеством пищи. Прежде служителя, в заведывании которых находились жизненные продукты, имея каждый по нескольку родственников, содержали их на счет бурсацкого питания; но лишь только комиссар вступил в свои права, он тотчас уличил повара в краже тридцати фунтов мяса и двух мешков гречневой крупы, за что повар был изгнан из училища. По крайней мере третья часть продуктов, прежде похищаемая служителями, была возвращена ученикам. Кроме того, Разумников никого и никогда не наказывал лишением обеда и ужина, как будто боялся подозрения, что он из экономических<ref>Провинившихся в училище иногда бывало до ста человек сразу. Лишить такое количество, пятую часть всех учеников, обеда либо ужина очевидно было выгодно в экономическом отношении. Почти все экономы брали это во внимание и старались распространить наказание голодом. И действительно, наказание голодом было немаловажным источником так называемых остаточных сумм, из которых начальству даются награды. Скоро ли педагоги убедятся, что голодный ученик гак же негоден для науки, как и объевшийся? Не знаем. Только наверное можем сказать, что эту простую истину позже всех поймут экономы учебных заведений.</ref> расчетов заставляет голодать провинившихся. Он всегда стоял против педагогического изречения: satur venter non studet libenter [сытое брюхо к ученью глухо (лат.)]. Ученики за это любили его. Он, кроме того, преподавал «закон божий» и «священную историю». И здесь он шел далее своих сотрудников. Он запретил носить в класс учебники и отвечать по ним. Рассказав ясно и толково урок, он тут же в классе заставлял повторять его со своих слов. Когда ученик не мог ответить, он заставлял другого растолковывать незнающему; если и этот оказывался плох, он поднимал третьего, четвертого и т. д. Урок учился сразу всеми учениками и оживлялся спорами. Но и после этого многие плоховато знали урок, особенно слабые, а Разумников хотел, чтобы у него все без исключения учились хорошо. Для достижения такой цели он постановил: «''авдиторы отвечают за незнание своих подавдиторных''». Авдиторы выбирались из лучших учеников, успевали хорошо выслушать урок вовремя, и потому они были обязаны учить своих подавдиторных в приготовительные занятные часы. Для устранения случаев, когда ученик, по интриге с авдитором, являлся в класс с нулем, ссылаясь на то, что авдитор не хотел ему помочь, требовалось на то подтверждение со стороны товарищества, иначе незнающий подвергался сугубому наказанию, а авдитор был прав. Такие приемы для бурсы были слишком прогрессивны. Лентяи были уничтожены Разумниковым. Но главное достоинство его нововведений состояло в том, что с ним сама собою падала власть авдиторов и второкурсных, они из притеснителей должны были превратиться в помощников своих подчиненных, из начальников в их братьев. Таким образом Разумников положил начало к уничтожению подлой власти товарища над товарищем. Он не уничтожил наказаний и даже был очень строг, но все-таки явление такого учителя в бурсе было редкостью, тем более что в описываемое нами время и в других учебных заведениях, а не только в бурсе, царила дремучая ерунда и свинство. Одно лишь лежит на совести Разумникова — это обиход. Положим, что косноязычных и безголосых он оставил в покое, но держался вредного убеждения, что всякий имеющий какой-нибудь голос при старании непременно постигнет нотное искусство. Горше всех пришлось от него Карасю, тем более что у Разумникова была система наказаний особого рода: он наблюдал, на кого какое наказание действует сильнее. Он понял, что для Карася всего хуже неувольнение в родительский дом. Несмотря на то, что Карась доказывал учителю свою бездарность изгнанием его из певческого хора, он ничего слушать не хотел. Вошел учитель обихода в класс и вместе с учениками пропел звучным голосом «Царю небесный», после чего прямо обратился к Карасю: — Пропой на седьмой глас... Уши режет Карась. Учитель говорит Лапше: — Покажи ему. Лапша заливается... — Повтори, — говорят Карасю. Уши режет Карась... — И нынешний праздник не ходи в город... — Всеволод Васильевич, я уже три недели не был дома... — И четвертую не ходи... — Простите... — А я вот что тебе скажу, — отвечал твердым безапелляционным голосом учитель, — если ты не выучишься петь, я тебя на всю пасху не отпущу... Учитель отошел от него. Карась побледнел и затрясся всем телом. Несчастный Карась. Замечательно широкая глотка, которою он был награжден от природы, служила вечным источником его несчастий. Еще дома ему досталось, когда он закричал на поповну, дразнившую его, так яростно, что его голос был слышен за рекой. В бурсе его нарекли Карасем в тот момент, когда он, по приказу регента, пустил нотку, которая надорвала животы слушателям. Впоследствии, в семинарии, голос его развился до необъятного горлобасия, его выбрали опять в хор, и регент, по прозванию ''Капелла'' (он же ''Редакция, Конституция'' и ''Мелочная лавочка''), употреблял его как стенобитную машину, как хоровой таран: подойдет крепкая нота, мигнет регент — и рявкнет Карась, а при тихих нотах ему велят молчать, — это оскорбляло Карася. Однажды Карась упражнял свой голос в комнате по соседству с семинарским экономом, он едва не оглушил его громовыми нотами, за что эконом, схватив Карася за шиворот, потащил к ректору и только по доброте своей помиловал его. Инспектор ненавидел его, говоря, что человек обладающий рыканием льва, должен иметь характер зверский: должно быть, судил по себе, ибо, обладая семипушечным басом, несравненно сильнейшим карасиного, по натуре был настоящий зверь, за что и получил прозвище не рыбье, как Карась, а звериное, ибо имя его — ''Медведь''. Даже по окончании курса Карась, хвативши однажды чарочку-другую и вышедши на улицу, пустил такую руладу, что городовой должен был внушить, что подобные рулады суть не что иное, как нарушение общественной тишины и порядка. Одно из сильных несчастий, причиною которых был голос, посетило его теперь. «С таким альтом, — думал Разумников, — невозможно не научиться петь». Неувольнение на пасху для Карася было глубоким несчастием, которое подвигло его на многие скандальные похождения... Он от слов Разумникова тихо плакал. Кому горе, а кому радость. День поступления Разумникова в училище был днем торжества и счастия некоего Лапши... Лапша был чудак, парень шальной и благой. Широкоскулое, серого цвета лицо, голова, почти вросшая в плечи, выдавшаяся вперед неестественно грудь и остальная часть туловища, помещенная на коротких ногах, — делали фигуру его в высшей степени странною, попеременно то жалкою, то уморительною. Лицо его освещалось каким-то неразгаданным, постоянно меняющимся внутренним светом: оно сериозно, даже угрюмо, но вдруг Лапша без всякой причины покраснеет, а потом раскатится смехом, и все это совершается в нем быстро и неуловимо. Он при всем этом не был дураком. В лице его вы видите образчик бурсацкой застенчивости, которая особенно развилась от его несчастного безобразия. Не будь этой застенчивости, он, быть может, и не сидел бы в Камчатке... Таков был Лапша. Но он делался совершенно иным человеком, когда пел что-нибудь: значит, талант. Голосок он имел довольно приятный и владел тонко развитым слухом. Всегдашней, самой задушевной мечтой его было иметь свою скрипку и выучиться играть на ней, но мечта так и осталась мечтой: теперь он где-то пастухом монастырских коров и, говорят, отлично играет на рожке... Подходит к Лапше Карась. — Что тебе? — говорит Лапша, ежась, двигая плечами и выпячивая свое странное лицо. — Поучи меня обиходу. Лапшу медом не корми, а только дай в руки обиход. — Пойдем. Сначала надо ноты выучить. Отправились они в Камчатку и затянули — ут, ре, ми, фа и т. д. — Не так: надо тоном выше! Карась усиливается тоном выше. — Чересчур высоко — теперь ниже надо. Карась на новый манер. Долго они упражнялись в церковногласии. Спотели оба. Но вот Лапша съежился, перегнулся, вытянулся, сделал сначала тоскливую рожу, а потом вдруг поднес к носу Карася кукиш... — Это что? — Кукиш! Лапша после этого захохотал. — Да что с тобой? — Не буду учить... — Голубчик... Лапша... — Не поймешь ничего... Лапша убежал... Остервенение напало на Карася. Он грыз свои ногти и, мигая глазами, усиливался удержать злую соленую слезу, которая ползла на щеку. — Когда так, к черту все! Он ударил об пол обиходом... — Проклятое училище! — проговорил он... Карась начал вести себя неприлично. Если бы не проклятое наказание, Карась от среды до воскресенья провел бы время, мирно почивая на лаврах, но теперь он был раздражен, и жизнь его пошла ломаным путем. Подходит к нему один из его любимых дураков, бедная Катька. — Нет ли у тебя хлебца? — Этого не хочешь ли? Карась предлагает голодному Катьке туго натянутую фигу. Катька отходит от него печально... Карась идет развлечься на училищный двор. — Карасики, пучеглазики! — говорит ему ''Тальянец'', второкурсный мужлан старшего класса, ученик с вывороченными ногами. — Кривы ножки, кочерыжки! — отвечает Карась... Тальянец начинает его преследовать. — На кривых ногах пять верст дальше! — отвечает Карась, пускает в него комом грязи и удаляется опять в класс. Подходит к нему другой дурак, ''Зябуня''. — Карасик, — говорит он ласково. — Ты что, животное безмозглое? — Карасик... — Поди прочь, пустая башка! Пустая башка тоже отходит от него печально... Карась стал несговорчив и несправедлив. Он чувствует это, и его начинает мучить совесть... — Черт знает, какая тоска, — объясняет он приступы совести... Идет Карась ко второуездному классу, берется за ручку двери и начинает стучать ею: ученики низших классов, не имевшие права входить в высший, так вызывали второуездных. Выходит ученик. — Кого тебе? — Тавлю. — Сейчас. Вышел Тавля. — Чего тебе? — Дай в долг. — Сколько? — Пять копеек. — В воскресенье семь. — Нет уж, после воскресенья, в другое. Я не уволен. Откуда ж мне взять? — Тогда десять. Карась задумался на минуту. — Давай, — сказал он, махнув рукою... Тавля отсчитал ему пять копеек... Карась отправился в сбитенную, съел там на три копейки сухарей, а на две выпил сбитню. И угощение не успокоило его. Оно напомнило ему только домашний чай и кофе. Затосковал Карась. — Боже мой, — проговорил он, — неужели не отпустят меня на пасху? Пойду попрошу еще Лапшу: не поучит ли? А нет! черт с ними!.. не выучиться мне!.. После того Карась из пустяков каких-то полез в драку, и хотя пустил в дело зубы, когти и ноги, как обыкновенно, однако его все-таки поколотили........................ Для Карася не было наказания тяжелее, как неотпуск домой. И вот еще порядочный бурсацкий учитель Разумников не понимал же, что такое наказание гнусно, незаконно и вредно. Не понимают педагоги и понимать не хотят, что они, когда запрещают человеку, в виде наказания, переступать порог отцовского дома, то этим самым вгоняют его в скуку, тоску и апатию, подвергают на скандалы разного рода, поселяют к уроку или нравственному правилу, за которые штрафуют и шельмуют, полное отвращение, лицемерное исполнение и страсть к запрещенному поступку. Неужли такие плоды в видах здравой педагогики? Кроме того, чем виноваты отец и мать, когда они во время праздника, по приговору педагогов, не видят в своей семье сына, часто любимого, часто единственного сына? за что братья и сестры лишаются свидания со своим братом? за что их-то наказывают педагоги? Воскресный день во многих семействах один только и есть свободный день в неделе — к чему же он туманится печалью по сыне или брате? Портить чужой праздник никто не имеет права, это дело нечестное, дело несправедливое. И неужели отец и мать, если они любят своего сына, меньшее могут иметь на него влияние, нежели черствый педагог? Многие педагоги скажут на это: «да». Был же, например, болван, которого мы называли Медведем, семинарский инспектор, который привязанность к родному дому ставил ученику в преступление на том основании, что желающий быть дома не желает быть в школе, значит, ненавидит науку и нравственность, проводимые в ней. Диво, что такие черные педагоги, как лишенные деторождения, не наказывали детей за любовь к родителям! Но таких педагогов скорее прошибешь колом, нежели добрым словом. Бог с ними. Лучше посмотрим, что сталось с Карасем, когда он страдал от мысли, что его не отпустят домой на целую пасху................................ Учителем арифметики того класса, где был Карась, был некто Павел Алексеевич Ливанов; собственно говоря, не один Ливанов, а два или, если угодно, один, но в двух ''естествах'' — Ливанов пьяный и Ливанов трезвый. Третья ''перемена'', которая была после обеда, назначалась для арифметики... Стоят при входе в класс ''караульные'', ожидающие Ливанова. Ливанов входит в ворота училища... — Каков? — спрашивает один караульный... — Руками махает, значит, того... — Это еще ничего не значит... — Да ты не видишь, что он у привратника просит понюхать табаку? — Именно так... Значит, пишет по восемнадцатому псалму. Караульные бегут в класс и с восторгом возвещают: — Братцы, Ливанов в пьяном естестве... Класс оживляется, книги прячутся в парты. Хохот и шум. Один из великовозрастных, ''Пушка'', надевает на себя шубу овчиной вверх... Он становится у дверей, чрез которые должен проходить Ливанов... Входит Ливанов. На него бросается Пушка... — Господи, твоя воля, — говорит Ливанов, отступая назад и крестясь... Пушка кубарем катится под парту. — Мы разберем это, — говорит Ливанов и идет к столику. В классе шум... — Господа, — начинает Ливанов нетвердым голосом... — Мы не господа, вовсе не господа, — кричат ему в ответ... Ливанов подумал несколько времени и, собравшись с мыслями, начинает иначе: — Братцы... — Мы не братцы! Ливанов приходит в удивление... — Что? — спрашивает он строго... — Мы не господа и не братцы... — Так... это так... Я подумаю... — Скорее думайте... — Ученики, — говорит Ливанов... — Мы не ученики... — Что? как не ученики? кто же вы? а! знаю кто. — Кто, Павел Алексеевич, кто? — Кто? А вот кто: вы — свинтусы!.. Эта сцена сопровождается постоянным смехом бурсаков. Ливанов начинает хмелеть все больше и больше... — Милые дети, — начинает Ливанов... — Ха-ха-ха! — раздается в классе... — Милые дети, — продолжает Ливанов, — я... я женюсь... да... у меня есть невеста... — Кто, кто такая?.. — Ах вы, поросята!.. Ишь чего захотели: скажи им кто? Эва, не хотите ли чего? Ливанов показывает им фигу... — Сам съешь! — Нет, вы съешьте! — отвечал он сердито. На нескольких партах показали ему довольно ядреные фиги. Увлекшись их примером, один за другим, ученики показывали своему педагогу фиги. Более ста бурсацких фиг было направлено на него... — Черти!.. цыц!.. руки по швам!.. слушаться начальства!.. — Ребята, ''нос'' ему! — скомандовал ''Бодяга'' и, подставив к своему носу большой палец одной руки, зацепив за мизинец этой руки большой палец другой, он показал эту штуку своему учителю... Примеру Бодяги последовали его товарищи... Учителя это сначала поразило, потом привело в раздумье, а наконец он печально поник головою. Долго он сидел, так долго, что ученики бросили показывать ему фиги и выставлять носы... — Друзья, — заговорил учитель, очнувшись... Господа, братцы, ученики, свинтусы, милые дети, поросята, черти и друзья захохотали... — Послушайте же меня, добрые люди, — говорил Ливанов, совсем хмелея... Лицо его покрылось пьяной печалью. Глаза стали влажны... — Слушайте, слушайте!.. тише!.. — заговорили ученики. В классе стихло... — Я, братцы, несчастлив... Я женюсь... нет, не то: у меня есть невеста... опять не то: мне отказали... Мне не отказали... Нет, отказали... О черти!.. о псы!.. Не смеяться же! Ученики, разумеется, хохотали. Пьяная слеза оросила пьяное лицо Ливанова... Он заплакал... — Голубчики, — начал он, за меня никто не пойдет замуж, никто не пойдет... Рыдать начал Ливанов. — У меня рожа скверная, — говорил он, — пакостная рожа. Этакие рожи на улицу выбрасывают. Плюньте на меня, братцы: я гадок, братцы... — Гадок, гадок, гадок, — подхватили бурсаки... — Да, — отвечал их учитель, — да, да, да... Плюньте на меня... плюньте мне в рожу. Ученики начинают плевать по направлению к нему. — Так и надо... Спасибо, братцы, — говорит Ливанов, а сам рыдает... У Ливанова была не рожа, а лицо, и притом довольно красивое, ему и не думала отказывать невеста, к которой он начал было свататься, напротив — он сам отказался от нее. Спьяна Ливанов напустил на себя небывалое с ним горе. Со стороны посмотреть на него, так стало бы жалко, но для бурсаков он был ''начальник'', и они не опустили случая потравить его. — Братцы, — продолжал он, — я отхожу ко господу моему и к богу моему... Я вселюсь... — Смазь ему, ребята! — крикнул Пушка. — Что такое? — спросил Ливанов... — Смазь... — Что ''суть'' смазь? — А вот я сейчас покажу тебе, — отвечал Пушка, вставая с места... — Не надо!.. сам знаю... Сиди, скотина... Убью!.. Ах вы, канальи!.. над учителем смеяться!.. а?.. — говорил Ливанов, приходя в себя... — Да я вас передеру всех... Розог!.. — крикнул он, совсем оправившись... В классе стихло... — Розог! — Сейчас принесу, — отвечал секундатор. — Живо!.. Я вам дам, мерзавцы!.. Хмель точно прошел в Ливанове. «Что за черт, — думали бурсаки, — неужели в другое естество перешел?» Но это была минутная реакция опьяненного состояния, после которого с большею силою продолжает действовать водка, и когда вернулся в класс секундатор, то он увидел Ливанова совершенно ошалевшим. Ливанов, стиснув зубы и поставив на стол кулак, смотрел на учеников безумными глазами... — Розог, — сказал он однако, не забывая своего желания... — Что Павел Алексеич? — отвечал секундатор, смекнув, как надо вести себя... — Розог... — Все люди происходят от Адама... — говорил ему секундатор... — Так, — отвечал Ливанов, опять забываясь, — а роз... — Добро зело, то есть чисто, прекрасно и безвредно... — Не понимаю, — говорил Ливанов, уставясь на секундатора. — Я родился в пятьдесят одиннадцатом году, не доходя, минувши Казанский собор... — Ей-богу, не понимаю, — говорил Ливанов убедительно... — Как же не понять-то? Ведь это написано у пророка Иеремии... — Где? — Под девятой сваей... — Опять не понимаю... — Очень просто: оттого-то и выходит, что числитель, будучи помножен на знаменатель, производит смертный грех... — Ты говоришь: грех? — Смертный грех... — Ничего не понимаю... — Всякое дыхание да хвалит... — Что хвалит?.. скотина!.. винительного падежа нет в твоей речи!.. черт ты этакой!.. По какому вопросу познается винительный падеж? — По вопросу «кого, что?». — Так кого же хвалит? что хвалит? черт ты этакой, отвечай! — Черта хвалит. Ливанов посмотрел на него злобно... — Ты это сериозно говоришь? — спросил он. — Вот тебе крест. Ученик перекрестился. — Ты мне сказал «тебе»? — Я, тебе, мне, мною, обо всех... — Уйди!.. убью! — отвечал, озлившись, Ливанов, — прошу тебя, уйди!.. Я в пьяном виде не ручаюсь за себя... — Он ушел, — говорит ученик... — Он?. Что мне за дело до него?.. ты-то уйди!.. Черт же с тобой, скотина, — говорит опьяневший педагог, стуча по столу кулаком... — Не хочешь уйти? Так я же уйду... Я пьян... Я уйду... Учитель после этих слов неожиданно встает со стула и направляется к двери. Его провожают хохотом, криком, визгом и лаем... — Это все пустяки, — говорит он, — в жизни все пустяки, — и выходит на лестницу... Лишь только он ступил на первую ступеньку, как тот же секундатор, следивший за ним, схватил его за ногу. Пьяный педагог полетел с лестницы вниз головою. Счастье его, что он не переломал себе ребер... — Оступился, черт возьми, — говорил перепачканный учитель, вставая на площадке, у которой кончалась лестница... Подле него уже очутился секундатор, дернувший его за ногу... — Вы, кажется, замарались? — спрашивает он. — Позвольте, я вас почищу. — Не надо, друг мой, вовсе не надо... Все пустяки... Учитель наконец ушел домой. Вот каков был Павел Алексеевич Ливанов в пьяном естестве........................................ Описанная нами сцена была в четверг. В субботу Ливанов явился в трезвом естестве. Ученики держали себя, как и Ливанов, иначе — прилично, разумеется прилично по-бурсацки. С Ливановым, когда естество его переменялось, из пьяного переходило в трезвое, шутить было опасно. Вообще Ливанов был не дурной человек, хотя как учитель не выдавался из среды своих товарищей; но по крайней мере он не запарывал своих учеников до отшибления затылка... Лобов, Долбежин и Батька были представителями террора педагогического, Краснов и Разумников — представителями прогрессивного бурсацизма, а Ливанов был какая-то помесь тех и других: иногда строг до лобнических размеров, иногда добр бестолково. Во всяком случае, не любили шутить с Ливановым, когда он был в трезвом естестве... Карась не выходил на сцену, когда был пьян Ливанов, но сегодня, когда шутки с Ливановым были опасны, он решился на скандалы... Хотя Карась сидел в Камчатке и заявил своему авдитору «нуль навеки», но он был все-таки довольно любознательная рыба. Вышел такой случай. Однажды от нечего делать Карась рвал арифметику Куминского; он в этом занятии прошел уже до деления. Тут его злодеяния вдруг прекратились. «Деление? — подумал он. — А ведь я знаю деление... А дальше что?.. Именованные числа... Это что за штука?.. Сначала узнаю, а потом раздеру...» Остановившись на такой мысли, он стал читать Куминского и без посторонних пособий понял именованные числа. «Дальше дроби — это что такое?» — сказал он. Понял он и дроби... Все это было пройдено им в три приема. Значит, когда захочет человек учиться, то можно обойтись и без розги. «Дальше что? десятичные дроби... Не хочу читать... Довольно». После этого он Куминского обратил в клочья. Задано было о «приведении дробей к одинаковому знаменателю», и хотя у Карася стоял в нотате нуль, однако он знал урок, приготовив его без всякого поощрения и принуждения гораздо ранее, чем требовалось... Учитель вызвал к доске ''Секиру''. Секира, несмотря на то, что был авдитор, путался... — Дурак, — сказал ему Ливанов... — Дурак и есть, — подтвердил Карась из Камчатки... — Кто это говорит? — рассердившись, спросил Ливанов... Ему дерзким показался ответ Карася... — Я, — отвечал Карась. — Помилуйте, Павел Алексеевич, не умеет привести к одному знаменателю: ну не дурак ли? — Ах ты, скотина, — закричал Ливанов... — Помилуйте же, Павел Алексеевич. Я сижу в Камчатке, значит, дурак из дураков, а все-таки «приведение знаменателей» знаю! — Если же ты не сделаешь мне «приведения», я тебя запорю... — Запорите... — К доске!.. Карась вышел и отлично ответил урок... — Ну, не правду ли я сказал, что дурак он? — говорил Карась, показывая на Секиру. — Даже я умею это сделать. Ливанов подошел к Карасю и Секире. — Дай мел, — сказал он Карасю... — Извольте... Взявши в руки мел, Ливанов сделал на лице Секиры крупный крест. Делая крест, он говорил: — Пентюх, перепентюх, выпентюх!.. — Ну, дурак и есть, — подтверждал Карась... После этого Карась отправился в Камчатку. Развлеченный на несколько минут своим ответом, он, однако скоро начал скучать. Пришла ему на мысль предстоявшая опасность неотпуска домой на святую. Злость на него нашла, которую он и выместил на грифельной доске, попавшей ему под руки. Сняв с краев ее боковые планки, он хотел обратить их в щепы, но, приложив палец ко лбу, сказал себе: «Подожди, дружище, тут выйдет скрипка». Из трех планок он сделал треугольник, к вершине его прикрепил четвертую, в треугольнике натянул веревочные струны, добыл из розог, лежавших в печке, по соседству его, прут, из которого смастерил смычок, и таким образом устроил нечто вроде цевницы... Это заняло его на время, но в голову его опять приходит мысль о пасхе. «Черти, — думал он, — неужели так-таки и не пустят на пасху?.. Лучше бы пересекли пополам! Сколько хочешь секи, мне все одно». — «Так ли?» — рефлектирует он. — «А вот попробуем». Карась берет свою цевницу и начинает водить по ней смычком, то есть розгой... Раздается на весь класс страшный визг, произведенный Карасем для скандала. — Кто это? — спрашивает изумленный учитель. — Я это, — отвечает храбро Карась... Визг был до того неожидан и неуместен, что учитель растерялся... — Что это значит? — Ничего не значит. — Скотина... Карась сел спокойно. Учителя поразил этот случай, и потому только он не отпорол Карася... «Врешь, — думает между тем Карась, — ты меня отпорешь!» — и берет в свои руки цевницу... Раздается еще сильнейший его визг... Ливанов на этот раз вышел из себя. Он, озлобленный, бросается к Карасю. Карась же становится коленями на ребро парты... — Я наказан, — говорит при приближении к нему Ливанова... — Стой, скотина, весь класс... — Буду стоять. Учитель недоумевает, что сталось с Карасем. Однако мало-помалу он успокаивается. «Нет, ты меня отпорешь!» — думает Карась... Берет он в руки цевницу и, водя по ней прутом, производит третий, сильнейший визг... На этот раз Ливанов совершенно сбесился. Он бросился на Карася с поднятыми кулаками... — Убью, мерзавец! Карась струсил, видя разъяренного учителя, и когда Ливанов подбежал к нему, он вскочил на ноги и понесся над головами товарищей, по партам, к двери, за которою и скрылся. Учитель долго не мог прийти в себя. Долго ходил учитель по классу. Он был страшно озлоблен и в то же время изумлен. «Понять не могу, — думал он, — что сталось с этим мерзавцем?» Факт выходил своею оригинальностию из ряда обыкновенных фактов, и, должно быть, именно это обстоятельство сделало то, что Ливанов не донес о карасиных деяниях инспектору. Иначе Карасю пришлось бы целую неделю таскать из своего тела прутья: за подобные его дерзости в бурсе драли жестоко, до того жестоко, что после сечения относили в больницу ''на рогожке''. Счастье Карася... Но Карася все-таки высекли в тот день. Он в озлоблении пошел бить стекла училища, был пойман на этом деле, и хотя призывал всю небесную силу во свидетельство того, что он нечаянно разбил стекло, однако ему ''влепили'', как выражается он, около пятидесяти. Таким образом, наказание Разумникова имело свои добрые последствия: оно бесило только человека, а нисколько не наставляло на путь истины. Посмотрим, что было после. Ученики отпускались домой из бурсы по письменным билетикам от двенадцати часов субботы до пяти часов воскресенья. В субботу разошлись ученики, большинство по домам. Училище опустело. Карась остался в бурсе. Ученики в свободное время обыкновенно сидели в спальнях. Карась находился в ''Сапоге''. На него напала невыносимая тоска. Он бросился на кровать, покрыл свою голову подушкой и зарыдал. Мы, взрослые люди, на детское горе смотрим очень легко. Разве может ребенок серьезно страдать? Разумеется, большинство читателей ответит: нет. Между тем бывают детские печали глубокие и сильные, печали, за которые человек не может простить и тогда, когда станет взрослым. Карась в ту минуту, когда лежал на кровати, всех ненавидел. Разве может глубоко ненавидеть ребенок? Может. Если бы не учился человек ненавидеть в детстве, не умел бы ненавидеть и в зрелых летах. Бурса дала Карасю сильные уроки ненависти, злости и мести — бурса превосходное адовоспитательное заведение! Для городского, привыкшего проводить праздники дома, самый гадкий день — праздничный день в бурсе. Карась кое-как дождался всенощного. Учеников разделили на две партии: одна отправлялась в лаврскую церковь, другая оставалась в бурсе. К первой принадлежали имевшие сколько-нибудь приличную одежду, ко второй оборвыши и отрепыши, которых стыдно было даже бурсацкому начальству пустить на свет божий. Карась остался с отрепышами, потому что был не уволен в город, а таких не пускали в лаврскую церковь. По звонку в шесть часов вечера оборвыши и отрепыши отправились на домашнюю всенощную в так называемый «''пятый номер''», то есть класс под № 5. Это была большая длинная комната, уставленная партами. На передней стене ее висел огромный образ Христа, сидящего на престоле; пред тем образом и совершалась всенощная одним из лаврских монахов. Ученики сдвинули парты в одну сторону, к стене. Образовалась довольно обширная площадка, на которой и поместились рядами ученики. По правую руку образа поставили аналой, около которого поместилась ''сборная братия'', то есть певчие-любители из оставшихся в бурсе оборвышей и отрепышей. Карась в детстве был очень религиозный мальчик. Кроме того, на сердце его накопилось очень много горя. Он, лишь только началось всенощное, встал на колени и начал усердно молиться. Содержание его молитвы, как часто случается в детстве, было беспредметное, неопределенное. Он ни о чем не просил, ни на кого не жаловался богу; он, отрешаясь от внешнего мира, стремился куда-то всеми силами своей души. Тепла была его молитва и сильна... Так прошло около полчаса, и Карась с каждым поклоном разгорался духом. Но это благодатное настроение было неожиданно нарушено самым пасквильным образом. Когда Карась кончал усердный поклон, сосед его, дурак Тетеры, сделал ему дружескую смазь. Карася это изумило, а Тетеры, рассматривая свою пясть, в которой сейчас держал лицо Карася, увидел ее мокрою... — Ты плачешь, — сказал он Карасю... Религиозный экстаз Карася миновался. — У тебя слезы? — повторил Тетеры. Карась озлился, тем более что ему было стыдно своих слез... — Безмозглая башка, — отвечал он и дал пинка Тетеры. — Да о чем ты плакал? — спрашивал глупец Тетеры. — Отстань, осел! — Скажи же, — допрашивал добродушный глупец. — Вот тебе! Карась дал ему очень чувствительный пинок. — Подлый Карасище, — приветствовал его дурак... Таким образом, молитвенное настроение карасиного духа было нарушено. Карасю сделалось просто скучно. Он стал наблюдать религиозность своих сомолитвенников. Ученики любили свой бурсацкий храм более, нежели лаврский, потому что богослужение, которое они совершали, возможно было только в том именно храме, в котором и драли их. Домашняя служба была короче и веселее: ее по возможности сокращали и делали занимательною. Дьячок из учеников, читая псалмы, перебирал слова до того быстро, что слышалось только щелканье языком и губами, а смыслу... смыслу бурсакам и не требовалось... «Бог с ним!..» — говорили они... Для характеристики бурсацкого богослужения мы должны сообщить читателю следующего содержания рассказ. Сидели в горячей бане два купца, один очень жирный, другой так себе, и разговаривали они о духовных делах. «Нет, ты скажи мне, — говорит купец так себе, — что такое дьячок?» — «Известно, что: служитель божий», — отвечает жирный. «А вот и врешь». — «Что же такое дьячок, объясни!» — «Сейчас объясню, — отвечает задавший вопрос. — Дьячок, — говорит он, — есть дудка, чрез которую глас божий проходит, но... ее не задевает — вот что!» — «Это так, — подтвердил жирный, — ты в самую центру попал». После такого определения читатель поймет нас, когда мы скажем, что бурсаки во время всенощного были не молельщиками, а чистыми дудками... Но, кроме бестолкового дьяческого чтения, было еще безобразное пение. ''Сборная братия'' любила ''хватить, ляпнуть, рявкнуть, отвести кончик'', — эти термины означают громыгласия бурсы. Поющая и взывающая бурса стоит и подзадоривает тех, у кого хорошо устроены дыхательные мехи и горловые связки... Ревет молящаяся бурса... Но это все еще ничего бы: у нас на Руси в большинстве случаев церковные службы сопровождаются нелепым чтением и аневричным пением, но богомольный русский человек давно привык к тому, и его религиозное чувство все-таки питается во время службы; но этот же стерпевшийся наш богомольный человек, посетив бурсацкую всенощную; непременно возмутится духом. Мы видели, как Карась во время службы смазь получил. Такие явления во время всенощной были очень обыкновенны. Молящиеся толкались, смеялись, плевались... Отрепыши в первых рядах только стояли прилично, а в средине, где ученики были заслонены окружающими их товарищами, играли в карты и ''костяшки''. Хорь лазил по карманам. ''Чахотка'', второкурсник, спал на тулупе, ''Павка'', городской мальчик, не отпущенный домой за леность, учил урок... Смази, щипки, плевки, подзатыльники рассыпались только ''несколько'' реже и скромнее сравнительно с обыкновенными занятными часами. Все это в бурсе называлось богослужением.................................... Но не можем удержаться от горячего слова. И не будем удерживаться. Договоримся до конца — благо, время такое подошло, что ''можно'' говорить и ''следует'' говорить.......................................... Бурсацкая религиозность своеобычна. В бурсе вы всегда встретите смесь дикого фанатизма с полною личною апатией к делу веры. В бурсацком фанатизме, как и во всяком фанатизме, нет капли, нет тени, намека нет на чувство всепрощающей, всепримиряющей, всесравнивающей христианской любви. По понятию бурсацкого фанатика, католик, особенно же лютеранин — это такие подлецы, для которых от сотворения мира топят в аду печи и куют железные крючья. Между тем всякий бурсак-фанатик более или менее непременно невежда, как и всякий фанатик. Спросите его, чем отличается католик от православного, православный от лютеранина, он ответит бестолковее всякой бабы, взятой из самой глухой деревни, но, несмотря на то, все-таки будет считать своей обязанностию, своим призванием ненависть к католику и протестанту. Но жаль учеников, жаль: если препарировать бурсацкую религиозность, сбросить с нее покрывало, которым маскируется и декорируется сущность дела пред неспециалистом или недальновидным наблюдателем, распутать схоластические и диалектические тенета, мешающие анализировать факт смело и верно, то эта бурсацкая религиозность, знаете ли, чем окажется в большинстве случаев? — она окажется полным, абсолютным ''атеизмом'' — не сознательным атеизмом, а животным атеизмом необразованного человека, атеизмом кошки и собаки. Они называют себя верующими, и лгут они: у них и для них не существует того бога, к которому так любят обращаться женщины, дети, идеалисты и люди, находящиеся в несчастии. И что может развить в них религиозное чувство? Уж не ''божественные'' ли науки, которые зубрят они с проклятием и скрежетом зубовным? Эти-то науки, устилаемые их ''сочинителями'' дерьмом с чертоплешинами, и развращают человека. Науки бурсацкие таким писаны диким языком, вымощены таким непроходимым камением, что могут произвести в душе человека разве только сыворотку, а никак не возбудить в нем религиозное чувство. Прочитать бурсацкий учебник так же легко, как перекусить толстую веревку. Но попытайтесь перекусить эту веревку, попытайтесь выучить наизусть, слово в слово, буква в букву, всю ерунду бурсацкую и в то же время ухитритесь поверить ей, обратить ее в свое убеждение, «в плоть и кровь», как приказывает своим ученикам один из семинарских педагогов, — тогда, честное слово, вы ошалеете навеки. Но главная причина, настоящая сущность дела все-таки не в каменологии, не в дресвологии, не в тернологии туземных наук. Религия, хотя и не проповедуется она в бурсе, как у поклонника Магомета, огнем и мечом, но проповедуется розгой, голодом, дерганьем из головы волос, забиением и заушением. Например, Лобов велит ''вознести'' ученика ''на воздусях'', положить под самый нос его «Закон божий» и в то же время кричит дико: «Учи, сейчас же и учи урок!». Мы думаем, что бурсацкое начальство, поступая так, постепенно и незаметно, однако самым радикальным путем, направляет миросозерцание своих учеников к полному атеизму. Когда дети начинают подрастать, то из них лишь одни идиоты остаются упорствующими в фанатизме, вынося из бурсы только боязнь черта и ада да еще ненависть к иноверцам и ученым, а любви к человеку, заповеданной Христом, того чувства и тех начал, которые ныне называются гуманностию, они не получают от бурсы, потому что бурса вечно ''аскоченствует'', убеждения ее носят на себе всегда несчастное клеймо «Домашней беседы», этой плевательницы нашей российской духовной литературы. Но при дальнейшем развитии большинство бурсаков, чуя человеческим чутьем неладность своей науки, делается вполне равнодушно к той вере, за которую так долго и так жестоко секли их. Так формируется большинство; но затем остается меньшинство — самые умные люди из семинаристов, цвет бурсацкого юношества... Эти умные бурсаки распадаются на три типа... Одни из них — по направлению своему идеалисты, спиритуалисты, мистики, и в то же время по натуре народ честный и славный, добрый народ. Они во время самостоятельного развития своего, силою собственного, личного ума и опыта, очищают бурсацкую веру, всеченную в их душу, от всевозможных ее ужасов, потом создают новую веру, свою, человеческую, которую, надев впоследствии рясы и сделавшись попами, и проповедуют в своих приходах под именем православной веры. Таких попов и народ любит и так называемые ''нигилисты'' уважают, потому что эти попы — люди хорошие. Другого типа бурсаки — это бурсаки материалистической натуры. Когда для них наступает время брожения идей, возникают в душе столбовые вопросы, требующие категорических ответов, начинается ломка убеждений, эти люди, силою своей диалектики, при помощи наблюдений над жизнью и природой, рвут сеть противоречий и сомнений, охватывающих их душу, начинают читать писателей, например вроде Фейербаха, запрещенная книга которого в переводе на русский язык даже и посвящена бурсакам, после того они делаются глубокими атеистами и сознательно, добровольно, честно оставляют духовное звание, считая делом непорядочным — проповедовать то, чего сами не понимают, и за это кормиться на счет прихожан. Это также народ хороший. Вначале этим бурсакам жаль вечности, которую им, в качестве материалистов, приходится отрицать, но потом они находят в себе силы помириться с своим отрицанием, успокоиваются духом, и тогда для бурсака-атеиста нет в развитии его попятного шага. Эти люди всегда бывают люди честные и, если не вдаются в эпикуреизм, люди деловые, которыми все дорожат. Они, сделавшись атеистами, никогда не думают проповедовать террор безбожия. Самый атеизм они определяют совсем не так, как принято у нас определять его. Вот как они резюмируют свой нигилизм: «В деле совести, в деле коренных убеждений насильственное вмешательство кого бы то ни было в чужую душу незаконно и вредно, и поэтому я, человек рациональных убеждений, не пойду ломать церквей, топить монахов, рвать у знакомых моих со стен образа, потому что через это не распространю своих убеждений; надо развивать человека, а не насиловать его, и я не враг, не насилователь совести добрых верующих людей. Даже на словах с человеком верующим я не употреблю насмешки, а не только что брани, и остроты над предметами, которые дороги для человека, будут допущены мною только тогда, когда дозволяет их мой собеседник, — иначе я и говорить с ним не буду о делах веры. Но, не стесняя свободу совести моих ближних, не желаю, чтобы и мою теснили. Научи меня, если сумеешь? Не можешь, отойди прочь. Я тебя поучу, если желаешь? Не хочешь, и толковать не стану — тогда мое дело сторона. При таких отношениях мы можем ужиться, потому что честный атеист с честным деистом всегда отыщут пункты, на которых они сойтись могут. Что такое атеизм? Безбожие, неверие, заговор и бунт против религии? Нет, не то. Атеизм есть не более, не менее, как известная форма развития, которую может принять всякий порядочный человек, не боясь сделаться через то диким зверем, и кому ж какое дело, что я нахожусь в той или другой форме развития. А уж если кому она кажется горькою, то приди и развей меня в ином направлении. Если же будете насиловать меня, я прикинусь верующим, стану лицемерить и пакостить потихоньку — так лучше не троньте меня — вот и все!». Вот какие иногда бывают бурсаки. Этих тоже все любят и уважают, и честный поп, встретясь с атеистом-товарищем, охотно подаст ему руку, если только он в существе дела порядочный человек. Так и следует. Но бурса из умных учеников своих создает еще род людей, которые, ставши атеистами, прикрывают свое неверие священнической рясой. Вот эти господа бывают существами отвратительными — они до глубины проникаются смрадною ложью, которая убивает в них всякий стыд и честь. Желая скрыть собственное неверие, рясоносные атеисты громче всех вопят о нравственности и религии и обыкновенно проповедуют самую крайнюю, безумную нетерпимость. Беда, если эти рясофорные атеисты делаются педагогами бурсы. Будучи убеждены, что неверие лежит в природе всякого человека, и между тем поставлены в необходимость учить религии, они вносят в свою педагогику сразу и иезуитство и принципы турецкой веры. По их понятию, самый лучший ангел-хранитель бурсацкого спасения — это фискал, наушник, доносчик, сикофанта и предатель, а самое сильное средство развить религиозность — это плюха, розга и голод. Терпеть не могут они Христова правила, апостолам данного: «в доме, где не верят вам, отрясите прах ног ваших — и только»; нет, им хочется в христианскую веру напустить туретчины. «Отодрем, — думают они, — человека за погибель души его и стащим потом в царствие небесное за волоса хоть — и делу конец!» Эти рясофорные атеисты развивают в себе эгоизм — источник деятельности всякого атеиста, но который у хороших атеистов является прекрасным началом, а у этих, оскверняясь в их душе, становится гнусным. Они проповедуют яро не потому, что боятся за вечную погибель своего ''прихода'', а потому, что боятся вечной погибели своего ''дохода'': при каждой проповеди они щупают свои карманы, нет ли в них дыры, и нельзя ли дыру, если она есть, вместо заплаты заклеить проповедью. Эти рясофорцы бывают главными прислужниками тех барынь и купчих, которые постоянно ханжат и благочестиво куксятся на Руси: они обирают глупых женщин; кроме того, из них же выходят самые усердные церковные воры и святотатцы. Но, имея широкие карманы, в которых лежат деньги верующих и усердствующих прихожан, не хотят часто шевельнуть пальцем, чтобы помочь какой-нибудь вдове голодающей, из их же ведомства, — благо, свое чрево давным-давно набито ассигнациями. Если в их руки попадает власть, то они употребляют ее возмутительным образом; если они чувствуют в своих руках силу, то употребляют ее на зло. Например, один знакомый нам литератор напечатал две очень дельных и честных статьи, касающихся духовного вопроса, — так что же? Он получил анонимное письмо, в котором говорится, что если он не прекратит своих статей, то его мать, вдова, будет выгнана из казенной квартиры и лишена последнего куска хлеба, а ему, литератору, лоб забреют. Я уверен, что это писал непременно рясофорный атеист, потому что когда к рясофорному являешься с откровенным словом, он против слова поднимается с дреколием. Вот каких господ заготовляет бурса! Но таких господ презирают честные бурсаки, которые считали себя не в праве надеть рясу, и верующее наше духовенство, образованная часть его, — добрый поп всегда подаст руку доброму атеисту и с отвращением встанет спиной к своему же сослуживцу, но не верующему в свое призванье. Так и следует. Но пока довольно. Все эти мысли пришли нам в голову по поводу бурсацкого богослужения, которое для Карася началось так благоговейно, потом было прервано смазью, а кончилось тем, что он под конец всенощного играл в ''чет и нечет''................................. Кончился для Карася гадкий бурсацкий праздник. «Неужели меня не уволят и на пасху?» — думал он. Страшно сделалось ему. Он знал, что такое в бурсе пасха. Лучше бы совсем не существовало пасхи в бурсацком календаре. Этот праздник ожидался учениками с нетерпением, все думали встретить в святой день что-то особенное, выходящее из ряду вон; лица торжественные, светлые, добрые; товарищи внимательны друг к другу и ласковы; ни одной нет затрещины во всей бурсе. Хоры после спевки идут в церковь, поют с увлечением и звонко, весело христосуются и после службы возвращаются в бурсу, где и разговляются. Все это очень мило; но вместе с разговеньем улетает из бурсы и праздник. Если бы дали ученикам простую рекреацию, они и справили бы ее, как обыкновенно, но пасха — праздник особенный, и проводить его следует иначе. И вот бурсаки снуют из угла в угол, ищут своего праздника и найти не могут. Где же он? Затерялся где-то, а вернее всего, оставлен дома, на родине. Поневоле припоминают бурсачки Христов день под родным кровом, все чуют, что не так надо праздновать его, и уже христовский вечер становится невыносимо скучен, на всех нападает тоска и апатия. Прожить целую неделю в таком состоянии — дело крайне тяжелое. Оттого-то Карасю и прописывали бурсацкую пасху вместо казни: на дельное что-нибудь она и не годилась. Но Карась поклялся, что он во что бы то ни стало отделается от этой казни... Но что же он предпримет? «Сбегу», — чаще и чаще приходит ему на мысль. С этой блаженной мыслью он и заснул в тот день. «Сбегу», — думал Карась, проснувшись, и на другой день поутру. Эта мысль начинала нравиться Карасю и окончательно укоренилась по поводу одного маленького ''бегуна''. Событие было такого рода. Привезли в училище ''Фортунку'', деревенского мальчика, едва ли не семилетнего ребенка, который долго скучал по родине. Этот Фортунка, когда ему сделалось очень горько от бурсацкой жизни, ночью задумал совершить бегство. Он предпринял такой подвиг, не зная, где найдет приют, и не имея денег, а только полагаясь на слова песни, певавшейся в училище, в которой говорилось, что однажды шел бедный малютка, он весь перемок и дрожал от холоду, по думал: «Бог и в поле птичку кормит и росой кропит цветы, — и меня он не оставит», и действительно, мальчику попалась навстречу старушка, которая и приютила его у себя... Полагаться Фортунке больше было не на что, но он все-таки встал с своей постельки глубокой ночью на ноги, натянул на себя свою одежку, завязал что-то в узелок и вышел на двор. «Вечер был, сверкали звезды», как говорилось в приведенной же нами песне. Фортунка полез через забор, вот он уже сидит под открытым небом и думает со страхом, куда ему направить путь. «Но ладно: бог и в поле птичку кормит». Бурсацкая птичка хотела спорхнуть с забора... — Стой! — услышал Фортунка чей-то грозный голос... Его сняла с забора чья-то сильная рука и поставила на землю... Пред Фортункой оказался солдат Цепка, училищный хлебопек, который и поймал его на месте преступления... — Ты что затеял? — Ей-богу, ничего не затеивал... — Пойдем-ко со мной, дружище... — Прости, Цепа... — Пойдем, пойдем... Солдат повлек за собой Фортунку. Он привел его в свою пекарню. Об этом солдате мы уже однажды упоминали как о человеке, несмотря на жесткость и грубость его характера, вообще добром... — Ты что задумал, а? — Я только погулять хотел... — То есть в беги пуститься?.. это с чего? — Здесь скучно, Цепа... — Скучно? а инспектор отдерет, так весело станет? И куда ты, этакой мальчишка, пойдешь? — Домой пойду... — Ах ты, каналья! Где же тебе домой идти? Однако Фортунка понравился солдату. — Присядь-ко лучше вот здесь, — сказал он мальчику, — и поешь лепешек с маслом... Фортунка от ласкового слова повеселел и начал есть данную ему лепешку. Солдат разговаривал с ним о его доме и совершенно приголубил. — Ну, поел, и ступай с богом спать. И не думай уходить из училища — поймаю... Фортунка пришел в свою спальную и заснул в ней сном птички божией. Но на другой день Цепка, несмотря на доброту свою, счел обязанностию донести о попытке дезертира... «Отдеру», — сказал инспектор. Но когда к нему привели Фортунку и он в лице его увидел совершенного ребенка, в котором и сечь-то нечего, тогда инспектор помиловал его... Но бегство было одним из сильнейших преступлений бурсы. Поэтому замысел Фортунки, хотя и кончился он пустяками, возбудил в училище толки. — Бегуна поймали, — рассказывали в Камчатке. — Что же с ним сделали? — спрашивал с любопытством Карась. — Ничего... — Неужели? — Инспектор простил. «Убегу же и я, — укреплялся в своей затаенной мысли Карась, — ведь не запорют же, если и поймают». Он стал разговаривать с товарищами о бегунах... — Много у нас бегунов? — Есть-таки... — А ведь плохо им придется... — И очень даже... — А правда, — спросил один, — что наши на дровяном дворе ''спасаются''? — Правда, только ты никому не говори... — Я фискал, что ли? — То-то. Я сам бывал у них в гостях. — Как же они живут? — Отлично живут. В дровах поделали себе келью и спасаются в ней... — Чем же они питаются? — Воруют. Вот уже второй месяц живут так... Иногда милостыню просят... Иногда приходят сюда, в училище, и наши дают им хлеба... — Не выдадим своих, — ответили слушатели с гордостию. «Убегу и я», — думал про себя Карась и с каждой минутой разгорался духом... — А что ''жених'' наш? — спросил кто-то об ученике, упоминаемом в прошлом очерке. — Он, никак, теперь пятый раз состоит в бегах. Сколько раз его драли за бегство? — Четыре раза, а все-таки неймется... Отпорют его, он бежит за восемьдесят верст, да пешком лупит. Явится домой, его начинает драть отец, от отца он бежит в бурсу. Отстегают здесь, он опять домой: так и гоняют его розгами с места на место. «Но ведь не засекли жениха, — ободряет себя Карась, жадно прислушиваясь к речам товарищей, — и я жив останусь». — Но что жених? Нет, вот бегуны-то: Даниловы... — И ведь городские еще? — Да; напишут, бывало, фальшивые письма от родителей, что они оставлены дома по болезни, начальство не беспокоится, дома этого не знают, и Даниловы гуляют себе по городу. Так они однажды гуляли целую треть года... — А правда, что их однажды поймали вместе с мошеннической шайкой? — Еще бы. Но потом другие мошенники выкупили из полиции. Они опять долго торговали краденой нанкой и имели большие деньги. Когда же негде было стянуть, нанимались в поденную работу. — Ай да ну! Но не слышно ли чего о ''Меньшинском''? — Что-то не слышно... А он тоже давно в бегах... — Вот этот будет почище всех. Помните, как он однажды оборвал у инспектора часовую цепочку и бросился на него с перочинным ножом? Он когда-нибудь зарежет его. То ли еще было с ним: он раз кинулся с ножом на своего отца. — И все это ему проходит. Отпорют и только. — Другому давно бы дали волчий паспорт, а у него покровители есть. Про Меньшинского говорили правду. Он был примером того, что жестокое воспитание может сделать из человека. Из Меньшинского оно сделало чистого зверя, который не задумался бы под горячую руку и приколоть кого-нибудь. Долго толковали о нем, предполагая, чем разыграется последнее его бегство. Пред тем, по просьбе отца, его так наказали, что совершенно избитого ''на рогожке'' отнесли в больницу. У Карася гвоздем села в голову мысль покинуть бурсу. «Если и накажут, то все же не так, как Меньщинского: я воровать не буду и с ножом ни на кого не брошусь. Пусть секут потом; теперь по крайней мере погуляю». Он стал обдумывать план бегства. И он, предпринимая такое смелое дело, был не много разумнее Фортунки. Но Карась ходил около ворот и выглядывал, как бы шмыгнуть за них: это было дело нелегкое, потому что привратник строго следил за бурсаками и без билета, данного от инспектора, никого не пропускал в ворота. «Лишь бы только уйти, а там пойду, отыщу дровяную келью и присоединюсь к спасенным. Не примут, удеру куда-нибудь — все одно». Так размышлял Карась, стоя у ворот училища, с твердым намерением исполнить свой замысел. Но вдруг распахнулись двери училища настежь, и в них показалась телега. Сзади шел священник. Телега остановилась у дома инспектора, к которому и отправился священник. Карась из любопытства заглянул в рогожку, которою был прикрыт экипаж, и невольно попятился назад. Из-под рогожки на него сверкнули два страшных глаза... — Меньшинского привезли! — закричал он. В телеге лежал, связанный по рукам и ногам, действительно Меньшинский. Он, убежав за несколько верст, в свою деревню, был накрыт отцом ночью, скручен веревками и отправлен в бурсу. Свободным везти его боялись — непременно убежит снова... Около телеги образовалась толпа учеников. — Меньшинскнй! — говорили бурсаки... Он посмотрел только со злобой на своих товарищей: он всех их ненавидел в ту минуту. — Как тебя поймали? — Связанного так и везли? — Сорок с лишком верст? — Убирайтесь к черту, — отвечал он и закрыл глаза. Появился инспектор, и толпа рассыпалась в стороны. Через полчаса ведено было ученикам собраться в «''пятом номере''». Туда притащили связанного Меньшинского, повалили его на пол, раздели, два служителя сели ему на плеча, два на ноги, два встали с розгами по бокам, и началось сечение. Жестоко наказали знаменитого бегуна. Он получил около ''трехсот'' ударов и замертво был стащен в больницу на рогожке... Впечатление от этой порки было потрясающее. «Страшно, — подумал Карась, — бог с ним и с бегством! Лучше на пасху не пойду». После того у Карася прошла охота бежать. «Однако на пасху не идти? Нет, как-нибудь да урвусь из бурсы. Завтра обиход, — думал Карась, — решится дело — идти мне на пасху или нет?» Вот когда сделалось ему страшно. Чем ближе подходил грозный день неотпуска, тем становилось ему тошнее. К чувству ненависти и тоски присоединялось еще какое-то новое чувство: все стало казаться пустяками, зарождалась мизантропия, мрачный взгляд на мир божий. Пробовал он чем-нибудь развлечься — ничего не выходило. Купил он костяшек и стал играть в ''юлу''. «Какое нелепое занятие!» — сказал он через несколько минут и раскидал костяшки по полу. Добыл пряник из кармана, стал лакомиться, но скоро и пряник полетел на печку. Пошел к своим дуракам, но дураки только бесили его. В душе Карася начали подниматься вопросы, на которые ни йоты не могли ответить дураки. «Отчего все так гадко устроено на свете? Отчего люди злы? Отчего слабосильного человека всегда давят и теснят? Где всему этому начало? Говорят, дьявол всему причина, он соблазнил людей, но кто же дьявола-то соблазнил? Был когда-то рай на земле, но теперь все гадко на свете: отчего это? откуда?» Дуракам до таких вопросов, разумеется, не было дела. Сновал Карась из угла в угол и сильно волновался, наконец забился он в своей Камчатке под парту, накрыл победную голову шинелью и горько зарыдал. Слезы, однако, мало облегчили его. Он мало-помалу, однако, забылся и, утомленный впечатлениями дня, заснул кое-как. Пробудился он с головной болью, и первый вопрос опять был о пасхе. Карась думал, что он с ума сойдет от горя. Но вдруг лицо его стало проясняться, какая-то надежда прокрадывалась в сердце, точно он видел исход из своего положения. Карась решался на что-то и не решался. Но борьба быстро кончилась. — Не умру же, господи, твоя воля! — проговорил и приступил к занятиям такого странного рода, что человеку, незнакомому с тайнами бурсацкой жизни, мог показаться уже лишившимся рассудка. Вечер. Занятия кончаются. Скоро ужин. Карась вышел на двор, отыскал большую лужу, уселся около нее и стал снимать сапоги. Потом, оставшись в одних чулках, принялся бродить по воде, как будто и в самом деле превратился в большую рыбу. После такой операции он надел сапоги сверху мокрых чулков и долго ходил по двору. Хотя уже весенний лед прошел и время стояло довольно теплое, но на дворе по вечерам стояла легкая изморозь. Карась рисковал поплатиться здоровьем; но когда чулки на нем просохли, он опять стал плавать в луже и снова повторил свою проделку. Все это было очень дико. Но Карась не унимался. За ужином он нарочно ничего не ел, хотя не мог пожаловаться на дурной аппетит. После ужина он опять ходил в намоченных чулках. Пришедши в спальную, он намочил холодной водой галстук и надел его себе на шею. Все заснули, а он все ворочался в постели. Когда же стал одолевать сон Карася, он встал с кровати, добыл свои подтяжки, привязал ими себя за ноги к спинке кровати — положение, в котором невозможно заснуть. Он гнал свой сон. Мучил себя Карась добровольно. Но что все это значит? «Как бы захворать? — думал Карась. — Завтра меня стащут в больницу; обиход пройдет без меня, и я останусь уволенным на пасху. Не умру же я. Хоть и больного возьмут домой, все же лучше!..» Вот чем объясняется сумасбродство Карася... Когда бурсак уходил от какой-нибудь беды в больницу, прятался в отхожих местах, строил келью на дровяном дворе, утекал в лес либо домой, то это на местном языке называлось — ''спасаться''. ''Спасающихся'' в больнице было немало. Мы видели, что делал Карась, чтобы поселиться в ней. Для той же цели многие развивали на теле чесотку и нарочно не лечили ее, смотрели долго на солнце, чтобы получить куриную слепоту, натирали шею сукном либо накалывали ее булавками, чтобы распухла она, расковыривали страшно свои носы, растравляли на ногах раны и т. п. Черт бы побрал бурсу, заставляющую человека прибегать к тем же средствам, чтобы избавиться от нее, к каким прибегают рекруты для избавления от солдатчины, то есть обрубают себе пальцы и рвут вон зубы. Отлично. Поутру на другой день Карась, бледный, растрепанный, еле держась на ногах, был отведен ''старшим'' в местную больницу. Но такое ''спасение'', на которое решился Карась, обходилось очень дорого: во-первых, потому, что приходилось рисковать здоровьем, а во-вторых, больница была одним из самых страшных мест бурсы. Она делилась на два отделения: ''чистое'' и ''чесотное''. ''Чистое'' имело в себе комнату под аптекой; потом шли палаты для больных. В палатах на железные кровати были брошены слежавшиеся матрацы, жесткие, как камень, — в них гнездами гнездились клопы и другие паразиты. Комнаты были с линючими стенами, в пятнах, плесени, зелени; пол проеден мышами и крысами. ''Чесотное'' отделение, находящееся от ''чистого'' через коридор, в одной огромной комнате, было еще милее: это была какая-то прокаженная яма, кишащая коростой, струпьями и всякою заразою. Подле той ямы находилась кухня, из которой неслась в нос рвущая гниль и вонь. Близлежащие ватер-клозеты увеличивали впечатление. Содержание больных было очень нездорово. Воздух, при дурной вентиляции, был дохлый, пища скудная и скверная — ''габерсуп'', прозванный от бурсаков ''храбрым супом'', вместе с ''пятибулкой'' (булка в пятак ассигнациями), прополаскивая желудок, мало питали организм; белье было грязное и рваное; верхняя одежда тоже, но особенно замечательны были так называемые ''саккосы'' (древнее слово, означающее вретище, рубище, лохмотьище и одежду смирения), то есть дерюжные, сероармяжные халаты; при этом строго наблюдалось, чтобы грязный колпак был на голове больного, так что больные сразу казались и нищими и дураками. Лекарства, нечего и говорить, были пустые — мушки, рожки, горчица, ромашка, oleum ricini [касторка (лат.)], рыбий жир, мазь от чесотки да несколько пластырей — вот, кажется, и все; только в крайних случаях решались на что-нибудь подороже. Ко всему этому фельдшером был некто Мокеич. Он был глух на правое ухо и глух на левое ухо, глуп с фронтона и глуп с затылка, хотя и был человек души доброй. Он был глубоко убежден, что доктора всегда глупее фельдшеров, особенно молодые. Мокеич хвастовался главным образом тем, что у него счастливая рука, и, вероятно, на этом основании пропил аптекарские весы, а после всегда узнавал вес рукою — подтряхнет на ладони какую-нибудь специю, «полунце», — говорит и сыплет в банку. Он лечил обыкновенно прислугу училищную и кой-кого из окрестных обывателей, перед которыми и ругал своего доктора. Бурсаков в такой больнице спасал от смерти служащий при ней Доброволин. Если бы не он, то мором бы морило бурсаков. Ученики, помнящие его, вспоминают об этом человеке с глубоким уважением и любовью. Он обладал отличною ученостью, постоянно следил за наукой и в какие-нибудь три года составил себе огромную репутацию. Кроме того, что он всегда был готов помочь, уже один вид его доброго лица, ласковый, задушевный голос, уменье обойтись с больным оживляли пациента доброй надеждой. Бедные люди во всякое время дня и ночи могли найти его готовым на помощь им: посещая лачугу какого-нибудь бедняка, он приносил ему лекарство, пищу и деньги. Несмотря на то, что он имел богатую практику, Доброволин, вследствие необъятной доброты своего сердца, по смерти оставил капиталу только ''пятиалтынный''. Когда газеты напечатали его некролог, то огромное количество почитателей стеклись, чтобы помочь его семейству в несчастии. Доброволин был духовного происхождения и очень любил бурсаков. Он вел деятельную и усердную войну с училищным начальством. Но, несмотря на всю энергию свою, ничего не мог сделать в этом несчастном гнезде. Больница осталась страшным местом. И вот все-таки в это место, полное смрада, нечистоты и болезней, бурсак прибегал, как в древности прибегали люди к священному алтарю своему, искать защиты и спасения. Бурсак в гнусной больнице искал спасения. И знаете ли, что и здесь не всегда ученик избегал зол бурсацких: бывали, хотя очень редко, примеры, что ''больных секли''. Да. Но Карась все выжил, все перенес, лишь бы только бурсацкое начальство не украло у него домашнюю пасху. Пасху Карась провел дома. Дорогонько она обошлась ему........................ Вот, господа, как бегают и спасаются наши бурсачки. '''1863''' === ПЕРЕХОДНОЕ ВРЕМЯ БУРСЫ. ОЧЕРК ПЯТЫЙ === Несколько бурсачков в спальном коридоре играли в жмурки. Один из них, с завязанными глазами и распростертыми руками, ловил товарищей. Игроки то дергали его за сюртук с веселым смехом и шутками, то прятались от него по углам или тихо ходили около него на цыпочках. Наводивший, по прозванию ''Копчик'', бежал по направлению заслышанных голосов. Но вдруг стихло все, и Копчик встретил на пути своем неожиданное препятствие, ударившись головою во что-то мягкое, по ощущению похожее на подушку, набитую хорошим пухом. Он схватил руками этот странный предмет. По всем соображениям, в руки попался человек, но что за человек? — такого мягкого, пузатого, шарообразного не было среди играющих. Однако Копчик, не разобрав, в чем дело, радостно закричал: — Ага, попался, голубчик! Он стал ощупывать круглый предмет, потому что в жмурках недостаточно только поймать кого-нибудь, а следует еще угадать, кто пойман... Но Копчик вдруг услышал над собою грозный голос: — Сам попался, мерзавец!.. Голос был незнакомый. — Кто это? — спросил Копчик. — Я это! Копчик почувствовал, что в его волоса вцепился какой-то зверь и теперь свирепо таскает его. Он быстро сдернул с глаз повязку и диву дался: он увидел перед собою какого-то человека, очень толстого, круглого и красного, в корпусе которого по крайней мере две трети пошло на пузо. — Батюшка, что вы? — говорил изумленный Копчик. — А вот что! Незнакомец, оставив волоса Копчика, стал бить его по щекам серыми замшевыми перчатками... — Ты не узнал своего начальника, каналья?.. Ты не узнал его?.. Так-то вы уважаете власти? Он продолжал бить Копчика перчатками. — Шапки долой! — обратился он к другим ученикам. Те машинально обнажили головы. — По классам!.. живо!.. Бурсаки мгновенно исчезли. Новый же начальник отправился к инспектору. — Новый!.. Новый!.. — раздавалось по всему училищу... Особенно сильное волнение было во второуездном классе, самом влиятельном во всей бурсе. — Копчика уже успел оттаскать, — говорили в кучках. — Жирный черт! — Плешивый! — Круглее шара! — Жирнее сала!.. — Мягче воску! — Легче пуху! — Чище хрусталю! — Это не поп, а пуп! Озлобленные бурсаки ругались и крепко острили. — А вот еще черта-то посадили на шею! — А говорил я, братцы, — начал один бурсак, — что лучше ''Звездочета'' нам не дождаться начальника... — Что же, Звездочет был, ей-богу, добрый человек! Звездочетом называли смотрителя, который выходил в отставку. О нем мы редко упоминали в своих очерках. Сила, сдерживающая грозный поток бурсацкой жизни, у нас всегда являлась в лице инспектора. Так было и на деле. Он редко являлся в классы, спальную или столовую; даже на дворе он показывался не часто, стараясь выходить из училища в занятные часы. Он для бурсы был каким-то мифом, высшим существом, которое таинственно правило судьбами бурсы, являясь ученикам большею частию в образе инспектора и лично почти только что во время экзаменов. Среди учеников ходило много предрассудков и суеверий насчет этой таинственной силы. Его считали в высшей степени ученым астрономом и математиком. Причиною тому было то обстоятельство, что Звездочет однажды за несколько дней объявил своим воспитанникам, что такого-то числа ночью будет лунное затмение, выбрал из них лучших и вместе с ними наблюдал интересное явление природы, объясняя его своим слушателям, которые, разумеется, ничего не поняли из его слов, но это-то именно главным образом и утвердило их в мысли о громадной учености смотрителя. Потом ученики видали, как смотритель по ночам смотрел в зрительную трубу на небо, а днем, закрывшись старою, направлял ее на окна классов... «Наш смотритель — звездочет», — говорили ученики, соединяя с словом «звездочет» понятие о недостижимой для простого смертного учености. Зрительная же трубка, направленная на класс, производила трепет в учениках. Многие серьезно были убеждены, что Звездочет мог видеть все, что делается в классе, даже сквозь каменные стены. «Есть такие трубки», — говорили они. Были и такие, которые думали, что есть инструменты, посредством которых можно даже слышать, кто и что говорит. Разумеется, либералы бурсы, развившиеся до отрицания шляющихся по ночам мертвецов, домовых и чертей (немало было и таких в бурсе), смеялись над всевидящими и слышащими препаратами, но тем не менее и они верили в бездонную ученость Звездочета и, кроме того, невольно поддавались влиянию того таинственного страха, который распространял вокруг них Звездочет, как будто стараясь поддерживать этот страх. Являясь неожиданно, он всегда озадачивал учеников чем-нибудь чрезвычайным. Так, однажды растворилась дверь класса, в ней показались служителя, несшие черную доску, на доске была изображена «слепая» карта Европы, то есть без надписей гор, рек, городов и проч., города обозначались медными гвоздиками. Ученики в жизнь свою не видали такого дива. Пришел и сам Звездочет. Он стал спрашивать лучших учеников по слепой карте. Ученики, как говорится в бурсе, ''ни в зуб толкануть''. Тогда Звездочет стал объяснять им географию России — ''со всеми замечаниями'', то есть рассказывая, чем замечательна та или другая гора, озеро, место, тогда как бурсаки ''жарили вдолбяжку'' одну номенклатуру, но главное их поразило, что он тот или другой гвоздик на доске называл каким-нибудь городом, всякую извивающуюся линию рекою и т. д. «Как это помнит он? Как не собьется?» После подобной штуки Звездочет опять скрывался в своем таинственном жилище надолго... Все трепетало при его появлении в класс. Ученики не запомнят случая, чтобы он, когда наказывал сам (чрезвычайно редко), давал более десяти ударов (жестокие порки были делом инспектора), но его боялись несравненно более, нежели инспектора. Эти десять ударов сопровождались обычно непроницаемою таинственностью. Он объявлял ученику какой-нибудь его проступок, о котором никто не знал, кроме провинившегося, и притом проступок его всегда был серьезный, за который инспектор отодрал бы до страшного кровопролития, но тут имела силу уже не физическая боль, а именно то, что высек сам смотритель. Откуда он все знает? Бурсакам хорошо известно было, что у него хранится страшная ''черная'' книга (упоминаемая нами в первом очерке), в которую вносились все преступления учеников и на основании которой составлялись аттестаты их поведения, но как наполнялась эта демонская книга, в свою очередь клавшая темноту и мрак на лицо Звездочета? Дуракам приходили в голову зрительные и слуховые инструменты. Самые беззатылочные глупцы уверяли, что Звездочет давно продал черту душу, что он по звездам все знать может, и считали его колдуном. Люди поумнее подозревали тут фискальство; но сколько ни следили они за Звездочетом, какие ''пластыри''<ref>Когда бурсаки выслеживали фискала, переносящего всю скверную нечистоту бурсы в уши начальника по ночам, чтобы скрыть свою подлую службу от товарищества, то они, между множеством средств, употребляли пластырь гуммозный, который всегда можно было достать в лазарете. Пластырь кладется по лестнице, ведущей к дверям начальника, и около его дверей. На другой день осматривали сапоги учеников и если на подошве их находили улику, то обыкновенно вели себя по отношению к ним как к несомненным фискалам.</ref> ни употребляли — и признака, и тени фискальства не открыли: оно, как и розги, было в руках инспектора. Все были в недоумении насчет этого обстоятельства. Все располагало к тому, чтобы окружить таинственностью, мраком, чуть не чародейством личность Звездочета. Жил он один, скромно, тихо, женщины никогда его не посещали. Во время экзамена бурсаки видели его, окруженного другими начальниками, относящимися в большинстве тоже с каким-то страхом и все с глубоким почтением. Ходили слухи, что и высшее начальство смотрело на него с уважением и ценило его деятельность. Говорили, что он однажды предложил поднять на воздух здание духовной академии и что поднял бы непременно, только потребовал очень много денег; что англичане изобрели лодку, которая ходит под водой, и что, когда у них дело не ладилось, они, услыхав о великой учености бурсацкого Звездочета, пригласили его, и лодка пошла под водой. Таков был Звездочет по взгляду учеников. Он всегда был загадочен, таинственен, и существование его кончилось для бурсы как-то странно; пришел какой-то пузатый человек, оттрепал ученика и объявил себя не смотрителем уже, а ректором, — ректоров до сих пор в училище не бывало. Но что же это был в самом деле за человек, заключавший в себе высшую и таинственную силу бурсацкого управления? Не астролог же он был или алхимик, не колдун, не демон, наконец? Ученики его уже по окончании курса узнали, что Звездочет в действительности был очень обыкновенный смертный. Это был человек довольно образованный, хотя подводных лодок и слуховых инструментов и не думал изобретать. Нам кажется, всю таинственность его персоны очень просто объяснить. В описываемые нами времена, при нелепых порядках, существовавших почти везде на Руси, трудно, часто невозможно было служить вполне честно и гуманно. Мы объясняли не раз, что бурсацкая наука и нравственность были до того анормальны, что без жестокостей они не могли быть поддерживаемы в бурсе. Звездочет же был человек добрый и не мог выносить ужасов бурсы; поэтому он среди ее уединился в своей квартире, предоставив все дело инспектору. Этого, разумеется, не могли понять бурсаки. Значит, вся сила в том, что Звездочет попал не на свое место, что он был человек без призвания, а не то чтобы колдун или демон. Он старался как можно менее иметь соприкосновения к бурсе. Вот почему он редко выходил на сцену в наших очерках, а всегда решителем всех дел являлся инспектор. Но и этот решитель, сослуживец его, давно вышел в отставку, еще ранее его. Подошли другие времена, настали иные нравы бурсы. Вместе с выходом старого инспектора по крайней мере наполовину уменьшились в училище спартанские наказания, бросили драть ''под колоколом'', не заставляли держать кирпич в поднятой руке, стоя на коленях среди двора, нередко в грязи, не ставили коленями на ребро парты, не относили на рогожках жестоко сеченных учеников, начальство реже расшибало зубы и ломало ребра своим питомцам. И самая бурса измельчала и выродилась: прежде по крайней мере наполовину учеников было великовозрастных, теперь их осталось не более десятой части. Бурса прогрессировала по-своему.......................... '''1863''' == ПРИМЕЧАНИЯ АВТОРА == {{примечания}} </div> [[Категория:Импорт/lib.ru/Страницы с не вики-сносками или с тегом sup]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Страницы с тегами pre]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Тег br в параметре ДРУГОЕ]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Длина текста в параметре ДРУГОЕ более 100]] [[Категория:Проза]] [[Категория:Повести]] [[Категория:Николай Герасимович Помяловский]] [[Категория:Литература 1863 года]] [[Категория:Импорт/lib.ru]] [[Категория:Импорт/az.lib.ru/Николай Герасимович Помяловский]] cs8l7z6xevzrff48yl4qi4j1s4u4ivr Акрополь (Мережковский) 0 1017423 4590826 4547472 2022-07-20T09:17:48Z Artemiy91 79083 wikitext text/x-wiki {{imported/lib.ru}} {{Отексте | АВТОР = Дмитрий Сергеевич Мережковский | НАЗВАНИЕ = Акрополь | ПОДЗАГОЛОВОК = | ЧАСТЬ = | СОДЕРЖАНИЕ = | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = [[Вечные спутники. Портреты из всемирной литературы (Мережковский)|Вечные спутники. Портреты из всемирной литературы]] | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = 1893 | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = | ПОДЗАГОЛОВОКОРИГИНАЛА = | ПЕРЕВОДЧИК = | ДАТАПУБЛИКАЦИИОРИГИНАЛА = | ИСТОЧНИК = [http://az.lib.ru/m/merezhkowskij_d_s/text_01_1893_akropol.shtml az.lib.ru] | ВИКИДАННЫЕ = <!-- id элемента темы --> | ВИКИПЕДИЯ = | ВИКИЦИТАТНИК = | ВИКИНОВОСТИ = | ВИКИСКЛАД = | ДРУГОЕ = | ОГЛАВЛЕНИЕ = | ПРЕДЫДУЩИЙ = | СЛЕДУЮЩИЙ = | КАЧЕСТВО = 1 <!-- оценка по 4-х бальной шкале --> | НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ = | ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ = | ЛИЦЕНЗИЯ = PD-old | СТИЛЬ = text }} <div class="text"> === Дмитрий Мережковский === === АКРОПОЛЬ === Мне давно хотелось побывать в Афинах. Это была моя мечта в продолжение многих лет. Я проехал через Южную Францию в Северную Италию. Недели три прожил во Флоренции. Удивительный город. Благодаря солнечному свету, чистому и нежному, благодаря воздуху, мягкому и прозрачному, о каком мы в Петербурге и понятия не имеем, все там кажется прекрасным, каждый предмет, даже самый прозаический, скульптурным. Краски — не столь яркие, как, например, в Неаполе или Венеции, скорее тусклые и однообразные, но зато очертания далеких холмов, деревьев на горизонте, средневековых зданий, — каждая форма, каждая выпуклость точно из особенного драгоценного вещества. Живешь в этом солнечном свете, в этом воздухе, как в непрерывном сне. По этому берегу мутного Арно ходил Данте Аллигиери и обдумывал «Божественную комедию». От каждого стиха мрачной поэмы веет флорентийским воздухом, на страшных описаниях «Ада» виден как будто слабый отблеск этого нежного солнца. Вот на склоне горы, среди кипарисов, вилла Пальмьери, где происходило знаменитое собрание дам и кавалеров, рассказывавших друг другу сказки во время флорентийской чумы, как о том передает веселый Боккачио в «Декамероне». Вот холм, где некогда была обсерватория Галилея. Вот дом Микель-Анжело Буонаротти. Я вхожу в него, вижу его рисунки, модели и рукописи. Вот народная площадь; {площадь Синьории} собор Marie del Fiore; {Церковь Флорентийского собора (1420—1436) с восьмигранным куполом. Арх. Филиппо Брунеллески.} «райские» двери крестильницы, вылитые из бронзы великим Гиберти; Венера Медичейская… Это сделал на маленьком клочке земли маленький народ. Что это были за люди — как они жили, как были не похожи на нас, сильные и свободные! Дворец Питти, {Создан во 2-ой половине XV в. В середине XVII в. в нем была организована картинная галерея.} в котором собраны самые нежные, воздушные создания кисти Рафаэля, Бартоломео, Тициана, Мурильо, Джиорджионе, весь построен из огромных кусков дикого камня, даже неотесанного. Эти люди так любили все простое, прямо вышедшее из рук природы, что боялись исказить первобытную красоту камня, обтесывая и сглаживая неровности. Глыбы нагромождены на глыбы, в основании дворца, точно скалы; столь царственного здания больше нет нигде на земле. Кое-где, среди серого, грубого камня, львиные головы с открытой пастью, из которой бьет вода в мраморные бассейны… Зодчий презирает все, что искусственно и вычурно. Да, нужно быть таким простым, таким первобытно-искренним, чтобы быть великим. Чувствуется, что этот дворец выстроил себе не мелкий тиран, а сильный человек, вышедший из лона великого народа. И во всем — дух народа. Тут понимаешь, что значит не любить своего народа, какое безумие надеяться что-нибудь создать вне его и без него. Таланты, как Гирландайо или Вероккио — художники, подготовившие расцвет флорентийской живописи, — могли возникнуть и в другой стране и в другую эпоху. Но нигде в мире они не имели бы того значения, как именно на этом маленьком клочке земли, у подошвы Сан-Миньято, {Холм на юге Флоренции.} на берегах мутно-зеленого Арно. {Река, на берегах которой расположена Флоренция.} Только здесь у Гирландайо мог явиться такой ученик, как Буонаротти, у Вероккио — Леонардо-да-Винчи. Нужна была атмосфера флорентийских мастерских, воздух, насыщенный запахом красок и мраморной пыли, для того, чтобы распустились редкие цветы человеческого гения. Как будто мрачный и пламенный дух неукротимого народа долго томился в своей немоте, искал воплощения и не мог найти. Он едва брезжит, как бледная полоска в утренних тучах, — в больших глазах еще иконописных, полувизантийских мадонн Чимабуэ, он проясняется в реализме Джиотто, сияет уже ярким светом у Гирландайо, у Вероккио, на время отклоняется в религиозной живописи Фра Анжелико, чтобы вдруг, наконец, как молния, все озарить — в Микель-Анжело и Леонардо-да-Винчи. Какое торжество для народа! Отныне флорентийский дух нашел себе полное выражение, неистребимую форму. Вокруг могут происходить всевозможные перевороты, все может рушиться: Флоренция Возрождения сама себя нашла, она бессмертна, как Афины Перикла, как Рим Августа. Я узнаю резец Донателло в отчеканенных, металлически звучных терцинах Аллигиери. На всем печать свободного флорентийского духа. Он чувствуется в самых ничтожных подробностях архитектуры: в прекрасных чугунных грифонах, {(фр.) griffon от (греч.) gryps — в античной мифологии крылатый лев с орлиной головой.} которые вбиты в камень на уличных перекрестках по углам палаццо, чтобы поддерживать факелы ночью. Так в двустишии греческой эпиграммы я узнаю дух Гомера, в обломке мрамора, наполовину скрытом мхом и землей, — стиль ионической колонны. На всех созданиях истинно великих культур, как на монетах, отчеканен лик одного властелина. Этот властелин — гений народа. Чем больше я всматривался в создания Renaissance’a, тем более чувствовал, что невозможно проникнуть в дух нового человека, не побывав в Греции, не увидев собственными глазами воплощение древнего эллинского духа. Он лежит как глубочайшая, иногда бессознательная, основа во всем, что творят истинно прекрасного и вечного художники новых времен. Есть греческое спокойствие и совершенная чистота линий в мадоннах Рафаэля, который считал греков своими учителями. В библиотеке Лаврентия Медичи я встретил, рядом с древними рукописями Данте и Петрарки, «Энеиду» Виргилия на пергаменте VI века. Недаром божественный Виргилий — спутник Данте в Аду средних веков. Когда я смотрел на бронзовые двери крестильницы и любовался воздушными, чисто эллинскими складками туник древнебиблейских женщин в сценах из «Пятикнижия» Моисея, мне вспоминалось невольно то, что я видел раньше в помпейских картинах. В бронзе Гиберти — та же древняя грация, полнота жизни и спокойствие, как в обнаженном теле юноши Давида у Микель-Анжело, в его Леде и Вакхе. И тот же отблеск эллинской музы в терцинах Данте. Всюду во Флоренции неотступное воспоминание о ней. Что же люди создали там, на клочке каменистой, бесплодной аттической земли? Почему народы через двадцать веков после торжества христианской проповеди, уничтожившей Олимп, не могут забыть о веке Перикла? Что там было? Я понимал, что никакими книгами, никакими словами нельзя передать эллинского духа. Должно быть, то же чувство, непреодолимое и священное, влекло средневековых пилигримов в Иерусалим, которое теперь влечет меня в Акрополь… Несмотря на все мои ожидания, и, может быть, именно благодаря им, Адриатическое море на меня не произвело особенного впечатления — море как море. Так бывает почти всегда: когда приближаешься к тому, чего слишком долго и сильно желал, сердцем овладевает непонятная грусть и разочарование. И я смутно начинал бояться, что Афины не дадут мне того, чего я ожидал. Впечатление от моря не сравнимо ни с чем и всегда ново. Нельзя налюбоваться изменчивостью и постоянством «свободной стихии». Каждое мгновение она принимает новые оттенки, у нее нет мертвенной неподвижности гор: она живет. И вместе с тем, от первого дня творения и до последнего, море остается таким, как было — оно неизменно. В природе нет ничего величественнее простой черты горизонта там, где вода сливается с небом. Все другие, более сложные линии и очертания на земле, как бы они ни были прекрасны, кажутся ничтожными перед этим величайшим, доступным для людей, символом бесконечности. Но в этот раз — не знаю почему — сердце мое оставалось холодным. Я искал прежних впечатлений от моря и не находил. Мне казалось, что я еду по какой-то гигантской географической карте. Кое-где мелькали, выплывая из моря и потом опять погружаясь в него, воздушно-голубые острова Архипелага. Я затаил в душе моей сомнения относительно Греции. С этим сомнением переправился я с парохода в маленький городок Корфу. {итальянское обозначение о. Киркира на северо-западе от материковой Греции, в котором сохранились архитектурные детали храма Артемиды (ок. 590 до н. э.)} В первый раз в жизни я ступил на эллинскую землю. Меня встретили довольно противные лица туземцев, пыль, вонь и жара. Пошли непонятные драхмы, лепты и оболы вместо понятных и благородных франков. Я сразу почувствовал, что из Европы попал в Азию, но не в настоящую дикую Азию, а в полукультурную, т. е. самую неинтересную. Черномазые греки напоминали мне петербургских продавцов губок в Гостином дворе. Солнце палило несносно. Я чихал и кашлял от белой, знойной пыли и был рад, когда опять выехал в открытое море, и вольный ветер освежил мое лицо. Говорили, что в Афинах будет еще жарче. Я смотрел уже с глубоким равнодушием на берега Эллады. Промелькнул очаровательный остров Зантэ. {итальянское название о. Закинтос, входящего в группу Ионических островов.} Теперь, глядя на серое небо Петербурга, я с нежностью и печалью повторяю это имя… Мы приближались к обрывистым скалам Мореи, {(Пелопоннес), полуостров в южной части Греции.} где была Спарта {центр области Лакония.} на юго-востоке Пелопоннеса, древний Лакедемон. {официальное название Спарты как государства.} Обогнули знаменитый, страшный древним мореплавателям мыс Матапан, {(Тенарон), мыс в Лаконике, где, по преданию, находилась пропасть, являвшаяся входом в подземное царство.} — самую южную точку Европы… «Завтра я увижу Афины», — сказал я себе, ложась на койку, и заснул с безмятежным равнодушием. Рано утром, выйдя на палубу, я увидел амфитеатр спускавшихся к морю гор и холмов, с легкими очертаниями. Это были берега Аттики. Я посмотрел в бинокль на выходивший как будто из самого моря остроконечный холмик. На его вершине что-то неясно мелькало. Стоявший рядом со мною австриец произнес: «Акрополь». {Афинский Акрополь построен на скале удлиненной формы с плоской вершиной.} Сердце мое пробудилось в первый раз после отъезда. Но я тотчас же победил волнение. Мне почему-то нравилось мое равнодушие. Соленая влага пенилась и шумела. Мы въезжали в огромный залив; в тумане подымались обрывистые горы Коринфского перешейка. Вот Саламин, {остров и город между Аттикой и мегарским побережьем.} вот мыс Сапиум, {(Сунион), мыс на юге Аттики, к юго-востоку от Афин.} где до сих пор сохранились дивные колонны храма Паллады. {Афина-Паллада, греческая богиня мудрости, покровительница городов.} Мне иногда казалось, что все это я вижу во сне. К десяти часам утра мы въехали в Пирей. {Пирей — порт Афин в заливе Сароникос.} Помню, еще мальчиком, я повторял с восторгом стихи А. Н. Майкова: …Беги со мною!.. …Уйдем скорей!.. Возьмем корабль! летим стрелою К Афинам, в мраморный Пирей: Там все иное — люди, нравы! Там покрывал на женах нет! Мужам поют там гимны славы. Там воля, игры, жизнь и свет!..<sup>1</sup> <sup>1</sup> Поэма А. Н. Майкова «Жрец» (1848, 1858). И мы въехали в Пирей. Самая прозаическая торговая гавань. Уродливые железные броненосцы, закоптелые от каменноугольного чада торговые пароходы, конторы, бюро, агентства, громадные сараи. Ни кустика, ни травки, ни садика на выжженных, печальных холмах. Из фабричных труб валит черными клубами дым, уносясь в бледно-голубое аттическое небо. Визжат блоки, грохочут цепи и машины. Вот он — «мраморный Пирей»! Я нанял лодку и отправился на берег. Утреннее солнце жгло беспощадно. Что будет в Афинах? Ступив на пыльную набережную, я почувствовал отчаяние. Никогда в жизни я не испытывал такой жары. Казалось, что огромная тяжесть навалилась на голову и плечи. В ушах шумело, и ноги подгибались. Для нас, северных людей, в таком солнце есть что-то лютое, почти страшное. Я понял здесь, что у Гелиоса-Аполлона стрелы могут быть смертоносными. В душном вагоне железной дороги, соединяющей Пирей с Афинами, казалось не то что прохладнее, а возможнее дышать. Наконец я вышел на грязный, зловонный вокзал в Афинах. Нас окружили бесчисленные гиды от которых невыносимо пахло чесноком. Мы кое-как от них отделались. Я не взял ни одного, чем привел в негодование всех. Мы влезли в огромную, дребезжащую колымагу, вроде кареты, запряженную отвратительными клячами. В это время года (в конце мая) в открытых экипажах здесь нельзя ездить без некоторой опасности солнечного удара. Кажется, если бы я увидел теперь не только Акрополь, но собрание олимпийских богов, я бы остался бесчувственным и разве попросил бы бога-тучегонителя затмить это солнце. После долгих криков, понуканий, хлопанья бича, мы, наконец, взобрались на холм по крутой, обрывистой дороге. Колымага остановилась. Кучер отворил дверцы, и мы вышли. Я взглянул, увидел все сразу и сразу понял — скалы Акрополя, Парфенон, {Парфенон — мраморный храм Афины (447—438 гг. до н. э.); построен Фидием.} Пропилеи, {монументальные крытые ворота Афинского Акрополя (430-х гг. до н. э.)} и почувствовал то, чего не забуду до самой смерти. В душу хлынула радость того великого освобождения от жизни, которое дает красота. Смешной заботы о деньгах, невыносимой жары, утомления от путешествия, современного, пошленького скептицизма — всего этого как не бывало. И — растерянный, полубезумный — я повторял: «Господи, да что же это такое». Вокруг не было ни души. Сторож открыл ворота. Я чувствовал себя молодым, бодрым, сильным, как никогда. Под отвесными лучами солнца надо было подниматься по раскаленной каменной лестнице между раскаленными стенами. Но это были те самые ступени, по которым шествовали в Акрополь панафинейские праздничные феории. {(Панафинеи) — основной праздник в честь богини города Афин, сопровождавшийся торжественным факельным шествием, музыкальными и атлетическими состязаниями и завершавшийся жертвоприношениями.} И когда двери закрылись, мне показалось, что все мое прошлое, все прошлое человечества, все двадцать болезненных, мятущихся и скорбных веков остались там, позади, за священной оградой, и ничто уже не возмутит царящей здесь гармонии и вечного покоя. Наконец-то настало в жизни то, для чего стоило жить! И странно: как во всех очень важных, единственных обстоятельствах жизни, мне казалось, что я все это уже где-то и когда-то, очень давно, видел и пережил, только не в книгах. Я смотрел и вспоминал. Все было родным и знакомым. Я чувствовал, что так и должно быть и не может быть иначе, — и в этом была радость. Я всходил по ступеням Пропилей, и ко мне приближался чистый, девственный, многоколонный на пыльной побледневшей лазури полуденного неба, несказанно прекрасный — Парфенон… Я вошел, сел на ступени портика под тенью колонны. Голубое небо, голубое море и белый мрамор, и солнце, и клекот хищных птиц в полдневной высоте, и шелест сухого колючего терновника. И что-то строгое и сурово божественное в запустении, но ничего печального, ни следа того уныния, чувства смерти, которое овладевает в кирпичных подземельях палатинского дворца Нерона, {холм Палатин (или Палапий) — самый знаменитый из семи холмов Рима.} в развалинах Колизея. Там — мертвое величие низвергнутой власти. Здесь — живая, вечная красота. Только здесь, первый раз в жизни, я понял, что такое — красота. Я ни о чем не думал, ничего не желал, я не плакал, не радовался — я был спокоен. Вольный ветер с моря обвевал мое лицо и дышал свежестью. И не было времени: мне казалось, что это мгновение было вечно и будет вечно. Я обошел Акрополь, маленький храм богини Nike Apterae («Бескрылой Победы»), {Храм (449—421 гг. до н. э.), расположенный недалеко от Пропилей на выступе скалы.} Эрехтейон {второй после Парфенона храм Акрополя (421—406 до н. э.), посвященный Афине и Посейдону.} с девами-кариатидами, Парфенон, Пропилеи. Я смотрю на гладкую, совершенно голую стену в Пропилеях. Кажется, что может быть красивого в голой стене? Но четвероугольные продолговатые куски мрамора так нежно отполированы, так гармонично расположены, что и здесь вы чувствуете печать эллинского гения. Солнечный свет как будто проникает мрамор насквозь, и ничто не может сравниться с голубой, легкой тенью, которая углом ложится от соседней стены на мраморную поверхность. Здесь, над крутым обрывом, откуда виднеется море и свидетель эллинской славы — остров Саламин, возвышается маленький храм Победы. {В Саламинском проливе в 480 г. до н. э. греки одержали победу над персидским флотом, которая привела к объединению греческих государств.} Греки назвали ее Бескрылой — в знак того, что она должна вечно оставаться в Афинах. Храм Нике миниатюрный по внешним размерам: он едва ли больше, чем средняя комната в наших современных домах. Но какая стройность! Великое в малом. Вот что отличает греческую архитектуру от римской, от средневековой. Римляне действуют внешней грандиозностью, подавляющими размерами своих зданий. Но у них под плитами мрамора — кирпич. Развалины римских зданий производят впечатление огромных, мрачных остовов. В Акрополе ни одного кирпича. Вы ступаете на белую мраморную пыль. Под ногами искрятся и хрустят, как снег, обломки пентеликонского камня {мрамор из отрога Пентеликон (Брилесс) горы Парнет на северо-востоке от Афин.}… Здесь не утоляет зрение. Надо ощупывать каждую выпуклость мрамора, пожелтевшего от древности, золотистого, пропитанного солнечным светом, теплого, как живое тело. Не верится, чтобы человеческие руки могли создать Парфенон, Пропилеи, Эрехтейон. Они сами вышли из недр земли по законам божественным, не человеческим. Недаром кругом на выжженных холмах и равнинах ни дерева, ни кустика. Вместо деревьев, из каменистой земли, под знойным солнцем Аттики, выросли эти белоснежные колонны и увенчали красноватые глыбы Акрополийского утеса. Кругом ни одного зеленого листика. И не надо деревьев. В Эрехтейоне я наклонялся к некоторым обломкам, покрытым мелкими, сложными арабесками. Я хотел узнать, нет ли малейшей неточности резца, случайной небрежности. Но чем ближе всматривался я, тем больше понимал, что совершенству нет пределов. В какой-нибудь мелочи, которой надо любоваться чуть ли не в лупу, в мраморном завитке, в меандре, {орнамент в виде ломанной под прямым углом линии.} в коринфской пальмовой ветке — такая же непогрешимая точность, законченность и гармония, как в очертаниях целого. И все это, кажется, без труда, само собой вышло из рук ваятеля. Твердый, белый камень, над которым пролетели 2000 лет, не тронув его красоты, под резцом художника мягче воска, нежнее только что распустившихся лепестков лилии. Люди здесь к природе ничего не добавили своего. Красота Парфенона и Пропилеи — только продолжение красоты моря, неба и строгих очертаний Гимета {(Гиметт) — равнина в районе Афин.} и Пентеликона. В северных зданиях люди уходят от природы не доверяют ей, прячутся в таинственный полумрак между стрельчатыми колоннами, пропускают солнечный луч сквозь разноцветные стекла, зажигают перед страдальческими ликами угодников тусклые лампады, заглушают звуки жизни звуками органа и покаянным воплем: Dies irae, dies ilia Solvet saeclum in favilla.<sup>1</sup> <sup>1</sup> «День гнева, этот день обратит мир в пепел» (лат.) — начало католической заупокойной мессы. А здесь, в Элладе, человек отдается природе. Он не хочет, чтобы здание скрывало ее. Вместо крыши в Парфеноне — небо. Между белыми колоннами — голубое море. И всюду — солнце. Нет уголка, откуда не виднелась бы даль. Воздух, солнце, небо, море — вот материал в руках зодчего. Простые, умеренные, спокойные линии мрамора — то отвесные, то поперечные — служат ему для того, чтобы яснее ограничить, окружить рамкой, выделить в природе то, что человек считает в ней прекрасным и божественным. Перенесите Акрополь в другое место, в другой пейзаж, и следа не останется от его красоты. Здесь полная, никогда уже более не повторявшаяся гармония между творениями рук человеческих и природой: величайшее примирение этих двух, от вечности враждующих начал — творчества людей и творчества божественного. Согласно с природою! Вот основа и вдохновение всей греческой архитектуры. В портике, между двух колонн, я вижу море. Разве я и раньше не видал его? Но я никогда не знал такого моря. Между колоннами оно так же, как небо, и горы, и солнечная даль, принимает какой-то новый смысл — эллинское выражение. Это уже вовсе не та практически утилитарная «водная поверхность», по которой ходят железные броненосцы и современные торгово-промышленные пароходы, это вечная thallasa {море — (греч.)} лазурная, кипящая влага, из которой вышла Венера-Анадиомена, {Анадиомена — «Рожденная из пены».} богиня красоты. Так в Парфеноне, с грустью вспоминая нашу скучную жизнь, я думал: мы больше не умеем творить согласно с природою. Вот уже двадцать веков, как мы отошли и отреклись от нее. Безумные, бессильные! Чего мы ищем? Куда идем? Что поселило в нашем сердце смятение, недоверие к природе, страх перед жизнью и перед смертью? Нет у нас в душе ни героизма, ни счастья. Мы гордимся нашими знаниями и теряем образ человеческий, становимся подобными варварам среди унылой и нелепой роскоши, среди· грандиозных изобретений современной техники; мы одичали в наших безобразных гигантских городах — этих твердынях из камня и железа, воздвигнутых против стихийных сил природы… Только здесь, в Акрополе, понимаешь, что значит дух свободного, великого народа. Все, что мы разделяем так мучительно и упорно; все, что доводит нас до невыносимых противоречий — небо и земля, природа и люди, добро и зло, сливалось для древних в одну гармонию. Творчество художника было высшим подвигом, и подвиг героя — высшею ступенью красоты. Это — два откровения одного начала. Единое в единой душе человека. Неужели нам нет спасения, и противоречия нашего ума и сердца неразрешимы? Неужели не суждено людям повторить того, что здесь было, и никогда новый Парфенон не будет создан новым эллином, богоподобным человеком на земле? Я пишу эти строки осенней ночью, при однообразном шуме дождя и ветра, в моей петербургской комнате. На столе у меня лежат два маленьких осколка настоящего древнего камня из Парфенона. Благородный пентеликонский мрамор все еще искрится при свете лампы… И я смотрю на него с суеверной любовью, как благочестивый паломник на святыню, привезенную из далекой земли. </div> [[Категория:Импорт/lib.ru/Страницы с не вики-сносками или с тегом sup]] [[Категория:Статьи]] [[Категория:Публицистика 1893 года]] [[Категория:Дмитрий Сергеевич Мережковский]] [[Категория:Критика Дмитрия Сергеевича Мережковского]] [[Категория:Литература 1893 года]] [[Категория:Импорт/lib.ru]] sgpmm793cckldm6r5ghh2owen11m3kv Христианские анархисты (Мережковский) 0 1017444 4590827 4547495 2022-07-20T09:20:04Z Artemiy91 79083 wikitext text/x-wiki {{imported/lib.ru}} {{Отексте | АВТОР = Дмитрий Сергеевич Мережковский | НАЗВАНИЕ = Христианские анархисты | ПОДЗАГОЛОВОК = | ЧАСТЬ = | СОДЕРЖАНИЕ = | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = В тихом омуте | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = 1908 | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = | ПОДЗАГОЛОВОКОРИГИНАЛА = | ПЕРЕВОДЧИК = | ДАТАПУБЛИКАЦИИОРИГИНАЛА = | ИСТОЧНИК = [http://az.lib.ru/m/merezhkowskij_d_s/text_06_1908_v_tihom_omute.shtml az.lib.ru] | ВИКИДАННЫЕ = <!-- id элемента темы --> | ВИКИПЕДИЯ = | ВИКИЦИТАТНИК = | ВИКИНОВОСТИ = | ВИКИСКЛАД = | ДРУГОЕ = | ОГЛАВЛЕНИЕ = | ПРЕДЫДУЩИЙ = | СЛЕДУЮЩИЙ = | КАЧЕСТВО = 1 <!-- оценка по 4-х бальной шкале --> | НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ = | ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ = | ЛИЦЕНЗИЯ = PD-old | СТИЛЬ = text }} <div class="text"> === Христианские анархисты === Христианская ли страна Россия? — спросил меня намедни один французский рабочий, имевший некоторые сведения о социализме, синдикализме и прочих современных делах. Этот вопрос европейского дикаря возникает, хотя, конечно, в ином, более горьком смысле, при чтении любопытной книги П. Бирюкова «Духоборцы» (изд. «Посредника», Москва, 1908). — Что вы есть такое? — Мы христиане. «Тотчас сняли платье и начали сечь розгами, отпустили по тридцать ударов жестоких, так что колючка влезла в тело, вынимали колючку, и мясо падало клочками». Это гонение на христиан не во II или в III веке в Римской империи, а в 1896 году в той самой России, которая, по мнению Достоевского, есть народ-«богоносец», долженствующий явить миру совершенный лик Христа. В 1792 году екатеринославский губернатор доносил в Петербург: «Все зараженные иконоборством (т. е. духоборцы) не заслуживают человеколюбия», ибо ересь их особенно опасна и соблазнительна тем, что «важнейшее их попечение относится ко всеобщему благу, и спасение они чают от благих дел». «Последователи духоборческой ереси суть благонравны», — замечает неизвестный автор начала XIX века. По указу императрицы Екатерины II духоборцы приговорены к сожжению, но помилованы и сосланы в Сибирь. Эти слишком благонравные, слишком христиане среди «православного» русского народа — «как колосья пшеницы между овсом». Пшеница Христова в христианской России оказалась плевелами, которые следовало сжечь огнем. Император Александр I поселил духоборцев на молочных водах Новороссийской губернии. Здесь на некоторое время забыли о них. Но не прошло столетия, как опять начались гонения с еще большей лютостью. В 1895 году духоборы отказались от исполнения воинской повинности. «Решили мы не творить никому насилия, а тем более никого не убивать — и не только человека, но и других тварей, даже до самой малой птицы. Тогда нам не стало нужно оружия. Вот мы и решили уничтожить его, чтобы наше оружие и другим не послужило на зло». После сожжения оружия в Карской области приехал губернатор с казаками усмирять «бунт». «Мы столпились в кучу. Казаки стали подъезжать к нам. Впереди ехал командир и, как только приблизился к нам, закричал: „Ура!“ — и со всей сотней налетел на нас. И казаки начали бить нас по чему попало и топтать лошадьми. Долго били, потом остановились, и командир закричал: „Марш к губернатору!“ Тогда старики сказали ему: „Что же ты нам раньше этого не сказал, мы уж и то собирались идти, зачем стал бить?“ — „А, разговаривать!“ — закричал командир и опять с казаками бросился на нас. И опять долго били. Наконец, мы, избитые и окровавленные, пошли к губернатору. Когда шли, то пели псалом, но командир остановил пение и велел своим казакам петь свои песни». Ну, как же тут не усумниться: христианская ли страна Россия? Мы сами себя назвали «святою Русью». Но ведь этого, пожалуй, мало; ведь прочие, не «святые», народы могли бы усмехнуться: гречневая каша сама себя хвалит. Далее — все в том же роде. «И будет вам дальше хуже, и так будем держать вас, пока не покоритесь», — предупреждал знаменитый миссионер Василий Скворцов, ныне редактор «Колокола», начавший свою блестящую карьеру у Победоносцева, кажется, именно с этого духоборческого дела. Приговоренных к сожжению решили не сжигать, а сгноить. Но они в огне не горели и в гноище не гноились. Что же с ними делать? Дурную траву с поля вон. Десять тысяч человек, целый маленький народец, решили вышвырнуть из России, как приблудного щенка. «Пусть бы правительство дало нам право выселиться в одно из европейских государств, а самое удобное, в Америку», — писал руководитель духоборов Петр Веригин в своем прошении. Духоборам наконец позволили выселиться за границу без права возвращения на родину. — Вот только отплывете от берега на пушечный выстрел, так матросы пароходные сядут в лодку и бросят вас на пароходе, а с берега пустят ядро и потопят всех, — предостерегали их бывалые люди. По этой легенде можно судить о том, насколько доверяют русские граждане русской свободе, даже тогда, когда эта свобода ограничивается выталкиванием взашей. — Матушка, матушка, за что ты меня гонишь? — А за то, сынок, что ты слишком благонравен. — Благослови же меня, родная, хоть на прощание. — Ну тебя к черту, благодари и за то, что жив остался! Так напутствовала родина-мать своих лучших сынов. А чужая приняла как родных. «Мы от души рады, что вы к нам приехали на нашу родину, которая теперь ваша родина, и где вы можете святить Господа по вашей совести, и где никто не смеет вас притеснять», — писали духоборам канадские квакеры в Онтарио. Надо обладать толстокожим патриотизмом «истинно русских людей» для того, чтобы в этих простых словах не почувствовать кровавого оскорбления, как бы всемирной пощечины святой Руси. «В греко-российскую церковь мы не желаем», — говорят духоборы. И потому признают они «Церковь единую, святую, соборную и апостольскую, которую Господь явлением Своим собрал, осиял и осиявает дарованиями Духа Святого». Ежели судить учение духоборов по их религиозному сознанию, то это — крайний рационализм, упраздняющий не только христианство, но и всякую вообще религию. «Главною основой существования человека служит разум». Но если только разум, а не вера, не откровение, то зачем же религия? Не достаточно ли знания? «Под словом „Бог“ разумеют они силу любви, силу жизни, которая дала начало всему существующему». Но если Бог только сила, а не личность, то религия опять-таки сводится к философскому пантеизму, который имеет мало общего с христианством. Когда на лондонском митинге Петра Веригина спросили: «Считаете ли вы Христа Сыном Божиим?» — он ответил уклончиво: «Всякое творение есть сын Бога». Это значит, и Христос — «творение», тварь, а не лик триединого Творца, не Бог. И, однако, в духоборческом символе веры на вопрос: «Верите ли вы в воплощение Сына Божия?» — прямой ответ: «Веруем и исповедуем, яко един есть Господь Иисус Христос, Сын Божий. Бог есть человек». Тут противоречие, спутанность в самой центральной точке христианства — бессильное шатание метафизики. Но подлинная религиозная сила духоборчества — вовсе не в метафизике. Слова и мысли их ничтожны, дела велики; слова и мысли их во тьме, дела в свете. Христа Богочеловека не исповедают; но не за него ли пошли на муку и смерть? Не крестятся водою; но не огнем ли крестились, когда сожгли оружие? Не причащаются под видом вина и хлеба; но не под видом ли собственной крови причастились, когда казаки били их так, что по всему месту, где они стояли, «трава покраснела от крови»? Вышли из поместной церкви русской, но не выйдут ли в грядущую вселенскую церковь? В темноте религиозного сознания есть у них одна ослепительная точка — учение о власти. «По нашему учению, все люди равны и свободны. И нет над человеком никакой власти, кроме власти Бога, власти истины. Духоборец и есть не кто иной, как человек, не признающий над собой никакой человеческой власти». На вопрос: «Служение Богу совместимо ли с подчинением государству?» — Петр Веригин отвечает: «Никоим образом. Нельзя служить двум господам. И господа эти разные. Бог привлекает человека к служению Себе свободно. А государство требует себе служения всегда насильно». По преданию духоборов, происходят они от трех отроков — Анания, Азария и Мисаила, пострадавших за непоклонение образу Навуходоносора. Подчинение всякой государственной власти и есть для них отречение от образа Божиего в человечестве, поклонение образу царя-зверя, антихриста. Существо всякой власти для них не только безбожное, но и против Бога идущее, дьявольское. Духоборы полагают, что религиозный анархизм прямо и открыто вытекает из Второго Завета. Но это, конечно, не так: не только все историческое христианство, но и ближайшие ученики Христовы установили учение о власти, совершенно противоположное учению духоборов: «Всякая живая душа властям предержащим да повинуется, ибо нет власти не от Бога, существующие же власти Богом установлены». Итак, одно из двух: или никто ничего не понял во Втором Завете и Христос противоположен всему христианству; или же тут вопрос уже не в новом понимании, а в новом откровении, может быть, выходящем за пределы Второго Завета. Недостаточно отрицать власть — такое отрицание есть голая отвлеченность, пустое место или всеразрушающая анархия, дьявольский хаос, более дьявольский, чем государственное насилие; надо указать реально осуществимый переход от государственного насилия к религиозной свободной общественности, от власти человеческой к власти Божией. Духоборы этого не делают, они только поставили, но не решили вопрос. Увидели первую ослепительную точку восходящего солнца с одинокой вершины, на которую взошли во тьме, ощупью, по узкой, головокружительной тропинке. Теперь предстоит им труднейшее — спуститься вновь на землю, чтобы указать нам, во тьме блуждающим, путь к солнцу. Хватит ли у них на это сил, или они уже никогда не вернутся к нам? В своих канадских прериях духоборы живут сейчас как у Христа за пазухой. Богатеют. Мукомольные мельницы работают паровиками; лесопильни, ткацкие фабрики, сахарные заводы. Скот «размножается, как пчелы, не заметишь, откуда что берется». «Масло кладут в суп, на нем жарят картофель и поливают еще сверху растопленным маслом, жареные овощи плавают в масле — прямо, можно сказать, изобилие плодов земных». Да, жирно, сытно, но неужели в этой сытости — достигнутый предел и дальше идти некуда? Ну, а как же «всемирное братство»? Тут что-то неладно. Может быть, в этом теперешнем благополучии грозит им большая опасность, чем среди лютых гонений. Кажется, они сами это смутно чувствуют. Несколько лет назад началось новое движение. «Мы все не едим мяса, а сами обзавелись скотом; негодных для молока и состарившихся продаем на убой, деньги же, вырученные от продажи жизни, употребляем для своих потребностей, покупая шкуры для покрытия своего тела и прочее, — это нам всем показует, что мы все равно участвуем в войне». И вот отпустили скот на волю, «для того чтобы не насиловать никакое животное, и приняли весь труд на себя». Потом «отбросили все, что добыто из руды», чтоб не участвовать в страшном труде рудокопов. А для того чтобы не служить «мамоне», отдали все деньги «агенту» — решили жить без денег. И, наконец, пошли «встречать Христа», проповедовать миру наступление царствия Божия. С этой целью две тысячи человек, четверть всего духоборческого населения в Канаде, отправились в соседний английский город Иорктон, не взяв с собою ни лошадей, ни повозок, ни денег, ни одежды, ни хлеба, больных, старых и малых несли на носилках. В Иорктоне произошла паника. Казалось, что в город идут две тысячи сумасшедших. Наряд конной полиции оттеснил толпу на милю от города. Правительство разослало приказание по дорогам не давать съестных припасов. Но путники питались ягодой и зернами, выпавшими из молотильных машин, воистину «как птицы небесные». И, ночуя под открытым небом, распевая псалом: Тебя ради. Господи, хожу, алчущий и жаждущий, Тебя ради. Господи, живу без покровища. — шли все дальше и дальше, пройдя уже от Иорктона более двухсот миль, неизвестно куда — навстречу грядущему Господу. Наконец в городе Минодосе силой затащили их в вагоны и вернули на участки, в покинутые селения. Так кончился этот «исход». «Правда, я не люблю насилия, но что же было делать? — заметил по этому поводу Петр Веригин. — Нет беды в том, чтобы употребить силу, когда надо людей спасти от самоубийства, а это самое и сделало правительство». Это значит: нет беды в насилии; а если так, то вся духоборческая метафизика рушится; ежели свято насилие в одном случае, то почему не в другом, не в третьем, не во всевозможных случаях? В том-то и дело, что трудность и сложность вопроса о власти не в идеальном отрицании насилия, а в указании реальных путей от насилия к свободе. Что из того, что Петр Веригин теоретически, скорее, на стороне ушедших? Ведь вот практически он все-таки на стороне насилия. Тут между теорией и практикой, между должным и данным — бездонный провал. Повторяю: религиозная правда духоборов в том, что они поставили вопрос о власти перед религиозной совестью человечества так остро, как еще никогда не ставился он во всемирной истории; но не им или, по крайней мере, не им одним ответить на этот вопрос. Не «избранный род», не малая горсть подвижников, ушедших в пустыню, отделившихся от человечества, а только все человечество в своем всемирном историческом восхождении к богочеловечеству на этот вопрос ответит. Истинное откровение не уходит от мира, а входит в мир, как меч рассекающий: не мир пришел Я принести на землю, но меч. Истинный «исход» духоборов совершится только вместе с нашим общим исходом, исходом всей России из «вавилонского пленения». Сознают ли сами духоборы, что последние судьбы их зависят от судьбы русского освобождения? Или они окончательно отреклись от России? Перестали не только называться, но и быть русскими? Мы этому не верим. Сколько бы ни отрекались, не отрекутся, не смогут. Слишком с Россией связаны. Недаром захотели строить родную Ефремовку не под кипрскими пальмами, а в канадских снегах, должно быть, уже и построили. Волны океана не разделят нас. Вместе погибнем или вместе спасемся. Ведь и мы туда же идем, в ту же свободу Христову верим. Ни они без нас, ни мы без них. Рабская чужая Россия выгнала их, родная свободная — вернет. С ними как бы дух вышел из мертвого тела России; но тело воскреснет и вернется дух. Но уже и сейчас мы протягиваем к ним, свободным, наши скованные руки и зовем их через бездну океана, через бездну революции: — Не забудьте нас, помогите нам, придите к нам — вместе пойдем встречать Христа-Освободителя. </div> [[Категория:Статьи]] [[Категория:Критика]] [[Категория:Дмитрий Сергеевич Мережковский]] [[Категория:Критика Дмитрия Сергеевича Мережковского]] [[Категория:Литература 1908 года]] [[Категория:Импорт/lib.ru]] [[Категория:Импорт/az.lib.ru/Дмитрий Сергеевич Мережковский]] 6v8ohn7668m037gdspcaeo9javgeg3t Сонеты (Шекспир)/Брюсов 0 1026393 4590451 4569730 2022-07-19T13:32:22Z Lozman 607 Lozman переименовал страницу [[Сонеты (Шекспир)/Версия 5]] в [[Сонеты (Шекспир)/Брюсов]] без оставления перенаправления wikitext text/x-wiki {{imported/lib.ru}} {{Отексте | АВТОР = Вильям Шекспир | НАЗВАНИЕ = Сонеты | ПОДЗАГОЛОВОК = | ЧАСТЬ = | СОДЕРЖАНИЕ = | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = en | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = | ПОДЗАГОЛОВОКОРИГИНАЛА = | ПЕРЕВОДЧИК = Вильям Шекспир | ДАТАПУБЛИКАЦИИОРИГИНАЛА = 1609 | ИСТОЧНИК = [http://az.lib.ru/s/shekspir_w/text_0340.shtml az.lib.ru] | ВИКИДАННЫЕ = <!-- id элемента темы --> | ВИКИПЕДИЯ = | ВИКИЦИТАТНИК = | ВИКИНОВОСТИ = | ВИКИСКЛАД = | ДРУГОЕ = 41, 44, 55, 57, 58, 59, 60, 61, 73<br> ''Перевод [[Валерий Яковлевич Брюсов|В. Я. Брюсова]] (1916).'' | ОГЛАВЛЕНИЕ = | ПРЕДЫДУЩИЙ = | СЛЕДУЮЩИЙ = | КАЧЕСТВО = 1 <!-- оценка по 4-х бальной шкале --> | НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ = | ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ = | ЛИЦЕНЗИЯ = PD-old | СТИЛЬ = text }} <div class="text"> <pre> Вильям Шекспир Сонеты (Пер.В.Брюсова) ---------------------------------------------------------------------------- Перевод В. Брюсова Все сонеты кроме 41 приведены по изданию: Уильям Шекспир. Сонеты. М., Кристалл, 1998. 41 по изданию: Брюсов В. Сонет XLI Шекспира. К 300-летию со дня рождения Шекспира. - Летопись (Пг.), 1916, N 4, стр. 132 Дополнение по изданию: Мастерство перевода. М., Советский писатель, 1959 ---------------------------------------------------------------------------- 44 Ты ль требуешь, чтоб я, открывши очи, Их длительно вперял в тоскливый мрак? Чтоб призрак, схож с тобой, средь ночи Меня томил и мой тревожил зрак? Иль дух твой выслан, чтобы ночью черной, От дома далеко, за мной следить, И уличить меня в вине позорной, В тебе способной ревность разбудить? Нет! велика любовь твоя, но все же Не столь сильна: нет! то - любовь моя Сомкнуть глаза мне не дает на ложе: Из-за нее, как сторож, мучусь я! Ведь ты не спишь, и мысль меня тревожить, Что с кем-то слишком близко ты быть может! 55 Ни мрамору, ни злату саркофага, Могущих сих не пережить стихов, Не в грязном камне, выщербленном влагой, Блистать ты будешь, но в рассказе строф. Война низвергнет статуи, и зданий Твердыни рухнут меж народных смут, Но об тебе живых воспоминаний Ни Марса меч, ни пламя не сотрут. Смерть презирая и вражду забвенья, Ты будешь жить, прославленный всегда; Тебе дивиться будут поколенья, Являясь в мир, до Страшного суда. До дня того, когда ты сам восстанешь, Во взоре любящем ты не увянешь! 57 Твой верный раб, я все минуты дня Тебе, о мой владыка, посвящаю. Когда к себе ты требуешь меня, Я лучшего служения не знаю. Не смею клясть я медленных часов, Следя за ними в пытке ожиданья, Не смею и роптать на горечь слов, Когда мне говоришь ты: "До свиданья". Не смею я ревнивою мечтой Следить, где ты. Стою - как раб угрюмый - Не жалуясь и полн единой думой: Как счастлив тот, кто в этот миг с тобой! И так любовь безумна, что готова В твоих поступках не видать дурного. 58 Избави Бог, судивший рабство мне, Чтоб я и в мыслях требовал отчета, Как ты проводишь дни наедине. Ждать приказаний - вся моя забота! Я твой вассал. Пусть обречет меня Твоя свобода на тюрьму разлуки: Терпение, готовое на муки, Удары примет, голову склоня. Права твоей свободы - без предела. Где хочешь будь; располагай собой Как вздумаешь; в твоих руках всецело Прощать себе любой проступок свой. Я должен ждать, - пусть в муках изнывая, - Твоих забав ничем не порицая. 59 Быть может, правда, что в былое время, - Что есть, - все было; нового - здесь нет, И ум, творя, бесплодно носит бремя Ребенка, раньше видевшего свет. Тогда, глядящие в века былые, Пусть хроники покажут мне твой лик, Лет за пятьсот назад, в одной из книг, Где в письмена вместилась мысль впервые. Хочу я знать, что люди в эти дни О чуде внешности подобной говорили. Мы стали ль совершенней? иль они Прекрасней были? иль мы те ж, как были? Но верю я: прошедшие года Таких, как ты, не знали никогда! 60 Как волны набегают на каменья, И каждая там гибнет в свой черед, Так к своему концу спешат мгновенья, В стремленьи неизменном - все вперед! Родимся, мы в огне лучей без тени И в зрелости бежим; но с той поры Должны бороться против злых затмений, И время требует назад дары. Ты, время, юность губишь беспощадно, В морщинах искажаешь блеск красы, Все, что прекрасно, пожираешь жадно, Ничто не свято для твоей косы. И все ж мой стих переживет столетья: Так славы стоит, что хочу воспеть я! 61 Ты ль требуешь, чтоб я, открывши очи, Их длительно вперял в тоскливый мрак? Чтоб призрак, схож с тобой, средь ночи Меня томил и мой тревожил зрак? Иль дух твой выслан, чтобы ночью черной, От дома далеко, за мной следить И уличить меня в вине позорной, В тебе способной ревность разбудить? Нет! Велика любовь твоя, но все ж Не столь сильна: нет! То - любовь моя Сомкнуть глаза мне не дает на ложе, Из-за нее, как сторож, мучусь я! Ведь ты не спишь, и мысль меня тревожит, Что с кем-то слишком близко ты, быть может! 73 То время года видишь ты во мне, Когда, желтея, листья стали редки, И там, где птицы пели о весне, Оголены, дрожа от стужи, ветки. Во мне ты сумерки находишь дня, Что гаснет после яркого заката; Ночь темная, к покою всех клоня (Двойник твой, Смерть!), его влечет куда-то! Во мне ты видишь отблески огней, Лежавших в пепле юности своей; Они окончат жизнь на этом ложе. Снедаемые тем, что их зажгло, И потому, что день, ты любишь строже, Спеша любить то, что почти прошло! Дополнение И. Соколов В. Я. Брюсов как переводчик (Из писем поэта) I. ПЕРЕВОДЫ ИЗ ШЕКСПИРА В 1903 году С. А. Венгеров, редактировавший тогда полное собрание сочинений Шекспира в издании Брокгауза и Ефрона, обратился к В. Я. Брюсову с предложением принять участие в переводе некоторых сонетов Шекспира. В. Я. Брюсов ответил ему следующим письмом: "Я готов принять участие в переводе Шекспира. Его сонеты я знаю издавна, и мне любопытно будет попытаться передать по-русски их своеобразный стиль. Английский язык я знаю (без этого я и не взялся бы за перевод), так что подстрочного перевода мне не надо; лучше, если б Вы прислали мне оригинальный текст _в том чтении_, с какого Вы хотите, чтобы перевод был сделан. Разумеется, я не могу _обещать_, что перевод мне удастся. Я сделаю несколько попыток и, если они будут неудачны, _тотчас же_ извещу Вас, что дело оказалось свыше моих сил" {Как здесь, так и во всех остальных письмах курсив В. Я. Брюсова.}. Через некоторое время, летом того же 1903 года, приблизительно в июне, Брюсов пишет Венгерову: "Я живу летом в такой глуши, так далеко от почты, что лишь теперь могу отвечать на Ваше письмо. Переводы _будут_ мною сделаны, но прислать их мне удастся не ранее первых чисел _июля_ (около 8-10) {"Точно" (примечание В. Я. Брюсова).}. Если это уже поздно, очень извиняюсь, что не мог известить раньше. Я не знаю, какую форму избрали другие переводчики {Кроме В. Я. Брюсова, а переводах сонетов Шекспира участвовало шестнадцать поэтов.}. Если бы _все_ сонеты переводил я один, я постарался бы передать и особенности шекспировского стиха. Теперь же это оказалось бы, вероятно, диссонансом в ряду других переводов. Поэтому я решил выбрать обычный русский пятистопный ямб с правильным чередованием мужских и женских рифм. При передаче выражений я тоже буду заботиться не столько о воспроизведении стиля подлинника (ведь каждый переводчик стал бы здесь умствовать по-своему), сколько о правильности и ясности русского языка". 10 июля 1903 года Брюсов отправил Венгерову сделанную им работу при следующем письме: "Наконец решаюсь послать Вам свои переводы шекспировских сонетов. Сознаюсь, однако, что они мне совсем не удались. Это вовсе не Шекспир, а пересказ его тем очень "своими" словами. Я не решаюсь, однако, задерживать Вас дальше, не зная, в каком положении находится печатание Вашего издания. Иногда и плохой перевод, полученный вовремя, бывает полезнее самого хорошего, из-за которого приходится откладывать печатание листа. Очень затрудняло меня незнание, какими соображениями руководились другие переводчики? Может быть, они избрали 6-стопный стих, тогда работа значительно облегчается. Или, может быть, они ближе моего держались подлинника, употребляя только мужские рифмы? Наконец, может быть, они выдерживали везде цезуру на второй стопе? Если время терпит, я переработал бы свои переводы, т. е. просто перевел бы все четыре сонета снова". На последние слова Брюсова Венгеров ответил в утвердительном смысле, и Брюсов послал ему открытое письмо (почтовый штемпель - Москва, 29/VII 1903) следующего содержания: "Итак, _очень_ прошу не печатать моих переводов в том виде, как я их Вам доставил. До 15 августа (принужден брать "крайний" срок) непременно доставлю исправленные. Относительно Ваших замечаний пишу Вам сегодня подробно". Несколько позже Брюсов отправил Венгерову следующее письмо: "Посылаю Вам свои переводы сонетов исправленными. Вы заметите, что я изменил очень многое: Кое-где стихи вышли тяжелее, но перевод везде стал ближе к подлиннику и включил много такого, что прежде было мною пропущено. Однако два места, указанные Вами как не совсем верная передача, остались неизменными. Это - заключительное двустишие LIX сонета и "каменья" в LX. Соглашаюсь, что двустишие не вполне точно передает подлинник, но мне кажется, оно не противоречит ему; рисунок подлинника стерт, "смазан", перевод слаб, но не ошибочен; лучшего мне сделать не удалось. Что же касается "каменьев", то, на мой взгляд, это выражение совершенно соответствует образу подлинника; и Вы сами делаете примечание к подстрочному переводу: "покрытому камешками". Может быть, в некоторых местах Вы предпочтете первую редакцию моего перевода. Я, конечно, ничего против этого не имею, хотя сам предпочитаю вторую. Так, например, можно бы заменить прежним чтением 1-ю строфу LIX сонета, которая теперь выражена довольно-таки запутанно (но мне непременно хотелось указать, что автор не выдает высказываемые суждения за свои) {1}, и заключительную строфу LX, которая мне очень не нравится {2}. Вот к этой последней еще две замены: Но стих мой уничтожить ты не властно: Он воспевает то, что так прекрасно. И все же стих мой будет жить столетья: Так то достойно, что хочу воспеть я. В последней редакции меня смущает только сочетание "так то... что". Может быть, еще - Вам нравится больше прежняя передача 3-й строфы LVIII с. {3} и т. д. Сам же я, повторяю, нахожу наиболее сносными те переводы, которые посылаю сегодня. Истинный же перевод сонетов Шекспира, конечно, потребовал бы целых лет подготовительного труда". На этом заканчивается переписка В. Я. Брюсова с С. А. Венгеровым относительно работы по Шекспиру. Она чрезвычайно выразительно показывает, как добросовестно и тщательно относился к своей работе В. Я. Брюсов и какого скромного мнения был он о ней. 1 LIX сонет Шекспира в переводе Брюсова: Вариант напечатанный Быть может, правда, что в былое время, - Что есть, все было; нового - здесь нет. И ум, творя, бесплодно носит бремя Ребенка, раньше видевшего свет. Тогда, глядящие в века былые, Пусть хроники покажут мне твой лик, Лет за пятьсот назад, в одной из книг, Где в письмена вместилась мысль впервые. Хочу я знать, что люди в эти дни О чуде внешности подобной говорили: Мы стали ль совершенней? иль они Прекрасней были? иль мы те ж, как были? Но верю я: прошедшие года Таких, как ты, не знали никогда! Вариант неопубликованный Быть может, нового в сем мире нет, Все то, что есть, - былого повторенья, И дух обманут мукой вдохновенья: Он носит плод, уже рожденный в свет. Пускай тогда в октавах иль сонете, В одной из хроник или старых книг (Хотя б за рубежом пяти столетий) Я обрету твой воплощенный лик! Изображенье будет ли похоже? Что мог сказать поэт минувших дней О сложном чуде красоты твоей? Искусней мы? Иль всё осталось то же? Но нет! поэты в прежние года Таких, как ты, не знали никогда! 2 LX сонет Шекспира: Вариант напечатанный Как волны набегают на каменья И каждая там гибнет в свой черед, Так к своему концу спешат мгновенья, В стремленьи неизменном - все вперед! Родимся мы в огне лучей без тени И к зрелости бежим; но с той поры Должны бороться против злых затмений, И Время требует назад дары. Ты, Время, юность губишь беспощадно, В морщинах искажаешь блеск красы! Все, что прекрасно, пожираешь жадно, Ничто не свято для твоей косы. И все ж мой стих переживет столетья: Так славы стоит, что хочу воспеть я! Второй вариант Как волны набегают на каменья И гибнут на отлогом берегу, Так, в быстрой смене, вдаль бегут мгновенья И ни одно не медлит на бегу. Чуть молодость достигла полной силы, Едва блеснула полным торжеством, Как наступил уже закат унылый, И стало Время щедрое - скупцом. Оно сгибает молодые спины, В забвеньи топит лучшие часы, На лицах красоты кладет морщины, - Ничто не свято для его косы. Но стих мой славит то, что так прекрасно! Над ним, о Время, будешь ты не властно! 3 LVIII сонет Шекспира: Вариант напечатанный Избави бог, судивший рабство мне, Чтоб я и в мыслях требовал отчета, Как ты проводишь дни наедине. Ждать приказаний - вся моя забота! Я твой вассал. Пусть обречет меня Твоя свобода на тюрьму разлуки: Терпение, готовое на муки, Удары примет, голову склоня. Права твоей свободы - без предела. Где хочешь, будь; располагай собой, Как вздумаешь; в твоих руках всецело Прощать себе любой проступок свой. Я должен ждать, - пусть в муках изнывая, - Твоих забав ничем не порицая. Вариант неопубликованный По воле бога я твой раб; не мне В мечтах иль устно требовать ответа, Как ты проводишь дни наедине. Я твой вассал, тебе же нет запрета. Где хочешь - будь! пусть обречет меня Твоя свобода на тюрьму разлуки! А я, когда твой гнев подымет руки, Подставлю щеки, голову склоня. Из вольных прав твоих нет исключенья, И полновластна ты в своей судьбе. И если б ты свершила преступленье, Сама ты можешь все простить себе! Я должен ждать, будь ожиданье адом, И не роптать ни помыслом, ни взглядом.</pre> </div> [[Категория:Импорт/lib.ru/Страницы с не вики-сносками или с тегом sup]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Страницы с тегами pre]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Указан переводчик в параметре ДРУГОЕ]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Тег br в параметре ДРУГОЕ]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Длина текста в параметре ДРУГОЕ более 100]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Указан переводчик и нет категории перевода]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Есть одноимённая страница не имевшаяся ранее, проверить на дубль и переименовать]] [[Категория:Поэзия]] [[Категория:Переводы]] [[Категория:Сборники стихов]] [[Категория:Уильям Шекспир]] [[Категория:Литература 1609 года]] [[Категория:Импорт/lib.ru]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Указаны тождественнные автор и переводчик]] [[Категория:Импорт/az.lib.ru/Вильям Шекспир]] 62umezz300doxp6op4l44bdmayrkad6 Сонеты (Шекспир)/Мазуркевич 0 1026394 4590452 4569731 2022-07-19T13:32:44Z Lozman 607 Lozman переименовал страницу [[Сонеты (Шекспир)/Версия 6]] в [[Сонеты (Шекспир)/Мазуркевич]] без оставления перенаправления wikitext text/x-wiki {{imported/lib.ru}} {{Отексте | АВТОР = Вильям Шекспир | НАЗВАНИЕ = Сонеты | ПОДЗАГОЛОВОК = | ЧАСТЬ = | СОДЕРЖАНИЕ = | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = en | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = | ПОДЗАГОЛОВОКОРИГИНАЛА = | ПЕРЕВОДЧИК = Вильям Шекспир | ДАТАПУБЛИКАЦИИОРИГИНАЛА = 1609 | ИСТОЧНИК = [http://az.lib.ru/s/shekspir_w/text_0350.shtml az.lib.ru] | ВИКИДАННЫЕ = <!-- id элемента темы --> | ВИКИПЕДИЯ = | ВИКИЦИТАТНИК = | ВИКИНОВОСТИ = | ВИКИСКЛАД = | ДРУГОЕ = 24-26, 28, 29, 34-37, 110—115, 117—121<br> ''Перевод [[Владимир Александрович Мазуркевич|В. А. Мазуркевича]]'' (1904). | ОГЛАВЛЕНИЕ = | ПРЕДЫДУЩИЙ = | СЛЕДУЮЩИЙ = | КАЧЕСТВО = 1 <!-- оценка по 4-х бальной шкале --> | НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ = | ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ = | ЛИЦЕНЗИЯ = PD-old | СТИЛЬ = text }} <div class="text"> <pre> Вильям Шекспир Сонеты ---------------------------------------------------------------------------- Перевод В. Мазуркевич Шекспир Вильям. Комедии, сонеты. - Самара: Изд-во "АВС", 2001 ---------------------------------------------------------------------------- 24. Художником мой глаз внезапно стал, в груди На сердце начертав твое изображенье. Я рамой для него служу, - и, погляди, Какое полное дает он, впечатленье! Коль хочешь ты взглянуть на точный свой портрет, Чрез самого творца проникни в мастерскую; Она в груди моей как в окна, яркий свет Шлет солнце чрез глаза твои во тьму ночную. Обязаны глаза услугою глазам: Моими - в сердце лик начертан твой, - и там Твои глаза глядят мне в грудь, и, как в оконце, Увидя образ твой, сквозь них смеется солнце. И все ж рисует глаз лишь то, что видит он, - А душу познавать возможности лишен. 25. Пускай обласканный счастливою звездою Гордится титулом и блеском славных дел, А мне, лишенному даров таких судьбою, Мне почесть высшая досталася в удел. Любимцы королей, как ноготки, хвастливо Под солнцем царственным вскрывают лепестки, Но в их гордыне - смерть... Один лишь взгляд - и живо Теряют пышный вид минутные цветки. Герои многих битв, увенчанные славой, Из книги почестей исчезнут без следа, И блеск былых побед утратят навсегда, Разбитые хоть раз врагом в борьбе кровавой. Но я любим, любя, и жребий мой ценю: Он не изменит мне, и я не изменю. 26. У совершенств твоих я в рабском подчиненье, И вот пишу письмо тебе, владыка дум, Затем, чтоб доказать мое расположенье, А вовсе не затем, чтоб выказать мой ум. Привязанность моя так велика, что словом Не выразит ее; рассудок бедный мой; Любовь моя нага, - одень ее покровом, И, снисходя ко мне, в душе своей укрой; Придет пора, когда звезда моя в сиянье Опустит на меня свой благосклонный взгляд И этим привлечет ко мне твое вниманье, Даря нагой любви приличный ей наряд. Тогда-то прозвучат любви моей признанья! До тех же пор бежать я буду испытанья! 28. Могу ли я теперь изведать счастье снова, Лишенный отдыха и благостного сна, Коль ночью бремя дня гнетет меня сурово, А днем - ночной тоскуй душа удручена. Враждуют с давних пор и день и ночь друг с другом, Но в заговор они вступили меж собой, Чтоб истерзать меня томительным недугом Один - работою, другая же - тоской. Тоской о том, что я стремлюсь к тебе напрасно, И говорю я дню, - коль солнца в небе нет, То, вместо солнца, ты средь туч сияешь ясно, А ночи, - что во тьме звездой ты льешь свой свет. Но ежедневно день гнетет меня работой, И еженощно ночь томит меня заботой. 29. Отвергнутый людьми, отвергнутый судьбою, Оплакиваю я удел печальный мой, Тревожу небеса бесплодною мольбою И, глядя на себя, кляну свой жребий злой. Завидуя тому, кто полон упованья, Я жажду хоть на миг зажечь в душе моей Стремленья одного, другого пожеланья, Иметь черты того, иль этого - друзей. За эту мысль порой себя я презираю, Но греза о тебе бодрит тогда меня, И с песней радостной душой я улетаю, Как жавронок, с земли в лазурь, к сиянью дня. И не отдам любви, тобою вдохновенной, За долю светлую властителя вселенной. 34. Зачем обещан был мне светлый, ясный день И без плаща тобой я послан был в дорогу? Затем ли, чтобы туч суровых злая тень Затмила образ твой, будя в душе тревогу? Мне мало, коль твой взор обсушит сквозь туман Дождь на лице моем; омоченном грозою... На что лекарство мне, полезное для ран, И все ж бессильное над скорбью и тоскою! Раскаянье твое, участие и стыд Не могут даровать желанное забвенье... Тем, кто несет, как я, тяжелый крест обид, Печаль обидчика - плохое утешенье. Но плачешь ты, любя, и жемчуг этих слез Искупит все, что я, страдая, перенес. 35. О том, что сделано, напрасно не тоскуй! У розы есть шипы, есть тучи в небе чистом, Есть тина в глубине речных, прозрачных струй, Гнездится гадкий червь порой в цветке душистом. Ошибки всем сродни - и ошибаюсь я, Стараясь подыскать подобные сравненья. Чтоб только как-нибудь мне оправдать тебя, - И большие готов простить я прегрешенья. Я чувственность хочу рассудком объяснить; Трои обвинитель стал твоим же адвокатом, И в тяжбу сам с собой я вынужден вступить. Так в сердце, горечью и злобою объятом, Любовь и Ненависть ведут немолчный спор, Ограбивший меня, - любимый, милый вор. 36. Позволь мне сознавать, что мы с тобой вдвоем Любовью связаны и чувствами едины; Но пусть пятно стыда лежит на мне одном, А ты храни себя от горя и кручины. Хотя враждебный нам неумолимый рок Не в силах наложить на чувства наши путы, Но все же крадет он, - безжалостно жесток, У счастия любви блаженные минуты. Я буду молчалив: сумею уберечь Любовь мою к тебе от вражеского взора, И ты скрывай ее от всех, чтоб не навлечь Напрасно на себя упреков и позора. Я так тебя люблю, что даже мысль одна О том, что свет тебя осудит, мне страшна. 37. Подобно старику, глядящему с отрадой На сына бодрого в расцвете юных лет, Униженный судьбой, считаю я усладой Привязанность твою и дружеский привет. Ум, знатность, красота, богатство - все с тобою! Все то, что назвал я, и даже, может быть, Я большие в тебе достоинства открою, Чтоб и любовь мою к ним также приобщить. Тогда не буду я ни беден, ни унижен; Заметен и богат защитою твоей, Как к солнцу, к твоему величию приближен, Я буду озарен огнем твоих лучей. Вот почему в тебе ищу я совершенства, - Оно послужит мне источником блаженства. 110. В исканье новизны бродя то здесь, то там, Я обесценил все, что сердцу было свято, Противоречил я поступками словам И променял друзей, любимых мной когда-то. Да, заблуждался я! От правды был далек, Но молодость мою вернули заблужденья. Конец ошибкам! В них мне жизнь дает урок; Люблю тебя сильней за все мои мученья! Прими мою любовь и ею завладей! Клянусь тебе, она продлится бесконечно, И друга, верного как бог, в любви моей Не стану больше я испытывать беспечно. Так приюти ж меня, чтоб мог я отдохнуть, Склонясь порой к тебе на любящую грудь. 111. Вини мою судьбу за все, в чем я неправ, За все, что есть во мне презренного и злого! Корысть публичности мой воспитала нрав, Судьба же не дала мне ничего другого. Поэтому-то я презреньем заклеймен; Как краскою маляр, отметила позором Меня судьба моя, и путь мой омрачен... О, сжалься надо мной и не терзай укором! Дай обновиться мне. Готов я, как больной, Из уксуса питье принять для из леченья, - Мне горечь не страшна, и кары нет такой, Которой бы не снес я ради исправленья. О, пожалей меня! Достаточно, мой друг, Лишь жалости твоей, чтоб облегчить недуг. 112. Отмечен я клеймом злословья и позора, Утехой служит мне одна любовь твоя, И не боюся я людского приговора, Уверенный вполне, что ценишь ты меня. Ты для меня - весь мир! Хвалы и порицанья Мне дороги тогда, коль сказаны тобой; Нет в свете никого, кто б силой увещанья Склонил мой гордый дух идти стезей иной. Для лести и хулы закрыт мой слух змеиный, О мнении других забота мне чужда; К ним в сердце у меня презренье и вражда! Поли мыслью о тебе, живя мечтой единой, Всем существом моим сроднился я с тобой! Мир без тебя - ничто, окутанное тьмой. 113. С тех пор, как я тебя покинул, не гляжу Я более на мир телесными очами; Мой взор в душе моей; он, правивший шагами, Теперь почти потух, и я во тьме брожу. Не может вызвать глаз в уме изображенья Того, что видит он; ни птица, ни цветок Не оставляет в нем хотя б на краткий срок, Как Мимолетный сон, живого впечатленья. Что б ни увидел я: вершины снежных гор, Ворону, голубя, красу или уродство, _ День, ночь и даже то, в чем нет ни капли сходства С тобой, к твоим чертам мой приурочит взор: Сочувствием к тебе полна нелицемерным, Так верность делает мой зоркий глаз неверным. 114. Ужели же мой ум, живущий лишь тобой, Впивать способен лесть, властителей отраву? Иль должен я признать, что глаз мой лжет по праву, Тобою научен алхимии такой, Чтоб чудищ превращать в небесные созданья, Подобные тебе по красоте своей, Зло превращать в добро волшебной силой знанья, Чуть попадет оно под быстрый луч очей. Да, это верно; лесть умело взор мой ловит, Пить склонен эту лесть мой ум, как царь, подчас, Наклонности его прекрасно знает глаз И в чаше вкусное питье ему готовит. Пускай в напитке яд, - не так велик уж грех! Отраву эту глаз сам выпьет раньше всех. 115. Написанные мной когда-то строки лгали, Что будто бы нельзя любить тебя сильней, В неведенье своем я думал, что едва ли Способен пыл души гореть еще ясней. Страшася времени, я знал, что обещанья Покорствуют вполне случайности простой, Что время губит все, - красу и упованья, Колеблет мощь царей, меняет мыслей строй; И вправе был тебе сказать я без обмана: "Сильнее, чем теперь, я не могу любить". Ведь будущность тогда скрывалась средь тумана, О настоящем лишь я в силах был судить. Мой друг! Любовь - дитя, питаемое нами. Она растет по дням и вырастет с годами. 117. Казни меня за то, что скуп я был во всем, Чем мог бы отплатить за все твои заботы, Что не было во мне старанья и охоты Беречь любовь твою; виновен я и в том, Что поверял другим все то, что сердцу мило, И не было мне прав, тобою данных, жаль. Навстречу буре злой поставил я ветрило, Угнавшей от тебя челнок мой утлый вдаль. Сочти виной мое упрямство, заблужденья, К ним недоверие ревнивое прибавь. Под выстрелы очей разгневанных поставь, Лишь не стреляй в меня словами возмущенья. Раскаяньем своим доказываю я, Как дорога душе моей любовь твоя. 118. Чтоб разбудить порой ленивый аппетит, Закуской острою его мы возбуждаем, Когда же чувствуем, что нам болезнь грозит, Ее лекарством мы заране прогоняем. Так точно пресыщен твоею красотой, Я горьких соусов решил к блюдам прибавить, И счастием своим, как недугом, больной, Болезнью вызванной здоровье поисправить Но хитростью своей наказан я вдвойне: Любовь нельзя лечить искусственным недугом, Злом заменив добро, и вижу я с испугом, Что раньше был здоров, теперь же плохо Мне, Узнал я, что тому лекарство не поможет, Кого болезнь, тобой внушенная, тревожит. 119. Со страхами в душе надежды чередуя, Коварных слез сирен немало выпил я, Перегоняя их в ретортах бытия, И падал, поражен, победу торжествуя. Как заблуждался я, когда мечтал порой, Что счастье высшее дарует мне победа, Как пламенел мой взор и тешился игрой Видений призрачных болезненного бреда! Благодеянье зла! Я убедился в нем! Приносит зло добру нередко улучшенье; Потухшая любовь, пылавшая огнем, Прекрасней и сильней горит по возрожденье. Так после мук вернул я счастие опять, Чтоб трижды большее блаженство в нем познать. 120. Меня влечет к тебе размолвка прежних дней; Страданья прошлые и прошлые печали Мою вину дают мне чувствовать сильней, Ведь сердце у меня не из каленой стали. И если от моей страдаешь ты вины, Как от твоей сносил когда-то я мученья, Познал ты, друг мой, ад; страдания сильны, Но я, тиран, забыл об этом, без сомненья. Напомни мне о них, моих терзаний ночь, Тебе б отведать дал бальзама я бокал Смирения, чтоб грусть ты мог бы превозмочь, Как некогда ты сам мне сердце врачевал. Но пусть искупит все взаимная вина! Наш обоюдный грех смягчить она должна. 121. Уж лучше низким быть, чем слыть им и напрасно Упреки в низости выслушивать порой, Лишать себя забав невинных ежечасно, Из страха, что грехом их может счесть другой. Зачем же признавать судом непогрешимым Случайный взгляд людей, ошибочный вполне? Они грешат, как я, и мненьем нетерпимым Привыкли очернять все то, что мило мне. Нет, буду сам собой! А тот, кто судит строго Деяния мои, грешит, наверно, сам; К лицу ль подобный суд морали их убогой: Они бредут кривясь, я ж строен, смел и прям. Иль, может, доказать хотят они бесчестно, Что люди все дурны и зло царит всеместно.</pre> </div> [[Категория:Импорт/lib.ru/Страницы с тегами pre]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Указан переводчик в параметре ДРУГОЕ]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Тег br в параметре ДРУГОЕ]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Длина текста в параметре ДРУГОЕ более 100]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Указан переводчик и нет категории перевода]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Есть одноимённая страница не имевшаяся ранее, проверить на дубль и переименовать]] [[Категория:Стихотворения]] [[Категория:Поэзия]] [[Категория:Переводы]] [[Категория:Уильям Шекспир]] [[Категория:Литература 1609 года]] [[Категория:Импорт/lib.ru]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Указаны тождественнные автор и переводчик]] [[Категория:Импорт/az.lib.ru/Вильям Шекспир]] jzxmixsnp5ypuqkwittiv2cturrs3hx Сонеты (Шекспир)/Ильин 0 1026398 4590450 4569733 2022-07-19T13:32:00Z Lozman 607 Lozman переименовал страницу [[Сонеты (Шекспир)/Версия 8]] в [[Сонеты (Шекспир)/Ильин]] без оставления перенаправления wikitext text/x-wiki {{imported/lib.ru}} {{Отексте | АВТОР = Вильям Шекспир | НАЗВАНИЕ = Сонеты | ПОДЗАГОЛОВОК = | ЧАСТЬ = | СОДЕРЖАНИЕ = | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = en | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = | ПОДЗАГОЛОВОКОРИГИНАЛА = | ПЕРЕВОДЧИК = Вильям Шекспир | ДАТАПУБЛИКАЦИИОРИГИНАЛА = 1609 | ИСТОЧНИК = [http://az.lib.ru/s/shekspir_w/text_0390oldorfo.shtml az.lib.ru] | ВИКИДАННЫЕ = <!-- id элемента темы --> | ВИКИПЕДИЯ = | ВИКИЦИТАТНИК = | ВИКИНОВОСТИ = | ВИКИСКЛАД = | ДРУГОЕ = 18, 22, 25, 27, 30, 31, 38, 41, 52, 60, 66, 73, 76, 81, 97, 98, 116, 130, 144, 146<br> ''Перевод [[Сергей Андреевич Ильин|С. Ильина]]'' (1901). | ОГЛАВЛЕНИЕ = | ПРЕДЫДУЩИЙ = | СЛЕДУЮЩИЙ = | КАЧЕСТВО = 1 <!-- оценка по 4-х бальной шкале --> | НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ = | ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ = | ЛИЦЕНЗИЯ = PD-old | СТИЛЬ = text }} <div class="text"> <center>СОНЕТЫ ШЕКСПИРА</center> <div align="center"></div> Полное собраніе сонетовъ Шекспира появилось въ печати въ 1609 г. Издатель ихъ, Томасъ Торпъ, предпослалъ имъ посвященіе, изъ котораго можно было видѣть, что вдохновителемъ поэта былъ нѣкто мистеръ W. H. Тѣмъ не менѣе, до начала ХІХ-го столѣтія большинство комментаторовъ Шекспира было убѣждено, что въ сонетахъ выражается пламенная любовь поэта къ неизвѣстной лэди. Такое убѣжденіе представлялось совершенно понятнымъ и естественнымъ — до такой степени страстная привязанность Шекспира въ неизвѣстному другу походила на обожаніе любимой имъ женщины. Позднѣе, когда вполнѣ выяснилось, что первые 126 изъ общаго числа 154 сонетовъ посвящены лицу мужескаго пола, между изслѣдователями возникли самыя разнообразныя предположенія. Перебирались всѣ близкія къ Шекспиру лица съ иниціалами W. H. Нѣкоторые прямо отрицали самое существованіе какого-нибудь мистера W. H.; и въ настоящее время одни утверждаютъ, что воспѣваемымъ другомъ не могъ быть никто другой, какъ графъ Соутгэмптонъ, другіе — графъ Пемброкъ. Въ молодой смуглой лэди, которой посвящены остальные 28 сонетовъ, узнаютъ фрейлину королевы Елизаветы, мистриссъ Мэри Фиттонъ. Сонеты Шекспира въ своей послѣдовательности представляютъ цѣнный біографическій матеріалъ. Въ своемъ выборѣ мы останавливались, на-ряду съ сонетами, наиболѣе проникнутыми любовью къ другу, и на такихъ, въ которыхъ сквозь призму нѣжной дружбы просвѣчиваютъ черты Шекспировскаго міросозерцанія. Изслѣдователи Шекспира указываютъ, что въ своихъ сонетахъ онъ сходитъ съ пьедестала генія и, какъ обыкновенный человѣкъ, плачетъ и жалуется на судьбу. Вотъ эти-то общечеловѣческія черты генія и останавливали болѣе всего наше вниманіе. Сначала мы помѣстили сонетъ LXXII, объясняющій причину однообразія всѣхъ остальныхъ пѣсенъ. Потомъ слѣдуютъ 6 сонетовъ (XXII, XXVII, XXXI, XXXVIII, XLI и LXXXI), въ которыхъ наиболѣе ярко выражена его горячая любовь къ другу. Сонеты XCVII и XCVIII раскрываютъ состояніе души влюбленнаго поэта во время разлуки съ милымъ сердцу, а CXVI — его твердую вѣру въ истинную любовь, истинную дружбу, которая устоитъ передъ разлукой и передъ какими угодно препятствіями. Далѣе идутъ сонеты, особенно интересные въ психологическомъ отношеніи. Въ XVIII и XXV высказывается недовѣріе Шекспира къ прочности житейскихъ благъ, въ LII — взглядъ на относительность счастья, на причины, заставляющія людей цѣнить его. Сонеты LX и LXII проникнуты глубокимъ пессимизмомъ; въ послѣднемъ находятся прозрачные намеки на суровый политическій режимъ Елизаветы. Въ XXX и LXXIII слышится глубокая грусть поэта. 28 послѣднихъ сонетовъ, посвященныхъ женщинѣ, не представляютъ особаго интереса. Въ нихъ выраженія любви даже значительно блѣднѣе, чѣмъ въ предъидущихъ сонетахъ. Очевидно, Шекспиръ вносилъ въ свои новыя отношенія гораздо больше критики (описаніе наружности въ CXXX сонетѣ). Сонетъ CXLV представляетъ граціозную шутку, шаловливый эпизодъ любви. Въ заключеніе мы помѣстили чрезвычайно характерное обращеніе поэта къ своей душѣ (сонетъ CXLVI), быть можетъ, послужившее поводомъ для комментаторовъ настаивать на томъ, что и всѣ сонеты были бесѣдою поэта съ самимъ собою. — С. И. 1. (LXXVI). Зачѣмъ такъ странно чуждъ моимъ стихамъ Новѣйшій ритмъ и способъ выраженья? Зачѣмъ я не ищу по сторонамъ, Какъ помоднѣй излить мнѣ вдохновенье? Зачѣмъ всегда я объ одномъ пою, На старый ладъ настроивъ лиру снова, И простодушно этимъ выдаю И автора, и цѣль любого слова? Затѣмъ, что я лишь о тебѣ пишу, Тебя пою свободными стихами, Про все-жъ, что въ сердцѣ такъ давно ношу, Могу сказать лишь старыми словами… Съ зарею солнце молодѣетъ вновь, А съ новой пѣсней — старая любовь. 2. (XXII). Пока твои прелестныя черты Еще щадитъ безжалостное время, Я такъ же свѣжъ и молодъ, какъ и ты, И плечъ моихъ не давитъ жизни бремя. Могу-ль тебя, о другъ, я быть старѣй? Въ моей груди твое вѣдь сердце бьется, Мое-жъ трепещетъ радостно въ твоей. Состарѣться намъ вмѣстѣ остается. Щади-жъ себя для сердца моего, Твое беречь я также не забуду. Какъ мать хранитъ ребенка своего, Стеречь его отъ грозъ житейскихъ буду. А коль мое умретъ въ твоей груди, Свое обратно отъ меня не жди. 3. (XXVII) Я въ мирномъ снѣ ищу успокоенья Отъ будничныхъ заботъ и суеты. Напрасно все. Не спитъ воображенье; Спокойно тѣло, — бодрствуютъ мечты. Онѣ къ тебѣ стремятся, другъ далекій, Широкою и властною волной. Застлалъ мнѣ взоръ полночи мракъ глубокій, Какъ взоръ слѣпого, черной пеленой. Но я не слѣпъ. Передо мной витаетъ Твой милый образъ. Освѣщая ночь, Онъ какъ звѣзда во тьмѣ ея блистаетъ, Съ ея лица морщины гонитъ прочь. Итакъ, днемъ члены отдыха не знаютъ, А ночью мысли къ другу улетаютъ. 4. (XXXI). Сердца давно оплаканныхъ друзей Въ твоей груди въ согласьѣ чудномъ бьются. Не думалъ я, что чувства прежнихъ дней Въ тебѣ одномъ таинственно сольются. Не думалъ я, что всѣ, кого любилъ, Кому во слѣдъ неслись мои рыданья, О комъ въ тоскѣ такъ долго слезы лилъ, Въ тебѣ воскреснутъ въ прежнемъ обаяньѣ. Въ твоей груди вся прежняя любовь И все богатство чувствъ моихъ сокрыто, И для тебя теперь пылаетъ вновь — Чт''о'' для друзей былыхъ уже забыто. Я ихъ любилъ, предвидя образъ твой, И ты за всѣхъ теперь владѣешь мной. 5. (XXXVIII). Пока перомъ моимъ ты управляешь, Не хочетъ муза темъ иныхъ искать, Хотя не все, что ты въ мой стихъ вливаешь, Я на бумагѣ въ силахъ передать. Въ себѣ неси свою ты благодарность За гимнъ, моей написанный рукой: Повѣрь, одна лишь полная бездарность Не вдохновится темою такой. Къ чему-жъ искать иного мнѣ сюжета? Пусть девять музъ — десятая затмитъ, Въ безсмертныхъ пѣсняхъ твоего поэта Пусть имя друга міру прогремитъ. Коль стихъ мой нынѣ цѣнитъ свѣтъ суровый, — Возьми по праву мой вѣнокъ лавровый. 6. (XLI). Пусть тьмою сонъ окутаетъ меня, Во тьмѣ острѣй мое бываетъ зрѣнье; Уставъ служить пустымъ заботамъ дня, Мой взоръ тебя ласкаетъ въ сновидѣньѣ. И призракъ твой ночную гонитъ тѣнь, Твой легкій призракъ, сотканный мечтою. Явись ты самъ — и самый свѣтлый день Передъ твоей померкнетъ красотою. Твой образъ свѣтитъ мнѣ сквозь мракъ ночной… Когда-жъ придетъ желанный часъ свиданья И на яву мы встрѣтимся съ тобой! Отъ долгаго усталъ я ожиданья. Вѣдь безъ тебя свѣтъ кажется мнѣ тьмой, Съ тобой же ночь ясна, какъ свѣтъ денной. 7. (LXXXI). Иль ты умрешь, а я останусь жить, Чтобъ тѣнь твою послѣдній разъ прославить, Иль прежде я умру, — тебя забыть Не можетъ смерть жестокая заставить. Пусть я забытъ, пусть равнодушный свѣтъ Мою могилу лавромъ не вѣнчаетъ, Но образъ твой оставить яркій слѣдъ, Въ безсмертіи предъ міромъ заблистаетъ. Твой памятникъ, живая пѣснь ноя, Въ грядущія проникнетъ поколѣнья, Сквозь даль временъ твой образъ, жизнь твоя Зажгутъ въ сердцахъ восторгъ и умиленье. Ты въ пѣсняхъ будешь жить изъ вѣка въ вѣкъ, Пока землей владѣетъ человѣкъ. 8. (XCVII). Какой студеной, хмурою зимою, Какой завѣсой непроглядной тьмы Я окруженъ былъ въ дни, когда съ тобою Разлучены, другъ нѣжный, были мы. Пора межъ тѣмъ стояла золотая: Смѣняя лѣто, осень плодъ несла, Обильный плодъ, что отъ красавца мая Она весной веселой начала. Но сиротливой, жалкой нищетою Казалась мнѣ вся эта благодать. Всю жизнь, всю радость ты унесъ съ собою, И даже птицы громко щебетать Не смѣли въ рощахъ, иль печальнымъ пѣньемъ Листву пугали стужи приближеньемъ. 9. (XCVIII). Въ разлукѣ были мы. Кругомъ шумѣлъ Въ своемъ цвѣтномъ плащѣ апрѣль веселый. Вдохнуть во все онъ молодость съумѣлъ; Казалось, прыгалъ самъ Сатурнъ тяжелый. Ни пѣнье птицъ, ни яркіе цвѣты Съ ихъ ароматомъ, прелестью уборовъ, Ничто моей не трогало мечты, Не привлекало равнодушныхъ взоровъ. Я не плѣнялся блѣдностью лилей И горделивыхъ розъ румянцемъ смѣлымъ: Цвѣты казались копіей твоей, Срисованной художникомъ умѣлымъ; И безъ тебя апрѣль мнѣ былъ зимой, Лишь тѣнь твоя — цвѣты — была со мной. 10. (CXVI). Ничто не можетъ помѣшать сліянью Двухъ сродныхъ душъ. Любовь не есть любовь, Коль поддается чуждому вліянью, Коль отъ разлуки остываетъ кровь. Всей жизни цѣль, любовь повсюду съ нами, Ее не сломятъ бури никогда, Она во тьмѣ, надъ утлыми судами Горитъ, какъ путеводная звѣзда. Бѣгутъ года, а съ ними исчезаетъ И свѣжесть силъ, и красота лица; Одна любовь крушенья избѣгаетъ, Не измѣняя людямъ до конца. Коль мой примѣръ того не подтверждаетъ, То на землѣ никто любви не знаетъ. 11. (XVIII). Я съ лѣтнимъ днемъ сравнить тебя готовъ, Но онъ не столь безоблаченъ и кротокъ; Холодный вѣтеръ не щадитъ цвѣтовъ, И жизни лѣтней слишкомъ срокъ коротокъ: То солнце насъ палящимъ зноемъ жжетъ, То ликъ его скрывается за тучей… Прекрасное, какъ чудный сонъ, пройдетъ, Коль повелитъ природа или случай. Но никогда не можетъ умереть Твоей красы плѣнительное лѣто. Не можетъ смерть твои черты стереть Изъ памяти забывчиваго свѣта. Покуда кровь кипитъ въ людскихъ сердцахъ, Ты не умрешь въ моихъ живыхъ стихахъ. 12. (XXV). Кто подъ счастливой родился звѣздой, Тотъ въ правѣ блескомъ почестей гордиться, Но я, довольный скроvною судьбой, Съумѣю лучшимъ счастьемъ насладиться. Предъ сильнымъ міра ловкій фаворитъ, Какъ златоцвѣтъ подъ солнцемъ, расцвѣтаетъ, Но хмурый взглядъ — и разомъ онъ убитъ, И въ мигъ его величье исчезаетъ… Пусть воинъ далъ отчизнѣ рядъ побѣдъ, — Лишь разъ накажетъ рокъ его ошибкой, И прежняго восторга стынетъ слѣдъ, Смѣняясь вдругъ презрительной улыбкоq. Нѣтъ, я доволенъ жребіемъ своимъ: Любимымъ другомъ нѣжно я любимъ. 13. (LII). Похожъ я на скупого богача: Лишь изрѣдка любуясь блескомъ клада, Онъ достаетъ его изъ-подъ ключа; Ему мила запретная отрада. Не потому ль радъ празднику народъ, Что нѣсколько лишь яркихъ дней веселья Приходится на весь рабочій годъ. Вѣдь крупныхъ перловъ мало въ ожерельѣ… Какъ мой сундукъ ревниво стережетъ Красивѣйшій нарядъ для воскресенья, — Скупое время жадно бережетъ Нечастыхъ встрѣчъ волшебныя мгновенья. И я, мой другъ, всегда съ тобой живу, Иль въ золотыхъ мечтахъ, иль наяву. 14. (LX). Какъ волнъ морскихъ ритмическій прибой, Несутся легкокрылыя мгновенья, Несутся вдаль поспѣшной чередой, Не зная цѣли вѣчнаго движенья. На утлой лодкѣ жалкій человѣкъ Чрезъ море жизни быстро проплываетъ; Въ борьбѣ за счастье свой истративъ вѣкъ, Онъ никогда его не достигаетъ. И не родилось до сихъ поръ красы, Которую бы время пощадило. Все губитъ мѣрный взмахъ его косы, Все сокрушаетъ гибельная сила. Но пѣснь моя съумѣетъ устоять И долго будетъ друга прославлять. 15. (LXVI). Я смерть зову измученной душою, Уставъ смотрѣть, какъ слѣпъ капризный рокъ, Какъ добродѣтель борется съ нуждою И въ золотѣ купается порокъ. Какъ рядомъ съ вѣрой — ложь живетъ на свѣтѣ, Какъ лаврами ничтожество дарятъ, Невинность какъ безстыдно ловятъ въ сѣти, Какъ всюду силы темныя царятъ. Какъ ротъ искусству нагло зажимаютъ, Какъ въ немъ судьей невѣжда хочетъ быть, Какъ глупостью правдивость называютъ, Какъ добродѣтель злу должна служить… Уйти бъ скорѣй въ прохладный мракъ могилы, Да друга бросить здѣсь не хватитъ силы. 16. (XXX). Въ часы, когда молчитъ усталый умъ, И тихія ко мнѣ слетаютъ грезы, О прошломъ я грущу. Полетъ печальныхъ думъ Горячія сопровождаютъ слезы. И плачу я о радостяхъ былыхъ, О всѣхъ, кого давно взяла могила, И о любви увядшей дняхъ златыхъ, О всемъ, что прежде сердцу говорило… Былое горе снова сердце жжетъ, И прошлыя печали вереницей Проносятся и предъявляютъ счетъ, Давно уже оплаченный сторицей. Но стоитъ лишь мнѣ вспомнить о тебѣ, И снова благодаренъ я судьбѣ. 17. (LXXIII). Во мнѣ ты видишь, другъ, то время года, Когда рветъ вѣтеръ желтый листъ вѣтвей, Когда уныло стонетъ непогода, Гдѣ прежде пѣлъ такъ сладко соловей. Во мнѣ, мой другъ, ты видишь свѣтъ прощальный На западѣ угаснувшаго дня. Тотъ свѣтъ — предвѣстникъ полночи печальной, Угрюмой смерти близкая родня. Во мнѣ огня ты видишь угасанье… Онъ умереть не хочетъ подъ золой, Но вырваться смѣшны его старанья: Его задушитъ пепла мертвый слой. Во мнѣ ты это видишь, и разлуку Предчувствуешь, и крѣпче жмешь мнѣ руку… 18. (CXXX). Тусклѣе солнца блескъ ея очей, Блѣднѣй коралла губокъ пурпуръ нѣжный, И бѣлыхъ персей все-же снѣгъ бѣлѣй. Прошу прощенья за примѣръ небрежный — Но проволокъ пучки у ней растутъ, Гдѣ долженъ тонкій завиваться волосъ. У ней на щечкахъ розы не цвѣтутъ; Не музыка ея пріятный голосъ; Ея дыханье все-жъ не ароматъ; Ея походка все-же не богини, — Я долженъ въ томъ признаться, радъ не радъ, Хотя богинь не видывалъ донынѣ. Пусть такъ, а все-жъ любовь рѣдка моя, Какъ рѣдко лгу въ своихъ сравненьяхъ я 19. (CXLV). Съ прелестныхъ губокъ, созданныхъ рукою Амура самого, чуть слышный звукъ слетѣлъ: «Я ненавижу»… Я молчалъ съ тоскою И на нее въ отчаяньѣ глядѣлъ. Мой видъ, должно быть, жалокъ былъ при этомъ, Пришлось ей гнѣвъ на милость измѣнить, Ей захотѣлось дружескимъ привѣтомъ Унылый духъ мой вновь развеселить. Она съумѣла краткимъ добавленьемъ Своимъ словамъ обратный смыслъ придать: Такъ день своимъ веселымъ приближеньемъ Тьму заставляетъ съ неба улетать. Лишь: «не тебя», — она проговорила, — И этимъ снова жизнь мнѣ возвратила. 20. (CXLVI). Зачѣмъ, душа, покорно ты страдаешь, Перенося позорный плѣнъ страстей, И дорогой цѣною покупаешь Ты красоту земной тюрьмы своей? Ты тратишь жизнь на это украшенье, А жить, душа, такъ мало намъ дано… Твой пышный домъ не убѣжитъ отъ тлѣнья; Червямъ же, право, будетъ все равно. Нѣтъ, нѣтъ, душа, не будь рабою тѣла, Но отъ него богатство отнимай, На счотъ его красы питаясь смѣло, Себѣ права на вѣчность покупай. Ты пищи тлѣнной смерти не оставишь, И смерть погибнуть съ голоду заставишь. Перев. С. ИЛЬИНЪ Сонеты [76, 22, 27, 31, 38, 41, 81, 97, 98, 116, 18, 25, 52, 60, 66, 30, 73, 130, 144 и 146]. Перев. С. Ильина. — Вестник Европы, 1902, № 9, с. 91—100. </div> [[Категория:Импорт/lib.ru/Страницы с не вики-сносками или с тегом sup]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Указан переводчик в параметре ДРУГОЕ]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Тег br в параметре ДРУГОЕ]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Длина текста в параметре ДРУГОЕ более 100]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Указан переводчик и нет категории перевода]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Есть одноимённая страница не имевшаяся ранее, проверить на дубль и переименовать]] [[Категория:Поэзия]] [[Категория:Переводы]] [[Категория:Сборники стихов]] [[Категория:Уильям Шекспир]] [[Категория:Литература 1609 года]] [[Категория:Импорт/lib.ru]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Указаны тождественнные автор и переводчик]] [[Категория:Импорт/az.lib.ru/Вильям Шекспир]] and69zq47goy3w4ry9k8xnx9x0sn7sa Сонеты (Шекспир)/Федоров 0 1026403 4590448 4569734 2022-07-19T13:30:48Z Lozman 607 Lozman переименовал страницу [[Сонеты (Шекспир)/Версия 9]] в [[Сонеты (Шекспир)/Федоров]] без оставления перенаправления wikitext text/x-wiki {{imported/lib.ru}} {{Отексте | АВТОР = Вильям Шекспир | НАЗВАНИЕ = Сонеты | ПОДЗАГОЛОВОК = | ЧАСТЬ = | СОДЕРЖАНИЕ = | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = en | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = | ПОДЗАГОЛОВОКОРИГИНАЛА = | ПЕРЕВОДЧИК = Вильям Шекспир | ДАТАПУБЛИКАЦИИОРИГИНАЛА = 1609 | ИСТОЧНИК = [http://az.lib.ru/s/shekspir_w/text_0440.shtml az.lib.ru] | ВИКИДАННЫЕ = <!-- id элемента темы --> | ВИКИПЕДИЯ = | ВИКИЦИТАТНИК = | ВИКИНОВОСТИ = | ВИКИСКЛАД = | ДРУГОЕ = 15, 17, 67-69, 123—129, 131, 133—138, 140, 142—144, 147—153<br> ''Перевод [[Александр Митрофанович Федоров|А. М. Федорова]]'' (1904). | ОГЛАВЛЕНИЕ = | ПРЕДЫДУЩИЙ = | СЛЕДУЮЩИЙ = | КАЧЕСТВО = 1 <!-- оценка по 4-х бальной шкале --> | НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ = | ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ = | ЛИЦЕНЗИЯ = PD-old | СТИЛЬ = text }} <div class="text"> <pre> Вильям Шекспир Сонеты ---------------------------------------------------------------------------- Перевод А. М. Федорова Шекспир Вильям. Комедии, сонеты. - Самара: Изд-во "АВС", 2001 ---------------------------------------------------------------------------- 15. Когда я вижу, - каждое растенье Лишь краткое мгновение цветет, И высший миг прекрасного цветенья - Влиянье звезд и внешний переход; Когда я вижу, - род людской живет, Как злак полей, исполнен самомненья, И падает с обманчивых высот В пустую пропасть смерти и забвенья; Тогда от них с томительною думой Я на тебя переношу свой взор. Ты юн, а время с тлением, как вор, Готово ночью мрачной и угрюмой Сменить твой день. Но я стремлюсь, любя, Отвоевать у времени тебя. 16. Но почему в борьбе с слепым тираном Не ищешь ты надежного пути? Тебя летучим рифмам не спасти. Ты чувствуешь себя теперь тираном: Ты счастлив; ты в саду благоуханном Цветы души заботливо взрасти; В них образ твой; в портрете не найти Такого сходства с обликом желанным. Вся жизнь твоя вольется в те черты, Ее нельзя перед глазами света Ни передать в созвучиях сонета, Ни в красках, полных дивной красоты. Но, жертвуя собой, воскреснешь ты В своих твореньях с славою поэта. 17. Поверят ли когда моим стихам, Тебе хвалу поющим вдохновенно? Они - лишь склеп, где хороню я сам То, что в тебе сияет неизменно. Когда б я мог сложить свой гимн смиренно Твоей красе и пламенным очам, - Сказало бы потомство: "Лжет он сам: То лик небес, а на земле все тленно". И желтые от времени листки Возбудит только смех, как старики Болтливые, в которых толку мало. Мой стих сочтут за строфы мадригала. Но будь твое создание в живых, - Ты в нем бессмертен и в стихах моих. 67. О, для чего он будет жить бесславно С бесчестием, с заразой и грехом! Вступать в союз и им служить щитом? Зачем румяна спорить будут явно С его румянцем нежным и тайком Фальшивых роз искать себе тщеславно, Когда цветут живые розы в нем? Зачем теперь живет он своенравно, Когда природа, обнищав, ему Дала всю кровь, живет с него доходом И бережно лелеет потому, Что хвастаться желает пред народом, Каких богатств хранилищем была, Когда во дни счастливые цвела. 68. Его лицо - рисунок благородный Минувших дней, когда краса жила И умирала, как цветок природный: Подделка ей неведома была, Сребристых кос с покойниц не брала Себе она, чтобы прической модной Украсить жизнь чужого им чела. Но воскресил мой друг красою сродной Дух древности. Он из весны чужой Не создавал фальшивого расцвета, Он не творил над мертвыми разбой. Храня его для гибнущего света, Природа всем показывает в нем, Что красотой считалося в былом. 69. В глазах людей, то, что в тебе сияет, Не требует добавочных красот. Уста - душа народа, и народ Тебе хвалу правдивую слагает. Твоей красы и враг не отрицает. Но этот хор, что гимн тебе поет, Глядит во глубь души твоей, и вот Ее твоим деяньем измеряет. И пышному цветку, казня его За то, что встречен лаской благосклонной, Лишь запах плевел душный и зловонный Они придать стремятся, оттого Что пред красой твой аромат бесспорно Ничтожен: ты ведь вырос беспризорно, 70. Пускай тебе сопутствует глумленье, - За красотой злословье вслед идет, За прелестью, как ворон злой, с высот Следит зловещим оком подозренье. Чем лучше ты, - злословье, без сомненья, Язвит сильней: червь любит нежный плод, А твой расцвет прекрасен. Ты вперед Отважно шел чрез бездны искушенья В дни юности и победил. Но все ж Твоя победа гордая не может У зависти преступный вырвать нож! Пусть подозренье мир твой не встревожит, Тогда прийми властительный венец И будь владыкой царства всех сердец. 123. Нет, время, не хвастнешь ты тем, что изменило Меня. Для глаз моих не нов, не чуден вид Твоих, воздвигнутых из праха, пирамид: Они лишь видимость того, что прежде было. Жизнь наша коротка, и восхищает нас Печальное старье, и верим мы охотно, Что создано для нас все это безотчетно, - Меж тем, как повторен наскучивший рассказ. Бросаю вызов я твоим страницам пыльным! Я настоящее и прошлое бессильным Считаю. Вся твоя слепая запись - ложь. Течение времен величит то, что бренно, Но я клянусь в одном, и это - неизменно, Что верности моей косой ты не снесешь. 124. Когда б любовь моя была питомец трона, Случайное дитя фортуны без отца, И страсть и ненависть в ней были б повременно, Трава средь сорных трав, цветок среди венца. На нет, она стоит от случая далеко - Ей роскошь льстивая и рабский гнет чужды; Ей мод изменчивых неведомы следы, Политики вельмож не страшно злое око, Пустой политики, которая живет Короткие часы, - любовь моя ведет Свою политику: не гибнет от ненастья, Не зреет от тепла. В свидетели зову Я наших дней глупцов, во сне и наяву Живущих для злодейств, для лжи, а не для счастья. 125. Зачем мне возносить нарядный балдахин, Наружному почет наружный воздавая, Иль строить сложный план на вечность, забывая, Что вечность может быть бедней, чем миг один. Не видел разве я, как в бегстве за миражем Теряется что есть и то, чем мы живем. Им смесь нужна, когда все счастие в простом. О, жалкие рабы! Нет, ты мне верным стражем Дай в сердце быть твоем. Мой бедный дар прими, Свободный, искренний, простой и беззаветный: " Взамен своей любви - всего меня возьми! Я слово честное даю за дар ответный. Прочь, подлый клеветник! Чем ты гнусней, губя Невинность, - тем она все дальше от тебя. 126. Прелестный юноша, ты ныне держишь властно И косу острую, и зеркало времен; Ты рос и расцветал, заставя ежечасно Стареть поклонников. Ты дивно сохранен Природой, чтоб явить, как, мощная, способна Смеяться над крылом губительных времен, И вечный ход минут остановить, как сон. Над разрушением царит она незлобно, Но берегись ее, любимец, в свой черед. Она сокровище задержит, но назначен Ему законный срок; она затянет счет, Но все же времени он должен быть уплачен, И ради своего спокойствия, она В уплату принести тебя ему должна. 127. В былые времена смуглянка не считалась Красавицею; ей названье красоты Присвоить никогда себе не удавалось, Теперь она у ней заимствует черты. С тех пор, как всякий стал рукой природы право Присваивать шутя, уродство украшать Подделкой грубою, - красы не распознать, Она опошлена и изгнана лукаво. Поэтому глаза возлюбленной моей, Как ворона крыло, черны и идут к ней - То траур по тому, кто в свет родился черным, Но не лишен красы в сиянии притворном. Печаль так красит их, что все твердят одно: Чтоб быть красивой, стать подобной ей должно. 128. Порой, о музыка, когда играешь ты На этом дереве благословенно-дивном, Которое звучать заставили персты, Чаруя слух своим аккордом переливным, - Я клавишам тогда завидую, любя: Они твою ладонь целуют то и дело. Увы, уста мои, для коих жатва зрела, За дерзость дерева краснеют близ тебя. Всем существом своим они бы поменялись С его кусочками, к которым прикасались Твои персты; они блаженней уст живых, Обрезки мертвые! Но пусть они счастливы; Дай пальчики твои лобзать им шаловливо, А губы нежные оставь для губ моих. 129. Потворство похоти ведет к позорной трате Души. Для своего каприза похоть всех Ведет на подлость, ложь, убийство, лютость, грех. А чуть утолена - презрение в расплате. За нею гонятся безумно, но поймав Желаемое, - все безумно ненавидят. Одну приманку в ней заброшенную видят, Дабы лишить ума того, кто ждет забав. Она в желании дика, как в обладаньи. Имев, имея и готовая иметь, Она до крайности доходит. Миг слиянья, А после горести; миг радости, а впредь - Ничтожная мечта. Для мира путь известный. Но всех приводит в ад его соблазн небесный. 131. Такая, как ты есть, тиран ты, как оне, Чья красота ведет к жестокости холодной; Ты знаешь хорошо, как ты желанна мне. Из лучших перлов перл ты самый благородный. Сознаюсь, многие твердят, что образ твой Не вызовет у них порыв любви глубокой. Их мнение назвать ошибкою жестокой Я не дерзну, хотя, клянусь в том головой, Для подтверждения, что клятвы те святые, При виде твоего прекрасного лица, За вздохом вздох меня волнует без конца, И вздохи тяжкие - свидетели прямые, Что ты в моих глазах прекрасна чернотой. Не образ, а дела клеймятся клеветой. 133. Да будет проклято то сердце, что мое Заставило стонать от раны, нанесенной И мне и другу. Ах, довольно бы с нее И одного, так нет, еще закрепощенный! Из-за жестоких глаз я потерял себя, А ты еще сильней привязываешь друга. Покинут я тобой и им и три недуга Несу в одной груди. О, заточи, губя, В тюрьму своей пустой железной груди это Больное сердце! Пусть заложником оно За сердце друга там навек заключено! Кто б ни держал меня, оно, вдали от света, Ему охраною. Не будь строга ко мне. Увы! Я пленник твой со всем, что есть во мне. 134. Да, вот теперь я сам сознался, что он твой; Что я в залоге сам у твоего желанья, Но жертвовать собой готов я, в воздаянье Того, кто мне служил отрадою живой. Но не согласна ты, а он не хочет воли. Он добр, а ты жадна. Он только за меня Ручался, но теперь он связан сам до боли. Ты ж, красоту свою, как ростовщик, ценя, Готова все взыскать за долг непоправимый. Так опрометчиво воспользовавшись им, Я друга потерял по промахам моим, А ты обоих нас имеешь, ты любима - Мы оба у тебя во власти, я и он - Он платит за меня, и все же я пленен. 135*. Пусть обращаются ко всем ее желанья, Есть у тебя твой Вилль; чтоб прославлять тебя, Я с волею своей соединю тебя. Не согласишься ль ты, чья воля приказанье, Дозволить волю мне с твоею волей слить? Неужто воля всех других тебе милее, Мою ж не хочешь ты согласием почтить? Ведь море от дождей становится сильнее. Так волей награжден, не хочешь ли ты к ней Прибавить имя Вилль. Одно мое стремленье - Усилить воли мощь лишь волею своей. Не дай же осаждать твое уединенье Просителям, равно хорошим и дурным, И дай лишь имя Вилль желаниям твоим. {* Здесь и в следующем сонете игра слов: Will означает 1) сокращенное имя Шекспира Вильям и 2) воля, желание.} 136. О, если гнев в душе твоей лишь потому, Что я сближаюсь с ней, ответь душе незрячей, Что я - твой верный Билль - желанье, а ему К душе доступен путь. Призыв любви горячей Ей возвести, скажи, что Билль обогатит Желаньями алтарь любви твоей; а с ними Его желание в толпе других слетит И тихо проскользнет украдкой меж другими. Пусть я войду в толпе несчитанным, хотя Я должен быть зачтен в заветной книге тоже. Считай меня ничем, но для тебя, дитя, Я буду чем-нибудь. Тогда всего дороже Покажется твое желанье для тебя. Меня полюбишь ты, лишь имя по любя. 137. Безумная любовь! Слепец! Не ты ль затмила Мои глаза! Они не видят, хоть глядят. Открывши красоту, ты и приют открыла, Но с худшим лучшее смешала зауряд. Когда глаза мои, обмануты пристрастно, Бросают якорь в порт, где всякий люд снует, Зачем из глаз моих ты делаешь привод, Который сердца мысль опутывает властно. Зачем для сердца то сияет алтарем, Что - площадь для толпы. Зачем глаза, все видя, Твердят упорно "нет", и, ложь возненавидя, Правдивость лживому лицу дают. Во всем Пред истиной мои глаза и сердце грешны, За то осуждены страдать во лжи кромешной. 138. Когда клянется мне возлюбленная в том, Что все в ней истина, - я верю ей, хоть знаю, Что это ложь: пускай сочтет меня юнцом За то, что я притворств ее не понимаю. Увы, напрасно я себе воображаю, Что обманул ее, - мой возраст ей знаком; Но солгала она, и стал я простаком. Так Правду гоним мы. Но для чего скрываю Я то, что постарел, она же - ложь свою?! Любовь! Всего милей ей вид доверья нежный. А старости в любви подсчет годов прилежный Не нравится - и вот, я лгу. На ложь мою Она мне также лжет, и с чувством безрассудным Мы ложью льстим своим порокам обоюдным. 140. Будь столь же мудрою, как ты ко мне жестока. Пренебрежением терпенья не язви, Иль скорбь найдет слова для горестей любви, Поведать, как тобой истерзан g жестоко. О, если бы тебе, любовь моя, я мог Внушить, чтоб не любя, ты о любви мне пела, Лгала, как мудрый врач больному лжет умело, Когда ему грозит могилой близкой рок. Знай, я в отчаянья могу сойти с ума, В безумьи порицать тебя сурово стану. А злобный, лживый мир поверить рад обману И правдою сочтет злословье. Ты сама Скорей прерви его; гляди в глаза покорно, Хотя бы сердце вдаль стремилося упорно. 142. Любовь - мой грех. Твоя святая добродетель - Лишь ненависть к греху, с которым я любил. Сравни себя со мной - сама себе свидетель - И убедишься ты, что я не заслужил Упрек; а если заслужил, то уж конечно, - Не от тебя. Свою пурпурную красу Не раз твои уста пятнали бессердечно, Несли такой же грех, какой и я несу. Моя любовь к тебе законна, как законна Твоя любовь к тому, кто взор твой приковал. Но в сердце жалость ты посей, чтоб вырастал Посев и жалость сам мог вызвать благосклонно. А если ты сама не дашь, что ждешь на веру, Откажут и тебе по твоему примеру. 143. Взгляни, хозяюшка стремится торопливо Поймать вдали птенца, который ускользнул. Она оставила ребенка сиротливо, Гоняется за тем; но маленький всплакнул, За матерью бежит, остановиться молит; Она же ничего не слышит, занята Желанием поймать того, кто своеволит. Так гонишься и ты за тем, что, как мечта, Летает пред тобой. Я ж за тобою, плача, Бегу, младенец твой, далеко позади. О, если ждет тебя в погоне той удача, Вернись ко мне тогда, прижми к своей груди И приласкай, как мать: за все твои желанья Молиться буду, я - утешь мои рыданья. 144. Отчаянье и радость утешений - Два духа, два любви моей крыла. Он - белокур, мужчина, добрый гений; Она - злой дух, лицом мрачна, смугла. Чтоб в ад меня скорей увлечь, дух черный Склонил к разлуке доброго со мной И, соблазняя наглостью упорной, Старается, чтоб стал и он иной. Быть может, ангел мой уже низринут, - Не знаю, но могу подозревать. И если я обоими покинут, То ангел мой в аду. Увы, узнать Могу тогда ту правду, что хоронят, Когда злой демон ангела прогонят. 147. Моя любовь с горячкой злою сходна: Ей надо то, что только длит недуг. Что аппетит больной захочет вдруг, И это только ей всего дороже. Мой разум, врач любви моей, взбешен, Что не считалась с строгим предписаньем. Беспомощным меня оставил он. Страсть - смерть, и ей врач не поможет знаньем. Утратив разум, я неизлечим, Безумен от тревоги постоянной. Мои слова и мысли - бред туманный, Безумен я и дик, и чужд другим. Ведь я клялся, что ты светла, красива, А ты, как ад, как ночь, мрачна и лжива. 148. О, горе! Для чего глаза такие мне Поставила любовь! Их зрение фальшиво. А если - нет, - ты, мой рассудок, слеп на диво, И ложно для него, что ясно им вполне. Ведь если дивна ты, - о чем глаза твердят - Как может свет сказать, что это не красиво. Иль правы люди все, мое же зренье лживо? Ах, может быть! Ведь их потоки слез слепят, Томит бессонница? И солнца луч не светит, Пока не сгонит туч. Лукавая любовь! Ты ослепляешь взгляд слезой, и не заметит Он, даже прояснев от слез тумана вновь, Коварства твоего и низостей постылых. Все видя, разглядеть он будет их не в силах. 149. Как ты могла сказать, жестокая, что я Уж не люблю тебя! Из-за тебя враждуя С самим собой, в тоске тираня сам себя - Дружу ль я с тем, кого клеймишь ты, негодуя? И угождаю ль тем, кто вызовет твой гнев? Когда нахмуришься, - не мщу ль себе сурово? Мое достоинство услужливо готово Упасть к твоим ногам, все, - гордость, стыд, презренье, Все сильное во мне склоняется послушно Пред слабостью твоей; движеньем глаз одним Ты мной повелевать способна равнодушно. О, презирай меня! Я понял все! Любим Тобою только тот, кто видит, что бесстрастен. А я? Я ослеплен и должен быть несчастен. 150. Кто одарил тебя такою силой властной, Чтоб слабостью своей меня порабощать И делать лживым взор испытанный и ясный, Заставив свету дня ночь - тьму предпочитать? Откуда у тебя все зла очарованье, Что худшим из твоих поступков придает И привлекательность, и негу, и сиянье? Все зло в тебе меня сильней добра влечет. Кто научил меня любить тебя, заставить За то, что ненависть должно бы пробудить, Но пусть презренное любя готов я славить, Не презирай меня с другими. Полюбить Способен был я то, что людям ненавистно, Тем больше я любви достоин бескорыстно. 151. Уж чересчур юна любовь, чтоб стать Сознательной, хоть в ней зерно сознанья. Поэтому не надо порицанья, О милая, иначе ты опять Окажешься виновной. Совращаешь Ведь ты меня. А я? Я - сам себя. Моя душа вещает, что, любя, Стать может плоть счастливою. А знаешь, Довольно ей приманки и такой! При имени твоем она бодрится И на тебя, как на добычу, мчится; Тебе готова жертвовать собой. Не недостаток совести заставил Меня любовью звать то, что я славил. 152. Ты знаешь, поступил в любви я вероломно - Но в вероломстве ты виновнее вдвойне. Ты клятву прежнюю нарушила нескромно, И ненависть опять сменила страсть ко мне. Но брошу ли в тебя за это осужденье, Когда я двадцать клятв нарушил для тебя. Я с клятвой обличал тебя и обличенья Я клятвой вновь и вновь опровергал, любя. Всем в доброте твоей клялся я со слезами, Клялся в твоей любви и верности твоей. Чтоб образ твой сиял, я сам ослеп глазами, Иль клясться заставлял себя, как фарисей. Клялся и больше лгал, чем ты, что ты прекрасна, И клятвой гнусность лжи я подтверждал бесстрастно. 153. Свой факел уронив, красавец Купидон Заснул. Одна из дев Дианы подхватила Огонь любви и вмиг светильник опустила В холодный ключ воды, но не погас там он. Из пламени любви священный ключ мгновенно Впитал бессмертный жар на вечные года, И стала для людей целительна вода От злобных болестей, жестоких, как измена. Зажегши факел вновь от глаз, любимых мною, Для пробы мальчик им меня коснулся вдруг. Я исцеленья ждал душой моей больною От теплых вод, куда тянул меня недуг, Но исцеленья нет. Ключ животворный льется В очах возлюбленной, где пламя вновь смеется.</pre> </div> [[Категория:Импорт/lib.ru/Страницы с тегами pre]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Указан переводчик в параметре ДРУГОЕ]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Тег br в параметре ДРУГОЕ]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Длина текста в параметре ДРУГОЕ более 100]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Указан переводчик и нет категории перевода]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Есть одноимённая страница не имевшаяся ранее, проверить на дубль и переименовать]] [[Категория:Поэзия]] [[Категория:Переводы]] [[Категория:Сборники стихов]] [[Категория:Уильям Шекспир]] [[Категория:Литература 1609 года]] [[Категория:Импорт/lib.ru]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Указаны тождественнные автор и переводчик]] [[Категория:Импорт/az.lib.ru/Вильям Шекспир]] qp8d81os32sdm42ua3bcjvwr06zkymf Сонеты (Шекспир)/Гриневская 0 1026407 4590447 4569735 2022-07-19T13:30:15Z Lozman 607 Lozman переименовал страницу [[Сонеты (Шекспир)/Версия 10]] в [[Сонеты (Шекспир)/Гриневская]] без оставления перенаправления wikitext text/x-wiki {{imported/lib.ru}} {{Отексте | АВТОР = Вильям Шекспир | НАЗВАНИЕ = Сонеты | ПОДЗАГОЛОВОК = | ЧАСТЬ = | СОДЕРЖАНИЕ = | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = en | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = | ПОДЗАГОЛОВОКОРИГИНАЛА = | ПЕРЕВОДЧИК = Вильям Шекспир | ДАТАПУБЛИКАЦИИОРИГИНАЛА = 1609 | ИСТОЧНИК = [http://az.lib.ru/s/shekspir_w/text_0470.shtml az.lib.ru] | ВИКИДАННЫЕ = <!-- id элемента темы --> | ВИКИПЕДИЯ = | ВИКИЦИТАТНИК = | ВИКИНОВОСТИ = | ВИКИСКЛАД = | ДРУГОЕ = 71, 72, 78-84<br> ''Перевод [[Изабелла Аркадьевна Гриневская|И. А. Гриневской]] (1904)'' | ОГЛАВЛЕНИЕ = | ПРЕДЫДУЩИЙ = | СЛЕДУЮЩИЙ = | КАЧЕСТВО = 1 <!-- оценка по 4-х бальной шкале --> | НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ = | ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ = | ЛИЦЕНЗИЯ = PD-old | СТИЛЬ = text }} <div class="text"> <pre> Вильям Шекспир Сонеты Перевод И. Гриневской 71. О, если я умру, не дольше слезы лей, Чем длиться будет звон суровый погребальный, Когда он возвестит, что злобный мир печальный Покинул я, уйдя в обитель злых червей. При виде этих строк - покинь воспоминанье О дружеской руке, что начертала их. Я так тебя люблю, что ив мечтах твоих Я не желаю жить, коль принесет страданье Тебе мысль обо мне. О да, скажу я вновь: При виде строк моих - когда навек угасну - Ты друга имени не называй всечасно! Пусть с жизнию моей уйдет твоя любовь, Не то наш мудрый свет зло смехом покарает Тебя за то, что нас и смерть не разлучает. 72. О, друг мой, чтобы мир не жаждал объясненья, За что ты любишь так, и мертвого, меня, Меня ты позабудь, забудь без сожаленья, Во мне нет ничего, чтоб мог при свете дня Ты миру показать. Прибегнуть к лжи прекрасной Придется, друг, тебе, чтоб мне хвалу воздать, Что правда в скупости воздать мне не согласна. В уборе чуждом мне я не хочу предстать! Чтобы любовь твоя, мой друг, пред светом целым За все хвалы твои неправой не слыла - Пусть имя бедное мое угаснет с телом, Чтобы позора мгла меня не стерегла. Я дел моих стыжусь! как я - ты их осудишь. Что низкое ты чтил - стыдиться вечно будешь. 78. Ты музой был моей. Тобой одним согретый, Такую красоту обрел мой легкий стих - Что вслед за мной идут другие все поэты И по моим следам несутся перья их. Твой взор немым давал способность песнопенья, Недвижного глупца ввысь уносил твой взор, Ученых окрылял и, с властью Провиденья - Талант он облекал в величия убор. Гордясь мной более, чем прочими певцами, Им дал ты лишь твой блеск. Созданье я твое; Твоими чистыми, горячими лучами Проникнуто насквозь все существо мое. Искусство ты мое, а я твое созданье; Мне невежество вознес ты в сферу знанья. 79. Когда я звал тебя один, тогда звучали Одни мои стихи чудесно, дорогой! Но муза в недуге моя, полна печали, Теперь принуждена здесь место дать другой. Для песен в честь тебя, о друг мой, я согласен, Должно бы взять перо победное в борьбе: Ты полон нежных чар, пленителен, прекрасен. Поэт твой лишь крадет все, что дает тебе. О, в добродетель, друг, тебя он наряжает. Но слово то он взял из добрых твоих дел И красоту со щек твоих же похищает, Всем обладаешь ты, что он в стихах воспел. О друг мой, не нужна ему твоя уплата: Все, что тебе он дал - все от тебя же взято. 80. Нет, не могу я петь. Мой дух изнемогает! Сильнейшего твоя пленяет красота. Иной в хвалу тебе стихи теперь слагает, Пред силою его - немы мои уста. Но чары все твои, как океан, безбрежны. В стихии мощной их и судно, и ладья Свободно могут плыть. И челн мой безмятежно Направлю по волнам глубоким смело я. Мне помоги; пущусь вперед я, как бывало, Как он, что носится в бездонных глубинах. О, если разобьюсь - так что ж? - челнок я малый, Великий он корабль в бесчисленных снастях. Пусть к цели он придет. Пусть погружусь в пучину. Случится худшее: друг, от любви я сгину. 81. Рука моя ль тебе над гробом строфы сложит, Иль будешь ты в живых, когда сгнию в земле - Но славу, друг, твою смерть унести не может, Хотя б исчезнул я навек в могильной мгле. Век имя будет жить твое здесь в поднебесной, Когда же я умру - умру я навсегда. Я лягу, как и все - в могиле безызвестной, Твой гроб найдет привет в грядущие года! И памятник над ним - то будет стих мой нежный! Грядущих в мир людей глаза его прочтут! И о тебе уста гармонией безбрежной Заговорят, когда все сущие умрут. Ты вечно будешь жить. Перо мое могуче! Где мощней дышит грудь - слышней мое созвучье. 82. Ты с музою моей не скован браком вечным; Иных певцов хвалы свободен слушать ты. Пускай дано воспеть стихам их бесконечным Труды твои, твои прекрасные черты. Как ты красив умом, так ты прекрасен телом, Ты выше всех моих похвал, и вновь искать Ты должен строф таких, чтобы в полете смелом Могли бы на крылах они тебя поднять. Ищи. Но в час, когда поблекнут выраженья, Что дух риторики твоим певцам дает, В простых словах моих, правдивых, - отраженье Вся красота твоя, как в зеркале, найдет. Румяна грубые их бледным лицам годны, А для тебя они не нужны, друг, бесплодны. 83. Я видел: не нужны щекам твоим румяна; На красоту твою я их не налагал. И выдумок певцов, красивого обмана Не ищешь ты, мой друг, - всегда я полагал - И потому всегда я медлил похвалами; Ты жизнию своей то можешь показать, _ Что ни одно перо звучнейшими строфами Не в силах было бы достойно описать. Молчанье ставишь в грех мне. В нем я вижу силу. Молчаньем красоте обид не наношу, Желая дать ей жизнь - все роют ей могилу, И потому я нем. Похвал ей не пишу. Есть больше чар в одном из глаз твоих прекрасных, Чем в строфах двух твоих поэтов сладкогласных. 84. Красноречивей кто? Кто выразить сумеет Хвалу превыше той, что ты, о друг мой, ты? В тебе одном все есть, в тебе одном то зреет, Что служит мерою твоей же высоты. Перо, что вознести предмет свой не сумело, Как жалко то перо! Но тот, кто каждый раз Расскажет о тебе, что ты - все ты - тот смело Возвысит до небес правдивый свой рассказ. Пусть рабски снимет он, что в чистом очертаньи Написано в тебе. Природы ясных слов Пусть он не затемнит, и это воссозданье Поднимет стиль его превыше облаков. Одно есть зло в тебе: напрасные заботы Умножить тьмой похвал твои же все красоты.</pre> </div> [[Категория:Импорт/lib.ru/Страницы с тегами pre]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Указан переводчик в параметре ДРУГОЕ]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Тег br в параметре ДРУГОЕ]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Указан переводчик и нет категории перевода]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Есть одноимённая страница не имевшаяся ранее, проверить на дубль и переименовать]] [[Категория:Поэзия]] [[Категория:Переводы]] [[Категория:Сборники стихов]] [[Категория:Уильям Шекспир]] [[Категория:Литература 1609 года]] [[Категория:Импорт/lib.ru]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Указаны тождественнные автор и переводчик]] [[Категория:Импорт/az.lib.ru/Вильям Шекспир]] nsnwhw72c5r6hucv10w52y2am701y97 Сонеты (Шекспир)/Брянский 0 1026415 4590446 4569737 2022-07-19T13:29:44Z Lozman 607 Lozman переименовал страницу [[Сонеты (Шекспир)/Версия 12]] в [[Сонеты (Шекспир)/Брянский]] без оставления перенаправления wikitext text/x-wiki {{imported/lib.ru}} {{Отексте | АВТОР = Вильям Шекспир | НАЗВАНИЕ = Сонеты | ПОДЗАГОЛОВОК = | ЧАСТЬ = | СОДЕРЖАНИЕ = | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = en | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = | ПОДЗАГОЛОВОКОРИГИНАЛА = | ПЕРЕВОДЧИК = Вильям Шекспир | ДАТАПУБЛИКАЦИИОРИГИНАЛА = 1609 | ИСТОЧНИК = [http://az.lib.ru/s/shekspir_w/text_0550.shtml az.lib.ru] | ВИКИДАННЫЕ = <!-- id элемента темы --> | ВИКИПЕДИЯ = | ВИКИЦИТАТНИК = | ВИКИНОВОСТИ = | ВИКИСКЛАД = | ДРУГОЕ = 43-46, 53, 62, 63, 154<br> ''Перевод [[Николай Аполлинариевич Брянский|Н. А. Брянского]]'' (1904). | ОГЛАВЛЕНИЕ = | ПРЕДЫДУЩИЙ = | СЛЕДУЮЩИЙ = | КАЧЕСТВО = 1 <!-- оценка по 4-х бальной шкале --> | НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ = | ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ = | ЛИЦЕНЗИЯ = PD-old | СТИЛЬ = text }} <div class="text"> <pre> Вильям Шекспир Сонеты Перевод Н. Брянского 43. Закрыв глаза мои, мир лучший вижу я: Я целый день людей лишь чуждых мне встречаю, Во сне же, дивном сне, гляжу я на тебя И взор мой пламенный в мрак ночи устремляю. О ты, чьей тенью тьма ночей озарена, Чья тень невидящим очам блестит приветом, Какой счастливый блеск придала бы она Сиянью дня своим могучим светом! О, как бы восхитил меня твой яркий свет, Когда бы на тебя взглянул я в день веселый, Коль и во тьме ночей твой легкий силуэт Рисуется слепым очам сквозь сон тяжелый! Мрачнее ночи день, пока ты не со мной, И ночь светлее дня, коль снится образ твой. 44. Когда бы мыслью плоть была моя - Не знал бы я преграды расстоянья! Назло ему тогда к тебе бы я Из дальних стран примчался на свиданье! Пусть от тебя в далекой стороне Я отделен морями и землею: Проворна мысль! И ей легко вполне Лететь туда; где хочет быть с тобою. Но мысль, что я не мысль, - меня гнетет, Что не могу я в даль переноситься, Но, как дитя, увы! земли и вод, Я обречен лишь плакать и томиться. И, кроме горьких слез, нет ровно ничего От грубых тех стихий для горя моего. 45. Другие две стихии, где бы я Ни находился - те, всегда с тобою: То воздух - мысль моя, огонь - любовь моя; Они, свободные, несутся с быстротою. Когда же от меня они умчатся в даль, К тебе, красавица, с приветом страсти нежной, Без этих двух стихий одна печаль Мне суждена, да гнет тоски безбрежной. И я - мертвец; но лишь они назад Вернутся вновь - и с ними жизнь вернется! Весть добрую о милой сообщат - И сердце радостью зажжется. Но я спешу к тебе их снова отослать, И грустен, и уныл вмиг становлюсь опять. 46. Глаза и сердце полны пререканья - Как совершить дележ красы твоей: От сердца очи право созерцанья Хотят отнять, а сердце, от очей. Твой образ сердце сохранять желает. Чтоб в тайнике от глаз скрывался он, Противник же то право отрицает! Твердя, что в нем твой образ отражен! Чтоб спор, решить, свершенье приговора Я поручил собранью Дум моих; Вот что присуждено, согласно мненью их, На долю сердца и на долю взора: Во власть глазам твой внешний отдан вид, А сердцу - внутренний твой мир принадлежит. 53. Скажи мне, из чего ты, друг мой, сотворен, Что целый рой теней причудливых кидаешь? Ведь каждый лишь одной здесь тенью наделен, А ты вокруг себя всех тени совмещаешь. Адониса ль фигуру начертать - Получим бедное подобие с твоею; Елену ли как перл искусства изваять - В одежде греческой ты будешь сходен с нею! Ты в образе твоем весну с собой несешь, А пышной зрелостью ты лето представляешь; В красе всех внешних форм черты твои найдешь, Во всяком образе благом тебя узнаешь, - Но не сравниться никому с тобой Ни постоянством сердца, ни душой. 62. Владеет мной порок самовлюбленья, Мой дух и плоть равно повинны в нем; И нет тому пороку исцеленья, Так в сердце; вкоренился ой моем. Мне кажется, что нет лица чудесней И что никто так дивно не сложен, Что в мире всех я лучше и прелестней - Вот до чего я сам в себя влюблен. Когда же в зеркале увижу я случайно Себя изношенным под бременем годов, Пойму тогда, в чем этой страсти тайна, Что не ко мне относится любовь, Что не себя во мне, тебя я восхваляю, Красой твоей весны мой возраст украшаю. 63. Чтоб никогда предмет моей любви Не стал таким, как я, годами истомленный, В морщинах на челе и с холодом в крови, Чтоб, совершив свой путь определенный, Не стали бы зимой весны его года. Чтоб солнце чар его не потускнело И не зашло, похитивши с собой Его весны сокровища, - я смело Борцом иду, поры противник той, Навстречу старости сухой и беспощадной, Чтоб не скосить ничем, ни даже смертью жадной, Красы твоей, мой друг, из памяти людской. Она средь этих строк, как сказочная фея, В сонетах будет жить, цветя и зеленея. 154. Малютка - бог любви, однажды, факел свой На травку положив, забылся сном беспечно; Тем временем к нему подкрался резвый рой Нимф, давших клятву девственности вечной. И мигом факел тот, в сердцах будивший пыл, Похитили они во имя обещаний; Так наш уснувший бог восторженных желаний Рукою девственниц обезоружен был. Тот факел бросили они в родник холодный, И от огня любви он тотчас теплым стал - Людских страданий всех целитель превосходный... Но я в нем, страсти раб, купался... и узнал, Что, правда, пыл любви и воду согревает, Вода же в свой черед любви не охлаждает.</pre> </div> [[Категория:Импорт/lib.ru/Страницы с тегами pre]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Указан переводчик в параметре ДРУГОЕ]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Тег br в параметре ДРУГОЕ]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Указан переводчик и нет категории перевода]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Есть одноимённая страница не имевшаяся ранее, проверить на дубль и переименовать]] [[Категория:Поэзия]] [[Категория:Переводы]] [[Категория:Сборники стихов]] [[Категория:Уильям Шекспир]] [[Категория:Литература 1609 года]] [[Категория:Импорт/lib.ru]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Указаны тождественнные автор и переводчик]] [[Категория:Импорт/az.lib.ru/Вильям Шекспир]] tqrjn4ul6sx5u4780n0msb62hlw0czq Сонеты (Шекспир)/Ухтомский 0 1026419 4590445 4569738 2022-07-19T13:29:18Z Lozman 607 Lozman переименовал страницу [[Сонеты (Шекспир)/Версия 13]] в [[Сонеты (Шекспир)/Ухтомский]] без оставления перенаправления wikitext text/x-wiki {{imported/lib.ru}} {{Отексте | АВТОР = Вильям Шекспир | НАЗВАНИЕ = Сонеты | ПОДЗАГОЛОВОК = | ЧАСТЬ = | СОДЕРЖАНИЕ = | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = en | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = | ПОДЗАГОЛОВОКОРИГИНАЛА = | ПЕРЕВОДЧИК = Вильям Шекспир | ДАТАПУБЛИКАЦИИОРИГИНАЛА = 1609 | ИСТОЧНИК = [http://az.lib.ru/s/shekspir_w/text_0600.shtml az.lib.ru] | ВИКИДАННЫЕ = <!-- id элемента темы --> | ВИКИПЕДИЯ = | ВИКИЦИТАТНИК = | ВИКИНОВОСТИ = | ВИКИСКЛАД = | ДРУГОЕ = 100, 101, 102<br> ''Перевод [[Эспер Эсперович Ухтомский|Э. Э. Ухтомского]]'' (1904). | ОГЛАВЛЕНИЕ = | ПРЕДЫДУЩИЙ = | СЛЕДУЮЩИЙ = | КАЧЕСТВО = 1 <!-- оценка по 4-х бальной шкале --> | НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ = | ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ = | ЛИЦЕНЗИЯ = PD-old | СТИЛЬ = text }} <div class="text"> <pre> Вильям Шекспир Сонеты (100, 101, 102) Перевод Кн. Эспера Ухтомского 100. Забыв свои мечты, куда ты скрылась, муза? Нельзя молчать о том, в чем для тебя же власть! Теряя сердца пыл для низкого союза, Ты светишь лишь тому, чего алкает страсть... Опомнись и вернись к забытым песнопеньям! Пусть слаще зазвучит напевов нужный строй! К испытанной любви с воскресшим вдохновеньем Мы вместе поспешим прибойною волной. На милый взглянем лик, которым сердце полно: Не виден ли на нем упорный след забот? О муза, - если да, то ты не будь безмолвна И едкою строфой осмей судьбины гнет! И друга ты прославь, пока еще есть время, Пока не налегло плиты могильной бремя. 101. О муза, не ленись! И так виновна ты, Чуждаясь истины, красою облеченной... Любовь моя одна живит твои мечты И вещие слова у песни окрыленной. Напрасно скажешь ты: началам неземным На что созвучий строй, пленительные сказки? На что резец и кисть красотам вековым? Суровой истине не нужны блеск и краски. И другу моему ничто - твоя хвала, Но обессмерть его певучим величаньем, Чтоб в будущих веках воспетого чела Не смел коснуться рок жестоким увяданьем. ...Но как нам сохранить бесценные черты В зарницах истины и звучной красоты? 102. Чем глубже любим мы, тем чаще страсть таю, И крепнет с каждым днем привязанность немая; Но людям прокричать, что нежит грудь твою, Способна только чернь холодная, слепая. Лишь на заре любви я звал тебя порой К душистым цветникам весенних песнопений, В томительной ночи, насыщенной грозой, Все реже говорит любви призывный гений. Так падает напев средь знойной темноты У любящей леса, грустящей Филомелы, Когда гудят в роях бессонные кусты И всюду аромат свои вонзает стрелы. ...Да, как она молчит, - молчать хочу и я, Боясь, что досадит тебе любовь моя.</pre> </div> [[Категория:Импорт/lib.ru/Страницы с тегами pre]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Указан переводчик в параметре ДРУГОЕ]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Тег br в параметре ДРУГОЕ]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Указан переводчик и нет категории перевода]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Есть одноимённая страница не имевшаяся ранее, проверить на дубль и переименовать]] [[Категория:Поэзия]] [[Категория:Переводы]] [[Категория:Сборники стихов]] [[Категория:Уильям Шекспир]] [[Категория:Литература 1609 года]] [[Категория:Импорт/lib.ru]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Указаны тождественнные автор и переводчик]] [[Категория:Импорт/az.lib.ru/Вильям Шекспир]] 4g762uh4ljxmumf81unhxcmzq1vlabh Сонеты (Шекспир)/Краснов 0 1026421 4590444 4569739 2022-07-19T13:28:49Z Lozman 607 Lozman переименовал страницу [[Сонеты (Шекспир)/Версия 14]] в [[Сонеты (Шекспир)/Краснов]] без оставления перенаправления wikitext text/x-wiki {{imported/lib.ru}} {{Отексте | АВТОР = Вильям Шекспир | НАЗВАНИЕ = Сонеты | ПОДЗАГОЛОВОК = | ЧАСТЬ = | СОДЕРЖАНИЕ = | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = en | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = | ПОДЗАГОЛОВОКОРИГИНАЛА = | ПЕРЕВОДЧИК = Вильям Шекспир | ДАТАПУБЛИКАЦИИОРИГИНАЛА = 1609 | ИСТОЧНИК = [http://az.lib.ru/s/shekspir_w/text_0620.shtml az.lib.ru] | ВИКИДАННЫЕ = <!-- id элемента темы --> | ВИКИПЕДИЯ = | ВИКИЦИТАТНИК = | ВИКИНОВОСТИ = | ВИКИСКЛАД = | ДРУГОЕ = 41, 42, 47-51<br> ''Перевод [[Платон Николаевич Краснов|Пл. Н. Краснова]]'' (1904). | ОГЛАВЛЕНИЕ = | ПРЕДЫДУЩИЙ = | СЛЕДУЮЩИЙ = | КАЧЕСТВО = 1 <!-- оценка по 4-х бальной шкале --> | НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ = | ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ = | ЛИЦЕНЗИЯ = PD-old | СТИЛЬ = text }} <div class="text"> <pre> Вильям Шекспир Сонеты (41, 42, 47-51) Перевод Пл. Краснов 41. Грехи любви, что совершаешь ты, Из сердца вырвав образ мой влюбленный, Естественны для юной красоты, Со всех сторон соблазном окруженной. Красив ты: ласки нравятся твои; Ты нежен - ты поддашься обольщенью, И если ищет женщина любви, Сын женщины ль ответит ей презреньем? Но все-таки будь сдержанней порой. Брани красу и сердца легковерность; Ты вовлечен ведь ими в грех, двойной, И знай, ты дважды нарушаешь верность: Ее - красой своею соблазня, Свою же тем, что позабыл меня. 42. Она твоя - я не о том горюю, Хотя люблю ее я горячо. Что ты ее, - об этом слезы лью я: Тебя утратить мне больней еще. Изменники! Вас все ж я извиняю. Ты полюбил ее за то, что я Ее люблю, - она ж, тебя лаская, Нежна к тебе, конечно, для меня. Тебя утрачу - выигрыш подруги; Утрачу ли ее - ты приобрел. Теряю я; но вы нашли друг друга, И ради вас мне крест мой не тяжел. Ведь друг и я - одно, и я лелею В душе мечту, что я любим лишь ею. 47. Союз с глазами сердце заключило - Всегда, во всем друг другу помогать, Коль алчет взор увидеть образ милый Иль сердце от тоски начнет вздыхать. Коль твой портрет глаза мои чарует, То сердце делит с ними этот пир. У сердца очи в свой черед пируют, Как полн тобой его мечтаний мир. Так, твой портрет, моя любовь связала Нас цепью неразрывною с тобой. Ведь не уйдешь моих ты мыслей дале; Ты, значит, в них; они ж всегда со мной. И даже если сплю, твой образ дивный Чарует взор и сердце непрерывно. 48. Сбираясь в путь далекий, я убрал Все вещи, что не взял с собою вместе, И чтобы вор их дерзкий не украл, Их запер под замок в надежном месте. Ты ж лучшее сокровище мое, - Мое блаженство и мое мученье, - В сравненьи с чем все прочее ничто, Оставлено ворам на расхищенье. Не запер я на ключ, в сундук, тебя... Лишь там, где нет тебя и все ж ты вечно, - В груди моей, - храню тебя любя. И можешь ты уйти отсель беспечно... Ах, могут у меня тебя украсть; Из-за тебя и честный может пасть. 49. С порою той - не дай ей Бог настать! - Когда, мои увидев недостатки, Меня начнешь ты строго осуждать, Любовь свою истратив без остатка; С порою той, когда ты отвратишь Свой солнце-взор, когда-то благосклонный, Любовь свою в презренье обратишь. Найдешь к холодности предлог законный, - С порою тою ныне я борюсь, Грехи свои заране признавая. На суд тебе охотно отдаюсь И правоту твою благословляю. Имеешь право ты меня забыть: Ведь нет причин тебе меня любить. 50. Свой дальний путь свершаю я лениво, Ведь отдых, что меня в конце его Манит, - я знаю, - мне шепнет тоскливо: "Ах, сколько миль до друга твоего!" Едва плетется конь, моей печалью, Как тяжестью какой-то, утомлен. Как будто чует он, что этой далью, Что между нас растет, - я удручен. В бока его и шпоры не вонзаю, И если сгоряча толкну ногой, То стону тяжкому коня внимаю С такою же болезненной тоской. Напомнит он, что ждет меня томленье, Что позади и жизнь, и наслажденье... 51. Любовь прощает медленность коня, Когда с тобой я должен разлучаться; Зачем спешить? Что может гнать меня? Спешить пора, как буду возвращаться. Тут извинений конь мой не найдет... Все будет мне медлительным казаться. От шпор моих и ветер не уйдет, Когда б я на спине его мог мчаться. Коню ль мои желания догнать? Должно меня нести любви стремленье; Не может плоть за нею поспевать, - И вот коню находит извиненье Любовь: едва плелся он от тебя; Пущу его и полечу любя.</pre> </div> [[Категория:Импорт/lib.ru/Страницы с тегами pre]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Указан переводчик в параметре ДРУГОЕ]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Тег br в параметре ДРУГОЕ]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Указан переводчик и нет категории перевода]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Есть одноимённая страница не имевшаяся ранее, проверить на дубль и переименовать]] [[Категория:Поэзия]] [[Категория:Переводы]] [[Категория:Сборники стихов]] [[Категория:Уильям Шекспир]] [[Категория:Литература 1609 года]] [[Категория:Импорт/lib.ru]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Указаны тождественнные автор и переводчик]] [[Категория:Импорт/az.lib.ru/Вильям Шекспир]] elnhzu8neoz0m4vh9bz1mn74gduji3f Сонеты (Шекспир)/Соколов 0 1026428 4590443 4569742 2022-07-19T13:28:29Z Lozman 607 Lozman переименовал страницу [[Сонеты (Шекспир)/Версия 16]] в [[Сонеты (Шекспир)/Соколов]] без оставления перенаправления wikitext text/x-wiki {{imported/lib.ru}} {{Отексте | АВТОР = Вильям Шекспир | НАЗВАНИЕ = Сонеты | ПОДЗАГОЛОВОК = | ЧАСТЬ = | СОДЕРЖАНИЕ = | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = en | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = | ПОДЗАГОЛОВОКОРИГИНАЛА = | ПЕРЕВОДЧИК = Вильям Шекспир | ДАТАПУБЛИКАЦИИОРИГИНАЛА = 1609 | ИСТОЧНИК = [http://az.lib.ru/s/shekspir_w/text_0700.shtml az.lib.ru] | ВИКИДАННЫЕ = <!-- id элемента темы --> | ВИКИПЕДИЯ = | ВИКИЦИТАТНИК = | ВИКИНОВОСТИ = | ВИКИСКЛАД = | ДРУГОЕ = 95, 29, 139<br> ''Перевод [[Николай Матвеевич Соколов|Н. М. Соколова]]'' (1893). | ОГЛАВЛЕНИЕ = | ПРЕДЫДУЩИЙ = | СЛЕДУЮЩИЙ = | КАЧЕСТВО = 1 <!-- оценка по 4-х бальной шкале --> | НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ = | ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ = | ЛИЦЕНЗИЯ = PD-old | СТИЛЬ = text }} <div class="text"> <pre> Вильям Шекспир Три сонета [95, 29 и 139] Сонет 29 Перевод Н. Соколова Когда обманутый надеждой и судьбой, Я проклинаю власть завистливого рока И над собой тоскуя одиноко, Лишь небу жалуюсь на жалкий жребий свой, - Ничтожной кажется мне жизнь моя, Тогда судьбе других завидую невольно: Мне видеть их успех, друзей их видеть - больно И хочется сказать: нет счастья для меня: Но только о тебе я вспомню - мне легко: Счастливая мечта несется далеко, Как над полями жаворонок вольный, С немолчною хвалой высоким небесам: И я твоей любви за царства не отдам, Опять своей судьбой довольный!.. Сонет 95 Ты вся полна греха и красоты, Порок тобой гордиться может. Честь женщины в тебе злословье гложет, Как в розе червь весенние цветы. Ты над собой не знаешь ничего И похвале случайной недоступна. Молва права: ты вся преступна В надменной прелести позора своего. О, красоты властительная сила Твои грехи своим плащом покрыла, Но эти чары ты должна беречь! Пусть пред тобой в восторге все немеет, Но кто с мечом справляться не умеет, Испортит тот и заповедный меч. Сонет 130 Нет, с этим я мириться не могу!.. Я от тебя стерпел бы злое слово, Но больно мне, когда я хитрость снова В твоих глазах подстерегу. Скажи сама, что мил тебе другой, Но не дари ему лукаво взгляда. Поверь, со мной хитрить тебе не надо: Мне нет защиты пред тобой. Или от знойного очей твоих огня Ты только хочешь защитить меня И жечь других в их пламенном сияньи? Не делай так! Меня не береги, Во мне все сердце взорами зажги, Чтоб с ним сгорело и страданье... Три сонета [95, 29 и 139]. Перев. Н. Соколова. - Петербургская жизнь 1893, № 34, с. 345.</pre> </div> [[Категория:Импорт/lib.ru/Страницы с не вики-сносками или с тегом sup]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Страницы с тегами pre]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Указан переводчик в параметре ДРУГОЕ]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Тег br в параметре ДРУГОЕ]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Указан переводчик и нет категории перевода]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Есть одноимённая страница не имевшаяся ранее, проверить на дубль и переименовать]] [[Категория:Поэзия]] [[Категория:Сборники стихов]] [[Категория:Уильям Шекспир]] [[Категория:Литература 1609 года]] [[Категория:Импорт/lib.ru]] [[Категория:Импорт/az.lib.ru/Вильям Шекспир]] f90l551q9kxrls7f3dhv1qqjbqbzkb1 Сонеты (Шекспир)/Щепкина-Куперник 0 1026442 4590442 4569746 2022-07-19T13:27:44Z Lozman 607 Lozman переименовал страницу [[Сонеты (Шекспир)/Версия 19]] в [[Сонеты (Шекспир)/Щепкина-Куперник]] без оставления перенаправления wikitext text/x-wiki {{imported/lib.ru}} {{Отексте | АВТОР = Вильям Шекспир | НАЗВАНИЕ = Сонеты | ПОДЗАГОЛОВОК = | ЧАСТЬ = | СОДЕРЖАНИЕ = | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = en | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = | ПОДЗАГОЛОВОКОРИГИНАЛА = | ПЕРЕВОДЧИК = Вильям Шекспир | ДАТАПУБЛИКАЦИИОРИГИНАЛА = 1609 | ИСТОЧНИК = [http://az.lib.ru/s/shekspir_w/text_0840.shtml az.lib.ru] | ВИКИДАННЫЕ = <!-- id элемента темы --> | ВИКИПЕДИЯ = | ВИКИЦИТАТНИК = | ВИКИНОВОСТИ = | ВИКИСКЛАД = | ДРУГОЕ = 85-93<br> ''Перевод [[Татьяна Львовна Щепкина-Куперник|Т. Л. Щепкиной-Куперник]]''. | ОГЛАВЛЕНИЕ = | ПРЕДЫДУЩИЙ = | СЛЕДУЮЩИЙ = | КАЧЕСТВО = 1 <!-- оценка по 4-х бальной шкале --> | НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ = | ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ = | ЛИЦЕНЗИЯ = PD-old | СТИЛЬ = text }} <div class="text"> <pre> Уильям Шекспир Сонеты ---------------------------------------------------------------------------- Перевод Т.Л. Щепкиной-Куперник ---------------------------------------------------------------------------- LXXXV О муза бедная - ее совсем не слышно: Притихла и молчит, пока звучат кругом Хвалы, что золотым сражаются пером И всеми музами украшены так пышно! Я мысли чудные на дне души держу, Другие между тем готовят песнопенья; А я - на каждый гимн, свидетель вдохновенья, - Как дьяк неграмотный, одно "аминь" твержу. Внемля хвалам тебе, скажу лишь: "верно, верно!.." А сколько мысленно прибавить бы готов! Но верь - хоть у меня и нет красивых слов, - Что выше всех других любовь моя безмерно. Цени в других - стихов изысканных родник; Во мне же - грез немой, но пламенный язык! LXXXVI Не гордый ли корабль стихов его, чья цель Тобою завладеть, мой дивный клад, виною, Что столько дум в мозгу - дум, погребенных мною, Могилой сделавших свою же колыбель? Иль это дух его (что духи вдохновили Превыше смертного) всю мощь во мне убил? О нет, все козни чар ночных и темных сил, Его сподвижников, - мой стих бы не смутили. Не он! Не домовой, что по ночам его Тайком напичкивал умом и дарованьем. Не им принадлежит победы торжество, Что болен страхом я, что занемог молчаньем. Но ты... его стихи украсил твой привет - И мой слабеет стих, и слов уж больше нет. LXXXVII Прощай! Ты для меня бесценное владенье, Но стала для тебя ясней твоя цена - И хартии твоей приносят письмена От власти временной моей освобожденье, Из милости твоей - владел лишь я тобой; Чем мог я заслужить такое наслажденье? Но права на тебя мне не дано судьбой: Бессилен договор, напрасно принужденье. Мои достоинства неверно оценя, Отдавши мне себя в минутном заблужденье - Свой драгоценный дар, по строгом обсужденьи, Теперь ты хочешь взять обратно у меня... Так! Я владел тобой в блаженном сновиденье: Во сне я был король. Стал нищим в пробужденье! LXXXVIII Когда захочешь ты смеяться надо мной Иль оценить меня, взглянувши гневным оком, - Найдя достоинство в предательстве жестоком, Сам на себя тогда восстану я войной. Чтоб откровенностью помочь тебе своею, Все слабости мои могу я перечесть; Пороки все мои - так очернить сумею, Что, кинувши меня, приобретешь ты честь, И это будет мне великая отрада. В тебе - моя любовь. То горе, что приму, Та боль, что сердцу я доставлю своему, - Даст счастье для тебя; вот мне вдвойне награда! Чтоб правда на твоей осталась стороне - Взять на себя вину согласен я вполне! LXXXIX Скажи, что твой разрыв со мной произошел Лишь по моей вине: услышишь подтвержденье! Что гнет моих грехов твоей душе тяжел: Твое безропотно снесу я осужденье. И знай, что ты меня не в силах очернить (Свою изменчивость желая объяснить), Как сам себя готов казнить я без пощады. Ты хочешь так? Изволь. Чужими станут взгляды; Знакомство кончится; моя забудет речь О милом имени - чтоб было невозможно Мне выдать прежнюю любовь неосторожно И тем от клеветы его не уберечь. Клянусь, что сам себя я погублю; вот видишь - Не должен я любить, кого ты ненавидишь. ХС Так пусть же ненависть является твоя; Но уж скорей, пока судьба ко мне жестока. Соединись и ты с преследованьем рока И придави меня - пока несчастен я. Когда же властвовать печаль не будет мною, Ты на меня тогда не напади тайком И туч не нагони, - вслед за дождливым днем Настигнув бурею нежданною ночною. Покинешь ты меня?.. Покамест я борьбой Измучен не вконец - рази без сожаленья; Так раньше всех других приму без промедленья Ужаснейший удар, мне посланный судьбой. И все, что горем мнил, - душе, тоской объятой, Покажется ничем перед твоей утратой. XCI Кто горд своим умом, кто - знатностию рода; Кто - горд богатствами, кто - силою своей; Иного к пышности нелепой тянет мода; Кто любит соколов, борзых или коней. В любимой прихоти - для каждого блаженство Превыше остальных. Но все их не ценя, В одном я нахожу все сразу совершенства: Твоя любовь таит все вместе для меня. Твоя любовь - ценней, чем знатное рожденье, Богаче роскоши, нарядов и утех. Все, чем гордится мир, - дает ее владенье. Принадлежишь ты мне - и я счастливей всех. Но можешь это все отнять ты словом властным... И вот когда навек я сделаюсь несчастным!.. XCII Ты можешь от меня уйти! Но знаю я, Что все ж владеть тобой я буду до могилы. Ведь от твоей любви зависит жизнь моя, И пережить ее мне не достало б силы. Меня не устрашит страданий тяжких ряд, Ведь с первым же из них - навеки жизнь порвется; Итак, мне никогда зависеть не придется От прихоти твоей - и этому я рад. Не огорчит меня любви твоей утрата, А просто жизнь моя погаснет вместе с ней, И как в твоей любви я находил когда-то, Так счастие найду и в смерти я своей. Но в мире красоты без пятен не бывает... И тайно иногда измена поражает. XCIII Итак, я буду жить, доверчиво вполне, Как муж обманутый! Любви минувшей ласка Любовью все еще казаться будет мне, Когда твоих очей еще со мною ласка, Хоть сердце от меня так далеко ушло! Увы... в твоих глазах нет выраженья злобы. Да, у других давно все выдать их могло бы: Капризы, мрачный вид и хмурое чело... Но небо иначе создать тебя сумело, И только прелести полны твои черты. Какие б ни были в душе твоей мечты - В глазах всегда любовь и нежность без предела. Но с Евы яблоком краса твоя сходна, Когда не властвует в ней чистота одна.</pre> </div> [[Категория:Импорт/lib.ru/Страницы с тегами pre]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Указан переводчик в параметре ДРУГОЕ]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Тег br в параметре ДРУГОЕ]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Указан переводчик и нет категории перевода]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Есть одноимённая страница не имевшаяся ранее, проверить на дубль и переименовать]] [[Категория:Поэзия]] [[Категория:Переводы]] [[Категория:Сборники стихов]] [[Категория:Уильям Шекспир]] [[Категория:Литература 1609 года]] [[Категория:Импорт/lib.ru]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Указаны тождественнные автор и переводчик]] [[Категория:Импорт/az.lib.ru/Вильям Шекспир]] f97n6udv978j6q6mlxqp0e1f7j5sz52 Сонеты (Шекспир)/Лихачев 0 1026449 4590436 4569747 2022-07-19T13:24:06Z Lozman 607 Lozman переименовал страницу [[Сонеты (Шекспир)/Версия 20]] в [[Сонеты (Шекспир)/Лихачев]] без оставления перенаправления: временно для обработки wikitext text/x-wiki {{imported/lib.ru}} {{Отексте | АВТОР = Вильям Шекспир | НАЗВАНИЕ = Сонеты | ПОДЗАГОЛОВОК = | ЧАСТЬ = | СОДЕРЖАНИЕ = | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = en | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = | ПОДЗАГОЛОВОКОРИГИНАЛА = | ПЕРЕВОДЧИК = Вильям Шекспир | ДАТАПУБЛИКАЦИИОРИГИНАЛА = 1609 | ИСТОЧНИК = [http://az.lib.ru/s/shekspir_w/text_0910.shtml az.lib.ru] | ВИКИДАННЫЕ = <!-- id элемента темы --> | ВИКИПЕДИЯ = | ВИКИЦИТАТНИК = | ВИКИНОВОСТИ = | ВИКИСКЛАД = | ДРУГОЕ = 1-4, 6-13, 19, 21-22<br> ''Перевод [[Владимир Сергеевич Лихачев|В. С. Лихачева]]'' (1902). | ОГЛАВЛЕНИЕ = | ПРЕДЫДУЩИЙ = | СЛЕДУЮЩИЙ = | КАЧЕСТВО = 1 <!-- оценка по 4-х бальной шкале --> | НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ = | ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ = | ЛИЦЕНЗИЯ = PD-old | СТИЛЬ = text }} <div class="text"> <pre> Вильям Шекспир Сонеты ---------------------------------------------------------------------------- Перевод В. Лихачева ---------------------------------------------------------------------------- 1. От избранных существ потомства мы желаем, Чтоб роза красоты цвела из рода в род, Чтоб старому, когда к земле он пригнетаем, На смену возникал такой же юный всход. А ты, в себя лишь взор блестящий устремляя, Его огонь живишь из недр своих же благ, И, где обилие, там голод порождая, Нещаден к прелести своей, как лютый враг. Ты, мира лучший цвет и вестник несравненный Ликующей весны, - хоронишь от людей В сомкнутой завязи свой жребий драгоценный И разоряешься от скупости, своей: Не объедай же мир чрез, меру и чрез силу, Чтоб все его добро не унести в могилу. 2. Когда глубокие следы сорокалетья Цветущий дол твоей красы избороздят И нищенский покров из жалкого веретья Заменит юности блистательный наряд, Тогда-то на вопрос: что сделал ты с красою? Где все сокровища беспечно-добрых дней? - Постыдной было бы, нелепой похвальбою Ответить: все они во впадинах очей. Не большею ли ты себя покрыл бы славой, Когда б ответить мог: "Прекрасное дитя, Мой долг вам уплатив, мне даст на старость право", - Кто возразил бы, вновь твой образ обретя? Вот от чего твое воспрянуло бы тело; Вот что остывшую бы кровь твою согрело. 3. Ты видишь в зеркале свое изображенье? Скажи ему: пора подобное создать; Иначе у земли ты совершишь хищенье, У юной матери отнимешь благодать. Где та красавица, чья девственная нива Такого пахаря отвергла бы, как ты? Найдется ли глупец, чтоб скрыть себялюбиво Во мраке гробовом наследье красоты? Для матери твоей ты зеркало такое ж, Она в тебе апрель свой дивный узнает: Сквозь стекла старости в родных чертах откроешь Ты также золотой звезды своей восход. Но, если хочешь ты посмертного забвенья, То умирай тогда один - без отраженья. 4. О расточительный! Зачем в расцвете юном На самого себя изводишь ты свой клад? Природа не дарит, а в долг дает красу нам, И торовата к тем, кто также тороват. Прекрасный скопидом, зачем добро чужое, Тебе врученное, считаешь ты своим? Безумный ростовщик, зачем тебе такое Богатство, если жить ты не даешь другим? Ведь в ростовщичество с самим собой играя; Красавец, ты себя обманываешь сам: Наш бренный мир на зов природы покидая, Какой, скажи, итог ты завещаешь нам? Краса твоя пойдет в один с тобою ящик, А не останется, как твой душеприказчик. 6. Спеши сберечь для нас цветник благоуханный, Пока суровая зима не подошла; Наполни сладостью сосуд, тобой избранный, Пока в себе самой краса не умерла. Ведь ты ростовщиком того де называешь, Кому должник свой долг от сердца отдает: Другого лишь себя бы миру оставляешь, А за добавочных - добавочный почет, И счастье личное ты в десять раз умножишь, Коль, вместо одного, создашь десятерых: От смерти понести какой ущерб ты можешь, Продолжив бытие в наследниках своих? Так не упрямься же: с твоею ли красою Червям лишь кормом стать под сенью гробовою! 7. Когда могучее светило нам с востока Являет ясный лик, с восторгом на него Взирает каждое в тот миг земное око, Приветствуя лучей победных торжество; Когда, как юноша в цвету, на холм небесный Взбирается оно, все в золотом огне, - Им ослепленные, мы клоним взор> чудесный Подъем его следя по синей крутизне; Когда же с высоты полудня ковыляет Оно по-старчески на отдых и покой, - Вниманья нашего оно не привлекает И одиноко путь доканчивает свой: Вот так же и тебя на склоне мир забудет, Коль старости твоей лелеять сын не будет. 8. Твой голос - музыка: так почему же внемлешь Ты музыке с тоской? Ведь нега к неге льнет; А ты приятное нерадостно приемлешь И не бежишь того; что скорбь тебе несет? Аккорды стройные твой чуткий слух терзают; Но их гармония - лишь ласковый упрек. Они, звуча в одно тебе напоминают, Что вне гармонии земной ты одинок Ты слышал ли, как две струны в согласном строе Свободно льющейся мелодией звучат? Так и отец, и Мать, и их дитя - все трое Одну и ту же песнь в сердцах своих таят; И говорят тебе немые звуки эти: Кто одинок - того как будто нет на свете, 9. Не страх ли, что вдову ты здесь в слезах покинешь, Тебя принудил дать безбрачия обет? Напрасно! Если ты от нас бездетным сгинешь, Вдовою по тебе останется весь свет. Он, как вдова, о том скорбеть и плакать станет, Что отпечаток твой утрачен для него; Вдова же, в детские глазенки только взглянет, Вновь обретет черты супруга своего. Не разоряет мир добытых благ растрата: Сам промотаешься - других обогатишь; Но изжитой Красе нет на земле возврата: Растратишь без толку - весь мир красы лишишь. Движениям любви то сердце непокорно, Которое себя изводит так позорно. 10. Сознайся - стыд и срам! - собою беззаботно Пренебрегая, ты не любишь никого; Другим себя любить позволишь ты охотно, Но тщетно ждать любви от сердца твоего. Питаешь к людям ты такое отвращенье, Что даже восстаешь на самого себя И сокрушить готов прекрасное строенье, Которое хранить обязан ты любя. Одумайся, чтоб мог и я сказать иное Краса лишь для любви должна служить жильем: Где доброта в лице, там кстати ль сердце злое? Хоть самому себе не будь лихим врагом! Хоть для меня, прошу, создай еще такого, В котором видеть бы я мог тебя второго! 11. Как вянуть будешь ты день ото дня, так будешь День ото дня цвести ты в отпрыске своем: Ту кровь, что в юности отдать себя принудишь, Своею назовешь, сам ставши стариком. Вот в чем и разум наш, и красота, и сила; А вне - безумие, бессилье, вечный мрак: Тогда и время бы свой ход остановило, И род людской тогда не вдолге бы иссяк. Кто на земле рожден не для продленья рода, Уродлив, груб, суров, - тот гибни без следа; Но, видя, как щедра к избранникам природа, Дары ее сберечь ты должен навсегда: На то в тебе и знак ее печати явлен, Чтоб миру в оттисках был подлинник оставлен. 12. Часов ли мирные удары я считаю, За днем ли, тонущим во тьме ночной, слежу, С земли увядшую ль фиалку поднимаю, На кудри ль а седине серебряной гляжу, Иль вижу с тощими, без зелени, ветвями Деревья, в летний зной убежище для стад, Иль, безобразными белея бородами, Поблекших трав копны передо мной лежат, - В раздумье о тебе исполнен я заботы, Что и тебя в твой час раздавит бремя лет: Урочной смерти все обречены красоты - И их напутствует других красот расцвет; От Старца грозного, с его косой не сытой, Одно потомство нам лишь может быть защитой. 13. О, если б ты собой остался! Но, бесценный, Не больше, чем живешь - ты можешь быть собой; Спеши, пока душа еще в одежде бренной, Другому передать прекрасный облик свой. На срок лишь получил ты ссуду красотою; В бессрочную б тогда ты обратил ее И после смерти бы своей вновь стал собою: Твой сын бы сохранил подобие твое. Кто опрометчиво допустит до крушенья Свой дом, имея в нем надежнейший оплот От леденящего безвременно вторженья Губительной зимы? Кто ж больше, как не мот! Был у тебя отец; мой милый, отчего же И сыну твоему не говорить того же? 19. О время! Когти льва, чуть стар, тупи нещадно, Земные существа земле и предавай, У тигра зубы рви из пасти кровожадной И феникса в крови его же сожигай; Чредою лет и зим над миром пролетая, Будь миру вестником и радостей и бед, Рази красу, когда поникнет, увядая, - На преступленье лишь одно тебе запрет: Попутно не клейми зловещими чертами Прекрасное чело любимца моего: Как образец красы, грядущим вслед за нами В наследие оставь нетронутым его. А повредишь ему - я этот вред поправлю И друга юношей в стихах своих прославлю. 21. Нимало не влечет меня к себе та лира, Что вдохновляется искусственной красой И, ослепленная сиянием кумира, Поет избранницу восторженной хвалой, В порыве дерзостном ее уподобляя То солнцу, то луне, то первенцам-цветам, И все прекрасное на помощь призывая, Что небо и земля являют щедро нам. Тому, кто в песнях лжи, как и в любви, не знает, Поверьте, что его прелестный друг ни в чем Прелестнейшим сынам земли не уступает - Хотя небесного сиянья нет на нем; Пускай усердствуют лжецы напропалую, А я ведь песнями своими не торгую. 22. Что стар я, зеркало меня в том не уверит, Пока ты с юностью ровесник; но, когда Свой путь крылатое морщинами отмерит, И на твоем лице, - поверю я тогда. Твоей прелестью одел, как пеленою, Я сердца своего заветные мечты; Оно - в твоей груди, твое же: взято мною: Могу ли постареть я ранее, чем ты? Побереги ж себя, и обо мне радея, Как буду я беречь себя из-за тебя, Сокровище, в груди хранимое, лелея С неменьшей нежностью, чем нянюшка - дитя. Не думай, что, когда мне смерть закроет веки, Ты сердце сохранишь: я взял его навеки.</pre> </div> [[Категория:Импорт/lib.ru/Страницы с тегами pre]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Указан переводчик в параметре ДРУГОЕ]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Тег br в параметре ДРУГОЕ]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Указан переводчик и нет категории перевода]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Есть одноимённая страница не имевшаяся ранее, проверить на дубль и переименовать]] [[Категория:Поэзия]] [[Категория:Переводы]] [[Категория:Сборники стихов]] [[Категория:Уильям Шекспир]] [[Категория:Литература 1609 года]] [[Категория:Импорт/lib.ru]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Указаны тождественнные автор и переводчик]] [[Категория:Импорт/az.lib.ru/Вильям Шекспир]] oua06v015lj7aajyeeriodp98t7lqbe Сонеты (Шекспир)/Червинский 0 1026481 4590437 4569750 2022-07-19T13:24:49Z Lozman 607 Lozman переименовал страницу [[Сонеты (Шекспир)/Версия 23]] в [[Сонеты (Шекспир)/Червинский]] без оставления перенаправления wikitext text/x-wiki {{imported/lib.ru}} {{Отексте | АВТОР = Вильям Шекспир | НАЗВАНИЕ = Сонеты | ПОДЗАГОЛОВОК = | ЧАСТЬ = | СОДЕРЖАНИЕ = | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = en | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = | ПОДЗАГОЛОВОКОРИГИНАЛА = | ПЕРЕВОДЧИК = Вильям Шекспир | ДАТАПУБЛИКАЦИИОРИГИНАЛА = 1609 | ИСТОЧНИК = [http://az.lib.ru/s/shekspir_w/text_1230.shtml az.lib.ru] | ВИКИДАННЫЕ = <!-- id элемента темы --> | ВИКИПЕДИЯ = | ВИКИЦИТАТНИК = | ВИКИНОВОСТИ = | ВИКИСКЛАД = | ДРУГОЕ = 60, 61, 64, 65, 66, 94, 97, 98, 103, 104, 150, 130<br> ''Перевод [[Федор Алексеевич Червинский|Ф. А. Червинского]]'' (1904) | ОГЛАВЛЕНИЕ = | ПРЕДЫДУЩИЙ = | СЛЕДУЮЩИЙ = | КАЧЕСТВО = 1 <!-- оценка по 4-х бальной шкале --> | НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ = | ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ = | ЛИЦЕНЗИЯ = PD-old | СТИЛЬ = text }} <div class="text"> <pre> Вильям Шекспир Сонеты ---------------------------------------------------------------------------- Перевод Ф. Червинского Шекспир Вильям. Комедии, сонеты. - Самара: Изд-во "АВС", 2001 ---------------------------------------------------------------------------- 60. Как волею ветров бушующие воды Гремят и мчатся вдаль сверкающей грядой, Так неизменною и стройной чередой Летят за мигом миг и за годами годы. Едва рожденное в живительных лучах Стремится к зрелости - но мчатся дни стрелою, И время гневное бестрепетной рукою Касается его - и повергает в прах. На молодом челе кладет оно морщины, Сгоняет краски прочь - и бледные седины Вплетает в мягкий шелк темнеющих кудрей: Но верь - пускай летит столетий вереница - Немолчною хвалой тебе, моя царица, Мой голос прогремит во мгле грядущих дней: 61. Твоей ли волею тяжелые ресницы Я не могу сомкнуть во мгле немых ночей? Ты ль прерываешь сон, послав мне вереницы Похожих на тебя пленительных теней? И твой ли дух ко мне летит в ночи безмолвной, Сгорая ревностью, не знающею сна, Чтоб бред подслушать мой, измены скрытой полный? О нет, твоя любовь на это не властна. Моя, моя любовь лишила сновидений Усталые глаза, умчала мой покой; Могучая, она как благодатный гений, Как зоркий сторож твой - везде, всегда со мной. Твой мир она хранит. А ты - по воле рока - Так близко ты к другим, так от меня далеко! 64. Когда я вижу, как волшебные уборы Срывает время с древности седой, И башни рушатся, высокие как горы, И в рабстве медь у ярости слепой; Когда я вижу как в береговое царство Врываясь, океан бушует и ревет, Как алчная земля, исполнена коварства, Захватывает сонм необозримых вод, Как распадаются могучие народы, Как царства пышные в развалинах лежат, - Я скорбно думаю, что мстительные годы Ее, мою любовь, отнимут и умчат. О, эта мысль - как смерть! Не плакать я не в силах, Что все мне близкое - все скроется в могилах. 65. Ни море, ни земля, ни камень и ни сталь Не в силах отразить твои, о смерть, угрозы - И красота ли их сильнее - красота ль, Чья так же власть слаба, как ландыша и розы? Как может устоять весенний ветерок Пред гибельной волной слепого урагана? Пожрет и сокрушит седых времен поток И сумрачный гранит, и влагу океана. Мучительная мысль! Бессилен человек Спасти единый перл от вас, немые годы! Какою силою остановить ваш бег? Кто помешает вам губить красу природы? На чудо лишь, мой друг, ничтожно их влиянье: Чернила вечное дадут тебе сиянье. 66. Тебя, о смерть, тебя зову я, утомленный. Устал я видеть честь поверженной во прах, Заслугу - в рубище, невинность - оскверненной, И верность - преданной, и истину - в цепях. Глупцов, гордящихся лавровыми венками, И обесславленных, опальных мудрецов, И дивный дар небес, осмеянный слепцами, И злое торжество пустых клеветников. Искусство - робкое пред деспотизмом власти, Безумья жалкого надменное чело, И силу золота, и гибельные страсти, И Благо - пленником у властелина Зло. Усталый, льнул бы я к блаженному покою, Когда бы смертный час не разлучал с тобою. 94. Кто властен делать зло, в ком есть к нему стремленье И кто порыв к нему способен заглушить, Чья воля - сталь, пред кем бессильно искушенье - Все милости небес тот вправе получить. Он многоценными дарами обладает, Не расточая их. Он сам свой властелин, Не слабый раб страстей. Живет и умирает Лишь для себя цветок - и все ж он перл долин. Но чуть подкрадется к нему недуг нежданный - И плевел кажется свежее, чем цветок. Роняет красота венец свой златотканный, Чуть прикоснется к ней предательски порок. И роза пышная и лилия лесная Красу и аромат теряют, увядая. 97. Когда простились мы - какой зимой нежданной Повеяло вокруг! Как сумрачны поля, Как тяжек небосклон, угрюмый и туманный, Какой пустынею казалася земля! А ведь она цвела: сады - в уборе новом - Сияли золотом, дыханья роз полны, И осень пышная - подобно юным вдовам - Несла плоды любви умчавшейся весны. Но умирающей казалась мне природа... Ты - лето для меня, а нет тебя со мной - И немы соловьи, и если с небосвода Польется робко песнь над чащею лесной, Так сумрачна она, что, чутко ей внимая, Поникшие цветы бледнеют, умирая... 98. Весной расстались мы, когда в венце лучей, В одежде праздничной, увенчанной цветами, Волшебник-май летел над влажными лугами И небо озарял улыбкою своей. Ни аромат лугов, ни трепет звезд лазурных, Ни гимны соловьев в душистой мгле ночей, Меня не звали в даль воскреснувших полей Н не живили грудь отрадой грез безбурных: Ни бархат пышных роз, рассыпанных весной, Ни золото лучей мой взор не покоряли; Мне чудилось - кругом широкой пеленой Бездушные снега, раскинувшись, лежали - И радуга цветов, как слабый отблеск твой, Мне раздражала взгляд заемной красотой: 103. Волшебных красок мало у тебя, О муза бедная! Воспетая тобою Так властно хороша, что сознаю, скорбя, Твое бессилие пред этой красотою: Не порицай меня - я смолкну навсегда: Ты в зеркало взгляни - там блещет образ юный Такою прелестью, что полон я стыда За бледные стихи - и обрываю струны. Так было бы грешно твой образ исказить! Ведь цель одна вдали мерцает предо мною - Твои черты, твой взгляд и дух твой отразить В стихах, сияющих нетленной красотою. Но больше красоты, чем я даю в стихах, Ты видишь каждый день в безмолвных зеркалах. 104. Ты старым для меня не можешь быть, мой друг. Теперь, как прежде, ты приковываешь взоры. Холодных три зимы, опустошивши луг, Стряхнули трижды с рощ их летние уборы, Осенним сумраком сменились три весны, И были три живых и цветоносных мая, Тремя июнями нещадно сожжены, С тех пор, как свежестью и прелестью блистая, Ты встретился со мной. Таким остался ты... Но красота - увы! - все ж движется незримо, Как стрелка на часах. Быть может, лгут мечты, Что лишь твоя краса с годами недвижима. Внемли ж, грядущее: еще ты не родилось, А лето красоты померкло и затмилось. 105. О, пусть не назовут моей любви к нему Служеньем идолу за то, что те же вечно Хвалы в стихах моих. Ведь это потому, Что он, мой верный Друг, добр так же бесконечно Сегодня, как вчера. Так неизменен он, Что стих мой, образа любимого эмблема, Поет все об одном, одним лишь вдохновлен: Прекрасен, добр, правдив - вот строк певучих тема Правдив, прекрасен, добр. Порядок этих слов, Оттенки смысла их слегка я изменяю - Тогда какой простор созвучиям стихов! О истина, добро и красота, я знаю, Вы дружны не всегда здесь, в сумраке земном - Но ныне вы все три венцом сплелись в одном. 130. Лучистый взгляд зари светлее милых глаз, Кораллов мягкий блеск и ярче, и нежнее Румянца щек твоих, и плеч твоих белее Снег, серебрящийся в долинах, как алмаз. В садах полдневных стран, при трепетном мерцаньи Горящих серебром и золотом лучей, Живое царство роз струит благоуханья - И розы уст твоих их пурпура бледней. Мне сладок голос твой, - но звуки песен стройных В лазурной мгле ночей торжественно-спокойных Сильней чаруют слух гармонией живой. Но верь мне: для меня весь этот блеск нетленный Небес, земли и вод - все чудеса вселенной, Горящей красками, - все меркнет пред тобой!</pre> </div> [[Категория:Импорт/lib.ru/Страницы с тегами pre]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Указан переводчик в параметре ДРУГОЕ]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Тег br в параметре ДРУГОЕ]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Длина текста в параметре ДРУГОЕ более 100]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Указан переводчик и нет категории перевода]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Есть одноимённая страница не имевшаяся ранее, проверить на дубль и переименовать]] [[Категория:Поэзия]] [[Категория:Переводы]] [[Категория:Сборники стихов]] [[Категория:Уильям Шекспир]] [[Категория:Литература 1609 года]] [[Категория:Импорт/lib.ru]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Указаны тождественнные автор и переводчик]] [[Категория:Импорт/az.lib.ru/Вильям Шекспир]] 64dv3eidzyucrajcqb1crqj523ecieq Сонеты (Шекспир)/Шуф 0 1026487 4590438 4569752 2022-07-19T13:25:24Z Lozman 607 Lozman переименовал страницу [[Сонеты (Шекспир)/Версия 25]] в [[Сонеты (Шекспир)/Шуф]] без оставления перенаправления wikitext text/x-wiki {{imported/lib.ru}} {{Отексте | АВТОР = Вильям Шекспир | НАЗВАНИЕ = Сонеты | ПОДЗАГОЛОВОК = | ЧАСТЬ = | СОДЕРЖАНИЕ = | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = en | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = | ПОДЗАГОЛОВОКОРИГИНАЛА = | ПЕРЕВОДЧИК = Вильям Шекспир | ДАТАПУБЛИКАЦИИОРИГИНАЛА = 1609 | ИСТОЧНИК = [http://az.lib.ru/s/shekspir_w/text_1290.shtml az.lib.ru] | ВИКИДАННЫЕ = <!-- id элемента темы --> | ВИКИПЕДИЯ = | ВИКИЦИТАТНИК = | ВИКИНОВОСТИ = | ВИКИСКЛАД = | ДРУГОЕ = 30, 147<br> ''Перевод [[Владимир Александрович Шуф|В. А. Шуфа]]'' (1902). | ОГЛАВЛЕНИЕ = | ПРЕДЫДУЩИЙ = | СЛЕДУЮЩИЙ = | КАЧЕСТВО = 1 <!-- оценка по 4-х бальной шкале --> | НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ = | ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ = | ЛИЦЕНЗИЯ = PD-old | СТИЛЬ = text }} <div class="text"> <pre> Вильям Шекспир Сонеты (30, 147) Перевод В. Шуфа 30 Когда я предаюсь мечтам печальным И о прошедшем вспомню я порой, Невольно вздохом грустным и прощальным Я провожу мгновений светлых рой. И вижу я сквозь высохшие слезы Своих друзей и прежнюю любовь, Встают давно исчезнувшие грезы, Ряд милых образов я вижу вновь. И должен я среди воспоминаний Оплакать миг, оплаканный не раз, Переходя к страданьям от страданий, О прошлых днях восстановить рассказ. Но если вспомню о тебе тогда, - Моих утрат, печалей нет следа. 147 Моя любовь сходна так с лихорадкой: Желает лишь того, что ей вредит, И этой пищей гибельной, но сладкой, Болезненный питает аппетит. Рассудок, врач любви, меня оставил, Советами его я пренебрег, И к гибели, забыв ряд мудрых правил, Стремлюсь в огне желаний и тревог. Нет, я неизлечим. Мой ум сурово Заботы бросил. Грудь полна тоски. Как бред безумный, мысль моя и слово От истины и смысла далеки. Что ты чиста, светла - я клясться рад, А ты черна как ночь, мрачна как ад. В. Шуф. 1) "Когда я предаюсь..." (сон. 30) - "Артист" 1891 г. № 14. 2) "Моя любовь сходна..." (сон. 147) - в сборнике Н. Стороженко: "Опыты изучения Шекспира" М. 1902. (Стр. 333).</pre> </div> [[Категория:Импорт/lib.ru/Страницы с тегами pre]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Указан переводчик в параметре ДРУГОЕ]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Тег br в параметре ДРУГОЕ]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Указан переводчик и нет категории перевода]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Есть одноимённая страница не имевшаяся ранее, проверить на дубль и переименовать]] [[Категория:Поэзия]] [[Категория:Переводы]] [[Категория:Сборники стихов]] [[Категория:Уильям Шекспир]] [[Категория:Литература 1609 года]] [[Категория:Импорт/lib.ru]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Указаны тождественнные автор и переводчик]] [[Категория:Импорт/az.lib.ru/Вильям Шекспир]] kk4fmi6w2e02evgb0st1a3gbz8ervgs Сонеты (Шекспир)/Холодковский 0 1026532 4590439 4569754 2022-07-19T13:25:51Z Lozman 607 Lozman переименовал страницу [[Сонеты (Шекспир)/Версия 26]] в [[Сонеты (Шекспир)/Холодковский]] без оставления перенаправления wikitext text/x-wiki {{imported/lib.ru}} {{Отексте | АВТОР = Вильям Шекспир | НАЗВАНИЕ = Сонеты | ПОДЗАГОЛОВОК = | ЧАСТЬ = | СОДЕРЖАНИЕ = | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = en | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = | ПОДЗАГОЛОВОКОРИГИНАЛА = | ПЕРЕВОДЧИК = Вильям Шекспир | ДАТАПУБЛИКАЦИИОРИГИНАЛА = 1609 | ИСТОЧНИК = [http://az.lib.ru/s/shekspir_w/text_1740.shtml az.lib.ru] | ВИКИДАННЫЕ = <!-- id элемента темы --> | ВИКИПЕДИЯ = | ВИКИЦИТАТНИК = | ВИКИНОВОСТИ = | ВИКИСКЛАД = | ДРУГОЕ = 5, 23, 33, 52, 98, 99, 106<br> ''Перевод [[Николай Александрович Холодковский|Н. А. Холодковского]]'' (1904). | ОГЛАВЛЕНИЕ = | ПРЕДЫДУЩИЙ = | СЛЕДУЮЩИЙ = | КАЧЕСТВО = 1 <!-- оценка по 4-х бальной шкале --> | НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ = | ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ = | ЛИЦЕНЗИЯ = PD-old | СТИЛЬ = text }} <div class="text"> <pre> Вильям Шекспир Сонеты ---------------------------------------------------------------------------- Перевод Н. Холодковского Шекспир Вильям. Комедии, сонеты. - Самара: Изд-во "АВС", 2001 ---------------------------------------------------------------------------- 5. Те самые часы, чьей силой властной Краса весны так дивно расцвела, - Как злой тиран, разрушат вид прекрасный И уничтожат все свои дела. Не хочет время ждать! Отрада лета, Глядишь, сменилась скучною зимой, Замерзла жизнь, нет ни листа, ни цвета, И спит краса под снежной пеленой. Да, если б сок цветов мы в плен не брали, Чтоб сохранить следы весны в стекле, - С красой бы все дела ее пропали, Была б она забыта на земле; Сок извлечен, - и есть предел утрате: Хоть нет цветов, - есть жизнь в их аромате. 23. Как роль свою, робея, забывает Актер, на сцену первый раз вступив, Как в гневе нас невольно сил лишает Чрезмерно сильный ярости прилив, - Так я, из страха, что не дашь ты веры Словам любви, сам забываю их, И речь моя слабеет, хоть без мерь! Сильна любовь: превыше сил моих! Дозволь же книг моих цветистой речи Быть толмачем немым любви моей: Она достойна, верно, лучшей встречи, Чем речь из уст, столь бледная пред ней! Пойми, что в книге страсть безмолвно пишет: Разумная любовь очами слышит! 33. Не раз я видел, как восход багряный Вершины гор властительно ласкал, И целовал зеленые поляны, И в бледных речках золотом сверкал; Иль солнца лик блестящий, ярче злата, Покрову туч давал себя затмить И, крадучись, незримый, до заката Старался взор свой недовольный скрыть. Так для меня в час утренний, ликуя, Сияло солнце сердца моего, - Увы, на краткий час! С тех пор, тоскуя, За мглою туч не вижу я его... Что ж! Солнце неба меркнет столь бесславно Пред тучами: земное - и подавно. 52. Я - как богач, которого приводит К сокровищу заветный из ключей; Смотреть свой клад не каждый час он, ходит, Чтоб радость сделать реже, но сильней. Так праздников торжественных веселье Разделено по редким дням в году; Так лучшие из перлов в ожерелье Нанизаны не сплошь в одном ряду, Так часто время и тебя скрывает, Как редкий перл иль праздничный наряд: Тем слаще видеть мне тебя бывает! Благодарить за все тебя я рад. С тобою быть - блаженство обладанья; Тебя не видеть - счастье ожиданья! 98. Весна цвела, - был от тебя вдали я; Апрель нарядный красками сверкал, Во все вливалась юности стихия И сам Сатурн смеялся и плясал. Но песни птиц, цветов благоуханья, Краса лугов, - все было чуждо мне; Я сладкого не ощущал желанья Сорвать цветок, воспеть хвалу весне; Я презирал красу лилеи бледной, Румяных роз я не ласкал, любя! Вся прелесть их, - я знал, - лишь список бедный С их образца единого - тебя! Казалось мне, что вкруг - зима! Мечтами С тобою весь, я лишь шутил с цветами. 99. Я раннюю фиалку так бранил: "О милый вор! Как смел ты ароматы С любимых уст украсть? Из милых жил Как смел взять кровь, которой так богаты Твои ланиты в цвете юных сил?" В честь рук твоих я порицал лилею, Бранил душицу в честь твоих кудрей; Из роз одна краснела; перед нею Другая снега сделалась белей, А третьей цвет ни красный был, ни белый: Румянец твой похитила она И белизну! Но за грабеж столь смелый Червяк ее всю источил до дна. И все цветы, так думал я в печали, Красу иль сладость у тебя украли. 106. Когда я занят древних хроник чтеньем И нахожу хвалу красавиц там Иль старый стих читаю, с восхваленьем Красы умерших рыцарей и дам, - Я вижу, как тогда хвалить умели Красу рук, ног, и все лица черты, И мнится мне: достойно бы воспели Они красу, какой владеешь ты. Так, о тебе пророчествуя сладко, Поэзия красу превознесла! Но гимны те - лишь слабая догадка: Ты выше все ж, чем древних вся хвала. Когда умели петь, - тебя не знали; Пришел твой век, - и песни слабы стали!</pre> </div> [[Категория:Импорт/lib.ru/Страницы с тегами pre]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Указан переводчик в параметре ДРУГОЕ]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Тег br в параметре ДРУГОЕ]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Длина текста в параметре ДРУГОЕ более 100]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Указан переводчик и нет категории перевода]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Есть одноимённая страница не имевшаяся ранее, проверить на дубль и переименовать]] [[Категория:Поэзия]] [[Категория:Переводы]] [[Категория:Сборники стихов]] [[Категория:Уильям Шекспир]] [[Категория:Литература 1609 года]] [[Категория:Импорт/lib.ru]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Указаны тождественнные автор и переводчик]] [[Категория:Импорт/az.lib.ru/Вильям Шекспир]] clibo91qpntplcf2zbgmwbibralyorb Сонеты (Шекспир)/Соколовский (ДО) 0 1026682 4590440 4569755 2022-07-19T13:26:31Z Lozman 607 Lozman переименовал страницу [[Сонеты (Шекспир)/Версия 27/ДО]] в [[Сонеты (Шекспир)/Соколовский (ДО)]] без оставления перенаправления wikitext text/x-wiki {{imported/lib.ru}} {{Отексте | АВТОР = Вильям Шекспир | НАЗВАНИЕ = Сонеты | ПОДЗАГОЛОВОК = | ЧАСТЬ = | СОДЕРЖАНИЕ = | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = 1894 | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = en | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = | ПОДЗАГОЛОВОКОРИГИНАЛА = | ПЕРЕВОДЧИК = Александр Лукич Соколовский | ДАТАПУБЛИКАЦИИОРИГИНАЛА = 1609 | ИСТОЧНИК = [http://az.lib.ru/s/shekspir_w/text_1894_sonety_oldorfo.shtml az.lib.ru] | ВИКИДАННЫЕ = <!-- id элемента темы --> | ВИКИПЕДИЯ = | ВИКИЦИТАТНИК = | ВИКИНОВОСТИ = | ВИКИСКЛАД = | ДРУГОЕ = | ОГЛАВЛЕНИЕ = | ПРЕДЫДУЩИЙ = | СЛЕДУЮЩИЙ = | КАЧЕСТВО = 1 <!-- оценка по 4-х бальной шкале --> | НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ = | ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ = | ЛИЦЕНЗИЯ = PD-old | СТИЛЬ = text }} <div class="text"> === СОЧИНЕНІЯ<br>ВИЛЬЯМА ШЕКСПИРА === <center>ВЪ ПЕРЕВОДѢ И ОБЪЯСНЕНІИ<br> А. Л. СОКОЛОВСКАГО. Съ портретомъ Шекспира, вступительной статьей «Шекспиръ и его значеніе въ литературѣ», съ приложеніемъ историко-критическихъ этюдовъ о каждой пьесѣ и около 3.000 объяснительныхъ примѣчаній ИМПЕРАТОРСКОЮ АКАДЕМІЕЮ НАУКЪ<br> переводъ А. Л. Соколовскаго удостоенъ<br> ПОЛНОЙ ПУШКИНСКОЙ ПРЕМІИ.</center> <center>ИЗДАНІЕ ВТОРОЕ<br> пересмотрѣнное и дополненное по новѣйшимъ источникамъ. ВЪ ДВѢНАДЦАТИ ТОМАХЪ. Томъ XII.</center> <center>С.-ПЕТЕРБУРГЪ<br> ИЗДАНІЕ т-ва А. Ф. МАРКСЪ.</center> === СОНЕТЫ. === Печатаніе Шекспировскихъ сонетовъ въ прозаическомъ переводѣ рядомъ съ изданіемъ прочихъ его произведеній въ переводѣ стихотворномъ можетъ невольно возбудить въ читателяхъ вопросъ о причинѣ такого факта и почесться, пожалуй, за признаніе переводчика въ своей неспособности поступить иначе. Но это будетъ несправедливо Сонеты издаются въ прозѣ по двумъ совершенно другимъ причинамъ, изъ коихъ первая и самая главная заключается въ особенности англійскаго языка, совершенно недопускающаго возможности вѣрнаго и точнаго перевода произведеній подобнаго рода ни на какой языкъ, а на русскій въ особенности. Англійскій языкъ необыкновенно кратокъ. Огромное большинство его словъ односложно или много-двусложно, и потому при точной передачѣ англійской мысли, а тѣмъ болѣе выраженной въ стихахъ, иной разъ не бываетъ никакой возможности удержать въ стихахъ перевода того же количества строкъ и стопъ, которое мы находимъ въ оригиналѣ. Примѣръ лучше пояснитъ эту мысль, Такъ, что можетъ быть лучше и точнѣе перевода Байронова «Шильонскаго узника» Жуковскимъ? Сила, выразительность и въ особенности краткость стиха этого перевода поразительны; а между тѣмъ, если сосчитать число стиховъ подлинника и перевода, то окажется, что въ англійскомъ текстѣ Байрона около 380 стиховъ, а у Жуковскаго — цѣлыхъ 460. Если при переводѣ произведеній, какъ «Шильонскій узникъ», переводчикъ могъ не стѣснять себя раздѣленіемъ текста на строфы съ извѣстнымъ опредѣленнымъ количествомъ стиховъ, то что же остается дѣлать, если форма переводимаго подлинника ненарушимо закована въ опредѣленное количество стиховъ, какъ это мы видимъ, напримѣръ, въ сонетахъ, гдѣ обязательно должно быть четырнадцать строкъ, и гдѣ малѣйшее отступленіе отъ этого, выработаннаго вѣками, литературнаго правила нарушаетъ характеръ сонета не только по формѣ и ритмической музыкальности стиха, но и по логическому изложенію мыслей. Помѣстить мысль подлинника непремѣнно въ четырнадцать строкъ не представляется никакой возможности по упомянутой выше многосложности русскаго языка сравнительно съ англійскимъ, и потому переводчику поневолѣ приходится лавировать между двумя равно нежелательными трудностями, а именно: или выпустить, ради сохраненія формы, много важныхъ мыслей, или распространить текстъ, помѣстивъ въ свой переводъ нѣсколько лишнихъ строкъ, и этимъ исказить форму сонета. Справедливость этого взніяда читатели могутъ легко провѣрить, сравнивъ подстрочно съ подлинниками существующіе стихотворные переводы сонетовъ Шекспира или, еще лучше — поэмъ Байрона, какъ, напр., «Чайльдъ Гарольда» или «Донъ Жуана», написанныхъ тоже строфами съ опредѣленнымъ числомъ стиховъ. Всякій увидитъ, что переводчики по необходимости выпускали иной разъ болѣе четверти мыслей текста по невозможности вмѣстить ихъ въ извѣстное количество словъ текста многосложнаго русскаго языка. Вторая причина, заставившая переводчика прибѣгнуть для точности перевода къ прозаическому тексту, важна не менѣе. Надо сказать, что если бъ авторъ книги, извѣстной подъ именемъ Шекспировыхъ сонетовъ, не написалъ ничего болѣе, то едва ли книгу эту прочелъ бы кто-нибудь кромѣ лицъ, къ которымъ эти стихотворныя бездѣлки адресованы. Сонетъ въ средніе вѣка вовсе не былъ серьезной формой литературнаго произведенія, но имѣлъ скорѣй характеръ пустой обыденной игрушки, которой любили забавляться въ обществѣ. Сонеты писалъ всякій, кто только умѣлъ держать перо въ рукахъ и имѣлъ претензію принадлежать къ образованному классу общества. Чтобы сриѳмовать четырнадцать строкъ, очень часто съ самымъ пустымъ содержаніемъ, не надо было вовсе имѣть таланта, и потому количество этого стихотворнаго хлама считалось въ средневѣковой литературѣ даже не тысячами, а навѣрно десятками тысячъ. Конечно, въ этой массѣ попадались и истинно талантливыя лирическія жемчужины, какъ, напримѣръ, сонеты Петрарка или Данте; но въ большинствѣ это просто былъ риѳмованный наборъ словъ съ самымъ пустымъ содержаніемъ. Въ сонетѣ любовникъ изливалъ свой восторгъ предъ предметомъ своей страсти, жаловался на равнодушіе къ своей любви, молилъ о взаимности, о дружбѣ, грозилъ самоубійствомъ. Въ сонетахъ воспѣвалась дружба, оплакивались житейскія несчастья; чаще же всего излагались просьбы о помощи, мольбы о заступничествѣ или покровительствѣ предъ знатными лицами (при чемъ обыкновенно пускалась въ ходъ самая унизительная лесть). Наконецъ просто излагались всякія вздорныя, пришедшія въ голову, мысли совершенно въ родѣ такъ называемыхъ лирическихъ стихотвореній многихъ нашихъ современныхъ quasi-поэтовъ. Сонеты Шекспира не удалялись отъ этого шаблона. Они были явно произведеніями молодости поэта и нимало не отличались ни по формѣ ни по содержанію отъ такого рода литературныхъ произведеній. Огромное ихъ большинство адресовано къ одному лицу, къ которому авторъ чувствуетъ какую-то феноменальную дружбу, граничащую со страстной любовью, что привело нѣкоторыхъ толкователей даже къ предположенію, не были ли сонеты написаны женщинѣ. Хотя въ настоящее время доказано, что большинство ихъ посвящено извѣстному покровителю Шекспира — лорду Соутгэмитону, которому онъ посвятилъ и свои двѣ первыя юношескія поэмы: «Венеру и Адонисъ» и «Лукрецію», но по содержанію сонеты очень были похожи на безконечное количество сонетовъ, писавшихся въ то время другими авторами. Преувеличенное выраженіе чувства сквозить почти во всѣхъ. Лесть предъ знатнымъ покровителемъ, доходящая почти до униженія, непріятно бьетъ въ глаза. Истинно поэтическаго содержанія, которое дѣлало бы Шекспировы сонеты литературными перлами, нѣтъ почти ни въ одномъ, и я еще разъ беру смѣлость повторить, что, не напиши Шекспиръ ничего другого, кромѣ сонетовъ, то едва ли бы книга его даже сохранилась въ литературѣ. Но въ чемъ же въ такомъ случаѣ заключается значеніе Шекспировыхъ сонетовъ? Не болѣе, какъ въ томъ, что, несмотря на незначительность общаго содержанія, въ нихъ часто встрѣчаются и проскальзываютъ уже зародыши многихъ отдѣльныхъ мыслей и афоризмовъ, которые Шекспиръ перенесъ позднѣе въ свои драмы, гдѣ эти мысли и афоризмы нашли свои настоящія мѣста, украсивъ и сдѣлавъ безсмертными тѣ штрихи, помощью которыхъ авторъ рисовалъ свои живыя лица и дивныя картины. Потому если сонеты Шекспира и имѣютъ для почитателя Шекспира серьезное значеніе, то именно только для почитателей серьезныхъ, желающихъ изучить произведенія Шекспира не съ одной литературной, но и исторической стороны, дѣлая сопоставленія и сравненія отдѣльныхъ мыслей и афоризмовъ, находимыхъ въ сонетахъ, съ тѣмъ, что мы находимъ въ позднѣйшихъ драмахъ. Но для такого сравненія изучаемый текстъ долженъ быть данъ въ переводѣ совершенно точномъ и буквальномъ, а это можетъ быть достигнуто, какъ объяснено выше, только въ переводѣ прозаическомъ. Вотъ въ чемъ и заключается вторая причина, почему такой переводъ избранъ и для настоящаго изданія. === 1. === Отъ прекрасныхъ существъ мы желаемъ потомства для того, чтобъ роза красоты, увянувъ подъ вліяніемъ времени въ зрѣломъ возрастѣ, не осталась безъ нѣжнаго наслѣдника, свидѣтеля ея памяти. Но ты, обручась лишь твоему собственному свѣтлому взгляду, поддерживаешь огонь своего очага исключительно своимъ существомъ и, производя голодъ среди обилія, дѣлаешься самъ себѣ врагомъ, жестокимъ къ твоимъ собственнымъ прелестямъ… Свѣжее украшеніе міра, ты сталъ единственнымъ глашатаемъ твоей веселой весны и, сохраняй въ почкѣ ея сокъ, истощаешься, прекрасный скряга <sup>1</sup>), воздержаніемъ… Пожалѣй міръ, потому что иначе природа и ты сами разрушите въ гробѣ то, что по праву принадлежитъ міру. === 2. === Когда сорокъ зимъ, осадивъ твое чело, проведутъ глубокія морщины на нолѣ твоей красоты — тогда гордая одежда твоей юности, которою такъ любуются теперь, сдѣлается изодраннымъ, очень мало стоящимъ рубищемъ… Если на сдѣланный тебѣ тогда вопросъ: «гдѣ твоя красота и прелести цвѣтущихъ дней?» — ты отвѣтишь лишь указаніемъ на твой глубоко ввалившіеся глаза, то это будетъ всепожирающимъ <sup>2</sup>) стыдомъ и расточительной похвалой… Но во сколько разъ похвальнѣй было бы употребленіе твоей красоты, если бъ ты могъ отвѣтить: «это прекрасное, рожденное мною, дитя будетъ итогомъ <sup>3</sup>) моей жизни и оправдаетъ мою старость». Доказавъ, что красота его получена отъ тебя въ наслѣдство, ты былъ бы вновь рожденъ въ старости и почувствовалъ жаръ въ крови въ то время, когда она уже начинаетъ остывать. === 3. === Посмотрись въ зеркало и скажи лицу, которое въ немъ увидишь, что пришло время, когда лицо это должно произвесть другое. Если ты не возсоздашь этого свѣжаго образа теперь, то оскорбишь этимъ міръ и лишишь какую-нибудь мать Божьяго благословенія… Гдѣ женщина настолько прекрасная, чтобъ ея нетронутое лоно отказало быть вспаханнымъ тобою? А также найдется ли на свѣтѣ человѣкъ настолько глупый, чтобъ стать могилой своей любви и пресѣчь свое потомство? Ты — вѣчное| зеркало твоей матери, и она, глядя на тебя, возвращала вновь апрѣль своей весны, потому и тебѣ слѣдуетъ сдѣлать такъ, чтобы, глядя сквозь окна твоихъ преклонныхъ лѣтъ, ты могъ, вопреки морщинамъ, видѣть вновь свое золотое время… Если ты будешь жить, не оставивъ послѣ себя памяти, то умрешь одинокимъ, и твой образъ умретъ вмѣстѣ съ тобою. === 4. === Небережливый красавецъ! для чего тратишь ты только на себя добро твоей красоты? Природа не даритъ намъ ничего, но только дѣлаетъ ссуды, а потому, будучи щедра сама, требуетъ щедрости и отъ другихъ… Почему же, прелестный скупецъ, злоупотребляешь ты благодѣтельными щедротами, данными тебѣ также для раздачи? Ростовщикъ, не имѣющій прибыли, для чего бережешь ты сумму суммъ <sup>4</sup>), не умѣя жить <sup>5</sup>)? Ведя торговыя дѣла только съ собой, ты похищаешь у самого себя свое добро, а потому, когда природа потребуетъ твоего отъѣзда <sup>б</sup>), скажи, какой, имѣющій цѣну, отчетъ ты ей представишь? Твоя, не употребленная ни на что, красота будетъ зарыта вмѣстѣ съ тобою, тогда какъ, употребленная, она стала бы исполнительницей твоего завѣщанія. === 5. === Если время употребляется на нѣжную работу для того, чтобъ отформировать прелестный обликъ, на которомъ останавливается всякій взглядъ, то то же самое время дѣлается тираномъ для разрушенія всякой прелести… Неутомимое время приводитъ на смѣну лѣта отвратительную зиму, разрушая его этимъ. Сокъ растеній мерзнетъ, обильные листья опадаютъ, красота покрывается снѣгомъ, и нагота воцаряется вездѣ… Если бъ лѣтніе соки, будучи заключены, какъ плѣнники, въ ледяную темницу, не оставались жидкими, то плодъ красоты исчезалъ бы вмѣстѣ съ нею, не оставляя даже воспоминанія о томъ, чѣмъ она была прежде… Но цвѣты, источившіе плодотворный сокъ, теряютъ отъ вѣянія зимы только свою внѣшность, и ихъ сущность воскресаетъ для прекрасной жизни вновь. === 6. === Не позволяй же свирѣпой зимѣ разрушить въ тебѣ твое лѣто, прежде чѣмъ ты источишь сокъ. Наполни какой-нибудь сосудъ твоей сладостью, скрой въ какую-нибудь сокровищницу плодъ красоты, прежде чѣмъ онъ погибнетъ отъ самоубійства Дѣлать счастливыми платящихъ за то добровольно не значитъ быть ростовщикомъ. Ты для самого себя воспроизведешь себѣ подобнаго и, повторивъ это десять разъ, сдѣлаешься во столько же разъ счастливѣе. Когда же эти новые десять столько же разъ воспроизведутъ вновь тебя, то что будетъ въ состояніи сдѣлать съ тобою смерть, если ты будешь жить такимъ образомъ въ потомствѣ? Не будь самоубійцей, ты слишкомъ прекрасенъ для того, чтобъ стать добычей смерти и сдѣлать червей твоими наслѣдниками. === 7. === Смотри: когда прекрасное свѣтило поднимаетъ на востокѣ свою горящую голову, всякій дальній взоръ привѣтствуетъ вновь возникающее зрѣлище и преклоняется предъ его священнымъ величіемъ… Глаза смертныхъ боготворятъ его красоту, провожая его золотое шествіе даже и въ тотъ мигъ, когда, достигнувъ вершины крутого небеснаго холма, оно уподобляется сильному юношѣ, достигшему зрѣлыхъ лѣтъ… Но когда, покинувъ высшій пунктъ, оно, точно состарѣвшись, направляетъ усталую колесницу къ закату, глаза всѣхъ, бывшіе до того прикованными къ нему какъ бы по обязанности, отвращаются отъ склонившагося пути и начинаютъ смотрѣть въ другую сторону. Такъ и ты, достигнувъ вечера, умрешь незамѣченнымъ, если не оставишь сына. === 8. === Музыка для слуха <sup>7</sup>), сказки, почему ты слушаешь съ неудовольствіемъ музыку самъ? Прекрасное не воюетъ съ прекраснымъ. Радость наслаждается радостью. Почему жъ любишь ты то, что тебѣ не нравится <sup>8</sup>), или, говоря иначе, почему находишь удовольствіе въ томъ, что тебѣ надоѣдаетъ? Если вѣрное соединеніе хорошо звучащихъ тоновъ, сочетающихся въ аккордѣ, оскорбляетъ твой слухъ, то это лишь потому, что звуки эти хотятъ ласково тебя побранить за твою рѣшимость пѣть только соло, не присоединяясь къ нимъ, какъ бы это слѣдовало сдѣлать… Взгляни, какъ нѣжно звучатъ струны, соединяясь въ супружескомъ союзѣ! Онѣ похожи на отца, ребенка и счастливую мать, поющихъ одинъ согласный гимнъ. Ихъ безсловесная пѣсня, составленная хотя и изъ разныхъ звуковъ, говоритъ тебѣ одно: «Одинъ ты ничего не сдѣлаешь». === 9. === Или, можетъ-быть, ты губишь свою жизнь въ одиночествѣ, потому что боишься омочить слезами глаза твоей вдовы (въ случаѣ если умрешь <sup>9</sup>)? О! повѣрь, что, въ случаѣ твоей бездѣтной смерти, весь міръ будетъ плакать по тебѣ, какъ потерявшая мужа жена… Весь міръ сдѣлается твоей вдовой и будетъ рыдать о томъ, что ты не оставилъ своего подобія, потому что всякая честная вдова утѣшается въ чертахъ дѣтей воспоминаніемъ о своемъ мужѣ… Если мотъ растрачиваетъ свое состояніе, то имущество его мѣняетъ только мѣсто, и люди наслаждаются имъ попрежнему. Но растраченная безъ пользы красота имѣетъ конецъ. Расточитель въ этомъ случаѣ разрушаетъ добро, не употребивъ его въ дѣло… Свершить надъ собой самимъ такое постыдное самоубійство, значитъ — не чувствовать въ своемъ сердцѣ любви къ ближнимъ. === 10 <sup>10</sup>). === Будучи такъ непредусмотрителенъ къ самому себѣ, ты долженъ со стыдомъ сознаться, что въ сердцѣ твоемъ нѣтъ любви ни къ кому. Допуская, если хочешь, что многіе любятъ тебя, становится съ тѣмъ вмѣстѣ очевиднымъ, что самъ ты никого не любишь. Ты до такой степени проникнутъ убійственной ненавистью, что не задумываешься вступить въ заговоръ противъ самого себя, стараясь разрушить то прекрасное жилище, воспроизведеніе котораго должно быть твоимъ высшимъ желаніемъ… Измѣни же свои мысли для того, чтобъ я измѣнилъ свое мнѣніе. Неужели ненависть должна пользоваться лучшимъ уходомъ <sup>11</sup>), чѣмъ нѣжная любовь? Будь, какъ того слѣдуетъ ждать отъ твоей наружности, добръ и ласковъ или докажи по крайней мѣрѣ, что ты нѣжно сердеченъ къ самому себѣ. Создай другого себя изъ любви ко мнѣ для того, чтобъ красота жила въ твоемъ (дитяти), какъ живетъ въ тебѣ. === 11. === Насколько ты будешь вянуть (съ годами), настолько же станешь вырастать въ твоихъ дѣтяхъ; возвращаясь такимъ образомъ къ тому, что покинулъ, ты получишь возможность вновь называть въ старости своей ту молодую кровь, которую вольешь въ своихъ дѣтей, будучи молодъ. — Такъ живутъ мудрость, красота и потомство, а, внѣ такой жизни существуютъ лишь безумство, старость и холодное увяданье. Если бъ всѣ думали такъ, то время прекратило бы свой ходъ, и чрезъ шестьдесятъ лѣтъ разрушился бы весь міръ. — Пусть гибнутъ безплодно грубыя и уродливыя существа, которыхъ природа не предназначала для запаса <sup>12</sup>). Но взгляни на тѣхъ, которыхъ природа одарила особенно! Тебя она одарила еще болѣе, чѣмъ ихъ, а потому ты долженъ съ такою же щедростью употреблять эти щедрые дары самъ. — Ты — печать, которую природа выгравировала съ намѣреніемъ имѣть твои оттиски, чтобъ не погибъ основной типъ. === 12. === Когда я считаю звонъ, означающій ходъ времени, и вижу, какъ веселый день погружается въ отвратительную ночь; когда я вижу фіалку, расцвѣтшую послѣ весны, и черные локоны, посеребренные бѣлизною; когда я вижу гордыя деревья, лишенныя листьевъ, — тѣ деревья, чья зелень защищаетъ пастуха отъ зноя, или когда передо мной проносятъ въ хранилище скрученную снопами лѣтнюю траву, чьи стебли торчатъ, какъ всклокоченная бѣлая борода, — тогда я задаю себѣ вопросъ о твоей красотѣ и вспоминаю, что если прекрасное такъ вянетъ и умираетъ, смѣняясь новымъ, то, значитъ, смерть среди опустошенія, причиняемаго временемъ, ждетъ и тебя; и ты не можешь спастись отъ его косы ничѣмъ инымъ, какъ только противопоставивъ ему иного себя, созданнаго тобою, прежде чѣмъ оно захочетъ унести тебя самого. === 13. === О, если бъ твое существованіе зависѣло только отъ тебя Но вѣдь ты будешь принадлежать себѣ, дорогой другъ, лишь до поры, пока будешь жить въ здѣшнемъ мірѣ. Потому, готовясь къ этому неминуемому концу, ты долженъ передать кому-нибудь другому твой прекрасный образъ. — Такимъ путемъ красота, данная тебѣ въ наемъ, сдѣлается безсрочной, и самъ ты переживешь себя даже послѣ твоей смерти тѣмъ, что твое прекрасное потомство будетъ носить твой образъ. — Кто допуститъ, чтобъ былъ разрушенъ такой прекрасный домъ, когда правильное хозяйство можетъ предохранить его противъ бурныхъ порывовъ зимы и суроваго холода смерти? — Такъ можетъ поступить только одинъ расточитель. Ты знаешь, дорогой другъ, что у тебя былъ отецъ. Допусти же, чтобъ эти слова могъ сказать и твой сынъ. === 14. === Мнѣніе мое внушено мнѣ не звѣздами; но я все-таки не чуждъ астрономіи, хотя и не затѣмъ, чтобъ предвѣщать добро или зло, болѣзни, голодъ или погоду. — Я не могу въ каждую данную минуту предсказать кому-нибудь грозу, дождь или вѣтеръ его жизни или. благополучную судьбу государей, руководясь явленіями, какія вижу на небѣ, — но я почерпаю мои знанія изъ твоихъ глазъ. Въ этихъ постоянныхъ звѣздахъ читаю я, что если ты продолжишь себя въ будущемъ, го чрезъ это преуспѣютъ правда и красота; если жъ этого не случится, то я предвѣщаю, что смерть твоя будетъ приговоромъ и концомъ правды и красоты. === 15. === Когда я подумаю, что для всего, что растетъ, періодъ совершенства длится лишь краткое мгновеніе, и что это высшее состояніе<sup>13</sup>) не болѣе, какъ внѣшность, надъ которой простирается таинственное вліяніе звѣздъ; когда, равно, я замѣчаю, что люди, какъ растенія, прозябаютъ, ласкаемые и убиваемые однимъ и тѣмъ же небомъ; что, полные молодыхъ силъ, они величаются, достигнувъ же зрѣлости, начинаютъ увядать и все-таки бодрятся до тѣхъ поръ, пока не будутъ позабыты, — тогда мысль моя объ этомъ непрочномъ состояніи невольно переносится на тебя, столь богатаго молодостью, и когда я вижу, какъ опустошительное время старается вмѣстѣ съ разрушеніемъ превратить въ угрюмую ночь день твоей молодости, — то изъ любви къ тебѣ я объявлю войну самому времени и, пока оно тебя разрушаетъ, призываю тебя къ новой жизни. === 16. === Но почему жъ не хочешь ты объявить времени, этому кровавому тирану, войну самъ? Почему не попытаешься обезпечить себя отъ побоевъ новымъ средствомъ, болѣе дѣйствительнымъ, чѣмъ мои безплодныя риѳмы? — Ты достигъ теперь высшей точки твоихъ счастливыхъ часовъ, и многіе еще необработанные дѣвственные сады согласились бы съ честнымъ желаніемъ произрастить для тебя живые цвѣты, болѣе схожіе съ тобой, чѣмъ твой нарисованный образъ. — Такимъ путемъ живыя черты, чью наружную красоту и внутреннія достоинства не могутъ заставить ожить въ глазахъ людей ни карандашъ времени ни мое слабое перо, воспроизведутся вновь помощью той же жизни. — Возродившись внѣ себя, ты самъ себя этимъ сохранишь и будешь жить, воспроизводимый твоимъ собственнымъ искусствомъ. === 17. === Кто повѣритъ въ будущія времена правдѣ моихъ стиховъ, если я исполню ихъ описаніемъ твоихъ высшихъ достоинствъ? Стихи мои, небо это знаетъ, не болѣе, какъ только могила, въ которой скрыта твоя жизнь. Въ нихъ не выражена и половина твоихъ достоинствъ. — Если бъ я могъ описать красоту твоихъ глазъ и изобразить въ неисчислимыхъ словахъ твои неисчислимыя прелести <sup>14</sup>), то будущій вѣкъ сказалъ бы, что поэтъ лжетъ, и что подобныя небесныя черты не могли имѣть мѣста на человѣческомъ лицѣ. — Такимъ образомъ пожелтѣвшія отъ времени, написанныя мною, страницы возбудили бы только смѣхъ, какимъ преслѣдуютъ стариковъ, болѣе болтливыхъ, чѣмъ искреннихъ; сказанная же о тебѣ правда была бы сочтена бреднями поэта и преувеличеннымъ припѣвомъ старинной пѣсни. — но если въ то время будетъ существовать рожденное тобою дитя, то ты будешь жить въ двойномъ видѣ: разъ въ немъ и другой разъ — въ моихъ риѳмахъ <sup>15</sup>). === 18. === Сравню ли я тебя съ лѣтнимъ днемъ? Ты привлекательнѣй и мягче. Суровые вѣтры обиваютъ нѣжныя майскія почки, а самое лѣто длится слишкомъ короткій срокъ. — Порой небо вышитъ слишкомъ сильнымъ зноемъ, въ которомъ отражается золотой его сводъ. Прекрасное перестаетъ быть прекраснымъ, обезображенное случайностью или перемѣнчивостью времени. — Но твое вѣчное лѣто не измѣнится никогда и не будетъ лишено прелестей, какими ты обладаешь; смерть не будетъ хвастать тѣмъ, что ты живешь въ ея вѣкѣ, если въ безсмертныхъ стихахъ ты перерастешь вѣкъ. Да живутъ же эти стихи столько, пока живутъ люди и видятъ глаза, и да даруютъ они жизнь тебѣ! === 19. === Притупляй, пожирающее время, когти льва; заставляй землю пожирать своихъ собственныхъ дѣтей; вырывай острые зубы изъ челюстей свирѣпаго тигра; сожигай долговѣчнаго феникса въ его собственной крови! — Дѣлай въ твоемъ полетѣ скучными или веселыми времена года; словомъ — твори, быстрокрылое время, все, что ни пожелаешь, съ пространнымъ міромъ и его суетными удовольствіями: но я запрещаю тебѣ только одно гнусное преступленіе: — не смѣй класть слѣдовъ на чело моей любви и проводить на немъ морщины твоимъ дряхлымъ перомъ! Оставь его въ твоемъ полетѣ нетронутымъ, какъ образецъ красоты для грядущихъ поколѣній. — Но, впрочемъ, дѣлай, старое время, даже это, — любовь моя останется вѣчно молодой въ моихъ стихахъ вопреки твоимъ посягательствамъ! === 20. === Рука природы дала тебѣ женскую наружность и тѣмъ сдѣлала мужчину любовницей моей страсти. У тебя нѣжное сердце женщины, но чуждое измѣнчивости, этого недостатка фальшивой породы женщинъ. — Твои глаза блестятъ свѣтлѣе женскихъ, но взоръ ихъ не бываетъ столь фальшивымъ, когда онъ золотитъ предметъ, на который падаетъ. Мужчина, окрашенный такимъ качествомъ, что предъ нимъ блѣднѣютъ всѣ остальныя<sup>17</sup>), ты равно приковываешь къ себѣ глаза мужчинъ и привораживаешь души женщинъ. — Создавая тебя, природа намѣревалась сперва сдѣлать женщину, но потомъ дала тебѣ невзначай нѣкоторый придатокъ, совершенно ненужный для моихъ намѣреній, чѣмъ насъ и раздѣлила. — Но если уже суждено, чтобъ ты жилъ для удовольствія женщинъ, то пусть онѣ пользуются лишь плодами твоей любви. Самую же любовь я буду называть моею. === 21. === Моя муза не похожа на музу тѣхъ поэтовъ, въ чьихъ стихахъ, вдохновляемыхъ раскрашенной снаружи, красотой, имя самого неба упоминается только для краснорѣчиваго! украшенія, о предметѣ же своей красоты повторяется на всѣ лады все, что есть лучшаго, при чемъ она сравнивается то съ солнцемъ и луной, то съ богатѣйшими перлами земли и океана, то съ апрѣльскими первыми цвѣтами, словомъ — со всѣми драгоцѣнностями, которыя окаймлены на нашемъ огромномъ (земномъ) шарѣ небеснымъ воздухомъ. О, нѣтъ, — позволь мнѣ писать такъ же правдиво, какъ правдива моя любовь. И вслѣдствіе этого повѣрь, что любимое мною существо будетъ прекрасно такъ, какъ только можетъ быть прекрасно дитя, рожденное женщиной, пусть даже оно не будетъ блестѣть, какъ блестятъ тѣ золотые факелы, что прикрѣплены въ небесномъ воздухѣ. Пусть говорятъ громче тѣ, что любятъ по наслышкѣ, я же не буду хвалить товаръ, котораго не намѣренъ продавать. === 22. === Мое зеркало не увѣритъ меня въ томъ, что я старъ, до той поры, пока юность и ты будутъ одного возраста. Но когда я замѣчу на тебѣ борозды времени, то признаю, что пришла пора смерти окончить и мои дни. Облекающая тебя красота не болѣе, какъ видимая одежда моего сердца, которое живетъ въ твоей груди, какъ твое сердце живетъ въ моей. Какъ же могу я въ такомъ случаѣ считать себя болѣе старымъ, чѣмъ ты? — Потому береги себя, любовь моя, подобно тому, какъ берегу тебя я не для меня, но для тебя самого. Я соблюдаю твое сердце съ такою же осторожностью, съ какой нѣжная кормилица оберегаетъ своего ребенка отъ всего дурного. — Не разсчитывай же получить обратно твое сердце, когда будетъ убито мое. Ты отдалъ мнѣ свое не съ тѣмъ, чтобы взять его обратно. === 23. === Какъ плохой актеръ на сценѣ, позабывшій со страха свою роль, или какъ вспыльчивый ничтожный человѣкъ <sup>18</sup>), чувствующій, что сердце его слабѣетъ подъ вліяніемъ избытка гнѣва, такъ и я не могу отъ недовѣрія къ себѣ говорить правильнымъ, принятымъ для выраженія любви, языкомъ, но падаю отъ ея силы, подавленный ея всемогущимъ бременемъ. Пусть же мои книги <sup>19</sup>) будутъ нѣмыми краснорѣчивыми истолкователями моего говорящаго сердца. Онѣ болѣе скажутъ въ пользу заслуживающей награды любви, чѣмъ можетъ это сдѣлать мой языкъ, наговорившій уже слишкомъ много. — Научись же читать то, что написала молчаливая любовь: умѣнье слушать глазами есть одно изъ тонкихъ свойствъ любви. === 24. === Глазъ мой, сдѣлавшись художникомъ, воспроизвелъ твою красоту на страницахъ моего сердца, весь же я служу рамкой этой картинѣ, которую слѣдуетъ признать истиннымъ чудомъ искусства въ виду того, что для созерцанія художественнаго произведенія слѣдуетъ въ настоящемъ случаѣ смотрѣть на самого художника, въ чьемъ сердцѣ заключенъ твой вѣрный портретъ, какъ въ мастерской, гдѣ твои глаза вставлены въ окнахъ вмѣсто стеколъ. Взгляни же, какую услугу оказываютъ глаза глазамъ. Мои нарисовали твое изображеніе, а твои служатъ моему сердцу окнами, сквозь которыя солнце любитъ заглядывать для того, чтобъ полюбоваться тобою. Но глазамъ моимъ для украшенія ихъ искусства недостаетъ одного: они рисуютъ только то, что видятъ; сердце же остается для нихъ чуждымъ. === 25. === Пусть тѣ, которымъ покровительствуетъ счастливая звѣзда, хвастаютъ публичными почестями и гордымъ титуломъ, но я, кому фортуна отказала въ подобныхъ тріумфахъ, пользуюсь счастьемъ, въ которомъ вижу высшую для себя честь. Фавориты великихъ государей расправляютъ листья своего цвѣта, какъ это дѣлаютъ ноготки передъ солнцемъ. Ихъ гордость уничтожается въ нихъ самихъ, потому что значеніе ихъ умираетъ, едва нахмурится бровь ихъ повелителей. Понесшій много трудовъ и прославившійся въ битвахъ воинъ вычеркивается изъ книги чести, едва проиграетъ онъ одну битву послѣ тысячи выигранныхъ, при чемъ забываются и всѣ его прежніе подвиги. Поэтому какъ же счастливъ я, чувствуя, что меня любятъ, и что я люблю самъ, не опасаясь быть устраненнымъ съ мѣста и не грозя тѣмъ кому-либо другому. === 26. === Властитель моей любви <sup>20</sup>)! Тебѣ, чьи достоинства сдѣлали мою дѣятельность твоимъ вассаломъ, посылаю я этотъ письменный трудъ, какъ знакъ моей преданности, но отнюдь не моихъ способностей. Преданность эта такъ велика, что бѣдныя слова могутъ оказаться слишкомъ ничтожными для ея выраженія, но я надѣюсь, что твоя доброта пріютитъ ее въ твоей душѣ, несмотря на наружную ея скудость, и что это продолжится до тѣхъ поръ, пока звѣзда, руководящая моей жизнью, будетъ милостиво бросать на меня свои лучи, украшая мою бѣдную любовь настолько, что любовь эта сдѣлается достойна твоего дорогого вниманія. Тогда я осмѣлюсь громко говорить, какъ глубоко тебя люблю, до того же не буду ставить себя въ такое положеніе, чтобъ ты могъ меня испытывать. === 27. === Истомленный трудами, спѣшу я лечь въ постель, въ этотъ сладкій пріютъ членовъ, разбитыхъ странствіемъ; но едва кончится работа тѣла, начинается такое же странствіе мысли въ головѣ. Мысли эти, какъ бы далеко я отъ тебя ни находился, страстно летятъ къ тебѣ, держа открытыми томныя вѣки моихъ глазъ, и заставляютъ ихъ смотрѣть во мракъ, который простирается предъ глазами слѣпыхъ. И хотя я ничего тогда не вижу, но духовный взоръ моей души рисуетъ предъ моими лишенными зрѣнія глазами твой обликъ, который, сверкая какъ драгоцѣнный камень среди непривѣтливой ночи, дѣлаетъ прекрасной даже черную ночь, обновляя ея дряхлую наружность. Такимъ образомъ я самъ не даю покоя моему тѣлу днемъ, а душа не находитъ его ночью изъ-за тебя. === 28 <sup>21</sup>). === Какъ же могу я въ такомъ случаѣ возвратиться къ здоровому состоянію, если, лишенный благодѣяній покоя <sup>22</sup>), я не облегчаю ночью дневного утомленія, и если мой день разрушается ночью, а ночь днемъ? — День и ночь — эти враги во всякомъ другомъ случаѣ — подали другъ другу руки съ цѣлью меня мучить. Первый меня утомляетъ, а вторая заставляетъ сокрушаться о томъ, что я, несмотря на всѣ усилія, все-таки остаюсь далекимъ отъ тебя. Чтобы польстить дню, я говорю, что ты его освѣщаешь и дѣлаешь прекраснымъ, когда же облака покрываютъ небо, я твержу черно-построенной <sup>23</sup>) ночи, что ты золотишь ее, когда нѣтъ сверкающихъ звѣздъ. Но все-таки день ежедневно удлиняетъ мое страданіе, а ночь еженощно дѣлаетъ чувствительнѣе силу горя. === 29. === Когда, оскорбляемый фортуной и людскимъ мнѣніемъ, я оплакиваю свое отверженное состояніе и, смущая глухое небо моимъ безплоднымъ плачемъ, проклинаю, глядя на себя, мою судьбу; когда, смотря на кого-нибудь болѣе богатаго надеждами, я завидую чертамъ его лица или количеству окружающихъ его друзей и, менѣе всего удовлетворенный тѣмъ, что имѣю самъ, желаю имѣть его таланты или могущество, — то, если въ такой мигъ, когда я почти самъ себя презираю, мнѣ случайно придетъ мысль о тебѣ, душа моя <sup>24</sup>), то, какъ жаворонокъ, вспорхнувшій на разсвѣтѣ дня отъ угрюмой земли, я начинаю пѣть гимнъ предъ небесными вратами, потому что воспоминаніе о твоей сладкой любви приноситъ мнѣ блаженство, которое я презрительно откажусь перемѣнить даже на состояніе королей. === 30. === Когда среди сладкихъ тайныхъ думъ я вызываю, какъ на судъ, воспоминанія о томъ, что прошло, и, плача вновь слезами стараго горя объ исчезнувшихъ дорогихъ мгновеніяхъ, печалюсь объ отсутствіи многаго, что ищу напрасно, — то въ такія минуты я чувствую, что могу потопить мои глаза въ потокахъ слезъ о дорогихъ друзьяхъ, унесенныхъ ночью смерти, не знающей времени. Мои свѣжія слезы текутъ по поводу печалей, давно прошедшихъ, а я стенаю объ отсутствіи многихъ исчезнувшихъ образовъ. Въ такія минуты я могу печалиться о прошедшихъ печаляхъ и, переходя отъ одного горя къ другому, подвожу печальный итогъ вынесенныхъ въ прежнее время страданій, за которыя плачу какъ бы но еще невыплаченному счету. — Но если въ такія минуты я подумаю о тебѣ, дорогой другъ, то все, что мною потеряно, кажется мнѣ вновь найденнымъ, а печали мои оконченными. === 31. === Твоя грудь стала драгоцѣннѣй, обогатившись тѣми сердцами, которыя я, не имѣя ихъ при себѣ, считалъ умершими. Въ ней царствуетъ любовь со всѣми ея нѣжными свойствами <sup>25</sup>); и въ тебѣ обрѣтаю я вновь друзей, которыхъ считалъ похороненными. Сколько свѣтлыхъ погребальныхъ слезъ источила изъ моихъ глазъ религіозная любовь, какъ дань умершимъ, которые кажутся мнѣ теперь существами воскресшими и скрытыми въ тебѣ. Ты — гробница, въ которой ожила похороненная любовь, и гробница эта украшена трофеями моихъ отошедшихъ привязанностей, отдавшихъ тебѣ все, что онѣ имѣли отъ меня, такъ что принадлежавшее многимъ принадлежитъ теперь тебѣ одному. Образы любимыхъ мною лицъ вижу я въ тебѣ, а ты, соединивъ ихъ всѣ въ <sub>ч</sub> себѣ, обладаешь вслѣдствіе этого всѣмъ моимъ существомъ <sup>26</sup>). === 32. === Если ты переживешь мой завершившійся вѣкъ, когда грубая смерть покроетъ прахомъ мои кости, и случайно перечтешь лишній разъ эти бѣдныя строки твоего умершаго друга, — сравни ихъ тогда съ лучшими современными произведеніями, и если онѣ будутъ даже превзойдены всякимъ инымъ перомъ, то все-таки сбереги ихъ изъ любви ко мнѣ, не обращая вниманія на риѳмы, превзойденныя талантомъ болѣе счастливыхъ поэтовъ. — Почти меня тогда лишь слѣдующимъ отраднымъ приговоромъ: «если бъ муза моего друга росла вмѣстѣ съ нынѣшнимъ, идущимъ впередъ, вѣкомъ, то рожденное его любовью дѣтище оказалось бы навѣрно достойнымъ занять болѣе высокое мѣсто въ ряду другихъ произведеній, — но такъ какъ онъ умеръ, другіе же поэты пишутъ лучше, чѣмъ онъ, то я буду читать ихъ произведенія за ихъ достоинства, а его — за любовь, которую онъ питалъ ко мнѣ». === 33. === Часто случалось мнѣ видѣть, какъ утро, озаривъ торжественнымъ лучомъ вершины горъ, цѣловало золотыми устами зелень луговъ и превращало въ золото<sup>27</sup>) блѣдную поверхность потоковъ; но затѣмъ я видѣлъ также, какъ внезапно, позволивъ презрѣннымъ облакамъ избороздить точно орудіемъ пытки свое небесное чело, оно скрывало его отъ взоровъ покинутаго міра и украдкой удалялось, запятнанное такой обидой, къ западу. Точно такъ озаряло раннимъ утромъ мое солнце и меня, но, увы, — оно принадлежало мнѣ только въ теченіе одного часа: воздушныя облака скрывали его отъ моихъ взоровъ снова. Ты не долженъ однако его презирать за это: земныя солнца могутъ тускнѣть, коль скоро мы знаемъ, что есть пятна даже въ небесномъ. === 34. === Скажи, зачѣмъ обѣщалъ ты мнѣ прекрасный день и заставлялъ выйти въ путь безъ плаща, если съ тѣмъ вмѣстѣ ты позволилъ презрѣннымъ облакамъ застигнуть меня въ дорогѣ и скрыть твою красоту подъ изъ грязной оболочкой? — Для меня недостаточно, если ты, проглянувъ сквозь тучи, осушишь слѣды дождя на моемъ избитомъ бурею лицѣ. Никто не отзовется съ похвалой о такомъ бальзамѣ, который затягиваетъ рану сверху, не излѣчивая внутренней болѣзни. Твое сожалѣніе не будетъ лѣкарствомъ для моего горя, и какъ бы ты ни раскаивался, я все-таки останусь при своей потерѣ. Раскаяніе обидчика приноситъ очень малое утѣшеніе тому, кто несетъ тяжелый крестъ обиды; но если любовь твоя прольетъ надо мной слезы, то эти перлы будутъ искупленіемъ всѣхъ моихъ бѣдъ. === 35 <sup>28</sup>). === Потому не печалься о томъ, что ты сдѣлалъ. Въ розахъ есть шипы, а въ серебряныхъ фонтанахъ — грязь; облака затменія скрываютъ равно и луну и солнце, а гнусный червякъ живетъ въ самой свѣжей почкѣ. Ошибки дѣлаютъ всѣ люди, и я самъ не изъятъ отъ нихъ, придавая такъ много значенія твоимъ ошибкамъ. Я грѣшенъ тѣмъ, что, извиняя тебя, иду въ своихъ извиненіяхъ далѣе, чѣмъ твои ошибки требуютъ извиненій. Заступаясь за тебя, я оправдываю ихъ до такой степени, что дѣлаюсь твоимъ адвокатомъ, принадлежа къ противной сторонѣ, и начинаю такимъ образомъ процессъ противъ самого себя. Мои любовь и ненависть затѣваютъ гражданскую войну и дѣлаютъ то, что я становлюсь пособникомъ прелестнаго вора, такъ обидно меня обобравшаго. === 36. === Дай мнѣ сказать, что, будучи двумя, мы должны оставаться раздвоенные, несмотря на то, что любовь насъ соединила. Тогда приставшія ко мнѣ пятна останутся на мнѣ одномъ, какъ-будто бъ они были порождены мной однимъ, безъ всякаго участія съ твоей стороны. Въ нашей взаимной привязанности есть то достойное уваженія обстоятельство, что хотя, раздѣленные досадной причиной, мы и лишены сладкихъ наслажденій любви, но это отнюдь не уничтожаетъ между нами ея гармоніи. Я не долженъ безпрестанно заниматься тобой изъ, боязни, чтобъ моя, оплаканная мной, вина не покрыла тебя позоромъ. Равно и ты не высказывай твоего ко мнѣ расположенія публично, потому что иначе ты рискуешь обезчестить твое имя самъ. Не дѣлай же этого: я люблю тебя настолько, что, обладая тобой, считаю моей и твою репутацію. === 37. === Какъ дряхлый отецъ смотритъ на своего предающагося юношескимъ забавамъ бодраго сына, такъ и я, охромѣвшій отъ злости фортуны<sup>29</sup>), нахожу все мое утѣшенье въ томъ, что вижу твои достоинства. — Каковы бы ни были вѣнчающія тебя и получившія право зваться твоими титулами качества: красота, родъ, благосостояніе, умъ, словомъ — все или даже болѣе, чѣмъ все — моя любовь присоединяется къ этому изобилію; вслѣдствіе чего я не чувствую себя ни хромымъ, ни бѣднымъ, ни презрѣннымъ. Осѣненный тобой, я чувствую въ себѣ приливъ такой силы, что удовлетворяюсь твоимъ избыткомъ и живу нѣкоторой частицей твоей славы. Я желаю тебѣ всего, что только есть лучшаго. Желаніе мое удовлетворено, и потому я чувствую себя счастливымъ десять разъ. === 38. === Какъ можетъ моя муза нуждаться въ предметѣ поэзіи, коль скоро ты вдохновляешь мой стихъ твоимъ милымъ существомъ <sup>30</sup>), слишкомъ прекраснымъ для того, чтобъ воспроизводить его на дрянной бумагѣ! — Если глаза твои встрѣчаютъ что-либо достойное при чтеніи моихъ произведеній, то благодари за это самъ себя, потому что будетъ ли кто-нибудь настолько нѣмъ, чтобы не найти, что для тебя писать, коль скоро ты освѣтишь собой его вдохновеніе? — Будь же десятой музой, въ десять разъ болѣе достойной, чѣмъ прежнія девять, призываемыя поэтами. Дай возможность тому, кто будетъ призывать тебя, произвесть творенія, которыя переживутъ вѣка. — Если моя слабая муза понравится этому любознательному времени, то пусть на мою долю достанется трудъ, а на твою — слава. === 39. === Не будетъ ли съ моей стороны нескромнымъ воспѣвать похвалы тебѣ, коль скоро ты составляешь лучшую часть меня самого? Какую пользу можетъ принесть похвала, расточаемая самому себѣ, и не будутъ ли мои похвалы тебѣ такимъ самохвальствомъ? — Именно вслѣдствіе этого намъ надо жить раздѣленными, переставъ звать нашу нѣжную привязанность именемъ полнаго единства… Тогда только, въ разлукѣ съ тобой, получу я право воздавать тебѣ похвалы, которыхъ ты достоинъ одинъ. — О разлука! какъ была бы ты мучительна, если бъ нельзя было проводить горькія минуты твоего досуга въ сладкихъ мечтахъ о любви, обманывая такимъ образомъ и время и мысли, и если бъ ты не давала возможности такъ раздѣлять одно существо на-двое, предоставивъ уходящему вдаль хвалить того, кто остается. === 40. === Бери мою любовь, бери всю! Если ты ее возьмешь, то что же получишь болѣе противъ того, чтô уже имѣлъ прежде? Любви, которую можно назвать истинною любовью, ты не получишь, потому что все, что я имѣю, было твоимъ прежде, чѣмъ ты приступилъ съ этимъ новымъ требованіемъ. — Потому хотя я и не могу порицать тебя, уже пользующагося моей любовью, за то, что ты ее возьмешь вновь, но все-таки ты окажешься достойнымъ порицанія, если, обманывая себя добровольно, возьмешь то, отъ чего самъ отказывался<sup>31</sup>). — Я прощаю тебѣ, прекрасный воръ, твое грабительство, несмотря на то, что ты посягаешь на мою нищету; впрочемъ, любовь знаетъ, что обиды, происходящія отъ нея, легче переносить, чѣмъ ненависть. — Пусть я буду убитъ твоей чарующей прелестью, въ которой даже зло принимаетъ прекрасный видъ, лишь бы мы не были врагами. === 41. === Твоя красота и молодость оправдываютъ даже тѣ мелкіе грѣхи увлеченія, которые ты позволяешь себѣ дѣлать въ моемъ отсутствіи, потому что соблазнъ слѣдуетъ за тобой, гдѣ бы ты ни былъ. — Ты привлекателенъ и потому созданъ для возбужденія желаній; ты прекрасенъ — потому на тебя будутъ разставляться засады. Если жъ такую засаду будетъ ставить женщина, то какой сынъ женщины остановится прежде, чѣмъ одержитъ надъ нею верхъ. — Но горе мнѣ, когда подумаю, что ты былъ бы долженъ пожалѣть меня и вмѣстѣ пожалѣть красоту и юность, увлекающія тебя въ тотъ омутъ, гдѣ ты принужденъ разбить разомъ двѣ вѣрности: во-первыхъ, соблазняя твоей красотой женщину, принадлежащую мнѣ, и во-вторыхъ, дѣлаясь невѣрнымъ мнѣ самъ <sup>32</sup>)! === 42. === Мое горе не въ томъ, что ты обладаешь ею, хотя и должно сознаться, что я люблю ее горячо, но меня подавляетъ мысль, зачѣмъ она обладаетъ тобой. Эта потеря любви печалитъ меня всего больнѣе. — Но все-таки я извиню васъ, мои милые оскорбители: вѣдь ты любишь ее, потому что тебѣ извѣстна моя къ ней любовь, она же, позволяя любить себя моему дорогому другу, этой самой измѣной доказываетъ, что любитъ меня. — Потерянный для меня, ты дѣлаешься выигрышемъ для той, которую я люблю, если жъ я теряю ее, то моя потеря становится находкой для моего друга. Видя васъ соединенными, я несу, правда, двойную потерю, но вѣдь вы изъ любви ко мнѣ же заставляете меня нести этотъ крестъ. — Моя утѣха въ томъ, что я и мой другъ составляемъ одно, значитъ — я могу льстить себѣ сладкой мечтой, что она любить меня одного. === 43. === Я начинаю всего лучше видѣть въ тотъ мигъ, когда закрываю глаза, потому что въ теченіе дня они видятъ лишь предметы, не стоящіе вниманія, но, разъ заснувъ, я вижу во снѣ тебя, и тогда глаза мои, какъ бы просвѣтляясь мракомъ, получаютъ способность видѣть въ темнотѣ. — Суди же, какое чудное зрѣлище представляетъ твое свѣтлое существо при свѣтѣ дня, если уже одна твоя тѣнь дѣлаетъ ночную тѣнь свѣтлой и блещетъ такъ ярко даже предъ закрытыми глазами! — Какое наслажденье для моихъ глазъ видѣть тебя свѣтлымъ днемъ, если уже одинъ твой несовершенный, прелестный обликъ, являющійся глухой ночью, поражаетъ до такой степени мои лишенные свѣта и отягченные глубокимъ сномъ, глаза! — Дни превращаются для меня въ ночи, если я тебя не вижу, и, наоборотъ, ночи блещутъ, какъ свѣтлые дни, если ты проносишься предо мной въ сновидѣніяхъ. === 44. === Если бъ грубое вещество моей плоти было мыслью, то догадное разстояніе не остановило бы меня на моемъ пути, потому что, вопреки пространству, я былъ бы перенесенъ отъ самыхъ отдаленныхъ предѣловъ туда, гдѣ живешь ты. — Тогда я былъ бы совершенно равнодушенъ къ тому, что нога моя стоитъ на землѣ, удаленная отъ того мѣста, гдѣ ты находишься, потому что проворная мысль перенесла бы меня къ тебѣ чрезъ моря и земли съ такой же скоростью, съ какою она движется сама. — Но, увы! меня убиваетъ мысль, что я не могу быть мыслью и перелетѣть вмѣстѣ съ нею чрезъ огромное количество миль, отдѣляющее то мѣсто, куда ты удалился, и что, созданный изъ земли и воды, я долженъ съ горестью ждать для этого благосклонности времени… Эти низшія стихіи не даютъ мнѣ ничего, кромѣ слезъ и двойного рабства <sup>33</sup>). === 45. === Двѣ мои прочія стихіи — легкій воздухъ и очищающій огонь — пребываютъ съ тобой, гдѣ бы я ни былъ самъ; воздухъ, это — моя мысль, а огонь — моя страсть. Присутствуя и отсутствуя вмѣстѣ, они носятся въ быстромъ полетѣ. — Потому, когда эти легкія стихіи умчатся посланцами моей къ тебѣ любви, то моя жизнь, оставшись только съ двумя стихіями вмѣсто четырехъ, изъ которыхъ она создана, скорбитъ до смерти, удрученная меланхоліей до тѣхъ поръ, пока мои къ тебѣ посланцы, возвратясь вновь, не оживятъ состава моей жизни разсказомъ, что ты здоровъ. Узнавъ это, я радуюсь, но затѣмъ, отославъ ихъ вновь, перехожу опять отъ кратковременной радости на прежнія печали. === 46. === Мои глаза и сердце ведутъ смертельную войну, споря о томъ, какъ раздѣлить обладаніе твоей наружностью. Глаза хотятъ запретить сердцу тобой любоваться, а сердце оспариваетъ это право у глазъ. — Сердце заявляетъ, что ты живешь въ немъ, въ этомъ тайникѣ, куда не могутъ проникнуть пристальные глаза, а эти противники опровергаютъ это заявленіе, говоря, что въ нихъ отражается твой прелестный образъ. — Для рѣшенія этого вопроса избранъ составъ присяжныхъ, зависящихъ единственно отъ сердца, и ихъ приговоръ опредѣлилъ, что половина тебя будетъ принадлежать свѣтлымъ глазамъ, а другая — нѣжному сердцу. — Вслѣдствіе этого внѣшность твоя достается моимъ глазамъ, а сердце пріобрѣтаетъ право на твою интимную привязанность. === 47. === Мои глаза и сердце заключили союзъ и оказываютъ теперь другъ другу взаимныя услуги. Если глаза жаждутъ на тебя посмотрѣть, а сердце томится вздохами любви, то глаза, наслаждаясь, глядя на тебя, приглашаютъ сердце на это пиршество зрѣнія. Въ другой же разъ глаза дѣлаются частями сердца и принимаютъ участіе въ его мысляхъ о любви. — Такимъ образомъ, видомъ ли твоимъ, или любовью, ты не перестаешь быть со мною, даже отсутствуя. Ты не можешь удаляться отъ меня дальше моихъ мыслей, а я всегда съ ними точно такъ же, какъ онѣ всегда съ тобой. — Когда же онѣ спятъ, то образъ твой, являясь мнѣ во снѣ, будитъ мое сердце на радость и ему и глазамъ. === 48. === Съ какимъ раченьемъ, отправляясь путешествовать, заперъ я подъ вѣрнѣйшими замками всякую бездѣлку съ цѣлью обезопасить ее въ вѣрномъ мѣстѣ отъ воровъ и сберечь для собственнаго употребленія!.. Но тебя, въ сравненіи съ кѣмъ мои драгоцѣнности не болѣе, какъ ничтожныя бездѣлки, тебя, мою дорогую радость и въ настоящее время мою величайшую скорбь, тебя, мое лучшее сокровище и мою единственную заботу, оставилъ я въ добычу первому встрѣчному вору! — Я не заперъ тебя ни въ какой сундукъ, кромѣ того, въ которомъ нѣтъ тебя, хотя я и вѣрю, что ты въ немъ; и этотъ сундукъ — мое сердце, гдѣ тебѣ сохранена полная свобода входа и выхода. — Но я боюсь, что ты будешь изъ него украденъ, потому что ради такой добычи можетъ сдѣлаться безчестной даже сама правда. === 49. === Противъ того времени, если то время наступитъ, когда я увижу, что ты хмуришься на мои недостатки, и что твоя ко мнѣ привязанность хочетъ покончить со мной всѣ счеты, побуждаемая къ тому серьезнымъ размышленіемъ; противъ того времени, когда ты пройдешь мимо меня, какъ чужой, едва взглянувъ на меня солнцемъ твоего взгляда, и когда твоя любовь, переставъ быть тѣмъ, чѣмъ она была, найдетъ достаточныя причины для серьезной сдержанности, — противъ такого времени я началъ уже вооружать себя мыслью о моемъ ничтожномъ значеньи и поднимаю самъ на себя руки для того, чтобъ предоставить законное право дѣйствовать тебѣ. — Всѣ права меня разорить будутъ на твоей сторонѣ съ тѣхъ поръ, какъ я потеряю право на твою любовь. === 50. === Какъ трудно бываетъ мнѣ путешествовать, когда цѣль моего странствія говоритъ моему покою и счастью, что, сколько бы миль я ни прошелъ, всѣ онѣ будутъ удалять меня отъ моего друга. — Истомленная моимъ горемъ лошадь, на которой я ѣду, уныло плетется подъ моей тяжестью, какъ-будто инстинктивно сознавая, что всаднику вовсе не нравится скорость, удаляющая его отъ тебя. — Окровавленная шпора, которую я иногда съ досады вонзаю въ ея бока, не въ силахъ побудить ее къ бѣгу, и она лишь уныло отвѣчаетъ мнѣ вздохомъ, отъ котораго мнѣ становится больнѣе, чѣмъ ея бокамъ отъ моихъ шпоръ. — Этотъ вздохъ напоминаетъ мнѣ, что впереди летитъ для меня горе, а моя радость осталась за мною. === 51. === Такимъ образомъ любовь моя извиняетъ непріятную медленность моей печальной лошади въ то время, какъ я отъ тебя удаляюсь. Къ чему дѣйствительно мнѣ торопиться, когда я покидаю мѣсто, гдѣ находишься ты? Мнѣ не нужно почтовой скорости до моего возвращенія. Но какое извиненіе найдетъ моя бѣдная лошадь <sup>34</sup>) въ часъ возврата, когда самая быстрая скорость покажется мнѣ медленной, и когда я стану пришпоривать самый вѣтеръ, если онъ будетъ подъ моимъ сѣдломъ, потому что тогда мнѣ покажется неподвижной даже его крылатая быстрота? — Никакая лошадь не удовлетворитъ тогда моему желанію. Лишь оно одно, сотканное изъ чистѣйшей безтѣлесной любви, должно будетъ сдѣлаться моимъ ржущимъ, разгоряченнымъ, какъ огонь, скакуномъ! Пусть же любовь извинитъ мою несчастную клячу, сказавъ ей, что если она охотно идетъ медленнымъ шагомъ, покидая тебя, то самъ я стремлюсь зато къ тебѣ полнымъ бѣгомъ. === 52. === Я похожъ на богача, обладающаго чуднымъ ключомъ, которымъ онъ хотя и можетъ открыть, когда хочетъ, дорогой сундукъ со спрятаннымъ сокровищемъ, но не дѣлаетъ это изъ боязни притупить утонченное удовольствіе безпрестаннымъ его повтореніемъ. — Праздники кажутся намъ пріятными и торжественными именно потому, что, повторяясь въ теченіе года лишь послѣ долгихъ промежутковъ, они дѣлаются чрезъ то похожими на драгоцѣнные камни, размѣщенные на ожерельѣ <sup>35</sup>). — Такъ и время, которое мы проводимъ вмѣстѣ, считаю я моимъ ящикомъ съ драгоцѣнностями или гардеробомъ, въ которомъ спрятано парадное платье, вынимаемое лишь въ особыхъ торжественныхъ случаяхъ, съ цѣлью блеснуть каждый разъ какъ бы вновь его скрытой пышностью. — Счастливъ ты, чьи достоинства даютъ блаженство тому, кто тобой обладаетъ, и надежду, кто тебя не видитъ. === 53. === Скажи, что ты такое и изъ какого вещества ты сдѣланъ? Если каждый человѣкъ имѣетъ только одну тѣнь, то почему же за тобой однимъ слѣдуютъ цѣлые милліоны тѣней постороннихъ? — Описавъ Адониса, мы будемъ имѣть только слабое о тебѣ представленіе, а изобразивъ всѣми средствами искусства лицо Елены — получимъ тебя, одѣтаго въ греческое платье. — Если заговорятъ о веснѣ или объ избыточномъ времени года осени, то первая окажется только тѣнью твоей красоты, а другая будетъ выраженіемъ твоей щедрости; тебя же узнаемъ мы во всемъ, что только существуетъ хорошаго. — Ты имѣешь свою долю во всякомъ внѣшнемъ совершенствѣ, но никто не уподобился тебѣ, равно не уподобишься никому ты самъ въ постоянствѣ сердца. === 54. === Во сколько разъ прекраснѣй кажется красота, если она украшена правдивостью! Какъ ни очаровательна роза, но мы цѣнимъ ее еще болѣе за источаемый ею сладкій ароматъ. — Шиповникъ окрашенъ не менѣе яркимъ цвѣтомъ, чѣмъ душистые лепестки розы; и когда бутоны его, распустясь подъ дыханіемъ лѣта, висятъ такъ же, какъ и роза, среди зелени, то кокетливая ихъ красота прекрасна не менѣе и красоты розы. — Но такъ какъ внѣшность составляетъ всю его прелесть, то потому онъ и живетъ непризнаннымъ и вянетъ несожалѣемый никѣмъ. Въ минуту смерти онъ умираетъ весь. Но не такъ бываетъ съ прекрасной розой: изъ ея мертвыхъ листьевъ получается сладкій ароматъ. — Такъ будетъ и съ тобой, милый, прекрасный юноша! Когда молодость твоя пройдетъ, мои стихи дистиллируютъ ароматъ твоихъ достоинствъ. === 55. === И никакой мраморъ, никакой раззолоченый памятникъ, поставленный въ честь царямъ, не переживутъ моихъ могущественныхъ стиховъ. Ты будешь сіять въ нихъ болѣе, чѣмъ зарытый подъ печальнымъ камнемъ, запятнаннымъ рукою времени. Если разрушительная война низпровергнетъ статуи, а смуты вырвутъ съ корнемъ каменныя зданія, то и тогда ни мечъ Марса ни страшный огонь войны не въ состояніи будутъ уничтожить живого повѣствованія о твоей памяти. — Ты спокойно перейдешь чрезъ смерть и ненависть забвенія. Слава твоя всегда найдетъ себѣ мѣсто въ отдаленнѣйшемъ потомствѣ, назначенномъ жить на землѣ до самаго Страшнаго Судилища, и такимъ образомъ ты останешься живымъ въ глазахъ твоихъ цѣнителей до той поры, когда воскреснешь въ день этого Судилища самъ. === 56 <sup>36</sup>). === Возстанови, моя радость, твои силы, чтобъ нельзя было сказать, будто энергія твоя притупилась ранѣе желаній, какъ это бываетъ съ аппетитомъ, который, успокоенный нищей сегодня, возобновляется на другой день съ новой силой. — Веди себя такъ, чтобъ глаза твои, насыщенные даже до того, что излишекъ заставитъ ихъ закрыться, открылись на другой день вновь и не убивали любви постоянной томностью. — Пусть этотъ промежутокъ времени будетъ подобенъ океану, раздѣляющему берега, на которыхъ ежедневно сходятся двое новобрачныхъ и, раскаленные возвратомъ любви, находятъ другъ друга еще лучше, или уподобь его скучной зимѣ, дѣлающей въ три раза болѣе пріятнымъ возвращеніе желаннаго лѣта. === 57. === Твой невольникъ, о чемъ могу я думать, кромѣ ежеминутнаго исполненія твоихъ желаній? У меня нѣтъ драгоцѣннаго времени на какія-либо услуги, кромѣ тѣхъ, какія потребуешь ты. — Я не ропщу на безконечные, какъ міръ, часы, когда сталъ на стражѣ по твоему приказанію, мой повелитель, и не смѣю считать горькими минутъ разлуки, когда тебѣ благоугодно было проститься съ твоимъ слугой. — Я не рѣшаюсь ревниво спрашивать, гдѣ можешь ты быть и чѣмъ занимаешься! Печальный невольникъ стою я безъ всякихъ мыслей, кромѣ мысли о томъ, гдѣ ты теперь и кого дѣлаешь счастливымъ. — Любовь моя до того безумна, что я не могу дурно подумать о томъ, что ты думаешь или дѣлаешь. === 58. === Пусть Богъ, сдѣлавшій меня твоимъ невольникомъ, избавитъ меня даже отъ помысла обсуждать твои поступки и прихоти или требовать отчета о томъ, какъ ты проводишь время. Вѣдь я — твой вассалъ, обязанный исполнять все, что ты ни пожелаешь. — Покорный каждому твоему знаку, я буду безропотно переносить равную для меня тюремному заключенію разлуку съ тобой, къ чему приговариваетъ меня твоя воля<sup>37</sup>), и повѣрь, что терпѣнье мое, усмиренное страданьемъ, не упрекнетъ тебя ни въ чемъ, что бы ты со мной ни дѣлалъ. — Живи, гдѣ захочешь! Свобода<sup>38</sup>), предоставленная тебѣ, такъ велика, что ты можешь пользоваться твоимъ временемъ, какъ угодно. Дѣлай также все, что ни вздумаешь, потому что тебѣ одному принадлежитъ право судить себя за преступленіе эгоизма. — Я созданъ для терпѣнія, и если это терпѣніе будетъ для меня даже адомъ, я все-таки не пророню дурного слова о твоихъ прихотяхъ, все равно, будь онѣ хороши или дурны. === 59. === Если на свѣтѣ нѣтъ ничего новаго, и если существующее нынче существовало уже испоконъ вѣка, то какъ же обманутъ бываетъ нашъ мозгъ, когда, трудясь, чтобъ создать что-нибудь, онъ выдерживаетъ во второй разъ потуги для рожденія уже существующаго ребенка! — О, почему мое воспоминаніе, взглянувъ назадъ за пятьсотъ кругообращеній солнца, вообще не можетъ показать мнѣ въ какой-нибудь древней книгѣ образъ, подобный твоему, начертанный, когда мысль впервые стала выражать себя въ знакахъ! — Тогда я увидалъ бы, что вдохновило древній міръ для чуднаго появленія твоего существа, а равно узналъ бы, какое время было искуснѣе — тогдашнее или наше, или оба они обладали равнымъ стремленіемъ <sup>39</sup>). — О, я убѣжденъ, что умъ людей прошлаго времени воздавалъ дань изумленія предметамъ даже худшимъ. === 60. === Подобно тому, какъ волны плещутъ на каменистый берегъ, такъ точно стремятся къ своему концу и минуты нашей жизни, при чемъ каждая, стремясь въ постоянномъ трудѣ впередъ, уступаетъ мѣсто слѣдующей. — Облитая лучезарнымъ свѣтомъ, юность увѣнчивается зрѣлостью, но затѣмъ, встрѣчаясь съ рядомъ затменій, направленныхъ противъ ея славы, кончаетъ тѣмъ, что время, давшее ей некогда все, отнимаетъ свои дары. — Время пронзаетъ цвѣтъ молодости и проводитъ параллельныя борозды на челѣ красоты. Оно пожираетъ рѣдчайшія произведенія природы, и ничего не можетъ устоять противъ его косы. — И однако мои стихи, прославляющіе твои достоинства, достигнутъ грядущихъ временъ, презрѣвъ даже ужасную руку времени. === 61. === По твоей ли волѣ утомленные мои глаза остаются открытыми скучной ночью, когда воображу, что вижу тебя предъ собой? Ты ли причина, что сонъ мой прерывается, когда подобныя тебѣ тѣни точно въ насмѣшку проносятся предъ моими глазами? — Ты ли посылаешь отдѣленный отъ тѣла твой духъ для того, чтобъ слѣдить за моими поступками и ловить меня въ неодобрительномъ препровожденіи времени, высказывая этимъ твою ко мнѣ ревность? — О, нѣтъ, — какъ бы ты меня ни любилъ, любовь твоя все же не настолько велика, чтобъ поступать такимъ образомъ. Не твоя, а моя къ тебѣ любовь препятствуетъ смыкаться моимъ глазамъ! Моя одинокая любовь разрушаетъ мой покой, превращая меня въ твоего ночного сторожа. — Я сторожу тебя въ то время, когда ты самъ бодрствуешь вдали отъ меня и слишкомъ близкій ко многимъ другимъ. === 62. === Порокъ самолюбія, обладающій моей дутой, глазами и всѣмъ моимъ существомъ, внѣдрился до такой степени въ моемъ сердцѣ, что противъ него нѣтъ рѣшительно никакихъ лѣкарствъ. — Мнѣ кажется, что ни у кого нѣтъ лица лучше моего, сложенія стройнѣе и вообще такой правильности во всемъ <sup>40</sup>); такъ что когда я вздумаю опредѣлять свое достоинство, то считаю себя безусловно превосходящимъ всѣхъ прочихъ людей. — Но когда, вставъ предъ зеркаломъ, я вижу себя разбитымъ и искаженнымъ годами, то самолюбіе мое поневолѣ читаетъ противное, и самъ я вижу его ошибку. — При этомъ оказывается, что вмѣсто себя я восхищался тобой и раскрашивалъ свою старость красотой твоей молодости. === 63. === Придетъ пора, когда и мой возлюбленный будетъ, подобно мнѣ, сгорбленъ и разбитъ обидной рукою времени, когда годы изсушатъ его кровь и проведутъ морщины на его лицѣ, а утро его молодости достигнетъ крутой стези ночи <sup>41</sup>). Прелести, которыхъ онъ можетъ назваться королемъ, исчезнутъ, унеся съ собой сокровище его весны. — Въ ожиданіи этого дня я спѣшу ужъ теперь укрѣпиться противъ всесокрушающаго ножа времени и стараюсь сдѣлать такъ, что если ножъ этотъ унесетъ даже жизнь моего возлюбленнаго, то чтобъ онъ не уничтожилъ его въ людской памяти. — Красота его будетъ видна въ этихъ мрачныхъ строкахъ, которыя, оставшись вѣчно живыми, сохранятъ и его вѣчно молодымъ. === 64. === Когда я вижу, какъ свирѣпая рука времени разрушаетъ горделиво-роскошное убранство отжившаго и схороненнаго вѣка, когда я вижу, какъ высокія башни исчезаютъ съ лица земли, и какъ даже прочная бронза не избѣгаетъ удѣла страшной смерти; когда я вижу, какъ голодный океанъ беретъ верхъ надъ береговыми странами, и какъ, наоборотъ, твердая земля выдвигается въ водяныя владѣнія, заставляя одну сторону терять то, что выигрываетъ другая; когда я вижу такія перемѣны въ государствѣ, — перемѣны, доводящія ихъ до разрушенія, — то видъ этихъ развалинъ невольно повторяетъ мнѣ, что время унесетъ когда-нибудь и моего возлюбленнаго. — Такая мысль для меня хуже смерти, и мнѣ остается только плакать, зачѣмъ я обладаю тѣмъ, что такъ боюсь потерять. === 65. === Если уже ни бронза, ни камень, ни земля, ни безграничное море не могутъ помѣряться могуществомъ съ печальной смертью, то какъ же тягаться съ ея злобой красотѣ, чья крѣпость не прочнѣе цвѣтка? — Какимъ образомъ медоточивое дыханье лѣта можетъ противостоять осадѣ воинствующихъ дней, когда неприступныя скалы и желѣзныя ворота оказываются недостаточно крѣпкими противъ ударовъ времени? — Страшная мысль! Гдѣ, увы, можно укрыть лучшую, произведенную временемъ, драгоцѣнность противъ его же насилья? Какая рука въ состояніи попятить назадъ его быстрый бѣгъ и спасти красоту отъ его грабежа? — Ничья! Такое чудо можетъ свершиться только въ такомъ случаѣ, если красота эта будетъ сіять вѣчнымъ блескомъ въ моихъ черныхъ чернилахъ. === 66. === Утомленный всѣмъ, я призываю всеуспокаивающую смерть. Утомленъ я видомъ, какъ достоинство осуждено быть нищимъ отъ рожденья, а пустячная ничтожность путается въ счастьѣ; какъ чистая вѣра недостойно отталкивается; какъ цѣннѣйшая, чѣмъ золото, честь постыдно свергается съ своего мѣста; какъ дѣвственная добродѣтель подвергается грубому насилію; какъ истинное совершенство обидно оскорбляется; какъ сила парализуется недостойной властью; какъ знаніе осуждается ею же на молчанье; какъ глупость (принявъ ученый видъ) критикуетъ истинное искусство; какъ честность называется глупостью, а покоренное добро должно повиноваться и служить злу. Утомленный всѣмъ этимъ, я хотѣлъ бы уйти прочь, если бъ смерть не заставила меня вмѣстѣ съ тѣмъ покинуть одинокимъ того, кого я люблю. === 67. === О, для чего онъ останется жить среди такой заразы и будетъ оказывать своимъ присутствіемъ милость нечестью, такъ что порокъ получить чрезъ него значеніе и будетъ украшенъ его обществомъ? Для чего онъ позволитъ, чтобъ фальшивыя румяна подражали свѣжести его щекъ, превращая такимъ похищеніемъ живой цвѣтъ въ мертвое подобіе? Для чего бѣдной красотѣ искать фальшивыми средствами уподобляться розѣ, когда она сама по себѣ роза натуральная? — Если природа обанкрутилась, то зачѣмъ жить, расцвѣчая обезкровленную плоть живой кровью своихъ жилъ? Вѣдь онъ — послѣдній остатокъ ея добра, и она изъ всего, чѣмъ гордилась прежде, можетъ жить только на его счетъ. — 0, она бережетъ его, чтобъ показать, какими сокровищами обладала она въ прежніе дни, ранѣе чѣмъ случилось зло послѣдняго времени. === 68. === Лицо его — географическая карта съ изображеніемъ того прошлаго времени, когда красота жила и умирала подобно цвѣтамъ, и когда не позволялось, чтобъ фальшивыя украшенія, употребляемыя нынче, смѣли появляться на живой головѣ. — Златокудрыя косы мертвыхъ, эта собственность могилы, не были тогда срѣзываемы для того, чтобъ жить во второй разъ на другой головѣ, превращая такимъ образомъ украшеніе мертвыхъ въ удовольствіе чужимъ людямъ <sup>42</sup>). Въ немъ олицетворяется святое античное время, когда красота поражала глаза сама собой, безъ всякихъ украшеній, не дѣлая себѣ лѣта изъ чужой весны и не грабя прошлое для того, чтобъ возобновлять себя. — Природа бережетъ его, какъ вывѣску, чтобъ показать нынѣшнему фальшивому искусству, какова красота была прежде. === 69. === Самая интимная сердечная мысль не въ состояніи прибавить для опредѣленія тебя что-нибудь къ тому, что видятъ въ тебѣ глаза всего свѣта. Всеобщее мнѣніе (голосъ души) воздаетъ тебѣ должное, будучи принуждаемо къ тому мнѣніемъ даже твоихъ враговъ. Твоя внѣшность увѣнчивается такимъ образомъ общей, внѣшней же, похвалой. Но однако тѣ же самые языки, которые воздаютъ тебѣ должное, звучатъ совершенно различно, когда приходится обсуждать твои невидимыя, внутреннія качества. Стараясь вглядѣться въ красоту твоей души, они мѣряютъ ее твоими поступками, и тогда ихъ грубыя, хотя и диктуемыя благосклоннымъ взглядомъ, заключенія придаютъ твоему сладкому цвѣтку рѣзкій запахъ плевелъ. Если твой ароматъ не сочетается тогда съ впечатлѣніемъ твоей внѣшности, то вопросъ этотъ разрѣшается тѣмъ, что онъ оказывается слишкомъ обыкновененъ <sup>43</sup>). === 70. === Нѣтъ порока въ томъ, что ты подвергаешься злословію: — прекрасное всегда было цѣлью клеветы! Красота выигрываетъ отъ сосѣдства съ подозрѣньемъ, этимъ чернымъ ворономъ, носящимся по чистѣйшей лазури неба. Если ты останешься чистъ самъ, то клевета тѣмъ сильнѣй выдѣлитъ твои достоинства, освѣщенныя временемъ. Червякъ порока любитъ заползать въ самыя свѣжія почки, а вѣдь ты — чистѣйшій нетронутый первенецъ. — Ты прошелъ чрезъ опасные соблазны юности, побѣдоносно ихъ отвергнувъ или покоривъ. Но какъ за это тебя ни хвалятъ, хвалы эти все-таки не могутъ зажать ротъ зависти, дѣлающейся постоянно больше и больше. — Если бъ твоя личность не закрывалась иногда злословіемъ, то ты одинъ царствовалъ бы надъ всѣми сердцами. === 71. === Не оплакивай моей смерти долѣе того срока, когда протяжный звонъ возвѣститъ, что я удалился изъ этого порочнаго міра для того, чтобъ поселиться въ жилищѣ презрѣнныхъ червей. — Не вспоминай, читая даже эти строки, руку, которая ихъ написала. Я люблю тебя такъ горячо, что желаю лучше быть забытымъ въ твоихъ дорогихъ мысляхъ, если воспоминаніе обо мнѣ можетъ причинять тебѣ горе. — О, я повторяю, что если ты взглянешь на эти строки, когда я, можетъ-быть, буду уже смѣшанъ съ глиной, не вспоминай даже моего бѣднаго имени! Пусть твоя любовь умретъ вмѣстѣ съ моей жизнью для того, чтобъ мудрый свѣтъ, увидя твои слезы, не посмѣялся надъ тобой ради меня послѣ моей смерти. === 72. === И чтобъ онъ не вздумалъ потребовать отъ тебя разсказа, за какія бывшія во мнѣ качества любилъ ты меня, послѣ моей смерти. Забудь, мой дорогой, меня тотчасъ же, потому что для такого отвѣта ты не найдешь во мнѣ ничего достойнаго, — если только не выдумаешь самъ какой-нибудь добродушной лжи, которая припишетъ мнѣ что-нибудь гораздо большее, чѣмъ я заслуживаю, и облечетъ меня, умершаго, большими похвалами, чѣмъ сдѣлала бы это добровольно скупая правда. — Для того, чтобъ твоя истинная любовь не была сочтена фальшивой при видѣ, какъ ты ради ея будешь меня несправедливо хвалить, я желаю лучше, чтобъ мое имя было зарыто вмѣстѣ съ тѣломъ, чѣмъ узнать, что оно живетъ на стыдъ тебѣ и мнѣ. — Мнѣ будетъ стыдно за ничтожность качествъ, которыя я имѣлъ, а тебѣ — за любовь къ ничтожному существу. === 73. === Ты можешь сравнитъ меня съ тѣмъ временемъ года, когда лишь нѣсколько оставшихся желтыхъ листьевъ висятъ на дрожащихъ отъ холода вѣтвяхъ, этомъ разоренномъ убѣжищѣ, гдѣ прежде раздавалось сладкое пѣнье птицъ. — Я похожъ также на сумерки дня, когда, исчезая вслѣдъ за солнечнымъ закатомъ на западъ, онъ мало-по-малу поглощается темною ночью, этимъ синонимомъ <sup>44</sup>) смерти, запечатлѣвающей своимъ покоемъ все. — Наконецъ во мнѣ можешь ты видѣть послѣднее мерцаніе огня, угасающаго на пеплѣ юности, какъ на ложѣ смерти, гдѣ ему суждено умереть отъ руки того, что его прежде питало. Замѣть себѣ все это, чтобъ усилить твою любовь къ тому, что ты долженъ потерять навсегда. === 74. === Смирись! Когда роковой приговоръ, недопускающій возраженія, унесетъ меня изъ этого міра, жизнь моя все-таки сохранится въ этихъ стихахъ, которые останутся тебѣ на память. — Когда ты будешь ихъ перечитывать, то увидишь ту часть моего существа, которая была посвящена тебѣ. Земля можетъ получитъ отъ меня только принадлежащую ей землю; но мой духъ, эта лучшая моя часть, принадлежитъ тебѣ. — Потому ты лишишься только моей грубой части, моего мертваго тѣла, добычи червей, низкаго заработка злодѣйскаго ножа <sup>45</sup>), словомъ — вещи, слишкомъ ничтожной, чтобъ о ней даже упоминать, и въ которой хорошаго есть только то, что она содержитъ, а это содержимое принадлежитъ тебѣ и всегда съ тобою останется. === 75. === Ты для моихъ мыслей то же, что пища для жизни или своевременный дождь для полей. Для мирнаго обладанія тобой я готовъ на такія же безпокойства, какія испытываетъ скряги ради своихъ сокровищъ, когда онъ то радуется, что ими обладаетъ, то боится, какъ бы воры <sup>46</sup>) ихъ не похитили. Такъ и я: то болѣе всего желаю быть съ тобой наединѣ, то чувствую свое положеніе еще лучшимъ, если знаю, что свѣтъ видитъ мое счастье. — Иногда я вполнѣ пресыщенъ радостью, что тебя вижу, а"ъ другой разъ жажду поймать хоть одинъ твой взглядъ, не имѣя и не преслѣдуя иныхъ удовольствій, кромѣ тѣхъ, которыя получаю или получу отъ тебя. — Такъ, то истомленный, то вновь одаренный поперемѣнно я или насыщаюсь всласть, или оказываюсь лишеннымъ всего. === 76. === Почему въ стихахъ моихъ отсутствуетъ до такой степени новая прославленная манера писать, и почему въ нихъ нѣтъ быстрыхъ неистовыхъ перемѣнъ? Почему не иду я вслѣдъ за временемъ и оставляю въ сторонѣ новооткрытую методу употреблять вычурныя <sup>47</sup>) выраженія? — Почему пишу я всегда одинаково, оставаясь самимъ собой и облекая плоды моего воображенія до такой степени въ одну и ту же одежду, что каждое мое слово выдаетъ мое имя, обнаруживая и свой родъ и происхожденіе? — Знай, это — потому, что я пишу всегда о тебѣ и вдохновляюсь исключительно моей къ тебѣ любовью, вслѣдствіе чего вся моя заслуга состоитъ лишь въ облеченіи новой одеждой старыхъ мыслей и въ тратѣ того, что ужъ было истрачено прежде. — Любовь моя, повторяя сказанное, становится похожа на солнце, которое кажется намъ ежедневно новымъ, несмотря на свою старость. === 77. === Твое зеркало покачиваетъ тебѣ, какъ исчезаетъ твоя красота, а циферблатъ часовъ напоминаетъ, какъ быстро мчатся драгоцѣнныя минуты. Пусть же эти бѣлыя страницы ознаменуются впечатлѣніями твоего ума, и вся книга сдѣлается для тебя сокровищницей полезныхъ поученій <sup>48</sup>). Морщины, вѣрно воспроизведенныя зеркаломъ, будутъ напоминать тебѣ о зіяющихъ могилахъ, а тѣнь стрѣлки, ползущая по циферблату, научитъ тебя видѣть, какъ подвигаемся мы незамѣтнымъ, воровскимъ шагомъ къ вѣчности. Но если найдутся мысли, которыхъ память твоя не въ состояніи будетъ сохранить, то повѣряй ихъ этимъ бѣлымъ страницамъ, и тогда онѣ, сдѣлавшись для тебя дѣтьми, вскормленными твоимъ воображеніемъ, дадутъ тебѣ возможность лучше узнать твою душу. Каждый разъ, какъ ты будешь ихъ перечитывать, онѣ принесутъ тебѣ пользу, сдѣлавъ эту книгу твоимъ сокровищемъ. === 78. === Я заставлялъ мою музу такъ часто призывать тебя и находилъ въ тебѣ при сочиненіи моихъ стиховъ такого помощника, что перья многихъ постороннихъ поэтовъ послѣдовали моему примѣру и стали писать свои произведенія, вдохновляясь также тобою… Глаза твои, научившіе нѣмого пѣть, а тяжелаго невѣжду — летать, прибавили перьевъ въ крылья даже знающихъ людей и придали ихъ умѣнью двойное величіе… Но ты долженъ гордиться преимущественно моими произведеніями, потому что они рождены исключительно подъ твоимъ вліяніемъ, тогда какъ въ произведеніяхъ другихъ поэтовъ ты только возвысилъ стиль и облагородилъ своей граціей ихъ искусство; но мое искусство это — ты самъ. Ты одинъ возвысилъ мое грубое невѣжество на ту ступень, гдѣ стоитъ полное знаніе. === 79. === Пока призывалъ тебя на помощь я одинъ, твоя граціозная прелесть отражалась только въ моихъ стихахъ, но теперь мои изящныя строки потеряли достоинство, и моя больная муза должна уступить мѣсто другой. — Я сознаю, что твои качества въ состояніи вызвать къ труду болѣе достойное перо; но вѣдь все, что бы ни написалъ о тебѣ поэтъ, онъ этимъ возвратить только взятое у тебя же добро. Приписывая тебѣ добродѣтель, онъ украдетъ это у твоихъ поступковъ, красоту найдетъ на твоемъ же лицѣ, словомъ — всякая похвала, которую онъ принесетъ тебѣ въ даръ, окажется присущей твоему существу. Потому не вздумай благодарить его за то, что онъ скажетъ. Ты въ этомъ случаѣ платишь себѣ его долги самъ. === 80. === О, какимъ слабымъ чувствую я себя, когда, пытаясь писать о тебѣ, знаю, что другой, гораздо болѣе высокій талантъ также пользуется для своихъ произведеній твоимъ именемъ <sup>49</sup>) и, употребляя на похвалы тебѣ всѣ свои силы, дѣлаетъ меня косноязычнымъ, когда я хочу приняться за то же самое! Но такъ какъ твои совершенства (широкія, какъ океанъ) могутъ равно носить на себѣ самые гордые и самые убогіе паруса, то дерзкій мой чолнъ, хотя и уступающій другимъ, все-таки охотно рѣшается предпринять плаваніе на твоей широкой поверхности. Малѣйшая твоя помощь спасетъ меня отъ гибели, тогда какъ онъ безопасно плаваетъ по твоей бездонной глубинѣ. Моя погибель покажетъ, какой я утлый чолнъ. Но онъ останется всегда прочно построеннымъ, большимъ кораблемъ. Потому, если ему удастся, а я погибну, мое несчастье будетъ въ томъ, что я погибъ отъ любви. === 81. === Изъ насъ двоихъ или я, оставшись живымъ, напишу твою эпитафію, или ты переживешь то время, когда я истлѣю въ землѣ. Такимъ образомъ память о тебѣ не умретъ даже въ томъ случаѣ, если будетъ позабыта каждая моя частица <sup>50</sup>). Твое имя получитъ отнынѣ безсмертную жизнь, тогда какъ я, умеревъ разъ, умру для всего свѣта <sup>51</sup>). Но мнѣ земля дастъ лишь самую обыкновенную могилу, ты же будешь лежать, погребенный въ глазахъ у всѣхъ. Мои стихи будутъ твоимъ монументомъ, и ихъ прочтутъ глаза, еще не рожденные нынѣ, языки же будущихъ людей повѣдаютъ о твоемъ существованіи даже и въ то время, когда прекратится дыханіе людей, живущихъ теперь. Такимъ образомъ твое имя будетъ жить (благодаря могуществу моего пера), переносясь изъ устъ въ уста дыханіемъ, а вѣдь оно и должно назваться жизнью по преимуществу <sup>52</sup>). === 82. === Я признаю, что ты не сочетался съ моей музой бракомъ, а потому можешь безъ предубѣжденія смотрѣть на посвятительныя слова другихъ поэтовъ, которыми они привѣтствуютъ излюбленныхъ героевъ, прося благословенія для своихъ книгъ. Ты до такой степени высокъ и красотой и познаніями, что достоинства эти многимъ превосходятъ похвалы, которыми могу почтить тебя я; потому понятно, что ты въ правѣ требовать отъ новаго, лучшаго времени болѣе совершеннаго портрета. Поступай же такимъ образомъ, но когда будетъ сдѣлано все, что только въ состояніи произвесть натянутая реторика, то повѣрь, что истинно симпатичныя слова ты найдешь только въ искреннихъ похвалахъ твоего, говорящаго всегда правду, друга. Прочіе же, грубо намалеванные, образы будутъ напоминать лить тѣ лица, на которыхъ нѣтъ живой крови, а въ тебѣ кипитъ ея избытокъ. === 83. === Я никогда не замѣчалъ, чтобъ ты нуждался въ румянахъ, а потому и не употреблялъ ихъ, рисуя твое прекрасное лицо. Я находилъ или по крайней мѣрѣ думалъ, что ты даешь поэту въ долгъ гораздо болѣе, чѣмъ онъ можетъ возвратить. Потому, говоря о тебѣ, я говорилъ сонной рѣчью, ожидая, что ты самъ, воспрянувъ, покажешь, до какой степени твои достоинства превосходятъ то, что могутъ сказать о тебѣ перья современныхъ поэтовъ. Ты называлъ мое молчанье грѣхомъ, но я, напротивъ, думаю, что, оставаясь въ этомъ случаѣ нѣмымъ, я прославлю себя гораздо больше, потому что, отказываясь отъ борьбы съ совершенствомъ, я этимъ уклоняюсь отъ мысли себя съ нимъ равнять и не нахожу, подобно другимъ, могилы тамъ, гдѣ думалъ вдохнуть жизнь. Въ каждомъ твоемъ глазѣ гораздо больше жизни, чѣмъ могутъ изобразить ее въ своихъ произведеніяхъ оба твои поэта. === 84. === Который изъ нихъ краснорѣчивѣй? Тотъ, который ограничится богатѣйшей изъ похвалъ, назвавъ тебя просто тобой. Въ этихъ словахъ заключено вполнѣ сокровище, могущее тебя уравновѣсить. Плохо и безсильно перо, которое не умѣетъ украсить описываемый предметъ, но тотъ, кто вздумаетъ описывать тебя, достаточно прославитъ свое произведеніе, если скажетъ, что ты равенъ себѣ. Пусть онъ ограничится тѣмъ, что вѣрно тебя скопируетъ, не обезображивая того, что природа создала столь прекраснымъ. Подобный дубликатъ прославитъ его искусство и заставитъ всѣхъ удивляться его слогу. Въ совершенствахъ, которыми ты одаренъ, есть та дурная сторона <sup>53</sup>), что, возбуждая всеобщія похвалы, ты навлекаешь порой похвалы, тебя недостойныя. === 85. === Моя косноязычная муза учтиво <sup>54</sup>) молчитъ, въ то время какъ безконечныя, богато расточаемыя похвалы тебѣ запечатлѣваются въ кудрявыхъ фразахъ золотыми перьями прочихъ музъ. Но если другіе поэты пишутъ хорошія слова, то я хорошо думаю про себя и, какъ безграмотный понамарь, повторяю только «аминь» въ заключеніе тѣхъ гладкихъ, написанныхъ утонченными перьями, хвалебныхъ гимновъ, какіе подносятъ тебѣ болѣе способные умы. Слушая похвалы тебѣ, я повторяю: «да, это такъ, это правда» — и хотя прибавляю къ этимъ похваламъ нѣчто большее, но это нѣчто остается въ моей душѣ, чья любовь къ тебѣ выдвигается на первый планъ, подавляя слова. Потому цѣни другихъ за пустой вѣтеръ словъ <sup>55</sup>), а меня — за молчаливыя мысли, которыя говорятъ дѣйствительно. === 86. === Остается узнать, его ли <sup>56</sup>), направленная къ покоренію сокровища твоего существа, горделивая, плывущая на всѣхъ парусахъ, поэзія успѣла задержать мои созрѣвшія въ головѣ мысли, сдѣлавъ имъ могилой мѣсто. ихъ рожденья? — Этотъ ли духъ, вдохновленный духами къ созданію сверхчеловѣческихъ образовъ, убилъ меня на смерть? Нѣтъ! ни онъ ни мрачные, вдохновлявшіе его ночью, сообщники не могли бы убить моей поэзіи!.. Ни онъ ни учившій его по ночамъ родственный ему призракъ не могутъ похвастать тѣмъ, что побѣдили меня, заставя молчать. Я не былъ ослабленъ страхомъ, пришедшимъ съ этой стороны. Но когда ты возвысилъ его поэзію, оказавъ ей покровительство, то я лишился матеріала для моей, и это ее убило. === 87. === Прощай! Ты слишкомъ для меня дорогъ и хорошо знаешь себѣ цѣну. Достоинства твои даютъ тебѣ право на свободу, и твои относительно меня обязательства окончены. Вѣдь я имѣлъ право только на то, что ты давалъ мнѣ добровольно, а гдѣ жъ мои заслуги для такой богатой награды? У меня недостаетъ права на такой прекрасный даръ, и мой на него патентъ отобранъ назадъ. Ты отдался мнѣ самъ, не сознавая своей цѣны или ошибшись во мнѣ, кому себя отдавалъ, потому, обсудивъ теперь дѣло лучше, ты и отбираешь этотъ великій даръ, данный по ошибкѣ. Обладая тобой, я быль польщенъ сновидѣніемъ и былъ во снѣ королемъ. Проснулся ничѣмъ. === 88. === Когда ты будешь мной недоволенъ и взглянешь на мои достоинства взглядомъ презрѣнья, то я тоже приму твою сторону и, объявивъ войну самъ себѣ, подтвержу твою правоту, хотя бы ты даже отъ нея отрекся. Хорошо зная мои слабости, я могу усилить твое оружіе и поразсказать тебѣ о моихъ скрытыхъ порокахъ для того, чтобы ты, унизивъ меня, возвысился чрезъ то самъ. Я при этомъ буду тоже въ выигрышѣ, потому что, любя тебя болѣе всего, я почувствую удовольствіе и самъ, если нанесенная мнѣ мною самимъ обида послужитъ къ твоему возвышенію. Я люблю тебя и принадлежу тебѣ до такой степени, что для воздаянія тебѣ должнаго готовъ испытать какое угодно горе на себѣ. === 89. === Если ты скажешь, что отрекся отъ меня за какой-нибудь порокъ, то я самъ сдѣлаю комментаріи къ этому обвиненью. Если скажешь, что я хромъ, я начну ковылять нарочно, не сдѣлавъ даже попытки себя защитить противъ твоего приговора. Словомъ, ты не будешь въ состояніи унизить меня даже на половину противъ того, что я сдѣлаю самъ для того, чтобъ нашелся достаточный предлогъ для желанной тобой перемѣны въ нашихъ отношеніяхъ. Зная, что этого хочешь ты, я задушу нашу связь и буду держать себя какъ чужой. Я не буду являться въ посѣщаемыя тобой мѣста, и языкъ мой никогда не повторитъ твоего милаго имени изъ боязни, чтобъ я (бѣдный простякъ) не нанесъ ему оскорбленія, случайно заговоривъ о нашемъ прежнемъ знакомствѣ. Для тебя я обязываюсь враждовать съ самимъ собой, потому что я не долженъ любить того, кто тебѣ ненавистенъ. === 90. === Возненавидь же меня, если хочешь, и сдѣлай это именно теперь. Если свѣтъ расположенъ пригвоздить меня ко кресту, то присоединись и ты къ этому приговору Судьбы. Уничтожь меня теперь, когда это дѣлаютъ всѣ, и не увеличивай моей бѣды позднѣйшимъ ударомъ. — Да! не являйся въ арьергардѣ побѣдоноснаго горя въ то время, когда мое сердце его уже перенесетъ. Не подвергай меня утреннему дождю послѣ бурной ночи, увеличивая этимъ томленіе рѣшенной погибели. — Если хочешь меня бросить, то не дѣлай этого послѣднимъ, когда другія мелкія горести уже удовлетворятъ надо мною свою злость. Явись въ первомъ ряду. Тогда до крайней мѣрѣ я разомъ проглочу величайшую изъ горестей, какія мнѣ посылаетъ судьба, и, сдѣлавъ это, не буду уже находить ихъ столь тяжкими, сравнивъ съ тою, какую причинитъ мнѣ потеря тебя. === 91. === Одни гордятся рожденьемъ, другіе талантами, третьи богатствомъ, нѣкоторые тѣлесной силой, иные изуродованною по послѣдней модѣ одеждой, а тѣ своими соколами, собаками и лошадьми. — Каждый находитъ величайшую радость въ какомъ-нибудь удовольствіи сообразно своему вкусу. Но мнѣ не не нужно ни одного изъ этихъ удовольствій, потому что для меня всѣ они тонутъ въ иномъ, общемъ блаженствѣ. — Твоя любовь для меня-выше, чѣмъ гордость знатностью рода, дороже богатства, щеголеватѣе, чѣмъ изящная одежда, и пріятнѣе, чѣмъ удовольствіе. Я бѣденъ лишь тѣмъ, что ты можешь ее у меня отнять и сдѣлать нищимъ изъ нищихъ. === 92. === Но, что бы ты ни дѣлалъ — тебѣ этого не удастся: ты закрѣпленъ за мной до конца моей жизни, потому что жизнь моя зависитъ отъ твоей любви и, слѣдовательно, прервется, едва ты перестанешь меня любить. — Что же мнѣ въ такомъ случаѣ бояться этой худшей изъ горестей, если худшимъ ея послѣдствіемъ будетъ только моя смерть? Мнѣ, какъ вижу, суждено лучшее положеніе, чѣмъ если бъ я зависѣлъ отъ состоянія твоего духа. Если жизнь моя зависитъ отъ перемѣны твоего ко мнѣ расположенія, то, значитъ, ты не можешь меня мучитъ твоимъ непостоянствомъ. Какъ же мнѣ не назвать счастливой мою судьбу, если благодаря ей я могу быть одинаково счастливъ и твоей любовью и моей смертью! — Но какое же благословенное состояніе не боится бѣды? Вѣдь ты-можешь мнѣ измѣнить такъ, что я объ этомъ не узнаю. === 93. === И тогда мнѣ придется жить подобно обманутому мужу, вѣрующему въ твою вѣрность. Личина любви будетъ мнѣ казаться любовью, хотя ея не будетъ и въ поминѣ <sup>57</sup>). Взглядъ твой будетъ со мной а сердце далеко, — и я не въ состояніи буду замѣтить этой перемѣны, потому что глаза твои не умѣютъ выражать ненависти. На лицѣ другихъ людей коварство сердца выражается взглядомъ, морщинами, лишней складкой бровей, — но само небо рѣшило, что твое прекрасное лицо будетъ выражать только нѣжную любовь. Каковы бы ни были твои мысли или сердечныя движенія, глаза твои все равно будутъ свѣтиться нѣжностью. — О, какъ твоя красота походила бы на яблоко Евы, если бъ твоя добродѣтель не соотвѣтствовала твоей наружности! === 94. === Люди, не дѣлающіе зла, когда могутъ его дѣлать, не выказывающіе силы, которую могутъ выказать, и остающіеся холодными, безстрастными и неподвижными, какъ полѣнья, несмотря на свои способности заставлять двигаться другихъ, — вотъ тѣ, которымъ по справедливости должно посылать свою милость небо, потому что они одни умѣютъ сберегать природные дары отъ растраты. Они — полные хозяева надъ самими собой, и всѣ прочіе люди могутъ назваться только слугами ихъ превосходства. — Запахъ лѣтняго цвѣтка принадлежитъ лѣту; самъ же по себѣ онъ только живетъ и умираетъ; но если этотъ цвѣтокъ заразился инымъ тлѣтворнымъ дыханьемъ, то выше его поставится по достоинству даже неблагородный плевелъ. — Лучшія вещи портятся злоупотребленіемъ, и загнившая лилія пахнетъ гораздо хуже, чѣмъ плевелы. === 95. === Какую прелесть и привлекательность умѣешь ты придать даже ошибкамъ, которыя, подобно червячку, поселившемуся въ благоуханной розѣ, пятнаютъ достоинства твоего чистаго имени! Какой сладостью облекаешь ты даже твой грѣхъ! — Языкъ, который захочетъ разсказать исторію твоей жизни, будетъ звучать похвалой даже въ томъ случаѣ, если станетъ тебя позорить, преувеличивая предосудительность твоихъ прихотей, потому что твоимъ именемъ украсится и прикроется даже злословіе. — Какое блистательное жилище досталось порокамъ, задумавшимъ поселиться въ тебѣ! Покрывало красоты дѣлаетъ въ тебѣ невидимымъ даже дурное, и все, что глазъ въ тебѣ можетъ замѣтить, дѣлается прекраснымъ. — Но береги, милое сердце, эту широкую привилегію! Помни, что даже самый твердый клинокъ можетъ быть испорченъ неумѣлымъ употребленіемъ. === 96. === Нѣкоторые говорятъ, что въ проступкахъ твоихъ виновата молодость, другіе винятъ въ нихъ твою суетность, многіе находятъ, что твоя молодость и капризы именно и составляютъ твою прелесть. Но и прелесть и ошибки твои любимы и старыми и молодыми <sup>58</sup>). Ты даже твои слабости превращаешь въ украшающую тебя прелесть. — Подобно тому, какъ даже ничтожный камень цѣнится высоко, когда онъ надѣтъ на пальцѣ вѣнчанной королевы, такъ и твои пороки превращаются и принимаются въ тебѣ за хорошія качества <sup>59</sup>). — Какъ много ягнятъ обманулъ бы злой волкъ, если бъ онъ могъ являться въ видѣ ягненка, и какъ много погубила бы судьба <sup>60</sup>) твоихъ обожателей, если бъ вздумала употребить противъ нихъ всю силу твоего очарованія. — Но не дѣлай этого: я люблю тебя до такой степени, что, обладая тобой, считаю моей и твою репутацію <sup>61</sup>). === 97. === Холодной зимой показалось мнѣ время, пока я былъ въ отсутствіи и не видѣлъ тебя, радость моего быстро несущагося лѣта! Какой холодъ я чувствовалъ! Какъ мрачны казались мнѣ дни! Все вокругъ дышало наготою старца-Декабря. — А между тѣмъ вѣдь это происходило лѣтомъ, когда приближалась изобильная осень, отягченная богатой жатвой, этимъ даромъ, понесеннымъ ею отъ весны, и похожая на вдову, оставшуюся беременною по смерти мужа. — Но для меня это обильное потомство казалось лишь семьей сиротъ, лишенныхъ отца, потому что въ моихъ глазахъ лѣто съ его радостями можетъ быть лишь тамъ, гдѣ живешь ты, гдѣ жъ тебя нѣтъ — тамъ не поютъ даже птички. — А если и поютъ, то такимъ заунывнымъ голосомъ, что даже листья, слушая ихъ, блѣднѣютъ, страшась скораго прихода зимы. === 98. === Мы разстались весною, когда гордый своимъ пестрымъ уборомъ и украшенный полнымъ блескомъ Апрѣль до такой степени оживлялъ все вокругъ духомъ юности, что даже старикъ Сатурнъ смѣялся и плясалъ съ нимъ вмѣстѣ. — Но ни пѣніе птичекъ ни сладкій запахъ всевозможныхъ благоухающихъ и сверкавшихъ яркими красками цвѣтовъ не могли заставить меня разсказать какую-нибудь лѣтнюю сказку или сорвать цвѣтокъ съ его кокетливаго стебелька. — Не любовался я бѣлизною лилій, не восхищался румянцемъ розовыхъ лепестковъ, потому что они мнѣ казались лишь прекрасными формами, скопированными съ тебя, родоначальницы всего этого. — Я чувствовалъ вокругъ себя зиму и если развлекался цвѣтами, то лишь потому, что принималъ ихъ безъ тебя за твою тѣнь. === 99. === Раннюю фіалку я бранилъ, говоря ей: твой сладкій запахъ украла ты, проворная воровка, съ благоуханныхъ устъ моей возлюбленной, пурпурный оттѣнокъ твоихъ лепестковъ грубо похищенъ съ ея лиловатыхъ жилокъ. Лиліямъ дѣлалъ я приговоръ за бѣлизну, украденную съ твоихъ ручекъ <sup>62</sup>), а бутонамъ майрана — за краску твоихъ волосъ. Среди шиповъ боязливо прятались двѣ розы; одна краснѣла со стыда, другая блѣднѣла съ отчаянія; третья, ни красная ни бѣлая, украла у нихъ обѣ эти краски и вдобавокъ похитила ароматъ твоего дыханія, но была наказана за это преступленіе тѣмъ, что сдѣлалась въ полномъ блескѣ своей красоты добычей мстительнаго червяка. — Много видѣлъ-я цвѣтовъ еще, но не "замѣтилъ ни одного, чьи цвѣтъ и запахъ не были бы украдены у тебя. === 100 <sup>63</sup>). === Куда скрылась ты, Муза, и почему молчишь такъ давно о томъ, кому обязана всѣмъ твоимъ могуществомъ? Или ты расточаешь жаръ на какія-нибудь ничтожныя пѣсни, омрачая свой талантъ попыткой освѣщать низкіе предметы? — Возвратись, забывчивая Муза, и вознагради благородными строками время, проведенное такъ нерадиво. Пой слуху того, кто цѣнитъ твои пѣсни и одаряетъ твое перо искусствомъ и силой. — Воспрянь, успокоившаяся Муза, чтобъ взглянуть, не успѣло ли время провести морщины на прекрасномъ лицѣ моего дорогого друга <sup>64</sup>), и если что случилось, то спѣши осмѣять самое время, уничтоживъ въ мнѣніи свѣта значеніе этого поступка. — Прославь моего друга ранѣе, чѣмъ время его разрушитъ. Этимъ отклонишь ты удары его косы и серпа. === 101. === Лѣнивая Муза! Какого наказанья заслуживаешь ты за твое пренебрежительное отношеніе къ добру, облеченному подобною красотой? Добро и красота принадлежатъ всецѣло тому, кого я люблю. Ты зависима отъ него также, и въ этомъ твое достоинство. Отвѣть мнѣ, Муза: неужели ты держишься мнѣнія, что добродѣтель, будучи прекрасна отъ природы, не нуждается въ раскрашиваньѣ, а красота — въ карандашѣ для увѣковѣченія ея реальности? Неужели хорошее хорошо только въ томъ случаѣ, если оно останется нетронутымъ?.. Или ты останешься нѣмой, потому что онъ не нуждается въ похвалахъ? Нѣтъ, — не извиняй этимъ твоего молчанья! Отъ тебя зависитъ заставить его жить даже послѣ того, когда онъ будетъ зарытъ въ золотой могилѣ, и сдѣлать его предметомъ похвалы будущихъ поколѣній… Исполняй же, Муза, свой долгъ! Я научу тебя, какъ его изобразить, чтобъ онъ показался будущему времени такимъ, каковъ онъ теперь. === 102. === Любовь моя окрѣпла, хотя кажется съ виду болѣе слабой. Я люблю не менѣе, хотя понаружѣ можно счесть любовь мою уменьшившейся. Любовь сдѣлается продажнымъ товаромъ, если любящій будетъ самъ повсюду громко кричать о ея силѣ. Любовь наша была новой, и для нея только-что начиналась весна, когда я сталъ привѣтствовать ее моими пѣснями, какъ соловей, чей голосъ громко раздается лѣтомъ и становится сдержаннымъ съ наступленіемъ поздняго времени… И это происходитъ не вслѣдствіе того, что лѣто становится хуже сравнительно съ временемъ, когда ночь затихаетъ, слушая его печальныя пѣсни, но потому, что осенью гудятъ дикой музыкой всѣ сучья на деревьяхъ, и нѣжные звуки, дѣлаясь обыкновенными, теряютъ всю свою прелесть, — такъ и я, подражая соловью, сдерживаю иногда языкъ, боясь надоѣсть тебѣ моими пѣснями. === 103. === Увы! какую скудость обнаруживаетъ моя Муза вслѣдствіе того, что предметъ ея пѣсень, давая такой богатый матеріалъ для вдохновенія, оказывается гораздо лучшимъ въ своемъ натуральномъ видѣ, чѣмъ облеченный моими похвалами… О, не упрекай меня, если я не могу болѣе писать. Взглянувъ въ зеркало, ты увидишь въ немъ лицо, чья красота превосходить до того силу моего тупого воображенія, что стихи мои меркнутъ, и самъ я теряюсь… Не великимъ ли потому будетъ грѣхомъ, если я, думая украсить предметъ, бывшій прекраснымъ и безъ того, только его загрязню? Вѣдь моя поэзія не имѣетъ иного предмета для описанія, кромѣ твоихъ прелестей и достоинствъ… И все-таки, когда ты смотришься въ зеркало, оно показываетъ тебѣ больше, гораздо больше сравнительно съ тѣмъ, что могутъ выразить мои стихи. === 104. === Для меня, дорогой другъ, ты никогда не можешь состарѣться, потому что красота твоя кажется мнѣ совершенно такою же, какъ и въ день, когда глаза мои въ первый разъ встрѣтились съ твоими. Три холодныхъ зимы сорвали съ деревьевъ ихъ лѣтнее украшеніе… Три прекрасныхъ весны, слѣдуя закону времени года, превратились на моихъ глазахъ въ желтую осень; ароматъ трехъ апрѣлей былъ сожженъ солнцемъ трехъ жаркихъ іюней съ тѣхъ поръ, какъ я въ первый разъ увидѣлъ твою свѣжесть, оставшуюся такою же до сихъ поръ… Но, увы! — красота сходитъ съ лица такимъ же незамѣтнымъ шагомъ, какимъ движется тѣнь солнечныхъ часовъ. Такъ и твоя прелесть, кажущаяся мнѣ неизмѣнной, имѣетъ движеніе, обманывающее мои глаза… Узнай же, для того, чтобъ беречься этой судьбы, что красное лѣто многихъ исчезло ранѣе, чѣмъ ты, неопытный юноша, былъ рожденъ на свѣтъ. === 105. === Любовь моя не должна считаться идолопоклонствомъ, а мой возлюбленный — идоломъ, только потому, что мои хвалебные гимны и пѣсни говорятъ исключительно и всегда о немъ или ему… Тотъ, кого я люблю, прекрасенъ сегодня, прекрасенъ будетъ завтра и останется вѣчно такимъ въ своемъ дивномъ совершенствѣ. Потому и стихъ мой, пріуроченный къ изображенію такого постоянства, остается всегда одинаковъ, чуждаясь разнообразія… Красота, любезность, добродѣтель — вотъ все, о чемъ я пою. Красота, любезность, добродѣтель — выражаемыя иной разъ другими словами — вотъ весь кругъ, въ которомъ вращается мое воображенье. Три темы, чудно соединяющіяся въ одномъ лицѣ: — красота, любезность и добродѣтель — часто встрѣчались порознь, но до сей норы качества эти ни разу не соединялись въ комъ-нибудь одномъ. === 106. === Когда въ хроникахъ прошедшаго времени я читаю описанія прекрасныхъ существъ, чья красота вдохновляла къ сочиненію старинныхъ стиховъ, въ которыхъ прославлялись умершія уже дамы и любезные рыцари, — тогда мнѣ кажется, что въ каждой попыткѣ описать красоту чьей-нибудь руки, ноги, губъ, глазъ или лба, перо, старавшееся это сдѣлать, воображало именно ту красоту, современнымъ идеаломъ которой долженъ считаться ты… Потому всѣ эти описанія являются какъ бы протестомъ нашего времени и твоимъ предъ изображеніемъ; но такъ какъ писавшіе, не имѣя тебя предъ собой, должны были смотрѣть отгадывающимъ взглядомъ, то и вышло, что предметъ не былъ ими исчерпанъ достойно… Что жъ до насъ, современниковъ, то хотя мы и имѣемъ глаза, чтобъ тебя видѣть, но намъ недостаетъ языка для твоего прославленія. === 107. === Ни мое предчувствіе ни пророческій духъ вселенной, чующій грядущія событія, не могутъ опредѣлить срока моей истинной любви, если признать ее за опредѣленный приговоръ… Когда луна пройдетъ благополучно чрезъ фазу затменья, то сулившіе бѣду авгуры смѣются надъ собственными предсказаньями. Сомнительные вопросы вѣнчаются наконецъ ихъ разрѣшеньемъ, и миръ простираетъ свою оливу на вѣчныя времена… Такъ и любовь моя, окропленная бальзамомъ всеутѣшающаго времени, смотритъ веселѣй, и смерть оказывается мнѣ подчиненной съ тѣхъ поръ, какъ я, вопреки ей, надѣюсь жить въ моихъ бѣдныхъ стихахъ, предоставя ей торжествовать лишь надъ безсловесной темной толпой… Ты найдешь въ нихъ свой памятникъ даже въ то время, когда будутъ уничтожены короны и мѣдныя гробницы тирановъ. === 108. === Была ли въ человѣческомъ мозгу хоть одна способная быть записанной идея, помощью которой я не выразилъ бы тебѣ моихъ истинныхъ чувствъ? Что могу я сказать или написать новаго, чтобъ подтвердить мою къ тебѣ любовь или изобразить твои достоинства?.. Ничего, дорогой мальчикъ! Теперь я, какъ въ молитвахъ, могу ежедневно повторять лишь одно и то же, переворачивая на новый ладъ старую мысль, что ты — мой, а я — твой, — словомъ — говорить то, что сказалъ въ день, когда впервые привѣтствовалъ твое милое имя… Такимъ образомъ наша вѣчная и всегда обновляемая любовь, не боясь ни пыли ни обидъ времени, можетъ сдѣлать время страницей для записи замѣтокъ, не обращая вниманія на неизбѣжныя морщины… Первое впечатлѣніе любимаго предмета останется для нея живымъ, даже когда и внѣшніе перемѣны въ окружающемъ мирѣ покажутъ ей, что она умерла сама. === 109. === Не говори никогда, что я былъ фальшивъ сердцемъ, хотя разлука, повидимому, и умѣрила пламя моей любви. Мнѣ такъ же трудно было бы разстаться съ самимъ собой, какъ и съ душой моей, которая живетъ въ твоемъ сердцѣ… Оно — домъ моей любви. Если мнѣ, какъ путешественнику, случалось его покидать, то я, какъ путешественникъ, возвращался опять въ свой домъ въ свое время, временемъ не измѣненный, и приносилъ съ собой слезы, которыми оплакивалъ свою ошибку. Ты не долженъ вѣрить, будто я, несмотря на свойственныя существамъ, созданнымъ изъ плоти и крови, слабости, способенъ обезчестить себя до возможности низко покинуть то добро, которое нахожу въ тебѣ… Вѣдь, кромѣ тебя, моя роза, весь широкій миръ кажется мнѣ ничтожествомъ, а ты въ немъ мое все! === 110. === Увы! — это правда! Я блуждалъ изъ стороны въ сторону и прослылъ въ глазахъ у всѣхъ наряженнымъ шутомъ. Я оскорблялъ мои собственныя убѣжденія, отдавалъ за безцѣнокъ, что мнѣ было всего дороже, бросался съ новымъ увлеченіемъ въ старые грѣхи… Совершенная правда, что я косо и нелѣпо смотрѣлъ на все хорошее, но результатъ вышелъ тотъ, что заблужденія эти помолодили мое сердце, и, испытавъ худое, я получилъ еще высшее мнѣніе о твоихъ совершенствахъ… Теперь, когда все это прошло, я отдаю тебѣ себя вновь уже навѣки. Никогда болѣе не позволю я себѣ увлечься до испытанія старой дружбы, и молю бога любви, которому себя теперь посвящаю… Привѣтствуй же меня на порогѣ моего небеснаго блаженства, на твоемъ чистѣйшемъ и любимомъ сердцѣ! === 111. === Брани за меня Фортуну, эту богиню, виновную въ моихъ неудачахъ тѣмъ, что, не давъ мнѣ лучшихъ средствъ къ существованію, она осудила меня зарабатывать жизнь публичной дѣятельностью, которая налагаетъ на людей какую-то особую печать <sup>65</sup>). Вслѣдствіе этого имя мое запятнано точно клеймомъ, и вся моя личность кажется окрашенной моимъ ремесломъ, какъ, рука красильщика — краской. Потому жалѣй меня и пожелай возобновиться… Послушный больной, я готовъ выпить даже уксусъ, если онъ поможетъ моей тяжкой болѣзни. Никакая горечь не покажется мнѣ для этого горькой, и никакое искупленіе не будетъ сочтено слишкомъ строгимъ даже въ томъ случаѣ, если превзойдетъ вину вдвое… По то му пожалѣй меня, дорогой другъ, и вѣрь, что участіе твое будетъ достаточнымъ средствомъ для моего исцелѣнія. === 112. === Твои любовь и участіе прикроютъ клеймо, наложенное на меня общественнымъ злословіемъ, и тогда что мнѣ будетъ за дѣло: худо или хорошо обо мнѣ говорятъ? Ты освѣжишь <sup>66</sup>) то, что во мнѣ дурно, и поощришь, что хорошо. — Вѣдь ты для меня весь миръ, и потому я долженъ стараться слышать брань себѣ или похвалу только изъ твоихъ устъ. Кромѣ тебя, я не существую ни для кого, равно какъ никто иной не существуетъ для меня, и ты одинъ можешь направить на добро или зло мою твердую, какъ сталь, волю. — Я отбросилъ отъ себя такъ далеко заботу о томъ, что говорятъ о мнѣ другіе, что сдѣлался равнодушенъ къ ихъ брани и похваламъ, какъ-будто бы былъ глухъ, какъ ужъ <sup>67</sup>). Этимъ презрѣніемъ я удовлетворенъ вполнѣ. — Ты до того твердо властвуешь надъ моими помыслами, что весь міръ, поставленный возлѣ тебя, кажется мнѣ вымершимъ. === 113. === Разставшись съ тобой, я началъ смотрѣть на все глазами души. Настоящій же органъ зрѣнія, управлявшій до того моими движеніями, сталъ какъ бы слѣпымъ и служитъ мнѣ лишь наполовину. Зрячій съ виду, онъ въ дѣйствительности не видитъ ничего, потому что не передаетъ моему сердцу впечатлѣнія ни птицы, ни цвѣтка, ни вообще всего, что онъ схватываетъ. Умъ мой не принимаетъ участія въ этихъ живыхъ предметахъ, и зрѣніе не передаетъ ему, что воспринимаетъ. — Причина въ томъ, что если глазъ мой видитъ самый ли грубый, или самый изящный предметъ, самое прелестное или самое безобразное существо, гору или море, день или ночь, ворону или голубя — онъ все это немедленно превращаетъ воображеніемъ въ тебя. — Умъ мой, наполненный тобой, не способенъ понимать что-нибудь иное, и вслѣдствіе этого я отъ избытка вѣрности обманываю самъ себя. === 114. === Долженъ ли я думать, что умъ мой, увѣнчанный твоей похвалой, заразился ядомъ монарховъ — лестью <sup>68</sup>), или слѣдуетъ допустить, что глаза говорятъ мнѣ правду, и что любовь твоя дѣйствительно научила меня алхиміи, помощью которой умъ мой превращаетъ уродовъ и безобразныхъ существъ въ похожихъ на тебя херувимовъ, творя такимъ образомъ въ одно мгновенье ока <sup>69</sup>) превосходное изъ дурного? Первое предположеніе справедливѣй! Глаза мои заражены лестью, и умъ пьетъ ее съ жадностью. Глаза знаютъ, что ему нравятся, и готовятъ кубокъ по его вкусу. — Если въ кубкѣ ядъ, то преступленіе глазъ извиняется тѣмъ, что они любятъ этотъ ядъ и стали пить его первыми. === 115. === Въ прежнихъ моихъ стихахъ была ложь, когда я писалъ, что не въ силахъ полюбить тебя больше. Я тогда не былъ въ состояніи вообразить причины, по которой мое полное пламя могло бы разгорѣться еще сильнѣе. — Присматриваясь къ событіямъ времени, я тогда видѣлъ, какъ милліонъ случайностей въ состояніи разрознить то, что связано клятвой; какъ такая же случайность можетъ уничтожить повелѣніе королей, запятнать святую красоту, притупить горячія рѣшенія и совратить измѣнчивостью обстоятельствъ даже самые строгіе умы съ ихъ дороги. — Увы! почему, испугавшись тогда этихъ тираническихъ случайностей, не сказалъ я просто, что «люблю тебя, какъ могу»? Почему, сомнѣваясь въ прочности чувствъ, не увѣнчалъ я ихъ въ настоящемъ, оставивъ сомнѣніе будущему? — Любовь — ребенокъ. Почему бы не высказать мнѣ тогда съ полной силой то, что продолжаетъ расти до сихъ поръ? === 116. === Не будемъ ставить препятствій брачному союзу честныхъ душъ. Любовь не заслуживаетъ называться этимъ именемъ, если она измѣняется, видя перемѣны въ окружающемъ, или гнется, куда ее гнетъ посторонняя сила. — О, нѣтъ! Любовь — постоянный значокъ, не содрогающійся предъ лицомъ бурь; она — путеводная звѣзда для всякаго блуждающаго корабля; который, даже не зная ея сущности, все-таки опредѣляетъ путь по ея высотѣ на небѣ. — Она не игрушка времени, несмотря на то, что розовыя уста и щеки подвержены дѣйствію его косы. Любовь не мѣняется въ краткій срокъ, опредѣляемый часами и недѣлями, но остается одинаковой до дня Страшнаго Суда. — Если ошибочность этихъ словъ обнаружится на мнѣ, то, значитъ, я никогда не писалъ и никогда не любилъ. === 117 <sup>70</sup>). === Обвиняй меня, если хочешь, въ томъ, что я въ недостаточной степени выразилъ твои высокія достоинства, что забывалъ порой говорить о моей любви, приковывающей меня къ тебѣ съ каждымъ днемъ все сильнѣе и сильнѣе; что сходился съ темными личностями и дарилъ имъ дорогія права, принадлежавшія тебѣ, что расправлялъ свои паруса для всякаго вѣтра, который уносилъ меня вдаль отъ тебя. — Внеси въ списокъ и мою дурную волю и сдѣланныя мною ошибки, подтвердивъ все это ясными доказательствами. Наведи на меня, наморщивъ брови, твой выстрѣлъ, но не стрѣляй лить въ меня твоей воспрянувшей ненавистью. — Мое возраженіе въ томъ, что я хотѣлъ испытать постоянство и силу моей къ тебѣ любви. === 118. === Подобно тому, какъ мы раздражаемъ себѣ языкъ острыми пряностями для возбужденія аппетита или вызываемъ пріемомъ лѣкарства болѣзненные, повидимому, припадки, чтобъ излѣчить невидимую внутреннюю болѣзнь, — точно такъ, насыщенный вполнѣ твоей благосклонностью, я иногда позволялъ себѣ употребленіе горькихъ приправъ и, будучи боленъ избыткомъ хорошаго, находилъ родъ какого-то облегченія во временномъ нездоровьѣ, которое возбуждалъ даже безъ нужды. — Это была политика любви: чтобъ предупредить несуществовавшую еще болѣзнь, я впадалъ въ дурное, думая вылѣчить этимъ организмъ, страдавшій избыткамъ хорошаго. — Результатъ однако былъ тотъ, что лѣкарство оказалось ядомъ для человѣка, который впалъ въ болѣзнь чрезъ тебя. === 119. === Сколько разъ упивался я зельемъ сиреновыхъ слезъ, дистиллированныхъ изъ тиглей, черныхъ, какъ адъ, при чемъ то страхи мои смѣнялись надеждами, то надежды страхами, въ концѣ же концовъ я всегда проигрывалъ въ минуту, когда думалъ выиграть. — Въ какія страшныя ошибки случалось мнѣ впадать, считая себя на верху блаженства! До какихъ лихорадочныхъ пароксизмовъ (при которыхъ глаза мои были готовы выскочить изъ орбитъ) доводилъ я себя въ порывахъ бѣшеной страсти! — По въ злѣ было добро: я убѣдился, что горе дѣлаетъ въ нашихъ глазахъ хорошее еще болѣе лучшимъ, и что разрушенная разъ, но вновь возстановленная любовь вырастетъ во второй разъ и лучше и крѣпче прежней. — Такимъ образомъ возвращался я, наказанный, опять къ моему счастью, выигравъ помощью горя втрое болѣе противъ того, что потерялъ. === 120 <sup>71</sup>). === Твои прежнія страданія примиряютъ меня съ тобою теперь. Горе, вытерпѣнное мною въ то время, невольно заставляло меня сгибаться, потому что нервы мои сдѣланы не изъ мѣди или кованной стали. — Если твои причиненныя моими обидами страданія были такъ же велики, какъ причиненныя тобою мнѣ, то я воображаю, какія адскія муки пришлось тебѣ вытерпѣть. А я, твой тиранъ, не имѣлъ даже времени взвѣсить всю тяжесть страданій, причиненныхъ мнѣ твоимъ проступкомъ. — О, зачѣмъ мракъ нашего отчаянія помѣшалъ моимъ чувствамъ вспомнить, до чего бываетъ жестока истинная печаль, и почему не поспѣшили мы уврачевать другъ друга утѣшеніями, перевязывающими раны сердецъ? === 121. === Быть дурнымъ въ дѣйствительности лучше, чѣмъ подвергаться укорамъ за дурныя качества, ихъ не имѣя. Самое законное счастье теряетъ цѣну, если чувство его основано не на нашемъ собственномъ сознаніи, но на приговорѣ другихъ. — Для чего позволять чужимъ, фальшивымъ, порочнымъ глазамъ утѣшаться при видѣ моихъ личныхъ забавъ и удовольствій или допускать, чтобъ нравящіеся мнѣ мои пороки подвергались осужденію шпіоновъ, еще болѣе порочныхъ, чѣмъ я самъ? — Нѣтъ! я хочу оставаться собой, и тѣ, которые нападаютъ на мои пороки, сознаются этимъ только въ своихъ собственныхъ. Я могу оставаться прямъ даже въ томъ случаѣ, если противники мои будутъ горбаты, и то, что я дѣлаю, не должно подвергаться осужденію ихъ грубыхъ, приговоровъ. — Они могутъ провозгласить лишь одну общую истину: что люди дурны всѣ и живутъ въ грѣхѣ поголовно. === 122. === Подаренныя мнѣ тобой замѣтки запечатлѣны въ моемъ мозгу неизгладимыми для памяти чертами и останутся въ этомъ лѣнивомъ хранилищѣ вѣчно или по крайней мѣрѣ до поры, пока мой мозгъ и сердце сохранятъ способность существованія. Эта часть тебя можетъ быть изглажена во мнѣ въ тотъ мигъ, когда сами они разрушатся подъ рукой всесокрушающаго забвенья. — Потому самыя замѣтки мнѣ нѣтъ надобности хранить съ такимъ раченіемъ, такъ какъ любовь къ тебѣ записана въ душѣ моей и безъ таблицъ. Вслѣдствіе этого я и позволилъ себѣ подарить ихъ другому лицу, зная, что содержаніе ихъ помѣщено тамъ, гдѣ ты цѣнишься больше. — Искать вспомогательныхъ средствъ для того, чтобъ тебя помнить, значило бъ допустить мысль, будто я могу тебя позабыть. === 123. === Нѣтъ, — ты никогда не похвастаешь, время, будто я могъ измѣниться! Я не вижу ничего новаго и необыкновеннаго въ твоихъ, выстроенныхъ съ новой мощью, пирамидахъ, потому что онѣ не что иное, какъ только новая покрышка прежде существовавшаго матеріала. — Если мы удивляемся предметамъ исторіи, которые ты выдаешь намъ за древніе, то это потому, что наша собственная жизнь слишкомъ коротка; и мы скорѣй склонны считать ихъ созданными нынче для нашего удовольствія, чѣмъ вспоминать разсказы о ихъ прежнемъ существованіи. — Я бросаю вызовъ какъ тебѣ, такъ и твоимъ таблицамъ, и не намѣренъ благоговѣть передъ твоимъ настоящимъ или прошлымъ, потому что вижу одну ложь во всѣхъ твоихъ повѣствованіяхъ, которыя ты сочиняешь съ большей или меньшей поспѣшностью. — Я клянусь, и клянусь навсегда, лишь въ томъ, что буду вѣренъ, не обращая вниманія ни на тебя ни на твою косу. === 124. === Если бы любовь моя была ребенкомъ царской крови <sup>72</sup>), то она могла бы быть признана незаконной дочерью Фортуны и лишена отцовскаго сана. Ей пришлось бы тогда вынесть ласку или ненависть времени и попасть, смотря по обстоятельствамъ, въ связку цвѣтовъ или пустой травы. — Но этого не можетъ случиться, потому что она воспитана вдали отъ вліянія случайностей и не рискуетъ пострадать въ сферахъ улыбающейся роскоши или погибнуть подъ ударами вошедшаго въ наше время въ моду рабскаго недовольства. — Она чуждается политики, этого еретика, работающаго надъ составленіемъ договоровъ, чей срокъ длится лишь нѣсколько часовъ, но благоразумно стоитъ на такой высотѣ, гдѣ ея не вытягиваетъ въ ростъ зной, но и не топятъ потомъ дожди. — Пусть это испытываютъ пустые современные вертопрахи, чья смерть приноситъ добро, а жизнь проводится въ преступленіяхъ. === 125. === Для чего послужили бы мнѣ, если бъ я удостоился чести носить балдахины <sup>73</sup>), эти внѣшніе знаки, прикрывающіе внѣшнія же достоинства? Зачѣмъ класть для будущаго такія широкія основы, что, глядя на нихъ, можно подумать, будто оно продлится цѣлую вѣчность, тогда какъ оно иной разъ оказывается короче, чѣмъ могли бы его сдѣлать разоренье и смерть? — Развѣ я не видѣлъ, какъ искатели милостей, поклонники внѣшней формы, теряли все, истощась въ расходахъ выше своихъ средствъ <sup>74</sup>). Жалкіе люди, полагающіе, будто счастье состоитъ въ самолюбивомъ наслажденіи самими собой, — они промѣниваютъ здоровую пищу на сложныя лакомства. — Нѣтъ! позволь мнѣ служить исключительно твоему сердцу. Прими это приношеніе, каково оно есть — бѣдное, но свободное, не раздѣленное ни съ кѣмъ, чуждое притворства, и вознагради меня взаимнымъ обмѣномъ, отдавая мнѣ зато себя. — Прочь подкупленный доносчикъ <sup>75</sup>)! Чистая душа менѣе всего стоитъ въ зависимости отъ тебя именно въ то время, когда ты ее наиболѣе обвиняешь. === 126 <sup>76</sup>). === О, мой милый мальчикъ! Повидимому, ты властвуешь надъ измѣнчивой склянкой песочныхъ часовъ времени и его серпомъ: по мѣрѣ того, какъ ты вырастаешь и хорошѣешь самъ, обнаруживается, какъ вянутъ всѣ твои поклонники.. Если природа, эта властительница надъ всѣмъ, что должно увянуть, удерживаетъ тебя при твоихъ стремленіяхъ впередъ, то она дѣлаетъ это съ намѣреніемъ обмануть такой хитростью время и уничтожить его разрушительное на тебя дѣйствіе. Но все-таки бойся ея, несмотря на то, что ты любимецъ ея прихотей. — Она можетъ сберечь тебя, свое сокровище, на время, но не навсегда! Ея расчетъ можетъ повести лишь къ отсрочкѣ, но пора расплаты все-таки наступитъ, и она будетъ принуждена отдать тебя рано ль, поздно ль. === 127. === Въ старое время брюнетки не считались красавицами и не признавались за нихъ даже въ томъ случаѣ, если были хороши дѣйствительно; но зачѣмъ же постыдно убивать красоту незаконными способами теперь, когда брюнетки стали часто родиться красивыми по наслѣдству <sup>77</sup>)? — Съ тѣхъ поръ, какъ всякая рука присвоила себѣ власть природы, начавъ украшать уродство искусно сдѣланной фальшивой маской, истинная красота не имѣетъ болѣе ни имени ни святого убѣжища и живетъ оскверненной, если даже не презрѣнной совсѣмъ. — Глаза<sup>78</sup>) моей возлюбленной черны, какъ перья ворона, и это къ ней идетъ удивительно. Они точно носятъ трауръ по тѣмъ женщинамъ, которыя, не родясь блондинками <sup>79</sup>), но будучи все-таки хороши собой, позорятъ творческую силу природы фальшивыми украшеніями. — Но этотъ траурный цвѣтъ глазъ до того хорошъ въ моей возлюбленной, что, глядя на нее, всѣ люди желали бы, чтобъ красавицы были брюнетками. === 128. === Какъ часто, когда ты, музыка души моей, занималась музыкой, сидя за тѣмъ счастливымъ деревяннымъ ящикомъ, чье дрожанье подъ твоими нѣжными пальчиками сливалось въ гармоническіе аккорды, восхищавшіе мой слухъ, — какъ часто тогда завидовалъ я клавишамъ, видя, какъ онѣ, быстро прыгая, цѣловали нижнюю поверхность твоей нѣжной ручки, между тѣмъ какъ мои бѣдныя губы, которымъ по-настоящему слѣдовало бы пользоваться этой жатвой, только краснѣли при видѣ дерзости дерева! — За право почувствовать щекотку отъ такого прикосновенія, губы мои охотно согласились бы помѣняться и именемъ и мѣстомъ съ тѣми прыгающими клавишами, надъ которыми летали такъ граціозно твои пальцы, дѣлая мертвое дерево болѣе счастливымъ, чѣмъ мои живыя губы. — Если грубыя клавиши удостаиваются такого счастья, то предоставь имъ твои пальцы, а мнѣ отдай для поцѣлуевъ губы. === 129. === Предаваться распутству значитъ — постыдно растрачивать свой духъ. Распутство, ищущее удовлетворенія, можетъ сдѣлаться клятвопреступнымъ, убійственнымъ, кровавымъ, постыднымъ, неистовымъ, неудержимымъ, жестокимъ, свирѣпымъ, не стоящимъ довѣрія. — Разъ удовлетворенное, оно не столько доставляетъ удовольствія, сколько дѣлается презрительнымъ. За нимъ безумно гоняются и такъ же безумно его проклинаютъ, едва достигнутъ желаемаго, которое дѣлается въ случаѣ достиженія похожимъ на приманку, положенную съ цѣлью отнять разсудокъ у тѣхъ, кто ее проглотитъ. — Тотъ, кто преслѣдуетъ распутную цѣль, безуменъ такъ же, какъ и тотъ, кто ея достигъ, но цѣль эта, даже будучи достигнута, ведетъ къ крайности. Она кажется блаженствомъ во время преслѣдованія и обращается въ горе, едва бываетъ достигнута. — Весь свѣтъ знаетъ это хорошо, но ни у кого недостаетъ: силы воли отказаться отъ подобнаго рая, ведущаго людей Прямо въ адъ. === 130. === Солнце блеститъ гораздо ярче глазъ моей возлюбленной, кораллы гораздо краснѣе ея губъ; если назвать бѣлымъ снѣгъ, то грудь ея покажется предъ нимъ смуглой; если требуется, чтобъ волосы были свѣтлы, какъ позолоченная проволока, то на головѣ ея растетъ проволока чернаго цвѣта. — Я видѣлъ махровыя розы краснаго и бѣлаго цвѣтовъ, но такихъ красокъ нѣтъ на ея щечкахъ; запахъ многихъ цвѣтовъ лучше дыханья ея устъ. — Я, правда, люблю слушать, когда она говоритъ, но сознаюсь, что музыка звучитъ гораздо пріятнѣе. Я никогда не видалъ, какъ ходятъ богини, но походка моей возлюбленной не болѣе, какъ топтанье по землѣ, — и однако клянусь небомъ, я считаю мою возлюбленную не хуже всякихъ прочихъ женщинъ, оклеветанныхъ фальшивыми сравненіями. === 131. === Въ тебѣ точно такія же тиранническія наклонности, какъ и въ прочихъ женщинахъ, чья признанная красота побуждаетъ ихъ быть жестокими изъ гордости. Ты знаешь хорошо, что мое бѣдное, любящее до безумія сердце видитъ въ тебѣ свою лучшую и прелестнѣйшую драгоцѣнность. — Но однако, говоря добросовѣстно, надо сознаться, что многіе, глядя на тебя, увѣряютъ, будто лицо твое не изъ тѣхъ, которыя созданы для возбужденія любовныхъ вздоховъ. Я не рѣшаюсь громко объявить такого мнѣнія ошибочнымъ, хотя и клянусь себѣ въ противномъ, оставаясь съ собою наединѣ. — Въ доказательство же, что клятва моя искренна, я сошлюсь на тысячи вздоховъ, вырывающихся у меня одинъ вслѣдъ другому при одной о тебѣ мысли и громко свидѣтельствующихъ, что твоя чернота кажется мнѣ прелестнѣй любой красоты. — Если ты черна, то только въ твоихъ поступкахъ, и вотъ гдѣ, по-моему мнѣнію, причина, почему тебя злословятъ. === 132. === Я люблю твои глаза… Мнѣ кажется, что они, точно меня жалѣя при видѣ мученій, какимъ подвергала ты мое сердце, презрительно съ нимъ обращаясь, нарочно сдѣлались черными и смотрятъ подъ этимъ прелестнымъ трауромъ съ милымъ состраданіемъ на мое горе. — И надо сознаться, что ни утреннее, выдѣляющееся на сѣромъ фонѣ восточнаго неба, солнце ни та полная звѣзда, чье явленіе возвѣщаетъ вечеръ, не украшаютъ своимъ сіяніемъ востока и запада наполовину противъ того, какъ украшается твое лицо твоими двумя траурными глазами. О, если бъ сердце твое облеклось такимъ же, такъ хорошо идущимъ къ тебѣ трауромъ для того, чтобъ печалиться обо мнѣ, и если бъ этой жалостью могло проникнуться все твое существо! — Случись это, я поклялся бы, что красота чернаго цвѣта и всѣ непохожія на тебя женщины должны считаться уродами. === 133. === Будь проклято сердце, заставляющее скорбѣть мое сердце за ту двойную рану, которую оно нанесло моему другу и мнѣ! Неужели не довольно было ему мучить меня одного, и неужели такому же рабству долженъ былъ подвергнуться и мой дорогой другъ <sup>80</sup>? — Твои жестокіе глаза уже похитили меня у меня самого, а теперь ты еще болѣе усугубила мое горе, поразивъ моего друга, этого второго меня <sup>81</sup>). Я лишился тебя, его, себя самого и терплю такимъ образомъ тройную муку. — Если ты хочешь держать меня узникомъ въ стальной тюрьмѣ твоего сердца, то пусть по крайней мѣрѣ я буду въ ней затворникомъ сердца моего друга! Если ты стережешь меня, то позволь, чтобы я стерегъ его, — тогда по крайней мѣрѣ ты не усилишь жестокости моего заключенія. — Но ты на это не согласишься, потому что, держа насильно въ своей власти меня, ты вмѣстѣ съ тѣмъ держишь и все, что есть во мнѣ. === 134. === Такимъ образомъ я призналъ, что другъ мой принадлежитъ тебѣ, и что самъ я законтрактованъ твоей волѣ. Лично я былъ бы согласенъ выносить такое положеніе, если бъ ты освободила ради моего спокойствія друга, этого второго меня; — но на это не согласишься ты, а равно не пожелаетъ быть свободнымъ и онъ, потому что ты жадна, а онъ великодушенъ. Вѣдь онъ и въ томъ актѣ, который отдалъ его въ твою власть, подписался лишь поручителемъ за меня. — Ты хочешь получить по векселю, выданному на твою красоту, поступая, какъ ростовщица, пользующаяся ради своего интереса каждымъ случаемъ, и преслѣдуешь друга, сдѣлавшагося твоимъ должникомъ для меня. Такимъ образомъ оказывается, что я потерялъ его по моей неделикатности. — Результатъ тотъ, что онъ для меня потерянъ, ты овладѣла и мною и имъ, и хотя онъ за все заплатилъ, я все-таки остался въ неволѣ. === 135. === У тебя, какъ у всѣхъ, есть желанія (will) <sup>82</sup>), — желанія страстныя и все превозмогающія. Я самъ, всегда тебя преслѣдующій, не болѣе, какъ прибавочная къ нимъ частица. — Не соблаговолишь ли ты, обладая такими широкими желаніями (will), проглотить и скрыть въ себѣ мои (will)? Или, оказывая снисходительное расположеніе къ желаніямъ другихъ, ты не блеснешь никогда лучомъ согласія на мои? — Вѣдь море, состоящее все изъ воды, принимаетъ же въ себя нотоки дождя, умножая тѣмъ обиліе своего запаса водъ, такъ и ты, будучи, богата желаніями, прибавь къ нимъ мою (Will) для того, чтобы твои увеличились еще болѣе. — Не обижай твоихъ поклонниковъ порознь (все равно, дурныхъ или хорошихъ), но слей ихъ всѣхъ въ одномъ, и пусть въ этомъ случаѣ твоимъ желаніемъ буду я (Will). === 136. === Если твоя душа будетъ тебя журить за то, что ты меня такъ къ себѣ приблизишь, то поклянись твоей слѣпой душѣ, что я былъ твоимъ желаніемъ (will); а такъ какъ душа твоя знаетъ, что желанія имѣютъ право существовать, то потому исполни, моя любовь, ради любви то, о чемъ я прошу. — Билль (Will) же наполнитъ до краевъ сокровищницу твоей любви какъ твоими желаніями (will), такъ равно и его собственными. Вѣдь въ обширныхъ пространствахъ распоряжаться легко! Одно число, поставленное въ рядъ другихъ, можетъ пройти незамѣченнымъ, — такъ позволь пройти въ толпѣ твоихъ поклонниковъ такимъ незамѣченнымъ числомъ и мнѣ, хотя въ твоихъ личныхъ счетахъ я хочу имѣть свое мѣсто. Считай, меня, пожалуй, ничѣмъ, но однако такъ, чтобъ это ничто доставляло тебѣ удовольствіе. — Полюби хоть только мое имя, но полюби надолго, — тогда ты будешь любить меня, потому что я зовусь желаніе (will). === 137. === Любовь, слѣпой шутъ! Что сдѣлала ты съ моими глазами, заставя ихъ смотрѣть, но не видѣть, что должно видѣть? Вѣдь они имѣютъ понятіе о красотѣ, видятъ, гдѣ можно ее найти, и между тѣмъ принимаютъ дурное за хорошее! — Если глаза мои, ослѣпленные пристрастьемъ, забросили якорь въ заливѣ, изборожденномъ всевозможными судами, то зачѣмъ, любовь, выковала ты изъ ложной фантазіи этотъ якорь, къ которому неразрывно привязанъ здравый смыслъ моего сердца? — Почему сердце мое принимаетъ за частное владѣніе участокъ, который, какъ ему извѣстно, составляетъ публичное достояніе всего міра? Почему глаза мои, видя, что это такъ, отрицаютъ очевидность ради того, чтобъ облечь маской добра лицо, которое въ дѣйствительности порочно? — Какъ видно, глаза мои и сердце сбились съ истинной дороги и предались лжи, заразясь ею <sup>83</sup>). === 138. === Когда моя возлюбленная клянется, что она вся создана изъ правды, то я ей вѣрю, хотя и знаю, что она лжетъ; при чемъ поступаю такъ для того, чтобъ она могла подумать, будто я — неопытный юноша, не извѣдавшій еще фальшиваго лукавства свѣта. — Тогда, лелѣя себя мыслью, будто она считаетъ меня молодымъ, когда, въ сущности, ей извѣстно, что лучшая пора моей жизни уже прожита, я простодушно вѣрю ея ложнымъ рѣчамъ, и такимъ образомъ оказывается, что правда въ нашихъ отношеніяхъ изгнана съ обѣихъ сторонъ. — Но почему же не сознаемся мы: она — въ своей неискренности, а я — въ томъ, что я старъ? О, лучшій атрибутъ любви состоитъ именно въ томъ, что кажущаяся вѣрность принимается въ ней за истинную, а годы не любятъ, когда о нихъ говорятъ. — Потому я лгу ей, а она лжетъ мнѣ, и мы льстимъ этой ложью нашимъ недостаткамъ. === 139. === О, не пытайся оправдывать то горе, которое твоя неласковость причиняетъ моему сердцу. Если хочешь наносить мнѣ раны, то наноси ихъ языкомъ, а не глазами. Употребляй противъ меня прямо силу, но по терзай меня утонченнымъ искусствомъ. — Скажи (прямо, что ты любишь другого, но не кидай, милый другъ, на него нѣжныхъ взглядовъ по крайней мѣрѣ въ моемъ присутствіи. Для чего тебѣ оскорблять меня утонченными средствами, когда твоя надо мной власть гораздо сильнѣе, чѣмъ та защита, которую я, подавленный этой властью, могу ей противопоставить? — Или я долженъ извинить тебя, сказавъ, что, вѣрно, моя возлюбленная знаетъ хорошо, какихъ опасныхъ враговъ долженъ я видѣть въ ея глазахъ, и потому отвертывается отъ меня нарочно, бросая свои оскорбительные взгляды въ сторону? — Не дѣлай этого: вѣдь я почти жертва, а потому лучше добей меня твоимъ взглядомъ, чтобъ кончить, мои страданія. === 140. === Будь благоразумна въ самой жестокости. Не удручай моего нѣмого терпѣнья презрительнымъ со мною обращеніемъ изъ боязни, чтобъ горе не заставило меня заговорить, и чтобъ слова не высказали всю глубину моего, лишеннаго сожалѣнья, отчаянія. — Если бы мнѣ удалось внушить тебѣ благоразуміе, то я желалъ бы, чтобъ ты лучше увѣряла меня въ своей любви, не любя, поступая со мной въ этомъ случаѣ какъ съ тѣмъ, близкимъ къ смерти, больнымъ, которому доктора нарочно твердятъ о выздоровленіи. — Доведенный до отчаянія, я могу сойти съ ума и тогда, пожалуй, начну въ безуміи дурно о тебѣ отзываться. А вѣдь нынѣшній порочно-извращенный свѣтъ сдѣлался такъ дуренъ, что безумное злословіе можетъ быть принято безумными ушами за правду. — Потому, чтобъ я не сошелъ съ ума, а ты не была оклеветана, смотри мнѣ прямо въ глаза даже въ томъ случаѣ, если суровое твое сердце влечетъ тебя въ другую сторону. === 141. === Если говорить правду, то я люблю тебя не глазами, потому что глаза находятъ въ тебѣ тысячу недостатковъ, но тебя полюбило мое сердце, пристрастившись къ тому, что презираютъ глаза, и безумно тобой увлекшись вопреки зрѣнію. — Мои уши точно такъ же не мало наслаждаются звукомъ твоего голоса, а равно ни мое чувствительное къ грубому прикосновенію чувство осязанія, ни обоняніе, ни вкусъ вовсе не желаютъ быть приглашенными на сладострастный съ тобою пиръ. — Но однако ни мои пять чувствъ ни пять способностей <sup>84</sup>) не могутъ отвратить отъ жажды служить тебѣ мое безумное сердце, которое, оставя во мнѣ на свободѣ только мое внѣшнее подобіе человѣка, сдѣлалось бѣднымъ рабомъ твоего высокомѣрія. — Меня утѣшаетъ въ этой мукѣ лишь мысль, что ты, заставившая меня грѣшить, сама же меня зато наказываешь страданіемъ. === 142. === Любовь — мой грѣхъ, и я ненавижу твою прелесть за мой грѣхъ, порожденный преступной любовью. Сравни твое положеніе съ моимъ — и ты найдешь, что оно не заслуживаетъ порицанія, а если и заслуживаетъ, то все-таки порицать меня не имѣютъ права твои уста, осквернявшія свою розовую прелесть и скрѣплявшія ложныя клятвы любви точно такъ же, какъ это дѣлалъ и я, когда грабилъ на чужихъ постеляхъ принадлежавшее имъ добро. — Потому моя къ тебѣ любовь такъ же законна, какъ и твоя къ тѣмъ несчастнымъ, кого твои взгляды увлекали, какъ мои надоѣдаютъ тебѣ. Укорени же въ твоемъ сердцѣ жалость для того, чтобъ она, разрастясь, могла привлечь сожалѣніе и къ тебѣ. — Иначе можетъ случиться, что когда ты будешь сама искать то, въ чемъ отказываешь мнѣ, то получишь такой же отказъ по собственному примѣру. === 143. === Взгляни, какъ заботливая домохозяйка бросается ловить одного изъ оперившихся цыплята и оставляетъ дома ребенка, торопясь всѣми силами поймать то, что ей хочется воротить. — Взгляни, какъ оставленный безъ призора ребенокъ начинаетъ плакать и искать повсюду ту, чья вся забота въ эту минуту лишь въ томъ, чтобъ поймать улетѣвшаго, между тѣмъ какъ горе бѣднаго ребенка совсѣмъ не принимается въ расчетъ. — Такъ и ты стремишься за тѣмъ, что отъ тебя бѣжитъ, тогда какъ я, твой ребенокъ, спѣшу издали за тобою. Воротись по крайней мѣрѣ, если ты поймаешь твою надежду, и сдѣлай, что должна сдѣлать мать: приласкай меня и поцѣлуй. — Я самъ буду молиться, чтобъ исполнилось твое желаніе (will) <sup>85</sup>), если ты вернешься и успокоишь мой громкій плачъ. === 144. === Во мнѣ живутъ двѣ любви. Одна — мое утѣшеніе, другая — отчаянье, и онѣ, какъ два духа, не перестаютъ меня соблазнять. Мой добрый духъ — мужчина, прекрасный и прямой; мой злой духъ — женщина, проникнутая зломъ. — Стараясь отправить меня скорѣе въ адъ, злодѣйка женщина смущаетъ моего добраго ангела, удаляя его отъ меня, и хочетъ превратить святого въ демона, соблазнивъ его чистоту своей порочной увлекательностью. — Превратился ли мой ангелъ въ демона, я не знаю, но могу подозрѣвать, что это случилось дѣйствительно. Видя, какъ оба они удалились отъ меня и стали друзьями, я угадываю, что ангелъ попалъ въ адъ демона, — но, не зная ничего въ точности, я буду сомнѣваться до поры, пока не узнаю, что злой ангелъ сжегъ добраго окончательно. === 145 <sup>86</sup>). === Ея губы, созданныя рукою самой любви, пробормотали разъ слово: «ненавижу» въ ту минуту, когда я изнывалъ возлѣ нея. Но, едва увидѣла она мое горькое отчаяніе, чувство состраданья осѣнило ея сердце, и она, осыпавъ упреками свой привыкшій произносить лишь нѣжные приговоры языкъ, тотчасъ заставила его сказать новое привѣтствіе. Впечатлѣніе слова «ненавижу» измѣнила она, прибавивъ къ нему другое, которое послѣдовало за нимъ, какъ свѣтлый день слѣдуетъ за ночью, прогоняя ее въ адъ, какъ злого духа. Слово «ненавижу» лишила она ненависти и спасла меня, сказавъ вслѣдъ за нимъ: «не тебя». === 146. === Бѣдная душа, средоточіе моей грѣшной плоти <sup>87</sup>), игрушка буйныхъ силъ, распоряжающихся тобою! скажи, почему мучишь ты себя, внутренно терзаясь неудовлетворенностью <sup>88</sup>), и въ то же время ублажаешь твою внѣшность, тѣло, дорого стоящими удовольствіями? — Почему, имѣя его въ твоемъ пользованіи лишь на короткое время, тратишь ты такъ много на украшеніе столь непрочнаго жилища? Или ты хочешь кормить на твой счетъ червей, этихъ наслѣдниковъ твоего избыточнаго добра? Такого ли конца желаешь ты своему тѣлу? — живи, напротивъ, насчетъ твоего раба-тѣла для того, чтобъ его неудобства увеличили сокровищницу твоего добра. Покупай божественную будущность, продавая время, принадлежащее праху. Питайся внутренно и бросивъ заботы о внѣшнихъ избыткахъ. — Поступая такъ, ты будешь питаться насчетъ смерти, которая пожираетъ родъ людской. А разъ ты истощишь смерть, въ тебѣ самой не будетъ ничего смертнаго. === 147. === Моя любовь — болѣзнь. Она тоскуетъ по предмету, который ее причиняетъ, и питается тѣмъ, что поддерживаетъ боль, думая насытить свой разстроенный аппетитъ. — Разсудокъ этотъ, врачъ моей любви, разсердившись за неисполненіе его предписаній, меня покинулъ, и я въ отчаяніи вижу, что страсть моя, отказавшаяся отъ лѣкарствъ, ведетъ прямо къ смерти. — Если покончено съ разсудкомъ, то, значитъ, покончено и съ надеждой на выздоровленіе! Неистово-бѣшеный и безпокойный, я чувствую, что мысли мои и слова, путаясь, какъ мысли и слова безумныхъ, все болѣе и болѣе отклоняются въ своихъ нелѣпыхъ заключеніяхъ отъ истины. — Такъ, напримѣръ, я клянусь, что ты прелестна и свѣтла душою, между тѣмъ какъ въ дѣйствительности ты черна, какъ адъ, и темна, какъ ночь! === 148. === Увы! какіе глаза, не ицѣющіе ничего общаго съ правильнымъ взглядомъ, дала мнѣ любовь? А если взглядъ ихъ правиленъ, то что сталось съ моимъ разсудкомъ, такъ невѣрно перетолковывающимъ то, что видятъ глаза? — Если то, на что смотрятъ фальшивые глаза, прекрасно, то почему же это отрицаетъ свѣтъ? А если взглядъ ихъ лжетъ, то, значитъ, надо заключить, что глаза любви совсѣмъ не то, что глаза всѣхъ людей. — Но, впрочемъ, какъ же и требовать, чтобъ вѣрно видѣли глаза любви, когда они истомлены безсонницей и слезами? Чему дивиться, что я ошибаюсь, глядя, если и самое солнце не можетъ свѣтить, пока небо заволочено тучами? — О, хитрая, любимая женщина! ты нарочно ослѣпляешь слезами мои глаза изъ боязни, чтобъ они, прозрѣвъ, не увидѣли твоихъ черныхъ пороковъ. === 149. === Какъ можешь ты, жестокая, сказать, что я тебя не люблю, если я заключилъ съ тобой враждебный союзъ противъ меня самого? Неужели я думаю не о тебѣ, моемъ тиранѣ, когда я забываю себя, заботясь о твоихъ выгодахъ? — Называю ли я своимъ другомъ того, кто тебя ненавидитъ? Улыбаюсь ли тѣмъ, къ кому обращаешь ты недовольное лицо? А если ты обращаешь угрожающіе взгляды на меня, то развѣ я не принимаю этой грозы со смиреннымъ вздохомъ? — Есть ли во мнѣ хоть одна способность, которая отказалась бы изъ самолюбія служить твоимъ прихотямъ, и не видишь ли ты, что все, что во мнѣ есть лучшаго, покорно преклоняется предъ твоими пороками, повинуясь малѣйшему знаку твоихъ глазъ? — Но, впрочемъ, ненавидь меня! Я знаю твой нравъ: ты любишь видящихъ, ясно, а я слѣпъ. === 150. === Гдѣ пріобрѣла ты власть, которая съ такимъ могуществомъ заставила мое сердце покорно подчиниться ничтожеству? учитъ меня лгать при видѣ несомнѣнной истины и побуждаетъ клясться, что лучшее украшеніе дня не въ его ясности? — Какимъ средствомъ заставляешь ты меня принимать дурное за хорошее, такъ что даже въ предосудительныхъ твоихъ поступкахъ вижу я какую-то силу и убѣдительность, рисующія мнѣ твои недостатки въ болѣе привлекательномъ видѣ, чѣмъ всевозможныя добродѣтели? — Какимъ искусствомъ достигла ты, что, чѣмъ болѣе вижу я въ тебѣ данныхъ для ненависти, тѣмъ больше тебя люблю? Но если я дѣйствительно люблю то, чѣмъ другіе гнушаются, то ты не должна вслѣдствіе этого гнушаться вмѣстѣ съ другими мной! — Если твое ничтожество возбуждаетъ во мнѣ любовь, то тѣмъ достойнѣе дѣлаюсь я, чтобъ быть любимымъ тобою! === 151. === Любовь слишкомъ молода, чтобъ знать, что значатъ угрызенія совѣсти; но кто же не знаетъ, что эти угрызенія пораждаются любовью? Потому не ставь мнѣ въ вину, милая обманщица, моихъ грѣховъ изъ боязни, чтобъ виновницей моей закоренѣлости не оказалась твоя собственная милая особа. — Если грубая плоть вовлекаетъ благородную часть моего существа въ грѣхъ, то вѣдь это потому, что ты вовлекаешь въ нихъ мою плоть. Душа увѣряетъ плоть, что она можетъ добиться успѣха въ любви, а плоть въ иныхъ резонахъ не нуждается. — Возставъ при звукѣ твоего имени, она мѣтитъ въ тебя, какъ въ призовую цѣль. Гордая своимъ тріумфомъ, она довольствуется ролью твоего покорнаго раба и, исполнивъ, что ты отъ нея требуешь, затѣмъ смиренно предъ тобой склоняется. — Не упрекай же меня въ недостаткѣ раскаянья, если ты видишь сама, что я люблю то, ради чего готовъ и возставать и склоняться. === 152. === Ты знаешь, что, полюбивъ тебя, я сталъ клятвопреступнымъ, но ты, поклявшись любить меня, сдѣлалась клятвопреступной дважды! Разъ, когда отказалась отъ обѣта, даннаго супружескому ложу, и во второй разъ — когда, давъ мнѣ клятву любви, ты вмѣсто того меня возненавидѣла. — Но, впрочемъ, мнѣ ли винить тебя въ двойномъ клятвопреступленіи, когда самъ я преступалъ свои клятвы двадцать разъ?.. Я преступенъ болѣе тебя тѣмъ, что много разъ клялся разоблачить твои пороки <sup>89</sup>), но ты всегда заставляла меня забывать эту честную клятву. — Я преступенъ тѣмъ, что клялся, будто ты ласкова, будто ты меня любишь, будто ты вѣрна и постоянна; я ослѣплялъ мои глаза, думая этимъ тебя просвѣтлить, и заставлялъ ихъ клясться въ противномъ тому, Что они видѣли; наконецъ я преступенъ тѣмъ, что клялся, будто ты прекрасна, а такая чудовищная лесть должна считаться двойнымъ клятвопреступленіемъ. === 153 <sup>90</sup>). === Разъ Купидонъ заснулъ, положивъ возлѣ себя свой факелъ. Нимфа Діаны, воспользовавшись этимъ случаемъ, мигомъ потушила возбуждающій любовь огонь, погрузивъ факелъ въ холодный ключъ, протекавшій по долинѣ. — Ключъ, заимствовавъ отъ святого огня любви неистощимый вѣчный жаръ, превратился въ цѣлебный источникъ, въ водахъ котораго мужчины стали съ безусловнымъ успѣхомъ лѣчиться противъ нѣкоторыхъ болѣзней. — Но мальчикъ Купидонъ зажегъ свой факелъ любви вновь въ глазахъ моей возлюбленной и прикоснулся имъ для испытанія огня къ моему сердцу. Больно обожженный, я явился разстроеннымъ и печальнымъ гостемъ къ цѣлебному источнику, ища исцѣленія, — но, увы, его не нашелъ. Оказалось, что цѣлебный бальзамъ противъ болѣзни, возбужденной новымъ огнемъ любви, слѣдуетъ искать въ глазахъ же моей возлюбленной. === 154. === Маленькій богъ любви, заснувъ однажды, положилъ возлѣ себя свой воспламеняющій сердца факелъ. Въ это время нѣсколько нимфъ, давшихъ обѣтъ безбрачной жизни, подкравшись къ нему легкими шагами, и самая прелестная изъ этихъ дѣвственницъ похитила своей чистой рукой огонь. Такимъ образомъ повелитель страстныхъ желаній, спаливши такъ много вѣрныхъ сердецъ, оказался обезоруженнымъ дѣвичьей рукой. — Похитительница потушила факелъ въ протекавшемъ вблизи холодномъ ключѣ, который, разгорячясь отъ пламени любви, навсегда превратился въ цѣлебный источникъ для мужскихъ болѣзней. — Но хотя я, рабъ моей возлюбленной, и отправился къ нему искать исцѣленія, однако доказалъ только то, что если огонь любви грѣетъ воду, то вода не охлаждаетъ любви. === ПРИМѢЧАНІЕ КЪ СОНЕТАМЪ. === 1. Въ подлинникѣ «tender churl», т.-е. буквально: нѣжный скряга; но само собой разумѣется, что слово «tender» употреблено въ смыслѣ прекрасный или граціозный, а никакъ не нѣжный. 2. Въ подлинникѣ «all eating shame», т.-е. всепожирающій стыдъ, — выраженіе, конечно, неупотребительное въ современномъ языкѣ. Тамъ же далѣе сказано «thriftey praise» — расточительна (въ смыслѣ лишняя или не имѣющая значенія) похвала. 3. Въ подлинникѣ «skall sum my count», т.-е. суммируетъ мой счетъ. 4. Въ подлинникѣ «sum of sums», т.-е. сумма суммъ, въ смыслѣ большого количества. 5. «Yet canst not time», буквально: не можешь жить. Выраженіе это употреблено въ смыслѣ: не умѣешь пользоваться. 6. Въ подлинникѣ: «When nature calls thee to be gone», буквально: когда природа потребуетъ твоего отъѣзда. Смыслъ: когда тебѣ придется умереть. 7. «Music to hear», буквально: музыка для слуха. Этимъ, очень сжатымъ, выраженіемъ авторъ, вѣроятно, хотѣлъ сказать, что молодой его другъ прелестенъ, какъ музыкальная мелодія. 8. Въ этой фразѣ — намекъ на высказанную уже въ предыдущихъ сонетахъ мысль, что молодой другъ автора довольствуется своей красотой самъ, не желая осчастливить ею другихъ. 9. Заключенныя въ скобки слова прибавлены противъ подлинника для разъясненія смысла этой фразы, которая безъ того выражена не довольно ясно. 10. Сонетъ этотъ — прямое продолженіе предыдущаго. 11. Въ подлинникѣ: «be fairer lodg’d», т.-е. буквально: должна быть лучше помѣщена. 12. «Store», буквально: запасъ; но здѣсь слово это употреблено въ смыслѣ: запасъ для будущаго, или сѣмя. 13. «State» — состояніе; но нѣкоторые издатели замѣняютъ «state» словомъ «stage» — сцена или выставка. 14. Въ подлинникѣ смыслъ этого стиха выраженъ кратко до неясности. Авторъ говоритъ: "если бъ я могъ изобразить: «in fresh numbers number of your grâce», т.-е. буквально: въ «свѣжихъ числахъ число твоихъ прелестей». 15. Семнадцатымъ сонетомъ заканчивается циклъ этихъ стихотвореній, въ которомъ авторъ уговариваетъ молодого друга отдаться любви. Слѣдующіе 18 и 19 относятся, вѣроятно, къ другому лицу и, можетъ-быть, даже къ женщинѣ; вообще смыслъ этихъ сонетовъ довольно теменъ. 16. Въ подлинникѣ здѣсь выраженіе неудобное для буквальной передачи на русскомъ языкѣ. Авторъ называетъ лицо, къ которому обращенъ этотъ сонетъ: «master — mistress», т. е. любовникъ — любовница его страсти. 17. Въ подлинникѣ «А man in hue all jlhie/in his Controlling», т.-е. буквально: мужчина въ краскѣ, которая превосходитъ всѣ другіе цвѣта. 18. Въ подлинникѣ «fierce tking». — Слово «thing» (вещь) употребляется въ смыслѣ ничтожества. 19. Въ подлинникѣ «my books» — мои книги, что подало поводъ къ толкованію, что вмѣстѣ съ этимъ сонетомъ авторъ послалъ лицу, къ которому онъ относится, книги. Мелонэ безъ всякаго основанія ставить вмѣсто «books» слово «looks» — взоры. 20. Замѣчательное сходство содержанія этого сонета съ посвященіемъ поэмы «Лукреція», гдѣ авторъ также говоритъ о своей любви къ лорду Соутгэмитону, служитъ подтвержденіемъ догадки, что вельможа этотъ былъ именно то лицо, къ которому авторъ обращается въ большинствѣ своихъ сонетовъ. 21. Этотъ сонетъ — прямое продолженіе предыдущаго. 22. Здѣсь слово «rest» употреблено явно въ значеніи покой (ср. прим. къ «Гамлету»). 23. Въ подлинникѣ «swart-competioned», буквально: черно-построенный. 24. Этотъ сонетъ можетъ въ особенности подтвердить то, что сказано въ вступительномъ этюдѣ о слогѣ Шекспировыхъ сонетовъ вообще. Онъ почти весь состоитъ изъ повторенія однѣхъ и тѣхъ же мыслей и даже словъ, сгроможденныхъ въ самый причудливый метафорическій калейдоскопъ, такъ что въ прозаическомъ буквальномъ переводѣ все стихотвореніе кажется пустымъ наборомъ словъ, а между тѣмъ въ подлинникѣ сонетъ этотъ принадлежитъ по версификаціи къ самымъ звучнымъ и красивымъ. 25. Здѣсь выраженіе, совершенно безсмысленное при буквальной его передачѣ. Авторъ, говоря, что въ груди его друга царитъ любовь, прибавляетъ «And all love’s loving parts», т.-е. буквально: всѣ любящія части (или стороны) любви. Слѣдующая строка составляетъ опять плеоназмъ съ предыдущей и звучитъ красиво только въ стихахъ. 26. Здѣсь опять непереводимое, но очень энергическое выраженіе: «past all the all of me», т.-е. имѣешь мое все и вся. 27. Въ подлинникѣ сказано: «gilding pale streams with heavenly alchymy», т.-е. буквально: золотило блѣдные потоки небесной алхиміей. Слово алхимія употреблено въ смыслѣ искусства дѣлать золото. 28. Этотъ сонетъ — продолженіе предыдущаго. 29. Стихъ этотъ подалъ поводъ нѣкоторымъ слишкомъ рьянымъ біографамъ Шекспира сдѣлать выводъ, будто онъ былъ хромъ отъ природы. Нечего однако говорить, что понятіе о хромотѣ здѣсь приведено въ чисто метафорическомъ смыслѣ и не представляетъ никакихъ данныхъ для вышеупомянутаго заключенія. 30. Въ подлинникѣ «thine argument», т.-е. твоимъ содержаніемъ. 31. Смыслъ этого четверостишія очень теменъ и запутанъ; вотъ текстъ подлинника: Then, if for my love thou my love receivest I eau not blame the, for my love thou usest; But yet he hlam’d, if thou thyself deceivest By wilful taste of what thyself refusest. 32. Въ сонетѣ этомъ приводятся повторяющіеся и далѣе мотивы, состоящіе въ томъ, что авторъ добровольно уступаетъ своему молодому другу женщину, которую любилъ самъ. Послѣдніе два стиха невозможно было перевести, не распространивъ нѣсколько ихъ смысла, слишкомъ сжатаго въ подлинникѣ. 33. Въ Шекспирово время было распространено понятіе, что человѣкъ созданъ изъ четырехъ стихій, изъ которыхъ двѣ — земля и вода — считались низшими, а воздухъ и огонь — высшими. Намекъ на это мнѣніе встрѣчается не разъ въ его драмахъ. Такъ, въ трагедіи «Генрихъ V» дофинъ говоритъ, что лошадь его вся создана изъ огня и воздуха, безъ малѣйшей примѣси земли и воды. Мысль эта еще болѣе развита въ слѣдующемъ сонетѣ. 34. Какъ въ этомъ, такъ и въ предыдущемъ сонетѣ вмѣсто слова лошадь вездѣ поставлено «beast», т.-е. животное, но выраженіе это имѣетъ въ русскомъ языкѣ не совсѣмъ то значеніе. 35. Совершенно та же мысль встрѣчается въ трагедіи «Король Генрихъ IV» ч. I. Принцъ Генрихъ говоритъ: Будь праздникъ каждый день, намъ отдыхъ сталъ бы Скучнѣе и томительнѣй работы, А изрѣдка пріятнѣй всякій праздникъ. Въ подлинникѣ сонета послѣ словъ «stones оf worth» «драгоцѣнные камни» прибавлено еще: «or captain jeweis», что одно и то же. 36. Трудно сказать, къ кому обращенъ этотъ, наполненный довольно темными выраженіями и оборотами, сонетъ. Въ обращеніи сказано «ту love», т.-е. моя любовь, но кто, мужчина или женщина, подразумѣвается подъ этимъ обращеніемъ — неизвѣстно. 37. Въ подлинникѣ здѣсь очень темное, вслѣдствіе своей сжатости, выраженіе: «let me suffer the imprison’d absence of thy liberty», т.-е. буквально: пусть я буду терпѣть заключенное въ тюрьму отсутствіе твоей свободы (или прихоти). 38. Въ подлинникѣ «your charte», т.-е. твоя хартія, въ смыслѣ документа, опредѣляющаго права. 39. Въ подлинникѣ слово: «revolution». 40. Въ подлинникѣ: «truth of such account», т.-е. буквально: правда такого описанія. 41. Слово «ночь» употреблено здѣсь въ смыслѣ преклоннаго возраста. 42. Намекѣ на существовавшую въ Шекспирово время моду щеголять бѣлокурыми волосами, вслѣдствіе чего даже брюнетки носили парики. Парикмахеры часто торговали волосами, обрѣзываемыми у покойниковъ. Шекспиръ не разъ клеймилъ этотъ обычай. 43. Смыслъ послѣднихъ двухъ стиховъ не довольно ясно выраженъ. Вотъ текстъ подлинника: But why thy odour matcheth not thy show, The solve is this; — that thou dost common grow… т.-е. буквально: но почему твой ароматъ не сходится съ внѣшностью? рѣшенье таково: потому что ты сдѣлался (выросъ — grow) слишкомъ обыкновененъ., 44. Въ подлинникѣ «second self», т.-е. второй я, но выраженіе это неупотребительно въ русскомъ языкѣ. 45. Этоть загадочный, переведенный буквально, стихъ («the coward conquest of a wretch’s knife») подалъ поводъ къ мнѣнію, что авторъ во время сочиненія этого сонета замышлялъ самоубійство. 46. Въ подлинникѣ выраженіе: «filching age», т.-е. воровской свѣтъ. 47. Въ подлинникѣ стоить слово «strange», что можетъ быть съ одинаковой точностью переведено выраженіемъ: вычурный и иностранный. Смыслъ тотъ, что авторъ отрекается отъ тогдашней моды писать, состоявшей въ неумѣренномъ употребленіи кудрявыхъ выраженій и иностранныхъ словъ. Въ какомъ смыслѣ употреблено слово «strange» въ подлинникѣ — сказать трудно. 48. Мелонэ поясняетъ, что, вѣроятно, сонетомъ этимъ сопровождалась присылка альбома для записыванія замѣтокъ. 49. Кого разумѣлъ Шекспиръ подъ именемъ этого поэта — осталось неизвѣстнымъ, хотя нѣкоторые комментаторы указываютъ, бегъ всякихъ, впрочемъ, основаній на Спенсера, Драйтона или Даніелля. 50. Въ подлинникѣ: «each part» — каждая частица. Подобный же оборотъ встрѣчается въ «Королѣ Лирѣ»: «eachinch is king»: — каждый вершокъ (по мнѣ) — король. 51. Эти два стиха, составляющіе въ прозаическомъ переводѣ рѣзкій, бросающійся въ глаза, плеоназмъ съ предыдущими, вовсе не производятъ такого впечатлѣнія въ подлинникѣ благодаря звучности стиховъ. Вообще плеоназмы встрѣчаются въ Шекспировыхъ сонетахъ безпрестанно. 52. Въ подлинникѣ послѣдняя мысль выражена съ сжатостью, недопускающей осмысленнаго буквальнаго перевода. Вотъ подлинный текстъ: You still shall live (such virtue hath my peu) Where breath most breathes, even in the mouth of men, т.-е. буквально: ты будешь жить (такую силу имѣетъ мое перо), гдѣ дыханіе болѣе всего дышитъ — въ устахъ людей. 53. Въ подлинникѣ здѣсь рѣзкое выраженіе «curse» — проклятіе. Буквальный переводъ исказилъ бы значеніе этой фразы, слишкомъ его преувеличивъ. 54. Въ подлинникѣ здѣсь выраженіе «in manners», т.-е. соблюдая манеры, въ смыслѣ общепринятыхъ свѣтскихъ манеръ или приличій. 55. Въ подлинникѣ: «breath of words», т.-е. дыханіе словъ. 56. Нѣкоторые комментаторы съ вѣроятностью полагаютъ, что здѣсь Шекспиръ имѣлъ въ виду Марло. Дальнѣйшій текстъ сонета характеризуетъ дѣйствительно тотъ родъ необузданно дикой поэзіи, какою отличаются произведенія этого поэта. 57. Въ подлинникѣ: «though acter 'd new», т.-е. будетъ измѣнено новой. 58. Въ подлинникѣ: «are lov’d of more and lass», это можно понять: любимы и большими и малыми. 59. Въ подлинникѣ: «for truth translated», т.-е. превращаются въ истину. Шекспиръ очень часто употребляетъ въ сонетахъ это слово въ смыслѣ добра или красоты. 60. Хотя изъ подлинника нельзя прямо заключить что сонетъ этотъ (равно какъ и 2 предыдущихъ) обращенъ къ женщинѣ въ Виду того, что англійскій языкъ не имѣетъ въ глаголахъ женскихъ окончаній, но, кажется, это можно безъ ошибки заключить изъ самаго содержанія сонета. Не мѣшаетъ прибавить, что подобнаго рода вопросъ съ большимъ сомнѣніемъ можетъ быть возбужденъ относительно и нѣкоторыхъ другихъ, помѣщенныхъ ранѣе, сонетовъ. Чувства, выражаемыя въ нѣкоторыхъ, таковы, что ихъ дѣйствительно можно отнести и къ молодому другу поэта, главному предмету его пѣснопѣній, и къ какой-нибудь женщинѣ. Вышеупомянутое отсутствіе женской формы глаголовъ очень увеличиваетъ это затрудненіе. 61. Этими двумя стихами кончается также 36 сонетъ. 62. Въ подлинникѣ мысль не договорена: «The lily I condemned for thy hand», т.-е. лилію я приговаривалъ за твою ручку. 63. Этотъ и слѣдующіе восемь сонетовъ составляютъ вновь одно цѣлое. 64. Здѣсь, какъ и въ большинствѣ сонетовъ, посвященныхъ своему загадочному другу, авторъ называетъ его: «my love», т.-е. буквально: моя любовь. Но такое выраженіе звучало бы въ русскомъ текстѣ совсѣмъ инымъ смысломъ. 65. Въ подлинникѣ: «which public manners breeds», т.-е. буквально: которая воспитываетъ (въ насъ) публичныя манеры. Смыслъ тотъ, который приведенъ въ переводѣ. 66. Въ подлинникѣ: «you O’er-green», т.-е. ты позеленишь. Смыслъ тотъ, что подъ добрымъ участіемъ друга даже дурное будетъ освѣжено и исправится, какъ засохшій, но вновь ожившій листъ. 67. Въ то время было повѣрье, что ужъ лишенъ чувства слуха. 68. Въ подлинникѣ: «flattery» — лесть, но мысль здѣсь недостаточно договорена. Смыслъ тотъ, что подъ вліяніемъ лести люди дѣлаются склонны ошибаться и видѣть предметы въ ложномъ свѣтѣ. 69. Въ подлинникѣ: as fast, as objects to his beams assemble, т.-е. едва предметы отразятся въ его лучахъ. 70. Если искать въ сонетахъ данныхъ для біографіи Шекспира, то этотъ и слѣдующій 118 сонетъ дѣйствительно, можетъ-быть, проливаютъ нѣкоторый свѣтъ на его личный характеръ. Къ кому они адресованы — къ молодому ли его другу, или къ женщинѣ (какъ знать, можетъ-быть, къ женѣ)? Но выраженное въ нихъ стремленіе порой бросать хорошее, какъ бы имъ наскучивъ, и окунуться въ совершенно противоположное очень характеристично и какъ нельзя болѣе подходитъ къ тому образу жизни, который Шекспиръ, вѣроятна, велъ какъ писатель и авторъ. 71. Содержаніе этого сонета довольно темно какъ по общему смыслу, такъ и по отдѣльнымъ оборотамъ фразъ. Нельзя даже сказать, къ кому онъ адресованъ, къ мужчинѣ или женщинѣ, вслѣдствіе чего при переводѣ поневолѣ пришлось избѣгать тѣхъ глагольныхъ формъ, которыя въ русскомъ языкѣ имѣютъ мужское и женское окончаніе, чего, какъ извѣстно, нѣтъ въ англійскомъ языкѣ. 72. Въ подлинникѣ: «child of state» — дитя государства. 73. Намекъ на обязанность высшихъ придворныхъ носить надъ головой короля балдахинъ при дворцовыхъ выходахъ (объясненіе Деліуса). Вообще содержаніе этого сонета нѣсколько темно и можетъ быть истолковано въ деталяхъ на различные лады. Фраза о балдахинѣ можетъ быть истолкована тѣмъ, что авторъ отказывается отъ внѣшнихъ почестей, желая служить (какъ это сказано далѣе) лишь тому, кого онъ любитъ. 74. Въ подлинникѣ: «by paying to mucli reut», т.-е. платя слишкомъ много аренды. 75. Въ подлинникѣ: «suborn’d in formes». Изъ текста нельзя сдѣлать рѣшительно никакого яснаго вывода, къ кому относятся два послѣдніе загадочные стиха. Нѣкоторые комментаторы полагаютъ, будто авторъ обращается ко времени, желая сказать, что оно не будетъ имѣть никакого вліянія на его истинную любовь. 76. Сонетъ этотъ замѣчателенъ тѣмъ, что въ немъ не 14 а всего 12 стиховъ. Сверхъ того, риѳмы расположены въ немъ парами, а не перекрестно. Обороты его чрезвычайно затруднительны и почти невозможны для буквальнаго перевода. 77. Въ Шекспирово время бѣлокурые волосы цѣнились въ женщинѣ такъ высоко, что брюнетки носили свѣтлые парики. Смыслъ двухъ послѣднихъ стиховъ выраженъ въ подлинникѣ очень неясно и былъ бы совершенно непонятенъ при буквальномъ переводѣ. Вотъ текстъ подлинника: But now is black beauty’s successive heir And bèauty slander’d with a bostard slianie, т.-е. буквально: «Но нынче черный цвѣтъ сдѣлался наслѣдственнымъ наслѣдникомъ красоты, а красота убивается незаконными постыдными средствами». Подъ этимй средствами авторъ разумѣетъ именно обычай носить чужіе волосы. Смыслъ, данный переводу, обнаруживается изъ слѣдующихъ строфъ. 78. Нѣкоторые издатели, ссылаясь на остальной текстъ сонета, ставятъ вмѣсто словъ eyes — глаза hairs — волосы. 79. Въ подлинникѣ здѣсь слово fair — красавица, но выраженіе это въ Шекспирово время употреблялось для опредѣленія именно бѣлокурыхъ женщинъ (см. пр. 77). 80. Можно съ большой вѣроятностью предположить, что этотъ и слѣдующій сонеты имѣютъ связь съ тѣмъ, въ которомъ авторъ, обращаясь къ своему молодому другу, уступаетъ ему любимую имъ женщину. Въ первой строкѣ настоящаго сонета авторъ говоритъ о любимой имъ женщинѣ въ третьемъ лицѣ, а далѣе обращается къ ней во второмъ, что нѣсколько нарушаетъ гармонію текста, особенно въ прозаическомъ переводѣ. 81. Въ подлинникѣ мысль эта выражена такъ сжато, что буквальный переводъ не можетъ ее передать: Me from my self the cruel eye hath taken And my next self thon harder hast engrossed, т.-е. буквально: "Твой жестокій глазъ похитилъ меня у меня самого и въ то же время жестоко обидѣлъ мое ближайшее «я». Подъ этимъ послѣднимъ эпитетомъ авторъ разумѣетъ своего друга. 82. Весь смыслъ этого и слѣдующаго 136 сонета основанъ на непереводимой игрѣ словъ. Will — желаніе и Wil — сокращенное имя William, т.-е. автора сонетовъ Вильяма Шекспира. Послѣдніе два стиха вслѣдствіе этого, будучи переведены буквально, теряютъ всякій смыслъ. 83. Оборотъ послѣднихъ двухъ стиховъ невозможенъ не только для буквальнаго перевода, но странно звучитъ даже въ подлинникѣ: In thгgs right true my heart and eyes haye erred And to this false plague are they now transferred, т.-е. въ вещахъ, правильно вѣрныхъ, мое сердце и глаза заблудились и предались теперь этой фальшивой эаразѣ. 84. Подъ именемъ пяти способностей подразумѣваются здѣсь различные роды человѣческой дѣятельности и людскихъ поступковъ, возникающихъ подъ впечатлѣніемъ пяти чувствъ. Потому въ текстѣ слѣдовало бы сказать: не мои пять (соотвѣтствующихъ чувствамъ) способностей. 85. См. прим. 82. 86. Этотъ сонетъ написанъ въ легкомъ размѣрѣ четырехстопнаго ямба. 87. Въ подлинникѣ «earth» — земля или прахъ. Слово это употреблено злѣсь въ смыслѣ плоть. Такое же выраженіе встрѣчаемъ мы въ «Ромео и Джульеттѣ». 88. Въ подлинникѣ: «suffer dearth», т.-е. терпишь недостатокъ. Слѣдующая мысль въ подлинникѣ выражена тоже иносказательно и, переведенная буквально, потеряла бы смыслъ: «Painting thy outwards walls so costly grag», т.-е. раскрашиваешь свои внѣшнія стѣны (стѣны души — тѣло) такъ дорого и весело. Смыслъ: тратишься на чувственныя удовольствія. 89. Въ подлинникѣ здѣсь непереводимое на русскій языкъ выраженіе: «use thee», т.-е. дурно съ тобой поступить. Въ буквальномъ переводѣ утрачивается смыслъ подлинника. 90. Этотъ и послѣдующій 154: сонеты имѣютъ одно и то же содержаніе съ небольшими варіантами. </div> [[Категория:Импорт/lib.ru/Страницы с не вики-сносками или с тегом sup]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Указан переводчик в параметре ДРУГОЕ]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Указан переводчик и нет категории перевода]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Есть одноимённая страница не имевшаяся ранее, проверить на дубль и переименовать]] [[Категория:Проза]] [[Категория:Поэзия]] [[Категория:Переводы]] [[Категория:Сборники стихов]] [[Категория:Уильям Шекспир]] [[Категория:Литература 1609 года]] [[Категория:Дореформенная орфография]] [[Категория:Импорт/lib.ru]] [[Категория:Импорт/az.lib.ru/Вильям Шекспир]] ar1jimjmanjek2rmd1h6x93k8d45xi8 Сонеты (Шекспир)/Каншин (ДО) 0 1026716 4590441 4569756 2022-07-19T13:27:04Z Lozman 607 Lozman переименовал страницу [[Сонеты (Шекспир)/Версия 28]] в [[Сонеты (Шекспир)/Каншин (ДО)]] без оставления перенаправления wikitext text/x-wiki {{imported/lib.ru}} {{Отексте | АВТОР = Вильям Шекспир | НАЗВАНИЕ = Сонеты | ПОДЗАГОЛОВОК = | ЧАСТЬ = | СОДЕРЖАНИЕ = | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = 1893 | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = en | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = | ПОДЗАГОЛОВОКОРИГИНАЛА = | ПЕРЕВОДЧИК = Павел Алексеевич Каншин | ДАТАПУБЛИКАЦИИОРИГИНАЛА = 1609 | ИСТОЧНИК = [http://az.lib.ru/s/shekspir_w/text_1990oldorfo.shtml az.lib.ru] | ВИКИДАННЫЕ = <!-- id элемента темы --> | ВИКИПЕДИЯ = | ВИКИЦИТАТНИК = | ВИКИНОВОСТИ = | ВИКИСКЛАД = | ДРУГОЕ = | ОГЛАВЛЕНИЕ = | ПРЕДЫДУЩИЙ = | СЛЕДУЮЩИЙ = | КАЧЕСТВО = 1 <!-- оценка по 4-х бальной шкале --> | НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ = | ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ = | ЛИЦЕНЗИЯ = PD-old | СТИЛЬ = text }} <div class="text"> <center>ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ В. ШЕКСПИРА ВЪ ПРОЗѢ И СТИХАХЪ ПЕРЕВЕЛЪ П. А. КАНШИНЪ. Томъ восьмой. 1) Два Веронца. 2) Король Генрихъ VIII. 3) Титъ Андроникъ. 4) Сонеты. БЕЗПЛАТНОЕ ПРИЛОЖЕНІЕ КЪ ЖУРНАЛУ «ЖИВОПИСНОЕ ОБОЗРѢНІЕ» за 1893 ГОДЪ. С.-ПЕТЕРБУРГЪ. ИЗДАНІЕ С. ДОБРОДѢЕВА. 1893. [mailto: bmn@lib.ru '''OCR Бычков М. Н.''']</center> <center>СОНЕТЫ.</center> <center>I.</center> Мы требуемъ потомства отъ прекраснѣйшихъ твореній затѣмъ, чтобы не умирала никогда роза красоты и, отходя какъ болѣе зрѣлая, съ теченіемъ времени, оставляла-бы нѣжный отпрыскъ памятью о себѣ; а ты, обрученный съ одними своими ясными очами, питаешь пламя своей жизни самодовлѣющимъ топливомъ, ты производишь голодъ тамъ, гдѣ есть избытокъ, враждуешь самъ съ собой, слишкомъ жестокъ къ своему нѣжному существу! Ты теперь, свѣжая краса міра, лишь вѣстникъ еще пышной весны, но ты хоронишь въ своемъ отпрыскѣ его содержимое и, нѣжный скупецъ, разоряешься своимъ скряжничествомъ. Пожалѣй міръ, иначе этотъ обжора пойдетъ къ тебѣ, твоей-же могилѣ, чтобы вкусить должное міру. <center>II.</center> Когда сорокъ зимъ одолѣютъ твое чело и проведутъ глубокія борозды по полю твоей красы, то гордое облаченіе твоей юности, которымъ всѣ восхищаются теперь, станетъ лохмотьемъ, безъ всякой цѣны; и если тебя спросятъ, гдѣ-же вся твоя прелесть, гдѣ всѣ сокровища твоихъ веселыхъ дней, то указаніе на твои глубоко впавшіе глаза будетъ всепожирающимъ стыдомъ, нещадной похвалою. Во сколько болѣе одобренія заслужило-бы употребленіе твоей красоты, если-бы ты могъ отвѣтить: «Этотъ прелестный ребенокъ мой сведетъ за меня счеты и оправдаетъ мою старость», — свидѣтельствуя, что его красота унаслѣдована отъ тебя. Это стало-бы твоимъ обновленіемъ въ старости и согрѣло-бы твою кровь, когда ты чувствовалъ-бы уже ея охлажденіе. <center>III.</center> Посмотрись въ зеркало и скажи лицу, которое тамъ увидишь, что пора ему создать и другое; если ты не возродишь теперь его свѣжее подобіе, то обманешь свѣтъ, лишишь блаженства какую-либо мать. Гдѣ такая красавица, невоздѣланное лоно которой презрѣло-бы пахоту твоей работы? Или кому отрадно быть могилой своей любви къ себѣ до того чтобы прекращать потомство? Ты зеркало своей матери, она видитъ въ тебѣ вновь нѣжный апрѣль своей весны; такъ и ты увидишь, сквозь окна своей старости и вопреки своихъ морщинъ, свое золотое время. Но если ты живешь для того чтобы не оставить воспоминанія, умри одинокимъ и твое подобіе умретъ съ тобой. <center>IV.</center> Расточитель красоты, зачѣмъ ты тратишь на себя же наслѣдіе красоты? Природа завѣщаетъ не въ даръ, а въ ссуду и, будучи щедра, ссужаетъ только щедрыхъ. Зачѣмъ-же ты, прекрасный скряга, употребляешь во зло роскошныя щедроты, данныя тебѣ для раздачи? Безцѣльный ростовщикъ, зачѣмъ пользуешься ты такою суммою суммъ, не живя ею? Ведя дѣло лишь съ собой, ты лишаешь себя своего-же милаго себя. Но когда природа повелитъ тебѣ уйти, какой дѣльный разсчетъ оставишь ты по себѣ? Твоя безполезная красота будетъ схоронена съ тобою, а бывъ въ оборотѣ, она жила-бы, чтобы стать твоимъ душеприказчикомъ. <center>V.</center> Тѣ самые часы, нѣжно выработавшіе прелестный образъ на которомъ останавливаются всѣ глаза, ожесточатся противъ него-же и обезобразятъ то, что красуется нынѣ. Вѣдь незнающее отдыха время ведетъ лѣто къ гнусной зимѣ и сливаетъ его съ нею: соки поражаются морозомъ, ядреная листва отпадаетъ, красота заносится снѣгомъ, запустѣніе всюду. Тогда, если-бы не оставалось лѣтней влаги, текучей узницы въ хрустальныхъ стѣнахъ, произведенія красоты исчезли бы вмѣстѣ съ красотою, и не осталось-бы не только ихъ, но и воспоминанія о томъ, что они были. Но цвѣты, испуская свои соки, теряютъ лишь свою наружность при встрѣчѣ съ зимою: ихъ благоуханная сущность продолжаетъ жить. <center>VI.</center> Не дозволяй поэтому суровой рукѣ зимы обезцвѣтить въ тебѣ твое лѣто, прежде нежели ты изольешь свои соки. Наполни благовоніемъ какой-либо сосудъ. Отложи въ какое-нибудь мѣсто сокровища красоты, прежде нежели она сама убьетъ себя. Нельзя называть запретнымъ лихоимствомъ то, что счастливитъ платящихъ добровольно за ссуду; такъ будешь счастливъ ты, создавъ другого себѣ, и еще вдесятеро счастливѣе, если десятерыхъ вмѣсто одного; эти десятеро твоихъ подобій будутъ еще счастливѣе тебя, если десять новыхъ тебя воспроизведутъ тебя еще десять разъ. И что подѣлаетъ смерть, когда ты отойдешь, если ты останешься живымъ въ своемъ потомствѣ? Не будь-же строптивымъ: ты слишкомъ прекрасенъ, чтобы быть добычею смерти и достаться въ наслѣдство червямъ. <center>VII.</center> Взгляни: когда прекрасное свѣтило поднимаетъ на востокѣ свою пламенную главу, каждый глазъ на землѣ воздаетъ почесть его появленію, покланяясь взоромъ его священному величію; и когда это свѣтило поднимется по крутизнѣ небесной возвышенности, уподобляясь бодрой юности, достигшей зрѣлаго возраста, земные взоры продолжаютъ поклоняться его красотѣ, слѣдя за его золотымъ странствованіемъ. Но когда, съ своей высшей точки, на своей отяжелѣвшей колесницѣ, оно, подобно ослабѣвшему отъ лѣтъ, разстается съ днемъ, взоры, доселѣ почтительные, отвращаются отъ его низменнаго бѣга и смотрятъ въ другую сторону: такъ и ты, переживъ свой полдень, умрешь незамѣченный, если у тебя не родится сынъ. <center>VIII.</center> Ты, музыка для слуха, почему слушаешь ты музыку грустно? Прелесть не споритъ съ прелестью; радости нравится радость. Зачѣмъ же любишь ты то, что встрѣчаешь невесело, или, лучше сказать, встрѣчаешь съ удовольствіемъ свою скорбь? Если должное сочетаніе хорошо согласованныхъ звуковъ, связанныхъ аккордами, рѣжетъ тебѣ ухо, то это потому, что они кротко укоряютъ тебя за то, что ты теряешь въ одиночествѣ тѣ партіи, которыя ты долженъ исполнять съ другими. Замѣть, какъ струны въ нѣжномъ супружествѣ, одна съ другою, звучатъ совмѣстно въ общемъ своемъ строѣ, походя на отца, ребенка и счастливую мать, которые всѣ воедино издаютъ одну пріятную ноту: эта пѣснь безъ словъ, многозвучная, кажущаяся однозвучной, напѣваетъ тебѣ: «оставаясь одинокимъ, ты будешь ничѣмъ!» <center>IX.</center> Не изъ страха-ли прослезить глаза вдовицы моришь ты себя въ одиночествѣ? Но если тебѣ случится умереть безъ потомства, міръ будетъ оплакивать тебя, подобно безплодной вдовѣ. Міръ будетъ твоею вдовою и будетъ постоянно плакать о томъ, что ты не оставилъ по себѣ никакого подобія между тѣмъ какъ любая вдова можетъ хранить въ душѣ образъ своего мужа, глядя на лица своихъ дѣтей. Вѣдь то, что мотъ расточаетъ въ свѣтѣ, лишь смѣняетъ мѣсто, потому что свѣтъ продолжаетъ тѣмъ пользоваться; но безплодно потраченная красота загубляется для міра и, не употребляя ея, ея обладатель ее разрушаетъ. Нѣтъ любви къ другимъ у того, кто совершаетъ самъ надъ собою такой позоръ. <center>X.</center> Стыдись! Докажи, что ты любишь кого-либо, ты, столь беззаботный о себѣ. Соглашаюсь, если хочешь, что тебя любятъ многіе, но что ты не любишь никого, это слишкомъ очевидно, потому что ты такъ проникнутъ смертельною ненавистью, что не устаешь замышлять козни противъ себя, стараясь разрушить тотъ прелестный кровъ, поддержаніе котораго должно бы быть твоею главной заботой. О, измѣни свои помыслы для того, чтобы я могъ измѣнить свое мнѣніе! Неужели ненависть заслуживаетъ лучшаго убѣжища, нежели сладостная любовь? Будь, какъ твоя внѣшность, пріятенъ и добръ, или выкажи, по крайней мѣрѣ, добросердечіе къ самому себѣ; создай другого себѣ изъ любви ко мнѣ, для того, чтобы твоя красота могла вѣчно жить въ твоихъ созданіяхъ — или въ тебѣ. <center>XI.</center> По мѣрѣ того, какъ ты будешь блекнуть, ты будешь расцвѣтать въ своемъ созданіи всею силою того, что будешь утрачивать самъ; и ту свѣжую кровь, которую ты влилъ, будучи молодъ, ты можешь называть своей, когда отступишь уже отъ молодости. Въ этомъ мудрость, красота и размноженіе; внѣ этого — безуміе, дряхлость и холодный упадокъ. Если-бы всѣ были настроены какъ ты, времена угасли-бы и въ какія нибудь шестьдесятъ лѣтъ насталъ-бы конецъ міру. Пусть тѣ, которыхъ природа создала не для того, чтобы ихъ стоило сохранять, всѣ грубые, безобразные, неотесанные, погибаютъ втунѣ; но тебя она одарила болѣе самыхъ одаренныхъ; ты долженъ оправдать эту мудрость своими щедротами. Она вырѣзала изъ тебя свою печать, полагая при этомъ, что ты будешь дѣлать ею оттиски, не давая пропадать снимкамъ. <center>XII.</center> Когда я считаю часы, повѣдывающіе о времени, и вижу, какъ ясный день поглощается безобразною ночью; когда я смотрю на фіялку послѣ отошедшей уже весны и на черные кудри, посеребренные бѣлизною; когда я вижу обнаженными отъ листвы тѣ высокія деревья, которыя служили прежде сѣнью отъ жара стадамъ, и лѣтнюю зелень, связанную въ пѵчки, лежащую на носилкахъ, подобную ощетинившейся бѣлой бородѣ, — тогда я перехожу къ вопросу о твоей красѣ, къ тому, что и ты долженъ уйти среди разрушающаго времени, если уже прелестямъ и красотѣ суждено прекращаться и умирать по мѣрѣ того, какъ нарождаются другія. Ничто не можетъ защитить отъ косы Времени, кромѣ потомства, которое выстоитъ противъ него, когда ты будешь унесенъ имъ. <center>XIII.</center> О, если бы ты существовалъ самъ по себѣ! Но, милый, ты свой только, пока живешь. Ты долженъ принять мѣры противъ своего грядущаго конца и передать свой любезный образъ другому; тогда красотѣ, данной тебѣ только въ пользованіе, не будетъ положено предѣла; ты будешь снова собой послѣ своей кончины, если твой прекрасный потомокъ воплотится въ твоемъ прекрасномъ обликѣ. Кто позволитъ разрушиться столь красивому дому, когда хозяйственная забота можетъ съ честью поддержать его противъ бурныхъ вѣтровъ зимнихъ дней и нещадной ярости вѣчнаго холода смерти? Одни только расточители… Дорогой мой, ты знаешь, у тебя былъ отецъ; пусть твой сынъ скажетъ то же. <center>XIV.</center> Я заимствую мое сужденіе не изъ звѣздъ; однако, кажется мнѣ, я знакомъ съ астрономіей, — не для того, чтобы предсказывать счастье или несчастье, язвы, засухи или качества временъ года; не могу я тоже предсказывать подробностей участи, намѣчая каждому его громы, дожди и вѣтеръ; не могу предсказывать благополучія принцамъ, читая частыя предвѣщанія тому въ небѣ; но я извлекаю мои познанія изъ твоихъ очей; изъ постоянныхъ звѣздъ я черпаю тотъ выводъ, что истина и красота пойдутъ объ руку, если ты согласишься сберечь запасъ изъ себя самого; иначе, — это я предсказываю тебѣ, твоя кончина будетъ приговоромъ и смертью истины и красоты. <center>XV.</center> Когда я усматриваю, что каждый произрастающій предметъ сохраняетъ свое совершенство лишь на короткое время и что высшее его развитіе представляетъ одну внѣшность, на которую имѣютъ тайное вліяніе звѣзды; когда я понимаю, что люди произрастаютъ какъ растенія, лелѣемыя и заминаемыя однимъ и тѣмъ же небомъ, кичащіяся въ своемъ юношескомъ расцвѣтѣ и спадающія съ этой высоты, такъ что изглаживается и память о ихъ блестящемъ видѣ; тогда мысль о такомъ непостоянствѣ положенія переноситъ мой взоръ на тебя, столь богатаго юностью, и надъ которымъ опустошительное время сговаривается съ обветшаніемъ, чтобы превратить день твоей молодости въ мрачную ночь. И борясь со временемъ, изъ любви къ тебѣ, пока оно обираетъ тебя, я прививаю къ тебѣ новь. <center>XVI.</center> Но почему не избираешь ты болѣе могущественнаго пути для борьбы съ этимъ кровавымъ тираномъ, временемъ, и для своей поддержки; при упадкѣ, средствами болѣе благими, нежели мои бѣдныя риѳмы? Ты теперь на вершинѣ счастливыхъ часовъ, и много дѣвственныхъ садовъ, не воздѣланныхъ еще, готовы, въ добродѣтельномъ вожделѣніи, взростить тебѣ живые цвѣты, болѣе похожіе на тебя, чѣмъ твое нарисованное подобіе. Живыя черты возобновятъ ту жизнь которую временная кисть или мое ученическое перо не могутъ воспроизвести живьемъ передъ людскими глазами, и въ ея внутреннемъ достоинствѣ, ни въ ея внѣшней красотѣ. Но, тратя себя, ты себя сбережешь и будешь жить, изображенный своимъ собственнымъ искусствомъ. <center>XVII.</center> Кто повѣритъ, въ будущія времена, моимъ стихамъ, полнымъ описанія твоихъ высокихъ достоинствъ? Хотя, извѣстно небу, они лишь могила, хоронящая твою жизнь и выдающая менѣе половины твоихъ качествъ. Если-бы я могъ описать всю красоту твоихъ очей и перечислить въ живучихъ числахъ всѣ твои прелести, будущія поколѣнія скажутъ: «Этотъ поэтъ лжетъ; такія небесныя черты не начертывались на земныхъ лицахъ». И мои листы, пожелтѣлые отъ времени, будутъ осмѣяны, какъ старики, болѣе болтливые, чѣмъ правдивые; и твои справедливыя права сочтутся за поэтическій задоръ и за преувеличенныя строфы старинной пѣсни. Но если въ то время будетъ жить какое-либо твое дитя, ты будешь жить вдвойнѣ, — въ немъ и въ моихъ стихахъ. <center>XVIII.</center> Сравню-ли я тебя съ лѣтнимъ днемъ? Ты милѣе его и умѣреннѣе: суровые вѣтры сносятъ нѣжныя майскія почки и лѣто заключаетъ договоръ на слишкомъ короткій срокъ. Иногда небесное око горитъ слишкомъ ярко, иногда бываетъ затуманена его золотая окраска. И все красивое теряетъ часто красу; обезображиваясь случайно или вслѣдствіе все измѣняющаго природнаго теченія. Но твое лѣто не должно увясть, не должно утратить тѣ красы, которыми ты обладаешь; смерть не должна чваниться тѣмъ, что ты бродишь подъ ея тѣнью, когда ты будешь продолженъ во времени вѣчнымъ потомствомъ: доколѣ люди будутъ дышать и глаза будутъ видѣть, оно будетъ жить и олицетворять тебя. <center>XIX.</center> Всепожирающее время, притупи свои львиные когти и предоставь землѣ пожирать самой ея собственныхъ нѣжныхъ выводковъ; вырви острые зубы изъ лютой тигровой пасти и сожги въ его собственной крови долголѣтняго феникса; твори веселыя и грустныя времена года въ своемъ полетѣ и поступай, какъ вздумаешь, легконогое время, со всѣмъ широкимъ міромъ и его преходящими прелестями; но я запрещаю тебѣ одно болѣе ненавистное преступленіе; о, не врѣзывай своихъ часовъ на прекрасномъ челѣ моего милаго, не проводи на немъ чертъ твоимъ древнимъ перомъ; оставь его незадѣтымъ въ твоемъ шествіи, дабы онъ служилъ образцомъ красоты для послѣдующихъ людей. Но, пожалуй, ожесточайся, ветхое время: не смотря на твои обиды, мой возлюбленный будетъ жить вѣчно юнымъ въ моихъ стихахъ. <center>XX.</center> У тебя лицо женщины, написанное рукою самой природы, о владѣтель-владычица моей страсти! У тебя женское нѣжное сердце, но незнакомое съ увертливой измѣнчивостью, обычной у лукавыхъ женщинъ, у тебя глаза яснѣе, чѣмъ у нихъ, они не такъ лживы въ своей игрѣ и поглощаютъ тотъ предметъ, на которомъ останавливаются. Мужчина, ты затмѣваешь своимъ блескомъ всякій блескъ, ты привлекаешь взоры мужчинъ, поражаешь души женщинъ. Ты былъ сначала предназначенъ быть женщиной, но природа, вырабатывая тебя, обезумѣла и своей прибавкою лишила меня тебя, — придавъ тебѣ нѣчто, вовсе мнѣ непригодное. Но если она выточила тебя для удовольствія женщинъ, пусть достается мнѣ твоя любовь, а ихъ сокровищемъ будетъ только наслажденіе проявленіями твоей любви. <center>XXI.</center> Я не таковъ, какъ та муза, что вдохновляется въ своихъ стихахъ размалеванной красотой, употребляетъ самое небо для ея разукрашиванія, приравниваетъ все красивое къ своей красавицѣ, гордо уподобляетъ ее солнцу и лунѣ, всѣмъ драгоцѣннымъ камнямъ земнымъ и морскимъ, первородному апрѣльскому цвѣту и всѣмъ рѣдкимъ предметамъ, которые только объяты небеснымъ воздухомъ на этомъ громадномъ шарѣ. О, да буду я, искренній въ любви, искрененъ и въ писаніи; и тогда вы повѣрите мнѣ, что возлюбленное мною такъ прекрасно, какъ только можетъ быть дитя, рожденное матерью, хотя и не столь блестяще, какъ тѣ златые свѣтильники, которые утверждены въ небесномъ эѳирѣ. Пусть говорятъ большее тѣ, которые разсчитываютъ на молву: я не стану выхвалять то, что не располагаю продавать. <center>XXII.</center> Мое зеркало не увѣритъ меня, что я состарился, пока ты остаешься одного возраста съ юностью; но когда я увижу на тебѣ борозды времени, тогда вспомню и я, что мои дни должны искупиться смертью. Вѣдь вся покрывающая тебя прелесть лишь видимая одежда моего сердца, которое живетъ въ твоей груди, какъ твое во мнѣ: какже могу я быть старше тебя? О, поэтому, милый мой, береги себя, какъ я себя берегу, не ради себя, а ради тебя, нося твое сердце, которое я хочу такъ стеречь, какъ заботливая мамка стережетъ отъ болѣзни своего младенца. Не разсчитывай на свое сердце, если мое будетъ убито: ты отдалъ мнѣ свое и не для того, чтобы я его возвратилъ. <center>XXIII.</center> Какъ неумѣлый актеръ на сценѣ, изъ робости забывающій свою роль, или какое либо озлобленное существо, переисполненное ярости и въ которомъ самый избытокъ силъ служитъ къ ослабленію его же сердца, такъ и я, по недостатку увѣренности, забываю выражать въ точности всю обрядность любовнаго устава и какъ бы умаляю силу моей собственной любви, будучи обремененъ всей тягостью ея силы. Пусть будутъ же мои писанія моимъ краснорѣчіемъ, нѣмыми глашатаями словъ моей души, молящей о любви и жаждущей награды, будутъ лучше моего языка, выражавшаго уже большее, и большее число разъ. О, научись читать написанное молчаливой любовью: умѣть слушать глазами, — это высочайшее остроуміе любви. <center>XXIV.</center> Мои глаза замѣнили живописца и утвердили изображеніе твоей красоты на скрижаляхъ моего сердца. Тѣло не служитъ охватывающей его рамой, но главнѣйшее искусство живописца проявлено перспективой; ты видишь лишь сквозь самого художника твой вѣрный образъ тамъ, гдѣ онъ находится: онъ виситъ въ храминѣ моего сердца, окна которой замѣнены твоими глазами. Смотри, какъ одни глаза оказали услугу другимъ: мои глаза начертили твой образъ, а твои служатъ окнами моей груди и, черезъ нихъ, солнце любитъ заглядывать туда, чтобы взглянуть на тебя. Но глазамъ не достаетъ одного для возвеличенія ихъ искусства: они рисуютъ лишь то, что видятъ, сердца же не вѣдаютъ они. <center>XXV.</center> Пусть тѣ, которымъ благопріятствуютъ звѣзды, чванятся общественными почестями и гордыми титулами, между тѣмъ какъ я, лишенный фортуною такого торжества, наслаждаюсь неожиданнымъ счастьемъ, которое цѣню выше всего. Любимцы великихъ государей распускаютъ свои прекрасные листья, подобно ноготкамъ, лишь подъ очный солнца; и вся ихъ гордость хоронится только въ нихъ самихъ, потому что они умираютъ, среди своей славы, отъ одного суроваго взгляда. Удрученный воинъ, прославившійся въ битвахъ, выигравъ тысячи сраженій, проиграетъ одно, — и его вычеркиваютъ тотчасъ изъ почетной книги, при чемъ забываютъ всѣ его прежнія заслуги; такъ счастливъ же я, что люблю и что я любимъ, и такъ, что не могу разлучаться и не могу быть разлученнымъ. <center>XXVI.</center> Властитель моей любви, ты, чьи достоинства непреклонно обратили меня въ обязательное къ тебѣ подданство, отправляю тебѣ это посланіе въ засвидѣтельствованіе этой преданности, а не на показъ своего остроумія. Преданность эта велика, но столь бѣдное остроуміе, какъ мое, представитъ ее скудной, по недостатку словъ для ея выраженія; я надѣюсь, однако, что ты, по доброму настроенію своему, придумаешь въ душѣ, какъ одарить и ее, нагую, — пока та, какая-то, звѣзда, которая управляетъ моими путями, не обратится ко мнѣ милостивымъ ликомъ и не накинетъ наряда на мою лохмотную любовь, чтобы сдѣлать меня достойнымъ твоей благосклонности. Лишь тогда мнѣ можно будетъ осмѣлиться заявлять, насколько я тебя люблю; до тѣхъ поръ, я не буду показываться, чтобы ты не подвергъ меня испытанію. <center>XXVII.</center> Истомленный работой, я спѣшу къ своей постели, дорогому мѣсту отдыха для членовъ, измученныхъ ходьбой; но тогда начинается странствіе въ моей головѣ, трудящее мой духъ, когда закончился трудъ моего тѣла. Мои мысли, изъ того далека, гдѣ я нахожусь, предпринимають усердное паломничество къ тебѣ и держатъ настежь мои смыкающіяся вѣки, устремляя ихъ въ темноту, зримую для слѣпцовъ. Мое духовное воображаемое зрѣніе представляетъ моимъ слѣпымъ взорамъ твой призракъ, который, подобно драгоцѣнному камню, висящему въ страшномъ мракѣ, превращаетъ черную ночь въ красивую и обновляетъ ея старческое лицо. Ты видишь, что днемъ мои члены, а ночью мой духъ не находятъ покоя — ни тебѣ, ни мнѣ. <center>XXVIII.</center> Какже могу я воротиться къ счастливому состоянію, если я лишенъ пользованія покоемъ, если дневная тревога не облегчается ночью, и дни угнетаются ночами, а ночи днями. Тѣ и другіе, хотя враждуютъ между собою за власть, но протягиваютъ руки другъ другу, чтобы мучить меня, одни трудомъ, другіе сожалѣніемъ о томъ, что я тружусь вдали и все далѣе и далѣе отъ тебя. Я говорю дню, чтобы ему польстить, что ты свѣтило и счастливишь день, когда тучи заволакиваютъ небо; такъ льщу я и темнолицой ночи: когда блестящія звѣзды не мерцаютъ, ты поглощаешь вечеръ. Но день удлиняетъ ежедневно мои печали, а ночь еженочно заставляетъ силу моей скорби казаться сильнѣе. <center>XXIX.</center> Когда, въ немилости у счастья и передъ людскими глазами, я оплакиваю наединѣ мою изгнанническую долю, и тревожу глухія небеса моими тщетными воплями, и взираю на себя, и проклинаю свою участь, я желаю быть подобнымъ тому, кто богаче меня надеждою, желаю имѣть его черты, обладать друзьями подобно ему, владѣть искусствомъ одного человѣка, произволомъ другого, чувствую себя наименѣе довольнымъ тѣмъ, чѣмъ наиболѣе пользуюсь, и почти презираю себя среди такихъ мыслей; но мнѣ стоитъ вспомнить о тебѣ, — и тотчасъ мое настроеніе, подобно жаворонку, вздымающемуся, при разсвѣтѣ, съ мрачной земли, — уже поетъ свой гимнъ у небесныхъ вратъ: это потому, что воспоминаніе о твоей сладостной любви приноситъ мнѣ такія богатства, что я не хочу тогда обмѣниваться положеніемъ съ королями. <center>XXX.</center> Когда къ суду моей тихой, молчаливой думы я вызову воспоминанія о прошломъ, я вздыхаю по потерѣ многаго, чего я искалъ, и, вмѣстѣ съ старыми горестями, оплакиваю вновь утраты дорогого времени. Мои глаза, непривычные къ слезамъ, могутъ тогда заливаться ими по дорогимъ друзьямъ, сокрытымъ въ безсрочной ночи смерти. Я снова плачу надъ давно схороненными любовными огорченіями и сѣтую надъ потерей многихъ исчезнувшихъ видѣній. И я могу печалиться такъ по минувшимъ печалямъ и тяжело перебирать горе за горемъ, подводя счетъ давнишнимъ стонамъ, за которые расплачиваюсь снова, какъ бы за неоплаченные прежде. Но если, среди этого, я вспомню о тебѣ, дорогой другъ, всѣ утраты вознаграждены и конецъ скорбямъ! <center>XXXI.</center> Твоя грудь обогащена всѣми сердцами, которыя я считалъ умершими, утративъ ихъ; въ ней господствуютъ любовь и всѣ любезныя любви дѣянія, и всѣ тѣ друзья, которыхъ я считалъ схороненными. Сколько священныхъ, надмогильныхъ слезъ вызвала нѣжно-благоговѣйная любовь моя изъ моихъ глазъ, какъ дань покойнымъ, которые, какъ оказывается теперь, лишь удалились, но хранятся сокрытыми въ тебѣ! Ты та могила, въ которой жива моя схороненная любовь, и которая украшена побѣдными знаками моихъ былыхъ возлюбленныхъ, отдавшихъ тебѣ всѣ доли, взятыя ими отъ меня. Эта дань моя многимъ теперь у тебя одного; ихъ образы, любимые мною, я вижу въ тебѣ, и ты, въ которомъ они всѣ, обладаешь всѣмъ мною вполнѣ. <center>XXXII.</center> Если ты переживешь мои смиренные дни и если послѣ того, какъ грубая смерть покроетъ прахомъ мои кости, тебѣ случится на счастье перечесть еще разъ эти бѣдные, неискусные стихи твоего умершаго обожателя, ты сравнишь ихъ тогда съ современными, улучшенными; но хотя-бы ихъ превосходило всякое перо, сохрани ихъ ради моей любви, а не ради ихъ сложенія, которое съумѣютъ превзойти другіе высшіе, болѣе счастливые люди. О! посвяти мнѣ тогда лишь эту любовную мысль: «если-бы муза моего друга росла вмѣстѣ съ возрастающимъ вѣкомъ, то его любовь породила-бы нѣчто болѣе драгоцѣнное, нежели это, для шествованія въ рядахъ улучшеннаго строя; но если онъ умеръ, а поэты превосходятъ его, то я буду читать ихъ ради ихъ слога, а его ради его любви». <center>XXXIII.</center> Видалъ я не разъ, какъ блестящее утро ласкаетъ вершины горъ своимъ царственнымъ окомъ, лобзаетъ своимъ золотымъ ликомъ зелень луговъ и золотитъ блѣдныя рѣки своей небесной алхиміей, а потомъ дозволяетъ ничтожнымъ облакамъ проноситься, безобразно клубясь, по его небесному лику, скрывая тѣмъ отъ смущеннаго міра его черты и его тайное бѣгство къ западу подъ этой обидой. Такъ и мое солнце озарило, въ одно раннее утро, мое чело побѣднымъ блескомъ…. Но, увы! оно было моимъ лишь въ теченіе одного часа: мрачная полоса затмила его теперь отъ меня. Однако, моя любовь не отвергаетъ его изъ-за этого: земныя солнца могутъ омрачаться, когда омрачается и небесное. <center>XXXIV.</center> Зачѣмъ сулилъ ты мнѣ такой прекрасный день и заставилъ меня выйти безъ плаща, дозволя ничтожнымъ облакамъ настигнуть меня въ пути и скрыть твою прелестъ ихъ зловоннымъ дымомъ? Мнѣ мало того, что ты пробиваешься сквозь тучу, чтобы высушить дождь на моемъ побитомъ бурею лицѣ: никто не одобритъ той мази, которая залечиваетъ рану, не исцѣляя страданія. Такъ и твой стыдъ не можетъ служить лекарствомъ для моей скорби: хоть ты и раскаяваешься, я все-же въ потерѣ; печаль обидчика доставляетъ лишь слабое облегченіе тому, кто несетъ на себѣ крестъ горькой обиды. Да, но твои слезы, это перлы, разсыпаемые твоею любовью; онѣ роскошны и служатъ выкупомъ за всѣ дурныя дѣла! <center>XXXV.</center> Не скорби болѣе о томъ, что сдѣлано тобою: у розъ бываютъ шипы, и въ серебряныхъ ручьяхъ встрѣчается грязь тучи и затмѣнія омрачаютъ и солнце, и луну, и противныя гусеницы водятся въ нѣжнѣйшихъ почкахъ. Всѣ люди совершаютъ ошибки, и я дѣлаю это самъ, оправдывая твои проступки сравненіями, подкупая самого себя, сглаживая твои заблужденія, ища для твоихъ грѣховъ извиненій, превосходящихъ самые грѣхи! Я нахожу объясненіе твоему чувственному проступку, — твой обвинитель становится твоимъ адвокатомъ, — и начинаю законный искъ противъ себя самого. Между моей любовью и ненавистью ведется такая междоусобица, что мнѣ приходится быть союзникомъ милаго вора, который горько обкрадываетъ меня. <center>XXXVI.</center> Дозволь мнѣ заявить, что мы оба должны быть отдѣльными, хотя остается единою наша нераздѣльная любовь. Пусть позоръ, падающій на меня, переношу я одинъ, безъ твоей помощи. Въ нашей обоюдной любви одно чувство уваженія, не смотря на разлученіе нашихъ жизней злымъ рокомъ, который, хотя и не измѣняетъ самого проявленія любви, но лишаетъ счастливые часы любовнаго наслажденія. Я не могу болѣе признавать тебя безъ того, чтобы оплакиваемый мною проступокъ не позорилъ тебя; такъ и ты не можешь оказывать мнѣ открыто честь своего благорасположенія, не отнимая тѣмъ чести отъ своего имени. Не дѣлай же этого: я такъ люблю тебя, что, считая тебя своимъ, считаю своею и твою добрую славу. <center>XXXVII.</center> Какъ престарѣлый отецъ радуется, видя, что его добрый сынъ совершаетъ юношескіе подвиги, такъ я, искалѣченный взысканною прихотью рока, ищу своего утѣшенія въ твоемъ достоинствѣ, въ твоей доблести; пусть красота, рожденіе, богатство, умъ, что бы ни было изъ всего этого, или все оно, или еще болѣе того, находится по праву увѣнчаннымъ въ тебѣ; я прививаю мою любовь къ этому твоему достоянію, и, слѣдовательно, я не калѣка, я не бѣденъ, не презрѣнъ, если одинъ твой отблескъ придаетъ мнѣ столько сущности, что я восполненъ твоимъ изобиліемъ и живу частицею твоей славы придумай, что есть наилучшаго, и да будетъ это лучшее въ тебѣ: таково мое желаніе и оно счастливитъ меня вдесятеро. <center>XXXVIII.</center> Можетъ ли моя муза нуждаться въ предметѣ вдохновенія, когда ты вдыхаешь въ мои стихи самого себя, какъ сладостное содержаніе, слишкомъ возвышенное для занесенія на всякую пошлую бумагу? О, благодари себя же, если во мнѣ найдется что либо достойное занять твой взглядъ, потому что кто можетъ быть нѣмъ на столько, что не станетъ писать къ тебѣ, когда ты самъ озаряешь вымыселъ? Будь ты десятой музой, вдесятеро болѣе цѣнной, нежели тѣ старыя девять, которыхъ призываютъ стихотворцы, и дай тому, кто взоветъ къ тебѣ, создать вѣчныя поэмы, которыя переживутъ времена! Если моя легкая муза понравится въ тѣ замѣчательные дни, то пусть трудъ будетъ мой, но хвала да воздастъ тебя! <center>XXXIX.</center> О, какъ могу я прилично воспѣть твои достоинства, когда ты составляешь лучшую часть меня самого? Что можетъ принести моя собственная похвала мнѣ же самому, и кого я хвалю, какъ не себя, хваля тебя? Изъ-за одного этого будемъ жить порознь, и пусть наша драгоцѣнная любовь утратитъ названіе единства, и мнѣ, благодаря этой разлукѣ, станетъ возможно воздать тебѣ то, на что ты одинъ имѣешь право. О, отсутствіе, какимъ было бы ты мученіемъ, если бы твой горькій досугъ не доставлялъ сладкой свободы занимать время мечтами о любви, — которая такъ нѣжно обманываетъ и мечты, и время, — и если-бы ты и научалъ тоже человѣка раздвоиваться, позволяя тому, кто вдали, выхваливать того, кто остается. <center>XL.</center> Бери всѣ мои привязанности, любовь моя, бери ихъ всѣ: развѣ у тебя прибудетъ что либо противъ того, что было? Нѣтъ любви, любовь моя, которую ты могъ бы назвать вѣрною мнѣ любовью: все мое было твоимъ прежде, нежели взято тобою еще и это. Если, изъ любви ко мнѣ, ты принималъ мою любовь, то я не могу осуждать тебя за то, что ты присваиваешь любимое мною. Но тебя надо осудить, если ты обманешь себя, своенравно вкушая то, что ты самъ же отвергалъ для себя. Я прощаю тебѣ грабительство, милый воръ, хотя ты крадешь все мое бѣдное состояніе, и однако, то извѣстно любви, прискорбнѣе получать обиды отъ любви, чѣмъ явныя оскорбленія отъ ненависти. О, сладострастная прелесть, придающая красу всему дурному, убивай меня коварствомъ, но мы все же не будемъ врагами! <center>XLI.</center> Всѣ эти грѣшки, совершаемые твоею прихотью, когда, порой, я отсутствую изъ твоего сердца, свойственны твоей красотѣ и твоему возрасту, потому что искушеніе сопровождаетъ тебя всюду, гдѣ ты находишься. Ты милъ, и потому тобою хотятъ обладать; ты красивъ, и потому тебя осаждаютъ; а когда женщина станетъ прельщать, найдется ли сынъ женщины, способный грубо оттолкнуть ее прежде, нежели она добьется своего? Увы! но ты могъ бы пощадить мои владѣнія и сдержать свою красоту и свою заблуждающуюся юность, которыя увлекаютъ тебя до того въ своемъ распутствѣ, что тебѣ приходится нарушать двойную вѣрность: ея ко мнѣ, черезъ соблазнъ твоею красотою, твою ко мнѣ — черезъ измѣну твоей красоты мнѣ. <center>XLII.</center> Все мое горе не въ томъ, что она принадлежитъ тебѣ, хотя, могу сказать, я любилъ ее горячо; но ты принадлежишь ей, вотъ въ чемъ моя главная скорбь; эта любовная потеря затрогиваетъ меня глубже. Но, милые обидчики, я извиняю васъ такъ: ты полюбилъ ее, потому что зналъ, что она любима мною; она тоже обманываетъ меня ради меня, дозволяя моему другу оцѣнить ее, какъ мою. Если я утрачиваю тебя, моя потеря идетъ на пользу моей возлюбленной; если теряю ее мой другъ пользуется этой потерей; вы находите другъ друга, я теряю обоихъ, — и оба вы, ради меня, возлагаете на меня этотъ крестъ. Но вотъ въ чемъ радость: я и другъ мой, мы нѣчто единое. Сладкое обольщеніе! оказывается, что она любитъ меня одного. <center>XLIII.</center> Чѣмъ болѣе смыкаю я глаза, тѣмъ вижу лучше, потому что въ теченіе дня они смотрятъ на предметы ничтожные; но, когда я засыпаю, они видятъ во снѣ тебя и, свѣтлые во тьмѣ, свѣтло устремлены во тьму. Ты, тѣнь котораго освѣщаетъ тѣни, на сколько твой обликъ, дающій тѣнь, представилъ бы чудное зрѣлище при ясномъ днѣ и твоемъ еще яснѣйшемъ свѣтѣ, если твоя тѣнь свѣтитъ такъ невидящимъ глазамъ! Какъ были бы, я говорю, счастливы мои глаза, смотря на тебя среди бѣлаго дня, если и глухой ночью несовершенный призракъ твоей красоты является, сквозь тяжелый сонъ, передъ мои незрячія очи! Всѣ дни кажутся мнѣ ночами, пока не увижу тебя, а ночи — свѣтлыми днями, когда сонъ показываетъ мнѣ тебя. <center>XLIV.</center> Если бы грубое вещество моего тѣла было духомъ до обидное разстояніе не задерживало бы моего пути: не смотря на пространство, я перенесся бы изъ самыхъ отдаленныхъ мѣстъ туда, гдѣ ты находишься. Что было бы тогда въ томъ, что моя нога ступаетъ на самую отдаленную отъ тебя землю: вѣдь проворная мысль можетъ перескочить черезъ моря и сушу, при одномъ воспоминаніи о мѣстѣ, въ которомъ желаешь находиться. Но, увы! меня убиваетъ мысль о томъ, что я не мысль, могущая переноситься черезъ цѣлыя мили протяженія, когда тебя не будетъ, — а нѣчто созданное вполнѣ изъ земли и воды и обязанное, поэтому, покоряться въ своемъ горѣ доброй волѣ времени. Эти двѣ низменныя стихіи снабжаютъ меня лишь тяжкими слезами, знаменіемъ ярма каждой изъ нихъ. <center>XLV.</center> Двѣ другія стихіи, легкій воздухъ и очистительный огонь, пребываютъ въ тебѣ, гдѣ бы я ни жилъ. Первый изъ нихъ — моя мысль; второй — мое желаніе; оба они, то здѣсь, то тамъ, скользятъ въ своемъ быстромъ полетѣ, и когда эти двѣ быстрѣйшій стихіи уносятся къ тебѣ нѣжными посланцами моей любви, моя жизнь, созданная изъ четырехъ стихій, оставшись съ двумя, близится къ смерти, обремененная грустью до той поры, пока сочетаніе, необходимое для жизни, не возстановляется во мнѣ съ возвращеніемъ этихъ быстрыхъ пословъ отъ тебя; они приходятъ, удостовѣрясь въ твоемъ здоровьи, чтобы передать это мнѣ. При этой вѣсти я ликую, но едва порадовавшись, я отсылаю ихъ къ тебѣ вновь и тотчасъ впадаю въ печаль. <center>XLVI.</center> Мои глаза и мое сердце враждуютъ смертельно, стараясь подѣлить обладаніе твоимъ образомъ. Мои глаза хотятъ возбранить моему сердцу твое лицезрѣніе, мое сердце хочетъ отнять право на это у моихъ глазъ. Мое сердце доказываетъ, что ты пріютился въ немъ, какъ въ убѣжищѣ, непроницаемомъ для кристальныхъ очей, но отвѣтчикъ отвергаетъ такой искъ, говоря, что твоя красота отражается въ немъ. Чтобы порѣшить эту тяжбу, созваны присяжные изъ мыслей, все жильцовъ моего сердца, и ихъ приговоромъ присуждена одна твоя половина моимъ яснымъ глазамъ, другая — моему нѣжному сердцу, а именно: моимъ глазамъ досталась твоя внѣшность, а моему сердцу право на твою внутреннюю сердечную любовь. <center>XLVII.</center> Мое сердце и глаза заключили между собою союзъ и теперь каждому изъ нихъ хорошо при другомъ: когда мои глаза жаждутъ взгляда, или мое влюбленное сердце томится вздохами, тогда мои глаза питаются твоимъ возлюбленнымъ образомъ и приглашаютъ мое сердце къ этому картинному пиру; въ другой разъ мои глаза гостятъ у сердца и принимаютъ свою долю участія въ его любовныхъ мечтахъ. Такимъ образомъ, благодаря твоему-ли изображенію, моей-ли любви, ты, хотя отсутствующій, постоянно со мною, потому что ты не можешь уйти далѣе моихъ помысловъ, а я вѣчно съ ними, они-же съ тобой; если-же они засыпаютъ, твой образъ, являясь предо мной, пробуждаетъ мое сердце для наслажденія и сердца, и глазъ. <center>XLVIII.</center> Какъ позаботился я, отправляясь въ дорогу, запереть всякую бездѣлицу подъ надежнѣйшій замокъ для того, чтобы все осталось мнѣ на пользу не тронутымъ предательскими руками, подъ этой вѣрной охраной! Но ты, передъ которымъ мои драгоцѣнности только бездѣлица, ты, мое лучшее утѣшеніе, а теперь моя величайшая тревога, ты мое высшее сокровище и моя единственная забота, ты предоставленъ въ добычу любому обыкновенному вору. Тебя не заперъ я ни въ какой сундукъ, кромѣ того, въ которомъ тебя нѣтъ, хотя чувствую тебя тамъ, — въ нѣжный ковчегъ моей груди, изъ котораго тебѣ открытъ всегда, по твоему произволу, входъ и выходъ. И я боюсь, что тебя похитятъ и отсюда, потому что сама честность сдѣлается воровкой ради такой дорогой добычи. <center>XLIX.</center> Противъ того времени, — если оно только наступитъ, — когда я увижу, что ты осуждаешь мои недостатки и твоя любовь подводитъ свой итогъ, побуждаемая къ этому разсчету благоразумнымъ соображеніемъ; противъ того времени, когда ты будешь проходить мимо меня, какъ чужой, и едва привѣтствовать меня этимъ солнцемъ, своими очами, и твоя любовь, превратясь изъ того, чѣмъ она нынѣ, найдетъ причины къ порѣшенной суровости; противъ такого времени хочу я укрѣпить себя уже теперь, стараясь познать, чего я стою, и поднимаю мою руку на самого себя, чтобы оправдать законность доказательствъ съ твоей стороны. Покидая меня, бѣднаго, ты имѣешь за себя силу закона, потому что я не могу привести доводовъ на пользу того, чтобы ты меня любилъ. <center>L.</center> Какъ медленно подвигаюсь я на своемъ пути, когда то, что я ищу, — конецъ моего тягостнаго странствія, — говорить моему успокоенію, моему отдыху: «Столько-то миль отдаляютъ тебя отъ твоего друга!» Животное, которое тащитъ меня, отягченнаго моимъ горемъ, ступаетъ неохотно, неся и внутреннее мое бремя; бѣдная скотина какъ-бы инстинктивно угадываетъ, что ея всадникъ не хочетъ того бѣга, который удаляетъ его отъ тебя. Кровавая шпора не возбуждаетъ ее, если гнѣвъ и вонзаетъ ее порою въ ея бока; она отвѣчаетъ на то лишь глухимъ стономъ, который рѣжетъ меня сильнѣе, нежели рѣжетъ шпора ея бока, потому что этотъ стонъ напоминаетъ мнѣ одно: моя скорбь впереди, а радость позади. <center>LI.</center> Такъ извиняетъ моя любовь досадную медлительность несущаго меня унылаго коня, когда я ѣду прочь отъ тебя: для чего мнѣ спѣшить отъ тѣхъ мѣстъ, гдѣ ты пребываешь? До моего возвращенія нѣтъ нужды въ почтовой гоньбѣ? Но какое извиненіе найдетъ тогда бѣдное животное, когда самая крайняя быстрота будетъ казаться мнѣ медленностью? Я пущу тогда шпоры въ ходъ, хотя-бы сидѣлъ верхомъ на самомъ вѣтрѣ; самый окрыленный бѣгъ покажется мнѣ неподвижностью; ни одинъ конь не сможетъ мчаться вровень съ моимъ желаніемъ. Это желаніе, рожденное совершеннѣйшею любовью, заржетъ, — не грубо-плотски, — въ своемъ яромъ бѣгѣ. Но любовь, ради любви, станетъ такъ извинять мою клячу: за то, что, при удаленіи отъ тебя, она намѣренно шла тихо, я помчусь теперь къ тебѣ, а ей позволю идти какъ она хочетъ. <center>LII.</center> Я подобенъ богачу, которому блаженный ключъ даетъ доступъ къ его дражайшимъ, спрятаннымъ сокровищамъ. Онъ не хочетъ любоваться ими ежечасно, не желая испортить себѣ ощущенія рѣдкаго удовольствія. И празднества кажутся намъ столь торжественными и необычными потому, что они раскинуты съ промежутками на всю длину года, подобно драгоцѣннымъ камнямъ или узорочіямъ въ ожерельи. Поэтому время, удаляющее тебя, какъ мой сундукъ или тотъ шкафъ, въ которомъ спрятаны мои одежды, дѣлаетъ особо блаженными для меня тѣ особыя минуты, въ которыя выставляетъ полоненное имъ сокровище. Благословенъ ты, достоинства котораго доставляютъ тому, кто имѣлъ тебя, торжество, тому, кто не имѣлъ, — надежду. <center>LIII.</center> Изъ какого вещества созданъ ты, если тебѣ сопутствуютъ милліоны постороннихъ тѣней? У всякаго существа бываетъ по одной тѣни, но ты можешь отбрасывать не одну, а всякую тѣнь. Если начать описывать Адониса, то это изображеніе будетъ лишь бѣднымъ снимкомъ съ тебя; если употребить всѣ красы искусства для лица Елены, то окажешься вновь нарисованнымъ ты въ греческомъ нарядѣ. Заговоримъ о веснѣ и о годовой жатвѣ, но первая представитъ лишь тѣнь твоей красоты, другая явится лишь подобіемъ твоихъ щедротъ, и въ каждомъ благословенномъ образѣ мы признаемъ тебя. Ты занимаешь долю во всякой внѣшней прелести, но по сердечному постоянству ты не походишь ни на кого, и никто на тебя не походитъ. <center>LIV.</center> О, насколько красота кажется прелестнѣе отъ того сладостнаго украшенія, которое придаетъ ей искренность! Розы прекрасны на видъ, но мы находимъ ихъ еще прекраснѣе отъ заключеннаго въ нихъ благоуханія. Цвѣтъ шиповника такъ же ярокъ, какъ и душистая окраска розъ, снабженъ такими-же шипами и красуется такъ же игриво, когда дыханіе лѣта вскрываетъ оболочку его почекъ. Но все достоинство этого цвѣтка во внѣшности, и потому онъ живетъ, не прельщая никого, и увядаетъ незамѣченнымъ; онъ умираетъ вполнѣ. Не то съ душистыми розами: ихъ смерть создаетъ благоуханнѣйшіе ароматы. Подобно этому, прекрасный и любезный юноша, когда пройдетъ твоя юность, правду о тебѣ разнесутъ всюду стихи! <center>LV.</center> Ни мраморъ, ни позлащенныя королевскія надгробія не переживутъ моихъ могучихъ стиховъ; ты сохранишь болѣе блеска въ ихъ содержаніи, нежели въ неомытомъ камнѣ, загрязненномъ неряшливымъ временемъ. Когда опустошительная война низвергнетъ статуи, и смуты разрушатъ созданія зодчества, ни мечъ Марса, ни быстрое боевое пламя не изведутъ живучаго воспоминанія о тебѣ.Ты будешь вѣчно шествовать впередъ, вопреки смерти и враждѣ забвенія; твое восхваленіе будетъ всегда находиться передъ глазами поколѣній, несомыхъ этимъ міромъ до послѣдняго его дня. Такъ, до того суда, на который ты самъ возстанешь, ты будешь жить здѣсь, пребывая на влюбленныхъ въ тебя глазахъ. <center>LVI.</center> Сладостная любовь, обнови свою силу; пусть не скажутъ, что твоя острота притупляется скорѣе, нежели позывъ къ пищѣ, который удовлетворяется кормленіемъ только на день, а на завтра обостряется съ прежнимъ могуществомъ. Будь таковою же, любовь! хотя ты и насытишь сегодня свои голодные глаза до того, что они станутъ смыкаться отъ пресыщенія, смотри ими на завтра снова и не умерщвляй духа любви вѣчной угрюмостью. Пусть этотъ промежутокъ времени будетъ подобенъ океану, раздѣляющему берега, на которые приходятъ ежедневно двое вновь сговоренныхъ; тѣмъ блаженнѣе для нихъ это зрѣлище, что они видятъ въ немъ возвращеніе любви. Или уподобимъ это зимѣ, которая, принося всякія заботы, заставляетъ трижды сильнѣе желать возвращенія лѣта и цѣнить его. <center>LVII.</center> Будучи твоимъ рабомъ, что могу я дѣлать, какъ не выжидать часовъ и минутъ хвоей прихоти? Нѣтъ у меня ни драгоцѣннаго времени на какое либо дѣло; нѣтъ никакихъ обязанностей, пока не потребуешь меня ты. Я не смѣю бранить безконечныхъ часовъ, когда я, владыка мой, смотрю на стрѣлки ради тебя, не считаю ѣдкою горечь разлуки, когда ты произнесъ: «прощай!» своему слугѣ. He смѣю я задавать себѣ ревниваго вопроса о томъ, гдѣ ты можешь быть, и дѣлать предположеній о твоихъ дѣлахъ, но, подобно унылому рабу стою и не думаю ни о чемъ, кромѣ того, насколько ты счастливишь тѣхъ, съ кѣмъ ты находишься. До того безумна моя любовь, что она не усматриваетъ, что бы ты ни дѣлалъ, ничего дурного въ своихъ поступкахъ. <center>LVIII.</center> Избави меня Богъ, сдѣлавшій меня твоимъ рабомъ, отъ желанія хотя мысленно наблюдать за твоими удовольствіями или выпрашивать у тебя отчета объ этихъ часахъ, когда я — твой данникъ, обязанный выжидать твоей доброй воли! О, пусть я, зависящій отъ твоего мановенія, буду узникомъ разлуки, налагаемой на меня твоею свободой! Мое терпѣніе, пріученное къ страданію, переноситъ всякій ударъ, не обвиняя тебя въ обидѣ. Оставайся, гдѣ хочешь твои права такъ сильны, что ты одинъ можешь посвящать свое время, чему ты вздумаешь; одному тебѣ принадлежитъ прощать себѣ преступленія противъ себя-же. Мнѣ надлежитъ ждать, хотя ожиданіе — это адъ, и не осуждать твоихъ развлеченій, дурныхъ или хорошихъ. <center>LIX.</center> Если справедливо, что новаго ничего нѣтъ, а все, что нынѣ, существовало уже прежде, то также заблуждается нашъ мозгъ, выработывая изобрѣтенія и нося понапрасну вторичное бремя уже рожденнаго ребенка! О, если-бы лѣтописи могли, бросивъ взглядъ назадъ, хотя бы за пятьсотъ солнечныхъ обходовъ, указать мнѣ на твой образъ въ какой нибудь древней книгѣ, отъ тѣхъ временъ, когда впервые мысль стала выражаться письменами! Я узналъ бы тогда, что говорилъ древній міръ о такомъ чудѣ стройности, какъ твое сложеніе; измѣнились ли мы, стали ли мы лучше, или же совершается въ насъ тотъ же оборотъ? О, я увѣренъ, умы прежнихъ дней расточали восторженныя похвалы далеко не столь достойнымъ предметамъ! <center>LX.</center> Подобно тому, какъ волны набѣгаютъ на щебнистый берегъ, такъ спѣшатъ мгновенія къ нашему концу; каждое изъ нихъ занимаетъ мѣсто, бывшее занятымъ передъ этимъ, и спѣшитъ впередъ, чередуясь съ другими въ этой работѣ. рожденное сначала во всемъ блескѣ свѣта, подвигается къ зрѣлости, увѣнчивается ею, но извилистыя затмѣнія борятся съ его торжествомъ, и время, прежде расточавшее дары, теперь уничтожаетъ ихъ. Время пронзаетъ цвѣтъ юности и проводитъ борозды на челѣ красоты; оно пожираетъ чистѣйшія природныя совершенства и ничто не устаиваетъ противъ его косы. Однако же, и въ грядущіе дни будутъ цѣлы мои стихи, воспѣвающіе твои достоинства, вопреки его жестокой десницѣ! <center>LXI.</center> Ты ли требуешь, чтобы мои вѣки оставались открытыми среди тоскливой ночи? Ты ли желаешь, чтобы нарушался мой сонъ призраками, подобными тебѣ и издѣвающимися надъ моимъ зрѣніемъ? Или же это высланъ тобою твой духъ, въ такую даль отъ своего дома, чтобы наблюдать за моими поступками и застать меня за чѣмъ нибудь постыднымъ и пустымъ, способнымъ вызывать и обусловливать твою ревность? О, нѣтъ, хотя твоя любовь и значительна, но не такъ велика. Не позволяетъ смыкаться моимъ глазамъ моя собственная любовь; моя глубокая любовь нарушаетъ мой покой, заставляя меня исполнять роль ночного сторожа изъ-за тебя: изъ-за тебя я на часахъ, пока ты бодрствуешь гдѣ-то, вдали отъ меня и слишкомъ близко къ другимъ! <center>LXII.</center> Грѣхъ самолюбія владѣетъ моимъ зрѣніемъ, моей душою и всѣмъ моимъ существомъ, и нѣтъ исцѣленія отъ этого грѣха, столь глубоко укоренившагося въ моемъ сердцѣ. Мнѣ кажется, что нѣтъ лица красивѣе моего, нѣтъ болѣе правильнаго сложенія, нѣтъ ни въ комъ подобнаго совершенства; опредѣляя свои достоинства, я нахожу, что они превосходятъ достоинства всѣхъ другихъ. Но когда зеркало представляетъ мнѣ меня въ дѣйствительности, побитаго, изрытаго поблекшими годами, я вижу нѣчто, совершенно противорѣчащее моему самолюбію: любить себя такъ самолюбиво будетъ нечестіемъ. Это тебя, другое мое я, восхваляю я въ себѣ, раскрашивая мои года красою твоихъ дней. <center>LXIII.</center> Придетъ время, когда мой возлюбленный, подобно мнѣ теперь, будетъ подавленъ и разбитъ жестокою рукою времени; часы изсушатъ его кровь и начертятъ на его челѣ борозды и морщины; утро его юности дойдетъ до крутизны ночи старости, и всѣ эти прелести, которымъ онъ, вдалыка, теперь, станутъ исчезать или уже вовсе исчезнуть изъ общихъ глазъ, унося съ собою сокровища его молодости. Я обороняюсь уже теперь противъ этой поры, противъ губительнаго ножа жестокаго времени, такъ, чтобы онъ не могъ никогда срѣзать изъ общей памяти красоту моего дорогого возлюбленнаго, хотя и уничтожитъ его жизнь: его красота останется видимою въ этихъ черныхъ строкахъ; онѣ будутъ вѣчно жить, и онъ цвѣсти въ нихъ вѣчно. <center>LXIV.</center> Когда я вижу, какъ грозная рука времени разрушаетъ роскошныя надменныя затраты надъ схороненными, изжившимися старцами; когда я вижу, порою, высокія башни низвергнутыми и вѣковѣчную мѣдь рабою ярой смерти; когда смотрю на прожорливый океанъ, захватывающій царство суши, и на твердую землю, одерживающую верхъ надъ водяной областью, причемъ добыча и потери ихъ увеличиваются взаимными добычей и потерями; когда я вижу перемѣны въ государствахъ или упадокъ самихъ государствъ то такія разрушенія научаютъ меня раздумывать о томъ, что придетъ время, когда будетъ унесенъ и мой возлюбленный. Такая мысль равна смерти для того, кто долженъ невольно плакать о томъ, зачѣмъ онъ владѣетъ тѣмъ, что ему такъ страшно потерять. <center>LXV.</center> Если ни мѣдь, ни камень, ни земля, ни безпредѣльное море не могутъ противустоять печальной смертной участи какъ можетъ бороться противъ такого зла красота, сила которой не могучѣе цвѣтка? Какъ можетъ медовое дыханіе лѣта выдержать осаду громящихъ дней, когда и неприступныя скалы недостаточно тверды и стальныя ворота не довольно крѣпки противъ нападенія времени? О, ужасная мысль! Гдѣ, увы! укрыть лучшую драгоцѣнность времени отъ ларца времени? Или какая могучая рука задержитъ его быстрыя ноги, или кто воспретитъ ему грабежъ красоты? Никто! развѣ совершится одно только то чудо, что моя любовь будетъ вѣчно сіять въ чернильныхъ письменахъ! <center>LXVI.</center> Утомленный всѣмъ, я призываю покой смерти; видя достоинство прирожденнымъ нищимъ, и нужду рядящеюся въ блескъ, и чистѣйшее довѣріе обманутымъ злосчастно, и позлащенныя почести, воздаваемыя позорно, и дѣвственную добродѣтель попранною жестоко, и истинное совершенство въ, несправедливой опалѣ, и силу затираемою кривыми путями, и искусство, которому власть зажимаетъ ротъ, и глупость докторально повѣряющею знаніе, и чистую правдивость называемою простотой, и порабощенное добро въ услугахъ у торжествующаго зла, — утомленный всѣмъ этимъ, я хотѣлъ бы избавиться отъ всего, если-бы, умирая, мнѣ не пришлось покинуть одинокимъ того, кого я люблю. <center>LXVII.</center> О, зачѣмъ будетъ онъ жить съ испорченностью и освящать безчестіе своимъ присутствіемъ, доставляя тѣмъ грѣху возможность достигать своихъ цѣлей и вкрадываться въ его общество! Зачѣмъ лживая окраска будетъ подражать его щекамъ и снимать мертвое подобіе съ его живого румянца? Зачѣмъ скудной красотѣ искать косвенно обманныхъ розъ, когда его розовый цвѣтъ естественъ? Зачѣмъ живетъ онъ теперь, когда природа стала несостоятельной, обнищавъ кровью, способною алѣть сквозь живыя жилы? У нея нѣтъ теперь, кромѣ его, другого казначейства, и она, гордившаяся столь многимъ, живетъ теперь доходомъ лишь съ него. О, его она хранитъ, чтобы показать, какими богатствами она обладала въ прежніе дни, до наступленія этихъ послѣднихъ, столь плохихъ. <center>LXVIII.</center> Такъ его щеки служатъ чертежемъ прошедшихъ дней, когда красота жила и умирала, какъ теперь цвѣты, когда ложные признаки прелести не были еще придуманы и не смѣли показываться на живомъ лицѣ; когда золотистыя косы покойницъ, будучи добычею смерти. не обрѣзались для того, чтобы жить новою жизнью на новомъ челѣ, и руно умершихъ красавицъ не красило другихъ. Въ моемъ другѣ оживаютъ эти священные древніе дни: безъ прикрасъ, самъ собою, естественный, онъ не составляетъ себѣ весны изъ чужого расцвѣта, не обкрадываетъ никого бывшаго, чтобы подновить свою красоту. Природа, храня его, показываетъ его ложнымъ прикрасамъ, какъ изображеніе того, чѣмъ была красота въ былые дни. <center>LXIX.</center> То, что видимъ въ тебѣ для глазъ свѣта, не нуждается ни въ какомъ дополненіи, котораго могли бы пожелать сердца. Всѣ уста — гласъ души — воздаютъ тебѣ должное, произнося лишь одну правду, признаваемую и твоими врагами. Твоя внѣшность вѣнчается, такимъ образомъ, внѣшнею хвалою; но эти самыя уста, воздающія тебѣ что слѣдуетъ, заглушаютъ другими выраженіями свои похвалы, заглядывая далѣе того, что видимо для глазъ. Всѣ хотятъ узнать красоту твоей души и измѣряютъ ее, по догадкамъ, твоими поступками, и тогда они, негодяи, хотя и взиравшіе на тебя благосклонно придаютъ твоему прелестному цвѣту зловоніе плевелъ. Причина тому, что твой ароматъ не равенъ твоему внѣшнему виду, заключается въ слѣдующемъ: ты ростешь безъ призора. <center>LXX.</center> Если тебя осуждаютъ, этого нельзя ставить тебѣ въ недостатокъ: злословіе избирало себѣ всегда мишенью красоту. Украшеніемъ прелести бываетъ подозрѣніе, — воронъ, летающій въ самомъ чистомъ воздухѣ небесъ. Будь хорошъ, и злословіе лишь болѣе оттѣнитъ твое достоинство, оцѣненное временемъ; червь зла любитъ нѣжнѣйшія почки, а ты являешь собой чистѣйшій, незапятнанный расцвѣтъ. Ты прошелъ сквозь западни юныхъ дней, не подвергнувшись нападенію или выходя изъ него побѣдителемъ. Но эта побѣда не до такой степени побѣдна, чтобы обезоружить постоянно возрастающую зависть. Если-бы твой блескъ не омрачался никакимъ дурнымъ подозрѣніемъ, ты владѣлъ бы безраздѣльно царствомъ сердецъ. <center>LXXI.</center> Когда я умру, не оплакивай меня долѣе того, какъ услышишь угрюмо-унылый колоколъ, возвѣщающій міру о томъ, что я покинулъ этотъ гнусный міръ для пребыванія съ гнуснѣйшими червями. И если ты прочтешь эти строки, то не вспоминай о начертавшей ихъ рукѣ, потому что я такъ люблю тебя, что хочу лучше быть изглаженнымъ изъ твоихъ мыслей, нежели причинить тебѣ страданіе воспоминаніемъ о себѣ. О, если, говорю я, ты взглянешь на эти стихи, когда я, быть можетъ, буду уже смѣшанъ съ землею, не удостоивай даже упомянуть моего бѣднаго имени, но пусть твоя любовь закончится вмѣстѣ съ моей жизнью, — иначе, мудрый свѣтъ можетъ замѣтить твой плачъ и осмѣетъ тебя вмѣстѣ со мной, когда меня уже не будетъ! <center>LXXII.</center> О, для того, чтобы свѣтъ не заставилъ тебя разсказывать, что за достоинства были во мнѣ для того, чтобы ты любилъ меня и послѣ моей смерти, ты, милый мой, забудь меня совсѣмъ, потому что ты не можешь указать ничего хорошаго во мнѣ, — развѣ, что ты придумаешь какую нибудь благую ложь ради того, чтобы воздать мнѣ болѣе, нежели я заслуживаю, и окружить большею похвалою умершаго меня, чѣмъ то захотѣла бы добровольно сдѣлать скупая истина. О, чтобы твоя вѣрная любовь не показалась обманщицей изъ-за того, что ты, по своей любви ко мнѣ несправедливо хвалишь меня, — пусть лучше мое имя схоронится вмѣстѣ съ моимъ тѣломъ, а не живетъ, позоря меня и тебя, — потому что мнѣ стыдно быть стоющимъ такъ мало, а тебѣ стыдно любить подобное ничтожество. <center>LXXIII.</center> Ты можешь видѣть на мнѣ то время года, когда пожелтѣлые листья совсѣмъ отпали уже или висятъ лишь кое-гдѣ на сучьяхъ, вздрагивающихъ отъ холода, — этихъ обнаженныхъ, разрушенныхъ хорахъ, на которыхъ недавно еще распѣвали милыя птички. Во мнѣ представляются тебѣ сумерки дня, догорающаго на западѣ послѣ солнечнаго заката; его уноситъ, мало-по-малу, черная ночь, этотъ двойникъ смерти, замыкающій всѣхъ на покой. Ты видишь во мнѣ мерцаніе того огня, который возлежитъ на пеплѣ своей юности, какъ на смертномъ одрѣ, и долженъ здѣсь угаснуть, пожираемый тѣмъ, что служило къ его же питанію. Ты замѣчаешь это, и твоя любовь усиливается, потому что ты хочешь сильнѣе любить то, съ чѣмъ скоро долженъ разстаться. <center>LXXIV.</center> Но, будь спокоенъ: когда жестокій приговоръ удалитъ меня, не допуская никого взять меня на поруки, моя жизнь будетъ витать сколько-нибудь въ этихъ стихахъ, которые останутся навсегда при тебѣ, какъ мое поминаніе. Когда ты взглянешь на нихъ снова, ты снова увидишь то, что именно было посвящено тебѣ. Земля можетъ взять отъ меня лишь прахъ, принадлежащій ей, но духъ мой — твой, а это лучшая часть моего существа; поэтому ты утратилъ лишь подонки жизни, кормъ червей, мой трупъ, подлую добычу разбойничьяго ножа, слишкомъ низкую, чтобы быть вспомянутой тобою. Единственно драгоцѣннымъ было то, что содержалось въ этомъ тѣлѣ, и вотъ оно, остающееся съ тобой навсегда. <center>LXXV.</center> Ты для моихъ мыслей то, что пища для жизни или что своевременно благодатный дождь для почвы, и ради неба я выдерживаю борьбу, подобную происходящей между скрягой и его богатствами: то горжусь, какъ обладатель, то опасаюсь, что лукавый свѣтъ похититъ мое сокровище; то считаю лучшимъ быть съ тобою наединѣ, то желаю, чтобы весь міръ могъ видѣть мое наслажденіе; то я переисполненъ счастьемъ лицезрѣть тебя, то жажду, какъ голодный, одного взгляда; я не имѣю и не ищу никакихъ другихъ удовольствій, кромѣ тѣхъ, которыя принялъ или долженъ принять отъ тебя. Такъ я изнемогаю и пресыщаюсь изо дня въ день, то пожирая все, то лишаясь всего. <center>LXXVI.</center> Зачѣмъ мои стихи такъ лишены всякихъ новыхъ прикрасъ, такъ далеки отъ изворотовъ и быстрыхъ перемѣнъ? Почему, не слѣдуя за временемъ, я не ищу по сторонамъ вновь открытыхъ методовъ и иностранныхъ пошибовъ? Зачѣмъ пишу я все по прежнему, все одинаково, и удерживаю свое вдохновеніе въ извѣстномъ одѣяніи, такъ что каждое мое слово почти выдаетъ мое имя, указываетъ на свое рожденіе и на свой источникъ? О, ты знаешь, милый мой, я всегда пишу о тебѣ; ты и моя любовь — мой постоянный предметъ; поэтому все мое достоинство въ томъ, что я облачаю только заново старыя слова, преподнося то, чѣмъ угощалъ уже прежде. Но и солнце старѣетъ и обновляется ежедневно; такъ и моя любовь повторяетъ постоянно то, что уже было говорено. <center>LXXVII.</center> Твое зеркало покажетъ тебѣ, какъ увядаютъ твои красы, а часы — какъ пропадаютъ твои драгоцѣнныя мгновенія. Эти ненаполненныя страницы прймутъ отпечатокъ твоей души, и ты извлечешь свое поученіе изъ этой книги. Морщины, которыя правдиво отразитъ твое зеркало, напомнятъ тебѣ объ отверзтой могилѣ; украдкой движущаяся стрѣлка покажетъ тебѣ предательское движеніе времени навстрѣчу вѣчности. Такъ слушай: чего не въ состояніи удержать твоя память, запиши на эти пустыя страницы, и ты увидишь, что эти взлелѣянныя тобой чада, рожденныя твоимъ мозгомъ, откроютъ тебѣ новое знакомство съ твоей же душой. Этотъ архивъ каждый разъ, когда ты въ него заглянешь, принесетъ тебѣ пользу и составитъ богатство твоей книги. <center>LXXVIII.</center> Я столь часто взывалъ къ тебѣ, какъ къ своей музѣ, и встрѣчалъ въ тебѣ такую помощь моимъ стихамъ, что теперь каждое перо слѣдуетъ моему обычаю и распространяетъ свою поэзію подъ твоимъ покровительствомъ. Твои глаза, научившіе нѣмыхъ пѣть такъ звонко, и тяжеловѣсное невѣжество парить такъ высоко, прибавившій перьевъ къ крыльямъ учености и одарили изящество двойной величавостью. Но гордись наиболѣе тѣмъ, что я сочиняю: оно внушено тобою, рождено отъ тебя. Въ сочиненіяхъ другихъ ты лишь улучшаешь слогъ и облагораживаешь искусство твоимъ нѣжнымъ изяществомъ. Но ты — все мое искусство и возвышаешь до учености мое грубое невѣжество. <center>LXXIX.</center> Пока я одинъ взывалъ къ твоей помощи, одни мои стихи обладали твоей милой прелестью; но теперь мои изящныя риѳмы въ упадкѣ и моя захудалая муза должна уступить мѣсто другой. Я согласенъ, любовь моя, что твое милое содержаніе заслуживаетъ произведеній болѣе достойнаго пера; однако, если твой поэтъ что изобрѣтаетъ, онъ похищаетъ это у тебя, чтобы возвратить тебѣ снова. Онъ одаряетъ тебя добродѣтелью, а самъ укралъ это слово у твоего поведенія: даетъ тебѣ красу, а взялъ ее съ твоего лица; онъ не можетъ воздать тебѣ никакой хвалы, уже не присущей тебѣ. Поэтому не благодари его за то, что онъ говоритъ: ты самъ расплачиваешься за его долгъ тебѣ. <center>LXXX.</center> О, какъ ослабѣваю я, когда пишу о тебѣ, зная, что высшій умъ употребляетъ твое имя и тратитъ всю свою мощь на твое прославленіе; это причина, что мой языкъ нѣмѣетъ, принимаясь за твою хвалу! Но если твое достоинство пространно, какъ океанъ, носящій на себѣ, какъ самый гордый, такъ и самый скромный парусъ, то и моя дерзкая ладья, ничтожная передъ чужой ладьей, пускается упрямо на твою необъятную ширь. Твоя слабѣйшая помощь удержитъ меня на поверхности, пока онъ, другой, плыветъ надъ твоею бездонною глубиной. Если меня и постигнетъ крушеніе, — я лишь нестоющая лодченка, а онъ — высокобортный и горделивый корабль; и если онъ одержитъ верхъ, а я погибну, то самымъ печальнымъ для меня будетъ лишь то, что къ моей гибели послужитъ моя любовь. <center>LXXXI.</center> Или я проживу, чтобы написать тебѣ эпитафію, или ты будешь еще жить, когда я сгнію въ землѣ; и память о тебѣ не можетъ быть исглажена смертью, хотя я буду совершенно забытъ. Твое имя будетъ здѣсь безсмертнымъ, хотя я, однажды уйдя, умру для всего свѣта. Земля доставитъ мнѣ лишь обыкновенную могилу, между тѣмъ какъ ты будешь лежать схороненнымъ въ самыхъ очахъ человѣчества: твоимъ памятникомъ будутъ твои нѣжные стихи, которые станутъ перечитываться очами, даже еще не созданными теперь; и будущія уста повторятъ разсказъ о твоемъ существованіи, когда всѣ дышащіе теперь въ мірѣ будутъ уже мертвыми. Ты будешь живъ вѣчно, — такова сила моего пера, — живъ тамъ, гдѣ дыханіе дышетъ: въ устахъ людей. <center>LXXXII.</center> Я согласенъ, что ты не обвѣнчанъ съ моею музой и потому можешь безъ всякой вины просматривать тѣ посвященія, съ которыми авторы обращаются къ своимъ прекраснымъ предметамъ, какъ за благословеніемъ своей книгѣ. Ты столь же знающъ, какъ и прекрасенъ, и можешь находить свои достоинства стоящими выше моей оцѣнки, почему ты и вынужденъ искать себѣ болѣе яркаго изображенія среди совершенствующейся современности. Дѣлай это, милый; но когда другіе истощатъ все, что только можетъ быть изображено натянутою риторикою, ты найдешь искреннее сочувствіе лишь въ искренно-простыхъ словахъ своего искренняго друга, и ихъ грубая мазня окажется пригодною лишь безкровнымъ щекамъ: для тебя она лишняя. <center>LXXXIII.</center> Я не замѣчалъ никогда, чтобы ты нуждался въ румянахъ и потому я не налагалъ никогда красокъ на твою прелесть. Я находилъ, или предполагалъ, что ты стоишь выше ничтожнаго подношенія поэтической дани и я дремалъ въ отношеніи къ тебѣ потому, что ты самъ, будучи на лицо, могъ доказывать, на сколько современное перо недостаточно для выраженія такихъ достоинствъ, какія процвѣтаютъ въ тебѣ. Ты поставилъ мнѣ въ вину это молчаніе; но моя нѣмота составитъ мою славу, потому что, оставаясь безмолвнымъ, я не унижаю той красоты, которой другіе хотятъ придать жизнь, но только уготовляютъ ей могилу. Въ одномъ твоемъ глазѣ болѣе жизни, нежели во всѣхъ похвалахъ, расточаемыхъ обоими твоими поэтами. <center>LXXXIV.</center> Кто скажетъ болѣе? Кто произнесетъ большую похвалу, нежели эта: «Ты одинъ подобенъ себѣ!» Въ этомъ выраженіи заключено то, чему долженъ равняться желающій достигнуть одной степени съ тобою. Крайне блѣдно то перо, которое неспособно придать нѣсколько блеска своему предмету; но тотъ, кто пишетъ о тебѣ, уже возвыситъ свой разсказъ, если просто скажетъ, что ты лишь «ты». Пусть онъ только срисуетъ то, что есть въ тебѣ, не искажая созданнаго такъ ярко природой, и такой портретъ прославитъ его остроуміе и распространитъ всюду восторгъ къ его писанію. Ты прибавляешь только проклятіе къ своей благословенной красѣ, гоняясь такъ за восхваленіями, которыя лишь унижаютъ твое достоинство. <center>LXXXV.</center> Моя обреченная на безмолвіе муза скромно сдерживаетъ свой языкъ, между тѣмъ какъ обильно собранныя тебѣ хвалы выписываются золотымъ перомъ, въ изысканныхъ выраженіяхъ, придуманныхъ всѣми музами. Я измышляю хорошія мысли, пока другіе строчатъ хорошія слова, и какъ безграмотный причетникъ, возглашаю лишь: «Аминь!» послѣ каждаго гимна, выходящаго въ обработанной формѣ изъ подъ изящно-изощреннаго пера. Слыша, какъ тебя хвалятъ, я говорю: «Это такъ», «это правда», и добавляю отъ себя еще къ самымъ большимъ изъ этихъ похвалъ, но это лишь въ мысляхъ моихъ, въ которыхъ любовь къ тебѣ, хотя и не выражаемая словами, занимаетъ все же первое мѣсто. И такъ, цѣни другихъ за произнесеніе словъ, меня же — за нѣмыя, но говорящія на дѣлѣ думы. <center>LXXXVI.</center> Горделивый-ли размахъ великой поэзіи того, кто поставилъ себѣ цѣлью овладѣть твоимъ драгоцѣннѣйшимъ существомъ, замкнуло въ моемъ мозгу созрѣвшія въ немъ думы, обративъ имъ въ могилу зачавшую ихъ утробу? Его ли духъ, наученный духами писать выше смертнаго умѣнья, поразилъ меня на смерть? Нѣтъ, озадачили мою поэзію ни онъ, ни его ночные сподвижники. Ни онъ, ни домашній духъ, увлекающій его по ночамъ своими внушеніями, не могутъ похвастаться, что принудили меня къ молчанію своею побѣдою надо мною. Я струсилъ вовсе не отъ такой причины; но когда его стихи наполнились твоимъ изображеніемъ, мнѣ не хватило предмета, и отъ этого ослабѣла моя поэзія. <center>LXXXVII.</center> Прощай! ты слишкомъ драгоцѣненъ, чтобы принадлежать мнѣ, и ты слишкомъ хорошо знаешь себѣ цѣну, разумѣется. Признаніе твоихъ достоинствъ даруетъ тебѣ свободу: твои обязательства ко мнѣ покончены. Могу ли я удерживать тебя иначе, какъ по твоему соизволенію? А гдѣ мои права на такое богатство? Во мнѣ нѣтъ ничего, оправдывающаго такой роскошный даръ, и потому мой дипломъ на него отбирается отъ меня. Ты отдалъ мнѣ себя, самъ не зная себѣ цѣны, или же ложно оцѣнивая меня, которому ты отдавался; поэтому твой великій даръ, вызванный недоразумѣніемъ, возвращается обратно, на болѣе здравое присужденіе. И такъ я обладалъ тобой, какъ въ льстивомъ сновидѣніи: былъ королемъ въ сонныхъ грезахъ, а проснувшись — вовсе не тѣмъ! <center>LXXXVIII.</center> Когда ты вздумаешь меня отвергнуть и взглянешь съ презрѣніемъ на мои достоинства, я примкну къ тебѣ въ твоемъ нападеніи на меня и стану отстаивать твою правоту, хотя ты и будешь клятвопреступникомъ. Зная лучше свои слабости, я могу для твоей пользы поразсказать о тайныхъ прегрѣшеніяхъ, въ которыхъ я повиненъ, и тогда ты, отстраняя меня, увеличишь свою славу. Но и я выиграю при этомъ, потому что, сосредоточивая на тебѣ всѣ мои любовныя помышленія, я вижу во вредѣ, который нанесу себѣ ради доставленія тебѣ выгоды, лишь двойную выгоду опять для себя. Моя любовь такова, и я принадлежу тебѣ настолько, что, ради твоего блага, я готовъ принять на себя всякое зло. <center>LXXXIX.</center> Скажи, что ты покинулъ меня изъ-за какого нибудь моего недостатка, и я тотчасъ подтвержу твое обвиненіе. Скажи, что я хромъ, и я тотчасъ начну прихрамывать, не пытаясь обороняться противъ твоихъ доводовъ. Ты не можешь, любовь моя, ради предлога къ желаемому тобою разрыву, оговорить меня на половину такъ, какъ я самъ оговорю себя; зная твою волю, я утаю нашу близость, стану казаться чуждымъ тебѣ, не буду попадаться тебѣ на дорогѣ; мой языкъ перестанетъ произносить твое возлюбленное имя, изъ боязни, чтобы я, слишкомъ недостойный, не повредилъ тебѣ, случайно упомянувъ о нашей бывшей связи. Ради тебя, я выступлю обвинителемъ противъ самого себя, потому что я не долженъ уже никакъ любить того, кого ты возненавидѣлъ! <center>XC.</center> И такъ, ненавиль меня, если хочешь, и если уже когда нибудь, то теперь. Теперь, когда свѣтъ расположенъ вредить мнѣ, соединись съ жестокостью рока, заставь меня склониться, а не явись нанести мнѣ запоздалый ударъ. Если моему сердцу удастся однажды пересилить горе, не приходи вслѣдъ за побѣжденной уже мной печалью. Не давай бурной ночи дождливаго утра, откладывая замышленное уже разрушеніе. Если ты хочешь меня покинуть, не отлагай этого до той поры, когда разныя мелкія огорченія натѣшатся тоже надо мною, но возьми на себя починъ; такимъ образомъ, я сразу испытаю худшее изъ уготованнаго мнѣ судьбою; и тогда другія скорби, кажущіяся мнѣ теперь скорбями, не будутъ уже для меня такими, по сравненію съ твоею утратой. <center>ХСІ.</center> Иные чванятся своимъ рожденьемъ, другіе своими талантами, своими богатствами, своей физическою силой, своими нарядами, хотя искаженными модой, своими соколами и собаками или лошадьми. Нѣтъ такой наклонности, которая не имѣла бы соотвѣтственнаго удовлетворенія, доставляющаго ей высшее противъ всего удовольствіе; но все упомянутое не даетъ мѣрила моему удовольствію; всему въ отдѣльности могу я противупоставить лучшее, выраженное однимъ общимъ лучшимъ. Твоя любовь для меня лучше высшаго рожденья, богаче всякаго богатства, великолѣпнѣе роскоши одеждъ, занимательнѣе всякихъ соколовъ и лошадей; имѣя тебя, я возношусь надъ всякой людской гордостью. Я злополученъ лишь въ томъ, что ты можешь отнять все у меня и сдѣлать меня вполнѣ злополучнымъ. <center>ХСІІ.</center> Но, какъ ты ни старайся укрыться отъ меня, ты принадлежишь мнѣ до конца моей жизни; а моя жизнь не продлится за предѣлъ твоей любви, потому-что оно зависитъ отъ нея. Поэтому мнѣ нечего бояться величайшей изъ твоихъ обидъ, если и отъ малѣйшей изъ нихъ покончится моя жизнь. Я вижу себя въ лучшемъ положеніи, чѣмъ если-бы оно зависѣло отъ твоей прихоти: ты не можешь мучить меня непостоянствомъ, если моя жизнь связана съ твоей измѣной. О, какъ счастлива моя доля: я счастливъ, пользуясь твоей любовью, счастливъ и тѣмъ, что умру! Однако, естьли такая блаженная краса, которая можетъ не опасаться быть омраченной? Я могу и не узнать, что ты измѣняешь мнѣ. <center>ХСІІІ.</center> И я могу жить такъ, считая тебя вѣрнымъ, подобно обманутому супругу, такъ ликъ любви можетъ продолжать казаться мнѣ любовью, при всей своей перемѣнѣ: твоя наружность будетъ со мной, твое сердце въ другомъ мѣстѣ. Въ твоихъ глазахъ не можетъ свѣтить ненависть, поэтому я и не узнаю о твоей перемѣнѣ. Многія лица изобличаютъ свою сердечную измѣну непривычными имъ ужимками, хмурясь, морщась; но небо, создавая тебя, порѣшило, что твое лицо будетъ всегда выражать любезность; каковы-бы ни были твои мысли или ощущенія твоего сердца, твое лицо не будетъ выражать ничего, кромѣ ласки. Какъ подобна Евиному яблоку твоя красота, если твоя добродѣтель не соотвѣтствуетъ твоей наружности! <center>XCIV.</center> Тѣ, которые имѣютъ силу поражать и не хотятъ поступать иначе, какъ сообразно своему наиболѣе показному виду, и которые, трогая другихъ, остаются сами, какъ камень, незатронутые, холодные, нечувствительные къ соблазну, — тѣ наслѣдуютъ по праву небесныя щедроты и не расходуютъ напрасно даровъ природы. Они владѣтели и господа своихъ лицъ; другіе состоятъ лишь управляющими у ихъ милости. Лѣтній цвѣтокъ служитъ для лѣтняго благоуханія, хотя самъ по себѣ онъ лишь живетъ и умираетъ. Но если этотъ цвѣтокъ заразится зловоніемъ, то самая послѣдняя сорная трава превзойдетъ его достоинство; такъ самыя сладостныя вещи обращаются часто на дѣлѣ въ дурныя; лиліи, которыя гніютъ, пахнутъ хуже простой травы. <center>XCV.</center> Какъ ты умѣешь прикрашивать проступки, которые, подобно червю въ ароматной розѣ, пятнаютъ красоту твоего разцвѣтающаго имени! О, какими благоуханіями окружаешь ты свои грѣхи! Тѣ языки, которые разсказываютъ о твоемъ житьѣ, дѣлая соблазнительныя замѣчанія о твоихъ прихотяхъ, могутъ осуждать тебя лишь въ видѣ похвалы; одно упоминаніе твоего имени освящаетъ уже всякій дурной отзывъ. О, что за мѣстопребываніе пріобрѣли себѣ пороки, избравъ своимъ жилищемъ тебя, въ которомъ покрывало красоты завѣшиваетъ всякое пятно, и все, что видитъ глазъ, становится прелестнымъ! Не злоупотребляй, дорогое сердце, такимъ широкимъ преимуществомъ: самый острый ножъ тупится отъ худого съ нимъ обращенія. <center>ХСѴI.</center> Одни ставятъ тебѣ въ недостатокъ твою молодость, другіе легкость поведенія; иныя находятъ твою прелесть именно въ твоей юности и милой шаловливости; но какъ твоя прелесть, такъ и недостатки нравятся болѣе или менѣе: ты превращаешь недостатки въ прелесть, которыя тебя украшаетъ. Самый дрянной камешекъ на пальцахъ увѣнчанной королевы считается цѣннымъ; такъ и проступки, которыя замѣчаются за тобой, принимаются за нѣчто достойное, слывутъ хорошими дѣлами. Сколько овечекъ могъ-бы обмануть жестокій волкъ, если-бы могъ прикинуться овечкой! И сколькихъ поклонниковъ ты могъ-бы увлечь, если-бы ты пустилъ въ ходъ всю силу своего обаянія! Но не дѣлай этого; я такъ люблю тебя, что, считая тебя своимъ, считаю и своею твою добрую славу. <center>XCVII.</center> Какъ походила на зиму моя разлука съ тобою, о ты, моя радость мимолетнаго года! Какую стужу я перенесъ, какія видѣлъ сумрачные дни! Что за декабрьская пустыня была для меня всюду! И между тѣмъ эта разлука происходила лѣтомъ, и плодородная осень, взростившая обильныя жатвы, несла заложенное въ нее весной бремя, подобно вдовѣ, оставшейся съ плодомъ по смерти своего супруга. Но все это обильное плодородіе казалось мнѣ лишь поколѣніемъ сиротъ и безъотцовскихь дѣтей, потому что въ одномъ тебѣ для меня лѣто и его радости. Когда тебя нѣтъ, даже птицы безмолвствуютъ, а если и поютъ, то такъ уныло, что листья блѣднѣютъ, страшась наступленія зимы! <center>XCVIII.</center> Я былъ разлученъ съ тобой весною, когда горделиво-пестрѣющій апрѣль, облачась во всѣ свои наряды, вселялъ во все такой духъ юности, что самъ неповоротливый Сатурнъ разсмѣялся и запрыгалъ вмѣстѣ съ нимъ. Однако, ни птичьи хоры, ни нѣжное благоуханіе цвѣтовъ всякихъ окрасокъ и аромата не могли заставить меня разсказать какую либо лѣтнюю сказку или нарвать ихъ съ пышныхъ грядъ, на которыхъ они цвѣли. Я не любовался бѣлизною лилій, не восхвалялъ густого румянца розы, — онѣ благоухали, онѣ были прекрасны лишь какъ снимокъ съ тебя, образца для всѣхъ ихъ. Но мнѣ все чудилась зима, и въ твоемъ отсутствіи я игралъ съ ними, какъ съ твоей лишь тѣнью. <center>ХСІХ.</center> И я журилъ такъ раннюю фіалку: «Милая воровка, откуда взяла ты благоуханіе, которое издаешь, какъ не изъ дыханія моего милаго? Тотъ пурпуровый цвѣтъ, который видѣнъ на твоихъ нѣжныхъ щечкахъ, заимствованъ тобою слишкомъ грубо изъ жилъ моего возлюбленнаго». Я обвинилъ такъ лилію за подражаніе твоей рукѣ; почки маіорана украли твои волоса; розы привставали со страхомъ среди своихъ шиповъ: одна, краснѣя отъ стыда, другая — блѣдная съ отчаянія; третья, ни алая, ни бѣлая, украла той и другой окраски и къ этой кражѣ присоединила еще твое дыханіе; но, за это похищеніе, ей отомщаетъ, среди всего ея разцвѣта, тотъ червь, который пожираетъ ее на смерть. Я замѣтилъ еще много цвѣтовъ, но не было ни одного, который не похитилъ бы у тебя благоуханія или окраски. <center>С.</center> Гдѣ пребываешь ты, муза, забывая говорить о томъ, кто сообщаетъ тебѣ всю твою силу? Или ты тратишь свой порывъ на недостойныя пѣсни, омрачая свою мощь ради освѣщенія низменнаго содержанія'? Возвратись, забывчивая муза, и искупи скорѣе нѣжными стихами столь праздно потраченное время; пой снова на ухо тому, кто цѣнитъ твои пѣсни и придаетъ твоему перу содержательность и искусство. Вставай, упрямая муза! Взгляни, не провело ли время морщинъ на миломъ лицѣ моего возлюбленнаго. Если такъ, то осмѣй такое разрушеніе и заставь всѣхъ и вездѣ презирать завоеванія времени. Прославляй моего милаго быстрѣе, чѣмъ время уничтожаетъ жизнь, ты предотвратишь этимъ его косу и зубчатый ножъ. <center>СІ.</center> О, нерадивая муза, чѣмъ загладишь ты свое пренебреженіе къ окраскѣ истины красотою? И истина, и красота въ моемъ обладаніи съ ними и ты, что приноситъ тебѣ честь. Муза, отвѣть: не скажешь ли ты: «Истина не нуждается въ краскахъ, имѣя уже одну опредѣленную свою; красотѣ не нужны кисти, чтобы заявить свою неподдѣльность; совершенство всего совершеннѣе, когда оно безъ примѣси?» Но если онъ не нуждается въ похвалахъ, ты вздумала оставаться нѣмою? Не извиняй такъ своего молчанія, потому что отъ тебя зависитъ продлить жизнь моего милаго за предѣлъ позлащенной могилы и сохранить за нимъ хвалы будущихъ поколѣній. Исполняй же свою обязанность, муза, я научу тебя, какъ изобразить его въ далекомъ будущемъ такимъ, каковъ онъ теперь. <center>СІІ.</center> Моя любовь усилилась, хотя кажется слабѣе; я люблю не менѣе, хотя менѣе высказываю это. Любовь начинаетъ походить на товаръ, если обладатель ея выкрикиваетъ повсюду похвалы ея достоинству. Наша любовь была еще новинкой, еще въ веснѣ своей, когда я воспѣвалъ ее въ своихъ стихахъ, подобно Филомелѣ, поющей при встрѣчѣ лѣта и смыкающей свою гортань съ наступленіемъ болѣе позднихъ дней. Хотя лѣто нисколько не хуже того времени, когда ея унылая пѣснь убаюкивала ночи, но теперь каждый кустъ оглашается шумнымъ пѣніемъ, а самыя прелестныя вещи, становясь общедоступными, теряютъ свою сладость. Вотъ почему я, подобно ей, удерживаю свой языкъ: я не хочу прискучить тебѣ своей пѣснью. <center>СІІІ.</center> Увы! какую скудость обнаруживаетъ моя муза, если, имѣя такой предлогъ развернуться во всемъ своемъ блескѣ, она попускаетъ, чтобы предметъ ея оказывался болѣе цѣннымъ въ своей наготѣ, нежели съ прибавленіемъ всѣхъ моихъ похвалъ! О, не осуждай меня, если я не могу написать большаго! Взгляни въ свое зеркало, и ты увидишь тамъ лицо, превосходящее мое тупое вдохновеніе, смущающее мой стихъ и уничтожающее меня. Не будетъ-ли грѣховною всякая попытка переиначить, и тѣмъ испортить, бывшій столь прекраснымъ прежде, предметъ? Мои стихи не могутъ имѣть другой цѣли, кромѣ описанія твоихъ даровъ и прелестей; между тѣмъ, твое зеркало повѣдаетъ тебѣ о нихъ болѣе, гораздо болѣе, нежели то можетъ содержаться въ моихъ стихахъ. <center>СІѴ.</center> Для меня, милый другъ, ты не можешь состарѣться: какимъ ты былъ, когда впервые мои глаза встрѣтились съ твоими, такою и кажется мнѣ все еще твоя красота. Зимнія стужи трижды сорвали съ деревьевъ красу трехъ лѣтъ; три прекрасныя весны смѣнились тремя пожелтѣлыми осенями въ теченіе видѣнныхъ мною временъ года; три благоуханные апрѣля перегорѣли въ три знойные іюня съ тѣхъ поръ, какъ я увидѣлъ тебя въ твоей свѣжести, остающейся до сихъ поръ въ разцвѣтѣ. Но, ахъ! красота, подобно часовой стрѣлкѣ, измѣняется въ своемъ положеніи, хотя ходъ этотъ и не замѣтенъ. Такъ и твой чудный блескъ, кажущійся мнѣ неподвижнымъ, имѣетъ свое теченіе и мои глаза могутъ меня обманывать. Изъ опасенія этого, выслушай меня, невѣжливый юноша: прежде нежели ты родился, не одна красота пережила свое лѣто! <center>CV.</center> Пусть не зовутъ мою любовь идолопоклонствомъ, не указываютъ на моего возлюбленнаго какъ на идола за то, что мои пѣсни и мои хвалы всегда однообразны: все къ нему одному, все о немъ, всѣ таковы и неизмѣнны. Мой возлюбленный добръ сегодня, добръ и завтра, онъ неизмѣненъ въ своемъ чудномъ совершенствѣ; поэтому и моя поэзія обречена на постоянство, выражаетъ все одно, не ищетъ разнообразія. Красивъ, добръ, чистъ, — вотъ все содержаніе для меня, — красивъ, добръ, чистъ, повторяю я лишь другими словами, тратя свое вдохновеніе только на эту перемѣну. Три тэмы въ одной, допускающей громадный размахъ! Красота, доброта, чистота жили часто порознь; онѣ не соединялись еще всѣ три во едино до этой поры. <center>CVI.</center> Когда я встрѣчаю въ лѣтописяхъ давно прошедшихъ временъ описанія красивѣйшихъ людей и чудные старинныя стихи, внушенные красотою и восхвалявшіе дамъ и любезныхъ рыцарей, уже умершихъ нынѣ, тогда я вижу, что, восхваляя всѣ прелести высшей красоты, — руки-ли, ноги, уста, глаза, лобъ, — перо древнихъ хотѣло описать именно тѣ красы, которыми ты обладаешь теперь. И такъ, всѣ ихъ восхваленія были лишь пророчествами о нашемъ времени: они предвозвѣщали тебя; но, глядя лишь угадывающими глазами, эти писатели не владѣли достаточнымъ искусствомъ, чтобы воспѣть твои достоинства; даже и мы, живущіе въ настоящіе дни, имѣемъ глаза, чтобы любоваться тобою, но языки наши недостаточны для хвалы! <center>CVII.</center> Ни мои собственныя опасенія, ни пророческій духъ всего обширнаго міра, грезящій о грядущихъ событіяхъ, не могутъ опредѣлить срока моей вѣрной любви, которая предполагается обреченною на ограниченный предѣлъ. Умиравшая луна пережила свои затмѣнія и зловѣщіе авгуры сами смѣются теперь надъ своими предвѣщаніями. Неизвѣстность вѣнчается нынѣ увѣренностью и миръ возноситъ оливковую вѣтвь на безконечныя времена. Моя любовь освѣжается каплями такого цѣлительнаго бальзама; смерть подчиняется мнѣ, или, вопреки ей, я буду жить въ моихъ бѣдныхъ стихахъ, пока она свирѣпствуетъ надъ тупыми и онѣмѣлыми толпами. А ты найдешь здѣсь памятникъ себѣ, когда гербы и мѣдныя гробницы тирановъ уже сотрутся въ прахъ. <center>CVIII.</center> Есть ли въ мозгу что, способное быть возложеннымъ чернилами и что не выказало бы уже тебѣ моего истиннаго настроенія? Что могу сказать новаго, что написать для выраженія моей любви или твоихъ достоинствъ? Ничего, милый мальчикъ; однако, подобно тому, какъ въ чтеніи божественныхъ молитвъ я долженъ ежедневно повторять одно и то же, не считая старое устарѣвшимъ: ты мой, я твой, — все такъ же, какъ когда впервые было освящено мною твое прекрасное ими. Такъ наша вѣчная любовь, сохраняясь въ свѣжемъ ларцѣ любви, не отягчится пылью и поврежденіемъ отъ лѣтъ, но превратитъ время навѣки въ своего слугу. Здѣсь останется живучимъ первообразъ моей любви, когда время и ея внѣшній обликъ представятъ ее уже мертвой. <center>СІХ.</center> О, не говори никогда, что мое сердце измѣняло тебѣ, хотя мое отсутствіе какъ бы свидѣтельствовало объ охлажденіи моего пламени! Я столь же легко могъ бы разстаться съ своей душою, которая находится въ твоей груди; тамъ мой любовный кровъ; если я бродилъ, подобно страннику, я воротился вновь именно вовремя и не измѣненный временемъ, такъ что я самъ приношу съ собою воду для смытія моихъ прегрѣшеній. Хотя бы моя природа подчинялась всѣмъ слабостямъ, порабощающимъ всѣхъ дѣтей плоти, не вѣрь никогда, что она можетъ быть извращенной до такой степени, чтобы покинуть, ради ничего, весь итогъ твоихъ благъ. Я называю «ничѣмъ» весь обширный свѣтъ, кромѣ тебя, моя роза! въ немъ ты одинъ для меня все. <center>CX.</center> Увы! это правда, я шатался туда и сюда, представляя собою на видъ какого-то шута, оскорбляя свои собственные помыслы, поступаясь дешево самымъ драгоцѣннымъ, подновлялъ старыя оскорбленія новыми привязанностями; правда, что я поглядывалъ косо и непріязненно на искренность, но, не смотря на то, эти проступки омолодили мнѣ сердце, и опытъ худшаго доказалъ мнѣ твое превосходство надъ всякой другой моей любовью. Теперь все прошло: прими то, что не будетъ имѣть конца; никогда болѣе я не направлю своихъ желаній на новые опыты, испытывая старѣйшаго друга, божественнаго въ любви и которому я посвящаю себя отнынѣ. Допусти же меня туда, гдѣ мнѣ наилучше послѣ неба: въ твою чистую и столь любящую грудь! <center>СХІ.</center> О, спорь изъ-за меня съ фортуной, этой богиней, виновной въ моихъ жалкихъ дѣлахъ; она распорядилась моей жизнью такъ, что я имѣю лишь публичныя средства, собираемыя съ публичныхъ привычекъ. Вотъ почему мое имя заклеймено и почему самое мое существо какъ бы отмѣчено моимъ ремесломъ, какъ рукой красильщика. Пожалѣй же меня и пожелай, чтобы я обновился, а я, подобно послушному больному, выпью кислотныя лекарства противъ моей заразы. Никакая горечь не покажется мнѣ горькою, никакое наказаніе усугубленнымъ, если оно усиливаетъ мѣру исправленія. Пожалѣй же меня, дорогой другъ; я увѣряю тебя, что даже одного твоего состраданія достаточно для моего исцѣленія. <center>CXII.</center> Твоя любовь и состраданіе изглаживаютъ клеймо, наложенное на меня пошлыми извѣтами; что мнѣ за дѣло до того, что обо мнѣ отзываются хорошо или худо, если ты прикрываешь своею сѣнью меня, худого или хорошаго? Ты для меня весь міръ, и я долженъ стараться услышать изъ твоихъ устъ мое порицаніе или мою хвалу. Никто другой не существуетъ для меня, какъ я не существую ни для кого, кто могъ бы повернуть къ худшему или мои закаленныя чувства. Я бросаю въ столь слабую бездну всякую заботу о мнѣніяхъ другихъ, что моя змѣиная чувствительность не отзывается болѣе ни на хулу, ни на лесть. Замѣть, какъ я отношусь къ тому, что мной пренебрегаютъ: ты такъ укоренился въ моемъ представленіи, что весь остальной міръ кажется мнѣ вымершимъ. <center>СХІІІ.</center> Съ тѣхъ поръ, какъ я покинулъ тебя, мои глаза перенеслись въ мою душу, и то, что руководило моими движеніями, должно теперь дѣлить свою дѣятельность и почти слѣпо: оно какъ будто видитъ, но на дѣлѣ отсутствуетъ; оно передаетъ сердцу не образъ птицы, или цвѣтка, или какого либо схваченнаго облака; душа моя не принимаетъ впечатлѣній отъ этихъ мимолетныхъ предметовъ; представляется ли ей, что самое грубое или самое прекрасное, самая высшая прелесть или самое безобразное существо, горы или моря, день или ночь, воронъ или горлица, она перевоплощаетъ все это въ твой образъ. Неспособная ни на что болѣе, переполненная тобою, моя столь правдивая душа превращаетъ себя такъ въ неправдивую. <center>CXIV.</center> Или же моя душа, увѣнчанная тобою, должна испивать эту отраву монарховъ, лести? Или же мнѣ приходится вѣрить, что мои глаза говорятъ правду, и что твоя любовь научила ихъ той алхиміи, которая превращаетъ чудовищъ и безобразные предметы въ херувимовъ, подобныхъ твоему милому образу, создавая изъ всего дурного самое превосходное, лишь только что вступитъ подъ ея лучи? Нѣтъ, вѣрно первое: льстивый обманъ содержится въ моемъ зрѣніи и моя великая душа должна вкусить его по-царски; мои глаза знаютъ хорошо, что ей нравится, и приготовляютъ чашу ей по вкусу. Если въ ней отрава, грѣхъ уменьшается тѣмъ, что мои глаза любятъ ее и первые вкушаютъ отъ нея. <center>CXV.</center> Они лгали, стихи, написанные мною прежде, даже тѣ, въ которыхъ говорилось, что я не могу уже любить тебя еще нѣжнѣе; тогда мой умъ не усматривалъ причины, по которой мое яркое пламя могло бы возгорѣть еще яснѣе. Я принималъ во вниманіе время съ его милліономъ случайностей, которыя забираются между клятвами, измѣняютъ и королевскіе указы, заставляютъ блекнуть самую священную красоту, сбиваютъ и твердыя души на суетный путь. Увы! зачѣмъ, страшась произвола времени, я не говорилъ только: «Я люблю тебя теперь несравненно», если я былъ увѣренъ лишь въ томъ, что ни въ чемъ нельзя быть увѣреннымъ, и не увѣнчивалъ только настоящаго, сомнѣваясь въ остальномъ? Любовь — дитя; зачѣмъ же не говорилъ я такъ, чтобы оставить весь просторъ тому, что должно рости? <center>CXVI.</center> Не заставляй меня допускать какія либо помѣхи браку двухъ вѣрныхъ душъ. Любовь уже не любовь, если она мѣняется, замѣтивъ перемѣну, и готова отступить, увидя отступленіе. О, нѣтъ! это незыблемый маякъ, который смотритъ на бури, но не потрясается ими; это звѣзда для всякой блуждающей ладьи, неоцѣнимая, хотя высота ея и опредѣляется. Любовь не игралище времени, хотя розы губъ и щекъ подлежатъ его склоняющей все косѣ. Любовь не измѣняется съ краткими часами и недѣлями, но выстаиваетъ до послѣдняго дня. Если это заблужденіе, которое докажется на мнѣ самомъ, пусть я не писалъ никогда и не любилъ никогда ни одинъ человѣкъ! <center>CXVII.</center> Обвиняй меня въ томъ, что я слишкомъ скудно воздавалъ дань твоимъ высокимъ достоинствамъ, забывалъ обращаться къ твоей драгоцѣнной любви, съ которою все связываетъ меня изо дня въ день; что я сообщался съ неизвѣстными душами и уступалъ суетѣ, такъ дорого пріобрѣтенныя мною права на тебя; что я подставлялъ свой парусъ всѣмъ тѣмъ вѣтрамъ, которые могли уносить меня, какъ можно далѣе отъ твоихъ взоровъ. Запиши и мое своенравіе, и мои заблужденія, прибавь еще къ справедливымъ свидѣтельствамъ всякія предположенія; подведи меня подъ прицѣлъ твоей суровости, но не разстрѣливай меня своею возбужденною ненавистью: я взываю къ тебѣ, говоря, что я хотѣлъ лишь испытать постоянство и силу твоей любви. <center>CXVIII.</center> Подобно тому, какъ мы стараемся возбудить въ себѣ апетитъ, раздражая свой вкусъ острыми снадобьями или, ради предупрежденія невѣдомаго недуга, болѣемъ, принимая слабительное для избѣжанія болѣзни, такъ я, насытясь твоею никогда не обременяющею сладостью, вздумалъ сдобрить свою пищу горькими приправами и, наскучивъ здоровьемъ нашелъ нѣкоторую нужду поболѣть, безъ всякой необходимости. Такіе пріемы въ любви, — вызывать заранѣе несуществующій еще недугъ, — выросли у меня до положительныхъ ошибокъ и заставили врачевать здоровье, которое, въ своемъ преизбыткѣ, пожелало быть излеченнымъ болѣзнью. Но я поучился при этомъ и нашелъ совершенно вѣрнымъ то положеніе, что снадобья отравляютъ того, кто страдаетъ по тебѣ. <center>СХІХ.</center> Какихъ зелій изъ слезъ сирены, перегнанныхъ въ ретортахъ, мрачныхъ внутри какъ адъ, не пивалъ я, смѣняя опасенія надеждами и надежды опасеніями, и проигрывая постоянно, когда я былъ увѣренъ въ выигрышѣ! Въ какія несчастныя заблужденія не впадало мое сердце, когда оно считаю себя на верху блаженства! Куда направлялись, внѣ своихъ сферъ, мои глаза въ безуміи этого горячечного бреда! О, польза зла! теперь я нахожу вѣрнымъ, что лучшее становится еще лучшимъ черезъ зло, и нарушенная любовь, возстановясь снова, расцвѣтаетъ еще красивѣе, еще величавѣе. Такъ я возвращаюсь, отрезвленный, къ прежнему довольству и выигрываю, благодаря злу, втрое болѣе проиграннаго мною. <center>CXX.</center> Я теперь доволенъ тѣмъ, что ты однажды мучилъ меня; но въ силу испытанной мною тогда скорби, я долженъ быть теперь подавленъ моимъ прегрѣшеніемъ, если только мои нервы не изъ мѣди и кованной стали, — потому что, если ты былъ огорченъ теперь моею немилостью, какъ я былъ твоею, ты пережилъ адское время; а я, жестокій, не подумалъ взвѣсить, сколько именно я выстрадалъ тогда отъ твоего преступленія! О, если-бы мрачная печаль наша напомнила глубинѣ моего чувства, до чего тяжки уколы истиннаго горя, и утѣшила бы скорѣе тебя, какъ ты меня тогда, скромнымъ бальзамомъ, цѣлительнымъ для пораненной груди! Но твое прегрѣшеніе становится теперь выкупомъ: мое выкупаетъ твое, а твое должно выкупить мое. <center>СХХІ.</center> Лучше быть подлымъ, нежели слыть за подлаго, когда, не бывъ такимъ, укоряешься въ этомъ. И самое справедливое удовольствіе утрачивается, если оно считается таковымъ не по нашему собственному ощущенію, но лишь по мнѣнію другихъ. Зачѣмъ испорченные лживостью глаза другихъ привѣтствуютъ игривость моей крови, или зачѣмъ наблюдаютъ за моими заблужденіями еще болѣе заблуждающіяся лица, наклонныя считать дурнымъ то, что я считаю хорошимъ? Нѣтъ, я таковъ какъ есть, и тѣ, которые намѣкаютъ на мой проступки, лишь выставляютъ на видъ свои. Я могу быть прямымъ, когда они кривы; мои дѣла не должны быть судимы по ихъ низкимъ мыслямъ. Они могутъ настаивать лишь на общемъ злѣ: всѣ люди порочны и властвуютъ своими пороками. <center>CXXII.</center> Твой даръ, твоя записная книжка, она замѣнена въ моемъ мозгу неизгладимымъ воспоминаніемъ, которое переживетъ все тлѣнное, пребудетъ внѣ времени, перейдетъ въ вѣчность, или, по крайней мѣрѣ, уцѣлѣетъ до той поры, пока мой мозгъ и сердце будутъ имѣть природную способность существовать, — пока оба они не отдадутъ все уничтожающему забвенію то, что въ нихъ твоего; до тѣхъ поръ не пропадетъ память о тебѣ. Эти бѣдныя страницы не могутъ вмѣстить всего и мнѣ незачѣмъ отмѣчать значками твою дорогую любовь, вотъ почему я осмѣлился возвратить тебѣ эту вещь: допустить чтобы эта записная книжка включила еще что нибудь о тебѣ, хранить при себѣ помощника для напоминанія о тебѣ, значило бы сознавать въ себѣ возможность тебя позабыть. <center>СХХІІІ.</center> Нѣтъ, время, ты не похвалишься тѣмъ, что заставило мня измѣниться. Твои пирамиды, перестроенныя съ новымъ величіемъ, ничего не значатъ для меня, нисколько неудивительны; онѣ лишь передѣлка бывшихъ образовъ. При краткости нашей жизни, мы любуемся старьемъ, которое ты подсовываешь намъ, и вѣримъ охотнѣе, что оно создалось по нашему желанію, чѣмъ вспоминаемъ, что мы слыхали о томъ уже и прежде. Я смѣюсь надъ тобою, время, и надъ твоими лѣтописями, не восхищаясь ни настоящимъ, ни прошлымъ, потому что и твои записи, и то, что мы видимъ все ложь, которую ты только усиливаешь или уменьшаешь въ твоей постоянной поспѣшности. Но я клянусь въ одномъ, что будетъ уже неизмѣнно: я буду вѣренъ, не смотря на тебя и на твою косу! <center>CXXIV.</center> Если-бы моя дорогая любовь была дѣтищемъ трона, она могла-бы быть неусыновленной, какъ приблудъ Фортуны; она была-бы подчинена любви или ненависти временъ, то сорною травой между сорными травами, то цвѣткомъ между собранными цвѣтами. Нѣтъ, она возникла внѣ всякихъ случайностей, не стѣснена льстивой роскошью, не подвержена паденію подъ взрывомъ рабскаго недовольства, — модѣ на которое такъ благопріятствуетъ наше время. Она не боится политики, этой еретички, дѣйствующей лишь по весьма краткосрочнымъ условіямъ, но стоитъ отдѣльно въ крайней осторожности, не выростая отъ удара, не затопляясь ливнями. Свидѣтельствую это передъ современными безумцами, мертвыми для добра, живущими для злодѣяній. <center>CXXV.</center> Къ чему мнѣ возносить надъ собой балдахинъ, воздавая наружному наружную почесть, или закладывать широкія основанія вѣчному, неустойчивыя передъ гибелью и разрушеніемъ? Не видывалъ я развѣ, какъ зиждущіе все на внѣшности и милостяхъ теряютъ все и съ излишкомъ, потому что оплачивали крайне дорого пользованіе этимъ и пренебрегали чистымъ вкусомъ ради сладкихъ смѣсей, — о, жалкіе богачи, истощающіе себя въ любованіи собою? Нѣтъ, позволь мнѣ быть твоимъ слугой въ твоемъ сердцѣ, прими мое жертвоприношеніе, скудное, но чистое, безъ всякихъ примѣсей, безъискусственное и состоящее лишь въ нашемъ взаимномъ обмѣнѣ: я даю слово за тебя! Такъ прочь же ты, подкупной соглядатай! чѣмъ болѣе клеплешь ты на чистую душу, тѣмъ менѣе подлежитъ она твоему надзору. <center>CXXVI.</center> О, милый мальчикъ, ты, который держишь въ своей власти бренную стклянку времени, часы, эту его косу! Ты, который взросъ, истребляя и заставляя увядать своихъ поклонниковъ, между тѣмъ какъ твое милое существо разцвѣтало! Если природа, верховная владычица надъ разрушеніемъ, всесодерживаетъ тебя, когда ты идешь впередъ, она хочетъ сохранить тебя съ тою цѣлью, чтобы показать, какъ она способна насмѣяться надъ временемъ и убивать ходъ злосчастныхъ минутъ. Однако, бойся ея, о любимецъ ея произвола! Она можетъ задержать свое сокровище, но не сохранить его на вѣкъ: она должна сдать, хотя и по отсрочкѣ, свой разсчетъ и отдать тебя, ради своего спокойствія. <center>CXXVII.</center> Въ древнія времена, смуглыя не считались красивыми или, если и признавались такими, то не носили названія красоты; теперь-же смуглыя наслѣдуютъ красоту, и красота унижается ложными прикрасами: съ тѣхъ поръ, какъ каждая рука присвоила себѣ права природы и стала украшать безобразныхъ искусственной личиной, нѣжная красота утратила имя, ей нѣтъ священнаго убѣжища, она опошлена, если не изгнана совершенно. Поэтому глаза моей возлюбленной черни какъ вороново крыло, и какъ идутъ къ ней эти глаза, какъ-бы носящіе трауръ по тѣмъ, которые не рождены бѣлокурыми, но не лишены красоты и обличаютъ природу въ ея ложной оцѣнкѣ. Они въ такомъ траурѣ, но эта печаль такъ краситъ ихъ, что, по приговору всѣхъ устъ, красота должна быть именно такою. <center>CXXVIII.</center> Сколько разъ, когда ты, моя музыка, играла на этомъ благословенномъ деревѣ, которое звучитъ подъ твоими нѣжными пальцами, въ то время, какъ ты вызываешь изъ его гармоническихъ струнъ аккорды, чарующіе мой слухъ, сколько разъ завидовалъ я этимъ клавишамъ, подпрыгивающимъ быстро чтобы поцѣловать твою ладонь, между тѣмъ, какъ мои бѣдныя губы, жаждущія снять ту же жатву, находились возлѣ тебя, краснѣя за дерзость дерева. За такое прикосновеніе онѣ охотно помѣнялись бы своимъ существомъ и своимъ положеніемъ съ этими пляшущими досчечками, по которымъ такъ изящно пробѣгаютъ твои пальцы, дѣлая мертвое дерево блаженнѣе живыхъ губъ. Если эти дерзкія клавиши такъ счастливы, давай имъ цѣловать твои пальцы, но мнѣ твои губы! <center>СХХІХ.</center> Удовлетвореніе похоти ведетъ къ позорной душевной растратѣ; для своего удовлетворенія похоть готова на обманъ, убійство, кровожадность, подлость, лютость, безуміе грубость, жестокость, вѣроломство. Едва насладясь, ее уже презираютъ; за нею гонятся безумно, но, достигнувъ желаемаго, ненавидятъ ее столь же безумно, точно приманку, закинутую съ цѣлью лишить разсудка того, кто ее тронетъ. Она безумна какъ въ желаніи, такъ и въ обладаніи; имѣвъ, имѣя и готовая имѣть, она одинаково доходитъ до крайностей; это благодать при вкушеніи, а послѣ него — одно лишь горе; до него — обѣтованная радость; потомъ — одна мечта! Все это хорошо извѣстно свѣту, но никто не умѣетъ избѣгать тѣхъ небесъ, которыя ведутъ людей въ адъ. <center>СХХХ.</center> Глаза моей возлюбленной не походятъ на солнце; кораллъ алѣе румянца ея губъ; если снѣгъ бѣлъ, то груди ея смуглы; если волоса должны быть волокнисты, то на ея головѣ ростетъ черное волокно. Я видалъ узорчатыя розы, алыя и бѣлыя, но такихъ розъ я не вижу на ея щекахъ, и нѣкоторые ароматы усладительнѣе дыханія, которое исходитъ отъ моей возлюбленной. Я люблю слушать ея рѣчь, хотя знаю хорошо, что музыка звучитъ гораздо пріятнѣе; не видывалъ я, какъ ходятъ богини, но моя любезная, если идетъ, то ступаетъ по землѣ. Однакоже, клянусь небомъ, я знаю, что моя милая столь же хороша, какъ всѣ тѣ, которыхъ осыпаютъ лживыми сравненіями. <center>СХХХІ.</center> Какова ты есть, ты такая же тиранка, какъ тѣ, которыя жестоки отъ сознанія своей красоты, потому что знаешь хорошо, что для моего безумно-любящаго сердца ты самое красивое и драгоцѣннѣйшее сокровище. Между тѣмъ, говоря правду, многіе, видя тебя, находятъ твое лицо не обладающимъ силою заставить страдать отъ любви. Я не дерзаю сказать имъ, что они ошибаются, хотя клянусь въ этомъ самому себѣ. И доказательствомъ правдивости моей клятвы служатъ тысячи вздоховъ, которые я испускаю одинъ за другимъ, лишь подумавъ о твоемъ лицѣ; они свидѣтельствуютъ, что черное для меня красивѣе всего. Но ты не черна ни въ чемъ, кромѣ своихъ поступковъ, и вотъ откуда, думаю я, проистекаетъ общее злословіе. <center>СХХХІІ.</center> Я люблю твои глаза, и они, какъ бы сожалѣя меня, при видѣ того, какъ твое сердце мною пренебрегаетъ, облачились въ черное и въ этомъ миломъ траурѣ смотрятъ на меня съ живымъ участіемъ. И, право, утреннее солнце въ небесахъ не краситъ такъ сумрачныхъ ланитъ востока, и полное свѣтило, восходящее вечеромъ, не придаетъ и половины такого блеска степенному западу, какъ эти два траурные глаза красятъ твое лицо. О, если трауръ такъ идетъ къ тебѣ, то пусть и сердце твое найдетъ пристойнымъ нести трауръ по мнѣ и облачится печалью. Тогда я поклянусь, что сама красота смугла и что безобразны всѣ тѣ, которыя не обладаютъ твоимъ цвѣтомъ лица. <center>СХХХІІI.</center> Да будетъ проклято сердце, заставляющее стонать мое отъ глубокой раны. нанесенной имъ мнѣ и моему другу! Не довольно ему терзать меня одного, но долженъ быть еще закрѣпощенъ въ рабство и мой лучшій другъ? Твои жестокіе глаза похитили меня у меня самого, а ты присвоиваешь себѣ еще болѣе жестоко моего другого я! Я покинутъ имъ, собою и тобою; переношу трижды тройное мученіе! Засади мое сердце въ темницу твоей желѣзной груди, но пусть тогда оно, бѣдное, возьметъ на поруки сердце моего друга. Гдѣ бы я ни былъ заключенъ, пусть мое сердце будетъ его стражемъ, тогда ты не станешь употреблять строгости въ моей тюрьмѣ. Но ты будешь дѣлать это, потому что я, будучи заключенъ въ тебѣ, поневолѣ твой, а со мною и все, что во мнѣ. <center>СХХХІV.</center> И такъ, я сознался теперь, что онъ твой и самъ я въ закладѣ у твоего произвола, но я готовъ отдать себя вовсе, если ты освободишь другого меня, для моего постояннаго. утѣшенія. Но ты не захочешь этого, не захочетъ и онъ идти на свободу, потому что ты алчна, а онъ уступчивъ. Онъ захотѣлъ лишь, ради обезпеченія, росписаться за меня на этомъ условіи, которое такъ крѣпко связываетъ его. Ты хочешь воспользоваться векселемъ на свою красоту, о лихоимка, которая пускаешь все въ оборотъ и взыскиваешь съ друга, ставшаго твоимъ должникомъ изъ-за меня: я утрачиваю его вслѣдствіе моей недружественной непредусмотрительности. Его я потерялъ; ты владѣешь обоими, имъ и мною; онъ платитъ за обоихъ, однако я не освобожденъ. <center>СХХХѴ.</center> Пусть обращаются ея желанія ко всякому, у тебя твой «Вилль», «Вилль» на всѣ руки, «Вилль» на большее еще; я болѣе чѣмъ достаточенъ для постояннаго возвеличенія тебя, дѣлая изъ себя прибавленіе къ твоей волѣ. Не пожелаешь-ли ты, воля котораго такъ велика и обширна, дозволить мнѣ наконецъ, погрузить мою волю въ твою? Неужели воля другихъ будетъ казаться всегда милой тебѣ, а моя не удостоится твоего милостиваго соглашенія? Море и всѣ воды принимаютъ же въ себя дожди и увеличиваютъ тѣмъ свое изобиліе; такъ и ты, обладая «Виллемъ», прибавь къ этому твоему «Виллю» одно мое желаніе чтобы увеличить твоего большого «Вилля». Не давай осаждать себя ни дурнымъ, ни хорошимъ просителямъ, соедини всѣ твои хотѣнія въ одно, въ меня, одного твоего «Вилля». <center>CXXXVI.</center> Если твоя душа возмущается моею близостью къ тебѣ, поклянись твоей слѣпой душѣ, что я твой «Виллъ», твое желаніе, которому есть всегда доступъ къ тебѣ, то знаетъ твое сердце; поэтому, ради любви, исполни, моя дорогая, мое любовное ходатайство, «Вилль» наполнитъ всегда сокровищницу твоей любви, онъ переполнитъ ее желаніями, въ числѣ ихъ будетъ и мое. Намъ легко обращаться въ обширныхъ вмѣстилищахъ, и въ толпѣ одинъ бываетъ незамѣтенъ; поэтому дозволь и мнѣ пройти негласно среди прочихъ, хотя я хочу быть засчитаннымъ въ числѣ твоего имущества. Считай меня ничѣмъ, но пусть это ничто будетъ только чѣмъ нибудь для тебя, дорогая! Полюби хотя только мое имя и люби его всегда, и тогда окажется, что ты любишь меня, потому что меня зовутъ: «Вилль». <center>СХХХVІІ.</center> О ты, безумная, слѣпая любовь! что совершила ты съ моими глазами? Они смотрятъ и не видятъ того, что видятъ; они знаютъ, что такое красота, видятъ, гдѣ она находится, и между тѣмъ, принимаютъ самое лучшее за то, что есть худшаго. Если глаза, подкупленные слишкомъ пристрастнымъ зрѣніемъ, становятся на якорь въ гавани, въ которой снуютъ всякіе люди, зачѣмъ изъ этого заблужденія глазъ ты выковала тѣ зацѣпы, которыми опутана разсудочность моего сердца? Зачѣмъ мое сердце считаетъ заповѣднымъ мѣстомъ то, что мое же сердце знаетъ за всемірную общую площадь? Зачѣмъ мои глаза, видя это, говорятъ, что этого нѣтъ, ради того, чтобы придать правдивости лживому лицу? Мое сердце и глаза заблуждались въ честныхъ дѣлахъ и обречены теперь на витаніе въ этомъ обманѣ. <center>СХХХѴІII.</center> Когда моя возлюбленная клянется мнѣ, что она сама вѣрность, я вѣрю ей, хотя знаю, что она лжетъ, вѣрю ради того, чтобы она считала меня неопытнымъ юношей, не вѣдающимъ мірскихъ лукавыхъ обмановъ. Такъ напрасно воображая себѣ, что она считаетъ меня молодымъ, хотя ей извѣстно, что лучшіе мои дни уже протекли, я простовато полагаюсь на ея лживый языкъ: такъ изгнана съ обѣихъ сторонъ прямая истина! Но зачѣмъ не говоритъ она, что она несправедлива? И почему не признаюсь я, что я старъ? О, лучшій изъ любовныхъ обычаевъ, это притворяться вѣрящимъ; а пожилые влюбленные не любятъ чтобы говорили о ихъ годахъ; вотъ почему я лгу ей, она мнѣ, и оба мы льстимъ своимъ недостаткамъ нашей ложью. <center>СХХХІХ.</center> О, не требуй, чтобы я оправдывалъ обиду, нанесенную моему сердцу твоею жестокостью. Поражай меня не своими глазами, но лучше языкомъ. Употребляй силу противъ силы, но не убивай меня лукавствомъ. Скажи мнѣ, что ты любишь кого либо; но, дорогая моя, не перемигивайся съ другими въ моемъ присутствіи; для чего тебѣ разить меня хитростью, когда и такъ твое могущество превосходитъ мои угнетенныя средства защиты? Не извинить ли мнѣ тебя такъ: «О, моя милая знаетъ хорошо, что ея хорошенькіе взгляды были моими врагами; поэтому она и отвращаетъ отъ меня этихъ недруговъ, для того, чтобы они могли наносить удары въ другую сторону». Но не дѣлай этого: если я уже на половину убитъ, добей меня своими взглядами и прерви тѣмъ мои страданія! <center>CXL.</center> Будь осторожна въ твоихъ жестокихъ пріемахъ; не доводи до крайности мое молчаливое терпѣніе своимъ излишнимъ презрѣніемъ; скорбь можетъ внушить мнѣ рѣчи, которыя выразятъ весь характеръ моего, взывающаго къ состраданію, мученія. Если-бы я могъ научить тебя благоразумію, то я посовѣтовалъ бы тебѣ, любовь моя, хотя и не любить меня, но говорить, что любишь; такъ угрожаемымъ больнымъ, смерть которыхъ близка, врачи сообщаютъ лишь о выздоровленіи. Вѣдь если я буду доведенъ до отчаянія, я сойду съ ума и, въ моемъ безуміи, могу дурно отзываться о тебѣ; а этотъ развратный свѣтъ такъ дуренъ, что безумное злословіе можетъ быть принято на вѣру безумными ушами. Для того, чтобы я не дошелъ до этого и ты не была бы оклеветана, не смотри по сторонамъ, хотя твое своенравное сердце и будетъ уноситься далеко. <center>CXLI.</center> Право, я люблю тебя не глазами, потому что они видятъ въ тебѣ тысячи недостатковъ; но сердце мое любитъ въ тебѣ то, что глаза презираютъ; око, вопреки зрѣнію, охотно бредитъ тобою; слухъ мой тоже не восхищенъ звукомъ твоего голоса; ни нѣжное осязаніе мое, склонное къ грубымъ прикосновеніямъ, ни вкусъ, ни обоняніе не желаютъ быть приглашенными на чувственный пиръ съ тобой. Но ни мои пять способностей, ни мои пять чувствъ не могутъ отговорить моего глупаго сердца отъ подчиненія тебѣ, оставляющей независимымъ лишь подобіе человѣка, обращая его въ раба и несчастнаго данника твоего надменнаго сердца. Я считаю свое злополучіе за выгоду лишь въ томъ отношеніи, что та, которая заставляетъ меня прегрѣшать, присуждаетъ меня и къ пенѣ. <center>CXLII.</center> Любовь мой грѣхъ, а твоя истая добродѣтель только ненависть — ненависть къ моему грѣху, основанному на грѣховной любви. Но сравни мое поведеніе съ твоимъ, и ты найдешь, что оно не заслуживаетъ осужденія, или если и заслуживаетъ, то не съ твоихъ устъ, осквернявшихъ свою алую красу и скрѣплявшихъ ложныя любовныя клятвы столь же часто, какъ и мои уста, и похищавшихъ съ чужого ложа подобающее ему. Я люблю тебя столь же законно, какъ ты любишь тѣхъ, которыхъ жаждутъ твои взоры такъ, какъ мои тебѣ наскучаютъ; но насади состраданіе въ своемъ сердцѣ для того, чтобы оно, выростя, заслужило и тебѣ состраданіе отъ другихъ! Если же ты будешь искать для себя то, въ чемъ теперь отказываешь, ты будешь отвергнута по твоему собственному примѣру! <center>CLXIII.</center> Взгляни, какъ заботливая хозяйка бѣжитъ, чтобы изловить одного изъ своихъ пернатыхъ, вздумавшаго ускользнуть прочь; она усаживаетъ своего ребенка и спѣшитъ за предметомъ, который желаетъ удержать, между тѣмъ какъ покинутое дитя пытается ее догнать и кричитъ, чтобы ее остановить; она же вся занята ловлей того, что летитъ передъ нею, и не обращаетъ вниманія на горе своего бѣднаго ребенка. Такъ и ты стремишься за тѣмъ, что летитъ передъ тобою, между тѣмъ какъ я, твой младенецъ, бѣгу за тобой далеко позади. Но если ты поймаешь то, на что надѣешься, воротись опять ко мнѣ съ материнской лаской, поцѣлуй меня, будь добра. Я буду желать, чтобы ты удовлетворила свое желаніе, если ты вернешься ко мнѣ и утишишь мои громкія рыданія. <center>CXLIV.</center> У меня двоякая любовь, мое утѣшеніе и мое отчаяніе; они подобны двумъ духамъ, постоянно искушающимъ меня. Добрый ангелъ мой — это мужчина очень бѣлокурый; злой — это женщина съ дурнымъ цвѣтомъ лица. Чтобы увлечь меня скорѣе въ адъ, мой женскій демонъ склонилъ къ разлукѣ со мною моего добраго духа и хочетъ превратить моего святого въ дьявола, соблазняя его чистоту своей наглостью. Обратился ли мой ангелъ въ нечистаго, я могу лишь подозрѣвать это, утверждать не могу; но если они оба покинули меня и подружились, то я догадываюсь, что ангелъ попалъ въ адъ къ другому. Однако, я никогда не узнаю этого навѣрное и буду жить въ сомнѣніи, пока мой злой ангелъ не выживетъ добраго отъ себя прочь огнемъ. <center>CXLV.</center> Эти уста, созданныя руками самой любви, издали звукъ, въ которомъ слышалось: «Я ненавижу». обращенное ко мнѣ, страдавшему ради этой женщины. Но когда она замѣтила мою скорбь, въ ея груди мигомъ проснулось милосердіе, которое сдержало ея языкъ, всегда нѣжный и готовый произносить лишь снисходительные приговоры. Оно научило его измѣнить привѣтствіе, и ея «я ненавижу», было исправлено продолженіемъ, которое послѣдовало за нимъ, подобно ясному дню, слѣдующему за ночью, гонимую имъ, какъ злой духъ, съ небесъ въ адъ: она уничтожала ненависть въ словахъ «я ненавижу» и спасла мнѣ жизнь, добавя: «не тебя». <center>CXLVI.</center> Бѣдная душа, средоточіе моего грѣшнаго тлѣна, одураченная мятежными силами своей оболочки, почто страдаешь ты и переносишь внутренніе недостатки, такъ пышно размалевывая свою внѣшность? Зачѣмъ ты, пользующаяся столь краткосрочнымъ наймомъ, истрачиваешь столько на свое мимолетное обиталище? Хочешь ли ты прокормить на свой счетъ червей, наслѣдниковъ этой роскоши? Это ли конечная цѣль твоего тѣла? Живи, душа, на счетъ гибели твоего слуги, и пусть онъ терпитъ ради умноженія твоего достоянія; скупай божественные сроки, продавая прочь вздорные часы; питай въ себѣ лишь внутреннее, не наряжай болѣе внѣшности. Такъ пожрешь ты смерть, которая пожираетъ людей, а когда смерть однажды умретъ, не будетъ и смертности болѣе! <center>CXLVII.</center> Моя любовь подобна горячкѣ, все требующей того, что еще долѣе поддерживаетъ болѣзнь; она питается тѣмъ, что сохраняетъ ея недугъ, ради удовлетворенія своего извращеннаго позыва къ пищѣ. Мой разсудокъ, врачъ моей любви, разсердясь на то, что его предписанія не исполняются покинулъ меня, и я, находясь теперь въ отчаяніи, сознаю, что страсть — это смерть, противъ которой безсильна медицина. Я теперь неизлечимъ, если разсудокъ мой внѣ узды, и безумствую въ возрастающемъ волненіи; мои мысли и рѣчи таковы, какъ у помѣшанныхъ, далеко отъ правды и ложны въ своемъ выраженіи: я клялся, что ты бѣла, и воображалъ тебя ясной, а ты черна какъ адъ, мрачна какъ ночь. <center>CXLVIII.</center> О, горе! зачѣмъ любовь помѣстила въ моей головѣ такіе глаза, которые не соотвѣтствуютъ правильному зрѣнію? Или, если они видятъ вѣрно, куда дѣвался мой разсудокъ, который оцѣниваетъ ложно то, что они видятъ вѣрно? Если прекрасно то, передъ чѣмъ благоговѣютъ мои глаза, какъ можетъ свѣтъ находить, что оно нехорошо? Если же оно нехорошо, то оказывается, что зрѣніе любви не такъ вѣрно, какъ зрѣніе всѣхъ людей. Да и какъ быть ему? Какъ могутъ быть вѣрными глаза любви, столь измученные бдѣніемъ и слезами? Неудивительно, если я вижу ошибочно: самое солнце не видитъ ничего, пока небо не прояснится. О, лукавая любовь! Ты ослѣпляешь меня моими слезами для того, чтобы мои проясненные глаза не разглядѣли твоихъ низкихъ продѣлокъ. <center>CXLIX.</center> Можешь-ли ты, жестокая, говорить, что я тебя не люблю, если я заступаюсь за тебя, противъ себя-же самого? Не o тебѣ-ли думаю я, когда забываю самого себя ради тебя, тиранка? Есть-ли кто ненавистный тебѣ, съ кѣмъ я дружилъ-бы? Угождаю-ли я кому изъ тѣхъ, на которыхъ ты сердита? И если ты хмуришься на меня, не мщу-ли я себѣ тотчасъ своею скорбью? Признаю-ли я за собою какое достоинство, достаточно высокое для того, чтобы я пренебрегалъ служеніемъ тебѣ, когда все, что во мнѣ наилучшаго, преклоняется передъ твоими недостатками и повинуется одному знаку твоихъ глазъ? Но, нѣтъ, возлюбленная, ненавидь меня; я знаю теперь твою склонность: ты любишь тѣхъ, кто видитъ, а я слѣпъ. <center>CL.</center> О, какая сила даровала тебѣ эту могучую власть порабощать меня своимъ несовершенствомъ? Заставлять меня не вѣрить свидѣтельству моихъ правдивыхъ глазъ и клясться, что ясность не служитъ украшеніемъ дня? Откуда у тебя эта обольстительность всего дурного, придающая даже худшимъ изъ твоихъ дѣлъ силу и обаяніе ловкости, такъ что для меня самое дурное въ тебѣ лучше всякихъ совершенствъ? Кто научилъ тебя заставлять меня любить тебя болѣе и болѣе, по мѣрѣ того, какъ я узнаю наиболѣе причинъ тебя ненавидѣть? О, хотя я люблю то, отъ чего отвращаются другіе, ты не должна отвращаться съ другими отъ меня. Если твоя недостойность вызвала любовь во мнѣ, я тѣмъ болѣе достоинъ быть любимымъ тобою. <center>CLI.</center> Любовь слишкомъ юна для того, чтобы быть сознательной, хотя кому же не извѣстно, что сознаніе рождается любовью? Поэтому, милая обманщица, не порицай мои ошибки, дабы виновною въ моихъ проступкахъ не оказалась ты, милая, сама: ты совращаешь меня, а я совращаю мою благороднѣйшую половину къ грубымъ тѣлеснымъ измѣнамъ; моя душа вѣщаетъ моему тѣлу, что оно можетъ восторжествовать въ любви; плоти и не нужно другихъ поощреній: она воспрядываеть при твоемъ имени и мѣтитъ на тебя, какъ на свою побѣдную добычу. Гордясь такою славой, она довольна тѣмъ, что состоитъ въ твоемъ рабствѣ, исполняетъ твои дѣла, готова пасть за тебя. Не по недостатку совѣстливости называю я своей «любовью» ту, за которую я готовъ и возстать, и пасть. <center>CLII.</center> Ты знаешь, что я вѣроломенъ, любя тебя; но ты вероломна вдвойнѣ, поклявшись мнѣ въ любви: ты нарушила клятву, данную ложу другого, и теперь разорвала новые обѣты свои, смѣнивъ на ненависть свою новую любовь. Но какъ буду я осуждать тебя за нарушеніе двухъ клятвъ, когда я нарушаю ихъ двадцать? Я наибольшій клятвопреступникъ, потому что всѣ мои обѣты — лишь клятвы обличить тебя; но ты заставляешь меня измѣнять такому честному слову, и я клянусь опять еще сильнѣе въ твоей глубокой добротѣ, въ твоей любви, твоей вѣрности, твоемъ постоянствѣ и, чтобы озарить тебя, даю глаза слѣпотѣ или заставляю ихъ завѣрять противное видимому ими. Такъ я клялся, что ты красива, — до того былъ я преступенъ, что могъ божиться, вопреки истины, даже въ такой гнусной лжи! <center>CLIII.</center> Купидонъ, отложивъ въ сторону свой факелъ, задремалъ; одна изъ дѣвъ Діаны воспользовалась этимъ и окунула свѣточъ, возжигающій любовь, въ одинъ изъ холодныхъ ручьевъ, протекавшихъ въ той долинѣ; отъ этого священнаго пламени любви ручей заимствовалъ навѣки неизсякаемую живительную теплоту и превратился въ горячій источникъ, который служитъ теперь людямъ превосходнѣйшимъ цѣлителемъ отъ разныхъ болѣзней. Но, успѣвъ вновь зажечь у глазъ моей возлюбленной свой факелъ любви, ребенокъ захотѣлъ испытать его, прикоснувшись къ моей груди. Почувствовавъ въ ней боль, я пожелалъ прибѣгнуть къ помощи того источника и отправился къ нему грустнымъ, разстроеннымъ гостемъ. Но я не нашелъ себѣ облегченія: то купанье, которое можетъ мнѣ помочь, находится тамъ, гдѣ Купидонъ взялъ вновь себѣ огня: въ глазахъ моей возлюбленной. <center>CLIV.</center> Маленькій богъ любви, задремавъ однажды, положилъ возлѣ себя свой факелъ, зажигающій сердца; нѣсколько нимфъ, давшихъ обѣтъ сохранять цѣломудріе, подкрались къ нему; самая красивая изъ этихъ обѣтницъ взяла своею дѣвственною рукою этотъ свѣточъ, воспламенявшій легіонъ вѣрныхъ сердецъ; и такъ вождь страстныхъ вожделѣній былъ обезоруженъ во снѣ дѣвственною рукою. Она потушила этотъ факелъ въ ближнемъ ручьѣ, который заимствовалъ вѣчную теплоту отъ огня любви, превратясь въ купальню и цѣлительное средство противъ людскихъ недуговъ, но я, рабъ моей возлюбленной, прибывъ сюда для леченія, нашелъ, что если любовь нагрѣваетъ воду, то вода не охлаждаетъ любви. <center>Конецъ.</center> <center>СОНЕТЫ</center> Литература о шекспировскихъ сонетахъ очень богата; шекспирологи съ какимъ-то особеннымъ пристрастіемъ занимаются этимъ вопросомъ, можетъ быть именно потому, что этотъ вопросъ представляется загадочнымъ и неразрѣшимымъ. До сихъ поръ, однако, всѣ ихъ изслѣдованія не привели ни къ какимъ опредѣленнымъ заключеніямъ. Во всякомъ случаѣ, сонеты не представляютъ собой сборника стихотвореній, между которыми не было-бы тѣсной внутренней связи. Они напоминаютъ «Canzoniere» Пертрарки, «Лирическое интермеццо» Гейне и сонеты къ Лаурѣ, Адама Мицкевича. Это нѣчто въ родѣ лирической поэмы въ отдѣльныхъ, изолированныхъ строфахъ, поэмы, въ которой нетрудно оріентироваться, уловить содержаніе и даже распредѣлить его на части или моменты. Попытки такого распредѣленія дѣлались не разъ. Содержаніе сонетовъ — любовь и дружба. Мы узнаемъ, что Шекспиръ, или то лицо, отъ имени котораго онъ говоритъ, любило въ своей молодости безумно и страстно, страдало и нашло утѣшеніе въ дружбѣ. Въ началѣ сонетовъ мы видѣли героя въ отчаяніи, вслѣдствіе того, что женщина, которую онъ любитъ, не отвѣчаетъ на его страсть, обращается съ нимъ пренебрежительно; потомъ онъ торжествуетъ, но его побѣды вскорѣ отравлены сознаніемъ, что у него есть соперникъ болѣе счастливый, чѣмъ онъ, и что этотъ соперникъ — его лучшій другъ. Къ счастію, этотъ другъ можетъ замѣнить ему всѣ другія привязанности. Герой воспѣваетъ своего друга въ тонѣ чрезвычайно восторженномъ; онъ боится, однако, чтобы что-либо не разстроило ихъ дружбы; онъ уступаетъ свою любовницу другу и взамѣнъ этого надѣется, что сохранитъ его дружбу. Эта любовная исторія разсказана лирически въ послѣднихъ 28-ми сонетахъ, первые-же 126 составляютъ какъ бы продолженіе этой исторіи и воспѣваютъ дружбу какъ самое возвышенное душевное удовлетвореніе. Дружба, однако, не даетъ полнаго, всесторонняго счастія; за всю, какъ и за любовью, также цѣлая вереница мучительныхъ сомнѣній и огорченій; по временамъ является ревность, огорчаетъ отсутствіе друга, при малѣйшемъ признакѣ равнодушія, отъ невниманія, рождается безпокойство. Бываютъ даже моменты, когда эта дружба готова погибнуть вслѣдствіе мелочныхъ недоразумѣній. Но въ концѣ концовъ, друзья все таки примиряются и радость наполняетъ сердце героя. Такимъ образомъ, очевидно, что сонеты Шекспира имѣютъ автобіографическій интересъ. Не можетъ быть сомнѣнія, что лицо, отъ котораго авторъ говоритъ, — самъ Шекспиръ, но кто его другъ? Одни предполагаютъ что этотъ другъ — графъ Соутгэмптонъ, Генри Вріотесли, другіе, — что это Вильямъ Гербертъ, графъ Пемброкъ, третьи — что это какой-то Huews или Hugues, — лицо, впрочемъ, совершенно неизвѣстное, наконецъ, четвертые думаютъ, что этотъ «другъ» — никто иной, какъ племянникъ поэта Вильяма Гартца. Всѣ эти предположенія ни на чемъ серьезномъ не основаны; болѣе вѣроятно сказать, что этотъ другъ — графъ Соутгэмптонъ, но и онъ представляетъ значительныя затрудненія. Приходится, во всякомъ случаѣ заключить, что ничего не знаемъ о томъ лицѣ, кто «другъ» сонетовъ. Еще труднѣе догадаться, кто та дама, въ которую влюблены друзья. Одни думаютъ, что она — Елисавета Вернонъ, впослѣдствіи жена графа Соутгэмптона; другіе — что это лэди Ричъ. «Сонеты» впервые появились въ отдѣльномъ изданіи въ 1609 году, подъ заглавіемъ «Shakespeares Sonnets», но изъ сообщеній Мореса мы занесли, что онѣ были извѣстны гораздо раньше, — еще въ 1598 году. Поэтому мы имѣемъ право допустить, что они были написаны въ 1597 году. Очевидно, однако, что Сонеты писались не одинъ годъ, а нѣсколько; изъ сопоставленія разныхъ мѣстъ въ Сонетахъ можно заключить, что Шекспиръ началъ писать Сонеты въ 1594 году, а окончилъ — въ 1597 г. Сон. XX. По поводу этого Сонета нѣкоторые англійскіе критики, и между прочимъ Кольриджъ, нашли необходимымъ защищать память Шекспира относительно тѣхъ позорныхъ для него предположеній, которыя выводились изъ этого Сонета. Само собой разумѣется, что изъ Сонета ничего подобнаго не слѣдуетъ. Сон. XXVI. Первый Дрэкъ указалъ на то странное отношеніе, которое существуетъ между этими Сонетами и посвященіемъ къ поэмѣ «Лукреція». Изъ этого совпаденія онъ вывелъ заключеніе, что графъ Соутгэмптонъ, которому посвящена «Лукреція», есть тотъ таинственный «другъ», котораго Шекспиръ называетъ «властителемъ (lord) моей любви». Сои. XXXVII. Выраженіе "made lame by fortune’s dearest spite (въ нашемъ переводѣ "искалѣченный изысканною проказою рока) очень часто цитировались различными комментаторами съ цѣлью доказать, что Шекспиръ былъ хромъ. Но изъ самаго смысла сонета очевидно, что слово хромъ (lame) есть фигуральное выраженіе (искалѣченные). То же самое можно сказать и относительно 89 сонета. Тамъ поэтъ говоритъ своему другу: «Скажи, что ты покинулъ меня изъ-за какого-нибудь моего недостатка, и я тотчасъ-же подтвержу твое обвиненіе. Скажи, что я хромъ, и я тотчасъ начну прихрамывать, не пытаясь обороняться противъ твоихъ доводовъ». Здѣсь то же слово ''хромъ'' употреблено въ переносномъ смыслѣ. Сон. XLIV. Въ среднихъ вѣкахъ, какъ впрочемъ и въ древности, думали, что вселенная и жизнь состоятъ изъ сочетанія четырехъ стихій: воды, воздуха, земли и огня. Шекспиръ часто упоминаетъ объ этомъ: въ «Генрихѣ V», въ «Антоніѣ и Клеопатрѣ» и проч. Сон. LXVIII. Такой языкъ, безъ всякаго сомнѣнія, долженъ былъ казаться чрезвычайно смѣлымъ во времена королевы Елизаветы, которая и сама украшала голову фальшивыми волосами и даже позволяла раскрывать могилы, чтобы отрѣзывать у труповъ волоса, изъ которыхъ дѣлались парики. Объ этомъ послѣднемъ фактѣ онъ упоминаетъ въ «Венеціанскомъ купцѣ» и въ «Тимонѣ Аѳинскомъ». Сон. LXXIV. Большинство комментаторовъ, основываясь на этомъ сонетѣ, заключаютъ, что Шекспиръ, въ то время, когда, писалъ его, находился въ отчаяніи и думалъ о самоубійствѣ. Сон. LXXVI. Эта антипатія Шекспира къ «вновь открытымъ методамъ и иностраннымъ пошибамъ» объясняетъ, между прочимъ и его отвращеніе къ псевдоклассицизму, бывшему тогда въ модѣ, отвращеніе, которое, между прочимъ, обнаружилось въ его комедіи «Напрасныя усилія любви», въ комической личности Донъ-Армада, представителя этой школы. Сон. LXXVII. Мелонъ предположилъ, что этотъ сонетъ сопровождалъ посылку альбома, на листахъ котораго ничего не было написано. Шекспиръ, по этому предположенію, приглашаетъ своего друга написать свою жизнь на этихъ листахъ. Сон. LXXXVI. Этотъ таинственный сонетъ до сихъ поръ остается загадкой для комментаторовъ. Одинъ изъ нихъ полагаетъ, что поэтъ, противъ котораго негодуетъ Шекспиръ, — Марло. Сон. СХХVII. Чтобы понять этотъ сонетъ, необходимо помнить, что слово fair означаетъ и ''бѣлокурый'', и ''красивый.'' Въ Англіи, сказать, что женщина бѣлокура, — то же самое, что сказать, что она красива. Сон. СХХѴІІІ. Музыкальный инструментъ, о которомъ здѣсь говорится, назывался Виржиналь. Сон. СХХХѴ. Названіе «Виль» (Вильямъ) и очевидно, относится къ самому Шекспиру; но тутъ существуетъ и игра словъ, потому англійское слово Will означаетъ и ''Вильямъ'', и ''воля.'' {{right|''В. Чуйко.''}} </div> [[Категория:Импорт/lib.ru/Страницы с не вики-заголовками]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Страницы с не вики-сносками или с тегом sup]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Указан переводчик в параметре ДРУГОЕ]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Указан переводчик и нет категории перевода]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Есть одноимённая страница не имевшаяся ранее, проверить на дубль и переименовать]] [[Категория:Поэзия]] [[Категория:Переводы]] [[Категория:Сборники стихов]] [[Категория:Уильям Шекспир]] [[Категория:Литература 1609 года]] [[Категория:Импорт/lib.ru]] [[Категория:Импорт/az.lib.ru/Вильям Шекспир]] 1qhmt7orsaakzu65baq45pr7c6gok9f Осада Коринфа (Байрон; Мин) 0 1027035 4590818 4570174 2022-07-20T08:00:43Z Sergey kudryavtsev 265 Sergey kudryavtsev переименовал страницу [[Осада Коринфа (Байрон)]] в [[Осада Коринфа (Байрон; Мин)]] без оставления перенаправления wikitext text/x-wiki {{imported/lib.ru}} {{Отексте | АВТОР = Джордж Гордон Байрон | НАЗВАНИЕ = Осада Коринфа | ПОДЗАГОЛОВОК = | ЧАСТЬ = | СОДЕРЖАНИЕ = | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = en | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = | ПОДЗАГОЛОВОКОРИГИНАЛА = | ПЕРЕВОДЧИК = | ДАТАПУБЛИКАЦИИОРИГИНАЛА = 1816 | ИСТОЧНИК = [http://az.lib.ru/b/bajron_d_g/text_0510oldorfo.shtml az.lib.ru] | ВИКИДАННЫЕ = <!-- id элемента темы --> | ВИКИПЕДИЯ = | ВИКИЦИТАТНИК = | ВИКИНОВОСТИ = | ВИКИСКЛАД = | ДРУГОЕ = ''Предисловие [[Фаддей Францевич Зелинский|Ф. Ф. Зелинского]], перевод [[Дмитрий Егорович Мин|Д. Е. Мина]]'' (1904). | ОГЛАВЛЕНИЕ = | ПРЕДЫДУЩИЙ = | СЛЕДУЮЩИЙ = | КАЧЕСТВО = 1 <!-- оценка по 4-х бальной шкале --> | НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ = | ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ = | ЛИЦЕНЗИЯ = PD-old | СТИЛЬ = text }} <div class="text"> <center>Осада Коринѳа.</center> Переводъ Д. Мина. Байронъ. Библіотека великихъ писателей подъ ред. С. А. Венгерова. Т. 1, 1904. <center>I.</center> Въ «Осадѣ Коринѳа» Байронъ еще разъ вернулся къ той игрѣ идей, первымъ и, пожалуй, лучшимъ выраженіемъ которой былъ «Гяуръ». Опять героемъ его поэмы является человѣкъ-демонъ: Альпъ — очевидное повтореніе гяура и Конрада. И опять поэтъ, созидая своего демона, чувствуетъ — мало того, говоритъ намъ, что его твореніе ниже того человѣка-титана, который виталъ передъ его душой. Въ этомъ роковомъ дуализмѣ — интересъ поэмы для современнаго читателя; именно въ немъ, а вовсе не въ несложной фабулѣ съ ея черезчуръ театральнымъ заключительнымъ эффектомъ. Я нарочно сказалъ: для современнаго читателя; дѣйствительно, первые читатели Байрона съ нашей оцѣнкой не согласились бы. Изъ нихъ одни наивно восторгались геройствомъ стараго венеціанца, взрывающаго себя вмѣстѣ съ горстью христіанъ и отрядами турокъ; другіе упрекали поэта за то, что онъ недостаточно ясно подчеркнулъ призрачный характеръ явившейся Альпу Франчески и ввелъ ихъ въ искушеніе принять тѣнь за живую женщину. Третьи находили кощунственной всю сцену въ храмѣ. Для насъ все это имѣетъ лишь значеніе аксессуаровъ; виртуозность, съ которой даже третьестепенные писатели съумѣли овладѣть этого рода эффектами сдѣлала насъ недовѣрчивой къ нимъ, и мы ихъ съ трудомъ прощаемъ корифеямъ поэзіи. Намъ важенъ внутренній міръ; что заставило поэта повторить въ третій или четвертый разъ ту же симфонію страстей? Что новаго извлекъ онъ этотъ разъ изъ нея? Что заставило? Прежде всего — Коринѳъ, коринѳская гора, Коринѳскій заливъ… Не забудемъ, что поэтъ самъ посѣтилъ эти мѣстности въ своемъ путешествіи 1810 г.; не даромъ онъ ссылается на это путешествіе въ прологѣ, прибавленномъ въ позднѣйшихъ изданіяхъ поэмы. Образы же эти незабвенны, даже и для простого смертнаго: этотъ заливъ, кажущійся голубой рѣкой между окаймляющими его справа и слѣва горами; затѣмъ эти горы — справа Киллена, Эриманѳъ, слѣва самая славная и святая изъ всѣхъ гора Аполлона Дельфійскаго — Парнасъ. Ихъ и въ лѣтнее время покрываетъ бѣлый покровъ снѣга, точно саванъ, которымъ Свобода, прощаясь, покрыла умершую Элладу. И внезапно голубая рѣка кончается: полоса земли врѣзалась между тѣмъ и другимъ моремъ, на ней городъ построенъ, пристально смотрящій вдаль изъ-подъ своей круглой горы, точно глазъ южной красавицы изъ-подъ приподнятой брови… Это не наше сравненіе; его уже древніе нашли, говорящіе въ своей поэзіи о «броненосномъ Коринѳѣ», и его удержалъ, пользуясь двусмысленностью англійскаго слова, нашъ поэтъ, приглашающій читателя послѣдовать за нимъ on Acro-Corinth’s brow (Brow — бровь, а также — вершина). Городъ и гора; когда то они носили славное имя Коринѳа — теперь оно имъ возвращено, какъ трофей вновь добытой свободы, взамѣнъ позорной клички Лутраки, которой довольствовались въ эпоху нашего поэта ихъ не въ мѣру скромные обитатели. А Коринѳъ — это символъ гордаго сопротивленія; это — двойное «стой», крикнутое и напирающему по коринѳскому заливу морю, и надвигающейся по Истму землѣ. Ландшафтъ опять родилъ поэму: какъ соприкасающіеся при Абидосѣ материки подсказали поэту любовную повѣсть о Селимѣ и Зулейкѣ, такъ гордый исполинъ Истма внушилъ ему пѣснь возмущенія и вызова; предъ нимъ предсталъ духъ горы, Альпъ. Такъ то опять былъ данъ толчокъ тѣмъ мыслямъ и чувствамъ, которыя уже воплотились въ «Гяурѣ» и «Корсарѣ»; опять зазвучали прежніе, знакомые намъ мотивы. Альпъ — венеціанецъ, такъ же какъ и гяуръ; онъ любитъ, опять «по голубиному» свою соотечественницу, прекрасную Франческу Минотти; опять враждебныя внѣшнія обстоятельства (этотъ разъ воплощенныя въ знаменитой «львиной пасти»), отражаютъ у него предметъ его любви; и опять происходитъ то, что мы, бесѣдуя о «Гяурѣ», назвали .перерожденіемъ страсти". Все же поэтъ не повторяется: все это предполагается происшедшимъ уже давно, тотъ «моментъ — вѣчность» наступилъ для Альпа тогда, когда онъ въ порывѣ отчаянія отрекся отъ вѣры своихъ отцовъ и отправился ренегатомъ подъ знамена дикаго Кумурджи (Комурги)-паши, заклятаго врага Венеціи и христіанства. Не перерожденіе страсти, а перерожденная страсть стала этотъ разъ предметомъ интереса поэта: ея психологическія свойства, ея нравственная оцѣнка; онъ вдвойнѣ экспериментируетъ надъ ней, — и съ психологической, и съ нравственной точки зрѣнія. Во-первыхъ, съ психологической. Альпъ когда то любилъ Франческу; теперь онъ ненавидитъ Венецію, которая ее у него отняла: въ этомъ превращеніи любви въ ненависть и состоитъ «перерождені естрасти». То же самое было и съ гяуромъ; только тамъ перерожденіе было невозвратнымъ: «На днѣ морскомъ моя Леила». И тѣмъ же сномъ вѣчности спитъ и любовь къ ней ея избранника. Вопросъ: «способна ли эта ненависть вся, безъ остатка, вновь перейти въ ту любовь» по отношенію къ гяуру даже не могъ быть поставленъ… Впрочемъ, нѣтъ; поэтъ его все-таки поставилъ, но вскользь и тоже вскользь на него отвѣтилъ. Читатель помнитъ чудный моментъ изъ исповѣди гяура, — явленіе ему въ предсмертной галлюцинаціи утопленной Леилы? Но ты стоишь передо мной, Твоя коса до ногъ спадаетъ, Меня о чемъ то умоляетъ, Печальный взоръ твоихъ очей. Не вѣрилъ смерти я твоей… Что значитъ внезапный рѣзкій возгласъ, непосредственно слѣдующій за этими словами: А ''онъ'' погибъ, онъ въ томъ-же полѣ Зарытъ… Это значитъ: выросшая изъ любви ненависть уже не въ состояніи вся, безъ остатка, перейти обратно въ любовь. Но, повторяю, отвѣтъ былъ данъ. вскользь; а между тѣмъ поэтъ имъ дорожилъ, какъ дорожилъ всѣмъ, что внѣшнимъ или внутреннимъ образомъ было имъ пережито. Этотъ разъ возлюбленная еще не погибла: Франческа жива, она въ томъ же Коринѳѣ, который Альпъ осаждаетъ; вырывая Коринѳъ изъ рукъ ненавистной ему Венеціи, онъ вырветъ изъ нихъ заодно и Франческу: Коринѳъ для Турціи, Франческу для себя. Такимъ образомъ имъ движетъ двойной аффектъ. Пусть «Венеція узнаетъ, сколько она въ немъ потеряла» (стр. 4) это — завѣтная мечта всѣхъ Коріолановъ; а Франческа пусть послѣдуетъ за нимъ: Съ тобой улечу я въ счастливую даль, Тамъ мы, съединившись, забудемъ печаль — такъ Селимъ манитъ Зулейку, такъ Конрадъ связываетъ съ своей судьбой судьбу Медоры. Теперь поэтъ ставитъ вопросъ: изъ этихъ двухъ чувствъ, которое сильнѣе? Пусть передъ любовью предстанетъ возможность полнаго удовлетворенія, полнаго счастья, но подъ условіемъ отреченія отъ ненависти: будетъ ли это условіе принято? — Это то и есть то, что мы назвали выше психологическимъ экспериментомъ; ему посвящена центральная часть поэмы, стр. 19—21. Какъ было замѣчено выше, поэта упрекали за то, что онъ недостаточно ясно далъ намъ понять, настоящая ли Франческа передъ нами, или ея тѣнь; можно, однако, предположить, что онъ дѣйствовалъ тутъ съ полнымъ умысломъ. Дѣйствительно, по первымъ словамъ (стр. 19 конецъ) всякій долженъ подумать вмѣстѣ съ героемъ, что дочь Минотти сама проскользнула черезъ сторожевые пикеты друзей и враговъ, чтобы встрѣтиться съ милымъ; прозрачность ея рукъ — (конецъ 20 строфы) — насъ не озадачиваетъ: мы знаемъ, что она исхудала въ разлукѣ (стр. 8), къ тому же ея слова о томъ, какъ она пришла, должны разсѣять всякое сомнѣніе. Для чего это? Для того, чтобы мы отнеслись къ дальнѣйшему не какъ къ галлюцинаціи, а какъ къ реальному событію. Что отвѣтилъ Альпъ на слова Франчески Сбрось на земь чалму и крестомъ пресвятымъ Себя осѣни, и ты будешь моимъ; Смой съ гордаго сердца нечистую кровь И завтра навѣкъ съединитъ насъ любовь. Въ этомъ весь интересъ сцены. Онъ отвѣчаетъ отказомъ — и внезапно все мѣняется. Пусть читатель внимательно прочтетъ слѣдующее за отказомъ Альпа описаніе — это прикосновеніе мертвенно холодной руки, это недвижное лицо, этотъ потухшій взглядъ… безспорно, это лучшее мѣсто всей поэмы. Теперь только Франческа умерла; она умерла въ тотъ самый моментъ, когда въ сердцѣ Альпа умерла любовь къ ней. Отнынѣ съ нимъ говоритъ только небесный духъ, посланецъ того Бога, котораго онъ оскорбилъ. Она заклинаетъ его уже не любовью, а надеждой на спасеніе души. «Поклянись, что ты пощадишь оскорбленныхъ тобою соотечественниковъ; иначе ты погибъ и никогда не увидишь болѣе… я уже не о землѣ говорю — ''это прошло!'' — но неба и меня!» Альпъ вторично отказываетъ — и Франческа исчезаетъ. Когда онъ затѣмъ, за нѣсколько мгновеній передъ собственной смертью, спрашиваетъ отца о ней — ему отвѣчаютъ, что она умерла въ ту самую ночь; умерла, дополняемъ мы, въ тотъ самый моментъ, когда Альпъ отказался пожертвовать своей ненавистью ея любви. <center>II.</center> Таковъ первый, психологическій опытъ; но ему предшествуетъ другой, нравственный. Мы говорили до сихъ поръ о сравнительной оцѣнкѣ, по ихъ силѣ, обоихъ чувствъ, волнующихъ грудь разгнѣваннаго героя; но какова абсолютная оцѣнка обоихъ вмѣстѣ взятыхъ? Другими словами: какова оцѣнка человѣка-демона, какъ такового? — Въ «Гяурѣ» этотъ вопросъ былъ только поставленъ и затѣмъ обойденъ; поэтъ только вызвалъ великую тѣнь Ѳемистокла изъ его могилы на Пирейскомъ мысѣ и затѣмъ круто перешелъ къ гяуру, избѣгая сопоставленія между нимъ и человѣкомъ-титаномъ. Даже позднѣе, въ своей исповѣди, умирающій человѣкъ-демонъ ни однимъ словомъ не даетъ понять, что идеалы титана ему доступны или даже понятны; онъ говоритъ о тѣхъ, которые сражаются съ врагомъ (отрывокъ 23), но только о такихъ, которыми движетъ любовь къ славѣ; для него же «достойныхъ цѣнъ» за жизнь только двѣ: Любовь былая или врагъ Здѣсь не то. Въ ту роковую, послѣднюю ночь, еще до Франчески, Альпу является другая, болѣе святая и великая тѣнь; она является ему изъ-подъ того «бѣлаго савана, которымъ Свобода при прощаніи покрыла умершую Элладу». И Альпъ не безучастенъ къ ней; онъ «взвѣшиваетъ прошлое и настоящее», онъ сознаетъ, что тѣ, которые нѣкогда пали здѣсь славною смертью, пролили свою кровь за лучшее дѣло, чѣмъ то, которому служитъ онъ. Тѣ жили и умирали за человѣчество, за то, чтобы сохранить ему его идеалы въ ихъ непорочной чистотѣ; и они достигли своей цѣли. Ихъ имена живутъ въ шумѣ вихря, въ раскатахъ волнъ, въ журчаніи родниковъ греческой земли: И патріотъ, когда созрѣлъ Бъ немъ подвигъ доблести, всегда Укажетъ съ гордостью туда И, вдохновенный стариной, Съ тираномъ смѣло вступитъ въ бой, Чтобъ грудью родину свою Иль отстоять, иль пасть въ бою. Таковы были они; а онъ… Онъ сознавалъ, какъ жалокъ онъ Предатель, обнажившій мечъ Противъ отчизны… И въ видѣ символическихъ иллюстрацій того и другого идеала Альпу являются одна за другой двѣ картины. Одна — стая голодныхъ псовъ, грызущихся между собою изъ-за человѣческихъ останковъ; это — настоящее, это — его война. Другая — одинокія развалины храма Аѳины на Акрокоринѳѣ, прекрасныя и гордыя и въ своемъ разрушеніи; это — прошлое. Это то, изъ-за чего возстали они. Альпъ получилъ возможность сравнить себя съ героями старины; онъ настолько благороденъ, что сознаетъ свое несовершенство, но не настолько, чтобы возвыситься до ихъ величія. Отнынѣ онъ уже отверженъ; отверженъ собою самимъ прежде, чѣмъ его отвергнетъ блаженный духъ его милой. Шальная пуля кладетъ конецъ его проигранной жизни; послѣднія сцены принадлежатъ не ему, а отпрыску по духу тѣхъ героевъ, которыхъ поэтъ вызвалъ передъ нами при свѣтѣ луны, озарявшей снѣжныя вершины Парнасса и бѣлыя колонны коринѳской горы. <center>III.</center> Таково, думается намъ, идейное содержаніе поэмы; что касается ея фабулы, то она имѣетъ своимъ фономъ одинъ эпизодъ изъ многовѣковой войны венеціанцевъ съ турками за Морею, въ которой несчастная страна поперемѣнно подпадала то венеціанской, то турецкой власти. Успѣхъ Собѣскаго въ 1683 г. побудилъ венеціанцевъ вновь пойти на турокъ въ 1684 г.; въ 15-лѣтней войнѣ они отвоевали у нихъ весь полуостровъ и водрузили знамя креста надъ его сѣвернымъ оплотомъ, Коринѳомъ. Ихъ власть была, однако, непродолжительной: въ 1715 г. турки возобновили войну, причемъ первымъ предметомъ ихъ похода былъ разумѣется — все тотъ же Коринѳъ. Его «губернаторомъ» былъ венеціанскій синьоръ Минотти — это, такимъ образомъ, личность историческая. Не видя возможности отстоять крѣпость противъ полчищъ врага, онъ началъ было переговоры о сдачѣ; какъ разъ во время переговоровъ пороховой складъ въ лагерѣ турокъ взорвался — причемъ причина взрыва была, повидимому, случайная. Тѣмъ не менѣе разсвирѣпѣвшіе турки, подозрѣвая тутъ венеціанское предательство, прервали переговоры и бросились штурмовать крѣпость. Ихъ остервенѣніе и численность взяли верхъ, часть гарнизона была перебита, другая взята въ плѣнъ; какая участь постигла Минотти, неизвѣстно. Послѣ взятія Коринѳа турки наводнили Морею, взяли ея главный городъ Навплію (или, по тогдашнему, Неаполь-Романскій, Napoli di Romania) и вскорѣ превратили весь полуостровъ въ турецкій пашалыкъ. Онъ остался таковымъ вплоть до высадки гр. А. Ѳ. Орлова и тѣхъ событій, которыя послужили фономъ «Гяура». Какъ видно отсюда, въ поэмѣ Байрона историческій элементъ очень незначителенъ: характеръ и участь Минотти онъ измѣнилъ по своему, катастрофу со взрывомъ представилъ въ совершенно вольномъ освѣщеніи {Новѣйшій издатель и комментаторъ поэмы Кёльбингъ справедливо отмѣчаетъ сходство между изображеніемъ этой катастрофы у Байрона и исторической судьбой венгерской крѣпости Сигстъ, командиръ которой, Николай Зриньи, взорвалъ себя вмѣстѣ съ ней, но будучи въ состояніи отстоять ее отъ полчищъ султана Сулеймана, въ 1561 г. Нѣмцамъ этотъ эпизодъ хорошо извѣстенъ, благодаря популярной трагедіи ихъ поэта-героя Кёрнера, написанной за З года до «Осады Коринѳа»; Байронъ, плохо знавшій даже Гёте, врядъ ли когда либо читалъ Кёрнера, но независимо отъ него онъ, такъ интересовавшійся исторіей турокъ, могъ знать о судьбѣ Сигета и плѣниться ею.}, фигуры Альпа и Франчески прибавилъ отъ себя. Отсюда видно, что не историческая участь Коринѳа дала толчокъ его творческой фантазіи; а это лишній разъ подтверждаетъ наше сужденіе: ландшафтъ родилъ поэму. Онъ работалъ надъ нею во вторую половину. 1815 г., въ такое время, когда его отношенія къ женѣ приняли уже очень непріязненный характеръ. Извѣстно даже, что какъ разъ во время работы, когда онъ вполнѣ уединился, чтобы не отвлекаться чѣмъ либо постороннимъ — къ нему почти насильственно ворвались двое чужихъ людей, врачъ и юристъ, и предложили ему рядъ отчасти нелѣпыхъ, отчасти безтактныхъ вопросовъ. Смыслъ этого посѣщенія былъ ему тогда непонятенъ; лишь потомъ онъ узналъ, что они были посланы къ нему его женой, чтобы добыть улики его помѣшательства. Дѣйствительно, вскорѣ за окончаніемъ поэмы послѣдовалъ окончательный разрывъ между супругами; тѣмъ болѣе удивительно извѣстіе, что рукопись «Осады Коринѳа» была переписана рукой той же леди Байронъ, которая во время ея возникновенія обнаружила такую нѣжную заботливость о душевномъ состояніи своего мужа. А впрочемъ — можетъ ли быть рѣчь о неожиданностяхъ въ такой семейной драмѣ, героями которой были поэтъ и женщина? Все же можно предположить, что леди Байронъ не безъ нѣкотораго удовлетворенія должна была углубиться въ содержаніе переписываемой поэмы. Какъ женщина безусловно умная, она должна была понять, что въ Альпѣ Байронъ опять изобразилъ себя, но что его отношенія къ этому отраженію своей личности со времени «Гяура» и «Корсара» измѣнились: несомнѣнно, Альпъ отверженъ Байрономъ. Одного только «математическая Медея» не могла понять: того идеала, ради котораго Байронъ Альпа отвергъ; что дѣлать, — математическая логика безсильна передъ вопросами эволюціоннаго характера. Да, конечно: Байронъ отвергъ Альпа, но не для того, чтобы вернуться къ тому cant’у, который составлялъ высшее проявленіе жизни по понятіямъ Мильбанковъ и прочихъ «слишкомъ многихъ», а потому, что передъ его душою все ярче и ярче опредѣлялся новый идеалъ. Идеалъ, служенію которому онъ долженъ былъ посвятить свою позднѣйшую жизнь, обративъ ее отъ безплоднаго культа личности къ зиждительному удѣленію ея нуждающемуся человѣчеству — идеалъ человѣка-титана. {{right|'''Ѳ. Зѣлинскій.'''}} <center>'''ОсадаКорин''''''ѳа'''</center> {{right|Джону Гобгоузу, эсквайру}} {{right|Эта поэма посвящена его другомъ.}} 22-го Января 1816. <center>Предисловіе,</center> «Большая турецкая армія, подъ предводительствомъ великаго визиря (1715), стремясь проникнуть въ центръ Мореи и осадить Наполи ди Романія, самую сильную крѣпость во всей странѣ, рѣшила прежде всего взять приступомъ Коринѳъ и штурмовала его нѣсколько разъ. Когда гарнизонъ былъ сильно ослабленъ и комендантъ увидѣлъ, что невозможно держаться дольше противъ такой огромной силы, онъ рѣшилъ протрубить сдачу, но въ то время, какъ велись переговоры объ условіяхъ, одинъ изъ пороховыхъ магазиновъ въ турецкомъ лагерѣ, гдѣ находилось шестьсотъ бочекъ пороха, случайно взорвался, причемъ убито было шестьсотъ или семьсотъ людей. Это привело турокъ въ такую ярость, что они не приняли капитуляціи и продолжали бѣшено штурмовать крѣпость, взяли ее и закололи почти весь гарнизонъ, въ томъ числѣ и губернатора Минотти. Остальные, вмѣстѣ съ Антоніемъ Бембо, были захвачены въ качествѣ военноплѣнныхъ». —А Compleat History of the Turks (London, 1719), Томъ ІІІ-й, стр. 151. [[Файл:bajron_d_g_text_0510oldorfo_b_kor01.jpg|530x417px|center]] <center>ОСАДА КОРИНѲА.</center> Была пора: мы дружно составляли Одинъ кружокъ товарищей лихихъ. Изъ края въ край мы весело блуждали, Не страшенъ былъ намъ говоръ волнъ морскихъ! Безъ устали, бывало, безъ кручины, Взбирались мы на горныя вершины, Иль по рѣкамъ пускались смѣло въ бродъ, — Всегда въ трудахъ и вѣчно безъ заботъ. И гдѣ бъ найдти ночлегъ ни приходилось: Въ пустынѣ ли на подвижномъ пескѣ, Во мглѣ ль пещеръ, иль въ темномъ уголкѣ, — Какъ сладко намъ вездѣ спалось и снилось! Пришлось ли лечь на берегу морскомъ, Или на днѣ ладьи въ просторѣ водномъ, Или въ лѣсу на войлокѣ походномъ Съ подложеннымъ подъ голову сѣдломъ, Вездѣ мы спимъ, бывало, крѣпкимъ сномъ, И, вставъ чуть свѣтъ, опять ужъ въ путь готовы. Трудъ нипочемъ былъ нашему кружку! Не зная нѣгъ, мы гнали прочь тоску, Всѣ молоды, отважны и здоровы. Мы были смѣсь пришельцевъ разныхъ странъ, Всѣхъ языковъ и убѣжденій дѣти: Кто вѣрилъ въ Библію, кто въ Алкоранъ, Кто посѣщалъ храмъ Божій, кто мечети, А кто совсѣмъ не вѣрилъ ни во что; Но обойди хоть цѣлый міръ, едва ли Найдешь кружокъ — я поручусь за то — Кто бъ такъ, какъ мы, не вѣдалъ злой печали. Однихъ ужъ нѣтъ, давно истлѣлъ ихъ прахъ; Тѣ разбрелись по всѣмъ предѣламъ міра; Тѣ съ клефтами бунтуютъ на горахъ, Взирающихъ въ ущелія Эпира, Гдѣ живъ еще свободы древней духъ, Гдѣ кровью мстятъ за горькій стыдъ неволи; О прочихъ же давно умолкнулъ слухъ И не слыхать объ ихъ безвѣстной долѣ. Нѣтъ! никогда намъ не сойтись опять, Чтобъ странствовать и вмѣстѣ пировать. Да, въ эти дни мы не знавались съ горемъ! Но и теперь, тѣснится ль въ грудь печаль, Мечты мои, какъ ласточки надъ моремъ, Уносятся туда — въ нѣмую даль, Чрезъ материкъ, чрезъ воздухъ, сини воды, Туда, туда — въ далекій край свободы. Онъ будитъ звукъ всегда въ моихъ струнахъ, И звуки струнъ не даромъ же взываютъ Къ немногимъ тѣмъ, которые въ мечтахъ Въ волшебный край со мною улетаютъ. Пойдемте же и взглянемъ на просторъ Тѣхъ чудныхъ странъ съ Акро-Коринѳскихъ горъ! I. Промчалось много, много лѣтъ, И бурныхъ грозъ, и бранныхъ бѣдъ Черезъ Коринѳъ; но и досель Крѣпка Эллады цитадель. Ни трусы страшные земли, Ни натискъ бурь не потрясли Скалы сѣдой, гдѣ ключъ къ странѣ, Стоитъ такъ гордо въ вышинѣ Коринѳъ на грани двухъ морей, Что съ двухъ сторонъ стремятся къ ней, Какъ бы на бой, и у скалы Смиряютъ бурные валы. Но еслибы могла опять Земля изъ нѣдръ своихъ отдать Ту кровь которой тамъ межъ горъ Поля упитаны съ тѣхъ поръ, Какъ брата свергъ Тимолеонъ И деспотъ Персіи сраженъ, — То въ этомъ морѣ кровяномъ Весь потонулъ бы Истмъ кругомъ. И еслибъ кости падшихъ тамъ Собрать всѣ въ груду по полямъ, То въ высь поднялся бъ мавзолей, Быть можетъ, выше и грознѣй, Чѣмъ горный тотъ Акрополисъ, Чьи башни съ тучами слились. II. На Киѳеронѣ — брани кликъ! Тамъ блещетъ двадцать тысячъ пикъ, И вдоль по Истму, у горы, Межъ двухъ морей стоятъ шатры, И полумѣсяцъ на шатрахъ Играетъ въ утреннихъ лучахъ: То чалмоносцы облегли Коринѳъ и близко, и вдали. Туда вослѣдъ пашамъ текутъ Отряды спаговъ, и верблюдъ Несетъ араба на спинѣ, Татаринъ мчится на конѣ И, бросивъ стадо, туркоманъ Туда принесъ свой ятаганъ. Тамъ громъ орудій, взрывовъ трескъ Волнъ заглушаютъ ревъ и плескъ, И смерть чугунные шары, Свистя, несутъ съ высотъ горы. И распадается стѣна Подъ тяжкой силой чугуна; Но со стѣны, сквозь пыль и дымъ, Огнемъ и мѣткимъ и живымъ Врагъ отвѣчаетъ прямо въ станъ На каждый выстрѣлъ мусульманъ. III. Но кто подъ самою стѣной Всѣхъ впереди передъ толпой, Ведущей къ ней подкопы минъ? Кто этотъ дерзкій паладинъ, Постигшій глубже, чѣмъ сыны Османа, темный смыслъ войны? Кого такъ мчитъ ретивый конь, Сквозь дымъ, въ убійственный огонь, Туда, гдѣ вылазка враговъ Османовъ въ страхѣ гонитъ въ ровъ И гдѣ съ несбитыхъ батарей Огонь направленъ въ нихъ сильнѣй? Кто этотъ вождь, вносящій жаръ Въ упадшихъ духомъ янычаръ? — Гяуровъ ужасъ, стѣнъ гроза, Стамбула гордость и краса, Во всемъ искусный — строить рать, Огонь орудій направлять, Разить копьемъ, вращать булатъ, — То Альпъ, адрійскій ренегатъ. IV. Родясь въ Венеціи, свой родъ Отъ славныхъ предковъ Альпъ ведетъ; Но, изгнанъ съ вольныхъ береговъ, Онъ поднялъ мечъ на земляковъ, — Тотъ самый мечъ, которымъ онъ Владѣть былъ ими обученъ. Обривъ главу, теперь чалмой Обвилъ чело отступникъ злой. Въ тотъ вѣкъ, извѣдавъ много золъ, Коринѳъ съ Мореей перешелъ Подъ власть Венеціи, и вотъ, У крѣпостныхъ его воротъ, Въ ряды враговъ страны родной Онъ сталъ съ той ревностью, какой Пылаетъ, бѣшенствомъ объятъ, Одинъ лишь юный ренегатъ, Въ которомъ гордый духъ кипитъ Воспоминаніемъ обидъ. Теперь ему въ отчизнѣ нѣтъ Свободы милой прежнихъ лѣтъ, Съ тѣхъ поръ какъ тайнымъ былъ врагомъ Вложенъ «въ пасть льва», передъ дворцомъ Святаго Марка, въ часъ ночной, Доносъ съ презрѣнной клеветой. Онъ бѣгствомъ жизнь успѣлъ спасти, Чтобъ дней остатокъ провести Съ отчизной въ гибельной войнѣ И доказать родной странѣ, Кого она лишилась въ немъ, Въ великомъ воинѣ своемъ, Который клялся крестъ затмить, Рѣшась погибнуть иль отмстить. [[Файл:bajron_d_g_text_0510oldorfo_b_kor02.jpg|717x558px|center]] V. Комурги, страшный твой конецъ Поднесъ Евгенію вѣнецъ, Когда послѣдній вождь въ строю Ты палъ въ Карловицкомъ бою, Не за себя, за мусульманъ Кляня побѣду христіанъ! Комурги, громъ твоихъ побѣдъ Дотолѣ помнить будетъ свѣтъ, Пока Европа не придетъ Съ Эллады сбросить рабства гнетъ Взамѣнъ свободы, данной ей Мечомъ Венеціи вождей! Прошло съ тѣхъ поръ уже сто лѣтъ, Какъ ты, о баловень побѣдъ, Послѣдній вождь османскихъ силъ, Морею Портѣ возвратилъ, Весь край огнемъ опустошивъ И авангардъ свой поручивъ Младому Альпу, и тогда, Съ землей ровняя города, Тебѣ отступникъ заявилъ, Какъ твердъ онъ въ новой вѣрѣ былъ. VI. Слабѣютъ стѣны; все сильнѣй, Все чаще, жарче съ батарей Пальба направлена на нихъ, Неумолкая ни на мигъ. И раскаленныхъ пушекъ громъ Грохочетъ въ полѣ боевомъ, И съ страшнымъ трескомъ здѣсь и тамъ Валятся башни по стѣнамъ, И въ мигъ, какъ въ прахъ онѣ падутъ Отъ взрыва бомбъ, съ горящихъ грудъ Сверкаетъ пламя сквозь проломъ, Взвиваясь огненнымъ столбомъ, Иль, какъ болида страшный хвостъ, Разсыпавшись въ милліоны звѣздъ, Ихъ искры мечетъ до небесъ, Гдѣ сквозь густой, двойной навѣсъ Изъ дымной мглы и сѣрыхъ тучъ Не проникаетъ солнца лучъ. VII. Но не изъ мести лишь одной Злой Альпъ, отступникъ молодой, Свирѣпый, учитъ турковъ рать Искусству стѣны сокрушать. Изъ-за ограды крѣпкихъ стѣнъ Онъ мнитъ похитить дѣву въ плѣнъ У непреклоннаго отца, Который юныя сердца Еще въ то время разлучилъ Какъ Альпъ Венеціи служилъ, Когда, счастливецъ, не былъ онъ Еще измѣной заклейменъ, Въ тѣ дни, когда онъ, въ карнавалъ, Въ пирахъ, всѣхъ блескомъ ослѣплялъ И всѣхъ нѣжнѣе въ часъ ночной Пѣлъ серенады надъ волной Въ честь итальянки молодой. VIII. И всѣмъ казалось, что его Франческа любитъ одного, Затѣмъ что слышали не разъ Всѣ женихи ея отказъ. Когда жъ адрійскій бурный валъ Ланчьотто въ чуждый край умчалъ, Сталъ гаснуть блескъ ея очей, И ликъ печальный сталъ блѣднѣй, И стали каждый день вдвоемъ Ее видать съ духовникомъ. И если изрѣдка на балъ Она являлась въ карнавалъ, То въ грустныхъ взорахъ шумный свѣтъ Читалъ печали тайный слѣдъ. И сталъ простѣй ея нарядъ, И невнимательнѣе взглядъ, И голосъ менѣе пѣвучъ, И легкій шагъ не такъ летучъ Среди танцующихъ гостей Всю ночь до утреннихъ лучей. IX. Отправленъ дожемъ край блюсти, — Край что Венеціи вожди Отъ Патры до Эвбейскихъ водъ У Порты отняли въ тотъ годъ, Когда Собѣскій сокрушилъ Подъ Будой мощь османскихъ силъ, — Минотти, храбрый генералъ Въ тѣ дни въ Коринѳѣ возсѣдалъ, — Въ тѣ дни, когда разцвѣлъ какъ рай Подъ властью дожей грековъ край, И прежде чѣмъ нарушенъ былъ Тотъ миръ, что ихъ освободилъ. Минотти дочь привезъ съ собой, И красоты еще такой На высотахъ морейскихъ горъ Никто не видывалъ съ тѣхъ поръ, Какъ Менелаева жена Бѣжала, гостемъ прельщена, Заставивъ лить такъ долго кровь За беззаконную любовь. X. Стѣна разрушена пальбой, И завтра съ раннею зарей Въ проломъ по грудамъ падшихъ стѣнъ Начнется приступъ злыхъ племенъ. Уже изъ турокъ и татаръ Колонны выбраны; ихъ жаръ Неукротимъ: не даромъ ихъ Зовутъ «отрядомъ роковыхъ». Они проложатъ путь мечомъ, Застелятъ трупами проломъ, И какъ по лѣстницѣ взойдутъ По трупамъ въ городъ, гдѣ падутъ. XI. Ужъ ночь. Надъ гребнемъ темныхъ скалъ Холодный, полный мѣсяцъ всталъ. Струится бездна синихъ водъ. Безбрежнымъ моремъ средь высотъ Простерлась неба синева, И звѣзды, свѣта острова, По ней разсыпались, полны Духовной, чудной тишины. О, кто, глядя на нихъ, мечтой Не уносился въ край святой? Кто не желалъ исчезнуть въ немъ, Чтобъ слиться съ вѣчнымъ ихъ огнемъ? Прозрачны, полны синей мглы, Уснули волны у скалы, По мелкимъ камнямъ чуть журча, Какъ струйки чистаго ключа. Надъ моремъ дремлютъ вѣтерки, Висятъ на древкахъ бунчуки И въ складкахъ ихъ османовъ гербъ Блеститъ луны сребристый серпъ. И все заснуло крѣпкимъ сномъ; Невозмутимый миръ кругомъ, Лишь стража окликъ подаетъ, Да звонко конь вдали заржетъ, Да эхо вторитъ межъ холмовъ, Да слышенъ въ станѣ у враговъ Немолчный говоръ, гулъ глухой, Какъ шелестъ листьевъ предъ грозой. Но чу! воззвалъ въ обычный часъ Къ молитвѣ муэдзина гласъ, И, звукъ волшебный, несся онъ, Какъ призрака пустыни стонъ, Какъ вѣтерка чуть слышный свистъ Въ струнахъ Эола. Звонокъ, чистъ И мелодически-унылъ, Онъ сердце въ трепетъ приводилъ. Онъ къ осажденнымъ въ грудь проникъ, Пророческой судьбы ихъ кликъ; Онъ осаждающихъ смутилъ Зловѣщимъ ужасомъ могилъ, — Тѣмъ трепетомъ душевныхъ мукъ, Когда въ насъ сердце биться вдругъ Перестаетъ, чтобы опять Еще сильнѣй затрепетать, Какъ бы стыдясь, что такъ оно Пустой тревогой смущено, Въ такой невольный трепетъ насъ Приводитъ звонъ въ полночный часъ, Когда гудитъ за упокой Души отшедшей въ міръ иной. XII. Стоитъ на взморьѣ Альповъ станъ. Пробилъ ужъ зорю барабанъ, Прочли молитву, часовыхъ Разставили и — лагерь стихъ. Всѣ спятъ. Одинъ лишь Альпъ не спитъ; Онъ завтра въ битвѣ утолитъ Всѣ муки долгія свои Блаженствомъ мщенья и любви. Часы бѣгутъ, и молитъ онъ, Чтобъ укрѣпилъ въ немъ душу сонъ Для дѣлъ кровавыхъ; но кипятъ Въ немъ думы черныя какъ адъ. Онъ здѣсь одинъ въ толпѣ невѣждъ; Не дѣлитъ съ ними онъ надеждъ Затмить луною крестъ въ бою; Не вѣритъ вовсе, что въ раю За каплю крови будетъ онъ Любовью гурій награжденъ. И не пылаетъ сердце въ немъ Тѣмъ вдохновительнымъ огнемъ, Съ какимъ суровый патріотъ На смерть за родину идетъ. Онъ здѣсь одинъ — отступникъ злой, Измѣнникъ родины святой, Одинъ безъ друга, безъ родныхъ, Въ толпѣ враговъ, въ толпѣ чужихъ. Они на смерть готовы съ нимъ, Затѣмъ что онъ непобѣдимъ, Затѣмъ что онъ, гяуровъ бичъ, Сулитъ имъ въ битвѣ рядъ добычъ. И пресмыкаются они Предъ нимъ затѣмъ, что искони Передъ людьми высокихъ думъ Смирялся въ черни темный умъ. Но все же родомъ онъ изъ тѣхъ, Съ кѣмъ жить — въ глазахъ ихъ — тяжкій грѣхъ! Они завидуютъ ему, Что славенъ онъ, надѣвъ чалму, Тогда какъ въ юности своей Онъ былъ упорный назарей. Они не знаютъ, какъ убитъ Духъ гордый дерзостью обидъ; Они не знаютъ, имъ чужда Души озлобленной вражда; Они не знаютъ, какъ объятъ Желаньемъ мести ренегатъ. Онъ вождь, но въ мірѣ вѣчно такъ: Кто впереди, тотъ и вожакъ. Шакаловъ такъ смиряетъ левъ И, ихъ добычей овладѣвъ, Одинъ съѣдаетъ всю корысть, Имъ оставляя кости грызть. [[Файл:bajron_d_g_text_0510oldorfo_b_kor03.jpg|589x499px|center]] XIII. И лихорадочнымъ огнемъ Онъ весь горитъ, и тяжко въ немъ Трепещетъ сердце, ноетъ грудь, И тщетно хочетъ онъ заснуть — Малѣйшій шорохъ, каждый звукъ Сонъ гонитъ прочь для новыхъ мукъ. Чалма палитъ ему чело, Грудь стиснулъ панцырь тяжело, Хотя, бывало, заурядъ Онъ крѣпко спалъ подъ грузомъ латъ, — Спалъ не въ постели пуховой И не въ такой тиши ночной, Какъ въ этотъ часъ, но въ бурной мглѣ, Подъ хладнымъ небомъ, на землѣ. И Альпъ не въ силахъ ждать внутри Палатки утренней зари. Идетъ на взморье, гдѣ кругомъ Бойцы уснули крѣпкимъ сномъ. Кто усыпилъ ихъ? Почему Не спится въ станѣ лишь ему? Трудовъ имъ больше, смерть вѣрнѣй, И многимъ, можетъ, въ жизни сей Насталъ послѣдней ночи сонъ, А онъ ничѣмъ не возмущенъ! И Альпъ, безсонницей томимъ, Бойцамъ завидуетъ простымъ. XIV. И утолились муки въ немъ На свѣжемъ воздухѣ ночномъ. Прохладой вѣяло съ небесъ, И снова духомъ онъ воскресъ. За нимъ былъ лагерь; передъ нимъ Съ зубчатымъ берегомъ своимъ Сверкалъ, врѣзаясь въ грудь земли, Заливъ Лепантскій; а вдали Сіялъ съ высотъ Дельфійскихъ горъ Снѣговъ незыблемый шатеръ. И лился блескъ отъ тѣхъ снѣговъ, Какъ лился много ужъ вѣковъ, Протекшихъ здѣсь, гдѣ нѣтъ зимы, И не исчезнетъ снѣгъ, какъ мы. Рабы, тираны — всѣхъ должна Смыть съ міра времени волна; Но бѣлый, зыбкій тотъ покровъ, Изъ легкихъ сотканный паровъ, Межъ тѣмъ какъ гибнетъ все окрестъ, Сіяетъ вѣкъ въ сосѣдствѣ звѣздъ. Какъ ткань, какъ облако, какъ паръ, Онъ тамъ раскинутъ людямъ въ даръ Самой Свободою, когда, Простясь съ Элладой навсегда, Она въ долины грустный взоръ Послѣдній кинула съ тѣхъ горъ, Гдѣ въ вѣщихъ пѣсняхъ столько разъ Гремѣлъ ея могучій гласъ. Но и теперь она порой Еще слетаетъ въ край родной Къ полямъ, принявшимъ видъ пустынь, Къ останкамъ храмовъ и святынь, Чтобъ пробудить сердца людей Воспоминаньемъ славныхъ дней. Вотще! Въ нихъ духъ не оживетъ, Пока сіянье не блеснетъ Той вѣчно памятной зари, Когда тиранъ бѣжалъ изъ при, И палъ съ улыбкой на устахъ Великій Спарты сынъ въ горахъ. XV. Не позабылъ и Альпъ злодѣй О славѣ этихъ чудныхъ дней. Бродя въ безмолвіи ночномъ, Онъ вспомнилъ, въ мысляхъ о быломъ, О тѣхъ герояхъ старины, Чья кровь лилась за честь страны. И, этой думою смущенъ, Онъ сознавалъ какъ жалокъ онъ, Предатель, обнажившій мечъ Противъ отчизны въ шумѣ сѣчъ, Притекшій поприщемъ измѣнъ На святотатный приступъ стѣнъ. О, такъ ли въ битву шли съ врагомъ Вожди, чей прахъ почилъ кругомъ? Они вели фаланги въ бой Въ защиту родины святой; Они погибли, но жива Ихъ вѣчной доблести молва. Объ ней гласитъ просторъ полей, Гласятъ ущелья горъ объ ней; Она живетъ во мглѣ лѣсовъ, Гремитъ и въ говорѣ валовъ; Ихъ духъ витаетъ на горахъ; Ихъ память искрится въ струяхъ Ручьевъ долинъ, въ волнахъ рѣки, И, мнится, шепчутъ вѣтерки Ихъ имена, и каждый холмъ, Колонна каждая на немъ, И каждый камень на холмахъ Скрываетъ ихъ священный прахъ. И вѣчно будетъ ихъ страна, Хоть нынѣ рабству предана, Страной свободы, славныхъ дѣлъ. И патріотъ, когда созрѣлъ Въ немъ подвигъ доблести, всегда Укажетъ съ гордостью туда И, вдохновенный стариной, Съ тираномъ смѣло вступитъ въ бой, Чтобъ грудью родину свою Иль отстоять, иль пасть въ бою. XVI. По взморью мраченъ бродитъ онъ, Прохладой ночи оживленъ. Недвижна зыбь пучинъ морскихъ: Приливъ съ отливомъ воли ихъ Не укрощаетъ и лунѣ Не покоряются онѣ. Къ скалѣ ли рвутся ихъ валы, Спокойно ль льются отъ скалы, Шумятъ ли въ морѣ и кипятъ, Или въ заливѣ тихо спятъ, — Безмолвно смотритъ въ нихъ луна, Надъ ними власти лишена. Угрюмъ, не слыша ихъ угрозъ, Надъ ними хмурится утесъ, И, какъ въ былыя времена, Черта у ногъ его видна, Гдѣ въ бурю пѣнятся валы, Не досягая до скалы — На золотой грядѣ песковъ Межъ волнъ и зелени луговъ. По взморью онъ бродитъ при свѣтѣ луны На выстрѣлъ ружейный отъ грозной стѣны. Но видно никѣмъ не примѣченъ онъ тамъ, Не то — какъ бы смѣлъ подойти онъ къ стѣнамъ? Измѣна ль таилась въ гяурскихъ рядахъ, Рука ль ихъ ослабла, иль въ сердцѣ ихъ страхъ, — Не знаю! Но только не слышно пальбы И пули не свищутъ отъ частой стрѣльбы, Хотя онъ такъ близко стоялъ у воротъ, Гдѣ съ моря прикрытъ бастіонами входъ Что могъ бы разслышать какъ тамъ за стѣной Угрюмо пароль принималъ часовой, Какъ мѣрнымъ онъ шагомъ у крѣпкихъ воротъ По плитамъ расхаживалъ взадъ и впередъ. И тутъ подъ стѣною увидѣлъ эмиръ Собакъ одичалыхъ надъ трупами пиръ: Грызутъ, пожираютъ псы мертвыхъ тѣла, Лежавшія грудой во рву безъ числа, И мясо сдираютъ, какъ кожу съ плодовъ, Ихъ бѣлые зубы съ татарскихъ головъ, И въ острыхъ зубахъ, какъ плодовъ скорлупа, Хрустятъ и трещатъ мертвецовъ черепа. И такъ заняты они дѣломъ своимъ, Что лаять на Альпа нѣтъ времени имъ, И даже нѣтъ силы подняться съ земли: Такъ жадно на трупахъ, простертыхъ въ пыли И въ жертву имъ брошенныхъ грозной войной, Они утоляли гладъ бѣшеный свой. И Альпъ, по зеленымъ и алымъ чалмамъ, Разбросаннымъ всюду по зыбкимъ пескамъ, Узналъ съ содроганьемъ тѣхъ лучшихъ бойцовъ, Которыхъ онъ самъ устремлялъ на враговъ. Ихъ головы бриты; лишь пряди косы Спускались съ затылка, и лютые псы, Тѣ длинныя косы въ зубахъ волоча, Съ головъ рвали кожу, сердито ворча. А дальше, — гналъ коршунъ отъ падали прочь Крыломъ своимъ волка, который въ ту ночь, Почуя добычу, подкрался къ стѣнѣ, Держась подлѣ взморья, отъ псовъ въ сторонѣ, И жадно глодалъ въ ожиданіи дня Исклеванный птицами остовъ коня. [[Файл:bajron_d_g_text_0510oldorfo_b_kor04.jpg|615x409px|center]] XVII. Отъ страшной картины Альпъ взоръ отвратилъ; Донынѣ въ бою онъ безтрепетенъ былъ, Но тутъ согласился бъ охотнѣе онъ Услышать бойцовъ умирающихъ стонъ, Узрѣть ихъ боренье со смертью вокругъ, Чѣмъ видѣть убитыхъ, которымъ нѣтъ мукъ. Въ насъ гордость рождаетъ опасности часъ, Въ какомъ бы смерть видѣ ни встрѣтила насъ: Тамъ слава разскажетъ о томъ кто убитъ, Тамъ почесть на подвиги смѣлыхъ глядитъ. За то послѣ боя какъ тягостно намъ Скитаться въ крови по безгробнымъ тѣламъ И видѣть какъ черви, какъ птицы небесъ, Какъ хищные звѣри, покинувши лѣсъ, На трупъ человѣка свершаютъ набѣгъ, Ликуя о томъ, что погибъ человѣкъ. XVIII. Есть храмъ близъ Коринѳа; въ развалинахъ онъ, Творенье давно позабытыхъ племенъ. Въ немъ двѣ-три колонны, да нѣсколько плитъ, Да мраморъ, да мохомъ поросшій гранитъ. О, время, ты все истребляешь навѣкъ, Что создалъ, что снова создастъ человѣкъ! О, время! щадишь ты лишь столько отъ дѣлъ Свершенныхъ давно, чтобъ потомокъ скорбѣлъ О томъ что погибло, о томъ что опять Создастъ онъ, чтобъ снова забвенью предать: Обломки и груды каменьевъ въ пыли, Воздвигнутыхъ сыномъ безсильнымъ земли! XIX. Присѣвъ на базу подъ столбомъ, Склонился Альпъ къ рукѣ челомъ, Задумчивъ, мраченъ и угрюмъ, Подавленъ тяжестію думъ. И онъ поникнулъ головой На грудь стѣсненную тоской, Томясь, вздыхая тяжело, Стуча перстами о чело, Какъ наша бѣглая рука Стучитъ по клавишамъ, пока Мы не исторгнемъ мѣрный тонъ Изъ струнъ, хранившихъ долгій сонъ. И былъ онъ мраченъ. Вдругъ съ тоской Вздохнулъ какъ будто вѣтръ ночной. Но былъ ли вѣтромъ пробужденъ Межъ камней этотъ тихій стонъ? Онъ голову поднялъ, онъ въ море глядитъ, — Какъ зеркало море недвижное спитъ. На камни глядитъ онъ, — не зыблется мохъ. Откуда жъ принесся таинственный вздохъ? На флаги взглянулъ онъ — недвижны они, На лѣсъ Киѳерона — онъ дремлетъ въ тѣни. Все тихо; въ лицо не пахнетъ вѣтерокъ. Что жъ это за голосъ? откуда притекъ? И Альпъ обернулся — въ сіяньи луны На камнѣ онъ видитъ тѣнь чудной жены. [[Файл:bajron_d_g_text_0510oldorfo_b_kor05.jpg|639x443px|center]] XX. Вздрогнувъ, вскочилъ онъ, самъ не свой, Какъ будто врагъ вступилъ съ нимъ въ бой. «о, Боже праотцевъ моихъ! Кто ты? откуда? какъ въ сей мигъ Явилась въ станъ враговъ своихъ?» Рукой дрожащей хочетъ онъ Перекреститься; но, смущенъ Упрекомъ совѣсти, безъ силъ Онъ руку въ страхѣ опустилъ. Глядитъ, и вмигъ узналъ черты И образъ дивной красоты: Его невѣста передъ нимъ, Франческа съ видомъ неземнымъ. Все тѣ же розы средь ланитъ, Но блѣдный тускъ по нимъ разлитъ. Гдѣ блескъ улыбки устъ младыхъ, Такъ оживлявшій прелесть ихъ? Лазурь въ очахъ ея темнѣй, Чѣмъ синева въ волнахъ морей; Но какъ волны холодной плескъ, Очей недвижныхъ страшенъ блескъ. Подъ тканью легкой, какъ туманъ, Сіяютъ грудь и дивный станъ; И блещетъ роскошь плечъ нагихъ Межъ черныхъ прядей косъ густыхъ, Сбѣгавшихъ волнами на нихъ. Она не вдругъ дала отвѣтъ, Но противъ мѣсяца на свѣтъ Сначала руку подняла — И, мнилось, такъ она была Прозрачна, призрачно-нѣжна, Что свѣтитъ сквозь нее луна. XXI. «Угодно судьбѣ, чтобъ пришла я къ тебѣ Спасти твою душу на радость себѣ. Тебя я искала въ рядахъ мусульманъ, Пройдя мимо стражи чрезъ вражескій станъ. Ты знаешь сказанье: и яростный левъ Отъ дѣвъ непорочныхъ бѣжитъ, оробѣвъ. И Богъ милосердый, дающій покровъ Невиннымъ отъ злобы тирана лѣсовъ, Своей благодатью мой путь осѣня, Отъ рукъ мусульманскихъ избавилъ меня. Пришла я; но если напрасно пришла, Не узришь меня никогда, никогда! Ты страшное дѣло изъ мести свершилъ; Безумецъ, ты вѣрѣ отцовъ измѣнилъ! Сбрось на земь чалму и крестомъ пресвятымъ Себя осѣни, и ты будешь моимъ; Смой съ гордаго сердца нечистую кровь, И завтра навѣкъ съединитъ насъ любовь». «Но гдѣ жъ мы отпразднуемъ свадебный пиръ? Не здѣсь же средь мертвыхъ, отшедшихъ въ тотъ міръ? Не здѣсь же, гдѣ завтра мечу и огню Сыновъ и святыни Христа предаю? Здѣсь завтра пощады врагамъ не найти! Одну лишь тебя я поклялся спасти. Съ тобой улечу я въ счастливую даль, Тамъ мы, съединившись, забудемъ печаль, Тамъ блага всѣ въ жизни тебѣ подарю. Но прежде Венеціи гордость смирю, Но прежде ея ненавистныхъ дѣтей, Меня обезчестившихъ кривдой своей, Заставлю извѣдать, какъ бичъ мой разитъ: Изъ злыхъ скорпіоновъ онъ бѣшенствомъ свитъ». Тогда, нѣмая отъ тоски, Она слегка его руки Коснулась мертвою рукой. И холодъ смерти гробовой Проникъ до сердца, до костей. И оторвать руки своей Онъ отъ руки ея не могъ. И столько страха и тревогъ Не ощущалъ онъ никогда, Какъ здѣсь отъ пальцевъ изо льда, Къ нему примерзшихъ въ этотъ мигъ, — Такъ тонкихъ, длинныхъ, не живыхъ. Какъ камень сердце тяжело Въ груди упало и чело Остыло. Онъ взглянулъ: увы! Какъ страшно измѣнились вы, Черты прекраснаго лица, Безъ мысли какъ у мертвеца, Безъ искры жизни, безъ любви, Игравшей такъ въ ея крови, Какъ солнца лучъ въ верхахъ струи. Не видно движенья въ устахъ ледяныхъ, Слова безъ дыханья исходятъ изъ нихъ, И грудь не волнуетъ ей вздохомъ любовь, И въ жилахъ не льется застывшая кровь, Въ очахъ неподвижныхъ сверкающій свѣтъ, Но дики ихъ взоры и жизни въ нихъ нѣтъ; Какъ взоры того, кто въ мучительномъ снѣ При мѣсяцѣ бродитъ въ ночной тишинѣ. Такъ смотрятъ портреты съ старинныхъ обой, Колеблемыхъ вѣтромъ ночною порой, Когда, при мерцаньи лампады, въ тѣни, Безъ жизни, но словно живые, они, Какъ призраки ночи, по мрачнымъ стѣнамъ Какъ будто выходятъ изъ тѣсныхъ ихъ рамъ, Съ нахмуреннымъ ликомъ; а буря реветъ, Волнуя обои и взадъ и впередъ. «Пусть ты отвергъ любовь мою; Но Божьимъ именемъ молю — Сорви чалму; во прахъ склонись Челомъ преступнымъ и клянись, Что ты помилуешь дѣтей Злосчастной родины твоей. Не то, погибшій навсегда, Ужъ не увидишь никогда Не этотъ міръ — ты въ немъ чужой! — Но небеса и образъ мой. Не отвергай моей мольбы, И пусть жестокъ ударъ судьбы, Онъ можетъ грѣхъ твой искупить И благость къ грѣшнику склонить. Когда жъ еще промедлишь мигъ, Прійми проклятье силъ святыхъ, Тобой отвергнутыхъ! Взгляни, Ужъ гаснутъ звѣздные огни. Вонъ тучка къ мѣсяцу плыветъ, Она летитъ и вмигъ уйдетъ. Коль не смиришь души своей, Пока воздушный парусъ сей Скрываетъ свѣтлый чолнъ луны, То Богъ и люди отмщены, Твой страшенъ жребій, не страшнѣй Безсмертье гибели твоей». И въ небо смотритъ Альпъ, и вотъ, По небу облако плыветъ. Но безпредѣльно гордый духъ Ко всѣмъ мольбамъ остался глухъ, И, какъ стремительный потокъ, Всѣ чувства въ Альпѣ превозмогъ. ''Ему'' смириться! ''Онъ'' готовъ Дрожать отъ робкихъ женскихъ словъ! ''Онъ'', оскорбленный, пощадитъ Враговъ, которымъ смертью мститъ! О, нѣтъ! Хотя бы грянулъ громъ, Пусть грянетъ! Сердце крѣпко въ немъ! И долго онъ смотрѣлъ, пока Неслись чрезъ мѣсяцъ облака. И вотъ прошли, и яркій лучъ Сверкнулъ на землю изъ-за тучъ. «Судьбы, сказалъ онъ, не страшусь! Ужъ поздно! Нѣтъ, не измѣнюсь! Гроза, колебля, гнетъ тростникъ; Но дубъ не гнетъ, а ломитъ вмигъ. Всему Венеція виной; Навѣкъ я врагъ ей заклятой. Но ты моя; бѣги жъ со мной!» Взглянулъ — ея ужъ нѣтъ! Блеститъ на колоннѣ лишь мѣсяца свѣтъ. Исчезла ли въ землю, слилась ли съ лучомъ, Не видитъ, не знаетъ; все пусто кругомъ. <center>[[Файл:bajron d g text 0510oldorfo b kor06.jpg|948x775px]] [[Файл:bajron d g text 0510oldorfo b kor07.jpg|533x586px]] [[Файл:bajron d g text 0510oldorfo b kor08.jpg|469x651px]]</center> XXII. Промчалась ночь. Встаетъ заря, И, какъ для радости горя, Разсвѣтъ ночную гонитъ тѣнь И предвѣщаетъ знойный день. Восходитъ солнце сквозь туманъ, И вотъ проснулся вражій станъ. Чу! Бой барабанный и гулъ отъ шаговъ, И звукъ заунывный турецкихъ роговъ, И вѣянье въ битву несомыхъ знаменъ, И говоръ немолчный различныхъ племенъ. Чу! ржанье и топотъ коней предъ грозой, И трескъ отъ оружья и крики: на бой! Подъ конскою гривой шумятъ бунчуки И строятся въ полѣ на приступъ полки. Курдъ, татаринъ, туркоманъ! Покидайте ратный станъ! Мчитесь, рыскайте вокругъ, Чтобъ никто отъ вашихъ рукъ Изъ бѣжавшихъ черезъ валъ, Старъ иль младъ, не убѣжалъ! Мчитесь по полю, пока На проломъ идутъ войска. Все ужъ готово; кони кипятъ, Гривы волнуютъ, бьются, храпятъ, Бѣлою пѣной кропятъ удила. Войско за войскомъ! Нѣтъ имъ числа. Копьи какъ лѣсъ; фитили зажжены; Тысячи жерлъ противъ сбитой стѣны Грянуть готовы послѣдній ударъ. Всѣхъ впереди полки янычаръ. Альпъ во главѣ ихъ; блеститъ отъ меча Лучъ въ обнаженной рукѣ до плеча. Ханъ и паши выѣзжаютъ впередъ; Самъ ихъ Комурги на приступъ ведетъ. Съ первой пушкой вѣстовой Смѣло кинемся на бой! На Коринѳъ! и смерть врагу! Богъ, пророкъ! Гу, Алла-гу! XXIII. Какъ волки съ воемъ въ часъ ночной Летятъ на буйвола грозой; А буйволъ, съ яростью въ глазахъ, Реветъ, копытомъ топчетъ въ прахъ И подымаетъ на рога Остервенѣлаго врага: Такъ мчатся на стѣну орды, Такъ гибнутъ первые ряды. И, расшибаясь какъ стекло, Не мало тамъ кольчугъ легло Подъ градомъ ядеръ, подъ огнемъ Гранатъ, взметавшихъ пыль столбомъ. И какъ подъ острою косой Трава ложится полосой, Такъ на землѣ, какъ палъ во прахъ, Лежитъ рядами падшій врагъ. XXIV. Но какъ весеннихъ водъ напоръ Свергаетъ груды камней съ горъ И вкругъ обрушенной скалы Катитъ вспѣненные валы, Стремясь, какъ падаютъ снѣга Съ вершины Альповъ на луга: Такъ наконецъ передъ толпой Враговъ, упорной и густой, Утомлены, сокрушены, Коринѳа падаютъ сыны. Рука съ рукой, плечо съ плечомъ, Герои рубятся съ врагомъ И массой падаютъ во прахъ, Не уступая ни на шагъ. Тамъ крикъ побѣды, падшихъ стонъ И копій трескъ, и сабель звонъ Сливался съ грохотомъ пальбы, И гулъ отчаянной борьбы Къ далекимъ несся городамъ. Въ волненьи страха ждали тамъ, Въ чью пользу бой судьба рѣшитъ, Веселье ль, горе ли сулитъ Сей страшный громъ, сей грозный споръ, Потрясшій гуломъ нѣдра горъ, Все заглушающій сей гласъ, Предъ коимъ вся земля тряслась Отъ Саламина до высотъ Мегары и Пирейскихъ водъ. XXV. И бой кипитъ, — послѣдній бой, Кровавый, страшный, роковой. И вотъ вломился въ городъ врагъ; Онъ грабитъ, рѣжетъ, все во прахъ Ниспровергаетъ. Передъ нимъ Въ крови, по скользкимъ мостовымъ, Бѣгутъ, подъемля страшный стонъ, Толпы дѣтей, и дѣвъ, и женъ. Но гдѣ возможность есть бойцу Встать въ бой съ врагомъ лицомъ къ лицу, Еще кружки отважныхъ тамъ Сопротивляются врагамъ И, прислонясь къ стѣнѣ спиной, Ведутъ упорный, тщетный бой. Межъ нихъ, въ красѣ своихъ сѣдинъ, Могучъ и ростомъ исполинъ, Сражался старецъ. Бодръ и смѣлъ, Онъ полукругомъ вражьихъ тѣлъ Путь предъ собою устилалъ И невредимый отступалъ. Хоть подъ кирасой много ранъ Скрывалъ безстрашный ветеранъ, Но эти раны — славный слѣдъ Кровавыхъ битвъ минувшихъ лѣтъ. Хоть старъ, все жъ крѣпокъ онъ какъ сталь, И силой, мужествомъ едва ль Сравнится наша юность съ нимъ. Одинъ, невѣрными тѣснимъ, Онъ отражалъ ихъ вкругъ себя И, страшно саблею рубя, Османскихъ многихъ матерей Въ тотъ грозный день лишилъ дѣтей. — Дѣтей, еще не зрѣвшихъ свѣтъ, Когда впервые, мужъ побѣдъ, Свой мечъ онъ въ цвѣтѣ юныхъ силъ Турецкой кровью оросилъ. Ужъ много лѣтъ съ тѣхъ поръ прошло, Какъ сынъ единственный его Нашелъ въ бою у Дарданеллъ Свой преждевременный удѣлъ. Съ тѣхъ поръ, вступивъ съ луною въ брань, Минотти гибельная длань Сыновъ османскихъ безъ числа Какъ жертву сыну принесла. И если крови страшный пиръ Даетъ тѣнямъ желанный миръ, То и Патроклъ не такъ отмщенъ, Какъ сынъ его, что былъ сраженъ Тамъ гдѣ, Европу отдѣливъ, Шумитъ вдоль Азіи проливъ, Гдѣ въ дни минувшіе легло Бойцовъ несмѣтное число; Но мы не знаемъ, гдѣ ихъ прахъ, Гдѣ пали храбрые въ бояхъ. Нѣтъ камня надъ ними; ихъ пепелъ истлѣлъ; И жить въ пѣснопѣньяхъ — ихъ вѣчный удѣлъ! — [[Файл:bajron_d_g_text_0510oldorfo_b_kor09.jpg|687x402px|center]] XXVI. Чу! снова крики: Алла-гу! То Альпъ тѣснимому врагу Съ отборнымъ войскомъ янычаръ Несетъ рѣшительный ударъ. Чтобъ могъ разить быстрѣе мечъ, У Альпа руки вплоть до плечъ Обнажены; летя впередъ, Манитъ онъ рати, онъ зоветъ. Пусть на другомъ убранство латъ Влечетъ враговъ корыстный взглядъ; Пусть у другого изъ пашей Чалма богаче, мечъ цѣннѣй; Но Альпа всякъ узнаетъ вмигъ По грознымъ взмахамъ рукъ нагихъ. Гдѣ Альпъ, тамъ жарче бой кипитъ; Гдѣ онъ, тамъ яростнѣй разитъ Его орда ряды враговъ. Тамъ стягъ его средь бунчуковъ Всѣхъ выше вьется, какъ лучи Кометы пламенной въ ночи. Гдѣ эта грозная рука Ведетъ османскія войска, Повсюду смерть и гибель тамъ; Тамъ нѣтъ пощады бѣглецамъ, Тамъ нѣтъ пощады и бойцу, Который, близкій ужъ къ концу, Борясь со смертью на землѣ, Въ крови, безъ страха на челѣ, Рукой ослабленной еще Разитъ врага, но ужъ вотще. XXVII. Минотти бьется, невредимъ. Вдругъ Альпъ является предъ нимъ. «Старикъ, сдавайся! для любви, Для дочери твоей живи». — О, нѣтъ, отступникъ, никогда! Куплю ли жизнь цѣной стыда? «Франческа, другъ души моей! Ужель погибнуть должно ей, Старикъ, по гордости твоей?» — Ты ей не страшенъ. — «Гдѣ жъ она?» — «Въ странѣ, откуда изгнана Душа злодѣя — въ небесахъ!» И съ злой усмѣшкой на губахъ Минотти видитъ, какъ сраженъ, Какъ громомъ, страшной вѣстью онъ. «Когда жъ, о Боже! дочь твоя Скончалась?» — «Въ эту ночь, и я О ней напрасныхъ слезъ не лью; Не посрамишь ты кровь мою И не падетъ она рабой Предъ Магометомъ и тобой. Сражайся!» Тщетно въ бой онъ звалъ, Ужъ Альпъ межъ трупами лежалъ. Пока Минотти злая рѣчь, Убійственнѣй чѣмъ острый мечъ, Язвила грудь его тоской, Раздался выстрѣлъ роковой, Направленный изъ царскихъ вратъ Сосѣдней церкви, гдѣ отрядъ Бойцовъ, собравъ остатки силъ, Жестокій бой возобновилъ. Сверкнулъ, какъ молнія, въ глазахъ Огонь и вѣчной ночи мракъ Покрылъ его померкшій зракъ. И прежде чѣмъ замѣтилъ взоръ, Откуда выстрѣлъ данъ въ упоръ, — Альпъ, закружившись, палъ во прахъ. Съ предсмертной мукой на челѣ Лежалъ онъ въ корчахъ на землѣ. Его приподняли; но ликъ, Въ крови, въ пыли, былъ страшенъ, дикъ; Сочилась кровь изъ блѣдныхъ губъ И былъ онъ холоденъ какъ трупъ. Не билось сердце, блескъ въ глазахъ Потухъ и замеръ стонъ въ устахъ. Онъ умеръ, но кончины мигъ Не возвѣстилъ ни вздохъ, ни крикъ, И прежде чѣмъ мелькнула въ немъ Мечта о Промыслѣ благомъ, Ужъ духъ его умчался въ адъ, До самой смерти — ренегатъ. XXVIII. Тогда въ рядахъ друзей, враговъ Поднялся вопль до облаковъ, И былъ онъ радостенъ и дикъ, Крикъ торжества и мщенья крикъ. И снова вспыхнулъ бой: съ плеча Сѣкутъ мечи, о мечъ стуча, Трещатъ, ломаясь, древки пикъ И всюду смерть и смерти крикъ. Межъ тѣмъ, въ крови, въ дыму, въ пыли, Минотти каждый футъ земли, Рубясь, упорно защищалъ И шагъ за шагомъ отступалъ. Съ нимъ горсть отважныхъ удальцовъ Путь прорубаетъ сквозь враговъ, Стремясь проникнуть въ Божій храмъ, Откуда, въ мщеніе врагамъ, Тотъ грянулъ выстрѣлъ, что смирилъ Въ свирѣпомъ Альпѣ рьяный пылъ. Туда-то трудною тропой Стремился храбрыхъ грозный строй, И, обратясь лицомъ къ врагу, Неся на каждомъ смерть шагу, Вслѣдъ за вождемъ, сквозь толпъ густыхъ, Проникъ подъ своды стѣнъ святыхъ: За ихъ твердыней, кончивъ трудъ, Герои духъ переведутъ. [[Файл:bajron_d_g_text_0510oldorfo_b_kor10.jpg|484x489px|center]] XXIX. Минутный отдыхъ! Вновь орды, Сомкнувшись въ плотные ряды, Такъ сильно ринулись, что имъ Ужъ нѣтъ возврата и самимъ. Такъ узокъ путь, ведущій въ храмъ, Что еслибъ первымъ ихъ рядамъ Вложилъ страхъ въ душу мысль бѣжать, Рядовъ имъ заднихъ не прорвать: Имъ надо биться, погибать! Пусть гибнутъ: гдѣ одинъ падетъ, Тамъ сотня мстителей встаетъ, И, не слабѣя отъ рѣзни, Тѣснѣй смыкаются они. И вотъ ужъ турки у воротъ. Еще противится имъ входъ; Еще изъ оконъ, изъ дверей, Изъ всѣхъ отверстій и щелей Ихъ поражаетъ частый градъ Каменьевъ, пуль, ручныхъ гранатъ. Но дверь колеблется, листы Желѣза прочь, трещатъ болты… Нагнулась, падаетъ, и вотъ Послѣдній часъ Коринѳу бьетъ! XXX. Предъ алтаремъ суровъ, угрюмъ, Исполненный зловѣщихъ думъ, Стоитъ Минотти; а надъ нимъ, Одѣянъ свѣтомъ неземнымъ, Блеститъ Мадонны ликъ въ лучахъ, Со взоромъ благости въ очахъ. Онъ тамъ блеститъ надъ алтаремъ, Чтобъ мы сливались съ божествомъ, Когда, колѣна преклоня, Мы зримъ, какъ свѣтлый ликъ Ея Съ предвѣчнымъ Сыномъ внемлетъ намъ И воскрыляетъ къ небесамъ Улыбкой кроткой гласъ молитвъ. Она и нынѣ въ шумѣ битвъ Глядитъ на гибнущихъ въ крови Все тѣми жъ взорами любви. Къ ней старецъ взоръ возвелъ; потомъ, Грудь осѣнивъ себѣ крестомъ, Схватилъ свѣчу предъ алтаремъ. Онъ ждетъ; межъ тѣмъ и здѣсь и тамъ Османы рвутся въ Божій храмъ. [[Файл:bajron_d_g_text_0510oldorfo_b_kor11.jpg|780x649px|center]] XXXI. Подъ мозаикой древнихъ плитъ Есть склепъ: тамъ прахъ усопшихъ спитъ; Тамъ есть и надписи имъ въ честь, Но ихъ нельзя теперь прочесть. Теперь обломками щитовъ, Мечами, шлемами бойцовъ Покрыты, кровью залиты Гербы, надгробные щиты. Теперь тамъ всюду мертвецы: Вверху — убитые бойцы, Внизу — подъ сводами, въ гробахъ, Усопшихъ предковъ бренный прахъ. Но и усопшихъ мирный сонъ Войною не былъ пощаженъ: Она, проникнувъ въ мракъ сырой, Тамъ въ корридорахъ подъ землей Скопила страшный свой припасъ, И въ дни осады, въ грозный часъ, Тамъ учредила средь пучинъ Пороховой свой магазинъ. Туда проложенъ ужъ приводъ, Послѣдній роковой оплотъ Въ борьбѣ отчаянной! — И вотъ — XXXII. Ворвался врагъ, какъ лютый звѣрь, И кто сразится съ нимъ теперь? Всѣ пали, некого губить! Чтобъ жажду мщенья утолить, На трупы врагъ заноситъ мечъ, Срубаетъ головы имъ съ плечъ; Тѣ съ злобой статуи святыхъ Свергаютъ въ прахъ изъ нишей ихъ; Тѣ грабятъ, рушатъ все вокругъ; Тѣ другъ у друга рвутъ изъ рукъ Святую утварь, образа И все, что кинется въ глаза. Ужъ къ алтарю они бѣгутъ! Еще стоитъ на немъ сосудъ, Изъ злата чистаго литой, Тяжелый, съ хитрою рѣзьбой, Манившій цѣнностью своей Глаза свирѣпыхъ дикарей. Сегодня утромъ въ немъ вино Въ Христову кровь освящено Для очищенья отъ грѣховъ Души готовыхъ въ бой сыновъ. Предъ алтаремъ пылаютъ въ рядъ Двѣнадцать золотыхъ лампадъ — Корысть безцѣнная, она Врагу послѣдней быть должна! [[Файл:bajron_d_g_text_0510oldorfo_b_kor12.jpg|511x497px|center]] XXXIII. Бѣгутъ, и первый изъ враговъ Схватить добычу ужъ готовъ. Но, упредивъ, Минотти пламенной свѣчой Поджогъ приводъ пороховой, И — грянулъ взрывъ! И вмигъ сводъ храма, стѣны, шпицъ, Алтарь, добыча, рядъ гробницъ, И склепъ, и все, что было тамъ, Живые, мертвые, весь храмъ, Взлетѣли съ трескомъ къ небесамъ. И дрогнулъ городъ; стѣны въ прахъ; Волна отхлынула; въ горахъ, Какъ отъ удара подъ землей, Раздался страшный гулъ глухой. И съ дымомъ, съ пламенемъ, клубясь, Пыль къ небу вихремъ поднялась И возвѣстила, что судьбой Рѣшенъ свирѣпый, долгій бой. И все, что было на землѣ, Взвилось ракетами во мглѣ. И много воиновъ живыхъ Подъ облака взлетѣло вмигъ, И, обгорѣлые, изъ мглы Упали внизъ съ дождемъ золы, Кто на долину, кто въ заливъ, Въ немъ сильно воду возмутивъ И оставляя въ ней круги. Кто тутъ друзья, кто тутъ враги, Кто франкъ, кто турокъ — какъ узнать? Того не скажетъ намъ и мать! Увы! качая въ прежни дни, Лаская сына у груди И съ нѣжной кротостью глядя На спящее свое дитя, Воображала ли она, Что день придетъ, когда война Такъ эти члены исказитъ, Что въ нихъ и мать не различитъ Черты ей милаго лица! — И внизъ летѣли безъ конца Каменья, бревна, головни, И, въ землю врѣзавшись, они Дымились многіе тамъ дни. И все живое этотъ громъ Смутилъ на много миль кругомъ. Взвилися птицы; стаи псовъ Отъ тѣлъ бѣжали въ глубь лѣсовъ; Верблюды вырвались изъ рукъ; Волъ опрокинулъ въ полѣ плугъ; Порвавъ узду, пугливый конь Бѣжалъ на волю, весь огонь; Лягушки крикъ свой средь трясинъ Въ нестройный слили хоръ одинъ; А на горахъ, гдѣ гулъ не молкъ, Взвылъ не одинъ голодный волкъ. И, вторя вою волчьихъ стай, Шакалы вдругъ подняли лай, Протяжный, жалобно-глухой, Какъ дѣтскій плачъ иль песій вой. И, мощно крыльями взмахнувъ, Орелъ раскрылъ въ испугѣ клювъ, И съ крикомъ съ горнаго гнѣзда Поднялся медленно туда, Гдѣ за клубами дымныхъ тучъ Сіяетъ солнца яркій лучъ, И, выше, выше возносясь, Онъ наконецъ исчезнулъ съ глазъ За черной тучей громовой. Такъ палъ Коринѳъ передъ луной! '''Дмитрій Минъ.''' [[Файл:bajron_d_g_text_0510oldorfo_b_kor13.jpg|479x221px|center]] <center>ОСАДА КОРИНѲА.</center> Стр. 426—127. Вступительные стихи, служащіе введеніемъ къ поэмѣ, появились въ печати только въ 1830 г. Они были посланы Меррею 25 декабря 1815 г. съ письмомъ, въ которомъ Байронъ говоритъ: «Посылаю вамъ нѣсколько стиховъ, недавно написанныхъ, которые могутъ служить вступленіемъ къ „Осадѣ Коринѳа“. Я объ нихъ забылъ, и не вполнѣ увѣренъ въ томъ, не слѣдуетъ ли ихъ совсѣмъ выпустить; предоставляю рѣшить этотъ вопросъ вамъ и вашему синоду». Въ рукописи стихамъ дано было заглавіе: «Разсказъ иностранца». Первыя строки въ подлинникѣ читаются: ''Со дня, когда Христосъ родился въ свѣтъ'', ''Прошло восьмнацать сотенъ десять лѣтъ.'' Стр. 427. ''Тѣ съ клефтами бунтуютъ на горахъ.'' Послѣднія вѣсти о Дервишѣ (одинъ изъ бывшихъ въ моей свитѣ арнаутовъ), недавно мною полученныя, говорятъ, что онъ ушелъ въ горы и сталъ во главѣ одной изъ бунтовскихъ шаекъ, столь многочисленныхъ въ смутныя времена. ''(Прим. Байрона).'' Стр. 127. ….с''ъ тѣхъ поръ'', ''Какъ Ората спасъ Тимолеонъ.'' «Тимолеонъ спасъ жизнь своего брата Тимофана въ сраженіи, но впослѣдствіи осудилъ его на смерть за то, что онъ стремился получить верховную власть въ Коринѳѣ. Уортонъ говоритъ, что Попъ задумывалъ эпическую поэму на этотъ сюжетъ, и что такое же намѣреніе имѣлъ и Экенсайдъ». ''(Прим. Байрона).'' Стр. 428. ''И, бросивъ стадо, туркоманъ'' ''Туда принесъ свой ятаганъ.'' «Туркоманы ведутъ патріархальную кочевую жизнь; они живутъ въ палаткахъ». ''(Прим. Байрона).'' Стр. 428. «Львиная пасть», подъ аркой на верху «лѣстницы гитантовъ» во дворцѣ дожей; туда бросали анонимные доносы. Стр. 428. ''Комуржи, страшный твой конецъ'' ''Поднесъ Евгенію вѣнецъ.'' «Али Кумурджи, любимецъ трехъ султановъ и великій визирь Ахмета III. Онъ отвоевалъ Пелопоннесъ у венеціанцевь, а затѣмъ былъ смертельно раненъ въ сраженіи при Нетервардейнѣ, на Карловицкой равнинѣ, 15 авг. 1716 г., и на слѣдующій день умеръ. Его послѣднимъ дѣломъ былъ приказъ отрубить голову генералу Брейнеру и нѣсколькимъ другимъ плѣннымъ нѣмцамъ, а его послѣдними словами было восклицаніе: „О, если бы я могъ такъ раздѣлаться со всѣми христіанскими собаками“! — восклицаніе, достойное Калигулы. Это былъ молодой человѣкъ съ большимъ самолюбіемъ и неограниченнымъ самомнѣніемъ; когда ему сказали, что принцъ Евгеній, съ которымъ ему предстоитъ сражаться. великій полководецъ, — онъ возразилъ: „И сдѣлаюсь еще болѣе великимъ — и на его счетъ“. ''(Прим. Байрона).'' Стр. 430. …''въ тотъ годъ'', ''Когда Собѣскій сокрушиль'' ''Подъ Будой мощь османскихъ силъ.'' Польскій король Янъ Собѣскій (1618—1096) заставилъ турокъ снятъ осаду Вѣны въ 1683 г.; Буда была отнята у турокъ Карломъ VII, герцогомъ Лотарнигскимъ, 2 сент. 1686 г. — Завоеваніе Мореи начато было венеціанцами въ 1685, а закончено въ 1699 г. Стр. 430. ''Приливъ съ отливомъ воли ихъ'' ''Не укрощаетъ…'' Едва ли надо напоминать читателю, что приливы и отливы въ Средиземномъ морѣ незамѣтны» ''(Прим. Байрона).'' Стр. 433. ''И тутъ подъ стѣною увидѣлъ эмиръ'' ''Собакъ одичалыхъ надъ трупами пиръ.'' "Это зрѣлище я самъ видѣлъ, точно такъ, какъ оно здѣсь описано, подъ стѣною константинопольскаго сераля, въ пещерахъ, вырытыхъ Босфоромъ въ скалѣ, которая узкой террассой отдѣляетъ стѣну отъ моря. Кажется, объ этомъ фактѣ упоминается также и въ путешествіи Гобгоуза. Тѣла принадлежали, вѣроятно, казненнымъ бунтовщикамъ-янычарамъ . ''(Прим. Байрона).'' Стр. 433. ''Ихъ головы бриты; лишь пряди косы'' ''Опускались съ затылка…'' «Чубъ» или длинный локонъ оставляется на головѣ вслѣдствіе вѣрованія, что Магометъ за этотъ чубъ втащитъ правовѣрнаго въ рай . ''(Прим. Байрона).'' Стр. 431. Далѣе въ рукописи слѣдовало: Жестокое Время ихъ яростно гложетъ, Пока и послѣдній ихъ слѣдъ уничтожить: Тогда на обломки Ученость придетъ — И съ видомъ внушительнымъ рѣчь поведетъ Средь этой классической мусорной пыли О вкусѣ, изяществѣ, творческомъ стилѣ… XIX. Остатки храма въ сторонѣ Бѣлѣли ярко при лунѣ. Присѣвъ на базу, и пр. (Переводъ для наст. изд. ''П. О. Морозова).'' Стр. 434. …''Вдругъ съ тоской'', ''Вздохнулъ какъ будто вѣтръ ночной'', и пр. «Я долженъ признать близкое, хотя и ненамѣренное сходство этого отрывка съ однимъ мѣстомъ изъ ненапечатанной поэмы г. Кольриджа, подъ заглавіемъ: „Кристабель“. Я услышалъ эту своеобразную и прекрасную поэму въ чтеніи уже послѣ того, какъ мои стихи были написаны, а рукопись этого произведенія увидѣлъ лишь недавно, благодаря любезности самого г. Кольриджа, который, какъ я надѣюсь, убѣжденъ въ томъ, что я не былъ сознательнымъ плагіаторомъ. Оригинальная идея, безъ всякаго сомнѣнія, принадлежитъ г. Кольриджу, поэма котораго написана уже около 14-ти лѣтъ тому назадъ. Позволяю себѣ надѣяться. что онъ не станетъ долѣе откладывать печатаніе этого произведенія, съ такими похвалами принятаго судьями, болѣе меня компетентными, къ голосу которыхъ я могу только присоединить мое слабое одобреніе». ''(Прим. Байрона).'' Отрывокъ изъ «Кристабеля», о которомъ говоритъ Байронъ, слѣдующій: Безмолвно обнаженный лѣсъ Сгущаетъ мракъ ночныхъ небесъ. Иль вѣтромъ холодъ принесенъ? Но вѣтра нѣтъ: безсиленъ онъ Въ задумчивой осенней мглѣ Развѣять локонъ на челѣ Прекрасной дѣвы, — закружить Упавшій листъ, и вверхъ поднять, Заставивъ въ воздухѣ плясать… И что же видитъ въ тьмѣ ночной? Стоитъ, луной озарена, Предъ нею свѣтлая жена… (Переводъ для наст. изд. ''П. О. Морозова).'' Стр. 436. ''Ты знаешь сказанье: и яростный левъ'' ''Отъ дѣвъ непорочныхъ бѣжитъ, оробѣвъ.'' Уортонъ, комментируя знаменитый эпизодъ «Юны и льва» въ поэмѣ Спенсера: «Царица фей», приводитъ слѣдующее мѣсто изъ «Семи проповѣдниковъ христіанства»: И вотъ, Сабра, этимъ я достаточно доказалъ подлинную твою непорочность, ибо левъ, какъ бы онъ ни былъ свирѣпъ, никогда не обидитъ непорочной дѣвы, но покорно положитъ къ ней на колѣни свою курчавую голову". Байронъ не признавалъ достоинствъ Спенсера и плохо зналъ «Царицу фей»; но онъ могъ припомнить намекъ на спенсеровскуіо Юну въ «Марміонѣ» Вальтеръ-Скотта: Извѣстенъ всѣмъ разсказъ пѣвцовъ, Что самъ свирѣпый царь лѣсовъ Предъ дѣвой кроткой и прекрасной Смиряетъ вдругъ свой гнѣвъ ужасный. (Переводъ для наст. изд. ''П. О. Морозова).'' Стр. 438. ''ВЪ очахъ неподвижныхъ сверкающій свѣтъ'', ''Но дики ихъ взоры, и жизни въ нихъ нѣтъ.'' Ср. «Макбетъ», д. V, явл. 1: ''Вы видите, глаза у ней открыты'', ''Но смысла нѣтъ во взорѣ''… Ср. также «Кристабель», конецъ І-ой части ''Съ открытыми глазами онъ'' ''Кокъ будто страшный видѣ;лъ сонъ.'' Стр. 438. ''Такъ смотрятъ портреты съ старинныхъ обой.'' «Лѣтомъ 1803 г. Байронъ, которому было тогда 15 лѣтъ. Хотя ему и предлагали ночевать въ Аинесли, каждую ночь возвращался въ Ньюстэдъ, говоря, что онъ боится фамильныхъ портретовъ Чаворсовъ: ему представлялось, что они сердятся на него за дуэль его дѣда и могутъ выйти изъ своихъ рамъ. Чтобы его мучить». ''(Муръ)''. Стр. 139. ''Вонъ, тучка къ мѣсяцу плыветъ'', и пр. "Мнѣ говорили. что мысль, выраженная въ этомъ и слѣдующихъ стихахъ, вызвала похвалу цѣнителей, одобреніе которыхъ для меня лестно. Я этому очень радъ; но мысль эта не оригинальная или, по крайней мѣрѣ, не принадлежитъ мнѣ: она гораздо лучше выражена въ англійскомъ переводѣ «Ватека», — произведенія, на которое я уже не разъ указывалъ и къ которому всегда возвращаюсь съ новою благодарностью: «Обольщенный государь! сказалъ духъ, обращаясь къ халифу: Вотъ послѣдняя минута, даруемая тебѣ для спасенія. Возврати Нуронихаръ ея отцу, въ которомъ еще сохранились искры жизни; разрушь свою башню со всѣми ея ужасами; удали Картиса изъ своего совѣта; будь справедливъ съ своими подданными; почитай служителей Пророка; искупи свои нечестивые поступки образцовою жизнью и вмѣсто того, чтобы проводить свои дни въ потворствѣ своимъ страстямъ, оплакивай свои преступленія у гробницъ своихъ предковъ. Видишь эти тучи, закрывающія солнце: въ то мгновеніе, когда оно снова засіяетъ, если твое сердце не измѣнится, часъ милости, дарованный тебѣ, пройдетъ и не возвратится». «Ватекъ, пораженный страхомъ, готовъ былъ пасть къ ногамъ пастуха. Но гордость преодолѣла его, и онъ сказалъ: „Кто бы ты ни былъ, прекрати свои безполезныя увѣщанія. Если то, что я дѣлалъ, столь преступно, то для меня не остается ни минуты спасенія. Я переплылъ цѣлое море крови для того, чтобы пріобрѣсти власть, которая заставитъ трепетать равныхъ тебѣ; не думай же, что я отступлю, когда уже вижу передъ собою пристань, или что я оставлю женщину, которая мнѣ дороже самой жизни и твоей милости. Пусть же солнце снова появится и освѣтитъ мой путь! Гдѣ бы этотъ путь ни окончился, для меня все равно“. Сказавъ это, Ватекъ велѣлъ отвести своихъ лошадей обратно на дорогу. Въ исполненіи этого приказанія не представилось никакихъ затрудненій, такъ какъ очарованіе уже окончилось; солнце засіяло во всемъ своемъ блескѣ, и пастухъ исчезъ съ жалобнымъ стономъ». ''(Прим. Байрона).'' О «Ватекѣ» см. выше стр. 471. Стр. 440. ''Подъ конскою гривой шумятъ бунчуки.'' «Лошадиные хвосты привязанные къ копьямъ, знамена паши». ''(Прим. Байрона).'' Стр. 441. ''Нашелъ въ бою у Дарданелъ'' ''Свой преждевременный удѣлъ.'' «Въ морскомъ сраженіи при устьѣ Дарданеллъ, между венеціанцами и турками». ''(Прим. Байрона).'' Стр. 442. ''До самой смерти — ренегатъ.'' «По зрѣломъ размышленіи нельзя не замѣтить, что многіе придаютъ слишкомъ важное значеніе порицанію такихъ характеровъ, каковы Корсаръ, Лара, Гяуръ, Альпъ и имъ подобные. Ихъ дѣйствія, привычки и пр. слишкомъ далеки отъ современной жизни и потому не могутъ служить для кого-либо пагубными примѣрами; между тѣмъ, при данныхъ обстоятельствахъ, блескъ фантазіи, красота и нѣжность чувства и чрезвычайная сила и изящество выраженія возбуждаютъ лучшія умственныя силы читателя, возвышаютъ, поучаютъ и чаруютъ его, доставляя самое благородное и чистое наслажденіе». ''(Бриджесъ).'' Стр. 440. ''И, вторя вою волчьихъ стай'', ''Шакалы вдругъ подняли вой.'' «Я слышалъ гіенъ и шакаловъ въ азіатскихъ развалинахъ, и большихъ лягушекъ въ болотахъ, не говоря о волкахъ и сердитыхъ мусульманахъ», говоритъ Байронъ въ своемъ дневникѣ подъ 23 ноября 1813 г. «Кажется, здѣсь я допустилъ поэтическую вольность, переселивъ шакаловъ изъ Азіи въ Грецію. Въ Греціи я никогда не видалъ и не слыхалъ этихъ животныхъ; но посреди развалинъ Эфеса я слышалъ ихъ сотни. Они постоянно гнѣздятся въ развалинахъ и слѣдуютъ за войсками». Стр. 110. Заключительныя строки поэмы на поминаютъ слѣдующее мѣсто изъ поэмы Саути «Родерикъ»: Раздался выстрѣлъ — и, среди утесовъ Подобно грому прокатившись, вдаль Понесся надъ горами и долами. Въ лѣсной просѣкѣ звѣрь остановился И бросился въ укромное мѣстечко; Въ испугѣ волкъ шарахнулся въ кусты; Медвѣдь въ своей берлогѣ пробудился И на ноги вскочилъ, и громкимъ ревомъ На громъ нежданный въ бѣшенствѣ отвѣтилъ; И на вершинѣ дерева сидѣвшій Въ гнѣздѣ орелъ поспѣшно прочь слетѣлъ. (Переводъ для наст. изд. ''П. О. Морозова).'' Въ письмѣ къ Муру отъ 10 января 1815 г. Байронъ говоритъ: «я надоѣлъ этой сволочи (т. е. публикѣ) своими Гарри и Ларри, паломниками и пиратами. Никто, кромѣ Саути, не сдѣлалъ ничего, что стоило бы хоть кусочка издательскаго пуддинга, да и Саути не особенно удачливъ на хорошую выдумку». Эти слова свидѣтельствуютъ, что Байронъ читалъ и одобрялъ «Родерика». То же подтверждается и замѣткой Муррея: «Когда вышла поэма Саути „Родерикъ“, Байронъ ночью прислалъ къ Муррею записку съ вопросомъ, слышалъ ли онъ какіе-нибудь отзывы объ этой поэмѣ, которая ему очень понравилась». Сходство окончанія «Осады Коринѳа» съ приведеннымъ отрывкомъ изъ «Родерика» не можетъ объясняться простою случайностью; но едва ли въ данномъ случаѣ было прямое заимствованіе. ''(Кольриджъ).'' </div> [[Категория:Импорт/lib.ru/Страницы с не вики-заголовками]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Страницы с не вики-сносками или с тегом sup]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Указан переводчик в параметре ДРУГОЕ]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Длина текста в параметре ДРУГОЕ более 100]] [[Категория:Поэзия]] [[Категория:Переводы]] [[Категория:Поэмы]] [[Категория:Джордж Гордон Байрон]] [[Категория:Литература 1816 года]] [[Категория:Импорт/lib.ru]] [[Категория:Импорт/az.lib.ru/Джордж Гордон Байрон]] poso93wspxnis3hp5745rlwh6ttx61v 4590819 4590818 2022-07-20T08:02:17Z Sergey kudryavtsev 265 wikitext text/x-wiki {{imported/lib.ru}} {{Отексте | АВТОР = Джордж Гордон Байрон | НАЗВАНИЕ = Осада Коринфа | ПОДЗАГОЛОВОК = | ЧАСТЬ = | СОДЕРЖАНИЕ = | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = 1904 | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = en | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = | ПОДЗАГОЛОВОКОРИГИНАЛА = | ПЕРЕВОДЧИК = [[Дмитрий Егорович Мин|Д.&nbsp;Е.&nbsp;Мин]] | ДАТАПУБЛИКАЦИИОРИГИНАЛА = 1816 | ИСТОЧНИК = [http://az.lib.ru/b/bajron_d_g/text_0510oldorfo.shtml az.lib.ru] | ВИКИДАННЫЕ = <!-- id элемента темы --> | ВИКИПЕДИЯ = | ВИКИЦИТАТНИК = | ВИКИНОВОСТИ = | ВИКИСКЛАД = | ДРУГОЕ = Предисловие [[Фаддей Францевич Зелинский|Ф. Ф. Зелинского]] | ОГЛАВЛЕНИЕ = | ПРЕДЫДУЩИЙ = | СЛЕДУЮЩИЙ = | КАЧЕСТВО = 1 <!-- оценка по 4-х бальной шкале --> | НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ = | ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ = | ЛИЦЕНЗИЯ = PD-old | СТИЛЬ = text }} <div class="text"> <center>Осада Коринѳа.</center> Переводъ Д. Мина. Байронъ. Библіотека великихъ писателей подъ ред. С. А. Венгерова. Т. 1, 1904. <center>I.</center> Въ «Осадѣ Коринѳа» Байронъ еще разъ вернулся къ той игрѣ идей, первымъ и, пожалуй, лучшимъ выраженіемъ которой былъ «Гяуръ». Опять героемъ его поэмы является человѣкъ-демонъ: Альпъ — очевидное повтореніе гяура и Конрада. И опять поэтъ, созидая своего демона, чувствуетъ — мало того, говоритъ намъ, что его твореніе ниже того человѣка-титана, который виталъ передъ его душой. Въ этомъ роковомъ дуализмѣ — интересъ поэмы для современнаго читателя; именно въ немъ, а вовсе не въ несложной фабулѣ съ ея черезчуръ театральнымъ заключительнымъ эффектомъ. Я нарочно сказалъ: для современнаго читателя; дѣйствительно, первые читатели Байрона съ нашей оцѣнкой не согласились бы. Изъ нихъ одни наивно восторгались геройствомъ стараго венеціанца, взрывающаго себя вмѣстѣ съ горстью христіанъ и отрядами турокъ; другіе упрекали поэта за то, что онъ недостаточно ясно подчеркнулъ призрачный характеръ явившейся Альпу Франчески и ввелъ ихъ въ искушеніе принять тѣнь за живую женщину. Третьи находили кощунственной всю сцену въ храмѣ. Для насъ все это имѣетъ лишь значеніе аксессуаровъ; виртуозность, съ которой даже третьестепенные писатели съумѣли овладѣть этого рода эффектами сдѣлала насъ недовѣрчивой къ нимъ, и мы ихъ съ трудомъ прощаемъ корифеямъ поэзіи. Намъ важенъ внутренній міръ; что заставило поэта повторить въ третій или четвертый разъ ту же симфонію страстей? Что новаго извлекъ онъ этотъ разъ изъ нея? Что заставило? Прежде всего — Коринѳъ, коринѳская гора, Коринѳскій заливъ… Не забудемъ, что поэтъ самъ посѣтилъ эти мѣстности въ своемъ путешествіи 1810 г.; не даромъ онъ ссылается на это путешествіе въ прологѣ, прибавленномъ въ позднѣйшихъ изданіяхъ поэмы. Образы же эти незабвенны, даже и для простого смертнаго: этотъ заливъ, кажущійся голубой рѣкой между окаймляющими его справа и слѣва горами; затѣмъ эти горы — справа Киллена, Эриманѳъ, слѣва самая славная и святая изъ всѣхъ гора Аполлона Дельфійскаго — Парнасъ. Ихъ и въ лѣтнее время покрываетъ бѣлый покровъ снѣга, точно саванъ, которымъ Свобода, прощаясь, покрыла умершую Элладу. И внезапно голубая рѣка кончается: полоса земли врѣзалась между тѣмъ и другимъ моремъ, на ней городъ построенъ, пристально смотрящій вдаль изъ-подъ своей круглой горы, точно глазъ южной красавицы изъ-подъ приподнятой брови… Это не наше сравненіе; его уже древніе нашли, говорящіе въ своей поэзіи о «броненосномъ Коринѳѣ», и его удержалъ, пользуясь двусмысленностью англійскаго слова, нашъ поэтъ, приглашающій читателя послѣдовать за нимъ on Acro-Corinth’s brow (Brow — бровь, а также — вершина). Городъ и гора; когда то они носили славное имя Коринѳа — теперь оно имъ возвращено, какъ трофей вновь добытой свободы, взамѣнъ позорной клички Лутраки, которой довольствовались въ эпоху нашего поэта ихъ не въ мѣру скромные обитатели. А Коринѳъ — это символъ гордаго сопротивленія; это — двойное «стой», крикнутое и напирающему по коринѳскому заливу морю, и надвигающейся по Истму землѣ. Ландшафтъ опять родилъ поэму: какъ соприкасающіеся при Абидосѣ материки подсказали поэту любовную повѣсть о Селимѣ и Зулейкѣ, такъ гордый исполинъ Истма внушилъ ему пѣснь возмущенія и вызова; предъ нимъ предсталъ духъ горы, Альпъ. Такъ то опять былъ данъ толчокъ тѣмъ мыслямъ и чувствамъ, которыя уже воплотились въ «Гяурѣ» и «Корсарѣ»; опять зазвучали прежніе, знакомые намъ мотивы. Альпъ — венеціанецъ, такъ же какъ и гяуръ; онъ любитъ, опять «по голубиному» свою соотечественницу, прекрасную Франческу Минотти; опять враждебныя внѣшнія обстоятельства (этотъ разъ воплощенныя въ знаменитой «львиной пасти»), отражаютъ у него предметъ его любви; и опять происходитъ то, что мы, бесѣдуя о «Гяурѣ», назвали .перерожденіемъ страсти". Все же поэтъ не повторяется: все это предполагается происшедшимъ уже давно, тотъ «моментъ — вѣчность» наступилъ для Альпа тогда, когда онъ въ порывѣ отчаянія отрекся отъ вѣры своихъ отцовъ и отправился ренегатомъ подъ знамена дикаго Кумурджи (Комурги)-паши, заклятаго врага Венеціи и христіанства. Не перерожденіе страсти, а перерожденная страсть стала этотъ разъ предметомъ интереса поэта: ея психологическія свойства, ея нравственная оцѣнка; онъ вдвойнѣ экспериментируетъ надъ ней, — и съ психологической, и съ нравственной точки зрѣнія. Во-первыхъ, съ психологической. Альпъ когда то любилъ Франческу; теперь онъ ненавидитъ Венецію, которая ее у него отняла: въ этомъ превращеніи любви въ ненависть и состоитъ «перерождені естрасти». То же самое было и съ гяуромъ; только тамъ перерожденіе было невозвратнымъ: «На днѣ морскомъ моя Леила». И тѣмъ же сномъ вѣчности спитъ и любовь къ ней ея избранника. Вопросъ: «способна ли эта ненависть вся, безъ остатка, вновь перейти въ ту любовь» по отношенію къ гяуру даже не могъ быть поставленъ… Впрочемъ, нѣтъ; поэтъ его все-таки поставилъ, но вскользь и тоже вскользь на него отвѣтилъ. Читатель помнитъ чудный моментъ изъ исповѣди гяура, — явленіе ему въ предсмертной галлюцинаціи утопленной Леилы? Но ты стоишь передо мной, Твоя коса до ногъ спадаетъ, Меня о чемъ то умоляетъ, Печальный взоръ твоихъ очей. Не вѣрилъ смерти я твоей… Что значитъ внезапный рѣзкій возгласъ, непосредственно слѣдующій за этими словами: А ''онъ'' погибъ, онъ въ томъ-же полѣ Зарытъ… Это значитъ: выросшая изъ любви ненависть уже не въ состояніи вся, безъ остатка, перейти обратно въ любовь. Но, повторяю, отвѣтъ былъ данъ. вскользь; а между тѣмъ поэтъ имъ дорожилъ, какъ дорожилъ всѣмъ, что внѣшнимъ или внутреннимъ образомъ было имъ пережито. Этотъ разъ возлюбленная еще не погибла: Франческа жива, она въ томъ же Коринѳѣ, который Альпъ осаждаетъ; вырывая Коринѳъ изъ рукъ ненавистной ему Венеціи, онъ вырветъ изъ нихъ заодно и Франческу: Коринѳъ для Турціи, Франческу для себя. Такимъ образомъ имъ движетъ двойной аффектъ. Пусть «Венеція узнаетъ, сколько она въ немъ потеряла» (стр. 4) это — завѣтная мечта всѣхъ Коріолановъ; а Франческа пусть послѣдуетъ за нимъ: Съ тобой улечу я въ счастливую даль, Тамъ мы, съединившись, забудемъ печаль — такъ Селимъ манитъ Зулейку, такъ Конрадъ связываетъ съ своей судьбой судьбу Медоры. Теперь поэтъ ставитъ вопросъ: изъ этихъ двухъ чувствъ, которое сильнѣе? Пусть передъ любовью предстанетъ возможность полнаго удовлетворенія, полнаго счастья, но подъ условіемъ отреченія отъ ненависти: будетъ ли это условіе принято? — Это то и есть то, что мы назвали выше психологическимъ экспериментомъ; ему посвящена центральная часть поэмы, стр. 19—21. Какъ было замѣчено выше, поэта упрекали за то, что онъ недостаточно ясно далъ намъ понять, настоящая ли Франческа передъ нами, или ея тѣнь; можно, однако, предположить, что онъ дѣйствовалъ тутъ съ полнымъ умысломъ. Дѣйствительно, по первымъ словамъ (стр. 19 конецъ) всякій долженъ подумать вмѣстѣ съ героемъ, что дочь Минотти сама проскользнула черезъ сторожевые пикеты друзей и враговъ, чтобы встрѣтиться съ милымъ; прозрачность ея рукъ — (конецъ 20 строфы) — насъ не озадачиваетъ: мы знаемъ, что она исхудала въ разлукѣ (стр. 8), къ тому же ея слова о томъ, какъ она пришла, должны разсѣять всякое сомнѣніе. Для чего это? Для того, чтобы мы отнеслись къ дальнѣйшему не какъ къ галлюцинаціи, а какъ къ реальному событію. Что отвѣтилъ Альпъ на слова Франчески Сбрось на земь чалму и крестомъ пресвятымъ Себя осѣни, и ты будешь моимъ; Смой съ гордаго сердца нечистую кровь И завтра навѣкъ съединитъ насъ любовь. Въ этомъ весь интересъ сцены. Онъ отвѣчаетъ отказомъ — и внезапно все мѣняется. Пусть читатель внимательно прочтетъ слѣдующее за отказомъ Альпа описаніе — это прикосновеніе мертвенно холодной руки, это недвижное лицо, этотъ потухшій взглядъ… безспорно, это лучшее мѣсто всей поэмы. Теперь только Франческа умерла; она умерла въ тотъ самый моментъ, когда въ сердцѣ Альпа умерла любовь къ ней. Отнынѣ съ нимъ говоритъ только небесный духъ, посланецъ того Бога, котораго онъ оскорбилъ. Она заклинаетъ его уже не любовью, а надеждой на спасеніе души. «Поклянись, что ты пощадишь оскорбленныхъ тобою соотечественниковъ; иначе ты погибъ и никогда не увидишь болѣе… я уже не о землѣ говорю — ''это прошло!'' — но неба и меня!» Альпъ вторично отказываетъ — и Франческа исчезаетъ. Когда онъ затѣмъ, за нѣсколько мгновеній передъ собственной смертью, спрашиваетъ отца о ней — ему отвѣчаютъ, что она умерла въ ту самую ночь; умерла, дополняемъ мы, въ тотъ самый моментъ, когда Альпъ отказался пожертвовать своей ненавистью ея любви. <center>II.</center> Таковъ первый, психологическій опытъ; но ему предшествуетъ другой, нравственный. Мы говорили до сихъ поръ о сравнительной оцѣнкѣ, по ихъ силѣ, обоихъ чувствъ, волнующихъ грудь разгнѣваннаго героя; но какова абсолютная оцѣнка обоихъ вмѣстѣ взятыхъ? Другими словами: какова оцѣнка человѣка-демона, какъ такового? — Въ «Гяурѣ» этотъ вопросъ былъ только поставленъ и затѣмъ обойденъ; поэтъ только вызвалъ великую тѣнь Ѳемистокла изъ его могилы на Пирейскомъ мысѣ и затѣмъ круто перешелъ къ гяуру, избѣгая сопоставленія между нимъ и человѣкомъ-титаномъ. Даже позднѣе, въ своей исповѣди, умирающій человѣкъ-демонъ ни однимъ словомъ не даетъ понять, что идеалы титана ему доступны или даже понятны; онъ говоритъ о тѣхъ, которые сражаются съ врагомъ (отрывокъ 23), но только о такихъ, которыми движетъ любовь къ славѣ; для него же «достойныхъ цѣнъ» за жизнь только двѣ: Любовь былая или врагъ Здѣсь не то. Въ ту роковую, послѣднюю ночь, еще до Франчески, Альпу является другая, болѣе святая и великая тѣнь; она является ему изъ-подъ того «бѣлаго савана, которымъ Свобода при прощаніи покрыла умершую Элладу». И Альпъ не безучастенъ къ ней; онъ «взвѣшиваетъ прошлое и настоящее», онъ сознаетъ, что тѣ, которые нѣкогда пали здѣсь славною смертью, пролили свою кровь за лучшее дѣло, чѣмъ то, которому служитъ онъ. Тѣ жили и умирали за человѣчество, за то, чтобы сохранить ему его идеалы въ ихъ непорочной чистотѣ; и они достигли своей цѣли. Ихъ имена живутъ въ шумѣ вихря, въ раскатахъ волнъ, въ журчаніи родниковъ греческой земли: И патріотъ, когда созрѣлъ Бъ немъ подвигъ доблести, всегда Укажетъ съ гордостью туда И, вдохновенный стариной, Съ тираномъ смѣло вступитъ въ бой, Чтобъ грудью родину свою Иль отстоять, иль пасть въ бою. Таковы были они; а онъ… Онъ сознавалъ, какъ жалокъ онъ Предатель, обнажившій мечъ Противъ отчизны… И въ видѣ символическихъ иллюстрацій того и другого идеала Альпу являются одна за другой двѣ картины. Одна — стая голодныхъ псовъ, грызущихся между собою изъ-за человѣческихъ останковъ; это — настоящее, это — его война. Другая — одинокія развалины храма Аѳины на Акрокоринѳѣ, прекрасныя и гордыя и въ своемъ разрушеніи; это — прошлое. Это то, изъ-за чего возстали они. Альпъ получилъ возможность сравнить себя съ героями старины; онъ настолько благороденъ, что сознаетъ свое несовершенство, но не настолько, чтобы возвыситься до ихъ величія. Отнынѣ онъ уже отверженъ; отверженъ собою самимъ прежде, чѣмъ его отвергнетъ блаженный духъ его милой. Шальная пуля кладетъ конецъ его проигранной жизни; послѣднія сцены принадлежатъ не ему, а отпрыску по духу тѣхъ героевъ, которыхъ поэтъ вызвалъ передъ нами при свѣтѣ луны, озарявшей снѣжныя вершины Парнасса и бѣлыя колонны коринѳской горы. <center>III.</center> Таково, думается намъ, идейное содержаніе поэмы; что касается ея фабулы, то она имѣетъ своимъ фономъ одинъ эпизодъ изъ многовѣковой войны венеціанцевъ съ турками за Морею, въ которой несчастная страна поперемѣнно подпадала то венеціанской, то турецкой власти. Успѣхъ Собѣскаго въ 1683 г. побудилъ венеціанцевъ вновь пойти на турокъ въ 1684 г.; въ 15-лѣтней войнѣ они отвоевали у нихъ весь полуостровъ и водрузили знамя креста надъ его сѣвернымъ оплотомъ, Коринѳомъ. Ихъ власть была, однако, непродолжительной: въ 1715 г. турки возобновили войну, причемъ первымъ предметомъ ихъ похода былъ разумѣется — все тотъ же Коринѳъ. Его «губернаторомъ» былъ венеціанскій синьоръ Минотти — это, такимъ образомъ, личность историческая. Не видя возможности отстоять крѣпость противъ полчищъ врага, онъ началъ было переговоры о сдачѣ; какъ разъ во время переговоровъ пороховой складъ въ лагерѣ турокъ взорвался — причемъ причина взрыва была, повидимому, случайная. Тѣмъ не менѣе разсвирѣпѣвшіе турки, подозрѣвая тутъ венеціанское предательство, прервали переговоры и бросились штурмовать крѣпость. Ихъ остервенѣніе и численность взяли верхъ, часть гарнизона была перебита, другая взята въ плѣнъ; какая участь постигла Минотти, неизвѣстно. Послѣ взятія Коринѳа турки наводнили Морею, взяли ея главный городъ Навплію (или, по тогдашнему, Неаполь-Романскій, Napoli di Romania) и вскорѣ превратили весь полуостровъ въ турецкій пашалыкъ. Онъ остался таковымъ вплоть до высадки гр. А. Ѳ. Орлова и тѣхъ событій, которыя послужили фономъ «Гяура». Какъ видно отсюда, въ поэмѣ Байрона историческій элементъ очень незначителенъ: характеръ и участь Минотти онъ измѣнилъ по своему, катастрофу со взрывомъ представилъ въ совершенно вольномъ освѣщеніи {Новѣйшій издатель и комментаторъ поэмы Кёльбингъ справедливо отмѣчаетъ сходство между изображеніемъ этой катастрофы у Байрона и исторической судьбой венгерской крѣпости Сигстъ, командиръ которой, Николай Зриньи, взорвалъ себя вмѣстѣ съ ней, но будучи въ состояніи отстоять ее отъ полчищъ султана Сулеймана, въ 1561 г. Нѣмцамъ этотъ эпизодъ хорошо извѣстенъ, благодаря популярной трагедіи ихъ поэта-героя Кёрнера, написанной за З года до «Осады Коринѳа»; Байронъ, плохо знавшій даже Гёте, врядъ ли когда либо читалъ Кёрнера, но независимо отъ него онъ, такъ интересовавшійся исторіей турокъ, могъ знать о судьбѣ Сигета и плѣниться ею.}, фигуры Альпа и Франчески прибавилъ отъ себя. Отсюда видно, что не историческая участь Коринѳа дала толчокъ его творческой фантазіи; а это лишній разъ подтверждаетъ наше сужденіе: ландшафтъ родилъ поэму. Онъ работалъ надъ нею во вторую половину. 1815 г., въ такое время, когда его отношенія къ женѣ приняли уже очень непріязненный характеръ. Извѣстно даже, что какъ разъ во время работы, когда онъ вполнѣ уединился, чтобы не отвлекаться чѣмъ либо постороннимъ — къ нему почти насильственно ворвались двое чужихъ людей, врачъ и юристъ, и предложили ему рядъ отчасти нелѣпыхъ, отчасти безтактныхъ вопросовъ. Смыслъ этого посѣщенія былъ ему тогда непонятенъ; лишь потомъ онъ узналъ, что они были посланы къ нему его женой, чтобы добыть улики его помѣшательства. Дѣйствительно, вскорѣ за окончаніемъ поэмы послѣдовалъ окончательный разрывъ между супругами; тѣмъ болѣе удивительно извѣстіе, что рукопись «Осады Коринѳа» была переписана рукой той же леди Байронъ, которая во время ея возникновенія обнаружила такую нѣжную заботливость о душевномъ состояніи своего мужа. А впрочемъ — можетъ ли быть рѣчь о неожиданностяхъ въ такой семейной драмѣ, героями которой были поэтъ и женщина? Все же можно предположить, что леди Байронъ не безъ нѣкотораго удовлетворенія должна была углубиться въ содержаніе переписываемой поэмы. Какъ женщина безусловно умная, она должна была понять, что въ Альпѣ Байронъ опять изобразилъ себя, но что его отношенія къ этому отраженію своей личности со времени «Гяура» и «Корсара» измѣнились: несомнѣнно, Альпъ отверженъ Байрономъ. Одного только «математическая Медея» не могла понять: того идеала, ради котораго Байронъ Альпа отвергъ; что дѣлать, — математическая логика безсильна передъ вопросами эволюціоннаго характера. Да, конечно: Байронъ отвергъ Альпа, но не для того, чтобы вернуться къ тому cant’у, который составлялъ высшее проявленіе жизни по понятіямъ Мильбанковъ и прочихъ «слишкомъ многихъ», а потому, что передъ его душою все ярче и ярче опредѣлялся новый идеалъ. Идеалъ, служенію которому онъ долженъ былъ посвятить свою позднѣйшую жизнь, обративъ ее отъ безплоднаго культа личности къ зиждительному удѣленію ея нуждающемуся человѣчеству — идеалъ человѣка-титана. {{right|'''Ѳ. Зѣлинскій.'''}} <center>'''ОсадаКорин''''''ѳа'''</center> {{right|Джону Гобгоузу, эсквайру}} {{right|Эта поэма посвящена его другомъ.}} 22-го Января 1816. <center>Предисловіе,</center> «Большая турецкая армія, подъ предводительствомъ великаго визиря (1715), стремясь проникнуть въ центръ Мореи и осадить Наполи ди Романія, самую сильную крѣпость во всей странѣ, рѣшила прежде всего взять приступомъ Коринѳъ и штурмовала его нѣсколько разъ. Когда гарнизонъ былъ сильно ослабленъ и комендантъ увидѣлъ, что невозможно держаться дольше противъ такой огромной силы, онъ рѣшилъ протрубить сдачу, но въ то время, какъ велись переговоры объ условіяхъ, одинъ изъ пороховыхъ магазиновъ въ турецкомъ лагерѣ, гдѣ находилось шестьсотъ бочекъ пороха, случайно взорвался, причемъ убито было шестьсотъ или семьсотъ людей. Это привело турокъ въ такую ярость, что они не приняли капитуляціи и продолжали бѣшено штурмовать крѣпость, взяли ее и закололи почти весь гарнизонъ, въ томъ числѣ и губернатора Минотти. Остальные, вмѣстѣ съ Антоніемъ Бембо, были захвачены въ качествѣ военноплѣнныхъ». —А Compleat History of the Turks (London, 1719), Томъ ІІІ-й, стр. 151. [[Файл:bajron_d_g_text_0510oldorfo_b_kor01.jpg|530x417px|center]] <center>ОСАДА КОРИНѲА.</center> Была пора: мы дружно составляли Одинъ кружокъ товарищей лихихъ. Изъ края въ край мы весело блуждали, Не страшенъ былъ намъ говоръ волнъ морскихъ! Безъ устали, бывало, безъ кручины, Взбирались мы на горныя вершины, Иль по рѣкамъ пускались смѣло въ бродъ, — Всегда въ трудахъ и вѣчно безъ заботъ. И гдѣ бъ найдти ночлегъ ни приходилось: Въ пустынѣ ли на подвижномъ пескѣ, Во мглѣ ль пещеръ, иль въ темномъ уголкѣ, — Какъ сладко намъ вездѣ спалось и снилось! Пришлось ли лечь на берегу морскомъ, Или на днѣ ладьи въ просторѣ водномъ, Или въ лѣсу на войлокѣ походномъ Съ подложеннымъ подъ голову сѣдломъ, Вездѣ мы спимъ, бывало, крѣпкимъ сномъ, И, вставъ чуть свѣтъ, опять ужъ въ путь готовы. Трудъ нипочемъ былъ нашему кружку! Не зная нѣгъ, мы гнали прочь тоску, Всѣ молоды, отважны и здоровы. Мы были смѣсь пришельцевъ разныхъ странъ, Всѣхъ языковъ и убѣжденій дѣти: Кто вѣрилъ въ Библію, кто въ Алкоранъ, Кто посѣщалъ храмъ Божій, кто мечети, А кто совсѣмъ не вѣрилъ ни во что; Но обойди хоть цѣлый міръ, едва ли Найдешь кружокъ — я поручусь за то — Кто бъ такъ, какъ мы, не вѣдалъ злой печали. Однихъ ужъ нѣтъ, давно истлѣлъ ихъ прахъ; Тѣ разбрелись по всѣмъ предѣламъ міра; Тѣ съ клефтами бунтуютъ на горахъ, Взирающихъ въ ущелія Эпира, Гдѣ живъ еще свободы древней духъ, Гдѣ кровью мстятъ за горькій стыдъ неволи; О прочихъ же давно умолкнулъ слухъ И не слыхать объ ихъ безвѣстной долѣ. Нѣтъ! никогда намъ не сойтись опять, Чтобъ странствовать и вмѣстѣ пировать. Да, въ эти дни мы не знавались съ горемъ! Но и теперь, тѣснится ль въ грудь печаль, Мечты мои, какъ ласточки надъ моремъ, Уносятся туда — въ нѣмую даль, Чрезъ материкъ, чрезъ воздухъ, сини воды, Туда, туда — въ далекій край свободы. Онъ будитъ звукъ всегда въ моихъ струнахъ, И звуки струнъ не даромъ же взываютъ Къ немногимъ тѣмъ, которые въ мечтахъ Въ волшебный край со мною улетаютъ. Пойдемте же и взглянемъ на просторъ Тѣхъ чудныхъ странъ съ Акро-Коринѳскихъ горъ! I. Промчалось много, много лѣтъ, И бурныхъ грозъ, и бранныхъ бѣдъ Черезъ Коринѳъ; но и досель Крѣпка Эллады цитадель. Ни трусы страшные земли, Ни натискъ бурь не потрясли Скалы сѣдой, гдѣ ключъ къ странѣ, Стоитъ такъ гордо въ вышинѣ Коринѳъ на грани двухъ морей, Что съ двухъ сторонъ стремятся къ ней, Какъ бы на бой, и у скалы Смиряютъ бурные валы. Но еслибы могла опять Земля изъ нѣдръ своихъ отдать Ту кровь которой тамъ межъ горъ Поля упитаны съ тѣхъ поръ, Какъ брата свергъ Тимолеонъ И деспотъ Персіи сраженъ, — То въ этомъ морѣ кровяномъ Весь потонулъ бы Истмъ кругомъ. И еслибъ кости падшихъ тамъ Собрать всѣ въ груду по полямъ, То въ высь поднялся бъ мавзолей, Быть можетъ, выше и грознѣй, Чѣмъ горный тотъ Акрополисъ, Чьи башни съ тучами слились. II. На Киѳеронѣ — брани кликъ! Тамъ блещетъ двадцать тысячъ пикъ, И вдоль по Истму, у горы, Межъ двухъ морей стоятъ шатры, И полумѣсяцъ на шатрахъ Играетъ въ утреннихъ лучахъ: То чалмоносцы облегли Коринѳъ и близко, и вдали. Туда вослѣдъ пашамъ текутъ Отряды спаговъ, и верблюдъ Несетъ араба на спинѣ, Татаринъ мчится на конѣ И, бросивъ стадо, туркоманъ Туда принесъ свой ятаганъ. Тамъ громъ орудій, взрывовъ трескъ Волнъ заглушаютъ ревъ и плескъ, И смерть чугунные шары, Свистя, несутъ съ высотъ горы. И распадается стѣна Подъ тяжкой силой чугуна; Но со стѣны, сквозь пыль и дымъ, Огнемъ и мѣткимъ и живымъ Врагъ отвѣчаетъ прямо въ станъ На каждый выстрѣлъ мусульманъ. III. Но кто подъ самою стѣной Всѣхъ впереди передъ толпой, Ведущей къ ней подкопы минъ? Кто этотъ дерзкій паладинъ, Постигшій глубже, чѣмъ сыны Османа, темный смыслъ войны? Кого такъ мчитъ ретивый конь, Сквозь дымъ, въ убійственный огонь, Туда, гдѣ вылазка враговъ Османовъ въ страхѣ гонитъ въ ровъ И гдѣ съ несбитыхъ батарей Огонь направленъ въ нихъ сильнѣй? Кто этотъ вождь, вносящій жаръ Въ упадшихъ духомъ янычаръ? — Гяуровъ ужасъ, стѣнъ гроза, Стамбула гордость и краса, Во всемъ искусный — строить рать, Огонь орудій направлять, Разить копьемъ, вращать булатъ, — То Альпъ, адрійскій ренегатъ. IV. Родясь въ Венеціи, свой родъ Отъ славныхъ предковъ Альпъ ведетъ; Но, изгнанъ съ вольныхъ береговъ, Онъ поднялъ мечъ на земляковъ, — Тотъ самый мечъ, которымъ онъ Владѣть былъ ими обученъ. Обривъ главу, теперь чалмой Обвилъ чело отступникъ злой. Въ тотъ вѣкъ, извѣдавъ много золъ, Коринѳъ съ Мореей перешелъ Подъ власть Венеціи, и вотъ, У крѣпостныхъ его воротъ, Въ ряды враговъ страны родной Онъ сталъ съ той ревностью, какой Пылаетъ, бѣшенствомъ объятъ, Одинъ лишь юный ренегатъ, Въ которомъ гордый духъ кипитъ Воспоминаніемъ обидъ. Теперь ему въ отчизнѣ нѣтъ Свободы милой прежнихъ лѣтъ, Съ тѣхъ поръ какъ тайнымъ былъ врагомъ Вложенъ «въ пасть льва», передъ дворцомъ Святаго Марка, въ часъ ночной, Доносъ съ презрѣнной клеветой. Онъ бѣгствомъ жизнь успѣлъ спасти, Чтобъ дней остатокъ провести Съ отчизной въ гибельной войнѣ И доказать родной странѣ, Кого она лишилась въ немъ, Въ великомъ воинѣ своемъ, Который клялся крестъ затмить, Рѣшась погибнуть иль отмстить. [[Файл:bajron_d_g_text_0510oldorfo_b_kor02.jpg|717x558px|center]] V. Комурги, страшный твой конецъ Поднесъ Евгенію вѣнецъ, Когда послѣдній вождь въ строю Ты палъ въ Карловицкомъ бою, Не за себя, за мусульманъ Кляня побѣду христіанъ! Комурги, громъ твоихъ побѣдъ Дотолѣ помнить будетъ свѣтъ, Пока Европа не придетъ Съ Эллады сбросить рабства гнетъ Взамѣнъ свободы, данной ей Мечомъ Венеціи вождей! Прошло съ тѣхъ поръ уже сто лѣтъ, Какъ ты, о баловень побѣдъ, Послѣдній вождь османскихъ силъ, Морею Портѣ возвратилъ, Весь край огнемъ опустошивъ И авангардъ свой поручивъ Младому Альпу, и тогда, Съ землей ровняя города, Тебѣ отступникъ заявилъ, Какъ твердъ онъ въ новой вѣрѣ былъ. VI. Слабѣютъ стѣны; все сильнѣй, Все чаще, жарче съ батарей Пальба направлена на нихъ, Неумолкая ни на мигъ. И раскаленныхъ пушекъ громъ Грохочетъ въ полѣ боевомъ, И съ страшнымъ трескомъ здѣсь и тамъ Валятся башни по стѣнамъ, И въ мигъ, какъ въ прахъ онѣ падутъ Отъ взрыва бомбъ, съ горящихъ грудъ Сверкаетъ пламя сквозь проломъ, Взвиваясь огненнымъ столбомъ, Иль, какъ болида страшный хвостъ, Разсыпавшись въ милліоны звѣздъ, Ихъ искры мечетъ до небесъ, Гдѣ сквозь густой, двойной навѣсъ Изъ дымной мглы и сѣрыхъ тучъ Не проникаетъ солнца лучъ. VII. Но не изъ мести лишь одной Злой Альпъ, отступникъ молодой, Свирѣпый, учитъ турковъ рать Искусству стѣны сокрушать. Изъ-за ограды крѣпкихъ стѣнъ Онъ мнитъ похитить дѣву въ плѣнъ У непреклоннаго отца, Который юныя сердца Еще въ то время разлучилъ Какъ Альпъ Венеціи служилъ, Когда, счастливецъ, не былъ онъ Еще измѣной заклейменъ, Въ тѣ дни, когда онъ, въ карнавалъ, Въ пирахъ, всѣхъ блескомъ ослѣплялъ И всѣхъ нѣжнѣе въ часъ ночной Пѣлъ серенады надъ волной Въ честь итальянки молодой. VIII. И всѣмъ казалось, что его Франческа любитъ одного, Затѣмъ что слышали не разъ Всѣ женихи ея отказъ. Когда жъ адрійскій бурный валъ Ланчьотто въ чуждый край умчалъ, Сталъ гаснуть блескъ ея очей, И ликъ печальный сталъ блѣднѣй, И стали каждый день вдвоемъ Ее видать съ духовникомъ. И если изрѣдка на балъ Она являлась въ карнавалъ, То въ грустныхъ взорахъ шумный свѣтъ Читалъ печали тайный слѣдъ. И сталъ простѣй ея нарядъ, И невнимательнѣе взглядъ, И голосъ менѣе пѣвучъ, И легкій шагъ не такъ летучъ Среди танцующихъ гостей Всю ночь до утреннихъ лучей. IX. Отправленъ дожемъ край блюсти, — Край что Венеціи вожди Отъ Патры до Эвбейскихъ водъ У Порты отняли въ тотъ годъ, Когда Собѣскій сокрушилъ Подъ Будой мощь османскихъ силъ, — Минотти, храбрый генералъ Въ тѣ дни въ Коринѳѣ возсѣдалъ, — Въ тѣ дни, когда разцвѣлъ какъ рай Подъ властью дожей грековъ край, И прежде чѣмъ нарушенъ былъ Тотъ миръ, что ихъ освободилъ. Минотти дочь привезъ съ собой, И красоты еще такой На высотахъ морейскихъ горъ Никто не видывалъ съ тѣхъ поръ, Какъ Менелаева жена Бѣжала, гостемъ прельщена, Заставивъ лить такъ долго кровь За беззаконную любовь. X. Стѣна разрушена пальбой, И завтра съ раннею зарей Въ проломъ по грудамъ падшихъ стѣнъ Начнется приступъ злыхъ племенъ. Уже изъ турокъ и татаръ Колонны выбраны; ихъ жаръ Неукротимъ: не даромъ ихъ Зовутъ «отрядомъ роковыхъ». Они проложатъ путь мечомъ, Застелятъ трупами проломъ, И какъ по лѣстницѣ взойдутъ По трупамъ въ городъ, гдѣ падутъ. XI. Ужъ ночь. Надъ гребнемъ темныхъ скалъ Холодный, полный мѣсяцъ всталъ. Струится бездна синихъ водъ. Безбрежнымъ моремъ средь высотъ Простерлась неба синева, И звѣзды, свѣта острова, По ней разсыпались, полны Духовной, чудной тишины. О, кто, глядя на нихъ, мечтой Не уносился въ край святой? Кто не желалъ исчезнуть въ немъ, Чтобъ слиться съ вѣчнымъ ихъ огнемъ? Прозрачны, полны синей мглы, Уснули волны у скалы, По мелкимъ камнямъ чуть журча, Какъ струйки чистаго ключа. Надъ моремъ дремлютъ вѣтерки, Висятъ на древкахъ бунчуки И въ складкахъ ихъ османовъ гербъ Блеститъ луны сребристый серпъ. И все заснуло крѣпкимъ сномъ; Невозмутимый миръ кругомъ, Лишь стража окликъ подаетъ, Да звонко конь вдали заржетъ, Да эхо вторитъ межъ холмовъ, Да слышенъ въ станѣ у враговъ Немолчный говоръ, гулъ глухой, Какъ шелестъ листьевъ предъ грозой. Но чу! воззвалъ въ обычный часъ Къ молитвѣ муэдзина гласъ, И, звукъ волшебный, несся онъ, Какъ призрака пустыни стонъ, Какъ вѣтерка чуть слышный свистъ Въ струнахъ Эола. Звонокъ, чистъ И мелодически-унылъ, Онъ сердце въ трепетъ приводилъ. Онъ къ осажденнымъ въ грудь проникъ, Пророческой судьбы ихъ кликъ; Онъ осаждающихъ смутилъ Зловѣщимъ ужасомъ могилъ, — Тѣмъ трепетомъ душевныхъ мукъ, Когда въ насъ сердце биться вдругъ Перестаетъ, чтобы опять Еще сильнѣй затрепетать, Какъ бы стыдясь, что такъ оно Пустой тревогой смущено, Въ такой невольный трепетъ насъ Приводитъ звонъ въ полночный часъ, Когда гудитъ за упокой Души отшедшей въ міръ иной. XII. Стоитъ на взморьѣ Альповъ станъ. Пробилъ ужъ зорю барабанъ, Прочли молитву, часовыхъ Разставили и — лагерь стихъ. Всѣ спятъ. Одинъ лишь Альпъ не спитъ; Онъ завтра въ битвѣ утолитъ Всѣ муки долгія свои Блаженствомъ мщенья и любви. Часы бѣгутъ, и молитъ онъ, Чтобъ укрѣпилъ въ немъ душу сонъ Для дѣлъ кровавыхъ; но кипятъ Въ немъ думы черныя какъ адъ. Онъ здѣсь одинъ въ толпѣ невѣждъ; Не дѣлитъ съ ними онъ надеждъ Затмить луною крестъ въ бою; Не вѣритъ вовсе, что въ раю За каплю крови будетъ онъ Любовью гурій награжденъ. И не пылаетъ сердце въ немъ Тѣмъ вдохновительнымъ огнемъ, Съ какимъ суровый патріотъ На смерть за родину идетъ. Онъ здѣсь одинъ — отступникъ злой, Измѣнникъ родины святой, Одинъ безъ друга, безъ родныхъ, Въ толпѣ враговъ, въ толпѣ чужихъ. Они на смерть готовы съ нимъ, Затѣмъ что онъ непобѣдимъ, Затѣмъ что онъ, гяуровъ бичъ, Сулитъ имъ въ битвѣ рядъ добычъ. И пресмыкаются они Предъ нимъ затѣмъ, что искони Передъ людьми высокихъ думъ Смирялся въ черни темный умъ. Но все же родомъ онъ изъ тѣхъ, Съ кѣмъ жить — въ глазахъ ихъ — тяжкій грѣхъ! Они завидуютъ ему, Что славенъ онъ, надѣвъ чалму, Тогда какъ въ юности своей Онъ былъ упорный назарей. Они не знаютъ, какъ убитъ Духъ гордый дерзостью обидъ; Они не знаютъ, имъ чужда Души озлобленной вражда; Они не знаютъ, какъ объятъ Желаньемъ мести ренегатъ. Онъ вождь, но въ мірѣ вѣчно такъ: Кто впереди, тотъ и вожакъ. Шакаловъ такъ смиряетъ левъ И, ихъ добычей овладѣвъ, Одинъ съѣдаетъ всю корысть, Имъ оставляя кости грызть. [[Файл:bajron_d_g_text_0510oldorfo_b_kor03.jpg|589x499px|center]] XIII. И лихорадочнымъ огнемъ Онъ весь горитъ, и тяжко въ немъ Трепещетъ сердце, ноетъ грудь, И тщетно хочетъ онъ заснуть — Малѣйшій шорохъ, каждый звукъ Сонъ гонитъ прочь для новыхъ мукъ. Чалма палитъ ему чело, Грудь стиснулъ панцырь тяжело, Хотя, бывало, заурядъ Онъ крѣпко спалъ подъ грузомъ латъ, — Спалъ не въ постели пуховой И не въ такой тиши ночной, Какъ въ этотъ часъ, но въ бурной мглѣ, Подъ хладнымъ небомъ, на землѣ. И Альпъ не въ силахъ ждать внутри Палатки утренней зари. Идетъ на взморье, гдѣ кругомъ Бойцы уснули крѣпкимъ сномъ. Кто усыпилъ ихъ? Почему Не спится въ станѣ лишь ему? Трудовъ имъ больше, смерть вѣрнѣй, И многимъ, можетъ, въ жизни сей Насталъ послѣдней ночи сонъ, А онъ ничѣмъ не возмущенъ! И Альпъ, безсонницей томимъ, Бойцамъ завидуетъ простымъ. XIV. И утолились муки въ немъ На свѣжемъ воздухѣ ночномъ. Прохладой вѣяло съ небесъ, И снова духомъ онъ воскресъ. За нимъ былъ лагерь; передъ нимъ Съ зубчатымъ берегомъ своимъ Сверкалъ, врѣзаясь въ грудь земли, Заливъ Лепантскій; а вдали Сіялъ съ высотъ Дельфійскихъ горъ Снѣговъ незыблемый шатеръ. И лился блескъ отъ тѣхъ снѣговъ, Какъ лился много ужъ вѣковъ, Протекшихъ здѣсь, гдѣ нѣтъ зимы, И не исчезнетъ снѣгъ, какъ мы. Рабы, тираны — всѣхъ должна Смыть съ міра времени волна; Но бѣлый, зыбкій тотъ покровъ, Изъ легкихъ сотканный паровъ, Межъ тѣмъ какъ гибнетъ все окрестъ, Сіяетъ вѣкъ въ сосѣдствѣ звѣздъ. Какъ ткань, какъ облако, какъ паръ, Онъ тамъ раскинутъ людямъ въ даръ Самой Свободою, когда, Простясь съ Элладой навсегда, Она въ долины грустный взоръ Послѣдній кинула съ тѣхъ горъ, Гдѣ въ вѣщихъ пѣсняхъ столько разъ Гремѣлъ ея могучій гласъ. Но и теперь она порой Еще слетаетъ въ край родной Къ полямъ, принявшимъ видъ пустынь, Къ останкамъ храмовъ и святынь, Чтобъ пробудить сердца людей Воспоминаньемъ славныхъ дней. Вотще! Въ нихъ духъ не оживетъ, Пока сіянье не блеснетъ Той вѣчно памятной зари, Когда тиранъ бѣжалъ изъ при, И палъ съ улыбкой на устахъ Великій Спарты сынъ въ горахъ. XV. Не позабылъ и Альпъ злодѣй О славѣ этихъ чудныхъ дней. Бродя въ безмолвіи ночномъ, Онъ вспомнилъ, въ мысляхъ о быломъ, О тѣхъ герояхъ старины, Чья кровь лилась за честь страны. И, этой думою смущенъ, Онъ сознавалъ какъ жалокъ онъ, Предатель, обнажившій мечъ Противъ отчизны въ шумѣ сѣчъ, Притекшій поприщемъ измѣнъ На святотатный приступъ стѣнъ. О, такъ ли въ битву шли съ врагомъ Вожди, чей прахъ почилъ кругомъ? Они вели фаланги въ бой Въ защиту родины святой; Они погибли, но жива Ихъ вѣчной доблести молва. Объ ней гласитъ просторъ полей, Гласятъ ущелья горъ объ ней; Она живетъ во мглѣ лѣсовъ, Гремитъ и въ говорѣ валовъ; Ихъ духъ витаетъ на горахъ; Ихъ память искрится въ струяхъ Ручьевъ долинъ, въ волнахъ рѣки, И, мнится, шепчутъ вѣтерки Ихъ имена, и каждый холмъ, Колонна каждая на немъ, И каждый камень на холмахъ Скрываетъ ихъ священный прахъ. И вѣчно будетъ ихъ страна, Хоть нынѣ рабству предана, Страной свободы, славныхъ дѣлъ. И патріотъ, когда созрѣлъ Въ немъ подвигъ доблести, всегда Укажетъ съ гордостью туда И, вдохновенный стариной, Съ тираномъ смѣло вступитъ въ бой, Чтобъ грудью родину свою Иль отстоять, иль пасть въ бою. XVI. По взморью мраченъ бродитъ онъ, Прохладой ночи оживленъ. Недвижна зыбь пучинъ морскихъ: Приливъ съ отливомъ воли ихъ Не укрощаетъ и лунѣ Не покоряются онѣ. Къ скалѣ ли рвутся ихъ валы, Спокойно ль льются отъ скалы, Шумятъ ли въ морѣ и кипятъ, Или въ заливѣ тихо спятъ, — Безмолвно смотритъ въ нихъ луна, Надъ ними власти лишена. Угрюмъ, не слыша ихъ угрозъ, Надъ ними хмурится утесъ, И, какъ въ былыя времена, Черта у ногъ его видна, Гдѣ въ бурю пѣнятся валы, Не досягая до скалы — На золотой грядѣ песковъ Межъ волнъ и зелени луговъ. По взморью онъ бродитъ при свѣтѣ луны На выстрѣлъ ружейный отъ грозной стѣны. Но видно никѣмъ не примѣченъ онъ тамъ, Не то — какъ бы смѣлъ подойти онъ къ стѣнамъ? Измѣна ль таилась въ гяурскихъ рядахъ, Рука ль ихъ ослабла, иль въ сердцѣ ихъ страхъ, — Не знаю! Но только не слышно пальбы И пули не свищутъ отъ частой стрѣльбы, Хотя онъ такъ близко стоялъ у воротъ, Гдѣ съ моря прикрытъ бастіонами входъ Что могъ бы разслышать какъ тамъ за стѣной Угрюмо пароль принималъ часовой, Какъ мѣрнымъ онъ шагомъ у крѣпкихъ воротъ По плитамъ расхаживалъ взадъ и впередъ. И тутъ подъ стѣною увидѣлъ эмиръ Собакъ одичалыхъ надъ трупами пиръ: Грызутъ, пожираютъ псы мертвыхъ тѣла, Лежавшія грудой во рву безъ числа, И мясо сдираютъ, какъ кожу съ плодовъ, Ихъ бѣлые зубы съ татарскихъ головъ, И въ острыхъ зубахъ, какъ плодовъ скорлупа, Хрустятъ и трещатъ мертвецовъ черепа. И такъ заняты они дѣломъ своимъ, Что лаять на Альпа нѣтъ времени имъ, И даже нѣтъ силы подняться съ земли: Такъ жадно на трупахъ, простертыхъ въ пыли И въ жертву имъ брошенныхъ грозной войной, Они утоляли гладъ бѣшеный свой. И Альпъ, по зеленымъ и алымъ чалмамъ, Разбросаннымъ всюду по зыбкимъ пескамъ, Узналъ съ содроганьемъ тѣхъ лучшихъ бойцовъ, Которыхъ онъ самъ устремлялъ на враговъ. Ихъ головы бриты; лишь пряди косы Спускались съ затылка, и лютые псы, Тѣ длинныя косы въ зубахъ волоча, Съ головъ рвали кожу, сердито ворча. А дальше, — гналъ коршунъ отъ падали прочь Крыломъ своимъ волка, который въ ту ночь, Почуя добычу, подкрался къ стѣнѣ, Держась подлѣ взморья, отъ псовъ въ сторонѣ, И жадно глодалъ въ ожиданіи дня Исклеванный птицами остовъ коня. [[Файл:bajron_d_g_text_0510oldorfo_b_kor04.jpg|615x409px|center]] XVII. Отъ страшной картины Альпъ взоръ отвратилъ; Донынѣ въ бою онъ безтрепетенъ былъ, Но тутъ согласился бъ охотнѣе онъ Услышать бойцовъ умирающихъ стонъ, Узрѣть ихъ боренье со смертью вокругъ, Чѣмъ видѣть убитыхъ, которымъ нѣтъ мукъ. Въ насъ гордость рождаетъ опасности часъ, Въ какомъ бы смерть видѣ ни встрѣтила насъ: Тамъ слава разскажетъ о томъ кто убитъ, Тамъ почесть на подвиги смѣлыхъ глядитъ. За то послѣ боя какъ тягостно намъ Скитаться въ крови по безгробнымъ тѣламъ И видѣть какъ черви, какъ птицы небесъ, Какъ хищные звѣри, покинувши лѣсъ, На трупъ человѣка свершаютъ набѣгъ, Ликуя о томъ, что погибъ человѣкъ. XVIII. Есть храмъ близъ Коринѳа; въ развалинахъ онъ, Творенье давно позабытыхъ племенъ. Въ немъ двѣ-три колонны, да нѣсколько плитъ, Да мраморъ, да мохомъ поросшій гранитъ. О, время, ты все истребляешь навѣкъ, Что создалъ, что снова создастъ человѣкъ! О, время! щадишь ты лишь столько отъ дѣлъ Свершенныхъ давно, чтобъ потомокъ скорбѣлъ О томъ что погибло, о томъ что опять Создастъ онъ, чтобъ снова забвенью предать: Обломки и груды каменьевъ въ пыли, Воздвигнутыхъ сыномъ безсильнымъ земли! XIX. Присѣвъ на базу подъ столбомъ, Склонился Альпъ къ рукѣ челомъ, Задумчивъ, мраченъ и угрюмъ, Подавленъ тяжестію думъ. И онъ поникнулъ головой На грудь стѣсненную тоской, Томясь, вздыхая тяжело, Стуча перстами о чело, Какъ наша бѣглая рука Стучитъ по клавишамъ, пока Мы не исторгнемъ мѣрный тонъ Изъ струнъ, хранившихъ долгій сонъ. И былъ онъ мраченъ. Вдругъ съ тоской Вздохнулъ какъ будто вѣтръ ночной. Но былъ ли вѣтромъ пробужденъ Межъ камней этотъ тихій стонъ? Онъ голову поднялъ, онъ въ море глядитъ, — Какъ зеркало море недвижное спитъ. На камни глядитъ онъ, — не зыблется мохъ. Откуда жъ принесся таинственный вздохъ? На флаги взглянулъ онъ — недвижны они, На лѣсъ Киѳерона — онъ дремлетъ въ тѣни. Все тихо; въ лицо не пахнетъ вѣтерокъ. Что жъ это за голосъ? откуда притекъ? И Альпъ обернулся — въ сіяньи луны На камнѣ онъ видитъ тѣнь чудной жены. [[Файл:bajron_d_g_text_0510oldorfo_b_kor05.jpg|639x443px|center]] XX. Вздрогнувъ, вскочилъ онъ, самъ не свой, Какъ будто врагъ вступилъ съ нимъ въ бой. «о, Боже праотцевъ моихъ! Кто ты? откуда? какъ въ сей мигъ Явилась въ станъ враговъ своихъ?» Рукой дрожащей хочетъ онъ Перекреститься; но, смущенъ Упрекомъ совѣсти, безъ силъ Онъ руку въ страхѣ опустилъ. Глядитъ, и вмигъ узналъ черты И образъ дивной красоты: Его невѣста передъ нимъ, Франческа съ видомъ неземнымъ. Все тѣ же розы средь ланитъ, Но блѣдный тускъ по нимъ разлитъ. Гдѣ блескъ улыбки устъ младыхъ, Такъ оживлявшій прелесть ихъ? Лазурь въ очахъ ея темнѣй, Чѣмъ синева въ волнахъ морей; Но какъ волны холодной плескъ, Очей недвижныхъ страшенъ блескъ. Подъ тканью легкой, какъ туманъ, Сіяютъ грудь и дивный станъ; И блещетъ роскошь плечъ нагихъ Межъ черныхъ прядей косъ густыхъ, Сбѣгавшихъ волнами на нихъ. Она не вдругъ дала отвѣтъ, Но противъ мѣсяца на свѣтъ Сначала руку подняла — И, мнилось, такъ она была Прозрачна, призрачно-нѣжна, Что свѣтитъ сквозь нее луна. XXI. «Угодно судьбѣ, чтобъ пришла я къ тебѣ Спасти твою душу на радость себѣ. Тебя я искала въ рядахъ мусульманъ, Пройдя мимо стражи чрезъ вражескій станъ. Ты знаешь сказанье: и яростный левъ Отъ дѣвъ непорочныхъ бѣжитъ, оробѣвъ. И Богъ милосердый, дающій покровъ Невиннымъ отъ злобы тирана лѣсовъ, Своей благодатью мой путь осѣня, Отъ рукъ мусульманскихъ избавилъ меня. Пришла я; но если напрасно пришла, Не узришь меня никогда, никогда! Ты страшное дѣло изъ мести свершилъ; Безумецъ, ты вѣрѣ отцовъ измѣнилъ! Сбрось на земь чалму и крестомъ пресвятымъ Себя осѣни, и ты будешь моимъ; Смой съ гордаго сердца нечистую кровь, И завтра навѣкъ съединитъ насъ любовь». «Но гдѣ жъ мы отпразднуемъ свадебный пиръ? Не здѣсь же средь мертвыхъ, отшедшихъ въ тотъ міръ? Не здѣсь же, гдѣ завтра мечу и огню Сыновъ и святыни Христа предаю? Здѣсь завтра пощады врагамъ не найти! Одну лишь тебя я поклялся спасти. Съ тобой улечу я въ счастливую даль, Тамъ мы, съединившись, забудемъ печаль, Тамъ блага всѣ въ жизни тебѣ подарю. Но прежде Венеціи гордость смирю, Но прежде ея ненавистныхъ дѣтей, Меня обезчестившихъ кривдой своей, Заставлю извѣдать, какъ бичъ мой разитъ: Изъ злыхъ скорпіоновъ онъ бѣшенствомъ свитъ». Тогда, нѣмая отъ тоски, Она слегка его руки Коснулась мертвою рукой. И холодъ смерти гробовой Проникъ до сердца, до костей. И оторвать руки своей Онъ отъ руки ея не могъ. И столько страха и тревогъ Не ощущалъ онъ никогда, Какъ здѣсь отъ пальцевъ изо льда, Къ нему примерзшихъ въ этотъ мигъ, — Такъ тонкихъ, длинныхъ, не живыхъ. Какъ камень сердце тяжело Въ груди упало и чело Остыло. Онъ взглянулъ: увы! Какъ страшно измѣнились вы, Черты прекраснаго лица, Безъ мысли какъ у мертвеца, Безъ искры жизни, безъ любви, Игравшей такъ въ ея крови, Какъ солнца лучъ въ верхахъ струи. Не видно движенья въ устахъ ледяныхъ, Слова безъ дыханья исходятъ изъ нихъ, И грудь не волнуетъ ей вздохомъ любовь, И въ жилахъ не льется застывшая кровь, Въ очахъ неподвижныхъ сверкающій свѣтъ, Но дики ихъ взоры и жизни въ нихъ нѣтъ; Какъ взоры того, кто въ мучительномъ снѣ При мѣсяцѣ бродитъ въ ночной тишинѣ. Такъ смотрятъ портреты съ старинныхъ обой, Колеблемыхъ вѣтромъ ночною порой, Когда, при мерцаньи лампады, въ тѣни, Безъ жизни, но словно живые, они, Какъ призраки ночи, по мрачнымъ стѣнамъ Какъ будто выходятъ изъ тѣсныхъ ихъ рамъ, Съ нахмуреннымъ ликомъ; а буря реветъ, Волнуя обои и взадъ и впередъ. «Пусть ты отвергъ любовь мою; Но Божьимъ именемъ молю — Сорви чалму; во прахъ склонись Челомъ преступнымъ и клянись, Что ты помилуешь дѣтей Злосчастной родины твоей. Не то, погибшій навсегда, Ужъ не увидишь никогда Не этотъ міръ — ты въ немъ чужой! — Но небеса и образъ мой. Не отвергай моей мольбы, И пусть жестокъ ударъ судьбы, Онъ можетъ грѣхъ твой искупить И благость къ грѣшнику склонить. Когда жъ еще промедлишь мигъ, Прійми проклятье силъ святыхъ, Тобой отвергнутыхъ! Взгляни, Ужъ гаснутъ звѣздные огни. Вонъ тучка къ мѣсяцу плыветъ, Она летитъ и вмигъ уйдетъ. Коль не смиришь души своей, Пока воздушный парусъ сей Скрываетъ свѣтлый чолнъ луны, То Богъ и люди отмщены, Твой страшенъ жребій, не страшнѣй Безсмертье гибели твоей». И въ небо смотритъ Альпъ, и вотъ, По небу облако плыветъ. Но безпредѣльно гордый духъ Ко всѣмъ мольбамъ остался глухъ, И, какъ стремительный потокъ, Всѣ чувства въ Альпѣ превозмогъ. ''Ему'' смириться! ''Онъ'' готовъ Дрожать отъ робкихъ женскихъ словъ! ''Онъ'', оскорбленный, пощадитъ Враговъ, которымъ смертью мститъ! О, нѣтъ! Хотя бы грянулъ громъ, Пусть грянетъ! Сердце крѣпко въ немъ! И долго онъ смотрѣлъ, пока Неслись чрезъ мѣсяцъ облака. И вотъ прошли, и яркій лучъ Сверкнулъ на землю изъ-за тучъ. «Судьбы, сказалъ онъ, не страшусь! Ужъ поздно! Нѣтъ, не измѣнюсь! Гроза, колебля, гнетъ тростникъ; Но дубъ не гнетъ, а ломитъ вмигъ. Всему Венеція виной; Навѣкъ я врагъ ей заклятой. Но ты моя; бѣги жъ со мной!» Взглянулъ — ея ужъ нѣтъ! Блеститъ на колоннѣ лишь мѣсяца свѣтъ. Исчезла ли въ землю, слилась ли съ лучомъ, Не видитъ, не знаетъ; все пусто кругомъ. <center>[[Файл:bajron d g text 0510oldorfo b kor06.jpg|948x775px]] [[Файл:bajron d g text 0510oldorfo b kor07.jpg|533x586px]] [[Файл:bajron d g text 0510oldorfo b kor08.jpg|469x651px]]</center> XXII. Промчалась ночь. Встаетъ заря, И, какъ для радости горя, Разсвѣтъ ночную гонитъ тѣнь И предвѣщаетъ знойный день. Восходитъ солнце сквозь туманъ, И вотъ проснулся вражій станъ. Чу! Бой барабанный и гулъ отъ шаговъ, И звукъ заунывный турецкихъ роговъ, И вѣянье въ битву несомыхъ знаменъ, И говоръ немолчный различныхъ племенъ. Чу! ржанье и топотъ коней предъ грозой, И трескъ отъ оружья и крики: на бой! Подъ конскою гривой шумятъ бунчуки И строятся въ полѣ на приступъ полки. Курдъ, татаринъ, туркоманъ! Покидайте ратный станъ! Мчитесь, рыскайте вокругъ, Чтобъ никто отъ вашихъ рукъ Изъ бѣжавшихъ черезъ валъ, Старъ иль младъ, не убѣжалъ! Мчитесь по полю, пока На проломъ идутъ войска. Все ужъ готово; кони кипятъ, Гривы волнуютъ, бьются, храпятъ, Бѣлою пѣной кропятъ удила. Войско за войскомъ! Нѣтъ имъ числа. Копьи какъ лѣсъ; фитили зажжены; Тысячи жерлъ противъ сбитой стѣны Грянуть готовы послѣдній ударъ. Всѣхъ впереди полки янычаръ. Альпъ во главѣ ихъ; блеститъ отъ меча Лучъ въ обнаженной рукѣ до плеча. Ханъ и паши выѣзжаютъ впередъ; Самъ ихъ Комурги на приступъ ведетъ. Съ первой пушкой вѣстовой Смѣло кинемся на бой! На Коринѳъ! и смерть врагу! Богъ, пророкъ! Гу, Алла-гу! XXIII. Какъ волки съ воемъ въ часъ ночной Летятъ на буйвола грозой; А буйволъ, съ яростью въ глазахъ, Реветъ, копытомъ топчетъ въ прахъ И подымаетъ на рога Остервенѣлаго врага: Такъ мчатся на стѣну орды, Такъ гибнутъ первые ряды. И, расшибаясь какъ стекло, Не мало тамъ кольчугъ легло Подъ градомъ ядеръ, подъ огнемъ Гранатъ, взметавшихъ пыль столбомъ. И какъ подъ острою косой Трава ложится полосой, Такъ на землѣ, какъ палъ во прахъ, Лежитъ рядами падшій врагъ. XXIV. Но какъ весеннихъ водъ напоръ Свергаетъ груды камней съ горъ И вкругъ обрушенной скалы Катитъ вспѣненные валы, Стремясь, какъ падаютъ снѣга Съ вершины Альповъ на луга: Такъ наконецъ передъ толпой Враговъ, упорной и густой, Утомлены, сокрушены, Коринѳа падаютъ сыны. Рука съ рукой, плечо съ плечомъ, Герои рубятся съ врагомъ И массой падаютъ во прахъ, Не уступая ни на шагъ. Тамъ крикъ побѣды, падшихъ стонъ И копій трескъ, и сабель звонъ Сливался съ грохотомъ пальбы, И гулъ отчаянной борьбы Къ далекимъ несся городамъ. Въ волненьи страха ждали тамъ, Въ чью пользу бой судьба рѣшитъ, Веселье ль, горе ли сулитъ Сей страшный громъ, сей грозный споръ, Потрясшій гуломъ нѣдра горъ, Все заглушающій сей гласъ, Предъ коимъ вся земля тряслась Отъ Саламина до высотъ Мегары и Пирейскихъ водъ. XXV. И бой кипитъ, — послѣдній бой, Кровавый, страшный, роковой. И вотъ вломился въ городъ врагъ; Онъ грабитъ, рѣжетъ, все во прахъ Ниспровергаетъ. Передъ нимъ Въ крови, по скользкимъ мостовымъ, Бѣгутъ, подъемля страшный стонъ, Толпы дѣтей, и дѣвъ, и женъ. Но гдѣ возможность есть бойцу Встать въ бой съ врагомъ лицомъ къ лицу, Еще кружки отважныхъ тамъ Сопротивляются врагамъ И, прислонясь къ стѣнѣ спиной, Ведутъ упорный, тщетный бой. Межъ нихъ, въ красѣ своихъ сѣдинъ, Могучъ и ростомъ исполинъ, Сражался старецъ. Бодръ и смѣлъ, Онъ полукругомъ вражьихъ тѣлъ Путь предъ собою устилалъ И невредимый отступалъ. Хоть подъ кирасой много ранъ Скрывалъ безстрашный ветеранъ, Но эти раны — славный слѣдъ Кровавыхъ битвъ минувшихъ лѣтъ. Хоть старъ, все жъ крѣпокъ онъ какъ сталь, И силой, мужествомъ едва ль Сравнится наша юность съ нимъ. Одинъ, невѣрными тѣснимъ, Онъ отражалъ ихъ вкругъ себя И, страшно саблею рубя, Османскихъ многихъ матерей Въ тотъ грозный день лишилъ дѣтей. — Дѣтей, еще не зрѣвшихъ свѣтъ, Когда впервые, мужъ побѣдъ, Свой мечъ онъ въ цвѣтѣ юныхъ силъ Турецкой кровью оросилъ. Ужъ много лѣтъ съ тѣхъ поръ прошло, Какъ сынъ единственный его Нашелъ въ бою у Дарданеллъ Свой преждевременный удѣлъ. Съ тѣхъ поръ, вступивъ съ луною въ брань, Минотти гибельная длань Сыновъ османскихъ безъ числа Какъ жертву сыну принесла. И если крови страшный пиръ Даетъ тѣнямъ желанный миръ, То и Патроклъ не такъ отмщенъ, Какъ сынъ его, что былъ сраженъ Тамъ гдѣ, Европу отдѣливъ, Шумитъ вдоль Азіи проливъ, Гдѣ въ дни минувшіе легло Бойцовъ несмѣтное число; Но мы не знаемъ, гдѣ ихъ прахъ, Гдѣ пали храбрые въ бояхъ. Нѣтъ камня надъ ними; ихъ пепелъ истлѣлъ; И жить въ пѣснопѣньяхъ — ихъ вѣчный удѣлъ! — [[Файл:bajron_d_g_text_0510oldorfo_b_kor09.jpg|687x402px|center]] XXVI. Чу! снова крики: Алла-гу! То Альпъ тѣснимому врагу Съ отборнымъ войскомъ янычаръ Несетъ рѣшительный ударъ. Чтобъ могъ разить быстрѣе мечъ, У Альпа руки вплоть до плечъ Обнажены; летя впередъ, Манитъ онъ рати, онъ зоветъ. Пусть на другомъ убранство латъ Влечетъ враговъ корыстный взглядъ; Пусть у другого изъ пашей Чалма богаче, мечъ цѣннѣй; Но Альпа всякъ узнаетъ вмигъ По грознымъ взмахамъ рукъ нагихъ. Гдѣ Альпъ, тамъ жарче бой кипитъ; Гдѣ онъ, тамъ яростнѣй разитъ Его орда ряды враговъ. Тамъ стягъ его средь бунчуковъ Всѣхъ выше вьется, какъ лучи Кометы пламенной въ ночи. Гдѣ эта грозная рука Ведетъ османскія войска, Повсюду смерть и гибель тамъ; Тамъ нѣтъ пощады бѣглецамъ, Тамъ нѣтъ пощады и бойцу, Который, близкій ужъ къ концу, Борясь со смертью на землѣ, Въ крови, безъ страха на челѣ, Рукой ослабленной еще Разитъ врага, но ужъ вотще. XXVII. Минотти бьется, невредимъ. Вдругъ Альпъ является предъ нимъ. «Старикъ, сдавайся! для любви, Для дочери твоей живи». — О, нѣтъ, отступникъ, никогда! Куплю ли жизнь цѣной стыда? «Франческа, другъ души моей! Ужель погибнуть должно ей, Старикъ, по гордости твоей?» — Ты ей не страшенъ. — «Гдѣ жъ она?» — «Въ странѣ, откуда изгнана Душа злодѣя — въ небесахъ!» И съ злой усмѣшкой на губахъ Минотти видитъ, какъ сраженъ, Какъ громомъ, страшной вѣстью онъ. «Когда жъ, о Боже! дочь твоя Скончалась?» — «Въ эту ночь, и я О ней напрасныхъ слезъ не лью; Не посрамишь ты кровь мою И не падетъ она рабой Предъ Магометомъ и тобой. Сражайся!» Тщетно въ бой онъ звалъ, Ужъ Альпъ межъ трупами лежалъ. Пока Минотти злая рѣчь, Убійственнѣй чѣмъ острый мечъ, Язвила грудь его тоской, Раздался выстрѣлъ роковой, Направленный изъ царскихъ вратъ Сосѣдней церкви, гдѣ отрядъ Бойцовъ, собравъ остатки силъ, Жестокій бой возобновилъ. Сверкнулъ, какъ молнія, въ глазахъ Огонь и вѣчной ночи мракъ Покрылъ его померкшій зракъ. И прежде чѣмъ замѣтилъ взоръ, Откуда выстрѣлъ данъ въ упоръ, — Альпъ, закружившись, палъ во прахъ. Съ предсмертной мукой на челѣ Лежалъ онъ въ корчахъ на землѣ. Его приподняли; но ликъ, Въ крови, въ пыли, былъ страшенъ, дикъ; Сочилась кровь изъ блѣдныхъ губъ И былъ онъ холоденъ какъ трупъ. Не билось сердце, блескъ въ глазахъ Потухъ и замеръ стонъ въ устахъ. Онъ умеръ, но кончины мигъ Не возвѣстилъ ни вздохъ, ни крикъ, И прежде чѣмъ мелькнула въ немъ Мечта о Промыслѣ благомъ, Ужъ духъ его умчался въ адъ, До самой смерти — ренегатъ. XXVIII. Тогда въ рядахъ друзей, враговъ Поднялся вопль до облаковъ, И былъ онъ радостенъ и дикъ, Крикъ торжества и мщенья крикъ. И снова вспыхнулъ бой: съ плеча Сѣкутъ мечи, о мечъ стуча, Трещатъ, ломаясь, древки пикъ И всюду смерть и смерти крикъ. Межъ тѣмъ, въ крови, въ дыму, въ пыли, Минотти каждый футъ земли, Рубясь, упорно защищалъ И шагъ за шагомъ отступалъ. Съ нимъ горсть отважныхъ удальцовъ Путь прорубаетъ сквозь враговъ, Стремясь проникнуть въ Божій храмъ, Откуда, въ мщеніе врагамъ, Тотъ грянулъ выстрѣлъ, что смирилъ Въ свирѣпомъ Альпѣ рьяный пылъ. Туда-то трудною тропой Стремился храбрыхъ грозный строй, И, обратясь лицомъ къ врагу, Неся на каждомъ смерть шагу, Вслѣдъ за вождемъ, сквозь толпъ густыхъ, Проникъ подъ своды стѣнъ святыхъ: За ихъ твердыней, кончивъ трудъ, Герои духъ переведутъ. [[Файл:bajron_d_g_text_0510oldorfo_b_kor10.jpg|484x489px|center]] XXIX. Минутный отдыхъ! Вновь орды, Сомкнувшись въ плотные ряды, Такъ сильно ринулись, что имъ Ужъ нѣтъ возврата и самимъ. Такъ узокъ путь, ведущій въ храмъ, Что еслибъ первымъ ихъ рядамъ Вложилъ страхъ въ душу мысль бѣжать, Рядовъ имъ заднихъ не прорвать: Имъ надо биться, погибать! Пусть гибнутъ: гдѣ одинъ падетъ, Тамъ сотня мстителей встаетъ, И, не слабѣя отъ рѣзни, Тѣснѣй смыкаются они. И вотъ ужъ турки у воротъ. Еще противится имъ входъ; Еще изъ оконъ, изъ дверей, Изъ всѣхъ отверстій и щелей Ихъ поражаетъ частый градъ Каменьевъ, пуль, ручныхъ гранатъ. Но дверь колеблется, листы Желѣза прочь, трещатъ болты… Нагнулась, падаетъ, и вотъ Послѣдній часъ Коринѳу бьетъ! XXX. Предъ алтаремъ суровъ, угрюмъ, Исполненный зловѣщихъ думъ, Стоитъ Минотти; а надъ нимъ, Одѣянъ свѣтомъ неземнымъ, Блеститъ Мадонны ликъ въ лучахъ, Со взоромъ благости въ очахъ. Онъ тамъ блеститъ надъ алтаремъ, Чтобъ мы сливались съ божествомъ, Когда, колѣна преклоня, Мы зримъ, какъ свѣтлый ликъ Ея Съ предвѣчнымъ Сыномъ внемлетъ намъ И воскрыляетъ къ небесамъ Улыбкой кроткой гласъ молитвъ. Она и нынѣ въ шумѣ битвъ Глядитъ на гибнущихъ въ крови Все тѣми жъ взорами любви. Къ ней старецъ взоръ возвелъ; потомъ, Грудь осѣнивъ себѣ крестомъ, Схватилъ свѣчу предъ алтаремъ. Онъ ждетъ; межъ тѣмъ и здѣсь и тамъ Османы рвутся въ Божій храмъ. [[Файл:bajron_d_g_text_0510oldorfo_b_kor11.jpg|780x649px|center]] XXXI. Подъ мозаикой древнихъ плитъ Есть склепъ: тамъ прахъ усопшихъ спитъ; Тамъ есть и надписи имъ въ честь, Но ихъ нельзя теперь прочесть. Теперь обломками щитовъ, Мечами, шлемами бойцовъ Покрыты, кровью залиты Гербы, надгробные щиты. Теперь тамъ всюду мертвецы: Вверху — убитые бойцы, Внизу — подъ сводами, въ гробахъ, Усопшихъ предковъ бренный прахъ. Но и усопшихъ мирный сонъ Войною не былъ пощаженъ: Она, проникнувъ въ мракъ сырой, Тамъ въ корридорахъ подъ землей Скопила страшный свой припасъ, И въ дни осады, въ грозный часъ, Тамъ учредила средь пучинъ Пороховой свой магазинъ. Туда проложенъ ужъ приводъ, Послѣдній роковой оплотъ Въ борьбѣ отчаянной! — И вотъ — XXXII. Ворвался врагъ, какъ лютый звѣрь, И кто сразится съ нимъ теперь? Всѣ пали, некого губить! Чтобъ жажду мщенья утолить, На трупы врагъ заноситъ мечъ, Срубаетъ головы имъ съ плечъ; Тѣ съ злобой статуи святыхъ Свергаютъ въ прахъ изъ нишей ихъ; Тѣ грабятъ, рушатъ все вокругъ; Тѣ другъ у друга рвутъ изъ рукъ Святую утварь, образа И все, что кинется въ глаза. Ужъ къ алтарю они бѣгутъ! Еще стоитъ на немъ сосудъ, Изъ злата чистаго литой, Тяжелый, съ хитрою рѣзьбой, Манившій цѣнностью своей Глаза свирѣпыхъ дикарей. Сегодня утромъ въ немъ вино Въ Христову кровь освящено Для очищенья отъ грѣховъ Души готовыхъ въ бой сыновъ. Предъ алтаремъ пылаютъ въ рядъ Двѣнадцать золотыхъ лампадъ — Корысть безцѣнная, она Врагу послѣдней быть должна! [[Файл:bajron_d_g_text_0510oldorfo_b_kor12.jpg|511x497px|center]] XXXIII. Бѣгутъ, и первый изъ враговъ Схватить добычу ужъ готовъ. Но, упредивъ, Минотти пламенной свѣчой Поджогъ приводъ пороховой, И — грянулъ взрывъ! И вмигъ сводъ храма, стѣны, шпицъ, Алтарь, добыча, рядъ гробницъ, И склепъ, и все, что было тамъ, Живые, мертвые, весь храмъ, Взлетѣли съ трескомъ къ небесамъ. И дрогнулъ городъ; стѣны въ прахъ; Волна отхлынула; въ горахъ, Какъ отъ удара подъ землей, Раздался страшный гулъ глухой. И съ дымомъ, съ пламенемъ, клубясь, Пыль къ небу вихремъ поднялась И возвѣстила, что судьбой Рѣшенъ свирѣпый, долгій бой. И все, что было на землѣ, Взвилось ракетами во мглѣ. И много воиновъ живыхъ Подъ облака взлетѣло вмигъ, И, обгорѣлые, изъ мглы Упали внизъ съ дождемъ золы, Кто на долину, кто въ заливъ, Въ немъ сильно воду возмутивъ И оставляя въ ней круги. Кто тутъ друзья, кто тутъ враги, Кто франкъ, кто турокъ — какъ узнать? Того не скажетъ намъ и мать! Увы! качая въ прежни дни, Лаская сына у груди И съ нѣжной кротостью глядя На спящее свое дитя, Воображала ли она, Что день придетъ, когда война Такъ эти члены исказитъ, Что въ нихъ и мать не различитъ Черты ей милаго лица! — И внизъ летѣли безъ конца Каменья, бревна, головни, И, въ землю врѣзавшись, они Дымились многіе тамъ дни. И все живое этотъ громъ Смутилъ на много миль кругомъ. Взвилися птицы; стаи псовъ Отъ тѣлъ бѣжали въ глубь лѣсовъ; Верблюды вырвались изъ рукъ; Волъ опрокинулъ въ полѣ плугъ; Порвавъ узду, пугливый конь Бѣжалъ на волю, весь огонь; Лягушки крикъ свой средь трясинъ Въ нестройный слили хоръ одинъ; А на горахъ, гдѣ гулъ не молкъ, Взвылъ не одинъ голодный волкъ. И, вторя вою волчьихъ стай, Шакалы вдругъ подняли лай, Протяжный, жалобно-глухой, Какъ дѣтскій плачъ иль песій вой. И, мощно крыльями взмахнувъ, Орелъ раскрылъ въ испугѣ клювъ, И съ крикомъ съ горнаго гнѣзда Поднялся медленно туда, Гдѣ за клубами дымныхъ тучъ Сіяетъ солнца яркій лучъ, И, выше, выше возносясь, Онъ наконецъ исчезнулъ съ глазъ За черной тучей громовой. Такъ палъ Коринѳъ передъ луной! '''Дмитрій Минъ.''' [[Файл:bajron_d_g_text_0510oldorfo_b_kor13.jpg|479x221px|center]] <center>ОСАДА КОРИНѲА.</center> Стр. 426—127. Вступительные стихи, служащіе введеніемъ къ поэмѣ, появились въ печати только въ 1830 г. Они были посланы Меррею 25 декабря 1815 г. съ письмомъ, въ которомъ Байронъ говоритъ: «Посылаю вамъ нѣсколько стиховъ, недавно написанныхъ, которые могутъ служить вступленіемъ къ „Осадѣ Коринѳа“. Я объ нихъ забылъ, и не вполнѣ увѣренъ въ томъ, не слѣдуетъ ли ихъ совсѣмъ выпустить; предоставляю рѣшить этотъ вопросъ вамъ и вашему синоду». Въ рукописи стихамъ дано было заглавіе: «Разсказъ иностранца». Первыя строки въ подлинникѣ читаются: ''Со дня, когда Христосъ родился въ свѣтъ'', ''Прошло восьмнацать сотенъ десять лѣтъ.'' Стр. 427. ''Тѣ съ клефтами бунтуютъ на горахъ.'' Послѣднія вѣсти о Дервишѣ (одинъ изъ бывшихъ въ моей свитѣ арнаутовъ), недавно мною полученныя, говорятъ, что онъ ушелъ въ горы и сталъ во главѣ одной изъ бунтовскихъ шаекъ, столь многочисленныхъ въ смутныя времена. ''(Прим. Байрона).'' Стр. 127. ….с''ъ тѣхъ поръ'', ''Какъ Ората спасъ Тимолеонъ.'' «Тимолеонъ спасъ жизнь своего брата Тимофана въ сраженіи, но впослѣдствіи осудилъ его на смерть за то, что онъ стремился получить верховную власть въ Коринѳѣ. Уортонъ говоритъ, что Попъ задумывалъ эпическую поэму на этотъ сюжетъ, и что такое же намѣреніе имѣлъ и Экенсайдъ». ''(Прим. Байрона).'' Стр. 428. ''И, бросивъ стадо, туркоманъ'' ''Туда принесъ свой ятаганъ.'' «Туркоманы ведутъ патріархальную кочевую жизнь; они живутъ въ палаткахъ». ''(Прим. Байрона).'' Стр. 428. «Львиная пасть», подъ аркой на верху «лѣстницы гитантовъ» во дворцѣ дожей; туда бросали анонимные доносы. Стр. 428. ''Комуржи, страшный твой конецъ'' ''Поднесъ Евгенію вѣнецъ.'' «Али Кумурджи, любимецъ трехъ султановъ и великій визирь Ахмета III. Онъ отвоевалъ Пелопоннесъ у венеціанцевь, а затѣмъ былъ смертельно раненъ въ сраженіи при Нетервардейнѣ, на Карловицкой равнинѣ, 15 авг. 1716 г., и на слѣдующій день умеръ. Его послѣднимъ дѣломъ былъ приказъ отрубить голову генералу Брейнеру и нѣсколькимъ другимъ плѣннымъ нѣмцамъ, а его послѣдними словами было восклицаніе: „О, если бы я могъ такъ раздѣлаться со всѣми христіанскими собаками“! — восклицаніе, достойное Калигулы. Это былъ молодой человѣкъ съ большимъ самолюбіемъ и неограниченнымъ самомнѣніемъ; когда ему сказали, что принцъ Евгеній, съ которымъ ему предстоитъ сражаться. великій полководецъ, — онъ возразилъ: „И сдѣлаюсь еще болѣе великимъ — и на его счетъ“. ''(Прим. Байрона).'' Стр. 430. …''въ тотъ годъ'', ''Когда Собѣскій сокрушиль'' ''Подъ Будой мощь османскихъ силъ.'' Польскій король Янъ Собѣскій (1618—1096) заставилъ турокъ снятъ осаду Вѣны въ 1683 г.; Буда была отнята у турокъ Карломъ VII, герцогомъ Лотарнигскимъ, 2 сент. 1686 г. — Завоеваніе Мореи начато было венеціанцами въ 1685, а закончено въ 1699 г. Стр. 430. ''Приливъ съ отливомъ воли ихъ'' ''Не укрощаетъ…'' Едва ли надо напоминать читателю, что приливы и отливы въ Средиземномъ морѣ незамѣтны» ''(Прим. Байрона).'' Стр. 433. ''И тутъ подъ стѣною увидѣлъ эмиръ'' ''Собакъ одичалыхъ надъ трупами пиръ.'' "Это зрѣлище я самъ видѣлъ, точно такъ, какъ оно здѣсь описано, подъ стѣною константинопольскаго сераля, въ пещерахъ, вырытыхъ Босфоромъ въ скалѣ, которая узкой террассой отдѣляетъ стѣну отъ моря. Кажется, объ этомъ фактѣ упоминается также и въ путешествіи Гобгоуза. Тѣла принадлежали, вѣроятно, казненнымъ бунтовщикамъ-янычарамъ . ''(Прим. Байрона).'' Стр. 433. ''Ихъ головы бриты; лишь пряди косы'' ''Опускались съ затылка…'' «Чубъ» или длинный локонъ оставляется на головѣ вслѣдствіе вѣрованія, что Магометъ за этотъ чубъ втащитъ правовѣрнаго въ рай . ''(Прим. Байрона).'' Стр. 431. Далѣе въ рукописи слѣдовало: Жестокое Время ихъ яростно гложетъ, Пока и послѣдній ихъ слѣдъ уничтожить: Тогда на обломки Ученость придетъ — И съ видомъ внушительнымъ рѣчь поведетъ Средь этой классической мусорной пыли О вкусѣ, изяществѣ, творческомъ стилѣ… XIX. Остатки храма въ сторонѣ Бѣлѣли ярко при лунѣ. Присѣвъ на базу, и пр. (Переводъ для наст. изд. ''П. О. Морозова).'' Стр. 434. …''Вдругъ съ тоской'', ''Вздохнулъ какъ будто вѣтръ ночной'', и пр. «Я долженъ признать близкое, хотя и ненамѣренное сходство этого отрывка съ однимъ мѣстомъ изъ ненапечатанной поэмы г. Кольриджа, подъ заглавіемъ: „Кристабель“. Я услышалъ эту своеобразную и прекрасную поэму въ чтеніи уже послѣ того, какъ мои стихи были написаны, а рукопись этого произведенія увидѣлъ лишь недавно, благодаря любезности самого г. Кольриджа, который, какъ я надѣюсь, убѣжденъ въ томъ, что я не былъ сознательнымъ плагіаторомъ. Оригинальная идея, безъ всякаго сомнѣнія, принадлежитъ г. Кольриджу, поэма котораго написана уже около 14-ти лѣтъ тому назадъ. Позволяю себѣ надѣяться. что онъ не станетъ долѣе откладывать печатаніе этого произведенія, съ такими похвалами принятаго судьями, болѣе меня компетентными, къ голосу которыхъ я могу только присоединить мое слабое одобреніе». ''(Прим. Байрона).'' Отрывокъ изъ «Кристабеля», о которомъ говоритъ Байронъ, слѣдующій: Безмолвно обнаженный лѣсъ Сгущаетъ мракъ ночныхъ небесъ. Иль вѣтромъ холодъ принесенъ? Но вѣтра нѣтъ: безсиленъ онъ Въ задумчивой осенней мглѣ Развѣять локонъ на челѣ Прекрасной дѣвы, — закружить Упавшій листъ, и вверхъ поднять, Заставивъ въ воздухѣ плясать… И что же видитъ въ тьмѣ ночной? Стоитъ, луной озарена, Предъ нею свѣтлая жена… (Переводъ для наст. изд. ''П. О. Морозова).'' Стр. 436. ''Ты знаешь сказанье: и яростный левъ'' ''Отъ дѣвъ непорочныхъ бѣжитъ, оробѣвъ.'' Уортонъ, комментируя знаменитый эпизодъ «Юны и льва» въ поэмѣ Спенсера: «Царица фей», приводитъ слѣдующее мѣсто изъ «Семи проповѣдниковъ христіанства»: И вотъ, Сабра, этимъ я достаточно доказалъ подлинную твою непорочность, ибо левъ, какъ бы онъ ни былъ свирѣпъ, никогда не обидитъ непорочной дѣвы, но покорно положитъ къ ней на колѣни свою курчавую голову". Байронъ не признавалъ достоинствъ Спенсера и плохо зналъ «Царицу фей»; но онъ могъ припомнить намекъ на спенсеровскуіо Юну въ «Марміонѣ» Вальтеръ-Скотта: Извѣстенъ всѣмъ разсказъ пѣвцовъ, Что самъ свирѣпый царь лѣсовъ Предъ дѣвой кроткой и прекрасной Смиряетъ вдругъ свой гнѣвъ ужасный. (Переводъ для наст. изд. ''П. О. Морозова).'' Стр. 438. ''ВЪ очахъ неподвижныхъ сверкающій свѣтъ'', ''Но дики ихъ взоры, и жизни въ нихъ нѣтъ.'' Ср. «Макбетъ», д. V, явл. 1: ''Вы видите, глаза у ней открыты'', ''Но смысла нѣтъ во взорѣ''… Ср. также «Кристабель», конецъ І-ой части ''Съ открытыми глазами онъ'' ''Кокъ будто страшный видѣ;лъ сонъ.'' Стр. 438. ''Такъ смотрятъ портреты съ старинныхъ обой.'' «Лѣтомъ 1803 г. Байронъ, которому было тогда 15 лѣтъ. Хотя ему и предлагали ночевать въ Аинесли, каждую ночь возвращался въ Ньюстэдъ, говоря, что онъ боится фамильныхъ портретовъ Чаворсовъ: ему представлялось, что они сердятся на него за дуэль его дѣда и могутъ выйти изъ своихъ рамъ. Чтобы его мучить». ''(Муръ)''. Стр. 139. ''Вонъ, тучка къ мѣсяцу плыветъ'', и пр. "Мнѣ говорили. что мысль, выраженная въ этомъ и слѣдующихъ стихахъ, вызвала похвалу цѣнителей, одобреніе которыхъ для меня лестно. Я этому очень радъ; но мысль эта не оригинальная или, по крайней мѣрѣ, не принадлежитъ мнѣ: она гораздо лучше выражена въ англійскомъ переводѣ «Ватека», — произведенія, на которое я уже не разъ указывалъ и къ которому всегда возвращаюсь съ новою благодарностью: «Обольщенный государь! сказалъ духъ, обращаясь къ халифу: Вотъ послѣдняя минута, даруемая тебѣ для спасенія. Возврати Нуронихаръ ея отцу, въ которомъ еще сохранились искры жизни; разрушь свою башню со всѣми ея ужасами; удали Картиса изъ своего совѣта; будь справедливъ съ своими подданными; почитай служителей Пророка; искупи свои нечестивые поступки образцовою жизнью и вмѣсто того, чтобы проводить свои дни въ потворствѣ своимъ страстямъ, оплакивай свои преступленія у гробницъ своихъ предковъ. Видишь эти тучи, закрывающія солнце: въ то мгновеніе, когда оно снова засіяетъ, если твое сердце не измѣнится, часъ милости, дарованный тебѣ, пройдетъ и не возвратится». «Ватекъ, пораженный страхомъ, готовъ былъ пасть къ ногамъ пастуха. Но гордость преодолѣла его, и онъ сказалъ: „Кто бы ты ни былъ, прекрати свои безполезныя увѣщанія. Если то, что я дѣлалъ, столь преступно, то для меня не остается ни минуты спасенія. Я переплылъ цѣлое море крови для того, чтобы пріобрѣсти власть, которая заставитъ трепетать равныхъ тебѣ; не думай же, что я отступлю, когда уже вижу передъ собою пристань, или что я оставлю женщину, которая мнѣ дороже самой жизни и твоей милости. Пусть же солнце снова появится и освѣтитъ мой путь! Гдѣ бы этотъ путь ни окончился, для меня все равно“. Сказавъ это, Ватекъ велѣлъ отвести своихъ лошадей обратно на дорогу. Въ исполненіи этого приказанія не представилось никакихъ затрудненій, такъ какъ очарованіе уже окончилось; солнце засіяло во всемъ своемъ блескѣ, и пастухъ исчезъ съ жалобнымъ стономъ». ''(Прим. Байрона).'' О «Ватекѣ» см. выше стр. 471. Стр. 440. ''Подъ конскою гривой шумятъ бунчуки.'' «Лошадиные хвосты привязанные къ копьямъ, знамена паши». ''(Прим. Байрона).'' Стр. 441. ''Нашелъ въ бою у Дарданелъ'' ''Свой преждевременный удѣлъ.'' «Въ морскомъ сраженіи при устьѣ Дарданеллъ, между венеціанцами и турками». ''(Прим. Байрона).'' Стр. 442. ''До самой смерти — ренегатъ.'' «По зрѣломъ размышленіи нельзя не замѣтить, что многіе придаютъ слишкомъ важное значеніе порицанію такихъ характеровъ, каковы Корсаръ, Лара, Гяуръ, Альпъ и имъ подобные. Ихъ дѣйствія, привычки и пр. слишкомъ далеки отъ современной жизни и потому не могутъ служить для кого-либо пагубными примѣрами; между тѣмъ, при данныхъ обстоятельствахъ, блескъ фантазіи, красота и нѣжность чувства и чрезвычайная сила и изящество выраженія возбуждаютъ лучшія умственныя силы читателя, возвышаютъ, поучаютъ и чаруютъ его, доставляя самое благородное и чистое наслажденіе». ''(Бриджесъ).'' Стр. 440. ''И, вторя вою волчьихъ стай'', ''Шакалы вдругъ подняли вой.'' «Я слышалъ гіенъ и шакаловъ въ азіатскихъ развалинахъ, и большихъ лягушекъ въ болотахъ, не говоря о волкахъ и сердитыхъ мусульманахъ», говоритъ Байронъ въ своемъ дневникѣ подъ 23 ноября 1813 г. «Кажется, здѣсь я допустилъ поэтическую вольность, переселивъ шакаловъ изъ Азіи въ Грецію. Въ Греціи я никогда не видалъ и не слыхалъ этихъ животныхъ; но посреди развалинъ Эфеса я слышалъ ихъ сотни. Они постоянно гнѣздятся въ развалинахъ и слѣдуютъ за войсками». Стр. 110. Заключительныя строки поэмы на поминаютъ слѣдующее мѣсто изъ поэмы Саути «Родерикъ»: Раздался выстрѣлъ — и, среди утесовъ Подобно грому прокатившись, вдаль Понесся надъ горами и долами. Въ лѣсной просѣкѣ звѣрь остановился И бросился въ укромное мѣстечко; Въ испугѣ волкъ шарахнулся въ кусты; Медвѣдь въ своей берлогѣ пробудился И на ноги вскочилъ, и громкимъ ревомъ На громъ нежданный въ бѣшенствѣ отвѣтилъ; И на вершинѣ дерева сидѣвшій Въ гнѣздѣ орелъ поспѣшно прочь слетѣлъ. (Переводъ для наст. изд. ''П. О. Морозова).'' Въ письмѣ къ Муру отъ 10 января 1815 г. Байронъ говоритъ: «я надоѣлъ этой сволочи (т. е. публикѣ) своими Гарри и Ларри, паломниками и пиратами. Никто, кромѣ Саути, не сдѣлалъ ничего, что стоило бы хоть кусочка издательскаго пуддинга, да и Саути не особенно удачливъ на хорошую выдумку». Эти слова свидѣтельствуютъ, что Байронъ читалъ и одобрялъ «Родерика». То же подтверждается и замѣткой Муррея: «Когда вышла поэма Саути „Родерикъ“, Байронъ ночью прислалъ къ Муррею записку съ вопросомъ, слышалъ ли онъ какіе-нибудь отзывы объ этой поэмѣ, которая ему очень понравилась». Сходство окончанія «Осады Коринѳа» съ приведеннымъ отрывкомъ изъ «Родерика» не можетъ объясняться простою случайностью; но едва ли въ данномъ случаѣ было прямое заимствованіе. ''(Кольриджъ).'' </div> [[Категория:Импорт/lib.ru/Страницы с не вики-заголовками]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Страницы с не вики-сносками или с тегом sup]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Указан переводчик в параметре ДРУГОЕ]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Длина текста в параметре ДРУГОЕ более 100]] [[Категория:Поэзия]] [[Категория:Переводы]] [[Категория:Поэмы]] [[Категория:Джордж Гордон Байрон]] [[Категория:Дмитрий Егорович Мин]] [[Категория:Литература 1816 года]] [[Категория:Импорт/lib.ru]] [[Категория:Импорт/az.lib.ru/Джордж Гордон Байрон]] 0x4320zlut08oe3z88g2neviw3ycjo1 Осада Коринфа (Байрон; Гербель)/ДО 0 1027104 4590817 4570210 2022-07-20T08:00:19Z Sergey kudryavtsev 265 Sergey kudryavtsev переименовал страницу [[Осада Коринфа (Байрон)/Версия 2/ДО]] в [[Осада Коринфа (Байрон; Гербель)/ДО]] без оставления перенаправления wikitext text/x-wiki {{imported/lib.ru}} {{Отексте | АВТОР = Джордж Гордон Байрон | НАЗВАНИЕ = Осада Коринфа | ПОДЗАГОЛОВОК = | ЧАСТЬ = | СОДЕРЖАНИЕ = | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = 1873 | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = en | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = | ПОДЗАГОЛОВОКОРИГИНАЛА = | ПЕРЕВОДЧИК = Николай Васильевич Гербель | ДАТАПУБЛИКАЦИИОРИГИНАЛА = 1813 | ИСТОЧНИК = [http://az.lib.ru/b/bajron_d_g/text_1873_osada_korinfa_oldorfo.shtml az.lib.ru] | ВИКИДАННЫЕ = <!-- id элемента темы --> | ВИКИПЕДИЯ = | ВИКИЦИТАТНИК = | ВИКИНОВОСТИ = | ВИКИСКЛАД = | ДРУГОЕ = | ОГЛАВЛЕНИЕ = | ПРЕДЫДУЩИЙ = | СЛЕДУЮЩИЙ = | КАЧЕСТВО = 1 <!-- оценка по 4-х бальной шкале --> | НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ = | ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ = | ЛИЦЕНЗИЯ = PD-old | СТИЛЬ = text }} <div class="text"> <center>ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СТИХОТВОРЕНІЙ<br> НИКОЛАЯ ГЕРБЕЛЯ ТОМЪ ПЕРВЫЙ САНКТПЕТЕРБУРГЪ.<br> 1882. http://az.lib.ru ОСАДА КОРИНѲА.<br> ПОЭМА<br> ЛОРДА БАЙРОНА. СЪ АНГЛІЙСКАГО.</center> === ПОСВЯЩЕНІЕ КЪ ПОЭМѢ «ОСАДА КОРИНѲА». === Но Рождествѣ пресвѣтлаго Христа Въ годъ тысяча и восемсотъ десятый Мы составляли мирный кругъ, богатый Весёлостью и жаждою труда. Блуждая вкругъ по сушѣ и по морю, Нашъ путь былъ веселъ — насъ бѣжала тѣнь; Плывя рѣкой, взбирался на горы, Ни разу конь не пасся цѣлый день. Въ лѣсу ли мы, въ пещерѣ ль отдыхали, Былъ сладокъ сонъ нашъ и на ложѣ томъ, А если, лишь прикрытые плащомъ, На днѣ ладьи мы бодрые лежали, Иль на землѣ холодной и сырой Съ подсунутымъ сѣдломъ подъ головой, Всё жь утра свѣтъ мы радостно встрѣчали: Просторъ былъ полный мыслямъ и словамъ, Здоровье въ насъ и страсти клокотали, Мы знали трудъ, не вѣдали печали И жизнь надежда въ грудь вливала намъ. Тутъ были всѣ нарѣчія и вѣры: Съ пучками потокъ пёстрыхъ старовѣры, Мечеть иль церковь чтившіе душой, А иногда ни то и не другое; Но общество весёлое такое Едва ли гдѣ найдётся подъ луной. Однихъ ужь нѣтъ, другіе же — далёко: Кто средь пустынь блуждаетъ одиноко, Тотъ межь возставшихъ на вершинахъ горъ Долинъ Эпира видомъ тѣшитъ взоръ, Гдѣ возстаётъ свобода на мгновенье И кровью мститъ за кровь и угнетенье — Одни, бродя у чуждыхъ береговъ, Другіе дома счастья не находятъ. Нѣтъ, никогда — хоть время и уходить — Намъ не сойтись для странствій и иировъ! Какъ дни тревогъ отрадно пролетѣли! Теперь, когда они текутъ безъ цѣли, Мои мечты, какъ ласточки весной, Чрезъ океанъ уносятся со мной — И я несусь, подъемлемый эѳиромъ, Какъ пилигримъ иль птица горъ, надъ міромъ. И струны вновь рокочутъ и звучатъ И тѣхъ немногихъ добрыхъ утѣшаютъ, Которые меня не осуждаютъ И въ даль за мной послѣдовать хотятъ. И такъ идёмъ, читатель, на просторъ Взглянуть съ вершинъ Акро-Коринѳскихъ горъ! === ПОЭМА. === I. Коринѳъ, вѣк''а'', полны невзгоды, Грозой промчались надъ тобой: Но ты стоишь ещё — живой — Оплотомъ славы и свободы! Ни вѣтра гнѣвъ, ни плескъ волны Опоры доблестной страны, Твоей скалы, не сокрушили И прошлой славы лишены. Тебѣ, утёсъ, твои сыны Остатокъ чести сохранили., Открытый весь напору волнъ, Что съ двухъ сторонъ его стѣсняетъ, Коринѳскій мысъ, отваги волнъ. Имъ грудь преградой поставляетъ И волны, съ ропотомъ глухимъ, Смиренно прядаютъ подъ нимъ. Когда бъ вся кровь, что здѣсь рѣкою Была пролита съ тѣхъ времёнъ. Какъ брата собственной рукою Здѣсь умертвилъ Тимолеонъ, Могла бы выступить обратно Изъ ею вспоенной земли, Она бъ залила невозвратно И мысъ, и портъ, и корабли. Когда бъ собрать всѣ эти кости, Что здѣсь сложили по полямъ Ни кѣмъ непрошенные гости, Возстала бъ башня къ небесамъ И, гордо высясь, можетъ-статься, Могла бъ съ Акрополемъ сравняться. II. На Киѳеронѣ, вдоль горы, Сверкаютъ копья боевыя. Вплоть по прибрежія морскія Вокругъ раскинуты шатры. На каждой маковкѣ сіяетъ И осѣняетъ знамена Магометанская луна. Отряды спаговъ направляетъ Приказъ пашей — и занимаетъ Турецкій лагерь весь просторъ, На сколько можетъ видѣть взоръ. Тутъ и арабъ и съ нимъ отрада Его — верблюдъ, и курдъ съ конёмъ, И туркоманъ, что бросилъ стадо, Чтобъ опоясаться мечёмъ. Далёко слышенъ пушекъ громъ, Въ борьбѣ съ которымъ замираетъ Прибой на берегѣ морскомъ. Окопы высятся; съ ядромъ Орудье гибель извергаетъ И, пробивая брешь въ стѣнахъ, Взметаетъ камни, словно прахъ. Но непріятель отвѣчаетъ Съ тѣхъ ветхихъ стѣнъ, сквозь пыль и дымъ, Огнёмъ и мѣткимъ и живымъ. III. Но кто тотъ витязь на конѣ, Кто бьётся ближе всѣхъ къ стѣнѣ, Всѣхъ больше ждётъ ея паденья И смыслитъ болѣе въ веденьи Переговоровъ и войны, Чѣмъ всѣ османовы сыны? Кто онъ, какъ вождь на полѣ брани, Съ мечёмъ побѣды въ мощной длани, Какъ вихорь, носится — то тамъ, То здѣсь — по д''о''ламъ, но холмамъ, Отъ одного полка къ другому: То тамъ, гдѣ гонятъ мусульманъ, То тамъ, откуда христіанъ Громятъ, собравшихся къ пролому И гдѣ ослабленныхъ борьбой Онъ рѣчью трогаетъ живой? Кто онъ, звѣзда и мечъ султана, Изъ всѣхъ способнѣйшій вести Сыновъ воинственныхъ Османа Стезёй побѣднаго пути, Владѣть ружьёмъ и ятаганомъ И сокрушать копьёмъ булатъ? То Альнъ — враждебный христіанамъ Венеціанскій ренегатъ! IV. Его Венеція вскормила И славныхъ предковъ цѣлый рядъ Ему съ рожденьемъ подарила; Теперь же рыцарь — ренегатъ И противъ братій подымаетъ Тотъ мечъ, который въ оны дли Вручили юношѣ они, А лобъ преступный покрываетъ Чалма, наслѣдье мусульманъ. Дѣля удѣлъ Морей славной, Коринѳъ, краса окрестныхъ странъ, Подпалъ подъ власть венеціянъ — И вотъ водъ крѣпостью державной Стоитъ отступникъ молодой И прошлыхъ дней воспоминанья, Полны обидъ, полны страданья, Предъ нимъ проходятъ чередой. Когда отчизна перестала Ему казаться дорогой Страной свободы вѣковой, Его вражда оклеветала И въ львиный зѣвъ во тьмѣ ночной Доносъ вложила роковой. Провѣдавъ во-время, онъ скрылся И межь невѣрныхъ появился, Чтобъ кровь въ сраженьяхъ расточать И тѣмъ отчизнѣ показать. Какъ много, много потеряла Она въ воителѣ своёмъ, Чья храбрость всюду надъ крестомъ Средь грозныхъ сѣчь торжествовала И чья рука бунчукъ съ луной Надъ нимъ высоко подымала, Чтобъ отомстить странѣ родной Пли улечься подъ землёй. V. Комурджи храбрый, чья кончина Сплела Евгенію вѣнокъ И крови чьей пріяла токъ Та Карловицкая равнина, Среди которой палъ отъ ранъ Ты, сожалѣя не о жизни, А о несчастіяхъ отчизны И проклиная христіанъ — Комурджи, вѣрь, твоею славой Сыны Османа будутъ жить. Пока десницею кровавой Христова рать не возвратитъ Землямъ Эллады величавой Ея свободы, данной ей Царицей гордою морей! Прошло сто лѣтъ съ поры той славной, Какъ право Турціи державной Въ Элладѣ онъ возстановилъ; Теперь же онъ сыновъ Османа На бой послѣдній предводилъ. Причёмъ надъ главной силой стана Начальство Альпу поручилъ. И онъ довѣріе героя Ужь въ первой битвѣ оправдалъ — И вскорѣ путь, пройдённый съ боя, Лишь пепелъ сёлъ обозначалъ, Чѣмъ сразу рвеніе благое Онъ къ новой вѣрѣ доказалъ. VI. Колеблясь, стѣны городскія Дрожатъ подъ пушечнымъ огнёмъ И звукъ, губительный какъ громъ. Крѣпитъ удары боевые. То тутъ, то тамъ потрясены, Вал''я''тся башни съ крутизны. Дробятся арки, переходы И съ шумомъ трескаются своды. Клубится пламя здѣсь и тамъ И, вставъ столбомъ, тревожитъ взоры, А искры, словно метеоры, Летятъ къ далёкимъ небесамъ. Могучій вѣтеръ пыль вздымаетъ И дымомъ небо застилаетъ И слой вдвойнѣ нависшихъ тучь Не пропускаетъ солнца лучь. VII. Но не одно стремленье къ мщенью Манило Альса къ преступленью — Влекло провесть, сквозь дымъ и громъ, Невѣрныхъ въ городъ сквозь проломъ. Коринѳа стѣны вѣковыя Красу-дѣвицу берегли, Чьи совершенства молодыя Къ себѣ отступника влекли, Чьей красотой, живой и милой, Онъ овладѣть стремится силой И чьей онъ дѣвственной руки, Отца желанью вопреки, Искалъ въ счастливое то время, Когда измѣны злое бремя Ещё не жгло его души, Когда въ гондолѣ и на балѣ Блисталъ онъ въ шумномъ карнавалѣ, Или, таясь въ ночной тиши, Давалъ такія серенады, Какихъ не слышали наяды Венеціанскихъ береговъ, Средь Адріатики валовъ. VIII. И въ ней всё взорамъ говорило, Что и Франчески сердце было Не вовсе холодно къ нему — И говорило потому, Что много рыцарей являлось, Но, не отдавшись никому, Рука свободной оставалась. Когда жь Ланчьота, гнѣва полны, Адріатическія волны Умчали къ вражьимъ берегамъ, Всѣ въ домѣ скоро увидали, Что блѣдность скуки и печали Къ ея склонилася щекамъ, Уста смѣяться перестали И что всё рѣже посвящать Она задумчивая стала Досугъ свой вихрю карнавала, А чаще церковь посѣщать, А если блескъ и звуки бала И привлекали иногда Её весельемъ и огнями, То съ потуплёнными глазами Она являлася туда, Чтобъ показать вождямъ собранья Всю безполезность ихъ исканья. Звукъ словъ ея звучалъ тоской, Ея одежда не блистала, И солнце больше не встрѣчало Её средь пляски круговой. IX. Явясь властителемъ Морей, Для охраненія тѣхъ странъ — Отъ горъ Патраса до Евбеи — Что грозный мечъ венеціянъ Исторгъ у хищныхъ мусульманъ, Когда Собескій, низлагая Гордыню турокъ, поражалъ Ихъ на брегахъ крутыхъ Дуная, Минотти, славный генералъ, Въ Коринѳѣ горномъ возсѣдалъ Какъ представитель власти дожа, Когда давно-желанный миръ Манилъ Элладу, какъ на пиръ, Ея избытки преумножа. Имѣлъ онъ дочь — и никогда, Съ-тѣхъ-поръ, какъ радость Менелая, Его супруга молодая, Покинувъ мужа навсегда, Предъ свѣтомъ всѣмъ не доказала, Что страсть преступная — начало Всѣхъ бѣдъ житейскихъ — никогда Такое чудное созданье Не оживляло мірозданье. X. Стѣна распалась и проломъ Разверзся огненнымъ жерломъ — И вотъ завтра, предъ разсвѣтомъ, Начнётся бой въ проломѣ этомъ. Готово войско; впереди Отрядъ охотниковъ собрался. Онъ «обречённымъ» назывался, Хотя у каждаго въ груди Родникъ надеждъ живыхъ таился И онъ въ кровавый бой стремился Безъ скорбной мысли о концѣ И всюду бурей прорывался, Или простёртымъ оставался Съ печатью смерти на лицѣ, Служа всеобщему стремленью Простой, бездушною ступенью. XI. Ужь полночь. Блѣдная луна Сребритъ вершины Киѳерона; Шумитъ прибрежная волна И синій куполъ небосклона, Принявъ спокойный моря видъ, Звѣздами яркими горитъ. О, кто, любуясь звѣздъ мерцаньемъ. Не отвращался отъ земли И не сгаралъ нѣмымъ желаньемъ Душою слиться съ ихъ сіяньемъ, Паря въ лазоревой дали? Волна чуть слышно въ берегъ била, Подобясь тихому ручью И мелкихъ камешковъ семью Кипѣвшей пѣной шевелила. Заснули вѣтры; знамена Не развѣвались, какъ бывало, И лишь двурогая луна Надъ ними трепетно сіяла. Та гробовая тишина Ни чѣмъ на мигъ не нарушалась; Лишь ржанье коней раздавалось. Да громкій окликъ часовыхъ Вторился эхомъ горъ крутыхъ. Раздался голосъ муэзина — И дальній гулъ, какъ шумъ листовъ, Пронёсся въ станѣ межь шатровъ — И огласилася долина Мольбой несчётныхъ голосовъ. Въ которой, какъ въ мольбѣ духовъ, Была и радость, и кручина. Такъ вѣтеръ радостной порой, Носясь надъ арфою чудесной, Насъ тѣшитъ пѣснью неземной, Въ юдоли нашей неизвѣстной. Для осажденныхъ въ пѣснѣ той Всё злую гибель предвѣщало, А осаждавшимъ въ тьмѣ ночной Она про смерть напоминала. Невольный трепетъ прекратилъ Сердецъ ихъ пламенныхъ біенье; Но пронеслось одно мгновенье — И стыдъ томительный смѣнилъ Сердцамъ ихъ чуждое волненье. Такъ похоронный, грустный звонъ Есть символъ тлѣнности земного, Хотя бъ звучалъ печальный онъ Для человѣка вамъ чужого. XII. Палатка Альпа возлѣ моря Съ зарёй раскинута была. Въ устахъ молитва замерла; Всё тихо вкругъ; другъ другу вторя, Вкругъ стана стража обошла. Всѣ приказанья въ исполненье Приведены безъ замедленья. Ещё промчится ночь одна — И трудъ его вознаградится: Всё, чѣмъ любовь для насъ ясна И месть отрадна — возвратится. Ещё лишь нѣсколько часовъ — И вспыхнетъ битва роковая. Отдохновенье предлагая, Его зовётъ походный кровъ; Но мысли въ нёмъ — восторгъ и горе — Кипятъ, какъ вспѣненное море. Изъ стана вражьяго всего Лишь сердце Альпа одного Не изувѣрство направляетъ Въ его стремленьи роковомъ Воздвигнуть мѣсяцъ надъ крестомъ; Одинъ изъ всѣхъ не ожидаетъ Онъ райскихъ благъ въ краю иномъ; Одинъ изъ тысячъ, онъ не знаетъ Святой къ отечеству любви, Одушевляющей героя И побуждающей средь боя Его — и въ ранахъ, и въ крови — Стоять за родину. Отступникъ, Предатель родины своей, Одинъ, какъ Каинъ, какъ преступникъ, Онъ былъ въ дружинѣ безъ друзей. Онъ былъ отваженъ — и толпою Всѣ устремлялися за нимъ; Онъ гордо волею чужою Игралъ, какъ собственной душою — И всё склонялось передъ нимъ. Но всё же Альпу не прощалось. Что онъ Христа когда-то чтилъ И даже то, что онъ водилъ Ихъ въ славѣ — низкимъ имъ казалось, Затѣмъ, что онъ — ихъ вождь-герой — Былъ христіаниномъ когда-то. Они не знали, что душой Гордыня правитъ той порой, Когда погибло всё, что свято; Они не вѣдали, что месть Способна всё въ душѣ встревожить, Изъ воска камень сдѣлать можетъ И что, когда погибла честь, Лишь жажда мести сердце гложетъ. Онъ вождь, но чтобъ повелѣвать Нужна лишь смѣлость первымъ стать. Такъ левъ — шакала повелитель: Одинъ сражаетъ, какъ властитель, Свою добычу, а другой Остаткамъ радъ добычи той. XIII. Лицо измѣнника горитъ, А сердце бьётся и болитъ. Лежа, мѣняя положенье, Онъ тщетно ждётъ успокоенья: Лукавый сонъ его бѣжитъ; Чалма болѣзненно сжимаетъ Его чело и налегаетъ Кольчуга тяжкая на грудь, Не позволяя ей вздохнуть; Тогда-какъ прежде, послѣ бою, Склонясь на землю головой, И не имѣя надъ собою Другого крова, кромѣ той Далёкой тверди голубой, Что и теперь надъ нимъ сіяла, Спокойно спалъ — и всё съ нимъ спало. Нѣтъ силы ждать во тьмѣ ночной Ему зари лучей манящихъ — И вотъ онъ на берегъ морской Идётъ, покрытый сонмомъ спящихъ. Но отчего ихъ долгій сонъ, Что здѣсь вкушаетъ каждый воинъ, Такъ крѣпокъ, сладокъ и покоенъ, Когда уснуть не можетъ онъ? Они во снѣ добычу дѣлятъ, А онъ? — онъ долженъ здѣсь бродить Въ мѣстахъ, гдѣ сны златые стелетъ Послѣдній одръ имъ можетъ-быть И ихъ завидовать мечтаньямъ Въ душѣ, истерзанной страданьемъ. XIV. Проникла въ грудь его прохлада — И вмигъ отъ сердца отлегло; Повѣялъ вѣтеръ какъ отрада И освѣжилъ ему чело. За нимъ палатки боевыя. Заливъ Лепантскій передъ нимъ, А дальше — горы снѣговыя Съ ихъ свѣтлымъ пивомъ ледянымъ. Вѣка летучими роями Прошли надъ этими горами, Надъ этимъ моремъ голубымъ; Но ихъ не свѣяли, какъ дымъ, Какъ родъ людской съ его страстями. Рабы и деспоты скорѣй Подъ гнётомъ солнечныхъ лучей Съ лица вселенной исчезаютъ, Чѣмъ тѣ слои снѣговъ и льдовъ, Что какъ въ сіяющій покровъ Верхи утёсовъ одѣваютъ, Что кедры горъ переживаютъ И обелиски городовъ. Тотъ снѣгъ, накопленный вѣками, Лежитъ грядой надъ облаками, Уподобляясь пеленѣ На память брошенной странѣ, Въ конецъ истерзанной невзгодой. Прочь отлетавшею свободой. Когда — печальна и ясна — Пріютъ любимый свой она Съ тоскою въ сердцѣ покидала, Богиня шагъ свой замедляла При видѣ брошенныхъ полей, Разбитыхъ злобой алтарей — И тихо слёзы проливала. Она готова къ нимъ воззвать, Къ сынамъ воинственной Морей И имъ на предковъ указать, На ихъ нетлѣнные трофеи. Напрасно: имъ ужь не возстать И дня того ужь не видать, Святой зари его румянца, Что освѣщала персовъ рать И смерть великаго спартанца. XV. Да, Альпъ измѣнникъ, но въ мечтахъ Онъ любитъ сердцемъ уноситься Къ воспоминаніямъ о дняхъ, Весь міръ которыми гордится. Бродя во тьмѣ, мечтаетъ онъ О тѣхъ, что здѣсь со славой пали И кровью землю упитали — И, въ размышленье погружонъ, Онъ вдругъ почувствовалъ ничтожность Добытой славы имъ и ложность Досель пройдённаго пути: Что онъ для славы той позорной Заутра свой отрядъ отборной На приступъ долженъ повести. Не таковы они, герои, Что здѣсь покоятся кругомъ! Здѣсь бились грозные ихъ строи И были родины щитомъ. Ихъ жизнь промчалась неизмѣнна — И память ихъ благословенна И буйный вѣтеръ, и волна Ихъ повторяютъ имена, И шумный лѣсъ гремитъ ихъ славой, И высь колонны величавой На ихъ указываетъ прахъ; Витаютъ тѣни ихъ въ горахъ; Фонтанъ о нихъ напоминаетъ И ключъ, гремя изъ далека, И величавая рѣка — Всё имена ихъ повторяетъ. Пускай она населена — Эллада дивная — рабами: Она, прекраснаго страна, Ещё громка ихъ именами. Кого величіе влечётъ, Предъ тѣмъ Эллада возстаётъ — И, ободрённый, онъ стремится Тиранство низкое попрать И въ битву радостно онъ мчится, Чтобъ жизнь за Грецію отдать, Или мечемъ добыть свободу Ея несчастному народу. XVI. И вотъ надъ моремъ бродитъ онъ, Прохладой ночи оживлёнъ. Чужда приливамъ и отливамъ, Морей полуденныхъ волна, Въ своёмъ величьи горделивомъ, Текла, спокойна и ясна. Когда же буря начиналась, То и тогда на склонъ она Едва на шагъ, на два взбиралась И безучастная луна Спокойнымъ взглядомъ провожала Её, что злилась и бѣжала И ласкъ ея не замѣчала. Скала могучая стоитъ И въ волны синія глядитъ, Но тѣ ея не досягаютъ И лишь то мѣсто намѣчаютъ, Что у Морейскихъ береговъ Въ теченьи нѣсколькихъ вѣковъ Они слезами орошаютъ. Въ тяжолыя думы душой погружонъ, По берегу моря онъ бродитъ. На выстрѣлъ ружейный отъ крѣпости онъ; Но пуля его не находитъ, Измѣна ль проникла въ ряды христіанъ, Сердца ли бойцовъ охладѣли — Не знаю; но только безмолвенъ ихъ станъ И ружья далёко отъ цѣли, Хотя онъ подъ башней стоитъ, что блюдётъ Ворота, ведущія къ морю; Хотя онъ и слышитъ, какъ взадъ и вперёдъ Снуютъ часовые и, вторя Шагамъ ихъ размѣреннымъ, эхо звучитъ. И видитъ онъ пса подъ стѣною: Склоняся надъ трупомъ, онъ только ворчитъ: Нѣтъ времени выть за ѣдою! Онъ съ черепа кожу содралъ со всего, Какъ съ персика кожу сдираютъ И жадно зубами хватаетъ его; Но тотъ изъ-подъ нихъ ускользаетъ. Онъ жадно глодалъ и, казалося, былъ Не въ силахъ оставить ловитвы, Затѣмъ-что ещё не вполнѣ утолилъ Онъ голодъ свой жертвами битвы. Но шалямъ зелёнымъ онъ тотчасъ узналъ, Что это тѣ храбрые были, Чьи чёла зелёный тюрбанъ украшалъ, Что съ нимъ въ его станѣ служили. Съ головъ ихъ спускалось по пряди волосъ; Теперь же собаки глодали Ихъ бритую кожу, лишонную косъ — И ключья въ зубахъ увязали. А дальше злой коршунъ гналъ волка крыломъ. Что, чуя добычу, прокрался, Къ стѣнѣ городской, и, склонясь надъ конёмъ, Кровавой ѣдой наслаждался. XVII. И Альпъ отъ картины той взоръ отвратилъ: Онъ былъ непреклоненъ средь битвы; Но стонъ умиравшихъ онъ легче сносилъ И шопотъ послѣдней молитвы Томящихся жаждой, клянущихъ враговъ, Чѣмъ видъ ужь уснувшихъ навѣки вѣковъ. Въ минуту опасности гордость при насъ: Какъ въ битвѣ намъ смерть ни предстанетъ, Могучая Слава отмѣтитъ нашъ часъ И Честь про нашъ подвигъ вспомянетъ. Когда же всё кончено — грустно ступать По трупамъ погибшихъ средь бою И видѣть, какъ птица и звѣрь ихъ терзать Стекаются шумной толпою И, мясо сдирая съ ихъ бѣлыхъ костей, Считаютъ тѣ трупы добычей своей. XVIII. Идётъ онъ — и видитъ разрушенный храмъ, Воздвигнутый здѣсь неизвѣстной рукою. Двѣ стройныхъ колонны, съ рѣзьбой по краямъ, Да мраморъ въ обломкахъ, поросшій травою — Вотъ всё, что ты, время, оставило намъ! Не болѣе ты и въ усладу вѣкамъ Оставишь въ грядущемъ чѣмъ было въ минувшемъ Тобою оставлено, мирно уснувшемъ: Оставишь на столько, чтобъ можно жалѣть О томъ было намъ, что могло улетѣть. Что видѣли мы, то и наши потомки Увидятъ: развалины, камни, обломки. XIX. Онъ сѣлъ къ подножію колонны На солнцемъ выжженной травѣ. Рука приникла къ головѣ И тихій вздохъ, подобье стона, Больное сердце облегчилъ. Онъ молча голову склонилъ — И пальцы мѣрно застучали По лбу, какъ-будто пробѣгали Но звонкимъ клавишамъ, когда, Не начиная, иногда Они беззвучно пробѣгаютъ По нимъ, какъ-будто ихъ пытаютъ. Такъ онъ сидѣлъ, тая тоску И слухъ склоняя къ вѣтерку. Вдругъ слышитъ онъ изъ-за колонны Какъ-будто чьи-то льются стоны. Онъ голову поднялъ — на море глядитъ, Но вѣтеръ сонливой волны не катитъ; Онъ взоромъ несётся надъ сонной травою, Но та не нромолвитъ былинкой одною. Откуда жь тѣ звуки несутся, звучатъ? Глядитъ на знамёна — недвижно висятъ, Недвижно, какъ листья лѣсовъ Киѳерона. Что жь значатъ тѣ звуки страданья и стопа? Глядитъ онъ, трепещетъ — о, сладостный видъ! Красавица-дѣва на камнѣ сидитъ. XX. Вскочилъ, глядитъ — на сердце страхъ: Такъ не смутилъ его бъ и врагъ. «О, Боже мой! какой судьбою Близь стана ты ночной порою?» Напрасно — блѣденъ и смущонъ — Перекреститься хочетъ онъ: Священный символъ искупленья Не для исполненныхъ сомнѣнья! Глядитъ — нѣтъ, это не обманъ! Она — лицо ея и станъ: Предъ нимъ, полна красы и блеска, Его прекрасная Франческа. Въ щекахъ тѣ жь розаны у ней, Но только розы тѣ блѣднѣй. Улыбка устъ не украшаетъ: Исчезла — какъ? никто не знаетъ. Не такъ ясна лазурь въ волнахъ, Какъ въ голубыхъ ея очахъ; Но и лазурь ихъ, словно море, Таитъ отчаянье и горе. Упругость груди молодой, Полузакрытая фатой, Сверкаетъ снѣжной бѣлизною. Кудрей бѣгущею волною У влечь прикрытая слегка Бѣлѣетъ чудная руна. Но прежде, нежли провѣщала, Она на небо указала — И пальцы были такъ нѣжны, Что сквозь былъ видѣвъ свѣтъ луны: XXI. «Къ тебѣ я пришла въ этотъ часъ молчаливый, Чтобъ дать тебѣ счастье, самой быть счастливой. Я вышла въ ворота, прошла межь шатровъ — И вотъ нахожу тебя въ станѣ враговъ. Я слышала: ежели левъ повстрѣчаетъ Невинную дѣву, онъ въ лѣсъ убѣгаетъ. Господь всемогущій, невинныхъ покровъ, Спасающій ихъ отъ тирановъ лѣсовъ, Благой въ своихъ милостяхъ вѣчныхъ, безмѣрныхъ Помогъ и мнѣ, бѣдной, избѣгнуть невѣрныхъ. Но если напрасенъ приходъ будетъ мой, Тогда мы не свидимся больше съ тобой. Своихъ преступленій превысилъ ты мѣру: Ты прёзрѣлъ, отступникъ, отцовскую вѣру! Разставься съ чалмою, крестомъ осѣнись И къ этому сердцу главою склонись. Смой стыдъ свой: пусть сердце твоё облегчится — И завтра жь Франческа съ тобой съединится.» — «Гдѣ жь брачное ложе найдёмъ мы съ тобой? Ужели средь мёртвыхъ, сражонныхъ войной? Заутра въ Коринѳѣ всё сгинетъ живое, Палаты и храмы, всё сердцу святое, Всё сгинетъ — и только тебѣ и твоимъ Мы, сабли влагая, пощаду дадимъ. Простившись на-вѣки съ невзгодой былою, Мы въ край отдалённый умчимся съ тобою И будешь ты вѣрной подругой моей. Но прежде я долженъ, ведомый судьбою, Унизить гордыню Царицы Морей. Пусть тѣ, что — ведомые зломъ и страстями — Моими заклятыми стали врагами, Почувствуютъ силу десницы моей, Бичующей плетью, сплетённой изъ змѣй.» Тогда прикоснуласъ холодной рукою Она къ его мёртвой, недвижной рукѣ — И дрожь пробѣжала по тѣлу волною, А сердце заныло въ глубокой тоскѣ. Хотя ея пальцы едва лишь касались Его, но ихъ гнёта снести онъ не могъ, Затѣмъ-что ему никогда не казались Они холодны такъ и обликъ такъ строгъ. Но сердце, какъ камень, въ груди опустилось И съ щёкъ его бурный румянецъ сбѣжалъ, Когда онъ, всмотрѣвшись въ неё, увидалъ, Какъ много и страшно она измѣнилась. Франческа прекрасна ещё, но ужь нѣтъ Въ чертахъ ея прежняго блеска: Ужь въ нихъ не играетъ тотъ солнечный свѣтъ, Что блещетъ межь волнами, солнцу въ отвѣтъ, Въ минуту ихъ шума и плеска. Уста ея точно боятся вздохнуть: Безмолвны, блѣдны, не смѣются; Волной не вздымается млечная грудь И вены подъ кожей не бьются. Хотя ея очи и блещутъ во тьмѣ, Но взглядъ ея дикъ и печаленъ, Какъ взглядъ тѣхъ несчастныхъ, что бродятъ во снѣ Среди позабытыхъ развалинъ. Она походила на старый портретъ, Угрюмо глядящій изъ рамы на свѣтъ. Въ часы многодумной вечерней прохлады, Едва освѣщённый мерцаньемъ лампады, Онъ кажется мёртвымъ и вмѣстѣ живымъ, И, робкаго взглядомъ пугая своимъ, Сбирается точно съ осанкой суровой Къ вамъ выйдти на встрѣчу изъ рамы дубовой; И, хмурясь, качается взадъ и вперёдъ, Чуть вѣтеръ повѣетъ, чуть вѣтеръ пахнётъ. "Но если жертвы этой много Во имя сердца для тебя — Сверши её во имя Бога, Его Предвѣчнаго любя: Сорви съ главы своей преступной Свою позорную чалму И поклянись душой Тому, Кто вѣритъ клятвѣ неподкупной — Спасти сыновъ родной земли; Не то погибнешь ты въ ныли, Не то отвергнутъ будешь мною, Не только небомъ и землёю! Исполни долгъ — и пусть твой рокъ Печаленъ будетъ и жестокъ — Тебѣ простится много, много И милосердія врата Не будутъ нѣмы: къ нимъ дорога Слезамъ любви не заперта. Не медли, милый! Будетъ поздно, Когда Господь предстанетъ грозно: Ты взоры къ небу, а оно Печально будетъ и темно. Взгляни, свѣтило ночи тьмится; Но мигъ — и облако промчится. Коль не смиришься ты душой И не исторгнешь зла изъ груди, Пока луна одѣта тьмой, Тогда отмстятся Богъ и люди. Твой жребій страшенъ; но страшнѣй Безмѣрность гибели твоей! " Отступникъ голову подъемлетъ, Вперяя взоръ въ небесный сводъ И видитъ: облако плывётъ; Но гордый духъ его не внемлетъ Ни чьимъ мольбамъ, дыша одной Гордыней, смѣшанной съ враждой, Затѣмъ что въ нёмъ та страсть и сила Всѣ остальныя заглушила. Ему ль, подъ тяжестью грѣховъ, Страшиться робкой дѣвы словъ? Ужель, отчизной оскорблённый, Спасётъ онъ городъ обречённый? Когда жь то облако таитъ Небесный громъ — пускай разитъ! И долго облако глазами Слѣдилъ надменный Альпъ, пока, Съ другими слившись облаками, Оно не скрасилось слегка Вновь появившейся луною. «Я не склонюсь передъ судьбою!» Воскликнулъ онъ. «Я твёрдъ душою! Тростникъ, встрѣчая бури гнётъ, Ложится долу и встаётъ; Но дубъ трещитъ и упадаетъ. Пускай Венеція узнаетъ Во мнѣ врага и пусть одна Ты будешь мною почтена!» Взглянулъ — но дѣва ужь пропала: Одна колонна лишь стояла. Что сталось съ него — онъ не зналъ: Въ землѣ ль сырой она укрылась. Или въ пространствѣ испарилась — Увы, отступникъ не видалъ. XXII. Вотъ ночь пролетѣла — и солнце сіяетъ, Даётъ всему праздничный видъ; Аврора покровъ свой туманный снимаетъ И знойный полудень сулитъ. Чу! слышатся трубы, звучатъ барабаны И гулъ раздаётся роговъ, Играютъ знамёна и вѣять султаны И слышится шелестъ шаговъ. Сквозь бряканье сабель, сквозь ржанье, музыку Проносятся клики: «идутъ!» Ужь хвостъ лошадиный навѣшенъ на пику И, строясь, всѣ приступа ждутъ. Татары, арабы и вы, туркоманы, Сѣдлайте коней — и вперёдъ! Скачите долиной, какъ гѣ ураганы, Что вѣтеръ пустыни несётъ! Чтобъ кто-нибудь — старецъ иль отрокъ невинный — Не спасся бы этимъ путёмъ, Когда, утопая въ крови неповинной, Пѣхота ворвётся въ проломъ. Могучіе кони гремятъ удилами, Косматыя гривы столбомъ И бѣлая пѣна, сбѣгая клубами, Разносится вѣтромъ кругомъ. Дымятся въ рукахъ фитили боевые И пушки готовы къ пальбѣ, Въ надеждѣ разрушить тѣ стѣны крутыя, Что служатъ преградой борьбѣ. Труба янычаръ удалыхъ собираетъ, Прославленныхъ въ прежнихъ бояхъ; Ихъ Альпъ направляетъ — и сабля сверкаетъ Въ его обнажонныхъ рукахъ. Ужь ханъ и паши разъѣзжаютъ предъ войскомъ И славный визирь въ ихъ челѣ. Лишь выстрѣлъ раздастся, въ весельи геройскомъ Спѣшите къ Коринѳской скалѣ! Вперёдъ, удальцы! ни кого не жалѣйте, Ни пастырей близь алтарей. Ни знатныхъ, ни нищихъ, — всѣхъ рѣжьте и бейте! Самихъ не щадите камнёй! «Проломъ передъ вами, могучими львами!» Безстрашный Комурджи вскричалъ: "При васъ ваши сабли — побѣда предъ вами: Иначе бы кто побѣждалъ? «Кто первый добудетъ мнѣ знамя Христово, Тотъ требуй — и дастся тому!» И грозные клики — отвѣтомъ на слово — Промчались по стану всему. XXIII. Какъ волчья стая нападаетъ На разъярённаго быка И тотъ — не раненый пока — Ногами первыхъ попираетъ Или подъемлетъ на рога, Такъ и османы на врага Имъ ненавистнаго напали; Но были сломлены — и пали. Какъ бы осколками стекла, Земля усѣяна была Тѣлами падшихъ середь бою, Покрытыхъ кованной бронёю, Свинцомъ пробитой на поляхъ, Гдѣ успокоился ихъ прахъ. Рядами цѣлыми, какъ пали, Они — недвижные — лежали, Подобно срѣзаннымъ косой Стеблямъ пшеницы золотой. XXIV. Какъ сынъ снѣговъ, потокъ, весной Отъ скалъ каменья отторгаетъ И ихъ лавиной снѣговой, Гремя, въ долину низвергаетъ: Такъ, обезсиленныхъ борьбой, Сыновъ Коринѳа низлагаетъ Турецкой рати новый строй, Въ проломъ нахлынувшій грозой. Они незыблемо стояли И, тяжко падая во прахъ, Въ крови и ранахъ умирали Съ оружьемъ въ замершихъ рукахъ. И вопль, и клики ликованья, И пушекъ громъ, и рѣзкій звукъ Глухихъ ударовъ сильныхъ рукъ Въ одно сливаются стенанье: Лишь смерть безмолвствуетъ вокругъ. Семья сосѣднихъ городовъ Громамъ тѣмъ гибельнымъ внимаетъ И въ вѣщемъ ужасѣ не знаетъ Кого — друзей или враговъ — Тѣ клики грозные вѣнчаютъ, Не знаютъ — слёзы ли имъ лить, Иль небеса благодарить За звуки тѣ, что повторяютъ Ущелья горъ береговыхъ — И громъ тѣхъ звуковъ роковыхъ Былъ слышенъ въ дальнемъ Саломинѣ, Въ пирейской бухтѣ и въ Левсинѣ. XXV. Съ мечей ручьями кровь бѣжитъ; Палъ городъ; пали укрѣпленья; Грабёжъ на улицахъ кипитъ: Всё ждётъ послѣдняго мгновенья. Изъ храмовъ божьихъ, изъ домовъ Проклятья, жалобы несутся И звуки трепетныхъ шаговъ По скользкимъ камнямъ раздаются. Средь узкихъ улицъ, здѣсь и тамъ, Гдѣ можно дать отпоръ врагамъ, Десятки воиновъ встрѣчаютъ Толпы враговъ, что наступаютъ, И, прислонясь къ стѣнѣ спиной, На время сдерживаютъ бой И, какъ герои, умираютъ. Межь нихъ вниманье привлекаетъ Старикъ съ сѣдою головой, Но съ сильной, твёрдою рукой. Онъ бодро турокъ отражаетъ — И трупы ихъ лежатъ кругомъ, Его сражонные мечомъ. Хотя старикъ и отступаетъ, Но всё — не раненый — ещё Съ толпою бьётся горячо, Что всё сильнѣе напираетъ. Рубцы, добытые войной, Таясь подъ кованной бронёй, О славныхъ битвахъ говорили, Хотя давно тѣ битвы были. Состарясь, крѣпость юныхъ силъ Онъ въ мощномъ тѣлѣ сохранилъ И врядъ ли бъ кто-нибудь сыскался, Кто съ нимъ бы силой поравнялся. Минотти сдерживалъ одинъ Толпу враговъ ожесточённыхъ — Толпу безчисленнѣй сѣдинъ Его волосъ посеребрённыхъ. О, сколько матерей преклонныхъ Онъ въ этотъ день осиротилъ! И юныхъ первенцевъ лишилъ, Ещё въ то время не рождённыхъ, Когда — исполненъ юныхъ силъ — Онъ мечъ впервые обагрилъ Въ крови враговъ иноплемённыхъ. Когда Минотти потерялъ Въ бою единственнаго сына, Отцамъ почувствовать онъ далъ, Какъ велика его кручина. И если падшему нужна Отмщенья жертва рокового, То тѣнь Минотти молодого Была ужаснѣй отмщена, Чѣмъ тѣнь Патрокла подъ Пергамомъ. Онъ погребёнъ на томъ же самомъ Высокомъ берегѣ морскомъ, Гдѣ спятъ герои вѣчнымъ сномъ; Но кто укажетъ тѣ могилы, Что ихъ пріяли въ цвѣтѣ силы? На тѣхъ могилахъ нѣтъ камней И нѣтъ въ могилахъ тѣхъ костей; Но ихъ имёнъ не позабудутъ, Пока пѣть пѣсни люди будутъ. XXVI. Чу! клики воздухъ потрясаютъ: То янычары наступаютъ. Рука ихъ мощная ведётъ И — обнажонная — вперёдъ Манитъ отвагой изступлённой, И по рукѣ той обнажонной Героя каждый узнаётъ. Одинъ одеждою стремится Передъ другими отличиться, Иной гордится дорогой Отдѣлкой сабли боевой; Но въ мірѣ нѣтъ клинка такого, Какъ сабля Альпа молодого; Тѣ отличаются чалмой, А Альпъ — могучею рукой, До плечь высоко обнажонной Въ минуту сѣчи изступлённой. Ни чей бунчукъ у стѣнъ крутыхъ, Віясь, такъ близко не мелькаетъ; Ни чей призывъ сыновъ своихъ Такъ далек''о'' не увлекаетъ. Гдѣ Альпа взносится рука, Тамъ лишь отважные дерутся. Тучнѣй кровавая рѣка И громче вопли раздаются; Тамъ обезсиленный герой, Безъ стона, гордо умираетъ, И, умирая, напрягаетъ Остатокъ силъ своихъ, чтобъ бой Начать послѣдній, роковой. XXVII. Но какъ скала стоялъ старикъ — И Альпъ свой пылъ смирилъ на мигъ. — «Минотти, сдайся — и пощада Тебѣ Франческу возвратитъ!» — «И жизни вѣчной мнѣ не падо, Когда злодѣй её даритъ!» — «Ужели ей — моей святынѣ — Погибнуть жертвою гордыни?» — «Ей не бывать въ твоихъ рукахъ!» — «Но гдѣ жь она?» — «На небесахъ, Въ чертогахъ свѣтлыхъ, недоступныхъ Для душъ коварныхъ и преступныхъ!» Когда бы громъ предъ нимъ упалъ, Сильнѣй бы Альпъ не встрепенулся И, увидавъ, что Альпъ дрожалъ, Минотти злобно усмѣхнулся. — «О, Боже!» Альпъ проговорилъ: «Скажи, давно ль её не стало?» — «Вчера — и рокъ я не корилъ, Что небо скорбную пріяло. Никто изъ рода моего Предъ Магометомъ не склонялся. Сражайся, извергъ!» Но раздался Напрасно грозный зовъ его — Ужь Альпъ лежалъ въ числѣ убитыхъ. Межъ-тѣмъ, какъ пламенный потокъ Рѣчей Минотти ядовитыхъ Злодѣя грудь пронзалъ и жогъ Больнѣй меча, которымъ бился, Альпъ, словно скошенный, свалился. Съ ступеней, ведшихъ подъ порталъ, Гдѣ бой кровавый продолжался, Вдругъ выстрѣлъ гибельный раздался И Альпъ, сражонный пулей, палъ; Но прежде чѣмъ изъ предстоявшихъ Единый рану увидалъ, Уже во прахѣ Альпъ лежалъ, Чтобъ не возстать изъ сонма павшихъ. Огонь блеснулъ въ его очахъ — И вѣчный мракъ окуталъ прахъ, Чей духъ невзгоды низложили. Съ его высокаго чела " И щёкъ, покрытыхъ слоемъ пыли, Струя кровавая текла; Но пульсъ прерывисто не бился И стонъ на волю не просился Изъ устъ, запёкшихся въ крови. Ни слово мира и любви, Ни вздохъ, исполненный кручины, Не предрекли его кончины. Ещё молитва съ устъ его Слетѣть къ Престолу не успѣла, Какъ лёгкимъ паромъ отъ него Душа въ пространство отлетѣла — И онъ остался до конца Врагомъ отчизны и Творца. XXVIII. Онъ палъ — и бѣшенные клики Взнеслися къ небу изъ рядовъ Его друзей и злыхъ враговъ, И грозно вновь склонились пики И, вновь сражая храбрыхъ въ прахъ, Мечи сверкнули въ ихъ рукахъ. Но, шагъ за шагомъ отступая. Минотти сдерживаетъ строй Свирѣпыхъ турокъ, защищая Родную землю, какъ герой, А вкругъ него — оберегая — Тѣснятся воины толпой. Старинный храмъ, оплотъ священной, Откуда тотъ направленъ былъ Зловѣщій выстрѣлъ, что сразилъ Злодѣя въ битвѣ дерзновенной И тѣмъ за городъ отомстилъ, Оплотъ послѣдній предлагаетъ. И, оставляя за собой Кровавый слѣдъ на мостовой, Минотти къ храму отступаетъ И только здѣсь, очистивъ путь, Повсюду занятый врагами, Прикрытый старыми стѣнами, Свободно можетъ онъ вздохнуть. XXIX. Усилясь новою толпою, Сыны ислама и побѣдъ Стремятся съ яростью такою За христіанами во слѣдъ, Что ихъ безчисленность порою Имъ обращается во вредъ. Проходъ, который вёлъ къ твердынѣ Послѣдней горсти христіанъ, Подобенъ горной былъ тѣснинѣ И строй побѣдный мусульманъ, Успѣвшій къ храму протѣсниться, Назадъ не могъ ужь возвратиться, И долженъ былъ иль побѣдить, 11ль сномъ могильнымъ опочить. Но прежде чѣмъ имъ сумракъ ночи Смежилъ безжизненныя очи, Ужь ихъ спѣшили замѣнить Другіе, съ мыслью отомстить. Ослабѣваютъ христіане Передъ напоромъ янычаръ; Ботъ ужь у двери мусульмане: Послѣдній близится ударъ. Но дверь, покорная запору, Ещё противится напору. Изъ всѣхъ отверстій цѣлый адъ Огонь ружейный извергаетъ И мѣткихъ нуль свинцовый градъ Гядъ узкихъ оконъ изрыгаетъ. Но дверь скрипитъ: ещё напоръ — Сдаются петли и запоръ, И дверь, шатаясь, упадаетъ: Коринѳъ, конецъ твой наступаетъ! XXX. Угрюмъ, свирѣпъ и одинокъ Стоитъ Минотти у амвона. Надъ нимъ склоняся, льётъ Мадонна Лучей сіяющихъ потокъ На грудь, обрызганную кровью — И взоръ Ея горитъ любовью. Мадонна такъ помѣщена, Что каждый, видя, какъ она, Съ младенцемъ кроткимъ на колѣняхъ, Встрѣчаетъ всѣхъ, ко всѣмъ равны, Въ своихъ излиться могъ бы пеняхъ. На всё — прекрасна и ясна — Глядитъ съ улыбкою она И даже въ этотъ мигъ ужасный Встрѣчаетъ всѣхъ съ улыбкой ясной. Но вотъ Минотти, весь горя Святымъ огнёмъ, перекрестился, Схватилъ свѣтильникъ съ алтаря И, приподнявъ, остановился, Тогда-какъ турки здѣсь и тамъ Уже врывались въ божій храмъ. XXXI. Въ безмолвномъ склепѣ, въ храмѣ томъ, Подъ мозаиковымъ поломъ, Лежатъ покойники рядами. Помостъ блеститъ ихъ именами; Но тѣхъ имёнъ ужь не видать — На нихъ кровавая печать: Узоры мрамора цвѣтные И — честь родовъ — гербы рѣзные Покрыты шлемами кругомъ, Кругомъ завалены мечами И бездыханными тѣлами Сражонныхъ смертью въ храмѣ томъ. Война сошла подъ эти своды И здѣсь сокровища свои — Орудье смерти, зло природы — Скопила съ мудростью змѣи. Здѣсь былъ устроенъ предъ осадой Запасный складъ пороховой, Куда послѣднею преградой Приводъ спускался роковой, Чтобъ грознымъ взрывомъ кончить бой. XXXII. Толпа невѣрныхъ наступаетъ И горсть отважныхъ христіанъ, Ужь обезсиленныхъ отъ ранъ, Имъ путь напрасно преграждаетъ. Не находя живыхъ враговъ, Они глумятся надъ тѣлами И украшаютъ головами Верхи кровавыхъ бунчуковъ. Тѣ съ пьедесталовъ низвергаютъ Изображенія святыхъ, Тѣ другъ у друга отнимаютъ Куски покрововъ парчевыхъ, А тѣ съ иконъ святыхъ сдираютъ Вѣнцы окладовъ дорогихъ. Вотъ къ алтарю они подходятъ И видятъ чашу всю въ лучахъ — И алчность, вспыхнувъ въ ихъ очахъ, Здѣсь пищу новую находитъ. Ещё съ зарёю въ ней вино Было Христомъ претворено Въ святую кровь Его — и пили Её смиренные бойцы, Что вѣчнымъ сномъ здѣсь опочили, Стяжавъ нетлѣнные вѣнцы. Лампада чашу освѣщала Изъ драгоцѣннаго металла И тѣмъ сіяньемъ для очей Добычу дѣлала цѣннѣй. XXXIII. Ужь нечестивая рука Сосуда свѣтлаго касалась, Когда свѣча поколебалась Въ рукахъ Минотти-старика, Дугу въ пространствѣ описала И надъ приводомъ запылала. Раздался взрывъ — и сонмъ святыхъ, И стѣны храма вѣковыя, И мёртвыхъ груды ледяныя, И сонмъ оставшихся въ живыхъ, Навстрѣчу смерти шедшихъ смѣло — Гремя, на воздухъ всё взлетѣло. Упали стѣны, замокъ палъ, Возстало море на мгновенье И потряслись вершины скалъ, Какъ въ грозный часъ землетрясенья. Мильонъ обломковъ — здѣсь и тамъ — Подъятъ къ далёкимъ облакамъ. Всё міру грозно возвѣщаетъ, Что часъ послѣдній наступаетъ. Всё, чѣмъ гордился славный градъ, На воздухъ въ пламени взлетаетъ И, сверху падая назадъ, Окрестность пепломъ покрываетъ — И этотъ пепелъ роковой, Дождёмъ горящимъ ниспадая, Покрылъ поля и брегъ морской, Круги на морѣ оставляя. Кругомъ разбросаны тѣла; Но кто почившій — христіанинъ, Или невѣрный мусульманинъ — И мать сказать бы не могла. Когда въ уютной колыбели Они покоились ещё, И, ихъ цалуя горячо, Въ глаза имъ матери глядѣли, Они не думали о томъ, Что грянетъ часъ, въ который громъ Размечетъ члены ихъ кругомъ. Одно мгновенье миновало — И мать родная бъ не узнала Родного сына своего Въ кровавомъ остовѣ его. Повсюду брёвна и каменья Слѣды являли разрушенья. Живое всё, заслыша громъ, Исчезло въ ужасѣ нѣмомъ. Умчались въ лѣсъ стада пернатыхъ; Собаки съ воемъ отошли Отъ тѣлъ, отъятыхъ у земли; Верблюды бросили вожатыхъ; Волы, запрАженные въ плугъ, Сломивъ ярмо, ревѣли въ полѣ; Ретивый конь летѣлъ по волѣ, Безъ мундштука и безъ подпругъ; Лягушекъ крикъ въ трясинѣ дальней Ещё сталъ громче и печальнѣй; Въ густыхъ лѣсахъ, въ берлогахъ горъ, Гдѣ эхо рвётся на просторъ, Протяжно волки завываютъ, И, вторя имъ, шакалы лаютъ — И слышны въ дикомъ лаѣ томъ И дѣтскій плачъ, и визгъ собаки, Нежданно хлёстнутой бичёмъ, Въ минуту ярости и драки. И, волю давъ своимъ крыламъ, Орёлъ пріютъ свой покидаетъ И взоръ свой къ небу направляетъ Навстрѣчу солнечнымъ лучамъ. Вкругъ тучи чорныя тѣснятся, Зіяя сумракомъ могилъ И нудятъ съ каждымъ взмахомъ крылъ Всё выше, выше подыматься. Такъ палъ Коринѳъ — и побѣдилъ! 1873. </div> [[Категория:Импорт/lib.ru/Страницы с внешними ссылками]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Указан переводчик в параметре ДРУГОЕ]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Указан переводчик и нет категории перевода]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Есть одноимённая страница не имевшаяся ранее, проверить на дубль и переименовать]] [[Категория:Поэзия]] [[Категория:Переводы]] [[Категория:Поэмы]] [[Категория:Джордж Ноэль Гордон Байрон]] [[Категория:Литература 1813 года]] [[Категория:Дореформенная орфография]] [[Категория:Импорт/lib.ru]] [[Категория:Импорт/az.lib.ru/Джордж Гордон Байрон]] czkkwmshf5udzsyj2j07h8jskkxr83j Блистательные любовники (Мольер; Лихачёв) 0 1029605 4590531 4537938 2022-07-19T21:07:16Z Vladis13 49438 wikitext text/x-wiki {{imported/lib.ru}} {{Отексте | АВТОР = Жан-Батист Мольер | НАЗВАНИЕ = Блистательные любовники | ПОДЗАГОЛОВОК = | ЧАСТЬ = | СОДЕРЖАНИЕ = | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = fr | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = Les Amants magnifiques | ПОДЗАГОЛОВОКОРИГИНАЛА = | ПЕРЕВОДЧИК = Владимир Сергеевич Лихачёв | ДАТАПУБЛИКАЦИИОРИГИНАЛА = 1670 | ИСТОЧНИК = Мольер. Полное собрание сочинений в одном томе / Пер. В. Лихачева. М.: АЛЬФА-КНИГА, 2009. (Полное собрание в одном томе).; [http://az.lib.ru/m/molxer_z/text_0270.shtml az.lib.ru] | ВИКИДАННЫЕ = <!-- id элемента темы --> | ВИКИПЕДИЯ = | ВИКИЦИТАТНИК = | ВИКИНОВОСТИ = | ВИКИСКЛАД = | ДРУГОЕ = | ОГЛАВЛЕНИЕ = | ПРЕДЫДУЩИЙ = | СЛЕДУЮЩИЙ = | КАЧЕСТВО = 1 <!-- оценка по 4-х бальной шкале --> | НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ = | ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ = | ЛИЦЕНЗИЯ = PD-old | СТИЛЬ = text }} <div class="text"> <pre> Мольер Блистательные любовники ---------------------------------------------------------------------------- Мольер. Полное собрание сочинений в одном томе. М.: "Издательство АЛЬФА-КНИГА", 2009. (Полное собрание в одном томе). Перевод В. Лихачева ---------------------------------------------------------------------------- Действующие лица Аристиона - принцесса, мать Эрифилы. Эрифила - дочь принцессы. Клеониса - наперсница Эрифилы Xореб - из свиты принцессы. Ификрат | } блистательные любовники Тимокл | Сострат - командующий армией, влюбленный в Эрифилу. Клитидас - придворный шут из свиты Эрифилы. Анаксарк - астролог. Клеонт - сын Анаксарка. Ложная Венера - сообщница Анаксарка. Действие происходит в Фессалии, в прелестной Темпейской долине. Действующие лица пасторали Нимфа Темпейской долины, Тирсис, Ликаст, Менандр, Калиста, два сатира. Король, не допускающий в своих затеях ничего заурядного, вздумал устроить при дворе такой дивертисмент, в состав которого входило бы все, что может дать театр; и вот для того, чтобы связать в одно целое столько разнообразных вещей, он выбрал сюжетом похождения двух принцев-союзников, которые, ведя сельский образ жизни в Темпейской долине, где готовится празднество пифических игр, наперерыв осыпают некую юную принцессу и ее мать всеми любезностями, какие они только в состоянии придумать. ПЕРВАЯ ИНТЕРМЕДИЯ Сцена открывается под приятные звуки инструментальной музыки и представляет взору широкое море, ограниченное восемью большими скалами - по четыре с каждой стороны; на вершинах скал, в виде божеств, при соответственных атрибутах, восемь рек. У подножия каждой скалы - по двенадцати тритонов, посреди моря - четыре амура на дельфинах, а за ними бог Эол, поднимающийся над волнами на маленьком облаке. Эол приказывает ветрам удалиться, и, пока амуры, тритоны и реки отвечают ему, из воды поднимается остров. Восемь искателей жемчуга и кораллов выходят с добычей из морской глубины и после красивого танца располагаются на скалах, ниже рек. Музыка возвещает появление Нептуна; искатели, тритоны и реки аккомпанируют танцу бога и его свиты соответственными телодвижениями и постукиванием жемчужных раковин. Весь этот спектакль устроен на море одним из принцев для прогуливающейся принцессы и ее матери. Нептун - король. Шесть морских богов: граф д'Арманьяк, маркиз де-Вильруа, маркиз де-Рассан, гг. Бошан, Фавье и ла-Пьер. Восемь рек: гг. Бомэн, Фернон-Старший, Нобле, Сериньяк, Давид, Ора, Девелуа и Жилле. Двенадцать тритонов: гг. ле-Гро, Эдуэн, дон, Женган-Старший, Женган-Младший, Фернон-Младший, Ребель, Лангез, Детан, Морель и два пажа из придворного оркестра. Четыре амура: четыре пажа из придворного оркестра. Эол: г. Эстиваль. Восемь искателей: гг. Жуан, Шинуано, Пезан-Старший, Маньи, Жубер, Майэ, Ла-Монтань и Лестанг. Эол (говорит) Вы, от которых становятся хмуры Солнечным блеском сверкавшие дни, - Ветры, вернитесь в пещеры свои: Здесь пусть зефиры царят и амуры! Один из тритонов Чьи очи дивные нам светят над водою? Все нереиды, прочь! Тритоны все, за мною! Все тритоны Перед богинями мы резво поплывем И чудную красу их громко воспоем!.. Первый амур Все взоры вид принцесс пленяет! Второй амур Какие, ах, сердца здесь могут устоять! Третий амур Прекраснее всех смертных наша мать, Но и она им в чарах уступает!.. Хор Перед богинями мы резво поплывем И чудную красу их громко воспоем! Один из тритонов Что за картина перед нами! Нептун, великий бог, с подвластными богами, Почтить нас пожелал присутствием своим! Хор Так возликуем же сердцами И над волнами Хвалой пространство огласим! За короля (представляющего Нептуна) Волей Неба меж богов важнейших Важное дано мне назначенье - Властвовать над морем, - и внушает Миру страх мое лишь приближенье! Нет страны, чтоб в грозный час прилива Трепета не знала предо мною! Царства нет, чтоб я его не залил В миг один стремительной волною! Гордому разливу нет препоны, Не сдержать его тройной плотине: Бурный, все снесет он - и широкой Гладью разольется по равнине... Но волна мятежная покорна Моему правдивому веленью - И цветущий мир могу я морем Всюду насадить по мановенью! Иногда в моих пределах судно, Наскочив на камень, погибает, - Но никто на власть мою не ропщет И за правду гибели не знает! За графа д'Арманьяка Наш край - сокровищница благ, И к берегам ее стремится всяк. А в ней легко создать фортуну - Лишь в милость бы суметь попасть к Нептуну! За маркиза де Вильруа Смело несись, легкокрылая стая Резво кренящихся шкун: Непостоянна стихия морская, Но постоянен Нептун! За маркиза де Рассана Доверчиво вручай свою судьбу нам - И будешь жить всегда в ладу с Нептуном! ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ СЦЕНА ПЕРВАЯ Сострат, Клитидас. Клитидас. Задумался, кажись? Сострат. Нет, Сострат, не вижу я для тебя никакого просвета: попал ты в такую беду, из которой нечего тебе и надеяться выйти! Клитидас. Сам с собой рассуждает!.. Сострат. Увы! Клитидас. Вздох красноречивый! - и моя догадка оправдывается... Сострат. На каких химерах, скажи мне, мог бы ты построить хоть маленькую надежду? И что тебе может предстоять, кроме ужасной вереницы злосчастных дней прерывной кручины вплоть до самой смерти?!. Клитидас. Заботы-то у него, пожалуй, побольше, чем у меня! Сострат. Сердце мое, сердце! В какую пучину ты меня ввергло! Клитидас. Ваш слуга, господин Сострат... Сострат. Куда ты, Клитидас? Клитидас. А вы-то что здесь делаете? Какая такая черная меланхолия, скажите на милость, удерживает вас в этих лесах, когда все убежало на великолепное празднество, устроенное влюбленным принцем Ификратом на морской прогулке принцессе? Что за музыка! что за танцы! что за божества на скалах в честь обеих очаровательниц! Сострат. Я и не видя достаточно ясно представляю себе это великолепие... А так как, вероятно, там происходит обычная в подобных случаях толчея, то я и заблагорассудил не увеличивать ее своей особой... Клитидас. Вы знаете, что ваше присутствие никогда ничего не портит и что вы нигде не бываете лишним. Ваше лицо везде лицо желанное - не из тех лиц, на которые косо посматривают наши владыки. Вы одинаково приятны обеим принцессам; и мать и дочь относятся к вам с уважением настолько ясным, что вам нечего бояться намозолить им глаза, - ив конце концов, не это опасение вас тут удерживает... Сострат. Уверяю тебя, что такие зрелища мало меня привлекают... Клитидас. Боже мой! Если не привлекают зрелища, привлекают зрители, и, что бы вы ни говорили, нельзя во время празднества оставаться одному и мечтать среди деревьев, как вы делаете, если нет в голове какой-нибудь заботы... Сострат. Какая же у меня, по-твоему, может быть забота? Клитидас. Ах, не знаю уже откуда, но здесь пахнет любовью: не от меня, ей-богу! Значит, от вас... Сострат. С ума ты сошел, любезный! Клитидас. Не я с ума сошел, а вы влюбились! Обоняние у меня такое, - я уж давно носом чую... Сострат. С чего это тебе в голову взбрело? Клитидас. С чего?.. Вы бы еще более удивились, если бы я сказал, в кого вы влюблены... Сострат. Я?!. Клитидас. Да! Бьюсь об заклад, что сейчас угадаю... По части всяких тайн я ведь не хуже нашего астролога, от которого без ума принцесса Аристиона. Как он в созвездиях читает судьбу людей, так я читаю в глазах имя любимой особы. Ну- ка откройте глаза пошире! _Э_ оборотное - отдельное; _эр, и - ри_: Эри; _эф, и фи_: Эрифи; _эл, а - ла_: Эрифила. Вы влюблены в принцессу Эрифилу... Сострат. Сознаюсь тебе, Клитидас, что не в силах скрыть свое волнение: ты словно ударом грома поразил меня! Клитидас. Не ученый я, скажете?.. Сострат. Ах! если уж тебе удалось каким-то случаем обнаружить тайну моего сердца, заклинаю тебя не открывать ее ни одной душе в мире, в особенности же сохранить ее от красавицы принцессы, которую ты только что назвал... Клитидас. Однако же, говоря серьезно, если я, по некотором наблюдении за вашими поступками, все-таки проник в вашу тайну, то неужели вы думаете, что у принцессы Эрифилы не оказалось для этого достаточной зоркости? Прелестные создания, поверьте мне, отлично видят, где они зажигают сердца: язык взоров и вздохов скорее всех понимается теми, кого он имеет своим предметом... Сострат. Так пусть же, Клитидас, пусть она насколько может судит о моей любви к ней по моим вздохам и взорам, но не надо допускать, чтобы она узнала о ней каким-нибудь иным путем... Клитидас. Да чего вы опасаетесь? Мыслимо ли, чтобы тот самый Сострат, которому не только Бренн, но и все галлы, вместе взятые, не страшны и которого меч с такой славой избавил нас от вторжения варваров, опустошавших Грецию, мыслимо ли, говорю, чтобы человек, столь уверенный на войне, был до такой степени робок в любви и весь дрожал бы, признаваясь в ней?!. Сострат. Ах, Клитидас! мне есть от чего дрожать - и все галлы, сколько их ни найдется на свете, не так страшат меня, как пара прекрасных, полных очарования глаз... Клитидас. Я в этих делах мало смыслю... Знаю только, что один-единственный галл с мечом в руке заставил бы меня дрожать куда сильнее, чем полсотни глаз самых что ни на есть прекрасных в целом мире. Скажите же, какие у вас намерения? Сострат. Умереть, не обнаружив страсти! Клитидас. Чудное намерение! Полноте, не смешите: немного смелости - это всегда выручает влюбленных... Проигрывают только застенчивые влюбленные - и, влюбись я в богиню, я бы и ей признался... Сострат. Много причин - увы! - осуждают мою любовь на безмолвие... Клитидас. А именно? Сострат. Ничтожество моего положения, посредством которого Небу угодно указывать моей любви надлежащее место; сан принцессы, целой бездной отделяющий ее от моих желаний; соперничество с двумя принцами, у которых титулов более, чем нужно для поддержки их права, с двумя принцами, которые тысячью тысяч великолепных затей оспаривают друг у друга славу победы и ждут каждый день, на ком из них остановится наконец ее выбор; пуще же всего, Клитидас, непоколебимое уважение, обессиливающее весь пыл моей любви... Клитидас. Между тем любовь зачастую оказывается сильнее всякого уважения... Либо я жестоко ошибаюсь, либо юная принцесса сведала про вашу любовь и к ней небесчувственна... Сострат. Ах, не пытайся утешать несчастного из жалости!.. Клитидас. Я говорю не зря... Уж больно долго она не выбирает себе мужа - и мне хочется пролить свет на это дельце... Вы знаете, что я у нее в милости, имею к ней открытый доступ и всякими правдами и неправдами отвоевал себе право вмешиваться в разговор и болтать все, что на язык взбредет. Бывает, что из этого ничего не выходит, но бывает, что и выходит. Предоставь же мне действовать: я из ваших друзей, люди с заслугами всегда мне близки - и вот я хочу повидаться с принцессой, чтоб... Сострат. О, умоляю тебя, какое бы ты ни принимал участие в моей беде, остерегись проронить перед ней хотя бы одно слово о моей любви... Мне лучше умереть, чем заслужить упрек в малейшей против нее дерзости, - и то глубокое уверение, которое ее божественная красота... Клитидас. Молчите - все сюда идут!.. СЦЕНА ВТОРАЯ Сострат, Клитидас, Аристиона, Ификрат, Тимокл, Анаксарк, Клеон. Аристиона. Должна вам сказать, принц, что не бывало еще в мире зрелища великолепнее того, которое вы нам дали... По убранству этот праздник превосходит все раньше виденное; нашим взорам представилось нечто до такой степени благородное, великое и возвышенное, что и само небо могло бы позавидовать: ничего подобного в целой вселенной не найдется - смело утверждаю это... Тимокл. Не всякий праздник можно так обставить - и мне остается только трепетать, сударыня, за простоту того маленького дивертисмента, который я для вас готовлю в лесах Дианы... Аристиона. Я уверена, что, кроме большого удовольствия, мы ничего там не получим. Здесь вообще живется прекрасно; нам прямо некогда скучать в этой чудной, прославленной поэтами долине: не говоря уже о непрерывных охотничьих удовольствиях и предстоящих торжествах Пифических игр, - вы друг перед другом старались угощать нас такими дивертисментами, которые способны рассеять самую мрачную печаль... Отчего это, Сострат, вас не было видно на нашей прогулке? Сострат. Я не совсем хорошо себя чувствовал, сударыня... Ификрат. Сострат из тех людей, сударыня, по мнению которых не следует проявлять любопытства там, где его проявляют другие, а, напротив, следует показывать, что отнюдь не спешишь туда, куда все спешат... Сострат. Показывать что-нибудь не в моих правилах, сударь; без лести скажу, что на вашем празднестве нашлось бы мне что посмотреть, если бы меня не удержала другая причина... Аристиона. А ты, Клитидас, видел? Клитидас. Да, сударыня, но только с берега. Аристиона. Почему с берега? Клитидас. Боюсь я, сударыня, несчастных случаев, какие обыкновенно бывают на воде при такой сутолоке. Нынешней ночью мне снились разбитые яйца и дохлая рыба, а от г-на Анаксарка я узнал, что дохлая рыба и разбитые яйца во сне предвещают несчастье... Анаксарк. Я заметил одну вещь: о чем бы Клитидас ни говорил, непременно меня помянет. Клитидас. Это потому, что, сколько вас ни поминай, всего о вас не перескажешь. Анаксарк. Могли бы вы избирать и другие предметы для разговора, о чем я вас уже просил. Клитидас. А как это сделать? Не вы ли сами говорите, что влияние сильнее всего прочего? И если в созвездиях написано, что я обладаю наклонностью говорить о вас, то как же вы хотите, чтобы я противоборствовал своей судьбе? Анаксарк. При всем моем уважении к вам, принцесса, я не могу не отметить одного неприятного обычая в вашем придворном этикете: здесь полная свобода говорить о чем угодно, вследствие чего наиболее порядочные люди не избавлены от нападок первого попавшегося зубоскала... Клитидас. Я только отдаю вам должное... Аристиона. Не безумство ли обижаться на его слова?!. Клитидас. При всем моем уважении к вам, принцесса, я не могу не отметить одной удивительной черты в астрологе: пристойно ли человеку, постигшему все тайны богов и способному по своим знаниям вознестись над всеми смертными, заботиться об устроении своей судьбы и постоянно что-нибудь выпрашивать? Анаксарк. Вам бы следовало получше отрабатывать свое жалованье и веселить свою повелительницу лучшими шутками! Клитидас. О боже мой, каждый шутит как может... Вам болтать нипочем, а ведь ремесло шута не то что ремесло астролога... Хорошо лгать и хорошо шутить - две вещи разные, и гораздо легче обманывать людей, чем заставлять их смеяться... Аристиона. Это что значит? Клитидас (про себя). Тише, грубиян ты этакий! Не знаешь ты разве, что астрология - государственное дело и что этой струны касаться не подобает?.. Сколько раз я тебе говорил, что больно уж ты становишься развязен и разрешаешь себе такие вольности, которые до добра тебя не доведут! Предупреждал я тебя: получишь ты когда-нибудь под задницу так, что кубарем отсюда вылетишь! Молчи, коли хочешь быть умницей!.. Артистиона. А где моя дочь? Тимокл. Она отстала, принцесса; я предложил ей руку, но мое предложение было отвергнуто... Аристиона. Принцы! Так как вы изъявили готовность подчинить свою любовь к Эрифиле сделанным мною ограничениям, так как мне удалось добиться от вас обещания быть соперниками, но не врагами и так как вы, покорные чувствам моей дочери, ожидаете ее выбора, в котором она единственная госпожа, то откройте мне ваши души и скажите искренно, чего добился каждый из вас... Тимокл. Принцесса, я отнюдь не хвастун. Я сделал все возможное для того, чтобы тронуть сердце принцессы Эрифилы, и придал своему обхождению всю нежность, на какую только может быть способен влюбленный; я выбивался из сил, на каждом шагу выказывал почтение и внимание, я старался выразить мою страсть в самых трогательных песнях и в самых изящных стихах, я изливал перед принцессой свои муки в страстных жалобах, говорил ей не только словами, но и взорами о безнадежности моей любви, посылал ей томные вздохи, проливал Даже слезы - все было напрасно... Я окончательно убедился только в одном - в том, что на ее душу моя любовь не произвела ни малейшего впечатления... Аристиона. А вы, принц, что скажете?.. Ификрат. Что касается меня, принцесса, то, видя, как равнодушно и даже пренебрежительно относится ваша дочь к тому поклонению, которое ее окружает, я воздержался от всяких перед ней жалоб, вздохов и слез. Я знаю, что она вполне подчинена вашей воле и примет мужа только из ваших рук. Вот почему, желая получить ее, я обращаюсь к вам и скорее вам, чем ей, выражаю свое внимание и почтение... И дай бог, принцесса, чтобы вы не отказывались и впредь быть ее представительницей, пользуясь теми победами, какие вы для нее готовили, и принимая те признания, какие вы ей уже от себя передаете... Аристиона. Со стороны влюбленного, принц, это очень ловкая любезность; вы, без сомнения, слышали, что, кто желает преуспеть у дочери, должен заискивать у матери; но в настоящем случае, к сожалению, этот прием бесполезен, так как выбор мужа я вполне предоставила сердцу дочери... Ификрат. Какую бы власть в выборе вы вашей дочери ни предоставили, но в моих словах, принцесса, вы не должны видеть обычную любезность: я домогаюсь руки принцессы Эрифилы лишь потому, что в ней течет ваша кровь, я нахожу ее прекрасной во всем, что она от вас унаследовала, и в ней я обожаю вас! Аристиона. Вот хорошо, так хорошо!.. Ификрат. Да, принцесса, весь свет видит в вас те прелести и чары, которые я... Аристиона. Оставимте прелести и чары, принц, прошу вас; вы знаете, что я выбрасываю эти слова из тех любезностей, которые мне преподносятся... Пусть хвалят мою искренность, пусть говорят, что я добрая принцесса, что я верна своему слову, тепло отношусь к друзьям, уважаю заслуги и доблести: все это я могу выслушать; но от чар и прелестей я хотела бы быть вовсе избавленной даже в том случае, если бы что-нибудь подобное и оказалось в действительности, - этого требует достоинство матери, у которой такая дочь, как моя... Ификрат. Ах, принцесса, вы хотите быть матерью вопреки мнению целого света... Не найдется глаз, которые бы не возражали против этого, - и уж если вам угодно, пусть принцесса Эрифила будет вашей младшей сестрой... Аристиона. Боже мой, принц, я так далека от всех тех глупостей, к которым питают слабость большинство женщин; я хочу быть не кем иным, как только матерью, потому что я действительно мать, напрасно стала бы я от этого отрекаться... В этом звании нет ничего для меня обидного, так как я отважилась принять его без малейшего насилия и усилия. От свойственной нашему полу слабости я благодаря Небу свободна - и не утруждаю себя вечными спорами о возрасте, на что женщины вообще так безумно-падки... Вернемся, однако, к нашему разговору. Возможно ли, чтобы до сих пор вам не удалось узнать, куда склоняется сердце Эрифилы?.. Ификрат. Для меня это потемки! Тимокл. Для меня это непроницаемая тайна! Аристиона. Может быть, открыться вам и мне мешает ей стыдливость: воспользуемся услугами постороннего лица, чтобы обнаружить тайну ее сердца... Сострат, поручаю вам оказать услугу принцам - узнать прямо от моей дочери, к кому из них более тяготеет ее чувство... Сострат. Принцесса, при вашем дворе найдется сотня лиц, гораздо более меня пригодных для этого дела, - а себя я считаю неспособным исполнить столь лестные поручения... Аристиона. Ваши достоинства, Сострат, не исчерпываются воинскими качествами: вы человек умный, ловкий, обходительный, и моя дочь расположена к вам... Сострат. Кто-нибудь другой лучше бы, принцесса... Аристиона. Нет-нет! Вы напрасно отговариваетесь!.. Сострат. Раз вы этого желаете, принцесса, я обязан повиноваться; но клянусь вам, что каждый без исключения из ваших придворных оказался бы в настоящем случае гораздо более на месте, чем я... Аристиона. Излишняя скромность: что вам ни поручить - вы все исполните прекрасно! Узнайте осторожно чувства Эрифилы и напомните ей, что в лесу Дианы надо быть заблаговременно... СЦЕНА ТРЕТЬЯ Сострат, Клитидас, Ификрат, Тимокл. Ификрат. Вы можете быть уверены, что я разделяю то уважение, которое вам оказывает принцесса... Тимокл. Вы можете быть уверены, что я в восторге от выбора, сделанного ею в вашем лице... Ификрат. Вам открыт путь для того, чтобы вы могли прийти на помощь вашим друзьям... Тимокл. Вы располагаете возможностью услужить тем, кому вы хотели бы услужить от чистого сердца... Ификрат. Я ведь отнюдь не уполномочиваю вас защищать мои интересы... Тимокл. Я ведь отнюдь не прошу вас быть ходатаем за меня... Сострат. Господа, это было бы бесполезно: я нарушил бы пределы данного мне поручения; с вашего позволения, я не буду говорить ни в пользу одного, ни в пользу другого... Ификрат. Предоставляю вам действовать, как вы найдете лучшим... Тимокл. Поступайте как вам угодно... СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ Клитидас, Ификрат, Тимокл. Ификрат (тихо, Клитидасу). Клитидас, конечно, не забыл, что он из моих друзей: я ему советую всегда защищать мои интересы перед его госпожой против моего соперника... Клитидас. Положитесь на меня; ну где ему выдержать сравнение с вами?!. Ификрат. Я не останусь неблагодарным за эту услугу! Тимокл (Клитидасу). Мой соперник обхаживает Клитидаса; но Клитидас, надеюсь, не забыл, что обещал поддерживать притязания моей любви против него... Клитидас. Непременно!.. На смех только разве рассчитывает он восторжествовать над вами: поглядеть на вас да на него - сопляк, а не принц!.. Тимокл. Для Клитидаса ничего не пожалею! Клитидас. Хорошо поют оба! Вот и принцесса... Соберемся с силами для нападения... СЦЕНА ПЯТАЯ Эрифила, Клеониса. Клеониса. Находят странным, принцесса, что вы от всех отстали... Эрифила. Ах, как приятно иногда уединение для тех, кто по своему сану обречен на многолюдство, и как сладко после бесчисленных докучных бесед побеседовать со своими мыслями! Я хочу погулять здесь одна... Клеониса. Не пожелаете ли, принцесса, взглянуть на удивительных искусников, желающих дать перед вами представление? Разными телодвижениями и изменениями лица они выражают все что нужно и зовутся пантомимами. Я со страхом произношу это слово: при дворе многие не простили бы мне его!.. Эрифила. У вас такой вид, Клеониса, как будто вы хотите угостить меня плохим дивертисментом: вы с одинаковой охотой берете все, что вам предлагают, и никогда не отваживаетесь от чего-нибудь отказаться. Только у вас одной и находят приют всякие непризнанные музы; вы великая покровительница неоцененных заслуг, и нет на свете такой убогой добродетели, которая не нашла бы убежища под вашими крылышками! Клеониса. Если вы не желаете их видеть, принцесса, то надо их отослать... Эрифила. Нет-нет! Пусть явятся... Клеониса. Но может быть, принцесса, их танцы окажутся действительно плохими?!. Эрифила. Плохими или нет, но посмотреть их надо: не нынче завтра вы меня к этому все равно принудите - так уж лучше сразу отделаться! Клеониса. Это самые обыкновенные танцы, принцесса: всегда успеется... Эрифила. Не прекословьте, Клеониса! Пусть пляшут... ВТОРАЯ ИНТЕРМЕДИЯ Наперсница одной принцессы выводит перед ней трех танцоров под именем пантомимов, то есть все что надо выражающих жестикуляцией и мимикой. Принцесса, посмотрев на представления пантомимов, принимает их к себе на службу. ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ СЦЕНА ПЕРВАЯ Эрифила, Клеониса, Клитидас. Эрифила. Изумительно! Не думаю, чтобы можно было танцевать лучше, и очень рада иметь этих господу себя... Клеониса. А я, принцесса, очень рада, что у меня оказался не такой уж дурной вкус, как вы полагали... Эрифила. Не торжествуйте раньше времени: вы не замедлите доставить мне случай отыграться! Оставьте меня здесь! Клеониса. Заявляю вам, Клитидас, что принцесса желает остаться одна... Клитидас. А вы оставьте меня: я знаю, как себя вести!.. СЦЕНА ВТОРАЯ Эрифила, Клитидас. Клитидас (как будто напевая). Ла-ла-ла-ла-ла! Эрифила. Клитидас! Клитидас. А я вас и не видал, принцесса! Эрифила. Подойди! Откуда ты? Клитидас. Я только что оставил принцессу, вашу матушку, которая направилась к храму Аполлона с большой свитой... Эрифила. Не находишь ли ты, что эти места прелестнейшие в мире? Клитидас. Вне всяких сомнений! Там были и влюбленные в вас принцы... Эрифила. Какие красивые повороты делает здесь река Пеней! Клитидас. Очень красивые! И Сострат был там... Эрифила. А отчего он не был на прогулке? Клитидас. Он чем-то озабочен - и это мешает ему находить удовольствие в здешних прекрасных развлечениях. Он хотел поговорить со мной; но вы так выразительно запретили мне принимать какие бы то ни было касающиеся вас поручения, что я от разговора уклонился: сказал ему наотрез, что мне некогда его слушать... Эрифила. И напрасно сказал: тебе надо было его выслушать! Клитидас. Это я сначала сказал, а потом удостоил его. Эрифила. И хорошо сделал! Клитидас. Вот человек, который мне нравится, - такой именно человек, каким человек должен быть! Без резких манер, не крикун; всегда благоразумен и осмотрителен; что ни скажет - все у него кстати; не опрометчив в решениях; не делает из мухи слона; выслушивая поэтов, никогда не говорит им - по крайней мере мне не доводилось слышать - "это лучше всякого Гомера"... Одним словом, человек, к которому я питаю склонность, и, будь я принцессой, несчастным его уж конечно не сделал бы... Эрифила. Это человек несомненно с большими достоинствами; но о чем же он с тобой разговаривал? Клитидас. Он спрашивал меня, большое ли удовольствие доставил вам данный в честь вашу праздник, говорил мне о вашей особе с беспримерным восторгом, превозносил вас превыше Небес, осыпал вас такими похвалами, какие только может стяжать самая совершенная из земных принцесс, и все это перемешивал с многочисленными вздохами, которые говорили больше, чем он сам хотел сказать. В конце концов я его прижал к стене, стал допытываться о причине обуявшей его черной меланхолии, которую весь двор видит, и заставил сознаться, что он влюблен... Эрифила. Как "влюблен"?!. Что за дерзость! Ничего подобного в жизнь свою не встречала!.. Клитидас. Чем вызвано ваше неудовольствие, принцесса? Эрифила. Осмелиться меня любить и, еще более, осмелиться признаваться в этом!.. Клитидас. Да он не в вас влюблен, принцесса... Эрифила. Не в меня?.. Клитидас. Нет, принцесса: он слишком вас уважает и слишком благоразумен, чтобы возыметь такую мысль!.. Эрифила. В кого же, Клитидас? Клитидас. В одну из ваших девиц - в некую Арсиною... Эрифила. Разве она так привлекательна, что он нашел ее достойною своей любви? Клитидас. Влюблен без памяти и заклинает вас почтить его страсть своим покровительством... Эрифила. Меня?.. Клитидас. Нет-нет, принцесса!.. Я вижу, что это вам не нравится... Ваш гнев принудил меня к этой уловке; а если сказать правду, то он без памяти любит вас... Эрифила. Я считаю с вашей стороны дерзостью так обращаться с моими чувствами! Уйдите прочь! Вы пытаетесь читать в чужих душах, пытаетесь проникать в сердечные тайны принцессы! Долой с глаз моих - и чтобы я вас больше никогда не видала, Клитидас! Клитидас. Принцесса! Эрифила. Ну бог с вами! На этот раз я вас прощаю... Клитидас. Вы слишком добры, принцесса! Эрифила. Но с условием: никому ни слова, ни намека, под страхом смерти, - не забудьте! Клитидас. Мудрено забыть! Эрифила. Так Сострат сказал тебе, что меня любит? Клитидас. Нет, принцесса, лгать не стану. Я нечаянно вытянул из его сердца тайну, которую он намерен скрыть от всего света и с которою, по его же словам, решился умереть; он пришел в отчаяние от моей удавшейся хитрости, и мало того что не просил открыть вам его тайну, но всячески, как только возможно, заклинал скрыть ее от вас: сказавши вам об этом, я совершил против него вероломство... Эрифила. Тем лучше, только относясь ко мне почтительно, он и может сохранить мое расположение; а если бы он посмел признаться мне в любви, то потерял бы мое уважение и уже более меня не увидел бы... Клитидас. Не опасайтесь ничего, принцесса... Эрифила. Вот он... Будьте же благоразумны, - помните мое запрещение... Клитидас. Не беспокойтесь, принцесса, нескромность при дворе нетерпима... СЦЕНА ТРЕТЬЯ Эрифила, Сострат. Сострат. У меня есть извинение, принцесса, в том, что я дерзаю прервать ваше уединение: принцесса, ваша матушка возложила на меня поручение, оправдывающее мою смелость... Эрифила. Какое поручение, Сострат? Сострат. Попытаться узнать от вас, принцесса, к которому из двух прин- цев склоняется ваше сердце... Эрифила. Принцесса, моя матушка, сделала очень удачный выбор, возложив это поручение на вас... Без сомнения, Сострат, оно приятно вам и принято вами с удовольствием... Сострат. Оно принято мною, принцесса, из долга повиновения; если бы принцесса пожелала снизойти к моим объяснениям, она почтила бы своим доверием кого-нибудь другого... Эрифила. А что заставляло вас, Сострат, отказываться? Сострат. Боязнь, принцесса, оказаться плохим исполнителем... Эрифила. Разве я, по вашему мнению, недостаточно уважаю вас, для того чтобы открыть вам свое сердце и сказать вам все, что вы желали бы знать относительно обоих принцев?.. Сострат. После сказанного вами, принцесса, я больше ничего лично для себя не желаю; прошу вас только прибавить к этому то, что вы признаёте необходимым в пределах лежащего на мне поручения... Эрифила. До сих пор мне удавалось отмалчиваться - и матушка была настолько добра, что позволила мне со дня на день откладывать выбор; но я была бы рада засвидетельствовать перед всеми свою готовность сделать что-нибудь для их расположения к вам: если вы меня принудите, я объявлю наконец свое так долго ожидаемое решение... Сострат. Вот уж этим, принцесса, я вам докучать не стану - и никогда бы я не решился принуждать к чему-нибудь принцессу, которая сама прекрасно знает, что она делает... Эрифила. Но матушка именно этого и ожидает от вас!.. Сострат. А разве я ей не сказал, что плохо исполню ее поручение?.. Эрифила. Ну, Сострат, у таких людей, как вы, очень зоркие глаза, от которых едва ли что-нибудь укроется... И ваши глаза разве не подсмотрели того, что так всех беспокоит, и не посвятили вас хоть немного в тайну моего сердца?.. За мною явно ухаживают, окружают меня всевозможными заботами: на котором же из двух принцев, думаете вы, мой взор останавливается с большею благосклонностью?.. Сострат. В таких делах догадки строятся сообразно тому, какой для кого существует в данном деле интерес... Эрифила. Кого выбрали бы вы, Сострат? Которого из принцев вы пожелали бы мне в мужья? Сострат. Ах, принцесса! не за моими желаниями, а за вашей склонностью решающее слово... Эрифила. А если бы я попросила вашего слова? Сострат. Если бы вы попросили моего совета, я очутился бы в большом затруднении... Эрифила. Вы не могли бы сказать, который из двух кажется вам более достойным моего выбора?.. Сострат. На мой взгляд, нет никого, кто был бы достоин этой чести. Все принцы в мире оказались бы слишком мелки для того, чтобы вас домогаться, одни боги имеют право на это, а от людей вам подобает принимать только фимиам и жертвоприношения... Эрифила. Это очень любезно - и я беру вас в число своих друзей... Но все-таки я хочу, чтобы вы мне сказали, к которому из двух вы более расположены и которого скорее бы назвали своим другом... СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ Эрифила, Сострат, Хореб. Хореб. Принцесса, мать ваша спешит сюда, чтобы вместе с вами отправиться в лес Дианы... Сострат (в сторону). Вот кстати ты явился, милый мальчик!.. СЦЕНА ПЯТАЯ Эрифила, Сострат, Аристиона, Ификрат, Тимокл, Анаксарк, Клитидас. Аристиона. О вас уже спрашивали, дочь моя! Есть люди, которым ваше отсутствие причиняет большое огорчение... Эрифила. Я думаю, что обо мне спрашивали из вежливости и моим отсутствием не так уж интересуются, как вы говорите... Аристиона. Здесь так развлекают нас зрелищами, что все время на это уходит: если мы хотим все видеть и слышать - нам нельзя терять ни минуты... Войдем скорее в лес и посмотрим, что нас там ожидает; это прелестнейший уголок в мире... Займем скорее наши места! ТРЕТЬЯ ИНТЕРМЕДИЯ Сцена представляет лес, куда приглашена принцесса; при входе ее приветствует нимфа, а потом для ее развлечения исполняется следующего содержания маленькая комедия (все под музыку): Пастушок жалуется двум своим товарищам и друзьям на холодность той, которую он любит; друзья его утешают; приходит пастушка - и все трое удаляются, чтобы наблюдать за ней. После нескольких слов любовной жалобы пастушка ложится на траву и сладко засыпает. Влюбленный зовет друзей полюбоваться пастушкой и обращается ко всему, что окружает спящую, с просьбой охранять ее сон. Пастушка, проснувшись и видя пастушка у своих ног, выражает неудовольствие на его преследование; но, тронутая таким постоянством, склоняется на его мольбы и в присутствии друзей соглашается любить его. Явившиеся к этому времени два сатира жалуются на измену пастушки и, опечаленные ее немилостью, ищут утешения в вине. ПАСТОРАЛЬ ПРОЛОГ Нимфа Принцесса светлая! Пожалуйте, взгляните, Как под защитою ветвей Мы веселимся без затей: Здесь блеска праздников придворных не ищите: Одной любовью где живут, Там про любовь одну поют! СЦЕНА ПЕРВАЯ Тирсис О соловьи! В тени листвы Все о любви Поете вы; Но эхо бы в лесу будить вы перестали, Когда б я рассказал вам о своей печали!.. СЦЕНА ВТОРАЯ Тирсис, Ликаст, Менандр. Ликаст Сильна все так же скорбь твоя? Менандр Все так же с грустью ты своею неразлучен?.. Тирсис Да, так же все люблю Калисту я, Все так же злополучен!.. Ликаст Скорей, пастух, скорей долой Из сердца эту боль! Тирсис А где ж на это сила? Менандр В тебе самом... Тирсис Неравен будет бой! Ликаст Для боли есть лекарство... Тирсис Да, могила: Она одна меня бы исцелила! Ликаст и Менандр Тирсис! Тирсис Что, пастухи? Ликаст и Менандр Будь властен над собой! Тирсис Все кончено - нет более надежды! Ликаст и Менандр Так падать духом!.. Тирсис Так страдать!.. Ликаст и Менандр О малодушие! Тирсис О мука!.. Ликаст и Менандр Не стонать - Мужаться надобно!.. Тирсис Навек сомкнуть бы вежды! Ликаст Как ни кажись пастушка Строга и холодна, Но против страсти пылкой Настойчивого сердца Не устоит она... Менандр В делах любовных часто Бывает поворот, Когда влюбленный в сердце Заносчивой красотки Вдруг нежность обретет... Тирсис Сюда, сюда, жестокая, Идет как раз! Друзья, скорее спрячемся: Увидит, своенравная, - И прочь от нас!.. СЦЕНА ТРЕТЬЯ Калиста (одна) О, законы чести! Сердцу Мочи нет от ваших тяжких И безжалостных цепей! Я Тирсиса только мучу, А в душе одно желанье - Приласкать его нежней... Умоляю вас, деревья, Тайну свято сохраните В гущине своих ветвей! Небеса не защитили Наше сердце от амура: Не жестоко ль было склонность К красоте нам воспретить?.. И природе не противно ль, Что любить мы не дерзаем То, что хочется любить?.. Я завидую вам, звери, Что, не ведая запретов, Отдаетесь вы влеченью Ваших любящих сердец! Я завидую вам, птицы, Что, не ведая запретов, Отдаетесь вы влеченью Ваших любящих сердец! На мои, однако, вежды Сыплет маком сладкий сон; Отдаюсь тебе, могучий, Никаким законом в мире Отдых нам не воспрещен!.. СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ Калиста (спящая), Тирсис, Ликаст, Менандр. Тирсис Как сладко спит - взгляните! - Прелестный недруг мой. Неслышными шагами, Друзья, за мной! Все трое Спите, прекрасные очи, - победам вы счета не знаете, - Спите в желанном покое, какого других вы лишаете! Спите, прекрасные очи!.. Тирсис Молчите, птицы! Ветрам Запрет со всех сторон! Ручьи, не потревожьте Калисты сон!.. Все трое Спите, прекрасные очи, - победам вы счета не знаете, - Спите в желанном покое, какого других вы лишаете! Калиста (проснувшись, Тирсису) О, что за кара! что за мука! За мною всюду по пятам!.. Тирсис Увы, за чем же и гоняться, Как не за тем, что любо нам?!. Калиста Пастух, скажите же, что нужно Вам от меня?.. Тирсис О, если б мог, Моя прекрасная пастушка, Я умереть у ваших ног! Вздыхал напрасно я доныне: Последний вздох - вам дань моя!.. Калиста Ах, я боюсь, Тирсис, - уйдите, Чтоб вас жалеть не стала я!.. Ликаст и Менандр (один после другого) Любовь ли это или жалость, Но нежность очень вам идет. Не защищайтесь же напрасно: От вас давным-давно, пастушка, Он хоть ничтожной ласки ждет... Любовь ли это или жалость, Но нежность очень вам идет... Калиста Да, слишком я была сурова; Над вами явно насмехаясь, Я обожала вас тайком; Возьмите ж любящее сердце И отомстите мне на нем! Тирсис Калиста! Божество! О дивная отрада!.. Друзья, скажите мне: живу иль умер я?.. Ликаст Вот за любовь тебе награда! Менандр Завидна участь мне твоя!.. СЦЕНА ПЯТАЯ Калиста, Тирсис, Ликаст, Менандр, два сатира. Первый сатир Вот как! От ласк моих, резвунья, убегаешь И пастуху меня предпочитаешь ты?.. Второй сатир Вот как! Мне за любовь одно презренье, Вздыхателю ж - все чары красоты?.. Калиста Не я, судьба так пожелала: Оставьте тщетные мечты!.. Первый сатир В любви понесший неудачу Неудержимо слезы льет... Нам эта чаша не по вкусу: Мы в обольстительной бутылке Найдем забвение невзгод!.. Второй сатир Любовь не все добро - нередко Она для нас бывает злом... Но есть у нас от зла защита: Любовь осмеяна - так сами ж Мы посмеемся за вином!.. Все Боги, богини, Фавны, дриады, К нам из убежищ своих выходите: Все, что мы будем Петь, вы на травке Образно в пляске живой начертите!.. Шесть дриад и шесть фавнов выходят из своих жилищ и образуют красивую танцующую группу, которая вдруг разрывается и открывает пастуха и пастушку, разыгрывающих затем небольшую сцену любовной размолвки. Любовная размолвка Климена, Филинт. Филинт Я полной жизнью жил, когда Приятен был твоим глазам; На короля я не смотрел И не завидовал богам... Климена Когда сердечный выбор твой Предпочитал меня другим, Корону сбросила бы я, Чтоб сердцем властвовать твоим. Филинт Нашлась другая, что меня От страсти пагубной спасла... Климена Я, вероломному на зло, Другому сердце отдала... Филинт Кларису хвалят все: она Подруга верная моя; Скажи мне взгляд ее: "Умри!" - За этот взгляд бы умер я... Климена Миртиль, дружок, на зависть всем, Как в ясный день в меня влюблен: Ему я в жертву принесу Хоть жизнь - потребуй только он!.. Филинт А если б старая любовь Кларису властно возмогла Изгнать из сердца моего, Чтоб ты опять в него вошла?.. Климена Пускай Миртиль и день и ночь В глаза способен мне смотреть: С тобой одним я, признаюсь, Хотела б жить и умереть!.. Оба вместе Доныне друг к другу любви мы нежней не питали... Отныне нас узы блаженства навек сочетали!.. Все действующие лица комедии (поют) О влюбленные, как сладки Ваши маленькие ссоры! То угрозой, то призывом Блещут пламенные взоры... Ссорьтесь, ссорьтесь - и лобзаньем Заглушайте все укоры! О влюбленные, как сладки Ваши маленькие ссоры! Фавны и дриады возобновляют танцы под пение пастухов и пастушек; в то же время три маленькие дриады и три маленьких фавна в глубине сцены воспроизводят происходящее на авансцене. Пастухи и пастушки Предадимся же забавам без искусства - Пусть любовь чарует ими наши чувства! Кто кичлив и важен, тот, Хоть и зависть возбуждает, Вечный мученик забот! Предадимся же забавам без искусства - Пусть любовь чарует ими наши чувства! Для влюбленных ярким светом Вся земля озарена; Жизнь их - праздник непрерывный, Неизменная весна!.. Предадимся же забавам без искусства - Пусть любовь чарует ими наши чувства! ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ СЦЕНА ЕДИНСТВЕННАЯ Аристиона, Ификрат, Тимокл, Анаксарк, Клитидас, Эрифила, Сострат, свита. Аристиона. На язык просятся одни и те же слова: на каждом шагу хочется кричать: "Просто изумительно! Нельзя ничего прекраснее придумать! Это превосходит все, до сих пор виденное!.." Тимокл. Слишком громкие слова, принцесса, для таких маленьких безделок! Аристиона. Эти безделки, однако, могут служить приятным развлечением для лиц вполне серьезных... В самом деле, Эрифила, вы очень обязаны принцам и едва ли в силах достойным образом отблагодарить их за все заботы, какие они проявляют относительно вас... Эрифила. Я благодарна им, матушка, как только могу... Аристиона. А между тем вы так долго томите их ожиданием... Я обещала не насиловать вашей воли; но их любовь принуждает вас высказаться, не откладывая больше воздаяния за оказанные вам услуги. Я поручила Сострату выведать тайну вашего сердца и не знаю, сделано ли им уже что-нибудь в этом направлении... Эрифила. Да, матушка... Но мне кажется, что рано еще приступать к выбору, на котором так все настаивают и который непременно бы навлек на меня порицание... Я чувствую себя одинаково обязанною перед обоими принцами за их любезную внимательность и услужливость и думаю, что совершила бы большую несправедливость, явившись неблагодарной либо перед одним, либо перед другим, так как мне пришлось бы одного предпочесть, а другому отказать... Ификрат. Это называется, принцесса, очень вежливым отказом обоим... Аристиона. Подобные опасения отнюдь не должны вас тревожить, Эрифила: оба принца заранее подчинились тому предпочтению, какое будет выражено вашей склонностью... Эрифила. Склонность, матушка, легко поддается самообману; беспристрастный взгляд гораздо более способен сделать справедливый выбор... Аристиона. Вы знаете, что я связана словом не вмешиваться в это дело; но здесь ваша склонность не может обмануться, и выбор ваш не может быть дурен, на ком бы из принцев он ни остановился... Эрифила. Чтобы не насиловать ни вашего слова, ни моей боязни, согласитесь, матушка, прибегнуть к тому средству, которое я осмелюсь предложить... Аристиона. Какое же это средство, дитя мое? Эрифила. Пусть все решит Сострат! Вы обратились к его... помощи, для того чтобы обнаружить мои чувства: разрешите, чтобы он же помог мне выйти из того затруднения, в котором я нахожусь... Аристиона. Я настолько уважаю Сострата, настолько ценю его правдивость и беспристрастие, что, о чем бы ни шла речь - о том ли, чтобы он выяснил ваши чувства, или о том, чтобы вы подчинились его приговору, - я от всего сердца принимаю ваше предложение... Ификрат. Стало быть, принцесса, мы теперь должны ухаживать за Состратом?!. Сострат. Нет, ваше высочество, ухаживать за мною вам не придется, так как при всем уважении моем к принцессам я уклоняюсь от той чести, какую они мне оказывают... Аристиона. Это что же значит, Сострат?!. Сострат. У меня есть причины, принцесса, на то, чтобы устраниться от всякого участия в этом деле... Ификрат. Вы боитесь, Сострат, нажить себе врага? Сострат. Исполняя приказание моих повелительниц, ваше высочество, я о врагах не забочусь... Тимокл. По какой же причине, однако, вы отказываетесь снискать дружбу того из принцев, кого вы были бы властны навеки осчастливить?!. Сострат. По той причине, что я не в состоянии дать этому принцу то, что он хотел бы от меня получить... Ификрат. Отчего же вы не в состоянии? Сострат. Как вы настойчивы! Может быть, ваше высочество, я тайно заинтересован в том, чтобы воспрепятствовать вашим любовным притязаниям?! Может быть, у меня есть друг, который не смел признаться, но весь сгорает от охватившей его пламенем страсти; может быть, этот друг ежедневно изливает передо мной свои муки, постоянно жалуется мне на жестокость своей судьбы и в браке принцессы видит для себя беспощадный смертный приговор... И если так оно на самом деле, ваше высочество, то мне ли быть палачом несчастного?!. Ификрат. Похоже на то, Сострат, что вы сами этот друг и есть!.. Сострат. Не выставляйте меня, пожалуйста, в дурном свете перед лицами, которые вас слушают: я знаю себе цену, ваше высочество, и таким беднягам, как я, прекрасно известно, до чего они могут простирать свои упования!.. Аристиона. Оставим это: мы найдем иное средство покончить с нерешительностью моей дочери... Анаксарк. Чтобы прийти к такому концу, принцесса, который бы всех удовлетворил, не самое ли лучшее - спросить небо насчет предположенного брака?.. Я начал, как говорил уж вам, составлять по поводу этого таинственные фигуры, следуя правилам нашей науки, и надеюсь скоро наглядно убедить вас в том, что желанный союз находится под охраной грядущего. После этого возможно ли будет какое-нибудь колебание? Если небесная благодать снизойдет на тот либо иной выбор, то не достаточно ли окажется этого для его освящения и останется ли у отвергнутого хоть малейшее право считать себя обиженным, если предпочтение будет решено Небом? Ификрат. Что касается меня, то я вполне подчиняюсь этому и считаю указанное средство наиболее разумным... Тимокл. Я того же мнения и готов с закрытыми глазами подписаться под всяким приговором, раз он будет исходить от Неба! Эрифила. Но, достопочтенный Анаксарк, достаточно ли ясно прозреваете вы наши судьбы, для того чтобы никогда не ошибиться, и где, скажите, пожалуйста, порука в той небесной благодати, которая, по-вашему, должна на нас снизойти?.. Аристиона. Вы не свободны от маловерия, дитя мое, и нет-нет да и обнаружите его... Анаксарк. Непогрешимость моих предсказаний, сударыня, доказана вполне, и в этом моя порука. Наконец, когда я вам объясню указания Неба, за вами останется свобода выбора того или другого жребия... Эрифила. Так Небо, Анаксарк, укажет мне два жребия? Анаксарк. Да, принцесса, оно укажет блага, какие ожидают вас, если вы выйдете за одного, и беды, какие вам предстоят, если вы выйдете за другого... Эрифила. Но так как за обоих сразу выйти нельзя, то в Небесах должно быть начертано не только то, чему надлежит случиться, но и то, чему случиться не надлежит? Клитидас. Попался мой астролог!.. Анаксарк. Для того чтобы вы это поняли, принцесса, потребовалось бы продолжительное изложение перед вами основных начал астрологии. Клитидас. Ловко вывернулся!.. Принцесса, я ничего дурного про астрологию не говорю: астрология - прекрасная вещь, а господин Анаксарк - великий человек! Ификрат. Правдивость астрологии вне сомнений, и никто не может оспаривать верность ее предсказаний!.. Клитидас. Конечно! Тимокл. Я во многое не верю; но против астрологии, против ее гороскопов ничего уже не скажешь... Клитидас. Ясно как божий день! Ификрат. Сотни предсказанных случаев осуществляются изо дня в день и убеждают самых упорных... Клитидас. Правда! Тимокл. Возможно ли опровергать по крайней мере те предсказания относительно известных всему миру событий, которые удостоверены историей?!. Клитидас. Для этого надо не иметь царя в голове! Как опровергнуть то, что написано?!. Аристиона. Сострат не проронил до сих пор ни слова: каково его мнение?.. Сострат. Принцесса, не все люди одарены теми тонкими свойствами, которые необходимы для усвоения так называемых тайных наук; существуют материальные натуры, лишенные всякой способности понимать то, что другими понимается без малейшего усилия. Высшие знания сулят нам все, что есть в мире наиболее приятного. Превращать любые предметы в золото, обеспечивать вечную жизнь, излечивать словом, привораживать любовь, читать, как в книге, в будущем, низводить по желанию с Неба на металлы чудодейственные отпечатки, повелевать злыми духами, создавать незримые полчища и неуязвимых воинов все это, без сомнения, очаровательно, и представить себе возможность этого для многих ничего не стоящее дело. Но мой ум слишком груб для того, чтобы понимать такие вещи и в них верить: так уж хорошо, изволите ли видеть, что даже совсем неправдоподобно... Все эти прекрасные рассуждения о симпатии, о магнетической силе, о сокровенных свойствах настолько тонки и хрупки, что они ускользают от моего простого разумения; не говоря уже об остальном, для меня всегда казалось непостижимым, как это ухитряются находить в Небе судьбу ничтожнейшего из смертных, да еще записанную до мельчайших подробностей. Что общего, какое соотношение, какая связь может быть между нами и светилами, удаленными от нас на ужасающие расстояния? И откуда эта прекрасная наука могла прийти к людям?.. Какое божество ее открыло и какой опыт мог создать ее из наблюдений над столькими звездами, взаимное расположение которых к тому же никогда не повторяется?!. Анаксарк. Нетрудно будет посвятить вас во все это... Сострат. Вам, значит, и книги в руки! Клитидас. Все объяснят, только пожелайте! Ификрат. Если вы не верите тому, чего не понимаете, то, может быть, поверите тому, что увидите! Сострат. Чего не мог понять, того никогда и не видел - такое уж мое счастье! Ификрат. А я видел, и видел вещи вполне убедительные! Тимокл. Я тоже... Сострат. Раз вы видели, так отчего же вам и не верить! Надо полагать, ваши глаза иначе устроены, чем мои! Ификрат. Наконец, принцесса верит в астрологию: этого, кажется, достаточно, чтобы поверить и другим. Или, по-вашему, Сострат, принцесса недостаточно умна и понятлива? Сострат. Вопросы, ваше высочество, не из милостивых... Ум принцессы не мерило для моего, и она может легко понимать то, что выше моего понимания... Аристиона. Нет, Сострат! Многому я придаю почти столько же мало веры, сколько и вы; но не об этом речь... Что касается астрологии, то здесь я своими ушами слышала и своими глазами видела такие вещи, которым не верить нельзя! Сострат. На это, принцесса, мне возразить нечего... Аристиона. Довольно, однако, спорить; оставьте нас на минуту! Пойдем, дитя мое, к этому красивому гроту, где я обещала быть. Приятные неожиданности на каждом шагу! ЧЕТВЕРТАЯ ИНТЕРМЕДИЯ Сцена представляет грот, в котором принцессы прогуливаются; как только они входят, восемь статуй, каждая с факелом в руке, начинают танец, перемежая его красивыми позами. ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ СЦЕНА ПЕРВАЯ Аристиона, Эрифила. Аристиона. Чья бы затея это ни была, но трудно вообразить что-нибудь красивее и изящнее... Дитя мое, я хочу поговорить с вами с глазу на глаз и вполне откровенно. Нет ли у вас в глубине души какой-нибудь такой склонности, в которой вы не хотели бы мне признаться? Эрифила. У меня?!. Аристиона. Ответьте мне чистосердечно, дитя мое: надеюсь, я заслужила это тем, что для вас делаю... Думаю только о вас, всем и всему вас предпочитаю, отвращаю свой слух от всех предложений, какие на моем месте сотни принцесс выслушали бы с должным вниманием: разве всего этого мало для того, чтобы называться доброй матерью и чтобы, открывая мне свое сердце, вы не боялись выслушать с моей стороны излишне строгое? Эрифила. Если бы я дурно следовала вашему примеру и допустила бы себя до такого чувства, которое пришлось бы скрывать, то у меня оказалось бы достаточно власти над собой, чтобы заставить эту страсть умолкнуть и не обнаружить ничего такого, что было бы недостойно вашей дочери. Аристиона. Нет-нет, дитя мое: вы можете без малейшего опасения признаться мне в своих чувствах. Я и не думала ограничивать ваш выбор двумя принцами; вы можете расширить его как хотите: личные заслуги имеют в моих глазах такую же ценность, как и все другое, и если вы будете со мной откровенны, то увидите, что я одобрю выбор вашего сердца без всякого упорства. Эрифила. Вы так добры ко мне, матушка, что я не знаю, как мне и гордиться этим; но вашей добротой я не злоупотреблю, и все, о чем я пока буду просить вас, это не настаивать на браке, к которому я не чувствую еще себя готовой. Аристиона. До сих пор я предоставляла вам во всем полную свободу; и только нетерпение влюбленных в вас принцев... Но что это за шум? Ах боже мой, какое зрелище является нашим глазам! К нам нисходит какое-то божество... Да это богиня Венера - и она, по-видимому, хочет вещать нам. СЦЕНА ВТОРАЯ Аристиона, Эрифила, Венера (спускается на машине в сопровождении четырех амуров). Венера Рвенье примерное блещет в заботах твоих, о принцесса! Ныне его увенчать у Бессмертных явилось желанье - B на достойного зятя укажет тебе их десница... Через меня возвещаны они, что величье и славу В дом твой, как свадебный дар, принесет их избранник навеки... Пусть же возлюбленной дочери участь тебя не тревожит: Жди терпеливо событий и с верой в грядущее счастье Зятем того назови, кем избавлена будешь от смерти!.. Аристиона. Дитя мое, боги кладут конец всем нашим рассуждениям... После этого нам ничего другого не остается, как принять то, что они готовы дать нам: воля их выражена ясно! Пойдем в ближайший храм изъявить им покорность и возблагодарить их за благодеяния... СЦЕНА ТРЕТЬЯ Анаксарк, Клеон. Клеон. Вот принцесса уходит... Вы не поговорите с ней?.. Анаксарк. Подождем, когда с нею не будет дочери: я опасаюсь этой умницы - она не дает себя провести, как ее мать... Наконец, милый мой, мы только что имели случай убедиться в том, что выдумка удалась... Наша Венера сотворила чудо; приглашенный мною же молодчина механик так хорошо все устроил, так искусно пробуравил грот, так ловко припрятал все проволоки и пружины, так умело распорядился освещением и людьми, что немногим бы удалось открыть обман... А так как принцесса Аристиона очень суеверна, то нельзя сомневаться в том, что она слепо всему поверила. Я долго возился с этой механикой - и вот мы, кажется, у цели... Клеон. Для которого же принца вы все это устраивали? Анаксарк. Оба они домогались моего содействия, и обоих я насчет этого обнадежил; но принц Ификрат своими подарками и обещаниями оставил другого далеко позади себя. Стало быть, на его долю и придутся все благоприятные указания тех пружин, какие я пускаю в ход; а так как самолюбие сделает его моим должником, то вот, сынок, наша судьба и обеспечена! Мне надо успеть еще укрепить принцессу в ее заблуждении, подготовить ее к тому, чтобы она усмотрела связь между словами Венеры и предсказаниями моих фигурок... Пойди докончи что нам осталось сделать: пусть шесть человек спрячутся в барку за скалой, дождутся, когда принцесса Аристиона отправится под вечер в свою обычную одинокую прогулку по берегу, бросятся на нее в удобный момент, будто корсары, и убегут от принца Ификрата, который явится к ней на помощь, чем и заслужит, по указанию Неба, руку принцессы Эрифилы... Принц уже предупрежден мною и, согласно с моим предсказанием, должен находиться в том леску, что окаймляет берег... Уйдем, однако, отсюда: я на ходу скажу тебе, за чем еще надо присмотреть... Вот принцесса Эрифила... Она не должна нас видеть!.. СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ Эрифила, Клеониса, Сострат. Эрифила. Увы! Как чудна судьба моя и что я сделала богам, чтобы заслужить от них такую обо мне заботливость!.. Клеониса. Вот, принцесса, я его нашла - и он, как только услышал ваше приказание, немедленно пошел за мной... Эрифила. Пусть он подойдет, Клеониса, а ты ненадолго оставь нас!.. Сострат, вы меня любите?.. Сострат. Я, принцесса?!. Эрифила. Полно, Сострат! Я это знаю, я это допускаю - и вы можете мне об этом говорить... Ваша страсть предстала предо мною в сопровождении таких заслуг, которых вполне достаточно, чтобы сделать ее для меня приятною! Если разница в нашем происхождении и остается прежнею, то все-таки я должна вам сказать, что постоянно ждала такого случая, который дал бы мне возможность свободно открыть все свои чувства... Не думайте, Сострат, что я ничего, кроме ваших заслуг, в вас не ценю и что моему сердцу ваши личные качества не дороже всех отличий, какими вы удостоены со стороны других... Не думайте также, чтобы матушка стала противиться моим желаниям: я не сомневаюсь, что мне удалось бы склонить ее согласие куда бы я ни захотела... Но есть положения, Сострат, в которых непозволительно желать всего того, что возможно; есть огорчения, стоящие выше всего остального, потому что дурная молва не может быть искуплена удовольствием, приобретенным по сердечной склонности... Вот на что, Сострат, я бы никогда не решилась: довольно и того, по-моему, что я уклоняюсь от других предложений... Наконец, боги сами пожелали дать мне супруга - и о тех отсрочках, которыми я до сих пор по доброте матушки пользовалась, теперь уже не может быть и речи: я обязана подчиниться велению Неба!.. Будьте уверены, Сострат, что этот брак для меня ненавистен как ничто в мире и что, если бы только моя воля, я была бы или ваша, или ничья! Вот, Сострат, что я хотела вам сказать, вот в чем я считала себя в долгу перед вашими достоинствами, и вот то сердечное утешение, которое я в состоянии дать вашему чувству!.. Сострат. Ах, принцесса, это слишком много для бедняги: я не чаял умереть с такой славой - и с этой минуты никто не услышит от меня жалобы на мою судьбу! Если рождением я поставлен гораздо ниже моих мечтаний, то им же я сделан настолько счастливым, что мог возбудить жалость в сердце великой принцессы... И эта благодетельная жалость стоит скипетров и корон, стоит благоденствия величайших государей в мире! Да, принцесса, с той поры как я осмелился вас любить, вы разрешили мне произносить это дерзкое слово, - с той поры, говорю, как я осмелился вас любить, я беспощадно осудил заносчивость моих мечтаний и сам решил свою участь... Смерть, принцесса, не будет для меня неожиданностью: я к ней готов! Но ваша доброта окружает ее таким почетом, на какой моя любовь никогда не смела надеяться, и после этого я умру, как самый счастливый и наиболее прославленный из людей! Если я могу еще чего-нибудь пожелать, то это двух милостей, принцесса, о которых и позволяю себе просить вас на коленях: разрешить мне оставаться возле вас до выхода замуж, - и пусть этим и закончится моя жизнь, - а потом, среди славы и всех благ, какие сулит Небо вашему союзу, вспоминать иногда влюбленного Сострата. Могу ли я, божественная принцесса, рассчитывать на эту драгоценную милость?.. Эрифила. Уходите, Сострат! Просить, чтобы я вас вспоминала, это значит не беречь моего покоя!.. Сострат. О принцесса! Если ваш покой... Эрифила. Уходите же, Сострат, говорю вам! Пощадите мою слабость и не принуждайте меня сделать больше, чем я решилась сделать... СЦЕНА ПЯТАЯ Эрифила, Клеониса. Клеониса. Я вижу, принцесса, что вы опечалены: не прикажете ли, чтобы наши танцоры, так хорошо выражающие всякие страсти, показали перед вами свое искусство? Эрифила. Да, Клеониса, пусть делают, что хотят, лишь бы не отвлекали меня от моих мыслей!.. ПЯТАЯ ИНТЕРМЕДИЯ Четыре пантомима, показывая свое искусство, изображают в танцах и жестах тревожное настроение юной принцессы. ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ СЦЕНА ПЕРВАЯ Клитидас, Эрифила. Клитидас. Куда направить шаги? Какую дорогу должен я выбрать и в каком месте могу найти теперь принцессу Эрифилу?.. Ведь это немалое преимущество - первому принести новость... А, вот она... Принцесса, объявляю вам, что Небо дало вам назначенного супруга! Эрифила. Ах, оставь меня в моей мрачной печали, Клитидас! Клитидас. Прошу извинения, принцесса, но я думал, что поступлю хорошо, поспешив сказать: "Небо дало вам в супруги Сострата!"; но так как вы этим недовольны, то я беру свою новость назад и ухожу откуда пришел! Эрифила. Клитидас! Эй, Клитидас!.. Клитидас. Я оставляю вас, принцесса, в вашей мрачной печали... Эрифила. Остановись, говорю тебе, подойди! Что ты мне сказал?.. Клитидас. Ничего, принцесса!.. Иногда по усердию приходится говорить великим особам вещи, до которых им нет дела... Прошу извинить меня! Эрифила. Как это жестоко! Клитидас. В следующий раз я воздержусь от такой стремительности! Эрифила. Не волнуй меня!.. Какую ты мне новость принес? Клитидас. Это вздор, касающийся Сострата, принцесса, - и я вам скажу о нем, когда вы будете не так заняты своими мыслями... Эрифила. Перестань меня мучить, говорю тебе! Какая у тебя новость? Клитидас. Вы хотите знать, принцесса? Эрифила. Да, скорей! Что ты начал говорить о Сострате? Клитидас. Чудесное приключение, которого никто не ожидал. Эрифила. Что такое?.. Клитидас. А это не потревожит, принцесса, вашей мрачной скорби?.. Эрифила. Скажешь ли ты наконец?!. Клитидас. Коли так, я должен сказать вам, что, когда принцесса, ваша матушка, с немногими провожатыми, гуляла в лесу по этим прелестным маленьким тропинкам, свирепый кабан (эти гнусные кабаны постоянно бесчинствуют, и от них следовало бы очистить все благоустроенные леса), свирепый, говорю, кабан, за которым, вероятно, гнались охотники, перерезал нам путь... Может быть, для украшения моего рассказа мне надлежало бы сделать пространное описание кабана, о котором идет речь; но вы, позволяю себе надеяться, этого от меня не потребуете и удовольствуетесь утверждением, что это было отвратительнейшее животное! Кабан бежал своей дорогой - и лучше было бы его не трогать, не затевать с ним ссоры... Но принцесса пожелала скрасить его бег некоторым развлечением и своим дротиком, не совсем удачно, хотя и без злого умысла брошенным, нанесла ему небольшую рану над ухом... Невежа яростно кинулся на нас... Мы, бедняги, побледнели от ужаса... Каждый укрылся за дерево, и принцесса осталась беззащитной от нападения чудовища, - как вдруг, словно посланный богами, появился Сострат... Эрифила. Ну, Клитидас?.. Клитидас. Если вам, принцесса, скучно слушать меня, то я окончу в другой раз! Эрифила. Кончай скорей! Клитидас. Ей-богу, скоро кончу - поневоле!.. Дело в том, что я немножко испугался и всех подробностей схватки не видал; могу только сказать, что, когда мы вышли из-за наших прикрытий, мертвый кабан плавал уже в своей крови, а сияющая от радости принцесса называла Сострата своим спасителем, на которого боги указали как на достойного быть вашим счастливым супругом. Этих слов показалось мне достаточно - и я поспешил первый принести вам новость!.. Эрифила. Ах, Клитидас! может ли какая-нибудь иная новость быть для меня приятнее этой!.. Клитидас. Вот вас ищут... СЦЕНА ВТОРАЯ Клитидас, Эрифила, Аристиона, Сострат. Аристиона. Вижу, дитя мое, что вам уже известно все... Боги изъявили свою волю раньше, чем мы предполагали; угрожавшая нам опасность ускорила событие - и то, что произошло, было несомненным вмешательством богов в предстоявший нам выбор, так как здесь отдано должное исключительным заслугам... Воспротивится ли ваше сердце тому, чтобы отблагодарить человека, которому я обязана жизнью, и отвергнете ли вы Сострата как супруга? Эрифила. Как из рук богов, так и из ваших рук, матушка, я не могла бы получить супруга, более приятного своему сердцу!.. Сострат. Небо! Не чудесный ли это сон, которым боги захотели прельстить меня, и не ждет ли меня пробуждение, которым я снова буду низвергнут в низменную действительность?.. СЦЕНА ТРЕТЬЯ Клитидас, Эрифила, Аристиона, Сострат, Клеонт. Клеонт. Ах, что случилось, принцесса! Анаксарк до сих пор поддерживал в обоих принцах ложную надежду на выбор, которого они давно домогались, и, как только дошел до них слух о приключении с вами, они злобно накинулись на него: слово за слово, жарче да жарче... и кончилось тем, что Анаксарк получил несколько тяжких ран, и неизвестно еще, выживет ли он... Идут сюда!.. СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ Клитидас, Эрифила, Аристиона, Сострат, Клеонт, Ификрат, Тимокл. Аристиона. Принцы, вы позволили себе непозволительное насилие!.. Если Анаксарк перед вами провинился, на то я, чтобы рассудить вас по справедливости!.. Ификрат. А как бы вы могли, принцесса, рассудить нас по справедливости, когда вы так мало оказали ее нашему сану в сделанном вами же выборе?!. Аристиона. Разве оба вы не подчинились заранее тому, что решит воля Неба или склонность моей дочери?!. Тимокл. Да, принцесса, мы подчинились, но подчинились выбору между принцем Ификратом и мною, а отнюдь не обоюдному для нас отказу! Аристиона. Но если каждый из вас решил перенести предпочтение другому, то отчего же он не может перенести предпочтения третьему?.. Ведь вы в участи друг друга взаимно не заинтересованы... Ификрат. Не может, принцесса!.. Видеть, что тебя предпочли человеку равному, - все-таки некоторое утешение; но ваше ослепление - это нечто ужасное!.. Аристиона. Принц, я не хочу спорить с человеком, который любезно говорит мне столь приятные вещи, и убедительно прошу вас, со всею вежливостью, на какую только способна, не забывать, что Сострат имеет заслуги, которые известны всей Греции, и что сан, в который Небо сегодня возводит его, уничтожает всякое расстояние между ним и вами... Ификрат. Нет-нет, принцесса, мы этого не забудем!.. Но может быть, не забудете и вы, что два оскорбленных принца не такие два врага, которых не надо было бы опасаться!.. Тимокл. Может быть, принцесса, недолго придется вам радоваться тому пренебрежению, какое нам оказано! Аристиона. Я прощаю вам эти угрозы как вспышки оскорбленной любви и спокойно отправляюсь на праздник Пифических игр. Пойдем увенчаем великолепным зрелищем этот чудесный день! ШЕСТАЯ ИНТЕРМЕДИЯ, изображающая ПРАЗДНИК ПИФИЧЕСКИХ ИГР Сцена представляет большую залу вроде амфитеатра с открытой аркадой в глубине; над аркадой за занавесом хоры, а вдали жертвенники. Шесть человек, почти обнаженных, каждый с секирой на плече, как исполнители жертвоприношения, входят через портик под звуки скрипок; за ними два поющих жреца и одна поющая жрица. Жрица Воспевайте во вселенной все народы Бога нашего чудесные деянья! Землю всю исследуйте, все небо, - Не найдете ничего, чтоб вашим песням Столько придавало обаянья! Гречанка Полный силы и красы, Всех он одолеет!.. Другая гречанка Из кошницы благ своих Всюду жизнь он сеет!.. Третья гречанка Без него земля в немой Скорби цепенеет!.. Все вместе Звуками сладкими, звуками нежными Память его мы почтим, Чтобы они вознеслись до обителей Горних, как жертвенный дым! ПЕРВЫЙ ВЫХОД БАЛЕТА Шесть секироносцев танцуют, принимая позы людей, упражняющих свою силу; потом они, по трое, становятся по обе стороны сцены и уступают место шести наездникам. ВТОРОЙ ВЫХОД БАЛЕТА Шесть наездников размеренными движениями показывают свою ловкость на деревянных лошадях, приносимых рабами. ТРЕТИЙ ВЫХОД БАЛЕТА Четыре вожака рабов приводят двенадцать рабов, которые танцуют, выражая радость по поводу того, что их отпускают на волю. ЧЕТВЕРТЫЙ ВЫХОД БАЛЕТА Четыре женщины и четыре мужчины, вооруженных по-гречески, показывают особый род военной игры. Глашатаи, шесть труб и литавры, покрывая звуки других инструментов, возвещают появление Аполлона. Хор О дивный блеск! Во все глаза Мы созерцать его должны! Что за краса И что за стать! Где божества, Что были б нашему равны?!. Аполлон под звуки труб и скрипок входит через портик в предшествии шести юношей, несущих лавры, обвитые вокруг древка, и сверх этого солнце - с королевским девизом в виде трофея. Юноши передают трофей шести секироносцам и начинают, с Аполлоном во главе, героический танец, к которому присоединяются, каждая группа по-своему, шесть трофееносцев, четверо вооруженных мужчин с барабанами, в то время как шесть трубачей, литаврист, жрецы, жрицы, хор и оркестр аккомпанируют всему этому то порознь, то вместе. Этим и кончается праздник Пифических игр и вообще весь дивертисмент. За короля (представляющего солнце) Я света всякого источник! Как ни блестят во тьме ночей Весь мир чарующие звезды, Их блеск не в них: то блеск могучий Моих немеркнущих лучей! С огнеподобной колесницы Ко мне я вечно вижу всей Природы страшные стремленья: Земля ждет благ лишь от пригрева Моих желательных лучей... Земные пажити и нивы Тем плодоносней, тем тучней, Чем чаще я дарю их с неба Улыбкой ласковых лучей... За графа д'Арманьяка В сиянье солнечном хоть всякий светоч меркнет, Но от него ничто не хочет жить вдали - И, не боясь сгореть, живое все стремится Поближе к небесам, подальше от земли... За маркиза де Вильруа Куда наш бог, хозяин наш бесценный, Туда и я - всегда уж на виду, - И за него, зажмурив очи, В огонь и в воду я пойду!.. За маркиза де Рассана Я ближе всех к нему - здесь места нет сомненью... Отрекшись от себя, за ним брожу я тенью...</pre> </div> [[Категория:Импорт/lib.ru/Страницы с тегами pre]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Указан переводчик в параметре ДРУГОЕ]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Тег br в параметре ДРУГОЕ]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Указан переводчик и нет категории перевода]] [[Категория:Поэзия]] [[Категория:Переводы]] [[Категория:Пьесы]] [[Категория:Драматургия]] [[Категория:Мольер]] [[Категория:Литература 1670 года]] [[Категория:Импорт/lib.ru]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Указаны тождественнные автор и переводчик]] [[Категория:Импорт/az.lib.ru/Жан-Батист Мольер]] 7hitfovbrpggptl9f8g8rhbgwu4ew4t 4590532 4590531 2022-07-19T21:08:29Z Vladis13 49438 Vladis13 переименовал страницу [[Блистательные любовники (Мольер)]] в [[Блистательные любовники (Мольер; Лихачёв)]] без оставления перенаправления wikitext text/x-wiki {{imported/lib.ru}} {{Отексте | АВТОР = Жан-Батист Мольер | НАЗВАНИЕ = Блистательные любовники | ПОДЗАГОЛОВОК = | ЧАСТЬ = | СОДЕРЖАНИЕ = | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = fr | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = Les Amants magnifiques | ПОДЗАГОЛОВОКОРИГИНАЛА = | ПЕРЕВОДЧИК = Владимир Сергеевич Лихачёв | ДАТАПУБЛИКАЦИИОРИГИНАЛА = 1670 | ИСТОЧНИК = Мольер. Полное собрание сочинений в одном томе / Пер. В. Лихачева. М.: АЛЬФА-КНИГА, 2009. (Полное собрание в одном томе).; [http://az.lib.ru/m/molxer_z/text_0270.shtml az.lib.ru] | ВИКИДАННЫЕ = <!-- id элемента темы --> | ВИКИПЕДИЯ = | ВИКИЦИТАТНИК = | ВИКИНОВОСТИ = | ВИКИСКЛАД = | ДРУГОЕ = | ОГЛАВЛЕНИЕ = | ПРЕДЫДУЩИЙ = | СЛЕДУЮЩИЙ = | КАЧЕСТВО = 1 <!-- оценка по 4-х бальной шкале --> | НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ = | ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ = | ЛИЦЕНЗИЯ = PD-old | СТИЛЬ = text }} <div class="text"> <pre> Мольер Блистательные любовники ---------------------------------------------------------------------------- Мольер. Полное собрание сочинений в одном томе. М.: "Издательство АЛЬФА-КНИГА", 2009. (Полное собрание в одном томе). Перевод В. Лихачева ---------------------------------------------------------------------------- Действующие лица Аристиона - принцесса, мать Эрифилы. Эрифила - дочь принцессы. Клеониса - наперсница Эрифилы Xореб - из свиты принцессы. Ификрат | } блистательные любовники Тимокл | Сострат - командующий армией, влюбленный в Эрифилу. Клитидас - придворный шут из свиты Эрифилы. Анаксарк - астролог. Клеонт - сын Анаксарка. Ложная Венера - сообщница Анаксарка. Действие происходит в Фессалии, в прелестной Темпейской долине. Действующие лица пасторали Нимфа Темпейской долины, Тирсис, Ликаст, Менандр, Калиста, два сатира. Король, не допускающий в своих затеях ничего заурядного, вздумал устроить при дворе такой дивертисмент, в состав которого входило бы все, что может дать театр; и вот для того, чтобы связать в одно целое столько разнообразных вещей, он выбрал сюжетом похождения двух принцев-союзников, которые, ведя сельский образ жизни в Темпейской долине, где готовится празднество пифических игр, наперерыв осыпают некую юную принцессу и ее мать всеми любезностями, какие они только в состоянии придумать. ПЕРВАЯ ИНТЕРМЕДИЯ Сцена открывается под приятные звуки инструментальной музыки и представляет взору широкое море, ограниченное восемью большими скалами - по четыре с каждой стороны; на вершинах скал, в виде божеств, при соответственных атрибутах, восемь рек. У подножия каждой скалы - по двенадцати тритонов, посреди моря - четыре амура на дельфинах, а за ними бог Эол, поднимающийся над волнами на маленьком облаке. Эол приказывает ветрам удалиться, и, пока амуры, тритоны и реки отвечают ему, из воды поднимается остров. Восемь искателей жемчуга и кораллов выходят с добычей из морской глубины и после красивого танца располагаются на скалах, ниже рек. Музыка возвещает появление Нептуна; искатели, тритоны и реки аккомпанируют танцу бога и его свиты соответственными телодвижениями и постукиванием жемчужных раковин. Весь этот спектакль устроен на море одним из принцев для прогуливающейся принцессы и ее матери. Нептун - король. Шесть морских богов: граф д'Арманьяк, маркиз де-Вильруа, маркиз де-Рассан, гг. Бошан, Фавье и ла-Пьер. Восемь рек: гг. Бомэн, Фернон-Старший, Нобле, Сериньяк, Давид, Ора, Девелуа и Жилле. Двенадцать тритонов: гг. ле-Гро, Эдуэн, дон, Женган-Старший, Женган-Младший, Фернон-Младший, Ребель, Лангез, Детан, Морель и два пажа из придворного оркестра. Четыре амура: четыре пажа из придворного оркестра. Эол: г. Эстиваль. Восемь искателей: гг. Жуан, Шинуано, Пезан-Старший, Маньи, Жубер, Майэ, Ла-Монтань и Лестанг. Эол (говорит) Вы, от которых становятся хмуры Солнечным блеском сверкавшие дни, - Ветры, вернитесь в пещеры свои: Здесь пусть зефиры царят и амуры! Один из тритонов Чьи очи дивные нам светят над водою? Все нереиды, прочь! Тритоны все, за мною! Все тритоны Перед богинями мы резво поплывем И чудную красу их громко воспоем!.. Первый амур Все взоры вид принцесс пленяет! Второй амур Какие, ах, сердца здесь могут устоять! Третий амур Прекраснее всех смертных наша мать, Но и она им в чарах уступает!.. Хор Перед богинями мы резво поплывем И чудную красу их громко воспоем! Один из тритонов Что за картина перед нами! Нептун, великий бог, с подвластными богами, Почтить нас пожелал присутствием своим! Хор Так возликуем же сердцами И над волнами Хвалой пространство огласим! За короля (представляющего Нептуна) Волей Неба меж богов важнейших Важное дано мне назначенье - Властвовать над морем, - и внушает Миру страх мое лишь приближенье! Нет страны, чтоб в грозный час прилива Трепета не знала предо мною! Царства нет, чтоб я его не залил В миг один стремительной волною! Гордому разливу нет препоны, Не сдержать его тройной плотине: Бурный, все снесет он - и широкой Гладью разольется по равнине... Но волна мятежная покорна Моему правдивому веленью - И цветущий мир могу я морем Всюду насадить по мановенью! Иногда в моих пределах судно, Наскочив на камень, погибает, - Но никто на власть мою не ропщет И за правду гибели не знает! За графа д'Арманьяка Наш край - сокровищница благ, И к берегам ее стремится всяк. А в ней легко создать фортуну - Лишь в милость бы суметь попасть к Нептуну! За маркиза де Вильруа Смело несись, легкокрылая стая Резво кренящихся шкун: Непостоянна стихия морская, Но постоянен Нептун! За маркиза де Рассана Доверчиво вручай свою судьбу нам - И будешь жить всегда в ладу с Нептуном! ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ СЦЕНА ПЕРВАЯ Сострат, Клитидас. Клитидас. Задумался, кажись? Сострат. Нет, Сострат, не вижу я для тебя никакого просвета: попал ты в такую беду, из которой нечего тебе и надеяться выйти! Клитидас. Сам с собой рассуждает!.. Сострат. Увы! Клитидас. Вздох красноречивый! - и моя догадка оправдывается... Сострат. На каких химерах, скажи мне, мог бы ты построить хоть маленькую надежду? И что тебе может предстоять, кроме ужасной вереницы злосчастных дней прерывной кручины вплоть до самой смерти?!. Клитидас. Заботы-то у него, пожалуй, побольше, чем у меня! Сострат. Сердце мое, сердце! В какую пучину ты меня ввергло! Клитидас. Ваш слуга, господин Сострат... Сострат. Куда ты, Клитидас? Клитидас. А вы-то что здесь делаете? Какая такая черная меланхолия, скажите на милость, удерживает вас в этих лесах, когда все убежало на великолепное празднество, устроенное влюбленным принцем Ификратом на морской прогулке принцессе? Что за музыка! что за танцы! что за божества на скалах в честь обеих очаровательниц! Сострат. Я и не видя достаточно ясно представляю себе это великолепие... А так как, вероятно, там происходит обычная в подобных случаях толчея, то я и заблагорассудил не увеличивать ее своей особой... Клитидас. Вы знаете, что ваше присутствие никогда ничего не портит и что вы нигде не бываете лишним. Ваше лицо везде лицо желанное - не из тех лиц, на которые косо посматривают наши владыки. Вы одинаково приятны обеим принцессам; и мать и дочь относятся к вам с уважением настолько ясным, что вам нечего бояться намозолить им глаза, - ив конце концов, не это опасение вас тут удерживает... Сострат. Уверяю тебя, что такие зрелища мало меня привлекают... Клитидас. Боже мой! Если не привлекают зрелища, привлекают зрители, и, что бы вы ни говорили, нельзя во время празднества оставаться одному и мечтать среди деревьев, как вы делаете, если нет в голове какой-нибудь заботы... Сострат. Какая же у меня, по-твоему, может быть забота? Клитидас. Ах, не знаю уже откуда, но здесь пахнет любовью: не от меня, ей-богу! Значит, от вас... Сострат. С ума ты сошел, любезный! Клитидас. Не я с ума сошел, а вы влюбились! Обоняние у меня такое, - я уж давно носом чую... Сострат. С чего это тебе в голову взбрело? Клитидас. С чего?.. Вы бы еще более удивились, если бы я сказал, в кого вы влюблены... Сострат. Я?!. Клитидас. Да! Бьюсь об заклад, что сейчас угадаю... По части всяких тайн я ведь не хуже нашего астролога, от которого без ума принцесса Аристиона. Как он в созвездиях читает судьбу людей, так я читаю в глазах имя любимой особы. Ну- ка откройте глаза пошире! _Э_ оборотное - отдельное; _эр, и - ри_: Эри; _эф, и фи_: Эрифи; _эл, а - ла_: Эрифила. Вы влюблены в принцессу Эрифилу... Сострат. Сознаюсь тебе, Клитидас, что не в силах скрыть свое волнение: ты словно ударом грома поразил меня! Клитидас. Не ученый я, скажете?.. Сострат. Ах! если уж тебе удалось каким-то случаем обнаружить тайну моего сердца, заклинаю тебя не открывать ее ни одной душе в мире, в особенности же сохранить ее от красавицы принцессы, которую ты только что назвал... Клитидас. Однако же, говоря серьезно, если я, по некотором наблюдении за вашими поступками, все-таки проник в вашу тайну, то неужели вы думаете, что у принцессы Эрифилы не оказалось для этого достаточной зоркости? Прелестные создания, поверьте мне, отлично видят, где они зажигают сердца: язык взоров и вздохов скорее всех понимается теми, кого он имеет своим предметом... Сострат. Так пусть же, Клитидас, пусть она насколько может судит о моей любви к ней по моим вздохам и взорам, но не надо допускать, чтобы она узнала о ней каким-нибудь иным путем... Клитидас. Да чего вы опасаетесь? Мыслимо ли, чтобы тот самый Сострат, которому не только Бренн, но и все галлы, вместе взятые, не страшны и которого меч с такой славой избавил нас от вторжения варваров, опустошавших Грецию, мыслимо ли, говорю, чтобы человек, столь уверенный на войне, был до такой степени робок в любви и весь дрожал бы, признаваясь в ней?!. Сострат. Ах, Клитидас! мне есть от чего дрожать - и все галлы, сколько их ни найдется на свете, не так страшат меня, как пара прекрасных, полных очарования глаз... Клитидас. Я в этих делах мало смыслю... Знаю только, что один-единственный галл с мечом в руке заставил бы меня дрожать куда сильнее, чем полсотни глаз самых что ни на есть прекрасных в целом мире. Скажите же, какие у вас намерения? Сострат. Умереть, не обнаружив страсти! Клитидас. Чудное намерение! Полноте, не смешите: немного смелости - это всегда выручает влюбленных... Проигрывают только застенчивые влюбленные - и, влюбись я в богиню, я бы и ей признался... Сострат. Много причин - увы! - осуждают мою любовь на безмолвие... Клитидас. А именно? Сострат. Ничтожество моего положения, посредством которого Небу угодно указывать моей любви надлежащее место; сан принцессы, целой бездной отделяющий ее от моих желаний; соперничество с двумя принцами, у которых титулов более, чем нужно для поддержки их права, с двумя принцами, которые тысячью тысяч великолепных затей оспаривают друг у друга славу победы и ждут каждый день, на ком из них остановится наконец ее выбор; пуще же всего, Клитидас, непоколебимое уважение, обессиливающее весь пыл моей любви... Клитидас. Между тем любовь зачастую оказывается сильнее всякого уважения... Либо я жестоко ошибаюсь, либо юная принцесса сведала про вашу любовь и к ней небесчувственна... Сострат. Ах, не пытайся утешать несчастного из жалости!.. Клитидас. Я говорю не зря... Уж больно долго она не выбирает себе мужа - и мне хочется пролить свет на это дельце... Вы знаете, что я у нее в милости, имею к ней открытый доступ и всякими правдами и неправдами отвоевал себе право вмешиваться в разговор и болтать все, что на язык взбредет. Бывает, что из этого ничего не выходит, но бывает, что и выходит. Предоставь же мне действовать: я из ваших друзей, люди с заслугами всегда мне близки - и вот я хочу повидаться с принцессой, чтоб... Сострат. О, умоляю тебя, какое бы ты ни принимал участие в моей беде, остерегись проронить перед ней хотя бы одно слово о моей любви... Мне лучше умереть, чем заслужить упрек в малейшей против нее дерзости, - и то глубокое уверение, которое ее божественная красота... Клитидас. Молчите - все сюда идут!.. СЦЕНА ВТОРАЯ Сострат, Клитидас, Аристиона, Ификрат, Тимокл, Анаксарк, Клеон. Аристиона. Должна вам сказать, принц, что не бывало еще в мире зрелища великолепнее того, которое вы нам дали... По убранству этот праздник превосходит все раньше виденное; нашим взорам представилось нечто до такой степени благородное, великое и возвышенное, что и само небо могло бы позавидовать: ничего подобного в целой вселенной не найдется - смело утверждаю это... Тимокл. Не всякий праздник можно так обставить - и мне остается только трепетать, сударыня, за простоту того маленького дивертисмента, который я для вас готовлю в лесах Дианы... Аристиона. Я уверена, что, кроме большого удовольствия, мы ничего там не получим. Здесь вообще живется прекрасно; нам прямо некогда скучать в этой чудной, прославленной поэтами долине: не говоря уже о непрерывных охотничьих удовольствиях и предстоящих торжествах Пифических игр, - вы друг перед другом старались угощать нас такими дивертисментами, которые способны рассеять самую мрачную печаль... Отчего это, Сострат, вас не было видно на нашей прогулке? Сострат. Я не совсем хорошо себя чувствовал, сударыня... Ификрат. Сострат из тех людей, сударыня, по мнению которых не следует проявлять любопытства там, где его проявляют другие, а, напротив, следует показывать, что отнюдь не спешишь туда, куда все спешат... Сострат. Показывать что-нибудь не в моих правилах, сударь; без лести скажу, что на вашем празднестве нашлось бы мне что посмотреть, если бы меня не удержала другая причина... Аристиона. А ты, Клитидас, видел? Клитидас. Да, сударыня, но только с берега. Аристиона. Почему с берега? Клитидас. Боюсь я, сударыня, несчастных случаев, какие обыкновенно бывают на воде при такой сутолоке. Нынешней ночью мне снились разбитые яйца и дохлая рыба, а от г-на Анаксарка я узнал, что дохлая рыба и разбитые яйца во сне предвещают несчастье... Анаксарк. Я заметил одну вещь: о чем бы Клитидас ни говорил, непременно меня помянет. Клитидас. Это потому, что, сколько вас ни поминай, всего о вас не перескажешь. Анаксарк. Могли бы вы избирать и другие предметы для разговора, о чем я вас уже просил. Клитидас. А как это сделать? Не вы ли сами говорите, что влияние сильнее всего прочего? И если в созвездиях написано, что я обладаю наклонностью говорить о вас, то как же вы хотите, чтобы я противоборствовал своей судьбе? Анаксарк. При всем моем уважении к вам, принцесса, я не могу не отметить одного неприятного обычая в вашем придворном этикете: здесь полная свобода говорить о чем угодно, вследствие чего наиболее порядочные люди не избавлены от нападок первого попавшегося зубоскала... Клитидас. Я только отдаю вам должное... Аристиона. Не безумство ли обижаться на его слова?!. Клитидас. При всем моем уважении к вам, принцесса, я не могу не отметить одной удивительной черты в астрологе: пристойно ли человеку, постигшему все тайны богов и способному по своим знаниям вознестись над всеми смертными, заботиться об устроении своей судьбы и постоянно что-нибудь выпрашивать? Анаксарк. Вам бы следовало получше отрабатывать свое жалованье и веселить свою повелительницу лучшими шутками! Клитидас. О боже мой, каждый шутит как может... Вам болтать нипочем, а ведь ремесло шута не то что ремесло астролога... Хорошо лгать и хорошо шутить - две вещи разные, и гораздо легче обманывать людей, чем заставлять их смеяться... Аристиона. Это что значит? Клитидас (про себя). Тише, грубиян ты этакий! Не знаешь ты разве, что астрология - государственное дело и что этой струны касаться не подобает?.. Сколько раз я тебе говорил, что больно уж ты становишься развязен и разрешаешь себе такие вольности, которые до добра тебя не доведут! Предупреждал я тебя: получишь ты когда-нибудь под задницу так, что кубарем отсюда вылетишь! Молчи, коли хочешь быть умницей!.. Артистиона. А где моя дочь? Тимокл. Она отстала, принцесса; я предложил ей руку, но мое предложение было отвергнуто... Аристиона. Принцы! Так как вы изъявили готовность подчинить свою любовь к Эрифиле сделанным мною ограничениям, так как мне удалось добиться от вас обещания быть соперниками, но не врагами и так как вы, покорные чувствам моей дочери, ожидаете ее выбора, в котором она единственная госпожа, то откройте мне ваши души и скажите искренно, чего добился каждый из вас... Тимокл. Принцесса, я отнюдь не хвастун. Я сделал все возможное для того, чтобы тронуть сердце принцессы Эрифилы, и придал своему обхождению всю нежность, на какую только может быть способен влюбленный; я выбивался из сил, на каждом шагу выказывал почтение и внимание, я старался выразить мою страсть в самых трогательных песнях и в самых изящных стихах, я изливал перед принцессой свои муки в страстных жалобах, говорил ей не только словами, но и взорами о безнадежности моей любви, посылал ей томные вздохи, проливал Даже слезы - все было напрасно... Я окончательно убедился только в одном - в том, что на ее душу моя любовь не произвела ни малейшего впечатления... Аристиона. А вы, принц, что скажете?.. Ификрат. Что касается меня, принцесса, то, видя, как равнодушно и даже пренебрежительно относится ваша дочь к тому поклонению, которое ее окружает, я воздержался от всяких перед ней жалоб, вздохов и слез. Я знаю, что она вполне подчинена вашей воле и примет мужа только из ваших рук. Вот почему, желая получить ее, я обращаюсь к вам и скорее вам, чем ей, выражаю свое внимание и почтение... И дай бог, принцесса, чтобы вы не отказывались и впредь быть ее представительницей, пользуясь теми победами, какие вы для нее готовили, и принимая те признания, какие вы ей уже от себя передаете... Аристиона. Со стороны влюбленного, принц, это очень ловкая любезность; вы, без сомнения, слышали, что, кто желает преуспеть у дочери, должен заискивать у матери; но в настоящем случае, к сожалению, этот прием бесполезен, так как выбор мужа я вполне предоставила сердцу дочери... Ификрат. Какую бы власть в выборе вы вашей дочери ни предоставили, но в моих словах, принцесса, вы не должны видеть обычную любезность: я домогаюсь руки принцессы Эрифилы лишь потому, что в ней течет ваша кровь, я нахожу ее прекрасной во всем, что она от вас унаследовала, и в ней я обожаю вас! Аристиона. Вот хорошо, так хорошо!.. Ификрат. Да, принцесса, весь свет видит в вас те прелести и чары, которые я... Аристиона. Оставимте прелести и чары, принц, прошу вас; вы знаете, что я выбрасываю эти слова из тех любезностей, которые мне преподносятся... Пусть хвалят мою искренность, пусть говорят, что я добрая принцесса, что я верна своему слову, тепло отношусь к друзьям, уважаю заслуги и доблести: все это я могу выслушать; но от чар и прелестей я хотела бы быть вовсе избавленной даже в том случае, если бы что-нибудь подобное и оказалось в действительности, - этого требует достоинство матери, у которой такая дочь, как моя... Ификрат. Ах, принцесса, вы хотите быть матерью вопреки мнению целого света... Не найдется глаз, которые бы не возражали против этого, - и уж если вам угодно, пусть принцесса Эрифила будет вашей младшей сестрой... Аристиона. Боже мой, принц, я так далека от всех тех глупостей, к которым питают слабость большинство женщин; я хочу быть не кем иным, как только матерью, потому что я действительно мать, напрасно стала бы я от этого отрекаться... В этом звании нет ничего для меня обидного, так как я отважилась принять его без малейшего насилия и усилия. От свойственной нашему полу слабости я благодаря Небу свободна - и не утруждаю себя вечными спорами о возрасте, на что женщины вообще так безумно-падки... Вернемся, однако, к нашему разговору. Возможно ли, чтобы до сих пор вам не удалось узнать, куда склоняется сердце Эрифилы?.. Ификрат. Для меня это потемки! Тимокл. Для меня это непроницаемая тайна! Аристиона. Может быть, открыться вам и мне мешает ей стыдливость: воспользуемся услугами постороннего лица, чтобы обнаружить тайну ее сердца... Сострат, поручаю вам оказать услугу принцам - узнать прямо от моей дочери, к кому из них более тяготеет ее чувство... Сострат. Принцесса, при вашем дворе найдется сотня лиц, гораздо более меня пригодных для этого дела, - а себя я считаю неспособным исполнить столь лестные поручения... Аристиона. Ваши достоинства, Сострат, не исчерпываются воинскими качествами: вы человек умный, ловкий, обходительный, и моя дочь расположена к вам... Сострат. Кто-нибудь другой лучше бы, принцесса... Аристиона. Нет-нет! Вы напрасно отговариваетесь!.. Сострат. Раз вы этого желаете, принцесса, я обязан повиноваться; но клянусь вам, что каждый без исключения из ваших придворных оказался бы в настоящем случае гораздо более на месте, чем я... Аристиона. Излишняя скромность: что вам ни поручить - вы все исполните прекрасно! Узнайте осторожно чувства Эрифилы и напомните ей, что в лесу Дианы надо быть заблаговременно... СЦЕНА ТРЕТЬЯ Сострат, Клитидас, Ификрат, Тимокл. Ификрат. Вы можете быть уверены, что я разделяю то уважение, которое вам оказывает принцесса... Тимокл. Вы можете быть уверены, что я в восторге от выбора, сделанного ею в вашем лице... Ификрат. Вам открыт путь для того, чтобы вы могли прийти на помощь вашим друзьям... Тимокл. Вы располагаете возможностью услужить тем, кому вы хотели бы услужить от чистого сердца... Ификрат. Я ведь отнюдь не уполномочиваю вас защищать мои интересы... Тимокл. Я ведь отнюдь не прошу вас быть ходатаем за меня... Сострат. Господа, это было бы бесполезно: я нарушил бы пределы данного мне поручения; с вашего позволения, я не буду говорить ни в пользу одного, ни в пользу другого... Ификрат. Предоставляю вам действовать, как вы найдете лучшим... Тимокл. Поступайте как вам угодно... СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ Клитидас, Ификрат, Тимокл. Ификрат (тихо, Клитидасу). Клитидас, конечно, не забыл, что он из моих друзей: я ему советую всегда защищать мои интересы перед его госпожой против моего соперника... Клитидас. Положитесь на меня; ну где ему выдержать сравнение с вами?!. Ификрат. Я не останусь неблагодарным за эту услугу! Тимокл (Клитидасу). Мой соперник обхаживает Клитидаса; но Клитидас, надеюсь, не забыл, что обещал поддерживать притязания моей любви против него... Клитидас. Непременно!.. На смех только разве рассчитывает он восторжествовать над вами: поглядеть на вас да на него - сопляк, а не принц!.. Тимокл. Для Клитидаса ничего не пожалею! Клитидас. Хорошо поют оба! Вот и принцесса... Соберемся с силами для нападения... СЦЕНА ПЯТАЯ Эрифила, Клеониса. Клеониса. Находят странным, принцесса, что вы от всех отстали... Эрифила. Ах, как приятно иногда уединение для тех, кто по своему сану обречен на многолюдство, и как сладко после бесчисленных докучных бесед побеседовать со своими мыслями! Я хочу погулять здесь одна... Клеониса. Не пожелаете ли, принцесса, взглянуть на удивительных искусников, желающих дать перед вами представление? Разными телодвижениями и изменениями лица они выражают все что нужно и зовутся пантомимами. Я со страхом произношу это слово: при дворе многие не простили бы мне его!.. Эрифила. У вас такой вид, Клеониса, как будто вы хотите угостить меня плохим дивертисментом: вы с одинаковой охотой берете все, что вам предлагают, и никогда не отваживаетесь от чего-нибудь отказаться. Только у вас одной и находят приют всякие непризнанные музы; вы великая покровительница неоцененных заслуг, и нет на свете такой убогой добродетели, которая не нашла бы убежища под вашими крылышками! Клеониса. Если вы не желаете их видеть, принцесса, то надо их отослать... Эрифила. Нет-нет! Пусть явятся... Клеониса. Но может быть, принцесса, их танцы окажутся действительно плохими?!. Эрифила. Плохими или нет, но посмотреть их надо: не нынче завтра вы меня к этому все равно принудите - так уж лучше сразу отделаться! Клеониса. Это самые обыкновенные танцы, принцесса: всегда успеется... Эрифила. Не прекословьте, Клеониса! Пусть пляшут... ВТОРАЯ ИНТЕРМЕДИЯ Наперсница одной принцессы выводит перед ней трех танцоров под именем пантомимов, то есть все что надо выражающих жестикуляцией и мимикой. Принцесса, посмотрев на представления пантомимов, принимает их к себе на службу. ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ СЦЕНА ПЕРВАЯ Эрифила, Клеониса, Клитидас. Эрифила. Изумительно! Не думаю, чтобы можно было танцевать лучше, и очень рада иметь этих господу себя... Клеониса. А я, принцесса, очень рада, что у меня оказался не такой уж дурной вкус, как вы полагали... Эрифила. Не торжествуйте раньше времени: вы не замедлите доставить мне случай отыграться! Оставьте меня здесь! Клеониса. Заявляю вам, Клитидас, что принцесса желает остаться одна... Клитидас. А вы оставьте меня: я знаю, как себя вести!.. СЦЕНА ВТОРАЯ Эрифила, Клитидас. Клитидас (как будто напевая). Ла-ла-ла-ла-ла! Эрифила. Клитидас! Клитидас. А я вас и не видал, принцесса! Эрифила. Подойди! Откуда ты? Клитидас. Я только что оставил принцессу, вашу матушку, которая направилась к храму Аполлона с большой свитой... Эрифила. Не находишь ли ты, что эти места прелестнейшие в мире? Клитидас. Вне всяких сомнений! Там были и влюбленные в вас принцы... Эрифила. Какие красивые повороты делает здесь река Пеней! Клитидас. Очень красивые! И Сострат был там... Эрифила. А отчего он не был на прогулке? Клитидас. Он чем-то озабочен - и это мешает ему находить удовольствие в здешних прекрасных развлечениях. Он хотел поговорить со мной; но вы так выразительно запретили мне принимать какие бы то ни было касающиеся вас поручения, что я от разговора уклонился: сказал ему наотрез, что мне некогда его слушать... Эрифила. И напрасно сказал: тебе надо было его выслушать! Клитидас. Это я сначала сказал, а потом удостоил его. Эрифила. И хорошо сделал! Клитидас. Вот человек, который мне нравится, - такой именно человек, каким человек должен быть! Без резких манер, не крикун; всегда благоразумен и осмотрителен; что ни скажет - все у него кстати; не опрометчив в решениях; не делает из мухи слона; выслушивая поэтов, никогда не говорит им - по крайней мере мне не доводилось слышать - "это лучше всякого Гомера"... Одним словом, человек, к которому я питаю склонность, и, будь я принцессой, несчастным его уж конечно не сделал бы... Эрифила. Это человек несомненно с большими достоинствами; но о чем же он с тобой разговаривал? Клитидас. Он спрашивал меня, большое ли удовольствие доставил вам данный в честь вашу праздник, говорил мне о вашей особе с беспримерным восторгом, превозносил вас превыше Небес, осыпал вас такими похвалами, какие только может стяжать самая совершенная из земных принцесс, и все это перемешивал с многочисленными вздохами, которые говорили больше, чем он сам хотел сказать. В конце концов я его прижал к стене, стал допытываться о причине обуявшей его черной меланхолии, которую весь двор видит, и заставил сознаться, что он влюблен... Эрифила. Как "влюблен"?!. Что за дерзость! Ничего подобного в жизнь свою не встречала!.. Клитидас. Чем вызвано ваше неудовольствие, принцесса? Эрифила. Осмелиться меня любить и, еще более, осмелиться признаваться в этом!.. Клитидас. Да он не в вас влюблен, принцесса... Эрифила. Не в меня?.. Клитидас. Нет, принцесса: он слишком вас уважает и слишком благоразумен, чтобы возыметь такую мысль!.. Эрифила. В кого же, Клитидас? Клитидас. В одну из ваших девиц - в некую Арсиною... Эрифила. Разве она так привлекательна, что он нашел ее достойною своей любви? Клитидас. Влюблен без памяти и заклинает вас почтить его страсть своим покровительством... Эрифила. Меня?.. Клитидас. Нет-нет, принцесса!.. Я вижу, что это вам не нравится... Ваш гнев принудил меня к этой уловке; а если сказать правду, то он без памяти любит вас... Эрифила. Я считаю с вашей стороны дерзостью так обращаться с моими чувствами! Уйдите прочь! Вы пытаетесь читать в чужих душах, пытаетесь проникать в сердечные тайны принцессы! Долой с глаз моих - и чтобы я вас больше никогда не видала, Клитидас! Клитидас. Принцесса! Эрифила. Ну бог с вами! На этот раз я вас прощаю... Клитидас. Вы слишком добры, принцесса! Эрифила. Но с условием: никому ни слова, ни намека, под страхом смерти, - не забудьте! Клитидас. Мудрено забыть! Эрифила. Так Сострат сказал тебе, что меня любит? Клитидас. Нет, принцесса, лгать не стану. Я нечаянно вытянул из его сердца тайну, которую он намерен скрыть от всего света и с которою, по его же словам, решился умереть; он пришел в отчаяние от моей удавшейся хитрости, и мало того что не просил открыть вам его тайну, но всячески, как только возможно, заклинал скрыть ее от вас: сказавши вам об этом, я совершил против него вероломство... Эрифила. Тем лучше, только относясь ко мне почтительно, он и может сохранить мое расположение; а если бы он посмел признаться мне в любви, то потерял бы мое уважение и уже более меня не увидел бы... Клитидас. Не опасайтесь ничего, принцесса... Эрифила. Вот он... Будьте же благоразумны, - помните мое запрещение... Клитидас. Не беспокойтесь, принцесса, нескромность при дворе нетерпима... СЦЕНА ТРЕТЬЯ Эрифила, Сострат. Сострат. У меня есть извинение, принцесса, в том, что я дерзаю прервать ваше уединение: принцесса, ваша матушка возложила на меня поручение, оправдывающее мою смелость... Эрифила. Какое поручение, Сострат? Сострат. Попытаться узнать от вас, принцесса, к которому из двух прин- цев склоняется ваше сердце... Эрифила. Принцесса, моя матушка, сделала очень удачный выбор, возложив это поручение на вас... Без сомнения, Сострат, оно приятно вам и принято вами с удовольствием... Сострат. Оно принято мною, принцесса, из долга повиновения; если бы принцесса пожелала снизойти к моим объяснениям, она почтила бы своим доверием кого-нибудь другого... Эрифила. А что заставляло вас, Сострат, отказываться? Сострат. Боязнь, принцесса, оказаться плохим исполнителем... Эрифила. Разве я, по вашему мнению, недостаточно уважаю вас, для того чтобы открыть вам свое сердце и сказать вам все, что вы желали бы знать относительно обоих принцев?.. Сострат. После сказанного вами, принцесса, я больше ничего лично для себя не желаю; прошу вас только прибавить к этому то, что вы признаёте необходимым в пределах лежащего на мне поручения... Эрифила. До сих пор мне удавалось отмалчиваться - и матушка была настолько добра, что позволила мне со дня на день откладывать выбор; но я была бы рада засвидетельствовать перед всеми свою готовность сделать что-нибудь для их расположения к вам: если вы меня принудите, я объявлю наконец свое так долго ожидаемое решение... Сострат. Вот уж этим, принцесса, я вам докучать не стану - и никогда бы я не решился принуждать к чему-нибудь принцессу, которая сама прекрасно знает, что она делает... Эрифила. Но матушка именно этого и ожидает от вас!.. Сострат. А разве я ей не сказал, что плохо исполню ее поручение?.. Эрифила. Ну, Сострат, у таких людей, как вы, очень зоркие глаза, от которых едва ли что-нибудь укроется... И ваши глаза разве не подсмотрели того, что так всех беспокоит, и не посвятили вас хоть немного в тайну моего сердца?.. За мною явно ухаживают, окружают меня всевозможными заботами: на котором же из двух принцев, думаете вы, мой взор останавливается с большею благосклонностью?.. Сострат. В таких делах догадки строятся сообразно тому, какой для кого существует в данном деле интерес... Эрифила. Кого выбрали бы вы, Сострат? Которого из принцев вы пожелали бы мне в мужья? Сострат. Ах, принцесса! не за моими желаниями, а за вашей склонностью решающее слово... Эрифила. А если бы я попросила вашего слова? Сострат. Если бы вы попросили моего совета, я очутился бы в большом затруднении... Эрифила. Вы не могли бы сказать, который из двух кажется вам более достойным моего выбора?.. Сострат. На мой взгляд, нет никого, кто был бы достоин этой чести. Все принцы в мире оказались бы слишком мелки для того, чтобы вас домогаться, одни боги имеют право на это, а от людей вам подобает принимать только фимиам и жертвоприношения... Эрифила. Это очень любезно - и я беру вас в число своих друзей... Но все-таки я хочу, чтобы вы мне сказали, к которому из двух вы более расположены и которого скорее бы назвали своим другом... СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ Эрифила, Сострат, Хореб. Хореб. Принцесса, мать ваша спешит сюда, чтобы вместе с вами отправиться в лес Дианы... Сострат (в сторону). Вот кстати ты явился, милый мальчик!.. СЦЕНА ПЯТАЯ Эрифила, Сострат, Аристиона, Ификрат, Тимокл, Анаксарк, Клитидас. Аристиона. О вас уже спрашивали, дочь моя! Есть люди, которым ваше отсутствие причиняет большое огорчение... Эрифила. Я думаю, что обо мне спрашивали из вежливости и моим отсутствием не так уж интересуются, как вы говорите... Аристиона. Здесь так развлекают нас зрелищами, что все время на это уходит: если мы хотим все видеть и слышать - нам нельзя терять ни минуты... Войдем скорее в лес и посмотрим, что нас там ожидает; это прелестнейший уголок в мире... Займем скорее наши места! ТРЕТЬЯ ИНТЕРМЕДИЯ Сцена представляет лес, куда приглашена принцесса; при входе ее приветствует нимфа, а потом для ее развлечения исполняется следующего содержания маленькая комедия (все под музыку): Пастушок жалуется двум своим товарищам и друзьям на холодность той, которую он любит; друзья его утешают; приходит пастушка - и все трое удаляются, чтобы наблюдать за ней. После нескольких слов любовной жалобы пастушка ложится на траву и сладко засыпает. Влюбленный зовет друзей полюбоваться пастушкой и обращается ко всему, что окружает спящую, с просьбой охранять ее сон. Пастушка, проснувшись и видя пастушка у своих ног, выражает неудовольствие на его преследование; но, тронутая таким постоянством, склоняется на его мольбы и в присутствии друзей соглашается любить его. Явившиеся к этому времени два сатира жалуются на измену пастушки и, опечаленные ее немилостью, ищут утешения в вине. ПАСТОРАЛЬ ПРОЛОГ Нимфа Принцесса светлая! Пожалуйте, взгляните, Как под защитою ветвей Мы веселимся без затей: Здесь блеска праздников придворных не ищите: Одной любовью где живут, Там про любовь одну поют! СЦЕНА ПЕРВАЯ Тирсис О соловьи! В тени листвы Все о любви Поете вы; Но эхо бы в лесу будить вы перестали, Когда б я рассказал вам о своей печали!.. СЦЕНА ВТОРАЯ Тирсис, Ликаст, Менандр. Ликаст Сильна все так же скорбь твоя? Менандр Все так же с грустью ты своею неразлучен?.. Тирсис Да, так же все люблю Калисту я, Все так же злополучен!.. Ликаст Скорей, пастух, скорей долой Из сердца эту боль! Тирсис А где ж на это сила? Менандр В тебе самом... Тирсис Неравен будет бой! Ликаст Для боли есть лекарство... Тирсис Да, могила: Она одна меня бы исцелила! Ликаст и Менандр Тирсис! Тирсис Что, пастухи? Ликаст и Менандр Будь властен над собой! Тирсис Все кончено - нет более надежды! Ликаст и Менандр Так падать духом!.. Тирсис Так страдать!.. Ликаст и Менандр О малодушие! Тирсис О мука!.. Ликаст и Менандр Не стонать - Мужаться надобно!.. Тирсис Навек сомкнуть бы вежды! Ликаст Как ни кажись пастушка Строга и холодна, Но против страсти пылкой Настойчивого сердца Не устоит она... Менандр В делах любовных часто Бывает поворот, Когда влюбленный в сердце Заносчивой красотки Вдруг нежность обретет... Тирсис Сюда, сюда, жестокая, Идет как раз! Друзья, скорее спрячемся: Увидит, своенравная, - И прочь от нас!.. СЦЕНА ТРЕТЬЯ Калиста (одна) О, законы чести! Сердцу Мочи нет от ваших тяжких И безжалостных цепей! Я Тирсиса только мучу, А в душе одно желанье - Приласкать его нежней... Умоляю вас, деревья, Тайну свято сохраните В гущине своих ветвей! Небеса не защитили Наше сердце от амура: Не жестоко ль было склонность К красоте нам воспретить?.. И природе не противно ль, Что любить мы не дерзаем То, что хочется любить?.. Я завидую вам, звери, Что, не ведая запретов, Отдаетесь вы влеченью Ваших любящих сердец! Я завидую вам, птицы, Что, не ведая запретов, Отдаетесь вы влеченью Ваших любящих сердец! На мои, однако, вежды Сыплет маком сладкий сон; Отдаюсь тебе, могучий, Никаким законом в мире Отдых нам не воспрещен!.. СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ Калиста (спящая), Тирсис, Ликаст, Менандр. Тирсис Как сладко спит - взгляните! - Прелестный недруг мой. Неслышными шагами, Друзья, за мной! Все трое Спите, прекрасные очи, - победам вы счета не знаете, - Спите в желанном покое, какого других вы лишаете! Спите, прекрасные очи!.. Тирсис Молчите, птицы! Ветрам Запрет со всех сторон! Ручьи, не потревожьте Калисты сон!.. Все трое Спите, прекрасные очи, - победам вы счета не знаете, - Спите в желанном покое, какого других вы лишаете! Калиста (проснувшись, Тирсису) О, что за кара! что за мука! За мною всюду по пятам!.. Тирсис Увы, за чем же и гоняться, Как не за тем, что любо нам?!. Калиста Пастух, скажите же, что нужно Вам от меня?.. Тирсис О, если б мог, Моя прекрасная пастушка, Я умереть у ваших ног! Вздыхал напрасно я доныне: Последний вздох - вам дань моя!.. Калиста Ах, я боюсь, Тирсис, - уйдите, Чтоб вас жалеть не стала я!.. Ликаст и Менандр (один после другого) Любовь ли это или жалость, Но нежность очень вам идет. Не защищайтесь же напрасно: От вас давным-давно, пастушка, Он хоть ничтожной ласки ждет... Любовь ли это или жалость, Но нежность очень вам идет... Калиста Да, слишком я была сурова; Над вами явно насмехаясь, Я обожала вас тайком; Возьмите ж любящее сердце И отомстите мне на нем! Тирсис Калиста! Божество! О дивная отрада!.. Друзья, скажите мне: живу иль умер я?.. Ликаст Вот за любовь тебе награда! Менандр Завидна участь мне твоя!.. СЦЕНА ПЯТАЯ Калиста, Тирсис, Ликаст, Менандр, два сатира. Первый сатир Вот как! От ласк моих, резвунья, убегаешь И пастуху меня предпочитаешь ты?.. Второй сатир Вот как! Мне за любовь одно презренье, Вздыхателю ж - все чары красоты?.. Калиста Не я, судьба так пожелала: Оставьте тщетные мечты!.. Первый сатир В любви понесший неудачу Неудержимо слезы льет... Нам эта чаша не по вкусу: Мы в обольстительной бутылке Найдем забвение невзгод!.. Второй сатир Любовь не все добро - нередко Она для нас бывает злом... Но есть у нас от зла защита: Любовь осмеяна - так сами ж Мы посмеемся за вином!.. Все Боги, богини, Фавны, дриады, К нам из убежищ своих выходите: Все, что мы будем Петь, вы на травке Образно в пляске живой начертите!.. Шесть дриад и шесть фавнов выходят из своих жилищ и образуют красивую танцующую группу, которая вдруг разрывается и открывает пастуха и пастушку, разыгрывающих затем небольшую сцену любовной размолвки. Любовная размолвка Климена, Филинт. Филинт Я полной жизнью жил, когда Приятен был твоим глазам; На короля я не смотрел И не завидовал богам... Климена Когда сердечный выбор твой Предпочитал меня другим, Корону сбросила бы я, Чтоб сердцем властвовать твоим. Филинт Нашлась другая, что меня От страсти пагубной спасла... Климена Я, вероломному на зло, Другому сердце отдала... Филинт Кларису хвалят все: она Подруга верная моя; Скажи мне взгляд ее: "Умри!" - За этот взгляд бы умер я... Климена Миртиль, дружок, на зависть всем, Как в ясный день в меня влюблен: Ему я в жертву принесу Хоть жизнь - потребуй только он!.. Филинт А если б старая любовь Кларису властно возмогла Изгнать из сердца моего, Чтоб ты опять в него вошла?.. Климена Пускай Миртиль и день и ночь В глаза способен мне смотреть: С тобой одним я, признаюсь, Хотела б жить и умереть!.. Оба вместе Доныне друг к другу любви мы нежней не питали... Отныне нас узы блаженства навек сочетали!.. Все действующие лица комедии (поют) О влюбленные, как сладки Ваши маленькие ссоры! То угрозой, то призывом Блещут пламенные взоры... Ссорьтесь, ссорьтесь - и лобзаньем Заглушайте все укоры! О влюбленные, как сладки Ваши маленькие ссоры! Фавны и дриады возобновляют танцы под пение пастухов и пастушек; в то же время три маленькие дриады и три маленьких фавна в глубине сцены воспроизводят происходящее на авансцене. Пастухи и пастушки Предадимся же забавам без искусства - Пусть любовь чарует ими наши чувства! Кто кичлив и важен, тот, Хоть и зависть возбуждает, Вечный мученик забот! Предадимся же забавам без искусства - Пусть любовь чарует ими наши чувства! Для влюбленных ярким светом Вся земля озарена; Жизнь их - праздник непрерывный, Неизменная весна!.. Предадимся же забавам без искусства - Пусть любовь чарует ими наши чувства! ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ СЦЕНА ЕДИНСТВЕННАЯ Аристиона, Ификрат, Тимокл, Анаксарк, Клитидас, Эрифила, Сострат, свита. Аристиона. На язык просятся одни и те же слова: на каждом шагу хочется кричать: "Просто изумительно! Нельзя ничего прекраснее придумать! Это превосходит все, до сих пор виденное!.." Тимокл. Слишком громкие слова, принцесса, для таких маленьких безделок! Аристиона. Эти безделки, однако, могут служить приятным развлечением для лиц вполне серьезных... В самом деле, Эрифила, вы очень обязаны принцам и едва ли в силах достойным образом отблагодарить их за все заботы, какие они проявляют относительно вас... Эрифила. Я благодарна им, матушка, как только могу... Аристиона. А между тем вы так долго томите их ожиданием... Я обещала не насиловать вашей воли; но их любовь принуждает вас высказаться, не откладывая больше воздаяния за оказанные вам услуги. Я поручила Сострату выведать тайну вашего сердца и не знаю, сделано ли им уже что-нибудь в этом направлении... Эрифила. Да, матушка... Но мне кажется, что рано еще приступать к выбору, на котором так все настаивают и который непременно бы навлек на меня порицание... Я чувствую себя одинаково обязанною перед обоими принцами за их любезную внимательность и услужливость и думаю, что совершила бы большую несправедливость, явившись неблагодарной либо перед одним, либо перед другим, так как мне пришлось бы одного предпочесть, а другому отказать... Ификрат. Это называется, принцесса, очень вежливым отказом обоим... Аристиона. Подобные опасения отнюдь не должны вас тревожить, Эрифила: оба принца заранее подчинились тому предпочтению, какое будет выражено вашей склонностью... Эрифила. Склонность, матушка, легко поддается самообману; беспристрастный взгляд гораздо более способен сделать справедливый выбор... Аристиона. Вы знаете, что я связана словом не вмешиваться в это дело; но здесь ваша склонность не может обмануться, и выбор ваш не может быть дурен, на ком бы из принцев он ни остановился... Эрифила. Чтобы не насиловать ни вашего слова, ни моей боязни, согласитесь, матушка, прибегнуть к тому средству, которое я осмелюсь предложить... Аристиона. Какое же это средство, дитя мое? Эрифила. Пусть все решит Сострат! Вы обратились к его... помощи, для того чтобы обнаружить мои чувства: разрешите, чтобы он же помог мне выйти из того затруднения, в котором я нахожусь... Аристиона. Я настолько уважаю Сострата, настолько ценю его правдивость и беспристрастие, что, о чем бы ни шла речь - о том ли, чтобы он выяснил ваши чувства, или о том, чтобы вы подчинились его приговору, - я от всего сердца принимаю ваше предложение... Ификрат. Стало быть, принцесса, мы теперь должны ухаживать за Состратом?!. Сострат. Нет, ваше высочество, ухаживать за мною вам не придется, так как при всем уважении моем к принцессам я уклоняюсь от той чести, какую они мне оказывают... Аристиона. Это что же значит, Сострат?!. Сострат. У меня есть причины, принцесса, на то, чтобы устраниться от всякого участия в этом деле... Ификрат. Вы боитесь, Сострат, нажить себе врага? Сострат. Исполняя приказание моих повелительниц, ваше высочество, я о врагах не забочусь... Тимокл. По какой же причине, однако, вы отказываетесь снискать дружбу того из принцев, кого вы были бы властны навеки осчастливить?!. Сострат. По той причине, что я не в состоянии дать этому принцу то, что он хотел бы от меня получить... Ификрат. Отчего же вы не в состоянии? Сострат. Как вы настойчивы! Может быть, ваше высочество, я тайно заинтересован в том, чтобы воспрепятствовать вашим любовным притязаниям?! Может быть, у меня есть друг, который не смел признаться, но весь сгорает от охватившей его пламенем страсти; может быть, этот друг ежедневно изливает передо мной свои муки, постоянно жалуется мне на жестокость своей судьбы и в браке принцессы видит для себя беспощадный смертный приговор... И если так оно на самом деле, ваше высочество, то мне ли быть палачом несчастного?!. Ификрат. Похоже на то, Сострат, что вы сами этот друг и есть!.. Сострат. Не выставляйте меня, пожалуйста, в дурном свете перед лицами, которые вас слушают: я знаю себе цену, ваше высочество, и таким беднягам, как я, прекрасно известно, до чего они могут простирать свои упования!.. Аристиона. Оставим это: мы найдем иное средство покончить с нерешительностью моей дочери... Анаксарк. Чтобы прийти к такому концу, принцесса, который бы всех удовлетворил, не самое ли лучшее - спросить небо насчет предположенного брака?.. Я начал, как говорил уж вам, составлять по поводу этого таинственные фигуры, следуя правилам нашей науки, и надеюсь скоро наглядно убедить вас в том, что желанный союз находится под охраной грядущего. После этого возможно ли будет какое-нибудь колебание? Если небесная благодать снизойдет на тот либо иной выбор, то не достаточно ли окажется этого для его освящения и останется ли у отвергнутого хоть малейшее право считать себя обиженным, если предпочтение будет решено Небом? Ификрат. Что касается меня, то я вполне подчиняюсь этому и считаю указанное средство наиболее разумным... Тимокл. Я того же мнения и готов с закрытыми глазами подписаться под всяким приговором, раз он будет исходить от Неба! Эрифила. Но, достопочтенный Анаксарк, достаточно ли ясно прозреваете вы наши судьбы, для того чтобы никогда не ошибиться, и где, скажите, пожалуйста, порука в той небесной благодати, которая, по-вашему, должна на нас снизойти?.. Аристиона. Вы не свободны от маловерия, дитя мое, и нет-нет да и обнаружите его... Анаксарк. Непогрешимость моих предсказаний, сударыня, доказана вполне, и в этом моя порука. Наконец, когда я вам объясню указания Неба, за вами останется свобода выбора того или другого жребия... Эрифила. Так Небо, Анаксарк, укажет мне два жребия? Анаксарк. Да, принцесса, оно укажет блага, какие ожидают вас, если вы выйдете за одного, и беды, какие вам предстоят, если вы выйдете за другого... Эрифила. Но так как за обоих сразу выйти нельзя, то в Небесах должно быть начертано не только то, чему надлежит случиться, но и то, чему случиться не надлежит? Клитидас. Попался мой астролог!.. Анаксарк. Для того чтобы вы это поняли, принцесса, потребовалось бы продолжительное изложение перед вами основных начал астрологии. Клитидас. Ловко вывернулся!.. Принцесса, я ничего дурного про астрологию не говорю: астрология - прекрасная вещь, а господин Анаксарк - великий человек! Ификрат. Правдивость астрологии вне сомнений, и никто не может оспаривать верность ее предсказаний!.. Клитидас. Конечно! Тимокл. Я во многое не верю; но против астрологии, против ее гороскопов ничего уже не скажешь... Клитидас. Ясно как божий день! Ификрат. Сотни предсказанных случаев осуществляются изо дня в день и убеждают самых упорных... Клитидас. Правда! Тимокл. Возможно ли опровергать по крайней мере те предсказания относительно известных всему миру событий, которые удостоверены историей?!. Клитидас. Для этого надо не иметь царя в голове! Как опровергнуть то, что написано?!. Аристиона. Сострат не проронил до сих пор ни слова: каково его мнение?.. Сострат. Принцесса, не все люди одарены теми тонкими свойствами, которые необходимы для усвоения так называемых тайных наук; существуют материальные натуры, лишенные всякой способности понимать то, что другими понимается без малейшего усилия. Высшие знания сулят нам все, что есть в мире наиболее приятного. Превращать любые предметы в золото, обеспечивать вечную жизнь, излечивать словом, привораживать любовь, читать, как в книге, в будущем, низводить по желанию с Неба на металлы чудодейственные отпечатки, повелевать злыми духами, создавать незримые полчища и неуязвимых воинов все это, без сомнения, очаровательно, и представить себе возможность этого для многих ничего не стоящее дело. Но мой ум слишком груб для того, чтобы понимать такие вещи и в них верить: так уж хорошо, изволите ли видеть, что даже совсем неправдоподобно... Все эти прекрасные рассуждения о симпатии, о магнетической силе, о сокровенных свойствах настолько тонки и хрупки, что они ускользают от моего простого разумения; не говоря уже об остальном, для меня всегда казалось непостижимым, как это ухитряются находить в Небе судьбу ничтожнейшего из смертных, да еще записанную до мельчайших подробностей. Что общего, какое соотношение, какая связь может быть между нами и светилами, удаленными от нас на ужасающие расстояния? И откуда эта прекрасная наука могла прийти к людям?.. Какое божество ее открыло и какой опыт мог создать ее из наблюдений над столькими звездами, взаимное расположение которых к тому же никогда не повторяется?!. Анаксарк. Нетрудно будет посвятить вас во все это... Сострат. Вам, значит, и книги в руки! Клитидас. Все объяснят, только пожелайте! Ификрат. Если вы не верите тому, чего не понимаете, то, может быть, поверите тому, что увидите! Сострат. Чего не мог понять, того никогда и не видел - такое уж мое счастье! Ификрат. А я видел, и видел вещи вполне убедительные! Тимокл. Я тоже... Сострат. Раз вы видели, так отчего же вам и не верить! Надо полагать, ваши глаза иначе устроены, чем мои! Ификрат. Наконец, принцесса верит в астрологию: этого, кажется, достаточно, чтобы поверить и другим. Или, по-вашему, Сострат, принцесса недостаточно умна и понятлива? Сострат. Вопросы, ваше высочество, не из милостивых... Ум принцессы не мерило для моего, и она может легко понимать то, что выше моего понимания... Аристиона. Нет, Сострат! Многому я придаю почти столько же мало веры, сколько и вы; но не об этом речь... Что касается астрологии, то здесь я своими ушами слышала и своими глазами видела такие вещи, которым не верить нельзя! Сострат. На это, принцесса, мне возразить нечего... Аристиона. Довольно, однако, спорить; оставьте нас на минуту! Пойдем, дитя мое, к этому красивому гроту, где я обещала быть. Приятные неожиданности на каждом шагу! ЧЕТВЕРТАЯ ИНТЕРМЕДИЯ Сцена представляет грот, в котором принцессы прогуливаются; как только они входят, восемь статуй, каждая с факелом в руке, начинают танец, перемежая его красивыми позами. ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ СЦЕНА ПЕРВАЯ Аристиона, Эрифила. Аристиона. Чья бы затея это ни была, но трудно вообразить что-нибудь красивее и изящнее... Дитя мое, я хочу поговорить с вами с глазу на глаз и вполне откровенно. Нет ли у вас в глубине души какой-нибудь такой склонности, в которой вы не хотели бы мне признаться? Эрифила. У меня?!. Аристиона. Ответьте мне чистосердечно, дитя мое: надеюсь, я заслужила это тем, что для вас делаю... Думаю только о вас, всем и всему вас предпочитаю, отвращаю свой слух от всех предложений, какие на моем месте сотни принцесс выслушали бы с должным вниманием: разве всего этого мало для того, чтобы называться доброй матерью и чтобы, открывая мне свое сердце, вы не боялись выслушать с моей стороны излишне строгое? Эрифила. Если бы я дурно следовала вашему примеру и допустила бы себя до такого чувства, которое пришлось бы скрывать, то у меня оказалось бы достаточно власти над собой, чтобы заставить эту страсть умолкнуть и не обнаружить ничего такого, что было бы недостойно вашей дочери. Аристиона. Нет-нет, дитя мое: вы можете без малейшего опасения признаться мне в своих чувствах. Я и не думала ограничивать ваш выбор двумя принцами; вы можете расширить его как хотите: личные заслуги имеют в моих глазах такую же ценность, как и все другое, и если вы будете со мной откровенны, то увидите, что я одобрю выбор вашего сердца без всякого упорства. Эрифила. Вы так добры ко мне, матушка, что я не знаю, как мне и гордиться этим; но вашей добротой я не злоупотреблю, и все, о чем я пока буду просить вас, это не настаивать на браке, к которому я не чувствую еще себя готовой. Аристиона. До сих пор я предоставляла вам во всем полную свободу; и только нетерпение влюбленных в вас принцев... Но что это за шум? Ах боже мой, какое зрелище является нашим глазам! К нам нисходит какое-то божество... Да это богиня Венера - и она, по-видимому, хочет вещать нам. СЦЕНА ВТОРАЯ Аристиона, Эрифила, Венера (спускается на машине в сопровождении четырех амуров). Венера Рвенье примерное блещет в заботах твоих, о принцесса! Ныне его увенчать у Бессмертных явилось желанье - B на достойного зятя укажет тебе их десница... Через меня возвещаны они, что величье и славу В дом твой, как свадебный дар, принесет их избранник навеки... Пусть же возлюбленной дочери участь тебя не тревожит: Жди терпеливо событий и с верой в грядущее счастье Зятем того назови, кем избавлена будешь от смерти!.. Аристиона. Дитя мое, боги кладут конец всем нашим рассуждениям... После этого нам ничего другого не остается, как принять то, что они готовы дать нам: воля их выражена ясно! Пойдем в ближайший храм изъявить им покорность и возблагодарить их за благодеяния... СЦЕНА ТРЕТЬЯ Анаксарк, Клеон. Клеон. Вот принцесса уходит... Вы не поговорите с ней?.. Анаксарк. Подождем, когда с нею не будет дочери: я опасаюсь этой умницы - она не дает себя провести, как ее мать... Наконец, милый мой, мы только что имели случай убедиться в том, что выдумка удалась... Наша Венера сотворила чудо; приглашенный мною же молодчина механик так хорошо все устроил, так искусно пробуравил грот, так ловко припрятал все проволоки и пружины, так умело распорядился освещением и людьми, что немногим бы удалось открыть обман... А так как принцесса Аристиона очень суеверна, то нельзя сомневаться в том, что она слепо всему поверила. Я долго возился с этой механикой - и вот мы, кажется, у цели... Клеон. Для которого же принца вы все это устраивали? Анаксарк. Оба они домогались моего содействия, и обоих я насчет этого обнадежил; но принц Ификрат своими подарками и обещаниями оставил другого далеко позади себя. Стало быть, на его долю и придутся все благоприятные указания тех пружин, какие я пускаю в ход; а так как самолюбие сделает его моим должником, то вот, сынок, наша судьба и обеспечена! Мне надо успеть еще укрепить принцессу в ее заблуждении, подготовить ее к тому, чтобы она усмотрела связь между словами Венеры и предсказаниями моих фигурок... Пойди докончи что нам осталось сделать: пусть шесть человек спрячутся в барку за скалой, дождутся, когда принцесса Аристиона отправится под вечер в свою обычную одинокую прогулку по берегу, бросятся на нее в удобный момент, будто корсары, и убегут от принца Ификрата, который явится к ней на помощь, чем и заслужит, по указанию Неба, руку принцессы Эрифилы... Принц уже предупрежден мною и, согласно с моим предсказанием, должен находиться в том леску, что окаймляет берег... Уйдем, однако, отсюда: я на ходу скажу тебе, за чем еще надо присмотреть... Вот принцесса Эрифила... Она не должна нас видеть!.. СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ Эрифила, Клеониса, Сострат. Эрифила. Увы! Как чудна судьба моя и что я сделала богам, чтобы заслужить от них такую обо мне заботливость!.. Клеониса. Вот, принцесса, я его нашла - и он, как только услышал ваше приказание, немедленно пошел за мной... Эрифила. Пусть он подойдет, Клеониса, а ты ненадолго оставь нас!.. Сострат, вы меня любите?.. Сострат. Я, принцесса?!. Эрифила. Полно, Сострат! Я это знаю, я это допускаю - и вы можете мне об этом говорить... Ваша страсть предстала предо мною в сопровождении таких заслуг, которых вполне достаточно, чтобы сделать ее для меня приятною! Если разница в нашем происхождении и остается прежнею, то все-таки я должна вам сказать, что постоянно ждала такого случая, который дал бы мне возможность свободно открыть все свои чувства... Не думайте, Сострат, что я ничего, кроме ваших заслуг, в вас не ценю и что моему сердцу ваши личные качества не дороже всех отличий, какими вы удостоены со стороны других... Не думайте также, чтобы матушка стала противиться моим желаниям: я не сомневаюсь, что мне удалось бы склонить ее согласие куда бы я ни захотела... Но есть положения, Сострат, в которых непозволительно желать всего того, что возможно; есть огорчения, стоящие выше всего остального, потому что дурная молва не может быть искуплена удовольствием, приобретенным по сердечной склонности... Вот на что, Сострат, я бы никогда не решилась: довольно и того, по-моему, что я уклоняюсь от других предложений... Наконец, боги сами пожелали дать мне супруга - и о тех отсрочках, которыми я до сих пор по доброте матушки пользовалась, теперь уже не может быть и речи: я обязана подчиниться велению Неба!.. Будьте уверены, Сострат, что этот брак для меня ненавистен как ничто в мире и что, если бы только моя воля, я была бы или ваша, или ничья! Вот, Сострат, что я хотела вам сказать, вот в чем я считала себя в долгу перед вашими достоинствами, и вот то сердечное утешение, которое я в состоянии дать вашему чувству!.. Сострат. Ах, принцесса, это слишком много для бедняги: я не чаял умереть с такой славой - и с этой минуты никто не услышит от меня жалобы на мою судьбу! Если рождением я поставлен гораздо ниже моих мечтаний, то им же я сделан настолько счастливым, что мог возбудить жалость в сердце великой принцессы... И эта благодетельная жалость стоит скипетров и корон, стоит благоденствия величайших государей в мире! Да, принцесса, с той поры как я осмелился вас любить, вы разрешили мне произносить это дерзкое слово, - с той поры, говорю, как я осмелился вас любить, я беспощадно осудил заносчивость моих мечтаний и сам решил свою участь... Смерть, принцесса, не будет для меня неожиданностью: я к ней готов! Но ваша доброта окружает ее таким почетом, на какой моя любовь никогда не смела надеяться, и после этого я умру, как самый счастливый и наиболее прославленный из людей! Если я могу еще чего-нибудь пожелать, то это двух милостей, принцесса, о которых и позволяю себе просить вас на коленях: разрешить мне оставаться возле вас до выхода замуж, - и пусть этим и закончится моя жизнь, - а потом, среди славы и всех благ, какие сулит Небо вашему союзу, вспоминать иногда влюбленного Сострата. Могу ли я, божественная принцесса, рассчитывать на эту драгоценную милость?.. Эрифила. Уходите, Сострат! Просить, чтобы я вас вспоминала, это значит не беречь моего покоя!.. Сострат. О принцесса! Если ваш покой... Эрифила. Уходите же, Сострат, говорю вам! Пощадите мою слабость и не принуждайте меня сделать больше, чем я решилась сделать... СЦЕНА ПЯТАЯ Эрифила, Клеониса. Клеониса. Я вижу, принцесса, что вы опечалены: не прикажете ли, чтобы наши танцоры, так хорошо выражающие всякие страсти, показали перед вами свое искусство? Эрифила. Да, Клеониса, пусть делают, что хотят, лишь бы не отвлекали меня от моих мыслей!.. ПЯТАЯ ИНТЕРМЕДИЯ Четыре пантомима, показывая свое искусство, изображают в танцах и жестах тревожное настроение юной принцессы. ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ СЦЕНА ПЕРВАЯ Клитидас, Эрифила. Клитидас. Куда направить шаги? Какую дорогу должен я выбрать и в каком месте могу найти теперь принцессу Эрифилу?.. Ведь это немалое преимущество - первому принести новость... А, вот она... Принцесса, объявляю вам, что Небо дало вам назначенного супруга! Эрифила. Ах, оставь меня в моей мрачной печали, Клитидас! Клитидас. Прошу извинения, принцесса, но я думал, что поступлю хорошо, поспешив сказать: "Небо дало вам в супруги Сострата!"; но так как вы этим недовольны, то я беру свою новость назад и ухожу откуда пришел! Эрифила. Клитидас! Эй, Клитидас!.. Клитидас. Я оставляю вас, принцесса, в вашей мрачной печали... Эрифила. Остановись, говорю тебе, подойди! Что ты мне сказал?.. Клитидас. Ничего, принцесса!.. Иногда по усердию приходится говорить великим особам вещи, до которых им нет дела... Прошу извинить меня! Эрифила. Как это жестоко! Клитидас. В следующий раз я воздержусь от такой стремительности! Эрифила. Не волнуй меня!.. Какую ты мне новость принес? Клитидас. Это вздор, касающийся Сострата, принцесса, - и я вам скажу о нем, когда вы будете не так заняты своими мыслями... Эрифила. Перестань меня мучить, говорю тебе! Какая у тебя новость? Клитидас. Вы хотите знать, принцесса? Эрифила. Да, скорей! Что ты начал говорить о Сострате? Клитидас. Чудесное приключение, которого никто не ожидал. Эрифила. Что такое?.. Клитидас. А это не потревожит, принцесса, вашей мрачной скорби?.. Эрифила. Скажешь ли ты наконец?!. Клитидас. Коли так, я должен сказать вам, что, когда принцесса, ваша матушка, с немногими провожатыми, гуляла в лесу по этим прелестным маленьким тропинкам, свирепый кабан (эти гнусные кабаны постоянно бесчинствуют, и от них следовало бы очистить все благоустроенные леса), свирепый, говорю, кабан, за которым, вероятно, гнались охотники, перерезал нам путь... Может быть, для украшения моего рассказа мне надлежало бы сделать пространное описание кабана, о котором идет речь; но вы, позволяю себе надеяться, этого от меня не потребуете и удовольствуетесь утверждением, что это было отвратительнейшее животное! Кабан бежал своей дорогой - и лучше было бы его не трогать, не затевать с ним ссоры... Но принцесса пожелала скрасить его бег некоторым развлечением и своим дротиком, не совсем удачно, хотя и без злого умысла брошенным, нанесла ему небольшую рану над ухом... Невежа яростно кинулся на нас... Мы, бедняги, побледнели от ужаса... Каждый укрылся за дерево, и принцесса осталась беззащитной от нападения чудовища, - как вдруг, словно посланный богами, появился Сострат... Эрифила. Ну, Клитидас?.. Клитидас. Если вам, принцесса, скучно слушать меня, то я окончу в другой раз! Эрифила. Кончай скорей! Клитидас. Ей-богу, скоро кончу - поневоле!.. Дело в том, что я немножко испугался и всех подробностей схватки не видал; могу только сказать, что, когда мы вышли из-за наших прикрытий, мертвый кабан плавал уже в своей крови, а сияющая от радости принцесса называла Сострата своим спасителем, на которого боги указали как на достойного быть вашим счастливым супругом. Этих слов показалось мне достаточно - и я поспешил первый принести вам новость!.. Эрифила. Ах, Клитидас! может ли какая-нибудь иная новость быть для меня приятнее этой!.. Клитидас. Вот вас ищут... СЦЕНА ВТОРАЯ Клитидас, Эрифила, Аристиона, Сострат. Аристиона. Вижу, дитя мое, что вам уже известно все... Боги изъявили свою волю раньше, чем мы предполагали; угрожавшая нам опасность ускорила событие - и то, что произошло, было несомненным вмешательством богов в предстоявший нам выбор, так как здесь отдано должное исключительным заслугам... Воспротивится ли ваше сердце тому, чтобы отблагодарить человека, которому я обязана жизнью, и отвергнете ли вы Сострата как супруга? Эрифила. Как из рук богов, так и из ваших рук, матушка, я не могла бы получить супруга, более приятного своему сердцу!.. Сострат. Небо! Не чудесный ли это сон, которым боги захотели прельстить меня, и не ждет ли меня пробуждение, которым я снова буду низвергнут в низменную действительность?.. СЦЕНА ТРЕТЬЯ Клитидас, Эрифила, Аристиона, Сострат, Клеонт. Клеонт. Ах, что случилось, принцесса! Анаксарк до сих пор поддерживал в обоих принцах ложную надежду на выбор, которого они давно домогались, и, как только дошел до них слух о приключении с вами, они злобно накинулись на него: слово за слово, жарче да жарче... и кончилось тем, что Анаксарк получил несколько тяжких ран, и неизвестно еще, выживет ли он... Идут сюда!.. СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ Клитидас, Эрифила, Аристиона, Сострат, Клеонт, Ификрат, Тимокл. Аристиона. Принцы, вы позволили себе непозволительное насилие!.. Если Анаксарк перед вами провинился, на то я, чтобы рассудить вас по справедливости!.. Ификрат. А как бы вы могли, принцесса, рассудить нас по справедливости, когда вы так мало оказали ее нашему сану в сделанном вами же выборе?!. Аристиона. Разве оба вы не подчинились заранее тому, что решит воля Неба или склонность моей дочери?!. Тимокл. Да, принцесса, мы подчинились, но подчинились выбору между принцем Ификратом и мною, а отнюдь не обоюдному для нас отказу! Аристиона. Но если каждый из вас решил перенести предпочтение другому, то отчего же он не может перенести предпочтения третьему?.. Ведь вы в участи друг друга взаимно не заинтересованы... Ификрат. Не может, принцесса!.. Видеть, что тебя предпочли человеку равному, - все-таки некоторое утешение; но ваше ослепление - это нечто ужасное!.. Аристиона. Принц, я не хочу спорить с человеком, который любезно говорит мне столь приятные вещи, и убедительно прошу вас, со всею вежливостью, на какую только способна, не забывать, что Сострат имеет заслуги, которые известны всей Греции, и что сан, в который Небо сегодня возводит его, уничтожает всякое расстояние между ним и вами... Ификрат. Нет-нет, принцесса, мы этого не забудем!.. Но может быть, не забудете и вы, что два оскорбленных принца не такие два врага, которых не надо было бы опасаться!.. Тимокл. Может быть, принцесса, недолго придется вам радоваться тому пренебрежению, какое нам оказано! Аристиона. Я прощаю вам эти угрозы как вспышки оскорбленной любви и спокойно отправляюсь на праздник Пифических игр. Пойдем увенчаем великолепным зрелищем этот чудесный день! ШЕСТАЯ ИНТЕРМЕДИЯ, изображающая ПРАЗДНИК ПИФИЧЕСКИХ ИГР Сцена представляет большую залу вроде амфитеатра с открытой аркадой в глубине; над аркадой за занавесом хоры, а вдали жертвенники. Шесть человек, почти обнаженных, каждый с секирой на плече, как исполнители жертвоприношения, входят через портик под звуки скрипок; за ними два поющих жреца и одна поющая жрица. Жрица Воспевайте во вселенной все народы Бога нашего чудесные деянья! Землю всю исследуйте, все небо, - Не найдете ничего, чтоб вашим песням Столько придавало обаянья! Гречанка Полный силы и красы, Всех он одолеет!.. Другая гречанка Из кошницы благ своих Всюду жизнь он сеет!.. Третья гречанка Без него земля в немой Скорби цепенеет!.. Все вместе Звуками сладкими, звуками нежными Память его мы почтим, Чтобы они вознеслись до обителей Горних, как жертвенный дым! ПЕРВЫЙ ВЫХОД БАЛЕТА Шесть секироносцев танцуют, принимая позы людей, упражняющих свою силу; потом они, по трое, становятся по обе стороны сцены и уступают место шести наездникам. ВТОРОЙ ВЫХОД БАЛЕТА Шесть наездников размеренными движениями показывают свою ловкость на деревянных лошадях, приносимых рабами. ТРЕТИЙ ВЫХОД БАЛЕТА Четыре вожака рабов приводят двенадцать рабов, которые танцуют, выражая радость по поводу того, что их отпускают на волю. ЧЕТВЕРТЫЙ ВЫХОД БАЛЕТА Четыре женщины и четыре мужчины, вооруженных по-гречески, показывают особый род военной игры. Глашатаи, шесть труб и литавры, покрывая звуки других инструментов, возвещают появление Аполлона. Хор О дивный блеск! Во все глаза Мы созерцать его должны! Что за краса И что за стать! Где божества, Что были б нашему равны?!. Аполлон под звуки труб и скрипок входит через портик в предшествии шести юношей, несущих лавры, обвитые вокруг древка, и сверх этого солнце - с королевским девизом в виде трофея. Юноши передают трофей шести секироносцам и начинают, с Аполлоном во главе, героический танец, к которому присоединяются, каждая группа по-своему, шесть трофееносцев, четверо вооруженных мужчин с барабанами, в то время как шесть трубачей, литаврист, жрецы, жрицы, хор и оркестр аккомпанируют всему этому то порознь, то вместе. Этим и кончается праздник Пифических игр и вообще весь дивертисмент. За короля (представляющего солнце) Я света всякого источник! Как ни блестят во тьме ночей Весь мир чарующие звезды, Их блеск не в них: то блеск могучий Моих немеркнущих лучей! С огнеподобной колесницы Ко мне я вечно вижу всей Природы страшные стремленья: Земля ждет благ лишь от пригрева Моих желательных лучей... Земные пажити и нивы Тем плодоносней, тем тучней, Чем чаще я дарю их с неба Улыбкой ласковых лучей... За графа д'Арманьяка В сиянье солнечном хоть всякий светоч меркнет, Но от него ничто не хочет жить вдали - И, не боясь сгореть, живое все стремится Поближе к небесам, подальше от земли... За маркиза де Вильруа Куда наш бог, хозяин наш бесценный, Туда и я - всегда уж на виду, - И за него, зажмурив очи, В огонь и в воду я пойду!.. За маркиза де Рассана Я ближе всех к нему - здесь места нет сомненью... Отрекшись от себя, за ним брожу я тенью...</pre> </div> [[Категория:Импорт/lib.ru/Страницы с тегами pre]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Указан переводчик в параметре ДРУГОЕ]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Тег br в параметре ДРУГОЕ]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Указан переводчик и нет категории перевода]] [[Категория:Поэзия]] [[Категория:Переводы]] [[Категория:Пьесы]] [[Категория:Драматургия]] [[Категория:Мольер]] [[Категория:Литература 1670 года]] [[Категория:Импорт/lib.ru]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Указаны тождественнные автор и переводчик]] [[Категория:Импорт/az.lib.ru/Жан-Батист Мольер]] 7hitfovbrpggptl9f8g8rhbgwu4ew4t 4590535 4590532 2022-07-19T21:10:58Z Vladis13 49438 removed [[Category:Импорт/lib.ru/Указаны тождественнные автор и переводчик]] using [[Help:Gadget-HotCat|HotCat]] wikitext text/x-wiki {{imported/lib.ru}} {{Отексте | АВТОР = Жан-Батист Мольер | НАЗВАНИЕ = Блистательные любовники | ПОДЗАГОЛОВОК = | ЧАСТЬ = | СОДЕРЖАНИЕ = | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = fr | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = Les Amants magnifiques | ПОДЗАГОЛОВОКОРИГИНАЛА = | ПЕРЕВОДЧИК = Владимир Сергеевич Лихачёв | ДАТАПУБЛИКАЦИИОРИГИНАЛА = 1670 | ИСТОЧНИК = Мольер. Полное собрание сочинений в одном томе / Пер. В. Лихачева. М.: АЛЬФА-КНИГА, 2009. (Полное собрание в одном томе).; [http://az.lib.ru/m/molxer_z/text_0270.shtml az.lib.ru] | ВИКИДАННЫЕ = <!-- id элемента темы --> | ВИКИПЕДИЯ = | ВИКИЦИТАТНИК = | ВИКИНОВОСТИ = | ВИКИСКЛАД = | ДРУГОЕ = | ОГЛАВЛЕНИЕ = | ПРЕДЫДУЩИЙ = | СЛЕДУЮЩИЙ = | КАЧЕСТВО = 1 <!-- оценка по 4-х бальной шкале --> | НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ = | ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ = | ЛИЦЕНЗИЯ = PD-old | СТИЛЬ = text }} <div class="text"> <pre> Мольер Блистательные любовники ---------------------------------------------------------------------------- Мольер. Полное собрание сочинений в одном томе. М.: "Издательство АЛЬФА-КНИГА", 2009. (Полное собрание в одном томе). Перевод В. Лихачева ---------------------------------------------------------------------------- Действующие лица Аристиона - принцесса, мать Эрифилы. Эрифила - дочь принцессы. Клеониса - наперсница Эрифилы Xореб - из свиты принцессы. Ификрат | } блистательные любовники Тимокл | Сострат - командующий армией, влюбленный в Эрифилу. Клитидас - придворный шут из свиты Эрифилы. Анаксарк - астролог. Клеонт - сын Анаксарка. Ложная Венера - сообщница Анаксарка. Действие происходит в Фессалии, в прелестной Темпейской долине. Действующие лица пасторали Нимфа Темпейской долины, Тирсис, Ликаст, Менандр, Калиста, два сатира. Король, не допускающий в своих затеях ничего заурядного, вздумал устроить при дворе такой дивертисмент, в состав которого входило бы все, что может дать театр; и вот для того, чтобы связать в одно целое столько разнообразных вещей, он выбрал сюжетом похождения двух принцев-союзников, которые, ведя сельский образ жизни в Темпейской долине, где готовится празднество пифических игр, наперерыв осыпают некую юную принцессу и ее мать всеми любезностями, какие они только в состоянии придумать. ПЕРВАЯ ИНТЕРМЕДИЯ Сцена открывается под приятные звуки инструментальной музыки и представляет взору широкое море, ограниченное восемью большими скалами - по четыре с каждой стороны; на вершинах скал, в виде божеств, при соответственных атрибутах, восемь рек. У подножия каждой скалы - по двенадцати тритонов, посреди моря - четыре амура на дельфинах, а за ними бог Эол, поднимающийся над волнами на маленьком облаке. Эол приказывает ветрам удалиться, и, пока амуры, тритоны и реки отвечают ему, из воды поднимается остров. Восемь искателей жемчуга и кораллов выходят с добычей из морской глубины и после красивого танца располагаются на скалах, ниже рек. Музыка возвещает появление Нептуна; искатели, тритоны и реки аккомпанируют танцу бога и его свиты соответственными телодвижениями и постукиванием жемчужных раковин. Весь этот спектакль устроен на море одним из принцев для прогуливающейся принцессы и ее матери. Нептун - король. Шесть морских богов: граф д'Арманьяк, маркиз де-Вильруа, маркиз де-Рассан, гг. Бошан, Фавье и ла-Пьер. Восемь рек: гг. Бомэн, Фернон-Старший, Нобле, Сериньяк, Давид, Ора, Девелуа и Жилле. Двенадцать тритонов: гг. ле-Гро, Эдуэн, дон, Женган-Старший, Женган-Младший, Фернон-Младший, Ребель, Лангез, Детан, Морель и два пажа из придворного оркестра. Четыре амура: четыре пажа из придворного оркестра. Эол: г. Эстиваль. Восемь искателей: гг. Жуан, Шинуано, Пезан-Старший, Маньи, Жубер, Майэ, Ла-Монтань и Лестанг. Эол (говорит) Вы, от которых становятся хмуры Солнечным блеском сверкавшие дни, - Ветры, вернитесь в пещеры свои: Здесь пусть зефиры царят и амуры! Один из тритонов Чьи очи дивные нам светят над водою? Все нереиды, прочь! Тритоны все, за мною! Все тритоны Перед богинями мы резво поплывем И чудную красу их громко воспоем!.. Первый амур Все взоры вид принцесс пленяет! Второй амур Какие, ах, сердца здесь могут устоять! Третий амур Прекраснее всех смертных наша мать, Но и она им в чарах уступает!.. Хор Перед богинями мы резво поплывем И чудную красу их громко воспоем! Один из тритонов Что за картина перед нами! Нептун, великий бог, с подвластными богами, Почтить нас пожелал присутствием своим! Хор Так возликуем же сердцами И над волнами Хвалой пространство огласим! За короля (представляющего Нептуна) Волей Неба меж богов важнейших Важное дано мне назначенье - Властвовать над морем, - и внушает Миру страх мое лишь приближенье! Нет страны, чтоб в грозный час прилива Трепета не знала предо мною! Царства нет, чтоб я его не залил В миг один стремительной волною! Гордому разливу нет препоны, Не сдержать его тройной плотине: Бурный, все снесет он - и широкой Гладью разольется по равнине... Но волна мятежная покорна Моему правдивому веленью - И цветущий мир могу я морем Всюду насадить по мановенью! Иногда в моих пределах судно, Наскочив на камень, погибает, - Но никто на власть мою не ропщет И за правду гибели не знает! За графа д'Арманьяка Наш край - сокровищница благ, И к берегам ее стремится всяк. А в ней легко создать фортуну - Лишь в милость бы суметь попасть к Нептуну! За маркиза де Вильруа Смело несись, легкокрылая стая Резво кренящихся шкун: Непостоянна стихия морская, Но постоянен Нептун! За маркиза де Рассана Доверчиво вручай свою судьбу нам - И будешь жить всегда в ладу с Нептуном! ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ СЦЕНА ПЕРВАЯ Сострат, Клитидас. Клитидас. Задумался, кажись? Сострат. Нет, Сострат, не вижу я для тебя никакого просвета: попал ты в такую беду, из которой нечего тебе и надеяться выйти! Клитидас. Сам с собой рассуждает!.. Сострат. Увы! Клитидас. Вздох красноречивый! - и моя догадка оправдывается... Сострат. На каких химерах, скажи мне, мог бы ты построить хоть маленькую надежду? И что тебе может предстоять, кроме ужасной вереницы злосчастных дней прерывной кручины вплоть до самой смерти?!. Клитидас. Заботы-то у него, пожалуй, побольше, чем у меня! Сострат. Сердце мое, сердце! В какую пучину ты меня ввергло! Клитидас. Ваш слуга, господин Сострат... Сострат. Куда ты, Клитидас? Клитидас. А вы-то что здесь делаете? Какая такая черная меланхолия, скажите на милость, удерживает вас в этих лесах, когда все убежало на великолепное празднество, устроенное влюбленным принцем Ификратом на морской прогулке принцессе? Что за музыка! что за танцы! что за божества на скалах в честь обеих очаровательниц! Сострат. Я и не видя достаточно ясно представляю себе это великолепие... А так как, вероятно, там происходит обычная в подобных случаях толчея, то я и заблагорассудил не увеличивать ее своей особой... Клитидас. Вы знаете, что ваше присутствие никогда ничего не портит и что вы нигде не бываете лишним. Ваше лицо везде лицо желанное - не из тех лиц, на которые косо посматривают наши владыки. Вы одинаково приятны обеим принцессам; и мать и дочь относятся к вам с уважением настолько ясным, что вам нечего бояться намозолить им глаза, - ив конце концов, не это опасение вас тут удерживает... Сострат. Уверяю тебя, что такие зрелища мало меня привлекают... Клитидас. Боже мой! Если не привлекают зрелища, привлекают зрители, и, что бы вы ни говорили, нельзя во время празднества оставаться одному и мечтать среди деревьев, как вы делаете, если нет в голове какой-нибудь заботы... Сострат. Какая же у меня, по-твоему, может быть забота? Клитидас. Ах, не знаю уже откуда, но здесь пахнет любовью: не от меня, ей-богу! Значит, от вас... Сострат. С ума ты сошел, любезный! Клитидас. Не я с ума сошел, а вы влюбились! Обоняние у меня такое, - я уж давно носом чую... Сострат. С чего это тебе в голову взбрело? Клитидас. С чего?.. Вы бы еще более удивились, если бы я сказал, в кого вы влюблены... Сострат. Я?!. Клитидас. Да! Бьюсь об заклад, что сейчас угадаю... По части всяких тайн я ведь не хуже нашего астролога, от которого без ума принцесса Аристиона. Как он в созвездиях читает судьбу людей, так я читаю в глазах имя любимой особы. Ну- ка откройте глаза пошире! _Э_ оборотное - отдельное; _эр, и - ри_: Эри; _эф, и фи_: Эрифи; _эл, а - ла_: Эрифила. Вы влюблены в принцессу Эрифилу... Сострат. Сознаюсь тебе, Клитидас, что не в силах скрыть свое волнение: ты словно ударом грома поразил меня! Клитидас. Не ученый я, скажете?.. Сострат. Ах! если уж тебе удалось каким-то случаем обнаружить тайну моего сердца, заклинаю тебя не открывать ее ни одной душе в мире, в особенности же сохранить ее от красавицы принцессы, которую ты только что назвал... Клитидас. Однако же, говоря серьезно, если я, по некотором наблюдении за вашими поступками, все-таки проник в вашу тайну, то неужели вы думаете, что у принцессы Эрифилы не оказалось для этого достаточной зоркости? Прелестные создания, поверьте мне, отлично видят, где они зажигают сердца: язык взоров и вздохов скорее всех понимается теми, кого он имеет своим предметом... Сострат. Так пусть же, Клитидас, пусть она насколько может судит о моей любви к ней по моим вздохам и взорам, но не надо допускать, чтобы она узнала о ней каким-нибудь иным путем... Клитидас. Да чего вы опасаетесь? Мыслимо ли, чтобы тот самый Сострат, которому не только Бренн, но и все галлы, вместе взятые, не страшны и которого меч с такой славой избавил нас от вторжения варваров, опустошавших Грецию, мыслимо ли, говорю, чтобы человек, столь уверенный на войне, был до такой степени робок в любви и весь дрожал бы, признаваясь в ней?!. Сострат. Ах, Клитидас! мне есть от чего дрожать - и все галлы, сколько их ни найдется на свете, не так страшат меня, как пара прекрасных, полных очарования глаз... Клитидас. Я в этих делах мало смыслю... Знаю только, что один-единственный галл с мечом в руке заставил бы меня дрожать куда сильнее, чем полсотни глаз самых что ни на есть прекрасных в целом мире. Скажите же, какие у вас намерения? Сострат. Умереть, не обнаружив страсти! Клитидас. Чудное намерение! Полноте, не смешите: немного смелости - это всегда выручает влюбленных... Проигрывают только застенчивые влюбленные - и, влюбись я в богиню, я бы и ей признался... Сострат. Много причин - увы! - осуждают мою любовь на безмолвие... Клитидас. А именно? Сострат. Ничтожество моего положения, посредством которого Небу угодно указывать моей любви надлежащее место; сан принцессы, целой бездной отделяющий ее от моих желаний; соперничество с двумя принцами, у которых титулов более, чем нужно для поддержки их права, с двумя принцами, которые тысячью тысяч великолепных затей оспаривают друг у друга славу победы и ждут каждый день, на ком из них остановится наконец ее выбор; пуще же всего, Клитидас, непоколебимое уважение, обессиливающее весь пыл моей любви... Клитидас. Между тем любовь зачастую оказывается сильнее всякого уважения... Либо я жестоко ошибаюсь, либо юная принцесса сведала про вашу любовь и к ней небесчувственна... Сострат. Ах, не пытайся утешать несчастного из жалости!.. Клитидас. Я говорю не зря... Уж больно долго она не выбирает себе мужа - и мне хочется пролить свет на это дельце... Вы знаете, что я у нее в милости, имею к ней открытый доступ и всякими правдами и неправдами отвоевал себе право вмешиваться в разговор и болтать все, что на язык взбредет. Бывает, что из этого ничего не выходит, но бывает, что и выходит. Предоставь же мне действовать: я из ваших друзей, люди с заслугами всегда мне близки - и вот я хочу повидаться с принцессой, чтоб... Сострат. О, умоляю тебя, какое бы ты ни принимал участие в моей беде, остерегись проронить перед ней хотя бы одно слово о моей любви... Мне лучше умереть, чем заслужить упрек в малейшей против нее дерзости, - и то глубокое уверение, которое ее божественная красота... Клитидас. Молчите - все сюда идут!.. СЦЕНА ВТОРАЯ Сострат, Клитидас, Аристиона, Ификрат, Тимокл, Анаксарк, Клеон. Аристиона. Должна вам сказать, принц, что не бывало еще в мире зрелища великолепнее того, которое вы нам дали... По убранству этот праздник превосходит все раньше виденное; нашим взорам представилось нечто до такой степени благородное, великое и возвышенное, что и само небо могло бы позавидовать: ничего подобного в целой вселенной не найдется - смело утверждаю это... Тимокл. Не всякий праздник можно так обставить - и мне остается только трепетать, сударыня, за простоту того маленького дивертисмента, который я для вас готовлю в лесах Дианы... Аристиона. Я уверена, что, кроме большого удовольствия, мы ничего там не получим. Здесь вообще живется прекрасно; нам прямо некогда скучать в этой чудной, прославленной поэтами долине: не говоря уже о непрерывных охотничьих удовольствиях и предстоящих торжествах Пифических игр, - вы друг перед другом старались угощать нас такими дивертисментами, которые способны рассеять самую мрачную печаль... Отчего это, Сострат, вас не было видно на нашей прогулке? Сострат. Я не совсем хорошо себя чувствовал, сударыня... Ификрат. Сострат из тех людей, сударыня, по мнению которых не следует проявлять любопытства там, где его проявляют другие, а, напротив, следует показывать, что отнюдь не спешишь туда, куда все спешат... Сострат. Показывать что-нибудь не в моих правилах, сударь; без лести скажу, что на вашем празднестве нашлось бы мне что посмотреть, если бы меня не удержала другая причина... Аристиона. А ты, Клитидас, видел? Клитидас. Да, сударыня, но только с берега. Аристиона. Почему с берега? Клитидас. Боюсь я, сударыня, несчастных случаев, какие обыкновенно бывают на воде при такой сутолоке. Нынешней ночью мне снились разбитые яйца и дохлая рыба, а от г-на Анаксарка я узнал, что дохлая рыба и разбитые яйца во сне предвещают несчастье... Анаксарк. Я заметил одну вещь: о чем бы Клитидас ни говорил, непременно меня помянет. Клитидас. Это потому, что, сколько вас ни поминай, всего о вас не перескажешь. Анаксарк. Могли бы вы избирать и другие предметы для разговора, о чем я вас уже просил. Клитидас. А как это сделать? Не вы ли сами говорите, что влияние сильнее всего прочего? И если в созвездиях написано, что я обладаю наклонностью говорить о вас, то как же вы хотите, чтобы я противоборствовал своей судьбе? Анаксарк. При всем моем уважении к вам, принцесса, я не могу не отметить одного неприятного обычая в вашем придворном этикете: здесь полная свобода говорить о чем угодно, вследствие чего наиболее порядочные люди не избавлены от нападок первого попавшегося зубоскала... Клитидас. Я только отдаю вам должное... Аристиона. Не безумство ли обижаться на его слова?!. Клитидас. При всем моем уважении к вам, принцесса, я не могу не отметить одной удивительной черты в астрологе: пристойно ли человеку, постигшему все тайны богов и способному по своим знаниям вознестись над всеми смертными, заботиться об устроении своей судьбы и постоянно что-нибудь выпрашивать? Анаксарк. Вам бы следовало получше отрабатывать свое жалованье и веселить свою повелительницу лучшими шутками! Клитидас. О боже мой, каждый шутит как может... Вам болтать нипочем, а ведь ремесло шута не то что ремесло астролога... Хорошо лгать и хорошо шутить - две вещи разные, и гораздо легче обманывать людей, чем заставлять их смеяться... Аристиона. Это что значит? Клитидас (про себя). Тише, грубиян ты этакий! Не знаешь ты разве, что астрология - государственное дело и что этой струны касаться не подобает?.. Сколько раз я тебе говорил, что больно уж ты становишься развязен и разрешаешь себе такие вольности, которые до добра тебя не доведут! Предупреждал я тебя: получишь ты когда-нибудь под задницу так, что кубарем отсюда вылетишь! Молчи, коли хочешь быть умницей!.. Артистиона. А где моя дочь? Тимокл. Она отстала, принцесса; я предложил ей руку, но мое предложение было отвергнуто... Аристиона. Принцы! Так как вы изъявили готовность подчинить свою любовь к Эрифиле сделанным мною ограничениям, так как мне удалось добиться от вас обещания быть соперниками, но не врагами и так как вы, покорные чувствам моей дочери, ожидаете ее выбора, в котором она единственная госпожа, то откройте мне ваши души и скажите искренно, чего добился каждый из вас... Тимокл. Принцесса, я отнюдь не хвастун. Я сделал все возможное для того, чтобы тронуть сердце принцессы Эрифилы, и придал своему обхождению всю нежность, на какую только может быть способен влюбленный; я выбивался из сил, на каждом шагу выказывал почтение и внимание, я старался выразить мою страсть в самых трогательных песнях и в самых изящных стихах, я изливал перед принцессой свои муки в страстных жалобах, говорил ей не только словами, но и взорами о безнадежности моей любви, посылал ей томные вздохи, проливал Даже слезы - все было напрасно... Я окончательно убедился только в одном - в том, что на ее душу моя любовь не произвела ни малейшего впечатления... Аристиона. А вы, принц, что скажете?.. Ификрат. Что касается меня, принцесса, то, видя, как равнодушно и даже пренебрежительно относится ваша дочь к тому поклонению, которое ее окружает, я воздержался от всяких перед ней жалоб, вздохов и слез. Я знаю, что она вполне подчинена вашей воле и примет мужа только из ваших рук. Вот почему, желая получить ее, я обращаюсь к вам и скорее вам, чем ей, выражаю свое внимание и почтение... И дай бог, принцесса, чтобы вы не отказывались и впредь быть ее представительницей, пользуясь теми победами, какие вы для нее готовили, и принимая те признания, какие вы ей уже от себя передаете... Аристиона. Со стороны влюбленного, принц, это очень ловкая любезность; вы, без сомнения, слышали, что, кто желает преуспеть у дочери, должен заискивать у матери; но в настоящем случае, к сожалению, этот прием бесполезен, так как выбор мужа я вполне предоставила сердцу дочери... Ификрат. Какую бы власть в выборе вы вашей дочери ни предоставили, но в моих словах, принцесса, вы не должны видеть обычную любезность: я домогаюсь руки принцессы Эрифилы лишь потому, что в ней течет ваша кровь, я нахожу ее прекрасной во всем, что она от вас унаследовала, и в ней я обожаю вас! Аристиона. Вот хорошо, так хорошо!.. Ификрат. Да, принцесса, весь свет видит в вас те прелести и чары, которые я... Аристиона. Оставимте прелести и чары, принц, прошу вас; вы знаете, что я выбрасываю эти слова из тех любезностей, которые мне преподносятся... Пусть хвалят мою искренность, пусть говорят, что я добрая принцесса, что я верна своему слову, тепло отношусь к друзьям, уважаю заслуги и доблести: все это я могу выслушать; но от чар и прелестей я хотела бы быть вовсе избавленной даже в том случае, если бы что-нибудь подобное и оказалось в действительности, - этого требует достоинство матери, у которой такая дочь, как моя... Ификрат. Ах, принцесса, вы хотите быть матерью вопреки мнению целого света... Не найдется глаз, которые бы не возражали против этого, - и уж если вам угодно, пусть принцесса Эрифила будет вашей младшей сестрой... Аристиона. Боже мой, принц, я так далека от всех тех глупостей, к которым питают слабость большинство женщин; я хочу быть не кем иным, как только матерью, потому что я действительно мать, напрасно стала бы я от этого отрекаться... В этом звании нет ничего для меня обидного, так как я отважилась принять его без малейшего насилия и усилия. От свойственной нашему полу слабости я благодаря Небу свободна - и не утруждаю себя вечными спорами о возрасте, на что женщины вообще так безумно-падки... Вернемся, однако, к нашему разговору. Возможно ли, чтобы до сих пор вам не удалось узнать, куда склоняется сердце Эрифилы?.. Ификрат. Для меня это потемки! Тимокл. Для меня это непроницаемая тайна! Аристиона. Может быть, открыться вам и мне мешает ей стыдливость: воспользуемся услугами постороннего лица, чтобы обнаружить тайну ее сердца... Сострат, поручаю вам оказать услугу принцам - узнать прямо от моей дочери, к кому из них более тяготеет ее чувство... Сострат. Принцесса, при вашем дворе найдется сотня лиц, гораздо более меня пригодных для этого дела, - а себя я считаю неспособным исполнить столь лестные поручения... Аристиона. Ваши достоинства, Сострат, не исчерпываются воинскими качествами: вы человек умный, ловкий, обходительный, и моя дочь расположена к вам... Сострат. Кто-нибудь другой лучше бы, принцесса... Аристиона. Нет-нет! Вы напрасно отговариваетесь!.. Сострат. Раз вы этого желаете, принцесса, я обязан повиноваться; но клянусь вам, что каждый без исключения из ваших придворных оказался бы в настоящем случае гораздо более на месте, чем я... Аристиона. Излишняя скромность: что вам ни поручить - вы все исполните прекрасно! Узнайте осторожно чувства Эрифилы и напомните ей, что в лесу Дианы надо быть заблаговременно... СЦЕНА ТРЕТЬЯ Сострат, Клитидас, Ификрат, Тимокл. Ификрат. Вы можете быть уверены, что я разделяю то уважение, которое вам оказывает принцесса... Тимокл. Вы можете быть уверены, что я в восторге от выбора, сделанного ею в вашем лице... Ификрат. Вам открыт путь для того, чтобы вы могли прийти на помощь вашим друзьям... Тимокл. Вы располагаете возможностью услужить тем, кому вы хотели бы услужить от чистого сердца... Ификрат. Я ведь отнюдь не уполномочиваю вас защищать мои интересы... Тимокл. Я ведь отнюдь не прошу вас быть ходатаем за меня... Сострат. Господа, это было бы бесполезно: я нарушил бы пределы данного мне поручения; с вашего позволения, я не буду говорить ни в пользу одного, ни в пользу другого... Ификрат. Предоставляю вам действовать, как вы найдете лучшим... Тимокл. Поступайте как вам угодно... СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ Клитидас, Ификрат, Тимокл. Ификрат (тихо, Клитидасу). Клитидас, конечно, не забыл, что он из моих друзей: я ему советую всегда защищать мои интересы перед его госпожой против моего соперника... Клитидас. Положитесь на меня; ну где ему выдержать сравнение с вами?!. Ификрат. Я не останусь неблагодарным за эту услугу! Тимокл (Клитидасу). Мой соперник обхаживает Клитидаса; но Клитидас, надеюсь, не забыл, что обещал поддерживать притязания моей любви против него... Клитидас. Непременно!.. На смех только разве рассчитывает он восторжествовать над вами: поглядеть на вас да на него - сопляк, а не принц!.. Тимокл. Для Клитидаса ничего не пожалею! Клитидас. Хорошо поют оба! Вот и принцесса... Соберемся с силами для нападения... СЦЕНА ПЯТАЯ Эрифила, Клеониса. Клеониса. Находят странным, принцесса, что вы от всех отстали... Эрифила. Ах, как приятно иногда уединение для тех, кто по своему сану обречен на многолюдство, и как сладко после бесчисленных докучных бесед побеседовать со своими мыслями! Я хочу погулять здесь одна... Клеониса. Не пожелаете ли, принцесса, взглянуть на удивительных искусников, желающих дать перед вами представление? Разными телодвижениями и изменениями лица они выражают все что нужно и зовутся пантомимами. Я со страхом произношу это слово: при дворе многие не простили бы мне его!.. Эрифила. У вас такой вид, Клеониса, как будто вы хотите угостить меня плохим дивертисментом: вы с одинаковой охотой берете все, что вам предлагают, и никогда не отваживаетесь от чего-нибудь отказаться. Только у вас одной и находят приют всякие непризнанные музы; вы великая покровительница неоцененных заслуг, и нет на свете такой убогой добродетели, которая не нашла бы убежища под вашими крылышками! Клеониса. Если вы не желаете их видеть, принцесса, то надо их отослать... Эрифила. Нет-нет! Пусть явятся... Клеониса. Но может быть, принцесса, их танцы окажутся действительно плохими?!. Эрифила. Плохими или нет, но посмотреть их надо: не нынче завтра вы меня к этому все равно принудите - так уж лучше сразу отделаться! Клеониса. Это самые обыкновенные танцы, принцесса: всегда успеется... Эрифила. Не прекословьте, Клеониса! Пусть пляшут... ВТОРАЯ ИНТЕРМЕДИЯ Наперсница одной принцессы выводит перед ней трех танцоров под именем пантомимов, то есть все что надо выражающих жестикуляцией и мимикой. Принцесса, посмотрев на представления пантомимов, принимает их к себе на службу. ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ СЦЕНА ПЕРВАЯ Эрифила, Клеониса, Клитидас. Эрифила. Изумительно! Не думаю, чтобы можно было танцевать лучше, и очень рада иметь этих господу себя... Клеониса. А я, принцесса, очень рада, что у меня оказался не такой уж дурной вкус, как вы полагали... Эрифила. Не торжествуйте раньше времени: вы не замедлите доставить мне случай отыграться! Оставьте меня здесь! Клеониса. Заявляю вам, Клитидас, что принцесса желает остаться одна... Клитидас. А вы оставьте меня: я знаю, как себя вести!.. СЦЕНА ВТОРАЯ Эрифила, Клитидас. Клитидас (как будто напевая). Ла-ла-ла-ла-ла! Эрифила. Клитидас! Клитидас. А я вас и не видал, принцесса! Эрифила. Подойди! Откуда ты? Клитидас. Я только что оставил принцессу, вашу матушку, которая направилась к храму Аполлона с большой свитой... Эрифила. Не находишь ли ты, что эти места прелестнейшие в мире? Клитидас. Вне всяких сомнений! Там были и влюбленные в вас принцы... Эрифила. Какие красивые повороты делает здесь река Пеней! Клитидас. Очень красивые! И Сострат был там... Эрифила. А отчего он не был на прогулке? Клитидас. Он чем-то озабочен - и это мешает ему находить удовольствие в здешних прекрасных развлечениях. Он хотел поговорить со мной; но вы так выразительно запретили мне принимать какие бы то ни было касающиеся вас поручения, что я от разговора уклонился: сказал ему наотрез, что мне некогда его слушать... Эрифила. И напрасно сказал: тебе надо было его выслушать! Клитидас. Это я сначала сказал, а потом удостоил его. Эрифила. И хорошо сделал! Клитидас. Вот человек, который мне нравится, - такой именно человек, каким человек должен быть! Без резких манер, не крикун; всегда благоразумен и осмотрителен; что ни скажет - все у него кстати; не опрометчив в решениях; не делает из мухи слона; выслушивая поэтов, никогда не говорит им - по крайней мере мне не доводилось слышать - "это лучше всякого Гомера"... Одним словом, человек, к которому я питаю склонность, и, будь я принцессой, несчастным его уж конечно не сделал бы... Эрифила. Это человек несомненно с большими достоинствами; но о чем же он с тобой разговаривал? Клитидас. Он спрашивал меня, большое ли удовольствие доставил вам данный в честь вашу праздник, говорил мне о вашей особе с беспримерным восторгом, превозносил вас превыше Небес, осыпал вас такими похвалами, какие только может стяжать самая совершенная из земных принцесс, и все это перемешивал с многочисленными вздохами, которые говорили больше, чем он сам хотел сказать. В конце концов я его прижал к стене, стал допытываться о причине обуявшей его черной меланхолии, которую весь двор видит, и заставил сознаться, что он влюблен... Эрифила. Как "влюблен"?!. Что за дерзость! Ничего подобного в жизнь свою не встречала!.. Клитидас. Чем вызвано ваше неудовольствие, принцесса? Эрифила. Осмелиться меня любить и, еще более, осмелиться признаваться в этом!.. Клитидас. Да он не в вас влюблен, принцесса... Эрифила. Не в меня?.. Клитидас. Нет, принцесса: он слишком вас уважает и слишком благоразумен, чтобы возыметь такую мысль!.. Эрифила. В кого же, Клитидас? Клитидас. В одну из ваших девиц - в некую Арсиною... Эрифила. Разве она так привлекательна, что он нашел ее достойною своей любви? Клитидас. Влюблен без памяти и заклинает вас почтить его страсть своим покровительством... Эрифила. Меня?.. Клитидас. Нет-нет, принцесса!.. Я вижу, что это вам не нравится... Ваш гнев принудил меня к этой уловке; а если сказать правду, то он без памяти любит вас... Эрифила. Я считаю с вашей стороны дерзостью так обращаться с моими чувствами! Уйдите прочь! Вы пытаетесь читать в чужих душах, пытаетесь проникать в сердечные тайны принцессы! Долой с глаз моих - и чтобы я вас больше никогда не видала, Клитидас! Клитидас. Принцесса! Эрифила. Ну бог с вами! На этот раз я вас прощаю... Клитидас. Вы слишком добры, принцесса! Эрифила. Но с условием: никому ни слова, ни намека, под страхом смерти, - не забудьте! Клитидас. Мудрено забыть! Эрифила. Так Сострат сказал тебе, что меня любит? Клитидас. Нет, принцесса, лгать не стану. Я нечаянно вытянул из его сердца тайну, которую он намерен скрыть от всего света и с которою, по его же словам, решился умереть; он пришел в отчаяние от моей удавшейся хитрости, и мало того что не просил открыть вам его тайну, но всячески, как только возможно, заклинал скрыть ее от вас: сказавши вам об этом, я совершил против него вероломство... Эрифила. Тем лучше, только относясь ко мне почтительно, он и может сохранить мое расположение; а если бы он посмел признаться мне в любви, то потерял бы мое уважение и уже более меня не увидел бы... Клитидас. Не опасайтесь ничего, принцесса... Эрифила. Вот он... Будьте же благоразумны, - помните мое запрещение... Клитидас. Не беспокойтесь, принцесса, нескромность при дворе нетерпима... СЦЕНА ТРЕТЬЯ Эрифила, Сострат. Сострат. У меня есть извинение, принцесса, в том, что я дерзаю прервать ваше уединение: принцесса, ваша матушка возложила на меня поручение, оправдывающее мою смелость... Эрифила. Какое поручение, Сострат? Сострат. Попытаться узнать от вас, принцесса, к которому из двух прин- цев склоняется ваше сердце... Эрифила. Принцесса, моя матушка, сделала очень удачный выбор, возложив это поручение на вас... Без сомнения, Сострат, оно приятно вам и принято вами с удовольствием... Сострат. Оно принято мною, принцесса, из долга повиновения; если бы принцесса пожелала снизойти к моим объяснениям, она почтила бы своим доверием кого-нибудь другого... Эрифила. А что заставляло вас, Сострат, отказываться? Сострат. Боязнь, принцесса, оказаться плохим исполнителем... Эрифила. Разве я, по вашему мнению, недостаточно уважаю вас, для того чтобы открыть вам свое сердце и сказать вам все, что вы желали бы знать относительно обоих принцев?.. Сострат. После сказанного вами, принцесса, я больше ничего лично для себя не желаю; прошу вас только прибавить к этому то, что вы признаёте необходимым в пределах лежащего на мне поручения... Эрифила. До сих пор мне удавалось отмалчиваться - и матушка была настолько добра, что позволила мне со дня на день откладывать выбор; но я была бы рада засвидетельствовать перед всеми свою готовность сделать что-нибудь для их расположения к вам: если вы меня принудите, я объявлю наконец свое так долго ожидаемое решение... Сострат. Вот уж этим, принцесса, я вам докучать не стану - и никогда бы я не решился принуждать к чему-нибудь принцессу, которая сама прекрасно знает, что она делает... Эрифила. Но матушка именно этого и ожидает от вас!.. Сострат. А разве я ей не сказал, что плохо исполню ее поручение?.. Эрифила. Ну, Сострат, у таких людей, как вы, очень зоркие глаза, от которых едва ли что-нибудь укроется... И ваши глаза разве не подсмотрели того, что так всех беспокоит, и не посвятили вас хоть немного в тайну моего сердца?.. За мною явно ухаживают, окружают меня всевозможными заботами: на котором же из двух принцев, думаете вы, мой взор останавливается с большею благосклонностью?.. Сострат. В таких делах догадки строятся сообразно тому, какой для кого существует в данном деле интерес... Эрифила. Кого выбрали бы вы, Сострат? Которого из принцев вы пожелали бы мне в мужья? Сострат. Ах, принцесса! не за моими желаниями, а за вашей склонностью решающее слово... Эрифила. А если бы я попросила вашего слова? Сострат. Если бы вы попросили моего совета, я очутился бы в большом затруднении... Эрифила. Вы не могли бы сказать, который из двух кажется вам более достойным моего выбора?.. Сострат. На мой взгляд, нет никого, кто был бы достоин этой чести. Все принцы в мире оказались бы слишком мелки для того, чтобы вас домогаться, одни боги имеют право на это, а от людей вам подобает принимать только фимиам и жертвоприношения... Эрифила. Это очень любезно - и я беру вас в число своих друзей... Но все-таки я хочу, чтобы вы мне сказали, к которому из двух вы более расположены и которого скорее бы назвали своим другом... СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ Эрифила, Сострат, Хореб. Хореб. Принцесса, мать ваша спешит сюда, чтобы вместе с вами отправиться в лес Дианы... Сострат (в сторону). Вот кстати ты явился, милый мальчик!.. СЦЕНА ПЯТАЯ Эрифила, Сострат, Аристиона, Ификрат, Тимокл, Анаксарк, Клитидас. Аристиона. О вас уже спрашивали, дочь моя! Есть люди, которым ваше отсутствие причиняет большое огорчение... Эрифила. Я думаю, что обо мне спрашивали из вежливости и моим отсутствием не так уж интересуются, как вы говорите... Аристиона. Здесь так развлекают нас зрелищами, что все время на это уходит: если мы хотим все видеть и слышать - нам нельзя терять ни минуты... Войдем скорее в лес и посмотрим, что нас там ожидает; это прелестнейший уголок в мире... Займем скорее наши места! ТРЕТЬЯ ИНТЕРМЕДИЯ Сцена представляет лес, куда приглашена принцесса; при входе ее приветствует нимфа, а потом для ее развлечения исполняется следующего содержания маленькая комедия (все под музыку): Пастушок жалуется двум своим товарищам и друзьям на холодность той, которую он любит; друзья его утешают; приходит пастушка - и все трое удаляются, чтобы наблюдать за ней. После нескольких слов любовной жалобы пастушка ложится на траву и сладко засыпает. Влюбленный зовет друзей полюбоваться пастушкой и обращается ко всему, что окружает спящую, с просьбой охранять ее сон. Пастушка, проснувшись и видя пастушка у своих ног, выражает неудовольствие на его преследование; но, тронутая таким постоянством, склоняется на его мольбы и в присутствии друзей соглашается любить его. Явившиеся к этому времени два сатира жалуются на измену пастушки и, опечаленные ее немилостью, ищут утешения в вине. ПАСТОРАЛЬ ПРОЛОГ Нимфа Принцесса светлая! Пожалуйте, взгляните, Как под защитою ветвей Мы веселимся без затей: Здесь блеска праздников придворных не ищите: Одной любовью где живут, Там про любовь одну поют! СЦЕНА ПЕРВАЯ Тирсис О соловьи! В тени листвы Все о любви Поете вы; Но эхо бы в лесу будить вы перестали, Когда б я рассказал вам о своей печали!.. СЦЕНА ВТОРАЯ Тирсис, Ликаст, Менандр. Ликаст Сильна все так же скорбь твоя? Менандр Все так же с грустью ты своею неразлучен?.. Тирсис Да, так же все люблю Калисту я, Все так же злополучен!.. Ликаст Скорей, пастух, скорей долой Из сердца эту боль! Тирсис А где ж на это сила? Менандр В тебе самом... Тирсис Неравен будет бой! Ликаст Для боли есть лекарство... Тирсис Да, могила: Она одна меня бы исцелила! Ликаст и Менандр Тирсис! Тирсис Что, пастухи? Ликаст и Менандр Будь властен над собой! Тирсис Все кончено - нет более надежды! Ликаст и Менандр Так падать духом!.. Тирсис Так страдать!.. Ликаст и Менандр О малодушие! Тирсис О мука!.. Ликаст и Менандр Не стонать - Мужаться надобно!.. Тирсис Навек сомкнуть бы вежды! Ликаст Как ни кажись пастушка Строга и холодна, Но против страсти пылкой Настойчивого сердца Не устоит она... Менандр В делах любовных часто Бывает поворот, Когда влюбленный в сердце Заносчивой красотки Вдруг нежность обретет... Тирсис Сюда, сюда, жестокая, Идет как раз! Друзья, скорее спрячемся: Увидит, своенравная, - И прочь от нас!.. СЦЕНА ТРЕТЬЯ Калиста (одна) О, законы чести! Сердцу Мочи нет от ваших тяжких И безжалостных цепей! Я Тирсиса только мучу, А в душе одно желанье - Приласкать его нежней... Умоляю вас, деревья, Тайну свято сохраните В гущине своих ветвей! Небеса не защитили Наше сердце от амура: Не жестоко ль было склонность К красоте нам воспретить?.. И природе не противно ль, Что любить мы не дерзаем То, что хочется любить?.. Я завидую вам, звери, Что, не ведая запретов, Отдаетесь вы влеченью Ваших любящих сердец! Я завидую вам, птицы, Что, не ведая запретов, Отдаетесь вы влеченью Ваших любящих сердец! На мои, однако, вежды Сыплет маком сладкий сон; Отдаюсь тебе, могучий, Никаким законом в мире Отдых нам не воспрещен!.. СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ Калиста (спящая), Тирсис, Ликаст, Менандр. Тирсис Как сладко спит - взгляните! - Прелестный недруг мой. Неслышными шагами, Друзья, за мной! Все трое Спите, прекрасные очи, - победам вы счета не знаете, - Спите в желанном покое, какого других вы лишаете! Спите, прекрасные очи!.. Тирсис Молчите, птицы! Ветрам Запрет со всех сторон! Ручьи, не потревожьте Калисты сон!.. Все трое Спите, прекрасные очи, - победам вы счета не знаете, - Спите в желанном покое, какого других вы лишаете! Калиста (проснувшись, Тирсису) О, что за кара! что за мука! За мною всюду по пятам!.. Тирсис Увы, за чем же и гоняться, Как не за тем, что любо нам?!. Калиста Пастух, скажите же, что нужно Вам от меня?.. Тирсис О, если б мог, Моя прекрасная пастушка, Я умереть у ваших ног! Вздыхал напрасно я доныне: Последний вздох - вам дань моя!.. Калиста Ах, я боюсь, Тирсис, - уйдите, Чтоб вас жалеть не стала я!.. Ликаст и Менандр (один после другого) Любовь ли это или жалость, Но нежность очень вам идет. Не защищайтесь же напрасно: От вас давным-давно, пастушка, Он хоть ничтожной ласки ждет... Любовь ли это или жалость, Но нежность очень вам идет... Калиста Да, слишком я была сурова; Над вами явно насмехаясь, Я обожала вас тайком; Возьмите ж любящее сердце И отомстите мне на нем! Тирсис Калиста! Божество! О дивная отрада!.. Друзья, скажите мне: живу иль умер я?.. Ликаст Вот за любовь тебе награда! Менандр Завидна участь мне твоя!.. СЦЕНА ПЯТАЯ Калиста, Тирсис, Ликаст, Менандр, два сатира. Первый сатир Вот как! От ласк моих, резвунья, убегаешь И пастуху меня предпочитаешь ты?.. Второй сатир Вот как! Мне за любовь одно презренье, Вздыхателю ж - все чары красоты?.. Калиста Не я, судьба так пожелала: Оставьте тщетные мечты!.. Первый сатир В любви понесший неудачу Неудержимо слезы льет... Нам эта чаша не по вкусу: Мы в обольстительной бутылке Найдем забвение невзгод!.. Второй сатир Любовь не все добро - нередко Она для нас бывает злом... Но есть у нас от зла защита: Любовь осмеяна - так сами ж Мы посмеемся за вином!.. Все Боги, богини, Фавны, дриады, К нам из убежищ своих выходите: Все, что мы будем Петь, вы на травке Образно в пляске живой начертите!.. Шесть дриад и шесть фавнов выходят из своих жилищ и образуют красивую танцующую группу, которая вдруг разрывается и открывает пастуха и пастушку, разыгрывающих затем небольшую сцену любовной размолвки. Любовная размолвка Климена, Филинт. Филинт Я полной жизнью жил, когда Приятен был твоим глазам; На короля я не смотрел И не завидовал богам... Климена Когда сердечный выбор твой Предпочитал меня другим, Корону сбросила бы я, Чтоб сердцем властвовать твоим. Филинт Нашлась другая, что меня От страсти пагубной спасла... Климена Я, вероломному на зло, Другому сердце отдала... Филинт Кларису хвалят все: она Подруга верная моя; Скажи мне взгляд ее: "Умри!" - За этот взгляд бы умер я... Климена Миртиль, дружок, на зависть всем, Как в ясный день в меня влюблен: Ему я в жертву принесу Хоть жизнь - потребуй только он!.. Филинт А если б старая любовь Кларису властно возмогла Изгнать из сердца моего, Чтоб ты опять в него вошла?.. Климена Пускай Миртиль и день и ночь В глаза способен мне смотреть: С тобой одним я, признаюсь, Хотела б жить и умереть!.. Оба вместе Доныне друг к другу любви мы нежней не питали... Отныне нас узы блаженства навек сочетали!.. Все действующие лица комедии (поют) О влюбленные, как сладки Ваши маленькие ссоры! То угрозой, то призывом Блещут пламенные взоры... Ссорьтесь, ссорьтесь - и лобзаньем Заглушайте все укоры! О влюбленные, как сладки Ваши маленькие ссоры! Фавны и дриады возобновляют танцы под пение пастухов и пастушек; в то же время три маленькие дриады и три маленьких фавна в глубине сцены воспроизводят происходящее на авансцене. Пастухи и пастушки Предадимся же забавам без искусства - Пусть любовь чарует ими наши чувства! Кто кичлив и важен, тот, Хоть и зависть возбуждает, Вечный мученик забот! Предадимся же забавам без искусства - Пусть любовь чарует ими наши чувства! Для влюбленных ярким светом Вся земля озарена; Жизнь их - праздник непрерывный, Неизменная весна!.. Предадимся же забавам без искусства - Пусть любовь чарует ими наши чувства! ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ СЦЕНА ЕДИНСТВЕННАЯ Аристиона, Ификрат, Тимокл, Анаксарк, Клитидас, Эрифила, Сострат, свита. Аристиона. На язык просятся одни и те же слова: на каждом шагу хочется кричать: "Просто изумительно! Нельзя ничего прекраснее придумать! Это превосходит все, до сих пор виденное!.." Тимокл. Слишком громкие слова, принцесса, для таких маленьких безделок! Аристиона. Эти безделки, однако, могут служить приятным развлечением для лиц вполне серьезных... В самом деле, Эрифила, вы очень обязаны принцам и едва ли в силах достойным образом отблагодарить их за все заботы, какие они проявляют относительно вас... Эрифила. Я благодарна им, матушка, как только могу... Аристиона. А между тем вы так долго томите их ожиданием... Я обещала не насиловать вашей воли; но их любовь принуждает вас высказаться, не откладывая больше воздаяния за оказанные вам услуги. Я поручила Сострату выведать тайну вашего сердца и не знаю, сделано ли им уже что-нибудь в этом направлении... Эрифила. Да, матушка... Но мне кажется, что рано еще приступать к выбору, на котором так все настаивают и который непременно бы навлек на меня порицание... Я чувствую себя одинаково обязанною перед обоими принцами за их любезную внимательность и услужливость и думаю, что совершила бы большую несправедливость, явившись неблагодарной либо перед одним, либо перед другим, так как мне пришлось бы одного предпочесть, а другому отказать... Ификрат. Это называется, принцесса, очень вежливым отказом обоим... Аристиона. Подобные опасения отнюдь не должны вас тревожить, Эрифила: оба принца заранее подчинились тому предпочтению, какое будет выражено вашей склонностью... Эрифила. Склонность, матушка, легко поддается самообману; беспристрастный взгляд гораздо более способен сделать справедливый выбор... Аристиона. Вы знаете, что я связана словом не вмешиваться в это дело; но здесь ваша склонность не может обмануться, и выбор ваш не может быть дурен, на ком бы из принцев он ни остановился... Эрифила. Чтобы не насиловать ни вашего слова, ни моей боязни, согласитесь, матушка, прибегнуть к тому средству, которое я осмелюсь предложить... Аристиона. Какое же это средство, дитя мое? Эрифила. Пусть все решит Сострат! Вы обратились к его... помощи, для того чтобы обнаружить мои чувства: разрешите, чтобы он же помог мне выйти из того затруднения, в котором я нахожусь... Аристиона. Я настолько уважаю Сострата, настолько ценю его правдивость и беспристрастие, что, о чем бы ни шла речь - о том ли, чтобы он выяснил ваши чувства, или о том, чтобы вы подчинились его приговору, - я от всего сердца принимаю ваше предложение... Ификрат. Стало быть, принцесса, мы теперь должны ухаживать за Состратом?!. Сострат. Нет, ваше высочество, ухаживать за мною вам не придется, так как при всем уважении моем к принцессам я уклоняюсь от той чести, какую они мне оказывают... Аристиона. Это что же значит, Сострат?!. Сострат. У меня есть причины, принцесса, на то, чтобы устраниться от всякого участия в этом деле... Ификрат. Вы боитесь, Сострат, нажить себе врага? Сострат. Исполняя приказание моих повелительниц, ваше высочество, я о врагах не забочусь... Тимокл. По какой же причине, однако, вы отказываетесь снискать дружбу того из принцев, кого вы были бы властны навеки осчастливить?!. Сострат. По той причине, что я не в состоянии дать этому принцу то, что он хотел бы от меня получить... Ификрат. Отчего же вы не в состоянии? Сострат. Как вы настойчивы! Может быть, ваше высочество, я тайно заинтересован в том, чтобы воспрепятствовать вашим любовным притязаниям?! Может быть, у меня есть друг, который не смел признаться, но весь сгорает от охватившей его пламенем страсти; может быть, этот друг ежедневно изливает передо мной свои муки, постоянно жалуется мне на жестокость своей судьбы и в браке принцессы видит для себя беспощадный смертный приговор... И если так оно на самом деле, ваше высочество, то мне ли быть палачом несчастного?!. Ификрат. Похоже на то, Сострат, что вы сами этот друг и есть!.. Сострат. Не выставляйте меня, пожалуйста, в дурном свете перед лицами, которые вас слушают: я знаю себе цену, ваше высочество, и таким беднягам, как я, прекрасно известно, до чего они могут простирать свои упования!.. Аристиона. Оставим это: мы найдем иное средство покончить с нерешительностью моей дочери... Анаксарк. Чтобы прийти к такому концу, принцесса, который бы всех удовлетворил, не самое ли лучшее - спросить небо насчет предположенного брака?.. Я начал, как говорил уж вам, составлять по поводу этого таинственные фигуры, следуя правилам нашей науки, и надеюсь скоро наглядно убедить вас в том, что желанный союз находится под охраной грядущего. После этого возможно ли будет какое-нибудь колебание? Если небесная благодать снизойдет на тот либо иной выбор, то не достаточно ли окажется этого для его освящения и останется ли у отвергнутого хоть малейшее право считать себя обиженным, если предпочтение будет решено Небом? Ификрат. Что касается меня, то я вполне подчиняюсь этому и считаю указанное средство наиболее разумным... Тимокл. Я того же мнения и готов с закрытыми глазами подписаться под всяким приговором, раз он будет исходить от Неба! Эрифила. Но, достопочтенный Анаксарк, достаточно ли ясно прозреваете вы наши судьбы, для того чтобы никогда не ошибиться, и где, скажите, пожалуйста, порука в той небесной благодати, которая, по-вашему, должна на нас снизойти?.. Аристиона. Вы не свободны от маловерия, дитя мое, и нет-нет да и обнаружите его... Анаксарк. Непогрешимость моих предсказаний, сударыня, доказана вполне, и в этом моя порука. Наконец, когда я вам объясню указания Неба, за вами останется свобода выбора того или другого жребия... Эрифила. Так Небо, Анаксарк, укажет мне два жребия? Анаксарк. Да, принцесса, оно укажет блага, какие ожидают вас, если вы выйдете за одного, и беды, какие вам предстоят, если вы выйдете за другого... Эрифила. Но так как за обоих сразу выйти нельзя, то в Небесах должно быть начертано не только то, чему надлежит случиться, но и то, чему случиться не надлежит? Клитидас. Попался мой астролог!.. Анаксарк. Для того чтобы вы это поняли, принцесса, потребовалось бы продолжительное изложение перед вами основных начал астрологии. Клитидас. Ловко вывернулся!.. Принцесса, я ничего дурного про астрологию не говорю: астрология - прекрасная вещь, а господин Анаксарк - великий человек! Ификрат. Правдивость астрологии вне сомнений, и никто не может оспаривать верность ее предсказаний!.. Клитидас. Конечно! Тимокл. Я во многое не верю; но против астрологии, против ее гороскопов ничего уже не скажешь... Клитидас. Ясно как божий день! Ификрат. Сотни предсказанных случаев осуществляются изо дня в день и убеждают самых упорных... Клитидас. Правда! Тимокл. Возможно ли опровергать по крайней мере те предсказания относительно известных всему миру событий, которые удостоверены историей?!. Клитидас. Для этого надо не иметь царя в голове! Как опровергнуть то, что написано?!. Аристиона. Сострат не проронил до сих пор ни слова: каково его мнение?.. Сострат. Принцесса, не все люди одарены теми тонкими свойствами, которые необходимы для усвоения так называемых тайных наук; существуют материальные натуры, лишенные всякой способности понимать то, что другими понимается без малейшего усилия. Высшие знания сулят нам все, что есть в мире наиболее приятного. Превращать любые предметы в золото, обеспечивать вечную жизнь, излечивать словом, привораживать любовь, читать, как в книге, в будущем, низводить по желанию с Неба на металлы чудодейственные отпечатки, повелевать злыми духами, создавать незримые полчища и неуязвимых воинов все это, без сомнения, очаровательно, и представить себе возможность этого для многих ничего не стоящее дело. Но мой ум слишком груб для того, чтобы понимать такие вещи и в них верить: так уж хорошо, изволите ли видеть, что даже совсем неправдоподобно... Все эти прекрасные рассуждения о симпатии, о магнетической силе, о сокровенных свойствах настолько тонки и хрупки, что они ускользают от моего простого разумения; не говоря уже об остальном, для меня всегда казалось непостижимым, как это ухитряются находить в Небе судьбу ничтожнейшего из смертных, да еще записанную до мельчайших подробностей. Что общего, какое соотношение, какая связь может быть между нами и светилами, удаленными от нас на ужасающие расстояния? И откуда эта прекрасная наука могла прийти к людям?.. Какое божество ее открыло и какой опыт мог создать ее из наблюдений над столькими звездами, взаимное расположение которых к тому же никогда не повторяется?!. Анаксарк. Нетрудно будет посвятить вас во все это... Сострат. Вам, значит, и книги в руки! Клитидас. Все объяснят, только пожелайте! Ификрат. Если вы не верите тому, чего не понимаете, то, может быть, поверите тому, что увидите! Сострат. Чего не мог понять, того никогда и не видел - такое уж мое счастье! Ификрат. А я видел, и видел вещи вполне убедительные! Тимокл. Я тоже... Сострат. Раз вы видели, так отчего же вам и не верить! Надо полагать, ваши глаза иначе устроены, чем мои! Ификрат. Наконец, принцесса верит в астрологию: этого, кажется, достаточно, чтобы поверить и другим. Или, по-вашему, Сострат, принцесса недостаточно умна и понятлива? Сострат. Вопросы, ваше высочество, не из милостивых... Ум принцессы не мерило для моего, и она может легко понимать то, что выше моего понимания... Аристиона. Нет, Сострат! Многому я придаю почти столько же мало веры, сколько и вы; но не об этом речь... Что касается астрологии, то здесь я своими ушами слышала и своими глазами видела такие вещи, которым не верить нельзя! Сострат. На это, принцесса, мне возразить нечего... Аристиона. Довольно, однако, спорить; оставьте нас на минуту! Пойдем, дитя мое, к этому красивому гроту, где я обещала быть. Приятные неожиданности на каждом шагу! ЧЕТВЕРТАЯ ИНТЕРМЕДИЯ Сцена представляет грот, в котором принцессы прогуливаются; как только они входят, восемь статуй, каждая с факелом в руке, начинают танец, перемежая его красивыми позами. ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ СЦЕНА ПЕРВАЯ Аристиона, Эрифила. Аристиона. Чья бы затея это ни была, но трудно вообразить что-нибудь красивее и изящнее... Дитя мое, я хочу поговорить с вами с глазу на глаз и вполне откровенно. Нет ли у вас в глубине души какой-нибудь такой склонности, в которой вы не хотели бы мне признаться? Эрифила. У меня?!. Аристиона. Ответьте мне чистосердечно, дитя мое: надеюсь, я заслужила это тем, что для вас делаю... Думаю только о вас, всем и всему вас предпочитаю, отвращаю свой слух от всех предложений, какие на моем месте сотни принцесс выслушали бы с должным вниманием: разве всего этого мало для того, чтобы называться доброй матерью и чтобы, открывая мне свое сердце, вы не боялись выслушать с моей стороны излишне строгое? Эрифила. Если бы я дурно следовала вашему примеру и допустила бы себя до такого чувства, которое пришлось бы скрывать, то у меня оказалось бы достаточно власти над собой, чтобы заставить эту страсть умолкнуть и не обнаружить ничего такого, что было бы недостойно вашей дочери. Аристиона. Нет-нет, дитя мое: вы можете без малейшего опасения признаться мне в своих чувствах. Я и не думала ограничивать ваш выбор двумя принцами; вы можете расширить его как хотите: личные заслуги имеют в моих глазах такую же ценность, как и все другое, и если вы будете со мной откровенны, то увидите, что я одобрю выбор вашего сердца без всякого упорства. Эрифила. Вы так добры ко мне, матушка, что я не знаю, как мне и гордиться этим; но вашей добротой я не злоупотреблю, и все, о чем я пока буду просить вас, это не настаивать на браке, к которому я не чувствую еще себя готовой. Аристиона. До сих пор я предоставляла вам во всем полную свободу; и только нетерпение влюбленных в вас принцев... Но что это за шум? Ах боже мой, какое зрелище является нашим глазам! К нам нисходит какое-то божество... Да это богиня Венера - и она, по-видимому, хочет вещать нам. СЦЕНА ВТОРАЯ Аристиона, Эрифила, Венера (спускается на машине в сопровождении четырех амуров). Венера Рвенье примерное блещет в заботах твоих, о принцесса! Ныне его увенчать у Бессмертных явилось желанье - B на достойного зятя укажет тебе их десница... Через меня возвещаны они, что величье и славу В дом твой, как свадебный дар, принесет их избранник навеки... Пусть же возлюбленной дочери участь тебя не тревожит: Жди терпеливо событий и с верой в грядущее счастье Зятем того назови, кем избавлена будешь от смерти!.. Аристиона. Дитя мое, боги кладут конец всем нашим рассуждениям... После этого нам ничего другого не остается, как принять то, что они готовы дать нам: воля их выражена ясно! Пойдем в ближайший храм изъявить им покорность и возблагодарить их за благодеяния... СЦЕНА ТРЕТЬЯ Анаксарк, Клеон. Клеон. Вот принцесса уходит... Вы не поговорите с ней?.. Анаксарк. Подождем, когда с нею не будет дочери: я опасаюсь этой умницы - она не дает себя провести, как ее мать... Наконец, милый мой, мы только что имели случай убедиться в том, что выдумка удалась... Наша Венера сотворила чудо; приглашенный мною же молодчина механик так хорошо все устроил, так искусно пробуравил грот, так ловко припрятал все проволоки и пружины, так умело распорядился освещением и людьми, что немногим бы удалось открыть обман... А так как принцесса Аристиона очень суеверна, то нельзя сомневаться в том, что она слепо всему поверила. Я долго возился с этой механикой - и вот мы, кажется, у цели... Клеон. Для которого же принца вы все это устраивали? Анаксарк. Оба они домогались моего содействия, и обоих я насчет этого обнадежил; но принц Ификрат своими подарками и обещаниями оставил другого далеко позади себя. Стало быть, на его долю и придутся все благоприятные указания тех пружин, какие я пускаю в ход; а так как самолюбие сделает его моим должником, то вот, сынок, наша судьба и обеспечена! Мне надо успеть еще укрепить принцессу в ее заблуждении, подготовить ее к тому, чтобы она усмотрела связь между словами Венеры и предсказаниями моих фигурок... Пойди докончи что нам осталось сделать: пусть шесть человек спрячутся в барку за скалой, дождутся, когда принцесса Аристиона отправится под вечер в свою обычную одинокую прогулку по берегу, бросятся на нее в удобный момент, будто корсары, и убегут от принца Ификрата, который явится к ней на помощь, чем и заслужит, по указанию Неба, руку принцессы Эрифилы... Принц уже предупрежден мною и, согласно с моим предсказанием, должен находиться в том леску, что окаймляет берег... Уйдем, однако, отсюда: я на ходу скажу тебе, за чем еще надо присмотреть... Вот принцесса Эрифила... Она не должна нас видеть!.. СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ Эрифила, Клеониса, Сострат. Эрифила. Увы! Как чудна судьба моя и что я сделала богам, чтобы заслужить от них такую обо мне заботливость!.. Клеониса. Вот, принцесса, я его нашла - и он, как только услышал ваше приказание, немедленно пошел за мной... Эрифила. Пусть он подойдет, Клеониса, а ты ненадолго оставь нас!.. Сострат, вы меня любите?.. Сострат. Я, принцесса?!. Эрифила. Полно, Сострат! Я это знаю, я это допускаю - и вы можете мне об этом говорить... Ваша страсть предстала предо мною в сопровождении таких заслуг, которых вполне достаточно, чтобы сделать ее для меня приятною! Если разница в нашем происхождении и остается прежнею, то все-таки я должна вам сказать, что постоянно ждала такого случая, который дал бы мне возможность свободно открыть все свои чувства... Не думайте, Сострат, что я ничего, кроме ваших заслуг, в вас не ценю и что моему сердцу ваши личные качества не дороже всех отличий, какими вы удостоены со стороны других... Не думайте также, чтобы матушка стала противиться моим желаниям: я не сомневаюсь, что мне удалось бы склонить ее согласие куда бы я ни захотела... Но есть положения, Сострат, в которых непозволительно желать всего того, что возможно; есть огорчения, стоящие выше всего остального, потому что дурная молва не может быть искуплена удовольствием, приобретенным по сердечной склонности... Вот на что, Сострат, я бы никогда не решилась: довольно и того, по-моему, что я уклоняюсь от других предложений... Наконец, боги сами пожелали дать мне супруга - и о тех отсрочках, которыми я до сих пор по доброте матушки пользовалась, теперь уже не может быть и речи: я обязана подчиниться велению Неба!.. Будьте уверены, Сострат, что этот брак для меня ненавистен как ничто в мире и что, если бы только моя воля, я была бы или ваша, или ничья! Вот, Сострат, что я хотела вам сказать, вот в чем я считала себя в долгу перед вашими достоинствами, и вот то сердечное утешение, которое я в состоянии дать вашему чувству!.. Сострат. Ах, принцесса, это слишком много для бедняги: я не чаял умереть с такой славой - и с этой минуты никто не услышит от меня жалобы на мою судьбу! Если рождением я поставлен гораздо ниже моих мечтаний, то им же я сделан настолько счастливым, что мог возбудить жалость в сердце великой принцессы... И эта благодетельная жалость стоит скипетров и корон, стоит благоденствия величайших государей в мире! Да, принцесса, с той поры как я осмелился вас любить, вы разрешили мне произносить это дерзкое слово, - с той поры, говорю, как я осмелился вас любить, я беспощадно осудил заносчивость моих мечтаний и сам решил свою участь... Смерть, принцесса, не будет для меня неожиданностью: я к ней готов! Но ваша доброта окружает ее таким почетом, на какой моя любовь никогда не смела надеяться, и после этого я умру, как самый счастливый и наиболее прославленный из людей! Если я могу еще чего-нибудь пожелать, то это двух милостей, принцесса, о которых и позволяю себе просить вас на коленях: разрешить мне оставаться возле вас до выхода замуж, - и пусть этим и закончится моя жизнь, - а потом, среди славы и всех благ, какие сулит Небо вашему союзу, вспоминать иногда влюбленного Сострата. Могу ли я, божественная принцесса, рассчитывать на эту драгоценную милость?.. Эрифила. Уходите, Сострат! Просить, чтобы я вас вспоминала, это значит не беречь моего покоя!.. Сострат. О принцесса! Если ваш покой... Эрифила. Уходите же, Сострат, говорю вам! Пощадите мою слабость и не принуждайте меня сделать больше, чем я решилась сделать... СЦЕНА ПЯТАЯ Эрифила, Клеониса. Клеониса. Я вижу, принцесса, что вы опечалены: не прикажете ли, чтобы наши танцоры, так хорошо выражающие всякие страсти, показали перед вами свое искусство? Эрифила. Да, Клеониса, пусть делают, что хотят, лишь бы не отвлекали меня от моих мыслей!.. ПЯТАЯ ИНТЕРМЕДИЯ Четыре пантомима, показывая свое искусство, изображают в танцах и жестах тревожное настроение юной принцессы. ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ СЦЕНА ПЕРВАЯ Клитидас, Эрифила. Клитидас. Куда направить шаги? Какую дорогу должен я выбрать и в каком месте могу найти теперь принцессу Эрифилу?.. Ведь это немалое преимущество - первому принести новость... А, вот она... Принцесса, объявляю вам, что Небо дало вам назначенного супруга! Эрифила. Ах, оставь меня в моей мрачной печали, Клитидас! Клитидас. Прошу извинения, принцесса, но я думал, что поступлю хорошо, поспешив сказать: "Небо дало вам в супруги Сострата!"; но так как вы этим недовольны, то я беру свою новость назад и ухожу откуда пришел! Эрифила. Клитидас! Эй, Клитидас!.. Клитидас. Я оставляю вас, принцесса, в вашей мрачной печали... Эрифила. Остановись, говорю тебе, подойди! Что ты мне сказал?.. Клитидас. Ничего, принцесса!.. Иногда по усердию приходится говорить великим особам вещи, до которых им нет дела... Прошу извинить меня! Эрифила. Как это жестоко! Клитидас. В следующий раз я воздержусь от такой стремительности! Эрифила. Не волнуй меня!.. Какую ты мне новость принес? Клитидас. Это вздор, касающийся Сострата, принцесса, - и я вам скажу о нем, когда вы будете не так заняты своими мыслями... Эрифила. Перестань меня мучить, говорю тебе! Какая у тебя новость? Клитидас. Вы хотите знать, принцесса? Эрифила. Да, скорей! Что ты начал говорить о Сострате? Клитидас. Чудесное приключение, которого никто не ожидал. Эрифила. Что такое?.. Клитидас. А это не потревожит, принцесса, вашей мрачной скорби?.. Эрифила. Скажешь ли ты наконец?!. Клитидас. Коли так, я должен сказать вам, что, когда принцесса, ваша матушка, с немногими провожатыми, гуляла в лесу по этим прелестным маленьким тропинкам, свирепый кабан (эти гнусные кабаны постоянно бесчинствуют, и от них следовало бы очистить все благоустроенные леса), свирепый, говорю, кабан, за которым, вероятно, гнались охотники, перерезал нам путь... Может быть, для украшения моего рассказа мне надлежало бы сделать пространное описание кабана, о котором идет речь; но вы, позволяю себе надеяться, этого от меня не потребуете и удовольствуетесь утверждением, что это было отвратительнейшее животное! Кабан бежал своей дорогой - и лучше было бы его не трогать, не затевать с ним ссоры... Но принцесса пожелала скрасить его бег некоторым развлечением и своим дротиком, не совсем удачно, хотя и без злого умысла брошенным, нанесла ему небольшую рану над ухом... Невежа яростно кинулся на нас... Мы, бедняги, побледнели от ужаса... Каждый укрылся за дерево, и принцесса осталась беззащитной от нападения чудовища, - как вдруг, словно посланный богами, появился Сострат... Эрифила. Ну, Клитидас?.. Клитидас. Если вам, принцесса, скучно слушать меня, то я окончу в другой раз! Эрифила. Кончай скорей! Клитидас. Ей-богу, скоро кончу - поневоле!.. Дело в том, что я немножко испугался и всех подробностей схватки не видал; могу только сказать, что, когда мы вышли из-за наших прикрытий, мертвый кабан плавал уже в своей крови, а сияющая от радости принцесса называла Сострата своим спасителем, на которого боги указали как на достойного быть вашим счастливым супругом. Этих слов показалось мне достаточно - и я поспешил первый принести вам новость!.. Эрифила. Ах, Клитидас! может ли какая-нибудь иная новость быть для меня приятнее этой!.. Клитидас. Вот вас ищут... СЦЕНА ВТОРАЯ Клитидас, Эрифила, Аристиона, Сострат. Аристиона. Вижу, дитя мое, что вам уже известно все... Боги изъявили свою волю раньше, чем мы предполагали; угрожавшая нам опасность ускорила событие - и то, что произошло, было несомненным вмешательством богов в предстоявший нам выбор, так как здесь отдано должное исключительным заслугам... Воспротивится ли ваше сердце тому, чтобы отблагодарить человека, которому я обязана жизнью, и отвергнете ли вы Сострата как супруга? Эрифила. Как из рук богов, так и из ваших рук, матушка, я не могла бы получить супруга, более приятного своему сердцу!.. Сострат. Небо! Не чудесный ли это сон, которым боги захотели прельстить меня, и не ждет ли меня пробуждение, которым я снова буду низвергнут в низменную действительность?.. СЦЕНА ТРЕТЬЯ Клитидас, Эрифила, Аристиона, Сострат, Клеонт. Клеонт. Ах, что случилось, принцесса! Анаксарк до сих пор поддерживал в обоих принцах ложную надежду на выбор, которого они давно домогались, и, как только дошел до них слух о приключении с вами, они злобно накинулись на него: слово за слово, жарче да жарче... и кончилось тем, что Анаксарк получил несколько тяжких ран, и неизвестно еще, выживет ли он... Идут сюда!.. СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ Клитидас, Эрифила, Аристиона, Сострат, Клеонт, Ификрат, Тимокл. Аристиона. Принцы, вы позволили себе непозволительное насилие!.. Если Анаксарк перед вами провинился, на то я, чтобы рассудить вас по справедливости!.. Ификрат. А как бы вы могли, принцесса, рассудить нас по справедливости, когда вы так мало оказали ее нашему сану в сделанном вами же выборе?!. Аристиона. Разве оба вы не подчинились заранее тому, что решит воля Неба или склонность моей дочери?!. Тимокл. Да, принцесса, мы подчинились, но подчинились выбору между принцем Ификратом и мною, а отнюдь не обоюдному для нас отказу! Аристиона. Но если каждый из вас решил перенести предпочтение другому, то отчего же он не может перенести предпочтения третьему?.. Ведь вы в участи друг друга взаимно не заинтересованы... Ификрат. Не может, принцесса!.. Видеть, что тебя предпочли человеку равному, - все-таки некоторое утешение; но ваше ослепление - это нечто ужасное!.. Аристиона. Принц, я не хочу спорить с человеком, который любезно говорит мне столь приятные вещи, и убедительно прошу вас, со всею вежливостью, на какую только способна, не забывать, что Сострат имеет заслуги, которые известны всей Греции, и что сан, в который Небо сегодня возводит его, уничтожает всякое расстояние между ним и вами... Ификрат. Нет-нет, принцесса, мы этого не забудем!.. Но может быть, не забудете и вы, что два оскорбленных принца не такие два врага, которых не надо было бы опасаться!.. Тимокл. Может быть, принцесса, недолго придется вам радоваться тому пренебрежению, какое нам оказано! Аристиона. Я прощаю вам эти угрозы как вспышки оскорбленной любви и спокойно отправляюсь на праздник Пифических игр. Пойдем увенчаем великолепным зрелищем этот чудесный день! ШЕСТАЯ ИНТЕРМЕДИЯ, изображающая ПРАЗДНИК ПИФИЧЕСКИХ ИГР Сцена представляет большую залу вроде амфитеатра с открытой аркадой в глубине; над аркадой за занавесом хоры, а вдали жертвенники. Шесть человек, почти обнаженных, каждый с секирой на плече, как исполнители жертвоприношения, входят через портик под звуки скрипок; за ними два поющих жреца и одна поющая жрица. Жрица Воспевайте во вселенной все народы Бога нашего чудесные деянья! Землю всю исследуйте, все небо, - Не найдете ничего, чтоб вашим песням Столько придавало обаянья! Гречанка Полный силы и красы, Всех он одолеет!.. Другая гречанка Из кошницы благ своих Всюду жизнь он сеет!.. Третья гречанка Без него земля в немой Скорби цепенеет!.. Все вместе Звуками сладкими, звуками нежными Память его мы почтим, Чтобы они вознеслись до обителей Горних, как жертвенный дым! ПЕРВЫЙ ВЫХОД БАЛЕТА Шесть секироносцев танцуют, принимая позы людей, упражняющих свою силу; потом они, по трое, становятся по обе стороны сцены и уступают место шести наездникам. ВТОРОЙ ВЫХОД БАЛЕТА Шесть наездников размеренными движениями показывают свою ловкость на деревянных лошадях, приносимых рабами. ТРЕТИЙ ВЫХОД БАЛЕТА Четыре вожака рабов приводят двенадцать рабов, которые танцуют, выражая радость по поводу того, что их отпускают на волю. ЧЕТВЕРТЫЙ ВЫХОД БАЛЕТА Четыре женщины и четыре мужчины, вооруженных по-гречески, показывают особый род военной игры. Глашатаи, шесть труб и литавры, покрывая звуки других инструментов, возвещают появление Аполлона. Хор О дивный блеск! Во все глаза Мы созерцать его должны! Что за краса И что за стать! Где божества, Что были б нашему равны?!. Аполлон под звуки труб и скрипок входит через портик в предшествии шести юношей, несущих лавры, обвитые вокруг древка, и сверх этого солнце - с королевским девизом в виде трофея. Юноши передают трофей шести секироносцам и начинают, с Аполлоном во главе, героический танец, к которому присоединяются, каждая группа по-своему, шесть трофееносцев, четверо вооруженных мужчин с барабанами, в то время как шесть трубачей, литаврист, жрецы, жрицы, хор и оркестр аккомпанируют всему этому то порознь, то вместе. Этим и кончается праздник Пифических игр и вообще весь дивертисмент. За короля (представляющего солнце) Я света всякого источник! Как ни блестят во тьме ночей Весь мир чарующие звезды, Их блеск не в них: то блеск могучий Моих немеркнущих лучей! С огнеподобной колесницы Ко мне я вечно вижу всей Природы страшные стремленья: Земля ждет благ лишь от пригрева Моих желательных лучей... Земные пажити и нивы Тем плодоносней, тем тучней, Чем чаще я дарю их с неба Улыбкой ласковых лучей... За графа д'Арманьяка В сиянье солнечном хоть всякий светоч меркнет, Но от него ничто не хочет жить вдали - И, не боясь сгореть, живое все стремится Поближе к небесам, подальше от земли... За маркиза де Вильруа Куда наш бог, хозяин наш бесценный, Туда и я - всегда уж на виду, - И за него, зажмурив очи, В огонь и в воду я пойду!.. За маркиза де Рассана Я ближе всех к нему - здесь места нет сомненью... Отрекшись от себя, за ним брожу я тенью...</pre> </div> [[Категория:Импорт/lib.ru/Страницы с тегами pre]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Указан переводчик в параметре ДРУГОЕ]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Тег br в параметре ДРУГОЕ]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Указан переводчик и нет категории перевода]] [[Категория:Поэзия]] [[Категория:Переводы]] [[Категория:Пьесы]] [[Категория:Драматургия]] [[Категория:Мольер]] [[Категория:Литература 1670 года]] [[Категория:Импорт/lib.ru]] [[Категория:Импорт/az.lib.ru/Жан-Батист Мольер]] 43a8dw9v4ymlwtbise41jimi9kyoiuo 4590536 4590535 2022-07-19T21:12:40Z Vladis13 49438 − 2 categories; +[[Категория:Владимир Сергеевич Лихачёв]]; ±[[Категория:Импорт/lib.ru/Указан переводчик и нет категории перевода]]→[[Категория:Импорт/lib.ru/Владимир Сергеевич Лихачёв]] using [[Help:Gadget-HotCat|HotCat]] wikitext text/x-wiki {{imported/lib.ru}} {{Отексте | АВТОР = Жан-Батист Мольер | НАЗВАНИЕ = Блистательные любовники | ПОДЗАГОЛОВОК = | ЧАСТЬ = | СОДЕРЖАНИЕ = | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = fr | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = Les Amants magnifiques | ПОДЗАГОЛОВОКОРИГИНАЛА = | ПЕРЕВОДЧИК = Владимир Сергеевич Лихачёв | ДАТАПУБЛИКАЦИИОРИГИНАЛА = 1670 | ИСТОЧНИК = Мольер. Полное собрание сочинений в одном томе / Пер. В. Лихачева. М.: АЛЬФА-КНИГА, 2009. (Полное собрание в одном томе).; [http://az.lib.ru/m/molxer_z/text_0270.shtml az.lib.ru] | ВИКИДАННЫЕ = <!-- id элемента темы --> | ВИКИПЕДИЯ = | ВИКИЦИТАТНИК = | ВИКИНОВОСТИ = | ВИКИСКЛАД = | ДРУГОЕ = | ОГЛАВЛЕНИЕ = | ПРЕДЫДУЩИЙ = | СЛЕДУЮЩИЙ = | КАЧЕСТВО = 1 <!-- оценка по 4-х бальной шкале --> | НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ = | ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ = | ЛИЦЕНЗИЯ = PD-old | СТИЛЬ = text }} <div class="text"> <pre> Мольер Блистательные любовники ---------------------------------------------------------------------------- Мольер. Полное собрание сочинений в одном томе. М.: "Издательство АЛЬФА-КНИГА", 2009. (Полное собрание в одном томе). Перевод В. Лихачева ---------------------------------------------------------------------------- Действующие лица Аристиона - принцесса, мать Эрифилы. Эрифила - дочь принцессы. Клеониса - наперсница Эрифилы Xореб - из свиты принцессы. Ификрат | } блистательные любовники Тимокл | Сострат - командующий армией, влюбленный в Эрифилу. Клитидас - придворный шут из свиты Эрифилы. Анаксарк - астролог. Клеонт - сын Анаксарка. Ложная Венера - сообщница Анаксарка. Действие происходит в Фессалии, в прелестной Темпейской долине. Действующие лица пасторали Нимфа Темпейской долины, Тирсис, Ликаст, Менандр, Калиста, два сатира. Король, не допускающий в своих затеях ничего заурядного, вздумал устроить при дворе такой дивертисмент, в состав которого входило бы все, что может дать театр; и вот для того, чтобы связать в одно целое столько разнообразных вещей, он выбрал сюжетом похождения двух принцев-союзников, которые, ведя сельский образ жизни в Темпейской долине, где готовится празднество пифических игр, наперерыв осыпают некую юную принцессу и ее мать всеми любезностями, какие они только в состоянии придумать. ПЕРВАЯ ИНТЕРМЕДИЯ Сцена открывается под приятные звуки инструментальной музыки и представляет взору широкое море, ограниченное восемью большими скалами - по четыре с каждой стороны; на вершинах скал, в виде божеств, при соответственных атрибутах, восемь рек. У подножия каждой скалы - по двенадцати тритонов, посреди моря - четыре амура на дельфинах, а за ними бог Эол, поднимающийся над волнами на маленьком облаке. Эол приказывает ветрам удалиться, и, пока амуры, тритоны и реки отвечают ему, из воды поднимается остров. Восемь искателей жемчуга и кораллов выходят с добычей из морской глубины и после красивого танца располагаются на скалах, ниже рек. Музыка возвещает появление Нептуна; искатели, тритоны и реки аккомпанируют танцу бога и его свиты соответственными телодвижениями и постукиванием жемчужных раковин. Весь этот спектакль устроен на море одним из принцев для прогуливающейся принцессы и ее матери. Нептун - король. Шесть морских богов: граф д'Арманьяк, маркиз де-Вильруа, маркиз де-Рассан, гг. Бошан, Фавье и ла-Пьер. Восемь рек: гг. Бомэн, Фернон-Старший, Нобле, Сериньяк, Давид, Ора, Девелуа и Жилле. Двенадцать тритонов: гг. ле-Гро, Эдуэн, дон, Женган-Старший, Женган-Младший, Фернон-Младший, Ребель, Лангез, Детан, Морель и два пажа из придворного оркестра. Четыре амура: четыре пажа из придворного оркестра. Эол: г. Эстиваль. Восемь искателей: гг. Жуан, Шинуано, Пезан-Старший, Маньи, Жубер, Майэ, Ла-Монтань и Лестанг. Эол (говорит) Вы, от которых становятся хмуры Солнечным блеском сверкавшие дни, - Ветры, вернитесь в пещеры свои: Здесь пусть зефиры царят и амуры! Один из тритонов Чьи очи дивные нам светят над водою? Все нереиды, прочь! Тритоны все, за мною! Все тритоны Перед богинями мы резво поплывем И чудную красу их громко воспоем!.. Первый амур Все взоры вид принцесс пленяет! Второй амур Какие, ах, сердца здесь могут устоять! Третий амур Прекраснее всех смертных наша мать, Но и она им в чарах уступает!.. Хор Перед богинями мы резво поплывем И чудную красу их громко воспоем! Один из тритонов Что за картина перед нами! Нептун, великий бог, с подвластными богами, Почтить нас пожелал присутствием своим! Хор Так возликуем же сердцами И над волнами Хвалой пространство огласим! За короля (представляющего Нептуна) Волей Неба меж богов важнейших Важное дано мне назначенье - Властвовать над морем, - и внушает Миру страх мое лишь приближенье! Нет страны, чтоб в грозный час прилива Трепета не знала предо мною! Царства нет, чтоб я его не залил В миг один стремительной волною! Гордому разливу нет препоны, Не сдержать его тройной плотине: Бурный, все снесет он - и широкой Гладью разольется по равнине... Но волна мятежная покорна Моему правдивому веленью - И цветущий мир могу я морем Всюду насадить по мановенью! Иногда в моих пределах судно, Наскочив на камень, погибает, - Но никто на власть мою не ропщет И за правду гибели не знает! За графа д'Арманьяка Наш край - сокровищница благ, И к берегам ее стремится всяк. А в ней легко создать фортуну - Лишь в милость бы суметь попасть к Нептуну! За маркиза де Вильруа Смело несись, легкокрылая стая Резво кренящихся шкун: Непостоянна стихия морская, Но постоянен Нептун! За маркиза де Рассана Доверчиво вручай свою судьбу нам - И будешь жить всегда в ладу с Нептуном! ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ СЦЕНА ПЕРВАЯ Сострат, Клитидас. Клитидас. Задумался, кажись? Сострат. Нет, Сострат, не вижу я для тебя никакого просвета: попал ты в такую беду, из которой нечего тебе и надеяться выйти! Клитидас. Сам с собой рассуждает!.. Сострат. Увы! Клитидас. Вздох красноречивый! - и моя догадка оправдывается... Сострат. На каких химерах, скажи мне, мог бы ты построить хоть маленькую надежду? И что тебе может предстоять, кроме ужасной вереницы злосчастных дней прерывной кручины вплоть до самой смерти?!. Клитидас. Заботы-то у него, пожалуй, побольше, чем у меня! Сострат. Сердце мое, сердце! В какую пучину ты меня ввергло! Клитидас. Ваш слуга, господин Сострат... Сострат. Куда ты, Клитидас? Клитидас. А вы-то что здесь делаете? Какая такая черная меланхолия, скажите на милость, удерживает вас в этих лесах, когда все убежало на великолепное празднество, устроенное влюбленным принцем Ификратом на морской прогулке принцессе? Что за музыка! что за танцы! что за божества на скалах в честь обеих очаровательниц! Сострат. Я и не видя достаточно ясно представляю себе это великолепие... А так как, вероятно, там происходит обычная в подобных случаях толчея, то я и заблагорассудил не увеличивать ее своей особой... Клитидас. Вы знаете, что ваше присутствие никогда ничего не портит и что вы нигде не бываете лишним. Ваше лицо везде лицо желанное - не из тех лиц, на которые косо посматривают наши владыки. Вы одинаково приятны обеим принцессам; и мать и дочь относятся к вам с уважением настолько ясным, что вам нечего бояться намозолить им глаза, - ив конце концов, не это опасение вас тут удерживает... Сострат. Уверяю тебя, что такие зрелища мало меня привлекают... Клитидас. Боже мой! Если не привлекают зрелища, привлекают зрители, и, что бы вы ни говорили, нельзя во время празднества оставаться одному и мечтать среди деревьев, как вы делаете, если нет в голове какой-нибудь заботы... Сострат. Какая же у меня, по-твоему, может быть забота? Клитидас. Ах, не знаю уже откуда, но здесь пахнет любовью: не от меня, ей-богу! Значит, от вас... Сострат. С ума ты сошел, любезный! Клитидас. Не я с ума сошел, а вы влюбились! Обоняние у меня такое, - я уж давно носом чую... Сострат. С чего это тебе в голову взбрело? Клитидас. С чего?.. Вы бы еще более удивились, если бы я сказал, в кого вы влюблены... Сострат. Я?!. Клитидас. Да! Бьюсь об заклад, что сейчас угадаю... По части всяких тайн я ведь не хуже нашего астролога, от которого без ума принцесса Аристиона. Как он в созвездиях читает судьбу людей, так я читаю в глазах имя любимой особы. Ну- ка откройте глаза пошире! _Э_ оборотное - отдельное; _эр, и - ри_: Эри; _эф, и фи_: Эрифи; _эл, а - ла_: Эрифила. Вы влюблены в принцессу Эрифилу... Сострат. Сознаюсь тебе, Клитидас, что не в силах скрыть свое волнение: ты словно ударом грома поразил меня! Клитидас. Не ученый я, скажете?.. Сострат. Ах! если уж тебе удалось каким-то случаем обнаружить тайну моего сердца, заклинаю тебя не открывать ее ни одной душе в мире, в особенности же сохранить ее от красавицы принцессы, которую ты только что назвал... Клитидас. Однако же, говоря серьезно, если я, по некотором наблюдении за вашими поступками, все-таки проник в вашу тайну, то неужели вы думаете, что у принцессы Эрифилы не оказалось для этого достаточной зоркости? Прелестные создания, поверьте мне, отлично видят, где они зажигают сердца: язык взоров и вздохов скорее всех понимается теми, кого он имеет своим предметом... Сострат. Так пусть же, Клитидас, пусть она насколько может судит о моей любви к ней по моим вздохам и взорам, но не надо допускать, чтобы она узнала о ней каким-нибудь иным путем... Клитидас. Да чего вы опасаетесь? Мыслимо ли, чтобы тот самый Сострат, которому не только Бренн, но и все галлы, вместе взятые, не страшны и которого меч с такой славой избавил нас от вторжения варваров, опустошавших Грецию, мыслимо ли, говорю, чтобы человек, столь уверенный на войне, был до такой степени робок в любви и весь дрожал бы, признаваясь в ней?!. Сострат. Ах, Клитидас! мне есть от чего дрожать - и все галлы, сколько их ни найдется на свете, не так страшат меня, как пара прекрасных, полных очарования глаз... Клитидас. Я в этих делах мало смыслю... Знаю только, что один-единственный галл с мечом в руке заставил бы меня дрожать куда сильнее, чем полсотни глаз самых что ни на есть прекрасных в целом мире. Скажите же, какие у вас намерения? Сострат. Умереть, не обнаружив страсти! Клитидас. Чудное намерение! Полноте, не смешите: немного смелости - это всегда выручает влюбленных... Проигрывают только застенчивые влюбленные - и, влюбись я в богиню, я бы и ей признался... Сострат. Много причин - увы! - осуждают мою любовь на безмолвие... Клитидас. А именно? Сострат. Ничтожество моего положения, посредством которого Небу угодно указывать моей любви надлежащее место; сан принцессы, целой бездной отделяющий ее от моих желаний; соперничество с двумя принцами, у которых титулов более, чем нужно для поддержки их права, с двумя принцами, которые тысячью тысяч великолепных затей оспаривают друг у друга славу победы и ждут каждый день, на ком из них остановится наконец ее выбор; пуще же всего, Клитидас, непоколебимое уважение, обессиливающее весь пыл моей любви... Клитидас. Между тем любовь зачастую оказывается сильнее всякого уважения... Либо я жестоко ошибаюсь, либо юная принцесса сведала про вашу любовь и к ней небесчувственна... Сострат. Ах, не пытайся утешать несчастного из жалости!.. Клитидас. Я говорю не зря... Уж больно долго она не выбирает себе мужа - и мне хочется пролить свет на это дельце... Вы знаете, что я у нее в милости, имею к ней открытый доступ и всякими правдами и неправдами отвоевал себе право вмешиваться в разговор и болтать все, что на язык взбредет. Бывает, что из этого ничего не выходит, но бывает, что и выходит. Предоставь же мне действовать: я из ваших друзей, люди с заслугами всегда мне близки - и вот я хочу повидаться с принцессой, чтоб... Сострат. О, умоляю тебя, какое бы ты ни принимал участие в моей беде, остерегись проронить перед ней хотя бы одно слово о моей любви... Мне лучше умереть, чем заслужить упрек в малейшей против нее дерзости, - и то глубокое уверение, которое ее божественная красота... Клитидас. Молчите - все сюда идут!.. СЦЕНА ВТОРАЯ Сострат, Клитидас, Аристиона, Ификрат, Тимокл, Анаксарк, Клеон. Аристиона. Должна вам сказать, принц, что не бывало еще в мире зрелища великолепнее того, которое вы нам дали... По убранству этот праздник превосходит все раньше виденное; нашим взорам представилось нечто до такой степени благородное, великое и возвышенное, что и само небо могло бы позавидовать: ничего подобного в целой вселенной не найдется - смело утверждаю это... Тимокл. Не всякий праздник можно так обставить - и мне остается только трепетать, сударыня, за простоту того маленького дивертисмента, который я для вас готовлю в лесах Дианы... Аристиона. Я уверена, что, кроме большого удовольствия, мы ничего там не получим. Здесь вообще живется прекрасно; нам прямо некогда скучать в этой чудной, прославленной поэтами долине: не говоря уже о непрерывных охотничьих удовольствиях и предстоящих торжествах Пифических игр, - вы друг перед другом старались угощать нас такими дивертисментами, которые способны рассеять самую мрачную печаль... Отчего это, Сострат, вас не было видно на нашей прогулке? Сострат. Я не совсем хорошо себя чувствовал, сударыня... Ификрат. Сострат из тех людей, сударыня, по мнению которых не следует проявлять любопытства там, где его проявляют другие, а, напротив, следует показывать, что отнюдь не спешишь туда, куда все спешат... Сострат. Показывать что-нибудь не в моих правилах, сударь; без лести скажу, что на вашем празднестве нашлось бы мне что посмотреть, если бы меня не удержала другая причина... Аристиона. А ты, Клитидас, видел? Клитидас. Да, сударыня, но только с берега. Аристиона. Почему с берега? Клитидас. Боюсь я, сударыня, несчастных случаев, какие обыкновенно бывают на воде при такой сутолоке. Нынешней ночью мне снились разбитые яйца и дохлая рыба, а от г-на Анаксарка я узнал, что дохлая рыба и разбитые яйца во сне предвещают несчастье... Анаксарк. Я заметил одну вещь: о чем бы Клитидас ни говорил, непременно меня помянет. Клитидас. Это потому, что, сколько вас ни поминай, всего о вас не перескажешь. Анаксарк. Могли бы вы избирать и другие предметы для разговора, о чем я вас уже просил. Клитидас. А как это сделать? Не вы ли сами говорите, что влияние сильнее всего прочего? И если в созвездиях написано, что я обладаю наклонностью говорить о вас, то как же вы хотите, чтобы я противоборствовал своей судьбе? Анаксарк. При всем моем уважении к вам, принцесса, я не могу не отметить одного неприятного обычая в вашем придворном этикете: здесь полная свобода говорить о чем угодно, вследствие чего наиболее порядочные люди не избавлены от нападок первого попавшегося зубоскала... Клитидас. Я только отдаю вам должное... Аристиона. Не безумство ли обижаться на его слова?!. Клитидас. При всем моем уважении к вам, принцесса, я не могу не отметить одной удивительной черты в астрологе: пристойно ли человеку, постигшему все тайны богов и способному по своим знаниям вознестись над всеми смертными, заботиться об устроении своей судьбы и постоянно что-нибудь выпрашивать? Анаксарк. Вам бы следовало получше отрабатывать свое жалованье и веселить свою повелительницу лучшими шутками! Клитидас. О боже мой, каждый шутит как может... Вам болтать нипочем, а ведь ремесло шута не то что ремесло астролога... Хорошо лгать и хорошо шутить - две вещи разные, и гораздо легче обманывать людей, чем заставлять их смеяться... Аристиона. Это что значит? Клитидас (про себя). Тише, грубиян ты этакий! Не знаешь ты разве, что астрология - государственное дело и что этой струны касаться не подобает?.. Сколько раз я тебе говорил, что больно уж ты становишься развязен и разрешаешь себе такие вольности, которые до добра тебя не доведут! Предупреждал я тебя: получишь ты когда-нибудь под задницу так, что кубарем отсюда вылетишь! Молчи, коли хочешь быть умницей!.. Артистиона. А где моя дочь? Тимокл. Она отстала, принцесса; я предложил ей руку, но мое предложение было отвергнуто... Аристиона. Принцы! Так как вы изъявили готовность подчинить свою любовь к Эрифиле сделанным мною ограничениям, так как мне удалось добиться от вас обещания быть соперниками, но не врагами и так как вы, покорные чувствам моей дочери, ожидаете ее выбора, в котором она единственная госпожа, то откройте мне ваши души и скажите искренно, чего добился каждый из вас... Тимокл. Принцесса, я отнюдь не хвастун. Я сделал все возможное для того, чтобы тронуть сердце принцессы Эрифилы, и придал своему обхождению всю нежность, на какую только может быть способен влюбленный; я выбивался из сил, на каждом шагу выказывал почтение и внимание, я старался выразить мою страсть в самых трогательных песнях и в самых изящных стихах, я изливал перед принцессой свои муки в страстных жалобах, говорил ей не только словами, но и взорами о безнадежности моей любви, посылал ей томные вздохи, проливал Даже слезы - все было напрасно... Я окончательно убедился только в одном - в том, что на ее душу моя любовь не произвела ни малейшего впечатления... Аристиона. А вы, принц, что скажете?.. Ификрат. Что касается меня, принцесса, то, видя, как равнодушно и даже пренебрежительно относится ваша дочь к тому поклонению, которое ее окружает, я воздержался от всяких перед ней жалоб, вздохов и слез. Я знаю, что она вполне подчинена вашей воле и примет мужа только из ваших рук. Вот почему, желая получить ее, я обращаюсь к вам и скорее вам, чем ей, выражаю свое внимание и почтение... И дай бог, принцесса, чтобы вы не отказывались и впредь быть ее представительницей, пользуясь теми победами, какие вы для нее готовили, и принимая те признания, какие вы ей уже от себя передаете... Аристиона. Со стороны влюбленного, принц, это очень ловкая любезность; вы, без сомнения, слышали, что, кто желает преуспеть у дочери, должен заискивать у матери; но в настоящем случае, к сожалению, этот прием бесполезен, так как выбор мужа я вполне предоставила сердцу дочери... Ификрат. Какую бы власть в выборе вы вашей дочери ни предоставили, но в моих словах, принцесса, вы не должны видеть обычную любезность: я домогаюсь руки принцессы Эрифилы лишь потому, что в ней течет ваша кровь, я нахожу ее прекрасной во всем, что она от вас унаследовала, и в ней я обожаю вас! Аристиона. Вот хорошо, так хорошо!.. Ификрат. Да, принцесса, весь свет видит в вас те прелести и чары, которые я... Аристиона. Оставимте прелести и чары, принц, прошу вас; вы знаете, что я выбрасываю эти слова из тех любезностей, которые мне преподносятся... Пусть хвалят мою искренность, пусть говорят, что я добрая принцесса, что я верна своему слову, тепло отношусь к друзьям, уважаю заслуги и доблести: все это я могу выслушать; но от чар и прелестей я хотела бы быть вовсе избавленной даже в том случае, если бы что-нибудь подобное и оказалось в действительности, - этого требует достоинство матери, у которой такая дочь, как моя... Ификрат. Ах, принцесса, вы хотите быть матерью вопреки мнению целого света... Не найдется глаз, которые бы не возражали против этого, - и уж если вам угодно, пусть принцесса Эрифила будет вашей младшей сестрой... Аристиона. Боже мой, принц, я так далека от всех тех глупостей, к которым питают слабость большинство женщин; я хочу быть не кем иным, как только матерью, потому что я действительно мать, напрасно стала бы я от этого отрекаться... В этом звании нет ничего для меня обидного, так как я отважилась принять его без малейшего насилия и усилия. От свойственной нашему полу слабости я благодаря Небу свободна - и не утруждаю себя вечными спорами о возрасте, на что женщины вообще так безумно-падки... Вернемся, однако, к нашему разговору. Возможно ли, чтобы до сих пор вам не удалось узнать, куда склоняется сердце Эрифилы?.. Ификрат. Для меня это потемки! Тимокл. Для меня это непроницаемая тайна! Аристиона. Может быть, открыться вам и мне мешает ей стыдливость: воспользуемся услугами постороннего лица, чтобы обнаружить тайну ее сердца... Сострат, поручаю вам оказать услугу принцам - узнать прямо от моей дочери, к кому из них более тяготеет ее чувство... Сострат. Принцесса, при вашем дворе найдется сотня лиц, гораздо более меня пригодных для этого дела, - а себя я считаю неспособным исполнить столь лестные поручения... Аристиона. Ваши достоинства, Сострат, не исчерпываются воинскими качествами: вы человек умный, ловкий, обходительный, и моя дочь расположена к вам... Сострат. Кто-нибудь другой лучше бы, принцесса... Аристиона. Нет-нет! Вы напрасно отговариваетесь!.. Сострат. Раз вы этого желаете, принцесса, я обязан повиноваться; но клянусь вам, что каждый без исключения из ваших придворных оказался бы в настоящем случае гораздо более на месте, чем я... Аристиона. Излишняя скромность: что вам ни поручить - вы все исполните прекрасно! Узнайте осторожно чувства Эрифилы и напомните ей, что в лесу Дианы надо быть заблаговременно... СЦЕНА ТРЕТЬЯ Сострат, Клитидас, Ификрат, Тимокл. Ификрат. Вы можете быть уверены, что я разделяю то уважение, которое вам оказывает принцесса... Тимокл. Вы можете быть уверены, что я в восторге от выбора, сделанного ею в вашем лице... Ификрат. Вам открыт путь для того, чтобы вы могли прийти на помощь вашим друзьям... Тимокл. Вы располагаете возможностью услужить тем, кому вы хотели бы услужить от чистого сердца... Ификрат. Я ведь отнюдь не уполномочиваю вас защищать мои интересы... Тимокл. Я ведь отнюдь не прошу вас быть ходатаем за меня... Сострат. Господа, это было бы бесполезно: я нарушил бы пределы данного мне поручения; с вашего позволения, я не буду говорить ни в пользу одного, ни в пользу другого... Ификрат. Предоставляю вам действовать, как вы найдете лучшим... Тимокл. Поступайте как вам угодно... СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ Клитидас, Ификрат, Тимокл. Ификрат (тихо, Клитидасу). Клитидас, конечно, не забыл, что он из моих друзей: я ему советую всегда защищать мои интересы перед его госпожой против моего соперника... Клитидас. Положитесь на меня; ну где ему выдержать сравнение с вами?!. Ификрат. Я не останусь неблагодарным за эту услугу! Тимокл (Клитидасу). Мой соперник обхаживает Клитидаса; но Клитидас, надеюсь, не забыл, что обещал поддерживать притязания моей любви против него... Клитидас. Непременно!.. На смех только разве рассчитывает он восторжествовать над вами: поглядеть на вас да на него - сопляк, а не принц!.. Тимокл. Для Клитидаса ничего не пожалею! Клитидас. Хорошо поют оба! Вот и принцесса... Соберемся с силами для нападения... СЦЕНА ПЯТАЯ Эрифила, Клеониса. Клеониса. Находят странным, принцесса, что вы от всех отстали... Эрифила. Ах, как приятно иногда уединение для тех, кто по своему сану обречен на многолюдство, и как сладко после бесчисленных докучных бесед побеседовать со своими мыслями! Я хочу погулять здесь одна... Клеониса. Не пожелаете ли, принцесса, взглянуть на удивительных искусников, желающих дать перед вами представление? Разными телодвижениями и изменениями лица они выражают все что нужно и зовутся пантомимами. Я со страхом произношу это слово: при дворе многие не простили бы мне его!.. Эрифила. У вас такой вид, Клеониса, как будто вы хотите угостить меня плохим дивертисментом: вы с одинаковой охотой берете все, что вам предлагают, и никогда не отваживаетесь от чего-нибудь отказаться. Только у вас одной и находят приют всякие непризнанные музы; вы великая покровительница неоцененных заслуг, и нет на свете такой убогой добродетели, которая не нашла бы убежища под вашими крылышками! Клеониса. Если вы не желаете их видеть, принцесса, то надо их отослать... Эрифила. Нет-нет! Пусть явятся... Клеониса. Но может быть, принцесса, их танцы окажутся действительно плохими?!. Эрифила. Плохими или нет, но посмотреть их надо: не нынче завтра вы меня к этому все равно принудите - так уж лучше сразу отделаться! Клеониса. Это самые обыкновенные танцы, принцесса: всегда успеется... Эрифила. Не прекословьте, Клеониса! Пусть пляшут... ВТОРАЯ ИНТЕРМЕДИЯ Наперсница одной принцессы выводит перед ней трех танцоров под именем пантомимов, то есть все что надо выражающих жестикуляцией и мимикой. Принцесса, посмотрев на представления пантомимов, принимает их к себе на службу. ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ СЦЕНА ПЕРВАЯ Эрифила, Клеониса, Клитидас. Эрифила. Изумительно! Не думаю, чтобы можно было танцевать лучше, и очень рада иметь этих господу себя... Клеониса. А я, принцесса, очень рада, что у меня оказался не такой уж дурной вкус, как вы полагали... Эрифила. Не торжествуйте раньше времени: вы не замедлите доставить мне случай отыграться! Оставьте меня здесь! Клеониса. Заявляю вам, Клитидас, что принцесса желает остаться одна... Клитидас. А вы оставьте меня: я знаю, как себя вести!.. СЦЕНА ВТОРАЯ Эрифила, Клитидас. Клитидас (как будто напевая). Ла-ла-ла-ла-ла! Эрифила. Клитидас! Клитидас. А я вас и не видал, принцесса! Эрифила. Подойди! Откуда ты? Клитидас. Я только что оставил принцессу, вашу матушку, которая направилась к храму Аполлона с большой свитой... Эрифила. Не находишь ли ты, что эти места прелестнейшие в мире? Клитидас. Вне всяких сомнений! Там были и влюбленные в вас принцы... Эрифила. Какие красивые повороты делает здесь река Пеней! Клитидас. Очень красивые! И Сострат был там... Эрифила. А отчего он не был на прогулке? Клитидас. Он чем-то озабочен - и это мешает ему находить удовольствие в здешних прекрасных развлечениях. Он хотел поговорить со мной; но вы так выразительно запретили мне принимать какие бы то ни было касающиеся вас поручения, что я от разговора уклонился: сказал ему наотрез, что мне некогда его слушать... Эрифила. И напрасно сказал: тебе надо было его выслушать! Клитидас. Это я сначала сказал, а потом удостоил его. Эрифила. И хорошо сделал! Клитидас. Вот человек, который мне нравится, - такой именно человек, каким человек должен быть! Без резких манер, не крикун; всегда благоразумен и осмотрителен; что ни скажет - все у него кстати; не опрометчив в решениях; не делает из мухи слона; выслушивая поэтов, никогда не говорит им - по крайней мере мне не доводилось слышать - "это лучше всякого Гомера"... Одним словом, человек, к которому я питаю склонность, и, будь я принцессой, несчастным его уж конечно не сделал бы... Эрифила. Это человек несомненно с большими достоинствами; но о чем же он с тобой разговаривал? Клитидас. Он спрашивал меня, большое ли удовольствие доставил вам данный в честь вашу праздник, говорил мне о вашей особе с беспримерным восторгом, превозносил вас превыше Небес, осыпал вас такими похвалами, какие только может стяжать самая совершенная из земных принцесс, и все это перемешивал с многочисленными вздохами, которые говорили больше, чем он сам хотел сказать. В конце концов я его прижал к стене, стал допытываться о причине обуявшей его черной меланхолии, которую весь двор видит, и заставил сознаться, что он влюблен... Эрифила. Как "влюблен"?!. Что за дерзость! Ничего подобного в жизнь свою не встречала!.. Клитидас. Чем вызвано ваше неудовольствие, принцесса? Эрифила. Осмелиться меня любить и, еще более, осмелиться признаваться в этом!.. Клитидас. Да он не в вас влюблен, принцесса... Эрифила. Не в меня?.. Клитидас. Нет, принцесса: он слишком вас уважает и слишком благоразумен, чтобы возыметь такую мысль!.. Эрифила. В кого же, Клитидас? Клитидас. В одну из ваших девиц - в некую Арсиною... Эрифила. Разве она так привлекательна, что он нашел ее достойною своей любви? Клитидас. Влюблен без памяти и заклинает вас почтить его страсть своим покровительством... Эрифила. Меня?.. Клитидас. Нет-нет, принцесса!.. Я вижу, что это вам не нравится... Ваш гнев принудил меня к этой уловке; а если сказать правду, то он без памяти любит вас... Эрифила. Я считаю с вашей стороны дерзостью так обращаться с моими чувствами! Уйдите прочь! Вы пытаетесь читать в чужих душах, пытаетесь проникать в сердечные тайны принцессы! Долой с глаз моих - и чтобы я вас больше никогда не видала, Клитидас! Клитидас. Принцесса! Эрифила. Ну бог с вами! На этот раз я вас прощаю... Клитидас. Вы слишком добры, принцесса! Эрифила. Но с условием: никому ни слова, ни намека, под страхом смерти, - не забудьте! Клитидас. Мудрено забыть! Эрифила. Так Сострат сказал тебе, что меня любит? Клитидас. Нет, принцесса, лгать не стану. Я нечаянно вытянул из его сердца тайну, которую он намерен скрыть от всего света и с которою, по его же словам, решился умереть; он пришел в отчаяние от моей удавшейся хитрости, и мало того что не просил открыть вам его тайну, но всячески, как только возможно, заклинал скрыть ее от вас: сказавши вам об этом, я совершил против него вероломство... Эрифила. Тем лучше, только относясь ко мне почтительно, он и может сохранить мое расположение; а если бы он посмел признаться мне в любви, то потерял бы мое уважение и уже более меня не увидел бы... Клитидас. Не опасайтесь ничего, принцесса... Эрифила. Вот он... Будьте же благоразумны, - помните мое запрещение... Клитидас. Не беспокойтесь, принцесса, нескромность при дворе нетерпима... СЦЕНА ТРЕТЬЯ Эрифила, Сострат. Сострат. У меня есть извинение, принцесса, в том, что я дерзаю прервать ваше уединение: принцесса, ваша матушка возложила на меня поручение, оправдывающее мою смелость... Эрифила. Какое поручение, Сострат? Сострат. Попытаться узнать от вас, принцесса, к которому из двух прин- цев склоняется ваше сердце... Эрифила. Принцесса, моя матушка, сделала очень удачный выбор, возложив это поручение на вас... Без сомнения, Сострат, оно приятно вам и принято вами с удовольствием... Сострат. Оно принято мною, принцесса, из долга повиновения; если бы принцесса пожелала снизойти к моим объяснениям, она почтила бы своим доверием кого-нибудь другого... Эрифила. А что заставляло вас, Сострат, отказываться? Сострат. Боязнь, принцесса, оказаться плохим исполнителем... Эрифила. Разве я, по вашему мнению, недостаточно уважаю вас, для того чтобы открыть вам свое сердце и сказать вам все, что вы желали бы знать относительно обоих принцев?.. Сострат. После сказанного вами, принцесса, я больше ничего лично для себя не желаю; прошу вас только прибавить к этому то, что вы признаёте необходимым в пределах лежащего на мне поручения... Эрифила. До сих пор мне удавалось отмалчиваться - и матушка была настолько добра, что позволила мне со дня на день откладывать выбор; но я была бы рада засвидетельствовать перед всеми свою готовность сделать что-нибудь для их расположения к вам: если вы меня принудите, я объявлю наконец свое так долго ожидаемое решение... Сострат. Вот уж этим, принцесса, я вам докучать не стану - и никогда бы я не решился принуждать к чему-нибудь принцессу, которая сама прекрасно знает, что она делает... Эрифила. Но матушка именно этого и ожидает от вас!.. Сострат. А разве я ей не сказал, что плохо исполню ее поручение?.. Эрифила. Ну, Сострат, у таких людей, как вы, очень зоркие глаза, от которых едва ли что-нибудь укроется... И ваши глаза разве не подсмотрели того, что так всех беспокоит, и не посвятили вас хоть немного в тайну моего сердца?.. За мною явно ухаживают, окружают меня всевозможными заботами: на котором же из двух принцев, думаете вы, мой взор останавливается с большею благосклонностью?.. Сострат. В таких делах догадки строятся сообразно тому, какой для кого существует в данном деле интерес... Эрифила. Кого выбрали бы вы, Сострат? Которого из принцев вы пожелали бы мне в мужья? Сострат. Ах, принцесса! не за моими желаниями, а за вашей склонностью решающее слово... Эрифила. А если бы я попросила вашего слова? Сострат. Если бы вы попросили моего совета, я очутился бы в большом затруднении... Эрифила. Вы не могли бы сказать, который из двух кажется вам более достойным моего выбора?.. Сострат. На мой взгляд, нет никого, кто был бы достоин этой чести. Все принцы в мире оказались бы слишком мелки для того, чтобы вас домогаться, одни боги имеют право на это, а от людей вам подобает принимать только фимиам и жертвоприношения... Эрифила. Это очень любезно - и я беру вас в число своих друзей... Но все-таки я хочу, чтобы вы мне сказали, к которому из двух вы более расположены и которого скорее бы назвали своим другом... СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ Эрифила, Сострат, Хореб. Хореб. Принцесса, мать ваша спешит сюда, чтобы вместе с вами отправиться в лес Дианы... Сострат (в сторону). Вот кстати ты явился, милый мальчик!.. СЦЕНА ПЯТАЯ Эрифила, Сострат, Аристиона, Ификрат, Тимокл, Анаксарк, Клитидас. Аристиона. О вас уже спрашивали, дочь моя! Есть люди, которым ваше отсутствие причиняет большое огорчение... Эрифила. Я думаю, что обо мне спрашивали из вежливости и моим отсутствием не так уж интересуются, как вы говорите... Аристиона. Здесь так развлекают нас зрелищами, что все время на это уходит: если мы хотим все видеть и слышать - нам нельзя терять ни минуты... Войдем скорее в лес и посмотрим, что нас там ожидает; это прелестнейший уголок в мире... Займем скорее наши места! ТРЕТЬЯ ИНТЕРМЕДИЯ Сцена представляет лес, куда приглашена принцесса; при входе ее приветствует нимфа, а потом для ее развлечения исполняется следующего содержания маленькая комедия (все под музыку): Пастушок жалуется двум своим товарищам и друзьям на холодность той, которую он любит; друзья его утешают; приходит пастушка - и все трое удаляются, чтобы наблюдать за ней. После нескольких слов любовной жалобы пастушка ложится на траву и сладко засыпает. Влюбленный зовет друзей полюбоваться пастушкой и обращается ко всему, что окружает спящую, с просьбой охранять ее сон. Пастушка, проснувшись и видя пастушка у своих ног, выражает неудовольствие на его преследование; но, тронутая таким постоянством, склоняется на его мольбы и в присутствии друзей соглашается любить его. Явившиеся к этому времени два сатира жалуются на измену пастушки и, опечаленные ее немилостью, ищут утешения в вине. ПАСТОРАЛЬ ПРОЛОГ Нимфа Принцесса светлая! Пожалуйте, взгляните, Как под защитою ветвей Мы веселимся без затей: Здесь блеска праздников придворных не ищите: Одной любовью где живут, Там про любовь одну поют! СЦЕНА ПЕРВАЯ Тирсис О соловьи! В тени листвы Все о любви Поете вы; Но эхо бы в лесу будить вы перестали, Когда б я рассказал вам о своей печали!.. СЦЕНА ВТОРАЯ Тирсис, Ликаст, Менандр. Ликаст Сильна все так же скорбь твоя? Менандр Все так же с грустью ты своею неразлучен?.. Тирсис Да, так же все люблю Калисту я, Все так же злополучен!.. Ликаст Скорей, пастух, скорей долой Из сердца эту боль! Тирсис А где ж на это сила? Менандр В тебе самом... Тирсис Неравен будет бой! Ликаст Для боли есть лекарство... Тирсис Да, могила: Она одна меня бы исцелила! Ликаст и Менандр Тирсис! Тирсис Что, пастухи? Ликаст и Менандр Будь властен над собой! Тирсис Все кончено - нет более надежды! Ликаст и Менандр Так падать духом!.. Тирсис Так страдать!.. Ликаст и Менандр О малодушие! Тирсис О мука!.. Ликаст и Менандр Не стонать - Мужаться надобно!.. Тирсис Навек сомкнуть бы вежды! Ликаст Как ни кажись пастушка Строга и холодна, Но против страсти пылкой Настойчивого сердца Не устоит она... Менандр В делах любовных часто Бывает поворот, Когда влюбленный в сердце Заносчивой красотки Вдруг нежность обретет... Тирсис Сюда, сюда, жестокая, Идет как раз! Друзья, скорее спрячемся: Увидит, своенравная, - И прочь от нас!.. СЦЕНА ТРЕТЬЯ Калиста (одна) О, законы чести! Сердцу Мочи нет от ваших тяжких И безжалостных цепей! Я Тирсиса только мучу, А в душе одно желанье - Приласкать его нежней... Умоляю вас, деревья, Тайну свято сохраните В гущине своих ветвей! Небеса не защитили Наше сердце от амура: Не жестоко ль было склонность К красоте нам воспретить?.. И природе не противно ль, Что любить мы не дерзаем То, что хочется любить?.. Я завидую вам, звери, Что, не ведая запретов, Отдаетесь вы влеченью Ваших любящих сердец! Я завидую вам, птицы, Что, не ведая запретов, Отдаетесь вы влеченью Ваших любящих сердец! На мои, однако, вежды Сыплет маком сладкий сон; Отдаюсь тебе, могучий, Никаким законом в мире Отдых нам не воспрещен!.. СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ Калиста (спящая), Тирсис, Ликаст, Менандр. Тирсис Как сладко спит - взгляните! - Прелестный недруг мой. Неслышными шагами, Друзья, за мной! Все трое Спите, прекрасные очи, - победам вы счета не знаете, - Спите в желанном покое, какого других вы лишаете! Спите, прекрасные очи!.. Тирсис Молчите, птицы! Ветрам Запрет со всех сторон! Ручьи, не потревожьте Калисты сон!.. Все трое Спите, прекрасные очи, - победам вы счета не знаете, - Спите в желанном покое, какого других вы лишаете! Калиста (проснувшись, Тирсису) О, что за кара! что за мука! За мною всюду по пятам!.. Тирсис Увы, за чем же и гоняться, Как не за тем, что любо нам?!. Калиста Пастух, скажите же, что нужно Вам от меня?.. Тирсис О, если б мог, Моя прекрасная пастушка, Я умереть у ваших ног! Вздыхал напрасно я доныне: Последний вздох - вам дань моя!.. Калиста Ах, я боюсь, Тирсис, - уйдите, Чтоб вас жалеть не стала я!.. Ликаст и Менандр (один после другого) Любовь ли это или жалость, Но нежность очень вам идет. Не защищайтесь же напрасно: От вас давным-давно, пастушка, Он хоть ничтожной ласки ждет... Любовь ли это или жалость, Но нежность очень вам идет... Калиста Да, слишком я была сурова; Над вами явно насмехаясь, Я обожала вас тайком; Возьмите ж любящее сердце И отомстите мне на нем! Тирсис Калиста! Божество! О дивная отрада!.. Друзья, скажите мне: живу иль умер я?.. Ликаст Вот за любовь тебе награда! Менандр Завидна участь мне твоя!.. СЦЕНА ПЯТАЯ Калиста, Тирсис, Ликаст, Менандр, два сатира. Первый сатир Вот как! От ласк моих, резвунья, убегаешь И пастуху меня предпочитаешь ты?.. Второй сатир Вот как! Мне за любовь одно презренье, Вздыхателю ж - все чары красоты?.. Калиста Не я, судьба так пожелала: Оставьте тщетные мечты!.. Первый сатир В любви понесший неудачу Неудержимо слезы льет... Нам эта чаша не по вкусу: Мы в обольстительной бутылке Найдем забвение невзгод!.. Второй сатир Любовь не все добро - нередко Она для нас бывает злом... Но есть у нас от зла защита: Любовь осмеяна - так сами ж Мы посмеемся за вином!.. Все Боги, богини, Фавны, дриады, К нам из убежищ своих выходите: Все, что мы будем Петь, вы на травке Образно в пляске живой начертите!.. Шесть дриад и шесть фавнов выходят из своих жилищ и образуют красивую танцующую группу, которая вдруг разрывается и открывает пастуха и пастушку, разыгрывающих затем небольшую сцену любовной размолвки. Любовная размолвка Климена, Филинт. Филинт Я полной жизнью жил, когда Приятен был твоим глазам; На короля я не смотрел И не завидовал богам... Климена Когда сердечный выбор твой Предпочитал меня другим, Корону сбросила бы я, Чтоб сердцем властвовать твоим. Филинт Нашлась другая, что меня От страсти пагубной спасла... Климена Я, вероломному на зло, Другому сердце отдала... Филинт Кларису хвалят все: она Подруга верная моя; Скажи мне взгляд ее: "Умри!" - За этот взгляд бы умер я... Климена Миртиль, дружок, на зависть всем, Как в ясный день в меня влюблен: Ему я в жертву принесу Хоть жизнь - потребуй только он!.. Филинт А если б старая любовь Кларису властно возмогла Изгнать из сердца моего, Чтоб ты опять в него вошла?.. Климена Пускай Миртиль и день и ночь В глаза способен мне смотреть: С тобой одним я, признаюсь, Хотела б жить и умереть!.. Оба вместе Доныне друг к другу любви мы нежней не питали... Отныне нас узы блаженства навек сочетали!.. Все действующие лица комедии (поют) О влюбленные, как сладки Ваши маленькие ссоры! То угрозой, то призывом Блещут пламенные взоры... Ссорьтесь, ссорьтесь - и лобзаньем Заглушайте все укоры! О влюбленные, как сладки Ваши маленькие ссоры! Фавны и дриады возобновляют танцы под пение пастухов и пастушек; в то же время три маленькие дриады и три маленьких фавна в глубине сцены воспроизводят происходящее на авансцене. Пастухи и пастушки Предадимся же забавам без искусства - Пусть любовь чарует ими наши чувства! Кто кичлив и важен, тот, Хоть и зависть возбуждает, Вечный мученик забот! Предадимся же забавам без искусства - Пусть любовь чарует ими наши чувства! Для влюбленных ярким светом Вся земля озарена; Жизнь их - праздник непрерывный, Неизменная весна!.. Предадимся же забавам без искусства - Пусть любовь чарует ими наши чувства! ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ СЦЕНА ЕДИНСТВЕННАЯ Аристиона, Ификрат, Тимокл, Анаксарк, Клитидас, Эрифила, Сострат, свита. Аристиона. На язык просятся одни и те же слова: на каждом шагу хочется кричать: "Просто изумительно! Нельзя ничего прекраснее придумать! Это превосходит все, до сих пор виденное!.." Тимокл. Слишком громкие слова, принцесса, для таких маленьких безделок! Аристиона. Эти безделки, однако, могут служить приятным развлечением для лиц вполне серьезных... В самом деле, Эрифила, вы очень обязаны принцам и едва ли в силах достойным образом отблагодарить их за все заботы, какие они проявляют относительно вас... Эрифила. Я благодарна им, матушка, как только могу... Аристиона. А между тем вы так долго томите их ожиданием... Я обещала не насиловать вашей воли; но их любовь принуждает вас высказаться, не откладывая больше воздаяния за оказанные вам услуги. Я поручила Сострату выведать тайну вашего сердца и не знаю, сделано ли им уже что-нибудь в этом направлении... Эрифила. Да, матушка... Но мне кажется, что рано еще приступать к выбору, на котором так все настаивают и который непременно бы навлек на меня порицание... Я чувствую себя одинаково обязанною перед обоими принцами за их любезную внимательность и услужливость и думаю, что совершила бы большую несправедливость, явившись неблагодарной либо перед одним, либо перед другим, так как мне пришлось бы одного предпочесть, а другому отказать... Ификрат. Это называется, принцесса, очень вежливым отказом обоим... Аристиона. Подобные опасения отнюдь не должны вас тревожить, Эрифила: оба принца заранее подчинились тому предпочтению, какое будет выражено вашей склонностью... Эрифила. Склонность, матушка, легко поддается самообману; беспристрастный взгляд гораздо более способен сделать справедливый выбор... Аристиона. Вы знаете, что я связана словом не вмешиваться в это дело; но здесь ваша склонность не может обмануться, и выбор ваш не может быть дурен, на ком бы из принцев он ни остановился... Эрифила. Чтобы не насиловать ни вашего слова, ни моей боязни, согласитесь, матушка, прибегнуть к тому средству, которое я осмелюсь предложить... Аристиона. Какое же это средство, дитя мое? Эрифила. Пусть все решит Сострат! Вы обратились к его... помощи, для того чтобы обнаружить мои чувства: разрешите, чтобы он же помог мне выйти из того затруднения, в котором я нахожусь... Аристиона. Я настолько уважаю Сострата, настолько ценю его правдивость и беспристрастие, что, о чем бы ни шла речь - о том ли, чтобы он выяснил ваши чувства, или о том, чтобы вы подчинились его приговору, - я от всего сердца принимаю ваше предложение... Ификрат. Стало быть, принцесса, мы теперь должны ухаживать за Состратом?!. Сострат. Нет, ваше высочество, ухаживать за мною вам не придется, так как при всем уважении моем к принцессам я уклоняюсь от той чести, какую они мне оказывают... Аристиона. Это что же значит, Сострат?!. Сострат. У меня есть причины, принцесса, на то, чтобы устраниться от всякого участия в этом деле... Ификрат. Вы боитесь, Сострат, нажить себе врага? Сострат. Исполняя приказание моих повелительниц, ваше высочество, я о врагах не забочусь... Тимокл. По какой же причине, однако, вы отказываетесь снискать дружбу того из принцев, кого вы были бы властны навеки осчастливить?!. Сострат. По той причине, что я не в состоянии дать этому принцу то, что он хотел бы от меня получить... Ификрат. Отчего же вы не в состоянии? Сострат. Как вы настойчивы! Может быть, ваше высочество, я тайно заинтересован в том, чтобы воспрепятствовать вашим любовным притязаниям?! Может быть, у меня есть друг, который не смел признаться, но весь сгорает от охватившей его пламенем страсти; может быть, этот друг ежедневно изливает передо мной свои муки, постоянно жалуется мне на жестокость своей судьбы и в браке принцессы видит для себя беспощадный смертный приговор... И если так оно на самом деле, ваше высочество, то мне ли быть палачом несчастного?!. Ификрат. Похоже на то, Сострат, что вы сами этот друг и есть!.. Сострат. Не выставляйте меня, пожалуйста, в дурном свете перед лицами, которые вас слушают: я знаю себе цену, ваше высочество, и таким беднягам, как я, прекрасно известно, до чего они могут простирать свои упования!.. Аристиона. Оставим это: мы найдем иное средство покончить с нерешительностью моей дочери... Анаксарк. Чтобы прийти к такому концу, принцесса, который бы всех удовлетворил, не самое ли лучшее - спросить небо насчет предположенного брака?.. Я начал, как говорил уж вам, составлять по поводу этого таинственные фигуры, следуя правилам нашей науки, и надеюсь скоро наглядно убедить вас в том, что желанный союз находится под охраной грядущего. После этого возможно ли будет какое-нибудь колебание? Если небесная благодать снизойдет на тот либо иной выбор, то не достаточно ли окажется этого для его освящения и останется ли у отвергнутого хоть малейшее право считать себя обиженным, если предпочтение будет решено Небом? Ификрат. Что касается меня, то я вполне подчиняюсь этому и считаю указанное средство наиболее разумным... Тимокл. Я того же мнения и готов с закрытыми глазами подписаться под всяким приговором, раз он будет исходить от Неба! Эрифила. Но, достопочтенный Анаксарк, достаточно ли ясно прозреваете вы наши судьбы, для того чтобы никогда не ошибиться, и где, скажите, пожалуйста, порука в той небесной благодати, которая, по-вашему, должна на нас снизойти?.. Аристиона. Вы не свободны от маловерия, дитя мое, и нет-нет да и обнаружите его... Анаксарк. Непогрешимость моих предсказаний, сударыня, доказана вполне, и в этом моя порука. Наконец, когда я вам объясню указания Неба, за вами останется свобода выбора того или другого жребия... Эрифила. Так Небо, Анаксарк, укажет мне два жребия? Анаксарк. Да, принцесса, оно укажет блага, какие ожидают вас, если вы выйдете за одного, и беды, какие вам предстоят, если вы выйдете за другого... Эрифила. Но так как за обоих сразу выйти нельзя, то в Небесах должно быть начертано не только то, чему надлежит случиться, но и то, чему случиться не надлежит? Клитидас. Попался мой астролог!.. Анаксарк. Для того чтобы вы это поняли, принцесса, потребовалось бы продолжительное изложение перед вами основных начал астрологии. Клитидас. Ловко вывернулся!.. Принцесса, я ничего дурного про астрологию не говорю: астрология - прекрасная вещь, а господин Анаксарк - великий человек! Ификрат. Правдивость астрологии вне сомнений, и никто не может оспаривать верность ее предсказаний!.. Клитидас. Конечно! Тимокл. Я во многое не верю; но против астрологии, против ее гороскопов ничего уже не скажешь... Клитидас. Ясно как божий день! Ификрат. Сотни предсказанных случаев осуществляются изо дня в день и убеждают самых упорных... Клитидас. Правда! Тимокл. Возможно ли опровергать по крайней мере те предсказания относительно известных всему миру событий, которые удостоверены историей?!. Клитидас. Для этого надо не иметь царя в голове! Как опровергнуть то, что написано?!. Аристиона. Сострат не проронил до сих пор ни слова: каково его мнение?.. Сострат. Принцесса, не все люди одарены теми тонкими свойствами, которые необходимы для усвоения так называемых тайных наук; существуют материальные натуры, лишенные всякой способности понимать то, что другими понимается без малейшего усилия. Высшие знания сулят нам все, что есть в мире наиболее приятного. Превращать любые предметы в золото, обеспечивать вечную жизнь, излечивать словом, привораживать любовь, читать, как в книге, в будущем, низводить по желанию с Неба на металлы чудодейственные отпечатки, повелевать злыми духами, создавать незримые полчища и неуязвимых воинов все это, без сомнения, очаровательно, и представить себе возможность этого для многих ничего не стоящее дело. Но мой ум слишком груб для того, чтобы понимать такие вещи и в них верить: так уж хорошо, изволите ли видеть, что даже совсем неправдоподобно... Все эти прекрасные рассуждения о симпатии, о магнетической силе, о сокровенных свойствах настолько тонки и хрупки, что они ускользают от моего простого разумения; не говоря уже об остальном, для меня всегда казалось непостижимым, как это ухитряются находить в Небе судьбу ничтожнейшего из смертных, да еще записанную до мельчайших подробностей. Что общего, какое соотношение, какая связь может быть между нами и светилами, удаленными от нас на ужасающие расстояния? И откуда эта прекрасная наука могла прийти к людям?.. Какое божество ее открыло и какой опыт мог создать ее из наблюдений над столькими звездами, взаимное расположение которых к тому же никогда не повторяется?!. Анаксарк. Нетрудно будет посвятить вас во все это... Сострат. Вам, значит, и книги в руки! Клитидас. Все объяснят, только пожелайте! Ификрат. Если вы не верите тому, чего не понимаете, то, может быть, поверите тому, что увидите! Сострат. Чего не мог понять, того никогда и не видел - такое уж мое счастье! Ификрат. А я видел, и видел вещи вполне убедительные! Тимокл. Я тоже... Сострат. Раз вы видели, так отчего же вам и не верить! Надо полагать, ваши глаза иначе устроены, чем мои! Ификрат. Наконец, принцесса верит в астрологию: этого, кажется, достаточно, чтобы поверить и другим. Или, по-вашему, Сострат, принцесса недостаточно умна и понятлива? Сострат. Вопросы, ваше высочество, не из милостивых... Ум принцессы не мерило для моего, и она может легко понимать то, что выше моего понимания... Аристиона. Нет, Сострат! Многому я придаю почти столько же мало веры, сколько и вы; но не об этом речь... Что касается астрологии, то здесь я своими ушами слышала и своими глазами видела такие вещи, которым не верить нельзя! Сострат. На это, принцесса, мне возразить нечего... Аристиона. Довольно, однако, спорить; оставьте нас на минуту! Пойдем, дитя мое, к этому красивому гроту, где я обещала быть. Приятные неожиданности на каждом шагу! ЧЕТВЕРТАЯ ИНТЕРМЕДИЯ Сцена представляет грот, в котором принцессы прогуливаются; как только они входят, восемь статуй, каждая с факелом в руке, начинают танец, перемежая его красивыми позами. ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ СЦЕНА ПЕРВАЯ Аристиона, Эрифила. Аристиона. Чья бы затея это ни была, но трудно вообразить что-нибудь красивее и изящнее... Дитя мое, я хочу поговорить с вами с глазу на глаз и вполне откровенно. Нет ли у вас в глубине души какой-нибудь такой склонности, в которой вы не хотели бы мне признаться? Эрифила. У меня?!. Аристиона. Ответьте мне чистосердечно, дитя мое: надеюсь, я заслужила это тем, что для вас делаю... Думаю только о вас, всем и всему вас предпочитаю, отвращаю свой слух от всех предложений, какие на моем месте сотни принцесс выслушали бы с должным вниманием: разве всего этого мало для того, чтобы называться доброй матерью и чтобы, открывая мне свое сердце, вы не боялись выслушать с моей стороны излишне строгое? Эрифила. Если бы я дурно следовала вашему примеру и допустила бы себя до такого чувства, которое пришлось бы скрывать, то у меня оказалось бы достаточно власти над собой, чтобы заставить эту страсть умолкнуть и не обнаружить ничего такого, что было бы недостойно вашей дочери. Аристиона. Нет-нет, дитя мое: вы можете без малейшего опасения признаться мне в своих чувствах. Я и не думала ограничивать ваш выбор двумя принцами; вы можете расширить его как хотите: личные заслуги имеют в моих глазах такую же ценность, как и все другое, и если вы будете со мной откровенны, то увидите, что я одобрю выбор вашего сердца без всякого упорства. Эрифила. Вы так добры ко мне, матушка, что я не знаю, как мне и гордиться этим; но вашей добротой я не злоупотреблю, и все, о чем я пока буду просить вас, это не настаивать на браке, к которому я не чувствую еще себя готовой. Аристиона. До сих пор я предоставляла вам во всем полную свободу; и только нетерпение влюбленных в вас принцев... Но что это за шум? Ах боже мой, какое зрелище является нашим глазам! К нам нисходит какое-то божество... Да это богиня Венера - и она, по-видимому, хочет вещать нам. СЦЕНА ВТОРАЯ Аристиона, Эрифила, Венера (спускается на машине в сопровождении четырех амуров). Венера Рвенье примерное блещет в заботах твоих, о принцесса! Ныне его увенчать у Бессмертных явилось желанье - B на достойного зятя укажет тебе их десница... Через меня возвещаны они, что величье и славу В дом твой, как свадебный дар, принесет их избранник навеки... Пусть же возлюбленной дочери участь тебя не тревожит: Жди терпеливо событий и с верой в грядущее счастье Зятем того назови, кем избавлена будешь от смерти!.. Аристиона. Дитя мое, боги кладут конец всем нашим рассуждениям... После этого нам ничего другого не остается, как принять то, что они готовы дать нам: воля их выражена ясно! Пойдем в ближайший храм изъявить им покорность и возблагодарить их за благодеяния... СЦЕНА ТРЕТЬЯ Анаксарк, Клеон. Клеон. Вот принцесса уходит... Вы не поговорите с ней?.. Анаксарк. Подождем, когда с нею не будет дочери: я опасаюсь этой умницы - она не дает себя провести, как ее мать... Наконец, милый мой, мы только что имели случай убедиться в том, что выдумка удалась... Наша Венера сотворила чудо; приглашенный мною же молодчина механик так хорошо все устроил, так искусно пробуравил грот, так ловко припрятал все проволоки и пружины, так умело распорядился освещением и людьми, что немногим бы удалось открыть обман... А так как принцесса Аристиона очень суеверна, то нельзя сомневаться в том, что она слепо всему поверила. Я долго возился с этой механикой - и вот мы, кажется, у цели... Клеон. Для которого же принца вы все это устраивали? Анаксарк. Оба они домогались моего содействия, и обоих я насчет этого обнадежил; но принц Ификрат своими подарками и обещаниями оставил другого далеко позади себя. Стало быть, на его долю и придутся все благоприятные указания тех пружин, какие я пускаю в ход; а так как самолюбие сделает его моим должником, то вот, сынок, наша судьба и обеспечена! Мне надо успеть еще укрепить принцессу в ее заблуждении, подготовить ее к тому, чтобы она усмотрела связь между словами Венеры и предсказаниями моих фигурок... Пойди докончи что нам осталось сделать: пусть шесть человек спрячутся в барку за скалой, дождутся, когда принцесса Аристиона отправится под вечер в свою обычную одинокую прогулку по берегу, бросятся на нее в удобный момент, будто корсары, и убегут от принца Ификрата, который явится к ней на помощь, чем и заслужит, по указанию Неба, руку принцессы Эрифилы... Принц уже предупрежден мною и, согласно с моим предсказанием, должен находиться в том леску, что окаймляет берег... Уйдем, однако, отсюда: я на ходу скажу тебе, за чем еще надо присмотреть... Вот принцесса Эрифила... Она не должна нас видеть!.. СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ Эрифила, Клеониса, Сострат. Эрифила. Увы! Как чудна судьба моя и что я сделала богам, чтобы заслужить от них такую обо мне заботливость!.. Клеониса. Вот, принцесса, я его нашла - и он, как только услышал ваше приказание, немедленно пошел за мной... Эрифила. Пусть он подойдет, Клеониса, а ты ненадолго оставь нас!.. Сострат, вы меня любите?.. Сострат. Я, принцесса?!. Эрифила. Полно, Сострат! Я это знаю, я это допускаю - и вы можете мне об этом говорить... Ваша страсть предстала предо мною в сопровождении таких заслуг, которых вполне достаточно, чтобы сделать ее для меня приятною! Если разница в нашем происхождении и остается прежнею, то все-таки я должна вам сказать, что постоянно ждала такого случая, который дал бы мне возможность свободно открыть все свои чувства... Не думайте, Сострат, что я ничего, кроме ваших заслуг, в вас не ценю и что моему сердцу ваши личные качества не дороже всех отличий, какими вы удостоены со стороны других... Не думайте также, чтобы матушка стала противиться моим желаниям: я не сомневаюсь, что мне удалось бы склонить ее согласие куда бы я ни захотела... Но есть положения, Сострат, в которых непозволительно желать всего того, что возможно; есть огорчения, стоящие выше всего остального, потому что дурная молва не может быть искуплена удовольствием, приобретенным по сердечной склонности... Вот на что, Сострат, я бы никогда не решилась: довольно и того, по-моему, что я уклоняюсь от других предложений... Наконец, боги сами пожелали дать мне супруга - и о тех отсрочках, которыми я до сих пор по доброте матушки пользовалась, теперь уже не может быть и речи: я обязана подчиниться велению Неба!.. Будьте уверены, Сострат, что этот брак для меня ненавистен как ничто в мире и что, если бы только моя воля, я была бы или ваша, или ничья! Вот, Сострат, что я хотела вам сказать, вот в чем я считала себя в долгу перед вашими достоинствами, и вот то сердечное утешение, которое я в состоянии дать вашему чувству!.. Сострат. Ах, принцесса, это слишком много для бедняги: я не чаял умереть с такой славой - и с этой минуты никто не услышит от меня жалобы на мою судьбу! Если рождением я поставлен гораздо ниже моих мечтаний, то им же я сделан настолько счастливым, что мог возбудить жалость в сердце великой принцессы... И эта благодетельная жалость стоит скипетров и корон, стоит благоденствия величайших государей в мире! Да, принцесса, с той поры как я осмелился вас любить, вы разрешили мне произносить это дерзкое слово, - с той поры, говорю, как я осмелился вас любить, я беспощадно осудил заносчивость моих мечтаний и сам решил свою участь... Смерть, принцесса, не будет для меня неожиданностью: я к ней готов! Но ваша доброта окружает ее таким почетом, на какой моя любовь никогда не смела надеяться, и после этого я умру, как самый счастливый и наиболее прославленный из людей! Если я могу еще чего-нибудь пожелать, то это двух милостей, принцесса, о которых и позволяю себе просить вас на коленях: разрешить мне оставаться возле вас до выхода замуж, - и пусть этим и закончится моя жизнь, - а потом, среди славы и всех благ, какие сулит Небо вашему союзу, вспоминать иногда влюбленного Сострата. Могу ли я, божественная принцесса, рассчитывать на эту драгоценную милость?.. Эрифила. Уходите, Сострат! Просить, чтобы я вас вспоминала, это значит не беречь моего покоя!.. Сострат. О принцесса! Если ваш покой... Эрифила. Уходите же, Сострат, говорю вам! Пощадите мою слабость и не принуждайте меня сделать больше, чем я решилась сделать... СЦЕНА ПЯТАЯ Эрифила, Клеониса. Клеониса. Я вижу, принцесса, что вы опечалены: не прикажете ли, чтобы наши танцоры, так хорошо выражающие всякие страсти, показали перед вами свое искусство? Эрифила. Да, Клеониса, пусть делают, что хотят, лишь бы не отвлекали меня от моих мыслей!.. ПЯТАЯ ИНТЕРМЕДИЯ Четыре пантомима, показывая свое искусство, изображают в танцах и жестах тревожное настроение юной принцессы. ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ СЦЕНА ПЕРВАЯ Клитидас, Эрифила. Клитидас. Куда направить шаги? Какую дорогу должен я выбрать и в каком месте могу найти теперь принцессу Эрифилу?.. Ведь это немалое преимущество - первому принести новость... А, вот она... Принцесса, объявляю вам, что Небо дало вам назначенного супруга! Эрифила. Ах, оставь меня в моей мрачной печали, Клитидас! Клитидас. Прошу извинения, принцесса, но я думал, что поступлю хорошо, поспешив сказать: "Небо дало вам в супруги Сострата!"; но так как вы этим недовольны, то я беру свою новость назад и ухожу откуда пришел! Эрифила. Клитидас! Эй, Клитидас!.. Клитидас. Я оставляю вас, принцесса, в вашей мрачной печали... Эрифила. Остановись, говорю тебе, подойди! Что ты мне сказал?.. Клитидас. Ничего, принцесса!.. Иногда по усердию приходится говорить великим особам вещи, до которых им нет дела... Прошу извинить меня! Эрифила. Как это жестоко! Клитидас. В следующий раз я воздержусь от такой стремительности! Эрифила. Не волнуй меня!.. Какую ты мне новость принес? Клитидас. Это вздор, касающийся Сострата, принцесса, - и я вам скажу о нем, когда вы будете не так заняты своими мыслями... Эрифила. Перестань меня мучить, говорю тебе! Какая у тебя новость? Клитидас. Вы хотите знать, принцесса? Эрифила. Да, скорей! Что ты начал говорить о Сострате? Клитидас. Чудесное приключение, которого никто не ожидал. Эрифила. Что такое?.. Клитидас. А это не потревожит, принцесса, вашей мрачной скорби?.. Эрифила. Скажешь ли ты наконец?!. Клитидас. Коли так, я должен сказать вам, что, когда принцесса, ваша матушка, с немногими провожатыми, гуляла в лесу по этим прелестным маленьким тропинкам, свирепый кабан (эти гнусные кабаны постоянно бесчинствуют, и от них следовало бы очистить все благоустроенные леса), свирепый, говорю, кабан, за которым, вероятно, гнались охотники, перерезал нам путь... Может быть, для украшения моего рассказа мне надлежало бы сделать пространное описание кабана, о котором идет речь; но вы, позволяю себе надеяться, этого от меня не потребуете и удовольствуетесь утверждением, что это было отвратительнейшее животное! Кабан бежал своей дорогой - и лучше было бы его не трогать, не затевать с ним ссоры... Но принцесса пожелала скрасить его бег некоторым развлечением и своим дротиком, не совсем удачно, хотя и без злого умысла брошенным, нанесла ему небольшую рану над ухом... Невежа яростно кинулся на нас... Мы, бедняги, побледнели от ужаса... Каждый укрылся за дерево, и принцесса осталась беззащитной от нападения чудовища, - как вдруг, словно посланный богами, появился Сострат... Эрифила. Ну, Клитидас?.. Клитидас. Если вам, принцесса, скучно слушать меня, то я окончу в другой раз! Эрифила. Кончай скорей! Клитидас. Ей-богу, скоро кончу - поневоле!.. Дело в том, что я немножко испугался и всех подробностей схватки не видал; могу только сказать, что, когда мы вышли из-за наших прикрытий, мертвый кабан плавал уже в своей крови, а сияющая от радости принцесса называла Сострата своим спасителем, на которого боги указали как на достойного быть вашим счастливым супругом. Этих слов показалось мне достаточно - и я поспешил первый принести вам новость!.. Эрифила. Ах, Клитидас! может ли какая-нибудь иная новость быть для меня приятнее этой!.. Клитидас. Вот вас ищут... СЦЕНА ВТОРАЯ Клитидас, Эрифила, Аристиона, Сострат. Аристиона. Вижу, дитя мое, что вам уже известно все... Боги изъявили свою волю раньше, чем мы предполагали; угрожавшая нам опасность ускорила событие - и то, что произошло, было несомненным вмешательством богов в предстоявший нам выбор, так как здесь отдано должное исключительным заслугам... Воспротивится ли ваше сердце тому, чтобы отблагодарить человека, которому я обязана жизнью, и отвергнете ли вы Сострата как супруга? Эрифила. Как из рук богов, так и из ваших рук, матушка, я не могла бы получить супруга, более приятного своему сердцу!.. Сострат. Небо! Не чудесный ли это сон, которым боги захотели прельстить меня, и не ждет ли меня пробуждение, которым я снова буду низвергнут в низменную действительность?.. СЦЕНА ТРЕТЬЯ Клитидас, Эрифила, Аристиона, Сострат, Клеонт. Клеонт. Ах, что случилось, принцесса! Анаксарк до сих пор поддерживал в обоих принцах ложную надежду на выбор, которого они давно домогались, и, как только дошел до них слух о приключении с вами, они злобно накинулись на него: слово за слово, жарче да жарче... и кончилось тем, что Анаксарк получил несколько тяжких ран, и неизвестно еще, выживет ли он... Идут сюда!.. СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ Клитидас, Эрифила, Аристиона, Сострат, Клеонт, Ификрат, Тимокл. Аристиона. Принцы, вы позволили себе непозволительное насилие!.. Если Анаксарк перед вами провинился, на то я, чтобы рассудить вас по справедливости!.. Ификрат. А как бы вы могли, принцесса, рассудить нас по справедливости, когда вы так мало оказали ее нашему сану в сделанном вами же выборе?!. Аристиона. Разве оба вы не подчинились заранее тому, что решит воля Неба или склонность моей дочери?!. Тимокл. Да, принцесса, мы подчинились, но подчинились выбору между принцем Ификратом и мною, а отнюдь не обоюдному для нас отказу! Аристиона. Но если каждый из вас решил перенести предпочтение другому, то отчего же он не может перенести предпочтения третьему?.. Ведь вы в участи друг друга взаимно не заинтересованы... Ификрат. Не может, принцесса!.. Видеть, что тебя предпочли человеку равному, - все-таки некоторое утешение; но ваше ослепление - это нечто ужасное!.. Аристиона. Принц, я не хочу спорить с человеком, который любезно говорит мне столь приятные вещи, и убедительно прошу вас, со всею вежливостью, на какую только способна, не забывать, что Сострат имеет заслуги, которые известны всей Греции, и что сан, в который Небо сегодня возводит его, уничтожает всякое расстояние между ним и вами... Ификрат. Нет-нет, принцесса, мы этого не забудем!.. Но может быть, не забудете и вы, что два оскорбленных принца не такие два врага, которых не надо было бы опасаться!.. Тимокл. Может быть, принцесса, недолго придется вам радоваться тому пренебрежению, какое нам оказано! Аристиона. Я прощаю вам эти угрозы как вспышки оскорбленной любви и спокойно отправляюсь на праздник Пифических игр. Пойдем увенчаем великолепным зрелищем этот чудесный день! ШЕСТАЯ ИНТЕРМЕДИЯ, изображающая ПРАЗДНИК ПИФИЧЕСКИХ ИГР Сцена представляет большую залу вроде амфитеатра с открытой аркадой в глубине; над аркадой за занавесом хоры, а вдали жертвенники. Шесть человек, почти обнаженных, каждый с секирой на плече, как исполнители жертвоприношения, входят через портик под звуки скрипок; за ними два поющих жреца и одна поющая жрица. Жрица Воспевайте во вселенной все народы Бога нашего чудесные деянья! Землю всю исследуйте, все небо, - Не найдете ничего, чтоб вашим песням Столько придавало обаянья! Гречанка Полный силы и красы, Всех он одолеет!.. Другая гречанка Из кошницы благ своих Всюду жизнь он сеет!.. Третья гречанка Без него земля в немой Скорби цепенеет!.. Все вместе Звуками сладкими, звуками нежными Память его мы почтим, Чтобы они вознеслись до обителей Горних, как жертвенный дым! ПЕРВЫЙ ВЫХОД БАЛЕТА Шесть секироносцев танцуют, принимая позы людей, упражняющих свою силу; потом они, по трое, становятся по обе стороны сцены и уступают место шести наездникам. ВТОРОЙ ВЫХОД БАЛЕТА Шесть наездников размеренными движениями показывают свою ловкость на деревянных лошадях, приносимых рабами. ТРЕТИЙ ВЫХОД БАЛЕТА Четыре вожака рабов приводят двенадцать рабов, которые танцуют, выражая радость по поводу того, что их отпускают на волю. ЧЕТВЕРТЫЙ ВЫХОД БАЛЕТА Четыре женщины и четыре мужчины, вооруженных по-гречески, показывают особый род военной игры. Глашатаи, шесть труб и литавры, покрывая звуки других инструментов, возвещают появление Аполлона. Хор О дивный блеск! Во все глаза Мы созерцать его должны! Что за краса И что за стать! Где божества, Что были б нашему равны?!. Аполлон под звуки труб и скрипок входит через портик в предшествии шести юношей, несущих лавры, обвитые вокруг древка, и сверх этого солнце - с королевским девизом в виде трофея. Юноши передают трофей шести секироносцам и начинают, с Аполлоном во главе, героический танец, к которому присоединяются, каждая группа по-своему, шесть трофееносцев, четверо вооруженных мужчин с барабанами, в то время как шесть трубачей, литаврист, жрецы, жрицы, хор и оркестр аккомпанируют всему этому то порознь, то вместе. Этим и кончается праздник Пифических игр и вообще весь дивертисмент. За короля (представляющего солнце) Я света всякого источник! Как ни блестят во тьме ночей Весь мир чарующие звезды, Их блеск не в них: то блеск могучий Моих немеркнущих лучей! С огнеподобной колесницы Ко мне я вечно вижу всей Природы страшные стремленья: Земля ждет благ лишь от пригрева Моих желательных лучей... Земные пажити и нивы Тем плодоносней, тем тучней, Чем чаще я дарю их с неба Улыбкой ласковых лучей... За графа д'Арманьяка В сиянье солнечном хоть всякий светоч меркнет, Но от него ничто не хочет жить вдали - И, не боясь сгореть, живое все стремится Поближе к небесам, подальше от земли... За маркиза де Вильруа Куда наш бог, хозяин наш бесценный, Туда и я - всегда уж на виду, - И за него, зажмурив очи, В огонь и в воду я пойду!.. За маркиза де Рассана Я ближе всех к нему - здесь места нет сомненью... Отрекшись от себя, за ним брожу я тенью...</pre> </div> [[Категория:Импорт/lib.ru/Страницы с тегами pre]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Владимир Сергеевич Лихачёв]] [[Категория:Поэзия]] [[Категория:Переводы]] [[Категория:Пьесы]] [[Категория:Драматургия]] [[Категория:Мольер]] [[Категория:Литература 1670 года]] [[Категория:Импорт/lib.ru]] [[Категория:Импорт/az.lib.ru/Жан-Батист Мольер]] [[Категория:Владимир Сергеевич Лихачёв]] erpb6uw4754gxjoxfjf3v0w4dvqgw7a 4590540 4590536 2022-07-19T21:16:18Z Vladis13 49438 removed [[Category:Импорт/lib.ru/Владимир Сергеевич Лихачёв]]; added [[Category:Импорт/lib.ru/Владимир Сергеевич Лихачев]] using [[Help:Gadget-HotCat|HotCat]] wikitext text/x-wiki {{imported/lib.ru}} {{Отексте | АВТОР = Жан-Батист Мольер | НАЗВАНИЕ = Блистательные любовники | ПОДЗАГОЛОВОК = | ЧАСТЬ = | СОДЕРЖАНИЕ = | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = fr | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = Les Amants magnifiques | ПОДЗАГОЛОВОКОРИГИНАЛА = | ПЕРЕВОДЧИК = Владимир Сергеевич Лихачёв | ДАТАПУБЛИКАЦИИОРИГИНАЛА = 1670 | ИСТОЧНИК = Мольер. Полное собрание сочинений в одном томе / Пер. В. Лихачева. М.: АЛЬФА-КНИГА, 2009. (Полное собрание в одном томе).; [http://az.lib.ru/m/molxer_z/text_0270.shtml az.lib.ru] | ВИКИДАННЫЕ = <!-- id элемента темы --> | ВИКИПЕДИЯ = | ВИКИЦИТАТНИК = | ВИКИНОВОСТИ = | ВИКИСКЛАД = | ДРУГОЕ = | ОГЛАВЛЕНИЕ = | ПРЕДЫДУЩИЙ = | СЛЕДУЮЩИЙ = | КАЧЕСТВО = 1 <!-- оценка по 4-х бальной шкале --> | НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ = | ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ = | ЛИЦЕНЗИЯ = PD-old | СТИЛЬ = text }} <div class="text"> <pre> Мольер Блистательные любовники ---------------------------------------------------------------------------- Мольер. Полное собрание сочинений в одном томе. М.: "Издательство АЛЬФА-КНИГА", 2009. (Полное собрание в одном томе). Перевод В. Лихачева ---------------------------------------------------------------------------- Действующие лица Аристиона - принцесса, мать Эрифилы. Эрифила - дочь принцессы. Клеониса - наперсница Эрифилы Xореб - из свиты принцессы. Ификрат | } блистательные любовники Тимокл | Сострат - командующий армией, влюбленный в Эрифилу. Клитидас - придворный шут из свиты Эрифилы. Анаксарк - астролог. Клеонт - сын Анаксарка. Ложная Венера - сообщница Анаксарка. Действие происходит в Фессалии, в прелестной Темпейской долине. Действующие лица пасторали Нимфа Темпейской долины, Тирсис, Ликаст, Менандр, Калиста, два сатира. Король, не допускающий в своих затеях ничего заурядного, вздумал устроить при дворе такой дивертисмент, в состав которого входило бы все, что может дать театр; и вот для того, чтобы связать в одно целое столько разнообразных вещей, он выбрал сюжетом похождения двух принцев-союзников, которые, ведя сельский образ жизни в Темпейской долине, где готовится празднество пифических игр, наперерыв осыпают некую юную принцессу и ее мать всеми любезностями, какие они только в состоянии придумать. ПЕРВАЯ ИНТЕРМЕДИЯ Сцена открывается под приятные звуки инструментальной музыки и представляет взору широкое море, ограниченное восемью большими скалами - по четыре с каждой стороны; на вершинах скал, в виде божеств, при соответственных атрибутах, восемь рек. У подножия каждой скалы - по двенадцати тритонов, посреди моря - четыре амура на дельфинах, а за ними бог Эол, поднимающийся над волнами на маленьком облаке. Эол приказывает ветрам удалиться, и, пока амуры, тритоны и реки отвечают ему, из воды поднимается остров. Восемь искателей жемчуга и кораллов выходят с добычей из морской глубины и после красивого танца располагаются на скалах, ниже рек. Музыка возвещает появление Нептуна; искатели, тритоны и реки аккомпанируют танцу бога и его свиты соответственными телодвижениями и постукиванием жемчужных раковин. Весь этот спектакль устроен на море одним из принцев для прогуливающейся принцессы и ее матери. Нептун - король. Шесть морских богов: граф д'Арманьяк, маркиз де-Вильруа, маркиз де-Рассан, гг. Бошан, Фавье и ла-Пьер. Восемь рек: гг. Бомэн, Фернон-Старший, Нобле, Сериньяк, Давид, Ора, Девелуа и Жилле. Двенадцать тритонов: гг. ле-Гро, Эдуэн, дон, Женган-Старший, Женган-Младший, Фернон-Младший, Ребель, Лангез, Детан, Морель и два пажа из придворного оркестра. Четыре амура: четыре пажа из придворного оркестра. Эол: г. Эстиваль. Восемь искателей: гг. Жуан, Шинуано, Пезан-Старший, Маньи, Жубер, Майэ, Ла-Монтань и Лестанг. Эол (говорит) Вы, от которых становятся хмуры Солнечным блеском сверкавшие дни, - Ветры, вернитесь в пещеры свои: Здесь пусть зефиры царят и амуры! Один из тритонов Чьи очи дивные нам светят над водою? Все нереиды, прочь! Тритоны все, за мною! Все тритоны Перед богинями мы резво поплывем И чудную красу их громко воспоем!.. Первый амур Все взоры вид принцесс пленяет! Второй амур Какие, ах, сердца здесь могут устоять! Третий амур Прекраснее всех смертных наша мать, Но и она им в чарах уступает!.. Хор Перед богинями мы резво поплывем И чудную красу их громко воспоем! Один из тритонов Что за картина перед нами! Нептун, великий бог, с подвластными богами, Почтить нас пожелал присутствием своим! Хор Так возликуем же сердцами И над волнами Хвалой пространство огласим! За короля (представляющего Нептуна) Волей Неба меж богов важнейших Важное дано мне назначенье - Властвовать над морем, - и внушает Миру страх мое лишь приближенье! Нет страны, чтоб в грозный час прилива Трепета не знала предо мною! Царства нет, чтоб я его не залил В миг один стремительной волною! Гордому разливу нет препоны, Не сдержать его тройной плотине: Бурный, все снесет он - и широкой Гладью разольется по равнине... Но волна мятежная покорна Моему правдивому веленью - И цветущий мир могу я морем Всюду насадить по мановенью! Иногда в моих пределах судно, Наскочив на камень, погибает, - Но никто на власть мою не ропщет И за правду гибели не знает! За графа д'Арманьяка Наш край - сокровищница благ, И к берегам ее стремится всяк. А в ней легко создать фортуну - Лишь в милость бы суметь попасть к Нептуну! За маркиза де Вильруа Смело несись, легкокрылая стая Резво кренящихся шкун: Непостоянна стихия морская, Но постоянен Нептун! За маркиза де Рассана Доверчиво вручай свою судьбу нам - И будешь жить всегда в ладу с Нептуном! ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ СЦЕНА ПЕРВАЯ Сострат, Клитидас. Клитидас. Задумался, кажись? Сострат. Нет, Сострат, не вижу я для тебя никакого просвета: попал ты в такую беду, из которой нечего тебе и надеяться выйти! Клитидас. Сам с собой рассуждает!.. Сострат. Увы! Клитидас. Вздох красноречивый! - и моя догадка оправдывается... Сострат. На каких химерах, скажи мне, мог бы ты построить хоть маленькую надежду? И что тебе может предстоять, кроме ужасной вереницы злосчастных дней прерывной кручины вплоть до самой смерти?!. Клитидас. Заботы-то у него, пожалуй, побольше, чем у меня! Сострат. Сердце мое, сердце! В какую пучину ты меня ввергло! Клитидас. Ваш слуга, господин Сострат... Сострат. Куда ты, Клитидас? Клитидас. А вы-то что здесь делаете? Какая такая черная меланхолия, скажите на милость, удерживает вас в этих лесах, когда все убежало на великолепное празднество, устроенное влюбленным принцем Ификратом на морской прогулке принцессе? Что за музыка! что за танцы! что за божества на скалах в честь обеих очаровательниц! Сострат. Я и не видя достаточно ясно представляю себе это великолепие... А так как, вероятно, там происходит обычная в подобных случаях толчея, то я и заблагорассудил не увеличивать ее своей особой... Клитидас. Вы знаете, что ваше присутствие никогда ничего не портит и что вы нигде не бываете лишним. Ваше лицо везде лицо желанное - не из тех лиц, на которые косо посматривают наши владыки. Вы одинаково приятны обеим принцессам; и мать и дочь относятся к вам с уважением настолько ясным, что вам нечего бояться намозолить им глаза, - ив конце концов, не это опасение вас тут удерживает... Сострат. Уверяю тебя, что такие зрелища мало меня привлекают... Клитидас. Боже мой! Если не привлекают зрелища, привлекают зрители, и, что бы вы ни говорили, нельзя во время празднества оставаться одному и мечтать среди деревьев, как вы делаете, если нет в голове какой-нибудь заботы... Сострат. Какая же у меня, по-твоему, может быть забота? Клитидас. Ах, не знаю уже откуда, но здесь пахнет любовью: не от меня, ей-богу! Значит, от вас... Сострат. С ума ты сошел, любезный! Клитидас. Не я с ума сошел, а вы влюбились! Обоняние у меня такое, - я уж давно носом чую... Сострат. С чего это тебе в голову взбрело? Клитидас. С чего?.. Вы бы еще более удивились, если бы я сказал, в кого вы влюблены... Сострат. Я?!. Клитидас. Да! Бьюсь об заклад, что сейчас угадаю... По части всяких тайн я ведь не хуже нашего астролога, от которого без ума принцесса Аристиона. Как он в созвездиях читает судьбу людей, так я читаю в глазах имя любимой особы. Ну- ка откройте глаза пошире! _Э_ оборотное - отдельное; _эр, и - ри_: Эри; _эф, и фи_: Эрифи; _эл, а - ла_: Эрифила. Вы влюблены в принцессу Эрифилу... Сострат. Сознаюсь тебе, Клитидас, что не в силах скрыть свое волнение: ты словно ударом грома поразил меня! Клитидас. Не ученый я, скажете?.. Сострат. Ах! если уж тебе удалось каким-то случаем обнаружить тайну моего сердца, заклинаю тебя не открывать ее ни одной душе в мире, в особенности же сохранить ее от красавицы принцессы, которую ты только что назвал... Клитидас. Однако же, говоря серьезно, если я, по некотором наблюдении за вашими поступками, все-таки проник в вашу тайну, то неужели вы думаете, что у принцессы Эрифилы не оказалось для этого достаточной зоркости? Прелестные создания, поверьте мне, отлично видят, где они зажигают сердца: язык взоров и вздохов скорее всех понимается теми, кого он имеет своим предметом... Сострат. Так пусть же, Клитидас, пусть она насколько может судит о моей любви к ней по моим вздохам и взорам, но не надо допускать, чтобы она узнала о ней каким-нибудь иным путем... Клитидас. Да чего вы опасаетесь? Мыслимо ли, чтобы тот самый Сострат, которому не только Бренн, но и все галлы, вместе взятые, не страшны и которого меч с такой славой избавил нас от вторжения варваров, опустошавших Грецию, мыслимо ли, говорю, чтобы человек, столь уверенный на войне, был до такой степени робок в любви и весь дрожал бы, признаваясь в ней?!. Сострат. Ах, Клитидас! мне есть от чего дрожать - и все галлы, сколько их ни найдется на свете, не так страшат меня, как пара прекрасных, полных очарования глаз... Клитидас. Я в этих делах мало смыслю... Знаю только, что один-единственный галл с мечом в руке заставил бы меня дрожать куда сильнее, чем полсотни глаз самых что ни на есть прекрасных в целом мире. Скажите же, какие у вас намерения? Сострат. Умереть, не обнаружив страсти! Клитидас. Чудное намерение! Полноте, не смешите: немного смелости - это всегда выручает влюбленных... Проигрывают только застенчивые влюбленные - и, влюбись я в богиню, я бы и ей признался... Сострат. Много причин - увы! - осуждают мою любовь на безмолвие... Клитидас. А именно? Сострат. Ничтожество моего положения, посредством которого Небу угодно указывать моей любви надлежащее место; сан принцессы, целой бездной отделяющий ее от моих желаний; соперничество с двумя принцами, у которых титулов более, чем нужно для поддержки их права, с двумя принцами, которые тысячью тысяч великолепных затей оспаривают друг у друга славу победы и ждут каждый день, на ком из них остановится наконец ее выбор; пуще же всего, Клитидас, непоколебимое уважение, обессиливающее весь пыл моей любви... Клитидас. Между тем любовь зачастую оказывается сильнее всякого уважения... Либо я жестоко ошибаюсь, либо юная принцесса сведала про вашу любовь и к ней небесчувственна... Сострат. Ах, не пытайся утешать несчастного из жалости!.. Клитидас. Я говорю не зря... Уж больно долго она не выбирает себе мужа - и мне хочется пролить свет на это дельце... Вы знаете, что я у нее в милости, имею к ней открытый доступ и всякими правдами и неправдами отвоевал себе право вмешиваться в разговор и болтать все, что на язык взбредет. Бывает, что из этого ничего не выходит, но бывает, что и выходит. Предоставь же мне действовать: я из ваших друзей, люди с заслугами всегда мне близки - и вот я хочу повидаться с принцессой, чтоб... Сострат. О, умоляю тебя, какое бы ты ни принимал участие в моей беде, остерегись проронить перед ней хотя бы одно слово о моей любви... Мне лучше умереть, чем заслужить упрек в малейшей против нее дерзости, - и то глубокое уверение, которое ее божественная красота... Клитидас. Молчите - все сюда идут!.. СЦЕНА ВТОРАЯ Сострат, Клитидас, Аристиона, Ификрат, Тимокл, Анаксарк, Клеон. Аристиона. Должна вам сказать, принц, что не бывало еще в мире зрелища великолепнее того, которое вы нам дали... По убранству этот праздник превосходит все раньше виденное; нашим взорам представилось нечто до такой степени благородное, великое и возвышенное, что и само небо могло бы позавидовать: ничего подобного в целой вселенной не найдется - смело утверждаю это... Тимокл. Не всякий праздник можно так обставить - и мне остается только трепетать, сударыня, за простоту того маленького дивертисмента, который я для вас готовлю в лесах Дианы... Аристиона. Я уверена, что, кроме большого удовольствия, мы ничего там не получим. Здесь вообще живется прекрасно; нам прямо некогда скучать в этой чудной, прославленной поэтами долине: не говоря уже о непрерывных охотничьих удовольствиях и предстоящих торжествах Пифических игр, - вы друг перед другом старались угощать нас такими дивертисментами, которые способны рассеять самую мрачную печаль... Отчего это, Сострат, вас не было видно на нашей прогулке? Сострат. Я не совсем хорошо себя чувствовал, сударыня... Ификрат. Сострат из тех людей, сударыня, по мнению которых не следует проявлять любопытства там, где его проявляют другие, а, напротив, следует показывать, что отнюдь не спешишь туда, куда все спешат... Сострат. Показывать что-нибудь не в моих правилах, сударь; без лести скажу, что на вашем празднестве нашлось бы мне что посмотреть, если бы меня не удержала другая причина... Аристиона. А ты, Клитидас, видел? Клитидас. Да, сударыня, но только с берега. Аристиона. Почему с берега? Клитидас. Боюсь я, сударыня, несчастных случаев, какие обыкновенно бывают на воде при такой сутолоке. Нынешней ночью мне снились разбитые яйца и дохлая рыба, а от г-на Анаксарка я узнал, что дохлая рыба и разбитые яйца во сне предвещают несчастье... Анаксарк. Я заметил одну вещь: о чем бы Клитидас ни говорил, непременно меня помянет. Клитидас. Это потому, что, сколько вас ни поминай, всего о вас не перескажешь. Анаксарк. Могли бы вы избирать и другие предметы для разговора, о чем я вас уже просил. Клитидас. А как это сделать? Не вы ли сами говорите, что влияние сильнее всего прочего? И если в созвездиях написано, что я обладаю наклонностью говорить о вас, то как же вы хотите, чтобы я противоборствовал своей судьбе? Анаксарк. При всем моем уважении к вам, принцесса, я не могу не отметить одного неприятного обычая в вашем придворном этикете: здесь полная свобода говорить о чем угодно, вследствие чего наиболее порядочные люди не избавлены от нападок первого попавшегося зубоскала... Клитидас. Я только отдаю вам должное... Аристиона. Не безумство ли обижаться на его слова?!. Клитидас. При всем моем уважении к вам, принцесса, я не могу не отметить одной удивительной черты в астрологе: пристойно ли человеку, постигшему все тайны богов и способному по своим знаниям вознестись над всеми смертными, заботиться об устроении своей судьбы и постоянно что-нибудь выпрашивать? Анаксарк. Вам бы следовало получше отрабатывать свое жалованье и веселить свою повелительницу лучшими шутками! Клитидас. О боже мой, каждый шутит как может... Вам болтать нипочем, а ведь ремесло шута не то что ремесло астролога... Хорошо лгать и хорошо шутить - две вещи разные, и гораздо легче обманывать людей, чем заставлять их смеяться... Аристиона. Это что значит? Клитидас (про себя). Тише, грубиян ты этакий! Не знаешь ты разве, что астрология - государственное дело и что этой струны касаться не подобает?.. Сколько раз я тебе говорил, что больно уж ты становишься развязен и разрешаешь себе такие вольности, которые до добра тебя не доведут! Предупреждал я тебя: получишь ты когда-нибудь под задницу так, что кубарем отсюда вылетишь! Молчи, коли хочешь быть умницей!.. Артистиона. А где моя дочь? Тимокл. Она отстала, принцесса; я предложил ей руку, но мое предложение было отвергнуто... Аристиона. Принцы! Так как вы изъявили готовность подчинить свою любовь к Эрифиле сделанным мною ограничениям, так как мне удалось добиться от вас обещания быть соперниками, но не врагами и так как вы, покорные чувствам моей дочери, ожидаете ее выбора, в котором она единственная госпожа, то откройте мне ваши души и скажите искренно, чего добился каждый из вас... Тимокл. Принцесса, я отнюдь не хвастун. Я сделал все возможное для того, чтобы тронуть сердце принцессы Эрифилы, и придал своему обхождению всю нежность, на какую только может быть способен влюбленный; я выбивался из сил, на каждом шагу выказывал почтение и внимание, я старался выразить мою страсть в самых трогательных песнях и в самых изящных стихах, я изливал перед принцессой свои муки в страстных жалобах, говорил ей не только словами, но и взорами о безнадежности моей любви, посылал ей томные вздохи, проливал Даже слезы - все было напрасно... Я окончательно убедился только в одном - в том, что на ее душу моя любовь не произвела ни малейшего впечатления... Аристиона. А вы, принц, что скажете?.. Ификрат. Что касается меня, принцесса, то, видя, как равнодушно и даже пренебрежительно относится ваша дочь к тому поклонению, которое ее окружает, я воздержался от всяких перед ней жалоб, вздохов и слез. Я знаю, что она вполне подчинена вашей воле и примет мужа только из ваших рук. Вот почему, желая получить ее, я обращаюсь к вам и скорее вам, чем ей, выражаю свое внимание и почтение... И дай бог, принцесса, чтобы вы не отказывались и впредь быть ее представительницей, пользуясь теми победами, какие вы для нее готовили, и принимая те признания, какие вы ей уже от себя передаете... Аристиона. Со стороны влюбленного, принц, это очень ловкая любезность; вы, без сомнения, слышали, что, кто желает преуспеть у дочери, должен заискивать у матери; но в настоящем случае, к сожалению, этот прием бесполезен, так как выбор мужа я вполне предоставила сердцу дочери... Ификрат. Какую бы власть в выборе вы вашей дочери ни предоставили, но в моих словах, принцесса, вы не должны видеть обычную любезность: я домогаюсь руки принцессы Эрифилы лишь потому, что в ней течет ваша кровь, я нахожу ее прекрасной во всем, что она от вас унаследовала, и в ней я обожаю вас! Аристиона. Вот хорошо, так хорошо!.. Ификрат. Да, принцесса, весь свет видит в вас те прелести и чары, которые я... Аристиона. Оставимте прелести и чары, принц, прошу вас; вы знаете, что я выбрасываю эти слова из тех любезностей, которые мне преподносятся... Пусть хвалят мою искренность, пусть говорят, что я добрая принцесса, что я верна своему слову, тепло отношусь к друзьям, уважаю заслуги и доблести: все это я могу выслушать; но от чар и прелестей я хотела бы быть вовсе избавленной даже в том случае, если бы что-нибудь подобное и оказалось в действительности, - этого требует достоинство матери, у которой такая дочь, как моя... Ификрат. Ах, принцесса, вы хотите быть матерью вопреки мнению целого света... Не найдется глаз, которые бы не возражали против этого, - и уж если вам угодно, пусть принцесса Эрифила будет вашей младшей сестрой... Аристиона. Боже мой, принц, я так далека от всех тех глупостей, к которым питают слабость большинство женщин; я хочу быть не кем иным, как только матерью, потому что я действительно мать, напрасно стала бы я от этого отрекаться... В этом звании нет ничего для меня обидного, так как я отважилась принять его без малейшего насилия и усилия. От свойственной нашему полу слабости я благодаря Небу свободна - и не утруждаю себя вечными спорами о возрасте, на что женщины вообще так безумно-падки... Вернемся, однако, к нашему разговору. Возможно ли, чтобы до сих пор вам не удалось узнать, куда склоняется сердце Эрифилы?.. Ификрат. Для меня это потемки! Тимокл. Для меня это непроницаемая тайна! Аристиона. Может быть, открыться вам и мне мешает ей стыдливость: воспользуемся услугами постороннего лица, чтобы обнаружить тайну ее сердца... Сострат, поручаю вам оказать услугу принцам - узнать прямо от моей дочери, к кому из них более тяготеет ее чувство... Сострат. Принцесса, при вашем дворе найдется сотня лиц, гораздо более меня пригодных для этого дела, - а себя я считаю неспособным исполнить столь лестные поручения... Аристиона. Ваши достоинства, Сострат, не исчерпываются воинскими качествами: вы человек умный, ловкий, обходительный, и моя дочь расположена к вам... Сострат. Кто-нибудь другой лучше бы, принцесса... Аристиона. Нет-нет! Вы напрасно отговариваетесь!.. Сострат. Раз вы этого желаете, принцесса, я обязан повиноваться; но клянусь вам, что каждый без исключения из ваших придворных оказался бы в настоящем случае гораздо более на месте, чем я... Аристиона. Излишняя скромность: что вам ни поручить - вы все исполните прекрасно! Узнайте осторожно чувства Эрифилы и напомните ей, что в лесу Дианы надо быть заблаговременно... СЦЕНА ТРЕТЬЯ Сострат, Клитидас, Ификрат, Тимокл. Ификрат. Вы можете быть уверены, что я разделяю то уважение, которое вам оказывает принцесса... Тимокл. Вы можете быть уверены, что я в восторге от выбора, сделанного ею в вашем лице... Ификрат. Вам открыт путь для того, чтобы вы могли прийти на помощь вашим друзьям... Тимокл. Вы располагаете возможностью услужить тем, кому вы хотели бы услужить от чистого сердца... Ификрат. Я ведь отнюдь не уполномочиваю вас защищать мои интересы... Тимокл. Я ведь отнюдь не прошу вас быть ходатаем за меня... Сострат. Господа, это было бы бесполезно: я нарушил бы пределы данного мне поручения; с вашего позволения, я не буду говорить ни в пользу одного, ни в пользу другого... Ификрат. Предоставляю вам действовать, как вы найдете лучшим... Тимокл. Поступайте как вам угодно... СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ Клитидас, Ификрат, Тимокл. Ификрат (тихо, Клитидасу). Клитидас, конечно, не забыл, что он из моих друзей: я ему советую всегда защищать мои интересы перед его госпожой против моего соперника... Клитидас. Положитесь на меня; ну где ему выдержать сравнение с вами?!. Ификрат. Я не останусь неблагодарным за эту услугу! Тимокл (Клитидасу). Мой соперник обхаживает Клитидаса; но Клитидас, надеюсь, не забыл, что обещал поддерживать притязания моей любви против него... Клитидас. Непременно!.. На смех только разве рассчитывает он восторжествовать над вами: поглядеть на вас да на него - сопляк, а не принц!.. Тимокл. Для Клитидаса ничего не пожалею! Клитидас. Хорошо поют оба! Вот и принцесса... Соберемся с силами для нападения... СЦЕНА ПЯТАЯ Эрифила, Клеониса. Клеониса. Находят странным, принцесса, что вы от всех отстали... Эрифила. Ах, как приятно иногда уединение для тех, кто по своему сану обречен на многолюдство, и как сладко после бесчисленных докучных бесед побеседовать со своими мыслями! Я хочу погулять здесь одна... Клеониса. Не пожелаете ли, принцесса, взглянуть на удивительных искусников, желающих дать перед вами представление? Разными телодвижениями и изменениями лица они выражают все что нужно и зовутся пантомимами. Я со страхом произношу это слово: при дворе многие не простили бы мне его!.. Эрифила. У вас такой вид, Клеониса, как будто вы хотите угостить меня плохим дивертисментом: вы с одинаковой охотой берете все, что вам предлагают, и никогда не отваживаетесь от чего-нибудь отказаться. Только у вас одной и находят приют всякие непризнанные музы; вы великая покровительница неоцененных заслуг, и нет на свете такой убогой добродетели, которая не нашла бы убежища под вашими крылышками! Клеониса. Если вы не желаете их видеть, принцесса, то надо их отослать... Эрифила. Нет-нет! Пусть явятся... Клеониса. Но может быть, принцесса, их танцы окажутся действительно плохими?!. Эрифила. Плохими или нет, но посмотреть их надо: не нынче завтра вы меня к этому все равно принудите - так уж лучше сразу отделаться! Клеониса. Это самые обыкновенные танцы, принцесса: всегда успеется... Эрифила. Не прекословьте, Клеониса! Пусть пляшут... ВТОРАЯ ИНТЕРМЕДИЯ Наперсница одной принцессы выводит перед ней трех танцоров под именем пантомимов, то есть все что надо выражающих жестикуляцией и мимикой. Принцесса, посмотрев на представления пантомимов, принимает их к себе на службу. ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ СЦЕНА ПЕРВАЯ Эрифила, Клеониса, Клитидас. Эрифила. Изумительно! Не думаю, чтобы можно было танцевать лучше, и очень рада иметь этих господу себя... Клеониса. А я, принцесса, очень рада, что у меня оказался не такой уж дурной вкус, как вы полагали... Эрифила. Не торжествуйте раньше времени: вы не замедлите доставить мне случай отыграться! Оставьте меня здесь! Клеониса. Заявляю вам, Клитидас, что принцесса желает остаться одна... Клитидас. А вы оставьте меня: я знаю, как себя вести!.. СЦЕНА ВТОРАЯ Эрифила, Клитидас. Клитидас (как будто напевая). Ла-ла-ла-ла-ла! Эрифила. Клитидас! Клитидас. А я вас и не видал, принцесса! Эрифила. Подойди! Откуда ты? Клитидас. Я только что оставил принцессу, вашу матушку, которая направилась к храму Аполлона с большой свитой... Эрифила. Не находишь ли ты, что эти места прелестнейшие в мире? Клитидас. Вне всяких сомнений! Там были и влюбленные в вас принцы... Эрифила. Какие красивые повороты делает здесь река Пеней! Клитидас. Очень красивые! И Сострат был там... Эрифила. А отчего он не был на прогулке? Клитидас. Он чем-то озабочен - и это мешает ему находить удовольствие в здешних прекрасных развлечениях. Он хотел поговорить со мной; но вы так выразительно запретили мне принимать какие бы то ни было касающиеся вас поручения, что я от разговора уклонился: сказал ему наотрез, что мне некогда его слушать... Эрифила. И напрасно сказал: тебе надо было его выслушать! Клитидас. Это я сначала сказал, а потом удостоил его. Эрифила. И хорошо сделал! Клитидас. Вот человек, который мне нравится, - такой именно человек, каким человек должен быть! Без резких манер, не крикун; всегда благоразумен и осмотрителен; что ни скажет - все у него кстати; не опрометчив в решениях; не делает из мухи слона; выслушивая поэтов, никогда не говорит им - по крайней мере мне не доводилось слышать - "это лучше всякого Гомера"... Одним словом, человек, к которому я питаю склонность, и, будь я принцессой, несчастным его уж конечно не сделал бы... Эрифила. Это человек несомненно с большими достоинствами; но о чем же он с тобой разговаривал? Клитидас. Он спрашивал меня, большое ли удовольствие доставил вам данный в честь вашу праздник, говорил мне о вашей особе с беспримерным восторгом, превозносил вас превыше Небес, осыпал вас такими похвалами, какие только может стяжать самая совершенная из земных принцесс, и все это перемешивал с многочисленными вздохами, которые говорили больше, чем он сам хотел сказать. В конце концов я его прижал к стене, стал допытываться о причине обуявшей его черной меланхолии, которую весь двор видит, и заставил сознаться, что он влюблен... Эрифила. Как "влюблен"?!. Что за дерзость! Ничего подобного в жизнь свою не встречала!.. Клитидас. Чем вызвано ваше неудовольствие, принцесса? Эрифила. Осмелиться меня любить и, еще более, осмелиться признаваться в этом!.. Клитидас. Да он не в вас влюблен, принцесса... Эрифила. Не в меня?.. Клитидас. Нет, принцесса: он слишком вас уважает и слишком благоразумен, чтобы возыметь такую мысль!.. Эрифила. В кого же, Клитидас? Клитидас. В одну из ваших девиц - в некую Арсиною... Эрифила. Разве она так привлекательна, что он нашел ее достойною своей любви? Клитидас. Влюблен без памяти и заклинает вас почтить его страсть своим покровительством... Эрифила. Меня?.. Клитидас. Нет-нет, принцесса!.. Я вижу, что это вам не нравится... Ваш гнев принудил меня к этой уловке; а если сказать правду, то он без памяти любит вас... Эрифила. Я считаю с вашей стороны дерзостью так обращаться с моими чувствами! Уйдите прочь! Вы пытаетесь читать в чужих душах, пытаетесь проникать в сердечные тайны принцессы! Долой с глаз моих - и чтобы я вас больше никогда не видала, Клитидас! Клитидас. Принцесса! Эрифила. Ну бог с вами! На этот раз я вас прощаю... Клитидас. Вы слишком добры, принцесса! Эрифила. Но с условием: никому ни слова, ни намека, под страхом смерти, - не забудьте! Клитидас. Мудрено забыть! Эрифила. Так Сострат сказал тебе, что меня любит? Клитидас. Нет, принцесса, лгать не стану. Я нечаянно вытянул из его сердца тайну, которую он намерен скрыть от всего света и с которою, по его же словам, решился умереть; он пришел в отчаяние от моей удавшейся хитрости, и мало того что не просил открыть вам его тайну, но всячески, как только возможно, заклинал скрыть ее от вас: сказавши вам об этом, я совершил против него вероломство... Эрифила. Тем лучше, только относясь ко мне почтительно, он и может сохранить мое расположение; а если бы он посмел признаться мне в любви, то потерял бы мое уважение и уже более меня не увидел бы... Клитидас. Не опасайтесь ничего, принцесса... Эрифила. Вот он... Будьте же благоразумны, - помните мое запрещение... Клитидас. Не беспокойтесь, принцесса, нескромность при дворе нетерпима... СЦЕНА ТРЕТЬЯ Эрифила, Сострат. Сострат. У меня есть извинение, принцесса, в том, что я дерзаю прервать ваше уединение: принцесса, ваша матушка возложила на меня поручение, оправдывающее мою смелость... Эрифила. Какое поручение, Сострат? Сострат. Попытаться узнать от вас, принцесса, к которому из двух прин- цев склоняется ваше сердце... Эрифила. Принцесса, моя матушка, сделала очень удачный выбор, возложив это поручение на вас... Без сомнения, Сострат, оно приятно вам и принято вами с удовольствием... Сострат. Оно принято мною, принцесса, из долга повиновения; если бы принцесса пожелала снизойти к моим объяснениям, она почтила бы своим доверием кого-нибудь другого... Эрифила. А что заставляло вас, Сострат, отказываться? Сострат. Боязнь, принцесса, оказаться плохим исполнителем... Эрифила. Разве я, по вашему мнению, недостаточно уважаю вас, для того чтобы открыть вам свое сердце и сказать вам все, что вы желали бы знать относительно обоих принцев?.. Сострат. После сказанного вами, принцесса, я больше ничего лично для себя не желаю; прошу вас только прибавить к этому то, что вы признаёте необходимым в пределах лежащего на мне поручения... Эрифила. До сих пор мне удавалось отмалчиваться - и матушка была настолько добра, что позволила мне со дня на день откладывать выбор; но я была бы рада засвидетельствовать перед всеми свою готовность сделать что-нибудь для их расположения к вам: если вы меня принудите, я объявлю наконец свое так долго ожидаемое решение... Сострат. Вот уж этим, принцесса, я вам докучать не стану - и никогда бы я не решился принуждать к чему-нибудь принцессу, которая сама прекрасно знает, что она делает... Эрифила. Но матушка именно этого и ожидает от вас!.. Сострат. А разве я ей не сказал, что плохо исполню ее поручение?.. Эрифила. Ну, Сострат, у таких людей, как вы, очень зоркие глаза, от которых едва ли что-нибудь укроется... И ваши глаза разве не подсмотрели того, что так всех беспокоит, и не посвятили вас хоть немного в тайну моего сердца?.. За мною явно ухаживают, окружают меня всевозможными заботами: на котором же из двух принцев, думаете вы, мой взор останавливается с большею благосклонностью?.. Сострат. В таких делах догадки строятся сообразно тому, какой для кого существует в данном деле интерес... Эрифила. Кого выбрали бы вы, Сострат? Которого из принцев вы пожелали бы мне в мужья? Сострат. Ах, принцесса! не за моими желаниями, а за вашей склонностью решающее слово... Эрифила. А если бы я попросила вашего слова? Сострат. Если бы вы попросили моего совета, я очутился бы в большом затруднении... Эрифила. Вы не могли бы сказать, который из двух кажется вам более достойным моего выбора?.. Сострат. На мой взгляд, нет никого, кто был бы достоин этой чести. Все принцы в мире оказались бы слишком мелки для того, чтобы вас домогаться, одни боги имеют право на это, а от людей вам подобает принимать только фимиам и жертвоприношения... Эрифила. Это очень любезно - и я беру вас в число своих друзей... Но все-таки я хочу, чтобы вы мне сказали, к которому из двух вы более расположены и которого скорее бы назвали своим другом... СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ Эрифила, Сострат, Хореб. Хореб. Принцесса, мать ваша спешит сюда, чтобы вместе с вами отправиться в лес Дианы... Сострат (в сторону). Вот кстати ты явился, милый мальчик!.. СЦЕНА ПЯТАЯ Эрифила, Сострат, Аристиона, Ификрат, Тимокл, Анаксарк, Клитидас. Аристиона. О вас уже спрашивали, дочь моя! Есть люди, которым ваше отсутствие причиняет большое огорчение... Эрифила. Я думаю, что обо мне спрашивали из вежливости и моим отсутствием не так уж интересуются, как вы говорите... Аристиона. Здесь так развлекают нас зрелищами, что все время на это уходит: если мы хотим все видеть и слышать - нам нельзя терять ни минуты... Войдем скорее в лес и посмотрим, что нас там ожидает; это прелестнейший уголок в мире... Займем скорее наши места! ТРЕТЬЯ ИНТЕРМЕДИЯ Сцена представляет лес, куда приглашена принцесса; при входе ее приветствует нимфа, а потом для ее развлечения исполняется следующего содержания маленькая комедия (все под музыку): Пастушок жалуется двум своим товарищам и друзьям на холодность той, которую он любит; друзья его утешают; приходит пастушка - и все трое удаляются, чтобы наблюдать за ней. После нескольких слов любовной жалобы пастушка ложится на траву и сладко засыпает. Влюбленный зовет друзей полюбоваться пастушкой и обращается ко всему, что окружает спящую, с просьбой охранять ее сон. Пастушка, проснувшись и видя пастушка у своих ног, выражает неудовольствие на его преследование; но, тронутая таким постоянством, склоняется на его мольбы и в присутствии друзей соглашается любить его. Явившиеся к этому времени два сатира жалуются на измену пастушки и, опечаленные ее немилостью, ищут утешения в вине. ПАСТОРАЛЬ ПРОЛОГ Нимфа Принцесса светлая! Пожалуйте, взгляните, Как под защитою ветвей Мы веселимся без затей: Здесь блеска праздников придворных не ищите: Одной любовью где живут, Там про любовь одну поют! СЦЕНА ПЕРВАЯ Тирсис О соловьи! В тени листвы Все о любви Поете вы; Но эхо бы в лесу будить вы перестали, Когда б я рассказал вам о своей печали!.. СЦЕНА ВТОРАЯ Тирсис, Ликаст, Менандр. Ликаст Сильна все так же скорбь твоя? Менандр Все так же с грустью ты своею неразлучен?.. Тирсис Да, так же все люблю Калисту я, Все так же злополучен!.. Ликаст Скорей, пастух, скорей долой Из сердца эту боль! Тирсис А где ж на это сила? Менандр В тебе самом... Тирсис Неравен будет бой! Ликаст Для боли есть лекарство... Тирсис Да, могила: Она одна меня бы исцелила! Ликаст и Менандр Тирсис! Тирсис Что, пастухи? Ликаст и Менандр Будь властен над собой! Тирсис Все кончено - нет более надежды! Ликаст и Менандр Так падать духом!.. Тирсис Так страдать!.. Ликаст и Менандр О малодушие! Тирсис О мука!.. Ликаст и Менандр Не стонать - Мужаться надобно!.. Тирсис Навек сомкнуть бы вежды! Ликаст Как ни кажись пастушка Строга и холодна, Но против страсти пылкой Настойчивого сердца Не устоит она... Менандр В делах любовных часто Бывает поворот, Когда влюбленный в сердце Заносчивой красотки Вдруг нежность обретет... Тирсис Сюда, сюда, жестокая, Идет как раз! Друзья, скорее спрячемся: Увидит, своенравная, - И прочь от нас!.. СЦЕНА ТРЕТЬЯ Калиста (одна) О, законы чести! Сердцу Мочи нет от ваших тяжких И безжалостных цепей! Я Тирсиса только мучу, А в душе одно желанье - Приласкать его нежней... Умоляю вас, деревья, Тайну свято сохраните В гущине своих ветвей! Небеса не защитили Наше сердце от амура: Не жестоко ль было склонность К красоте нам воспретить?.. И природе не противно ль, Что любить мы не дерзаем То, что хочется любить?.. Я завидую вам, звери, Что, не ведая запретов, Отдаетесь вы влеченью Ваших любящих сердец! Я завидую вам, птицы, Что, не ведая запретов, Отдаетесь вы влеченью Ваших любящих сердец! На мои, однако, вежды Сыплет маком сладкий сон; Отдаюсь тебе, могучий, Никаким законом в мире Отдых нам не воспрещен!.. СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ Калиста (спящая), Тирсис, Ликаст, Менандр. Тирсис Как сладко спит - взгляните! - Прелестный недруг мой. Неслышными шагами, Друзья, за мной! Все трое Спите, прекрасные очи, - победам вы счета не знаете, - Спите в желанном покое, какого других вы лишаете! Спите, прекрасные очи!.. Тирсис Молчите, птицы! Ветрам Запрет со всех сторон! Ручьи, не потревожьте Калисты сон!.. Все трое Спите, прекрасные очи, - победам вы счета не знаете, - Спите в желанном покое, какого других вы лишаете! Калиста (проснувшись, Тирсису) О, что за кара! что за мука! За мною всюду по пятам!.. Тирсис Увы, за чем же и гоняться, Как не за тем, что любо нам?!. Калиста Пастух, скажите же, что нужно Вам от меня?.. Тирсис О, если б мог, Моя прекрасная пастушка, Я умереть у ваших ног! Вздыхал напрасно я доныне: Последний вздох - вам дань моя!.. Калиста Ах, я боюсь, Тирсис, - уйдите, Чтоб вас жалеть не стала я!.. Ликаст и Менандр (один после другого) Любовь ли это или жалость, Но нежность очень вам идет. Не защищайтесь же напрасно: От вас давным-давно, пастушка, Он хоть ничтожной ласки ждет... Любовь ли это или жалость, Но нежность очень вам идет... Калиста Да, слишком я была сурова; Над вами явно насмехаясь, Я обожала вас тайком; Возьмите ж любящее сердце И отомстите мне на нем! Тирсис Калиста! Божество! О дивная отрада!.. Друзья, скажите мне: живу иль умер я?.. Ликаст Вот за любовь тебе награда! Менандр Завидна участь мне твоя!.. СЦЕНА ПЯТАЯ Калиста, Тирсис, Ликаст, Менандр, два сатира. Первый сатир Вот как! От ласк моих, резвунья, убегаешь И пастуху меня предпочитаешь ты?.. Второй сатир Вот как! Мне за любовь одно презренье, Вздыхателю ж - все чары красоты?.. Калиста Не я, судьба так пожелала: Оставьте тщетные мечты!.. Первый сатир В любви понесший неудачу Неудержимо слезы льет... Нам эта чаша не по вкусу: Мы в обольстительной бутылке Найдем забвение невзгод!.. Второй сатир Любовь не все добро - нередко Она для нас бывает злом... Но есть у нас от зла защита: Любовь осмеяна - так сами ж Мы посмеемся за вином!.. Все Боги, богини, Фавны, дриады, К нам из убежищ своих выходите: Все, что мы будем Петь, вы на травке Образно в пляске живой начертите!.. Шесть дриад и шесть фавнов выходят из своих жилищ и образуют красивую танцующую группу, которая вдруг разрывается и открывает пастуха и пастушку, разыгрывающих затем небольшую сцену любовной размолвки. Любовная размолвка Климена, Филинт. Филинт Я полной жизнью жил, когда Приятен был твоим глазам; На короля я не смотрел И не завидовал богам... Климена Когда сердечный выбор твой Предпочитал меня другим, Корону сбросила бы я, Чтоб сердцем властвовать твоим. Филинт Нашлась другая, что меня От страсти пагубной спасла... Климена Я, вероломному на зло, Другому сердце отдала... Филинт Кларису хвалят все: она Подруга верная моя; Скажи мне взгляд ее: "Умри!" - За этот взгляд бы умер я... Климена Миртиль, дружок, на зависть всем, Как в ясный день в меня влюблен: Ему я в жертву принесу Хоть жизнь - потребуй только он!.. Филинт А если б старая любовь Кларису властно возмогла Изгнать из сердца моего, Чтоб ты опять в него вошла?.. Климена Пускай Миртиль и день и ночь В глаза способен мне смотреть: С тобой одним я, признаюсь, Хотела б жить и умереть!.. Оба вместе Доныне друг к другу любви мы нежней не питали... Отныне нас узы блаженства навек сочетали!.. Все действующие лица комедии (поют) О влюбленные, как сладки Ваши маленькие ссоры! То угрозой, то призывом Блещут пламенные взоры... Ссорьтесь, ссорьтесь - и лобзаньем Заглушайте все укоры! О влюбленные, как сладки Ваши маленькие ссоры! Фавны и дриады возобновляют танцы под пение пастухов и пастушек; в то же время три маленькие дриады и три маленьких фавна в глубине сцены воспроизводят происходящее на авансцене. Пастухи и пастушки Предадимся же забавам без искусства - Пусть любовь чарует ими наши чувства! Кто кичлив и важен, тот, Хоть и зависть возбуждает, Вечный мученик забот! Предадимся же забавам без искусства - Пусть любовь чарует ими наши чувства! Для влюбленных ярким светом Вся земля озарена; Жизнь их - праздник непрерывный, Неизменная весна!.. Предадимся же забавам без искусства - Пусть любовь чарует ими наши чувства! ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ СЦЕНА ЕДИНСТВЕННАЯ Аристиона, Ификрат, Тимокл, Анаксарк, Клитидас, Эрифила, Сострат, свита. Аристиона. На язык просятся одни и те же слова: на каждом шагу хочется кричать: "Просто изумительно! Нельзя ничего прекраснее придумать! Это превосходит все, до сих пор виденное!.." Тимокл. Слишком громкие слова, принцесса, для таких маленьких безделок! Аристиона. Эти безделки, однако, могут служить приятным развлечением для лиц вполне серьезных... В самом деле, Эрифила, вы очень обязаны принцам и едва ли в силах достойным образом отблагодарить их за все заботы, какие они проявляют относительно вас... Эрифила. Я благодарна им, матушка, как только могу... Аристиона. А между тем вы так долго томите их ожиданием... Я обещала не насиловать вашей воли; но их любовь принуждает вас высказаться, не откладывая больше воздаяния за оказанные вам услуги. Я поручила Сострату выведать тайну вашего сердца и не знаю, сделано ли им уже что-нибудь в этом направлении... Эрифила. Да, матушка... Но мне кажется, что рано еще приступать к выбору, на котором так все настаивают и который непременно бы навлек на меня порицание... Я чувствую себя одинаково обязанною перед обоими принцами за их любезную внимательность и услужливость и думаю, что совершила бы большую несправедливость, явившись неблагодарной либо перед одним, либо перед другим, так как мне пришлось бы одного предпочесть, а другому отказать... Ификрат. Это называется, принцесса, очень вежливым отказом обоим... Аристиона. Подобные опасения отнюдь не должны вас тревожить, Эрифила: оба принца заранее подчинились тому предпочтению, какое будет выражено вашей склонностью... Эрифила. Склонность, матушка, легко поддается самообману; беспристрастный взгляд гораздо более способен сделать справедливый выбор... Аристиона. Вы знаете, что я связана словом не вмешиваться в это дело; но здесь ваша склонность не может обмануться, и выбор ваш не может быть дурен, на ком бы из принцев он ни остановился... Эрифила. Чтобы не насиловать ни вашего слова, ни моей боязни, согласитесь, матушка, прибегнуть к тому средству, которое я осмелюсь предложить... Аристиона. Какое же это средство, дитя мое? Эрифила. Пусть все решит Сострат! Вы обратились к его... помощи, для того чтобы обнаружить мои чувства: разрешите, чтобы он же помог мне выйти из того затруднения, в котором я нахожусь... Аристиона. Я настолько уважаю Сострата, настолько ценю его правдивость и беспристрастие, что, о чем бы ни шла речь - о том ли, чтобы он выяснил ваши чувства, или о том, чтобы вы подчинились его приговору, - я от всего сердца принимаю ваше предложение... Ификрат. Стало быть, принцесса, мы теперь должны ухаживать за Состратом?!. Сострат. Нет, ваше высочество, ухаживать за мною вам не придется, так как при всем уважении моем к принцессам я уклоняюсь от той чести, какую они мне оказывают... Аристиона. Это что же значит, Сострат?!. Сострат. У меня есть причины, принцесса, на то, чтобы устраниться от всякого участия в этом деле... Ификрат. Вы боитесь, Сострат, нажить себе врага? Сострат. Исполняя приказание моих повелительниц, ваше высочество, я о врагах не забочусь... Тимокл. По какой же причине, однако, вы отказываетесь снискать дружбу того из принцев, кого вы были бы властны навеки осчастливить?!. Сострат. По той причине, что я не в состоянии дать этому принцу то, что он хотел бы от меня получить... Ификрат. Отчего же вы не в состоянии? Сострат. Как вы настойчивы! Может быть, ваше высочество, я тайно заинтересован в том, чтобы воспрепятствовать вашим любовным притязаниям?! Может быть, у меня есть друг, который не смел признаться, но весь сгорает от охватившей его пламенем страсти; может быть, этот друг ежедневно изливает передо мной свои муки, постоянно жалуется мне на жестокость своей судьбы и в браке принцессы видит для себя беспощадный смертный приговор... И если так оно на самом деле, ваше высочество, то мне ли быть палачом несчастного?!. Ификрат. Похоже на то, Сострат, что вы сами этот друг и есть!.. Сострат. Не выставляйте меня, пожалуйста, в дурном свете перед лицами, которые вас слушают: я знаю себе цену, ваше высочество, и таким беднягам, как я, прекрасно известно, до чего они могут простирать свои упования!.. Аристиона. Оставим это: мы найдем иное средство покончить с нерешительностью моей дочери... Анаксарк. Чтобы прийти к такому концу, принцесса, который бы всех удовлетворил, не самое ли лучшее - спросить небо насчет предположенного брака?.. Я начал, как говорил уж вам, составлять по поводу этого таинственные фигуры, следуя правилам нашей науки, и надеюсь скоро наглядно убедить вас в том, что желанный союз находится под охраной грядущего. После этого возможно ли будет какое-нибудь колебание? Если небесная благодать снизойдет на тот либо иной выбор, то не достаточно ли окажется этого для его освящения и останется ли у отвергнутого хоть малейшее право считать себя обиженным, если предпочтение будет решено Небом? Ификрат. Что касается меня, то я вполне подчиняюсь этому и считаю указанное средство наиболее разумным... Тимокл. Я того же мнения и готов с закрытыми глазами подписаться под всяким приговором, раз он будет исходить от Неба! Эрифила. Но, достопочтенный Анаксарк, достаточно ли ясно прозреваете вы наши судьбы, для того чтобы никогда не ошибиться, и где, скажите, пожалуйста, порука в той небесной благодати, которая, по-вашему, должна на нас снизойти?.. Аристиона. Вы не свободны от маловерия, дитя мое, и нет-нет да и обнаружите его... Анаксарк. Непогрешимость моих предсказаний, сударыня, доказана вполне, и в этом моя порука. Наконец, когда я вам объясню указания Неба, за вами останется свобода выбора того или другого жребия... Эрифила. Так Небо, Анаксарк, укажет мне два жребия? Анаксарк. Да, принцесса, оно укажет блага, какие ожидают вас, если вы выйдете за одного, и беды, какие вам предстоят, если вы выйдете за другого... Эрифила. Но так как за обоих сразу выйти нельзя, то в Небесах должно быть начертано не только то, чему надлежит случиться, но и то, чему случиться не надлежит? Клитидас. Попался мой астролог!.. Анаксарк. Для того чтобы вы это поняли, принцесса, потребовалось бы продолжительное изложение перед вами основных начал астрологии. Клитидас. Ловко вывернулся!.. Принцесса, я ничего дурного про астрологию не говорю: астрология - прекрасная вещь, а господин Анаксарк - великий человек! Ификрат. Правдивость астрологии вне сомнений, и никто не может оспаривать верность ее предсказаний!.. Клитидас. Конечно! Тимокл. Я во многое не верю; но против астрологии, против ее гороскопов ничего уже не скажешь... Клитидас. Ясно как божий день! Ификрат. Сотни предсказанных случаев осуществляются изо дня в день и убеждают самых упорных... Клитидас. Правда! Тимокл. Возможно ли опровергать по крайней мере те предсказания относительно известных всему миру событий, которые удостоверены историей?!. Клитидас. Для этого надо не иметь царя в голове! Как опровергнуть то, что написано?!. Аристиона. Сострат не проронил до сих пор ни слова: каково его мнение?.. Сострат. Принцесса, не все люди одарены теми тонкими свойствами, которые необходимы для усвоения так называемых тайных наук; существуют материальные натуры, лишенные всякой способности понимать то, что другими понимается без малейшего усилия. Высшие знания сулят нам все, что есть в мире наиболее приятного. Превращать любые предметы в золото, обеспечивать вечную жизнь, излечивать словом, привораживать любовь, читать, как в книге, в будущем, низводить по желанию с Неба на металлы чудодейственные отпечатки, повелевать злыми духами, создавать незримые полчища и неуязвимых воинов все это, без сомнения, очаровательно, и представить себе возможность этого для многих ничего не стоящее дело. Но мой ум слишком груб для того, чтобы понимать такие вещи и в них верить: так уж хорошо, изволите ли видеть, что даже совсем неправдоподобно... Все эти прекрасные рассуждения о симпатии, о магнетической силе, о сокровенных свойствах настолько тонки и хрупки, что они ускользают от моего простого разумения; не говоря уже об остальном, для меня всегда казалось непостижимым, как это ухитряются находить в Небе судьбу ничтожнейшего из смертных, да еще записанную до мельчайших подробностей. Что общего, какое соотношение, какая связь может быть между нами и светилами, удаленными от нас на ужасающие расстояния? И откуда эта прекрасная наука могла прийти к людям?.. Какое божество ее открыло и какой опыт мог создать ее из наблюдений над столькими звездами, взаимное расположение которых к тому же никогда не повторяется?!. Анаксарк. Нетрудно будет посвятить вас во все это... Сострат. Вам, значит, и книги в руки! Клитидас. Все объяснят, только пожелайте! Ификрат. Если вы не верите тому, чего не понимаете, то, может быть, поверите тому, что увидите! Сострат. Чего не мог понять, того никогда и не видел - такое уж мое счастье! Ификрат. А я видел, и видел вещи вполне убедительные! Тимокл. Я тоже... Сострат. Раз вы видели, так отчего же вам и не верить! Надо полагать, ваши глаза иначе устроены, чем мои! Ификрат. Наконец, принцесса верит в астрологию: этого, кажется, достаточно, чтобы поверить и другим. Или, по-вашему, Сострат, принцесса недостаточно умна и понятлива? Сострат. Вопросы, ваше высочество, не из милостивых... Ум принцессы не мерило для моего, и она может легко понимать то, что выше моего понимания... Аристиона. Нет, Сострат! Многому я придаю почти столько же мало веры, сколько и вы; но не об этом речь... Что касается астрологии, то здесь я своими ушами слышала и своими глазами видела такие вещи, которым не верить нельзя! Сострат. На это, принцесса, мне возразить нечего... Аристиона. Довольно, однако, спорить; оставьте нас на минуту! Пойдем, дитя мое, к этому красивому гроту, где я обещала быть. Приятные неожиданности на каждом шагу! ЧЕТВЕРТАЯ ИНТЕРМЕДИЯ Сцена представляет грот, в котором принцессы прогуливаются; как только они входят, восемь статуй, каждая с факелом в руке, начинают танец, перемежая его красивыми позами. ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ СЦЕНА ПЕРВАЯ Аристиона, Эрифила. Аристиона. Чья бы затея это ни была, но трудно вообразить что-нибудь красивее и изящнее... Дитя мое, я хочу поговорить с вами с глазу на глаз и вполне откровенно. Нет ли у вас в глубине души какой-нибудь такой склонности, в которой вы не хотели бы мне признаться? Эрифила. У меня?!. Аристиона. Ответьте мне чистосердечно, дитя мое: надеюсь, я заслужила это тем, что для вас делаю... Думаю только о вас, всем и всему вас предпочитаю, отвращаю свой слух от всех предложений, какие на моем месте сотни принцесс выслушали бы с должным вниманием: разве всего этого мало для того, чтобы называться доброй матерью и чтобы, открывая мне свое сердце, вы не боялись выслушать с моей стороны излишне строгое? Эрифила. Если бы я дурно следовала вашему примеру и допустила бы себя до такого чувства, которое пришлось бы скрывать, то у меня оказалось бы достаточно власти над собой, чтобы заставить эту страсть умолкнуть и не обнаружить ничего такого, что было бы недостойно вашей дочери. Аристиона. Нет-нет, дитя мое: вы можете без малейшего опасения признаться мне в своих чувствах. Я и не думала ограничивать ваш выбор двумя принцами; вы можете расширить его как хотите: личные заслуги имеют в моих глазах такую же ценность, как и все другое, и если вы будете со мной откровенны, то увидите, что я одобрю выбор вашего сердца без всякого упорства. Эрифила. Вы так добры ко мне, матушка, что я не знаю, как мне и гордиться этим; но вашей добротой я не злоупотреблю, и все, о чем я пока буду просить вас, это не настаивать на браке, к которому я не чувствую еще себя готовой. Аристиона. До сих пор я предоставляла вам во всем полную свободу; и только нетерпение влюбленных в вас принцев... Но что это за шум? Ах боже мой, какое зрелище является нашим глазам! К нам нисходит какое-то божество... Да это богиня Венера - и она, по-видимому, хочет вещать нам. СЦЕНА ВТОРАЯ Аристиона, Эрифила, Венера (спускается на машине в сопровождении четырех амуров). Венера Рвенье примерное блещет в заботах твоих, о принцесса! Ныне его увенчать у Бессмертных явилось желанье - B на достойного зятя укажет тебе их десница... Через меня возвещаны они, что величье и славу В дом твой, как свадебный дар, принесет их избранник навеки... Пусть же возлюбленной дочери участь тебя не тревожит: Жди терпеливо событий и с верой в грядущее счастье Зятем того назови, кем избавлена будешь от смерти!.. Аристиона. Дитя мое, боги кладут конец всем нашим рассуждениям... После этого нам ничего другого не остается, как принять то, что они готовы дать нам: воля их выражена ясно! Пойдем в ближайший храм изъявить им покорность и возблагодарить их за благодеяния... СЦЕНА ТРЕТЬЯ Анаксарк, Клеон. Клеон. Вот принцесса уходит... Вы не поговорите с ней?.. Анаксарк. Подождем, когда с нею не будет дочери: я опасаюсь этой умницы - она не дает себя провести, как ее мать... Наконец, милый мой, мы только что имели случай убедиться в том, что выдумка удалась... Наша Венера сотворила чудо; приглашенный мною же молодчина механик так хорошо все устроил, так искусно пробуравил грот, так ловко припрятал все проволоки и пружины, так умело распорядился освещением и людьми, что немногим бы удалось открыть обман... А так как принцесса Аристиона очень суеверна, то нельзя сомневаться в том, что она слепо всему поверила. Я долго возился с этой механикой - и вот мы, кажется, у цели... Клеон. Для которого же принца вы все это устраивали? Анаксарк. Оба они домогались моего содействия, и обоих я насчет этого обнадежил; но принц Ификрат своими подарками и обещаниями оставил другого далеко позади себя. Стало быть, на его долю и придутся все благоприятные указания тех пружин, какие я пускаю в ход; а так как самолюбие сделает его моим должником, то вот, сынок, наша судьба и обеспечена! Мне надо успеть еще укрепить принцессу в ее заблуждении, подготовить ее к тому, чтобы она усмотрела связь между словами Венеры и предсказаниями моих фигурок... Пойди докончи что нам осталось сделать: пусть шесть человек спрячутся в барку за скалой, дождутся, когда принцесса Аристиона отправится под вечер в свою обычную одинокую прогулку по берегу, бросятся на нее в удобный момент, будто корсары, и убегут от принца Ификрата, который явится к ней на помощь, чем и заслужит, по указанию Неба, руку принцессы Эрифилы... Принц уже предупрежден мною и, согласно с моим предсказанием, должен находиться в том леску, что окаймляет берег... Уйдем, однако, отсюда: я на ходу скажу тебе, за чем еще надо присмотреть... Вот принцесса Эрифила... Она не должна нас видеть!.. СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ Эрифила, Клеониса, Сострат. Эрифила. Увы! Как чудна судьба моя и что я сделала богам, чтобы заслужить от них такую обо мне заботливость!.. Клеониса. Вот, принцесса, я его нашла - и он, как только услышал ваше приказание, немедленно пошел за мной... Эрифила. Пусть он подойдет, Клеониса, а ты ненадолго оставь нас!.. Сострат, вы меня любите?.. Сострат. Я, принцесса?!. Эрифила. Полно, Сострат! Я это знаю, я это допускаю - и вы можете мне об этом говорить... Ваша страсть предстала предо мною в сопровождении таких заслуг, которых вполне достаточно, чтобы сделать ее для меня приятною! Если разница в нашем происхождении и остается прежнею, то все-таки я должна вам сказать, что постоянно ждала такого случая, который дал бы мне возможность свободно открыть все свои чувства... Не думайте, Сострат, что я ничего, кроме ваших заслуг, в вас не ценю и что моему сердцу ваши личные качества не дороже всех отличий, какими вы удостоены со стороны других... Не думайте также, чтобы матушка стала противиться моим желаниям: я не сомневаюсь, что мне удалось бы склонить ее согласие куда бы я ни захотела... Но есть положения, Сострат, в которых непозволительно желать всего того, что возможно; есть огорчения, стоящие выше всего остального, потому что дурная молва не может быть искуплена удовольствием, приобретенным по сердечной склонности... Вот на что, Сострат, я бы никогда не решилась: довольно и того, по-моему, что я уклоняюсь от других предложений... Наконец, боги сами пожелали дать мне супруга - и о тех отсрочках, которыми я до сих пор по доброте матушки пользовалась, теперь уже не может быть и речи: я обязана подчиниться велению Неба!.. Будьте уверены, Сострат, что этот брак для меня ненавистен как ничто в мире и что, если бы только моя воля, я была бы или ваша, или ничья! Вот, Сострат, что я хотела вам сказать, вот в чем я считала себя в долгу перед вашими достоинствами, и вот то сердечное утешение, которое я в состоянии дать вашему чувству!.. Сострат. Ах, принцесса, это слишком много для бедняги: я не чаял умереть с такой славой - и с этой минуты никто не услышит от меня жалобы на мою судьбу! Если рождением я поставлен гораздо ниже моих мечтаний, то им же я сделан настолько счастливым, что мог возбудить жалость в сердце великой принцессы... И эта благодетельная жалость стоит скипетров и корон, стоит благоденствия величайших государей в мире! Да, принцесса, с той поры как я осмелился вас любить, вы разрешили мне произносить это дерзкое слово, - с той поры, говорю, как я осмелился вас любить, я беспощадно осудил заносчивость моих мечтаний и сам решил свою участь... Смерть, принцесса, не будет для меня неожиданностью: я к ней готов! Но ваша доброта окружает ее таким почетом, на какой моя любовь никогда не смела надеяться, и после этого я умру, как самый счастливый и наиболее прославленный из людей! Если я могу еще чего-нибудь пожелать, то это двух милостей, принцесса, о которых и позволяю себе просить вас на коленях: разрешить мне оставаться возле вас до выхода замуж, - и пусть этим и закончится моя жизнь, - а потом, среди славы и всех благ, какие сулит Небо вашему союзу, вспоминать иногда влюбленного Сострата. Могу ли я, божественная принцесса, рассчитывать на эту драгоценную милость?.. Эрифила. Уходите, Сострат! Просить, чтобы я вас вспоминала, это значит не беречь моего покоя!.. Сострат. О принцесса! Если ваш покой... Эрифила. Уходите же, Сострат, говорю вам! Пощадите мою слабость и не принуждайте меня сделать больше, чем я решилась сделать... СЦЕНА ПЯТАЯ Эрифила, Клеониса. Клеониса. Я вижу, принцесса, что вы опечалены: не прикажете ли, чтобы наши танцоры, так хорошо выражающие всякие страсти, показали перед вами свое искусство? Эрифила. Да, Клеониса, пусть делают, что хотят, лишь бы не отвлекали меня от моих мыслей!.. ПЯТАЯ ИНТЕРМЕДИЯ Четыре пантомима, показывая свое искусство, изображают в танцах и жестах тревожное настроение юной принцессы. ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ СЦЕНА ПЕРВАЯ Клитидас, Эрифила. Клитидас. Куда направить шаги? Какую дорогу должен я выбрать и в каком месте могу найти теперь принцессу Эрифилу?.. Ведь это немалое преимущество - первому принести новость... А, вот она... Принцесса, объявляю вам, что Небо дало вам назначенного супруга! Эрифила. Ах, оставь меня в моей мрачной печали, Клитидас! Клитидас. Прошу извинения, принцесса, но я думал, что поступлю хорошо, поспешив сказать: "Небо дало вам в супруги Сострата!"; но так как вы этим недовольны, то я беру свою новость назад и ухожу откуда пришел! Эрифила. Клитидас! Эй, Клитидас!.. Клитидас. Я оставляю вас, принцесса, в вашей мрачной печали... Эрифила. Остановись, говорю тебе, подойди! Что ты мне сказал?.. Клитидас. Ничего, принцесса!.. Иногда по усердию приходится говорить великим особам вещи, до которых им нет дела... Прошу извинить меня! Эрифила. Как это жестоко! Клитидас. В следующий раз я воздержусь от такой стремительности! Эрифила. Не волнуй меня!.. Какую ты мне новость принес? Клитидас. Это вздор, касающийся Сострата, принцесса, - и я вам скажу о нем, когда вы будете не так заняты своими мыслями... Эрифила. Перестань меня мучить, говорю тебе! Какая у тебя новость? Клитидас. Вы хотите знать, принцесса? Эрифила. Да, скорей! Что ты начал говорить о Сострате? Клитидас. Чудесное приключение, которого никто не ожидал. Эрифила. Что такое?.. Клитидас. А это не потревожит, принцесса, вашей мрачной скорби?.. Эрифила. Скажешь ли ты наконец?!. Клитидас. Коли так, я должен сказать вам, что, когда принцесса, ваша матушка, с немногими провожатыми, гуляла в лесу по этим прелестным маленьким тропинкам, свирепый кабан (эти гнусные кабаны постоянно бесчинствуют, и от них следовало бы очистить все благоустроенные леса), свирепый, говорю, кабан, за которым, вероятно, гнались охотники, перерезал нам путь... Может быть, для украшения моего рассказа мне надлежало бы сделать пространное описание кабана, о котором идет речь; но вы, позволяю себе надеяться, этого от меня не потребуете и удовольствуетесь утверждением, что это было отвратительнейшее животное! Кабан бежал своей дорогой - и лучше было бы его не трогать, не затевать с ним ссоры... Но принцесса пожелала скрасить его бег некоторым развлечением и своим дротиком, не совсем удачно, хотя и без злого умысла брошенным, нанесла ему небольшую рану над ухом... Невежа яростно кинулся на нас... Мы, бедняги, побледнели от ужаса... Каждый укрылся за дерево, и принцесса осталась беззащитной от нападения чудовища, - как вдруг, словно посланный богами, появился Сострат... Эрифила. Ну, Клитидас?.. Клитидас. Если вам, принцесса, скучно слушать меня, то я окончу в другой раз! Эрифила. Кончай скорей! Клитидас. Ей-богу, скоро кончу - поневоле!.. Дело в том, что я немножко испугался и всех подробностей схватки не видал; могу только сказать, что, когда мы вышли из-за наших прикрытий, мертвый кабан плавал уже в своей крови, а сияющая от радости принцесса называла Сострата своим спасителем, на которого боги указали как на достойного быть вашим счастливым супругом. Этих слов показалось мне достаточно - и я поспешил первый принести вам новость!.. Эрифила. Ах, Клитидас! может ли какая-нибудь иная новость быть для меня приятнее этой!.. Клитидас. Вот вас ищут... СЦЕНА ВТОРАЯ Клитидас, Эрифила, Аристиона, Сострат. Аристиона. Вижу, дитя мое, что вам уже известно все... Боги изъявили свою волю раньше, чем мы предполагали; угрожавшая нам опасность ускорила событие - и то, что произошло, было несомненным вмешательством богов в предстоявший нам выбор, так как здесь отдано должное исключительным заслугам... Воспротивится ли ваше сердце тому, чтобы отблагодарить человека, которому я обязана жизнью, и отвергнете ли вы Сострата как супруга? Эрифила. Как из рук богов, так и из ваших рук, матушка, я не могла бы получить супруга, более приятного своему сердцу!.. Сострат. Небо! Не чудесный ли это сон, которым боги захотели прельстить меня, и не ждет ли меня пробуждение, которым я снова буду низвергнут в низменную действительность?.. СЦЕНА ТРЕТЬЯ Клитидас, Эрифила, Аристиона, Сострат, Клеонт. Клеонт. Ах, что случилось, принцесса! Анаксарк до сих пор поддерживал в обоих принцах ложную надежду на выбор, которого они давно домогались, и, как только дошел до них слух о приключении с вами, они злобно накинулись на него: слово за слово, жарче да жарче... и кончилось тем, что Анаксарк получил несколько тяжких ран, и неизвестно еще, выживет ли он... Идут сюда!.. СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ Клитидас, Эрифила, Аристиона, Сострат, Клеонт, Ификрат, Тимокл. Аристиона. Принцы, вы позволили себе непозволительное насилие!.. Если Анаксарк перед вами провинился, на то я, чтобы рассудить вас по справедливости!.. Ификрат. А как бы вы могли, принцесса, рассудить нас по справедливости, когда вы так мало оказали ее нашему сану в сделанном вами же выборе?!. Аристиона. Разве оба вы не подчинились заранее тому, что решит воля Неба или склонность моей дочери?!. Тимокл. Да, принцесса, мы подчинились, но подчинились выбору между принцем Ификратом и мною, а отнюдь не обоюдному для нас отказу! Аристиона. Но если каждый из вас решил перенести предпочтение другому, то отчего же он не может перенести предпочтения третьему?.. Ведь вы в участи друг друга взаимно не заинтересованы... Ификрат. Не может, принцесса!.. Видеть, что тебя предпочли человеку равному, - все-таки некоторое утешение; но ваше ослепление - это нечто ужасное!.. Аристиона. Принц, я не хочу спорить с человеком, который любезно говорит мне столь приятные вещи, и убедительно прошу вас, со всею вежливостью, на какую только способна, не забывать, что Сострат имеет заслуги, которые известны всей Греции, и что сан, в который Небо сегодня возводит его, уничтожает всякое расстояние между ним и вами... Ификрат. Нет-нет, принцесса, мы этого не забудем!.. Но может быть, не забудете и вы, что два оскорбленных принца не такие два врага, которых не надо было бы опасаться!.. Тимокл. Может быть, принцесса, недолго придется вам радоваться тому пренебрежению, какое нам оказано! Аристиона. Я прощаю вам эти угрозы как вспышки оскорбленной любви и спокойно отправляюсь на праздник Пифических игр. Пойдем увенчаем великолепным зрелищем этот чудесный день! ШЕСТАЯ ИНТЕРМЕДИЯ, изображающая ПРАЗДНИК ПИФИЧЕСКИХ ИГР Сцена представляет большую залу вроде амфитеатра с открытой аркадой в глубине; над аркадой за занавесом хоры, а вдали жертвенники. Шесть человек, почти обнаженных, каждый с секирой на плече, как исполнители жертвоприношения, входят через портик под звуки скрипок; за ними два поющих жреца и одна поющая жрица. Жрица Воспевайте во вселенной все народы Бога нашего чудесные деянья! Землю всю исследуйте, все небо, - Не найдете ничего, чтоб вашим песням Столько придавало обаянья! Гречанка Полный силы и красы, Всех он одолеет!.. Другая гречанка Из кошницы благ своих Всюду жизнь он сеет!.. Третья гречанка Без него земля в немой Скорби цепенеет!.. Все вместе Звуками сладкими, звуками нежными Память его мы почтим, Чтобы они вознеслись до обителей Горних, как жертвенный дым! ПЕРВЫЙ ВЫХОД БАЛЕТА Шесть секироносцев танцуют, принимая позы людей, упражняющих свою силу; потом они, по трое, становятся по обе стороны сцены и уступают место шести наездникам. ВТОРОЙ ВЫХОД БАЛЕТА Шесть наездников размеренными движениями показывают свою ловкость на деревянных лошадях, приносимых рабами. ТРЕТИЙ ВЫХОД БАЛЕТА Четыре вожака рабов приводят двенадцать рабов, которые танцуют, выражая радость по поводу того, что их отпускают на волю. ЧЕТВЕРТЫЙ ВЫХОД БАЛЕТА Четыре женщины и четыре мужчины, вооруженных по-гречески, показывают особый род военной игры. Глашатаи, шесть труб и литавры, покрывая звуки других инструментов, возвещают появление Аполлона. Хор О дивный блеск! Во все глаза Мы созерцать его должны! Что за краса И что за стать! Где божества, Что были б нашему равны?!. Аполлон под звуки труб и скрипок входит через портик в предшествии шести юношей, несущих лавры, обвитые вокруг древка, и сверх этого солнце - с королевским девизом в виде трофея. Юноши передают трофей шести секироносцам и начинают, с Аполлоном во главе, героический танец, к которому присоединяются, каждая группа по-своему, шесть трофееносцев, четверо вооруженных мужчин с барабанами, в то время как шесть трубачей, литаврист, жрецы, жрицы, хор и оркестр аккомпанируют всему этому то порознь, то вместе. Этим и кончается праздник Пифических игр и вообще весь дивертисмент. За короля (представляющего солнце) Я света всякого источник! Как ни блестят во тьме ночей Весь мир чарующие звезды, Их блеск не в них: то блеск могучий Моих немеркнущих лучей! С огнеподобной колесницы Ко мне я вечно вижу всей Природы страшные стремленья: Земля ждет благ лишь от пригрева Моих желательных лучей... Земные пажити и нивы Тем плодоносней, тем тучней, Чем чаще я дарю их с неба Улыбкой ласковых лучей... За графа д'Арманьяка В сиянье солнечном хоть всякий светоч меркнет, Но от него ничто не хочет жить вдали - И, не боясь сгореть, живое все стремится Поближе к небесам, подальше от земли... За маркиза де Вильруа Куда наш бог, хозяин наш бесценный, Туда и я - всегда уж на виду, - И за него, зажмурив очи, В огонь и в воду я пойду!.. За маркиза де Рассана Я ближе всех к нему - здесь места нет сомненью... Отрекшись от себя, за ним брожу я тенью...</pre> </div> [[Категория:Импорт/lib.ru/Страницы с тегами pre]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Владимир Сергеевич Лихачев]] [[Категория:Поэзия]] [[Категория:Переводы]] [[Категория:Пьесы]] [[Категория:Драматургия]] [[Категория:Мольер]] [[Категория:Литература 1670 года]] [[Категория:Импорт/lib.ru]] [[Категория:Импорт/az.lib.ru/Жан-Батист Мольер]] [[Категория:Владимир Сергеевич Лихачёв]] mw5z9mir7v1lyxqo39l17maxkxbwsnj Всеволод Михайлович Гаршин †/РМ 1888 (ДО) 0 1041813 4590501 4590257 2022-07-19T17:17:38Z Vladis13 49438 wikitext text/x-wiki {{imported/lib.ru}} {{Отексте | АВТОР = | НАЗВАНИЕ = [[Всеволод Михайлович Гаршин|Всеволодъ Михайловичъ Гаршинъ]] † | ПОДЗАГОЛОВОК = | ЧАСТЬ = | СОДЕРЖАНИЕ = | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = 1888 | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = | ПОДЗАГОЛОВОКОРИГИНАЛА = | ПЕРЕВОДЧИК = | ДАТАПУБЛИКАЦИИОРИГИНАЛА = | ИСТОЧНИК = [http://az.lib.ru/g/garshin_w_m/text_1880_nekrolog_oldorfo.shtml az.lib.ru] со ссылкой на {{Русская мысль|год=1888|номер=IV|страницы={{РГБ|60000299712|13|I—II}}}} | ВИКИДАННЫЕ = <!-- id элемента темы --> | ВИКИПЕДИЯ = | ВИКИЦИТАТНИК = | ВИКИНОВОСТИ = | ВИКИСКЛАД = | ДРУГОЕ = | ОГЛАВЛЕНИЕ = | ПРЕДЫДУЩИЙ = | СЛЕДУЮЩИЙ = | КАЧЕСТВО = 1 <!-- оценка по 4-х бальной шкале --> | НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ = | ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ = | ЛИЦЕНЗИЯ = PD-old | СТИЛЬ = text }} <div class="text"> === Всеволодъ Михайловичъ Гаршинъ †. === 24 марта скончался молодой и высокодаровитый писатель, который въ короткое время завоевалъ себѣ видное и почетное мѣсто въ нашей литературѣ. Всеволоду Михайловичу Гаршину было только тридцать три съ небольшимъ года. Его очерки и разсказы постоянно притягивали къ себѣ вниманіе читателей, возбуждали много толковъ, вызывали горячія симпатіи къ гуманному писателю, который съ болѣзненною чуткостью анализировалъ и изображалъ душевный міръ нерѣдко также больныхъ людей. Но содержаніе разсказовъ и очерковъ Гаршина не исчерпывается душевнымъ міромъ отдѣльныхъ людей: они полны глубокаго общественнаго смысла. Кто внимательно прочелъ ''Четыре дня'', напримѣръ, тотъ почувствуетъ съ особенною силой весь ужасъ, всю дикость великаго историческаго зла, называемаго войною. Кто перечтетъ всѣ произведенія такъ рано погибшаго художника, тотъ замѣтитъ, что лица этихъ произведеній дѣйствуютъ въ опредѣленной обстановкѣ, въ извѣстной средѣ, которая проступаетъ сквозь личныя страданія Надежды Николаевны ''(Происшествіе)'' или Рябинина ''(Художники).'' Вдумчивый и больной писатель мало творилъ, но почти все имъ написанное отличается крупными достоинствами, а нѣкоторые изъ его очерковъ и разсказовъ принадлежатъ къ лучшимъ произведеніямъ нашей художественной литературы, по глубинѣ содержанія, по совершенству формы. Большую и скорбную утрату составляетъ для русскаго общества смерть Всеволода Михайловича, и добромъ помянетъ его исторія нашей литературы. Дарованіе Гаршина не достигло еще полнаго развитія, но онъ успѣлъ уже сказать въ искусствѣ свое самостоятельное слово, пріобрѣсти самобытную художественную физіономію. Воспитавшись подъ замѣтнымъ вліяніемъ Тургенева и Толстаго, талантъ Всеволода Михайловича не утратилъ сильной оригинальности. Точно также психологическій и нерѣдко психіатрическій анализъ Гаршина представляетъ яркія черты, которыя проводятъ глубокое различіе между нимъ и такимъ удивительнымъ мастеромъ описывать сложныя и болѣзненныя явленія души, какъ Достоевскій. Къ горькому сожалѣнію о безвременно погибшемъ писателѣ у всѣхъ лично знавшихъ Всеволода Михайловича присоединяется печаль о смерти добраго и въ высшей степени привлекательнаго человѣка. Sit tibi terra levis! </div> [[Категория:Публицистика 1888 года]] [[Категория:Некрологи]] [[Категория:Всеволод Михайлович Гаршин]] [[Категория:Литература 1888 года]] [[Категория:Импорт/lib.ru]] mtnxpnqe69vm98ynmmcqwu3xm8xr72m Тетя Лена (Гартман)/РВ 1875 (ДО) 0 1041828 4590806 4586673 2022-07-20T07:31:54Z Sergey kudryavtsev 265 wikitext text/x-wiki {{imported/lib.ru}} {{Отексте | АВТОР = Мориц Гартман | НАЗВАНИЕ = Тетя Лена | ПОДЗАГОЛОВОК = Рассказ из чешской народной жизни | ЧАСТЬ = | СОДЕРЖАНИЕ = | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = ? | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = | ПОДЗАГОЛОВОКОРИГИНАЛА = | ПЕРЕВОДЧИК = Н. Б--в | ДАТАПУБЛИКАЦИИОРИГИНАЛА = 1875 | ИСТОЧНИК = [http://az.lib.ru/g/gartman_m/text_1875_tyotya_lena-oldorfo.shtml az.lib.ru] со ссылкой на журналъ {{Русский вестник|год=1875|номер=4|страницы={{GBS|5S1nAAAAcAAJ|PA545|545—571}}}}. | ВИКИДАННЫЕ = <!-- id элемента темы --> | ВИКИПЕДИЯ = | ВИКИЦИТАТНИК = | ВИКИНОВОСТИ = | ВИКИСКЛАД = | ДРУГОЕ = | ОГЛАВЛЕНИЕ = | ПРЕДЫДУЩИЙ = | СЛЕДУЮЩИЙ = | КАЧЕСТВО = 1 <!-- оценка по 4-х бальной шкале --> | НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ = | ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ = | ЛИЦЕНЗИЯ = PD-old | СТИЛЬ = text }} <div class="text"> === ТЕТЯ ЛЕНА === <center>РАЗСКАЗЪ ИЗЪ ЧЕШСКОЙ НАРОДНОЙ ЖИЗНИ МОРИЦА ГАРТМАНА.</center> === I. === Точно все это случилось вчера. А вѣдь міровыя событія легли между «тогда» и «теперь». Тогда говорилось еще о смерти Наполеона какъ о новости. Многіе ужасные годы мирно прошли надъ чешскою деревушкой. Бурбоны сидѣли тогда на тронѣ и чествовали еще нашего добраго императора Франца. Какъ видите это было уже давно. Я хорошо помню себя въ то время. Матушка стояла на стулѣ и ставила въ стеклянный шкафъ перемытыя чашки и посуду. Сальная свѣча освѣщала насъ. Я же стоялъ съ боку и передавалъ матушкѣ эти чашки и посуду со стола и очень гордился тѣмъ что могу быть на что-нибудь полезенъ. Мнѣ вѣдь было ужъ цѣлыхъ семь лѣтъ. Чашки разставлены были въ два ряда и впереди ихъ на полочкѣ вытянулись въ рядъ особенно восемь хорошенькихъ фарфоровыхъ чашечекъ. Онѣ всѣ были съ золотыми ободочками. Подъ тонкою черточкой, снаружи на каждой изъ нихъ блестѣла надпись золотыми буквами: "Воспоминаніе о Карлсбадѣ Несмотря на ихъ однообразіе, онѣ составляли гордость нашего стекляннаго шкафа. И передавая каждую изъ этихъ чашекъ матушкѣ, я громко прочитывалъ «Воспоминаніе о Карлсбадѣ», чтобы доказать что я умѣю читать. Эти воспоминанія о Карлсбадѣ принадлежали моему дѣдушкѣ. Дѣдушка каждогодно возилъ сюю подагру въ этотъ Бадъ и каждогодно дарилъ моей матушкѣ одну такую чашку, купленную тамъ. Я знаю, матушкѣ хотѣлось имѣть полную дюжину. Что касается до меня, то эта надпись сдѣлала на меня неизгладимое впечатлѣніе, мнѣ стало казаться что всѣ воспоминанія должны быть о Карлсбадѣ и какъ только бывало начнутъ говорить о какомъ-нибудь воспоминаніи, такъ я тотчасъ же спрашивалъ: это воспоминаніе не о Карлсбадѣ? Матушка моя очень гордилась посудой своего стекляннаго шкафа, хотя употреблялась эта посуда очень рѣдко. И я гордился тѣмъ что матушка такъ хорошо и красиво уставила эту блестящую посуду за чистыми стеклами. «Такой стеклянный шкафчикъ, говорилъ я себѣ, въ цѣлой Лытаницѣ есть только у однихъ насъ.» И это была правда; «мы» — были самые богатые люди въ цѣлой деревнѣ. «Мы» — это значило «Мельхіоръ Брантъ и Сынъ», то-есть мой дѣдушка и мой отецъ, которыхъ считали въ двадцати или двадцати пяти тысячахъ гульденовъ капитала. Это было очень много въ нашемъ краю въ то время. Это еще не считая стараго маленькаго домика дѣдушки и другаго поновѣе и побольше, который онъ выстроилъ для сына. При этомъ послѣднемъ были даже сарайчики со стойлами для двухъ лошадей и трехъ коровъ и недурной кусочекъ земли. Я спрашивалъ у отца, кто онъ такой собственно? И онъ отвѣчалъ съ самодовольною и гордою усмѣшкой: мы, подрядчики, мы «Мельхіоръ Брантъ и Сынъ». Такъ какъ отецъ всегда говорилъ «мы», то я и себя причислялъ также къ этому «мы» и очень гордился что я подрядчикъ. Прежде ни одно устроіство плотины, гати, моста и т. п. не обходилось безъ мошенничествъ со стороны строителей-чиновниковъ. Было рѣшено такія постройки сдавать съ торговъ мелкимъ подрядчикамъ. Это конечно было лучше. Однимъ изъ такихъ мелкихъ подрядчиковъ и былъ мой дѣдушка и отецъ мой — «Мельхіоръ Брантъ и Сынъ». Дѣдушка мой началъ первое подрядное дѣло и сталъ извѣстенъ какъ отличный подрядчикъ, благодаря одному обстоятельству, которое и было собственно основою его благосостоянія. Исторію этого дѣла онъ нерѣдко разказывалъ. Я ее запомнилъ. Однажды — отецъ мой въ то время былъ еще ребенкомъ — въ нѣсколькихъ часахъ пути отъ нашей деревни предположено было строить каменный мостъ. Само собою разумѣется его долженъ былъ строить Мельхіоръ Брантъ. Но неожиданно на этомъ пути встрѣтился онъ съ однимъ человѣкомъ который не одинъ разъ съ нимъ конкуррировалъ и говорилъ открыто что вытѣснитъ изъ дѣлъ Мельхіоръ Бранта. Такому конкурренту нельзя было уступить. Дѣдушка погорячился и сгоряча все сбавлялъ и сбавлялъ цѣну, пока наконецъ постройка моста не осталась за нимъ. Тутъ только, видя злорадную улыбку своего конкуррента и чувствуя какъ кровь въ немъ похолодѣла, сообразилъ онъ что разоренъ. На три часа пути въ окружности не было ни одной каменной ломки, которая была ему конечно необходима. Значитъ ему приходилось везти камень издалека, и провозная плата одна далеко уже превышала сумму за которую онъ взялъ весь подрядъ. Печально бродилъ онъ по роковому мѣсту на которомъ долженъ былъ быть мостъ и въ которое уйдетъ вся его трудовая нажива. Печально разглядывалъ онъ мѣсто своего конечнаго разоренія. Часто стоялъ онъ тутъ обдумывая всю мѣру своего несчастія и безсознательно въ горести ударялъ своей тростью въ землю, а тяжелыя думы все гнели его душу и больнѣе вливались въ сердце. При одномъ такомъ ударѣ желѣзнымъ наконечникомъ палки въ землю, онъ вдругъ почувствовалъ что палка звонко стукнула во что-то твердое. Радостная мысль какъ молнія озарила его. Онъ началъ копать глубже палкой и карманнымъ вожомъ, онъ наконецъ схватилъ лопату — и, о счастіе! — нашелъ большія залежи камня, именно такого какой ему нуженъ былъ для постройки. И это только во ста шагахъ отъ моста. Онъ былъ спасенъ. Половина суммы которую онъ долженъ былъ получить оставалась ему чистою прибылью. Съ этого времени его начали считать человѣкомъ съ которымъ конкуррировать нельзя и онъ строилъ уже одинъ, позднѣе въ компаніи съ моимъ отцомъ, всѣ гати, мосты, плотины, школы, по крайней мѣрѣ часовъ на восемь пути въ окружности. Все это узналъ я очень рано, что «мы» подрядчики и богатые люди и даже то что мы были «благородные», потому что весь домъ говорилъ по-нѣмецки у насъ, а въ то время въ Чехіи только «благородные» говорили по-нѣмецки. По-чешски говорилъ только «простой народъ». Поэтому я не удивлялся что насъ посѣщали такъ много благородныхъ, чиновниковъ и иностранцевъ, которые всѣ говорили по-яѣмецки, и я вовсе также не удивился когда однажды вечеромъ (я передавалъ маѣушкѣ чашки, съ «воспоминаніями о Карлсбадѣ»), въ двери постучались. Вошли два иностранца, которые казались очень важными господами, особенно одинъ, который былъ моложе и выше ростомъ. Онъ былъ въ широкой венгерской «бундѣ» или плащѣ съ рукавами, густо обшитомъ шнурами, закинутыми за плечи, и на узлахъ этихъ шнуровъ качались большія золотыя кисти. Одною рукою игралъ онъ шнурами, а въ другой держалъ какую-то невиданную мною иноземную выдровую шапочку. И вообще во всей его фигурѣ и въ лицѣ съ черными бакенбардами было что-то иноземное, не наше. Бакенбарды тогда еще были у насъ рѣдкостью. Орлиный носъ и бакенбарды придавали мужественный видъ его прекрасному лицу, между тѣмъ какъ ротъ и глаза имѣли выраженіе такое кроткое, мягкое и даже какъ-то женственно улыбались. Нельзя было не полюбить юношу, который однако казался моложе чѣмъ былъ на самомъ дѣлѣ. Несмотря на его крѣпкій и сильный станъ и воинственный видъ съ нимъ было легко и нестѣснительно. Онъ взглянулъ на меня очень ласково, когда я подошелъ съ удивленіемъ разсматривая его красивый плащъ, такъ ласково что я тотчасъ началъ тянутъ за кисти какъ за шнурокъ комнатнаго звонка. Онъ держался скромно и молчаливо, сидѣлъ около дверей, между тѣмъ какъ другой чужестранецъ, маленькій, очень подвижной человѣкъ лѣтъ пятидесяти, подступилъ къ моей матушкѣ, вынулъ изъ кармана письмо; языкъ его былъ кажется такой же подвижной какъ онъ самъ и мы скоро услышали множество комплиментовъ. Онъ стремительно объявилъ намъ что онъ Альтманъ, рекомендовалъ намъ своего шурина, Вильгельма Гебгарда, и предъявилъ рекомендательное письмо отъ брата моей матери. Все это было торопливость и быстрота, къ которой мы не привыкли. Онъ и десяти минутъ не пробылъ въ комнатѣ какъ мы узнали его прошлое, бросили взглядъ на его настоящее, услышали похвалы красотѣ нашихъ мѣстъ, расположенію нашего дома, изяществу посуды въ стеклянномъ шкафчикѣ, услышали что я (который теперь разказываю) хорошенькій мальчикъ и услышали какъ гость сожалѣетъ что не засталъ хозяина дома. Матушка едва имѣла время выразить радость письму брата и извиниться за безпорядокъ въ комнатѣ. Она очень рада принять такихъ прекрасныхъ гостей. Братъ ея учитель главной школы въ большомъ городѣ, въ городѣ съ семью тысячами жителей. Онъ ученый семьи, слово котораго для нея много значить, и онъ рекомендуетъ ихъ хорошо. Мнѣ было очень жаль что матушка увела обоихъ чужестранцевъ къ дѣдушкѣ и не позволила мнѣ идти за ними. Мнѣ хотѣлось подольше посмотрѣть на красиваго молодаго человѣка въ венгерскомъ плащѣ и еще послушать разговора его толстенькаго спутника. Еще досаднѣе мнѣ стало что меня исключили изъ общества, когда я вскорѣ услыхалъ на кухнѣ ожесточенную стряпню, шипѣнье, кипѣнье. Но я имѣлъ здѣсь хоть ту надежду что по крайней мѣрѣ узнаю всѣ новости на кухнѣ; я замѣтилъ какими многозначительными: взглядами обмѣнивалось матушка и бабушка, которыя хлопотали и ходили безпрестанно взадъ и впередъ. Я чувствовалъ что случилось что-то необыкновенное. Тетя Лена была очень молчалива и это меня очень удивляло, потому что и по двору, и по дому постоянно раздавались ея звонкій смѣхъ, болтовня и пѣнье. Удивило меня тоже что бабушка сказала тетѣ Ленѣ что ей бы не мѣшало попріодѣться. Я зналъ что тетя Лена одѣвалась всегда хорошо и ходила такая чистенькая что дѣдушка всегда говорилъ что она точно сейчасъ вынута изъ коробочки. И сама бабушка прежде находила что ея младшая дочка Лена для деревенской дѣвочки слишкомъ хорошо одѣвается и слишкомъ много тратитъ на это времени. Сегодня она говорила совершенно противоположное, а тетя Лена, тоже противъ обыкновенія, возражала, очень краснѣла и не хотѣла не только надѣть платье получше, но и даже перемѣнить передничекъ. Мнѣ казалось что просто свѣтъ перевернулся вверхъ ногами и я съ удивленіемъ поглядывалъ на матушку, бабушку и тетю Лену. Тетю Лену мнѣ было очень жаль, потому что бабушка сказала ей будто: она совсѣмъ дура и не умѣетъ съ чужими словёчка перемолвить. Это послѣднее меня изумило. окончательно, потому что я сто разъ слыхалъ отъ дѣдушки какъ онъ жалѣлъ что тетя Лена дѣвочка, а не мальчикъ; изъ нея, говорилъ онъ, вышелъ бы отличный адвокатикъ, который всѣхъ заткнулъ бы за поясъ миль на двадцать въ окружности. Кромѣ того я зналъ что тетя помогала дѣдушкѣ въ самыхъ головоломныхъ занятіяхъ, составляла условія и даже иногда переговаривалась съ важными чиновниками, съ которыми у насъ были дѣла. И вдругъ она сразу сдѣлалась дурой. Въ этотъ вечеръ точно земля колебалась подъ нашими ногами. Я не понималъ ничего. Лучомъ свѣта во всемъ этомъ мракѣ было замѣчаніе бабушки: «что ни говори, Софьюшка, а это, увидишь сама, женишокъ». Бабушка шепнула это матушкѣ въ ту минуту когда тетя Лена вышла изъ кухни. — Увидишь, Софьюшка, продолжала бабушка, — что бы тамъ этотъ толстенькій ни говорилъ про какую-то покупку шерсти, это одинъ отводъ. Зачѣмъ торговецъ шерстью забредетъ въ нашъ лѣсной край? Держу сто противъ одного. Это просто женишокъ для Ленушки, и я видѣла плутишка-паренекъ сейчасъ приглядѣлъ дѣвочку. Это вѣрно. Я-таки пожила на свѣтѣ и повидала кое-что. — Ну, а еслибъ и такъ, отвѣчала матушка съ гордостью: коли братъ кого намъ рекомендуетъ, ужь такой стоитъ хорошаго. — Я не говорю что нѣтъ, отвѣчала бабушка, — и насколько я видѣла и слышала его, это красивенькій паренекъ, который порядочно-таки потаскался по свѣту. Пройти всю Венгрію не шутка, да еще зайти Богъ знаетъ куда — къ турецкой, видишь ли, границѣ, гдѣ всѣ люди солдаты, и такъ онъ хорошо разказываетъ объ этомъ, просто прелесть. — Если его братъ рекомендуетъ, опять повторила матушка, — то это конечно очень образованный человѣкъ, потому что братъ водится только съ образованными людьми. — Это что и говорить, отвѣчала бабушка и задумчиво прибавила: — братъ твой ученый, а вѣдь извѣстно какъ ученые, они вѣдь въ житейскихъ дѣлахъ плохо смыслятъ. Братъ твой, не въ обиду будь тебѣ сказано, Софьюшка, также можетъ-быть недалеко въ этихъ дѣлахъ видитъ, какъ и всѣ они, эти ученые. Можетъ-быть что этотъ Гергардъ и хорошій малый, и съ достаткомъ, а ужь красивенькій онъ какой это мы знаемъ. Мы имѣемъ право ждать хорошаго муженька для Ленушки, потому что я тебѣ скажу, Софьюшка, десять тысячъ гульденовъ приданаго, это что-нибудь; однако, — прервала себя бабушка, — тамъ давно стоитъ этотъ плутишка и такъ и вливается въ каждое слово. Съ этимъ маленькимъ народомъ просто бѣда. Только разговоришься, а онъ ужь тутъ. При этихъ словахъ бабушка повернула меня за плечи и вывела изъ кухни. Я былъ очень несчастливъ что изъ семейной тайны меня такъ упорно исключаютъ и заплакалъ. Тетя Лена, увидѣвъ что я плачу, взяла меня къ себѣ на колѣни, цѣловала особенно нѣжно и обѣщала мнѣ много разныхъ хорошихъ вещей чтобъ я только не плакалъ. Я дѣйствительно пересталъ плакать и счелъ долгомъ отплатить чѣмъ-нибудь тетѣ Ленѣ за ея нѣжность и обѣщанія, и передалъ разговоръ бабушки и матушки; — Тетя Лена, говорилъ я, — красивый молодой человѣкъ — женихъ и видѣлъ такую страну гдѣ всѣ люди солдаты и еще что-то такое о десяти тысячахъ гульденовъ. А что женихъ хорошая ли партія и знаетъ ли толкъ въ житейскихъ дѣлахъ дядюшка-учитель, этого бабушка не знаетъ, а дядюшка-учитель водится только съ образованными людьми. Послушавъ меня, тетя Лена велѣла мнѣ молчать и сказала что ежели я буду уменъ и не буду плакать пока гости будутъ у насъ, то она мнѣ дастъ сладкаго пирога. Но она никакого пирога мнѣ не давала. Я и мой младшій братшика пробыли цѣлый вечеръ въ полномъ одиночествѣ Поздно вернулся отецъ домой и мать собрала ему ужинать. Сама же скоро пришла насъ укладывать спать. Но происшествія этого дня не давали мнѣ заснуть и изъ камина я слышалъ все что говорили. Матушка приготовила ему перемѣнить платье, но онъ сказалъ, когда надѣлъ другой сюртукъ: — Это только одинъ отводъ будто я пришелъ къ тебѣ перемѣнить сюртукъ, а я хотѣлъ съ тобой поговорить съ одной о дѣлѣ. Знаешь ли, Софья, мнѣ эти два человѣка не нравятся. — Какъ, воскликнула матушка въ удивленіи, — эти которыхъ намъ рекомендовалъ братецъ? — Рекомендація твоего брата насчетъ этого Альтмана, по чести, точно рекомендація какого-нибудь ребенка. Этотъ Альтманъ такъ ужасно много говоритъ, точно ему нужно какъ можно больше разговоровъ чтобы самому за ними спрятаться; это и въ дѣлахъ такъ, я знаю, люди которые такъ много говорятъ, не много стоятъ и особенно люди которые такъ много толкуютъ о деньгахъ, никогда ихъ не имѣютъ. — А другой? спросила матушка. — Красивый малый, о, да, очень красивый малый, очень красивый малый, можетъ-быть даже хорошій человѣкъ, и когда говоритъ, то скромно и хорошо, очень мало, правда, да и то кажется только потому что тотъ, толстенькій, заставляетъ его говорить. Но малый мнѣ противенъ, потому что пришёлъ съ тѣмъ, съ другимъ. Онъ не самъ отъ себя; тотъ другой, подталкиваетъ его и подсказываетъ ему, и такъ какъ онъ такой смазливый малый, я полагаю толстенькій не спекулируетъ ли имъ? — Что же, онъ не маленькій, возразила матушка, — странно было бы чтобъ онъ собой позволилъ распоряжаться какъ дѣвочка какая-нибудь, человѣкъ который такъ много путешествовалъ…. — Ужь эти мнѣ путешествія, отвѣчалъ отецъ покачивая Головою, — изъ ста туристовъ девяносто девять навѣрное проходимцы: живи дома и живи спокойно и честно. И гдѣ онъ былъ? Въ Венгріи, гдѣ шляются всѣ банкроты, потому что тамъ нѣтъ никакихъ законовъ. Будь онъ въ Саксоніи или въ Пруссіи. А! это другое дѣло. Но Венгрія! Венгрію я тереѣть не могу. Во всякомъ случаѣ, продолжалъ батюшка, — я не хочу торопиться и говорить впередъ и не хочу быть несправедливымъ къ мальчику — онъ глядитъ очень порядочно и скромно. Обо всемъ этомъ мы справимся, а если малый задумалъ какія-нибудь штуки, мы его повернемъ съ носомъ обратно. Для этого у Ленушки есть и братъ и отецъ. Мы посмотримъ. Сказавъ это, отецъ опять оставилъ комнату и вышелъ къ гостямъ. Матушка повѣсила его сюртукъ въ шкафъ и хотѣла пройти къ намъ, дѣтямъ; но дверь отворилась и вошла моя хорошенькая тетя Лена. Она въ раздумѣи остановилась у двери, ничего не спрашивала и ничего не говорила. Матушка взглянула на нее и спросила что ей нужно. Тогда тетя встрепенулась. — Софьюшка, заговорила она скоро и горячо, — видитъ Богъ! вотъ такой человѣкъ мнѣ тысячу разъ милѣе, будь у него полгодовы, чѣмъ Нейбергъ, будь онъ двухголовый. — Ужь ты не влюбилась, чего добраго, спросила матушка упрекающимъ тономъ. — Да, отвѣтила тетя рѣшительно, — да, Видитъ Богъ, я его полюбила! И тогда я поднялъ голову изъ своей постельки и увидѣлъ что у матушки такое сердитое лицо точно она сейчасъ начнетъ браниться. — Лена, начала увѣрять матушка, — ты умная дѣвочка. Такой шагъ надо обсудить хорошенько, ты не такъ дѣлаешь. Мы еще ничего ну о немъ не знаемъ, ни о его состояніи…. — Это для меня рѣшительно все равно! Или его, или никого, сказала хорошенькая тетя, — и потомъ, какъ будто ей не сидѣлось или будто не хотѣла еще объ этомъ говорить, она вскочила и выбѣжала въ другую комнату. За ней вышла и матушка. Во всемъ этомъ опять-таки было многое надъ чѣмъ я ломалъ голову. Многое было также и такое что освѣщало мнѣ совсѣмъ новыя стороны жизни. Что двухголовый Нейбергъ былъ упомянутъ и рядомъ гость съ половиной головы, это мнѣ вдругъ объяснило почему этотъ добрый Нейбергъ такъ часто ходитъ къ намъ и подарилъ мнѣ канарейку. Значитъ онъ хотѣлъ, также какъ и этотъ гость, сдѣлаться моимъ дядюшкой. Мнѣ льстило что онъ и меня хотѣлъ подкупить канарейкой и я его оправдывалъ раздумывая о разныхъ дурныхъ вещахъ которыя про него говорила тетя Лена. Она его называла глупымъ и неуклюжимъ. Я сравнивалъ его съ гостемъ и хотѣлъ быть справедливымъ, но какъ у него это были двѣ головы, я понималъ не совсѣмъ ясно; я наконецъ началъ смѣшивать, лежа въ темнотѣ на своей постелькѣ, у кого изъ нихъ половина головы, у кого двѣ. Вотъ и оба жениха моей хорошенькой тети Лены, но они то съ половиной головы, то съ цѣлою головой, то съ двумя, какъ призраки мелькаютъ предо мною. Я спалъ очень безпокойно, и когда матушка утромъ спросила меня, почему, я грустно отвѣтилъ «потому что я боюсь тетя Лена сдѣлаетъ плохую партію…» === II. === Оба гостя черезъ день ушли домой. Въ домѣ все осталось по-старому и однако все перемѣнилось и перемѣнилось совсѣмъ не такъ какъ бывало съ отъѣздомъ другихъ гостей. Всѣ говорили о Вильгельмѣ Гергардѣ, кромѣ тети Лены. Она была молчаливѣе обыкновеннаго, то-есть была какъ всегда оживлена, но казалось что она имѣетъ какую-то тайну отъ всѣхъ, и когда другіе говорили про юношу въ венгерскомъ плащѣ, она молчала, но съ такимъ видомъ какъ будто говорила: «дѣлайте что хотите! я знаю что сдѣлаю…» Какъ я припоминаю, весь домъ раздѣлился на двѣ партіи. Одна за, другая противъ жениха, и каждая изъ нихъ не знала хорошенько почему. Дѣдушка стоялъ на сторонѣ жениха потому что бабушка сказала ему что Лена влюблена и что она цѣлую ночь безъ сна металась въ постели. Но съ дѣдушкой было совсѣмъ особенное. Его долгая жизнь была въ высшей степени практическая и вся ушла въ пріобрѣтеніе. И вдругъ на старости лѣтъ онъ сдѣлался романтикомъ. Съ тѣхъ поръ какъ ревматизмъ приковалъ его къ дому и заставилъ передать дѣла сыну, онъ сталъ какъ-то онъ душою и причудливъ. Онъ просилъ всѣхъ чтобъ ему разказывали разныя исторіи и самъ онъ разказывалъ намъ дѣтямъ много разныхъ случаевъ изъ прежней жизни своей и сказки которыя зналъ или самъ выдумывалъ. Но онъ какъ будто жилъ прежнею молодостью въ любви къ младшей своей дочкѣ Ленѣ. Онъ уже воспиталъ и хорошо выдалъ замужъ четырехъ дочерей и теперь все его сердце отдалось младшей, и онъ всю нѣжность съ которой относился ко всей семьѣ перенесъ на эту дочку. Ленушкѣ онъ никогда ни въ чемъ не могъ отказать, каждое ея желаніе было его собственнымъ желаніемъ и еще сильнѣйшимъ чѣмъ у нея самой. Надо чтобы только ей что-нибудь понравилось и дѣдушка покупалъ, если даже она объ этомъ не просила и не имѣла въ виду похваливъ что-нибудь получить это. Ленушка была утѣхой его старости. Тетя Лена, хотя конечно далеко не была такою красавицей какой ее представлялъ дѣдушка, была однако совсѣмъ миленькая. Она была изъ тѣхъ счастливыхъ натуръ которымъ то кажется хорошо среди чего онѣ живутъ и хлопочутъ. Она соединяла въ себѣ самыя разнообразныя хорошія качества: она была и сильна и нѣжна, спокойна, подвижна, горда и вмѣстѣ съ тѣмъ мила и радушна. Дѣдушкѣ не было больше радости какъ смотрѣть какъ она идетъ въ гости. Это бывало обыкновенно въ воскресенье: онъ съ трудомъ выходилъ и садился предъ домомъ на скамеечку. Съ этого обсерваціоннаго пункта онъ могъ ее видѣть далеко, какъ она черезъ плотину, черезъ лугъ, переходить къ дальней деревушкѣ. Итакъ сидѣлъ онъ съ очками на носу и смотрѣлъ до тѣхъ поръ пока она не возвращалась назадъ. Охотно слушалъ онъ ея разговоры и изъ каждаго ея слова выводилъ заключеніе что это «не только самая хорошенькая, но и самая разумная дѣвочка въ нашемъ краю». Одна была у него забота. Онъ вовсе не былъ такъ богатъ, какъ о немъ говорили. Каждой изъ своихъ замужнихъ дочерей далъ по десяти тысячъ гульденовъ въ приданое. Разные расходы и четыре свадьбы, которыя обставлялись богато (и дѣдушка этимъ гордился), унесли еще тысячи двѣ гульденовъ. Все это были слишкомъ большіе расходы для тогдашняго времени въ нашихъ краяхъ. У него осталось еще ровно столько чтобъ и Елену выдать также какъ и другихъ ея сестеръ. Не то его заботило что онъ (онъ это зналъ одинъ) останется бѣдный старикъ безъ гульдена въ карманѣ. Его сокрушало что для такой дѣвочки не можетъ онъ найти жениха изъ высшихъ слоевъ общества. И ему очень понравился этотъ Вильгельмъ Гергардъ именно тѣмъ что имѣлъ хорошія манеры, и говоритъ какъ человѣкъ высшаго, по его мнѣнію, общества. Все это вмѣстѣ было причиной что дѣдушка оказался на сторонѣ Лены. Онъ рѣшился дать благопріятный отвѣтъ если молодой человѣкъ будетъ просить руки его дочери. Мой отецъ, напротивъ, былъ въ періодѣ самаго практическаго настроенія въ то время и говорилъ противъ молодаго человѣка. Пусть это красивый и милый малый. Но посудите, не имѣть никакихъ занятій и никакого положенія! И еще этотъ его подозрительный спутникъ, такое скверное сообщество! Бабушка колебалась; отецъ мой смутилъ ее своими сомнѣніями; съ другой стороны, ея материнское сердце сочувствовало дочерней любви. Бракъ безъ любви считала бы она грѣхомъ. Кромѣ того она такъ привыкла исполнять каждое желаніе своей Ленушки. Всѣ считали Лену гордою и холодною дѣвушкой, всѣ, кромѣ матери. Она знала что если ея Ленушкѣ что-нибудь закрадется въ голову или въ сердечко, то никакія силы ее не остановятъ, и что она поставитъ на своемъ непремѣнно. Матушка тоже колебались. Какъ молодая женщина она конечно была на сторонѣ влюбленныхъ и какъ сестра была за жениха котораго рекомендовалъ ея ученый братъ. Что касается моего отца, то онъ приводилъ столько причинъ по которымъ эта свадьба невозможна, и чѣмъ дальше тѣмъ упорнѣе отстаивалъ свое мнѣніе. Конечно все это я узналъ въ послѣдствіи, со словъ другихъ. Какъ очевидецъ, разкажу чему былъ свидѣтелемъ. Дней черезъ четырнадцать послѣ перваго посѣщенія, пришелъ Вильгельмъ Гебгардъ опять, но уже безъ своего спутника, и этимъ очень выигралъ жъ общемъ мнѣніи. Его приняли привѣтливо и просили побыть подольше. Онъ прожилъ три дня. Робкій и скромный онъ казался моложе чѣмъ былъ въ самомъ дѣлѣ и это внушило къ нему большое довѣріе. Ему охотно вѣрили, и отецъ мой началъ его разспрашивать о его состояніи. У насъ не сомнѣвались болѣе что онъ владѣлъ въ своемъ городѣ двухъэтажнымъ домомъ, а такое имущество конечно превышало приданое Лены въ десять тысячъ гульденовъ. Однако одними доходами съ этого дома жить было еще нельзя, и Вильгельмъ, какъ онъ самъ откровенно сознался, не имѣлъ опредѣленнаго занятія. Но онъ такъ недавно вернулся изъ путешествія и не успѣлъ еще осмотрѣться. Такимъ практическимъ людямъ какъ мой дѣдъ и отецъ было противно что молодой человѣкъ получаетъ за женой порядочное приданое и хочетъ начать занятіе съ капиталомъ котораго онъ не наживалъ. Но положеніе гостя въ нашемъ домѣ много улучшилось; съ нимъ гуляли, ему позволяли съ тетей ходить подъ руку, даже позволяли ему опережать съ ней общество и говорить съ ней одною. Я вспоминаю теперь какъ на этихъ прогулкахъ матушка часто отзывала меня къ себѣ, когда я, по старой привычкѣ, цѣплялся за платье тети Лены. Вильгельмъ Гебгардъ на этотъ разъ наконецъ объяснилъ свои намѣренія дѣдушкѣ и потомъ уѣхалъ. Дней черезъ десять вывезена была на свѣтъ Божій старая коляска и работникъ вымылъ ее и даже кое-гдѣ заново покрасилъ. Коляску эту звали въ семьѣ у насъ Ноевымъ Ковчегомъ. Дѣдушка купилъ ее на распродажѣ имущества послѣ одного умершаго декана, за чистенькихъ пятьдесятъ пять гульденовъ. Она еще и больше пожалуй стоила — вся она была выкрашена красною краской. Такъ красились у насъ коляски богатыхъ декановъ, епископовъ и пробстовъ. Дѣдушка не хотѣлъ чтобъ его сочли принадлежащимъ къ духовенству, и красная краска замѣнена была голубою. Но такъ какъ слой голубой краски былъ не очень густъ, то яркая красная краска выступила отъ времени въ разныхъ мѣстахъ наружу и вышло какое-то странное смѣшеніе цвѣтовъ. Но все-таки, этотъ Ноевъ Ковчегъ составлялъ гордость дѣдушки и всего нашего семейства. Во всей окрестности ни у кого изъ поселянъ кромѣ насъ не было коляски. Дѣдушка не любилъ выказывать претензіи на роскошь и возбуждать ревность сосѣдей, а потому Ноевъ Ковчегъ показывался на свѣтъ Божій очень рѣдко, въ важныхъ случаяхъ. Всегда что-нибудь значило когда его вывозили и начинали его мыть и класть подушки и сундучки, которые лежали обыкновенно въ чуланѣ. Въ нынѣшнее изнѣженное и развращенное время показалась бы смѣшна коляска на толстыхъ дрожинахъ и такая же тряская какъ обыкновенная крестьянская телѣга. Гордились собственно только двумя высокими выгнутыми рессорами, на которыхъ покоилось сидѣнье. Кажется ни разу не случалось съѣздить куда-нибудь въ этомъ экипажѣ безъ маленькаго приключенія. Много лѣтъ могъ считать за собой нашъ Ковчегъ и бабушка всегда съ большимъ опасеніемъ смотрѣла когда старикъ садился въ него. «Лучше бы въ телѣгѣ», говорила она. Но все же это была коляска, и разъ ее купили, надо было въ ней и ѣздить. Появленіе коляски для меня знаменовало всегда что-то торжественное и праздничное. Хорошо помню какъ взобрался въ коляску дѣдушка и за нимъ полѣзъ отецъ, оба въ праздничныхъ кафтанахъ; какъ бабушка и матушка прощались съ ними, и наказывали все осмотрѣть и узнать хорошенько и домъ Гебгарда и его семью; какъ потомъ мы всѣ стояли у дверей и долго слѣдили за коляской пока она не скрылась за деревьями, а мы все стояли и задумчиво смотрѣли вслѣдъ. «Бѣдный мой Мельхіоръ, сказала наконецъ, вздохнувъ, бабушка, не думала я чтобъ ему пришлось на старости, съ своею подагрой, двадцать миль сдѣлать! Шутка ли! Но чего не сдѣлаешь для своего дитяти! Чтобы хоть это повело къ чему-нибудь! Дай-то Богъ!» Долго пробыли наши путешественники въ отсутствіи. Двадцать миль въ тяжелой коляскѣ, да еще на своихъ рабочихъ лошадяхъ, по скверной тогдашней дорогѣ, не шутка. И только чрезъ десять дней, коляска, звеня и стуча, показалась на дворѣ, бабушка и матушка выбѣжали на встрѣчу, а тетя Лена стала у изразцовой печки и осталась въ кухнѣ неподвижна и встревожена. Она только тогда показалась въ дверяхъ когда дѣдушка сказалъ: «а гдѣ же дѣвочка?» Онъ обнялъ тетю Лену и сказалъ тронутымъ голосомъ: "Ну, дай «Богъ тебѣ счастья! Ты невѣста!» При этихъ словахъ всѣ заплакали. Я плакалъ, и маленькія сестры, которыя выбѣжали къ дверямъ посмотрѣть коляску; плакала даже работница, всѣ давно и хорошо знали кто женихъ, хотя всѣ дѣлали видъ что ничего не замѣчаютъ. Всѣ находили что фрейлейнъ Елена поступила отлично и что у нея будетъ хорошенькій мужъ, мужъ очень пріятный! Лена всѣмъ подавала рука и убѣжала потомъ къ себѣ въ комнатку чтобы выплакаться. Я побѣжалъ за ней — мнѣ хотѣлось сказать что она отлично сдѣлала, потому что всѣ такъ говорили…. «Не плачь тетя Лена — ты отлично сдѣлала!» Она взяла меня къ себѣ на колѣни, поцѣловала и сказала: «дай Богъ чтобы ты сказалъ вѣрно!» Она принялась еще сильнѣе плакать и я ужь просто не зналъ что бы мнѣ такое сказать ей. === III. === Женихъ скоро пріѣхалъ, и такъ какъ ему дома нечего было дѣлать, пробылъ у насъ нѣсколько дней, и для насъ, дѣтей, это было веселое время; онъ приносилъ намъ колбасики и пряничныхъ лошадокъ, и когда съ невѣстой дѣлалъ въ Ноевомъ Ковчегѣ визиты къ сосѣдямъ, то насъ всегда бралъ съ собой. Столъ у насъ сдѣлался гораздо лучше. Гуси, индѣйки — наши пріятели — изчезали со двора, и на кухнѣ я былъ грустнымъ свидѣтелемъ ихъ мученій. Дядя Гебгардъ сидѣлъ всегда рядомъ съ тетей Леной и я часто видѣлъ какъ они подъ столомъ пожимали руки другъ другу. Видалъ я также какъ новый дядя часто крѣпко цѣловалъ и обнималъ тетю Лену когда она была одна. Я составилъ себѣ совершенно ясное понятіе что значитъ быть женихомъ. Это надо ѣздить въ гости въ коляскѣ, ходить въ праздничномъ кафтанѣ и затѣмъ уже конечно поцѣлуи, колбасики, объятія и пряничныя лошадки. Мнѣ представлялось какое это пріятное дѣло быть женихомъ. Во всемъ нашемъ обществѣ былъ одинъ грустный человѣкъ — это Нейбергъ. Вы уже знаете, это былъ неудачный обожатель Лены. Нейбергъ, сынъ сельскаго врача, который при жизни своей былъ другомъ вашего дома, и роль эта перешла къ его сыну. Этотъ послѣдній тоже хотѣлъ сдѣлаться врачомъ, проваливался нѣсколько разъ на экзаменѣ и наконецъ помирился съ своею судьбой. Онъ жилъ доходами съ маленькаго имѣнія которое ему оставилъ отецъ. Въ послѣднее время онъ занимался только тѣмъ что запоминалъ разныя замѣчанія тети Лены, былъ ей послушенъ, и несмотря на постоянныя ея отказы, ухаживалъ за ней. Онъ самъ говорилъ что онъ вовсе не такой человѣкъ который былъ бы достоинъ Елены Брантъ. Онъ называлъ себя огороднымъ пугаломъ, человѣкомъ ни къ чему не годнымъ, который не можетъ выдержать даже самаго легкаго экзамена изъ хирургіи. Но все же никто не могъ ему запретить любоваться на Елену и любить ее. Это оставалось ему единственною отрадой въ жизни. Не было ли доказательствомъ его искренности то что даже послѣ помолвки онъ продолжалъ бывать у насъ каждый день? Но онъ былъ еще молчаливѣе, а послѣдніе дни и очень печаленъ. Никто его не спрашивалъ о причинѣ и это заставило его самого высказаться. Онъ говорилъ съ моею матушкой. — Вы всѣ думаете конечно, началъ онъ однажды послѣ отъѣзда Гебгарда, — думаете что я грущу потому что Лена выходитъ за другаго. Совсѣмъ нѣтъ, я это нахожу очень естественнымъ, но я знаю что вы сомнѣваетесь на счетъ его состоянія, а Ленѣ вы потакаете потому что она влюблена. Ну, а если любовь эта приведетъ ее къ несчастію? — Что же, отвѣчала матушка, — что же вы сдѣлали бы на нашемъ мѣстѣ? Вы сами утверждаете что любовь въ супружествѣ главная вещь. Развѣ можно запретить Ленѣ любить человѣка только потому что онъ бѣденъ? — Сохрани Богъ, отозвался Нейбергъ, — по моему убѣжденію ничего не надо запрещать. Еслибы вы стали противиться, было бы еще хуже. — Ну, такъ какъ же? — Мнѣ хочется только, возразилъ онъ, — чтобы вы хорошенько обо всемъ разузнали истину. Что не построено на истинѣ, то разрушится. Матушка объявила тогда ему что поѣздка невѣсты уже рѣшена. Тогда было обыкновеніе у насъ чтобы невѣста, если выходитъ замужъ на сторону, должна съѣздить до свадьбы къ жениху съ своими родными, чтобъ ознакомиться съ будущимъ домомъ. Матушка тоже хотѣла участвовать въ этой поѣздкѣ и увѣряла заботливаго Нейберга что намѣрена высмотрѣть все какъ можно лучше. Поѣздка совершилась, но я въ ней не участвовалъ и могу только передать разказы которые безпрестанно слышалъ по возвращеніи всѣхъ домой. Тетя Лена сама не разказывала ничего, но тѣмъ болѣе разказывали матушка и бабушка. Онѣ были очень поражены тѣмъ что видѣли. Онѣ перебивали дѣдушку и моего отца и торопились докончить разказъ. По этимъ извѣстіямъ въ семьѣ Гебгарда все было-чрезвычайно хорошо. Мать жениха почтеннѣйшая женщина и сестры его самыя благородныя особы. Ленѣ и желать нельзя лучшей свекрови и лучшихъ золовокъ. Даже къ г. Альтману, оказалось, всѣ у насъ были несправедливы. Это правда, онъ немножко заносится и живётъ ужь слишкомъ по-барски, за то у него и манеры самыя благородныя. Все семейство такое что поучиться у нихъ какъ себя держать. Удивительно какъ пріятно всѣ себя чувствовали въ этомъ домѣ. И какъ тамъ нее дѣлается! Къ столу, напримѣръ, каждому, даже самому маленькому ребенку, подаютъ салфетку! Это была роскошь въ нашемъ краю тогда мало извѣстная. Невѣстѣ и ея подругамъ по утрамъ подавали апельсины. Всѣ эти мелочи были замѣчены и разказывались безъ устали, и всѣ радовались что Лена будетъ жить въ такомъ довольствѣ и въ пріятной обстановкѣ и въ такомъ большомъ городѣ. Только одно смущало какъ-то. Женихъ до сихъ поръ не подарилъ невѣстѣ жемчужнаго ожерелья. По обычаю онъ долженъ былъ это сдѣлать. Отецъ мой даже спросилъ объ этомъ и былъ непріятно пораженъ когда ему не могли показать ожерелья. Его увѣряли что Гебгардъ въ этомъ городѣ не могъ найти такого какое ему хотѣлось подарить и что онъ заказалъ уже въ другомъ мѣстѣ. Несмотря на эти увѣренія отецъ мой началъ что-то подозрѣвать и скоро эти подозрѣнія въ немъ и во всемъ нашемъ семействѣ значительно разрослись. Никто не замѣтилъ изъ насъ въ эти тревожные дни отсутствія Нейберга. Мы всѣ очень удивились когда увидѣли его идущаго къ намъ изъ лѣсу до большой дорогѣ съ котомкой за плечами и палкой въ рукѣ. Онъ былъ загрязненъ, запыленъ и замѣтно усталъ. Видно было что онъ ходилъ далеко. Ему, конечно, не дали пройти мимо, зазвали его, просили сѣсть, закусить и разказать куда онъ ходилъ. Онъ столько лѣтъ никуда не ходилъ изъ деревни, что ему вздумалось идти и куда? Онъ сѣлъ около дѣдушки, откашливался и былъ въ очевидномъ затрудненіи. «Ну, сказалъ онъ наконецъ, очень натурально что мнѣ вздумалось попутешествовать именно потому что я такъ здѣсь засидѣлся. Эти противныя занятія которыя мнѣ здѣсь такъ надоѣли! Не все ли равно, не правда ли? гдѣ бы ни приклонить свою лѣнивую голову? Да и что же? Весь свѣтъ нынче путешествуетъ….» Потомъ онъ перемѣнилъ разговоръ, разказалъ что-то о посѣщеніи какого-то родственника и опросилъ бабушку довольна ли она своею поѣздкой? Бабушка тотчасъ начала торопливо все ту же пѣсню о приличіи и роскоши обстановки въ домѣ жениха и, разказывая, такъ увлеклась что не замѣчала, какъ Нейбергъ покачивалъ все головой и задумчиво бормоталъ: «да, да!» или «такъ, такъ!» упираясь подбородкомъ въ набалдашникъ своей палки. Когда Елена вышла (можетъ она устала слушать все тотъ же разказъ о женихѣ), Нейбергъ вдругъ, къ удивленію бабушки, высказался и въ полголоса пробормоталъ: «я былъ въ городѣ и все разузналъ объ этомъ семействѣ, также какъ и вы, а можетъ и гораздо лучше….» — Какъ, что? спрашивали всѣ въ одинъ голосъ. — Что мнѣ было здѣсь сидѣть когда Ленушка уѣхала; началъ Нейбергъ въ сильномъ волненіи, — и я сказалъ себѣ: ты пойдешь въ городѣ и разузнаешь все. На женщинъ нельзя понадѣяться. Имъ можно пыли пуститъ въ глаза. А! что я правъ былъ, я вамъ это докажу, госпожа Брантъ! Бабушка хотѣла возражать, но онъ нетерпѣливо махнулъ рукой и сказалъ дрожащимъ голосомъ: — Я не хочу васъ обидѣть и дѣло не въ томъ чтобы намъ съ вами спорить, а дѣло въ счастьѣ Ленушки. — Онъ правъ, замѣтилъ дѣдушка, и обратясь къ Нейбергу прибавилъ: — Ну, а что ты такое узналъ? Тогда Нейбергъ всталъ и, сильно жестикулируя, тономъ убѣжденія сказалъ почти такъ: — Разорены, кругомъ въ долгахъ, каждый волосъ на головѣ подлежитъ описи, ни одинъ камень ихъ дома не принадлежитъ имъ. Приданаго Лены не хватитъ далеко на уплату долговъ. И апельсины что вы ѣли, — сказалъ онъ бабушкѣ и моей матери, — взяты въ долгъ, и жемчугъ который пришлютъ взятъ въ долгъ у закладчика, конечно за тройную цѣну. Сказавъ это, Нейбергъ, какъ бы возмущенный тѣмъ что такое извѣстіе принято такъ легко, вышелъ изъ комнаты и направился домой по улицѣ. Всѣ наши семейные были поражены. Одинъ глядѣлъ ны другаго какъ будто хотѣлъ заговорить, но никто не начиналъ. Бабушка заговорила первая: — Вотъ, сказала она, — дурацкія сплетни! Всякій знаетъ что дураку можно наплести что угодно! Но онъ хорошій малый, а только изъ ревности къ Ленушкѣ онъ все это выдумалъ. Знаете, когда человѣкъ становится какъ больной отъ ревности и досады…. — Нѣтъ, нѣтъ, сказалъ дѣдушка покачивая головой, — Нейбергъ не выдумываетъ, и то что онъ говоритъ…. Но дѣдушка не докончилъ, потому что вошла тетя Лена. Всѣ замолкли, никто не находился что говорить когда она внимательно посмотрѣла кругомъ на смущенныя лица и печально про себя усмѣхнулась. Дѣдушка посадилъ ее около себя на скамью и погладилъ по щечкѣ. Онъ хотѣлъ говорить, но не могъ. Отецъ мой, когда увидѣлъ слезы за глазахъ старика, нетерпѣливо вскочилъ, заложилъ руки за славу и вышелъ изъ комнаты. Бабушка и мать моя начали тотчасъ же всхлипывать. Только Лена осталась спокойна. — Батюшка, прошептала она, — не тревожься, я знаю что ты хочешь мнѣ сказать. Что мнѣ надо дѣлать? Прикажи. Я ко всему готова. Только я ему ничего не хочу писать, потому что я его люблю и не разлюблю, что бы тамъ ни случилось. — Мы еще не такъ далеко зашли, дитя, возразилъ дѣдушка съ видимымъ принужденіемъ, — мы хотимъ только знать какъ поступать. Поди напиши ему словечка два чтобъ онъ пріѣхалъ и объяснилъ намъ все откровенно. — Я сдѣлаю, батюшка, какъ ты приказываешь, сказала тетя Лена, и пошла къ себѣ. Отецъ мой, братъ Лены, не былъ, къ несчастью, такъ кротокъ какъ дѣдушка. Когда онъ услыхалъ что сестра его пишетъ къ жениху, онъ поспѣшилъ къ ней и велѣлъ разъ навсегда прекратить все это. Такой человѣкъ: никакого положенія, никакихъ занятій, никакого состоянія, одни долги, да игра на скрипкѣ! Никогда ей за нимъ не быть! Лена отвѣчала ему спокойно и усмѣхаясь, онъ же, все больше сердясь, велѣлъ ей написать что она считаетъ Гебгарда за низкаго обманщика и презираетъ его. Если она этого не сдѣлаетъ, онъ ее не считаетъ своею сестрой. — Я этого не сдѣлаю, сказала Лена спокойно. И мой отецъ ушелъ отъ нея въ сильномъ гнѣвѣ. Онъ объявилъ громогласно что съ этой минуты умываетъ руки во всей этой глупой исторіи и не будетъ вмѣшиваться, пусть сестра идетъ за кого хочетъ. Въ тотъ же вечеръ мы получили маленькую посылочку. Ее передали моему отцу, такъ какъ ему передавалось все что адресовано было на имя «Мельхіоръ Брантъ и Сынъ». Онъ вскрылъ коробочку. Тамъ былъ жемчугъ. Съ гнѣвомъ бросилъ онъ его на столъ и потомъ, такъ какъ я одинъ тутъ случился въ комнатѣ, передалъ его мнѣ въ руки и сказалъ: отнеси это тетѣ Ленѣ и скажи ей что это слезы и что ей впредь кромѣ слезъ ждать нечего! Я гордился этимъ порученіемъ и хотѣлъ исполнить его хорошенько. Неся жемчугъ я все повторялъ слова отца чтобы не забыть ихъ и передать вѣрно. Лена сидѣла въ уголкѣ у печки когда я вошедъ. Я поднялъ жемчугъ и передалъ: — Папа велѣлъ тебѣ сказать: это слезы и впредь кромѣ слезъ ждать тебѣ нечего… Тетя Лена схватила жемчугъ, приникла къ нему пылающимъ лицомъ и по красивымъ зернамъ ожерелья покатились жемчужныя слезы горя. === IV. === Дядя Гебгардъ не заставилъ себя дожидаться. На вызовъ тети Лены онъ тотчасъ явился. Изъ всего семейства можетъ опять одинъ я встрѣтилъ его попрежяему сердечно. Я уже зналъ что у него совсѣмъ нѣтъ денегъ и что онъ не хочетъ отдавать какихъ-то денегъ, но во мнѣ заговорила какая-то привязанность къ дядѣ Гебгарду и мнѣ было жалко что у него, бѣднаго, нѣтъ денегъ. Онъ это почувствовалъ и еще разъ оборотился меня поцѣловать послѣ холодныхъ рукопожатій съ которыми его встрѣтили. Я замѣтилъ что теперь онъ не принесъ намъ ни пряниковъ, ни колбасиковъ. За столомъ я вслухъ замѣтилъ что прежде, при дядѣ Гебгардѣ, кушанья у насъ за обѣдомъ были лучше. Послѣ обѣда еще стало скучнѣе чѣмъ до обѣда и вечеръ прошелъ въ молчаніи и прошелъ бы еще хуже еслибъ я не замѣтилъ что на этотъ разъ дядя Гебгардъ принесъ свою скрипку. Мать моя и бабушка столько говорили объ игрѣ его на скрипкѣ что я очень желалъ ее послушать. Я началъ просить его поиграть и сдѣлалъ этою просьбой большую услугу обществу, которое просто не знало что дѣлать съ нимъ и съ собой. Всѣ стали его просить и дядя Гебгардъ взялъ свою скрипку. Онъ сыгралъ нѣсколько венгерскихъ и цыганскихъ пѣсенъ. Я конечно не могъ имѣть овеего мнѣнія объ одѣ, какъ ребенокъ, но мой дѣдушка, старый Чехъ, самъ игралъ когда-то и былъ тронутъ. Даже мой отецъ тихонько сказалъ, что нельзя повѣрить чтобы могъ такъ играть человѣкъ до уши въ долгахъ. Съ первыхъ же звуковъ отъ сердецъ нашихъ стала отлетать тяжесть которая давила цѣлый месяцъ. Всѣ были заинтересованы и растроганы, и всѣ какъ-то заговорили съ дядей Гебгардомъ попрежнему, какъ будто у него не было ни одного крейцера долгу. У бабушки вырвалось что одна такая игра стоитъ тысячъ гульденовъ, а отецъ мой шепнулъ матушкѣ: «эти артисты никогда ничего не получаютъ». Матушка отвѣтила ему задумчиво: «много надо имѣть горя на сердцѣ чтобъ играть такъ печально!» Самая споконая изъ всѣхъ была тетя Лена, которая сидѣла въ своемъ уголку, гдѣ ее совсѣмъ не было видно, только глаза ея блестѣли иногда въ темнотѣ! Вслѣдствіе этого вечера дѣдушка принялъ, рѣшеніе въ тотъ же день переговорить съ женихомъ объ его печальныхъ обстоятельствахъ. Онъ однако отложилъ это непріятное объясненіе до утра. Но когда наступило утро, дяди Гебгарда не было и помину. Онъ ушелъ очень рано. Смущеніе было велико. Никто не зналъ какъ себѣ это объяснить. Отецъ мой рѣшилъ что дѣло бросовое и что счастливо оно еще кончилось. Но явилась тетя Лена и сообщила, что она сама уговорила жениха уйти. — Ты съ нимъ покончила и отказала? быстро спросилъ мой отецъ. — Нѣтъ, сухо отвѣчала та. — Я только хотѣла препудредитъ допросъ и разъяснить все что нужно. Наединѣ со мной ему легче было дѣлать признанія, я же передамъ вамъ ихъ всѣ. Она сѣла и начала тономъ спокойнаго разказа. — На девятнадцатомъ году Гебгардъ отправился заграницу путешествовать послѣ смерти своего отца. Покойный предназначалъ его для торговой дѣятельности. Мальчикъ не имѣлъ къ ней ни малѣйшей склонности. Онъ хотѣлъ осмотрѣться, поискать счастья и подходящихъ занятій. Онъ не былъ созданъ сидѣть сиднемъ у домашняго очага. Его опекунх Альтманъ далъ ему небольшую сумму. Случайно познакомился Гебгардъ съ однимъ молодымъ венгерскимъ магнатомъ. Магнатъ очень его полюбилъ и сдѣлалъ его своимъ домашнимъ секретаремъ, собственно же они были друзья. Они много путешествовали вмѣстѣ, преимущественно по Венгріи. Гебгардъ былъ счастливъ. Онъ скакалъ верхомъ, охотился, жилъ въ величественныхъ венгерскихъ «лустахъ», учился на скрипкѣ у одного Цыгана. Счастливые годы — веселая и дикая жизнь! Сдѣлавшись совершеннолѣтнимъ, онъ писалъ своему родственнику и опекуну Альтману чтобы тотъ принялъ на себя управленіе его имуществомъ. Онъ не особенно безпокоился объ этомъ небольшомъ имуществѣ, даже когда услыхалъ что Альтманъ пускается на разныя рискованныя спекуляціи и, очень вѣроятно, тратитъ его деньги. Онъ имѣлъ хорошее и пріятное положеніе и даже радовался что отцовское наслѣдство идетъ на пользу его же роднымъ. Венгерскій магнатъ, другъ его, на охотѣ упалъ съ дикой степной лошади, расшибся и умеръ. Гебгардъ вдругъ очутился безпомощнымъ и одинокимъ. Умершій другъ обѣщалъ позаботиться о его судьбѣ, но наслѣдники имѣній не сочли себя обязанными помогать незнакомому человѣку. Въ это же время онъ получилъ письмо. Ему писали что семейство его разорено, просили у него же помощи и вызывали немедленно домой. Въ Венгріи Гебгарду ждать было нечего — со смертью друга все кругомъ ему опротивѣло и онъ поѣхалъ на родину. Въ письмѣ говорилось еще что онъ долженъ спасти честь и достоинство фамиліи. Еслибы Гебгардъ не возвратился, тогда его родные за долги должны были идти въ тюрьму. Ихъ домъ, единственное достояніе его старухи-матери, долженъ былъ быть проданъ. Возвращеніе Гебгарда обнадежило кредиторовъ, потому что Альтманъ бралъ деньги и на его имя. Кредиторамъ представили что они ничего не достигнутъ если разорятъ и обезчестятъ цѣлую фамилію и что напротивъ очень могутъ получить если дадутъ Гебгарду отсрочку. Альтманъ кромѣ того увѣрилъ ихъ что за Гебгардомъ дѣло не станетъ, что онъ скоро сдѣлаетъ блестящую партію. Онъ изъ приданаго невѣсты уплатитъ всѣ долги. А Гебгардъ узналъ что въ немъ одномъ единственная нядежда семейства. Кредиторы согласились на самую короткую отсрочку. Еслибъ онъ не пошелъ на это соглашене, то онъ съ своимъ родственникомъ долженъ бы былъ или въ тюрьму и мать свою и сестеръ-дѣвушекъ пустить по міру. Незнакомый съ торговыми дѣлами и оборотами, Гебгардъ легко довѣрился родственнику. Все это разказалъ онъ мнѣ сегодня, но я съ самаго начала знала это изъ его отрывочныхъ намековъ. Онъ меня не обманывалъ — я знала что дѣлаю. Да, это правда — родственникъ его привелъ его сюда чтобы насъ обмануть. Хотѣли только моего приданаго. Но во второй разъ онъ пришелъ одинъ, уже по своей волѣ, и разказалъ мнѣ все. Онъ уже хотѣлъ со мной проститься совсѣмъ. — Теперь конечно, сказалъ мой отецъ, — теперь ты конечно сомнѣваться не станешь, ты знаешь что они хотѣли сдѣлать съ твоимъ приданымъ? — Кокой вамъ отъ того убытокъ, улыбаясь замѣтила тетя Лена, — еслибы мое приданое и истрачено было? Развѣ я не говорила тебѣ — я ''его люблю!'' Какое лучшее употребленіе я могу сдѣлать изъ этихъ денегъ? Я ''его'' спасу отъ тюрьмы и позора. Ему нужно мое приданое, но и я ему нужна. Онъ не практическій человѣкъ какъ вы. Онъ художникъ по натурѣ, и его ли вина что онъ не могъ и не умѣлъ такъ сколачивать состояніе какъ люди практическіе? Она встала, какъ бы высказавъ все что надо. Послѣ этого я припоминаю было у насъ въ дому какъ-то пасмурно. По дому ходили тихо, какъ будто былъ кто-нибудь опасно боленъ. Дѣдушка задумчиво сидѣлъ на своей качалкѣ; бабушка приходила къ нему и разказывала какъ безпокойно Левушка опять провела ночь. Мой отецъ въ горѣ всегда былъ раздражителенъ и не одинъ толчокъ получилъ я за это непріятное время. Несмотря за то что тетя Лена, наконецъ, прекратила всякія разсужденія по этому вопросу, ее все-таки не оставляли въ покоѣ; ей представляли за какое несчастіе она шла. По здравому смыслу уже ей надо непремѣнно оставитъ это дѣло. Ни о чемъ другомъ въ домѣ не говорили. Я самъ такъ интересовался этимъ что когда начинали говорить о чемъ-нибудь другомъ, я не слушалъ. Но одна сцена врѣзалась особенно въ моей памяти. Сказаны были только нѣсколько словъ, но они произвели за меня такое впечатлѣніе какъ потомъ не производили самые патетическія сцены трагедій. Это было утромъ. Дѣдушка сидѣлъ на своей качалкѣ. Тетя Лена стояла у камина и противъ зеркала которое поставила на каминную полку разчесывала свои длинные, черные волосы. Дѣдушка опять заговорилъ на ту же тему, за которую говорили не одну недѣлю. Тетя Лена почти не отвѣ чала, и это я понималъ что отвѣчать ей нечего. Я разсуждалъ про себя — всѣ эти безконечные разговоры бѣдной тетушкѣ должны страшно наскучить. Я удивлялся еще ея терпѣнію. Рука ея однако все болѣе и болѣе дрожала на длинныхъ волосахъ пока дѣдушка говорилъ про плутовъ-родственниковъ Гебгарда. Она какъ будто пріостанавливала иногда руку съ гребнемъ. Дѣдушка замолчалъ, ожидая ея отвѣта. Отвѣта не было. Тогда старикъ поднялся за своихъ больныхъ ногахъ, поднялъ правую руку, оперся лѣвою о кресло и сказалъ глухимъ голосомъ: — Лена! Слушай! Если ты собою не дорожишь, ты не знаешь что ''еще'' съ тобой тогда будетъ! Тетя Лена подошла къ старику и съ блѣдными губами и сверкающими глазами отвѣтила: — Я буду просить милостыни, но никогда не подойду къ ''вашимъ'' дверямъ…. Я не знаю какія были послѣдствія. Сцена эта въ моей памяти рѣзко осталась какъ будто картина въ рамкѣ. Я знаю только — свадьба наконецъ устроилась и я жаловался въ тотъ день матушкѣ и тетѣ Ленѣ что свадьба вовсе не веселая. Я уже зналъ какія должны быть свадьбы, потому что всего за годъ предъ этимъ тетя Розалія выходила замужъ. Ея свадьба была для меня идеаломъ свадебъ. Женихъ, веселый, богатый малый, привезъ съ собой всѣхъ своихъ братьевъ и родственниковъ. То были краснощекіе, здоровые деревенскіе хозяева. Дѣдушка угощалъ весь околотокъ — танцевали, пѣли, по дому и по двору раздавались крики и смѣхъ, и деревенская молодежь веселилась до утра. Теперь было совсѣмъ иначе. Съ нашей стороны были только семейные, родные моего отца, которые на эту свадьбу смотрѣли съ такимъ же предубѣжденіемъ. Женихъ привезъ съ собою только одну молоденькую сестренку, которая робко и тихо бродила по дому. Точно она боялась упрековъ или непріятностей. О танцахъ никто и не думалъ. Никто не подумалъ и о деревенской молодежи. Вообще этотъ странный день въ моемъ воспоминаніи не сказывается ничѣмъ пріятнымъ и веселымъ. Въ одно утро, вскорѣ, тетя Лена съ мужемъ и его сестрой уѣхали въ коляскѣ. Въ числѣ прощавшихся стоялъ у крыльца и Нейбергъ. Когда новобрачная ему протянула руку, онъ притянулъ ее немного къ себѣ и сказалъ ей на ухо прерывающимся голосомъ, со слезами на глазахъ: — Ленушка! Ты знаешь, у меня есть немножко, если ты будешь нуждаться…. Къ удивленію присутствующихъ (они этихъ словъ не слыхали) Лена вдругъ обняла Нейберга и поцѣловала и вскочила въ коляску. Коляска тяжело двинулась съ мѣста. Мы смотрѣли вслѣдъ, пока ее было видно, потомъ молча разошлись. Всѣ сѣли дома, молчаливые и печальные, точно послѣ похоронъ. === V. === Въ первое же воскресенье, когда тетя Лена пошла съ мужемъ въ церковь, она увидѣла у дверей церковныхъ маленькаго старичка въ засаленномъ, длинномъ сюртукѣ, со старою вытертою шляпой въ рукахъ. Лена приняла его за нищаго. Но онъ захлопоталъ и началъ къ нимъ проталкиваться за встрѣчу. Онъ сталъ около Лены такъ близко что задѣлъ ея праздничное платье своимъ засаленнымъ рукавомъ. Онъ сказалъ Ленѣ какимъ-то смѣшнымъ, театральнымъ шепотомъ, такъ что всѣ прихожане могли слышать: — Если въ слѣдующее воскресенье мнѣ не будетъ заплачено за это ожерелье, я сорву его при всѣхъ съ вашей шеи… Лена увидѣла измѣнившееся лицо мужа и его руку поднятую надъ головой старика. Она отстранила мужнину руку, сняла съ шеи ожерелье и передала старику. — Не надо мнѣ ожерелья! бранчиво заговорилъ тотъ, оно продано, я хочу свои денежки получить. Лева взяла ожерелье обратно и вошла въ церковь. Въ слѣдующее воскресенье за ожерелье было заплачено и оно само продано. Заплачено за мебель, уплачено еще много векселей и Лена въ своей дѣятельности зашла такъ далеко что хотѣла продать все что было чтобъ уплачивать долги. Впрочемъ и судъ принялъ въ этомъ участіе и продалъ домъ. Вотъ въ нѣсколькихъ словахъ медовый мѣсяцъ тети Лены. Она не писала въ своихъ письмахъ къ вамъ объ этомъ. Ни одной жалобы не вырвалось у нея, хотя не исполнились планы которые она составляла задолго до свадьбы. Но милостыни просить не пошла тетя Лена. Съ маленькою суммой которая осталась отъ продажи дома арендовала она фермочку съ землей близь города. Потомъ продала свои платья и украшенія и съ этимъ начала свое хозяйство. Никто изъ насъ не видалъ ея въ этомъ положеніи — какъ она работала въ полѣ. Дѣдушка былъ ужь слишкомъ старъ для разъѣздовъ и боленъ. А отецъ мой рѣшилъ не ѣхать къ ней пока она сама его не пригласитъ. Черезъ годъ послѣ свадьбы мы получили извѣстіе что у нея родился мальчикъ, и что она довольна. Она можетъ содержать все семейство и старуху свекровь, которая живетъ съ ними. Чего же ей больше? Въ одномъ письмѣ она говорила: «О, какъ стали бы, вы отъ всего сердца просить прощенія у моего бѣднаго мужа еслибы видѣли какъ онъ въ дождь и въ зной трудится въ полѣ, какъ онъ носитъ овощи на базаръ и спинѣ. Мальчикъ мой, настоящій портретъ отца, цвѣтетъ и здоровѣетъ. Вечеромъ, когда не очень устанетъ, мужъ мой играетъ намъ съ мальчикомъ за скрипкѣ свои чудныя пѣсни. Мы счастливы…» Прочитавъ это, дѣдушка продалъ коляску свою, лошадей, все лившее; взялъ свою долю капитала изъ обората «Брантъ и Сынъ» и послалъ эти деньги тетѣ Ленѣ. Чрезъ нѣсколько дней онѣ возвращены съ благодарностью. Тетя Лена писала что она въ нихъ не нуждалась. Прошли три и четыре года. Дѣдушка почти уже не двигался съ мѣста, бабушка вдругъ опустилась и сильно постарѣла. Что было у нея въ эти четыре года, я не знаю, потому что уже былъ въ городѣ въ школѣ. Я знаю только что о тетѣ Ленѣ безпокоились больше прежняго. Былъ несчастный годъ. Весной сильные дожди и бури испортили посѣвы. Что пощадили весеннія бури, то погубили ужасные лѣтніе жары. Со страхомъ ожидали зимы и всѣхъ ужасовъ голоднаго года. Правительство и магнаты воспользовались несчастіемъ нашей страны чтобы заселить пустыни Венгріи и основать тамъ новыя поселенія. Особыми объявленіями приглашались къ переселенію въ Венгрію. Духовенство и чиновники, которые въ этомъ переселеніи видѣли единственный исходъ, распространяли это объявленіе, ободряли бѣдныхъ къ переселенію, старались ихъ ссужать деньгами за дорогу. Казалось, чуть не цѣлая половина населенія страны собиралась выселяться. Объ Америкѣ и эмиграціи у насъ еще не знали. И поднялись всѣ изъ родныхъ мѣстъ въ плодородную Венгрію, которую намъ представили страной обѣтованною. По дорогамъ потянулись толпы пѣшихъ, ряды повозокъ, на дальній Востокъ…. Велико было смятеніе въ нашей семьѣ когда прошелъ слухъ что тетя Лена съ мужемъ и сыномъ также собираются въ Венгрію. Дѣдушка поднялся было самъ къ ней отговорить ее. Мой отецъ нарушилъ свое слово не ѣздить къ сестрѣ безъ приглашенія и собрался въ путь. Онъ пріѣхалъ въ Прагу, взялъ меня съ собой (тогда была вакація) и мы скоро отправились. Мы нашли въ домикѣ, который арендовала тетя Лена, уже другаго жильца. Отъ него узнали что семья Гебгарда въ маленькой, крытой рогожкой повозкѣ, въ одну лошадку, уѣхала только вчера. Не трудно было на парѣ нашихъ сильныхъ лошадей нагнать повозку. Отецъ мой не долго раздумывалъ, и мы въ тотъ день сдѣлали еще пряжку по указанному направленію Отдохнувшія лошади шли крупною рысью. Наши путешественники должны были быть уже близко, и мы внимательно посматривали на дорогу. Много повозокъ и семей обгоняли мы, во нашихъ не было видно. Около полудня увидали мы, наконецъ, въ сторонкѣ отъ дороги, въ тѣни кустовъ, повозку, которая, по соображеніямъ должна была принадлежать нашимъ. Мы оставили лошадей и свою толѣжку съ работникомъ на дорогѣ и чрезъ лѣсъ пошли къ этой повозкѣ. Тропинка по которой мы шли спускалась въ оврагъ, и за кустами мы потеряли направленіе. Мы начали соображать такъ ли мы идемъ, когда услышали нѣжные звуки скрипки. Мы остановились тихонько. Отецъ мой спрятался за дерево и — заплакалъ. Да, я помню, онъ плакалъ. Тихіе, стройные звуки разносились по воздуху, когда отецъ мой тихо пошелъ, стараясь не шумѣть вѣтвями. Я шелъ за нимъ также безсознательно тихо, притаивъ дыханіе. Мы остановились шагахъ въ двадцати отъ нашихъ путешественниковъ, за кустами. Мы могли видѣть ихъ ясно. Маленькая крестьянская рогожная повозка была приворочена въ тѣни кустовъ и близь нея паслась спутанная лошадка. Дальше въ лѣсу, въ тѣни огромнаго бука, пріютилось все семейство. Дядя Гебгардъ сидѣлъ за поваленномъ деревѣ и съ большимъ оживленіемъ игралъ чешскую старую пѣсню. Короткополая шапочка оттѣняла его смуглое лицо, загорѣлое и обвѣтренное. Это лицо было попрежнему красиво, пожалуй еще красивѣе, — на немъ появилось что-то сильное и мужественное. Онъ сбросилъ съ себя кафтанъ чтобы рукамъ было свободнѣе. Онъ положилъ ногу на ногу и играя пѣсню смотрѣлъ на ребенка, который припавъ на колѣни матери тихо дремалъ подъ игру. Тетя Лена положила одну руку за кудрявую головку своего ребенка, а другою подперла подбородокъ. Съ нѣжною улыбкой глядѣла она за мужа и слегка покачивала головой въ тактъ пѣсни. Она удивительно мало перемѣнилась. Кромѣ повязки на головѣ и крестьянскаго синяго платья, я съ перваго взгляда узналъ мою прежнюю хорошенькую тетю Лену. Правда, она нѣсколько пополнѣла, свѣжесть ея щекъ не была такъ ярка какъ прежде. Но милыя очертанія лица были тѣ же и глаза были какъ прежде темны и блестящи, только взглядъ сталъ кротче и спокойнѣе. Между ними стояли въ травѣ остатки простаго завтрака и большая кружка. На эту картину, озаренную яркимъ солнцемъ, мы смотрѣли въ волненіи, — на эту картину мирнаго и спокойнаго, счастія. Казалось у отца моего не хватало духу нарушить это уединеніе, онъ все прятался въ кустахъ. Я же увидѣвъ свою прежнюю тетю Лену, не дожидаясь отца, невольно выскочилъ изъ кустовъ и кинулся на шею къ тетѣ и дядѣ Гебгарду и разцѣловалъ своего маленькаго племянника. Что мнѣ дальше разказывать? То были чудныя минуты человѣческой любви и прощенія. Тетя Лена съ моимъ отцомъ встрѣтилась какъ самая нѣжная сестра; она была счастлива что видѣла своихъ семейныхъ предъ отъѣздомъ въ Венгрію. Она не перемѣнила намѣренія и спокойно отказалась отъ всѣхъ предложеній моего отца и его проектовъ. Отецъ мой былъ растроганъ и смягчился. Ребенокъ тети Лены плѣнился брелоками на жилетѣ моего отца и получилъ ихъ въ подарокъ вмѣстѣ съ золотою цѣпочкой. Сердца ваши были полны такой дружбы и любви взаимной. Да пошлетъ Господь много такихъ минутъ въ сердца людей! Сцену эту никогда не забудетъ мое сердце. Мы сидѣли до вечерней зари. Тогда дядя Гебгардъ запретъ свою лошадку, мы простились, и повозка поѣхала въ путь. Мы долго ихъ провожали; что мы говорили и какъ разставались, мнѣ этого не описать. Пока были живы дѣдушка и бабушка, мы получали изъ Венгріи письма. Но старики успокоились подъ зеленымъ холмикомъ нашего деревенскаго кладбища и мы ничего уже же слыхали о вашей тетѣ Ленѣ. {{right|'''Н. Б--ВЪ.'''}} </div> [[Категория:Импорт/lib.ru/Страницы с не вики-сносками или с тегом sup]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Тег i в параметре ДРУГОЕ]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Тег br в параметре ДРУГОЕ]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Указан переводчик и нет категории перевода]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Есть одноимённая страница не имевшаяся ранее, проверить на дубль и переименовать]] [[Категория:Рассказы]] [[Категория:Проза]] [[Категория:Переводы]] [[Категория:Мориц Гартман]] [[Категория:Литература 1875 года]] [[Категория:Дореформенная орфография]] [[Категория:Импорт/lib.ru]] [[Категория:Импорт/az.lib.ru/Мориц Гартман]] pj14aqhpk2gaw73r3r99rpg9ijtgomt 4590807 4590806 2022-07-20T07:35:41Z Sergey kudryavtsev 265 wikitext text/x-wiki {{imported/lib.ru}} {{Отексте | АВТОР = Мориц Гартман | НАЗВАНИЕ = Тетя Лена | ПОДЗАГОЛОВОК = Рассказ из чешской народной жизни | ЧАСТЬ = | СОДЕРЖАНИЕ = | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = ? | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = | ПОДЗАГОЛОВОКОРИГИНАЛА = | ПЕРЕВОДЧИК = Н. Б--в<!-- Николай Федотович Бажин? --> | ДАТАПУБЛИКАЦИИОРИГИНАЛА = 1875 | ИСТОЧНИК = [http://az.lib.ru/g/gartman_m/text_1875_tyotya_lena-oldorfo.shtml az.lib.ru] со ссылкой на журналъ {{Русский вестник|год=1875|номер=4|страницы={{GBS|5S1nAAAAcAAJ|PA545|545—571}}}}. | ВИКИДАННЫЕ = <!-- id элемента темы --> | ВИКИПЕДИЯ = | ВИКИЦИТАТНИК = | ВИКИНОВОСТИ = | ВИКИСКЛАД = | ДРУГОЕ = | ОГЛАВЛЕНИЕ = | ПРЕДЫДУЩИЙ = | СЛЕДУЮЩИЙ = | КАЧЕСТВО = 1 <!-- оценка по 4-х бальной шкале --> | НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ = | ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ = | ЛИЦЕНЗИЯ = PD-old | СТИЛЬ = text }} <div class="text"> === ТЕТЯ ЛЕНА === <center>РАЗСКАЗЪ ИЗЪ ЧЕШСКОЙ НАРОДНОЙ ЖИЗНИ МОРИЦА ГАРТМАНА.</center> === I. === Точно все это случилось вчера. А вѣдь міровыя событія легли между «тогда» и «теперь». Тогда говорилось еще о смерти Наполеона какъ о новости. Многіе ужасные годы мирно прошли надъ чешскою деревушкой. Бурбоны сидѣли тогда на тронѣ и чествовали еще нашего добраго императора Франца. Какъ видите это было уже давно. Я хорошо помню себя въ то время. Матушка стояла на стулѣ и ставила въ стеклянный шкафъ перемытыя чашки и посуду. Сальная свѣча освѣщала насъ. Я же стоялъ съ боку и передавалъ матушкѣ эти чашки и посуду со стола и очень гордился тѣмъ что могу быть на что-нибудь полезенъ. Мнѣ вѣдь было ужъ цѣлыхъ семь лѣтъ. Чашки разставлены были въ два ряда и впереди ихъ на полочкѣ вытянулись въ рядъ особенно восемь хорошенькихъ фарфоровыхъ чашечекъ. Онѣ всѣ были съ золотыми ободочками. Подъ тонкою черточкой, снаружи на каждой изъ нихъ блестѣла надпись золотыми буквами: "Воспоминаніе о Карлсбадѣ Несмотря на ихъ однообразіе, онѣ составляли гордость нашего стекляннаго шкафа. И передавая каждую изъ этихъ чашекъ матушкѣ, я громко прочитывалъ «Воспоминаніе о Карлсбадѣ», чтобы доказать что я умѣю читать. Эти воспоминанія о Карлсбадѣ принадлежали моему дѣдушкѣ. Дѣдушка каждогодно возилъ сюю подагру въ этотъ Бадъ и каждогодно дарилъ моей матушкѣ одну такую чашку, купленную тамъ. Я знаю, матушкѣ хотѣлось имѣть полную дюжину. Что касается до меня, то эта надпись сдѣлала на меня неизгладимое впечатлѣніе, мнѣ стало казаться что всѣ воспоминанія должны быть о Карлсбадѣ и какъ только бывало начнутъ говорить о какомъ-нибудь воспоминаніи, такъ я тотчасъ же спрашивалъ: это воспоминаніе не о Карлсбадѣ? Матушка моя очень гордилась посудой своего стекляннаго шкафа, хотя употреблялась эта посуда очень рѣдко. И я гордился тѣмъ что матушка такъ хорошо и красиво уставила эту блестящую посуду за чистыми стеклами. «Такой стеклянный шкафчикъ, говорилъ я себѣ, въ цѣлой Лытаницѣ есть только у однихъ насъ.» И это была правда; «мы» — были самые богатые люди въ цѣлой деревнѣ. «Мы» — это значило «Мельхіоръ Брантъ и Сынъ», то-есть мой дѣдушка и мой отецъ, которыхъ считали въ двадцати или двадцати пяти тысячахъ гульденовъ капитала. Это было очень много въ нашемъ краю въ то время. Это еще не считая стараго маленькаго домика дѣдушки и другаго поновѣе и побольше, который онъ выстроилъ для сына. При этомъ послѣднемъ были даже сарайчики со стойлами для двухъ лошадей и трехъ коровъ и недурной кусочекъ земли. Я спрашивалъ у отца, кто онъ такой собственно? И онъ отвѣчалъ съ самодовольною и гордою усмѣшкой: мы, подрядчики, мы «Мельхіоръ Брантъ и Сынъ». Такъ какъ отецъ всегда говорилъ «мы», то я и себя причислялъ также къ этому «мы» и очень гордился что я подрядчикъ. Прежде ни одно устроіство плотины, гати, моста и т. п. не обходилось безъ мошенничествъ со стороны строителей-чиновниковъ. Было рѣшено такія постройки сдавать съ торговъ мелкимъ подрядчикамъ. Это конечно было лучше. Однимъ изъ такихъ мелкихъ подрядчиковъ и былъ мой дѣдушка и отецъ мой — «Мельхіоръ Брантъ и Сынъ». Дѣдушка мой началъ первое подрядное дѣло и сталъ извѣстенъ какъ отличный подрядчикъ, благодаря одному обстоятельству, которое и было собственно основою его благосостоянія. Исторію этого дѣла онъ нерѣдко разказывалъ. Я ее запомнилъ. Однажды — отецъ мой въ то время былъ еще ребенкомъ — въ нѣсколькихъ часахъ пути отъ нашей деревни предположено было строить каменный мостъ. Само собою разумѣется его долженъ былъ строить Мельхіоръ Брантъ. Но неожиданно на этомъ пути встрѣтился онъ съ однимъ человѣкомъ который не одинъ разъ съ нимъ конкуррировалъ и говорилъ открыто что вытѣснитъ изъ дѣлъ Мельхіоръ Бранта. Такому конкурренту нельзя было уступить. Дѣдушка погорячился и сгоряча все сбавлялъ и сбавлялъ цѣну, пока наконецъ постройка моста не осталась за нимъ. Тутъ только, видя злорадную улыбку своего конкуррента и чувствуя какъ кровь въ немъ похолодѣла, сообразилъ онъ что разоренъ. На три часа пути въ окружности не было ни одной каменной ломки, которая была ему конечно необходима. Значитъ ему приходилось везти камень издалека, и провозная плата одна далеко уже превышала сумму за которую онъ взялъ весь подрядъ. Печально бродилъ онъ по роковому мѣсту на которомъ долженъ былъ быть мостъ и въ которое уйдетъ вся его трудовая нажива. Печально разглядывалъ онъ мѣсто своего конечнаго разоренія. Часто стоялъ онъ тутъ обдумывая всю мѣру своего несчастія и безсознательно въ горести ударялъ своей тростью въ землю, а тяжелыя думы все гнели его душу и больнѣе вливались въ сердце. При одномъ такомъ ударѣ желѣзнымъ наконечникомъ палки въ землю, онъ вдругъ почувствовалъ что палка звонко стукнула во что-то твердое. Радостная мысль какъ молнія озарила его. Онъ началъ копать глубже палкой и карманнымъ вожомъ, онъ наконецъ схватилъ лопату — и, о счастіе! — нашелъ большія залежи камня, именно такого какой ему нуженъ былъ для постройки. И это только во ста шагахъ отъ моста. Онъ былъ спасенъ. Половина суммы которую онъ долженъ былъ получить оставалась ему чистою прибылью. Съ этого времени его начали считать человѣкомъ съ которымъ конкуррировать нельзя и онъ строилъ уже одинъ, позднѣе въ компаніи съ моимъ отцомъ, всѣ гати, мосты, плотины, школы, по крайней мѣрѣ часовъ на восемь пути въ окружности. Все это узналъ я очень рано, что «мы» подрядчики и богатые люди и даже то что мы были «благородные», потому что весь домъ говорилъ по-нѣмецки у насъ, а въ то время въ Чехіи только «благородные» говорили по-нѣмецки. По-чешски говорилъ только «простой народъ». Поэтому я не удивлялся что насъ посѣщали такъ много благородныхъ, чиновниковъ и иностранцевъ, которые всѣ говорили по-яѣмецки, и я вовсе также не удивился когда однажды вечеромъ (я передавалъ маѣушкѣ чашки, съ «воспоминаніями о Карлсбадѣ»), въ двери постучались. Вошли два иностранца, которые казались очень важными господами, особенно одинъ, который былъ моложе и выше ростомъ. Онъ былъ въ широкой венгерской «бундѣ» или плащѣ съ рукавами, густо обшитомъ шнурами, закинутыми за плечи, и на узлахъ этихъ шнуровъ качались большія золотыя кисти. Одною рукою игралъ онъ шнурами, а въ другой держалъ какую-то невиданную мною иноземную выдровую шапочку. И вообще во всей его фигурѣ и въ лицѣ съ черными бакенбардами было что-то иноземное, не наше. Бакенбарды тогда еще были у насъ рѣдкостью. Орлиный носъ и бакенбарды придавали мужественный видъ его прекрасному лицу, между тѣмъ какъ ротъ и глаза имѣли выраженіе такое кроткое, мягкое и даже какъ-то женственно улыбались. Нельзя было не полюбить юношу, который однако казался моложе чѣмъ былъ на самомъ дѣлѣ. Несмотря на его крѣпкій и сильный станъ и воинственный видъ съ нимъ было легко и нестѣснительно. Онъ взглянулъ на меня очень ласково, когда я подошелъ съ удивленіемъ разсматривая его красивый плащъ, такъ ласково что я тотчасъ началъ тянутъ за кисти какъ за шнурокъ комнатнаго звонка. Онъ держался скромно и молчаливо, сидѣлъ около дверей, между тѣмъ какъ другой чужестранецъ, маленькій, очень подвижной человѣкъ лѣтъ пятидесяти, подступилъ къ моей матушкѣ, вынулъ изъ кармана письмо; языкъ его былъ кажется такой же подвижной какъ онъ самъ и мы скоро услышали множество комплиментовъ. Онъ стремительно объявилъ намъ что онъ Альтманъ, рекомендовалъ намъ своего шурина, Вильгельма Гебгарда, и предъявилъ рекомендательное письмо отъ брата моей матери. Все это было торопливость и быстрота, къ которой мы не привыкли. Онъ и десяти минутъ не пробылъ въ комнатѣ какъ мы узнали его прошлое, бросили взглядъ на его настоящее, услышали похвалы красотѣ нашихъ мѣстъ, расположенію нашего дома, изяществу посуды въ стеклянномъ шкафчикѣ, услышали что я (который теперь разказываю) хорошенькій мальчикъ и услышали какъ гость сожалѣетъ что не засталъ хозяина дома. Матушка едва имѣла время выразить радость письму брата и извиниться за безпорядокъ въ комнатѣ. Она очень рада принять такихъ прекрасныхъ гостей. Братъ ея учитель главной школы въ большомъ городѣ, въ городѣ съ семью тысячами жителей. Онъ ученый семьи, слово котораго для нея много значить, и онъ рекомендуетъ ихъ хорошо. Мнѣ было очень жаль что матушка увела обоихъ чужестранцевъ къ дѣдушкѣ и не позволила мнѣ идти за ними. Мнѣ хотѣлось подольше посмотрѣть на красиваго молодаго человѣка въ венгерскомъ плащѣ и еще послушать разговора его толстенькаго спутника. Еще досаднѣе мнѣ стало что меня исключили изъ общества, когда я вскорѣ услыхалъ на кухнѣ ожесточенную стряпню, шипѣнье, кипѣнье. Но я имѣлъ здѣсь хоть ту надежду что по крайней мѣрѣ узнаю всѣ новости на кухнѣ; я замѣтилъ какими многозначительными: взглядами обмѣнивалось матушка и бабушка, которыя хлопотали и ходили безпрестанно взадъ и впередъ. Я чувствовалъ что случилось что-то необыкновенное. Тетя Лена была очень молчалива и это меня очень удивляло, потому что и по двору, и по дому постоянно раздавались ея звонкій смѣхъ, болтовня и пѣнье. Удивило меня тоже что бабушка сказала тетѣ Ленѣ что ей бы не мѣшало попріодѣться. Я зналъ что тетя Лена одѣвалась всегда хорошо и ходила такая чистенькая что дѣдушка всегда говорилъ что она точно сейчасъ вынута изъ коробочки. И сама бабушка прежде находила что ея младшая дочка Лена для деревенской дѣвочки слишкомъ хорошо одѣвается и слишкомъ много тратитъ на это времени. Сегодня она говорила совершенно противоположное, а тетя Лена, тоже противъ обыкновенія, возражала, очень краснѣла и не хотѣла не только надѣть платье получше, но и даже перемѣнить передничекъ. Мнѣ казалось что просто свѣтъ перевернулся вверхъ ногами и я съ удивленіемъ поглядывалъ на матушку, бабушку и тетю Лену. Тетю Лену мнѣ было очень жаль, потому что бабушка сказала ей будто: она совсѣмъ дура и не умѣетъ съ чужими словёчка перемолвить. Это послѣднее меня изумило. окончательно, потому что я сто разъ слыхалъ отъ дѣдушки какъ онъ жалѣлъ что тетя Лена дѣвочка, а не мальчикъ; изъ нея, говорилъ онъ, вышелъ бы отличный адвокатикъ, который всѣхъ заткнулъ бы за поясъ миль на двадцать въ окружности. Кромѣ того я зналъ что тетя помогала дѣдушкѣ въ самыхъ головоломныхъ занятіяхъ, составляла условія и даже иногда переговаривалась съ важными чиновниками, съ которыми у насъ были дѣла. И вдругъ она сразу сдѣлалась дурой. Въ этотъ вечеръ точно земля колебалась подъ нашими ногами. Я не понималъ ничего. Лучомъ свѣта во всемъ этомъ мракѣ было замѣчаніе бабушки: «что ни говори, Софьюшка, а это, увидишь сама, женишокъ». Бабушка шепнула это матушкѣ въ ту минуту когда тетя Лена вышла изъ кухни. — Увидишь, Софьюшка, продолжала бабушка, — что бы тамъ этотъ толстенькій ни говорилъ про какую-то покупку шерсти, это одинъ отводъ. Зачѣмъ торговецъ шерстью забредетъ въ нашъ лѣсной край? Держу сто противъ одного. Это просто женишокъ для Ленушки, и я видѣла плутишка-паренекъ сейчасъ приглядѣлъ дѣвочку. Это вѣрно. Я-таки пожила на свѣтѣ и повидала кое-что. — Ну, а еслибъ и такъ, отвѣчала матушка съ гордостью: коли братъ кого намъ рекомендуетъ, ужь такой стоитъ хорошаго. — Я не говорю что нѣтъ, отвѣчала бабушка, — и насколько я видѣла и слышала его, это красивенькій паренекъ, который порядочно-таки потаскался по свѣту. Пройти всю Венгрію не шутка, да еще зайти Богъ знаетъ куда — къ турецкой, видишь ли, границѣ, гдѣ всѣ люди солдаты, и такъ онъ хорошо разказываетъ объ этомъ, просто прелесть. — Если его братъ рекомендуетъ, опять повторила матушка, — то это конечно очень образованный человѣкъ, потому что братъ водится только съ образованными людьми. — Это что и говорить, отвѣчала бабушка и задумчиво прибавила: — братъ твой ученый, а вѣдь извѣстно какъ ученые, они вѣдь въ житейскихъ дѣлахъ плохо смыслятъ. Братъ твой, не въ обиду будь тебѣ сказано, Софьюшка, также можетъ-быть недалеко въ этихъ дѣлахъ видитъ, какъ и всѣ они, эти ученые. Можетъ-быть что этотъ Гергардъ и хорошій малый, и съ достаткомъ, а ужь красивенькій онъ какой это мы знаемъ. Мы имѣемъ право ждать хорошаго муженька для Ленушки, потому что я тебѣ скажу, Софьюшка, десять тысячъ гульденовъ приданаго, это что-нибудь; однако, — прервала себя бабушка, — тамъ давно стоитъ этотъ плутишка и такъ и вливается въ каждое слово. Съ этимъ маленькимъ народомъ просто бѣда. Только разговоришься, а онъ ужь тутъ. При этихъ словахъ бабушка повернула меня за плечи и вывела изъ кухни. Я былъ очень несчастливъ что изъ семейной тайны меня такъ упорно исключаютъ и заплакалъ. Тетя Лена, увидѣвъ что я плачу, взяла меня къ себѣ на колѣни, цѣловала особенно нѣжно и обѣщала мнѣ много разныхъ хорошихъ вещей чтобъ я только не плакалъ. Я дѣйствительно пересталъ плакать и счелъ долгомъ отплатить чѣмъ-нибудь тетѣ Ленѣ за ея нѣжность и обѣщанія, и передалъ разговоръ бабушки и матушки; — Тетя Лена, говорилъ я, — красивый молодой человѣкъ — женихъ и видѣлъ такую страну гдѣ всѣ люди солдаты и еще что-то такое о десяти тысячахъ гульденовъ. А что женихъ хорошая ли партія и знаетъ ли толкъ въ житейскихъ дѣлахъ дядюшка-учитель, этого бабушка не знаетъ, а дядюшка-учитель водится только съ образованными людьми. Послушавъ меня, тетя Лена велѣла мнѣ молчать и сказала что ежели я буду уменъ и не буду плакать пока гости будутъ у насъ, то она мнѣ дастъ сладкаго пирога. Но она никакого пирога мнѣ не давала. Я и мой младшій братшика пробыли цѣлый вечеръ въ полномъ одиночествѣ Поздно вернулся отецъ домой и мать собрала ему ужинать. Сама же скоро пришла насъ укладывать спать. Но происшествія этого дня не давали мнѣ заснуть и изъ камина я слышалъ все что говорили. Матушка приготовила ему перемѣнить платье, но онъ сказалъ, когда надѣлъ другой сюртукъ: — Это только одинъ отводъ будто я пришелъ къ тебѣ перемѣнить сюртукъ, а я хотѣлъ съ тобой поговорить съ одной о дѣлѣ. Знаешь ли, Софья, мнѣ эти два человѣка не нравятся. — Какъ, воскликнула матушка въ удивленіи, — эти которыхъ намъ рекомендовалъ братецъ? — Рекомендація твоего брата насчетъ этого Альтмана, по чести, точно рекомендація какого-нибудь ребенка. Этотъ Альтманъ такъ ужасно много говоритъ, точно ему нужно какъ можно больше разговоровъ чтобы самому за ними спрятаться; это и въ дѣлахъ такъ, я знаю, люди которые такъ много говорятъ, не много стоятъ и особенно люди которые такъ много толкуютъ о деньгахъ, никогда ихъ не имѣютъ. — А другой? спросила матушка. — Красивый малый, о, да, очень красивый малый, очень красивый малый, можетъ-быть даже хорошій человѣкъ, и когда говоритъ, то скромно и хорошо, очень мало, правда, да и то кажется только потому что тотъ, толстенькій, заставляетъ его говорить. Но малый мнѣ противенъ, потому что пришёлъ съ тѣмъ, съ другимъ. Онъ не самъ отъ себя; тотъ другой, подталкиваетъ его и подсказываетъ ему, и такъ какъ онъ такой смазливый малый, я полагаю толстенькій не спекулируетъ ли имъ? — Что же, онъ не маленькій, возразила матушка, — странно было бы чтобъ онъ собой позволилъ распоряжаться какъ дѣвочка какая-нибудь, человѣкъ который такъ много путешествовалъ…. — Ужь эти мнѣ путешествія, отвѣчалъ отецъ покачивая Головою, — изъ ста туристовъ девяносто девять навѣрное проходимцы: живи дома и живи спокойно и честно. И гдѣ онъ былъ? Въ Венгріи, гдѣ шляются всѣ банкроты, потому что тамъ нѣтъ никакихъ законовъ. Будь онъ въ Саксоніи или въ Пруссіи. А! это другое дѣло. Но Венгрія! Венгрію я тереѣть не могу. Во всякомъ случаѣ, продолжалъ батюшка, — я не хочу торопиться и говорить впередъ и не хочу быть несправедливымъ къ мальчику — онъ глядитъ очень порядочно и скромно. Обо всемъ этомъ мы справимся, а если малый задумалъ какія-нибудь штуки, мы его повернемъ съ носомъ обратно. Для этого у Ленушки есть и братъ и отецъ. Мы посмотримъ. Сказавъ это, отецъ опять оставилъ комнату и вышелъ къ гостямъ. Матушка повѣсила его сюртукъ въ шкафъ и хотѣла пройти къ намъ, дѣтямъ; но дверь отворилась и вошла моя хорошенькая тетя Лена. Она въ раздумѣи остановилась у двери, ничего не спрашивала и ничего не говорила. Матушка взглянула на нее и спросила что ей нужно. Тогда тетя встрепенулась. — Софьюшка, заговорила она скоро и горячо, — видитъ Богъ! вотъ такой человѣкъ мнѣ тысячу разъ милѣе, будь у него полгодовы, чѣмъ Нейбергъ, будь онъ двухголовый. — Ужь ты не влюбилась, чего добраго, спросила матушка упрекающимъ тономъ. — Да, отвѣтила тетя рѣшительно, — да, Видитъ Богъ, я его полюбила! И тогда я поднялъ голову изъ своей постельки и увидѣлъ что у матушки такое сердитое лицо точно она сейчасъ начнетъ браниться. — Лена, начала увѣрять матушка, — ты умная дѣвочка. Такой шагъ надо обсудить хорошенько, ты не такъ дѣлаешь. Мы еще ничего ну о немъ не знаемъ, ни о его состояніи…. — Это для меня рѣшительно все равно! Или его, или никого, сказала хорошенькая тетя, — и потомъ, какъ будто ей не сидѣлось или будто не хотѣла еще объ этомъ говорить, она вскочила и выбѣжала въ другую комнату. За ней вышла и матушка. Во всемъ этомъ опять-таки было многое надъ чѣмъ я ломалъ голову. Многое было также и такое что освѣщало мнѣ совсѣмъ новыя стороны жизни. Что двухголовый Нейбергъ былъ упомянутъ и рядомъ гость съ половиной головы, это мнѣ вдругъ объяснило почему этотъ добрый Нейбергъ такъ часто ходитъ къ намъ и подарилъ мнѣ канарейку. Значитъ онъ хотѣлъ, также какъ и этотъ гость, сдѣлаться моимъ дядюшкой. Мнѣ льстило что онъ и меня хотѣлъ подкупить канарейкой и я его оправдывалъ раздумывая о разныхъ дурныхъ вещахъ которыя про него говорила тетя Лена. Она его называла глупымъ и неуклюжимъ. Я сравнивалъ его съ гостемъ и хотѣлъ быть справедливымъ, но какъ у него это были двѣ головы, я понималъ не совсѣмъ ясно; я наконецъ началъ смѣшивать, лежа въ темнотѣ на своей постелькѣ, у кого изъ нихъ половина головы, у кого двѣ. Вотъ и оба жениха моей хорошенькой тети Лены, но они то съ половиной головы, то съ цѣлою головой, то съ двумя, какъ призраки мелькаютъ предо мною. Я спалъ очень безпокойно, и когда матушка утромъ спросила меня, почему, я грустно отвѣтилъ «потому что я боюсь тетя Лена сдѣлаетъ плохую партію…» === II. === Оба гостя черезъ день ушли домой. Въ домѣ все осталось по-старому и однако все перемѣнилось и перемѣнилось совсѣмъ не такъ какъ бывало съ отъѣздомъ другихъ гостей. Всѣ говорили о Вильгельмѣ Гергардѣ, кромѣ тети Лены. Она была молчаливѣе обыкновеннаго, то-есть была какъ всегда оживлена, но казалось что она имѣетъ какую-то тайну отъ всѣхъ, и когда другіе говорили про юношу въ венгерскомъ плащѣ, она молчала, но съ такимъ видомъ какъ будто говорила: «дѣлайте что хотите! я знаю что сдѣлаю…» Какъ я припоминаю, весь домъ раздѣлился на двѣ партіи. Одна за, другая противъ жениха, и каждая изъ нихъ не знала хорошенько почему. Дѣдушка стоялъ на сторонѣ жениха потому что бабушка сказала ему что Лена влюблена и что она цѣлую ночь безъ сна металась въ постели. Но съ дѣдушкой было совсѣмъ особенное. Его долгая жизнь была въ высшей степени практическая и вся ушла въ пріобрѣтеніе. И вдругъ на старости лѣтъ онъ сдѣлался романтикомъ. Съ тѣхъ поръ какъ ревматизмъ приковалъ его къ дому и заставилъ передать дѣла сыну, онъ сталъ какъ-то онъ душою и причудливъ. Онъ просилъ всѣхъ чтобъ ему разказывали разныя исторіи и самъ онъ разказывалъ намъ дѣтямъ много разныхъ случаевъ изъ прежней жизни своей и сказки которыя зналъ или самъ выдумывалъ. Но онъ какъ будто жилъ прежнею молодостью въ любви къ младшей своей дочкѣ Ленѣ. Онъ уже воспиталъ и хорошо выдалъ замужъ четырехъ дочерей и теперь все его сердце отдалось младшей, и онъ всю нѣжность съ которой относился ко всей семьѣ перенесъ на эту дочку. Ленушкѣ онъ никогда ни въ чемъ не могъ отказать, каждое ея желаніе было его собственнымъ желаніемъ и еще сильнѣйшимъ чѣмъ у нея самой. Надо чтобы только ей что-нибудь понравилось и дѣдушка покупалъ, если даже она объ этомъ не просила и не имѣла въ виду похваливъ что-нибудь получить это. Ленушка была утѣхой его старости. Тетя Лена, хотя конечно далеко не была такою красавицей какой ее представлялъ дѣдушка, была однако совсѣмъ миленькая. Она была изъ тѣхъ счастливыхъ натуръ которымъ то кажется хорошо среди чего онѣ живутъ и хлопочутъ. Она соединяла въ себѣ самыя разнообразныя хорошія качества: она была и сильна и нѣжна, спокойна, подвижна, горда и вмѣстѣ съ тѣмъ мила и радушна. Дѣдушкѣ не было больше радости какъ смотрѣть какъ она идетъ въ гости. Это бывало обыкновенно въ воскресенье: онъ съ трудомъ выходилъ и садился предъ домомъ на скамеечку. Съ этого обсерваціоннаго пункта онъ могъ ее видѣть далеко, какъ она черезъ плотину, черезъ лугъ, переходить къ дальней деревушкѣ. Итакъ сидѣлъ онъ съ очками на носу и смотрѣлъ до тѣхъ поръ пока она не возвращалась назадъ. Охотно слушалъ онъ ея разговоры и изъ каждаго ея слова выводилъ заключеніе что это «не только самая хорошенькая, но и самая разумная дѣвочка въ нашемъ краю». Одна была у него забота. Онъ вовсе не былъ такъ богатъ, какъ о немъ говорили. Каждой изъ своихъ замужнихъ дочерей далъ по десяти тысячъ гульденовъ въ приданое. Разные расходы и четыре свадьбы, которыя обставлялись богато (и дѣдушка этимъ гордился), унесли еще тысячи двѣ гульденовъ. Все это были слишкомъ большіе расходы для тогдашняго времени въ нашихъ краяхъ. У него осталось еще ровно столько чтобъ и Елену выдать также какъ и другихъ ея сестеръ. Не то его заботило что онъ (онъ это зналъ одинъ) останется бѣдный старикъ безъ гульдена въ карманѣ. Его сокрушало что для такой дѣвочки не можетъ онъ найти жениха изъ высшихъ слоевъ общества. И ему очень понравился этотъ Вильгельмъ Гергардъ именно тѣмъ что имѣлъ хорошія манеры, и говоритъ какъ человѣкъ высшаго, по его мнѣнію, общества. Все это вмѣстѣ было причиной что дѣдушка оказался на сторонѣ Лены. Онъ рѣшился дать благопріятный отвѣтъ если молодой человѣкъ будетъ просить руки его дочери. Мой отецъ, напротивъ, былъ въ періодѣ самаго практическаго настроенія въ то время и говорилъ противъ молодаго человѣка. Пусть это красивый и милый малый. Но посудите, не имѣть никакихъ занятій и никакого положенія! И еще этотъ его подозрительный спутникъ, такое скверное сообщество! Бабушка колебалась; отецъ мой смутилъ ее своими сомнѣніями; съ другой стороны, ея материнское сердце сочувствовало дочерней любви. Бракъ безъ любви считала бы она грѣхомъ. Кромѣ того она такъ привыкла исполнять каждое желаніе своей Ленушки. Всѣ считали Лену гордою и холодною дѣвушкой, всѣ, кромѣ матери. Она знала что если ея Ленушкѣ что-нибудь закрадется въ голову или въ сердечко, то никакія силы ее не остановятъ, и что она поставитъ на своемъ непремѣнно. Матушка тоже колебались. Какъ молодая женщина она конечно была на сторонѣ влюбленныхъ и какъ сестра была за жениха котораго рекомендовалъ ея ученый братъ. Что касается моего отца, то онъ приводилъ столько причинъ по которымъ эта свадьба невозможна, и чѣмъ дальше тѣмъ упорнѣе отстаивалъ свое мнѣніе. Конечно все это я узналъ въ послѣдствіи, со словъ другихъ. Какъ очевидецъ, разкажу чему былъ свидѣтелемъ. Дней черезъ четырнадцать послѣ перваго посѣщенія, пришелъ Вильгельмъ Гебгардъ опять, но уже безъ своего спутника, и этимъ очень выигралъ жъ общемъ мнѣніи. Его приняли привѣтливо и просили побыть подольше. Онъ прожилъ три дня. Робкій и скромный онъ казался моложе чѣмъ былъ въ самомъ дѣлѣ и это внушило къ нему большое довѣріе. Ему охотно вѣрили, и отецъ мой началъ его разспрашивать о его состояніи. У насъ не сомнѣвались болѣе что онъ владѣлъ въ своемъ городѣ двухъэтажнымъ домомъ, а такое имущество конечно превышало приданое Лены въ десять тысячъ гульденовъ. Однако одними доходами съ этого дома жить было еще нельзя, и Вильгельмъ, какъ онъ самъ откровенно сознался, не имѣлъ опредѣленнаго занятія. Но онъ такъ недавно вернулся изъ путешествія и не успѣлъ еще осмотрѣться. Такимъ практическимъ людямъ какъ мой дѣдъ и отецъ было противно что молодой человѣкъ получаетъ за женой порядочное приданое и хочетъ начать занятіе съ капиталомъ котораго онъ не наживалъ. Но положеніе гостя въ нашемъ домѣ много улучшилось; съ нимъ гуляли, ему позволяли съ тетей ходить подъ руку, даже позволяли ему опережать съ ней общество и говорить съ ней одною. Я вспоминаю теперь какъ на этихъ прогулкахъ матушка часто отзывала меня къ себѣ, когда я, по старой привычкѣ, цѣплялся за платье тети Лены. Вильгельмъ Гебгардъ на этотъ разъ наконецъ объяснилъ свои намѣренія дѣдушкѣ и потомъ уѣхалъ. Дней черезъ десять вывезена была на свѣтъ Божій старая коляска и работникъ вымылъ ее и даже кое-гдѣ заново покрасилъ. Коляску эту звали въ семьѣ у насъ Ноевымъ Ковчегомъ. Дѣдушка купилъ ее на распродажѣ имущества послѣ одного умершаго декана, за чистенькихъ пятьдесятъ пять гульденовъ. Она еще и больше пожалуй стоила — вся она была выкрашена красною краской. Такъ красились у насъ коляски богатыхъ декановъ, епископовъ и пробстовъ. Дѣдушка не хотѣлъ чтобъ его сочли принадлежащимъ къ духовенству, и красная краска замѣнена была голубою. Но такъ какъ слой голубой краски былъ не очень густъ, то яркая красная краска выступила отъ времени въ разныхъ мѣстахъ наружу и вышло какое-то странное смѣшеніе цвѣтовъ. Но все-таки, этотъ Ноевъ Ковчегъ составлялъ гордость дѣдушки и всего нашего семейства. Во всей окрестности ни у кого изъ поселянъ кромѣ насъ не было коляски. Дѣдушка не любилъ выказывать претензіи на роскошь и возбуждать ревность сосѣдей, а потому Ноевъ Ковчегъ показывался на свѣтъ Божій очень рѣдко, въ важныхъ случаяхъ. Всегда что-нибудь значило когда его вывозили и начинали его мыть и класть подушки и сундучки, которые лежали обыкновенно въ чуланѣ. Въ нынѣшнее изнѣженное и развращенное время показалась бы смѣшна коляска на толстыхъ дрожинахъ и такая же тряская какъ обыкновенная крестьянская телѣга. Гордились собственно только двумя высокими выгнутыми рессорами, на которыхъ покоилось сидѣнье. Кажется ни разу не случалось съѣздить куда-нибудь въ этомъ экипажѣ безъ маленькаго приключенія. Много лѣтъ могъ считать за собой нашъ Ковчегъ и бабушка всегда съ большимъ опасеніемъ смотрѣла когда старикъ садился въ него. «Лучше бы въ телѣгѣ», говорила она. Но все же это была коляска, и разъ ее купили, надо было въ ней и ѣздить. Появленіе коляски для меня знаменовало всегда что-то торжественное и праздничное. Хорошо помню какъ взобрался въ коляску дѣдушка и за нимъ полѣзъ отецъ, оба въ праздничныхъ кафтанахъ; какъ бабушка и матушка прощались съ ними, и наказывали все осмотрѣть и узнать хорошенько и домъ Гебгарда и его семью; какъ потомъ мы всѣ стояли у дверей и долго слѣдили за коляской пока она не скрылась за деревьями, а мы все стояли и задумчиво смотрѣли вслѣдъ. «Бѣдный мой Мельхіоръ, сказала наконецъ, вздохнувъ, бабушка, не думала я чтобъ ему пришлось на старости, съ своею подагрой, двадцать миль сдѣлать! Шутка ли! Но чего не сдѣлаешь для своего дитяти! Чтобы хоть это повело къ чему-нибудь! Дай-то Богъ!» Долго пробыли наши путешественники въ отсутствіи. Двадцать миль въ тяжелой коляскѣ, да еще на своихъ рабочихъ лошадяхъ, по скверной тогдашней дорогѣ, не шутка. И только чрезъ десять дней, коляска, звеня и стуча, показалась на дворѣ, бабушка и матушка выбѣжали на встрѣчу, а тетя Лена стала у изразцовой печки и осталась въ кухнѣ неподвижна и встревожена. Она только тогда показалась въ дверяхъ когда дѣдушка сказалъ: «а гдѣ же дѣвочка?» Онъ обнялъ тетю Лену и сказалъ тронутымъ голосомъ: "Ну, дай «Богъ тебѣ счастья! Ты невѣста!» При этихъ словахъ всѣ заплакали. Я плакалъ, и маленькія сестры, которыя выбѣжали къ дверямъ посмотрѣть коляску; плакала даже работница, всѣ давно и хорошо знали кто женихъ, хотя всѣ дѣлали видъ что ничего не замѣчаютъ. Всѣ находили что фрейлейнъ Елена поступила отлично и что у нея будетъ хорошенькій мужъ, мужъ очень пріятный! Лена всѣмъ подавала рука и убѣжала потомъ къ себѣ въ комнатку чтобы выплакаться. Я побѣжалъ за ней — мнѣ хотѣлось сказать что она отлично сдѣлала, потому что всѣ такъ говорили…. «Не плачь тетя Лена — ты отлично сдѣлала!» Она взяла меня къ себѣ на колѣни, поцѣловала и сказала: «дай Богъ чтобы ты сказалъ вѣрно!» Она принялась еще сильнѣе плакать и я ужь просто не зналъ что бы мнѣ такое сказать ей. === III. === Женихъ скоро пріѣхалъ, и такъ какъ ему дома нечего было дѣлать, пробылъ у насъ нѣсколько дней, и для насъ, дѣтей, это было веселое время; онъ приносилъ намъ колбасики и пряничныхъ лошадокъ, и когда съ невѣстой дѣлалъ въ Ноевомъ Ковчегѣ визиты къ сосѣдямъ, то насъ всегда бралъ съ собой. Столъ у насъ сдѣлался гораздо лучше. Гуси, индѣйки — наши пріятели — изчезали со двора, и на кухнѣ я былъ грустнымъ свидѣтелемъ ихъ мученій. Дядя Гебгардъ сидѣлъ всегда рядомъ съ тетей Леной и я часто видѣлъ какъ они подъ столомъ пожимали руки другъ другу. Видалъ я также какъ новый дядя часто крѣпко цѣловалъ и обнималъ тетю Лену когда она была одна. Я составилъ себѣ совершенно ясное понятіе что значитъ быть женихомъ. Это надо ѣздить въ гости въ коляскѣ, ходить въ праздничномъ кафтанѣ и затѣмъ уже конечно поцѣлуи, колбасики, объятія и пряничныя лошадки. Мнѣ представлялось какое это пріятное дѣло быть женихомъ. Во всемъ нашемъ обществѣ былъ одинъ грустный человѣкъ — это Нейбергъ. Вы уже знаете, это былъ неудачный обожатель Лены. Нейбергъ, сынъ сельскаго врача, который при жизни своей былъ другомъ вашего дома, и роль эта перешла къ его сыну. Этотъ послѣдній тоже хотѣлъ сдѣлаться врачомъ, проваливался нѣсколько разъ на экзаменѣ и наконецъ помирился съ своею судьбой. Онъ жилъ доходами съ маленькаго имѣнія которое ему оставилъ отецъ. Въ послѣднее время онъ занимался только тѣмъ что запоминалъ разныя замѣчанія тети Лены, былъ ей послушенъ, и несмотря на постоянныя ея отказы, ухаживалъ за ней. Онъ самъ говорилъ что онъ вовсе не такой человѣкъ который былъ бы достоинъ Елены Брантъ. Онъ называлъ себя огороднымъ пугаломъ, человѣкомъ ни къ чему не годнымъ, который не можетъ выдержать даже самаго легкаго экзамена изъ хирургіи. Но все же никто не могъ ему запретить любоваться на Елену и любить ее. Это оставалось ему единственною отрадой въ жизни. Не было ли доказательствомъ его искренности то что даже послѣ помолвки онъ продолжалъ бывать у насъ каждый день? Но онъ былъ еще молчаливѣе, а послѣдніе дни и очень печаленъ. Никто его не спрашивалъ о причинѣ и это заставило его самого высказаться. Онъ говорилъ съ моею матушкой. — Вы всѣ думаете конечно, началъ онъ однажды послѣ отъѣзда Гебгарда, — думаете что я грущу потому что Лена выходитъ за другаго. Совсѣмъ нѣтъ, я это нахожу очень естественнымъ, но я знаю что вы сомнѣваетесь на счетъ его состоянія, а Ленѣ вы потакаете потому что она влюблена. Ну, а если любовь эта приведетъ ее къ несчастію? — Что же, отвѣчала матушка, — что же вы сдѣлали бы на нашемъ мѣстѣ? Вы сами утверждаете что любовь въ супружествѣ главная вещь. Развѣ можно запретить Ленѣ любить человѣка только потому что онъ бѣденъ? — Сохрани Богъ, отозвался Нейбергъ, — по моему убѣжденію ничего не надо запрещать. Еслибы вы стали противиться, было бы еще хуже. — Ну, такъ какъ же? — Мнѣ хочется только, возразилъ онъ, — чтобы вы хорошенько обо всемъ разузнали истину. Что не построено на истинѣ, то разрушится. Матушка объявила тогда ему что поѣздка невѣсты уже рѣшена. Тогда было обыкновеніе у насъ чтобы невѣста, если выходитъ замужъ на сторону, должна съѣздить до свадьбы къ жениху съ своими родными, чтобъ ознакомиться съ будущимъ домомъ. Матушка тоже хотѣла участвовать въ этой поѣздкѣ и увѣряла заботливаго Нейберга что намѣрена высмотрѣть все какъ можно лучше. Поѣздка совершилась, но я въ ней не участвовалъ и могу только передать разказы которые безпрестанно слышалъ по возвращеніи всѣхъ домой. Тетя Лена сама не разказывала ничего, но тѣмъ болѣе разказывали матушка и бабушка. Онѣ были очень поражены тѣмъ что видѣли. Онѣ перебивали дѣдушку и моего отца и торопились докончить разказъ. По этимъ извѣстіямъ въ семьѣ Гебгарда все было-чрезвычайно хорошо. Мать жениха почтеннѣйшая женщина и сестры его самыя благородныя особы. Ленѣ и желать нельзя лучшей свекрови и лучшихъ золовокъ. Даже къ г. Альтману, оказалось, всѣ у насъ были несправедливы. Это правда, онъ немножко заносится и живётъ ужь слишкомъ по-барски, за то у него и манеры самыя благородныя. Все семейство такое что поучиться у нихъ какъ себя держать. Удивительно какъ пріятно всѣ себя чувствовали въ этомъ домѣ. И какъ тамъ нее дѣлается! Къ столу, напримѣръ, каждому, даже самому маленькому ребенку, подаютъ салфетку! Это была роскошь въ нашемъ краю тогда мало извѣстная. Невѣстѣ и ея подругамъ по утрамъ подавали апельсины. Всѣ эти мелочи были замѣчены и разказывались безъ устали, и всѣ радовались что Лена будетъ жить въ такомъ довольствѣ и въ пріятной обстановкѣ и въ такомъ большомъ городѣ. Только одно смущало какъ-то. Женихъ до сихъ поръ не подарилъ невѣстѣ жемчужнаго ожерелья. По обычаю онъ долженъ былъ это сдѣлать. Отецъ мой даже спросилъ объ этомъ и былъ непріятно пораженъ когда ему не могли показать ожерелья. Его увѣряли что Гебгардъ въ этомъ городѣ не могъ найти такого какое ему хотѣлось подарить и что онъ заказалъ уже въ другомъ мѣстѣ. Несмотря на эти увѣренія отецъ мой началъ что-то подозрѣвать и скоро эти подозрѣнія въ немъ и во всемъ нашемъ семействѣ значительно разрослись. Никто не замѣтилъ изъ насъ въ эти тревожные дни отсутствія Нейберга. Мы всѣ очень удивились когда увидѣли его идущаго къ намъ изъ лѣсу до большой дорогѣ съ котомкой за плечами и палкой въ рукѣ. Онъ былъ загрязненъ, запыленъ и замѣтно усталъ. Видно было что онъ ходилъ далеко. Ему, конечно, не дали пройти мимо, зазвали его, просили сѣсть, закусить и разказать куда онъ ходилъ. Онъ столько лѣтъ никуда не ходилъ изъ деревни, что ему вздумалось идти и куда? Онъ сѣлъ около дѣдушки, откашливался и былъ въ очевидномъ затрудненіи. «Ну, сказалъ онъ наконецъ, очень натурально что мнѣ вздумалось попутешествовать именно потому что я такъ здѣсь засидѣлся. Эти противныя занятія которыя мнѣ здѣсь такъ надоѣли! Не все ли равно, не правда ли? гдѣ бы ни приклонить свою лѣнивую голову? Да и что же? Весь свѣтъ нынче путешествуетъ….» Потомъ онъ перемѣнилъ разговоръ, разказалъ что-то о посѣщеніи какого-то родственника и опросилъ бабушку довольна ли она своею поѣздкой? Бабушка тотчасъ начала торопливо все ту же пѣсню о приличіи и роскоши обстановки въ домѣ жениха и, разказывая, такъ увлеклась что не замѣчала, какъ Нейбергъ покачивалъ все головой и задумчиво бормоталъ: «да, да!» или «такъ, такъ!» упираясь подбородкомъ въ набалдашникъ своей палки. Когда Елена вышла (можетъ она устала слушать все тотъ же разказъ о женихѣ), Нейбергъ вдругъ, къ удивленію бабушки, высказался и въ полголоса пробормоталъ: «я былъ въ городѣ и все разузналъ объ этомъ семействѣ, также какъ и вы, а можетъ и гораздо лучше….» — Какъ, что? спрашивали всѣ въ одинъ голосъ. — Что мнѣ было здѣсь сидѣть когда Ленушка уѣхала; началъ Нейбергъ въ сильномъ волненіи, — и я сказалъ себѣ: ты пойдешь въ городѣ и разузнаешь все. На женщинъ нельзя понадѣяться. Имъ можно пыли пуститъ въ глаза. А! что я правъ былъ, я вамъ это докажу, госпожа Брантъ! Бабушка хотѣла возражать, но онъ нетерпѣливо махнулъ рукой и сказалъ дрожащимъ голосомъ: — Я не хочу васъ обидѣть и дѣло не въ томъ чтобы намъ съ вами спорить, а дѣло въ счастьѣ Ленушки. — Онъ правъ, замѣтилъ дѣдушка, и обратясь къ Нейбергу прибавилъ: — Ну, а что ты такое узналъ? Тогда Нейбергъ всталъ и, сильно жестикулируя, тономъ убѣжденія сказалъ почти такъ: — Разорены, кругомъ въ долгахъ, каждый волосъ на головѣ подлежитъ описи, ни одинъ камень ихъ дома не принадлежитъ имъ. Приданаго Лены не хватитъ далеко на уплату долговъ. И апельсины что вы ѣли, — сказалъ онъ бабушкѣ и моей матери, — взяты въ долгъ, и жемчугъ который пришлютъ взятъ въ долгъ у закладчика, конечно за тройную цѣну. Сказавъ это, Нейбергъ, какъ бы возмущенный тѣмъ что такое извѣстіе принято такъ легко, вышелъ изъ комнаты и направился домой по улицѣ. Всѣ наши семейные были поражены. Одинъ глядѣлъ ны другаго какъ будто хотѣлъ заговорить, но никто не начиналъ. Бабушка заговорила первая: — Вотъ, сказала она, — дурацкія сплетни! Всякій знаетъ что дураку можно наплести что угодно! Но онъ хорошій малый, а только изъ ревности къ Ленушкѣ онъ все это выдумалъ. Знаете, когда человѣкъ становится какъ больной отъ ревности и досады…. — Нѣтъ, нѣтъ, сказалъ дѣдушка покачивая головой, — Нейбергъ не выдумываетъ, и то что онъ говоритъ…. Но дѣдушка не докончилъ, потому что вошла тетя Лена. Всѣ замолкли, никто не находился что говорить когда она внимательно посмотрѣла кругомъ на смущенныя лица и печально про себя усмѣхнулась. Дѣдушка посадилъ ее около себя на скамью и погладилъ по щечкѣ. Онъ хотѣлъ говорить, но не могъ. Отецъ мой, когда увидѣлъ слезы за глазахъ старика, нетерпѣливо вскочилъ, заложилъ руки за славу и вышелъ изъ комнаты. Бабушка и мать моя начали тотчасъ же всхлипывать. Только Лена осталась спокойна. — Батюшка, прошептала она, — не тревожься, я знаю что ты хочешь мнѣ сказать. Что мнѣ надо дѣлать? Прикажи. Я ко всему готова. Только я ему ничего не хочу писать, потому что я его люблю и не разлюблю, что бы тамъ ни случилось. — Мы еще не такъ далеко зашли, дитя, возразилъ дѣдушка съ видимымъ принужденіемъ, — мы хотимъ только знать какъ поступать. Поди напиши ему словечка два чтобъ онъ пріѣхалъ и объяснилъ намъ все откровенно. — Я сдѣлаю, батюшка, какъ ты приказываешь, сказала тетя Лена, и пошла къ себѣ. Отецъ мой, братъ Лены, не былъ, къ несчастью, такъ кротокъ какъ дѣдушка. Когда онъ услыхалъ что сестра его пишетъ къ жениху, онъ поспѣшилъ къ ней и велѣлъ разъ навсегда прекратить все это. Такой человѣкъ: никакого положенія, никакихъ занятій, никакого состоянія, одни долги, да игра на скрипкѣ! Никогда ей за нимъ не быть! Лена отвѣчала ему спокойно и усмѣхаясь, онъ же, все больше сердясь, велѣлъ ей написать что она считаетъ Гебгарда за низкаго обманщика и презираетъ его. Если она этого не сдѣлаетъ, онъ ее не считаетъ своею сестрой. — Я этого не сдѣлаю, сказала Лена спокойно. И мой отецъ ушелъ отъ нея въ сильномъ гнѣвѣ. Онъ объявилъ громогласно что съ этой минуты умываетъ руки во всей этой глупой исторіи и не будетъ вмѣшиваться, пусть сестра идетъ за кого хочетъ. Въ тотъ же вечеръ мы получили маленькую посылочку. Ее передали моему отцу, такъ какъ ему передавалось все что адресовано было на имя «Мельхіоръ Брантъ и Сынъ». Онъ вскрылъ коробочку. Тамъ былъ жемчугъ. Съ гнѣвомъ бросилъ онъ его на столъ и потомъ, такъ какъ я одинъ тутъ случился въ комнатѣ, передалъ его мнѣ въ руки и сказалъ: отнеси это тетѣ Ленѣ и скажи ей что это слезы и что ей впредь кромѣ слезъ ждать нечего! Я гордился этимъ порученіемъ и хотѣлъ исполнить его хорошенько. Неся жемчугъ я все повторялъ слова отца чтобы не забыть ихъ и передать вѣрно. Лена сидѣла въ уголкѣ у печки когда я вошедъ. Я поднялъ жемчугъ и передалъ: — Папа велѣлъ тебѣ сказать: это слезы и впредь кромѣ слезъ ждать тебѣ нечего… Тетя Лена схватила жемчугъ, приникла къ нему пылающимъ лицомъ и по красивымъ зернамъ ожерелья покатились жемчужныя слезы горя. === IV. === Дядя Гебгардъ не заставилъ себя дожидаться. На вызовъ тети Лены онъ тотчасъ явился. Изъ всего семейства можетъ опять одинъ я встрѣтилъ его попрежяему сердечно. Я уже зналъ что у него совсѣмъ нѣтъ денегъ и что онъ не хочетъ отдавать какихъ-то денегъ, но во мнѣ заговорила какая-то привязанность къ дядѣ Гебгарду и мнѣ было жалко что у него, бѣднаго, нѣтъ денегъ. Онъ это почувствовалъ и еще разъ оборотился меня поцѣловать послѣ холодныхъ рукопожатій съ которыми его встрѣтили. Я замѣтилъ что теперь онъ не принесъ намъ ни пряниковъ, ни колбасиковъ. За столомъ я вслухъ замѣтилъ что прежде, при дядѣ Гебгардѣ, кушанья у насъ за обѣдомъ были лучше. Послѣ обѣда еще стало скучнѣе чѣмъ до обѣда и вечеръ прошелъ въ молчаніи и прошелъ бы еще хуже еслибъ я не замѣтилъ что на этотъ разъ дядя Гебгардъ принесъ свою скрипку. Мать моя и бабушка столько говорили объ игрѣ его на скрипкѣ что я очень желалъ ее послушать. Я началъ просить его поиграть и сдѣлалъ этою просьбой большую услугу обществу, которое просто не знало что дѣлать съ нимъ и съ собой. Всѣ стали его просить и дядя Гебгардъ взялъ свою скрипку. Онъ сыгралъ нѣсколько венгерскихъ и цыганскихъ пѣсенъ. Я конечно не могъ имѣть овеего мнѣнія объ одѣ, какъ ребенокъ, но мой дѣдушка, старый Чехъ, самъ игралъ когда-то и былъ тронутъ. Даже мой отецъ тихонько сказалъ, что нельзя повѣрить чтобы могъ такъ играть человѣкъ до уши въ долгахъ. Съ первыхъ же звуковъ отъ сердецъ нашихъ стала отлетать тяжесть которая давила цѣлый месяцъ. Всѣ были заинтересованы и растроганы, и всѣ какъ-то заговорили съ дядей Гебгардомъ попрежнему, какъ будто у него не было ни одного крейцера долгу. У бабушки вырвалось что одна такая игра стоитъ тысячъ гульденовъ, а отецъ мой шепнулъ матушкѣ: «эти артисты никогда ничего не получаютъ». Матушка отвѣтила ему задумчиво: «много надо имѣть горя на сердцѣ чтобъ играть такъ печально!» Самая споконая изъ всѣхъ была тетя Лена, которая сидѣла въ своемъ уголку, гдѣ ее совсѣмъ не было видно, только глаза ея блестѣли иногда въ темнотѣ! Вслѣдствіе этого вечера дѣдушка принялъ, рѣшеніе въ тотъ же день переговорить съ женихомъ объ его печальныхъ обстоятельствахъ. Онъ однако отложилъ это непріятное объясненіе до утра. Но когда наступило утро, дяди Гебгарда не было и помину. Онъ ушелъ очень рано. Смущеніе было велико. Никто не зналъ какъ себѣ это объяснить. Отецъ мой рѣшилъ что дѣло бросовое и что счастливо оно еще кончилось. Но явилась тетя Лена и сообщила, что она сама уговорила жениха уйти. — Ты съ нимъ покончила и отказала? быстро спросилъ мой отецъ. — Нѣтъ, сухо отвѣчала та. — Я только хотѣла препудредитъ допросъ и разъяснить все что нужно. Наединѣ со мной ему легче было дѣлать признанія, я же передамъ вамъ ихъ всѣ. Она сѣла и начала тономъ спокойнаго разказа. — На девятнадцатомъ году Гебгардъ отправился заграницу путешествовать послѣ смерти своего отца. Покойный предназначалъ его для торговой дѣятельности. Мальчикъ не имѣлъ къ ней ни малѣйшей склонности. Онъ хотѣлъ осмотрѣться, поискать счастья и подходящихъ занятій. Онъ не былъ созданъ сидѣть сиднемъ у домашняго очага. Его опекунх Альтманъ далъ ему небольшую сумму. Случайно познакомился Гебгардъ съ однимъ молодымъ венгерскимъ магнатомъ. Магнатъ очень его полюбилъ и сдѣлалъ его своимъ домашнимъ секретаремъ, собственно же они были друзья. Они много путешествовали вмѣстѣ, преимущественно по Венгріи. Гебгардъ былъ счастливъ. Онъ скакалъ верхомъ, охотился, жилъ въ величественныхъ венгерскихъ «лустахъ», учился на скрипкѣ у одного Цыгана. Счастливые годы — веселая и дикая жизнь! Сдѣлавшись совершеннолѣтнимъ, онъ писалъ своему родственнику и опекуну Альтману чтобы тотъ принялъ на себя управленіе его имуществомъ. Онъ не особенно безпокоился объ этомъ небольшомъ имуществѣ, даже когда услыхалъ что Альтманъ пускается на разныя рискованныя спекуляціи и, очень вѣроятно, тратитъ его деньги. Онъ имѣлъ хорошее и пріятное положеніе и даже радовался что отцовское наслѣдство идетъ на пользу его же роднымъ. Венгерскій магнатъ, другъ его, на охотѣ упалъ съ дикой степной лошади, расшибся и умеръ. Гебгардъ вдругъ очутился безпомощнымъ и одинокимъ. Умершій другъ обѣщалъ позаботиться о его судьбѣ, но наслѣдники имѣній не сочли себя обязанными помогать незнакомому человѣку. Въ это же время онъ получилъ письмо. Ему писали что семейство его разорено, просили у него же помощи и вызывали немедленно домой. Въ Венгріи Гебгарду ждать было нечего — со смертью друга все кругомъ ему опротивѣло и онъ поѣхалъ на родину. Въ письмѣ говорилось еще что онъ долженъ спасти честь и достоинство фамиліи. Еслибы Гебгардъ не возвратился, тогда его родные за долги должны были идти въ тюрьму. Ихъ домъ, единственное достояніе его старухи-матери, долженъ былъ быть проданъ. Возвращеніе Гебгарда обнадежило кредиторовъ, потому что Альтманъ бралъ деньги и на его имя. Кредиторамъ представили что они ничего не достигнутъ если разорятъ и обезчестятъ цѣлую фамилію и что напротивъ очень могутъ получить если дадутъ Гебгарду отсрочку. Альтманъ кромѣ того увѣрилъ ихъ что за Гебгардомъ дѣло не станетъ, что онъ скоро сдѣлаетъ блестящую партію. Онъ изъ приданаго невѣсты уплатитъ всѣ долги. А Гебгардъ узналъ что въ немъ одномъ единственная нядежда семейства. Кредиторы согласились на самую короткую отсрочку. Еслибъ онъ не пошелъ на это соглашене, то онъ съ своимъ родственникомъ долженъ бы былъ или въ тюрьму и мать свою и сестеръ-дѣвушекъ пустить по міру. Незнакомый съ торговыми дѣлами и оборотами, Гебгардъ легко довѣрился родственнику. Все это разказалъ онъ мнѣ сегодня, но я съ самаго начала знала это изъ его отрывочныхъ намековъ. Онъ меня не обманывалъ — я знала что дѣлаю. Да, это правда — родственникъ его привелъ его сюда чтобы насъ обмануть. Хотѣли только моего приданаго. Но во второй разъ онъ пришелъ одинъ, уже по своей волѣ, и разказалъ мнѣ все. Онъ уже хотѣлъ со мной проститься совсѣмъ. — Теперь конечно, сказалъ мой отецъ, — теперь ты конечно сомнѣваться не станешь, ты знаешь что они хотѣли сдѣлать съ твоимъ приданымъ? — Кокой вамъ отъ того убытокъ, улыбаясь замѣтила тетя Лена, — еслибы мое приданое и истрачено было? Развѣ я не говорила тебѣ — я ''его люблю!'' Какое лучшее употребленіе я могу сдѣлать изъ этихъ денегъ? Я ''его'' спасу отъ тюрьмы и позора. Ему нужно мое приданое, но и я ему нужна. Онъ не практическій человѣкъ какъ вы. Онъ художникъ по натурѣ, и его ли вина что онъ не могъ и не умѣлъ такъ сколачивать состояніе какъ люди практическіе? Она встала, какъ бы высказавъ все что надо. Послѣ этого я припоминаю было у насъ въ дому какъ-то пасмурно. По дому ходили тихо, какъ будто былъ кто-нибудь опасно боленъ. Дѣдушка задумчиво сидѣлъ на своей качалкѣ; бабушка приходила къ нему и разказывала какъ безпокойно Левушка опять провела ночь. Мой отецъ въ горѣ всегда былъ раздражителенъ и не одинъ толчокъ получилъ я за это непріятное время. Несмотря за то что тетя Лена, наконецъ, прекратила всякія разсужденія по этому вопросу, ее все-таки не оставляли въ покоѣ; ей представляли за какое несчастіе она шла. По здравому смыслу уже ей надо непремѣнно оставитъ это дѣло. Ни о чемъ другомъ въ домѣ не говорили. Я самъ такъ интересовался этимъ что когда начинали говорить о чемъ-нибудь другомъ, я не слушалъ. Но одна сцена врѣзалась особенно въ моей памяти. Сказаны были только нѣсколько словъ, но они произвели за меня такое впечатлѣніе какъ потомъ не производили самые патетическія сцены трагедій. Это было утромъ. Дѣдушка сидѣлъ на своей качалкѣ. Тетя Лена стояла у камина и противъ зеркала которое поставила на каминную полку разчесывала свои длинные, черные волосы. Дѣдушка опять заговорилъ на ту же тему, за которую говорили не одну недѣлю. Тетя Лена почти не отвѣ чала, и это я понималъ что отвѣчать ей нечего. Я разсуждалъ про себя — всѣ эти безконечные разговоры бѣдной тетушкѣ должны страшно наскучить. Я удивлялся еще ея терпѣнію. Рука ея однако все болѣе и болѣе дрожала на длинныхъ волосахъ пока дѣдушка говорилъ про плутовъ-родственниковъ Гебгарда. Она какъ будто пріостанавливала иногда руку съ гребнемъ. Дѣдушка замолчалъ, ожидая ея отвѣта. Отвѣта не было. Тогда старикъ поднялся за своихъ больныхъ ногахъ, поднялъ правую руку, оперся лѣвою о кресло и сказалъ глухимъ голосомъ: — Лена! Слушай! Если ты собою не дорожишь, ты не знаешь что ''еще'' съ тобой тогда будетъ! Тетя Лена подошла къ старику и съ блѣдными губами и сверкающими глазами отвѣтила: — Я буду просить милостыни, но никогда не подойду къ ''вашимъ'' дверямъ…. Я не знаю какія были послѣдствія. Сцена эта въ моей памяти рѣзко осталась какъ будто картина въ рамкѣ. Я знаю только — свадьба наконецъ устроилась и я жаловался въ тотъ день матушкѣ и тетѣ Ленѣ что свадьба вовсе не веселая. Я уже зналъ какія должны быть свадьбы, потому что всего за годъ предъ этимъ тетя Розалія выходила замужъ. Ея свадьба была для меня идеаломъ свадебъ. Женихъ, веселый, богатый малый, привезъ съ собой всѣхъ своихъ братьевъ и родственниковъ. То были краснощекіе, здоровые деревенскіе хозяева. Дѣдушка угощалъ весь околотокъ — танцевали, пѣли, по дому и по двору раздавались крики и смѣхъ, и деревенская молодежь веселилась до утра. Теперь было совсѣмъ иначе. Съ нашей стороны были только семейные, родные моего отца, которые на эту свадьбу смотрѣли съ такимъ же предубѣжденіемъ. Женихъ привезъ съ собою только одну молоденькую сестренку, которая робко и тихо бродила по дому. Точно она боялась упрековъ или непріятностей. О танцахъ никто и не думалъ. Никто не подумалъ и о деревенской молодежи. Вообще этотъ странный день въ моемъ воспоминаніи не сказывается ничѣмъ пріятнымъ и веселымъ. Въ одно утро, вскорѣ, тетя Лена съ мужемъ и его сестрой уѣхали въ коляскѣ. Въ числѣ прощавшихся стоялъ у крыльца и Нейбергъ. Когда новобрачная ему протянула руку, онъ притянулъ ее немного къ себѣ и сказалъ ей на ухо прерывающимся голосомъ, со слезами на глазахъ: — Ленушка! Ты знаешь, у меня есть немножко, если ты будешь нуждаться…. Къ удивленію присутствующихъ (они этихъ словъ не слыхали) Лена вдругъ обняла Нейберга и поцѣловала и вскочила въ коляску. Коляска тяжело двинулась съ мѣста. Мы смотрѣли вслѣдъ, пока ее было видно, потомъ молча разошлись. Всѣ сѣли дома, молчаливые и печальные, точно послѣ похоронъ. === V. === Въ первое же воскресенье, когда тетя Лена пошла съ мужемъ въ церковь, она увидѣла у дверей церковныхъ маленькаго старичка въ засаленномъ, длинномъ сюртукѣ, со старою вытертою шляпой въ рукахъ. Лена приняла его за нищаго. Но онъ захлопоталъ и началъ къ нимъ проталкиваться за встрѣчу. Онъ сталъ около Лены такъ близко что задѣлъ ея праздничное платье своимъ засаленнымъ рукавомъ. Онъ сказалъ Ленѣ какимъ-то смѣшнымъ, театральнымъ шепотомъ, такъ что всѣ прихожане могли слышать: — Если въ слѣдующее воскресенье мнѣ не будетъ заплачено за это ожерелье, я сорву его при всѣхъ съ вашей шеи… Лена увидѣла измѣнившееся лицо мужа и его руку поднятую надъ головой старика. Она отстранила мужнину руку, сняла съ шеи ожерелье и передала старику. — Не надо мнѣ ожерелья! бранчиво заговорилъ тотъ, оно продано, я хочу свои денежки получить. Лева взяла ожерелье обратно и вошла въ церковь. Въ слѣдующее воскресенье за ожерелье было заплачено и оно само продано. Заплачено за мебель, уплачено еще много векселей и Лена въ своей дѣятельности зашла такъ далеко что хотѣла продать все что было чтобъ уплачивать долги. Впрочемъ и судъ принялъ въ этомъ участіе и продалъ домъ. Вотъ въ нѣсколькихъ словахъ медовый мѣсяцъ тети Лены. Она не писала въ своихъ письмахъ къ вамъ объ этомъ. Ни одной жалобы не вырвалось у нея, хотя не исполнились планы которые она составляла задолго до свадьбы. Но милостыни просить не пошла тетя Лена. Съ маленькою суммой которая осталась отъ продажи дома арендовала она фермочку съ землей близь города. Потомъ продала свои платья и украшенія и съ этимъ начала свое хозяйство. Никто изъ насъ не видалъ ея въ этомъ положеніи — какъ она работала въ полѣ. Дѣдушка былъ ужь слишкомъ старъ для разъѣздовъ и боленъ. А отецъ мой рѣшилъ не ѣхать къ ней пока она сама его не пригласитъ. Черезъ годъ послѣ свадьбы мы получили извѣстіе что у нея родился мальчикъ, и что она довольна. Она можетъ содержать все семейство и старуху свекровь, которая живетъ съ ними. Чего же ей больше? Въ одномъ письмѣ она говорила: «О, какъ стали бы, вы отъ всего сердца просить прощенія у моего бѣднаго мужа еслибы видѣли какъ онъ въ дождь и въ зной трудится въ полѣ, какъ онъ носитъ овощи на базаръ и спинѣ. Мальчикъ мой, настоящій портретъ отца, цвѣтетъ и здоровѣетъ. Вечеромъ, когда не очень устанетъ, мужъ мой играетъ намъ съ мальчикомъ за скрипкѣ свои чудныя пѣсни. Мы счастливы…» Прочитавъ это, дѣдушка продалъ коляску свою, лошадей, все лившее; взялъ свою долю капитала изъ обората «Брантъ и Сынъ» и послалъ эти деньги тетѣ Ленѣ. Чрезъ нѣсколько дней онѣ возвращены съ благодарностью. Тетя Лена писала что она въ нихъ не нуждалась. Прошли три и четыре года. Дѣдушка почти уже не двигался съ мѣста, бабушка вдругъ опустилась и сильно постарѣла. Что было у нея въ эти четыре года, я не знаю, потому что уже былъ въ городѣ въ школѣ. Я знаю только что о тетѣ Ленѣ безпокоились больше прежняго. Былъ несчастный годъ. Весной сильные дожди и бури испортили посѣвы. Что пощадили весеннія бури, то погубили ужасные лѣтніе жары. Со страхомъ ожидали зимы и всѣхъ ужасовъ голоднаго года. Правительство и магнаты воспользовались несчастіемъ нашей страны чтобы заселить пустыни Венгріи и основать тамъ новыя поселенія. Особыми объявленіями приглашались къ переселенію въ Венгрію. Духовенство и чиновники, которые въ этомъ переселеніи видѣли единственный исходъ, распространяли это объявленіе, ободряли бѣдныхъ къ переселенію, старались ихъ ссужать деньгами за дорогу. Казалось, чуть не цѣлая половина населенія страны собиралась выселяться. Объ Америкѣ и эмиграціи у насъ еще не знали. И поднялись всѣ изъ родныхъ мѣстъ въ плодородную Венгрію, которую намъ представили страной обѣтованною. По дорогамъ потянулись толпы пѣшихъ, ряды повозокъ, на дальній Востокъ…. Велико было смятеніе въ нашей семьѣ когда прошелъ слухъ что тетя Лена съ мужемъ и сыномъ также собираются въ Венгрію. Дѣдушка поднялся было самъ къ ней отговорить ее. Мой отецъ нарушилъ свое слово не ѣздить къ сестрѣ безъ приглашенія и собрался въ путь. Онъ пріѣхалъ въ Прагу, взялъ меня съ собой (тогда была вакація) и мы скоро отправились. Мы нашли въ домикѣ, который арендовала тетя Лена, уже другаго жильца. Отъ него узнали что семья Гебгарда въ маленькой, крытой рогожкой повозкѣ, въ одну лошадку, уѣхала только вчера. Не трудно было на парѣ нашихъ сильныхъ лошадей нагнать повозку. Отецъ мой не долго раздумывалъ, и мы въ тотъ день сдѣлали еще пряжку по указанному направленію Отдохнувшія лошади шли крупною рысью. Наши путешественники должны были быть уже близко, и мы внимательно посматривали на дорогу. Много повозокъ и семей обгоняли мы, во нашихъ не было видно. Около полудня увидали мы, наконецъ, въ сторонкѣ отъ дороги, въ тѣни кустовъ, повозку, которая, по соображеніямъ должна была принадлежать нашимъ. Мы оставили лошадей и свою толѣжку съ работникомъ на дорогѣ и чрезъ лѣсъ пошли къ этой повозкѣ. Тропинка по которой мы шли спускалась въ оврагъ, и за кустами мы потеряли направленіе. Мы начали соображать такъ ли мы идемъ, когда услышали нѣжные звуки скрипки. Мы остановились тихонько. Отецъ мой спрятался за дерево и — заплакалъ. Да, я помню, онъ плакалъ. Тихіе, стройные звуки разносились по воздуху, когда отецъ мой тихо пошелъ, стараясь не шумѣть вѣтвями. Я шелъ за нимъ также безсознательно тихо, притаивъ дыханіе. Мы остановились шагахъ въ двадцати отъ нашихъ путешественниковъ, за кустами. Мы могли видѣть ихъ ясно. Маленькая крестьянская рогожная повозка была приворочена въ тѣни кустовъ и близь нея паслась спутанная лошадка. Дальше въ лѣсу, въ тѣни огромнаго бука, пріютилось все семейство. Дядя Гебгардъ сидѣлъ за поваленномъ деревѣ и съ большимъ оживленіемъ игралъ чешскую старую пѣсню. Короткополая шапочка оттѣняла его смуглое лицо, загорѣлое и обвѣтренное. Это лицо было попрежнему красиво, пожалуй еще красивѣе, — на немъ появилось что-то сильное и мужественное. Онъ сбросилъ съ себя кафтанъ чтобы рукамъ было свободнѣе. Онъ положилъ ногу на ногу и играя пѣсню смотрѣлъ на ребенка, который припавъ на колѣни матери тихо дремалъ подъ игру. Тетя Лена положила одну руку за кудрявую головку своего ребенка, а другою подперла подбородокъ. Съ нѣжною улыбкой глядѣла она за мужа и слегка покачивала головой въ тактъ пѣсни. Она удивительно мало перемѣнилась. Кромѣ повязки на головѣ и крестьянскаго синяго платья, я съ перваго взгляда узналъ мою прежнюю хорошенькую тетю Лену. Правда, она нѣсколько пополнѣла, свѣжесть ея щекъ не была такъ ярка какъ прежде. Но милыя очертанія лица были тѣ же и глаза были какъ прежде темны и блестящи, только взглядъ сталъ кротче и спокойнѣе. Между ними стояли въ травѣ остатки простаго завтрака и большая кружка. На эту картину, озаренную яркимъ солнцемъ, мы смотрѣли въ волненіи, — на эту картину мирнаго и спокойнаго, счастія. Казалось у отца моего не хватало духу нарушить это уединеніе, онъ все прятался въ кустахъ. Я же увидѣвъ свою прежнюю тетю Лену, не дожидаясь отца, невольно выскочилъ изъ кустовъ и кинулся на шею къ тетѣ и дядѣ Гебгарду и разцѣловалъ своего маленькаго племянника. Что мнѣ дальше разказывать? То были чудныя минуты человѣческой любви и прощенія. Тетя Лена съ моимъ отцомъ встрѣтилась какъ самая нѣжная сестра; она была счастлива что видѣла своихъ семейныхъ предъ отъѣздомъ въ Венгрію. Она не перемѣнила намѣренія и спокойно отказалась отъ всѣхъ предложеній моего отца и его проектовъ. Отецъ мой былъ растроганъ и смягчился. Ребенокъ тети Лены плѣнился брелоками на жилетѣ моего отца и получилъ ихъ въ подарокъ вмѣстѣ съ золотою цѣпочкой. Сердца ваши были полны такой дружбы и любви взаимной. Да пошлетъ Господь много такихъ минутъ въ сердца людей! Сцену эту никогда не забудетъ мое сердце. Мы сидѣли до вечерней зари. Тогда дядя Гебгардъ запретъ свою лошадку, мы простились, и повозка поѣхала въ путь. Мы долго ихъ провожали; что мы говорили и какъ разставались, мнѣ этого не описать. Пока были живы дѣдушка и бабушка, мы получали изъ Венгріи письма. Но старики успокоились подъ зеленымъ холмикомъ нашего деревенскаго кладбища и мы ничего уже же слыхали о вашей тетѣ Ленѣ. {{right|'''Н. Б--ВЪ.'''}} </div> [[Категория:Импорт/lib.ru/Страницы с не вики-сносками или с тегом sup]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Тег i в параметре ДРУГОЕ]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Тег br в параметре ДРУГОЕ]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Указан переводчик и нет категории перевода]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Есть одноимённая страница не имевшаяся ранее, проверить на дубль и переименовать]] [[Категория:Рассказы]] [[Категория:Проза]] [[Категория:Переводы]] [[Категория:Мориц Гартман]] [[Категория:Литература 1875 года]] [[Категория:Дореформенная орфография]] [[Категория:Импорт/lib.ru]] [[Категория:Импорт/az.lib.ru/Мориц Гартман]] 08gwkxi81c4enrfx6hr7i0i15j8zvtm 4590813 4590807 2022-07-20T07:51:38Z Sergey kudryavtsev 265 wikitext text/x-wiki {{imported/lib.ru}} {{Отексте | АВТОР = Мориц Гартман | НАЗВАНИЕ = Тетя Лена | ПОДЗАГОЛОВОК = Рассказ из чешской народной жизни | ЧАСТЬ = | СОДЕРЖАНИЕ = | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = de | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = | ПОДЗАГОЛОВОКОРИГИНАЛА = | ПЕРЕВОДЧИК = Н. Б--в<!-- Николай Федотович Бажин? --> | ДАТАПУБЛИКАЦИИОРИГИНАЛА = 1875 | ИСТОЧНИК = [http://az.lib.ru/g/gartman_m/text_1875_tyotya_lena-oldorfo.shtml az.lib.ru] со ссылкой на журналъ {{Русский вестник|год=1875|номер=4|страницы={{GBS|SQEZAAAAYAAJ|PA545|545—571}}}}. | ВИКИДАННЫЕ = <!-- id элемента темы --> | ВИКИПЕДИЯ = | ВИКИЦИТАТНИК = | ВИКИНОВОСТИ = | ВИКИСКЛАД = | ДРУГОЕ = | ОГЛАВЛЕНИЕ = | ПРЕДЫДУЩИЙ = | СЛЕДУЮЩИЙ = | КАЧЕСТВО = 1 <!-- оценка по 4-х бальной шкале --> | НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ = | ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ = | ЛИЦЕНЗИЯ = PD-old | СТИЛЬ = text }} <div class="text"> === ТЕТЯ ЛЕНА === <center>РАЗСКАЗЪ ИЗЪ ЧЕШСКОЙ НАРОДНОЙ ЖИЗНИ МОРИЦА ГАРТМАНА.</center> === I. === Точно все это случилось вчера. А вѣдь міровыя событія легли между «тогда» и «теперь». Тогда говорилось еще о смерти Наполеона какъ о новости. Многіе ужасные годы мирно прошли надъ чешскою деревушкой. Бурбоны сидѣли тогда на тронѣ и чествовали еще нашего добраго императора Франца. Какъ видите это было уже давно. Я хорошо помню себя въ то время. Матушка стояла на стулѣ и ставила въ стеклянный шкафъ перемытыя чашки и посуду. Сальная свѣча освѣщала насъ. Я же стоялъ съ боку и передавалъ матушкѣ эти чашки и посуду со стола и очень гордился тѣмъ что могу быть на что-нибудь полезенъ. Мнѣ вѣдь было ужъ цѣлыхъ семь лѣтъ. Чашки разставлены были въ два ряда и впереди ихъ на полочкѣ вытянулись въ рядъ особенно восемь хорошенькихъ фарфоровыхъ чашечекъ. Онѣ всѣ были съ золотыми ободочками. Подъ тонкою черточкой, снаружи на каждой изъ нихъ блестѣла надпись золотыми буквами: "Воспоминаніе о Карлсбадѣ Несмотря на ихъ однообразіе, онѣ составляли гордость нашего стекляннаго шкафа. И передавая каждую изъ этихъ чашекъ матушкѣ, я громко прочитывалъ «Воспоминаніе о Карлсбадѣ», чтобы доказать что я умѣю читать. Эти воспоминанія о Карлсбадѣ принадлежали моему дѣдушкѣ. Дѣдушка каждогодно возилъ сюю подагру въ этотъ Бадъ и каждогодно дарилъ моей матушкѣ одну такую чашку, купленную тамъ. Я знаю, матушкѣ хотѣлось имѣть полную дюжину. Что касается до меня, то эта надпись сдѣлала на меня неизгладимое впечатлѣніе, мнѣ стало казаться что всѣ воспоминанія должны быть о Карлсбадѣ и какъ только бывало начнутъ говорить о какомъ-нибудь воспоминаніи, такъ я тотчасъ же спрашивалъ: это воспоминаніе не о Карлсбадѣ? Матушка моя очень гордилась посудой своего стекляннаго шкафа, хотя употреблялась эта посуда очень рѣдко. И я гордился тѣмъ что матушка такъ хорошо и красиво уставила эту блестящую посуду за чистыми стеклами. «Такой стеклянный шкафчикъ, говорилъ я себѣ, въ цѣлой Лытаницѣ есть только у однихъ насъ.» И это была правда; «мы» — были самые богатые люди въ цѣлой деревнѣ. «Мы» — это значило «Мельхіоръ Брантъ и Сынъ», то-есть мой дѣдушка и мой отецъ, которыхъ считали въ двадцати или двадцати пяти тысячахъ гульденовъ капитала. Это было очень много въ нашемъ краю въ то время. Это еще не считая стараго маленькаго домика дѣдушки и другаго поновѣе и побольше, который онъ выстроилъ для сына. При этомъ послѣднемъ были даже сарайчики со стойлами для двухъ лошадей и трехъ коровъ и недурной кусочекъ земли. Я спрашивалъ у отца, кто онъ такой собственно? И онъ отвѣчалъ съ самодовольною и гордою усмѣшкой: мы, подрядчики, мы «Мельхіоръ Брантъ и Сынъ». Такъ какъ отецъ всегда говорилъ «мы», то я и себя причислялъ также къ этому «мы» и очень гордился что я подрядчикъ. Прежде ни одно устроіство плотины, гати, моста и т. п. не обходилось безъ мошенничествъ со стороны строителей-чиновниковъ. Было рѣшено такія постройки сдавать съ торговъ мелкимъ подрядчикамъ. Это конечно было лучше. Однимъ изъ такихъ мелкихъ подрядчиковъ и былъ мой дѣдушка и отецъ мой — «Мельхіоръ Брантъ и Сынъ». Дѣдушка мой началъ первое подрядное дѣло и сталъ извѣстенъ какъ отличный подрядчикъ, благодаря одному обстоятельству, которое и было собственно основою его благосостоянія. Исторію этого дѣла онъ нерѣдко разказывалъ. Я ее запомнилъ. Однажды — отецъ мой въ то время былъ еще ребенкомъ — въ нѣсколькихъ часахъ пути отъ нашей деревни предположено было строить каменный мостъ. Само собою разумѣется его долженъ былъ строить Мельхіоръ Брантъ. Но неожиданно на этомъ пути встрѣтился онъ съ однимъ человѣкомъ который не одинъ разъ съ нимъ конкуррировалъ и говорилъ открыто что вытѣснитъ изъ дѣлъ Мельхіоръ Бранта. Такому конкурренту нельзя было уступить. Дѣдушка погорячился и сгоряча все сбавлялъ и сбавлялъ цѣну, пока наконецъ постройка моста не осталась за нимъ. Тутъ только, видя злорадную улыбку своего конкуррента и чувствуя какъ кровь въ немъ похолодѣла, сообразилъ онъ что разоренъ. На три часа пути въ окружности не было ни одной каменной ломки, которая была ему конечно необходима. Значитъ ему приходилось везти камень издалека, и провозная плата одна далеко уже превышала сумму за которую онъ взялъ весь подрядъ. Печально бродилъ онъ по роковому мѣсту на которомъ долженъ былъ быть мостъ и въ которое уйдетъ вся его трудовая нажива. Печально разглядывалъ онъ мѣсто своего конечнаго разоренія. Часто стоялъ онъ тутъ обдумывая всю мѣру своего несчастія и безсознательно въ горести ударялъ своей тростью въ землю, а тяжелыя думы все гнели его душу и больнѣе вливались въ сердце. При одномъ такомъ ударѣ желѣзнымъ наконечникомъ палки въ землю, онъ вдругъ почувствовалъ что палка звонко стукнула во что-то твердое. Радостная мысль какъ молнія озарила его. Онъ началъ копать глубже палкой и карманнымъ вожомъ, онъ наконецъ схватилъ лопату — и, о счастіе! — нашелъ большія залежи камня, именно такого какой ему нуженъ былъ для постройки. И это только во ста шагахъ отъ моста. Онъ былъ спасенъ. Половина суммы которую онъ долженъ былъ получить оставалась ему чистою прибылью. Съ этого времени его начали считать человѣкомъ съ которымъ конкуррировать нельзя и онъ строилъ уже одинъ, позднѣе въ компаніи съ моимъ отцомъ, всѣ гати, мосты, плотины, школы, по крайней мѣрѣ часовъ на восемь пути въ окружности. Все это узналъ я очень рано, что «мы» подрядчики и богатые люди и даже то что мы были «благородные», потому что весь домъ говорилъ по-нѣмецки у насъ, а въ то время въ Чехіи только «благородные» говорили по-нѣмецки. По-чешски говорилъ только «простой народъ». Поэтому я не удивлялся что насъ посѣщали такъ много благородныхъ, чиновниковъ и иностранцевъ, которые всѣ говорили по-яѣмецки, и я вовсе также не удивился когда однажды вечеромъ (я передавалъ маѣушкѣ чашки, съ «воспоминаніями о Карлсбадѣ»), въ двери постучались. Вошли два иностранца, которые казались очень важными господами, особенно одинъ, который былъ моложе и выше ростомъ. Онъ былъ въ широкой венгерской «бундѣ» или плащѣ съ рукавами, густо обшитомъ шнурами, закинутыми за плечи, и на узлахъ этихъ шнуровъ качались большія золотыя кисти. Одною рукою игралъ онъ шнурами, а въ другой держалъ какую-то невиданную мною иноземную выдровую шапочку. И вообще во всей его фигурѣ и въ лицѣ съ черными бакенбардами было что-то иноземное, не наше. Бакенбарды тогда еще были у насъ рѣдкостью. Орлиный носъ и бакенбарды придавали мужественный видъ его прекрасному лицу, между тѣмъ какъ ротъ и глаза имѣли выраженіе такое кроткое, мягкое и даже какъ-то женственно улыбались. Нельзя было не полюбить юношу, который однако казался моложе чѣмъ былъ на самомъ дѣлѣ. Несмотря на его крѣпкій и сильный станъ и воинственный видъ съ нимъ было легко и нестѣснительно. Онъ взглянулъ на меня очень ласково, когда я подошелъ съ удивленіемъ разсматривая его красивый плащъ, такъ ласково что я тотчасъ началъ тянутъ за кисти какъ за шнурокъ комнатнаго звонка. Онъ держался скромно и молчаливо, сидѣлъ около дверей, между тѣмъ какъ другой чужестранецъ, маленькій, очень подвижной человѣкъ лѣтъ пятидесяти, подступилъ къ моей матушкѣ, вынулъ изъ кармана письмо; языкъ его былъ кажется такой же подвижной какъ онъ самъ и мы скоро услышали множество комплиментовъ. Онъ стремительно объявилъ намъ что онъ Альтманъ, рекомендовалъ намъ своего шурина, Вильгельма Гебгарда, и предъявилъ рекомендательное письмо отъ брата моей матери. Все это было торопливость и быстрота, къ которой мы не привыкли. Онъ и десяти минутъ не пробылъ въ комнатѣ какъ мы узнали его прошлое, бросили взглядъ на его настоящее, услышали похвалы красотѣ нашихъ мѣстъ, расположенію нашего дома, изяществу посуды въ стеклянномъ шкафчикѣ, услышали что я (который теперь разказываю) хорошенькій мальчикъ и услышали какъ гость сожалѣетъ что не засталъ хозяина дома. Матушка едва имѣла время выразить радость письму брата и извиниться за безпорядокъ въ комнатѣ. Она очень рада принять такихъ прекрасныхъ гостей. Братъ ея учитель главной школы въ большомъ городѣ, въ городѣ съ семью тысячами жителей. Онъ ученый семьи, слово котораго для нея много значить, и онъ рекомендуетъ ихъ хорошо. Мнѣ было очень жаль что матушка увела обоихъ чужестранцевъ къ дѣдушкѣ и не позволила мнѣ идти за ними. Мнѣ хотѣлось подольше посмотрѣть на красиваго молодаго человѣка въ венгерскомъ плащѣ и еще послушать разговора его толстенькаго спутника. Еще досаднѣе мнѣ стало что меня исключили изъ общества, когда я вскорѣ услыхалъ на кухнѣ ожесточенную стряпню, шипѣнье, кипѣнье. Но я имѣлъ здѣсь хоть ту надежду что по крайней мѣрѣ узнаю всѣ новости на кухнѣ; я замѣтилъ какими многозначительными: взглядами обмѣнивалось матушка и бабушка, которыя хлопотали и ходили безпрестанно взадъ и впередъ. Я чувствовалъ что случилось что-то необыкновенное. Тетя Лена была очень молчалива и это меня очень удивляло, потому что и по двору, и по дому постоянно раздавались ея звонкій смѣхъ, болтовня и пѣнье. Удивило меня тоже что бабушка сказала тетѣ Ленѣ что ей бы не мѣшало попріодѣться. Я зналъ что тетя Лена одѣвалась всегда хорошо и ходила такая чистенькая что дѣдушка всегда говорилъ что она точно сейчасъ вынута изъ коробочки. И сама бабушка прежде находила что ея младшая дочка Лена для деревенской дѣвочки слишкомъ хорошо одѣвается и слишкомъ много тратитъ на это времени. Сегодня она говорила совершенно противоположное, а тетя Лена, тоже противъ обыкновенія, возражала, очень краснѣла и не хотѣла не только надѣть платье получше, но и даже перемѣнить передничекъ. Мнѣ казалось что просто свѣтъ перевернулся вверхъ ногами и я съ удивленіемъ поглядывалъ на матушку, бабушку и тетю Лену. Тетю Лену мнѣ было очень жаль, потому что бабушка сказала ей будто: она совсѣмъ дура и не умѣетъ съ чужими словёчка перемолвить. Это послѣднее меня изумило. окончательно, потому что я сто разъ слыхалъ отъ дѣдушки какъ онъ жалѣлъ что тетя Лена дѣвочка, а не мальчикъ; изъ нея, говорилъ онъ, вышелъ бы отличный адвокатикъ, который всѣхъ заткнулъ бы за поясъ миль на двадцать въ окружности. Кромѣ того я зналъ что тетя помогала дѣдушкѣ въ самыхъ головоломныхъ занятіяхъ, составляла условія и даже иногда переговаривалась съ важными чиновниками, съ которыми у насъ были дѣла. И вдругъ она сразу сдѣлалась дурой. Въ этотъ вечеръ точно земля колебалась подъ нашими ногами. Я не понималъ ничего. Лучомъ свѣта во всемъ этомъ мракѣ было замѣчаніе бабушки: «что ни говори, Софьюшка, а это, увидишь сама, женишокъ». Бабушка шепнула это матушкѣ въ ту минуту когда тетя Лена вышла изъ кухни. — Увидишь, Софьюшка, продолжала бабушка, — что бы тамъ этотъ толстенькій ни говорилъ про какую-то покупку шерсти, это одинъ отводъ. Зачѣмъ торговецъ шерстью забредетъ въ нашъ лѣсной край? Держу сто противъ одного. Это просто женишокъ для Ленушки, и я видѣла плутишка-паренекъ сейчасъ приглядѣлъ дѣвочку. Это вѣрно. Я-таки пожила на свѣтѣ и повидала кое-что. — Ну, а еслибъ и такъ, отвѣчала матушка съ гордостью: коли братъ кого намъ рекомендуетъ, ужь такой стоитъ хорошаго. — Я не говорю что нѣтъ, отвѣчала бабушка, — и насколько я видѣла и слышала его, это красивенькій паренекъ, который порядочно-таки потаскался по свѣту. Пройти всю Венгрію не шутка, да еще зайти Богъ знаетъ куда — къ турецкой, видишь ли, границѣ, гдѣ всѣ люди солдаты, и такъ онъ хорошо разказываетъ объ этомъ, просто прелесть. — Если его братъ рекомендуетъ, опять повторила матушка, — то это конечно очень образованный человѣкъ, потому что братъ водится только съ образованными людьми. — Это что и говорить, отвѣчала бабушка и задумчиво прибавила: — братъ твой ученый, а вѣдь извѣстно какъ ученые, они вѣдь въ житейскихъ дѣлахъ плохо смыслятъ. Братъ твой, не въ обиду будь тебѣ сказано, Софьюшка, также можетъ-быть недалеко въ этихъ дѣлахъ видитъ, какъ и всѣ они, эти ученые. Можетъ-быть что этотъ Гергардъ и хорошій малый, и съ достаткомъ, а ужь красивенькій онъ какой это мы знаемъ. Мы имѣемъ право ждать хорошаго муженька для Ленушки, потому что я тебѣ скажу, Софьюшка, десять тысячъ гульденовъ приданаго, это что-нибудь; однако, — прервала себя бабушка, — тамъ давно стоитъ этотъ плутишка и такъ и вливается въ каждое слово. Съ этимъ маленькимъ народомъ просто бѣда. Только разговоришься, а онъ ужь тутъ. При этихъ словахъ бабушка повернула меня за плечи и вывела изъ кухни. Я былъ очень несчастливъ что изъ семейной тайны меня такъ упорно исключаютъ и заплакалъ. Тетя Лена, увидѣвъ что я плачу, взяла меня къ себѣ на колѣни, цѣловала особенно нѣжно и обѣщала мнѣ много разныхъ хорошихъ вещей чтобъ я только не плакалъ. Я дѣйствительно пересталъ плакать и счелъ долгомъ отплатить чѣмъ-нибудь тетѣ Ленѣ за ея нѣжность и обѣщанія, и передалъ разговоръ бабушки и матушки; — Тетя Лена, говорилъ я, — красивый молодой человѣкъ — женихъ и видѣлъ такую страну гдѣ всѣ люди солдаты и еще что-то такое о десяти тысячахъ гульденовъ. А что женихъ хорошая ли партія и знаетъ ли толкъ въ житейскихъ дѣлахъ дядюшка-учитель, этого бабушка не знаетъ, а дядюшка-учитель водится только съ образованными людьми. Послушавъ меня, тетя Лена велѣла мнѣ молчать и сказала что ежели я буду уменъ и не буду плакать пока гости будутъ у насъ, то она мнѣ дастъ сладкаго пирога. Но она никакого пирога мнѣ не давала. Я и мой младшій братшика пробыли цѣлый вечеръ въ полномъ одиночествѣ Поздно вернулся отецъ домой и мать собрала ему ужинать. Сама же скоро пришла насъ укладывать спать. Но происшествія этого дня не давали мнѣ заснуть и изъ камина я слышалъ все что говорили. Матушка приготовила ему перемѣнить платье, но онъ сказалъ, когда надѣлъ другой сюртукъ: — Это только одинъ отводъ будто я пришелъ къ тебѣ перемѣнить сюртукъ, а я хотѣлъ съ тобой поговорить съ одной о дѣлѣ. Знаешь ли, Софья, мнѣ эти два человѣка не нравятся. — Какъ, воскликнула матушка въ удивленіи, — эти которыхъ намъ рекомендовалъ братецъ? — Рекомендація твоего брата насчетъ этого Альтмана, по чести, точно рекомендація какого-нибудь ребенка. Этотъ Альтманъ такъ ужасно много говоритъ, точно ему нужно какъ можно больше разговоровъ чтобы самому за ними спрятаться; это и въ дѣлахъ такъ, я знаю, люди которые такъ много говорятъ, не много стоятъ и особенно люди которые такъ много толкуютъ о деньгахъ, никогда ихъ не имѣютъ. — А другой? спросила матушка. — Красивый малый, о, да, очень красивый малый, очень красивый малый, можетъ-быть даже хорошій человѣкъ, и когда говоритъ, то скромно и хорошо, очень мало, правда, да и то кажется только потому что тотъ, толстенькій, заставляетъ его говорить. Но малый мнѣ противенъ, потому что пришёлъ съ тѣмъ, съ другимъ. Онъ не самъ отъ себя; тотъ другой, подталкиваетъ его и подсказываетъ ему, и такъ какъ онъ такой смазливый малый, я полагаю толстенькій не спекулируетъ ли имъ? — Что же, онъ не маленькій, возразила матушка, — странно было бы чтобъ онъ собой позволилъ распоряжаться какъ дѣвочка какая-нибудь, человѣкъ который такъ много путешествовалъ…. — Ужь эти мнѣ путешествія, отвѣчалъ отецъ покачивая Головою, — изъ ста туристовъ девяносто девять навѣрное проходимцы: живи дома и живи спокойно и честно. И гдѣ онъ былъ? Въ Венгріи, гдѣ шляются всѣ банкроты, потому что тамъ нѣтъ никакихъ законовъ. Будь онъ въ Саксоніи или въ Пруссіи. А! это другое дѣло. Но Венгрія! Венгрію я тереѣть не могу. Во всякомъ случаѣ, продолжалъ батюшка, — я не хочу торопиться и говорить впередъ и не хочу быть несправедливымъ къ мальчику — онъ глядитъ очень порядочно и скромно. Обо всемъ этомъ мы справимся, а если малый задумалъ какія-нибудь штуки, мы его повернемъ съ носомъ обратно. Для этого у Ленушки есть и братъ и отецъ. Мы посмотримъ. Сказавъ это, отецъ опять оставилъ комнату и вышелъ къ гостямъ. Матушка повѣсила его сюртукъ въ шкафъ и хотѣла пройти къ намъ, дѣтямъ; но дверь отворилась и вошла моя хорошенькая тетя Лена. Она въ раздумѣи остановилась у двери, ничего не спрашивала и ничего не говорила. Матушка взглянула на нее и спросила что ей нужно. Тогда тетя встрепенулась. — Софьюшка, заговорила она скоро и горячо, — видитъ Богъ! вотъ такой человѣкъ мнѣ тысячу разъ милѣе, будь у него полгодовы, чѣмъ Нейбергъ, будь онъ двухголовый. — Ужь ты не влюбилась, чего добраго, спросила матушка упрекающимъ тономъ. — Да, отвѣтила тетя рѣшительно, — да, Видитъ Богъ, я его полюбила! И тогда я поднялъ голову изъ своей постельки и увидѣлъ что у матушки такое сердитое лицо точно она сейчасъ начнетъ браниться. — Лена, начала увѣрять матушка, — ты умная дѣвочка. Такой шагъ надо обсудить хорошенько, ты не такъ дѣлаешь. Мы еще ничего ну о немъ не знаемъ, ни о его состояніи…. — Это для меня рѣшительно все равно! Или его, или никого, сказала хорошенькая тетя, — и потомъ, какъ будто ей не сидѣлось или будто не хотѣла еще объ этомъ говорить, она вскочила и выбѣжала въ другую комнату. За ней вышла и матушка. Во всемъ этомъ опять-таки было многое надъ чѣмъ я ломалъ голову. Многое было также и такое что освѣщало мнѣ совсѣмъ новыя стороны жизни. Что двухголовый Нейбергъ былъ упомянутъ и рядомъ гость съ половиной головы, это мнѣ вдругъ объяснило почему этотъ добрый Нейбергъ такъ часто ходитъ къ намъ и подарилъ мнѣ канарейку. Значитъ онъ хотѣлъ, также какъ и этотъ гость, сдѣлаться моимъ дядюшкой. Мнѣ льстило что онъ и меня хотѣлъ подкупить канарейкой и я его оправдывалъ раздумывая о разныхъ дурныхъ вещахъ которыя про него говорила тетя Лена. Она его называла глупымъ и неуклюжимъ. Я сравнивалъ его съ гостемъ и хотѣлъ быть справедливымъ, но какъ у него это были двѣ головы, я понималъ не совсѣмъ ясно; я наконецъ началъ смѣшивать, лежа въ темнотѣ на своей постелькѣ, у кого изъ нихъ половина головы, у кого двѣ. Вотъ и оба жениха моей хорошенькой тети Лены, но они то съ половиной головы, то съ цѣлою головой, то съ двумя, какъ призраки мелькаютъ предо мною. Я спалъ очень безпокойно, и когда матушка утромъ спросила меня, почему, я грустно отвѣтилъ «потому что я боюсь тетя Лена сдѣлаетъ плохую партію…» === II. === Оба гостя черезъ день ушли домой. Въ домѣ все осталось по-старому и однако все перемѣнилось и перемѣнилось совсѣмъ не такъ какъ бывало съ отъѣздомъ другихъ гостей. Всѣ говорили о Вильгельмѣ Гергардѣ, кромѣ тети Лены. Она была молчаливѣе обыкновеннаго, то-есть была какъ всегда оживлена, но казалось что она имѣетъ какую-то тайну отъ всѣхъ, и когда другіе говорили про юношу въ венгерскомъ плащѣ, она молчала, но съ такимъ видомъ какъ будто говорила: «дѣлайте что хотите! я знаю что сдѣлаю…» Какъ я припоминаю, весь домъ раздѣлился на двѣ партіи. Одна за, другая противъ жениха, и каждая изъ нихъ не знала хорошенько почему. Дѣдушка стоялъ на сторонѣ жениха потому что бабушка сказала ему что Лена влюблена и что она цѣлую ночь безъ сна металась въ постели. Но съ дѣдушкой было совсѣмъ особенное. Его долгая жизнь была въ высшей степени практическая и вся ушла въ пріобрѣтеніе. И вдругъ на старости лѣтъ онъ сдѣлался романтикомъ. Съ тѣхъ поръ какъ ревматизмъ приковалъ его къ дому и заставилъ передать дѣла сыну, онъ сталъ какъ-то онъ душою и причудливъ. Онъ просилъ всѣхъ чтобъ ему разказывали разныя исторіи и самъ онъ разказывалъ намъ дѣтямъ много разныхъ случаевъ изъ прежней жизни своей и сказки которыя зналъ или самъ выдумывалъ. Но онъ какъ будто жилъ прежнею молодостью въ любви къ младшей своей дочкѣ Ленѣ. Онъ уже воспиталъ и хорошо выдалъ замужъ четырехъ дочерей и теперь все его сердце отдалось младшей, и онъ всю нѣжность съ которой относился ко всей семьѣ перенесъ на эту дочку. Ленушкѣ онъ никогда ни въ чемъ не могъ отказать, каждое ея желаніе было его собственнымъ желаніемъ и еще сильнѣйшимъ чѣмъ у нея самой. Надо чтобы только ей что-нибудь понравилось и дѣдушка покупалъ, если даже она объ этомъ не просила и не имѣла въ виду похваливъ что-нибудь получить это. Ленушка была утѣхой его старости. Тетя Лена, хотя конечно далеко не была такою красавицей какой ее представлялъ дѣдушка, была однако совсѣмъ миленькая. Она была изъ тѣхъ счастливыхъ натуръ которымъ то кажется хорошо среди чего онѣ живутъ и хлопочутъ. Она соединяла въ себѣ самыя разнообразныя хорошія качества: она была и сильна и нѣжна, спокойна, подвижна, горда и вмѣстѣ съ тѣмъ мила и радушна. Дѣдушкѣ не было больше радости какъ смотрѣть какъ она идетъ въ гости. Это бывало обыкновенно въ воскресенье: онъ съ трудомъ выходилъ и садился предъ домомъ на скамеечку. Съ этого обсерваціоннаго пункта онъ могъ ее видѣть далеко, какъ она черезъ плотину, черезъ лугъ, переходить къ дальней деревушкѣ. Итакъ сидѣлъ онъ съ очками на носу и смотрѣлъ до тѣхъ поръ пока она не возвращалась назадъ. Охотно слушалъ онъ ея разговоры и изъ каждаго ея слова выводилъ заключеніе что это «не только самая хорошенькая, но и самая разумная дѣвочка въ нашемъ краю». Одна была у него забота. Онъ вовсе не былъ такъ богатъ, какъ о немъ говорили. Каждой изъ своихъ замужнихъ дочерей далъ по десяти тысячъ гульденовъ въ приданое. Разные расходы и четыре свадьбы, которыя обставлялись богато (и дѣдушка этимъ гордился), унесли еще тысячи двѣ гульденовъ. Все это были слишкомъ большіе расходы для тогдашняго времени въ нашихъ краяхъ. У него осталось еще ровно столько чтобъ и Елену выдать также какъ и другихъ ея сестеръ. Не то его заботило что онъ (онъ это зналъ одинъ) останется бѣдный старикъ безъ гульдена въ карманѣ. Его сокрушало что для такой дѣвочки не можетъ онъ найти жениха изъ высшихъ слоевъ общества. И ему очень понравился этотъ Вильгельмъ Гергардъ именно тѣмъ что имѣлъ хорошія манеры, и говоритъ какъ человѣкъ высшаго, по его мнѣнію, общества. Все это вмѣстѣ было причиной что дѣдушка оказался на сторонѣ Лены. Онъ рѣшился дать благопріятный отвѣтъ если молодой человѣкъ будетъ просить руки его дочери. Мой отецъ, напротивъ, былъ въ періодѣ самаго практическаго настроенія въ то время и говорилъ противъ молодаго человѣка. Пусть это красивый и милый малый. Но посудите, не имѣть никакихъ занятій и никакого положенія! И еще этотъ его подозрительный спутникъ, такое скверное сообщество! Бабушка колебалась; отецъ мой смутилъ ее своими сомнѣніями; съ другой стороны, ея материнское сердце сочувствовало дочерней любви. Бракъ безъ любви считала бы она грѣхомъ. Кромѣ того она такъ привыкла исполнять каждое желаніе своей Ленушки. Всѣ считали Лену гордою и холодною дѣвушкой, всѣ, кромѣ матери. Она знала что если ея Ленушкѣ что-нибудь закрадется въ голову или въ сердечко, то никакія силы ее не остановятъ, и что она поставитъ на своемъ непремѣнно. Матушка тоже колебались. Какъ молодая женщина она конечно была на сторонѣ влюбленныхъ и какъ сестра была за жениха котораго рекомендовалъ ея ученый братъ. Что касается моего отца, то онъ приводилъ столько причинъ по которымъ эта свадьба невозможна, и чѣмъ дальше тѣмъ упорнѣе отстаивалъ свое мнѣніе. Конечно все это я узналъ въ послѣдствіи, со словъ другихъ. Какъ очевидецъ, разкажу чему былъ свидѣтелемъ. Дней черезъ четырнадцать послѣ перваго посѣщенія, пришелъ Вильгельмъ Гебгардъ опять, но уже безъ своего спутника, и этимъ очень выигралъ жъ общемъ мнѣніи. Его приняли привѣтливо и просили побыть подольше. Онъ прожилъ три дня. Робкій и скромный онъ казался моложе чѣмъ былъ въ самомъ дѣлѣ и это внушило къ нему большое довѣріе. Ему охотно вѣрили, и отецъ мой началъ его разспрашивать о его состояніи. У насъ не сомнѣвались болѣе что онъ владѣлъ въ своемъ городѣ двухъэтажнымъ домомъ, а такое имущество конечно превышало приданое Лены въ десять тысячъ гульденовъ. Однако одними доходами съ этого дома жить было еще нельзя, и Вильгельмъ, какъ онъ самъ откровенно сознался, не имѣлъ опредѣленнаго занятія. Но онъ такъ недавно вернулся изъ путешествія и не успѣлъ еще осмотрѣться. Такимъ практическимъ людямъ какъ мой дѣдъ и отецъ было противно что молодой человѣкъ получаетъ за женой порядочное приданое и хочетъ начать занятіе съ капиталомъ котораго онъ не наживалъ. Но положеніе гостя въ нашемъ домѣ много улучшилось; съ нимъ гуляли, ему позволяли съ тетей ходить подъ руку, даже позволяли ему опережать съ ней общество и говорить съ ней одною. Я вспоминаю теперь какъ на этихъ прогулкахъ матушка часто отзывала меня къ себѣ, когда я, по старой привычкѣ, цѣплялся за платье тети Лены. Вильгельмъ Гебгардъ на этотъ разъ наконецъ объяснилъ свои намѣренія дѣдушкѣ и потомъ уѣхалъ. Дней черезъ десять вывезена была на свѣтъ Божій старая коляска и работникъ вымылъ ее и даже кое-гдѣ заново покрасилъ. Коляску эту звали въ семьѣ у насъ Ноевымъ Ковчегомъ. Дѣдушка купилъ ее на распродажѣ имущества послѣ одного умершаго декана, за чистенькихъ пятьдесятъ пять гульденовъ. Она еще и больше пожалуй стоила — вся она была выкрашена красною краской. Такъ красились у насъ коляски богатыхъ декановъ, епископовъ и пробстовъ. Дѣдушка не хотѣлъ чтобъ его сочли принадлежащимъ къ духовенству, и красная краска замѣнена была голубою. Но такъ какъ слой голубой краски былъ не очень густъ, то яркая красная краска выступила отъ времени въ разныхъ мѣстахъ наружу и вышло какое-то странное смѣшеніе цвѣтовъ. Но все-таки, этотъ Ноевъ Ковчегъ составлялъ гордость дѣдушки и всего нашего семейства. Во всей окрестности ни у кого изъ поселянъ кромѣ насъ не было коляски. Дѣдушка не любилъ выказывать претензіи на роскошь и возбуждать ревность сосѣдей, а потому Ноевъ Ковчегъ показывался на свѣтъ Божій очень рѣдко, въ важныхъ случаяхъ. Всегда что-нибудь значило когда его вывозили и начинали его мыть и класть подушки и сундучки, которые лежали обыкновенно въ чуланѣ. Въ нынѣшнее изнѣженное и развращенное время показалась бы смѣшна коляска на толстыхъ дрожинахъ и такая же тряская какъ обыкновенная крестьянская телѣга. Гордились собственно только двумя высокими выгнутыми рессорами, на которыхъ покоилось сидѣнье. Кажется ни разу не случалось съѣздить куда-нибудь въ этомъ экипажѣ безъ маленькаго приключенія. Много лѣтъ могъ считать за собой нашъ Ковчегъ и бабушка всегда съ большимъ опасеніемъ смотрѣла когда старикъ садился въ него. «Лучше бы въ телѣгѣ», говорила она. Но все же это была коляска, и разъ ее купили, надо было въ ней и ѣздить. Появленіе коляски для меня знаменовало всегда что-то торжественное и праздничное. Хорошо помню какъ взобрался въ коляску дѣдушка и за нимъ полѣзъ отецъ, оба въ праздничныхъ кафтанахъ; какъ бабушка и матушка прощались съ ними, и наказывали все осмотрѣть и узнать хорошенько и домъ Гебгарда и его семью; какъ потомъ мы всѣ стояли у дверей и долго слѣдили за коляской пока она не скрылась за деревьями, а мы все стояли и задумчиво смотрѣли вслѣдъ. «Бѣдный мой Мельхіоръ, сказала наконецъ, вздохнувъ, бабушка, не думала я чтобъ ему пришлось на старости, съ своею подагрой, двадцать миль сдѣлать! Шутка ли! Но чего не сдѣлаешь для своего дитяти! Чтобы хоть это повело къ чему-нибудь! Дай-то Богъ!» Долго пробыли наши путешественники въ отсутствіи. Двадцать миль въ тяжелой коляскѣ, да еще на своихъ рабочихъ лошадяхъ, по скверной тогдашней дорогѣ, не шутка. И только чрезъ десять дней, коляска, звеня и стуча, показалась на дворѣ, бабушка и матушка выбѣжали на встрѣчу, а тетя Лена стала у изразцовой печки и осталась въ кухнѣ неподвижна и встревожена. Она только тогда показалась въ дверяхъ когда дѣдушка сказалъ: «а гдѣ же дѣвочка?» Онъ обнялъ тетю Лену и сказалъ тронутымъ голосомъ: "Ну, дай «Богъ тебѣ счастья! Ты невѣста!» При этихъ словахъ всѣ заплакали. Я плакалъ, и маленькія сестры, которыя выбѣжали къ дверямъ посмотрѣть коляску; плакала даже работница, всѣ давно и хорошо знали кто женихъ, хотя всѣ дѣлали видъ что ничего не замѣчаютъ. Всѣ находили что фрейлейнъ Елена поступила отлично и что у нея будетъ хорошенькій мужъ, мужъ очень пріятный! Лена всѣмъ подавала рука и убѣжала потомъ къ себѣ въ комнатку чтобы выплакаться. Я побѣжалъ за ней — мнѣ хотѣлось сказать что она отлично сдѣлала, потому что всѣ такъ говорили…. «Не плачь тетя Лена — ты отлично сдѣлала!» Она взяла меня къ себѣ на колѣни, поцѣловала и сказала: «дай Богъ чтобы ты сказалъ вѣрно!» Она принялась еще сильнѣе плакать и я ужь просто не зналъ что бы мнѣ такое сказать ей. === III. === Женихъ скоро пріѣхалъ, и такъ какъ ему дома нечего было дѣлать, пробылъ у насъ нѣсколько дней, и для насъ, дѣтей, это было веселое время; онъ приносилъ намъ колбасики и пряничныхъ лошадокъ, и когда съ невѣстой дѣлалъ въ Ноевомъ Ковчегѣ визиты къ сосѣдямъ, то насъ всегда бралъ съ собой. Столъ у насъ сдѣлался гораздо лучше. Гуси, индѣйки — наши пріятели — изчезали со двора, и на кухнѣ я былъ грустнымъ свидѣтелемъ ихъ мученій. Дядя Гебгардъ сидѣлъ всегда рядомъ съ тетей Леной и я часто видѣлъ какъ они подъ столомъ пожимали руки другъ другу. Видалъ я также какъ новый дядя часто крѣпко цѣловалъ и обнималъ тетю Лену когда она была одна. Я составилъ себѣ совершенно ясное понятіе что значитъ быть женихомъ. Это надо ѣздить въ гости въ коляскѣ, ходить въ праздничномъ кафтанѣ и затѣмъ уже конечно поцѣлуи, колбасики, объятія и пряничныя лошадки. Мнѣ представлялось какое это пріятное дѣло быть женихомъ. Во всемъ нашемъ обществѣ былъ одинъ грустный человѣкъ — это Нейбергъ. Вы уже знаете, это былъ неудачный обожатель Лены. Нейбергъ, сынъ сельскаго врача, который при жизни своей былъ другомъ вашего дома, и роль эта перешла къ его сыну. Этотъ послѣдній тоже хотѣлъ сдѣлаться врачомъ, проваливался нѣсколько разъ на экзаменѣ и наконецъ помирился съ своею судьбой. Онъ жилъ доходами съ маленькаго имѣнія которое ему оставилъ отецъ. Въ послѣднее время онъ занимался только тѣмъ что запоминалъ разныя замѣчанія тети Лены, былъ ей послушенъ, и несмотря на постоянныя ея отказы, ухаживалъ за ней. Онъ самъ говорилъ что онъ вовсе не такой человѣкъ который былъ бы достоинъ Елены Брантъ. Онъ называлъ себя огороднымъ пугаломъ, человѣкомъ ни къ чему не годнымъ, который не можетъ выдержать даже самаго легкаго экзамена изъ хирургіи. Но все же никто не могъ ему запретить любоваться на Елену и любить ее. Это оставалось ему единственною отрадой въ жизни. Не было ли доказательствомъ его искренности то что даже послѣ помолвки онъ продолжалъ бывать у насъ каждый день? Но онъ былъ еще молчаливѣе, а послѣдніе дни и очень печаленъ. Никто его не спрашивалъ о причинѣ и это заставило его самого высказаться. Онъ говорилъ съ моею матушкой. — Вы всѣ думаете конечно, началъ онъ однажды послѣ отъѣзда Гебгарда, — думаете что я грущу потому что Лена выходитъ за другаго. Совсѣмъ нѣтъ, я это нахожу очень естественнымъ, но я знаю что вы сомнѣваетесь на счетъ его состоянія, а Ленѣ вы потакаете потому что она влюблена. Ну, а если любовь эта приведетъ ее къ несчастію? — Что же, отвѣчала матушка, — что же вы сдѣлали бы на нашемъ мѣстѣ? Вы сами утверждаете что любовь въ супружествѣ главная вещь. Развѣ можно запретить Ленѣ любить человѣка только потому что онъ бѣденъ? — Сохрани Богъ, отозвался Нейбергъ, — по моему убѣжденію ничего не надо запрещать. Еслибы вы стали противиться, было бы еще хуже. — Ну, такъ какъ же? — Мнѣ хочется только, возразилъ онъ, — чтобы вы хорошенько обо всемъ разузнали истину. Что не построено на истинѣ, то разрушится. Матушка объявила тогда ему что поѣздка невѣсты уже рѣшена. Тогда было обыкновеніе у насъ чтобы невѣста, если выходитъ замужъ на сторону, должна съѣздить до свадьбы къ жениху съ своими родными, чтобъ ознакомиться съ будущимъ домомъ. Матушка тоже хотѣла участвовать въ этой поѣздкѣ и увѣряла заботливаго Нейберга что намѣрена высмотрѣть все какъ можно лучше. Поѣздка совершилась, но я въ ней не участвовалъ и могу только передать разказы которые безпрестанно слышалъ по возвращеніи всѣхъ домой. Тетя Лена сама не разказывала ничего, но тѣмъ болѣе разказывали матушка и бабушка. Онѣ были очень поражены тѣмъ что видѣли. Онѣ перебивали дѣдушку и моего отца и торопились докончить разказъ. По этимъ извѣстіямъ въ семьѣ Гебгарда все было-чрезвычайно хорошо. Мать жениха почтеннѣйшая женщина и сестры его самыя благородныя особы. Ленѣ и желать нельзя лучшей свекрови и лучшихъ золовокъ. Даже къ г. Альтману, оказалось, всѣ у насъ были несправедливы. Это правда, онъ немножко заносится и живётъ ужь слишкомъ по-барски, за то у него и манеры самыя благородныя. Все семейство такое что поучиться у нихъ какъ себя держать. Удивительно какъ пріятно всѣ себя чувствовали въ этомъ домѣ. И какъ тамъ нее дѣлается! Къ столу, напримѣръ, каждому, даже самому маленькому ребенку, подаютъ салфетку! Это была роскошь въ нашемъ краю тогда мало извѣстная. Невѣстѣ и ея подругамъ по утрамъ подавали апельсины. Всѣ эти мелочи были замѣчены и разказывались безъ устали, и всѣ радовались что Лена будетъ жить въ такомъ довольствѣ и въ пріятной обстановкѣ и въ такомъ большомъ городѣ. Только одно смущало какъ-то. Женихъ до сихъ поръ не подарилъ невѣстѣ жемчужнаго ожерелья. По обычаю онъ долженъ былъ это сдѣлать. Отецъ мой даже спросилъ объ этомъ и былъ непріятно пораженъ когда ему не могли показать ожерелья. Его увѣряли что Гебгардъ въ этомъ городѣ не могъ найти такого какое ему хотѣлось подарить и что онъ заказалъ уже въ другомъ мѣстѣ. Несмотря на эти увѣренія отецъ мой началъ что-то подозрѣвать и скоро эти подозрѣнія въ немъ и во всемъ нашемъ семействѣ значительно разрослись. Никто не замѣтилъ изъ насъ въ эти тревожные дни отсутствія Нейберга. Мы всѣ очень удивились когда увидѣли его идущаго къ намъ изъ лѣсу до большой дорогѣ съ котомкой за плечами и палкой въ рукѣ. Онъ былъ загрязненъ, запыленъ и замѣтно усталъ. Видно было что онъ ходилъ далеко. Ему, конечно, не дали пройти мимо, зазвали его, просили сѣсть, закусить и разказать куда онъ ходилъ. Онъ столько лѣтъ никуда не ходилъ изъ деревни, что ему вздумалось идти и куда? Онъ сѣлъ около дѣдушки, откашливался и былъ въ очевидномъ затрудненіи. «Ну, сказалъ онъ наконецъ, очень натурально что мнѣ вздумалось попутешествовать именно потому что я такъ здѣсь засидѣлся. Эти противныя занятія которыя мнѣ здѣсь такъ надоѣли! Не все ли равно, не правда ли? гдѣ бы ни приклонить свою лѣнивую голову? Да и что же? Весь свѣтъ нынче путешествуетъ….» Потомъ онъ перемѣнилъ разговоръ, разказалъ что-то о посѣщеніи какого-то родственника и опросилъ бабушку довольна ли она своею поѣздкой? Бабушка тотчасъ начала торопливо все ту же пѣсню о приличіи и роскоши обстановки въ домѣ жениха и, разказывая, такъ увлеклась что не замѣчала, какъ Нейбергъ покачивалъ все головой и задумчиво бормоталъ: «да, да!» или «такъ, такъ!» упираясь подбородкомъ въ набалдашникъ своей палки. Когда Елена вышла (можетъ она устала слушать все тотъ же разказъ о женихѣ), Нейбергъ вдругъ, къ удивленію бабушки, высказался и въ полголоса пробормоталъ: «я былъ въ городѣ и все разузналъ объ этомъ семействѣ, также какъ и вы, а можетъ и гораздо лучше….» — Какъ, что? спрашивали всѣ въ одинъ голосъ. — Что мнѣ было здѣсь сидѣть когда Ленушка уѣхала; началъ Нейбергъ въ сильномъ волненіи, — и я сказалъ себѣ: ты пойдешь въ городѣ и разузнаешь все. На женщинъ нельзя понадѣяться. Имъ можно пыли пуститъ въ глаза. А! что я правъ былъ, я вамъ это докажу, госпожа Брантъ! Бабушка хотѣла возражать, но онъ нетерпѣливо махнулъ рукой и сказалъ дрожащимъ голосомъ: — Я не хочу васъ обидѣть и дѣло не въ томъ чтобы намъ съ вами спорить, а дѣло въ счастьѣ Ленушки. — Онъ правъ, замѣтилъ дѣдушка, и обратясь къ Нейбергу прибавилъ: — Ну, а что ты такое узналъ? Тогда Нейбергъ всталъ и, сильно жестикулируя, тономъ убѣжденія сказалъ почти такъ: — Разорены, кругомъ въ долгахъ, каждый волосъ на головѣ подлежитъ описи, ни одинъ камень ихъ дома не принадлежитъ имъ. Приданаго Лены не хватитъ далеко на уплату долговъ. И апельсины что вы ѣли, — сказалъ онъ бабушкѣ и моей матери, — взяты въ долгъ, и жемчугъ который пришлютъ взятъ въ долгъ у закладчика, конечно за тройную цѣну. Сказавъ это, Нейбергъ, какъ бы возмущенный тѣмъ что такое извѣстіе принято такъ легко, вышелъ изъ комнаты и направился домой по улицѣ. Всѣ наши семейные были поражены. Одинъ глядѣлъ ны другаго какъ будто хотѣлъ заговорить, но никто не начиналъ. Бабушка заговорила первая: — Вотъ, сказала она, — дурацкія сплетни! Всякій знаетъ что дураку можно наплести что угодно! Но онъ хорошій малый, а только изъ ревности къ Ленушкѣ онъ все это выдумалъ. Знаете, когда человѣкъ становится какъ больной отъ ревности и досады…. — Нѣтъ, нѣтъ, сказалъ дѣдушка покачивая головой, — Нейбергъ не выдумываетъ, и то что онъ говоритъ…. Но дѣдушка не докончилъ, потому что вошла тетя Лена. Всѣ замолкли, никто не находился что говорить когда она внимательно посмотрѣла кругомъ на смущенныя лица и печально про себя усмѣхнулась. Дѣдушка посадилъ ее около себя на скамью и погладилъ по щечкѣ. Онъ хотѣлъ говорить, но не могъ. Отецъ мой, когда увидѣлъ слезы за глазахъ старика, нетерпѣливо вскочилъ, заложилъ руки за славу и вышелъ изъ комнаты. Бабушка и мать моя начали тотчасъ же всхлипывать. Только Лена осталась спокойна. — Батюшка, прошептала она, — не тревожься, я знаю что ты хочешь мнѣ сказать. Что мнѣ надо дѣлать? Прикажи. Я ко всему готова. Только я ему ничего не хочу писать, потому что я его люблю и не разлюблю, что бы тамъ ни случилось. — Мы еще не такъ далеко зашли, дитя, возразилъ дѣдушка съ видимымъ принужденіемъ, — мы хотимъ только знать какъ поступать. Поди напиши ему словечка два чтобъ онъ пріѣхалъ и объяснилъ намъ все откровенно. — Я сдѣлаю, батюшка, какъ ты приказываешь, сказала тетя Лена, и пошла къ себѣ. Отецъ мой, братъ Лены, не былъ, къ несчастью, такъ кротокъ какъ дѣдушка. Когда онъ услыхалъ что сестра его пишетъ къ жениху, онъ поспѣшилъ къ ней и велѣлъ разъ навсегда прекратить все это. Такой человѣкъ: никакого положенія, никакихъ занятій, никакого состоянія, одни долги, да игра на скрипкѣ! Никогда ей за нимъ не быть! Лена отвѣчала ему спокойно и усмѣхаясь, онъ же, все больше сердясь, велѣлъ ей написать что она считаетъ Гебгарда за низкаго обманщика и презираетъ его. Если она этого не сдѣлаетъ, онъ ее не считаетъ своею сестрой. — Я этого не сдѣлаю, сказала Лена спокойно. И мой отецъ ушелъ отъ нея въ сильномъ гнѣвѣ. Онъ объявилъ громогласно что съ этой минуты умываетъ руки во всей этой глупой исторіи и не будетъ вмѣшиваться, пусть сестра идетъ за кого хочетъ. Въ тотъ же вечеръ мы получили маленькую посылочку. Ее передали моему отцу, такъ какъ ему передавалось все что адресовано было на имя «Мельхіоръ Брантъ и Сынъ». Онъ вскрылъ коробочку. Тамъ былъ жемчугъ. Съ гнѣвомъ бросилъ онъ его на столъ и потомъ, такъ какъ я одинъ тутъ случился въ комнатѣ, передалъ его мнѣ въ руки и сказалъ: отнеси это тетѣ Ленѣ и скажи ей что это слезы и что ей впредь кромѣ слезъ ждать нечего! Я гордился этимъ порученіемъ и хотѣлъ исполнить его хорошенько. Неся жемчугъ я все повторялъ слова отца чтобы не забыть ихъ и передать вѣрно. Лена сидѣла въ уголкѣ у печки когда я вошедъ. Я поднялъ жемчугъ и передалъ: — Папа велѣлъ тебѣ сказать: это слезы и впредь кромѣ слезъ ждать тебѣ нечего… Тетя Лена схватила жемчугъ, приникла къ нему пылающимъ лицомъ и по красивымъ зернамъ ожерелья покатились жемчужныя слезы горя. === IV. === Дядя Гебгардъ не заставилъ себя дожидаться. На вызовъ тети Лены онъ тотчасъ явился. Изъ всего семейства можетъ опять одинъ я встрѣтилъ его попрежяему сердечно. Я уже зналъ что у него совсѣмъ нѣтъ денегъ и что онъ не хочетъ отдавать какихъ-то денегъ, но во мнѣ заговорила какая-то привязанность къ дядѣ Гебгарду и мнѣ было жалко что у него, бѣднаго, нѣтъ денегъ. Онъ это почувствовалъ и еще разъ оборотился меня поцѣловать послѣ холодныхъ рукопожатій съ которыми его встрѣтили. Я замѣтилъ что теперь онъ не принесъ намъ ни пряниковъ, ни колбасиковъ. За столомъ я вслухъ замѣтилъ что прежде, при дядѣ Гебгардѣ, кушанья у насъ за обѣдомъ были лучше. Послѣ обѣда еще стало скучнѣе чѣмъ до обѣда и вечеръ прошелъ въ молчаніи и прошелъ бы еще хуже еслибъ я не замѣтилъ что на этотъ разъ дядя Гебгардъ принесъ свою скрипку. Мать моя и бабушка столько говорили объ игрѣ его на скрипкѣ что я очень желалъ ее послушать. Я началъ просить его поиграть и сдѣлалъ этою просьбой большую услугу обществу, которое просто не знало что дѣлать съ нимъ и съ собой. Всѣ стали его просить и дядя Гебгардъ взялъ свою скрипку. Онъ сыгралъ нѣсколько венгерскихъ и цыганскихъ пѣсенъ. Я конечно не могъ имѣть овеего мнѣнія объ одѣ, какъ ребенокъ, но мой дѣдушка, старый Чехъ, самъ игралъ когда-то и былъ тронутъ. Даже мой отецъ тихонько сказалъ, что нельзя повѣрить чтобы могъ такъ играть человѣкъ до уши въ долгахъ. Съ первыхъ же звуковъ отъ сердецъ нашихъ стала отлетать тяжесть которая давила цѣлый месяцъ. Всѣ были заинтересованы и растроганы, и всѣ какъ-то заговорили съ дядей Гебгардомъ попрежнему, какъ будто у него не было ни одного крейцера долгу. У бабушки вырвалось что одна такая игра стоитъ тысячъ гульденовъ, а отецъ мой шепнулъ матушкѣ: «эти артисты никогда ничего не получаютъ». Матушка отвѣтила ему задумчиво: «много надо имѣть горя на сердцѣ чтобъ играть такъ печально!» Самая споконая изъ всѣхъ была тетя Лена, которая сидѣла въ своемъ уголку, гдѣ ее совсѣмъ не было видно, только глаза ея блестѣли иногда въ темнотѣ! Вслѣдствіе этого вечера дѣдушка принялъ, рѣшеніе въ тотъ же день переговорить съ женихомъ объ его печальныхъ обстоятельствахъ. Онъ однако отложилъ это непріятное объясненіе до утра. Но когда наступило утро, дяди Гебгарда не было и помину. Онъ ушелъ очень рано. Смущеніе было велико. Никто не зналъ какъ себѣ это объяснить. Отецъ мой рѣшилъ что дѣло бросовое и что счастливо оно еще кончилось. Но явилась тетя Лена и сообщила, что она сама уговорила жениха уйти. — Ты съ нимъ покончила и отказала? быстро спросилъ мой отецъ. — Нѣтъ, сухо отвѣчала та. — Я только хотѣла препудредитъ допросъ и разъяснить все что нужно. Наединѣ со мной ему легче было дѣлать признанія, я же передамъ вамъ ихъ всѣ. Она сѣла и начала тономъ спокойнаго разказа. — На девятнадцатомъ году Гебгардъ отправился заграницу путешествовать послѣ смерти своего отца. Покойный предназначалъ его для торговой дѣятельности. Мальчикъ не имѣлъ къ ней ни малѣйшей склонности. Онъ хотѣлъ осмотрѣться, поискать счастья и подходящихъ занятій. Онъ не былъ созданъ сидѣть сиднемъ у домашняго очага. Его опекунх Альтманъ далъ ему небольшую сумму. Случайно познакомился Гебгардъ съ однимъ молодымъ венгерскимъ магнатомъ. Магнатъ очень его полюбилъ и сдѣлалъ его своимъ домашнимъ секретаремъ, собственно же они были друзья. Они много путешествовали вмѣстѣ, преимущественно по Венгріи. Гебгардъ былъ счастливъ. Онъ скакалъ верхомъ, охотился, жилъ въ величественныхъ венгерскихъ «лустахъ», учился на скрипкѣ у одного Цыгана. Счастливые годы — веселая и дикая жизнь! Сдѣлавшись совершеннолѣтнимъ, онъ писалъ своему родственнику и опекуну Альтману чтобы тотъ принялъ на себя управленіе его имуществомъ. Онъ не особенно безпокоился объ этомъ небольшомъ имуществѣ, даже когда услыхалъ что Альтманъ пускается на разныя рискованныя спекуляціи и, очень вѣроятно, тратитъ его деньги. Онъ имѣлъ хорошее и пріятное положеніе и даже радовался что отцовское наслѣдство идетъ на пользу его же роднымъ. Венгерскій магнатъ, другъ его, на охотѣ упалъ съ дикой степной лошади, расшибся и умеръ. Гебгардъ вдругъ очутился безпомощнымъ и одинокимъ. Умершій другъ обѣщалъ позаботиться о его судьбѣ, но наслѣдники имѣній не сочли себя обязанными помогать незнакомому человѣку. Въ это же время онъ получилъ письмо. Ему писали что семейство его разорено, просили у него же помощи и вызывали немедленно домой. Въ Венгріи Гебгарду ждать было нечего — со смертью друга все кругомъ ему опротивѣло и онъ поѣхалъ на родину. Въ письмѣ говорилось еще что онъ долженъ спасти честь и достоинство фамиліи. Еслибы Гебгардъ не возвратился, тогда его родные за долги должны были идти въ тюрьму. Ихъ домъ, единственное достояніе его старухи-матери, долженъ былъ быть проданъ. Возвращеніе Гебгарда обнадежило кредиторовъ, потому что Альтманъ бралъ деньги и на его имя. Кредиторамъ представили что они ничего не достигнутъ если разорятъ и обезчестятъ цѣлую фамилію и что напротивъ очень могутъ получить если дадутъ Гебгарду отсрочку. Альтманъ кромѣ того увѣрилъ ихъ что за Гебгардомъ дѣло не станетъ, что онъ скоро сдѣлаетъ блестящую партію. Онъ изъ приданаго невѣсты уплатитъ всѣ долги. А Гебгардъ узналъ что въ немъ одномъ единственная нядежда семейства. Кредиторы согласились на самую короткую отсрочку. Еслибъ онъ не пошелъ на это соглашене, то онъ съ своимъ родственникомъ долженъ бы былъ или въ тюрьму и мать свою и сестеръ-дѣвушекъ пустить по міру. Незнакомый съ торговыми дѣлами и оборотами, Гебгардъ легко довѣрился родственнику. Все это разказалъ онъ мнѣ сегодня, но я съ самаго начала знала это изъ его отрывочныхъ намековъ. Онъ меня не обманывалъ — я знала что дѣлаю. Да, это правда — родственникъ его привелъ его сюда чтобы насъ обмануть. Хотѣли только моего приданаго. Но во второй разъ онъ пришелъ одинъ, уже по своей волѣ, и разказалъ мнѣ все. Онъ уже хотѣлъ со мной проститься совсѣмъ. — Теперь конечно, сказалъ мой отецъ, — теперь ты конечно сомнѣваться не станешь, ты знаешь что они хотѣли сдѣлать съ твоимъ приданымъ? — Кокой вамъ отъ того убытокъ, улыбаясь замѣтила тетя Лена, — еслибы мое приданое и истрачено было? Развѣ я не говорила тебѣ — я ''его люблю!'' Какое лучшее употребленіе я могу сдѣлать изъ этихъ денегъ? Я ''его'' спасу отъ тюрьмы и позора. Ему нужно мое приданое, но и я ему нужна. Онъ не практическій человѣкъ какъ вы. Онъ художникъ по натурѣ, и его ли вина что онъ не могъ и не умѣлъ такъ сколачивать состояніе какъ люди практическіе? Она встала, какъ бы высказавъ все что надо. Послѣ этого я припоминаю было у насъ въ дому какъ-то пасмурно. По дому ходили тихо, какъ будто былъ кто-нибудь опасно боленъ. Дѣдушка задумчиво сидѣлъ на своей качалкѣ; бабушка приходила къ нему и разказывала какъ безпокойно Левушка опять провела ночь. Мой отецъ въ горѣ всегда былъ раздражителенъ и не одинъ толчокъ получилъ я за это непріятное время. Несмотря за то что тетя Лена, наконецъ, прекратила всякія разсужденія по этому вопросу, ее все-таки не оставляли въ покоѣ; ей представляли за какое несчастіе она шла. По здравому смыслу уже ей надо непремѣнно оставитъ это дѣло. Ни о чемъ другомъ въ домѣ не говорили. Я самъ такъ интересовался этимъ что когда начинали говорить о чемъ-нибудь другомъ, я не слушалъ. Но одна сцена врѣзалась особенно въ моей памяти. Сказаны были только нѣсколько словъ, но они произвели за меня такое впечатлѣніе какъ потомъ не производили самые патетическія сцены трагедій. Это было утромъ. Дѣдушка сидѣлъ на своей качалкѣ. Тетя Лена стояла у камина и противъ зеркала которое поставила на каминную полку разчесывала свои длинные, черные волосы. Дѣдушка опять заговорилъ на ту же тему, за которую говорили не одну недѣлю. Тетя Лена почти не отвѣ чала, и это я понималъ что отвѣчать ей нечего. Я разсуждалъ про себя — всѣ эти безконечные разговоры бѣдной тетушкѣ должны страшно наскучить. Я удивлялся еще ея терпѣнію. Рука ея однако все болѣе и болѣе дрожала на длинныхъ волосахъ пока дѣдушка говорилъ про плутовъ-родственниковъ Гебгарда. Она какъ будто пріостанавливала иногда руку съ гребнемъ. Дѣдушка замолчалъ, ожидая ея отвѣта. Отвѣта не было. Тогда старикъ поднялся за своихъ больныхъ ногахъ, поднялъ правую руку, оперся лѣвою о кресло и сказалъ глухимъ голосомъ: — Лена! Слушай! Если ты собою не дорожишь, ты не знаешь что ''еще'' съ тобой тогда будетъ! Тетя Лена подошла къ старику и съ блѣдными губами и сверкающими глазами отвѣтила: — Я буду просить милостыни, но никогда не подойду къ ''вашимъ'' дверямъ…. Я не знаю какія были послѣдствія. Сцена эта въ моей памяти рѣзко осталась какъ будто картина въ рамкѣ. Я знаю только — свадьба наконецъ устроилась и я жаловался въ тотъ день матушкѣ и тетѣ Ленѣ что свадьба вовсе не веселая. Я уже зналъ какія должны быть свадьбы, потому что всего за годъ предъ этимъ тетя Розалія выходила замужъ. Ея свадьба была для меня идеаломъ свадебъ. Женихъ, веселый, богатый малый, привезъ съ собой всѣхъ своихъ братьевъ и родственниковъ. То были краснощекіе, здоровые деревенскіе хозяева. Дѣдушка угощалъ весь околотокъ — танцевали, пѣли, по дому и по двору раздавались крики и смѣхъ, и деревенская молодежь веселилась до утра. Теперь было совсѣмъ иначе. Съ нашей стороны были только семейные, родные моего отца, которые на эту свадьбу смотрѣли съ такимъ же предубѣжденіемъ. Женихъ привезъ съ собою только одну молоденькую сестренку, которая робко и тихо бродила по дому. Точно она боялась упрековъ или непріятностей. О танцахъ никто и не думалъ. Никто не подумалъ и о деревенской молодежи. Вообще этотъ странный день въ моемъ воспоминаніи не сказывается ничѣмъ пріятнымъ и веселымъ. Въ одно утро, вскорѣ, тетя Лена съ мужемъ и его сестрой уѣхали въ коляскѣ. Въ числѣ прощавшихся стоялъ у крыльца и Нейбергъ. Когда новобрачная ему протянула руку, онъ притянулъ ее немного къ себѣ и сказалъ ей на ухо прерывающимся голосомъ, со слезами на глазахъ: — Ленушка! Ты знаешь, у меня есть немножко, если ты будешь нуждаться…. Къ удивленію присутствующихъ (они этихъ словъ не слыхали) Лена вдругъ обняла Нейберга и поцѣловала и вскочила въ коляску. Коляска тяжело двинулась съ мѣста. Мы смотрѣли вслѣдъ, пока ее было видно, потомъ молча разошлись. Всѣ сѣли дома, молчаливые и печальные, точно послѣ похоронъ. === V. === Въ первое же воскресенье, когда тетя Лена пошла съ мужемъ въ церковь, она увидѣла у дверей церковныхъ маленькаго старичка въ засаленномъ, длинномъ сюртукѣ, со старою вытертою шляпой въ рукахъ. Лена приняла его за нищаго. Но онъ захлопоталъ и началъ къ нимъ проталкиваться за встрѣчу. Онъ сталъ около Лены такъ близко что задѣлъ ея праздничное платье своимъ засаленнымъ рукавомъ. Онъ сказалъ Ленѣ какимъ-то смѣшнымъ, театральнымъ шепотомъ, такъ что всѣ прихожане могли слышать: — Если въ слѣдующее воскресенье мнѣ не будетъ заплачено за это ожерелье, я сорву его при всѣхъ съ вашей шеи… Лена увидѣла измѣнившееся лицо мужа и его руку поднятую надъ головой старика. Она отстранила мужнину руку, сняла съ шеи ожерелье и передала старику. — Не надо мнѣ ожерелья! бранчиво заговорилъ тотъ, оно продано, я хочу свои денежки получить. Лева взяла ожерелье обратно и вошла въ церковь. Въ слѣдующее воскресенье за ожерелье было заплачено и оно само продано. Заплачено за мебель, уплачено еще много векселей и Лена въ своей дѣятельности зашла такъ далеко что хотѣла продать все что было чтобъ уплачивать долги. Впрочемъ и судъ принялъ въ этомъ участіе и продалъ домъ. Вотъ въ нѣсколькихъ словахъ медовый мѣсяцъ тети Лены. Она не писала въ своихъ письмахъ къ вамъ объ этомъ. Ни одной жалобы не вырвалось у нея, хотя не исполнились планы которые она составляла задолго до свадьбы. Но милостыни просить не пошла тетя Лена. Съ маленькою суммой которая осталась отъ продажи дома арендовала она фермочку съ землей близь города. Потомъ продала свои платья и украшенія и съ этимъ начала свое хозяйство. Никто изъ насъ не видалъ ея въ этомъ положеніи — какъ она работала въ полѣ. Дѣдушка былъ ужь слишкомъ старъ для разъѣздовъ и боленъ. А отецъ мой рѣшилъ не ѣхать къ ней пока она сама его не пригласитъ. Черезъ годъ послѣ свадьбы мы получили извѣстіе что у нея родился мальчикъ, и что она довольна. Она можетъ содержать все семейство и старуху свекровь, которая живетъ съ ними. Чего же ей больше? Въ одномъ письмѣ она говорила: «О, какъ стали бы, вы отъ всего сердца просить прощенія у моего бѣднаго мужа еслибы видѣли какъ онъ въ дождь и въ зной трудится въ полѣ, какъ онъ носитъ овощи на базаръ и спинѣ. Мальчикъ мой, настоящій портретъ отца, цвѣтетъ и здоровѣетъ. Вечеромъ, когда не очень устанетъ, мужъ мой играетъ намъ съ мальчикомъ за скрипкѣ свои чудныя пѣсни. Мы счастливы…» Прочитавъ это, дѣдушка продалъ коляску свою, лошадей, все лившее; взялъ свою долю капитала изъ обората «Брантъ и Сынъ» и послалъ эти деньги тетѣ Ленѣ. Чрезъ нѣсколько дней онѣ возвращены съ благодарностью. Тетя Лена писала что она въ нихъ не нуждалась. Прошли три и четыре года. Дѣдушка почти уже не двигался съ мѣста, бабушка вдругъ опустилась и сильно постарѣла. Что было у нея въ эти четыре года, я не знаю, потому что уже былъ въ городѣ въ школѣ. Я знаю только что о тетѣ Ленѣ безпокоились больше прежняго. Былъ несчастный годъ. Весной сильные дожди и бури испортили посѣвы. Что пощадили весеннія бури, то погубили ужасные лѣтніе жары. Со страхомъ ожидали зимы и всѣхъ ужасовъ голоднаго года. Правительство и магнаты воспользовались несчастіемъ нашей страны чтобы заселить пустыни Венгріи и основать тамъ новыя поселенія. Особыми объявленіями приглашались къ переселенію въ Венгрію. Духовенство и чиновники, которые въ этомъ переселеніи видѣли единственный исходъ, распространяли это объявленіе, ободряли бѣдныхъ къ переселенію, старались ихъ ссужать деньгами за дорогу. Казалось, чуть не цѣлая половина населенія страны собиралась выселяться. Объ Америкѣ и эмиграціи у насъ еще не знали. И поднялись всѣ изъ родныхъ мѣстъ въ плодородную Венгрію, которую намъ представили страной обѣтованною. По дорогамъ потянулись толпы пѣшихъ, ряды повозокъ, на дальній Востокъ…. Велико было смятеніе въ нашей семьѣ когда прошелъ слухъ что тетя Лена съ мужемъ и сыномъ также собираются въ Венгрію. Дѣдушка поднялся было самъ къ ней отговорить ее. Мой отецъ нарушилъ свое слово не ѣздить къ сестрѣ безъ приглашенія и собрался въ путь. Онъ пріѣхалъ въ Прагу, взялъ меня съ собой (тогда была вакація) и мы скоро отправились. Мы нашли въ домикѣ, который арендовала тетя Лена, уже другаго жильца. Отъ него узнали что семья Гебгарда въ маленькой, крытой рогожкой повозкѣ, въ одну лошадку, уѣхала только вчера. Не трудно было на парѣ нашихъ сильныхъ лошадей нагнать повозку. Отецъ мой не долго раздумывалъ, и мы въ тотъ день сдѣлали еще пряжку по указанному направленію Отдохнувшія лошади шли крупною рысью. Наши путешественники должны были быть уже близко, и мы внимательно посматривали на дорогу. Много повозокъ и семей обгоняли мы, во нашихъ не было видно. Около полудня увидали мы, наконецъ, въ сторонкѣ отъ дороги, въ тѣни кустовъ, повозку, которая, по соображеніямъ должна была принадлежать нашимъ. Мы оставили лошадей и свою толѣжку съ работникомъ на дорогѣ и чрезъ лѣсъ пошли къ этой повозкѣ. Тропинка по которой мы шли спускалась въ оврагъ, и за кустами мы потеряли направленіе. Мы начали соображать такъ ли мы идемъ, когда услышали нѣжные звуки скрипки. Мы остановились тихонько. Отецъ мой спрятался за дерево и — заплакалъ. Да, я помню, онъ плакалъ. Тихіе, стройные звуки разносились по воздуху, когда отецъ мой тихо пошелъ, стараясь не шумѣть вѣтвями. Я шелъ за нимъ также безсознательно тихо, притаивъ дыханіе. Мы остановились шагахъ въ двадцати отъ нашихъ путешественниковъ, за кустами. Мы могли видѣть ихъ ясно. Маленькая крестьянская рогожная повозка была приворочена въ тѣни кустовъ и близь нея паслась спутанная лошадка. Дальше въ лѣсу, въ тѣни огромнаго бука, пріютилось все семейство. Дядя Гебгардъ сидѣлъ за поваленномъ деревѣ и съ большимъ оживленіемъ игралъ чешскую старую пѣсню. Короткополая шапочка оттѣняла его смуглое лицо, загорѣлое и обвѣтренное. Это лицо было попрежнему красиво, пожалуй еще красивѣе, — на немъ появилось что-то сильное и мужественное. Онъ сбросилъ съ себя кафтанъ чтобы рукамъ было свободнѣе. Онъ положилъ ногу на ногу и играя пѣсню смотрѣлъ на ребенка, который припавъ на колѣни матери тихо дремалъ подъ игру. Тетя Лена положила одну руку за кудрявую головку своего ребенка, а другою подперла подбородокъ. Съ нѣжною улыбкой глядѣла она за мужа и слегка покачивала головой въ тактъ пѣсни. Она удивительно мало перемѣнилась. Кромѣ повязки на головѣ и крестьянскаго синяго платья, я съ перваго взгляда узналъ мою прежнюю хорошенькую тетю Лену. Правда, она нѣсколько пополнѣла, свѣжесть ея щекъ не была такъ ярка какъ прежде. Но милыя очертанія лица были тѣ же и глаза были какъ прежде темны и блестящи, только взглядъ сталъ кротче и спокойнѣе. Между ними стояли въ травѣ остатки простаго завтрака и большая кружка. На эту картину, озаренную яркимъ солнцемъ, мы смотрѣли въ волненіи, — на эту картину мирнаго и спокойнаго, счастія. Казалось у отца моего не хватало духу нарушить это уединеніе, онъ все прятался въ кустахъ. Я же увидѣвъ свою прежнюю тетю Лену, не дожидаясь отца, невольно выскочилъ изъ кустовъ и кинулся на шею къ тетѣ и дядѣ Гебгарду и разцѣловалъ своего маленькаго племянника. Что мнѣ дальше разказывать? То были чудныя минуты человѣческой любви и прощенія. Тетя Лена съ моимъ отцомъ встрѣтилась какъ самая нѣжная сестра; она была счастлива что видѣла своихъ семейныхъ предъ отъѣздомъ въ Венгрію. Она не перемѣнила намѣренія и спокойно отказалась отъ всѣхъ предложеній моего отца и его проектовъ. Отецъ мой былъ растроганъ и смягчился. Ребенокъ тети Лены плѣнился брелоками на жилетѣ моего отца и получилъ ихъ въ подарокъ вмѣстѣ съ золотою цѣпочкой. Сердца ваши были полны такой дружбы и любви взаимной. Да пошлетъ Господь много такихъ минутъ въ сердца людей! Сцену эту никогда не забудетъ мое сердце. Мы сидѣли до вечерней зари. Тогда дядя Гебгардъ запретъ свою лошадку, мы простились, и повозка поѣхала въ путь. Мы долго ихъ провожали; что мы говорили и какъ разставались, мнѣ этого не описать. Пока были живы дѣдушка и бабушка, мы получали изъ Венгріи письма. Но старики успокоились подъ зеленымъ холмикомъ нашего деревенскаго кладбища и мы ничего уже же слыхали о вашей тетѣ Ленѣ. {{right|'''Н. Б--ВЪ.'''}} </div> [[Категория:Импорт/lib.ru/Страницы с не вики-сносками или с тегом sup]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Тег i в параметре ДРУГОЕ]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Тег br в параметре ДРУГОЕ]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Указан переводчик и нет категории перевода]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Есть одноимённая страница не имевшаяся ранее, проверить на дубль и переименовать]] [[Категория:Рассказы]] [[Категория:Проза]] [[Категория:Переводы]] [[Категория:Мориц Гартман]] [[Категория:Литература 1875 года]] [[Категория:Дореформенная орфография]] [[Категория:Импорт/lib.ru]] [[Категория:Импорт/az.lib.ru/Мориц Гартман]] 59z2kgptjhoe5blb763cgc2v1e7ovwj 4590844 4590813 2022-07-20T11:52:31Z Sergey kudryavtsev 265 wikitext text/x-wiki {{imported/lib.ru}} {{Отексте | АВТОР = [[Мориц Гартман|Морицъ Гартманъ]] | НАЗВАНИЕ = Тетя Лена | ПОДЗАГОЛОВОК = Рассказ из чешской народной жизни | ЧАСТЬ = | СОДЕРЖАНИЕ = | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = de | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = | ПОДЗАГОЛОВОКОРИГИНАЛА = | ПЕРЕВОДЧИК = Н. Б--в<!-- Николай Федотович Бажин? --> | ДАТАПУБЛИКАЦИИОРИГИНАЛА = 1875 | ИСТОЧНИК = [http://az.lib.ru/g/gartman_m/text_1875_tyotya_lena-oldorfo.shtml az.lib.ru] со ссылкой на журналъ {{Русский вестник|год=1875|номер=4|страницы={{GBS|SQEZAAAAYAAJ|PA545|545—571}}}}. | ВИКИДАННЫЕ = <!-- id элемента темы --> | ВИКИПЕДИЯ = | ВИКИЦИТАТНИК = | ВИКИНОВОСТИ = | ВИКИСКЛАД = | ДРУГОЕ = | ОГЛАВЛЕНИЕ = | ПРЕДЫДУЩИЙ = | СЛЕДУЮЩИЙ = | КАЧЕСТВО = 1 <!-- оценка по 4-х бальной шкале --> | НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ = | ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ = | ЛИЦЕНЗИЯ = PD-old | СТИЛЬ = text }} <div class="text"> === ТЕТЯ ЛЕНА === <center>РАЗСКАЗЪ ИЗЪ ЧЕШСКОЙ НАРОДНОЙ ЖИЗНИ МОРИЦА ГАРТМАНА.</center> === I. === Точно все это случилось вчера. А вѣдь міровыя событія легли между «тогда» и «теперь». Тогда говорилось еще о смерти Наполеона какъ о новости. Многіе ужасные годы мирно прошли надъ чешскою деревушкой. Бурбоны сидѣли тогда на тронѣ и чествовали еще нашего добраго императора Франца. Какъ видите это было уже давно. Я хорошо помню себя въ то время. Матушка стояла на стулѣ и ставила въ стеклянный шкафъ перемытыя чашки и посуду. Сальная свѣча освѣщала насъ. Я же стоялъ съ боку и передавалъ матушкѣ эти чашки и посуду со стола и очень гордился тѣмъ что могу быть на что-нибудь полезенъ. Мнѣ вѣдь было ужъ цѣлыхъ семь лѣтъ. Чашки разставлены были въ два ряда и впереди ихъ на полочкѣ вытянулись въ рядъ особенно восемь хорошенькихъ фарфоровыхъ чашечекъ. Онѣ всѣ были съ золотыми ободочками. Подъ тонкою черточкой, снаружи на каждой изъ нихъ блестѣла надпись золотыми буквами: "Воспоминаніе о Карлсбадѣ Несмотря на ихъ однообразіе, онѣ составляли гордость нашего стекляннаго шкафа. И передавая каждую изъ этихъ чашекъ матушкѣ, я громко прочитывалъ «Воспоминаніе о Карлсбадѣ», чтобы доказать что я умѣю читать. Эти воспоминанія о Карлсбадѣ принадлежали моему дѣдушкѣ. Дѣдушка каждогодно возилъ сюю подагру въ этотъ Бадъ и каждогодно дарилъ моей матушкѣ одну такую чашку, купленную тамъ. Я знаю, матушкѣ хотѣлось имѣть полную дюжину. Что касается до меня, то эта надпись сдѣлала на меня неизгладимое впечатлѣніе, мнѣ стало казаться что всѣ воспоминанія должны быть о Карлсбадѣ и какъ только бывало начнутъ говорить о какомъ-нибудь воспоминаніи, такъ я тотчасъ же спрашивалъ: это воспоминаніе не о Карлсбадѣ? Матушка моя очень гордилась посудой своего стекляннаго шкафа, хотя употреблялась эта посуда очень рѣдко. И я гордился тѣмъ что матушка такъ хорошо и красиво уставила эту блестящую посуду за чистыми стеклами. «Такой стеклянный шкафчикъ, говорилъ я себѣ, въ цѣлой Лытаницѣ есть только у однихъ насъ.» И это была правда; «мы» — были самые богатые люди въ цѣлой деревнѣ. «Мы» — это значило «Мельхіоръ Брантъ и Сынъ», то-есть мой дѣдушка и мой отецъ, которыхъ считали въ двадцати или двадцати пяти тысячахъ гульденовъ капитала. Это было очень много въ нашемъ краю въ то время. Это еще не считая стараго маленькаго домика дѣдушки и другаго поновѣе и побольше, который онъ выстроилъ для сына. При этомъ послѣднемъ были даже сарайчики со стойлами для двухъ лошадей и трехъ коровъ и недурной кусочекъ земли. Я спрашивалъ у отца, кто онъ такой собственно? И онъ отвѣчалъ съ самодовольною и гордою усмѣшкой: мы, подрядчики, мы «Мельхіоръ Брантъ и Сынъ». Такъ какъ отецъ всегда говорилъ «мы», то я и себя причислялъ также къ этому «мы» и очень гордился что я подрядчикъ. Прежде ни одно устроіство плотины, гати, моста и т. п. не обходилось безъ мошенничествъ со стороны строителей-чиновниковъ. Было рѣшено такія постройки сдавать съ торговъ мелкимъ подрядчикамъ. Это конечно было лучше. Однимъ изъ такихъ мелкихъ подрядчиковъ и былъ мой дѣдушка и отецъ мой — «Мельхіоръ Брантъ и Сынъ». Дѣдушка мой началъ первое подрядное дѣло и сталъ извѣстенъ какъ отличный подрядчикъ, благодаря одному обстоятельству, которое и было собственно основою его благосостоянія. Исторію этого дѣла онъ нерѣдко разказывалъ. Я ее запомнилъ. Однажды — отецъ мой въ то время былъ еще ребенкомъ — въ нѣсколькихъ часахъ пути отъ нашей деревни предположено было строить каменный мостъ. Само собою разумѣется его долженъ былъ строить Мельхіоръ Брантъ. Но неожиданно на этомъ пути встрѣтился онъ съ однимъ человѣкомъ который не одинъ разъ съ нимъ конкуррировалъ и говорилъ открыто что вытѣснитъ изъ дѣлъ Мельхіоръ Бранта. Такому конкурренту нельзя было уступить. Дѣдушка погорячился и сгоряча все сбавлялъ и сбавлялъ цѣну, пока наконецъ постройка моста не осталась за нимъ. Тутъ только, видя злорадную улыбку своего конкуррента и чувствуя какъ кровь въ немъ похолодѣла, сообразилъ онъ что разоренъ. На три часа пути въ окружности не было ни одной каменной ломки, которая была ему конечно необходима. Значитъ ему приходилось везти камень издалека, и провозная плата одна далеко уже превышала сумму за которую онъ взялъ весь подрядъ. Печально бродилъ онъ по роковому мѣсту на которомъ долженъ былъ быть мостъ и въ которое уйдетъ вся его трудовая нажива. Печально разглядывалъ онъ мѣсто своего конечнаго разоренія. Часто стоялъ онъ тутъ обдумывая всю мѣру своего несчастія и безсознательно въ горести ударялъ своей тростью въ землю, а тяжелыя думы все гнели его душу и больнѣе вливались въ сердце. При одномъ такомъ ударѣ желѣзнымъ наконечникомъ палки въ землю, онъ вдругъ почувствовалъ что палка звонко стукнула во что-то твердое. Радостная мысль какъ молнія озарила его. Онъ началъ копать глубже палкой и карманнымъ вожомъ, онъ наконецъ схватилъ лопату — и, о счастіе! — нашелъ большія залежи камня, именно такого какой ему нуженъ былъ для постройки. И это только во ста шагахъ отъ моста. Онъ былъ спасенъ. Половина суммы которую онъ долженъ былъ получить оставалась ему чистою прибылью. Съ этого времени его начали считать человѣкомъ съ которымъ конкуррировать нельзя и онъ строилъ уже одинъ, позднѣе въ компаніи съ моимъ отцомъ, всѣ гати, мосты, плотины, школы, по крайней мѣрѣ часовъ на восемь пути въ окружности. Все это узналъ я очень рано, что «мы» подрядчики и богатые люди и даже то что мы были «благородные», потому что весь домъ говорилъ по-нѣмецки у насъ, а въ то время въ Чехіи только «благородные» говорили по-нѣмецки. По-чешски говорилъ только «простой народъ». Поэтому я не удивлялся что насъ посѣщали такъ много благородныхъ, чиновниковъ и иностранцевъ, которые всѣ говорили по-яѣмецки, и я вовсе также не удивился когда однажды вечеромъ (я передавалъ маѣушкѣ чашки, съ «воспоминаніями о Карлсбадѣ»), въ двери постучались. Вошли два иностранца, которые казались очень важными господами, особенно одинъ, который былъ моложе и выше ростомъ. Онъ былъ въ широкой венгерской «бундѣ» или плащѣ съ рукавами, густо обшитомъ шнурами, закинутыми за плечи, и на узлахъ этихъ шнуровъ качались большія золотыя кисти. Одною рукою игралъ онъ шнурами, а въ другой держалъ какую-то невиданную мною иноземную выдровую шапочку. И вообще во всей его фигурѣ и въ лицѣ съ черными бакенбардами было что-то иноземное, не наше. Бакенбарды тогда еще были у насъ рѣдкостью. Орлиный носъ и бакенбарды придавали мужественный видъ его прекрасному лицу, между тѣмъ какъ ротъ и глаза имѣли выраженіе такое кроткое, мягкое и даже какъ-то женственно улыбались. Нельзя было не полюбить юношу, который однако казался моложе чѣмъ былъ на самомъ дѣлѣ. Несмотря на его крѣпкій и сильный станъ и воинственный видъ съ нимъ было легко и нестѣснительно. Онъ взглянулъ на меня очень ласково, когда я подошелъ съ удивленіемъ разсматривая его красивый плащъ, такъ ласково что я тотчасъ началъ тянутъ за кисти какъ за шнурокъ комнатнаго звонка. Онъ держался скромно и молчаливо, сидѣлъ около дверей, между тѣмъ какъ другой чужестранецъ, маленькій, очень подвижной человѣкъ лѣтъ пятидесяти, подступилъ къ моей матушкѣ, вынулъ изъ кармана письмо; языкъ его былъ кажется такой же подвижной какъ онъ самъ и мы скоро услышали множество комплиментовъ. Онъ стремительно объявилъ намъ что онъ Альтманъ, рекомендовалъ намъ своего шурина, Вильгельма Гебгарда, и предъявилъ рекомендательное письмо отъ брата моей матери. Все это было торопливость и быстрота, къ которой мы не привыкли. Онъ и десяти минутъ не пробылъ въ комнатѣ какъ мы узнали его прошлое, бросили взглядъ на его настоящее, услышали похвалы красотѣ нашихъ мѣстъ, расположенію нашего дома, изяществу посуды въ стеклянномъ шкафчикѣ, услышали что я (который теперь разказываю) хорошенькій мальчикъ и услышали какъ гость сожалѣетъ что не засталъ хозяина дома. Матушка едва имѣла время выразить радость письму брата и извиниться за безпорядокъ въ комнатѣ. Она очень рада принять такихъ прекрасныхъ гостей. Братъ ея учитель главной школы въ большомъ городѣ, въ городѣ съ семью тысячами жителей. Онъ ученый семьи, слово котораго для нея много значить, и онъ рекомендуетъ ихъ хорошо. Мнѣ было очень жаль что матушка увела обоихъ чужестранцевъ къ дѣдушкѣ и не позволила мнѣ идти за ними. Мнѣ хотѣлось подольше посмотрѣть на красиваго молодаго человѣка въ венгерскомъ плащѣ и еще послушать разговора его толстенькаго спутника. Еще досаднѣе мнѣ стало что меня исключили изъ общества, когда я вскорѣ услыхалъ на кухнѣ ожесточенную стряпню, шипѣнье, кипѣнье. Но я имѣлъ здѣсь хоть ту надежду что по крайней мѣрѣ узнаю всѣ новости на кухнѣ; я замѣтилъ какими многозначительными: взглядами обмѣнивалось матушка и бабушка, которыя хлопотали и ходили безпрестанно взадъ и впередъ. Я чувствовалъ что случилось что-то необыкновенное. Тетя Лена была очень молчалива и это меня очень удивляло, потому что и по двору, и по дому постоянно раздавались ея звонкій смѣхъ, болтовня и пѣнье. Удивило меня тоже что бабушка сказала тетѣ Ленѣ что ей бы не мѣшало попріодѣться. Я зналъ что тетя Лена одѣвалась всегда хорошо и ходила такая чистенькая что дѣдушка всегда говорилъ что она точно сейчасъ вынута изъ коробочки. И сама бабушка прежде находила что ея младшая дочка Лена для деревенской дѣвочки слишкомъ хорошо одѣвается и слишкомъ много тратитъ на это времени. Сегодня она говорила совершенно противоположное, а тетя Лена, тоже противъ обыкновенія, возражала, очень краснѣла и не хотѣла не только надѣть платье получше, но и даже перемѣнить передничекъ. Мнѣ казалось что просто свѣтъ перевернулся вверхъ ногами и я съ удивленіемъ поглядывалъ на матушку, бабушку и тетю Лену. Тетю Лену мнѣ было очень жаль, потому что бабушка сказала ей будто: она совсѣмъ дура и не умѣетъ съ чужими словёчка перемолвить. Это послѣднее меня изумило. окончательно, потому что я сто разъ слыхалъ отъ дѣдушки какъ онъ жалѣлъ что тетя Лена дѣвочка, а не мальчикъ; изъ нея, говорилъ онъ, вышелъ бы отличный адвокатикъ, который всѣхъ заткнулъ бы за поясъ миль на двадцать въ окружности. Кромѣ того я зналъ что тетя помогала дѣдушкѣ въ самыхъ головоломныхъ занятіяхъ, составляла условія и даже иногда переговаривалась съ важными чиновниками, съ которыми у насъ были дѣла. И вдругъ она сразу сдѣлалась дурой. Въ этотъ вечеръ точно земля колебалась подъ нашими ногами. Я не понималъ ничего. Лучомъ свѣта во всемъ этомъ мракѣ было замѣчаніе бабушки: «что ни говори, Софьюшка, а это, увидишь сама, женишокъ». Бабушка шепнула это матушкѣ въ ту минуту когда тетя Лена вышла изъ кухни. — Увидишь, Софьюшка, продолжала бабушка, — что бы тамъ этотъ толстенькій ни говорилъ про какую-то покупку шерсти, это одинъ отводъ. Зачѣмъ торговецъ шерстью забредетъ въ нашъ лѣсной край? Держу сто противъ одного. Это просто женишокъ для Ленушки, и я видѣла плутишка-паренекъ сейчасъ приглядѣлъ дѣвочку. Это вѣрно. Я-таки пожила на свѣтѣ и повидала кое-что. — Ну, а еслибъ и такъ, отвѣчала матушка съ гордостью: коли братъ кого намъ рекомендуетъ, ужь такой стоитъ хорошаго. — Я не говорю что нѣтъ, отвѣчала бабушка, — и насколько я видѣла и слышала его, это красивенькій паренекъ, который порядочно-таки потаскался по свѣту. Пройти всю Венгрію не шутка, да еще зайти Богъ знаетъ куда — къ турецкой, видишь ли, границѣ, гдѣ всѣ люди солдаты, и такъ онъ хорошо разказываетъ объ этомъ, просто прелесть. — Если его братъ рекомендуетъ, опять повторила матушка, — то это конечно очень образованный человѣкъ, потому что братъ водится только съ образованными людьми. — Это что и говорить, отвѣчала бабушка и задумчиво прибавила: — братъ твой ученый, а вѣдь извѣстно какъ ученые, они вѣдь въ житейскихъ дѣлахъ плохо смыслятъ. Братъ твой, не въ обиду будь тебѣ сказано, Софьюшка, также можетъ-быть недалеко въ этихъ дѣлахъ видитъ, какъ и всѣ они, эти ученые. Можетъ-быть что этотъ Гергардъ и хорошій малый, и съ достаткомъ, а ужь красивенькій онъ какой это мы знаемъ. Мы имѣемъ право ждать хорошаго муженька для Ленушки, потому что я тебѣ скажу, Софьюшка, десять тысячъ гульденовъ приданаго, это что-нибудь; однако, — прервала себя бабушка, — тамъ давно стоитъ этотъ плутишка и такъ и вливается въ каждое слово. Съ этимъ маленькимъ народомъ просто бѣда. Только разговоришься, а онъ ужь тутъ. При этихъ словахъ бабушка повернула меня за плечи и вывела изъ кухни. Я былъ очень несчастливъ что изъ семейной тайны меня такъ упорно исключаютъ и заплакалъ. Тетя Лена, увидѣвъ что я плачу, взяла меня къ себѣ на колѣни, цѣловала особенно нѣжно и обѣщала мнѣ много разныхъ хорошихъ вещей чтобъ я только не плакалъ. Я дѣйствительно пересталъ плакать и счелъ долгомъ отплатить чѣмъ-нибудь тетѣ Ленѣ за ея нѣжность и обѣщанія, и передалъ разговоръ бабушки и матушки; — Тетя Лена, говорилъ я, — красивый молодой человѣкъ — женихъ и видѣлъ такую страну гдѣ всѣ люди солдаты и еще что-то такое о десяти тысячахъ гульденовъ. А что женихъ хорошая ли партія и знаетъ ли толкъ въ житейскихъ дѣлахъ дядюшка-учитель, этого бабушка не знаетъ, а дядюшка-учитель водится только съ образованными людьми. Послушавъ меня, тетя Лена велѣла мнѣ молчать и сказала что ежели я буду уменъ и не буду плакать пока гости будутъ у насъ, то она мнѣ дастъ сладкаго пирога. Но она никакого пирога мнѣ не давала. Я и мой младшій братшика пробыли цѣлый вечеръ въ полномъ одиночествѣ Поздно вернулся отецъ домой и мать собрала ему ужинать. Сама же скоро пришла насъ укладывать спать. Но происшествія этого дня не давали мнѣ заснуть и изъ камина я слышалъ все что говорили. Матушка приготовила ему перемѣнить платье, но онъ сказалъ, когда надѣлъ другой сюртукъ: — Это только одинъ отводъ будто я пришелъ къ тебѣ перемѣнить сюртукъ, а я хотѣлъ съ тобой поговорить съ одной о дѣлѣ. Знаешь ли, Софья, мнѣ эти два человѣка не нравятся. — Какъ, воскликнула матушка въ удивленіи, — эти которыхъ намъ рекомендовалъ братецъ? — Рекомендація твоего брата насчетъ этого Альтмана, по чести, точно рекомендація какого-нибудь ребенка. Этотъ Альтманъ такъ ужасно много говоритъ, точно ему нужно какъ можно больше разговоровъ чтобы самому за ними спрятаться; это и въ дѣлахъ такъ, я знаю, люди которые такъ много говорятъ, не много стоятъ и особенно люди которые такъ много толкуютъ о деньгахъ, никогда ихъ не имѣютъ. — А другой? спросила матушка. — Красивый малый, о, да, очень красивый малый, очень красивый малый, можетъ-быть даже хорошій человѣкъ, и когда говоритъ, то скромно и хорошо, очень мало, правда, да и то кажется только потому что тотъ, толстенькій, заставляетъ его говорить. Но малый мнѣ противенъ, потому что пришёлъ съ тѣмъ, съ другимъ. Онъ не самъ отъ себя; тотъ другой, подталкиваетъ его и подсказываетъ ему, и такъ какъ онъ такой смазливый малый, я полагаю толстенькій не спекулируетъ ли имъ? — Что же, онъ не маленькій, возразила матушка, — странно было бы чтобъ онъ собой позволилъ распоряжаться какъ дѣвочка какая-нибудь, человѣкъ который такъ много путешествовалъ…. — Ужь эти мнѣ путешествія, отвѣчалъ отецъ покачивая Головою, — изъ ста туристовъ девяносто девять навѣрное проходимцы: живи дома и живи спокойно и честно. И гдѣ онъ былъ? Въ Венгріи, гдѣ шляются всѣ банкроты, потому что тамъ нѣтъ никакихъ законовъ. Будь онъ въ Саксоніи или въ Пруссіи. А! это другое дѣло. Но Венгрія! Венгрію я тереѣть не могу. Во всякомъ случаѣ, продолжалъ батюшка, — я не хочу торопиться и говорить впередъ и не хочу быть несправедливымъ къ мальчику — онъ глядитъ очень порядочно и скромно. Обо всемъ этомъ мы справимся, а если малый задумалъ какія-нибудь штуки, мы его повернемъ съ носомъ обратно. Для этого у Ленушки есть и братъ и отецъ. Мы посмотримъ. Сказавъ это, отецъ опять оставилъ комнату и вышелъ къ гостямъ. Матушка повѣсила его сюртукъ въ шкафъ и хотѣла пройти къ намъ, дѣтямъ; но дверь отворилась и вошла моя хорошенькая тетя Лена. Она въ раздумѣи остановилась у двери, ничего не спрашивала и ничего не говорила. Матушка взглянула на нее и спросила что ей нужно. Тогда тетя встрепенулась. — Софьюшка, заговорила она скоро и горячо, — видитъ Богъ! вотъ такой человѣкъ мнѣ тысячу разъ милѣе, будь у него полгодовы, чѣмъ Нейбергъ, будь онъ двухголовый. — Ужь ты не влюбилась, чего добраго, спросила матушка упрекающимъ тономъ. — Да, отвѣтила тетя рѣшительно, — да, Видитъ Богъ, я его полюбила! И тогда я поднялъ голову изъ своей постельки и увидѣлъ что у матушки такое сердитое лицо точно она сейчасъ начнетъ браниться. — Лена, начала увѣрять матушка, — ты умная дѣвочка. Такой шагъ надо обсудить хорошенько, ты не такъ дѣлаешь. Мы еще ничего ну о немъ не знаемъ, ни о его состояніи…. — Это для меня рѣшительно все равно! Или его, или никого, сказала хорошенькая тетя, — и потомъ, какъ будто ей не сидѣлось или будто не хотѣла еще объ этомъ говорить, она вскочила и выбѣжала въ другую комнату. За ней вышла и матушка. Во всемъ этомъ опять-таки было многое надъ чѣмъ я ломалъ голову. Многое было также и такое что освѣщало мнѣ совсѣмъ новыя стороны жизни. Что двухголовый Нейбергъ былъ упомянутъ и рядомъ гость съ половиной головы, это мнѣ вдругъ объяснило почему этотъ добрый Нейбергъ такъ часто ходитъ къ намъ и подарилъ мнѣ канарейку. Значитъ онъ хотѣлъ, также какъ и этотъ гость, сдѣлаться моимъ дядюшкой. Мнѣ льстило что онъ и меня хотѣлъ подкупить канарейкой и я его оправдывалъ раздумывая о разныхъ дурныхъ вещахъ которыя про него говорила тетя Лена. Она его называла глупымъ и неуклюжимъ. Я сравнивалъ его съ гостемъ и хотѣлъ быть справедливымъ, но какъ у него это были двѣ головы, я понималъ не совсѣмъ ясно; я наконецъ началъ смѣшивать, лежа въ темнотѣ на своей постелькѣ, у кого изъ нихъ половина головы, у кого двѣ. Вотъ и оба жениха моей хорошенькой тети Лены, но они то съ половиной головы, то съ цѣлою головой, то съ двумя, какъ призраки мелькаютъ предо мною. Я спалъ очень безпокойно, и когда матушка утромъ спросила меня, почему, я грустно отвѣтилъ «потому что я боюсь тетя Лена сдѣлаетъ плохую партію…» === II. === Оба гостя черезъ день ушли домой. Въ домѣ все осталось по-старому и однако все перемѣнилось и перемѣнилось совсѣмъ не такъ какъ бывало съ отъѣздомъ другихъ гостей. Всѣ говорили о Вильгельмѣ Гергардѣ, кромѣ тети Лены. Она была молчаливѣе обыкновеннаго, то-есть была какъ всегда оживлена, но казалось что она имѣетъ какую-то тайну отъ всѣхъ, и когда другіе говорили про юношу въ венгерскомъ плащѣ, она молчала, но съ такимъ видомъ какъ будто говорила: «дѣлайте что хотите! я знаю что сдѣлаю…» Какъ я припоминаю, весь домъ раздѣлился на двѣ партіи. Одна за, другая противъ жениха, и каждая изъ нихъ не знала хорошенько почему. Дѣдушка стоялъ на сторонѣ жениха потому что бабушка сказала ему что Лена влюблена и что она цѣлую ночь безъ сна металась въ постели. Но съ дѣдушкой было совсѣмъ особенное. Его долгая жизнь была въ высшей степени практическая и вся ушла въ пріобрѣтеніе. И вдругъ на старости лѣтъ онъ сдѣлался романтикомъ. Съ тѣхъ поръ какъ ревматизмъ приковалъ его къ дому и заставилъ передать дѣла сыну, онъ сталъ какъ-то онъ душою и причудливъ. Онъ просилъ всѣхъ чтобъ ему разказывали разныя исторіи и самъ онъ разказывалъ намъ дѣтямъ много разныхъ случаевъ изъ прежней жизни своей и сказки которыя зналъ или самъ выдумывалъ. Но онъ какъ будто жилъ прежнею молодостью въ любви къ младшей своей дочкѣ Ленѣ. Онъ уже воспиталъ и хорошо выдалъ замужъ четырехъ дочерей и теперь все его сердце отдалось младшей, и онъ всю нѣжность съ которой относился ко всей семьѣ перенесъ на эту дочку. Ленушкѣ онъ никогда ни въ чемъ не могъ отказать, каждое ея желаніе было его собственнымъ желаніемъ и еще сильнѣйшимъ чѣмъ у нея самой. Надо чтобы только ей что-нибудь понравилось и дѣдушка покупалъ, если даже она объ этомъ не просила и не имѣла въ виду похваливъ что-нибудь получить это. Ленушка была утѣхой его старости. Тетя Лена, хотя конечно далеко не была такою красавицей какой ее представлялъ дѣдушка, была однако совсѣмъ миленькая. Она была изъ тѣхъ счастливыхъ натуръ которымъ то кажется хорошо среди чего онѣ живутъ и хлопочутъ. Она соединяла въ себѣ самыя разнообразныя хорошія качества: она была и сильна и нѣжна, спокойна, подвижна, горда и вмѣстѣ съ тѣмъ мила и радушна. Дѣдушкѣ не было больше радости какъ смотрѣть какъ она идетъ въ гости. Это бывало обыкновенно въ воскресенье: онъ съ трудомъ выходилъ и садился предъ домомъ на скамеечку. Съ этого обсерваціоннаго пункта онъ могъ ее видѣть далеко, какъ она черезъ плотину, черезъ лугъ, переходить къ дальней деревушкѣ. Итакъ сидѣлъ онъ съ очками на носу и смотрѣлъ до тѣхъ поръ пока она не возвращалась назадъ. Охотно слушалъ онъ ея разговоры и изъ каждаго ея слова выводилъ заключеніе что это «не только самая хорошенькая, но и самая разумная дѣвочка въ нашемъ краю». Одна была у него забота. Онъ вовсе не былъ такъ богатъ, какъ о немъ говорили. Каждой изъ своихъ замужнихъ дочерей далъ по десяти тысячъ гульденовъ въ приданое. Разные расходы и четыре свадьбы, которыя обставлялись богато (и дѣдушка этимъ гордился), унесли еще тысячи двѣ гульденовъ. Все это были слишкомъ большіе расходы для тогдашняго времени въ нашихъ краяхъ. У него осталось еще ровно столько чтобъ и Елену выдать также какъ и другихъ ея сестеръ. Не то его заботило что онъ (онъ это зналъ одинъ) останется бѣдный старикъ безъ гульдена въ карманѣ. Его сокрушало что для такой дѣвочки не можетъ онъ найти жениха изъ высшихъ слоевъ общества. И ему очень понравился этотъ Вильгельмъ Гергардъ именно тѣмъ что имѣлъ хорошія манеры, и говоритъ какъ человѣкъ высшаго, по его мнѣнію, общества. Все это вмѣстѣ было причиной что дѣдушка оказался на сторонѣ Лены. Онъ рѣшился дать благопріятный отвѣтъ если молодой человѣкъ будетъ просить руки его дочери. Мой отецъ, напротивъ, былъ въ періодѣ самаго практическаго настроенія въ то время и говорилъ противъ молодаго человѣка. Пусть это красивый и милый малый. Но посудите, не имѣть никакихъ занятій и никакого положенія! И еще этотъ его подозрительный спутникъ, такое скверное сообщество! Бабушка колебалась; отецъ мой смутилъ ее своими сомнѣніями; съ другой стороны, ея материнское сердце сочувствовало дочерней любви. Бракъ безъ любви считала бы она грѣхомъ. Кромѣ того она такъ привыкла исполнять каждое желаніе своей Ленушки. Всѣ считали Лену гордою и холодною дѣвушкой, всѣ, кромѣ матери. Она знала что если ея Ленушкѣ что-нибудь закрадется въ голову или въ сердечко, то никакія силы ее не остановятъ, и что она поставитъ на своемъ непремѣнно. Матушка тоже колебались. Какъ молодая женщина она конечно была на сторонѣ влюбленныхъ и какъ сестра была за жениха котораго рекомендовалъ ея ученый братъ. Что касается моего отца, то онъ приводилъ столько причинъ по которымъ эта свадьба невозможна, и чѣмъ дальше тѣмъ упорнѣе отстаивалъ свое мнѣніе. Конечно все это я узналъ въ послѣдствіи, со словъ другихъ. Какъ очевидецъ, разкажу чему былъ свидѣтелемъ. Дней черезъ четырнадцать послѣ перваго посѣщенія, пришелъ Вильгельмъ Гебгардъ опять, но уже безъ своего спутника, и этимъ очень выигралъ жъ общемъ мнѣніи. Его приняли привѣтливо и просили побыть подольше. Онъ прожилъ три дня. Робкій и скромный онъ казался моложе чѣмъ былъ въ самомъ дѣлѣ и это внушило къ нему большое довѣріе. Ему охотно вѣрили, и отецъ мой началъ его разспрашивать о его состояніи. У насъ не сомнѣвались болѣе что онъ владѣлъ въ своемъ городѣ двухъэтажнымъ домомъ, а такое имущество конечно превышало приданое Лены въ десять тысячъ гульденовъ. Однако одними доходами съ этого дома жить было еще нельзя, и Вильгельмъ, какъ онъ самъ откровенно сознался, не имѣлъ опредѣленнаго занятія. Но онъ такъ недавно вернулся изъ путешествія и не успѣлъ еще осмотрѣться. Такимъ практическимъ людямъ какъ мой дѣдъ и отецъ было противно что молодой человѣкъ получаетъ за женой порядочное приданое и хочетъ начать занятіе съ капиталомъ котораго онъ не наживалъ. Но положеніе гостя въ нашемъ домѣ много улучшилось; съ нимъ гуляли, ему позволяли съ тетей ходить подъ руку, даже позволяли ему опережать съ ней общество и говорить съ ней одною. Я вспоминаю теперь какъ на этихъ прогулкахъ матушка часто отзывала меня къ себѣ, когда я, по старой привычкѣ, цѣплялся за платье тети Лены. Вильгельмъ Гебгардъ на этотъ разъ наконецъ объяснилъ свои намѣренія дѣдушкѣ и потомъ уѣхалъ. Дней черезъ десять вывезена была на свѣтъ Божій старая коляска и работникъ вымылъ ее и даже кое-гдѣ заново покрасилъ. Коляску эту звали въ семьѣ у насъ Ноевымъ Ковчегомъ. Дѣдушка купилъ ее на распродажѣ имущества послѣ одного умершаго декана, за чистенькихъ пятьдесятъ пять гульденовъ. Она еще и больше пожалуй стоила — вся она была выкрашена красною краской. Такъ красились у насъ коляски богатыхъ декановъ, епископовъ и пробстовъ. Дѣдушка не хотѣлъ чтобъ его сочли принадлежащимъ къ духовенству, и красная краска замѣнена была голубою. Но такъ какъ слой голубой краски былъ не очень густъ, то яркая красная краска выступила отъ времени въ разныхъ мѣстахъ наружу и вышло какое-то странное смѣшеніе цвѣтовъ. Но все-таки, этотъ Ноевъ Ковчегъ составлялъ гордость дѣдушки и всего нашего семейства. Во всей окрестности ни у кого изъ поселянъ кромѣ насъ не было коляски. Дѣдушка не любилъ выказывать претензіи на роскошь и возбуждать ревность сосѣдей, а потому Ноевъ Ковчегъ показывался на свѣтъ Божій очень рѣдко, въ важныхъ случаяхъ. Всегда что-нибудь значило когда его вывозили и начинали его мыть и класть подушки и сундучки, которые лежали обыкновенно въ чуланѣ. Въ нынѣшнее изнѣженное и развращенное время показалась бы смѣшна коляска на толстыхъ дрожинахъ и такая же тряская какъ обыкновенная крестьянская телѣга. Гордились собственно только двумя высокими выгнутыми рессорами, на которыхъ покоилось сидѣнье. Кажется ни разу не случалось съѣздить куда-нибудь въ этомъ экипажѣ безъ маленькаго приключенія. Много лѣтъ могъ считать за собой нашъ Ковчегъ и бабушка всегда съ большимъ опасеніемъ смотрѣла когда старикъ садился въ него. «Лучше бы въ телѣгѣ», говорила она. Но все же это была коляска, и разъ ее купили, надо было въ ней и ѣздить. Появленіе коляски для меня знаменовало всегда что-то торжественное и праздничное. Хорошо помню какъ взобрался въ коляску дѣдушка и за нимъ полѣзъ отецъ, оба въ праздничныхъ кафтанахъ; какъ бабушка и матушка прощались съ ними, и наказывали все осмотрѣть и узнать хорошенько и домъ Гебгарда и его семью; какъ потомъ мы всѣ стояли у дверей и долго слѣдили за коляской пока она не скрылась за деревьями, а мы все стояли и задумчиво смотрѣли вслѣдъ. «Бѣдный мой Мельхіоръ, сказала наконецъ, вздохнувъ, бабушка, не думала я чтобъ ему пришлось на старости, съ своею подагрой, двадцать миль сдѣлать! Шутка ли! Но чего не сдѣлаешь для своего дитяти! Чтобы хоть это повело къ чему-нибудь! Дай-то Богъ!» Долго пробыли наши путешественники въ отсутствіи. Двадцать миль въ тяжелой коляскѣ, да еще на своихъ рабочихъ лошадяхъ, по скверной тогдашней дорогѣ, не шутка. И только чрезъ десять дней, коляска, звеня и стуча, показалась на дворѣ, бабушка и матушка выбѣжали на встрѣчу, а тетя Лена стала у изразцовой печки и осталась въ кухнѣ неподвижна и встревожена. Она только тогда показалась въ дверяхъ когда дѣдушка сказалъ: «а гдѣ же дѣвочка?» Онъ обнялъ тетю Лену и сказалъ тронутымъ голосомъ: "Ну, дай «Богъ тебѣ счастья! Ты невѣста!» При этихъ словахъ всѣ заплакали. Я плакалъ, и маленькія сестры, которыя выбѣжали къ дверямъ посмотрѣть коляску; плакала даже работница, всѣ давно и хорошо знали кто женихъ, хотя всѣ дѣлали видъ что ничего не замѣчаютъ. Всѣ находили что фрейлейнъ Елена поступила отлично и что у нея будетъ хорошенькій мужъ, мужъ очень пріятный! Лена всѣмъ подавала рука и убѣжала потомъ къ себѣ въ комнатку чтобы выплакаться. Я побѣжалъ за ней — мнѣ хотѣлось сказать что она отлично сдѣлала, потому что всѣ такъ говорили…. «Не плачь тетя Лена — ты отлично сдѣлала!» Она взяла меня къ себѣ на колѣни, поцѣловала и сказала: «дай Богъ чтобы ты сказалъ вѣрно!» Она принялась еще сильнѣе плакать и я ужь просто не зналъ что бы мнѣ такое сказать ей. === III. === Женихъ скоро пріѣхалъ, и такъ какъ ему дома нечего было дѣлать, пробылъ у насъ нѣсколько дней, и для насъ, дѣтей, это было веселое время; онъ приносилъ намъ колбасики и пряничныхъ лошадокъ, и когда съ невѣстой дѣлалъ въ Ноевомъ Ковчегѣ визиты къ сосѣдямъ, то насъ всегда бралъ съ собой. Столъ у насъ сдѣлался гораздо лучше. Гуси, индѣйки — наши пріятели — изчезали со двора, и на кухнѣ я былъ грустнымъ свидѣтелемъ ихъ мученій. Дядя Гебгардъ сидѣлъ всегда рядомъ съ тетей Леной и я часто видѣлъ какъ они подъ столомъ пожимали руки другъ другу. Видалъ я также какъ новый дядя часто крѣпко цѣловалъ и обнималъ тетю Лену когда она была одна. Я составилъ себѣ совершенно ясное понятіе что значитъ быть женихомъ. Это надо ѣздить въ гости въ коляскѣ, ходить въ праздничномъ кафтанѣ и затѣмъ уже конечно поцѣлуи, колбасики, объятія и пряничныя лошадки. Мнѣ представлялось какое это пріятное дѣло быть женихомъ. Во всемъ нашемъ обществѣ былъ одинъ грустный человѣкъ — это Нейбергъ. Вы уже знаете, это былъ неудачный обожатель Лены. Нейбергъ, сынъ сельскаго врача, который при жизни своей былъ другомъ вашего дома, и роль эта перешла къ его сыну. Этотъ послѣдній тоже хотѣлъ сдѣлаться врачомъ, проваливался нѣсколько разъ на экзаменѣ и наконецъ помирился съ своею судьбой. Онъ жилъ доходами съ маленькаго имѣнія которое ему оставилъ отецъ. Въ послѣднее время онъ занимался только тѣмъ что запоминалъ разныя замѣчанія тети Лены, былъ ей послушенъ, и несмотря на постоянныя ея отказы, ухаживалъ за ней. Онъ самъ говорилъ что онъ вовсе не такой человѣкъ который былъ бы достоинъ Елены Брантъ. Онъ называлъ себя огороднымъ пугаломъ, человѣкомъ ни къ чему не годнымъ, который не можетъ выдержать даже самаго легкаго экзамена изъ хирургіи. Но все же никто не могъ ему запретить любоваться на Елену и любить ее. Это оставалось ему единственною отрадой въ жизни. Не было ли доказательствомъ его искренности то что даже послѣ помолвки онъ продолжалъ бывать у насъ каждый день? Но онъ былъ еще молчаливѣе, а послѣдніе дни и очень печаленъ. Никто его не спрашивалъ о причинѣ и это заставило его самого высказаться. Онъ говорилъ съ моею матушкой. — Вы всѣ думаете конечно, началъ онъ однажды послѣ отъѣзда Гебгарда, — думаете что я грущу потому что Лена выходитъ за другаго. Совсѣмъ нѣтъ, я это нахожу очень естественнымъ, но я знаю что вы сомнѣваетесь на счетъ его состоянія, а Ленѣ вы потакаете потому что она влюблена. Ну, а если любовь эта приведетъ ее къ несчастію? — Что же, отвѣчала матушка, — что же вы сдѣлали бы на нашемъ мѣстѣ? Вы сами утверждаете что любовь въ супружествѣ главная вещь. Развѣ можно запретить Ленѣ любить человѣка только потому что онъ бѣденъ? — Сохрани Богъ, отозвался Нейбергъ, — по моему убѣжденію ничего не надо запрещать. Еслибы вы стали противиться, было бы еще хуже. — Ну, такъ какъ же? — Мнѣ хочется только, возразилъ онъ, — чтобы вы хорошенько обо всемъ разузнали истину. Что не построено на истинѣ, то разрушится. Матушка объявила тогда ему что поѣздка невѣсты уже рѣшена. Тогда было обыкновеніе у насъ чтобы невѣста, если выходитъ замужъ на сторону, должна съѣздить до свадьбы къ жениху съ своими родными, чтобъ ознакомиться съ будущимъ домомъ. Матушка тоже хотѣла участвовать въ этой поѣздкѣ и увѣряла заботливаго Нейберга что намѣрена высмотрѣть все какъ можно лучше. Поѣздка совершилась, но я въ ней не участвовалъ и могу только передать разказы которые безпрестанно слышалъ по возвращеніи всѣхъ домой. Тетя Лена сама не разказывала ничего, но тѣмъ болѣе разказывали матушка и бабушка. Онѣ были очень поражены тѣмъ что видѣли. Онѣ перебивали дѣдушку и моего отца и торопились докончить разказъ. По этимъ извѣстіямъ въ семьѣ Гебгарда все было-чрезвычайно хорошо. Мать жениха почтеннѣйшая женщина и сестры его самыя благородныя особы. Ленѣ и желать нельзя лучшей свекрови и лучшихъ золовокъ. Даже къ г. Альтману, оказалось, всѣ у насъ были несправедливы. Это правда, онъ немножко заносится и живётъ ужь слишкомъ по-барски, за то у него и манеры самыя благородныя. Все семейство такое что поучиться у нихъ какъ себя держать. Удивительно какъ пріятно всѣ себя чувствовали въ этомъ домѣ. И какъ тамъ нее дѣлается! Къ столу, напримѣръ, каждому, даже самому маленькому ребенку, подаютъ салфетку! Это была роскошь въ нашемъ краю тогда мало извѣстная. Невѣстѣ и ея подругамъ по утрамъ подавали апельсины. Всѣ эти мелочи были замѣчены и разказывались безъ устали, и всѣ радовались что Лена будетъ жить въ такомъ довольствѣ и въ пріятной обстановкѣ и въ такомъ большомъ городѣ. Только одно смущало какъ-то. Женихъ до сихъ поръ не подарилъ невѣстѣ жемчужнаго ожерелья. По обычаю онъ долженъ былъ это сдѣлать. Отецъ мой даже спросилъ объ этомъ и былъ непріятно пораженъ когда ему не могли показать ожерелья. Его увѣряли что Гебгардъ въ этомъ городѣ не могъ найти такого какое ему хотѣлось подарить и что онъ заказалъ уже въ другомъ мѣстѣ. Несмотря на эти увѣренія отецъ мой началъ что-то подозрѣвать и скоро эти подозрѣнія въ немъ и во всемъ нашемъ семействѣ значительно разрослись. Никто не замѣтилъ изъ насъ въ эти тревожные дни отсутствія Нейберга. Мы всѣ очень удивились когда увидѣли его идущаго къ намъ изъ лѣсу до большой дорогѣ съ котомкой за плечами и палкой въ рукѣ. Онъ былъ загрязненъ, запыленъ и замѣтно усталъ. Видно было что онъ ходилъ далеко. Ему, конечно, не дали пройти мимо, зазвали его, просили сѣсть, закусить и разказать куда онъ ходилъ. Онъ столько лѣтъ никуда не ходилъ изъ деревни, что ему вздумалось идти и куда? Онъ сѣлъ около дѣдушки, откашливался и былъ въ очевидномъ затрудненіи. «Ну, сказалъ онъ наконецъ, очень натурально что мнѣ вздумалось попутешествовать именно потому что я такъ здѣсь засидѣлся. Эти противныя занятія которыя мнѣ здѣсь такъ надоѣли! Не все ли равно, не правда ли? гдѣ бы ни приклонить свою лѣнивую голову? Да и что же? Весь свѣтъ нынче путешествуетъ….» Потомъ онъ перемѣнилъ разговоръ, разказалъ что-то о посѣщеніи какого-то родственника и опросилъ бабушку довольна ли она своею поѣздкой? Бабушка тотчасъ начала торопливо все ту же пѣсню о приличіи и роскоши обстановки въ домѣ жениха и, разказывая, такъ увлеклась что не замѣчала, какъ Нейбергъ покачивалъ все головой и задумчиво бормоталъ: «да, да!» или «такъ, такъ!» упираясь подбородкомъ въ набалдашникъ своей палки. Когда Елена вышла (можетъ она устала слушать все тотъ же разказъ о женихѣ), Нейбергъ вдругъ, къ удивленію бабушки, высказался и въ полголоса пробормоталъ: «я былъ въ городѣ и все разузналъ объ этомъ семействѣ, также какъ и вы, а можетъ и гораздо лучше….» — Какъ, что? спрашивали всѣ въ одинъ голосъ. — Что мнѣ было здѣсь сидѣть когда Ленушка уѣхала; началъ Нейбергъ въ сильномъ волненіи, — и я сказалъ себѣ: ты пойдешь въ городѣ и разузнаешь все. На женщинъ нельзя понадѣяться. Имъ можно пыли пуститъ въ глаза. А! что я правъ былъ, я вамъ это докажу, госпожа Брантъ! Бабушка хотѣла возражать, но онъ нетерпѣливо махнулъ рукой и сказалъ дрожащимъ голосомъ: — Я не хочу васъ обидѣть и дѣло не въ томъ чтобы намъ съ вами спорить, а дѣло въ счастьѣ Ленушки. — Онъ правъ, замѣтилъ дѣдушка, и обратясь къ Нейбергу прибавилъ: — Ну, а что ты такое узналъ? Тогда Нейбергъ всталъ и, сильно жестикулируя, тономъ убѣжденія сказалъ почти такъ: — Разорены, кругомъ въ долгахъ, каждый волосъ на головѣ подлежитъ описи, ни одинъ камень ихъ дома не принадлежитъ имъ. Приданаго Лены не хватитъ далеко на уплату долговъ. И апельсины что вы ѣли, — сказалъ онъ бабушкѣ и моей матери, — взяты въ долгъ, и жемчугъ который пришлютъ взятъ въ долгъ у закладчика, конечно за тройную цѣну. Сказавъ это, Нейбергъ, какъ бы возмущенный тѣмъ что такое извѣстіе принято такъ легко, вышелъ изъ комнаты и направился домой по улицѣ. Всѣ наши семейные были поражены. Одинъ глядѣлъ ны другаго какъ будто хотѣлъ заговорить, но никто не начиналъ. Бабушка заговорила первая: — Вотъ, сказала она, — дурацкія сплетни! Всякій знаетъ что дураку можно наплести что угодно! Но онъ хорошій малый, а только изъ ревности къ Ленушкѣ онъ все это выдумалъ. Знаете, когда человѣкъ становится какъ больной отъ ревности и досады…. — Нѣтъ, нѣтъ, сказалъ дѣдушка покачивая головой, — Нейбергъ не выдумываетъ, и то что онъ говоритъ…. Но дѣдушка не докончилъ, потому что вошла тетя Лена. Всѣ замолкли, никто не находился что говорить когда она внимательно посмотрѣла кругомъ на смущенныя лица и печально про себя усмѣхнулась. Дѣдушка посадилъ ее около себя на скамью и погладилъ по щечкѣ. Онъ хотѣлъ говорить, но не могъ. Отецъ мой, когда увидѣлъ слезы за глазахъ старика, нетерпѣливо вскочилъ, заложилъ руки за славу и вышелъ изъ комнаты. Бабушка и мать моя начали тотчасъ же всхлипывать. Только Лена осталась спокойна. — Батюшка, прошептала она, — не тревожься, я знаю что ты хочешь мнѣ сказать. Что мнѣ надо дѣлать? Прикажи. Я ко всему готова. Только я ему ничего не хочу писать, потому что я его люблю и не разлюблю, что бы тамъ ни случилось. — Мы еще не такъ далеко зашли, дитя, возразилъ дѣдушка съ видимымъ принужденіемъ, — мы хотимъ только знать какъ поступать. Поди напиши ему словечка два чтобъ онъ пріѣхалъ и объяснилъ намъ все откровенно. — Я сдѣлаю, батюшка, какъ ты приказываешь, сказала тетя Лена, и пошла къ себѣ. Отецъ мой, братъ Лены, не былъ, къ несчастью, такъ кротокъ какъ дѣдушка. Когда онъ услыхалъ что сестра его пишетъ къ жениху, онъ поспѣшилъ къ ней и велѣлъ разъ навсегда прекратить все это. Такой человѣкъ: никакого положенія, никакихъ занятій, никакого состоянія, одни долги, да игра на скрипкѣ! Никогда ей за нимъ не быть! Лена отвѣчала ему спокойно и усмѣхаясь, онъ же, все больше сердясь, велѣлъ ей написать что она считаетъ Гебгарда за низкаго обманщика и презираетъ его. Если она этого не сдѣлаетъ, онъ ее не считаетъ своею сестрой. — Я этого не сдѣлаю, сказала Лена спокойно. И мой отецъ ушелъ отъ нея въ сильномъ гнѣвѣ. Онъ объявилъ громогласно что съ этой минуты умываетъ руки во всей этой глупой исторіи и не будетъ вмѣшиваться, пусть сестра идетъ за кого хочетъ. Въ тотъ же вечеръ мы получили маленькую посылочку. Ее передали моему отцу, такъ какъ ему передавалось все что адресовано было на имя «Мельхіоръ Брантъ и Сынъ». Онъ вскрылъ коробочку. Тамъ былъ жемчугъ. Съ гнѣвомъ бросилъ онъ его на столъ и потомъ, такъ какъ я одинъ тутъ случился въ комнатѣ, передалъ его мнѣ въ руки и сказалъ: отнеси это тетѣ Ленѣ и скажи ей что это слезы и что ей впредь кромѣ слезъ ждать нечего! Я гордился этимъ порученіемъ и хотѣлъ исполнить его хорошенько. Неся жемчугъ я все повторялъ слова отца чтобы не забыть ихъ и передать вѣрно. Лена сидѣла въ уголкѣ у печки когда я вошедъ. Я поднялъ жемчугъ и передалъ: — Папа велѣлъ тебѣ сказать: это слезы и впредь кромѣ слезъ ждать тебѣ нечего… Тетя Лена схватила жемчугъ, приникла къ нему пылающимъ лицомъ и по красивымъ зернамъ ожерелья покатились жемчужныя слезы горя. === IV. === Дядя Гебгардъ не заставилъ себя дожидаться. На вызовъ тети Лены онъ тотчасъ явился. Изъ всего семейства можетъ опять одинъ я встрѣтилъ его попрежяему сердечно. Я уже зналъ что у него совсѣмъ нѣтъ денегъ и что онъ не хочетъ отдавать какихъ-то денегъ, но во мнѣ заговорила какая-то привязанность къ дядѣ Гебгарду и мнѣ было жалко что у него, бѣднаго, нѣтъ денегъ. Онъ это почувствовалъ и еще разъ оборотился меня поцѣловать послѣ холодныхъ рукопожатій съ которыми его встрѣтили. Я замѣтилъ что теперь онъ не принесъ намъ ни пряниковъ, ни колбасиковъ. За столомъ я вслухъ замѣтилъ что прежде, при дядѣ Гебгардѣ, кушанья у насъ за обѣдомъ были лучше. Послѣ обѣда еще стало скучнѣе чѣмъ до обѣда и вечеръ прошелъ въ молчаніи и прошелъ бы еще хуже еслибъ я не замѣтилъ что на этотъ разъ дядя Гебгардъ принесъ свою скрипку. Мать моя и бабушка столько говорили объ игрѣ его на скрипкѣ что я очень желалъ ее послушать. Я началъ просить его поиграть и сдѣлалъ этою просьбой большую услугу обществу, которое просто не знало что дѣлать съ нимъ и съ собой. Всѣ стали его просить и дядя Гебгардъ взялъ свою скрипку. Онъ сыгралъ нѣсколько венгерскихъ и цыганскихъ пѣсенъ. Я конечно не могъ имѣть овеего мнѣнія объ одѣ, какъ ребенокъ, но мой дѣдушка, старый Чехъ, самъ игралъ когда-то и былъ тронутъ. Даже мой отецъ тихонько сказалъ, что нельзя повѣрить чтобы могъ такъ играть человѣкъ до уши въ долгахъ. Съ первыхъ же звуковъ отъ сердецъ нашихъ стала отлетать тяжесть которая давила цѣлый месяцъ. Всѣ были заинтересованы и растроганы, и всѣ какъ-то заговорили съ дядей Гебгардомъ попрежнему, какъ будто у него не было ни одного крейцера долгу. У бабушки вырвалось что одна такая игра стоитъ тысячъ гульденовъ, а отецъ мой шепнулъ матушкѣ: «эти артисты никогда ничего не получаютъ». Матушка отвѣтила ему задумчиво: «много надо имѣть горя на сердцѣ чтобъ играть такъ печально!» Самая споконая изъ всѣхъ была тетя Лена, которая сидѣла въ своемъ уголку, гдѣ ее совсѣмъ не было видно, только глаза ея блестѣли иногда въ темнотѣ! Вслѣдствіе этого вечера дѣдушка принялъ, рѣшеніе въ тотъ же день переговорить съ женихомъ объ его печальныхъ обстоятельствахъ. Онъ однако отложилъ это непріятное объясненіе до утра. Но когда наступило утро, дяди Гебгарда не было и помину. Онъ ушелъ очень рано. Смущеніе было велико. Никто не зналъ какъ себѣ это объяснить. Отецъ мой рѣшилъ что дѣло бросовое и что счастливо оно еще кончилось. Но явилась тетя Лена и сообщила, что она сама уговорила жениха уйти. — Ты съ нимъ покончила и отказала? быстро спросилъ мой отецъ. — Нѣтъ, сухо отвѣчала та. — Я только хотѣла препудредитъ допросъ и разъяснить все что нужно. Наединѣ со мной ему легче было дѣлать признанія, я же передамъ вамъ ихъ всѣ. Она сѣла и начала тономъ спокойнаго разказа. — На девятнадцатомъ году Гебгардъ отправился заграницу путешествовать послѣ смерти своего отца. Покойный предназначалъ его для торговой дѣятельности. Мальчикъ не имѣлъ къ ней ни малѣйшей склонности. Онъ хотѣлъ осмотрѣться, поискать счастья и подходящихъ занятій. Онъ не былъ созданъ сидѣть сиднемъ у домашняго очага. Его опекунх Альтманъ далъ ему небольшую сумму. Случайно познакомился Гебгардъ съ однимъ молодымъ венгерскимъ магнатомъ. Магнатъ очень его полюбилъ и сдѣлалъ его своимъ домашнимъ секретаремъ, собственно же они были друзья. Они много путешествовали вмѣстѣ, преимущественно по Венгріи. Гебгардъ былъ счастливъ. Онъ скакалъ верхомъ, охотился, жилъ въ величественныхъ венгерскихъ «лустахъ», учился на скрипкѣ у одного Цыгана. Счастливые годы — веселая и дикая жизнь! Сдѣлавшись совершеннолѣтнимъ, онъ писалъ своему родственнику и опекуну Альтману чтобы тотъ принялъ на себя управленіе его имуществомъ. Онъ не особенно безпокоился объ этомъ небольшомъ имуществѣ, даже когда услыхалъ что Альтманъ пускается на разныя рискованныя спекуляціи и, очень вѣроятно, тратитъ его деньги. Онъ имѣлъ хорошее и пріятное положеніе и даже радовался что отцовское наслѣдство идетъ на пользу его же роднымъ. Венгерскій магнатъ, другъ его, на охотѣ упалъ съ дикой степной лошади, расшибся и умеръ. Гебгардъ вдругъ очутился безпомощнымъ и одинокимъ. Умершій другъ обѣщалъ позаботиться о его судьбѣ, но наслѣдники имѣній не сочли себя обязанными помогать незнакомому человѣку. Въ это же время онъ получилъ письмо. Ему писали что семейство его разорено, просили у него же помощи и вызывали немедленно домой. Въ Венгріи Гебгарду ждать было нечего — со смертью друга все кругомъ ему опротивѣло и онъ поѣхалъ на родину. Въ письмѣ говорилось еще что онъ долженъ спасти честь и достоинство фамиліи. Еслибы Гебгардъ не возвратился, тогда его родные за долги должны были идти въ тюрьму. Ихъ домъ, единственное достояніе его старухи-матери, долженъ былъ быть проданъ. Возвращеніе Гебгарда обнадежило кредиторовъ, потому что Альтманъ бралъ деньги и на его имя. Кредиторамъ представили что они ничего не достигнутъ если разорятъ и обезчестятъ цѣлую фамилію и что напротивъ очень могутъ получить если дадутъ Гебгарду отсрочку. Альтманъ кромѣ того увѣрилъ ихъ что за Гебгардомъ дѣло не станетъ, что онъ скоро сдѣлаетъ блестящую партію. Онъ изъ приданаго невѣсты уплатитъ всѣ долги. А Гебгардъ узналъ что въ немъ одномъ единственная нядежда семейства. Кредиторы согласились на самую короткую отсрочку. Еслибъ онъ не пошелъ на это соглашене, то онъ съ своимъ родственникомъ долженъ бы былъ или въ тюрьму и мать свою и сестеръ-дѣвушекъ пустить по міру. Незнакомый съ торговыми дѣлами и оборотами, Гебгардъ легко довѣрился родственнику. Все это разказалъ онъ мнѣ сегодня, но я съ самаго начала знала это изъ его отрывочныхъ намековъ. Онъ меня не обманывалъ — я знала что дѣлаю. Да, это правда — родственникъ его привелъ его сюда чтобы насъ обмануть. Хотѣли только моего приданаго. Но во второй разъ онъ пришелъ одинъ, уже по своей волѣ, и разказалъ мнѣ все. Онъ уже хотѣлъ со мной проститься совсѣмъ. — Теперь конечно, сказалъ мой отецъ, — теперь ты конечно сомнѣваться не станешь, ты знаешь что они хотѣли сдѣлать съ твоимъ приданымъ? — Кокой вамъ отъ того убытокъ, улыбаясь замѣтила тетя Лена, — еслибы мое приданое и истрачено было? Развѣ я не говорила тебѣ — я ''его люблю!'' Какое лучшее употребленіе я могу сдѣлать изъ этихъ денегъ? Я ''его'' спасу отъ тюрьмы и позора. Ему нужно мое приданое, но и я ему нужна. Онъ не практическій человѣкъ какъ вы. Онъ художникъ по натурѣ, и его ли вина что онъ не могъ и не умѣлъ такъ сколачивать состояніе какъ люди практическіе? Она встала, какъ бы высказавъ все что надо. Послѣ этого я припоминаю было у насъ въ дому какъ-то пасмурно. По дому ходили тихо, какъ будто былъ кто-нибудь опасно боленъ. Дѣдушка задумчиво сидѣлъ на своей качалкѣ; бабушка приходила къ нему и разказывала какъ безпокойно Левушка опять провела ночь. Мой отецъ въ горѣ всегда былъ раздражителенъ и не одинъ толчокъ получилъ я за это непріятное время. Несмотря за то что тетя Лена, наконецъ, прекратила всякія разсужденія по этому вопросу, ее все-таки не оставляли въ покоѣ; ей представляли за какое несчастіе она шла. По здравому смыслу уже ей надо непремѣнно оставитъ это дѣло. Ни о чемъ другомъ въ домѣ не говорили. Я самъ такъ интересовался этимъ что когда начинали говорить о чемъ-нибудь другомъ, я не слушалъ. Но одна сцена врѣзалась особенно въ моей памяти. Сказаны были только нѣсколько словъ, но они произвели за меня такое впечатлѣніе какъ потомъ не производили самые патетическія сцены трагедій. Это было утромъ. Дѣдушка сидѣлъ на своей качалкѣ. Тетя Лена стояла у камина и противъ зеркала которое поставила на каминную полку разчесывала свои длинные, черные волосы. Дѣдушка опять заговорилъ на ту же тему, за которую говорили не одну недѣлю. Тетя Лена почти не отвѣ чала, и это я понималъ что отвѣчать ей нечего. Я разсуждалъ про себя — всѣ эти безконечные разговоры бѣдной тетушкѣ должны страшно наскучить. Я удивлялся еще ея терпѣнію. Рука ея однако все болѣе и болѣе дрожала на длинныхъ волосахъ пока дѣдушка говорилъ про плутовъ-родственниковъ Гебгарда. Она какъ будто пріостанавливала иногда руку съ гребнемъ. Дѣдушка замолчалъ, ожидая ея отвѣта. Отвѣта не было. Тогда старикъ поднялся за своихъ больныхъ ногахъ, поднялъ правую руку, оперся лѣвою о кресло и сказалъ глухимъ голосомъ: — Лена! Слушай! Если ты собою не дорожишь, ты не знаешь что ''еще'' съ тобой тогда будетъ! Тетя Лена подошла къ старику и съ блѣдными губами и сверкающими глазами отвѣтила: — Я буду просить милостыни, но никогда не подойду къ ''вашимъ'' дверямъ…. Я не знаю какія были послѣдствія. Сцена эта въ моей памяти рѣзко осталась какъ будто картина въ рамкѣ. Я знаю только — свадьба наконецъ устроилась и я жаловался въ тотъ день матушкѣ и тетѣ Ленѣ что свадьба вовсе не веселая. Я уже зналъ какія должны быть свадьбы, потому что всего за годъ предъ этимъ тетя Розалія выходила замужъ. Ея свадьба была для меня идеаломъ свадебъ. Женихъ, веселый, богатый малый, привезъ съ собой всѣхъ своихъ братьевъ и родственниковъ. То были краснощекіе, здоровые деревенскіе хозяева. Дѣдушка угощалъ весь околотокъ — танцевали, пѣли, по дому и по двору раздавались крики и смѣхъ, и деревенская молодежь веселилась до утра. Теперь было совсѣмъ иначе. Съ нашей стороны были только семейные, родные моего отца, которые на эту свадьбу смотрѣли съ такимъ же предубѣжденіемъ. Женихъ привезъ съ собою только одну молоденькую сестренку, которая робко и тихо бродила по дому. Точно она боялась упрековъ или непріятностей. О танцахъ никто и не думалъ. Никто не подумалъ и о деревенской молодежи. Вообще этотъ странный день въ моемъ воспоминаніи не сказывается ничѣмъ пріятнымъ и веселымъ. Въ одно утро, вскорѣ, тетя Лена съ мужемъ и его сестрой уѣхали въ коляскѣ. Въ числѣ прощавшихся стоялъ у крыльца и Нейбергъ. Когда новобрачная ему протянула руку, онъ притянулъ ее немного къ себѣ и сказалъ ей на ухо прерывающимся голосомъ, со слезами на глазахъ: — Ленушка! Ты знаешь, у меня есть немножко, если ты будешь нуждаться…. Къ удивленію присутствующихъ (они этихъ словъ не слыхали) Лена вдругъ обняла Нейберга и поцѣловала и вскочила въ коляску. Коляска тяжело двинулась съ мѣста. Мы смотрѣли вслѣдъ, пока ее было видно, потомъ молча разошлись. Всѣ сѣли дома, молчаливые и печальные, точно послѣ похоронъ. === V. === Въ первое же воскресенье, когда тетя Лена пошла съ мужемъ въ церковь, она увидѣла у дверей церковныхъ маленькаго старичка въ засаленномъ, длинномъ сюртукѣ, со старою вытертою шляпой въ рукахъ. Лена приняла его за нищаго. Но онъ захлопоталъ и началъ къ нимъ проталкиваться за встрѣчу. Онъ сталъ около Лены такъ близко что задѣлъ ея праздничное платье своимъ засаленнымъ рукавомъ. Онъ сказалъ Ленѣ какимъ-то смѣшнымъ, театральнымъ шепотомъ, такъ что всѣ прихожане могли слышать: — Если въ слѣдующее воскресенье мнѣ не будетъ заплачено за это ожерелье, я сорву его при всѣхъ съ вашей шеи… Лена увидѣла измѣнившееся лицо мужа и его руку поднятую надъ головой старика. Она отстранила мужнину руку, сняла съ шеи ожерелье и передала старику. — Не надо мнѣ ожерелья! бранчиво заговорилъ тотъ, оно продано, я хочу свои денежки получить. Лева взяла ожерелье обратно и вошла въ церковь. Въ слѣдующее воскресенье за ожерелье было заплачено и оно само продано. Заплачено за мебель, уплачено еще много векселей и Лена въ своей дѣятельности зашла такъ далеко что хотѣла продать все что было чтобъ уплачивать долги. Впрочемъ и судъ принялъ въ этомъ участіе и продалъ домъ. Вотъ въ нѣсколькихъ словахъ медовый мѣсяцъ тети Лены. Она не писала въ своихъ письмахъ къ вамъ объ этомъ. Ни одной жалобы не вырвалось у нея, хотя не исполнились планы которые она составляла задолго до свадьбы. Но милостыни просить не пошла тетя Лена. Съ маленькою суммой которая осталась отъ продажи дома арендовала она фермочку съ землей близь города. Потомъ продала свои платья и украшенія и съ этимъ начала свое хозяйство. Никто изъ насъ не видалъ ея въ этомъ положеніи — какъ она работала въ полѣ. Дѣдушка былъ ужь слишкомъ старъ для разъѣздовъ и боленъ. А отецъ мой рѣшилъ не ѣхать къ ней пока она сама его не пригласитъ. Черезъ годъ послѣ свадьбы мы получили извѣстіе что у нея родился мальчикъ, и что она довольна. Она можетъ содержать все семейство и старуху свекровь, которая живетъ съ ними. Чего же ей больше? Въ одномъ письмѣ она говорила: «О, какъ стали бы, вы отъ всего сердца просить прощенія у моего бѣднаго мужа еслибы видѣли какъ онъ въ дождь и въ зной трудится въ полѣ, какъ онъ носитъ овощи на базаръ и спинѣ. Мальчикъ мой, настоящій портретъ отца, цвѣтетъ и здоровѣетъ. Вечеромъ, когда не очень устанетъ, мужъ мой играетъ намъ съ мальчикомъ за скрипкѣ свои чудныя пѣсни. Мы счастливы…» Прочитавъ это, дѣдушка продалъ коляску свою, лошадей, все лившее; взялъ свою долю капитала изъ обората «Брантъ и Сынъ» и послалъ эти деньги тетѣ Ленѣ. Чрезъ нѣсколько дней онѣ возвращены съ благодарностью. Тетя Лена писала что она въ нихъ не нуждалась. Прошли три и четыре года. Дѣдушка почти уже не двигался съ мѣста, бабушка вдругъ опустилась и сильно постарѣла. Что было у нея въ эти четыре года, я не знаю, потому что уже былъ въ городѣ въ школѣ. Я знаю только что о тетѣ Ленѣ безпокоились больше прежняго. Былъ несчастный годъ. Весной сильные дожди и бури испортили посѣвы. Что пощадили весеннія бури, то погубили ужасные лѣтніе жары. Со страхомъ ожидали зимы и всѣхъ ужасовъ голоднаго года. Правительство и магнаты воспользовались несчастіемъ нашей страны чтобы заселить пустыни Венгріи и основать тамъ новыя поселенія. Особыми объявленіями приглашались къ переселенію въ Венгрію. Духовенство и чиновники, которые въ этомъ переселеніи видѣли единственный исходъ, распространяли это объявленіе, ободряли бѣдныхъ къ переселенію, старались ихъ ссужать деньгами за дорогу. Казалось, чуть не цѣлая половина населенія страны собиралась выселяться. Объ Америкѣ и эмиграціи у насъ еще не знали. И поднялись всѣ изъ родныхъ мѣстъ въ плодородную Венгрію, которую намъ представили страной обѣтованною. По дорогамъ потянулись толпы пѣшихъ, ряды повозокъ, на дальній Востокъ…. Велико было смятеніе въ нашей семьѣ когда прошелъ слухъ что тетя Лена съ мужемъ и сыномъ также собираются въ Венгрію. Дѣдушка поднялся было самъ къ ней отговорить ее. Мой отецъ нарушилъ свое слово не ѣздить къ сестрѣ безъ приглашенія и собрался въ путь. Онъ пріѣхалъ въ Прагу, взялъ меня съ собой (тогда была вакація) и мы скоро отправились. Мы нашли въ домикѣ, который арендовала тетя Лена, уже другаго жильца. Отъ него узнали что семья Гебгарда въ маленькой, крытой рогожкой повозкѣ, въ одну лошадку, уѣхала только вчера. Не трудно было на парѣ нашихъ сильныхъ лошадей нагнать повозку. Отецъ мой не долго раздумывалъ, и мы въ тотъ день сдѣлали еще пряжку по указанному направленію Отдохнувшія лошади шли крупною рысью. Наши путешественники должны были быть уже близко, и мы внимательно посматривали на дорогу. Много повозокъ и семей обгоняли мы, во нашихъ не было видно. Около полудня увидали мы, наконецъ, въ сторонкѣ отъ дороги, въ тѣни кустовъ, повозку, которая, по соображеніямъ должна была принадлежать нашимъ. Мы оставили лошадей и свою толѣжку съ работникомъ на дорогѣ и чрезъ лѣсъ пошли къ этой повозкѣ. Тропинка по которой мы шли спускалась въ оврагъ, и за кустами мы потеряли направленіе. Мы начали соображать такъ ли мы идемъ, когда услышали нѣжные звуки скрипки. Мы остановились тихонько. Отецъ мой спрятался за дерево и — заплакалъ. Да, я помню, онъ плакалъ. Тихіе, стройные звуки разносились по воздуху, когда отецъ мой тихо пошелъ, стараясь не шумѣть вѣтвями. Я шелъ за нимъ также безсознательно тихо, притаивъ дыханіе. Мы остановились шагахъ въ двадцати отъ нашихъ путешественниковъ, за кустами. Мы могли видѣть ихъ ясно. Маленькая крестьянская рогожная повозка была приворочена въ тѣни кустовъ и близь нея паслась спутанная лошадка. Дальше въ лѣсу, въ тѣни огромнаго бука, пріютилось все семейство. Дядя Гебгардъ сидѣлъ за поваленномъ деревѣ и съ большимъ оживленіемъ игралъ чешскую старую пѣсню. Короткополая шапочка оттѣняла его смуглое лицо, загорѣлое и обвѣтренное. Это лицо было попрежнему красиво, пожалуй еще красивѣе, — на немъ появилось что-то сильное и мужественное. Онъ сбросилъ съ себя кафтанъ чтобы рукамъ было свободнѣе. Онъ положилъ ногу на ногу и играя пѣсню смотрѣлъ на ребенка, который припавъ на колѣни матери тихо дремалъ подъ игру. Тетя Лена положила одну руку за кудрявую головку своего ребенка, а другою подперла подбородокъ. Съ нѣжною улыбкой глядѣла она за мужа и слегка покачивала головой въ тактъ пѣсни. Она удивительно мало перемѣнилась. Кромѣ повязки на головѣ и крестьянскаго синяго платья, я съ перваго взгляда узналъ мою прежнюю хорошенькую тетю Лену. Правда, она нѣсколько пополнѣла, свѣжесть ея щекъ не была такъ ярка какъ прежде. Но милыя очертанія лица были тѣ же и глаза были какъ прежде темны и блестящи, только взглядъ сталъ кротче и спокойнѣе. Между ними стояли въ травѣ остатки простаго завтрака и большая кружка. На эту картину, озаренную яркимъ солнцемъ, мы смотрѣли въ волненіи, — на эту картину мирнаго и спокойнаго, счастія. Казалось у отца моего не хватало духу нарушить это уединеніе, онъ все прятался въ кустахъ. Я же увидѣвъ свою прежнюю тетю Лену, не дожидаясь отца, невольно выскочилъ изъ кустовъ и кинулся на шею къ тетѣ и дядѣ Гебгарду и разцѣловалъ своего маленькаго племянника. Что мнѣ дальше разказывать? То были чудныя минуты человѣческой любви и прощенія. Тетя Лена съ моимъ отцомъ встрѣтилась какъ самая нѣжная сестра; она была счастлива что видѣла своихъ семейныхъ предъ отъѣздомъ въ Венгрію. Она не перемѣнила намѣренія и спокойно отказалась отъ всѣхъ предложеній моего отца и его проектовъ. Отецъ мой былъ растроганъ и смягчился. Ребенокъ тети Лены плѣнился брелоками на жилетѣ моего отца и получилъ ихъ въ подарокъ вмѣстѣ съ золотою цѣпочкой. Сердца ваши были полны такой дружбы и любви взаимной. Да пошлетъ Господь много такихъ минутъ въ сердца людей! Сцену эту никогда не забудетъ мое сердце. Мы сидѣли до вечерней зари. Тогда дядя Гебгардъ запретъ свою лошадку, мы простились, и повозка поѣхала въ путь. Мы долго ихъ провожали; что мы говорили и какъ разставались, мнѣ этого не описать. Пока были живы дѣдушка и бабушка, мы получали изъ Венгріи письма. Но старики успокоились подъ зеленымъ холмикомъ нашего деревенскаго кладбища и мы ничего уже же слыхали о вашей тетѣ Ленѣ. {{right|'''Н. Б--ВЪ.'''}} </div> [[Категория:Проза Морица Гартмана]] [[Категория:Переводы]] [[Категория:Немецкая проза, малые формы]] [[Категория:Литература 1875 года]] [[Категория:Импорт/lib.ru]] [[Категория:Импорт/az.lib.ru/Мориц Гартман]] 0ucvb1g9xejk9mf8hfji58ayoc0gag8 Гаральд (Уланд; Цертелев) 0 1101348 4590400 4590388 2022-07-19T12:07:47Z Sergey kudryavtsev 265 wikitext text/x-wiki {{Отексте | АВТОР = [[Людвиг Уланд]] (1787—1862) | НАЗВАНИЕ = Гаральд («Гаральд дремучим лесом едет…») | ПОДЗАГОЛОВОК = | ЧАСТЬ = | СОДЕРЖАНИЕ = | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = 1862 | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = de | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = {{lang|de|[[:de:Harald (Uhland)|Harald («Vor seinem Heergefolge ritt…»)]]}} | ПОДЗАГОЛОВОКОРИГИНАЛА = | ПЕРЕВОДЧИК = [[Дмитрий Николаевич Цертелев|Д.&nbsp;Н.&nbsp;Цертелев]] (1852—1911) | ДАТАПУБЛИКАЦИИОРИГИНАЛА = 1813 | ИСТОЧНИК = [http://az.lib.ru/u/uland_l/text_1862_garald.shtml az.lib.ru] со ссылкой на журнал «Пчела», 1875, № 34, с. 408—409. | ВИКИДАННЫЕ = <!-- id элемента темы --> | ВИКИПЕДИЯ = | ВИКИЦИТАТНИК = | ВИКИНОВОСТИ = | ВИКИСКЛАД = | ДРУГОЕ = | ОГЛАВЛЕНИЕ = | ПРЕДЫДУЩИЙ = | СЛЕДУЮЩИЙ = | КАЧЕСТВО = 1 <!-- оценка по 4-х бальной шкале --> | НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ = | ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ = | ЛИЦЕНЗИЯ = PD-old }} {{poem-on|Гаральд|Из Уланда}}<poem> Гаральд дремучим лесом едет С дружиною верхом: Окрестность месяц осыпает Серебряным дождем. ИI развеваются знамена, Добытые в боях; Бойцы поют, а эхо вторит, Гремя в глухих лесах. Но кто несется и мелькает Там в глубине лесной, То в тучах быстро исчезает, То блещет над волной? Кто их цветами осыпает, И сладко так поет? Чей между всадников кружится Волшебный хоровод? Кто их целует и ласкает, Им заграждая путь, И меч из рук их вырывает, И не дает вздохнуть? То эльфы: сила не поможет. Мечи здесь не властны, В одно мгновенье в край волшебный Бойцы увлечены. Один, один еще остался. Закованный в броне. То сам Гаральд, король могучий. Один он на коне. Дружины нет: в траве сверкает Мечей и копий сталь: Без всадников несутся кони В неведомую даль. И тяжело король вздыхает. Печальный едет прочь; А лес густой в сиянье дремлет, Тиха, прозрачна ночь. И видит он: ручей гремучий Бежит с высоких скал, Гаральд пред ним остановился И шлем тяжелый снял; Но не успел воды студеной Напиться вдоволь он, Ему уж силы изменяют, Глаза смыкает сон. И вот, на камень опустившись, Поник он головой, И дремлет, дремлет там столетья. Гаральд, боец седой. Когда же молния сверкает, И лес кругом трещит, Тогда хватает он тревожно Сквозь сон, свой меч и щит. </poem>{{poem-off|Д. Ц——ев}} [[Категория:Поэзия Людвига Уланда]] [[Категория:Переводы, выполненные Дмитрием Николаевичем Цертелевым]] [[Категория:Немецкая поэзия, малые формы]] [[Категория:Литература 1862 года]] [[de:Harald (Uhland)]] sdfpytarnn7y7ttqf2nyovxm31kk2l0 4590401 4590400 2022-07-19T12:08:25Z Sergey kudryavtsev 265 wikitext text/x-wiki {{Отексте | АВТОР = [[Людвиг Уланд]] (1787—1862) | НАЗВАНИЕ = Гаральд («Гаральд дремучим лесом едет…») | ПОДЗАГОЛОВОК = | ЧАСТЬ = | СОДЕРЖАНИЕ = | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = 1862 | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = de | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = {{lang|de|[[:de:Harald (Uhland)|Harald («Vor seinem Heergefolge ritt…»)]]}} | ПОДЗАГОЛОВОКОРИГИНАЛА = | ПЕРЕВОДЧИК = [[Дмитрий Николаевич Цертелев|Д.&nbsp;Н.&nbsp;Цертелев]] (1852—1911) | ДАТАПУБЛИКАЦИИОРИГИНАЛА = 1813 | ИСТОЧНИК = [http://az.lib.ru/u/uland_l/text_1862_garald.shtml az.lib.ru] со ссылкой на журнал «Пчела», 1875, № 34, с. 408—409. | ВИКИДАННЫЕ = <!-- id элемента темы --> | ВИКИПЕДИЯ = | ВИКИЦИТАТНИК = | ВИКИНОВОСТИ = | ВИКИСКЛАД = | ДРУГОЕ = | ОГЛАВЛЕНИЕ = | ПРЕДЫДУЩИЙ = | СЛЕДУЮЩИЙ = | КАЧЕСТВО = 1 <!-- оценка по 4-х бальной шкале --> | НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ = | ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ = | ЛИЦЕНЗИЯ = PD-old }} {{poem-on|Гаральд|Из Уланда}}<poem> Гаральд дремучим лесом едет С дружиною верхом: Окрестность месяц осыпает Серебряным дождем. И развеваются знамена, Добытые в боях; Бойцы поют, а эхо вторит, Гремя в глухих лесах. Но кто несется и мелькает Там в глубине лесной, То в тучах быстро исчезает, То блещет над волной? Кто их цветами осыпает, И сладко так поет? Чей между всадников кружится Волшебный хоровод? Кто их целует и ласкает, Им заграждая путь, И меч из рук их вырывает, И не дает вздохнуть? То эльфы: сила не поможет. Мечи здесь не властны, В одно мгновенье в край волшебный Бойцы увлечены. Один, один еще остался. Закованный в броне. То сам Гаральд, король могучий. Один он на коне. Дружины нет: в траве сверкает Мечей и копий сталь: Без всадников несутся кони В неведомую даль. И тяжело король вздыхает. Печальный едет прочь; А лес густой в сиянье дремлет, Тиха, прозрачна ночь. И видит он: ручей гремучий Бежит с высоких скал, Гаральд пред ним остановился И шлем тяжелый снял; Но не успел воды студеной Напиться вдоволь он, Ему уж силы изменяют, Глаза смыкает сон. И вот, на камень опустившись, Поник он головой, И дремлет, дремлет там столетья. Гаральд, боец седой. Когда же молния сверкает, И лес кругом трещит, Тогда хватает он тревожно Сквозь сон, свой меч и щит. </poem>{{poem-off|Д. Ц——ев}} [[Категория:Поэзия Людвига Уланда]] [[Категория:Переводы, выполненные Дмитрием Николаевичем Цертелевым]] [[Категория:Немецкая поэзия, малые формы]] [[Категория:Литература 1862 года]] [[de:Harald (Uhland)]] ej0ujsfw0y7oizqe237ifpfax3pbgza 4590405 4590401 2022-07-19T12:14:48Z Sergey kudryavtsev 265 wikitext text/x-wiki {{Отексте | АВТОР = [[Людвиг Уланд]] (1787—1862) | НАЗВАНИЕ = Гаральд («Гаральд дремучим лесом едет…») | ПОДЗАГОЛОВОК = | ЧАСТЬ = | СОДЕРЖАНИЕ = | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = 1862 | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = de | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = {{lang|de|[[:de:Harald (Uhland)|Harald («Vor seinem Heergefolge ritt…»)]]}} | ПОДЗАГОЛОВОКОРИГИНАЛА = | ПЕРЕВОДЧИК = [[Дмитрий Николаевич Цертелев|Д.&nbsp;Н.&nbsp;Цертелев]] (1852—1911) | ДАТАПУБЛИКАЦИИОРИГИНАЛА = 1813 | ИСТОЧНИК = [http://az.lib.ru/u/uland_l/text_1862_garald.shtml az.lib.ru] со ссылкой на журнал «Пчела», 1875, № 34, с. 408—409. | ВИКИДАННЫЕ = <!-- id элемента темы --> | ВИКИПЕДИЯ = | ВИКИЦИТАТНИК = | ВИКИНОВОСТИ = | ВИКИСКЛАД = | ДРУГОЕ = | ОГЛАВЛЕНИЕ = | ПРЕДЫДУЩИЙ = | СЛЕДУЮЩИЙ = | КАЧЕСТВО = 1 <!-- оценка по 4-х бальной шкале --> | НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ = | ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ = Гаральд (Уланд) | ЛИЦЕНЗИЯ = PD-old }} {{poem-on|Гаральд|Из Уланда}}<poem> Гаральд дремучим лесом едет С дружиною верхом: Окрестность месяц осыпает Серебряным дождем. И развеваются знамена, Добытые в боях; Бойцы поют, а эхо вторит, Гремя в глухих лесах. Но кто несется и мелькает Там в глубине лесной, То в тучах быстро исчезает, То блещет над волной? Кто их цветами осыпает, И сладко так поет? Чей между всадников кружится Волшебный хоровод? Кто их целует и ласкает, Им заграждая путь, И меч из рук их вырывает, И не дает вздохнуть? То эльфы: сила не поможет. Мечи здесь не властны, В одно мгновенье в край волшебный Бойцы увлечены. Один, один еще остался. Закованный в броне. То сам Гаральд, король могучий. Один он на коне. Дружины нет: в траве сверкает Мечей и копий сталь: Без всадников несутся кони В неведомую даль. И тяжело король вздыхает. Печальный едет прочь; А лес густой в сиянье дремлет, Тиха, прозрачна ночь. И видит он: ручей гремучий Бежит с высоких скал, Гаральд пред ним остановился И шлем тяжелый снял; Но не успел воды студеной Напиться вдоволь он, Ему уж силы изменяют, Глаза смыкает сон. И вот, на камень опустившись, Поник он головой, И дремлет, дремлет там столетья. Гаральд, боец седой. Когда же молния сверкает, И лес кругом трещит, Тогда хватает он тревожно Сквозь сон, свой меч и щит. </poem>{{poem-off|Д. Ц——ев}} [[Категория:Поэзия Людвига Уланда]] [[Категория:Переводы, выполненные Дмитрием Николаевичем Цертелевым]] [[Категория:Немецкая поэзия, малые формы]] [[Категория:Литература 1862 года]] [[de:Harald (Uhland)]] 3ket64ror79wklpfafnp63c3482dcnb 4590407 4590405 2022-07-19T12:16:30Z Sergey kudryavtsev 265 wikitext text/x-wiki {{Отексте | КАЧЕСТВО = 75% | АВТОР = [[Людвиг Уланд]] (1787—1862) | НАЗВАНИЕ = Гаральд («Гаральд дремучим лесом едет…») | ПОДЗАГОЛОВОК = | ЧАСТЬ = | СОДЕРЖАНИЕ = | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = 1862 | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = de | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = {{lang|de|[[:de:Harald (Uhland)|Harald («Vor seinem Heergefolge ritt…»)]]}} | ПОДЗАГОЛОВОКОРИГИНАЛА = | ПЕРЕВОДЧИК = [[Дмитрий Николаевич Цертелев|Д.&nbsp;Н.&nbsp;Цертелев]] (1852—1911) | ДАТАПУБЛИКАЦИИОРИГИНАЛА = 1813 | ИСТОЧНИК = [http://az.lib.ru/u/uland_l/text_1862_garald.shtml az.lib.ru] со ссылкой на журнал «Пчела», 1875, № 34, с. 408—409. | ВИКИДАННЫЕ = <!-- id элемента темы --> | ВИКИПЕДИЯ = | ВИКИЦИТАТНИК = | ВИКИНОВОСТИ = | ВИКИСКЛАД = | ДРУГОЕ = | ОГЛАВЛЕНИЕ = | ПРЕДЫДУЩИЙ = | СЛЕДУЮЩИЙ = | НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ = | ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ = Гаральд (Уланд) | ЛИЦЕНЗИЯ = PD-old }} {{poem-on|Гаральд|Из Уланда}}<poem> Гаральд дремучим лесом едет С дружиною верхом: Окрестность месяц осыпает Серебряным дождем. И развеваются знамена, Добытые в боях; Бойцы поют, а эхо вторит, Гремя в глухих лесах. Но кто несется и мелькает Там в глубине лесной, То в тучах быстро исчезает, То блещет над волной? Кто их цветами осыпает, И сладко так поет? Чей между всадников кружится Волшебный хоровод? Кто их целует и ласкает, Им заграждая путь, И меч из рук их вырывает, И не дает вздохнуть? То эльфы: сила не поможет. Мечи здесь не властны, В одно мгновенье в край волшебный Бойцы увлечены. Один, один еще остался. Закованный в броне. То сам Гаральд, король могучий. Один он на коне. Дружины нет: в траве сверкает Мечей и копий сталь: Без всадников несутся кони В неведомую даль. И тяжело король вздыхает. Печальный едет прочь; А лес густой в сиянье дремлет, Тиха, прозрачна ночь. И видит он: ручей гремучий Бежит с высоких скал, Гаральд пред ним остановился И шлем тяжелый снял; Но не успел воды студеной Напиться вдоволь он, Ему уж силы изменяют, Глаза смыкает сон. И вот, на камень опустившись, Поник он головой, И дремлет, дремлет там столетья. Гаральд, боец седой. Когда же молния сверкает, И лес кругом трещит, Тогда хватает он тревожно Сквозь сон, свой меч и щит. </poem>{{poem-off|Д. Ц——ев}} [[Категория:Поэзия Людвига Уланда]] [[Категория:Переводы, выполненные Дмитрием Николаевичем Цертелевым]] [[Категория:Немецкая поэзия, малые формы]] [[Категория:Литература 1862 года]] [[de:Harald (Uhland)]] 5iwggx5z0x6csei3ey57kp2lm2c43ce Постановление Правительства РФ от 13.01.2020 № 7 0 1109861 4590555 4582682 2022-07-20T00:49:10Z EaRLL 14454 оформление wikitext text/x-wiki <!-- СТРАНИЦА ДОРАБАТЫВАЕТСЯ --> {{Постановление Правительства РФ | НОМЕР = 7 | ДАТА = 13.01.2020 | НАЗВАНИЕ = О признании утратившими силу некоторых актов РСФСР и Российской Федерации и их отдельных положений | ИСТОЧНИК = https://www.szrf.ru/szrf/doc.php?nb=100&issid=1002020003000&docid=31 | УТРАТИЛ СИЛУ = }} <div class="text"> В целях систематизации законодательства Российской Федерации Правительство Российской Федерации '''{{razr|постановляет}}''': {{якорь|Пункт 1}}1. Признать утратившими силу акты РСФСР и Российской Федерации и их отдельные положения по [[#Перечень|перечню]] согласно приложению. {{якорь|Пункт 2}}2. Настоящее постановление вступает в силу с 1 февраля 2020 г., за исключением [[#Перечень. Пункт 27|пунктов 27]], [[#Перечень. Пункт 54|54]], [[#Перечень. Пункт 589|589]], [[#Перечень. Пункт 760|760]], [[#Перечень. Пункт 906|906]], [[#Перечень. Пункт 1068|1068]] и [[#Перечень. Пункт 1233|1233]] перечня, предусмотренного [[#Пункт 1|пунктом 1]] настоящего постановления, которые вступают в силу с 1 января 2021 г. {{Подпись|Председатель Правительства<br />Российской Федерации|Д. Медведев}} {{right|Приложение<br />к постановлению Правительства<br />Российской Федерации<br />от 13 января 2020 г. № 7}} <center style="margin-top:24pt;margin-bottom:24pt"><big>{{якорь|Перечень}}'''{{razr|ПЕРЕЧЕНЬ}}<br />УТРАТИВШИХ СИЛУ АКТОВ РСФСР И РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ И ИХ ОТДЕЛЬНЫХ ПОЛОЖЕНИЙ'''</big></center> {{якорь|Перечень. Пункт 1}}1. [[Декрет СНК РСФСР от 24.11.1917|Декрет]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 24 ноября 1917 г. "О взиманiи прямыхъ налоговъ" (СУ РСФСР, 1917, N 5, ст. 71). {{якорь|Перечень. Пункт 2}}2. [[Инструкция СНК РСФСР от 24.12.1917|Инструкция]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 24 декабря 1917 г. "О правахъ и обязанностяхъ Советовъ" (СУ РСФСР, 1917, N 12, ст. 180). {{якорь|Перечень. Пункт 3}}3. [[Декрет СНК РСФСР от 28.01.1918|Декрет]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 28 января 1918 г. "О Революционном Трибунале Печати" (СУ РСФСР, 1918, N 28, ст. 362). {{якорь|Перечень. Пункт 4}}4. [[Декрет СНК РСФСР от 30.01.1918|Декрет]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 30 января 1918 г. "О редактировании и печатании законодательных и правительственных актов" (СУ РСФСР, 1918, N 20, ст. 309). {{якорь|Перечень. Пункт 5}}5. [[Декрет СНК РСФСР от 23.11.1920|Декрет]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 23 ноября 1920 г. "Общие экономические и юридические условия концессий" (СУ РСФСР, 1920, N 91, ст. 481). {{якорь|Перечень. Пункт 6}}6. [[Декрет СНК РСФСР от 07.02.1921|Декрет]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 7 февраля 1921 г. "О составлении государственного фонда ценностей для внешней торговли" (СУ РСФСР, 1921, N 10, ст. 69). {{якорь|Перечень. Пункт 7}}7. [[Декрет СНК РСФСР от 13.05.1921 О домах отдыха|Декрет]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 13 мая 1921 г. "О домах отдыха" (СУ РСФСР, 1921, N 47, ст. 232). {{якорь|Перечень. Пункт 8}}8. [[Декрет СНК РСФСР от 06.06.1921|Декрет]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 6 июня 1921 г. "Правила получения пропусков и регистрации командировочных удостоверений на проезд по железным дорогам и водным путям сообщения Р.С.Ф.С.Р." (СУ РСФСР, 1921, N 50, ст. 276). {{якорь|Перечень. Пункт 9}}9. [[Декрет СНК РСФСР от 05.09.1921|Декрет]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 5 сентября 1921 г. "О преступлениях и проступках, совершенных на судах, плавающих под Российским флагом" (СУ РСФСР, 1921, N 64, ст. 471). {{якорь|Перечень. Пункт 10}}10. [[Декрет СНК РСФСР от 11.10.1922 О предоставлении Государственному Банку права выпуска банковых билетов|Декрет]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 11 октября 1922 г. "О предоставлении Государственному Банку права выпуска банковых билетов" (СУ РСФСР, 1922, N 64, ст. 827). {{якорь|Перечень. Пункт 11}}11. [[Постановление ВЦИК и СНК РСФСР от 16.10.1922|Декрет]] Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета, Совета Народных Комиссаров РСФСР от 16 октября 1922 г. "О внешней торговле" (СУ РСФСР, 1922, N 65, ст. 846). {{якорь|Перечень. Пункт 12}}12. [[Декрет СНК РСФСР от 26.10.1922 О чеканке золотых червонцев|Декрет]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 26 октября 1922 г. "О чеканке золотых червонцев" (СУ РСФСР, 1922, N 66, ст. 876). {{якорь|Перечень. Пункт 13}}13. [[Декрет СНК РСФСР от 08.11.1922|Декрет]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 8 ноября 1922 г. "Такса оплаты нотариальных действий" (СУ РСФСР, 1922, N 75, ст. 935). {{якорь|Перечень. Пункт 14}}14. [[Постановление СНК РСФСР от 01.12.1922|Постановление]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 1 декабря 1922 г. "О формах и размере взимания на транспорте целевых сборов на нужды образования транспортников". {{якорь|Перечень. Пункт 15}}15. [[Декрет СНК РСФСР от 19.12.1922|Декрет]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 19 декабря 1922 г. "О выдаче удостоверений служащим государственных учреждений и предприятий" (СУ РСФСР, 1923, N 1, ст. 5). {{якорь|Перечень. Пункт 16}}16. [[Постановление СНК РСФСР от 06.02.1923|Постановление]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 6 февраля 1923 г. "Об обложении уравнительным сбором торговых оборотов нефтяной промышленности". {{якорь|Перечень. Пункт 17}}17. [[Декрет ВЦИК и СНК РСФСР от 12.04.1923|Декрет]] Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета и Совета Народных Комиссаров РСФСР от 12 апреля 1923 г. "О внешней торговле" (СУ РСФСР, 1923, N 31, ст. 343). {{якорь|Перечень. Пункт 18}}18. [[Декрет СНК РСФСР от 12.04.1923|Декрет]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 12 апреля 1923 г. "О контингентах, лицензиях и удостоверениях на ввоз и вывоз" (СУ РСФСР, 1923, N 40, ст. 424). {{якорь|Перечень. Пункт 19}}19. [[Декрет СНК РСФСР от 20.06.1923|Декрет]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 20 июля 1923 г. "О льготах в области местного обложения для военнослужащих и их семей" (СУ РСФСР, 1923, N 85, ст. 832). {{якорь|Перечень. Пункт 20}}20. [[Декрет ВЦИК и СНК РСФСР от 18.02.1924|Декрет]] Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета и Совета Народных Комиссаров РСФСР от 18 февраля 1924 г. "Наказ о работе Совета Народных Комиссаров и Экономического Совещания Р.С.Ф.С.Р." (СУ РСФСР, 1924, N 23, ст. 228). {{якорь|Перечень. Пункт 21}}21. [[Декрет СНК РСФСР от 14.04.1924|Декрет]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 14 апреля 1924 г. "Временная инструкция о порядке направления дел, поступающих от союзных органов на отзыв и заключение Совета Народных Комиссаров и Экономического Совещания Р.С.Ф.С.Р. и представителя Р.С.Ф.С.Р. в Совете Народных Комиссаров Союза С.С.Р., и о порядке заявления народными комиссариатами Р.С.Ф.С.Р. протестов на постановления органов Союза С.С.Р." (СУ РСФСР, 1924, N 44, ст. 407). {{якорь|Перечень. Пункт 22}}22. [[Декрет ВЦИК и СНК РСФСР от 22.09.1924|Декрет]] Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета и Совета Народных Комиссаров РСФСР от 22 сентября 1924 г. "О порядке прохождения законопроектов через Президиум Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета и Совет Народных Комиссаров" (СУ РСФСР, 1924, N 80, ст. 811). {{якорь|Перечень. Пункт 23}}23. [[Декрет ВЦИК и СНК РСФСР от 01.12.1924|Декрет]] Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета и Совета Народных Комиссаров РСФСР от 1 декабря 1924 г. "О профессиональной работе и правах медицинских работников" (СУ РСФСР, 1924, N 88, ст. 892). {{якорь|Перечень. Пункт 24}}24. [[Декрет СНК РСФСР от 20.02.1925|Декрет]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 20 февраля 1925 г. "Об утверждении нормального устава областного (краевого) союза потребительских обществ" (СУ РСФСР, 1925, N 15, ст. 96). {{якорь|Перечень. Пункт 25}}25. [[Постановление СНК РСФСР от 20.02.1925|Постановление]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 20 февраля 1925 г. "Об утверждении нормального устава районного союза потребительских обществ" (СУ РСФСР, 1925, N 15, ст. 97). {{якорь|Перечень. Пункт 26}}26. [[Декрет ВЦИК и СНК РСФСР от 31.08.1925|Декрет]] Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета и Совета Народных Комиссаров РСФСР от 31 августа 1925 г. "О сроке издания ведомственных инструкций по применению постановлений Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета и Совета Народных Комиссаров Р.С.Ф.С.Р." (СУ РСФСР, 1925, N 61, ст. 494). {{якорь|Перечень. Пункт 27}}27. [[Декрет ВЦИК и СНК РСФСР от 08.02.1926|Декрет]] Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета и Совета Народных Комиссаров РСФСР от 8 февраля 1926 г. "Об условиях труда работников по найму, выполняющих на дому у нанимателя (домашние работники) работы по личному обслуживанию нанимателя и его семьи" (СУ РСФСР, 1926, N 8, ст. 57). {{якорь|Перечень. Пункт 28}}28. [[Декрет ВЦИК и СНК РСФСР от 15.03.1926|Декрет]] Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета и Совета Народных Комиссаров РСФСР от 15 марта 1926 г. "О дополнении п. "д" ст. 2 раздела I и п. "в" ст. 1 раздела III Наказа о работе Совета Народных Комиссаров и Экономического Совещания Р.С.Ф.С.Р." (СУ РСФСР, 1926, N 15, ст. 126). {{якорь|Перечень. Пункт 29}}29. [[Декрет ВЦИК и СНК РСФСР от 10.05.1926|Декрет]] Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета и Совета Народных Комиссаров РСФСР от 10 мая 1926 г. "О подсобных предприятиях при государственных учреждениях" (СУ РСФСР, 1926, N 31, ст. 237). {{якорь|Перечень. Пункт 30}}30. [[Декрет ВЦИК и СНК РСФСР от 13.09.1926|Декрет]] Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета и Совета Народных Комиссаров РСФСР от 13 сентября 1926 г. "О дополнительных мероприятиях, обеспечивающих усиленную ответственность учреждений, предприятий и лиц за производство расходов, не соответствующих назначениям, предусмотренным бюджетом" (СУ РСФСР, 1926, N 59, ст. 459). {{якорь|Перечень. Пункт 31}}31. [[Постановление ВЦИК и СНК РСФСР от 20.09.1926|Постановление]] Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета и Совета Народных Комиссаров РСФСР от 20 сентября 1926 г. "О порядке внесения вопросов в верховные органы Союза С.С.Р." (СУ РСФСР, 1927, N 5, ст. 37). {{якорь|Перечень. Пункт 32}}32. [[Декрет ВЦИК и СНК РСФСР от 27 сентября 1926|Декрет]] Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета и Совета Народных Комиссаров РСФСР от 27 сентября 1926 г. "Об изменении декрета Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета и Совета Народных Комиссаров Р.С.Ф.С.Р. от 10 мая 1926 года о подсобных предприятиях при государственных учреждениях" (СУ РСФСР, 1926, N 64, ст. 498). {{якорь|Перечень. Пункт 33}}33. [[Декрет ВЦИК и СНК РСФСР от 27 сентября 1926|Декрет]] Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета и Совета Народных Комиссаров РСФСР от 27 сентября 1926 г. "О поручениях, даваемых домоуправлениям со стороны правительственных и административных органов" (СУ РСФСР, 1926, N 64, ст. 497). {{якорь|Перечень. Пункт 34}}34. [[Постановление СНК РСФСР от 04.05.1927|Постановление]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 4 мая 1927 г. "О порядке оплаты пользования центральным отоплением" (СУ РСФСР, 1927, N 44, ст. 290). {{якорь|Перечень. Пункт 35}}35. [[Постановление ВЦИК и СНК РСФСР от 23.05.1927|Постановление]] Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета и Совета Народных Комиссаров РСФСР от 23 мая 1927 г. "Об изменении Наказа о работе Совета Народных Комиссаров Р.С.Ф.С.Р. и Экономического Совещания Р.С.Ф.С.Р." (СУ РСФСР, 1927, N 67, ст. 457). {{якорь|Перечень. Пункт 36}}36. [[Постановление СНК РСФСР от 22.06.1927|Постановление]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 22 июня 1927 г. "О порядке привлечения перевозочных средств, принадлежащих правлениям железных дорог и другим государственным предприятиям, действующим на началах коммерческого или хозяйственного расчета, а также кооперативным и иным общественным организациям, к работам по борьбе со стихийными бедствиями и об оплате их за участие в таковых работах" (СУ РСФСР, 1927, N 63, ст. 435). {{якорь|Перечень. Пункт 37}}37. [[Постановление ВЦИК и СНК РСФСР от 18.07.1927|Постановление]] Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета и Совета Народных Комиссаров РСФСР от 18 июля 1927 г. "Об утверждении Положения о порядке привлечения населения к трудовой и транспортной повинности" (СУ РСФСР, 1927, N 73, ст. 500). {{якорь|Перечень. Пункт 38}}38. [[Постановление ВЦИК и СНК РСФСР от 14.11.1927|Постановление]] Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета и Совета Народных Комиссаров РСФСР от 14 ноября 1927 г. "О дополнении примечанием статьи 2 постановления Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета и Совета Народных Комиссаров Р.С.Ф.С.Р. от 10 мая 1926 г. о подсобных предприятиях при государственных учреждениях" (СУ РСФСР, 1927, N 115, ст. 775). {{якорь|Перечень. Пункт 39}}39. [[Постановление СНК РСФСР от 24.01.1928|Постановление]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 24 января 1928 г. "Об изменении постановлений Совета Народных Комиссаров Р.С.Ф.С.Р. о коммунальных ломбардах и об урегулировании деятельности государственных строительных организаций" (СУ РСФСР, 1928, N 15, ст. 126). {{якорь|Перечень. Пункт 40}}40. [[Постановление ВЦИК и СНК РСФСР от 30.06.1928|Постановление]] Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета и Совета Народных Комиссаров РСФСР от 30 июля 1928 г. "Об изменении статьи 15 Положения о порядке привлечения населения к трудовой и транспортной повинности" (СУ РСФСР, 1928, N 99, ст. 625). {{якорь|Перечень. Пункт 41}}41. [[Постановление СНК РСФСР от 11.10.1928|Постановление]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 11 октября 1928 г. "Об изменении статьи 1 постановления Совета Народных Комиссаров Р.С.Ф.С.Р. от 19 декабря 1922 года о выдаче удостоверений служащим государственных учреждений и предприятий" (СУ РСФСР, 1928, N 129, ст. 835). {{якорь|Перечень. Пункт 42}}42. Пункты 1 и 2 [[Постановление СНК РСФСР от 19.10.1928|постановления]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 19 октября 1928 г. "О прекращении потребительскими обществами и их союзами совершения кредитных операций" (СУ РСФСР, 1928, N 132, ст. 863). {{якорь|Перечень. Пункт 43}}43. [[Постановление СНК РСФСР от 23.10.1928|Постановление]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 23 октября 1928 г. "Об утверждении Положения о коммунальных трестах" (СУ РСФСР, 1928, N 135, ст. 879). {{якорь|Перечень. Пункт 44}}44. [[Постановление ВЦИК и СНК РСФСР от 05.11.1928|Постановление]] Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета и Совета Народных Комиссаров РСФСР от 5 ноября 1928 г. "О примирительном производстве по борьбе с обычаем кровной мести" (СУ РСФСР, 1928, N 141, ст. 927). {{якорь|Перечень. Пункт 45}}45. Пункты 3 и 4 [[Постановление СНК РСФСР от 10.11.1928|постановления]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 10 ноября 1928 г. "Об изменении и дополнении нормальных уставов потребительских обществ и их союзов" (СУ РСФСР, 1928, N 138, ст. 903). {{якорь|Перечень. Пункт 46}}46. [[Постановление СНК РСФСР от 14.12.1928|Постановление]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 14 декабря 1928 г. "Об изменении нормальных уставов областного (краевого) и районного союзов потребительских обществ" (СУ РСФСР, 1929, N 2, ст. 25). {{якорь|Перечень. Пункт 47}}47. [[Постановление СНК РСФСР от 23.02.1929|Постановление]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 23 февраля 1929 г. "О порядке производства фотографических, кинематографических и прочих съемок на территории Р.С.Ф.С.Р." (СУ РСФСР, 1929, N 21, ст. 226). {{якорь|Перечень. Пункт 48}}48. [[Постановление ВЦИК и СНК РСФСР от 25.02.1929|Постановление]] Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета и Совета Народных Комиссаров РСФСР от 25 февраля 1929 г. "О дополнении статьи 2 раздела I и статьи 1 раздела III Наказа о работе Совета народных комиссаров Р.С.Ф.С.Р. и Экономического совещания Р.С.Ф.С.Р." (СУ РСФСР, 1929, N 20, ст. 211). {{якорь|Перечень. Пункт 49}}49. [[Постановление СНК РСФСР от 21.06.1929|Постановление]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 21 июня 1929 г. "Об изменении ст. ст. 9, 10 и 11 Положения о коммунальных трестах" (СУ РСФСР, 1929, N 52, ст. 525). {{якорь|Перечень. Пункт 50}}50. [[Постановление ВЦИК и СНК РСФСР от 19.08.1929|Постановление]] Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета и Совета Народных Комиссаров РСФСР от 19 августа 1929 г. "Об изменении ст. 6 утвержденного Всероссийским центральным исполнительным комитетом и Советом народных комиссаров РСФСР 18 июля 1927 г. Положения о порядке привлечения населения к трудовой и транспортной повинности" (СУ РСФСР, 1929, N 65, ст. 636). {{якорь|Перечень. Пункт 51}}51. [[Постановление ВЦИК и СНК РСФСР от 16.09.1929|Постановление]] Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета и Совета Народных Комиссаров РСФСР от 16 сентября 1929 г. "О дополнении ст. 2 раздела I и ст. 1 раздела III Наказа о работе Совета народных комиссаров РСФСР и Экономического совещания РСФСР" (СУ РСФСР, 1929, N 71, ст. 688). {{якорь|Перечень. Пункт 52}}52. [[Постановление ВЦИК и СНК РСФСР от 16.09.1929|Постановление]] Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета и Совета Народных Комиссаров РСФСР от 16 сентября 1929 г. "Об изменениях, вносимых в законодательство РСФСР в связи с постановлением Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета и Совета народных комиссаров РСФСР от 7 января 1929 года об охране лесов от пожаров" (СУ РСФСР, 1929, N 71, ст. 691). {{якорь|Перечень. Пункт 53}}53. [[Постановление СНК РСФСР от 24.09.1929|Постановление]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 24 сентября 1929 г. "Об изменении нормальных уставов потребительских обществ и их союзов" (СУ РСФСР, 1929, N 72, ст. 712). {{якорь|Перечень. Пункт 54}}54. [[Постановление ВЦИК и СНК РСФСР от 10.11.1929|Постановление]] Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета и Совета Народных Комиссаров РСФСР от 10 ноября 1929 г. "Об изменении статьи 21 постановления Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета и Совета народных комиссаров РСФСР от 8 февраля 1926 г. об условиях труда работников по найму, выполняющих на дому у нанимателя работы по личному обслуживанию нанимателя и его семьи" (СУ РСФСР, 1929, N 83, ст. 809). {{якорь|Перечень. Пункт 55}}55. [[Постановление ВЦИК и СНК РСФСР от 10.01.1930|Постановление]] Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета и Совета Народных Комиссаров РСФСР от 10 января 1930 г. "Об изменении постановления ВЦИК и СНК от 1 декабря 1924 г. о профессиональной работе и правах медицинских работников" (СУ РСФСР, 1930, N 4, ст. 45). {{якорь|Перечень. Пункт 56}}56. [[Постановление ВЦИК и СНК РСФСР от 10.01.1930|Постановление]] Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета и Совета Народных Комиссаров РСФСР от 10 января 1930 г. "О порядке применения льгот и предоставления преимуществ первичным кооперативам" (СУ РСФСР, 1930, N 2, ст. 22). {{якорь|Перечень. Пункт 57}}57. [[Постановление СНК РСФСР от 25.01.1930|Постановление]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 25 января 1930 г. "О мероприятиях по улучшению санитарного состояния советского туризма и экскурсионного дела" (СУ РСФСР, 1930, N 5, ст. 65). {{якорь|Перечень. Пункт 58}}58. [[Постановление СНК РСФСР от 04.04.1930|Постановление]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 4 апреля 1930 г. "О работе СНК и ЭКОСО РСФСР" (СУ РСФСР, 1930, N 16, ст. 193). {{якорь|Перечень. Пункт 59}}59. [[Постановление Экономического Совета РСФСР от 15.04.1930|Постановление]] Экономического Совета РСФСР от 15 апреля 1930 г. "О премировании за предложения, содействующие развитию и рационализации экспорта" (СУ РСФСР, 1930, N 20, ст. 260). {{якорь|Перечень. Пункт 60}}60. [[Постановление Экономического Совета РСФСР от 15.04.1930|Постановление]] Экономического Совета РСФСР от 15 апреля 1930 г. "О плане строительства пригородных огородно-молочных хозяйств системою потребительской кооперации" (СУ РСФСР, 1930, N 20, ст. 254). {{якорь|Перечень. Пункт 61}}61. [[Постановление СНК РСФСР от 27.04.1930|Постановление]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 27 апреля 1930 г. "О зачислении прибылей государственного предприятия при переходе его из ведения одного государственного органа в другой и при районировании" (СУ РСФСР, 1930, N 20, ст. 256). {{якорь|Перечень. Пункт 62}}62. [[Постановление СНК РСФСР от 04.05.1930|Постановление]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 4 мая 1930 г. "О возобновлении утраченных документов" (СУ РСФСР, 1930, N 22, ст. 281). {{якорь|Перечень. Пункт 63}}63. [[Постановление СНК РСФСР от 11.05.1930|Постановление]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 11 мая 1930 г. "О предельных размерах пени за несвоевременные взносы арендной и квартирной платы, а также платежей за коммунальные услуги" (СУ РСФСР, 1930, N 22, ст. 294). {{якорь|Перечень. Пункт 64}}64. [[Постановление ВЦИК и СНК РСФСР от 30.05.1930|Постановление]] Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета и Совета Народных Комиссаров РСФСР от 30 мая 1930 г. "Об оплате жилых помещений получающими стипендии учащимися государственных учебных заведений и аспирантами научно-исследовательских учреждений" (СУ РСФСР, 1930, N 28, ст. 380). {{якорь|Перечень. Пункт 65}}65. [[Постановление ВЦИК и СНК РСФСР от 20.06.1930|Постановление]] Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета и Совета Народных Комиссаров РСФСР от 20 июня 1930 г. "О порядке назначения опеки над имуществом, оставшимся за-границей после смерти граждан РСФСР" (СУ РСФСР, 1930, N 30, ст. 391). {{якорь|Перечень. Пункт 66}}66. Пункт 1 [[Постановление ВЦИК и СНК РСФСР от 30 июня 1930|постановления]] Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета и Совета Народных Комиссаров РСФСР от 30 июня 1930 г. "Об изменении законодательства РСФСР в связи с упразднением Центрального статистического управления РСФСР и его местных органов" (СУ РСФСР, 1930, N 31, ст. 405). {{якорь|Перечень. Пункт 67}}67. [[Постановление СНК РСФСР от 25.08.1930|Постановление]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 25 августа 1930 г. "Об утверждении Положения об Управлении делами СНК и ЭКОСО" (СУ РСФСР, 1930, N 41, ст. 491). {{якорь|Перечень. Пункт 68}}68. [[Постановление ВЦИК и СНК РСФСР от 30.08.1930|Постановление]] Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета и Совета Народных Комиссаров РСФСР от 30 августа 1930 г. "Об улучшении положения работников лепрозорных учреждений (по борьбе с проказой)" (СУ РСФСР, 1930, N 44, ст. 531). {{якорь|Перечень. Пункт 69}}69. [[Постановление СНК РСФСР от 30.08.1930|Постановление]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 30 августа 1930 г. "Об утверждении Положения о Комитете по всеобщему обязательному начальному обучению при СНК РСФСР" (СУ РСФСР, 1930, N 44, ст. 526). {{якорь|Перечень. Пункт 70}}70. [[Постановление ВЦИК и СНК РСФСР от 20.03.1931|Постановление]] Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета и Совета Народных Комиссаров РСФСР от 20 марта 1931 г. "Об объединении платы за продаваемую древесину со сбором с древесины" (СУ РСФСР, 1933, N 14, ст. 46). {{якорь|Перечень. Пункт 71}}71. [[Постановление ВЦИК и СНК РСФСР от 20.04.1931|Постановление]] Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета и Совета Народных Комиссаров РСФСР от 20 апреля 1931 г. "О мерах против хищнического убоя оленей" (СУ РСФСР, 1931, N 21, ст. 204). {{якорь|Перечень. Пункт 72}}72. [[Постановление ВЦИК и СНК РСФСР от 30.05.1931|Постановление]] Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета и Совета Народных Комиссаров РСФСР от 30 мая 1931 г. "Об изменении постановления ВЦИК и СНК о кассах взаимного страхования и взаимопомощи промысловой кооперации" (СУ РСФСР, 1931, N 27, ст. 251). {{якорь|Перечень. Пункт 73}}73. Пункты 2, 4, 6 и 10 [[Постановление ВЦИК и СНК РСФСР от 30.05.1931|постановления]] Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета и Совета Народных Комиссаров РСФСР от 30 мая 1931 г. "Об изменении законодательства РСФСР в связи с упразднением Малого Совета народных комиссаров" (СУ РСФСР, 1931, N 31, ст. 275). {{якорь|Перечень. Пункт 74}}74. Подпункт 2 пункта 1 [[Постановление ВЦИК и СНК РСФСР от 30.05.1931|постановления]] Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета и Совета Народных Комиссаров РСФСР от 30 мая 1931 г. "Об изменении законодательства РСФСР в связи с изданием положений о районных съездах советов и районных исполнительных комитетах и о сельских советах РСФСР" (СУ РСФСР, 1931, N 28, ст. 256). {{якорь|Перечень. Пункт 75}}75. [[Постановление ВЦИК и СНК РСФСР от 20.07.1931|Постановление]] Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета и Совета Народных Комиссаров РСФСР от 20 июля 1931 г. "О введении в состав образованного при Колхозцентре Комитета по распределению средств фонда содействия строительству и оборудованию культурно-бытовых учреждений в крупных колхозах представителя Наркомсобеса РСФСР" (СУ РСФСР, 1931, N 42, ст. 329). {{якорь|Перечень. Пункт 76}}76. Пункт 2 раздела II [[Постановление ВЦИК и СНК РСФСР от 01.01.1932|постановления]] Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета и Совета Народных Комиссаров РСФСР от 1 января 1932 г. "Об утверждении перечня изменений действующего законодательства РСФСР, вытекающих из издания Положения о Рабоче-крестьянской милиции и положения о Главном управлении Рабоче-крестьянской милиции при СНК РСФСР" (СУ РСФСР, 1932, N 8, ст. 41). {{якорь|Перечень. Пункт 77}}77. [[Постановление ВЦИК и СНК РСФСР от 20.03.1932|Постановление]] Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета и Совета Народных Комиссаров РСФСР от 20 марта 1932 г. "О дисциплинарной ответственности в порядке подчиненности" (СУ РСФСР, 1932, N 32, ст. 152). {{якорь|Перечень. Пункт 78}}78. [[Постановление СНК РСФСР от 13.04.1932|Постановление]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 13 апреля 1932 г. "Об организации при СНК РСФСР Постоянной комиссии по распределению фондируемых стройматериалов" (СУ РСФСР, 1932, N 35, ст. 162). {{якорь|Перечень. Пункт 79}}79. [[Постановление ВЦИК и СНК РСФСР от 20.04.1932|Постановление]] Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета и Совета Народных Комиссаров РСФСР от 20 апреля 1932 г. "Об утверждении Положения об окружных съездах советов и окружных исполнительных комитетах национальных округов северных окраин РСФСР" (СУ РСФСР, 1932, N 39, ст. 176). {{якорь|Перечень. Пункт 80}}80. [[Постановление ВЦИК и СНК РСФСР от 10.06.1932|Постановление]] Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета и Совета Народных Комиссаров РСФСР от 10 июня 1932 г. "О порядке пользования строениями, предоставленными Президиумом ВЦИК лицам, имеющим особые заслуги, в бесплатное пожизненное пользование" (СУ РСФСР, 1932, N 56, ст. 246). {{якорь|Перечень. Пункт 81}}81. [[Постановление СНК РСФСР от 07.07.1932|Постановление]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 7 июля 1932 г. "О проведении трудгужповинности" (СУ РСФСР, 1932, N 60, ст. 269). {{якорь|Перечень. Пункт 82}}82. [[Постановление ВЦИК и СНК РСФСР от 10.07.1932|Постановление]] Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета и Совета Народных Комиссаров РСФСР от 10 июля 1932 г. "Об оплате землеустроительных работ" (СУ РСФСР, 1932, N 77, ст. 341). {{якорь|Перечень. Пункт 83}}83. [[Постановление ВЦИК и СНК РСФСР от 20.09.1932|Постановление]] Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета и Совета Народных Комиссаров РСФСР от 20 сентября 1932 г. "О дополнении примечанием ст. 1 Положения о дисциплинарной ответственности в порядке подчиненности" (СУ РСФСР, 1932, N 74, ст. 332). {{якорь|Перечень. Пункт 84}}84. Пункт 3 [[Постановление СНК РСФСР от 19.01.1933|постановления]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 19 января 1933 г. "О внесении изменений в ранее изданные постановления СНК в связи с установлением единой паспортной системы" (СУ РСФСР, 1933, N 5, ст. 15). {{якорь|Перечень. Пункт 85}}85. [[Постановление ВЦИК и СНК РСФСР от 20.06.1933|Постановление]] Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета и Совета Народных Комиссаров РСФСР от 20 июня 1933 г. "О порядке клеймения крупного рогатого скота" (СУ РСФСР, 1933, N 38, ст. 140). {{якорь|Перечень. Пункт 86}}86. [[Постановление ВЦИК и СНК РСФСР от 01.07.1933|Постановление]] Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета и Совета Народных Комиссаров РСФСР от 1 июля 1933 г. "Об изменении законодательства РСФСР в связи с установлением единой паспортной системы по Союзу ССР" (СУ РСФСР, 1933, N 43, ст. 171). {{якорь|Перечень. Пункт 87}}87. [[ППостановление ВЦИК и СНК РСФСР от 10.08.1933|остановление]] Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета и Совета Народных Комиссаров РСФСР от 10 августа 1933 г. "Об утверждении Положения о дисциплинарной ответственности работников юстиции" (СУ РСФСР, 1933, N 46, ст. 193). {{якорь|Перечень. Пункт 88}}88. [[Постановление СНК РСФСР от 19.08.1933|Постановление]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 19 августа 1933 г. "О дополнении Постановления СНК РСФСР от 23 февраля 1929 г. о порядке производства фотографических, кинематографических и прочих съемок на территории РСФСР" (СУ РСФСР, 1933, N 45, ст. 187). {{якорь|Перечень. Пункт 89}}89. [[Постановление СНК РСФСР от 07.09.1933|Постановление]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 7 сентября 1933 г. "О распределении капитального строительства на сверхлимитное и нижелимитное" (СУ РСФСР, 1933, N 51, ст. 220). {{якорь|Перечень. Пункт 90}}90. [[Постановление СНК РСФСР от 14.01.1934 № 54|Постановление]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 14 января 1934 г. N 54 "О создании запаса сывороток и вакцин на месте" (СУ РСФСР, 1934, N 5, ст. 32). {{якорь|Перечень. Пункт 91}}91. [[Постановление ВЦИК и СНК РСФСР от 25.02.1934|Постановление]] Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета и Совета Народных Комиссаров РСФСР от 25 февраля 1934 г. "О мероприятиях по увеличению стада выхухоли" (СУ РСФСР, 1934, N 10, ст. 71). {{якорь|Перечень. Пункт 92}}92. [[Постановление ВЦИК и СНК РСФСР от 10.03.1934|Постановление]] Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета и Совета Народных Комиссаров РСФСР от 10 марта 1934 г. "Об ответственности председателей городских и сельских советов за допущение перерыва занятий в школах по неуважительным причинам" (СУ РСФСР, 1934, N 11, ст. 76). {{якорь|Перечень. Пункт 93}}93. [[Постановление Экономического Совета РСФСР от 19.04.1934|Постановление]] Экономического Совета РСФСР от 19 апреля 1934 г. "О мероприятиях по улучшению эксплоатации городских земель сельскохозяйственного значения" (СУ РСФСР, 1934, N 18, ст. 106). {{якорь|Перечень. Пункт 94}}94. [[Постановление СНК РСФСР от 14.06.1934|Постановление]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 14 июня 1934 г. "Об обеспечении начальной и средней школы твердым бюджетом и о предоставлении прав распорядителей кредитов директорам и заведующим школами" (СУ РСФСР, 1934, N 25, ст. 138). {{якорь|Перечень. Пункт 95}}95. [[Постановление СНК РСФСР от 08.07.1934|Постановление]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 8 июля 1934 г. "Об утверждении устава о дисциплине рабочих и служащих коммунальных электрических станций и сетей" (СУ РСФСР, 1934, N 27, ст. 158). {{якорь|Перечень. Пункт 96}}96. [[Постановление ВЦИК и СНК РСФСР от 01.11.1934|Постановление]] Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета и Совета Народных Комиссаров РСФСР от 1 ноября 1934 г. "Об уточнении закона о квартирной плате для низкооплачиваемых категорий рабочих и служащих" (СУ РСФСР, 1934, N 40, ст. 250). {{якорь|Перечень. Пункт 97}}97. [[Постановление ВЦИК и СНК РСФСР от 10.11.1934 о порядке устройства детей лиц, находящихся под стражей|Постановление]] Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета и Совета Народных Комиссаров РСФСР от 10 ноября 1934 г. "О порядке устройства детей лиц, находящихся под стражей или отбывающих исправительно-трудовые работы" (СУ РСФСР, 1934, N 40, ст. 252). {{якорь|Перечень. Пункт 98}}98. [[Постановление СНК РСФСР от 22.04.1935 № 331|Постановление]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 22 апреля 1935 г. N 331 "О кадрах доноров" (СУ РСФСР, 1935, N 12, ст. 126). {{якорь|Перечень. Пункт 99}}99. [[Постановление Экономического Совета РСФСР от 02.06.1935|Постановление]] Экономического Совета РСФСР от 2 июня 1935 г. "О состоянии и работе мясобоенских предприятий Народного комиссариата местной промышленности РСФСР" (СУ РСФСР, 1935, N 16, ст. 163). {{якорь|Перечень. Пункт 100}}100. [[Постановление ВЦИК и СНК РСФСР от 20.06.1935|Постановление]] Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета и Совета Народных Комиссаров РСФСР от 20 июня 1935 г. "О порядке разрешения созыва республиканских (РСФСР) и местных съездов, конференций и совещаний" (СУ РСФСР, 1936, N 6, ст. 29). {{якорь|Перечень. Пункт 101}}101. [[Постановление ВЦИК и СНК РСФСР от 20.11.1936|Постановление]] Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета и Совета Народных Комиссаров РСФСР от 20 ноября 1936 г. "Об изменении постановления ВЦИК и СНК РСФСР от 10 мая 1926 г. "О подсобных предприятиях при государственных учреждениях" (СУ РСФСР, 1937, N 1, ст. 6). {{якорь|Перечень. Пункт 102}}102. [[Постановление СНК РСФСР от 10.06.1937|Постановление]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 10 июня 1937 г. "О реорганизации краеведческой работы в центре и на местах" (СУ РСФСР, 1937, N 7, ст. 51). {{якорь|Перечень. Пункт 103}}103. [[Постановление СНК РСФСР от 16.05.1938|Постановление]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 16 мая 1938 г. "О размерах пени за просрочку арендной и квартирной платы и платежей по коммунальным услугам" (СУ РСФСР, 1938, N 11, ст. 162). {{якорь|Перечень. Пункт 104}}104. [[Постановление СНК РСФСР от 03.07.1938 № 204|Постановление]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 3 июля 1938 г. N 204 "Об утверждении Положений о Народном Комиссариате Местной Промышленности РСФСР и о краевом (областном) отделе местной промышленности" (СП РСФСР, 1939, N 1, ст. 2). {{якорь|Перечень. Пункт 105}}105. [[Постановление СНК РСФСР от 03.10.1938 № 335|Постановление]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 3 октября 1938 г. N 335 "Об утверждении Положения о промышленной разработке торфяных залежей" (СУ РСФСР, 1938, N 2, ст. 5). {{якорь|Перечень. Пункт 106}}106. [[Постановление СНК РСФСР от 07.10.1938 № 337|Постановление]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 7 октября 1938 г. N 337 "Об отчислениях на подготовку кадров для жилищного хозяйства". {{якорь|Перечень. Пункт 107}}107. [[Постановление СНК РСФСР от 07.10.1938 № 338|Постановление]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 7 октября 1938 г. N 338 "Об отчислениях на культурно-массовую работу в домах местных советов" (СП РСФСР, 1939, N 6, ст. 14). {{якорь|Перечень. Пункт 108}}108. [[Постановление СНК РСФСР от 23.08.1939 № 440|Постановление]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 23 августа 1939 г. N 440 "О мероприятиях по организации Народного Комиссариата Автомобильного Транспорта РСФСР" (СП РСФСР, 1939, N 11, ст. 39). {{якорь|Перечень. Пункт 109}}109. [[Постановление СНК РСФСР от 29.11.1939 № 673|Постановление]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 29 ноября 1939 г. N 673 "О продлении срока запрещения отлова выхухоли" (СП РСФСР, 1940, N 2, ст. 4). {{якорь|Перечень. Пункт 110}}110. [[Постановление СНК РСФСР от 01.12.1939 № 687|Постановление]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 1 декабря 1939 г. N 687 "Об организации геодезической службы в городах РСФСР" (СП РСФСР, 1940, N 3, ст. 5). {{якорь|Перечень. Пункт 111}}111. [[Постановление СНК РСФСР от 27.04.1940 № 300|Постановление]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 27 апреля 1940 г. N 300 "Об утверждении Положения о дорожно-линейной службе на автогужевых дорогах РСФСР республиканского значения" (СП РСФСР, 1940, N 11, ст. 47). {{якорь|Перечень. Пункт 112}}112. [[Постановление СНК РСФСР от 14.05.1940 № 345|Постановление]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 14 мая 1940 г. N 345 "О структуре Народного Комиссариата Автомобильного Транспорта РСФСР" (СП РСФСР, 1940, N 10, ст. 37). {{якорь|Перечень. Пункт 113}}113. [[Постановление СНК РСФСР от 22.05.1940 № 390|Постановление]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 22 мая 1940 г. N 390 "О мерах борьбы с самовольным строительством в городах, рабочих, курортных и дачных поселках" (СП РСФСР, 1940, N 11, ст. 48). {{якорь|Перечень. Пункт 114}}114. [[Постановление СНК РСФСР от 24.10.1940 № 791|Постановление]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 24 октября 1940 г. N 791 "Об упорядочении нормирования оборотных средств коммунальных предприятий". {{якорь|Перечень. Пункт 115}}115. [[Постановление СНК РСФСР от 31.01.1941 № 57|Постановление]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 31 января 1941 г. N 57 "О самовольном повышении заработной платы, проведенном некоторыми исполнительными комитетами краевых, областных и городских советов депутатов трудящихся" (СП РСФСР, 1941, N 2, ст. 6). {{якорь|Перечень. Пункт 116}}116. [[Постановление СНК РСФСР от 15.02.1941 № 83|Постановление]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 15 февраля 1941 г. N 83 "Об упорядочении тарифа на стирку белья в коммунальных прачечных РСФСР" (СП РСФСР, 1941, N 3, ст. 13). {{якорь|Перечень. Пункт 117}}117. [[Постановление СНК РСФСР от 09.04.1941 № 179|Постановление]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 9 апреля 1941 г. N 179 "О паспортизации начальных и средних школ". {{якорь|Перечень. Пункт 118}}118. [[Постановление СНК РСФСР от 13.05.1941 № 266|Постановление]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 13 мая 1941 г. N 266 "О тарифах на услуги сети справочно-информационной службы Наркомхоза РСФСР" (СП РСФСР, 1941, N 5, ст. 24). {{якорь|Перечень. Пункт 119}}119. [[Постановление СНК РСФСР от 02.06.1941 № 502|Постановление]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 2 июля 1941 г. N 502 "О порядке подготовки населения к противовоздушной и противохимической обороне и порядке организации групп самозащиты на территории РСФСР" (СП РСФСР, 1941, N 7, ст. 34). {{якорь|Перечень. Пункт 120}}120. [[Постановление СНК РСФСР от 10.07.1941 № 523|Постановление]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 10 июля 1941 г. N 523 "Об организации местной противовоздушной обороны в городах и населенных пунктах РСФСР" (СП РСФСР, 1941, N 7, ст. 35). {{якорь|Перечень. Пункт 121}}121. [[Постановление СНК РСФСР от 11.04.1942 № 205|Постановление]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 11 апреля 1942 г. N 205 "О мероприятиях по развитию собственной продовольственной базы по местным торгам и трестам столовых Наркомторга РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 122}}122. [[Постановление СНК РСФСР и ВЦСПС от 07.08.1942|Постановление]] Совета Народных Комиссаров РСФСР и Всесоюзного Центрального Совета Профессиональных Союзов от 7 августа 1942 г. "Об утверждении условий социалистического соревнования предприятий местной топливной промышленности, автомобильного транспорта, коммунального хозяйства, местной промышленности и промысловой кооперации РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 123}}123. [[Постановление СНК РСФСР от 19.08.1942 № 566|Постановление]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 19 августа 1942 г. N 566 "Об утверждении структуры Управления промкооперации при СНК РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 124}}124. [[Постановление СНК РСФСР от 03.12.1942 № 896|Постановление]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 3 декабря 1942 г. N 896 "О подготовке театральных кадров". {{якорь|Перечень. Пункт 125}}125. [[Постановление СНК РСФСР от 14.12.1942 № 937|Постановление]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 14 декабря 1942 г. N 937 "О подготовке зоотехнических и ветеринарных работников для зооветеринарной сети" (СП РСФСР, 1942, N 6, ст. 51). {{якорь|Перечень. Пункт 126}}126. [[Постановление СНК РСФСР от 07.02.1943 № 129|Постановление]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 7 февраля 1943 г. N 129 "Об организации работы по изучению, учету и эксплуатации торфяного фонда РСФСР" (СП РСФСР, 1943, N 2, ст. 16). {{якорь|Перечень. Пункт 127}}127. [[Постановление СНК РСФСР и ВЦСПС от 18.02.1943 № 581/168|Постановление]] Совета Народных Комиссаров РСФСР и Всесоюзного Центрального Совета Профессиональных Союзов от 18 февраля 1943 г. N 581/168 "О включении областей Ленинградской и Воронежской в число областей, участвующих в социалистическом соревновании предприятий местной топливной промышленности, автомобильного транспорта, коммунального хозяйства, местной промышленности и промысловой кооперации" (СП РСФСР, 1943, N 2, ст. 15). {{якорь|Перечень. Пункт 128}}128. [[Постановление СНК РСФСР от 20.03.1943 № 263|Постановление]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 20 марта 1943 г. N 263 "Об организации при Государственном кукольном театре Наркомпроса РСФСР курсов подготовки режиссеров, художников и ведущих актеров кукольных театров". {{якорь|Перечень. Пункт 129}}129. [[Постановление СНК РСФСР от 05.04.1943 № 336|Постановление]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 5 апреля 1943 г. N 336 "Об улучшении работы гостиниц в городах РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 130}}130. [[Постановление СНК РСФСР от 14.07.1943 № 637|Постановление]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 14 июля 1943 г. N 637 "Об утверждении инструкции об организации учета детей и подростков в возрасте от 8 до 15 лет и о порядке контроля за выполнением закона о всеобщем обязательном обучении" (СП РСФСР, 1943, N 4, ст. 37). {{якорь|Перечень. Пункт 131}}131. [[Постановление СНК РСФСР от 08.08.1943 № 711|Постановление]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 8 августа 1943 г. N 711 "Об обеспечении народных судов необходимыми помещениями" (СП РСФСР, 1944, N 3, ст. 11). {{якорь|Перечень. Пункт 132}}132. [[Постановление СНК РСФСР от 03.03.1944 № 177|Постановление]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 3 марта 1944 г. N 177 "Об улучшении медицинского обслуживания населения". {{якорь|Перечень. Пункт 133}}133. [[Постановление СНК РСФСР от 20.09.1944 № 671|Постановление]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 20 сентября 1944 г. N 671 "О мероприятиях по улучшению охотничьего хозяйства и охотничьего спорта в РСФСР" (СП РСФСР, 1944, N 11, ст. 69). {{якорь|Перечень. Пункт 134}}134. [[Постановление СНК РСФСР от 23.09.1944 № 682|Постановление]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 23 сентября 1944 г. N 682 "О порядке расходования резервного фонда Совета Народных Комиссаров РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 135}}135. [[Постановление СНК РСФСР от 21.01.1945 № 42|Постановление]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 21 января 1945 г. N 42 "О распределении городов, рабочих поселков и других поселений РСФСР по классам местностей для взимания земельной ренты". {{якорь|Перечень. Пункт 136}}136. [[Постановление СНК РСФСР от 19.12.1945 № 721|Постановление]] Совета Народных Комиссаров РСФСР от 19 декабря 1945 г. N 721 "Об утверждении Правил применения единых тарифов на грузовые автомобильные перевозки" (СП РСФСР, 1946, N 2, ст. 5). {{якорь|Перечень. Пункт 137}}137. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 28.08.1946 № 578|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 28 августа 1946 г. N 578 "О мерах по восстановлению и дальнейшему увеличению поголовья соболя, выдры, куницы и уссурийского енота". {{якорь|Перечень. Пункт 138}}138. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 19.02.1947 № 126|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 19 февраля 1947 г. N 126 "Об утверждении Положения о Домах крестьянина" (СП РСФСР, 1947, N 5, ст. 15). {{якорь|Перечень. Пункт 139}}139. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 03.02.1948 № 59|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 3 февраля 1948 г. N 59 "О земельно-хозяйственном устройстве городов и рабочих поселков РСФСР" (СП РСФСР, 1948, N 4, ст. 17). {{якорь|Перечень. Пункт 140}}140. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 23.12.1948 № 1300|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 23 декабря 1948 г. N 1300 "О новых оптовых ценах на нерудные материалы" (СП РСФСР, 1949, N 1, ст. 2). {{якорь|Перечень. Пункт 141}}141. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 28.04.1949 № 288|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 28 апреля 1949 г. N 288 "О социалистическом соревновании сельских Советов" (СП РСФСР, 1949, N 2, ст. 15). {{якорь|Перечень. Пункт 142}}142. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 08.05.1952 № 597|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 8 мая 1952 г. N 597 "Об улучшении снабжения школьных библиотек РСФСР книгами". {{якорь|Перечень. Пункт 143}}143. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 29.11.1952 № 1563|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 29 ноября 1952 г. N 1563 "О недостатках в работе протезной промышленности Министерства социального обеспечения РСФСР и в обслуживании граждан, нуждающихся в протезно-ортопедических изделиях". {{якорь|Перечень. Пункт 144}}144. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 26.12.1952 № 1661|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 26 декабря 1952 г. N 1661 "О мероприятиях, обеспечивающих обезвреживание и утилизацию мусора, вывозимого на свалки и сельскохозяйственные поля в окрестностях гг. Москвы, Ленинграда и городов республиканского (РСФСР) подчинения". {{якорь|Перечень. Пункт 145}}145. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 03.10.1953 № 1147|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 3 октября 1953 г. N 1147 "Об изменении действующего порядка планирования отпуска, расходования, учета и хранения драгоценных металлов и драгоценных камней на предприятиях министерств и ведомств РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 146}}146. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 19.12.1953 № 1551|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 19 декабря 1953 г. N 1551 "О строительстве и благоустройстве колхозных рынков и улучшении организации торговли на них". {{якорь|Перечень. Пункт 147}}147. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 17.02.1954 № 186|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 17 февраля 1954 г. N 186 "О дальнейшем развитии снабжения газом городов РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 148}}148. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 04.03.1954 № 217|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 4 марта 1954 г. N 217 "Об организации добровольных пожарных дружин на промышленных предприятиях и других объектах министерств и ведомств". {{якорь|Перечень. Пункт 149}}149. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 22.05.1954 № 721|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 22 мая 1954 г. N 721 "О мероприятиях по дальнейшему улучшению подготовки средних медицинских работников". {{якорь|Перечень. Пункт 150}}150. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 26.06.1954 № 954|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 26 июня 1954 г. N 954 "Об изменениях в сети педагогических и учительских институтов РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 151}}151. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 03.07.1954 № 987|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 3 июля 1954 г. N 987 "О мерах борьбы с самовольным строительством". {{якорь|Перечень. Пункт 152}}152. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 30.09.1954 № 1564|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 30 сентября 1954 г. N 1564 "Об улучшении подготовки, распределения и использования специалистов с высшим и средним специальным образованием". {{якорь|Перечень. Пункт 153}}153. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 09.07.1955 № 887|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 9 июля 1955 г. N 887 "О передаче решения некоторых вопросов Мосгорисполкому". {{якорь|Перечень. Пункт 154}}154. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 19.07.1955 № 928|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 19 июля 1955 г. N 928 "Об утверждении положения о музыкальных кружках в начальных, семилетних и средних школах и дополнении перечня специальных средств учреждений, состоящих на бюджетах автономных республик и местных бюджетах". {{якорь|Перечень. Пункт 155}}155. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 09.08.1955 № 1004|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 9 августа 1955 г. N 1004 "Об образовании Главного управления охотничьего хозяйства и заповедников при Совете Министров РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 156}}156. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 09.12.1955 № 1441|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 9 декабря 1955 г. N 1441 "О передаче решения некоторых вопросов Ленгорисполкому". {{якорь|Перечень. Пункт 157}}157. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 31.01.1956 № 162|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 31 января 1956 г. N 162 "Об утверждении Инструкции по применению Положения о Государственном флаге РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 158}}158. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 10.02.1956 № 190|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 10 февраля 1956 г. N 190 "О порядке утверждения планов капитальных вложений общественных организаций". {{якорь|Перечень. Пункт 159}}159. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 07.04.1956 № 316|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 7 апреля 1956 г. N 316 "Об улучшении работы санаториев и домов отдыха". {{якорь|Перечень. Пункт 160}}160. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 11.05.1956 № 359|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 11 мая 1956 г. N 359 "Об организации государственных станций по искусственному осеменению сельскохозяйственных животных". {{якорь|Перечень. Пункт 161}}161. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 16.05.1956 № 366|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 16 мая 1956 г. N 366 "Об организации Контрольно-ревизионного управления Министерства финансов РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 162}}162. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 04.06.1956 № 395|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 4 июня 1956 г. N 395 "О мерах по улучшению бытового обслуживания населения города Москвы". {{якорь|Перечень. Пункт 163}}163. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 07.06.1956 № 410|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 7 июня 1956 г. N 410 "Об улучшении семеноводства зерновых и масличных культур и трав". {{якорь|Перечень. Пункт 164}}164. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 16.06.1956 № 427|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 16 июня 1956 г. N 427 "Вопросы Министерства автомобильного транспорта и шоссейных дорог РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 165}}165. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 10.08.1956 № 555|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 10 августа 1956 г. N 555 "Об утверждении Положения о Главном Управлении охотничьего хозяйства и заповедников при Совете Министров РСФСР и его местных органах". {{якорь|Перечень. Пункт 166}}166. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 20.10.1956 № 685|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 20 октября 1956 г. N 685 "О приобщении к труду цыган, занимающихся бродяжничеством". {{якорь|Перечень. Пункт 167}}167. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 16.04.1957 № 212|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 16 апреля 1957 г. N 212 "О взимании платы с колхозов, совхозов и машинно-тракторных станций за электроэнергию, получаемую ими от Министерства электростанций через сети Сельэлектро Министерства сельского хозяйства РСФСР для целей освещения" (СП РСФСР, 1958, N 1, ст. 17). {{якорь|Перечень. Пункт 168}}168. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 07.06.1957 № 524|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 7 июня 1957 г. N 524 "Об организации руководства ЗАГСами". {{якорь|Перечень. Пункт 169}}169. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 12.06.1957 № 597|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 12 июня 1957 г. N 597 "О мерах по улучшению организации общественного питания учащихся высших и средних специальных учебных заведений РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 170}}170. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 13.06.1957 № 631|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 13 июня 1957 г. N 631 "Вопросы Главного управления снабжения и сбыта при Совете Министров РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 171}}171. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 02.10.1957 № 1090|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 2 октября 1957 г. N 1090 "О республиканских (РСФСР) технических условиях на продовольственные и промышленные товары" (СП РСФСР, 1958, N 4, ст. 36). {{якорь|Перечень. Пункт 172}}172. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 18.11.1957 № 1231|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 18 ноября 1957 г. N 1231 "О порядке назначения персональных окладов работникам общественных организаций РСФСР" (СП РСФСР, 1958, N 5, ст. 46). {{якорь|Перечень. Пункт 173}}173. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 27.11.1957 № 1258|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 27 ноября 1957 г. N 1258 "О типовых штатах административно-управленческого персонала учебно-производственных мастерских детских домов Министерства просвещения РСФСР" (СП РСФСР, 1958, N 6, ст. 52). {{якорь|Перечень. Пункт 174}}174. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 12.12.1957 № 1302|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 12 декабря 1957 г. N 1302 "О передаче на решение Советов Министров автономных республик, крайисполкомов и облисполкомов вопроса об отступлениях от установленных кондиций для семян выдаваемых из госресурсов" (СП РСФСР, 1958, N 6, ст. 59). {{якорь|Перечень. Пункт 175}}175. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 19.12.1957 № 1319|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 19 декабря 1957 г. N 1319 "О порядке внесения отдельных изменений в штаты местных органов государственного управления" (СП РСФСР, 1958, N 6, ст. 60). {{якорь|Перечень. Пункт 176}}176. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 19.12.1957 № 1323|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 19 декабря 1957 г. N 1323 "Об утверждении типовых штатов одногодичных школ строительных мастеров (десятников) Министерства сельского хозяйства РСФСР" (СП РСФСР, 1958, N 6, ст. 61). {{якорь|Перечень. Пункт 177}}177. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 06.01.1958 № 9|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 6 января 1958 г. N 9 "Об утверждении Примерного Устава кассы общественной взаимопомощи в колхозе" (СП РСФСР, 1958, N 6, ст. 68). {{якорь|Перечень. Пункт 178}}178. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 03.03.1958 № 205|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 3 марта 1958 г. N 205 "Об отнесении городов и сельских районов к группам по ставкам заработной платы руководящих советских работников" (СП РСФСР, 1958, N 10, ст. 92). {{якорь|Перечень. Пункт 179}}179. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 07.03.1958 № 247|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 7 марта 1958 г. N 247 "Об утверждении Положения о "Росглаввтормете" (СП РСФСР, 1958, N 10, ст. 95). {{якорь|Перечень. Пункт 180}}180. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 29.03.1958 № 307|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 29 марта 1958 г. N 307 "Об установлении Всероссийскому обществу содействия охране природы и озеленению населенных пунктов фонда персональных надбавок к должностным окладам и о порядке назначения персональных окладов работникам этого Общества" (СП РСФСР, 1958, N 10, ст. 101). {{якорь|Перечень. Пункт 181}}181. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 02.04.1958 № 313|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 2 апреля 1958 г. N 313 "Об отнесении городов и сельских районов к группам по ставкам заработной платы руководящих советских работников" (СП РСФСР, 1958, N 10, ст. 102). {{якорь|Перечень. Пункт 182}}182. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 22.04.1958 № 378|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 22 апреля 1958 г. N 378 "Об участии профсоюзных органов в обсуждении вопросов производства, труда и быта в советских и хозяйственных органах" (СП РСФСР, 1958, N 11, ст. 111). {{якорь|Перечень. Пункт 183}}183. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 22.04.1958 № 387|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 22 апреля 1958 г. N 387 "О предоставлении министрам и руководителям ведомств РСФСР права утверждать штаты профессорско-преподавательского, учебно-вспомогательного персонала и штатные должности деканов и заместителей деканов высших учебных заведений" (СП РСФСР, 1958, N 11, ст. 112). {{якорь|Перечень. Пункт 184}}184. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 04.05.1958 № 423|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 4 мая 1958 г. N 423 "Об упорядочении выдачи гражданам письменных справок". {{якорь|Перечень. Пункт 185}}185. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 06.05.1958 № 426|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 6 мая 1958 г. N 426 "Об использовании транспортными, коммунальными и строительными предприятиями и организациями, подведомственными Советам Министров автономных республик и исполкомам Советов депутатов трудящихся, до 30% сверхплановой прибыли для строительства жилых домов" (СП РСФСР, 1958, N 11, ст. 117). {{якорь|Перечень. Пункт 186}}186. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 05.06.1958 № 570|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 5 июня 1958 г. N 570 "О мерах по устранению нарушений санитарных правил при хранении, перевозке и применении этилированного бензина в автомобильном транспорте". {{якорь|Перечень. Пункт 187}}187. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 09.06.1958 № 590|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 9 июня 1958 г. N 590 "О проведении смотров достижений искусства и литературы краев и областей РСФСР" (СП РСФСР, 1958, N 11, ст. 125). {{якорь|Перечень. Пункт 188}}188. [[Постановление Бюро ЦК КПСС по РСФСР, Совета Министров РСФСР от 14.06.1958 № 637|Постановление]] Бюро Центрального Комитета КПСС по РСФСР, Совета Министров РСФСР от 14 июня 1958 г. N 637 "О мерах по улучшению работы грузового автомобильного транспорта". {{якорь|Перечень. Пункт 189}}189. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 10.07.1958 № 780|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 10 июля 1958 г. N 780 "Об организации междугородных централизованных перевозок грузов автомобильным транспортом общего пользования на магистральных автомобильных дорогах" (СП РСФСР, 1958, N 12, ст. 136). {{якорь|Перечень. Пункт 190}}190. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 20.08.1958 № 964|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 20 августа 1958 г. N 964 "Об отнесении городов и сельских районов к группам по ставкам заработной платы руководящих советских работников" (СП РСФСР, 1958, N 12, ст. 145). {{якорь|Перечень. Пункт 191}}191. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 06.09.1958 № 1038|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 6 сентября 1958 г. N 1038 "О мерах по дальнейшему развитию северного оленеводства". {{якорь|Перечень. Пункт 192}}192. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 08.09.1958 № 1053|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 8 сентября 1958 г. N 1053 "О порядке распределения капитальных вложений на жилищное, коммунальное, культурно-бытовое строительство, строительство объектов здравоохранения и на развитие строительной индустрии". {{якорь|Перечень. Пункт 193}}193. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 24.09.1958 № 1125|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 24 сентября 1958 г. N 1125 "О жилищно-строительных и дачно-строительных кооперативах" (СП РСФСР, 1958, N 13, ст. 154). {{якорь|Перечень. Пункт 194}}194. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 27.09.1958 № 1135|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 27 сентября 1958 г. N 1135 "Об отнесении городов и сельских районов к группам по ставкам заработной платы руководящих советских работников" (СП РСФСР, 1958, N 13, ст. 155). {{якорь|Перечень. Пункт 195}}195. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 04.10.1958 № 1158|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 4 октября 1958 г. N 1158 "Об утверждении Правил производства денежных начетов Комиссией советского контроля Совета Министров РСФСР" (СП РСФСР, 1958, N 15, ст. 158). {{якорь|Перечень. Пункт 196}}196. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 16.10.1958 № 1184|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 16 октября 1958 г. N 1184 "Об увеличении ресурсов растительного масла и обеспечении переработки на давальческих началах семян масличных культур". {{якорь|Перечень. Пункт 197}}197. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 18.10.1958 № 1190|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 18 октября 1958 г. N 1190 "О воспроизводстве и об охране рыбных запасов во внутренних водоемах РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 198}}198. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 15.12.1958 № 1380|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 15 декабря 1958 г. N 1380 "Об изменении порядка выплаты пенсий работникам науки" (СП РСФСР, 1958, N 15, ст. 167). {{якорь|Перечень. Пункт 199}}199. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 30.12.1958 № 1418|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 30 декабря 1958 г. N 1418 "О порядке публикации в печати сообщений о досрочном выполнении государственных планов". {{якорь|Перечень. Пункт 200}}200. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 31.12.1958 № 1455|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 31 декабря 1958 г. N 1455 "Об устранении излишеств в оборудовании и оформлении служебных помещений и помещений общественного пользования" (СП РСФСР, 1958, N 15, ст. 171). {{якорь|Перечень. Пункт 201}}201. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 31.01.1959 № 132|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 31 января 1959 г. N 132 "О порядке использования береговой полосы для нужд промыслового рыболовства" (СП РСФСР, 1959, N 1, ст. 9). {{якорь|Перечень. Пункт 202}}202. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 07.02.1959 № 146|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 7 февраля 1959 г. N 146 "О повышении ответственности советских и хозяйственных органов РСФСР за состояние денежного обращения, обеспечение товарооборота необходимыми товарными фондами и усилении контроля за использованием фондов заработной платы". {{якорь|Перечень. Пункт 203}}203. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 03.04.1959 № 546|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 3 апреля 1959 г. N 546 "О порядке опубликования и вступления в силу постановлений и распоряжений Совета Министров РСФСР" (СП РСФСР, 1959, N 4, ст. 35). {{якорь|Перечень. Пункт 204}}204. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 14.04.1959 № 639|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 14 апреля 1959 г. N 639 "Об улучшении работы промышленного железнодорожного транспорта и укреплении его материально-технической базы". {{якорь|Перечень. Пункт 205}}205. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 08.05.1959 № 769|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 8 мая 1959 г. N 769 "О бронировании жилой площади за работниками "Союзгосцирка" и членами их семей, выезжающими на длительные гастроли" (СП РСФСР, 1959, N 4, ст. 42). {{якорь|Перечень. Пункт 206}}206. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 09.06.1959 № 930|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 9 июня 1959 г. N 930 "Об утверждении Положения о порядке пользования автомобильными дорогами и Правил по охране автомобильных дорог и дорожных сооружений" (СП РСФСР, 1959, N 5, ст. 56). {{якорь|Перечень. Пункт 207}}207. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 12.06.1959 № 986|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 12 июня 1959 г. N 986 "О мерах по дальнейшему улучшению племенной работы и широкому применению искусственного осеменения в животноводстве колхозов и совхозов РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 208}}208. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 20.06.1959 № 1081|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 20 июня 1959 г. N 1081 "Об использовании не по назначению средств, выделенных из резервного фонда Совета Министров РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 209}}209. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 25.06.1959 № 1097|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 25 июня 1959 г. N 1097 "О мерах по улучшению ведения охотничьего хозяйства РСФСР" (СП РСФСР, 1959, N 7, ст. 64). {{якорь|Перечень. Пункт 210}}210. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 21.06.1959 № 1250|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 21 июля 1959 г. N 1250 "О развитии водопроводного и канализационного хозяйства в городах и рабочих поселках РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 211}}211. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 10.09.1959 № 1525|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 10 сентября 1959 г. N 1525 "О мерах по улучшению работы ремонтных баз Министерства культуры РСФСР" (СП РСФСР, 1959, N 13, ст. 115). {{якорь|Перечень. Пункт 212}}212. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 17.10.1959 № 1696|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 17 октября 1959 г. N 1696 "О мерах по улучшению продажи населению стандартных домов и комплектов деталей для домов со стенами из местных строительных материалов" (СП РСФСР, 1959, N 15, ст. 134). {{якорь|Перечень. Пункт 213}}213. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 21.10.1959 № 1714|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 21 октября 1959 г. N 1714 "О нормализации молока". {{якорь|Перечень. Пункт 214}}214. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 14.11.1959 № 1820|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 14 ноября 1959 г. N 1820 "Об улучшении ведения лесного хозяйства в лесах РСФСР" (СП РСФСР, 1959, N 17, ст. 150). {{якорь|Перечень. Пункт 215}}215. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 08.12.1959 № 1918|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 8 декабря 1959 г. N 1918 "Об упорядочении руководства изыскательскими работами для проектирования объектов промышленного и гражданского строительства на территории РСФСР" (СП РСФСР, 1959, N 20, ст. 164). {{якорь|Перечень. Пункт 216}}216. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 14.12.1959 № 1957|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 14 декабря 1959 г. N 1957 "Об установлении средней нормы расчета численности профессорско-преподавательского состава дневных отделений высших учебных заведений Министерства культуры РСФСР" (СП РСФСР, 1959, N 20, ст. 170). {{якорь|Перечень. Пункт 217}}217. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 13.01.1960 № 48|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 13 января 1960 г. N 48 "О мерах по упорядочению материально-технического обеспечения профсоюзных организаций" (СП РСФСР, 1960, N 5, ст. 14). {{якорь|Перечень. Пункт 218}}218. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 16.01.1960 № 80|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 16 января 1960 г. N 80 "Об организации заводов-втузов, а также промышленных предприятий и цехов при высших учебных заведениях РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 219}}219. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 28.01.1960 № 156|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 28 января 1960 г. N 156 "О развитии г. Владивостока". {{якорь|Перечень. Пункт 220}}220. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 30.01.1960 № 154|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 30 января 1960 г. N 154 "О дополнительных мерах по обеспечению сохранности зерна на хлебоприемных пунктах в районах целинных и залежных земель РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 221}}221. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 11.02.1960 № 202|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 11 февраля 1960 г. N 202 "Об утверждении сети племенных совхозов и государственных племенных заводов по отдельным видам, породам скота и птицы". {{якорь|Перечень. Пункт 222}}222. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 17.02.1960 № 227|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 17 февраля 1960 г. N 227 "Об утверждении нормативов численности уборщиц в высших и средних специальных учебных заведениях РСФСР" (СП РСФСР, 1960, N 7, ст. 30). {{якорь|Перечень. Пункт 223}}223. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 29.02.1960 № 302|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 29 февраля 1960 г. N 302 "Об утверждении перечня промышленных установок, оборудования и агрегатов, подлежащих размещению на открытых площадках или в зданиях с облегченными конструкциями". {{якорь|Перечень. Пункт 224}}224. [[Постановление Бюро ЦК КПСС по РСФСР, Совета Министров РСФСР от 26.03.1960 № 427|Постановление]] Бюро Центрального Комитета КПСС по РСФСР, Совета Министров РСФСР от 26 марта 1960 г. N 427 "О мерах по дальнейшему улучшению медицинского обслуживания и охраны здоровья населения РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 225}}225. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 07.04.1960 № 467|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 7 апреля 1960 г. N 467 "Об утверждении племенных совхозов и государственных племенных заводов по отдельным видам, породам скота и птицы". {{якорь|Перечень. Пункт 226}}226. [[Постановление Бюро ЦК КПСС по РСФСР и Совета Министров РСФСР от 11.04.1960 № 493|Постановление]] Бюро Центрального Комитета КПСС по РСФСР и Совета Министров РСФСР от 11 апреля 1960 г. N 493 "О неделе изобразительного искусства в РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 227}}227. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 15.04.1960 № 520|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 15 апреля 1960 г. N 520 "О состоянии и мерах улучшения охраны труда учащихся общеобразовательных школ". {{якорь|Перечень. Пункт 228}}228. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 15.04.1960 № 549|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 15 апреля 1960 г. N 549 "О предоставлении Госплану РСФСР права вносить частичные изменения в квартальные планы по фонду заработной платы" (СП РСФСР, 1960, N 17, ст. 71). {{якорь|Перечень. Пункт 229}}229. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 27.04.1960 № 587|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 27 апреля 1960 г. N 587 "Об улучшении бухгалтерского учета в бюджетных учреждениях, состоящих на республиканских (АССР) и местных бюджетах" (СП РСФСР, 1960, N 19, ст. 82). {{якорь|Перечень. Пункт 230}}230. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 14.05.1960 № 685|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 14 мая 1960 г. N 685 "Об утверждении Инструкции по применению единых норм расхода жидкого топлива для автомобилей" (СП РСФСР, 1960, N 21, ст. 90). {{якорь|Перечень. Пункт 231}}231. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 19.05.1960 № 713|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 19 мая 1960 г. N 713 "Об улучшении использования специалистов, оканчивающих вечерние и заочные высшие и средние специальные учебные заведения РСФСР" (СП РСФСР, 1960, N 22, ст. 93). {{якорь|Перечень. Пункт 232}}232. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 02.06.1960 № 794|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 2 июня 1960 г. N 794 "Об улучшении охраны государственного охотничьего фонда и усилении борьбы с браконьерством" (СП РСФСР, 1960, N 23, ст. 105). {{якорь|Перечень. Пункт 233}}233. [[Постановление Бюро ЦК КПСС по РСФСР, Совета Министров РСФСР от 18.06.1960 № 922|Постановление]] Бюро Центрального Комитета КПСС по РСФСР, Совета Министров РСФСР от 18 июня 1960 г. N 922 "Об улучшении семеноводства зерновых, масличных культур и трав". {{якорь|Перечень. Пункт 234}}234. [[Постановление Бюро ЦК КПСС по РСФСР, Совета Министров РСФСР и ВЦСПС от 25.08.1960 № 1307|Постановление]] Бюро Центрального Комитета КПСС по РСФСР, Совета Министров РСФСР и Всесоюзного Центрального Совета Профессиональных Союзов от 25 августа 1960 г. N 1307 "О переводе на семичасовой рабочий день работников центрального аппарата министерств и ведомств РСФСР, совнархозов, республиканских (АССР) и местных органов государственного управления, партийных, профсоюзных, комсомольских и других общественных организаций РСФСР" (СП РСФСР, 1960, N 29, ст. 136). {{якорь|Перечень. Пункт 235}}235. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 01.09.1960 № 1345|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 1 сентября 1960 г. N 1345 "О мерах по дальнейшему улучшению торговли". {{якорь|Перечень. Пункт 236}}236. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 08.09.1960 № 1389|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 8 сентября 1960 г. N 1389 "О развитии садоводства и виноградарства в РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 237}}237. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 24.09.1960 № 1475|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 24 сентября 1960 г. N 1475 "Об организации кооперативов по строительству и эксплуатации коллективных гаражей-стоянок для автомобилей индивидуальных владельцев" (СП РСФСР, 1960, N 33, ст. 160). {{якорь|Перечень. Пункт 238}}238. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 10.10.1960 № 1548|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 10 октября 1960 г. N 1548 "Об утверждении Положения об охоте и охотничьем хозяйстве РСФСР" (СП РСФСР, 1960, N 34, ст. 164). {{якорь|Перечень. Пункт 239}}239. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 31.10.1960 № 1646|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 31 октября 1960 г. N 1646 "О проектных организациях по проектированию сельскохозяйственного строительства в системе Министерства сельского хозяйства РСФСР" (СП РСФСР, 1960, N 36, ст. 175). {{якорь|Перечень. Пункт 240}}240. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 15.11.1960 № 1717|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 15 ноября 1960 г. N 1717 "Об утверждении показателей для отнесения эксплуатационных предприятий и организаций связи, не находящихся в ведении Министерства связи РСФСР, к группам по оплате труда руководящих и инженерно-технических работников". {{якорь|Перечень. Пункт 241}}241. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 17.11.1960 № 1730|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 17 ноября 1960 г. N 1730 "О предоставлении Министерству коммунального хозяйства РСФСР права передавать безвозмездно предприятиям коммунального хозяйства опытные образцы коммунального оборудования" (СП РСФСР, 1960, N 38, ст. 191). {{якорь|Перечень. Пункт 242}}242. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 03.12.1960 № 1827|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 3 декабря 1960 г. N 1827 "Об утверждении Положения о ежегодных смотрах лучших жилых комплексов, отдельных жилых домов и гражданских зданий" (СП РСФСР, 1960, N 41, ст. 205). {{якорь|Перечень. Пункт 243}}243. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 16.12.1960 № 1889|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 16 декабря 1960 г. N 1889 "О типовых штатах районных (городских) народных судов РСФСР" (СП РСФСР, 1960, N 43, ст. 216). {{якорь|Перечень. Пункт 244}}244. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 19.12.1960 № 1896|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 19 декабря 1960 г. N 1896 "Об упорядочении лесозаготовок в Сахалинской области по берегам рек, их притоков и озер, являющихся местами нереста лососевых рыб". {{якорь|Перечень. Пункт 245}}245. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 23.12.1960 № 1924|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 23 декабря 1960 г. N 1924 "О мерах по увеличению заготовок пушнины для производства пушно-меховых изделий и для экспорта". {{якорь|Перечень. Пункт 246}}246. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 24.12.1960 № 1925|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 24 декабря 1960 г. N 1925 "О типовых структурах и штатах строительных и специализированных подрядных организаций". {{якорь|Перечень. Пункт 247}}247. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 31.12.1960 № 1966|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 31 декабря 1960 г. N 1966 "Об организации государственного ветеринарного надзора за рыбохозяйственными водоемами РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 248}}248. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 13.02.1961 № 127|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 13 февраля 1961 г. N 127 "О предоставлении Главному управлению рыбной промышленности Дальнего Востока при ВСНХ прав совнархоза" (СП РСФСР, 1961, N 3, ст. 13). {{якорь|Перечень. Пункт 249}}249. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 18.03.1961 № 249|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 18 марта 1961 г. N 249 "О весенней охоте на пернатую дичь" (СП РСФСР, 1961, N 4, ст. 17). {{якорь|Перечень. Пункт 250}}250. [[Постановление Бюро ЦК КПСС по РСФСР и Совета Министров РСФСР от 12.04.1961 № 421|Постановление]] Бюро Центрального Комитета КПСС по РСФСР и Совета Министров РСФСР от 12 апреля 1961 г. N 421 "Об увеличении производства семян сахарной свеклы в РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 251}}251. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 05.05.1961 № 505|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 5 мая 1961 г. N 505 "О единых тарифах на перевозку грузов автомобильным транспортом" (СП РСФСР, 1961, N 15, ст. 57). {{якорь|Перечень. Пункт 252}}252. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 06.05.1961 № 511|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 6 мая 1961 г. N 511 "О ведении в колхозах и совхозах шнуровой книги истории полей севооборотов и агротехнического паспорта полей севооборотов". {{якорь|Перечень. Пункт 253}}253. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 06.05.1961 № 514|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 6 мая 1961 г. N 514 "О предоставлении министерствам и ведомствам РСФСР, совнархозам, Советам Министров автономных республик, крайисполкомам, облисполкомам, Мосгорисполкому, Ленгорисполкому, Главмосстрою при Мосгорисполкоме, Главмособлстрою при Мособлисполкоме, Главленинградстрою при Ленгорисполкоме и Главленоблстрою при Леноблисполкоме права переводить строительно-монтажные и ремонтно-строительные организации из одной группы по оплате труда работников в другую группу" (СП РСФСР, 1961, N 15, ст. 55). {{якорь|Перечень. Пункт 254}}254. [[Постановление Бюро ЦК КПСС по РСФСР и Совета Министров РСФСР от 27.05.1961 № 701|Постановление]] Бюро Центрального Комитета КПСС по РСФСР и Совета Министров РСФСР от 27 мая 1961 г. N 701 "Об улучшении организации сбыта излишков сельскохозяйственных продуктов колхозников и колхозов в РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 255}}255. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 02.06.1961 № 664|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 2 июня 1961 г. N 664 "О внесении дополнений в республиканские технические условия (РТУ РСФСР) 81-57 "Карамель", 85-57 "Мармелад" и 87-60 "Пастила" (СП РСФСР, 1961, N 19, ст. 78). {{якорь|Перечень. Пункт 256}}256. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 05.06.1961 № 696|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 5 июня 1961 г. N 696 "О дополнительной передаче некоторых вопросов хозяйственного и культурного строительства на решение министерств и ведомств РСФСР, Советов Министров автономных республик, крайисполкомов, облисполкомов, Московского и Ленинградского горисполкомов" (СП РСФСР, 1961, N 16, ст. 60). {{якорь|Перечень. Пункт 257}}257. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 05.06.1961 № 727|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 5 июня 1961 г. N 727 "О мерах по предотвращению фактов обмана государства и по усилению контроля за достоверностью отчетов о выполнении планов и обязательств". {{якорь|Перечень. Пункт 258}}258. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 09.06.1961 № 730|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 9 июня 1961 г. N 730 "Об организации бассейновых инспекций рыбоохраны в Красноярском крае, Коми АССР и Якутской АССР". {{якорь|Перечень. Пункт 259}}259. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 09.06.1961 № 739|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 9 июня 1961 г. N 739 "О ценах на продукцию производства предприятий бывшей промысловой кооперации РСФСР, переданных совнархозам и в республиканское (АССР) и местное подчинение". {{якорь|Перечень. Пункт 260}}260. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 28.07.1961 № 959|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 28 июля 1961 г. N 959 "О структуре комитетов по радиовещанию и телевидению в автономных республиках, краях и областях РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 261}}261. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 03.08.1961 № 985|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 3 августа 1961 г. N 985 "Об утверждении образцов изделий изобразительного и декоративно-прикладного искусства, изготовляемых кустарями" (СП РСФСР, 1961, N 21, ст. 98). {{якорь|Перечень. Пункт 262}}262. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 16.08.1961 № 1051|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 16 августа 1961 г. N 1051 "Об установлении норм вылова кильки на однотипные промысловые суда флота рыбной промышленности, работающие в районе Сальянского рейда Каспийского моря" (СП РСФСР, 1961, N 22, ст. 102). {{якорь|Перечень. Пункт 263}}263. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 22.08.1961 № 1070|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 22 августа 1961 г. N 1070 "О мерах по улучшению трудового устройства инвалидов в РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 264}}264. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 08.09.1961 № 1136|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 8 сентября 1961 г. N 1136 "Об изменении пунктов 14 и 34 постановления Совета Министров РСФСР от 5 июня 1961 г. N 696" (СП РСФСР, 1961, N 26, ст. 114). {{якорь|Перечень. Пункт 265}}265. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 30.09.1961 № 1238|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 30 сентября 1961 г. N 1238 "О мерах по улучшению делопроизводства в учреждениях и организациях РСФСР" (СП РСФСР, 1961, N 28, ст. 125). {{якорь|Перечень. Пункт 266}}266. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 07.10.1961 № 1251|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 7 октября 1961 г. N 1251 "Об установке и техническом обслуживании приемных телевизионных антенн коллективного пользования" (СП РСФСР, 1961, N 26, ст. 120). {{якорь|Перечень. Пункт 267}}267. [[Постановление Бюро ЦК КПСС по РСФСР и Совета Министров РСФСР от 10.10.1961 № 1275|Постановление]] Бюро Центрального Комитета КПСС по РСФСР и Совета Министров РСФСР от 10 октября 1961 г. N 1275 "О структуре посевных площадей в совхозах и колхозах Московской области, обеспечении населения города Москвы и промышленных центров области молоком и увеличении его производства в молочных совхозах и колхозах пригородной зоны". {{якорь|Перечень. Пункт 268}}268. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 14.10.1961 № 1300|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 14 октября 1961 г. N 1300 "О сроках охоты на соболя" (СП РСФСР, 1961, N 28, ст. 126). {{якорь|Перечень. Пункт 269}}269. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 16.10.1961 № 1296|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 16 октября 1961 г. N 1296 "Об устранении излишеств в расходовании государственных средств на цветочное оформление городов и населенных пунктов" (СП РСФСР, 1961, N 28, ст. 127). {{якорь|Перечень. Пункт 270}}270. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 03.11.1961 № 1358|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 3 ноября 1961 г. N 1358 "О предоставлении Всероссийскому Совету народного хозяйства права изменять задания совнархозам по улучшению качества добываемых и отгружаемых углей" (СП РСФСР, 1961, N 29, ст. 135). {{якорь|Перечень. Пункт 271}}271. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 02.12.1961 № 1439|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 2 декабря 1961 г. N 1439 "Об утверждении Положения о стационарных и заочных курсах иностранных языков для взрослых" (СП РСФСР, 1961, N 29, ст. 137). {{якорь|Перечень. Пункт 272}}272. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 28.12.1961 № 1565|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 28 декабря 1961 г. N 1565 "Об утверждении положений о Главном управлении лесного хозяйства и охраны леса при Совете Министров РСФСР (Главлесхозе РСФСР), инспекциях лесного хозяйства и охраны леса и управлениях лесного хозяйства и охраны леса Главлесхоза РСФСР" (СП РСФСР, 1961, N 33, ст. 157). {{якорь|Перечень. Пункт 273}}273. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 16.01.1962 № 56|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 16 января 1962 г. N 56 "О денежном налоге с граждан, имеющих скот в городах". {{якорь|Перечень. Пункт 274}}274. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 23.01.1962 № 70|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 23 января 1962 г. N 70 "О работе Центрального статистического управления при Совете Министров РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 275}}275. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 23.01.1962 № 81|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 23 января 1962 г. N 81 "О работе Министерства юстиции РСФСР по систематизации законодательства РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 276}}276. [[Постановление Бюро ЦК КПСС по РСФСР и Совета Министров РСФСР от 27.01.1962 № 114|Постановление]] Бюро Центрального Комитета КПСС по РСФСР и Совета Министров РСФСР от 27 января 1962 г. N 114 "О мерах по улучшению использования и ремонта машинно-тракторного парка колхозов и совхозов РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 277}}277. [[Постановление Бюро ЦК КПСС по РСФСР и Совета Министров РСФСР от 27.01.1962 № 118|Постановление]] Бюро Центрального Комитета КПСС по РСФСР и Совета Министров РСФСР от 27 января 1962 г. N 118 "О мерах по расширению закупок потребительской кооперацией излишков сельскохозяйственных продуктов у колхозников и колхозов". {{якорь|Перечень. Пункт 278}}278. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 30.01.1962 № 106|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 30 января 1962 г. N 106 "Об утверждении перечня должностей работников, премируемых за сбор, приемку, хранение и сдачу отработанных подшипников, годных для восстановления" (СП РСФСР, 1962, N 1, ст. 10). {{якорь|Перечень. Пункт 279}}279. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 20.02.1962 № 209|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 20 февраля 1962 г. N 209 "О мерах по дальнейшему улучшению охраны труда на предприятиях и стройках РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 280}}280. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 23.02.1962 № 201|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 23 февраля 1962 г. N 201 "Об улучшении руководства пушнопромысловым хозяйством РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 281}}281. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 27.02.1962 № 220|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 27 февраля 1962 г. N 220 "Об освобождении колхозов районов Крайнего Севера и местностей, приравненных к районам Крайнего Севера, от подоходного налога и рыболовного сбора, о ставке и сроках уплаты подоходного налога рыболовецкими колхозами Карельской АССР" (СП РСФСР, 1962, N 4, ст. 26). {{якорь|Перечень. Пункт 282}}282. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 28.02.1962 № 229|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 28 февраля 1962 г. N 229 "О порядке решения вопросов о направлении на строительство детских яслей и детских садов части средств, выделяемых на жилищное строительство" (СП РСФСР, 1962, N 3, ст. 23). {{якорь|Перечень. Пункт 283}}283. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 08.03.1962 № 267|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 8 марта 1962 г. N 267 "О частичном изменении постановления Совета Министров РСФСР от 16 мая 1956 г. N 366 и Положения о Контрольно-ревизионном управлении Министерства финансов РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 284}}284. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 14.03.1962 № 285|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 14 марта 1962 г. N 285 "О нормах естественной убыли свежих фруктов, винограда, ягод и томатов при перевозке их воздушным транспортом" (СП РСФСР, 1962, N 4, ст. 28). {{якорь|Перечень. Пункт 285}}285. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 22.03.1962 № 322|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 22 марта 1962 г. N 322 "О предоставлении Советам Министров автономных республик, крайисполкомам, облисполкомам, Мосгорисполкому и Ленгорисполкому права утверждать размер платы за медицинское обслуживание в наркоприемниках (вытрезвителях) при органах милиции". {{якорь|Перечень. Пункт 286}}286. [[Постановление Совета Министров РСФСР и ВЦСПС от 03.04.1962 № 400/10|Постановление]] Совета Министров РСФСР и Всесоюзного Центрального Совета Профессиональных Союзов от 3 апреля 1962 г. N 400/10 "О социалистическом соревновании производственно-заготовительных управлений, отделений и заводов Росглаввтормета при ВСНХ" (СП РСФСР, 1962, N 7, ст. 38). {{якорь|Перечень. Пункт 287}}287. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 26.04.1962 № 507|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 26 апреля 1962 г. N 507 "О прекращении установки квартирных газовых счетчиков в жилых домах" (СП РСФСР, 1962, N 7, ст. 45). {{якорь|Перечень. Пункт 288}}288. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 29.04.1962 № 528|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 29 апреля 1962 г. N 528 "О порядке проведения открытых конкурсов по архитектуре" (СП РСФСР, 1962, N 8, ст. 47). {{якорь|Перечень. Пункт 289}}289. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 12.05.1962 № 586|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 12 мая 1962 г. N 586 "Об использовании земель, освобождающихся после добычи торфа" (СП РСФСР, 1962, N 8, ст. 49). {{якорь|Перечень. Пункт 290}}290. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 12.05.1962 № 616|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 12 мая 1962 г. N 616 "О мерах по дальнейшему увеличению подготовки специалистов по радиоэлектронике и электронной технике с высшим и средним специальным образованием в РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 291}}291. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 18.05.1962 № 648|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 18 мая 1962 г. N 648 "Об утверждении списка горных районов автономных республик, краев и областей, для которых устанавливается повышенная норма допустимых отклонений в весе натуральной (немытой) шерсти при хранении на складах" (СП РСФСР, 1962, N 8, ст. 50). {{якорь|Перечень. Пункт 292}}292. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 18.05.1962 № 670|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 18 мая 1962 г. N 670 "О мерах по внедрению технических средств охраны на объектах, охраняемых ведомственной военизированной и сторожевой охраной и вневедомственной сторожевой охраной". {{якорь|Перечень. Пункт 293}}293. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 18.05.1962 № 698|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 18 мая 1962 г. N 698 "Об усилении борьбы с сорными растениями" (СП РСФСР, 1962, N 10, ст. 55). {{якорь|Перечень. Пункт 294}}294. [[Постановление Бюро ЦК КПСС по РСФСР, Совета Министров РСФСР от 21.05.1962 № 690|Постановление]] Бюро Центрального Комитета КПСС по РСФСР, Совета Министров РСФСР от 21 мая 1962 г. N 690 "Об организации обучения колхозников и рабочих совхозов основным правилам агротехники и зоотехнии" (СП РСФСР, 1962, N 10, ст. 53). {{якорь|Перечень. Пункт 295}}295. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 25.05.1962 № 710|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 25 мая 1962 г. N 710 "О мероприятиях по обеспечению своевременного выполнения работ по подготовке промышленных и коммунально-бытовых предприятий к приему газа". {{якорь|Перечень. Пункт 296}}296. Пункт 1 изменений решений Правительства РСФСР, утвержденных [[Постановление Совета Министров РСФСР от 30.05.1962 № 737|постановлением]] Совета Министров РСФСР от 30 мая 1962 г. N 737 "Об изменении и признании утратившими силу решений Правительства РСФСР в связи с принятием Закона РСФСР о бюджетных правах Российской Советской Федеративной Социалистической Республики, автономных советских социалистических республик и местных Советов депутатов трудящихся РСФСР" (СП РСФСР, 1962, N 11, ст. 59). {{якорь|Перечень. Пункт 297}}297. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 31.05.1962 № 755|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 31 мая 1962 г. N 755 "О перечне работ по внешнему благоустройству городов, рабочих и курортных поселков и сельских районных центров, осуществляемых за счет средств на внелимитные капитальные вложения, предусматриваемых в бюджетах автономных республик, краев, областей и городов Москвы и Ленинграда" (СП РСФСР, 1962, N 10, ст. 57). {{якорь|Перечень. Пункт 298}}298. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 07.06.1962 № 781|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 7 июня 1962 г. N 781 "О предоставлении Главному управлению геологии и охраны недр при Совете Министров РСФСР права передачи и ликвидации временных зданий и сооружений при прекращении или сокращении геологоразведочных работ" (СП РСФСР, 1962, N 12, ст. 64). {{якорь|Перечень. Пункт 299}}299. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 09.06.1962 № 794|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 9 июня 1962 г. N 794 "О дополнении перечня должностей работников, премируемых за сбор, приемку, хранение и сдачу отработанных подшипников, годных для восстановления, утвержденного постановлением Совета Министров РСФСР от 30 января 1962 г. N 106" (СП РСФСР, 1962, N 12, ст. 66). {{якорь|Перечень. Пункт 300}}300. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 12.06.1962 № 812|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 12 июня 1962 г. N 812 "Об изменении и признании утратившими силу постановлений Правительства РСФСР в связи с постановлением Совета Министров РСФСР от 20 марта 1962 г. N 326 "Об авторском гонораре за произведения политической, научной, производственно-технической, учебной и другой литературы" (СП РСФСР, 1962, N 12, ст. 67). {{якорь|Перечень. Пункт 301}}301. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 30.06.1962 № 895|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 30 июня 1962 г. N 895 "Об утверждении единых тарифов на пользование легковыми автомобилями, предоставляемыми пунктами проката" (СП РСФСР, 1962, N 13, ст. 75). {{якорь|Перечень. Пункт 302}}302. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 07.07.1962 № 926|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 7 июля 1962 г. N 926 "Об установлении годового расчетного периода для суммированного учета рабочего времени в совхозах и других государственных предприятиях сельского хозяйства РСФСР" (СП РСФСР, 1962, N 14, ст. 77). {{якорь|Перечень. Пункт 303}}303. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 03.08.1962 № 1028|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 3 августа 1962 г. N 1028 "Об организации отделов (групп) топлива и нефтехозяйства в составе Всероссийского объединения "Россельхозтехника" и республиканских (АССР), краевых и областных объединений "Сельхозтехника" (СП РСФСР, 1962, N 16, ст. 82). {{якорь|Перечень. Пункт 304}}304. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 26.09.1962 № 1255|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 26 сентября 1962 г. N 1255 "Об упорядочении отвода земель для автомобильных дорог, осушительных и оросительных каналов и других гидротехнических сооружений" (СП РСФСР, 1962, N 17, ст. 92). {{якорь|Перечень. Пункт 305}}305. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 01.10.1962 № 1330|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 1 октября 1962 г. N 1330 "О дальнейшем улучшении бытового обслуживания населения". {{якорь|Перечень. Пункт 306}}306. Пункт 5 изменений решений Правительства РСФСР в связи с введением в действие Уголовного и Уголовно-процессуального кодексов РСФСР и Закона о судоустройстве РСФСР, утвержденных [[Постановление Совета Министров РСФСР от 03.10.1962 № 1327|постановлением]] Совета Министров РСФСР от 3 октября 1962 г. N 1327 "Об изменении и признании утратившими силу решений Правительства РСФСР в связи с введением в действие Уголовного и Уголовно-процессуального кодексов РСФСР и Закона о судоустройстве РСФСР" (СП РСФСР, 1962, N 19, ст. 98). {{якорь|Перечень. Пункт 307}}307. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 18.10.1962 № 1384|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 18 октября 1962 г. N 1384 "Об утверждении образцов документов, выдаваемых оканчивающим восьмилетние и средние общеобразовательные школы" (СП РСФСР, 1962, N 22, ст. 106). {{якорь|Перечень. Пункт 308}}308. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 18.10.1962 № 1390|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 18 октября 1962 г. N 1390 "О повышении ответственности за сохранность и содержание в исправном состоянии жилищного фонда" (СП РСФСР, 1962, N 20, ст. 102). {{якорь|Перечень. Пункт 309}}309. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 22.10.1962 № 1407|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 22 октября 1962 г. N 1407 "О мерах по прекращению загрязнения неочищенными сточными водами бассейна реки Камы и водоемов в Челябинской области". {{якорь|Перечень. Пункт 310}}310. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 22.10.1962 № 1435|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 22 октября 1962 г. N 1435 "О мерах по дальнейшему улучшению подготовки и использования экономических кадров с высшим и средним специальным образованием в РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 311}}311. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 23.10.1962 № 1415|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 23 октября 1962 г. N 1415 "Об организации доставки скоропортящихся грузов автомобильным транспортом общего пользования в междугородном сообщении" (СП РСФСР, 1962, N 22, ст. 108). {{якорь|Перечень. Пункт 312}}312. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 15.11.1962 № 1522|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 15 ноября 1962 г. N 1522 "Об улучшении использования в народном хозяйстве РСФСР рекомендаций и предложений научно-технических обществ" (СП РСФСР, 1962, N 23, ст. 112). {{якорь|Перечень. Пункт 313}}313. [[Постановление Бюро ЦК КПСС по РСФСР и Совета Министров РСФСР от 30.11.1962 № 1571|Постановление]] Бюро Центрального Комитета КПСС по РСФСР и Совета Министров РСФСР от 30 ноября 1962 г. N 1571 "О производственных колхозно-совхозных управлениях РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 314}}314. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 17.01.1963 № 72|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 17 января 1963 г. N 72 "О предоставлении Главному управлению геологии и охраны недр при Совете Министров РСФСР права приобретения строений у колхозов и частных лиц за счет ассигнований на геологоразведочные работы" (СП РСФСР, 1963, N 1, ст. 5). {{якорь|Перечень. Пункт 315}}315. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 09.02.1963 № 167|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 9 февраля 1963 г. N 167 "О нормах естественной убыли свежих огурцов и капусты при перевозке их воздушным транспортом" (СП РСФСР, 1963, N 3, ст. 18). {{якорь|Перечень. Пункт 316}}316. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 13.02.1963 № 182|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 13 февраля 1963 г. N 182 "О порядке финансирования научно-исследовательских и конструкторских работ, выполняемых организациями Министерства коммунального хозяйства РСФСР" (СП РСФСР, 1963, N 400, ст. 20). {{якорь|Перечень. Пункт 317}}317. [[Постановление Бюро ЦК КПСС по РСФСР и Совета Министров РСФСР от 25.03.1963 № 371|Постановление]] Бюро Центрального Комитета КПСС по РСФСР и Совета Министров РСФСР от 25 марта 1963 г. N 371 "Об улучшении организации сельского строительства" (СП РСФСР, 1963, N 7, ст. 39). {{якорь|Перечень. Пункт 318}}318. [[Постановление Бюро ЦК КПСС по РСФСР и Совета Министров РСФСР от 25.03.1963 № 389|Постановление]] Бюро Центрального Комитета КПСС по РСФСР и Совета Министров РСФСР от 25 марта 1963 г. N 389 "Об увеличении производства яиц и мяса птицы в пригородных зонах крупных городов и промышленных центров". {{якорь|Перечень. Пункт 319}}319. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 20.04.1963 № 472|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 20 апреля 1963 г. N 472 "О сложившейся практике создания резервов материалов и оборудования и о мероприятиях по упорядочению использования этих резервов" (СП РСФСР, 1963, N 8, ст. 49). {{якорь|Перечень. Пункт 320}}320. Пункт 1 [[Постановление Совета Министров РСФСР от 04.05.1963 № 519|постановления]] Совета Министров РСФСР от 4 мая 1963 г. N 519 "О передаче в ведение Главлесхоза РСФСР предприятий и организаций лесозаготовительной промышленности и лесного хозяйства Московского совнархоза, находящихся в Калининской области" (СП РСФСР, 1963, N 9, ст. 56). {{якорь|Перечень. Пункт 321}}321. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 08.05.1963 № 538|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 8 мая 1963 г. N 538 "О частичном изменении пункта 32 постановления Совета Министров РСФСР от 5 июня 1961 г. N 696" (СП РСФСР, 1963, N 9, ст. 62). {{якорь|Перечень. Пункт 322}}322. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 12.06.1963 № 729|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 12 июня 1963 г. N 729 "Об утверждении тарифов на электрическую энергию, отпускаемую потребителям коммунальными электростанциями мощностью выше 1000 кВт" (СП РСФСР, 1963, N 12, ст. 81). {{якорь|Перечень. Пункт 323}}323. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 15.06.1963 № 757|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 15 июня 1963 г. N 757 "О мерах по дальнейшему развитию высшего и среднего специального образования, улучшению подготовки и использования специалистов". {{якорь|Перечень. Пункт 324}}324. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 20.06.1963 № 779|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 20 июня 1963 г. N 779 "О порядке финансирования работ по повышению благоустройства гостиниц, осуществляемых при ремонте зданий гостиниц" (СП РСФСР, 1963, N 12, ст. 82). {{якорь|Перечень. Пункт 325}}325. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 06.07.1963 № 840|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 6 июля 1963 г. N 840 "Об организации хозрасчетных отделов (управлений) капитального строительства при министерствах производства и заготовок сельскохозяйственных продуктов автономных республик, краевых, областных управлениях производства и заготовок сельскохозяйственных продуктов и производственных колхозно-совхозных управлениях" (СП РСФСР, 1963, N 13, ст. 89). {{якорь|Перечень. Пункт 326}}326. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 13.07.1963 № 870|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 13 июля 1963 г. N 870 "О поставке научно-исследовательским институтам Министерства здравоохранения СССР животных для производства бактерийных и вирусных препаратов". {{якорь|Перечень. Пункт 327}}327. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 31.07.1963 № 939|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 31 июля 1963 г. N 939 "О дополнительных мерах по предупреждению аварий на автомобильном транспорте". {{якорь|Перечень. Пункт 328}}328. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 20.08.1963 № 1018|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 20 августа 1963 г. N 1018 "Об утверждении Положения о Главном управлении бытового обслуживания населения при Совете Министров РСФСР" (СП РСФСР, 1963, N 16, ст. 109). {{якорь|Перечень. Пункт 329}}329. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 18.09.1963 № 1138|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 18 сентября 1963 г. N 1138 "О материальном обеспечении учащихся одногодичных школ десятников-строителей" (СП РСФСР, 1963, N 18, ст. 121). {{якорь|Перечень. Пункт 330}}330. [[Постановление Бюро ЦК КПСС по РСФСР и Совета Министров РСФСР от 26.09.1963 № 1156|Постановление]] Бюро Центрального Комитета КПСС по РСФСР и Совета Министров РСФСР от 26 сентября 1963 г. N 1156 "О мерах по улучшению руководства сельскохозяйственными научно-исследовательскими учреждениями и подготовкой кадров для сельского хозяйства РСФСР" (СП РСФСР, 1963, N 17, ст. 115). {{якорь|Перечень. Пункт 331}}331. Пункт 3 изменений решений Правительства РСФСР, утвержденных [[Постановление Совета Министров РСФСР от 08.10.1963 № 1193|постановлением]] Совета Министров РСФСР от 8 октября 1963 г. N 1193 "Об изменении и признании утратившими силу решений Правительства РСФСР в связи с Указом Президиума Верховного Совета РСФСР от 13 апреля 1963 г. "Об упразднении Министерства юстиции РСФСР и образовании Юридической комиссии Совета Министров РСФСР" (СП РСФСР, 1963, N 19, ст. 128). {{якорь|Перечень. Пункт 332}}332. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 23.10.1963 № 1247|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 23 октября 1963 г. N 1247 "О дополнении пункта 3 постановления Совнаркома РСФСР от 4 мая 1927 г. "О порядке оплаты пользования центральным отоплением" (СП РСФСР, 1963, N 19, ст. 131). {{якорь|Перечень. Пункт 333}}333. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 21.11.1963 № 1347|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 21 ноября 1963 г. N 1347 "Вопросы Государственного комитета Совета Министров РСФСР по печати". {{якорь|Перечень. Пункт 334}}334. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 03.12.1963 № 1383|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 3 декабря 1963 г. N 1383 "О котлонадзоре на Ленинградском метрополитене имени В.И. Ленина" (СП РСФСР, 1963, N 22, ст. 146). {{якорь|Перечень. Пункт 335}}335. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 14.12.1963 № 1411|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 14 декабря 1963 г. N 1411 "Об улучшении трудоустройства подростков" (СП РСФСР, 1963, N 22, ст. 148). {{якорь|Перечень. Пункт 336}}336. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 21.12.1963 № 1440|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 21 декабря 1963 г. N 1440 "О плане развития народного хозяйства РСФСР на 1964 - 1965 годы". {{якорь|Перечень. Пункт 337}}337. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 30.12.1963 № 1475|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 30 декабря 1963 г. N 1475 "О мерах по увеличению производства зоологических товаров и улучшению торговли ими". {{якорь|Перечень. Пункт 338}}338. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 08.01.1964 № 25|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 8 января 1964 г. N 25 "О Государственном комитете Совета Министров РСФСР по печати" (СП РСФСР, 1964, N 1, ст. 6). {{якорь|Перечень. Пункт 339}}339. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 09.01.1964 № 33|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 9 января 1964 г. N 33 "О предоставлении учреждениям судебной экспертизы Юридической комиссии Совета Министров РСФСР права пользования печатью с изображением Государственного герба РСФСР" (СП РСФСР, 1964, N 1, ст. 7). {{якорь|Перечень. Пункт 340}}340. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 10.02.1964 № 180|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 10 февраля 1964 г. N 180 "О постоянном представительстве Совета Министров Якутской АССР при Совете Министров РСФСР в г. Москве" (СП РСФСР, 1964, N 3, ст. 20). {{якорь|Перечень. Пункт 341}}341. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 18.02.1964 № 203|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 18 февраля 1964 г. N 203 "О внедрении в быт советских людей новых гражданских обрядов" (СП РСФСР, 1964, N 3, ст. 22). {{якорь|Перечень. Пункт 342}}342. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 21.02.1964 № 221|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 21 февраля 1964 г. N 221 "О разрешении строительства двух- и четырехквартирных жилых домов для обслуживающего персонала отделений и ферм виноградарских совхозов" (СП РСФСР, 1964, N 4, ст. 25). {{якорь|Перечень. Пункт 343}}343. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 21.02.1964 № 224|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 21 февраля 1964 г. N 224 "О частичном изменении постановления Совета Министров РСФСР от 31 июля 1963 г. N 939". {{якорь|Перечень. Пункт 344}}344. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 10.03.1964 № 294|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 10 марта 1964 г. N 294 "О предоставлении совнархозам права осуществлять строительство школ, детских учреждений, больниц и клубов в местах расположения лесозаготовительных, лесосплавных и лесоперевалочных предприятий за счет ассигнований, выделяемых на строительство производственных объектов" (СП РСФСР, 1964, N 5, ст. 32). {{якорь|Перечень. Пункт 345}}345. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 11.03.1964 № 309|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 11 марта 1964 г. N 309 "О повышении материальной заинтересованности пенсионеров в работе на производстве" (СП РСФСР, 1964, N 5, ст. 32). {{якорь|Перечень. Пункт 346}}346. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 14.03.1964 № 324|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 14 марта 1964 г. N 324 "Об устройстве внутриквартирной проводки радиотрансляционной сети в строящихся жилых домах" (СП РСФСР, 1964, N 5, ст. 34). {{якорь|Перечень. Пункт 347}}347. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 04.04.1964 № 419|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 4 апреля 1964 г. N 419 "О дополнении пункта 35 постановления Совета Министров РСФСР от 5 июня 1961 г. N 696" (СП РСФСР, 1964, N 6, ст. 44). {{якорь|Перечень. Пункт 348}}348. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 20.04.1964 № 491|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 20 апреля 1964 г. N 491 "О дальнейшем улучшении высшего и среднего специального заочного и вечернего образования". {{якорь|Перечень. Пункт 349}}349. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 08.05.1964 № 556|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 8 мая 1964 г. N 556 "Об использовании сверхплановых накоплений концертных организаций и коллективов на ремонт зданий и приобретение инвентаря и оборудования" (СП РСФСР, 1964, N 8, ст. 63). {{якорь|Перечень. Пункт 350}}350. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 08.05.1964 № 560|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 8 мая 1964 г. N 560 "Об увеличении выпуска средств механизации делопроизводства и улучшении подготовки кадров по делопроизводству". {{якорь|Перечень. Пункт 351}}351. [[Постановление Бюро ЦК КПСС по РСФСР и Совета Министров РСФСР от 19.05.1964 № 607|Постановление]] Бюро Центрального Комитета КПСС по РСФСР и Совета Министров РСФСР от 19 мая 1964 г. N 607 "Об условиях Всероссийского социалистического соревнования механизированных звеньев за получение высоких урожаев кукурузы и кормовых культур на 1964 год" (СП РСФСР, 1964, N 9, ст. 71). {{якорь|Перечень. Пункт 352}}352. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 20.05.1964 № 611|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 20 мая 1964 г. N 611 "Об организации государственной агрохимической службы в сельском хозяйстве". {{якорь|Перечень. Пункт 353}}353. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 22.05.1964 № 613|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 22 мая 1964 г. N 613 "О лимитах на работы по благоустройству городов и рабочих поселков" (СП РСФСР, 1964, N 9, ст. 74). {{якорь|Перечень. Пункт 354}}354. [[Постановление Бюро ЦК КПСС по РСФСР и Совета Министров РСФСР от 25.05.1964 № 629|Постановление]] Бюро Центрального Комитета КПСС по РСФСР и Совета Министров РСФСР от 25 мая 1964 г. N 629 "Об уточнении состава экономических районов СССР, расположенных на территории РСФСР" (СП РСФСР, 1964, N 9, ст. 72). {{якорь|Перечень. Пункт 355}}355. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 05.06.1964 № 685|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 5 июня 1964 г. N 685 "Об ограничении прописки граждан в городах-курортах Пятигорске, Кисловодске, Железноводске, Ессентуках, Минеральных Водах и прилегающих к ним населенных пунктах Ставропольского края". {{якорь|Перечень. Пункт 356}}356. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 26.06.1964 № 778|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 26 июня 1964 г. N 778 "Об упорядочении сети проектных организаций и улучшении проектного дела в области жилищно-гражданского и сельского строительства в РСФСР" (СП РСФСР, 1964, N 11, ст. 86). {{якорь|Перечень. Пункт 357}}357. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 20.07.1964 № 887|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 20 июля 1964 г. N 887 "Вопросы Министерства культуры РСФСР, Государственного комитета Совета Министров РСФСР по кинематографии и Государственного комитета Совета Министров РСФСР по печати". {{якорь|Перечень. Пункт 358}}358. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 27.07.1964 № 911|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 27 июля 1964 г. N 911 "О мерах по улучшению организации жилищно-коммунального хозяйства и благоустройства в сельской местности" (СП РСФСР, 1964, N 13, ст. 93). {{якорь|Перечень. Пункт 359}}359. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 30.07.1964 № 929|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 30 июля 1964 г. N 929 "Об утверждении Положения о Государственной инспекции по качеству торфа при Совете народного хозяйства РСФСР" (СП РСФСР, 1964, N 14, ст. 98). {{якорь|Перечень. Пункт 360}}360. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 03.08.1964 № 943|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 3 августа 1964 г. N 943 "Об образовании коллегии в Управлении милиции Министерства охраны общественного порядка РСФСР на Московской железной дороге" (СП РСФСР, 1964, N 14, ст. 99). {{якорь|Перечень. Пункт 361}}361. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 05.08.1964 № 961|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 5 августа 1964 г. N 961 "О дальнейшем расширении подготовки техников и улучшении руководства средними специальными учебными заведениями в РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 362}}362. [[Постановление Бюро ЦК КПСС по РСФСР и Совета Министров РСФСР от 18.08.1964 № 1028|Постановление]] Бюро Центрального Комитета КПСС по РСФСР и Совета Министров РСФСР от 18 августа 1964 г. N 1028 "Об увеличении мощности расширяемой птицефабрики Министерства производства и заготовок сельскохозяйственных продуктов РСФСР в Хабаровском крае". {{якорь|Перечень. Пункт 363}}363. [[Постановление Совета Министров РСФСР и ВЦСПС от 26.08.1964 № 1073|Постановление]] Совета Министров РСФСР и Всесоюзного Центрального Совета Профессиональных Союзов от 26 августа 1964 г. N 1073 "О работе общественных бюро, групп экономического анализа, бюро нормирования труда на предприятиях РСФСР и мерах по дальнейшему улучшению их деятельности" (СП РСФСР, 1964, N 16, ст. 109). {{якорь|Перечень. Пункт 364}}364. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 03.09.1964 № 1116|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 3 сентября 1964 г. N 1116 "О переводе сельскохозяйственных техникумов из городов на базу совхозов, учебно-производственных и других хозяйств и мерах по улучшению подготовки специалистов сельского хозяйства средней квалификации". {{якорь|Перечень. Пункт 365}}365. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 07.09.1964 № 1121|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 7 сентября 1964 г. N 1121 "О порядке списания недостач и потерь от порчи ценностей на сумму до 20 рублей в предприятиях и организациях республиканского (РСФСР) подчинения Министерства торговли РСФСР" (СП РСФСР, 1964, N 18, ст. 119). {{якорь|Перечень. Пункт 366}}366. [[Постановление Бюро ЦК КПСС по РСФСР и Совета Министров РСФСР от 03.10.1964 № 1240|Постановление]] Бюро Центрального Комитета КПСС по РСФСР и Совета Министров РСФСР от 3 октября 1964 г. N 1240 "О мерах по улучшению торговли картофелем и овощами". {{якорь|Перечень. Пункт 367}}367. [[Постановление Бюро ЦК КПСС по РСФСР и Совета Министров РСФСР от 05.11.1964 № 1387|Постановление]] Бюро Центрального Комитета КПСС по РСФСР и Совета Министров РСФСР от 5 ноября 1964 г. N 1387 "О мерах по проведению в жизнь Закона о пенсиях и пособиях членам колхозов". {{якорь|Перечень. Пункт 368}}368. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 28.11.1964 № 1486|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 28 ноября 1964 г. N 1486 "Об изменении и признании утратившими силу решений Совета Министров РСФСР в связи с Указом Президиума Верховного Совета РСФСР от 13 ноября 1964 г. "О нормах содержания скота в личной собственности граждан - не членов колхозов". {{якорь|Перечень. Пункт 369}}369. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 08.12.1964 № 1521|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 8 декабря 1964 г. N 1521 "О тарифах на проезд в автобусах междугородного сообщения для студентов, учащихся средних специальных учебных заведений, профессионально-технических училищ и школьников в период зимних каникул" (СП РСФСР, 1964, N 21, ст. 154). {{якорь|Перечень. Пункт 370}}370. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 12.12.1964 № 1548|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 12 декабря 1964 г. N 1548 "О порядке утверждения титульных списков строек" (СП РСФСР, 1964, N 22, ст. 157). {{якорь|Перечень. Пункт 371}}371. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 21.12.1964 № 1584|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 21 декабря 1964 г. N 1584 "О дополнительных средствах на строительство предприятий розничной торговли, общественного питания и бытового обслуживания населения" (СП РСФСР, 1964, N 22, ст. 160). {{якорь|Перечень. Пункт 372}}372. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 29.12.1964 № 1618|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 29 декабря 1964 г. N 1618 "Вопросы Государственного комитета Совета Министров РСФСР по надзору за безопасным ведением работ в промышленности и горному надзору" (СП РСФСР, 1964, N 23, ст. 166). {{якорь|Перечень. Пункт 373}}373. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 31.12.1964 № 1646|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 31 декабря 1964 г. N 1646 "О мерах по прекращению загрязнения неочищенными сточными водами рек Волги и Дона". {{якорь|Перечень. Пункт 374}}374. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 23.01.1965 № 109|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 23 января 1965 г. N 109 "О дополнении перечня работ по внешнему благоустройству городов, рабочих и курортных поселков и сельских районных центров, осуществляемых за счет средств на внелимитные капитальные вложения, предусматриваемых в бюджетах автономных республик, краев, областей и городов Москвы и Ленинграда" (СП РСФСР, 1965, N 2, ст. 7). {{якорь|Перечень. Пункт 375}}375. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 01.02.1965 № 181|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 1 февраля 1965 г. N 181 "Об утверждении типовых договоров бытового проката и бытового заказа" (СП РСФСР, 1965, N 1, ст. 2). {{якорь|Перечень. Пункт 376}}376. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 05.02.1965 № 188|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 5 февраля 1965 г. N 188 "Об утверждении перечня управлений лесного хозяйства и охраны леса Главлесхоза РСФСР, отнесение которых к группам по оплате труда работников производится по одному производственному показателю" (СП РСФСР, 1965, N 2, ст. 9). {{якорь|Перечень. Пункт 377}}377. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 09.02.1965 № 207|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 9 февраля 1965 г. N 207 "О мерах по дальнейшему развитию сети интернатов при школах и улучшению их работы" (СП РСФСР, 1965, N 2, ст. 1). {{якорь|Перечень. Пункт 378}}378. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 23.02.1965 № 279|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 23 февраля 1965 г. N 279 "О частичном изменении постановления Совета Министров РСФСР от 3 сентября 1964 г. N 1116 "О переводе сельскохозяйственных техникумов из городов на базу совхозов, учебно-производственных и других хозяйств и мерах по улучшению подготовки специалистов сельского хозяйства средней квалификации". {{якорь|Перечень. Пункт 379}}379. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 10.03.1965 № 325|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 10 марта 1965 г. N 325 "О дополнительном включении в титульные списки строек на 1965 год объектов культуры, здравоохранения и коммунального хозяйства, административных зданий и других сооружений". {{якорь|Перечень. Пункт 380}}380. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 31.03.1965 № 421|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 31 марта 1965 г. N 421 "О повышении уровня экономических знаний руководящих работников, специалистов, студентов высших и учащихся средних специальных учебных заведений". {{якорь|Перечень. Пункт 381}}381. [[Постановление Совета Министров РСФСР и ВЦСПС от 07.04.1965 № 445|Постановление]] Совета Министров РСФСР и Всесоюзного Центрального Совета Профессиональных Союзов от 7 апреля 1965 г. N 445 "О мероприятиях по охране зеленых насаждений, созданию садов, парков и озеленению населенных пунктов, проводимых с участием населения и общественных организаций" (СП РСФСР, 1965, N 7, ст. 30). {{якорь|Перечень. Пункт 382}}382. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 15.04.1965 № 467|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 15 апреля 1965 г. N 467 "Об улучшении торговли и общественного питания в РСФСР" (СП РСФСР, 1965, N 8, ст. 34). {{якорь|Перечень. Пункт 383}}383. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 17.04.1965 № 478|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 17 апреля 1965 г. N 478 "Об улучшении торговли на колхозных рынках" (СП РСФСР, 1965, N 8, ст. 35). {{якорь|Перечень. Пункт 384}}384. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 22.04.1965 № 493|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 22 апреля 1965 г. N 493 "Об организации при Всероссийском объединении "Россельхозтехника" Главного управления по комплектованию сельскохозяйственных строек технологическим, электротехническим, сантехническим, котельным и другим оборудованием, кабельной продукцией и материалами" (СП РСФСР, 1965, N 9, ст. 41). {{якорь|Перечень. Пункт 385}}385. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 10.05.1965 № 554|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 10 мая 1965 г. N 554 "О мерах по улучшению обеспечения городов, рабочих поселков и других населенных пунктов техническими средствами регулирования уличного движения" (СП РСФСР, 1965, N 10, ст. 50). {{якорь|Перечень. Пункт 386}}386. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 17.05.1965 № 620|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 17 мая 1965 г. N 620 "О мерах по увеличению производства и закупок семян подсолнечника" (СП РСФСР, 1965, N 12, ст. 61). {{якорь|Перечень. Пункт 387}}387. [[Постановление Бюро ЦК КПСС по РСФСР и Совета Министров РСФСР от 21.05.1965 № 641|Постановление]] Бюро Центрального Комитета КПСС по РСФСР и Совета Министров РСФСР от 21 мая 1965 г. N 641 "Об оказании финансовой помощи колхозам" (СП РСФСР, 1965, N 11, ст. 57). {{якорь|Перечень. Пункт 388}}388. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 21.05.1965 № 644|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 21 мая 1965 г. N 644 "О повышении материальной заинтересованности колхозов и совхозов в увеличении производства и продажи мяса государству" (СП РСФСР, 1965, N 12, ст. 63). {{якорь|Перечень. Пункт 389}}389. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 22.05.1965 № 650|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 22 мая 1965 г. N 650 "О мерах по увеличению производства и улучшению качества сыра". {{якорь|Перечень. Пункт 390}}390. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 26.06.1965 № 791|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 26 июня 1965 г. N 791 "Об утверждении перечня должностей работников государственных предприятий, хозяйств и организаций сельского хозяйства, премируемых за сбор, приемку, хранение и сдачу изношенных деталей тракторов, автомобилей и сельскохозяйственных машин, годных для восстановления" (СП РСФСР, 1965, N 14, ст. 82). {{якорь|Перечень. Пункт 391}}391. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 26.06.1965 № 792|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 26 июня 1965 г. N 792 "О нормах и сроках носки одежды, обуви, нательного и постельного белья, выдаваемых учащимся (инвалидам) профессионально-технических учебных заведений Министерства социального обеспечения РСФСР" (СП РСФСР, 1965, N 14, ст. 83). {{якорь|Перечень. Пункт 392}}392. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 29.06.1965 № 802|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 29 июня 1965 г. N 802 "О мерах по улучшению работы предприятий бытового обслуживания населения" (СП РСФСР, 1965, N 14, ст. 86). {{якорь|Перечень. Пункт 393}}393. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 02.07.1965 № 805|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 2 июля 1965 г. N 805 "О порядке планирования проектно-изыскательских работ" (СП РСФСР, 1965, N 15, ст. 88). {{якорь|Перечень. Пункт 394}}394. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 12.07.1965 № 835|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 12 июля 1965 г. N 835 "О дальнейшем улучшении культурно-бытового обслуживания слепых" (СП РСФСР, 1965, N 15, ст. 92). {{якорь|Перечень. Пункт 395}}395. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 14.07.1965 № 848|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 14 июля 1965 г. N 848 "О мерах по улучшению ведения охотничьего хозяйства и повышению его доходности". {{якорь|Перечень. Пункт 396}}396. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 28.07.1965 № 892|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 28 июля 1965 г. N 892 "О предоставлении Советам Министров автономных республик, крайисполкомам и облисполкомам права возлагать на организации государственной торговли проведение заготовок картофеля и плодоовощей для использования на местное снабжение" (СП РСФСР, 1965, N 17, ст. 104). {{якорь|Перечень. Пункт 397}}397. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 28.07.1965 № 893|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 28 июля 1965 г. N 893 "О ставках арендной платы за нежилые помещения" (СП РСФСР, 1965, N 17, ст. 105). {{якорь|Перечень. Пункт 398}}398. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 22.09.1965 № 1116|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 22 сентября 1965 г. N 1116 "О мерах по устранению нарушений порядка перевозки, хранения и применения метанола". {{якорь|Перечень. Пункт 399}}399. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 07.10.1965 № 1156|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 7 октября 1965 г. N 1156 "О типовых штатах государственных клубных учреждений РСФСР и улучшении их хозяйственного содержания" (СП РСФСР, 1965, N 24, ст. 147). {{якорь|Перечень. Пункт 400}}400. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 13.10.1965 № 1171|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 13 октября 1965 г. N 1171 "О сосредоточении руководства лесным хозяйством РСФСР в Главлесхозе РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 401}}401. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 19.10.1965 № 1180|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 19 октября 1965 г. N 1180 "О внесении изменений и дополнений в Инструкцию по применению единых норм расхода жидкого топлива для автомобилей, утвержденную постановлением Совета Министров РСФСР от 14 мая 1960 г. N 685" (СП РСФСР, 1965, N 24, ст. 152). {{якорь|Перечень. Пункт 402}}402. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 05.11.1965 № 1269|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 5 ноября 1965 г. N 1269 "Об утверждении перечня должностей специалистов и служащих заготовительных предприятий и организаций, максимальных размеров и сроков выплаты доплат за работу сверх нормальной продолжительности рабочего времени в период массовой приемки сельскохозяйственных продуктов и сырья" (СП РСФСР, 1965, N 25, ст. 158). {{якорь|Перечень. Пункт 403}}403. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 08.12.1965 № 1389|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 8 декабря 1965 г. N 1389 "Об улучшении состояния существующих и создании новых снегозащитных лесных полос на автомобильных дорогах". {{якорь|Перечень. Пункт 404}}404. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 18.12.1965 № 1414|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 18 декабря 1965 г. N 1414 "О дополнении перечня должностей работников государственных предприятий, хозяйств и организаций сельского хозяйства, премируемых за сбор, приемку, хранение и сдачу изношенных деталей тракторов, автомобилей и сельскохозяйственных машин, годных для восстановления, утвержденного постановлением Совета Министров РСФСР от 26 июня 1965 г. N 791" (СП РСФСР, 1965, N 26, ст. 169). {{якорь|Перечень. Пункт 405}}405. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 27.12.1965 № 1470|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 27 декабря 1965 г. N 1470 "Вопросы Министерства мелиорации и водного хозяйства РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 406}}406. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 11.01.1966 № 29|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 11 января 1966 г. N 29 "О предоставлении Министерству коммунального хозяйства РСФСР права разрешать работы по газификации объектов в городах и рабочих поселках за счет средств, выделяемых на капитальный ремонт" (СП РСФСР, 1966, N 1, ст. 4). {{якорь|Перечень. Пункт 407}}407. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 29.01.1966 № 105|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 29 января 1966 г. N 105 "Об улучшении обслуживания и ремонта автомобилей, принадлежащих гражданам" (СП РСФСР, 1966, N 1, ст. 10). {{якорь|Перечень. Пункт 408}}408. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 03.02.1966 № 122|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 3 февраля 1966 г. N 122 "О запрещении отвода земельных участков в придорожных полосах вдоль автомобильных дорог общегосударственного и республиканского значения" (СП РСФСР, 1966, N 1, ст. 12). {{якорь|Перечень. Пункт 409}}409. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 12.02.1966 № 152|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 12 февраля 1966 г. N 152 "О мерах по увеличению закупок пушнины и мехового сырья". {{якорь|Перечень. Пункт 410}}410. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 17.02.1966 № 163|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 17 февраля 1966 г. N 163 "Об улучшении организации теплоснабжения городов и других населенных пунктов" (СП РСФСР, 1966, N 5, ст. 29). {{якорь|Перечень. Пункт 411}}411. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 22.02.1966 № 181|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 22 февраля 1966 г. N 181 "Об улучшении ведения хозяйства в кедровых лесах" (СП РСФСР, 1966, N 7, ст. 33). {{якорь|Перечень. Пункт 412}}412. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 23.03.1966 № 286|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 23 марта 1966 г. N 286 "О мерах по улучшению землеустройства, введения и освоения правильных севооборотов в колхозах и совхозах" (СП РСФСР, 1966, N 11, ст. 51). {{якорь|Перечень. Пункт 413}}413. [[Постановление ЦК КПСС и Совета Министров РСФСР от 25.03.1966 № 294|Постановление]] Центрального Комитета КПСС и Совета Министров РСФСР от 25 марта 1966 г. N 294 "О дальнейшем улучшении системы повышения квалификации руководящих кадров колхозов и совхозов и специалистов сельского хозяйства". {{якорь|Перечень. Пункт 414}}414. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 18.04.1966 № 351|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 18 апреля 1966 г. N 351 "О специализированных приемных отделениях больниц органов здравоохранения" (СП РСФСР, 1966, N 13, ст. 64). {{якорь|Перечень. Пункт 415}}415. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 10.05.1966 № 421|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 10 мая 1966 г. N 421 "Об усилении контроля за производством работ в газовом хозяйстве и безопасным пользованием газом в городах и других населенных пунктах РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 416}}416. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 26.05.1966 № 475|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 26 мая 1966 г. N 475 "О повышении материальной заинтересованности трактористов-машинистов совхозов и других государственных предприятий сельского хозяйства в увеличении производства продукции" (СП РСФСР, 1966, N 16, ст. 86). {{якорь|Перечень. Пункт 417}}417. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 27.06.1966 № 557|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 27 июня 1966 г. N 557 "О передаче ломбардов и справочно-информационной службы в ведение Министерства бытового обслуживания населения РСФСР" (СП РСФСР, 1966, N 18, ст. 98). {{якорь|Перечень. Пункт 418}}418. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 06.06.1966 № 588|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 6 июля 1966 г. N 588 "Об улучшении организации пожарной охраны в РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 419}}419. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 13.07.1966 № 605|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 13 июля 1966 г. N 605 "О введении форменной одежды для некоторых категорий работников Всероссийского добровольного пожарного общества" (СП РСФСР, 1966, N 22, ст. 111). {{якорь|Перечень. Пункт 420}}420. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 13.08.1966 № 675|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 13 августа 1966 г. N 675 "О широком развитии мелиорации земель для получения высоких и устойчивых урожаев зерновых и других сельскохозяйственных культур" (СП РСФСР, 1966, N 25, ст. 118). {{якорь|Перечень. Пункт 421}}421. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 22.08.1966 № 683|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 22 августа 1966 г. N 683 "Об изменении и признании утратившими силу решений Правительства РСФСР по вопросам жилищного и коммунального хозяйства и бытового обслуживания населения" (СП РСФСР, 1966, N 26, ст. 121). {{якорь|Перечень. Пункт 422}}422. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 23.08.1966 № 686|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 23 августа 1966 г. N 686 "О сроке обучения на подготовительных отделениях при медицинских институтах Министерства здравоохранения РСФСР" (СП РСФСР, 1966, N 27, ст. 123). {{якорь|Перечень. Пункт 423}}423. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 30.08.1966 № 696|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 30 августа 1966 г. N 696 "О страховании жизни лиц, привлекаемых на тушение лесных пожаров" (СП РСФСР, 1966, N 27, ст. 126). {{якорь|Перечень. Пункт 424}}424. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 05.09.1966 № 724|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 5 сентября 1966 г. N 724 "О дальнейшем улучшении обеспечения рабочих и служащих специальной одеждой, специальной обувью и предохранительными приспособлениями" (СП РСФСР, 1966, N 28, ст. 129). {{якорь|Перечень. Пункт 425}}425. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 08.09.1966 № 733|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 8 сентября 1966 г. N 733 "О порядке использования жилой площади, освобожденной театральными работниками в связи с переходом на постоянное жительство в Дома ветеранов сцены" (СП РСФСР, 1966, N 28, ст. 131). {{якорь|Перечень. Пункт 426}}426. [[Постановление Совета Министров РСФСР и ВЦСПС от 09.09.1966 № 744|Постановление]] Совета Министров РСФСР и Всесоюзного Центрального Совета Профессиональных Союзов от 9 сентября 1966 г. N 744 "О мероприятиях по дальнейшему усилению борьбы с туберкулезом в РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 427}}427. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 15.09.1966 № 763|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 15 сентября 1966 г. N 763 "Об улучшении ведения хозяйства в колхозных лесах" (СП РСФСР, 1966, N 29, ст. 135). {{якорь|Перечень. Пункт 428}}428. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 29.09.1966 № 800|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 29 сентября 1966 г. N 800 "О дополнении постановления Совета Министров РСФСР от 3 декабря 1960 г. N 1827 и признании утратившими силу постановлений Совета Министров РСФСР по вопросу о ежегодных смотрах лучших жилых комплексов, отдельных жилых домов и гражданских зданий" (СП РСФСР, 1966, N 29, ст. 139). {{якорь|Перечень. Пункт 429}}429. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 30.09.1966 № 806|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 30 сентября 1966 г. N 806 "О частичном изменении постановления Совета Министров РСФСР от 8 декабря 1965 г. N 1389". {{якорь|Перечень. Пункт 430}}430. Абзац первый пункта 1 [[Постановлени Совета Министров РСФСР от 30.09.1966 № 807|постановления]] Совета Министров РСФСР от 30 сентября 1966 г. N 807 "Об изменении и признании утратившими силу решений Правительства РСФСР в связи с постановлением Совета Министров РСФСР от 27 июня 1966 г. N 557" (СП РСФСР, 1966, N 29, ст. 140). {{якорь|Перечень. Пункт 431}}431. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 17.10.1966 № 841|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 17 октября 1966 г. N 841 "О мерах помощи железнодорожному транспорту в борьбе со снежными заносами" (СП РСФСР, 1966, N 32, ст. 156). {{якорь|Перечень. Пункт 432}}432. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 17.10.1966 № 842|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 17 октября 1966 г. N 842 "О прекращении установки газовых счетчиков в жилых домах и квартирах, в которых газ используется для отопления помещений" (СП РСФСР, 1966, N 30, ст. 146). {{якорь|Перечень. Пункт 433}}433. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 20.10.1966 № 851|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 20 октября 1966 г. N 851 "О развитии производства и заготовок пищевых продуктов в лесном хозяйстве". {{якорь|Перечень. Пункт 434}}434. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 22.10.1966 № 858|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 22 октября 1966 г. N 858 "О внесении изменений в Инструкцию по применению Положения о Государственном флаге РСФСР" (СП РСФСР, 1966, N 32, ст. 157). {{якорь|Перечень. Пункт 435}}435. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 14.11.1966 № 912|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 14 ноября 1966 г. N 912 "Об изменении и признании утратившими силу постановлений Совета Министров РСФСР в связи с постановлением ЦК КПСС и Совета Министров СССР от 2 августа 1966 г. и постановлением Совета Министров РСФСР от 9 сентября 1966 г. N 745" (СП РСФСР, 1966, N 32, ст. 163). {{якорь|Перечень. Пункт 436}}436. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 25.01.1967 № 50|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 25 января 1967 г. N 50 "Об отнесении Кемеровской области к северным районам, в которых при работе в зимнее время нормы расхода жидкого топлива для автомобилей могут быть повышены до 15 процентов" (СП РСФСР, 1967, N 1, ст. 5). {{якорь|Перечень. Пункт 437}}437. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 11.02.1967 № 113|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 11 февраля 1967 г. N 113 "О мерах по улучшению использования трудовых ресурсов" (СП РСФСР, 1967, N 2, ст. 15). {{якорь|Перечень. Пункт 438}}438. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 15.02.1967 № 124|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 15 февраля 1967 г. N 124 "О мерах по обеспечению дальнейшего роста производительности труда в промышленности и строительстве". {{якорь|Перечень. Пункт 439}}439. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 30.03.1967 № 228|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 30 марта 1967 г. N 228 "О мероприятиях по удалению, переработке и использованию бытового мусора" (СП РСФСР, 1967, N 4, ст. 36). {{якорь|Перечень. Пункт 440}}440. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 08.04.1967 № 260|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 8 апреля 1967 г. N 260 "О мерах по развитию в РСФСР цветоводства и увеличению продажи цветов населению" (СП РСФСР, 1967, N 6 - 7, ст. 44). {{якорь|Перечень. Пункт 441}}441. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 18.04.1967 № 274|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 18 апреля 1967 г. N 274 "О неудовлетворительном состоянии расчетов заготовительных и других организаций и предприятий с колхозами и совхозами". {{якорь|Перечень. Пункт 442}}442. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 05.05.1967 № 316|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 5 мая 1967 г. N 316 "О мерах по дальнейшему развитию и улучшению общественного питания в РСФСР" (СП РСФСР, 1967, N 8 - 9, ст. 53). {{якорь|Перечень. Пункт 443}}443. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 08.06.1967 № 412|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 8 июня 1967 г. N 412 "О состоянии и мерах по дальнейшему улучшению книжной торговли в РСФСР" (СП РСФСР, 1967, N 15, ст. 73). {{якорь|Перечень. Пункт 444}}444. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 23.06.1967 № 467|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 23 июня 1967 г. N 467 "О мероприятиях по усилению борьбы с нарушениями государственных розничных цен в РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 445}}445. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 05.07.1967 № 503|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 5 июля 1967 г. N 503 "О неотложных мерах по защите почв от ветровой и водной эрозии в РСФСР" (СП РСФСР, 1967, N 17, ст. 94). {{якорь|Перечень. Пункт 446}}446. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 10.08.1967 № 600|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 10 августа 1967 г. N 600 "О порядке планирования централизованных капитальных вложений и утверждения титульных списков строек" (СП РСФСР, 1967, N 20, ст. 103). {{якорь|Перечень. Пункт 447}}447. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 15.08.1967 № 608|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 15 августа 1967 г. N 608 "Об утверждении норм расхода жидкого топлива для строительных, дорожных и других машин и механизмов" (СП РСФСР, 1967, N 21, ст. 120). {{якорь|Перечень. Пункт 448}}448. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 01.09.1967 № 665|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 1 сентября 1967 г. N 665 "О внесении изменений в приложения к постановлению Совета Министров РСФСР от 5 июля 1967 г. N 503". {{якорь|Перечень. Пункт 449}}449. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 18.09.1967 № 714|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 18 сентября 1967 г. N 714 "О работе предприятий РСФСР, переведенных на новую систему планирования и экономического стимулирования, и мероприятиях по дальнейшему переводу отраслей промышленности на новую систему". {{якорь|Перечень. Пункт 450}}450. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 20.09.1967 № 719|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 20 сентября 1967 г. N 719 "О сроках промысла ондатры" (СП РСФСР, 1967, N 23, ст. 132). {{якорь|Перечень. Пункт 451}}451. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 05.10.1967 № 760|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 5 октября 1967 г. N 760 "О мерах по дальнейшему улучшению торговли в РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 452}}452. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 30.10.1967 № 818|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 30 октября 1967 г. N 818 "О мерах по улучшению эксплуатации жилищного фонда и объектов коммунального хозяйства" (СП РСФСР, 1967, N 27, ст. 151). {{якорь|Перечень. Пункт 453}}453. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 30.10.1967 № 819|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 30 октября 1967 г. N 819 "О мерах по дальнейшему развитию бытового обслуживания населения" (СП РСФСР, 1967, N 27, ст. 152). {{якорь|Перечень. Пункт 454}}454. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 02.11.1967 № 830|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 2 ноября 1967 г. N 830 "О дальнейшем развитии подсобных предприятий и промыслов в сельском хозяйстве" (СП РСФСР, 1967, N 28, ст. 158). {{якорь|Перечень. Пункт 455}}455. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 13.12.1967 № 915|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 13 декабря 1967 г. N 915 "О мерах по расширению сети домов для престарелых и инвалидов и улучшению бытовых условий в этих домах". {{якорь|Перечень. Пункт 456}}456. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 29.12.1967 № 956|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 29 декабря 1967 г. N 956 "О повышении безопасности движения в городах, других населенных пунктах и на автомобильных дорогах". {{якорь|Перечень. Пункт 457}}457. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 17.01.1968 № 20|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 17 января 1968 г. N 20 "О распространении действия постановления Совета Министров РСФСР от 5 ноября 1965 г. N 1269 на работников хмелеводческих контор и пунктов" (СП РСФСР, 1968, N 1 - 2, ст. 5). {{якорь|Перечень. Пункт 458}}458. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 14.02.1968 № 91|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 14 февраля 1968 г. N 91 "Об утверждении Положения о порядке наименования и переименования государственных объектов республиканского (РСФСР) и местного подчинения, а также колхозов и других кооперативных организаций". {{якорь|Перечень. Пункт 459}}459. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 16.02.1968 № 101|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 16 февраля 1968 г. N 101 "Об отпуске древесины работникам государственной лесной охраны на индивидуальное строительство" (СП РСФСР, 1968, N 4 - 5, ст. 21). {{якорь|Перечень. Пункт 460}}460. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 22.02.1968 № 118|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 22 февраля 1968 г. N 118 "О дополнительном расширении прав республиканских министерств и ведомств РСФСР" (СП РСФСР, 1968, N 4 - 5, ст. 22). {{якорь|Перечень. Пункт 461}}461. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 28.05.1968 № 346|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 28 мая 1968 г. N 346 "Об улучшении руководства ведением хозяйства в лесах колхозов и совхозов РСФСР" (СП РСФСР, 1968, N 10, ст. 49). {{якорь|Перечень. Пункт 462}}462. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 07.06.1968 № 371|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 7 июня 1968 г. N 371 "Об утверждении перечня должностей работников с ненормированным рабочим днем в органах государственного управления автономных республик и местных органах государственного управления РСФСР, не входящих в систему министерств и ведомств" (СП РСФСР, 1968, N 10, ст. 55). {{якорь|Перечень. Пункт 463}}463. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 28.06.1968 № 415|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 28 июня 1968 г. N 415 "О мерах по дальнейшему развитию каракулеводства в совхозах РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 464}}464. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 05.07.1968 № 434|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 5 июля 1968 г. N 434 "О дополнительном расширении прав Мосгорисполкома и Ленгорисполкома" (СП РСФСР, 1968, N 12, ст. 62). {{якорь|Перечень. Пункт 465}}465. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 22.07.1968 № 476|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 22 июля 1968 г. N 476 "О признании утратившим силу пункта 38 постановления Совета Министров РСФСР от 13 октября 1967 г. N 771 и частичном изменении пункта 7 постановления Совета Министров РСФСР от 17 июня 1968 г. N 392". {{якорь|Перечень. Пункт 466}}466. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 07.08.1968 № 536|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 7 августа 1968 г. N 536 "Об упорядочении тарифов на услуги, оказываемые коммунальными водопроводными и канализационными предприятиями в городе Москве и городах Московской области". {{якорь|Перечень. Пункт 467}}467. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 08.08.1968 № 538|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 8 августа 1968 г. N 538 "О мерах по улучшению использования фонда заработной платы и усилению контроля за его расходованием". {{якорь|Перечень. Пункт 468}}468. [[Постановление Совета Министров РСФСР и ВЦСПС от 09.08.1968 № 548|Постановление]] Совета Министров РСФСР и Всесоюзного Центрального Совета Профессиональных Союзов от 9 августа 1968 г. N 548 "Об усилении роли домовых комитетов в управлении государственным жилищным фондом" (СП РСФСР, 1968, N 15, ст. 75). {{якорь|Перечень. Пункт 469}}469. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 09.08.1968 № 553|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 9 августа 1968 г. N 553 "О мерах по дальнейшему улучшению здравоохранения и развитию медицинской науки в РСФСР" (СП РСФСР, 1968, N 15, ст. 76). {{якорь|Перечень. Пункт 470}}470. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 05.09.1968 № 618|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 5 сентября 1968 г. N 618 "О частичном изменении постановления Совета Министров РСФСР от 28 июля 1965 г. N 893". {{якорь|Перечень. Пункт 471}}471. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 16.09.1968 № 639|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 16 сентября 1968 г. N 639 "Об увеличении в РСФСР производства товарных семян многолетних и однолетних трав". {{якорь|Перечень. Пункт 472}}472. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 17.09.1968 № 642|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 17 сентября 1968 г. N 642 "Об улучшении использования грузового автомобильного транспорта в РСФСР" (СП РСФСР, 1968, N 16, ст. 87). {{якорь|Перечень. Пункт 473}}473. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 27.09.1968 № 661|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 27 сентября 1968 г. N 661 "О льготах на проезд в автобусах междугородных сообщений пассажиров отдельных категорий" (СП РСФСР, 1968, N 19, ст. 101). {{якорь|Перечень. Пункт 474}}474. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 09.10.1968 № 683|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 9 октября 1968 г. N 683 "Об изменении действующего порядка планирования товарооборота и других показателей развития торговли в РСФСР" (СП РСФСР, 1968, N 21 - 22, ст. 109). {{якорь|Перечень. Пункт 475}}475. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 29.10.1968 № 708|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 29 октября 1968 г. N 708 "Об улучшении использования достижений технической эстетики в народном хозяйстве РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 476}}476. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 29.10.1968 № 709|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 29 октября 1968 г. N 709 "О мерах по улучшению практики применения новой системы планирования и экономического стимулирования производств" (СП РСФСР, 1968, N 21 - 22, ст. 117). {{якорь|Перечень. Пункт 477}}477. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 01.11.1968 № 713|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 1 ноября 1968 г. N 713 "О мероприятиях по повышению эффективности работы научных организаций и ускорению использования в народном хозяйстве достижений науки и техники" (СП РСФСР, 1968, N 23, ст. 110а). {{якорь|Перечень. Пункт 478}}478. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 11.11.1968 № 722|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 11 ноября 1968 г. N 722 "О мерах по выполнению постановления ЦК КПСС и Совета Министров СССР от 2 октября 1968 г. N 786" (СП РСФСР, 1968, N 23, ст. 114а). {{якорь|Перечень. Пункт 479}}479. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 18.11.1968 № 735|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 18 ноября 1968 г. N 735 "Об утверждении Положения о совете общественности для организации шефской работы в трудовых колониях для несовершеннолетних РСФСР" (СП РСФСР, 1968, N 25, ст. 122). {{якорь|Перечень. Пункт 480}}480. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 18.11.1968 № 736|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 18 ноября 1968 г. N 736 "О мерах по предотвращению загрязнения Каспийского моря". {{якорь|Перечень. Пункт 481}}481. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 20.11.1968 № 739|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 20 ноября 1968 г. N 739 "О мерах по обеспечению выполнения постановления ЦК КПСС и Совета Министров СССР от 12 сентября 1968 г. N 728 "Об упорядочении строительства на селе" (СП РСФСР, 1968, N 24, ст. 119). {{якорь|Перечень. Пункт 482}}482. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 20.11.1968 № 744|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 20 ноября 1968 г. N 744 "О мерах по улучшению семеноводства зерновых и масличных культур". {{якорь|Перечень. Пункт 483}}483. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 06.01.1969 № 4|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 6 января 1969 г. N 4 "О продлении на 1969 год срока действия постановления Совета Министров РСФСР от 6 апреля 1959 г. N 573 "Об упорядочении льгот по переселению" (СП РСФСР, 1969, N 2 - 3, ст. 7). {{якорь|Перечень. Пункт 484}}484. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 21.01.1969 № 55|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 21 января 1969 г. N 55 "Об утверждении перечня изделий народных художественных промыслов, по которым техническая документация на новые образцы и розничные цены на эти изделия утверждаются директорами предприятий народных художественных промыслов по согласованию с торгующими организациями" (СП РСФСР, 1969, N 4, ст. 14). {{якорь|Перечень. Пункт 485}}485. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 30.01.1969 № 76|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 30 января 1969 г. N 76 "О более широком привлечении женщин к участию в квалифицированном труде в сельском хозяйстве". {{якорь|Перечень. Пункт 486}}486. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 31.01.1969 № 78|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 31 января 1969 г. N 78 "Вопросы Главного управления культуры Мосгорисполкома" (СП РСФСР, 1969, N 6, ст. 23). {{якорь|Перечень. Пункт 487}}487. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 21.02.1969 № 105|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 21 февраля 1969 г. N 105 "О предоставлении Министерству торговли РСФСР права устанавливать порядок возврата потребителями тканевых мешков" (СП РСФСР, 1969, N 6, ст. 25). {{якорь|Перечень. Пункт 488}}488. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 26.02.1969 № 114|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 26 февраля 1969 г. N 114 "Об утверждении Порядка присвоения высококвалифицированным рабочим ведущих профессий предприятий народных художественных промыслов званий "Мастер-художник высшего класса" и "Мастер-художник первого класса" и Положения о порядке присвоения категорий художникам и оплаты их труда на предприятиях и в объединениях народных художественных промыслов РСФСР" (СП РСФСР, 1969, N 6, ст. 27). {{якорь|Перечень. Пункт 489}}489. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 27.02.1969 № 119|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 27 февраля 1969 г. N 119 "О дальнейшем совершенствовании оптовых цен на продукцию легкой промышленности" (СП РСФСР, 1969, N 7, ст. 29). {{якорь|Перечень. Пункт 490}}490. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 28.02.1969 № 123|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 28 февраля 1969 г. N 123 "Об организации в городах РСФСР бюро по трудоустройству и информации населения о потребности предприятий, строек и организаций в рабочих и служащих". {{якорь|Перечень. Пункт 491}}491. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 05.03.1969 № 129|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 5 марта 1969 г. N 129 "Об утверждении Правил по охране автомобильных дорог и дорожных сооружений" (СП РСФСР, 1969, N 7, ст. 31). {{якорь|Перечень. Пункт 492}}492. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 05.03.1969 № 131|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 5 марта 1969 г. N 131 "О предельных сроках продолжительности капитального ремонта объектов жилого и общественного назначения" (СП РСФСР, 1969, N 7, ст. 32). {{якорь|Перечень. Пункт 493}}493. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 07.04.1969 № 212|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 7 апреля 1969 г. N 212 "О мерах по предупреждению несчастных случаев с людьми на железнодорожном транспорте". {{якорь|Перечень. Пункт 494}}494. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 21.04.1969 № 239|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 21 апреля 1969 г. N 239 "Об утверждении Положения о порядке проведения на территории РСФСР трудоустройства молодежи, оканчивающей средние общеобразовательные школы, и молодежи, не получившей среднего образования" (СП РСФСР, 1969, N 11, ст. 59). {{якорь|Перечень. Пункт 495}}495. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 23.04.1969 № 247|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 23 апреля 1969 г. N 247 "Об изменении и признании утратившими силу решений Правительства РСФСР в связи с постановлением Совета Министров РСФСР от 8 января 1969 г. N 12" (СП РСФСР, 1969, N 11, ст. 60). {{якорь|Перечень. Пункт 496}}496. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 29.04.1969 № 267|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 29 апреля 1969 г. N 267 "О дополнении перечня должностей работников, утвержденного постановлением Совета Министров РСФСР от 26 июня 1965 г. N 791" (СП РСФСР, 1969, N 13, ст. 65). {{якорь|Перечень. Пункт 497}}497. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 06.05.1969 № 280|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 6 мая 1969 г. N 280 "О запрещении езды на мотоциклах и мотороллерах без защитных шлемов" (СП РСФСР, 1969, N 13, ст. 68). {{якорь|Перечень. Пункт 498}}498. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 08.05.1969 № 282|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 8 мая 1969 г. N 282 "О форменной одежде и знаках различия работников речного флота и учащихся речных высших и средних учебных заведений РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 499}}499. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 14.05.1969 № 291|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 14 мая 1969 г. N 291 "О материальном стимулировании работников Московского и Ленинградского управлений автомобильных дорог за сокращение порожних пробегов транспортных средств" (СП РСФСР, 1969, N 15, ст. 71). {{якорь|Перечень. Пункт 500}}500. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 20.05.1969 № 320|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 20 мая 1969 г. N 320 "О частичном изменении порядка оформления бытового проката" (СП РСФСР, 1969, N 15, ст. 76). {{якорь|Перечень. Пункт 501}}501. Пункты 1 и 3 изменений и дополнений постановлений Совета Министров РСФСР, утвержденных [[Постановление Совета Министров РСФСР от 02.06.1969 № 337|постановлением]] Совета Министров РСФСР от 2 июня 1969 г. N 337 "О внесении изменений и дополнений в постановления Совета Министров РСФСР в связи с Законом РСФСР от 19 июля 1968 года "О сельском, поселковом Совете депутатов трудящихся РСФСР" (СП РСФСР, 1969, N 15, ст. 77). {{якорь|Перечень. Пункт 502}}502. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 04.06.1969 № 340|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 4 июня 1969 г. N 340 "О порядке создания областных, краевых, республиканских (АССР) объединений межколхозных лесхозов (лесничеств)" (СП РСФСР, 1969, N 15, ст. 79). {{якорь|Перечень. Пункт 503}}503. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 12.06.1969 № 351|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 12 июня 1969 г. N 351 "О мерах по упорядочению организации республиканских научных и научно-технических совещаний, конференций, съездов, симпозиумов и семинаров и улучшению использования в народном хозяйстве принимаемых на них рекомендаций" (СП РСФСР, 1969, N 16, ст. 82). {{якорь|Перечень. Пункт 504}}504. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 09.07.1969 № 412|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 9 июля 1969 г. N 412 "О мерах по обеспечению выполнения постановления ЦК КПСС и Совета Министров СССР от 28 мая 1969 г. N 392" (СП РСФСР, 1969, N 18, ст. 95). {{якорь|Перечень. Пункт 505}}505. Пункт 2 изменений решений Правительства РСФСР, утвержденных [[Постановление Совета Министров РСФСР от 09.07.1969 № 413|постановлением]] Совета Министров РСФСР от 9 июля 1969 г. N 413 "Об изменении и признании утратившими силу решений Правительства РСФСР в связи с постановлением Совета Министров СССР от 6 мая 1969 г. N 323 и постановлением Совета Министров РСФСР от 30 декабря 1967 г. N 960" (СП РСФСР, 1969, N 19, ст. 98). {{якорь|Перечень. Пункт 506}}506. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 23.07.1969 № 436|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 23 июля 1969 г. N 436 "Вопросы Министерства строительства и эксплуатации автомобильных дорог РСФСР и Министерства автомобильного транспорта РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 507}}507. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 14.08.1969 № 484|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 14 августа 1969 г. N 484 "О дополнении и изменении постановления Совета Министров РСФСР от 13 июля 1966 г. N 605" (СП РСФСР, 1969, N 20, ст. 107). {{якорь|Перечень. Пункт 508}}508. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 09.09.1969 № 535|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 9 сентября 1969 г. N 535 "О мерах по дальнейшему улучшению подготовки специалистов в средних сельскохозяйственных учебных заведениях" (СП РСФСР, 1969, N 21, ст. 115). {{якорь|Перечень. Пункт 509}}509. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 12.09.1969 № 542|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 12 сентября 1969 г. N 542 "Об организации подготовительных отделений при высших учебных заведениях". {{якорь|Перечень. Пункт 510}}510. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 19.09.1969 № 553|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 19 сентября 1969 г. N 553 "О порядке проведения работ по борьбе с вредителями и болезнями растений на приусадебных участках колхозников, рабочих, служащих и других граждан, а также на участках садоводческих товариществ" (СП РСФСР, 1969, N 22, ст. 121). {{якорь|Перечень. Пункт 511}}511. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 20.10.1969 № 594|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 20 октября 1969 г. N 594 "Об улучшении проектирования, строительства и эксплуатации объектов сельскохозяйственного водоснабжения в РСФСР" (СП РСФСР, 1969, N 24, ст. 130). {{якорь|Перечень. Пункт 512}}512. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 28.10.1969 № 609|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 28 октября 1969 г. N 609 "О продлении на 1970 год срока действия постановления Совета Министров РСФСР от 6 апреля 1959 г. N 573 "Об упорядочении льгот по переселению" (СП РСФСР, 1969, N 25, ст. 133). {{якорь|Перечень. Пункт 513}}513. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 12.11.1969 № 622|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 12 ноября 1969 г. N 622 "Об утверждении перечня отдельных ведущих профессий, по которым молодым рабочим могут устанавливаться пониженные нормы выработки". {{якорь|Перечень. Пункт 514}}514. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 13.11.1969 № 626|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 13 ноября 1969 г. N 626 "Об утверждении Положения о Министерстве геологии РСФСР" (СП РСФСР, 1969, N 24, ст. 131). {{якорь|Перечень. Пункт 515}}515. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 16.12.1969 № 674|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 16 декабря 1969 г. N 674 "О мероприятиях по развитию централизованных перевозок грузов в сельском хозяйстве". {{якорь|Перечень. Пункт 516}}516. [[Постановление Совета Министров РСФСР и ВЦСПС от 18.12.1969 № 678|Постановление]] Совета Министров РСФСР и Всесоюзного Центрального Совета Профессиональных Союзов от 18 декабря 1969 г. N 678 "О мерах по дальнейшему развитию туризма и экскурсий в РСФСР" (СП РСФСР, 1970, N 1, ст. 2). {{якорь|Перечень. Пункт 517}}517. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 29.12.1969 № 701|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 29 декабря 1969 г. N 701 "О мерах по усилению охраны рыбных запасов в водоемах РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 518}}518. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 04.01.1970 № 4|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 4 января 1970 г. N 4 "Об утверждении списка деталей автомобилей, продажа которых в 1970 году должна производиться при обязательной сдаче изношенных деталей". {{якорь|Перечень. Пункт 519}}519. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 07.01.1970 № 10|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 7 января 1970 г. N 10 "О мерах по дальнейшему улучшению делопроизводства в исполкомах сельских, поселковых Советов депутатов трудящихся РСФСР" (СП РСФСР, 1970, N 2 - 3, ст. 16). {{якорь|Перечень. Пункт 520}}520. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 08.01.1970 № 12|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 8 января 1970 г. N 12 "Вопросы Министерства заготовок РСФСР" (СП РСФСР, 1970, N 4, ст. 17). {{якорь|Перечень. Пункт 521}}521. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 12.01.1970 № 14|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 12 января 1970 г. N 14 "О дальнейшем улучшении обеспечения работников сельского хозяйства специальной одеждой, специальной обувью и предохранительными приспособлениями". {{якорь|Перечень. Пункт 522}}522. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 12.01.1970 № 15|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 12 января 1970 г. N 15 "О мерах по повышению безопасности газоснабжения городов, поселков и других населенных пунктов". {{якорь|Перечень. Пункт 523}}523. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 20.01.1970 № 48|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 20 января 1970 г. N 48 "О запрещении весенней охоты на пернатую дичь" (СП РСФСР, 1970, N 4, ст. 21). {{якорь|Перечень. Пункт 524}}524. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 12.03.1970 № 151|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 12 марта 1970 г. N 151 "О порядке выгрузки тяжеловесных грузов, доставляемых в предприятия розничной торговли и общественного питания, и погрузки возвратной тары" (СП РСФСР, 1970, N 7, ст. 48). {{якорь|Перечень. Пункт 525}}525. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 18.03.1970 № 163|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 18 марта 1970 г. N 163 "О частичном изменении постановления Совета Министров РСФСР от 31 октября 1960 г. N 1646" (СП РСФСР, 1970, N 7, ст. 50). {{якорь|Перечень. Пункт 526}}526. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 25.03.1970 № 182|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 25 марта 1970 г. N 182 "Вопросы Государственного комитета цен Совета Министров РСФСР" (СП РСФСР, 1970, N 9, ст. 57). {{якорь|Перечень. Пункт 527}}527. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 03.04.1970 № 203|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 3 апреля 1970 г. N 203 "Об утверждении Положения о контрольно-ревизорской службе Министерства автомобильного транспорта РСФСР" (СП РСФСР, 1970, N 10 - 11, ст. 163). {{якорь|Перечень. Пункт 528}}528. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 09.04.1970 № 216|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 9 апреля 1970 г. N 216 "О порядке планирования и финансирования строительства объектов, общих для группы предприятий" (СП РСФСР, 1970, N 10 - 11, ст. 69). {{якорь|Перечень. Пункт 529}}529. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 04.06.1970 № 350|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 4 июня 1970 г. N 350 "О порядке трудоустройства на территории РСФСР лиц, уклоняющихся от общественно полезного труда" (СП РСФСР, 1970, N 16, ст. 92). {{якорь|Перечень. Пункт 530}}530. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 04.06.1970 № 351|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 4 июня 1970 г. N 351 "Об упорядочении тарифов на услуги, оказываемые коммунальными водопроводными и канализационными предприятиями в городах РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 531}}531. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 29.06.1970 № 405|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 29 июня 1970 г. N 405 "О мерах по увеличению производства, улучшению заготовок картофеля, овощей и фруктов и обеспечению населения этими продуктами". {{якорь|Перечень. Пункт 532}}532. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 09.07.1970 № 416|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 9 июля 1970 г. N 416 "Об утверждении структуры органов государственной службы защиты растений Министерства сельского хозяйства РСФСР" (СП РСФСР, 1970, N 16, ст. 99). {{якорь|Перечень. Пункт 533}}533. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 21.08.1970 № 503|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 21 августа 1970 г. N 503 "О дополнении постановления Совета Министров РСФСР от 28 мая 1968 г. N 346" (СП РСФСР, 1970, N 18, ст. 115). {{якорь|Перечень. Пункт 534}}534. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 21.09.1970 № 549|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 21 сентября 1970 г. N 549 "О мерах по улучшению племенного дела в животноводстве и дальнейшем развитии искусственного осеменения сельскохозяйственных животных". {{якорь|Перечень. Пункт 535}}535. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 21.09.1970 № 553|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 21 сентября 1970 г. N 553 "Об улучшении эксплуатации мелиоративных систем и использования орошаемых и осушенных земель в совхозах и колхозах РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 536}}536. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 24.09.1970 № 564|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 24 сентября 1970 г. N 564 "О мерах по увеличению производства и улучшению качества кормов". {{якорь|Перечень. Пункт 537}}537. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 14.10.1970 № 602|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 14 октября 1970 г. N 602 "О мерах по упорядочению застройки территорий курортов и зон отдыха и строительства санаторно-курортных учреждений и учреждений отдыха в РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 538}}538. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 26.10.1970 № 618|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 26 октября 1970 г. N 618 "О частичном изменении постановления Совета Министров РСФСР от 1 октября 1962 г. N 1330 "О дальнейшем улучшении бытового обслуживания населения". {{якорь|Перечень. Пункт 539}}539. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 28.10.1970 № 621|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 28 октября 1970 г. N 621 "Об утверждении Положения о Министерстве высшего и среднего специального образования РСФСР" (СП РСФСР, 1970, N 20, ст. 138). {{якорь|Перечень. Пункт 540}}540. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 12.11.1970 № 640|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 12 ноября 1970 г. N 640 "Вопросы Министерства юстиции РСФСР" (СП РСФСР, 1970, N 21, ст. 142). {{якорь|Перечень. Пункт 541}}541. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 20.11.1970 № 652|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 20 ноября 1970 г. N 652 "О частичном изменении приложения N 3 к постановлению Совета Министров РСФСР от 31 января 1969 г. N 78" (СП РСФСР, 1970, N 21, ст. 144). {{якорь|Перечень. Пункт 542}}542. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 07.12.1970 № 668|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 7 декабря 1970 г. N 668 "О частичном изменении постановления Совета Министров РСФСР от 6 мая 1969 г. N 280" (СП РСФСР, 1970, N 21, ст. 148). {{якорь|Перечень. Пункт 543}}543. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 13.01.1971 № 29|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 13 января 1971 г. N 29 "Об изменении и признании утратившими силу решений Совета Министров РСФСР в связи с постановлением Совета Министров СССР от 20 июля 1970 г. N 566". {{якорь|Перечень. Пункт 544}}544. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 14.01.1971 № 34|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 14 января 1971 г. N 34 "Об утверждении Положения о централизованных бухгалтериях при исполкомах сельских, поселковых и городских (городов районного подчинения) Советов депутатов трудящихся" (СП РСФСР, 1971, N 4, ст. 21). {{якорь|Перечень. Пункт 545}}545. Пункт 1 изменений постановлений Совета Министров РСФСР от 2 июля 1965 г. N 805 "О порядке планирования проектно-изыскательских работ" (СП РСФСР, 1965, N 15, ст. 88) от 15 июля 1969 г. N 424 "Об улучшении проектно-сметного дела" (СП РСФСР, 1969, N 20, ст. 103) и от 3 марта 1966 г. N 208 "О порядке приемки в эксплуатацию законченных строительством объектов производственного назначения" (СП РСФСР, 1966, N 8, ст. 38), утвержденных [[Постановление Совета Министров РСФСР от 18.01.1971 № 43|постановлением]] Совета Министров РСФСР от 18 января 1971 г. N 43 "О внесении изменений в постановления Совета Министров РСФСР от 2 июля 1965 г. N 805 "О порядке планирования проектно-изыскательских работ", от 15 июля 1969 г. N 424 "Об улучшении проектно-сметного дела" и от 3 марта 1966 г. N 208 "О порядке приемки в эксплуатацию законченных строительством объектов производственного назначения" (СП РСФСР, 1971, N 4, ст. 23). {{якорь|Перечень. Пункт 546}}546. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 08.02.1971 № 87|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 8 февраля 1971 г. N 87 "О частичном изменении приложения N 3 к постановлению Совета Министров РСФСР от 31 января 1969 г. N 78". {{якорь|Перечень. Пункт 547}}547. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 09.03.1971 № 138|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 9 марта 1971 г. N 138 "О мерах по расширению применения биологических методов борьбы с вредителями и болезнями сельскохозяйственных растений и сорняками" (СП РСФСР, 1971, N 7, ст. 45). {{якорь|Перечень. Пункт 548}}548. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 23.04.1971 № 236|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 23 апреля 1971 г. N 236 "О мерах по дальнейшему увеличению производства яиц и мяса птицы на промышленной основе". {{якорь|Перечень. Пункт 549}}549. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 26.04.1971 № 242|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 26 апреля 1971 г. N 242 "О приемке в государственные ресурсы зерна и семян масличных культур с отступлением от ограничительных кондиций". {{якорь|Перечень. Пункт 550}}550. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 29.04.1971 № 250|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 29 апреля 1971 г. N 250 "О мерах по укреплению материально-финансовой базы исполкомов районных и городских Советов депутатов трудящихся" (СП РСФСР, 1971, N 9, ст. 74). {{якорь|Перечень. Пункт 551}}551. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 06.05.1971 № 261|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 6 мая 1971 г. N 261 "О мерах по улучшению использования Черных земель и Кизлярских пастбищ". {{якорь|Перечень. Пункт 552}}552. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 11.06.1971 № 324|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 11 июня 1971 г. N 324 "О развитии производства продуктов животноводства на промышленной основе". {{якорь|Перечень. Пункт 553}}553. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 18.06.1971 № 335|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 18 июня 1971 г. N 335 "Об особенностях применения к межобластным конторам Главного управления снабжения материалами и оборудованием Министерства высшего и среднего специального образования РСФСР Положения о социалистическом государственном производственном предприятии" (СП РСФСР, 1971, N 11, ст. 86). {{якорь|Перечень. Пункт 554}}554. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 23.06.1971 № 341|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 23 июня 1971 г. N 341 "О мерах по расширению и совершенствованию подготовки специалистов в области создания и внедрения в народном хозяйстве вычислительной техники и автоматизированных систем управления". {{якорь|Перечень. Пункт 555}}555. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 05.07.1971 № 359|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 5 июля 1971 г. N 359 "Об образовании коллегий в главных управлениях при Министерстве мелиорации и водного хозяйства РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 556}}556. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 09.07.1971 № 368|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 9 июля 1971 г. N 368 "Об улучшении работы промышленного железнодорожного транспорта РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 557}}557. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 12.07.1971 № 374|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 12 июля 1971 г. N 374 "Об организации кооперативов по строительству и эксплуатации коллективных гаражей-стоянок для мотоциклов и мотороллеров индивидуальных владельцев" (СП РСФСР, 1971, N 13, ст. 100). {{якорь|Перечень. Пункт 558}}558. Пункт 2 изменений решений Совета Министров РСФСР, утвержденных [[Постановление Совета Министров РСФСР от 22.07.1971 № 410|постановлением]] Совета Министров РСФСР от 22 июля 1971 г. N 410 "Об изменении и признании утратившими силу решений Правительства РСФСР в связи с постановлением ЦК КПСС и Совета Министров СССР от 5 января 1971 г. N 3, постановлением Совета Министров СССР от 31 декабря 1970 г. N 1048 и постановлением Совета Министров РСФСР от 15 июля 1969 г. N 424" (СП РСФСР, 1971, N 13, ст. 105). {{якорь|Перечень. Пункт 559}}559. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 26.07.1971 № 419|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 26 июля 1971 г. N 419 "О некоторых мерах по улучшению планирования и экономического стимулирования промышленного производства". {{якорь|Перечень. Пункт 560}}560. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 29.07.1971 № 427|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 29 июля 1971 г. N 427 "Об изменении и признании утратившими силу постановлений Правительства РСФСР в связи с введением в действие Исправительно-трудового кодекса РСФСР" (СП РСФСР, 1971, N 14, ст. 112). {{якорь|Перечень. Пункт 561}}561. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 06.08.1971 № 436|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 6 августа 1971 г. N 436 "О мерах по улучшению снабжения топливом населения и коммунально-бытовых предприятий и учреждений РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 562}}562. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 17.08.1971 № 470|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 17 августа 1971 г. N 470 "О частичном изменении постановления Совета Министров РСФСР от 4 июня 1970 г. N 351". {{якорь|Перечень. Пункт 563}}563. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 17.08.1971 № 472|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 17 августа 1971 г. N 472 "Об упорядочении отстрела диких копытных животных" (СП РСФСР, 1971, N 15, ст. 126). {{якорь|Перечень. Пункт 564}}564. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 17.08.1971 № 480|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 17 августа 1971 г. N 480 "О мерах по ускорению создания сети предприятий по техническому обслуживанию легковых автомобилей и других транспортных средств, принадлежащих гражданам". {{якорь|Перечень. Пункт 565}}565. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 08.09.1971 № 539|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 8 сентября 1971 г. N 539 "О частичном изменении постановления Совета Министров РСФСР от 4 июня 1970 г. N 351". {{якорь|Перечень. Пункт 566}}566. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 16.09.1971 № 523|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 16 сентября 1971 г. N 523 "О мерах по дальнейшему улучшению офтальмологической помощи населению в РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 567}}567. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 17.09.1971 № 526|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 17 сентября 1971 г. N 526 "Об объединении решений Правительства РСФСР по вопросу организации государственных закупок сельскохозяйственной продукции" (СП РСФСР, 1971, N 17, ст. 137). {{якорь|Перечень. Пункт 568}}568. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 13.09.1971 № 565|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 13 октября 1971 г. N 565 "Об изменении и признании утратившими силу решений Правительства РСФСР в связи с постановлением Совета Министров РСФСР от 17 августа 1971 г. N 472" (СП РСФСР, 1971, N 18, ст. 148). {{якорь|Перечень. Пункт 569}}569. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 27.09.1971 № 85|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 27 октября 1971 г. N 585 "О распространении действия постановления Совета Министров РСФСР от 5 ноября 1965 г. N 1269 на работников семеноводческих станций по льну, конопле и травам Министерства сельского хозяйства РСФСР" (СП РСФСР, 1971, N 18, ст. 153). {{якорь|Перечень. Пункт 570}}570. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 28.09.1971 № 589|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 28 октября 1971 г. N 589 "О мерах по обеспечению дальнейшего развития производства товаров массового спроса". {{якорь|Перечень. Пункт 571}}571. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 04.10.1971 № 600|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 4 ноября 1971 г. N 600 "О мерах по дальнейшему развитию контейнерных и пакетных перевозок грузов в РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 572}}572. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 04.10.1971 № 603|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 4 ноября 1971 г. N 603 "Об утверждении Положения о Государственном комитете цен Совета Министров РСФСР" (СП РСФСР, 1971, N 21, ст. 158). {{якорь|Перечень. Пункт 573}}573. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 22.10.1971 № 624|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 22 ноября 1971 г. N 624 "Об увеличении производства, заготовок и поставок в 1972 - 1975 годах для нужд здравоохранения сырья из лекарственных растений". {{якорь|Перечень. Пункт 574}}574. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 30.10.1971 № 637|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 30 ноября 1971 г. N 637 "О порядке установления предприятиям и организациям коммунального хозяйства, переведенным на новую систему планирования и экономического стимулирования, норм отчислений в фонд развития производства от амортизации, предназначенной для полного восстановления основных фондов" (СП РСФСР, 1971, N 22, ст. 166). {{якорь|Перечень. Пункт 575}}575. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 13.01.1972 № 34|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 13 января 1972 г. N 34 "О мерах по дальнейшему улучшению материальных и жилищно-бытовых условий студентов высших и учащихся средних специальных учебных заведений РСФСР" (СП РСФСР, 1972, N 22, ст. 166). {{якорь|Перечень. Пункт 576}}576. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 20.01.1972 № 45|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 20 января 1972 г. N 45 "О мерах по внедрению средств вычислительной техники и автоматизированных систем управления на автомобильном транспорте РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 577}}577. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 25.01.1972 № 64|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 25 января 1972 г. N 64 "О внесении дополнения в пункт 11 Положения о порядке пользования автомобильными дорогами, утвержденного постановлением Совета Министров РСФСР от 9 июня 1959 г. N 930". {{якорь|Перечень. Пункт 578}}578. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 26.01.1972 № 66|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 26 января 1972 г. N 66 "Об объединении решений Правительства РСФСР о закупочных ценах на виноград, виноматериалы и готовые вина". {{якорь|Перечень. Пункт 579}}579. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 27.01.1972 № 68|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 27 января 1972 г. N 68 "Об улучшении подготовки руководящих работников на факультете организаторов промышленного производства и строительства и факультете планирования промышленного производства при высших учебных заведениях РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 580}}580. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 24.02.1972 № 115|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 24 февраля 1972 г. N 115 "О некоторых мерах по улучшению торговли в РСФСР и ее технической оснащенности". {{якорь|Перечень. Пункт 581}}581. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 01.03.1972 № 139|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 1 марта 1972 г. N 139 "О мероприятиях по введению в РСФСР нового Всесоюзного физкультурного комплекса "Готов к труду и обороне СССР" (ГТО)" (СП РСФСР, 1972, N 9, ст. 42). {{якорь|Перечень. Пункт 582}}582. [[Постановление Совета Министров РСФСР и ВЦСПС от 14.03.1972 № 161|Постановление]] Совета Министров РСФСР и Всесоюзного Центрального Совета Профессиональных Союзов от 14 марта 1972 г. N 161 "Об организации на предприятиях автомобильного транспорта и городского электротранспорта комиссий общественного контроля за безопасностью движения" (СП РСФСР, 1972, N 11, ст. 49). {{якорь|Перечень. Пункт 583}}583. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 20.03.1972 № 176|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 20 марта 1972 г. N 176 "О дополнении постановления Совета Министров РСФСР от 28 июля 1965 г. N 893" (СП РСФСР, 1972, N 11, ст. 52). {{якорь|Перечень. Пункт 584}}584. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 22.03.1972 № 177|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 22 марта 1972 г. N 177 "О состоянии и перспективах развития телевидения и радиовещания в РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 585}}585. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 05.04.1972 № 213|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 5 апреля 1972 г. N 213 "О мероприятиях по дальнейшему улучшению бытового обслуживания населения в соответствии с задачами, поставленными XXIV съездом КПСС". {{якорь|Перечень. Пункт 586}}586. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 07.04.1972 № 221|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 7 апреля 1972 г. N 221 "О мерах по дальнейшему развитию газификации в городах, рабочих поселках и населенных пунктах сельской местности". {{якорь|Перечень. Пункт 587}}587. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 20.04.1972 № 241|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 20 апреля 1972 г. N 241 "О мерах по дальнейшему увеличению производства и улучшению качества продукции овцеводства". {{якорь|Перечень. Пункт 588}}588. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 12.06.1972 № 354|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 12 июня 1972 г. N 354 "Об оплате хозрасчетными санаторно-курортными, лечебными и оздоровительными организациями и учреждениями услуг, оказываемых им коммунальными водопроводными и канализационными предприятиями". {{якорь|Перечень. Пункт 589}}589. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 07.07.1972 № 408|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 7 июля 1972 г. N 408 "Об утверждении Положения о режиме труда работников виброопасных профессий". {{якорь|Перечень. Пункт 590}}590. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 02.08.1972 № 448|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 2 августа 1972 г. N 448 "О дополнительных мерах по улучшению племенного дела в животноводстве" (СП РСФСР, 1972, N 18, ст. 116). {{якорь|Перечень. Пункт 591}}591. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 21.08.1972 № 510|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 21 августа 1972 г. N 510 "Об изъятиях из правила об ограничении совместной службы родственников" (СП РСФСР, 1972, N 19, ст. 119). {{якорь|Перечень. Пункт 592}}592. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 30.08.1972 № 543|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 30 августа 1972 г. N 543 "Об укреплении землеустроительной службы в районах" (СП РСФСР, 1972, N 19, ст. 122). {{якорь|Перечень. Пункт 593}}593. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 31.08.1972 № 555|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 31 августа 1972 г. N 555 "О мерах по обеспечению снижения сметной стоимости строительства". {{якорь|Перечень. Пункт 594}}594. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 12.09.1972 № 584|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 12 сентября 1972 г. N 584 "Об утверждении Положения о юридическом отделе (бюро), главном (старшем) юрисконсульте, юрисконсульте исполнительного комитета Совета народных депутатов" (СП РСФСР, 1972, N 21, ст. 139). {{якорь|Перечень. Пункт 595}}595. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 18.09.1972 № 606|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 18 сентября 1972 г. N 606 "О дополнительных мерах по обеспечению безопасности дорожного движения в РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 596}}596. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 18.09.1972 № 608|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 18 сентября 1972 г. N 608 "Об отнесении пастбищ к пустынным, полупустынным и горным". {{якорь|Перечень. Пункт 597}}597. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 23.10.1972 № 661|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 23 октября 1972 г. N 661 "О дополнении Перечня работников предприятий, учреждений и организаций, в отношении которых могут допускаться исключения из правила об ограничении совместной службы родственников, предусмотренного статьей 20 Кодекса законов о труде РСФСР" (СП РСФСР, 1972, N 22, ст. 153). {{якорь|Перечень. Пункт 598}}598. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 23.10.1972 № 662|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 23 октября 1972 г. N 662 "О мерах по принудительному лечению и трудовому перевоспитанию больных наркоманией". {{якорь|Перечень. Пункт 599}}599. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 22.11.1972 № 704|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 22 ноября 1972 г. N 704 "О дополнительных мерах по увеличению производства и улучшению использования кормов". {{якорь|Перечень. Пункт 600}}600. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 18.12.1972 № 735|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 18 декабря 1972 г. N 735 "О дальнейшем усилении работ по мелиорации земель и улучшении использования орошаемых и осушенных земель в РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 601}}601. Пункт 1 [[Постановление Совета Министров РСФСР от 13.01.1973 № 18|постановления]] Совета Министров РСФСР от 13 января 1973 г. N 18 "Об изменении и признании утратившими силу постановлений Правительства РСФСР в связи с постановлением Совета Министров РСФСР от 2 августа 1972 г. N 448" (СП РСФСР, 1973, N 3, ст. 12). {{якорь|Перечень. Пункт 602}}602. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 16.02.1973 № 75|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 16 февраля 1973 г. N 75 "О мерах по улучшению использования минеральных удобрений в колхозах и совхозах". {{якорь|Перечень. Пункт 603}}603. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 21.02.1973 № 82|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 21 февраля 1973 г. N 82 "О внесении изменений в постановление Совета Министров РСФСР от 10 августа 1967 г. N 600 "О порядке планирования централизованных капитальных вложений и утверждения титульных списков строек" (СП РСФСР, 1973, N 8, ст. 28). {{якорь|Перечень. Пункт 604}}604. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 21.02.1973 № 83|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 21 февраля 1973 г. N 83 "Об улучшении работы Министерства местной промышленности РСФСР, Советов Министров автономных республик, крайисполкомов, облисполкомов, Московского и Ленинградского горисполкомов по увеличению производства, повышению качества и расширению ассортимента товаров народного потребления". {{якорь|Перечень. Пункт 605}}605. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 23.02.1973 № 87|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 23 февраля 1973 г. N 87 "О дополнительных мерах по усилению борьбы с нарушениями правил охоты" (СП РСФСР, 1973, N 9, ст. 34). {{якорь|Перечень. Пункт 606}}606. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 27.02.1973 № 97|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 27 февраля 1973 г. N 97 "О некоторых мерах по дальнейшему улучшению медицинской помощи психически больным в РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 607}}607. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 07.03.1973 № 120|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 7 марта 1973 г. N 120 "О дальнейшем совершенствовании порядка установления и применения цен на промышленную и сельскохозяйственную продукцию, а также тарифов на перевозки и другие услуги, оказываемые народному хозяйству и населению в РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 608}}608. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 23.03.1973 № 155|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 23 марта 1973 г. N 155 "О дополнении Перечня работников предприятий, учреждений и организаций, в отношении которых могут допускаться исключения из правила об ограничении совместной службы родственников, предусмотренного статьей 20 Кодекса законов о труде РСФСР" (СП РСФСР, 1973, N 11, ст. 51). {{якорь|Перечень. Пункт 609}}609. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 11.04.1973 № 191|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 11 апреля 1973 г. N 191 "Об утверждении Положения о Междуведомственной комиссии по монументально-декоративному искусству при Министерстве культуры РСФСР" (СП РСФСР, 1973, N 12, ст. 63). {{якорь|Перечень. Пункт 610}}610. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 31.05.1973 № 296|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 31 мая 1973 г. N 296 "Об усилении охраны природы и улучшении использования природных ресурсов" (СП РСФСР, 1973, N 14, ст. 89). {{якорь|Перечень. Пункт 611}}611. Пункты 1 и 3 изменений постановлений Правительства РСФСР, утвержденных [[Постановление Совета Министров РСФСР от 06.06.1973 № 306|постановлением]] Совета Министров РСФСР от 6 июня 1973 г. N 306 "Об изменении и признании утратившими силу решений Правительства РСФСР в связи с постановлением Совета Министров РСФСР от 21 июня 1972 г. N 378" (СП РСФСР, 1973, N 15, ст. 96). {{якорь|Перечень. Пункт 612}}612. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 14.06.1973 № 334|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 14 июня 1973 г. N 334 "Об улучшении экспертизы проектов и смет на строительство (реконструкцию) предприятий, зданий и сооружений" (СП РСФСР, 1973, N 16, ст. 107). {{якорь|Перечень. Пункт 613}}613. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 19.06.1973 № 342|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 19 июня 1973 г. N 342 "О мерах по упорядочению деятельности подсобных предприятий и промыслов в сельском хозяйстве". {{якорь|Перечень. Пункт 614}}614. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 10.08.1973 № 425|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 10 августа 1973 г. N 425 "О дополнительных мерах по улучшению использования грузового автомобильного транспорта в РСФСР" (СП РСФСР, 1973, N 18, ст. 126). {{якорь|Перечень. Пункт 615}}615. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 16.08.1973 № 431|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 16 августа 1973 г. N 431 "О дополнительных мерах по улучшению воспроизводства стада в колхозах и совхозах и дальнейшему развитию искусственного осеменения сельскохозяйственных животных". {{якорь|Перечень. Пункт 616}}616. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 27.08.1973 № 451|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 27 августа 1973 г. N 451 "О проведении аттестации руководящих, инженерно-технических работников и других специалистов предприятий и организаций промышленности, строительства, сельского хозяйства и транспорта" (СП РСФСР, 1973, N 19, ст. 138). {{якорь|Перечень. Пункт 617}}617. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 28.08.1973 № 454|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 28 августа 1973 г. N 454 "Об утверждении Положения об отделе торговли исполнительного комитета районного Совета депутатов трудящихся и Положения об отделе торговли исполнительного комитета городского, районного в городе Совета депутатов трудящихся" (СП РСФСР, 1973, N 19, ст. 139). {{якорь|Перечень. Пункт 618}}618. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 07.12.1973 № 603|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 7 декабря 1973 г. N 603 "О дополнении Перечня работ по внешнему благоустройству городов, рабочих и курортных поселков и сельских районных центров, осуществляемых за счет средств на внелимитные капитальные вложения, предусматриваемых в бюджетах автономных республик, краев, областей и городов Москвы и Ленинграда" (СП РСФСР, 1973, N 23, ст. 189). {{якорь|Перечень. Пункт 619}}619. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 13.12.1973 № 616|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 13 декабря 1973 г. N 616 "О мерах по увеличению закупок сычугов молочных телят и ягнят". {{якорь|Перечень. Пункт 620}}620. Абзац первый пункта 5 [[Постановление Совета Министров РСФСР от 06.03.1974 № 141|постановления]] Совета Министров РСФСР от 6 марта 1974 г. N 141 "Вопросы, передаваемые на решение Сибирского отделения ВАСХНИЛа" (СП РСФСР, 1974, N 7, ст. 39). {{якорь|Перечень. Пункт 621}}621. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 15.03.1974 № 165|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 15 марта 1974 г. N 165 "Об утверждении перечня должностей, по которым должна проводиться аттестация руководящих, инженерно-технических работников и других специалистов предприятий и организаций промышленности, строительства и транспорта" (СП РСФСР, 1974, N 9, ст. 46). {{якорь|Перечень. Пункт 622}}622. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 04.04.1974 № 208|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 4 апреля 1974 г. N 208 "Об усилении заинтересованности предприятий, организаций и колхозов в сборе изношенных деталей автомобилей, тракторов и сельскохозяйственных машин и о дополнительных мерах по их восстановлению". {{якорь|Перечень. Пункт 623}}623. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 10.04.1974 № 216|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 10 апреля 1974 г. N 216 "Вопросы, связанные с организацией производственных объединений (комбинатов) в промышленности РСФСР" (СП РСФСР, 1974, N 11, ст. 57). {{якорь|Перечень. Пункт 624}}624. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 24.05.1974 № 298|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 24 мая 1974 г. N 298 "О дальнейшем развитии промышленного производства продуктов детского питания". {{якорь|Перечень. Пункт 625}}625. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 24.05.1974 № 308|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 24 мая 1974 г. N 308 "О развитии сети автомобильных дорог в РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 626}}626. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 29.05.1974 № 310|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 29 мая 1974 г. N 310 "Об изменении и признании утратившими силу решений Правительства РСФСР в связи с постановлением Совета Министров РСФСР от 11 ноября 1973 г. N 569". {{якорь|Перечень. Пункт 627}}627. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 12.06.1974 № 344|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 12 июня 1974 г. N 344 "Об утверждении Примерного положения о комиссиях по безопасности дорожного движения в автономных республиках, краях, областях и городах Москве и Ленинграде" (СП РСФСР, 1974, N 15, ст. 85). {{якорь|Перечень. Пункт 628}}628. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 12.06.1974 № 350|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 12 июня 1974 г. N 350 "Об улучшении работы подготовительных отделений при высших учебных заведениях РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 629}}629. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 13.06.1974 № 354|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 13 июня 1974 г. N 354 "О единых тарифах на перевозку пассажиров автомобильным транспортом" (СП РСФСР, 1974, N 16, ст. 89). {{якорь|Перечень. Пункт 630}}630. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 19.06.1974 № 363|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 19 июня 1974 г. N 363 "Об утверждении Положения об отделе (бюро) записи актов гражданского состояния исполнительного комитета районного Совета депутатов трудящихся и Положения об отделе (бюро) записи актов гражданского состояния исполнительного комитета городского, районного в городе Совета депутатов трудящихся" (СП РСФСР, 1974, N 17, ст. 94). {{якорь|Перечень. Пункт 631}}631. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 23.09.1974 № 526|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 23 сентября 1974 г. N 526 "О некоторых мерах по улучшению размещения промышленных предприятий на территории РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 632}}632. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 04.10.1974 № 540|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 4 октября 1974 г. N 540 "О мерах по дальнейшему совершенствованию руководства средними специальными учебными заведениями и об улучшении качества подготовки специалистов со средним специальным образованием". {{якорь|Перечень. Пункт 633}}633. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 14.10.1974 № 548|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 14 октября 1974 г. N 548 "О дальнейшем улучшении медицинской помощи беременным женщинам и новорожденным в РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 634}}634. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 04.12.1974 № 623|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 4 декабря 1974 г. N 623 "Об утверждении Положения об общем отделе исполнительного комитета районного Совета депутатов трудящихся и Положения об общем отделе исполнительного комитета городского, районного в городе Совета депутатов трудящихся" (СП РСФСР, 1975, N 2, ст. 8). {{якорь|Перечень. Пункт 635}}635. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 23.01.1975 № 52|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 23 января 1975 г. N 52 "О порядке утверждения сети государственных нотариальных контор РСФСР" (СП РСФСР, 1975, N 3, ст. 22). {{якорь|Перечень. Пункт 636}}636. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 21.03.1975 № 173|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 21 марта 1975 г. N 173 "Об улучшении планирования и организации строительства животноводческих комплексов и птицефабрик" (СП РСФСР, 1975, N 4, ст. 35). {{якорь|Перечень. Пункт 637}}637. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 21.03.1975 № 175|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 21 марта 1975 г. N 175 "Об увеличении производства и закупок льна-долгунца, улучшении его качества и о развитии промышленности по первичной переработке льна". {{якорь|Перечень. Пункт 638}}638. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 10.04.1975 № 225|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 10 апреля 1975 г. N 225 "Об улучшении организации выполнения и повышении качества проектно-изыскательских работ по землеустройству" (СП РСФСР, 1975, N 6, ст. 47). {{якорь|Перечень. Пункт 639}}639. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 28.04.1975 № 272|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 28 апреля 1975 г. N 272 "О нормах возмещения расходов колхозов и совхозов по длительному хранению в местах производства и заготовок картофеля и плодоовощной продукции, подлежащих поставке в республиканский (РСФСР) фонд". {{якорь|Перечень. Пункт 640}}640. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 21.05.1975 № 330|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 21 мая 1975 г. N 330 "О совершенствовании руководства средними специальными учебными заведениями в РСФСР" (СП РСФСР, 1975, N 12, ст. 85). {{якорь|Перечень. Пункт 641}}641. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 28.05.1975 № 340|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 28 мая 1975 г. N 340 "О частичном изменении постановления Совета Министров РСФСР от 4 июня 1970 г. N 351". {{якорь|Перечень. Пункт 642}}642. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 30.06.1975 № 394|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 30 июня 1975 г. N 394 "О порядке совершения нотариальных действий исполнительными комитетами районных, городских, поселковых, сельских Советов депутатов трудящихся" (СП РСФСР, 1975, N 14, ст. 97). {{якорь|Перечень. Пункт 643}}643. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 04.07.1975 № 411|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 4 июля 1975 г. N 411 "Об отпуске древесины работникам лесной охраны Главного управления охотничьего хозяйства и заповедников при Совете Министров РСФСР на строительство и ремонт индивидуальных домов и надворных построек" (СП РСФСР, 1975, N 16, ст. 113). {{якорь|Перечень. Пункт 644}}644. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 30.07.1975 № 445|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 30 июля 1975 г. N 445 "О комплексном использовании минерального сырья предприятиями черной металлургии, расположенными на территории РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 645}}645. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 01.08.1975 № 449|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 1 августа 1975 г. N 449 "О мерах по дальнейшему совершенствованию хозяйственного законодательства РСФСР" (СП РСФСР, 1975, N 17, ст. 121). {{якорь|Перечень. Пункт 646}}646. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 08.08.1975 № 460|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 8 августа 1975 г. N 460 "Об улучшении подготовки руководителей производственных подразделений колхозов и совхозов РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 647}}647. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 16.09.1975 № 512|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 16 сентября 1975 г. N 512 "О схеме управления протезной промышленностью РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 648}}648. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 22.10.1975 № 570|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 22 октября 1975 г. N 570 "О развитии народных художественных промыслов в РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 649}}649. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 12.12.1975 № 655|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 12 декабря 1975 г. N 655 "О мерах по улучшению организации работ по защите почв от ветровой и водной эрозии". {{якорь|Перечень. Пункт 650}}650. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 18.12.1975 № 657|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 18 декабря 1975 г. N 657 "О мероприятиях по обеспечению сохранения белых медведей". {{якорь|Перечень. Пункт 651}}651. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 22.12.1975 № 668|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 22 декабря 1975 г. N 668 "Об отнесении затрат по коренному улучшению земель в колхозах за счет государственных централизованных капитальных вложений" (СП РСФСР, 1976, N 3, ст. 26). {{якорь|Перечень. Пункт 652}}652. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 12.02.1976 № 106|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 12 февраля 1976 г. N 106 "О мероприятиях по усилению государственного надзора за техническим состоянием машинно-тракторного парка колхозов, совхозов и других сельскохозяйственных предприятий и организаций". {{якорь|Перечень. Пункт 653}}653. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 18.02.1976 № 115|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 18 февраля 1976 г. N 115 "О мерах по предупреждению дорожно-транспортных происшествий и снижению тяжести их последствий". {{якорь|Перечень. Пункт 654}}654. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 02.03.1976 № 156|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 2 марта 1976 г. N 156 "О мерах по улучшению организации сбора и использования отработанных нефтепродуктов". {{якорь|Перечень. Пункт 655}}655. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 17.03.1976 № 176|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 17 марта 1976 г. N 176 "Вопросы, связанные с установлением единого порядка приобретения, учета и хранения охотничьих ружей" (СП РСФСР, 1976, N 8, ст. 57). {{якорь|Перечень. Пункт 656}}656. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 17.06.1976 № 324|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 17 июня 1976 г. N 324 "О предоставлении Государственному комитету цен Совета Министров РСФСР права утверждать единые тарифы на пользование санитарными автомобилями" (СП РСФСР, 1976, N 12, ст. 89). {{якорь|Перечень. Пункт 657}}657. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 23.06.1976 № 352|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 23 июня 1976 г. N 352 "Об упорядочении спортивного и любительского рыболовства в РСФСР" (СП РСФСР, 1976, N 12, ст. 92). {{якорь|Перечень. Пункт 658}}658. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 06.07.1976 № 364|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 6 июля 1976 г. N 364 "О мерах по повышению качества табака". {{якорь|Перечень. Пункт 659}}659. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 09.07.1976 № 378|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 9 июля 1976 г. N 378 "О порядке частичного или полного запрещения использования водных объектов, имеющих особое государственное значение либо особую научную или культурную ценность" (СП РСФСР, 1976, N 13, ст. 108). {{якорь|Перечень. Пункт 660}}660. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 22.09.1976 № 529|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 22 сентября 1976 г. N 529 "Об утверждении Положения о Государственной междуведомственной библиотечной комиссии при Министерстве культуры РСФСР и ее состава" (СП РСФСР, 1976, N 18, ст. 141). {{якорь|Перечень. Пункт 661}}661. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 29.09.1976 № 542|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 29 сентября 1976 г. N 542 "Об утверждении расценок на работы по обследованию земельных угодий, отбору и анализам почвенных образцов, составлению проектно-сметной документации и на другие работы по агрохимическому обслуживанию колхозов и совхозов" (СП РСФСР, 1976, N 19, ст. 151). {{якорь|Перечень. Пункт 662}}662. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 08.10.1976 № 562|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 8 октября 1976 г. N 562 "О мерах по дальнейшему повышению эффективности сельскохозяйственной науки и укреплению ее связи с производством" (СП РСФСР, 1976, N 20, ст. 155). {{якорь|Перечень. Пункт 663}}663. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 20.10.1976 № 575|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 20 октября 1976 г. N 575 "О мерах по ускорению развития и улучшению работы телефонной связи в РСФСР" (СП РСФСР, 1976, N 22, ст. 162). {{якорь|Перечень. Пункт 664}}664. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 12.11.1976 № 609|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 12 ноября 1976 г. N 609 "О дальнейшем укрупнении автомобильных хозяйств в РСФСР" (СП РСФСР, 1977, N 1, ст. 4). {{якорь|Перечень. Пункт 665}}665. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 08.12.1976 № 654|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 8 декабря 1976 г. N 654 "О порядке утверждения заданий по сбору и использованию отработанных нефтепродуктов в РСФСР" (СП РСФСР, 1977, N 1, ст. 9). {{якорь|Перечень. Пункт 666}}666. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 02.02.1977 № 81|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 2 февраля 1977 г. N 81 "О некоторых мерах по повышению технического уровня производства железобетонных конструкций и более эффективному использованию их в строительстве". {{якорь|Перечень. Пункт 667}}667. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 15.02.1977 № 111|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 15 февраля 1977 г. N 111 "Об утверждении перечня районов, в которых могут быть установлены повышенные нормы накладных расходов на строительные мелиоративные и водохозяйственные работы" (СП РСФСР, 1977, N 5, ст. 54). {{якорь|Перечень. Пункт 668}}668. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 22.04.1977 № 241|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 22 апреля 1977 г. N 241 "О создании пастбищных лесных насаждений в засушливых юго-восточных районах Европейской части РСФСР" (СП РСФСР, 1977, N 9, ст. 90). {{якорь|Перечень. Пункт 669}}669. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 23.05.1977 № 286|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 23 мая 1977 г. N 286 "О дальнейшем развитии кролиководства в РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 670}}670. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 31.05.1977 № 309|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 31 мая 1977 г. N 309 "О мерах по обеспечению сохранности архивных документов и дальнейшем развитии архивного дела в РСФСР" (СП РСФСР, 1977, N 12, ст. 114). {{якорь|Перечень. Пункт 671}}671. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 21.06.1977 № 349|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 21 июня 1977 г. N 349 "О создании хозрасчетных редакционно-издательских отделов в автономных республиках, краях, областях, городах Москве и Ленинграде" (СП РСФСР, 1977, N 13, ст. 126). {{якорь|Перечень. Пункт 672}}672. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 11.07.1977 № 371|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 11 июля 1977 г. N 371 "О городской черте городов и поселковой черте рабочих, курортных и дачных поселков РСФСР" (СП РСФСР, 1977, N 13, ст. 133). {{якорь|Перечень. Пункт 673}}673. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 15.07.1977 № 382|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 15 июля 1977 г. N 382 "О мерах по усилению борьбы с приписками при перевозках грузов автомобильным транспортом, с потерями и расхищением автомобильного бензина и других горюче-смазочных материалов и по улучшению работы автозаправочных станций". {{якорь|Перечень. Пункт 674}}674. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 12.08.1977 № 427|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 12 августа 1977 г. N 427 "О мерах по дальнейшему развитию торговли в РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 675}}675. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 05.09.1977 № 471|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 5 сентября 1977 г. N 471 "О частичном изменении Положения об охоте и охотничьем хозяйстве РСФСР" (СП РСФСР, 1977, N 16, ст. 163). {{якорь|Перечень. Пункт 676}}676. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 09.09.1977 № 477|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 9 сентября 1977 г. N 477 "О мерах по укреплению архитектурно-планировочных организаций исполкомов городских Советов депутатов трудящихся". {{якорь|Перечень. Пункт 677}}677. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 27.09.1977 № 509|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 27 сентября 1977 г. N 509 "О мерах по дальнейшему улучшению обслуживания населения в гостиницах РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 678}}678. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 11.10.1977 № 523|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 11 октября 1977 г. N 523 "О мерах по повышению эффективности использования сельскохозяйственной техники, улучшению ее сохранности, обеспечению колхозов и совхозов кадрами механизаторов и закреплению их в сельском хозяйстве". {{якорь|Перечень. Пункт 679}}679. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 15.11.1977 № 569|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 15 ноября 1977 г. N 569 "О мерах по выполнению постановления Совета Министров СССР и ВЦСПС от 14 октября 1977 г. N 930". {{якорь|Перечень. Пункт 680}}680. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 16.11.1977 № 579|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 16 ноября 1977 г. N 579 "О мерах по дальнейшему улучшению обслуживания престарелых и инвалидов, проживающих в домах-интернатах". {{якорь|Перечень. Пункт 681}}681. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 30.11.1977 № 601|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 30 ноября 1977 г. N 601 "О мерах по дальнейшему улучшению народного здравоохранения в РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 682}}682. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 07.12.1977 № 608|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 7 декабря 1977 г. N 608 "Об утверждении Перечня профессий рабочих предприятий и организаций системы Министерства жилищно-коммунального хозяйства РСФСР, по которым могут выплачиваться доплаты в связи с введением для них с их согласия рабочего дня с разделением смены на две части". {{якорь|Перечень. Пункт 683}}683. [[Постановление Совета Министров РСФСР и ВЦСПС от 12.12.1977 № 623|Постановление]] Совета Министров РСФСР и Всесоюзного Центрального Совета Профессиональных Союзов от 12 декабря 1977 г. N 623 "О личных подсобных хозяйствах колхозников, рабочих, служащих и других граждан и коллективном садоводстве и огородничестве в РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 684}}684. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 29.12.1977 № 663|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 29 декабря 1977 г. N 663 "О состоянии и мерах по эффективному использованию горюче-смазочных материалов в сельском хозяйстве РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 685}}685. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 30.12.1977 № 677|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 30 декабря 1977 г. N 677 "О дальнейшем совершенствовании системы повышения квалификации руководящих работников и специалистов народного хозяйства в РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 686}}686. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 30.12.1977 № 680|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 30 декабря 1977 г. N 680 "О совершенствовании структуры службы эксплуатации мелиоративных систем в РСФСР" (СП РСФСР, 1978, N 2, ст. 24). {{якорь|Перечень. Пункт 687}}687. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 24.01.1978 № 37|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 24 января 1978 г. N 37 "О дополнительных мерах по улучшению селекционной и семеноводческой работы в свекловодстве". {{якорь|Перечень. Пункт 688}}688. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 31.01.1978 № 59|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 31 января 1978 г. N 59 "О дальнейшем совершенствовании обучения, воспитания учащихся общеобразовательных школ и подготовки их к труду" (СП РСФСР, 1978, N 4, ст. 30). {{якорь|Перечень. Пункт 689}}689. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 31.01.1978 № 61|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 31 января 1978 г. N 61 "О мерах по улучшению селекции и семеноводства картофеля". {{якорь|Перечень. Пункт 690}}690. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 14.03.1978 № 131|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 14 марта 1978 г. N 131 "О мерах по увеличению заготовок и улучшению качества оленьих шкур и другой продукции оленеводства". {{якорь|Перечень. Пункт 691}}691. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 15.03.1978 № 135|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 15 марта 1978 г. N 135 "О частичном изменении постановления Совета Министров РСФСР от 4 июня 1970 г. N 351". {{якорь|Перечень. Пункт 692}}692. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 04.04.1978 № 170|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 4 апреля 1978 г. N 170 "О мерах по расширению в городах практики комплексного поточного строительства жилых домов, объектов культурно-бытового назначения и коммунального хозяйства" (СП РСФСР, 1978, N 8, ст. 52). {{якорь|Перечень. Пункт 693}}693. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 05.04.1978 № 172|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 5 апреля 1978 г. N 172 "О порядке зачисления в доходы бюджетов сумм денежных начетов, взысканных на основании решений государственных инженеров - инспекторов госсельтехнадзора с руководящих работников" (СП РСФСР, 1978, N 8, ст. 55). {{якорь|Перечень. Пункт 694}}694. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 19.04.1978 № 195|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 19 апреля 1978 г. N 195 "О мерах по улучшению защиты населенных пунктов, предприятий, других объектов и земель от селевых потоков, снежных лавин, оползней и обвалов" (СП РСФСР, 1978, N 10, ст. 70). {{якорь|Перечень. Пункт 695}}695. [[Постановление Совета Министров РСФСР и ВЦСПС от 23.05.1978 № 255|Постановление]] Совета Министров РСФСР и Всесоюзного Центрального Совета Профессиональных Союзов от 23 мая 1978 г. N 255 "О мерах по выполнению постановления Совета Министров СССР и ВЦСПС от 25 апреля 1978 г. N 320" (СП РСФСР, 1978, N 12, ст. 83). {{якорь|Перечень. Пункт 696}}696. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 02.06.1978 № 271|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 2 июня 1978 г. N 271 "О расценках на механизированные и агрохимические работы, выполняемые предприятиями и организациями Россельхозтехники". {{якорь|Перечень. Пункт 697}}697. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 05.06.1978 № 272|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 5 июня 1978 г. N 272 "О повышении эффективности научно-исследовательской работы в высших учебных заведениях РСФСР" (СП РСФСР, 1978, N 12, ст. 87). {{якорь|Перечень. Пункт 698}}698. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 07.06.1978 № 278|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 7 июня 1978 г. N 278 "О дополнительных мерах по усилению борьбы с пьянством и алкоголизмом". {{якорь|Перечень. Пункт 699}}699. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 14.06.1978 № 291|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 14 июня 1978 г. N 291 "О мерах по увеличению производства, улучшению организации заготовок, перевозок и снабжения населения РСФСР овощами, фруктами и бахчевыми культурами". {{якорь|Перечень. Пункт 700}}700. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 22.06.1978 № 300|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 22 июня 1978 г. N 300 "Об улучшении торговли сельскохозяйственными продуктами на колхозных рынках". {{якорь|Перечень. Пункт 701}}701. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 28.07.1978 № 368|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 28 июля 1978 г. N 368 "Об утверждении Положения о комиссиях по определению возраста при исполнительных комитетах районных, городских, районных в городах Советов народных депутатов". {{якорь|Перечень. Пункт 702}}702. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 04.08.1978 № 384|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 4 августа 1978 г. N 384 "О мерах по дальнейшему улучшению обслуживания населения и народного хозяйства РСФСР почтовой связью" (СП РСФСР, 1978, N 18, ст. 122). {{якорь|Перечень. Пункт 703}}703. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 04.08.1978 № 385|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 4 августа 1978 г. N 385 "О предотвращении фактов отвлечения средств, предназначенных для развития сельского хозяйства". {{якорь|Перечень. Пункт 704}}704. Пункт 1 [[Постановление Совета Министров РСФСР от 16.08.1978 № 399|постановления]] Совета Министров РСФСР от 16 августа 1978 г. N 399 "Об утверждении сети специализированных хозяйств и научно-исследовательских учреждений по первичному семеноводству картофеля, сети специализированных хозяйств и научно-исследовательских учреждений по выращиванию элиты картофеля и сети специализированных семеноводческих хозяйств по производству сортового семенного картофеля для вывоза его в другие союзные республики и обеспечения внутриреспубликанских потребностей". {{якорь|Перечень. Пункт 705}}705. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 30.08.1978 № 433|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 30 августа 1978 г. N 433 "О мерах по улучшению ведения охотничьего хозяйства в РСФСР" (СП РСФСР, 1978, N 19, ст. 130). {{якорь|Перечень. Пункт 706}}706. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 30.08.1978 № 434|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 30 августа 1978 г. N 434 "О мерах по улучшению ветеринарного обслуживания животноводства в РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 707}}707. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 05.09.1978 № 437|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 5 сентября 1978 г. N 437 "О мерах по дальнейшему совершенствованию племенного дела в животноводстве". {{якорь|Перечень. Пункт 708}}708. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 29.09.1978 № 471|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 29 сентября 1978 г. N 471 "О мерах по выполнению постановления ЦК КПСС и Совета Министров СССР от 19 июня 1978 г. N 520". {{якорь|Перечень. Пункт 709}}709. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 15.12.1978 № 586|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 15 декабря 1978 г. N 586 "О подсобных сельских хозяйствах предприятий, организаций и учреждений" (СП РСФСР, 1979, N 3, ст. 20). {{якорь|Перечень. Пункт 710}}710. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 27.12.1978 № 612|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 27 декабря 1978 г. N 612 "О мерах по дальнейшему улучшению эксплуатации и ремонта жилищного фонда в РСФСР" (СП РСФСР, 1979, N 4, ст. 28). {{якорь|Перечень. Пункт 711}}711. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 23.01.1979 № 44|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 23 января 1979 г. N 44 "О порядке отнесения лесов к противоэрозионным, особо ценным лесным массивам и другим категориям защитности" (СП РСФСР, 1979, N 5 - 6, ст. 32). {{якорь|Перечень. Пункт 712}}712. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 20.02.1979 № 104|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 20 февраля 1979 г. N 104 "О ходе выполнения постановлений Партии и Правительства о повышении роли правовой службы в народном хозяйстве" (СП РСФСР, 1979, N 9, ст. 46). {{якорь|Перечень. Пункт 713}}713. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 23.02.1979 № 114|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 23 февраля 1979 г. N 114 "О мерах по увеличению производства, расширению ассортимента и повышению качества товаров, инвентаря и оборудования спортивного назначения". {{якорь|Перечень. Пункт 714}}714. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 19.03.1979 № 147|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 19 марта 1979 г. N 147 "О частичном изменении постановления Совета Министров РСФСР от 4 июня 1970 г. N 351". {{якорь|Перечень. Пункт 715}}715. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 28.03.1979 № 166|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 28 марта 1979 г. N 166 "О мерах по дальнейшему развитию электрификации сельского хозяйства". {{якорь|Перечень. Пункт 716}}716. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 28.03.1979 № 167|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 28 марта 1979 г. N 167 "О дополнительных мерах по усилению охраны природы и улучшению использования природных ресурсов" (СП РСФСР, 1979, N 10, ст. 64). {{якорь|Перечень. Пункт 717}}717. Пункт 1 изменений решений Правительства РСФСР, утвержденных [[Постановление Совета Министров РСФСР от 11.04.1979 № 195|постановлением]] Совета Министров РСФСР от 11 апреля 1979 г. N 195 "Об изменении и признании утратившими силу решений Правительства РСФСР в связи с постановлением Совета Министров СССР от 10 августа 1978 г. N 685" (СП РСФСР, 1979, N 11, ст. 69). {{якорь|Перечень. Пункт 718}}718. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 11.04.1979 № 196|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 11 апреля 1979 г. N 196 "О мерах по охране перелетных птиц и среды их обитания" (СП РСФСР, 1979, N 11, ст. 70). {{якорь|Перечень. Пункт 719}}719. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 11.04.1979 № 197|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 11 апреля 1979 г. N 197 "О частичном изменении постановления Совета Министров РСФСР от 4 июня 1970 г. N 351". {{якорь|Перечень. Пункт 720}}720. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 08.05.1979 № 246|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 8 мая 1979 г. N 246 "О дальнейшем улучшении условий оплаты творческого труда советских писателей" (СП РСФСР, 1979, N 14, ст. 90). {{якорь|Перечень. Пункт 721}}721. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 08.05.1979 № 250|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 8 мая 1979 г. N 250 "О расчетах с колхозами, совхозами и другими хозяйствами за молоко и сливки, продаваемые непосредственно в торговую сеть, предприятиям общественного питания, детским, лечебным и другим учреждениям". {{якорь|Перечень. Пункт 722}}722. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 14.05.1979 № 261|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 14 мая 1979 г. N 261 "О мерах по повышению эффективности использования речного транспорта, увеличению объема перевозок грузов и строительству речных механизированных причалов". {{якорь|Перечень. Пункт 723}}723. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 17.05.1979 № 266|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 17 мая 1979 г. N 266 "Вопросы, связанные с организацией производственных объединений в сельском хозяйстве" (СП РСФСР, 1979, N 16, ст. 97). {{якорь|Перечень. Пункт 724}}724. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 24.05.1979 № 69|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 24 мая 1979 г. N 269 "О порядке предоставления скидки со стоимости топлива, приобретаемого инвалидами Отечественной войны I и II групп" (СП РСФСР, 1979, N 16, ст. 98). {{якорь|Перечень. Пункт 725}}725. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 05.06.1979 № 292|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 5 июня 1979 г. N 292 "О мерах по дальнейшему развитию пчеловодства в РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 726}}726. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 19.07.1979 № 373|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 19 июля 1979 г. N 373 "О дополнительных мерах по закреплению кадров в сельском хозяйстве Нечерноземной зоны РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 727}}727. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 27.07.1979 № 390|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 27 июля 1979 г. N 390 "О частичном изменении постановления Совета Министров РСФСР от 4 июня 1970 г. N 351". {{якорь|Перечень. Пункт 728}}728. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 13.08.1979 № 417|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 13 августа 1979 г. N 417 "О мерах по улучшению организации карантина растений" (СП РСФСР, 1979, N 20, ст. 143). {{якорь|Перечень. Пункт 729}}729. Пункт 17 [[Постановление Совета Министров РСФСР от 07.09.1979 № 455|постановления]] Совета Министров РСФСР от 7 сентября 1979 г. N 455 "О совершенствовании оптовых цен и тарифов в промышленности РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 730}}730. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 27.09.1979 № 479|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 27 сентября 1979 г. N 479 "О дальнейшем развитии медицинской науки в районах Сибири и Дальнего Востока" (СП РСФСР, 1979, N 23, ст. 169). {{якорь|Перечень. Пункт 731}}731. Пункт 2 [[Постановление Совета Министров РСФСР от 17.10.1979 № 508|постановления]] Совета Министров РСФСР от 17 октября 1979 г. N 508 "О признании утратившими силу решений Правительства РСФСР в связи с постановлением Совета Министров РСФСР от 2 июня 1978 г. N 271" (СП РСФСР, 1979, N 27, ст. 184). {{якорь|Перечень. Пункт 732}}732. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 26.10.1979 № 528|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 26 октября 1979 г. N 528 "Об улучшении организации перевозок грузов по автомобильным дорогам РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 733}}733. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 31.10.1979 № 540|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 31 октября 1979 г. N 540 "Об изменении и признании утратившими силу решений Правительства РСФСР в связи с постановлением Совета Министров СССР от 22 июня 1979 г. N 591" (СП РСФСР, 1979, N 27, ст. 191). {{якорь|Перечень. Пункт 734}}734. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 06.12.1979 № 596|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 6 декабря 1979 г. N 596 "О дальнейшем развитии заводского производства деревянных панельных домов и комплектов деревянных деталей для домов со стенами из местных материалов для сельского жилищного строительства". {{якорь|Перечень. Пункт 735}}735. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 06.12.1979 № 598|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 6 декабря 1979 г. N 598 "О переводе крупных овцеводческих хозяйств на прямые связи с предприятиями по первичной обработке шерсти Министерства текстильной промышленности РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 736}}736. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 13.12.1979 № 605|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 13 декабря 1979 г. N 605 "Об увеличении производства и закупок пушнины клеточного звероводства и улучшении ее качества". {{якорь|Перечень. Пункт 737}}737. Пункт 2 [[Постановление Совета Министров РСФСР от 26.12.1979 № 634|постановления]] Совета Министров РСФСР от 26 декабря 1979 г. N 634 "Об изменении и признании утратившими силу решений Правительства РСФСР в связи с постановлением Совета Министров СССР от 5 октября 1978 г. N 821" (СП РСФСР, 1980, N 4, ст. 28). {{якорь|Перечень. Пункт 738}}738. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 09.01.1980 № 19|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 9 января 1980 г. N 19 "О внесении изменения в постановление Совета Министров РСФСР от 10 августа 1967 г. N 600 "О порядке планирования централизованных капитальных вложений и утверждения титульных списков строек" (СП РСФСР, 1980, N 6, ст. 38). {{якорь|Перечень. Пункт 739}}739. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 10.01.1980 № 21|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 10 января 1980 г. N 21 "О дальнейшем укреплении трудовой дисциплины и сокращении текучести кадров в народном хозяйстве РСФСР" (СП РСФСР, 1980, N 6, ст. 39). {{якорь|Перечень. Пункт 740}}740. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 23.01.1980 № 46|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 23 января 1980 г. N 46 "О мерах по сокращению сроков проектирования и строительства объектов животноводства и птицеводства мясного направления" (СП РСФСР, 1980, N 6, ст. 42). {{якорь|Перечень. Пункт 741}}741. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 27.02.1980 № 103|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 27 февраля 1980 г. N 103 "О мерах по улучшению обеспечения населения РСФСР лекарственными средствами". {{якорь|Перечень. Пункт 742}}742. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 11.03.1980 № 128|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 11 марта 1980 г. N 128 "О мерах по совершенствованию организации бухгалтерского учета и повышении его роли в рациональном и экономном использовании материальных, трудовых и финансовых ресурсов" (СП РСФСР, 1980, N 8, ст. 66). {{якорь|Перечень. Пункт 743}}743. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 11.03.1980 № 129|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 11 марта 1980 г. N 129 "О мерах по улучшению использования обезжиренного молока, пахты и молочной сыворотки". {{якорь|Перечень. Пункт 744}}744. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 11.03.1980 № 130|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 11 марта 1980 г. N 130 "О мерах по выполнению постановления ЦК КПСС и Совета Министров СССР от 21 февраля 1980 г. N 175" (СП РСФСР, 1980, N 9, ст. 71). {{якорь|Перечень. Пункт 745}}745. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 20.03.1980 № 140|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 20 марта 1980 г. N 140 "Об утверждении Положения об организации междугородных автомобильных перевозок грузов в РСФСР" (СП РСФСР, 1980, N 8, ст. 67). {{якорь|Перечень. Пункт 746}}746. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 20.03.1980 № 145|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 20 марта 1980 г. N 145 "О частичном изменении постановления Совета Министров РСФСР от 4 июня 1970 г. N 351". {{якорь|Перечень. Пункт 747}}747. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 24.03.1980 № 150|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 24 марта 1980 г. N 150 "О мерах по дальнейшему улучшению организации сбора и использования отработанных нефтепродуктов". {{якорь|Перечень. Пункт 748}}748. Пункты 1 и 6 [[Постановление Совета Министров РСФСР от 31.03.1980 № 158|постановления]] Совета Министров РСФСР от 31 марта 1980 г. N 158 "О внесении изменений в некоторые решения Правительства РСФСР" (СП РСФСР, 1980, N 9, ст. 77). {{якорь|Перечень. Пункт 749}}749. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 22.04.1980 № 208|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 22 апреля 1980 г. N 208 "О мерах по дальнейшему развитию рисоводства". {{якорь|Перечень. Пункт 750}}750. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 22.04.1980 № 210|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 22 апреля 1980 г. N 210 "О порядке передачи предприятий, объединений, организаций, учреждений, зданий и сооружений" (СП РСФСР, 1980, N 11, ст. 85). {{якорь|Перечень. Пункт 751}}751. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 07.05.1980 № 237|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 7 мая 1980 г. N 237 "О мерах по дальнейшему улучшению использования вторичного сырья в народном хозяйстве РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 752}}752. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 14.05.1980 № 246|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 14 мая 1980 г. N 246 "О частичном изменении постановления Совета Министров РСФСР от 4 июня 1970 г. N 351". {{якорь|Перечень. Пункт 753}}753. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 06.06.1980 № 296|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 6 июня 1980 г. N 296 "О мерах по улучшению строительства, ремонта и содержания автомобильных дорог в РСФСР" (СП РСФСР, 1980, N 15, ст. 118). {{якорь|Перечень. Пункт 754}}754. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 10.06.1980 № 302|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 10 июня 1980 г. N 302 "О дальнейшем улучшении скорой медицинской помощи населению РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 755}}755. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 07.07.1980 № 345|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 7 июля 1980 г. N 345 "О мерах по улучшению эксплуатации мелиоративных систем". {{якорь|Перечень. Пункт 756}}756. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 28.07.1980 № 370|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 28 июля 1980 г. N 370 "Об утверждении Положения о порядке возбуждения и рассмотрения ходатайств о переводе лесов из одной группы в другую и отнесении лесов к категориям защитности" (СП РСФСР, 1980, N 17, ст. 138). {{якорь|Перечень. Пункт 757}}757. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 13.08.1980 № 395|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 13 августа 1980 г. N 395 "О частичном изменении постановления Совета Министров РСФСР от 8 мая 1969 г. N 282" (СП РСФСР, 1980, N 19, ст. 150). {{якорь|Перечень. Пункт 758}}758. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 04.09.1980 № 431|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 4 сентября 1980 г. N 431 "О внедрении единого платежного документа для расчетов населения за жилую площадь, коммунальные услуги, газ и электроэнергию" (СП РСФСР, 1980, N 20, ст. 161). {{якорь|Перечень. Пункт 759}}759. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 17.09.1980 № 441|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 17 сентября 1980 г. N 441 "О мерах по усилению борьбы с курением" (СП РСФСР, 1980, N 20, ст. 162). {{якорь|Перечень. Пункт 760}}760. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 23.09.1980 № 449|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 23 сентября 1980 г. N 449 "Об упорядочении содержания собак и кошек в городах и других населенных пунктах РСФСР" (СП РСФСР, 1980, N 22, ст. 172). {{якорь|Перечень. Пункт 761}}761. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 10.10.1980 № 479|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 10 октября 1980 г. N 479 "Об ограничении охоты на бурых медведей" (СП РСФСР, 1980, N 22, ст. 176). {{якорь|Перечень. Пункт 762}}762. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 20.10.1980 № 505|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 20 октября 1980 г. N 505 "О серьезных недостатках в работе автомобильного транспорта Госкомсельхозтехники РСФСР и мерах по повышению эффективности его использования". {{якорь|Перечень. Пункт 763}}763. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 28.10.1980 № 510|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 28 октября 1980 г. N 510 "О специальных средствах учреждений, состоящих на республиканском бюджете РСФСР, республиканских бюджетах автономных республик и местных бюджетах" (СП РСФСР, 1980, N 23, ст. 183). {{якорь|Перечень. Пункт 764}}764. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 28.10.1980 № 514|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 28 октября 1980 г. N 514 "Вопросы Государственной инспекции по контролю за использованием нефтепродуктов в народном хозяйстве РСФСР" (СП РСФСР, 1980, N 24, ст. 186). {{якорь|Перечень. Пункт 765}}765. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 05.11.1980 № 537|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 5 ноября 1980 г. N 537 "О частичном изменении постановления Совета Министров РСФСР от 4 июня 1970 г. N 351". {{якорь|Перечень. Пункт 766}}766. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 27.11.1980 № 558|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 27 ноября 1980 г. N 558 "О мерах по дальнейшему улучшению концертного обслуживания населения РСФСР, укреплению материально-технической базы концертных организаций и улучшению социально-бытовых условий работников культуры". {{якорь|Перечень. Пункт 767}}767. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 09.12.1980 № 593|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 9 декабря 1980 г. N 593 "О частичном изменении Положения о ежегодных смотрах лучших жилых комплексов, отдельных жилых домов и гражданских зданий, утвержденного постановлением Совета Министров РСФСР от 3 декабря 1960 г. N 1827" (СП РСФСР, 1981, N 3, ст. 14). {{якорь|Перечень. Пункт 768}}768. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 11.12.1980 № 600|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 11 декабря 1980 г. N 600 "О работе Министерства высшего и среднего специального образования РСФСР по руководству деятельностью проблемных научно-исследовательских лабораторий". {{якорь|Перечень. Пункт 769}}769. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 19.12.1980 № 620|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 19 декабря 1980 г. N 620 "О частичном изменении постановления Совета Министров РСФСР от 4 июня 1970 г. N 351". {{якорь|Перечень. Пункт 770}}770. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 19.12.1980 № 621|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 19 декабря 1980 г. N 621 "Об уточнении терминов и названий в постановлениях Правительства РСФСР, помещаемых в Свод законов РСФСР" (СП РСФСР, 1980, N 5, ст. 22). {{якорь|Перечень. Пункт 771}}771. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 20.01.1981 № 37|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 20 января 1981 г. N 37 "О дальнейшем развитии и совершенствовании туристско-экскурсионного дела в РСФСР" (СП РСФСР, 1981, N 7, ст. 41). {{якорь|Перечень. Пункт 772}}772. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 17.02.1981 № 94|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 17 февраля 1981 г. N 94 "О мерах по дальнейшему совершенствованию организации заготовки (сдачи) и переработки лома и отходов черных металлов" (СП РСФСР, 1981, N 9, ст. 57). {{якорь|Перечень. Пункт 773}}773. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 13.03.1981 № 141|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 13 марта 1981 г. N 141 "О дополнительных мерах по увеличению производства сельскохозяйственной продукции в личных подсобных хозяйствах граждан РСФСР" (СП РСФСР, 1981, N 10, ст. 63). {{якорь|Перечень. Пункт 774}}774. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 13.03.1981 № 144|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 13 марта 1981 г. N 144 "О мерах по дальнейшему развитию производства товаров народного потребления из местного сырья и отходов на предприятиях республиканских министерств и ведомств РСФСР и потребительской кооперации" (СП РСФСР, 1981, N 10, ст. 62). {{якорь|Перечень. Пункт 775}}775. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 30.03.1981 № 183|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 30 марта 1981 г. N 183 "О мерах по улучшению семеноводства льна-долгунца в РСФСР в 1981 - 1985 годах". {{якорь|Перечень. Пункт 776}}776. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 01.04.1981 № 187|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 1 апреля 1981 г. N 187 "Об утверждении Типового договора подряда на строительство жилого или нежилого помещения (бытовой заказ)" (СП РСФСР, 1981, N 11, ст. 71). {{якорь|Перечень. Пункт 777}}777. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 03.04.1981 № 190|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 3 апреля 1981 г. N 190 "О дополнительных мерах по упорядочению использования служебных и специальных легковых автомобилей в РСФСР" (СП РСФСР, 1981, N 12, ст. 75). {{якорь|Перечень. Пункт 778}}778. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 06.04.1981 № 196|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 6 апреля 1981 г. N 196 "О флагах и вымпелах государственных и общественных органов, организаций РСФСР и их должностных лиц" (СП РСФСР, 1981, N 12, ст. 77). {{якорь|Перечень. Пункт 779}}779. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 21.04.1981 № 223|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 21 апреля 1981 г. N 223 "О мерах по дальнейшему улучшению работы с письмами и предложениями трудящихся в свете решений XXVI съезда КПСС" (СП РСФСР, 1981, N 14, ст. 84). {{якорь|Перечень. Пункт 780}}780. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 22.04.1981 № 226|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 22 апреля 1981 г. N 226 "Вопросы организации Министерства плодоовощного хозяйства РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 781}}781. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 07.05.1981 № 248|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 7 мая 1981 г. N 248 "О дополнительных мерах по обеспечению сохранности техники в сельском хозяйстве". {{якорь|Перечень. Пункт 782}}782. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 21.05.1981 № 269|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 21 мая 1981 г. N 269 "Об изменении и признании утратившими силу решений Правительства РСФСР по вопросам взыскания налогов и неналоговых платежей" (СП РСФСР, 1981, N 15, ст. 97). {{якорь|Перечень. Пункт 783}}783. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 26.05.1981 № 281|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 26 мая 1981 г. N 281 "О состоянии и мерах по улучшению контрольно-ревизионной работы в министерствах, ведомствах и других органах управления РСФСР" (СП РСФСР, 1981, N 16, ст. 110). {{якорь|Перечень. Пункт 784}}784. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 28.05.1981 № 288|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 28 мая 1981 г. N 288 "О дальнейшем развитии и повышении эффективности сельского хозяйства Нечерноземной зоны РСФСР в 1981 - 1985 годах". {{якорь|Перечень. Пункт 785}}785. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 08.06.1981 № 302|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 8 июня 1981 г. N 302 "О приемке в эксплуатацию законченных строительством объектов" (СП РСФСР, 1981, N 18, ст. 118). {{якорь|Перечень. Пункт 786}}786. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 11.06.1981 № 310|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 11 июня 1981 г. N 310 "О дальнейшем развитии сельского хозяйства Центрально-Черноземного района РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 787}}787. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 25.06.1981 № 347|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 25 июня 1981 г. N 347 "О мерах по укреплению материально-технической базы агрохимической службы и повышению эффективности химизации сельского хозяйства в 1981 - 1985 годах". {{якорь|Перечень. Пункт 788}}788. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 01.07.1981 № 353|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 1 июля 1981 г. N 353 "О государственном испытании и районировании сортов сельскохозяйственных культур" (СП РСФСР, 1981, N 20, ст. 130). {{якорь|Перечень. Пункт 789}}789. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 14.07.1981 № 381|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 14 июля 1981 г. N 381 "О мерах по развитию коневодства". {{якорь|Перечень. Пункт 790}}790. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 20.07.1981 № 389|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 20 июля 1981 г. N 389 "Об утверждении Правил застройки сельских населенных пунктов РСФСР" (СП РСФСР, 1981, N 23, ст. 144). {{якорь|Перечень. Пункт 791}}791. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 20.07.1981 № 390|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 20 июля 1981 г. N 390 "О частичном изменении постановления Совета Министров РСФСР от 4 июня 1970 г. N 351". {{якорь|Перечень. Пункт 792}}792. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 21.07.1981 № 395|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 21 июля 1981 г. N 395 "О дальнейшем совершенствовании подготовки специалистов с высшим и средним специальным образованием без отрыва от производства" (СП РСФСР, 1981, N 23, ст. 145). {{якорь|Перечень. Пункт 793}}793. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 21 июля 1981 г. N 397 "Об организации региональной Межведомственной комиссии Сибирского отделения Академии наук СССР, Сибирского отделения Академии медицинских наук СССР, Сибирского отделения ВАСХНИЛа по координации комплексных социально-экономических, медико-биологических и лингвистических исследований проблем развития народностей Севера". {{якорь|Перечень. Пункт 794}}794. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 22 июля 1981 г. N 407 "О частичном изменении постановления Совета Министров РСФСР от 12 декабря 1978 г. N 579" (СП РСФСР, 1981, N 21, ст. 140). {{якорь|Перечень. Пункт 795}}795. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 27 июля 1981 г. N 420 "О мерах по более экономному расходованию хлеба и хлебобулочных изделий в РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 796}}796. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 28 июля 1981 г. N 416 "О мерах по дальнейшему улучшению социального обеспечения населения РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 797}}797. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 28 июля 1981 г. N 418 "О частичном изменении постановления Совета Министров РСФСР от 9 марта 1973 г. N 124". {{якорь|Перечень. Пункт 798}}798. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 29 июля 1981 г. N 422 "Об ограничении промышленного строительства в крупных городах РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 799}}799. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 29 июля 1981 г. N 423 "О внесении изменений и дополнений в Инструкцию по применению Положения о Государственном флаге РСФСР" (СП РСФСР, 1981, N 24, ст. 149). {{якорь|Перечень. Пункт 800}}800. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 19 августа 1981 г. N 470 "Об усилении работы по экономии и рациональному использованию сырьевых, топливно-энергетических и других материальных ресурсов в РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 801}}801. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 24 августа 1981 г. N 473 "О мерах по ускорению развития и повышению эффективности контейнерных и пакетных перевозок грузов в РСФСР в 1981 - 1985 годах". {{якорь|Перечень. Пункт 802}}802. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 28 августа 1981 г. N 463 "О работе Отделения ВАСХНИЛа по Нечерноземной зоне РСФСР в свете задач, поставленных XXVI съездом КПСС". {{якорь|Перечень. Пункт 803}}803. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 3 сентября 1981 г. N 487 "Об образовании Республиканской междуведомственной комиссии по рационализации перевозок грузов при Госплане РСФСР" (СП РСФСР, 1981, N 27, ст. 170). {{якорь|Перечень. Пункт 804}}804. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 3 сентября 1981 г. N 488 "О мерах по дальнейшему улучшению заготовки (сдачи), переработки лома и отходов цветных металлов". {{якорь|Перечень. Пункт 805}}805. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 4 сентября 1981 г. N 494 "О комплексной программе развития мелиорации земель в РСФСР на 1981 - 1985 годы". {{якорь|Перечень. Пункт 806}}806. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 14 сентября 1981 г. N 510 "О дополнительных мерах по улучшению материально-бытовых условий инвалидов Отечественной войны и семей погибших военнослужащих" (СП РСФСР, 1981, N 28, ст. 175). {{якорь|Перечень. Пункт 807}}807. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 2 октября 1981 г. N 540 "О порядке реализации сверхнормативных и неиспользуемых материальных ценностей" (СП РСФСР, 1981, N 30, ст. 190). {{якорь|Перечень. Пункт 808}}808. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 2 октября 1981 г. N 541 "О мерах по дальнейшему развитию зеленого хозяйства и цветоводства в РСФСР в 1981 - 1985 годах". {{якорь|Перечень. Пункт 809}}809. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР и Всесоюзного Центрального Совета Профессиональных Союзов от 6 октября 1981 г. N 547 "О дополнительных мерах по расширению туристско-экскурсионного обслуживания населения в РСФСР в 1981 - 1985 годах" (СП РСФСР, 1981, N 29, ст. 179). {{якорь|Перечень. Пункт 810}}810. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 12 октября 1981 г. N 550 "О мерах по освоению Астраханского газоконденсатного месторождения". {{якорь|Перечень. Пункт 811}}811. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 12 октября 1981 г. N 551 "Об увеличении производства товаров массового спроса в РСФСР, повышении качества и улучшении их ассортимента в 1981 - 1985 годах". {{якорь|Перечень. Пункт 812}}812. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 12 октября 1981 г. N 558 "О частичном изменении Перечня работников предприятий, учреждений и организаций, в отношении которых могут допускаться исключения из правила об ограничении совместной службы родственников, предусмотренного статьей 20 Кодекса законов о труде РСФСР" (СП РСФСР, 1981, N 29, ст. 186). {{якорь|Перечень. Пункт 813}}813. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 22 октября 1981 г. N 578 "О дополнительных мерах по борьбе с заболеваниями сельскохозяйственных животных бруцеллезом и туберкулезом". {{якорь|Перечень. Пункт 814}}814. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 16 ноября 1981 г. N 619 "О мерах по повышению эффективности капитальных вложений, выделяемых на жилищное строительство" (СП РСФСР, 1982, N 1, ст. 1). {{якорь|Перечень. Пункт 815}}815. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 24 ноября 1981 г. N 623 "Об изменении и дополнении постановления Совета Министров РСФСР от 1 февраля 1965 г. N 181". {{якорь|Перечень. Пункт 816}}816. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 25 ноября 1981 г. N 631 "О дополнительных мерах по усилению охраны рыбных запасов и улучшению организации любительского и спортивного рыболовства" (СП РСФСР, 1982, N 1, ст. 2). {{якорь|Перечень. Пункт 817}}817. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 30 ноября 1981 г. N 641 "О мерах по предотвращению загрязнения окружающей среды г. Новомосковска Тульской области". {{якорь|Перечень. Пункт 818}}818. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 2 декабря 1981 г. N 648 "О мерах по развитию и улучшению работы средств связи в Тюменской области на 1981 - 1985 годы и на период до 1990 года". {{якорь|Перечень. Пункт 819}}819. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 5 декабря 1981 г. N 651 "О состоянии и мерах по дальнейшему развитию льноводства в РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 820}}820. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 11 декабря 1981 г. N 663 "О дополнительных мерах по повышению эффективности использования мелиорированных земель и увеличению производства зерна кукурузы и кормов на этих землях". {{якорь|Перечень. Пункт 821}}821. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 15 декабря 1981 г. N 673 "О дополнении постановления Совета Министров РСФСР от 15 марта 1974 г. N 165" (СП РСФСР, 1982, N 3, ст. 16). {{якорь|Перечень. Пункт 822}}822. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 24 декабря 1981 г. N 685 "О дополнении постановления Совета Министров РСФСР от 8 июня 1981 г. N 304" (СП РСФСР, 1982, N 3, ст. 17). {{якорь|Перечень. Пункт 823}}823. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 29 декабря 1981 г. N 692 "О мерах по выполнению постановления Совета Министров СССР от 4 декабря 1981 г. N 1145 "О порядке и условиях совмещения профессий (должностей)" (СП РСФСР, 1982, N 3, ст. 19). {{якорь|Перечень. Пункт 824}}824. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 6 января 1982 г. N 13 "О порядке утверждения запасов торфа на месторождениях, подготавливаемых к промышленному освоению" (СП РСФСР, 1982, N 3, ст. 23). {{якорь|Перечень. Пункт 825}}825. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 20 января 1982 г. N 60 "Об улучшении производства и показа кинофильмов для детей и подростков в РСФСР" (СП РСФСР, 1982, N 6, ст. 36). {{якорь|Перечень. Пункт 826}}826. Пункт 1 изменений решений Правительства РСФСР, утвержденных [[постановлением]] Совета Министров РСФСР от 27 января 1982 г. N 87 "Об изменении и признании утратившими силу решений Правительства РСФСР по вопросам образования и использования нецентрализованных источников финансирования капитальных вложений" (СП РСФСР, 1982, N 7, ст. 41). {{якорь|Перечень. Пункт 827}}827. Пункт 53 изменений постановлений Совета Министров РСФСР, утвержденных [[постановлением]] Совета Министров РСФСР от 3 февраля 1982 г. N 133 "Об изменении и признании утратившими силу решений Правительства РСФСР в связи с постановлением ЦК КПСС и Совета Министров СССР от 18 июня 1981 г. N 567 и постановлением Совета Министров РСФСР от 29 июля 1981 г. N 422". {{якорь|Перечень. Пункт 828}}828. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 17 февраля 1982 г. N 154 "Об индивидуальном жилищном строительстве" (СП РСФСР, 1982, N 8, ст. 42). {{якорь|Перечень. Пункт 829}}829. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 19 февраля 1982 г. N 160 "О коэффициентах пересчета веса мяса, получаемого при переработке крупного рогатого скота, в его живой вес, засчитываемый в выполнение плана закупок скота". {{якорь|Перечень. Пункт 830}}830. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 26 февраля 1982 г. N 168 "О мерах по дальнейшему улучшению санаторно-курортного лечения и отдыха трудящихся и развитию сети здравниц профсоюзов в РСФСР" (СП РСФСР, 1982, N 8, ст. 43). {{якорь|Перечень. Пункт 831}}831. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 2 апреля 1982 г. N 211 "О порядке перераспределения сверхнормативных и неиспользуемых материальных ценностей по предприятиям, объединениям, организациям и учреждениям республиканских министерств, государственных комитетов и ведомств РСФСР и местного подчинения" (СП РСФСР, 1982, N 10, ст. 63). {{якорь|Перечень. Пункт 832}}832. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 2 апреля 1982 г. N 216 "О внесении изменений в перечень должностей работников с ненормированным рабочим днем в органах государственного управления автономных республик и местных органах государственного управления РСФСР, не входящих в систему министерств и ведомств, утвержденный постановлением Совета Министров РСФСР от 7 июня 1968 г. N 371". {{якорь|Перечень. Пункт 833}}833. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 2 апреля 1982 г. N 217 "О перечне специальных легковых автомобилей предприятий, учреждений и организаций РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 834}}834. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 30 апреля 1982 г. N 259 "О мерах по увеличению производства и закупок семян подсолнечника, сои, рапса и других масличных культур и повышению их качества". {{якорь|Перечень. Пункт 835}}835. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР и Всесоюзного Центрального Совета Профессиональных Союзов от 4 июня 1982 г. N 334 "О порядке подведения в РСФСР итогов Всесоюзного и Всероссийского социалистического соревнования в ознаменование 60-летия образования Союза Советских Социалистических Республик и о мерах поощрения победителей в этом соревновании". {{якорь|Перечень. Пункт 836}}836. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 10 июня 1982 г. N 346 "О мерах по совершенствованию экономического механизма и укреплению экономики колхозов и совхозов" (СП РСФСР, 1982, N 15, ст. 99). {{якорь|Перечень. Пункт 837}}837. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 10 июня 1982 г. N 347 "О мерах по усилению материальной заинтересованности работников сельского хозяйства в увеличении производства продукции и повышении ее качества" (СП РСФСР, 1982, N 15, ст. 100). {{якорь|Перечень. Пункт 838}}838. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 16 июня 1982 г. N 356 "О мерах по обеспечению потребности народного хозяйства РСФСР в экономичных видах тары в 1982 - 1985 годах". {{якорь|Перечень. Пункт 839}}839. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 16 июня 1982 г. N 359 "О мерах по улучшению использования склоновых земель в горных районах Северного Кавказа для увеличения производства кормов, плодов и картофеля". {{якорь|Перечень. Пункт 840}}840. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 24 июня 1982 г. N 372 "О дальнейшем укреплении колхозов и совхозов руководящими кадрами и специалистами, повышении их роли и ответственности в развитии сельскохозяйственного производства" (СП РСФСР, 1982, N 15, ст. 101). {{якорь|Перечень. Пункт 841}}841. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 5 июля 1982 г. N 384 "О некоторых вопросах лесопользования в РСФСР" (СП РСФСР, 1982, N 14, ст. 89). {{якорь|Перечень. Пункт 842}}842. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 5 июля 1982 г. N 389 "О мерах по дальнейшему улучшению жилищных, коммунально-бытовых и социально-культурных условий жизни сельского населения" (СП РСФСР, 1982, N 15, ст. 102). {{якорь|Перечень. Пункт 843}}843. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 19 июля 1982 г. N 407 "О дополнительных мерах по упорядочению торговли легковыми автомобилями". {{якорь|Перечень. Пункт 844}}844. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 19 июля 1982 г. N 409 "Об утверждении Положения о Комиссии Президиума Совета Министров РСФСР по охране окружающей среды и рациональному использованию природных ресурсов". {{якорь|Перечень. Пункт 845}}845. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 28 июля 1982 г. N 428 "О состоянии и мерах по дальнейшему улучшению медицинского обслуживания в колхозах и совхозах РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 846}}846. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 6 августа 1982 г. N 446 "О внесении изменений и дополнений в постановление Совета Министров РСФСР от 14 января 1971 г. N 34" (СП РСФСР, 1982, N 18, ст. 125). {{якорь|Перечень. Пункт 847}}847. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 31 августа 1982 г. N 490 "Об утверждении Порядка осуществления межколхозными подрядными строительными организациями Росколхозстрой объединения строительных, мелиоративных, дорожных, ремонтных работ, а также работ по электрификации и водоснабжению садовых участков по договорам с садоводческими товариществами" (СП РСФСР, 1982, N 19, ст. 138). {{якорь|Перечень. Пункт 848}}848. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 1 октября 1982 г. N 532 "Об утверждении Положения об отделе по труду исполнительного комитета краевого, областного Совета народных депутатов" (СП РСФСР, 1982, N 21, ст. 151). {{якорь|Перечень. Пункт 849}}849. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 13 октября 1982 г. N 547 "О внесении изменений и дополнений в постановление Совета Министров РСФСР от 8 декабря 1959 г. N 1918 и в Положение о Министерстве геологии РСФСР, утвержденное постановлением Совета Министров РСФСР от 13 ноября 1969 г. N 626" (СП РСФСР, 1982, N 21, ст. 152). {{якорь|Перечень. Пункт 850}}850. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 13 октября 1982 г. N 549 "Об установлении повышенных тарифов на воду, потребляемую предприятиями и организациями сверх установленных лимитов в городах и других населенных пунктах Башкирской АССР, Московской и Ленинградской областей, в городах Москве и Ленинграде". {{якорь|Перечень. Пункт 851}}851. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 21 октября 1982 г. N 561 "О дополнительных мерах по улучшению охраны здоровья населения в РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 852}}852. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 1 ноября 1982 г. N 589 "Об утверждении Продовольственной программы РСФСР на период до 1990 года". {{якорь|Перечень. Пункт 853}}853. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 9 ноября 1982 г. N 587 "Об утверждении Положения об отделе записи актов гражданского состояния исполнительного комитета краевого, областного Совета народных депутатов" (СП РСФСР, 1982, N 22, ст. 159). {{якорь|Перечень. Пункт 854}}854. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 19 ноября 1982 г. N 603 "Об улучшении использования промышленных (деловых) отходов черных металлов". {{якорь|Перечень. Пункт 855}}855. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 24 ноября 1982 г. N 604 "О дополнительных мерах по усилению борьбы с лицами, ведущими антиобщественный паразитический образ жизни". {{якорь|Перечень. Пункт 856}}856. Пункт 27 [[постановления]] Совета Министров РСФСР от 26 ноября 1982 г. N 600 "О государственном плане экономического и социального развития РСФСР на 1983 год". {{якорь|Перечень. Пункт 857}}857. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 26 ноября 1982 г. N 606 "О структуре и численности работников аппарата Центрального совета Всероссийского добровольного общества автомотолюбителей". {{якорь|Перечень. Пункт 858}}858. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 26 ноября 1982 г. N 607 "Об усилении режима экономии и сокращении потерь в сфере обслуживания РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 859}}859. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 26 ноября 1982 г. N 608 "О жилищно-строительной кооперации" (СП РСФСР, 1982, N 23, ст. 161). {{якорь|Перечень. Пункт 860}}860. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 19 января 1983 г. N 26 "О внесении изменений и дополнений в постановление Совета Министров РСФСР от 14 февраля 1968 г. N 91" (СП РСФСР, 1983, N 3, ст. 17). {{якорь|Перечень. Пункт 861}}861. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 20 января 1983 г. N 28 "О порядке передачи территорий в связи с образованием новой административно-территориальной единицы или передачей из одной административно-территориальной единицы в другую" (СП РСФСР, 1983, N 2, ст. 12). {{якорь|Перечень. Пункт 862}}862. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 31 января 1983 г. N 43 "О мерах по выполнению постановления ЦК КПСС "О дальнейшем совершенствовании системы повышения квалификации преподавателей общественных наук высших учебных заведений" (СП РСФСР, 1983, N 4, ст. 23). {{якорь|Перечень. Пункт 863}}863. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 2 февраля 1983 г. N 47 "Об изменении и признании утратившими силу решений Правительства РСФСР в связи с принятием Закона РСФСР "Об охране и использовании животного мира" и Закона РСФСР "Об охране атмосферного воздуха" (СП РСФСР, 1983, N 4, ст. 24). {{якорь|Перечень. Пункт 864}}864. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 18 февраля 1983 г. N 85 "Об установлении повышенных тарифов на воду, потребляемую предприятиями и организациями сверх установленных лимитов в городах и других населенных пунктах Алтайского, Краснодарского и Приморского краев, Волгоградской, Иркутской, Новосибирской, Ростовской, Свердловской и Челябинской областей". {{якорь|Перечень. Пункт 865}}865. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 5 марта 1983 г. N 114 "О мерах по повышению продуктивности природных сенокосов и пастбищ". {{якорь|Перечень. Пункт 866}}866. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 10 марта 1983 г. N 116 "О мерах по дальнейшему развитию и более широкому внедрению непрерывных и новых специализированных видов транспорта". {{якорь|Перечень. Пункт 867}}867. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 8 апреля 1983 г. N 167 "Об утверждении Положения об отделе юстиции исполнительного комитета краевого, областного Совета народных депутатов" (СП РСФСР, 1983, N 9, ст. 53). {{якорь|Перечень. Пункт 868}}868. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 14 апреля 1983 г. N 171 "О порядке проведения массовых спортивных мероприятий в РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 869}}869. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 11 мая 1983 г. N 228 "О дальнейшем улучшении условий оплаты творческого труда советских композиторов и упорядочении выплаты авторского вознаграждения за публичное исполнение музыкальных произведений" (СП РСФСР, 1983, N 11, ст. 64). {{якорь|Перечень. Пункт 870}}870. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 19 мая 1983 г. N 255 "О предоставлении права министерствам и ведомствам РСФСР образовывать резерв по численности и фонду заработной платы рабочих и служащих" (СП РСФСР, 1983, N 12, ст. 70). {{якорь|Перечень. Пункт 871}}871. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 19 мая 1983 г. N 257 "О дополнении постановления Совета Министров РСФСР от 15 марта 1974 г. N 165" (СП РСФСР, 1983, N 12, ст. 72). {{якорь|Перечень. Пункт 872}}872. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 24 мая 1983 г. N 270 "О размерах денежных сортовых надбавок, выплачиваемых за семенной картофель". {{якорь|Перечень. Пункт 873}}873. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 25 мая 1983 г. N 273 "О мерах по экономному расходованию материальных ресурсов в жилищно-коммунальном хозяйстве РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 874}}874. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 27 мая 1983 г. N 278 "О дальнейшем развитии и улучшении бытового обслуживания населения". {{якорь|Перечень. Пункт 875}}875. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 23 июня 1983 г. N 319 "О мерах по охране лесов и торфяных месторождений от пожаров". {{якорь|Перечень. Пункт 876}}876. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 30 июня 1983 г. N 328 "О внесении изменений и дополнений в постановление Совета Министров РСФСР от 3 февраля 1966 г. N 122" (СП РСФСР, 1983, N 14, ст. 87). {{якорь|Перечень. Пункт 877}}877. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 30 июня 1983 г. N 329 "О мерах по дальнейшему развитию сберегательного дела и закреплению кадров в сберегательных кассах в РСФСР" (СП РСФСР, 1983, N 16, ст. 91). {{якорь|Перечень. Пункт 878}}878. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 12 июля 1983 г. N 343 "Об утверждении Положения об аптечном управлении исполнительного комитета краевого, областного Совета народных депутатов" (СП РСФСР, 1983, N 17, ст. 104). {{якорь|Перечень. Пункт 879}}879. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 11 августа 1983 г. N 388 "Об утверждении Положения о плановой комиссии исполнительного комитета краевого, областного Совета народных депутатов" (СП РСФСР, 1983, N 18, ст. 109). {{якорь|Перечень. Пункт 880}}880. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 23 августа 1983 г. N 399 "О мерах по выполнению постановления Совета Министров СССР и ВЦСПС от 28 июля 1983 г. N 745" (СП РСФСР, 1983, N 18, ст. 110). {{якорь|Перечень. Пункт 881}}881. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 8 сентября 1983 г. N 424 "Об утверждении Положения об управлении топливной промышленности исполнительного комитета краевого, областного Совета народных депутатов" (СП РСФСР, 1983, N 21, ст. 116). {{якорь|Перечень. Пункт 882}}882. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 9 сентября 1983 г. N 427 "Вопросы, связанные с принятием Жилищного кодекса РСФСР" (СП РСФСР, 1983, N 18, ст. 111). {{якорь|Перечень. Пункт 883}}883. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 6 октября 1983 г. N 455 "Об улучшении использования трудовых ресурсов в сельской местности на основе более широкого развития подсобных производств и промыслов в сельском хозяйстве" (СП РСФСР, 1984, N 1, ст. 1). {{якорь|Перечень. Пункт 884}}884. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 11 октября 1983 г. N 459 "О порядке образования и использования резерва для оказания финансовой помощи объединениям, предприятиям и хозяйственным организациям, подведомственным Советам Министров автономных республик, крайисполкомам, облисполкомам, Московскому и Ленинградскому горисполкомам" (СП РСФСР, 1983, N 23, ст. 128). {{якорь|Перечень. Пункт 885}}885. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 17 октября 1983 г. N 467 "О повышении эффективности использования автотранспортных средств в народном хозяйстве РСФСР, усилении борьбы с приписками при перевозках грузов автомобильным транспортом и обеспечении сохранности горюче-смазочных материалов". {{якорь|Перечень. Пункт 886}}886. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 27 октября 1983 г. N 481 "О дополнительных мерах по повышению эффективности теплоэнергетического хозяйства городов и других населенных пунктов РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 887}}887. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 18 ноября 1983 г. N 514 "Об изменении и признании утратившими силу решений Правительства РСФСР в связи с постановлением Совета Министров СССР от 11 ноября 1982 г. N 985 и постановлением Совета Министров РСФСР от 8 июня 1983 г. N 301" (СП РСФСР, 1984, N 3, ст. 19). {{якорь|Перечень. Пункт 888}}888. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 2 декабря 1983 г. N 536 "О дополнительных мерах по устранению недостатков в организации снабжения населения топливом". {{якорь|Перечень. Пункт 889}}889. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 9 декабря 1983 г. N 545 "О работе Министерства речного флота РСФСР по организации пассажирских перевозок на внутренних судоходных путях РСФСР и обеспечению безаварийного плавания пассажирского флота". {{якорь|Перечень. Пункт 890}}890. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 13 декабря 1983 г. N 549 "О работе Всероссийского отделения ВАСХНИЛа по усилению роли науки в разработке и внедрении в практику научно обоснованных систем земледелия, повышению плодородия почв и увеличению производства продукции земледелия в свете решений июньского (1983 г.) Пленума ЦК КПСС". {{якорь|Перечень. Пункт 891}}891. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 19 декабря 1983 г. N 560 "О мерах по ускорению научно-технического прогресса в народном хозяйстве РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 892}}892. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 29 декабря 1983 г. N 576 "О периодичности проведения полного технического обслуживания газового оборудования в жилых домах и общественных зданиях". {{якорь|Перечень. Пункт 893}}893. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 27 января 1984 г. N 29 "О возмещении гражданам стоимости принадлежащих им жилых домов, строений и устройств, подлежащих сносу в связи с изъятием земельных участков для государственных или общественных нужд, и о порядке определения и утверждения нормативов для оценки плодово-ягодных насаждений и посевов" (СП РСФСР, 1984, N 4, ст. 28). {{якорь|Перечень. Пункт 894}}894. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 31 января 1984 г. N 33 "Об утверждении перечня автомобильных дорог, на которых междугородные перевозки грузов выполняются, как правило, автомобильным транспортом общего пользования". {{якорь|Перечень. Пункт 895}}895. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 11 марта 1984 г. N 88 "О мерах по расширению хозяйственной самостоятельности и усилению заинтересованности производственных объединений (предприятий) системы Министерства бытового обслуживания населения РСФСР в более полном удовлетворении потребностей населения в услугах". {{якорь|Перечень. Пункт 896}}896. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 20 марта 1984 г. N 100 "О частичном изменении постановления Совета Министров РСФСР от 4 июня 1970 г. N 351". {{якорь|Перечень. Пункт 897}}897. Пункты 1, 3, 4 и 6 изменений решений Правительства РСФСР, утвержденных [[постановлением]] Совета Министров РСФСР от 3 апреля 1984 г. N 117 "О признании утратившими силу и об изменении решений Правительства РСФСР по вопросам проектно-сметного дела" (СП РСФСР, 1984, N 8, ст. 67). {{якорь|Перечень. Пункт 898}}898. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 20 апреля 1984 г. N 145 "О мерах по дальнейшему развитию авиационного обслуживания населения и народного хозяйства РСФСР на 1985 и 1986 - 1990 годы". {{якорь|Перечень. Пункт 899}}899. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 29 апреля 1984 г. N 162 "О работе Всероссийского добровольного пожарного общества". {{якорь|Перечень. Пункт 900}}900. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 7 мая 1984 г. N 176 "О предельной норме накладных расходов на подводно-строительные работы, выполняемые Министерством речного флота РСФСР" (СП РСФСР, 1984, N 9, ст. 74). {{якорь|Перечень. Пункт 901}}901. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 23 мая 1984 г. N 193 "Об организации домов-интернатов для ветеранов труда производственных объединений (предприятий)" (СП РСФСР, 1984, N 11, ст. 86). {{якорь|Перечень. Пункт 902}}902. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 29 мая 1984 г. N 215 "Об утверждении Положения об управлении местной промышленности исполнительного комитета краевого, областного Совета народных депутатов" (СП РСФСР, 1984, N 10, ст. 81). {{якорь|Перечень. Пункт 903}}903. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 30 мая 1984 г. N 218 "Об улучшении трудового воспитания, обучения, профессиональной ориентации школьников и организации их общественно полезного, производительного труда". {{якорь|Перечень. Пункт 904}}904. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 31 мая 1984 г. N 219 "О дополнительных мерах по обеспечению уборки урожая, заготовок сельскохозяйственных продуктов и кормов в 1984 году и успешного проведения зимовки скота в период 1984/85 года". {{якорь|Перечень. Пункт 905}}905. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 5 июня 1984 г. N 233 "О мерах по совершенствованию подготовки, повышению квалификации педагогических кадров системы просвещения и профессионально-технического образования и улучшению условий их труда и быта". КонсультантПлюс: примечание. П. 906 вступает в силу с 01.01.2021. {{якорь|Перечень. Пункт 906}}906. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 5 июня 1984 г. N 234 "О дальнейшем улучшении общественного дошкольного воспитания и подготовке детей к обучению в школе". {{якорь|Перечень. Пункт 907}}907. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 12 июня 1984 г. N 250 "Об утилизации, обезвреживании и захоронении токсичных промышленных отходов". {{якорь|Перечень. Пункт 908}}908. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 15 июня 1984 г. N 259 "О мерах по упорядочению пользования маломерными судами в РСФСР" (СП РСФСР, 1984, N 11, ст. 87). {{якорь|Перечень. Пункт 909}}909. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 22 июня 1984 г. N 265 "Об общеобразовательных школах-интернатах, детских домах и других интернатных учреждениях" (СП РСФСР, 1984, N 12, ст. 94). {{якорь|Перечень. Пункт 910}}910. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 27 июня 1984 г. N 277 "Об утверждении Положения о Главном управлении по иностранному туризму при Совете Министров РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 911}}911. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 24 июля 1984 г. N 329 "О мерах по дальнейшему развитию и улучшению колхозной торговли в РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 912}}912. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 31 июля 1984 г. N 335 "О порядке учета граждан, нуждающихся в улучшении жилищных условий, и предоставления жилых помещений в РСФСР" (СП РСФСР, 1984, N 14, ст. 121). {{якорь|Перечень. Пункт 913}}913. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 27 августа 1984 г. N 373 "О комиссиях, образованных Советом Министров РСФСР, Советами Министров автономных республик, исполкомами Советов народных депутатов". {{якорь|Перечень. Пункт 914}}914. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 7 сентября 1984 г. N 391 "О дальнейшем улучшении работы транспорта по обслуживанию пассажиров в РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 915}}915. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 11 сентября 1984 г. N 398 "О дополнении Инструкции по применению Положения о Государственном флаге РСФСР" (СП РСФСР, 1984, N 15, ст. 135). {{якорь|Перечень. Пункт 916}}916. Пункты 1, 5, 8, 12 и 14 изменений решений Правительства РСФСР, утвержденных [[постановлением]] Совета Министров РСФСР от 17 сентября 1984 г. N 411 "Об изменении некоторых решений Правительства РСФСР в связи с переходом на новые сметные нормы и цены в строительстве" (СП РСФСР, 1984, N 17, ст. 146). {{якорь|Перечень. Пункт 917}}917. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 4 октября 1984 г. N 423 "О мерах по улучшению учета расхода газа, поставляемого народному хозяйству и населению". {{якорь|Перечень. Пункт 918}}918. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 19 октября 1984 г. N 445 "О предельных нормах накладных расходов и нормах плановых накоплений для ремонтно-строительных организаций системы Министерства жилищно-коммунального хозяйства РСФСР" (СП РСФСР, 1984, N 17, ст. 147). {{якорь|Перечень. Пункт 919}}919. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 6 ноября 1984 г. N 459 "О мерах по обеспечению высокоэффективного использования мелиорированных земель в колхозах, совхозах и других сельскохозяйственных предприятиях" (СП РСФСР, 1985, N 4, ст. 15). {{якорь|Перечень. Пункт 920}}920. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 19 ноября 1984 г. N 475 "Об утверждении Положения об управлении снабжения и сбыта исполнительного комитета краевого, областного Совета народных депутатов" (СП РСФСР, 1984, N 20, ст. 156). {{якорь|Перечень. Пункт 921}}921. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 27 ноября 1984 г. N 479 "О долговременной программе мелиорации, повышении эффективности использования мелиорированных земель в РСФСР в целях устойчивого наращивания продовольственного фонда" (СП РСФСР, 1985, N 3, ст. 14). {{якорь|Перечень. Пункт 922}}922. Пункт 3 [[постановления]] Совета Министров РСФСР от 29 ноября 1984 г. N 491 "О признании утратившими силу и изменении решений Правительства РСФСР в связи с постановлением ЦК КПСС и Совета Министров СССР от 7 марта 1984 г. N 227 и постановлением Совета Министров СССР от 7 марта 1984 г. N 228". {{якорь|Перечень. Пункт 923}}923. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 30 ноября 1984 г. N 494 "О мерах по дальнейшему совершенствованию организованного набора рабочих и общественного призыва молодежи" (СП РСФСР, 1985, N 5, ст. 22). {{якорь|Перечень. Пункт 924}}924. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 12 декабря 1984 г. N 505 "О порядке выдачи разрешений на размещение в лесах и на землях государственного лесного фонда, не покрытых лесом, туристских лагерей, баз отдыха и других подобных объектов с возведением строений некапитального типа и о порядке пользования лесом в культурно-оздоровительных целях" (СП РСФСР, 1985, N 1, ст. 2). {{якорь|Перечень. Пункт 925}}925. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 18 декабря 1984 г. N 515 "Об утверждении Положения об управлении торговли исполнительного комитета краевого, областного Совета народных депутатов" (СП РСФСР, 1985, N 2, ст. 8). {{якорь|Перечень. Пункт 926}}926. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 9 января 1985 г. N 10 "Об утверждении Положения об управлении общественного питания исполнительного комитета краевого, областного Совета народных депутатов" (СП РСФСР, 1985, N 6, ст. 24). {{якорь|Перечень. Пункт 927}}927. Абзац третий [[постановления]] Совета Министров РСФСР от 25 января 1985 г. N 37 "Об изменении и дополнении постановления Совета Министров РСФСР от 24 сентября 1960 г. N 1475 и Устава Всероссийского добровольного общества автомотолюбителей" (СП РСФСР, 1985, N 5, ст. 23). {{якорь|Перечень. Пункт 928}}928. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 29 января 1985 г. N 40 "Об упорядочении организации коллективного садоводства и огородничества" (СП РСФСР, 1985, N 7, ст. 26). {{якорь|Перечень. Пункт 929}}929. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 15 февраля 1985 г. N 74 "О дальнейшем совершенствовании повышения квалификации руководящих кадров и специалистов системы агропромышленного комплекса" (СП РСФСР, 1985, N 9, ст. 41). {{якорь|Перечень. Пункт 930}}930. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 26 февраля 1985 г. N 86 "Об улучшении использования цветных металлов в народном хозяйстве РСФСР" (СП РСФСР, 1985, N 9, ст. 42). {{якорь|Перечень. Пункт 931}}931. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 12 марта 1985 г. N 95 "Об утверждении показателей для отнесения отделений, ферм, сельскохозяйственных участков и цехов совхозов и других государственных сельскохозяйственных предприятий к группам по оплате труда руководящих работников и специалистов". {{якорь|Перечень. Пункт 932}}932. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 29 марта 1985 г. N 131 "Об утверждении Порядка использования ведомственных автобусов на маршрутах транспорта общего пользования в РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 933}}933. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 29 марта 1985 г. N 132 "О дальнейшем совершенствовании проектно-сметного дела и повышении роли экспертизы и авторского надзора в строительстве" (СП РСФСР, 1985, N 12, ст. 55). {{якорь|Перечень. Пункт 934}}934. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 29 марта 1985 г. N 133 "О мерах по дальнейшему улучшению использования труда пенсионеров по старости и инвалидов в народном хозяйстве РСФСР" (СП РСФСР, 1985, N 11, ст. 54). {{якорь|Перечень. Пункт 935}}935. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 7 мая 1985 г. N 195 "О состоянии и мерах усиления работы по развитию технических и военно-прикладных видов спорта в РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 936}}936. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 16 мая 1985 г. N 206 "Об организации перевозок пассажиров автобусами-экспрессами в городах РСФСР" (СП РСФСР, 1985, N 12, ст. 63). {{якорь|Перечень. Пункт 937}}937. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 21 мая 1985 г. N 218 "Об утверждении Положения об управлении бытового обслуживания населения исполнительного комитета краевого, областного Совета народных депутатов" (СП РСФСР, 1985, N 16, ст. 74). {{якорь|Перечень. Пункт 938}}938. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 21 мая 1985 г. N 219 "Об утверждении Положения о плановой комиссии исполнительного комитета районного Совета народных депутатов, Положения о плановой комиссии исполнительного комитета городского, районного в городе Совета народных депутатов и Положения о плановой комиссии исполнительного комитета Совета народных депутатов автономного округа" (СП РСФСР, 1985, N 14, ст. 67). {{якорь|Перечень. Пункт 939}}939. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 21 мая 1985 г. N 221 "О дополнительных мерах по совершенствованию бухгалтерского учета в народном хозяйстве РСФСР" (СП РСФСР, 1985, N 14, ст. 68). {{якорь|Перечень. Пункт 940}}940. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 3 июня 1985 г. N 238 "О дополнительных мерах по усилению охраны природы в районах интенсивного нереста лососевых рыб в Камчатской области". {{якорь|Перечень. Пункт 941}}941. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 6 июня 1985 г. N 248 "Об утверждении Положения об отделе по труду исполнительного комитета районного Совета народных депутатов и Положения об отделе по труду исполнительного комитета городского, районного в городе Совета народных депутатов" (СП РСФСР, 1985, N 17, ст. 78). {{якорь|Перечень. Пункт 942}}942. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 14 июня 1985 г. N 257 "О мерах по дальнейшему развитию местной промышленности РСФСР в 1986 - 1990 годах и в период до 2000 года" (СП РСФСР, 1985, N 15, ст. 72). {{якорь|Перечень. Пункт 943}}943. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 14 июня 1985 г. N 258 "О мерах по развитию пчеловодства в РСФСР в 1986 - 1990 годах". {{якорь|Перечень. Пункт 944}}944. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 21 июня 1985 г. N 268 "О закупочных ценах на овец и коз для Ставропольского края". {{якорь|Перечень. Пункт 945}}945. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 28 июня 1985 г. N 273 "О мерах по преодолению пьянства и алкоголизма, искоренению самогоноварения" (СП РСФСР, 1985, N 19, ст. 88). {{якорь|Перечень. Пункт 946}}946. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 28 июня 1985 г. N 276 "О размерах кредита, предоставляемого колхозам, совхозам и другим сельскохозяйственным предприятиям и организациям на строительство жилых домов с надворными постройками и на покупку коров или другого крупного рогатого скота для переселенцев" (СП РСФСР, 1985, N 18, ст. 86). {{якорь|Перечень. Пункт 947}}947. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 28 июня 1985 г. N 277 "О дальнейшем развитии и повышении эффективности сельского хозяйства и других отраслей агропромышленного комплекса Нечерноземной зоны РСФСР в 1986 - 1990 годах". {{якорь|Перечень. Пункт 948}}948. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 1 июля 1985 г. N 280 "О мерах по улучшению нормирования труда в народном хозяйстве РСФСР" (СП РСФСР, 1985, N 19, ст. 89). {{якорь|Перечень. Пункт 949}}949. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 11 июля 1985 г. N 304 "О мерах по выполнению постановления ЦК КПСС, Совета Министров СССР и ВЦСПС от 14 мая 1985 г. N 436 "О первоочередных мерах по улучшению материального благосостояния малообеспеченных пенсионеров и семей, усилению заботы об одиноких престарелых гражданах" (СП РСФСР, 1985, N 20, ст. 97). {{якорь|Перечень. Пункт 950}}950. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 24 июля 1985 г. N 325 "О дополнительных мерах по строительству молодежных жилых комплексов и кооперативных жилых домов для молодежи" (СП РСФСР, 1985, N 22, ст. 111). {{якорь|Перечень. Пункт 951}}951. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 31 июля 1985 г. N 335 "О дальнейшем увеличении производства строительных материалов, изделий и конструкций для продажи населению" (СП РСФСР, 1985, N 22, ст. 112). {{якорь|Перечень. Пункт 952}}952. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 6 августа 1985 г. N 343 "О дальнейшем развитии коллективного садоводства и огородничества в РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 953}}953. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 7 августа 1985 г. N 346 "О дальнейшем совершенствовании общеобразовательного и профессионально-технического обучения в исправительно-трудовых учреждениях". {{якорь|Перечень. Пункт 954}}954. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 21 августа 1985 г. N 365 "О мерах по дальнейшему усилению роли правовой работы в укреплении государственной дисциплины и повышении эффективности общественного производства" (СП РСФСР, 1986, N 1, ст. 1). {{якорь|Перечень. Пункт 955}}955. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 22 августа 1985 г. N 367 "О порядке утверждения технико-экономических обоснований (ТЭО) строительства по крупным и сложным предприятиям и сооружениям и технико-экономических расчетов (ТЭР), обосновывающих хозяйственную необходимость и экономическую целесообразность строительства предприятий, зданий и сооружений" (СП РСФСР, 1986, N 1, ст. 2). {{якорь|Перечень. Пункт 956}}956. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 5 сентября 1985 г. N 384 "Об объединении решений Правительства РСФСР по вопросу предоставления отдельным категориям инвалидов права бесплатного проезда внутригородским транспортом" (СП РСФСР, 1986, N 3, ст. 15). {{якорь|Перечень. Пункт 957}}957. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 20 сентября 1985 г. N 406 "Об утверждении перечня ремонтно-строительных услуг, которые должны выполняться по заказам граждан за счет их средств" (СП РСФСР, 1986, N 4, ст. 23). {{якорь|Перечень. Пункт 958}}958. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 26 сентября 1985 г. N 420 "О мерах по расширению платных услуг населению, предоставляемых предприятиями и организациями министерств и ведомств РСФСР, для которых оказание этих услуг не является основной деятельностью" (СП РСФСР, 1986, N 5, ст. 28). {{якорь|Перечень. Пункт 959}}959. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 26 сентября 1985 г. N 422 "О дополнительных мерах по развитию сети автомобильных дорог общего пользования в РСФСР" (СП РСФСР, 1986, N 3, ст. 12). {{якорь|Перечень. Пункт 960}}960. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 26 сентября 1985 г. N 424 "О проведении экономических экспериментов по совершенствованию системы управления и хозяйственного механизма в отдельных агропромышленных объединениях РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 961}}961. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР, Всесоюзного Центрального Совета Профессиональных Союзов от 27 сентября 1985 г. N 425 "О мерах по развитию туризма и совершенствованию туристско-экскурсионного обслуживания населения в РСФСР в 1986 - 1990 годах и на период до 2000 года". {{якорь|Перечень. Пункт 962}}962. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 11 октября 1985 г. N 446 "О частичном изменении постановления Совета Министров РСФСР от 4 июня 1970 г. N 351". {{якорь|Перечень. Пункт 963}}963. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 17 октября 1985 г. N 456 "О материальном обеспечении инвалидов и престарелых граждан, не получающих пенсии" (СП РСФСР, 1986, N 5, ст. 33). {{якорь|Перечень. Пункт 964}}964. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 28 октября 1985 г. N 475 "О Схеме расселения в зоне Западно-Сибирского нефтегазового комплекса". {{якорь|Перечень. Пункт 965}}965. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 4 ноября 1985 г. N 486 "О мерах по обеспечению работников предприятий, учреждений и организаций, расположенных в районах Крайнего Севера и в местностях, приравненных к районам Крайнего Севера, жилой площадью в других районах РСФСР" (СП РСФСР, 1986, N 10, ст. 59). {{якорь|Перечень. Пункт 966}}966. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 6 ноября 1985 г. N 496 "О порядке утверждения розничных и оптовых цен на некондиционные и бракованные строительные материалы и конструкции, продаваемые населению". {{якорь|Перечень. Пункт 967}}967. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 6 ноября 1985 г. N 498 "Об утверждении Положения об управлении издательств, полиграфии и книжной торговли исполнительного комитета краевого, областного Совета народных депутатов" (СП РСФСР, 1986, N 8, ст. 50). {{якорь|Перечень. Пункт 968}}968. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 13 ноября 1985 г. N 505 "О комиссиях, образованных в Совете Министров РСФСР, при министерствах и ведомствах РСФСР, Советах Министров автономных республик и исполкомах Советов народных депутатов". {{якорь|Перечень. Пункт 969}}969. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 13 ноября 1985 г. N 510 "О мерах по дальнейшему улучшению технического обслуживания и ремонта легковых автомобилей, принадлежащих гражданам, в РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 970}}970. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР, Всесоюзного Центрального Совета Профессиональных Союзов от 15 ноября 1985 г. N 514 "Об изменении и признании утратившими силу некоторых пунктов и подпунктов постановлений Совета Министров РСФСР и ВЦСПС от 18 марта 1966 г. N 261 и от 12 декабря 1977 г. N 623" (СП РСФСР, 1986, N 6, ст. 37). {{якорь|Перечень. Пункт 971}}971. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 22 ноября 1985 г. N 524 "О дополнительных мерах по улучшению работы подсобных сельских хозяйств предприятий, организаций и учреждений". {{якорь|Перечень. Пункт 972}}972. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 22 ноября 1985 г. N 525 "Об усилении работы по экономии и рациональному использованию нефтепродуктов в народном хозяйстве РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 973}}973. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 22 ноября 1985 г. N 526 "О частичном изменении Постановления Совета Министров РСФСР от 22 ноября 1971 г. N 624". {{якорь|Перечень. Пункт 974}}974. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 11 декабря 1985 г. N 554 "О дополнении постановления Совета Министров РСФСР от 22 августа 1985 г. N 367 "О порядке утверждения технико-экономических обоснований (ТЭО) строительства по крупным и сложным предприятиям и сооружениям и технико-экономических расчетов (ТЭР), обосновывающих хозяйственную необходимость и экономическую целесообразность строительства предприятий, зданий и сооружений" (СП РСФСР, 1986, N 10, ст. 57). {{якорь|Перечень. Пункт 975}}975. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 18 декабря 1985 г. N 570 "О закупочных ценах на семена многолетних и однолетних трав". {{якорь|Перечень. Пункт 976}}976. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 26 декабря 1985 г. N 600 "Вопросы организации Госагропрома РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 977}}977. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 10 марта 1986 г. N 98 "О единовременных премиях Совета Министров РСФСР за создание и освоение в производстве высокоэффективной техники, прогрессивной технологии и новых материалов" (СП РСФСР, 1986, N 14, ст. 98). {{якорь|Перечень. Пункт 978}}978. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 28 марта 1986 г. N 125 "О мерах по дальнейшему развитию и повышению эффективности охотничьего хозяйства РСФСР" (СП РСФСР, 1986, N 15, ст. 106). {{якорь|Перечень. Пункт 979}}979. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 28 марта 1986 г. N 128 "О форменной одежде и знаках различия работников речного флота и учащихся речных высших и средних учебных заведений РСФСР" (СП РСФСР, 1986, N 15, ст. 107). {{якорь|Перечень. Пункт 980}}980. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 2 апреля 1986 г. N 131 "Об улучшении материального обеспечения престарелых граждан из числа народностей Севера" (СП РСФСР, 1986, N 15, ст. 108). {{якорь|Перечень. Пункт 981}}981. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 2 апреля 1986 г. N 132 "Вопросы Министерства хлебопродуктов РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 982}}982. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 2 апреля 1986 г. N 133 "О мерах по обеспечению сельского хозяйства металлообрабатывающим оборудованием". {{якорь|Перечень. Пункт 983}}983. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 23 апреля 1986 г. N 171 "О мерах по дальнейшему улучшению условий жизни инвалидов с детства" (СП РСФСР, 1986, N 18, ст. 133). {{якорь|Перечень. Пункт 984}}984. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 13 мая 1986 г. N 192 "О мерах по дальнейшему совершенствованию экономического механизма хозяйствования в агропромышленном комплексе" (СП РСФСР, 1986, N 17, ст. 117). {{якорь|Перечень. Пункт 985}}985. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 14 мая 1986 г. N 201 "О частичном изменении постановления Совета Министров РСФСР от 10 октября 1980 г. N 479" (СП РСФСР, 1986, N 17, ст. 119). {{якорь|Перечень. Пункт 986}}986. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 16 мая 1986 г. N 214 "О дополнительных мерах по совершенствованию капитального строительства в целях ускорения научно-технического прогресса в народном хозяйстве РСФСР" (СП РСФСР, 1986, N 16, ст. 114). {{якорь|Перечень. Пункт 987}}987. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 5 июня 1986 г. N 251 "О мерах по дальнейшему развитию коллективного садоводства и огородничества в РСФСР" (СП РСФСР, 1986, N 20, ст. 149). {{якорь|Перечень. Пункт 988}}988. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 12 июня 1986 г. N 265 "Об утверждении Положения о Государственном агропромышленном комитете РСФСР" (СП РСФСР, 1986, N 19, ст. 137). {{якорь|Перечень. Пункт 989}}989. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 16 июня 1986 г. N 271 "Об утверждении порядка возмещения затрат по выполнению природоохранных мероприятий, связанных с добычей нерудных строительных материалов пароходствами Министерства речного флота РСФСР" (СП РСФСР, 1986, N 19, ст. 138). {{якорь|Перечень. Пункт 990}}990. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 16 июня 1986 г. N 272 "О частичном изменении постановления Совета Министров РСФСР от 19 августа 1981 г. N 470 "Об усилении работы по экономии и рациональному использованию сырьевых, топливно-энергетических и других материальных ресурсов в РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 991}}991. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 23 июня 1986 г. N 278 "Об утверждении средних сметных стоимостей одного квадратного метра приведенной общей площади жилых домов". {{якорь|Перечень. Пункт 992}}992. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 23 июня 1986 г. N 279 "О мерах по выполнению постановления ЦК КПСС и Совета Министров СССР от 12 мая 1986 г. N 540" (СП РСФСР, 1986, N 22, ст. 164). {{якорь|Перечень. Пункт 993}}993. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 25 июня 1986 г. N 285 "Об утверждении Типового договора подряда на профилактическое обслуживание и ремонт телевизоров, холодильников (морозильников) по абонементам (бытовой заказ)" (СП РСФСР, 1986, N 19, ст. 139). {{якорь|Перечень. Пункт 994}}994. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 3 июля 1986 г. N 293 "О частичном изменении постановления Совета Министров РСФСР от 17 октября 1985 г. N 456" (СП РСФСР, 1986, N 20, ст. 150). {{якорь|Перечень. Пункт 995}}995. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 22 июля 1986 г. N 325 "О мерах по выполнению постановления Совета Министров СССР от 10 июня 1986 г. N 676". {{якорь|Перечень. Пункт 996}}996. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 22 июля 1986 г. N 329 "О мерах по усилению борьбы с нетрудовыми доходами" (СП РСФСР, 1986, N 20, ст. 154). {{якорь|Перечень. Пункт 997}}997. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 5 сентября 1986 г. N 393 "О частичном изменении постановления Совета Министров РСФСР от 7 августа 1968 г. N 536". {{якорь|Перечень. Пункт 998}}998. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 26 сентября 1986 г. N 411 "Об улучшении материального стимулирования авторов школьных учебников в РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 999}}999. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 30 сентября 1986 г. N 413 "О мерах по выполнению постановления ЦК КПСС и Совета Министров СССР от 14 августа 1986 г. N 970 "О дальнейшем совершенствовании управления строительным комплексом страны". {{якорь|Перечень. Пункт 1000}}1000. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 11 октября 1986 г. N 421 "О размерах единовременного денежного пособия для семей, переселяющихся в совхозы Якутской АССР". {{якорь|Перечень. Пункт 1001}}1001. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 20 октября 1986 г. N 433 "О мерах по совершенствованию организации питания пассажиров на железнодорожном транспорте". {{якорь|Перечень. Пункт 1002}}1002. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 1 ноября 1986 г. N 443 "О порядке утверждения заданий на проектирование предприятий, зданий и сооружений" (СП РСФСР, 1986, N 25, ст. 189). {{якорь|Перечень. Пункт 1003}}1003. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 5 ноября 1986 г. N 454 "О дополнительных мерах по более полному использованию ресурсов шубно-мехового сырья и увеличению производства теплой одежды и обуви". {{якорь|Перечень. Пункт 1004}}1004. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 19 ноября 1986 г. N 474 "О частичном изменении постановления Совета Министров РСФСР от 26 декабря 1985 г. N 600 "Вопросы организации Госагропрома РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 1005}}1005. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 5 декабря 1986 г. N 501 "О мерах по дальнейшему развитию контейнерных и пакетных перевозок грузов в РСФСР в 1986 - 1990 годах". {{якорь|Перечень. Пункт 1006}}1006. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 24 декабря 1986 г. N 517 "О переводе на новые условия хозяйствования производственных объединений и предприятий промышленности непромышленных министерств и ведомств РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 1007}}1007. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 24 декабря 1986 г. N 525 "О совершенствовании организации реконструкции и капитального ремонта жилых домов, объектов социально-культурного назначения в РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 1008}}1008. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 26 декабря 1986 г. N 529 "О совершенствовании практики подготовки и переподготовки кадров для освоения новой техники и технологии в отраслях народного хозяйства". {{якорь|Перечень. Пункт 1009}}1009. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 26 декабря 1986 г. N 530 "О дополнении постановления Совета Министров РСФСР от 11 октября 1983 г. N 459" (СП РСФСР, 1987, N 1, ст. 11). {{якорь|Перечень. Пункт 1010}}1010. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 21 января 1987 г. N 26 "Об утверждении норм выдачи и сроков носки форменной одежды для учащихся средних профессионально-технических училищ, специальных профессионально-технических училищ и норм выдачи форменной одежды и предметов хозяйственного обихода при выпуске учащихся из специальных профессионально-технических училищ Государственного комитета РСФСР по профессионально-техническому образованию". {{якорь|Перечень. Пункт 1011}}1011. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 30 января 1987 г. N 40 "О мерах по повышению эффективности и улучшению организации племенного дела в животноводстве". {{якорь|Перечень. Пункт 1012}}1012. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 5 марта 1987 г. N 80 "Вопросы Государственного арбитража РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 1013}}1013. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 17 марта 1987 г. N 100 "Об инвентаризации земель в РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 1014}}1014. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 20 марта 1987 г. N 101 "О частичном изменении постановления Совета Министров РСФСР от 4 июня 1970 г. N 351". {{якорь|Перечень. Пункт 1015}}1015. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 30 марта 1987 г. N 113 "О мерах по дальнейшему улучшению обслуживания престарелых и инвалидов" (СП РСФСР, 1987, N 4, ст. 39). {{якорь|Перечень. Пункт 1016}}1016. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 31 марта 1987 г. N 115 "О частичном изменении постановления Совета Министров РСФСР от 7 августа 1968 г. N 536". {{якорь|Перечень. Пункт 1017}}1017. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 2 апреля 1987 г. N 121 "О недостатках в практике поощрения за выполнение общественных обязанностей" (СП РСФСР, 1987, N 6, ст. 42). {{якорь|Перечень. Пункт 1018}}1018. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 14 апреля 1987 г. N 138 "О мерах по улучшению подготовки и использования научно-педагогических и научных кадров" (СП РСФСР, 1987, N 6, ст. 44). {{якорь|Перечень. Пункт 1019}}1019. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 29 апреля 1987 г. N 171 "Об изменении, дополнении и признании утратившими силу решений Правительства РСФСР в связи с постановлением ЦК КПСС и Совета Министров СССР от 19 февраля 1987 г. N 223 и постановлением Совета Министров СССР от 19 февраля 1987 г. N 222" (СП РСФСР, 1987, N 7, ст. 51). {{якорь|Перечень. Пункт 1020}}1020. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 29 апреля 1987 г. N 173 "О мерах по улучшению работы колхозных рынков и увеличению закупок сельскохозяйственной продукции у населения организациями потребительской кооперации" (СП РСФСР, 1987, N 7, ст. 52). {{якорь|Перечень. Пункт 1021}}1021. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 8 мая 1987 г. N 182 "О частичном изменении постановления Совета Министров РСФСР от 26 сентября 1985 г. N 422 "О дополнительных мерах по развитию сети автомобильных дорог общего пользования в РСФСР" (СП РСФСР, 1987, N 7, ст. 54). {{якорь|Перечень. Пункт 1022}}1022. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 14 мая 1987 г. N 191 "Об утверждении перечня должностей и размеров окладов членов экипажей судов речного флота, совмещающих должности". {{якорь|Перечень. Пункт 1023}}1023. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 15 мая 1987 г. N 197 "О мерах по обеспечению охраны и рационального использования природных ресурсов бассейна озера Байкал в 1987 - 1995 годах". {{якорь|Перечень. Пункт 1024}}1024. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 20 мая 1987 г. N 201 "О дополнительных мерах по организации дорожного сервиса на магистральных автомобильных дорогах общегосударственного значения в РСФСР" (СП РСФСР, 1987, N 7, ст. 56). {{якорь|Перечень. Пункт 1025}}1025. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 20 мая 1987 г. N 203 "О повышении роли вузовской науки в ускорении научно-технического прогресса, улучшении качества подготовки специалистов" (СП РСФСР, 1987, N 7, ст. 57). {{якорь|Перечень. Пункт 1026}}1026. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 20 мая 1987 г. N 205 "О неотложных мерах по увеличению производства семян масличных культур и растительного масла". {{якорь|Перечень. Пункт 1027}}1027. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 4 июня 1987 г. N 232 "О мерах по улучшению материальных и жилищно-бытовых условий аспирантов, студентов высших и учащихся средних специальных учебных заведений" (СП РСФСР, 1987, N 8, ст. 69). {{якорь|Перечень. Пункт 1028}}1028. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 10 июня 1987 г. N 241 "О мерах по коренному улучшению качества подготовки специалистов с высшим образованием в народном хозяйстве" (СП РСФСР, 1987, N 8, ст. 73). {{якорь|Перечень. Пункт 1029}}1029. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 11 июня 1987 г. N 246 "О мерах по дальнейшему улучшению организации протезно-ортопедической помощи населению" (СП РСФСР, 1987, N 8, ст. 74). {{якорь|Перечень. Пункт 1030}}1030. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 19 июня 1987 г. N 259 "О предоставлении права Советам Министров автономных республик, крайисполкомам, облисполкомам, Московскому и Ленинградскому горисполкомам бронирования жилых помещений" (СП РСФСР, 1987, N 10, ст. 79). {{якорь|Перечень. Пункт 1031}}1031. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 22 июня 1987 г. N 262 "Об утверждении Положения об управлении жилищно-коммунального хозяйства исполнительного комитета краевого, областного Совета народных депутатов" (СП РСФСР, 1987, N 9, ст. 76). {{якорь|Перечень. Пункт 1032}}1032. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 30 июня 1987 г. N 275 "О мерах по дальнейшему совершенствованию работы жилищно-коммунального хозяйства в РСФСР" (СП РСФСР, 1987, N 12, ст. 88). {{якорь|Перечень. Пункт 1033}}1033. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 2 июля 1987 г. N 276 "Об усилении роли экспертизы проектов на строительство крупных народнохозяйственных объектов в целях предупреждения отрицательных экологических последствий" (СП РСФСР, 1987, N 11, ст. 85). {{якорь|Перечень. Пункт 1034}}1034. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 16 июля 1987 г. N 296 "О переводе объединений, предприятий и организаций отраслей народного хозяйства РСФСР на полный хозяйственный расчет и самофинансирование". {{якорь|Перечень. Пункт 1035}}1035. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 27 июля 1987 г. N 313 "Вопросы Российского республиканского совета Всесоюзного добровольного физкультурно-спортивного общества профсоюзов". {{якорь|Перечень. Пункт 1036}}1036. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 31 июля 1987 г. N 318 "О мерах по улучшению работы и дальнейшему развитию промышленного железнодорожного транспорта РСФСР в двенадцатой пятилетке". {{якорь|Перечень. Пункт 1037}}1037. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 6 августа 1987 г. N 330 "Об утверждении Положения о Государственном комитете РСФСР по физической культуре и спорту" (СП РСФСР, 1987, N 13, ст. 102). {{якорь|Перечень. Пункт 1038}}1038. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 31 августа 1987 г. N 355 "О перестройке финансового механизма и повышении роли Министерства финансов РСФСР в новых условиях хозяйствования" (СП РСФСР, 1987, N 14, ст. 110). {{якорь|Перечень. Пункт 1039}}1039. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 31 августа 1987 г. N 356 "О мерах по выполнению постановления ЦК КПСС и Совета Министров СССР от 17 июля 1987 г. N 820 "Об основных направлениях перестройки системы ценообразования в условиях нового хозяйственного механизма" (СП РСФСР, 1987, N 15, ст. 113). {{якорь|Перечень. Пункт 1040}}1040. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 31 августа 1987 г. N 360 "О мерах по выполнению постановления ЦК КПСС и Совета Министров СССР от 17 июля 1987 г. N 817 "О повышении роли Государственного комитета СССР по науке и технике в управлении научно-техническим прогрессом в стране" (СП РСФСР, 1987, N 17, ст. 120). {{якорь|Перечень. Пункт 1041}}1041. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 31 августа 1987 г. N 361 "О совершенствовании деятельности республиканских органов управления" (СП РСФСР, 1987, N 18, ст. 124). {{якорь|Перечень. Пункт 1042}}1042. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 3 сентября 1987 г. N 364 "О нормах расхода материально-технических ресурсов, потребности в строительных механизмах и транспортных средствах на капитальный ремонт и реконструкцию жилых домов, объектов социально-культурного и коммунального назначения на территории РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 1043}}1043. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 25 сентября 1987 г. N 384 "О прекращении молевого сплава леса на реках и других водоемах РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 1044}}1044. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 29 сентября 1987 г. N 386 "О совершенствовании экспертизы проектов и смет на строительство предприятий, зданий и сооружений, подведомственных республиканским и местным органам управления" (СП РСФСР, 1987, N 21, ст. 130). {{якорь|Перечень. Пункт 1045}}1045. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 30 сентября 1987 г. N 393 "О мерах по выполнению постановления Совета Министров СССР от 19 августа 1987 г. N 956 "О переводе предприятий связи и производственно-технических управлений связи (объединений) системы Министерства связи СССР на полный хозяйственный расчет и самофинансирование". {{якорь|Перечень. Пункт 1046}}1046. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 14 октября 1987 г. N 400 "О дальнейшем развитии подсобных сельских хозяйств предприятий, организаций и учреждений" (СП РСФСР, 1987, N 21, ст. 131). {{якорь|Перечень. Пункт 1047}}1047. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 16 октября 1987 г. N 402 "О состоянии травматизма среди детей в РСФСР и мерах по его снижению" (СП РСФСР, 1987, N 22, ст. 134). {{якорь|Перечень. Пункт 1048}}1048. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 23 октября 1987 г. N 409 "О дополнительных мерах по развитию личных подсобных хозяйств граждан, коллективного садоводства и огородничества" (СП РСФСР, 1987, N 22, ст. 135). {{якорь|Перечень. Пункт 1049}}1049. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 29 октября 1987 г. N 417 "О порядке планирования и реализации котельно-печного топлива в РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 1050}}1050. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 5 ноября 1987 г. N 421 "О предельных нормах накладных расходов и норме плановых накоплений для ремонтно-строительных организаций Мосгорисполкома" (СП РСФСР, 1987, N 22, ст. 138). {{якорь|Перечень. Пункт 1051}}1051. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 10 ноября 1987 г. N 426 "О мерах по выполнению постановления ЦК КПСС и Совета Министров СССР от 30 сентября 1987 г. N 1102 "О переводе научных организаций на полный хозяйственный расчет и самофинансирование" (СП РСФСР, 1987, N 23, ст. 141). {{якорь|Перечень. Пункт 1052}}1052. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 27 ноября 1987 г. N 455 "О мерах по дальнейшему развитию дизайна и расширению его использования для повышения качества промышленной продукции и совершенствования объектов жилой, производственной и социально-культурной сферы" (СП РСФСР, 1988, N 1, ст. 1). {{якорь|Перечень. Пункт 1053}}1053. Пункт 1 изменений решений Правительства РСФСР, утвержденных [[постановлением]] Совета Министров РСФСР от 10 декабря 1987 г. N 478 "О признании утратившими силу и изменении решений Правительства РСФСР по вопросам материально-технического снабжения, капитального строительства, учета и отчетности". {{якорь|Перечень. Пункт 1054}}1054. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 10 декабря 1987 г. N 479 "О признании утратившими силу и изменении решений Правительства РСФСР по вопросам капитального строительства". {{якорь|Перечень. Пункт 1055}}1055. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 15 декабря 1987 г. N 488 "О порядке утверждения прейскурантов на строительство жилых домов и объектов культурно-бытового назначения" (СП РСФСР, 1988, N 1, ст. 3). {{якорь|Перечень. Пункт 1056}}1056. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 25 декабря 1987 г. N 508 "Об утверждении Положения о главном производственно-экономическом управлении исполкома краевого (областного) Совета народных депутатов" (СП РСФСР, 1988, N 4, ст. 12). {{якорь|Перечень. Пункт 1057}}1057. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 25 декабря 1987 г. N 513 "О дальнейшем развитии архитектуры и градостроительства в РСФСР" (СП РСФСР, 1988, N 5, ст. 15). {{якорь|Перечень. Пункт 1058}}1058. Пункт 2 изменений решений Правительства РСФСР, утвержденных [[постановлением]] Совета Министров РСФСР от 29 декабря 1987 г. N 517 "О признании утратившими силу и изменении решений Правительства РСФСР по вопросам финансов, кредита и расчетов в народном хозяйстве". {{якорь|Перечень. Пункт 1059}}1059. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 30 декабря 1987 г. N 519 "О переводе предприятий и организаций системы Госагропрома РСФСР на полный хозяйственный расчет и самофинансирование". {{якорь|Перечень. Пункт 1060}}1060. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 30 декабря 1987 г. N 522 "О переводе строительных, монтажных и ремонтно-строительных организаций и предприятий (объединений) на полный хозяйственный расчет и самофинансирование" (СП РСФСР, 1988, N 6, ст. 22). {{якорь|Перечень. Пункт 1061}}1061. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 12 января 1988 г. N 9 "О нормах расхода материально-технических ресурсов, потребности в строительных механизмах и транспортных средствах на техническое обслуживание, текущий, капитальный ремонт и реконструкцию жилых домов, объектов коммунального и социально-культурного назначения на территории РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 1062}}1062. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 18 января 1988 г. N 16 "Об обеспечении эффективной занятости населения, совершенствовании системы трудоустройства и усилении социальных гарантий для трудящихся" (СП РСФСР, 1988, N 6, ст. 23). {{якорь|Перечень. Пункт 1063}}1063. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 20 января 1988 г. N 17 "О мерах по выполнению постановления ЦК КПСС и Совета Министров СССР от 19 ноября 1987 г. N 1318". {{якорь|Перечень. Пункт 1064}}1064. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР и Центрального Комитета ВЛКСМ от 21 января 1988 г. N 24 "О дальнейшем развитии строительства молодежных жилых комплексов в РСФСР" (СП РСФСР, 1988, N 6, ст. 20). {{якорь|Перечень. Пункт 1065}}1065. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР и Всесоюзного Центрального Совета Профессиональных Союзов от 26 января 1988 г. N 31 "О предоставлении льгот штатным работникам культурно-просветительных учреждений, проживающим в сельских местностях и рабочих поселках" (СП РСФСР, 1988, N 6, ст. 21). {{якорь|Перечень. Пункт 1066}}1066. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 26 февраля 1988 г. N 72 "Об утверждении Положения о порядке снабжения топливом населения и коммунально-бытовых предприятий в РСФСР" (СП РСФСР, 1988, N 8, ст. 37). {{якорь|Перечень. Пункт 1067}}1067. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 29 февраля 1988 г. N 79 "Об упорядочении использования служебных легковых автомобилей в РСФСР" (СП РСФСР, 1988, N 7, ст. 29). КонсультантПлюс: примечание. П. 1068 вступает в силу с 01.01.2021. {{якорь|Перечень. Пункт 1068}}1068. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 4 марта 1988 г. N 82 "О мерах по сохранению парков - памятников культуры и дальнейшему развитию садово-паркового искусства". {{якорь|Перечень. Пункт 1069}}1069. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 5 марта 1988 г. N 85 "О дальнейшем совершенствовании управления агропромышленным комплексом Нечерноземной зоны РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 1070}}1070. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 18 марта 1988 г. N 93 "О коренной перестройке дела охраны природы в РСФСР" (СП РСФСР, 1988, N 9, ст. 40). {{якорь|Перечень. Пункт 1071}}1071. Пункт 6 [[постановления]] Совета Министров РСФСР от 21 марта 1988 г. N 95 "Вопросы Госагропрома Нечерноземной зоны РСФСР и Госагропрома РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 1072}}1072. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 21 апреля 1988 г. N 141 "О мерах по ускорению развития индивидуального жилищного строительства" (СП РСФСР, 1988, N 12, ст. 53). {{якорь|Перечень. Пункт 1073}}1073. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 21 апреля 1988 г. N 142 "О материальном обеспечении учащихся средних профессионально-технических училищ". {{якорь|Перечень. Пункт 1074}}1074. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 7 мая 1988 г. N 170 "О создании центров по трудоустройству, переобучению и профориентации населения и бюро по трудоустройству населения" (СП РСФСР, 1988, N 14, ст. 64). {{якорь|Перечень. Пункт 1075}}1075. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 7 мая 1988 г. N 174 "О Государственной программе строительства и реконструкции автомобильных дорог в Нечерноземной зоне РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 1076}}1076. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 30 мая 1988 г. N 199 "О тарифах за пользование легковыми автомобилями, предоставляемыми предприятиями и организациями автомобильного транспорта общего пользования по договорам с предприятиями, учреждениями и организациями независимо от ведомственной подчиненности, расположенными на территории РСФСР" (СП РСФСР, 1988, N 14, ст. 68). {{якорь|Перечень. Пункт 1077}}1077. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 8 июня 1988 г. N 225 "Об организационной структуре Государственного комитета РСФСР по охране природы". {{якорь|Перечень. Пункт 1078}}1078. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 21 июня 1988 г. N 237 "О частичном изменении постановления Совета Министров РСФСР от 28 апреля 1975 г. N 272". {{якорь|Перечень. Пункт 1079}}1079. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 21 июня 1988 г. N 240 "О дополнительных мерах по улучшению условий жизни ветеранов войны и труда" (СП РСФСР, 1988, N 15, ст. 78). {{якорь|Перечень. Пункт 1080}}1080. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 20 июля 1988 г. N 266 "О генеральной схеме управления народным хозяйством РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 1081}}1081. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 26 июля 1988 г. N 271 "О генеральной схеме управления мелиорацией и водным хозяйством РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 1082}}1082. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 27 июля 1988 г. N 276 "О перестройке деятельности и организационной структуры Министерства финансов РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 1083}}1083. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 28 июля 1988 г. N 281 "О генеральной схеме управления здравоохранением РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 1084}}1084. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 28 июля 1988 г. N 283 "О пересмотре оптовых цен и тарифов в промышленности и других отраслях народного хозяйства РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 1085}}1085. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 5 августа 1988 г. N 310 "О генеральной схеме управления лесным хозяйством РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 1086}}1086. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 5 августа 1988 г. N 312 "О задачах и составе Научно-производственного объединения "Транспрогресс" при Совете Министров РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 1087}}1087. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 11 августа 1988 г. N 328 "Об утверждении Примерного положения об общежитиях" (СП РСФСР, 1988, N 17, ст. 95). {{якорь|Перечень. Пункт 1088}}1088. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 12 августа 1988 г. N 336 "О генеральной схеме управления жилищно-коммунальным хозяйством РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 1089}}1089. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 1 сентября 1988 г. N 366 "Вопросы Междуведомственной комиссии по размещению производительных сил на территории РСФСР при Госплане РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 1090}}1090. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 6 сентября 1988 г. N 369 "Об организации управления рыбным хозяйством РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 1091}}1091. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 19 сентября 1988 г. N 390 "О генеральной схеме управления предприятиями, объединениями и организациями Госагропрома РСФСР и Госагропрома Нечерноземной зоны РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 1092}}1092. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 23 сентября 1988 г. N 396 "О мерах по улучшению охраны жизни людей на внутренних водоемах РСФСР и прибрежных участках морей" (СП РСФСР, 1988, N 22, ст. 126). {{якорь|Перечень. Пункт 1093}}1093. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 26 сентября 1988 г. N 404 "О неотложных мерах по улучшению торгового обслуживания населения в РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 1094}}1094. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 26 сентября 1988 г. N 405 "Об изменении и признании утратившими силу решений Правительства РСФСР в связи с постановлением ЦК КПСС и Совета Министров СССР от 11 июля 1988 г. N 842". {{якорь|Перечень. Пункт 1095}}1095. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 6 октября 1988 г. N 427 "О мерах по дальнейшему улучшению охраны здоровья населения и укреплению материально-технической базы здравоохранения в РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 1096}}1096. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 6 декабря 1988 г. N 504 "О совершенствовании управления агропромышленным комплексом". {{якорь|Перечень. Пункт 1097}}1097. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 26 декабря 1988 г. N 538 "О переводе предприятий, объединений и организаций Главохоты РСФСР на полный хозяйственный расчет и самофинансирование". {{якорь|Перечень. Пункт 1098}}1098. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 2 февраля 1989 г. N 39 "О расширении самостоятельности предприятий, объединений и организаций в решении вопросов производства непродовольственных товаров народного потребления" (СП РСФСР, 1989, N 8, ст. 38). {{якорь|Перечень. Пункт 1099}}1099. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 20 февраля 1989 г. N 57 "Об утверждении Положения о Государственно-кооперативном объединении рыбного хозяйства при Госагропроме РСФСР" (СП РСФСР, 1989, N 8, ст. 39). {{якорь|Перечень. Пункт 1100}}1100. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 13 марта 1989 г. N 79 "Об изменении некоторых решений Правительства РСФСР по вопросам жилищной кооперации" (СП РСФСР, 1989, N 9, ст. 42).[[]] {{якорь|Перечень. Пункт 1101}}1101. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 15 марта 1989 г. N 86 "О нормативах возмещения потерь сельскохозяйственного производства при изъятии, уничтожении или порче оленьих пастбищ" (СП РСФСР, 1989, N 9, ст. 43). {{якорь|Перечень. Пункт 1102}}1102. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 17 марта 1989 г. N 88 "О частичном изменении пункта 3 постановления Совета Министров РСФСР от 22 апреля 1980 г. N 210" (СП РСФСР, 1989, N 9, ст. 44). {{якорь|Перечень. Пункт 1103}}1103. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 27 марта 1989 г. N 97 "О мерах по более полному и рациональному использованию лесосырьевых ресурсов в РСФСР" (СП РСФСР, 1989, N 10, ст. 47). {{якорь|Перечень. Пункт 1104}}1104. [[Распоряжение]] Совета Министров РСФСР от 17 мая 1989 г. N 397-р. {{якорь|Перечень. Пункт 1105}}1105. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 19 мая 1989 г. N 160 "О дополнительных мерах по обеспечению нормативных соотношений между ростом производительности труда и заработной платы и упорядочению выплат из фондов экономического стимулирования" (СП РСФСР, 1989, N 14, ст. 85). {{якорь|Перечень. Пункт 1106}}1106. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 27 июня 1989 г. N 202 "О частичном изменении постановления Совета Министров РСФСР от 17 октября 1985 г. N 456" (СП РСФСР, 1989, N 17, ст. 99). {{якорь|Перечень. Пункт 1107}}1107. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 3 июля 1989 г. N 206 "О коренной перестройке экономических отношений и управления в агропромышленном комплексе РСФСР" (СП РСФСР, 1989, N 17, ст. 101). {{якорь|Перечень. Пункт 1108}}1108. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 5 июля 1989 г. N 209 "Об утверждении Временного положения о главном планово-экономическом управлении исполкома краевого (областного) Совета народных депутатов" (СП РСФСР, 1989, N 19, ст. 108). {{якорь|Перечень. Пункт 1109}}1109. Подпункт "б" пункта I [[постановления]] Совета Министров РСФСР от 5 июля 1989 г. N 214 "Об изменении и признании утратившими силу некоторых решений Правительства РСФСР по вопросам кооперации" (СП РСФСР, 1989, N 17, ст. 102). {{якорь|Перечень. Пункт 1110}}1110. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 5 июля 1989 г. N 216 "О дополнительных мерах по развитию личных подсобных хозяйств граждан, коллективного садоводства и огородничества, подсобных сельских хозяйств предприятий, организаций и учреждений, расширению кооперации предприятий промышленности и сельского хозяйства" (СП РСФСР, 1989, N 18, ст. 104). {{якорь|Перечень. Пункт 1111}}1111. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 13 июля 1989 г. N 220 "О мерах по созданию необходимых условий для проживания в областях РСФСР турок-месхетинцев, вынужденно покинувших постоянное место жительства в Узбекской ССР". {{якорь|Перечень. Пункт 1112}}1112. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 31 июля 1989 г. N 235 "О переводе предприятий, объединений и организаций системы Министерства жилищно-коммунального хозяйства РСФСР на полный хозяйственный расчет и самофинансирование". {{якорь|Перечень. Пункт 1113}}1113. Пункт 1 [[постановления]] Совета Министров РСФСР от 2 августа 1989 г. N 236 "О внесении дополнений и изменений в некоторые решения Правительства РСФСР по вопросам жилищного законодательства". {{якорь|Перечень. Пункт 1114}}1114. Пункт 2 [[постановления]] Совета Министров РСФСР от 2 августа 1989 г. N 237 "Об утверждении Положения о Научно-производственном объединении "Транспрогресс" при Совете Министров РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 1115}}1115. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 19 сентября 1989 г. N 287 "Об утверждении Положения о порядке предоставления бесплатного проезда на городском пассажирском транспорте и автомобильном транспорте общего пользования в сельской местности участникам Великой Отечественной войны и лицам, награжденным орденами и медалями СССР за самоотверженный труд и безупречную воинскую службу в тылу в годы Великой Отечественной войны" (СП РСФСР, 1989, N 22, ст. 128). {{якорь|Перечень. Пункт 1116}}1116. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 10 октября 1989 г. N 305 "О совершенствовании оплаты труда работников аппарата органов государственного управления". {{якорь|Перечень. Пункт 1117}}1117. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 26 октября 1989 г. N 315 "О мерах по улучшению обеспечения жилой площадью лиц офицерского состава, прапорщиков, мичманов и военнослужащих сверхсрочной службы, уволенных в запас или в отставку" (СП РСФСР, 1990, N 1, ст. 3). {{якорь|Перечень. Пункт 1118}}1118. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 30 октября 1989 г. N 316 "О мерах по коренному улучшению производства протезно-ортопедических изделий, кресел-колясок и средств малой механизации для инвалидов" (СП РСФСР, 1990, N 2, ст. 11). {{якорь|Перечень. Пункт 1119}}1119. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 10 ноября 1989 г. N 328 "О размерах платы за обучение детей в детских музыкальных школах и музыкальных отделениях школ искусств системы Министерства культуры РСФСР" (СП РСФСР, 1990, N 2, ст. 15). {{якорь|Перечень. Пункт 1120}}1120. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 22 ноября 1989 г. N 334 "О мерах по дальнейшему развитию агропромышленного комплекса Красноярского края на период до 2000 года и улучшению продовольственного снабжения населения". {{якорь|Перечень. Пункт 1121}}1121. Пункт 8 [[постановления]] Совета Министров РСФСР от 5 декабря 1989 г. N 371 "О Государственном бюджете РСФСР на 1990 год". {{якорь|Перечень. Пункт 1122}}1122. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 17 января 1990 г. N 17 "О дополнительных мерах по улучшению условий жизни некоторых категорий граждан" (СП РСФСР, 1990, N 7, ст. 49). {{якорь|Перечень. Пункт 1123}}1123. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР, Всесоюзного Центрального Совета Профессиональных Союзов и Центрального Комитета ВЛКСМ от 31 января 1990 г. N 30 "О некоторых вопросах деятельности Всероссийского координационного совета научно-технического творчества молодежи" (СП РСФСР, 1990, N 7, ст. 47). {{якорь|Перечень. Пункт 1124}}1124. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 16 февраля 1990 г. N 53 "О порядке определения размеров земельных участков, предоставляемых гражданам для индивидуального жилищного строительства, и размера жилого дома, принадлежащего гражданину на праве личной собственности" (СП РСФСР, 1990, N 8, ст. 62). {{якорь|Перечень. Пункт 1125}}1125. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 16 февраля 1990 г. N 56 "О мерах по дальнейшему упорядочению использования легковых автомобилей учреждениями, предприятиями и организациями". {{якорь|Перечень. Пункт 1126}}1126. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 20 февраля 1990 г. N 67 "О дополнительных мерах по оказанию помощи гражданам, вынужденно покинувшим Азербайджанскую ССР". {{якорь|Перечень. Пункт 1127}}1127. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 21 февраля 1990 г. N 68 "О неотложных мерах по улучшению медицинской помощи населению Брянской области, проживающему в районах, подвергшихся радиоактивному загрязнению в результате аварии на Чернобыльской АЭС". {{якорь|Перечень. Пункт 1128}}1128. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 27 февраля 1990 г. N 74 "О порядке обеспечения граждан, выезжающих из населенных пунктов, подвергшихся радиоактивному загрязнению в результате аварии на Чернобыльской АЭС, жилым помещением на новом месте жительства". {{якорь|Перечень. Пункт 1129}}1129. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 7 марта 1990 г. N 85 "О мерах по оздоровлению экологической обстановки в г. Череповце". {{якорь|Перечень. Пункт 1130}}1130. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 16 марта 1990 г. N 92 "О развитии здравоохранения, повышении качества медицинского обслуживания и диспансеризации населения угольных регионов Российской Федерации на 1990 - 1995 годы и на период до 2000 года". {{якорь|Перечень. Пункт 1131}}1131. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 16 марта 1990 г. N 93 "О неотложных мерах по оздоровлению экологической обстановки в РСФСР в 1990 - 1995 годах и основных направлениях охраны природы в тринадцатой пятилетке и на период до 2005 года". {{якорь|Перечень. Пункт 1132}}1132. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 21 марта 1990 г. N 98 "О предоставлении права бесплатного проезда на судах речного транспорта общего пользования внутригородских пассажирских линий и переправ" (СП РСФСР, 1990, N 11, ст. 80). {{якорь|Перечень. Пункт 1133}}1133. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 13 апреля 1990 г. N 117 "О мерах по оказанию помощи гражданам, вынужденно покинувшим Азербайджанскую ССР и Армянскую ССР" (СП РСФСР, 1990, N 14, ст. 97). {{якорь|Перечень. Пункт 1134}}1134. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 17 апреля 1990 г. N 123 "Об особенностях применения положения об организации строительства объектов "под ключ" при сооружении автомобильных дорог общего пользования в РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 1135}}1135. Пункт 6 изменений, которые вносятся в решения Правительства РСФСР, утвержденных [[постановлением]] Совета Министров РСФСР от 18 апреля 1990 г. N 124 "О признании утратившими силу и внесении изменений в решения Правительства РСФСР в связи с внесением изменений и дополнений в Закон СССР "О государственном предприятии (объединении)" (СП РСФСР, 1990, N 14, ст. 100). {{якорь|Перечень. Пункт 1136}}1136. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 20 апреля 1990 г. N 125 "О мерах по улучшению условий работы судов и их материально-технического обеспечения". {{якорь|Перечень. Пункт 1137}}1137. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 15 мая 1990 г. N 153 "О дополнительных мерах по улучшению материально-бытовых условий студентов высших и учащихся средних специальных учебных заведений" (СП РСФСР, 1990, N 15, ст. 110). {{якорь|Перечень. Пункт 1138}}1138. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 8 июня 1990 г. N 189 "О частичном изменении постановления Совета Министров РСФСР от 5 июля 1982 г. N 384" (СП РСФСР, 1990, N 17, ст. 124). {{якорь|Перечень. Пункт 1139}}1139. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 6 июля 1990 г. N 227 "Вопросы Российского государственного союза объединений, предприятий и организаций бытового обслуживания населения". {{якорь|Перечень. Пункт 1140}}1140. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 6 июля 1990 г. N 229 "Вопросы Российской государственной ассоциации легкой промышленности". {{якорь|Перечень. Пункт 1141}}1141. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 14 июля 1990 г. N 243 "Вопросы Российского государственно-акционерного концерна по реконструкции, модернизации, капитальному ремонту и проектированию жилых домов и объектов социально-культурного назначения". {{якорь|Перечень. Пункт 1142}}1142. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 26 июля 1990 г. N 259 "О неотложных мерах по увеличению закупок сельскохозяйственной продукции урожая 1990 года и обеспечению ее сохранности" (СП РСФСР, 1990, N 19, ст. 141). {{якорь|Перечень. Пункт 1143}}1143. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 3 августа 1990 г. N 279 "Вопросы Министерства сельского хозяйства и продовольствия РСФСР" (СП РСФСР, 1991, N 1, ст. 1). {{якорь|Перечень. Пункт 1144}}1144. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 6 августа 1990 г. N 284 "Об обеспечении выполнения постановления Верховного Совета СССР "О единой Программе по ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС и ситуации, связанной с этой аварией". {{якорь|Перечень. Пункт 1145}}1145. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 24 августа 1990 г. N 321 "Вопросы Министерства РСФСР по связи, информатике и космосу" (СП РСФСР, 1991, N 1, ст. 3). {{якорь|Перечень. Пункт 1146}}1146. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 27 августа 1990 г. N 327 "Вопросы Российской государственной топливной ассоциации". {{якорь|Перечень. Пункт 1147}}1147. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 10 сентября 1990 г. N 351 "О добровольном переселении граждан в Еврейскую автономную область" (СП РСФСР, 1990, N 22, ст. 159). {{якорь|Перечень. Пункт 1148}}1148. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 27 сентября 1990 г. N 383 "Вопросы Российского государственного концерна по проектированию, строительству, реконструкции, ремонту и содержанию автомобильных дорог". {{якорь|Перечень. Пункт 1149}}1149. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 1 октября 1990 г. N 406 "О мерах социально-экономического развития Архангельской области в условиях стабилизации экономики и перехода к рыночным отношениям". {{якорь|Перечень. Пункт 1150}}1150. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 6 октября 1990 г. N 413 "О Речном Регистре РСФСР" (СП РСФСР, 1990, N 23, ст. 173). {{якорь|Перечень. Пункт 1151}}1151. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 6 октября 1990 г. N 418 "Об утверждении Временного регламента заседаний Совета Министров РСФСР и Президиума Совета Министров РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 1152}}1152. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 6 октября 1990 г. N 420 "О мерах по оздоровлению экологической обстановки и развитию социальной сферы в г. Магнитогорске Челябинской области". {{якорь|Перечень. Пункт 1153}}1153. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 19 октября 1990 г. N 450 "Вопросы Государственного комитета РСФСР по экологии и природопользованию" (СП РСФСР, 1991, N 3, ст. 33). {{якорь|Перечень. Пункт 1154}}1154. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 20 октября 1990 г. N 452 "Вопросы Российского государственного концерна по обеспечению нефтепродуктами". {{якорь|Перечень. Пункт 1155}}1155. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 21 октября 1990 г. N 459 "Вопросы Министерства юстиции РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 1156}}1156. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 25 октября 1990 г. N 466 "Вопросы Государственного комитета РСФСР по земельной реформе" (СП РСФСР, 1991, N 3, ст. 35). {{якорь|Перечень. Пункт 1157}}1157. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 29 октября 1990 г. N 472 "Вопросы Российского государственного концерна речного флота". {{якорь|Перечень. Пункт 1158}}1158. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 29 октября 1990 г. N 473 "Вопросы Российского государственного автотранспортного концерна". {{якорь|Перечень. Пункт 1159}}1159. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 5 ноября 1990 г. N 484 "Вопросы Государственного комитета РСФСР по делам национальностей" (СП РСФСР, 1991, N 3, ст. 37). {{якорь|Перечень. Пункт 1160}}1160. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 6 ноября 1990 г. N 495 "О неотложных мерах по реализации программы "Урожай-90" (СП РСФСР, 1991, N 3, ст. 38). {{якорь|Перечень. Пункт 1161}}1161. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 11 ноября 1990 г. N 497 "О мерах по обеспечению социальной защищенности лиц, зараженных вирусом иммунодефицита человека или больных СПИДом" (СП РСФСР, 1991, N 3, ст. 39). {{якорь|Перечень. Пункт 1162}}1162. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 12 ноября 1990 г. N 505 "О решении вопросов, связанных с сокращением Вооруженных Сил СССР на территории РСФСР" (СП РСФСР, 1990, N 25, ст. 265). {{якорь|Перечень. Пункт 1163}}1163. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 17 ноября 1990 г. N 528 "О развитии мощностей сельского домостроения в 1991 - 1993 годах". {{якорь|Перечень. Пункт 1164}}1164. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 21 ноября 1990 г. N 534 "Вопросы Министерства иностранных дел РСФСР" (СП РСФСР, 1991, N 5, ст. 64). {{якорь|Перечень. Пункт 1165}}1165. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 22 ноября 1990 г. N 535 "Вопросы Фонда социального развития России "Возрождение" (СП РСФСР, 1991, N 4, ст. 47). {{якорь|Перечень. Пункт 1166}}1166. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 22 ноября 1990 г. N 537 "О первоочередных мерах по переводу строительного комплекса РСФСР на новые условия хозяйствования" (СП РСФСР, 1991, N 4, ст. 48). {{якорь|Перечень. Пункт 1167}}1167. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 23 ноября 1990 г. N 540 "О первоочередных мерах по развитию свободной экономической зоны в районе г. Находки (СЭЗ Находка) Приморского края" (СП РСФСР, 1991, N 4, ст. 50). {{якорь|Перечень. Пункт 1168}}1168. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 24 ноября 1990 г. N 542 "О частичном изменении постановления Совета Министров РСФСР от 25 октября 1990 г. N 466". {{якорь|Перечень. Пункт 1169}}1169. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 28 ноября 1990 г. N 551 "О переходе к применению договорных (свободных) розничных цен на отдельные товары народного потребления" (СП РСФСР, 1991, N 4, ст. 52). {{якорь|Перечень. Пункт 1170}}1170. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 3 декабря 1990 г. N 558 "Об использовании иностранными фирмами денежных средств в советских рублях на территории РСФСР" (СП РСФСР, 1991, N 5, ст. 66). {{якорь|Перечень. Пункт 1171}}1171. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 10 декабря 1990 г. N 578 "Об утверждении Положения об акционерных обществах". {{якорь|Перечень. Пункт 1172}}1172. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 20 декабря 1990 г. N 590 "О продовольственном налоге и государственном заказе РСФСР на поставку сельскохозяйственной продукции в 1991 году". {{якорь|Перечень. Пункт 1173}}1173. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 25 декабря 1990 г. N 602 "О государственных закупочных ценах на сельскохозяйственную продукцию в РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 1174}}1174. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 26 декабря 1990 г. N 603 "О расширении экономической самостоятельности Якутской-Саха ССР в решении социально-экономических проблем в условиях перехода на рыночные отношения" (СП РСФСР, 1991, N 7, ст. 101). {{якорь|Перечень. Пункт 1175}}1175. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 27 декабря 1990 г. N 613 "Вопросы Комитета по делам архивов при Совете Министров РСФСР" (СП РСФСР, 1991, N 6, ст. 94). {{якорь|Перечень. Пункт 1176}}1176. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 27 декабря 1990 г. N 614 "Об ограничении выкупа зданий учебных заведений и других учреждений народного образования в системе Министерства образования РСФСР" (СП РСФСР, 1990, N 6, ст. 95). {{якорь|Перечень. Пункт 1177}}1177. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 27 декабря 1990 г. N 615 "Вопросы Государственного комитета РСФСР по социально-экономическому развитию Севера" (СП РСФСР, 1991, N 6, ст. 96). {{якорь|Перечень. Пункт 1178}}1178. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 29 декабря 1990 г. N 623 "О переходе на новую систему оптовых цен и тарифов в РСФСР" (СП РСФСР, 1991, N 7, ст. 102). {{якорь|Перечень. Пункт 1179}}1179. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 4 января 1991 г. N 5 "О развитии электрификации села в 1991 - 1995 годах" (СП РСФСР, 1991, N 7, ст. 103). {{якорь|Перечень. Пункт 1180}}1180. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 4 января 1991 г. N 8 "О жилищном и культурно-бытовом строительстве на селе в 1991 - 1995 годах" (СП РСФСР, 1991, N 7, ст. 104). {{якорь|Перечень. Пункт 1181}}1181. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 4 января 1991 г. N 9 "О поддержке развития крестьянских (фермерских) хозяйств, их ассоциаций, союзов и кооперативов" (СП РСФСР, 1991, N 7, ст. 105). {{якорь|Перечень. Пункт 1182}}1182. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 4 января 1991 г. N 11 "О развитии газификации села" (СП РСФСР, 1991, N 7, ст. 107). {{якорь|Перечень. Пункт 1183}}1183. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 8 января 1991 г. N 17 "О повышении заработной платы учителей и ряда других категорий работников учреждений народного образования" (СП РСФСР, 1991, N 8, ст. 109). {{якорь|Перечень. Пункт 1184}}1184. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 17 января 1991 г. N 26 "О совершенствовании управления лесами" (СП РСФСР, 1991, N 10, ст. 130). {{якорь|Перечень. Пункт 1185}}1185. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 18 января 1991 г. N 30 "О Республиканской программе проведения земельной реформы на территории РСФСР" (СП РСФСР, 1991, N 10, ст. 134). {{якорь|Перечень. Пункт 1186}}1186. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 22 января 1991 г. N 37 "Об утверждении Положения о порядке перехода в юрисдикцию органов государственного управления РСФСР предприятий и организаций союзного подчинения, расположенных на территории РСФСР" (СП РСФСР, 1991, N 11, ст. 146). {{якорь|Перечень. Пункт 1187}}1187. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 22 января 1991 г. N 41 "О мерах по стабилизации потребительского рынка РСФСР в 1991 году". {{якорь|Перечень. Пункт 1188}}1188. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 26 января 1991 г. N 46 "О мерах по улучшению работы предприятий городского электрического транспорта и ускорению решения социальных вопросов коллективов этих предприятий". {{якорь|Перечень. Пункт 1189}}1189. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 26 января 1991 г. N 47 "О порядке подготовки проектов законодательных актов РСФСР и решений Правительства РСФСР" (СП РСФСР, 1991, N 11, ст. 148). {{якорь|Перечень. Пункт 1190}}1190. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 31 января 1991 г. N 70 "О Государственной программе развития индустрии детского питания в РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 1191}}1191. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 4 февраля 1991 г. N 75 "О неотложных мерах по завершению зимовки скота, проведению весенних полевых работ, уборки урожая и наращиванию продовольственных ресурсов в 1991 году". {{якорь|Перечень. Пункт 1192}}1192. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 7 февраля 1991 г. N 82 "Об утверждении Перечня драгоценных, редких и цветных металлов, при добыче которых доходы членов артелей старателей, получаемые за эти работы, не подлежат обложению подоходным налогом" (СП РСФСР, 1991, N 11, ст. 154). {{якорь|Перечень. Пункт 1193}}1193. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 8 февраля 1991 г. N 86 "О мерах по развитию договорных отношений в подготовке специалистов с высшим и средним специальным образованием" (СП РСФСР, 1991, N 13, ст. 162). {{якорь|Перечень. Пункт 1194}}1194. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 13 февраля 1991 г. N 94 "Об утверждении Положения о Министерстве лесного хозяйства РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 1195}}1195. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 19 февраля 1991 г. N 102 "О тарифах на перевозки автомобильным и речным транспортом на территории РСФСР" (СП РСФСР, 1991, N 12, ст. 157). {{якорь|Перечень. Пункт 1196}}1196. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 20 февраля 1991 г. N 105 "О развитии образования на селе" (СП РСФСР, 1991, N 12, ст. 158). {{якорь|Перечень. Пункт 1197}}1197. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 22 февраля 1991 г. N 111 "О первоочередных мерах по обеспечению жителей г. Москвы земельными участками для организации коллективного садоводства и огородничества" (СП РСФСР, 1991, N 12, ст. 159). {{якорь|Перечень. Пункт 1198}}1198. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 22 февраля 1991 г. N 112 "Вопросы Государственного комитета по надзору за безопасным ведением работ в промышленности и горному надзору при Совете Министров РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 1199}}1199. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 23 февраля 1991 г. N 114 "О повышении заработной платы творческих работников театров, концертных организаций, специалистов культурно-просветительных учреждений, государственных архивов и ряда других категорий работников учреждений культуры, искусства, кинематографии и государственных архивов". {{якорь|Перечень. Пункт 1200}}1200. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 28 февраля 1991 г. N 121 "О поддержке молодежного предпринимательства в РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 1201}}1201. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 28 февраля 1991 г. N 123 "О мерах по выполнению постановления Верховного Совета РСФСР от 25 декабря 1990 г. "О неотложных мерах по сохранению национального культурного и природного наследия народов РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 1202}}1202. [Постановление] Совета Министров РСФСР от 13 марта 1991 г. N 148 "О развитии культуры на селе". {{якорь|Перечень. Пункт 1203}}1203. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 15 марта 1991 г. N 150 "О подготовке молодых предпринимателей". {{якорь|Перечень. Пункт 1204}}1204. Пункт 10 [[постановления]] Совета Министров РСФСР от 20 марта 1991 г. N 162 "О реформе розничных цен и социальной защите населения РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 1205}}1205. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 27 марта 1991 г. N 171 "Об утверждении Положения о Государственной инновационной программе и Типового положения о Дирекции Государственной инновационной программы". {{якорь|Перечень. Пункт 1206}}1206. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 27 марта 1991 г. N 172 "Вопросы Государственного комитета РСФСР по жилищно-коммунальному хозяйству". {{якорь|Перечень. Пункт 1207}}1207. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 1 апреля 1991 г. N 182 "О введении государственной экспертизы в сфере науки". {{якорь|Перечень. Пункт 1208}}1208. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 15 апреля 1991 г. N 201 "Об утверждении Положения о Министерстве хлебопродуктов РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 1209}}1209. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 17 апреля 1991 г. N 209 "Вопросы Пенсионного фонда РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 1210}}1210. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР и Совета Федерации Независимых Профессиональных Союзов РСФСР от 18 апреля 1991 г. N 216 "О неотложных мерах по организации летнего отдыха детей и подростков в 1991 году". {{якорь|Перечень. Пункт 1211}}1211. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 7 мая 1991 г. N 246 "О переходе ряда предприятий угольной промышленности, расположенных на территории РСФСР, в юрисдикцию органов государственного управления РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 1212}}1212. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 15 мая 1991 г. N 259 "О дополнении постановления Совета Министров РСФСР от 1 февраля 1965 г. N 181". {{якорь|Перечень. Пункт 1213}}1213. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 15 мая 1991 г. N 261 "О дополнительных мерах по социальной защите детей и учащейся молодежи". {{якорь|Перечень. Пункт 1214}}1214. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 22 мая 1991 г. N 270 "О создании Республиканской межведомственной комиссии по инвентаризации и учету состояния историко-культурного наследия народов РСФСР и утверждении ее персонального состава". {{якорь|Перечень. Пункт 1215}}1215. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 22 мая 1991 г. N 271 "О введении новых условий оплаты труда работников науки Российской Федерации". {{якорь|Перечень. Пункт 1216}}1216. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 23 мая 1991 г. N 275 "О мерах по улучшению работы лифтового хозяйства в жилых домах и других объектах социальной сферы РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 1217}}1217. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 23 мая 1991 г. N 279 "Об утверждении временных норм расхода материально-технических ресурсов, потребности в механизмах и транспортных средствах на реконструкцию, капитальный и текущий ремонт, техническое обслуживание жилых домов, лифтов, объектов коммунального назначения, газового хозяйства, городского электрического транспорта и норм потребности в материально-технических ресурсах на замену изношенных инженерных коммуникаций". {{якорь|Перечень. Пункт 1218}}1218. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 23 мая 1991 г. N 280 "О формировании бюджета в свободной экономической зоне в районе г. Находки Приморского края". {{якорь|Перечень. Пункт 1219}}1219. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 30 мая 1991 г. N 290 "Вопросы государственной вневедомственной экспертизы в РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 1220}}1220. [[Постановление]] Совета Министров РСФСР от 31 мая 1991 г. N 299 "О первоочередных мерах по созданию государственной системы социальной помощи семье в РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 1221}}1221. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 31.05.1991 № 301|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 31 мая 1991 г. N 301 "О дополнении Перечня работников предприятий, учреждений и организаций, в отношении которых могут допускаться исключения из правила об ограничении совместной службы родственников, предусмотренного статьей 20 Кодекса законов о труде РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 1222}}1222. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 01.06.1991 № 303|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 1 июня 1991 г. N 303 "Об оплате труда творческих коллективов и деятелей культуры и искусства". {{якорь|Перечень. Пункт 1223}}1223. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 04.06.1991 № 302|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 4 июня 1991 г. N 302 "О плане действий по реализации Программы Правительства РСФСР по стабилизации экономики и переходу к рыночным отношениям". {{якорь|Перечень. Пункт 1224}}1224. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 04.06.1991 № 306|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 4 июня 1991 г. N 306 "Вопросы Государственного комитета РСФСР по занятости населения". {{якорь|Перечень. Пункт 1225}}1225. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 06.06.1991 № 309|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 6 июня 1991 г. N 309 "О дополнительных льготах для районов Крайнего Севера и местностей, приравненных к районам Крайнего Севера". {{якорь|Перечень. Пункт 1226}}1226. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 07.06.1991 № 312|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 7 июня 1991 г. N 312 "О первоочередных мерах по развитию свободной экономической зоны в Еврейской автономной области". {{якорь|Перечень. Пункт 1227}}1227. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 07.06.1991 № 314|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 7 июня 1991 г. N 314 "О первоочередных мерах по развитию свободной экономической зоны Алтайского края (СЭЗ "Алтай")". {{якорь|Перечень. Пункт 1228}}1228. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 11.06.1991 № 320|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 11 июня 1991 г. N 320 "Об утверждении Положения о Государственном комитете РСФСР по земельной реформе и его органах на местах". {{якорь|Перечень. Пункт 1229}}1229. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 11.06.1991 № 328|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 11 июня 1991 г. N 328 "О первоочередных мерах по развитию зоны свободного предпринимательства г. Ленинграда (ЛЗСП)". {{якорь|Перечень. Пункт 1230}}1230. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 14.06.1991 № 329|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 14 июня 1991 г. N 329 "Об утверждении Положения о Государственном комитете РСФСР по социально-экономическому развитию Севера". {{якорь|Перечень. Пункт 1231}}1231. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 14.06.1991 № 331|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 14 июня 1991 г. N 331 "О дополнительных мерах по развитию крестьянских (фермерских) хозяйств и сельскохозяйственных кооперативов в РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 1232}}1232. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 18.06.1991 № 334|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 18 июня 1991 г. N 334 "О приостановлении на территории РСФСР действия пунктов 34, 35 и 36 Положения о персональных пенсиях, утвержденного постановлением Совета Министров СССР от 19 декабря 1977 г. N 1128". {{якорь|Перечень. Пункт 1233}}1233. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 22.06.1991 № 351|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 22 июня 1991 г. N 351 "О мерах по развитию изобретательства и рационализаторской деятельности в РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 1234}}1234. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 24.06.1991 № 349|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 24 июня 1991 г. N 349 "О комплексном развитии Архангельской области в условиях перехода к рыночным отношениям". {{якорь|Перечень. Пункт 1235}}1235. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 26.06.1991 № 359|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 26 июня 1991 г. N 359 "О первоочередных мерах по развитию свободной экономической зоны "Сахалин" (СЭЗ "Сахалин")". {{якорь|Перечень. Пункт 1236}}1236. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 27.06.1991 № 372|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 27 июня 1991 г. N 372 "О неотложных мерах по стабилизации положения дел в строительном комплексе в условиях перехода к рыночным отношениям". {{якорь|Перечень. Пункт 1237}}1237. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 04.07.1991 № 383|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 4 июля 1991 г. N 383 "О частичном изменении постановления Совета Министров РСФСР от 6 июня 1991 г. N 309 "О дополнительных льготах для районов Крайнего Севера и местностей, приравненных к районам Крайнего Севера". {{якорь|Перечень. Пункт 1238}}1238. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 04.07.1991 № 393|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 4 июля 1991 г. N 393 "Об утверждении Временного положения о Государственной службе занятости населения РСФСР и Временного положения о Государственном фонде занятости населения РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 1239}}1239. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 16.07.1991 № 402|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 16 июля 1991 г. N 402 "О первоочередных мерах по развитию образования в РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 1240}}1240. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 20.08.1991 № 437|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 20 августа 1991 г. N 437 "О повышении в августе - декабре 1991 г. размера штрафов за сверхнормативные простои автомобилей и задержку контейнеров". {{якорь|Перечень. Пункт 1241}}1241. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 09.09.1991 № 471|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 9 сентября 1991 г. N 471 "О внесении изменений в постановление Совета Министров РСФСР от 13 апреля 1990 г. N 117 "О мерах по оказанию помощи гражданам, вынужденно покинувшим Азербайджанскую ССР и Армянскую ССР". {{якорь|Перечень. Пункт 1242}}1242. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 25.09.1991 № 497|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 25 сентября 1991 г. N 497 "О первоочередных мерах по развитию свободных экономических зон в Калининградской и Читинской областях". {{якорь|Перечень. Пункт 1243}}1243. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 05.11.1991 № 582|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 5 ноября 1991 г. N 582 "О полной валютной самоокупаемости в свободно конвертируемой валюте предприятий, объединений и организаций корпорации "Российские лесопромышленники" (СП РФ, 1992, N 3, ст. 16). {{якорь|Перечень. Пункт 1244}}1244. [[Постановление Совета Министров РСФСР от 05.11.1991 № 585|Постановление]] Совета Министров РСФСР от 5 ноября 1991 г. N 585 "Об усилении социальной защищенности военнослужащих, проходящих службу на территории РСФСР" (СП РСФСР, 1992, N 3, ст. 17). {{якорь|Перечень. Пункт 1245}}1245. Пункты 1, 3, 7, 8 - 12 и 83 изменений решений Правительства РСФСР, утвержденных [[Постановление Правительства РФ от 26.02.1992 № 119|постановлением]] Правительства Российской Федерации от 26 февраля 1992 г. N 119 "Об изменении и признании утратившими силу решений Правительства РСФСР в связи с Земельным кодексом РСФСР". {{якорь|Перечень. Пункт 1246}}1246. Пункты 2 и 3 изменений решений Правительства РСФСР, утвержденных [[Постановление Правительства РФ от 19.03.1992 № 181|постановлением]] Правительства Российской Федерации от 19 марта 1992 г. N 181 "Об изменении и признании утратившими силу решений Правительства РСФСР в связи с постановлением Верховного Совета РСФСР от 11 октября 1991 г. N 1737-1". {{якорь|Перечень. Пункт 1247}}1247. Пункт 1 изменений, которые вносятся в решения Правительства РСФСР, утвержденных [[Постановление Правительства РФ от 07.07.1992 № 466|постановлением]] Правительства Российской Федерации от 7 июля 1992 г. N 466 "Об изменении и признании утратившими силу решений Правительства РСФСР в связи с Указом Президента Российской Федерации от 29 января 1992 г. N 65 "О свободе торговли" (Собрание актов Президента и Правительства Российской Федерации, 1992, N 2, ст. 39). {{якорь|Перечень. Пункт 1248}}1248. Пункт 2 изменений решений Правительства РСФСР, утвержденных [[Постановление Правительства РФ от 29.10.1992 № 838|постановлением]] Правительства Российской Федерации от 29 октября 1992 г. N 838 "Об изменении и признании утратившими силу решений Правительства РСФСР в связи с введением новой налоговой системы" (Собрание актов Президента и Правительства Российской Федерации, 1992, N 20, ст. 1664). {{якорь|Перечень. Пункт 1249}}1249. Пункты 1 и 2 изменений и дополнений, вносимых в решения Правительства Российской Федерации, предусмотренных приложением N 2 к [[Постановление Совета Министров - Правительства РФ от 22.02.1993 № 152|постановлению]] Совета Министров - Правительства Российской Федерации от 22 февраля 1993 г. N 152 "О признании утратившими силу решений Совета Министров РСФСР, внесении изменений и дополнений в решения Правительства Российской Федерации в связи с принятием Закона Российской Федерации "О недрах" (Собрание актов Президента и Правительства Российской Федерации, 1993, N 9, ст. 745). {{якорь|Перечень. Пункт 1250}}1250. Пункты 1, 4, 9 и 14 изменений, которые вносятся в решения Правительства РСФСР, утвержденных [[Постановление Совета Министров - Правительства РФ от 30.04.1993 № 401|постановлением]] Совета Министров - Правительства Российской Федерации от 30 апреля 1993 г. N 401 "Об изменении и признании утратившими силу решений Правительства РСФСР в связи с принятием Закона Российской Федерации "О потребительской кооперации в Российской Федерации" (Собрание актов Президента и Правительства Российской Федерации, 1993, N 19, ст. 1686). {{якорь|Перечень. Пункт 1251}}1251. [[Постановление Совета Министров - Правительства РФ от 23.06.1993 № 594|Постановление]] Совета Министров - Правительства Российской Федерации от 23 июня 1993 г. N 594 "О частичном изменении Положения об охоте и охотничьем хозяйстве РСФСР" (Собрание актов Президента и Правительства Российской Федерации, 1993, N 26, ст. 2429). {{якорь|Перечень. Пункт 1252}}1252. Пункт 2 изменений и дополнений, вносимых в решения Правительства Российской Федерации, предусмотренных приложением N 2 к [[Постановление Совета Министров - Правительства РФ от 23.07.1993 № 726|постановлению]] Совета Министров - Правительства Российской Федерации от 23 июля 1993 г. N 726 "О признании утратившими силу и внесении изменений в некоторые решения Правительства Российской Федерации в связи с принятием Закона Российской Федерации "Об основах федеральной жилищной политики" (Собрание актов Президента и Правительства Российской Федерации, 1993, N 31, ст. 2860). {{якорь|Перечень. Пункт 1253}}1253. Пункт 1 изменений, вносимых в [[Постановление Совета Министров - Правительства РФ от 23.08.1993 № 842|постановления]] Правительства РСФСР, утвержденных постановлением Совета Министров - Правительства Российской Федерации от 23 августа 1993 г. N 842 "Об изменении и признании утратившими силу решений Правительства РСФСР в связи с принятием Основ лесного законодательства Российской Федерации" (Собрание актов Президента и Правительства Российской Федерации, 1993, N 37, ст. 3452). {{якорь|Перечень. Пункт 1254}}1254. Пункт 2 изменений решений Правительства РСФСР, утвержденных [[Постановление Совета Министров - Правительства РФ от 22.11.1993 № 1223|постановлением]] Совета Министров - Правительства Российской Федерации от 22 ноября 1993 г. N 1223 "Об изменении и признании утратившими силу решений Правительства РСФСР в связи с принятием Закона Российской Федерации "О ветеринарии" (Собрание актов Президента и Правительства Российской Федерации, 1993, N 48, ст. 4658). {{якорь|Перечень. Пункт 1255}}1255. Пункты 1 и 2 [[Постановление Правительства РФ от 03.05.1994 № 436|постановления]] Правительства Российской Федерации от 3 мая 1994 г. N 436 "О внесении изменений, дополнений и признании утратившими силу решений Правительства Российской Федерации в связи с принятием Закона Российской Федерации "Об оружии" (Собрание законодательства Российской Федерации, 1994, N 3, ст. 221). {{якорь|Перечень. Пункт 1256}}1256. Пункты 1 и 2 изменений и дополнений, которые вносятся в решения Правительства Российской Федерации, утвержденных [[Постановление Правительства РФ от 25.05.1994 № 540|постановлением]] Правительства Российской Федерации от 25 мая 1994 г. N 540 "О признании утратившими силу и внесении изменений и дополнений в некоторые решения Правительства Российской Федерации по вопросам метрологии, стандартизации и сертификации" (Собрание законодательства Российской Федерации, 1994, N 7, ст. 763). {{якорь|Перечень. Пункт 1257}}1257. Пункты 1, 2 и 8 изменений и дополнений, которые вносятся в решения Правительства Российской Федерации, утвержденных [[Постановление Правительства РФ от 27.12.1994 № 1428|постановлением]] Правительства Российской Федерации от 27 декабря 1994 г. N 1428 "Об изменении и признании утратившими силу решений Правительства Российской Федерации в связи с принятием Конституции Российской Федерации" (Собрание законодательства Российской Федерации, 1995, N 3, ст. 190). {{якорь|Перечень. Пункт 1258}}1258. Абзац третий [[Постановление Правительства РФ от 28.02.1996 № 199|постановления]] Правительства Российской Федерации от 28 февраля 1996 г. N 199 "О внесении изменений в решения Правительства Российской Федерации" (Собрание законодательства Российской Федерации, 1996, N 10, ст. 948). {{якорь|Перечень. Пункт 1259}}1259. Пункты 1 - 6 изменений, которые вносятся в постановления Совета Министров РСФСР, Правительства РСФСР и Правительства Российской Федерации, касающиеся государственной регистрации юридических лиц, утвержденных [[Постановление Правительства РФ от 03.10.2002 № 731|постановлением]] Правительства Российской Федерации от 3 октября 2002 г. N 731 "Об изменении и признании утратившими силу некоторых постановлений Совета Министров РСФСР, Правительства РСФСР и Правительства Российской Федерации, касающихся государственной регистрации юридических лиц" (Собрание законодательства Российской Федерации, 2002, N 41, ст. 3983). ---- {{примечания}} </div> bw6sgv3f12f376sfu6s5u4t3mz5b18a Клавдия Владимировна Лукашевич 0 1111629 4590474 4580273 2022-07-19T14:38:00Z Butko 139 + wikitext text/x-wiki {{Обавторе |ФАМИЛИЯ = Лукашевич |ИМЕНА = Клавдия Владимировна |ВАРИАНТЫИМЁН = |ОПИСАНИЕ = Лукашевич Клавдия Владимировна — псевдоним, наст. фамилия <b>Хмызникова</b>, урожденная <b>Мирец-Имшенецкая </b>. Детская писательница. |ДРУГОЕ = |ДАТАРОЖДЕНИЯ = 23.12.1859 |МЕСТОРОЖДЕНИЯ = |ДАТАСМЕРТИ = 01.02.1931 |МЕСТОСМЕРТИ = |ИЗОБРАЖЕНИЕ = lukashewich_k_w.jpg |ВИКИПЕДИЯ = |ВИКИЦИТАТНИК = |ВИКИСКЛАД = |ВИКИВИДЫ = |ВИКИНОВОСТИ = |ВИКИЛИВРУ = |ЭСБЕ = |Google = |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ = }} == Произведения == * {{2О|Отчего кошки преследуют мышей (Лукашевич)|Отчего кошки преследуют мышей}} {{Импорт текстов/az.lib.ru/Список неразобранных страниц автора|подкатегория=Клавдия Владимировна Лукашевич}} {{АП|ГОД=1931 |ГОДРЕАБИЛИТАЦИИ= |ВОВ= }} [[Категория:Клавдия Владимировна Лукашевич|Лукашевич]] [[Категория:Писатели на русском языке]] [[Категория:Импорт/lib.ru/Авторы]] i66xlspucc23v6afb9alf6a5k2b3v4f РБС/ДО/Гайдебуров, Павел Александрович 0 1123827 4590514 4588036 2022-07-19T19:29:48Z AMY 81-412 41248 wikitext text/x-wiki {{РБС|НЭС=Гайдебуров, Павел Александрович|КАЧЕСТВО=5}} <pages index="Русский биографический словарь. Том 4 (1914).djvu" from=115 to=116 onlysection="Гайдебуров, Павел Александрович" /> [[Категория:РБС:Издатели]] [[Категория:РБС:Писатели]] nhayxb4jpe6wn8luzz594nchc4ivu8y РБС/ДО/Галаган, Григорий Павлович 0 1123842 4590510 4588079 2022-07-19T19:28:02Z AMY 81-412 41248 wikitext text/x-wiki {{РБС|НЭС=Галаган, Григорий Павлович|КАЧЕСТВО=5}} <pages index="Русский биографический словарь. Том 4 (1914).djvu" from=119 to=123 onlysection="Галаган, Григорий Павлович" /> [[Категория:РБС:Благотворители]] l847a8y22tl33rkexaupv08mwbj1ukx Серенада (Уланд; Михайлов)/ПСС Михайлова 1914 (ДО) 0 1123892 4590794 4588360 2022-07-20T05:20:31Z Sergey kudryavtsev 265 wikitext text/x-wiki {{Отексте |КАЧЕСТВО=75% |АВТОР=[[Людвиг Уланд|Людвигъ Уландъ]] (1787—1862) |НАЗВАНИЕ=Серенада |ИЗЦИКЛА= |ИЗСБОРНИКА= |ДАТАСОЗДАНИЯ= |ДАТАПУБЛИКАЦИИ= |ЯЗЫКОРИГИНАЛА=de |НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА={{lang|de|[[:de:Das Ständchen (Uhland 1815)|Das Ständchen («Was wecken aus dem Schlummer mich…»)]]}} |ПОДЗАГОЛОВОКОРИГИНАЛА= |ДАТАПУБЛИКАЦИИОРИГИНАЛА= |ПЕРЕВОДЧИК=[[Михаил Ларионович Михайлов|М.&nbsp;Л.&nbsp;Михайловъ]] (1829—1865) |ИСТОЧНИК={{Полное собрание сочинений М. Л. Михайлова, 1914|том=1|страницы={{РГБ|01004015459|177|125—126}}}} |ДРУГОЕ= |СОДЕРЖАНИЕ= |ОГЛАВЛЕНИЕ= |ПРЕДЫДУЩИЙ=[[Мать и дитя (Уланд; Михайлов)/ПСС Михайлова 1914 (ДО)|Мать и дитя]] |СЛЕДУЮЩИЙ=[[Весенний покой (Уланд; Михайлов)/ПСС Михайлова 1914 (ДО)|Весенній покой]] |ЛИЦЕНЗИЯ=PD-old |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ=Серенада |ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ= }} {{poem-on|Серенада.}}<poem> «Что за пѣсня, о родная, Разбудила вдругъ меня?.. Посмотри: пора ночная! Кто же, кто пришелъ сюда?» {{№|5}}—&nbsp;Никого, дитя, не видно, Ничего здѣсь не слыхать… Кто тебя, дитя больное, Станетъ пѣснью утѣшать? «Это пѣсня неземная… {{№|10}}Нѣтъ! то ангелы поютъ. Мать! прости!.. Меня отсюда Звуки чудные влекутъ». </poem>{{poem-off}} [[Категория:Поэзия Людвига Уланда]] [[Категория:Переводы, выполненные Михаилом Ларионовичем Михайловым]] [[Категория:Немецкая поэзия, малые формы]] [[Категория:Литература 1914 года]] [[Категория:Двенадцатистишия]] [[de:Das Ständchen (Uhland 1815)]] [[fi:Serenaadi (Uhland)]] rmypbenz0u0zv3271fldjwrj40wzvgq 4590796 4590794 2022-07-20T05:22:49Z Sergey kudryavtsev 265 wikitext text/x-wiki {{Отексте |КАЧЕСТВО=75% |АВТОР=[[Людвиг Уланд|Людвигъ Уландъ]] (1787—1862) |НАЗВАНИЕ=Серенада |ИЗЦИКЛА= |ИЗСБОРНИКА= |ДАТАСОЗДАНИЯ= |ДАТАПУБЛИКАЦИИ= |ЯЗЫКОРИГИНАЛА=de |НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА={{lang|de|[[:de:Das Ständchen (Uhland 1815)|Das Ständchen («Was wecken aus dem Schlummer mich…»)]]}} |ПОДЗАГОЛОВОКОРИГИНАЛА= |ДАТАПУБЛИКАЦИИОРИГИНАЛА= |ПЕРЕВОДЧИК=[[Михаил Ларионович Михайлов|М.&nbsp;Л.&nbsp;Михайловъ]] (1829—1865) |ИСТОЧНИК={{Полное собрание сочинений М. Л. Михайлова, 1914|том=1|страницы={{РГБ|01004015459|177|125—126}}}} |ДРУГОЕ= |СОДЕРЖАНИЕ= |ОГЛАВЛЕНИЕ= |ПРЕДЫДУЩИЙ=[[Мать и дитя (Уланд; Михайлов)/ПСС Михайлова 1914 (ДО)|Мать и дитя]] |СЛЕДУЮЩИЙ=[[Весенний покой (Уланд; Михайлов)/ПСС Михайлова 1914 (ДО)|Весенній покой]] |ЛИЦЕНЗИЯ=PD-old |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ=Серенада |ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ= }} {{poem-on|Серенада.}}<poem> «Что за пѣсня, о родная, Разбудила вдругъ меня?.. Посмотри: пора ночная! Кто же, кто пришелъ сюда?» {{№|5}}—&nbsp;Никого, дитя, не видно, Ничего здѣсь не слыхать… Кто тебя, дитя больное, Станетъ пѣснью утѣшать? «Это пѣсня неземная… {{№|10}}Нѣтъ! то ангелы поютъ. Мать! прости!.. Меня отсюда Звуки чудные влекутъ». </poem>{{poem-off}} [[Категория:Поэзия Людвига Уланда]] [[Категория:Переводы, выполненные Михаилом Ларионовичем Михайловым]] [[Категория:Немецкая поэзия, малые формы]] [[Категория:Литература 1914 года]] [[Категория:Двенадцатистишия]] [[de:Das Ständchen (Uhland 1815)]] [[fi:Serenaadi (Uhland)]] [[fr:Sérénade (Uhland)]] b34bmk9cuojrb4joyqve1b0c6ushflo 4590800 4590796 2022-07-20T05:34:00Z Sergey kudryavtsev 265 iwiki wikitext text/x-wiki {{Отексте |КАЧЕСТВО=75% |АВТОР=[[Людвиг Уланд|Людвигъ Уландъ]] (1787—1862) |НАЗВАНИЕ=Серенада |ИЗЦИКЛА= |ИЗСБОРНИКА= |ДАТАСОЗДАНИЯ= |ДАТАПУБЛИКАЦИИ= |ЯЗЫКОРИГИНАЛА=de |НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА={{lang|de|[[:de:Das Ständchen (Uhland 1815)|Das Ständchen («Was wecken aus dem Schlummer mich…»)]]}} |ПОДЗАГОЛОВОКОРИГИНАЛА= |ДАТАПУБЛИКАЦИИОРИГИНАЛА= |ПЕРЕВОДЧИК=[[Михаил Ларионович Михайлов|М.&nbsp;Л.&nbsp;Михайловъ]] (1829—1865) |ИСТОЧНИК={{Полное собрание сочинений М. Л. Михайлова, 1914|том=1|страницы={{РГБ|01004015459|177|125—126}}}} |ДРУГОЕ= |СОДЕРЖАНИЕ= |ОГЛАВЛЕНИЕ= |ПРЕДЫДУЩИЙ=[[Мать и дитя (Уланд; Михайлов)/ПСС Михайлова 1914 (ДО)|Мать и дитя]] |СЛЕДУЮЩИЙ=[[Весенний покой (Уланд; Михайлов)/ПСС Михайлова 1914 (ДО)|Весенній покой]] |ЛИЦЕНЗИЯ=PD-old |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ=Серенада |ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ= }} {{poem-on|Серенада.}}<poem> «Что за пѣсня, о родная, Разбудила вдругъ меня?.. Посмотри: пора ночная! Кто же, кто пришелъ сюда?» {{№|5}}—&nbsp;Никого, дитя, не видно, Ничего здѣсь не слыхать… Кто тебя, дитя больное, Станетъ пѣснью утѣшать? «Это пѣсня неземная… {{№|10}}Нѣтъ! то ангелы поютъ. Мать! прости!.. Меня отсюда Звуки чудные влекутъ». </poem>{{poem-off}} [[Категория:Поэзия Людвига Уланда]] [[Категория:Переводы, выполненные Михаилом Ларионовичем Михайловым]] [[Категория:Немецкая поэзия, малые формы]] [[Категория:Литература 1914 года]] [[Категория:Двенадцатистишия]] [[de:Das Ständchen (Uhland 1815)]] [[fi:Serenaadi (Uhland)]] [[fr:Sérénade (Uhland)]] [[hu:Az éji dal]] 0qm4hw2gf4l6eo3zlf7jp62jp0y9e68 Горный пастух (Уланд; Михайлов)/Изд. 1958 (СО) 0 1123894 4590777 4588565 2022-07-20T04:58:38Z Sergey kudryavtsev 265 Sergey kudryavtsev переименовал страницу [[Горный пастух (Уланд; Михайлов)/Изд. 1968 (СО)]] в [[Горный пастух (Уланд; Михайлов)/Изд. 1958 (СО)]] без оставления перенаправления wikitext text/x-wiki {{Отексте |КАЧЕСТВО=100% |АВТОР=[[Людвиг Уланд]] (1787—1862) |НАЗВАНИЕ=Горный пастух |ИЗЦИКЛА= |ИЗСБОРНИКА= |ДАТАСОЗДАНИЯ= |ДАТАПУБЛИКАЦИИ=1890<ref>Впервые&nbsp;— в&nbsp;книге {{Собрание стихотворений М. Михайлова, 1890|страницы={{РГБ|01003627168|170|152—153}}}}</ref> |ЯЗЫКОРИГИНАЛА=de |НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА={{lang|de|[[:de:Des Knaben Berglied|Des Knaben Berglied («Ich bin vom Berg der Hirtenknab…»)]]}} |ПОДЗАГОЛОВОКОРИГИНАЛА= |ДАТАПУБЛИКАЦИИОРИГИНАЛА= |ПЕРЕВОДЧИК=[[Михаил Ларионович Михайлов|М.&nbsp;Л.&nbsp;Михайлов]] (1829—1865) |ИСТОЧНИК={{Михайлов:Сочинения в 3 томах|том=1|страницы=243—244}} |ДРУГОЕ= |СОДЕРЖАНИЕ= |ОГЛАВЛЕНИЕ= |ПРЕДЫДУЩИЙ=[[Прощанье (Уланд; Михайлов)/Изд. 1968 (СО)|Прощанье]] |СЛЕДУЮЩИЙ=[[Добрый товарищ (Уланд; Михайлов)/Изд. 1968 (СО)|Добрый товарищ]] |ЛИЦЕНЗИЯ=PD-old |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ= }} {{poem-on|Горный пастух}}<poem> Я на горах пасу стада; Внизу чуть видны города. Здесь раньше солнышко встает И позже вечер настает. {{№|5}}{{indent|4|Я сын свободных гор!}} Здесь чистый ключ скалу пробил; Меня он первого поил. Рекой он мчится там, в лугах; А я вмещал его в руках. {{№|10}}{{indent|4|Я сын свободных гор!}} Мне горы&nbsp;— родина и дом. Гроза ль кругом, гремит ли гром, Шипит ли молния змеей, Не заглушить им голос мой. {{№|15}}{{indent|4|Я сын свободных гор!}} В грозу под солнцем я стою; Она ревет, а я пою. А разозлится, крикну ей: «Не тронь ты горных шалашей!» {{№|20}}{{indent|4|Я сын свободных гор!}} Когда ж ударят вдруг в набат И вспыхнет где одна из хат, Я вмиг туда! Топор в руках, И та же песня все в устах: {{№|25}}{{indent|4|Я сын свободных гор!}} </poem>{{poem-off}} == Примечания == {{примечания}} [[Категория:Поэзия Людвига Уланда]] [[Категория:Переводы, выполненные Михаилом Ларионовичем Михайловым]] [[Категория:Немецкая поэзия, малые формы]] [[Категория:Литература 1958 года]] [[de:Des Knaben Berglied]] k59t82jwybrd1s0aw242skxqa2m6zs6 4590778 4590777 2022-07-20T04:59:19Z Sergey kudryavtsev 265 wikitext text/x-wiki {{Отексте |КАЧЕСТВО=100% |АВТОР=[[Людвиг Уланд]] (1787—1862) |НАЗВАНИЕ=Горный пастух |ИЗЦИКЛА= |ИЗСБОРНИКА= |ДАТАСОЗДАНИЯ= |ДАТАПУБЛИКАЦИИ=1890<ref>Впервые&nbsp;— в&nbsp;книге {{Собрание стихотворений М. Михайлова, 1890|страницы={{РГБ|01003627168|170|152—153}}}}</ref> |ЯЗЫКОРИГИНАЛА=de |НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА={{lang|de|[[:de:Des Knaben Berglied|Des Knaben Berglied («Ich bin vom Berg der Hirtenknab…»)]]}} |ПОДЗАГОЛОВОКОРИГИНАЛА= |ДАТАПУБЛИКАЦИИОРИГИНАЛА= |ПЕРЕВОДЧИК=[[Михаил Ларионович Михайлов|М.&nbsp;Л.&nbsp;Михайлов]] (1829—1865) |ИСТОЧНИК={{Михайлов:Сочинения в 3 томах|том=1|страницы=243—244}} |ДРУГОЕ= |СОДЕРЖАНИЕ= |ОГЛАВЛЕНИЕ= |ПРЕДЫДУЩИЙ=[[Прощанье (Уланд; Михайлов)/Изд. 1958 (СО)|Прощанье]] |СЛЕДУЮЩИЙ=[[Добрый товарищ (Уланд; Михайлов)/Изд. 1958 (СО)|Добрый товарищ]] |ЛИЦЕНЗИЯ=PD-old |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ= }} {{poem-on|Горный пастух}}<poem> Я на горах пасу стада; Внизу чуть видны города. Здесь раньше солнышко встает И позже вечер настает. {{№|5}}{{indent|4|Я сын свободных гор!}} Здесь чистый ключ скалу пробил; Меня он первого поил. Рекой он мчится там, в лугах; А я вмещал его в руках. {{№|10}}{{indent|4|Я сын свободных гор!}} Мне горы&nbsp;— родина и дом. Гроза ль кругом, гремит ли гром, Шипит ли молния змеей, Не заглушить им голос мой. {{№|15}}{{indent|4|Я сын свободных гор!}} В грозу под солнцем я стою; Она ревет, а я пою. А разозлится, крикну ей: «Не тронь ты горных шалашей!» {{№|20}}{{indent|4|Я сын свободных гор!}} Когда ж ударят вдруг в набат И вспыхнет где одна из хат, Я вмиг туда! Топор в руках, И та же песня все в устах: {{№|25}}{{indent|4|Я сын свободных гор!}} </poem>{{poem-off}} == Примечания == {{примечания}} [[Категория:Поэзия Людвига Уланда]] [[Категория:Переводы, выполненные Михаилом Ларионовичем Михайловым]] [[Категория:Немецкая поэзия, малые формы]] [[Категория:Литература 1958 года]] [[de:Des Knaben Berglied]] j5o5xexrm2sfj4p4i4o45q3d6d3de5j 4590803 4590778 2022-07-20T05:39:40Z Sergey kudryavtsev 265 iwiki wikitext text/x-wiki {{Отексте |КАЧЕСТВО=100% |АВТОР=[[Людвиг Уланд]] (1787—1862) |НАЗВАНИЕ=Горный пастух |ИЗЦИКЛА= |ИЗСБОРНИКА= |ДАТАСОЗДАНИЯ= |ДАТАПУБЛИКАЦИИ=1890<ref>Впервые&nbsp;— в&nbsp;книге {{Собрание стихотворений М. Михайлова, 1890|страницы={{РГБ|01003627168|170|152—153}}}}</ref> |ЯЗЫКОРИГИНАЛА=de |НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА={{lang|de|[[:de:Des Knaben Berglied|Des Knaben Berglied («Ich bin vom Berg der Hirtenknab…»)]]}} |ПОДЗАГОЛОВОКОРИГИНАЛА= |ДАТАПУБЛИКАЦИИОРИГИНАЛА= |ПЕРЕВОДЧИК=[[Михаил Ларионович Михайлов|М.&nbsp;Л.&nbsp;Михайлов]] (1829—1865) |ИСТОЧНИК={{Михайлов:Сочинения в 3 томах|том=1|страницы=243—244}} |ДРУГОЕ= |СОДЕРЖАНИЕ= |ОГЛАВЛЕНИЕ= |ПРЕДЫДУЩИЙ=[[Прощанье (Уланд; Михайлов)/Изд. 1958 (СО)|Прощанье]] |СЛЕДУЮЩИЙ=[[Добрый товарищ (Уланд; Михайлов)/Изд. 1958 (СО)|Добрый товарищ]] |ЛИЦЕНЗИЯ=PD-old |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ= }} {{poem-on|Горный пастух}}<poem> Я на горах пасу стада; Внизу чуть видны города. Здесь раньше солнышко встает И позже вечер настает. {{№|5}}{{indent|4|Я сын свободных гор!}} Здесь чистый ключ скалу пробил; Меня он первого поил. Рекой он мчится там, в лугах; А я вмещал его в руках. {{№|10}}{{indent|4|Я сын свободных гор!}} Мне горы&nbsp;— родина и дом. Гроза ль кругом, гремит ли гром, Шипит ли молния змеей, Не заглушить им голос мой. {{№|15}}{{indent|4|Я сын свободных гор!}} В грозу под солнцем я стою; Она ревет, а я пою. А разозлится, крикну ей: «Не тронь ты горных шалашей!» {{№|20}}{{indent|4|Я сын свободных гор!}} Когда ж ударят вдруг в набат И вспыхнет где одна из хат, Я вмиг туда! Топор в руках, И та же песня все в устах: {{№|25}}{{indent|4|Я сын свободных гор!}} </poem>{{poem-off}} == Примечания == {{примечания}} [[Категория:Поэзия Людвига Уланда]] [[Категория:Переводы, выполненные Михаилом Ларионовичем Михайловым]] [[Категория:Немецкая поэзия, малые формы]] [[Категория:Литература 1958 года]] [[de:Des Knaben Berglied]] [[sl:Dečko s planine]] 95vm4nsk8tkd4arpc3xo3065gax8txg Горный пастух (Уланд; Михайлов) 0 1123895 4590779 4588558 2022-07-20T04:59:54Z Sergey kudryavtsev 265 wikitext text/x-wiki {{Отексте |КАЧЕСТВО=нет |АВТОР=[[Людвиг Уланд]] (1787—1862) |НАЗВАНИЕ=Горный пастух |ИЗЦИКЛА= |ИЗСБОРНИКА= |ДАТАСОЗДАНИЯ= |ДАТАПУБЛИКАЦИИ=1890<ref>Впервые&nbsp;— в&nbsp;книге {{Собрание стихотворений М. Михайлова, 1890|страницы={{РГБ|01003627168|170|152—153}}}}</ref> |ЯЗЫКОРИГИНАЛА=de |НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА={{lang|de|[[:de:Des Knaben Berglied|Des Knaben Berglied («Ich bin vom Berg der Hirtenknab…»)]]}} |ПОДЗАГОЛОВОКОРИГИНАЛА= |ДАТАПУБЛИКАЦИИОРИГИНАЛА= |ПЕРЕВОДЧИК=[[Михаил Ларионович Михайлов|М.&nbsp;Л.&nbsp;Михайлов]] (1829—1865) |НЕТ_ИСТОЧНИКА= |ДРУГОЕ= |СОДЕРЖАНИЕ= |ОГЛАВЛЕНИЕ= |ПРЕДЫДУЩИЙ= |СЛЕДУЮЩИЙ= |ЛИЦЕНЗИЯ=PD-old |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ= }}<!-- <section begin="list"/> * [[/ПСС Михайлова 1914 (ДО)|ПСС Михайлова 1914]] * [[/Изд. 1958 (СО)|Изд. 1958]] <section end="list"/> --> * [[/ПСС Михайлова 1914 (ДО)|Горный пастухъ («Я на горахъ пасу стада…»)]] // {{Полное собрание сочинений М. Л. Михайлова, 1914|том=1|страницы={{РГБ|01004015459|178|126—127}}}} * [[/Изд. 1958 (СО)|Горный пастух («Я на горах пасу стада…»)]] // {{Михайлов:Сочинения в 3 томах|том=1|страницы=243—244}} == Примечания == {{примечания}} [[Категория:Списки редакций]] [[Категория:Поэзия Людвига Уланда]] [[Категория:Переводы, выполненные Михаилом Ларионовичем Михайловым]] [[Категория:Немецкая поэзия, малые формы]] [[Категория:Литература 1890 года]] [[de:Des Knaben Berglied]] h2dvfycvxpflao2s2w99oqb7uqu7nbw 4590801 4590779 2022-07-20T05:38:18Z Sergey kudryavtsev 265 iwiki wikitext text/x-wiki {{Отексте |КАЧЕСТВО=нет |АВТОР=[[Людвиг Уланд]] (1787—1862) |НАЗВАНИЕ=Горный пастух |ИЗЦИКЛА= |ИЗСБОРНИКА= |ДАТАСОЗДАНИЯ= |ДАТАПУБЛИКАЦИИ=1890<ref>Впервые&nbsp;— в&nbsp;книге {{Собрание стихотворений М. Михайлова, 1890|страницы={{РГБ|01003627168|170|152—153}}}}</ref> |ЯЗЫКОРИГИНАЛА=de |НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА={{lang|de|[[:de:Des Knaben Berglied|Des Knaben Berglied («Ich bin vom Berg der Hirtenknab…»)]]}} |ПОДЗАГОЛОВОКОРИГИНАЛА= |ДАТАПУБЛИКАЦИИОРИГИНАЛА= |ПЕРЕВОДЧИК=[[Михаил Ларионович Михайлов|М.&nbsp;Л.&nbsp;Михайлов]] (1829—1865) |НЕТ_ИСТОЧНИКА= |ДРУГОЕ= |СОДЕРЖАНИЕ= |ОГЛАВЛЕНИЕ= |ПРЕДЫДУЩИЙ= |СЛЕДУЮЩИЙ= |ЛИЦЕНЗИЯ=PD-old |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ= }}<!-- <section begin="list"/> * [[/ПСС Михайлова 1914 (ДО)|ПСС Михайлова 1914]] * [[/Изд. 1958 (СО)|Изд. 1958]] <section end="list"/> --> * [[/ПСС Михайлова 1914 (ДО)|Горный пастухъ («Я на горахъ пасу стада…»)]] // {{Полное собрание сочинений М. Л. Михайлова, 1914|том=1|страницы={{РГБ|01004015459|178|126—127}}}} * [[/Изд. 1958 (СО)|Горный пастух («Я на горах пасу стада…»)]] // {{Михайлов:Сочинения в 3 томах|том=1|страницы=243—244}} == Примечания == {{примечания}} [[Категория:Списки редакций]] [[Категория:Поэзия Людвига Уланда]] [[Категория:Переводы, выполненные Михаилом Ларионовичем Михайловым]] [[Категория:Немецкая поэзия, малые формы]] [[Категория:Литература 1890 года]] [[de:Des Knaben Berglied]] [[sl:Dečko s planine]] qlr031r7lbsq0z7b6jzpklqmqavsum7 Горный пастух (Уланд; Михайлов)/ПСС Михайлова 1914 (ДО) 0 1123896 4590802 4588746 2022-07-20T05:39:24Z Sergey kudryavtsev 265 iwiki wikitext text/x-wiki {{Отексте |КАЧЕСТВО=75% |АВТОР=[[Людвиг Уланд|Людвигъ Уландъ]] (1787—1862) |НАЗВАНИЕ=Горный пастухъ |ИЗЦИКЛА= |ИЗСБОРНИКА= |ДАТАСОЗДАНИЯ= |ДАТАПУБЛИКАЦИИ=1890<ref>Впервые&nbsp;— въ&nbsp;книгѣ {{Собрание стихотворений М. Михайлова, 1890|страницы={{РГБ|01003627168|170|152—153}}}}</ref> |ЯЗЫКОРИГИНАЛА=de |НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА={{lang|de|[[:de:Des Knaben Berglied|Des Knaben Berglied («Ich bin vom Berg der Hirtenknab…»)]]}} |ПОДЗАГОЛОВОКОРИГИНАЛА= |ДАТАПУБЛИКАЦИИОРИГИНАЛА= |ПЕРЕВОДЧИК=[[Михаил Ларионович Михайлов|М.&nbsp;Л.&nbsp;Михайловъ]] (1829—1865) |ИСТОЧНИК={{Полное собрание сочинений М. Л. Михайлова, 1914|том=1|страницы={{РГБ|01004015459|178|126—127}}}} |ДРУГОЕ= |СОДЕРЖАНИЕ= |ОГЛАВЛЕНИЕ= |ПРЕДЫДУЩИЙ=[[Ночью (Уланд; Михайлов)/ПСС Михайлова 1914 (ДО)|Ночью]] |СЛЕДУЮЩИЙ=[[Добрый товарищ (Уланд; Михайлов)/ПСС Михайлова 1914 (ДО)|Добрый товарищъ]] |ЛИЦЕНЗИЯ=PD-old |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ= }} {{poem-on|Горный пастухъ.}}<poem> Я на горахъ пасу стада; Внизу чуть видны города. Здѣсь раньше солнышко встаетъ И позже вечеръ настаетъ. {{№|5}}{{indent|4|Я сынъ свободныхъ горъ!}} Здѣсь чистый ключъ скалу пробилъ; Меня онъ перваго поилъ. Рѣкой онъ мчится тамъ, въ лугахъ; А я вмѣщалъ его въ рукахъ. {{№|10}}{{indent|4|Я сынъ свободныхъ горъ!}} Мнѣ горы&nbsp;— родина и домъ. Гроза ль кругомъ, гремитъ ли громъ, Шипитъ ли молнія змѣей, Не заглушить имъ голосъ мой. {{№|15}}{{indent|4|Я сынъ свободныхъ горъ!}} Въ грозу подъ солнцемъ я стою; Она реветъ, а я пою. А разозлится, крикну ей: „Не тронь ты горныхъ шалашей!“ {{№|20}}{{indent|4|Я сынъ свободныхъ горъ!}} Когда жъ ударятъ вдругъ въ набатъ И вспыхнетъ гдѣ одна изъ хатъ, Я вмигъ туда! Топоръ въ рукахъ, И та же пѣсня все въ устахъ: {{№|25}}{{indent|4|Я сынъ свободныхъ горъ!}} </poem>{{poem-off}} == Примѣчанія. == {{примечания}} [[Категория:Поэзия Людвига Уланда]] [[Категория:Переводы, выполненные Михаилом Ларионовичем Михайловым]] [[Категория:Немецкая поэзия, малые формы]] [[Категория:Литература 1914 года]] [[de:Des Knaben Berglied]] [[sl:Dečko s planine]] l285cd6xroxxlbo94b34uc8fh108jn8 Добрый товарищ (Уланд; Михайлов)/Изд. 1958 (СО) 0 1123909 4590780 4588673 2022-07-20T05:00:53Z Sergey kudryavtsev 265 Sergey kudryavtsev переименовал страницу [[Добрый товарищ (Уланд; Михайлов)/Изд. 1968 (СО)]] в [[Добрый товарищ (Уланд; Михайлов)/Изд. 1958 (СО)]] без оставления перенаправления wikitext text/x-wiki {{Отексте |КАЧЕСТВО=100% |АВТОР=[[Людвиг Уланд]] (1787—1862) |НАЗВАНИЕ=Добрый товарищ |ИЗЦИКЛА= |ИЗСБОРНИКА= |ДАТАСОЗДАНИЯ= |ДАТАПУБЛИКАЦИИ=1890<ref>Впервые&nbsp;— в&nbsp;книге {{Собрание стихотворений М. Михайлова, 1890|страницы={{РГБ|01003627168|171|153—154}}}}</ref> |ЯЗЫКОРИГИНАЛА=de |НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА={{lang|de|[[:de:Der gute Kamerad (Uhland 1815)|Der gute Kamerad («Ich hatt' einen Kameraden…»)]]}} |ПОДЗАГОЛОВОКОРИГИНАЛА= |ДАТАПУБЛИКАЦИИОРИГИНАЛА= |ПЕРЕВОДЧИК=[[Михаил Ларионович Михайлов|М.&nbsp;Л.&nbsp;Михайлов]] (1829—1865) |ИСТОЧНИК={{Михайлов:Сочинения в 3 томах|том=1|страницы=244—245}} |ДРУГОЕ= |СОДЕРЖАНИЕ= |ОГЛАВЛЕНИЕ= |ПРЕДЫДУЩИЙ=[[Горный пастух (Уланд; Михайлов)/Изд. 1968 (СО)|Горный пастух]] |СЛЕДУЮЩИЙ=[[Серенада близ Везувия (Копиш; Михайлов)/Изд. 1968 (СО)|Серенада близ Везувия]] |ЛИЦЕНЗИЯ=PD-old |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ= }} {{poem-on|Добрый товарищ}}<poem> Был у меня товарищ, Товарищ дорогой. Бил барабан тревогу; Он шел со мною в ногу, {{№|5}}Шаг в шаг, рука с рукой. Тут вдруг шальная пуля, Не мне ли? Нету; с ног Его рядком свалило, Как словно отхватило {{№|10}}От тела мне кусок. Он протянул мне руку; А мне&nbsp;— вбивать заряд. «Ну, не взыщи, сердечный! Дай мира в жизни вечной {{№|15}}Тебе господь, камрад!» </poem>{{poem-off}} == Примечания == {{примечания}} [[Категория:Поэзия Людвига Уланда]] [[Категория:Переводы, выполненные Михаилом Ларионовичем Михайловым]] [[Категория:Немецкая поэзия, малые формы]] [[Категория:Литература 1958 года]] [[Категория:Пятнадцатистишия]] [[de:Der gute Kamerad (Uhland 1815)]] io6erbedggugzvr5m82y6v2v1vjwnem 4590781 4590780 2022-07-20T05:01:39Z Sergey kudryavtsev 265 wikitext text/x-wiki {{Отексте |КАЧЕСТВО=100% |АВТОР=[[Людвиг Уланд]] (1787—1862) |НАЗВАНИЕ=Добрый товарищ |ИЗЦИКЛА= |ИЗСБОРНИКА= |ДАТАСОЗДАНИЯ= |ДАТАПУБЛИКАЦИИ=1890<ref>Впервые&nbsp;— в&nbsp;книге {{Собрание стихотворений М. Михайлова, 1890|страницы={{РГБ|01003627168|171|153—154}}}}</ref> |ЯЗЫКОРИГИНАЛА=de |НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА={{lang|de|[[:de:Der gute Kamerad (Uhland 1815)|Der gute Kamerad («Ich hatt' einen Kameraden…»)]]}} |ПОДЗАГОЛОВОКОРИГИНАЛА= |ДАТАПУБЛИКАЦИИОРИГИНАЛА= |ПЕРЕВОДЧИК=[[Михаил Ларионович Михайлов|М.&nbsp;Л.&nbsp;Михайлов]] (1829—1865) |ИСТОЧНИК={{Михайлов:Сочинения в 3 томах|том=1|страницы=244—245}} |ДРУГОЕ= |СОДЕРЖАНИЕ= |ОГЛАВЛЕНИЕ= |ПРЕДЫДУЩИЙ=[[Горный пастух (Уланд; Михайлов)/Изд. 1958 (СО)|Горный пастух]] |СЛЕДУЮЩИЙ=[[Серенада близ Везувия (Копиш; Михайлов)/Изд. 1958 (СО)|Серенада близ Везувия]] |ЛИЦЕНЗИЯ=PD-old |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ= }} {{poem-on|Добрый товарищ}}<poem> Был у меня товарищ, Товарищ дорогой. Бил барабан тревогу; Он шел со мною в ногу, {{№|5}}Шаг в шаг, рука с рукой. Тут вдруг шальная пуля, Не мне ли? Нету; с ног Его рядком свалило, Как словно отхватило {{№|10}}От тела мне кусок. Он протянул мне руку; А мне&nbsp;— вбивать заряд. «Ну, не взыщи, сердечный! Дай мира в жизни вечной {{№|15}}Тебе господь, камрад!» </poem>{{poem-off}} == Примечания == {{примечания}} [[Категория:Поэзия Людвига Уланда]] [[Категория:Переводы, выполненные Михаилом Ларионовичем Михайловым]] [[Категория:Немецкая поэзия, малые формы]] [[Категория:Литература 1958 года]] [[Категория:Пятнадцатистишия]] [[de:Der gute Kamerad (Uhland 1815)]] 66jtup6baimk394bvcqtqbqko650h1f Добрый товарищ (Уланд; Михайлов) 0 1123910 4590782 4588753 2022-07-20T05:02:15Z Sergey kudryavtsev 265 wikitext text/x-wiki {{Отексте |КАЧЕСТВО=нет |АВТОР=[[Людвиг Уланд]] (1787—1862) |НАЗВАНИЕ=Добрый товарищ |ИЗЦИКЛА= |ИЗСБОРНИКА= |ДАТАСОЗДАНИЯ= |ДАТАПУБЛИКАЦИИ=1890<ref>Впервые&nbsp;— в&nbsp;книге {{Собрание стихотворений М. Михайлова, 1890|страницы={{РГБ|01003627168|171|153—154}}}}</ref> |ЯЗЫКОРИГИНАЛА=de |НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА={{lang|de|[[:de:Der gute Kamerad (Uhland 1815)|Der gute Kamerad («Ich hatt' einen Kameraden…»)]]}} |ПОДЗАГОЛОВОКОРИГИНАЛА= |ДАТАПУБЛИКАЦИИОРИГИНАЛА= |ПЕРЕВОДЧИК=[[Михаил Ларионович Михайлов|М.&nbsp;Л.&nbsp;Михайлов]] (1829—1865) |НЕТ_ИСТОЧНИКА= |ДРУГОЕ= |СОДЕРЖАНИЕ= |ОГЛАВЛЕНИЕ= |ПРЕДЫДУЩИЙ= |СЛЕДУЮЩИЙ= |ЛИЦЕНЗИЯ=PD-old |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ= }}<!-- <section begin="link"/> * [[/ПСС Михайлова 1914 (ДО)|ПСС Михайлова 1914]] * [[/Изд. 1958 (СО)|Изд. 1958]] <section end="link"/> --> * [[/ПСС Михайлова 1914 (ДО)|Добрый товарищъ («Былъ у меня товарищъ…»)]] // {{Полное собрание сочинений М. Л. Михайлова, 1914|том=1|страницы={{РГБ|01004015459|179|127}}}} * [[/Изд. 1958 (СО)|Добрый товарищ («Был у меня товарищ…»)]] // {{Михайлов:Сочинения в 3 томах|том=1|страницы=244—245}} == Примечания == {{примечания}} [[Категория:Списки редакций]] [[Категория:Поэзия Людвига Уланда]] [[Категория:Переводы, выполненные Михаилом Ларионовичем Михайловым]] [[Категория:Немецкая поэзия, малые формы]] [[Категория:Литература 1890 года]] [[de:Der gute Kamerad (Uhland 1815)]] kemhgebncl14p2xrgfj719xa9zgbtgr Уланд (Гербель)/НП 1877 (ДО) 0 1123957 4590541 4588899 2022-07-19T21:17:24Z Sergey kudryavtsev 265 wikitext text/x-wiki {{Отексте |КАЧЕСТВО=75% |АВТОР=[[Николай Васильевич Гербель|Николай Васильевичъ Гербель]] (1827—1883) |НАЗВАНИЕ=[[Людвиг Уланд|Уландъ]] |ИЗЦИКЛА= |ИЗСБОРНИКА=Нѣмецкіе поэты въ біографіяхъ и образцахъ |ДАТАСОЗДАНИЯ= |ДАТАПУБЛИКАЦИИ= |ИСТОЧНИК={{Немецкие поэты в биографиях и образцах, 1877|до=1|страницы=[[Страница:Гербель Н.В. Немецкие поэты в биографиях и образцах (1877).pdf/447|415—416]] ({{РГБ|01003590229|447}})}} |ДРУГОЕ= |ПРЕДЫДУЩИЙ_=[[Ундина (Фуке; Жуковский)/НП 1877 (ДО)|Ундина]] |СЛЕДУЮЩИЙ=[[Сон (Уланд; Жуковский)/НП 1877 (ДО)|Сонъ]] |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |ЛИЦЕНЗИЯ=PD-old }} <div style="text-align: center; font-size: 200%;">Уландъ.</div> <div class="text"> {{Страница|Гербель Н.В. Немецкие поэты в биографиях и образцах (1877).pdf/447|num=415|section=Уланд}} {{Страница|Гербель Н.В. Немецкие поэты в биографиях и образцах (1877).pdf/448|num=416|section=Уланд}} </div> [[Категория:Немецкие поэты в биографиях и образцах, 1877]] [[Категория:Людвиг Уланд]] [[Категория:Николай Васильевич Гербель]] [[Категория:Литература 1877 года]] [[Категория:Биографии]] riaqhgfamwwpp9kyhmq7qo167ccjm7z Монах и пастух (Уланд; Миллер)/НП 1877 (ДО) 0 1123994 4590490 4589109 2022-07-19T15:22:18Z Sergey kudryavtsev 265 wikitext text/x-wiki {{Отексте |КАЧЕСТВО=75% |АВТОР=[[Людвиг Уланд|Людвигъ Уландъ]] (1787—1862) |НАЗВАНИЕ=Монахъ и пастухъ |ПОДЗАГОЛОВОК= |ИЗЦИКЛА= |ИЗСБОРНИКА=Нѣмецкіе поэты въ біографіяхъ и образцахъ |ДАТАСОЗДАНИЯ= |ДАТАПУБЛИКАЦИИ=1845<ref>Впервые (?)&nbsp;— въ&nbsp;журналѣ {{Москвитянин|год=1845|номер=7—8|страницы={{РГБ|60000188604|272|102—103}}}}.</ref> |ЯЗЫКОРИГИНАЛА=de |ПЕРЕВОДЧИК=[[Фёдор Богданович Миллер|Ѳ.&nbsp;Б.&nbsp;Миллеръ]] (1818—1881) |НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА={{lang|de|[[:de:Mönch und Schäfer|Mönch und Schäfer («Was stehst du so in stillem Schmerz?..»)]]}} |ДАТАПУБЛИКАЦИИОРИГИНАЛА= |ИСТОЧНИК={{Немецкие поэты в биографиях и образцах, 1877|до=1|страницы=[[Страница:Гербель Н.В. Немецкие поэты в биографиях и образцах (1877).pdf/450|418—419]] ({{РГБ|01003590229|450}})}} |ДРУГОЕ= |ПРЕДЫДУЩИЙ=[[Мщение (Уланд; Жуковский)/НП 1877 (ДО)|Мщеніе]] |СЛЕДУЮЩИЙ=[[Проклятие певца (Уланд; Вейнберг)/НП 1877 (ДО)|Проклятіе пѣвца]] |ЛИЦЕНЗИЯ=PD-old |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= }} {{poem-on|Монахъ и пастухъ.}} {{Страница|Гербель Н.В. Немецкие поэты в биографиях и образцах (1877).pdf/450|num=418|section=Монах и пастух}} {{Страница|Гербель Н.В. Немецкие поэты в биографиях и образцах (1877).pdf/451|num=419|section=Монах и пастух}} {{poem-off|Ѳ.&nbsp;Миллеръ.}} == Примѣчанія. == {{примечания}} [[Категория:Немецкие поэты в биографиях и образцах, 1877]] [[Категория:Поэзия Людвига Уланда]] [[Категория:Немецкая поэзия, малые формы]] [[Категория:Переводы, выполненные Фёдором Богдановичем Миллером]] [[Категория:Литература 1877 года]] [[Категория:Шестнадцатистишия]] [[de:Mönch und Schäfer]] [[pl:Mnich i pasterz]] dx2vn2psapje52sm42m9qx1lchge5ga Проклятие певца (Уланд; Вейнберг)/НП 1877 (ДО) 0 1123998 4590492 4589114 2022-07-19T15:39:27Z Sergey kudryavtsev 265 wikitext text/x-wiki {{Отексте |КАЧЕСТВО=75% |АВТОР=[[Людвиг Уланд|Людвигъ Уландъ]] (1787—1862) |НАЗВАНИЕ=Проклятіе пѣвца |ПОДЗАГОЛОВОК= |ИЗЦИКЛА= |ИЗСБОРНИКА=Нѣмецкіе поэты въ біографіяхъ и образцахъ |ДАТАСОЗДАНИЯ= |ДАТАПУБЛИКАЦИИ= |ЯЗЫКОРИГИНАЛА=de |ПЕРЕВОДЧИК=[[Пётр Исаевич Вейнберг|П.&nbsp;И.&nbsp;Вейнбергъ]] (18—190) |НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА={{lang|de|[[:de:Des Sängers Fluch|Des Sängers Fluch («Es stand in alten Zeiten ein Schloß, so hoch und hehr…»)]]}} |ДАТАПУБЛИКАЦИИОРИГИНАЛА= |ИСТОЧНИК={{Немецкие поэты в биографиях и образцах, 1877|до=1|страницы=[[Страница:Гербель Н.В. Немецкие поэты в биографиях и образцах (1877).pdf/451|419—420]] ({{РГБ|01003590229|451}})}} |ДРУГОЕ= |ПРЕДЫДУЩИЙ=[[Монах и пастух (Уланд; Миллер)/НП 1877 (ДО)|Монахъ и пастухъ]] |СЛЕДУЮЩИЙ=[[Рыцарь Роллон (Уланд; Жуковский)/НП 1877 (ДО)|Рыцарь Роллонъ]] |ЛИЦЕНЗИЯ=PD-old |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= }} {{poem-on|Проклятіе пѣвца.}} {{Страница|Гербель Н.В. Немецкие поэты в биографиях и образцах (1877).pdf/451|num=419|section=Проклятие певца}} {{Страница|Гербель Н.В. Немецкие поэты в биографиях и образцах (1877).pdf/452|num=420|section=Проклятие певца}} {{poem-off|П.&nbsp;Вейнбергъ.}} <!-- == Примѣчанія. == {{примечания}} --> [[Категория:Немецкие поэты в биографиях и образцах, 1877]] [[Категория:Поэзия Людвига Уланда]] [[Категория:Немецкая поэзия, малые формы]] [[Категория:Переводы, выполненные Петром Исаевичем Вейнбергом]] [[Категория:Литература 1877 года]] [[de:Des Sängers Fluch (Uhland)]] [[fi:Laulajan kirous (Heman)]] [[fi:Laulajan kirous (Juva)]] [[fi:Laulajan kirous (Uotila)]] [[cs:Duch Německa/Pěvcova kletba]] g0e6uumhkry7bfju3fslhaedvkqgell 4590493 4590492 2022-07-19T15:40:12Z Sergey kudryavtsev 265 wikitext text/x-wiki {{Отексте |КАЧЕСТВО=75% |АВТОР=[[Людвиг Уланд|Людвигъ Уландъ]] (1787—1862) |НАЗВАНИЕ=Проклятіе пѣвца |ПОДЗАГОЛОВОК= |ИЗЦИКЛА= |ИЗСБОРНИКА=Нѣмецкіе поэты въ біографіяхъ и образцахъ |ДАТАСОЗДАНИЯ= |ДАТАПУБЛИКАЦИИ= |ЯЗЫКОРИГИНАЛА=de |ПЕРЕВОДЧИК=[[Пётр Исаевич Вейнберг|П.&nbsp;И.&nbsp;Вейнбергъ]] (18—190) |НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА={{lang|de|[[:de:Des Sängers Fluch (Uhland)|Des Sängers Fluch («Es stand in alten Zeiten ein Schloß, so hoch und hehr…»)]]}} |ДАТАПУБЛИКАЦИИОРИГИНАЛА= |ИСТОЧНИК={{Немецкие поэты в биографиях и образцах, 1877|до=1|страницы=[[Страница:Гербель Н.В. Немецкие поэты в биографиях и образцах (1877).pdf/451|419—420]] ({{РГБ|01003590229|451}})}} |ДРУГОЕ= |ПРЕДЫДУЩИЙ=[[Монах и пастух (Уланд; Миллер)/НП 1877 (ДО)|Монахъ и пастухъ]] |СЛЕДУЮЩИЙ=[[Рыцарь Роллон (Уланд; Жуковский)/НП 1877 (ДО)|Рыцарь Роллонъ]] |ЛИЦЕНЗИЯ=PD-old |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= }} {{poem-on|Проклятіе пѣвца.}} {{Страница|Гербель Н.В. Немецкие поэты в биографиях и образцах (1877).pdf/451|num=419|section=Проклятие певца}} {{Страница|Гербель Н.В. Немецкие поэты в биографиях и образцах (1877).pdf/452|num=420|section=Проклятие певца}} {{poem-off|П.&nbsp;Вейнбергъ.}} <!-- == Примѣчанія. == {{примечания}} --> [[Категория:Немецкие поэты в биографиях и образцах, 1877]] [[Категория:Поэзия Людвига Уланда]] [[Категория:Немецкая поэзия, малые формы]] [[Категория:Переводы, выполненные Петром Исаевичем Вейнбергом]] [[Категория:Литература 1877 года]] [[de:Des Sängers Fluch (Uhland)]] [[fi:Laulajan kirous (Heman)]] [[fi:Laulajan kirous (Juva)]] [[fi:Laulajan kirous (Uotila)]] [[cs:Duch Německa/Pěvcova kletba]] ipq7w9vbhnfmwihy2cl8sb9fyofu8v6 4590804 4590493 2022-07-20T05:51:03Z Sergey kudryavtsev 265 iwiki wikitext text/x-wiki {{Отексте |КАЧЕСТВО=75% |АВТОР=[[Людвиг Уланд|Людвигъ Уландъ]] (1787—1862) |НАЗВАНИЕ=Проклятіе пѣвца |ПОДЗАГОЛОВОК= |ИЗЦИКЛА= |ИЗСБОРНИКА=Нѣмецкіе поэты въ біографіяхъ и образцахъ |ДАТАСОЗДАНИЯ= |ДАТАПУБЛИКАЦИИ= |ЯЗЫКОРИГИНАЛА=de |ПЕРЕВОДЧИК=[[Пётр Исаевич Вейнберг|П.&nbsp;И.&nbsp;Вейнбергъ]] (18—190) |НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА={{lang|de|[[:de:Des Sängers Fluch (Uhland)|Des Sängers Fluch («Es stand in alten Zeiten ein Schloß, so hoch und hehr…»)]]}} |ДАТАПУБЛИКАЦИИОРИГИНАЛА= |ИСТОЧНИК={{Немецкие поэты в биографиях и образцах, 1877|до=1|страницы=[[Страница:Гербель Н.В. Немецкие поэты в биографиях и образцах (1877).pdf/451|419—420]] ({{РГБ|01003590229|451}})}} |ДРУГОЕ= |ПРЕДЫДУЩИЙ=[[Монах и пастух (Уланд; Миллер)/НП 1877 (ДО)|Монахъ и пастухъ]] |СЛЕДУЮЩИЙ=[[Рыцарь Роллон (Уланд; Жуковский)/НП 1877 (ДО)|Рыцарь Роллонъ]] |ЛИЦЕНЗИЯ=PD-old |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= }} {{poem-on|Проклятіе пѣвца.}} {{Страница|Гербель Н.В. Немецкие поэты в биографиях и образцах (1877).pdf/451|num=419|section=Проклятие певца}} {{Страница|Гербель Н.В. Немецкие поэты в биографиях и образцах (1877).pdf/452|num=420|section=Проклятие певца}} {{poem-off|П.&nbsp;Вейнбергъ.}} <!-- == Примѣчанія. == {{примечания}} --> [[Категория:Немецкие поэты в биографиях и образцах, 1877]] [[Категория:Поэзия Людвига Уланда]] [[Категория:Немецкая поэзия, малые формы]] [[Категория:Переводы, выполненные Петром Исаевичем Вейнбергом]] [[Категория:Литература 1877 года]] [[de:Des Sängers Fluch (Uhland)]] [[fi:Laulajan kirous (Heman)]] [[fi:Laulajan kirous (Juva)]] [[fi:Laulajan kirous (Uotila)]] [[cs:Duch Německa/Pěvcova kletba]] [[ro:Blestemul bardului]] ignhdm1060wqrq0u4hcog3orenv8w0m РБС/ДО/Галактионов, Степан Филиппович 0 1124135 4590519 4589640 2022-07-19T19:56:14Z AMY 81-412 41248 wikitext text/x-wiki {{РБС|НЭС=Галактионов, Степан Филиппович|КАЧЕСТВО=5}} <pages index="Русский биографический словарь. Том 4 (1914).djvu" from=125 to=128 onlysection="Галактионов, Степан Филиппович" /> [[Категория:РБС:Гравёры]] [[Категория:РБС:Художники]] jzgnjzdks42s2hfou4hj3cxyzajex9j Викитека:GUS2Wiki 4 1124158 4590512 4589838 2022-07-19T19:28:38Z Alexis Jazz 93739 Updating gadget usage statistics from [[Special:GadgetUsage]] ([[phab:T121049]]) wikitext text/x-wiki {{#ifexist:Project:GUS2Wiki/top|{{/top}}}} {|style="width:100%; color:#606000; background-color: #FFFFE0; border:1px solid #EEEE80; padding:2px; margin-bottom:1em" cellpadding=0 |- |<imagemap>Image:Clock and warning.svg|20px rect 100 100 100 100 [[##]] desc none</imagemap> | Следующие данные '''взяты из кеша''', последний раз он обновлялся в '''2022-07-17T14:54:52Z'''. |} {| class="sortable wikitable" ! Гаджет !! data-sort-type="number" | Количество участников !! data-sort-type="number" | Активные участники |- |markadmins || 186 || 14 |- |HotCat || 159 || 19 |- |Deyatificator || 151 || 18 |- |markblocked || 140 || 12 |- |histcomb || 136 || 12 |- |urldecoder || 117 || 12 |- |preview || 115 || 10 |- |UTCLiveClock || 110 || 8 |- |FlaggedRevs || 107 || 8 |- |roundCorners || 102 || 8 |- |exlinks || 90 || 6 |- |summary || 85 || 9 |- |aco || 82 || 3 |- |Wikilinker2 || 73 || 9 |- |Wikilinker || 73 || 8 |- |Navigation popups || 69 || 5 |- |purge || 57 || 4 |- |Contribsrange || 48 || 4 |- |Wikilinker-BEED || 44 || 8 |- |DotsSyntaxHighlighter || 43 || 10 |- |watchlist || 37 || 2 |- |OCR-toolbar || 33 || 15 |- |externalLinksEdit || 30 || 9 |- |BKL || 27 || 8 |- |gadget-sixtabs || 27 || 0 |- |HighlightRedirects || 23 || 7 |- |gadget-betterbottomtabs || 22 || 0 |- |autodel || 20 || 2 |- |BlockOptions || 18 || 1 |- |GoogleOCR || 17 || 7 |- |CleanDeleteReasons || 16 || 2 |- |LinkUserRights || 15 || 1 |- |wikEdDiff || 14 || 6 |- |gadget-addThisArticles || 13 || 0 |- |OftenUsedToolbar || 13 || 8 |- |popups || 12 || 3 |- |pagenominator || 8 || 3 |- |convenientDiscussions || 8 || 6 |- |HideCentralNotice || 7 || 3 |- |MatchSplit || 5 || 1 |- |gadget-WikilinkerWP || 0 || 0 |- |gadget-WikilinkerBEED || 0 || 0 |- |gadget-Wikilinker-WP || 0 || 0 |- |gadget-extWikiLinksMarker || 0 || 0 |- |gadget-referenceTooltips || 0 || 0 |- |gadget-OCRincEditNotice || 0 || 0 |} * [[Служебная:Использование гаджетов]] * [[w:en:User:Alexis Jazz/GUS2Wiki|GUS2Wiki]] t4wrk2tizifl98nexc6zn85fax0gzo2 Гаральд 0 1124179 4590408 2022-07-19T12:16:47Z Sergey kudryavtsev 265 Перенаправление на [[Гаральд (Уланд)]] wikitext text/x-wiki #перенаправление [[Гаральд (Уланд)]] hzcn9z318ye1mcvf7ct4lezt71x5xf4 Страница:Русский биографический словарь. Том 4 (1914).djvu/135 104 1124180 4590410 2022-07-19T12:22:02Z AMY 81-412 41248 /* Не вычитана */ Новая: «<section begin="Галахов, Алексей Дмитриевич"/>{{ВАР2 |Г. Кромѣ того, Г. профессору Фишеру въ 1830 г. представилъ сочиненіе «О различіи человѣческаго рода», которое было напечатано въ «Новомъ магазинѣ натуральной Исторіи, Физики и Химіи»; здѣсь же въ этомъ году онъ помѣстилъ...» proofread-page text/x-wiki <noinclude><pagequality level="1" user="AMY 81-412" /><div class="oldspell"> {{колонтитул||ГАЛАХОВЪ.|138}}</noinclude><section begin="Галахов, Алексей Дмитриевич"/>{{ВАР2 |Г. Кромѣ того, Г. профессору Фишеру въ 1830 г. представилъ сочиненіе «О различіи человѣческаго рода», которое было напечатано въ «Новомъ магазинѣ натуральной Исторіи, Физики и Химіи»; здѣсь же въ этомъ году онъ помѣстилъ переводную статью съ французскаго: «Объ ископаемыхъ слоновыхъ костяхъ». По окончаніи университета Г. былъ оставленъ при немъ. Ему была предложена одна изъ Стевенскихъ стипендій, что дало ему возможность, не задумываясь о добываніи средствъ къ жизни, готовиться къ магистерскому экзамену. Взамѣнъ обычныхъ обязанностей стипендіатовъ — разъяснять посѣтителямъ зоологическаго музея неизвѣстные имъ предметы, Г. переводилъ съ французскаго статьи Г. И. Фишера «Объ ископаемыхъ животныхъ» и помѣщалъ переводы въ «Новомъ магазинѣ натуральной исторіи». Для этого же журнала онъ началъ переводить внаменитое произведеніе Кювье: «Discours sur les révolutions du globe». Трудъ этотъ требовалъ зрѣло-научнаго изложенія, почему и былъ прекращенъ самимъ Г. послѣ выхода нѣсколькихъ отрывковъ. Въ 1827 г. онъ, какъ знающій иностранные языки, поступилъ на службу въ цензурный комитетъ и правленіе университета. Здѣсь онъ имѣлъ возможностъ ознацомиться ближе съ литературнымъ міромъ. Въ этомъ же году инспекторъ казенно-коштныхъ студентовъ Котельницкій уговорилъ Г. принять должность субъ-инспектора. Эта должность почти не отнимала времени. Но въ университетѣ Г. оставался недолго. Послѣ эпидеміи 1830—31 г. въ домѣ кн. Гагарина былъ устроенъ на средства частной благотворительности институтъ для сиротъ, родители которыхъ умерли отъ холеры. Князь черезъ «Московскія Вѣдомости» приглашалъ учителей для безплатныхъ занятій съ сиротами. Г. вызвался давать уроки русскаго языка. Съ этого времени и начинается его педагогическая дѣятельность, превратившая математика-натуралиста въ даровитаго словесника. Одновременно съ этимъ Г. занялся частными уроками въ аристократическихъ домахъ и женскихъ пансіонахъ (Жарни, Данквартъ, Севенаръ). Ясно и просто разъясняя непонятное, Г. пріобрѣлъ извѣстность хорошаго учителя, но самъ свой успѣхъ онъ объясняетъ тѣмъ, что былъ дворянинъ н зналъ французскій языкъ, посредствомъ котораго ему приходилось объяснять правила русской грамматики дѣтямъ русскихъ аристократовъ. Что же касается спроса на русскій языкъ, то, по словамъ Г., «онъ проистекалъ не изъ настоятельной вънемъ потребности, еще менѣе изъ любвикъ родному слову, какъ бы внезапно восчувствованной. Ни то, ни другое не могло явиться тамъ, гдѣ безъ родного слова обходились очень удобно, гдѣ каждый и каждая гораздо свободнѣе изъяснялись на французскомъ діалектѣ». Причина же была та, что согласно волѣ Государя образованіе должно было вестись «въ духѣ православія, самодержавія и народности». Въ домѣ Гагарина пріютъ пробылъ около двухъ лѣтъ, а затѣмъ былъ переведенъ въ домъ гр. Разумовскаго и въ 1832 г. изъ него образовалось новое учебно-воспитательное заведеніе Александринскій сиротскій институтъ. Г. продолжалъ преподавать и на новомъ мѣстѣ. Кромѣ занятій въ Александринскомъ сиротскомъ институтѣ, Г. занялъ въ 1837 г. должность проподавателя русской словесности въ старшемъ отдѣленіи Александровскаго института, или училища для дѣвицъ дворянскаго сословія, а въ 1839 г. и въ Николаевскомъ институтѣ; съ 1840 г. онъ состоялъ помощникомъ инспектора въ Александровскомъ и Екатерининскомъ институтахъ. Здѣсь Г. впервые сталъ знакомить ученицъ съ современной литературой и вмѣстѣ съ другимъ преподавателемъ П. Кудрявцевымъ, устроилъ особый классъ чтенія, гдѣ ученицы читали произведенія Жуковскаго, Пушкина, Гоголя и Лермонтова. Въ 1850 г. Г. вышелъ въ отставку. — По выходѣ изъ университета, занимаясь пецагогическою дѣятельностью, Г. не переставалъ время отъ времени «дѣлать вклады» въ различные журналы. Такъ, въ первомъ году изданія «Московскаго Вѣстника» (1827 г.) напечатана была его статья: «Четыре возраста естественной исторіи»; эта статья, по выраженію студентовъ, была «пропитана павловщиной», т.-е. духомъ и тономъ лекцій профессора Павлова; она доставила Г. |Г. Кроме того, Г. профессору Фишеру в 1830 г. представил сочинение «О различии человеческого рода», которое было напечатано в «Новом магазине натуральной Истории, Физики и Химии»; здесь же в этом году он поместил переводную статью с французского: «Об ископаемых слоновых костях». По окончании университета Г. был оставлен при нем. Ему была предложена одна из Стевенских стипендий, что дало ему возможность, не задумываясь о добывании средств к жизни, готовиться к магистерскому экзамену. Взамен обычных обязанностей стипендиатов — разъяснять посетителям зоологического музея неизвестные им предметы, Г. переводил с французского статьи Г. И. Фишера «Об ископаемых животных» и помещал переводы в «Новом магазине натуральной истории». Для этого же журнала он начал переводить знаменитое произведение Кювье: «Discours sur les révolutions du globe». Труд этот требовал зрело-научного изложения, почему и был прекращен самим Г. после выхода нескольких отрывков. В 1827 г. он, как знающий иностранные языки, поступил на службу в цензурный комитет и правление университета. Здесь он имел возможность ознакомиться ближе с литературным миром. В этом же году инспектор казеннокоштных студентов Котельницкий уговорил Г. принять должность субинспектора. Эта должность почти не отнимала времени. Но в университете Г. оставался недолго. После эпидемии 1830—31 гг. в доме кн. Гагарина был устроен на средства частной благотворительности институт для сирот, родители которых умерли от холеры. Князь через «Московские Ведомости» приглашал учителей для бесплатных занятий с сиротами. Г. вызвался давать уроки русского языка. С этого времени и начинается его педагогическая деятельность, превратившая математика-натуралиста в даровитого словесника. Одновременно с этим Г. занялся частными уроками в аристократических домах и женских пансионах (Жарни, Данкварт, Севенар). Ясно и просто разъясняя непонятное, Г. приобрел известность хорошего учителя, но сам свой успех он объясняет тем, что был дворянин и знал французский язык, посредством которого ему приходилось объяснять правила русской грамматики детям русских аристократов. Что же касается спроса на русский язык, то, по словам Г., «он проистекал не из настоятельной в нем потребности, еще менее из любви к родному слову, как бы внезапно восчувствованной. Ни то, ни другое не могло явиться там, где без родного слова обходились очень удобно, где каждый и каждая гораздо свободнее изъяснялись на французском диалекте». Причина же была та, что, согласно воле Государя, образование должно было вестись «в духе православия, самодержавия и народности». В доме Гагарина приют пробыл около двух лет, а затем был переведен в дом гр. Разумовского и в 1832 г. из него образовалось новое учебно-воспитательное заведение, Александринский сиротский институт. Г. продолжал преподавать и на новом месте. Кроме занятий в Александринском сиротском институте, Г. занял в 1837 г. должность преподавателя русской словесности в старшем отделении Александровского института, или училища для девиц дворянского сословия, а в 1839 г. и в Николаевском институте; с 1840 г. он состоял помощником инспектора в Александровском и Екатерининском институтах. Здесь Г. впервые стал знакомить учениц с современной литературой и вместе с другим преподавателем, П. Кудрявцевым, устроил особый класс чтения, где ученицы читали произведения Жуковского, Пушкина, Гоголя и Лермонтова. В 1850 г. Г. вышел в отставку. — По выходе из университета, занимаясь педагогической деятельностью, Г. не переставал время от времени «делать вклады» в различные журналы. Так, на первом году издания «Московского Вестника» (1827 г.) напечатана была его статья: «Четыре возраста естественной истории»; эта статья, по выражению студентов, была «пропитана павловщиной», т. е. духом и тоном лекций профессора Павлова; она доставила Г. }}<section end="Галахов, Алексей Дмитриевич"/><noinclude></div></noinclude> rq06q12v01hqpax2svolubfm53jr4ge Прощанье (Уланд; Михайлов) 0 1124181 4590418 2022-07-19T12:31:29Z Sergey kudryavtsev 265 Sergey kudryavtsev переименовал страницу [[Прощанье (Уланд; Михайлов)]] в [[Прощанье (Уланд; Михайлов)/Изд. 1958 (СО)]] wikitext text/x-wiki #перенаправление [[Прощанье (Уланд; Михайлов)/Изд. 1958 (СО)]] svrszcco1dpydj2x45dzbmpqap51g50 4590420 4590418 2022-07-19T12:36:38Z Sergey kudryavtsev 265 Удалено перенаправление на [[Прощанье (Уланд; Михайлов)/Изд. 1958 (СО)]] wikitext text/x-wiki {{Отексте |КАЧЕСТВО=нет |АВТОР=[[Людвиг Уланд]] (1787—1862) |НАЗВАНИЕ=Прощанье |ИЗЦИКЛА= |ИЗСБОРНИКА= |ДАТАСОЗДАНИЯ= |ДАТАПУБЛИКАЦИИ=1862<ref>Впервые&nbsp;— в&nbsp;книге {{Стихотворения М. Л. Михайлова, 1862|до=0|страницы={{РГБ|01003565889|117|107}}}}</ref> |ЯЗЫКОРИГИНАЛА=de |НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА={{lang|de|[[:de:Wanderlieder (Ludwig Uhland)|Wanderlieder, 1. Lebewohl («Lebe wohl, lebe wohl, mein Lieb!..»)]]}} |ПЕРЕВОДЧИК=[[Михаил Ларионович Михайлов|М.&nbsp;Л.&nbsp;Михайлов]] (1829—1865) |НЕТ_ИСТОЧНИКА= |ДРУГОЕ= | НАВИГАЦИЯ = {{Стихотворения Михайлова, 1862 | РАЗДЕЛ = Из немецких поэтов | ПРЕДЫДУЩИЙ = [[Весенний покой (Уланд; Михайлов)|Весенний покой]] | СЛЕДУЮЩИЙ = [[Серенада близ Везувия (Копиш; Михайлов)|Серенада близ Везувия]] }} |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ=Прощание |ЛИЦЕНЗИЯ=PD-old }}<!-- <section begin="list"/> * [[/Изд. 1862 (ДО)|Изд. 1862]] * [[/Изд. 1958 (СО)|Изд. 1958]] <section end="list"/> --> * [[/Изд. 1862 (ДО)|/Изд. 1862]] // {{Стихотворения М. Л. Михайлова, 1862|до=1|страницы={{РГБ|01003565889|117|107}}}} * [[/Изд. 1958 (СО)|/Изд. 1958]] // {{Михайлов:Сочинения в 3 томах|том=1|страницы=243}} == Примечания == {{примечания}} [[Категория:Списки редакций]] [[Категория:Поэзия Людвига Уланда]] [[Категория:Немецкая поэзия, малые формы]] [[Категория:Переводы, выполненные Михаилом Ларионовичем Михайловым]] [[Категория:Литература 1862 года]] [[de:Wanderlieder (Ludwig Uhland)]] rs0wcf22zqbi471spl7ylzyec8twa8w 4590422 4590420 2022-07-19T12:38:34Z Sergey kudryavtsev 265 wikitext text/x-wiki {{Отексте |КАЧЕСТВО=нет |АВТОР=[[Людвиг Уланд]] (1787—1862) |НАЗВАНИЕ=Прощанье |ИЗЦИКЛА= |ИЗСБОРНИКА= |ДАТАСОЗДАНИЯ= |ДАТАПУБЛИКАЦИИ=1862<ref>Впервые&nbsp;— в&nbsp;книге {{Стихотворения М. Л. Михайлова, 1862|до=0|страницы={{РГБ|01003565889|117|107}}}}</ref> |ЯЗЫКОРИГИНАЛА=de |НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА={{lang|de|[[:de:Wanderlieder (Ludwig Uhland)|Wanderlieder, 1. Lebewohl («Lebe wohl, lebe wohl, mein Lieb!..»)]]}} |ПЕРЕВОДЧИК=[[Михаил Ларионович Михайлов|М.&nbsp;Л.&nbsp;Михайлов]] (1829—1865) |НЕТ_ИСТОЧНИКА= |ДРУГОЕ= | НАВИГАЦИЯ = {{Стихотворения Михайлова, 1862 | РАЗДЕЛ = Из немецких поэтов | ПРЕДЫДУЩИЙ = [[Весенний покой (Уланд; Михайлов)|Весенний покой]] | СЛЕДУЮЩИЙ = [[Серенада близ Везувия (Копиш; Михайлов)|Серенада близ Везувия]] }} |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ=Прощание |ЛИЦЕНЗИЯ=PD-old }}<!-- <section begin="list"/> * [[/Изд. 1862 (ДО)|Изд. 1862]] * [[/Изд. 1958 (СО)|Изд. 1958]] <section end="list"/> --> * [[/Изд. 1862 (ДО)|Прощанье («Такъ прощай, моя радость, прощай!..»)]] // {{Стихотворения М. Л. Михайлова, 1862|до=1|страницы={{РГБ|01003565889|117|107}}}} * [[/Изд. 1958 (СО)|Прощанье («Так прощай, моя радость, прощай!..»)]] // {{Михайлов:Сочинения в 3 томах|том=1|страницы=243}} == Примечания == {{примечания}} [[Категория:Списки редакций]] [[Категория:Поэзия Людвига Уланда]] [[Категория:Немецкая поэзия, малые формы]] [[Категория:Переводы, выполненные Михаилом Ларионовичем Михайловым]] [[Категория:Литература 1862 года]] [[de:Wanderlieder (Ludwig Uhland)]] mn32kj07yd6he7cu717uflkx6sbj0yh Письма из-за границы (Авдеев)/Письмо третье 0 1124182 4590419 2022-07-19T12:36:23Z Kuzzim 88136 Новая: «{{Отексте | НАЗВАНИЕ = Письма из-за границы | АВТОР = Михаил Васильевич Авдеев | КАЧЕСТВО = 3 | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = 1858 | ИСТОЧНИК = [http://az.lib.ru/a/awdeew_m_w/text_1858_pisma_iz_za_granitzy_oldorfo.shtml {{Книга|автор=Авдеев, Михаил Васильевич.|заглавие=Сочинения М.В....» wikitext text/x-wiki {{Отексте | НАЗВАНИЕ = Письма из-за границы | АВТОР = Михаил Васильевич Авдеев | КАЧЕСТВО = 3 | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = 1858 | ИСТОЧНИК = [http://az.lib.ru/a/awdeew_m_w/text_1858_pisma_iz_za_granitzy_oldorfo.shtml {{Книга|автор=Авдеев, Михаил Васильевич.|заглавие=Сочинения М.В. Авдеева|место=Санкт-Петербург|издательство=Ф. Стелловский|год=1868–1870|том=2}}] | ЧАСТЬ = Письмо третье | ПРЕДЫДУЩИЙ = [[../Письмо второе|Письмо второе]] | СЛЕДУЮЩИЙ = [[../Письмо четвёртое|Письмо четвёртое]] }} <div class="text"> === Франценсбад === «Немец хитер! немец обезьяну выдумал», говорит наш народ. Правда, выдумать обезьяну дело не легкое, однако ж русский человек его перенял и выдумал в свою очередь медведя. Но есть немецкая штука, гораздо хитрее, это выдумка залезать в грязь и сидеть к ней через день около получаса в течении 4-х — 6-ти недель. Однако ж немцы выдумали и это, и что еще удивительнее, ежегодно более двух тысяч человек съезжаются часто из отдаленнейших мест за тем, чтобы им подражать и посидеть в свою очередь в грязи. Конечно, человек животолюбив и ради поправления здоровья, готов перенесть всякие гадости; нашли, что франценсбадские грязи полезны, что ж, попробуем! попачкаемся в франценсбадской грязи, куда не шло! — но как нашли? Кто первый испробовал? Вот вопрос, который поставляет меня в тупик! Кому первому пришло в голову, что эти грязи полезны, и кто имел столько глупости и характера, чтобы на себе пробовать их и ежедневно погружаться в них в течении нескольких недель, да еще не чувствуя от того никакой пользы, потому что польза от грязей начинает чувствоваться, говорят обыкновенно, через несколько месяцев. Известно, что первые медики пользовались уроками и опытностью животных, и если фармацевтика мало делает новых открытий, так это потому, что новейшие эскулапы возгордились и презирают своих, учителей. Из животных только одни свиньи могли в этом случае подать пример человеку. Но свиньи любят всякую грязь и свинство и везде, как кажется, чувствуют себя очень хорошо: они пожалуй, и не туда заведут, следовательно в этом случае медицина не могла против обыкновения воспользоваться и их открытием. Кто же был первый, взявший на себя роль свиньи? Это великое открытие, как и многие другие, как и взятки тургеневского стряпчего — покрыто мраком неизвестности. В имении моем, где я провожу каждое лето, есть железистое болото. Очень может быть, что оно полезнее франценсбадского, но как, к сожалению, никто еще не испробовал этого, то я в одно прекрасное утро вынужден был покинуть оренбургскую деревню, для того, чтобы в один прекрасный вечер приехать в австрийское местечко. Австрийская таможня самая неприятная из всех известных мне таможен. Кропотливая визировка паспортов, осмотр чемоданов, в которых, разумеется, ничего не найдут, спросы, распросы. Она поражает вас пошлиной и секвестром в самые приятнейшие потребности — вино и табак. От этого вы не найдете в Австрии хороших сигар и вина или найдете их ню двойной цене. Мне показалось, и кажется весьма основательно, что самый быть простого класса, обработка полей и ход административной машины, все в ней хуже, чем у юго-западных соседей. С этими чувствами я въехал в Богемию и чрез несколько минут подъезжал уже к Франценсбаду. Франценсбад стоит всего верстах в пяти от границы. На покатой, слегка волнующейся равнине, сжался маленький чистенький городок с садами и парками. Да нет, это и не городок, это сорок или пятьдесят гостиниц, правильно расположенных в двух-трех улицах. Все дома каменные, все до одного с гостиницами и названиями, в которых преобладает золото. Золотой крест, золотая лань, золотой змей, золотой орел, словом всякие золотые животные. Мы въехали мимо парка, повернули в небольшую улицу, усаженную в два, ряда густыми прекрасными каштанами и остановились у почты; и почта в гостинице: в гостинице zur Poste. Мне отвели какую-то клетушку. — «Нет ли получше»? спрашиваю я. — «Будут две хорошенькие комнаты дня через три: двое русских уезжают», отвечает горничная — «А кто эти русские»? Она позвала мне такие фамилии, которых, ручаюсь, на всем свете не существует. Вообще у немцев есть необыкновенный дар коверкать русские — даже синя простые фамилии. Кажется самим Господом Богом у них отнята способность произносят наши имена! Горничная сама сознавала это. «Позвольте, я лучше принесу вам курлист{{Примечание ВТ|Kurliste (нем.) — список проходящих курс лечения на курорте}}». Смотрю — один из русских мой приятель, да еще какой приятель. Через несколько часов я был в его объятиях и квартире. На другой день подают мне печатный листочек, весь в графах, просят в каждой графе сделать отметку. «Пишите, пожалуйста», сказал я приятелю, «что там такое»? «Первое имя и фамилия» — на это отвечать не трудно. «Второе характер». Как характер? На что им знать мой характер? Да и кто его знает, когда я и сам не знаю его! «Пишите, что у меня характер самый скверный, в особенности с австрийцами». — Не то! характер, т. е. положение. — «Ну, и это возрос затруднительный. У меня, как водится, иного и этих характеров, по чину один, по должности другой, по происхождению третий, по занятию четвертый… Пишите — характером отставной капитан». Потом? «Лета». — Это нескромно! Далее? Религия, место рождения, откуда едешь, куда, зачем… и конца нет! Поверьте, я не прибавляю и еще не все высчитал. Раз утром я, по совету доктора, отправился брать первую грязную ванну. Вдруг под окном музыка. «Mein Herr, это вам серенада», говорит вошедшая нанни (здесь в каждом доме непременно есть своя нанни). Мне серенада? Что ж это, благодарные граждане, что ли, так довольны честию, которую я доставил им своим посещением? Или уж не женщина ли какая-нибудь. Мой грех, непризнательная ли читательница?.. «Mein Herr, это музыканты дают серенаду каждому приезжему, угодно вам будет дать им что-нибудь». — А ну их! мне нужна ваша грязь, а не музыка! — Однако же выслал им два гульдена и пошел в ванну. Ванн здесь в двух заведениях более двух сот, и целое утро они все полны. Есть водяные и грязные (Möor-bad): их дают попеременно; есть кроме того души и газовые ванны. Möor т. е. грязь, берут в болоте, сушат, мелют, потом разводят кипятком по желанию — и готово; извольте залезать по горло и сидеть по указанию. Года три назад, один больной, князь Гика, задремал в ванне, ткнулся в грязь носом, захлебнулся и найден был мертвым! Доктора говорят, что это единственный больной, которому ванны сделали некоторый вред. В первый раз забираться в грязную гущу неприятно — запачкаешься, но потом привыкаешь, начинаешь понимать вкус свиней и даже не находишь его очень странным, особенно сообразив, что они не чувствуют потребности отмываться целые полчаса в другой ванне. Славное местечко Франценсбад, чистое, тихое, белое, кругом в зелени. Карлсбад и Мариенбад в 6 часах езды, но я не был там. Изредка проедет коляска в две или одну лошадь, да раза три в день желтые почтовые кареты выгружаются и нагружаются больными. За то все здесь живет на счет больных. Не говорю о домохозяевах и содержателях отелей, не говорю о прислуге, которая не только не получает ничего от хозяев, но еще платит им половину того, что получает с приезжих; но поборы на госпитали, на бедных, на госпитали для бедных, наконец в пользу беднейшей из бедных — самой Австрии (за право жительства), надоедают до крайности. А то бы ничего: особенно если найдешь добрый кружок знакомых, какой был у меня в начале. В шесть часов на водопой, до восьми пьешь и гуляешь под музыку, потом все сами заходят в булочную за хлебом к кофею, потом кофе «verkehrt» (навыворот), т. е. больше молока, чем кофе; ванна в час, обед в курзале, человек на двести, или дома, газеты в кабинете для чтения, пожалуй визиты, прогулки, кофе, и опять прогулки, часов в восемь легкий ужин, — и покойной ночи до следующего утра. Окрестностями не богат Франценсбад, ездят в саксонскую деревушку Шонберг, любоваться видами с горы и провозить контрабанду: дамы — кружева, мужчины — сигары. Я был там раз, на гору не лазил, потому что общество, в котором я оставался, было лучше всяких нагорных видов, но сигар купил и надо им отдать справедливость — прегадких. А еще провез их контрабандой и для этого вдел в петличку сюртука желтенькую ленточку с шоколада, к которой австриец почувствовал должное благоговение, приняв ей, вероятно, за какое-нибудь значительное отличие. Гораздо интереснее, с исторической точки зрении, была поездка в Эгер. Эгер от Франценсбада всего верстак в пяти — и даже самые воды называются Эгер-франценсбадскими. Городок старинный, высокий, закоптелый, с мадоннами и распятиями на всех улицах, мостах и перекрестках. Нас подвезли прямо в ратуше. В одной из её комнат убит был Валленштейн. Является чичероне, показывает эту комнату, уставленную шкафами и столами и похожую на комнату какого-нибудь земского суда. На стене висит грубая картина, изображающая сцену убийства. Чичероне становится у окошка, растопыривает руки, принимает позу Валленштейна и начинает: «убийцы прокрались в эти ворота и ворвались в эту дверь; Валленштейн спал тут и, услыхав шум, вскочил и подбежал сюда» и проч., и проч., — с такими подробностями и горячностью, как будто он сам убивал Валленштейна. За то, когда мы ему дали за труды, он попросил прибавки, говоря, что ''очень громко рассказывал:'' действительно, он кричал громче покойного Валленштейна в критическую минуту. Но, долго я не забуду впечатления, которое произвел на меня осмотр эгерской церкви. Мы вошли в старинную высокую с длинными и узкими окнами церковь, и на нас пахнуло сыростью; стены были выкрашены белой краской, из-под которой проглядывала старинная живопись. Не знаю, был ли орган испорчен, или его чинили, но во все время какая-то тоненькая флейта пищала непрестанно длинную дребезжащую, раздражающую ноту. Мы подошли к боковому алтарю и что же? в нише, под стеклом, лежит обнаженный скелет! Его ребра перевиты золотой нитью с бусами или жемчугом, челюсть изломана и связана… у меня мурашки пробежали по телу!.. Над этим скелетом, череп и кости головы другого человека, налево опять голый скелет… еще череп с ямами, вместо глаз, осклабленными зубами и высокой носовой костью над дырою… и это все католические святые — католические мощи! Я хотел уйти, а между тем какое-то неприятное и беспокойное любопытство заставляло вглядываться в темную глубину этих костей, обглоданных смертью, и воображение напрасно старалось одеть человеческим образом эти мужские и женские остатки; а пронзительная нота все звучала свою однообразную кричащую песню. С стесненным сердцем вышел я на улицу и только на воздухе и солнце вздохнул свободнее. И так, купаясь то в воде, то в грязи, коротая время то веселыми прогулками в милом и приятном обществе, то одиноко бродя по пустеющим аллеям, среди чужих лиц, я провел длинный месяц. Сначала у меня было много и старых и новых знакомых, но потом все разъехались, заводить еще знакомства не хотелось и я тяжело доживал урочное время курса и томительная тоска, как ноющий зуб, точила меня. Скорее, скорее из этой воды, грязи и сшитой из лоскутьев заплатанной Австрии: все как-то глядит уныло и трудится тяжело, едва вырываясь из бедности. Волы возят целые горы, лошади трудятся, как волы, люди — как лошади, собаки — как люди и женщины — как собаки. Одни австрийские чиновники ходят как сторожа, черствыми я сухими фигурами, в своих белых мундирах, посреди бедных трудящихся богемцев и подозрительно смотрят на всех… Наконец я могу вырваться отсюда!.. — А что ж, какую пользу принес вам этот месячный искус, спросите вы? Да слава Богу, я чувствую себя хуже! Как слава Богу? Да так! доктора на водах рассуждают, как сапожники! Скажите сапожнику, что его изделие вам жмет ногу, он скажет, разносится; скажите, что широко, он скажет, сядет. Так и здешние доктора: лучше вам — они говорят «и прекрасно», — хуже: они отвечают «отлично — значат воды действуют и месяца через три вы почувствуете себя лучше?» А через три месяца, как говорится в восточной сказке, или слон умрет, или шах умрет: вы будете за сотню миль от вод и докторов и им будет об вас и горя мало. === С вод на воды === <center>''(Бавария и Зальцбург)''</center> Сторож отпер нам дверь, зажег сальную свечку и в полупотьмах мы начали подниматься по каменной лестнице. Сделав оборота четыре, мы очутились в довольно просторном помещении, неправильно округленном бронзовыми стенами. По средине шла вверх витая лестница, свет едва проходил в одно маленькое стеклышко, на право было углубление, я хотел вглядеться в него, сторож меня остановил: «не ходите, это голова льва» сказал он. Духота была нестерпимая, жар доходил до 40 градусов. Да! я забыл сказать вам где мы! Мы в Баварии! Непонятно? Как бы это смазать вам по деликатнее?.. Мы под платьем Баварии, под её кринолинами — если только она носит кринолины — чего впотьмах приметить нельзя. Мы внутри бронзовой статуи, которая называется Бавария, и стоить за городом, в Мюнхене. Вышина ее 54, а с пьедесталом 60 фут. «Угодно подняться в голову?» спросил проводник. Я было поленился, но спутники пошли, не оставаться же в духоте и темноте, под юпками! делать нечего, полез и я! Лестница крутая, сквозь горло мы едва пролезли, но в голове было просторно. Нас было трое (в том числе одна дама, немка). Два бронзовые диванчика, с такими же под сафьян подушками, стояли в глубине локонов; я поставил ногу в нос и уселся, другие тоже; человека три по нужде могли! сесть еще также удобно, как сидят в здешних почтовых каретах, с той разницей, что Бавария, слава Богу, стоит покойно. В прическе вставлено два-три крошечных стеклышка, с которых открывается вид на Мюнхен и окрестности, мы посмотрели и поторопились вниз из духоты под пронзительный ветер. — «Немецкая штука!» сказал мой спутник. «Да еще и преглупая!» отвечал я, спеша укрыться в храм славы. Храм славы тоже немецкая штука, немного поумнее. Это большая галерея, или род портика с загнутыми крыльями, открытая к заду Бавария и к лицу Мюнхена. До восьмидесяти бюстов замечательнейших баварских мужей стоят по стенам и смотрят в… спину замечательнейшей баварской статуи. И все это на высоком холме, перед пустым полем, на котором раз в год бывает народный праздник! И для этого надо тащиться час по закоулкам! Колена подгибались у меня от усталости, сквозной ветер пронизывал насквозь, я проклинал от души эти немецкие штуки и французские guid’ы; которые расхваливают их! У нас, помнится, существовало мнение, что железные дороги убивают поэзию русской езды. Желал бы я, чтобы защитники пресловутой тройки проехали с поспешным поездом, в ясное летнее утро от Гофа к Бамбергу! Я не видал дороги смелее построенной! Она взвивается как змей и спускается видимым покатом. С опасностью засорить себе глаза, против всех правил осторожности, невольно высовываешь голову из вагона и видишь, как вся длинная цепь экипажей извиваясь стремится под гору. Вагоны беспрестанно накрениваются то на тот, то на другой бок, а между тем летишь с быстротою пятидесяти верст в час, летишь по горам над прелестнейшими долинами, составляющими так называемую Франконскую Швейцарию. Разве это не поэзия?.. Я выехал из Гофа по утру в 9½ часов, а в 12-м мы были уже в Бамберге. В Бамберге обедают, и ждут довольно долго, когда разъедутся другие поезды. Но я забыл сказать вам, что туда на одну и ту же станцию приезжают в одно время три поезда: из Мюнхена, Лейпцига и Франкфурта и все обедают: можете себе представить, какая выходит суетня. Я съел тарелку супу, который стоял перед прибором, просил, просил, ждал, ждал еще чего-нибудь, наконец; потерял терпение, пошел сам в буфет и взял что попало, об учете тут и думать нечего, сам на силу добьешься, чтоб узнать цену и отдать деньги, а швейцары в синих мундирах с булавой расхаживают и кричать какой поезд готов к отъезду. Вообще дорога от Гофа до Аугсбурга весьма живописна. Монастырь четырнадцати святых, куда приходят ежегодно до 50 тысяч богомольцев, Банд, бывшее Бенедиктинское аббатство, хорошенький Гарбург, с своим живописным замком, угрюмо стоящим над ним на отвесной скале, быстро проходили перед нами. Перед Донаувертеном, возле самой дороги, промелькнул высокий камень с большим крестом над ним: здесь была казнена ревнивым Людовиком Баварским, но одному подозрению, его прелестная жена Мария Брабантская! Целый роман трогательный, грустный и поэтичный навевает этот камень с крестом. Поезд пролетел над маленьким туннелем, описал довольно крутую, кривую линию и побежал по мосту. Пароходы, готовые к отплытию, стояли на рейде и ждали новых пассажиров. Река не велика — но это Дунай! И сколько опять воспоминаний! Сколько родной крови и славных схваток видела эта река! не здесь! Здесь били только австрийцев — и где их не били! — но далее, далее, там у родных нам берегов. Не так переправлялись через через эту реку, на своих казачьих лошадях, вы, мои близкие и дорогие родные! Я промчался через нее на спокойном диване вагона, но тайно завидовал вам и еще раз горячо вас вспомнил. Я торопился в Мюнхен, торопился, увы! от вод — на воды, от леченья к леченью, и потому не останавливался ни в Бамберге, ни в Нюренберге, ни в Аугсбурге. Прошло часов пять после легкого обеда, а мы почти не останавливались:, я проголодался. — «Подождите, сейчас будет Нердлинген, сказал мне один спутник, здесь известные сосиски!» — Как сосиски? помилуйте, да я на диете! И так я в Кульмбахе, да еще натощак, выпил пива, только потому, что оно считается лучшим пивом в Баварии, стране лучшего во всей Германии пива! Да добро бы еще пиво действительно было хорошо: наше кроновское не в пример лучше. Нельзя же однако сосисок не попробовать! Замечательные, говорят, сосиски: вот и у Рейхарда сказано! Действительно, нельзя не попробовать, особенно когда страшно голоден, а горячие сосиски на хлебе подносят вам под самый нос к вагону. И я попробовал — решительно гадость! Или мой русский вкус никак не ладит с немецкой кухней, или у немцев, что кажется гораздо справедливее, безвкуснейшая кухня. Знаменитые сосиски! Разве от того только, что они напичкана мускатным орехом? Это мне напомнило нашего деревенского Вателя — Василья, крайне способного ко всем ремеслам, но к сожалению холодного только к одному, которому учился. Сидишь за чаем, является беззубая собачонка Амишка, пребывающая на кухне, и вслед за нею входит, кланяется и безмолвно становится у дверей Василий. Сегодня он с густой окладистой черной бородою, а вчера, кажется, был выбрит, как англичанин: борода, усы и бакенбарды у него являются и исчезают каким-то волшебством. Проходит несколько минуть молчания: мы пьем чай и курим, Амишка, согнув хвост крендельком, ждет сухарика. Наконец я, на котором лежит тяжелая обязанность заказывать обед, делать нечего, приступаю. — Ну, что ж сегодня будет, Василий? — Да сегодня надо будет приняться за щи! отвечает он. — Помилуй! да мы с тобой и вчера, и третьего дня все, кажется, за щи принимались. Нельзя ли что-нибудь другое? — Василий задумывается. — Борщ можно! наконец отвечает он. — Да это все тяжело, да и приелось! Там, в книжечке нашей однофамилицы Авдеевой, которую я нарочно выписал для тебя, есть разные супы, выбери что-нибудь! При слове книжечка, к которой Василий чувствует, кажется, род ненависти, как ко всем кулинарным усовершенствованиям, лицо Василья принимает мрачное выражение. — По книжке нельзя! отвечает он. «Да отчего же нельзя»? — Мускатного ореху нет! — Ну, так что же говорить, говорю я, обезоруженный и растерянный. — Да видно, надо за щи приниматься, отвечает он… И это повторяется каждое утро… — Не завидна твоя кухня, приятель Василий; но как она лучше немецкой! Что это как расшумелся сегодня водопад! Ему словно досадно, что я перенесся в нашу тихую Буруновку! <center>{{bar}}</center> Часу в 5-м после обеда мы подъезжали в почтовой карете к Зальцбургу. Перед нами стлалась зеленая долина с несколькими домиками. Крестьяне и крестьянки в своих безобразных тирольских шляпах, которые, вероятно в следствие моды, утратили свою прежнюю красивую форму, и приняли вид обыкновенных мужских шляп, во второй раз косили сено и называли его на тычинки, воткнутые по всему лугу. Было душно и жарко; мы пятнадцать часов тащились какую-нибудь сотню верст от Мюнхена; я терял терпение. — Да где же, наконец, Зальцбург? спросил я одного из спутников. Тут должен быть Зальцбург, а я не вижу ничего, кроме долины и этой отвесной скалы, возле которой тащимся. Дайте мне Зальцбург! — Через пять минут мы будем в Зальцбурге, с подстрекающей улыбкой отвечал спутник. Я еще раз осмотрелся — голая отвесная каменная гряда, которая тянется вдаль и замыкается высокой скалою, на площадке которой, сплошь застроенной замком, под самым небом стоит крепостца с развивающимся австрийским флагом. — Не может же быть, чтобы мы в эту крепость поднялись; а в Зальцбурге 16 тысяч жителей, — куда же он спрятался? — А вот сейчас в нём будем, повторял опять спутник, с своей глупой улыбкой. Спутник этот возбудил мое негодование еще с той минуты, как на полдороге влез в вашу просторную дотоле карету, и один занял две трети её. Если бы статуя Баварии обратилась в живую женщину, то судьба, кажется, на этот случай приготовляла его к ней в мужья. «Эх, приятель!» думал я, «стоять бы тебе лучше с венком на голове и поднятой дланью за площади славы, там у вас за городом в Мюнхене! и лазили бы в тебя любопытные путешественники, а не теснил бы ты их и без того в тесных каретах!» И с этою мыслью я размеривал глазами, сколько человек могут поместиться в моем спутнике, и нашел, что если не в голове, так в туловище шестеро таких, как я, понагнувшись, могли бы усесться. В эту минуту почтарь захлопал бичем, карета повернула налево и мы въехали в ворота или, лучше сказать, туннель, пробитый сквозь скалу. Перед нами, как бы волшебством, явился прелестный Зальцбург. ''Новым воротам'' (Neutur), сквозь которые проехали мы, уже 80 лет. Их соорудил архиепископ Сигизмунд III (в то время, когда еще Зальцбург с его округом составлял архиепископство), и в честь его на воротах надпись гласят: «Te saxa loquuntur» (камни восхваляют тебя). Длинная скалистая гора закрывает совершенно Зальцбург с запада и он вдруг, как из земли вырастает перед вами, когда проедешь сквозь эту скалу. Так как полчаса назад мы имели неудобство вновь въехать во владения австрийцев, то нас вновь обшарили, опять спросили о характере и сделали десяток других нескромностей. Я оставил чемодан на почте, взял наутро билет в Гастейн и отправился в гостиницу. Меня опять, как в Мюнхене, засадили в 4 этаж, с тою только разницей, что там 4 этаж оказался пятым, а здесь был действительно 4-м, и что здесь, вместо конуры, под сводами была хорошенькая с прелестен, видом комната: прямо перед окнами почтенный и большой собор, ближе его бьет фонтан, хватая верхний вровень с моими окнами, справа дворец, более похожий впрочем на казармы, и влево чудный вид на окрестные горы. Откуда это берется столько путешественников, что ими все гостиницы битком набиты! Впрочем я подозреваю, не засадили ли меня в Мюнхене под крышу в наказание за то, что я не осматривал всех тамошних библиотек, пинакотек, глиопопотек и прочих, более или менее неудобно произносимых имен. И к чему такие дикие имена давать им! Они одни отобьют охоту к осмотру. Впрочем, я было заехал в старую пинакотеку, да вскоре пробило два часа и я едва успел взглянуть на надоевших мне немцев и голландцев с их зверями, окороками и петухами. Впрочем я и не жалел об этом: все пинакотеки я оставив до возвратного пути и осмотрел только город, литейную, на которой отливают огромного Вашингтона для Америки, церкви, и остался всем посредственно доволен: я ожидал более от столицы, покровительствующей монастырям, философии и Лолле Монтес. — А что там осталось от Лоллы Монтес? спросите вы. — Небольшой двухэтажный домик с раскрытыми ставнями, да благодарное воспоминание курильщиков: до неё было запрещено курить на улицах и она первая нарушила запрещение; теперь все курят и благодарит ее: я был в том числе. Однако ж я забыл, что хотел говорить вам о Зальцбурге, а говорю о Мюнхене. Отдохнув с полчаса в гостинице, я, по обыкновению, взял под мышку guide и отправился по городу. Вот дворцовый фонтан (Hofbrunnen), высеченный из мрамора Антонием Дорио в 1664 году; говорят, это лучший фонтан в Германии. Внизу кони высунули головы, над бассейном из ноздрей их бьют тоненькие струйки воды. На верху атланты поддерживают шар, на шаре стоит мальчик и держит трубу, из которой бьет вода. Фонтан действительно недурен. Может, я что-нибудь немного переврал в его описании, но он от этого мало потеряет. Вот собор с знаменитым органом: заглянул и в собор. Орган молчал, но шла какая-то вечерняя служба: священник читал молитвы, и едва оканчивал, как все молящиеся вполголоса повторяли ее. Ропот сотни голосов, вдруг раздающийся вечером в темнеющем храме, был очень эффектен. На право — статуя Мадонны: — есть статуя! Налево мраморный водопой: есть и водопой! Тут где-то по другую сторону должна быть статуя Моцарта? Я повернул за церковь, вышел на площадку: Моцарт, действительно, стоял на своем месте, и, как водится, Моцарт шванталлеровский, потому что, кажется, все статуи в Германии леплены Шванталлером и все весьма обыкновенны. Я закрыл книгу и пошел куда глаза, глядят. Глаза глядели в ворота, я прошел через них, очутился на берегу Зальцаха и залюбовался видом! Тотчас по ту сторону реки шла высокая гряда гор, покрытых лесом; предместье, которое стоит левее, кончалось против меня несколькими одинокими прекрасными домами; реже и реже они отодвигались по горе. Вот между лесок то тянется, то пропадает какая-то высокая каменная ограда. Вот башенка на загибе торы. Далее, в ущелье, едва видна церковь — и вдруг благовест послышался от неё, и едва долетал умирающим, грустным призывом до города: это капуцинский монастырь, а далее францисканский замок. Как видно, что Зальцбург был столицей архиепископства! Кругом монастыри августинцев, францисканцев, бенедиктинцев. Эта горя, что прямо, называется капуцинскою; та, назади, сквозь которую мы проехали, — горою Монахов (Mönchsberg), а вот эта, что идет за крепостью — горою Монашенок (Nonnberg). Я оглянулся, город, обнесенный стеною, с его церквами и высокими домами, прижался к горе. Гора идет за ним неприступной стеною и примыкает к высокой скале, на которой сжалась сплошным строением замка, башен и переходов, крепость, стоящая, как коршун в небе, над самым городом, с развивающимся над ней флагом. Прелесть! Я пошел по набережной Зальцаха, усаженной деревьями, увидал потом на повороте дороги надпись Hof-Gastein и воротился, в надежде за другой день дорогой смотреть продолжение чудной панорамы, которая развертывалась предо мною и от которой не хотелось оторваться. Я взошел в другие ворота, повернул на право и очутился в улице, по которой двум человекам тесно идти рядом. Хотелось бы взойти в крепость, которая вот тут надо мною, но кругом по Mönchsberg’у далеко и поздно, а прямо хоть и есть ступени, да не взберешься. Я пошел по закоулкам и часто то проходил под жолоб, то переходил канаву, а по бокам стук и грохот в двухэтажных домах: это мельницы, которым нагорные воды дали возможность шуметь в самом городе. Я опять вышел к собору. «Тут должно быть где-то в углу интересное кладбище», припоминая ''guide'', подумал я и повернул в угол, опять в узенький закоулок, заглядывая, куда он выведет меня. — «Вы ищете верно кладбище св. Петра», спросила меня встретившаяся женщина, — «оно вот направо». Я поблагодарил и пошел направо. Простой народ здесь чрезвычайно вежлив с иностранцами: встретится — поклонится с своим добродушным гут-моргеном или абендом, точно как своему гостю: и не мудрено впрочем: иностранцы только и кормят их. Через минуту я очутился за кладбище и если бы вокруг старой часовни не было нескольких крестов над цветниками, я бы подумал, что нахожусь на какой-нибудь выставке памятников! На лево, примыкая к скале и кругом, как ограда, шли невысокие аркады, открытые внутрь, все они были разгорожены как комнатки, а в каждой из этих комнат были памятники, образа, портреты похороненных, и у всех без исключения пол был уставлен цветами, кресты увешены венками из иммортелей. Это именно место тихого покоя и сладок бы должен быть вечный сон усопших, если бы до них могло доходить сознание забот, которыми окружены они, если бы цветы не стояли на тяжелых камнях, которые лежат над их ничего не сознающем прахом! А за аркадами по скале лепятся капеллы. Вон там, за высоте, точно ласточкино гнездо прильнуло какое-то строеньице. Как оно забралось туда? Если бы не крошечная тропинка, которой зигзаги иногда выглядывают наружу, не знал бы, как и попадают туда! Это капелла св. Максима, построенная на месте его кельи, из которой он был свергнут вниз Геруллами, в 477 году. Однако холодно и сыро становятся в этом жилище мертвых. На колокольне пробило четыре четверти, потом восемь часов, другие, третьи, четвертые часы Повторили бой и замолкли, только на башне Neubau, увешенной колокольчиками, куранты начали звонить свою вечную, длинную монотонную арию. Я поспешил домой, встретил эрц-герцога (кажется) Иоанна, высокого, полного мужчину, в голубом генеральском мундире, с целою толпою следовавших за ним в белых мундирах офицеров, забрался в свою комнату и поскорее в постель. Куранты все еще печально перезванивали; из двух окон тихого дворца светился огонек: это комната матери нынешнего императора, которая проводит лето в живописном Зальцбурге. Однако ж до свиданья. Завтра надо вставать со светом. <center>{{bar}}</center> В 6-м часу утра мы засели в желтую клетку, которая называется в Австрии почтовой каретой, и отправились трусцой по дороге к Гастейну: звери в берлинском зоологическом саду помещаются с гораздо большим удобством. Мое отделение назначалось для четырех человек, но, слава Богу, число спутников изменялось и я-то не знал куда девать свои ноги, то мог с наслаждением протянуться из угла в угол. Утренний туман, при выезде нашем из римской Ювавии (Juvavia), застилал долину и только одна живописная группа крепостных строений Hohensalzburg’а высилась над ним. Дорога идет все горами и как обыкновенно в горных дорогах, придерживается долины реки: наша все шла вверх по Зальцаху. Мы переменили лошадей в Галлейне и Гохлинге (хоть от этого не подвигались быстрее), и я должен был отказать своему любопытству в удовольствии спускаться в первом в соленые копи и подниматься во втором к водопаду Зальцаха. Благодаря франценсбадским водам, я сильно ослабел, да и хотелось мне поскорее покончить с леченьем; от этого я и поехал в почтовой клетке, которая хотя двигается как черепаха, но за то как черепаха в басне — идет, не останавливаясь, к своей цели. Есть что-то живительное и свободное в горном воздухе: он не выносит стеснений, узкой форменности и того рутинного порядка, который так широко развертывается в плоских пространствах и по линейке расположенных городах, я бы мог представить много примеров. Но вот, чтобы не ходить далеко, взгляните на почтаря, который по обыкновению идет пешком возле кареты, когда лошади плетутся шагом на малейшую горку. Все почтальоны были доселе в строгой форме, а теперь? Куда девался его мундир с красными отворотами, его клеенчатая форменная шляпа. Узкие штаны до колен и чулки с башмаками обтягивают его ноги, справа из маленького кармана выглядывает складной ножик, вилка и ложка, которые не разлучаются с ним, на голове шляпа с широкими полями, с боку её приколот победный трофей — загнутые перья тетеревиного хвоста; широкая куртка расстегнута и только на ней мотается на шнурке, единственный признак форменности, почтальонский рожок, да и в тот никогда не трубят здесь! Русскому человеку надо запастись необыкновенным хладнокровием, чтобы сносить здешнюю езду. Упряжь так устроена, что лошади не могут сдерживать под гору, да их и не портят этим, и потому раз десять на версте почтарь соскакивает с козел, чтобы тормозить или вертеть ручку малого (машинного) тормоза: на малейшую горку опять шагом, и так как наша дорога все шла в гору, то мы и ехали ее почти всю шагом, почтарь идет пешком, кондуктор тоже, путешественники, коль не спят — тоже. Оно бы и умно, да скучно, как и всякая немецкая аккуратность, переходящая границу терпения. Недалеко за Гохлингом мне надоело сидеть и я тоже вышел, закурил свою сигару, а как у меня еще осталось несколько скверных австрийских, то я подчивал ими кондукторов и поэтому был с ними в самых приятных отношениях. Так я сделал и теперь. — Не хотите ли пройти здесь в сторону, сказал мне кондуктор, тут есть живописное место. — Далеко? — Нет, не очень! Я и сам там не был. Угодно? — Очень рад. Кондуктор назначил почтарю место, где подождать нас, к нам пристал еще один спутник и мы повернули вправо, по крутой лесенке в гору. Если бы я знал, каким путем придется мне достигнуть предстоящего удовольствия, я бы еще с большим отказался от него! Мы то спускались, то поднимались по ступенькам — под гору и в гору; десяти шагов не было ровных; я почти выбился из сил. «И кому нужно было тут делать ступеньки, входы и переходы?» думал я, браня про себя немцев: «ведь крутом нет никакого жилья и все это делается для того, чтобы мы, дураки путешественники, послушав guid’а, который восхищается всякой лужей, брали проводников и коляски и велели возить и водить себя, платя за это втридорога!» Наконец-то! Зальцах, который беспрерывно перебивал нам почтовую дорогу и раз двадцать заставлял переезжать через себя от самого Зальцбурга, к моему крайнему удовольствию куда-то перед тем отлучился. И вот мы бросили экипажи и шли пешком, как говорится, к чёрту на кулички — чтобы опять взглянуть на него! Впрочем, место действительно живописное: в ущелье скал, которые совершенно сошлись между собою, над сводами огромных камней или лучше сказать скал, точно нарочно набросанных тут, шумел и рвался, как в котловине, задорный Зальцах. Нагнувшись с мостика, мы смотрели в скалистую пропасть, в которой река то выходила белой пеной, то снова скрывалась под камни. — Да это Oëfen! сказал я, как только успел перевести дух. — Действительно, это место называется кажется Oëfen! ответил спутник. А не правда ли, бесподобно? — Хорошо, да дорого покупается! Я едва могу говорить от усталости! А подумаешь, что есть еще рьяные путешественники, которые по деревянным лестницам спускаются к самому ложу реки и прогуливаются вместе с Зальцахом под камнями. Отдохнув несколько минут, мы пошли далее, и к счастью довольно скоро вышли к экипажам, которые ждали нас. На право, как трещина, вилось живописное узкое ущелье, между огромными скалами защищенное маленьким бастионом; дорога лепилась в нём с боку и терялась в поворотах. С лева была маленькая церковь. — Это Мариа-Бруннен? спросил мой спутник у кондуктора. — А это Люгское дефиле, с укрепленной кроатской щелью! Здесь лучший вид на него, отвечал я по гиду. Здесь в 1809 году, не смотря на неприступное место, баварцы и французы побили вас, австрийцев, хотел я прибавить. Да кто и где вас не бил! Вообще вся дорога от Зальцбурга до Гастейна необыкновенно живописна. При въезде в Ленд нас встретил шум водопада, который вертел мельницу. Это водопад Гастейнского Аша, а до него еще две станции. Дорога повернула опять в крутую гору, нам припрягли пару лошадей и мы чрез несколько минут начали взбираться по самому чудному из здешних мест: Ущелью (Klamen). Оно идет вверх по Ашу, который все каскадами льется на, встречу. Места для дороги нет, и она то высечена в скале, то идет на огромных каменных сводах. Камни иногда висят над самой головою, утесы скал грядой идут по сторонам. Как живо опять мне представился Кавказ! Там, точно также дорога лепится над Тереком. Точно так же Терек в более спокойных местах идет вздутой посередине выпуклостью, которая противна всем законам гидродинамики и так поразила меня в первый раз. Только там, вместо здешних, сводов, лепится у скалы какая нибудь Гулятская кладка, из булыжника с хворостом; только там, вместо здешних каменных перил, перед вами прямо у самых колес окраина пропасти; только там, вместо здешней осторожной езды, шагом, с тормозами и пешком плетущимися почтарями, едет себе посвистывая ярославский ямщик, под гору вскачь, на гору, как случится. Я долго шел пешком, и когда усталость заставила меня забраться в карету, чуть не свихнул себе шеи, беспрестанно высовываясь из окошка. Если бы не этот проницающий холодный ветерок, я бы не слез с козел. Смеркалось, когда мы приехали в Гоф-Гастейн, некогда богатый город золотопромышленников. а ныне живущий на счет больных, которые, не достав места в Вильдбаде, поселяются в нём. Целебная вода проведена сюда в трубах и доходит достаточно теплой для ванн. В последний раз мы переменили лошадей и снова потряслись шагом. Смерклось совершенно и окрестности, которые искупают скуку езды, утонули в темноте. Терпение наше истощилось. Два часа мы тащились какие-нибудь восемь верст по отличному шоссе. Наконец какие-то огоньки замелькали сквозь лес, внизу, по оврагу, шум водопада начал доходить до нас. Ближе и ближе он слышался. Наконец вдруг прорвавшись сквозь мрак, с ревом упала козле нас целая стена белой пены, нас обдало брызгами и сырой пылью; мы проехали мост через водопад и очутились на маленькой площадке, у окон ярко освещенного дома, где нас встретила прислуга у фонарей подъезда. — Есть квартиры у Штраубингера, спросил я человека, который отворил мне дверцы. — Есть! отвечал он мне. Ну, слава Богу! Заботы кончились, только лечись теперь. === Вильдбад. Гастейн === Что же это значит, наконец? За что же вы, друзья и приятели, забыли меня? Вот уже два месяца, как я из России, и во все это время только одно письмо от вас! одно письмо от всех вас, которые обещались писать ко мне, к которым я пишу без устали! Знаю я вас! Знаю я тебя, моя родная русская лень! Лень, исключительно ленивая, когда дело касается до пера. Только ты нелениво на переписку, по края запачканное чернилами, перо присутственных мест! Только ты непрестанно скрипишь с утра до вечера и пишешь подтверждение за подтверждением, отношение за отношением. — Иван Иваныч, велите очистить эту бумагу! говорит Петр Семеныч, передавая ее Ивану Иванычу. — Степан Васильич, Петр Семеныч приказал очистить эту бумагу, говорит Иван Иваныч, подсовывая ее Степану Васильевичу. — Сердюков, очисти эту бумагу! говорит Степан Васильич, бросая ее под нос углубленному в переписку Сердюкову, и Сердюков, который уже никем не распоряжается, кроме сторожа, очищает бумагу, передает ее в какое-нибудь другое присутственное место или за требованием справки, или сорок девятым подтверждением и очищается бумага бумагой до тех пор, пока не расплодится дело на две тысячи листов. Да! Знаю я вас! Зайдет ли случайно у вас речь обо мне и скажет один другому: «надо бы написать к нему», и ответит другой одному: «да! надо бы» и прибавит: «а впрочем он чай навеселился заграницей нему не до нас теперь»! «Да и кто его знает, где он слоняется там»! отвечает один и тем дело кончается. Как кто его знает? Да разве я вам не твердил перед отъездом, что контора Б. для Ч. всегда знает, где я! Да разве я не просил вас посылать или заносить в нее ваши письма и вы, пожимая мне руки, говорили: «хорошо! непременно»! Да разве я поехал за границу за тем, чтобы сшить себе платье в Париже и показывать его в других столицах или на модных водах волочиться и играть в рулетку? Да, мои добрые друзья, я вам обязан не. сколькими днями самой тяжелой, самой невыносимой тоски! Я не квасной патриот и, не смотрю на любовь мою к вам и дому, если бы теперь кто-нибудь сказал мне: «воротись назад», я бы крайне был недоволен! Но вы не знаете того нестерпимого упадка духа, тех черных дней, которые нападают на вас за границей, когда долго не слышишь ни одного теплого, ободряющего слова, когда не знаешь что творится с теми добрыми и любимыми существами, с которыми, может быть, благодаря Бога, ничего не творится и которые продолжают себе мирно играть в ералаш по маленькой. Вы не знаете этих томительных дней, когда, долго оставаясь наедине с собою, долго рассчитывая и живя только на собственные силы, начинаешь сомневаться в себе и в других, когда хочется хоть на минуту опереться на дружеское плечо и когда нет этого плеча, когда хандра охватит тебя хуже недуга и когда охватят она в таком суровом и чудном месте, как Гастейн; Гастейн, из которого наш бедный, так рано и грустно погибший Языков, больной, безногий, {{poemx1||«Как голубь, загнанный дождем»,}} {{noindent|1=после долгих лет леченья, возвращался домой, без пользы и с затаенным, глубоко горьким вздохом, должен был сказать в своей прелестной элегии:}} {{poemx1||«Мой черный день не разгулялся, Мне утешенья нет как нет»!}} Посмотрите, что за место кругом! По ложбине между гор, на высоте 3,000 ф., на маленький кусок камней, среди двух оврагов, словно высыпано сверху десятка два домов и они прилепились кое-как и куда попало: стали на площадку в 10 кв. сажен, взмостились на гору, спустились в долину. Огромный водопад немолчно шумит и падает сверху; через него перекинут мост и чтобы вас не забрызгало водой на самом мосту, устроен крытый тротуар. Вы смотрите выше, там, в ущельи опять мостик, над водопадом, и выше водопада, и справа, и слева маленькие водопады, и в долине течет этот же Аш, все падая с камня за камень. Нет десяти шагов, которые вы бы могли пройти во ровному месту, а кругом лес и тропинки, тропинки то в гору, то под гору, то зигзагами, да ступенями. Внизу стелется долина, вся усеянная домиками, разрезанная клочками лугов, пашни, лески, точно на ситуационном плане. А кругом горы и гори, горы над горами, то покрытые лесом, то голые, и там из-за угла, как угрюмый и оплешивевший старик, выглядывает какая нибудь скалистая верхушка Альп, покрытая вечным снегом! Воздух, этот, говорят, живительный и целебный воздух Гастейна, резок для непривыкшей груди и тяжело давит ее. В полдень печет солнце, но через два часа оно заходит за горы и вы, кутаясь от холода, только видите его желтый свет на вершинах гор. Иногда встанешь утром и видишь, как снизу из ущелья, вровень с окнами, облако за облаком, тянется целое стадо волнистых, мягких клочьев; между ними проглядывают лесистые бока противоположной горы и вы точно сидите в балете при перемене декорации и ждете, когда поднимется эта облачная завеса и станет, вся освещенная солнцем, чудная декорация. Вы скажете, чего же лучше! Скалы, каскады, долина с домиками, и солнце, и живительный воздух, — да, это хорошо, это чудно, друзья мои, но не надолго! Эта вечная суровая красота природы, этот никогда не улыбающийся, всегда сурово смотрящий на вас, грозный и строгий лик, наконец тяжело подавит вас. Вы говорили сначала: какая чудная картина! и скажете под конец: какое безобразие природы, если в природе может быть безобразие. И среди этого-то подавляющего величия, останьтесь одни, останьтесь под исход курса, когда, как птицы, выпущенные на волю, разъезжаются все больные и остаются только одни самые трудные, самые отчаянные калеки, когда безлюдье и безмолвие тяжело и видимо спускается на вас и среди них до вас не доходит ни один приветный звук из вашего милого далека! А воды, самые целебные воды, на которые сначала вы смотрите с улыбкой, потом ставят в тупик своей таинственной, непостижимой силой. Вода, чистая как кристалл, бьющая горячими ключами из глубокого недра гор, вода, в которой Либих не открыл никакой химической примеси, у между тем действующая с необыкновенной силой, действующая на одного так, на другого совершенно иначе, вода, отклоняющая магнитную стрелку, оживляющая завядшие цветы. Есть старики, которые в семнадцатый и в двадцать пятый раз приезжают на здешний курс и только и живут этими водами. Чувствуешь, что она действует, что она что-то творит с вами, а что творить? Кто может предвидеть, как подействует неведомая сила? А то бывают здесь еще иногда удивительные теплые и сумрачные дни. Небо подернется мглою, все стоит в сереньком полусвете и как будто на всю природу нападет какая-то тихая, нежная грусть! Влажный, теплый воздух, весь напитан запахом во второй раз скошенной травы; он так мягко, так упоительно льется в грудь, что не надышешься им, точно пьешь его, точно берешь ароматическую воздушную ванну! Альпийские горы, прикрыв свои головы туманом, задумчиво смотрят на долину; долина, с своими маленькими домиками, не шелохнется внизу, точно притаится и побледнеет, только луговины её, особенно яркими зелеными пятнами, как чахоточный румянец, выступают наружу. Один только водопад пожелтеет, побуреет и точно отчаянно больной бьется и ревет в предсмертных муках, а окрестная природа — стоит по прежнему над ним, тихо задумавшись, как нежная сестра милосердия и словно жалеет о нём, и улыбается грустной улыбкой! В эти чудные и сладостные минуты невольно сглаживаются морщины с насупившегося лба, нет места ни злобной досаде, ни порывистому чувству нетерпения, когда бросил бы всех и все и поскакал куда нибудь дальше, дальше! Другое сладкое, но какое-то томительно болезненное, неопределенное чувство, точно влажный воздух, охватывает тебя. Как будто хочется и любить, и плакать, и сознаешь, что некого любить и не очень плакать! Замолкает этот неугомонный демонический голос, который непрестанно слышится над ухом, который все посылает куда-то, который в шумной ли жизни столицы, в мертвой ли тишине деревни, все, как вечному жиду, немолчно и повелительно твердит тебе «иди! иди»! Но являются и просвечивают минуты другого, чрезвычайно грустного сознания, что некуда идти, да и не зачем! Что, куда бы ни пошел ты, все не уйдешь далее этой узкой черты, которою обрезан твой путь, что, как ни бейся ты, а все как муха в паутине, ты не вырвешься из опутавшей тебя сети, и твоя грусть, и твои громкие слова и жалобы, все-таки не более, как голос той же мухи в паутине! И эта мысли не возбуждают в вас ни ропота, ни сожаления: вы только улыбнетесь той же грустной улыбкой, с которой смотрит на вас природа и вам покажется, что вы поняли друг друга! Да! если извинительно где хандрить, хандрить несносно, хандрить каждый день новым родом хандры, так это, бесспорно, осенью в Гастейне… И вот где ваше молчание догнало меня, друзья. Вот где, точно сговорившись, вы забыли меня. Не забыла ли меня и ты, моя добрая, далекая читательница! Ты, приветный голос которой так освежителен и так дорог мне, и так давно до меня не доходит! Вильдбад. Гастейн. <sup>2</sup>/<sub>14</sub> сентября, 1857 г. {{Примечания ВТ}} </div> {{PD-RusEmpire}} [[Категория:Письма из-за границы (Авдеев)]] 1aryr8pefo22je4t1b8ys8b7cwnr382 4590843 4590419 2022-07-20T11:42:56Z Kuzzim 88136 wikitext text/x-wiki {{Отексте | НАЗВАНИЕ = Письма из-за границы | АВТОР = Михаил Васильевич Авдеев | КАЧЕСТВО = 3 | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = 1858 | ИСТОЧНИК = [http://az.lib.ru/a/awdeew_m_w/text_1858_pisma_iz_za_granitzy_oldorfo.shtml {{Книга|автор=Авдеев, Михаил Васильевич.|заглавие=Сочинения М.В. Авдеева|место=Санкт-Петербург|издательство=Ф. Стелловский|год=1868–1870|том=2}}] | ЧАСТЬ = Письмо третье | ПРЕДЫДУЩИЙ = [[../Письмо второе|Письмо второе]] | СЛЕДУЮЩИЙ = [[../Письмо четвёртое|Письмо четвёртое]] }} <div class="text"> === Франценсбад === «Немец хитер! немец обезьяну выдумал», говорит наш народ. Правда, выдумать обезьяну дело не легкое, однако ж русский человек его перенял и выдумал в свою очередь медведя. Но есть немецкая штука, гораздо хитрее, это выдумка залезать в грязь и сидеть к ней через день около получаса в течении 4-х — 6-ти недель. Однако ж немцы выдумали и это, и что еще удивительнее, ежегодно более двух тысяч человек съезжаются часто из отдаленнейших мест за тем, чтобы им подражать и посидеть в свою очередь в грязи. Конечно, человек животолюбив и ради поправления здоровья, готов перенесть всякие гадости; нашли, что франценсбадские грязи полезны, что ж, попробуем! попачкаемся в франценсбадской грязи, куда не шло! — но как нашли? Кто первый испробовал? Вот вопрос, который поставляет меня в тупик! Кому первому пришло в голову, что эти грязи полезны, и кто имел столько глупости и характера, чтобы на себе пробовать их и ежедневно погружаться в них в течении нескольких недель, да еще не чувствуя от того никакой пользы, потому что польза от грязей начинает чувствоваться, говорят обыкновенно, через несколько месяцев. Известно, что первые медики пользовались уроками и опытностью животных, и если фармацевтика мало делает новых открытий, так это потому, что новейшие эскулапы возгордились и презирают своих, учителей. Из животных только одни свиньи могли в этом случае подать пример человеку. Но свиньи любят всякую грязь и свинство и везде, как кажется, чувствуют себя очень хорошо: они пожалуй, и не туда заведут, следовательно в этом случае медицина не могла против обыкновения воспользоваться и их открытием. Кто же был первый, взявший на себя роль свиньи? Это великое открытие, как и многие другие, как и взятки тургеневского стряпчего — покрыто мраком неизвестности. В имении моем, где я провожу каждое лето, есть железистое болото. Очень может быть, что оно полезнее франценсбадского, но как, к сожалению, никто еще не испробовал этого, то я в одно прекрасное утро вынужден был покинуть оренбургскую деревню, для того, чтобы в один прекрасный вечер приехать в австрийское местечко. Австрийская таможня самая неприятная из всех известных мне таможен. Кропотливая визировка паспортов, осмотр чемоданов, в которых, разумеется, ничего не найдут, спросы, распросы. Она поражает вас пошлиной и секвестром в самые приятнейшие потребности — вино и табак. От этого вы не найдете в Австрии хороших сигар и вина или найдете их ню двойной цене. Мне показалось, и кажется весьма основательно, что самый быть простого класса, обработка полей и ход административной машины, все в ней хуже, чем у юго-западных соседей. С этими чувствами я въехал в Богемию и чрез несколько минут подъезжал уже к Франценсбаду. Франценсбад стоит всего верстах в пяти от границы. На покатой, слегка волнующейся равнине, сжался маленький чистенький городок с садами и парками. Да нет, это и не городок, это сорок или пятьдесят гостиниц, правильно расположенных в двух-трех улицах. Все дома каменные, все до одного с гостиницами и названиями, в которых преобладает золото. Золотой крест, золотая лань, золотой змей, золотой орел, словом всякие золотые животные. Мы въехали мимо парка, повернули в небольшую улицу, усаженную в два, ряда густыми прекрасными каштанами и остановились у почты; и почта в гостинице: в гостинице zur Poste. Мне отвели какую-то клетушку. — «Нет ли получше»? спрашиваю я. — «Будут две хорошенькие комнаты дня через три: двое русских уезжают», отвечает горничная — «А кто эти русские»? Она позвала мне такие фамилии, которых, ручаюсь, на всем свете не существует. Вообще у немцев есть необыкновенный дар коверкать русские — даже синя простые фамилии. Кажется самим Господом Богом у них отнята способность произносят наши имена! Горничная сама сознавала это. «Позвольте, я лучше принесу вам курлист{{Примечание ВТ|Kurliste (нем.) — список проходящих курс лечения на курорте}}». Смотрю — один из русских мой приятель, да еще какой приятель. Через несколько часов я был в его объятиях и квартире. На другой день подают мне печатный листочек, весь в графах, просят в каждой графе сделать отметку. «Пишите, пожалуйста», сказал я приятелю, «что там такое»? «Первое имя и фамилия» — на это отвечать не трудно. «Второе характер». Как характер? На что им знать мой характер? Да и кто его знает, когда я и сам не знаю его! «Пишите, что у меня характер самый скверный, в особенности с австрийцами». — Не то! характер, т. е. положение. — «Ну, и это возрос затруднительный. У меня, как водится, иного и этих характеров, по чину один, по должности другой, по происхождению третий, по занятию четвертый… Пишите — характером отставной капитан». Потом? «Лета». — Это нескромно! Далее? Религия, место рождения, откуда едешь, куда, зачем… и конца нет! Поверьте, я не прибавляю и еще не все высчитал. Раз утром я, по совету доктора, отправился брать первую грязную ванну. Вдруг под окном музыка. «Mein Herr, это вам серенада», говорит вошедшая нанни (здесь в каждом доме непременно есть своя нанни). Мне серенада? Что ж это, благодарные граждане, что ли, так довольны честию, которую я доставил им своим посещением? Или уж не женщина ли какая-нибудь. Мой грех, непризнательная ли читательница?.. «Mein Herr, это музыканты дают серенаду каждому приезжему, угодно вам будет дать им что-нибудь». — А ну их! мне нужна ваша грязь, а не музыка! — Однако же выслал им два гульдена и пошел в ванну. Ванн здесь в двух заведениях более двух сот, и целое утро они все полны. Есть водяные и грязные (Möor-bad): их дают попеременно; есть кроме того души и газовые ванны. Möor т. е. грязь, берут в болоте, сушат, мелют, потом разводят кипятком по желанию — и готово; извольте залезать по горло и сидеть по указанию. Года три назад, один больной, князь Гика, задремал в ванне, ткнулся в грязь носом, захлебнулся и найден был мертвым! Доктора говорят, что это единственный больной, которому ванны сделали некоторый вред. В первый раз забираться в грязную гущу неприятно — запачкаешься, но потом привыкаешь, начинаешь понимать вкус свиней и даже не находишь его очень странным, особенно сообразив, что они не чувствуют потребности отмываться целые полчаса в другой ванне. Славное местечко Франценсбад, чистое, тихое, белое, кругом в зелени. Карлсбад и Мариенбад в 6 часах езды, но я не был там. Изредка проедет коляска в две или одну лошадь, да раза три в день желтые почтовые кареты выгружаются и нагружаются больными. За то все здесь живет на счет больных. Не говорю о домохозяевах и содержателях отелей, не говорю о прислуге, которая не только не получает ничего от хозяев, но еще платит им половину того, что получает с приезжих; но поборы на госпитали, на бедных, на госпитали для бедных, наконец в пользу беднейшей из бедных — самой Австрии (за право жительства), надоедают до крайности. А то бы ничего: особенно если найдешь добрый кружок знакомых, какой был у меня в начале. В шесть часов на водопой, до восьми пьешь и гуляешь под музыку, потом все сами заходят в булочную за хлебом к кофею, потом кофе «verkehrt» (навыворот), т. е. больше молока, чем кофе; ванна в час, обед в курзале, человек на двести, или дома, газеты в кабинете для чтения, пожалуй визиты, прогулки, кофе, и опять прогулки, часов в восемь легкий ужин, — и покойной ночи до следующего утра. Окрестностями не богат Франценсбад, ездят в саксонскую деревушку Шонберг, любоваться видами с горы и провозить контрабанду: дамы — кружева, мужчины — сигары. Я был там раз, на гору не лазил, потому что общество, в котором я оставался, было лучше всяких нагорных видов, но сигар купил и надо им отдать справедливость — прегадких. А еще провез их контрабандой и для этого вдел в петличку сюртука желтенькую ленточку с шоколада, к которой австриец почувствовал должное благоговение, приняв ей, вероятно, за какое-нибудь значительное отличие. Гораздо интереснее, с исторической точки зрении, была поездка в Эгер. Эгер от Франценсбада всего верстак в пяти — и даже самые воды называются Эгер-франценсбадскими. Городок старинный, высокий, закоптелый, с мадоннами и распятиями на всех улицах, мостах и перекрестках. Нас подвезли прямо в ратуше. В одной из её комнат убит был Валленштейн. Является чичероне, показывает эту комнату, уставленную шкафами и столами и похожую на комнату какого-нибудь земского суда. На стене висит грубая картина, изображающая сцену убийства. Чичероне становится у окошка, растопыривает руки, принимает позу Валленштейна и начинает: «убийцы прокрались в эти ворота и ворвались в эту дверь; Валленштейн спал тут и, услыхав шум, вскочил и подбежал сюда» и проч., и проч., — с такими подробностями и горячностью, как будто он сам убивал Валленштейна. За то, когда мы ему дали за труды, он попросил прибавки, говоря, что ''очень громко рассказывал:'' действительно, он кричал громче покойного Валленштейна в критическую минуту. Но, долго я не забуду впечатления, которое произвел на меня осмотр эгерской церкви. Мы вошли в старинную высокую с длинными и узкими окнами церковь, и на нас пахнуло сыростью; стены были выкрашены белой краской, из-под которой проглядывала старинная живопись. Не знаю, был ли орган испорчен, или его чинили, но во все время какая-то тоненькая флейта пищала непрестанно длинную дребезжащую, раздражающую ноту. Мы подошли к боковому алтарю и что же? в нише, под стеклом, лежит обнаженный скелет! Его ребра перевиты золотой нитью с бусами или жемчугом, челюсть изломана и связана… у меня мурашки пробежали по телу!.. Над этим скелетом, череп и кости головы другого человека, налево опять голый скелет… еще череп с ямами, вместо глаз, осклабленными зубами и высокой носовой костью над дырою… и это все католические святые — католические мощи! Я хотел уйти, а между тем какое-то неприятное и беспокойное любопытство заставляло вглядываться в темную глубину этих костей, обглоданных смертью, и воображение напрасно старалось одеть человеческим образом эти мужские и женские остатки; а пронзительная нота все звучала свою однообразную кричащую песню. С стесненным сердцем вышел я на улицу и только на воздухе и солнце вздохнул свободнее. И так, купаясь то в воде, то в грязи, коротая время то веселыми прогулками в милом и приятном обществе, то одиноко бродя по пустеющим аллеям, среди чужих лиц, я провел длинный месяц. Сначала у меня было много и старых и новых знакомых, но потом все разъехались, заводить еще знакомства не хотелось и я тяжело доживал урочное время курса и томительная тоска, как ноющий зуб, точила меня. Скорее, скорее из этой воды, грязи и сшитой из лоскутьев заплатанной Австрии: все как-то глядит уныло и трудится тяжело, едва вырываясь из бедности. Волы возят целые горы, лошади трудятся, как волы, люди — как лошади, собаки — как люди и женщины — как собаки. Одни австрийские чиновники ходят как сторожа, черствыми я сухими фигурами, в своих белых мундирах, посреди бедных трудящихся богемцев и подозрительно смотрят на всех… Наконец я могу вырваться отсюда!.. — А что ж, какую пользу принес вам этот месячный искус, спросите вы? Да слава Богу, я чувствую себя хуже! Как слава Богу? Да так! доктора на водах рассуждают, как сапожники! Скажите сапожнику, что его изделие вам жмет ногу, он скажет, разносится; скажите, что широко, он скажет, сядет. Так и здешние доктора: лучше вам — они говорят «и прекрасно», — хуже: они отвечают «отлично — значат воды действуют и месяца через три вы почувствуете себя лучше?» А через три месяца, как говорится в восточной сказке, или слон умрет, или шах умрет: вы будете за сотню миль от вод и докторов и им будет об вас и горя мало. === С вод на воды === <center>''(Бавария и Зальцбург)''</center> Сторож отпер нам дверь, зажег сальную свечку и в полупотьмах мы начали подниматься по каменной лестнице. Сделав оборота четыре, мы очутились в довольно просторном помещении, неправильно округленном бронзовыми стенами. По средине шла вверх витая лестница, свет едва проходил в одно маленькое стеклышко, на право было углубление, я хотел вглядеться в него, сторож меня остановил: «не ходите, это голова льва» сказал он. Духота была нестерпимая, жар доходил до 40 градусов. Да! я забыл сказать вам где мы! Мы в Баварии! Непонятно? Как бы это смазать вам по деликатнее?.. Мы под платьем Баварии, под её кринолинами — если только она носит кринолины — чего впотьмах приметить нельзя. Мы внутри бронзовой статуи, которая называется Бавария, и стоить за городом, в Мюнхене. Вышина ее 54, а с пьедесталом 60 фут. «Угодно подняться в голову?» спросил проводник. Я было поленился, но спутники пошли, не оставаться же в духоте и темноте, под юпками! делать нечего, полез и я! Лестница крутая, сквозь горло мы едва пролезли, но в голове было просторно. Нас было трое (в том числе одна дама, немка). Два бронзовые диванчика, с такими же под сафьян подушками, стояли в глубине локонов; я поставил ногу в нос и уселся, другие тоже; человека три по нужде могли! сесть еще также удобно, как сидят в здешних почтовых каретах, с той разницей, что Бавария, слава Богу, стоит покойно. В прическе вставлено два-три крошечных стеклышка, с которых открывается вид на Мюнхен и окрестности, мы посмотрели и поторопились вниз из духоты под пронзительный ветер. — «Немецкая штука!» сказал мой спутник. «Да еще и преглупая!» отвечал я, спеша укрыться в храм славы. Храм славы тоже немецкая штука, немного поумнее. Это большая галерея, или род портика с загнутыми крыльями, открытая к заду Бавария и к лицу Мюнхена. До восьмидесяти бюстов замечательнейших баварских мужей стоят по стенам и смотрят в… спину замечательнейшей баварской статуи. И все это на высоком холме, перед пустым полем, на котором раз в год бывает народный праздник! И для этого надо тащиться час по закоулкам! Колена подгибались у меня от усталости, сквозной ветер пронизывал насквозь, я проклинал от души эти немецкие штуки и французские guid’ы; которые расхваливают их! У нас, помнится, существовало мнение, что железные дороги убивают поэзию русской езды. Желал бы я, чтобы защитники пресловутой тройки проехали с поспешным поездом, в ясное летнее утро от Гофа к Бамбергу! Я не видал дороги смелее построенной! Она взвивается как змей и спускается видимым покатом. С опасностью засорить себе глаза, против всех правил осторожности, невольно высовываешь голову из вагона и видишь, как вся длинная цепь экипажей извиваясь стремится под гору. Вагоны беспрестанно накрениваются то на тот, то на другой бок, а между тем летишь с быстротою пятидесяти верст в час, летишь по горам над прелестнейшими долинами, составляющими так называемую Франконскую Швейцарию. Разве это не поэзия?.. Я выехал из Гофа по утру в 9½ часов, а в 12-м мы были уже в Бамберге. В Бамберге обедают, и ждут довольно долго, когда разъедутся другие поезды. Но я забыл сказать вам, что туда на одну и ту же станцию приезжают в одно время три поезда: из Мюнхена, Лейпцига и Франкфурта и все обедают: можете себе представить, какая выходит суетня. Я съел тарелку супу, который стоял перед прибором, просил, просил, ждал, ждал еще чего-нибудь, наконец; потерял терпение, пошел сам в буфет и взял что попало, об учете тут и думать нечего, сам на силу добьешься, чтоб узнать цену и отдать деньги, а швейцары в синих мундирах с булавой расхаживают и кричать какой поезд готов к отъезду. Вообще дорога от Гофа до Аугсбурга весьма живописна. Монастырь четырнадцати святых, куда приходят ежегодно до 50 тысяч богомольцев, Банд, бывшее Бенедиктинское аббатство, хорошенький Гарбург, с своим живописным замком, угрюмо стоящим над ним на отвесной скале, быстро проходили перед нами. Перед Донаувертеном, возле самой дороги, промелькнул высокий камень с большим крестом над ним: здесь была казнена ревнивым Людовиком Баварским, но одному подозрению, его прелестная жена Мария Брабантская! Целый роман трогательный, грустный и поэтичный навевает этот камень с крестом. Поезд пролетел над маленьким туннелем, описал довольно крутую, кривую линию и побежал по мосту. Пароходы, готовые к отплытию, стояли на рейде и ждали новых пассажиров. Река не велика — но это Дунай! И сколько опять воспоминаний! Сколько родной крови и славных схваток видела эта река! не здесь! Здесь били только австрийцев — и где их не били! — но далее, далее, там у родных нам берегов. Не так переправлялись через через эту реку, на своих казачьих лошадях, вы, мои близкие и дорогие родные! Я промчался через нее на спокойном диване вагона, но тайно завидовал вам и еще раз горячо вас вспомнил. Я торопился в Мюнхен, торопился, увы! от вод — на воды, от леченья к леченью, и потому не останавливался ни в Бамберге, ни в Нюренберге, ни в Аугсбурге. Прошло часов пять после легкого обеда, а мы почти не останавливались:, я проголодался. — «Подождите, сейчас будет Нердлинген, сказал мне один спутник, здесь известные сосиски!» — Как сосиски? помилуйте, да я на диете! И так я в Кульмбахе, да еще натощак, выпил пива, только потому, что оно считается лучшим пивом в Баварии, стране лучшего во всей Германии пива! Да добро бы еще пиво действительно было хорошо: наше кроновское не в пример лучше. Нельзя же однако сосисок не попробовать! Замечательные, говорят, сосиски: вот и у Рейхарда сказано! Действительно, нельзя не попробовать, особенно когда страшно голоден, а горячие сосиски на хлебе подносят вам под самый нос к вагону. И я попробовал — решительно гадость! Или мой русский вкус никак не ладит с немецкой кухней, или у немцев, что кажется гораздо справедливее, безвкуснейшая кухня. Знаменитые сосиски! Разве от того только, что они напичкана мускатным орехом? Это мне напомнило нашего деревенского Вателя — Василья, крайне способного ко всем ремеслам, но к сожалению холодного только к одному, которому учился. Сидишь за чаем, является беззубая собачонка Амишка, пребывающая на кухне, и вслед за нею входит, кланяется и безмолвно становится у дверей Василий. Сегодня он с густой окладистой черной бородою, а вчера, кажется, был выбрит, как англичанин: борода, усы и бакенбарды у него являются и исчезают каким-то волшебством. Проходит несколько минуть молчания: мы пьем чай и курим, Амишка, согнув хвост крендельком, ждет сухарика. Наконец я, на котором лежит тяжелая обязанность заказывать обед, делать нечего, приступаю. — Ну, что ж сегодня будет, Василий? — Да сегодня надо будет приняться за щи! отвечает он. — Помилуй! да мы с тобой и вчера, и третьего дня все, кажется, за щи принимались. Нельзя ли что-нибудь другое? — Василий задумывается. — Борщ можно! наконец отвечает он. — Да это все тяжело, да и приелось! Там, в книжечке нашей однофамилицы Авдеевой, которую я нарочно выписал для тебя, есть разные супы, выбери что-нибудь! При слове книжечка, к которой Василий чувствует, кажется, род ненависти, как ко всем кулинарным усовершенствованиям, лицо Василья принимает мрачное выражение. — По книжке нельзя! отвечает он. «Да отчего же нельзя»? — Мускатного ореху нет! — Ну, так что же говорить, говорю я, обезоруженный и растерянный. — Да видно, надо за щи приниматься, отвечает он… И это повторяется каждое утро… — Не завидна твоя кухня, приятель Василий; но как она лучше немецкой! Что это как расшумелся сегодня водопад! Ему словно досадно, что я перенесся в нашу тихую Буруновку! <center>{{bar}}</center> Часу в 5-м после обеда мы подъезжали в почтовой карете к Зальцбургу. Перед нами стлалась зеленая долина с несколькими домиками. Крестьяне и крестьянки в своих безобразных тирольских шляпах, которые, вероятно в следствие моды, утратили свою прежнюю красивую форму, и приняли вид обыкновенных мужских шляп, во второй раз косили сено и называли его на тычинки, воткнутые по всему лугу. Было душно и жарко; мы пятнадцать часов тащились какую-нибудь сотню верст от Мюнхена; я терял терпение. — Да где же, наконец, Зальцбург? спросил я одного из спутников. Тут должен быть Зальцбург, а я не вижу ничего, кроме долины и этой отвесной скалы, возле которой тащимся. Дайте мне Зальцбург! — Через пять минут мы будем в Зальцбурге, с подстрекающей улыбкой отвечал спутник. Я еще раз осмотрелся — голая отвесная каменная гряда, которая тянется вдаль и замыкается высокой скалою, на площадке которой, сплошь застроенной замком, под самым небом стоит крепостца с развивающимся австрийским флагом. — Не может же быть, чтобы мы в эту крепость поднялись; а в Зальцбурге 16 тысяч жителей, — куда же он спрятался? — А вот сейчас в нём будем, повторял опять спутник, с своей глупой улыбкой. Спутник этот возбудил мое негодование еще с той минуты, как на полдороге влез в вашу просторную дотоле карету, и один занял две трети её. Если бы статуя Баварии обратилась в живую женщину, то судьба, кажется, на этот случай приготовляла его к ней в мужья. «Эх, приятель!» думал я, «стоять бы тебе лучше с венком на голове и поднятой дланью за площади славы, там у вас за городом в Мюнхене! и лазили бы в тебя любопытные путешественники, а не теснил бы ты их и без того в тесных каретах!» И с этою мыслью я размеривал глазами, сколько человек могут поместиться в моем спутнике, и нашел, что если не в голове, так в туловище шестеро таких, как я, понагнувшись, могли бы усесться. В эту минуту почтарь захлопал бичем, карета повернула налево и мы въехали в ворота или, лучше сказать, туннель, пробитый сквозь скалу. Перед нами, как бы волшебством, явился прелестный Зальцбург. ''Новым воротам'' (Neutur), сквозь которые проехали мы, уже 80 лет. Их соорудил архиепископ Сигизмунд III (в то время, когда еще Зальцбург с его округом составлял архиепископство), и в честь его на воротах надпись гласят: «Te saxa loquuntur» (камни восхваляют тебя). Длинная скалистая гора закрывает совершенно Зальцбург с запада и он вдруг, как из земли вырастает перед вами, когда проедешь сквозь эту скалу. Так как полчаса назад мы имели неудобство вновь въехать во владения австрийцев, то нас вновь обшарили, опять спросили о характере и сделали десяток других нескромностей. Я оставил чемодан на почте, взял наутро билет в Гастейн и отправился в гостиницу. Меня опять, как в Мюнхене, засадили в 4 этаж, с тою только разницей, что там 4 этаж оказался пятым, а здесь был действительно 4-м, и что здесь, вместо конуры, под сводами была хорошенькая с прелестен, видом комната: прямо перед окнами почтенный и большой собор, ближе его бьет фонтан, хватая верхний вровень с моими окнами, справа дворец, более похожий впрочем на казармы, и влево чудный вид на окрестные горы. Откуда это берется столько путешественников, что ими все гостиницы битком набиты! Впрочем я подозреваю, не засадили ли меня в Мюнхене под крышу в наказание за то, что я не осматривал всех тамошних библиотек, пинакотек, глиптотек и прочих, более или менее неудобно произносимых имен. И к чему такие дикие имена давать им! Они одни отобьют охоту к осмотру. Впрочем, я было заехал в старую пинакотеку, да вскоре пробило два часа и я едва успел взглянуть на надоевших мне немцев и голландцев с их зверями, окороками и петухами. Впрочем я и не жалел об этом: все пинакотеки я оставив до возвратного пути и осмотрел только город, литейную, на которой отливают огромного Вашингтона для Америки, церкви, и остался всем посредственно доволен: я ожидал более от столицы, покровительствующей монастырям, философии и Лолле Монтес. — А что там осталось от Лоллы Монтес? спросите вы. — Небольшой двухэтажный домик с раскрытыми ставнями, да благодарное воспоминание курильщиков: до неё было запрещено курить на улицах и она первая нарушила запрещение; теперь все курят и благодарит ее: я был в том числе. Однако ж я забыл, что хотел говорить вам о Зальцбурге, а говорю о Мюнхене. Отдохнув с полчаса в гостинице, я, по обыкновению, взял под мышку guide и отправился по городу. Вот дворцовый фонтан (Hofbrunnen), высеченный из мрамора Антонием Дорио в 1664 году; говорят, это лучший фонтан в Германии. Внизу кони высунули головы, над бассейном из ноздрей их бьют тоненькие струйки воды. На верху атланты поддерживают шар, на шаре стоит мальчик и держит трубу, из которой бьет вода. Фонтан действительно недурен. Может, я что-нибудь немного переврал в его описании, но он от этого мало потеряет. Вот собор с знаменитым органом: заглянул и в собор. Орган молчал, но шла какая-то вечерняя служба: священник читал молитвы, и едва оканчивал, как все молящиеся вполголоса повторяли ее. Ропот сотни голосов, вдруг раздающийся вечером в темнеющем храме, был очень эффектен. На право — статуя Мадонны: — есть статуя! Налево мраморный водопой: есть и водопой! Тут где-то по другую сторону должна быть статуя Моцарта? Я повернул за церковь, вышел на площадку: Моцарт, действительно, стоял на своем месте, и, как водится, Моцарт шванталлеровский, потому что, кажется, все статуи в Германии леплены Шванталлером и все весьма обыкновенны. Я закрыл книгу и пошел куда глаза, глядят. Глаза глядели в ворота, я прошел через них, очутился на берегу Зальцаха и залюбовался видом! Тотчас по ту сторону реки шла высокая гряда гор, покрытых лесом; предместье, которое стоит левее, кончалось против меня несколькими одинокими прекрасными домами; реже и реже они отодвигались по горе. Вот между лесок то тянется, то пропадает какая-то высокая каменная ограда. Вот башенка на загибе торы. Далее, в ущелье, едва видна церковь — и вдруг благовест послышался от неё, и едва долетал умирающим, грустным призывом до города: это капуцинский монастырь, а далее францисканский замок. Как видно, что Зальцбург был столицей архиепископства! Кругом монастыри августинцев, францисканцев, бенедиктинцев. Эта горя, что прямо, называется капуцинскою; та, назади, сквозь которую мы проехали, — горою Монахов (Mönchsberg), а вот эта, что идет за крепостью — горою Монашенок (Nonnberg). Я оглянулся, город, обнесенный стеною, с его церквами и высокими домами, прижался к горе. Гора идет за ним неприступной стеною и примыкает к высокой скале, на которой сжалась сплошным строением замка, башен и переходов, крепость, стоящая, как коршун в небе, над самым городом, с развивающимся над ней флагом. Прелесть! Я пошел по набережной Зальцаха, усаженной деревьями, увидал потом на повороте дороги надпись Hof-Gastein и воротился, в надежде за другой день дорогой смотреть продолжение чудной панорамы, которая развертывалась предо мною и от которой не хотелось оторваться. Я взошел в другие ворота, повернул на право и очутился в улице, по которой двум человекам тесно идти рядом. Хотелось бы взойти в крепость, которая вот тут надо мною, но кругом по Mönchsberg’у далеко и поздно, а прямо хоть и есть ступени, да не взберешься. Я пошел по закоулкам и часто то проходил под жолоб, то переходил канаву, а по бокам стук и грохот в двухэтажных домах: это мельницы, которым нагорные воды дали возможность шуметь в самом городе. Я опять вышел к собору. «Тут должно быть где-то в углу интересное кладбище», припоминая ''guide'', подумал я и повернул в угол, опять в узенький закоулок, заглядывая, куда он выведет меня. — «Вы ищете верно кладбище св. Петра», спросила меня встретившаяся женщина, — «оно вот направо». Я поблагодарил и пошел направо. Простой народ здесь чрезвычайно вежлив с иностранцами: встретится — поклонится с своим добродушным гут-моргеном или абендом, точно как своему гостю: и не мудрено впрочем: иностранцы только и кормят их. Через минуту я очутился за кладбище и если бы вокруг старой часовни не было нескольких крестов над цветниками, я бы подумал, что нахожусь на какой-нибудь выставке памятников! На лево, примыкая к скале и кругом, как ограда, шли невысокие аркады, открытые внутрь, все они были разгорожены как комнатки, а в каждой из этих комнат были памятники, образа, портреты похороненных, и у всех без исключения пол был уставлен цветами, кресты увешены венками из иммортелей. Это именно место тихого покоя и сладок бы должен быть вечный сон усопших, если бы до них могло доходить сознание забот, которыми окружены они, если бы цветы не стояли на тяжелых камнях, которые лежат над их ничего не сознающем прахом! А за аркадами по скале лепятся капеллы. Вон там, за высоте, точно ласточкино гнездо прильнуло какое-то строеньице. Как оно забралось туда? Если бы не крошечная тропинка, которой зигзаги иногда выглядывают наружу, не знал бы, как и попадают туда! Это капелла св. Максима, построенная на месте его кельи, из которой он был свергнут вниз Геруллами, в 477 году. Однако холодно и сыро становятся в этом жилище мертвых. На колокольне пробило четыре четверти, потом восемь часов, другие, третьи, четвертые часы Повторили бой и замолкли, только на башне Neubau, увешенной колокольчиками, куранты начали звонить свою вечную, длинную монотонную арию. Я поспешил домой, встретил эрц-герцога (кажется) Иоанна, высокого, полного мужчину, в голубом генеральском мундире, с целою толпою следовавших за ним в белых мундирах офицеров, забрался в свою комнату и поскорее в постель. Куранты все еще печально перезванивали; из двух окон тихого дворца светился огонек: это комната матери нынешнего императора, которая проводит лето в живописном Зальцбурге. Однако ж до свиданья. Завтра надо вставать со светом. <center>{{bar}}</center> В 6-м часу утра мы засели в желтую клетку, которая называется в Австрии почтовой каретой, и отправились трусцой по дороге к Гастейну: звери в берлинском зоологическом саду помещаются с гораздо большим удобством. Мое отделение назначалось для четырех человек, но, слава Богу, число спутников изменялось и я-то не знал куда девать свои ноги, то мог с наслаждением протянуться из угла в угол. Утренний туман, при выезде нашем из римской Ювавии (Juvavia), застилал долину и только одна живописная группа крепостных строений Hohensalzburg’а высилась над ним. Дорога идет все горами и как обыкновенно в горных дорогах, придерживается долины реки: наша все шла вверх по Зальцаху. Мы переменили лошадей в Галлейне и Гохлинге (хоть от этого не подвигались быстрее), и я должен был отказать своему любопытству в удовольствии спускаться в первом в соленые копи и подниматься во втором к водопаду Зальцаха. Благодаря франценсбадским водам, я сильно ослабел, да и хотелось мне поскорее покончить с леченьем; от этого я и поехал в почтовой клетке, которая хотя двигается как черепаха, но за то как черепаха в басне — идет, не останавливаясь, к своей цели. Есть что-то живительное и свободное в горном воздухе: он не выносит стеснений, узкой форменности и того рутинного порядка, который так широко развертывается в плоских пространствах и по линейке расположенных городах, я бы мог представить много примеров. Но вот, чтобы не ходить далеко, взгляните на почтаря, который по обыкновению идет пешком возле кареты, когда лошади плетутся шагом на малейшую горку. Все почтальоны были доселе в строгой форме, а теперь? Куда девался его мундир с красными отворотами, его клеенчатая форменная шляпа. Узкие штаны до колен и чулки с башмаками обтягивают его ноги, справа из маленького кармана выглядывает складной ножик, вилка и ложка, которые не разлучаются с ним, на голове шляпа с широкими полями, с боку её приколот победный трофей — загнутые перья тетеревиного хвоста; широкая куртка расстегнута и только на ней мотается на шнурке, единственный признак форменности, почтальонский рожок, да и в тот никогда не трубят здесь! Русскому человеку надо запастись необыкновенным хладнокровием, чтобы сносить здешнюю езду. Упряжь так устроена, что лошади не могут сдерживать под гору, да их и не портят этим, и потому раз десять на версте почтарь соскакивает с козел, чтобы тормозить или вертеть ручку малого (машинного) тормоза: на малейшую горку опять шагом, и так как наша дорога все шла в гору, то мы и ехали ее почти всю шагом, почтарь идет пешком, кондуктор тоже, путешественники, коль не спят — тоже. Оно бы и умно, да скучно, как и всякая немецкая аккуратность, переходящая границу терпения. Недалеко за Гохлингом мне надоело сидеть и я тоже вышел, закурил свою сигару, а как у меня еще осталось несколько скверных австрийских, то я подчивал ими кондукторов и поэтому был с ними в самых приятных отношениях. Так я сделал и теперь. — Не хотите ли пройти здесь в сторону, сказал мне кондуктор, тут есть живописное место. — Далеко? — Нет, не очень! Я и сам там не был. Угодно? — Очень рад. Кондуктор назначил почтарю место, где подождать нас, к нам пристал еще один спутник и мы повернули вправо, по крутой лесенке в гору. Если бы я знал, каким путем придется мне достигнуть предстоящего удовольствия, я бы еще с большим отказался от него! Мы то спускались, то поднимались по ступенькам — под гору и в гору; десяти шагов не было ровных; я почти выбился из сил. «И кому нужно было тут делать ступеньки, входы и переходы?» думал я, браня про себя немцев: «ведь крутом нет никакого жилья и все это делается для того, чтобы мы, дураки путешественники, послушав guid’а, который восхищается всякой лужей, брали проводников и коляски и велели возить и водить себя, платя за это втридорога!» Наконец-то! Зальцах, который беспрерывно перебивал нам почтовую дорогу и раз двадцать заставлял переезжать через себя от самого Зальцбурга, к моему крайнему удовольствию куда-то перед тем отлучился. И вот мы бросили экипажи и шли пешком, как говорится, к чёрту на кулички — чтобы опять взглянуть на него! Впрочем, место действительно живописное: в ущелье скал, которые совершенно сошлись между собою, над сводами огромных камней или лучше сказать скал, точно нарочно набросанных тут, шумел и рвался, как в котловине, задорный Зальцах. Нагнувшись с мостика, мы смотрели в скалистую пропасть, в которой река то выходила белой пеной, то снова скрывалась под камни. — Да это Oëfen! сказал я, как только успел перевести дух. — Действительно, это место называется кажется Oëfen! ответил спутник. А не правда ли, бесподобно? — Хорошо, да дорого покупается! Я едва могу говорить от усталости! А подумаешь, что есть еще рьяные путешественники, которые по деревянным лестницам спускаются к самому ложу реки и прогуливаются вместе с Зальцахом под камнями. Отдохнув несколько минут, мы пошли далее, и к счастью довольно скоро вышли к экипажам, которые ждали нас. На право, как трещина, вилось живописное узкое ущелье, между огромными скалами защищенное маленьким бастионом; дорога лепилась в нём с боку и терялась в поворотах. С лева была маленькая церковь. — Это Мариа-Бруннен? спросил мой спутник у кондуктора. — А это Люгское дефиле, с укрепленной кроатской щелью! Здесь лучший вид на него, отвечал я по гиду. Здесь в 1809 году, не смотря на неприступное место, баварцы и французы побили вас, австрийцев, хотел я прибавить. Да кто и где вас не бил! Вообще вся дорога от Зальцбурга до Гастейна необыкновенно живописна. При въезде в Ленд нас встретил шум водопада, который вертел мельницу. Это водопад Гастейнского Аша, а до него еще две станции. Дорога повернула опять в крутую гору, нам припрягли пару лошадей и мы чрез несколько минут начали взбираться по самому чудному из здешних мест: Ущелью (Klamen). Оно идет вверх по Ашу, который все каскадами льется на, встречу. Места для дороги нет, и она то высечена в скале, то идет на огромных каменных сводах. Камни иногда висят над самой головою, утесы скал грядой идут по сторонам. Как живо опять мне представился Кавказ! Там, точно также дорога лепится над Тереком. Точно так же Терек в более спокойных местах идет вздутой посередине выпуклостью, которая противна всем законам гидродинамики и так поразила меня в первый раз. Только там, вместо здешних, сводов, лепится у скалы какая нибудь Гулятская кладка, из булыжника с хворостом; только там, вместо здешних каменных перил, перед вами прямо у самых колес окраина пропасти; только там, вместо здешней осторожной езды, шагом, с тормозами и пешком плетущимися почтарями, едет себе посвистывая ярославский ямщик, под гору вскачь, на гору, как случится. Я долго шел пешком, и когда усталость заставила меня забраться в карету, чуть не свихнул себе шеи, беспрестанно высовываясь из окошка. Если бы не этот проницающий холодный ветерок, я бы не слез с козел. Смеркалось, когда мы приехали в Гоф-Гастейн, некогда богатый город золотопромышленников. а ныне живущий на счет больных, которые, не достав места в Вильдбаде, поселяются в нём. Целебная вода проведена сюда в трубах и доходит достаточно теплой для ванн. В последний раз мы переменили лошадей и снова потряслись шагом. Смерклось совершенно и окрестности, которые искупают скуку езды, утонули в темноте. Терпение наше истощилось. Два часа мы тащились какие-нибудь восемь верст по отличному шоссе. Наконец какие-то огоньки замелькали сквозь лес, внизу, по оврагу, шум водопада начал доходить до нас. Ближе и ближе он слышался. Наконец вдруг прорвавшись сквозь мрак, с ревом упала козле нас целая стена белой пены, нас обдало брызгами и сырой пылью; мы проехали мост через водопад и очутились на маленькой площадке, у окон ярко освещенного дома, где нас встретила прислуга у фонарей подъезда. — Есть квартиры у Штраубингера, спросил я человека, который отворил мне дверцы. — Есть! отвечал он мне. Ну, слава Богу! Заботы кончились, только лечись теперь. === Вильдбад. Гастейн === Что же это значит, наконец? За что же вы, друзья и приятели, забыли меня? Вот уже два месяца, как я из России, и во все это время только одно письмо от вас! одно письмо от всех вас, которые обещались писать ко мне, к которым я пишу без устали! Знаю я вас! Знаю я тебя, моя родная русская лень! Лень, исключительно ленивая, когда дело касается до пера. Только ты нелениво на переписку, по края запачканное чернилами, перо присутственных мест! Только ты непрестанно скрипишь с утра до вечера и пишешь подтверждение за подтверждением, отношение за отношением. — Иван Иваныч, велите очистить эту бумагу! говорит Петр Семеныч, передавая ее Ивану Иванычу. — Степан Васильич, Петр Семеныч приказал очистить эту бумагу, говорит Иван Иваныч, подсовывая ее Степану Васильевичу. — Сердюков, очисти эту бумагу! говорит Степан Васильич, бросая ее под нос углубленному в переписку Сердюкову, и Сердюков, который уже никем не распоряжается, кроме сторожа, очищает бумагу, передает ее в какое-нибудь другое присутственное место или за требованием справки, или сорок девятым подтверждением и очищается бумага бумагой до тех пор, пока не расплодится дело на две тысячи листов. Да! Знаю я вас! Зайдет ли случайно у вас речь обо мне и скажет один другому: «надо бы написать к нему», и ответит другой одному: «да! надо бы» и прибавит: «а впрочем он чай навеселился заграницей нему не до нас теперь»! «Да и кто его знает, где он слоняется там»! отвечает один и тем дело кончается. Как кто его знает? Да разве я вам не твердил перед отъездом, что контора Б. для Ч. всегда знает, где я! Да разве я не просил вас посылать или заносить в нее ваши письма и вы, пожимая мне руки, говорили: «хорошо! непременно»! Да разве я поехал за границу за тем, чтобы сшить себе платье в Париже и показывать его в других столицах или на модных водах волочиться и играть в рулетку? Да, мои добрые друзья, я вам обязан не. сколькими днями самой тяжелой, самой невыносимой тоски! Я не квасной патриот и, не смотрю на любовь мою к вам и дому, если бы теперь кто-нибудь сказал мне: «воротись назад», я бы крайне был недоволен! Но вы не знаете того нестерпимого упадка духа, тех черных дней, которые нападают на вас за границей, когда долго не слышишь ни одного теплого, ободряющего слова, когда не знаешь что творится с теми добрыми и любимыми существами, с которыми, может быть, благодаря Бога, ничего не творится и которые продолжают себе мирно играть в ералаш по маленькой. Вы не знаете этих томительных дней, когда, долго оставаясь наедине с собою, долго рассчитывая и живя только на собственные силы, начинаешь сомневаться в себе и в других, когда хочется хоть на минуту опереться на дружеское плечо и когда нет этого плеча, когда хандра охватит тебя хуже недуга и когда охватят она в таком суровом и чудном месте, как Гастейн; Гастейн, из которого наш бедный, так рано и грустно погибший Языков, больной, безногий, {{poemx1||«Как голубь, загнанный дождем»,}} {{noindent|1=после долгих лет леченья, возвращался домой, без пользы и с затаенным, глубоко горьким вздохом, должен был сказать в своей прелестной элегии:}} {{poemx1||«Мой черный день не разгулялся, Мне утешенья нет как нет»!}} Посмотрите, что за место кругом! По ложбине между гор, на высоте 3,000 ф., на маленький кусок камней, среди двух оврагов, словно высыпано сверху десятка два домов и они прилепились кое-как и куда попало: стали на площадку в 10 кв. сажен, взмостились на гору, спустились в долину. Огромный водопад немолчно шумит и падает сверху; через него перекинут мост и чтобы вас не забрызгало водой на самом мосту, устроен крытый тротуар. Вы смотрите выше, там, в ущельи опять мостик, над водопадом, и выше водопада, и справа, и слева маленькие водопады, и в долине течет этот же Аш, все падая с камня за камень. Нет десяти шагов, которые вы бы могли пройти во ровному месту, а кругом лес и тропинки, тропинки то в гору, то под гору, то зигзагами, да ступенями. Внизу стелется долина, вся усеянная домиками, разрезанная клочками лугов, пашни, лески, точно на ситуационном плане. А кругом горы и гори, горы над горами, то покрытые лесом, то голые, и там из-за угла, как угрюмый и оплешивевший старик, выглядывает какая нибудь скалистая верхушка Альп, покрытая вечным снегом! Воздух, этот, говорят, живительный и целебный воздух Гастейна, резок для непривыкшей груди и тяжело давит ее. В полдень печет солнце, но через два часа оно заходит за горы и вы, кутаясь от холода, только видите его желтый свет на вершинах гор. Иногда встанешь утром и видишь, как снизу из ущелья, вровень с окнами, облако за облаком, тянется целое стадо волнистых, мягких клочьев; между ними проглядывают лесистые бока противоположной горы и вы точно сидите в балете при перемене декорации и ждете, когда поднимется эта облачная завеса и станет, вся освещенная солнцем, чудная декорация. Вы скажете, чего же лучше! Скалы, каскады, долина с домиками, и солнце, и живительный воздух, — да, это хорошо, это чудно, друзья мои, но не надолго! Эта вечная суровая красота природы, этот никогда не улыбающийся, всегда сурово смотрящий на вас, грозный и строгий лик, наконец тяжело подавит вас. Вы говорили сначала: какая чудная картина! и скажете под конец: какое безобразие природы, если в природе может быть безобразие. И среди этого-то подавляющего величия, останьтесь одни, останьтесь под исход курса, когда, как птицы, выпущенные на волю, разъезжаются все больные и остаются только одни самые трудные, самые отчаянные калеки, когда безлюдье и безмолвие тяжело и видимо спускается на вас и среди них до вас не доходит ни один приветный звук из вашего милого далека! А воды, самые целебные воды, на которые сначала вы смотрите с улыбкой, потом ставят в тупик своей таинственной, непостижимой силой. Вода, чистая как кристалл, бьющая горячими ключами из глубокого недра гор, вода, в которой Либих не открыл никакой химической примеси, у между тем действующая с необыкновенной силой, действующая на одного так, на другого совершенно иначе, вода, отклоняющая магнитную стрелку, оживляющая завядшие цветы. Есть старики, которые в семнадцатый и в двадцать пятый раз приезжают на здешний курс и только и живут этими водами. Чувствуешь, что она действует, что она что-то творит с вами, а что творить? Кто может предвидеть, как подействует неведомая сила? А то бывают здесь еще иногда удивительные теплые и сумрачные дни. Небо подернется мглою, все стоит в сереньком полусвете и как будто на всю природу нападет какая-то тихая, нежная грусть! Влажный, теплый воздух, весь напитан запахом во второй раз скошенной травы; он так мягко, так упоительно льется в грудь, что не надышешься им, точно пьешь его, точно берешь ароматическую воздушную ванну! Альпийские горы, прикрыв свои головы туманом, задумчиво смотрят на долину; долина, с своими маленькими домиками, не шелохнется внизу, точно притаится и побледнеет, только луговины её, особенно яркими зелеными пятнами, как чахоточный румянец, выступают наружу. Один только водопад пожелтеет, побуреет и точно отчаянно больной бьется и ревет в предсмертных муках, а окрестная природа — стоит по прежнему над ним, тихо задумавшись, как нежная сестра милосердия и словно жалеет о нём, и улыбается грустной улыбкой! В эти чудные и сладостные минуты невольно сглаживаются морщины с насупившегося лба, нет места ни злобной досаде, ни порывистому чувству нетерпения, когда бросил бы всех и все и поскакал куда нибудь дальше, дальше! Другое сладкое, но какое-то томительно болезненное, неопределенное чувство, точно влажный воздух, охватывает тебя. Как будто хочется и любить, и плакать, и сознаешь, что некого любить и не очень плакать! Замолкает этот неугомонный демонический голос, который непрестанно слышится над ухом, который все посылает куда-то, который в шумной ли жизни столицы, в мертвой ли тишине деревни, все, как вечному жиду, немолчно и повелительно твердит тебе «иди! иди»! Но являются и просвечивают минуты другого, чрезвычайно грустного сознания, что некуда идти, да и не зачем! Что, куда бы ни пошел ты, все не уйдешь далее этой узкой черты, которою обрезан твой путь, что, как ни бейся ты, а все как муха в паутине, ты не вырвешься из опутавшей тебя сети, и твоя грусть, и твои громкие слова и жалобы, все-таки не более, как голос той же мухи в паутине! И эта мысли не возбуждают в вас ни ропота, ни сожаления: вы только улыбнетесь той же грустной улыбкой, с которой смотрит на вас природа и вам покажется, что вы поняли друг друга! Да! если извинительно где хандрить, хандрить несносно, хандрить каждый день новым родом хандры, так это, бесспорно, осенью в Гастейне… И вот где ваше молчание догнало меня, друзья. Вот где, точно сговорившись, вы забыли меня. Не забыла ли меня и ты, моя добрая, далекая читательница! Ты, приветный голос которой так освежителен и так дорог мне, и так давно до меня не доходит! Вильдбад. Гастейн. <sup>2</sup>/<sub>14</sub> сентября, 1857 г. {{Примечания ВТ}} </div> {{PD-RusEmpire}} [[Категория:Письма из-за границы (Авдеев)]] tjz7kgto7mpdmgrnomlmsupnxg8d6sb Так прощай, моя радость, прощай! (Уланд; Михайлов) 0 1124183 4590423 2022-07-19T12:39:21Z Sergey kudryavtsev 265 Перенаправление на [[Прощанье (Уланд; Михайлов)]] wikitext text/x-wiki #перенаправление [[Прощанье (Уланд; Михайлов)]] n4c2cbx4tfn44vbe2sjhuhb6drr7839 Страница:Русский биографический словарь. Том 4 (1914).djvu/136 104 1124184 4590434 2022-07-19T13:19:41Z AMY 81-412 41248 /* Не вычитана */ Новая: «<section begin="Галахов, Алексей Дмитриевич"/>{{ВАР2 |знакомство съ издателемъ журнала М. П. Погодинымъ, а черезъ него и съ С. П. Шевыревымъ, принімавшимъ дѣятельное участіе въ изданіи. Въ 1832 г. въ «Московекомъ Телеграфѣ» появилась другая статья Г. — разборъ книги проф. А. Л...» proofread-page text/x-wiki <noinclude><pagequality level="1" user="AMY 81-412" /><div class="oldspell"> {{колонтитул|134|ГАЛАХОВЪ.|}}</noinclude><section begin="Галахов, Алексей Дмитриевич"/>{{ВАР2 |знакомство съ издателемъ журнала М. П. Погодинымъ, а черезъ него и съ С. П. Шевыревымъ, принімавшимъ дѣятельное участіе въ изданіи. Въ 1832 г. въ «Московекомъ Телеграфѣ» появилась другая статья Г. — разборъ книги проф. А. Ловецкаго: «Краткое начертаніе естественной исторіи животныхъ», она доставила ему знакомство съ братьями К. и Н. Полевыми. О Полевомъ Г. сохранилъ самыя лучшія воспоминанія, а въ то время относился къ нему даже съ восторженнымъ благоговѣніемъ. Въ это же время Г. познакомился съ издателемъ «Телескопа» — Н. И. Надеждинымъ. Сотрудничество Г. въ «Телескопѣ» выразилось въ рядѣ мелкихъ статей по русской грамматикѣ, почему онъ и былъ прозванъ «великимъ мужемъ русской грамматики». Постоянная литературная работа началась у Г. съ развитіемъ издательскихъ предпріятій А. А. Краевскаго. Мать послѣдняго содержала пансіонъ, гдѣ Г. преподавалъ русскій языкъ. Когда къ Краевскому перешли «Литературныя прибавленія къ Русскому Инвалиду», Г., познакомившись съ нимъ, предложилъ свое сотрудничество, которое и было охотно принято (1836 г.). Вначалѣ сотрудничаніе у Краевскаго ограничивалось разборомъ книгъ по русскому языку и словесности. Между прочимъ, отзывъ его объ «Основаніи русской грамматики» послужилъ болѣе тѣсному знакомству съ авторомъ книгл В. Г. Бѣлинскимъ. До этого времени Г. встрѣтился однажды съ нимъ на вечерѣ у своего товарища по университету, Селивановскаго, гдѣ также познакомился и скоро сталъ на пріятельскую ногу съ В. П. Боткинымъ. Вь 1839 г. къ Краевскому перешли и «Отечественныя Записки». Направленіе «Отечественныхъ Записокъ» отличалось тенденціозностью, выражавшеюся всего сильнѣе въ критикѣ и библіографической хроникѣ. Эти два отдѣла должны были служить опредѣленнымъ идеямъ и стремленіямъ, которыя критикъ считалъ полезнымъ проводить въ среду читателей. «Мьі пользовались, — говоритъ Г., — новымъ трудомъ литератора пли ученаго, какъ поводомъ поговорить о томъ, что составляло задачу журнала, давало ему цвѣтъ, отвѣчало сущности его программы… Мы ухитрялись прицѣпляться къ чему ни попало, чтобы высказать то, о чемъ, по нашему мнѣнію, не слѣдовало молчать въ настоящую минуту». Вплоть до 1860 года безъ перерыва шла плодотворная работа талантливаго кружка сотрудниковъ «Отечественныхъ Записокъ», принадлежавшаго къ тому направленію, которое его противники называли «западничествомъ». Г. не былъ крайнимъ представителемъ этого движенія. Въ 1846г. Бѣлинскій и нѣкоторыя другія крупныя силы перешли въ «Современникъ», и Г. долженъ былъ чаще писать въ отдѣлѣ критики и библіографіи. Въ 1847 г. въ № 12 «Отечественныхъ Записокъ» появился первый отрывокъ изъ «Записокъ человѣка», посвященный П. Н. Кудрявцеву. Этотъ отрывокъ Г. вышелъ подъ псевдонимомъ Сто-одинъ, который уже былъ извѣстенъ читателямъ «Отечественныхъ Записокъ» по первой статьѣ Г. «Характеръ лирическихъ стихотвореній В. Гюго», подписанной этимъ же псевдонимомъ. Содержаніемъ этой статьи служило то мистико-аскетическое настроеніе, которое еще въ юношествѣ охватило Г. Статья эта произвела сильную сенсацію въ интеллигентныхъ кружкахъ столицъ. Въ Москвѣ читали ее и славянофилы и западники. Бѣлинскій писалъ Боткину, что читалъ ее съ удовольствіемъ. Въ этомъ же году появился новый трудъ Г. — «Русская литература въ 1847 году». Эта критическая статья имѣла большой успѣхъ. Но вслѣдъ за «тріумфомъ» для Г. наступила «темная пора». Ему пришлось имѣть непріятности отъ митрополита Филарета и профессоровъ Московской духовной академіи, усмотрѣвшихъ въ «Запискахъ человѣка» «явное отверженіе религіозно нравственныхъ истинъ». Все это заставило Г., по совѣту Грановскаго, написать вторую часть «Записокъ человѣка», вродѣ объяснительной статьи къ первой части, что и было напечатано въ мартовской книжкѣ «Отечественныхъ Записокъ». Въ этомъ же году на страницахъ «Сѣверной Пчелы», за «Обзоръ русской литературы въ 1847 г.», посыпались на Г. незаслуженныя инсинуаціи, гдѣ нѣкто К. въ фельетонѣ выставлялъ безнравственность мыслей, содержащихся въ первой части «Обзора». 1850 годъ былъ весьма знаменательнымъ въ педагогической дѣятельности |знакомство с издателем журнала М. П. Погодиным, а через него и с С. П. Шевыревым, принимавшим деятельное участие в издании. В 1832 г. в «Московском Телеграфе» появилась другая статья Г. — разбор книги проф. A. Ловецкого: «Краткое начертание естественной истории животных», она доставила ему знакомство с братьями К. и Н. Полевыми. О Полевом Г. сохранил самые лучшие воспоминания, а в то время относился к нему даже с восторженным благоговением. В это же время Г. познакомился с издателем «Телескопа» — Н. И. Надеждиным. Сотрудничество Г. в «Телескопе» выразилось в ряде мелких статей по русской грамматике, почему он и был прозван «великим мужем русской грамматики». Постоянная литературная работа началась у Г. с развитием издательских предприятий А. А. Краевского. Мать последнего содержала пансион, где Г. преподавал русский язык. Когда к Краевскому перешли «Литературные прибавления к Русскому Инвалиду», Г., познакомившись с ним, предложил свое сотрудничество, которое и было охотно принято (1836 г.). Вначале сотрудничание у Краевского ограничивалось разбором книг по русскому языку и словесности. Между прочим, отзыв его об «Основании русской грамматики» послужил более тесному знакомству с автором книги В. Г. Белинским. До этого времени Г. встретился однажды с ним на вечере у своего товарища по университету, Селивановского, где также познакомился и скоро стал на приятельскую ногу с В. П. Боткиным. В 1839 г. к Краевскому перешли и «Отечественные Записки». Направление «Отечественных Записок» отличалось тенденциозностью, выражавшейся всего сильнее в критике и библиографической хронике. Эти два отдела должны были служить определенным идеям и стремлениям, которые критик считал полезным проводить в среду читателей. «Мы пользовались, — говорить Г., — новым трудом литератора или ученого как поводом поговорить о том, что составляло задачу журнала, давало ему цвет, отвечало сущности его программы… Мы ухитрялись прицепляться к чему ни попало, чтобы высказать то, о чем, по нашему мнению, не следовало молчать в настоящую минуту». Вплоть до 1860 года без перерыва шла плодотворная работа талантливого кружка сотрудников «Отечественных Записок», принадлежавшего к тому направлению, которое его противники называли «западничеством». Г. не был крайним представителем этого движения. В 1846 г. Белинский и некоторые другие крупные силы перешли в «Современник», и Г. должен был чаще писать в отделе критики и библиографии. В 1847 г. в № 12 «Отечественных Записок» появился первый отрывок из «Записок человека», посвященный П. Н. Кудрявцеву. Этот отрывок Г. вышел под псевдонимом Сто-один, который уже был известен читателям «Отечественных Записок» по первой статье Г. «Характер лирических стихотворений В. Гюго», подписанной этим же псевдонимом. Содержанием этой статьи служило то мистико-аскетическое настроение, которое еще в юношестве охватило Г. Статья эта произвела сильную сенсацию в интеллигентных кружках столиц. В Москве читали ее и славянофилы, и западники. Белинский писал Боткину, что читал ее с удовольствием. В этом же году появился новый труд Г. — «Русская литература в 1847 году». Эта критическая статья имела большой успех. Но вслед за «триумфом» для Г. наступила «темная пора». Ему пришлось иметь неприятности от митрополита Филарета и профессоров Московской духовной академии, усмотревших в «Записках человека» «явное отвержение религиозно-нравственных истин». Все это заставило Г., по совету Грановского, написать вторую часть «Записок человека» вроде объяснительной статьи к первой части, что и было напечатано в мартовской книжке «Отечественных Записок». В этом же году на страницах «Северной Пчелы», за «Обзор русской литературы в 1847 г.», посыпались на Г. незаслуженные инсинуации, где некто К. в фельетоне выставлял безнравственность мыслей, содержащихся в первой части «Обзора». 1850 год был весьма знаменательным в педагогической деятельности }}<section end="Галахов, Алексей Дмитриевич"/><noinclude></div></noinclude> fleredse1lm60reerg23p7nni2wb6dx 4590435 4590434 2022-07-19T13:21:17Z AMY 81-412 41248 proofread-page text/x-wiki <noinclude><pagequality level="1" user="AMY 81-412" /><div class="oldspell"> {{колонтитул|134|ГАЛАХОВЪ.|}}</noinclude><section begin="Галахов, Алексей Дмитриевич"/>{{ВАР2 |знакомство съ издателемъ журнала М. П. Погодинымъ, а черезъ него и съ С. П. Шевыревымъ, принімавшимъ дѣятельное участіе въ изданіи. Въ 1832 г. въ «Московекомъ Телеграфѣ» появилась другая статья Г. — разборъ книги проф. А. Ловецкаго: «Краткое начертаніе естественной исторіи животныхъ», она доставила ему знакомство съ братьями К. и Н. Полевыми. О Полевомъ Г. сохранилъ самыя лучшія воспоминанія, а въ то время относился къ нему даже съ восторженнымъ благоговѣніемъ. Въ это же время Г. познакомился съ издателемъ «Телескопа» — Н. И. Надеждинымъ. Сотрудничество Г. въ «Телескопѣ» выразилось въ рядѣ мелкихъ статей по русской грамматикѣ, почему онъ и былъ прозванъ «великимъ мужемъ русской грамматики». Постоянная литературная работа началась у Г. съ развитіемъ издательскихъ предпріятій А. А. Краевскаго. Мать послѣдняго содержала пансіонъ, гдѣ Г. преподавалъ русскій языкъ. Когда къ Краевскому перешли «Литературныя прибавленія къ Русскому Инвалиду», Г., познакомившись съ нимъ, предложилъ свое сотрудничество, которое и было охотно принято (1836 г.). Вначалѣ сотрудничаніе у Краевскаго ограничивалось разборомъ книгъ по русскому языку и словесности. Между прочимъ, отзывъ его объ «Основаніи русской грамматики» послужилъ болѣе тѣсному знакомству съ авторомъ книгл В. Г. Бѣлинскимъ. До этого времени Г. встрѣтился однажды съ нимъ на вечерѣ у своего товарища по университету, Селивановскаго, гдѣ также познакомился и скоро сталъ на пріятельскую ногу съ В. П. Боткинымъ. Вь 1839 г. къ Краевскому перешли и «Отечественныя Записки». Направленіе «Отечественныхъ Записокъ» отличалось тенденціозностью, выражавшеюся всего сильнѣе въ критикѣ и библіографической хроникѣ. Эти два отдѣла должны были служить опредѣленнымъ идеямъ и стремленіямъ, которыя критикъ считалъ полезнымъ проводить въ среду читателей. «Мы пользовались, — говоритъ Г., — новымъ трудомъ литератора пли ученаго, какъ поводомъ поговорить о томъ, что составляло задачу журнала, давало ему цвѣтъ, отвѣчало сущности его программы… Мы ухитрялись прицѣпляться къ чему ни попало, чтобы высказать то, о чемъ, по нашему мнѣнію, не слѣдовало молчать въ настоящую минуту». Вплоть до 1860 года безъ перерыва шла плодотворная работа талантливаго кружка сотрудниковъ «Отечественныхъ Записокъ», принадлежавшаго къ тому направленію, которое его противники называли «западничествомъ». Г. не былъ крайнимъ представителемъ этого движенія. Въ 1846г. Бѣлинскій и нѣкоторыя другія крупныя силы перешли въ «Современникъ», и Г. долженъ былъ чаще писать въ отдѣлѣ критики и библіографіи. Въ 1847 г. въ № 12 «Отечественныхъ Записокъ» появился первый отрывокъ изъ «Записокъ человѣка», посвященный П. Н. Кудрявцеву. Этотъ отрывокъ Г. вышелъ подъ псевдонимомъ Сто-одинъ, который уже былъ извѣстенъ читателямъ «Отечественныхъ Записокъ» по первой статьѣ Г. «Характеръ лирическихъ стихотвореній В. Гюго», подписанной этимъ же псевдонимомъ. Содержаніемъ этой статьи служило то мистико-аскетическое настроеніе, которое еще въ юношествѣ охватило Г. Статья эта произвела сильную сенсацію въ интеллигентныхъ кружкахъ столицъ. Въ Москвѣ читали ее и славянофилы и западники. Бѣлинскій писалъ Боткину, что читалъ ее съ удовольствіемъ. Въ этомъ же году появился новый трудъ Г. — «Русская литература въ 1847 году». Эта критическая статья имѣла большой успѣхъ. Но вслѣдъ за «тріумфомъ» для Г. наступила «темная пора». Ему пришлось имѣть непріятности отъ митрополита Филарета и профессоровъ Московской духовной академіи, усмотрѣвшихъ въ «Запискахъ человѣка» «явное отверженіе религіозно нравственныхъ истинъ». Все это заставило Г., по совѣту Грановскаго, написать вторую часть «Записокъ человѣка», вродѣ объяснительной статьи къ первой части, что и было напечатано въ мартовской книжкѣ «Отечественныхъ Записокъ». Въ этомъ же году на страницахъ «Сѣверной Пчелы», за «Обзоръ русской литературы въ 1847 г.», посыпались на Г. незаслуженныя инсинуаціи, гдѣ нѣкто К. въ фельетонѣ выставлялъ безнравственность мыслей, содержащихся въ первой части «Обзора». 1850 годъ былъ весьма знаменательнымъ въ педагогической дѣятельности |знакомство с издателем журнала М. П. Погодиным, а через него и с С. П. Шевыревым, принимавшим деятельное участие в издании. В 1832 г. в «Московском Телеграфе» появилась другая статья Г. — разбор книги проф. A. Ловецкого: «Краткое начертание естественной истории животных», она доставила ему знакомство с братьями К. и Н. Полевыми. О Полевом Г. сохранил самые лучшие воспоминания, а в то время относился к нему даже с восторженным благоговением. В это же время Г. познакомился с издателем «Телескопа» — Н. И. Надеждиным. Сотрудничество Г. в «Телескопе» выразилось в ряде мелких статей по русской грамматике, почему он и был прозван «великим мужем русской грамматики». Постоянная литературная работа началась у Г. с развитием издательских предприятий А. А. Краевского. Мать последнего содержала пансион, где Г. преподавал русский язык. Когда к Краевскому перешли «Литературные прибавления к Русскому Инвалиду», Г., познакомившись с ним, предложил свое сотрудничество, которое и было охотно принято (1836 г.). Вначале сотрудничание у Краевского ограничивалось разбором книг по русскому языку и словесности. Между прочим, отзыв его об «Основании русской грамматики» послужил более тесному знакомству с автором книги В. Г. Белинским. До этого времени Г. встретился однажды с ним на вечере у своего товарища по университету, Селивановского, где также познакомился и скоро стал на приятельскую ногу с В. П. Боткиным. В 1839 г. к Краевскому перешли и «Отечественные Записки». Направление «Отечественных Записок» отличалось тенденциозностью, выражавшейся всего сильнее в критике и библиографической хронике. Эти два отдела должны были служить определенным идеям и стремлениям, которые критик считал полезным проводить в среду читателей. «Мы пользовались, — говорить Г., — новым трудом литератора или ученого как поводом поговорить о том, что составляло задачу журнала, давало ему цвет, отвечало сущности его программы… Мы ухитрялись прицепляться к чему ни попало, чтобы высказать то, о чем, по нашему мнению, не следовало молчать в настоящую минуту». Вплоть до 1860 года без перерыва шла плодотворная работа талантливого кружка сотрудников «Отечественных Записок», принадлежавшего к тому направлению, которое его противники называли «западничеством». Г. не был крайним представителем этого движения. В 1846 г. Белинский и некоторые другие крупные силы перешли в «Современник», и Г. должен был чаще писать в отделе критики и библиографии. В 1847 г. в № 12 «Отечественных Записок» появился первый отрывок из «Записок человека», посвященный П. Н. Кудрявцеву. Этот отрывок Г. вышел под псевдонимом Сто-один, который уже был известен читателям «Отечественных Записок» по первой статье Г. «Характер лирических стихотворений В. Гюго», подписанной этим же псевдонимом. Содержанием этой статьи служило то мистико-аскетическое настроение, которое еще в юношестве охватило Г. Статья эта произвела сильную сенсацию в интеллигентных кружках столиц. В Москве читали ее и славянофилы, и западники. Белинский писал Боткину, что читал ее с удовольствием. В этом же году появился новый труд Г. — «Русская литература в 1847 году». Эта критическая статья имела большой успех. Но вслед за «триумфом» для Г. наступила «темная пора». Ему пришлось иметь неприятности от митрополита Филарета и профессоров Московской духовной академии, усмотревших в «Записках человека» «явное отвержение религиозно-нравственных истин». Все это заставило Г., по совету Грановского, написать вторую часть «Записок человека» вроде объяснительной статьи к первой части, что и было напечатано в мартовской книжке «Отечественных Записок». В этом же году на страницах «Северной Пчелы», за «Обзор русской литературы в 1847 г.», посыпались на Г. незаслуженные инсинуации, где некто К. в фельетоне выставлял безнравственность мыслей, содержащихся в первой части «Обзора». 1850 год был весьма знаменательным в педагогической деятельности }}<section end="Галахов, Алексей Дмитриевич"/><noinclude></div></noinclude> 09xhunkodnscij9nvrihlxq7bjju3wo Страница:Русский биографический словарь. Том 4 (1914).djvu/137 104 1124185 4590449 2022-07-19T13:31:21Z AMY 81-412 41248 /* Не вычитана */ Новая: «<section begin="Галахов, Алексей Дмитриевич"/>{{ВАР2 |Г. Въ октябрѣ этого года онъ получилъ изъ Петербурга отъ К. Д. Кавелина, начальника учебнаго отдѣленія въ штабѣ военно-учебныхъ заведеній, письмо, приглашавшее его заняться выработкой программъ по русскому языку и сло...» proofread-page text/x-wiki <noinclude><pagequality level="1" user="AMY 81-412" /><div class="oldspell"> {{колонтитул||ГАЛАХОВЪ.|135}}</noinclude><section begin="Галахов, Алексей Дмитриевич"/>{{ВАР2 |Г. Въ октябрѣ этого года онъ получилъ изъ Петербурга отъ К. Д. Кавелина, начальника учебнаго отдѣленія въ штабѣ военно-учебныхъ заведеній, письмо, приглашавшее его заняться выработкой программъ по русскому языку и словесности, согласно «наставленію для преподаванія въ военно-учебныхъ заведеніяхъ, одобренному государемъ 24 декабря 1848 г.» Предложеніе понравилось Г., во-первыхъ, какъ исходившее отъ такого лица какъ К. Кавелинъ, во-вторыхъ, какъ самая подходящая къ роду его занятій работа. Въ 1851 году Г. закончилъ программу, при чемъ не удержался отъ критики существующихъ методовъ преподаванія. Программа очень понравилась Я. И. Ростовцеву; онъ отозвался о ней въ самыхъ лестныхъ выраженіяхъ. Чтобы придать ей гласность въ вѣдомствѣ военно-учебныхъ заведеній и поближе ознакомить съ нею преподавателей русскаго языка и словесности, онъ передалъ конспектъ и программы на разсмотрѣніе особой комиссіи подъ предсѣдательствомъ И. П. Шульгина. Изъ мнѣній, поданныхъ лицами, разсматривавшими трудъ Г., только одно оказалось вполнѣ одобрительнымъ и сочувственнымъ. Эго мнѣніе принадлежало И. И. Введенскому, извѣстному литератору и даровитому педагогу. Г. усматриваетъ причину недовольства многихъ педагоговъ, засѣдавшихъ въ комиссіи, въ томъ, что критическія замѣтки его о «недостаткахъ, и неправильностяхъ преподаванія русскаго языка и словесности были ими истолкованы какъ личныя нападки и отнесены на счетъ преподавателей въ военно-учебныхъ заведеніяхъ». Въ виду такой разноголосицы необходимо было отдать программу на пересмотръ третьяго лица, совершенно безпристрастнаго, которое могло бы въ интересахъ науки и педагогическихъ требованій произвести свой приговоръ. Выборъ принадлежалъ самому Г., и онъ выбралъ профессора Московскаго университета Ѳ. И. Буслаева, человѣка авторитетнаго. Общими усиліями они занялись отдѣлкой программы. Ѳ. И. преимущественно работалъ надъ программой грамматики и, кромѣ того, составилъ отдѣлъ исторіи языка и слога въ программѣ исторіи русской словесности, Г. же принадлежала работа по исторіи русской литературы и теоріи словесности. Эта исправленная, такимъ образомъ, программа русскаго языка и словесности была утверждена 25 іюня 1852 г. главнымъ начальникомъ военно-учебныхъ заведеній въ видѣ опыта на пять лѣтъ, а Г. была объявлена награда: Высочайшее благоволеніе и тысяча рублей. Кромѣ того, Г. поручено было, на основаніи выработанной программы, составленіе учебныхъ руководствъ по исторіи русской словесности и хрестоматіи къ новому ея періоду. Въ ноябрѣ этого же года Г. получилъ оффиціальное письмо, извѣщавшее его, что «Его Императорскому Высочеству Наслѣднику Цесаревичу благоугодно, чтобы Г. прибылъ въ Петербургъ для словеснаго совѣщанія съ преподавателями русскаго языка и словесности С.-Пб. военно-учебн. заведеній». Озадаченный такою неожиданностью, Г. обратнлся сначала къ Буслаеву, а затѣмъ къ Введенскому, съ просьбой вмѣстѣ поѣхать на диспутъ и защищать выработанную программу. На диспутѣ съ преподавателями военно-учебныхъ заведеній, отнесшимися къ Г. крайне враждебно, на сторонѣ его были только, кромѣ Введенскаго, Г. Е. Благосвѣтловъ и В. Ѳ. Кеневичъ. «Я ошибочно», говоритъ Г., «велъ диспутъ, пустившись въ толки о самомъ содержаніи науки, а не ограничившись защитой рекомендуемаго практическаго метода». Результатомъ получилось то, что «въ состязаніи съ моими оппонентами я не одержалъ побѣды, но программа, мною составленная, взяла верхъ». Подъ этими словами Г. разумѣлъ не только то, что его программа была введена въ военно-учебныя заведенія, но и то, что она служила образцомъ программъ въ учебныхъ заведеніяхъ другихъ вѣдомствъ и легла въ основу программъ всѣхъ учебныхъ заведеній вплоть до программы 1872 р. для гимназій и прогимназій. Представляя отчетъ Я. И. Ростовцеву о ходѣ работъ по составленію учебника по исторіи русской литературы, Г. долженъ былъ выдержать состязаніе съ Н. И. Гречемъ; еще ранѣе Г. и Буслаеву пришлось вести съ нимъ войну путемъ печати, такъ какъ новая реформа сильнѣе всего задѣвала Греча, учебники |Г. В октябре этого года он получил из Петербурга от К. Д. Кавелина, начальника учебного отделения в штабе военно-учебных заведений, письмо, приглашавшее его заняться выработкой программ по русскому языку и словесности, согласно «наставлению для преподавания в военно-учебных заведениях, одобренному государем 24 декабря 1848 г.» Предложение понравилось Г., во-первых, как исходившее от такого лица, как К. Кавелин, во-вторых, как самая подходящая к роду его занятий работа. В 1851 году Г. закончил программу, причем не удержался от критики существующих методов преподавания. Программа очень понравилась Я. И. Ростовцеву; он отозвался о ней в самых лестных выражениях. Чтобы придать ей гласность в ведомстве военно-учебных заведений и поближе ознакомить с нею преподавателей русского языка и словесности, он передал конспект и программы на рассмотрение особой комиссии под председательством И. П. Шульгина. Из мнений, поданных лицами, рассматривавшими труд Г., только одно оказалось вполне одобрительным и сочувственным. Это мнение принадлежало И. И. Введенскому, известному литератору и даровитому педагогу. Г. усматривает причину недовольства многих педагогов, заседавших в комиссии, в том, что критические заметки его о «недостатках и неправильностях преподавания русского языка и словесности были ими истолкованы как личные нападки и отнесены на счет преподавателей в военно-учебных заведениях». Ввиду такой разноголосицы необходимо было отдать программу на пересмотр третьего лица, совершенно беспристрастного, которое могло бы в интересах науки и педагогических требований произнести свой приговор. Выбор принадлежал самому Г., и он выбрал профессора Московского университета Ф. И. Буслаева, человека авторитетного. Общими усилиями они занялись отделкой программы. Ф. И. преимущественно работал над программой грамматики и, кроме того, составил отдел истории языка и слога в программе истории русской словесности, Г. же принадлежала работа по истории русской литературы и теории словесности. Эта исправленная таким образом программа русского языка и словесности была утверждена 25 июня 1852 г. главным начальником военно-учебных заведений в виде опыта на пять лет, а Г. была объявлена награда: Высочайшее благоволение и тысяча рублей. Кроме того, Г. поручено было, на основании выработанной программы, составление учебных руководств по истории русской словесности и хрестоматии к новому ее периоду. В ноябре этого же года Г. получил официальное письмо, извещавшее его, что «Его Императорскому Высочеству Наследнику Цесаревичу благоугодно, чтобы Г. прибыл в Петербург для словесного совещания с преподавателями русского языка и словесности СПб. военно-учебных заведений». Озадаченный такой неожиданностью, Г. обратился сначала к Буслаеву, а затем к Введенскому, с просьбой вместе поехать на диспут и защищать выработанную программу. На диспуте с преподавателями военно-учебных заведений, отнесшимися к Г. крайне враждебно, на стороне его были только, кроме Введенского, Г. Е. Благосветлов и В. Ф. Кеневич. «Я ошибочно, — говорит Г., — вел диспут, пустившись в толки о самом содержании науки, а не ограничившись защитой рекомендуемого практического метода». Результатом получилось то, что «в состязании с моими оппонентами я не одержал победы, но программа, мною составленная, взяла верх». Под этими словами Г. разумел не только то, что его программа была введена в военно-учебные заведения, но и то, что она служила образцом программ в учебных заведениях других ведомств и легла в основу программ всех учебных заведений вплоть до программы 1872 г. для гимназий и прогимназий. Представляя отчет Я. И. Ростовцеву о ходе работ по составлению учебника по истории русской литературы, Г. должен был выдержать состязание с Н. И. Гречем; еще ранее Г. и Буслаеву пришлось вести с ним войну путем печати, так как новая реформа сильнее всего задевала Греча, учебники }}<section end="Галахов, Алексей Дмитриевич"/><noinclude></div></noinclude> n0iabphs057kxyjnhtr45yn0k2or2lw Страница:Русский биографический словарь. Том 4 (1914).djvu/138 104 1124186 4590454 2022-07-19T13:43:06Z AMY 81-412 41248 /* Не вычитана */ Новая: «<section begin="Галахов, Алексей Дмитриевич"/>{{ВАР2 |котораго неогранпченно царили въ продолженіе нѣсколькихъ десятилѣтій н о грамматикѣ котораго Г. выражался не пначе какъ съ прибавленіемъ эпитета «такъ называемая», или просто выражался такъ: «это — не грамматика ру...» proofread-page text/x-wiki <noinclude><pagequality level="1" user="AMY 81-412" /><div class="oldspell"> {{колонтитул|136|ГАЛАХОВЪ.|}}</noinclude><section begin="Галахов, Алексей Дмитриевич"/>{{ВАР2 |котораго неогранпченно царили въ продолженіе нѣсколькихъ десятилѣтій н о грамматикѣ котораго Г. выражался не пначе какъ съ прибавленіемъ эпитета «такъ называемая», или просто выражался такъ: «это — не грамматика русскаго языка, а грамматика языка Греча». Личное состязаніе произошло на квартирѣ Ростовцева, куда, кромѣ Буслаева и Галахова, были приглашены въ качествѣ спеціалистовъ Шульгинъ, Гречъ и Востоковъ. Гречъ былъ разбитъ на всѣхъ пунктахъ и при томъ пораженію въ значительной степени способствовала его же собственная грамматика. Гречъ не брезговалъ и окольными путями, чтобы натравить кого слѣдуетъ на Г., называлъ его сотрудникомъ «такъ называемыхъ Отечественныхъ Записокъ», будто бы возбуждавшихъ въ читателѣ пристрастіе къ иноземцамъ и нелюбовь къ отечеству, величалъ послѣдователемъ Огюста Конта и Литтре, проповѣдникомъ гибельнаго ученія, только потому, что въ объявленіи о подпискѣ на «Отечеств. Зап.» 1848 г. на ряду со статьями, обѣщанными редакціей, значилась и статья Галахова «Изложеніе позитивной философіи (по Литтре)», которая, между прочимъ, не была напечатана. Кромѣ того, Гречъ явно намекалъ, что люди подобные Г., могутъ быть не образователями, а развратителями юношества. Живя еще въ Москвѣ, Г. сдѣлался преподавателемъ во второмъ спеціальномъ классѣ перваго кадетскаго корпуса, при чемъ ему было поручено неоффиціальное наблюденіе за преподаваніемъ русскаго языка и словесности во всѣхъ Московскихъ корпусахъ. Въ 1856 г. Г. по предложенію начальника военно-учебныхъ заведеній Я. И. Ростовцева, занялъ каѳедру русскаго языка и словесности въ Николаевской академіи генеральнаго штаба, для чего и оставилъ Москву, гдѣ прожилъ 34 года, и переселился въ Петербургъ. Здѣсь Г. принималъ дѣятельное участіе по устройству Литературнаго Фонда и на первомъ засѣданіи членовъ-учредителей (8 ноября 1859 г.) былъ выбранъ секретаремъ и исполнялъ эту обязанность до 2 февраля 1861 г., послѣ чего состоялъ членомъ этого общества до 1869 г. Кромѣ лекцій, Г. занялся составленіемъ двухъ капитальныхъ трудовъ: «Исторической хрестоматіи новаго періода русской словесности», въ двухъ томахъ, и «Исторіи русской словесности древней и новой», также въ двухъ томахъ (во второмъ томѣ двѣ части), напечатанныхъ въ 1863—1875 гг. Послѣдній трудъ Академія Наукъ удостоила преміи графа Уварова. Въ 1863 г. А. Д. былъ назначенъ членомъ ученаго комитета Министерства Народнаго Просвѣщенія, а въ 1865 г. избранъ въ ординарные профессора С.-Петербургскаго историко-филологическаго института. Полезную дѣятельность Г. Московское общество любителей россійской словесности почтило избраніемъ его въ 1867 г. въ дѣйствительные члены, въ 1868 году Академія Наукъ избрала его въ члены-корреспонденты по второму отдѣленію, «въ уваженіе къ ученымъ трудамъ». Въ Московскомъ обществѣ испытателей природы Г. состоялъ въ бытность свою еще въ Москвѣ. Кромѣ того, въ этомъ же году онъ былъ приглашенъ Святѣйшимъ Синодомъ въ число членовъ временной комиссіи по пересмотру существующаго и начертанію новаго устава духовныхъ академій. Въ 1882 г. Г., по прошенію, уволился отъ должности профессора историко-филологическаго института, продолжая до самой смерти заниматься въ ученомъ комитетѣ Министерства Народнаго Просвѣщѳнія и въ Академіи генеральнаго штаба. За послѣднее время лекціи Г. представляли живую лѣтопись литературы: ему приходилось говорить не о дѣятеляхъ русскаго слова, а о своихъ умершихъ друзьяхъ и непріятеляхъ, о томъ мірѣ, въ которомъ онъ жилъ, который составлялъ и его прошлую жизнь. Въ свою очередь слушателямъ было любопытно видѣть свидѣтеля отдаленнаго прошлаго, видѣвшаго своими глазами Пушкина, пріятеля Бѣлинского, Кудрявцева, Грановскаго и другихъ, преданнаго всей душой ихъ свѣтлой памяти до конца жизни. Все это время Г. не переставалъ сотрудничать въ періодическихъ изданіяхъ. Кромѣ участія въ вышеукаванныхъ журналахъ и газетахъ, онъ помѣщалъ свои статьи въ «Атенеѣ» Е. Ѳ. Корша, «Библіографическихъ Запискахъ» А. Афанасьева, «Русскомъ Вѣстникѣ», «Современникѣ» (редакціи Некрасова и Панаева), «Вѣстникѣ |которого неограниченно царили в продолжение нескольких десятилетий и о грамматике которого Г. выражался не иначе как с прибавлением эпитета «так называемая» или просто выражался так: «Это — не грамматика русского языка, а грамматика языка Греча». Личное состязание произошло на квартире Ростовцева, куда, кроме Буслаева и Галахова, были приглашены в качестве специалистов Шульгин, Греч и Востоков. Греч был разбит на всех пунктах, и притом поражению в значительной степени способствовала его же собственная грамматика. Греч не брезговал и окольными путями, чтобы натравить кого следует на Г., называл его сотрудником «так называемых Отечественных Записок», будто бы возбуждавших в читателе пристрастие к иноземцам и нелюбовь к отечеству, величал последователем Огюста Конта и Литтре, проповедником гибельного учения, только потому, что в объявлении о подписке на «Отечественные Записки» 1848 г., наряду со статьями, обещанными редакцией, значилась и статья Галахова «Изложение позитивной философии (по Литтре)», которая, между прочим, не была напечатана. Кроме того, Греч явно намекал, что люди подобные Г., могут быть не образователями, а развратителями юношества. Живя еще в Москве, Г. сделался преподавателем во втором специальном классе первого кадетского корпуса, причем ему было поручено неофициальное наблюдение за преподаванием русского языка и словесности во всех Московских корпусах. В 1856 г. Г. по предложению начальника военно-учебных заведений Я. И. Ростовцева, занял кафедру русского языка и словесности в Николаевской академии генерального штаба, для чего и оставил Москву, где прожил 34 года, и переселился в Петербург. Здесь Г. принимал деятельное участие по устройству Литературного Фонда и на первом заседании членов-учредителей (8 ноября 1859 г.) был выбран секретарем и исполнял эту обязанность до 2 февраля 1861 г., после чего состоял членом этого общества до 1869 г. Кроме лекций, Г. занялся составлением двух капитальных трудов: «Исторической хрестоматии нового периода русской словесности», в двух томах, и «Истории русской словесности древней и новой», так же в двух томах (во втором томе две части), напечатанных в 1863—1875 гг. Последний труд Академия Наук удостоила премии графа Уварова. В 1863 г. А. Д. был назначен членом ученого комитета Министерства Народного Просвещения, а в 1865 г. избран в ординарные профессора С.-Петербургского историко-филологического института. Полезную деятельность Г. Московское общество любителей российской словесности почтило избранием его в 1867 г. в действительные члены, в 1868 году Академия Наук избрала его в члены-корреспонденты по второму отделению, «в уважение к ученым трудам». В Московском обществе испытателей природы Г. состоял в бытность свою еще в Москве. Кроме того, в этом же году он был приглашен Святейшим Синодом в число членов временной комиссии по пересмотру существующего и начертанию нового устава духовных академий. В 1882 г. Г., по прошению, уволился от должности профессора историко-филологического института, продолжая до самой смерти заниматься в ученом комитете Министерства Народного Просвещения и в Академии генерального штаба. За последнее время лекции Г. представляли живую летопись литературы: ему приходилось говорить не о деятелях русского слова, а о своих умерших друзьях и неприятелях, о том мире, в котором он жил, который составлял и его прошлую жизнь. В свою очередь, слушателям было любопытно видеть свидетеля отдаленного прошлого, видевшего своими глазами Пушкина, приятеля Белинского, Кудрявцева, Грановского и других, преданного всей душой их светлой памяти до конца жизни. Все это время Г. не переставал сотрудничать в периодических изданиях. Кроме участия в вышеуказанных журналах и газетах, он помещал свои статьи в «Атенее» Е.Ф. Корша, «Библиографических Записках» А. Афанасьева, «Русском Вестнике», «Современнике» (редакции Некрасова и Панаева), «Вестнике }}<section end="Галахов, Алексей Дмитриевич"/><noinclude></div></noinclude> dqf5vq3rzl8xusz06bbu3sxq8lzhr6s 4590456 4590454 2022-07-19T13:44:31Z AMY 81-412 41248 proofread-page text/x-wiki <noinclude><pagequality level="1" user="AMY 81-412" /><div class="oldspell"> {{колонтитул|136|ГАЛАХОВЪ.|}}</noinclude><section begin="Галахов, Алексей Дмитриевич"/>{{ВАР2 |котораго неограниченно царили въ продолженіе нѣсколькихъ десятилѣтій н о грамматикѣ котораго Г. выражался не пначе какъ съ прибавленіемъ эпитета «такъ называемая», или просто выражался такъ: «это — не грамматика русскаго языка, а грамматика языка Греча». Личное состязаніе произошло на квартирѣ Ростовцева, куда, кромѣ Буслаева и Галахова, были приглашены въ качествѣ спеціалистовъ Шульгинъ, Гречъ и Востоковъ. Гречъ былъ разбитъ на всѣхъ пунктахъ и при томъ пораженію въ значительной степени способствовала его же собственная грамматика. Гречъ не брезговалъ и окольными путями, чтобы натравить кого слѣдуетъ на Г., называлъ его сотрудникомъ «такъ называемыхъ Отечественныхъ Записокъ», будто бы возбуждавшихъ въ читателѣ пристрастіе къ иноземцамъ и нелюбовь къ отечеству, величалъ послѣдователемъ Огюста Конта и Литтре, проповѣдникомъ гибельнаго ученія, только потому, что въ объявленіи о подпискѣ на «Отечеств. Зап.» 1848 г. на ряду со статьями, обѣщанными редакціей, значилась и статья Галахова «Изложеніе позитивной философіи (по Литтре)», которая, между прочимъ, не была напечатана. Кромѣ того, Гречъ явно намекалъ, что люди подобные Г., могутъ быть не образователями, а развратителями юношества. Живя еще въ Москвѣ, Г. сдѣлался преподавателемъ во второмъ спеціальномъ классѣ перваго кадетскаго корпуса, при чемъ ему было поручено неоффиціальное наблюденіе за преподаваніемъ русскаго языка и словесности во всѣхъ Московскихъ корпусахъ. Въ 1856 г. Г. по предложенію начальника военно-учебныхъ заведеній Я. И. Ростовцева, занялъ каѳедру русскаго языка и словесности въ Николаевской академіи генеральнаго штаба, для чего и оставилъ Москву, гдѣ прожилъ 34 года, и переселился въ Петербургъ. Здѣсь Г. принималъ дѣятельное участіе по устройству Литературнаго Фонда и на первомъ засѣданіи членовъ-учредителей (8 ноября 1859 г.) былъ выбранъ секретаремъ и исполнялъ эту обязанность до 2 февраля 1861 г., послѣ чего состоялъ членомъ этого общества до 1869 г. Кромѣ лекцій, Г. занялся составленіемъ двухъ капитальныхъ трудовъ: «Исторической хрестоматіи новаго періода русской словесности», въ двухъ томахъ, и «Исторіи русской словесности древней и новой», также въ двухъ томахъ (во второмъ томѣ двѣ части), напечатанныхъ въ 1863—1875 гг. Послѣдній трудъ Академія Наукъ удостоила преміи графа Уварова. Въ 1863 г. А. Д. былъ назначенъ членомъ ученаго комитета Министерства Народнаго Просвѣщенія, а въ 1865 г. избранъ въ ординарные профессора С.-Петербургскаго историко-филологическаго института. Полезную дѣятельность Г. Московское общество любителей россійской словесности почтило избраніемъ его въ 1867 г. въ дѣйствительные члены, въ 1868 году Академія Наукъ избрала его въ члены-корреспонденты по второму отдѣленію, «въ уваженіе къ ученымъ трудамъ». Въ Московскомъ обществѣ испытателей природы Г. состоялъ въ бытность свою еще въ Москвѣ. Кромѣ того, въ этомъ же году онъ былъ приглашенъ Святѣйшимъ Синодомъ въ число членовъ временной комиссіи по пересмотру существующаго и начертанію новаго устава духовныхъ академій. Въ 1882 г. Г., по прошенію, уволился отъ должности профессора историко-филологическаго института, продолжая до самой смерти заниматься въ ученомъ комитетѣ Министерства Народнаго Просвѣщѳнія и въ Академіи генеральнаго штаба. За послѣднее время лекціи Г. представляли живую лѣтопись литературы: ему приходилось говорить не о дѣятеляхъ русскаго слова, а о своихъ умершихъ друзьяхъ и непріятеляхъ, о томъ мірѣ, въ которомъ онъ жилъ, который составлялъ и его прошлую жизнь. Въ свою очередь слушателямъ было любопытно видѣть свидѣтеля отдаленнаго прошлаго, видѣвшаго своими глазами Пушкина, пріятеля Бѣлинского, Кудрявцева, Грановскаго и другихъ, преданнаго всей душой ихъ свѣтлой памяти до конца жизни. Все это время Г. не переставалъ сотрудничать въ періодическихъ изданіяхъ. Кромѣ участія въ вышеукаванныхъ журналахъ и газетахъ, онъ помѣщалъ свои статьи въ «Атенеѣ» Е. Ѳ. Корша, «Библіографическихъ Запискахъ» А. Афанасьева, «Русскомъ Вѣстникѣ», «Современникѣ» (редакціи Некрасова и Панаева), «Вѣстникѣ |которого неограниченно царили в продолжение нескольких десятилетий и о грамматике которого Г. выражался не иначе как с прибавлением эпитета «так называемая» или просто выражался так: «Это — не грамматика русского языка, а грамматика языка Греча». Личное состязание произошло на квартире Ростовцева, куда, кроме Буслаева и Галахова, были приглашены в качестве специалистов Шульгин, Греч и Востоков. Греч был разбит на всех пунктах, и притом поражению в значительной степени способствовала его же собственная грамматика. Греч не брезговал и окольными путями, чтобы натравить кого следует на Г., называл его сотрудником «так называемых Отечественных Записок», будто бы возбуждавших в читателе пристрастие к иноземцам и нелюбовь к отечеству, величал последователем Огюста Конта и Литтре, проповедником гибельного учения, только потому, что в объявлении о подписке на «Отечественные Записки» 1848 г., наряду со статьями, обещанными редакцией, значилась и статья Галахова «Изложение позитивной философии (по Литтре)», которая, между прочим, не была напечатана. Кроме того, Греч явно намекал, что люди подобные Г., могут быть не образователями, а развратителями юношества. Живя еще в Москве, Г. сделался преподавателем во втором специальном классе первого кадетского корпуса, причем ему было поручено неофициальное наблюдение за преподаванием русского языка и словесности во всех Московских корпусах. В 1856 г. Г. по предложению начальника военно-учебных заведений Я. И. Ростовцева, занял кафедру русского языка и словесности в Николаевской академии генерального штаба, для чего и оставил Москву, где прожил 34 года, и переселился в Петербург. Здесь Г. принимал деятельное участие по устройству Литературного Фонда и на первом заседании членов-учредителей (8 ноября 1859 г.) был выбран секретарем и исполнял эту обязанность до 2 февраля 1861 г., после чего состоял членом этого общества до 1869 г. Кроме лекций, Г. занялся составлением двух капитальных трудов: «Исторической хрестоматии нового периода русской словесности», в двух томах, и «Истории русской словесности древней и новой», так же в двух томах (во втором томе две части), напечатанных в 1863—1875 гг. Последний труд Академия Наук удостоила премии графа Уварова. В 1863 г. А. Д. был назначен членом ученого комитета Министерства Народного Просвещения, а в 1865 г. избран в ординарные профессора С.-Петербургского историко-филологического института. Полезную деятельность Г. Московское общество любителей российской словесности почтило избранием его в 1867 г. в действительные члены, в 1868 году Академия Наук избрала его в члены-корреспонденты по второму отделению, «в уважение к ученым трудам». В Московском обществе испытателей природы Г. состоял в бытность свою еще в Москве. Кроме того, в этом же году он был приглашен Святейшим Синодом в число членов временной комиссии по пересмотру существующего и начертанию нового устава духовных академий. В 1882 г. Г., по прошению, уволился от должности профессора историко-филологического института, продолжая до самой смерти заниматься в ученом комитете Министерства Народного Просвещения и в Академии генерального штаба. За последнее время лекции Г. представляли живую летопись литературы: ему приходилось говорить не о деятелях русского слова, а о своих умерших друзьях и неприятелях, о том мире, в котором он жил, который составлял и его прошлую жизнь. В свою очередь, слушателям было любопытно видеть свидетеля отдаленного прошлого, видевшего своими глазами Пушкина, приятеля Белинского, Кудрявцева, Грановского и других, преданного всей душой их светлой памяти до конца жизни. Все это время Г. не переставал сотрудничать в периодических изданиях. Кроме участия в вышеуказанных журналах и газетах, он помещал свои статьи в «Атенее» Е.Ф. Корша, «Библиографических Записках» А. Афанасьева, «Русском Вестнике», «Современнике» (редакции Некрасова и Панаева), «Вестнике }}<section end="Галахов, Алексей Дмитриевич"/><noinclude></div></noinclude> ev46u5abeqsh0ksp29s7n92ud7rhssx Страница:Русский биографический словарь. Том 4 (1914).djvu/139 104 1124187 4590457 2022-07-19T13:53:19Z AMY 81-412 41248 /* Не вычитана */ Новая: «<section begin="Галахов, Алексей Дмитриевич"/>{{ВАР2 |Европы», «С.-Петербургскнхъ Вѣдомостяхъ» (редакціи Краевскаго и В. Ѳ. Корша), «Новомъ Времени», «Журналѣ Мин. Нар. Просв.»,«Историческомъ Вѣстникѣ»,«Русской Старинѣ» и друшхъ. По словамъ самого Г., «всѣхъ статей нѣтъ воз...» proofread-page text/x-wiki <noinclude><pagequality level="1" user="AMY 81-412" /><div class="oldspell"> {{колонтитул||ГАЛАХОВЪ.|137}}</noinclude><section begin="Галахов, Алексей Дмитриевич"/>{{ВАР2 |Европы», «С.-Петербургскнхъ Вѣдомостяхъ» (редакціи Краевскаго и В. Ѳ. Корша), «Новомъ Времени», «Журналѣ Мин. Нар. Просв.»,«Историческомъ Вѣстникѣ»,«Русской Старинѣ» и друшхъ. По словамъ самого Г., «всѣхъ статей нѣтъ возможности указать: такъ ихъ много». Перечень главнѣйшихъ трудовъ Г., какъ отдѣльно изданныхъ, такъ и помѣщенныхъ въ разныхъ періодическихъ изданіяхъ, напечатанъ въ «Русской Старинѣ» 1888 г. (т. І,стр.35—36). Полный перечень трудовъ Г. находится въ его біографіи, составленной Д. Д. Языковымъ («Обзоръ жизни и трудовъ русскихъ писателей и писательницъ», вып. XII, Спб. 1912). Въ различныхъ газетахъ и журналахъ появлялись небольшія статьи его и замѣтки безъ подписи автора, да и во время почти двадцатилѣтняго сотрудничанія въ «Отеч. Зап.» Г. лишь немногія изъ статей подписалъ своимъ именемъ или псевдонимомъ (Сто-одинъ) пребладающее же большинство статей и замѣтокъ, главнымъ образомъ критическаго содержанія, были напечатаны анонимно. Особенно интересны воспоминанія Г. («Записки человѣка») въ «Историч. Вѣстникѣ» 1886 г. и «Русскомъ Вѣстникѣ» 1875, 1876 и 1878 гг. Кромѣ автобіографическаго матеріала въ его «воспоминаніяхъ» отразилась интеллектуальная жизнь 40-хъ годовъ. Здѣсь и Вѣлинскій, Анненковъ, Щербина, Кетчеръ, А. Григорьевъ, С. Соловьевъ, Грановскій и наши классики Некрасовъ, Тургеневъ, Гоголь и др. Литературное наслѣдство Г. весьма разнообразно по содержанію. Онъ является и педагогомъ, и историкомъ литературы, и критикомъ, и даже беллетристомъ. Въ своихъ беллетристическихъ попыткахъ Г. (повѣсти «Старое зеркало», «Ошибка» и «Кукольная комедія» напечатаны въ «Отеч. Запискахъ» 1845—47 гг., а повѣсть «Превращеніе» въ «Современникѣ» 1847 г.) оставался вѣренъ своимъ взглядамъ и убѣжденіямъ; Бѣлинскій, хотя и ругалъ его повѣсти съ «элегико-романтическимъ пафосомъ», но находилъ у автора «если не дарованіе, то способности». Повѣсть «Старое зеркало» пользовалось большимъ успѣхомъ у славянофиловъ за высказываемое въ ней сочувствіе къ крѣпостному сословію. Гораздо обильнѣе и интереснѣе критическая дѣятельность Г. Кто-то назвалъ критику его «библіографической», желая этимъ, очевидно, выразить ея ничтожность. Но это названіе вовсе не характеризуетъ направленія Г. и развѣ только съ большой натяжкой можетъ быть примѣнено ко второму періоду его критической дѣятельности. Гранью этихъ двухъ періодовъ является 1848 годъ, когда едва ли возможна была какая-нибудь критика, не только что проводящая извѣстную тенденцію. До этого года Г. стойко слѣдовалъ тому направленію, выразителемъ котораго былъ его другъ Бѣлинскій. Критика Г. и лицъ, съ нимъ работавшихъ, по его же собственному сознанію, клонилась къ тому, чтобы противоборствовать современнымъ тремъ «мошенникамъ печати», Булгарину, Гречу и Сенковскому. Это, такъ сказать, была отрицательная сторона ихъ дѣятельности. Но была у нихъ, учениковъ Бѣлинскаго, и положительная задача: они явились вѣрными адептами принципа, разсматривавшаго литературу не только какъ источникъ эстетическаго наслажденія, но и какъ могущественное орудіе, при помощи котораго можво было вдохнуть въ человѣка міръ новыхъ идей и стремленій. Съ другой стороны въ критическихъ статьяхъ Г. отразилось увлеченіе философіей Окена, обоснованной на романтическомъ міросозерцаніи Шеллинга. Затѣмъ, ненапечатанный трудъ изложенія основъ позитивной философіи свидѣтельствуетъ объ увлеченіи Огюстомъ Контомъ и Литтре. Совершенно иной характеръ носитъ критическая дѣятельность Г. послѣ 1848 г. Однимъ изъ поводовъ къ тому послужидо изданіе сочиненій русскихъ писателей Смирдина. Не смотря на ту громадную пользу, которую могло принести это издавіе, оно выходило небрежно и неряшливо, страдало отсутствіемъ критики издаваемаго матеріала и было лишено какихъ бы то ни было указаній на жизнь и дѣятельность тѣхъ писателей, произведенія которыхъ были впервые извлечены со страницъ забытыхъ періодическихъ изданій. Пополнить эти-то пробѣлы Г. и ставилъ своей задачей. Г. старался установить сбивчивыя біографическія данныя о {{перенос|пи|сателяхъ}} |Европы», «С.-Петербургских Ведомостях» (редакции Краевского и В. Ф. Корша), «Новом Времени», «Журнале Мин. Нар. Просв.», «Историческом Вестнике», «Русской Старине» и других. По словам самого Г., «всех статей нет возможности указать: так их много». Перечень главнейших трудов Г., как отдельно изданных, так и помещенных в разных периодических изданиях, напечатан в «Русской Старине» 1888 г. (т. I, стр. 35—36). Полный перечень трудов Г. находится в его биографии, составленной Д. Д. Языковым («Обзор жизни и трудов русских писателей и писательниц», вып. XII, СПб., 1912). В различных газетах и журналах появлялись небольшие статьи его и заметки без подписи автора, да и во время почти двадцатилетнего сотрудничания в «Отечественных Записках» Г. лишь немногие из статей подписал своим именем или псевдонимом (Сто-один), преобладающее же большинство статей и заметок, главным образом критического содержания, были напечатаны анонимно. Особенно интересны воспоминания Г. («Записки человека») в «Историческом Вестнике» 1886 г. и «Русском Вестнике» 1875, 1876 и 1878 гг. Кроме автобиографического материала, в его «воспоминаниях» отразилась интеллектуальная жизнь 40-х годов. Здесь и Белинский, Анненков, Щербина, Кетчер, А. Григорьев, С. Соловьев, Грановский и наши классики Некрасов, Тургенев, Гоголь и др. Литературное наследство Г. весьма разнообразно по содержанию. Он является и педагогом, и историком литературы, и критиком, и даже беллетристом. В своих беллетристических попытках Г. (повести «Старое зеркало», «Ошибка» и «Кукольная комедия» напечатаны в «Отечественных Записках» 1845—47 гг., а повесть «Превращение» в «Современнике», 1847 г.) оставался верен своим взглядам и убеждениям; Белинский, хотя и ругал его повести с «элегико-романтическим пафосом», но находил у автора «если не дарование, то способности». Повесть «Старое зеркало» пользовалась большим успехом у славянофилов за высказываемое в ней сочувствие к крепостному сословию. Гораздо обильнее и интереснее критическая деятельность Г. Кто-то назвал критику его «библиографической», желая этим, очевидно, выразить ее ничтожность. Но это название вовсе не характеризует направления Г. и разве только с большой натяжкой может быть применено ко второму периоду его критической деятельности. Гранью этих двух периодов является 1848 год, когда едва ли возможна была какая-нибудь критика, не только что проводящая известную тенденцию. До этого года Г. стойко следовал тому направлению, выразителем которого был его друг Белинский. Критика Г. и лиц, с ним работавших, по его же собственному сознанию, клонилась к тому, чтобы противоборствовать современным трем «мошенникам печати», Булгарину, Гречу и Сенковскому. Это, так сказать, была отрицательная сторона их деятельности. Но была у них, учеников Белинского, и положительная задача: они явились верными адептами принципа, рассматривавшего литературу не только как источник эстетического наслаждения, но и как могущественное орудие, при помощи которого можно было вдохнуть в человека мир новых идей и стремлений. С другой стороны, в критических статьях Г. отразилось увлечение философией Окена, обоснованной на романтическом миросозерцании Шеллинга. Затем, ненапечатанный труд изложения основ позитивной философии свидетельствует об увлечении Огюстом Контом и Литтре. Совершенно иной характер носит критическая деятельность Г. после 1848 г. Одним из поводов к тому послужило издание сочинений русских писателей Смирдина. Несмотря на ту громадную пользу, которую могло принести это издание, оно выходило небрежно и неряшливо, страдало отсутствием критики издаваемого материала и было лишено каких бы то ни было указаний на жизнь и деятельность тех писателей, произведения которых были впервые извлечены со страниц забытых периодических изданий. Пополнить эти-то пробелы Г. и ставил своей задачей. Г. старался установить сбивчивые биографические данные о {{перенос|пи|сателях}}}}<section end="Галахов, Алексей Дмитриевич"/><noinclude></div></noinclude> i8w8h1f01pbkd8t98ztk33nrp6z0ep7 Пастушья песня (Уланд; Михайлов) 0 1124188 4590465 2022-07-19T14:16:20Z Sergey kudryavtsev 265 Sergey kudryavtsev переименовал страницу [[Пастушья песня (Уланд; Михайлов)]] в [[Пастушья песня (Уланд; Михайлов)/Изд. 1958 (СО)]] wikitext text/x-wiki #перенаправление [[Пастушья песня (Уланд; Михайлов)/Изд. 1958 (СО)]] brrucjpj5skw2i18bvpqx30gtqchr83 4590467 4590465 2022-07-19T14:20:34Z Sergey kudryavtsev 265 Удалено перенаправление на [[Пастушья песня (Уланд; Михайлов)/Изд. 1958 (СО)]] wikitext text/x-wiki {{Отексте |КАЧЕСТВО=нет |АВТОР=[[Людвиг Уланд]] (1787—1862) |НАЗВАНИЕ=Пастушья песня |ИЗЦИКЛА= |ИЗСБОРНИКА= |ДАТАСОЗДАНИЯ= |ДАТАПУБЛИКАЦИИ=1859<ref>Впервые&nbsp;— в&nbsp;книге {{книга|заглавие=Сборник литературных статей, посвященных русскими писателями памяти покойного книгопродавца-издателя Александра Филипповича Смирдина|место=СПб.|издательство=|год=1859|том=VI|страницы=123}}; затем&nbsp;— в {{Стихотворения М. Л. Михайлова, 1862|до=0|страницы={{РГБ|01003565889|113|103—104}}}}</ref> |ЯЗЫКОРИГИНАЛА=de |НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА=[[:de:Des Hirten Winterlied|Des Hirten Winterlied («O Winter, schlimmer Winter!..»)]] |ПЕРЕВОДЧИК=[[Михаил Ларионович Михайлов|М.&nbsp;Л.&nbsp;Михайлов]] (1829—1865) |НЕТ_ИСТОЧНИКА= |ДРУГОЕ= |НАВИГАЦИЯ={{Стихотворения Михайлова, 1862 | РАЗДЕЛ = Из немецких поэтов | ПРЕДЫДУЩИЙ = [[Блаженная смерть (Уланд; Михайлов)|Блаженная смерть]] | СЛЕДУЮЩИЙ = [[Развалины (Уланд; Михайлов)|Развалины]] }} |ЛИЦЕНЗИЯ=PD-old }}<!-- <section begin="list"/> * [[/Изд. 1862 (ДО)|Изд. 1862]] * [[/Изд. 1958 (СО)|Изд. 1958]] <section end="list"/> --> * [[/Изд. 1862 (ДО)|/Изд. 1862]] // {{Стихотворения М. Л. Михайлова, 1862|до=1|страницы={{РГБ|01003565889|113|103—104}}}} * [[/Изд. 1958 (СО)|/Изд. 1958]] // {{Михайлов:Сочинения в 3 томах|том=1|страницы=241—242}} == Примечания == {{примечания}} [[Категория:Списки редакций]] [[Категория:Поэзия Людвига Уланда]] [[Категория:Немецкая поэзия, малые формы]] [[Категория:Переводы, выполненные Михаилом Ларионовичем Михайловым]] [[Категория:Литература 1859 года]] [[de:Des Hirten Winterlied]] q22idpi7bgk8esv0flot7h4q3oib12q 4590469 4590467 2022-07-19T14:23:41Z Sergey kudryavtsev 265 wikitext text/x-wiki {{Отексте |КАЧЕСТВО=нет |АВТОР=[[Людвиг Уланд]] (1787—1862) |НАЗВАНИЕ=Пастушья песня |ИЗЦИКЛА= |ИЗСБОРНИКА= |ДАТАСОЗДАНИЯ= |ДАТАПУБЛИКАЦИИ=1859<ref>Впервые&nbsp;— в&nbsp;книге {{книга|заглавие=Сборник литературных статей, посвященных русскими писателями памяти покойного книгопродавца-издателя Александра Филипповича Смирдина|место=СПб.|издательство=|год=1859|том=VI|страницы=123}}; затем&nbsp;— в {{Стихотворения М. Л. Михайлова, 1862|до=0|страницы={{РГБ|01003565889|113|103—104}}}}</ref> |ЯЗЫКОРИГИНАЛА=de |НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА=[[:de:Des Hirten Winterlied|Des Hirten Winterlied («O Winter, schlimmer Winter!..»)]] |ПЕРЕВОДЧИК=[[Михаил Ларионович Михайлов|М.&nbsp;Л.&nbsp;Михайлов]] (1829—1865) |НЕТ_ИСТОЧНИКА= |ДРУГОЕ= |НАВИГАЦИЯ={{Стихотворения Михайлова, 1862 | РАЗДЕЛ = Из немецких поэтов | ПРЕДЫДУЩИЙ = [[Блаженная смерть (Уланд; Михайлов)|Блаженная смерть]] | СЛЕДУЮЩИЙ = [[Развалины (Уланд; Михайлов)|Развалины]] }} |ЛИЦЕНЗИЯ=PD-old }}<!-- <section begin="list"/> * [[/Изд. 1862 (ДО)|Изд. 1862]] * [[/Изд. 1958 (СО)|Изд. 1958]] <section end="list"/> --> * [[/Изд. 1862 (ДО)|Пастушья пѣсня («Зима, зима лихая!..»)]] // {{Стихотворения М. Л. Михайлова, 1862|до=1|страницы={{РГБ|01003565889|113|103—104}}}} * [[/Изд. 1958 (СО)|Пастушья песня («Зима, зима лихая!..»)]] // {{Михайлов:Сочинения в 3 томах|том=1|страницы=241—242}} == Примечания == {{примечания}} [[Категория:Списки редакций]] [[Категория:Поэзия Людвига Уланда]] [[Категория:Немецкая поэзия, малые формы]] [[Категория:Переводы, выполненные Михаилом Ларионовичем Михайловым]] [[Категория:Литература 1859 года]] [[de:Des Hirten Winterlied]] n5tgkcpnvj4p22sqf4kndw760y0f98s Зима, зима лихая! (Уланд; Михайлов) 0 1124189 4590470 2022-07-19T14:24:18Z Sergey kudryavtsev 265 Перенаправление на [[Пастушья песня (Уланд; Михайлов)]] wikitext text/x-wiki #перенаправление [[Пастушья песня (Уланд; Михайлов)]] c2ve1l1ducw72js3zorcbatovrdbzwv Страница:Русский биографический словарь. Том 4 (1914).djvu/140 104 1124190 4590471 2022-07-19T14:32:19Z AMY 81-412 41248 /* Не вычитана */ Новая: «<section begin="Галахов, Алексей Дмитриевич"/>{{ВАР2 |{{перенос2|пи|сателяхъ}}, опредѣлить ихъ литературныя физіономіи и пр. Чтобы выяснить себѣ всю важность этихъ статей, достаточно указать, что онѣ послужили для Г. базисомъ его послѣдующихъ объединительныхъ трудовъ по и...» proofread-page text/x-wiki <noinclude><pagequality level="1" user="AMY 81-412" /><div class="oldspell"> {{колонтитул|138|ГАЛАХОВЪ|}}</noinclude><section begin="Галахов, Алексей Дмитриевич"/>{{ВАР2 |{{перенос2|пи|сателяхъ}}, опредѣлить ихъ литературныя физіономіи и пр. Чтобы выяснить себѣ всю важность этихъ статей, достаточно указать, что онѣ послужили для Г. базисомъ его послѣдующихъ объединительныхъ трудовъ по исторіи русской литературы. Да и не только для него самого, и для другихъ изслѣдователей эти статьи явились важнымъ матеріаломъ при ивученіи русской литературы конца XVIII и начала XIX вѣка. Съ 1849 по 1858 годъ Г. напечаталъ въ «Отечественныхъ Запискахъ», «Современникѣ» и др. журналахъ статьи о сочиненіяхъ Кантемира, Д. В. Давыдова, Богдановича, А. Е. Измайлова, Княжнина, Кострова, Аблесимова, Карамзина, Сумарокова, Фонвизина, Лермонтова. Этими трудами, такъ сказать, заключался періодъ журнальной дѣятельности Галахова. Статьи, помѣщенныя въ періодическихъ изданіяхъ послѣ 1857 года, носятъ случайный характеръ и состоятъ изъ литературныхъ и автобіографическихъ воспоминаній, некрологовъ и пр. Центръ дѣятельности Г. составляютъ его педагогическіе труды, начавшіе появляться съ 1842 г., когда вышла въ свѣтъ его «Русская хрестоматія». Какъ это ни странно для учебника, появленіе ея было цѣлымъ событіемъ. Дѣло въ томъ, что въ глазахъ современныхъ Г-у педагоговъ его хрестоматія была крайне смѣлымъ новшествомъ. Она посягала на такіе авторитеты, которые, правда, въ публикѣ и въ литературѣ были давно забыты, но въ школѣ царствовали безгранично. Мнѣніе Г., что хрестоматія, имѣющая цѣлыо представить образцы простого и правильнаго языка, должна почерпать свой матеріалъ изъ новой литературы, показалась дерзкимъ и неблагонамѣреннымъ. Давъ мѣсто классикамъ, Г. вмѣстѣ съ тѣмъ не только ввелъ образцы изъ писателей Карамзинской и Пушкинской школы, но и помѣстилъ произведенія своихъ юныхъ современниковъ, какъ-то: Кольцова, Майкова, Фета и др., репутація которыхъ еще далеко не была установлена въ литературѣ. Новаторство Г, нашло сейчасъ же яростныхъ обличителей, и прежде всего въ лицѣ С. Шевырева, который, главнымъ образомъ, напиралъ на то, что изученіе языка должно итти путемъ историческимъ, забывая о томъ, что цѣль хрестоматіи не научная, а практическая, и упуская изъ виду задачи и средства средней школы. Полемика Г. съ Шевыревымъ въ 1843 г. (Г. — въ «Отечеств. Зап.», Шевыревъ — въ «Москвитянинѣ») задѣвала попутно и другіе вопросы, и противники не щадили другъ друга. Гораздо удивительнѣе враждебное отношеніе къ хрестоматіи Н. А. Полевого, напавшаго на Г. за его хрестоматію въ своемъ предисловіи къ собранію сочиненій Державина. Другимъ не менѣе важнымъ трудомъ Галахова является «Исторія русской словесности, древней и новой». Въ первомъ томѣ (1863 г.) изложены древній періодъ литературы — до Петра Великаго и затѣмъ литература этого столѣтія до Карамзина; во второмъ (1875 г.) обозрѣніе литературы доведено до Пушкина. Въ предисловіи къ 1-му тому Г. опредѣляетъ задачу сочиненія и его составъ слѣдующими словами: «Согласно двумъ сторонамъ словесныхъ произведеній, послѣднія разсматриваются мной съ двухъ точекъ зрѣнія: исторической и литературной. Читатель увидитъ, что книга моя даетъ перевѣсъ первой точкѣ зрѣнія, особенно въ новомъ періодѣ словесности, которымъ я больше занимался. Авторское достоинство критика измѣряетъ не одною степенью литературнаго искусства, но и качествомъ образа мыслей, который сообщаетъ сочиненіямъ извѣстное направленіе. Она требуетъ, чтобы явленія слова, удовлетворяя эстетическому чувству, въ то же время содѣйствовали распространенію идей истины и правды, чтобы художественная форма соединилась въ нихъ съ просвѣтительнымъ содержаніемъ. На основаніи этого я далъ больше простора изложенію отечественной литературы двухъ послѣднихъ столѣтій: въ это время, виднѣе чѣмъ когда-либо, она была орудіемъ культуры, усваивая и передавая русскому обществу начала западно-европейской цивилизаціи». Г., какъ западникъ, во всемъ древнемъ до петровскомъ періодѣ русской жизни не видѣлъ никакого развитія, всѣ эти восемь вѣковъ считалъ полнымъ умственвымъ застоемъ и потому не признавалъ древнюю нашу литературу заслуживающею {{перенос|вниматель|наго}} |{{перенос2|пи|сателях}}, определить их литературные физиономии и проч. Чтобы выяснить себе всю важность этих статей, достаточно указать, что они послужили для Г. базисом его последующих объединительных трудов по истории русской литературы. Да и не только для него самого, и для других исследователей эти статьи явились важным материалом при изучения русской литературы конца XVIII и начала XIX века. С 1849 по 1858 год Г. напечатал в «Отечественных Записках», «Современнике» и др. журналах статьи о сочинениях Кантемира, Д. В. Давидова, Богдановича, А. Е. Измайлова, Княжнина, Кострова, Аблесимова, Карамзина, Сумарокова, Фонвизина, Лермонтова. Этими трудами, так сказать, заключался период журнальной деятельности Галахова. Статьи, помещенные в периодических изданиях после 1857 года, носят случайный характер и состоят из литературных и автобиографических воспоминаний, некрологов и проч. Центр деятельности Г. составляют его педагогические труды, начавшие появляться с 1842 г., когда вышла в свет его «Русская хрестоматия». Как это ни странно для учебника, появление ее было целым событием. Дело в том, что в глазах современных Г. педагогов его хрестоматия была крайне смелым новшеством. Она посягала на такие авторитеты, которые, правда, в публике и в литературе были давно забыты, но в школе царствовали безгранично. Мнение Г., что хрестоматия, имеющая целью представить образцы простого и правильного языка, должна почерпать свой материал из новой литературы, показалась дерзким и неблагонамеренным. Дав место классикам, Г. вместе с тем не только ввел образцы из писателей Карамзинской и Пушкинской школы, но и поместил произведения своих юных современников, как-то: Кольцова, Майкова, Фета и др., репутация которых еще далеко не была установлена в литературе. Новаторство Г. нашло сейчас же яростных обличителей, и прежде всего в лице С. Шевырева, который, главным образом, напирал на то, что изучение языка должно идти путем историческим, забывая о том, что цель хрестоматии не научная, а практическая, и упуская из виду задачи и средства средней школы. Полемика Г. с Шевыревым в 1843 г. (Г. — в «Отечественных Записках», Шевырев — в «Москвитянине») задевала попутно и другие вопросы, и противники не щадили друг друга. Гораздо удивительнее враждебное отношение к хрестоматии H. A. Полевого, напавшего на Г. за его хрестоматию в своем предисловии к собранию сочинений Державина. Другим не менее важным трудом Галахова является «История русской словесности, древней и новой». В первом томе (1863 г.) изложены древний период литературы — до Петра Великого и затем литература этого столетия до Карамзина; во втором (1875 г.) обозрение литературы доведено до Пушкина. В предисловии к 1-му тому Г. определяет задачу сочинения и его состав следующими словами: «Согласно двум сторонам словесных произведений, последние рассматриваются мной с двух точек зрения: исторической и литературной. Читатель увидит, что книга моя дает перевес первой точке зрения, особенно в новом периоде словесности, которым я больше занимался. Авторское достоинство критика измеряет не одной степенью литературного искусства, но и качеством образа мыслей, который сообщает сочинениям известное направление. Она требует, чтобы явления слова, удовлетворяя эстетическому чувству, в то же время содействовали распространению идей истины и правды, чтобы художественная форма соединилась в них с просветительным содержанием. На основании этого я дал больше простора изложению отечественной литературы двух последних столетий: в это время, виднее чем когда-либо, она была орудием культуры, усваивая и передавая русскому обществу начала западноевропейской цивилизации». Г., как западник, во всем древнем, допетровском периоде русской жизни не видел никакого развития, все эти восемь веков считал полным умственным застоем и потому не признавал древнюю нашу литературу заслуживающей {{перенос|вниматель|ного}}}}<section end="Галахов, Алексей Дмитриевич"/><noinclude></div></noinclude> gj4u5w4albipvcviyuniegvpm5706ec Страница:Русский биографический словарь. Том 4 (1914).djvu/141 104 1124191 4590472 2022-07-19T14:32:45Z AMY 81-412 41248 /* Не вычитана */ Новая: «<section begin="Галахов, Алексей Дмитриевич"/>{{ВАР2 |{{перенос2|вниматель|наго}} изученія. Вотъ почему вполнѣ компетентный судья по исторіи лптературы, проф. Сухомлиновъ, указывая, какъ на достоинство труда Г., на «строгую опредѣленность, симметрію» критическихъ пріемовъ...» proofread-page text/x-wiki <noinclude><pagequality level="1" user="AMY 81-412" /><div class="oldspell"> {{колонтитул||ГАЛАХОВЪ.|139}}</noinclude><section begin="Галахов, Алексей Дмитриевич"/>{{ВАР2 |{{перенос2|вниматель|наго}} изученія. Вотъ почему вполнѣ компетентный судья по исторіи лптературы, проф. Сухомлиновъ, указывая, какъ на достоинство труда Г., на «строгую опредѣленность, симметрію» критическихъ пріемовъ, въ слабомъ изложеніи древняго періода «Исторіи» видѣлъ не простое незнакомство съ предметомъ, а вліяніе Бѣлинскаго, начинавшаго исторію русской литературы съ Ломоносова; по его словамъ Г. «пришлось говорить о литературѣ, существованія которой онъ въ душѣ не признавалъ». Весьма обстоятельно разобралъ «Исторію» проф. Н. С. Тихонравовъ; его рецензія, главнымъ образомъ, сосредоточилась на до-петровской литературѣ, удѣливъ лишь нѣсколько страницъ на вторую ея часть. Тихонравовъ оказался несогласнымъ съ самимъ методомъ изслѣдованія Галахова. По его мнѣнію методъ изслѣдованія долженъ быть только сравнительно-историческій, тогда какъ авторъ болѣе эстетически относился къ литературнымъ явленіямъ. Другой, отчасти справедливый, упрекъ Тихонравовъ направилъ на автора «Исторіи» за то, что онъ, вопреки своему желанію, не избѣжалъ подчиненія литературной табели о рангахъ; кромѣ того иногда у Г. выступаютъ личныя симпатіи; въ этомъ смыслѣ особенно посчастливилось Карамзину, біографія котораго оказалась черезчуръ идеальной. За новымъ періодомъ Тихонравовъ призналъ полную самостоятельность и несомнѣнную важность его труда и ставилъ эту часть на высоту изслѣдованія, вполнѣ отвѣчающаго научнымъ требованіямъ и достойнаго Уваровской награды. Галаховъ преклонился передъ справедливымъ разборомъ строгаго критика и, сознавая компилятивность своего труда (1 томъ) и неосновательное изученіе литературныхъ фактовъ до-петровскаго періода, во 2-мъ иэданіи своей «Исторіи русской словесности» нѣкоторые отдѣлы поручилъ лицамъ вполнѣ компетентнымъ: отдѣлъ древнихъ повѣстей переработалъ академикъ А. Веселовскій, духовные стихи раэобралъ проф. Кирпичниковъ, о былинахъ и историческихъ пѣсняхъ написалъ О. Ѳ. Миллеръ, а о сказкахъ, пѣсняхъ и народныхъ пословицахъ П. 0. Морозовъ. Литоратурная хрестоматія выдержала 30 изданій, а «Исторія» 13 изданій. Только за послѣднее время труды Галахова, послуживъ съ пользой столько лѣтъ, теряютъ свою цѣнность какъ учебное пособіе, не совсѣмъ отвѣчающее духу времени, но какъ справочныя книги до сихъ имѣютъ болыное значеніе. <small>«Историч. Вѣстникъ» 1886, № 11 (ст. Галахова: «Мое сотрудничество въ журн.»); 1892, т. 47, стр. 126—152, 396—415 (ст. А. Галахова: «Сороковые годы»); 1893, № 1 (некрологъ); 1896, т. 64, стр. 479; 1898, т. 71, стр. 102; 1899, т. 75, стр. 707; 1900, т. 79,стр.674, т. 81, стр. 467; «Русская Старина»; 1874, т. 5, № 10, стр. 727; 1876, т. 17, № 5, стр. 180—181; 1888, т. 57, № 1 («автобіограф. замѣтка»); 1896, т. 85, № 2, стр. 269— 272; «Отечеств. Записки», 1843, № 4, т. 27; стр. 41, т. 29, отд. 8, стр. 28 и 98, № 11, т. 30, отд. 6, стр. 14; 1844, № 11, отд. 6, стр. 38; 1845, т. 38, отд. 6, 1849, т. 66, отд. 6, стр. 24; 1852, т. 80, № 8, отд. 6, стр. 83; 1861, т. 138, № 10, отд. 3, стр. 116; 1864, т. 52, стр. 47; 1870, № 8, стр. 152; № 14, № 8, 12; 1876, № 5; «Москвитянинъ», 1843, ч. III, № 5, 6; 1846, ч. I, № 1; 1847, ч. 2, стр. 109; 1848, ч. I, № 2 (ст. Шевырева: «Очерки рус. литер.»); 1849, № 23; 1851, № 8, кн. 2, стр. 526; 1852, ч. 2, № 5; ib. ч. 6, стр. 518; 1853, ч. І, стр. 226; «Журналъ Мин. Народнаго Просв.», 1862, № 7; 1863, № 10, ч. 120, отд. V, (ст. Водовозова); 1867, № 10. т. 136, стр. 287, № 12, стр. 1032; 1867, № 136, отд. 2, стр. 288; 1869, т. 141, № 2, стр. 476; 1880, ч. 208, отд. III (мартъ); 1880, № 3, ст. Кирпичникова; 1892, ч. 284 (некрологъ Майкова), 1896, № 5; «Современникъ», 1843. т. XXX, стр. 190; 1848, т. 9, отд. 3, стр. 60; 1849, № 10, т. 17, отд. З, стр. 106; 1851, № 26, отд. III. стр. 66; 1852, т. 31, отд. 4, стр. 66; 1854, т. 43, отд. 4. стр. 28. «Рус. Инвалидъ»; 1843. № 131; 1844, № 177; 1863, № 154, стр. 659; 1865, № 38; 1868, № 346; «Рус. Мысль», 1889, библ. отд. № 11, стр. 504; 1892, № 6, стр. 290; 1892, № 3; «Литературная Газета», 1843, № 14, стр.277; 1844, № 44, стр. 740; «Изв. И. Акад. Н.», 1861, т. X, вып. 2, стр. 152 (ст. Грота); «Сист. обзоръ рус. нар. учебн. лит., 1878, стр. 210, 214; «Педагогич. хроника», 1879, № 39, Плетневъ, Мелкіе крит. разб., 390; «Московск. Вѣд.», 1858, № 3, (ст. Лонгинова); 1861, № 279; «Голосъ», 1863, № 198 (ст. Милюкова), 1868, № 352; «Сѣверная Почта», 1863 № 212, стр. 865; «Библ. для чтенія», 1863, № 6, отд. 2; «С.-Пб. Вѣд.», 1864, № 23; «Воспитаніе», 1863, т. 14, № 12, стр. 113 (ст. Некрасова); «Книжный Вѣстникъ», 1864, № 13, стр. 246; «Недѣля» 1869. № 4; «Современная лѣтопись», 1869, № 6, (ст. Лонгинова); «Современность», 1875, № 9; «Кіев. университ. изв.», 1876, № 6, стр. 4 (ст. Котляревскаго); «Педагогич. Музей», 1876, № 3; «Циркул. по упр. Кіев. Окр.», 1864, № 3; «С.-Пб. Вѣд.», 1848, № 205; 1876, № 23; 1861, № 197; «Тифлис. Вѣстникъ», 1876, № 196; «Revista Europea», 1877, 15 апр. р. 149; «Archiv fur vissench. Kunde von Russland von Ermann», 1865, B. 23, S. 647; «Нов. Вр.», 1879, № 137; 1880, №1572; «Педагогич. хронина», 1879, №37; XIX {{перенос|при|сужд.}}</small> |{{перенос2|вниматель|наго}} изучения. Вот почему вполне компетентный судья по истории литературы, проф. Сухомлинов, указывая как на достоинство труда Г. на «строгую определенность, симметрию» критических приемов, в слабом изложении древнего периода «Истории» видел не простое незнакомство с предметом, а влияние Белинского, начинавшего историю русской литературы с Ломоносова; по его словам, Г. «пришлось говорить о литературе, существования которой он в душе не признавал». Весьма обстоятельно разобрал «Историю» проф. Н. С. Тихонравов; его рецензия, главным образом, сосредоточилась на допетровской литературе, уделив лишь несколько страниц на вторую ее часть. Тихонравов оказался не согласным с самим методом исследования Галахова. По его мнению, метод исследования должен быть только сравнительно-исторический, тогда как автор более эстетически относился к литературным явлениям. Другой, отчасти справедливый, упрек Тихонравов направил на автора «Истории» за то, что он, вопреки своему желанию, не избежал подчинения литературной табели о рангах; кроме того, иногда у Г. выступают личные симпатии; в этом смысле особенно посчастливилось Карамзину, биография которого оказалась чересчур идеальной. За новым периодом Тихонравов признал полную самостоятельность и несомненную важность его труда и ставил эту часть на высоту исследования, вполне отвечающего научным требованиям и достойного Уваровской награды. Галахов преклонился перед справедливым разбором строгого критика и, сознавая компилятивность своего труда (1 том) и неосновательное изучение литературных фактов допетровского периода, во 2-м издании своей «Истории русской словесности» некоторые отделы поручил лицам вполне компетентным: отдел древних повестей переработал академик А. Веселовский, духовные стихи разобрал проф. Кирпичников, о былинах и исторических песнях написал О. Ф. Миллер, а о сказках, песнях и народных пословицах П. О. Морозов. Литературная хрестоматия выдержала 30 изданий, а «История» — 13 изданий. Только за последнее время труды Галахова, послужив с пользой столько лет, теряют свою ценность как учебное пособие, не совсем отвечающее духу времени, но как справочные книги до сих имеют большое значение. <small>«Исторический Вестник», 1886, № 11 (ст. Галахова: «Мое сотрудничество в журн.»); 1892, т. 47, стр. 126—152, 396—415 (ст. А. Галахова: «Сороковые годы»); 1893, № 1 (некролог); 1896, т. 64, стр. 479; 1898, т. 71, стр. 102; 1899, т. 75, стр. 707; 1900, т. 79, стр. 674, т. 81, стр. 467; «Русская Старина»; 1874, т. 5, № 10, стр. 727; 1876, т. 17, № 5, стр. 180—181; 1888, т. 57, № 1 («автобиограф. заметка»); 1896, т. 85, № 2, стр. 269— 272; «Отечественные Записки», 1843, № 4, т. 27; стр. 41, т. 29, отд. 8, стр. 28 и 98, № 11, т. 30, отд. 6, стр. 14; 1844, № 11, отд. 6, стр. 38; 1845, т. 48, отд. 6, 1849, т. 66, отд. 6, стр. 24; 1852, т. 80, № 8, отд. 6, стр. 83; 1861, т. 138, № 10, отд. 3, стр. 116; 1864, т. 52, стр. 47; 1870, №8, стр. 152; № 14, № 8, 12; 1876, № 5; «Москвитянин», 1843, ч. III, № 5, 6; 1846, ч. І, № 1; 1847, ч. 2, стр. 109; 1848, ч. І, № 2 (ст. Шевырева: «Очерки рус. литер.»); 1849, № 23; 1851, № 8, кн. 2, стр. 526; 1852, ч. 2, № 5; ib., ч. 6, стр. 518; 1853, ч. І, стр. 226; «Журнал Мин. Народного Просвещения», 1862, № 7; 1863, № 10, ч. 120, отд. V, (ст. Водовозова); 1867, № 10, т. 136, стр. 287, № 12, стр. 1032; 1867, № 136, отд. 2, стр. 288; 1869, т. 141, № 2, стр. 476; 1880, ч. 208, отд. III (март); 1880, № 3, ст. Кирпичникова; 1892, ч. 284 (некролог Майкова), 1896, № 5; «Современник», 1843, т. XXX, стр. 190; 1848, т. 9, отд. 3, стр. 60; 1849, № 10, т. 17, отд. 3, стр. 106; 1851, № 26, отд. III, стр. 66; 1852, т. 31, отд. 4, стр. 66; 1854, т. 43, отд. 4, стр. 28; «Русский Инвалид», 1843, № 131; 1844, № 177; 1863, № 154, стр. 659; 1865, № 38; 1868, № 346; «Русская Мысль», 1889, библ. отд. № 11, стр. 504; 1892, № 6, стр. 290; 1892, № 3; «Литературная Газета», 1843, № 14, стр. 277; 1844, № 44, стр. 740; «Изв. Имп. Акад. Наук», 1861, т. Х, вып. 2, стр. 152 (ст. Грота); «Сист. обзор рус. нар. учебн. лит., 1878, стр. 210, 214; «Педагогич. хроника», 1879, № 39, Плетнев, Мелкие крит. разб., 390; «Московск. Вед.», 1858, № 3 (ст. Лонгинова); 1861, № 279; «Голос», 1863, № 198 (ст. Милюкова), 1868, № 352; «Северная Почта», 1863 № 212, стр. 865; «Библ. для чтения», 1863, № 6, отд. 2; «СПб. Вед.», 1863, № 23; «Воспитание», 1863, т. 14, № 12, стр. 113 (ст. Некрасова); «Книжный Вестник», 1864, № 13, стр. 246; «Неделя», 1869, № 4; «Современная летопись», 1869, № 6 (ст. Лонгинова); «Современность», 1875, № 9; «Киев. университ. изв.», 1876, № 6, стр. 4 (ст. Котляревского); «Педагогич. Музей», 1876, № 3; «Циркул. по упр. Киев. Окр.», 1864, № 3; «СПб. Вед.», 1848, № 205; 1876, № 23; 1861, № 197; «Тифлис. Вестник», 1876, № 196; «Revista Europea», 1877, 15 апр., p.&nbsp;149; «Archiv fur vissench. Kunde von Russland von Ermann», 1865, B. 23, S. 647; «Нов. Bpем.», 1879, № 137; 1880, № 1572; «Педагогич. хроника», 1879, № 37; XIX {{перенос|при|сужд.}}}}<section end="Галахов, Алексей Дмитриевич"/><noinclude></div></noinclude> l7i6o1kivt8ejq0dd5i2l7zsg1396gq Очерки Донецкого бассейна (Каронин-Петропавловский) 0 1124192 4590473 2022-07-19T14:35:36Z Butko 139 перевод [[Очерки Донецкого бассейна (Каронин-Петропавловский)/ДО]] в современную орфографию wikitext text/x-wiki {{imported/lib.ru}} {{Отексте | АВТОР = Николай Елпидифорович Каронин-Петропавловский | НАЗВАНИЕ = Очерки Донецкого бассейна | ПОДЗАГОЛОВОК = | ЧАСТЬ = | СОДЕРЖАНИЕ = | ИЗЦИКЛА = | ИЗСБОРНИКА = | ДАТАСОЗДАНИЯ = | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = 1883 | ЯЗЫКОРИГИНАЛА = | НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА = | ПОДЗАГОЛОВОКОРИГИНАЛА = | ПЕРЕВОДЧИК = | ДАТАПУБЛИКАЦИИОРИГИНАЛА = | ИСТОЧНИК = [http://az.lib.ru/k/karoninpetropawlowsk_n_e/text_1883_ocherki_donetzkogo_basseyna_oldorfo.shtml az.lib.ru] | ВИКИДАННЫЕ = <!-- id элемента темы --> | ВИКИПЕДИЯ = | ВИКИЦИТАТНИК = | ВИКИНОВОСТИ = | ВИКИСКЛАД = | ДРУГОЕ = | ОГЛАВЛЕНИЕ = | ПРЕДЫДУЩИЙ = | СЛЕДУЮЩИЙ = | КАЧЕСТВО = 1 <!-- оценка по 4-х бальной шкале --> | НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ = | ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ = | ЛИЦЕНЗИЯ = PD-old | СТИЛЬ = text }} <div class="text"> <center>Собрание сочинений Каронина (Н. Е. Петропавловского). С портретом, факсимиле и биографическим очерком. Редакция А. А. Попова. ''Издание К. Т. Солдатенкова.'' Том I. Москва. Типо-литография В. Рихтер, Тверская, Мамоновский пер., с. д. 1899.</center> === Очерки Донецкого бассейна. === <center>I.</center> Сначала мне пришлось проехаться по Дону. Путь был выбран такой: ''Царицын, Калач, Ростов, Таганрог, Славянск'' и ''Святые горы'', а отсюда уже предстояли поездки по заводям и копям. Весь путь, начиная с Калача, был для меня совершенно новым, и те места, которые я должен был проехать, в полном смысле оказались неведомыми; как истинно русскому человеку, знающему с большими деталями, что делается в Америке, и не знающему, каково живется в соседнем уезде, мне также, начиная с Калача, пришлось только изумляться своему неведению. Это произошло ещё в Царицыне. Собралось нас четверо путешественников, и ни один не знал, что нас ожидает в Калаче на Дону, — есть ли там пароходы, когда они отходят, благодаря обмелению реки, о котором мы смутно слыхали ещё в верховьях Волги, — ничего не знали. В Царицыне нам пришлось ждать поезда целый день, и это время мы употребили на собирание справок. Самый деятельный из нас, доктор, отправился с пристани в город, откопал там старого своего знакомого, товарища по университету, также доктора, и привез его к нам в качестве «достоверного свидетеля». Этот достоверный свидетель тотчас же принялся посвящать нас во все подробности путешествия по Дону. Надоела ли ему скучная жизнь в отвратительном городе, известном по всей Волге своим убийственным климатом, под влиянием ли катара желудка, о котором мы узнали при первом же знакомстве, или просто ему стало весело в новой для него компании, только свои сообщения он приправил таким юмористическим соусом, что нам стало жутко. У нас на руках был маленький ребёнок да больной товарищ, с которыми немыслимо было отправиться на пароходе по Дону. — Да почему? — допрашивали мы. — А вот вы сами увидите! — говорил веселым тоном скучающий царицынский интеллигент. — Это вы на Волге-то избаловались, а по Дону не так… Пароходишко крошечный, вонючий. Душно, тесно. Не только во втором классе, но в первом места нет. Прилечь негде… По вашему путеводителю, вы в Ростове будете на другой день? Как бы не так! Не на другой, а на пятый день вы попадете в Ростов… И притом теснота, вонь, есть нечего, буфет — отрава, прислуга одичалая… Воды для чаю велишь принести — не слушается; если начнешь ругаться — грубит. Только и добьешься чего-нибудь, если в морду дашь. Честное слово! Уверяю вас, всю дорогу едешь с протоколом… А капитан держит себя полным хозяином. Пароходишка то и дело садится на мель. И как только сел на мель, капитан сейчас командует: «Третий класс в воду»! — и третий класс прыгает в воду и начинает стаскивать судно с мели. Если пассажирам удастся быстро столкнуть с мели свое суденышко, им дается из буфета по рюмке водки, а то бывает и так, что бьются в песке целый день. — Да не может быть! — А вот вы увидите… Честное слово! Иногда по целому дню стоишь на мели. Пассажиров 2-го и 1-го класса просто высаживают на берег, чтобы как можно облегчить пароходишко, и там они остаются до тех пор, пока он не снимется. Ну, конечно, есть нечего, кругом голая пустыня. Я в третьем годе ехал — жизнь свою проклял! Поезжайте-ка лучше по железной дороге, через Грязи… А, впрочем, попробуйте, оно для первого раза занятно… Вот какого рода известия принес нам случайный наш знакомый. Слабая и больная половина нашей компании положительно возмутилась в виду предстоящих ужасов путешествия по Дону. Мы, более стойкие, уговаривали все-таки ехать, но уговаривали нерешительно, сами не доверяя своим аргументам, ибо, как настоящие русские люди, не знали, правду говорит царицынский обыватель или от скуки фантазирует. Говоря теоретически, можно было допустить возможность всего им рассказанного: и это битье по морде, и следующие за сим протоколы, и команда капитана, чтобы третий класс прыгал в воду, и путешествие вместо двух дней — пять, — все это по-русски мыслимо, но, с другой стороны, слишком уж фантастично допустить все эти ужасы скученными в одном и том же месте, тогда как в действительности они всегда довольно равномерно распределяются по русской земле. К нашему общему удовольствию, оцененному только впоследствии, нерешительные аргументы в пользу путешествия по Дону перевесили, и мы отправились по Волго-донской ветке на Калач. И все обошлось как нельзя лучше. В Калаче мы должны были прожить в ожидании парохода целые сутки, но это время провели отлично, поселившись в плавучей гостинице, устроенной на берегу Дона, рядом с пароходною конторкой, а когда заняли места на прибывшем пароходе, то уже почти совсем успокоились; только даму с ребёнком, более всех напуганную рассказами царицынского обывателя, поместили, вместо второго класса, в первый. Мне и до сих пор непонятно, зачем скучающему царицынскому доктору понадобилось скучить, как в сказке, столько ужасов, рассеянных по нашей родине, но редко сгущающихся в одном месте так сильно, как он сгустил. Только кое-что из его слов оказалось правдой. Плата за проезд была вдвое дороже платы на волжских пароходах; удобства же было вдвое меньше. Но чтобы пассажир из-за чайника с кипятком должен был заезжать в морду, чтобы третьему классу капитан приказывал прыгать в воду и тащить на себе пароход — этого не было, просто выдумка! Пароходик наш был маленький, не очень чистый, с хриплым свистком, но вез нас исправно и привез в Ростов действительно на другой день. Капитан и помощник, матросы и прислуга были вежливы. И не только вежливы, но обязательны до последней степени. Даже жалко было смотреть, в особенности на прислугу, оборванную, с бледными, изморенными лицами, запуганную. Откормленные, одетые во фраки лакеи на волжских пароходах здесь совершенью неизвестны. Видно, что донской прислуге работы много, а есть нечего. Во все время путешествия не было ни одного из тех случаев, о которых рассказывал царицынский обыватель. Только однажды утлая наша машина сплоховала на одном из бесчисленных крутых поворотов, — рулевой не успел повернуть руль, и пароход, как карась, выпрыгнул на берет. Стоп! Один бок судна стоял на берегу, а другой в воде. Но это никого не смутило; несколько матросов с помощником перелезли через борт на берег, посоветовались, как лучше спустить пароход в воду, и решили: дать задний ход, авось машина не поломается. Решив это, перелезли обратно через борт, и помощник сказал машинисту: «Ну-ка, идите, попробуйте задний ход!» Машинист дал задний ход, вал двинулся, колесо шлепнуло несколько раз по сухой земле, пароходик как-то вздохнул всем телом и сорвался в воду. «Вперед!» — скомандовал капитан, и мы пошли, как ни в чём не бывало. Только несколько плиц колеса, обломанных о берег, поплыли по реке, но их вставили на следующей пристани. Вообще, хотя вонючий и с виду гадкий, но в работе наш пароходик был терпеливым и выносливымь созданием. Спад вод уже начался, мели обнажились, и пароходик то и дело зарывался носом в песок; случалось, совсем обессилеет и встанет, но достаточно капитану сказать: «вперед!» — как он, подобно доброму мужицкому мерину, двинется, задрожит весь, тяжко вздохнет, зароется глубоко в песок, а вывезет-таки. Капитан, по-видимому, хорошо знал своего конягу и безусловно верил в его выносливость и терпение. То и дело по берегам подсаживались пассажиры, не с лодки и не с конторки, а так, просто с берега. Завидит капитан, что впереди на берегу машут платком, и направляет свой пароходик по тому направлению. Пароходик смело бежит на берег, тыкается носом в землю, затем один из матросов перелезает через борт и держит его за веревку, как за поводья узды, до тех пор, пока пассажир перетаскивает с берега свои вещи. «Вперед!» — кричит капитан, лишь только пассажир сел, и добрый коняга, повернув в сторону, снова начинает загребать колесами. Странное впечатление производит Дон после Волги, точно попал с шумных улиц большого города на тихую деревенскую улицу, поросшую муравкой, по которой кое-где бродят куры да гуси с утками. Пароходик беспрестанно виляет по бесчисленным закоулкам и излучинам степной реки; иногда кажется, что впереди уже нет ему прохода: только виднеются луга, пески да камыш; но вдруг крутой поворот, словно переулок — и пароходик снова загребает колесами по этому переулку. Расстояние между берегами часто всего несколько саженей. А на берегах деревенский мир: кое-где полощутся в воде гуси и при проходе парохода сторонятся ближе к камышу; тут же плавают утки и по тропинкам берега куда-то спешит целая семья свиней, состоящая из почтенных размеров матери и штук двенадцати детей. Иногда конь понуро стоит около воды, помахивая хвостом, иногда бегут рядом с пароходом телята. Кругом стоит необыкновенная тишина. Шлепанье колес нашего пароходика раздается глухо, беззвучно; эхо не отражает звуков, ибо берега ровные, плоские. По ту и другую сторону реки тянутся необозримые луга, изредка только украшенные кустарником, те самые казацкие луга, на уборку которых стекаются косари со всех концов России. Вот тогда, видно, Дон оживляется. А теперь, во время нашего путешествия, глубокая тишина и лень охватили его неизмеримые пространства. Людей редко видишь; даже по пристаням, в больших станицах, возле конторки сидят две-три бабы, — одна с воблой, другая с семячками, третья с хлебом, да тут же, неизвестно зачем, толчется казак. Но зато часто вдали от жилья вдруг покажется кучка народа: то казаки тянут невод во всю ширину реки, и пароходик наш перескакивает без всякой церемонии через верхнюю веревку. Самые станицы, там и сям покаpывающиеся по обоим берегам, кажутся погруженными в ленивую дремоту. Все они, как две капли воды, похожи одна на другую, и дома в каждой из них совершенно одинаковы, точно строил их один хозяин: непременно каждый домик в три окна, непременно с балкончиком и непременно выкрашенный в жёлтую краску. Сходство поразительное, и я, как ни старался, но не мог на другой день припомнить, которая станица Константиновская, которая Аксайская. Поэтому никак не могу вспомнить, с которой станции, характер Дона несколько изменился. Дело в том, что, начиная с какой-то станицы, на правом берегу, под защитой от северного ветра, начали зеленеть виноградники, а раньше, ближе с Калачу, их не было. С первого взгляда Дон остался прежним, но на самом деле, при более пристальном взгляде, картина сильно изменилась: вместе с холмами и виноградниками появилось что-то нежное и веселое, и скучающий взор уже не терялся больше в необозримых зарослях и лугах. Начиная с этой станции, виноградники потянулись почти беспрерывно вплоть до самого Ростова. Но это не изменило мирного, почти сонного вида реки и раскинувшихся по её берегам станиц. А ведь когда-то здесь кипела жизнь, только не такая, как в шумных городах, а дикая и кровавая. Каждый клочек этих, ныне спящих берегов полит кровью; тут всюду некогда раздавались выстрелы, вопли и стоны, брань и клики торжества победившей стороны. С левого берега стреляли татары, а с правого — казаки. Когда казачка шла с ведрами за водой, за ней следовал провожатый с заряженным ружьем. Безоружный погибал, оплошавший попадал в плен к «поганым». Резня была ежедневная и беспощадная… Когда наш пароход проходил мимо Старочеркасской станицы, несколько пассажиров обратили внимание на часовню, стоящую далеко от станицы, прямо в лугах. На свои расспросы, они получили обстоятельный рассказ о значении часовни от ехавшего с нами казацкого полковника. «Видите ли, как было дело. Казачье войско возвращалось с победоносного азовского похода в Старые Черкасы, которые в ту пору были ещё донскою столицей. Время близилось к вечеру, приближались сумерки, а войску не хотелось войти к себе домой ночью; ему хотелось показаться у себя при свете солнца, с триумфом, при бое барабанов, с победными песнями, гарцуя на конях. И решено было остановиться на ночь вот в этом самом месте, где теперь стоит часовня. Решили и остановились разбили стан и полегли спать мертвым сном, в ожидании завтрашнего торжества. Но судьба не то им сулила. За войском все время, по другому берегу, незаметно следили татары; как проклятые волки, они тайно следовали за войском и как только увидали, что казацкое войско уснуло, не расставив даже часовых (потому что, как видите, ведь дело было перед самою станицей), тотчас в глухую полночь переправились через реку и вырезали все войско дочиста, за исключением нескольких казаков, которые спаслись и прибежали в станицу, чтобы известить своих о бесславной смерти воинов. Тут впоследствии черкассцы и поставили часовню за упокой душ». Вот какие тогда были времена. А теперь Дон тихо спит. Война кончилась. Воцарился мир. Сонно катит он свои воды среди бесконечных лугов и никогда уже не проснется. Не будет здесь, по всей вероятности, и того бойкого торгового пути, о котором мечтали составители проектов. Виноградники да луга — вот, вероятно, что в будущем ожидает тихий Дон. Вытравится в недалеком будущем и тот казацкий дух, про который так много говорили. Поддерживался и воспитывался он татарами, и когда татар не стало, нет больше места и этому духу… Нынешний казак любит свои дуга, поля и виноградники. Только на людях он воинственно охорашивается, а лишь только приходит домой в себе, как превращается моментально в доброго селянина. С нами ехало в 3-ем классе несколько татар с муллой во главе; отправлялись они в Мекку. При восходе и закате солнца они тихо поднимались наверх рубки, расстилали коврики и с обращенными к востоку лицами начинали молиться. Капитан не гнал их, хотя, как пассажиры 3-го класса, они не имели права подниматься на мостик; пассажиры также не мешали им, не оскорбив их молитвы ни одним жестом. Только один старый казацкий полковник однажды вздумал развеселить нас. Показав пальцем на кучку молящихся, он с притворным гневом сказал нам: — И зачем только капитан пускает их сюда?… Ишь, подлецы, тоже молятся! Хорошего бы арапника влепить им, перестали бы вертеть своими бритыми башками! Но, не встретив ни откуда одобрения своим словам добродушный полковник ужасно сконфузился. К его удовольствию, в это время вдали показался Ростов, и всеобщее внимание отвлечено было от плохой шутки мирного полковника. Характер Дона круто изменился: как-то незаметно он вдруг стал громадною, глубокою рекой. В это время дул сильный ветер, и волны его вдруг выросли в целые холмы, шумно ревущие вокруг нашего утлого суденышка. Впереди на водном горизонте показался лес мачт. Где же Дон? Он неожиданно влился в море и потерял все свои особенности сонной степной речки. <center>II.</center> Дорога от Ростова до Святых гор, которые должны были послужить мне центральным пунктом, откуда я намеревался делать поездки по разным направлениям, промелькнула быстрее, нежели кто-нибудь из нас ожидал; тем более, что ради посторонних соображений мы должны были остановиться дня на три на одной из маленьких станций, в центре погибающего сахарного завода. Так что впечатление от всей дороги было свежее, но не сильное. Кругом ширилась степь, местами бурая от бездождия, местами зеленеющая; изредка попадется долина, по которой расположились хутора и села; изредка мелькнет в глубокой впадине хуторок или сверкнет, как полоска стали, степная реченка, обросшая густою травой, но сейчас же тянется во все стороны бесконечная степь, изрезанная по всем направлениям сухими и бурыми морщинами. Степь и степь, сзади и впереди, по ту и другую сторону, без начала и конца, не дающая ожиданий и не оставляющая воспоминаний, ровная и скучная, — таково единственное впечатление, оставшееся у меня лично от дороги. И так до самых Святых гор. От места остановки мы оставили железную дорогу и ехали, ради избежания пересадок, на лошадях. Расстояние было не менее 45 верст. И опять всю дорогу по всем направлениям тянулась степь, то бурая, то зеленеющая, но всегда скучная и какая-то дряхлая, и усталый взор тоскливо отворачивался от неё, словно это была старая-престарая старуха, много жившая, видавшая всякие виды и, наконец, одряхлевшая и беззвучно умирающая. Но вдруг все это изменилось: незаметно вырос с одной стороны дороги лес, затем с другой стороны показался лес. Дорога поползла вверх, на гору; лошади тяжело тащили экипажи; горизонт впереди сузился до нескольких саженей. Наконец, мы на гребне горы, и картина мгновенно изменилась. Лошади понесли нас вниз, а там, внизу, разбросалось по глубокому оврагу село, а за селом, ещё где-то глубже, засверкало целое море леса. Словно по волшебству, это чудное место выросло из-под ног, облило нас новым светом, мгновенно заставив забыть все, что осталось назади, и приковав внимание всецело к себе. Лошади проскакали через село, ворвались в тот дом, где мы должны были остановиться, и не успел я опомниться и оглядеться в чужом доме, как доктор уже потащил меня почти насильно куда-то со двора, по улице, по переулку, через огород, мимо садочка. По дороге он, от нетерпения за мою медленность, бросил меня и побежал вперед, хотя энергичными жестами не переставал торопить меня. Я, как только мог, торопился, бежал, прыгнул через забор, бросился по огороду, очутился в вишнях и остановился, сердитый на всех любителей природы, около какой-то беленькой хатки с одним маленьким окном, которое, как мне показалось, напряженно заглядывало куда-то вниз. И доктор смотрел вниз, и я стал туда же смотреть… А там под крутым обрывом расположился Донец. Были уже сумерки. Вода Донца приняла густо-зеленый цвет. С левого берега в него заглядывали столетние дубы, а с правого, на котором мы стояли, высокие сосны. Там, на левом берегу, конец леса скрывался из глаз, — это было зелёное море, ровное, неподвижное, а правый берег возвышался крутыми горами, по которым густо лепились стройные сосны. И между этими-то соснами расположился Донец, и не то ленивою негой, не то грустью веяло от его зелёной воды. Нам открывалась только небольшая его полоса; по левую руку от нас он вдруг таинственно скрывался за крутым утесом, также покрытым соснами, а с правой стороны он, казалось, манил за собой, в те лесистые горы, откуда белелись церкви. — Вот это и есть ''Святые горы!'' Смотрите, какая там игра света и красок! — сказал восторженно доктор. Но уже было сумрачно. Горы уже покрывались ночною мглой, и хотя они стояли всего в трех верстах от монастыря, но от него до нас достигали только какие-то неопределенные, беловатые контуры. Угасавший свет только ближайшие к нам предметы освещал достаточно ясно: все остальное — и горы, и оба конца грустной реки, и лесное море, — все это уже накрыто было сумеречною мглой. Но мы ещё долго стояли возле хатки, заглядывавшей единственным своим окошечком с крутизны вниз на Донец: стояли и смотрели, очарованные. И когда глаз уже повсюду останавливался только на темной мгле, не различая отдельных предметов, мы все-таки продолжали стоять… потому что в это время картины сменились звуками. Сзади нас, со стороны села, доносился рев возвратившихся стад, отражающийся эхом от гор и лесов, а с противоположной стороны, из глубины леса, слышался неопределенный гул, производимый лесным царством, — свистел соловей, кукушка отсчитывала последние удары, глухо мычал болотный бычок, пищали и стонали какие-то неизвестные звери, а все это покрывал собою оглушительный, перекатывающийся волнами среди ночи концерт миллиона лягушек. "Место это чудно, и даже звери, кто как может, поет и прославляет красоту его, — подумалось мне. А доктор, как бы угадывая мою мысль, вдруг сказал: — Хорошо? Благодать? Это нам-то, избалованным всякими красотами… А каково же впечатление простого человека, который прямо из голой и голодной степи или прямо из навоза очутиться здесь! Чувство святости и божеской благодати — вот какое чувство вдруг охватывает его здесь!… Для нас это только красиво, а ему свято… Нам эстетика, а ему божеская правда… А впрочем до завтра, — вы сами все увидите. Действительно, пора было идти домой и заняться ночлегом. На следующий день мы долго собирались, так как желающих побывать в Святых горах было много, в том числе человек пять детишек, и кое-как к двум часам собрались. Решено было ехать на лодке. Гребцами выбраны были двое работников: один докторский кучер, а другой — батрак в том доме, где мы остановились. Последний был сильный, здоровый малый, но зато докторский возница никуда не годился: во-первых, он был слаб от природы, а, во-вторых, по доброте хозяйки, так основательно был угощен «горилкой», что требовал за собой особого присмотра. Но об этом обстоятельстве мы узнали только тогда, когда изменить его уже было поздно, то есть когда мы были на середине реки. Лишь только лодка наша поплыла, как всех нас охватило чувство неги и счастья. На этот раз, при блеске солнца, впечатление было совсем не то, как вчера, во время сумерок, когда от всего этого чудного места веяло тихою грустью. Напротив, теперь все блестело и смеялось. Смеялись леса левого берега, играя листвой на своих старых, но ещё бодрых дубах, мягко улыбались горы правого берега, очертания которого теперь не выглядели такими суровыми, как вчера, самые сосны на них уже не были суровыми великанами, неподвижно висящими в воздухе по крутым берегам; напротив, веселою и живою толпой окружили они берег реки и, цепляясь за уступы, бежали вверх до самого гребня гор, где сплошною массой закрыли собою горизонт. Кое-где гора обнажалась, и тогда на солнце блестел меловой обвал. Сам Донец, вчера такой лениво-грустный, сегодня смеялся, благодаря мелкой ряби, поднятой ветром. И звуки, идущие со всех сторон на нас, тоже были веселее, бодрее… Но зато в лодке нашей всю дорогу неблагополучно. Всему виной был Николай, докторский кучер. Он с самого начала был мало куда пригоден, в особенности для роли гребца ко «святым местам». От работы веслом его ещё больше разобрало; он без толку, не в такт бурлил им воду, качал лодку, обдавал брызгами близко сидящих. Кругом против него раздавался ропот, хотя большинство смеялось над его неуклюжестью. В особенности восстал на него сам хозяин, — всю дорогу он ругал его. — Ты опять, болван, напился? — Ничего не напился… поднесли трошки — и напился. — Ну, вот, посмотрите на этого болвана!… У него большая семья, жена, дети и он близок к чахотке. И все-таки, скотина, возьмет, да нажрется, а потом несколько дней стонет… Греби хорошенько, а не то пошел вон с лодки! — кричал, вне себя от гнева, доктор, обращаясь попеременно то к нам, то к своему вознице. Это продолжалось до самых святых мест. Никодай бухал в Донец веслом, бурлил воду, брызгал, раскачивал лодку, а доктор бесился, страдал, ругался. Пришлось их обоих успокаивать. — Ах, не могу я выносить пьяных! Эта скотина все нам отравит, все эти чудные места! — с огорчением кричал доктор. Один раз он окончательно потерял хладнокровие и умолял нас подъехать к берегу. — Зачем? — Высадить этого чёрта на берег. Пошел вон! Но Николай ещё больше от этих упреков опьянел и поглупел. С выпученными глазами, с красным лицом, по которому пот крупными каплями катился вниз, он судорожно бил воду веслом и раскачивал лодку. несколько раз ему предлагали сесть на одно из свободных мест, причем на его весло находилось несколько охотников, но он с пьяным упорством отказывался уступить свое место и продолжал немилосердно бороться с лодкой. Надо сказать, что он никогда не был в Святых горах, и когда выезжал из дома, то имел в высшей степени довольный вид, что, наконец, и он поклонится святым местам. И нужно же было случиться такому греху, что он за четыре версты от этих мест в лоск напился! Поэтому-то он и греб так немилосердно, отказываясь уступить свое место. — Чай, я не был в святых местах… Охота поклониться! — бурчал он на брань и упреки. — И для святых мест ты напился? — спрашивали у него со смехом. Николай долго не мог найти себе оправдания и только глядел на всех выпученными глазами. Но, наконец, он нашелся. — Пийду и поклонюсь… и буду молыть, щоб Боже спас мене от горилки!… А вин мене лае! Ряздался дружный смех, и сам хитрый хохол засмеялся. Этим он примирил с собой всех нас, и о нём скоро все позабыли. И пора было. В возне с Николаем мы и не заметили, как лодка наша приблизилась к пристани у монастыря. Монастырь был уже весь перед нами. Через минуту лодка причалила, мы торопливо повыскакали из неё и гурьбой пошли осматривать Святогорскую пустынь. За нами шел Николай и всюду, с непокрытою головой, держа шапку под мышкой, крестился, кланялся и прикладывался. Не стану описывать самую пустыню; есть прекрасные описания её, напр., описание г. Немировича-Данченко, и фотографические снимки, продающиеся самим монастырем во многих местах России. Да я и не ставил себе в обязанность осматривать монастырь; меня интересовали только богомольцы, тысячами стекающиеся сюда со всех концов России. Но, тем не менее, под настоянием доктора, мы систематически обошли и осмотрели все, что полагалось обойти и осмотреть: гостеприимный двор, лавку, храмы, площади и паперти. Доктор был восторженным поклонгиком красоты этих мест и с увлечением показывал нам все оригинальное, чудесное и прекрасное, что только тут было. Когда нижние здания были обойдены нами, он повел нас вверх по ступеням, на ту меловую скалу, в которой наделаны пещеры и которая в целом представляет собою самый оригинальный и прекрасный храм, какой только могли создать природа и человек, соединив свои труды, свои творчество и силу. Ступеней более пятисот. Подъём утомительный. Но по всему подъёму, через короткие промежутки, наделаны площадки со скамейками для отдыха. Но, увлекаемые доктором, мы почти нигде не отдыхали и безостановочно, тяжело дыша, торопились вверх; только изредка, бросая взоры, смотрели через пролёты на все шире и шире раскрывающийся вид. Наконец, совершенно задыхаясь, мы взобрались на последнюю площадку, где прилепилась маленькая церковка. Держась за скалу, мы стали отдыхать. В то же время и взор отдыхал, — для него вдруг открывался необъятный простор, щирокое море леса, несколько сел и деревень, а внизу, глубоко под горой, зелёный Донец; даль покрыта была дымкой, и ближайшие места ярко блестели, залитые горячим солнцем. Мы долго не могли оторваться от ветхих перил, отделяющих гору от пропасти, на дне которой сосны казались плотною и низкою густиной. Потом мы вошли в церковку. Там с десяток богомольцев, одетых в армяки и с котомками за плечами, усердно молились, кладя земные поклоны. На всех лицах было восторженное благоговение, и одна молоденькая женщина в лаптях и в пестром платке молилась и улыбалась, и в то же время слезы катились по её жизнерадостному молодому лицу… Мы тихо удалились, не желая нарушать своею шумною толпой настроение молившихся. Да и как-то неловко, почти стыдно стало стоять среди этих людей, у которых чувство красоты природы неразрывно слилось здесь с чувством святости. Доктор был прав. Смотря на эту белую скалу, вырубленную самою природой и за десятки верст сверкающую на солнце, — скалу, высоко поднятую над этим морем леса, — простые люди говорят, что сам Бог пожелал иметь здесь место Свое. На этот раз я не имел ни малейшего намерения ближе подойти к толпе богомольцев, тем более, что и времени осталось немного: мы должны были вернуться к сумеркам в село, а солнце уже висело над верхушкой дальней горы, и сосны, её покрывающие, уже горели в его золотой мгле. Потолкавшись ещё немного по другим монастырским уголкам, мы стали спускаться к берегу, где стояла наша лодка. Там уже ждали нас гребцы, в том числе и Николай. Он выглядел трезвым. Лицо его было светло и разумно. Но доктор не мог ему простить, что за два часа перед тем он отравил ему все прекрасное. Через день я был опять в пустыни и познакомился уже с настоящими паломниками. <center>III.</center> Был жаркий полдень, когда я, перейдя мост с луговой стороны, стоял у самого подъёма на монастырскую гору. Захотелось отдохнуть, прежде чем бродить по Святогорской пустыни. Облокотившись на перила, я в изнеможении от зноя стал смотреть на воду вниз. Кругом царила благоговейная тишина. Монастырские здания и церкви, залитые солнцем, точно уснули от истомы. Лениво прошли мимо меня два монаха. По мосту проехала грузная телега, запряженная парой волов. Прошел ещё на гору какой-то дачник, укрытый зонтиком. По набережной мостовой в разных местах кучками полегли богомольцы, свалив в одну груду свои котомки и посохи. Все молчало, подавленное жарой. Только под мостом на берегу, прямо против того места, где я стоял, копошились какой-то старик и баба, копошились и вели между собой оживленный разговор. Судя по этому разговору и по костюму, оба они пришли из Курской губ. В то время, как я обратил на них внимание, они заняты были полосканием каких-то тряпиц, в которых с трудом можно было угадать их белье. Баба полоскала и выжимала, а старик развешивал на перекладинах моста. И все это сопровождалось обменом мыслей по поводу того, что каждый из них заметил чудесного в Святых горах. — Наверху-то была ты? — спросил дед с веселым лицом. — На шкале? Была, была!… Только в пещеру не угодила, — отвечала баба оживленно. — В пещеру-то, касатка, не отсюдова заходят, а снизу… — Ой? Как же туда угодить-то? — сказала баба, вся встрепенувшись. — Снизу. Монах проведет. Со свечами надо идтить. И как войдешь — темень, сырость, страх! И все поднимаешься выше, и все темень и страх, а кругом пещеры накопаны; это, значит, в которых допреж святые жили. И опять все вверх, и темень, холод! И дойдешь ты до той пещеры, коя выкопана руками Ивана святого, и там увидишь вериги его, эдак, примерно сказать, с полпуда… Это уж высоко, на самом верху под шкалой… — Родный ты мой, ведь я там не была! — почти с отчаянием вскричала баба и сорвалась с места, побросав. тряпицы. — Побегу, ты уж тут сам помой! — торопливо выговорила баба. Но дед, не возвышая голоса, с благожелательною улыбкой остановил её. — Погоди! Куда ты глупая, побежишь? Ничего не знамши, как и когда, куда ты сунешься? Два раза на дню только монах водит показывать, а ты одна для чего сунешься? Вот вечерня будет, пойдут люди с монахом, тогда и ты с ними… Давай, домоем уж рубахи-то… Говоря это, дед улыбался снисходительно и продолжал развешивать свои рубахи и порты. Все лицо его, окруженное седыми кудрями, светилось всецело этою снисходительностью и какою-то особенною радостью. Заметив меня стоящим наверху у перил, он с такою же светлою улыбкой обратился и ко мне: — Вишь, господин, хурдишки свои моем… Уж какое это мытье, а в дороге, с устатку-то, оно все же чистенько. — На богомолье пришли? — спросил я, пользуясь случаем завязать разговор. — Господь сподобил побывать на святых местах. Слава Богу, побыл тут денька три, помолился, поблагодарил, насмотрелся — и завтра утречком, на зорьке, с Божьей помощью, домой, — ответил старик с веселым довольством. — А это разве не твоя баба? — Какое! На пути встрелись! Ну, она и говорит: «Возьми, говорит, дедушка, меня с собой, потому женскому сословию боязно в дальней дороге»… Так мы и шли досюда вместе. — Да ты издалека? — Из Курской губернии. Из-под Белостока. Чай, знаешь? Оно далеконько для моих старых ног, ну, да слава тебе Господи, потрудился, идучи, для Бога! — По обету пришел сюда? — спросил я, но светлый дед сначала не понял. — Ну, уж какой тут обед! В трапезе дадут в чашку малость борща, ну, с хлебцем и похлебаешь… — Я не то спрашиваю, дедушка… Я спрашиваю, отчего ты сюда пришел — по обещанью, вследствие болезни или несчастья? Дед, поняв мои слова, вдруг даже привстал с берега, где он сидел. — Что ты, что ты! У меня несчастье! Что ты, господин! Да разве я могу роптать на Бога, гневить Его? Никакого несчастья в дому у меня не было. Всю жисть хранил Господь, помогал мне, достаток мне дал, снисходил к нашим грехам. Вот я и пришел потрудиться для Него, поблагодарить за все милости… Дом у меня, господин, согласный, двое сыновьев, снохи, внуки и старуха ещё жива. И все мы, благодаря Создателю, сыты, спокойны и не знаем несчастья. Хранит нас Господь. Примерно сказать, хлеб? — Есть. Или, например, мелкой скотины, овец, свиней, птицы? — Очень довольно. Ежели, например, спросишь у меня: «есть, Митрофанов, пчелы у тебя?» Есть, скажу я, пеньков до 401. Всем благословил Господь! Вот я и надумал потрудиться для Бога. Жисте наша, господин, грешная. Все норовишь для себя, все для себя, а для Бога ничего. И зиму, и лето все только и в мыслях у тебя, как бы денег побольше наколотить, да как бы другого чего нахватать. Лето придет, — ну, уж тут совсем озвереешь. Мечешься, как скотина какая голодная, с пара на сенокос, с сенокоса в лес, из лесу в поле на жнивье, и все рвешь, дерешь, хватаешь, да все нацапанное суешь в амбар, запихиваешь под клети, да под сараи, да в погреб… И все опосля это пойдет в брюхо да на свою шкуру. И, прямо тебе сказать, озвереешь и недосуг подумать, окромя сена или овса, или муки, ни о чём душевном или божеском… Вот я и на думал. Всю жисть хранил меня Господь и всем благословил, и от бед соблюл меня… и, окромя того, стар уже я стал, к смерти дело подходит… вот я и говорю себе: «Будет, Митрофанов, брюху служить, пора послужить Богу, потрудиться для Него!»… И на веселом лице деда, обвитом белыми кудрями, выразилось полное восхищение. — Слава тебе Господи, сподобил меня Творец побывать у Своих святых мест… Ну, уж и точно святые места! Стадо быть, Бог для себя это место приуладил, коли ежели так чудесно оно. Войдешь ли на эту шкалу, откуда глядит да тебя вся эта Божья премудрость, а либо под землю, в пещеру сойдешь, в темень эту и холод, где святые живали в старые времена, или там со шкалы пойдешь ещё выше, на хутор… — А это что такое, Митрофаныч, хутор?… Чего там такое? — с жадным любопытством спросила баба, перебив деда. — Ай ты не была? А я побыл, сподобил меня Бог… Стало быть, видишь ту вон церковь? Ну, это вот там и есть. Со шкалы ты лезь опять во-он туда! Там и будет хутор, служат там панифиды… Но не успел дед хорошенько объяснить, куда надо лезть, как баба уже сорвалась с места и с отчаянием воскликнула: — Касатик ты мой, ведь не была я там ещё!… Ох, грехи наши, побегу! — Постой, постой, дура! Дай я тебе хорошенько растолкую! Но сгоравшая любопытством баба уже не послушала его на этот раз; она торопливо вскарабкалась с берега реки на мостовую, юркнула оттуда во вторые ворота и скрылась из наших глаз. Дед добродушно засмеялся и веселые глаза его вдруг закрылись целою сетью юмористических морщин. — Вот они, господин, все такие, бабы-то эти!… Придет во святые места, ну, кажись, надо бы одуматься, позабыть всякие ихние пустяки, окромя… Так нет, она только из любопытства и суется тут. Пощупает полукафтанье у монаха, — из какой, мол, материи слажено… ежели бы ей дозволить, она бы всего монаха ощупала, в рот ей каши!… А вот эта самая баба… не успели мы дойти до святых мест, не помолились ещё хорошенько, а она уже сунулась на трапезный двор и зачала любопытствовать, лягай её комары, из чего тут квас варят, сколько выдают борща от монастыря… То есть самая это безбожная тварь, эта баба! Дед опять засмеялся и принялся свертывать высохшее белье, укладывая его в котомку. Немного ещё поговорив с ним, я оставил его и отправился бродить по пустыми.. Среди кучек богомольцев я опять встретил курскую бабу. Она уже слазила на «хутор», удовлетворив любопытство, и теперь стояла под шатром великолепных каштанов, которые небольшою группой раскинулись в углу двора. Дерево для бабы было незнакомо, и она долго дивилась на него. Потом сорвала несколько листьев с нижней ветви и торопливо спрятала их за пазуху. Там, за пазухой, у ней были уже и другие святые вещи: нитка четок, большой кусок мела, вода в бутылочке, чёрный крестик со стеклышком, в который ежели посмотреть, то увидишь Святые горы. Все это она жадно нахватала и бережно понесет домой, в курскую деревню, где она тотчас, среди других баб, будет рассказывать, что видела и чего не видала… Пришла она в Святые горы по тому случаю, что у неё все родятся девчонки, а мальчика ни одного не родилось, за что муж её укоряет беспрестанно; она все средства перепробовала и все ни к чему. Наконец, какая-то странница посоветовала ей сходить в Киев или на Святые горы, и она, с согласия мужика, пошла. Но тут жадное любопытство деревенской бабы, которая ничего никогда не видала, но все хочет посмотреть, взяло верх над всем, она совалась с беспокойным любопытством по всем углам и всюду глазела, щупала, узнавала, выпытывала, забывая святость места; она забыла даже ту специальную цель, ради которой пришла — вымолить себе рождение мальчиков. Когда я через час, сидел на скамейке под густою аллеей, ведущей в скит, она также там очутилась. Подойдя к воротам, всегда запертым, за исключением четырёх дней в году, и охраняемым ангелами и суровыми святыми, она с недоумением приложилась к ликам. Потом обратилась ко мне с вопросом: — А туда не пущают? — Нет. — Ишь ты! — недовольно выговорила она и все-таки старалась просунуть голову сквозь решетку, чтобы хоть чуть-чуть, одним глазком поглядеть, что делается там, за запертыми воротами, в этом таинственном полумраке. Из скита назад в монастырь мы шли вместе с ней; и беседовали; тут-то она и сказала мне, откуда она и зачем пришла. Когда она оставила меня у ворот гостинноприимного двора, я старался угадать, что она будет рассказывать по приходе домой. А что рассказывать там она будет много и с засосом — в этом я не сомневался, потому что и раньше встречал баб, побывавших в Киеве или в другом «святом месте». Обыкновенно в словах их нет вранья, но зато все так преувеличено, что никто, ни даже она сама, не поймет, что она видела и чего прилгнула. Так же будет разговаривать и курская баба. Теперь вот суется она по укромным уголкам святых мест и собирает материал в виде вещественных предметов и в виде невещественных картин, а когда придет домой и её окружат соседки, она употребит в дело все, что набрано в пустыни. Листья с каштанов, воду с Донца, мел с донецких гор она по крохотным кусочкам будет раздавать тем, кто болеет лихорадкой, горячкой или с глазу, кто попорчен и кому надо излечиться от неизлечимой болезни. А кроме того станет рассказывать, что видела и слышала. «Спустилась я, скажет примерно, в подземную пещеру и пошла в темени и холоде… Свечи горят и ладоном пахнет, и со стен глядят лики столь жутко, что сердце замирает… И в каждой пещере вериги в три пуда весу»… Очень много и долго будет рассказывать и в течение, по крайней мере, года сделается героиней всех баб деревни, которые, подперев щеки рукой и раскачивая головой в полном сознании своего греха, неустанно будут слушать её. В последний раз я видел её на гостеприимном дворе; она заглянула в дверь пекарни, а потом и совсем скрылась там. От души пожелав ей, чтобы она побольше набрала для своей скучно-каторжной жизни материала, я окончательно потерял её из виду и стал бродить среди двора. Весь двор был полон народа, который кучами толкался по разным направлениям, а многие лежали на земле и отдыхали. Тут же стояли телеги и привязанные к ним лошади. Было время обеда. Монастырь кормил в это время своих богомольцев. В столовой накрыты были длинные столы с деревянными чашками и ложками. Но так как места для всех было мало, то впускали партиями; впустят одну, партию к столу и дверь запирают, а перед запертою дверью уже стоит и дожидается еды другая партия, сбившаяся в плотную массу. Тем же, которые почему-либо не захотели пообедать в столовой, просто наливали в чашки борща, давали хлеб и ложки, и они разбредались по двору, садились на земь и хлебали. Над двором висел сплошной говор, как на базаре; как на базаре же, лица у всех казались суетными и мелкими. Это всегдашнее настроение толпы. Отдельный человек способен быстро идеально настроить себя; толпа всегда криклива, суетна и прозаична, и только страшная катастрофа может привести её в идеальное настроение. Потолкавшись ещё немного среди этой будничной толпы<sub>и</sub> я вдруг почувствовал страшную усталость и немедленно пошел по направлению к выходу. Когда я проходил по мосту, глаза мои невольно обратились вниз, на тот угол берега, где я познакомился с курским дедом. Дед, очевидно, совсем собрался в дорогу. Подложив увязанную котомку под голову, он спокойно спал под тенью моста. На лице его, полузакрытом теперь белыми кудрями, мне показалась та же светлая радость, какая блестела часа два тому назад, когда он пояснял мне, зачем он пришел в святые места. Да и как ему не радоваться! Он много потрудился на своем веку, без устали и с страшною жадностью добивался мужицкого благополучия. И добился: нажил хлеба, скота, пчел и согласную семью. Все кто он добыл с неимоверным трудом и был доволен. И теперь ему удалось исполнить последний долг, лежащий на нём, как на крестьянине: прийти собственными ногами к святым местам, и здесь, на особо избранном месте, поблагодарить Господа Бога за все то благополучие, какое ему было дано… Исполнив последний свой долг, он на зорьке завтра отправится обратно доживать уже недолгий, но покойный век свой. Я должен был торопиться домой, хотя от сильной усталости ноги мои с трудом повиновались. В воздухе было такое удушье, что, казалось, вот-вот задохнешься. Но небу плыли незаметно белые облака, а на востоке, из-за той горы, где стоял монастырь, медленно ползла темная туча, скоро завалившая своею массой половину горизонта. Ожидалась, видимо, гроза… А пока царила мертвая тишина; сосны на горе неподвижно застыли; вода в реке отливала свинцовым блеском. Спасаясь от дождя, я торопился, как мог, и пришел в деревню в полнейшем изнеможении, хотя пришед вовремя, потому что в скором времени рванулась гроза. Налетел вдруг ветер, застонали горные сосны, с гулом зашумели дубы луговой стороны и затрещал крупный дождь. Наконец, дождь полил, среди грома и молнии, такой сплошной, что все вдруг — и горы, и леса, и монастырь — скрылись из глаз до следующего утра <center>IV.</center> Однажды я пешком пошел в Святые горы по луговой стороне. Луга ещё не были скошены, накануне выпад сильный дождь, солнце ещё не сильно жгло, воздух, всегда здесь чистый, был в это утро влажно-ароматичным, и четыре версты, предстоящие мне, я надеялся пройти с величайшим наслаждением. Дорога бежит то по ровному лугу, усеянному цветами, то забегает в лес и, извиваясь между стволов, под тенью густой листвы, вдруг снова выбегает на открытый луг и глубоко зарывается в траву, едва заметная для глаза. Идешь по ней и ничего не видишь, кроме того, что она хочет показать… Вот уже скрылось село, из которого я вышед; не видно больше лесистых гор с их белыми скалами, выглядывающими, как привидения, из-за сосен; скрылся Донец; сами Святые горы пропали из виду. Извивающаяся между деревьями тропинка не хочет показывать ничего, кроме столетних дубов и высокой травы, как бы желая, чтобы все внимание сосредоточилось на этих столетних дубах и на этом густом, сочном луге. И внимание действительно сосредоточивается; это особенный уголок, которого нигде больше не встретишь; едва сюда попадаешь, как сразу видишь себя среди какой-то кипучей и веселой жизни, где поют на сотни голосов, лепечут, болтают, жужжат, хохочут лесные обитатели всех видов; под этими густыми зелеными шатрами происходит сплошной бал, дается гигантский концерт, играющий свадебный марш. Но это было в мае. А теперь был конец июня. Тропинка вела меня все дальше и дальше, а майского торжества я не слыхал. Даже приблизительно не было ничего подобного тому, что здесь я слышал в мае. Лес умолк, луга бесшумно волновались от легкого ветерка, они были те же, что вчера, но я с трудом узнавал веселый уголок… В нём именно веселья-то и не было. Бал кончился, певцы смолкли, сыграна свадьба, поэзия любви заменилась прозой… Жена, дети, кормление и воспитание, забота ради куска хлеба, карьера — вот за что принялся шумный лесной уголок. Каждая птичья пара, приобретшая детей, озабоченно шныряет по всем направлениям, разыскивает корм, хватает добычу и торопливо тащит её в гнездо, где ждут разинутые рты. Где-то слышится писк — это дети зовут; где-то воркуют лесные голуби, но в их голосе слышится утомление и недосуг. Прокричал в глухой чаще копчик, но тотчас же и смолк, занятый высматриванием добычи. Насекомые умолкли; кое-где под цветком ещё вьется одинокая бабочка, но часы её уже сосчитаны, — к вечеру, быть может, она умрет, оставив под листом свое потомство. А это потомство, в виде личинок и куколок, уже совсем безгласно; оно безмолвно и с хищною жадностью пожирает листы, вгрызается в древесную кору, истребляет корни, пьет кровь и ест тело животных. Ещё вчера здесь был шумный пир, а сегодня здесь только хлопоты, работа, борьба на жизнь и смерть, взаимное истребление, кровавое побоище, и все кто свершается в зловещем безмолвии. Я сидел некоторое время в тени и прислушивался, но только изредка из отдаленных углов до меня доносились какие-то звуки. Лес замолк; вместо веселого пира, пришла страда. То же самое меня ждало и в Святых горах. Когда тропинка, нырнув ещё раз между несколькими дубами, вдруг поставила меня на широком лугу, прямо перед монастырем, последний тотчас же показался мне каким-то будничным и скучным, а лишь только я перешел мост, как сразу меня охватило чувство житейской суеты. Слышался стук топоров, визг пилы, грохот от свалившихся дров, скрип телег; в одном месте плотники и каменьщики строят какое-то здание; тут же рядом с ними выгружают с барж дрова и складывают их перед самым монастырем в длинные стены, загораживающие вид, а по набережной мостовой в ту и другую сторону тянутся пары волов, запряженные в грузные телеги, на которых везутся в монастырь доски, кули с углями. Зачем-то песок, мешки с мукой, какие-то тюки, зашитые в рогожи. Это все монастырь хлопочет, пользуясь отсутствием богомольцев, хлопочет, как хороший и запасливый хозяин. Как большинство наших знаменитых монастырей, Святая гора является крупным промышленным предприятием, ведущим широкое хозяйство и делающим огромные денежные обороты, а так как предприятие это исключительно сельско-хозяйственное, то летнее время для него самое рабочее и страдное. Запас дров, сенокос, жатва, расплата с рабочими, расчёт с арендаторами на его обширных землях, забота о стадах скота, запасе плодов, овощей и хлеба, — все это превращает монастырь в крупное имение на время летних месяцев. И вот я попал в один из таких дней, когда святое место узнать нельзя, — не слышно красного звона, не видать монахов, опустели церкви, не раздается в них служба, а вместо всего этого отовсюду слышится шум кипучей летней работы. Богомольцев не было. Гостеприимный двор был совершенно пуст; двери в столовые, пекарни и квасоварни заперты; солнце жгучими лучами заливает все это вымершее, пустынное место. А ещё недавно тут кишели сотни богомольцев, раннею же весной здесь перебывают десятки и сотни тысяч. В нынешнем году в среду на Страстной неделе одних исповедников было 17 тысяч, а в день Успения, 15 августа, толпы народа сплошною массой двигаются на протяжении нескольких верст. А теперь настала страда, и святое место опустело. Некогда думать о Боге, о душе, о совести. Хорошо ещё, выдался урожайный год, а если Бог послал наказание; поразив поля солнечным огнем, тогда прощай все идеальные мужицкия стремления! Я только в этот день понял всю глубину слов веселого старика, который пришел в Святые горы поблагодарить Господа Бога за свое благополучие. До сих пор ему некогда было отдаться Богу; он всецело поглощен был судорожным воспитанием детей, и вся его душа всю жизнь была наполнена мыслями о хлебе, об овчинах и холстах, о лаптях и повинностях, о севе и о скоте… и вот только под конец судорожной и суетной жизни своей ему удалось вырваться из дома и явиться в то святое место, которое одно может удовлетворить его идеальные потребности. Что это место идеально и единственно, в этом не может быть сомнения. Нет у крестьянина другого места, где он мог бы удовлетворить требованиям души, где успокоилась бы его совесть и где он мог бы бескорыстно послужить Богу. Везде его преследует нужда, немощ, ожидание голода, обида и суета, и только здесь ему удается воспользоваться досугом и наполнить этот досуг мыслями о Боге, о душе, о правде и совести… При этом он не смешивает это святое место с теми людьми, которые владеют им и физически представляют его; к последним часто он относится с полным отрицанием, хотя и снисходительно. Идет он не к монахам, а к святым местам, которые созданы Богом так прекрасно затем, чтобы люди могли хоть раз в жизни забыть мелкую, грешную сутолоку насчет сена, податей, овса и овчин, и хотя раз в жизни в этом чудесном месте вспомнить о подавленной стороне человека, о разбитых желаниях идеала… Обойдя все пустые дворы, я поднялся по лестнице главного собора и присел на одной из ступенек под тенью портика. Внизу, на траве под акациями спали две старухи-богомолки и больше вокруг никого не было. Эти две старухи — единственные богомольцы, которых сегодня я встретил. Но, посидев с полчаса, я вдруг заметил под аркой другой церкви ещё какого-то богомольца. Издали я не мог заметить его лица. Видно было только, что он одет в белую рубаху, в такие же штаны и без шапки; сзади виднелась тяжелая котомка, с которой он и молился перед иконами, украшавшими все своды арки. Помолившись там, он вышед из-под свода и остановился в задумчивости на дворе. Тут я уже хорошо разглядел его странную, ни на что не похожую фигуру. Голова его была наголо выбрита, и черные волосы на ней торчали выщипанною сапожною щеткой; самая голова казалась большою и круглою; лицо выглядело чёрным и с необыкновенною печатью задумчивости. Но всего резче выделялись глаза, черные, круглые и большие; они смотрели неопределенно, но с большою силой и блеском. Стоял он неподвижно на дворе минут пять, о чём-то, казалось, раздумывая, и потом твердо пошел ко мне, поднялся по ступенькам лестницы, где я сидел, и вошел в открытые двери храма. Там в кто время несколько послушников длинными метлами сметали пыль, которая густо носилась по церкви и целыми тучами вырывалась из дверей на чистый воздух. Но богомолец не обратил внимания ни на послушников с метлами в руках, ни на поднятую ими пыль. Он твердо пошел в храм, остановился перед иконой Спасителя, оправил руками рубашку, передернул плечами котомку и стал молиться. И молился он так странно, как я никогда не видал. Прежде всего, своими большими, круглыми глазами он впился в глаза Христа и с минуту так стоял, совершенно неподвижный, и только после этого медленно перекрестился. Затем лицо его вдруг воодушевилось какою-то мыслью или целым рядом мыслей и чувств, и он громко заговорил молитву, представлявшую смесь своего собственного изобретения с церковными текстами. При этом, пожирая своими широкими глазами глаза Христа, он прикладывал руки к сердцу или поднимал их вверх, как делает священник во время «херувимской». И долго он так молился, пожирая глазами Христа и громко разговаривая с Ним. Когда он кончил и вышел на лестницу, где я сидел, задумчивость опять, казалось, охватила его всего, и он неподвижно остановился на месте. — Откуда ты? — вдруг спросил я его. Он, видимо, не ожидал этого вопроса и вздрогнул, но все-таки ответил: — Я? Издалека… Армавир — вот откуда. Армавир слыхал? — Как же, слыхал… Так ты оттуда? Какже ты, такой молодой, бросил работу и пошел сюда? — Работу? От работы Бог меня отвергнул… Больной я. — Какая же у тебя болезнь? — Падучая. Не гожусь в работу, Бог меня к себе призывает, вот я и пошел. С детства я все читал книги и Господь берет меня к Себе. Значит, не гожусь я к работе, а гожусь только, чтобы молиться за всех… Там брат у меня живёт, и я с ним жил, но он не неволил меня к работе, потому я на жнивье не однова падал, и меня било об землю… Вот он и говорит мне: не неволь, брат, себя, говорит… Он женить меня хотел нынче, и девушка была, но это дело не вышло. Мы пошли однова к реке, а я зараз пал, и меня зачало бить об землю… Вот я и говорю девушке: не жених я тебе, говорю, не гожусь я в мужья. Плачет!… Но как же мне-то жить? Пришел я к брату и стал просит его: пусти меня, братец, к святым местам… сам видишь, не гожусь я и в мужья. Он отпустил. Ступай, говорит, Егор (Егором, слышь, меня зовут), все одно — дома ты ни к чему, а там, по крайности, помолишься и за нас, потому нам некогда и помолиться-то хорошенько… Ступай, говорит, ты теперь, все одно как птица Божия: ни тебе жать, ни тебе косить, ни думать о податях неспособно… Бог с тобой, или! Вот я и пошел… — А отсюда домой пойдешь? — Нет, в Киев, там помолюсь. — А из Киева куда? — Куда Бог пошлет… Я с людьми все, куда люди, туда я я. Одному боязно. Вот те женщины спят, так это я с ними завтра в Киев пойду… Добрых людей много, один не останусь. Сказав это, он снова задумался, погладил свою бритую голову и стал спускаться с паперти на двор. Там через минуту он уже лежал на траве, поодаль от богомолок, свернувшись калачиком. Этот странный человек был последним живым впечатлением, оставленным мне Святыми горами. Я был там ещё несколько раз, но уже монастырь совсем затих. На все время страды горы обращаются в обыкновенное дачное и увеселительное место: культурные господа, турнюрные барыни, скучающие землевладельцы, тощие чиновники, толстые купцы, — все это часто толпами кишит в этих чудных местах, любуется видами, вырезывает свои темные имена на скалах обители, пьет, ест, купается и катается на лодках по Донцу, а богомольца нет. Разве попадутся специалистки-странницы, да мелькнет изредка больной человек вроде упомянутого выше Егора, которого бьет о землю и который не годится ни в работники, ни в солдаты, ни в мужья. А настоящий, коренной богомолец теперь разбрелся по Ивановкам и Степановкам и отправляет свою страду. «Теперь идет больше купец да господин, а чёрный народ повалит сюда с Успения», — сказал мне однажды лодочник, состоящий при Святых горах. Но едва ли в нынешнем году богомолец повалить сюда; едва ли у него найдется нынче достаточно времени и душевного покоя, чтобы помолиться в святых местах. Когда Святые горы совсем опустели, превратившись в самое шаблонное дачное увеселение, я перестал туда ходить и отправился на рудники и копи. <center>V.</center> Опять степь. Едва белые скалы Донца, скученные около Святых гор, скрываются из вида, как со всех сторон снова тянется выжженная солнцем, безлесная, безводная, изрытая морщинами раввина. В дождливый год здесь, вероятно, волнуются хлебные доля и своими красивыми переливами смягчают безотрадность степной полосы, но ныне, после некоторых надежд, и хлебов нет: поправившиеся-было от майских ливней, в июне они сгорели от солнца, скрючившись от горячих ветров. В конце июня было уже ясно, что все погибло. Жары стояли такие, что по дорогам падали волы, а рабочие на полях замертво увозились по домам, поражаемые солнечным ударом. В такое-то страшное время я и выехал в первый раз на донецкия копи. Последние начинают мелькать уже по курско-харьково-азовской дороге. Из оков вагона, по ту и другую сторону рельсов, в разных направлениях возвышаются черные, курящиеся массы, — это и есть шахты и копи. Видишь странную картину: кругом нет ни гор, ни других каких-нибудь признаков горнозаводской страны, — все та же кругом степь, безлюдная, безлесная, изрытая сухими балками, между тем, по обеим сторонам дороги курятся шахты, где же так называемый «Донецкий бассейн», донецкая горная цепь? Да её совсем не существует: обычное представление о горном массиве здесь надо отбросить. Горы в Донецком бассейне существуют только по самому Донцу, именно по правому его берегу, сопровождая реку в виде меловых скал и возвышений на десятки верст. Дальше же за этим крутым берегом они, как будто, скрываются под землю, куда и надо углубиться, чтобы отыскать их богатства. Там, под землей, они образуют массивные толщи кварцита, известняка и песчаника, заключающих в себе железо, ртуть и другие минералы; там же, под землей, тянутся и слои каменного угля и каменной соли. На поверхности же ничего невидно; вокруг все та же бесконечная степь, изрезанная в разных направлениях сухими балками и такими же возвышениями, нисколько не напоминающими собой горной цепи. Всюду тянутся бурые, выжженные пространства, желтые хлебные поля и зеленые луга, боязливо приютившиеся по крошечным степным реченкам. Надо много воображения или знания местных условий, чтобы увидеть на этой гладкой поверхности горы горнозаводскую деятельность, копи и горные заводы… Прежде всего, я посетил Никитовский ртутный рудник. И первый мой вопрос, лишь только поезд высадил нас на станции Никитовке, был — где же тут рудник? — потому что кругом ничего не было видно, кроме хлебных полей, сухих выгонов и степных залежей, да нескольких сел (в их числе виднелась и Никитовка), попрятавшихся в утлублениях широких, безводных оврагов. Но скоро мое любопытство было удовлетворено. Едва нанятый нами старик-крестьянин из Никитовки провез нас с полверсты, как показались здания знаменитого рудника, дымящего всеми своими трубами, а кругом по степи виднелись каменноугольные шахты, между прочим, и Горловка. По мере того, как лошадь наша бежала вперед, ртутный рудник все более и более вырисовывался, а через несколько минут мы уже были возле главной конторы. Стоит он в версте с небольшим от станции, на совершенно ровном и по сравнению с окрестностями низком месте. Благодаря такому характеру местности, ртутный завод можно было поставить непосредственно возле самого рудника, что не часто случается в горной промышленности. Посредине всего завода возвышается большое здание (из дикого камня), в котором поставлены паровые котлы и подъемная машина; в центре этого-то здании и находится рудник. Получив разрешение управляющего, в сопровождении штегера, мы подошли к его отверстию, ступили на площадку подъемной машины и через минуту, после данного сигнала, повеслись куда-то вниз, среди абсолютного мрака, сразу охваченные сырым, затхлым холодом, и не успели хорошенько опомниться, как уже стояли на дне главной галереи, по которой там и сям мелькали огоньки. Нам также дали до лампочке в руки, и мы отправились по этой галерее. Всюду мелькали огоньки, где-то раздавались удары, слышался грохот бросаемой руды, в воздухе было сыро и смрадно. Сыростью несло, конечно, от мокрых каменных стен, смрад же происходил от масляных лампочек, с которыми работали рабочие и образчики которых были у нас в руках. Шли мы возле самой стены, пробираясь по глыбам щебня, на каждом шагу спотыкаясь, потому что посередине узкой галереи проложены рельсы, по которым мимо нас то и дело катились вагончики, нагруженные до верху породой. Иногда вас останавливали в тот момент, когда мы проходили под отверстием, пробитым из верхней галереи на нашу, и когда оттуда сыпался с грохотом щебень породы в стоящий около нас вагончик. Рабочих, сыпавших этот щебень сверху и стоявших около вагончика, также останавливали, все прекращали на мгновение работу, но лишь только мы проходили, как за нами слышался снова грохот падающих камней или лязг вагончика, который покатили рабочие. Пробираясь все вперед, мы по дороге завертывали в боковые ходы и забои. Всюду кипела работа: в одном месте рабочие тяжелыми кирками долбили стены, в другом происходило сверление отверстий, куда вкладывается заряд динамита и рвет массивную толщу; добытый щебень рабочие лопатами бросали в вагончики и катили их по рельсам до отверстия рудника, где их поднимали машины вверх. Из главной галереи мы прошли в другую, параллельную ей. Там опять заходили во все темные закоулки, поднимались вверх, на верхнюю параллельную галерею, и намерены были по лестнице спуститься ещё ниже, на глубину тридцати трех саженей, но сопровождавший нас штегер отсоветовал, так как в самом низу много воды. Всего пути под землей мы прошли не более трехсот саженей, но я так наломал себе ноги об камни, так тяжело дышал в смрадной атмосфере и в общем так физически и душевно устал от всей этой тяжелой, необычной обстановки, что был очень рад, когда по другому ходу мы пошли обратно к выходу. Но дороге доктор, неизменный мой спутник, несколько раз останавливался перед тем или другим рабочим, бесцеремонно и молча раскрывал пальцами ему рот и, пощупав десны и зубы его, шел дальше. Я, разумеется, раньше знал о ртутном отравлении, но не представлял себе ясно размеров его. С этим я познакомился не здесь, в глубине рудника, а на верху, на самом заводе. Вступив опять на площадку, мы через минуту снова были наверху, при блеске солнечного света, который на мгновение болезненно резал глаза. Отсюда нас повел другой служащий осматривать завод. Пропуская разные технические подробности, я скажу лишь только в общих чертах о тех мытарствах, которым подвергается руда, прежде нежели из неё получится ртуть. Когда подъемная машина поднимает нагруженный вагончик на верх рудника, здесь его берут другие рабочие и катят на завод, отстоящий от шахты в десяти-пятнадцати саженях и соединенный с нею открытою галереей, по которой проложены рельсы. Затем вагончик поступает в сортировочное отделение, где бабы и мальчики сортируют породу: пустую породу отбрасывают, содержащую ртуть складывают в желоба; в то же время недалеко от сортировочного места стоит дробильная машина, в которую то и дело лопатами насыпали руду: мелкий щебень высыпают в одну пасть машины, крупные камни швыряют в другую пасть, более широкую, и обе эти пасти беспрерывно чавкают, грызут и пережевывают эту кварцевую пищу, отчего во всем отделении раздается беспрерывный грохот, лязганье и хрустенье. Вслед затем пережеванная таким путем порода поступает в другое отделение, в плавильное. Но на заводе есть несколько систем плавильных печей. При одной системе, менее опасной, изобретенной недавно одним из служащих, нагруженный рудой вагончик механически высыпается в жерло: подходя к печи, он надавливает сам пружину, массивная крышка печи поднимается, вагончик опрокидывается, высыпает свое содержимое и крышка снова захлопывается. По другой, первобытной системе, рабочие просто лопатами высыпают руду в открытое жерло, устроенное на подобие воронки, отчего беспрерывно вдыхают в себя страшную атмосферу. Наконец, после поступления породы в печи (а в этих печах настоящий ад) вместе с коксом, ртуть испаряется, переходит в виде паров в холодильники, и дело окончено. По всему этому отделению, где печи, поистине страшная атмосфера; в раскаленном воздухе носятся пары ртути, мышьяка, сурьмы и серы. Все это вдыхается рабочим. Доктор снова начал раскрывать рты, щупал десны, шатал зубы и приказывал горизонтально вытягивать руки. Здесь только я убедился в широких размерах болезни. Правда, некоторые рабочие служат по целым годам, но кто какое-то невероятное исключение. Большинство и года не выдерживает, а некоторые могут остаться при работе только неделю, две, месяц. Насыщенная ядами атмосфера быстро производит действие: появляется красная полоса на деснах, зубы шатаются и выпадают, челюсть отвисает, руки и ноги начинают дрожать. Заболев таким образом, рабочий часто через неделю просится в отпуск. При нас подошел к водившему нас служащему какой-то другой служащий и стал проситься отпустить его. Мы проходили по заводу несколько часов; внимание так утомилось, что я запросился вон с завода. Мы вышли. Там и сям вокруг заводских зданий построены длинные мазанки, сколоченные из камня, выброшенного из рудников, и глины, — это казармы для рабочих. В одной из них мы просидели с полчаса, но ничего любопытного не нашли, так как час был рабочий, и все население толпилось вокруг плавильных печей, в рудниках, на дворах. Да и трудно было в несколько часов расспросить о житье-бытье, тем более, что заводское население представляет собою страшный сброд, сошедшийся сюда из отдаленных губерний — Рязанской, Орловской, Воронежской, Курской, не говоря уже о Харьковской и Екатеринославской, да и это сбродное население беспрерывно меняется: одни уходят, заболев ртутным отравлением, другие приходят попытать счастья. Оставив казарму, мы отыскали нашего старого возницу на выгоне, сели на его самодельный экипаж, похожий на грабли, брошенные зубьями вверх, и отправились обратно на станцию. И опять та же картина: бесконечная степь, хлеба, села с белыми церквами. А только что осмотренный нами завод, едва мы повернулись к нему спиной, стал представляться какою-то мечтой, бредом, больною фантазией, — так мало напоминала вся окружающая страна о какой бы то ни было горной промышленности. Сразу, едва очутившись на экипаже-граблях, мы почувствовали себя в первобытной степи, среди коренных земледельцев, на диком раздолье сухих выгонов и балок. Старик наш ещё более усилил наше впечатление, рассказав нам про свои чистокрестьянские дела. Говорил он не только на вопросы наши, но и от себя, на свои собственные вопросы. Так, он рассказал нам, что у него пять сыновей, что двое из них с ним живут и уважают его, что кроме того с ним же живёт и солдатка, забеременевшая не от солдата, и что осенью придет солдат, но ему не позволят бить жену, потому с кем грех не бывает. Кроме того, старик с гордостью прибавил, что, несмотря на свою старость, он все-таки робит, зашибая копейку, а копейку тратит не на себя, как он имел бы право, а на всех; поедет в Бахмут, купит бубликов или калачей и разделить всем. — Сколько же тебе лет? — спросил доктор. — А я не знаю, — равнодушно возразил дед. — Неужели же помнить-то (дед при этом добавил несколько энергичных фраз)? Года, как вода, — сколько утекло, того не пересчитаешь! — Ну, а примерно все-таки? — приставал доктор. — Да «черный год» помню. Никак годов семнадцать в ту пору было мне. «Черный год», памятный по своим последствиям, как самый страшный из всех голодных годов, был 1833 год. Здешние жители передают о нём ужасные вещи, разумеется, по преданию; старики с него ведут летосчисление. — Это тебе, значит, лет семдесят с хвостиком? — Надо полагать. — Ну, что же тогда было, в чёрный-то год? — А чего же ещё?… Травы сгорели, хлеба сгорели, земля почернела, листья по лесам что есть опали, скот дох, люди остались живы… — Чем же кормились-то? — Чем ни то кормились. Кору с дубьев лупили, отруби мешали, мякину толкли, чем же больше-то? Назем не станешь есть. — Ну, а нынче как? Как бы не был опять чёрный год? — спросил доктор. — Нынче что! Вон горловцы углем кормятся, что им? Лишь бы уголь был. — А вы чем кормитесь, ртутью? — Нет, со ртути много не возьмешь. Наши никитовцы также больше углем живут. И другие прочие без хлеба могут проболтаться… Тут теперь везде вошел металл, железо ли, соль ли, другая ли какая руда, все из-под земли… ну, и питаются. — Ну, а вы также, говоришь, углем? — Все больше углем. — А ртутный-то рудник разве мало дает вам? Надо заметить, что Никитовский ртутный рудник стоит на крестьянской земле. Владельцы его платят никитовцам ежегодную аренду, что-то около 2,000 руб. Но владельцы предлагают продать им землю под рудником в полную собственность. Однако, и аренда, и предполагаемая покупка основываются больше на водке, да на карманах мироедов. Общая же масса никитовцев только хлопает глазами. — Чего он дает-то? Чёрта лысого он дает, — выговорил равнодушно старик. — Объехали вас? — Объехали. — На сколько лет? — Да никак лет на двадцать. Ну, да теперича и мы хотим принажать! — Хотите все-таки? — А то какже? — Думаете объехать? — Сделай одолжение! — Объедете? — Будьте покойны! Будет задарма-то копать, попользовались, а уж теперь мы попользуемся. Тут ведь дело-то миллионное! Говоря кто, старик как будто на кого-то рассердился и как будто дал слово, вместе с прочими никитовцами, твердо вступиться за свои права на ртутный рудник. — Это было бы хорошо для вас. А все-таки я думаю, — вдруг иронически сказал доктор, — что и опять вас объедут! Старик вопросительно посмотрел на нас обоих и заметил рассеянно: — А что ты думаешь, ведь и впрямь объедут, сделай одолжение! Отличнейшим манером объедут! — И вы будете смотреть? — спросил доктор. — А чего же? Да какже с ними совладаешь-то? Да нас можно очень просто водкой накачать, а мироедов задарить, и тогда из нас, пьяных истуканов, хошь веревки вей… Да ну их!… Грех один промежь нас идет из-за этого самого рудника!… Ну их!… Старик при этом добродушно выругался. А на наш смех он повторил: — Да право! Что нам с ними тягаться-то? Силы у нас мало, то есть совсем силы супротив их у нас нету! Самый мы мякинный народ, ежели касательно, чтобы права свои отыскивать, то есть вот какие мы гороховые людишки насчет этого рудника!… Ну их!.. Старик начал-было рассказывать историю открытия и разработки рудника, но в это время мы были уже возле станции, и нам предстояло через несколько минут уехать из Никитовки. На следующий раз мне предстояло познакомиться с Брянцевскими соляными копями и с Деконовскими каменноугольными копями, но почему-то я решил, прежде всего, поехать на крестьянскую угольную разработку, производимую самими мужиками на свой страх и счет. Должно быть, это мое решение явилось незаметно, благодаря словам старика, что народ здесь больше всего на счет металла болтается, — одни кормятся углем, другие солью, третьи ртутью. Пища эта не зависит от урожая, но какою ценой она достается — это ещё мне предстояло узнать. <center>VI.</center> Если я не попал в Лисичанск или в Нелеповку, ни другое какое место, где существуют крестьянские шахты, а приехал в Щербиновку, находящуюся близ ст. Петровской, то кто совершенная случайность, — случайная встреча с человеком, который посоветовал мне ехать именно в Щербиновку… Но я потом был благодарен этой случайности, так как попал в самое типичное место, в самое каменноугольное гнездо, со всеми его оригинальными особенностями, и мог узнать то, чего я не узнал бы ни в Лисичанске, ни в другом каком-либо месте. Было позднее утро, когда я приехал на ст. Петровскую, Донецкой дороги. Несколько минут я колебался, что мне делать: идти ли пешком до Щербиновки, или поискать лошадей, и где остановиться — у русского или у еврея, у скупщика или у крестьянина. Когда я накануне перед тем наводил справки, мне не советовали ни в каком случае (Боже вас сохрани!) объявлять своей профессии и цели приезда. «Иначе вам ничего не покажут и вы ничего не узнаете». Советовали лучше всего явиться не в своем виде, например, в виде покупателя угля или агента, мой главным образом, настаивали на том, чтобы я не имел дел прямо с мужиками, а отыскал жида… Жид в таких случаях незаменим; он все знает, все может показать и рассказать, всем услужить и сделать вообще то, чего никто не в силах сделать… без жида не обойдешься! И я уже внутренне почти согласился поступить сообразно с советами опытных людей. Но теперь на станции никого не было не только жида, но и самого немудрящего жиденка. Пришлось обходиться своими средствами. С твердым намерением отыскать жида я отправился, с подушкой и пледом в руках, по дороге в Щербиновку; предстояло идти версты две. Солнце уже немилосердно жарило; раскаленный воздух стоял неподвижно над голою степью, которая широко раскинулась перед глазами, лишь только я вышел со станции, а на мою беду, в эти дни я заболел приступами своей мучительной болезни. Но делать было нечего, пришлось идти. Немного пройдя, я вышел на пригорок, а отсюда передо мной сразу развернулась широкая впадина, в которой и залегло громадное село; можно было определит, где живёт простой мужик, где скупщик, где русский и где немец; нельзя было только заранее определить, в каком доме засел жид-скупщик, а в каком — русский скупщик, да это, пожалуй, и вблизи трудно распознать… После довольно тяжелых усилий я, наконец, добрался до села, спустился в первую попавшуюся улицу и пошел посредине её, в полном недоумении, куда зайти. Но тут-то в первый и в последний раз мне и сослужил службу жид. Идя по улице, населенной вперемежку мужиками и евреями, я оглядывался по сторонам, как вдруг слышу сзади меня голос: — Господин, господин! Позвольте! Остановитесь, пожалуйста! Я остановился и оглянулся. В мою сторону спешил одетый в брюки и жилет еврей и махал правою рукой, а левою рукой он придерживал щеку. — Извините, господин, — говорил с сильным жидовским акцентом догнавший меня, — у меня зубы болят. — Ну, так что же? — ответил я, ничего не понимая. — Да я увидал, что вы идете, и думал: вот доктор. Побегу зубы показать… — Нет, я не доктор. — Очень плохо. Може, фершал? — Нет, и не фельдшер. — Очень плохо. А позвольте спросить, для какой потребности прибыли? — спросил еврей, поддерживая щеку. — Да это уж мое дело. — Так. Очень плохо. Може, уголь купить? — Может быть. — А жито не покупаете?… Боже мой, как зуб болит!… Жита вам не надо? — Жита я не беру, — ответил я, смеясь. — Так. Плохо, плохо. Зуб меня беспокоит… Шахты не будете покупать? — Ничего мне пока не нужно. А вот если бы вы указали мне, где можно выпить молока, я был бы очень благодарен вам. Еврей живо оглянул всю улицу и тотчас же закричал вдали идущей с ведрами бабе: — Эй, Перепичка! Вот господин молока хочет выпить, дай ему молока… Идите, господин, вот в этот дом. Она вам даст молока. И еврей довел меня до ворот, куда в эту минуту входила та, которую он назвал Перепичкой, вежливо попросил извинения и отправился, все продолжая придерживать щеку, в ту сторону, откуда он догнал меня. А через минуту я сидел уже в сенцах, пил молоко и разговаривал с бойкою Перепичкой. Немного спустя после моего прихода вошел в сенцы муж Перепички, с которым мы также разговорились. Оба Перепички были такие умные, смышленные и знающие, что я в сенцах их просидел часа два и благодарил еврея, что он сюда меня направил. В эти два часа, в разговоре с мужиками, я узнал больше, чем в целый день разговора с опытными людьми. Перепички ещё недавно сами держали шахту на крестьянской земле, знали все процессы добычи и сбыта угля, знали всю историю Щербиновских шахт, как владельческих, так и мужицких, но, главное, до мельчайших подробностей, с тонкими оттенками могли рассказать про все, что касалось угольного дела не только в их Щербиновке, но и по другим местам. Приехал я в Щербиновку с крайне смутными представлениями о деле, которым интересовался, а здесь, в мазаных сенцах, в разговоре с двумя Перепичками (по-русски Перепичка значит лепешка), в течение лишь двух часов, я так ясно стал представлять себе вещи, как будто изучал их в течение месяца. Говорили мы про окрестных владельцев шахт, про арендаторов, про устройство самих шахт, про добывание и сбыт угля, про скупщиков и торговцев, про евреев и маклеров; не забыли даже такой высокой материи, как «угольные кризисы» и их причины. Но так как я, отправляясь сюда, больше всего интересовался мужицкими шахтами, то о них больше и речь шла. Но тут мои случайные знакомые, смышленные Перепички, оказались уже положительно на высоте авторитетных знатоков. Однако, я передам не только то, что мне рассказывали Перепички, но и все то, что мною узнано из других источников. В Щербиновке, в Нелеповке и во многих местах земля, содержащая каменноугольные пласты, принадлежит крестьянским обществам. В большинстве случаев крестьяне эту землю, на разных условиях, сдают в аренду крупным владельцам и компаниям, но в некоторых местах, как вот в этой Щербиновке, мужики, наряду с отдачей в аренду, сами пробовали и до сих пор пробуют разрабатывать уголь. Содержащая уголь земля, как и всякие другие мужицкия угодья.) делится по душам, причем приходится на каждую душу, например, по сажени (разумеется, по сажени поверхности, а не глубины), и эти-то кусочки затем и поступают под разработку. Говорят, что для разработки раньше составлялись артели из нескольких человек, которые собственными средствами и добывали уголь, внося каждый капитал и рабочия руки; бывало это и в Щербиновке. Но я артелей уже не застал. Разрабатывают шахты в настоящее время не артели, а отдельные крестьяне-домохозяева, то есть произошло разделение между капиталом и трудом, хотя ещё очень неопределенное. Делается это таким образом. Тот или другой крестьянин побогаче или половчее скупает угольные души на себя, причем платит за это право аренды от пяти до десяти рублей, смотря по тому, у кого покупает: если вышеупомянутые сажени принадлежат бедняку, то стоимость покупки падает даже ниже пяти рублей, падает даже до нескольких бутылок водки, потому что для бедняка доставшаяся ему угольная сажень бесполезна и разрабатывать её он не в силах, между тем, деньги ему нужны всегда до зарезу, и вот он готов спустить свой надел за безделицу; если же надел принадлежит состоятельному домохозяину, то цена покупки возрастает вместе с состоятельностью его; у богатого же крестьянина и совсем нельзя купить его надел, потому что если он теперь не разрабатывает свой уголь, то надеется приступить к его разработке в другое время. Таким образом, у покупщика оказывается во владении несколько десятков душ. Такую же покупку может совершить и другой крестьянин; вследствие этого, угольные наделы, в конце концов, скопляются в очень немногих руках. Так, в Щербиновке в настоящее время только с небольшим двадцать шахт, принадлежащих почти такому же числу владельцев, причем каждая шахта составлена из многих десятков душевых наделов и содержит до двух сот саженей поверхности. Сделав покупку, крестьянин приступает к разработке. Но здесь опять несколько способов разработки. Иногда хозяин скупленных наделов сам начинает хозяйничать: нанимает рабочих, покупает орудия, сам работает и надзирает, сам продает вынутый уголь; и для этого не нужно ему даже больших денег, потому что орудия на первых порах он покупает самые, что называется, мочальные, а что касается платы рабочим, то она совершается часто через месяц и более после найма их, а этого времени совершенно достаточно, чтобы добыть угол, продать его и получить деньги; если же и по истечении этого времени он не добывает денег, то рабочие без ропота забирают лопаты, котлы, тачки и все, что можно захватить, и убегают. Но до такого скандала может довести свою шахту только дурак, не умеющий вовремя извернуться, именно — взять денег у еврея. Но тогда выйдет уже другой способ разработки, состоящий в следующем. Мужик-владелец, не имеющий денег, обращается за ними к еврею и, получив их, покупает орудия, нанимает рабочих, закладывает шахту и добывает уголь, но добытый уголь он сбывает уже не куда хочет, а тому самому еврею, у которого взял деньги, сбывает, конечно, по условленной цене. Этот способ тем невыгоден, что хлопот владельцу много, а барыша ему перепадает самая малость. Третий способ гораздо выгоднее, но, по крайней мере, владельцу при этом способе нет почти никаких хлопот. Совершается это таким образом. Накупив душевых наделов, крестьянин сдает все скупленное в аренду еврею, и тот уже от себя, на свои деньги и при личном своем надзоре, покупает орудия, нанимает рабочих, следит за разработкой, сам не брезгует никакою работой, а крестьянин-владелец получает только арендную плату. Наконец, четвёртый способ состоит в том, что крестьянин, владелец шахты, все работы сдает подрядчику, также в большинстве случаев еврею, а сам берет на себя только вывоз готового угля с шахты на станцию и продажу его. Читатель сам, конечно, заметил, что еврей всюду присутствует: он скупает у мужика уголь, он, в другом случае, арендует шахту, он же является, в третьем случае, подрядчиком и, наконец, во всяком случае снабжает деньгами всякого шахтовладельца. Но это говорилось для краткости. В действительности, всеми перечисленными ремеслами (арендатора, подрядчика, скупщика и банкира) занимаются и русские; только мужик-владелец угольной шахты предпочитает иметь дело с евреем. А почему предпочитает — это мне опять разъяснил Перепичка. Я в разговоре с ним упомянул о том, что евреев теперь отовсюду гонят, и спросил, довольно ли будет население Щербиновки, если и отсюда их погонят. — Хуже будет, — сразу ответил Перепичка. — Вез жида-то? — Хуже будет без жида, — твердо сказал мужик. — Это почему? — спросил я, не мало удивленный. — Да потому же! Видите ли, оно как… Жид, примерно, понимает деньгу, а наш брат нет. Это раз. Другое, он сам гроши пускает в оборот. Ежели хоть малая ему выгода, он уж даст тебе, а у нашего брата, который, например, жмеет, Христом Богом не выпросишь, хоть ты умирай с голоду. Третье я вот скажу так, примерно: жиду, например, только гроши твои и нужны, ничего другое ему не требуется от тебя, и ежели он вынет у тебя тихим манером из кармана портмонет, то он больше ничего уж не возьмет у тебя: если же наш брат, который побогаче, так не только портмонет твой отнимет, но ещё и надругается над тобой, опоганит душу твою, в ногах заставит валяться, накуражится в волю, да все ещё благодетелем твоим будет считаться… Я, мол, мерзавец, тебя выручил, а ты меня не уважаешь? Тут вон у нас много таких-то… Вот, примерно, Попасенко, — ну, я вам скажу, это такая ядовитая штука, что двести жидов супротив него не выдержат… И уголь скупает, и гроши дает, и арендует, но все от него плачут, кто только ни свяжется с этим чёртом. Вот почему я и говорю: хуже будет. Долго мы с Перепичкой говорили о жидах; Перепичка сам года три назад держал шахту, имел дело и с русскими богачами, и с жидами, против первых у него, видимо, много накопилось горечи. Между тем, мне пора уже было ехать на шахты. Я спросил у Перепички лошадь, так как до шахт считается не менее четырёх верст. Но при этом Перепична мой так вдруг изменился в лице и манерах, что я не узнал его, лицо его стадо загадочно-надутым, словно он вдруг на что-то осердился, глаза его отвернулись в сторону, как будто он стыдился чего-то. «Что такое?» — думал я, ничего не понимая, и снова переспросил, даст ли он лошадь и сколько за это возьмет. Тогда он свирепо выговорил такую цифру, словно мне нужно было на его лошади проехать 50 верст. Я засмеялся и стал стыдить его. Он сконфузился, но настаивал на своем, бормоча что-то про богатых покупателей шахт и про то, что если с них не взять лишнего, то больше и взять не с кого. Мне стало ясно, что меня принимают за кого-то другого, но я не знал, как приступить в объяснению цели своего приезда. Наконец, меня выручила сама Перепичка. «Да вы собственно зачем шахты-то будете осматривать, покупать, что ли?» — спросила она. И я должен был всеми мерами отказываться от роли покупателя и объяснять цель моего приезда или, лучше сказать, бесцельность. После долгих убеждений оба Перепички сразу поняли и расхохотались, причем лица их опять просветлели и выгдялели добрыми. — Да Боже ж мой! А ведь мы думали, что вы приехали шахту покупать… Ну, мы и думаем, нам не слупить лишних грошей с едакого человека! А вы только из любопытства… да сделайте одолжение, поезжайте за пятьдесят копеек сколько угодно! И Перепичка вслед своему сынишке запречь лошадь. Пока тот закладывал в дрожки лошадь, я напомнил хозяину о жидах и заметил, что с русскими действительно хуже иметь в этих местах дело. — Да и верно! — весело сказал Перепичка. — Ведь вот мне втемяшилось, что вы покупатель, и я одурел… С нашим братом, чёртом, дураком, нельзя насчет грошей дела делать… не понимаем! A жид понимает, сколько какая вещь ст''о''ит… Ну, вы уж простите дурака, потому наш брат беда какой непонятливый насчет ежели что с кого взять. Перепячка, сильно сконфуженный, теперь оправился от смущения, и мы расстались друзьями. Дорога к шахтам шла через поля, скошенные и сжатые. Со всех сторон к деревне тянулись рыдваны со снопами, запряженные волами; по дороге валялись упавшие колосья. На гумнах повсюду шла молотьба, кое-где в воздухе виднелись столбы мякины, — кто-то уж торопился веять. А на горе десяток ветряных мельниц дружно вертели крыльями, торопясь приготовить муку из свежего жита. Это была чисто-деревенская картина, и если бы не кирпичная башня, поставленная нпд шахтой верстах в трех от села и принадлежащая ныне какой-то компании, то нельзя было бы и подумать, что здесь повсюду добывается каменный уголь. И в особенности нельзя было представить, чтобы здешние крестьяне занимались чем-либо другим, кроме хлебопашества. Только совсем близко подъехав, я увидал на пригорке ряд каких-то черных бугров, а над ними какие-то постройки вроде колодезных журавлей. Это и были крестьянские копи. Когда я подъехал в одной из них со всем близко и слез с дрожек, то минутного взгляда было достаточно, чтобы понять все это немудрое сооружение. Выкопана в виде колодца яма, в глубину не более десяти саженей; над ямой, на перекладине, утвержденной на двух столбах, приделана пара блоков, а сажени на две в сторону, на расчищенном, на подобие тока, кругу стоит ворот; под воротом лошадь. Только и всего. Тут и вся машина. Лошадь, погоняемая подростком, ходит в одну сторону, ворот вертится, тянет веревку на одном блоке и поднимает из глубины ямы конец этой веревки, на котором прикреплена бадья; в то же самое время другая бадья на другом блоке опускается вниз и наполняется там углем; тогда лошадь повертывается обратно, обратно начинает двигаться и вся машина и вторая бадья вылезают из глубины шахты. Чтобы высыпать уголь из выползшей бадьи, рабочий берет её прямо руками, усиленно, словно за шиворот, тащит её к себе, вытаскивает и, наконец, после некоторой борьбы опрокидывает из неё уголь. А чтобы снова бросить её в яму, это уже дело подростка-погонщика; он бросает лошадь, подбегает к веревке между воротом и блоками, цепляется за неё руками и ногами и тащит её собственною тяжестью к земле; веревка подается, бадья поднимается с края шахты, где до сих пор она беспомощно лежала на боку, и падает в яму. Таким образом, мальчишке в продолжение дня столько раз приходится болтать в воздухе руками и ногами сколько вытягивается из ямы бадьей, то есть, примерно, штук двести. Игра серьёзная. Что же делается в самой яме? Надо сказать, что мужичья шахта по вертикалу вниз ни в каком случае не бывает более десяти саженей; некоторые шахты из осмотренных мною простирались в глубь до 15 саж., но в таком случае вся машина была лучше и вместо одной лошади их была пара. Далее, с десяти саженей, идет забой по наклонной плоскости, а не горизонтальными галереями, для укрепления которых у мужика нет ни уменья, ни средств. Динамит никогда не употребляется. Вместо него, рабочие-забойщики просто долбят пласт угля кайлами и этим путем добывают его. Надолбленный уголь другие рабочие лопатами насыпают в вагончик и подвозят его в месту опускания бадьи; здесь бадью насыпают, дергают за веревку (это значит — тащи!) и ждут, когда вместо насыпанной бадьи в ним спустится другая. Вагончик, впрочем, я видел только в первой осмотренной ивою шахте; в других, вместо него, употреблялась другая посуда, вроде ящика из-под макарон или вроде салазок, на которых ребята катаются с гор. Такую посудину тащат просто волоком по земле до самого отверстия шахты. Рабочих минимум полагается 6. Один, подросток, управляет лошадью и болтает ногами и руками на веревке; другой принимает из шахты бадью и борется с ней; двое внизу шахты насыпают уголь в посудину, а затем нагребают его в бадью; двое других добывают уголь. Это число по большей части удвоивается, когда работа происходит день и ночь; тогда смена равняется 12 часам. Но это у более состоятельного хозяина-мужика или у состоятельного арендатора. У бедного, как придется. Но у тех и у других устройство самой шахты одинаково. Одинакова и «сбруя». Все это буквально состоит из обломков и обрывков. Ворот, кое-как сколоченный на треснувшем столбе, немилосердно ревет, канат, с бесчисленными узлами, то и дело путается и зацепляется на худом колесе; блоки плачут над ямой. Здесь я должен бы был рассказать о самих рабочих в мужицких шахтах, но так как впечатления мои, вынесенные из Щербиновских копей, смешались с другими впечатлениями, полученными от других мест, то и o рабочих я скажу особо. <center>VII.</center> Был обеденный для рабочих час. Все были наверху. Арендатор-еврей сидел у себя в землянке в одной рубашке, перепачканной угольною пылью, и делал на бумаге какие-то вычисления, в то же время закусывая хлебом и холодным куском мяса. Я вошел к нему затем, чтобы попросить позволения спуститься в его шахту. Но из короткого разговора с ним оказалось, что это невозможно и бесполезно. — У вас есть другой костюм? — спросил он, оглядывая меня с ног до головы. — Нет, — ответил я. Я действительно забыл захватить блузу и сапоги. — Так как же вы спуститесь? Вы все перепачкаете, живого места на вашей одежде не останется, вымокнете… там ведь воды по щиколки. — Да неужели рабочие в течение двенадцати часов находятся в луже? — Что же делать? Бывает, что и по пояс заливает, ежели не успеем выкачать. Тут я поинтересовался, когда же воду выкачивают? Сам я вокруг шахты не заметил никаких признаков откачивания, — Отливаем в свободное время… Когда уже совсем нельзя работать, все затопляет, тогда и откачиваем, а потом опять работать. — Да разве этак возможно? — сказал я. — Отчего же? А вы думаете, на больших шахтах лучше? Там, правда, паровая машина беспрерывно выкачивает, ну, и зато уж если зальет, так все дочиста, едва люди спасаются… Вообще не советую спускаться: и грязно, и мокро, да и любопытного ничего нет. А если вы хотите узнать, как работают, так вон пойдите к рабочим, — они вам и расскажут. Пришлось послушаться совета. Я вышел из землянки (землянка эта зимой служит единственным местом, где рабочие обедают и отдыхают) и направился к кучке молодых, безбородых юношей. Они сидели кружком вокруг ведра с водой и обедали, то есть кусали краюхи чёрного хлеба и запивали его водой. "Всегда вы так обедаете?* Оказалось, нет. Вся эта кучка состояла из хлопцев соседних сел. Ночевать они уходят домой, где и едят горячее, а на шахту приносят с собой только хлеб. Другие рабочие, из дальних мест, нанимают артелью стряпку, которая и готовит им обед, состоящий большею частью из солёной рыбы, иногда из мяса. Но те в это время уже пообедали и отдыхали по разным местам: один лежал под бочкой с водой, другой засунул голову под ворот, прикрыв часть колеса какою-то хламидой, отчего образовалась тень; третий залез в шалашик, сделанный из поленьев дров и прикрытый бурьяном, тут же, около шахты, вырванным. Таких шалашиков я насчитал штук шесть. Вообще картина нищеты и оголтелости была полная. В особенности первое впечатление было невыгодно. Каждому, конечно, известны угольщики, продающие но улицам городов древесные угли. Ну, там вот, если представить себе такого угольщика, да притом снять с него одежду, оставить его в изодранной рубахе и почти без оной, то получится верное изображение рабочего на каменноугольной шахте. У первого рабочего, который мне попался на глаза, рубаха на брюхе совсем отсутствовала, у другого дела были ещё хуже. А когда я увидал их в куче, в количестве десяти человек, то получил ещё более сильное впечатление, — кто была куча лохмотьев, облитых жидкою сажей. — Отмывается эта грязь с тела? — спросил я. — Как же, отмывается, — ответили мне. — Ну, а эта одежда рабочая на вас? — Известно, рабочая. А есть которые эти ризы почитай что и николи не снимают, — так и ходят чертями. — Это почему же? — Да так, значит, — в шинке прочая-то одежда. Справедливость этих слов я понял только впоследствии, разузнав поближе о жизни копей. — Ну, а работа тяжелая? — спросил я ещё, хотя был заранее убежден в ненужности такого вопроса. — Нет, ничего, мы привыкли. А впрочем, одно слово — Сибирь! Но какова работа шахтера, я лучше приведу рассказ одного молодого человека из интеллигентных, попробовавшего работать в шахте. Он оканчивал курс в штегерском училище и нанялся в качестве рабочего в вакационное время. — Как вам известно, у нас в училище очень часто бывают практические уроки в шахтах. На таких уроках я всегда чувствовал себя весело, много работал и всегда прежде всех изучал приемы разных работ. И мне не казалось трудной жизнь в шахте… Вот я однажды и задумал провести лето на одном руднике, в качестве простого забойщика. Задумал и сделал. Манили меня две цели — практическая и, если хотите, идейная. Практически мне положительно необходимо было зашибить за лето рублей сто, а на шахте, где поденная плата минимум 70 к., а то поднимается для ловкого рабочего и до 2 руб., мне казалось легко зашибить такие деньги, причем, по моим расчётам, я ни в чём не буду себе отказывать — ни в отдыхе, ни в пище. Ну, словом, мне улыбалась жизнь шахты с этой стороны. Что касается идейной, то вы поймете сами, в чём дело: желание сблизиться с народом, гордость сознания тяжелой работы, мечты о будущем… Мечтал я ни более, ни менее, как бросить свое привилегированное положение и сделаться простым работников. Ни более, ни менее!… Так вот я и поступил на шахту. На первых порах мне назначено было 1 р. 20 к. в день — чего же больше? Принялся я работать. Обстановка мрачная. Работают при масляном освещении, которое производит удушливый смрад. По щиколки в воде. В лучшем случае, если нет воды, кругом по стенам и под ногами стоит какая-то ослизлая сырость. Но в первый день я чувствовал себя ничего; только руки, от тяжелого кайла, висели, как веревки, да спина мозжила. В голове тупость какая-то. Но все-таки урок свой я исполнил. На другой день в шахту я спускался уже без всякой охоты, и дрожь пронизала меня, когда я очутился на том же самом месте забоя, где вчера долбил. Но и в этот день урок свой я кончил с грехов пополам. Только все время был в каком-то сонливом настроении не то от усталости, не то от чего другого. Проспал я после этого раза десять с половиною часов и окончания смены ожидал с каким-то раздражением. Раздражала меня ослизлая, грязная блуза, бесил вид чёрного угля. Но я все-таки упрямо полез и в третий раз. Но в этот день на меня напало такое мрачное настроение, что я ежеминутно порывался бросить кайло, молоток и долото и вырваться на свет… Вы не можете себе представить, как тяжко лишение света! По крайней мере, я до сих пор не мог представить себе, чтобы солнце было так необходимо человеку. Когда я в этот день спустился в шахту, беспричинная и страшная тоска овладела мною. И я чувствовал, что это именно тоска по солнцу. Если бы солнечный луч ворвался туда, на глубину пятидесяти саженей, я бы, казалось, закричал от радости и принялся бы весело и с удвоенною силой работать. Но солнца там не могло быть, и я чувствовал, как сжималось от давящей тоски мое сердце, а ум как-то обозлился… Только сонливость помогла мне. Работая кайлом, я в то же время сознавал, как глаза мои слипаются и все тело изнемогает от жажды сна, беспробудного сна. И я уснул, не кончив работы… Эта сонливость, вероятно, происходят также от отсутствия солнца. Нет света, и тело жаждет покоя, лишенное своего возбудителя, своей творческой силы… Но в то же самое время сонливость — единственное спасение от тоски. Если бы не нападала эта сонливость, то можно бы было, казалось, с ума сойти, так что на четвертую смену я уже ожидал сонливого состояния, как нечто приятное, и когда оно напало на меня, я уже работал, как машина. И все-таки опять уснул, на этот раз ещё раньше, чем вчера, уснул прямо в ослизлой, сырой одежде, положив голову на глыбу угля и лежа боком прямо в холодной луже… Пятую смену я пропустил, просидел целые сутки на квартире и все время испытывал какую-то одурь. На шестой день я пошел, но не проработав и трех часов, уснул с молотом в руке, повалившись в сырое углубление забоя, и Бог знает, сколько времени проспал бы, если бы товарищи рабочие, по окончании смены, не растолкали меня. Этим и кончилась моя попытка зарабатывать деньги кайлом и жить вместе с чернорабочими. Конечно, я мог бы и дольше остаться, — вы видите, я человек сильный и выносливый, — но тогда мне нужно было бы выучиться пить, пить с страшным разгулом и дебошами, пить вплоть до пропоя последних штанов, как пьют только наши рабочие. Я теперь уверен, что жизнь шахтера может проходить только между двумя состояниями — сонливостью и разгульным пьянством… Действительно, слова юноши я вскоре сам проверил и в значительной степени нашел их справедливыми. Как работают люди в глубине шахт я что они чувствуют там, об этом я, конечно, не могу судить, — для этого пришлось бы очень долго с ними жить в очень близком общении, — но как они живут на поверхности земли, при свете солнца, это я мог и сам наблюдать, но, главное, слушать их собственные рассказы про себя. Неделю кое-как шахтер просидит в шахте, а в праздник уж непременно напьется, при этом он горланит песни, бьет посуду, устраивает драку, разбрасывает по полу деньги, если они есть, а если нет, то закладывает шинкарю все, что имеет, — фуражку, шаровары, пиджак, сапоги, рубаху, — и пропивает часто решительно все, что имеет, кроме той ослизлой и грязной рвани, в которой работает. Так он и живёт всю жизнь, ничего не добиваясь. Весь его заработок уходит, с одной стороны, на собственное прокормление, — за все с него дерут вдвое дороже, — с другой — на водку и разгул. И мне после близкого знакомства с рабочими и после разговоров с ними понятно стало, почему в таких селах, как Щербиновка, так много всяких лавочек и кабачков, — все это кормится на счет шахтера. Таким образом, выгоды донецкой промышленности исключительно выпадают на долю хозяев да темных паразитов, содержащих питейные, бакалейные и другие лавочки. Самому ему ничего не остается. Семья его еле колотится со дня на день. Идет он из близких губерний — Харьковской, Екатеринославской, Орловской и Курской, идет в надежде поправить какой-нибудь недочет в хозяйстве, но, пробыв год на шахте, он так тут навсегда и остается, а хозяйство его пропадает. Что касается настоящего крестьянина, то он не прочь попользоваться от шахты; он возит уголь, подвозит материалы, мечтает свою собственную шахту завести и иногда действительно заводит её, но в шахту забойщиком не пойдет, а если случится у него крайняя нужда, то поработает немного, но при первой возможности убежит к своему хозяйству, к работе на воле и при свете солнца. Так что во всех донецких копях и заводах уже и теперь образовался особенный класс подземных людей — буйных, безалаберных и пропащих. Нет у них ни дома, ни определённой цели; много, каторжно работать и много пить — вот и вся их жизнь. </div> [[Категория:Импорт/lib.ru/Страницы с не вики-заголовками]] [[Категория:Проза]] [[Категория:Книги очерков]] [[Категория:Николай Елпидифорович Каронин-Петропавловский]] [[Категория:Литература 1883 года]] [[Категория:Импорт/lib.ru]] [[Категория:Импорт/az.lib.ru/Николай Елпидифорович Каронин-Петропавловский]] [[Категория:Донбасс в художественной литературе]] deasryzye136ec3jmoj54vhc2fg2rms Отчего кошки преследуют мышей (Лукашевич) 0 1124193 4590476 2022-07-19T14:41:58Z Butko 139 перевод [[Отчего кошки преследуют мышей (Лукашевич)/ДО]] в современную орфографию wikitext text/x-wiki {{Отексте | НАЗВАНИЕ = Отчего кошки преследуют мышей. (Малороссийская сказочка). | АВТОР = [[Клавдия Владимировна Лукашевич]] (1859—1931) | СОДЕРЖАНИЕ = | ДАТАСОЗДАНИЯ = 1905 | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = 1905 | ИСТОЧНИК = [[:commons:File:Светлячок. 1905. №14.pdf|Светлячок. 1905. №14]] | ВИКИПЕДИЯ = | ДРУГОЕ = | ИЗОБРАЖЕНИЕ = | ОПИСАНИЕИЗОБРАЖЕНИЯ = | ПРЕДЫДУЩИЙ = | СЛЕДУЮЩИЙ = | КАЧЕСТВО = }} <div class=text> == Отчего кошки преследуют мышей.<br><small>(Малороссийская сказочка).</small> == [[Файл:Светлячок. 1905. №14 (page 9 crop).jpg|500px|center]] ОДНАЖДЫ, — давно это было, — шел человек на охоту и встретил двух зверков. — Откуда вы, звери? — спросил он у них. — Мы из воды вышли. — А куда вы идете? — Мы теперь будем жить на земле. — Как вы называетесь? — Собаки. — Да, может, вы лжете? Собаки вынули свои паспорта и показывают охотнику. — Верно. Действительно вы — собаки, — сказал человек, посмотрев паспорта. — Смотрите только, вам позволено жить на земле один год, а после этого вы опять должны идти в воду. — Ладно, слушаем!.. — сказали собаки. Прошло более года. Человек опять пошел на охоту, встретил тех же зверей и стал их бранить: — Как вы смеете жить на земле, когда уж вам срок прошел!? Ступайте в воду! — Нельзя нам в воду без паспортов. — А где же ваши паспорта? — Мы отдали их коту на хранение. — Подите скорей и возьмите их у кота. Собаки пошли к коту и стали требовать свои паспорта. — Нет их у меня; мыши утащили и съели, — отвечал кот. Нечего делать, пришлось собакам остаться на земле. Но с тех пор человек преследует собаку, собака — кошку, а кошка — мышь. [[Файл:Светлячок. 1905. №14 (page 10 crop).jpg|500px|center]] == Примечания == {{примечания}} {{PD-RusEmpire}} </div> [[Категория:Литература 1905 года]] [[Категория:Клавдия Владимировна Лукашевич]] [[Категория:Русская проза, малые формы]] [[Категория:Украинские сказки‎]] [[Категория:Светлячок]] b3w1jculpw0468cgdeuba3hfs0i1kk0 4590479 4590476 2022-07-19T14:46:47Z Butko 139 оформление wikitext text/x-wiki {{Отексте | НАЗВАНИЕ = Отчего кошки преследуют мышей. (Малороссийская сказочка). | АВТОР = [[Клавдия Владимировна Лукашевич]] (1859—1931) | СОДЕРЖАНИЕ = | ДАТАСОЗДАНИЯ = 1905 | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = 1905 | ИСТОЧНИК = [[:commons:File:Светлячок. 1905. №14.pdf|Светлячок. 1905. №14]] | ВИКИПЕДИЯ = | ДРУГОЕ = | ИЗОБРАЖЕНИЕ = | ОПИСАНИЕИЗОБРАЖЕНИЯ = | ПРЕДЫДУЩИЙ = | СЛЕДУЮЩИЙ = | КАЧЕСТВО = }} <div class=text> == Отчего кошки преследуют мышей.<br><small>(Малороссийская сказочка).</small> == [[Файл:Светлячок. 1905. №14 (page 9 crop).jpg|500px|center]] ОДНАЖДЫ, — давно это было, — шел человек на охоту и встретил двух зверков. — Откуда вы, звери? — спросил он у них. — Мы из воды вышли. — А куда вы идете? — Мы теперь будем жить на земле. — Как вы называетесь? — Собаки. — Да, может, вы лжете? Собаки вынули свои паспорта и показывают охотнику. — Верно. Действительно вы — собаки, — сказал человек, посмотрев паспорта. — Смотрите только, вам позволено жить на земле один год, а после этого вы опять должны идти в воду. — Ладно, слушаем!.. — сказали собаки. Прошло более года. Человек опять пошел на охоту, встретил тех же зверей и стал их бранить: — Как вы смеете жить на земле, когда уж вам срок прошел!? Ступайте в воду! — Нельзя нам в воду без паспортов. — А где же ваши паспорта? — Мы отдали их коту на хранение. — Подите скорей и возьмите их у кота. Собаки пошли к коту и стали требовать свои паспорта. — Нет их у меня; мыши утащили и съели, — отвечал кот. Нечего делать, пришлось собакам остаться на земле. Но с тех пор человек преследует собаку, собака — кошку, а кошка — мышь. [[Файл:Светлячок. 1905. №14 (page 10 crop).jpg|500px|center]] == Примечания == {{примечания}} {{PD-RusEmpire}} </div> [[Категория:Литература 1905 года]] [[Категория:Клавдия Владимировна Лукашевич]] [[Категория:Русская проза, малые формы]] [[Категория:Украинские сказки]] [[Категория:Светлячок]] fbg8hbtvzjd8tczf2fdi0jfrp2siyfm 4590480 4590479 2022-07-19T14:47:05Z Butko 139 оформление wikitext text/x-wiki {{Отексте | НАЗВАНИЕ = Отчего кошки преследуют мышей. (Малороссийская сказочка). | АВТОР = [[Клавдия Владимировна Лукашевич]] (1859—1931) | СОДЕРЖАНИЕ = | ДАТАСОЗДАНИЯ = 1905 | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = 1905 | ИСТОЧНИК = [[:commons:File:Светлячок. 1905. №14.pdf|Светлячок. 1905. №14]] | ВИКИПЕДИЯ = | ДРУГОЕ = | ИЗОБРАЖЕНИЕ = | ОПИСАНИЕИЗОБРАЖЕНИЯ = | ПРЕДЫДУЩИЙ = | СЛЕДУЮЩИЙ = | КАЧЕСТВО = }} <div class=text> == Отчего кошки преследуют мышей.<br><small>(Малороссийская сказочка).</small> == [[Файл:Светлячок. 1905. №14 (page 9 crop).jpg|500px|center]] ОДНАЖДЫ, — давно это было, — шел человек на охоту и встретил двух зверков. — Откуда вы, звери? — спросил он у них. — Мы из воды вышли. — А куда вы идете? — Мы теперь будем жить на земле. — Как вы называетесь? — Собаки. — Да, может, вы лжете? Собаки вынули свои паспорта и показывают охотнику. — Верно. Действительно вы — собаки, — сказал человек, посмотрев паспорта. — Смотрите только, вам позволено жить на земле один год, а после этого вы опять должны идти в воду. — Ладно, слушаем!.. — сказали собаки. Прошло более года. Человек опять пошел на охоту, встретил тех же зверей и стал их бранить: — Как вы смеете жить на земле, когда уж вам срок прошел!? Ступайте в воду! — Нельзя нам в воду без паспортов. — А где же ваши паспорта? — Мы отдали их коту на хранение. — Подите скорей и возьмите их у кота. Собаки пошли к коту и стали требовать свои паспорта. — Нет их у меня; мыши утащили и съели, — отвечал кот. Нечего делать, пришлось собакам остаться на земле. Но с тех пор человек преследует собаку, собака — кошку, а кошка — мышь. [[Файл:Светлячок. 1905. №14 (page 10 crop).jpg|500px|center]] == Примечания == {{примечания}} </div> {{PD-RusEmpire}} [[Категория:Литература 1905 года]] [[Категория:Клавдия Владимировна Лукашевич]] [[Категория:Русская проза, малые формы]] [[Категория:Украинские сказки]] [[Категория:Светлячок]] g2vyqr8xrlj4z1p1xg85u8wheg57b92 Чаши гнева Господня (Беляев) 0 1124194 4590482 2022-07-19T14:52:25Z Butko 139 перевод [[Чаши гнева Господня (Беляев)/ДО]] в современную орфографию wikitext text/x-wiki {{Отексте | НАЗВАНИЕ = Чаши гнева Господня | АВТОР = [[Александр Романович Беляев]] (1884—1942) | СОДЕРЖАНИЕ = | ДАТАСОЗДАНИЯ = 1916 | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = 1916<ref>Впервые — в газете «Приазовский край». 1916. № 340. 25 декабря. С. 7-8.</ref> | ИСТОЧНИК = http://az.lib.ru/b/beljaew_a_r/text_1916_chashi_gneva_gospodnya_oldorfo.shtml | ВИКИПЕДИЯ = | ДРУГОЕ = | ИЗОБРАЖЕНИЕ = | ОПИСАНИЕИЗОБРАЖЕНИЯ = | ПРЕДЫДУЩИЙ = | СЛЕДУЮЩИЙ = | КАЧЕСТВО = }} <div class=text> [[Файл:Чаши гнева Господня.jpg|600px|мини|центр]] == Чаши гнева Господня == Узкая и крутая каменная лестница вела в подвал старого дома. По обе стороны лестницы стояли вывески, старые, облупившиеся, забрызганные грязью. На левой сохранялось только несколько слов: «настоящие искусственные менералы…» и нарисованная головка сифона; правая выглядела лучше. На ней изображена была аршинная бутылка, из которой, как из жерла вулкана, вылетает пробка в целом веере белых полос. Вокруг бутылки неровными печатными буквами написано «Сдесь продаецца боярски квас сприятным отрыжком». В подвале доживал шестой десяток квасник Назарыч. Никакими минеральными водами он не торговал, и сам не мог бы объяснит происхождение вывески с нарисованным сифоном. Квасное дело перешло к нему от отца и всегда, сколько он себя помнит, торговали они только квасом. От отца же Назарыч унаследовал секрет приготовления кваса необыкновенной шипучести. Это свойство кваса было своего рода «специальностью фирмы» и создало в свое время «боярскому квасу» большую славу во всей округе. Вывеска объясняла несведущим, в чём прелесть этой шипучести. Но не одним квасом был знаменит Назарыч. Слава его, как чтеца и толкователя священных книг, была не меньше, а лет двадцать тому назад даже больше, чем слава его кваса. После отца осталась целая библиотека: полный «круг» жития святых («Четьи Минеи»), — четыре громадных толстых книги к тисненых кожаных переплетах, с металлическими застежками, и старинная Библия. Все поля этих книг были испещрены какими-то кабалистическими знаками, — понятными одному Назарычу. По этим знакам он с необыкновенной быстротой разыскивал нужное ему место в книге. Он уметь найти подходящий текст св. писания или рассказ из житий святых на всякий случай жизни. Это уменье сблизить вечное с преходящим, «злобы дня» с древними преданьями, близкое, личное с далеким, божеским привлекало к нему людей. Правда, он пользовался словом писания довольно свободно и ещё свободнее толковал его, но слушатели приходили к нему не за тем, чтобы критиковать. Лет двадцать тому назад, когда в городе ещё не было кинематографов и киосков с продажею шипучих вод, — его квас и его чтения собирали в полутемный, сырой подвал многочисленных посетителей. С какими только горестями не приходили к Назарычу, и он всегда находил слова утешения. Моль попортила у соседки салоп, и он читал ей о сокровищах нетленных на небеси, приходила к нему женщина, у которой умер ребёнок, и он, углубившись на минуту в свои иероглифы, открывал Четьи Минеи, и вот уже слышится мерное его чтение жития преподобного отца нашего Андроника и святые супруги его Афанасии. …Рече ей святый: почто убо о них плачеши… глаголю бо та… чада небесными благими питаются у Христа, его же молят глаголюще: Праведный Судие, лишил еси нас земных, не лиши убо нас небесных. Она же, слышавши сие, умилися. И преложи скорбь ни радость, глаголющи: аще чада моя живут на небеси, то почто аз плачу"… Даже с сердечными делами обращались к Назарычу. Однажды он до полусмерти перепугал парня, который, оставив девушку, свою первую любовь, хотеть жениться на другой. По жалобе покинутой, Назарыч призвал парня к себе и, раскрыв Апокалипсис на второй главе грозно сказал ему: — Слушай, что сказано про таких, как ты: «Ты много переносил и имеешь терпение… но имею против тебя то, что ты оставил первую любовь твою. Итак вспомни, откуда ты ниспал, и покайся, и твори прежние дела; а если не так, скоро приду к тебе и сдвину светильник твой с места его, если не покаешься». — «Сдвину светильник с места». Это значить — поражу тебя смертью! Ты понимаешь? Вот какое наказание ожидает тебя, если ты бросишь Марфушу. Перепуганный парень прямо от Назарыча побежал к священнику «на счет законного брака с девицей Марфой Панкратовой». Таким влиянием обладал Назарыч. Но это было когда-то. В последние годы интерес к нему значительно упал. Посетителей становилось все меньше, и это сильно огорчало Назарыча. Во всем он винил «киматограф», который будто бы, «отбил» у него публику. С началом войны, к отношении «публики» к Назарычу и его чтениям произошел ещё более резкий перелом. Жития святых уже совсем не привлекали слушателей. А однажды был даже такой случай. Назарыч читал «житие трёх жен, в горе пустынней обретенных». Когда он прочитал о том, как птицы приносили пустынножителям овощи, солдатку-дворничиху точно прорвало. — Хорошо им было спасаться, — перебила она Назарыча, — когда птицы им овощи носили, да дикие козы доиться приходили! А вот тут, когда за каждым куском сахара полдня простоишь, да за кружкой молока для ребёнка, по всему базару побегаешь, вот тут и спасись! Вот тут и подумай о душе! Это б всякий в пустыню пошел бы! И душу спасешь, — и бегать не надо. А тут ни душе, ни телу, как каторжные…. И долго ещё слышались её причитывания. Авторитет Назарыча, казалось, безнадежно падал. Однако, он не сдавался. И после долгого, напряженного раздумья, ему, наконец, пришла в голову счастливая мысль. — Что ж, мобилизуем и мы свое предприятие, — шептал он с лукавой улыбкой, — будем работать на оборону! И, посидев несколько вечеров над Библией и, главным образом, над Апокалипсисом, он вдруг стал «пророчествовать» о войне и о скором наступлении Второго Пришествия. Это сразу подняло его авторитет, хотя и не вернуло его былой славы. ----- Вечером, в Рождественский Сочельник, в подвале квасника Назарыча собралось всего четверо слушателей: солдатка-дворничиха, — та самая, что рассердилась на трех жен-пустынножительниц, её свекор, полуглухой, высокий, сухопарый старик, пароходный повар Иван Потапыч и пароходный буфетчик Кольчиков. Потапыч, маленький, кругленький, с пуговкой вместо носа, живой, как ртуть, был давнишним приятелем Назарыча, который в шутку называл его «Потопыч». — Ну, что, Потопыч, ещё не потоп на своем дырявом пароходе? — Вашими молитвами, Назарыч. А только, пароход в лучшем виде, хоть бы и вам проехать! Иногда Назарыч называл своего приятеля-повара Евфросином, за его крайнюю любовь к житию преподобного Евфросина. Любовь же, эта основывалась на том что Евфросин, так же, как и Потапыч, был поваром. — Евфросин был святой, — говорится к житии, — но об этом никто не знал, — так как он «работал Господу в тайне». «Терпение его бе неизреченно: беды бо многи, поношения, поругания и частые досады прия». Потапыч невольно вздыхал, вспоминая свое невеселое детство, все исполненное такими же поношениями и поруганиями. Случилось одному иерею того монастыря, — повествует далее житие, — видеть во сне рай и в раю повара Евфросина: «к нему же приступив иерей вопроси: брате Евфросине, что се есть? еда ли рай есть се? Отвеща Евфросин: тако есть отче, рай Божий. Паки вопроси иерей: ты же како зде обрелся еси?»… Когда Назарыч прочитывал эта слова, Потапыч всякий раз приходит в необыкновенное волнение. — Да, ты тут чего? — насмешливо и вместе с тем злобно повторял повар вслед за Назарычем, — недоставало ещё, чтобы повара в раю гуляли! Рай-то, чай, только для благородной публики? Ишь ты! А вот, накось-выкусь райских яблочков от повара-то! Дальше Назарыч мог не читат, так как повар сам досказывал о том, как Евфросин дал иерею три райских яблока, как эти яблоки иерей, проснувшись, нашел у себя на кровати, как Евфросин рассказал иерею его сон и как поэтому иерей и весь монастырь узнали, что их повар — преподобный святой. — Вот тебе и повар, — с чувством удовлетворения заканчивал всегда Потапыч. Буфетчик Кольчиков считал себя интеллигентом. Он любил выражаться изысканно: «чувствительно вами тронут», «великодушно извиняюсь», на письмах подписывался «уважаемый Вами Кольчиков». Он почитывал газеты, оставляемые пассажирами, носил потрескавшийся и пожелтевший от времени воротничок «композиция», по натуре был скептик и даже немножко атеист. Когда на пароходе, во время качки, старухи-богомолки падали на колени и начиняли громко молиться, он пожимал плечами и с сожалением в голосе говорил: «необразованность»! Однако, во время сильной бури, когда пароходу действительно грозила большая опасность, он сям, забившись в свою каморку, уцепился за привинченную к стене кровать, стал на колени и молился с таким же жаром, как и богомолки. Молитвы он забыл, и потому импровизировал: — Великодушно прошу Тебя, Господи, спаси раба Твоего! Ты же знаешь, Господи, что я в Тебя очень верю и люблю, а если я там что какое, так, ведь, Ты же знаешь, что все это так, только для блезиру! К Назарычу Кольчиков согласился идти только потому, что «Грезы» сегодня не работают, то есть, по случаю Сочельника закрыт кинематограф «Грезы». Мужчины уселись вокруг стола, дворничиха, сложа руки на груди, стояла у стены. Керосиновая лампа, висевшая над столом. освещала красивую голову Назарыча, с целой гривой седых волос, правильными, крупными чертами лица и густой бородой. Это был «лик», исполненный древнего русского «благообразия». — Ну, о чём сегодня? — спросил он, обводя слушателей глазами. — Это что ж, — с улыбкой недоверия спросил буфетчик, — тут ответы на все случаи жизни, — в роде как бы оракул? — Ну и ляпнул! — обиделся за Назарыча повар. — Здесь, — спокойно ответить Назарыч буфетчику, поглаживая ладонью раскрытую Библию. — в сих богодухновенных книгах есть все случаи не только жизни, но и смерти человеческой. — Ну вот, к слову сказать, как святые писатели говорят на счет…-- буфетчик запнулся, но потом твердо проговорил, — на счет закрытия винополии? Повар даже со стула привскочил. — Ну и дурак?.. — Прошу неприличных слов не говорит! — Ну, и дурак! — не унимался повар, — очень интересна святым писателям винополия твоя! — Есть и про винополию, — спокойно сказал Назарыч, будто ожидавший такого вопроса. Слушайте, что говорит пророк: «Пробудитесь, пьяницы, и плачьте и рыдайте все пьющие вино о виноградном соке ибо он отнят от уст ваших»! Буфетчик, с удивлением и недоверием заглянули, в Библию. Назарыч показал ему пятый стих, первой главы пророка Иоиля. — Совершенно верно! — смущенно проговорил буфетчик, и прочел сам следующий стих «ибо пришел на мою землю народ сильный и бесчисленный»… — Это немцы, — не удержался Потапыч. — Как немцы пришли, так и вину крышка. Что, получил? — обратился он торжествующе к буфетчику, раскачиваясь на стуле и потирая колени руками. — Ну, а как там по части спекуляции да взяточничества? Тоже, чай, прописано? На этот раз Назарыч немного замешкался, но и тут не посрамил себя. «Пророк Михей, глава седьмая. Так», — проговорил он про себя. — Не стало милосердных на земле, — начал Назарыч сильным, обличительным голосом, будто дух древнего пророка, который не боялся говорить правду в глаза народу и сильным мира сего, пробудился в нём. — Нет правдивых между людьми: все строють ковы, чтобы проливать кровь… — Работают, значат, на оборону, — шёпотом пояснял повар. — …Каждый ставить брату своему сеть. Руки их обращены к тому, чтобы делать зло… — Это все про спекулянтов! — не унимался буфетчик. — …Начальник требует подарков… — Начальники станций, значит, понимаем! — …и судьи судят за взятки, а вельможи высказывают злые хотения души своей и извращают дело. Лучший из них — как терн и справедливый хуже колючей изгороди… — Взять хоть бы нашего капитана, — вдруг с необыкновенной горячностью перебил Назарыча повар. — Сущий терн, так и лезет так и цепляется почем-зря? — Это «Иван-ты-пьян» (презрительная кличка капитана) в вельможи попал? — иронически спросил Потапыча буфетчик, — деревенщина! — Кому Иван, кому капитан. С придет на кухню с похмелья, и такой газ от него… — Я что, про удушливые газы тоже есть? — не шел во вкус буфетчик. Назарыч открыл Апокалипсис. — Слушайте! — Так видел я в видении коней и на них всадников, которые имели на себе брони огненные, гиацинтовые и серные; головы у коней, как головы у львов, и изо рта их выходил огонь, дым и сера. От этих трех язв, от огня, дыма и серы, выходящих изо рта их, умерла третья часть людей… — Будто бы от газов меньше померло, — усомнился буфетчик. — Так, война-то ещё не кончилась, — возразил ему повар. — А ты подожди, ещё такую вонь придумают, что, может, и тут ним с тобой носы затыкать придется! — Все должно исполниться, — наставительно произнес Назарыч, — ни одна буква не прейдет. И все предсказано, все предопределено. Предсказана и дороговизна, когда горсть пшеницы будет стоить столько же, сколько дневная плата поденщику, предсказаны в Откровении и карточки на продукты продовольствия. В тринадцатой главе прямо сказало, что никто, ни малый, ни великий, ни богатый, ни бедный не в состоянии будет ни продать, ни купить, не имея в руке «начертания», то есть, значить, карточки на покупку или разрешения на продажу. Сидевший все время неподвижно полуглухой старик вдруг неожиданно спросил скрипучим голосом: — А на счет конца войны ничего не слыхать? Потапыч заерзал на стуле от досады, что такой интересный вопрос не ему первому пришел в голову. — Об этом в Откровении сказано трижды, и везде указана совершенно точная цифра. В главе одиннадцатой сказано, что язычники будут попирать святой город срок два месяца, и дальше, что два свидетеля будут пророчествовать тысячу двести шестьдесят дней. Сочти. Сорок два месяца, как и тысяча двести шестьдесят дней, составляют ровно три с половиной года. Это и есть время войны. Теперь считай дальше-то. Война когда началась? — Мубилизация к самому Илье Пророку объявлена. — отозвалась солдатка, которая твердо помнила тот день, стоившей ей стольких слез. — Так. Стало быть в июле четырнадцатого года. Да три с половиной. Выходит, что война кончится к январю восемнадцатого. — Когда? — недослышал дед. — Двадцатого января тысяча девятьсот восемнадцатого года, — отчеканил повар. Дед помотал головой. — Хватит ли животов-то, — проскрипел он. Наступило молчание. ----- — А вот… послушали б меня, давно война прикончилась бы, — заявил вдруг повар. — потому я средство такое выдумал. И средство это, братцы мои, за-амечательно простое и верное. Чтобы переодеть вех на-чисто наших солдат в немецкую форму. Как пойдут в сражение, да перемешаются, поди тогда, разбери, где свой, где чужой? Все в одном виде, все человеки.. Тут и войне конец! — Ну, а дальше-то что, — задумчиво спросил Кольчиков. — А дальше трам-там-там, трам-там-там, к своим бабам, по домам! — Я на о том. После войны-то что? — А дальше прилет великий день гнева Божьего! — пророчески произнес Назарыч, поднимая вверх указательный палец. — Исполнилось пророчества, свершились времена. Восстал народ на народ и царство на царство, были глады и моры, и знамения небесные, и лжепророки. «Се гряду скоро, и возмездие Мое со Мною, чтобы подать, каждому по детям его». Горе, горе, живущим на земле! В те дни люди будут искать смерти, но не найдуть её; пожелают умереть, но смерть убежит от них… Назарыч уже не читал, а «пророчествовал» в каком-то экстазе он встал. Свет лампы ярко осветил его седые, пушистые волосы. На темном фоне они светились, будто сияние исходило от чела его. Глаза его горели. Весь он был похож на древнего пророка, посланного призвать людей к последнему покаянию. Слушатели были охвачены волнением. Солдатка колотилась мелкой дрожью и тихо шептала «Господи спаси, Господи спаси»… Потапыч ерзал за стуле, тяжело вздыхал и пожимался, будто его окатывали то холодной, то горячей водой, буфетчик устремил неподвижный взор на лицо Назарыча; в этом взоре отражался страх и глубокое внимание; от прежнего недоверия не осталось и следа. Даже дед приложил руку к уху, чтобы лучше слышать жуткие, но притягательные, как бездна, слова Апокалипсиса. …Уже нет убогого подвала, с кислым запахом кваса и коптящей лампой, все унеслось куда-то в темную бездну… и солнце стало, мрачно, как власяница, и луна сделалась как кровь, и звезды небесные пали на землю, …и небо скрылось, свившись, как свиток; и всякая гора и остров двинулись с мест своих… Вот конь рыжий. Сидящему на нём дано взять мир с земли, и чтобы убивали друг друга, вот конь бледный, и на нём всадник, которому имя смерч, ад следует за ним, а вот и сам страшный таинственный зверь, с семью головами и десятью рогами, выходящий из бездны морской. Он подобен барсу. Ноги у него, как у медведя, а пасть, как у льва… Голос Назарыча звучал, как труба ангела, возвещающая о грозном Пришествии. — «И услышал я из храма громкий голос, говорящий семи ангелам: идите и вылейте семь чаш гнева Божия на землю»… И вот, выливают ангелы чаши свои, и начинают мучить людей язвы, огонь и звери, и бесовские духи… Седьмой ангел вылил чашу свою на воздух… от Престола раздался громкий голос: свершилось! И произошли молния, громы и голоса, и великое землетрясение, какого не бывало с тех пор, как люди на земле. — Такое землетрясение, — слышится громовый голос Назарыча, — так великое!…. Вдруг страшный удар потряс весь подвал Назарыча, — точно своды небесные обрушились. Задребезжали стекла в окнах, пламя лампы заметалось, как в предсмертной судороге солдатка истерически крикнула, слушатели побледнели… Когда волнение немного улеглось и все убедились в своей целости, послышался такой обычный, знакомый, простой голос Назарыча. — Это, наверно, большая бутыль с квасом не выдержала! Назарыч подошел к корзине, из-под которой уже расползалась по каменному полу темная лужа. — Таки и есть — произнес он, почему-то виновато улыбаясь. Рассеялись страшные призраки. Всем стало как-то неловко, что разорвавшуюся бутыль с квасом они приняли за гром от пролитой чаши гнева Господня. Гости стали поспешно прощаться с Назарычем, у которого так и застыла на лице виноватая улыбка. == Примечания == {{примечания}} </div> {{PD-RusEmpire}} [[Категория:Литература 1916 года]] [[Категория:Проза Александра Романовича Беляева]] [[Категория:Статьи в газете «Приазовский край»]] [[Категория:Русская проза, малые формы]] [[Категория:Проза в дореформенной орфографии]] qi6id2xx8zes7jubgsorn704iq41llj 4590483 4590482 2022-07-19T14:52:53Z Butko 139 fix wikitext text/x-wiki {{Отексте | НАЗВАНИЕ = Чаши гнева Господня | АВТОР = [[Александр Романович Беляев]] (1884—1942) | СОДЕРЖАНИЕ = | ДАТАСОЗДАНИЯ = 1916 | ДАТАПУБЛИКАЦИИ = 1916<ref>Впервые — в газете «Приазовский край». 1916. № 340. 25 декабря. С. 7-8.</ref> | ИСТОЧНИК = http://az.lib.ru/b/beljaew_a_r/text_1916_chashi_gneva_gospodnya_oldorfo.shtml | ВИКИПЕДИЯ = | ДРУГОЕ = | ИЗОБРАЖЕНИЕ = | ОПИСАНИЕИЗОБРАЖЕНИЯ = | ПРЕДЫДУЩИЙ = | СЛЕДУЮЩИЙ = | КАЧЕСТВО = }} <div class=text> [[Файл:Чаши гнѣва Господня.jpg|600px|мини|центр]] == Чаши гнева Господня == Узкая и крутая каменная лестница вела в подвал старого дома. По обе стороны лестницы стояли вывески, старые, облупившиеся, забрызганные грязью. На левой сохранялось только несколько слов: «настоящие искусственные менералы…» и нарисованная головка сифона; правая выглядела лучше. На ней изображена была аршинная бутылка, из которой, как из жерла вулкана, вылетает пробка в целом веере белых полос. Вокруг бутылки неровными печатными буквами написано «Сдесь продаецца боярски квас сприятным отрыжком». В подвале доживал шестой десяток квасник Назарыч. Никакими минеральными водами он не торговал, и сам не мог бы объяснит происхождение вывески с нарисованным сифоном. Квасное дело перешло к нему от отца и всегда, сколько он себя помнит, торговали они только квасом. От отца же Назарыч унаследовал секрет приготовления кваса необыкновенной шипучести. Это свойство кваса было своего рода «специальностью фирмы» и создало в свое время «боярскому квасу» большую славу во всей округе. Вывеска объясняла несведущим, в чём прелесть этой шипучести. Но не одним квасом был знаменит Назарыч. Слава его, как чтеца и толкователя священных книг, была не меньше, а лет двадцать тому назад даже больше, чем слава его кваса. После отца осталась целая библиотека: полный «круг» жития святых («Четьи Минеи»), — четыре громадных толстых книги к тисненых кожаных переплетах, с металлическими застежками, и старинная Библия. Все поля этих книг были испещрены какими-то кабалистическими знаками, — понятными одному Назарычу. По этим знакам он с необыкновенной быстротой разыскивал нужное ему место в книге. Он уметь найти подходящий текст св. писания или рассказ из житий святых на всякий случай жизни. Это уменье сблизить вечное с преходящим, «злобы дня» с древними преданьями, близкое, личное с далеким, божеским привлекало к нему людей. Правда, он пользовался словом писания довольно свободно и ещё свободнее толковал его, но слушатели приходили к нему не за тем, чтобы критиковать. Лет двадцать тому назад, когда в городе ещё не было кинематографов и киосков с продажею шипучих вод, — его квас и его чтения собирали в полутемный, сырой подвал многочисленных посетителей. С какими только горестями не приходили к Назарычу, и он всегда находил слова утешения. Моль попортила у соседки салоп, и он читал ей о сокровищах нетленных на небеси, приходила к нему женщина, у которой умер ребёнок, и он, углубившись на минуту в свои иероглифы, открывал Четьи Минеи, и вот уже слышится мерное его чтение жития преподобного отца нашего Андроника и святые супруги его Афанасии. …Рече ей святый: почто убо о них плачеши… глаголю бо та… чада небесными благими питаются у Христа, его же молят глаголюще: Праведный Судие, лишил еси нас земных, не лиши убо нас небесных. Она же, слышавши сие, умилися. И преложи скорбь ни радость, глаголющи: аще чада моя живут на небеси, то почто аз плачу"… Даже с сердечными делами обращались к Назарычу. Однажды он до полусмерти перепугал парня, который, оставив девушку, свою первую любовь, хотеть жениться на другой. По жалобе покинутой, Назарыч призвал парня к себе и, раскрыв Апокалипсис на второй главе грозно сказал ему: — Слушай, что сказано про таких, как ты: «Ты много переносил и имеешь терпение… но имею против тебя то, что ты оставил первую любовь твою. Итак вспомни, откуда ты ниспал, и покайся, и твори прежние дела; а если не так, скоро приду к тебе и сдвину светильник твой с места его, если не покаешься». — «Сдвину светильник с места». Это значить — поражу тебя смертью! Ты понимаешь? Вот какое наказание ожидает тебя, если ты бросишь Марфушу. Перепуганный парень прямо от Назарыча побежал к священнику «на счет законного брака с девицей Марфой Панкратовой». Таким влиянием обладал Назарыч. Но это было когда-то. В последние годы интерес к нему значительно упал. Посетителей становилось все меньше, и это сильно огорчало Назарыча. Во всем он винил «киматограф», который будто бы, «отбил» у него публику. С началом войны, к отношении «публики» к Назарычу и его чтениям произошел ещё более резкий перелом. Жития святых уже совсем не привлекали слушателей. А однажды был даже такой случай. Назарыч читал «житие трёх жен, в горе пустынней обретенных». Когда он прочитал о том, как птицы приносили пустынножителям овощи, солдатку-дворничиху точно прорвало. — Хорошо им было спасаться, — перебила она Назарыча, — когда птицы им овощи носили, да дикие козы доиться приходили! А вот тут, когда за каждым куском сахара полдня простоишь, да за кружкой молока для ребёнка, по всему базару побегаешь, вот тут и спасись! Вот тут и подумай о душе! Это б всякий в пустыню пошел бы! И душу спасешь, — и бегать не надо. А тут ни душе, ни телу, как каторжные…. И долго ещё слышались её причитывания. Авторитет Назарыча, казалось, безнадежно падал. Однако, он не сдавался. И после долгого, напряженного раздумья, ему, наконец, пришла в голову счастливая мысль. — Что ж, мобилизуем и мы свое предприятие, — шептал он с лукавой улыбкой, — будем работать на оборону! И, посидев несколько вечеров над Библией и, главным образом, над Апокалипсисом, он вдруг стал «пророчествовать» о войне и о скором наступлении Второго Пришествия. Это сразу подняло его авторитет, хотя и не вернуло его былой славы. ----- Вечером, в Рождественский Сочельник, в подвале квасника Назарыча собралось всего четверо слушателей: солдатка-дворничиха, — та самая, что рассердилась на трех жен-пустынножительниц, её свекор, полуглухой, высокий, сухопарый старик, пароходный повар Иван Потапыч и пароходный буфетчик Кольчиков. Потапыч, маленький, кругленький, с пуговкой вместо носа, живой, как ртуть, был давнишним приятелем Назарыча, который в шутку называл его «Потопыч». — Ну, что, Потопыч, ещё не потоп на своем дырявом пароходе? — Вашими молитвами, Назарыч. А только, пароход в лучшем виде, хоть бы и вам проехать! Иногда Назарыч называл своего приятеля-повара Евфросином, за его крайнюю любовь к житию преподобного Евфросина. Любовь же, эта основывалась на том что Евфросин, так же, как и Потапыч, был поваром. — Евфросин был святой, — говорится к житии, — но об этом никто не знал, — так как он «работал Господу в тайне». «Терпение его бе неизреченно: беды бо многи, поношения, поругания и частые досады прия». Потапыч невольно вздыхал, вспоминая свое невеселое детство, все исполненное такими же поношениями и поруганиями. Случилось одному иерею того монастыря, — повествует далее житие, — видеть во сне рай и в раю повара Евфросина: «к нему же приступив иерей вопроси: брате Евфросине, что се есть? еда ли рай есть се? Отвеща Евфросин: тако есть отче, рай Божий. Паки вопроси иерей: ты же како зде обрелся еси?»… Когда Назарыч прочитывал эта слова, Потапыч всякий раз приходит в необыкновенное волнение. — Да, ты тут чего? — насмешливо и вместе с тем злобно повторял повар вслед за Назарычем, — недоставало ещё, чтобы повара в раю гуляли! Рай-то, чай, только для благородной публики? Ишь ты! А вот, накось-выкусь райских яблочков от повара-то! Дальше Назарыч мог не читат, так как повар сам досказывал о том, как Евфросин дал иерею три райских яблока, как эти яблоки иерей, проснувшись, нашел у себя на кровати, как Евфросин рассказал иерею его сон и как поэтому иерей и весь монастырь узнали, что их повар — преподобный святой. — Вот тебе и повар, — с чувством удовлетворения заканчивал всегда Потапыч. Буфетчик Кольчиков считал себя интеллигентом. Он любил выражаться изысканно: «чувствительно вами тронут», «великодушно извиняюсь», на письмах подписывался «уважаемый Вами Кольчиков». Он почитывал газеты, оставляемые пассажирами, носил потрескавшийся и пожелтевший от времени воротничок «композиция», по натуре был скептик и даже немножко атеист. Когда на пароходе, во время качки, старухи-богомолки падали на колени и начиняли громко молиться, он пожимал плечами и с сожалением в голосе говорил: «необразованность»! Однако, во время сильной бури, когда пароходу действительно грозила большая опасность, он сям, забившись в свою каморку, уцепился за привинченную к стене кровать, стал на колени и молился с таким же жаром, как и богомолки. Молитвы он забыл, и потому импровизировал: — Великодушно прошу Тебя, Господи, спаси раба Твоего! Ты же знаешь, Господи, что я в Тебя очень верю и люблю, а если я там что какое, так, ведь, Ты же знаешь, что все это так, только для блезиру! К Назарычу Кольчиков согласился идти только потому, что «Грезы» сегодня не работают, то есть, по случаю Сочельника закрыт кинематограф «Грезы». Мужчины уселись вокруг стола, дворничиха, сложа руки на груди, стояла у стены. Керосиновая лампа, висевшая над столом. освещала красивую голову Назарыча, с целой гривой седых волос, правильными, крупными чертами лица и густой бородой. Это был «лик», исполненный древнего русского «благообразия». — Ну, о чём сегодня? — спросил он, обводя слушателей глазами. — Это что ж, — с улыбкой недоверия спросил буфетчик, — тут ответы на все случаи жизни, — в роде как бы оракул? — Ну и ляпнул! — обиделся за Назарыча повар. — Здесь, — спокойно ответить Назарыч буфетчику, поглаживая ладонью раскрытую Библию. — в сих богодухновенных книгах есть все случаи не только жизни, но и смерти человеческой. — Ну вот, к слову сказать, как святые писатели говорят на счет…-- буфетчик запнулся, но потом твердо проговорил, — на счет закрытия винополии? Повар даже со стула привскочил. — Ну и дурак?.. — Прошу неприличных слов не говорит! — Ну, и дурак! — не унимался повар, — очень интересна святым писателям винополия твоя! — Есть и про винополию, — спокойно сказал Назарыч, будто ожидавший такого вопроса. Слушайте, что говорит пророк: «Пробудитесь, пьяницы, и плачьте и рыдайте все пьющие вино о виноградном соке ибо он отнят от уст ваших»! Буфетчик, с удивлением и недоверием заглянули, в Библию. Назарыч показал ему пятый стих, первой главы пророка Иоиля. — Совершенно верно! — смущенно проговорил буфетчик, и прочел сам следующий стих «ибо пришел на мою землю народ сильный и бесчисленный»… — Это немцы, — не удержался Потапыч. — Как немцы пришли, так и вину крышка. Что, получил? — обратился он торжествующе к буфетчику, раскачиваясь на стуле и потирая колени руками. — Ну, а как там по части спекуляции да взяточничества? Тоже, чай, прописано? На этот раз Назарыч немного замешкался, но и тут не посрамил себя. «Пророк Михей, глава седьмая. Так», — проговорил он про себя. — Не стало милосердных на земле, — начал Назарыч сильным, обличительным голосом, будто дух древнего пророка, который не боялся говорить правду в глаза народу и сильным мира сего, пробудился в нём. — Нет правдивых между людьми: все строють ковы, чтобы проливать кровь… — Работают, значат, на оборону, — шёпотом пояснял повар. — …Каждый ставить брату своему сеть. Руки их обращены к тому, чтобы делать зло… — Это все про спекулянтов! — не унимался буфетчик. — …Начальник требует подарков… — Начальники станций, значит, понимаем! — …и судьи судят за взятки, а вельможи высказывают злые хотения души своей и извращают дело. Лучший из них — как терн и справедливый хуже колючей изгороди… — Взять хоть бы нашего капитана, — вдруг с необыкновенной горячностью перебил Назарыча повар. — Сущий терн, так и лезет так и цепляется почем-зря? — Это «Иван-ты-пьян» (презрительная кличка капитана) в вельможи попал? — иронически спросил Потапыча буфетчик, — деревенщина! — Кому Иван, кому капитан. С придет на кухню с похмелья, и такой газ от него… — Я что, про удушливые газы тоже есть? — не шел во вкус буфетчик. Назарыч открыл Апокалипсис. — Слушайте! — Так видел я в видении коней и на них всадников, которые имели на себе брони огненные, гиацинтовые и серные; головы у коней, как головы у львов, и изо рта их выходил огонь, дым и сера. От этих трех язв, от огня, дыма и серы, выходящих изо рта их, умерла третья часть людей… — Будто бы от газов меньше померло, — усомнился буфетчик. — Так, война-то ещё не кончилась, — возразил ему повар. — А ты подожди, ещё такую вонь придумают, что, может, и тут ним с тобой носы затыкать придется! — Все должно исполниться, — наставительно произнес Назарыч, — ни одна буква не прейдет. И все предсказано, все предопределено. Предсказана и дороговизна, когда горсть пшеницы будет стоить столько же, сколько дневная плата поденщику, предсказаны в Откровении и карточки на продукты продовольствия. В тринадцатой главе прямо сказало, что никто, ни малый, ни великий, ни богатый, ни бедный не в состоянии будет ни продать, ни купить, не имея в руке «начертания», то есть, значить, карточки на покупку или разрешения на продажу. Сидевший все время неподвижно полуглухой старик вдруг неожиданно спросил скрипучим голосом: — А на счет конца войны ничего не слыхать? Потапыч заерзал на стуле от досады, что такой интересный вопрос не ему первому пришел в голову. — Об этом в Откровении сказано трижды, и везде указана совершенно точная цифра. В главе одиннадцатой сказано, что язычники будут попирать святой город срок два месяца, и дальше, что два свидетеля будут пророчествовать тысячу двести шестьдесят дней. Сочти. Сорок два месяца, как и тысяча двести шестьдесят дней, составляют ровно три с половиной года. Это и есть время войны. Теперь считай дальше-то. Война когда началась? — Мубилизация к самому Илье Пророку объявлена. — отозвалась солдатка, которая твердо помнила тот день, стоившей ей стольких слез. — Так. Стало быть в июле четырнадцатого года. Да три с половиной. Выходит, что война кончится к январю восемнадцатого. — Когда? — недослышал дед. — Двадцатого января тысяча девятьсот восемнадцатого года, — отчеканил повар. Дед помотал головой. — Хватит ли животов-то, — проскрипел он. Наступило молчание. ----- — А вот… послушали б меня, давно война прикончилась бы, — заявил вдруг повар. — потому я средство такое выдумал. И средство это, братцы мои, за-амечательно простое и верное. Чтобы переодеть вех на-чисто наших солдат в немецкую форму. Как пойдут в сражение, да перемешаются, поди тогда, разбери, где свой, где чужой? Все в одном виде, все человеки.. Тут и войне конец! — Ну, а дальше-то что, — задумчиво спросил Кольчиков. — А дальше трам-там-там, трам-там-там, к своим бабам, по домам! — Я на о том. После войны-то что? — А дальше прилет великий день гнева Божьего! — пророчески произнес Назарыч, поднимая вверх указательный палец. — Исполнилось пророчества, свершились времена. Восстал народ на народ и царство на царство, были глады и моры, и знамения небесные, и лжепророки. «Се гряду скоро, и возмездие Мое со Мною, чтобы подать, каждому по детям его». Горе, горе, живущим на земле! В те дни люди будут искать смерти, но не найдуть её; пожелают умереть, но смерть убежит от них… Назарыч уже не читал, а «пророчествовал» в каком-то экстазе он встал. Свет лампы ярко осветил его седые, пушистые волосы. На темном фоне они светились, будто сияние исходило от чела его. Глаза его горели. Весь он был похож на древнего пророка, посланного призвать людей к последнему покаянию. Слушатели были охвачены волнением. Солдатка колотилась мелкой дрожью и тихо шептала «Господи спаси, Господи спаси»… Потапыч ерзал за стуле, тяжело вздыхал и пожимался, будто его окатывали то холодной, то горячей водой, буфетчик устремил неподвижный взор на лицо Назарыча; в этом взоре отражался страх и глубокое внимание; от прежнего недоверия не осталось и следа. Даже дед приложил руку к уху, чтобы лучше слышать жуткие, но притягательные, как бездна, слова Апокалипсиса. …Уже нет убогого подвала, с кислым запахом кваса и коптящей лампой, все унеслось куда-то в темную бездну… и солнце стало, мрачно, как власяница, и луна сделалась как кровь, и звезды небесные пали на землю, …и небо скрылось, свившись, как свиток; и всякая гора и остров двинулись с мест своих… Вот конь рыжий. Сидящему на нём дано взять мир с земли, и чтобы убивали друг друга, вот конь бледный, и на нём всадник, которому имя смерч, ад следует за ним, а вот и сам страшный таинственный зверь, с семью головами и десятью рогами, выходящий из бездны морской. Он подобен барсу. Ноги у него, как у медведя, а пасть, как у льва… Голос Назарыча звучал, как труба ангела, возвещающая о грозном Пришествии. — «И услышал я из храма громкий голос, говорящий семи ангелам: идите и вылейте семь чаш гнева Божия на землю»… И вот, выливают ангелы чаши свои, и начинают мучить людей язвы, огонь и звери, и бесовские духи… Седьмой ангел вылил чашу свою на воздух… от Престола раздался громкий голос: свершилось! И произошли молния, громы и голоса, и великое землетрясение, какого не бывало с тех пор, как люди на земле. — Такое землетрясение, — слышится громовый голос Назарыча, — так великое!…. Вдруг страшный удар потряс весь подвал Назарыча, — точно своды небесные обрушились. Задребезжали стекла в окнах, пламя лампы заметалось, как в предсмертной судороге солдатка истерически крикнула, слушатели побледнели… Когда волнение немного улеглось и все убедились в своей целости, послышался такой обычный, знакомый, простой голос Назарыча. — Это, наверно, большая бутыль с квасом не выдержала! Назарыч подошел к корзине, из-под которой уже расползалась по каменному полу темная лужа. — Таки и есть — произнес он, почему-то виновато улыбаясь. Рассеялись страшные призраки. Всем стало как-то неловко, что разорвавшуюся бутыль с квасом они приняли за гром от пролитой чаши гнева Господня. Гости стали поспешно прощаться с Назарычем, у которого так и застыла на лице виноватая улыбка. == Примечания == {{примечания}} </div> {{PD-RusEmpire}} [[Категория:Литература 1916 года]] [[Категория:Проза Александра Романовича Беляева]] [[Категория:Статьи в газете «Приазовский край»]] [[Категория:Русская проза, малые формы]] [[Категория:Проза в дореформенной орфографии]] tw8dwa3w188tdtxj0gutt0icglikwc4 РБС/ДО/Галахов, Алексей Дмитриевич 0 1124195 4590486 2022-07-19T15:11:19Z AMY 81-412 41248 Новая: «{{РБС|КАЧЕСТВО=5}} <pages index="Русский биографический словарь. Том 4 (1914).djvu" from=133 to=142 onlysection="Галахов, Алексей Дмитриевич" /> [[Категория:РБС:Учёные]]» wikitext text/x-wiki {{РБС|КАЧЕСТВО=5}} <pages index="Русский биографический словарь. Том 4 (1914).djvu" from=133 to=142 onlysection="Галахов, Алексей Дмитриевич" /> [[Категория:РБС:Учёные]] mm9dlwp5ya7belut5hl9ek2o3yg01x3 4590509 4590486 2022-07-19T19:19:23Z AMY 81-412 41248 wikitext text/x-wiki {{РБС|НЭС=Галахов, Алексей Дмитриевич|КАЧЕСТВО=5}} <pages index="Русский биографический словарь. Том 4 (1914).djvu" from=133 to=142 onlysection="Галахов, Алексей Дмитриевич" /> [[Категория:РБС:Учёные]] gr5ui3chle7anuirpeuovray0ykniag Страница:Русский биографический словарь. Том 4 (1914).djvu/142 104 1124196 4590487 2022-07-19T15:19:43Z AMY 81-412 41248 /* Не вычитана */ Новая: «<section begin="Галахов, Алексей Дмитриевич"/>{{ВАР2 |{{перенос2|при|сужд.}} Уваровской преміи» (ст. Тихонравова); Соч. Котляревскаго, т. II, стр. 415; «Вѣстникъ Европы» 1880, № 8; «Современ. Лѣтопись» 1863, № 23; «Рус. Слово», 1861, № 10, отд. 2, стр. 757; «Совр. Листокъ», 1861, № 12 и 13; «Рус. Рѣчь» 186...» proofread-page text/x-wiki <noinclude><pagequality level="1" user="AMY 81-412" /><div class="oldspell"> {{колонтитул|140|ГАЛАХОВЪ — ГАЛЕНКОВСКІЙ.|}}</noinclude><section begin="Галахов, Алексей Дмитриевич"/>{{ВАР2 |{{перенос2|при|сужд.}} Уваровской преміи» (ст. Тихонравова); Соч. Котляревскаго, т. II, стр. 415; «Вѣстникъ Европы» 1880, № 8; «Современ. Лѣтопись» 1863, № 23; «Рус. Слово», 1861, № 10, отд. 2, стр. 757; «Совр. Листокъ», 1861, № 12 и 13; «Рус. Рѣчь» 1861, № 87; «С.-Пб. Вѣд.» 1864, № 305; «Рус. Вѣстникъ», 1861, № 12; «Русскій Филологич. Вѣстникъ», 1880, № 2, т. 3, стр. 54; «Соврем. Изв.», 1881, № 13; «Христ. чтеніе», 1886, № 7, 8; «Гражданинъ», 1876, № 15, стр. 403, №16, стр. 459; Бѣлинскій, соч. т. X, стр. 160, 292; Семевскій, «Альбомъ»; К. Полевой, «Записки», стр. 420; Котляревскій, т. 6, стр. 292; «Починъ», вып. I, стр. 210, вып. 2 (письма Бѣлинскаго, письмо I, стр. 157); Чернышевскій. Очерки Гоголевскаго періода; Михневичъ, Наши знакомые; «Рус. Місль», 1892, № 6, стр. 290, № 3 (Д. Корсаковъ, Изъ литер. переп. Кавелина); 1895, № 9, стр. 133; «Харьков. Губ. Вѣд.», 1892, № 298; «Самарская газета», № 254, 1892; «Рижскій Вѣстникъ», 1892, № 253; «Рус. Обозр.», 1894, № VI, стр. 386; «Литературная Газета», 1843, № 14; 1844, стр. 740; 1848, № 15; «Маякъ», 1844, кн. 26, т. XIII, стр. 85; «Сѣвер. Почта», 1848, № 191, (ст. Сухарева); «Журналъ для воспит.», 1857, т. 2; «Соврем. Листокъ», 1862, № 11, 12, 13; «Книжникъ», 1865, № 1; Венгеровъ, «Источники словаря рус. писателей»; «Юбилейный сборникъ литературнаго фонда», С.-Пб., 1910; «Рус. хрестоматія Г.»; «Хрестоматія для дѣтей» Галахова; «Исторія рус. литер. Г.»; «Вѣстникъ Европы», 1892, т. 6, № 12; «Книжки недѣли», 1892, № 2, № 3, № 12; «Всемірная Иллюстрація», 1892, № 265; «Виленскій Вѣстникъ», 1892, № 247; «Библіографъ», 1892; «Библіот. для чтенія», 1848, т. 88, отд. 6, стр. 28; Словари Брокгаузъ и Ефронъ, Березина и Толь, дополн.; «Сѣверная Пчела», 1858. № 69; «Разсвѣтъ», 1859, № 4; «Ярославск. Губ. Вѣд.», 1864, № 2; «Вѣсть», 1866, № 162; «Рус. Архивъ», 1889, т. II, стр. 513; 1891, т. II, стр. 449; 1895, т. II, стр. 326 и 541; Пыпинъ, Общ. движ. въ Рос. при Александрѣ I, С.-Пб., 1908, стр. 196, 324; Н. Барсуковъ, «Жизнь и труды Погодина», т. 4, стр. 3, 39. т. 7, стр. 81—86, 91, 270; XII т., стр. 280, 216; Петербург. Некрополь, I, 527. {{РБС/Автор|А. Ельницк{{и}}й.}} |{{перенос2|при|сужд.}} Уваровской премии» (ст. Тихонравова); Соч. Котляревского, т. II, стр. 415; «Вестник Европы», 1880, № 8; «Современ. Летопись», 1863, № 23; «Рус. Слово», 1861, № 10, отд. 2, стр. 757; «Соврем. Листок», 1861, № 12 и 13; «Рус. Речь», 1861, № 87; «СПб. Вед.», 1864, № 305; «Рус. Вестник», 1861, № 12; «Русский Филологич. Вестник», 1880, № 2, т. 3, стр. 54; «Соврем. Изв.», 1881, № 13; «Христ. чтение», 1886, № 7, 8; «Гражданин», 1876, № 15, стр. 403, № 16, стр. 459; Белинский, Сочинения, т. X, стр. 160, 292; Семевский, «Альбом»; К. Полевой, «Записки», стр. 420; Котляревский, т. 6, стр. 292; «Почин», вып. І, стр. 210, вып. 2 (письма Белинского, письмо І, стр. 157); Чернышевский, Очерки Гоголевского периода; Михневич, Наши знакомые; «Рус. Мысль», 1892, № 6, стр. 290, №3 (Д. Корсаков, Из литер. переп. Кавелина); 1895, № 9, стр. 133; «Харьков. Губ. Вед.», 1892, № 298; «Самарская газета», № 254, 1892; «Рижский Вестник», 1892, № 253; «Рус.Обозр.», 1894, № VI, стр. 386; «Литературная Газета», 1843, № 14; 1844, стр. 740; 1848, № 15; «Маяк», 1844, кн. 26, т. XIII, стр. 85; «Северная Почта», 1848, № 191, (ст. Сухарева); «Журнал для воспит.», 1857, т. 2; «Соврем. Листок», 1862, № 11, 12, 13; «Книжник», 1865, № 1; Венгеров, «Источники словаря рус. писателей»; «Юбилейный сборник литературного фонда», СПб., 1910; «Рус. хрестоматия Г.»; «Хрестоматия для детей» Галахова; «История рус. литер. Г.»; «Вестник Европы», 1892, т. 6, № 12; «Книжки недели», 1892, № 2, № 3, № 12; «Всемирная Иллюстрация», 1892, № 265; «Виленский Вестник», 1892, № 247; «Библиограф», 1892; «Библиот. для чтения», 1848, т. 88, отд. 6, стр. 28; Словари Брокгауза и Ефрона, Березина и Толя, дополн.; «Северная Пчела», 1858, № 69; «Рассвет», 1859, №4; «Ярославск. Губ. Вед.», 1864, № 2; «Весть», 1866, № 162; «Рус. Архив», 1889, т. II, стр. 513; 1891, т. II, стр. 449; 1895, т. II, стр. 326 и 541; Пыпин, Общ. движ. в России при Александре І, СПб., 1908, стр. 196, 324; Н. Барсуков, «Жизнь и труды Погодина», т. 4, стр. 3, 39, т. 7, стр. 81—86, 91, 270; т. XII, стр. 280, 216; Петербург. Некрополь, І, 527.</small> {{РБС/Автор|А. Ельницкий.}}}}<section end="Галахов, Алексей Дмитриевич"/> <section begin="Галензовский, Северин"/>{{ВАР2 |'''Галензовскій''', ''Северинъ'', докторъ медицины, родился 25 января 1801 г., въ Княжей Криницѣ подъ г. Липовцемъ, Кіевской губ. Среднее образованіе получилъ въ базиліанскомъ училищѣ въ Умани, а медицинское образованіе въ Виленскомъ университетѣ (1819— 1824), гдѣ окончилъ курсъ лѣкаремъ I отдѣленія; оставленный при университетѣ, 9 іюня 1824 г. удостоенъ степени доктора медицины ва диссертацію De variola mitigata (Vіlno, 1824) и въ томъже году навначенъ адъюнктъ-профессоромъ хирургіи. Въ 1828 г. командированъ на два года ва границу; по вовзращеніи принималъ участіе въ польскомъ возстаніи и эмигрировалъ сначала въ Германію (Геттингенъ и Берлинъ), а затѣмъ въ Америку. Поселившись въ Мексикѣ, онъ пріобрѣлъ славу выдающагося врача и составилъ значительное состояніе. Въ 1848 г. поселился во Франціи и сдѣлался предсѣдателемъ совѣта Батиньольской школы въ Парижѣ для дѣтей польскихь эмигрантовъ; до 200 мальчиковъ содержались здѣсь на его счетъ. Во время польскаго возстанія 1863 г. былъ членомъ польскаго революціоннаго комитета въ Парижѣ. Умеръ въ Парижѣ 31 марта 1878 г. Его труды, которые онъ писалъ по-латыни и по-польски, въ нѣмецкомъ переводѣ напечатаны въ «Journal für Chirurgie» Gräfe и Walter’а за 1829 годъ. <small>Змѣевъ, «Русскіе врачи-писатели».— Польское возстаніе въ 1863 г. («Русск.Стар.» 1879 г., т. II, 62). — Изъ записокъ польскаго епископа Буткевича («Рус. Арх.» 1876 г., II, 438). — Wielka Encyklopedya powszechna, t. XXIII—XXIV, 619.</small> |'''Галензовский,''' ''Северин'', доктор медицины, родился 25 января 1801 г., в Княжей Кринице под гор. Липовцем Киевской губ. Среднее образование получил в базилианском училище в Умани, а медицинское образование в Виленском университете (1819—1824), где окончил курс лекарем I отделения; оставленный при университете, 9 июня 1824 г. удостоен степени доктора медицины за диссертацию De variola mitigata (Vіlno, 1824) и в том же году назначен адъюнкт-профессором хирургии. В 1828 г. командирован на два года за границу; по возвращении принимал участие в польском восстании и эмигрировал сначала в Германию (Геттинген и Берлин), а затем в Америку. Поселившись в Мексике, он приобрел славу выдающегося врача и составил значительное состояние. В 1848 г. поселился во Франции и сделался председателем совета Батиньольской школы в Париже для детей польских эмигрантов; до 200 мальчиков содержались здесь за его счет. Во время польского восстания 1863 г. был членом польского революционного комитета в Париже. Умер в Париже 31 марта 1878 г. Его труды, которые он писал по-латыни и по-польски, в немецком переводе напечатаны в «Journal für Chirurgie» Gräfe и Walter’а за 1829 год. <small>Змеев, «Русские врачи-писатели». — Польское восстание в 1863 г. («Русск. Стар.», 1879 г., т. II, 62). — Из записок польского епископа Буткевича («Рус. Арх.», 1876 г., II, 438). — Wielka Encyklopedya powszechna, t. XXIII—XXIV, 619.</small>}}<section end="Галензовский, Северин"/> <section begin="Галенковский, Яков Андреевич"/>{{ВАР2 |'''Галенковскій''', ''Яковъ Андревичъ'', писатель; происходилъ изъ стариннаго казацкаго рода и былъ сщюмъ послѣдняго Прилуцкаго полкового писаря, впослѣдствіи надворнаго совѣтника, Андрея Ѳеодоровича Г. († 8 янв. 1820 г.) и жены его Матроны Юрьевны, рожд. Троцкой († 1828); родился 6 октября 1777 г., по всей вѣроятности, въ Прилуцкомъ уѣздѣ (по митр. Евгенію онъ родился въ Прилукахъ, въ дѣтствѣ обучался у домашнихъ учителей изъ кіевскихъ академистовъ, съ 1785 г. въ Кіевской академіи, въ 1787 г. перешелъ въ пансіонъ въ Прилукахъ, потомъ въ пансіонъ въ Переяславлѣ, закончилъ образованіе въ Московскомъ университетскомъ пансіонѣ). Въ 1790 г. былъ записанъ въ службу ефрейтъ-капраломъ л.-гв. въ Конный полкъ. 15 апрѣля 1797 г. Г. былъ пожалованъ кавалергардомъ въ Кавалергардскіе эскадроны и 9 ноября того же года, по расформированіи этихъ эскадроновъ, выпущенъ эстандартъ-юнкеромъ въ Кирасирскій графа Салтыкова 2-го полкъ (впослѣдствіи — Екатеринославскій). Прослуживъ на военной службѣ почти годъ, Г. 2 октября 1798 г. былъ отставленъ отъ службы и въ слѣдующемъ году, по переименованіи въ губернскіе регистраторы, опредѣленъ въ Межевую канцелярію къ дѣламъ перваго члена, |'''Галенковский,''' ''Яков Андреевич'', писатель; происходил из старинного казацкого рода и был сыном последнего Прилуцкого полкового писаря, впоследствии надворного советника, Андрея Феодоровича Г. († 8 января 1820 г.) и жены его Матроны Юрьевны, урожденной Троцкой († 1828); родился 6 октября 1777 г., по всей вероятности, в Прилуцком уезде (по митр. Евгению, он родился в Прилуках, в детстве обучался у домашних учителей из киевских академистов, с 1785 г. в Киевской академии, в 1787 г. перешел в пансион в Прилуках, потом в пансион в Переяславле, закончил образование в Московском университетском пансионе). В 1790 г. был записан в службу ефрейт-капралом л.-гв. в Конный полк. 15 апреля 1797 г. Г. был пожалован кавалергардом в Кавалергардские эскадроны и 9 ноября того же года, по расформировании этих эскадронов, выпущен эстандарт-юнкером в Кирасирский графа Салтыкова 2-го полк (впоследствии — Екатеринославский). Прослужив на военной службе почти год, Г. 2 октября 1798 г. был отставлен от службы и в следующем году, по переименовании в губернские регистраторы, определен в Межевую канцелярию к делам первого члена, }}<section end="Галенковский, Яков Андреевич"/><noinclude></div></noinclude> 5k0srnrvysy36rvzu6d4itmktnvyuqv РБС/ДО/Галензовский, Северин 0 1124197 4590489 2022-07-19T15:21:21Z AMY 81-412 41248 Новая: «{{РБС|КАЧЕСТВО=5}} <pages index="Русский биографический словарь. Том 4 (1914).djvu" from=142 to=142 onlysection="Галензовский, Северин" /> [[Категория:РБС:Врачи]] [[Категория:РБС:Доктора медицины]]» wikitext text/x-wiki {{РБС|КАЧЕСТВО=5}} <pages index="Русский биографический словарь. Том 4 (1914).djvu" from=142 to=142 onlysection="Галензовский, Северин" /> [[Категория:РБС:Врачи]] [[Категория:РБС:Доктора медицины]] 9srahi5weivq522tf9ymmeloxdkwxrw РБС/ДО/Галенковский, Яков Андреевич 0 1124198 4590491 2022-07-19T15:26:32Z AMY 81-412 41248 Новая: «{{РБС |БЭЮ=Галинковский, Яков Андреевич |НЭС=Галинковский, Яков Андреевич |ЭЛ=Галенковский, Яков Андреевич |КАЧЕСТВО=5}} <pages index="Русский биографический словарь. Том 4 (1914).djvu" from=142 to=143 onlysection="Галенковский, Яков Андреевич" /> [[Категория:РБС:Писатели]] Категория:Яков А...» wikitext text/x-wiki {{РБС |БЭЮ=Галинковский, Яков Андреевич |НЭС=Галинковский, Яков Андреевич |ЭЛ=Галенковский, Яков Андреевич |КАЧЕСТВО=5}} <pages index="Русский биографический словарь. Том 4 (1914).djvu" from=142 to=143 onlysection="Галенковский, Яков Андреевич" /> [[Категория:РБС:Писатели]] [[Категория:Яков Андреевич Галенковский|РБС]] nuj6n1gmtqf6f6cf927fuoo2jetlr0m Страница:Русский биографический словарь. Том 4 (1914).djvu/143 104 1124199 4590497 2022-07-19T16:29:27Z AMY 81-412 41248 /* Не вычитана */ Новая: «<section begin="Галенковский, Яков Андреевич"/>{{ВАР2 |дѣйствит. статскаго совѣтника Волчкова. 4 декабря 1800 г. Г. былъ произведенъ въ колдежскіе регистраторы, 9-го декабря того же года перемѣщенъ въ число приказнослужителей Главной Соляной конторы и въ томъ же году произв...» proofread-page text/x-wiki <noinclude><pagequality level="1" user="AMY 81-412" /><div class="oldspell"> {{колонтитул||ГАЛЕНКОВСКІЙ —ГАЛЕЦКІЙ.|141}}</noinclude><section begin="Галенковский, Яков Андреевич"/>{{ВАР2 |дѣйствит. статскаго совѣтника Волчкова. 4 декабря 1800 г. Г. былъ произведенъ въ колдежскіе регистраторы, 9-го декабря того же года перемѣщенъ въ число приказнослужителей Главной Соляной конторы и въ томъ же году произведенъ въ городовые секретари. Черезъ годъ Г. перемѣнилъ и эту службу, поступивъ въ канцелярію главнаго директора почтъ и телеграфовъ; въ томъ же году онъ получилъ чинъ коллежскаго еекретаря, а въ 1804 — коллежскаго ассесора (минуя чинъ титулярнаго совѣтника). Въ 1805 г. Г. получилъ должность письмоводителя въ канцеляріи Государственнаго Совѣга; кромѣ несенія обязанности по этой службѣ, онъ съ 1808 года занималъ еще должность смотрителя училищъ Лужскаго, Петербургской губерніи, уѣзда, при чемъ въ 1809 г. былъ произведенъ въ надворные совѣтники и въ 1811 г. получилъ ордень св. Владиміра 4-й ст. Ему принадлежатъ слѣдующія сочиненія, переводы и изданія: 1) Часы задумчивости, новый романъ, изображающій мысли влюбленнаго человѣка, со всѣмъ энтузіасмомъ страсти и чувствительности, 2 части, М. 1799, 12°; 2) Красоты Стерна, или собраніе лучшихъ его патетическихъ повѣстей и отличнѣйшихъ замѣчаній на жизнь, для чувствительныхъ сердецъ; съ англійскаго; М. 1801,12°; 3) Утренникъ прекраснаго пола, содержащій: I. Разныя занимательныя сочиненія въ стихахъ и прозѣ. II. Нѣкоторыя необходимыя гражданскія свѣдѣнія. III. Любопытныя познанія о счисленіи времени. IV. Бѣлые листы для записокъ, на 12 мѣсяцевъ; С.-Пб. 1807, 12°, съ картинками; 4) Корифей, или ключъ литературы, 11 частей, С.-Пб. 1802—1807 , 8° (журналъ); 5) Пѣснь диѳирамбическая побѣдоносному Александру, на вшествіе въ Парижъ 19 марта 1814 года; на русскомъ и французскомъ языкахъ, С.-Пб. 1814, 4° (переводъ его, безъ имени). 6) Ѳеона, или прекрасная Валдайка, русскій романъвъ 4 частяхъ, неизданъ, но отрывки изъ ыего напечатаны въ журналахъ «Любителѣ Словесности» 1806 г. и «Русскомъ Вѣстникѣ» 1808 г. № 6. — Скончался Г. 16 іюня 1815 г. въ Петербургѣ, гдѣ и погребенъ иа Волковомъ кладбищѣ. <small>Дѣло о дворянствѣ Галенковскихъ въ Архивѣ Департамента Герольдіи Правительствующаго Сеиата; Сбориикъ біографій кавалергардовъ, т. II, стр. 253—254; Г. Геннади, Справочный словарь о русскихъ писателяхъ и ученыхъ, т. I, Берлинъ. 1876, стр. 193; В. Л. Модзалевскій, Малороссійскій Родословникъ, т. І, Кіевъ. 1908, стр. 227—228, (портреть его помѣщенъ при III томѣ того-же изданія); Кабинеть Аспазіи (журналъ). С.-Пб. 1816, кн. V, стр. 107 (некрологъ его); Митрополитъ Евгеній, Словарь русскихъ свѣтскихъ писателей, т. I, стр. 107—108.</small> {{РБС/Автор|В. Гарск{{и}}й.}} |действительного статского советника Волчкова. 4 декабря 1800 г. Г. был произведен в коллежские регистраторы, 9-го декабря того же года перемещен в число приказнослужителей Главной Соляной конторы и в том же году произведен в городовые секретари. Через год Г. переменил и эту службу, поступив в канцелярию главного директора почт и телеграфов; в том же году он получил чин коллежского секретаря, а в 1804 — коллежского асессора (минуя чин титулярного советника). В 1805 г. Г. получил должность письмоводителя в канцелярии Государственного Совета; кроме несения обязанности по этой службе, он с 1808 года занимал еще должность смотрителя училищ Лужского, Петербургской губернии, уезда, причем в 1809 г. был произведен в надворные советники и в 1811 г. получил орден св. Владимира 4-й ст. Ему принадлежат следующие сочинения, переводы и издания: 1) Часы задумчивости, новый роман, изображающий мысли влюбленного человека, со всем энтузиазмом страсти и чувствительности, 2 части, M., 1799, 12°; 2) Красоты Стерна, или Собрание лучших его патетических повестей и отличнейших замечаний на жизнь, для чувствительных сердец; с английского; М., 1801, 12°; 3) Утренник прекрасного пола, содержащий: I. Разные занимательные сочинения в стихах и прозе. II. Некоторые необходимые гражданские сведения. III. Любопытные познания о счислении времени. IV. Белые листы для записок, на 12 месяцев; СПб., 1807, 12°, с картинками; 4) Корифей, или Ключ литературы, 11 частей, СПб., 1802—1807, 8° (журнал); 5) Песнь дифирамбическая победоносному Александру, на вшествие в Париж 19 марта 1814 года; на русском и французском языках, СПб., 1814, 4° (перевод его, без имени), 6) Феона, или Прекрасная Валдайка, русский роман в 4-х частях, не издан, но отрывки из него напечатаны в журналах «Любителе Словесности» 1806 г. и «Русском Вестнике», 1808 г., № 6. — Скончался Г. 16 июня 1815 г. в Петербурге, где и погребен на Волковом кладбище. <small>Дело о дворянстве Галенковских в Архиве Департамента Герольдии Правительствующего Сената; Сборник биографий кавалергардов, т. II, стр. 253—254; Г. Геннади, Справочный словарь о русских писателях и ученых, т. I, Берлин, 1876, стр. 193; В. Л. Модзалевский, Малороссийский Родословник, т. І, Киев, 1908, стр. 227—228 (портрет его помещен при III томе того же издания); Кабинет Аспазии (журнал), СПб., 1816, кн. V, стр. 107 (некролог его); Митрополит Евгений, Словарь русских светских писателей, т. I, стр. 107—108.</small> {{РБС/Автор|В. Гарский.}}}}<section end="Галенковский, Яков Андреевич"/> <section begin="Галецкий, Петр Семенович"/>{{ВАР2 |'''Галецкій''', ''Петръ Семеновичъ'', сынъ генеральнаго бунчучнаго {{РБС/Ссылка|Галецкий, Семен Яковлевич|Семена Яковлевича}} (см. ниже), учился въ Кіевской академіи, въ 1725 г. былъ вице-секретаремъ одной изъ ея конгрегацій и въ 1727 г. находился въ классѣ реторики; въ 1734 году, по именному указу, былъ назначенъ Стародубовскимъ полковымъ сотникомъ на мѣсто отца, а 13 августа 1738 г., по представленію фельдмаршала Ласси, пожалованъ Гадячскимъ полковникомъ за смерть отца. Принималъ участіе въ Крымскомъ походѣ (1738 г.). 6 іюля 1743 г. получилъ царскую грамоту на урядъ полковничества и 25 августа 1754 г. таковую же на 178 дворовъ крестьянъ, пожалованныхъ ему за смерть отца. Скончался 28 іюня 1754 г. въ Глуховѣ, занимая урядъ Гадячскаго полковничества. <small>А. М. Лазаревскій, «Описаніе старой Малороссіи», т. I, полкъ Стародубскій, Кіевъ. 1888, стр. 138, 141; В. Л. Модзалевскій, Малороссійскій Родословникъ, т. I, Кіевъ. 1908, стр. 235; Дневникъ Ханенка, стр. 131, 150, 357, 396; Д. Бантышъ-Каменскій, «Исторія Малой Россіи», И8д. 1903 г., стр. 446; Дневныя записки Я. Марковича, изд. 1859 г., II, стр. 324.</small> {{РБС/Автор|В. Гарскій.}} |'''Галецкий,''' ''Петр Семенович'', сын генерального бунчучного {{РБС/Ссылка|Галецкий, Петр Семенович|Семена Яковлевича}} (см. ниже), учился в Киевской академии, в 1725 г. был вице-секретарем одной из ее конгрегаций и в 1727 г. находился в классе риторики; в 1734 году, по именному указу, был назначен Стародубовским полковым сотником на место отца, а 13 августа 1738 г., по представлению фельдмаршала Ласси, пожалован Гадячским полковником за смерть отца. Принимал участие в Крымском походе (1738 г.). 6 июля 1743 г. получил царскую грамоту на уряд полковничества и 25 августа 1754 г. таковую же на 178 дворов крестьян, пожалованных ему за смерть отца. Скончался 28 июня 1754 г. в Глухове, занимая уряд Гадячского полковничества. <small>А. М. Лазаревский, «Описание старой Малороссии», т. І, полк Стародубский, Киев, 1888, стр. 138, 141; В. Л. Модзалевский, Малороссийский Родословник, т. І, Киев, 1908, стр. 235; Дневник Ханенка, стр. 131, 150, 357, 396; Д. Бантыш-Каменский, «История Малой России», изд. 1903 г., стр. 446; Дневные записки Я. Марковича, изд. 1859 г., II, стр. 324.</small> {{РБС/Автор|В. Гарский.}}}}<section end="Галецкий, Петр Семенович"/> <section begin="Галецкий, Семен Яковлевич"/>{{ВАР2 |'''Галецкій''', ''Семенъ Яковлевичъ'', генеральный бунчучный, одинъ изъ замѣтныхъ людей Малороссіи XVIII вѣка по своему образованію и уму. Повидимому, былъ сыномъ «дворянина» гетмана Мазепы Галецы (по предположенію А. М. Лазаревскаго); образованіе получилъ, по всей вѣроятности, въ Кіевской академіи, такъ какъ онъ хорошо владѣлъ языкомъ и слогомъ того времени. Женившись въ 1700 г. на внучкѣ Бакланскаго сотника Терентія Ширая, Г. поселился въ Погарѣ (нынѣ заштатный городъ Черниговской губ.) и служилъ въ казацкомъ войскѣ, именуясь значнымъ войсковымъ товарищемъ {{перенос|Старо|дубовскаго}} |'''Галецкий,''' ''Семен Яковлевич'', генеральный бунчучный, один из заметных людей Малоросии XVIII века по своему образованию и уму. По-видимому, был сыном «дворянина» гетмана Мазепы Галецы (по предположению А. М. Лазаревского); образование получил, по всей вероятности, в Киевской академии, так как он хорошо владел языком и слогом того времени. Женившись в 1700 г. на внучке Бакланского сотника Терентия Ширая, Г. поселился в Погаре (ныне заштатный город Черниговской губ.) и служил в казацком войске, именуясь значным войсковым товарищем {{перенос|Старо|дубовского}}}}<section end="Галецкий, Семен Яковлевич"/><noinclude></div></noinclude> cbhblssxz9sr86s159gpr4ydk58bncx 4590498 4590497 2022-07-19T16:30:23Z AMY 81-412 41248 proofread-page text/x-wiki <noinclude><pagequality level="1" user="AMY 81-412" /><div class="oldspell"> {{колонтитул||ГАЛЕНКОВСКІЙ —ГАЛЕЦКІЙ.|141}}</noinclude><section begin="Галенковский, Яков Андреевич"/>{{ВАР2 |дѣйствит. статскаго совѣтника Волчкова. 4 декабря 1800 г. Г. былъ произведенъ въ колдежскіе регистраторы, 9-го декабря того же года перемѣщенъ въ число приказнослужителей Главной Соляной конторы и въ томъ же году произведенъ въ городовые секретари. Черезъ годъ Г. перемѣнилъ и эту службу, поступивъ въ канцелярію главнаго директора почтъ и телеграфовъ; въ томъ же году онъ получилъ чинъ коллежскаго еекретаря, а въ 1804 — коллежскаго ассесора (минуя чинъ титулярнаго совѣтника). Въ 1805 г. Г. получилъ должность письмоводителя въ канцеляріи Государственнаго Совѣга; кромѣ несенія обязанности по этой службѣ, онъ съ 1808 года занималъ еще должность смотрителя училищъ Лужскаго, Петербургской губерніи, уѣзда, при чемъ въ 1809 г. былъ произведенъ въ надворные совѣтники и въ 1811 г. получилъ ордень св. Владиміра 4-й ст. Ему принадлежатъ слѣдующія сочиненія, переводы и изданія: 1) Часы задумчивости, новый романъ, изображающій мысли влюбленнаго человѣка, со всѣмъ энтузіасмомъ страсти и чувствительности, 2 части, М. 1799, 12°; 2) Красоты Стерна, или собраніе лучшихъ его патетическихъ повѣстей и отличнѣйшихъ замѣчаній на жизнь, для чувствительныхъ сердецъ; съ англійскаго; М. 1801,12°; 3) Утренникъ прекраснаго пола, содержащій: I. Разныя занимательныя сочиненія въ стихахъ и прозѣ. II. Нѣкоторыя необходимыя гражданскія свѣдѣнія. III. Любопытныя познанія о счисленіи времени. IV. Бѣлые листы для записокъ, на 12 мѣсяцевъ; С.-Пб. 1807, 12°, съ картинками; 4) Корифей, или ключъ литературы, 11 частей, С.-Пб. 1802—1807 , 8° (журналъ); 5) Пѣснь диѳирамбическая побѣдоносному Александру, на вшествіе въ Парижъ 19 марта 1814 года; на русскомъ и французскомъ языкахъ, С.-Пб. 1814, 4° (переводъ его, безъ имени). 6) Ѳеона, или прекрасная Валдайка, русскій романъ въ 4 частяхъ, не изданъ, но отрывки изъ него напечатаны въ журналахъ «Любителѣ Словесности» 1806 г. и «Русскомъ Вѣстникѣ» 1808 г. № 6. — Скончался Г. 16 іюня 1815 г. въ Петербургѣ, гдѣ и погребенъ иа Волковомъ кладбищѣ. <small>Дѣло о дворянствѣ Галенковскихъ въ Архивѣ Департамента Герольдіи Правительствующаго Сеиата; Сбориикъ біографій кавалергардовъ, т. II, стр. 253—254; Г. Геннади, Справочный словарь о русскихъ писателяхъ и ученыхъ, т. I, Берлинъ. 1876, стр. 193; В. Л. Модзалевскій, Малороссійскій Родословникъ, т. І, Кіевъ. 1908, стр. 227—228, (портреть его помѣщенъ при III томѣ того-же изданія); Кабинеть Аспазіи (журналъ). С.-Пб. 1816, кн. V, стр. 107 (некрологъ его); Митрополитъ Евгеній, Словарь русскихъ свѣтскихъ писателей, т. I, стр. 107—108.</small> {{РБС/Автор|В. Гарск{{и}}й.}} |действительного статского советника Волчкова. 4 декабря 1800 г. Г. был произведен в коллежские регистраторы, 9-го декабря того же года перемещен в число приказнослужителей Главной Соляной конторы и в том же году произведен в городовые секретари. Через год Г. переменил и эту службу, поступив в канцелярию главного директора почт и телеграфов; в том же году он получил чин коллежского секретаря, а в 1804 — коллежского асессора (минуя чин титулярного советника). В 1805 г. Г. получил должность письмоводителя в канцелярии Государственного Совета; кроме несения обязанности по этой службе, он с 1808 года занимал еще должность смотрителя училищ Лужского, Петербургской губернии, уезда, причем в 1809 г. был произведен в надворные советники и в 1811 г. получил орден св. Владимира 4-й ст. Ему принадлежат следующие сочинения, переводы и издания: 1) Часы задумчивости, новый роман, изображающий мысли влюбленного человека, со всем энтузиазмом страсти и чувствительности, 2 части, M., 1799, 12°; 2) Красоты Стерна, или Собрание лучших его патетических повестей и отличнейших замечаний на жизнь, для чувствительных сердец; с английского; М., 1801, 12°; 3) Утренник прекрасного пола, содержащий: I. Разные занимательные сочинения в стихах и прозе. II. Некоторые необходимые гражданские сведения. III. Любопытные познания о счислении времени. IV. Белые листы для записок, на 12 месяцев; СПб., 1807, 12°, с картинками; 4) Корифей, или Ключ литературы, 11 частей, СПб., 1802—1807, 8° (журнал); 5) Песнь дифирамбическая победоносному Александру, на вшествие в Париж 19 марта 1814 года; на русском и французском языках, СПб., 1814, 4° (перевод его, без имени), 6) Феона, или Прекрасная Валдайка, русский роман в 4-х частях, не издан, но отрывки из него напечатаны в журналах «Любителе Словесности» 1806 г. и «Русском Вестнике», 1808 г., № 6. — Скончался Г. 16 июня 1815 г. в Петербурге, где и погребен на Волковом кладбище. <small>Дело о дворянстве Галенковских в Архиве Департамента Герольдии Правительствующего Сената; Сборник биографий кавалергардов, т. II, стр. 253—254; Г. Геннади, Справочный словарь о русских писателях и ученых, т. I, Берлин, 1876, стр. 193; В. Л. Модзалевский, Малороссийский Родословник, т. І, Киев, 1908, стр. 227—228 (портрет его помещен при III томе того же издания); Кабинет Аспазии (журнал), СПб., 1816, кн. V, стр. 107 (некролог его); Митрополит Евгений, Словарь русских светских писателей, т. I, стр. 107—108.</small> {{РБС/Автор|В. Гарский.}}}}<section end="Галенковский, Яков Андреевич"/> <section begin="Галецкий, Петр Семенович"/>{{ВАР2 |'''Галецкій''', ''Петръ Семеновичъ'', сынъ генеральнаго бунчучнаго {{РБС/Ссылка|Галецкий, Семен Яковлевич|Семена Яковлевича}} (см. ниже), учился въ Кіевской академіи, въ 1725 г. былъ вице-секретаремъ одной изъ ея конгрегацій и въ 1727 г. находился въ классѣ реторики; въ 1734 году, по именному указу, былъ назначенъ Стародубовскимъ полковымъ сотникомъ на мѣсто отца, а 13 августа 1738 г., по представленію фельдмаршала Ласси, пожалованъ Гадячскимъ полковникомъ за смерть отца. Принималъ участіе въ Крымскомъ походѣ (1738 г.). 6 іюля 1743 г. получилъ царскую грамоту на урядъ полковничества и 25 августа 1754 г. таковую же на 178 дворовъ крестьянъ, пожалованныхъ ему за смерть отца. Скончался 28 іюня 1754 г. въ Глуховѣ, занимая урядъ Гадячскаго полковничества. <small>А. М. Лазаревскій, «Описаніе старой Малороссіи», т. I, полкъ Стародубскій, Кіевъ. 1888, стр. 138, 141; В. Л. Модзалевскій, Малороссійскій Родословникъ, т. I, Кіевъ. 1908, стр. 235; Дневникъ Ханенка, стр. 131, 150, 357, 396; Д. Бантышъ-Каменскій, «Исторія Малой Россіи», И8д. 1903 г., стр. 446; Дневныя записки Я. Марковича, изд. 1859 г., II, стр. 324.</small> {{РБС/Автор|В. Гарскій.}} |'''Галецкий,''' ''Петр Семенович'', сын генерального бунчучного {{РБС/Ссылка|Галецкий, Петр Семенович|Семена Яковлевича}} (см. ниже), учился в Киевской академии, в 1725 г. был вице-секретарем одной из ее конгрегаций и в 1727 г. находился в классе риторики; в 1734 году, по именному указу, был назначен Стародубовским полковым сотником на место отца, а 13 августа 1738 г., по представлению фельдмаршала Ласси, пожалован Гадячским полковником за смерть отца. Принимал участие в Крымском походе (1738 г.). 6 июля 1743 г. получил царскую грамоту на уряд полковничества и 25 августа 1754 г. таковую же на 178 дворов крестьян, пожалованных ему за смерть отца. Скончался 28 июня 1754 г. в Глухове, занимая уряд Гадячского полковничества. <small>А. М. Лазаревский, «Описание старой Малороссии», т. І, полк Стародубский, Киев, 1888, стр. 138, 141; В. Л. Модзалевский, Малороссийский Родословник, т. І, Киев, 1908, стр. 235; Дневник Ханенка, стр. 131, 150, 357, 396; Д. Бантыш-Каменский, «История Малой России», изд. 1903 г., стр. 446; Дневные записки Я. Марковича, изд. 1859 г., II, стр. 324.</small> {{РБС/Автор|В. Гарский.}}}}<section end="Галецкий, Петр Семенович"/> <section begin="Галецкий, Семен Яковлевич"/>{{ВАР2 |'''Галецкій''', ''Семенъ Яковлевичъ'', генеральный бунчучный, одинъ изъ замѣтныхъ людей Малороссіи XVIII вѣка по своему образованію и уму. Повидимому, былъ сыномъ «дворянина» гетмана Мазепы Галецы (по предположенію А. М. Лазаревскаго); образованіе получилъ, по всей вѣроятности, въ Кіевской академіи, такъ какъ онъ хорошо владѣлъ языкомъ и слогомъ того времени. Женившись въ 1700 г. на внучкѣ Бакланскаго сотника Терентія Ширая, Г. поселился въ Погарѣ (нынѣ заштатный городъ Черниговской губ.) и служилъ въ казацкомъ войскѣ, именуясь значнымъ войсковымъ товарищемъ {{перенос|Старо|дубовскаго}} |'''Галецкий,''' ''Семен Яковлевич'', генеральный бунчучный, один из заметных людей Малоросии XVIII века по своему образованию и уму. По-видимому, был сыном «дворянина» гетмана Мазепы Галецы (по предположению А. М. Лазаревского); образование получил, по всей вероятности, в Киевской академии, так как он хорошо владел языком и слогом того времени. Женившись в 1700 г. на внучке Бакланского сотника Терентия Ширая, Г. поселился в Погаре (ныне заштатный город Черниговской губ.) и служил в казацком войске, именуясь значным войсковым товарищем {{перенос|Старо|дубовского}}}}<section end="Галецкий, Семен Яковлевич"/><noinclude></div></noinclude> f416gq0e3134jw1ge69mga594hxnhrn 4590506 4590498 2022-07-19T19:12:57Z AMY 81-412 41248 proofread-page text/x-wiki <noinclude><pagequality level="1" user="AMY 81-412" /><div class="oldspell"> {{колонтитул||ГАЛЕНКОВСКІЙ —ГАЛЕЦКІЙ.|141}}</noinclude><section begin="Галенковский, Яков Андреевич"/>{{ВАР2 |дѣйствит. статскаго совѣтника Волчкова. 4 декабря 1800 г. Г. былъ произведенъ въ колдежскіе регистраторы, 9-го декабря того же года перемѣщенъ въ число приказнослужителей Главной Соляной конторы и въ томъ же году произведенъ въ городовые секретари. Черезъ годъ Г. перемѣнилъ и эту службу, поступивъ въ канцелярію главнаго директора почтъ и телеграфовъ; въ томъ же году онъ получилъ чинъ коллежскаго еекретаря, а въ 1804 — коллежскаго ассесора (минуя чинъ титулярнаго совѣтника). Въ 1805 г. Г. получилъ должность письмоводителя въ канцеляріи Государственнаго Совѣга; кромѣ несенія обязанности по этой службѣ, онъ съ 1808 года занималъ еще должность смотрителя училищъ Лужскаго, Петербургской губерніи, уѣзда, при чемъ въ 1809 г. былъ произведенъ въ надворные совѣтники и въ 1811 г. получилъ ордень св. Владиміра 4-й ст. Ему принадлежатъ слѣдующія сочиненія, переводы и изданія: 1) Часы задумчивости, новый романъ, изображающій мысли влюбленнаго человѣка, со всѣмъ энтузіасмомъ страсти и чувствительности, 2 части, М. 1799, 12°; 2) Красоты Стерна, или собраніе лучшихъ его патетическихъ повѣстей и отличнѣйшихъ замѣчаній на жизнь, для чувствительныхъ сердецъ; съ англійскаго; М. 1801,12°; 3) Утренникъ прекраснаго пола, содержащій: I. Разныя занимательныя сочиненія въ стихахъ и прозѣ. II. Нѣкоторыя необходимыя гражданскія свѣдѣнія. III. Любопытныя познанія о счисленіи времени. IV. Бѣлые листы для записокъ, на 12 мѣсяцевъ; С.-Пб. 1807, 12°, съ картинками; 4) Корифей, или ключъ литературы, 11 частей, С.-Пб. 1802—1807 , 8° (журналъ); 5) Пѣснь диѳирамбическая побѣдоносному Александру, на вшествіе въ Парижъ 19 марта 1814 года; на русскомъ и французскомъ языкахъ, С.-Пб. 1814, 4° (переводъ его, безъ имени). 6) Ѳеона, или прекрасная Валдайка, русскій романъ въ 4 частяхъ, не изданъ, но отрывки изъ него напечатаны въ журналахъ «Любителѣ Словесности» 1806 г. и «Русскомъ Вѣстникѣ» 1808 г. № 6. — Скончался Г. 16 іюня 1815 г. въ Петербургѣ, гдѣ и погребенъ иа Волковомъ кладбищѣ. <small>Дѣло о дворянствѣ Галенковскихъ въ Архивѣ Департамента Герольдіи Правительствующаго Сеиата; Сбориикъ біографій кавалергардовъ, т. II, стр. 253—254; Г. Геннади, Справочный словарь о русскихъ писателяхъ и ученыхъ, т. I, Берлинъ. 1876, стр. 193; В. Л. Модзалевскій, Малороссійскій Родословникъ, т. І, Кіевъ. 1908, стр. 227—228, (портреть его помѣщенъ при III томѣ того-же изданія); Кабинеть Аспазіи (журналъ). С.-Пб. 1816, кн. V, стр. 107 (некрологъ его); Митрополитъ Евгеній, Словарь русскихъ свѣтскихъ писателей, т. I, стр. 107—108.</small> {{РБС/Автор|В. Гарск{{и}}й.}} |действительного статского советника Волчкова. 4 декабря 1800 г. Г. был произведен в коллежские регистраторы, 9-го декабря того же года перемещен в число приказнослужителей Главной Соляной конторы и в том же году произведен в городовые секретари. Через год Г. переменил и эту службу, поступив в канцелярию главного директора почт и телеграфов; в том же году он получил чин коллежского секретаря, а в 1804 — коллежского асессора (минуя чин титулярного советника). В 1805 г. Г. получил должность письмоводителя в канцелярии Государственного Совета; кроме несения обязанности по этой службе, он с 1808 года занимал еще должность смотрителя училищ Лужского, Петербургской губернии, уезда, причем в 1809 г. был произведен в надворные советники и в 1811 г. получил орден св. Владимира 4-й ст. Ему принадлежат следующие сочинения, переводы и издания: 1) Часы задумчивости, новый роман, изображающий мысли влюбленного человека, со всем энтузиазмом страсти и чувствительности, 2 части, M., 1799, 12°; 2) Красоты Стерна, или Собрание лучших его патетических повестей и отличнейших замечаний на жизнь, для чувствительных сердец; с английского; М., 1801, 12°; 3) Утренник прекрасного пола, содержащий: I. Разные занимательные сочинения в стихах и прозе. II. Некоторые необходимые гражданские сведения. III. Любопытные познания о счислении времени. IV. Белые листы для записок, на 12 месяцев; СПб., 1807, 12°, с картинками; 4) Корифей, или Ключ литературы, 11 частей, СПб., 1802—1807, 8° (журнал); 5) Песнь дифирамбическая победоносному Александру, на вшествие в Париж 19 марта 1814 года; на русском и французском языках, СПб., 1814, 4° (перевод его, без имени), 6) Феона, или Прекрасная Валдайка, русский роман в 4-х частях, не издан, но отрывки из него напечатаны в журналах «Любителе Словесности» 1806 г. и «Русском Вестнике», 1808 г., № 6. — Скончался Г. 16 июня 1815 г. в Петербурге, где и погребен на Волковом кладбище. <small>Дело о дворянстве Галенковских в Архиве Департамента Герольдии Правительствующего Сената; Сборник биографий кавалергардов, т. II, стр. 253—254; Г. Геннади, Справочный словарь о русских писателях и ученых, т. I, Берлин, 1876, стр. 193; В. Л. Модзалевский, Малороссийский Родословник, т. І, Киев, 1908, стр. 227—228 (портрет его помещен при III томе того же издания); Кабинет Аспазии (журнал), СПб., 1816, кн. V, стр. 107 (некролог его); Митрополит Евгений, Словарь русских светских писателей, т. I, стр. 107—108.</small> {{РБС/Автор|В. Гарский.}}}}<section end="Галенковский, Яков Андреевич"/> <section begin="Галецкий, Петр Семенович"/>{{ВАР2 |'''Галецкій''', ''Петръ Семеновичъ'', сынъ генеральнаго бунчучнаго {{РБС/Ссылка|Галецкий, Семен Яковлевич|Семена Яковлевича}} (см. ниже), учился въ Кіевской академіи, въ 1725 г. былъ вице-секретаремъ одной изъ ея конгрегацій и въ 1727 г. находился въ классѣ реторики; въ 1734 году, по именному указу, былъ назначенъ Стародубовскимъ полковымъ сотникомъ на мѣсто отца, а 13 августа 1738 г., по представленію фельдмаршала Ласси, пожалованъ Гадячскимъ полковникомъ за смерть отца. Принималъ участіе въ Крымскомъ походѣ (1738 г.). 6 іюля 1743 г. получилъ царскую грамоту на урядъ полковничества и 25 августа 1754 г. таковую же на 178 дворовъ крестьянъ, пожалованныхъ ему за смерть отца. Скончался 28 іюня 1754 г. въ Глуховѣ, занимая урядъ Гадячскаго полковничества. <small>А. М. Лазаревскій, «Описаніе старой Малороссіи», т. I, полкъ Стародубскій, Кіевъ. 1888, стр. 138, 141; В. Л. Модзалевскій, Малороссійскій Родословникъ, т. I, Кіевъ. 1908, стр. 235; Дневникъ Ханенка, стр. 131, 150, 357, 396; Д. Бантышъ-Каменскій, «Исторія Малой Россіи», И8д. 1903 г., стр. 446; Дневныя записки Я. Марковича, изд. 1859 г., II, стр. 324.</small> {{РБС/Автор|В. Гарскій.}} |'''Галецкий,''' ''Петр Семенович'', сын генерального бунчучного {{РБС/Ссылка|Галецкий, Семен Яковлевич|Семена Яковлевича}} (см. ниже), учился в Киевской академии, в 1725 г. был вице-секретарем одной из ее конгрегаций и в 1727 г. находился в классе риторики; в 1734 году, по именному указу, был назначен Стародубовским полковым сотником на место отца, а 13 августа 1738 г., по представлению фельдмаршала Ласси, пожалован Гадячским полковником за смерть отца. Принимал участие в Крымском походе (1738 г.). 6 июля 1743 г. получил царскую грамоту на уряд полковничества и 25 августа 1754 г. таковую же на 178 дворов крестьян, пожалованных ему за смерть отца. Скончался 28 июня 1754 г. в Глухове, занимая уряд Гадячского полковничества. <small>А. М. Лазаревский, «Описание старой Малороссии», т. І, полк Стародубский, Киев, 1888, стр. 138, 141; В. Л. Модзалевский, Малороссийский Родословник, т. І, Киев, 1908, стр. 235; Дневник Ханенка, стр. 131, 150, 357, 396; Д. Бантыш-Каменский, «История Малой России», изд. 1903 г., стр. 446; Дневные записки Я. Марковича, изд. 1859 г., II, стр. 324.</small> {{РБС/Автор|В. Гарский.}}}}<section end="Галецкий, Петр Семенович"/> <section begin="Галецкий, Семен Яковлевич"/>{{ВАР2 |'''Галецкій''', ''Семенъ Яковлевичъ'', генеральный бунчучный, одинъ изъ замѣтныхъ людей Малороссіи XVIII вѣка по своему образованію и уму. Повидимому, былъ сыномъ «дворянина» гетмана Мазепы Галецы (по предположенію А. М. Лазаревскаго); образованіе получилъ, по всей вѣроятности, въ Кіевской академіи, такъ какъ онъ хорошо владѣлъ языкомъ и слогомъ того времени. Женившись въ 1700 г. на внучкѣ Бакланскаго сотника Терентія Ширая, Г. поселился въ Погарѣ (нынѣ заштатный городъ Черниговской губ.) и служилъ въ казацкомъ войскѣ, именуясь значнымъ войсковымъ товарищемъ {{перенос|Старо|дубовскаго}} |'''Галецкий,''' ''Семен Яковлевич'', генеральный бунчучный, один из заметных людей Малоросии XVIII века по своему образованию и уму. По-видимому, был сыном «дворянина» гетмана Мазепы Галецы (по предположению А. М. Лазаревского); образование получил, по всей вероятности, в Киевской академии, так как он хорошо владел языком и слогом того времени. Женившись в 1700 г. на внучке Бакланского сотника Терентия Ширая, Г. поселился в Погаре (ныне заштатный город Черниговской губ.) и служил в казацком войске, именуясь значным войсковым товарищем {{перенос|Старо|дубовского}}}}<section end="Галецкий, Семен Яковлевич"/><noinclude></div></noinclude> hbqsiilzi8365z7j1vsy2la5md1akua РБС/ДО/Галецкий, Петр Семенович 0 1124200 4590503 2022-07-19T19:09:34Z AMY 81-412 41248 Новая: «{{РБС|КАЧЕСТВО=5}} <pages index="Русский биографический словарь. Том 4 (1914).djvu" from=143 to=143 onlysection="Галецкий, Петр Семенович" /> [[Категория:РБС:Казацкая старшина]]» wikitext text/x-wiki {{РБС|КАЧЕСТВО=5}} <pages index="Русский биографический словарь. Том 4 (1914).djvu" from=143 to=143 onlysection="Галецкий, Петр Семенович" /> [[Категория:РБС:Казацкая старшина]] 6tewopsw73ylwqozwcimmz7o5wkjlf5 Дмитрий Цертелев 0 1124201 4590522 2022-07-19T20:55:37Z Sergey kudryavtsev 265 Перенаправление на [[Дмитрий Николаевич Цертелев]] wikitext text/x-wiki #перенаправление [[Дмитрий Николаевич Цертелев]] 4aii4bfezgyt74bvd217lsz34rsywy5 Категория:Импорт/lib.ru/Владимир Сергеевич Лихачёв 14 1124202 4590539 2022-07-19T21:14:26Z Vladis13 49438 Перенаправление на [[Категория:Импорт/az.lib.ru/Владимир Сергеевич Лихачев]] wikitext text/x-wiki #перенаправление [[Категория:Импорт/az.lib.ru/Владимир Сергеевич Лихачев]] ggr6sgrxgzff5ne4pzlwsolsqkhexum Страница:Полное собрание сочинений Шекспира. Т. 5 (1904).djvu/487 104 1124203 4590543 2022-07-19T23:48:17Z Lozman 607 /* Вычитана */ proofread-page text/x-wiki <noinclude><pagequality level="3" user="Lozman" />__NOEDITSECTION__ <div class='poetry text'> {{Колонтитул|426|ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ ШЕКСПИРА.|}}</noinclude><section begin="сонет 106" /><poem> И мнится мнѣ: достойно бы воспѣли Они красу, какой владѣешь ты. : Такъ, о тебѣ пророчествуя сладко, Поэзія красу превознесла! Но гимны тѣ—лишь слабая догадка: Ты выше, все жъ, чѣмъ древнихъ вся хвала. : Когда умѣли пѣть,—тебя не знали; Пришелъ твой вѣкъ,—и пѣсни слабы стали! :::::::::::: '''Н. Холодковскій.''' </poem><section end="сонет 106" /> <section begin="сонет 107" /><poem> {{poem-title|107.|b=}} Ни собственный мой страхъ, ни духъ, что міръ тревожитъ, Міръ, замечтавшійся о будущности дѣлъ, Любви моей года опредѣлить не можетъ, Хотя бы даже ей готовился предѣлъ. Смертельный мѣсяцъ мой прошелъ свое затменье, И прорицатели смѣются надъ собой, Сомнѣнія теперь смѣнило увѣренье, Оливковая вѣтвь приноситъ миръ благой. Благодаря росѣ, ниспавшей въ это время, Свѣжѣй моя любовь и смерть мнѣ не страшна, Я буду жить на зло въ стихѣ, тогда какъ племя Глупцовъ безпомощныхъ похитить смерть должна, И вѣчный мавзолей въ стихахъ тобой внушенныхъ Переживетъ металлъ тирановъ погребенныхъ. :::::::::::: '''Н. Фофановъ.''' </poem><section end="сонет 107" /> <section begin="сонет 108" /><poem> {{poem-title|108.|b=}} Что можетъ мозгъ создать, изобразить чернила, Какъ можетъ передать мой духъ восторгъ любви, Что новаго сказать; гдѣ творческая сила, Чтобъ выразить любовь и качества твои? Ничто, мой юноша прекрасный,—но порою Счастливо повторять я каждый день готовъ Все то же самое молитвою святою: Твоя любовь во мнѣ, въ тебѣ моя любовь. То вѣчная любовь, ея не разрушаетъ Стремленье времени завистливымъ серпомъ, Передъ морщинами она не отступаетъ И старость дѣлаетъ на вѣкъ своимъ пажомъ, Предчувствуя, что мысль любви родится тамъ, Гдѣ внѣшностью любовь подобна мертвецамъ. :::::::::::: '''К. Фофановъ.''' </poem><section end="сонет 108" /> <section begin="сонет 109" /><poem> {{poem-title|109.|b=}} О, нѣтъ не говори, что сердцемъ предъ тобою Я измѣнилъ, хотя слабѣй въ разлукѣ пылъ. Скорѣй разстануся безъ страха самъ съ собою, Но не съ душой, что я въ тебѣ похоронилъ. Любовь моя—очагъ, и если я скитаюсь, То возвращаюсь вновь къ нему, какъ пилигримъ; Самъ приношу воды, съ дороги омываюсь, Стирая пятна, пыль,—и грѣюсь передъ нимъ. И если есть во мнѣ тѣ слабости, такъ трудно, Такъ горячо у всѣхъ волнующія кровь, То и тогда не вѣрь, чтобъ могъ я безразсудно Растратить безъ тебя всю страсть и всю любовь,— И вѣрь — вселенную я ни во что не ставлю, Тебя, о роза, я одну люблю и славлю. :::::::::::: '''К. Фофановъ.''' </poem><section end="сонет 109" /> <section begin="сонет 110" /><poem> {{poem-title|110.|b=}} Въ исканьѣ новизны бродя то здѣсь, то тамъ, Я обезцѣнилъ все, что сердцу было свято, Противорѣчилъ я поступками словамъ И промѣнялъ друзей, любимыхъ мной когда-то. Да, заблуждался я! Отъ правды былъ далекъ, Но молодость мою вернули заблужденья. Конецъ ошибкамъ! Въ нихъ мнѣ жизнь даетъ урокъ; Люблю тебя сильнѣй за всѣ мои мученья! Прими мою любовь и ею завладѣй! Клянусь тебѣ, она продлится безконечно, И друга, вѣрнаго, какъ богъ, въ любви моей, Не стану больше я испытывать безпечно. Такъ пріюти жъ меня, чтобъ могъ я отдохнуть, Склонясь порой къ тебѣ на любящую грудь. :::::::::::: '''В. Мазуркевичъ.''' </poem><section end="сонет 110" /> <section begin="сонет 111" /><poem> {{poem-title|111.|b=}} Вини мою судьбу за все, въ чемъ я неправъ, За все, что есть во мнѣ презрѣннаго и злого! Корысть публичности мой воспитала нравъ, Судьба-же не дала мнѣ ничего другого. Поэтому-то я презрѣньемъ заклейменъ; Какъ краскою маляръ, отмѣтила позоромъ Меня судьба моя, и путь мой омраченъ… О сжалься надо мной и не терзай укоромъ! </poem><section end="сонет 111" /><noinclude><!-- --> <references /></div></noinclude> bao51dt7jw27x4a449vijcj4s98v1rz 4590544 4590543 2022-07-20T00:01:36Z Lozman 607 proofread-page text/x-wiki <noinclude><pagequality level="3" user="Lozman" />__NOEDITSECTION__ <div class='poetry text'> {{Колонтитул|426|ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ ШЕКСПИРА.|}}</noinclude><section begin="сонет 106" />{{ВАР2|<poem> И мнится мнѣ: достойно бы воспѣли Они красу, какой владѣешь ты. : Такъ, о тебѣ пророчествуя сладко, Поэзія красу превознесла! Но гимны тѣ—лишь слабая догадка: Ты выше, все жъ, чѣмъ древнихъ вся хвала. : Когда умѣли пѣть,—тебя не знали; Пришелъ твой вѣкъ,—и пѣсни слабы стали! :::::::::::: '''Н. Холодковскій.''' </poem><!-- -->|<!-- --><poem> И мнится мне: достойно бы воспели Они красу, какой владеешь ты. : Так, о тебе пророчествуя сладко, Поэзия красу превознесла! Но гимны те — лишь слабая догадка: Ты выше, все ж, чем древних вся хвала. : Когда умели петь, — тебя не знали; Пришел твой век, — и песни слабы стали! :::::::::::: '''Н. Холодковский.''' </poem> }}<section end="сонет 106" /> <section begin="сонет 107" />{{ВАР2|<poem> {{poem-title|107.|b=}} Ни собственный мой страхъ, ни духъ, что міръ тревожитъ, Міръ, замечтавшійся о будущности дѣлъ, Любви моей года опредѣлить не можетъ, Хотя бы даже ей готовился предѣлъ. Смертельный мѣсяцъ мой прошелъ свое затменье, И прорицатели смѣются надъ собой, Сомнѣнія теперь смѣнило увѣренье, Оливковая вѣтвь приноситъ миръ благой. Благодаря росѣ, ниспавшей въ это время, Свѣжѣй моя любовь и смерть мнѣ не страшна, Я буду жить на зло въ стихѣ, тогда какъ племя Глупцовъ безпомощныхъ похитить смерть должна, И вѣчный мавзолей въ стихахъ тобой внушенныхъ Переживетъ металлъ тирановъ погребенныхъ. :::::::::::: '''Н. Фофановъ.''' </poem><!-- -->|<!-- --><poem> {{poem-title|107.|b=}} Ни собственный мой страх, ни дух, что мир тревожит, Мир, замечтавшийся о будущности дел, Любви моей года определить не может, Хотя бы даже ей готовился предел. Смертельный месяц мой прошел свое затменье, И прорицатели смеются над собой, Сомнения теперь сменило уверенье, Оливковая ветвь приносит мир благой. Благодаря росе, ниспавшей в это время, Свежей моя любовь и смерть мне не страшна, Я буду жить на зло в стихе, тогда как племя Глупцов беспомощных похитить смерть должна, И вечный мавзолей в стихах тобой внушенных Переживет металл тиранов погребенных. :::::::::::: '''Н. Фофанов.''' </poem> }}<section end="сонет 107" /> <section begin="сонет 108" />{{ВАР2|<poem> {{poem-title|108.|b=}} Что можетъ мозгъ создать, изобразить чернила, Какъ можетъ передать мой духъ восторгъ любви, Что новаго сказать; гдѣ творческая сила, Чтобъ выразить любовь и качества твои? Ничто, мой юноша прекрасный,—но порою Счастливо повторять я каждый день готовъ Все то же самое молитвою святою: Твоя любовь во мнѣ, въ тебѣ моя любовь. То вѣчная любовь, ея не разрушаетъ Стремленье времени завистливымъ серпомъ, Передъ морщинами она не отступаетъ И старость дѣлаетъ на вѣкъ своимъ пажомъ, Предчувствуя, что мысль любви родится тамъ, Гдѣ внѣшностью любовь подобна мертвецамъ. :::::::::::: '''К. Фофановъ.''' </poem><!-- -->|<!-- --><poem> {{poem-title|108.|b=}} Что может мозг создать, изобразить чернила, Как может передать мой дух восторг любви, Что нового сказать; где творческая сила, Чтоб выразить любовь и качества твои? Ничто, мой юноша прекрасный, — но порою Счастливо повторять я каждый день готов Все то же самое молитвою святою: Твоя любовь во мне, в тебе моя любовь. То вечная любовь, её не разрушает Стремленье времени завистливым серпом, Перед морщинами она не отступает И старость делает на век своим пажом, Предчувствуя, что мысль любви родится там, Где внешностью любовь подобна мертвецам. :::::::::::: '''К. Фофанов.''' </poem> }}<section end="сонет 108" /> <section begin="сонет 109" />{{ВАР2|<poem> {{poem-title|109.|b=}} О, нѣтъ не говори, что сердцемъ предъ тобою Я измѣнилъ, хотя слабѣй въ разлукѣ пылъ. Скорѣй разстануся безъ страха самъ съ собою, Но не съ душой, что я въ тебѣ похоронилъ. Любовь моя—очагъ, и если я скитаюсь, То возвращаюсь вновь къ нему, какъ пилигримъ; Самъ приношу воды, съ дороги омываюсь, Стирая пятна, пыль,—и грѣюсь передъ нимъ. И если есть во мнѣ тѣ слабости, такъ трудно, Такъ горячо у всѣхъ волнующія кровь, То и тогда не вѣрь, чтобъ могъ я безразсудно Растратить безъ тебя всю страсть и всю любовь,— И вѣрь — вселенную я ни во что не ставлю, Тебя, о роза, я одну люблю и славлю. :::::::::::: '''К. Фофановъ.''' </poem><!-- -->|<!-- --><poem> {{poem-title|109.|b=}} О, нет не говори, что сердцем пред тобою Я изменил, хотя слабей в разлуке пыл. Скорей расстануся без страха сам с собою, Но не с душой, что я в тебе похоронил. Любовь моя — очаг, и если я скитаюсь, То возвращаюсь вновь к нему, как пилигрим; Сам приношу воды, с дороги омываюсь, Стирая пятна, пыль, — и греюсь перед ним. И если есть во мне те слабости, так трудно, Так горячо у всех волнующие кровь, То и тогда не верь, чтоб мог я безрассудно Растратить без тебя всю страсть и всю любовь, — И верь — вселенную я ни во что не ставлю, Тебя, о роза, я одну люблю и славлю. :::::::::::: '''К. Фофанов.''' </poem> }}<section end="сонет 109" /> <section begin="сонет 110" />{{ВАР2|<poem> {{poem-title|110.|b=}} Въ исканьѣ новизны бродя то здѣсь, то тамъ, Я обезцѣнилъ все, что сердцу было свято, Противорѣчилъ я поступками словамъ И промѣнялъ друзей, любимыхъ мной когда-то. Да, заблуждался я! Отъ правды былъ далекъ, Но молодость мою вернули заблужденья. Конецъ ошибкамъ! Въ нихъ мнѣ жизнь даетъ урокъ; Люблю тебя сильнѣй за всѣ мои мученья! Прими мою любовь и ею завладѣй! Клянусь тебѣ, она продлится безконечно, И друга, вѣрнаго, какъ богъ, въ любви моей, Не стану больше я испытывать безпечно. Такъ пріюти жъ меня, чтобъ могъ я отдохнуть, Склонясь порой къ тебѣ на любящую грудь. :::::::::::: '''В. Мазуркевичъ.''' </poem><!-- -->|<!-- --><poem> {{poem-title|110.|b=}} В исканье новизны бродя то здесь, то там, Я обесценил все, что сердцу было свято, Противоречил я поступками словам И променял друзей, любимых мной когда-то. Да, заблуждался я! От правды был далек, Но молодость мою вернули заблужденья. Конец ошибкам! В них мне жизнь дает урок; Люблю тебя сильней за все мои мученья! Прими мою любовь и ею завладей! Клянусь тебе, она продлится бесконечно, И друга, верного, как бог, в любви моей, Не стану больше я испытывать беспечно. Так приюти ж меня, чтоб мог я отдохнуть, Склонясь порой к тебе на любящую грудь. :::::::::::: '''В. Мазуркевич.''' </poem> }}<section end="сонет 110" /> <section begin="сонет 111" />{{ВАР2|<poem> {{poem-title|111.|b=}} Вини мою судьбу за все, въ чемъ я неправъ, За все, что есть во мнѣ презрѣннаго и злого! Корысть публичности мой воспитала нравъ, Судьба-же не дала мнѣ ничего другого. Поэтому-то я презрѣньемъ заклейменъ; Какъ краскою маляръ, отмѣтила позоромъ Меня судьба моя, и путь мой омраченъ… О сжалься надо мной и не терзай укоромъ! </poem><!-- -->|<!-- --><poem> {{poem-title|111.|b=}} Вини мою судьбу за все, в чём я неправ, За все, что есть во мне презренного и злого! Корысть публичности мой воспитала нрав, Судьба же не дала мне ничего другого. Поэтому-то я презреньем заклеймен; Как краскою маляр, отметила позором Меня судьба моя, и путь мой омрачен… О сжалься надо мной и не терзай укором! </poem> }}<section end="сонет 111" /><noinclude><!-- --> <references /></div></noinclude> a70u71akr3r8y1g35jqbhv1tb42v1ow 4590545 4590544 2022-07-20T00:12:18Z Lozman 607 proofread-page text/x-wiki <noinclude><pagequality level="3" user="Lozman" />__NOEDITSECTION__ <div class='poetry text'> {{Колонтитул|426|ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ ШЕКСПИРА.|}}</noinclude><section begin="сонет 106" />{{ВАР2|<poem> И мнится мнѣ: достойно бы воспѣли Они красу, какой владѣешь ты. : Такъ, о тебѣ пророчествуя сладко, Поэзія красу превознесла! Но гимны тѣ—лишь слабая догадка: Ты выше, все жъ, чѣмъ древнихъ вся хвала. : Когда умѣли пѣть,—тебя не знали; Пришелъ твой вѣкъ,—и пѣсни слабы стали! :::::::::::: '''Н. Холодковскій.''' </poem><!-- -->|<!-- --><poem> И мнится мне: достойно бы воспели Они красу, какой владеешь ты. : Так, о тебе пророчествуя сладко, Поэзия красу превознесла! Но гимны те — лишь слабая догадка: Ты выше, все ж, чем древних вся хвала. : Когда умели петь, — тебя не знали; Пришел твой век, — и песни слабы стали! :::::::::::: '''Н. Холодковский.''' </poem> }}<section end="сонет 106" /> <section begin="сонет 107" />{{ВАР2|<poem> {{poem-title|107.|b=}} Ни собственный мой страхъ, ни духъ, что міръ тревожитъ, Міръ, замечтавшійся о будущности дѣлъ, Любви моей года опредѣлить не можетъ, Хотя бы даже ей готовился предѣлъ. Смертельный мѣсяцъ мой прошелъ свое затменье, И прорицатели смѣются надъ собой, Сомнѣнія теперь смѣнило увѣренье, Оливковая вѣтвь приноситъ миръ благой. Благодаря росѣ, ниспавшей въ это время, Свѣжѣй моя любовь и смерть мнѣ не страшна, Я буду жить на зло въ стихѣ, тогда какъ племя Глупцовъ безпомощныхъ похитить смерть должна, И вѣчный мавзолей въ стихахъ тобой внушенныхъ Переживетъ металлъ тирановъ погребенныхъ. :::::::::::: '''К. Фофановъ.''' </poem><!-- -->|<!-- --><poem> {{poem-title|107.|b=}} Ни собственный мой страх, ни дух, что мир тревожит, Мир, замечтавшийся о будущности дел, Любви моей года определить не может, Хотя бы даже ей готовился предел. Смертельный месяц мой прошел свое затменье, И прорицатели смеются над собой, Сомнения теперь сменило уверенье, Оливковая ветвь приносит мир благой. Благодаря росе, ниспавшей в это время, Свежей моя любовь и смерть мне не страшна, Я буду жить на зло в стихе, тогда как племя Глупцов беспомощных похитить смерть должна, И вечный мавзолей в стихах тобой внушенных Переживет металл тиранов погребенных. :::::::::::: '''К. Фофанов.''' </poem> }}<section end="сонет 107" /> <section begin="сонет 108" />{{ВАР2|<poem> {{poem-title|108.|b=}} Что можетъ мозгъ создать, изобразить чернила, Какъ можетъ передать мой духъ восторгъ любви, Что новаго сказать; гдѣ творческая сила, Чтобъ выразить любовь и качества твои? Ничто, мой юноша прекрасный,—но порою Счастливо повторять я каждый день готовъ Все то же самое молитвою святою: Твоя любовь во мнѣ, въ тебѣ моя любовь. То вѣчная любовь, ея не разрушаетъ Стремленье времени завистливымъ серпомъ, Передъ морщинами она не отступаетъ И старость дѣлаетъ на вѣкъ своимъ пажомъ, Предчувствуя, что мысль любви родится тамъ, Гдѣ внѣшностью любовь подобна мертвецамъ. :::::::::::: '''К. Фофановъ.''' </poem><!-- -->|<!-- --><poem> {{poem-title|108.|b=}} Что может мозг создать, изобразить чернила, Как может передать мой дух восторг любви, Что нового сказать; где творческая сила, Чтоб выразить любовь и качества твои? Ничто, мой юноша прекрасный, — но порою Счастливо повторять я каждый день готов Все то же самое молитвою святою: Твоя любовь во мне, в тебе моя любовь. То вечная любовь, её не разрушает Стремленье времени завистливым серпом, Перед морщинами она не отступает И старость делает на век своим пажом, Предчувствуя, что мысль любви родится там, Где внешностью любовь подобна мертвецам. :::::::::::: '''К. Фофанов.''' </poem> }}<section end="сонет 108" /> <section begin="сонет 109" />{{ВАР2|<poem> {{poem-title|109.|b=}} О, нѣтъ не говори, что сердцемъ предъ тобою Я измѣнилъ, хотя слабѣй въ разлукѣ пылъ. Скорѣй разстануся безъ страха самъ съ собою, Но не съ душой, что я въ тебѣ похоронилъ. Любовь моя—очагъ, и если я скитаюсь, То возвращаюсь вновь къ нему, какъ пилигримъ; Самъ приношу воды, съ дороги омываюсь, Стирая пятна, пыль,—и грѣюсь передъ нимъ. И если есть во мнѣ тѣ слабости, такъ трудно, Такъ горячо у всѣхъ волнующія кровь, То и тогда не вѣрь, чтобъ могъ я безразсудно Растратить безъ тебя всю страсть и всю любовь,— И вѣрь — вселенную я ни во что не ставлю, Тебя, о роза, я одну люблю и славлю. :::::::::::: '''К. Фофановъ.''' </poem><!-- -->|<!-- --><poem> {{poem-title|109.|b=}} О, нет не говори, что сердцем пред тобою Я изменил, хотя слабей в разлуке пыл. Скорей расстануся без страха сам с собою, Но не с душой, что я в тебе похоронил. Любовь моя — очаг, и если я скитаюсь, То возвращаюсь вновь к нему, как пилигрим; Сам приношу воды, с дороги омываюсь, Стирая пятна, пыль, — и греюсь перед ним. И если есть во мне те слабости, так трудно, Так горячо у всех волнующие кровь, То и тогда не верь, чтоб мог я безрассудно Растратить без тебя всю страсть и всю любовь, — И верь — вселенную я ни во что не ставлю, Тебя, о роза, я одну люблю и славлю. :::::::::::: '''К. Фофанов.''' </poem> }}<section end="сонет 109" /> <section begin="сонет 110" />{{ВАР2|<poem> {{poem-title|110.|b=}} Въ исканьѣ новизны бродя то здѣсь, то тамъ, Я обезцѣнилъ все, что сердцу было свято, Противорѣчилъ я поступками словамъ И промѣнялъ друзей, любимыхъ мной когда-то. Да, заблуждался я! Отъ правды былъ далекъ, Но молодость мою вернули заблужденья. Конецъ ошибкамъ! Въ нихъ мнѣ жизнь даетъ урокъ; Люблю тебя сильнѣй за всѣ мои мученья! Прими мою любовь и ею завладѣй! Клянусь тебѣ, она продлится безконечно, И друга, вѣрнаго, какъ богъ, въ любви моей, Не стану больше я испытывать безпечно. Такъ пріюти жъ меня, чтобъ могъ я отдохнуть, Склонясь порой къ тебѣ на любящую грудь. :::::::::::: '''В. Мазуркевичъ.''' </poem><!-- -->|<!-- --><poem> {{poem-title|110.|b=}} В исканье новизны бродя то здесь, то там, Я обесценил все, что сердцу было свято, Противоречил я поступками словам И променял друзей, любимых мной когда-то. Да, заблуждался я! От правды был далек, Но молодость мою вернули заблужденья. Конец ошибкам! В них мне жизнь дает урок; Люблю тебя сильней за все мои мученья! Прими мою любовь и ею завладей! Клянусь тебе, она продлится бесконечно, И друга, верного, как бог, в любви моей, Не стану больше я испытывать беспечно. Так приюти ж меня, чтоб мог я отдохнуть, Склонясь порой к тебе на любящую грудь. :::::::::::: '''В. Мазуркевич.''' </poem> }}<section end="сонет 110" /> <section begin="сонет 111" />{{ВАР2|<poem> {{poem-title|111.|b=}} Вини мою судьбу за все, въ чемъ я неправъ, За все, что есть во мнѣ презрѣннаго и злого! Корысть публичности мой воспитала нравъ, Судьба-же не дала мнѣ ничего другого. Поэтому-то я презрѣньемъ заклейменъ; Какъ краскою маляръ, отмѣтила позоромъ Меня судьба моя, и путь мой омраченъ… О сжалься надо мной и не терзай укоромъ! </poem><!-- -->|<!-- --><poem> {{poem-title|111.|b=}} Вини мою судьбу за все, в чём я неправ, За все, что есть во мне презренного и злого! Корысть публичности мой воспитала нрав, Судьба же не дала мне ничего другого. Поэтому-то я презреньем заклеймен; Как краскою маляр, отметила позором Меня судьба моя, и путь мой омрачен… О сжалься надо мной и не терзай укором! </poem> }}<section end="сонет 111" /><noinclude><!-- --> <references /></div></noinclude> oxw184e551ok8kzma2cy8q1w8blheex Сонет 107 (Шекспир; Фофанов) 0 1124204 4590546 2022-07-20T00:12:32Z Lozman 607 Новая: «{{ПСС Шекспира (1902-1904) |НАЗВАНИЕ=Сонет 107 |ДАТАСОЗДАНИЯ= |ДАТАПУБЛИКАЦИИ= |СОДЕРЖАНИЕ=[[Сонеты (Шекспир)|Сонеты]] |ОГЛАВЛЕНИЕ= |НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА=[[:en:Sonnet 107 (Shakespeare)|Sonnet 107 (“Not mine own fears, nor the prophetic soul…”)]] |ПЕРЕВОДЧИК=[[Константин Михайлович Фофанов]] |ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ={{Верс...» wikitext text/x-wiki {{ПСС Шекспира (1902-1904) |НАЗВАНИЕ=Сонет 107 |ДАТАСОЗДАНИЯ= |ДАТАПУБЛИКАЦИИ= |СОДЕРЖАНИЕ=[[Сонеты (Шекспир)|Сонеты]] |ОГЛАВЛЕНИЕ= |НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА=[[:en:Sonnet 107 (Shakespeare)|Sonnet 107 (“Not mine own fears, nor the prophetic soul…”)]] |ПЕРЕВОДЧИК=[[Константин Михайлович Фофанов]] |ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ={{Версии/Сонеты (Шекспир)|107}} |ТОМ=5 |СТРАНИЦЫ=426 |ПРЕДЫДУЩИЙ= |СЛЕДУЮЩИЙ= |ВИКИДАННЫЕ= |КАЧЕСТВО=4 }} {{v|index=Полное собрание сочинений Шекспира. Т. 5 (1904).djvu/487/сонет 107}} [[Категория:Поэзия Уильяма Шекспира]] [[Категория:Литература 1590-х годов]] [[Категория:Английская поэзия, малые формы]] [[Категория:Переводы, выполненные Константином Михайловичем Фофановым]] [[Категория:Сонеты]] gx25payz9g7wvl72itu2kyivubjrj19 Сонет 107 (Шекспир; Фофанов)/ДО 0 1124205 4590547 2022-07-20T00:13:53Z Lozman 607 Новая: «{{ПСС Шекспира (1902-1904) |НАЗВАНИЕ=Сонетъ 107 |ДАТАСОЗДАНИЯ= |ДАТАПУБЛИКАЦИИ= |СОДЕРЖАНИЕ=[[Сонеты (Шекспир)|Сонеты]] |ОГЛАВЛЕНИЕ= |НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА=[[:en:Sonnet 107 (Shakespeare)|Sonnet 107 (“Not mine own fears, nor the prophetic soul…”)]] |ПЕРЕВОДЧИК=Константин Михайлович Фофанов|Константинъ Михайлови...» wikitext text/x-wiki {{ПСС Шекспира (1902-1904) |НАЗВАНИЕ=Сонетъ 107 |ДАТАСОЗДАНИЯ= |ДАТАПУБЛИКАЦИИ= |СОДЕРЖАНИЕ=[[Сонеты (Шекспир)|Сонеты]] |ОГЛАВЛЕНИЕ= |НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА=[[:en:Sonnet 107 (Shakespeare)|Sonnet 107 (“Not mine own fears, nor the prophetic soul…”)]] |ПЕРЕВОДЧИК=[[Константин Михайлович Фофанов|Константинъ Михайловичъ Фофановъ]] |ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ={{Версии/Сонеты (Шекспир)|107}} |ТОМ=5 |СТРАНИЦЫ=426 |ПРЕДЫДУЩИЙ= |СЛЕДУЮЩИЙ= |ВИКИДАННЫЕ= |КАЧЕСТВО=4 }} {{v|index=Полное собрание сочинений Шекспира. Т. 5 (1904).djvu/487/сонет 107}} [[Категория:Поэзия Уильяма Шекспира]] [[Категория:Литература 1590-х годов]] [[Категория:Английская поэзия, малые формы]] [[Категория:Переводы, выполненные Константином Михайловичем Фофановым]] [[Категория:Сонеты]] o3v1gxxwoiacdxzlf6b7zi3rqjs7scw Сонет 108 (Шекспир; Фофанов) 0 1124206 4590548 2022-07-20T00:15:59Z Lozman 607 Новая: «{{ПСС Шекспира (1902-1904) |НАЗВАНИЕ=Сонет 108 |ДАТАСОЗДАНИЯ= |ДАТАПУБЛИКАЦИИ= |СОДЕРЖАНИЕ=[[Сонеты (Шекспир)|Сонеты]] |ОГЛАВЛЕНИЕ= |НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА=[[:en:Sonnet 108 (Shakespeare)|Sonnet 108 (“What's in the brain, that ink may character…”)]] |ПЕРЕВОДЧИК=[[Константин Михайлович Фофанов]] |ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ={{Верс...» wikitext text/x-wiki {{ПСС Шекспира (1902-1904) |НАЗВАНИЕ=Сонет 108 |ДАТАСОЗДАНИЯ= |ДАТАПУБЛИКАЦИИ= |СОДЕРЖАНИЕ=[[Сонеты (Шекспир)|Сонеты]] |ОГЛАВЛЕНИЕ= |НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА=[[:en:Sonnet 108 (Shakespeare)|Sonnet 108 (“What's in the brain, that ink may character…”)]] |ПЕРЕВОДЧИК=[[Константин Михайлович Фофанов]] |ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ={{Версии/Сонеты (Шекспир)|108}} |ТОМ=5 |СТРАНИЦЫ=426 |ПРЕДЫДУЩИЙ= |СЛЕДУЮЩИЙ= |ВИКИДАННЫЕ= |КАЧЕСТВО=4 }} {{v|index=Полное собрание сочинений Шекспира. Т. 5 (1904).djvu/487/сонет 108}} [[Категория:Поэзия Уильяма Шекспира]] [[Категория:Литература 1590-х годов]] [[Категория:Английская поэзия, малые формы]] [[Категория:Переводы, выполненные Константином Михайловичем Фофановым]] [[Категория:Сонеты]] hfh0rlu2wjbs2otoq7biqu1snyn8pj4 Сонет 108 (Шекспир; Фофанов)/ДО 0 1124207 4590549 2022-07-20T00:17:27Z Lozman 607 Новая: «{{ПСС Шекспира (1902-1904) |НАЗВАНИЕ=Сонетъ 108 |ДАТАСОЗДАНИЯ= |ДАТАПУБЛИКАЦИИ= |СОДЕРЖАНИЕ=[[Сонеты (Шекспир)|Сонеты]] |ОГЛАВЛЕНИЕ= |НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА=[[:en:Sonnet 108 (Shakespeare)|Sonnet 108 (“What's in the brain, that ink may character…”)]] |ПЕРЕВОДЧИК=Константин Михайлович Фофанов|Константинъ Михайлов...» wikitext text/x-wiki {{ПСС Шекспира (1902-1904) |НАЗВАНИЕ=Сонетъ 108 |ДАТАСОЗДАНИЯ= |ДАТАПУБЛИКАЦИИ= |СОДЕРЖАНИЕ=[[Сонеты (Шекспир)|Сонеты]] |ОГЛАВЛЕНИЕ= |НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА=[[:en:Sonnet 108 (Shakespeare)|Sonnet 108 (“What's in the brain, that ink may character…”)]] |ПЕРЕВОДЧИК=[[Константин Михайлович Фофанов|Константинъ Михайловичъ Фофановъ]] |ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ={{Версии/Сонеты (Шекспир)|108}} |ТОМ=5 |СТРАНИЦЫ=426 |ПРЕДЫДУЩИЙ= |СЛЕДУЮЩИЙ= |ВИКИДАННЫЕ= |КАЧЕСТВО=4 }} {{v|index=Полное собрание сочинений Шекспира. Т. 5 (1904).djvu/487/сонет 108}} [[Категория:Поэзия Уильяма Шекспира]] [[Категория:Литература 1590-х годов]] [[Категория:Английская поэзия, малые формы]] [[Категория:Переводы, выполненные Константином Михайловичем Фофановым]] [[Категория:Сонеты]] nb4makkqd9blkssk8smfw1l3cmm4k4o Сонет 109 (Шекспир; Фофанов) 0 1124208 4590550 2022-07-20T00:19:29Z Lozman 607 Новая: «{{ПСС Шекспира (1902-1904) |НАЗВАНИЕ=Сонет 109 |ДАТАСОЗДАНИЯ= |ДАТАПУБЛИКАЦИИ= |СОДЕРЖАНИЕ=[[Сонеты (Шекспир)|Сонеты]] |ОГЛАВЛЕНИЕ= |НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА=[[:en:Sonnet 109 (Shakespeare)|Sonnet 109 (“O! never say that I was false of heart…”)]] |ПЕРЕВОДЧИК=[[Константин Михайлович Фофанов]] |ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ={{Версии/...» wikitext text/x-wiki {{ПСС Шекспира (1902-1904) |НАЗВАНИЕ=Сонет 109 |ДАТАСОЗДАНИЯ= |ДАТАПУБЛИКАЦИИ= |СОДЕРЖАНИЕ=[[Сонеты (Шекспир)|Сонеты]] |ОГЛАВЛЕНИЕ= |НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА=[[:en:Sonnet 109 (Shakespeare)|Sonnet 109 (“O! never say that I was false of heart…”)]] |ПЕРЕВОДЧИК=[[Константин Михайлович Фофанов]] |ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ={{Версии/Сонеты (Шекспир)|109}} |ТОМ=5 |СТРАНИЦЫ=426 |ПРЕДЫДУЩИЙ= |СЛЕДУЮЩИЙ= |ВИКИДАННЫЕ= |КАЧЕСТВО=4 }} {{v|index=Полное собрание сочинений Шекспира. Т. 5 (1904).djvu/487/сонет 109}} [[Категория:Поэзия Уильяма Шекспира]] [[Категория:Литература 1590-х годов]] [[Категория:Английская поэзия, малые формы]] [[Категория:Переводы, выполненные Константином Михайловичем Фофановым]] [[Категория:Сонеты]] bgq633l1n3qhs90yw52gywp1eqszxji Сонет 109 (Шекспир; Фофанов)/ДО 0 1124209 4590551 2022-07-20T00:21:32Z Lozman 607 Новая: «{{ПСС Шекспира (1902-1904) |НАЗВАНИЕ=Сонетъ 109 |ДАТАСОЗДАНИЯ= |ДАТАПУБЛИКАЦИИ= |СОДЕРЖАНИЕ=[[Сонеты (Шекспир)|Сонеты]] |ОГЛАВЛЕНИЕ= |НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА=[[:en:Sonnet 109 (Shakespeare)|Sonnet 109 (“O! never say that I was false of heart…”)]] |ПЕРЕВОДЧИК=Константин Михайлович Фофанов|Константинъ Михайловичъ...» wikitext text/x-wiki {{ПСС Шекспира (1902-1904) |НАЗВАНИЕ=Сонетъ 109 |ДАТАСОЗДАНИЯ= |ДАТАПУБЛИКАЦИИ= |СОДЕРЖАНИЕ=[[Сонеты (Шекспир)|Сонеты]] |ОГЛАВЛЕНИЕ= |НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА=[[:en:Sonnet 109 (Shakespeare)|Sonnet 109 (“O! never say that I was false of heart…”)]] |ПЕРЕВОДЧИК=[[Константин Михайлович Фофанов|Константинъ Михайловичъ Фофановъ]] |ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ={{Версии/Сонеты (Шекспир)|109}} |ТОМ=5 |СТРАНИЦЫ=426 |ПРЕДЫДУЩИЙ= |СЛЕДУЮЩИЙ= |ВИКИДАННЫЕ= |КАЧЕСТВО=4 }} {{v|index=Полное собрание сочинений Шекспира. Т. 5 (1904).djvu/487/сонет 109}} [[Категория:Поэзия Уильяма Шекспира]] [[Категория:Литература 1590-х годов]] [[Категория:Английская поэзия, малые формы]] [[Категория:Переводы, выполненные Константином Михайловичем Фофановым]] [[Категория:Сонеты]] se7ukct1wqewqkwu3owvc1m4vprrdx8 Сонет 110 (Шекспир; Мазуркевич) 0 1124210 4590552 2022-07-20T00:24:44Z Lozman 607 Новая: «{{ПСС Шекспира (1902-1904) |НАЗВАНИЕ=Сонет 110 |ДАТАСОЗДАНИЯ= |ДАТАПУБЛИКАЦИИ= |СОДЕРЖАНИЕ=[[Сонеты (Шекспир)|Сонеты]] |ОГЛАВЛЕНИЕ= |НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА=[[:en:Sonnet 110 (Shakespeare)|Sonnet 110 (“Alas! 'tis true, I have gone here and there…”)]] |ПЕРЕВОДЧИК=[[Владимир Александрович Мазуркевич]] |ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ={{...» wikitext text/x-wiki {{ПСС Шекспира (1902-1904) |НАЗВАНИЕ=Сонет 110 |ДАТАСОЗДАНИЯ= |ДАТАПУБЛИКАЦИИ= |СОДЕРЖАНИЕ=[[Сонеты (Шекспир)|Сонеты]] |ОГЛАВЛЕНИЕ= |НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА=[[:en:Sonnet 110 (Shakespeare)|Sonnet 110 (“Alas! 'tis true, I have gone here and there…”)]] |ПЕРЕВОДЧИК=[[Владимир Александрович Мазуркевич]] |ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ={{Версии/Сонеты (Шекспир)|110}} |ТОМ=5 |СТРАНИЦЫ=426 |ПРЕДЫДУЩИЙ= |СЛЕДУЮЩИЙ= |ВИКИДАННЫЕ= |КАЧЕСТВО=4 }} {{v|index=Полное собрание сочинений Шекспира. Т. 5 (1904).djvu/487/сонет 110}} [[Категория:Поэзия Уильяма Шекспира]] [[Категория:Литература 1590-х годов]] [[Категория:Английская поэзия, малые формы]] [[Категория:Переводы, выполненные Владимиром Александровичем Мазуркевичем]] [[Категория:Сонеты]] fgxrubolyl02w6p23uuh399smhdzb0b Сонет 110 (Шекспир; Мазуркевич)/ДО 0 1124211 4590553 2022-07-20T00:26:00Z Lozman 607 Новая: «{{ПСС Шекспира (1902-1904) |НАЗВАНИЕ=Сонетъ 110 |ДАТАСОЗДАНИЯ= |ДАТАПУБЛИКАЦИИ= |СОДЕРЖАНИЕ=[[Сонеты (Шекспир)|Сонеты]] |ОГЛАВЛЕНИЕ= |НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА=[[:en:Sonnet 110 (Shakespeare)|Sonnet 110 (“Alas! 'tis true, I have gone here and there…”)]] |ПЕРЕВОДЧИК=Владимир Александрович Мазуркевич|Владиміръ Алекса...» wikitext text/x-wiki {{ПСС Шекспира (1902-1904) |НАЗВАНИЕ=Сонетъ 110 |ДАТАСОЗДАНИЯ= |ДАТАПУБЛИКАЦИИ= |СОДЕРЖАНИЕ=[[Сонеты (Шекспир)|Сонеты]] |ОГЛАВЛЕНИЕ= |НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА=[[:en:Sonnet 110 (Shakespeare)|Sonnet 110 (“Alas! 'tis true, I have gone here and there…”)]] |ПЕРЕВОДЧИК=[[Владимир Александрович Мазуркевич|Владиміръ Александровичъ Мазуркевичъ]] |ДРУГИЕПЕРЕВОДЫ={{Версии/Сонеты (Шекспир)|110}} |ТОМ=5 |СТРАНИЦЫ=426 |ПРЕДЫДУЩИЙ= |СЛЕДУЮЩИЙ= |ВИКИДАННЫЕ= |КАЧЕСТВО=4 }} {{v|index=Полное собрание сочинений Шекспира. Т. 5 (1904).djvu/487/сонет 110}} [[Категория:Поэзия Уильяма Шекспира]] [[Категория:Литература 1590-х годов]] [[Категория:Английская поэзия, малые формы]] [[Категория:Переводы, выполненные Владимиром Александровичем Мазуркевичем]] [[Категория:Сонеты]] p3tt897ykeqmuy634xtcfpd924ow9bf Категория:Переводы, выполненные Владимиром Александровичем Мазуркевичем 14 1124212 4590554 2022-07-20T00:27:07Z Lozman 607 Новая: «[[Категория:Владимир Александрович Мазуркевич]] [[Категория:Переводы по переводчикам|Мазуркевич]]» wikitext text/x-wiki [[Категория:Владимир Александрович Мазуркевич]] [[Категория:Переводы по переводчикам|Мазуркевич]] 92sasi0xg77ui4xhyk1g2daqws1z35x БСЭ1/Мухаммед Садык 0 1124213 4590724 2022-07-20T03:06:53Z Wlbw68 37914 Новая: «{{БСЭ1 |ВИКИДАННЫЕ = |ВИКИПЕДИЯ=Мухаммад III ас-Садик |ВИКИТЕКА= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИВИДЫ= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''МУХАММЕД САДЫК''', тунисский бей (1813—1882). Являясь безвольным орудием в руках европейских (гл....» wikitext text/x-wiki {{БСЭ1 |ВИКИДАННЫЕ = |ВИКИПЕДИЯ=Мухаммад III ас-Садик |ВИКИТЕКА= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИВИДЫ= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''МУХАММЕД САДЫК''', тунисский бей (1813—1882). Являясь безвольным орудием в руках европейских (гл. обр., французских и итальянских) финансистов, М. С. запутался в навязанных Тунису кабальных займах и вынужден был повысить налоги, к-рые он взыскивал посредством казней, пыток и карательных экспедиций. В то же время М. С. заложил таможни и предоставил европ. капиталистам ряд крупных концессий, что привело государство к банкротству и подготовило захват Туниса французами. В 1881, после вторжения французских войск в Тунис, М. С. без всякого сопротивления подписал навязанный ему договор о протекторате и стал официальным агентом оккупантов. [[Категория:БСЭ1:Персоналии]] pbslgov97x1qyoc8o99c00wvr1viaec БСЭ1/Мухаррак 0 1124214 4590732 2022-07-20T03:07:59Z Wlbw68 37914 Новая: «{{БСЭ1 |ВИКИДАННЫЕ = |ВИКИПЕДИЯ= Мухаррак |ВИКИТЕКА= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИВИДЫ= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''МУХАРРАК''' (Muharraq), второй по величине и значению остров в Бахрейнском архипелаге (британский протектор...» wikitext text/x-wiki {{БСЭ1 |ВИКИДАННЫЕ = |ВИКИПЕДИЯ= Мухаррак |ВИКИТЕКА= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИВИДЫ= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''МУХАРРАК''' (Muharraq), второй по величине и значению остров в Бахрейнском архипелаге (британский протекторат в Персидском заливе); ок. 25 тыс. жит., гл. обр., арабы. Торговля жемчугом и финиками. Главный город Мухаррак. fb9ksow6pq3b3jyxpkb3pzjujnv3se0 БСЭ1/Мухаррем 0 1124215 4590757 2022-07-20T03:16:38Z Wlbw68 37914 Новая: «{{БСЭ1 |ВИКИДАННЫЕ = |ВИКИПЕДИЯ=Мухаррам |ВИКИТЕКА= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИВИДЫ= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''МУХАРРЕМ''' (араб. — священный), первый месяц (30 дней) мусульманского лунного года. 1 М. — день нового года...» wikitext text/x-wiki {{БСЭ1 |ВИКИДАННЫЕ = |ВИКИПЕДИЯ=Мухаррам |ВИКИТЕКА= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИВИДЫ= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''МУХАРРЕМ''' (араб. — священный), первый месяц (30 дней) мусульманского лунного года. 1 М. — день нового года; 10 М. — день траура у ''{{Lsafe|Шииты|шиитов}}'' (см.), в ознаменование гибели ''{{Lsafe|Хусейна}}'' (см.) при Кербеле в 680; в странах с преобладающим шиитским населением в этот день устраивались мистерии (см. ''{{Lsafe|Шахсей-Вахсей|Шахсей-вахсей}}''): у ''{{Lsafe|Сунниты|суннитов}}'' (см.) этот день, называемый ашура, — день необязательного поста. cx9rxr708fqvaf2k668c5nhkjblby21 БСЭ1/Морж 0 1124216 4590758 2022-07-20T03:41:42Z Wlbw68 37914 Новая: «{{БСЭ1 |ВИКИДАННЫЕ = |ВИКИПЕДИЯ=Морж |ВИКИТЕКА= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИВИДЫ= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''МОРЖ''' (Odobenus rosmarus), единственный вид особого рода и семейства (Odobenidae) отряда ''{{Lsafe|Ластоногие|ластоногих}}'' (с...» wikitext text/x-wiki {{БСЭ1 |ВИКИДАННЫЕ = |ВИКИПЕДИЯ=Морж |ВИКИТЕКА= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИВИДЫ= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''МОРЖ''' (Odobenus rosmarus), единственный вид особого рода и семейства (Odobenidae) отряда ''{{Lsafe|Ластоногие|ластоногих}}'' (см.). Достигает в длину до 4,5 ''м'' (в виде исключения бывает и больших размеров); вес — до 1.000 ''кг''. Туловище массивное и тяжелое, задние конечности могут подгибаться вперед и принимают участие в. передвижении по суше. Коренные зубы плоские;{{ifloat|0|БСЭ1. Морж.jpg|align1=0}} верхние клыки развиты очень сильно, превращены в большие бивни (до 72 ''см'' длиной), обращены вниз и далеко выдаются изо рта. У самцов они развиты сильнее, нежели у самок. Волосяной покров развит слабо (сильнее у молодых); кожа толстая и морщинистая, сильно пигментированная; имеется толстый слой подкожного жира. Обычный цвет взрослых зверей серо-желтовато-зеленый. На верхней губе сильно развитые вибриссы («усы»), составленные из толстых упругих щетин. В настоящее время М. обычно встречаются начиная с земли Франца Иосифа и вост. берега Новой Земли, а на В. — от Анадырского залива. Наибольшее количество М. сохранилось у побережий с.-в. Сибири. М. — стадное кочующее животное, в определенные периоды образующее лежбища от десятка и до 2 и 3 тысяч голов. В стадах — обычно ок. 50% взрослых половозрелых животных (15% самцов и 35% самок) и 50% молодых и неполовозрелых. Самка становится способной к размножению к четырем годам, самец — на пятом. Спаривание — в апреле — июне; рождение молодых — в мае — начале июня. Детеныш один. М. держатся у берегов и на мелководьи, предпочтительно у льдов. Питаются преимущественно моллюсками, доставая их со дна. Раковины раздавливаются зубами, и заглатывается только мягкое тело моллюска. Два подвида М.: относительно мелкий, O. r. rosmarus (на В. до устья Лены), и более крупный, O. r. divergens (к В. от Лены). М. является предметом промысла (шкура, жир, клыки) и играет очень большую роль в экономике народностей с.-в. Сибири. ejyegjevm0t92nxq0uqlx3tmasm0nbc БСЭ1/Моржовец 0 1124217 4590759 2022-07-20T03:44:38Z Wlbw68 37914 Новая: «{{БСЭ1 |ВИКИДАННЫЕ = |ВИКИПЕДИЯ=Моржовец |ВИКИТЕКА= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИВИДЫ= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''МОРЖОВЕЦ''', остров у входа в Мезенский залив Белого моря. Площадь — ок. 110 ''км''². Остров невысок (до 30 ''м''...» wikitext text/x-wiki {{БСЭ1 |ВИКИДАННЫЕ = |ВИКИПЕДИЯ=Моржовец |ВИКИТЕКА= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИВИДЫ= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''МОРЖОВЕЦ''', остров у входа в Мезенский залив Белого моря. Площадь — ок. 110 ''км''². Остров невысок (до 30 ''м'' над ур. м.), у северного, восточного и юго-вост, берегов — отмели (Моржовские кошки), у сев.-зап. берега море более глубоко. На сев. берегу острова находится маяк. p4oizpm9k5aj89qraqo5u7f7fezujul БСЭ1/Морзе, Самюел 0 1124218 4590760 2022-07-20T03:53:55Z Wlbw68 37914 Новая: «{{БСЭ1 |ВИКИДАННЫЕ = |ВИКИПЕДИЯ=Морзе, Сэмюэл |ВИКИТЕКА= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИВИДЫ= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''МОРЗЕ''' (Morse), Самюел (1791—1872),{{rfloat|0|БСЭ1. Морзе, Самюел.jpg|align1=0}} изобретатель электромагнитного пишущ...» wikitext text/x-wiki {{БСЭ1 |ВИКИДАННЫЕ = |ВИКИПЕДИЯ=Морзе, Сэмюэл |ВИКИТЕКА= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИВИДЫ= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''МОРЗЕ''' (Morse), Самюел (1791—1872),{{rfloat|0|БСЭ1. Морзе, Самюел.jpg|align1=0}} изобретатель электромагнитного пишущего телеграфного аппарата (см. ''{{Lsafe||Телеграф}}''). Первоначально был художником и получил соответствующее образование. Был одним из основателей Академии художеств в Нью Иорке и ее первым президентом (1826—45); рано начал интересоваться электричеством; в 1837 построил свой первый аппарат и осуществил передачу телеграфных знаков по медной проволоке на небольшое расстояние. В 1842 М. предложил свою азбуку, которая применяется и до настоящего времени. В 1843 он получил американский патент, а в 1844 начала работать первая телеграфная линия между Балтиморой и Вашингтоном. С этого времени началось быстрое распространение телеграфирования по воздушным проволочным линиям. В 1871 в Центральном парке Нью Иорка М. при жизни был поставлен памятник. [[Категория:БСЭ1:Персоналии]] t8tdnmel9pzg89xp6etnzwijomzrh0l БСЭ1/Морзе азбука 0 1124219 4590761 2022-07-20T04:24:23Z Wlbw68 37914 Новая: «{{БСЭ1 |ВИКИДАННЫЕ = |ВИКИПЕДИЯ=Азбука Морзе |ВИКИТЕКА= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИВИДЫ= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''МОРЗЕ АЗБУКА''', см. ''{{Lsafe|Морзе аппарат}}''.» wikitext text/x-wiki {{БСЭ1 |ВИКИДАННЫЕ = |ВИКИПЕДИЯ=Азбука Морзе |ВИКИТЕКА= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИВИДЫ= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''МОРЗЕ АЗБУКА''', см. ''{{Lsafe|Морзе аппарат}}''. i98cr47djgg0qzkgtrev49e9asvhk3m БСЭ1/Морзе аппарат 0 1124220 4590767 2022-07-20T04:44:44Z Wlbw68 37914 Новая: «{{БСЭ1 |ВИКИДАННЫЕ = |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИВИДЫ= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''МОРЗЕ АППАРАТ''', телеграфный аппарат, названный по имени изобретателя Самюела Морзе. Первый М. а., установленный...» wikitext text/x-wiki {{БСЭ1 |ВИКИДАННЫЕ = |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИВИДЫ= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''МОРЗЕ АППАРАТ''', телеграфный аппарат, названный по имени изобретателя Самюела Морзе. Первый М. а., установленный на линии, отличался от позднейших тем,{{lfloat|0|Морзе аппарат 1.jpg|title= Рис. 1. Общий вид аппарата Морзе.|align1=0}} что его электромагнит весил около 80 ''кг'', а медная проволока катушек была одинакова с линейным проводом. В 1845 М. а. получил современный вид (рисунок 1). Действие М. а. понятно из схемы (рис. 2). Над сердечником электромагнита А помещен железный рычаг-якорь Б, укрепленный на оси О. К якорю прикреплена спиральная пружина С, постоянно оттягивающая правый его конец кверху. На другом конце якоря находится пишущее колесо Д, нижним своим краем помещенное в резервуаре с черной краской; над верхним же краем этого колеса находится бумажная лента, передвигаемая с помощью особого механизма. В обмотку электромагнита включаются через провод батарея Е и ключ К на противоположной станции. Когда ключ К нажат, ток от одного полюса батареи Е пройдет через провод, обмотку электромагнита в землю 3 и вернется к другому полюсу батареи. {{rfloat|0|Морзе аппарат 2.jpg|title= Рис. 2. Схема действии аппарата Морзе.|align1=0}} При прохождении тока якорь притягивается к электромагниту, колесо Д коснется бумажной ленты и начнет записывать черту — знак — до тех пор, пока через электромагнит проходит ток. Когда ключ Е поднят, ток в цепи прекратится, якорь вернется в положение покоя, колесо перестает писать знак на ленте. Для передачи слов применяется особый код, состоящий из комбинаций точек и тире, называемый азбукой Морзе. Передача, напр., буквы «а» совершается путем передачи знака «точка — тире» (· — ) и т. д. М. а. можно передать до — 180—200 знаков в минуту (см. ''{{Lsafe|Телеграф}}''). n6dg02dqa68xij1exetjfemxa8eb0zx Блаженная смерть (Уланд; Михайлов) 0 1124221 4590769 2022-07-20T04:45:11Z Sergey kudryavtsev 265 Sergey kudryavtsev переименовал страницу [[Блаженная смерть (Уланд; Михайлов)]] в [[Блаженная смерть (Уланд; Михайлов)/Изд. 1958 (СО)]] wikitext text/x-wiki #перенаправление [[Блаженная смерть (Уланд; Михайлов)/Изд. 1958 (СО)]] 1r6wbit3e8u4dnsr54ko5n2a2whzr5t 4590773 4590769 2022-07-20T04:52:17Z Sergey kudryavtsev 265 Удалено перенаправление на [[Блаженная смерть (Уланд; Михайлов)/Изд. 1958 (СО)]] wikitext text/x-wiki {{Отексте |КАЧЕСТВО=нет |АВТОР=[[Людвиг Уланд]] (1787—1862) |НАЗВАНИЕ=Блаженная смерть |ИЗЦИКЛА= |ИЗСБОРНИКА= |ДАТАСОЗДАНИЯ= |ДАТАПУБЛИКАЦИИ=1862<ref>В настоящей редакции впервые&nbsp;— в&nbsp;книге {{Стихотворения М. Л. Михайлова, 1862|до=0|страницы={{РГБ|01003565889|113|103}}}} Первоначальная редакция впервые&nbsp;— в&nbsp;«Литературной газете», 1847, № 33, 14 августа.</ref> |ЯЗЫКОРИГИНАЛА=de |НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА={{lang|de|[[:de:Seliger Tod|Seliger Tod («Gestorben war ich…»)]]}} |ПЕРЕВОДЧИК=[[Михаил Ларионович Михайлов|М.&nbsp;Л.&nbsp;Михайлов]] (1829—1865) |НЕТ_ИСТОЧНИКА= |ДРУГОЕ = |НАВИГАЦИЯ={{Стихотворения Михайлова, 1862 | РАЗДЕЛ = Из немецких поэтов | ПРЕДЫДУЩИЙ = [[Печать с изображением головы Гомера (Шиллер; Михайлов)|Печать с изображением головы Гомера]] | СЛЕДУЮЩИЙ = [[Пастушья песня (Уланд; Михайлов)|Пастушья песня]] |ЛИЦЕНЗИЯ=PD-old }} }}<!-- <section begin="list"/> * [[/Изд. 1862 (ДО)|Изд. 1862]] * [[/Изд. 1958 (СО)|Изд. 1958]] <section end="list"/> --> * [[/Изд. 1862 (ДО)|Блаженная смерть («Я умеръ отъ нѣги…»)]] // {{Стихотворения М. Л. Михайлова, 1862|до=1|страницы={{РГБ|01003565889|113|103}}}} * [[/Изд. 1958 (СО)|Блаженная смерть («Я умер от неги…»)]] // {{Михайлов:Сочинения в 3 томах|том=1|страницы=241}} == Примечания == {{примечания}} [[Категория:Списки редакций]] [[Категория:Поэзия Людвига Уланда]] [[Категория:Немецкая поэзия, малые формы]] [[Категория:Переводы, выполненные Михаилом Ларионовичем Михайловым]] [[Категория:Литература 1862 года]] [[de:Seliger Tod]] [[fi:Autuas kuolo]] lxq37rcj336efszbye2fbw29ku2kx1a БСЭ1/Мори, Жан Сифрен 0 1124222 4590770 2022-07-20T04:48:07Z Wlbw68 37914 Новая: «{{БСЭ1 |ВИКИДАННЫЕ = |ВИКИПЕДИЯ=Мори, Жан-Сифрен |ВИКИТЕКА= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИВИДЫ= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''МОРИ''' (Mauri), Жан Сифрен (1746—1817), франц. политич. деятель. До франц. буржуазной революции 18 в. выдви...» wikitext text/x-wiki {{БСЭ1 |ВИКИДАННЫЕ = |ВИКИПЕДИЯ=Мори, Жан-Сифрен |ВИКИТЕКА= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИВИДЫ= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''МОРИ''' (Mauri), Жан Сифрен (1746—1817), франц. политич. деятель. До франц. буржуазной революции 18 в. выдвинулся как церковный проповедник; с 1785 — член Франц. академии. Депутат от духовенства в генеральных штатах 1789, М. занял там положение одного из вождей правой; своими реакционными выступлениями вызвал ненависть к себе парижских плебейских масс. Осенью 1791 М. уехал в Италию, с 1794 — кардинал. Был представителем претендента на французский престол графа Прованского (будущего Людовика XVIII) в Риме. В 1804 примкнул к Наполеону I, в 1810—14 управлял парижской епархией. После Реставрации эмигрировал. [[Категория:БСЭ1:Персоналии]] sq9phuj6uupu665p2d0fr58qn659fgz БСЭ1/Мори, Метью Фонтейн 0 1124223 4590772 2022-07-20T04:51:43Z Wlbw68 37914 Новая: «{{БСЭ1 |ВИКИДАННЫЕ = |ВИКИПЕДИЯ= Мори, Мэтью Фонтейн |ВИКИТЕКА= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИВИДЫ= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''МОРИ''' (Maury), Мэтью Фонтейн (1806—73), океанограф, американский морской офицер. В 1826—30, совершая...» wikitext text/x-wiki {{БСЭ1 |ВИКИДАННЫЕ = |ВИКИПЕДИЯ= Мори, Мэтью Фонтейн |ВИКИТЕКА= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИВИДЫ= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''МОРИ''' (Maury), Мэтью Фонтейн (1806—73), океанограф, американский морской офицер. В 1826—30, совершая кругосветное плавание, произвел наблюдения над изменениями атмосферного давления в связи с перемещением корабля; исследовал связь между морскими течениями и направлением ветра. Издал «Sailing directions» — сборник практически необходимых мореплавателям сведений о распределении ветров и морских течений. По его настоянию была созвана в Брюсселе 1-я Международная конференция по метеорологии и физической географии моря (1853), на к-рой были установлены однородные системы наблюдений и записей. В 1855 М. издал физическую географию моря (вышло 9 изданий, имеется рус. перевод), карту ветров, морских течений и рельефа дна сев. части Атлантич. океана. С 1868 М. — профессор метеорологии в военном институте в Виргинии. [[Категория:БСЭ1:Персоналии]] d5kn613ylb4l30zvov0fuqio25968xi 4590791 4590772 2022-07-20T05:07:40Z Wlbw68 37914 категоризация wikitext text/x-wiki {{БСЭ1 |ВИКИДАННЫЕ = |ВИКИПЕДИЯ= Мори, Мэтью Фонтейн |ВИКИТЕКА= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИВИДЫ= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''МОРИ''' (Maury), Мэтью Фонтейн (1806—73), океанограф, американский морской офицер. В 1826—30, совершая кругосветное плавание, произвел наблюдения над изменениями атмосферного давления в связи с перемещением корабля; исследовал связь между морскими течениями и направлением ветра. Издал «Sailing directions» — сборник практически необходимых мореплавателям сведений о распределении ветров и морских течений. По его настоянию была созвана в Брюсселе 1-я Международная конференция по метеорологии и физической географии моря (1853), на к-рой были установлены однородные системы наблюдений и записей. В 1855 М. издал физическую географию моря (вышло 9 изданий, имеется рус. перевод), карту ветров, морских течений и рельефа дна сев. части Атлантич. океана. С 1868 М. — профессор метеорологии в военном институте в Виргинии. [[Категория:БСЭ1:Персоналии]] [[Категория:Мэтью-Фонтейн Мори]] h63wa8t91lklees54h0fyk8nqilnmo3 Мэтью-Фонтейн Мори 0 1124224 4590783 2022-07-20T05:02:28Z Wlbw68 37914 Новая: «{{Обавторе | ФАМИЛИЯ = Мори | ИМЕНА = Мэтью-Фонтейн | ВАРИАНТЫИМЁН = {{lang-en|Matthew-Fontaine Maury}} | ОПИСАНИЕ = американский морской офицер, астроном, историк, океанограф, метеоролог, картограф, геолог, а также автор научных публикаций и преподаватель. | ДРУГОЕ =...» wikitext text/x-wiki {{Обавторе | ФАМИЛИЯ = Мори | ИМЕНА = Мэтью-Фонтейн | ВАРИАНТЫИМЁН = {{lang-en|Matthew-Fontaine Maury}} | ОПИСАНИЕ = американский морской офицер, астроном, историк, океанограф, метеоролог, картограф, геолог, а также автор научных публикаций и преподаватель. | ДРУГОЕ = | ДАТАРОЖДЕНИЯ = | МЕСТОРОЖДЕНИЯ = | ДАТАСМЕРТИ = | МЕСТОСМЕРТИ = | ИЗОБРАЖЕНИЕ = | ВИКИДАННЫЕ = | ВИКИПЕДИЯ = | ВИКИЦИТАТНИК = | ВИКИСКЛАД = | ВИКИЛИВР = | ЭСБЕ = | Google = }} == Библиография == === Книги === * Море в своих физических явлениях, собранных опытными мореходцами : С 12 черт. и карт. изотермов, ветров, глубины и течений моря и хромолит. мор. видами / Соч. Мори, дир. Нац. обсерватории в Вашингтоне, сост. карты ветров и мор. течений; Пер. Василий Модестов. - Москва : тип. Лазаревск. ин-та вост. яз., 1861. - [2], 431 с., 1 л. фронт. (ил.), 9 л. ил., карт.; 21. * Об исследовании южных полярных стран : Письмо г. [М.Ф.] Мори рус. посланнику в Соедин. Штатах Сев. Америки. - Санкт-Петербург : тип. Мор. м-ва, 1861. - 64 с.; 16. * Физическая география моря / Соч. М.Ф. Мори, лейт. ф[лота] С[оединен]. Ш[татов], дир. Нац. обсерватории в Вашингтоне; Пер. А. Толстопятов. - Москва : тип. Лазаревск. ин-та вост. яз., 1861. - [2], XXIV, [2], 364 с., 8 л. ил., карт. : ил.; 22. * Руководство к употреблению барометра : Пер. с англ. / [Фиц-Рой и Мори]. - Санкт-Петербург : тип. Мор. м-ва, 1864. - [4], 77 с., 1 л. черт. : граф.; 23. * Популярный курс физической географии : С 2 карт. ветров и мор. течений : Пер. с англ. / М.Ф. Мори, авт. "Физической географии моря" и др. - Санкт-Петербург : О.И. Бакст, 1865. - [2], II, IV, 168 с., 2 л. ил., карт.; 18. * Руководство к физической географии : Пер. с англ. / М.Ф. Мори. - Санкт-Петербург : тип. Мор. м-ва, 1865. - [8], 165 с., 2 л. черт., карт.; 19. * Физическая география моря, составленная по наблюдениям опытных мореходцев : С 12 черт. и карт. изотермов, ветров, глубины и течений моря и хромолит. мор. видами / Соч. Мори, дир. Нац. обсерватории в Вашингтоне, составившего карты ветром и мор. течений. - 2-е изд. - Москва : тип. В. Готье, 1869. - 431 с., 1 л. фронт. (ил.), 12 л. ил., карт.; 21.; — [https://dlib.rsl.ru/01003582481 скан в РГБ] {{АП|ГОД=1873}} [[Категория:Писатели США]] [[Категория:Писатели на англмйском языке]] gg0ggfo585a9e1yppqm21jsp90ds6n0 4590784 4590783 2022-07-20T05:04:04Z Wlbw68 37914 wikitext text/x-wiki {{Обавторе | ФАМИЛИЯ = Мори | ИМЕНА = Мэтью-Фонтейн | ВАРИАНТЫИМЁН = {{lang-en|Matthew-Fontaine Maury}} | ОПИСАНИЕ = американский морской офицер, астроном, историк, океанограф, метеоролог, картограф, геолог, а также автор научных публикаций и преподаватель. | ДРУГОЕ = | ДАТАРОЖДЕНИЯ = | МЕСТОРОЖДЕНИЯ = | ДАТАСМЕРТИ = | МЕСТОСМЕРТИ = | ИЗОБРАЖЕНИЕ = | ВИКИДАННЫЕ = | ВИКИПЕДИЯ = | ВИКИЦИТАТНИК = | ВИКИСКЛАД = | ВИКИЛИВР = | ЭСБЕ = | Google = }} == Библиография == === Книги === * Море в своих физических явлениях, собранных опытными мореходцами : С 12 черт. и карт. изотермов, ветров, глубины и течений моря и хромолит. мор. видами / Соч. Мори, дир. Нац. обсерватории в Вашингтоне, сост. карты ветров и мор. течений; Пер. Василий Модестов. - Москва : тип. Лазаревск. ин-та вост. яз., 1861. - [2], 431 с., 1 л. фронт. (ил.), 9 л. ил., карт.; 21. * Об исследовании южных полярных стран : Письмо г. [М.Ф.] Мори рус. посланнику в Соедин. Штатах Сев. Америки. - Санкт-Петербург : тип. Мор. м-ва, 1861. - 64 с.; 16. * Физическая география моря / Соч. М.Ф. Мори, лейт. ф[лота] С[оединен]. Ш[татов], дир. Нац. обсерватории в Вашингтоне; Пер. А. Толстопятов. - Москва : тип. Лазаревск. ин-та вост. яз., 1861. - [2], XXIV, [2], 364 с., 8 л. ил., карт. : ил.; 22. * Руководство к употреблению барометра : Пер. с англ. / [Фиц-Рой и Мори]. - Санкт-Петербург : тип. Мор. м-ва, 1864. - [4], 77 с., 1 л. черт. : граф.; 23. * Популярный курс физической географии : С 2 карт. ветров и мор. течений : Пер. с англ. / М.Ф. Мори, авт. "Физической географии моря" и др. - Санкт-Петербург : О.И. Бакст, 1865. - [2], II, IV, 168 с., 2 л. ил., карт.; 18. * Руководство к физической географии : Пер. с англ. / М.Ф. Мори. - Санкт-Петербург : тип. Мор. м-ва, 1865. - [8], 165 с., 2 л. черт., карт.; 19. * Физическая география моря, составленная по наблюдениям опытных мореходцев : С 12 черт. и карт. изотермов, ветров, глубины и течений моря и хромолит. мор. видами / Соч. Мори, дир. Нац. обсерватории в Вашингтоне, составившего карты ветром и мор. течений. - 2-е изд. - Москва : тип. В. Готье, 1869. - 431 с., 1 л. фронт. (ил.), 12 л. ил., карт.; 21.; — [https://dlib.rsl.ru/01003582481 скан в РГБ] {{АП|ГОД=1873}} [[Категория:Писатели США]] [[Категория:Писатели на английском языке]] ej2kkl501e8z9f5buzecm9wgopay52o Категория:Мэтью-Фонтейн Мори 14 1124225 4590785 2022-07-20T05:04:54Z Wlbw68 37914 Новая: «{{DEFAULTSORT:Мори, Мэтью-Фонтейн}} [[Категория:Категории авторов]]» wikitext text/x-wiki {{DEFAULTSORT:Мори, Мэтью-Фонтейн}} [[Категория:Категории авторов]] epb81l76epftolk54772bbfmlmiuc8j БСЭ1/Моризо, Берта 0 1124226 4590792 2022-07-20T05:13:42Z Wlbw68 37914 Новая: «{{БСЭ1 |ВИКИДАННЫЕ = |ВИКИПЕДИЯ=Моризо, Берта |ВИКИТЕКА= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИВИДЫ= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''МОРИЗО''' (Morisot), Берта (1841—95), франц. художница-импрессионистка, ученица Гишара и Удино. Ранние ее ра...» wikitext text/x-wiki {{БСЭ1 |ВИКИДАННЫЕ = |ВИКИПЕДИЯ=Моризо, Берта |ВИКИТЕКА= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИВИДЫ= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''МОРИЗО''' (Morisot), Берта (1841—95), франц. художница-импрессионистка, ученица Гишара и Удино. Ранние ее работы обнаруживают влияние ''{{Lsafe|Коро, Жан Батист|Коро}}'' (см.); в дальнейшем (с 1869) М. испытывает воздействие искусства Э. ''{{Lsafe|Мане, Эдуар|Мане}}'' (см.) и в свою очередь влияет на него в смысле большего приближения к манере импрессионистов. Писала преимущественно женщин и детей, пейзажи и интерьеры. Кисть М. легка и свободна; преобладает светлая, серебристая гамма красок. Выставлялась с 1864 в Салоне, участвовала в выставках импрессионистов. Работы М. имеются в музеях Франции (в том числе в Лувре) и других странах. [[Категория:БСЭ1:Персоналии]] c55nxpgtaiot00tggikl8wl8aaero6x БСЭ1/Морин 0 1124227 4590793 2022-07-20T05:20:10Z Wlbw68 37914 Новая: «{{БСЭ1 |ВИКИДАННЫЕ = Q418224 |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИВИДЫ= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''МОРИН''', {{хим2|C15H10O7}}, желтый пигмент, принадлежащий к группе ''{{Lsafe|Флавонолы|флавонолов}}'' (см.); встречается,...» wikitext text/x-wiki {{БСЭ1 |ВИКИДАННЫЕ = Q418224 |ВИКИПЕДИЯ= |ВИКИТЕКА= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИВИДЫ= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''МОРИН''', {{хим2|C15H10O7}}, желтый пигмент, принадлежащий к группе ''{{Lsafe|Флавонолы|флавонолов}}'' (см.); встречается, гл. обр., в клеточных оболочках, в древесине различных деревьев сем. тутовых, в особенности у видов шелковицы (Morus), а также у тропич. хлебного дерева (Artocarpus integrifolia) и Chlorophora tinctoria. lhhy700z0ypxuhkz82rxr2prswa7h4x БСЭ1/Моринда 0 1124228 4590795 2022-07-20T05:22:38Z Wlbw68 37914 Новая: «{{БСЭ1 |ВИКИДАННЫЕ = |ВИКИПЕДИЯ=Моринда |ВИКИТЕКА= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИВИДЫ= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''МОРИНДА''', Morinda, род тропических древесных растений из семейства мареновых; около 40 видов. Корни М. citrifolia...» wikitext text/x-wiki {{БСЭ1 |ВИКИДАННЫЕ = |ВИКИПЕДИЯ=Моринда |ВИКИТЕКА= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИВИДЫ= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''МОРИНДА''', Morinda, род тропических древесных растений из семейства мареновых; около 40 видов. Корни М. citrifolia и М. tinctoria, дико растущих и разводимых в Ост-Индии, употребляются там для окраски хлопчато-бумажной и шелковых тканей в желтый или красный цвет. hpkd9praainh4123dhrjrsno8rsruz5 БСЭ1/Морион 0 1124229 4590798 2022-07-20T05:29:51Z Wlbw68 37914 Новая: «{{БСЭ1 |ВИКИДАННЫЕ = |ВИКИПЕДИЯ=Морион (минерал) |ВИКИТЕКА= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИВИДЫ= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''МОРИОН''', так называются кристаллы ''{{Lsafe|Кварц|кварца}}'' (см.), окрашенные в темный, почти черный ц...» wikitext text/x-wiki {{БСЭ1 |ВИКИДАННЫЕ = |ВИКИПЕДИЯ=Морион (минерал) |ВИКИТЕКА= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИВИДЫ= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''МОРИОН''', так называются кристаллы ''{{Lsafe|Кварц|кварца}}'' (см.), окрашенные в темный, почти черный цвет; весьма ценятся разновидности, обладающие пьезоэлектрическими свойствами. t3z5b2fegf84ps25x17k2vz2vqv7sr7 БСЭ1/Морис, Джон Фредерик Денисон 0 1124230 4590799 2022-07-20T05:33:44Z Wlbw68 37914 Новая: «{{БСЭ1 |ВИКИДАННЫЕ = |ВИКИПЕДИЯ=Морис, Фредерик Денисон |ВИКИТЕКА= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИВИДЫ= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''МОРИС''' (Maurice), Джон Фредерик Денисон (1805—72), английский священник и профессор King’s college в...» wikitext text/x-wiki {{БСЭ1 |ВИКИДАННЫЕ = |ВИКИПЕДИЯ=Морис, Фредерик Денисон |ВИКИТЕКА= |ВИКИСКЛАД= |ВИКИСЛОВАРЬ= |ВИКИЦИТАТНИК= |ВИКИУЧЕБНИК= |ВИКИНОВОСТИ= |ВИКИВИДЫ= |НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ= |КАЧЕСТВО= }} '''МОРИС''' (Maurice), Джон Фредерик Денисон (1805—72), английский священник и профессор King’s college в Лондоне и Кембриджского ун-та (с 1866), писатель по религиозным и социальным вопросам, один из основателей (наряду с Кингслеем и Ладлоу) движения английского «христианского социализма». Это течение, сформировавшееся к 1848, представляло собой попытку господствующих классов, испуганных революциями на континенте и чартистским движением, противопоставить последнему «братское единение богатых с бедными» и «идею мирной агитации за организацию труда на основе кооперации». Не брезгуя социальной демагогией, основывая потребительские товарищества и широко развернув «просветительскую» деятельность соответствующего направления, М. и другие представители «христианского социализма» сыграли большую роль в совращении наиболее обеспеченной части англ. рабочих с пути политич. борьбы во второй половине 19 в. [[Категория:БСЭ1:Персоналии]] h67pz8aosoo0lmqy4de8s7afzulgogj Русский вестник (журнал, 1856—1906)/1875 0 1124231 4590808 2022-07-20T07:43:08Z Sergey kudryavtsev 265 Новая: «{{Отексте |КАЧЕСТВО=нет |НЕТ_АВТОРА= |НАЗВАНИЕ=[[Русский вестник]] |ЧАСТЬ=1874&nbsp;год |ДРУГОЕ=Редактор [[Михаил Никифорович Катков]]. |ПРЕДЫДУЩИЙ=[[../1873|1873]] |СЛЕДУЮЩИЙ=[[../1875|1875]] }}__NOTOC__ {{tocline|[[#Том 115|Том&nbsp;115]]&nbsp;•&nbsp;[[#Том 116|Том&nbsp;116]]&nbsp;•&nbsp;[[#Том 117|Том&nbsp;117]]&nbsp;•&nbsp;#Том 118...» wikitext text/x-wiki {{Отексте |КАЧЕСТВО=нет |НЕТ_АВТОРА= |НАЗВАНИЕ=[[Русский вестник]] |ЧАСТЬ=1874&nbsp;год |ДРУГОЕ=Редактор [[Михаил Никифорович Катков]]. |ПРЕДЫДУЩИЙ=[[../1873|1873]] |СЛЕДУЮЩИЙ=[[../1875|1875]] }}__NOTOC__ {{tocline|[[#Том 115|Том&nbsp;115]]&nbsp;•&nbsp;[[#Том 116|Том&nbsp;116]]&nbsp;•&nbsp;[[#Том 117|Том&nbsp;117]]&nbsp;•&nbsp;[[#Том 118|Том&nbsp;118]]&nbsp;•&nbsp;[[#Том 119|Том&nbsp;119]]&nbsp;•&nbsp;[[#Том 120|Том&nbsp;120]]}} === Том 116 === {{GBS|5S1nAAAAcAAJ|PA357}} (№ 4, {{GBS|5S1nAAAAcAAJ|PA1|огл. тома}}) ==== № 3 ==== * … ==== № 4 ==== * … [[Категория:Русский вестник, 1856—1906|1875]] [[Категория:1875 год|Русский вестник]] suz34cha8i5hp7f1sb3wqcg1dba6lra 4590809 4590808 2022-07-20T07:43:40Z Sergey kudryavtsev 265 wikitext text/x-wiki {{Отексте |КАЧЕСТВО=нет |НЕТ_АВТОРА= |НАЗВАНИЕ=[[Русский вестник]] |ЧАСТЬ=1874&nbsp;год |ДРУГОЕ=Редактор [[Михаил Никифорович Катков]]. |ПРЕДЫДУЩИЙ=[[../1873|1873]] |СЛЕДУЮЩИЙ=[[../1875|1875]] |ЛИЦЕНЗИЯ=PD-RusEmpire }}__NOTOC__ {{tocline|[[#Том 115|Том&nbsp;115]]&nbsp;•&nbsp;[[#Том 116|Том&nbsp;116]]&nbsp;•&nbsp;[[#Том 117|Том&nbsp;117]]&nbsp;•&nbsp;[[#Том 118|Том&nbsp;118]]&nbsp;•&nbsp;[[#Том 119|Том&nbsp;119]]&nbsp;•&nbsp;[[#Том 120|Том&nbsp;120]]}} === Том 116 === {{GBS|5S1nAAAAcAAJ|PA357}} (№ 4, {{GBS|5S1nAAAAcAAJ|PA1|огл. тома}}) ==== № 3 ==== * … ==== № 4 ==== * … [[Категория:Русский вестник, 1856—1906|1875]] [[Категория:1875 год|Русский вестник]] c0mjvgr620boo02p8v5wzzzo6rmusrc 4590811 4590809 2022-07-20T07:44:32Z Sergey kudryavtsev 265 wikitext text/x-wiki {{Отексте |КАЧЕСТВО=нет |НЕТ_АВТОРА= |НАЗВАНИЕ=[[Русский вестник]] |ЧАСТЬ=1875&nbsp;год |ДРУГОЕ=Редактор [[Михаил Никифорович Катков]]. |ПРЕДЫДУЩИЙ=[[../1874|1874]] |СЛЕДУЮЩИЙ=[[../1876|1876]] |ЛИЦЕНЗИЯ=PD-RusEmpire }}__NOTOC__ {{tocline|[[#Том 115|Том&nbsp;115]]&nbsp;•&nbsp;[[#Том 116|Том&nbsp;116]]&nbsp;•&nbsp;[[#Том 117|Том&nbsp;117]]&nbsp;•&nbsp;[[#Том 118|Том&nbsp;118]]&nbsp;•&nbsp;[[#Том 119|Том&nbsp;119]]&nbsp;•&nbsp;[[#Том 120|Том&nbsp;120]]}} === Том 116 === {{GBS|5S1nAAAAcAAJ|PA357}} (№ 4, {{GBS|5S1nAAAAcAAJ|PA1|огл. тома}}) ==== № 3 ==== * … ==== № 4 ==== * … [[Категория:Русский вестник, 1856—1906|1875]] [[Категория:1875 год|Русский вестник]] 21erule4ckpuqr0ie3o2bbhjuamxt6d 4590812 4590811 2022-07-20T07:47:30Z Sergey kudryavtsev 265 wikitext text/x-wiki {{Отексте |КАЧЕСТВО=нет |НЕТ_АВТОРА= |НАЗВАНИЕ=[[Русский вестник]] |ЧАСТЬ=1875&nbsp;год |ДРУГОЕ=Редактор [[Михаил Никифорович Катков]]. |ПРЕДЫДУЩИЙ=[[../1874|1874]] |СЛЕДУЮЩИЙ=[[../1876|1876]] |ЛИЦЕНЗИЯ=PD-RusEmpire }}__NOTOC__ {{tocline|[[#Том 115|Том&nbsp;115]]&nbsp;•&nbsp;[[#Том 116|Том&nbsp;116]]&nbsp;•&nbsp;[[#Том 117|Том&nbsp;117]]&nbsp;•&nbsp;[[#Том 118|Том&nbsp;118]]&nbsp;•&nbsp;[[#Том 119|Том&nbsp;119]]&nbsp;•&nbsp;[[#Том 120|Том&nbsp;120]]}} === Том 116 === {{GBS|5S1nAAAAcAAJ|PA357}} (№ 4, {{GBS|5S1nAAAAcAAJ|PA1|огл. тома}}); {{GBS|5_c6AQAAMAAJ|PA351}} (№ 4, {{GBS|5_c6AQAAMAAJ|PA1|огл. тома}}) ==== № 3 ==== * … ==== № 4 ==== * … [[Категория:Русский вестник, 1856—1906|1875]] [[Категория:1875 год|Русский вестник]] 3vmktnayjy70yc7fmzyadnjlk72u69p 4590814 4590812 2022-07-20T07:51:46Z Sergey kudryavtsev 265 wikitext text/x-wiki {{Отексте |КАЧЕСТВО=нет |НЕТ_АВТОРА= |НАЗВАНИЕ=[[Русский вестник]] |ЧАСТЬ=1875&nbsp;год |ДРУГОЕ=Редактор [[Михаил Никифорович Катков]]. |ПРЕДЫДУЩИЙ=[[../1874|1874]] |СЛЕДУЮЩИЙ=[[../1876|1876]] |ЛИЦЕНЗИЯ=PD-RusEmpire }}__NOTOC__ {{tocline|[[#Том 115|Том&nbsp;115]]&nbsp;•&nbsp;[[#Том 116|Том&nbsp;116]]&nbsp;•&nbsp;[[#Том 117|Том&nbsp;117]]&nbsp;•&nbsp;[[#Том 118|Том&nbsp;118]]&nbsp;•&nbsp;[[#Том 119|Том&nbsp;119]]&nbsp;•&nbsp;[[#Том 120|Том&nbsp;120]]}} === Том 116 === {{GBS|SQEZAAAAYAAJ|PA3}} (без огл.); {{GBS|5S1nAAAAcAAJ|PA357}} (№ 4, {{GBS|5S1nAAAAcAAJ|PA1|огл. тома}}); {{GBS|5_c6AQAAMAAJ|PA351}} (№ 4, {{GBS|5_c6AQAAMAAJ|PA1|огл. тома}}) ==== № 3 ==== * … ==== № 4 ==== * … * Н.&nbsp;Б—в, [[Тетя Лена (Гартман)/РВ 1875 (ДО)|Тетя Лена]] (стр. {{GBS|SQEZAAAAYAAJ|PA545|545—571}}) * … [[Категория:Русский вестник, 1856—1906|1875]] [[Категория:1875 год|Русский вестник]] s49wihou53x67bqw9k84aiiqh788s9y 4590815 4590814 2022-07-20T07:57:07Z Sergey kudryavtsev 265 /* Том 116 */ wikitext text/x-wiki {{Отексте |КАЧЕСТВО=нет |НЕТ_АВТОРА= |НАЗВАНИЕ=[[Русский вестник]] |ЧАСТЬ=1875&nbsp;год |ДРУГОЕ=Редактор [[Михаил Никифорович Катков]]. |ПРЕДЫДУЩИЙ=[[../1874|1874]] |СЛЕДУЮЩИЙ=[[../1876|1876]] |ЛИЦЕНЗИЯ=PD-RusEmpire }}__NOTOC__ {{tocline|[[#Том 115|Том&nbsp;115]]&nbsp;•&nbsp;[[#Том 116|Том&nbsp;116]]&nbsp;•&nbsp;[[#Том 117|Том&nbsp;117]]&nbsp;•&nbsp;[[#Том 118|Том&nbsp;118]]&nbsp;•&nbsp;[[#Том 119|Том&nbsp;119]]&nbsp;•&nbsp;[[#Том 120|Том&nbsp;120]]}} === Том 116 === {{GBS|SQEZAAAAYAAJ|PA3}} (без огл.); {{GBS|5S1nAAAAcAAJ|PA357}} (№ 4, {{GBS|5S1nAAAAcAAJ|PA1|огл. тома}}); {{GBS|5_c6AQAAMAAJ|PA351}} (№ 4, {{GBS|5_c6AQAAMAAJ|PA1|огл. тома}}) ==== № 3 ==== * … * [[Лев Николаевич Толстой|Л.&nbsp;Н.&nbsp;Толстой]], [[Анна Каренина (Толстой)|Анна Каренина]]. Роман. XI—XXVII (стр. {{GBS|SQEZAAAAYAAJ|PA246|246—316}}) * … ==== № 4 ==== * … * Н.&nbsp;Б—в, [[Тетя Лена (Гартман)/РВ 1875 (ДО)|Тетя Лена]] (стр. {{GBS|SQEZAAAAYAAJ|PA545|545—571}}) * … [[Категория:Русский вестник, 1856—1906|1875]] [[Категория:1875 год|Русский вестник]] aqbknrygpya5383brio228tcmh58km3 4590816 4590815 2022-07-20T07:58:07Z Sergey kudryavtsev 265 /* Том 116 */ wikitext text/x-wiki {{Отексте |КАЧЕСТВО=нет |НЕТ_АВТОРА= |НАЗВАНИЕ=[[Русский вестник]] |ЧАСТЬ=1875&nbsp;год |ДРУГОЕ=Редактор [[Михаил Никифорович Катков]]. |ПРЕДЫДУЩИЙ=[[../1874|1874]] |СЛЕДУЮЩИЙ=[[../1876|1876]] |ЛИЦЕНЗИЯ=PD-RusEmpire }}__NOTOC__ {{tocline|[[#Том 115|Том&nbsp;115]]&nbsp;•&nbsp;[[#Том 116|Том&nbsp;116]]&nbsp;•&nbsp;[[#Том 117|Том&nbsp;117]]&nbsp;•&nbsp;[[#Том 118|Том&nbsp;118]]&nbsp;•&nbsp;[[#Том 119|Том&nbsp;119]]&nbsp;•&nbsp;[[#Том 120|Том&nbsp;120]]}} === Том 116 === {{GBS|SQEZAAAAYAAJ|PA3}} (без огл.); {{GBS|5S1nAAAAcAAJ|PA357}} (№ 4, {{GBS|5S1nAAAAcAAJ|PA1|огл. тома}}); {{GBS|5_c6AQAAMAAJ|PA351}} (№ 4, {{GBS|5_c6AQAAMAAJ|PA1|огл. тома}}) ==== № 3 ==== * … * [[Лев Николаевич Толстой|Л.&nbsp;Н.&nbsp;Толстой]], [[Анна Каренина (Толстой)|Анна Каренина]]. Роман. Часть вторая. XI—XXVII (стр. {{GBS|SQEZAAAAYAAJ|PA246|246—316}}) * … ==== № 4 ==== * … * Н.&nbsp;Б—в, [[Тетя Лена (Гартман)/РВ 1875 (ДО)|Тетя Лена]] (стр. {{GBS|SQEZAAAAYAAJ|PA545|545—571}}) * … [[Категория:Русский вестник, 1856—1906|1875]] [[Категория:1875 год|Русский вестник]] 2cil26ca8b7asf8wpdqsrkjxz2hd4zd 4590820 4590816 2022-07-20T08:06:58Z Sergey kudryavtsev 265 /* Том 116 */ wikitext text/x-wiki {{Отексте |КАЧЕСТВО=нет |НЕТ_АВТОРА= |НАЗВАНИЕ=[[Русский вестник]] |ЧАСТЬ=1875&nbsp;год |ДРУГОЕ=Редактор [[Михаил Никифорович Катков]]. |ПРЕДЫДУЩИЙ=[[../1874|1874]] |СЛЕДУЮЩИЙ=[[../1876|1876]] |ЛИЦЕНЗИЯ=PD-RusEmpire }}__NOTOC__ {{tocline|[[#Том 115|Том&nbsp;115]]&nbsp;•&nbsp;[[#Том 116|Том&nbsp;116]]&nbsp;•&nbsp;[[#Том 117|Том&nbsp;117]]&nbsp;•&nbsp;[[#Том 118|Том&nbsp;118]]&nbsp;•&nbsp;[[#Том 119|Том&nbsp;119]]&nbsp;•&nbsp;[[#Том 120|Том&nbsp;120]]}} === Том 116 === {{GBS|SQEZAAAAYAAJ|PA3}} (без огл.); {{GBS|5S1nAAAAcAAJ|PA357}} (№ 4, {{GBS|5S1nAAAAcAAJ|PA1|огл. тома}}); {{GBS|5_c6AQAAMAAJ|PA351}} (№ 4, {{GBS|5_c6AQAAMAAJ|PA1|огл. тома}}) ==== № 3 ==== * … * [[Дмитрий Егорович Мин|Д.&nbsp;Е.&nbsp;Мин]], [[Осада Коринфа (Байрон; Мин)|Осада Коринфа]]. Поэма лорда [[Джордж Гордон Байрон|Байрона]] (стр. {{GBS|SQEZAAAAYAAJ|PA36|36—68}}) * … * [[Лев Николаевич Толстой|Л.&nbsp;Н.&nbsp;Толстой]], [[Анна Каренина (Толстой)|Анна Каренина]]. Роман. Часть вторая. XI—XXVII (стр. {{GBS|SQEZAAAAYAAJ|PA246|246—316}}) * … ==== № 4 ==== * … * Н.&nbsp;Б—в, [[Тетя Лена (Гартман)/РВ 1875 (ДО)|Тетя Лена]] (стр. {{GBS|SQEZAAAAYAAJ|PA545|545—571}}) * … [[Категория:Русский вестник, 1856—1906|1875]] [[Категория:1875 год|Русский вестник]] qh3t8n4tpq8bx983xalghico0hwv34s 4590821 4590820 2022-07-20T08:11:14Z Sergey kudryavtsev 265 /* Том 116 */ wikitext text/x-wiki {{Отексте |КАЧЕСТВО=нет |НЕТ_АВТОРА= |НАЗВАНИЕ=[[Русский вестник]] |ЧАСТЬ=1875&nbsp;год |ДРУГОЕ=Редактор [[Михаил Никифорович Катков]]. |ПРЕДЫДУЩИЙ=[[../1874|1874]] |СЛЕДУЮЩИЙ=[[../1876|1876]] |ЛИЦЕНЗИЯ=PD-RusEmpire }}__NOTOC__ {{tocline|[[#Том 115|Том&nbsp;115]]&nbsp;•&nbsp;[[#Том 116|Том&nbsp;116]]&nbsp;•&nbsp;[[#Том 117|Том&nbsp;117]]&nbsp;•&nbsp;[[#Том 118|Том&nbsp;118]]&nbsp;•&nbsp;[[#Том 119|Том&nbsp;119]]&nbsp;•&nbsp;[[#Том 120|Том&nbsp;120]]}} === Том 116 === {{GBS|SQEZAAAAYAAJ|PA3}} (без огл.); {{GBS|5S1nAAAAcAAJ|PA357}} (№ 4, {{GBS|5S1nAAAAcAAJ|PA1|огл. тома}}); {{GBS|5_c6AQAAMAAJ|PA351}} (№ 4, {{GBS|5_c6AQAAMAAJ|PA1|огл. тома}}) ==== № 3 ==== * … * [[Дмитрий Егорович Мин|Д.&nbsp;Е.&nbsp;Мин]], [[Осада Коринфа (Байрон; Мин)|Осада Коринфа]]. Поэма лорда [[Джордж Гордон Байрон|Байрона]] (стр. {{GBS|SQEZAAAAYAAJ|PA36|36—68}}) * … * [[Михаил Александрович Хитрово|М.&nbsp;А.&nbsp;Хитрово]], [[Церковище (Хитрово)|Церковище («Тихо церковище в сне заколдованном…»)]] (стр. {{GBS|SQEZAAAAYAAJ|PA243|243—245}}) * [[Лев Николаевич Толстой|Л.&nbsp;Н.&nbsp;Толстой]], [[Анна Каренина (Толстой)|Анна Каренина]]. Роман. Часть вторая. XI—XXVII (стр. {{GBS|SQEZAAAAYAAJ|PA246|246—316}}) * … ==== № 4 ==== * … * Н.&nbsp;Б—в, [[Тетя Лена (Гартман)/РВ 1875 (ДО)|Тетя Лена]] (стр. {{GBS|SQEZAAAAYAAJ|PA545|545—571}}) * … [[Категория:Русский вестник, 1856—1906|1875]] [[Категория:1875 год|Русский вестник]] ok8ir6ultsbikdzu5thvk8cguy4svxc 4590822 4590821 2022-07-20T08:14:09Z Sergey kudryavtsev 265 wikitext text/x-wiki {{Отексте |КАЧЕСТВО=нет |НЕТ_АВТОРА= |НАЗВАНИЕ=[[Русский вестник]] |ЧАСТЬ=1875&nbsp;год |ДРУГОЕ=Редактор [[Михаил Никифорович Катков]]. |ПРЕДЫДУЩИЙ=[[../1874|1874]] |СЛЕДУЮЩИЙ=[[../1876|1876]] |ЛИЦЕНЗИЯ=PD-RusEmpire }}__NOTOC__ {{tocline|[[#Том 115|Том&nbsp;115]]&nbsp;•&nbsp;[[#Том 116|Том&nbsp;116]]&nbsp;•&nbsp;[[#Том 117|Том&nbsp;117]]&nbsp;•&nbsp;[[#Том 118|Том&nbsp;118]]&nbsp;•&nbsp;[[#Том 119|Том&nbsp;119]]&nbsp;•&nbsp;[[#Том 120|Том&nbsp;120]]}} === Том 116 === {{GBS|SQEZAAAAYAAJ|PA3}} (без огл.); {{GBS|5S1nAAAAcAAJ|PA357}} (№ 4, {{GBS|5S1nAAAAcAAJ|PA1|огл. тома}}); {{GBS|5_c6AQAAMAAJ|PA351}} (№ 4, {{GBS|5_c6AQAAMAAJ|PA1|огл. тома}}) ==== № 3 ==== * … * [[Дмитрий Егорович Мин|Д.&nbsp;Е.&nbsp;Мин]], [[Осада Коринфа (Байрон; Мин)|Осада Коринфа]]. Поэма лорда [[Джордж Гордон Байрон|Байрона]] (стр. {{GBS|SQEZAAAAYAAJ|PA36|36—68}}) * … * [[Михаил Александрович Хитрово|М.&nbsp;А.&nbsp;Хитрово]], [[Церковище (Хитрово)|Церковище («Тихо церковище в сне заколдованном…»)]] (стр. {{GBS|SQEZAAAAYAAJ|PA243|243—245}}) * [[Лев Николаевич Толстой|Л.&nbsp;Н.&nbsp;Толстой]], [[Анна Каренина (Толстой)|Анна Каренина]]. Роман. Часть вторая. XI—XXVII (стр. {{GBS|SQEZAAAAYAAJ|PA246|246—316}}) * … ==== № 4 ==== * … * Н.&nbsp;Б—в, [[Тетя Лена (Гартман)/РВ 1875 (ДО)|Тетя Лена]] (стр. {{GBS|SQEZAAAAYAAJ|PA545|545—571}}) * [[Лев Николаевич Толстой|Л.&nbsp;Н.&nbsp;Толстой]], [[Анна Каренина (Толстой)|Анна Каренина]]. Роман. Часть вторая. XXVIII—XXXI. Часть третья. I—X (стр. {{GBS|SQEZAAAAYAAJ|PA572|572—641}}) * … [[Категория:Русский вестник, 1856—1906|1875]] [[Категория:1875 год|Русский вестник]] jnnfaz1n8z3klclge92pnlqb64s4zeb 4590823 4590822 2022-07-20T08:16:38Z Sergey kudryavtsev 265 wikitext text/x-wiki {{Отексте |КАЧЕСТВО=нет |НЕТ_АВТОРА= |НАЗВАНИЕ=[[Русский вестник]] |ЧАСТЬ=1875&nbsp;год |ДРУГОЕ=Редактор [[Михаил Никифорович Катков]]. |ПРЕДЫДУЩИЙ=[[../1874|1874]] |СЛЕДУЮЩИЙ=[[../1876|1876]] |ЛИЦЕНЗИЯ=PD-RusEmpire }}__NOTOC__ {{tocline|[[#Том 115|Том&nbsp;115]]&nbsp;•&nbsp;[[#Том 116|Том&nbsp;116]]&nbsp;•&nbsp;[[#Том 117|Том&nbsp;117]]&nbsp;•&nbsp;[[#Том 118|Том&nbsp;118]]&nbsp;•&nbsp;[[#Том 119|Том&nbsp;119]]&nbsp;•&nbsp;[[#Том 120|Том&nbsp;120]]}} === Том 116 === {{GBS|SQEZAAAAYAAJ|PA3}} (без огл.); {{GBS|5S1nAAAAcAAJ|PA357}} (№ 4, {{GBS|5S1nAAAAcAAJ|PA1|огл. тома}}); {{GBS|5_c6AQAAMAAJ|PA351}} (№ 4, {{GBS|5_c6AQAAMAAJ|PA1|огл. тома}}) ==== № 3 ==== * … * [[Дмитрий Егорович Мин|Д.&nbsp;Е.&nbsp;Мин]], [[Осада Коринфа (Байрон; Мин)|Осада Коринфа]]. Поэма лорда [[Джордж Гордон Байрон|Байрона]] (стр. {{GBS|SQEZAAAAYAAJ|PA36|36—68}}) * … * [[Михаил Александрович Хитрово|М.&nbsp;А.&nbsp;Хитрово]], [[Церковище (Хитрово)|Церковище («Тихо церковище в сне заколдованном…»)]] (стр. {{GBS|SQEZAAAAYAAJ|PA243|243—245}}) * [[Лев Николаевич Толстой|Л.&nbsp;Н.&nbsp;Толстой]], [[Анна Каренина (Толстой)|Анна Каренина]]. Роман. Часть вторая. XI—XXVII (стр. {{GBS|SQEZAAAAYAAJ|PA246|246—316}}) * … ==== № 4 ==== * … * Н.&nbsp;Б—в, [[Тетя Лена (Гартман)/РВ 1875 (ДО)|Тетя Лена]]. Рассказ из чешской народной жизни [[Мориц Гартман|Морица Гартмана]] (стр. {{GBS|SQEZAAAAYAAJ|PA545|545—571}}) * [[Лев Николаевич Толстой|Л.&nbsp;Н.&nbsp;Толстой]], [[Анна Каренина (Толстой)|Анна Каренина]]. Роман. Часть вторая. XXVIII—XXXI. Часть третья. I—X (стр. {{GBS|SQEZAAAAYAAJ|PA572|572—641}}) * … [[Категория:Русский вестник, 1856—1906|1875]] [[Категория:1875 год|Русский вестник]] 794958dppp3p1o56iyrmx3sqr99latu Русский вестник/1875 0 1124232 4590810 2022-07-20T07:43:59Z Sergey kudryavtsev 265 Перенаправление на [[Русский вестник (журнал, 1856—1906)/1875]] wikitext text/x-wiki #перенаправление [[Русский вестник (журнал, 1856—1906)/1875]] 0u0v8am7mb8zksx0m8tzqzr9mptcwwq Страница:Русский вестник 1875 115.pdf/1002 104 1124233 4590828 2022-07-20T09:46:08Z Lozman 607 /* Вычитана */ proofread-page text/x-wiki <noinclude><pagequality level="3" user="Lozman" />__NOEDITSECTION__<div class="text"></noinclude>{{heading|17|ОГЛАВЛЕНIE}} {{heading|15|ТОМЪ СТО ПЯТНАДЦАТЫЙ.}} {{heading|14|ЯНВАРЬ.}} {{right|''Стр.''}} {{Dotted TOC||Очерки Китая. ''К. А. Скачкова''|5}} {{Dotted TOC||Просвѣщенное время. Драма въ четырехъ дѣйствіяхъ. ''A. Ѳ. Писемскаго''|68}} {{Dotted TOC||Изъ записокъ черноморскаго офицера. Два эпизода изъ обороны Севастополя. ''А. Д. Сатина''|140}} {{Dotted TOC||Законъ и женщина. Романъ. Вилки Коллинза. Переводъ съ англійскаго. Часть вторая. Гл. ХХІ-ХXVII|155}} {{Dotted TOC||Логика какъ пропедевтика философiи въ гимназіяхъ. ''Н. Е. Скворцова''|203}} {{Dotted TOC||Два сонета изъ Шекспира. ''Гр. И. Мамуна''|228}} {{Dotted TOC||Мельница. Разказъ. ''Н. Б—ва''|230}} {{Dotted TOC||Анна Каренина. Романъ. Часть первая. Гл. I—XIV. ''Гр. Л. Н. Толстаго''|243}} {{Dotted TOC||Университетскій вопросъ. Гл. I-V. ''Н. А. Любимова''|337}} {{Dotted TOC||Переписка Бѣлинскаго съ друзьями. А. Н. Пыпинъ. ''В. Г. Бѣлинскій''. Опыть біографіи. (''Вѣстникъ Европы'', 1874, кн. X-XII.) ''A''|393}} {{heading|4|ВЪ ПРИЛОЖЕНІИ:}} {{Dotted TOC||Парижане. Романъ Эдуарда Булвера, лорда Литтона. Переводъ съ англійскаго. Книга девятая, гл. VII—XV, и книга десятая, гл. І.|}} {{Dotted TOC|||}}Военныя дѣйствiя на Okcycѣ и паденіе Хивы. Макъ-Гахана. Переводъ съ англiйcкaro (съ рисунками). Часть первая, гл. I—VII. {{---|5em|2em}}<noinclude><!-- --> <references /></div></noinclude> mh3xcb282f5o8grbdh23o19uscy5aih Решение Донецкого областного совета от 21.10.2010 № 5/31-957 0 1124234 4590831 2022-07-20T10:23:55Z Butko 139 Новая: «{{Документ |ОРГАН = Донецкий областной совет |ОРГАН2 = |ОРГАН3 = |СТРАНА = |СТРАНА2 = |СТРАНА3 = |ВИД = Решение |НАЗВАНИЕ = О согласовании ходатайств о предоставлении недр в пользование государственному предприятию «Артемсоль» |ДАТА...» wikitext text/x-wiki {{Документ |ОРГАН = Донецкий областной совет |ОРГАН2 = |ОРГАН3 = |СТРАНА = |СТРАНА2 = |СТРАНА3 = |ВИД = Решение |НАЗВАНИЕ = О согласовании ходатайств о предоставлении недр в пользование государственному предприятию «Артемсоль» |ДАТА = 21.10.2010 |№ = 5/31-957 |№2 = |№3 = |ИСТОЧНИК = https://web.archive.org/web/20220307012026/http://donbassrada.gov.ua/?lang=ru&sec=02.01&iface=Public&cmd=showdoc&args=id:1780 |КАЧЕСТВО = |ВИКИПЕДИЯ = |СТИЛЬ = |КАТЕГОРИЯ = |НЕТ КАВЫЧЕК = |НЕТ ДАТЫ = |УТРАТИЛ СИЛУ = |ГРИФ = |ЛИЦЕНЗИЯ = PD-UA-exempt }} <div class=text> Руководствуясь ст. 9 Кодекса Украины о недрах, п. 8 Порядка предоставления в 2010 году специальных разрешений на пользование недрами, утвержденного Постановлением Кабинета Министров Украины от 23.06.2010 № 596, Порядком согласования ходатайств о предоставлении недр в пользование, утвержденным решением областного совета от 31.05.2007 №5/10-215, с изменениями, внесенными решением областного совета от 24.07.2008 №5/17-518, ст. 43 Закона Украины «О местном самоуправлении в Украине», областной совет РЕШИЛ: Согласовать ходатайства о предоставлении недр в пользование государственному предприятию «Артемсоль» для создания в отработанных выработках Брянцевского (камера №9) и Подбрянцевского (камера №40) пластов рудника №1,3 Артемовского месторождения каменной соли геологических объектов – музея истории развития соледобычи и объекта экскурсионно-туристического назначения (г. Соледар, Артемовский район). {|style="width:100%; border:0;" |- | Председатель областного совета |style="text-align:right;"| А. В. Шишацкий |} </div> [[Категория:Донецк]] ajwdfsbpnzpa5ewo3zpmvjkd0fm4f32 4590832 4590831 2022-07-20T10:24:32Z Butko 139 removed [[Category:Донецк]]; added [[Category:Соледар]] using [[Help:Gadget-HotCat|HotCat]] wikitext text/x-wiki {{Документ |ОРГАН = Донецкий областной совет |ОРГАН2 = |ОРГАН3 = |СТРАНА = |СТРАНА2 = |СТРАНА3 = |ВИД = Решение |НАЗВАНИЕ = О согласовании ходатайств о предоставлении недр в пользование государственному предприятию «Артемсоль» |ДАТА = 21.10.2010 |№ = 5/31-957 |№2 = |№3 = |ИСТОЧНИК = https://web.archive.org/web/20220307012026/http://donbassrada.gov.ua/?lang=ru&sec=02.01&iface=Public&cmd=showdoc&args=id:1780 |КАЧЕСТВО = |ВИКИПЕДИЯ = |СТИЛЬ = |КАТЕГОРИЯ = |НЕТ КАВЫЧЕК = |НЕТ ДАТЫ = |УТРАТИЛ СИЛУ = |ГРИФ = |ЛИЦЕНЗИЯ = PD-UA-exempt }} <div class=text> Руководствуясь ст. 9 Кодекса Украины о недрах, п. 8 Порядка предоставления в 2010 году специальных разрешений на пользование недрами, утвержденного Постановлением Кабинета Министров Украины от 23.06.2010 № 596, Порядком согласования ходатайств о предоставлении недр в пользование, утвержденным решением областного совета от 31.05.2007 №5/10-215, с изменениями, внесенными решением областного совета от 24.07.2008 №5/17-518, ст. 43 Закона Украины «О местном самоуправлении в Украине», областной совет РЕШИЛ: Согласовать ходатайства о предоставлении недр в пользование государственному предприятию «Артемсоль» для создания в отработанных выработках Брянцевского (камера №9) и Подбрянцевского (камера №40) пластов рудника №1,3 Артемовского месторождения каменной соли геологических объектов – музея истории развития соледобычи и объекта экскурсионно-туристического назначения (г. Соледар, Артемовский район). {|style="width:100%; border:0;" |- | Председатель областного совета |style="text-align:right;"| А. В. Шишацкий |} </div> [[Категория:Соледар]] 70dl5knvjawa25178if6kn4wenww2dq Решение Донецкого областного совета от 21.10.2010 № 5/31-950 0 1124235 4590833 2022-07-20T10:29:58Z Butko 139 Новая: «{{Документ |ОРГАН = Донецкий областной совет |ОРГАН2 = |ОРГАН3 = |СТРАНА = |СТРАНА2 = |СТРАНА3 = |ВИД = Решение |НАЗВАНИЕ = Об итогах работы областного совета 5 созыва |ДАТА = 21.10.2010 |№ = № 5/31-950 |№2 = |№3 = |ИСТОЧНИК = https...» wikitext text/x-wiki {{Документ |ОРГАН = Донецкий областной совет |ОРГАН2 = |ОРГАН3 = |СТРАНА = |СТРАНА2 = |СТРАНА3 = |ВИД = Решение |НАЗВАНИЕ = Об итогах работы областного совета 5 созыва |ДАТА = 21.10.2010 |№ = № 5/31-950 |№2 = |№3 = |ИСТОЧНИК = https://web.archive.org/web/20220307012023/http://donbassrada.gov.ua/?lang=ru&sec=02.01&iface=Public&cmd=showdoc&args=id:1776 |КАЧЕСТВО = |ВИКИПЕДИЯ = |СТИЛЬ = |КАТЕГОРИЯ = |НЕТ КАВЫЧЕК = |НЕТ ДАТЫ = |УТРАТИЛ СИЛУ = |ГРИФ = |ЛИЦЕНЗИЯ = PD-UA-exempt }} <div class=text> Заслушав информацию председателя областного совета Шишацкого А. В. об итогах работы областного совета 5 созыва, руководствуясь ст.ст. 4, 10, 43 Закона Украины «О местном самоуправлении в Украине», областной совет РЕШИЛ: 1. Отметить работу областного совета 5 созыва, депутатских фракций и постоянных комиссий, которая осуществлялась в соответствии с Конституцией Украины, Законом Украины «О местном самоуправлении в Украине», законодательными и нормативно-правовыми актами, международным стандартом ISO 9001-2008, решениями областного совета и была направлена на удовлетворение общих интересов территориальных громад Донецкой области путем: — реализации региональных программ социально-экономического и культурного развития; — усиления роли местного самоуправления и укрепления его основ с применением инновационных инструментов регионального развития, в том числе: Соглашения о региональном развитии Донецкой области между Кабинетом Министров Украины и Донецким областным советом, пилотных проектов по реформированию местного самоуправления на примере отдельных районов области, механизма мини-грантов; — формирования и реализации бюджетной политики, направленной на смягчение последствий финансово-экономического кризиса, повышение социальных стандартов и эффективное использование финансового ресурса; — последовательного улучшения качества социальных услуг, предоставляемых органами местного самоуправления, коммунальными учреждениями и предприятиями общей собственности территориальных громад сёл, посёлков, городов, находящейся в управлении областного совета; — обеспечения стабильности и создания условий для становления гражданского общества, устойчивого развития территориальных громад области. 2. Рекомендовать депутатам областного совета 6 созыва: — обеспечить преемственность региональной политики социально-экономического развития, направленной на повышение уровня жизни населения и поддержание общественной стабильности; — продолжить работу в направлении создания эффективной системы местного самоуправления путем проведения реформ на основе приверженности ценностям и стандартам демократии, закрепленным в Конституции Украины и Европейской Хартии местного самоуправления; — развивать инвестиционную политику региона, содействовать созданию новых рабочих мест, внедрению механизмов государственно-частного партнерства; — продолжить оптимизацию региональных целевых программ с ориентацией на достижение конкретных результатов и создание условий для устойчивого развития территориальных громад области; — проводить рациональную бюджетную политику и обеспечение продуктивного использования общественных финансовых ресурсов с целью стимулирования социального и экономического развития региона, повышения социальных стандартов, улучшения качества услуг, предоставляемых учреждениями и предприятиями общей собственности территориальных громад сёл, посёлков, городов, находящейся в управлении областного совета; — содействовать становлению региона как культурно-спортивного и туристического центра с развитием соответствующей инфраструктуры, в качестве первоочередной задачи — создать условия для проведения матчей Чемпионата Европы по футболу 2012 года на территории Донецкой области на высоком организационном уровне; — активизировать практику межсекторального взаимодействия власти, общественности и бизнеса на основе принципов корпоративной социальной ответственности с целью привлечения дополнительных ресурсов и концентрации усилий на решении наиболее значимых задач и социальных проблем территориальных громад области; — совершенствовать работу областного совета в соответствии с требованиями ISO 9001-2008; — продолжить практику выделения средств из областного бюджета на выполнение депутатских полномочий, в том числе на оказание материальной помощи гражданам, которые оказались в сложной жизненной ситуации. {|style="width:100%; border:0;" |- | Председатель областного совета |style="text-align:right;"| А. В. Шишацкий |} </div> cup3x6k9cby1z66gmkhmy0j91spta1b 4590835 4590833 2022-07-20T10:51:15Z Butko 139 оформление wikitext text/x-wiki {{Документ |ОРГАН = Донецкий областной совет |ОРГАН2 = |ОРГАН3 = |СТРАНА = |СТРАНА2 = |СТРАНА3 = |ВИД = Решение |НАЗВАНИЕ = Об итогах работы областного совета 5 созыва |ДАТА = 21.10.2010 |№ = 5/31-950 |№2 = |№3 = |ИСТОЧНИК = https://web.archive.org/web/20220307012023/http://donbassrada.gov.ua/?lang=ru&sec=02.01&iface=Public&cmd=showdoc&args=id:1776 |КАЧЕСТВО = |ВИКИПЕДИЯ = |СТИЛЬ = |КАТЕГОРИЯ = |НЕТ КАВЫЧЕК = |НЕТ ДАТЫ = |УТРАТИЛ СИЛУ = |ГРИФ = |ЛИЦЕНЗИЯ = PD-UA-exempt }} <div class=text> Заслушав информацию председателя областного совета Шишацкого А. В. об итогах работы областного совета 5 созыва, руководствуясь ст.ст. 4, 10, 43 Закона Украины «О местном самоуправлении в Украине», областной совет РЕШИЛ: 1. Отметить работу областного совета 5 созыва, депутатских фракций и постоянных комиссий, которая осуществлялась в соответствии с Конституцией Украины, Законом Украины «О местном самоуправлении в Украине», законодательными и нормативно-правовыми актами, международным стандартом ISO 9001-2008, решениями областного совета и была направлена на удовлетворение общих интересов территориальных громад Донецкой области путем: — реализации региональных программ социально-экономического и культурного развития; — усиления роли местного самоуправления и укрепления его основ с применением инновационных инструментов регионального развития, в том числе: Соглашения о региональном развитии Донецкой области между Кабинетом Министров Украины и Донецким областным советом, пилотных проектов по реформированию местного самоуправления на примере отдельных районов области, механизма мини-грантов; — формирования и реализации бюджетной политики, направленной на смягчение последствий финансово-экономического кризиса, повышение социальных стандартов и эффективное использование финансового ресурса; — последовательного улучшения качества социальных услуг, предоставляемых органами местного самоуправления, коммунальными учреждениями и предприятиями общей собственности территориальных громад сёл, посёлков, городов, находящейся в управлении областного совета; — обеспечения стабильности и создания условий для становления гражданского общества, устойчивого развития территориальных громад области. 2. Рекомендовать депутатам областного совета 6 созыва: — обеспечить преемственность региональной политики социально-экономического развития, направленной на повышение уровня жизни населения и поддержание общественной стабильности; — продолжить работу в направлении создания эффективной системы местного самоуправления путем проведения реформ на основе приверженности ценностям и стандартам демократии, закрепленным в Конституции Украины и Европейской Хартии местного самоуправления; — развивать инвестиционную политику региона, содействовать созданию новых рабочих мест, внедрению механизмов государственно-частного партнерства; — продолжить оптимизацию региональных целевых программ с ориентацией на достижение конкретных результатов и создание условий для устойчивого развития территориальных громад области; — проводить рациональную бюджетную политику и обеспечение продуктивного использования общественных финансовых ресурсов с целью стимулирования социального и экономического развития региона, повышения социальных стандартов, улучшения качества услуг, предоставляемых учреждениями и предприятиями общей собственности территориальных громад сёл, посёлков, городов, находящейся в управлении областного совета; — содействовать становлению региона как культурно-спортивного и туристического центра с развитием соответствующей инфраструктуры, в качестве первоочередной задачи — создать условия для проведения матчей Чемпионата Европы по футболу 2012 года на территории Донецкой области на высоком организационном уровне; — активизировать практику межсекторального взаимодействия власти, общественности и бизнеса на основе принципов корпоративной социальной ответственности с целью привлечения дополнительных ресурсов и концентрации усилий на решении наиболее значимых задач и социальных проблем территориальных громад области; — совершенствовать работу областного совета в соответствии с требованиями ISO 9001-2008; — продолжить практику выделения средств из областного бюджета на выполнение депутатских полномочий, в том числе на оказание материальной помощи гражданам, которые оказались в сложной жизненной ситуации. {|style="width:100%; border:0;" |- | Председатель областного совета |style="text-align:right;"| А. В. Шишацкий |} </div> hq1mz5wh7iaelcdu6bh6z9p5ndeako2 Решение Донецкого областного совета от 26.04.2006 № 5/1-002 0 1124236 4590834 2022-07-20T10:50:30Z Butko 139 Новая: «{{Документ |ОРГАН = Донецкий областной совет |ОРГАН2 = |ОРГАН3 = |СТРАНА = |СТРАНА2 = |СТРАНА3 = |ВИД = Решение |НАЗВАНИЕ = Об избрании председателя Донецкого областного совета 5 созыва |ДАТА = 26.04.2006 |№ = 5/1-002 |№2 = |№3 =...» wikitext text/x-wiki {{Документ |ОРГАН = Донецкий областной совет |ОРГАН2 = |ОРГАН3 = |СТРАНА = |СТРАНА2 = |СТРАНА3 = |ВИД = Решение |НАЗВАНИЕ = Об избрании председателя Донецкого областного совета 5 созыва |ДАТА = 26.04.2006 |№ = 5/1-002 |№2 = |№3 = |ИСТОЧНИК = https://web.archive.org/web/20220307172208/http://donbassrada.gov.ua/?lang=ru&sec=02.01&iface=Public&cmd=showdoc&args=id:858 |КАЧЕСТВО = |ВИКИПЕДИЯ = |СТИЛЬ = |КАТЕГОРИЯ = |НЕТ КАВЫЧЕК = |НЕТ ДАТЫ = |УТРАТИЛ СИЛУ = |ГРИФ = |ЛИЦЕНЗИЯ = PD-UA-exempt }} <div class=text> Заслушав сообщение председателя счетной комиссии Бровуна М. М. о результатах тайного голосования по выборам председателя Донецкого областного совета 5 созыва, руководствуясь п. 1 ч. 1 ст. 43, ч. 1 ст. 55 Закона Украины «О местном самоуправлении в Украине», ст. ст. 14, 15 Закона Украины «О службе в органах местного самоуправления», ст. ст. 51, 53 Регламента областного совета, областной совет РЕШИЛ: 1. Утвердить протокол счетной комиссии № 3 о результатах тайного голосования по выборам председателя областного совета 5 созыва. 2. Избрать председателем Донецкого областного совета 5 созыва Близнюка Анатолия Михайловича, депутата областного совета, избранного от Донецкого областного отделения Партии регионов. 3. Принять к сведению, что Близнюк А. М., председатель областного совета, имеет 1 ранг должностного лица местного самоуправления. 4. В соответствии с ч. 2 ст. 55 Закона Украины «О местном самоуправлении в Украине» освободить Колесникова Б. В. от должности председателя Донецкого областного совета в связи с истечением срока полномочий. </div> e085xn59z0j76jrqns1yqiyic2x2co2 Решение Донецкого областного совета от 26.04.2006 № 5/1-003 0 1124237 4590836 2022-07-20T10:53:54Z Butko 139 Новая: «{{Документ |ОРГАН = Донецкий областной совет |ОРГАН2 = |ОРГАН3 = |СТРАНА = |СТРАНА2 = |СТРАНА3 = |ВИД = Решение |НАЗВАНИЕ = Об избрании заместителя председателя Донецкого областного совета 5 созыва |ДАТА = 26.04.2006 |№ = 5/1-003 |№2...» wikitext text/x-wiki {{Документ |ОРГАН = Донецкий областной совет |ОРГАН2 = |ОРГАН3 = |СТРАНА = |СТРАНА2 = |СТРАНА3 = |ВИД = Решение |НАЗВАНИЕ = Об избрании заместителя председателя Донецкого областного совета 5 созыва |ДАТА = 26.04.2006 |№ = 5/1-003 |№2 = |№3 = |ИСТОЧНИК = https://web.archive.org/web/20220307024401/http://donbassrada.gov.ua/?lang=ru&sec=02.01&iface=Public&cmd=showdoc&args=id:859 |КАЧЕСТВО = |ВИКИПЕДИЯ = |СТИЛЬ = |КАТЕГОРИЯ = |НЕТ КАВЫЧЕК = |НЕТ ДАТЫ = |УТРАТИЛ СИЛУ = |ГРИФ = |ЛИЦЕНЗИЯ = PD-UA-exempt }} <div class=text> Руководствуясь п. 1 ч. 1 ст. 43, ч. 1 ст. 56 Закона Украины «О местном самоуправлении в Украине», ст. ст. 14, 15 Закона Украины «О службе в органах местного самоуправления», ст. ст. 52, 53 Регламента Донецкого областного совета, областной совет РЕШИЛ: 1. Избрать заместителем председателя Донецкого областного совета 5 созыва Коваля Игоря Георгиевича, депутата областного совета, избранного от Донецкого областного отделения Партии регионов. 2. Присвоить Ковалю И. Г., заместителю председателя областного совета, 3 ранг второй категории должностного лица местного самоуправления. 3. В соответствии с ч. 1 ст. 56 Закона Украины «О местном самоуправлении в Украине» освободить Заца А. В. от должности заместителя председателя Донецкого областного совета в связи с истечением срока полномочий. </div> a8xfdsftqm3tk3bo1lk79kux5b49dzg Решение Донецкого областного совета от 18.05.2006 № 5/1-007 0 1124238 4590839 2022-07-20T11:24:46Z Butko 139 Новая: «{{Документ |ОРГАН = Донецкий областной совет |ОРГАН2 = |ОРГАН3 = |СТРАНА = |СТРАНА2 = |СТРАНА3 = |ВИД = Решение |НАЗВАНИЕ = О Регламенте Донецкого областного совета |ДАТА = 18.05.2006 |№ = 5/1-007 |№2 = |№3 = |ИСТОЧНИК = https://web.a...» wikitext text/x-wiki {{Документ |ОРГАН = Донецкий областной совет |ОРГАН2 = |ОРГАН3 = |СТРАНА = |СТРАНА2 = |СТРАНА3 = |ВИД = Решение |НАЗВАНИЕ = О Регламенте Донецкого областного совета |ДАТА = 18.05.2006 |№ = 5/1-007 |№2 = |№3 = |ИСТОЧНИК = https://web.archive.org/web/20220307050131/http://donbassrada.gov.ua/?lang=ru&sec=02.01&iface=Public&cmd=showdoc&args=id:863 |КАЧЕСТВО = |ВИКИПЕДИЯ = |СТИЛЬ = |КАТЕГОРИЯ = |НЕТ КАВЫЧЕК = |НЕТ ДАТЫ = |УТРАТИЛ СИЛУ = |ГРИФ = |ЛИЦЕНЗИЯ = PD-UA-exempt }} <div class=text> Руководствуясь ст.ст. 43, 46 Закона Украины «О местном самоуправлении в Украине», областной совет РЕШИЛ: 1. Утвердить Регламент Донецкого областного совета (прилагается). 2. Решение областного совета от 12.04.2002 № 4/1-4 «О Регламенте Донецкого областного совета» с изменениями и дополнениями, внесенными решениями областного совета от 28.11.2002 № 4/5-96, от 09.09.2003 № 4/10-277 и от 09.02.2006 № 4/32-805, считать утратившим силу. {|style="width:100%; border:0;" |- | |style="text-align:right;"| Приложение<br> к проекту решения<br> от ____________№________ |} <div style="text-align:right;"> </div> <center>'''РЕГЛАМЕНТ'''</center> <center>'''Донецкого областного совет'''</center> Регламент Донецкого областного совета (далее — Регламент) определяет порядок деятельности областного совета, его органов, депутатов областного совета и должностных лиц исполнительного аппарата. Деятельность областного совета осуществляется в соответствии с Конституцией Украины, Законами Украины «О местном самоуправлении в Украине», «О статусе депутатов местных советов», «О службе в органах местного самоуправления», другими законами, а также настоящим Регламентом. ;Раздел I. Общие положения ;Статья 1. Правовая основа деятельности областного совета В соответствии с Конституцией Украины, Законом Украины «О местном самоуправлении в Украине» областной совет является органом местного самоуправления, представляющим общие интересы территориальных громад сёл, посёлков, городов в пределах полномочий, определенных Конституцией Украины, законами Украины, а также полномочий, переданных ему сельскими, поселковыми, городскими советами. Областной совет является юридическим лицом, обладает обособленным имуществом, имеет свои счета в банковских учреждениях, печать, штампы, самостоятельно ведет бухгалтерский учет по работе совета и его органов, может от своего имени приобретать гражданские права и обязанности, быть истцом и ответчиком в суде. ;Статья 2. Принципы деятельности областного совета Деятельность областного совета строится на принципах: — народовластия; — законности; — гласности; — коллегиальности; — сочетания местных и государственных интересов; — выборности; — правовой, организационной и материально-финансовой самостоятельности в пределах полномочий, определённых Законом Украины “О местном самоуправлении в Украине” и другими законами; — подотчётности и ответственности перед территориальными громадами его органов и должностных лиц; — государственной поддержки и гарантии местного самоуправления; судебной защиты прав местного самоуправления. Областной совет, его органы и должностные лица систематически, но не менее двух раз в год, информируют население о выполнении программ социально-экономического, культурного развития, местного бюджета и по другим вопросам местного значения, отчитываются перед территориальными громадами о своей деятельности как непосредственно, так и через средства массовой информации. ;Статья 3. Порядок утверждения Регламента, внесения изменений и дополнений в него Регламент областного совета утверждается на пленарном заседании совета. Изменения и дополнения в Регламент принимаются советом по инициативе депутатов, постоянных комиссий, отделов и управлений исполнительного аппарата, а также в случае принятия новых законодательных актов Украины, затрагивающих положения Регламента. ;Статья 4. Контроль за соблюдением Регламента Контроль за соблюдением Регламента возлагается на председателя областного совета, заместителей председателя областного совета и постоянную комиссию по вопросам депутатской деятельности, этики, законности и правопорядка. ;Раздел II. Организация работы областного совета ;Статья 5. Планирование работы областного совета Деятельность областного совета осуществляется на основании планов работы, которые утверждаются областным советом на полугодие. План работы определяет главные направления деятельности областного совета и его органов, а также организационные формы решения поставленных задач, содержит перечень основных организационных мероприятий и исполнителей. Проект плана работы разрабатывается постоянными комиссиями и исполнительным аппаратом областного совета с учетом предложений депутатов областного совета. План работы на следующее полугодие утверждается на пленарном заседании областного совета в конце текущего полугодия. Контроль за выполнением плана работы возлагается на заместителей председателя областного совета, исполнение возлагается на постоянные комиссии и исполнительный аппарат областного совета. Ход выполнения плана работы обговаривается на заседаниях постоянных комиссий и коллегии областного совета. ;Статья 6. Планирование работы постоянных комиссий областного совета Планы работы постоянных комиссий областного совета составляются на полугодие с учетом предложений депутатов — членов постоянных комиссий и утверждаются на заседании постоянных комиссий. Вопросы включаются в план работы комиссий после обсуждения предложений на заседании комиссий, с указанием срока подготовки вопроса и ответственного за его подготовку. Изменения в планы работы постоянных комиссий могут вноситься на заседаниях комиссий по предложению депутатов. Контроль за формированием и выполнением планов работы постоянных комиссий возлагается на председателей постоянных комиссий, выполнение возлагается на депутатов — членов постоянных комиссий. ;Статья 7. Рабочие группы Для предварительного рассмотрения вопросов, подготовки тех или иных документов, проектов решений по вопросам, вносимым на рассмотрение сессии областного совета, в областном совете могут создаваться рабочие группы, в состав которых включаются депутаты, работники исполнительного аппарата областного совета, местных органов исполнительной власти, представители органов местного самоуправления, предприятий, учреждений, организаций области по согласованию. ;Раздел III. Порядок созыва и подготовки сессий областного совета   ;Статья 8. Сессионная форма работы областного совета Областной совет проводит свою работу сессионно. Сессии совета состоят из пленарных заседаний, а также заседаний постоянных комиссий. ;Статья 9. Созыв и проведение первой сессии вновь избранного областного совета Первую сессию вновь избранного областного совета созывает председатель областной избирательной комиссии (в случае его отсутствия — заместитель председателя или секретарь областной избирательной комиссии) не позднее чем через месяц после избрания совета в правомочном составе. Решение областной избирательной комиссии о созыве первой сессии областного совета с указанием даты, времени и места проведения, вопросов, которые предусматривается внести на рассмотрение совета, доводится до сведения депутатов и населения не позднее чем за 10 дней до сессии. На рассмотрение первой сессии вносятся вопросы: 1) о результатах выборов депутатов областного совета; 2) об избрании председателя областного совета. Для подготовки предложений о порядке проведения первой сессии и вопросов, которые предусматривается внести на ее рассмотрение, а также других организационных вопросов, действующий председатель областного совета предыдущего созыва (либо его заместитель) формирует из числа вновь избранных депутатов подготовительную депутатскую группу на основе пропорционального представительства от различных политических партий (блоков). Делегирование представителей в подготовительную депутатскую группу осуществляется на собрании депутатов — представителей политической партии (блока). Протокол собрания, подписанный всеми участниками собрания, направляется председателю областного совета предыдущего созыва. В случае непредоставления в установленный срок протокола собрания о делегированных представителях в подготовительную депутатскую группу, подготовительная депутатская группа формируется без участия представителей той или иной политической партии (блока). Первое заседание подготовительной депутатской группы созывает председатель областного совета предыдущего созыва (либо его заместитель). Подготовительная депутатская группа избирает из своего состава председателя группы, определяет порядок организации ее работы. Правовое, организационное, информационное, аналитическое, материально-техническое обеспечение деятельности подготовительной депутатской группы обеспечивает исполнительный аппарат областного совета. Подготовительная депутатская группа готовит предложения: 1) по кандидатурам в состав секретариата сессии; 2) по кандидатурам в состав редакционной комиссии; 3) по кандидатурам в состав счетной комиссии; 4) по кандидатурам на должность председателя областного совета. Первую сессию открывает и ведет председатель областной избирательной комиссии (в случае его отсутствия — заместитель председателя или секретарь областной избирательной комиссии). Областная избирательная комиссия информирует депутатов о результатах выборов депутатов областного совета. По данному вопросу принимается решение. Процедура избрания председателя областного совета проходит в соответствии со ст. 55 Закона Украины «О местном самоуправлении в Украине» и ст.ст. 32, 49 Регламента областного совета. После избрания председатель областного совета принимает присягу (в случае если он до избрания не пребывал на службе в органах местного самоуправления) и продолжает ведение первой сессии областного совета. По его предложению в повестку дня первой сессии также могут быть включены вопросы: 1) об избрании заместителей председателя областного совета; 2) об образовании и избрании постоянных комиссий областного совета; 3) об образовании коллегии областного совета; 4) о Регламенте областного совета. ;Статья 10. Порядок созыва очередных сессий областного совета Очередные сессии областного совета созываются председателем областного совета по мере необходимости, но не менее одного раза в квартал. Распоряжение о созыве сессии доводится до сведения депутатов и населения не позднее чем за 10 дней до сессии, а в исключительных случаях — не позднее чем за день до сессии с указанием времени, места проведения сессии, вопросов, которые предусматривается внести на рассмотрение областного совета. ;Статья 11. Случаи созыва сессии заместителем председателя областного совета В случае немотивированного отказа или невозможности со стороны председателя совета созвать сессию — сессия созывается заместителем председателя совета. В этих случаях сессия созывается: а) в соответствии с поручением председателя совета; б) если председатель совета без уважительных причин не созывает сессию в двухнедельный срок после наступления условий, предусмотренных ч. 7 ст.46 Закона Украины «О местном самоуправлении в Украине»; в) если сессия не созывается председателем совета в сроки, предусмотренные законом. ;Статья 12. Право требования созыва сессии Сессия должна быть созвана по предложению не менее 1/3 депутатов от общего состава совета или председателя облгосадминистрации. В случае, если председатель совета или его заместитель в двухнедельный срок не созывают сессию по требованию субъектов, указанных в части первой данной статьи, сессия может быть созвана не менее чем 1/3 состава совета или постоянной комиссией. ;Статья 13. Оформление решения о созыве сессии Решение о созыве сессии председателем совета или его заместителем оформляется в виде распоряжения. В случае созыва сессии в порядке, предусмотренном ч. 2 ст.12 настоящего Регламента, группа депутатов в количестве не менее 1/3 состава совета или постоянная комиссия оформляют решение о созыве сессии в виде решения группы депутатов за подписями не менее 1/3 депутатского состава совета или постоянной комиссии соответственно. В решении также должно быть указано, кому из депутатов поручается открыть сессию. Решение о созыве сессии доводится до сведения населения и депутатов в порядке и сроки, предусмотренные ст.10 Регламента. ;Статья 14. Внесение вопросов в повестку дня сессии На рассмотрение сессии областного совета вопросы вносятся председателем совета, заместителями председателя совета, постоянными комиссиями, фракциями, депутатами, управлениями и отделами исполнительного аппарата областного совета, председателем областной государственной администрации, общими собраниями граждан. В повестку дня сессии включаются вопросы, проекты решений по которым согласованы в установленном порядке и имеют заключения соответствующих постоянных комиссий. В повестке дня указываются докладчики и содокладчики по каждому вопросу. ;Статья 15. Подготовка вопросов, вносимых на рассмотрение сессии Проекты решений областного совета с приложением всех необходимых документов подлежат обязательному согласованию с должностными лицами, вносящими проекты решений, участвующими в подготовке, выполнении и осуществлении контроля за данными решениями, председателями постоянных комиссий по направлениям, начальниками управлений исполнительного аппарата областного совета, начальниками отдела правового обеспечения деятельности совета и его органов и отдела организационного обеспечения деятельности совета и его органов, заместителями председателя областного совета, управляющим делами исполнительного аппарата областного совета. В лист согласования включаются также руководители органов местного самоуправления, предприятий, организаций и учреждений, чьи интересы затрагиваются соответствующими решениями. Проекты решений вносятся в областной совет не позднее чем за 15 дней до сессии. К проекту решения прилагаются: 1) письмо на имя председателя областного совета с ходатайством о внесении вопроса на рассмотрение сессии, с указанием докладчика (содокладчика), времени, необходимого на доклад (содоклад); 2) лист согласования; 3) документы, обосновывающие проект решения, в том числе пояснительная записка. Проекты решений, поступившие в областной совет, после рассмотрения председателем (заместителями) направляются в соответствующие постоянные комиссии для изучения и подготовки заключения. Процедура согласования проектов решений и оформление листа согласования осуществляются в соответствии с Инструкцией по делопроизводству областного совета. Не допускается внесение на сессию областного совета проектов решений, если не выполнено и не снято с контроля ранее принятое решение по аналогичному вопросу. Предложения в повестку дня, вносимые собраниями граждан, должны отражать общие интересы территориальных громад и относиться к компетенции областного совета. Проекты решений по вопросам, которые вносятся на рассмотрение областного совета, доводятся до сведения депутатов не позднее чем за три дня до пленарного заседания, а в исключительных случаях — в день проведения сессии. ;Раздел IY. Порядок проведения сессии областного совета ;Статья 16. Правомочность сессии областного совета Сессия совета правомочна, если в ее пленарном заседании принимает участие более половины депутатов от общего состава совета. ;Статья 17. Обязательность участия депутата в сессиях совета Депутат областного совета обязан принимать участие в работе сессии областного совета. В случае невозможности прибыть на сессию совета он обязан сообщить об этом письменно или устно председателю областного совета через исполнительный аппарат. На время проведения сессии, заседаний постоянных комиссий, а также для осуществления депутатских полномочий в иных, предусмотренных законом случаях, депутат совета освобождается от исполнения производственных или служебных обязанностей с возмещением ему среднего заработка и других затрат, связанных с депутатской деятельностью, за счёт средств областного бюджета в порядке, утвержденном решением областного совета. ;Статья 18. Право участия в сессиях совета В пленарных заседаниях совета могут участвовать с правом совещательного голоса народные депутаты Украины. На сессию могут быть приглашены председатель облгосадминистрации, его заместители, должностные лица исполнительного аппарата областного совета, начальники управлений и отделов облгосадминистрации, депутаты других советов, сельские, поселковые, городские головы, секретари сельских, поселковых и городских советов, председатели районных советов, председатели райгосадминистраций, районных советов в городах, представители территориальных подразделений центральных органов исполнительной власти, общественных организаций, политических партий, трудовых коллективов, профсоюзов, средств массовой информации, граждане. Приглашение на сессию областного совета осуществляется в порядке, утвержденном распоряжением председателя областного совета. Приглашенные лица не должны вмешиваться в работу сессии и обязаны соблюдать установленный порядок. В случае нарушения порядка, невыполнения указаний председательствующего отдельные приглашенные лица по решению совета могут быть удалены из зала заседаний. В случае необходимости областной совет может принять решение о проведении закрытого пленарного заседания. ;Статья 19. Регистрация депутатов Регистрация депутатов, прибывших на сессию, начинается за час до открытия пленарного заседания. Регистрация осуществляется работниками исполнительного аппарата областного совета. Поименная регистрация депутатов с помощью электронной системы «Рада» проводится в зале заседаний перед открытием пленарного заседания и по мере необходимости. ;Статья 20. Порядок работы сессии Пленарные заседания областного совета, как правило, начинаются в 10 часов и заканчиваются в 18 часов, если областным советом не будет принято иное решение. Перерыв в работе делается через два часа работы на 30 минут. Продолжительность работы сессии, время для докладов, содокладов, выступлений в прениях, справок, запросов определяются областным советом, исходя из количества и особенностей рассматриваемых вопросов и с целью обеспечения необходимых условий для их всестороннего и глубокого обсуждения. При необходимости в конце каждого заседания отводится время, но не более 30 минут, для выступлений депутатов областного совета с краткими заявлениями и сообщениями (разное). Прения по этим заявлениям и сообщениям не открываются и решения не принимаются. ;Статья 21. Открытие сессии Сессию открывает и ведёт председатель совета или его заместитель, а в случаях, предусмотренных ст.12 Регламента, сессию открывает по поручению инициативной группы депутатов один из депутатов этой группы, а ведёт по решению совета — один из депутатов совета. Пленарное заседание начинается с сообщения председательствующего на сессии (далее — председательствующий) данных о количестве присутствующих депутатов. Если открытие пленарного заседания невозможно в связи с отсутствием по данным регистрации необходимого количества депутатов, председательствующий откладывает открытие заседания на один час или переносит его на другой день. Для ведения протокола сессии по предложениям депутатов и постоянных комиссий совета избирается секретариат сессии в количестве 3 человек. Для выработки окончательного текста решений областного совета избирается редакционная комиссия в количестве 5 человек. Персональный состав редакционной комиссии утверждается советом по предложению депутатов областного совета и постоянных комиссий. Редакционная комиссия представляет председателю совета доработанные проекты решений совета с учётом всех поступивших дополнений. Управляющий делами исполнительного аппарата областного совета может привлекаться председательствующим для оказания помощи в проведении сессии. ;Статья 22. Повестка дня сессии Повестка дня, а также порядок работы сессии утверждаются советом на пленарном заседании. Вопросы утвержденной советом повестки дня могут рассматриваться в любой последовательности, откладываться или исключаться из повестки дня сессии. ;Статья 23. Процедурные вопросы Вопросы об избрании секретариата и редакционной комиссии сессии, о продолжительности сессии, порядке и последовательности рассмотрения вопросов, продолжительности докладов, содокладов, выступлений депутатов, реплик, прекращении и возобновлении прений, предоставлении слова приглашенным являются процедурными и решаются советом большинством голосов депутатов, присутствующих на сессии, кроме предоставления слова для справочной информации работникам исполнительного аппарата областного совета, облгосадминистрации, других государственных органов. ;Статья 24. Полномочия председательствующего на сессии Председательствующий на пленарном заседании областного совета: — ведёт заседание областного совета, следит за соблюдением кворума сессии и принятого депутатами порядка работы; — обеспечивает выполнение положений настоящего Регламента всеми присутствующими на сессии; — организует обсуждение вопросов; — предоставляет слово докладчикам, содокладчикам и депутатам, выступающим на сессии, предоставляет слово для справочной информации работникам исполнительного аппарата областного совета, облгосадминистрации, других государственных органов, обеспечивает равные возможности депутатам для участия в обсуждении; — по согласованию с советом предоставляет слово приглашенным на сессию; — проводит голосование по вопросам, требующим принятия решений областного совета, и объявляет его результаты; — принимает меры по поддержанию порядка на заседаниях совета, при грубом нарушении его имеет право по согласованию с советом предложить лицам, приглашённым на сессию, покинуть зал заседаний; — даёт поручения, связанные с обеспечением работы сессии областного совета, постоянным комиссиям и депутатам, а также секретариату сессии областного совета. ;Статья 25. Права депутата областного совета на сессии Депутат областного совета пользуется правом решающего голоса по всем вопросам, рассматриваемым областным советом, имеет право избирать и быть избранным в органы областного совета. Депутат вправе предлагать вопросы для рассмотрения областным советом на сессии, вносить предложения о порядке рассмотрения обсуждаемых вопросов, о персональном составе создаваемых областным советом органов и кандидатурах, избираемых или утверждаемых областным советом, обращаться с запросами, участвовать в прениях, задавать вопросы, вносить проекты решений и поправки к ним, выступать с обоснованием своих предложений, давать справки в порядке, установленном настоящим Регламентом. Просьбы о предоставлении слова для выступления в прениях по рассматриваемому областным советом вопросу передаются в секретариат сессии. Секретариат регистрирует их подачу по времени и в строгой очерёдности передаёт председательствующему на заседании. На сессии депутат не должен употреблять оскорбительные высказывания, призывать к незаконным и насильственным действиям, мешать проведению сессии. Председательствующий на сессии имеет право предупредить депутата о недопустимости таких высказываний, призывов и действий или прекратить его выступление. Если председательствующий на сессии обращается к депутату, последний обязан приостановить свое выступление, в противном случае председательствующий имеет право лишить его слова. Если депутат выступает в нарушение Регламента, микрофон может быть отключен без предупреждения. В случае выступления депутата не по обсуждаемому вопросу, председательствующий после предупреждения может лишить его слова и отключить микрофон. Депутаты не должны мешать выступающим действиями, которые препятствуют изложению или восприятию выступления (выкриками, вставанием и т. д.). ;Статья 26. Право выступления Председатель областного совета, заместители председателя областного совета, председатели постоянных комиссий, уполномоченные представители депутатских групп и фракций совета вправе взять слово для выступления в любое время, но не более, чем на 5 минут. Продление времени выступления допускается только с разрешения большинства присутствующих депутатов. ;Статья 27. Прекращение прений Прения по рассматриваемому вопросу прекращаются большинством голосов от числа присутствующих депутатов. Перед прекращением прений председательствующий информирует депутатов о числе записавшихся для выступления и выступивших. После прекращения прений докладчики имеют право выступить с заключительным словом. Тексты выступлений депутатов, не выступивших на сессии, могут быть приобщены к стенограмме по соответствующему вопросу сессии (по желанию депутатов). ;Статья 28. Предложения и замечания депутатов Предложения и замечания, высказанные депутатами на сессии областного совета, переданные в письменной форме председательствующему на сессии, рассматриваются советом или по поручению председательствующего (протокольное поручение) направляются на рассмотрение постоянным комиссиям совета либо подотчётным и подконтрольным ему органам и должностным лицам, которые обязаны рассмотреть эти предложения и замечания в сроки, установленные советом. Раздел Y. Голосование и принятие решений ;Статья 29. Порядок голосования по проекту решения После окончания обсуждения рассматриваемого вопроса председательствующий объявляет о переходе к голосованию. При принятии решения текст проекта на сессии областного совета может не оглашаться, если проект роздан депутатам. В случае поступления предложений, дополнений, уточнений председательствующий проводит голосование в следующем порядке: 1) проект решения принимается за основу; 2) ставится на голосование каждое из поступивших предложений, дополнений, уточнений в порядке их поступления; 3) решение принимается в целом. В случае отсутствия предложений, дополнений и уточнений по проекту решения голосование по нему проводится в целом. При голосовании по одному вопросу каждый депутат областного совета имеет один голос и подаёт его либо за предложение, либо против него, либо воздерживается при голосовании. ;Статья 30. Виды голосования Решения областного совета принимаются открытым или тайным голосованием. Решения областного совета принимаются открытым голосованием, за исключением случаев, предусмотренных ст.32 настоящего Регламента. Решение о проведении открытого или тайного голосования принимается областным советом большинством голосов от общего состава совета по требованию не менее 1/3 депутатов областного совета. ;Статья 31. Открытое голосование Открытое голосование на сессии обеспечивается электронной системой «Рада». По решению совета может быть проведено поименное голосование. После окончания каждого голосования при помощи электронной системы «Рада» общий результат голосования освещается на информационном табло электронной системы в зале заседаний и оглашается председательствующим на заседании. При отсутствии технической возможности голосования с помощью электронной системы «Рада» для подсчета итогов голосования на сессии избирается счетная комиссия из числа депутатов в количестве 3 человек. После окончания подсчёта голосов председательствующий объявляет результаты голосования. ;Статья 32. Тайное голосование Тайное голосование обязательно проводится при избрании председателя совета, заместителей председателя совета и в случаях их досрочного освобождения от должности, а также в случае принятия решения о выражении недоверия председателю областной государственной администрации. Тайное голосование может быть проведено при помощи системы «Рада» либо с использованием бюллетеней для тайного голосования. Способ голосования определяется большинством голосов депутатов от числа присутствующих. Избрание председателя областного совета на первой сессии областного совета осуществляется путем тайного голосования с использованием бюллетеней для тайного голосования. ;Статья 33. Бюллетени для тайного голосования В бюллетени для голосования вносятся фамилия, имя, отчество кандидатов (в алфавитном порядке), место работы и занимаемая должность, данные о партийности и данные, от какой партии (блока) избран депутатом областного совета, или вопрос в четком изложении, который надлежит решить путем тайного голосования. Счетная комиссия изготавливает бюллетени для тайного голосования в количестве, не превышающем общее число депутатов совета. Все бюллетени для тайного голосования подписываются председателем, двумя членами счетной комиссии и заверяются печатью совета. Бюллетени для тайного голосования выдаются депутатам под роспись на основании удостоверения депутата (временного удостоверения), паспорта или другого документа, удостоверяющего личность (в случаях, когда удостоверения депутата к первой сессии не выданы). Невыданные бюллетени до начала подсчета голосов подлежат погашению в установленном порядке: на бюллетене проставляется слово «ПОГАШЕН». Бюллетени должны содержать необходимую для голосования информацию. В бюллетене для голосования по проекту решения или по единственной кандидатуре должны стоять слова «за», «против», «воздержался». Время, место и порядок тайного голосования устанавливаются счетной комиссией на основании настоящего Регламента и объявляются депутатам совета председателем счетной комиссии. Выдача бюллетеней начинается по мере их изготовления, но не позднее чем за 30 минут до объявленного времени голосования. Каждому депутату областного совета выдается один бюллетень по выборам избираемого органа или должностного лица, по решению рассматриваемого вопроса. ;Статья 34. Проведение тайного голосования Для проведения тайного голосования с использованием бюллетеней и определения результатов голосования из числа депутатов избирается счетная комиссия в количестве 9 человек. В счетную комиссию не могут входить депутаты, чьи кандидатуры выдвинуты в состав избираемых органов или на пост должностных лиц, а также депутаты, чьи интересы затрагиваются при решении данного вопроса. Счетная комиссия избирает из своего состава председателя и секретаря комиссии. Решения счетной комиссии принимаются большинством голосов от общего состава комиссии. Перед началом голосования урны для тайного голосования проверяются, опечатываются членами счетной комиссии и размещаются таким образом, чтобы они находились в поле зрения членов счетной комиссии. Депутат заполняет бюллетень лично в кабине для тайного голосования путем отметки «плюс» (+) или другой, подтверждающей волеизъявление депутата, в квадрате против фамилии кандидата, за которого он голосует. В случае, если депутат не поддерживает ни одного кандидата, он делает соответствующую отметку в квадрате против слов: «Не поддерживаю ни одного кандидата». Депутат имеет право проголосовать только за одного кандидата, за один вариант решения. Урны вскрываются в присутствии всех членов счетной комиссии. При подсчете голосов могут присутствовать кандидаты на должность председателя совета, заместителя председателя совета или заинтересованные лица. Бюллетени неустановленного образца, бюллетени без подписи председателя и членов комиссии или без печати, а также бюллетени, в которых оставлено более одной кандидатуры, считаются недействительными; а при голосовании по решению недействительными считаются бюллетени, где оставлены два и более вариантов ответа. Результаты подсчета голосов оформляются протоколом счетной комиссии за подписью председателя и всех членов комиссии. Особое мнение членов счетной комиссии заносится в протокол. Решение считается принятым, а кандидат избранным, если за него отдали голоса большинство депутатов от общего состава совета, за исключением установленных законодательством случаев, когда решение принимается иным количеством голосов. Председатель счетной комиссии докладывает о результатах голосования областному совету. По докладу счетной комиссии областной совет открытым голосованием принимает решение об утверждении результатов тайного голосования. ;Статья 35. Обязанность голосовать лично Депутат областного совета обязан лично осуществлять своё право на голосование. Депутат, который отсутствовал во время процедуры голосования, не вправе подать свой голос позже. ;Статья 36. Повторное голосование При выявлении ошибок в порядке и технике проведения голосования большинством голосов от числа присутствующих депутатов принимается решение о проведении повторного голосования. ;Статья 37. Принятие решения Областной совет в пределах своих полномочий принимает нормативные и иные акты в форме решений, обеспечивает контроль за их выполнением. Решение областного совета считается принятым, если за него проголосовало большинство депутатов от общего состава совета, кроме случаев, предусмотренных законодательством Украины. Проект решения, не набравший необходимого количества голосов, считается отклоненным и может быть повторно внесен на очередную сессию. Решения областного совета подписываются председателем областного совета (за исключением решения об избрании председателя), а в его отсутствие — заместителем председателя совета или председательствующим (в случаях, предусмотренных законодательством). Решения областного совета визируются председателем редакционной комиссии сессии. Решение об избрании председателя совета на первой сессии вновь избранного созыва подписывается председателем (заместителем председателя, секретарем) областной избирательной комиссии. Последующие решения, принятые на первой сессии, подписываются председателем совета. ;Статья 38. Вступление в силу решений областного совета Решения совета нормативно-правового характера вступают в силу с момента их обнародования, все другие решения — с момента их принятия, если не установлен иной срок введения этих решений в действие. ;Статья 39. Опубликование решений Решения совета по основным вопросам полностью или в изложении, а нормативно-правового характера — полностью, доводятся до сведения населения через средства массовой информации или веб-сайт областного совета. Решения совета направляются соответствующим предприятиям (объединениям), организациям и учреждениям, должностным лицам и доводятся до сведения граждан не позднее чем в десятидневный срок со дня их принятия. ;Статья 40. Обязательность решений областного совета Решения областного совета, принятые в пределах его полномочий, обязательны для исполнения всеми расположенными на территории области органами исполнительной власти, объединениями граждан, предприятиями, учреждениями и организациями, должностными лицами, а также гражданами, которые постоянно или временно проживают на территории области. ;Раздел VI. Протокол, стенограмма сессии областного совета ;Статья 41. Протокол и стенограмма сессии На сессии областного совета ведутся протокол и стенограмма. Протокол является официальным документом, подтверждающим процесс обсуждения и принятия решения областным советом. ;Статья 42. Протокол сессии областного совета Ведение протокола осуществляет отдел организационного обеспечения деятельности совета и его органов исполнительного аппарата областного совета. Протокол сессии подписывает председательствующий на заседании. В протоколе сессии областного совета указываются следующие данные: — наименование совета, порядковый номер сессии с начала созыва и номер пленарного заседания (в случае, если сессия состоит более чем из одного пленарного заседания), дата и место проведения сессии; — общий состав областного совета, количество присутствующих депутатов; — фамилия, инициалы председательствующего, краткий список приглашенных; — повестка дня сессии, фамилия, инициалы, должность докладчика и содокладчика по каждому вопросу; — все внесенные на голосование вопросы и предложения; — результаты голосования по каждому вопросу в случае голосования не через систему «Рада»; — фамилии, инициалы выступивших в прениях (для лиц, не являющихся депутатами областного совета — должность и место работы), а также депутатов, внесших запрос или задавших вопрос (письменно или устно) докладчикам; — протокольные поручения (в случае если председательствующим на сессии было дано протокольное поручение). К протоколу прилагаются: 1) решения, принятые областным советом, со всеми согласованиями и материалами; 2) стенограммы по основным и всем обсуждаемым на пленарном заседании вопросам; 3) протокол редакционной комиссии; 4) список депутатов, зарегистрированных системой «Рада»; 5) протокол голосования через систему «Рада»; 6) протокол счетной комиссии (в случае голосования не через систему «Рада»). В материалы сессии включаются: 1) порядок проведения пленарного заседания областного совета; 2) материалы по отдельным вопросам (по недрам, горным отводам и другим); 3) выписка из протокола (в случае если председательствующим на сессии было дано протокольное поручение); 4) другие информационные материалы, предоставленные депутатам в связи с рассмотрением вопросов на сессии; 5) письменные предложения и замечания, переданные депутатами на сессии председательствующему или в редакционную комиссию; 6) список регистрации депутатов; 7) список приглашенных на сессию. ;Статья 43. Стенограмма сессии областного совета Запись и расшифровку стенограммы сессии областного совета осуществляет отдел организационного обеспечения деятельности совета и его органов исполнительного аппарата областного совета. При оформлении стенограмм не допускается внесение каких-либо изменений, не зафиксированных в звукозаписи пленарного заседания, кроме устранения неточностей редакционного и юридического характера, которое не влияет на содержание и понимание текста. В стенограмме указываются номер сессии, пленарного заседания, дата проведения заседания и результаты голосования по обсуждаемому вопросу. Стенограмма подписывается лицом, которое отвечает за фиксирование текста с указанием фамилии и даты. ;Раздел YII. Председатель, заместители председателя областного совета ;Статья 44. Председатель областного совета Права и полномочия председателя областного совета предусмотрены ст. 55 Закона Украины «О местном самоуправлении в Украине». Председатель областного совета избирается советом путём тайного голосования из числа депутатов совета на срок его полномочий. Председатель совета осуществляет свои полномочия до избрания председателя совета нового созыва, кроме случаев досрочного прекращения его полномочий. Председатель совета считается избранным, если за него проголосовало более половины от общего состава совета. Председатель совета работает на постоянной основе, не может иметь другой представительский мандат, совмещать свою служебную деятельность с другой работой, в том числе на общественных началах (кроме преподавательской, научной и творческой в нерабочее время), заниматься предпринимательской деятельностью, получать от этого прибыль. Председатель совета отчитывается о своей деятельности не менее одного раза в год, а по требованию не менее одной трети депутатов — в определенный советом срок. В своей деятельности председатель совета подотчётен совету и может быть освобождён от должности по решению совета, если за его освобождение проголосовало не менее 2/3 от общего состава совета путём тайного голосования. Вопрос об освобождении председателя совета может быть внесён на рассмотрение совета по требованию не менее 1/3 депутатов от общего состава совета. ;Статья 45. Заместители председателя областного совета Заместители председателя областного совета избираются советом в количестве двух человек на срок его полномочий из числа депутатов совета по представлению председателя совета тайным голосованием и осуществляют свои полномочия до избрания заместителей председателя совета нового созыва, кроме случаев досрочного прекращения их полномочий. Заместители председателя совета работают в совете на постоянной основе. В случае отсутствия председателя совета или невозможности выполнения им своих обязанностей по другим причинам, его обязанности исполняет один из заместителей председателя совета. Порядок осуществления полномочий председателя совета и распределение должностных обязанностей между заместителями определяются председателем областного совета. Заместители председателя совета могут быть досрочно освобождены от должности по решению совета, которое принимается тайным голосованием. Вопрос об их освобождении может быть внесён на рассмотрение совета председателем совета или по требованию не менее 1/3 депутатов от общего состава совета. ;Статья 46. Порядок избрания председателя областного совета и заместителей председателя областного совета Правом выдвижения, самовыдвижения кандидатом на должность председателя областного совета обладает каждый депутат областного совета. Выдвижение кандидатов на должность председателя проводится депутатами на сессии совета. Каждый из выдвинутых кандидатов имеет право взять самоотвод. На первой сессии областного совета предложения по кандидатурам на должность председателя областного совета на рассмотрение сессии вносит подготовительная депутатская группа. Предложения по кандидатурам вносятся в алфавитном порядке. После выдвижения каждому из кандидатов предоставляется возможность выступить со своими программами, по которым проводится обсуждение. Депутаты могут определить время для изложения и обсуждения программы. По данным вопросам принимается соответствующее решение в установленном законом порядке. В случае если при голосовании более чем по двум кандидатурам ни один из кандидатов не набрал более половины голосов от общего состава совета, проводится повторное голосование по двум кандидатам, набравшим большее или одинаковое число голосов. Избранным считается кандидат, набравший больше половины голосов от общего состава совета. Если в результате повторного голосования ни один из кандидатов не получил большинства голосов от общего состава совета, проводятся повторные выборы в порядке, установленном настоящим Регламентом. Кандидаты, участвующие в первом туре выборов и не набравшие необходимого количества голосов, вправе принимать участие в повторных выборах на общих основаниях. Выборы заместителей председателя областного совета проводятся тайным голосованием по кандидатурам, предложенным председателем совета. ;Раздел YIII. Постоянные комиссии, временные контрольные комиссии областного совета ;Статья 47. Порядок избрания и полномочия постоянных комиссий областного совета Постоянные комиссии являются органами областного совета, ответственными перед ним и ему подотчётными. Постоянные комиссии избираются областным советом из числа депутатов для изучения, предварительного рассмотрения и подготовки вопросов, относящихся к его ведению, осуществления контроля за выполнением решений совета. Депутат областного совета должен входить в состав одной из постоянных комиссий. Предложения по созданию и избранию постоянных комиссий вносит совету председатель областного совета. Постоянные комиссии избираются советом на срок его полномочий в составе председателя и членов комиссии, в количестве не менее 5 человек. Заместитель председателя и секретарь комиссии избираются на заседании комиссии. В состав постоянных комиссий не могут быть избраны председатель областного совета, его заместители. На протяжении срока своих полномочий областной совет может образовывать новые постоянные комиссии, упразднять и реорганизовывать ранее образованные комиссии, вносить изменения в состав комиссий. Председатель постоянной комиссии по вопросам экономической политики, бюджета и финансов может работать в совете на постоянной основе. Деятельность постоянных комиссий, их полномочия и права определяются действующим законодательством и Положением о постоянных комиссиях, утвержденным советом. Постоянные комиссии по поручению совета или по собственной инициативе предварительно рассматривают проекты программ социально-экономического и культурного развития, местного бюджета, отчёты о выполнении программ и бюджета, изучают и готовят вопросы о состоянии и развитии соответствующих отраслей хозяйственного и социально-культурного строительства, другие вопросы, которые вносятся на рассмотрение совета, разрабатывают проекты решений совета и готовят заключения по этим вопросам, выступают на сессиях совета с докладами и содокладами. По поручению совета, председателя совета, заместителей председателя совета или по собственной инициативе постоянные комиссии изучают деятельность подотчётных и подконтрольных совету органов, а также по вопросам, относящимся к ведению совета, местных государственных администраций, предприятий, учреждений и организаций, их филиалов и отделений независимо от форм собственности, а также их должностных лиц. По результатам проверки представляют рекомендации на рассмотрение руководителям этих предприятий, учреждений и организаций, а в необходимых случаях — на рассмотрение областного совета. Организация работы постоянной комиссии совета возлагается на председателя комиссии. Председатель комиссии созывает и ведет заседания комиссии, дает поручения членам комиссии, представляет комиссию в отношениях с другими органами, объединениями граждан, предприятиями, учреждениями, организациями, а также гражданами, организует работу по реализации заключений и рекомендаций комиссии. В случае отсутствия председателя комиссии или невозможности им исполнять свои полномочия по другим причинам его функции осуществляет заместитель председателя комиссии или секретарь комиссии. Постоянная комиссия для изучения вопросов, разработки проектов решений совета может создавать рабочие группы с привлечением представителей общественности, ученых и специалистов. Вопросы, относящиеся к ведению нескольких постоянных комиссий, могут по инициативе комиссий, а также по поручению областного совета, его председателя, заместителя председателя совета рассматриваться постоянными комиссиями совместно. По результатам изучения и рассмотрения вопросов постоянные комиссии готовят заключения и рекомендации. Заключения и рекомендации комиссии принимаются большинством голосов от общего состава комиссии и подписываются председателем комиссии в случае его отсутствия заместителем председателя или секретарем комиссии. Протокол заседания комиссии подписывается председателем и секретарем комиссии. ;Статья 48. Обязательность рассмотрения рекомендаций и заключений постоянных комиссий Рекомендации и заключения постоянных комиссий подлежат обязательному рассмотрению органами, предприятиями, учреждениями и организациями, должностными лицами, которым они адресованы. О результатах рассмотрения и принятых мерах комиссиям должно быть сообщено в установленный ими срок.  ;Статья 49. Временные контрольные комиссии областного совета Областной совет вправе избирать временные контрольные комиссии из числа депутатов для контроля за конкретными вопросами местного самоуправления, определёнными советом, с представлением отчётов и предложений по ним на сессию. Комиссия считается избранной, если за решение о её создании проголосовало не менее 1/3 депутатов от общего состава совета. В решении о создании временной контрольной комиссии содержится название комиссии, задание, персональный состав и её председатель. Временные контрольные комиссии вправе привлекать для участия в своей работе специалистов, экспертов. Заседания временных контрольных комиссий проводятся, как правило, закрытыми. Полномочия временной контрольной комиссии прекращаются с момента принятия советом окончательного решения по результатам её работы или в результате прекращения полномочий совета. ;Раздел IX. Коллегия областного совета ;Статья 50. Коллегия областного совета Областной совет образует коллегию — совещательный орган совета. В состав коллегии совета входят председатель совета, председатель областной государственной администрации, заместители председателя совета, председатели постоянных комиссий совета, уполномоченные представители депутатских групп, фракций. Коллегия предварительно готовит согласованные предложения и рекомендации по вопросам, которые предусматривается внести на рассмотрение совета, а также может рассматривать другие вопросы, относящиеся к компетенции совета. Коллегия совета действует на основании Положения, которое утверждается советом. ;Раздел X. Депутатские группы и фракции ;Статья 51. Депутатские группы областного совета Депутаты областного совета на добровольной основе могут объединяться в группы по общности решаемых ими проблем, для совместной работы по осуществлению депутатских полномочий перед избирателями. Депутатская группа может быть образована в любое время в течение срока полномочий совета данного созыва и должна состоять не менее чем из пяти депутатов. Депутаты, входящие в состав депутатской группы, избирают лицо, возглавляющее депутатскую группу. Депутатская группа регистрируется советом по представлению лица, возглавляющего депутатскую группу. К представлению прилагается подписанное депутатами, входящими в состав данной группы, письменное уведомление о создании депутатской группы с указанием ее названия, персонального состава и партийной принадлежности членов депутатской группы. Деятельность депутатской группы прекращается: 1) при выбытии отдельных членов группы, вследствие чего ее численность становится меньше, чем это установлено настоящим Регламентом; 2) при принятии членами группы решения о роспуске депутатской группы; 3) по истечении срока, на который депутаты областного совета объединились в депутатскую группу или срока полномочий областного совета. Порядок работы депутатских групп, условия вступления депутатов в депутатскую группу, выхода или исключения из нее определяются самой депутатской группой. ;Статья 52. Депутатские фракции областного совета Депутаты областного совета на основе единства взглядов или партийного членства могут объединяться в депутатские фракции с численностью не менее пяти депутатов. В состав фракции могут входить беспартийные депутаты, поддерживающие политическую направленность фракции. Депутат может входить в состав только одной фракции. Депутатская фракция может быть образована в любое время в течение срока полномочий совета данного созыва. Депутаты, входящие в состав депутатской фракции, избирают лицо, возглавляющее фракцию. Депутатская фракция регистрируется советом по представлению лица, возглавляющего фракцию. К представлению прилагается подписанное депутатами, входящими в состав данной фракции, письменное уведомление о создании депутатской фракции с указанием ее названия, персонального состава и партийной принадлежности членов фракции. Решение об объединении депутатов во фракцию доводиться до сведения депутатов областного совета председательствующим на пленарном заседании совета. Деятельность депутатской фракции прекращается: 1) в случае выбытия из ее состава отдельных членов фракции, вследствие чего численность фракции становится меньше, чем предусмотрено настоящим Регламентом; 2) в случае принятия депутатами областного совета, которые входят в ее состав, решения о роспуске депутатской фракции; 3) по истечении срока полномочий областного совета. Порядок работы депутатских фракций, условия вступления депутатов во фракцию, выхода или исключения из нее определяются членами фракции самостоятельно. ;Статья 53. Права депутатских групп, фракций Депутатские группы, фракции имеют право: 1) на пропорциональное представительство в постоянных и временных комиссиях совета; 2) предварительно обсуждать кандидатуры должностных лиц, избираемых, назначаемых или утверждаемых советом; 3) на гарантированное выступление своего представителя на пленарном заседании совета по каждому вопросу повестки дня. Выступающие от группы или фракции обладают преимущественным правом выступления после выступления представителей постоянных комиссий областного совета. ;Раздел XI. Депутаты областного совета ;Статья 54. Реализация прав депутата На время сессии или заседания постоянной комиссии, а также для осуществления депутатских полномочий депутат освобождается от выполнения производственных или служебных обязанностей. При осуществлении депутатских полномочий в рабочее время депутату по основному месту работы возмещаются средний заработок и другие расходы, связанные с депутатской деятельностью, за счет средств областного бюджета. Депутаты совета пользуются правом бесплатного проезда на территории совета в соответствии с порядком, утвержденным советом. ;Статья 55. Депутатский день Депутатский день проводится по мере необходимости, с целью предоставления информации, необходимой для осуществления депутатами своих полномочий, а также рассмотрения актуальных вопросов положения дел в области. На депутатский день могут также выноситься для обсуждения вопросы очередной сессии областного совета. ;Статья 56. Отчеты депутата Депутат совета периодически, но не реже одного раза в год, обязан отчитываться о своей работе перед избирателями. Областной совет на своем заседании определяет ориентировочные сроки проведения отчетов депутатов перед избирателями. В решении совета указывается срок предоставления депутатами информации о проведении отчетов. Отчеты депутатов освещаются средствами массовой информации. ;Статья 57. Поручения избирателей Избиратели могут давать депутату областного совета поручения на собраниях во время его отчетов или встреч. Поручение избирателей депутату областного совета должно быть поддержано большинством участников собрания. Поручения избирателей, выполнение которых требует принятия областным советом или областной государственной администрацией решения, финансовых или иных материальных расходов, доводятся депутатом областного совета до сведения совета или его органов. Постоянные комиссии областного совета анализируют и обобщают поручения избирателей, данные депутатам областного совета, и с учетом материальных, в том числе и финансовых возможностей принимают соответствующие решения по их реализации. Депутат областного совета участвует в организации выполнения поручений избирателей как единолично, так и в составе постоянных и временных комиссий совета или в составе образованной с этой целью депутатской группы, может привлекать к их выполнению органы самоорганизации населения, а также избирателей соответствующей территориальной громады. ;Статья 58. Депутатский запрос Депутат совета или группа депутатов может внести предварительно или на пленарном заседании совета депутатский запрос в письменной или устной форме. Запрос подлежит включению в повестку дня пленарного заседания совета. По итогам рассмотрения депутатского запроса принимается решение совета. Орган или должностное лицо, к которым обращен депутатский запрос, обязаны в установленный советом срок дать официальный письменный ответ на него соответствующему совету и депутату. Если запрос по объективным причинам не может быть рассмотрен в установленный советом срок, то орган или должностное лицо обязаны письменно уведомить совет и депутата, внесшего запрос, и предложить иной срок, который не должен превышать один месяц со дня получения запроса. Ответ на запрос при необходимости рассматривается на пленарном заседании совета. По результатам рассмотрения ответа на депутатский запрос совет принимает соответствующее решение. ;Раздел XII. Исполнительный аппарат областного совета ;Статья 59. Структура и полномочия исполнительного аппарата Исполнительный аппарат областного совета образуется областным советом. Исполнительный аппарат совета по должности возглавляет председатель областного совета. Структура, численность исполнительного аппарата областного совета, расходы на содержание совета и его исполнительного аппарата утверждаются советом по предложению председателя совета. Исполнительный аппарат областного совета обеспечивает осуществление советом полномочий, предоставленных Конституцией Украины, Законом Украины «О местном самоуправлении в Украине» и другими законами. Исполнительный аппарат совета осуществляет организационное, правовое, информационное, аналитическое, материально-техническое обеспечение деятельности совета, его органов, депутатов, содействует осуществлению советом взаимодействия и связей с территориальными громадами, местными органами исполнительной власти, органами и должностными лицами местного самоуправления. ;Статья 60. Основные направления деятельности исполнительного аппарата Исполнительный аппарат областного совета: — осуществляет организационную, правовую, информационную и материально-техническую подготовку сессий областного совета; — обеспечивает своевременное доведение решений совета до исполнителей; — оказывает помощь депутатам в осуществлении ими своих полномочий, обеспечивает их необходимой информацией; — оказывает методическую и практическую помощь постоянным комиссиям в организации их деятельности; — содействует организации обобщения и анализа поручений избирателей, готовит проект решения совета по данному вопросу; — в пределах своих полномочий, в соответствии с Положением об отделах и управлениях готовит проекты решений совета и распоряжений председателя совета; — рассматривает по поручению председателя совета, его заместителей обращения, адресованные совету, ведёт их учёт, готовит по ним соответствующие справки и предложения, оказывает содействие депутатам областного совета в этих вопросах; — изучает вопросы, связанные с административно-территориальным делением области для внесения предложений областному совету; — осуществляет организационно-технические мероприятия по подготовке и проведению всеукраинских и областных референдумов, а также выборов народных депутатов Украины, депутатов областного совета и других органов местного самоуправления; — оказывает методическую и практическую помощь органам местного и территориального самоуправления, изучает и распространяет опыт их работы; — организует учёбу депутатов и руководителей органов местного самоуправления; — принимает участие в подготовке совещаний, семинаров, встреч, а также других мероприятий, проводимых советом, постоянными комиссиями. </div> tofwz3ekt8bf11vowa8yrgmrcancnsg Решение Донецкого областного совета от 18.05.2006 № 5/1-008 0 1124239 4590840 2022-07-20T11:29:44Z Butko 139 Новая: «{{Документ |ОРГАН = Донецкий областной совет |ОРГАН2 = |ОРГАН3 = |СТРАНА = |СТРАНА2 = |СТРАНА3 = |ВИД = Решение |НАЗВАНИЕ = Об образовании и избрании постоянных комиссий Донецкого областного совета 5 созыва |ДАТА = 18.05.2006 |№ = 5/1-008...» wikitext text/x-wiki {{Документ |ОРГАН = Донецкий областной совет |ОРГАН2 = |ОРГАН3 = |СТРАНА = |СТРАНА2 = |СТРАНА3 = |ВИД = Решение |НАЗВАНИЕ = Об образовании и избрании постоянных комиссий Донецкого областного совета 5 созыва |ДАТА = 18.05.2006 |№ = 5/1-008 |№2 = |№3 = |ИСТОЧНИК = https://web.archive.org/web/20220307053637/http://donbassrada.gov.ua/?lang=ru&sec=02.01&iface=Public&cmd=showdoc&args=id:864 |КАЧЕСТВО = |ВИКИПЕДИЯ = |СТИЛЬ = |КАТЕГОРИЯ = |НЕТ КАВЫЧЕК = |НЕТ ДАТЫ = |УТРАТИЛ СИЛУ = |ГРИФ = |ЛИЦЕНЗИЯ = PD-UA-exempt }} <div class=text> В соответствия со ст.ст. 43, 47, 55 Закона Украины «О местном самоуправлении в Украине» и ст. 47 Регламента Донецкого областного совета, учитывая представления депутатских фракций областного совета и заявления депутатов, областной совет РЕШИЛ: 1. Образовать 13 постоянных комиссий областного совета 5 созыва: — по вопросам депутатской деятельности, этики, законности и правопорядка; — по вопросам экономической политики, бюджета и финансов; — по вопросам промышленности, топливно-энергетического комплекса, транспорта и телекоммуникаций; — по вопросам аграрного комплекса, стратегического развития пищевой и перерабатывающей промышленности; — по вопросам науки и образования; — по вопросам экологии, земли и природных ресурсов; — по вопросам инвестиционной политики, внешнеэкономических связей, коммунальной собственности и приватизации; — по вопросам социальной политики и здравоохранения; — по вопросам культуры, духовности и поддержки средств информации; — по вопросам молодежной политики, физической культуры и спорта; — по вопросам административно-территориального устройства и современным моделям регионального развития; — по вопросам архитектуры, строительства и реформирования жилищно-коммунального хозяйства; — по вопросам реформирования промышленных предприятий, развития малого и среднего бизнеса и создания новых рабочих мест. 2. Избрать постоянные комиссии областного совета из числа депутатов в составе председателя и членов комиссии согласно приложениям 1-13. </div> bjwrcmhb2yf80wpryev3wpm2u50y2tr Категория:Решения Донецкого областного совета 1984 года 14 1124240 4590842 2022-07-20T11:32:44Z Butko 139 Новая: «[[Категория:Решения Донецкого областного совета]] [[Категория:Документы 1984 года|Донецкий областной совет]]» wikitext text/x-wiki [[Категория:Решения Донецкого областного совета]] [[Категория:Документы 1984 года|Донецкий областной совет]] 7idxeegd3hrkvw73584jvvnybkjiybe Категория:Проза Морица Гартмана 14 1124241 4590845 2022-07-20T11:53:30Z Sergey kudryavtsev 265 Новая: «[[Категория:Проза по авторам|Гартман, Мориц]] [[Категория:Мориц Гартман]]» wikitext text/x-wiki [[Категория:Проза по авторам|Гартман, Мориц]] [[Категория:Мориц Гартман]] e06fxdhck3qw6ub11wspdow3d0t5ow6 Решение Ясиноватского городского совета от 27.01.2012 № 14/533 0 1124242 4590846 2022-07-20T11:55:01Z Butko 139 Новая: «{{Документ |ОРГАН = Ясиноватский городской совет |ОРГАН2 = |ОРГАН3 = |СТРАНА = |СТРАНА2 = |СТРАНА3 = |ВИД = Решение |НАЗВАНИЕ = О разработке генерального плана города Ясиноватая |ДАТА = 27.01.2012 |№ = 14/533 |№2 = |№3 = |ИСТОЧ...» wikitext text/x-wiki {{Документ |ОРГАН = Ясиноватский городской совет |ОРГАН2 = |ОРГАН3 = |СТРАНА = |СТРАНА2 = |СТРАНА3 = |ВИД = Решение |НАЗВАНИЕ = О разработке генерального плана города Ясиноватая |ДАТА = 27.01.2012 |№ = 14/533 |№2 = |№3 = |ИСТОЧНИК = https://ispolkom-arch.ya-dn.ru/council/1226?n=23395 |КАЧЕСТВО = |ВИКИПЕДИЯ = |СТИЛЬ = |КАТЕГОРИЯ = |НЕТ КАВЫЧЕК = |НЕТ ДАТЫ = |УТРАТИЛ СИЛУ = |ГРИФ = |ЛИЦЕНЗИЯ = PD-UA-exempt }} <div class=text> В связи с истечением срока, определяющего перспективы развития города Ясиноватая генеральным планом, разработанным институтом «Донбассгражданпроект» в 1973 году и утвержденным решением Донецкого областного Совета № 14 от 08.01.1975 г. «Об утверждении генерального плана г. Ясиноватая», изменением за последние годы социально-экономических предпосылок и приоритетов его выполнения, необходимости в уточнении границ города Ясиноватая, определении приоритетности и очередности застройки, перспективы развития и другого использования территорий, руководствуясь ст.ст.16,17 Закона Украины «О регулировании градостроительной деятельности», приказом Министерства регионального развития, строительства и жилищно-коммунального хозяйства Украины от 16.11.2011 № 290 «Об утверждении Порядка разработки градостроительной документации», ст.26 Закона Украины «О местном самоуправлении в Украине», городской совет РЕШИЛ: 1. Осуществить разработку генерального плана города Ясиноватая. 2. Поручить исполкому Ясиноватского городского совета, отделу архитектуры и градостроительства Ясиноватского городского совета (Бартош): 2.1. Выполнить комплекс мероприятий по организации разработки генерального плана города Ясиноватая. 2.2. Определить разработчика градостроительной документации, с учетом положений, установленных Законом Украины «Об осуществлении государственных закупок», установить сроки разработки. 2.3. Оповестить население города через средства массовой информации о начале разработки генерального плана города. 2.4. Разработанную градостроительную документацию, согласованную и прошедшую в установленном законом порядке государственную экспертизу и общественные слушания, предоставить на утверждение городскому совету. 3. Решение Ясиноватского городского совета от 31.01.2011 № 3/141 «О корректировке генерального плана города Ясиноватая» считать утратившим силу. 4. Координацию работы по выполнению настоящего решения возложить на постоянные комиссии: по вопросам экономической политики, бюджета и финансов (Захаров); по вопросам охраны окружающей среды и регулирования земельных отношений (Поляков); по вопросам жилищно-коммунального хозяйства и строительства (Филатов), заместителя городского головы по вопросам деятельности исполнительных органов совета Мороза Ф.В, начальника отдела архитектуры и градостроительства Бартош С. Н. {|style="width:100%; border:0;" |- | Городской голова |style="text-align:right;"| А. И. Русаченко |} </div> jxmqluprjo14jhikozdhvltv9j5k6g0 Категория:Решения Ясиноватского городского совета 2012 года 14 1124243 4590848 2022-07-20T11:58:54Z Butko 139 Новая: «[[Категория:Решения Ясиноватского городского совета]] [[Категория:Официальные документы Украины 2012 года|Ясиноватский городской совет]]» wikitext text/x-wiki [[Категория:Решения Ясиноватского городского совета]] [[Категория:Официальные документы Украины 2012 года|Ясиноватский городской совет]] cvl416xcbvx28x48jz0mjdupd3jzjkq